Читать онлайн Джонни и мертвецы бесплатно
От автора
Я взял на себя смелость чуть-чуть подправить историю. «Батальоны земляков» действительно существовали и действительно были до жути невинным изобретением, которое позволяло с помощью одного-единственного артиллерийского снаряда стереть с лица земли, с ее отдельно взятого участка, целое поколение молодых людей. Однако эта практика изжила себя к лету 1916 года, после первой битвы на Сомме, – в первый день этого сражения погибли девятнадцать тысяч британских солдат.
Имя «Томас Аткинс» действительно использовалось при ведении армейской документации, как теперь порой пишут «И. Т. Дэшкинс», а «Томми Аткинс» стало нарицательным обозначением английского солдата.
Конечно, в войне участвовали – пусть и немного – настоящие Томми Аткинсы. Эта книга посвящается им – где бы они ни были.
1
Джонни не суждено было понять, почему именно он начал видеть мертвецов.
Возможно, Джонни попросту чересчур ленив, чтобы их не видеть, предположил Олдермен.
Сознание большинства людей, говорил он, не позволяет им видеть то, что могло бы их огорчить. Уж он-то знает, сказал Олдермен: всю свою жизнь (1822–1906) он только и делал, что ничего такого не видел.
Холодец Джонсон, официально считавшийся лучшим другом Джонни, сказал: все потому, что Джонни психанутый.
Однако Ноу Йоу (он почитывал медицинские книжки) возразил: наверное, Джонни просто не в состоянии сфокусировать сознание, как это делают нормальные люди. Нормальные люди просто-напросто обращают очень мало внимания на то, что творится вокруг, ради возможности сосредоточиться на более важных вещах, ну, например, проснуться, подняться с постели, сходить в туалет и продолжать жить в ладу с собой. А вот Джонни открывал утром глаза – и получал по лицу всем мирозданием.
Холодец сказал, что, с его точки зрения, это и называется «психанутый».
Как ни крути, выходило одно: Джонни видел то, чего не видели другие.
Например, покойников, разгуливающих по кладбищу.
Олдермен – по крайней мере, старый Олдермен – смотрел на большинство других мертвецов, даже на мистера Порокки, обладателя большущего надгробия из черного мрамора, с двумя ангелами и снимком, ни капельки не похожего на мертвеца мистера Порокки (1897–1958), чуть свысока. Олдермен утверждал, будто мистер Порокки был крупным мафиозо, «капо ди монте». Сам мистер Порокки объяснил Джонни, что, напротив, всю жизнь посвятил оптовой торговле галантерейными товарами и вдобавок был фокусником-любителем и другом детей, а значит, никак не мог принадлежать к мафии.
Но все это было потом. После того, как Джонни познакомился с мертвецами поближе. После того, как всплыл призрак «Форда Капри».
Джонни открыл для себя кладбище, когда переехал к деду, на Третьем Этапе Трудных Времен, после фазы скандалов (очень неприятной) и периода Разумного Отношения К Ситуации (еще более неприятного; уж лучше скандалы). Отец устраивался на новую работу где-то на другом конце страны, а Джонни не покидало смутное ощущение, что теперь, когда предки оставили попытки вести себя разумно, возможно, все еще уладится. Но в общем он старался об этом не думать.
Возвращениям из школы на автобусе Джонни предпочитал тропинку вдоль канала – и вскоре обнаружил, что, если перелезть через поваленный кусок ограды и пройти позади крематория, путь становится вдвое короче.
Могилы подступали к самому каналу.
Это было старое кладбище – из тех, где живут лисы и совы. Воскресные газеты порой пышно именуют такие погосты наследием Викторианской эпохи, хотя данное конкретное кладбище пресса своим вниманием не удостаивала: наследие за тридевять земель от Лондона – не наследие.
Холодец утверждал, что на кладбище жутко, и зачастую ходил домой в обход, дальней дорогой, а вот на взгляд слегка разочарованного Джонни там могло бы быть и пожутче. Стоило выбросить из головы, что это за место, и забыть про скелеты, ухмыляющиеся в темноте под землей, как на кладбище становилось вполне уютно. Здесь пели птицы, а шум уличного движения доносился словно из далекого далека. Здесь царили мир и покой.
Впрочем, кое-что он все-таки проверил. Часть старых могил венчали массивные каменные коробки. В самых глухих, запущенных уголках они местами потрескались и даже развалились. В них-то и заглянул Джонни – на всякий случай.
Ничего не обнаружив, он даже расстроился.
Еще на кладбище были склепы. Большие. С дверями, как в настоящих домах. Они отдаленно напоминали сараи, украшенные фигурами ангелов. Ангелы, против ожиданий, в общем и целом были исполнены довольно живо, особенно один у входа – он словно бы вдруг спохватился, что, прежде чем покидать Небеса, следовало сходить в туалет.
Джонни и Холодец шли по кладбищу, взрывая ногами холмики опавших листьев.
– На той неделе будет Хэллоуин, – сказал Холодец. – Я устраиваю вечеринку. Вход только для страшил и чудовищ. Маску можешь не надевать.
– Спасибо, – сказал Джонни.
– Ты заметил, что в магазинах стало намного больше всяких хэллоуиновских штуковин? – спросил Холодец.
– Это из-за Ночи Костров, – сказал Джонни. – Слишком много народу повзрывалось на фейерверках, вот и придумали Хэллоуин, чтобы просто надевать маски и наряжаться.
– Миссис Ментор говорит, это все попахивает черной магией, – заявил Холодец.
Миссис Ментор жила по соседству с Джонсонами и славилась странным отношением к таким явлениям жизни, как, например, прослушивание записей Мадонны на полной громкости в три часа ночи.
– Может, и так, – не стал спорить Джонни.
– Она говорит, в Хэллоуин ведьмы переходят все границы, – продолжал Холодец.
– Что? – Джонни наморщил лоб. – Зачем? Хотят попутешествовать, поглядеть на эти самые… как их… Канарейские острова?
– Наверное, – пожал плечами Холодец.
– Н-ну… в общем, неглупо. Они же старые, им, наверное, в мертвый сезон делают скидку, – сказал Джонни. – Моя тетка может куда хочешь доехать на автобусе почти задаром, а она никакая не ведьма.
– Тогда непонятно, чего миссис Ментор волнуется, – пожал плечами Холодец. – Ведь если все ведьмы укатят в отпуск, здесь станет куда спокойнее…
Они миновали чрезвычайно декоративный склеп – он мог похвастать даже оконцами из кусочков цветного стекла. Трудно было представить, кому может взбрести в голову заглядывать внутрь, но еще труднее было вообразить, кому может припасть охота выглянуть наружу.
– Не хотел бы я оказаться с ними в одном самолете, – задумчиво протянул Холодец. – Представляешь, ждешь ты отпуска, ждешь, вот наконец тебе его дают – осенью, ты садишься в самолет, а там все эти ведьмы летят за бугор!
– И поют «Мы едем, едем, едем»? – спросил Джонни. – Или «Вива-эх-спа-аниель»?
– Зато обслуживание в гостинице уж точно будет высший класс, – добавил он, подумав.
– Ага.
– Смехота, – сказал Джонни.
– Что?
– Я читал, – объяснил Джонни, – что в Мексике или где-то еще есть обычай каждый год на Хэллоуин всем отправляться на кладбище и устраивать там большую фиесту. Понимаешь, они вроде как не въезжают, почему человек должен оставаться в стороне от событий, если он умер.
– Елы! Пикник? Натурально на кладбище?
– Да.
– А жмурики небось шпроты таскают? Представляешь – из земли лезут зеле-еные светя-я-ящиеся ру-уки… – замогильным голосом провыл Холодец.
– Вряд ли. И вообще… в Мексике не едят шпроты. Там едят тор… ну эту…
– Тортиллу.
– Вот-вот.
– Спорим, – сказал Холодец, озираясь, – спорим… спорим, тебе слабо постучать в одну из этих дверей. Спорим, за ними затаились покойники.
– А чего им таиться?
Холодец подумал.
– А они всегда таятся. Не знаю почему. Я смотрел. И еще они умеют проходить сквозь стены.
– А зачем? – спросил Джонни.
– Чего – зачем?
– Зачем им проходить сквозь стены? Живые-то этого не умеют. Так на кой это покойникам?
Мама у Холодца была очень сговорчивой в отношении видео. Если верить Холодцу, ему позволяли в одиночку смотреть такие фильмы, которые даже столетним старичкам приходится смотреть вместе с родителями.
– Не знаю, – сознался он. – Они всегда почему-то жутко злые.
– Из-за того, что померли, да?
– Наверное, – сказал Холодец. – Что за жизнь у покойников!
Вечером Джонни задумался над этим (к тому времени он уже познакомился с Олдерменом). Знакомых покойников у него было не много: мистер Пейдж, который, кажется, умер в больнице, и прабабушка, которая просто умерла. Их нельзя было назвать особенно злыми. Прабабушка не очень хорошо ориентировалась в окружающей обстановке, но никогда не злилась. Джонни навещал ее в «Солнечном уголке» – она там помногу смотрела телевизор, коротая время в ожидании обеда, полдника или ужина. А мистер Пейдж, тихий старичок, единственный из взрослых с улицы Джонни, днем бывал дома.
Вряд ли они стали бы восставать из мертвых только для того, чтобы станцевать с Майклом Джексоном. А единственное, ради чего прабабушка Джонни стала бы проходить сквозь стены, – это телевизор, который можно смотреть без необходимости предварительно с боем увести пульт у пятнадцати других старушек.
Джонни казалось, что многие люди все понимают шиворот-навыворот, о чем он и сообщил Холодцу. Холодец не согласился:
– Наверное, покойники думают по-другому.
Они шли по Западной авеню. Кладбище было спланировано как город с улицами. Названия не блистали оригинальностью – Северный проезд и Южная аллея, к примеру, упирались в Западную авеню. В месте слияния на засыпанном гравием пятачке стояли скамейки – это было что-то вроде центральной площади. Но большие безмолвные викторианские склепы создавали атмосферу предпраздничного «короткого» дня, затянувшегося навеки.
– Отец говорит, все это застроят, – сказал Холодец. – Он говорит, городской совет продал кладбище какой-то крупной компании, потому что его жутко дорого содержать. За гроши продал. За пять пенсов.
– Целое кладбище? – не поверил Джонни.
– Так он сказал. – Казалось, Холодцу и самому не больно-то верится. – И вроде вышел скандал, реально.
– И тополевую рощу?
– Все-все, – сказал Холодец. – Под офисы, что ли.
Джонни оглядел кладбище. Это был единственный на много миль участок открытой местности.
– Я бы дал фунт, не меньше, – сказал он.
– Да, только ты ничего не смог бы тут построить, – сказал Холодец. – Вот в чем штука!
– А я бы и не стал ничего строить. Я бы заплатил им фунт, просто чтобы все осталось как есть.
– Да, – рассудительно промолвил Холодец, – но людям нужно где-то работать. Нам Нужны Рабочие Места.
– Здешние жильцы не порадовались бы, – сказал Джонни. – Если б узнали.
– Их, наверное, куда-нибудь перевезут, – сказал Холодец. – А то потом газон будет не вскопать.
Джонни поглядел на ближайший склеп (один из тех, что походили на мраморные сараи) и прочел бронзовые буквы на двери:
ОЛДЕРМЕН ТОМАС БОУЛЕР
1822–1906
Pro Bono Publico
На камне был (наверное) вырезан портрет самого Олдермена. Почтенный муж глубокомысленно смотрел куда-то вдаль, словно тоже ломал голову над тем, что же значит «Pro Bono Publico».
– Вот кто наверняка зол как черт, – сказал Джонни.
Он на мгновение замешкался, а потом поднялся по двум разбитым ступенькам к металлической двери и постучал. Зачем – навеки останется для него тайной.
– Эй, ты чего? – зашипел Холодец. – Вдруг он там таится-таится да как выскочит! И вообще, – он понизил голос, – приличные люди не якшаются с покойниками. По ящику говорили, от таких разговорчиков до сатанизма – один шаг.
– Мура, – отмахнулся Джонни.
Он постучал еще раз.
И дверь открылась.
Олдермен Томас Боулер, моргая от яркого солнечного света, сердито воззрился на посетителя.
– Ну? – спросил он.
Джонни развернулся и кинулся наутек.
Холодец догнал его на середине Северного проезда. Вообще-то Холодец, мягко говоря, со спортом не дружил, поэтому скорость, с какой он припустил вдогонку за Джонни, удивила бы многих его знакомых.
– Ты чего? Что за дела? – пропыхтел он.
– А ты не видел? – пропыхтел в ответ Джонни.
– Ничего я не видел!
– Дверь открылась!
– Ни фига!
– Нет, открылась!
Холодец притормозил.
– Нет, не открывалась, – пробурчал он. – Эти двери вообще не открываются, я сам смотрел. На них на всех амбарные замки.
– Чтобы туда не лазили или чтоб оттуда не вылезали? – полюбопытствовал Джонни.
На лице Холодца промелькнула паника (лицо было не маленькое, так что на самом деле она не столько промелькнула, сколько пробежала по Холодцовой физиономии, и даже это удалось ей не сразу). Потом он опять сорвался с места.
– Ты это нарочно! – выкрикивал он на бегу. – Не буду якшаться с нечистой силой! Домой пойду!
Он свернул за угол, на Восточную улицу, и рванул к главным воротам.
Джонни сбавил скорость.
Он подумал: амбарные замки.
Что правда, то правда. Он и сам заметил, давно уже. На всех склепах висели замки – от вандалов.
И все же… все же…
Закрывая глаза, он видел Олдермена Томаса Боулера. Не коварного мертвеца из Холодцовых фильмов, а рослого, дородного мужчину в треуголке, в отороченных мехом одеждах и с золотой цепочкой от карманных часов.
Он перешел с бега на шаг и медленно двинулся обратно.
На дверях склепа Олдермена висел ржавый замок.
Зря я подначил Холодца, решил Джонни. Теперь вот в голову лезут всякие дурацкие мысли.
И все-таки он снова постучал.
– Да? – отозвался Олдермен Томас Боулер, отворив дверь.
– Э-э… а… извините…
– Что тебе?
– Вы мертвый?
Олдермен показал глазами на бронзовые буквы над дверью.
– Видишь, что написано? – спросил он.
– Ну…
– Там написано: тысяча девятьсот шестой. Насколько я понимаю, похороны устроили очень приличные. Хотя меня там не было. – Олдермен ненадолго призадумался. – Вернее, я был, но любоваться происходящим не мог. Викарий, по-моему, произнес весьма прочувствованную речь. Так что ты хотел?
– Я… – Джонни беспомощно огляделся. – Я хотел спросить… Что значит «Pro Bono Publico»?
– На благо общества, – ответил Олдермен.
– А-а. Э… спасибо. – Джонни попятился. – Большое спасибо.
– Это все?
– Э-э… да.
Олдермен печально кивнул.
– Я так и думал, что это какая-нибудь чепуха, – сказал он. – С тысяча девятьсот двадцать третьего года меня никто не навещал. А потом они перепутали имя. Это даже не были родственники. Да что там, это были американцы! О-хо-хо… Засим – прощай.
Джонни мешкал. Он подумал: теперь я не могу просто повернуться и уйти.
Если я уйду, я никогда не узнаю, что будет дальше. Я уйду и уже не узнаю, почему так вышло и чем закончится. Я уйду, вырасту, повзрослею, пойду работать, женюсь, заведу детей, стану дедушкой, выйду на пенсию и целыми днями буду играть в кегли, потом перееду в «Солнечный уголок» с утра до вечера смотреть телевизор и до самой смерти так и не узнаю…
Он внезапно подумал: а вдруг нет? Вдруг все это уже дело прошлое, просто в самый последний миг, когда я был на волосок от смерти, явился ангел и спросил: хочешь, исполню любое желание? А я говорю, да – вот бы узнать, как все повернулось бы, если б я тогда не удрал. И ангел ответил: ладно, так и быть, возвращайся. И вот я опять здесь. Ну, Джонни, не подкачай.
Мир замер в ожидании.
Джонни шагнул вперед.
– Вы мертвый, верно? – спросил он.
– О да. Вне всяких сомнений.
– Вы не похожи на покойника. То есть я хочу сказать, я думал… ну… гробы и все такое…
– Не без того, – легко согласился Олдермен. – Но и не только.
– Вы призрак? – У Джонни словно гора с плеч свалилась. С призраком он мог поладить.
– Надеюсь, до этого я не опущусь, – фыркнул Олдермен.
– Видел бы вас Холодец – это мой друг, – он бы просто обалдел, – сказал Джонни. Ему вдруг пришла в голову неожиданная мысль, и он спросил: – Вы случайно не танцуете?
– Когда-то я недурно вальсировал, – признался Олдермен.
– Нет, я не про то… я про… вот так вы умеете? – И Джонни в меру своих возможностей изобразил танцующего Майкла Джексона. – Чтоб всей ступней, – смущенно пробормотал он.
– Прелестно! – восхитился Олдермен Томас Боулер.
– И чтоб на одной руке блестящая перчатка, и…
– Это важно?
– Да, и еще нужно вскрикивать: «Уау!»
– Да уж, этак-то выкаблучивая! – согласился Олдермен.
– Нет, я хотел сказать «У-у-у-а-а-а-а-ау-у-у!», и…
Джонни умолк, сообразив, что увлекся.
– Но послушайте… – Он остановился в конце пропаханной им в гравии борозды. – Как же так, вы мертвый, а ходите и разговариваете…
– Вероятно, причина в том, что все относительно, – сказал Олдермен. Он неуклюже пересек тропинку «лунным шагом». – Так правильно? Ау!
Джонни не стал придираться.
– В общем, да. А что значит – относительно?
– Эйнштейн это хорошо объясняет, – ответил Олдермен.
– Что?! Альберт Эйнштейн? – изумился Джонни.
– Кто?
– Был такой известный ученый. Он… изобрел скорость света и еще много чего.
– Да? Я-то имел в виду Соломона Эйнштейна с Кейбл-стрит. Знаменитый когда-то был таксидермист. Это значит чучельник. Кажется, изобрел какую-то машину для изготовления стеклянных глаз. В тридцать втором году угодил под авто. Соломон Эйнштейн – это голова!
– Я не знал. – Джонни огляделся.
Темнело.
– Пожалуй, мне пора. – Он осторожно попятился от склепа.
– Кажется, я понял, в чем секрет. – Олдермен вновь пересек дорожку «лунным шагом».
– Я… э-э… увидимся, – пролепетал Джонни. – Может быть. – И быстро (насколько позволяла вежливость) пошел прочь.
– Забегай в любое время! – крикнул Олдермен ему вслед. – Я всегда на месте… Всегда на месте, – задумчиво повторил он. – В чем, в чем, а в этом с усопшими никто не сравнится. Гм. Как это он сказал? Йо-о-о-у-у-у?
2
После чая Джонни заговорил о кладбище.
– Креста на этой мэрии нет, что творят, – сказал дед.
– Но содержание кладбища обходится очень дорого, – возразила мама. – На могилы давно никто не ходит. Разве что старая миссис Тахион, так ведь она не в себе.
– Ходят, не ходят, не о том речь. Кладбище – это история.
– Олдермен Томас Боулер, – подсказал Джонни.
– Никогда о нем не слышал. Я имел в виду, – продолжал дед, – Уильяма Банни-Листа. Ему в свое время чуть не поставили памятник. И поставили бы, вся округа скинулась, да какой-то пройдоха смылся с нашими денежками. Лично я внес шесть пенсов.
– Он что, знаменитость?
– Почти. Слыхал про Карла Маркса?
– Который изобрел коммунизм?
– Правильно. Ну а Уильям Банни-Лист не изобрел. Но он обязательно стал бы Карлом Марксом, если б Маркс его не обскакал. Знаешь что… завтра я тебе кой-что покажу.
Наступило завтра.
С темно-серого неба сыпал мелкий дождик.
Джонни с дедом стояли перед большим надгробием.
УИЛЬЯМ БАННИ-ЛИСТ
1897–1949
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕ
– Великий человек. – Дед почтительно снял кепку.
– А что такое «СОЕ»? – спросил Джонни.
– Тут должно было стоять «соединяйтесь», – пояснил дед, – да денег не хватило. То-то было шуму! Банни-Лист ведь был герой рабочего класса. Он бы и на гражданской войне в Испании отличился, да перепутал пароходы и попал в Гулль.
Джонни огляделся.
– Гм, – сказал он. – А какой он был?
– Говорю же, герой рабочего класса.
– Да нет, внешне? Такой крупный, с черной бородищей и в очках в золотой оправе?
– Точно. На фотографии видел, а?
– Нет, – замялся Джонни. – Не совсем.
Дед надел кепку.
– Пойду пройдусь по магазинам. Хочешь со мной?
– Нет, спасибо. Я… э-э… собирался к Холодцу.
– Тогда пока.
И дед убрел в сторону главных ворот.
Джонни набрал в грудь побольше воздуха и сказал:
– Здрасьте.
– Форменный скандал – не дописать «диняйтесь»! – заявил Уильям Банни-Лист.
До сих пор он стоял, привалясь спиной к надгробию. Теперь он выпрямился и спросил:
– Как твое имя, товарищ?
– Джон Максвелл, – ответил Джонни.
– Я сразу понял, что ты меня видишь, – сказал Уильям Банни-Лист. – Пока старик говорил, ты смотрел прямо на меня.
– Я тоже сразу понял, что вы – это вы, – сказал Джонни. – Вы не слишком… ну… плотный.
Он хотел объяснить: «плотный» не в смысле «толстый», а… как будто не весь здесь. Полупрозрачный.
Но только хмыкнул и сказал:
– Не понимаю. Вы мертвый, верно? Значит, вы вроде как… призрак?
– Призрак? – сердито переспросил Уильям Банни-Лист.
– Ну… дух.
– Никаких духов и призраков не существует. Это пережиток устаревшей системы верований.
– Да, но… вы же со мной разговариваете…
– Вполне объяснимое научное явление! – объявил Уильям Банни-Лист. – Никогда не позволяй суеверию вставать на пути рационального мышления, мальчик. Человечеству пора скинуть обшарпанные штиблеты старой культуры и выйти навстречу ярким лучам зари социализма. Какой у нас сейчас год?
– Тысяча девятьсот девяносто третий, – сказал Джонни.
– А! И что, угнетенные массы воспрянули и встали под знамена коммунизма, дабы сбросить ярмо капиталистического гнета?
– А? – Джонни опешил, потом что-то смутно припомнил. – Это как в России, да? Расстрел царя и все такое? Я смотрел по телику.
– Нет, про это я знаю. Это было только начало. Что творилось в мире после сорок девятого года? Полагаю, мировой революционный процесс идет полным ходом? Тут нам никто ничего не рассказывает.
– Ну… по-моему, революций было довольно много, – сказал Джонни. – Везде…
– Хо-хо-хо!
– Угу. – Революционеры, которых в последнее время развелось видимо-невидимо, дружно трубили о том, что сбросили ярмо коммунизма, но Уильям Банни-Лист до того раззадорился, что у Джонни язык не поворачивался охладить его восторги. – Скажите… а если я принесу газету, вы сможете ее прочесть?
– Конечно. Правда, страницы переворачивать трудновато.
– М-м. Вас тут много?
– Ха! Да им на все плевать. Они просто не готовы сделать усилие.
– А вы не можете… ну… уйти отсюда? Тогда вы могли бы войти в курс дела бесплатно.
Уильям Банни-Лист впал в легкую панику.
– Далеко ходить тоже трудно, – пробормотал он. – Да и нельзя…
– Я читал, что призраки ограничены в своих передвижениях, – сказал Джонни.
– Призраки? При чем тут призраки? Я самый обычный… э-э… мертвец. – Банни-Лист воздел прозрачный перст. – Ха! Тоже мне довод, – фыркнул он. – Видишь ли, то, что после смерти я по-прежнему… здесь, не означает, будто я незамедлительно уверую во всякую антинаучную чушь. Ничего подобного. Мыслить следует трезво, логически, мальчик мой. И не забудь про газету.
И Уильям Банни-Лист медленно растаял. В последнюю очередь исчез палец, упрямо демонстрировавший его полное неверие в жизнь после смерти.
Джонни подождал, но, похоже, больше никто из обитателей кладбища показываться не собирался.
Он чувствовал, что за ним наблюдают – но не глаза. Ему, в общем, не было страшно, только неуютно – ни зад почесать, ни поковырять в носу.
Постепенно Джонни впервые толком разглядел кладбище. Впечатление, надо сказать, складывалось довольно грустное.
Кладбище выходило к заброшенному каналу, забитому мусором; на берегах устроили себе лежбище чудища хламозойской эры – старые коляски, разбитые телевизоры и продавленные кушетки.
В стороне виднелся крематорий с прилегающим к нему «Садом памяти» – вполне ухоженным, с посыпанными гравием дорожками и разными табличками вроде «По газонам не ходить». Передней границей кладбища служила Кладбищенская улица, на другой стороне которой когда-то стояли жилые дома, а ныне высилась стена, отгораживающая двор ковровой фабрики «Бонанца» («Наш девиз – экономия средств клиента!»). Чудом сохранившиеся старая телефонная будка и почтовый ящик намекали на то, что когда-то, в незапамятные времена, кто-то считал эту улицу своей малой родиной. Но теперь это была просто дорога, по которой можно, срезав угол, обогнуть территорию промышленного предприятия.
С четвертой стороны кладбища почти ничего не было: кирпичные развалины и сиротливо торчащая высокая труба – все, что осталось от местной галошной фабрики («Объедешь все страны, весь мир обойдешь, но лучше наших галош не найдешь!» – гласил один из наиболее широко прославившихся своим идиотизмом рекламных лозунгов).
Джонни смутно припомнил: что-то такое мелькало в газетах. Какие-то акции протеста… но, с другой стороны, без акций протеста не проходило и дня, а новости лились таким потоком, что выловить оттуда что-нибудь важное или существенное было попросту невозможно.
Он подошел к развалинам фабрики. Вокруг стояли брошенные бульдозеры. Проволочная сетка заграждения кое-где была прорвана, несмотря на объявления «Осторожно! Злые собаки!». Возможно, это злые собаки пробили себе путь к свободе.
На большом фанерном щите художник изобразил здание, которое собирались возвести на месте галошной фабрики. Очень красивое. Перед ним били фонтаны, зеленели бережно пересаженные старые деревья, у подъезда беседовали чисто одетые люди, а небо над крышей горело яркой синевой (большая диковина для Сплинбери, где небо – странного мыльного цвета, словно живешь в глянцевитой белесой коробке из-под видеомагнитофона).
Джонни некоторое время смотрел на щит, где сверкало синее небо. В реальном мире шел дождь.
Было ясно, что территории старой галошной фабрики этому дому не хватит.
Надпись над картинкой кричала: «Холдинговая компания «Объединение, слияние, партнерство» открывает потрясающие перспективы – вперед, в будущее!»
Джонни особого потрясения не испытывал, но чувствовал, что «Вперед, в будущее!» звучит еще глупее, чем «Лучше наших галош не найдешь!».
На другой день, до уроков, он потихоньку унес из дома газету и засунул ее подальше от посторонних глаз за могилу Уильяма Банни-Листа.
Он не боялся, но чувствовал себя ужасно глупо и жалел, что не с кем поговорить о случившемся.
Посоветоваться и впрямь было не с кем. Зато потрепаться – пожалуйста.
В школе существовали самые разные команды и тусовки – спортсмены, умники и даже «Общество упертых юзеров».
А еще – Джонни, Холодец, Бигмак, гордо величавший себя Последним Из Реально Крутых Скинов (хотя, по правде говоря, этому тощему пареньку с короткой стрижкой, плоскостопием и астмой было затруднительно даже просто ходить в десантных ботинках), и Ноу Йоу, формально – чернокожий.
Они выслушали его на перемене, сидя на стене между школьной кухней и библиотекой. Там они обычно тусовались – или, скажем так, коротали время.
– Призраки, – объявил Ноу Йоу, дослушав до конца.
– Не-ет, – неуверенно протянул Джонни. – Им не нравится, когда их называют призраками. Это их почему-то обижает. Они просто… мертвые. Ведь нельзя же дебила называть дебилом или «у. о.»? Вот и тут то же самое.
– Дипломатия, – уважительно сказал Ноу Йоу. – Я про это читал.
– То есть они предпочитают, чтоб их называли… – Холодец умолк и задумался, – гражданами, перешедшими в новое качественное состояние.
– С поражением в праве на дыхание, – подхватил Ноу Йоу.
– Ограниченными по вертикали, – прибавил Холодец.
– Как это? Их, что ли, укорачивают? – изумился Ноу Йоу.
– Да нет, в землю кладут.
– А зомби? – спросил Бигмак.
– Зомби нужно тело, – сказал Ноу Йоу. – Зомби получаются не из покойников, а если наесться особой вудушной смеси рыбы с тайными кореньями.
– Ух ты! Какой-какой смеси?
– Не знаю. Откуда мне знать? Какой-то рыбы с какими-то кореньями.
– Наверное, в стране вудистов сходить к девочкам – целое приключение… – предположил Холодец.
– Ну уж ты-то должен знать про вуду, – Бигмак мотнул головой в сторону Ноу Йоу.
– Почему это? – ощетинился Ноу Йоу.
– Ты креол или нет?
– А ты все знаешь про друидов?
– Не-а.
– Вот видишь.
– Ну уж твоя мать точно знает, – не унимался Бигмак.
– Вряд ли. Она проводит в церкви больше времени, чем сам папа римский, – вздохнул Ноу Йоу. – Больше, чем сам Господь Бог.
– Вам смешно, – обиделся Джонни, – а я правда их видел.
– У тебя, наверное, что-то с глазами, – сказал Ноу Йоу. – Может…
– Я один раз смотрел старое кино про мужика, у которого был глаз-рентген, – перебил Бигмак. – И мужик этот зырил сквозь чё хошь.
– И сквозь прикид на тетках? – спросил Холодец.
– Там про это почти не было, – ответил Бигмак.
Они обсудили столь преступное пренебрежение таким талантом. Наконец Джонни сказал:
– Я ни сквозь что не вижу. Я вижу людей, которых нет… то есть которых не видят другие.
– У меня был дядя, так он тоже видел то, чего не видели другие, – сказал Холодец. – Особенно по субботам к вечеру.
– Хорош придуриваться. Я серьезно.
– Ага, а кто говорил, что засек у себя в аквариуме лохнесское чудовище? – напомнил Бигмак.
– Да, но…
– Это, наверное, был самый обыкновенный плезиозавр, – вмешался Ноу Йоу. – Подумаешь! Обычный допотопный ящер, которому полагалось вымереть семьдесят миллионов лет назад.
– Да, но…
– А Затерянный Город Инков? – ехидно спросил Холодец.
– Но я же его нашел!
– Да, но не больно-то он был затерянный, – заметил Ноу Йоу. – Задворки «Теско» – тоже мне затерянный мир!
Бигмак вздохнул:
– Все вы чудики.
– Ну ладно, – сказал Джонни. – Сбор здесь после школы, договорились?
– Ну… – беспокойно заерзал Холодец.
– А-а, испугался? – спросил Джонни. Он понимал, что наносит удар ниже пояса, но уж очень его допекли. – Ты уже один раз слинял, – напомнил он, – когда вышел Олдермен.
– Не видел я никакого Олдермена, – огрызнулся Холодец. – И ничего я не испугался. Я побежал, чтоб тебя наколоть.
– Вышло жутко натурально, – ехидно согласился Джонни.
– Я? Испугался? Да я «Ночь зомби-убийц» три раза смотрел – со стоп-кадрами! – возмутился Холодец.
– Тогда ладно. Приходи. Все трое приходите. После уроков.
– После «Закадычных друзей», – поправил Бигмак.
– Слушай, это куда важнее, чем…
– Да, но сегодня Жанин расскажет Мику, что Доралин взяла Ронову доску для серфинга…
Джонни заколебался.
– Ну ладно, – сказал он наконец, – после «Друзей».
– А потом я обещал брату помочь загрузить фургон, – вспомнил Бигмак. – Ну, не то чтоб обещал… просто он погрозился руки мне повыдергивать, если не приду.
– А мне надо сделать географию, – сказал Ноу Йоу.
– Нам географию не задавали, – заметил Джонни.
– Нет, но я подумал, может, если написать лишний реферат о сельве, то удастся повысить средний балл, – пояснил Ноу Йоу.
Ничего странного в этом не было – для тех, кто хорошо знал Ноу Йоу. Ноу Йоу, например, ходил в школьной форме. Правда, на самом деле ее нельзя было считать школьной формой. Нет, формально это, конечно, была школьная форма; в начале учебного года всем раздали бумажки, где говорилось, какой должна быть школьная форма… но никто ее не носил – никто, кроме Ноу Йоу; а раз никто в школе ее не носит, сказал Холодец, какая же это школьная форма? Все, сказал Холодец, ходят в джинсах и футболках, значит, настоящая школьная форма – это джинсы и футболка, и Ноу Йоу надо гнать домой переодеваться.
– Вот что, – сказал Джонни. – Давайте тогда попозже. В шесть. Можно встретиться у дома Бигмака. Оттуда до кладбища рукой подать.
– Так ведь в шесть уже темнеет, – сказал Холодец.
– И что? – поинтересовался Джонни. – Боишься, что ли?
– Я? Боюсь? Ха! Я? Боюсь? Я? Боюсь?
Если кому приспичит очутиться после захода солнца в каком-нибудь жутком месте, считал Джонни, то высотка имени Джошуа Н’Клемента в системе оценки журнала «Р-р-р-ра-хх!» даст сто очков вперед любому кладбищу. Покойники, к примеру, не балуются разбойными нападениями с целью грабежа. Изначально многоэтажку хотели назвать в честь сэра Алека Дугласа, потом она превратилась в дом Гарольда Вильсона, и наконец новый городской совет присвоил ей имя Джошуа Че Н’Клемента, прославленного борца за свободу и независимость, который к тому времени успел стать президентом своей страны. (Теперь-то он давно забросил и президентство, и борьбу за свободу и отсиживался где-то в Швейцарии, пока соотечественники тщетно разыскивали его, чтобы задать ряд интересных вопросов, например: «Что стало с двумя миллионами долларов, которыми, как мы думали, располагает наша страна, и откуда у вашей жены семьсот шляпок?»)
В шестьдесят пятом году о доме отзывались как о «потрясающе динамичном сочетании пустот и объемов, величественном в своей бескомпромиссной простоте».
Теперь «Сплинберийский страж» частенько публиковал фотографии тех его обитателей, кто жаловался на сырость, на холод, на то, что от сильного ветра вылетают стекла (по «Джошуа Н’Клементу» вечно гулял ветер, даже в тихие дни), или на то, что по промозглым закоулкам многоэтажки шатаются банды подростков, чье любимое развлечение – сбрасывать с крыши украденные в супермаркете тележки на Великое Затерянное Кладбище Магазинных Тележек. Лифты перестали нормально работать еще в 1966 году и с тех пор отсиживались в подвале, боясь высунуть оттуда нос.
В переходах и на лестницах («завершающий штрих, восхитительный по брутальности выбранного зодчим материала – цемента») в зависимости от того, приезжал или нет фургон городского мусорщика-ниндзя, всегда стоял один из двух запахов. Вторым был запах хлорки.
Высотка имени Джошуа Н’Клемента не нравилась никому. Существовало две школы мнений относительно того, как с ней следует поступить. Жильцы считали, что их нужно переселить, а дом взорвать. Жителям соседних кварталов хотелось просто взорвать его.
Эта перенаселенная четырнадцатиэтажная башня стояла посреди огромного участка, теоретически отведенного под газон («зону зеленых насаждений»), а практически превращенного в Дом-призрения-для-пакетиков-из-под-чипсов-и-неизменно-сжигаемых-из-года-в-год-автомобилей.
– Жуть, – поежился Холодец.
– Надо же людям где-то жить, – сказал Ноу Йоу.
– Ты думаешь, тот, кто это придумал, живет здесь? – спросил Джонни.
– Вряд ли.
– Предупреждаю, я к Бигмакову братцу на пушечный выстрел не подойду, – заявил Холодец. – Он того. Весь в наколках и вообще… И потом, все знают, что он ворует. Видюшники, к примеру. С завода. В детстве он убил Бигмакова хомяка. А когда злится, швыряет в окно что попало. А уж если он спустит Клинта…
По слухам, Клинта – собаку Бигмакова братца – за подлость и злобный нрав выкинули из Секции Помесей Ротвейлера С Питбультерьером.
– Бедняга Бигмак, – сказал Джонни. – Понятно, чего он так рвется в ряды вооруженных сил.
– По-моему, ему охота как-нибудь прихватить в увольнение автомат, – сказал Ноу Йоу.
Холодец окинул мрачным взглядом высоченную громаду «Джошуа».
– Ха! Тогда уж лучше танк.
Фургон Бигмакова братца стоял на площадке, задуманной архитекторами как место для мойки-сушки. Все его дверцы и одно переднее крыло были разного цвета. На переднем сиденье, привязанный к рулю, восседал Клинт. Это была единственная машина, которую можно было спокойно оставлять незапертой в окрестностях «Джошуа Н’Клемента».
– Ей-богу, странно, – сказал Джонни. – В смысле, если подумать.
– Что странно? – спросил Ноу Йоу.
– У нас такое громадное кладбище, а живые втиснуты в этот муравейник, – пояснил Джонни. – Словно кто-то что-то перепутал…
Из подъезда показался Бигмак со стопкой картонных коробок. Он мрачно кивнул Джонни и поставил коробки в фургон.
– Здорово, пацаны, – сказал он.
– А где твой брат?
– Наверху. Ну, айда.
– В смысле, пока он не спустился, – уточнил Холодец.
– Заткнись.
Ветер шелестел тополиной листвой и с посвистом кружил среди античных урн и разбитых надгробий. Неразлучная четверка собралась у ворот.
– По-моему, мы совершаем ошибку, – буркнул Холодец.
– Тут повсюду кресты, – напомнил Ноу Йоу.
– Да, но я атеист, – возразил Холодец.
– Тогда ты не должен верить в привидения…
– В граждан, перешедших в новое качественное состояние, – поправил Бигмак.
– Бигмак, – окликнул Джонни.
– А?
– Что ты прячешь за спиной?
– Ничего.
Холодец вытянул шею, посмотрел и доложил:
– Большую острую деревяшку. И молоток.
– Бигмак!
– Так ведь фиг его знает…
– Выбрось!
– Ну ладно, ладно.
– И потом, колья не для привидений, а для вампиров, – сказал Ноу Йоу.
– Спасибочки, – поблагодарил Холодец.
– Послушайте, это же обыкновенное кладбище, – сказал Джонни. – Со своими правилами и порядками! Не Трансильвания какая-нибудь! Здесь просто лежат мертвые люди! Чего бояться? Мертвецы тоже когда-то были живыми людьми! Небось, если б тут лежали живые, вы бы не валяли дурака!
Они двинулись вдоль Северного проезда.
Поразительно, как здесь, на кладбище, умирали всякие шумы. Его отделял от дороги лишь скрытый густым кустарником и давным-давно не стриженными деревьями забор из редких железных прутьев, но звуки мгновенно глохли, словно увязая в слое ваты. На их место заступала тишина – она заливала все вокруг, как вода, в которой можно дышать. Наполненная шепотом и вздохами. На кладбище тишина звучала.
Под ногами похрустывал гравий. Кое-где, перед могилами поновее, были устроены маленькие приподнятые площадки, которые кто-то удосужился выложить зелеными камнями. Там пышно разрослись крошечные альпийские растеньица.
В кроне дерева хрипло крикнула ворона, а может, грач. Но птичий крик не нарушил, а лишь подчеркнул тишину.
– Тихо здесь, правда? – сказал Ноу Йоу.
– Как в могиле, – откликнулся Бигмак. – Ха-ха.
– Многие приходят сюда просто погулять, – сказал Джонни. – Я хочу сказать, в парк пока-а дотащишься, и там ничего нет, одна трава. А тут полно кустов, и деревьев, и всяких растений, и…
– Природы, – вставил Ноу Йоу.
– И экологии, наверное, тоже, – закончил Джонни.
– Эй, поглядите, вот это могилка! – сказал Холодец.
Они поглядели. И увидели огромную арку из резного черного мрамора, облепленную ангелами, как мухами. Среди ангелов просматривалась Пресвятая Дева, а из стеклянного окошечка под надписью «Антонио Порокки (1897–1958)» смотрела выцветшая фотография. В общем, это была могила класса «Роллс-Ройс».
– Отпад, – протянул Бигмак.
– Делать им больше было нечего, такую арку отгрохали, – поджал губы Холодец.
– Выпендреж! – заявил Ноу Йоу. – Сзади там, наверное, наклейка «Моя вторая могила – «Порше».
– Но-у Йо-у! – раздельно произнес Джонни.
– А по-моему, занятно, – сказал мистер Порокки. – Твой друг очень забавный парнишка.
Джонни медленно-медленно обернулся.
К надгробию прислонился мужчина в черном. У него были аккуратно подстриженные и гладко зачесанные к затылку черные волосы, гвоздика в петлице и чуть землистое, словно из-за плохого освещения, лицо.
– Ой, – сказал Джонни. – Здрасьте.
– А собственно, соль-то в чем? – совершенно серьезно поинтересовался мистер Порокки. Он стоял, скромно сложив руки перед собой, будто вышколенный продавец в старомодном магазинчике.
– Ну, знаете, продаются такие наклейки для машин, с надписью «Моя вторая тачка – «Порше», – объяснил Джонни. – Не слишком остроумно, – поспешно добавил он.
– «Порше» – это марка машины? – вежливо уточнил покойный мистер Порокки.
– Да. Вы нас извините. Шутка была неудачная.
– Когда-то, в утраченной стране, я показывал ребятишкам волшебные фокусы, – сказал мистер Порокки. – С голубями и прочим в том же роде. По субботам. На утренниках. Великий Порокки и Этель. Я любил посмеяться.
– В утраченной стране? – переспросил Джонни.
– В стране живых.
Ребята пристально смотрели на Джонни.
– Кончай придуриваться, – сказал Холодец. – Там… там никого нет.
– А еще я показывал чудеса ловкости. – Мистер Порокки рассеянно достал из уха Ноу Йоу яйцо.
– Ты общаешься с пустым местом, – заметил тот.
– Чудеса ловкости? – не понял Джонни. Снова-здорово, подумал он. До чего же покойники любят поговорить о себе…
– Что? – спросил Бигмак.
– Выбирался из разных оков, сундуков и обвитых цепями мешков. – Мистер Порокки разбил яйцо. Оттуда выпорхнула призрачная голубка. Она полетела к деревьям и там растаяла. – Из наручников и кандалов. Как великий Гудини – только, конечно, я был не профессионалом, а любителем. Мой самый сложный трюк состоял в том, чтобы в трех парах наручников освободиться под водой из мешка, обмотанного двадцатью футами цепи.
– Господи! И часто вам это удавалось? – охнул Джонни.
– Почти один раз, – ответил мистер Порокки.
– Ладно, – сказал Холодец. – Хватит. Не смешно. Пошли. Времени уже много.
– Увянь. Мне интересно, – отмахнулся Джонни.
Он услышал шорох, словно кто-то брел по сухим листьям.
– Ты Джон Максвелл, – сказал мистер Порокки. – Олдермен нам про тебя рассказывал.
– Нам?
Шорох стал громче.
Джонни обернулся.
– Он не придуривается, – сказал Ноу Йоу. – Поглядите на его физиономию!
Я не должен бояться, сказал себе Джонни.
Я не должен бояться!
Чего бояться? Это просто… постживущие граждане. Несколько лет назад они еще подстригали лужайки – как все, и украшали дом к Рождеству – как все, и нянчили внуков – как все. Бояться нечего.
Солнце едва виднелось за тополями. Над землей полз туман.
И сквозь его змеящиеся струйки к Джонни медленно шли мертвецы.
3
Там были Олдермен, и Уильям Банни-Лист, и пожилая дама в длинном платье и ломившейся от восковых плодов шляпе, и какие-то дети (они бежали впереди), и десятки, нет – сотни других. Они не крались. Не истекали зеленой слизью. Они просто были дымчато-серыми и слегка расплывчатыми.
Ужас обостряет наблюдательность, и мелочи начинают бросаться в глаза.
Джонни понял: все мертвецы разные. Мистер Порокки был почти… как живой. Уильям Банни-Лист – чуточку более бесцветный. Олдермен определенно просвечивал по краям. А множество иных, в викторианском платье или разнообразных панталонах, камзолах и кафтанах более ранних эпох, казались совсем уж блеклыми и нематериальными, этакими шагающими сгустками воздуха.
Со смертью они не исчезли. Просто ушли в некое далекое и странное измерение, имеющее мало общего с обычными тремя.
Холодец, Бигмак и Ноу Йоу во все глаза смотрели на Джонни.
– Джонни, ты в порядке? – спросил Холодец.
Джонни вспомнил учебник географии, параграф о перенаселении. За каждым нашим современником, говорилось там, стоит двадцать предшественников, и так было всегда, с той поры, когда люди еще только-только произошли от обезьян.
Иными словами, в затылок каждому живому дышат двадцать мертвецов.
За спиной у Холодца их было даже больше. Впрочем, Джонни казалось, что лучше не заострять на этом внимание.
– Что-то стало холодать, – заметил Бигмак.
– М-мне пора, – дрожащим голосом сказал Холодец. – Н-нужно сделать домашку.
Значит, он все-таки боялся. Заставить Холодца добровольно взяться за уроки могли только зомби.
– Ты же их не видишь, – удивился Джонни. – Их тут целая толпа, но ты-то их не видишь, верно?
– Вообще-то живые редко видят мертвецов, – сказал мистер Порокки. – Наверное, ради собственного блага.
Троица сбилась в кучку.
– Ладно, пошли. Хватит тут отсвечивать, – сказал Бигмак.
– Ха! – сказал Холодец. – Он просто пытается нас напугать. Что-то вроде «мертвой руки» на вечеринках. Ха! И ничего у тебя не вышло. Я пошел домой. Айда, ребята.
Он повернулся и сделал несколько шагов.
– Погоди, – сказал Ноу Йоу. – Тут что-то не так…
Он оглядел пустынное кладбище. Грач – а может быть, ворона – давно улетел.
– Что-то не так, – пробормотал Ноу Йоу.
– Послушайте! – сказал Джонни. – Они здесь! Вокруг нас!
– Все маме расскажу! – пригрозил Холодец. – Опять тебя в сатанизм понесло!
– Джон Максвелл! – прогудел Олдермен. – Нам нужно с тобой поговорить!
– Вот именно! – подхватил Уильям Банни-Лист. – Это важно!
– О чем поговорить? – спросил Джонни. На гребне волны страха он обрел странное спокойствие. Словно, взлетев туда, стал чуточку выше.
– Вот об этом! – Уильям Банни-Лист взмахнул газетой.
Холодец охнул. В воздухе плавала свернутая в трубку газета.
– Полтергейст! – выдохнул он и трясущимся пальцем ткнул в Джонни. – У подростков это бывает! Я читал в одном журнале! Сковородки по воздуху летают, шмотки всякие… Сейчас у него башка ка-ак завертится!
– О чем говорит этот толстячок? – спросил Олдермен.
– И что такое «мертвая рука»? – полюбопытствовал мистер Порокки.
– Этому наверняка есть научное объяснение, – выдавил Ноу Йоу, глядя на газету, порхающую в воздухе.
– Какое? – спросил Бигмак.
– Я и пытаюсь придумать!
– Глядите, разворачивается!
Уильям Банни-Лист развернул газету.
– Да это небось ветер! Какая-нибудь аномалия! – пятясь, выговорил Ноу Йоу.
– Нет тут никакого ветра!
– Я и говорю – аномалия!
– Что ты намерен предпринять на сей счет? – вопросил Олдермен.
– Прошу прощения, но все же… «мертвая рука» – что это?
– ТИХО! – рявкнул Джонни.
Даже мертвые подчинились.
– Так-то лучше, – сказал мальчик, отчасти успокаиваясь. – Гм. Послушайте, ребята… эти… м-м… люди хотят с нами поговорить. То есть со мной…
Ноу Йоу, Холодец и Бигмак напряженно смотрели на газету. Та неподвижно висела в воздухе в метре с лишком от земли.
– Эти… ущемленные в дыхании? – спросил Холодец.
– Балда! Они же не астматики, – возмутился Ноу Йоу. – Ну ладно. Начал – выкладывай. Колись. Как на духу. Они кто?.. – Он запнулся и оглядел медленно погружающееся во тьму кладбище. – Эти… граждане, перешедшие в новое качественное состояние?
– Они подкрадываются? – спросил Холодец. Они с Бигмаком и Ноу Йоу стояли теперь так близко друг к другу, что походили на одного очень широкого человека с шестью ногами.
– Ты нас не предупредил, – упрекнул Олдермен.
– О чем? – удивился Джонни.
– О том, каковы нынче «Ведомости»! «Ведомости», надо же! Куда ни глянь, девицы! А ведь эта газета может попасть в руки почтенных замужних дам или маленьких детей!
Уильям Банни-Лист с большим трудом удерживал газету раскрытой на разделе «Развлечения». Джонни вытянул шею и заглянул. На странице было помещено весьма скромное фото: девушки в бассейне Сплинберийского административного центра.
– Но они же в купальниках, – сказал Джонни.
– В купальниках? Все ноги наружу! – взревел Олдермен.
– И ничего страшного, – фыркнула пожилая дама в огромной шляпе с фруктами. – Здоровые тела наслаждаются гимнастикой в лучах солнца, которое есть дар Божий! И надо сказать, в весьма удобных костюмах.
– Удобных, мадам? Страшусь подумать, для чего!
Мистер Порокки наклонился к Джонни и шепнул:
– Дама в шляпе – миссис Сильвия Либерти. Умерла в четырнадцатом году. Пламенная суфражистка.
– Суфражистка?
– Теперь этому не учат, а? Суфражистки начали движение за равное избирательное право для женщин. Приковывали себя к оградам, кидали яйца в полицейских, а в день Дерби бросались под копыта лошади принца Уэльского.
– Ух ты!
– Но миссис Либерти все перепутала и бросилась под ноги самому принцу Уэльскому.
– И что?!
– Скончалась на месте, – вздохнул мистер Порокки и сочувственно пощелкал языком. – Видать, принц был очень весомый человек.
– Довольно буржуазной болтовни! – крикнул Уильям Банни-Лист. – Вернемся к злобе дня! – Он зашелестел газетой.
Холодец моргнул.
– Тут говорится, – сказал Уильям Банни-Лист, – что кладбище собираются закрыть. И застроить. Тебе это известно?
– Гм. Да. Да. Гм. А вы разве не знали?
– А что, кто-то должен был нас известить?
– Что они говорят? – спросил Бигмак.
– Их страшно разозлило, что кладбище продали. В газете статья про это.
– Поторопись! – сказал Уильям Банни-Лист. – Я ее долго не продержу…
Газета провисла, потом пролетела сквозь его ладони и приземлилась на дорожку.
– Да, я уж не тот, что прежде, – сказал Банни-Лист.
– Определенно, это какой-то аномальный ветер, – объявил Ноу Йоу. – Я про них слышал. Ничего сверхъесте…
– Это наш дом, – прогремел Олдермен. – Что будет с нами, юноша?
– Минутку, – сказал Джонни. – Погодите. Ноу Йоу!
– Чего?
– Они хотят знать: если кладбище застроят, что будет с теми, кто здесь похоронен?
– Эти… мертвецы хотят знать?
– Да, – хором сказали Олдермен и Джонни.
– Ей-богу, Майкл Джексон ничего такого не делал, – сказал Бигмак. – Он…
– Я видел один фильм, – проблеял Холодец, – про то, как на старом кладбище построили дома, и кто-то выкопал бассейн, и все скелеты повылазили и хотели всех передушить…
– Зачем? – спросил Олдермен.
– Он спрашивает зачем, – сказал Джонни.
– Без понятия, – пожал плечами Холодец.
– Я думаю, – нерешительно начал Ноу Йоу, – что… э-э… гробы и все прочее выкопают и куда-нибудь перенесут. Наверное, есть какие-то специальные места.
– Я против! – объявила покойная миссис Сильвия Либерти. – Я уплатила за свой участок пять фунтов, семь шиллингов и шесть пенсов! И отчетливо помню содержание Документа. Там говорилось: Место Последнего Упокоения. И ни слова о том, что Спустя Восемьдесят Лет Ваш Прах Выкопают и Перезахоронят, дабы живые могли построить… как это?..
– Современные Специально Спроектированные Офисы, – подсказал Уильям Банни-Лист. – Что бы это ни значило.
– Наверное, их спроектировали специально, – предположил Джонни.
– Пойти с молотка за пять пенсов! Стыд и срам! – воскликнула миссис Либерти.
– Вот вам живые! – с горечью воскликнул Уильям Банни-Лист. – Совершенно не думают об угнетенных меньшинствах.
– Понимаете, – несчастным голосом проговорил Джонни, – мэрия говорит, содержать кладбище чересчур накладно, а земля дорогая…
– А что это за Сплинберийские муниципальные власти? – спросил Олдермен. – Куда подевался городской совет Сплинбери?
– Не знаю, – сознался Джонни. – Никогда о нем не слышал. Послушайте, я тут ни при чем. Мне здесь тоже нравится. Я и Холодцу говорил: мне не по душе то, что происходит.
– Так что же ты намерен предпринять? – поинтересовался Олдермен.
Джонни попятился, но наткнулся на роллс-ройсовую усыпальницу мистера Порокки.
– Ой, нет, – сказал он. – Только не я. Это не мое дело!
– Разве? – удивилась покойная миссис Сильвия Либерти. – В конце концов, ведь именно ты нас видишь и слышишь.
– Остальные нас просто не замечают, – прибавил мистер Порокки. – Ноль внимания.
– Мы весь день из кожи вон лезли, – сказал Олдермен.
– Гуляют тут всякие с собаками, – буркнул Уильям Банни-Лист. – Ха! Пяти минут на месте не постоят, все бегом.
– Даже старая миссис Тахион и та… – вздохнул мистер Порокки.
– А она ведь умалишотка, – сказал Олдермен. – Бедняжка.
– Остаешься ты, – подытожил Уильям Банни-Лист. – Ты должен пойти к этим муниципальным как-их-там и объяснить, что мы – не намерены – переезжать!
– Меня никто не станет слушать! Мне всего двенадцать! Я даже голосовать еще не имею права!
– Зато мы имеем, – сказал Олдермен.
– Да ну? – усомнился мистер Порокки.
Мертвецы сгрудились около него, как американская футбольная команда.
– Мы ведь остаемся совершеннолетними, верно? По бумагам?
– Да, но мы мертвы, – напомнил мистер Порокки.
– Теперь голосовать можно с восемнадцати лет, – сказал Джонни.
– Неудивительно, что в людях не осталось уважения, – проворчал Олдермен. – Говорил же я: стоит допустить женщин к голосованию, и пиши пропало…
Миссис Либерти гневно сверкнула на него глазами.
– От имени умерших голосовать нельзя, – вмешался Уильям Банни-Лист. – Это называется «персонация». Незаконная Выдача Себя За Другое Лицо. Я был кандидатом от Революционной Рабочей Партии Солидарности и знаю.
– Я никому не предлагаю воспользоваться моим голосом, – сказал Олдермен. – Я хочу воспользоваться им лично. Никакой закон этого не запрещает.
– Верно…
– Я пятьдесят с лишним лет верой и правдой служил этому городу, – продолжал Олдермен. – И не вижу, отчего бы мне не поучаствовать в голосовании. Оттого только, что я мертв? Демократия – вот главное.
– Народная демократия, – вставил Уильям Банни-Лист.
Воцарилось молчание.
– Ну… – сказал несчастный Джонни, – я погляжу, что можно сделать.
– Молодчина, – одобрил Олдермен. – И газету не худо бы доставлять каждый день.
– Нет. – Мистер Порокки покачал головой. – Так трудно переворачивать страницы…
– Но мы должны быть в курсе событий, – возразила миссис Либерти. – Как знать, что за нашей спиной замышляют живые!
– Я… что-нибудь придумаю, – сказал Джонни. – Получше газеты.
– Вот и отлично, – сказал Уильям Банни-Лист. – И сходи в мэрию и скажи там…
– Что мы не собираемся с этим мириться! – прогремел Олдермен.
– Ладно, – покорно согласился Джонни.
Мертвецы растаяли. Опять возникло ощущение перемещения, словно они отбыли в неведомый иной край.
– Ушли? – спросил Холодец.
– Нельзя сказать, чтоб они приходили, – заметил Ноу Йоу, ревностный поборник науки.
– Приходили и ушли, – подытожил Джонни.
– Блин, чудно все это, – поежился Бигмак. – И холод собачий…
– Ладно, потопали, – сказал Джонни. – Мне надо подумать. Они хотят, чтоб я остановил стройку.
– Как?
Джонни быстро зашагал к воротам.
– Ха! Это они свалили на меня.
– Мы поможем, – тут же сказал Ноу Йоу.
– Да? – спросил Холодец. – В смысле, Джонни-то в порядке, но… ну… это получается якшаться с нечистой силой. Твоя мать, если узнает, будет вне себя.
– Да, но если они говорят правду, значит, мы помогаем христианским душам, – возразил Ноу Йоу. – А раз так – ничего страшного. Это ведь христианские души, да?
– По-моему, на кладбище есть и еврейский участок, – сказал Джонни.
– Ну и что. Евреи все равно что христиане, – заявил Бигмак.
– Не совсем, – очень осторожно возразил Ноу Йоу. – Но вроде того.
– Да, но… – неуклюже начал Холодец. – Это… покойники и всякое такое… ну… он их видит, значит, это его проблема… то есть…
– Когда Бигмака судили, мы все пошли его поддержать, – напомнил Ноу Йоу.
– Ты сказал, что его повесят, – надулся Холодец. – И я, дурак, все утро рисовал плакат «Свободу сплинберийцу!».
– Это был политический процесс, – обиделся Бигмак.
– Ты угнал машину министра просвещения, пока он торжественно открывал школу! – возмутился Ноу Йоу.
– Я не угонял. Я бы покатался и вернул.
– Ты въехал на ней в стену. Ты бы не смог ее вернуть, даже если бы отскреб лопатой.
– А я виноват, что у него тормоза ни к черту? Я, между прочим, мог здорово покалечиться. Но, похоже, это никого не колышет. Ваш министр сам виноват – не фиг бросать где попало тачки с плевыми замками и гавкнутыми тормозами…
– Спорим, сам он тормоза не чинит.
– Значит, виновато общество…
– Все равно, – сказал Ноу Йоу, – мы в тот раз подставили тебе плечо, верно?
– Не шею же было вместо него подставлять, – буркнул Холодец.
– И все мы поддержали Холодца, когда он нажаловался в музыкальный магазин, что, если проигрывать записи Клиффа Ричардса задом наперед, слышны Откровения Господа…
– Ты же говорил, что тоже их слышал! – возмутился Холодец. – Сам говорил!
– Это когда ты объяснил мне, что к чему, – сказал Ноу Йоу. – А пока я не знал, что слышу, мне казалось, что кто-то скулит и подвывает: айип-аййиип-муээп-айииипп[1].
– Нельзя выпускать записи, которые так действуют на впечатлительных! – воинственно заявил Холодец.