Читать онлайн Корона из перьев бесплатно

Когда-то у меня была сестра. Знай я тогда то, что мне известно сейчас, ни за что бы не полюбила ее. Но выбираем ли мы, кого любить?

Nicki Pau Preto

CROWN OF FEATHERS

Печатается с разрешения литературных агентств Hodgman Literary и Andrew Nurnberg.

* * *

Глава 1
Вероника

Веро́ника собирала кости.

Обугленные кости оленя, зажаренного на вертеле; ломкие и сухие, как пла́вник, вываренные ребрышки. В гнилом салате и картофельных очистках Вероника откопала крохотные и острые, как кинжалы, рыбьи косточки, а еще птичьи – полые и хрупкие.

Сидевший у Вероники на плече маленький филин с отвращением ухнул. Вероника тихо шикнула на него и, сложив птичьи кости в корзину, встала.

Было поздно, и вечерняя прохлада обещала ночную стужу. На деревенских улицах было пусто и тихо – никто не видел, как одинокая девочка роется в помойных кучах. Облака отливали серо-стальным, скрывая полную луну, – в такой темени ничего не разглядеть, потому-то Вероника и призвала в поводыри филина. Он зорко видел в ночном мраке и, проникая в разум девочки, подсказывал, где переступить через камушки и булыжники, а где – пригнуться под низко нависшими ветками. Правда, впопыхах Вероника все равно спотыкалась: Вал велела спешить, а заставлять ее ждать – себе дороже.

От возбуждения, подгоняемая сильным страхом: а вдруг сегодня та самая ночь? – кровь быстрее бежала по жилам.

Выдыхая облачка пара, Вероника возвращалась к хижине, где жила вместе с Вал. Домик был небольшой и стоял заброшенным, когда девочки на него набрели: ярко-синяя краска на двери облупилась, сломанные ставни повисли; должно быть, в теплое время года он служил пристанищем для охотников, а в дождливую зиму пустовал. С каждым днем погода становилась суше и теплее, так что вскоре, наверное, придется искать новый дом.

При виде хижины у Вероники внутри все сжалось. Когда она уходила, из трубы столбом валил дым, а сейчас от него остались призрачные лоскутки. Значит, время на исходе.

Подбежав к порогу и настежь распахнув хлипкую дверь, Вероника ворвалась в единственную комнату. Внутри было очень темно, если не считать рыжих проблесков в тлеющих углях. Стоял удушливый запах дыма, на языке ощущался вкус пепла.

Вал стояла посреди комнаты у круглого очага. Резко обернувшись, она нетерпеливо выхватила у сестры корзинку и уставилась на содержимое.

Презрительно фыркнула:

– Все, на что ты способна… – сказала она, отшвырнув корзинку в сторону. Половина косточек рассыпалась по утоптанному земляному полу.

– Сама велела спешить, – напомнила Вероника, заглядывая в очаг: огонь под слоем свежего топлива горел жарко. И подпитывали его не вываренные или обугленные косточки животных, а крупные и белые кости.

На вид человеческие.

Проследив за взглядом сестры, Вал ответила на незаданный вопрос:

– Ты все равно задержалась, мне пришлось самой искать.

Несмотря на жар в комнате, по спине Вероники пробежал холодок. Она плотнее запахнулась в шерстяной платок, и филин-проводник, о котором она совершенно забыла, взъерошил перья.

Сестра заметила движение под покровом, и Вероника замерла, чувствуя, как в тревожном ожидании покалывает каждый мускул в теле. Разозлится ли сестра, как обычно, или позволит птице остаться?

Филин под взглядом Вал нервно переступал с лапки на лапку. Вероника попыталась успокоить его, хотя сама не могла унять тревогу. Миг – и, вскользь оцарапав плечо Веронике, филин бесшумно вылетел в распахнутую дверь.

Вероника закрыла дверь, не смея обернуться, страшась грядущей ссоры. Обе сестры были анимагами – общались с животными, – но смотрели на дар совершенно по-разному. Для Вал животные – инструменты, с которыми и обращаться надлежит соответственно: понукать, заставлять, ставить ниже себя.

Вероника, напротив, видела в них равных.

– Любовь к ним ослабляет, – предупредила Вал, сидя на корточках у очага, спиной к Веронике. Она добавила в набирающий силу огонь несколько мелких собранных сестрой косточек: аккуратно уложила их вокруг пары серых, в разводах копоти яиц. Яйца покоились в ложе раскаленных углей вперемешку с костями и пеплом. Пламя лизало их гладкие бока.

Лица Вал Вероника не видела, но знала, что в глазах сестры горит блеск воодушевления. Вероника медленно и раздраженно вздохнула. Сколько можно об этом?..

– Для наездников птицы не были питомцами, с которыми надо сюсюкаться. Фениксэры были воинами, и с птицами их связывала не любовь, а долг. Честь.

Фениксэры. Всякий раз, как Вал упоминала наездников, анимагов, связанных с фениксами, в сердце Вероники вспыхивал огонь возбуждения. С древнепирейского слово «фениксэры» буквально переводилось как «повелители фениксов», о чем Вал не уставала напоминать. Наездниками становились только анимаги, потому что лишь с помощью магии можно помочь легендарной птице вылупиться, а потом разговаривать с ней и летать.

Вероника лишь о том и мечтала, чтобы стать наездницей. Как королевы-воины древности. Рассекать небеса верхом на фениксе, быть свирепой и отважной, как Лира Защитница или Авалькира Эшфайр, увенчанная тиарой из перьев.

Однако последние наездники парили в небе Золотой империи больше шестнадцати лет назад. Почти все сгинули в Войне крови, когда Авалькиру и ее сестру Феронию стравили в борьбе за трон. Выживших заклеймили предателями – за ними охотились, ловили и казнили. Больше нельзя было творить анимагию без учета и неподъемной пошлины. Анимагам вроде Вероники и Вал приходилось жить в грязи и таиться, скрывая дар, из постоянного страха, что их поймают и отправят на подневольную службу.

В дни славы наездники были элитными гвардейцами, и для Вероники в детстве одна мысль о них служила маяком надежды. Бабушка обещала, что однажды наездники вернутся и анимагам станет нечего бояться. А когда бабушка умерла, Вероника поклялась сама стать наездницей. Она хотела стать светочем для бедных, одиноких, вынужденных скрываться анимагов. Обрести силу и средства защищать таких же, как она и Вал, в бою. Силу, без которой она не сумела защитить бабушку.

Может, наездников как воинского ордена и не стало, но если хочешь стать фениксэрой, нужны всего лишь две вещи: дар анимагии и феникс.

Вероника обошла Вал и присела у очага. Яйцо феникса уместилось бы в сложенных ладонях, а видом и цветом оно до того напоминало камень, что ничего не стоило его проглядеть. Такой у него защитный механизм, объясняла Вал, чтобы птица могла отложить яйца в тайном месте и оставить на долгое время, пока не вернется сама – или пока его не отыщет анимаг, чтобы помочь птенцу вылупиться. Часто сами наездники устраивали схроны с яйцами внутри статуй или в священных местах, однако многие такие тайники империя разорила еще в войну.

Годами Вероника и Вал искали яйца: обшаривали каждый обветшалый храм, каждую брошенную заставу наездников или забытое строение, какие только встречались. За еду покупали сведения, сбывали караванщикам краденые ценности, а порой Вал расплачивалась подальше от глаз сестры. После смерти бабушки Вал твердо вознамерилась убраться с Вероникой подальше из Аура-Новы, столицы империи, уйти в Пиру, вот только далось это нелегко. Сразу после войны выезды из империи плотно стерегли, ведь многие союзники Авалькиры бежали от преследования в Пиру. Да и после, страшась рабства и бедности из-за налога на магию, многие пытались выбраться следом. Некогда Пира была провинцией, но под предводительством Авалькиры Эшфайр отделилась. С гибелью коронованной перьями королевы она превратилась в опасное место, где не властен закон империи. И все же для анимагов там было спокойнее.

Без нужных бумаг нечего было и думать о том, чтобы пересечь границу. К тому же Вероника с Вал – анимаги, если бы их дар раскрыли, то запрягли бы в ярмо. Вот и приходилось мотаться в пределах империи: Вал была главной, а Вероника следовал за ней. Спали в канавах, на крышах, под открытым небом – в дождь и в зной. Вал то и дело куда-то пропадала, порой на несколько дней, а возвращалась в крови и с кошелем денег в руках.

Наконец тяжкие дни завершились: девочкам удалось уговорить одного купца за мзду, чтобы провез их контрабандой с караваном в Пиру, на родину родителей. Вероника знала, что когда-нибудь судьба их изменится, и вот спустя несколько долгих месяцев ожидания оправдались. В обветшалом храме, глубоко в лесах Пиры Вал отыскала два идеально сохранившихся яйца феникса. По одному на каждую из сестер.

От одной мысли об этом у Вероники защипало в глазах, навернулись слезы. Она с трудом сдерживала чувства. Всякий раз, стоило Веронике подумать о том, чем они занимаются, и позволить себе восторженную улыбку, как Вал неизменно осаждала ее, холодно напоминая о правде: не всегда из яиц вылупляются фениксы. Не всегда феникс внутри соглашается на узы, а то и вовсе умирает еще до рождения.

Даже сейчас Вал, глядя на яйца в очаге, не улыбалась, не радовалась. Они будто и не вызревали вовсе, а лежали на погребальном костре.

В огне стрельнула кость, и в воздух взметнулось облачко пепла. Вероника, чтобы не вдохнуть прах мертвеца, задержала дыхание и очертила круг на лбу.

– Прекрати, – одернула сестру Вал, схватив за руку. Ее прекрасное и жестокое лицо напоминало маску: темная кожа в красных и рыжих отсветах пламени, перемежаемых тенями. – Нельзя всуе применять Глаз Аксуры. Это для крестьян и рыбаков. Ты выше этих глупостей.

Вал в богов особо не верила, но Аксура особенно почиталась у пирейцев – и укротителей фениксов, – и сестра обычно позволяла Веронике молиться ей, возносить благодарности. Хотя при виде мелких суеверных жестов задирала нос и делала вид, будто они с Вероникой выше селян и рабочих, среди которых и прожили всю жизнь. С детства у сестер не было приличного дома, они ютились в трущобах Теснины, беднейшего района Аура-Новы. И вот они сидят на корточках в чужом доме. Ну, и кто они, если не нищие?

– Ты поела? – решила сменить тему Вероника. На лице Вал снова застыло фанатичное выражение. Под глазами набухли мешки. Ей было всего семнадцать, но измождение делало ее старше. Вероника тихонько отодвинулась от очага и порылась в ящиках с припасами, которых оставалось уже совсем мало.

– Перекусила соленой рыбой, – ответила Вал знакомым отстраненным тоном. Она всегда говорила так, когда слишком долго смотрела в огонь.

– Вал, рыба закончилась два дня назад.

Сестра в ответ повела плечом, и Вероника вздохнула. С тех пор, как нашлись яйца, Вал не ела. Умная и изворотливая, она частенько забывала, что в жизни есть и простые дела. Готовить еду, чинить одежду, следить за отдыхом и чистотой в доме приходилось Веронике. Вал же мысленно пребывала где-то очень далеко: либо в местах и с людьми, что давно сгинули, либо в мечтах о грядущих свершениях.

Продолжая рыться в припасах, Вероника откопала почти пустой мешок из-под риса. Надо найти что-нибудь достойное для обмена в деревне, а иначе придется голодать.

– Сама знаешь, что не придется, – сказала Вал, глядя в огонь.

Осознав ошибку, Вероника закрыла глаза. Она позволила себе думать открыто, ее размышления мог прочесть любой – и их считала Вал. Если способность мысленно общаться с животными, как у Вероники с Вал, встречалась часто – по словам Вал, в империи примерно у каждого десятого, а в Пире и того чаще, – то способность проникать в умы людей обнаруживалась реже, чем яйца феникса. Наделенных ею называли тенемагами. И уж совсем редко такой дар получали сразу два ребенка в семье, как Вал и Вероника. Тенемагия – не анимагия, по наследству не передается и, насколько знала Вероника, для большинства она миф: ею владели древние пирейские королевы и давно почившие герои старых легенд и эпосов.

Анимагия и так вне закона, магам приходилось осторожничать, а уж сестрам-тенемагам осторожничать приходилось вдвойне. Ведь если на анимагов в Пире смотрели сквозь пальцы, то за тенемагию Веронику с Вал непременно сдали бы властям. На всякую легенду о королеве – укротительнице феникса, обладавшей необыкновенной способностью отличать правду ото лжи, был рассказ-предостережение о злой ведьме, растлевающей души и порабощающей умы. По большей части, подозревала Вероника, это все чушь, но люди чураются необъяснимого. Так что Вал и Веронике для собственной же безопасности лучше было держать дар в тайне.

Однако Вал это, конечно же, не мешало применять тенемагию на Веронике всегда, когда вздумается.

«Ограждай разум», – мысленно велела Вал. Как и анимаги, тенемаги использовали дар, чтобы общаться, а еще – чтобы подчинять себе волю других. Последней возможностью Вал пользовалась частенько: когда нужна была еда, одежда, пристанище, но с сестрой она только общалась… Вероника на это надеялась. И все же она замечала, как сестра, стоит ее ослушаться, борется с искушением. Вероника прекрасно сознавала опасность такого сильного дара.

– Сейчас ужин приготовлю, – сказала Вероника, запирая мысли и чувства внутри и возводя вокруг них воображаемые стены – в точности как учила сестра. Обычно она неплохо справлялась с тем, чтобы скрывать мысли и чувства, но усталость сказывалась: они вот уже два дня поддерживали огонь, – и разум обнажился. Готовка поможет отвлечься от трепета предвкушения и болезненного страха, которые постоянно сменяли друг друга. Чем ближе подходил срок, когда птицам предстояло вылупиться, тем сильнее нарастал страх: вдруг что-то пойдет не так и все окажется напрасно.

От двух камней в очаге зависело все.

Сунув под мышку мешок риса, Вероника подвесила над краем очага тяжелый глиняный горшок.

– У нас еще есть немного лука и сушеного мяса, хватит на бульон и… Вал?

Послышался запах паленой ткани. Вал придвинулась к огню так близко, что задымился край накидки. Однако девушка оставалась неподвижной, как статуя, не замечая жара, а по ее испачканным сажей щекам текли слезы.

У Вероники сжалось сердце, и она устремила взгляд в огонь, надеясь застать там причину беспокойства сестры. И увидела, как одно из яиц покачнулось: в нем что-то застучало. Вероника затаила дыхание. Среди шипения и потрескивания в очаге послышалось, как внутри скорлупы что-то скребется.

В груди Вероники расцвела чистейшая и сильная надежда.

Вероника взглянула на Вал, как бы задавая сокровенный вопрос, надеясь, что ответ будет «да».

Сестра кивнула и чуть слышно шепнула:

– Срок пришел.

* * *

В начале были свет и тьма, солнце и луна – Аксура и ее сестра Нокс.
Аксура правила днем, Нокс – ночью, и вместе они хранили равновесие.
Однако ненасытная Нокс хотела большего и стала украдкой рыскать по небу и днем, выпуская детей, стриксов, дабы те сеяли по земле тень.
Желая сдержать голодную Нокс, дети Аксуры – фениксы – вступили в сражение. Сдержать тьму под силу только свету, и фениксы раз за разом побеждали стриксов.
Война длилась веками, и люди страдали под ее гнетом. Мудрая Аксура увидела в них не рабов, но союзников.
И вот, приняв облик феникса, она спустилась к пирейским племенам на высочайшую вершину Пирмонта.
– Есть ли среди вас отважные и бесстрашные? – спросила она.
– Нет храбрости без страха, – отвечала ей Нефира, вождь племени.
Аксуре ответ пришелся по душе, и она предложила испытание. Зажгла огонь, пламя которого поднялось выше деревьев, и велела Нефире войти в него – дабы доказать свою веру.
Нефира послушалась и заживо сгорела, но смерть не стала для нее концом
В огонь она вошла вождем племени, а вышла анимагом, тенемагом, первой королевой-наездницей.
«Сказание о Нефире и первых наездниках», из «Пирейских эпосов», том 1, ок. 460 г.д.и.

Глава 2
Вероника

Я – дщерь смерти. Я убила мать, когда меня из нее доставали. Восстала из праха, словно феникс – на погребальном костре.

Стоя на коленях у огня, Вероника и Вал следили, как тонкая трещинка разбегается паутинкой. И вот уже скорлупу сдерживала только полупрозрачная пленка. Яйцо пульсировало сердцем, и через неровные трещины проглядывали алые перья. Наконец, когда наружу пробился золотой клювик, оно вздрогнуло.

У Вероники задрожали руки, ей хотелось кричать и хлопать в ладоши, но она сдерживалась, сохраняя неестественное спокойствие. Она боялась дышать, моргать – лишь бы не пропустить ни одного мгновения этого славного события. В ушах шумело, и в этом гуле растворилось, превращаясь в белое ничто, все вокруг – кроме нее самой и яйца.

Сколько прошло времени, Вероника не знала, но спустя часы – а может, и минуты – скорлупа наконец развалилась, и из яйца в тлеющие угли выпал птенец. Его оперение отливало блестящим, живым оттенком красного. Такого Вероника прежде ни разу не видала: он был ярче иного драгоценного камня, утонченнее крашеного шелка.

Вероника смотрела на пернатое создание, а душу ее переполняло ликование, смешанное с удивлением: неужели получилось?! Столько времени прошло, и вот у них птенец феникса.

Он попытался встать, и его влажное оперение зашипело и задымилось на углях.

Забыв, что перед ней – огненная птица, что пламя ей, рожденной из огня и пепла, не навредит, Вероника ахнула и потянулась к птенцу. Вал остановила сестру, позволяя просто смотреть.

Неуязвимый для огня, феникс копошился в осколках скорлупы, пока наконец не встал и не обернулся к девочкам. Выглядел он как самый обыкновенный новорожденный цыпленок: хлипкие ножки, едва различимые крылышки, узкая шейка, которая почти не держит головку. Но вот глаза… Крупные, широко распахнутые, они смотрели встревоженно.

Смотрели на Веронику.

Она выдохнула, как бы отмечая конец прежней – никчемной и бесцельной – жизни. Вдох она делала уже в другой, и новая жизнь сулила ветер в лицо, бескрайние синие небеса и горячее пламя солнца. Кончики пальцев покалывало, чувства обострились, и мир расцвел невиданными доселе красками. В жилах Вероники закипала магическая сила, ее пульс стучал как второе сердце – или же то билось, в унисон с ее собственным, сердце феникса.

В тот же миг Вероника поняла, как права была Вал, говоря о связи между анимагом и фениксом. Это – не любовь. Такое мелкое слово не в силах охватить и доли чувства уважения и преданности, доверия и опоры, что устанавливались между человеком и птицей. Эти узы скреплены звездами и старше империи, долины и гор, древнее богов, такую связь не разорвет и смерть. Судьба Вероники – бескрайняя, бесконечная и вневременная – была теперь связана с этим созданием, и им суждено быть вместе.

Они теперь соузники.

Ощутив на лице дуновение прохладного ветерка, Вероника обернулась. В хижину сквозь распахнутую дверь проникал бледный свет зари.

Вал нигде не было видно.

* * *

Позднее сестра вернулась. На ее лице играла маска безразличия. Вал принесла мешок риса, кукурузную муку, соленую рыбу и сушеную оленину, горшочек меда и финики. Финики – лакомство редкое и дорогое, они росли только в провинции Стель. В горах и кукуруза-то – редкость, ее возделывали ближе к Предгорью.

Вероника поднялась на ноги, оставив феникса на полу, и вытерла потные ладони о штанины. Вал частенько, когда злилась, пропадала на несколько часов – а то и дней, – толком ничего не объясняя. В лучшем случае она успевала остыть. В худшем гнев сестры только вскипал, набирая силу.

Чаще всего Вероника и не знала, чем разозлила сестру, но не в этот раз. Первый феникс должен был достаться Вал – она старшая, и это она нашла яйца. Вероника ощутила укол вины и очень постаралась подавить это чувство, чтобы не портить долгожданный, восхитительный момент. Вал переживет. Надо лишь подождать, пока вылупится второй птенец.

Тихонько чирикнув, феникс выбрался из очага. В огне его пламенно-красное оперение превратилось в мягкий пушок. Клювик и лапки были такими же золотыми, как статуи фениксов, которые Вероника видела в детстве, на площади богов в Аура-Нове… пока их не снесли. Некогда стражи и защитники империи, укротители фениксов оставили службу и поклялись в верности одной только Авалькире Эшфайр. Так они стали предателями, а вместе с ними – и фениксы. И хоть Авалькира считалась законной наследницей престола, она, еще не достигнув возраста коронации, совершила предательство, посему ее заклеймили преступницей и изгнали за пределы империи. Губернаторы поддержали ее сестру, не обладавшую магией Феронию.

Авалькира обосновалась в Пире. Вскоре девушку и ее сторонников стали называть мятежниками – за то, что нарушали законы империи и отказывались отвечать за преступления, которые им приписывали. После смерти Авалькиры империя за несколько лет разрушила все, что хоть как-то напоминало о ней и ее наследии – и особенно изображения фениксов.

Работа оказалась не из легких: фениксы с самого основания империи стали частью ее истории. Символы царственного рода, они считались священными птицами верховной богини Аксуры, или Азурека, как ее величали на торговом наречии, всеобщем языке. Одну за другой статуи фениксов убрали из храмов, а тексты молитв изменили. Аксуру, которую всегда изображали в облике феникса, очеловечили. Запретили даже песни, поэмы и пьесы, в которых эти птицы упоминались.

И хотя к делу Совет губернаторов приступил еще во времена Войны крови, закончил он лишь спустя несколько лет. Однако все то время, что Вероника жила в пределах империи, ее преследовали мелькающие тут и там обрывочные образы фениксов: выцветшие фрески под слоем облупившейся краски, стеклянная мозаика под треснувшим бетоном… Вероника частенько мечтала, как бы вернуться в те места, верхом на фениксе, и отскоблить краску, разломать тротуар, вскрыть спрятанную истину.

Вздрогнув, она поняла, что эти мечты теперь не так уж далеки от того, чтобы сбыться.

Вероника осторожно глянула на сестру: Вал зубами вскрыла мешочек кукурузной муки, высыпала немного в чашку, щедро полила ее медом и принялась перемешивать в кашицу.

– Для птенца, – объяснила она наконец, кивнув в сторону феникса. – Потом он сможет есть финики и фрукты. Лишь бы достать их.

Вал знала о фениксах все. Спасибо майоре, которая в дни юности была наездницей. Одной из немногих, кому удалось сбежать от преследования… пусть и ненадолго. Бабушка обожала рассказывать истории, и если Веронике нравились рассказы о великих сражениях, то Вал предпочитала жизненные знания. Вероника забрала у сестры миску – Вал старательно отводила взгляд – и поставила ее перед фениксом. Птенец присмотрелся к содержимому, а потом опустил клювик в сладкую кашицу.

– Второй ведь уже скоро вылупится, Вал? – спросила Вероника.

Вал посмотрела на яйцо: больше похожее на камень, оно покоилось в горящих углях.

– Должен, – уклончиво ответила она и с громким стуком захлопнула ставни.

Феникс вскинул было головку, но тут же вернулся к трапезе. Сломанные ставни отсекали почти весь свет близкого к зениту солнца, и комната погрузилась во мрак – если не считать теплого свечения очага.

Странно было сознавать, что их теперь трое. Большую часть своих жизней сестры провели вдвоем. Родители пали еще в Войну крови, а спустя почти десять лет толпа растерзала бабушку.

Исход войны был страшен, но беды продолжались спустя многие годы: наездников выслеживали и судили, небольшие группы мятежников и инакомыслящих ловили и казнили. По империи прошла новая волна недовольства. Совет – правящий орган, состоящий из четырех провинциальных губернаторов, ростовщиков, банкиров, землевладельцев и прочих видных политических лидеров – показательно, жестоко и скоро наказывал всякого несогласного. Испугавшись сильнее, анимаги ушли в подполье еще глубже, а те, кто их ненавидел, стали выслеживать их еще охотнее.

В один из погромов бабушка и погибла. В суде закончился какой-то процесс, и толпа двинулась от его дверей в Теснину, где пряталось много анимагов.

Заслышав шум, майора велела Веронике и Вал бежать, оставив ее. Девочки были маленькие и запросто выскользнули бы в окно. Шустрые, они убежали бы переулками, где бабушке было не пройти.

Вероника не хотела уходить и вцепилась в старую, иссохшую бабушкину руку. Когда дверь распахнулась, та обернулась и посмотрела на нее спокойно и уверенно, словно буря и не разразилась.

– Берегите друг друга, – только и успела шепнуть она. В следующий миг ее поволокли к двери.

Вал ухватила сестру поперек живота и потащила прочь, но Вероника отказывалась так просто уходить. Она лягалась и визжала и даже укусила сестру за руку, но все было тщетно. Ей, охваченной жутким страхом, оставалось во все глаза смотреть, как майора исчезает в бурлящей толпе. Вероника не знала, как их нашли или чем они себя выдали. И думать было нечего образумить толпу.

Вал вытащила сестренку в узкое оконце – едва успев спастись.

Сестры бежали от разразившегося безумия, а в голове Вероники эхом отдавались последние бабушкины слова: берегите друг друга.

Поначалу она поняла наказ буквально: думала, что майора велела присматривать друг за другом, охранять, но чем дольше над ним размышляла, тем сильнее убеждалась, что бабушка имела в виду нечто иное. Перед лицом ненависти, страха и смерти майора говорила о любви и защите.

Такими Вероника видела укротителей фениксов: защитниками, – такой она и хотела стать. И так почтить память бабушки.

Она вдруг воспылала ненавистью к сестре – за то, как легко та бросила майору. Вероника пыталась биться, пусть и тщетно, а Вал сражаться и не думала.

Однако оглядываясь назад, Вероника понимала, что Вал стала той, без кого сестры не выжили бы. Слезы и страх Вероники не спасли бы их. Решительная и собранная, Вал помогла им пробиться. Ей было одиннадцать – всего на год больше, чем Веронике, – когда погибла майора. С тех пор она несла на своих плечах бремя заботы о них обеих.

Вал улеглась на соломенный тюфяк у стены, и, глядя на нее, Вероника ощутила, как глубоко в животе затянулся пульсирующий, болезненный комочек вины. Вал сделала для нее столько, что и до конца жизни не расплатиться. И вот она уступила сестренке соузника, этот величайший дар.

Подумав немного, Вероника оставила феникса – даже просто отстраняясь от него, она ощутила боль в сердце – и легла рядом с сестрой. Нужда всегда заставляла спать вместе: чтобы беречь тепло или когда просто не хватало места. Вал не призналась бы, но еще так было уютнее.

Стоило Веронике улечься подле сестры, как тугой узелок в животе немного ослаб. Беречь друг друга… Как бы ни складывалась жизнь, именно так сестры поступали и поступать будут. С Вал нелегко: она умеет быть холодной и злой, отстраненной. В то же время она сестра, человек, которого Вероника любила, уважала – и да, боялась – больше всех на свете. Они преодолеют трудности, как обычно. Вместе.

Вал лежала лицом к стене, и Вероника смотрела ей в затылок. Волосы сестры собрались на тюфяке в темно-рыжую копну – цвет очень, очень редкий среди темнокожих пирейцев. Пряди лоснились в отблесках пламени; отсветы огня играли в бусинах и яркой тесьме, вплетенной в десятки косичек. Мода так носить волосы родилась еще до Золотой империи, в эпоху королев, когда в Пире царствовали яростные правительницы – все наездницы, до единой. Волосы украшали и женщины, и мужчины – драгоценными камнями или какой-нибудь мелочью на память о важном событии.

И даже когда Пира присоединилась к империи, наездники вплетали в косички перья фениксов и осколки обсидиана как знаки отличия элитных воинов. Каждый кусок вулканического стекла – из него в древности делали наконечники для стрел и копий – отмечал победу в сражении, служил символом гордости и обретенного опыта. Говорят, у Авалькиры Эшфайр обсидиана в волосах было столько, что его острые грани царапали голые плечи, и те покрывались алой мантией крови.

В долине косички встречались все реже, там их воспринимали как знак преданности наездникам, Авалькире Эшфайр и неверности имперским губернаторам. Вал от традиции не отреклась, и сестры почти все детство носили головные платки. Благо те в империи были в ходу, и девочки сливались с толпой, скрывая свое истинное происхождение.

Вероника рассеянно провела пальцами по шелковистым сестриным волосам. Они отчаянно нуждались в уходе: выбившиеся прядки спутались и свалялись; в косички набилась грязь, корни отросли. Время от времени косички надо заплетать заново, чтобы тяжелые бусины и памятные безделушки не выпадали. У пирейцев волосы прямые и лоснящиеся, их и вовсе надо вощить или умащать маслом, чтобы лучше держались. Если бы не Вероника, которая заботилась о волосах сестры – а та терпела это неохотно, – то Вал совсем запустила бы себя. Ей недосуг мыть голову, расчесываться и следить за прической.

И если оттенок волос как у Вал – насыщенный рыжий, словно огненное оперение феникса – был у их народа в почете, то Веронике достался самый обычный черный. Стриглась она короче, но в пряди точно так же вплетала подарки и цветную тесьму. У сестер даже имелось несколько одинаковых косичек, и Веронике нравилось теребить их – напоминая себе, что, несмотря на все различия, у нее с Вал много общего.

Вот перламутровые раковины, вплетенные, еще когда сестры под присмотром майоры учились плавать в Перстах, паутине рек, которая начиналась от Длани и змеилась мимо столицы. Целиком система рек называлась Длань Бога, ее подпитывала река Аурис: стекая с вершины Пирмонта в долину, она дробилась и растекалась почти по всей империи. Бабушка учила, что всякий пиреец должен учиться плавать в водах Ауриса, и что ближе к ней, чем в водах Перстов, им не оказаться.

Позанимавшись несколько недель, пылая решимостью, сестры сумели вплавь добраться до противоположного галечного берега самого широкого из Перстов, набрали там ракушек и вернулись. Вал, разумеется, обогнала Веронику, но в кои-то веки та не ощутила себя слабее. Потом обе сидели на берегу, разрумянившиеся, стуча зубами, пока майора вплетала им в волосы ракушки.

Вероника со вздохом, полным тоски, отложила украшенные ракушками косицы и отыскала те, что были унизаны деревянными бусинами. Сестры вырезали и раскрасили их сами, вручную – в первую ночь, как оказались в Пире. Рядом они вплели в волосы полоски хлопковой ткани, вымоченной в смеси чернил и пепла – в память о бабушкиной гибели.

Каждая косица напоминала о прожитых вместе годах, словно живой гобелен, связавший их навеки.

Наконец, когда дыхание Вал сделалось мерным, Вероника отпустила ее волосы и подкралась к огню. Тихонько порылась в углях на краю очага под любопытным взглядом феникса. В голове благодаря узам промелькнули образы: картинки, звуки, ощущения птенца, – раскрашивая мир яркими красками, делая его интереснее. Феникс был еще слишком мал, чтобы связно мыслить и общаться, однако его присутствие уже вселяло уверенность.

Отыскав наконец осколки скорлупы, Вероника выбрала не самые острые, отложила их в сторонку и взялась за ларчик с нитками и воском для ухода за волосами. Еще внутри лежал деревянный гребень, шнурок, иглы, пилка и прочие миниатюрные инструменты. Вероника откопала среди них пилочку и аккуратно сточила острые края скорлупы – та была куда толще обычной. Затем иглой продырявила осколки в самой толстой их части – точно так же, как когда-то продырявила хрупкие ракушки бабушка.

Вероника вытянула с затылка прядку волос. Она не стремилась скрыть новую косицу, просто не хотела выставлять напоказ, а то Вал, чего доброго, разозлится. Сестре, само собой, не понравится напоминание о том, как Вероника связала себя с птицей, а она – нет.

«Это временно», – сказала себе Вероника.

Если верить Вал, феникс привязывается к человеку, еще находясь в яйце, вот почему нужно держаться поближе к нему, пока он не вылупится. Каждый феникс выбирал себе наездника, еще не придя в этот мир, образуя магическую связь прежде телесной. И вот первый феникс почему-то выбрал Веронику.

Размяв в руках кусочек воска, Вероника принялась втирать его в волосы. Привычные движения помогли немного унять угрызения совести.

Вал простит ее. Всегда прощает. Скоро вылупится второй птенец, и все снова станет хорошо. Сестры вместе вырастят фениксов, станут наездницами, совсем как родители… и бабушка. От этой мысли у Вероники внутри потеплело.

На фениксах они с Вал запросто пересекут всю империю. Сперва им, конечно, придется скрываться, но со временем они отыщут и других, подобных им, – фаниксэров. Не все попали в лапы империи. Некогда их были сотни – и сотни будут снова. Вместе наездники станут сильнее – настолько, что помогут другим, и больше не придется жить в страхе.

В следующий раз, если кто-то придет на порог дома Вероники и Вал, чтобы забрать их близких, Вероника даст отпор. То, что случилось с бабушкой, не повторится ни с кем из дорогих ей людей.

Вероника закрепила косицу шнурком, потом аккуратно вплела в волосы кусок скорлупы. Посмотрела на него, потом на клевавшего пол феникса. Да не просто феникса, а ее феникса.

Улыбнувшись, Вероника взяла птенца на ладонь и вернулась к Вал. Феникс дарил необыкновенный покой: Вероника ощутила, как спокойствие накрывает ее теплым покрывалом, и погрузилась в сон.

Она сидела в залитой солнечным светом палате: роскошные ковры, резная деревянная мебель, свитки в нишах на стенах. Библиотека. Вероника ни разу не видела библиотеки, да и просто столь прекрасно обставленной комнаты. Однако во сне сразу поняла, где оказалась. До́ма.

На другом конце комнаты она заметила девочку. Кто она, Вероника не знала, но встречала в снах и прежде. В темных волосах у нее были бусины тонкой работы и сверкающие каменья; сидя за разделяющим ее и Веронику столом, она сосредоточенно хмурилась над свитком и шевелила губами.

Вероника во сне любила ее – в груди у нее разливалось теплое чувство; где-то в глубине, в неком колодце чувств, пусть и не ее собственном, просыпались беззаботное настроение и нежность. Вероника проживала чужую жизнь, в чужом теле.

– Что такое «феново»? – раздраженно спросила девочка. – Почти похоже на «феникс», только окончание другое.

– Не забывай корневые слова, – неожиданно для себя произнесла Вероника. Голос явно был женский, и в нем едва угадывались нотки упрека. – Если первая половина слова похожа на «феникс», на что похожа вторая?

Девочка немного помолчала, закусив нижнюю губу.

– Ово… ово… яйцо[1]! – прошептала она, победно просияв. – Получается… яйцо феникса?

Вероника кивнула. Во сне она радовалась успеху девочки.

– Они – большая редкость, и птенца вывести трудно. Фениксы символизируют жизнь, но еще и смерть, это круг. Вот почему они перерождаются… Смерть дарует им жизнь. Если яйцо не пестовать бережно, в огне на костях мертвых, птенец возьмет жизнь из другого места. Даже, если придется, у родных братьев и сестер.

– Они убивают друг друга? – спросила девочка. – Родных?

Выражение победы на лице сменилось тревогой. В комнате как будто стало холоднее.

Вероника пожала плечами. Впрочем, у нее было ощущение, что разговор – не просто о фениксах.

– Они ищут равновесия за счет друг друга. Смерть в обмен на жизнь, ксе кси, – объяснила Вероника.

«Ксе кси» – выражение на пирейском, увещевание, «милый», «дорогой». Услышав его, Вероника подумала, что они с девочкой, наверное, родственницы. Сестры.

В коридоре послышались шаги, и девочки обернулись к двери. Пора им было расставаться…

Сон рассеялся, и Вероника проснулась – в темной холодной хижине. Желудок скрутило от ужаса.

Видения преследовали ее всю жизнь. Вал говорила, что это – из-за дара тенемагии, и потому Веронике надлежит ограждать разум, даже во сне. В воздухе, подобно семенам одуванчиков, витают людские мысли и эмоции, они словно ждут, когда им откроется неосмотрительный разум, как у Вероники, или когда их поймает ум более острый, как у Вал. Веронике трудно было запирать сознание по ночам, и в ее голове эти перелетные мысли и чувства обретали форму странных снов.

Хуже приходилось в Аура-Нове, посреди толпы. В горах, где рядом была только Вал, стало спокойнее, но сестра предупреждала, что ум – как разветвленная пещера, и мысли годами задерживаются в темных глубинах, чтобы всплыть на поверхность позднее. Должно быть, поэтому Веронике постоянно снились одни и те же люди. Они как будто пробурили себе путь в ее сознание и отказывались уходить.

А сегодняшний сон, откуда бы ни взялся, напугал ее до самой глубины души.

Вал часто напоминала о равновесии. Феникс из ничего не рождается: он либо умирает, обращаясь в пепел, чтобы потом возродиться, либо, птенцом в яйце, должен покоиться в пепле из костей других существ. На воле самки умирали, давая жизнь потомству, высиживая по одному яйцу за раз. Жечь кости людей и животных, чтобы добиться тех же условий, додумались первые анимаги – на вершине Пирмонта. Фениксы стали жить дольше и расплодились как никогда.

Когда Вероника спросила, что станет, если жечь не кости, а просто дрова, Вал ответила просто:

– Птенцы умрут.

Внезапно Вероника поняла, отчего до сих пор не вылупился второй феникс. Хуже того, знала это и Вал. Костей собрали слишком мало, и питомцу Вероники пришлось искать для себя другой источник жизни… тянуть силы из второго яйца.

Встревоженная, Вероника приподнялась на тюфяке и увидела сестру: Вал стояла над ней, держа в руке топор. При виде оружия Вероника вспомнила, как они покидали пределы империи: под покровом ночи, в крытой повозке. Остановились в приграничной корчме: сестрам пришлось спать в дровяном сарае. Когда к ним ввалился пьяный селянин, Вал схватила топор и приготовилась обороняться.

Пьянчужка попятился, ощупью отыскав дверь, но Вал все же последовала за ним.

Когда она наконец вернулась, Вероника даже в темноте разглядела, как сестра вытирает топор о висящий на гвозде фартук. Наутро и фартук и топор исчезли, и Вероника даже решила было, что ей все привиделось – если бы не новенький карманный нож у Вал да пригоршня монет, которых еще вчера не было. Вал купила горячей еды на завтрак, а ножиком они вырезали себе деревянные бусины из настоящего пирейского дерева.

Вероника невольно задумалась, о чем же те бусины напоминают на самом деле.

Топор в руках Вал больше походил на тесак, поблескивавшее в темноте лезвие было, без сомнения, острым. Очаг погас, и в комнате воцарился холодный серый мрак – такой же холодный и серый, как второе яйцо в углях. Не успела Вероника ничего сказать или сообразить, как Вал отвернулась и ударом топорика расколола яйцо надвое.

Вероника судорожно втянула воздух: скорлупа с хрустом раскололась, – а феникс удивленно вскинул голову.

Вероника невольно выглянула из-за ноги Вал. Она сама не знала, что ожидает увидеть – мертвого птенчика? – но внутри яйцо оказалось столь же плотным и серым, как расколотый камень. Так, может, камнем оно и было?

Вал обернулась и мотнула головой в сторону феникса. Прямо смотреть на птицу она избегала.

– Нареки его.

– Это она, – поправила ее Вероника. О том, что птица – самка, подсказало чутье.

Феникс тихонько защебетал, и в голову хлынул целый поток мыслей и образов. За ночь его разум окреп и повзрослел раз в десять – благодаря магическим узам. Птенец еще не научился мыслить четко, как тот же человек, но уже и не реагировал на все подряд, как животные. И хотя узами анимаги соединялись только с фениксами, разум животных, с которыми им приходилось общаться часто, они тоже меняли. Лошади и рабочий скот часто становились смышленее – в человеческом понимании, – и дрессировать их оказывалось проще.

– Неудивительно, – сказала Вал. – Самки тяготеют к женскому духу, и наоборот. Пол фениксы выбирают еще внутри яйца, если знают, с кем соединятся.

Вероника кивнула, поглаживая феникса по пушистой головке большим пальцем.

– Пожалуй, я назову ее Ксепира.

Вал прищурилась. Она пристально посмотрела на сестру, потом скрестила руки на груди и задумчиво уставилась в потолок.

– На пирейском «пир» значит огонь или пламя. А вместе с «ксе»…

– Милое пламя, – подсказала Вероника, поглаживая сонного питомца по шелковистым перьям.

– Или Пламенная Сестра, – уточнила Вал. Приставка могла означать как брата, так и сестру, смотря какое имя – женское или мужское. Вал обучила Веронику и чтению, и письму, а еще – науке о звездах, временах года и истории.

Вероника всем в своей жизни была обязана сестре.

Она затаила дыхание, боясь, что Вал разозлится – еще бы, в их семью вторглись, и новичок грозит ее вытеснить.

Наконец Вал вынесла вердикт:

– Имя, достойное пирейской королевы.

Ее глаза блестели, как будто она произносила высочайшую похвалу.

Вероника ощутила гордость – угодила сестре! – и в то же время испугалась, что слова Вал окажутся пророческими, что ее саму и ее питомца ждет судьба пирейских королев: пламя, слава… и смерть.

Может, анимаги в долине и за ее пределами возрадуются, снова увидев в небе огненные следы феникса, но возвращения наездников желают не все.

Глава 3
Сэв

В Пире смерти радовались не меньше, чем жизни. Лишь конец приводит к началу – такой урок преподнесли людям фениксы, и такой же урок преподнесла мне жизнь.

Сэв смотрел под ноги.

Такой он выработал прием выживания, защитный механизм, а еще – способ не вступить в дымящуюся кучку помета.

На службе Золотой империи прошло полгода, а Сэв так и не свыкся с новой жизнью солдата. В конце концов, не он выбрал этот путь, и ему претило стоять в одном ряду со сбродом: воришками, убийцами и детьми бедняков, у которых тоже не было выбора.

Все они напоминали ему, кто он сам: голодранец, воришка, убийца.

Правда, еще меньше ему нравилось соседство с повинниками. Оно напоминало Сэву не о худшей половине его сути, но о лучшей – той, которую он поклялся забыть. Той, которую пришлось задушить и унять до едва тлеющего фитилька. Сэв, может, и анимаг, как те же рабы, но жить, как они, – остаток жизни горбатиться на империю без оплаты – он отнюдь не собирался.

А еще он не обязан подыхать, как они, – бросая близких. Как когда-то его бросили родители.

Никто, разумеется, от Сэва не зависел, об этом он позаботился. В детстве, когда привычный мир рухнул, так было проще: не любить никого и никому не позволять любить себя. Меньше забот. Не сегодня – завтра Сэв сгинет, и ни одна душа не заплачет о нем.

Порой, однако, он забывал, почему эта идея показалась ему в свое время годной.

Сэв продолжал брести, но тут колонна замедлилась. Он украдкой поднял взгляд. Его подразделение – десяток солдат и дюжина рабов – сопровождали тридцать лам, которых купили у заводчика на задворках низовий Пирмонта, горы, приютившей поселения Пиры.

Оказаться так близко и так далеко от дома… В груди защемило. Сэв только и ждал подходящего случая, чтобы покинуть империю, но не думал, что вернется вот так – в рядах ненавистной армии.

Это ведь усилиями империи Пира превратилась в страну-отщепенца, населенную изгоями. Их борьба за независимость унесла тысячи жизней – жизней наездников, овеянных пламенной славой. Жизни Авалькиры Эшфайр, так и не ставшей их королевой, и бросившей ей вызов сестры.

Жизни матери и отца самого Сэва.

Нынче же Пира слыла домом для изгнанников и тех, кто воевал с империей. Или же анимагов, не желающих вставать на учет и мечтающих без опаски использовать дар. Сюда не назначали губернаторов, здесь не действовали законы империи и ни с кого не взимали налогов, здесь даже не стоял гарнизон. Разбойничьи отряды у границы – дело обычное, и, собственно, поэтому Сэва и его сослуживцев обрядили в рванье и разномастную броню. Чтобы не выделялись.

Основная часть войска стояла лагерем на приличном удалении от Паломничьего тракта, главной артерии Пиры. Отряду Сэва поручили обменять повозки – бесполезные на крутых козьих тропах, которыми предстояло идти, – на крепких лам, послушных и спокойных вьючных животных. Вот если бы они гадили меньше. В лагерь надлежало вернуться засветло, и отряд едва успевал.

Так чего же все встали?

Вытянув шею, Сэв шагнул вперед… прямо в теплое скользкое дерьмо.

– Тэйке, – пробурчал он. Если кто и подбросит тебе под ноги кучку помета, так это проказливый бог-оборотень.

Кучка с чавканьем выпустила ботинок Сэва. Тут он поймал на себе взгляд шедшего рядом повинника: тот нахмурился, наблюдая за неудачей Сэва. Он, казалось, следил за Сэвом, потому Сэв и запомнил его. И почему-то повинник всегда оказывался рядом, стоило Сэву угодить в неловкое положение, то есть часто. Раб вроде приходился Сэву ровесником; высокий, широкоплечий; кожа – смугло-золотистая, черные волосы коротко стрижены. На шее – рабская цепь с простенькой табличкой, на которой значились имя, преступление и срок наказания.

Лицо раба выражало скорее любопытство, не враждебность, словно Сэв – некая интересная загадка. Правда, стоило обернуться, и повинник напрягся.

Ненависть к анимагам среди солдат – дело обычное, корнями она уходила во времена Войны крови. Истоки брала в рядах командования – среди офицеров, годами воевавших с наездниками и получивших на память жуткие раны и ожоги, – и спускалась к нижним чинам. Многие из молодых солдат в ту войну осиротели или росли, слушая, как родители с презрением говорят о повстанцах-анимагах и пирейских отступниках. Правды в этих рассказах было мало: не все анимаги происходили из Пиры, равно как не все пирейцы владели анимагией. Однако после войны, когда волшбу объявили вне закона и жизни анимагов оказались под угрозой, многие предпочли бежать в Пиру.

Почти все солдаты ненавидели анимагов, вовсю злоупотребляя положением, ни во что их не ставя. Обращаясь как с преступниками. Да они и были вне закона, и чем бы ни провинились – служили в Войну крови Авалькире Эшфайр, не встали на учет или тайно применяли магию, – в империи их преследовали и либо загоняли пошлинами в бедность, либо, если им нечем было платить, отправляли отбывать повинность на службе империи. Половина солдат когда-то преступили закон, но им все простили. Как Сэву, например.

Анимаги отвечали взаимной ненавистью. Их заклеймили предателями – даже тех, кто не поддержал восстание Авалькиры Эшфайр, – и они страдали под игом империи.

Сэв же застрял где-то посередине: вроде и солдат, но и от повинников почти не отличался.

С другой стороны, его родители были наездниками, и в его жилах текла магическая кровь. Тирания империи заставила скрыть дар, а по ночам ему виделось в кошмарах, как в армии раскрывают его секрет.

Солдаты не знали, что Сэв – анимаг, нашедший способ выжить.

Пусть все так и остается.

Если выяснится, что Сэв – анимаг, то носить ему цепь. А если прибавить к этому преступное прошлое, пожизненный срок обеспечен.

С другой стороны, он в армии, хотя ненавидел и боялся солдат, сколько себя помнил. Наездники отняли у него родителей, разрушили его жизнь и оставили сиротой на улицах Аура-Новы. Их он тоже ненавидел.

Сэв был без роду и племени. Словно овца без стада.

Поглядев на ботинок, Сэв одарил повинника невеселой улыбкой и стал оттирать подошву о ближайший пятачок травы. Повинник покачал головой и отвернулся. Избавиться от помета никак не получалось. Повинник снова повернулся к Сэву и раздраженно похлопал себя по поясу. Озадаченно нахмурившись, Сэв уставился на пустой пояс осужденного, и тут до него дошло, что повинник указывает ему на его собственный ремень. На подвешенный к нему мех с водой – самое то, чтобы смыть дерьмо. Зардевшись, Сэв кивнул в знак благодарности и, вынув пробку, быстренько полил себе на ногу.

Наконец Сэв покончил с обувью и, щурясь, снова посмотрел вперед: сквозь деревья виднелась залитая солнцем прогалина. Посреди нее стояла небольшая хижина с синей дверью. Домик был круглый, с куполообразной крышей – в Пире так многие строили. Наверное, охотничья хижина или жилище какого-нибудь отшельника.

Уходя утром из лагеря, отряд получил от капитана Белдена два приказа: вернуться засветло и никому не попадаться на глаза. Имперских солдат в Пире не жаловали, и вряд ли их маскировка под налетчиков убедит кого-то из местных, если станут присматриваться. К тому же местные и налетчиков не больно любили.

Впереди засуетились, и отряд двинулся дальше. Наверное, решили обойти прогалину стороной: хижина хоть и выглядела заброшенной, явно не пустовала. У дальней стены лежал хворост, тропинку очистили от разросшейся травы, а над трубой вились легкие струйки дыма.

– Эй, салага! – резкий окрик вернул Сэва на землю. Отт. Коренастый и пухлый, пыхтя от усилий, он напоминал Шута из арборийской комедии. Лоскутная куртка только усиливала это ощущение. Не хватало лишь колпака с бубенчиками. Землистого цвета лицо Отта пошло пятнами от загара, по вискам из-под редеющих волос стекали ручейки пота.

– Сэр, – Сэв вытянулся по стойке «смирно». Он намеренно двигался и думал медленно, чтобы не выделяться. Большинство солдат считали Сэва тупым, как болванка для меча, и Сэв изо всех сил поддерживал это впечатление. Служил он послушно, чтобы не придирались, и вместе с тем расхлябанно, чтобы не поручали лишнего.

– Стой здесь, – приказал Отт, тыча пальцем в землю, чтобы Сэв, дурак такой, понял все точно. – Животные отправятся дальше, но ты будешь тут нашими глазами, – добавил он, указав толстыми пальцами на свои глаза. – Убедись, что никто к нам не подкрадется. Мы с Джотамом на разведку.

Отт подтянул ремень, будто готовился к серьезной работе. Джотам, его подельник – сейчас в прямом смысле, – встал позади. Остальные же погнали лам дальше.

Сэв прекрасно понимал, что́ Отт называет разведкой. Империя, может, и простила ему с Джотамом прегрешения, но бандитского дела эти двое не оставили. Даже не ради выживания, но для удовольствия. А ведь еще можно и кошель набить, да куда туже, чем позволяет скудное армейское жалованье. Таких вот «очистившихся», кому простили былые злодеяния, в армии – десятки, и на их проступки закрывают глаза, лишь бы у своих не крали. Джотам и Отт частенько брали в сообщники или оставляли на стреме салаг, неопытных и глупых.

Хорошую кражу Сэв обожал не меньше иного бедного беспризорника, но одно дело – срезать кошель у богатого купца, и совсем другое – обнести какую-то лачугу со сломанными ставнями. Вряд ли у тех, кто живет в ней, есть что-то лишнее.

И вдруг в хижине сейчас кто-то есть?

Сэв знал, что тогда будет.

Прольется кровь.

– Ты, магораб, – рявкнул Отт, обращаясь к ближайшему повиннику, тому самому, который видел, как Сэв вляпался в кучку помета. Магораб. Исполненное презрения ругательство, при звуке которого Сэв поморщился. Впрочем, сам повинник остался совершенно спокоен, только слегка втянул голову в плечи. – Замыкаешь строй. Не хватало еще, чтобы кто-то отстал.

С этими словами Отт – и Джотам с ним – скрылся за деревьями.

Сэв помялся, глядя на повинника.

– Не серчай на него, – пробормотал он.

– Чего? – переспросил повинник. Сэв впервые услышал его голос: низкий, с грудным рокотом.

– Да просто… не стоило им тебя так называть.

Какое-то время повинник пристально смотрел на Сэва, словно пытаясь понять, издевается тот или говорит искренне. Редко какой солдат заговорит с осужденным, а уж извиняться и вовсе не подумает.

Наконец повинник фыркнул – почти удивленно – и, уронив подбородок на грудь, покачал головой.

– Беда не в том, как меня называют, солдат. Хоть рабом, хоть сэром… Беда в том, кто я такой.

Ну конечно. Сэва и повинника отличало только то, что одного поймали на использовании магии, а другого нет. Магия в империи была всегда, и она нужна людям, кто-то не выживет без нее. Как можно ставить волшбу вне закона? Будучи солдатом, Сэв ощущал себя соучастником тирании.

Сэв не нашел что ответить и, вспомнив приказ Отта, подавил чувство вины. Он оставил повинника и двинулся сквозь деревья к прогалине. Встал на самом ее краю, так, чтобы не видеть через открытую дверь, что творится внутри.

Вовсю пекло солнце, и в воздухе слышался легкий аромат древесного дыма, к которому примешивался горьковатый и вызывающий тревогу душок. По лбу скатилась капелька пота; подбитая кожей куртка липла к мокрой спине.

Джотам и Отт приближались к хижине, а тишина сгустилась, словно сам лес затаил дыхание. «Неправильно все это», – думал Сэв. С тех пор как неделю назад отряд пересек границу империи, его повсюду окружали звуки природы. Он привык к шуму Аура-Новы, где тебя глушат толпа да грохот колес по мостовой. Но здесь, в Пире – или в Вольных землях, как ее называли местные, – шум был вовсе не какофонией. Это была музыка, мелодичная и живая; ее ритм удивительным образом успокаивал разум и смягчал исстрадавшуюся душу. Звуки напоминали Сэву о проведенном на ферме детстве, когда его жизнь, никого не интересовавшая, была проста и спокойна.

Ах, если бы все вернуть.

Ощутив прикосновение к руке, Сэв обернулся. Оказалось, к нему прильнула лама, словно бы успокаивая. За ней пришли еще две, а с ними – повинник, который, видно, предпочел остаться с Сэвом, а не следовать, как было велено, за конвоем.

Сэв отпихнул животное. Получилось неожиданно грубо, но приходилось делать вид, что животные ему совершенно безразличны. Даже простую ласку могли принять за магию, а выдавать себя Сэву нельзя.

Повинник прищурился. Неужели ощутил в нем магические силы? Порой, стоило Сэву отвлечься или расстроиться, как способности проявлялись сами собой. Не успевал он опомниться, как к нему, привлеченные помимо воли, подсаживались птица или кошка.

– Ты что тут делаешь? – спросил Сэв.

Повинник раздул ноздри.

– Это ты что тут делаешь? – накинулся он на Сэва. Взгляд его темных глаз устремился Сэву за плечо, туда, где Отт с Джотамом крались к хижине. – Не извиняйся передо мной за грубость солдата, если сам остаешься в стороне, когда тот же солдат грабит невинных и оставляет за собой трупы.

Сэв нахмурился.

– Они не станут меня слушать, – махнул он рукой в сторону Отта и Джотама. – Прости, но здесь, на горе, они успеют натворить дел похуже.

Империя втайне отправила в Пиру двухсотенный отряд не для мирных переговоров. Зачем точно – Сэв не знал, но местных они точно в покое не оставят.

Повинник взглянул на него с нескрываемым презрением.

– И что, тебе плевать?

Сэв уставился на него в ответ. Не то чтобы ему прежде не дерзили, но с тех пор, как он записался в армию, ни один повинник вообще не смел заговаривать с ним. А этот будто не ведает ни страха, ни сомнений.

– Какая разница, что меня волнует? – ответил Сэв. – У меня нет выбора.

Повинник скривился, словно Сэв не только не был выше его по статусу, но был чем-то даже отвратительнее приставшего к ноге помета.

– Выбор есть всегда.

«Ложь», – подумал Сэв.

Не он решил стать сиротой в четыре года и с другими потерявшими родных жить в переполненных приютах, где свирепствовали голод и болезни и от повинности спасало только умение скрывать дар. И когда он убил солдата, то не по своей воле занял его место, примкнув к тем, от кого прятался всю жизнь. Выбор – самообман, развилка на дороге в сказке. В жизни альтернатив нет – разве что сулящих беду.

Если Сэв и выберет что-нибудь, то лишь бегство от смерти и людей, которые ее несут, а не навстречу им.

В тишине, окутавшей лес, даже ветер перестал шелестеть листьями. И тут словно грянул гром среди ясного неба – Джотам ударом ноги выбил дверь.

Глава 4
Вероника

Смерть отца оборвала тысячелетнюю династию. Но наши жизни продолжались.

Пальцы Вероники были перепачканы землей; прохладная трава намочила штаны на коленях. Вероника резким движением выдернула из земли луковицу и бросила ее в корзину. А когда потянулась за следующей, то на загривке у нее защекотало от нехорошего предчувствия.

Она услышала какой-то звук. Точнее, ощутила его магическим чутьем.

В груди тревожно защемило, и Вероника резко обернулась… обнаружив перед собой Ксепиру. Вероника улыбнулась, сердце исполнилось радости при виде питомца. Пусть ему и полагалось безвылазно сидеть в доме.

– Я же велела не высовываться, – пожурила Вероника феникса, хотя с их узами слова были не нужны. «Тебя могут увидеть», – передала она мысленно. Ксепира моргнула, глядя на соузницу – сама невинность и любопытство, – и молниеносно ухватила клювом пролетавшего мимо мотылька.

Вероника тяжело вздохнула. Может, они и отсиживаются в Пире, где не действует закон империи, но анимагу все равно лучше таиться, а для феникса скрытность так и вовсе вопрос жизни и смерти. Хижина стояла слишком далеко от Предгорья, где к разбойничьим налетам привыкли. Если их схватят, Веронику заставят отбывать повинность, а Ксепиру казнят.

Ну, хотя бы Вал дома нет. Прямо с утра она отправилась на рынок Раннета, чтобы «заняться меном» и пополнить припасы. То есть с помощью тенемагии заставить ничего не подозревающих торговцев даром отдать ей все необходимое. Чтобы сделать хоть что-нибудь полезное, Вероника отправилась собирать дикий лук, чеснок и съедобные коренья. Ксепире полагалось сидеть дома.

С тех пор, как две недели назад она впервые поднялась в небо, Вал запретила ей показываться на улице, если только сама не наблюдала за окрестностями. Но эти дни выпадали слишком уж редко. Точно так же, как Вал презирала прочих друзей-животных Вероники, сестра с каждым днем проникалась все большим презрением к ее соузнице. Это все зависть. Вал чувствовала себя обделенной, но чем сильнее Вероника старалась преодолеть разлад между ними, тем угрюмее Вал становилась. Всякий раз, стоило Веронике похвалить или приласкать маленького феникса, Вал отпускала десятки замечаний и предупреждений о том, как опасна эта магическая связь.

Нельзя нежничать с Ксепирой, не то птица вырастет слабой и мягкой.

Нельзя спускать ей вольное поведение, ибо это – проявление слабости, и Вероника потом не сможет управлять фениксом.

Следует показывать, кто главный, а главная – Вероника. Ксепира ей служит. Они – не семья, как Вероника с Вал, и если Вероника продолжит настаивать на том, что Ксепира ей друг и ровня, это приведет их к погибели.

Вероника честно пыталась быть послушной, но она всю жизнь была близка с животными и получала от них желаемое прося, а не приказывая. Порой слова Вал звучали величайшей мудростью, в другое время – как удобные, надуманные предлоги, чтобы вбить клин между Вероникой и ее питомцем.

Стоило же Веронике открыто засомневаться в словах сестры, как та злилась. Постоянно.

– Просто у твоей сестры характер такой, – говорила бабушка всякий раз, как Вал с яростью пыталась одержать верх над сестрой. – Она – что огонь. Пожирает.

– А кто же я, майора? – спрашивала Вероника.

– Ты тоже огонь, ты освещаешь путь.

Мысли о бабушке всегда вызывали улыбку, даже если Вероника отчаянно тосковала по ней. Особенно с тех пор, как вылупилась Ксепира. Бабушкин совет уравновесил бы наставления Вал и вернул мир между сестрами. Вал смотрела на разницу между собой и Вероникой как на то, что необходимо исправить, – как на задачу, которая нуждается в решении. И, разумеется, меняться должна была Вероника, не Вал. Зато бабушка всегда напоминала сестрам, как они схожи, – например, сравнивая их с огнем, – указывая на то, что они лишь две стороны одной монеты. Связанные противоположности.

Веронику не смущало, что они с Вал разные: она верила, что чем скорее сестра это примет, тем проще им станет жить.

Однако чем ближе Вероника подходила к хижине, тем больше таяла ее решимость постоять за себя. В последнее время они с сестрой и так почти на ножах, к чему лишние ссоры? Вероника с трудом терпела угрюмое настроение Вал. Зато если вернуться домой прежде сестры, то ссоры и вовсе получится избежать.

Ксепира устремилась вперед, пока Вероника пробиралась через чащу. Феникс перелетал с ветки на ветку, ловя червячков и личинок, чирикая попадавшимся на пути птицам. Она напоминала не по годам развитого ребенка: умная, любознательная, порывистая. И ей все еще недоставало зрелости и понимания того, как устроен мир. За минувшие недели узы окрепли и развились: Вероника с фениксом общались уже не образами и впечатлениями, а четкими мыслями и не очень ладно скроенными предложениями. Пройдут месяцы, прежде чем Ксепира научится понимать язык и полноценно им овладеет. Вероника с Ксепирой теперь предугадывали движения и мысли друг друга, живя и действуя, словно связанные невидимой нитью.

Менялась не только Ксепира. Разум Вероники ширился, подпитываемый новыми ощущениями и сведениями, которые она получала через питомца. Запахи, звуки, виды, которые она прежде просто не замечала, феникс впитывал ненасытно. Магия Вероники тоже менялась: с тех пор, как она связала себя с птицей, ее дар усилился раза в два и действовал шире. Мир вокруг сделался как никогда ярким и живым.

Ксепира уже была величиной с крупного орла, пушок сменился шелковистыми радужными перьями – на хвосте они были гораздо длиннее и приобрели насыщенный оттенок, как и растущий на голове хохолок. У самок он – и хвостовые перья – имел глубокий пурпурный цвет, тогда как у самцов – золотисто-желтый. Вал отметила, что Ксепира крупная для своего возраста, значит, по достижении ею двух месяцев на ней уже можно будет летать. Впрочем, все фениксы росли по-разному: большинство взрослело от трех месяцев до полугода.

Умом и телом фениксы созревали быстро, благодаря этой особенности на них и раны заживали почти молниеносно, и ум был острее. Ксепира жадно стремилась к новым знаниям, поди удержи ее взаперти. А еще в ней глубоко коренилось желание отыскать других фениксов, «огненных братьев и сестер», как она их сама называла. Фениксы – не одиночки; они создавали пары на всю жизнь, жили стаями, добывая пропитание и охраняя свою территорию.

Рано или поздно Ксепира скажет, что им пора уходить – на поиски других, таких, как они. Ей понадобятся наставники-фениксы, а Веронике не обойтись без помощи других наездников. От одной мысли пуститься вместе в приключение – приключение, о котором она и не смела мечтать, – Веронику охватывал трепет. Казалось бы, иного пути невозможно представить, но дело не только в этом. От мысли, что Веронику примут свои, другие анимаги и их фениксы, что она обретет друзей и место, где ей рады, голова шла кругом. Правда, оставались сомнения, и одно из самых сильных – существует ли такое место, найдутся ли такие люди?

И вот еще вопрос: пойдет ли с ними Вал? Примут ли ее? Без феникса.

Вероника так глубоко погрузилась в мысли и увлеклась тем, как Ксепира созерцает паутину, что даже подскочила на месте от разнесшегося по лесу треска. Шум донесся со стороны хижины.

Вероника судорожно сглотнула, а в животе образовался горячий комок страха. Кто-то вломился в дом.

Вал.

Похоже, вернулась раньше обычного.

Вероника ускорила шаг, велев и Ксепире поторапливаться. Если они поспешат, то успеют выбраться на прогалину незаметно. Вероника постарается убедить сестру, что они с фениксом не покидали безопасных пределов.

Придумывая на ходу историю, Вероника нырнула под толстую ветку и испачкала руки и волосы в липком древесном соке. Ветка со свистом выпрямилась, когда Вероника ее выпустила; впереди показалась окутанная маревом и бронзоватым светом послеполуденного солнца хижина.

Картина была мирная. Идиллическая. Хижина была прямо как домик мудрой майоры из старинной сказки.

Разве что навстречу Веронике не вышла добрая старушка и не предложила сладостей и сказок.

Не вышла навстречу ей и Вал – скрестив руки на груди и бурно дыша. Вместо нее Вероника увидела мародера. Он смотрел прямо на нее.

Глава 5
Сэв

В горе мы держались друг за друга. Ее страдания были моими. Ее боль становилась моей.

Рука сама собой метнулась к ножу на поясе. Сэв и не подозревал, что у него есть такой навык – похоже, месяцы боевой подготовки не прошли даром.

Вот только никто не учил его драться с невооруженными девчонками, которые, словно перепуганное животное, выскакивают на него из зарослей. Незнакомка взглянула на него, потом на хижину. Должно быть, это ее дом, а тут – он, с оружием, встал на пути.

Девочка была юная – не сильно моложе самого Сэва, однако что-то в ней выдавало ребенка. Ее темная кожа отливала бронзой в лучах солнца, а заплетенные в толстые и тонкие косицы черные волосы украшали бусины и прочая блестящая мелочь да тесьма. Она была боса, а значит, чувствовала себя здесь в безопасности. Должно быть, эта наивность и чувство защищенности и делали ее похожей на ребенка, не боящегося выйти из дому. Сэв давно не мог позволить себе чувствовать то же.

При виде ножа девушка застыла, сделалась неестественно тихой – словно зверек, почуявший хищника.

Сэв тяжело сглотнул. В горле пересохло, как в жаркой пустыне. Ну, и что ему делать? Если ее увидят Джотам и Отт – заставят умолкнуть. В доме зазвенело стекло, и тишины как не бывало. Девушка резко обернулась. Сообразила, что мародер не один.

– Голяк, – раздался голос Джотама, неестественно громкий.

Сердце Сэва забилось до боли часто. Он оглянулся, но Джотам и Отт еще не вышли.

– Да уж, красть нечего, – добавил Отт.

Страх разлился по жилам Сэва. Если красть нечего, то эти двое выйдут в любой момент.

Сэв посмотрел на девушку.

– Беги отсюда, – шепнул он ей, жестом указывая в сторону чащи.

Девушка смущенно нахмурилась. С какой стати мародер с ножом велит ей бежать? Она явно ожидала подвоха. Осмотрела близлежащие заросли – и тут увидела притаившегося в тени позади Сэва повинника. Девушка отступила в сторону, еще дальше выйдя на опушку. Не стоило.

– Нет, стой. Я, мы… – Сэв махнул рукой в сторону повинника. – Мы тебе зла не желаем.

Он убрал нож.

– Зато вон те, – он указал в сторону дома, – опасны.

Девушка медлила, ее взгляд метался между Сэвом, повинником и домом. Изнутри доносился шум: мародеры с руганью копались в вещах.

В лесу в этот миг как будто что-то промелькнуло. Не то вспышка света, не то зверек. Сэв не успел ничего понять, когда ветки справа от девушки всколыхнулись, и нечто выпорхнуло ему навстречу, покровительственно опустившись ей на плечо.

Да, это был зверек, а точнее, птица. Ярко-красная, с длинным пурпурным хвостом и проклюнувшимся венцом из шипчиков на макушке. Птица напоминала факел во тьме, луну в ясную ночь. Явно не простая, магическая. В ее присутствии покалывало кожу.

Феникс.

Отпихнув Сэва, вперед вышел повинник. Он глядел прямо на феникса. Девушка подобралась, но нападать на нее никто не собирался: повинник в почтительном жесте приложил руку к груди и склонил голову. Девушка взглянула на него, на цепочку и медальон и, похоже, поняла, кто он такой. Они поняли друг друга без слов. Оба были анимагами: лишь анимаг способен вы́ходить и приручить феникса, и лишь анимагов в империи заставляют отбывать повинность. Это знание сплотило двух волшебников, а Сэв остался как бы в стороне, далеко – хоть и сам владел магией, – в тени от их теплого света.

Девушка нежно погладила феникса и нерешительно взглянула на повинника, как бы предлагая ему сделать то же самое. Тот осторожно, вытянув руку, приблизился, но в этот момент громко хлопнула дверь, и все трое словно вернулись на землю.

– Если опоздаем, капитан шкуру с нас спустит… – бурчал Отт. Дверь хлопнула второй раз, а значит, следом, как обычно, шел Джотам. Еще чуть-чуть, и они обогнут дом.

В голове у Сэва гремел тревожный набат. Мысли путались, слова не шли на язык.

– Кусты, – выпалил он, жестом веля девушке с фениксом укрыться в зарослях. Встревоженный резкими движениями, феникс принял защитную позу: расправил крылья и подал голос, – но к счастью, именно в этот миг заговорил Отт:

– Салага! – позвал он, тяжело ступая по жухлым листьям. – Ты где?

Девушка посмотрела на повинника. Ему она явно доверяла больше, чем Сэву. Повинник ободряюще кивнул, и только тогда она метнулась в заросли. Феникс, хлопая крыльями, скрылся следом. Убедившись, что беглецов не видно, Сэв обернулся.

Солдаты приближались: лицо Джотама, как обычно, не выражало ничего, зато щекастый и рябой Отт недовольно кривился.

– А этот почему до сих пор здесь? – спросил он, небрежно ткнув в сторону повинника самострелом. Так, будто повинник – пустое место.

В голове у Сэва по-прежнему гудело, сердце грохотало так, что он с трудом соображал.

– Он…

– Я вот это искал, – произнес повинник, выступая вперед. В раскрытой ладони он сжимал гнутую пряжку. – Оторвалась.

Отт прищурился и перевел взгляд на деревья у него за спиной. Увидел ли он девушку или просто высматривал конец колонны?

– Слушай сюда, магораб, – презрительно произнес Отт, вплотную подходя к повиннику. Сразу стало видно, насколько разного они телосложения. – Солдаты мы, – он указал на Сэва и Джотама, – а ты – слуга. Усек? В следующий раз делай так, как говорят, иначе утыкаю тебя стрелами и оставлю на поживу воронам.

Повинник покорно кивнул, хотя Сэв почувствовал исходящие от него волны ненависти. Отт же, ослепленный своим превосходством, ухмыльнулся.

– Теперь двигай отсюда и почини ремень, – приказал он, а после снова обратился внимание на Сэва. Повинник мельком глянул тому в глаза, со значением посмотрел туда, где прятались девушка с фениксом, и лишь потом удалился.

Теперь все зависело от Сэва.

– Если не напоминать им, у кого власть, они перестанут тебя уважать, – елейным голосом произнес Отт, заговорщицки приобняв Сэва за плечи. Сэв перестал дышать, лишь бы не слышать вони пота от его немытого тела. – А если они тебя не уважают, так пусть хоть боятся. Верно я говорю, Джот?

Джотам равнодушно кивнул, увлеченно вычищая грязь из-под ногтей. Отт отпихнул Сэва и громко заржал, оглядывая опушку и близлежащие заросли.

Сэв постарался не шевелиться, словно малейшим движением мог выдать девушку в зарослях. Они стояли слишком близко…

– А это что такое? – спросил Отт, глядя Сэву за спину.

Желудок свело от ужаса, но, оборачиваясь, Сэв сохранял невозмутимый вид.

Оттолкнув его, Отт подошел к лежащей на земле, среди рассыпанных луковиц, плетеной корзинке. Должно быть, девушка обронила ее, столкнувшись с Сэвом.

Отт поднял корзинку и с вопросительным взглядом показал ее Сэву. Тот не придумал ничего лучше, кроме как пожать плечами. Врать он умел прилично, но порой лучше промолчать. Глупость – природная или напускная – поможет объяснить любые странные совпадения.

Отт осмотрелся, потом заглянул внутрь корзинки. Фыркнул.

– Часовой из тебя… – произнес он и с презрением отбросил корзину. – Ты и роя ос не заметишь, пока тебя в зад не ужалят.

– Пора идти, – скучающим тоном напомнил Джотам. На каждые десять слов, сказанных Оттом, он говорил всего два. Если Отт был Шутом – пухлым и шумным коротышкой, – то Джотам был Пугалом, его тощей и тихой противоположностью. Худое лицо и сальные патлы усиливали это ощущение; его продубленная коричневая кожа была покрыта сложным рисунком неровных и плохо заживших шрамов.

В детстве Сэв обожал пьесу «Шут и Ворона», а еще «Принцесса-жемчужинка» и «Приключения пройдохи». Протиснувшись через толпу у театра в аллее Лицедеев, Сэв наблюдал за игрой на сцене, выглядывая из-за ног взрослых. Большую часть комедий ставить дозволяли, а вот эпосы и трагедии запрещали. Они пользовались народной любовью, но со времен войны оказались в опале, потому что повествовали о многих славных воинах и знаменитых людях из истории укротителей фениксов. Ходил слух, якобы кое-где в подпольных театрах и игорных домах Аура-Новы актерам платили больше обычного, чтобы они тайно, после закрытия исполняли запретные пьесы. За риск со зрителей драли в три шкуры.

Джотам побрел прочь, а Отт присмотрелся к Сэву.

– Раз уж дозорный из тебя никакой, поработаешь носильщиком, – грубо произнес он, бросил перед Сэвом самострел и, самодовольно ухмыляясь, вразвалочку пошел вслед за подельником.

Сэв смотрел им вслед, не смея даже вздохнуть, пока наконец лес не поглотил звуки шагов.

Сэв сделал судорожный вдох, не зная, что говорить и как быть, а девушка в это время поднялась из-за кустов. Сомнений нет, она все слышала и теперь знает: он – не какой-то там мародер, а солдат. Птицы нигде видно не было, но теперь, когда опасность миновала, Сэв впервые позволил себе осознать, что видел он живого феникса.

Все думали, что их больше нет, что империя уничтожила их вместе с восстанием, символом которого они и были. После войны губернаторы решили, что эти птицы слишком опасны и слишком преданы анимагам, поэтому нельзя им доверять. В пределах империи фениксов извели полностью, а в первые годы после войны браконьеры охотились за ними и в Пире. И хотя на Вольные земли закон империи не распространялся, с падением Авалькиры Эшфайр в независимом государстве некому стало защищать фениксов и их земли. Не осталось правителей, солдат и устройства страны. Всякое село теперь было само по себе, не хватало ни людей, ни возможностей, чтобы всем объединиться под одним стягом или ради общего дела. Люди Пиры, может, и обрели свободу от законов империи, но освободились они и от ее покровительства.

Сэв часто задавался вопросом: почему империя не направит сюда армию, чтобы прибрать к рукам отбившуюся провинцию? Из подслушанных разговоров он понял, что ответ прост: дело того не стоит. Столь обширные и дикие земли так просто не захватить, силы растянутся. К тому же Пира – страна не богатая: экономика рухнула во время войны, странствовать по ней и торговать опасно. Восстановление обойдется чересчур дорого.

Но… если Пире нечего дать империи, зачем посылать сюда Сэва и других солдат?

Сэв снова посмотрел на девушку. Может, наездники вовсе не сгинули? Может, поэтому отряд Сэва здесь?

– Так это… ты – наездница? – прошептал он. Давно Сэв не произносил этого слова: наездница. Укротительница феникса. С тех самых пор, как лишился родителей. Что, если зреет новое восстание и девушка – из мятежников?

С каменным лицом она скрестила руки на груди. Сэв, может, и не сдал ее, но он все же солдат, вставший на пути к дому. Где-то в лесу у нее за спиной пропел феникс, и черты ее лица немного смягчились. Присев на корточки, они подобрала с земли выпавший из корзины корешок и бросила его в чащу. С громким треском и хрустом, шурша листьями, феникс набросился на угощение.

Девушка широко улыбнулась, и Сэв – невольно – тоже.

На миг напряжение между ними ослабло, уступив место общности, как вдруг девушка затаила дыхание и ее темные глаза тревожно округлились.

Мгновением позднее Сэв сообразил, в чем дело: воздух у него за спиной всколыхнулся, и долгожданная прохлада коснулась вспотевшей шеи. Он не успел даже дернуться, когда что-то надавило на бедро, потом едва слышно и коротко зашипело. Кто-то грубо задрал ему голову, приставив к горлу его собственный нож.

Глава 6
Вероника

Я обещала, что престол не встанет между нами. Что между нами не встанет ничего. Как же мне не хватает этой детской наивности.

Вал крепко сжимала в руке нож. На губах у нее играла дикая улыбка, в глазах читалась жажда крови.

Развевающиеся рыжие волосы придавали ей сходство с девой смерти, проводившей мертвых в темные миры Нокс, и она поймала этого бедолагу-солдата, как неприкаянную душу на поле битвы.

– Вал, нет! Погоди… – закричала Вероника, протягивая руки. – Стой.

Нож Вал не убрала, но и в ход его не пустила. Она бурно дышала, а паренька колотила дрожь.

– От него разит империей.

– Он спас мне жизнь! – выпалила Вероника, подходя ближе. Весь непростой смысл ситуации наконец дошел до нее, стоило осознать, что Ксепира по-прежнему где-то в лесу. И если Вал уже сейчас без ума от гнева, она превратится в бушующий вулкан, узнав, что феникс на воле… узнав, что этот солдат – и повинник – его видели.

При помощи тенемагии Вал вытянет из солдата правду, и тогда живым ему не уйти. И пусть он служит империи, Вероника не хотела, чтобы погиб он из-за нее.

Нельзя дать сестре опомниться.

– С ним было еще трое, – сказала Вероника. Говорила она быстро, торопясь воспользоваться преимуществом. Должно быть, Вал за день в деревне вымоталась – вовсю использовала магию, доведя себя до изнеможения. Если говорить правду, скрывая разоблачающие детали глубоко в уголках разума, Вал, может статься, примет рассказ за чистую монету. Врать сестре Вероника умела – надо только хорошенько сосредоточиться. Обычно позднее Вал раскрывала обман, но сейчас, если не терять головы, можно спасти пареньку жизнь.

– Те трое были вооружены и пришли ограбить нас, – продолжала Вероника. – А он помог мне спрятаться в кустах и не выдал. Он спас мне жизнь, – повторила она.

– А еще ограбил нас, – подумав, добавила Вал.

– Ты же знаешь, у нас и красть-то нечего, – напомнила Вероника, используя слова другого солдата. Парень стрельнул взглядом в ее сторону, но Вероника не отвлекалась.

Вал присмотрелась к парню.

– Я чую в тебе страх, – пробормотала она, переминаясь с ноги на ноги. Двигалась она плавно, а лезвие ножа скользнуло по шее солдата почти любовно. Парень судорожно сглотнул, дернув кадыком; кончик ножа проткнул кожу. – Она – юная и милая, – сказала Вал, мельком глянув на Веронику. – Живет одна в лесу, где никто не услышит ее криков…

Вероника чуть не застонала. Вал извратила ее рассказ в своем темном разуме, придумав себе беду, предлог – лишь бы убить солдата.

– Вал, другие, – поспешила напомнить Вероника. – Они его ждут. Убьешь его – придут искать. Кто знает, сколько их будет. Они придут, и со всеми ты не справишься.

– Попытка не пытка, – ответила Вал. Однако лоб ее изрезали морщинки, и прежняя свирепая сосредоточенность ушла.

– Он ничего мне не сделал, даже пальцем не тронул. Он нам вреда не желает… правда ведь? – спросила Вероника, обращаясь уже к парню.

В его широко распахнутых глазах читался дикий ужас, а загорелая кожа утратила цвет, подобно крашеным ставням на палящем солнце. Вал ослабила хватку, и он отрицательно мотнул головой.

У Вал внезапно сделался скучающий вид, будто солдата тут и не было. Она убрала нож и с силой толкнула паренька в спину. Покачнувшись, тот оглянулся. Потер шею, размазывая кровь, струящуюся из небольшой ранки.

Вал изобразила свою самую прекрасную и грозную улыбку и наставила на него кинжал.

– Увижу еще раз, имперская ты крыса, и разговоров не будет. Говорить будет нож. Как и сегодня, ты ничего не заметишь. И лепет моей сестрицы тебя не спасет. Даю слово.

Кивая, парень слегка поклонился. Поискал в траве самострел, брошенный спутником, поднял – показав, что убрал палец со спускового крючка, – и попятился в заросли. Какое-то время слышались его тяжелые и неровные шаги: он убегал, посекундно оглядываясь.

Наконец в лесу снова стало тихо. Вал убрала трофейный нож за пояс.

Хижина почти не изменилась, разве что ящик с припасами стоял открытым, тюфяк лежал перевернутым, а глиняный горшок валялся на боку, и от кромки к отколотой ручке спускалась трещина. Солдаты были правы: брать в доме нечего.

Вал принялась складывать в ящик добытые в Раннете продукты. Деревня стояла в четырех часах хода к югу, на краю Предгорья, в ней любили останавливаться торговцы из долины. Вероника мялась в дверях, сжимая в руках корзинку с чесноком и картошкой и гадая, что будет дальше. Она наконец осознала произошедшее, и у нее задрожали руки. Волны эмоций – потрясение, страх и ужас – быстро сменив друг друга, отхлынули, оставив после себя пустоту. Собственное тело казалось Веронике дрожащей пустой оболочкой. Она ждала, что худшее еще впереди.

Уж конечно, Вал злится, и уж конечно, ей есть что сказать, в чем упрекнуть и предупредить сестренку. Но пока что она ворошила дымящиеся угли очага и подкидывала хворост из корзинки. Затем поставила на край очага выщербленный горшок.

– Вероника, закрой дверь, – не оборачиваясь, велела она. Казалось бы, простые, понятные слова, но у Вероники зашевелились волосы на загривке.

Вероника немного помедлила, мысленно призывая Ксепиру и надеясь, что увлеченная хозяйством Вал не заметит, как феникс вернется. Когда птица влетела в открытую дверь, страх немного унялся. Чувство защищенности пошатнулось, но пока она и ее питомец вместе, ей ничего не страшно.

Вероника затворила дверь, а Ксепира тем временем спланировала на пол и принялась с любопытством исследовать клювом запасы еды. Потом отлетела в сторону.

Вал следила за фениксом с непроницаемым лицом. Потом достала из-за пояса солдатский нож и протянула его сестре.

Вероника неуверенно нахмурилась, но Вал только кивнула на корзину с овощами.

– Осторожнее, – предупредила она, стоило Веронике взяться за рукоять. – Острый.

Может, Веронике и показалось – из-за пережитого, – но в этих словах как будто звучало больше угрозы, нежели заботы. На лезвии играл гаснущий свет уходящего дня, просачивающийся сквозь ставни. Вероника поразилась, заметив на клинке метку в виде перекрещенных кинжалов: значит, оружие выковано из ферросской стали, лучшей, что можно купить за деньги, и очень редкой в горах. Самые большие мастера кузнечного дела происходили из провинции Ферро, где и добывали железо для стали. Такой кинжал больше подходил старшему офицеру, а не пехотинцу, и странно было резать боевым оружием овощи. Все равно что лопатой суп перемешивать.

Ужин приготовили в тишине. В конце концов о солдате поговорить придется, но Вероника не спешила поднимать эту тему. Заговорить об этом – значит признать, что они с фениксом покинули хижину, нарушили запреты. А в этой битве Веронике не победить. Они с Вал, может, и сестры – то есть равные, по идее, – однако Вал всегда была главной. Вероника слушалась ее неизменно, даже если это претило ей.

Молчание сестры, впрочем, тревожило. Если она и ведет себе еще тише, то только когда что-то замышляет.

– Меня пару дней не будет, – предупредила Вал, помешивая варево. Ее лицо скрывали облачка пара.

«Уходит?» – подумала Вероника.

– И куда ты? – спросила она, отложив нож и бросив в котелок пригоршню нарезанных овощей. Ксепира клевала картофельные очистки: подняв один ошкурок, особенно крупный, она замотала головой и отбросила его в сторону. Взялась за другой.

– Искать яйцо. Недалеко от Вайле есть застава. Она заброшена со времен Мудрого правления, когда Хайтауэр перенесли за реку.

– Но… Мудрая королева Малка правила почти сотню лет назад. Думаешь, там еще остались яйца?

Вал пожала плечами.

– Не проверишь – не узнаешь.

– Мы с тобой, – сказала Вероника. Сердце затрепетало при мысли о путешествии, пусть и коротком.

– Тебе – можно, – ответила Вал, – а фениксу твоему – нет. Я не стану рисковать безопасностью так же безоглядно, как ты.

Вероника опустила взгляд на руки. Ну вот, началось: сейчас Вал станет распекать ее за то, что они с фениксом ослушались наказа. Не дожидаясь отповеди, Вероника вскочила на ноги и сменила тему.

– А вдруг как раз пришло время двигаться дальше? – осторожно предположила она. Может, Вал и за главную, может, она принимает большинство решений, но и у Вероники есть голова на плечах. У нее свое мнение, мысли и планы. С тех самых пор, как они с сестрой перебрались в Пиру, ей не терпелось отыскать других анимагов, друзей и союзников. А теперь, когда у них молодой феникс, которого надо оберегать, помощь друзей пригодилась бы как никогда. – Хозяин хижины вернется в любой день, – продолжала Вероника. – Ксепира еще мала, но она растет. А те солдаты… тут мы больше не в безопасности.

– Я защищу нас, – пообещала Вал. – Как всегда. Не согласна?

Она с вызовом выпятила нижнюю челюсть: мол, давай, скажи, что это не так.

– Даже когда тебя не будет с нами?

Вал раздраженно раздула ноздри:

– Если бы ты не ослушалась меня и осталась сидеть в доме…

– То уже была бы, наверное, мертва, – отрезала Вероника. Они с сестрой пристально посмотрели друг другу в глаза, но Вал не ответила. – Зачем оставаться в одиночестве? – прошептала Вероника, взывая к рассудку сестры. – Можно ведь поискать других анимагов. Укротителей фениксов.

– Укротителей фениксов? – сухо переспросила Вал. – Вероника, нет больше Укротителей. Империя всех перебила.

– Наездников – может быть, но не анимагов. Если уж мы отыскали яйца и вывели птенца, то почему бы и другим не добиться того же? Надо подняться выше на Пирмонт. Чем дальше от империи, тем лучше.

– Империя повсюду, а не только в низине. Полагаться можно лишь на себя.

Вероника закусила губу. Вот так всю жизнь: ни друзей завести, ни на праздник выбраться, ни по городу прогуляться. После смерти бабушки стало только хуже, но потеря лишь усилила желание найти близких по духу людей. Вал делала вид, что печется о ее безопасности, слепо угрожая убить всякого, кто пересечет ей дорогу, но Вероника-то знала: таким образом сестра управляет ею. И Веронике надоело потакать ее прихотям.

Да, империя повсюду, и сегодня они в этом убедились. Но то, что человек – из империи, не делает его негодяем. Вероника с Вал сами родились в империи, хотя корнями были из Пиры. Как и майора. Она же наказала им беречь друг дружку, а вовсе не жить в заточении, чураясь всех на свете.

А если имперский солдат действительно спас ей жизнь? Будь Вероника подобна сестре и угрожай каждому встречному смертью, долго бы она не протянула.

В доверии, в единстве – сила. Надо отыскать такое место, где людям вроде них нечего опасаться, где они защищены. А если его нет, то создать самим.

– Отзови ее, – велела Вал, прерывая ход ее мыслей. Кивнула в сторону Ксепиры, клевавшей овощные очистки.

– Что… зачем? Это же мусор.

– Не в этом дело, – отрезала Вал, хватаясь за нож на разделочной каменной плите. В хижине внезапно сделалось тихо, словно из нее вытянули весь воздух.

– Она сегодня увязалась за тобой. Покинула дом, хотя ты велела ей оставаться внутри.

– Вал, ничего же не случилось! – солгала Вероника. Горло сдавило от ужаса. Вероника принялась лихорадочно соображать, что сказать, как успокоить кипящий гнев сестры, но в ее затуманенной голове было пусто. – Она еще маленькая. Ей любопытно и…

– На ней уже почти можно летать, Вероника! Она не вчера вылупилась. Мы этот костер разожгли много недель назад. Сама посмотри, как быстро феникс растет, как крепнет с каждым днем. Учись управлять ею. Может настать момент, когда от ее послушания будет зависеть наша жизнь. Просить бесполезно: надо приказывать, чтобы она слушалась беспрекословно.

Сжимая в одной руке нож, свободной Вал достала из кармана финик без косточки. Привлеченная ее движением, Ксепира встрепенулась. Она неотрывно глядела на финик в ее вытянутой руке. Финики она обожала.

– Вал, – резко окликнула сестру Вероника. Она вся подобралась, готовая бороться. Вал отступила на шаг, уводя за собой Ксепиру – все дальше от Вероники.

Ощущение беспомощности сковало Веронику, ее тело будто налилось свинцом. Ксепира рядом – лишь руку протяни, но в то же время далеко, как на другом конце долины. Привлеченная лакомством, Ксепира, однако, ощутила смятение Вероники. Сверкая черными глазами, она переводила взгляд с соузницы на лакомство и обратно.

– Просто отзови ее, – спокойно велела Вал, нагнувшись ниже, предлагая финик Ксепире. Вероника же, не отрываясь, смотрела на нож у нее в руке. Перед мысленным взором пронеслись темные, страшные воспоминания: Вал тащит мертвое тело домовладельца в переулок – после того, как они несколько раз просрочили месячную плату за жилье; Вал защищает их от троих мужчин, которым захотелось от девушек больше, чем просто денег, – ее лицо светится торжеством, с рук капает кровь.

– Я стараюсь, – сдавленно проговорила Вероника, прогоняя навязчивые образы и сосредотачиваясь на Ксепире. Успокоила дыхание, передавая свое желание питомцу, объясняя, что такое опасность. Ксепира ответила незамутненно и уверенно: она ведь уже ела финики. Они вкусные, сладкие, а Вал – ее лицо, голос и запах – она знает. Ксепира не понимала, что ей вообще грозит.

– Не надо ничего объяснять, – сказала Вал, а Ксепира шагнула ближе к ней. – Просто скажи. Вели отступить. Вернуться к тебе.

Страх терзал сердце. Вероника попыталась следовать приказу, хотя знала, что делает все неправильно. В отчаянии, перепуганная, она едва не плакала. Она не приказывала, она просила. Молила. А феникс в ответ на всю эту бурю эмоций только непонимающе наклонил голову набок и придвинулся ближе к Вал.

– Не получается! – вскричала Вероника, уже не веря, что Вал уберет оружие. – Вал, прошу тебя… у меня… не выходит. Я…

– Прикажи ей! – проорала сестра.

Это были не просто слова – в них ощущалась сила. Вал применила магию, которую прежде на сестре не использовала. На миг показалось, что тело послушается приказа, но в следующий момент Вероника уже стояла на коленях, тянулась к фениксу, всхлипывала, заливаясь слезами.

Вал выпрямилась, больше не пытаясь приманить птицу. Она тяжело вздохнула, а во взгляде ее темных глаз читалось разочарование. Бросив нож на разделочную плиту, она уронила финик на пол. Ксепира преодолела оставшиеся несколько шагов и жадно набросилась на угощение.

От облегчения в груди у Вероники будто бы распустился тугой узел.

– Вал… – начала было она, но ее перебил звук рвоты и квохтание. Спустя секунды от феникса, подняв бурю в голове, ей передался сильный страх.

Отшвырнув разделочную питу в сторону, Вероника метнулась к питомцу, но Вал перехватила ее и оттащила в сторону. Ксепира раскрывала и закрывала клюв, словно пытаясь избавиться от застрявшего в горле финика. Спектр ее эмоций ощущался невероятно остро, и невозможно было различить, что в голове у Вероники свое, а что – феникса. Борясь с сестрой, пытаясь разогнать туман в голове, Вероника наконец сообразила: Ксепира вовсе не подавилась, и финик не забил ей горло. Она уже проглотила лакомство. Так почему задыхается?

– Ты ее отравила, – ахнула Вероника. Она знала, что это – правда, но все равно не верила. Вероника во все глаза уставилась на Вал – ту, что помогала ей расти, свою сестру, защитницу и друга.

– Ксе Ника, – сказала та, используя пирейское сокращение от Вероники. Когда Вал говорила на пирейском, ее голос звучал милее, длинное «и» в имени Ника – мягче, нежнее, почти успокаивающе. Но Вероника не желала ничего слышать, а сестра ничего не отрицала. Вероника резко оттолкнула ее, и Вал спиной ударилась о стену.

Вероника бросилась на пол рядом с Ксепирой. Питомец слепо таращил глаза. В животе Вероники пульсировала боль, передаваясь через магическую связь, а мысли, чувства… они таяли, утекали, как вода из сложенных чашечкой ладоней.

Вероника потянулась к Ксепире – и мысленно, и руками, – но тут подлетела Вал и потащила ее прочь. Вероника отбивалась как никогда яростно. Ожесточеннее, чем стала бы сражаться за жизнь майоры, но Вал не отступала. Веронике оставалось в ужасе смотреть, как, шатаясь и чирикая из последних сил, феникс падает и лежит, не шевелясь.

В голове сделалось пусто.

Связь, узы пропали – будто их и не было.

* * *

Если бы не фениксы, не было бы магии. Пламенным воинам света Азурека нужно было как-то общаться с людьми – и наоборот, и тогда Нефиру и Первых наездников одарили первозданной магией.
А раз Первые наездники происходили из Пиры, кое-кто верил, будто бы пирейцы и есть источник магии и что магия вообще пришла в долину с завоевательницей Элизией. Но Элизия, конечно же, пришла не одна – с ней были фениксы.
Выходит, источник магии – Азурек, а фениксы, носители, разносят ее по всей земле, пробуждая там, где она дремлет в жителях долины.
И если когда-либо фениксы исчезнут, то магия, конечно же, уйдет из империи вместе с ними.
«Происхождение магии», из «Проповедей Фрийи», Верховной жрицы Азурека в день Солнцестояния, напечатанных в 111 г.п.и.

Глава 7
Сэв

Нутро империи точила гниль – в самых потаенных и темных местах. Я знала, что не сумею вывести ее семя, но можно было извести росток.

Ошеломленный, Сэв вернулся в лагерь.

Перед глазами так и стоял образ девушки с фениксом, а кожей Сэв все еще ощущал прикосновение холодной стали к шее. Он потер рану – легкий порез и жгучее напоминание о том, как близок он был к смерти.

Но к гибели он подходил много раз, и потрясло его другое.

Феникс, будь он трижды неладен.

Как теперь быть? Сэв и прежде знал, что не создан быть солдатом, а теперь у него не осталось и тени сомнений в этом. В голове не укладывалось, что им может повстречаться еще больше таких же, как та девушка из леса, и что в следующий раз все закончится иначе. Сегодня повезло – и Сэву, и той девушке, – но кто знает, чем закончится следующая такая встреча.

В следующий раз руки Сэва могут обагриться кровью невинного анимага.

Надо найти выход из этой истории.

Отыскав Джотама и Отта, он старался не попадаться им на глаза – чтобы не заметили пореза на шее. Часовых они прошли в сгущающейся темноте, а вскоре низкий гул разговоров, мелькающие среди деревьев силуэты возвестили о том, что они вернулись в лагерь. Отряд остановился посреди густой рощи, и хотя с каждым шагом тьма становилась плотнее, путь колонне не освещало ни единого факела или костра. Тайну блюли строжайшую, огонь в лагере с наступлением ночи был под запретом.

Солдаты чистили оружие, разбивали палатки и раскладывали походные постели, тогда как повинники кормили недавно приобретенных животных и ухаживали за почтовыми голубями. Повара и слуги готовили ужин: нареза́ли солонину и щедро поливали медом холодные ячменные галеты. От одного вида плотных лепешек Сэва чуть не вывернуло. Большую часть жизни ему приходилось голодать, но даже он чуть не сломал зубы о безвкусную, жесткую пищу: кроме нее в армии почти ничем не кормили.

«Уж лучше ячмень, чем черная похлебка», – напомнил он себе. Так обычно говорили солдаты, которые, как и Сэв, начинали службу в беднейших уголках империи, часами выстаивали очереди в Теснине или квартале Брошенных ради черпака черной, похожей на грязь, каши. Ее раздавали последователи Мизерии, богини-покровительницы бедных и отчаявшихся.

От головы колонны, перекрывая шум лагеря, донесся злой голос Отта:

– Что значит капитана нет? – спрашивал он. – Какого лешего мы тогда торопились?

– Торопились, потому что капитан приказал, – прозвучал короткий ответ.

Это была офицер Яра, заместитель капитана Белдена. Ветеран Войны крови, в рубцах и ожогах. Одна из немногих женщин в отряде, она пришла в армию еще до войны, когда женская служба только поощрялась. В те времена и мужчины, и женщины сражались на равных, но когда наездники предали империю, губернаторы всеми силами постарались стереть память о них из истории. Начали со статуй и песен, а продолжили законами и обычаями. Женщинам служить не запрещали, но в армии они стали редкостью.

Родом Яра была из Пиры, но анимагией не владела и оставалась предана империи. Звание заслужила честно и не боялась проливать кровь, чем заработала уважение соратников. Строгая, она поддерживала железную дисциплину и глупостей не терпела.

– Он ушел по срочному делу, – продолжала она, – так что докладывай мне.

Проворчав нечто грубое, Отт доложил о событиях дня, умолчав, к счастью, о посещении хижины.

Сэв почти не слушал, что говорит его начальник. Он лихорадочно обдумывал слова офицера Яры: капитан ушел по срочному делу, а значит, распорядок меняется. Значит, появился шанс.

Сэв прикрыл глаза и вызвал перед мысленным взором служебное расписание, которое видел только сегодня утром. Память у него была необыкновенная, и обычно он свой не в меру активный ум пускал в ход, изучая людей и окружение, мысленно упорядочивая виденное. Этой привычкой он обзавелся еще на улицах Аура-Новы: всегда знал, на каких улицах лучше просить монету, где – пирожок, в какие переулки соваться не следует, потому что там заправляют банды и уличные короли, а еще – как и где лучше срезать, уходя от погони.

В армии всему пришлось учиться заново: от кого держаться подальше – от тех же Джотама и Отта, – а кто при случае поможет. Сэв запоминал привычки людей и их распорядки, а еще их навыки и долги. Почти ничего из этого не пригождалось, но изредка все же приносило пользу.

Как сегодня.

У капитана Белдена – два личных охранника, которые обычно несут ночную вахту. Но раз капитан отлучился и эти двое – вместе с ним, значит, на их место в дозор отправят других. Казалось бы, мелочь, но еще и долгожданный шанс для Сэва. Улыбка судьбы, которой он так ждал.

Бежать Сэв хотел с тех самых пор, как его призвали на службу. Он очень быстро понял, что дезертировать из тщательно охраняемых тренировочных лагерей и казарм за высокими стенами почти невозможно. Но вот Сэва отправили с заданием за пределы империи, сделав за него половину работы, и он только искал подходящей возможности завершить ее.

Шаркая, он вразвалочку подошел к офицеру Яре.

– Прошу прощения, офицер Яра, – обратился он к ней, когда Джотам и Отт удалились.

Она уставилась на него сверху вниз, очевидно, пытаясь вспомнить его имя.

– Чего тебе… солдат?

– Не знаете, Гаррет уже на посту? Он сказал, я должен ужин принести. Ему, Арро и…

Яра поджала губы. Она знала, что в обязанности Сэва не входит разносить ужин, а еще – что старшие солдаты помыкают младшими. Как, например, Отт, заставивший Сэва нести самострел.

– Гаррет и Арро сопровождают капитана Белдена. Их места заняли Райан и Хеллер, но будь уверен, ужин им подносить ты не должен.

Сэв благодарно кивнул и с поклоном удалился. Возвращая самострел арсенальщику, он улыбался. Как солдат Райан был не хуже прочих, но если Хеллер обладал опытом, Райан умом не блистал. Старые раны донимали его, он тщетно скрывал, что почти оглох на левое ухо. Впервые Сэв заметил это несколько недель назад – по тому, как Хеллер наклонял голову к говорящему. Потом Сэв для верности проверил догадку несколько раз, подкравшись к нему слева и застав его врасплох. Заработал, конечно, оплеуху, но оно того стоило.

Не то чтобы огромное преимущество, но знание ценное.

До рассвета, когда лагерь свернут, часовые сменятся еще раз, и до этого Сэву надо попытаться воплотить задуманное.

Отряд устраивался на ночь, а переполняемый радостным возбуждением Сэв, как обычно, прошелся вдоль края опушки – демонстративно выискивая взглядом свободное место. На самом же деле он освежал в памяти имена, лица и привычки сослуживцев.

Убедившись, что никто за ним не следит, а задиры спят или пьянствуют, Сэв крепче сжал под мышкой скатку. На самом деле это был дорожный мешок, набитый припасами и водой. Сэв скрылся в тени, а после, развернувшись, скользнул в чащу.

В кромешной тьме идти приходилось осторожно – как бы не споткнуться о корни или ежевичный куст. Часовые по периметру стояли в определенном порядке, и, насколько Сэв помнил из расписания, Гаррет и Арро заступали на юго-западный пост, а значит, там сегодня и дежурят Райан с Хеллером.

Сэв крался на цыпочках и, завидев сутулый силуэт Хеллера, улыбнулся. В ладонях и ступнях покалывало от возбуждения. Сэв замер, собираясь с духом. Шанс один, и если Сэва поймают, объяснить, что он так далеко забыл от лагеря, он не сможет. Из мешка Сэв достал бутылку вина, украденную у Отта, и спешно отхлебнул из нее: если все же попадется, то прикинется пьяным.

Стиснув зубы, Сэв закрыл глаза и, обострив чувства, мысленно стал искать…

Ага, вот, на ветке неподалеку устроилась стая летучих мышей. То, что надо. Сейчас он направит этих созданий вправо, отвлекая Хеллера, а сам скользнет влево.

До утра Сэва не хватятся, а к тому времени у него будет фора в несколько часов. Сэв двинет на юг, в низовье и, расспрашивая местных, отыщет родной дом, ферму – или то, что от нее осталось.

Некогда это было чудесное место. Семья Сэва пасла овец, и по сей день, закрывая по ночам глаза, он видел зеленые холмистые поля и бескрайнее синее небо.

Когда разразилась война, граница Пиры превратилась в линию фронта, и анимаги толпами повалили в горы. Людей вроде родителей Сэва отправили воевать: выдали им сработанное наспех оружие и яйца фениксов, ожидая, что новоиспеченные наездники сдержат натиск имперской пехоты.

Они не жаловались, не оплакивали свою долю. Говорили, что для них честь служить королеве наездников и законной наследнице престола Авалькире Эшфайр. Она родилась от королевы, а значит, была полноправной претенденткой на трон, тогда как ее сестру король признал дочерью не сразу.

Родители Сэва с гордостью облачились в броню и с каждой победой вплетали в косицы кусочки обсидиана. При виде родителей, летящих навстречу имперским солдатам, Сэв наполнялся обжигающей, ослепляющей гордостью.

Дурак.

Он-то думал, что родители неуязвимы, и, конечно же, ошибался. Смертны все.

Порой Сэв ненавидел родителей за то, что те погибли, оставив его сиротой, но это научило его одной ценной истине, помогавшей ему выживать. И ошибку родителей он не повторит.

Сбежав из лагеря, Сэв исчезнет. Никаких больше Оттов и Джотамов, обиженных анимагов и мстительных девок с острыми ножами и последними в мире фениксами. Хватит с него, он этого не просил. Пришла пора стать хозяином своей судьбы.

Натужно и неловко Сэв приказал летучим мышам лететь вправо от Хеллера.

Они воспротивились. Талантом Сэв обладал, самое большее, сносным, но он годами не использовал способности, и вот они ослабли. Летучие мыши только возбужденно пищали и копошились.

Хеллер посмотрел на дерево, и Сэв покрылся холодным потом. Он отчаянно собрал все силы и приказал – и вот мыши полетели. Хлопая крыльями, шурша, они тенями выпорхнули из кроны.

Хеллер выругался и неуклюже вскочил на ноги. Щурясь, всмотрелся в темноту.

Пора.

– Я бы на твоем месте была осторожнее, – произнесли за спиной, и сердце Сэва ушло в пятки. Он обернулся и в каких-то дюймах от себя увидел невысокую фигуру.

Это была сморщенная старушка-повинница, чей бледный купол черепа венчала клочковатая седая шевелюра. В слабом свете луны она напоминала комок хлопка на стебле. Сэв и прежде видел ее: она мрачно посмеивалась каким-то своим мыслям и все время бормотала во сне. Цепь на ее шее поблескивала, отбрасывая на лицо блики.

– Осторожнее? – переспросил Сэв, оглядываясь и высматривая в темноте Хеллера. – Сгинь, бабка, – зло прошептал он, готовясь сорваться и бежать не таясь.

– Сам знаешь, – громко, даже чересчур громко, ответила старуха, прислонившись к дереву. – Будь ты умнее, послушал бы меня, пока не поздно.

Руки так и тянулись свернуть старухе тощую шею. Сэв потерял из виду Хеллера, но пока мыши метались в воздухе, он готов был бежать, позабыв об осторожности… Вдруг из темноты раздался оклик:

– Хеллер, это ты там?

Райан. Пришел с позиции, располагавшейся чуть дальше к югу. Неужели мыши шумели так громко? Или часовые все время навещают друг друга?

Сэва Райан пока не видел, но это ненадолго. Сэв в отчаянии обернулся к старухе.

– Лезь на дерево, – велела она, указав на толстые нижние ветви. Дело, прикинул Сэв, не трудное. Не тратя времени на размышления: с какой стати эта бабка помогает ему? или что она вообще забыла посреди ночи на краю лагеря? – Сэв ухватился за ближайшую ветку и подтянулся.

Едва он устроился на толстом суку, как старая повинница хрипло закричала.

– Спасите, помогите! – звала она в ночь, и Сэв чуть не свалился. Что, во имя Нокта, она затеяла?! – Сюда!

Райан быстро отыскал ее и подошел, обнажив клинок. Сквозь редкую крону Сэв разглядел в неровном лунном свете его сердитую физиономию.

– О, хвала богам и их служителям, – задыхаясь, произнесла женщина, когда подошел еще и Хеллер.

– Чего орешь, женщина? Лагерь на ноги поднимешь, – бурно дыша, набросился на нее Хеллер. – Что ты удумала?

Сэв замер. Он не мог сделать и вдоха.

– Мне… точнее, нам… нужна помощь. – И, к ужасу Сэва, она указала прямо на него, сидящего на ветке, точно птица-переросток.

– Какого стрикса ты туда забрался? – спросил Райан, становясь рядом со старухой и выглядывая среди листьев Сэва.

– У меня голубок заболел, – поспешила объяснить бабка. – Я хотела подлечить его, а он возьми да и упорхни. Залетел в крону дерева. Зову-зову, а он не спускается. Знаете же, как это у голубей бывает: мозги слегка набекрень… А, вот же он.

На макушку Сэву упала теплая вязкая капля. Что это, он понял сразу. Задрав голову, Сэв без удивления – хотя огорчился от этого не менее сильно – увидел голубя. Птица смиренно ворковала, только что опорожнив кишечник прямо на голову Сэву. Да, дерьмо его сегодня буквально преследует.

– Этот юноша помогал мне достать бедолажку, но, увы, лазать по деревьям он не мастак. Не может спуститься.

Сэв уничтожающе посмотрел на бабку, а та взирала на него с глубоким беспокойством. Сделав глубокий вдох и поборов желание выдать бабкину ложь, Сэв с голубем в руке стал спускаться. Он следовал указаниям Райана и Хеллера. Райан еще и сам полез наверх, чтобы помочь.

Какое унижение, когда тебя, словно испуганного ребенка, чуть ли не на руках спускает кто-то другой.

Оказавшись на земле и прижимая к груди голубя, нагадившего ему на волосы, Сэв никак не мог унять растущее подозрение, что бабка над ним потешается. Уж больно широко она улыбалась.

Райан с Хеллером велели возвращаться в лагерь. Сэв шел рядом с бабкой и не знал, то ли поблагодарить ее, то ли придушить. Да, она помогла, но как-то невероятно криво. Не задержи она Сэва, он налетел бы на Райана. А нет – так мыши все равно учинили такой шум, что часовые обязательно принялись бы осматривать территорию. Можно было притвориться пьяным, как Сэв и планировал, но вряд ли ему бы поверили.

Удалившись от часовых на приличное расстояние, Сэв искоса глянул на старуху.

– Не стоит благодарностей, – милостиво произнесла та, и Сэв сердито нахмурился.

– За что? За то, что дурака из меня сделала? – резко спросил он.

– О, с этим ты и сам прекрасно справлялся. Я видела, какой фокус ты пытался провернуть с мышами. Хочешь выдать себя, а, парень? – спросила бабка. – Не успеешь сказать «феникс», как на тебя повесят цепь с ярлыком.

У Сэва пересохло во рту. Старуха застала его, когда он творил магию.

С виду она напоминала хрупкую и милую бабушку, но ощущалось в ней нечто большее. Идет, облаченная в тунику, растрепанная, а в глазах читается невероятной силы ум.

Сэв открыл было рот, откашлялся и как можно беззаботнее, не отпуская голубя, пожал плечами. Потом всучил птицу бабке.

– Не понимаю, о чем ты.

Уж лучше прикинуться дурачком. В этом Сэв поднаторел.

– Да ладно тебе, – сказала старуха, принимая голубя. – Анимаг, а живешь и служишь в рядах имперской армии. Ну и секрет у тебя, просто ужас.

Наклонившись к голубю, она что-то шепнула ему и отпустила. Тот воспарил грациозно, словно орел, поймавший восходящий поток воздуха. Сэв нахмурился. Голубь отнюдь не был болен. Неужели это все розыгрыш?

– Видно, тяжкая ноша и заставила тебя улизнуть из лагеря посреди ночи, прихватив вещички и кошель краденого золота, – устало вздохнув, трагическим тоном произнесла старуха.

Сэв так и вытаращился на нее. Удивило его вовсе не то, что она догадалась о побеге.

– Золото? Какое еще…

С лукавой улыбкой она жестом велела ему заглянуть в сумку. Нахмурившись, Сэв запустил руку в ее недра и достал кошель – который совершенно точно туда не клал – с золотым шитьем, вензелем капитана Белдена. И когда бабка успела подбросить?! Она ведь даже не касалась его вещей.

– Что ты… Я даже не… как? – запинаясь, бормотал Сэв. Бабка в ответ самодовольно ухмыльнулась, молниеносным движением выхватила кошель у него из руки и спрятала.

– Ужасно не хочется доносить на тебя, – сказала она, все тем же скорбным тоном.

– Тебе никто и не поверит, – слабым голосом возразил Сэв.

По идее, все так: Сэв – солдат, пусть и низкого ранга, зато один из прославленных слуг империи. А старуха – повинница, преступница.

Она как будто прочла его мысли:

– Поверят мне или нет, но свидетельства – против тебя, парень. Крадешь у капитана, рвешься помогать застрявшим на дереве бедным больным зверушкам…

От ярости шею начало припекать и покалывать.

– И это не считая того, как льнут к тебе прочие животные.

– Ничего они не льнут, – машинально возразил Сэв, уже понимая, к чему клонит старуха.

– Это пока.

Сэв остановился. Его облапошили как маленького.

– Зачем ты так? – спросил он.

– Предлагаю сделку: ты помогаешь мне, а я помогаю тебе – бежать…

– Вот ты где, – произнес из темноты низкий голос. Сэв удивленно моргнул при виде давешнего повинника. Тот окинул Сэва сердитым взглядом.

– А он что тут делает? А это… – он замолчал, увидев бардак на голове Сэва.

– У нас разговор, – коротко ответил Сэв, доставая из сумки тряпку и яростно вытирая ею голову. – Мы с… э-э…

– Для солдат и слуг я – Тия, – подсказала старуха. – Но мне это прозвище надоело. Мне бы что-нибудь более чувственное, знаешь ли. Яркое.

Сэв ждал продолжения, но старуха молчала.

– Например? – спросил он.

Старуха поджала губы:

– Пока не знаю. В имени так много смысла… Вот тебя, парень, как звать? Сэб?

– Сэв, – поправил он.

– Сэв. Редкое имя. Ферросское, да? Сокращенно от Сэвро?

Брови Сэва поползли вверх. Сэвро – имя не то чтобы уникальное, просто редкое, даже в Ферро, где оно было в ходу и откуда был родом отец Сэва. Редко кто мог распознать в нем ферросца, ведь от матери-пирейки ему достались прямые волосы и нежно-смуглая кожа. В холодное время года оттенок кожи Сэва бледнел, а на дворе пока еще стояла весна.

Сэв утвердительно кивнул, и старуха широко улыбнулась.

– Да, так и думала. Гладкая смуглая кожа и глаза золотисто-зеленые, как у кота Тэйке. Для солдатика он симпатичный, а, Кейд?

Под сердитым взглядом Кейда и пристальным – старухи Сэв зарделся. И пока повинник не успел ответить, он поспешил вставить:

– Слушай, мне плевать, какое имя ты себе хочешь, – начал он, недовольный тем, что обсуждают его внешность. – Просто скажи…

– Трикс, – объявила старуха, и Сэв запнулся.

– Э-э, ну ладно, как хочешь. Трикс…

– Или, может быть, Трикси? Нет, нет, я передумала. Слишком легкомысленно. Трикс лучше.

– Довольно, – прорычал Кейд. Ему это надоело не меньше, чем Сэву. – Мне надо с тобой поговорить, – сказал он Трикс.

– Как и мне, – выступил вперед Сэв.

Кейд со злостью посмотрел на него и, выпятив могучую грудь, преградил ему путь. Сэв, может, и был старше него – слегка, – но он никто, если поблизости нет старших офицеров, которые призвали бы к порядку. Кейд знал, что Сэв – салага, и запугать его проще, чем того же Отта. Однако запугивать себя Сэв не позволит. Старуха поставила ему условие – а то и вовсе пригрозила, – и надо выяснить, во что он вляпался.

– Ну-ну, бабушка к такому и привыкнуть может, – поблескивая глазами, сказала Трикс. – Будет, мальчики, идемте, прогуляемся при луне.

С этими словами она углубилась в тень под покровом леса – подальше от спящих солдат, но все еще на приличном расстоянии от часовых. Сюда даже свет луны, который ее якобы так прельщал, не просачивался.

– Дело в девчонке, – тихо произнес Кейд, так чтобы Сэв не слышал, хотя разделяло их ничтожное расстояние.

– Девчонке? Из лесной хижины? – спросил Сэв.

– Тебе что за печаль, солдат?

Трикс со вздохом остановилась у шишковатого ствола огромного дерева и присела на толстый корень.

– Довольно, Кейд. Он теперь заодно с нами.

– Правда, что ли? – не сговариваясь, одновременно сказали Сэв с Кейдом.

– Ты разве не служивый, парень? – спросила в ответ старуха, аккуратно оправляя складки поношенной туники, вся достоинство и учтивая невинность. Ладно оказать ей услугу за услугу, как она предлагает… Но присоединяться к повинникам? Они что, с обязанностями не справляются?

Кейд, нахмурившись, встал между ними.

– Нет у меня времени на твои забавы, Тия.

– Трикс. Я бы хотела называться Трикс.

– Капитан покинул лагерь, – чуть ли не прорычал Кейд. – Другого шанса у нас не будет. Девчонка совсем юная, ей грозит опасность.

Лицо Трикс сделалось задумчивым.

– Девочке безопаснее, чем женщине. А если ты вернешься на то место, опасность возрастет.

– Вы о той девчонке, что живет в лесной хижине? – спросил Сэв. – У которой…

– Придержи язык, солдат, – зашипел на него Кейд и быстро огляделся по сторонам. Выдержав небольшую паузу, он снова обратился к Трикс: – Момент просто идеальный. Ей надо помочь.

– И как мы ей поможем, Кейд? Уж лучше бросить и забыть ее, чем повести прямиком… в западню.

– Она же беззащитна.

– А вот и нет, – тихо возразил Сэв, вспомнив, как запросто ее сестра хватается за нож.

– Это от нее у тебя на шее осталось? – снова набросился на него Кейд.

И когда успел рану разглядеть? Уж точно не сейчас, когда сам Сэв даже толком не различал его лица.

– Что ты с ней сделал после моего ухода?

– Кейд, – одернула повинника Трикс, и, к удивлению Сэва, тот сразу же остыл.

– Спас ей жизнь, и только.

Трикс улыбнулась, а вот Кейд сохранял суровое выражение лица.

– С ней все хорошо, клянусь тебе, – тихо добавил Сэв, но повинник так и не ответил.

– Вот видишь, нет причин гневаться, – весело заметила Трикс и тут же строгим голосом продолжила: – Не стану я жертвовать нашей миссией и судьбой Укротителей ради какой-то девчонки.

Под ногами у Сэва словно разверзлась бездна.

– Укротители фениксов? – хрипло прошептал он.

Сэв уставился на Трикс пораженно, а Кейд – с нескрываемым гневом. Он явно был не в восторге, что старуха отвергла его мысль. Сэв же не знал, чему удивляться: тому, что она так лихо распоряжается Кейдом, или тому, что Кейд ее слушается.

– Да-да, служивый. Капитан отправит вас в горы стереть с лица земли то, что осталось от Укротителей. Сейчас он пошел на встречу со своим гаденышем-соглядатаем.

Сэва замутило. Он должен был догадаться. А ведь он и правда все знал, где-то в глубине души. Может, потому девчонка с фениксом и напугала его так сильно? Может, потому он и рвался сегодня дезертировать?

– Мы укрываемся в чаще, – пробормотал он, поведя руками над головой, – и еще этот запрет на костры. Капитан не местных опасается… Он не хочет, чтобы нас заметили с воздуха. Наездники.

Сэв невольно признался себе, что часть его души воспарила при мысли о том, что где-то скрываются выжившие Укротители фениксов, но другая часть поспешила растоптать это чувство. Чему тут радоваться? Они не выстояли против империи, когда их были сотни, под предводительством огненной королевы-воительницы, а сейчас, когда их жалкие крохи, им тем паче не победить.

Трикс тем временем просияла:

– Говорила же тебе, что он умней, чем кажется, – сказала она Кейду.

Похоже, Сэв успел прославиться как кроткий дурачок, хотя старуха сумела раскусить его притворство. Кейд же взирал на него с неприкрытым удивлением: видно, и правда поверил, что Сэв – недалекий.

– Тебе-то какая разница, дурак я или нет? Чего тебе от меня? – спросил Сэв у Трикс.

Она задумчиво пожевала губами.

– Служивый мне очень пригодился бы.

Сэв скрипнул зубами. Ночные злоключения уже порядком разозлили его.

– Чего ради? Какой прок от солдата повиннику?

– Есть места, куда повиннику ходу нет, и есть то, к чему его не допустят.

– Например? – нахмурился Сэв.

– Например, служебное расписание, список припасов, оружие… – небрежно помахала рукой старуха.

– А если откажусь?

– Кейд, не оставишь нас на минутку? – милым голосом попросила старуха, и повинник, немного подумав, сердито потопал в темноту.

– Я вроде ясно выразилась, служивый, – непринужденно заговорила Трикс, снова обернувшись к Сэву. – Анимаг ты или нет, я легко обставлю все так, что ты им станешь. Помешаешь мне, и я спущу на тебя каждую тварь в этих лесах. Захочу – и ламы будут мурлыкать, а ведь они не для всех мурлычут. Солдаты – они же такие суеверные, и тебя не первого запишут в повинники без суда. А когда тебя повяжут, я позабочусь, чтобы при тебе нашли капитанское золотишко, серебришко и заодно шелка – так, для верности.

В ушах застучала кровь, Сэв стиснул кулаки.

– К тому же, – мягко добавила Трикс, без намека на угрозу в голосе, – я твой лучший шанс на побег, которого ты так жаждешь. Ты – мне, я – тебе, Сэвро. Все честно.

С трепетом в сердце Сэв мысленно повторил про себя предложение. Он убедился, что Трикс угрозы выполнит, она отлично это доказала. Хуже того, солдаты сперва действуют и лишь потом думают: стоит им хоть на миг заподозрить в Сэве анимага, и путь назад ему отрезан. А добавить к этому воровство у капитана…

Бежать Сэв и правда хотел. Ни любви, ни преданности империи и ее делу он не испытывал, но как именно старуха освободит его? Разве что…

– Чем тебе помочь? – спросил Сэв, и на душу ему лег камень. – Чего добиваешься?

Трикс одарила его теплой улыбкой.

– Как чего? Надо уничтожить этих грязных имперских мясников изнутри.

Глава 8
Вероника

Нас уничтожила смерть ее матери. А если точнее, нас уничтожила смерть королевы-регента – узурпатора и блудливой цареубийцы.

Вероника обмякла в руках сестры.

Ксепира умерла.

– Для твоего же блага, – говорила Вал, слегка задыхаясь от натуги. – Мы все начнем заново. Найдем еще два яйца и сделаем все вместе, чтобы я могла верно тебя направлять. В том, что случилось, твоей вины нет, просто ты была не готова.

Вероника отстранилась. В голове, на месте пропавшей связи с питомцем стояла звенящая пустота. Сердце – в том месте, где ярко горел огонек Ксепиры, – обратилось в холодный тяжелый камень. С каждым вздохом узел в груди затягивался туже, становился плотнее, и наконец Вероника ощутила, что задыхается.

– Ты права, – сказала она голосом таким же безжизненным, как и тело Ксепиры.

Вал с видимым облегчением открыла рот и хотела что-то сказать, но Вероника продолжила:

– Вина – не моя, а твоя. Это ведь ты сделала. Ты убила ее! – прокричала она под конец. Слова вырвались из горла, оставив после себя пылающий, обжигающий след. Сморщившись, Вероника с трудом втягивала и выталкивала воздух. Ксепира мертва. Ксепира мертва.

Ее убила Вал.

– Ни за что, – неровно, сквозь душащие ее слезы проговорила Вероника, – никогда, – в водовороте мыслей никак не получалось найти сильных слов, – я не прощу тебя.

У нее дрожали руки. Хотелось ударить Вал как можно больнее, но она только отвернулась и рухнула на пол. Живот больно скрутило, однако голодная Вероника не сумела исторгнуть ничего, кроме желчи.

Вал принялась гладить ее по спине. Хотела утешить.

– Вероника, в древней Пире фениксы умирали постоянно, – ласково произнесла сестра. – Пока их учили, когда на них воевали, когда они жертвовали собой, падая с неба огненными метеорами. Главное – это жизнь анимага, наездника. Ксепира – просто питомец.

Просто питомец… Плюнуть бы ей в лицо! Вероника не могла даже пошевелиться. Ксепира была не просто птицей, не просто питомцем. Для Вероники она была будущим, целым миром, который в одно мгновение уничтожили.

Последний раз сестра утешала ее, когда убили майору.

Они бежали по крышам и по узким улочкам, пока наконец крики толпы не сделались едва различимы, а после и вовсе пропали вдалеке. Только тогда Вероника высвободила руку из сестриной хватки.

– Куда они ее забрали?

– К звездам, – ответила Вал, глядя в голубое небо, где не было ничего, кроме солнца. Странно было слышать эти слова от нее, ведь это майора учила, что после смерти душа отправляется на небо и живет среди звезд, становясь светом Аксуры во тьме ночи, где сама богиня сиять не может.

– Так значит… она… ее… – Вероника не договорила, боясь услышать правду, хотя знала, что от нее никуда не деться.

– Она мертва, ксе Ника.

– Уверена? – прошептала Вероника. При мысли, что она бросила бабушку на произвол судьбы, перед глазами все поплыло от слез. Молчание сестры Вероника приняла за подтверждение. – А кто сложит для нее костер?

Вал опустилась перед ней на колени.

– Не оплакивай мертвых, – как всегда мужественно сказала она, утирая сестренке лицо. – Плачь по живым, плачь по нам. Жить станет тяжелее.

– Но…

– Солдаты гибнут постоянно, Ника, и неважно, как майора любила притворяться нянькой, она была воином. Зато мы выжили, и это – главное. Она бы этого и хотела.

А сейчас, в холодной хижине, Веронику сжигал бушующим пожаром гнев. Вал знала, как подойти, где погладить, каких слов от нее ждут, но получалось у нее как у дурного лицедея, который декламирует эпос: движения и речь – заученные, не живые.

Вал не пролила ни слезинки, не прочитала ни молитвы и не сказала о бабушке ни единого ласкового слова. Порой Веронике казалось, что это оттого, что «бабушка» с ними не в кровном родстве. Она ведь была наставницей и дражайшей подругой матери, и когда дела их на войне стали совсем плохи, поклялась оберегать Вал и Веронику, случись что ужасное. И ужасное случилось: в Последней битве Войны крови мать и отец погибли.

В другое время Вероника убеждала себя, что Вал такая холодная и отрешенная не потому, что черства от природы, а потому, что прячет чувства глубоко в себе – ради выживания.

Но так обманывает себя лишь ребенок. Вал говорила и обращалась с другими как самый бездушный и жестокий человек. Ее душа была холоднее реки Аурис и такая же пустая, как колокол, звонивший на праздник солнцестояния. Неудивительно, что второй птенец умер, а Ксепира предпочла связать себя с Вероникой. Вал – как пустая оболочка, ее душе нечем было поделиться.

Сегодня Вероника впервые увидела сестру в истинном свете.

Отпихнув ее в сторону, она бросилась вон. Ей невыносимо было смотреть на Вал или – хотя бы мельком – на мертвое тельце на полу. Голова шла кругом, наваливалась слабость, а этого она себе позволить не могла.

Вал догнала ее во дворе, за домом.

– Вероника, – ее голос слегка дрожал. – Вероника, постой. Ты что это…

Увидев, как сестренка набирает поленья из дровницы у стены, Вал замолчала.

Вероника прошла мимо сестры, задев ее плечом, обратно к двери. У порога она чуть не остановилась. Ее трясло, но она стиснула зубы и заставила себя войти.

В глазах плыло от непролитых слез, но своего питомца Вероника видела.

Ксепира.

Яркого окраса птица не утратила: все те же огненно-красные перья и клюв цвета осеннего золота, – но, мертвая, она как будто сделалась меньше.

Обойдя тельце на полу, Вероника бросила поленья в очаг. Взметнулись искры, поднялось облако пепла, и Вероника глубоко вдохнула.

«Это еще не конец», – сказала она себе.

Подбрасывая дрова в огонь, Вероника услышала за спиной шаги. На Вал она внимания не обратила, только ворошила угли и поленья, чтобы огонь занялся быстрее и ярче.

Майора обучила ее многому и заодно рассказала, как воскресают фениксы. Эти птицы живут вечно, если только их не ранить смертельно. Те же из них, кому опостылела жизнь, выбирали огненную смерть – или воскрешение.

Майора рассказывала, что старейшей самке феникса было по меньшей мере лет двести.

– А то и больше! – восторженно добавила бабушка. – Она просто однажды объявилась. Ее разум был закрыт, что твоя крышка люка. Ни имени, ни хозяина. Такого длинного хвоста, как у нее, не знали летописи, и потому никто не мог точно определить ее возраста. Впрочем, она уж точно была постарше империи. Только вообрази, что ей довелось увидеть и пережить. Кто знает, может, она застала Темные дни, еще до появления королев и самого времени – когда Азурек призвал первых фениксов на сражение с Ноктом и его нескончаемой ночью, дабы принести в этот мир свет.

– Аксура и Нокс, – поправила Вал. Она поднялась со своего места в темном углу хижины и присоединилась к ним у огня. Истории майора рассказывала по ночам, когда стихал шум в суетной Теснине. Бабушка была обучена целительству, и днем через черный ход к ним приходили посетители: приносили сплетни, покупали мази и порошки.

– Тебя выдает твое крестьянское воспитание, старуха, – продолжила Вал. Ее голос сочился высокомерием. – Вельможи из долины присвоили себе наших богинь и сделали их мужчинами, как им удобнее. Аксура – солнце на небосклоне, она – свет и жизнь, крылья и пламя, а фениксы – ее земные дети. – Вал сняла с полки кувшин с водой и вылила его в очаг. Огонь с шипением погас, и комната погрузилась в темноту. – Нокс – не просто ночь и тень… Она – бездна, она – погибель, конец всего.

– Что с ней стало? – шепотом спросила Вероника, когда Вал удалилась в сторону и задумчиво замолчала. – С тем старым фениксом?

В присутствии Вал бабушка умолкла и застыла, но вот в ее глазах снова зажегся огонек.

– Говорили, что ее хозяин умер молодым, и потому она воспитывала малых птенчиков. Когда разразилась Война крови, многих ее воспитанников перебили. Она сражалась за них, отбиваясь клювом, когтями и пламенем, но спасла не всех. После скрылась, и никто ее больше не видел.

– Умерла? – спросила Вероника. Ей было жаль, что история завершилась так.

– Или переродилась? – ответила вопросом на вопрос майора, и ее старое морщинистое лицо приняло загадочное выражение. – Есть воля – будет и возможность, Вероника. Не забывай.

«Возможность».

Почти все, что Вероника знала о перерождении, она почерпнула из мифов и историй вроде той, что повествовала о фениксе, любившей малых птенчиков. Впрочем, воскресали фениксы всегда одинаково: эти птицы рождались из огня и пепла, в огне и пепле они и перерождались. Суть этого принципа Вероника понимала: идея равновесия в последнее время преследовала ее в снах. Смерть в обмен на жизнь.

Фениксы воскресали, питая пламя погребальных костров собственной смертью – как и свою новую жизнь. Правда, делали это еще при жизни. А Ксепира умерла…

Это еще не конец.

Веронике придется самой развести огонь и поддерживать его ночь напролет. Когда ждешь птенца, пламя должно жарко гореть под яйцом двенадцать часов кряду. Оставалось надеяться, что и с погребальным костром все так же.

Положив в очаг все поленья, какие были, Вероника принялась искать еще топлива. Добавила плетеную корзинку, свернутый матрас и даже ставни. Вынесла за дверь тяжелый горшок с рагу и выплеснула из него содержимое: разваренные овощи разлетелись по утоптанной земле. Подобрала кусок мяса, который Вал бросила в варево для вкуса. Обжигая пальцы, вернулась с ним в хижину и кинула в самое сердце огня. Прибавила к этому остальные кости, собранные в ночь, когда вылупилась Ксепира, и которые Вал сочла недостойными, а еще осколки второго яйца – того феникса, что так и не родился. Вал велела их выбросить, но Вероника, расчувствовавшись, завернула останки в тряпку и спрятала на подоконнике за сломанными ставнями.

Щеки Вероники разрумянились и горели, волосы прилипали к потной шее.

Приподняв отяжелевшие прядки, Вероника отыскала косицу, которую заплела недавно. Под взглядом Вал она схватилась за солдатский нож и безжалостно ее отрезала. Бросила в огонь – вместе с последними скорлупками.

Последними частичками жизни.

Она боялась, что этого не хватит, хотя разум подсказывал, что достаточно уже одного только тела Ксепиры. Смерть в обмен на жизнь. В огонь, чтобы из яйца вылупилась Ксепира, пошли десятки костей, а хватило лишь на одного птенца. Но куда больше Веронику волновало уходящее время: чем сильнее остывало тело феникса, тем меньше оставалось шансов на воскрешение.

А она должна была преуспеть.

Вероника еле заставила себя положить безжизненное тело Ксепиры в костер. Она вспомнила момент, когда феникс только родился и встал, нисколько не обжигаясь об угли. Однако сейчас тельце птицы занялось мгновенно, как сухая бумага. Глядя, как пламя охватывает распростертые крылья, поджатые лапки, Вероника чуть не задохнулась от отчаяния.

Это был ее питомец. Боль Ксепиры – и ее боль, но сейчас жгучая скорбь внутри принадлежала только Веронике.

Все это время Вал стояла у стены. Она не произнесла ни слова, не задавала вопросов и не указывала на ошибки. Славно. Хватит с Вероники ее советов.

Опустившись на колени, она уставилась в пламя.

Это еще не конец.

* * *

Солнце село. Занялся рассвет.

Наступил день.

Тени ползли по полу, а светлое небо за окном покрылось синяками наступающих сумерек.

Вероника поддерживала огонь вот уже двенадцать часов. Они грозились перейти в сутки: сжечь пришлось все, до последней щепки.

И когда угасло пламя, вместе с ним потухла надежда.

Вероника мерзла. Холод пробирал до костей. Тепло, что согревало ее всю ночь и день, развеялось. Осталась горочка золы, хлопья которой колыхал вечерний ветерок.

Слезы больше не текли, а в глазах было так сухо, что Вероника подумала, что больше никогда не заплачет. Веки зудели, опухли и отяжелели от усталости, но Вероника продолжала смотреть перед собой.

Смотрела до тех пор, пока не погас последний тлеющий огонек. Внутри нее что-то отозвалось – какая-то потерянная частичка души, которая уже никогда не вернется.

«Неужели вот он, конец?» – подумала Вероника.

Столь же пристально, как она следила за костром, Вал следила за ней самой.

Она положила руку сестре на плечо и хотела уже что-то сказать…

Вероника рывком отстранилась и собрала вещи. Она ощущала себя неживой и оторванной от мира. Тело онемело, но не из-за холода снаружи, а из-за холода внутри.

– Вероника, – ровным тоном окликнула ее Вал. – Поговори со мной.

Вероника словно не слышала. Натянув теплые кожаные сапоги, они сняла с крючка у двери плащ.

– Ксе Ника… я нужна тебе. Не надо глупостей.

– Не нужна ты мне, – отрезала Вероника хриплым от дыма голосом.

– Еще как нужна, – ощетинилась Вал. – Эта хижина, еда… одежда на тебе. Все это дала тебе я.

Вероника окинула ее злым взглядом. Хоть Вал и говорила резким тоном, в ее глазах стояли слезы. Вероника невольно сжала кулаки. Нет у Вал права на печаль, только не после того, что она сотворила.

– Ну и ладно, – ответила Вероника, скидывая сапоги и плащ, отказываясь от всего, что дала ей сестра. Осталась только в потертой тунике из некрашеной ткани и брюках, которые не снимала со вчерашнего дня. Эту одежду она пошила сама. Вал называла ее «фермерской рванью», питая неприязнь к практичной одежде земледельца. Сама она предпочитала лоскуты дорогих шелков и выцветшие вышитые ткани, и неважно, старые они были, грязные или заношенные.

– Вероника, замерзнешь.

– Не замерзну, – ответила Вероника, решительно подходя к очагу и подбирая с пола солдатский нож. – Это, кстати, – сказала она, тыча клинком в сторону Вал и заставляя ее остановиться, – тебе не принадлежит.

– Сама не понимаешь, что творишь! – прокричала сестра, последовав за ней к двери.

– Нет, понимаю, – развернулась Вероника. Вал стояла на пороге, такая маленькая и одинокая. Веронике было противно от одного ее вида. – Я ухожу от тебя. Как можно дальше и как можно быстрее, только бы ноги несли. Уж лучше умереть, чем оставаться тут еще хотя бы мгновение.

Вал перекосило от гнева.

– И куда ты? Станешь искать Укротителей? – она ухмыльнулась. – Их больше нет, Вероника, и твоя глупая надежда этого не изменит.

– В надежде нет ничего глупого, – парировала Вероника, снова поворачиваясь к сестре спиной. Решительности Вал было не занимать, и это ее качество порой граничило с помешательством, но вот чего ей не хватало, так это воображения.

Где заканчивался долгий извилистый путь, Вероника не видела, зато видела первый шаг. Остальное приложится по дороге.

– Если хочешь найти яйца, без меня ничего у тебя не выйдет, – крикнула вслед Вал, почти отчаянно, словно пытаясь любым способом заставить Веронику замедлить шаг, обернуться.

«Ошибаешься, – подумала про себя Вероника, наглухо закрывая разум. – Во всем».

Сперва надо добраться до Вайле и заброшенной заставы Мудрой королевы Малки. Зря Вал указала, где искать яйца, если так не хотела, чтобы Вероника нашла их самостоятельно.

А вот потом… Вероника – хоть и не знала, где и как, – отыщет других Укротителей. Пусть даже умрет в пути.

Глава 9
Тристан

В тот день ее потеря стала моей победой, и между нами все изменилось.

Тристан остановился на карнизе скалистой горы, глядя вниз – на крутой неровный склон. Над головой простиралось бескрайнее небо, чистую голубизну которого нарушали редкие облачка, а внизу серое море камней разбавляло единственное яркое пятнышко – алое оперение феникса.

Позади, дожидаясь своей очереди, выстроились в ряд остальные младшие укротители, вместе с наставником.

Скрепя сердце, Тристан сделал глубокий вдох. Феникс парил далеко внизу, подгадай-ка так, чтобы спрыгнуть и приземлиться ему на спину. Дело и правда не легкое, но и не самое страшное. Что же пугало Тристана? А то, что феникс воспламенится в полную силу, когда его оседлают.

Что для наездника хуже страха огня?

«Может, – мрачно подумал Тристан, стараясь унять дрожь в коленях, – страх высоты? Может».

Головой-то он понимал, что от пламени питомца не пострадает, узы его защитят. Магическая связь с фениксом делала анимага неуязвимым для любого огня. Впрочем, это Тристану еще только предстояло проверить на собственной шкуре, а решиться на это он все никак не мог.

Он крепко зажмурился и велел себе сосредоточиться.

Пламя Рекса ему не навредит, и это – самое главное. Когда анимаг и феникс соединяются, их магические силы сплетаются, их существа связываются неразрывно. Общими становятся чувства и ощущения: когда Тристан злился или боялся, то же самое испытывал Рекс. Точно так же неуязвимость к огню Рекса передавалась Тристану, и наоборот, дар речи и мышления передавался фениксу, развивая его разум сильнее заложенного природой.

Раз за разом Тристан мысленно ободрял себя, пытаясь похоронить страх под весом знаний и мудрости поколений, но получалось не очень. Страх, как он успел выяснить, не оставляет места рассудку. Он вообще мало чему оставляет места, разве что ошибкам.

«Страх – это роскошь», – напомнил себе Тристан один из любимых постулатов отца, заимствованных откуда-то из древней пирейской поэзии. Думая о роскоши, Тристан представлял себе шелка, дорогое арборийское медовое вино и позолоченную мебель. Не какой-то там страх огня. Но раз уж он не может – теперь не может – позволить себе этих благ, то страх и подавно надо отринуть.

Да, узы помогут Тристану прицельно приземлиться на шею феникса, но вот замереть в воздухе и ждать, пока Тристан заставит себя спрыгнуть, Рексу уже не по силам. Он разве что испытает ужас Тристана – перед тем, как юноша разобьется насмерть.

«Спокоен как гора», – сказал себе Тристан. Так говорила мать, когда он еще в детстве злился или хмурился. При этом она велела смотреть на Пирмонт и воображать себя камнем, твердым, спокойным и незыблемым. И сейчас он последовал ее совету, широко расставив ноги.

– Ну как, Тристан, готов? – поторопил его Фэллон, наставник. Его голос как будто доносился откуда-то издалека. Фэллон был самым юным из мастеров-наездников, переживших войну, а для учеников так вовсе героем. У Фэллона и молодость, и опыт, и пусть юные годы не позволили ему сражаться в самой Войне крови, Тристан позориться перед ним не хотел.

О страхе Тристана никто не знал. Думали, наверное, что он тянет время для пущей драматичности, пытается превзойти Фэллона, продемонстрировавшего прыжок на своем примере. Рисоваться Тристан и не думал, но когда у тебя отец – мастер-наездник, уверенный и бесстрашный, невозможно высоко поднявший планку для всех и особенно для сына, от тебя ждут того же. Тристан прослыл упрямым искателем идеала, искореняющим в себе даже малейшие недостатки.

– Поспеши, Тристан, а то пройдут наши молодость и красота! – прокричал стоявший позади Андерс.

– Кто сказал, что ты красивый? – осадил его Летам, и все захохотали.

Тристан сжал кулаки. Он знал, что однокашники это не всерьез, что они не знают, каково ему приходится. Однако шпильки только мешали.

Он расправил плечи и посмотрел в пропасть. В глазах поплыло.

«Больно не будет», – сказал он себе, чувствуя, как Рекс разворачивается и уходит в пике, выравнивается и разогревается, готовясь к прыжку Тристана. Даже когда Рекс воспламенялся в полную силу и огонь скользил по его перьям, Тристан ощущал всего лишь покалывание: как будто в кожу впивались иголочки. Ощущение странное и слегка неприятное, но не болезненное.

Так чего же бояться?

Рекс пошел на последний круг, его сосредоточенность и решимость помогли Тристану задавить тревожные мысли. Питомец знал, что он справится, и теперь то же знал Тристан.

Просто не был уверен.

Все было как во сне, который иногда повторялся: Тристан видел себя посреди битвы. Страх сковывал его, не давая даже бежать. Мускулы деревенели, сердце сбивчиво колотилось, и он стоял как вкопанный посреди полыхающего мира.

Рекс ощутил, как дрогнула решимость Тристана, и чуть замедлился. Впрочем, напрасно. Время словно бы затормозило ход, и Тристан смотрел, как его питомец пролетает мимо, продолжая стоять на скале, точно статуя.

Легкий ветерок взъерошил волосы на голове, принеся с собой запах дыма, пепла и поражения.

Исполненный разочарования, Тристан медленно обернулся. Он притворялся, что не видит, как остальные шепчутся, прикрывая губы ладонями. Фэллон ободряюще хлопнул его по плечу, сказав, мол, ничего, в следующий раз получится, но Тристан едва ли расслышал это.

Рядом с Фэллоном стоял отец, хотя еще недавно его там не было: руки скрещены на груди, лицо – каменное.

Сердце ушло в пятки.

Отец, должно быть, подошел, когда Тристан стоял ко всем спиной. И собственными глазами видел неудачу сына.

А неудачу – как и страх – наездник себе позволить не мог.

Укротители долгие годы пытались восстановиться. После войны те, кого не убили и не взяли в плен, скрывались. Даже когда отец воссоединился с выжившими, приходилось искать прибежища, находить средства и вербовать новых рекрутов – и все это не привлекая внимания империи. Прошло больше десятка лет, а все, чего они добились, – это меньше двух десятков наездников, скрывающихся в глуши Пирмонта. Сделать еще предстояло многое.

«Слишком многое», – в отчаянии подумал Тристан. Лишь с крупной армией они защитят свои земли и народ. Надо стараться упорнее.

Вперед выступил следующий ученик, а Тристан отошел в конец очереди и сорвал с руки защиту, швырнув ее на землю. Потом так же избавился от второго наруча и ремней, что пересекали грудь. Предмет за предметом Тристан снимал с себя огнеупорный костюм, который теперь ему был не нужен.

Он опустился на землю и, ссутулившись, уставился на стиснутые кулаки.

Страх огня родился вовсе не из-за большой трагедии. Событие было крохотным, еще в детстве. Мальчиком, лет в пять или шесть, Тристан играл в отцовской библиотеке. Нарушив запрет, разумеется: входить ему запрещалось. Комната больше напоминала сокровищницу, набитую редкими предметами искусства, обшитую изысканными тканями и обставленную дорогой мебелью. Заигравшись ониксовой фигуркой Дэмиана, первого короля-консорта Золотой империи – и своего далекого предка, – Тристан нечаянно сбил со стола свечку. Она упала на ковер, и в считаные мгновения крохотный огонек распространился по ворсу.

Тристан ужаснулся. Когда огонь устремился к нему, он испугался за себя, а еще – за ковер, за книги и свитки, уложенные на тонких деревянных полках в три ряда. Ему не полагалось находиться в библиотеке, и в одно мгновение он вообразил, как пропадет в огне вместе с комнатой.

Но библиотека не сгорела. Вбежал слуга и, подхватив Тристана, с легкостью затоптал огонь. Ковер потом скатали и унесли, заменив новым, и больше о нем не вспоминали.

После смерти матери Тристану с отцом пришлось покинуть тот дом – поместье на окраине Ферро. Их изгнали из империи, конфисковав имущество. Та свеча – последнее, что Тристан отчетливо помнил из прежней жизни. В изгнании отец еще сильнее отстранился, не разговаривал с сыном или пропадал по делам. Тристан же все больше времени проводил в обществе слуг.

Случай в библиотеке плотно застрял в памяти, увязнув в слое ужаса – боязни горящего ковра под ногами, испуге перед отцовским гневом и панике при виде голодного, быстро распространяющегося пламени.

Камины, фонари и подсвечники никакого страха не внушали. Как и подожженные стрелы – правда, перед выстрелом Тристан всегда мешкал: руки не слушались. Но если огонь вырывался на волю, скользя по валежнику или по алым перьям питомца, внутри у Тристана что-то ломалось, и исправить он этого пока не мог.

Рекс попытался утешить Тристана, подлетев и усевшись на каменный выступ рядом с птицами других учеников. Однако Тристан не был настроен принимать утешения. Куда Рексу понять, с чем борется соузник? Рекс – огненная птица, жар и пламя – часть его сущности. Когда Рекс злился или приходил в возбуждение, то раскалялся – точно так же, как человек багровеет или когда у него заходится сердце. Огонь – источник жизненной силы феникса, его самое грозное оружие.

А для Тристана? Самая большая его слабость.

Он посмотрел на отца, надеясь, что тот его ободрит, но отец предпочитал не замечать сына.

Тристан вздохнул, глядя, как другой ученик приступает к упражнению.

Так может, дело не в боязни огня? Может, дело в страхе перед отцом?

Глава 10
Вероника

Она изменилась, но изменилась и я. Кровная месть и праведное убийство не проходят бесследно.

В долгом ночном переходе Веронику только и поддерживала надежда отыскать еще яйцо. О Ксепире она старалась не думать, но плечи то и дело опадали, а из груди вырывался полный скорби вздох. Вероника ощущала пустоту, как будто в ней разверзлась бездна, и чем темнее становилась ночь, тем глубже становилась пропасть в душе. Место, которое прежде занимал питомец, онемело. В голове стояла жуткая звенящая тишина. Феникс успел стать частью жизни Вероники и того, как она познавала мир. Без феникса она как будто ослепла и оглохла, стала уязвимой. Можно было призвать на помощь сову или какого-нибудь ночного зверька, чтобы тот указывал дорогу, но у Вероники не получалось не то что применить магию, а просто собраться с силами.

От мысли, что приходится искать нового питомца, тогда как не остыл еще прах старого, в животе все крутило. Но больше ничего не оставалось, Вероника держалась за эту цель. Без нее можно было просто лечь куда-нибудь в канаву и уже не вставать.

Однако вовремя вспоминались слова майоры: «Есть воля – будет и возможность», и Вероника продолжала идти.

Вероника хотела – нет, она должна была стать наездницей. Но не одиночкой, отрезанной и закрытой, как хотела бы Вал. Она найдет себе стаю из десятков, если не сотен, и будет парить с ними в небе на огненных крыльях. Вместе они восстановят справедливость, в которой ее народу было отказано. Исправить то, что стало с майорой и бесчисленным множеством других, уже не получится, но Вероника станет частью перемен, и мир для анимагов снова будет безопасным.

Перед самым рассветом Вероника пересекла мост и вошла в Вайле. Ноги болели, в горле пересохло. Селяне уже готовились выйти в поле, рыбаки грузили сети в лодки, а в пекарне мерцали огни печей.

Отчаянно хотелось забыться сном, но нельзя было терять преимущество во времени. Вал в конце концов догадается, куда направилась Вероника, и догонит ее. Вероника постоянно оглядывалась через плечо в опаске, что из кустов вылетит сестра и утащит ее назад или отчитает за глупость. Тени двигались, деревья шептались, но сестры видно не было.

Понемногу светало. Вероника брела пустыми улочками Вайле, мимо домов с резными фасадами, стоящих отдельно. Заставы всегда располагались на возвышенностях, а деревенька Вайле раскинулась на вершине каменистых обрывов и скалистых холмов; улочки проходили одна над другой. Не заблудиться в извилистых переулках помогал шум бегущей реки, и к тому времени, как Вероника вышла на самую высокую улицу, она уже видела внизу поток: он пробегал под аркой моста и срывался с утеса.

Вероника остановилась отдышаться и оглядеться после долгого подъема. Вид открывался приличный, вот только смотреть на Пирмонте было особенно не на что: сплошь камни да лес. На мгновение Веронике показалось, что она разглядела опушку и хижину.

Она решительно отвернулась. Нечего смотреть назад и вниз. Смотреть надо вперед и вверх. Вдаль тянулся ряд пригожих домов – крупнее любой деревенской лачуги. Оконные клумбы под свежевыкрашенными ставнями полнились цветами. В предрассветных сумерках все казалось серо-голубым, но Вероника знала: при дневном свете постройки заиграют яркими пастельными красками. За домами начиналась роща: верхушки деревьев заслоняли небо. Вероника прищурилась, пытаясь разглядеть каменную башню, но деревья стояли чересчур плотно.

К тому времени, как Вероника, волоча свинцовые ноги, добралась до вершины холма, из-за ломаной линии гор вынырнуло солнце. Белые лучи пронзили пыльный воздух, а Вероника наконец остановилась у заставы Малки. Или того, что от нее осталось: обвалившийся каменный круг на месте фундамента да высокая трава и чахлые побеги среди камней. Рядом на боку лежала часть винтовой лестницы, куски стены и обломки скульптур валялись неподалеку.

– Нет, – усталым голосом прошептала Вероника. – Нет.

Она упала на колени и, крепко зажмурившись, постаралась сосредоточиться: башню разрушили не в войну, не разбойники – так высоко на Пирмонте бои не велись, и ни одна банда или вор не располагали стенобойными механизмами. Башню растащили на стройматериалы или разобрали потому, что она сама грозила обрушиться. Яйца же обычно прятали в самом высоком месте – в идеале там, куда смогут добраться только фениксы. А значит, если тут и была кладка, то давно пропала.

Вероника все равно принялась искать.

Она ворочала тяжелые камни, копала землю. Ломала ногти о раствор, пытаясь залезть в каждую трещинку и расселину.

Отчаяние росло и душило ее. Вероника не заметила, как расплакалась, но вскоре слезы уже застили взор. Ничего не видя, она привалилась к куску холодной гранитной стены.

Невыносимая боль терзала ее. Она утратила не просто Ксепиру. Она лишилась части себя, той, которую добровольно отдала фениксу.

Вероника приняла пустоту, чувствуя, как та обволакивает ее и поглощает. Измождение, с которым она боролась с тех пор, как покинула хижину, наконец одолело ее, и Вероника рухнула в траву.

Ее голова еще не коснулась земли, как она уже уснула.

* * *

Когда она проснулась, лучи жаркого послеполуденного солнца грели ей щеку, а к шее прижималось холодное обсидиановое лезвие.

Вероника поборола инстинктивное желание отдернуться и яростно заморгала на слепящее солнце, разглядывая длинное, грубо сработанное ратовище в руках у девушки. Вероника немного успокоилась, поняв, что это не Вал, – но тут копейщица коснулась оружием ее подбородка, так, чтобы Вероника перевернулась со спины на четвереньки.

– Чего ты тут забыла? – спросила девушка. Голос у нее был на удивление сиплый, а вот в тоне сквозила самоуверенность, свойственная лишь молодым.

– Сплю, – ответила Вероника, не в силах скрыть раздражения на себя за то, что попалась.

Девушка наклонила голову набок, глядя даже не на Веронику, а куда-то ей за спину.

– В отхожем месте?

Вероника в ужасе отпрянула и села. Ее взгляд заметался по развалинам, но ничего, кроме обломков камней, она не увидела. А пятачок травы, на котором она лежала, ничем не выдавал того, что это место использовалось как уборная.

– Я не… тут же нет… – запинаясь, затараторила Вероника, и девушка широко улыбнулась.

Улыбка была озорная, как у девчонки. Хотя разница в годах между незнакомкой и Вероникой казалась совсем небольшой. Спутанные волосы девушки отливали медом в теплых лучах солнца. В них застряла разная мелочь, но вряд ли ее намеренно вплетали в пряди – просто мусор, который не вычесали. Подозрения подтвердились, когда Вероника заметила клубок паутины у правого уха девушки и воробушка, сидевшего на ее левом плече. Должно быть, ее противница – анимаг.

Девушка небрежно опустила копье и расслабилась.

– Здесь больше не гадят, – пожала она плечами. – Но дрыхнуть тут все равно странно.

Она повела подбородком в сторону стены прямо за спиной у Вероники. Та немного помедлила, опасаясь оружия в руке у девушки, и лишь потом обернулась. В стене было вырезано лицо – едва различимое под слоем лозы и грязи. Когда Вероника отчаянно искала тут яйца, она его заметила, не обратив внимания на детали. Теперь же она разглядела, что это – перевернутое лицо женщины, державшей в руках чашу. Должно быть, водное божество – их обычно изображали с полными воды сосудами. Надпись стерлась, но под слоем земли Вероника нащупала вкрапления цветного стекла, кусочки мозаики, которую обычно выкладывали на полу в банях. Должно быть, купель была частью заставы.

Обернувшись, Вероника встала. Девушка оказалась на голову ниже ее, чумазая и тощая, а ее бледные, песочного цвета щеки и плечи от долгого пребывания на солнце покрылась веснушками. Копье она наверняка смастерила сама: вместо древка приспособила не слишком-то прямую, узловатую ветку, зато наконечник из обсидиана, примотанный полоской промасленной кожи, выглядел острым.

– Зла не причиню, – с усмешкой пообещала девушка. Ее словно смешила осторожность и подозрительность Вероники. Как будто не она разбудила ее, приставив копье к шее. Птичка у девушки на плече что-то чирикнула, будто напоминая о чем-то, и она кивнула в ответ.

– Звать как? – спросила она.

Вероника медлила. Она боялась, что, произнеси она свое имя вслух, и Вал услышит, примчится.

– Вероника, – шепнула она.

Девушка указала на себя:

– Я Воробейка, а это – Чири́к.

Птичка услужливо чирикнула, и Вероника поняла, что не зря заподозрила в девушке анимага. Они нередко заводили питомцев, привязываясь к ним почти так же, как наездники – к фениксам, только без магических уз.

Вероника протянула руку в знак приветствия, но девчонка продолжала смотреть куда-то ей за спину. Наконец молчание заставило ее нахмуриться. Она моргнула, чуть наклонила голову вбок, и Чирик вылез у нее из волос, перелетел в протянутую руку.

Морщинки на лбу Воробейки разгладились, и она пожала руку Веронике.

Да она незрячая! Чирик тем временем поднялся Веронике на плечо и присмотрелся блестящими черными глазками. Он, должно быть, служит девушке проводником – так же, как совы и прочие ночные твари помогают ориентироваться в темноте Веронике.

Мысленно Вероника осторожно потянулась к Чирику. Едва она коснулась его разума, как Воробейка радостно ахнула.

– Так ты анимаг! – Ее щеки вспыхнули румянцем. Чирик снялся с плеча Вероники и устроился на плече Воробейки. Они одновременно наклонили головы вбок, и Воробейка осмотрела округу – не глазами, конечно же, а при помощи магии. – Вот только одна.

Вал не позволяла Веронике заводить питомцев. Даже те создания, что время от времени помогали ей, удостаивались от сестры лишь презрения. Вал говорила, что только фениксы достойны уз, а анимаги, заводящие кошек и псов, обманываются бледной тенью магической связи.

Вероника кивнула, но тут же вспомнила, что девушка не видит, и добавила:

– Да, я одна.

От этих слов у нее перехватило горло. Не прошло и дня, как она лишилась питомца и сестры. Но если потеря Ксепиры была как свежая ножевая рана, кровоточащая и жгучая, то о сестре Вероника горевать отказывалась. Ведь это из-за Вал они разлучились: Вал намеренно уничтожила самое дорогое, что было в жизни Вероники. Хладнокровно и безжалостно.

– Пока одна, – добавила Вероника.

– Пока, – кивнув, повторила за ней Воробейка, так, будто слова Вероники – высочайшая мудрость. – Порой приходится жить в одиночестве. Но не всегда. Глянь, сейчас ты со мной. Больше ты не одна.

Вероника облегченно выдохнула. Нахмурив брови, она еще раз оглядела опушку. Знала ли Вал, что это место в руинах? Или намеренно запутала Веронику, чтобы та не последовала за ней?

– Воробейка, я… – Не успела Вероника договорить, как девушка схватила ее за руку и потянула за стену с изображением водяной богини.

Сбитая с толку, спотыкаясь, Вероника последовала за ней. Из-за деревьев долетели смутные голоса и мерный грохот колес.

Вероника сразу подумала о бандитах, потом – о солдатах, которых встретила у хижины. Но вот она выглянула из-за угла и увидела…

В крытой повозке, запряженной парой крепких горных лошадок, ехали пожилой мужчина и подросток. Одеты они были просто, как и многие местные селяне: короткие куртки и бриджи, – но вот на поясах висели кинжалы. В дорогу вооружиться ножом – дело обычное, однако за спиной у парнишки виднелся лук. Мужчина с виду был местным, зато мальчик цветом кожи напоминал Воробейку, а его светло-каштановые волосы отливали золотом.

Стоило старшему чуть слышно заговорить раскатистым басом, как Воробейка заметно расслабилась.

– Это стюард, – сказала она, хотя вставать и приветствовать мужчин не торопилась. Может, так даже правильней: вооруженный луком парнишка настороженно озирался. Вдруг он – телохранитель?

– Чей стюард? – спросила Вероника, следя за тем, как медленно катит повозка. Стюарды, как правило, следят за хозяйством в домах богатых господ и купцов в районах вроде Мраморной улицы, где живет элита империи. Вероника видела, как стюарды ходят по рынку и покупают все самое лучшее: еду, вино, наряды – для хозяев. Зато в Пире идея поместий, заполненных прислугой, не прижилась: даже самые богатые купцы, фермеры и торговцы держали только повара, анимага или укротителя и, может, еще уборщицу.

Воробейка отвернулась и, привалившись спиной к стене, принялась дергать кончик завязки на копье.

– Губернатора-изгнанника. Говорят, это старый отшельник, не покидающий поместья. Только раз в месяц-два посылает стюарда по деревням. Иногда тот присматривает конюха или…

Дальше Вероника ее не слышала. Голос стюарда становился отчетливей, и вот она – пораженно – различила слова на древнепирейском. Он уже лет сто как перестал быть государственным языком, медленно уступая наречию торговцев.

Зато Вероника им владела, потому что древнепирейский преподавали аристократии. Майора, будучи наездником, выучила его. Рождена она, как и Вал с Вероникой, была простолюдинкой, но статус наездника даровал доступ в высшие слои общества. По крайней мере так было раньше.

Вероника не сразу поняла, о чем речь. После смерти бабушки она не часто говорила на пирейском. Но одно слово она никогда не забудет, об этом Вал позаботилась.

И слово это – фениксэры.

Укротители фениксов.

Вероника вскочила на ноги, высматривая возницу и его спутника, надеясь лучше расслышать их речь. Говорить они продолжали на пирейском, и, читая по губам, Вероника стала понимать их лучше.

– …хватит на всех, даже на подкрылков. В прошлом месяце кончились.

Сердце Вероники заколотилось. Подкрылки – это же ученики наездников. Стюард с помощником тут по делам укротителей!

Впрочем, дальше подслушать не получилось: дорога вскоре сделала поворот, и повозка скрылась из виду.

– Он всегда ездит на рынок в Вайле, – сказала, поднимаясь на ноги, Воробейка.

– Рынок… – пробормотала Вероника, разворачиваясь на месте и глядя на уходящий вниз склон холма. – Где…

– Идем, покажу, – позвала Воробейка. Чирик в знак согласия залился радостной трелью и устремился вперед, указывая путь.

* * *

Воробейка даже не думала искать тропинку. Шла напрямки через деревья вниз по склону, точно вода, что выходит из берега, – быстро и гладко. То ли так хорошо видела глазами летевшей впереди птички, то ли знала местность как свои пять пальцев и в поводыре не нуждалась. Копьем она работала, словно тростью: убирала с дороги ежевичную лозу и находила трухлявые бревна.

Вероника как могла поспевала за ней, спотыкаясь об узловатые корни и цепляясь волосами за ветви. Голова шла кругом.

Встреча со стюардом придала Веронике надежду, которой так не хватало, и помогла собраться с мыслями. Застава оказалась пустышкой, но не все потеряно. Стюард упомянул и наездников, и учеников, а значит, кому бы он ни служил, его хозяин-изгнанник – укротитель. Живой и действующий.

Кто знает, вдруг стюард заберет Веронику с собой на обратном пути? От этой мысли на душе посветлело: есть шанс!.. С другой стороны, стюард и помощник не так просто переговариваются на древнепирейском и делают вид, что просто работают в загородном поместье.

Не хотят, чтобы посторонние опознали в них наездников.

Мудрый ход, особенно в низине, так близко от границы с империей. Но как они поступят, признайся Вероника, что узнала их секрет: примут с распростертыми объятиями или разозлятся?

– Воробейка, что ты там говорила про конюхов? – спросила Вероника, припомнив недавний разговор.

– Обычно стюард приезжает за припасами, финиками и медовым вином, – ответила девушка, – но иногда ему требуются лишние руки на конюшне и псарне, и он набирает помощников.

– Анимагов? – уточнила Вероника. Уж конечно, «конюхи» – это маскировка, чтобы не привлекать внимания.

Воробейка кивнула:

– И только парней.

– Что?.. почему? – спросила Вероника; ее замысел пошел прахом. Испокон веков наездники делились на мужчин и женщин. Сперва появились наездницы, избранницы Азурека – точнее, Аксуры, мысленно поправилась Вероника и тут же подумала о Вал. В сердце вспыхнул гнев, но Вероника поспешила погасить его, не давая сестре одержать верх. В первых пирейских племенах охотились и воевали женщины, потому Аксура и выбрала их, чтобы биться с тьмой и вернуть в мир равновесие. Лишь в следующем поколении фениксов седлали и дочери, и сыновья. Даже в золотой век империи наездниц всегда было больше.

А может, стюарду и правда нужен конюх? «Как будто девчонки на это не годятся», – раздраженно подумала Вероника.

– Дело вроде в койках, – неуверенно продолжала Воробейка. – Можно подумать, девчонки с мальчишками не могут спать вместе, не пытаясь пырнуть друг друга.

Вероника искоса глянула на Воробейку, пытаясь понять: то ли она так неуклюже намекает на нечто деликатное, то ли правда считает, будто стюарда волнуют драки.

И все же мысль занимала ее. Неужели все так? Неужели Вероника нашла укротителей, которые восстанавливают силы на Пирмонте, лишь затем, чтобы узнать, что ей не суждено быть их частью?

Должно быть, тут какая-то ошибка. Она пойдет к ним и убедит, что ей среди них самое место.

Выйдя на дорогу, Воробейка принялась указывать на дома, объясняя, кто где живет и чем торгует. Она знала все о купеческих семьях, друзьях, старых обидах и новых романах, а если сомневалась, кого видит или куда забрела, то хватало тихого щебета Чирика, чтобы сориентироваться.

Здания были по большей части сложены из местного камня, а вот крыши и ставни – сделаны из перекрещенных реек, окрашенных в поблекшие на солнце голубой, желтый и красный цвета. Бренчащие ветроловки и яркие краски разбавляли серость камней.

И хотя Пира была частью империи почти две сотни лет, бесчисленный пантеон имперских богов здесь не прижился. Люди молились трикстеру Тэйке – прося удачи, или Мизерии – ради милосердия, но эти боги пришли из долины, и обращение к ним больше напоминало суеверие. Вообще, пирейцы верили в двух богов: Аксуру и Нокс, но кто станет поклонятся богине смерти и тьмы? На похоронах жгли благовония, скорбящие прятали лица за черными вуалями, а в остальное время Пира принадлежала Аксуре. Ее круглые глаза рисовали на порогах и у входов – для защиты от неприкаянных душ, – а в открытых окнах висели тотемы фениксов из крашенных в красный голубиных перьев.

Удивляло, как прохладно местные встречали Воробейку, тогда как сама она знала их вдоль и поперек. Она была для них чем-то вроде надоедливой мухи. Может, у нее тут ни семьи, ни друзей? Может, она и родом-то не из Вайле? Внешне она напоминала выходца из Стели или Южной Арбории, а в Пире живет – или прячется – много пришлых. От мысли, что Воробейка – одиночка, Вероника ощутила к ней еще большую близость и, пробираясь шумными улицами, старалась не отставать.

Когда же они наконец нагнали стюарда, то уже не слышали его – гомон стоял слишком громкий. Подойти Вероника боялась. К тому же если стюард с пареньком разговаривают на пирейском, желая сохранить дела в тайне, они уж точно не обрадуются, если Вероника обратится к ним посреди гудящего рынка.

– Ты на них пялишься, – заметила Воробейка. Это был не вопрос. Нахмурившись, она чуть наклонила голову вбок, словно прислушиваясь к голосам.

– Э-э, да, ты права, – пробормотала Вероника, отвернувшись и делая вид, будто присматривает себе шарфик. Хозяйка лотка глянула на девушек с подозрением: стоят тут, босые и чумазые, – а когда Воробейка принялась с задором перебирать шарфы, шлепнула ее по руке.

– А зачем? – спросила Воробейка у Вероники, словно и не заметив рукоприкладства. Она отвернулась от лотка и раскрутила копье. Прохожие с охами бросились в стороны.

Вероника огляделась: теперь их обходили стороной.

– Думаю, они наездники.

Вероника сама не знала, с какой стати доверяет такие сведения Воробейке, но ей пригодилась бы помощь.

– О, наездники, – с придыханием повторила та, и ее глаза заблестели. Она воткнула древко в землю. – Лира Защитница. Мудрая королева Малка и Тракс. Золотая Королева Аурелия.

– Воробейка, ты слышала о них что-нибудь в последнее время? Они как-нибудь связаны со стюардом?

Девушка покачала головой:

– Буду слушать усерднее.

Не говоря больше ни слова, она метнулась к повозке стюарда.

– Воробейка! – зашипела Вероника. Она устремилась следом за проводницей, едва успев отскочить с пути тележки, запряженной лошадьми, и увернуться от торговца рыбой – тот вовсю размахивал руками, нахваливая свежайший утренний улов. Наконец она догнала Воробейку у повозки стюарда.

Вероника открыла было рот, чтобы сказать, мол, уйдем, а не то нас застукают, как Воробейка прижала к ее губам холодные маленькие пальцы.

– Свободных комнат нет, – сообщил стюард с противоположного конца повозки. Следом послышались пыхтение и возня грузчиков. – Уедем перед самым рассветом. Потом – в Рашли, далее – до Петратека. Пойдешь проведать ее?

– Если вы не против, мастер Берик, – ответил парнишка напряженным от тревоги голосом. Мастер Берик. Мастер-наездник? Так обращаются к полноправному укротителю. Если всякого, кто оседлал феникса, можно назвать наездником, то в армии укротители делились на два ранга: мастера и подмастерья.

– Эллиот, не забывай: без титулов.

– Да, конечно… простите, сэр.

– Времени у тебя полно, главное – вернись до утра.

– Успею.

Берик вздохнул:

– Если бы не строгость коммандера… ты мог бы забрать ее. Твоя сестра – она ведь тоже анимаг?

– Как и все в нашей семье. Она бы пришла со мной, если бы он позволил. – Голос Эллиота дрогнул от сдерживаемой горечи. – Ей страсть как хочется в наездники.

Берик откашлялся, и Вероника испугалась, как бы он не услышал стук ее громко бьющегося сердца.

– Как бы там ни было, тебе повезло, что она приехала сюда навестить родню.

– Да, сэр, я пойду.

Услышав шаркающие шаги, Вероника слишком поздно сообразила, что парнишка вот-вот обогнет повозку и увидит их. Она выпрямилась и потянула за собой Воробейку.

Эллиот и правда застал их у откинутого клапана тента, возле груза.

– Эй! – крикнул он, первой обратив внимание на Воробейку. Как и торговка шарфами, он сразу же приметил спутанные волосы и грязную одежду и решил, что добра от оборванки ждать не стоит. – Прочь, воровка!

Он кинулся к ней, угрожающе замахнувшись, но путь ему преградила Вероника. Она вскочила между ними инстинктивно, не желая давать Воробейку в обиду. Хватит с нее жестокости.

– Она не воровка, – резко сказала Вероника, положив руку на плечо Воробейке. Говорила она неожиданно уверенно. Чирик тоже разразился щебетом, нарезая широкие круги. Эллиот опешил.

Он уставился на птицу, потом на Веронику, которая, к слову, выглядела едва ли лучше Воробейки.

– В чем там дело? – спросил Берик, обходя повозку. Вероника застыла на месте: этого она не ожидала. Она хотела просто защитить Воробейку. Меньше всего хотелось предстать воровкой или смутьянкой в глазах человека, который мог бы осуществить ее мечты.

Не говоря больше ни слова, она подхватила Воробейку под руку и потянула за собой через толпу. Чирик полетел следом. Вероника обернулась – их не преследовали. Уходили-то они с пустыми руками, а значит, ничего не прихватили. И все же внутри у нее все сжалось: неужели она сама все испортила?

– Ты заступилась за меня, – сказала Воробейка, когда они остановились на краю рынка. Она вытянула руку в сторону, и Чирик сел ей на ладонь. Девушка, нахмурив брови, повернулась к нему и потрепала по головке. – Еще никто не заступался за Воробейку и Чирика.

– О, – рассеянно произнесла Вероника, все еще думая, как быть дальше. Воробейка говорила так искренне, что защемило сердце. – Не стоит. Ты была добра ко мне и помогла. Чирик тоже, – добавила она, и Воробейка просияла.

– Стюард на ночь остановился на кухне, – сообщила она, явно желая помогать и дальше. Она указала Веронике за спину – туда, где Берик вверял повозку заботам хозяина постоялого двора. Эллиот к тому времени уже ушел – на встречу с сестрой и родственниками, у которых она гостила. – Провести тебя в его комнату? Знаю ходы для прислуги.

– Нет, – вскинулась Вероника, испугавшись, что Воробейка помчится навстречу еще большим неприятностям. Не дело приставать к человеку, пока он трапезничает, или вламываться к нему в комнату. Стюард сказал, что останется в деревне до рассвета, так что надо будет его просто подкараулить. Вероника не отпустит его, не добившись ответов. – Я пережду здесь до утра.

К удивлению Вероники, Воробейка осталась с ней.

Когда рынок закрылся и солнце опустилось к горизонту, Воробейка пошла к черному ходу кухни и выклянчила для них с Вероникой ужин. При виде нескончаемых завитков дыма, что поднимались над сводчатой крышей, Вероника вспомнила погребальный костер Ксепиры – и ее тут же захлестнули воспоминания. Она стала задыхаться. Вспомнила мрачный и злой блеск во взгляде Вал, густой аромат овощного рагу и предсмертные хрипы Ксепиры. Ее бездыханное тельце и то, как быстро его забрал огонь.

Веронику будто ударили под дых, и все же она с трудом, дрожа, заставила себя сделать вдох. Нельзя же вот так расклеиваться всякий раз, как в голове возникает образ ее феникса. Вал считала, что младшая сестра не сумеет жить дальше – да просто выжить – без ее помощи, а Вероника отказывалась подтверждать ее правоту. Она знала, что надо делать, пусть даже ощущала себя при этом предательницей. Вероника сглотнула вставший в горле комок. Какие-то часы назад Ксепира была для нее источником силы, частью ее собственного естества. Теперь же она – источник отчаяния. Как же Веронике двигаться дальше с таким грузом на душе?

Закрыв глаза, Вероника выровняла дыхание. Ксепиру она не забудет – та не уйдет, никогда, – но память о ней можно запрятать глубоко-глубоко. Этот прием она переняла у Вал или, скорее, освоила благодаря ей. От такой сестры сложно что-то утаить, и потому Вероника придумала несколько трюков.

Некоторые мысли, оказалось, можно спрятать глубоко внутри разума, чтобы не возвращаться к ним, и люди вроде Вал, тенемаги, не смогут о них узнать. Правда, от себя Вероника еще ничего не скрывала, но попробовать стоило.

Она представила себе пустой пыльный уголок внутри разума – в самой его глубине, незаметный, о котором легко забыть. Вот там-то она Ксепиру и спрячет. «Ненадолго», – пообещала она себе, разозлившись, что обстоятельства вынуждают действовать так хладнокровно да еще напоминают о Вал. Ненадолго, повторила она.

Бережно, будто коллекционер – самые хрупкие и ценные предметы, Вероника собрала все то нежное и счастливое, что помнила о Ксепире, что испытывала к ней: как птенец вылупился, как первый раз неуверенно взлетел, мягкость и тепло его перьев. Пережив радость каждого момента еще один, последний раз, она убрала все их в этот темный уголок. Она представляла его себе как мысленный тайник, скрытый и незаметный, но не забытый. Ксепира останется ее частью. Навсегда.

Питомец медленно исчезал из памяти, а тяжесть на душе ослабевала. Пропасть в сознании, оставшаяся после трагедии, сменилась пустотой. Спокойной и мирной, невзирая на смуту у самой поверхности.

Когда-нибудь позже, наведя в жизни порядок, Вероника найдет время как следует поплакать о Ксепире.

* * *

– Если возьмут, отправишься с ними? – спросила Воробейка спустя несколько часов после ужина. – Станешь прославленным воином, как Авалькира Эшфайр?

Она играла с мотыльком: ловила и отпускала, бормоча ласковые слова. Общаться с насекомыми невероятно трудно, их разум слишком мал и чужд для людей, и анимаги не умели проникать в него. Обычно. Вероника не удивилась бы, узнай она, что Воробейка – исключение.

– Надеюсь, – с улыбкой ответила Вероника. – А ты что станешь делать?

Об этой девушке она не знала ничего: ни откуда она, ни куда идет. Может, Воробейка и сама этого не знала.

– Давненько мы не наведывались в Раннет, – вздохнув, ответила Воробейка и отпустила приятеля-мотылька. – Может, туда и двинем.

Ее ручной воробей согласно защебетал, давая понять, что значит «мы».

Вскоре Воробейка уже вовсю храпела. Вероника спала вполглаза, боясь упустить момент, когда стюард отправится в обратный путь. Она видела, как рыбаки выходят к лодкам, и слышала ароматы из лавки пекаря. Перед самым рассветом вернулся Эллиот – он зябко сутулился, а может, его снедала мысль о расставании с близкими.

Когда в золотистых рассветных лучах с конного двора выехала повозка, Вероника ждала ее у ворот.

– Простите, – обратилась она к перебиравшему какие-то бумаги Берику, чем напугала его. Эллиот в это время поправлял тент и не слышал ее, но при виде Вероники нахмурился.

– Да? – ответил стюард. И если Эллиот вспомнил Веронику, то на лице Берика отразилось только легкое учтивое выражение.

Вероника тяжело сглотнула.

– Я слышала… знаю, что вы… фениксэры, – тихо сказала она.

Берик, наклонившийся, чтобы расслышать ее, резко выпрямился.

– Прости, девочка, – сказал он, – но я не понимаю древнепирейского.

– Прошу вас, – взмолилась Вероника, преграждая ему дорогу. Выглядела она, должно быть, и правда жалко, потому что Берик остановился. – Я хочу с вами. Я анимаг и…

– Ты что-то путаешь. Я управляю поместьем, а вот это – мой помощник.

– Ваш подкрылок? – упрямо уточнила Вероника.

Берик напряженно улыбнулся и сделал жест подошедшему Эллиоту забираться в повозку.

– Послушай, девочка, и слушай внимательно, – быстро зашептал он. – Что бы там тебе ни показалось, забудь. Ради своего же блага. Даже если бы я вербовал ребят – а я их не вербую, – и даже если бы вербовал анимагов – а это не так, – то, боюсь, ты нам не подходишь.

– Это потому, что я не мальчишка?

Стюард посмотрел на нее с грустью и сожалением, как будто не в первый раз уже и явно без удовольствия отвергал кандидатуру девочки.

– Знаю, это несправедливо, но у него свои мотивы.

У него… У коммандера, которого еще вчера упоминал Берик. Не успела Вероника что-либо возразить, как он ободряюще похлопал ее по плечу и запрыгнул в повозку.

Глядя им вслед, Вероника переживала целую бурю эмоций. Да, она не получила желаемого, но стюард косвенно подтвердил, что он – наездник. А раз на Пирмонте есть хоть один наездник, это уже повод для радости.

– Что сказал?

Вероника от удивления аж подскочила на месте – Воробейка подошла незаметно. До этого девушка держалась в тени близ корчмы, но как только Берик уехал, потихоньку скользнула к Веронике.

– Все как ты говорила: они набирают только мальчишек, – пробормотала Вероника, все еще пытаясь понять, что хотел сказать стюард: неужели в будущей армии наездников будут только мужчины?

Воробейка пожала плечами:

– Ну так стань мальчишкой.

Вероника аж перестала дышать и с удивлением уставилась на Воробейку. Стань мальчишкой…

Как все просто. И гениально.

Именно так Вероника и поступит.

* * *

Аура, первая столица королевства Пиры, располагалась на высочайшей вершине Пирмонта. Она была построена вокруг Вечного пламени, огромного колодца, где горел тот самый божественный огонь, в котором тысячу лет назад прошла испытание Нефира. И после того дня он не угасал, подпитываемый газами из горных расселин.
Вечный Пламень окружали скалы, пронизанные жилами драгоценных металлов. Пирейцы медленно выдалбливали прямо в склонах храмы и статуи, а вкрапления золота отражали свет пламени, даруя стенам золотой блеск, откуда и пошло название Аура, Золотой город.
Постепенно пирейцы расселились по вершинам горы, обживая места, добраться до которых могли только укротившие фениксов. Лишь когда угасло Вечное пламя, они отправились искать новые земли и богатства. В том, что пламень угас, многие видели знак: Аксура недовольна ими, пирейцы впали в немилость богини. До того каждый феникс вылуплялся в вечном огне, который был неотъемлемой частью жизни древних наездников. В том божественном пламени жизнь начиналась, в нем сжигали умерших; в его свете справляли праздники и играли свадьбы, отправляли обряды…
Новая королева Элизия понимала, что народу нужен не просто новый дом – они должны все начать сначала. После долгих лет, что возводили Пиру и обороняли ее границы – а она охватила весь Пирмонт и Предгорье, – Элизия наконец устремила свой взгляд дальше, на другие земли. И она постановила, что истинная цель ее народа – распространить свет Аксуры на все уголки мира.
Гремели битвы, заключались союзы, договора и проводились новые границы. И вот уже пирейские королевы выходили замуж за королей из долины, и возникла Аурейская – или, проще, Золотая – империя, и пирейцы больше не возвращались к высотам горного дома.
«Мифы и легенды Золотой империи и стран за ее пределами», собрание историй и отчетов из Архивов Мори, 101 г.п.и.

Глава 11
Сэв

Она назвала это предательством, а я – правосудием. Отравленный кубок – за отравленный кубок, смерть – за смерть. Королева – за короля.

Вскоре Сэв пожалел о сделке. Если соглашение с Трикс вообще можно назвать сделкой: помогать старуха принудила угрозами. Сэва так и подмывало сдать ее командирам, но он не сомневался, что повинница свои угрозы исполнит. С сослуживцами он сдружиться не успел, а Трикс, как он убедился на своем опыте, умеет подставлять.

Она умнее Сэва, и лучше ее не злить. Трикс знала, что он пытался бежать, и наверняка проследит, чтобы он не повторил попытки. Да еще повесит на Сэва уйму других преступлений, если он откажется помогать. Его обратят в рабство, если не хуже. Одно дело, когда ты анимаг в бегах, и совсем другое – когда ты анимаг, который скрывается в рядах бесценной имперской армии. Большинство анимагов отбывало повинность, пока не выплачивало империи «долг», неуплаченные подати. Срок доходил, самое меньшее, до десяти лет – все зависело от возраста анимага и преступления, на котором его поймали. Если маг, например, преуспевал благодаря своему дару – разводил стельских скакунов или натаскивал дорогих охотничьих соколов и не платил при этом налога, – то империя, считай, упускала горы золота. За подобное срок давали уже приличный. Детей и стариков заставляли служить меньше, но семьи без них терпели нужду. А когда же наконец повинность заканчивалась, бывшие узники вынуждены были платить вдвое больший налог до конца жизни.

Предатели, взятые в плен после Войны крови – анимаги, поддержавшие Авалькиру Эшфайр, – служили до самой смерти. Впрочем, некоторых казнили, признав слишком опасными. Сэв полагал, что если его поймают, то причислят к предателям, но вряд ли его грех так велик, чтобы его казнили. С другой стороны, к своей армии империя относится очень серьезно, а капитан Белден прослыл далеко не мягким человеком. И потом, в армию Сэв отправился после суда за убийство. Как пить дать, проступок ему припомнят: снимут голову с плеч, и вся недолга.

Положение безвыходное. Сэв это знал – как и Трикс. К добру или к худу, теперь он часть ее плана, и до тех пор, пока помощь старухе гарантирует избавление от воинской службы, он будет рядом.

Тем не менее план «уничтожить грязных имперских мясников изнутри» шел вразрез с наукой Сэва о выживании. Геройствуют дураки, а что может быть героичнее – или глупее, – чем попытка горстки повинников расправиться с двумя сотнями солдат?

Трикс воплощала задумку в жизнь уже несколько недель, и Сэв стал одной из многих деталей этого механизма. В роли повинницы Трикс следила за почтовыми голубями и уж точно читала капитанскую почту. Ей приносили доносы повара и ремесленники, юные гонцы и старые прачки – люди из каждой ячейки лагеря, и даже личный слуга капитана. Они передавали Трикс крохи сведений, которые старуха сплетала в единую сложную сеть, словно богиня судьбы Аниянкэ. И в эту паутину попались все, даже Сэв.

– С чего ты взяла, что получится? – спросил он у старухи спустя несколько дней после того, как она его завербовала.

Общаться с ней удавалось по ночам, когда, покончив с дневными обязанностями, почти все солдаты либо спали, либо прикладывались к кубкам и просто не видели, как их сослуживец по-приятельски общается с повинницей.

Жечь костры в ночное время по-прежнему запрещалось, но повинники устроили себе местечко для работы – сложив неровным кругом бревна под скудным светом луны. Трикс что-то мычала себе под нос, а Кейд рядом чинил упряжь: огромными ручищами ловко выполнял очень тонкую работу. Сейчас, склонившись над ремнями и зажав в зубах инструмент, он осторожно разбирал пряжку.

С виду погруженный в работу, Кейд хмыкнул.

– А с чего ты взял, что не выйдет? – чуть улыбнулась Трикс. Сэв искоса глянул на нее: согбенную, седую и совсем не грозную. Сплетница она что надо, но одно дело слухи собирать, а совсем другое – применять их в деле.

Трикс совершенно спокойно похлопала по бревну, приглашая Сэва присесть рядом.

– Не все битвы ведут топором и стрелой. Говорят, война закончилась шестнадцать лет назад, когда погибла королева-сестра, но не для меня. Я и по сей день сражаюсь. Это, – она приложила ладонь к цепи на шее, – мой доспех, а это, – она окинула рукой лагерь, – мое поле битвы.

По спине Сэва пробежал холодок. Он окинул взглядом спящих солдат, вообразив на их месте трупы.

– Ты все это время отбываешь повинность? – спросил Сэв. – Все шестнадцать лет?

– Шесть, – поправила старуха. От нее повеяло ледяным холодом, и Сэв решил не спрашивать, чем она занималась до этого. Жила в бегах? Подло рекрутировала других беспечных солдат? Да и не важно. Что бы Трикс ни совершила, повинности не заслуживал никто. Никто.

– Ты участвовала в битвах? – спросил он. – Как воительница? Наездница?

Охваченный не то возбуждением, не то страхом, Сэв сам не заметил, как эти слова слетели с языка.

– Чему ты удивляешься? Не все из нас удостоились чести красоваться на фресках во дворцах и храмовых мозаиках, как та же Авалькира Эшфайр в короне из перьев. У кого-то лучше получалось держаться в тени.

– Ты знала ее? Авалькиру Эшфайр?

– Была знакома с ней, – небрежно ответила Трикс.

Выпучив глаза, Сэв посмотрел на нее с уважением. Раз она встречалась с самой королевой, значит, была не рядовым бойцом, как его родители.

– Выходит… ты была в ее дозоре? Ты тоже прославленная наездница?

– Это убило бы почти весь смысл, – сухо сказала Трикс.

– Смысл чего? – нахмурившись, спросил Сэв.

– Довольно вопросов, солдат, – вмешался Кейд, но Трикс успокоила повинника, положив ему руку на плечо.

– Я, в некотором смысле, была ее советницей.

– Советницей Авалькиры Эшфайр? – изумленно повторил Сэв. Одно дело сражаться с ней бок о бок, и совсем другое – советовать. Понизив голос, он решился спросить: – Как так вышло, что одна из личных советниц коронованной перьями правительницы оказалась тут? В услужении капитану Белдену, на чьих руках кровь последних наездников?

– Не твое… – начал было Кейд, но Трикс осадила его.

– Они понятия не имеют, чем я занималась и чего не делала в ту войну, – надменно сказала она, мотнув головой в сторону капитанского шатра. – Для них я старый анимаг, женщина, чьи лучшие годы миновали. Кроткая, слегка не в себе…

– И все равно, как ты оказалась на этой миссии? Просто повезло? Звезды сошлись? – не уступал Сэв.

– А ты любопытный, – задумчиво заметила Трикс, и Кейд кивнул, явно ожидая отповеди, но… – И потому ты мне нужен.

– Для чего? – ухватился за перемену темы Сэв.

Ну, чего же старуха добивается? Втягиваться в восстание и геройствовать Сэву не хотелось. Это прямой путь к смерти.

– Умоляю, скажи, чего тебе надо, я все сделаю – и конец нашей сделке.

Кейд пристально посмотрел на него, сведя брови. Казалось, он разочарован, и Сэв поспешил отмахнуться от странного гнетущего чувства.

Он ввязался в этот маленький бунт не по доброй воле. Сэв просто хотел сбежать, и чем скорее он исполнит пожелание старухи, тем скорее освободится.

– Тебе надо подрядиться в погонщики, – сообщила наконец она.

– Мне… что? – Он устремил взгляд на Кейда. Тот был одним из дюжины повинников, присматривающих за ламами, и если Сэв проникнет в их ряды, их поставят вместе.

– Зачем? – Кейд вскочил на ноги. – Он мне без нужды.

– Я и не говорю, что он тебе нужен.

– И надолго? – спросил Сэв.

– Пока я не решу, что хватит.

– Чего? Почему сразу не сказать? – зло спросил Сэв.

– Кое-что лучше хранить в тайне, – ответила Трикс. Ее как будто совсем не волновали сердитые взгляды Сэва и Кейда.

– В тайне? – глухо повторил Сэв. – Ну ладно… и что мне делать, пока я буду ухаживать за животными? Уж всяко больше, чем исполнять прямые обязанности?

Трикс улыбнулась.

– Ты уже знаешь то, что тебе знать необходимо, парень. Большего пока не надо. То, о чем ты спрашиваешь, пока…

– Дай угадаю, – смиренно перебил ее Сэв, – тоже тайна?

– Так всегда с тайнами, – ответила старуха. – Они ведь не умирают. Стоит одной вспыхнуть пламенем, как ее место занимает другая.

Глава 12
Тристан

Она как никто знала о заключенной во мне тьме и все же неизменно прощала меня. Видела во мне хорошее. До того рокового дня.

Больше всего Тристану нравилось парить в небе на спине феникса. Своего феникса… когда тот не объят пламенем.

Мощные взмахи крыльев, восходящие от каменистой земли потоки теплого воздуха… А если еще оторвать взгляд от затылка питомца, то можно увидеть горы, реки и бескрайние леса…

В этот раз Тристан не высматривал опасности внизу, на земле, хотя должен был, и не вглядывался в горы, что окружали долину далеким коренастым частоколом. Не пытался он даже искать старый дом в Ферро: с такого расстояния и под таким углом нечего было и думать об этом, но обычно Тристан попыток не бросал.

Сейчас он ссутулился в седле, напрягшись всем телом и вцепившись в поводья, будто скакал галопом на лошади, а не плавно парил в воздухе. Дневной полет не радовал, и Тристан молча хандрил, уставившись в красное оперение Рекса.

Рекс вскинул голову, перенимая Тристаново раздражение. Это был один из моментов, омрачавших магические узы. Феникс резко нырнул, нетерпеливо замолотил крыльями, вырывая Тристана из задумчивости. Тот понял, что скованность и зажатость доставляют неудобства фениксу не меньше, чем ему самому.

– Прости, Рекс, – пробормотал Тристан, устраиваясь поудобнее. Тяжело вздохнув и размяв шею, он оглядел раскинувшийся внизу знакомый пейзаж, нежно провел рукой по шелковистым ярко-красным перьям. Жар ощущался даже через перчатки.

Тристан был в полном облачении наездника: кожаные перчатки и наручи, плотно прилегающая куртка и толстый плетеный нагрудник, подбитые брюки, заправленные в сапоги. Все это пропитано огнеупорной смолой. Тристан сильно потел; вообще, он предпочитал летать без формы, но сегодня поднялся в воздух не ради удовольствия. Он и еще несколько старших учеников присоединились к мастерам в дозоре.

Ему бы радоваться, и поначалу Тристан был счастлив. Он просил, умолял дать ему шанс, и вот приказ пришел: после нескольких месяцев уговоров ему дали возможность доказать мастерам – и отцу, – что он готов стать одним из них, встать в их ряды.

Следовало догадаться, что его ждет.

Стеречь отправили самый легкий и простой участок. Земли настолько спокойные, что за ними обычно даже не приглядывали. Шанс, которого он так жаждал, обернулся оскорблением.

Тристану вверили бестолковое дело, и за этим точно стоял отец.

С того самого дня, как Тристан две недели назад провалил упражнение – не спрыгнул с края утеса, – он ждал, что отец припомнит ему неудачу, обернет ее против сына. И неважно, что потом Тристан с десяток раз выполнил упражнение на «отлично», он знал: тот самый единственный провал аукнется.

И вот дождался.

Тристан запомнил выражение на лицах подмастерьев, когда объявили о назначении: кто-то смотрел на него с откровенной жалостью, другие посмеивались: ну еще бы, так сбить окалину с зазнавшегося барчука. Но хуже всего отреагировали мастера: на Тристана и его отца они смотрели как на пример кумовства. Словно отец решил провести сына легким путем.

Это лишний раз доказывало, как плохо они знают коммандера.

Тристан прогнал эти мысли, вообразив, как они покидают голову и хлещущий в лицо ветер уносит их прочь. Он сосредоточился на задании, велев Рексу лететь змейкой, как учили, но смотреть внизу было не на что.

Как правило, дозорные держались над высочайшими вершинами Пирмонта, чтобы не привлекать внимания империи и селян. Дневные дозоры высылали раз в сутки, и снизу разведчики казались мелкими точками в небе – с виду как крупный орел или сокол. Ночные вылетали чаще и держались ниже, да только и на земле что-либо разглядеть уже было труднее, даже разведчику с очень острым зрением. Наездники упускали многое из того, что творилось в Пире и империи.

Вот почему Тристан предлагал чаще рассылать конные дозоры. А еще – ускорить подготовку рекрутов, чтобы набрать третий отряд. Оба раза ему отказывали.

И вот, когда Тристан уже было решил, что все складывается удачно, его отправили приглядывать над Паломничьим трактом – и он мотался над дорогой, как воздушный змей на параде в честь Дня Азурека.

Рекс, повинуясь мысленному приказу наездника, заложил крутой вираж и вместе с Тристаном устремил взгляд на восток. Тристан давно запомнил схему разведки и знал ее слепые пятна. За дорогой присматривать смысла не было, а вот за чащей – имело.

Стоило Тристану отколоться от порядка, как в груди забурлило радостное возбуждение. Рекс ускорился, мощно работая крыльями. Внизу простиралась земля Тристановых предков-пирейцев. Он точно прибыл требовать ее назад, чтобы раскрыть все ее тайны, неизвестные даже рожденным на ней. Паря в небе, он переставал быть сыном губернатора-изгнанника. Он становился наездником, как легендарные воины древности.

На лету он отмечал знакомые вешки: домики с крышами-куполами в Монтасенте, последней обитаемой деревне, за которой на резком подъеме лежали руины Ауры; реку Аурис, змеившуюся вниз по склону горы; расположенные в шахматном порядке статуи фениксов вдоль дороги на Петратек; и одинокую фигуру, что брела сквозь высокую траву промеж реки и деревни, направляясь прямиком к мосту, за которым скрывалось пристанище наездников.

Тристан чуть не выпал из седла.

Рекс сложил крылья и спикировал к путнику, а Тристан схватился за рожок. Звонкое пение сразу привлекло внимание незнакомца, но тот не бросился бежать. Он застыл, раскрыв рот и задрав голову.

Как только Рекс приземлился, Тристан спрыгнул с него и выхватил копье. Взяв его наперевес, нацелил на нарушителя. А когда их взгляды встретились, Тристан приуныл.

Это был мальчик, едва вступивший в пору отрочества, худой и оборванный.

Он явно происходил из пирейцев: крупные глубоко посаженные глаза и черные брови. Прямые черные волосы лежали неровной спутанной шапочкой, а темно-смуглое лицо было покрыто пылью и грязью.

Неловкое молчание длилось до тех пор, пока над головами у них не захлопали крылья. Тристан зажмурился. Ближайший дозор ответил на призыв и вот-вот поймет, что Тристан поднял тревогу из-за какого-то мальчишки. Ну и конечно же в этом дозоре – сам коммандер. Страшась грядущего, Тристан смотрел на мальчишку, а рядом приземлились остальные наездники и ученики – Ронин и Эллиот, – и с земли в порыве теплого воздуха взметнулись травинки и листья.

Рекс тряхнул крыльями, приблизившись к Тристану, и выпятил грудь – показывая свое превосходство над другими самцами. Всего новых наездников было восемь: полный дозор и еще двое подмастерьев на своих птицах. Отряд сохранил порядок: топорща перья и вскидывая головы, фениксы встали неровным клином, а их хозяева достали кто лук, кто копье. Они осмотрелись, готовясь встретить угрозу, – не сразу заметили мальчишку-нарушителя.

Кассиан, лидер дозора и коммандер наездников, поджал губы и жестом велел остальным оставаться на местах. Оружие убрали, стрелы вернули в колчаны; все, кроме коммандера, спешились. Даже фениксы сложили крылья и остудили боевой пыл.

Наконец коммандер Кассиан обратил внимание на Тристана.

– Сэр, – кивнув по форме, обратился к нему Тристан.

Лицо коммандера оставалось невыразительным, однако скованность его черт выдавала сильный гнев. Тристан расправил плечи и вскинул голову, но в глаза коммандеру смотреть уже не решался.

Да, он ослушался приказа, но ведь обнаружил нарушителя, который опасно близко подошел к лагерю, а значит, приказы имеют изъян. Незнакомец оказался невысоким и безоружным мальчиком, но лучше перестраховаться, чем дать застать себя врасплох.

Так Тристан себя подбадривал.

– Ты поймал ребенка, – не слезая с феникса и обратив властный взгляд на пленника, заметил коммандер.

– Мы не знаем, кто этот путник, – ответил Тристан. Смущенный, он понял, что единственный не убрал оружие, будто боялся мальчишки. Тогда он чуть опустил копье и добавил: – Я лишь следовал инструкциям.

– Инструкциям? – переспросил коммандер, будто ударил хлыстом. – Если бы ты правда следовал инструкциям, то патрулировал бы сейчас девятый квадрат, к которому приписан, и не поднял бы тревоги из-за невооруженного оборвыша.

Наездники, обступившие мальчишку полукругом, зашептались; у них из-за спин выглядывали фениксы. Мальчик чуть съежился, и Тристан упер древко копья в землю.

– Я трубил в рог еще в небе, поэтому не знал…

– Ты. Не. Знал. – раздельно проговорил коммандер, словно выпуская стрелы в и без того уязвленную гордость Тристана. – Ты действовал в неведении. Труби мы в рог всякий раз при виде путника, патрулям стало бы не до сна.

Тристан зарделся, а Рекс раздраженно клюнул стоявшего рядом феникса. Прочие дозорные кто потупился, кто разглядывал ремни упряжи – лишь бы не видеть, как распекают Тристана.

Коммандер спешился и, проходя мимо Тристана, тихо произнес:

– Секретность – наше величайшее оружие и защита. Вызвав нас сюда, ты подрываешь и то, и другое.

Не успел Тристан ответить – хотя, по правде-то, не знал, что говорить, – как вперед вышел стюард и правая рука коммандера Берик. Хмуро посмотрев на мальчика, он произнес:

– А ведь мы уже встречались, да?

– В Вайле, сэр, – подсказал Эллиот, вытянувшийся по струнке и очень серьезный. Он готовился однажды стать стюардом и всюду ходил за Бериком тенью. Эллиот редко сближался с остальными подмастерьями, бегая по поручениям или прислуживая Берику на совещаниях, из-за чего прослыл задавакой. Тристан, впрочем, не возражал, потому как отец пытался сделать стюарда из него – лишь бы сослать до конца жизни на бумажную работу. К счастью, Эллиот чуть ли не вымолил для себя эту должность, избавив Тристана от участи безвылазно сидеть за письменным столом. Мысль, что отец видел Тристана скорее клерком, нежели воином, больно ранила.

– Ты знаешь его, Берик? – удивленно спросил коммандер.

– Т-то была моя сестра, – ответил мальчишка. Голос у него был высокий, а значит, он точно был слишком молод и опасности не представлял. – Вы встречались у корчмы, с неделю назад, ведь так?

– Да, все верно, – кивнул Берик, однако тревожное выражение с его лица не сошло. – Далеко же ты забрался от дома, парень.

– Как тебя зовут? – вмешался в их разговор коммандер.

– Ник, – чуть пискляво ответил мальчик. Он не столько испугался, сколько поражался виду наездников. Явно отродясь не видал живого феникса, и уж тем более – сразу столько в одном месте.

– Куда направляешься, Ник? – спросил коммандер. – Монтасент – дальше на север, а Петратек остался позади.

– Я искал вас, сэр… искал Берика и его господина. Наездников.

Его слова встретили звенящую тишину.

Коммандер обернулся к Берику, и тот беспомощно развел руками:

– Его сестра просилась к нам… хотела служить, услышала, как мы говорим на пирейском. Я как мог по-доброму развернул ее, но… – Он пожал плечами.

Коммандер тяжело вздохнул. Может, секретность и была их величайшей защитой, но лишь вначале, когда они только собирались и обустраивались. Неважно, как они скрытничали, молва быстро разносилась по склонам горы. Берику приходилось спускаться в деревни за припасами, а если бы он и не ездил туда, всегда кто-нибудь да забредал сюда: заблудившиеся путники или торговцы, а ведь в крепости еще были слуги и стражники. За всеми концами и величинами не уследишь, их чересчур много. Рано или поздно вся гора узнает о лагере подготовки наездников, а вскоре – и империя. И она захочет стереть с лица земли мятежников, раз и навсегда. А не станет их, и некому будет противиться власти губернаторов, никто не положит конец налогу на магию и гонениям на их народ.

Вот почему надо рассылать больше дозоров. Лагерь наездников уязвим.

– Уж я не знаю, что там тебе наговорила сестра, что ей послышалось, но мы – не те наездники, о которых тебе папа с мамой рассказывали. Я – частное лицо, а эти люди моя охрана. Мы не военный орден на довольстве у правительства.

– Но… – Ник вцепился в руку коммандера, когда тот собрался уходить. – А если я сам буду покупать еду и буду платить за обучение, и…

Наездники подобрались, словно почуяли опасность. Тристан поначалу не понял, в чем дело, но тут заметил в руке у мальчика нож. Вот тебе и безоружный оборванец.

Осознав промах, Ник отпустил коммандера и попятился, удерживая нож на ладони. Это был короткий кинжал доброй работы.

– Я хотел сказать… вдруг получится выменять это на золото, и его хватит, чтобы примкнуть к вам?

Наездники уставились на клинок: не какая-нибудь, а ферросская сталь, отмеченная символом, подтверждающим происхождение и подлинность кинжала. Вещь ценная, но вряд ли ее хватит, чтобы полностью оплатить подготовку наездника. Впрочем, тревожила отнюдь не ценность оружия, а то, что им владел бедный пирейский мальчуган. Где, интересно, он им разжился? Может, он – беглый повинник или имперский шпион?

1 Многие древнепирейские термины в романе автор заимствует из греческого языка и иногда из латыни. «Ово» или «яйцо» происходит от латинского ovum. (Здесь и далее прим. пер.)

Продолжить чтение

Читать онлайн Корона из перьев бесплатно

* * *

Глава 1Вероника

* * *

Глава 2Вероника

* * *

Глава 3Сэв

Глава 4Вероника

Глава 5Сэв

Глава 6Вероника

* * *

Глава 7Сэв

Глава 8Вероника

* * *

Глава 9Тристан

Глава 10Вероника

* * *

* * *

* * *

* * *

Глава 11Сэв

Глава 12Тристан

Глава 1
Вероника

Глава 2
Вероника

Глава 3
Сэв

Глава 4
Вероника

Глава 5
Сэв

Глава 6
Вероника

Глава 7
Сэв

Глава 8
Вероника

Глава 9
Тристан

Глава 10
Вероника

Глава 11
Сэв

Глава 12
Тристан