Читать онлайн Волшебники бесплатно

ПЕРЕВОД ГРУППЫ THE MAGICIANS / МАГИ https://vk.com/the_magicians

ГЛАВА 1. БРУКЛИН.

Квентин сотворил волшебный трюк. Никто не заметил.

Они шли по темной и мрачной дороге все вместе: Джулия, Джеймс и Квентин. Джулия и Джеймс держались за руки. Вот как сейчас обстояли дела. Тротуар, по которому они шли, был недостаточно широк для них троих, так что Квентину, словно нашкодившеву ребенку, пришлось плестись сзади. Он бы лучше был сейчас с Джулией или вовсе один, но не всегда же получаешь то, чего тебе хочется. По крайней мере, все факты приводили к такому умозаключению.

— Ладно! — крикнул Джеймс через плечо. — Кью, может, обсудим наш план действий?

У Джеймса явно были какие — то способности, которые помогали ему почувствовать, что Квентин начал жалеть себя или занялся самобичеванием. Он вздохнул. Его собеседование начиналось через семь минут. Джеймс шел следом за ним.

— Что насчет крепкого рукопожатия? Постоянный зрительный контакт. А потом, когда он к тебе привыкнет, ты дашь ему стулом по башке, а я в этот момент узнаю его пароль и отправлю письмо в Принстон.

— Просто веди себя, как обычно, Кью, — поежилась Джулия. Ее темные волосы были убраны в пучок, выбившиеся из него пряди развевались на ветру. То, что она всегда была так добра к нему, делало ситуацию еще хуже.

— И как же это отличается от того, что я сказал?

Квентин снова провернул свой трюк. Он был простеньким, для него требовалась всего одна рука. Квентин выполнил его в кармане, так, чтобы никто не увидел. Затем он выполнил его снова, а потом еще раз, но уже задом наперед.

— Могу предположить, какой у него пароль, — сказал Джеймс. — Пароль.

Невозможно поверить в то, как долго это уже длится, подумал Квентин. Невероятно. Им было всего по семнадцать, но у него было ощущение, словно они знали друг друга всю свою жизнь. Бруклинская школьная система заключалась в том, что выбирались одаренные ученики и объединялись в группы, потом из этих групп выбирались самые умные и объединялись в другие группы. Так уж вышло, что они втроем всегда оказывались в одной. Самый ботанские ботаны из всех ботанов. К выпускному году он знал Джеймса и Джулию лучше, чем кого либо на этой планете, лучше, чем своих родителей, а они прекрасно знали его. Каждый из них знал то, что собирается сказать другой, прежде, чем тот открывал рот. Если кто — то из них собирался с кем — то переспать — он уже сделал это, а другие об этом знали. Однако Джулия — бледная, прекрасная, веснушчатая и мечтательная Джулия, которая изображала из себя глупенькую, но разбиралась в физике лучше, чем сам Квентин, спать с ним не собиралась. Квентин был высокий и тощий, а еще у него была дурацкая привычка — отталкивать всех плечами в попытках защититься неведомо от чего, из — за которой страдали окружающие его высокие люди. Его волосы, длиной по плечи, заледенели и торчали в разные стороны, словно ветки кустарника. Вообще — то, он мог бы остаться, чтобы высушить и уложить их после урока физкультуры, но он был совсем не в духе для этого, поэтому пошел так. Большие хлопья снега падали с неба. Квентин поморщился: сегодня весь мир явно был против него. Эти вороны, летающие над головой, то, что он едва не наступил на собачий помет, пакет, ранее прилетевший ему в лицо, да и листья, мешающиеся под ногами, настроения не поднимали.

— Господи, ну я и объелся! — воскликнул Джеймс. — Почему я так много ем?

— Возможно, это из — за того, что ты прожорливая свинья? — засмеялась Джулия.

— Или, может, из — за того, что тебе надоело видеть свои ноги? Ну или ты делаешь это для того, чтобы дотянуться пузом до своих причиндалов.

Джеймс завел руки за голову, попутно проведя ими по своим каштановым волосам, и полы его кашемировой куртки, слишком тонкой для ноября, распахнулись. Ему никогда не было холодно. Квентин от такого вида даже немного застрясся — ему всегда было холодно, иногда он даже думал, что у него какая — то своя, персональная зима.

Джеймс вдруг запел, и песня эта звучала на мотив “Хорошего Короля Венцесласа” и “Бинго”.

— Хватит, замолчи! — взвизгнула Джулия. — Это же невозможно слушать!

Джеймс написал эту песню для конкурса талантов пять лет назад и продолжал петь до сих пор, так что за эти годы они успели выучить ее наизусть. Джулия издала непонятный звук, средний между визгом и рычанием, и засунула Джеймса, все еще завывающего, головой в бак для мусора. Это не помогло, поэтому она с его руки часы и принялась бить его ими по голове.

— Замолчишь ты или нет!

— Мои волосы! Моя прекрасная прическа для собеседования!

«Король Джеймс.» — Квентин усмехнулся. — «Король забавляется».

— Не хочу вам мешать, — сказал он. — Но у нас осталось около двух минут.

— О Боже, о Боже! — забормотала Джулия. — Мы опаздываем! Герцогиня будет недовольна, Боже, как мы опаздываем!

Я должен быть счастлив, подумал Квентин. Я здоров, молод, к тому же, у меня отличные друзья. У меня, ко всему прочем, замечательные родители — Папа, редактор различных медицинских книг, и Мама, иллюстратор в солидном рекламном издании. Мои показатели так высоки, что люди даже не догадываются, что такие могут быть.

Но, бредя по Пятой Авеню в Бруклине, даже будучи в окружении своих друзей, Квентин знал, что он не так счастлив, как должен быть. Почему нет?

Он честно попытался стать счастливым, он собрал все компоненты, необходимые для этого. Он исполнил все нужные ритуалы, сказал правильные слова, зажег свечи, принес жертвоприношение. Но счастье, подобное своенравному духу, его так и не посетило. И он не знал, что еще придумать.

Квентин ходил с Джеймсом и Джулией в винные погреба, в прачечные, в модные бутики, в магазины телефонов, украшенные неоновыми огнями, в бары, где пожилые люди начинают выпивать уже в четыре часа дня, на встречи с Ветеранами в зал с пластиковой и дорожной мебелью. Все это только укрепило Квентина в мысли, что в реальной жизни, которой он должен жить, была допущена ошибка в космической канцелярии. Такого просто не могло быть. Видимо, его счастье перепало кому — то другому, а Квентину досталась только этот дерьмовый суррогат, ложная жизнь.

Возможно, его настоящая жизнь начнется в Принстоне. Он снова проделал фокус с монеткой в кармане.

— Ты там что, играешь со своим членом, Квентин? — спросил Джеймс.

Квентин покраснел.

— Я не играю с моим членом.

— Тут нечего стыдиться, — Джеймс похлопал ему по плечу. — Прочищает мысли.

Ветер слегка продувал легкий костюм Квентина для собеседования, но Квентин не хотел застегивать пальто. Пусть холодный ветер дует. Это все абсолютно неважно, ведь он был не там.

Он был в Филлори.

Серия книг «Филлори и Дальше» за авторством Кристофера Пловера насчитывала пять книг. Они были опубликованы в Англии в 1930 годах. В книгах рассказывается о приключениях пяти детей из семьи Чэтвин в волшебной стране, которую они обнаруживают во время каникул в деревне со своими эксцентричными дядей и тётей. На самом деле у них не каникулы, их отец воюет в Пашендале, а их мама лежит в больнице с загадочной болезнью, которая, скорее всего, психосоматическая, поэтому детей быстро отправляют в деревню ради их безопасности.

Но неприятности их семьи уходят на второй план повествования. Главный сюжет крутится вокруг тех трех лет, когда дети покидают свои пансионы и возвращаются в Корнуэлл, и каждый раз они отправляются в волшебный мир Филлори, где их ждут приключения, исследования новых земель, и сражения бок обок с благородными созданиями, которые борются с различными силами зла. Их самый странный и самый стойкий враг — это таинственная Часовщица. Она хочет использовать заклинание остановки времени и сделать так, чтобы Филлори навсегда остался в пасмурном сентябрьском дне в пять часов утра.

Как и многие, Квентин прочитал о Филлори в начальной школе. Но в отличие от Джеймса и Джулии, он не забывал о них. Он уходил в эти книги с головой, когда не мог справиться с напастями реального мира, а такое бывало часто. (Книги о Филлори были одновременно и утешением, от того, что Джулия не была с Квентином, и главной причиной, почему она и не хотела бы с ним быть.) И это действительно было правдой, он чувствовал сильное влияние детских сказок, он почувствовал смущение, когда добрался до части про Плюшевую Лошадь, гигантскую и милую лошадь, которая скачет по Филлори по ночам своими бархатными копытами, и чья спина такая большая, что там можно лечь спать.

Но было в этих книгах нечто соблазнительное и даже опасное, удивительная правдивость Филлори, из — за которой Квентин не мог перестать думать об этом мире. Ему казалось, что книга как будто читает себя сама, особенно самая первая, «Мир в Стенах». Когда старший из братьев, меланхоличный Мартин, открывает дверцу старинных напольных часов, которые стояли в тёмном, узком коридоре в доме его тёти, он оказывается в Филлори (Квентин всегда представлял себе, как Мартин неуклюже отталкивает маятник, как будто язычок в глотке монстра), как будто он открывает обложку книги, и это книга сделала то, что всегда приписывалось книгам, но на самом деле не происходило: она забрала тебя в новый мир, который был лучше твоего скучного, старого.

Мир, который Мартин находит в стене дома своей тети — это мир волшебных сумерек, черно — белых пейзажей, будто свежая, только что напечатанная страница, с острыми полями стерни и покатыми холмами, пересеченными старыми каменными стенами. В Филлори солнечные затмения происходят каждый полдень, а времена года могут не меняться на протяжении сотен лет. Голые деревья царапают небо. Бледно — зеленые моря окружают белые пляжи, сделанные из сломанных ракушек. В Филлори все были не, как в обычном мире. Там все эмоции всегда были подходящими, что бы ни происходило. Счастье было настоящим, достижимым. Оно приходило, когда его звали. Или даже не так: оно никогда тебя не покидало.

Они стояли на дорожке напротив дома. Район был очень милый, с широкими тротуарами и ветвистыми деревьями. Дом был единственным кирпичным на улице, остальные дома были ленточной застройки. Район был известен за сыгранную роль в кровавой и пышной «Битве в Бруклине». Казалось, что он мягко упрекает машины и фонари в округе за свое старое, голландское прошлое.

«Если бы мы были в Филлори», — подумал Квентин. — «В этом доме был бы спрятан тайный проход в другой мир. А старик, живущий в нем, был бы добрым и странным, и отпускал бы загадочные комментарии». А затем, когда старик бы отвернулся, Квентин бы провалился в загадочный шкаф или кухонный лифт или во что — то еще, и через него он бы проник в прекрасный волшебный мир.

Но это не было книгой о Филлори.

— Итак, — сказала Джулия, — удивите их там.

Она была одета в синее шерстяное пальто с круглым воротником, из — за чего она походила на французскую школьницу.

— Увидимся позже в библиотеке.

— Пока.

Они стукнулись кулаками. Джулия бросила на Квентина смущенный взгляд. Она знала, как Квентин себя чувствует, и она знала, что ей нечего об этом сказать. Он подождал, притворяясь, что изучает припаркованную машину, пока она целовала Джеймса на прощанье, положила руку на его грудь и встала на цыпочки, как актриса из старых фильмов, а затем Квентин с Джеймсом медленно направились по зацементированной дорожке к входной двери.

Джеймс положил руку Квентину на плечи.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Квентин, — пробурчал он. Квентин был выше, но Джеймс был шире в плечах и спортивно сложен, из — за чего он казался более массивным. — Ты думаешь, что никто тебя не понимает. Но я действительно понимаю, — он почти по — отцовски сжал его плечи. — На самом деле, я единственный, кто понимает.

Квентин ему не ответил. Джеймс мог кому — то не нравиться, но ненавидеть его было абсолютно невозможно, ведь помимо того, что он был красив и умен, у него было доброе сердце. Из всех людей, которых он встречал, Джеймс напоминал Квентину Мартина Чатвина. Но если Джеймс был Чатвином, кем же тогда был сам Квентин? Проблема общения с Джеймсом была в том, что он всегда выглядел героем, а кем себя рядом с ним чувствовал ты? Очередной шестеркой какого — нибудь злодея.

Квентин позвонил в дверной звонок. Тихий мягкий звук старомодного звонка раздался где

— то среди темных глубин дома. Он сразу же о всех дополнительных заданиях и списке личных достижений. Квентин был абсолютно точно готов к этому интервью во всех смыслах, только прическа выглядела странновато. Однако, как только он оказался перед дверью, эта затея перестала ему нравиться, что абсолютно его не удивило. Квентин привык к этому странному ощущению, которое возникает тогда, когда ты долго и старательно делаешь какую — то работу, но когда видишь результат, он тебе больше не нравится. Это чувство постоянно его преследовало, и он знал, что на него можно положиться.

Проход заслоняла массивная, однако абсолютно обычная дверь, задачей которой, видимо, было вгонять людей в тоску. Оранжевые и фиолетовые циннии, стоявшие в ящиках по обеим сторонам от двери, все еще цвели, что противоречило всем правилам биологии и ботаники. «Странно», — подумал Квентин. По хорошему, в ноябре они уже должны были завянуть, но через несколько секунд это перестало его интересовать. На нем не было перчаток, поэтому пришлось спрятать ладони в рукавах. Было так холодно, что казалось, что сейчас повалит снег, но, как ни странно, внезапно пошел дождь.

Пять минут спустя уже лило как из ведра. Квентин постучал в дверь, а затем токнул ее. Она открылась с негромким треском, и из дома повеяло теплым воздухом с примесью каких — то фруктов.

— Есть тут кто? — крикнул Квентин. Обменявшись с Джеймсом взглядами, он раскрыл дверь нараспашку.

— Дай ему еще пару минут.

— Кто вообще занимается такой ерундой в свободное время? — проворчал Квентин. — Готов поспорить, что он самый что ни на есть педофил.

Он стоял в темном коридоре, а Джеймс снова нажал на звонок. Никто не ответил.

— Думаю, никого просто нет дома. — Квентин пожал плечами. То, что Джеймс не хотел заходить, заставляло его пройти дальше и осмотреться еще сильнее. Если этот парень окажется хранителем врат Филлори, что ж, жаль, что он не надел подходящую обувь. Лестница у двери вела наверх. Слева была кухня, которой явно никто не пользовался, справа небольшая комнатка, больше похожая на логово, с удобными мягкими креслами и здоровенным шкофом, стоящим в углу. Как интересно. Огромная карта занимала почти всю стену в коридоре, в угло было нанесено изображение компаса и розы. Квентин провел рукой по стене в поисках выключателя. В углу стоял стул, но он решил на него не садиться.

Все ставни были закрыты. Темень в доме стояла такая, как будто на улице на самом деле была ночь. Квентин медленно вошел в комнату, вышел обратно и снова позвал Джеймса. Но любопытство взяло верх, ему срочно нужно было узнать, что еще есть в комнате. Он вновь вошел туда. Темнота окружала его со всех сторон, казалось, еще немного, и он услышит странный электрический звук, который она издает.

Шкаф был безразмерным, казалось, на него можно было залезть и лечь там спать. Квентин взялся за маленькую металлическую ручку. Король забавляется. Он не мог ничего с собой поделать, казалось, что вся его жизнь вела к этому самому моменту.

Оказалось, что шкаф был чем — то вроде винного погреба. Огромного погреба, потому что, казалось, в него влезла вся выпивка на планете. Квентин провел рукой по полке, слушай позвякивание бутылок, дабы удостовериться, что у шкафа вообще есть задняя стенка. Стенка была. Твердая. Ничего волшебного в ней не было. Он закрыл дверцу, чувствуя, как у него горит лицо. Затем он обернулся, чтобы проверить, что никто не смотрит, и увидел мертвое тело на полу.

Через 15 минут фойе наполнилось людьми и движением. Квентин сидел в углу в плетеном кресле, как человек, пришедший на похороны незнакомца. Он прижал свой затылок к прохладной, жесткой стене, так сильно, что казалось, будто эта стена — единственное, что удерживает его в нашем мире. Джеймс стоял рядом. Он не знал, куда деть свои руки. Они с Квентином не смотрели друг на друга.

Старик лежал на полу, на спине. Его живот имел очертания довольно крупного круглого бугорка, а волосы его напоминали лохматую прическу Эйнштейна. Вокруг него стояли три врача, двое мужчин и женщина. Женщина была невероятно, почти неуместно красивой, и явно не подходила для таких мрачных событий. Врачи усердно работали, но это не было молниеносной операцией по спасению человека. Это было кое — что другое — неизбежно неудачная реанимация. Они тихо переговаривались, собирали оборудование, сдирали пластыри и выкидывали использованные шприцы в специальный контейнер.

Отточенным движением один из врачей вытащил интубационную трубку из тела. Рот старика был открыт, так что Квентин мог видеть его серый, мертвый язык. До его носа донесся запах, который Квентин не хотел чувствовать — это был слабый, горький запах дерьма.

— Дела плохи, — не в первый раз сказал Джеймс.

— Ага, — ответил Квентин глухо. — Очень плохи.

Он едва мог говорить, потому что у него свело челюсть.

Если он не будет двигаться, то никто не привяжет его к произошедшему. Он замер и старался дышать медленнее. Он смотрел прямо перед собой, стараясь не обращать внимание на происходящее в комнате отдыха. Он знал, что если он посмотрит на Джеймса, то увидит только свое собственное психическое состояние, отраженное в бесконечном зеркальном коридоре паники, что ведет вникуда. Он выбирал момент, чтобы аккуратно уйти. Он никак не мог избавиться от чувства вины, из — за того, что именно он пришел в дом без приглашения, и что это каким — то образом могло спровоцировать смерть этого старика.

— Я не должен был называть его педофилом, — сказал Квентин вслух. — Это было неправильно.

— Еще как, — согласился Джеймс. Они говорили медленно, как будто они только что научились говорить.

Один из врачей, женщина, поднялась с колен. Квентин смотрел, как она потянулась, положила большие пальцы себе на пояс и наклонила голову из стороны в сторону. Затем она направилась к парням, снимая на ходу резиновые перчатки.

— Ну, он мертв! — весело объявила она.

Судя по акценту, она была англичанкой.

Квентин прочистил горло. Женщина аккуратно кинула свои перчатки в мусорный бак.

— Что с ним произошло?

— Внутричерепное кровоизлияние. Хороший и быстрый способ умереть, если нет другого выбора. А у него его не было. Он, видимо, был пьяницей.

Она изобразила, как пьет из воображаемого стакана.

Её щеки раскраснелись из — за того, что она долго сидела на корточках рядом с телом. Ей было около 25, а надета на ней была темно — синяя блузка с короткими рукавами, аккуратно застегнутая на все пуговицы, кроме одной. Женщина в таком виде была похожа на стюардессу, сопровождающую людей в их полете в ад. Квентину хотелось, чтобы она не была такой привлекательной. С некрасивыми женщинами проще общаться, потому что не приходится расстраиваться из — за их недоступности. Но она не была некрасивой. Она была бледной и худой, а еще у нее были невероятно милые, широкиеи нелепо привлекательные губы.

— Ну, — Квентин не знал, что сказать. — Мне жаль.

— Почему ты извиняешься? — спросила она. — Это ты его убил?

— Я просто пришел сюда на собеседование. Он проводил собеседования выпускников для Принстона.

— Тогда какая разница?

Квентин задумался. Ему казалось, что он не понял цели этого разговора. Он встал, что ему стоило сделать, еще когда врачи только появились. Квентин оказался гораздо выше врача. «Даже при таких обстоятельствах», — подумал он. — «Она слишком любопытна для доктора».

Он решил посмотреть на бейджик, чтобы узнать её имя, но не стал. Ему не хотелось, чтобы она заметила, как он пялится на её грудь.

— На самом деле, мне нет до него дела, — осторожно сказал Квентин. — Но меня заботит ценность человеческой жизни в целом. Поэтому, даже если я с ним не знаком, я все равно могу сказать, что мне жаль, что он умер.

— А что, если он ужасный человек? Может, он и правда педофил.

Видимо, она тогда его услышала.

— Возможно. А может, он был хорошим парнем. Может, он был святым.

— Возможно.

— Вы, должно быть, проводите много времени с мертвыми людьми, — краем глаза Квентин заметил, что Джеймс недоуменно наблюдает за этим разговором.

— Ну, мы вроде бы как должны их спасать. По крайней мере, нам так говорят.

— Это, наверное, тяжело.

— С мертвецами проблем меньше.

— Они тише.

— Именно так.

Выражение её лица не совпадало с тем, что она говорит. Она изучала Квентина.

— Слушай, — вмешался Джеймс. — Нам уже пора уходить.

— Зачем такая спешка? — спросила она, все так же не сводя глаз с Квентина. Он интересовал её больше Джеймса, что было не типично. «Слушай, я думаю, этот мужчина кое — что для тебя оставил».

Она подняла с мраморного стола два желтых конверта размера А4.

Квентин нахмурился.

— Я так не думаю.

— Думаю, нам пора, — сказал Джеймс.

— Ты это уже говорил, — сказала врач.

Джеймс открыл дверь. Холодный воздух застал Квентина врасплох, но ему это даже понравилось. Этот холод был настоящим. Вот чего не хватало Квентину — реальности. А происходящего для него было более чем достаточно, чем бы это происходящие не было.

— Ну, правда, — сказала женщина, — думаю, тебе стоит их захватить. Это может быть важно. Она все еще изучала лицо Квентина. День продолжался. На крыльце было прохладно и поднимался небольшой туман, а Квентин стоял всего в десяти метрах от трупа.

— Слушайте, нам пора, — повторил Джеймс. — Спасибо, я уверен, что вы сделали все, что смогли.

Темные волосы врача были заплетены в густые косы. На руках у нее был маникюр ярко — желтого цвета, а еще она носила милые серебряные старые часы. Её нос и подбородок были миниатюрными и заостренными. Она была бледным, худеньким, хорошеньким ангелом смерти, и в руках она держала два желтых конверта с именами Джеймса и Квентина выведенными печатными буквами. Видимо, это были выписки из ведомости, конфиденциальные рекомендации для них. Квентин зачем — то взял конверт со своим именем, возможно, потому что он знал, что Джеймс свой брать не станет.

— Отлично! До свидания! — пропела врач. Она резко развернулась и скрылась за дверью дома.

Джеймс и Квентин остались вдвоем на крыльце.

— Хорошо, — произнес Джеймс. Он втянул воздух носом и тяжело выдохнул.

Квентин кивнул, как будто соглашаясь с тем, что сказал Джеймс. Они медленно двинулись в сторону дороги. Квентин все еще чувствовал себя странно. Ему не особо хотелось разговаривать с Джеймсом.

— Слушай, — сказал Джеймс. — Тебе, наверное, не стоило его брать.

— Я знаю, — ответил Квентин.

— Мы еще можем его вернуть. В смысле, а что, если они узнают?

— И как они узнают?

— Без понятия.

— Мы не знаем, что внутри. Это может быть что — то полезное.

— Ага, ну, тогда здорово, что этот старик умер! — раздраженно отозвался Джеймс.

Они шли до конца квартала, не разговаривая, раздраженные друг другом, но не желая признавать этого. Синевато — серый тротуар был мокрым, а небо было белым от дождя.

Квентин знал, что он, вероятно, не должен был брать конверт. Он был зол на себя за то, что взял его, и зол на Джеймса за то, что не взял его.

— Слушай, увидимся позже, — сказал Джеймс. — Я должен встретиться с Джулс в библиотеке.

— Точно.

Они формально пожали друг другу руки. Это казалось каким — то странно законченным. Квентин медленно пошел вдоль Первой улицы. Человек умер в доме, из которого он только что ушел. Он все еще был во сне. Он понял, что помимо всего прочего он был рад, что у него, в конце концов, не было этого Принстонского интервью сегодня.

Начинало темнеть. Солнце уже садилось за серой границей облака, которая покрывала Бруклин. Впервые за весь час он думал обо всех делах, что он оставил на сегодня: физика, доклад по истории, проверить электронную почту, помыть посуду, постирать. Вес всего этого тащил его обратно в колодец тяжести обычного мира. Он должен был бы объяснить своим родителям, что произошло, и они бы, в некотором роде, чего он никогда не мог понять, и, следовательно, не мог должным образом опровергнуть, заставили его чувствовать себя так, как будто это была его вина. Все бы встало на круги своя. Он думал о встрече Джулии и Джеймса в библиотеке. Она будет работать над ее докладом о Западной цивилизации для г-на Карраса, шестинедельным проектом, который она закончит через два бессонных дня и ночи. Как бы горячо он не хотел, чтобы она было его, а не Джеймса, он никогда не мог себе представить, как он отвоюет ее. В самых вероятных из его многочисленных фантазий, Джеймс умирал неожиданно и безболезненно, оставив Джулию тонуть, тихо плача в его объятиях.

Пока он шел, Квентин размотал маленькую красную застежку, закрывавшую желтый конверт. Он сразу увидел, что это была не копия, или вообще хоть какой — нибудь официальный документ любого рода. В конверте был блокнот. Он был старым, его углы были раздавлены и стерты до того, пока они не стали гладкими и круглыми, его обложка была вся в коричневых пятнах.

На первой странице от руки чернилами было написано:

Волшебники.

Шестая книга из серии Филлори и Дальше.

Чернила стали коричневыми от времени. Квентин не знал ни одной книги Кристофера Пловера с названием «Волшебники». И любой хороший ботаник знал, что есть только пять книг в серии Филлори.

Когда он перевернул страницу, кусок белой бумажки, сложенный один раз наверху, вылетел и ускользнул с ветром. Он прилепился к кованой части забора на секунду, прежде чем ветер унес его снова прочь.

В этом квартале был общественный сад, треугольный фрагмент земли, слишком узкий и странноватой формы для того, чтобы быть раскупленным разработчиками. Из — за кучи неопределенностей с законом, он несколько лет назад поступил в распоряжение коллектива предприимчивых соседей, которые на грузовиках вывезли кислотный песок, характерный для Бруклина, и заменили его богатой, плодородной глиной из северной части штата. Какое — то время они выращивали тыкву и помидоры, и весенние цветы, вычищали небольшие японские садики, но в последнее время они стали пренебрегать этим, и взамен выносливые городские сорняки пустили корни. Они бурно разрастались и душили своих более хрупких и экзотических соперников. Это были те запутанные заросли, куда залетела записка и исчезла.

В конце года все растения были уже мертвы или умирали, даже сорняки, и Квентин пробирался глубоко в заросли, собирая на штанах сухие ветки, его кожаные ботинки хрустели, наступая на коричневое битое стекло. Ему пришло в голову, что записка может просто, возможно, содержать телефонный номер сексуальной докторши. Сад был узким, но тянулся на удивление далеко вглубь. В нем было три или четыре больших дерева, и чем дальше он пробирался, тем темнее и еще более заросшим становился сад.

Он мельком увидел записку, высоко наверху, прижатую к решетке, покрытую мертвой лозой. Вдруг его телефон зазвонил: это был отец. Квентин проигнорировал его. Краем глаза, он увидел, как что — то промелькнуло за папоротник, большое и бледное, но когда он повернул голову, оно исчезло. Он протиснулся мимо увядших гладиолусов, петуний, подсолнечников, которые были ему по плечо, розовы хрупких кустов, жестких стеблей и цветов, замороженных в декоративные узоры.

Квентин бы мог подумать, что к тому времени он уже прошел путь до Седьмой Авеню. Он пролезал еще глубже, очищаясь от Бог знает какого токсичного растения. Не хватало, чтобы он еще и отравился гребаным ядовитым плющом. Было странно видеть, что там и тут, среди мертвых растений, несколько живых зеленых стеблей еще торчали, получая средство к существованию, Бог знает откуда. Он почувствовал запах чего — то сладкого в воздухе.

Квентин остановился. Вдруг стало тихо. Ни автомобильных гудков, ни стереосистем, никаких сирен. Его телефон перестал звонить. Было очень холодно, и пальцы онемели. Повернуть назад или идти дальше? Он пролез дальше через изгородь, закрыв глаза и заслоняя лицо от колючих веток. Он споткнулся обо что — то, кажется, старый камень. Его вдруг сало подташнивать. Он потел.

Когда Квентин снова открыл глаза, он стоял на краю огромной, широкой зеленой лужайке в окружении деревьев. Запах спелой травы был подавляющим. Палило жаркое солнце. Солнце это было под неправильным углом. И где, черт возьми, облака? Небо было ослепительно синим. Его внутреннее ухо никак не могло прийти в норму, от чего его подташнивало. Он затаил дыхание на несколько секунд, а затем выдохнул морозный зимний воздух из легких и вдохнул вместо него теплый летний воздух. Он был густым с носящейся в нем пыльцой. Квентин чихнул.

В середине широкой лужайки стоял большой дом, полностью каменный, медового и с серым шифером, украшенный трубами и фронтонами, и башнями, крышами, и козырьками. В центре, над главным домом, была высокая, статная башня с часами, которая поразила даже Квентина как странное дополнение к тому, что выглядело как частная резиденция. Часы были в венецианском стиле: одна из стрелок ходила по кругу 24—часового циферблата, с отмеченными на нем римскими цифрами. Над одним крылом выросло что — то похожее на зеленый окислившийся медный купол обсерватории. Между домом и лужайкой были серии ландшафтных террас и подлесков, живой изгороди и фонтанов.

Квентин был уверен, что, если он бы стоял неподвижно в течение нескольких секунд, все бы вернулось к нормальной жизни. Он подумал, что переживает какой-то тяжелый нервное потрясение. Он с осторожностью посмотрел через плечо. Там не было никаких признаков сада позади него, только некоторые крупные дубы, которые были дополнительной защитой того, что выглядело как довольно нешуточный лес. Ручеек пота потек по его грудной клетке от левой подмышки. Было жарко.

Квентин бросил сумку на траву и сбросил свое пальто. В тишине вяло щебетала птица. В пятидесяти футах высокий тощий подросток, прислонившись к дереву, покуривал сигарету и наблюдал за ним.

Он был примерно того же возраста как и Квентин. На нем была рубашка с пуговицами, острым воротником и очень тонкими бледно — розовыми полосками. Он не смотрел на Квентина, а просто так затянулся сигаретой и выдохнул в летний воздух. Жара не смущала его.

— Эй, — крикнул Квентин.

Теперь он посмотрел. Один раз поднял глаза на Квентина, но ничего не ответил.

Квентин подошел, так небрежно, как только мог. Он действительно не хотел выглядеть, как кто-то, кто понятия не имел, что происходит. Даже без пальто он продолжал потеть, как сволочь. Он чувствовал себя, как расфуфыренный английский исследователь, который пытается произвести впечатление на скептическое местное население. Но было что — то, что он должен был спросить.

— Это — ? — Квентин откашлялся. — Так это Филлори?

Он зажмурился от яркого солнца.

Молодой человек очень серьезно посмотрел на Квентина. Он сделал еще одну затяжку сигаретой, потом медленно покачал головой, выдыхая дым.

— Нет, — сказал он. — Это северная часть штата Нью-Йорк.

ГЛАВА 2. БРЭИКБИЛЛС

Он не смеялся. Позже Квентин будет ему признателен за это.

— Север штата? — сказал Квентин. — Что, как Вассар?

— Я видел, как ты появился, — сказал молодой человек. — Давай, тебе нужно подняться в Дом.

Он выбросил сигарету и устроился напротив широкой лужайки. Он не оборачивался, что бы посмотреть идёт ли за ним Квентин, который сперва не следовал за ним, но затем страх остаться в этом месте самому заставил его бежать рысью, чтобы догнать его.

Лужайка была огромна, размером с несколько футбольных полей. Казалось, нужна целая вечность, что бы перейти её. Солнце подпекало Квентину шею.

— Так как тебя зовут? — спросил молодой человек таким тоном, что бы убедить Квентина, что ответ ему не интересен.

— Квентин.

— Очаровательно, откуда ты?

— Бруклин.

— Лет сколько?

— Семнадцать.

— Я Элиот. Больше ничего мне не говори, я не хочу знать. Не хочу привязываться.

Квентину приходилось идти быстрее, что бы не отставать от Элиота. Что-то было не так с его лицом. Его осанка была очень прямой, а рот был искривлен в сторону, в постоянной полугримасе, которая открывала “гнездо” зубов, торчащих под невероятными углами. Он был похож на слегка недоношенного ребёнка с некоторыми дефектами, которые он пытался скрыть бережным уходом.

Но несмотря на его странное появление, от Элиота веяло естественным самообладанием, что заставляло Квентина сразу стать его другом или просто проводить с ним время. Он, очевидно, был из тех людей, которые чувствовали себя дома в мире — как рыба в воде, в то время как Квентин чувствовал себя как плывущая собака, постоянно изнурительно борясь за каждый глоток воздуха.

— Так что это за место? — спросил Квентин. — Ты здесь живешь?

— Ты имеешь ввиду здесь, в Брейкбиллс? — беззаботно ответил он. — Да, думаю да. — Они прошли далеко по лужайке. — Если это можно назвать жизнью.

Элиот провёл Квентина через щель в высокой изгороди в лиственный, темный лабиринт. Кусты были обрезаны в виде узких переходов, фрактально разветвляющихся коридоров, которые периодически открывали взору небольшие тенистые беседки и дворы. Кустарник был настолько плотным, что свет не проникал через него, но тут и там тяжелая желтая полоса солнца падала на тропу сверху. Они прошли мимо плескающегося фонтана тут; мрачную, пострадавшую от дождей белую каменную статую там.

Это были хорошие пять минут, прежде чем они вышли из лабиринта через отверстие в окружении двух возвышающихся топиари медведей стоящих на задних лапах на каменной террасе в тени большого дома, который Квентин заметил издалека. Из — за ветра показалось, что один из высоких, лиственных медведей слегка повернул голову в его сторону.

— Декан, вероятно, придёт за тобой с минуты на минуту, — сказал Элиот. — Вот мой совет. Сиди здесь, — он указал на обветренную каменную лавку так, будто говорил чересчур ласковой собаке стоять на месте. — И постарайся выглядеть так, как будто ты отсюда. А если ты скажешь ему, что видел, как я курю, я отправлю тебя в нижний круг ада. Я там никогда не был, но если хоть половина из того, что я слышал, правда, то он очень похож на Бруклин.

Элиот испарился в искусственном лабиринте, а Квентин послушно сидел на скамье. Он смотрел вниз, на серую мокрую землю. Это невозможно. Он старался мыслить логически. Он думал, что все эти слова у него в голове, однако это казалось неправдоподобным. Квентин чувствовал себя так, как будто связался с наркотиками. Плитки были с замысловатой резьбой с узором из развивающейся лозы, или, возможно, каллиграфических слов, устаревших до неразборчивости. Маленькие пылинки и семена кружились вокруг в солнечном свете. «Если это галлюцинация, то я ужасно обкурен» — подумал он.

Самой странной частью всего этого была тишина. Как бы он ни прислушивался, не мог услышать шум ни единой машины. Было такое чувство, как будто он находился в фильме, в котором вырезали звуковую дорожку.

Французские двери протрещали несколько раз, затем отворились. Высокий, толстый человек в костюме из индийской жатой ткани в полоску вышел на террасу.

— Добрый день, — сказал он. — Ты, должно быть, Квентин Колдуотер.

Он говорил очень корректно, как будто бы хотел изобразить английский акцент, но недостаточно старался. У него было мягкое, открытое лицо и тонкие светлые волосы.

— Да, сэр, — Квентин никогда никого из старших — или кого либо еще — не называл «сэр», но сейчас он почувствовал, что это необходимо.

— Добро пожаловать в колледж Брэйкбиллс, — сказал мужчина. — Я полагаю, ты про нас слышал?

— Вообще-то нет, — ответил Квентин.

— Что ж, тебе был предложен Вступительный Экзамен здесь. Ты согласен?

Квентин не знал, что сказать. Это был не тот вопрос, к которому он готовился, когда проснулся утром.

— Я не знаю, — сказал он, моргая. — Я имею ввиду, я думаю я не уверен.

— Совершенно понятная реакция, но, боюсь, неприемлемая. Мне нужно да или нет. Это только для Теста, — с надеждой добавил он.

Интуиция Квентина подсказывала, что если он скажет нет, все это закончится прежде, чем слог бы вылетел из его рта, и он останется стоять под холодным дождем и в собачьем дерьме на Первой улице, интересуясь, почему ему показалось, что он почувствовал тепло солнца на шее всего на секунду. Он не был готов к этому. Пока нет.

— Ладно, хорошо, — сказал он, не желая показаться нетерпеливым. — Согласен.

— Великолепно. — Он был из тех весёлых людей, чей юмор не всегда доходил до окружающих. — Давай проверим тебя. Меня зовут Генри Фогг — без шуток, пожалуйста, я их все уже слышал — но вы можете называть меня Декан. Следуй за мной. Сдаётся мне, ты последний прибывший, — добавил он.

На самом деле, Квентину не пришла в голову ни одна шутка. Внутри дома было тихо и прохладно, и был богатый, приятный запах книг, восточных ковров, старого дерева и табака.

Декан шел впереди него с нетерпением. Его глазам потребовалась минута, чтобы приспособиться. Они прошли через гостиную, увешанную темными масляными картинами, узкими деревянными панелями прихожей, затем вверх по нескольким лестничным пролетам к тяжелой, бревенчатой деревянной двери.

В то же мгновение, как дверь открылась, на Квентина уставились сотни глаз. Комната была длинной и просторной, полной отдельных деревянных столов, расположенных в ряд. За каждым столом с серьезным видом сидел подросток. Это была классная комната, но не из таких, как Квентину доводилось видеть, где стены были из шлакоблока и на досках объявлений покрытых плакатами с котятами, с надписью на них "ДЕРЖИСЬ, ДЕТКА". Стены этой комнаты были из старого камня. Комната эта была полна солнечного света, и он тянулся дальше и дальше и дальше. Это было похоже на трюк с зеркалами.

Большинство детей были ровесниками Квентина, и, судя по всему, тоже были восхищены представшей глазам красоте, или отсутствием таковой. Но не все. Было несколько панков с ирокезами или бритыми головами, и был существенным контингент готов и один из этих супер Евреев, Хасид. Слишком высокая девушка со слишком большими очками в красной оправе с глупым видом глазела на всех. Несколько молодых девушек выглядели так, как будто они плакали. Один ребенок был без рубашки, и вся спина его была в зелёных и красных татуировках. «Господи,» подумал Квентин, «какие родители позволили бы ему сделать это?» Другой был в моторизованной инвалидной коляске. Еще одному не хватало левой руки. Он был одет в темную, заправленную рубашку с одним сложенным рукавом и серебряной застёжкой, чтобы не открывался.

Все столы были одинаковыми, на каждом из них лежал обычной пустой бланк с тестами, и очень тонкие и очень острые карандаши № 3, лежавшие рядом. Это было первое из того, что Квентин видел здесь, было ему знакомо. Был одно свободное место, по направлению к задней части комнаты. Он сел и подвинул свой стул вперед с оглушительным скрипом. Ему показалось, что он увидел лицо Джулии в толпе, но она отвернулась почти сразу, да и не было времени. В начале комнаты Декан Фогг чопорно откашлялся.

— Все в порядке, — сказал он. — После небольших приготовлений, во время экзамена будет стоять полная тишина. Вы можете подсмотреть в тесты других студентов, но вам будет казаться, что они пусты. Вам не потребуется дополнительно затачивать карандаши. Если вы хотели бы стакан воды, просто поднимите три пальца над головой, вот так, — продемонстрировал он.

— Не волнуйтесь, если чувствуете себя неготовыми к экзамену. Нет никакого способа, чтобы подготовиться, хотя было бы достаточно справедливо сказать, что вы готовились к этому на протяжении всей вашей жизни. Есть только два возможных варианта, сдать или потерпеть неудачу. Если вы сдадите, вы перейдете ко второму этапу экзамена. Если вы потерпите неудачу, а большинство из вас потерпит, вы вернётесь домой с правдоподобным алиби, и будете мало что помнить о произошедшем. Время, отведённое на тест — два с половиной часа. Начинайте.

Декан повернулся к доске и нарисовал на ней циферблат. Квентин посмотрел на свой бланк, лежавший на столе. Он перестал быть пустым листом. Он начал заполняться вопросами; буквы буквально начали появляться на бумаге, в то время как он смотрел на неё.

Комната наполнилась коллективным шелестом бумаги. Головы склонились в унисон. Квентин узнал это движение. Это было движение кучки мощных первоклассных людей, убийственно проходящих тесты, готовых приступить к их кровавой работе. Все в порядке. Он был одним из них.

Квентин не планировал провести остаток своего дня или утра, или что бы это ни было, проходя стандартизированный тест по неизвестному предмету, в неизвестном учебном заведении, в какой — то неизвестной альтернативной климатической зоне, где еще стояло лето. Он должен был быть в Бруклине, отмораживая свою задницу и проходить собеседование со случайным пенсионером, в настоящее время покойным. Но логика его непосредственных обстоятельств подавляла другие его проблемы, которые, однако, были обоснованными. Он был не из тех, кто спорит с логикой.

Большинство заданий были по математике, в основном стандартный материал для Квентина, который был так загадочно хорош в математике, что его школа была вынуждена перенести эту часть образования в Бруклинский колледж. Ничего опаснее причудливой дифференциальной геометрии и нескольких линейных доказательств алгебры. Но были и более экзотические вопросы. Некоторые из них казались совершенно бессмысленными. Один из них показал ему обратною сторону игральной карты — и велел угадать, что это была за карта. Какой это имеет смысл?

Или далее в тесте давался отрывок из Бури, а заданием было придумать фальшивый язык, а затем перевести Шекспира на придуманный язык. Затем были вопросы о грамматике и орфографии придуманного языка, а затем — непонятно, в чем был смысл? — вопросы о придуманной географии, культуре и обществе в придуманной стране, где на его выдуманном языке бы свободно говорили. Затем он должен был перевести оригинальный отрывок из фальшивого языка на английский язык, обращая особое внимание на любые возникшие искажения в грамматике, выборе слов и смысла. Серьезно. Он всегда выкладывался на тестах, но в данном случае он не был уверен, что вообще ему делать.

А еще тест изменился, стоило ему взять его в руки. В секции чтения был параграф, который исчез, когда он читал его, и опрос на предмет его содержании. Новый вид компьютерной бумаги — не мог ли он где-то читать, что над ним кто-то работает? Цифровые чернила? Поразительное разрешение, впрочем. Было сказано нарисовать кролика, который не будет оставаться таким же, как он нарисовал, как только он закончил — кролик почесал свои роскошные лапы, а затем отправился прыгать с по странице, надкусывая другие вопросы, так что он должен был преследовать его с карандашом, чтобы закончить рисовать мех. Он оказался доволен своей работой, закончив некоторые дорисовки, нарисовал забор вокруг него, чтобы держать его в узде.

Вскоре он забыл обо всем остальном, кроме получения удовлетворительного балла, отвечая своим аккуратным почерком на один вопрос за другим, выполняя любое странное требование, которое было в тесте. Прошёл час, прежде чем он хотя бы выглянул из — за стола. Его задница болела. Он заерзал на стуле. Тень от солнечного света, падавшего из окон, сдвинулась.

Что — то еще тоже изменилось. Когда он начал, за каждой партой сидели люди, теперь же столы начали редеть. Он не заметил, чтобы кто — то уходил. Холодное семя сомнения образовалось в желудке Квентина. Господи, они, должно быть, уже закончили. Он не привык быть превзойдённым в аудитории. Ладони рук покалывало от пота, и он вытер их о бедра. Кто были эти люди?

Когда Квентин перевернул страницу экзаменационного буклета, она была пуста, за исключением одного слова в центре страницы: FIN, написанным размашистым курсивом, как в конце старого фильма.

Он откинулся на спинку стула и начал потирать своими уставшими руками свои ноющие глаза. Что ж, эти два часа своей жизни он никогда не вернёт. Квентин до сих пор не заметил, чтобы кто — нибудь вставал и выходил, но комната всерьёз опустела. Осталось около пятидесяти человек, и комната была скорее пустой, нежели заполненной. Такое чувство, будто они аккуратно и на цыпочках выходили каждый раз, как он поворачивал голову. Панк с татуировками и без рубашки был все еще там. Он, скорее всего, закончил, или сдался, потому что он дурачился, прося всё больше и больше стаканов воды. Его рабочий стол был переполнен стаканами. Квентин провел последние двадцать минут смотря в окно, и пытался крутить карандаш пальцами.

Декан снова пришел и обратился к присутствующим.

— Я очень рад сообщить вам, что вы переходите к следующему этапу тестирования, — сказал он. — Этот этап будет проводиться в индивидуальном порядке членами факультета Брэйкбиллс. А пока вы можете наслаждаться отдыхом и общаться между собой.

Квентин насчитал, что только двадцать две парты по прежнему заняты, примерно десятая часть изначальной группы. Странный, тихий, комично правильный дворецкий в белых перчатках вошел и начал кружить по комнате. Он дал каждому из них деревянный поднос с бутербродом с жареным красным перцем и очень свежей моцареллой на закваске из хлеба и комковатой груши, и большим кусочком темного, горького шоколада. Он налил каждому студенту стакан чего — то шипучего из отдельной бутылки без этикетки. Это оказалась грейпфрутовая содовая.

Квентин взял обед и прошёлся к переднему ряду, где большинство оставшихся участников тестирования были в сборе. Он чувствовал облегчение, пройдя так далеко, хотя он не имел ни малейшего представления, почему он прошел, а другие провалились, или что он получит за прохождение. Дворецкий терпеливо складывал стаканы воды со стола панка на поднос, звеня ими. Квентин пытался найти Джулию, но она либо не сдала, либо её тут вообще не было.

— Они должны были ограничить это, — объяснил панк, сказав, что его зовут Пенни. У него было мягкое, лунатичное лицо, что шло вразрез с его ужасающей внешностью. — Сколько воды вы можете попросить. Возможно, пять стаканов максимум. Мне нравится искать подобное дерьмо, когда система обламывается на собственных правилах, — пожимал он плечами. — В любом случае, мне было скучно. Тест сказал мне, что я сдал, через двадцать минут.

— Двадцать минут? — Квентин разрывался между восхищением и завистью. — Господи, мне два часа потребовалось.

Панк снова пожал плечами и сделал такое выражение лица, будто говорил: Что, черт возьми, ты хочешь, что бы я сказал?

Среди участников тестирования товарищество воевали с недоверием. Некоторые дети обменялись именами и городами и осторожными мыслями о тесте, и чем больше они обменивались мыслями, тем больше они понимали, что ни у кого не было такого же. Ребята были со всех уголков страны, за исключением двух, которые оказались из резервации инуитов в Саскачеване. Они бродили по комнате и рассказывали о том, как они здесь оказались. Не было двух полностью схожих, но всегда было определенное сходство. Кто — то пошёл в переулок найти потерянный мяч, или вызволял козла из дренажной канавы, или искал, откуда идёт неизвестный лишний кабель в компьютерном классе, который привёл к серверу в туалете, которого там никогда не было. А потом зеленая трава и летний зной и некто, который привёл их экзаменационной комнате.

Как только обед закончился, показались учителя и вызывали кандидатов по именам. Они пошли по алфавиту, так что всего через пару минут строгая женщина лет сорока, с темными волосами до плеч, назвала Квентина Колдуотера. Он последовал за ней в узкую панельную деревянную комнату с высокими окнами, из которых с огромной высоты была видна лужайка, по которой он гулял чуть раньше. Как только дверь закрылась, комната была словно отрезана от шума снаружи. Два кресла стояли напротив через чрезвычайно толстый деревянный стол.

У Квентина кружилась голова, как будто он смотрел все это по телевизору. Это было забавно. Но он заставил себя сконцентрировать внимание. Это было состязание, и он в них побеждал. Это то, что он делал, и он почувствовал, что ставки выросли. Стол был пуст, за исключением колоды карт и стопки около десятка монет.

— Я так понимаю, тебе нравятся фокусы, Квентин, — сказала женщина. У неё был небольшой акцент, европейский, но в то же время неместный. Исландский? — Почему бы тебе не показать, что ты умеешь?

По правде говоря, Квентин действительно любил фокусы. Его интерес к магии появился три года назад, частично вдохновившись от его привычки к чтению, но в основном как внеклассная деятельность, чтобы не взаимодействовать с другими людьми. Квентин потратил сотни эмоционально засушливых часов со своим iPod’ом, смотря на подсовывания монеты и перетасовки карт и появлению искусственных цветов из тонкой пластиковой трости, от скуки. Он смотрел и выискивал крупицы из порноподобных видео, где люди среднего возраста демонстрировали крупным планом магические трюки перед фоном из простыни. Магия, как понял Квентин, вовсе не романтична. Она мрачна, однообразна и обманчива. Он тренировался не покладая рук, и стал очень хорош в этом.

Рядом с домом Квентина был магазин, в котором продавались магические принадлежности, а также бесполезная электроника, старые настольные игры, окаменелые породы, и поддельная рвота. Рики, продавец, который носил бороду и бакенбарды, но без усов, как Амишский фермер, неохотно согласился дать Квентину несколько советов. Не прошло много времени, как ученик превзошел учителя. В семнадцать лет Квентин знал Скотч и Содовую и хитрый трюк, вырезая одной рукой Шарлье, и он мог делать Mills Mess (один из видов жонглирования) с тремя шарами, а иногда, для коротких восторженных криков и четырьмя. Каждый раз, когда он демонстрировал свои метательные способности, с жестокой, роботизированной точностью обычная игральная карта с расстояния в десять футов застревала в одном из безвкусных пенопластовых яблок, которые подавали в кафетерии.

Квентин потянулся за картами в первую очередь. Он был неуверен в своих способностях тасовки, поэтому он использовал тасовку фаро, а не обычную, на шанс — небольшой шанс — что женщина, сидящая напротив него, знала разницу, и как тяжело сделать хорошую фаро.

Он пробежался по обычным фокусам, расчет которых был в том, чтобы показать так много различных навыков, насколько это возможно: ложные сокращения, ложные перетасовки, лифты, ловкости, проходы, силы. В перерывах между трюками он исполнял и водопад, и извержение вулкана картами из рук в руки. Он мог бы пройтись по простым трюкам, но это было бы неуместно в этом просторном, красивом зале, перед этой достойной, красивой женщиной. Слов не было. Он выступал в тишине.

Карты заставили прочие шумы раствориться в тишине. Женщина постоянно смотрела на него, послушно выбирая карты, когда он попросил ее, не показав ни малейшего удивления, когда он доставал её — не смотря ни на что! — из середины мешаемой колоды, из своего кармана или из воздуха.

Он переключился на монеты. Они были новые, никелевые, красиво фрезерованные с хорошими четкими краями. У него не было никакого реквизита, ни чашки или сложенные носовые платки, так что он зажал её в ладони и направлял, размахивал ей и ловил. Женщина смотрела на него в тишине в течение минуты, затем потянулась через стол и коснулась его руки.

— Сделайте это еще раз, — сказала она.

Он послушно сделал это ещё. Старый трюк, "Блуждающий никель", в котором никель (на самом деле три никеля) таинственно перемещаются из рук в руки. Он продолжал показывать его зрителю, а затем нахально заставлял никель исчезнуть снова; затем он делал вид, что потерял его; после чего торжественно показал его снова, после чего он оказался на открытой ладони, у всех на виду. На самом деле это была обычная, тщательно подготовленная, последовательность перехватов и падений, с постоянным удерживанием напряжения, что монета сейчас исчезнет.

— Повтори.

Он снова повторил. Она остановила посередине.

— Вот здесь — тут ошибка.

— Где? — он нахмурился.

— Вот как это делается, — она поджала губы и покачала головой.

Женщина взяла три монеты из стопки без намека на колебание, или что-нибудь в этом роде, с видом, что она делает нечто особенное, исполнив Блуждающий Никель изумительно. Квентин не мог перестать смотреть на ее небольшие, гибкие коричневые руки. Ее движения были мягче и точнее, чем он когда — либо видел.

Она остановилась посередине.

— Смотри: сейчас, когда вторую монета нужно перекинуть из рук в руки? Тебе нужен обратный пас, придерживая вот так. Вот, прокручиваешь так, чтобы все могли видеть.

Он послушно обошёл вокруг стола и встал позади нее, стараясь не смотреть под блузку. Ее руки были меньше, чем его, но никель исчез между пальцами, как иголка в стоге сена. Она показала ему движение медленно, назад и вперед, завершая трюк.

— Я так и делаю, — сказал он.

— Покажи мне.

Теперь она открыто улыбалась. Она взяла его запястье, чтобы остановить его в середине манёвра.

— Сейчас. Где вторая монета?

Он перевернул руки ладонью вверх. Монета была… но там не было монеты. Не было ничего. Он повернул руки, пошевелил пальцами, посмотрел на стол, на коленях, на полу. Ничего. Она исчез. Неужели она взяла её, когда он не смотрит? С такими быстрыми руками и улыбкой Мона Лизы, ей бы не составила труда это сделать.

— Так я и думала, — сказала она, вставая. — Спасибо, Квентин, я отправлю тебя к следующему экзаменатору.

Квентин смотрел ей вслед, все еще ощупывая карманы в поисках пропавших монет. Впервые в жизни он не мог сказать, прошел он или нет.

Целый день пошел так: профессора заходили через одну дверь, и выходили из другой. Это было похоже на сон, длинный, бессвязный сон без какого-либо очевидного смысла. Был старик с трясущейся головой, который полез в карманы брюк и бросил связку потертых, пожелтевших узловатых веревок на стол, и стоял с секундомером, пока Квентин развязывал их. Застенчивая, довольно молодая женщина, которая выглядела едва старше Квентина, попросила его нарисовать карту Дома и его фундамент, основываясь на том, что он видел, пока был здесь. Скользкий парень с огромной головой, и который не хотел или не мог перестать говорить, вызвал его сыграть странную партию блиц-шахмат. Через некоторое время это нельзя было воспринимать серьезно, он чувствовал, что его доверие проверяют. Толстяк с рыжими волосами и самомнением, висящим в воздухе, выпустил крошечную ящерицу с радужными крыльями колибри и огромными, тревожными глазами в комнату. Человек ничего не сказал, просто сложил руки и сел на край стола, который несчастно скрипел под его весом.

Не придумав ничего лучше, Квентин пытался уговорить ящерицу, чтобы она села на его палец. Она опустилась вниз и уколола его предплечье, оставив кровавую точку, затем, полная сил и жужжа, как шмель, полетела в сторону окна. Толстяк молча протянул Квентин пластырь, забрал свою ящерицу, и ушел.

Наконец дверь закрылась и более не открывалась. Квентин сделал глубокий вдох и повел плечами. Видимо, шествие закончилось, хотя никто не потрудился что — нибудь сказать Квентину. По крайней мере, у него было несколько свободных минут. Солнце уже садилось. Он не мог видеть его из экзаменационной аудитории, но видел фонтан, и свет, отраженный в бассейне фонтана, здорово играл оранжевым. Туман поднялся сквозь деревья. На земле было ни души.

Он потер лицо руками. Его голова очищалась. Ему пришло в голову, гораздо позже, чем должно бы, что, черт возьми, сейчас думали его родители. Как правило, они довольно равнодушно относились к его приходу и уходу, но даже у них были свои пределы. Уроки уже несколько часов как закончились. Может быть они думали, что собеседование затянулось, хотя вероятность, что они помнили, что у Квентина вообще должно было быть собеседование, была довольно мала. Или если здесь всё еще стояло лето, может, школа еще даже не началась? Головокружение и туманные мысли, что он потерялся среди дня, начали рассеиваться. Он думал, был ли он тут в безопасности. Если это сон, он должен скоро проснуться.

Через закрытую дверь он отчетливо услышал чей — то плач: мальчика, и слишком взрослого, чтобы плакать в присутствии других людей. Учитель говорил с ним спокойно и твердо, но мальчик либо не хотел, либо не мог остановиться. Он проигнорировал это, но это было опасно, немужественно, этот звук прорвался сквозь подростковое хладнокровие Квентина. Это было что — то, похожее на страх. Голоса исчезли, и мальчика увели. Квентин слышал, как Декан говорил в хладнокровной манере, стараясь не казаться злым.

— Я не уверен, что это меня не волнует, так или иначе.

В ответ было что то неразборчивое.

— Если мы не получим Кворум, мы просто отправим их всех домой и пропустим год. — Фогг терял вежливость. — Ничто не может сделать меня счастливее. Мы можем восстановить обсерваторию. Мы можем превратить школу в дом престарелых профессоров. Бог знает, что еще.

Не слышно.

— Есть двадцатая, Мелони. Мы проходим через это каждый год, и мы перевернём все средние и высшие школы, детские дома пока не найдем его или ее или его. А если нет, я с удовольствием уйти в отставку, и это будет ваша проблема, и вам её решать. Прямо сейчас я не знаю, что сделает меня счастливее.

Дверь приоткрылась, и на мгновение взволнованное лицо заглянуло, это был первый экзаменатор Квентина, темноволосая европейка с ловкими пальцами. Он открыл рот, чтобы спросить о телефоне — его батарея разрядилась, и телефон бесполезно мерцал — но дверь снова закрылась. Как раздражительно. Все закончилось? Ему просто уйти? Он любил приключения, но всему есть предел. Это уже надоедало.

В комнате было темно. Он огляделся в поисках включателя, но не увидел ни одного; на самом деле пока он был здесь, он не видел ни одного электрического устройства. Ни телефонов, ни ламп, ни часов. Прошло много времени с тех пор, как Квентин съел бутерброд и кусочек темного шоколада, и он снова проголодался. Он встал и подошел к окну, где было светлее.

Оконные рамы были выпуклыми от возраста. Неужели он последний, кто остался? Почему так долго? Небо казалось глубоким синим куполом, наполненным огромным количеством созвездий, созвездие Ван Гога, которого не было видно из Бруклина, утонуло в свете. Он задавался вопросом, как далеко на севере штата они были, и что случилось с запиской, за которой он следовал и так не нашёл. Книга, которую он оставил вместе с рюкзаком в комнате первого экзамена; хотелось бы держать ее при себе. Он представил себе, что родители готовят обед вместе на кухне, что — то парное в духовке, его отец поёт что — то унылое, два бокала красного вина на столе. Он уже скучал по ним.

Без предупреждения дверь распахнулась, и Декан вошел, говоря через плечо кому то позади.

— А, кандидат? Хорошо, — саркастически сказал он. — Давайте посмотрим кандидата. И принесите чертовы свечи!

Он сел за стол. Его рубашка была потной. Это не исключено, что он выпил с того момента, как Квентин видел его в последний раз.

— Привет, Квентин. Садись, пожалуйста.

Он указал на соседнее кресло. Квентин сел, а Фогг расстегнул верхнюю пуговицу и поспешно, раздраженно вынул галстук из кармана. Темноволосая женщина последовала за Фоггом в комнату, а за ней пришел старик с узлами, толстяк с ящерицей, и остальные из дюжины или около того мужчин и женщин, которые побывали в этой комнате сегодня. Они выстроились в линию вдоль стены, растянувшись от угла к углу, вытягивая голову чтобы посмотреть на него, и шептались. Панк с татуировками тоже был там, он проскользнул в тот момент, когда дверь закрывалась, оставшись незамеченным для преподавателей.

— Заходите, заходите.

Декан приглашал в комнату.

— Нам стоит сделать это в консерватории в следующем году. Перл, проходите.

Это было молодой блондинке, которая сказала Квентину нарисовать карту.

— Итак, — сказал он, когда все вошли. — Квентин. Присядь, пожалуйста.

Квентин уже сидел. Он сел в кресло плотнее. Деканн Фогг вынул из кармана новую колоду карт, все еще в полиэтиленовой пленке, а из другого взял стопку монет, примерно доллар, который он положил слишком резко, так, что они разлетелись по столу. Оба начали собирать их.

— Что ж, давайте приступим, — Фогг хлопнул в ладоши и потер их. — Давайте увидим магию!

Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. разве они уже не проходили это? Квентин старался сделать лицо спокойным, но его разум был рассеян. Он медленно распаковал новые карты, с треском пластика, оглушительно в этой мучительной тишине, и наблюдал за всем, словно издалека, пока его руки послушно мешали, срезали и снова мешали карты. Он пытался вспомнить трюк, который не делал в первый раз. Кто-то кашлянул.

Стоило ему начать, как Фогг прервал его.

— Нет, нет-нет-нет-нет, — усмехнулся Фогг, не особо любезно. — Не это. Я хочу увидеть настоящую магию.

Он дважды постучал на жестком столе костяшками пальцев и сел обратно. Квентин сделал глубокий вдох и попытался увидеть в Фогге оптимизм, который он видел там раньше, но Фогг просто выжидающе смотрел. Его глаза были бледно — синего цвета, бледнее, чем обычные.

— Я действительно не понимаю, что вы имеете в виду," — медленно сказал Квентин, в тишине, как будто он забыл слова в школьном спектакле и были вынуждены спросить. — Что вы имеете в виду, настоящая магия?

— Ну, я не знаю, — Фогг вызывающе весело покосился на других учителей. — Я не знаю, что я имею в виду. Ты скажи мне, что я имею в виду.

Квентин перемешивает еще пару раз, тянет время. Он не знает, что делать. Он сделает что угодно, если они просто скажут ему, что делать. Вот оно, подумал он, конец. Вот каков вкус поражения. Он оглядел комнату, но все лица были либо пусты, либо избегли его взгляда. Никто не собирался ему помочь. Ему предстояло вернуться в Бруклин. Глаза начали слезиться от раздражения. Он сморгнул слезы прочь. Он так сильно хотел, чтобы его это не волновало, но он падал назад, погружаясь внутрь себя, и не было ничего, за что он мог удержаться. Вот оно, подумал он. Вот тест, который он не смог пройти. Это не сильно удивило его. Интересно, как долго они собираются глазеть на него, прежде чем отпустят.

— Прекрати заёбывать нас, Квентин! — рявкнул Фогг. Он схватил его пальцы. — Ну же. Проснись!

Он потянулся через стол и схватил за руки Квентина. Такой контакт был шокирующим. Его пальцы были сильными и странно сухими и горячими. Он двигал пальцы Квентина, физически расставляя их так, как он не хотел.

— Вот так, — говорил он. — Вот так. Вот так.

— Ладно, хватит, — сказал Квентин. Он пытался вырваться. — Стойте.

Но Фогг не останавливался. Присутствующие чувствовали себя неловко, и кто — то что- то сказал. Фогг продолжал работать с руками Квентина, разминая их. Он наклонил пальцы Квентина назад, растягивая их друг от друга так, что кожу между пальцами пекло. Казалось, свет мигает между их руками.

— Я сказал, хватит! — Квентин отдернул руки.

Удивительно, как хорошо чувствовать гнев. Это было то, за что можно зацепиться. В шоке тишине он глубоко вздохнул и выдохнул через нос. Когда он выдохнул, он почувствовал, как выдохнул отчаяние. Его достаточно судили. Он терпел всю свою жизнь, но даже у него есть предел.

Фогг снова заговорил, но теперь Квентин его даже не слушал. Он начал бубнить себе под нос что — то знакомое. Ему потребовалась секунда, что бы понять — слова, которые он говорил не английские, а из языка, который он придумал ранее в тот день. Это было смутный язык, который, как он решил, используют аборигены одного тропического архипелага, рай томной жаркой погоды, как живопись Гогена, с пляжами с черным песком и хлебными деревьями и пресноводными источниками и сердитым, светящимся красным вулканическим Богом, а устная культура богата нецензурными ругательствами. Он говорил на этом языке свободно, без акцента, словно он был ему родной. Слова, которые он говорил, не молитва, точно. Скорее заклинание.

Квентин перестал мешать карты. Пути обратно не было. Всё замедлилось в очень медленном, медленном движении, как будто комната была заполнена вязкой, но совершенно прозрачной жидкостью, в которой всё и все плыли легко и спокойно. Всё и все, кроме Квентина, кто не замедлился. Двумя руками, как если бы он выпускал голубя, он подбросил колоду карт слегка вверх к потолку. Колода распалась и рассеянных в полете, как метеорит теряет целостность в атмосфере, так же карты развевались, летя вниз к земле, и складывались на столе. Они сложились в карточный домик. Это было знакомое импрессионистское строение, в котором они находились. Карты упали, как будто случайно, но в то же время захватывающе, словно примагничиваясь на своё место, краем к краю, одна за другой. Последние две, пиковые и червовые тузы, прислонились друг к другу, образую крышу над башней с часами.

Теперь комната абсолютно застыла. Декан Фогг сидел, словно он застыл на месте. По рукам Квентина пробежались мурашки, но он знал, что делает. Его пальцы оставляли почти незаметные фосфоресцирующие следы за собой. Он определённо чувствовал себя, как под кайфом. Он наклонился вперед и слегка подул на карточный домик, и тот рухнул обратно в аккуратно сложенную колоду. Он повернулся колоду снова и разложил её на столе, как дилер блэкджека. Все карты были дамами — всех стандартных мастей, плюс другие масти, не существовавшие, разных цветов, зеленых, желтых и синих. Королева Рог, Королева Часов, Королева Пчел, Королева Книг. Некоторые из них были одеты, другие бесстыдно голыми. У одних было лицо Джулии. У некоторых были прекрасные фельдшеры.

Декан Фогг внимательно смотрел на Квентина. Все смотрели на него. Представьте: Квентин снова собрал колоду и без особого усилия разорвал её пополам, а затем разорвал половинки пополам и отправил получившееся конфетти во всех собравшихся, и все, кроме Фогга вздрогнули.

Он встал. Его стул упал навзничь.

— Скажите мне, где я, — мягко сказал Квентин. — Скажите, что я здесь делаю.

Он взял стопку монет в кулак, только это уже было не стопкой монет, а рукоятью яркого, горящего меча, который он легко взял со стола, как если бы он был там просто лежал.

— Скажите мне, что здесь происходит, — сказал Квентин, громче обращаясь ко всем в комнате. — И если это место не Филлори, то, блять, пожалуйста, скажите мне, где я, черт возьми? — Квентин наставил острие меча под нос Фоггу, и начал медленного считать до десяти, а затем поменял рукоять местами и ударил его об стол. Войдя немного в глубь масляного дерева, застрял там.

Фогг не двигался. Меч покачивался в воздухе. Квентин непроизвольно шмыгнул носом. Последний свет в окне погас. Наступила ночь.

— Ну, что ж, — наконец сказал Декан. Он достал аккуратно сложенный носовой платок из кармана и вытер лоб. — Я думаю, что мы все можем согласиться, что это зачёт.

Кто — то, это было старик с узлами — ободряюще похлопал по спине Квентина и нежно, с удивительной силой, вернул меч в стол, словно его и не было. Медленно появились аплодисменты от собравшихся преподавателей. Они быстро переросли в овацию.

ГЛАВА 3. ЭЛИОТ

Впоследствии Квентин не мог вспомнить, как прошел остаток ночи, за исключением того, что он провел его в школе. Он чувствовал себя истощенным и слабым, будто был под наркотой. Было ощущение, что его грудная клетка выдолблена и пуста. Он даже не был больше голоден, постоянно засыпал. Это смущало, но никто, кажется, не возражал. Профессор Ван дер Вег, — как выяснилось, это имя принадлежало темноволосой женщине, — сказала ему, что абсолютно нормально чувствовать себя уставшим, ведь он только что произвел свое первое Малое Заклятие, чем бы оно ни было, и что кто — нибудь будет носить его. Потом она также пообещала, что все вопросы с его родителями будут улажены. Они не станут беспокоиться. Но все это мало волновало Квентина, он просто хотел отключиться.

Он позволил ей наполовину вести — наполовину тащить себя примерно по десяти тысячам лестничных пролетов в маленькую аккуратную комнату с очень-очень мягкой периной и белоснежными простынями. Он лег прямо в ботинках, и мисс Ван дер Вег сняла их с него. Это заставило его вновь почувствовать себя маленьким ребенком, которому развязывают шнурки. Она накрыла его одеялом, и он уснул прежде, чем она вышла, прикрыв за собой дверь.

Следующим утром он некоторое время пребывал в замешательстве, пытаясь сообразить, где оказался. Он лежал в кровати и медленно восстанавливал в голове события вчерашнего дня. Была пятница и, по идее, сейчас он должен был быть в школе. Вместо этого он проснулся в незнакомой спальне, одетый во вчерашнюю одежду. Он смутно чувствовал замешательство и сожаление, словно выпил слишком много на вечеринке с людьми, которых плохо знает, и завалился спать в гостевой спальне хозяина. Он даже ощущал некий след того, что истолковал как похмелье.

Но что действительно произошло прошлой ночью? Что он делал? Его воспоминания были неправильными. Те события происходили как во сне, — должны были быть, но не были сном. И эта комната сном не была. Снаружи громко закаркала ворона и тут же замолчала, будто ей стало неловко. Ни единого звука больше не доносилось с улицы.

С того места, где он лежал, комната полностью просматривалась. Стены были изогнутыми — комната была частью окружности. Внешняя стена была каменной, внутренняя — обставлена мебелью из темного дерева. Здесь был викторианского вида письменный стол, комод и зеркало. Кровать помещалась в деревянном алькове. На всем протяжении внешней стены располагались маленькие вертикальные окна. Он вынужден был признать, что комната очень даже неплоха. И никаких признаков опасности пока нет. Может быть, это все еще не полная катастрофа. Но, в любом случае, пора вставать. Пора покончить со всем этим и выяснить, что происходит.

Он встал и направился к окну, ощущая босыми ступнями прохладу каменного пола. Было раннее утро, туманный рассвет, и он — очень высоко, выше верхушек самых высоких деревьев. Квентин проспал десять часов.

Он посмотрел вниз на зеленую лужайку, там было тихо и пустынно. Он увидел ворону, та кружила ниже на своих иссиня-черных крыльях.

Записка на столе сообщала, что он будет завтракать с Деканом Фоггом в ближайшее удобное для него время. Квентин обнаружил общую ванную комнату этажом ниже, там располагались душевые кабинки, ряды широких фарфоровых раковин и аккуратные стопки колючих белых казенных полотенец. Он встал под душ и позволил мощному потоку горячей воды свободно струиться по телу до тех пор, пока он не почувствовал себя чистым и спокойным. Квентин перестал сдерживаться и дал струе едко-жидкой мочи смешаться с водой, и смотрел как она спиралью исчезает в сливе. Это было так странно, быть сейчас не в школе, а в новом незнакомом месте. Это настоящее приключение, пусть и довольно сомнительное. И это хорошо. Психометр в его мозгу уже подсчитывал будущий ущерб от того, как катастрофически будет принято его отсутствие дома в Бруклине, а ведь до сих пор все еще было в допустимых пределах. Он привел себя в порядок (насколько это было возможно, если учесть, что он снова одел ту одежду, в которой был вчера и в которой спал).

Здание было совершенно безлюдным. Квентин вообще-то и не ожидал официального приема, но ему пришлось блуждать минут двадцать по пустым коридорам, комнатам для рисования, классам и террасам, прежде чем дворецкий в белоснежных перчатках, который вчера приготовил ему сэндвич, наконец-то нашел его и проводил в кабинет Декана. Кабинет этот оказался неожиданно мал и, по большей части, занят президентским столом размером с немецкий танк. Стены скрывали многочисленные книги и старые на вид духовые инструменты.

Декан, одетый в светло-зеленый льняной костюм с желтым галстуком, въехал минутой позже. Он был резок и бодр и не выказывал никаких признаков смущения или любых других эмоций, напоминающих о том, что случилось прошлой ночью. Фогг объяснил, что уже позавтракал, но Квентин может поесть, пока они будут беседовать.

— Теперь, — он хлопнул себя ладонями по коленям и изогнул брови, — первым делом главное: магия реальна. Но это ты, возможно, уже усвоил.

Квентин ничего не ответил. Он тщательно старался сохранить лицо спокойным и заставить свое тело просто усидеть на стуле. Он смотрел на пятно за плечом Фогга. У него не было слов. Конечно, это самое простое объяснение тому, что произошло вчера ночью. Часть его, часть, которой он доверял меньше всего, хотела жадно схватиться за эту идею, как щенок бросается за мячом. Но в свете всего того, что происходило с ним в жизни, он приструнил свое желание. Он прожил так много лет, будучи разочарованным в мире, так много лет в тоске по чему-то такому… Но редкие доказательства того, что обычный мир — не единственный пасовали перед неопровержимостью обыденной реальности. Он не собирался снова облажаться. Молодой человек чувствовал, будто нашел зацепку, ключ к разгадке, который уже давно оплакали и похоронили, но он все еще существует.

Квентин позволил Фоггу продолжить.

— Отвечая на твои вопросы: ты находишься в Брэйкбиллс, колледже магии и волшебной педагогики.

Пришел дворецкий с подносом, полным различных блюд, и накрытый тканью, которую он сразу же снял, словно официант, обслуживающий номера в отелях.

— Основываясь на твоем выступлении на Экзамене, мы решили предложить тебе место в нашем колледже. Попробуй бекон, он безумно вкусный. Все с местной фермы! Они растят своих свиней на сметане и грецких орехах.

— Вы хотите, чтобы я здесь учился. В этом колледже.

— Да. Ты будешь учиться здесь, вместо того, чтобы прозябать в обычном университете. Можешь даже остаться в той же комнате, что и вчера, если она тебе понравилась.

— Но не могу же я просто… — Квентин не мог понять, как бы уместить все, что он считал нелепым в этой затее, в одно предложение. — Извините, я просто не могу понять. Мне иногда придется пропускать занятия в обычном колледже?

— Нет, Квентин. Ты вообще не будешь туда ходить. Брэйкбиллс станет местом, где ты будешь учиться. — У Декана за плечами явно были годы практики. — К сожалению, для тебя не будет никакой Лиги Плюща. Ты не будешь учиться там же, где и остальной твой школьный класс. Ты никогда не станешь членом Фи Бета Каппа[1] , тебя никогда не завербует никакой фонд или управленческая компания. Это не летняя школа, Квентин. Это. — мужчина даже немного выпучил глаза. — Полноценное обучение.

— То есть, четыре года?

— Вообще — то, пять.

— Хорошо, пять лет, после которых — что? Я стану бакалавром магии? — А вот это уже действительно смешно. — Поверить не могу, что я действительно обсуждаю это!

— После которых ты станешь волшебником, Квентин. Настоящим. Не самый лучший и очевидный выбор карьеры, сам понимаешь. Школьный методист бы такую не одобрил. Никто не будет знать, где ты и что ты делаешь. Тебе придется оставить все позади. Друзей, родственников, планы на будущее — абсолютно все. Ты оставишь один мир, но станешь частью другого. Брэйкбиллс станет этим миром. Не самый лёгкий выбор, я понимаю.

Вот уж действительно. Квентин отодвинул тарелку и скрестил руки на груди.

— И как вы меня нашли?

— О, у нас есть одно приспособление. Называется глобус. — Фогг указал рукой на полку, на которой действительно стояли различные глобусы: современные, старинные, стеклянные, темные, светлые, шары, заполненные какой-то дымкой — причем на половине из них были континенты и материки, никогда не существовавшие в природе. — С их помощью мы находим молодых людей, имеющих магические способности, вроде тебя. Обычно они отслеживают всплески магии, произведенные незарегистрированными волшебниками. Так один из глобусов отреагировал на тебя. Возможно, все дело в твоем трюке с Блуждающим Никелем. Еще у нас есть кто-то вроде разведчиков — скауты, так мы их называем. Твой старый усатый друг Рикки один из них, — он провел пальцем по подбородку, там, где была борода Рикки Амиша.

— Что насчет той женщины, которую я встретил? С браслетами? Медик? Она тоже скаут?

Фогг замер.

— C браслетами? Ты ее видел?

— Ну да. Прямо перед тем, как попал сюда. Это вы ее послали?

Лицо Фогга стало на удивление бледным и перестало вообще что-либо выражать.

— Можно и так сказать. Она особый случай. Работает на независимой основе. Фрилансер, скажем так.

В голове Квентина все перевернулось. Он даже начал задумываться о том, чтобы попросить брошюру. И никто ничего не говорил о самом обучении. Что он вообще знал об этом месте? Предположим, это действительно школа волшебства. Но хорошая ли это школа? Что, если парень согласится и окажется в третьесортном колледже? Нужно было думать практически. Если он действительно волшебник, не очень-то хочется учиться в каком-нибудь общественном колледже для убогих, когда можно было бы поступить в Магический Гарвард или типа того.

— Не хотите посмотреть мои оценки?

— Уже посмотрел, — вздохнул Фогг. — И не только оценки. Но на самом деле, вчерашний Экзамен показал все, что мы хотели увидеть. Этого вполне достаточно. Он, знаешь ли, охватывает многие области. Так же ты должен знать, что конкуренция здесь высока. Другой подобной школы на этом континенте ты не найдешь, Брэйкбиллс — единственный в своем роде. Этим летом мы провели шесть Экзаменов в двадцати разных местах. Только двое прошли — ты и тот парень в татуировках. Говорит, что его зовут Пенни. Вряд ли это его настоящее имя, — Фогг чуть откинулся назад, облокотившись о стол. Казалось, он был в восторге от нарастающего дискомфорта Квентина, — Эта школа — единственная в Северной Америке. Еще одна есть в Соединенном Королевстве, две на Континенте, четыре в Азии и так далее. Еще одна каким-то образом затесалась в Новой Зеландии. Люди обычно говорят гадости об американской магии, но мы, скажу честно, отвечаем всем международным стандартам. А вот в Цюрихе они все еще обучают френологии, представляешь?

Что-то маленькое, но достаточно тяжелое свалилось со стола Фогга и ударилось о пол с громким стуком. Это оказалась небольшая серебряная статуя птицы.

— Бедняжечка, — сказал Фогг, крутя птичку в руках. — Думает, что живая. Кто-то попытался превратить ее в настоящую птицу, но она застряла между двумя состояниями. Теперь она пытается полететь, но слишком тяжела для этого.

Птица издала странный металлический звук, после чего Фогг убрал ее в ящик стола.

— Постоянно подлетает к окну и бьется об него, задевая раму. Значит, — Декан наклонился вперед, переплетая пальцы. — Если ты решил здесь учиться, то нам надо будет провести некоторые манипуляции с сознанием твоих родителей. Они, разумеется, не должны знать о твоей учебе в Брэйкбиллс, так что они будут думать, что тебя приняли в очень престижный частный университет, что, в общем-то, правда, и они будут тобой гордиться. Это безболезненно и довольно эффективно, если ты сам им не расскажешь правду. О, и ты сразу же начнешь учебу. Учеба начинается через две недели, так что тебе придётся пропустить выпускной год в школе. Но я не должен был тебе это говорить, ведь мы не закончили с бумажной волокитой.

Фогг достал ручку и внушительную стопку, исписанную от руки, она выглядела как какой-то договор между штатами из восемнадцатого века.

— Пенни записался еще вчера, — сказал он. — Этот парень очень быстро закончил Экзамен. Что думаешь?

Вот и началось, пытается заманить его в колледж. Фогг положил перед ним бумаги и протянул ручку. Квентин взял её — это была красивая перьевая ручка, толстая, как сигара. Его рука нависла над листом. Это было нелепо. Он правда собирался забыть свою прежнюю жизнь? Всё: всех, кого он знает, Джеймса и Джулию, колледж, в который он собирался пойти, его будущую карьеру, всё, к чему он готовился в предыдущей жизни. Ради этого? Этой странной игры, этого дурного сна, этого театра абсурда?

Он посмотрел в окно. Фогг внимательно за ним наблюдал, ожидая, что Квентин захочет из него выпрыгнуть. Если ему и было интересно, какое решение примет парень, то он этого не показывал. Тем временем, маленькая, трепыхающаяся металлическая птичка выбралась из ящика и усиленно билась головой о стены.

А затем, внезапно, тяжелое, удушающее бремя покинуло Квентина. Ему казалось, что всю его жизнь невидимый камень на его шее сдерживал его, но сейчас это неприятное чувство бесследно исчезло. Он как будто смог расправить крылья. Ему захотелось взлететь к потолку, как воздушный шарик, наполненный гелием. Они собирались сделать его волшебником, а единственное, что требовалось от него — это поставить свою подпись. Боже, какого черта он вообще раздумывает? Конечно, он подпишет договор. Это именно то, о чем он всегда мечтал, возможность, которую он не ожидал получить. И сейчас все в его руках. Он погнался за белым кроликом и очутился в Стране Чудес, прошел сквозь стекло прямо в Зазеркалье. Он подпишет эти бумаги, и станет охуенным волшебником! Чем он еще может заниматься в своей чертовой жизни?

— Хорошо, — спокойно произнес Квентин. — Отлично. У меня есть одно условие: я хочу начать учебу прямо сейчас. Я хочу остаться в этой комнате. Я не хочу домой.

Домой Квентина не отправили. Наоборот, привезли его вещи из дома, завернутыми в мягкие пакеты и чемоданы на колесиках, видимо, родители их собрали. Фогг пообещал, что родители каким — то образом смирятся с его внезапным переводом в загадочный колледж, о котором они даже никогда не слышали, прямо посреди учебного года. Квентин медленно распаковывал свою одежду и книги и раскладывал их по шкафам в маленькой изогнутой комнате. Но ему не хотелось до них дотрагиваться. Эти вещи были частью его старой жизни, а к ней он не собирался возвращаться. Не хватало только тетради, которую дала ему врач. Он никак не мог её найти. Он оставил её в экзаменационной комнате, думая, что никогда туда не вернется, но когда он там оказался, тетради уже не было. Декан Фогг и дворецкий утверждали, что ничего не знают.

Он сидел в одиночестве, складывал одежду на кровати, и думал о Джеймсе и Джулии. Только Богу известно, что они о нем думают. Она по нему скучала? Раз сейчас Квентина больше нет рядом, поняла ли она, что выбрала неправильного парня? Ему, наверное, стоит связаться с ними. Хотя, что он вообще мог им сказать? Квентину было интересно, что бы произошло, возьми Джеймс конверт у той женщины врача. Возможно, он тоже бы сдал экзамен. Может, это было первое испытание.

Он позволил себе расслабиться. Наконец-то он перестал ожидать удара в спину, он даже подумал, что этого удара не будет вообще.

Квентину ничего не оставалось, кроме как бродить по зданию без присмотра и без особой цели. Учителя и Декан были довольно милыми, когда он на них натыкался, но они были заняты своими делами и проблемами. Ему казалось, что он находится на курорте во время мертвого сезона, и он гуляет по огромному отелю, где нет постояльцев, а есть только пустые комнаты, пустые сады и пустые коридоры, отражающие эхо. Он пообедал в одиночестве и отправился в библиотеку — там хранилось полное собрание книг Кристофера Пловера, подарочное издание, каждая из них стояла в правильном порядке.

Когда Квентин добрался до часовой башни, он провел там половину дня, наблюдая, как гигантский ржавый маятник раскачивается взад и вперед, заставляя механизмы, рычаги и дренажи работать, выполнять их механический силлогизм, в то время, как солнечный свет проглядывал через обратную сторону циферблата.

Иногда Квентин начинал смеяться без причины. Это были его первые попытки быть счастливым, он как будто пробовал пальцем ноги этот безопасный источник. С ним не часто такое случалось. Это просто было смешно. Он будет учиться магии! Он либо новый гений современности, либо просто идиот. Но, по крайней мере, его интересовало, что с ним произойдет дальше.

Наконец-то ему стала интересна его реальная жизнь. В Бруклине реальность была пустой и бессмысленной — что бы там не происходило, ему было плевать. В Брэйкбиллс все по-другому И это для него важно. Здесь все было наполнено смыслом. Разве это уже само по себе не магия? До этого момента молодой человек был на грани серьезной депрессии, или даже хуже, он уже переставал нравиться самому себе. Он мог разрушить себя и не собраться обратно. А сейчас Квентин ощущал себя как Пиноккио, который стал настоящим человеком. А может быть, все было наоборот? Он из настоящего мальчика превратился во что-то новое? В любом случае, эти изменения были к лучшему.

Это, конечно, не Филлори, но всё же сойдёт.

Он не проводил всё время в одиночестве. Иногда он замечал Элиота, который то неуклюже пересекал пустую поляну, то сидел на подоконнике и, согнув свои длинные ноги выглядывал из окна или отвлечённо листал книгу. Тот казался величественным, искушённым меланхоликом, словно его место не здесь, а в ещё более неотразимом, чем Брэйкбиллс месте, и он заключён в этой обстановке под гротескным божественным надзором, с максимально возможным запасом колкостей.

Однажды Квентин шёл по краю большого газона, когда он увидел Элиота, который, облокотившись на дуб, курил сигарету и читал книгу в мягком переплёте. Это было почти то же самое место, где они впервые встретились.

— Будешь? — вежливо предложил Элиот. Он отложил книгу и протянул сине-белую пачку супер легких Мерит. Они не разговаривали с первого дня Квентина в Брэйкбиллс. — Это контрабандные, — продолжил он, особо не расстроившись, что Квентин не взял у него сигарету. — Чамберс мне их покупает. Я однажды поймал его в винном погребе, распивающим отличный Петит Сара из личной коллекции Декана. Стегс Лип шестьдесят девятого. Мы договорились о выгодном сотрудничестве. Он хороший товарищ, чего таить. Неплохой начинающий художник, хоть и работает в мрачном старомодном стиле. Я однажды позволил ему разрисовать меня — так он меня задрапировал, да уж, огромное спасибо. Я держал фрисби. Думаю, я должен был быть гиацинтом. У него большое сердце. Глубоко внутри, я не думаю, что он знает, что эпоха импрессионизма прошла.

Квентин никогда не встречал никого, кто бы так ошеломляюще и бескомпромиссно влиял. Он даже не знал, что ответить. Собрав всю, приобретённую за время, прожитое в Бруклине волю, он ответил: “Мерит для тёлок”.

Элиот оценивающе посмотрел на него.

— Согласен. Но это единственные сигареты, которые я переношу. Отвратительная привычка. Ну же, давай покурим.

Квентин взял сигарету. Он был на незнакомой территории. Он и раньше брал сигареты, ведь они являлись обычным атрибутом в фокусах, но он никогда не брал их в рот. Он показал обычный фокус с исчезновением сигареты, затем щёлкнул пальцами, что бы она снова появилась.

— Я предложил тебе покурить её, а не обласкивать, — резко сказал Элиот.

Он что то неразборчиво пробормотал, затем сам щелкнул пальцами. Язычок пламени, как от зажигалки, зажёгся над кончиками его пальцев. Квентин наклонился и подкурил сигарету.

Ему показалось, что его лёгкие сморщились, а затем начали испепеляться. Он кашлял целых пять минут без остановки. Элиот смеялся так сильно, что присел на землю. У Квентина на глазах выступили слёзы. Он заставил себя затянуться снова, после чего перебросил сигарету через ограду.

Остаток дня они провели вместе. Чувствовал ли он вину за то, что дал Каентину сигарету, или может Элиот решил, что одиночество утомляет его чуть больше, чем компания Квентина. Может, ему просто нужен был человек, который способен говорить прямо. Он провёл Квентина по окрестностям кампуса и рассказал ему о жизни студентов Брэйкбиллс вне учебного процесса.

— Особо внимательные новички могли заметить, что погода тут необычно мягкая для ноября. Всё потому что здесь до сих пор лето. На Брэйкбиллс и его окрестности наложены старинные заклятия, дабы люди его не заметили или не зашли по ошибке. Старое доброе колдовство. Отличный пример того, как оно работает. Но со временем оно начинает странно себя вести, и где-то в 50х время начало неправильно идти. С каждым годом погрешность всё больше. Не о чем волноваться, на самом — то деле, но мы идём немного позади планеты всей. Примерно на 2 месяца, 28 дней плюс минус несколько часов.

Квентин не знал, как себя вести, услышав эту информацию: должен ли он быть поражён или выразить вселенскую скуку на своём лице. Поэтому он просто сменил тему и спросил об учебном процессе.

— На первом курсе выбирать будет нечего. Генри, — Элиот обращался к Декану только по имени. — Даёт всем одинаковые предметы. Ты умный?

На этот вопрос не было не унизительного ответа

— Думаю, да.

— Не переживай, здесь только такие. Даже если тебя привели сюда только ради Экзамена, ты всё равно был самым умным в своей школе, включая учителей. Каждый находящийся тут, был самой умной мартышкой на своём дереве. Вот только сейчас мы все на одном дереве вместе. Это может быть потрясением. Кокосов на всех не хватит. Ты впервые в своей жизни будешь иметь дело с равными тебе людьми, а так же теми, кто лучше тебя. Тебе это не понравится. Да и занятия тут другие. Все здесь не так, как тебе кажется. От тебя требуется не просто махать волшебной палочкой и выкрикивать что-то на латыни. Есть причины, по которым большинство людей не может это делать.

— Какие причины? — спросил Квентин.

— По каким причинам большинство людей не может заниматься магией? Что ж, — Элиот вытянул длинный, тонкий палец. — Во-первых: это очень трудно, и они недостаточно умны. Во-вторых, это тяжело, а они не достаточно одержимы этим и недостаточно мелочны, дабы сделать всё в точности правильно. В-третьих, им не хватает полезных рекомендаций и наставничества, которые предоставляет очаровательный факультет колледжа Брэйкбиллс. И в-четвёртых, им не хватает жёсткости, слабые морально, они не смогут умиротворённо и ответственно овладеть удивительной магической энергией.

— И пятое! — он поднял вверх большой палец. — Некоторые люди имеют это все, и всё равно не могут заниматься магией. Никто не знает, почему. Они произносят заклинания, размахивают руками, но ничего не происходит. Бедные ублюдки. Но не мы. Мы счастливчики. У нас есть это, чем бы оно ни было.

ГЛАВА 4. ВОЛШЕБСТВО

«Изучение магии — это не наука, не искусство и не религия. Магия — это мастерство. Когда мы творим волшебство, мы не загадываем желания и не молимся. Мы полагаемся на нашу волю, знания и способность изменить что-то в этом мире.

Не сказать, что мы понимаем магию так, как физики понимают, почему субатомные частицы делают то, что они делают. Или, возможно, физики этого ещё не знают, я никак не могу запомнить. В любом случае, мы не понимаем и не можем понимать, что такое магия, или откуда она появилась, мы знаем не больше, чем плотник знает о том, почему растёт дерево. Он не должен понимать этого. Он всего лишь работает с конечным продуктом.

Только вот быть волшебником намного сложнее, опаснее и интереснее, чем быть плотником».

Эту назидательную лекцию читал профессор Марч, которого Квентин последний раз видел на своём экзамене. Это был полноватый рыжий человек с голодной ящерицей. Так как мужчина был пухлый и краснолицый, он выглядел весёлым и лёгким на подъём, но на самом деле профессор оказался жёстким и бескомпромиссным.

Когда Квентин проснулся тем утром, огромный пустой Дом был наполнен людьми — кричащими, носящимися, шумными людьми, которые с грохотом тащили свои чемоданы по лестнице и иногда распахивали и захлопывали дверь, не замечая Квентина. Парень сильно разочаровался: он привык бродить по Дому в одиночестве как бесспорный господин и владыка или, по крайней мере, после Элиота, как его старший заместитель. Но, оказалось, было еще девяносто девять студентов, зарегистрированных в Брэйкбиллс, и разделённых на пять классов, как и положено первокурсникам. Они все вместе приехали утром в первый день семестра и сейчас отстаивали свои права.

Они ходили группами, появляясь сразу по десять человек с кучей чемоданов, вещевых мешков и сумок на задней террасе. Все, кроме Квентина, были в форме: мальчики — в полосатых блейзерах и галстуках, а девочки — в белых блузках и тёмных клетчатых юбках. Всё это больше смахивало на подготовительную школу.

«Ты должен носить пиджак и галстук всегда, кроме личного времени в своей комнате», — объяснил Фогг. «Существует много правил. Ты узнаешь их от других студентов. Большинство мальчиков любят выбирать собственные галстуки. Я снисходителен на этот счёт, но лучше не проверяй. Всё слишком яркое будет конфисковано, и тебя заставят носить школьный галстук, я в этом плохо разбираюсь, но говорят, что они ужасно немодные».

Когда Квентин вернулся в свою комнату, он обнаружил шкаф, полный одинаковых полосатых пиджаков, тёмно-синих и шоколадных в паре с белыми рубашек. Большинство из них выглядели совершенно новыми (но присутствовали признаки блеска на локтях и потёртости вокруг манжет) и слабо пахли нафталином, табаком или прошлыми владельцами. Он осторожно переоделся и посмотрел на себя в зеркало. Вероятно, предполагали, что форма возмутит его, но она пришлась парню по вкусу. Если сейчас он и не чувствовал себя как волшебник, то, по крайней мере, он так выглядел.

На каждом пиджаке был вышит герб — золотая пчела и золотой ключ на чёрном фоне, усеянном маленькими серебряными звёздочками. Позже он услышал, что студенты называют этот герб «ключ и пчела», и как только Квентин начал искать его, он увидел герб во многих местах: вышитым на коврах и шторах, вырезанным в каменных перемычках дверей, собранным из кусочков в углах паркета.

Сейчас Квентин сидел в просторной боковой аудитории с высокими окнами с обеих сторон. В аудитории были четыре ряда аккуратных деревянных парт, которые с каждым рядом поднимались всё выше, как в амфитеатре, внизу же стояла огромная доска и громоздкий стол, изрезанный, исчерченный, исполосованный и исцарапанный настолько, что на нём не оставалось ни одного живого места. В воздухе кружилась меловая пыль. В помещении находилось двадцать человек, все были одеты в форму, и выглядели они как обычные подростки, которые изо всех сил стараются казаться круче и умнее, чем есть на самом деле. Квентин был уверен, что все победители научных и фонетических конкурсов со всей страны сейчас в этой комнате. Основываясь на том, что он успел услышать, один из его одноклассников выиграл конкурс Путнама. Также он знал, что одна девочка умудрилась выступить на пленарном заседании ООН и протолкнуть предложение о санкционированном использовании ядерного оружия, чтобы защитить вымирающий вид морских черепах. И это всё на презентации в Лесото.

Не то чтобы сейчас это имело значение, но атмосфера всё равно действовала ему на нервы. И пока он сидел здесь, в своих новых рубашке и пиджаке, ему хотелось снова оказаться на реке с Элиотом.

Профессор Марч замолчал, собираясь с мыслями.

— Квентин Колдуотер, выйдешь, пожалуйста, к доске? Не покажешь нам что-нибудь из твоего магического арсенала?

Марч смотрел прямо на него.

— Хорошо, — его голос был тёплым и дружелюбным, как будто он собирался вручить Квентину приз. — Сюда, — он указал на место около себя. — Вот, я дам тебе кое-что из реквизита.

Профессор Марч вытащил из кармана прозрачный стеклянный шарик, слегка покрытый пушинками, и положил его на стол, где шарик сначала немного прокатился, прежде чем угодил в углублённую полость стола.

Все находящиеся в аудитории замерли. Квентин знал, что это ненастоящая проверка. Это был скорее урок с элементами запугивания новичка. Замечательная старинная традиция, которая не стоила особых переживаний. Но ноги отказывались его слушаться, пока он шёл к доске. Другие ученики наблюдали за ним снисходительно и равнодушно.

Он встал около Марча. Шарик выглядел абсолютно обычным, простое стекло с несколькими пузырьками внутри. Размером примерно с монету в пять центов. Квентин предположил, что его можно было легко спрятать в руке. А с помощью рукавов его новенького пиджака сделать это вообще стало парой пустяков.

«Хорошо», — подумал он, — «Раз они хотят магию, то я им её покажу».

Кровь стучала в висках, пока Квентин доставал шарик из другой руки, из носа, изо рта. Зрители удостоили его небольшими смешками.

Напряжение возросло. Молодой человек начал играть на публику. Он подбросил шарик в воздух, позволяя ему проскользнуть совсем рядом с высоким потолком, а затем, наклонившись вперёд, поймал шарик задней частью шеи. Кто-то отбил на парте барабанную дробь. Ученики рассмеялись.

Во время торжественного финала Квентин сделал вид, что хочет разбить шарик тяжёлым пресс-папье, но в последнюю секунду он заменил его мятной конфетой, которая оказалась у Квентина в кармане. Когда конфета разбилась, раздался громкий хрустящий звук, а после от неё остался белый порошок, который вполне можно было принять за уничтоженный шарик. Он извинился перед профессором Марчем, подмигнув при этом аудитории, и попросил у него носовой платок. И когда профессор начал его доставать, с удивлением нашёл стеклянный шарик у себя в нагрудном кармане.

Квентин изобразил удар клюшкой по мячу для гольфа прямо как Джонни Карсон. Раздался рёв аплодисментов первокурсников. Он поклонился. «Неплохо», — подумал парень. Прошло всего полчаса от первого семестра, а он уже затесался в местные герои.

— Спасибо, Квентин, — сказал профессор Марч, аплодируя кончиками пальцев. — Спасибо, это было… очень поучительно. Можешь сесть на место. Элис, что насчет тебя? Может, покажешь нам немного магии?

Он обращался к маленькой мрачной девочке с прямыми светлыми волосами, прятавшейся на заднем ряду. Казалось, она была абсолютно не удивлена тому, что выбор пал на неё: Элис была похожа на человека, который всегда ожидал худшего, так почему же сегодня должно было случиться иначе? Она встала и пошла вниз по широким ступенькам аудитории, даже не смотря себе под ноги. Ей явно было ужасно неудобно в свежевыглаженной форме, настолько нелепо она в ней передвигалась. Молча взяв стеклянный шарик из рук профессора Марч, она подошла и положила его на стол для демонстрации, который оказался ей почти по подбородок.

В этот же момент девочка начала быстро размахивать руками над куском мрамора. Было похоже на то, что она общается с камнем посредством языка жестов или играет с котенком при помощи невидимой ниточки. Её непритязательный метод отличался от показушного метода Квентина. Элис пристально, чуть скосив глаза, смотрела на шар, словно ждала чего-то. Губы её едва заметно двигались, правда, со своего места Квентин не мог точно расслышать, что она говорила.

Стекло начало светиться сначала красным, затем белым светом, потом стало матовым и немного мутным, благодаря чему появилось сходство с шаром, которыми обычно пользуются гадалки. Тоненькая струйка серого дыма поднималась от того места, где шарик соприкасался со столом. Самодовольство Квентина немного поутихло. «Она уже разбирается в настоящей магии», — подумал он, — «Господи, как же я отстаю!».

Элис потерла руки.

— Требуется немного времени, чтобы мои пальцы перестали быть восприимчивыми.

Затем, очень внимательно, будто она доставала блюдо из духовки, Элис дотронулась до шара кончиками пальцев. Теперь, расплавленный, он был мягким, как ириска. Четырьмя легкими, быстрыми движениями она придала расплавленному шару форму. Сначала появились четыре ноги, потом — голова. Когда Элис убрала руки и немного подула на шар, он закрутился, затрясся и встал на место. Теперь вместо шара появилось небольшое стеклянное животное, которое смешно заковыляло по столу.

В этот раз никто не аплодировал. Было тихо, по аудитории прошел едва ощутимый холодок. У Квентина даже волоски на руках встали дыбом. Единственными звуками были крохотные шажочки стеклянного зверька по столу.

— Спасибо, Элис! — воскликнул профессор Марч. — Для всех интересующихся: только что Элис показала нам три базовых заклинания, — для обозначения каждого она поднимала палец. — Тихая Термогенетика Демпси, оживление Кавальери, и еще одно самодельное заклинание, которое, думается, нам стоит назвать в честь тебя, Элис.

Элис с нетерпением посмотрела на Марч, и во взгляде её читалась надежда, что ей разрешат сесть. Никакого самодовольства, ей просто хотелось, чтобы её, наконец, отпустили.

Забытая зверюшка доковыляла до края стола. Девушка протянула за ней руку, но, в итоге, фигурка все равно упала на пол и разбилась с громким звоном. Элис со слезами на глазах кинулась собирать осколки, но Марч уже было все равно, он продолжил читать лекцию.

Квентин смотрел на происходящее с некоторой смесью жалости и зависти. «Какая неженка», — подумал он, — «Мне необходимо превзойти её».

— Будьте так добры, прочитать сегодня первую главу Истории Магии за авторством Ле Гоффа в переводе Ллойда», — сказал Марч, — И первые две главы Практических Занятий для Юных Магов Амелии Поппер, книга, которую вы скоро будете презирать каждой частичкой вашей души. Предлагаю вам попробовать первые четыре упражнения. Каждый из вас завтра на занятии будет их демонстрировать.

И если вы найдете причудливый английский восемнадцатого столетия мисс Поппер сложным, просто имейте в виду, что в следующем месяце мы начнём проходить средневековый английский, латынь и древненидерландский, и вы будете с ностальгией вспоминать нежный английский Леди Поппер.

Студенты зашевелились и начали собирать свои книги. Квентин опустил взгляд в свою тетрадь, которая была абсолютно пустой, если исключить одну беспокоящую его кривую линию.

— И последнее перед тем как вы разойдётесь. — Марч повысил голос, дабы перекричать болтовню. — Я призываю вас считать этот предмет чисто практическим, минимум теории. Если же вам станет любопытно происхождение магической мощи, и вам медленно и очень, очень сложно усваивать материал, просто вспомните анекдот про английского философа Бертрана Рассела.

Рассел однажды проводил лекцию об устройстве Вселенной. После лекции к нему подошла женщина, которая сказала, что он очень умный молодой человек, но сильно ошибается в своих суждениях, поскольку все знают, что земля плоская и стоит на спине черепахи. Когда Рассел спросил её, на чём же стоит черепаха, она сказала: «Вы очень умны, молодой человек, очень умны. Но это всё время черепахи».

Женщина, конечно же, ошибалась насчёт строения мира, но если бы дело касалось магии, она была бы относительно права. Великие маги посвящали всю свою жизнь попыткам добраться до корней магии. Это тщетная погоня за истиной, не особо интересная и порой опасная. Ибо чем ниже спускаться, тем больше и страшнее становятся черепахи (чем дальше в лес, тем злее волки), с всё более острым клювом. И, в конце концов, они становятся всё меньше похожи на черепах и всё больше на драконов.

Возьмите стеклянные шарики, пожалуйста, перед тем, как прийти.

На следующий день Марч учил их заклинать шарики на корявом, по-цыгански звучащим языке, который Квентин не узнавал (позже Алиса сказала ему, что это эстонский), сопровождая это сложной жестикуляцией, требующей двигать средние пальцы и мизинцы на обеих руках отдельно друг от друга, что гораздо труднее, чем кажется. Те, кто правильно всё сделал, могли уйти пораньше, остальные же должны были пытаться, пока у них не получится. Как они должны были понять, что у них получилось? Они бы поняли.

Квентин пытался, пока не охрип и не почувствовал, что его пальцы горели от боли, и пока свет в окнах не стал более мягким, и не сменил цвет на вечерний. Парень занимался до тех пор, пока у него не заболел живот, а в столовой успели подать, а затем убрать обед. Он оставался в аудитории, пока его лицо не покраснело от стыда.

Справились все, кроме четырёх, оставшихся в кабинете. Некоторые вскидывали кулак вверх, выкрикивая победное «да-а-а-а!!!» — а затем покидали аудиторию. Алиса справилась первая, ей понадобилось минут пятнадцать — двадцать, и вышла она тихо. Наконец, Квентин произнёс заклинение и сделал необходимые телодвижения, впрочем, он не понял, что в этот раз он делал иначе, и был вознаграждён видом того, как колеблются его шарики, пускай и немного, но по его повелению.

Он не сказал ничего, просто положил голову на стол, спрятав лицо в сгибе локтя, и дал крови в голове пульсировать в темноте. Деревянный стол, к которому он прикасался щекой, был прохладным. Это не было случайностью, или обманом, или шуткой. Он сделал это. Магия была реальной, и он смог пользоваться ею.

И теперь, когда он мог, Бог мой, её было так много, чтобы колдовать. Этот стеклянный шар будет постоянным спутником Квентина до конца семестра. Это было холодное, безжалостное, стеклянное сердце профессора Марча в подходе к преподаванию волшебства. Каждая лекция, каждое упражнение, каждая демонстрация касались того, как умело обращаться и изменять его с помощью магии. В течение следующих четырёх месяцев Квентин был обязан носить свой шар везде. Он щупал шар под столом за ужином. Шар обосновался во внутреннем кармане пиджака Брейкбиллс. Когда парень принимал душ, он засовывал шарик в мыльницу. Он брал вещицу с собой в постель, и в тех редких случаях, когда Квентин спал, он мечтал о нём.

Квентин научился охлаждать свой шар, пока тот не покрывался инеем. Молодой человек заставил его катиться вокруг стола невидимыми силами. Он научился делать так, чтобы его шар парил в воздухе. Он заставил его светиться изнутри. Так как он был уже прозрачным, было легко сделать его невидимым, и тогда Квентин потерял шарик, и профессору Марчу пришлось снова сделать его видимым. Квентин заставил свой шар держаться на поверхности воды, проходить через деревянный барьер, летать через полосу препятствий и притягивать железные опилки как магнит. Это были азы работы, самые основы. Эффектную демонстрацию сотворения заклинаний Квентин совершил во время своего экзамена. Заклинание вышло ярким и мощным, как ему потом сказали, подобная аномалия часто случается у новичков. Во время первого удачного заклинания возникает вспышка скопившейся энергии. И такого результата сознательно он сможет добиться только через много лет обучения.

В то же время Квентин изучал историю магии, о которой даже маги знали меньше, чем он предполагал. Оказалось, что пользователи магии всегда жили в основном потоке общества, но отдельно от него и в значительной степени были ему неизвестны. Возвышающиеся фигуры магической истории были совсем неизвестны в земном мире, и очевидные предположения были далеки от правды. Леонардо, Роджер Бэкон, Настрадамус, Джон Ди, Ньютон — конечно, все они были магами разных мастей, но с относительно скромными способностями. Тот факт, что они были известны в основных кругах, был просто удар против них. По меркам магического общества они провалились при первом препятствии: у них не было базового здравого смысла, чтобы держать все их дерьмо при себе.

Другая домашняя работа Квентина — Практические Упражнения Поппера для Молодых Магов — оказалась тонкой, широкоформатной книгой, содержащей ряд ужасно сложных упражнений для пальцев и голоса, расположенных в порядке возрастания трудности и болезненности. Большая часть заклинаний, которую собрал Квентин, состояла из очень точных жестов, сопровождающихся заклинаниями, которые нужно было говорить, или скандировать, или прошептать, или прокричать, или пропеть. Любая небольшая ошибка в движении или в формулировке ослабит, отменит или извратит заклинание.

Это было не Филлори. В каждом из романов Филлори один или двое из детей Чатвин всегда любезно брались под крыло Филлорианским наставником, который преподавал им навыки или ремесло. В «Мире» и «Стенах» Мартин становится мастерским всадником, а Хелена тренируется на своего рода лесного разведчика; в «Летучем Лесу» Руперт становится потрясающим лучником; в «Секретном Море» Фиона тренируется с мастером-тренером по фехтованию и так далее. Процесс обучения является непрерывной массой удивления.

В изучении магии ничего подобного не было. Это оказалось настолько утомительно, насколько это вообще может быть возможно при изучении могущественных и таинственных сверхъестественных сил. Таким же образом, как глагол должен согласовываться с существительным, даже простейшее заклинание должно быть модифицировано, отлажено и наложено в соответствии со временем дня, фазой луны, намерением, целью и конкретными обстоятельствами его создания. Учитывались и сотни других факторов, которые были сведены в таблицы, графики и диаграммы, напечатанные микроскопическим шрифтом на огромных желтеющих страницах слоноподобного фолианта. И половина каждой страницы была занята сносками с перечислением исключений и особых случаев, которые также должны были быть заучены наизусть. Магия оказалась гораздо более шаткой конструкцией, чем Квентин мог себе представить.

Но было в этом и кое-что ещё, что-то за гранью практики и заучивания, нечто за пределами слов, нечто, не входящее в лекции Марча. Квентин чувствовал это, но не был способен об этом рассказать — было ещё что-то крайне необходимое, если вы собирались выпустить заклинание в окружающий мир. Как бы парень ни пытался обдумать это, он просто терялся в абстракциях. Нужно было что-то, вроде волеизъявления, концентрации с должной интенсивностью, ясного видения и, может быть, чуточку артистической горячности. Если заклинание сработает, значит, на инстинктивном уровне вы этого желали.

Квентин не мог объяснить как, но он знал, работает оно или нет. Он чувствовал единение произносимых слов и сотворяемых жестов с загадочным и волшебным субстратом Вселенной. Он ощущал это физически. Его пальцы теплели, и казалось, что они оставляют след в воздухе. Ощущалось сопротивление среды, как будто бы воздух вокруг становится вязким и давит в ответ на руки, на губы и даже на кончик языка. Его разум шипел в кофеинококаиновом угаре. Он находился в самом сердце грандиозной и могущественной системы. Он сам был этим сердцем. Когда все срабатывало как надо, он точно знал это. И ему это нравилось.

Теперь друзья Элиота вернулись с каникул, и он сидел вместе с ними за трапезами. Они были выделяющейся компанией, искренними, вечно совещающимися друг с другом и часто взрывающиеся приступами коллективного беспокойного смеха. Было ясно, они любят и ценят друг друга и явно не заинтересованы в большей части населения Брейкбиллс. Что-то в них стало другим, но что именно трудно сказать. Они не стали выглядеть лучше или умнее, чем кто-нибудь ещё. Просто казалось, что они знают, кто они есть, и не желают оглядываться на всех остальных, чтобы узнать чужое мнение.

Это мучительно напоминало Квентину о том, как Элиот оттолкнул его тотчас же, как в нём отпала необходимость. Но ведь были ещё девятнадцать других первокурсников, о которых можно было подумать. И всё-таки они не вели себя дико. Они были тихи и напряжены, оценивающе приглядывались друг к другу, будто бы пытались выяснить, — если он правильно догадался, — кто выиграет смертельный интеллектуальный поединок. Они сходились нечасто — они всегда были цивилизованы, но не слишком теплы. Они привыкли конкурировать и побеждать. Иными словами, они были похожи на Квентина, а Квентин не привык находиться среди людей, похожих на него.

Он сам, как и любой другой первокурсник Брейкбиллс немедленно стал одержим маленькой Элис, крошечным хрупким созданием, но вскоре стало очевидно, несмотря на то, что она на целый академический год движется впереди всех, она патологически застенчива до такой степени, что даже не было смысла пытаться с ней поговорить. Когда подходило время трапезы, на все вопросы она отвечала односложно монотонным шёпотом, упёршись взглядом в скатерть перед собой, будто её отягощали бесконечные потоки внутреннего стыда. Она избегала зрительного контакта и прятала лицо за волосами, ясно показывая, какое это для неё мучение — быть объектом внимания окружающих.

Квентин гадал, кто или что может убедить человека с такими удивительными талантами, что она должна бояться других людей. Он хотел сохранять конкурентный энтузиазм на должном уровне, но вместо этого чувствовал, что практически защищает её. Единственный раз, когда он видел её искренне счастливой, пребывающей в полном покое без вечной озабоченности собой, был тот момент, когда она успешно кинула гальку, которая пролетела через бассейн в фонтане и проскочила между ног каменной нимфы.

Жизнь в Брейкбиллс имела тайный, официальный и чуть ли не театральный характер. Во время приёма пищи формальности достигали таких высот, что могли бы сравниться с фетишизмом. Обед накрывался точно в шесть тридцать, опоздавшие лишались права сидеть на стуле и ели стоя. Профессорский состав сидел вместе со студентами за одним нескончаемым столом, накрытым скатертью необычайной белизны и сервированным тяжёлыми столовыми приборами из серебра, не соответствующими друг другу. Свет в помещении обеспечивался батальонами уродливых канделябров. Еда же, вопреки школьным традициям, была восхитительной, приготовленной по старомодным французским рецептам. Меню состояло из любимых блюд жителей средневековья, таких как говядина тушёная в вине и Лобстер Термидор. Первокурсникам выпала честь обслуживать остальных студентов в качестве официантов под строгим руководством старших, и только после того, как остальные закончат трапезу, они ели сами. Ученикам третьего и четвёртого курса разрешалось выпивать по бокалу вина за ужином; пятикурсникам (или же «Финнам», как их называли по необъяснимым причинам) разрешалось два бокала. Как это ни странно, но студентов четвёртого курса было всего лишь десять, вдвое меньше обычного, однако, никто не мог объяснить, с чем это связано. Спрашивать об этом было равносильно окончанию беседы.

Все это Квентин понял со скоростью команды моряков, выброшенных на дикие неизведанные острова и не имеющих выбора, кроме как выучить местный язык так быстро, как только возможно, или же быть сожранными теми, кто на нём говорит. Его первые два месяца в Брейкбиллс пролетели незаметно, и совсем скоро красные и золотые листья рассыпались по Морю, будто бы их разбросало невидимой метлой, — которая, возможно, на самом деле существовала? — и по бокам медлительных выстриженных из зелени животных Лабиринта, демонстрируя вспышки света.

Квентин посвящал по полчаса каждый день после занятий исследованию кампуса, гуляя по нему пешком. Одним ветряным днём он наткнулся на комнатный виноградник. Земля была разделена на ровные ряды, заросшие виноградными лозами, закреплёнными на ржавых проволоках в виде уродливых подсвечников. К тому времени, как Квентин нашёл это место, урожай уже был собран, а те плоды, что остались висеть на ветках, сморщились до состояния крошечных изюминок.

Чуть поодаль, в четверти мили от этого места, в лесу, в конце узкой тропинки, Квентин обнаружил маленькое поле, аккуратно разделённое на квадратики, отчего оно походило на лоскутное одеяло. Какие-то из искусно выполненных частей были покрыты травой, другие — камнями, третьи — песком. Оставшиеся же были заполнены водой или устланы почерневшим серебром.

Здесь не было ни ограды, ни стен, помечающих грань земель, а если и были, Квентин их не нашёл. Тут была лишь река, протекающая с одной стороны, и леса, окружающие это место с других. Профессорский состав, казалось, проводит непомерное количество времени, поддерживая чары, делающие школу невидимой и скрывающие её от посторонних глаз. Они постоянно прогуливались по периметру, изучая вещи, которые Квентин не понимал, и обращались друг к другу во время уроков, чтобы проконсультироваться.

ГЛАВА 5. СНЕГ

В один из вечеров, в конце октября, профессор Марч попросил Квентина задержаться после занятий по Практической Магии. На «ПМ», как все это называли, студенты тренировались накладывать настоящие заклинания. Им разрешалось отрабатывать только самые простые заклинания, да и те под пристальным наблюдением, но это было лучше, чем ничего. Маленькая награда в виде практики за все те океаны теории, в которых им приходилось маневрировать.

И эти манёвры не особо удавались Квентину. Занятия по ПМ проводились в кабинете, напоминающем химическую лабораторию в колледже — с устойчивыми столами из серого камня, столешницами, покрытыми непонятными застаревшими пятнами, большие и глубокие раковины. Воздух здесь был тяжёлым от постоянных чар и защитных заклинаний, установленных поколениями преподавателей Брейбиллза для защиты студентов от несчастных случаев и друг от друга. Пахло озоном.

Квентин посмотрел как его напарник по занятию — Сурендра — обработал руки белой пудрой (это была мука напополам с берёзовой золой), выписал в воздухе невидимые знаки свежевыструганной ивовой палочкой и мягко поднёс её к шарику (он назвал его Ракшас!), рассекая тот на две равные половинки с одного раза, с первой попытки. Когда Квентин поднёс ивовую палочку к своему шарику (парень назвал его Мартин), он лопнул с тихим хлопком — как перегоревшая лампочка — разбрасывая при этом вокруг себя осколки и пыль. Квентин выронил палочку и инстинктивно отвернулся, защищая глаза. Все остальные обернулись, чтобы посмотреть, что произошло. Атмосфера в классе по ПМ не была особенно дружелюбной.

Настроение у молодого человека было отвратительное, когда профессор Марч попросил его задержаться после занятий. Пока Марч разговаривал в холле, Квентин сидел на столе, болтая ногами, и думал. Его успокаивало, что Элис тоже попросили задержаться. Она сидела перед окном и мечтательно смотрела на неповоротливого Хадсона. Её шарик кружил вокруг головы как маленький ленивый спутник, иногда стукаясь о стекло, когда она прижималась к окну слишком близко. «Почему магия удавалась ей так легко?», задумался Квентин. «Или было ли это так просто, как казалось на первый взгляд?». Колдуотер не мог поверить, что она прилагала те же неимоверные усилия, что и он. Пенни тоже был здесь, как всегда бледный, напряжённый и круглолицый. Он был одет в униформу Брейкбиллс, но ему разрешили оставить его ирокез.

Профессор Марч вернулся вместе с профессором Ван дер Вег. Она не стала ходить вокруг да около.

— Мы попросили вас троих остаться после занятий, поскольку решили перевести вас на второй курс в следующем семестре. Вам придётся взять на себя дополнительную нагрузку и готовиться самостоятельно, если хотите сдать экзамены в декабре, а затем подтянуться до уровня второго курса, но, я думаю, вы справитесь. Я же права?

Она ободряюще взглянула на ребят. На самом деле это был не вопрос, она просто сообщила, что их ждёт. Квентин, Пенни и Элис беспокойно встретились взглядами и опять отвернулись. По опыту Квентин уже знал, что не стоит удивляться, когда его интеллектуальные способности переоценивают, а этот благосклонный по отношению к нему жест определённо затмил кошмар с распылённым шаром. Но Пенни с Элис отнеслись к этой идее довольно серьёзно. Привилегия проскочить год обучения в Брейкбиллс звучала как море работы, а он, в любом случае, не был уверен, что хотел этого.

— А почему? — спросил Пенни. — Почему вы хотите продвинуть нас вперёд? И вы собираетесь перевести кого-нибудь на первый курс, чтобы было место для нас?

В чем-то он был прав. Согласно негласному правилу Брейкбиллс, в каждом классе было ровно по двадцать студентов, не больше и не меньше.

— Разные студенты учатся с разной скоростью, Пенни, мы всего лишь хотим, чтобы все находились там, где им больше подходит. — Ответила она.

Дальнейших вопросов не возникло. Некоторое время спустя профессор Ван дер Вег приняла молчание за знак согласия.

— Раз так, — сказала она, — то я желаю вам всем удачи.

Эти слова бросили Квентина в новую и более мрачную часть его жизни в Брейкбиллс как раз тогда, когда он только-только начал приспосабливается и привыкать к старой. До этого он так старался притворяться таким же, как все остальные. Он блуждал по кампусу и убивал время с другими первогодками в гостиной первого курса. В ней была старенькая, но уютная комната с камином, комплектом поломанных диванов и кресел, и постыдно нелепые «образовательные» настольные игры. На самом деле, это были просто волшебные версии викторин типа «Счастливый случай», перекошенные и заляпанные, с недостающими важными частями поля, карточками с вопросами и фишками. Была даже старая контрабандная консоль для игр в шкафу и ещё более старый телевизор. Он покрывался помехами и выключался каждый раз, когда кто-либо пользовался магией в радиусе двухсот яр, что происходило практически постоянно.

Но это было раньше. Теперь все свободное время Квентин проводил за учёбой. Несмотря на то, что Элиот прилагал огромные усилия, объясняя парню, во что он ввязался, до этого Квентин всё равно представлял себе изучение магии весёлым путешествием сквозь секретный сад, где он радостно сорвёт тяжёлый фрукт с низких и удобных ветвей древа знаний. Теперь вместо этого Квентин каждый день после практических занятий шёл прямо в библиотеку, чтобы быстро закончить его обычную домашнюю работу, а затем, уже после обеда, вернуться сюда, на занятия с ожидавшим его наставником.

Его наставником была профессор Сандерленд, привлекательная молодая девушка, которая на экзамене попросила его рисовать карты. Она совсем не выглядела волшебницей: она была блондинкой, с ямочками и отвлекающими соблазнительными формами. В основном, профессор Сандерленд преподавала продвинутую магию на четвёртом и пятом курсе, и ей не хватало терпения для работы с новичками. Она без устали обучала Квентина жестам и заклинаниям, графикам и таблицам. Когда у него получалось сделать все идеально, это было только начало, и она просила его ещё раз совершить этюды Поппера номер семь и номер тринадцать, медленно, вперёд и назад, просто чтобы избавиться от сомнений. Её руки совершали движения, глядя на которые, Квентин даже не мог представить себе, что сможет сделать нечто подобное. Было бы удивительно, не влюбись парень по уши в профессора Сандерленд.

Ему казалось, что он предаёт Джулию. Но ведь он ей ничем не обязан? Хотя её это, похоже, совсем не волновало. А профессор Сандерленд была здесь. Парню нужен был кто-нибудь, кто был бы частью его нового мира. А Джулия свой шанс упустила.

Квентин проводил много времени вместе с Элис и Пенни. В Брейкбиллс для первокурсников был строгий комендантский час в одиннадцать часов вечера, однако, с их дополнительными нагрузками, троице необходимо было найти способ обойти данное правило. К счастью, был один небольшой кабинет в студенческом крыле, который, опираясь на все законы Брейбиллс, позволял профессорскому составу находиться там, освобождая их от любого контролирующего заклинания, используемого для обеспечения комендантского часа. Вероятно, они оставили его намеренно, как лазейку для подобных ситуаций.

Кабинет представлял собой остатки пространства — затхлое помещение трапециевидной формы с недостаточным количеством окон — однако в комнате стоял диван, стол и несколько стульев. Профессора никогда не проверяли её после отбоя, поэтому туда отправлялись Квентин, Элис и Пенни, когда остальные студенты первого курса ложились спать.

Они были как небольшое странное племя: Элис сидела, сгорбившись, на столе; Квентин развалился на диване; Пенни же наворачивал круги по комнате, или же, скрестив ноги, сидел на полу. Ненавистные книги Поппер были заколдованы: когда по ним занимаешься, то они сообщали, допустил ли ты ошибку или нет, путём изменения цвета на зелёный (хорошо) и красный (плохо). Правда, ужасно раздражало, что они не указывали, где именно ты допустил ошибку.

Но Элис всегда знала, где ты ошибся. Из них троих она была настоящим вундеркиндом со сверхъестественно гибкими руками и запястьями, обладающим невообразимой памятью. Когда дело доходило до языков, она была всеядна и ненасытна. Пока её однокурсники тонули в мелководьях среднестатистического английского, она уже вовсю была погружена в арабский, арамейский, старонидерландский и старославянский. Она все ещё была ужасно тихой, но поздние вечера, которые она проводила в обществе Пенни и Квентина в той комнатушке, стирали всю её сдержанность, ибо им приходилось обмениваться своими записями и мнениями с оставшимися двумя людьми.

Иногда она даже показывала им своё чувство юмора, хотя чаще всего шутила она на Старославянском.

Пенни же в этом плане вообще был потерян. У него совсем не было чувства юмора. Он тренировался самостоятельно, шептал, показывал знаки своими бледными руками и махал ими перед массивным зеркалом, выполненном в стиле барокко и опирающимся на стену. На зеркале были старые, почти развеявшиеся, всеми забытые чары, поэтому отражение Пенни иногда изменялось на пейзаж, состоящий из зелёной холмистой долины без намёка на деревья или гладкий травяной ковёр, пролегающий под покрытым облаками небом. Это было похоже на телевизор с плохо установленной кабельной антенной, и поэтому на экране появлялась блуждающая картинка из других, далёких миров. Вместо того чтобы делать перерыв, Пенни всего лишь тихо и безмятежно ждал, пока изображение поменяется обратно. Если честно, зеркало действовало Квентину на нервы, будто бы нечто ужасное собиралось прогуляться по вершинам этих холмов, или же было захоронено под ними.

— Мне интересно, где это место, — сказала Элис, — в реальности.

— Без понятия, — в ответ послышался голос Квентина. — Возможно, это в Филлори.

— Ты можешь оказаться там, пройдя сквозь стекло. В книгах, обычно, это так и работает.

— Это было бы здорово. Только подумай: мы могли бы пройти туда, чтобы учиться в течение месяца, а потом вернуться. Это было бы нашим тузом в рукаве.

— Только не говори, что ты собираешься попасть в Филлори, чтобы получить ещё больше домашней работы, — проговорила Элис.

— Ибо это будет самая грустная вещь, которую я когда-либо слышал.

— Ребят, нельзя ли немного потише? — попросил Пенни, для панка он был невероятным занудой.

Зима, непроглядная и ужасно морозная, опустилась на Долину реки Гудзон. Фонтаны промёрзли, лабиринт же покрылся белыми хлопьями, лишь фигуры в форме зверей, сбросив с себя снег, стояли и, сгорбившись, дрожали от холода. Квентин, Элис и Пенни оказались отвергнутыми своими однокурсниками, которые были поглощены завистью, а у Квентина не было ни времени, ни сил обращать на это внимание. За время пребывания в Брейкбиллс, они были друг для друга собственным клубом, отличным от закрытого университетского. Квентин вновь раскрыл в себе тягу к работе. Однако это была не совсем та жажда знаний, которая заставляла бы его идти дальше или же разуверить профессора Фон дер Вега в том, что Квентину надлежит перейти на второй курс.

В основном, это было очень знакомое ему, порочное удовлетворение от скучного и изнурительного труда, похожее на мазохистское удовольствие, позволявшее ему наловчиться с жонглёрским трюком Миллс Месс или карточной тасовке фаро, Вольту Шарле или математическому анализу.

Несколько старших студентов сжалились над теми, кто усердно готовился к экзаменам. Они приняли их в качестве талисмана, как если бы класс детсадовцев усыновила бы семья песчаных крыс. Они подстрекали их и приносили им еду и содовые после отбоя. Даже Элиот снизошёл до того, что пришёл к ним и принёс с собой набор незаконных талисманов и амулетов, которые помогали оставаться бодрыми и читать быстрее, чем обычно, хотя сложно было сказать наверняка, работают они или нет. Он сказал, что достал их у захудалого странствующего торговца, который появлялся в Брейкбиллс один или два раза в год на старой станции, покрытой деревянными панелями и заваленной хламом.

Декабрь скользнул по тихим дорожкам, по бессонным мечтам о бесконечной тяжёлой работе. Эта работа потеряла любой смысл, который когда-то был в неё заложен. Даже занятия Квентина с профессором Сандерленд потеряли свой запал. Он часто ловил себя на том, что смотрит на сияние чуть выше её такой желанной, которую так и хотелось потрогать, груди, когда он понимал, что ему следует посвятить себя гораздо более техническим вопросам, таким как положение своего большого пальца руки.

Его увлечение скатилось с захватывающего до унылого, как будто он перешёл от первой влюблённости, полной смущения, в последнюю стадию ностальгии бывшего любовника без каких-либо временных облегчений от тягостей отношений.

Сейчас он был погружён в лекцию профессора Марча на заднем ряду аудитории, чувствуя себя выше остальных студентов своего курса, которые были лишь на этюде Поппер номер семнадцать, тогда как он уже давно достиг невероятных высот, а именно — этюда номер пятьдесят один, и наблюдал за остальными, как за крошечными созданиями под его, все ещё взбирающимися на вершину ногами. Он начинал ненавидеть ту деформированную комнату, где он, Элис и Пенни проводили их усердные тренировки поздними вечерами. Он ненавидел горький привкус горелого кофе, который они пили, до такой степени, что он уже готов был попробовать растворимый кофе, который приносил Пенни в качестве альтернативы. Он признал в себе раздражённого, неприятного, несчастного человека, которым стал: парень выглядел странно, будто бы Квентин думал о своём возвращении в Бруклин.

Квентин не всегда занимался в трапециевидной комнате. По выходным он мог работать везде, где хотел, по крайней мере, днём. В основном, он оставался в своей комнате, но иногда взбирался по длинной винтовой лестнице в обсерваторию Брейкбллс, старомодное сооружение на вершине одной из башен. В обсерватории находился огромный телескоп производства конца девятнадцатого века размером с телефонный столб, выглядывавший из потускневшего медного купола обсерватории. Кто-то явно обожал этот антиквариат, потому что его изысканно сложные механизмы были всегда смазаны и отполированы до блеска.

Молодой человек любил читать в обсерватории. Там было тепло и малолюдно: она довольно высоко находилась, да и телескоп днём — штука бесполезная. Обычно этого было достаточно для того, чтобы обеспечить ему день осеннего одиночества. Но в одну из ноябрьских суббот он обнаружил, что не только ему нравится проводить здесь время. Когда Квентин поднялся по лестнице, дверь была уже открыта. Он заглянул в круглую, янтарно-освещённую комнату.

Он словно оказался в другом мире, попал на другую планету, очень похожую на его собственную, но изменённую. Вторгшимся был Элиот. Он стоял на коленях, будто молился, перед старым оранжевым креслом с разорванной обивкой, в центре круглого следа, тянущегося от телескопа. Квентину всегда было любопытно, почему кто-то заморочился притащить сюда кресло — это было явно сделано с помощью магии, так как оно не прошло бы ни через дверь, ни через окно.

Элиот был не один. В кресле кто-то сидел. Угол обзора был не очень, но Квентин подумал, что это один из второкурсников, заурядный гладкощёкий парень с прямыми волосами цвета ржавчины. Квентин едва знал его. Должно быть, его зовут Эрик.

— Нет, — сказал Эрик, затем повторил жёстче, — Нет! И речи быть не может!

Он улыбался. Элиот попытался встать, но Эрик не позволил, игриво давя на его плечи, причём он не был особо физически крепким. Влияние, которое он оказывал на Элиота, было отнюдь не физическим.

— Ты знаешь правила, — сказал он, словно ребёнку.

— Ну, пожалуйста? Только в этот раз? — Квентин никогда не слышал, чтобы Элиот так умоляюще просил. — Пожалуйста? — Квентин такого не ожидал.

— Нет и все! — Эрик дотронулся пальцем до бледного носа Элиота. — Нет, пока не выполнишь все свои обязанности. Все до единой. И сними эту дурацкую рубашку, она жалкая. — Квентин понял, что в данную игру эти двое уже играли. Он наблюдал за чем-то очень личным.

— Хорошо, — обидчиво сказал Элиот и пробормотал, — Нормально все с этой рубашкой. — Эрик одним взглядом заставил его замолчать. Вместо слов он просто плюнул на рубашку Элиота, оставляя белое пятно на воротнике. Квентин заметил, что Эрик сам испугался, что зашёл слишком далеко. Кресло ему немного мешало, но он увидел, как Элиот возился с пряжкой на ремне Эрика, потом с его ширинкой, а потом дёрнул вниз его штаны, обнажая тонкие, бледные бедра.

— Осторожнее, — предупредил Эрик, — Дрянной мальчишка, ты знаешь правила.

Квентин не смог бы объяснить, почему подождал ещё минуту, прежде чем спуститься вниз по лестнице обратно в свой спокойный, предсказуемый, домашний мир, но он не мог перестать наблюдать. Он смотрел прямо на возбуждённый агрегат Элиота. Как он мог не знать об этом? Ему стало любопытно, может, для Элиота было обычным делом приласкать кого-то из парней, а потом выбросить за ненадобностью, когда они переставали делать то, что он хотел. И действительно ли ему нужно было скрываться в Брейкбиллс? С какой-то стороны, Квентину было обидно — если Элиоту было нужно это, почему он не пришёл к нему? Но, хотя он и жаждал внимания Элиота, он не был уверен, что смог бы пройти через такое. Лучше все оставить как есть. Элиот не простил бы отказа.

Открывшаяся Квентину сцена, в которой Элиот разглядывал своё «задание» с отчаянным голодом в глазах, была чем-то невообразимым для юноши. Он был в поле зрения Элиота, но тот не смотрел на него.

Квентин решил почитать где-нибудь ещё.

Он закончил первый том «Практических упражнений для юных волшебников» Амелии Поппер в ночь перед экзаменом. Парень осторожно закрыл книгу и минуту сидел, уставившись на обложку. У него дрожали руки и кружилась голова, а тело казалось неестественно тяжёлым. Он не мог оставаться на месте, но был слишком возбуждён, чтобы идти спать. Квентин заставил себя подняться с дивана и решил пойти прогуляться.

К его удивлению, Элис предложила пойти с ним. Пенни же просто уставился на зелёный, пасмурный пейзаж в зеркале, ожидая, когда в отражении появится его бледное лицо, чтобы продолжить практиковаться. Он даже не заметил, как ребята ушли.

Квентин думал пройтись через Лабиринт и заснеженное море к его внешнему краю, оглянуться на молчаливый громадный Дом и поразмыслить, почему все перестало быть таким забавным, каким могло бы быть. Он хотел успокоиться, чтобы уснуть. Он думал, что в компании Элис сможет сделать это так же, как и в одиночку. Молодой человек направился к высоким французским дверям, которые вели на заднюю террасу.

— Не сюда, — сказала Элис.

Она объяснила, что в эти часы двери были запрограммированы так, что если кто-то из студентов попытается нарушить комендантский час, в спальне преподавателей раздастся тревога, поэтому она повела его к боковой двери, которую он никогда раньше не видел. Дверь была скрыта гобеленом и вела к заснеженной ограде. Они протиснулись сквозь неё в леденящую темноту.

Элис упрямо семенила за Квентином, несмотря на то, что её ноги были короче на добрых восемь дюймов. Вместе они шли по Лабиринту, освещаемому лунным светом, пока не вышли к замёрзшему Морю. Они утопали по колено в снегу, и во время ходьбы он рассыпался впереди маленькими хлопьями.

— Я прихожу сюда каждую ночь, — сказала Элис, нарушая молчание.

Задумавшись, Квентин почти забыл, что она была здесь.

— Каждую ночь? — глупо переспросил он. — На самом деле? Зачем?

— Просто… понимаешь, — она вздохнула. В лунном свете её дыхание походило на белый дымок. — Чтобы освободить свою голову. В башне для девочек иногда становится так шумно. Невозможно думать. А здесь тихо.

Странно насколько просто было ощущать себя наедине с Элис, по обыкновению замкнутой.

— Здесь холодно. Как думаешь, они знают, что ты нарушил комендантский час?

— Разумеется, Фогг знает в любом случае.

— Так если он знает, зачем же беспокоиться.

— Зачем беспокоиться о том, что мы вошли в боковую дверь? — Море казалось гладким чистым полотном, расстилающимся вокруг них, стянутым по углам. Кроме нескольких оленей и диких индеек в окрестностях не было никого с прошлого снегопада.

— Я не думаю, что он сильно беспокоится о нашем уходе. Но он ценит то, что мы совершили усилие.

Они добрались до края огромного полотна, обернулись назад и посмотрели на Дом. Светился один огонёк на нижнем этаже в спальне учителя. Раздалось уханье совы. Подёрнутая дымкой луна подсвечивала белые облака над контуром крыши. Это зрелище походило на непоколебимый снежный шар.

Квентину вдруг пришло воспоминание из книг Филлори: отрывок из «Мира в Стенах», когда Мартин и Фиона пробирались сквозь замёрзший лес в поисках деревьев, что заколдовала Хранительница; каждое из этих деревьев имело тикающие часы, встроенные в ствол. Хранительница была странным образцом злодея, так как она редко совершала нечто действительно злобное, или никто не видел, чтобы она подобное совершала. Она обычно проносилась вдали с книгой в одной руке и тонкой работы хронометром в другой; иногда она управляла ужасающей часовой золочёной повозкой, которая громко тикала, когда мчалась в полную мощь. Она всегда носила вуаль, закрывающую её лицо. Где бы она ни проезжала, она везде высаживала свои фирменные часовые деревья.

Квентин поймал себя на том, что прислушивается к тиканью, хотя вокруг не раздавалось ни звука, кроме редкого морозного треска из глубины леса, о происхождении которого можно было только догадываться.

— Это то место, откуда я пришёл сюда в первый раз, — сказал он. — Летом. Я даже не знал, что это был Брейкбиллз. Я думал, что попал в Филлори.

Элис рассмеялась весело и удивлённо. Квентин даже не предполагал, что это может быть настолько смешно.

— Извини, — сказала она. — Боже, я так любила эти книги, когда была маленькой.

— Так откуда ты сюда пришла?

— Оттуда, — она указала на другой, с виду идентичный участок с деревьями. — Но я попала сюда не как ты. Я имею в виду сквозь портал.

Квентин подумал, что они должны были иметь какой-то особенный экстра-магический вид транспортировки для Безупречной Элис. Хотя было сложно ей завидовать. Фантомная застава, возможно, огненная колесница, управляемая фестралами.

— Когда я оказалась здесь, я пришла сюда пешком? Мне не было отправлено Приглашение? — Она бросалась вопросами с чрезмерной небрежностью, но её голос неожиданно стал дрожать. — У меня был брат, который попал сюда. Я тоже всегда этого хотела, но мне никогда не отправляли Приглашение. Спустя некоторое время мне уже не позволял возраст, поэтому я убежала. Я ждала и ждала Приглашения, но оно так и не пришло. Я знаю, что я уже пропустила первый год. Я на год старше тебя, ну ты знаешь.

Он не знал. Она выглядела младше.

— Поэтому я села на автобус из Эрбаны до Поукипзи, затем взяла оттуда такси так далеко, насколько я могла себе позволить. Ты когда-нибудь замечал, что здесь нет проезжей части? И никаких дорог. Ближайшая — это государственное шоссе. — Это была самая длинная речь, какую только Квентин когда-либо слышал от Элис. — Я сказала, чтобы они высадили меня на обочине, в полной глуши. Мне пришлось идти последние пять миль. Я потерялась. Осталась спать в лесу.

— Ты спала в лесу? Прямо на земле?

— Я знаю, мне надо было взять палатку. Или что-то подобное. Не знаю, о чём я думала, я была в истерике.

— А как же твой брат? Он не мог впустить тебя?

— Он умер.

Она сказала об этом безэмоционально, исключительно информативно, но это привело Квентина в замешательство. Он никогда бы не мог подумать, что у Элис был родной брат, к тому же ещё и мёртвый. Или, что она, когда-либо, вела не магическую, а какую-то другую жизнь.

— Элис, — сказал он, — Это не имеет никакого смысла. Ты же осознаёшь, что ты самый умный человек в нашем классе?

В ответ на комплимент она только пожала плечами, усиленно вглядываясь в сторону Дома.

— И ты просто пришла? Что они сделали?

— Они не могли поверить. Обычно никто не может самостоятельно найти Дом. Они подумали, что тут какая-то ошибка, но, очевидно, дело в старинной магии, а здесь её полно. Все это место окутано волшебством, и если произнести правильные заклинания, то магия загорится как лесной пожар. Они, наверное, подумали, что я бездомная. У меня были ветки в волосах. И я проплакала всю ночь. Профессору Ван Дер Вег стало меня жалко. Она напоила меня кофе и позволила пройти вступительный экзамен самостоятельно. Фогг не хотел меня принимать, но она его заставила.

— И ты сдала.

Она снова пожала плечами.

— И всё равно не понимаю, — сказал Квентин. — Почему тебе не пригласили так же, как остальных?

Она не ответила, просто злобно уставилась на луну, спрятавшуюся за облаками. На её щеках блестели слёзы. До него дошло, что он случайно облёк в слова важный вопрос о присутствии Элис в Брэйкбиллс. Он внезапно понял, что не только он один чувствует себя здесь одиноким и не в своей тарелке. Ему не нужно было соревноваться с Элис. Она была не из тех людей, которые добиваются успеха, чтобы другим меньше досталось. Она была личностью с чувствами и надеждами, своей историей и своими ночными кошмарами. И она была такой же запутавшейся, как и Квентин.

Они стояли в тени гигантской ели, что в темноте казалась косматым серо-синим чудовищем, плачущим снегом. Это зрелище напомнило Квентину о Рождестве, и он вдруг понял, что они его пропустили. Здесь, в Брэйкбиллс, парень потерял счёт времени.

Настоящее Рождество было целых два месяца назад, а он даже не заметил. Его родители что-то об этом говорили, но он и внимания не обратил. Забавно, как некоторые вещи перестали иметь для него значение. Ему стало интересно, чем на каникулах занимались Джеймс и Джулия. Когда-то они собирались все вместе отправиться в Лэйк-Плэйсид. У её родителей там домик.

А что сейчас важно? Снег падал все сильнее, снежинки оставались у него в ресницах. Что вообще было в мире настолько важным и стоящим всех этих затрат? Зачем они это делали? Власть, предположил он, или знания. Но это было до нелепого расплывчато. А ответ должен быть простым. Просто пока Квентин ещё не мог его назвать.

Элис, стоящая рядом с ним, начала мёрзнуть. Она обхватила себя руками.

— Ну, я рад, что ты сейчас здесь, а как ты сюда попала — мне всё равно, — неловко произнёс Квентин. — Мы все тебе рады.

Он опустил руку на её сутулые плечи. Она не прижалась к нему, и вообще не выглядела, будто ей это приятно, однако, её и не вырвало, а этого Квентин опасался.

— Пошли, нужно вернуться, пока Фогг не взбесился. А завтра у нас контрольная. Тебе надо бы отдохнуть, чтобы сполна ей насладиться.

На следующий день они сдавали экзамен, в понедельник, третья неделя декабря. Сначала, два часа они писали эссе, а потом были два часа практических заданий. Заклинаний они особо не читали. В основном Квентин сидел в пустой комнате, пока три преподавателя, два из Брейбиллс и один из другого отделения (у неё был немецкий акцент, возможно, она была из Швейцарии), слушали, как он пересказывает магические формулы на среднеанглийском языке[2] и определяет их формы. Ещё он пытался изобразить идеальные круги разных размеров в воздухе, в разных направлениях, разными пальцами, пока снаружи все так же бесшумно падал снег. Происходящее было разочаровывающим.

Результаты экзамена, написанные на тонкой бумаге кремового цвета, похожие на свадебные приглашения, были просунуты под двери их спален следующим утром. Квентин сдал, Элис сдала, а Пенни экзамен завалил.

ГЛАВА 6. ИСЧЕЗНУВШИЙ МАЛЬЧИК

Брейкбиллс опустел за последние две недели декабря. Квентин боялся поездки домой, пока не понял, что страшил его не сам дом. Он боялся, что после поездки туда его не пустят назад. Он никогда больше не найдет дорогу в Брейкбиллс: потайная дверь в саду будет закрыта, ее очертания навсегда потеряются среди виноградных лоз и каменной кладки, и парень застрянет в реальном мире.

В конце концов, он поехал домой на пять дней. На мгновение, когда Квентин поднимался по ступеням, он уловил старый, хорошо знакомый аромат дома, готовящегося обеда, краски, восточных ковров и пыли. Стоило ему увидеть взволнованную материнскую улыбку и услышать хорошие шутки отца, он снова стал тем человеком, которым был когда-то. В нём проснулся маленький ребенок, каким он все еще оставался в глубине своей души. Он поддался старой иллюзии, что отъезд был неверным решением, что здесь была его настоящая жизнь.

Но очарование вскоре прошло. Колдуотер не мог сбиться с пути. Кое-что в родительском доме было невыносимо для Квентина. Как мог он после изогнутой, похожей на башню комнаты в Брейкбиллс вернуться назад в эту тусклую, старую спальню с осыпающейся штукатуркой и железной решёткой на окне в Бруклине? Ему было нечего сказать своим благонамеренным, по-вежливому любопытным родителям. Их внимание и пренебрежение были в равной степени невыносимыми. Его мир стал сложным, интересным и магическим. Их — был обыденный и домашний. Они не понимали, что их мир был не единственным, и никогда не смогли бы это понять.

Он приехал домой в четверг, в пятницу написал Джеймсу, а в субботу встретился с ним и Джулией на заброшенной лодке, спущенной на воду в Гованусе. Трудно сказать, почему они любили это место, кроме того, что оно находилось на одинаковом расстоянии от их домов и было довольно укромным: с одной стороны тупик, врезавшийся в канал, поэтому нужно было перелезть через металлическое препятствие, чтобы добраться до него. Там была спокойная тишина, которая присутствует рядом с водоёмом, несмотря на то, что вода там может быть застойной и противной. Там были бетонные балки, на которых можно было посидеть, пока ты кидаешь камешки в вязкую воду Говануса. Выгоревший деревянный склад с изогнутыми окнами виднелся на противоположном берегу. Чьё-то будущее шикарное владение.

Здорово было снова увидеть Джеймса и Джулию, но гораздо лучше было увидеть себя, видящим их, и понять, как сильно изменился сам. Брейкбиллс спас его. Он уже не был тем апатичным мудаком, как раньше, не был тенью Джеймса и нежелательным поклонником Джулии. Когда он и Джеймс обменялись грубоватыми приветствиями и формальными объятьями, Квентин не почувствовал того уважения к Джеймсу, что ощущал прежде. Когда он увидел Джулию, он попытался отыскать в себе ту старую любовь, что он чувствовал когда-то. Но она ушла. И хотя рана затянулась, тупая боль продолжала терзать душу. Квентину и в голову не пришло, что друзья могут быть не рады его видеть. Молодой человек знал, что уехал внезапно, без объяснения, но он не имел ни малейшего представления о том, какие страдания им причинил. Они сели все вместе, рядышком, всматриваясь в воду, и Квентин начал весёлый рассказ про неизвестное образовательное учреждение, которое он по какой-то причине посещал. Не раскрывая расписания, Квентин подробно остановился на архитектуре. Джеймс и Джулия прижались друг к другу, спасаясь от мартовского холода (в Бруклине был март) как стареющая женатая парочка на скамейке в парке. Джеймс, в свою очередь, быстро рассказал про проекты, выпускной, учителей, о которых Квентин и не вспоминал последние шесть месяцев. Удивительно было, что все эти вещи до сих пор происходили, и что Джеймс так заботился о них, не видя, как все изменилось. Как только магия стала реальностью, все остальное показалось Квентину ничтожным.

И Джулия. Что-то произошло с той нежной веснушчатой Джулией, пока его не было. Было ли это оттого, что он больше не любил её? Видел ли он её так явно первый раз? Но нет, сейчас её волосы отросли, они стали прямыми и гладкими — она что-то сделала с ними, чтобы убрать волнистость — под глазами виднелись синяки, чего никогда не было раньше. Когда-то она курила только на вечеринках, а сейчас, выкуривала сигарету за сигаретой, засовывая окурки в полую стальную решётку. Даже Джеймс выглядел расстроенным, напряжённым и пытающимся защитить её. Она холодно посмотрела на них, расправляя юбку на своих голых коленях. В конце концов, Квентин не смог бы с уверенностью сказать, говорила ли Джулия в тот вечер.

Тем же вечером, уже скучая по волшебному миру, что он покинул, Квентин быстренько просмотрел свои книги в поисках романа Филлори и лёг спать только в три часа после прочтения «Летающего Леса», одной из самых несущественных и наименее интересных частей в серии. Книга повествовала о Руперте, бестолковом и беспомощном брате Чатвина, и о прекрасной, похожей на принцессу, Фионе, нашедших дорогу в Филлори по ветвям любимого дерева Руперта. Весь роман они искали источник тикающего звука, что мешал спать их другу — Серу Хотспотсу (он леопард с чрезвычайно острым слухом).

Виновной всему оказалась компания гномов, которые выдолбили в скале отверстие и встроили в него часы (Квентин никогда не замечал, как одержим был Пловер часами). В конце приветливый гигант помог Руперту и Фионе закопать часы своей огромной мотыгой, заглушив их ужасающий тикающий звук, успокоив, тем самым, сера Хотспотса. Затем к королевской резиденции, Замку Вайтспая, они пристроили элегантный, хитро сконструированный гигантский механизм часов. Задетая ветряными мельницами спусковая пружина под замком сработала и начала медленно вращать его башни.

Теперь, когда он учился в Брейкбилс и знал кое-что о настоящей магии, он мог читать Пловера более критически. Он хотел узнать технические детали сотворения заклинаний. И почему гномы построили те гигантские часы в первую очередь? И развязка, а особенно финал, совсем не поразила его, слишком уж напомнила «Сердце-обличитель». Ничто не остаётся похороненным навсегда. И где летающий лес из «Летающего Леса»? Где Эмбер и Амбер, величественные овны-близнецы, которые патрулировали Филлори и поддерживали там порядок? Хотя они редко показывались до того, как Чатвины уже уладили все без них. Их реальная роль, по-видимому, состояла лишь в том, чтобы убедиться, что Чатвины не злоупотребляют гостеприимством. Это ведь были Эмбер и Амбер, те, кто высылали их из Англии в конце каждой книги. Это была наименее любимая вещь Квентина в серии. Почему просто нельзя было позволить им остаться? Было бы это настолько плохо?

Очевидно, что Кристофер Пловер не знал ничего о реальной магии. Да он даже настоящим англичанином не был: согласно краткой биографии на форзаце, он был американцем, который нажил состояние на торговле в двадцатых годах прошлого века и после этого переехал в Корнуолл прямо перед обвалом фондового рынка. Убеждённый холостяк, он, что называется, влюбился в Англию, и даже своё имя стал произносить на английский манер («Плауе»), и зажил настоящим помещиком в своём огромном доме с большим количеством прислуги. (Только американский англофил мог создать такой абсолютно английский мир, даже более английский, чем Англия, как Филлори). Легенда гласит, что его соседями была семья Чатвинов. Пловер всегда заявлял, что дети Чатвинов приходили к нему в гости и рассказывали о своих приключениях в Филлори, а он просто записывал их истории

Но реальная загадка «Летающего Леса», бесконечно анализировавшаяся ревностными фанатами и трущобными академиками, гнездилась на нескольких последних страницах. Разобравшись с тикающей проблемкой, Руперт и Фиона приступают к праздничному застолью с сэром Хотспотсом и его семьёй, включая нарядную невесту-леопарда и огромное количество неразличимо очаровательных детишек-леопардов, когда должен появится Мартин, старший ребёнок Чатвинов, первым открывший Филлори в Мире Стен, две книги тому назад.

Сейчас Мартину тринадцать лет, он созревший подросток, даже слишком взрослый для приключений в Филлори. В ранних книгах он обладал переменчивым характером, чьё настроение колебалось от добродушно-весёлого до депрессивного в один миг. В «Летающем Лесу» он находился в депрессивной фазе. Вскоре после своего появления ввязывается в драку с младшим, более надёжным и солнечным Рупертом. И за этим следуют очень английские вопли и борьба. Клан Хотспотсов наблюдает за процессом с весёлым леопардовым задором. Вырвавшись, с оторванной пуговицей и всколоченной рубашкой, Мартин орет на своего брата и сестру, что это он открыл Филлори, а значит, это он должен был пережить приключения, а не они. И ещё, это нечестно, что после всего пережитого, они должны постоянно отправляться обратно домой. Он был героем в Филлори и пустым местом дома. Фиона холодно ему говорит, чтобы он не вёл себя как ребёнок, и Мартин скрывается в Тёмном Лесу, роняя скупые английские слезы.

И затем… он никогда больше не возвращается. Филлори поглощает его целиком. Мартин отсутствует в следующих двух книгах — «Секретное море» и, последняя в серии, «Блуждающая дюна» — и хотя его брат и сестра прилагали все усилия, чтобы выследить его, они никогда не смогли найти Мартина снова. (Теперь это заставляло Квентина задуматься о бедном брате Элис). Как и многие фанаты, Квентин предполагал, что Пловер собирался вернуть Мартина, раскаявшегося и одумавшегося, в последней книге серии, но Пловер внезапно умер в пятьдесят, когда «Блуждающая дюна» была только рукописью, и в его бумагах не нашли ничего, намекающего на разгадку. Это была неразрешимая литературная тайна, как незаконченная диккенсовская «Тайна Эдвина Друда». Мартин навсегда останется мальчиком, который исчез в Филлори и не вернулся.

Квентин думал, что ответ может быть в книге, которая была у него так недолго, в «Магах», но она давно исчезла. Он перевернул Дом вверх дном и допросил каждого в нём, и к этому времени уже сдался. Кто-то в Брейкбиллс, должно быть, забрал её или убрал, или уже потерял. Но кто и зачем? А может, книга даже не была реальной.

В то воскресенье Квентин проснулся рано утром в боевом настроении. Он был на своём месте. Он находился в самой гуще своей новой жизни. Испытывая самый минимально необходимый уровень вины, он принялся выдумывать нагромождения лжи для своих родителей: богатый сосед по комнате, лыжное шале в Нью — Гемпшире, я знаю, что сообщаю в последний момент, но можно? Ещё больше лжи, но что поделаешь, это единственное возможное, если ты тайный маг-подросток. Он быстро собрал вещи — большую часть все равно оставляет в школе — и всего через полчаса уже шагал по улицам Бруклина. Парень шёл прямо к старому общественному саду, и прошёлся по самой широкой его части.

Он остановился у задней ограды, глядя сквозь неё на ржавую игровую площадку в соседском дворе. Как все здесь может быть таким маленьким? Он помнил сад практически лесом, но сейчас все выглядело тоненьким и тощим. Несколько минут он бродил вокруг завалов, вырванных сорняков и старых тыкв, замороженных на стадии гниения, туда — обратно, становясь все более нервным и смущённым. Что он делал в прошлый раз? Нужна ли ему книга? Наверняка, он что-то забыл, вот только он не мог вспомнить, что. Магия не сработала. Он попытался повторить свои шаги точно. Может быть, это неправильное время дня.

Квентин отправился поесть пиццы и обдумать сложившееся положение, молясь, чтобы никто из тех, кто его знает, не увидел его там в тот момент, когда он уже должен находиться на пути к Маунт Алиби, Нью-Гемпшир. Он не знал что делать. Трюк не работал. Это был настоящий провал. Он сидел в кабинке вместе со своими сумками, глядя на свои отражения в зеркалах — и почему во всех пиццериях зеркальные стены? — и читая бесплатный полицейский бюллетень Парк Слоуп. Стены отражали друг друга, зеркало напротив зеркала, превращаясь в бесконечный тоннель. Пока он сидел там, длинная, узкая, наполненная комната поменялась вокруг него, а он и не заметил. Зеркала потемнели, свет переменился, голая плитка стала полированным паркетом, и когда он поднял голову от бумаги и откусил ещё кусочек от пиццы, оказалось, что он сидит в младшей гостиной Брейкбиллс.

Внезапно, без какой-либо шумихи и церемоний, Квентин и Элис стали второкурсниками.

Классы встречались в полукруглой комнате, находившейся в дальней части здания. В комнате, где происходило все, было светло, но до ужаса холодно — оконные стекла были покрыты коркой льда. По утрам они занимались с профессором Петитпойдс, пожилой странноватой гаитянкой в смешной остроконечной шляпе, которая заставила их обращаться к ней «Ведьма» или «Профессор». Когда кто-то задавал ей вопрос, она говорила: «Это никому не навредит. Делай, что хочешь».

Но когда дело доходило до практической магии, её узловатые пальцы работали искуснее, чем у профессора Сандерлэнд. По вечерам же у них были занятия с профессором Хеклером, длинноволосым, высоким (почти в семь футов высотой!) немцем с небольшой щетиной.

Никто не торопился принимать новичков, что сразу же превратило Квентина и Элис в класс из двух человек: весь первый курс был обижен на них, а второму курсу было все равно, поэтому они просто их игнорировали. Элис больше не была звездой программы, тем более, у второго курса были свои звёзды: например, громкая, крикливая, широкоплечая Аманда Орлофф со светло-русыми волосами. Именно её преподаватели постоянно вызывали для демонстрации различных техник. Она, будучи дочерью генерала, колдовала быстрыми, резкими, пугающе уверенными движениями массивных рук, словно пыталась собрать кубик Рубика. Аманда будто выкручивала магию из воздуха своими толстыми пальцами.

Почти все студенты считали ребят друзьями, многие даже предполагали, что они встречаются, и это было довольно забавным — такие отношения между ними даже не успели бы сформироваться. Однако теперь, после вечернего признания Элис, им было проще общаться друг с другом. После того, как она рассказала ему о своём болезненном прибытии в Брейкбиллс, девушка словно стала более раскованной и перестала казаться такой хрупкой, после чего Квентин осмелел и позволил себе иногда даже шутить. Честно говоря, Элис тоже не была ангелом и могла постоять за себя. Он не мог сказать точно, были ли они друзьями, но общаться с ней стало определённо проще.

Однажды воскресным вечером, устав от того, что его избегают, Квентин нашёл Сурендру, своего старого партнёра по лабораторной работе, и вытащил его на улицу. Они бесцельно слонялись по лабиринту, явно не чувствуя никакой радости от этой прогулки. Солнце, конечно, светило, но даже с ним на улице было безумно холодно. Живая изгородь была покрыта льдом, а в тёмных уголках лабиринта все ещё лежал снег. Сурендра был сыном бенгальца, рожденного в Америке, безумно богатого руководителя компьютерной компании из Сан-Диего. По лицу этого парня сразу можно было заметить, что этот молодой человек является самым саркастичным из всех, кого Квентин когда-либо встречал.

На обратном пути к ним присоединилась Гретчен, светловолосая, длинноногая и болезненно худая второкурсница. Первое, что приходило на ум после мимолётного взгляда на эту девушку, так это то, что она является балериной. Правда, после становилось заметным: блондинка явно хромала — видимо, повредила связки, что вынуждало её теперь ходить с тростью.

— Привет, ребятки!

— О, а вот и наша калека, — сказал Квентин.

Нужно заметить, что девушка абсолютно не стеснялась своей хромоты. Гретчен рассказывала каждому, кто был готов её выслушать, что именно повреждённое колено и является источником её силы. Она могла бы все исправить, но тогда магия навсегда покинет её. Никто не знал, было ли это на самом деле правдой.

Втроём они дошли до того места, где заканчивалась трава. Квентин начал подумывать, что вся эта прогулка была плохой затеей — никто из них троих не знал куда им идти дальше, где они находятся, да и что они вообще здесь забыли — Гретчен и Сурендра даже не были знакомы. Пару минут ребята болтали ни о чём — сплетни, преподаватели, экзамены — но Сурендра не понимал ни одной из шуточек второкурсников и с каждой новой фразой становился все угрюмее. Время шло к полудню. От скуки Квентин поднял мокрый камень с земли и попытался кинуть его подальше, хорошенько размахнувшись, но не тут то было — серый шарообразный предмет приземлился в траву недалеко от ребят. Парень был явно недоволен, ведь теперь от влаги пальцы начали мёрзнуть ещё сильнее.

— Пойдёмте сюда! — сказала девушка, прервав неловкую пазу, повисшую между ними, и пошагала вперёд своей странной, перекатывающейся походкой. Квентин не знал, смеяться ему или нет, но последовал за светловолосой худышкой вместе с первокурсником по узкой дороге, проходящей сквозь рощицу лысых тополей. Вскоре ребята вышли на небольшую поляну почти на самом краю территории.

Квентин знал это место. Он смотрел на замысловатую площадку в стиле Алисы в Стране Чудес, сплошь покрытую квадратами и отделённую от остальной земли небольшой полосой земли, огибавшей всю площадку по периметру. Сторона каждого квадрата была чуть меньше метра, и все это выглядело как гигантская доска для шахмат. Квадраты были из разных материалов: вода, камень, песок, трава, а два из них были, похоже, сделаны из какого-то серебристого металла.

— Что это за место? — спросил Квентин.

— В смысле «что это за место»? — Сурендра посмотрел на него.

— Хочешь поиграть? — полюбопытствовала Гретчен, ковыляя на другую сторону доски. Там стоял высокий стул, похожий на тот, который можно встретить на пляжах или у бассейна — им ещё обычно пользуются спасатели.

— Так это игра?

Сурендра закатил глаза.

— Иногда я действительно тебя не понимаю, — тут до него дошло, что он знает что- то, чего не знает Квентин. Они с Гретчен переглянулись и расстроено покачали головой. Девушка была из тех, кому проще было делиться личным с малознакомыми людьми.

— Это, — сказала она. — Уэлтерс!

Квентина даже затошнило от испытываемой к нему жалости.

— Так это игра.

— О, это больше, чем игра, — ответила, ухмыляясь, светловолосая.

— Это страсть, — подхватил Сурендра.

— Это жизнь.

— Это образ мышления.

— Могу объяснить правила, если у тебя есть в запасе десять лет, — она подышала на руки, пытаясь согреть замёрзшие пальцы. — По идее, одна команда стоит на одной сторона поля, вторая — на другой. А смысл прост — каждая команда пытается поймать квадраты.

— И как же поймать квадраты? — Квентин не понимал, что происходит.

— При помощи ма-а-а-гии! — протянула Гретчен.

— И где же мётлы? — Полу-шутя спросил Квентин.

— Никаких мётел. Велтерс больше похож на шахматы. Игру изобрели примерно пятьдесят миллионов лет назад. Я думаю, что первоначальной целью игры было отрабатывать меткость. А ещё некоторые говорят, что это было альтернативой дуэли. Студенты убивали друг друга, и вместо этого их заставили играть в велтерс.

— Вот это были дни.

Сурендра попытался без разбега перепрыгнуть через квадрат воды, но, прыгая, поскользнулся и наступил пяткой в воду.

— Черт! — он взглянул в голубое небо, — Я ненавижу велтерс!

Ворон слетел с макушки заснеженного вяза. В розовых пушистых облаках солнце опускалось за деревья.

Размахивая руками, Сурендра сошёл с доски.

— Я пальцев не чувствую. Пойдём обратно.

Они спускались вниз по тропе в сторону моря, не разговаривая, только иногда тёрли руки и дышали на них. Когда солнце скрылось за горизонтом, стало ещё холоднее, а деревья сливались с тёмным небом. Им придётся поторопиться, чтобы успеть переодеться к ужину. Сосущее чувство пустоты в желудке настигало Квентина. Стайка диких индеек, проходящих на границу леса, встревоженные, с вытянутыми шеями, выглядели довольно угрожающе и напоминали ящериц, чисто патруль велоцирапторов.

Пройдя лужайку, Сурендра начал расспрашивать Квентина про Элиота.

— Так значит, ты дружишь с этим парнем? Как ты вообще с ним познакомился?

— На самом деле, не дружу. Он больше тусит со своей компанией.

Втайне Квентин гордился тем, что как-то связан с Элиотом, даже если сейчас они практически не общаются.

— Да, я знаю. Эти физкиды. Кучка неудачников.

— То есть — физкиды?

— Ну, знаешь, эти, Дженет Уэй и толстяк, Джош Хобермен. Они занимаются магией физического воплощения.

В Лабиринте выдыхаемый горячий воздух белыми парами оседал на тёмных кустах живой изгороди. Сурендра объяснил, что начиная с третьего курса студенты выбирают вид магии, в котором будут специализироваться, и выбор зависел от их способностей. А затем студентов разделяли на группы по специальностям.

— На самом деле, это не особо важно, разве что из-за этого люди начинают больше общаться только с ребятами своей специальности. Физическое воплощение считается редчайшим. Я думаю из-за этого они все немного снобы. Ну, в любом случае, есть Элиот, ты же знаешь о нём.

Гретчен приподняла бровь и искоса посмотрела на нас. На холоде её нос покраснел. К этому времени они дошли до террасы, лучи розового заката анаморфично расползлись по волнистым стёклам французских дверей.

— Нет, не знаю, — холодно сказал Квентин, — может быть, ты просветишь меня?

— Ты не знаешь?

— Боже мой! — В экстазе Гретчен схватила Сурендру за руку — Бьюсь об заклад, он с Элиотом…!

В этот момент двери распахнулись и на прямых ногах, быстро шагая в их сторону, вышел Пенни, без жакета и с торчащей рубашкой. Его бледное круглое лицо грозно маячило в сумерках. Выражение лица было пустым, а походка, из-за бешеной энергии, была прыгающей. Приблизившись, он сделал ещё один маленький шаг, занёс руку и ударил Квентина в лицо.

Драки в Брейкбиллз были делом неслыханным. Студенты шептались, строили козни и устраивали саботажи на ПМ, но до настоящего физического насилия дело доходило чрезвычайно редко. Раньше, ещё в Бруклине, Квентину доводилось видеть драки, но он в них не ввязывался. Он не был задирой, а из-за его роста его не трогали. У него не было братьев и сестёр. Он не дрался с начальной школы.

Как в стоп-кадре кулак Пенни приблизился, огромный, словно комета, пролетающая в опасной близости от Земли. Вспышка — и кулак прилетел прямо Квентину в правый глаз. Это был прямой удар, парня крутануло, и он поднес руку к месту удара, в универсальном жесте «мне-только-что-вмазали-прямо-в-лицо». Он все ещё пытался осознать, что произошло, когда Пенни нанёс ещё один удар. В этот раз Квентин успел уклониться, и удар пришёлся по уху.

— Ай! — крикнул Квентин, отпрыгнув назад, — Какого черта?

Из Дома на террасу выходило с дюжину окон, и Квентину казалось, что из них выглядывали любопытные головы.

Сурендра и Гретчен, раскрыв рты, с белыми от ужаса лицами уставились на Квентина так, будто в случившимся была их вина. У Пенни, очевидно, было какое-то театральное представление о том, как должны проходить драки, поскольку он раскачивался на ногах, проводил серию коротких ударов, не доводя их до конца, и разминал шею как в фильмах про боксёров.

— Что ты, блядь, делаешь? — заорал на него Квентин, скорее от шока, чем от боли.

Челюсти Пенни были сжаты, и он дышал через зубы. На его подбородке виднелась слюна, а глаза странно блестели — «взгляд пустой, зрачки расширены» промелькнуло в голове Квентина. Пенни хотел наотмашь ударить его по голове, но Квентин бросился в сторону, пригибаясь и укрывая голову руками. Он уже достаточно пришёл в себя, чтобы схватить Пенни за талию, пока тот не восстановил равновесие после удара.

Они качались вперёд и назад, как вальсирующая пьяная парочка, опираясь друг на друга, а потом навернулись в кустарник на краю террасы, с которого на них упала куча снега. Квентин был на пару дюймов выше Пенни, его руки были длиннее, но Пенни был слажен крепче и мог отшвырнуть его. Низкая каменная скамейка попалась им под ноги, и они свалились, а Пенни оказался сверху.

Затылок Квентина ударился о каменный пол террасы. В глазах потемнело. Было больно, но, в то же время, его покинул страх и большинство адекватных мыслей, как будто их смели, как тарелки со стола обеими руками. Слепая ярость заполнила сознание.

Они перекатывались друг через друга, пытаясь схватить руки соперника, но ничего не получалось. Без крови не обошлось: Пенни каким-то образом порезал лоб. Квентин попытался подняться, чтобы они смогли нормально драться. Он хотел уложить Пенни, отправить в нокаут. Он даже не понял, что произошло, когда Гретхен попыталась ударить Пенни своей палкой, но попала по Квентину.

Колдуокер оказался сверху и собрался отправить свой кулак в свободный полет с приземлением в область головы Пенни, как внезапно парень почувствовал, что чьи-то сильные руки аккуратно обхватили его грудную клетку и потянули его назад и вверх. Когда Квентин перестал придавливать своим весом Пенни, тот быстро вскочил на ноги, словно электронная игрушка. Пенни тяжело дышал, а с его щёк сползал румянец, но сейчас между парнями уже появились люди, и Квентин оказался слишком далеко, чтобы они смогли продолжить драку. Заклятие было прервано, а битва — закончена.

Следующий час был для него похож на маскарад различных комнат и людей, которые пытались с ним серьёзно поговорить и пихали ему в лицо какие-то грубые тряпки. Незнакомая женщина в возрасте с огромной грудью прочитала над Квентином заклинание с кедром и чабрецом, от этого лицу парня стало получше. Она положила что-то холодное на него затылок, в место, где он ударился об пол террасы, шепча на незнакомом восточном языке. Пульсирующая боль медленно спадала.

Но он все равно чувствовал себя слабо — ему не было больно, но ощущения были, словно он надел на себя гидрокостюм и в нём он бродил по школе, как в замедленной съёмке, тяжёлый и невесомый одновременно, пытаясь прошмыгнуть мимо любопытных рыб, разглядывавших его, а затем сразу уплывающих. Ровесники и ребята помладше смотрели на его боевые равнения с благоговейным страхом — ухо Квентина раздулось, а под глазом красовался огромных размеров синяк. А вот старшеклассники находили произошедшее смешным.

Он делал все возможное, чтобы показать спокойное и хорошее настроение. На мгновение лицо Элиота проплыло перед ним с выражением сочувствия, заставившее глаза Квентина наполниться горячими слезами, которые он злобно сдерживал. Оказалось, что это был Элиот и те самые физкиды, легки на помине, кто прекратили драку. Эти мощные, нежные руки, которые оттащили его от Пенни, принадлежали другу Элиота — Джошу Хоберману — толстому парню.

Он пропустил большую часть ужина, так что он сел в то время, когда подавали десерт, который казался совместимым со всем замшелым днём. Они временно отказались от правила о позднем прибытии. Он не мог избавиться от туповатого ощущения — парень смотрел на мир через дальний объектив, слышал его через стакан, прижимаясь к стене. Он до сих пор не понял, из-за чего была драка. Почему Пенни ударил его? Зачем кому-либо это делать? Зачем приезжать куда-то, вроде Брейкбиллс, только для того, чтобы все испортить, будучи сволочью?

Он полагал, что ему, вероятно, следовало съесть что-то, но первый укус шоколадного торта без муки превратился во рту в липкий клей, и ему пришлось бежать, чтобы успеть в ванную до того, как его вырвет. В этот момент массивное гравитационное поле подхватило его и прижало грубо и бесповоротно к грязному полу в ванной комнате, как будто гигант ударил его своей мощной рукой, а затем, когда он был достаточно далеко на полу, он оперся на него всем своим весом, вдавливая его в прохладную, грязную плитку.

Квентин проснулся в темноте. Он был в кровати, но не в своей. У него болела голова.

Проснулся — было слишком сильно сказано. Он не мог сфокусироваться, и его мозг не был полностью уверен, что он сохранность была бескомпромиссной. Квентин знал, что в Брейкбиллс был лазарет, но он никогда там до этого не был. Он даже не знал, где он находился. Он прошёл через другой тайный портал, на этот раз в мир больных и раненых.

Над ним суетилась женщина, красивая женщина. Он не мог видеть, что она делает, но он почувствовал, как её прохладные, мягкие пальцы двигались по его черепу.

Он прочистил горло, вкус во рту был горький.

— Ты санитарка. Ты была санитаркой.

— Ага, — сказала она, — Прошедшее время лучше, это было всего один раз. Хотя не могу сказать, что мне это не понравилось.

— Ты была там. В тот день, когда я пришёл сюда.

— Я была там, — согласилась она. — Я хотела убедиться, что ты попал на экзамен.

— Что ты тут делаешь?

— Я иногда прихожу сюда.

— Я никогда тебя здесь не видел.

— Смысл как раз в том, чтобы меня не видели.

Последовала длинная пауза, во время которой он мог уснуть.

Но она все ещё была там, когда он снова открыл глаза.

— Мне нравится причёска, — сказал Квентин.

На ней больше не было униформы санитарки, и её тёмные волосы были собраны, заколоты палочками для еды, открывая всё больше её небольшого, ювелирного лица. Раньше она казалась такой молодой, и сейчас она не выглядела по-другому, но ему стало интересно. В ней была серьёзность женщины намного старше.

— Те косы были небольшим перебором, — сказала она.

— Тот мужчина, который умер — что произошло с ним на самом деле? Почему он умер?

— Ничего особенного. — Вертикальная линия появилась между её бровями. — Он не должен был, но умер. С людьми такое случается.

— Я думал, это может быть как-то связано с тем, что я здесь.

— Ну, нет ничего плохого с чувством собственной важности. Перевернись на живот.

Квентин перевернулся, и она намазала его затылок жидкостью, которая резко пахла и жгла.

— Так это ничего не значило?

— Смерть всегда что-то значит. Но нет, ничего, кроме чего-то обыденного. Уже все решено. Ты должен позаботиться о себе, Квентин. Мы нуждаемся в тебе при полной боевой готовности.

Он снова перевернулся на спину. Подушка заметно увеличилась, пока женщина работала. Он закрыл глаза. Парень знал, что Квентин в большей боевой готовности будет работать усерднее, чтобы точно присмотреться к тому, кем она была и какую роль она играет в его истории, или же какую он играет в её. Но он не мог.

— Та книга, что ты дала мне, — начал он, — я думаю, что потерял её. У меня не было возможности её прочитать.

В его истощённом, граничащем с сумасшествием, состоянии потерять книги из Филлори казалось неожиданно грустным, трагедией, без надежды на спасение. Тёплая слеза скатилась с его щеки и упала в ухо.

— Тише, — сказала она, — у тебя было недостаточно времени. Ты найдёшь её снова, если поищешь более внимательно. Это все о чём я могу тебя просить.

Это было тем, что обычно говорят люди о Филлори. Она положила что-то холодное на его горящий лоб, и он потерял сознание.

Когда он снова проснулся, она уже ушла. Однако сейчас он тоже был не один.

— У тебя сотрясение мозга, — произнёс кто-то.

Это был голос, который окончательно заставил его проснуться. Он звал его. Квентин узнал его, но не мог определить, кому он принадлежал. Он был спокойным и знакомым, отчего казался ему утешающим.

— Хей, Кью. Кью? Ты проснулся? Профессор Моретти сказала, что у тебя сотрясение.

Это был голос Пенни. Он даже мог представить себе бледное лицо Пенни овальной формы, подпирающее подушку, через проход от него и одной койкой ниже.

— Вот почему тебя вырвало. Это, должно быть, случилось, когда мы упали со скамейки. Ты ударился головой о землю, — вся жуткая злость обрушилась на Пенни. Он был сейчас слишком разговорчивым и радостным.

— Да, я знаю, что ударился головой, — Квентин говорил медленно и невнятно. — Это была моя голова.

— Ты не задел свои мнемонические возможности, если тебя это волнует. Так сказала Моретти. Я специально спросил.

— Хорошо, хоть это меня утешает.

Затянулось долгое молчание. Где-то тикали часы. В последней книге Филлори была прекрасная череда, Блуждающая Дюна, маленькая Джейн, младшая из Чатвинов, поймавшая страшную простуду и проводившая недели в постели, разговаривая с Рисующим Мастером, на борту славного корабля «На семи ветрах», на котором присутствовали мягкие, способные к сочувствию кролики. Квентину всегда нравилась Джейн. Она отличалась от всех других Чатвинов, более думающая, с непредсказуемым чувством юмора, более острым, чем границы её слегка слащавых братьев и сестёр.

Его интересовало, сколько сейчас времени.

— Что насчёт тебя? — произнес он тупо. Он не был уверен, что готов к этому времени. — Тебе больно?

— Ты мне лоб рассёк своими зубами и сломал мне нос, когда головой врезал. Они его вправили с помощью исправляющего заклинания Пуласки. Никогда не видел, чтобы его так использовали. По крайней мере, не на людях. Она использовала козье молоко.

— Я и не понял, что головой тебе врезал.

Пенни снова замолк. Квентин насчитал, как часы протикали тридцать раз.

— У тебя фингал? Мне не видно, — сказал Пенни.

— Огромный.

— Так и думал.

На прикроватном столике стоял стакан воды. Квентин жадно глотнул жидкость и упал обратно на подушку. Его голову пронзили острые прострелы боли. Что бы ни сделал фельдшер, ему ещё предстояло долго восстанавливаться.

— Пенни, какого черта ты мне так врезал?

— Ну, я подумал, что должен был, — сказал Пенни. Его удивило, что Квентин вообще спросил об этом.

— Ты должен был. — Может, он и не был так измотан, в конце концов. — Но я ничего не сделал.

— Ты ничего не сделал. Ну, конечно. Не сделал ты ничего. — Пенни холодно усмехнулся. Его голос был на удивление равнодушным, как будто он репетировал свою речь, свой заключительный аргумент, много раз. Но за этим равнодушием Квентин смог услышать странный, нарастающий, маниакальный гнев. — Ты мог бы поговорить со мной, Квентин. Ты мог бы проявить ко мне хоть каплю уважения. Ты и твоя маленькая подружка.

О, Боже. Неужели так все и будет?

— Пенни, о ком ты вообще говоришь? Об Элис?

— Перестань, Квентин! Вы сидите там, бросаете друг на друга взгляды, смеётесь надо мной. Открыто. Вы правда верили, что мне будет весело? Что мы все будем работать вместе? По-вашему, я так думал?

Квентин узнал оскорбленный тон Пенни. Когда-то его родители сдавали в аренду первый этаж своего многоквартирного дома вполне, казалось бы, здравомыслящему, разумному человеку, работавшему в суде, который оставлял им чрезвычайно высокомерные записки с требованиями прекратить снимать его на видео каждый раз, когда он выбрасывал мусор.

— Не будь ослом, — ответил Квентин. Он не мог быть выше этой ситуации. В конце концов, Пенни что, снова организует ему сотрясение мозга? — Ты вообще знаешь, как ты выглядишь в глазах остальных? Ты ведёшь себя как последняя скотина и ждёшь, что к тебе прибегут, умоляя о твоём обществе?

Теперь Пенни сидел.

— Той ночью, — начал он, — когда вы с Элис ушли вместе. Ты не извинился, не спросил меня, не попрощался, ты просто ушёл. А потом, потом, — триумфально закончил он, — ты сдал? А я провалился? Это справедливо? Разве это справедливо? Какого поступка ты от меня ожидал?

Так вот оно что.

— Отлично, Пенни, — сказал Квентин. — Ты определённо должен был мне врезать, потому что ты завалил тест. А почему бы тогда тебе и профессору Ван Дер Вей не врезать?

— Я не буду молча терпеть подобное, Квентин. — В пустом лазарете голос Пенни казался особенно громким. — Мне не нужны неприятности. Но если ты будешь доматываться до меня, то клянусь, я тебе отомщу. Вот так это работает. Ты думаешь, это твой личный мир фантазий? Думаешь, можешь творить все, что тебе вздумается? Не будешь считаться со мной, Квентин, пожалеешь!

Они так громко разговаривали, что Квентин даже не заметил, как открылась дверь лазарета, и зашёл Декан Фогг, одетый в изысканно вышитое шелковое кимоно и ночной колпак, как в рассказах Диккенса. На секунду Кентину показалось, что он держит свечу, но потом он осознал, что это мягкое свечение излучал поднятый указательный палец Фогга.

— Довольно, — тихо сказал он.

— Декан Фогг, — начал было Пенни, словно взывая к голосу разума.

— Я сказал, довольно. — Квентин никогда не слышал, чтобы Фогг повышал голос. И сейчас этого не произошло. В дневное время Фогг всегда был слегка нелепой фигурой, но сейчас, ночью, облачённый в кимоно, в чужеродных границах лазарета, он выглядел как из другого мира, властным и мощным. Волшебным. — Ты будешь молчать, пока не понадобится отвечать на мои вопросы. Это ясно?

Это был вопрос? На всякий случай Квентин кивнул. От этого голова заболела только сильнее.

— Да, сэр, — ответил Пенни.

— Я уже услышал достаточно. Кто спровоцировал это ужасный инцидент?

— Я, — мгновенно отозвался Пенни. — Сэр, Квентин тут ни при чём.

Квентин ничего не сказал. У Пенни была забавная особенность. Он был безумным, но он всегда оставался верным своим безумным принципам.

— И ещё, — произнёс Фогг, — каким-то образом твой нос столкнулся со лбом Квентина. Надеюсь этого не повториться?

— Нет, сэр.

— Нет.

— Хорошо.

Квентин услышал, как прогнулись пружины кровати, на которую сел Декан. Он не смотрел в его сторону.

— Только одно меня сегодня обрадовало, что вы не стали калечить друг друга магией. Вы ещё недостаточно опытны, чтобы осознавать опасность, но со временем вы поймёте, что владение магией означает работать с невероятно сильной энергией. А чтобы её контролировать нужно спокойное и чистое сознание. Используете магию в гневе и покалечите себя, а не своего противника. Существуют заклинания… если потерять над собой контроль во время их произнесения, то они изменят вас. Поглотят вас. Превратят вас в нечто нечеловеческое, в ничто, в дух, полный сырой, неконтролируемой, магической энергии.

Взгляд Фогга был суровым и серьёзным. Очень эффектный. Квентин решил упорно разглядывать потолок медпункта. Сознание начало его покидать. Когда уже Пенни пообещает не быть таким козлом?

— Послушайте меня внимательно, — произнёс Декан, — Большинство людей не воспринимают магию. Они живут в чистом, пустом мире. Их жизни скучны, и исправить это они не в силах. Желания съедают их заживо, и они умирают задолго до физический смерти. Но вы живете в волшебном мире, и это великий дар. И если вы хотите, чтобы вас убили, то возможностей масса, и при этом не обязательно убивать друг друга.

Он поднялся, намереваясь уйти.

— Нас накажут, сэр? — спросил Пенни

Накажут? Он, должно быть, думает, что они ещё здесь учатся. Декан стоял в двери. Свет от его пальца уже почти потух.

— Да, Пенни, вас накажут. Шесть недель вы будете мыть посуду после обеда и ужина. А если подобное повторится, то вы будете исключены. Квентин, — на его имени декан остановился. — Научись себя контролировать. Я не хочу неприятностей.

За ним закрылась дверь. Квентин выдохнул. Он закрыл глаза, и комната медленно отдала швартовы и поплыла в открытое море. Ему было интересно, правда ли Пенни влюбился в Элис.

— Вау, — произнёс Пенни, которого, очевидно, никак не беспокоила перспектива провести ближайшие полтора месяца со сморщенными от воды кончиками пальцев. В этот момент он был похож на ребёнка. — Я хочу сказать, вау. Ты слышал, что он сказал? Про магию, способную поглотить человека? Я об этом не знал. А ты?

— Пенни, — проговорил Квентин. — Во-первых, у тебя дурацкая причёска. И, во-вторых, я не знаю, откуда ты, но если из-за тебя я отправлюсь обратно в Бруклин, то я не просто сломаю твой нос. Я тебя прикончу.

ГЛАВА 7. ФИЗКИДЫ

Спустя шесть месяцев, в сентябре, Квентин и Элис провели первый день своего третьего года в Брейкбиллс, сидя где-то в полумиле от Дома, у маленького флигеля в викторианском стиле. Это был образец архитектуры фолли: миниатюрный белый домик с серой крышей, окнами и фронтонами, который мог раньше быть домиком для слуг, или гостевым домиком, или большим садовым сараем.

На его крыше был установлен железный флюгер в виде поросенка, который всегда показывал не туда, куда дул ветер. Квентин не мог ничего разглядеть через окна, хотя ему показалось, что он слышал обрывки разговора, доносящиеся из него. Флигель был расположен на краю огромного луга.

Был полдень. Небо было голубым, а осеннее солнце стояло высоко над горизонтом. Воздух был тих и спокоен. Старая, заржавевшая машина для покоса утопала в высокой траве, которую когда-то и косила.

— Это чушь какая-то. Постучи еще раз.

— Ты стучи, — сказала Элис и судорожно чихнула — Я стучала уже двадцать… двадцать…

Она чихнула еще раз. У нее была аллергия на пыльцу.

— Будь здорова.

— Двадцать минут. Спасибо, — она высморкалась. — Они там, внутри, просто не открывают дверь.

— Что мы, по-твоему, должны сделать?

Квентин на минуту задумался.

— Не знаю, — сказал он. — Может, это какой-то тест?

В июне, после экзаменов, все двадцать второкурсников по одному проходили в класс по Практической Магии, где решалось, какую Специализацию они получат. Процедуры распределения были расписаны с двухчасовым интервалом, но некоторые все равно задерживались дольше. Весь процесс проходил на протяжении трех дней. Царила просто цирковая атмосфера. Большинство студентов, или даже весь Брейбиллс, понятия не имели, что такое Специализации. Они делили социально, их теоретические основы были слабыми, и в итоге оказывалось, что все изучали примерно одно и то же. В чем же тогда был смысл? Однако иметь Специализацию было давней традицией, и потому она была у каждого студента. Элис назвала это своей магической бар-мицвой.

Специально для этого класс по ПМ был немного изменен. Дверцы всех шкафчиков были открыты, каждый дюйм поверхности тумбочек и столов был заставлен старыми приспособлениями из дерева и серебра, латуни и стекла. Кругом лежали кронциркуля, лампы накаливания, мензурки, часы, весы, увеличительные стекла, пыльные колбы с булькающей в них ртутью и еще чем-то непонятным. Брейкбиллс сильно зависел от технологий викторианской эпохи. Все это было не ради претенциозности, или не совсем ради нее. Как сказали Квентину, в присутствии магии электроника вела себя непредсказуемо.

Председателем этого цирка была профессор Сандерленд. После того ужасного, похожего на сон периода, когда она была его наставником в течение первого семестра, Квентин избегал ее, как только мог. Его влюбленность в нее превратилась в еле слышное, но все такое же жалкое эхо самой себя, уменьшилась до такой степени, что он мог смотреть на нее почти совсем без желания запустить свои руки в ее волосы.

— Я присоединюсь к тебе через минутку! — бодро сказала она, деловито укладывая набор красивых, острых на вид серебряных приспособлений в вельветовую сумку.

— Итак. — Она защелкнула сумку. — Каждый в Брейкбиллс владеет магией, но со своими особенностями — у каждого есть склонность к чему-то определенному. — Она произносила эти слова механически, как стюардесса, которая производит предполетный инструктаж. — Это все очень индивидуально. Все зависит от того, где ты родился, какое положение занимала тогда луна, какая тогда была погода, что ты за человек, плюс всевозможные технические детали, которые не стоят того, чтобы в них вдаваться. Существует более двухсот, или около того, факторов, которые профессор Марч с удовольствием распишет тебе по пунктам, это как раз в его компетенции. На самом деле, я думаю, что это и есть его Специализация.

— А какая у вас Специализация?

— Она связана с металлургией. Есть еще какие-нибудь личные вопросы?

— Да. Зачем нужно проходить все эти тестирования? Разве нельзя просто вычислить Специализацию по дню рождения и всему тому, что вы только что перечислили?

— Можно. В теории. На практике же это, скорее всего, обернется жутким геморроем, — она улыбнулась и собрала свои светлые волосы, закрепив их заколкой. Острый осколок былой страсти кольнул сердце Квентина. — Гораздо проще двигаться от общего к частному, изнутри наружу, пока мы не получим результат.

Она поместила по бронзовому скарабею в каждую его руку и попросила продекламировать алфавит, сначала на греческом, потом на иврите, в котором ему нужно было помогать, в то время как профессор изучала его через то, что выглядело как сильно искривленный складной телескоп. Квентин чувствовал, как металлические жуки трещат и жужжат от старых заклинаний. Он ужасно боялся, что их маленькие ножки внезапно оживут и скарабеи начнут вырываться из его рук. Профессор Сандерленд изредка останавливала его и просила повторить букву, пока она настраивала инструмент с помощью торчащих из него винтов.

— М-м… — сказала она. — Ага.

Профессор достала крошечную ель-бонсай и заставила Квентина смотреть на нее под разными углами; в это время ее крошечные иголки трепетали от несуществующего ветра. Затем профессор Сандерленд отнесла дерево в сторону и побеседовала с ним наедине.

— Что ж… Ты не травник! — объявила она.

В последующий час она протестировала его двумя дюжинами разных способов, большая часть которых осталась ему непонятна. Он прошелся по всем основным заклинаниям первого курса, пока профессор наблюдала и измеряла их эффективность при помощи ряда приспособлений. Она дала Квентину прочитать магическую формулу перед большими бронзовыми часами с семью стрелками, одна из которых с обескураживающей скоростью бежала в обратную сторону. Профессор тяжело вздохнула. Несколько раз она доставала с провисших полок высокого книжного шкафа тяжелые тома и читала их на протяжении долгого времени, что создавало неловкие паузы.

— А ты интересный случай, — сказала она.

«Эти маленькие унижения действительно никогда не заканчиваются,» — подумал Квентин.

Он сортировал жемчужные пуговицы разных размеров и цветов, пока профессор изучала его отражение в серебряном зеркале. Она попросила его уснуть, чтобы посмотреть его сны, но он не смог, поэтому она усыпила его небольшой порцией шипучего зелья со вкусом мяты.

По всей видимости, его сны не сказали ей ничего, чего бы она уже не знала. Она долго вглядывалась в него, положив руки себе на бедра.

— Давай проведем эксперимент, — наконец сказала она с фальшивой оживленностью. Она слегка улыбнулась и заправила за ухо выбившуюся прядь волос.

Профессор Сандерленд обошла всю комнату, с грохотом закрывая пыльные деревянные ставни, пока все не погрузилось во тьму. Затем она очистила от вещей серую шиферную столешницу и села на нее. Профессор поправила юбку и жестом велела Квентину сесть на стол напротив.

— Сделай вот так, — сказала она, подняв руки вверх, будто собираясь дирижировать невидимым оркестром. На ее блузке, в области подмышек, были видны неженственные полумесяцы пота. Квентин повторил ее движения.

Она показала ему ряд жестов, знакомых ему еще с Поппера (которые он узнал от Поппера; которые он увидел у Поппера), хотя Квентин раньше не видел их в подобной комбинации. Она прошептала несколько непонятных слов.

— Теперь делай так, — она подняла руки над головой.

Когда она это сделала, ничего не произошло. Но когда Квентин повторил за ней, из его пальцев вверх устремились потоки больших белых искр. Это было потрясающе: они будто были внутри него всю жизнь, ожидая того момента, когда он правильно взмахнет руками. Искры радостно выплескивались наружу в полумраке, долетая до потолка, плавно опускались вокруг него, подпрыгивали несколько раз, когда касались пола, и, наконец, затухали. Квентин почувствовал, что его руки потеплели и их начало покалывать.

Это было невероятное облегчение. Он повторил жест, и наружу вылетело еще несколько искр, которые на этот раз были гораздо слабее. Он смотрел как они вяло оседали вокруг него. На третий раз вылетела всего одна искра.

— Что это значит? — спросил Квентин.

— Понятия не имею, — ответила профессор Сандерленд. — Я запишу тебя как «Неопределенного». Попробуем снова в следующем году.

— В следующем году? — с растущим чувством разочарования Квентин наблюдал, как профессор спрыгнула со стола и принялась открывать ставни, одну за другой. Он вздрогнул от ворвавшегося в комнату солнечного света. — Что вы имеете в виду? И что мне делать все это время?

— Ждать, — сказала она. — Так бывает. Люди просто слишком серьезно относятся к подобным вещам. Будь душкой и пригласи следующего, хорошо? Мы уже отстали от графика, а ведь еще только полдень.

Лето тянулось в замедленном режиме. На самом деле, за пределами Брейкбиллс была осень, и Бруклин, куда Квентин вернулся на летние каникулы, встретил его прохладой и серост