Читать онлайн Внутренняя война. Том 1 бесплатно

Роки Кирни и Эвелин Ерстоун Уилерфор за десятилетия прочной дружбы
и Дженнифер Дунстанфор за щедрую любовь.
Пролог
Планы претворяются в жизнь
Высокий старик-архивариус, седовласый и седобородый, пристально смотрел в узкое, длинное окно своего кабинета на зубчатые, похожие на ступени, стены, служившие защитой вратам Последнего Книгохранилища. В его голове, словно пчёлы в улье, роились тревожные мысли. Этой ночью ему снилась собственная смерть – уже не впервые. Сама по себе мысль о смерти не беспокоила старика. Его место займёт новый архивариус. Магия, сохраняющая неразрывную связь, особые отношения с хранилищем Последнего Архива знаний, перейдёт к другому. И кто бы им ни стал, он будет защищать книги, свитки и документы так же строго, как и прежний. Старик боялся не этого: у преемника может оказаться другой взгляд на защиту библиотеки. Если это случится, то все усилия старика превратятся в труху. И он не мог позволить себе оставить пост у окна.
Старик ничего не видел, иначе и быть не могло. Он потерял зрение, когда стал архивариусом. За дар – или проклятие – знать каждый текст, что пылится на этажах выше, всем приходилось платить одну и ту же цену. Но у окна стоял не просто слепой старик-архивариус. Это был магистр Сирджан Марроу – могущественный заклинатель. Он видел иными чувствами, отличными от человеческого зрения. Лучи послеполуденного солнца согревали его лицо, но не могли заставить склонить голову или отвернуться.
В любом случае, ему не требовалось зрение, чтобы сказать, что прибывает караван Сета Унгабуэя. Магистр слышал, как колёса подвод мелют камни на плато вдалеке. Магистр чувствовал лёгкие колебания подошвой своих сандалий. Он носом чуял важность предстоящей встречи.
Богато украшенная повозка караванщика, его передвижной дом, уже стояла перед воротами библиотеки в ожидании магистра Марроу. Погонщики распрягали лошадей, а несколько слуг господина Унгабуэя усердно счищали с резных позолоченных стенок повозки пыль и грязь, глубоко въевшиеся за время трудного путешествия. Архивариус ощущал и несколько мелких повозок, в которых размещалась караванная прислуга. Он понял, что некоторые из этих повозок были повреждены: разболтанные спицы, глубокие царапины на стенках, трещины и даже дыры в крышах. Но почти шесть недель тому назад библиотеку покинули и несколько крупных подвод, а их в пределах досягаемости чувств магистра сейчас не было.
Они были самой важной частью каравана. Если они не вернулись…
Это была очередная хитрость Сирджана Марроу – последняя из многих в той игре, которую он вёл, защищая хранилище от гибели, к тому же хитрость важная, почти решающая. Архивариус претворял свои планы в жизнь уже более столетия. Двадцать лет тому назад он сбил спесь с принца Бифальта, и Беллегер с Амикой смогли начать переговоры о мире. Но с тех пор магистр почти ничего не делал – только наблюдал. Конечно, он согласился с предложением служительниц Плоти позволить им оказать этим двум небольшим королевствам поддержку – уникальный случай. Он также поощрял служительниц Духа, которые, путешествуя по всему континенту вместе с «Карнавалом Большого Мира» Аллеманского Танцовщика, искали любые намёки на присутствие врага и – возможных союзников. Впрочем, в последующие годы магистр сконцентрировал свои усилия на подготовке заклинателей Хранилища, на поддержании связи с магистром Фасиль, которая жила сейчас в Беллегере, на том, чтобы постоянно находиться настороже. Архивариус не отправлял Сета Унгабуэя в это путешествие в горы до тех пор, пока не понял, что враг приближается.
Теперь он был уже недалеко. Если господин Унгабуэй не оправдал ожиданий архивариуса, то и вся стратегия обороны Хранилища разлетится в пух и прах.
Сет Унгабуэй со своим вечно меняющим облик караваном уже несколько раз за последние годы останавливался у Книгохранилища, но ни разу ещё архивариус не ждал его с таким нетерпением, ни разу с тех пор, как караванщик, правда, лишь косвенно, помог найти дорогу к крепости принцу Бифальту.
Впрочем, двадцать лет назад у магистра Марроу были наготове и другие уловки на случай, если не оправдаются надежды на принца. Теперь же архивариус не представлял, что делать, если караванщик не выполнил возложенную на него миссию.
Сирджан Марроу и в мелочах был обыкновенно вспыльчив, а сейчас по выражению его лица, обращённого к плато, можно было подумать, что он готов впасть в ярость.
Заляпанные грязью подводы продолжали прибывать. Усталые волы подтягивали к высокому крыльцу библиотеки новые повозки, из которых появлялись стражники и разведчики, а также механики и прочая обслуга. Состояние повозок только подтверждало, если бы архивариусу нужно было подтверждение, что они побывали на враждебной территории.
Но враждебность исходила не со стороны людей. Повреждения подвод не напоминали те, что обычно получают в бою. Ещё до того как караван отправился в путь, Тчуи, переводчик господина Унгабуэя, заключил союз с квольтами, диким горным народом, который мог преградить каравану дорогу. В обмен на малую толику богатств Последнего Книгохранилища квольты обещали безопасный проход, проводников и прочую помощь. Похоже, они сдержали своё слово.
Нет, враждебными каравану были сами Окружные горы. Такие высокие, что даже летом их вершины сковывали льды и снега. Ветер там дул с такой силой, что выдержать его натиск мог только гранит. Гранит и, как выяснилось, квольты. Несколько столетий назад, когда хранители библиотеки решили построить в этих местах Последнее Книгохранилище, они сочли, что высокие горные пики с их вечными снегами защитят от любого нападения с тыла. Теперь, конечно, было понятно, что это не так. Квольты помогли понять это.
Но магистра Марроу не волновали трудности и опасности, с которыми пришлось столкнуться каравану. Мысль о сохранности библиотеки поглотила его целиком. У него хватало своих тревог и забот, зудящих на сердце, как свежие раны.
И тут старик различил первую из тех громоздких повозок, которых он так ждал. Её тащили шесть иллиров, в разреженном горном воздухе тяжело выдыхавших из ноздрей пар. Это были неуклюжие твари ростом с волов, косматые, как овцы, и с бивнями – только они были достаточно сильны, чтобы сдвинуть с места длинную подводу с её тяжёлым грузом и достаточно выносливы, чтобы тащить её день за днём.
Груз подводы был тщательно закутан в холстину для защиты от дождя, града, снега или небольших камней. Но архивариус знал, что это за груз.
Сет Унгабуэй взял с собой в горы три таких подводы. К воротам приближалась одна.
Но не успела она занять своё место на плато, как Сирджан Марроу почувствовал присутствие новых иллиров. Он различил, что эти могучие животные тоже тащат что-то тяжёлое. Вторая подвода, как и первая, была укутана прочно привязанной холстиной. Груз остался цел и невредим.
Протерев невидящие глаза, старик позволил себе потешиться мыслью, что вслед за двумя должна появиться и третья. Когда же она и в самом деле появилась, он позволил себе даже немного расслабиться.
Впрочем, возвращение каравана ещё не означало успех всего предприятия. С уверенностью сказать можно было только одно: люди Сета Унгабуэя приложили все усилия, чтобы вернуться живыми и довезти катапульты – именно их изо всех сил тянули иллиры. Подробности слепой архивариус узнает, только услышав рассказ из первых уст.
Старик мог послать гонца, который принёс бы ему отчёт от караванщика, но было несколько причин, по которым Сирджан Марроу хотел получить новости лично от господина Унгабуэя. Он и Сет Унгабуэй вели дела друг с другом уже очень долгое время. Архивариус окажет уважение караванщику, никогда не покидавшему своего жилища, если придёт к тому сам. Кроме того, старик доверял своим ушам больше, чем чьим-либо другим – он полагался на свою способность распознавать то, что лежало за словами. К тому же караванщик выполнил задание, и магистр припас для него ещё одно, об этом тоже нужно было переговорить.
Сет Унгабуэй был верным союзником, но он был и торговцем. Ему следовало платить. Предложить цену было правом архивариуса библиотеки, а караванщика эта цена могла устроить – или нет. В последнем случае магистру Марроу придётся предложить что-нибудь другое, что-нибудь, что в глазах господина Унгабуэя будет более ценным.
Архивариус, тщетно стараясь скрыть раздражение, подозвал к себе слугу, чтобы тот сообщил караванщику о скором визите магистра.
Слуга не был монахом из ордена Поклонения Многим. Его старательная служба оплачивалась – подробность, не имевшая для архивариуса никакого значения. Без сомнения, магистр Раммидж, горбун, а значит и глухой магистр Авейл, знали, как зовут этого человека, откуда он прибыл в Книгохранилище, сколько там служил. Они могли поручиться за него. Сирджан Марроу доверял им без колебаний.
Если бы архивариус собрал остаток своих сил и сосредоточил чувства на этом слуге, он увидел бы юношу, одетого в синюю тунику и штаны вместо привычной в этих залах серой монашеской мантии. Чёрные его волосы были взъерошены, на ногах красовались прочные сапоги. Но магистр не стал тратить время на какого-то слугу. У него были и другие дела. Он раздражённо произнёс:
– Передай караванщику, что я приду к нему. И пошли ещё кого-нибудь за магистром Раммиджем. Он должен знать, что я скоро покину стены Хранилища.
Молодой слуга промолчал – ему не задали прямого вопроса. Вместо ответа он поклонился и вышел.
Магистр Марроу пристально смотрел на небольшой караван, гадая, хватит ли Унгабуэю людей. В горах Беллегера не живут квольты. Без провожатых господину Унгабуэю волей-неволей придётся обратиться к правителям Беллегера и Амики.
Эта мысль мучила архивариуса. Несомненно, некоторые из его приготовлений станут известны. Но ему и без того пришлось бы столкнуться с последствиями. Выбирать не приходилось. И он не мог попросить Сета Унгабуэя штурмовать ещё одну горную цепь, не оставив при этом караванщику свободы выбора.
Бормоча проклятия, старик отвернулся от окна и уверенным шагом направился вниз, к залу собраний и вратам Последнего Книгохранилища.
* * *
Ещё прежде, чем архивариус успел дойти до зала, перед ним вновь появился тот слуга, которого он посылал к господину Унгабуэю.
– С вашего разрешения, магистр, – обратился к Марроу юноша. – Я передал ваши слова. Но святейшая Амандис просит вас подождать её.
– Подождать её? – резко переспросил заклинатель. – Зачем это? Меня ждёт сейчас господин Унгабуэй. Что такое ей понадобилось, из-за чего я должен ждать её?
Слуга взял на себя смелость ответить магистру:
– Она не сказала. Вы же знаете её, магистр. Она не любит отчитываться в своих желаниях. Она просто констатирует их и не приемлет отказа.
Это было правдой, но архивариус не ожидал подобных слов от слуги. Он посмотрел на него пристальнее, чем раньше:
– Фламора пойдёт с ней?
Слуга склонил голову так низко, что волосы скрыли его глаза.
– Она не сказала этого, – произнёс он. По голосу слуги нельзя было понять, привёл ли его в затруднение этот вопрос или нет. – Тем не менее я думаю, что святейшая Амандис ждёт святейшую Фламору.
Магистр Марроу фыркнул от нетерпения. Впрочем, он не мог позволить себе срывать раздражение на ком-нибудь из слуг, и уж точно не на юноше, которого совсем не смущало присутствие архивариуса. То, что магистр Раммидж назвал бы дерзостью – если б, конечно, злобный горбун мог говорить, – Сирджан Марроу находил забавным. И заклинатель – уже более спокойным тоном – произнёс:
– Скажи им, пожалуйста, что я подожду в зале. Но не собираюсь ждать долго. Если служительница Духа не выносит расставания с собственной противоположностью, а служительница Плоти не может оторваться от своей совести, то я встречусь с ними после того, как переговорю с господином Унгабуэем.
Архивариусу показалось, что слуга приглушённо хмыкнул, но магистр не был в этом уверен. А потому просто прошёл мимо юноши, торопясь спуститься к выходу из библиотеки.
Амандис и Фламора были конечно же в башне – уже несколько десятилетий они регулярно навещали библиотеку. Своим способом или через свои собственные источники они так же хорошо, как и старик-заклинатель, знали, что события близятся к катастрофе. Возможно, это будет последняя катастрофа – последняя за многотысячелетнюю историю осады Книгохранилища. Служительницы Духа и Плоти оказывали библиотеке поддержку, ведь они знали ей цену. Но у них были и свои цели – или они по-своему понимали, что значит поддерживать. Магистра Марроу не волновало, насколько сильно Фламора расположила к себе Элгарта, но архивариус всё ещё сожалел, что двадцать лет назад позволил Амандис рассказать чересчур много Бифальту. Марроу был убеждён: чем больше знают о его планах, тем больше им будут противодействовать.
Бифальт и тот амиканец, генерал Форгайл, который в конце концов всё же стал союзником принца, уже знали больше, чем должны бы. Без сомнения, это касалось и Элгарта.
Но то были старые ошибки. Их уже нельзя было исправить. Сейчас важно, какие выводы Беллегер и Амика сделают своей незрелой интуицией. До последнего времени у архивариуса не было повода для сожаления. Эти два королевства занимались тем, что ему и требовалось.
Легко ориентируясь в запутанных переходах Последнего Книгохранилища, старик-заклинатель в скором времени достиг зала собраний, находившегося перед вратами.
Врата эти с тяжёлыми железными запорами были единственным входом в башню, где хранились книги, свитки, кодексы и разрозненные листы. И всё же они были самым слабым местом во всей оборонительной системе Книгохранилища.
Слуги, бывшие также учениками заклинателей, предупреждённые, без сомнения, о прибытии каравана, уже зажгли множество светильников, наполнив огромное пространство зала ненужным магистру Марроу светом. Подгоняемый роящимися в его голове мыслями, заклинатель мог бы сразу пройти к массивным вратам: они растворятся, как только магистр окажется перед ними. Но он подошёл к лестнице, к той, по которой обычно спускались служительницы Духа и Плоти. Там он и остановился, чтобы собраться с мыслями. Он, конечно, многое мог высказать Амандис, но не намеревался этого делать. Слишком мало было у старика союзников: он не мог позволить мелочному раздражению испортить их отношения. В любом случае, гнев его был бы напрасен. Ассасин не раз демонстрировала, что оскорбления не задевают её ни капли.
Окажись на месте архивариуса кто-нибудь другой, он бы по привычке глядел наверх, на лестницу, пусть даже ничего и не мог увидеть слепыми глазами. Но за более чем столетнюю свою службу Сирджан Марроу уже почти позабыл, что у него есть глаза. Наблюдая за лестницей другими своими чувствами, он размышлял о встрече с Сетом Унгабуэем.
Если бы архивариус считал удары своего сердца, то не насчитал бы и пятнадцати до того момента, как Амандис начала спускаться по лестнице.
Как и всегда, служительница Духа, казалось, скользила вниз, словно парила по воздуху, а не спускалась по каменным ступеням. Как и всегда, она была закутана в скромный плащ от шеи до пола и держала руки сомкнутыми под широкими рукавами. Как и всегда, она не ответила на вежливый поклон магистра Марроу.
Впрочем, она обратилась к нему:
– Мы подождём служительницу Плоти.
Архивариус приподнял брови, видимо, не придумав лучшего жеста:
– Подождём? Почему, святейшая? Вернулся господин Унгабуэй. Цель его была очень важной и опасной. Он принёс срочные вести. Я должен услышать их.
Амандис слегка пожала плечами:
– Мы подождём здесь, архивариус, или нам придётся ждать в повозке господина Унгабуэя. Он не будет говорить с вами, пока не подойдёт служительница Плоти.
Ненадолго задумавшись, она добавила:
– Если в его сознании прозвучит приказ магистра Авейла, он, возможно, подчинится ему. В других случаях нет.
Сирджан Марроу попытался скрыть своё удивление. Он помнил, конечно, что господин Унгабуэй был знаком со служительницами Плоти и Духа дольше, чем он сам. И теперь ему пришлось признать, что он понятия не имеет, какого рода могли быть их отношения, когда караван ещё не останавливался перед воротами Последнего Книгохранилища. Его внимание всегда было приковано к одному месту, им владела одна навязчивая идея. Архивариус не был любопытен, чтобы тратить своё время на что-нибудь, не связанное с текстами – или с сохранностью библиотеки.
Пока заклинатель гадал, почему Сету Унгабуэю понадобилось присутствие наёмного убийцы и талантливой куртизанки, из глубины зала подошла служанка из числа монахов. Она торопилась. Её сандалии стучали в отдающих эхом стенах зала с такой частотой, что казалось, будто она бежала. Когда архивариус и Амандис повернулись к ней, служанка замедлила шаг и остановилась. Приняв почтительную позу, обыкновенную для всех монахов, она склонила голову и сложила перед собой руки. Она тяжело дышала, и было видно, как поднимается и опускается её грудь под серой мантией.
Магистр Марроу предположил было, что она принесла какое-то сообщение, например, от магистра Раммиджа или от кого-нибудь из других защитников Книгохранилища. Но не успел он и рта раскрыть, как служительница Духа предупредила его.
– Она пойдёт с нами, – твёрдо произнесла Амандис. – Её присутствие так же необходимо, как и наше.
Не сдержавшись, старик спросил:
– Господину Унгабуэю понадобилась служанка?
– Не просто служанка, – ответила служительница Духа – то ли соперница, то ли вторая половинка Фламоры. – Именно эта служанка. Третий Отец сейчас отсутствует. Она зовётся Пятой Дочерью. И будет вместо него.
Сирджан Марроу подавил возглас протеста.
– Слуга, ассасин и куртизанка. Может, есть ещё какие-нибудь требования, которые от меня скрывали?
Вдруг караванщику понадобится акробатическая труппа или, может, танцовщицы? Когда мы встречались с ним в последний раз, он не полагался на подобную аудиторию.
Архивариус поперхнулся своим раздражением: строгий, серьёзный взгляд маленькой служительницы Духа не предвещал ничего хорошего, впрочем, это было предупреждением, а не угрозой. Архивариус слишком хорошо знал её, чтобы понимать, что она не причинит ему зла. Но поведение Амандис напомнило ему, что существует какая-то тайна, принадлежащая исключительно Сету Унгабуэю, и ему, архивариусу, неведомая.
И тут с самого верха лестницы раздался голос Фламоры:
– Архивариус!
Этот оклик прервал размышления старика. Голос служительницы Плоти был изумителен. Как будто виола и лютня, поющие каждая о своём, соединились в гармонии музыки. Получилась очаровательная мелодия! И без сомнения, соблазнительная.
Магистр Марроу был сейчас не в том настроении, чтобы восхищаться, но он не мог не признать, что голос Фламоры оказывает действие и на него.
Женщина, окутанная облаком лёгкого, тонкого, как газ, муслина, спускалась по ступеням. Ткань парила вокруг её тела, словно намекая на то, что служительница Плоти совсем не проста, но что в то же время ей нечего скрывать. Крошечные серебряные колокольчики на её лодыжках позвякивали при каждом шаге. Лицо её и фигура словно притягивали взгляд – по крайней мере, так рассказывали архивариусу – впрочем, слепота позволяла заклинателю не уделять внимания подобным глупостям.
К сожалению, он не мог так же бесстрастно относиться к голосу женщины, к её аромату, к порханию её одежд.
Сойдя с лестницы, служительница произнесла:
– Благодарю вас за ожидание, архивариус. Вы снисходительны к женским слабостям.
Интонации её напоминали изогнутую дугой бровь.
– Я хочу сказать, к слабостям некоторых женщин. У святейшей Амандис тоже есть свои слабости, пусть и выраженные в иных формах. Ей, например, нравится сохранять таинственность. Не сомневаюсь, она и не упомянула, что господин Унгабуэй принял нас в число своих советников. Он полагается на нас.
В более совершенном мире к нам присоединятся и другие. Увы, сейчас они находятся слишком далеко отсюда, чтобы можно было их призвать.
Старик сдерживался до тех пор, пока святейшая служительница Плоти не достигла конца лестницы, и тогда спросил:
– Господин Унгабуэй нуждается в совете? Ты уверена?
Он мог бы спросить также: как? Более того, заклинатель хотел спросить: почему? Почему Сету Унгабуэю понадобился совет именно сейчас? Что произошло?
Фламора ответила:
– Мы хорошо знаем его, магистр.
И прежде чем Сирджан Марроу задался новым вопросом, она указала на врата:
– Нам пора. Я уже заставила его долго ждать.
По общему мнению, улыбка Фламоры могла свалить вола. Магистра Марроу она не тронула. И всё же заклинатель направился к вратам, словно забыв, что его самого только что тоже заставили долго ждать. Когда Фламора мягко, незаметно взяла заклинателя под руку, он не отстранил её.
– Архивариус, а вы когда-нибудь думали о том, – спросила по дороге Фламора, – как это так происходит, что господин Унгабуэй может вести прибыльную торговлю, мирно разъезжая по всему континенту? Много народов, много языков, много традиций. Одним дорого их уединение. Другие рады ринуться в бой. Большинство подозрительны к чужакам. Конечно же Тчуи может говорить от лица господина Унгабуэя, но как он может завоевать доверие? И ведь не только доверие отдельных торговцев. Как насчёт доверия целых караванов? А ведь многие отказываются отправиться в путь, если не могут присоединиться к повозкам господина Унгабуэя.
Служительница Плоти сумела приковать внимание магистра Марроу и даже отвлечь его от собственных забот. Знание имело над архивариусом особую власть. Заклинатель знал о том, где и как живут упомянутые Фламорой народы, хотя никогда их не видел. Он узнал о них достаточно, чтобы встретиться с теми немногими, которые могли стать его союзниками, пусть и в обмен на заветные дары Хранилища. Но архивариус никогда не задавался вопросом, как Сет Унгабуэй добился такого успеха.
Для человека, который никогда не выходит из собственной повозки…
– Я скажу вам, – продолжала Фламора. – Он полагается на своих советников – это они завоёвывают доверие. Если кому-то угрожают, стража каравана оказывает им помощь. Если народ враждебен, святейшая служительница Духа знает, как ответить им. Если они только подозрительны, то «Карнавал Большого Мира» развеет их подозрения. Если они закоснели в своём уединении, – Фламора мелодично рассмеялась, – что ж, я легко подружусь с ними. А монахи ордена Поклонения Многим странствуют повсюду, научая своим примером, даже если их ученики и не подозревают об этом.
Господин Унгабуэй опытен, – подытожила она. – Он понимает, что знание и торговля приносят выгоду всем, кто не прочь их разделить. Если бы мы не видели, что караванщик и его дела достойны того, мы бы никогда не стали его советниками. Каждый по-своему, мы выигрываем от этого.
Магистр Марроу кивнул, правда, скорее сам себе. Фламора рассказала уже достаточно: он мог представить большинство опущенных подробностей. Впереди открывались укреплённые врата Хранилища. Устремив свои чувства в образовавшийся проход, заклинатель всего в нескольких десятках шагов от себя различил разукрашенную повозку.
Напротив входа в неё стоял, ожидая их, Тчуи.
Сирджан Марроу отличался высоким ростом, но чернокожий переводчик господина Унгабуэя был выше. Единственной одеждой ему служил обёрнутый вокруг пояса и ног и подвязанный пониже пупка длинный отрез ткани. Мускулистые руки переводчика и торс блестели под послеполуденным солнцем, словно отполированные маслами и потом. Над открытой горному ветру грудью и безволосой головой поднимался пар, как из ноздрей утомлённых иллиров. Архивариус догадался, что Тчуи только что покинул неуютную жаркую повозку Сета Унгабуэя.
Нетерпеливый, измученный неизвестностью и тайнами, магистр Марроу прошёл между створками ворот на плато. Фламора всё так же держала его под руку, Амандис и Пятая Дочь следовали за ними.
– Архивариус, – обратился к заклинателю Тчуи. Добродушный голос его грохотал, подобно землетрясению, рот скалился в улыбке. – Поприветствуй нас вином и песнями! На женщин я и не надеюсь.
Судя по тону, он бросал многозначительные взгляды на святейшую служительницу Плоти.
– Впрочем, что касается других наших потребностей, то их немного. Мы понесли большой урон: горы сбили с нас спесь. И всё же мы вернулись.
Сирджан Марроу освободился от Фламоры и кивнул.
– Почтенный Тчуи! – архивариус старался отвечать в тон чернокожему переводчику. – Некоторые из женщин, думаю, сами желают поприветствовать вас, а что касается песен, на вашем месте я бы не стал их требовать. Вы ещё не слышали, как я пою.
Тчуи усмехнулся. Впрочем, архивариус, заметив собственную попытку пошутить, сразу же замолчал. Настроение у него было слишком мрачным. И более резко добавил:
– Господин Унгабуэй встретится со мной? – Здесь Фламора ткнула его локтем в бок, и он уточнил: – C нами? Он переговорит с нами?
Тчуи хмыкнул, словно пролаяла собака, но так добродушно, что архивариус не почувствовал себя оскорблённым.
– Конечно, – ответил он. – Он так терпеливо вас ожидал, что мог бы посоперничать с камнем, но его желание увидеть вас не уменьшилось.
Взмахом руки Тчуи пригласил магистра Марроу и его немногочисленных спутников в повозку и сам первым, поднявшись по ступеням к двери, открыл её и вошёл.
– Господин Унгабуэй, – донёсся из повозки приглушённый, словно эхо, голос Тчуи, – прибыли ваши гости.
Уверенными шагами – слепота совсем не мешала ему – магистр Марроу вошёл в жилище Сета Унгабуэя.
Сегодня всё – и явное, и тайное, ещё не высказанное – казалось, не предвещало ничего хорошего. Архивариус уже бывал здесь много раз, но никогда прежде не был так сильно нагружен разными заботами. На кону стояло существование Последнего Книгохранилища, и ради его защиты заклинатель попросил господина Унгабуэя рискнуть и отправиться в горы. Разумеется, всё казалось зловещим: архивариус не знал, победой или поражением завершилась миссия каравана. Но несколько недель тому назад, когда он объяснял Сету Унгабуэю свои намерения, они разговаривали наедине, не считая Тчуи и четырёх дочерей караванщика в охряных одеждах. А теперь караванщик собрал советников? Их присутствие и в самом деле было так необходимо?
Что изменилось? Ставки, без сомнения, поднялись как для Сета Унгабуэя, так и для Книгохранилища – но почему?
Слегка коснувшись чувствами, заменявшими ему зрение, комнаты, в которой хозяин повозки обычно вёл переговоры, магистр Марроу удостоверился, что она ничуть не изменилась: воздух душный, пол покрыт коврами и усеян атласными подушками, двери украшены драгоценными камнями и серебром, потолок расписан звёздами. Среди подушек, как обычно, лежали бронзовые подносы, уставленные кубками и кувшинами. Всё это великолепие освещала дюжина ламп, которые кроме света давали ещё и тепло, как будто воздух и без того был недостаточно нагрет.
На своих обычных местах у стен сидели дочери Сета Унгабуэя. Они стали старше, чем в тот раз, когда архивариус впервые обратил на них своё внимание: за прошедшие годы они превратились в зрелых женщин. Но, насколько магистр помнил, даже не пошевелились с тех пор, как он покинул их жилище несколько месяцев тому назад.
Как и их отец. Следом за Сирджаном Марроу вошли Амандис и Фламора, они уселись на подушки, а затем усадили и служанку. Всё это время высокий старик-архивариус изучал Сета Унгабуэя.
Караванщик был неимоверно толст, он был просто придавлен тяжестью своей плоти: настолько, что вряд ли мог встать без поддержки; настолько, что даже глаза его превратились в маленькие щёлочки – он не мог их раскрыть шире. Караванщик выглядел бы нелепо, если бы не обладал такой властью и если бы к нему не относились с таким почтением. Живот его покоился на скрещённых ногах, щёки и мочки ушей – на плечах. Как и Тчуи, караванщик был лыс, но, в отличие от своего переводчика, он был лишён даже бровей с ресницами. Одеждой ему служили полотна охряного муслина.
На появление архивариуса караванщик отреагировал лишь лёгким кивком головы, от которого его щёки задрожали. Если он и удостоил взглядом своих советников, магистр Марроу не заметил этого. По всей видимости, их присутствие было для караванщика чем-то само собой разумеющимся.
Как и всегда, Тчуи встал на колени близ караванщика. Впрочем, на этот раз он был не один.
В дальнем углу около одного из входов во внутренние комнаты стояла массивная фигура, в первый миг даже напомнившая архивариусу медведя. Её обладатель был не так высок, как Тчуи, но намного шире в плечах. Он весь был закутан в шкуры: от капюшона, покрывающего голову, до босых ног, словно оброс собственным мехом. Лицо его было плоское, сильно загорелое, в стеклянных глазах застыл отсутствующий взгляд. Несмотря на столь внушительный вид, незнакомец держался неловко, как-то неуверенно, будто ему что-то мешало, и это совсем не было связано с его тёплой зимней одеждой, неуместной в комнате, воздух которой был раскалён, как в западной пустыне.
Сирджан Марроу когда-то читал о людях, похожих на этого незнакомца. Он знал о них, как и о многих других отдалённых народах, о местах их обитания, образе жизни. Об этом народе архивариус также слышал кое-что от Тчуи. Но это был первый случай, когда он лично встретил квольта.
Осанка незнакомца заставляла архивариуса думать, будто квольту было бы привычнее опуститься на четвереньки. Похожий на медведя, может быть, он и передвигался по-медвежьи.
Магистр ещё не успел сесть: он отдавал поклон хозяину повозки. И, то ли из чувства неопределённости, то ли интуитивно, он поклонился и квольту.
К его удивлению, в ответ квольт выпростал из мехов руку и прикоснулся кончиками пальцев ко лбу, а затем к сердцу.
Кожа его руки оказалась неожиданно белой, оттенка только что выпавшего снега.
– Прошу вас, архивариус, – спокойно произнёс Тчуи, – садитесь. Угощайтесь вином. Сейчас всё прояснится.
Уставившись вперёд невидящими глазами, Сирджан Марроу скорее упал, чем сел. Он был слишком потрясён, чтобы притронуться к вину. Что здесь делал квольт? Может, Сету Унгабуэю нужны были советники именно потому, что сегодня здесь был квольт? Неужели произошло что-то непоправимое?
В Книгохранилище жили магистры, которые видели как события, так и отдельных людей – на любом расстоянии, но Сирджан Марроу, старейший из заклинателей, никогда не просил их обратить свой взор на восток. Так как это был редкий дар, таких магистров у архивариуса было слишком мало, а вот мест, требовавших внимания – слишком много. Собственные мысли архивариуса были сосредоточены на Беллегере и Амике. Он часто доверял Сету Унгабуэю передавать послания разным народам. Но в конце концов, ни сам архивариус, ни кто-либо из других заклинателей не могли ничем помочь караванщику в его работе.
Улыбаясь, словно не понимая причин замешательства и растущей тревоги магистра Марроу, переводчик обратился к Фламоре:
– Служительница Плоти?
– С радостью, – тут же отозвалась Фламора. Она взяла один из кувшинов, наполнила кубок, приподняла его сперва в сторону Сета Унгабуэя, затем Тчуи, затем квольта. Ни караванщик, ни его необычный гость никак не ответили на этот её жест, только Тчуи кивнул в знак одобрения. Со вздохом признательности Фламора сделала глоток.
Амандис и Пятая Дочь не последовали её примеру. По некоторым причинам, у каждого своим, ни служительницы Духа, ни монахи ордена Поклонения Многим не позволяли себе ни вина, ни эля.
Когда служительница Плоти опустила свой кубок, Тчуи заговорил.
Звучным, напоминавшим грохот камней на склонах отдалённых гор, голосом он сказал:
– Архивариус, этого человека зовут Сирл Хокарт. Его выбрали говорить от имени квольтов. Своим жестом он выразил вам почтение от всего своего народа. Впрочем, на их языке понятие «почтение» обладает добавочным значением. Оно предполагает наличие родственной связи. Своим жестом он назвал вас братом.
Пока магистр пытался понять, почему незнакомый ему квольт захотел назвать его своим братом, переводчик повернулся к Сирлу Хокарту. На языке, изобилующем резкими согласными, акцентированными шипящими и пронзительными свистящими, Тчуи, по всей видимости, повторил то, что он только что сказал Сирджану Марроу. Звучание этого языка резало слух архивариуса, но ему показалось, что он понял значение сказанного – не сами слова, конечно, но общий смысл. Те, кто разговаривал на языке квольтов, должно быть, могли изъясняться на больших расстояниях, а то и при сильном ветре – полезное умение, если живёшь среди вздымающихся горных пиков, долин, окружённых отвесными скалами, да невидимых расселин в ледниках Окружных гор.
Напряжение архивариуса возрастало. Он не обладал достаточным терпением, чтобы вслушиваться в язык, которого никогда ранее не слышал. Как только Тчуи закончил, магистр резко спросил:
– Почему же?
Он имел в виду, почему квольт назвал его братом? Они же незнакомы.
И почему его заставляют ждать? Разве он не объяснял уже, что существование библиотеки под угрозой? У него было срочное дело. Он должен знать. Получилось ли у каравана? Что произошло?
Но прежде чем Тчуи ответил, Сет Унгабуэй поднял голову. Тонким, хрупким фальцетом он произнёс:
– Потому что я верю.
И замолчал. По всей видимости, караванщик считал, что сказал достаточно.
Никто не двинулся и никто не вымолвил ни слова. Казалось, лампы нагрелись до предела. Магистр Марроу почувствовал, как на его лбу выступил пот. Он стекал и по спине, под мантией.
Словно пытаясь разрядить неловкость, Тчуи голосом, который, как показалось старику-заклинателю, пронзал его насквозь, предложил:
– Вы поймите, архивариус, у нас не было причин верить в ваши страхи. Вы говорите об ужасном враге, но никто не подтверждает ваши опасения. Ни в одном из наших странствий мы не встретили никого, кто мог бы подтвердить их. Да и кто станет угрожать такому хранилищу знаний, как ваше. Да и как ему можно угрожать?
– Если бы вы спросили меня, – вставила Амандис, – я бы подтвердила эти опасения. «Карнавал Большого Мира» бывает в более отдалённых странах, чем ваш караван, и некоторые из моих сестёр-служительниц Духа сопровождают его. Из дошедших до них слухов и намёков они заключили, что угроза эта вполне реальная.
Магистр Марроу одобрительно кивнул служительнице Духа быстрым одобрительным взглядом, но, казалось, ни Сет Унгабуэй, ни Тчуи не обратили на её слова никакого внимания. Они сидели молча и неподвижно, только одна из дочерей хозяина поднялась, чтобы наполнить кубок вином. Она поднесла его отцу и помогла тому отпить, а затем вернулась на своё место. Когда она села, переводчик вновь обратился к архивариусу.
– Господин Унгабуэй принял ваше поручение, потому что оно исходило от вас. Он не назвал цены, потому что не знал, какие сложности придётся ему преодолеть, не знал, возможно ли исполнить ваше поручение, не знал, скольких жизней оно может стоить. Он не назвал цены также и потому, что не был уверен в необходимости исполнять его. Сперва он был готов, вернувшись, разочаровать вас.
Магистр пытался держать себя в руках.
– Но теперь он верит?
Так и не ответив напрямую, Тчуи повернулся к Сирлу Хокарту и вновь заговорил на языке квольтов. Поток его слов на этот раз звучал скорее вопросительно. Когда облачённый в меха человек кивнул в знак согласия, Тчуи перевёл свой взгляд обратно на Сирджана Марроу.
– Он верит, – констатировал переводчик. – Теперь мы лучше знаем квольтов. Мы услышали их сказания. Они объяснили свои нужды – как и свои мечты. Теперь мы знаем, почему они предложили своё покровительство и проводников. Мы начали понимать, от какой угрозы вы ищете защиты.
Неожиданно Сирл Хокарт вышел из своего угла. Так громко, словно он хотел, чтобы его услышали на вершине башни Последнего Книгохранилища, квольт произнёс речь. Возможно, это было какое-то заготовленное заранее воззвание, а может, и наоборот, спонтанное излияние чувств. Разобрать это магистр Марроу не мог.
После недолгого колебания Тчуи влил в речеизлияние Хокарта свой синхронный перевод или, скорее, парафраз. Чтобы не сбить квольта, Тчуи говорил довольно тихо, но этого было достаточно, чтобы расслышать слова.
– Много и много поколений, – вещал переводчик от лица Сирла Хокарта, – эта глыба камня, – он указал в сторону библиотеки, – была мирным соседом. Она не вторгалась в наши земли. Её народ не вторгался в наши земли. Когда в наши горы приходят люди из этой глыбы камня, мы прячемся. Мы видим, что они не причиняют вреда. Когда они уходят, они не причиняют вреда. И они не посылают других по своим следам. Между нами мир.
Люди, которые приходят с востока, не несут мира.
Архивариус невольно вздрогнул. Он был прав насчёт опасности. Но он привык не выказывать своих чувств и мыслей, а поэтому не перебил Сирла Хокарта и Тчуи.
– Это были воины, много воинов. Наши встретили их, чтобы предостеречь. Эти горы наша родина. Для нас их достаточно. Мы не разделим их ни с кем. Но люди с востока убили наших. Они нашли ближайшие наши стоянки и уничтожили их. Они забрали пищу. Они издевались над женщинами и детьми, которым не удалось сбежать. А мы не могли им сопротивляться. Мы сильны, но мы ничего не могли поделать. Они использовали против нас магию, магию огня и немощи и иссушающей жажды. Они убивали младенцев квольтов дубинами и копьями.
Когда они нашли проходы через наши горы – проходы к глыбе камня, – они отметили их так, чтобы было видно издалека. Затем они вернулись на восток, смеясь над нашей попыткой сопротивления.
Магистр Марроу распознал нотки гнева в речи Сирла Хокарта, сдерживаемую ярость. Квольт продолжал говорить, не останавливаясь ни на миг. Не останавливался и Тчуи.
Нас растоптали. И нам угрожали. Мы знали, что эти люди вернутся. Много и ещё больше. Зачем же ещё им было отмечать проходы? Когда пришёл этот чёрный человек, который говорит на нашем языке, некоторые из нас хотели его смерти. Одна маленькая смерть, которая показала бы наше мужество. Но он пришёл из глыбы камня, места мира. И мы понимали его. Мы понимали, чего он просил. Нам понравилось его предложение. Это было воздаяние, и оно было нам по душе. Награда, которую мы сами не смогли бы получить. И тогда мы согласились, мы предложили ему свою помощь. Чтобы восстановить то, что уничтожили люди с востока, мы просили только знака дружбы.
Когда Сирл Хокарт и Тчуи замолчали, наступила тишина, такая, которая бывает перед грозой. Квольт отошёл в свой угол, магистр Марроу сидел как громом поражённый. К служительнице Духа вернулась её обычная спокойная манера – это было видно по её непринуждённой позе, но Пятая Дочь всё ещё пребывала в оцепенении, застыв на своих подушках. Ни одна из дочерей караванщика ни словом, ни знаком не показала своего отношения к происходящему. Они все смотрели на отца, словно их единственной целью было читать его мысли и угадывать его желания.
Но вот Фламора позволила себе напряжённый вздох. Её тонкие прозрачные одеяния вновь заколыхались, она вновь наполнила свой кубок и вновь отпила. И произнесла непривычно сдержанным голосом:
– Итак, вопрос решён, правда? Угроза вполне реальная.
Одна из дочерей Сета Унгабуэя, та, что недавно прислуживала ему, встала, чтобы подать отцу ещё вина. «С грацией, присущей невинным и простакам», – подумалось Сирджану Марроу. Когда тучный караванщик насытился, дочь вытерла ему подбородок рукавом своего платья, молниеносно дотронувшись до венца на его голове – жест любви, которого архивариус не замечал ещё ни разу от кого-либо из дочерей караванщика. Но когда молодая женщина вернулась на своё место, она выглядела такой же равнодушной и отстранённой, как и её сёстры.
Намеренно или нет, но Фламора дала магистру время собраться с мыслями. Когда архивариус заговорил, голос его был уже почти спокойным:
– Итак, господин Унгабуэй, решён ли вопрос, как то говорит служительница Плоти? Расскажете ли вы теперь о том, что произошло в горах? Что вам удалось, а что нет?
Если караван Сета Унгабуэя не выполнил своей миссии, то всё, что пришлось архивариусу выслушать, не имело смысла. Все эти слова, конечно, подтверждали его опасения, но он и без них знал, что угроза вполне реальная. Мысли о ней заполняли всё его существо. Если караванщик провалил миссию, то все ухищрения магистра Марроу за последнее столетие были бы развеяны, как листья на ветру. И у архивариуса не осталось бы времени, чтобы разработать новую стратегию защиты Последнего Книгохранилища.
Тчуи не ответил, он перевёл вопрос архивариуса Сирлу Хокарту. Квольт издал звук, похожий на смешок.
Тчуи изумлённо улыбнулся.
– Простите меня, архивариус, – похоже, переводчик старался подавить усмешку, – но разве мы уже не ответили вам? Зачем ещё здесь Сирл Хокарт? Его присутствие – вот ваш ответ.
Прежде чем магистр успел вспылить, переводчик продолжил:
– Впрочем, да, конечно, да. Господин Унгабуэй сделал всё, что вы просили. Сирл Хокарт подтвердит мои слова. Проходы закрыты – до последнего. Квольты изучили свои горы с дотошностью влюблённых. Их провожатые и советники помогли машинам господина Унгабуэя запечатать каждый проход к библиотеке с востока.
Были у нас и неудачи, причём некоторые обошлись нам весьма дорого. Скалы и лёд капризны. Разве могли мы предугадать, где сойдёт очередная лавина. Потеряны повозки и люди. Но ваши враги не смогут преодолеть заграждения. Пусть у них будут хоть целые орды магов, владеющих всеми возможными разрушительными заклинаниями, и то они не смогут пройти.
Услышав это, Сирджан Марроу облегчённо вздохнул. На какое-то мгновение он забыл обо всём вокруг. Получилось! У Сета Унгабуэя получилось! Книгохранилище прикрыто с востока.
Когда же Фламора, показав свой опустевший кубок, произнесла: «Советую попробовать это вино, магистр. Оно превосходно», заклинатель недоумённо раскрыл рот, словно не понимал, кто она и зачем к нему обращается.
К счастью, архивариуса избавили от необходимости давать немедленный ответ. Тчуи перевёл Сирлу Хокарту свой разговор с седовласым старцем. И теперь, кивая, слушал ответ.
Пока они беседовали, у магистра Марроу было время подумать. С каждым новым ударом сердца он всё больше брал себя в руки. Он начинал догадываться, почему караванщик встретил его именно так, почему господин Унгабуэй устроил разговор с Хокартом в присутствии своих советников и держал архивариуса в неизвестности.
Он уже начал торговаться.
Повернувшись от квольта, Тчуи сказал:
– Вот слова Сирла Хокарта. Когда снова придут люди с востока – будь то разведчики или армии, – они не встретят сопротивления. Квольты уже не повторят своей ошибки. Квольты спрячутся – спрячутся и станут наблюдать. Если появится счастливый случай, они сбросят камни на головы ваших врагов. Но собой рисковать не будут. Пусть злодеи сами поймут, что путь через горы закрыт. Квольты будут смеяться, когда силы огня, мора и жажды не оправдают себя.
Магистр Марроу, должно быть, посмотрел бы сейчас сердито, если бы не был слеп. Чтобы скрыть свою неослабевающую тревогу, он постарался изобразить признательность, но ему нужно было больше, чем он пока получил.
– Поблагодарите от меня Сирла Хокарта, – ответил он. – Передайте ему и всем квольтам, что Последнее Книгохранилище благодарно им. Поблагодарите их от лица каждого человека, где бы он ни жил, от лица каждого, кто ищет знания из нужды или по любви к нему.
Когда вы выразите мою благодарность, – архивариус повернулся к Сету Унгабуэю, – мы сможем начать переговоры.
Тчуи с улыбкой отрицательно покачал головой:
– В этом нет нужды, архивариус. Сирл Хокарт знает о вашей благодарности. Он и сам благодарен вам. Но господин Унгабуэй ещё не готов «начать», как вы изволили выразиться. Он ещё не всё сказал.
Караванщик снова кивнул: чуть сместилась голова, слегка задрожали щёки.
Сирджан Марроу мысленно проклял всё и вся, он бы заскрежетал зубами, но сдержался и приготовился к тому, что последует.
– В таком случае, говорите, – произнёс он. – Я слушаю вас.
Словно отвечая, переводчик что-то коротко сказал Сирлу Хокарту. Квольт резко кивнул и покинул свой угол. Без лишних слов он прошёл через всю комнату к двери, открыл её и вышел. Магистру Марроу представилось, как он встаёт на четвереньки и бежит к ближайшему укрытию в своих горах.
Из открывшейся двери в комнату влетело дуновение лёгкого прохладного ветерка. Впрочем, мгновение – и он растворился в перегретом воздухе.
Тчуи обратился к архивариусу – и впервые с серьёзным, чуть ли не мрачным выражением на лице.
– Господин Унгабуэй ещё не назвал своей цены. Она будет высока. Он подсчитал потери, и они немалые. Он захочет компенсации, если не себе, то семьям тех, кто пожертвовал своей жизнью. Ему также понадобятся повозки в замену тем, что мы потеряли из-за камнепадов и снежных лавин. Ему понадобятся новые люди на эти повозки: кто-то ведь должен управлять волами и прислуживать господину Унгабуэю. И это будет стоить недёшево.
«Другими словами, – неслышно процедил магистр Марроу, – самый богатый человек на континенте хочет больше богатств».
– Но есть и ещё кое-что, – продолжал Тчуи, – более важное.
Голос его, казалось, стал гуще и ниже, словно он говорил самим камням, из которых была сложена башня библиотеки.
– На земле квольтов господин Унгабуэй осознал опасность, угрожающую вам. И он страшится того, что вы попросите от него теперь.
Просите же, архивариус. После того как господин Унгабуэй примет ваше предложение или откажет вам, он назовёт свою цену.
Сирджан Марроу не заставил себя ждать. Он устал терпеливо притворяться. Ему было безразлично, какую цену назначит Сет Унгабуэй. Он заплатит её вне зависимости от того, сможет ли себе это позволить или нет. Единственное, что его волновало, это продолжит ли караванщик и его караван со всеми машинами и людьми служить делу сохранения Книгохранилища.
– Если я должен… – начал он так, словно и не разделял полностью ужас караванщика. – Господин Унгабуэй, я нуждаюсь, – он сделал выразительную паузу, – библиотека нуждается в большем, чем то, что вы уже сделали для неё.
Служительница Плоти слегка присвистнула, выражая то ли удивление, то ли неодобрение. Пятая Дочь по-своему эхом отозвалась ей. Но архивариус не обратил на них внимания. Сосредоточив все свои чувства исключительно на Сете Унгабуэе, он разъяснил:
– К юго-западу от Беллегера тоже есть горы. Они не такие высокие, как Окружные, – он указал в сторону родины квольтов, – но не в меньшей степени труднопроходимые и в той же мере предательские. Их западные отроги доходят до моря, не позволяя кораблям даже бросить якорь. Вдоль их северо-восточных склонов, известных как Грань Царства, проходит граница Беллегера, теряющаяся в окраинах пустыни. Но к югу от этих гор располагаются населённые земли с многочисленными гаванями и воинственными народами.
Магистр Марроу прикладывал все силы, чтобы слова его звучали спокойно. Будь на то его воля, он бы закричал – пусть все поймут, насколько это важно. Но он только сжал кулаки и ровным голосом продолжил:
– Эти народы уже посылали отряды, уже совершали набеги на эту сторону гор: они хотели отыскать проход для большой армии, а тем временем причинить хоть какой-то ущерб Беллегеру. И всё же саму эту армию со всей её мощью пока не видели. Она приближается, но пока ещё не пришла.
Просьба моя заключается вот в чём. Отправьтесь к Грани Царства, взяв свои машины и механиков. Забаррикадируйте проходы в горах, как вы уже сделали здесь. Я дам вам карты, какие есть у меня, но они ненадёжны. Из-за войны Беллегера и Амики исследование этих земель почти прекратилось. И у вас не будет проводников, подобных квольтам. Тем не менее я уверен, что вы сможете пройти по следам отрядов, совершавших набеги через горы. Не останавливайтесь, – на миг архивариус потерял контроль над своим голосом, – пока не закроете каждый южный проход в Беллегер.
На какое-то мгновение главному хранителю Архива показалось, что в глазах-щёлках караванщика промелькнуло изумление. Но это не поколебало старика. Ставки были слишком высоки.
– Согласитесь выполнить моё задание, господин Унгабуэй, и я соглашусь с любой ценой, которую вы назовёте. Если то будет в моих силах, я заплачу вам. Если нет, я найду способ заплатить.
Долгое время Сет Унгабуэй пристально смотрел на своего гостя, словно он потерял интерес к тому, что услышал. Возможно, он и правда потерял его уже некоторое время назад. Но затем с усилием, от которого его телеса задрожали, караванщик повернул лицо к Тчуи. Переводчик тут же наклонился к своему господину так близко, что они чуть не соприкоснулись лбами. Казалось, эти двое совещаются, но архивариус ничего не слышал и не ощущал.
Утолив своё любопытство, караванщик принял обычную позу. Тчуи же несколько секунд рассматривал узоры на коврах, словно не зная, что сказать. Но вот он поднял глаза, и слова его зазвучали приглушённым рокотом:
– Господин Унгабуэй желает выслушать своих советников.
Тчуи смотрел на Пятую Дочь.
То ли от напряжения, то ли от жары Пятая Дочь зевнула. Это неуместное проявление человеческой слабости показалось Сирджану Марроу обнадёживающим. Не он один пытался подавить беспокойство.
– Горы? – осмелилась спросить она. – Опять горы? Если враг пойдёт через них, проходы, конечно, должны быть закрыты. Но у врага ведь есть разведчики? Они несомненно обнаружат, что горы непроходимы. И пройдут другой дорогой.
– Другой дорогой? – перебил её архивариус. Чтобы не показаться грубым, он говорил спокойно.
С какой-то безысходностью в голосе Пятая Дочь продолжила:
– Разве не может он пройти через Амику? Разве северное побережье не безопасно, и разве там нет удобных гаваней? Люди Аллеманского Танцовщика рассказывали о них.
Всё тем же спокойным голосом архивариус возразил:
– Вы не видели карт, Пятая Дочь. Верно, там есть безопасное побережье и гавани. Враг может использовать их. Но они не в Амике. Они далеко к северу. А между ними и Амикой лежат непроходимые степи нуури. Если враг изберёт этот путь, ему придётся прогнать через эти степи всё своё войско вместе с заклинателями, рабами да ещё и с подводами с едой и водой для себя и животных – и это будет марш в три сотни лиг, прежде чем войско достигнет более гостеприимных земель. Кроме того, нуури не терпят чужаков, топчущих их пастбища. Их стада жеки должны свободно пастись на большом пространстве, и животные просто начнут умирать с голоду. Врагу придётся оружием прокладывать себе путь на протяжении всех трёх сотен лиг, прежде чем он столкнётся с войском Амики. А у нуури большой опыт в подобного рода войнах.
Амандис заметила ровным голосом:
– Враг не пойдёт этой дорогой. Он не стал бы тем, кем стал, если бы был глупцом.
Магистр Марроу ждал, когда ассасин продолжит свои размышления. Но Тчуи уже поблагодарил Пятую Дочь и повернулся к Фламоре:
– Быть может, служительница Плоти?
– Ой-ой. – Фламора помахала ручкой в тщетной попытке освежить лицо. – Все эти походы… И горы… И смерти… Кровь многих храбрецов прольётся на землю, смешается с грязью – и всё по такому скверному поводу. У меня сердце щемит, как я представлю столько смертей. Господин Унгабуэй, мои мысли вряд ли окажутся полезными вам.
Переводчик изобразил короткий поклон, но не удовлетворился её ответом:
– И всё же он желает выслушать ваши мысли.
Служительница Плоти приподняла подбородок, выпрямила плечи. Её обведённые сурьмой глаза вспыхнули.
– В таком случае, вот мои мысли.
Тон её тут же переменился. Магистр никогда не слышал, чтобы Фламора говорила так серьёзно – или так зловеще.
– Если воины Беллегера и Амики не станут бок о бок, чтобы отразить врага, они погибнут. И Последнее Книгохранилище ненамного переживёт их.
Магистр Марроу про себя согласился с ней. Да, спасения останется искать только в смерти.
Тчуи снова то ли кивнул, то ли поклонился. Затем обратил пристальный взгляд на Амандис:
– Святейшая служительница Духа?
Архивариус заметил, что, когда взгляд Амандис встретился со взглядом чернокожего переводчика, осанка её слегка переменилась. Казалось, ассасин одновременно сосредоточилась и расслабилась, словно готовилась встретиться лицом к лицу со смертельным врагом. Слова она выговаривала так, что архивариусу пришло на ум сравнение с клинком, молотящим по дереву.
– Вам не нужен мой совет, господин Унгабуэй, – проговорила она. – Согласитесь вы служить Книгохранилищу или нет, враг всё равно столкнётся с силой Беллегера и Амики. Но если вы позволите ему пройти через Грань Царства, он может и не встретить сопротивления, пока не приблизится к Последнему Книгохранилищу на сотню лиг. Кроме того, у врага появятся союзники с юга, союзники и припасы. И наоборот, если вы запечатаете эти горы, врагу придётся прокладывать себе путь через весь Беллегер.
На это и надеялся магистр.
Тчуи задумчиво промычал. Вопросительно глядя на участников совета, он заметил:
– Господин Унгабуэй слышал, что корабли не могут пристать к берегу Беллегера. На западе побережье как Беллегера, так и Амики выше уровня моря. Там нет ни бухт, ни заливов, в которых могли бы укрыться суда. Утёсы отвесны и каменисты. А в прибрежных водах множество острых скал и рифов. Как вражеская армия сможет высадиться в таких местах?
Выпростав одну руку из рукава, Амандис пренебрежительно махнула ею:
– Так, прибрежные земли выше уровня моря. Как в Беллегере, так и в Амике утёсы возвышаются над каждой речушкой, что впадает в Предельную реку. Устье этой реки, Разруб, представляет собой глубокое ущелье, фьорд, который легко оборонять. И даже если бы Разруб не был защищён, корабли не смогли бы проплыть против течения достаточно далеко, чтобы представлять угрозу.
Но вы не знаете врага. Он сам создаст себе гавань. С помощью магии и осадных орудий – а мы не знаем, как заранее обезопасить себя от этой его силы – враг сотрёт в порошок рифы, скалы и утёсы, так что они перестанут быть угрозой ему и его великой армии.
Словно споря сам с собой, Магистр Марроу сказал:
– Я не знаю, что слышал господин Унгабуэй. Не знаю, и от кого он это слышал. Я же слышал, что король Беллегера сейчас укрепляет побережье. А королева Амики помогает ему.
Но Амандис только фыркнула:
– Укрепляет? Чем, интересно? Пушки? Ружья? Траншеи? Враг сметёт их! И магия им не поможет. Умения заклинателей Беллегера и Амики ограничены. Число их невелико, и они не могут использовать Казни на большом расстоянии. Пусть король Беллегера думает, что сможет положиться на них, когда враг подойдёт ближе, но их будет недостаточно. И тогда все они погибнут.
Теперь голос её походил скорее на звук топора, которым рубят лес.
– Господин Унгабуэй, если вы не запечатаете эти горы, враг беспрепятственно вторгнется в Беллегер. Даже хуже, он пополнит свои силы и припасы за счёт южных народов, как то предвидит моя сестра. Мощь его возрастёт многократно. Но выбор не так прост, как то предполагает архивариус. Тщательно обдумайте его. Если вы запечатаете Грань Царства, враг вторгнется напрямую в Беллегер. Вся страна от побережья до пустыни превратится в поле битвы. Каждая живая душа, встреченная врагом, станет его жертвой.
Когда ассасин замолчала, Фламора похлопала магистра Марроу по руке:
– А ведь именно этого, архивариус, – тихо прошептала ему она, – вы хотели с самого начала. Именно поэтому вы добивались мира между Беллегером и Амикой.
Сирджан Марроу ничего не ответил. Принц Бифальт угадал правду двадцать лет назад. Даже этот клочок информации, полученный им раньше, чем следовало, мог оказаться фатальным в судьбе Последнего Книгохранилища.
– Выбирайте, господин Унгабуэй, – прорычал заклинатель. – Выбирайте сейчас. И назовите свою цену.
Караванщику могут потребоваться ресурсы. Больше людей. Больше повозок. Больше мотивации.
– Время поджимает.
В повозке повисла тишина. Светильники пылали так, словно их специально разожгли, чтобы раскалить комнату. Дышалось с трудом – воздух застыл на месте: ни сквознячка, ни малейшего дуновения. Если бы заклинатель взял на себя труд послушать, он услышал бы, с каким трудом даются вдохи каждому из присутствующих. Но он не обращал внимания ни на кого и ни на что вокруг себя, кроме караванщика.
И вот Сет Унгабуэй опёрся ладонями о колени. Он наклонился вперёд. Борясь каждым мускулом с собственным весом, он старался встать.
От такого усилия всё его тело задрожало. Пот крупицами выступил на лбу. С его лица сошла краска, словно после сердечного удара. Казалось, он сейчас упадёт, но тут на помощь своему господину поднялся Тчуи. Обхватив руками эту пышную массу плоти, он взгромоздил караванщика на ноги.
Магистр Марроу тоже поднялся. Какими бы ни были намерения Сета Унгабуэя, архивариус стойко выслушает ответ.
Тяжело дыша, господин Унгабуэй заговорил.
– Убежище, – в перегретой комнате высокий голос караванщика казался глотком ледяного воздуха. – Убежище для моих дочерей. Абсолютная безопасность.
На лицах всех четырёх молодых женщин появилось совершенно одинаковое выражение потрясения.
Магистр Марроу и сам был потрясён не меньше. Он пролепетал:
– Для них? Да. Конечно. Хорошо, почему бы и нет?
Тут он осёкся. Неужели он не мог предложить караванщику ничего лучше? Неужели он не мог быть более честным с хозяином каравана? Более щедрым? И вместо того чтобы окончательно принять условия тучного караванщика, заклинатель неуверенно запротестовал:
– Господин Унгабуэй, это не цена. Это жест дружбы.
Он почти умолял.
– Вы получите желаемое. Пока стоят эти стены, мы с радостью примем ваших дочерей.
Но поймите меня. На всём этом континенте никто не может быть в абсолютной безопасности. Враг обладает непревзойдённой мощью, и его жажду разрушить Последнее Книгохранилище ничем нельзя утолить. Если дело дойдёт до худшего, я переправлю ваших дочерей к квольтам. Это самое большее, что я смогу сделать. Народ Сирла Хокарта никому не угрожает. Они не владеют магией. Никто не собирается захватывать их родину. Ваши дочери будут там в безопасности. Насколько это возможно.
Даю слово. Назовите другую цену. Я заплачу.
Сет Унгабуэй не смог ответить сразу – он задыхался. Если бы Тчуи не обладал такой изумительной силой, караванщик бы просто свалился на подушки. Только с помощью своего переводчика он смог усесться в прежнюю позу. Пока к его лицу вновь не прилила краска, он сидел молча, пытаясь отдышаться.
Дочери караванщика тут же бросились к отцу. Тчуи к этому времени уже отошёл в сторону и снова опустился на колени. Одна из дочерей взяла кубок с вином и поднесла его к губам отца. Другая вытерла пот у него со лба. Третья поправила и взбила подушки, а четвёртая ринулась в заднюю комнату и вернулась оттуда с влажным полотенцем и бутылью воды. Она смочила лицо отца, его висячие щёки, шею и бессильные руки.
Наконец, караванщик смог отпить из кубка, и лицо его вновь приобрело естественный оттенок.
Дочери караванщика, впрочем, не стали возвращаться на свои места. Они сгрудились вокруг своего отца, опустившись на колени, как Тчуи. Прежде заклинатель ни разу не слышал, чтобы они издали хоть звук. Теперь одна из них тихо спросила:
– Почему, отец? Как мы можем оставить тебя?
Таким же тихим голосом переводчик ответил:
– Потому что он любит вас. Его жизнь – жертва в этой войне. Он сам и его караван не смогут укрыться у квольтов. Вы сможете. Поэтому вы должны остаться у них. Тогда он сможет рискнуть собой, своими людьми и всем своим состоянием ради Книгохранилища.
Магистр Марроу так и не сел. Как можно более осторожно он спросил:
– Он сделает это? Он запечатает проходы Грани Царства?
Тчуи метнул на заклинателя такой взгляд, от которого иной мог бы стушеваться. И отрывисто ответил:
– Да.
– А цена?
Чернокожий переводчик вздохнул:
– Этот дар и есть цена. Другой цены нет.
– Тогда даю вам слово, – старик-заклинатель едва скрывал охватившее его чувство облегчения – или отвращения от того, что он просил у караванщика. – Я говорю от лица Последнего Книгохранилища. Мы примем его дочерей. Пошлите их к нам, когда они будут готовы. Я ручаюсь за их безопасность, насколько это вообще возможно.
Подгоняемый зудящим чувством стыда, магистр Марроу повернулся к двери, открыл её и вышел из повозки в благодатную прохладу раннего вечера, оставив Амандис, Фламору и Пятую Дочь внутри – пусть сидят там столько, сколько сами сочтут необходимым. Широко шагая в сторону тяжёлых ворот башни, архивариус проклинал свою судьбу, судьбу библиотеки и собственное отчаяние.
Он одержал важную победу, но она стала ещё одним поводом проклинать себя. Сет Унгабуэй заслуживал большего. Жизнь его и в самом деле будет принесена в жертву, как сказал Тчуи. И причиной тому был он – магистр Марроу.
Если бы он ничего больше не требовал, то караванщик мог бы жить в полной безопасности вместе со своими дочерьми на дальних окраинах материка. По сути, архивариус подтолкнул караванщика к тому, чтобы тот пожертвовал собой.
Сирджан Марроу сожалел об этом. Эта жертва была необходима, но он сожалел о ней. Собственно, он даже немного сожалел и о том, что использовал принца Бифальта двадцать лет назад. Архивариус сожалел о том, что жертвует Беллегером, и если осуществятся его надежды, то и Амикой. Много о чём можно было сожалеть.
Но колебаться было нельзя. Нужды Книгохранилища слишком важны, чтобы допускать угрызения совести.
Часть первая
Глава первая
Среди старых друзей
Мягко светило солнце и дул лёгкий послеполуденный ветерок, Кламат ехал верхом через спокойно возвышавшиеся вокруг холмы юго-западного Беллегера. Ему всегда нравились такие поездки. Они приносили радость. В глубине души он завидовал жителям полей и ферм. Кламат любил мирный Беллегер.
Но в эту поездку он отправился не для того, чтобы любоваться красотами.
Кламат оставил воинский лагерь у стен Отверстой Длани уже четыре недели назад и сперва направился на юг, а затем всё больше стал уклоняться к востоку. По пути он заезжал в сёла и деревушки и посещал отдельные крестьянские хозяйства. В утренние часы солнце светило ему прямо в глаза, и тогда Кламата спасала широкополая шляпа, которую он надвигал на лоб. Теперь же его тень обгоняла его, и он сдвинул шляпу на затылок, наслаждаясь теплом, прохладным ветром в лицо и природой вокруг.
Жители этого края в основном разводили овец, но земля их, орошаемая петлявшими по неглубоким долинам потоками, не была бесплодной. Правда, никто не выращивал на холмах ни пшеницы, ни ячменя, ни проса, ни сахарной свёклы, здесь не заготавливали сена. Лишь кое-где появлялись оливковые рощицы да виноградники – единственный признак того, что землю обрабатывали. Всё остальное пространство заросло кустарниковым дубом, вереском и полевыми цветами. Зато пологие склоны с болотистыми лощинами или лесистыми впадинами у оснований как нельзя лучше подходили для выпаса овец. Эти животные под присмотром пастухов и собак бродили там повсюду, удовлетворённо щипля сочную траву в ожидании очередного дня стрижки.
Время от времени кто-нибудь из пастухов издалека окликал Кламата. Частенько воин видел, как пастушья собака очертя голову бросалась в чащу в погоне за кроликом. Но Кламат не останавливался ни для того, чтобы переговорить с пастухом, ни для того, чтобы посмотреть, как собака распугивает дичь. Он не спешил, но и не бездельничал. Впереди была длинная дорога. И пусть держался он в седле расслабленно, зато к своей цели относился очень даже серьёзно, ни на минуту не забывая о долге службы.
Он проехал уже большое расстояние от Отверстой Длани и Кулака Беллегера до гор Грани Царства, возвышавшихся теперь над южным горизонтом. Даже в это время года их самые высокие пики были укутаны снегом и льдом – белые одеяния, блистающие отражённым солнечным светом. И не только пики: местами и нижнюю часть склонов, в тени гранитных валунов покрывал снег. Каждый раз, когда Кламат проезжал здесь, вид заснеженных гор поднимал ему настроение. Но сегодня горы тревожили его. Они скрывали тайны, которые в прежние времена Кламат и представить себе не мог.
Ещё с тех самых пор, как изменившаяся в Беллегере ситуация положила начало изменениям в армии, Кламат в одиночку совершал такие верховые поездки примерно каждые три года. И они всё ещё радовали его, несмотря на новые распоряжения короля и последние известия об угрозах с Грани Царства. Сельские красоты, свежий воздух, возрождённые, процветающие фермы и их крепкие, здоровые хозяева – всё это согревало душу Кламата, придавало ему сил, какие бы сюрпризы ни преподносила на пути непостоянная погода. Повсюду он видел плоды мирного времени. Семьи росли, хозяйства расширялись, на прилавках торговцев появлялись самые разные товары: ткани, орудия труда, одним словом, всё, что нужно простому люду. И это процветание стало возможным в том числе и потому, что в королевство вернулась магия. Её следы виднелись повсеместно. Маги устанавливали сухую или дождливую погоду – какая требовалась их краю. Эпидемии теперь случались редко, а пожары и того реже. На глазах Кламата Беллегер оправлялся от долгой войны с Амикой. И воин радовался возрождению своей родины.
В поездке его «сопровождали» только два мула с поклажей, всё уменьшавшейся по пути. Одет Кламат был как крестьянин – в домотканые рубаху и штаны. На всякий случай он прихватил с собой также холщовый плащ с капюшоном. Шляпа вроде той, что была у него, имелась у доброй половины мужчин в Беллегере, да и у многих женщин. Даже саблю свою он убрал с глаз долой. Только висевшее через плечо ружьё и сумка с патронами на луке седла выдавали в нём солдата, да, пожалуй, ещё сапоги из мягкой кожи, доходившие до середины икр, которые Кламат стал носить со времён похода в восточную пустыню с принцем Бифальтом и Элгартом, когда они вместе искали Последнее Книгохранилище. И если бы какой-нибудь любопытный путник встретил его на дороге, то подумал бы, что это крестьянин собрался на рынок или возвращается домой.
На самом же деле «сопровождение» Кламата не ограничивалось мулами. По приказу короля его охранял отряд из десяти человек. Всего несколько лет назад для этого было достаточно и двух, но времена изменились. Конечно же солдаты оставались за холмами вне зоны видимости и даже слышимости. Они ехали как бы сами по себе: сами разбивали лагерь, сами отправлялись в путь. Но командиру отряда был прекрасно известен маршрут Кламата и места его стоянок, и солдаты двигались параллельно ему в том же направлении. Один выстрел из ружья – и отряд всего за пару минут оказался бы рядом.
Кламат был слишком дорог королю Беллегера, его нельзя было потерять.
Трудно сказать, была ли от этого польза. Кламат тяготился своим положением, оно доставляло неудобства, иногда воину даже казалось, что есть в этом какая-то изощрённая жестокость. «Слишком дорог», «нельзя потерять» – разве этого он добивался? Обычный человек, пусть даже с не совсем обычным жизненным опытом – вот кем он был в своих глазах. Его круг – это простые люди. И всё же именно такое высокое положение позволило ему переубедить короля, который изначально был против поездок к Грани Царств.
С дальнего холма до Кламата донёсся приветственный окрик пастуха. Залаяли, вторя хозяину, собаки. Кламат приветственно махнул рукой и поскакал дальше. Очередная цель была уже близко. При других обстоятельствах он с радостью подъехал бы к пастуху. Но не сейчас – он представил, сколько шуму это наделало бы. Его ожидало важное задание, и Кламат не мог откладывать его выполнение.
Проехав ещё одну лигу, Кламат, близ самой вершины, обогнул холм, и пред ним предстало то место, где он надеялся провести ночь. Под холмом лежала чашеобразная лощина с густой берёзовой рощей на дне и платанами у берега медленного ручья. А на другом берегу виднелась цель Кламата – небольшой дом. Лучи заходящего солнца ещё освещали верхушки деревьев, золотили высокие дымовые трубы. Сами постройки – сарай, загоны для овец, дом – уже покрыла удлиняющаяся тень холма.
Это было желанное зрелище. Дом с высоким гребнем крыши и аккуратными крепкими стенами не пострадал. Холстины, что служили ставнями в расположенных со всех сторон окнах, были открыты, пропуская внутрь мягкий вечерний воздух. Над кухонной трубой клубился дым: лучи заходящего солнца окрашивали его в цвет сусального золота, а лёгкий ветерок гнал его в сторону Кламата, и воин учуял запах недавно срубленных дров и ягнятины.
Повстречавшаяся Кламату на юге отара подошла ближе: собаки гнали овец домой. Теперь Кламат узнал пастуха. Воин начал спускаться в лощину. Там, в кустах близ ручья, играл или прятался, а может, занимался каким другим важным детским делом ребёнок, который как раз в это время взглянул в сторону Кламата. А взглянув, взвизгнул и побежал к дому.
Кламат разглядел, что ребёнок этот был маленькой девочкой. Он знал всю семью, и имя девочки сразу пришло ему на память. Маттильда. Не похоже, чтобы она испугалась. Крик был радостным, она побежала предупредить о госте. О госте, которого её родители уже привыкли встречать раз в три года.
Спускаясь рысью по склону, Кламат улыбался. Тревога покинула его. Это семейство было одним из его любимых. Они жили не так близко к Грани Царства, чтобы находиться в серьёзной опасности. Но Кламат по своему обыкновению опасался за них. Этот страх был постоянным, часть его жила в сердце воина и сейчас. Кламат знал слишком мало о тайнах, скрывавшихся в этих горах. Но хотя бы на одну ночь он сможет позволить себе расслабиться.
Приход Кламата каждый раз был неожиданностью. И, может быть, это его появление не сулило радости ни хозяевам, ни ему самому. Да, положение его в этой семье было шатким, но Кламат не привык уклоняться от неприятностей и от того, что может причинить боль. Он, ветеран сражений Беллегера с Амикой, знал, что такое смерть, что такое беспощадная магия.
Когда Кламат спустился в долину, на крыльцо вышла женщина. Дородная и крепкая. Соломенно-жёлтые её волосы уже тронула седина, как и волосы её мужа. Руки её покраснели от мытья посуды и готовки. Женщина не улыбнулась, разглядев и узнав Кламата, но он и не ждал улыбки. Было достаточно одного её жеста.
– Матта! – поприветствовал он в ответ. – От себя и от правителя Беллегера желаю мира этому дому! Увидев вас, усталый радуется.
Женщина только сердито взглянула на него в ответ, но не ушла.
В это время к ней на крыльцо поднялся муж, Матт. Высокий, крепкий мужчина с прямым, выносливым торсом, словно специально созданным, чтобы поднимать тяжести. Солнце выкрасило лицо Матта бронзовым загаром. В волосах и бороде мужчины проглядывала седина, как в волосах его жены, и по седине легко угадывался их возраст. А вот глаза у них были непохожи: его – прозрачно-голубые, её – штормового серого цвета.
С Маттом пришла и дочь – семилетняя Маттильда, младшая в семье. Она встала рядом с отцом, разглядывая гостя широко раскрытыми глазами. Матт положил свою большую руку дочери на голову, словно защищая её, хотя конечно же защищать её было не от чего.
– Матт, – произнёс с удовольствием Кламат, – ты неплохо выглядишь. А твой дом, – он оглядел фасад, – похоже, выдержит Казнь Землетрясения. Король будет рад услышать это.
– Кламат, – Матт не улыбался. Он вообще редко улыбался. Правда, когда ему всё же случалось улыбнуться, его лицо словно озарялось утренним солнцем. – Добро пожаловать в наш дом. Пока ты гостишь у нас, он будет и твоим домом.
Матта строго поправила его:
– Генерал Кламат. Теперь он командует армией.
Она с вызовом выдержала взгляд гостя.
– Поблизости наверняка прячется сотня его людей.
Кламат не отвернулся. Иначе она перестала бы ему доверять.
– Что ж, Матта, – мягко сказал он, – тебе виднее. Но я Кламат – не больше и не меньше. Я Кламат, и всё. Титул хорош только в походе, когда отдаёшь приказы. А здесь никто никогда не подчинялся моим приказам. И ты знаешь так же хорошо, как и я, что твой муж не подчинялся вообще ничьим приказам с тех самых пор, как покинул королевскую гвардию. Когда между Беллегером и Амикой наконец-то настал мир.
– Когда король Бифальт женился на королеве Эстии, – пропищала Маттильда, обрадовавшись, что знает достаточно, чтобы встрять в разговор взрослых.
Одновременно с ней Матта возразила:
– Но ты забрал…
Матт прервал её, обняв за плечи свободной рукой.
– Будет, Матта, – он почти улыбнулся, – Маттуил ушёл по своей воле. Никто его не забирал. И Кламат больше, чем наш гость. Он мой старый друг. Мы знаем, почему он навещает нас. Он делает это, потому что таков его долг. Но если мы хорошо его примем, он поделится с нами последними новостями. Он может даже поделиться новостями о нашем старшем.
Всё ещё хмурясь, Матта выдавила неубедительную улыбку:
– Тогда добро пожаловать, Кламат, генерал ты там или нет. Наш дом – твой дом. Маттина сейчас здесь нет, он с овцами. Но Маттсон работает в сарае. Он устроит твоих мулов и коня. Когда ты войдёшь в дом, – тут она наморщила нос, – и умоешься, потравите с Маттом свои солдатские байки, пока я приготовлю что-нибудь на ужин.
Кламат ответил не сразу. Он вдруг припомнил, как в последний раз попытался убедить короля Бифальта, что не может командовать объединёнными силами Беллегера и Амики. Резко, с привычным чуть сдерживаемым нетерпением король ответил: «Никому, кто хочет власти, не следует давать её». А затем добавил: «Я на это дело не гожусь. Мне нет доверия».
Возможно, он имел в виду, что ему не доверяют амиканцы. Или магистры Последнего Книгохранилища. Или даже, что ему не доверяет королева Эстия. Но Кламат подозревал другое: король не доверял сам себе.
Кламат спрыгнул с коня, пытаясь скрыть тот факт, что на несколько мгновений полностью ушёл в свои мысли. Улыбнувшись – правда, после воспоминаний о короле Бифальте сделать это было трудновато, – он ответил:
– Я знаком с твоей стряпнёй, Матта. Сегодня я поем на славу!
Затем он развернулся и повёл коня и следующих за ним по пятам мулов в сарай.
Вспоминая о короле Бифальте, он обычно начинал тревожиться. Вернувшись из великой библиотеки, тот сильно изменился, что-то глубинное сломалось в нём. Кламат слышал об этом, но не понимал. Принц Бифальт, не колеблясь, повёл бы в бой любую армию.
* * *
Кламат немного поболтал с Маттсоном, третьим ребёнком Матта и Матты. Тому исполнилось двенадцать лет. Традиция этой семьи давать детям сходные имена была понятна Кламату. После всех ужасов долгой войны Матт со своей женой хотели укрепить семейные связи, соединив детей и самих себя не только родством крови, но и родственными именами. Для мальчика своих лет Маттсон задавал толковые вопросы, но Кламат не отвечал на них напрямую, отделываясь отговорками. Матт и Матта, вероятно, уже поняли причину его появления, но время раскрыть правду ещё не пришло. И Кламат не спешил его приближать. Задержавшись ровно настолько, чтобы не показаться грубым, он оставил мулов и коня на попечение Маттсона и вошёл в дом.
Открыв дверь и переступив порог, Кламат очутился в передней комнате и – в который уже раз – отметил, что она более просторная, чем это кажется снаружи. Слева от входа располагалась кухня, справа – камин с несколькими стульями и табуретами, а в середине стоял большой обеденный стол. Проход в задней стене вёл в спальни.
Матта работала на кухне. Матт, обычно устраивавшийся рядом со слабым, колеблющимся в очаге пламенем, на этот раз сел у обеденного стола, рядом с Маттильдой. Долгим летом тепло очага становится никому не нужным. Но Кламат не стал сразу проходить в комнату. Он знал, что следует делать.
За дверьми находились умывальник, мыло, несколько маленьких полотенец и кувшин с водой. Матта была принципиальна, когда дело касалось чистоты. Улыбаясь как ей, так и просто в своё удовольствие, Кламат прислонил ружьё и сумку с боеприпасами к стене, стянул рубашку и начал умываться, обильно поливая себя водой и от души намыливаясь.
Матта, не отходя от очага, бросила хмурый взгляд на ружьё и патроны. Впрочем, когда она увидела, как тщательно Кламат умывается, взгляд её смягчился, разве что только брови остались сдвинутыми. Кламат лелеял надежду на то, что она почувствует жалость к нему, увидев многочисленные шрамы. Но они, старые и поблёкшие, были уже почти незаметны. Без сомнения, Матта просто одобрила то, что он уважительно отнёсся к заведённому ею порядку.
Кламату можно было не напоминать, что она никогда не простит его за уход своего старшего сына. Он и так знал это.
Когда Кламат закончил умываться и уже застёгивал пуговицы рубахи, Матт приглашающе махнул ему рукой:
– Садись, старина Ты провёл долгий день в седле. Устраивайся поудобнее.
Кламат что-то пробормотал в знак благодарности и опустился на стул напротив, так чтобы Матте было видно его лицо, когда он будет говорить с её мужем.
Взглянув на жену, пастух как бы случайно заметил:
– Матта ждёт солдатских баек. Но по правде говоря, старина, я сейчас совсем не в настроении их травить. Думаю, ты тоже. О чём же мы поговорим? Рассказать тебе, что ли, как там пасутся наши овцы? Или, может, тебя интересует наша погода?
Кламат был готов сидеть и слушать такие речи хоть целый час. Но Маттильда воскликнула:
– А я хочу узнать про Маттуила. – Похоже, в присутствии Кламата она не чувствовала робости. – Я скучаю по нему. Ещё с тех самых пор, как он ушёл. Маттин и Маттсон слишком заняты, чтобы играть со мной.
Матт потрепал девочку по плечу:
– Тсс, малышка, – тихо сказал он. – Наш гость устал. Он расскажет, когда будет готов.
– Я и в самом деле устал, – признался Кламат. Он изобразил стон, но тут же подмигнул девочке:
– Но не настолько, чтобы отказать тебе в просьбе.
Блеск в глазах Маттильды и румянец на её щеках вознаградили Кламата больше, чем он того заслуживал.
На какое-то мгновение лицо хозяина напряжённо застыло, но вскоре вновь приняло спокойное и серьёзное выражение. Матта сразу же развернулась спиной к столу и занялась одним из горшков, стоявших на очаге. Но Кламата нельзя было обмануть. Он знал, что она слышала каждое слово, и каждое слово пугало её. Женщина отвернулась, чтобы выражением лица ненароком не выдать своих чувств.
– У него всё хорошо, – начал Кламат, чтобы успокоить её. – Я разговаривал с ним, когда он в последний раз получил увольнение и смог посетить Отверстую Длань.
Это было уже год тому назад, но Кламат не стал упоминать об этом.
– Он передавал свой привет и взял с меня обещание сказать вам, что с ним всё хорошо.
Маттильда захлопала в ладоши, а Матт кивнул. Плечи Матты опустились на дюйм – но не более того. Она ждала продолжения.
– Он не рядовой воин, – продолжал Кламат, который сам никогда не собирался становиться генералом. – Как только он прибыл в столицу, его направили работать каменщиком.
Силой и телосложением Маттуил пошёл в отца.
– Но он работает не с теми артелями, которые укрепляют побережье. По каким-то своим причинам король Бифальт опасается нападения с моря. Но если оно и вправду случится, Маттуил не окажется на пути вражеской армии.
Плечи Матты опустились ещё на дюйм. Схватив кухонное полотенце, она вытерла им лицо.
Сузив глаза в ожидании эффекта, который произведут его слова, Кламат торжественно закончил:
– Вместо этого он работает в Амике.
Матта сразу же отбросила полотенце и обернулась.
– В Амике? – требовательно переспросила она. – В Амике?
– Будет тебе, Матта, – прошептал её муж, пытаясь успокоить её. – Будет тебе.
Но она пропустила его слова мимо ушей. Её пристальный, горящий яростью взгляд был обращён на Кламата.
Генерал развёл руками, показывая свою беспомощность. С грустью в голосе он сказал:
– Мы союзники, Матта. – Её реакция была слишком знакомой. Знакомой и опасной. – Беллегер и Амика объединились, потому что должны были объединиться. Мы связаны друг с другом договором, королевским браком и общим для нашего короля и амиканской королевы страхом грядущей войны.
– Но Амика! – возразила мать Маттуила. – Убийцы! Мясники! Они воевали с нами многие поколения. Теперь у нас мир – вернее, ты говоришь, что у нас мир, – но двадцать лет без кровопролития не вернут потерянных людей. Не утешат семьи, оставшиеся без отцов, без сыновей. Не исцелят бездомных и обнищавших, ибо этих лет недостаточно, чтобы поднять хозяйства крестьян и пастухов. Недостаточно, чтобы заставить нас забыть.
Амиканцы вели с нами войну. У них нет прав на моего сына!
– Матта! – резко одёрнул её Матт. – Кламат не виноват ни в чём из этого. Маттуил ушёл, потому что сам так решил.
– Потому, – взвизгнула его жена, – потому что генерал Кламат решил наведаться к нам. Потому что он решил рассказывать всем о своих нуждах.
– И всё же, – настаивал пастух, – это был выбор Маттуила. Ему не приказывали. Кламат не командует здесь.
Тут он повернулся к своему гостю. В голосе его звучали железные нотки:
– Зачем амиканцам Маттуил?
Кламат вздохнул:
– Королева Эстия желает соединить дорогой Отверстую Длань с Малорессой и Последним Книгохранилищем – библиотекой магов. Король Бифальт не одобряет её желания. Его недоверие – Кламат не мог сказать «его презрение» – к этим заклинателям всё ещё велико. Он не хочет общаться с ними. Но королева Эстия поддерживает его план строительства укреплений на побережье. Он не может отказаться и не поддерживать её дорогу.
Маттуил работает на строительстве этой дороги. Она проложена от Отверстой Длани до Малорессы и далее на семьдесят лиг на восток. Маттуил опытный каменщик. Он обтёсывает гранитные блоки и размещает их так, чтобы они могли выдержать вес лошадей, волов, тяжёлых повозок и марширующих воинов.
Матта постепенно приходила в себя. Матт следил за ней взглядом, пока она, наконец, вновь не развернулась к очагу. Тогда и он расслабился. Когда Маттильда вывернулась из его рук, он спокойно отпустил её. Возможно, он даже не осознавал, как крепко до этого стиснул девочку.
– Но почему? – запротестовал ребёнок. – Говорят, что королева Эстия самая красивая женщина в обоих королевствах. Почему же она хочет именно дорогу?
В надежде снять напряжение, воцарившееся в приютившем его доме, Кламат спросил Маттильду:
– А чего захочешь ты? Когда станешь самой красивой женщиной в обоих королевствах?
Девочка зарделась, но ответила, не задумываясь:
– Корону, – сказала она. – И модное платье на особый случай. И ещё чтобы кто-нибудь целовал мне руку. И ещё…
– И ещё, – сурово вставила Матта, – доброго мужа, который будет любить тебя, которому ты будешь доверять и который не будет забивать голову мыслями о войне.
Кламат кивнул.
– Всё это, конечно. – И обратился к Матту: – А вот королева Эстия желает дорогу для быстрого сообщения с Последним Книгохранилищем. Она хочет иметь возможность послать помощь или получить её. Она хочет, чтобы караваны заходили к нам, следуя своими торговыми путями. И она хочет, чтобы наши магистры – магистры Беллегера и Амики – посещали знаменитую библиотеку, увеличивали свои познания в магии и приносили ещё большую пользу.
И она надеется, что магистры Книгохранилища будут посещать нас и мы сможем лучше разобраться в их целях.
Кламата не было с Бифальтом, когда магистры вынудили принца отправиться в Амику, чтобы добиться мира. И всё же он слышал, как всё было – и немногословную версию короля Бифальта, и пространное повествование Элгарта. Кламат знал, что там, в Книгохранилище, принц завоевал доверие Элгарта. Но он знал и то, что никто ни в Беллегере, ни в Амике не понимал до конца причин, заставивших заклинателей Последнего Книгохранилища вести свою игру именно так. У короля было своё объяснение, и король боялся, что оно окажется правдой. Впрочем, только самые близкие из его советников разделяли его мнение.
Глубоко вдыхая воздух, чтобы немного снять напряжение, Кламат ждал следующего вопроса Матта. Он знал, каким он будет. Почему король Бифальт укрепляет побережье? Оно же недоступно с моря. Слишком много погибло смельчаков, которые пытались ходить там под парусом. Они попрощались с жизнью, разбившись о рифы и скалы, утонув в водоворотах сталкивающихся течений.
Но пастух не успел подобрать нужные слова, его прервал стук сапог на крыльце. Из сарая прибежал Маттсон.
– Они травят солдатские байки? – Он и не пытался скрыть своего возбуждения. – Я тоже хочу послушать.
Матта, принципиально следившая за соблюдением установленных ею правил, напомнила:
– Умойся! – И хмуро добавила: – Ещё не начали, но скоро начнут.
Втянув голову в плечи, Маттсон повернулся к умывальнику. Под пристальным взглядом матери он вычесал из волос и смахнул с рубахи солому, поплескал водой в лицо и соскоблил с рук грязь, смешанную с навозом.
Кламат воспользовался появившейся передышкой, чтобы взглянуть через плечо на очаг, где на железных крючках, вбитых под потолком в кирпичи дымовой трубы, висело ружьё Матта. Как Кламат и ожидал, ружьё было покрыто слоем пыли. Несмотря на своё пристрастие к чистоте, Матта отказывалась притрагиваться к ружью. И конечно, Матт не брал его в руки уже много лет, хоть и должен был слышать, что близ Грани Царства в последнее время стало небезопасно.
Кламат опустил глаза. Маттсон, пройдя досмотр Матты, тут же метнулся к столу и сел. Его предвкушающий взгляд перебегал от Кламата к отцу и обратно.
Тут Кламат услышал блеяние овец, лай собак, приглушённые команды пастуха и тихий стук копыт. Стадо загоняли в загон. Маттин, второй из трёх сыновей Матта и Матты, войдёт в дом, как только напоит овец и даст им зерна, чтобы подкормить после выпаса.
Кламат тихонько вздохнул. Времени оставалось всё меньше. Скоро – самое позднее после того, как вся семья поест – нужно будет приступать к более серьёзному разговору. Конечно же Матт и Матта уже знали причину его посещения. Возможно, её понимал и Маттин. Но крестьяне видели её с точки зрения опыта своей жизни, жизни в почти безлюдном уголке Беллегера, вдали от страхов короля Бифальта. Кламат пришёл сюда отчасти и для того, чтобы открыть перед ними более общую картину.
– Маттильда, – позвала от очага Матта, – накрой на стол. – Уже почти успокоившись, она ласково улыбнулась дочери. – Маттин вернулся. Он проголодался. – Тут она снова нахмурилась. – А гость наш проделал далёкий путь. Он тоже проголодался.
Девочка, то ли потому что пришёл Кламат, то ли по какой другой причине, была сегодня очень послушной. Она сразу же вскочила со стула, подошла к шкафу у очага и с детской осторожностью начала доставать и раскладывать на столе тарелки, миски и кружки.
Кламат громко, чтобы ей было слышно, сказал:
– Она хорошая девочка, Матт. А Маттсон очень помог мне с мулами. – Кламат говорил совершенно искренне. И надеялся, что это заметят. – Уверен, вы с Маттой гордитесь ими.
Матт почти улыбался, но ответил серьезно:
– Да, так и есть. Они для нас большое утешение. Как и Маттин. – И после недолгой паузы добавил. – Но семья не будет целой, старина, пока Маттуил не вернётся.
«Этого, – подумал Кламат, – ещё долго ждать». Дороге королевы Эстии предстоит пересечь восточные ущелья Предельной реки, и рабочих рук там потребуется намного больше. Так далеко от Малорессы и Отверстой Длани люди ропщут на долгую жизнь без всяких удобств, вдали от дома, и всё чаще случаются дезертирства. Королеве Эстии приходится содержать строителей под стражей. Но Кламат только кивнул Матту и ничего не ответил.
Без сомнений, это его посещение будет не из простых.
Чтобы скрыть свои чувства, он воскликнул:
– Пекло, Матта! Твоё рагу пахнет просто восхитительно. Я проголодался даже больше, чем мне казалось. А это аромат пекущегося хлеба?
Матта молча, не отворачиваясь от очага, кивнула.
Её муж нахмурился, но только слегка пожал плечами, решив оставить её в покое.
Вскоре с крыльца послышалось топанье тяжёлых сапог. Маттин открыл дверь с большей осторожностью, чем его младший брат. Быстро оглядев комнату, он убедился в присутствии Кламата, кивнул отцу и отправился умываться. Он был ещё юношей – только семнадцати лет, насколько помнил Кламат, – но движения его уже были пронизаны спокойной уверенностью отца, и выглядел он старше своих лет. Лишь открытое лицо да редкая щетина выдавали его молодость.
Приведя себя в порядок, насколько это было возможно не искупавшись, юноша подошёл к очагу и поцеловал в щёку мать. Посмотрев на её стряпню, он спросил:
– Уже готово, мам? Я голодный, как целое стадо.
– Скоро, – ответила она. Кламату показалось, что ворчливые нотки в её голосе почти исчезли. – Поприветствуй нашего гостя. Да спроси брата и сестру, всё ли они сделали. Наш гость, должно быть, отвлёк их.
Маттин хлопнул мать по плечу и прошёл к столу. Прежде чем сесть, юноша степенно кивнул Кламату – получилось похоже на официальный поклон.
– Генерал Кламат, сэр. Мама с папой рады приветствовать вас. Я присоединяюсь к ним. У нас редко случаются такие гости. Он взлохматил волосы Маттсона. – Да и Маттильда устала играть только с одними братьями. Ваше посещение растормошило нас.
Кламат кратко кивнул в ответ.
– Рад видеть тебя, Маттин. Ты превратился в мужчину, пока меня не было. И какого!
Матт указал юноше на стул:
– Сядь, сын. Ты не многое пропустил. Мой старый друг успел сказать только, что с Маттуилом всё хорошо. Он работает в отряде, который строит дорогу для королевы Эстии.
В глазах Маттина промелькнуло облегчение, он сел и без лишних расспросов оглядел стол.
– Вы всё сделали? – спросил он брата и сестру. – Маттсон? Маттильда? Всё сделали?
Было заметно, что девочка обожает своего старшего брата.
– Да, – намеренно весёлым голосом ответила она, одновременно продолжая расставлять на столе тарелки, миски и кружки на шестерых. Потом вернулась к шкафу за оловянными ложками и вилками – признаком благосостояния, вернувшегося в семью.
Маттсон был более серьёзен.
– Конечно, – пробормотал он сквозь волосы, падавшие ему на лицо.
– Очень хорошо. – Маттин улыбался охотнее отца. – Скажите, сэр, – обратился он к Кламату, – что бы мы могли сделать для вас, пока мама не подала на стол?
Кламат пригладил усы.
– Для начала, – предложил он, – можешь перестать называть меня «сэр». Твой отец и я дружим с самой войны. И титул свой я принял весьма неохотно. – Кламат сделал кислую мину. – Я бы отказался от него, если бы у воинов было право не подчиняться королю.
Смегин, король Амики, отказался от своего титула, после того как его дочь Эстия вышла замуж за Бифальта и после того как скончался Аббатор, король Беллегера.
– Зови меня просто Кламатом.
Матт в это время прошептал Маттильде:
– Эль не ставь. Наш гость предпочитает воду.
Неохотно принявший свой титул генерал сделал вид, что не услышал этого. В конце концов, так и было.
Чуть не падая под весом кувшина, Маттильда принесла свежей воды из кухонного бака. Преувеличенно осторожно она наполнила кружки, стоявшие на столе. Когда девочка наполнила кружку Кламата, тот сразу же осушил её и протянул за новой порцией. Маттильда, улыбаясь, налила ещё. Кламат поблагодарил её, снова подмигнув.
– Хорошо, Кламат, – уступил Маттин. – Что нового в мире? Мы живём далеко от столицы. Всё, что слышим, касается нас же самих, и мы почти не знаем, чем живут другие.
– Только после того, как поедим, – скомандовала Матта. В своих красных руках она уже держала горшок с рагу, который незамедлително поставила на стол.
Следуя семейному ритуалу, Матт передвинулся во главу стола. Кламат вспомнил, что сидит на стуле Матты. Пока Маттильда ставила рядом с рагу ещё один горшок, на этот раз с ароматными тушёными овощами, он пересел, оказавшись напротив Маттина и Маттсона. Девочка выполнила последнюю из своих обязанностей, поставив поднос с тёплым, благоухающим, только что из печи хлебом, а с ним и тарелку масла – ещё один признак процветания семьи, – и села между Кламатом и Маттом с таким видом, словно место это было почётным.
Матта с черпаком в руках разложила по мискам рагу, потом обошла всех с горшком овощей и только тогда заняла своё место напротив мужа.
– Целый пир, – отметил Кламат. Он чувствовал приятный аромат, который казался ему слаще любых благовоний. Слишком уж часто в пути ему приходилось довольствоваться сухим пайком. – Как я и предполагал.
Матт следил взглядом за Маттой до тех пор, пока она не закончила раскладывать еду и не посмотрела на него в ответ: ещё одна семейная традиция. Глава семьи поклонился жене почти так же официально, как Маттин, когда приветствовал Кламата.
Маттильда и Маттсон тут же накинулись на еду, как будто неделями голодали. Маттин приступил к еде с достоинством своего отца и тщательностью матери, но вскоре он отбросил все эти условности – выдержать до конца трапезы такой степенный вид он был не силах. Набросившись на рагу, овощи и хлеб, он мигом поглотил первую порцию и потянулся за второй за несколько мгновений до того, как Кламат закончил намазывать обратной стороной ложки масло на кусок хлеба.
Кламат медлил, потому что подавлял добродушный смех. Ему было так хорошо, что хотелось смеяться, но он сдерживался, чтобы не показаться грубым или ещё того хуже – чтобы его добродушие не приняли за презрение.
Никто не сказал ни слова, пока тарелка и миска Кламата не опустели и пока он не попросил добавки. Только тогда, словно о чём-то несущественном, Матт спросил его:
– Ты ехал к нам обычной дорогой? Проезжал через деревню?
Он назвал местность, в которой Кламат останавливался два дня назад.
Воин ругнулся про себя. Он был ещё не готов. Не поднимая головы от рагу, он ответил:
– Да, проезжал.
– Тогда ты, должно быть, слышал, что случилось.
– Случилось? – За этими новостями Кламат и приехал сюда. Он знал всё в общих чертах, но ему нужны были подробности.
– Овчар Лессен, – сказал Матт.
– И его жена, – резко добавила Матта.
Матт кивнул в знак согласия.
– И семеро его детей. Шесть из них – девочки. И его ферма. Даже его овцы.
Кламат отложил ложку, вытер рот и пристально глянул на своего старого друга. Тихо, но твёрдо, почти приказным тоном, он попросил:
– Расскажи мне.
– Матт, – напомнила жена, – Маттильда ещё маленькая.
Маттин выпрямился на стуле, взгляд его был направлен прямо на Кламата. Маттсон опёрся локтями о стол, запустив оба кулака себе в волосы. Было похоже, будто его сейчас стошнит.
Овчар нахмурился:
– Она всё равно узнает, если уже не узнала: слухи-то ходят. Хуже не будет, если она услышит новости от нас.
Матта нахмурилась, но спорить не стала.
Матт спокойно выдержал взгляд Кламата. Под внешней кажущейся мягкостью скрывался самый храбрый человек из всех знакомых Кламату людей. Именно ради него Кламат и пришёл сюда в этот раз.
– Это было семь, – Матт бросил взгляд на потолок, затем вновь посмотрел на Кламата, – нет, десять дней тому назад. Был уже почти вечер. Овец гнали домой. Пас их мальчик, но он не торопился. Он не запаздывал. Остальная семья – сам Лессен, Абига, его жена, их шесть дочерей – все были дома или рядом, занимались своими делами. Выжил только мальчишка.
Враги пришли из-за холма. Все верховые. Мальчишка насчитал восемнадцать-двадцать. Он никогда не видел такой одежды, как у них. Совсем как ночная рубаха с головы до пят, свободная, развевается, только лица открыты. Ткань белая в чёрную полоску, как тени. Короткие копья – он назвал их короткими копьями, но я думаю, это были дротики. И молча. Если кто-либо из них говорил – если – то, должно быть, шёпотом. Только звук копыт насторожил мальчишку, и он догадался спрятаться и понаблюдать за ними.
Продолжая говорить, Матт посадил Маттильду себе на колени и обнял. Девочка смотрела на Кламата, широко раскрыв глаза от испуга и непонимания.
– На полном скаку подъехав к дому, – продолжил свой рассказ её отец, – они окружили его. Лессен либо смел, либо глуп. А может, он просто не мог поверить, что находится в опасности. Он вышел им навстречу. Они его распотрошили. Абига и девочки убежали в дом. Конечно, они заперли дверь. Но эти люди бросили зажжённый факел на крышу. Потом ещё один, и ещё. Некоторые спешились. Мальчик слышал, как кричали Абига с девочками. Когда огонь и дым выгнали их на улицу, их схватили.
Маттильда внезапно извернулась в руках Матта, спрятав своё лицо на его плече. На некоторое время отец отвлёкся на неё. Погладив девочку по голове, он тихо сказал:
– Лессен никогда не был солдатом. Он был беспомощен. Я не такой. Я защищу вас лучше.
Когда Матту показалось, что ребёнок успокоился, он снова обернулся к Кламату.
– Эти люди вошли в дом. Они забрали столько еды и питья, сколько смогли, прежде чем обвалилась крыша. Они заставили Абигу смотреть, пока они разделывались с девочками, с каждой из них. Одну за другой они убили их всех. Последней они изнасиловали и убили Абигу. Затем засели за свой пир.
После того как дом сгорел дотла, а с едой было покончено, они подожгли сарай и хозяйственные строения. Потом сели на лошадей и объехали весь двор, убивая всех овец, где какую удавалось найти. Вскоре они уехали.
Мальчишка видел всё это. Он не мог ничего сделать. Самое лучшее было прятаться. Но случившееся так потрясло его, что он потом долго не мог вымолвить ни слова. Увидев огонь, из соседнего хозяйства прибежали люди, они нашли мальчишку. Но прошло несколько дней, прежде чем он смог рассказать, что видел.
Пока Матт говорил, Маттин глубоко дышал, чтобы успокоиться. Его горящие огнём глаза внимательно изучали Кламата. Маттсон, вцепившись себе в волосы, медленно наклонялся вперёд, пока его нос чуть не уткнулся в стол. Матта всё это время сидевшая неподвижно, словно была вытесана из камня, произнесла только одно слово, точно сплюнула:
– Налётчики.
Сила этого слова, казалось, была такова, что подействовала на всех членов семьи. Матт опустил взгляд. Маттильда обернулась на мать. Маттсон медленно поднял голову, моргая, словно спросонья.
Маттин осторожно плашмя опустил ладони на стол.
– Налётчики? – спросил он натянутым голосом. – Я не понимаю. Они же ничего не взяли. Они пришли с Грани Царства, разрушили один двор и уехали прочь. Не взяли совсем ничего? Зачем же они так поступили?
Он пристально смотрел на Кламата.
Кламат развёл руками. Он не был уверен в ответе.
– Чтобы спровоцировать нас? Чтобы разведать нашу оборону?
– Оборону? – фыркнула Матта. – Да нет у нас никакой обороны. Наш король забыл о нас. Генерал Кламат ничего не делает.
Мы беллегерцы. Неужто нами можно пожертвовать, раз уж мы живём на юге? Неужто мы слишком далеко от Отверстой Длани, чтобы заслуживать защиты?
– Будет, Матта, – не поднимая глаз, Матт попытался успокоить её. – Эти набеги начались только недавно. Мы ничего не слышали о них до этого лета. Кламат приехал сюда, чтобы выяснить степень опасности. У него ещё не было времени подготовить ответ.
– Вы пришлёте войско? – перебил отца Маттин. – Вы защитите нас?
Кламат расправил плечи.
– Нет. – Он боялся, что его ответ будет не самым приятным. Но он не уклонился от ответа. – Наша граница очень протяжённая вдоль Грани Царства. И мы не знаем, в каком месте с гор спустятся новые налётчики. Всей армии и то будет недостаточно для охраны каждого хозяйства.
– В таком случае, – настаивал юноша, – раздайте нам ружья. Вооружите каждый дом. Каждую деревню. Каждый город. Вы дадите нам возможность защищаться самим?
И снова Кламат сказал:
– Нет. – Впервые он соврал в этом доме. Он искренне надеялся, что это будет в последний раз. – У нас их недостаточно.
По правде говоря, у Беллегера ружей было даже больше, чем нужно. Их производство стало основной статьёй промышленности королевства по меньшей мере лет десять назад. Но ковка и сборка происходили тайно. И хранили готовые ружья в потайных подвалах королевской крепости. Ящики с пулями были спрятаны в домах и подвалах Отверстой Длани. Ружья и боеприпасы к ним были самой оберегаемой тайной короля Бифальта. И король не собирался делиться ею.
Сохранить эту тайну было одной из задач Кламата.
Предупреждая новый вопрос, он быстро добавил:
– Но я пошлю отряды разведчиков и егерей.
Король Бифальт одобрит это предложение.
– Они прочешут горы и выяснят, откуда приходят эти налётчики и куда они уходят. Тогда я буду знать, сколько человек потребуется, чтобы предотвратить новые набеги.
Матта презрительно фыркнула:
– А пока ваши люди разведывают да вынюхивают, нам прикажете умирать? Единственный выход для нас – оставить наши дома. Наши дома.
– Матта, – прикрикнул на неё Матт. – Довольно. Генерал он или нет, но Кламат не может сделать большего, чем обещает. Не он посылал этих налётчиков убивать нас. Он не может организовать им отпор в одно мгновение.
Его жена снова фыркнула, но не проронила больше ни слова. Громко поднявшись, она начала убирать со стола.
Матт подождал немного, а потом спокойно сказал:
– Маттсон, Маттильда, помогите матери.
Маттсон мгновенно вскочил и схватил со стола свои тарелку, миску и кружку. Кламат подозревал, что мальчик и без того уже услышал слишком много. Он, может, и не вернётся, пока не выполнит свои обязанности.
Маттильда повиновалась менее охотно, но и она не стала роптать. Пока девочка ходила между столом и кухней, она ни разу не взглянула на Кламата. Не взглянула даже просто в его направлении. Она почти ничего не говорила, и всё же Кламат чувствовал, что предал её. И её, и её мать. Он приехал сюда не только для того, чтобы разведать новости, но он пока молчал об этом.
Когда вся посуда и все столовые приборы были перенесены в раковину, а остатки пищи убраны со стола, Матта обняла Маттсона и Маттильду. Добрым голосом, сберегаемым ею только для членов семьи, женщина предложила:
– Маттсон, почему бы тебе не поиграть с Маттильдой во что-нибудь в вашей комнате? То, что вы слышали, не для детских ушей, а дальше будет только хуже. Я не откажу вам, если вы захотите услышать, что расскажет друг вашего отца. Но мой совет – уйти.
Маттильда тихо спросила:
– А папа в самом деле сможет уберечь нас, мам?
Стоя спиной к Матту и Кламату, Матта уверенно произнесла:
– Если кто и сможет сделать это, так только твой отец. Лучше него никого нет.
Кламат легко плакал, пока воевал – после каждого «пекла», да и по другим случаям, – это было реакцией на убийства, на ужасы магии. Но уже много лет он не пролил ни слезинки. А сейчас вновь готов был заплакать.
Кламат был согласен с Маттой: лучше Матта не было никого.
Маттильда, бросив на отца умоляющий взгляд, покинула общую комнату – ушла в спальню в задней части дома.
Маттсон всё не отходил от матери. Как и в лице Маттильды, в его лице читалась мольба. Но взгляд его был направлен не на отца, а на Маттина.
Матт легко пихнул старшего сына локтем, и Маттин повернулся на стуле. Через плечо он сказал брату:
– Маттсон, иди с Маттильдой, ты уже достаточно большой, чтобы успокоить её. Я потом расскажу тебе всё, что захочешь.
Кламат молчал. Он не доверял своему голосу.
Маттсон кивнул и отправился вслед за сестрой, и Кламату полегчало.
Когда мальчик ушёл, Матт потрепал Маттина по плечу.
– Молодчина, Маттин, – прошептал он. – Спасибо тебе.
Матта опять вытерла лицо кухонным полотенцем. Приглушённым голосом она произнесла:
– Они хорошие дети. Они заслуживают большего.
Кламат понимал, что она хочет сказать: большего, чем он может сделать для них. Большего, чем то, почему он пришёл сюда.
Когда его мать начала мыть посуду, Маттин снова повернулся к Кламату. Прижав руки к столу, он натянуто спросил:
– А теперь, сэр. Вы услышали наши новости. Может быть, расскажете, что происходит в королевстве.
Кламат откинулся на спинку стула, чтобы снять напряжение в ногах. Он старался выглядеть спокойным. Достаточно громко, чтобы его слова не заглушил шум воды, он произнёс:
– Ну и попировал я сегодня, Матта. Прими мою благодарность.
Женщина ничего не ответила, и Кламат опять вздохнул про себя. Затем он взглянул, но уже не на Маттина, а на Матта.
– Кое-что из того, что я расскажу, – начал он, – вы уже слыхали ранее. Ничего не изменилось. Но я начну издалека.
Двадцать лет назад принц Бифальт вернулся из Последнего Книгохранилища с амиканским генералом Форгайлом и приложил все усилия, чтобы заключить союз с королём Смегином. Прошло уже девятнадцать лет, с тех пор как брак принца Бифальта и принцессы Эстии скрепил мир между Беллегером и Амикой. – Кламату не требовалось собираться с мыслями. Он уже рассказывал это много раз. – Год или два спустя скончался старый король Аббатор, и Бифальт был коронован в Кулаке Беллегера. Король Амики Смегин одновременно отрёкся от престола, чтобы Эстия, теперь коронованная в Малорессе, соответствовала по рангу и могуществу своему мужу.
После свадьбы принц Бифальт в сопровождении генерала Форгайла вернулся в Последнее Книгохранилище. Там принц Бифальт потребовал восстановить магию в Беллегере и Амике. По возвращении домой принц со своим спутником привезли с собой заклинателя, магистра Фасиль, с помощью которой вернули теургам обоих королевств их врождённый магический дар. Ведь он исчез как в Беллегере, так и в Амике – одновременно. С её помощью и благодаря усилиям принца Бифальта и Беллегер, и Амика восстановились после войн.
Кламат поморщился.
– Тем не менее даже спустя столько лет между двумя королевствами не утихает вражда. Она редко разгорается до настоящих противостояний. Король Бифальт и королева Эстия никогда не скрывают своих разногласий, как и не скрывают того, что стараются их разрешить. Они делают всё, что могут, чтобы служить примером для подданных. Войны закончились. Разбойников и мародёров, что совершали пограничные набеги, поймали или разогнали. Но мир остаётся неустойчивым. Часты ссоры. Оскорбления приводят к беспорядкам. Беллегер и Амика воевали слишком долго, даже земля восстанавливается быстрее человеческих душ. Семьи не простили смертей своих близких. Пока жива их память, они не в силах простить.
Вы знаете всё это.
Матт печально вставил:
– Ты часто рассказывал нам об этом.
Кламат слегка раздражённо ответил:
– Это необходимо. Чтобы объяснить последние события.
Ни лицо, ни голос Матта не изменились.
– Несомненно.
Маттин сдерживался, пока Кламат говорил. Но теперь он спросил:
– А какие у них разногласия? У короля Бифальта и королевы Эстии?
Кламат повернулся к юноше:
– Я рассказывал об одном таком разногласии твоим родителям. Ты же знаешь, что в королевствах многое предстоит отстроить заново. Беллегер обеспечивает Амику шерстью, тканью и мясом, а Амика за это посылает нам лес и плотников. Кроме того, король Бифальт укрепляет побережье Беллегера. Он добился поддержки королевы Эстии. Она обещала поставить ему пушки, которые произвели в Амике благодаря знаниям, добытым королём. Со своей стороны, королева пожелала соединить дорогой Отверстую Длань с Малорессой и Последним Книгохранилищем. Король не хочет иметь дело с библиотекой и её магистрами. Тем не менее он уступил. Он предоставил королеве беллегерских каменщиков и других ремесленников, которые не могут или не желают служить солдатами. Среди них и Маттуил.
Что до других вопросов, – добавил Кламат после паузы, пытаясь подобрать слова, – то наши правители вполне единодушны. Они едины в своём желании укрепить мир. Кроме того, они усиленно увеличивают численность объединённого войска, численность и мастерство солдат.
Из кухни раздался резкий голос Матты:
– Войска, которым вы теперь командуете, генерал.
Обрадовавшись смене темы, Кламат кивнул:
– Но я не командир по природе. Мне нужны помощники. Амиканцы хорошие солдаты, но они не хотят служить с беллегерцами. А наши воины не доверяют амиканцам. – Матт бывший стрелок: он знает, насколько это опасно, когда солдаты неприязненно относятся друг к другу. – Я стараюсь объединить их, но успехов пока не добился.
Матт обдумывал сказанное Кламатом. Он осторожно предложил:
– В таком случае разделите их. Пусть соревнуются друг с другом. Состязания по стрельбе из лука. По стрельбе из ружья. Конные тренировки для парадов и для грядущих сражений. Тренировки на мечах. Поединки без оружия. Отряд амиканцев против отряда беллегерцев. Пусть у победителей остаётся тот капитан, который тренировал их. Капитан проигравшего отряда должен будет уступить свою должность капитану из другого войска.
А если соревнование один на один, то тот, кто тренировал проигравшего, пусть учится у тренера победителя.
«Мотивация, – подумал Кламат с ухмылкой, – товарищество. Уважение. Всего понемногу». Даже под начальством беллегерского капитана амиканские воины не захотят проигрывать. Они гордятся своими умениями. А если проиграют, их следующий капитан может оказаться хуже предыдущего. Только тот капитан, отряд которого побеждает, сможет удержаться на своём месте.
Кламат от всего сердца поблагодарил товарища:
– Спасибо, Матт, – похоже, не зря Кламат отправился в это путешествие. – Это действительно ценный совет. Я испробую твою тактику.
Но Маттин стоял на своём. Как только Кламат договорил, он спросил:
– А есть ещё разногласия?
Надеясь смягчить пристальный взгляд юноши, Кламат улыбнулся:
– Вот что ещё. У них нет детей. После девятнадцати лет, проведённых вместе, ни одного ребёнка. Конечно, это довольно неприятно.
Он знал короля. И знал, что королева думает о своём муже. Он догадывался, что отсутствие детей было выбором Бифальта, не её.
Элгарт, когда бывал в настроении раскрыть какой-нибудь секрет, говорил, что супруги так и не вступили в брачные отношения. Король отказывался разделить ложе со своей женой – самой прекрасной женщиной в обоих королевствах – а возможно, и самой умной.
Элгарт и Кламат делили с принцем невзгоды по пути в Последнее Книгохранилище. Они были друзьями. Элгарт знал, что может положиться на благоразумие Кламата. И тем не менее Кламат не всегда доверял раскрываемым Элгартом секретам.
Было видно, что тема бездетного брака короля Бифальта заинтересовала Матта. Но Кламата смущали мысли об этом. Не сумев придумать какого-нибудь легкомысленного ответа, Кламат продолжил рассказ.
– Ещё нам докучают жрецы, сказал он, словно пожимая плечами. – В Беллегер они пришли из Амики, но они не амиканцы. Они, скорее, прошли через земли Амики, явившись из какой-то неизвестной страны. Они проповедуют мир, но проповеди их смущают людей. Они говорят о боге над богами, об одном боге, о нескольких богах или о многих богах – и они говорят это людям, которые вообще ничего не слышали о подобном. Людям, которые не понимают, зачем богам нужны жрецы.
Эта новость удивила Матта. Пастух поднял брови и слушал теперь с бо́льшим вниманием. Но вопросов не задавал.
– Это причина ещё одного разногласия между королём Бифальтом и королевой Эстией, – сказал Кламат, по-прежнему обращаясь к Маттину. – Её величество не заинтересовали жрецы и их религия, но она не видит в них вреда. Его величество не доверяет пришельцам. Он встречал многих иноземцев, и лишь немногие из них были безопасны как для Беллегера, так и для Амики.
– Постой, старина, – перебил его Матт. – Я не понимаю. Что за «боги»? И заодно уж расскажи, что это за «жрецы». Ты не говорил о них, когда приходил к нам в прошлый раз.
Кламат и сам хорошенько не понимал, в чём и не преминул признаться:
– Они недавно в Беллегере. Я и сам толком не знаю. Всё это порядком озадачило меня.
Мне говорили, что боги – это что-то вроде живой магии. – Это было объяснение Элгарта. – Или олицетворение магии. Или, возможно, источник магии. Они, возможно, «живы» не в том смысле, как мы привыкли видеть жизнь. Но они могущественны вне пределов нашего понимания. Их влияние и желания охватывают весь мир.
Жрецы, в этом я ручаюсь, – продолжал Кламат уже более уверенно, – не боги. Это просто люди, посланники или переводчики богов. Они говорят от лица богов. Они путешествуют по разным странам, строят места поклонения, которые называют «храмами», и учат, – стремление к честности заставило Кламата выразиться по-другому, – они утверждают, что учат тому, как жить в гармонии со своим богом или богами, так чтобы повсюду воцарился мир.
Это всё, что я знаю. Меня и самого это смущает. По моему разумению, магия – природная сила, такая же естественная, как ветер или молния. – примеры были у него наготове, Кламату приходилось уже говорить об этом. – Ветер в одном месте дует с такой силой, что разрушает дома, а в другом это лёгкий бриз. Молния бьёт, где хочет, – или где может – не делая различий. Талант теургии похож на силы природы. Каждый талант похож на них. Кто-то один от природы одарён объезжать коней, а его сосед не может удержать даже уже объезженного коня. Один обожает свою жену, а другой боится.
Я не понимаю, зачем разговаривать о богах и зачем становиться жрецом.
Но, – Кламат вернулся к вопросу Маттина, – разногласие между королём Бифальтом и королевой Эстией особое. Некоторые из наших хотят, чтобы один из жрецов, их архижрец, получил место в тайном совете короля. Королева согласна с этим. Если этот архижрец, утверждает она, будет говорить от лица народа Беллегера или народа Амики, его голос будет услышан. Но король против.
Бифальт редко объяснял причины, по которым он соглашался или не соглашался с чем-либо. Впрочем, в частной беседе Кламат услышал от короля, что в тяжёлые времена люди становятся похожи на овец. Они разбредаются кто куда, превращаясь в лёгкую добычу. Или собираются вместе и несутся навстречу своей погибели. Тогда его величество сказал так: «Я не доверю моё стадо чужакам. Особенно таким чужакам, которые не несут ответственности за свои слова. Их бог или боги слишком уж похожи на магистров библиотеки».
Какое-то время Матт и Маттин сидели молча. Обеспокоенный взгляд Матта блуждал по комнате от камина к кухонному очагу, от склонённой над посудой спины Матты к дверям, ведущим во двор. Каждый раз, когда его взгляд скользил по забытому над камином ружью, вокруг его глаз резче проявлялись небольшие морщинки.
Пока Кламат рассказывал, Маттин опустил глаза, словно заинтересовавшись своими лежащими на столе руками. Да так внимательно смотрел на них, будто хотел увидеть, как они побледнеют под тёмным слоем загара. Плечи его приподнялись – он с силой прижал ладони к доске стола.
Кламат воспользовался образовавшейся паузой, чтобы завершить свой рассказ.
– Кроме того, присутствие жрецов – это ещё один источник разногласий между нашим королём и королевой Амики. – Кламат понял, что настала пора сказать самое сложное. Голос его стал твёрже. – Своим появлением они напомнили нам, что Беллегер и Амика – всего лишь два маленьких королевства посреди огромного мира. Мы маленький народ, мы делим наш огромный континент с большим количеством наций, разговаривающих на своих языках. И сам этот континент – лишь один из нескольких. Мир вокруг нас теперь представляется огромным, как небо, а сами мы словно сжались, потому что поняли, насколько мы малы.
Король Бифальт и королева Эстия спорят о том, что мы, которые так малы, должны делать в мире, который так велик. Её величество полагает, что мы должны стать союзниками Последнему Книгохранилищу. Только там мы найдём то знание, которого нам не хватает. Его величество настаивает, что нашим единственным союзником является наш народ, а целью – наше собственное выживание.
Матта фыркнула через плечо:
– Выживание.
Матт, словно эхом, переспросил:
– Выживание?
Хмурясь всё больше, он посмотрел на своего гостя.
Кламат приготовился.
– Кто угрожает нам? – продолжил свою мысль пастух. – Кто угрожает амиканцам? Мы рассказали тебе всё, что знаем о налётчиках. Конечно же мы в опасности. Но один налёт или дюжина налётов, пусть даже налёты на несколько деревень – всё это не угроза для королевства. Налёты не могут угрожать обоим королевствам.
Могучий пастух наклонился вперёд:
– Расскажи нам, старина. Мне кажется, я начинаю понимать, почему королева Эстия желает построить эту дорогу к Последнему Книгохранилищу. И я уже могу представить, зачем нам нужно это объединённое войско, когда вражда между Беллегером и Амикой ещё не утихла. Войско может превратить этих вояк в товарищей. Но для чего?…
Как и Маттин, он положил ладони на стол.
– Расскажи нам. Для чего король Бифальт намерен укреплять и без того непроходимое побережье? Помоги нам понять хотя бы это. Помоги нам понять прежде, чем Матта окончательно потеряет терпение, а я начну сомневаться в нашей долгой дружбе.
Кламат не заставил его ждать:
– Потому, – ответил он голосом, звучащим как падающие камни, – потому что наш король ожидает войну, по сравнению с которой те «пекла», когда мы встречались с амиканцами, станут похожи на уличную потасовку. Зачем ещё магистры Последнего Книгохранилища не оставляли его в покое до тех пор, пока он не согласился заключить союз с нашим старым врагом? С королем Смегином, чьим главным желанием было наше уничтожение!
Матта быстро отвернулась от тарелок и, раскрыв рот, уставилась на Кламата. Маттин дёрнул головой. В очаге потрескивал уголь, выбрасывая фонтанчики искр. Матт сидел неподвижно, словно каменное изваяние, и ждал, не выказывая никаких эмоций.
Кламату хотелось спрятаться или хотя бы отвернуться, но он подавил это желание. Он сам принял решение. Он и Матт были друзьями долгое время.
– Король Бифальт, – заявил он, – ожидает войну, потому что её боятся магистры. У них есть враг, а потому они хотят, чтобы Беллегер и Амика защитили их. Но они не боятся, что враг может прийти с дальнего юга, с той стороны Грани Царства, или с дальнего севера, с земель за Амикой. Если бы враг мог прийти оттуда, то мы не понадобились бы магистрам. А с востока они защищены горами.
Пока Матт, Матта и Маттин разглядывали его так, будто он был ядовитой змеёй, Кламат объяснил:
– Эти магистры выбрали нас, чтобы мы стали их форпостом, их заслоном, они уверены, что враг придёт с запада. Но с запада нет иного подхода, кроме как высадиться с кораблей на побережье Беллегера.
Да, мы считаем это побережье непроходимым. Высокие утёсы. Отвесные. И даже самые удобные из редких бухт загромождены рифами и скалами, торчащими из воды словно зубья пилы. Кроме того, если где и появляется проход между утёсами, то и там одного только бурного течения достаточно, чтобы опрокинуть любое судно из тех, на которых наши люди пытались выходить в море. В самом деле, Матт! Эти волны даже доски разрывают на части, так что на берег выбрасывает только щепки.
Но король Бифальт полагает, что враг, достаточно могучий, чтобы угрожать высоким стенам Последнего Книгохранилища, и обладающий достаточными для этого познаниями, сможет устроить гавань на нашем берегу. Поэтому-то он и укрепляет…
– Но ведь налётчики! – запротестовал ошеломлённый Маттин. – Они же прибыли из-за Грани Царства. Ты говоришь, они испытывают нашу оборону. Они должны знать проходы в горах. Войско сможет найти путь сюда. Почему король думает, что враг не пройдёт через нас, – он хлопнул по столу, – здесь?
Кламат и бровью не повёл. Это же был спор, не битва. От него не становится страшно или больно, от него не проливается кровь.
– Король Бифальт не сбрасывает со счетов эту угрозу. Но он задаётся вопросом, что бы он стал делать на месте заклинателя невообразимой силы, обладающего войском непостижимых размеров и большой тягой к побоищам. Вполне могут быть проходы через Грань Царства. Но если враг пойдёт этой дорогой, то движение его будет ограничено. Войско не сможет хлынуть всей массой. Враг решит, что этот путь сделает его уязвимым. Если мы узнаем о проходе, мы сможем подготовиться.
На самом деле король ожидает прямого нападения. Он ожидает чего-нибудь вроде того же безразличного высокомерия, которое привело его в Последнее Книгохранилище.
Вот поэтому-то он и укрепляет побережье. И поэтому-то воины Беллегера и Амики и должны стать единой силой, готовой броситься в новое «пекло», которое будет хуже самого жуткого кошмара. Без этой силы, без ружей и пушек, без каждого завербованного воина, прошедшего хорошую подготовку, мы имеем все шансы проиграть.
Лицо Кламата пылало от повисшего молчания, но он не отвернулся и не опустил взгляда. В глазах Маттина читались ужас и мольба. Матт сидел, сцепив руки и оценивающе рассматривая своего старого друга. Никто, кроме Матты, не двигался.
Матта ушла с кухни и встала за спиной своего сына. Обе руки она положила ему на плечи и стала массажировать их. Женщина даже не взглянула на Кламата, но её пренебрежение было понятно уже по тому, что она избегала его взгляда.
– Зачем ты рассказываешь всё это нам? – неожиданно простонал Маттин. – Было бы лучше, если бы мы не знали. Мы бы тогда смогли жить, как живём сейчас, до тех пор пока нас не убили бы. Мы бы не проводили последние наши дни в страхе.
– Маттин, – с лёгким упрёком произнесла его мать. – Ты же сам знаешь зачем. Он ведь раскрыл свои планы. Ему нужны люди. Он пришёл сюда, чтобы набрать их.
Юноша вывернулся из рук матери, обернувшись к ней лицом.
– Он думает, я поеду с ним? Чтобы стать солдатом? Положить свою жизнь в войне, которая не имеет к нам никакого отношения?
– Глупый мальчишка! – Матта слегка шлёпнула своего сына по голове. Но презрение её, её подавляемый гнев, казалось, освещали всю комнату. – Генерал Кламат прибыл сюда не за тобой. Нет, он не заберёт тебя. Он целит выше, это-то и страшно.
Он пришёл сюда, чтобы забрать твоего отца.
Кламат только кивнул. Как ещё он мог ответить? Она была права.
«Генерал» – это амиканский титул. Кламат оставил во главе армии своего первого капитана, следующего после себя по званию. Тот был замечательным бойцом и способным учителем, но сердце его не лежало к командирской должности. Он не был прирождённым командиром. Ему хотелось одиночного состязания, когда один бьётся против одного, а ставкой весь мир. Он уйдёт со своего поста сразу же, как только позволит король Бифальт.
Кламату был нужен Матт.
К удивлению, Матта, наконец, взглянула на своего гостя. Голос её дрожал.
– Вы вздумали командовать нами, генерал?
Откинувшись к спинке стула, Кламат позволил себе открыто вздохнуть.
– Конечно нет, Матта. Кто же подчинится мне? Я здесь только для того, чтобы рассказать всё это. Завтра я отправлюсь рассказывать свою историю кому-нибудь ещё. Через две-три недели я возвращусь в Отверстую Длань и вернусь к обязанностям, возложенным на меня королём.
Я сделаю только то, что сумею. Но всё-таки сделаю всё возможное.
Эти его спокойные слова заставили замолчать всю семью. Матта наклонилась, поцеловала сына в голову – мягкое извинение за шлепок – и продолжила массировать его плечи.
Она не подняла взгляда. Маттин отвернулся от матери и вновь принялся разглядывать свои руки, словно его ужасало то, насколько они слабы или малы. Матт, похоже, пристально рассматривал воздух над столом. Одну руку, дотянувшись до плеча Маттина, он положил на руку жены. Выражение его глаз было странно пустым. Оно не говорило ровным счётом ни о чём.
Каким бы ни был его ответ, Кламат примет его. Могло быть и хуже. Его избавили от негодования Матты. Матт не отверг его просьбы, не отверг его дружбы. Надо дать им время, и они вернут уверенность Маттину. Может быть, они даже смогут объяснить причину визита Кламата Маттсону и Маттильде, не напугав тех.
Не говоря больше ни слова, Кламат поднялся на ноги и пошёл к выходу. Там он задержался, чтобы поклониться семье. Но никто, кажется, не заметил этого. Даже Матт…
Взяв ружьё и сумку с патронами, Кламат в одиночестве вышел под ночное небо.
В сарае он взял один из тюков, что несли мулы, и отвязал скатку. Сделав подстилку из соломы, Кламат удобно разместился на ночь. Всё, что он сказал и что услышал сегодня, буквально вгрызалось в его душу. Не мешало бы ему лучше справиться со своим заданием. Не мешало бы ему и самому быть получше: лучше умел рассказывать о нуждах Беллегера, лучше служил бы королю. Но кем бы он ни был, в первую очередь он был воином, испытанным воином, ветераном пекла. И он никогда не упускал шанса выспаться.
* * *
Кламат решил, что поднимется пораньше и уйдёт, прежде чем проснётся семья. Но когда с первыми лучами солнца он сел на своей подстилке, оказалось, что он был не один. Рядом уже работал Матт.
С долей досады Кламат увидел, что пастух успел накормить и напоить его коня и мулов.
Решив, что не стоит спешить, чтобы не раздражать себя ещё больше, Кламат вылез из-под одеяла, оправил одежду и упаковал скатку. Он не заговорил с хозяином, пока не прикрепил скатку к тюку. Только покончив с этим делом, он неуклюже произнёс:
– Не думаю, что мы снова увидимся, Матт. Я благодарен за твою заботу. Пожалуйста, передай Матте, что я благодарен и ей. А сыновьям и дочери передай, что я понимаю, почему ты гордишься ими.
Матт подошёл ближе и положил руки на плечи Кламата. Даже в сумерках, в тени сарая, Кламат видел, как могучий крестьянин улыбается.
– Я всегда рад видеть тебя, старина, – произнёс Матт. – Матта смотрит на тебя, как на волка в курятнике. – Его улыбка стала ещё шире. – А я думаю, что ты больше похож на овчарку, которая пытается отогнать сразу слишком много волков.
Мы малые люди, как ты говоришь. Но мы не отличаемся от короля Бифальпа с королевой Эстией. Мы спорим и соглашаемся друг с другом. Вместе мы обдумываем, что делать.
Кламат быстро обнял пастуха. Затем подошёл к одной из связок, вынул из неё два новых ружья, две поясные сумы, полные заряженных обойм. И подал их своему старому другу.
– Научи Матту стрелять, – хрипло произнёс он. Кламат не мог справиться с голосом и говорил теперь так, словно проплакал всю ночь. – Ты будешь яростно защищать свою семью. Но она сделает это ещё яростнее.
Маттина тоже научи, если сочтёшь нужным.
Матт кивнул. Он серьёзно принял ружья и пули. Больше он не сказал ни слова.
Кламат покидал дом друга в одиночестве. Матт уже вернулся внутрь, к семье.
Глава вторая
Примирение
Эстии, принцессе Амики, было пятнадцать, когда она впервые увидела беллегерца.
Её отец, король Смегин, передал ей своё стремление к господству, свою ярость, всегда готовую излиться на упрямый в сопротивлении Беллегер. Принцесса думала по указке отца, её чувства были регламентированы, как придворный этикет, она желала только того, чего желал король. Отец оберегал её. Купающаяся в роскоши, она жила в его замке, который предки называли Жаждой Амики. Война шла где-то далеко, принцесса знала о ней только то, что объяснял отец, да то, что она слышала на совещаниях отца с генералами. Принцесса разделяла взгляды и стремления своего отца – над этим трудились и он сам, и королевские наставники. Но за всю свою жизнь Эстия ни разу не выходила за пределы Жажды Амики. Она никогда не гуляла по улицам Малорессы, единственного города Амики, не видела, как живёт простой люд. Принцесса была любимой избалованной дочерью своего отца, и она гордилась этим. Благословенная жизнь!
В свои годы Эстия не понимала, почему Беллегер сопротивляется неизбежному. Её отец имел естественное право на эти земли. Он сам ей так говорил. Они должны были принадлежать ему. Беллегер начал эту войну убийством Малори, невесты короля Фастула. И король Смегин предвидел, что настанет время – по крайней мере, он так говорил, – когда он сам или его потомки будут владеть всем Беллегером, ведь Амике были жизненно необходимы богатства соседа. Раз в году амиканские купцы обсуждали вопросы торговли и владения землями с послами нуури, северного народа. Во время таких встреч до короля доходили слухи о других народах, помимо амиканцев, беллегерцев и нуури: неизвестные королевства, неизвестные властители, неизвестные стремления. Если в своей алчности они обратят взоры на юг, то когда-нибудь их войска пересекут негостеприимные степи нуури и обрушатся на плодородные поля, холмы и леса Амики. Король Смегин был обязан завоевать Беллегер, чтобы Амика стала больше, сильнее, чтобы она могла отразить любое вторжение.
Но беллегерцы не желали принимать неизбежное поражение, вместо этого они изобрели ружья. Когда вести о случившемся в последнем сражении достигли королевского двора, принцесса Эстия разделила с отцом ужас и ярость. Беллегер – страна подлецов, страна гнусных людишек. Только в уме подлеца могла возникнуть идея создать такое гибельное оружие, как ружьё, оружие, которое убивает быстрее, попадает в цель точнее и бьёт дальше, чем любой лук.
Это изобретение стало настоящим бедствием. Ни король Смегин, ни его генералы не знали, что ему противопоставить. Но худшее было впереди. В одну ночь все магистры Амики неожиданно потеряли способность вызывать Казни. Всё королевство в одночасье осталось без теургии. Даже король Смегин, гордившийся своим даром, всегда готовый его использовать, утратил силу.
В то время принцесса Эстия – как и её отец – чувствовала, что в ней кипит гнев, смешанный с беспокойством. Эти два чувства мучили её и днём, и ночью, пока королевские шпионы не доложили, что и Беллегер лишён магии, только тогда принцесса немного успокоилась. По всей видимости, сила, что поразила Амику, сделала беспомощным и Беллегер.
И всё же Беллегер ещё мог победить. У врага Амики имелись ружья. Эстия боялась, что людей её отца ожидает полное поражение. Воображая себе самые ужасные бедствия, принцесса вновь обрела надежду только после того, как король Смегин отправил генерала Форгайла в Последнее Книгохранилище.
Ранее короли, конечно, отправляли в библиотеку посланников с самыми разными целями, но из этого обычно ничего не выходило. Заклинатели Книгохранилища были вежливы, но помогали неохотно. Они держали свои секреты при себе. Но на этот раз миссия генерала Форгайла была другого рода. Если уж на то пошло, он не мог попросить магистров восстановить магию в Амике. Как бы он это сделал? Ведь и Беллегер восстановился бы в тот же миг – и Амика не устояла бы перед его теургами и ружьями.
Король Смегин рассудил, что теурги, обладающие силой Казней, оказались бы бессильны перед новым изобретением. Он послал генерала, чтобы тот мог выведать как можно больше о беллегерском оружии. И вскоре в столицу вернулся гонец, единственный сопровождающий Форгайла, с вестью, что генерал вычитал о существовании пушек и о том, как их можно использовать. Где-то там, в библиотеке, хранилась книга, по которой можно было научиться изготавливать огнестрельное оружие, более разрушительное и мощное, чем ружья.
Тогда король Смегин и принцесса Эстия вновь обрели надежду. Даже целое войско, вооружённое ружьями, будет рассеяно тяжёлыми выстрелами пушек. Отверстая Длань и Кулак Беллегера превратятся в груду камней, достало бы только этих огромных орудий, железа и пороха.
Пока генерал Форгайл выполнял поручение, принцесса Эстия убеждала себя, что как только он вернётся в Малорессу со знанием, способным уничтожить Беллегер, она почувствует себя в безопасности, что наконец-то наступит мир. Король Смегин грыз кулаки и кипел от ярости.
Но вернувшись к королю, генерал привёл с собой беллегерца.
И с этого момента судьба принцессы переменилась. Эстия не понимала, что её ожидает.
Генерал Форгайл привёл с собой принца Бифальта.
Принц был не только первым беллегерцем, которого увидела Эстия. Он был первым беллегерцем, ступившим в тронный зал её предков с того самого ужасного дня, когда Фастул, первый король Амики, беспомощно стоял здесь на церемонии венчания и смотрел, как умирала Малори, любовь всей его жизни.
В последнее время тронный зал почти не использовали. Как и у его предков, у короля Смегина не было на то причин: он не принимал почтенных иностранных сановников, не одерживал достойных побед, в стране не заключались значимые браки, кроме браков в самой королевской семье. Но весть о возвращении генерала Форгайла шла впереди него самого. Вся Малоресса и вся Жажда Амики знали, что генерал возвращается – и что он возвращается не один, хотя кто его спутник, оставалось тайной. Кто же это мог быть? Посланник Последнего Книгохранилища? Магистр, владевший неизвестной доселе Казнью? Кузнец, который сможет изготовить пушку? По этой-то причине король Смегин и приказал открыть, проветрить, подмести и начистить до блеска тронный зал. Шпалеры лучились в свете, лившемся из высоких витражных окон, огромные статуи королевских предшественников торжественно сияли. Выставленные мечи и копья сверкали так, словно их лезвия и наконечники не затупились и не заржавели давным-давно, а хоть сейчас были готовы к бою. Королевские дочери – Эстия и две её сестры – никогда ещё не видели, чтобы зал выглядел столь величественно.
Но из трёх дочерей только принцессе Эстии было приказано находиться рядом с отцом, только она должна была сидеть по левую руку от короля Смегина, когда тот будет приветствовать генерала Форгайла.
Мать Эстии, королева Амики, не проявила любопытства к вычищенному до блеска и разукрашенному тронному залу, она уже видела его таким в день своей свадьбы. От природы легкомысленная, она не изъявляла желания участвовать в важных мероприятиях и никогда не обращалась с просьбой об этом к мужу. Хотя, возможно, королеве просто не особенно-то нравился её муж. А вот наряжать дочерей ей, наоборот, нравилось, и это можно было сказать наверняка. И Эстия, чтобы угодить своей матери и только по этой причине, принарядилась к встрече генерала: вплела жемчуг в волосы, слегка нарумянилась, чтобы придать лицу выразительность, надела богатое платье, строгое, но такого кроя, что подчёркивал женственность её фигуры. В тот день приветствия генерала Форгайла и его неизвестного спутника каждый, кто видел принцессу, восхищался её красотой. Никто не мог даже предположить, как развернутся события в дальнейшем.
Когда Эстия входила в тронный зал, её не заботило, как она выглядит. Принцесса не думала прельстить кого-то из знакомых мужчин или обратить на себя внимание. Эти мысли не посещали её наивную головку, когда она занимала своё место рядом с королём Смегином. Жемчуга, румяна и платье – всё это было так ничтожно по сравнению с тем, что она сидела подле отца. Церемониймейстер провозгласил имя генерала Форгайла и следом – именно тогда принцесса узнала, что увидит сейчас первого в своей жизни беллегерца.
Принц Бифальт, старший сын и наследник Аббатора, короля Беллегера.
Первое, что почувствовала Эстия, было отвращение, за ним – негодование: так же отреагировали и те немногие придворные, чиновники и почётные гвардейцы, которых король Смегин собрал в тронном зале по случаю прибытия генерала. Принцесса была в ярости: какой-то беллегерец посмел войти в этот зал – и ему позволили! «Ярость» – слишком простое слово, чтобы передать весь её ужас и всё отвращение, ведь этот беллегерец оказался потомком презренного короля Бригина, виновного в убийстве Малори, которая из-за него так и не успела занять место королевы Амики.
Пока генерал Форгайл и принц подходили к королю Смегину, тот успел подняться с трона. Властитель Амики не отличался ни ростом, ни силой, но где бы он ни появлялся, даже в таком высоком и просторном тронном зале, он сразу приковывал к себе взгляды. Этот человек славился своей надменностью, ядовитым сарказмом, был скор на гнев и не медлил с наказанием для тех, кто служил причиной этого гнева. Был он также и хитёр. Принцесса Эстия за проведённое с ним наедине время поняла, что отец проницателен, его внезапно посещали настолько глубокие мысли, что принцессе приходилось напрягать все свои способности, чтобы успевать следить за их течением. Теперь же, поднявшись с трона, король, хоть и был низкого роста, выглядел столь величественно, что возвышался и над генералом своей почётной гвардии, и над сыном своего заклятого врага.
Лицо генерала Форгайла было похоже на пустую грифельную доску: на нём не отражалась ни одна мысль, ни одно чувство. Но в глазах его принцесса Эстия разглядела целую бурю чувств: страх, ярость, стыд, даже чувство вины – а возможно, и безрассудную надежду. Генерал улучил время, чтобы предстать пред королём в лучшем виде: смыл с себя грязь и пот трудного путешествия, переоделся в чистую одежду. Козлиная бородка и усы его были теперь навощены и вместе с оранжевой налобной повязкой подчёркивали нежный оттенок его кожи, наследие крови. На бедре, в ножнах того же цвета, что и повязка, висел наготове меч. Через плечо была перекинута лямка потрёпанной походной сумки.
Принц Бифальт, войдя в тронный зал, сбросил с себя плащ с капюшоном, скрывавший его до этого. Он прошёл вперёд бок о бок с генералом Форгайлом, словно пред королём Смегином они были равны. Когда же принц приблизился, принцесса Эстия заметила, что и он тоже привёл себя в порядок. В числе прочего она разглядела следы шрамов на лице принца, коротко подстриженную бородку. Принцесса знала из своих книг, что он был не более чем на восемь лет старше её самой, но если её баловали всё это время, жизнь принца была полна трудностей, он был знаком с лишениями, отмечен шрамами. И выглядел лет на десять старше своего возраста.
Кроме того, принцесса Эстия узнала изображение осаждённого орла на нагруднике принца – эмблему беллегерского воина. От этого дыхание её участилось, сердце забилось сильнее. Отвратительно! Этот знак, это лицо свидетельствовали о том, что принц сражался и убивал. От его рук умирали амиканцы.
И всё же нагрудник был не более чем внешним атрибутом войны. В тронный зал принц вошёл безоружным: без меча, без кинжала, без лука и стрел. Даже без своего ружья.
Его ружьё…
Когда Эстия поняла, что принц безоружен, ей не нужно было вспоминать о храбрости генерала Форгайла, его верности и уме, чтобы поверить: принц Бифальт появился здесь не с целью напасть на короля Смегина. Нет, даже не для того, чтобы угрожать ему. У Беллегера осталось не больше магии, чем у Амики. Сын короля Аббатора был беспомощен, как любой, кто находится в тронном зале, полном врагов.
Он пришёл сюда не за кровью. У принца были другие цели.
Но дочь короля Смегина не могла придумать, какие.
До сих пор принц не бросил на неё ни одного взгляда. Стоя рядом с генералом Форгайлом в двадцати шагах от её отца, принц прямо смотрел в глаза своему врагу – королю Смегину, который больше любого амиканца желал уничтожения Беллегера.
Король не обращал внимания на принца. Сжав кулаки, он глядел только на генерала Форгайла, словно тот пришёл один. Пока генерал приветствовал его амиканским поклоном, дотронувшись ладонями до лба, а потом разведя руки в стороны, король Смегин не произнёс ни слова, а все те, кого король собрал в зале, чтобы они стали свидетелями встречи, боялись даже дышать. Но вот король заговорил:
– Генерал Эннис Форгайл, – слова его звучали угрожающе. – Почему ты не зарубил эту беллегерскую скотину?
Принц Бифальт не поклонился в знак приветствия. Что бы он ни чувствовал, он держал это при себе.
– Ваше Величество, – ответил генерал с достойным уважения спокойствием, – я дал ему своё слово.
– Ваше слово? – съязвил в ответ король. – Ваше слово? Оно не принадлежит вам, чтобы распоряжаться им. Оно моё.
Не дрогнув ни одним мускулом, генерал Форгайл просто повторил свой поклон.
– В таком случае, Ваше Величество, – произнёс он, – я дал ему Ваше слово. И сделал это не наедине с принцем Бифальтом. Я дал слово в присутствии магистров Последнего Книгохранилища. Его слышали сотня или более свидетелей. И я дал слово королю Аббатору в присутствии его советников и командующих. В ответ король принял меня, поблагодарил и просил сдержать обещанное.
Если Вы прикажете сей же час убить принца, я сделаю это. Если Вы прикажете, я убью себя. Но магистры Последнего Книгохранилища поймут, что Вы нарушили своё слово. Весь наш мир узнает об этом.
Слова генерала Форгайла, его дерзость привлекли внимание Эстии, и сердце принцессы забилось сильнее, к горлу как будто подступил комок. Она знала, что гнев отца растёт, знала, что король готов пойти на что угодно. В каком-то смысле она разделяла его чувства. Слово властителя Амики не было разменной монетой, которой по своей прихоти мог распоряжаться любой воин. Но тут, прервав размышления принцессы, вмешался принц Бифальт.
– Вы нарушите своё слово, король Амики.
Голос его был грубым и необычайно хриплым. Такой голос мог быть у человека, который много кричал, у человека, который уже накричался в своей жизни сполна.
– И Вы в таком случае никогда не узнаете, что же произошло в Последнем Книгохранилище. Вы не сможете понять, почему генерал Форгайл дал слово, не узнаете, чего хотят от Вас магистры библиотеки, не узнаете, какой дар мы принесли Вам в знак того, что я пришёл по доброй воле. Вы никогда не узнаете, что магистры и Беллегер готовы пообещать Вам.
Принцесса Эстия почувствовала себя лично оскорблённой, будто притязания принца были обращены к ней, а не к отцу.
– Как ты смеешь? – рявкнул король Смегин. – В моём тронном зале?
Ещё мгновение тому назад принцесса удивлялась дерзости Форгайла. Наглость же принца Бифальта превзошла эту дерзость во много раз. Да беллегерец не успеет сосчитать до трёх, как умрёт!
Но тут она заметила, что направление взгляда принца изменилось. Так же пристально, как и прежде, он смотрел теперь не на короля Смегина, а на неё.
Торжественно, словно это в её руках, а не в руках её отца была сосредоточена власть в стране, принц Бифальт поклонился принцессе.
– Миледи, – произнёс он всё тем же грубым, хриплым голосом, – одного взгляда на вас мне достаточно. Вы того стоите.
Выражение его лица не изменилось. Оно словно окаменело, словно ни одна его черта не могла отныне измениться. Принцесса Эстия взглянула на гостя, ей показалось, что его чёрные глаза тлеют и обжигают, как уголь: щёки её вспыхнули, и жар прошёл по всему телу. В один миг раздражение и отвращение к принцу переросли в страстное чувство, напоминавшее ненависть, смешанную с глубоким сожалением. Она ненавидела его – как же она теперь ненавидела его – за то, что он был беллегерцем.
И за то, что не принадлежал ей.
Когда принц снова повернулся в сторону её отца, принцесса поняла, что значит быть близкой к обмороку. Казалось, её покинули все жизненные силы, лицо и руки похолодели, словно кровь отхлынула от них. Эстия вцепилась в подлокотники своего трона, стараясь не выдать себя.
Каким-то непостижимым образом присутствие сына короля Аббатора породило в её душе смутный страх.
Король Смегин, вероятно, был столь же потрясён, как и его дочь. Он не отдал приказа, который оборвал бы жизнь принца Бифальта.
– В таком случае расскажи мне, хвастун, – фыркнул король. – Щенок. Недостойный сын старого болвана. Мясник. Расскажи мне всё, что я не смогу понять или узнать, если с твоей жизнью оборвётся твоя способность говорить.
Уголок рта принца Бифальта дёрнулся при слове «мясник». И больше ничто не выдало его чувств. Но когда он заговорил, в его голосе впервые прозвучали нотки вежливости, ещё осторожной, как будто он ступал по зыбкой почве.
– Ваше Величество, – начал он, – мой приход возмутил Вас. Но разве могло быть иначе? То, что я сказал, оскорбило Вас. Но разве могло быть иначе? Я понимаю Ваш гнев. Я разделяю его. Но я надеюсь, Вы поверите мне, если я скажу, что Вам предпочтительнее будет выслушать меня наедине. Вы не захотите говорить при свидетелях до тех пор, пока у Вас не будет времени обдумать мои объяснения. Мои дары. Мои обещания.
– Прошу Вас, Ваше Величество, – добавил генерал Форгайл, – предоставьте нам частную аудиенцию. Я буду с Вами, – генерал одним движением вытащил меч, – чтобы заверить, что принц Бифальт не лжёт.
Принц развёл руками:
– Как видите, я безоружен. Я не смогу причинить Вам вреда. Более того, я и не хочу причинять Вам вред. История наших битв и кровопролитий уже стала… – Принц на мгновение замялся. – Я не хочу сказать, что она потеряла для меня смысл. В это Вы не поверите. Мои собственные потери слишком велики – и могилы друзей ещё не поросли травой. Но горечь нашей истории уже не язвит моё сердце. Я испил достаточно горечи, пока добирался до Вас. Я пришёл, потому что у меня появились иные заботы.
Чуть ли не шёпотом генерал повторил:
– Прошу Вас, Ваше Величество.
Иные заботы… «Новые намерения». Так поняла его принцесса Эстия. Но она всё ещё не могла даже отдалённо представить, о чём идёт речь.
Эстию не заботило, какой ответ даст её отец. Она только надеялась, что принц Бифальт больше не будет на неё так смотреть.
Или, наоборот, посмотрит.
Если бы принцесса взглянула на короля, она заметила бы, что он не находит себе места. Да, король Смегин не отличался терпеливостью и был скор на расправу. Его неоднократные неудачи в войне с Беллегером расшатали его нервы, и король теперь срывался на крик по малейшему поводу. Но глупцом он не был. Любой намёк на магистров Последнего Книгохранилища стоил внимания. Желание вернуть то, чего его лишили, было слишком велико.
Помедлив немного, король требовательно спросил:
– Скажите мне, генерал, неужели вас убедили абсурдные заверения этого беллегерского отродья в его якобы «доброй воле»?
Лицо генерала Форгайла вновь превратилось в непроницаемую маску. Без малейшего колебания он ответил:
– Так точно, Ваше Величество.
Он ещё не вложил клинка в ножны.
– А когда вы давали ему моё слово, – продолжал король, – вы были уверены в том, что делаете именно то, о чём я вас просил?
И снова генерал ответил без колебаний:
– Сперва нет, Ваше Величество. Но теперь я уверен в этом.
– Долог путь, – фыркнул король Смегин, – от Последнего Книгохранилища в Малорессу. Особенно если учесть, что сперва вы зашли в Кулак Беллегера. Об этом вашем неповиновении мы поговорим позже. Но у вас было достаточно времени, чтобы щенок Аббатора забил вам голову всякой чепухой. Не сомневаюсь, что поэтому-то вы теперь так уверены.
Принцесса Эстия была удивлена, уловив железные нотки в ответе генерала Форгайла.
– Нет, Ваше Величество. Я не настолько глуп – да и принц Бифальт не настолько бесчестен. У меня есть причины, чтобы быть уверенным. А Ваше слово – причина, по которой он доверяет мне.
Принц, казалось, начинал терять терпение:
– Вы знаете, Ваше Величество, как велика сила, которую дарует обладание тайной. Без сомнения, Вы считаете, что я использую эту силу во вред Вам или Амике. На Вашем месте я бы и сам так считал. Но когда Вы узнаете тайну – а генерал Форгайл поручился Вам в этом, – сила будет принадлежать Вам. На Вашем месте любой правитель сперва выяснил бы, о какой такой тайне я говорю.
– Бригин! – воскликнул король Смегин обычное амиканское ругательство. – Бригин и его чума! Ты что, думаешь, мне нужен твой совет? Ты что, советуешь мне, как я должен поступить? Мой отец умер молодым. Я был королём Амики ещё до твоего рождения. Твоя жизнь и без того в моих руках. Я волен поступать с твоими тайнами как захочу.
Прежде чем принц Бифальт смог ответить, король ринулся прочь. Через плечо он бросил генералу Форгайлу:
– Приведите его ко мне.
И широко шагая, вышел из зала, оставив свою дочь одну перед всеми собравшимися.
Генерал, показывая, что сожалеет, сжал губы. Ни слова не говоря, он махнул принцу Бифальту, чтобы тот прошёл вперёд. В опущенной руке генерал всё ещё держал обнажённый клинок, словно указывая на каменный пол.
Но сын короля Аббатора, воспользовавшись моментом, на мгновение задержался – он снова бросил взгляд на принцессу.
И этого быстрого взгляда было достаточно, чтобы Эстию опять бросило в жар. Словно она сидела слишком близко к костру. Слово языки пламени прошлись по лицу и по всему её телу. До кончиков пальцев на ногах. Губы принцессы невольно разомкнулись, будто она хотела что-то сказать: выразить недовольство или отвращение, а может, потребовать от принца объяснений. «Миледи, одного взгляда на вас мне достаточно». Но принцесса то ли не нашла нужных слов, то ли не смогла их произнести. А может, она боялась, что принц ей ответит.
Принц Бифальт едва заметно кивнул. Он тоже не произнёс ни слова. Затем он повернулся к генералу Форгайлу и что-то тихо проговорил. Словно человек, надорвавший горло от крика, человек, который уже устал от тревог и опасений. И тотчас последовал за королём Смегином, конвоируемый со спины генералом Форгалом.
Принцесса, окружённая придворными, чиновниками и гвардейцами, настолько потрясёнными, что они не смогли проронить ни слова за всю встречу, почувствовала себя брошенной, одинокой.
* * *
Принцесса Эстия заперлась в своей комнате или, точнее сказать, закрылась ото всех: от суетливых служанок, от любопытных взбалмошных сестёр, от безразличной к политическим интригам матери – ушла в себя на весь долгий день и ещё более долгий вечер. Отец не посылал за ней до самой полуночи.
Принцесса, конечно, могла найти какое-нибудь дело: почитать, например, или заняться тем, что, как предполагают многие, так увлекает девушек высокого происхождения: танцами, музицированием, кройкой и шитьём, наконец, чем не занятие – придумывать соблазнительные фасоны и шить изысканные платья? Но голову принцессы заполняли не заботы о красоте и грации, в её уме роились совсем другие мысли: Эстия не понимала своих чувств, и её внимание было приковано только к этому. Она ненавидела беллегерцев. Почему же тогда её заботило, как принц Бифальт посмотрел на неё, что он сказал, как он это сказал? Почему она так страшилась его взгляда? Почему её притягивали очертания его губ, испещрённые шрамами руки? Почему от одного воспоминания о нескольких словах, сказанных грубым голосом, её бросало в дрожь?
«Вы того стоите».
«Нет! – говорила себе она. – Нет и нет! Я не буду думать о нём. Я не буду гадать, зачем он здесь, почему подверг себя такой опасности, чего он хочет от меня. Я не буду!»
Но принцесса Эстия была дочерью своего отца. Он многому научил её, но не тому, как держать в узде свои мысли и обуздывать чувства. Он был королём Амики: он не беспокоил себя самодисциплиной. И его дочь не знала, как обрести душевное спокойствие.
«Бригин! – ругнулась про себя принцесса, словно это ругательство могло всё разложить по полочкам, – Бригин и его чума! Бригин и его предательство». Он же беллегерец! Её враг. Тот, кого следует поносить последними словами. Пугало для непослушных детей. Как он заполучил такую власть над ней?
В отчаянии принцесса Эстия попыталась подумать о генерале Форгайле. Конечно же генерал стал спутником беллегерца случайно. Ведь так? Эннис Форгайл был больше, чем просто генералом почётной гвардии короля Смегина. Он был самым верным человеком во всей Амике. Эстия даже подозревала, что её отец намеревался выдать её за Форгайла, когда тот вернётся из Последнего Книгохранилища. Жаль, конечно, если бы до этого дошло – генерал не привлекал принцессу, – но такой брак был бы всё лучше, чем с каким-нибудь сынком древнего амиканского рода. Принцесса считала, что сможет смириться перед волей отца.
Она изначально знала, что путешествие генерала Форгайла будет долгим и трудным. Путь через восточную пустыню требовал серьёзной подготовки даже для того, кто знал дорогу. Тот, кто решался на это путешествие, должен был собрать в кулак всё своё мужество, всю силу духа, ну и, конечно, запастись припасами. Требовалось и терпение, поскольку дорога длилась не один день. И даже если путник преодолевал все опасности пути, в конце его ждали ловушки самой библиотеки. Магистры, охранявшие её, были неподатливы, самоуверенны, скрытны: их настоящие намерения трудно было разгадать. Они упрямо отказывались делиться своими знаниями в теургии. А что касалось других областей, других вопросов, то число хранимых в архиве книг было немыслимо огромно. Если бы магистры отказали генералу Форгайлу в помощи, ему бы пришлось перерыть целую гору книг, чтобы исполнить приказ короля Смегина.
Принцесса знала, что, преуспеет ли генерал в своих поисках или нет, он уехал надолго. Возможно, очень надолго.
Многое могло измениться ещё до возвращения генерала. А если бы тот привёз с собой секрет изготовления пушек, изменилось бы ещё больше. Тогда мысли короля Смегина всецело заняла бы подготовка окончательного поражения Беллегера. И его дочь была бы избавлена от перспективы нежелательного брака чуть ли не навечно.
Во время отсутствия генерала шпионы принесли вести из Беллегера. Месяца через три после его отбытия или около того принц Бифальт с отрядом стрелков покинул Отверстую Длань, и целью предпринятого им путешествия были поиски Последнего Книгохранилища.
Полное невежество Беллегера в отношении библиотеки – а враг даже не подозревал о её существовании – уже несколько поколений утешало сердца амиканцев и давало повод для гордости. Королевство Аббатора и в самом деле было отсталым, если там не знали о Последнем Книгохранилище. Но теперь превосходству Амики стали угрожать не только ружья. Доведённый, возможно, до последней грани отчаяния, а может, и получивший сведения от шпиона, который как-то ускользнул из сетей короля Смегина, принц Бифальт отправился в путь. Принцесса Эстия прекрасно понимала своего отца, когда тот сказал, что обязан остановить принца. Те магистры, которые отказывали Амике, могли решить помочь Беллегеру.
Спешно подготовили засаду: послали воинов, чьей задачей было внезапно напасть на врага и уничтожить его, и голодных крестьян – в качестве приманки. Они должны были обогнать принца Бифальта и переправиться через ущелье на сторону Беллегера. А оказавшись на той стороне, разделиться. Крестьянам приказали найти заброшенные хижины или деревушки, поселиться там под видом беллегерцев и поджидать отряд принца Бифальта. Так они выяснили бы, какой дорогой тот следует, а выяснив, дали бы знать. И тогда амиканские воины напали бы на беллегерцев. Согласно приказу короля Смегина, ни Бифальта, ни его спутников нельзя было оставлять в живых.
Эстия решила, что это очень хороший план и он увенчается успехом. Тем не менее план провалился. Крестьяне разбежались, а из воинов только трое вернулись в Малорессу. Внезапное нападение не спасло их от беллегерских ружей.
Теперь задача генерала Форгайла была не просто трудновыполнимой: она буквально висела на волоске. В одно мгновение королю Смегину, принцессе Эстии и всей Амике осталось только надеяться на то, что принц Бифальт не сможет найти библиотеку. Или на то, что генерал Форгайл убьёт его, как только увидит.
Но сейчас… Да как же это? Генерал Форгайл, конечно, отсутствовал дольше, чем предполагалось. Но наконец он вернулся. И привёл с собой злейшего врага Амики, человека, который – в этом не приходилось сомневаться – добрался до Последнего Книгохранилища и получил от магистров то, чего хотел. И теперь, впервые за то время, что она провела с отцом, помогая ему в государственных делах, принцессе Эстии были неведомы и результаты миссии генерала Форгайла, и надежды короля Смегина.
Но что ещё хуже, от неё были скрыты и намерения беллегерца! Принцесса прождала всё утро, весь день и весь долгий вечер – но всё ещё не знала, что принц Бифальт мог рассказать её отцу, чем он мог поделиться с ним, что он мог ему дать. Она не знала, приказал ли отец предать принца смерти, и если приказал, то когда состоится казнь. Она не знала, что после казни должны были сделать – или уже сделали – с его телом. Сжечь, как сжигают нищих калек на поле за стенами Малорессы? Отослать назад к королю Аббатору в знак презрения Амики? Бросить на обочине, чтобы его склевали вороны?
Принцесса не просто злилась, она кипела от ярости на короля Смегина, который именно сейчас отдалил её от себя: она ничего не знала ни о его мыслях, ни о его решениях. Были моменты, когда Эстия, внезапно даже для самой себя, чуть не плакала, представив, что глаза принца Бифальта навек потухли, уста сомкнулись, а тело было искалечено клинком генерала Форгайла.
Но всё же ни одна слеза так и не пролилась из глаз принцессы. Эстия, в отличие от своей матери, не принадлежала к числу тех женщин, что любят и умеют плакать. У неё было чувство собственного достоинства.
Но когда в её дверь – намного позже того часа, в который она обычно ложилась в постель – постучал слуга, присланный отцом, Эстия – во второй раз за день – чуть не лишилась чувств.
Внезапно она испугалась совсем другого – не того, что тревожило её всё это время. Теперь Эстию не приводила в трепет мысль о смерти принца Бифальта. Она боялась, что он всё ещё жив. Боялась, что ей придётся встретиться с ним, снова испытать на себе его взгляд и услышать его усталый голос. Боялась, что ей придётся говорить с ним…
Но как бы там ни было, принцесса поспешила к отцу. Оставаться в неведении было страшнее, чем очутиться перед фактом смерти или перед взглядом беллегерского принца.
* * *
Покои короля Смегина были не так роскошны, как у его дочери. Король не видел необходимости в том, чтобы впечатлять своих гостей. К тому же он гордился теми несколькими годами, что провёл в войсках, когда его отец был ещё жив. И его покои выглядели так, как должно выглядеть покоям бывшего воина, ставшего королём. Но первая из комнат анфилады, в которую попадали гости, была намного больше, чем в покоях принцессы. Эстии это место служило гостиной, где она развлекала гостей или занималась чем-нибудь, чтобы развлечь себя, её отцу – залом совета. Здесь стояло множество крепких стульев и длинный стол, усыпанный картами, письмами и толстыми книгами. Зато не было места, где можно было бы писать. Король использовал для этого более уединённую комнату.
Одна толстая сальная свеча с высоким пламенем была единственным источником света в зале. Она стояла на столе. Повсюду за пределами отбрасываемого ею света словно предвестники беды лежали тени и тьма.
В кругу этого света, в кресле у стола, сидел король. Он был один – и, очевидно, очень пьян. Четыре пустых винных бутылки валялись на боку поблизости, в руке король сжимал горлышко ещё одной, а две ждали своей очереди на столе. Седые волосы короля стояли дыбом, будто он провёл последние несколько часов, пытаясь их выдернуть. На бороде блестели винные капли. Король повернул голову, чтобы посмотреть на свою дочь, но никак не мог сфокусировать взгляд.
Увидев его в таком состоянии, жена повернулась бы и вышла, тихо закрыв за собою дверь. Младшие дочери, возможно, сбежали бы, громко хлопнув дверью, чтобы заглушить свой смех. Принцесса Эстия закрыла дверь, заперла её изнутри – никто не должен видеть короля в таком состоянии, а затем пересекла комнату и встала перед отцом.
Принцесса уже оставалась наедине с королём в подобных случаях. Впрочем, тогда он был не настолько пьян. Пожалуй, сегодня у него был повод для такой выходки. Пожалуй, сегодня был особый случай.
Принцесса, чувствуя дрожь, оглядела пол в поисках следов крови и немного успокоилась. Их не было.
Так. Беллегерца здесь не было. Ни убитого, ни живого – сейчас, в этом зале, ей не придётся встретиться с ним лицом к лицу. Может быть, принц ещё жив.
Если только король Смегин не приказал убить его где-нибудь в другом месте. Или если только генерал Форгайл не убил его несколько часов назад, тогда у слуг хватило бы времени оттереть пол. Или если только пятна не скрывались в тени.
Но Эстия почти сразу же отбросила эти мысли. Было очевидно, что генерал – союзник принца Бифальта. У них общая цель. Эннис Форгайл обещал убить беллегерца, если последует приказ, но Эстия не верила, что он при этом не вступится за него. Ей не требовалось усилий, чтобы представить, как генерал долго и упорно протестует, он был способен на это, особенно оставшись наедине с королём, в присутствии только принца Бифальта, когда никто не слышит его доводов, похожих на измену.
Стоя перед отцом и упираясь руками в бока, принцесса Эстия заговорила так, как не осмеливался говорить с королём Смегином никто из живущих.
– Ты убил его?
Король закатил глаза. Его голова склонилась набок.
– Убил его? – переспросил он. Попытка пьяного казаться хитрым. – Кого?
Эстия топнула ногой. Не будь она его дочерью, он не стерпел бы такого проявления несдержанности.
– Ты знаешь кого. Ты король Амики, так и отвечай мне как король. Ты убил сына короля Аббатора? Наследного принца Беллегера?
Её интонация и манера возымели желаемый эффект. Отец слегка протрезвел. Вглядываясь в неё снизу вверх, король сумел на короткое время сфокусировать взгляд. Впрочем, потом его глаза снова расплылись.
– А, этого, – пробормотал король. – Этого высокомерного щенка? Он был так груб со мной. Его люди – мясники. Его отец – козёл на последнем издыхании. Чего это он тебя беспокоит?
Принцесса не сдавалась.
– Он меня совершенно не беспокоит. – Она сама хотела этому верить. – Мне нужен ответ на мой вопрос.
Король Смегин совсем не по-королевски срыгнул. Затем вздохнул.
– Убил ли я его? Нет, он и Форгайл ушли вместе. Сейчас они, думаю, так же пьяны, как и я. – Снова вздохнув, он поёжился. – Празднуют.
Празднуют? Принцесса Эстия приподняла тонкую бровь. Ответ отца сказал ей многое и не сказал ничего. Принцесса поняла, что отец колебался, но она не поняла, какое решение он принял или почему он его принял. Что он отдал взамен? И как генерал Форгайл стал поддерживать принца Бифальта, как его сумели склонить к этому?
Принцесса медленно пододвинула стул к столу, чтобы сесть лицом к своему собеседнику. Колени её почти коснулись ног отца. Преодолев лёгкое сопротивление, она осторожно забрала из его руки бутылку с вином и поставила на стол. Потом взяла ладони отца в свои и нежно погладила их.
– Что же они празднуют, отец?
Не глядя на дочь, Смегин язвительно фыркнул:
– Свой успех. Что же ещё?
– Успех? – принцесса изо всех сил старалась придать своему голосу мелодичность и нежность. – Чего же они добились?
– Добились? – На какое-то мгновение король попытался встретиться взглядом с дочерью, но слёзы застилали его глаза, и ему пришлось отвернуться. – Добились?
Высвободив руки, он внезапно вскочил. Схватив свою бутылку с вином, король сделал небрежный глоток и, хватаясь за спинки стульев, чтобы не упасть, прошёл в центр комнаты, увеличивая расстояние между собой и любимой дочерью. Казалось, будто король, как вор, крадётся с места на место, стараясь держаться за пределами света свечи.
– Так высокомерен. Высокомерен! – Король сделал видимое усилие, чтобы закричать, но сил на это у него уже не осталось. – Вы-со-ко-ме-рен. Этот сукин сын. – Он перешёл на шёпот. – Он просто унизил меня. Я пешка в его игре. Делает со мной, что хочет.
Принцесса Эстия не пошевелилась. Она смотрела на своего отца, и в глазах её читались беспокойство, любовь и даже что-то вроде ужаса. Пытаясь держать себя в руках, она ждала. Когда её отец снова отпил из бутылки, принцесса твёрдо произнесла, так твёрдо, как могла:
– Я тебе не верю. Ты король Амики. Никто не может делать с тобой, что захочет.
Вне всякого сомнения, король Смегин был потрясён до глубины души. Такой большой властью над ним обладал принц Бифальт. Но откуда же принц взял эту власть? И как?
– Этот беллегерец может, – ответил король уже более внятно. – Я должен был предвидеть это. Эннис Форгайл не такой человек, который продаст свою преданность первому встречному. Но я был слишком разгневан, чтобы думать…
Её отец осушил бутылку с вином и отбросил её в сторону, а принцесса собралась с духом.
– Тогда ответь мне, – попросила она, когда он сделал последний глоток, – что рассказал тебе беллегерец? Что он тебе дал? Что он пообещал тебе?
Она не спросила: что ты дал ему взамен? Этот вопрос она решила задать позже.
Положив обе руки на спинку стула, король Смегин повернулся к дочери. Их разделяла вся комната. Темнота скрывала его черты. И Эстия не видела выражения его лица. Но голос его она слышала: он был до дрожи твёрдым и ядовитым, как будто отец и не был пьян.
В этом голосе принцесса уловила нотки страха – до боли – и унылую безнадёжность.
– Грядёт война, – произнёс он. – Она начнётся не скоро, но она точно начнётся. – Он делал паузу после каждого слова. – И когда это произойдёт, враг растопчет и Беллегер, и Амику, если только мы не сплотимся.
Так считает принц Бифальт. Он узнал об этом от магистров Последнего Книгохранилища. Это не наша война. Война будет вестись против них. Против библиотеки. Великая армия невообразимой численности, обладающая невообразимой магией, придёт, чтобы смести с лица земли Последнее Книгохранилище. Враг не успокоится до тех пор, пока не сожжёт все книги и не разрушит саму крепость. Но перед этим враг пройдёт через нас. Мы будем уничтожены, потому что мы стоим на его пути.
Принц верит в это так крепко, что не боится меня. Он даже не боится пожертвовать своим народом. И он отказался уничтожить нас, хотя ему предложили для этого средства. Нет, он надеется, что мы не сокрушим Беллегер. Он хочет объединить наши королевства. Если я откажусь от мира, он всё равно передаст книгу, он даст мне силу победить его. Он уже дал мне её. Чтобы показать свои «честные намерения». Когда начнётся настоящая война, враг должен столкнуться со сплочённой армией двух королевств.
Он верит всему этому так сильно, что его отец тоже поверил. Аббатор, неудачник, измотанный войной, которую он не может выиграть даже с винтовками, верит своему сыну. И у него хватило смелости рискнуть и проверить, что я сделаю с их подарком.
Принцесса Эстия не пошевелилась, она выглядела спокойной, но внутри у неё всё клокотало. У принцессы как будто выбили почву из-под ног, она не знала, что и думать, не знала, как понять услышанное.
Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить свой голос не дрожать, и тогда она тихо произнесла:
– Как ты ответил ему, отец?
Он хочет объединить?..
Король Смегин, казалось, был доведён до бешенства. Отрывисто, проглатывая слова, он бросил:
– Я посмеялся над ним. А чего ты ожидала? Я король Амики. Я рассмеялся ему в лицо.
Принцесса слишком хорошо знала своего отца. Она видела лишь очертания его лица, но от неё не укрылась ни одна нотка, ни один призвук в его голосе. Это внезапное проглатывание слов было маской. Да, принцесса слышала в голосе короля яд ненависти, но слышала и другое: намёки на мысли и желания, в которых он не хотел признаться даже своей дочери.
К собственному удивлению, принцесса не поверила, что её отец посмеялся над принцем.
Всё так же спокойно она спросила:
– А что дал тебе сын короля Аббатора, отец?
Король сидел, уткнувшись лицом в спинку стула. Казалось, он забился в самый дальний, самый тёмный угол комнаты. Вот он убрал руку со стула, отвернулся. Принцессе на мгновение показалось, что отец закрыл лицо руками.
Голос его зазвучал издалека, приглушённо, словно король умолял кого-то:
– Ты не догадываешься? Это же очевидно. Как ещё Эннис Форгайл мог встать на его сторону? Почему ещё этот высокомерный щенок так бесстрашен? – Король небрежно взмахнул рукой. – Там, на столе.
Принцесса Эстия не отвела взгляда. Она продолжала пристально смотреть на отца. Пусть он пьян, но она не избавит его от необходимости сказать всю правду.
– Что это? – настаивала она. – Слишком мало света. Как же я узнаю, даже если увижу?
В колеблющемся пламени свечи казалось, будто король Смегин вцепился себе в волосы.
– Это книга, – огрызнулся он в безумной ярости. – Тяжёлая книга. Автор – Силан Эстервольт. – Он осел, как показалось принцессе. – Это «Трактат о производстве артиллерийских орудий наиболее простыми средствами».
Цель генерала Форгайла.
– Магистры уступили, – на мгновение голос отца Эстии зазвучал надрывно, – но не Форгайлу. Они отдали книгу этому проклятому принцу. И он подарил её Форгайлу. И дал слово, что не потребует назад. Форгайл ручается за него.
Принцесса Эстия была ошеломлена. Сначала она не знала, что и думать. В голове проносилось только: пушки, победа. Пушки сильнее ружей. Может, всё не так просто. Не сразу. Но если их будет много…
Магистры преподнесли книгу Беллегеру. У Беллегера были бы и ружья, и пушки. Это означало бы победу. Враг срезал бы Амику, как коса срезает пшеницу.
Но принц Бифальт сделал другой выбор. И он убедил своего отца поддержать его. Он передал…
Что за человек этот беллегерский принц? Как он посмел?..
Когда Эстия задала свой вопрос, ей показалось, что голос её зазвучал совсем по-детски:
– Ты веришь его истории, отец? Великая армия. Война против библиотеки. Уничтожение Амики и Беллегера. Ты веришь ему?
– Я должен! – воскликнул тот, кому она доверяла всю свою короткую жизнь. – Он узнал об этом от магистров Последнего Книгохранилища. Магистров! А генерал Форгайл не смог. Он ничему не научился. Ему ничего не дали. Всё только этот высокомерный щенок. Он научился. Ему дали. И тогда он передал. Имея книгу и новые знания, он убедил моего лучшего воина. Бригин, дочка! Он убедил своего отца! Из всех живущих ныне людей у Аббатора больше всего причин ненавидеть меня, но он отдал свою жизнь, свой народ и своё королевство в руки сына. Как же я мог сомневаться в этом принце?
А ты-то можешь? – король спросил так сурово, будто дочь бросила вызов его власти. – Я видел, как он смотрел на тебя. – Будто она перешла на сторону врага. – Ты можешь сомневаться в нём?
У неё не было ответа. Да и теперь её мысли занимал не принц Бифальт. Пьяный отец чувствовал себя в безопасности на тёмной половине комнаты, вдали от неё, и его страх вдруг вышел наружу. И дал новое направление мыслям принцессы. Впервые в жизни она засомневалась, правда ли отец предвидел вторжение с севера. Или это было не более чем предлогом? Поводом, оправдывающим его желание уничтожить Беллегер? Если он готовился к другой, более масштабной, чем с Беллегером, войне, почему так испугался, услышав, что новые враги нацелились не на Амику, а на Последнее Книгохранилище?
И почему принцесса слышала в его голосе нотки малодушной надежды, смешанные со страхом и гневом?
Король Смегин уже разъяснил ей многое из того, над чем она ломала голову весь день, но с ответами пришли новые вопросы, к тому же Эстии не давали покоя душевные метания отца. Поэтому вместо того чтобы ответить, как должна была сделать послушная дочь, принцесса, всегда отличавшаяся своенравием, собрала волю в кулак и продолжила расспрашивать отца.
– Ты рассказал мне, что ему известно, отец. Ты рассказал мне, что он предлагает. – Принцесса кивнула на стол. – Вот эта книга. Мы можем изготовить пушки. Теперь расскажи мне, что он тебе обещал?
Только узнав это, она поймёт, что король Амики отдал взамен.
Отец ответил сдавленным проклятием, переходящим в нечленораздельный вопль – свидетельство полного отчаяния. Потом внезапно затих в своём тёмном углу. Казалось, он пытался встряхнуться, сбросить с себя опьянение. Мгновение спустя он вернулся в круг, очерченный слабым светом свечи.
Король двигался с трудом, как человек, которого избили дубинками, но не кренился на сторону и не хватался больше за стулья. Его рот был сжат от гнева, в глазах застыл ужас. Дойдя до того места за столом, где сидела его дочь, он не поднял глаз. Он только опустился на свой стул – напротив неё. Осторожно, будто ожидая сопротивления, он взял обе её руки в свои.
– Он хочет мира, – тихо сказал король. – Он уже многое сделал для этого. И обещал сделать ещё больше.
Если я заключу с ним мир – если я соглашусь с его условиями – он восстановит магию. – Руки короля судорожно сжались. – Я имею в виду, что он добьётся её восстановления. И не только в Беллегере. Это магистры библиотеки сделали нас бессильными. – Он говорил горячо, так, что, казалось, мог обжечь словами. – Они сделали меня бессильным, – тут его речь словно потухла. – Но если этот принц сможет договориться о мире между нами, они пробудят магию в обоих королевствах. То ли сами, то ли обучат своего ненаглядного принца.
Генерал Форгайл подтверждает это. Он присутствовал, когда принц и магистры заключали сделку. Он был включён в неё принцем.
Слова отца не удивили принцессу. Для неё это было слишком, она уже не понимала: чрезмерно много тонкостей. Но услышанное объясняло особый тон отцовской речи, нотки страха и надежды в его голосе. И вполне соответствовало тому, во что сейчас на её глазах превращался король. И она догадалась, какими будут его следующие слова.
Подавив лёгкую дрожь, принцесса спросила у короля, вернее, у его макушки – он так и не поднял глаз:
– Что ты ему сказал?
С трудом, словно у него в горле застрял комок, король ответил:
– У нас будет мир. Я дал ему своё слово. Я не возьму его обратно. Пусть мои предки проклянут меня из своих могил, но я не заберу своего слова. Как я могу отказать беллегерцу, который предпочёл бы увидеть свою родину уничтоженной, чем разделить судьбу с Амикой? Человеку, который знает намного больше, чем я, и не боится? Человеку, который пообещал воскресить меня?
Я должен вернуть свой дар. – Последние слова король произнёс шёпотом, но в голосе его звучало сильное, страстное чувство, давно знакомое дочери. – Без него я человек лишь наполовину.
Теперь всё стало на свои места. Отец дал ясно понять. Он не боялся за Амику. Он боялся за себя. Он не цеплялся за надежду для своего народа. Принц Бифальт дал ему надежду на исполнение его собственного желания.
Даром короля была Казнь Молнии. Принцесса не раз видела, как в ярости отец обрушивал этот дар на того или другого подданного. Это зрелище заставило её задуматься о себе. Эстия и сейчас задавалась этим вопросом. Что она унаследовала от отца? Есть ли дар у неё? И если да, то какой? Как она могла его использовать?
Но сейчас принцесса задумалась и о другом. Ей давно следовало понять, что отец заботился прежде всего не об Амике. Он не был похож на принца Бифальта, который не боялся встретить смерть или рискнуть своим народом. Первые мысли короля Смегина были о самом себе.
Принцесса захотела, чтобы отец поднял на неё взгляд, но он этого не сделал. Казалось, он сосредоточил своё внимание только на её руках. Держал их, гладил, как будто они могли дать ему то, чего он хотел. То, что ему было нужно.
Лишённая возможности посмотреть королю прямо в лицо, принцесса Эстия изучала его спутанные волосы. Ей пришло в голову, что они похожи на её собственные спутанные мысли. Принцесса не знала, как назвать то, что она почувствовала в тот момент. Был ли это ужас? Или она испытывала отвращение к человеку, сделавшему её своей любимицей, к человеку, выделившему её, ведь он презирал жену и поднимал на смех младших дочерей, её сестёр. Могла ли она когда-нибудь представить, что он посылал своих людей сражаться и умирать в битвах с Беллегером – снова и снова – по причине не большей, чем личная гордыня? Чего стоили ему эти смерти, кроме чувства разочарования и крушения надежд?
Получается, королю было всё равно, пока Амику не лишили магии. И теперь он был готов забыть все битвы, всю пролитую кровь, всю историю его страны, только бы он мог снова почувствовать себя полноценным человеком?
Он всегда был таким мелочным?
Что она унаследовала от него?
– Ещё что-то? – голос её звучал пугающе равнодушно. Мысли её были далеко. – Расскажи мне.
– Есть и условия, – ответил король с горечью в голосе. – Мне придётся выполнить их. Просто прекратить боевые действия недостаточно. Мы будем вместе работать. Мы будем готовиться к встрече с врагом Книгохранилища. Мы будем помогать друг другу. И мы объединим войска.
Король Смегин сделал паузу, чтобы выругаться.
– Под его командованием, естественно. Амиканцы будут служить вместе с беллегерцами. Беллегерцы будут служить вместе с амиканцами. Обе стороны будут против, но им придётся. – Он тяжело вздохнул. – Он не требует власти над Амикой. Он не предлагает мне править Беллегером. В этом отношении он не сошёл с ума. Но мы должны будем поддерживать друг друга, как если бы мы были одним народом, как прежде.
Эстия знала, что он имел в виду. Прежде чем Бригин и Фастул разделили царство своего отца. Прежде чем в день свадьбы короля Фастула Бригин убил Малори.
Принцесса испугалась. За такое короткое время она услышала слишком много. С каждым словом отец разрушал её представления о мире. Менялась сама суть мироустройства. Все устои, что раньше были прочными, незыблемыми, словно камень, на поверку оказались шаткими, они рассыпались, песком просачиваясь между пальцами, – и принцесса не могла их удержать. Казалось, руки её отца размалывали эти камни.
Круг света единственной свечи сужался до тех пор, пока в нём не остались только склонившийся в своём кресле король и прямая, словно струна, принцесса. Девушка всё ещё была в том же платье, которое её мать выбрала для встречи с генералом Форгайлом и незнакомцем, оказавшимся принцем Беллегера. Принцесса спросила дрожащим голосом:
– Это всё, отец?
Всего произошедшего ей хватило с лихвой. Но что-то в выражении лица короля Смегина подсказывало ей, что нет, не всё, король ещё не закончил говорить.
Ведь он ничего не сказал про неё саму.
Король ссутулился, будто хотел всем своим весом надавить на руки принцессы, сломать её кисти, вылепить из них новую, желанную им форму. Но отец только крепко сжимал их. Он не сделал дочери больно. Голос его был мягким. И это пугало. В нём слились нежность и бессердечие.
– Аббатор поставил ещё одно условие. Принцу и без него неплохо, но если не окажем почтение и его отцу, мира у нас не будет.
Король Беллегера настаивает на том, чтобы ты вышла за принца, его сына и наследника. Он ничего не знает о тебе, кроме того, что ты моя дочь. И ему нет дела до чувств и склонностей своего сына. Ему нужно только то, чтобы вы оба поженились.
Кроме того, церемония должна состояться в Кулаке Беллегера. Согласно басням, которые рассказывают сами беллегерцы, – ложь, чтобы смягчить их чувство вины, – именно там король Фастул убил Малори, чтобы помешать ей выйти замуж за Бригина. Аббатор верит, что ваш брак залечит самые старые наши раны.
Они переписали прошлое. – Отец Эстии не скрывал презрения. – Мы знаем правду. Нам не нужна ложь, чтобы поддерживать нашу честь. Но правда сейчас не главное. Главное – это условие Аббатора. Его требование.
Если вы не подчинитесь ему, магия не будет восстановлена. Амика и Беллегер продолжат вести войну, используя винтовки и пушки, пока враг Книгохранилища не уничтожит нас всех.
Внезапно король Смегин потерял над собой контроль. Он гневно вспыхнул:
– И этот принц сказал всё это мне – мне! – даже не моргнув. Он не презирает меня. Не ликует. Не жаждет власти. Не боится. Он как будто уже был уверен в моём ответе и даже не сомневался в нём.
Теперь ты понимаешь, почему я называю его высокомерным щенком? Почему я говорю, что его отец – неудачник? Почему я смеюсь над Беллегером, его правителями и народом? Он смеет требовать тебя у меня. Он знает, что я не могу отказаться. Он знает, что ты не откажешься, если я прикажу тебе.
Отбушевав, король властно произнёс:
– Дай мне свой ответ, дочь. Выкажи свою готовность. Тогда я смогу выпроводить этого наглеца прочь. Пусть возвращается к отцу, гордый своим успехом. Мы оставим переговоры на моего канцлера и… кто там служит Аббатору. И этот беллегерец не будет мозолить тебе глаза до самой свадьбы.
Руки Эстии дёрнулись в руках отца. За мгновение до того, как слова были произнесены, принцесса поняла, что отец хочет чего-то от неё. Иначе зачем же устраивать такой цирк? Она бы поняла его – даже посочувствовала бы ему – без особых усилий с его стороны.
Но это? Предать себя воле беллегерца? Наследного принца того народа, который её учили презирать? Выйти за человека, чьё лицо словно высечено из камня? Чьи руки испещрены шрамами, а взгляд прожигает насквозь? Чей грубый, хриплый голос выдаёт, какой ценой куплено его самообладание? Она бы предпочла смерть – свою или его. Или даже смерть отца…
С дрожью в голосе принцесса спросила:
– Отец, меня убьют? В Кулаке Беллегера? Когда я буду беспомощна в руках моих врагов? Это так они собираются излечить самую старую рану?
– Что? – король вскинул голову и встретился с умоляющим взглядом дочери. Это было уже кое-что, даже если большего она от него сегодня не добьётся. – Нет. Конечно нет. Избавь меня от такой ерунды. Ты не ребёнок. Высокомерие этого принца невыносимо, конечно, но он верит тому, что говорит. Он считает, что Беллегер и Амика должны заключить мир. Он не сделает ничего, что помешает этому.
Отец наконец-то смотрел ей в глаза; но оказалось, что она не могла этого вынести. Она отвернулась, словно бы со стыда. Она была уже достаточно взрослой, чтобы выйти замуж, и даже достаточно взрослой, чтобы желать брака. Но она чувствовала себя маленькой девочкой, ей как будто угрожало незаслуженное наказание, смысл которого она не могла понять. Первым её желанием было умолять отца…
И в этом виноват принц — Бифальт, принц Беллегера. Не только сам звук его иссушенного голоса, но даже простое воспоминание о нём заставляло её сердце биться сильнее.
Избегая взгляда своего отца, принцесса смотрела на пламя свечи. В комнате не хватало воздуха, было трудно дышать, но пламя танцевало и колебалось, столь же неопределённо, как и её будущее.
– Тогда, может, ты убьёшь его? – спросила она. – Ради меня? Чтобы избавить от необходимости?..
В ответ король Смегин улыбнулся кривой неубедительной улыбкой:
– Как же я могу? Он будет твоим мужем. – И добавил уже более резко: – И без него нам не видать магии. Я должен вернуть свой дар.
Принцесса Эстия не издала глубокого вздоха и не придумала смелого ответа – это было бы равносильно лжи, нет, она просто задула свечу, чтобы отец не увидел слёз, текущих по её щекам.
Глава третья
Королева на заседании совета
Эстия, королева Амики, королева-консорт Беллегера, и без того уже опаздывала на заседание королевского совета, но всё-таки не решалась оторвать взгляда от зеркала.
То, что она видела в нём, не радовало.
В пятнадцать, когда в тронном зале короля Смегина она впервые встретилась с беллегерцем, она была красавицей. В двадцать пять – девять лет спустя после её брака и восемь после того, как её отец отрёкся в её пользу от амиканского престола – она была восхитительна. Но теперь ей было тридцать пять. Время и постоянная скрытая печаль прорезали тонкие линии вокруг глаз. Гнев и необходимость раз за разом делать трудный выбор оставили следы в уголках рта. Утрата роскоши, окружавшей её, когда она была принцессой, сделала кожу грубой. А глаза, казалось, сами, без всякой причины, потеряли свой блеск. Эстия разочаровалась в своём браке, ей, по всей видимости, не хватало любви и уж точно детей. Кроме того, она правила королевством – королевством, над которым нависла угроза войны, королевством, заключившим мучительный союз с Беллегером, королевством, будущее которого было туманно. И она жила с неотступным чувством страха.
В иные дни он истончался и не стоил даже упоминания. Но были минуты, когда королева знала наверняка, чего она опасается и почему. Иногда единственным её страхом – единственным, чего действительно стоило бояться – был страх оказаться недостойной престола, который она занимала.
Королева намеренно запаздывала на заседание совета, которое проводил король Бифальт.
Но причиной этому было не задетое самолюбие. Всё-таки мнение королевы о своей внешности никогда не скатывалось так низко, да и вопросы на повестке дня были важными. Она просто бесцельно смотрела на своё отражение, чтобы протянуть время.
Можно было заняться и чем-нибудь другим, например, перебрать в уме все неудобства, которые ей приходилось терпеть в своей аскетически строгой комнате на вершине одной из башен Кулака Беллегера. До замужества Эстия успела привыкнуть к роскошной жизни в Жажде Амики. В своём новом доме она нет-нет да вздыхала по богатству, оставленному ею в Малорессе.
И всё же королева не была настолько мелочной, чтобы жаловаться. В конце концов, покои короля Бифальта были ничуть не удобнее её собственных. Даже более того – ни одну комнату в Кулаке нельзя было назвать удобной. Каждая полученная её мужем монета шла на облегчение участи его народа, на размещение рабочих, укреплявших побережье, на еду для них, на обеспечение войска. Про себя королева восхищалась отсутствием у него интереса к любым дорогим безделушкам, да что там – к роскоши вообще. Более того, она ввела такой же порядок в Амике – к вящему неудовольствию чиновников и придворных, которые сохранили свой пост после отречения отца, правда, таких набралось бы немного.
К тому же каждый раз, когда эта суровая жизнь переполняла чашу терпения королевы, она всегда могла вернуться в Жажду Амики. Муж не удерживал её рядом с собой. Да, она была нужна ему. Королева достаточно хорошо понимала его, чтобы видеть, что она была нужна ему. Но он не делал вида, будто властвует над женой. И он уважал её преданность Амике. Если королева покидала Беллегер, он даже не спрашивал, когда она вернётся. Более того, Бифальт исправно посещал Малорессу в качестве короля-консорта Амики, гостил там по нескольку дней или даже недель, пока королевские обязанности не вынуждали его вернуться или пока Эстия не выказывала желания покинуть свою страну.
Королева понимала: пожалуйся она на жизнь в Кулаке Беллегера, и она будет выглядеть такой же глупой, как её сёстры.
Сторонний наблюдатель мог подумать, что королева опаздывает из-за тщеславия. Ведь если она войдёт, когда совет уже начнёт работу, то обратит на себя внимание. Без сомнения, некоторые из сторонников короля Бифальта видели её именно в этом свете. Но более внимательные могли заметить, что раньше королева приходила почти так же часто, как и опаздывала, а иногда даже появлялась задолго до начала. Порой она проверяла терпение короля. Порой давала ему повод думать, что он проверяет её.
На самом деле заседания совета, открытые или тайные, были для неё столь же значимы, как и для самого Бифальта. Там обсуждались вопросы, мимо которых Эстия не могла так просто пройти. Она была королевой Амики. Нужды её народа, которые она должна была удовлетворять, её собственные страхи, которые она не могла игнорировать, наследие её отца, которое она пока не сумела постичь, – всё это требовало её внимания. Каждая проблема, каждое разногласие, каждое принятое решение – от всего этого зависело выживание обоих королевств. Королева Эстия не хотела пропустить ни одного заседания совета. Она не находила удовольствия в том, чтобы опаздывать.
И всё-таки королева обычно опаздывала – или приходила чересчур рано – в попытке повысить заниженную самооценку, чувство собственного достоинства. Как и многие из её комментариев и доводов во время этих встреч, непредсказуемость королевы – а эта непредсказуемость касалась не только времени её появления, но и тех же доводов, которые она приводила во время споров, и комментариев, которыми снабжала чужие высказывания, – была попыткой вывести Короля Бифальта из терпения. Он слишком хорошо владел собой, был слишком терпелив с ней. Ни один из её капризов – вроде внезапных отъездов в Малорессу и таких же внезапных возвращений – не пробил его просто железной терпимости. В брачную ночь Бифальт поставил несколько условий. И теперь жил согласно им. Он дал ей полную свободу, он заплатил эту цену в обмен на отказ даровать ей нечто большее – новую жизнь.
Естественно, он не понимал – или, возможно, просто отказывался признать – что и она платила за это. Её мир стал зыбким, иллюзорным. Временами она сомневалась в собственном существовании.
Свобода, конечно, имела свои преимущества. Королева не могла не ценить того, что в её воле было проводить в Амике столько времени, сколько ей заблагорассудится или потребуется для исполнения королевского долга. И она была признательна Бифальту за готовность играть роль послушного мужа в тех случаях, когда она восседала на престоле в Жажде Амики. Однако по прошествии лет Эстия чувствовала себя всё менее склонной играть роль послушной жены в Кулаке Беллегера. У её свободы были свои недостатки.
Во-первых, королева была полностью и единолично ответственна за то, что она делала, чего желала или боялась. Если возникали проблемы, если Эстия чувствовала себя несчастной и нуждалась в утешении, если не знала, как справиться со своими сомнениями, она не могла обратиться к мужу. Он бы точно не обратился к ней. По сути, они никогда не разговаривали друг с другом, кроме как в присутствии других людей. В результате оказалось, что замужем за королём она чувствовала себя ещё более одинокой, чем если бы жила одна.
Но за условия, поставленные Бифальтом, приходилось расплачиваться не только одиночеством. Не прошло и пяти первых лет брака, а королева была абсолютно уверена, что могла бы завести с полдюжины любовников, никого не стесняясь, и её супруг даже не моргнул бы, не вздрогнул, не кинул на неё ни одного косого взгляда. Он не осудит её – да что там, даже не выкажет лёгкой досады. И, само собой разумеется, он не отплатит ей той же монетой. У него не могло быть любовниц. Его холодная постель входила в цену их договора.
Стоит ли говорить, что у Эстии, королевы Амики, не было любовников. Никогда. Ни одного. Ей и не хотелось их заводить.
Она желала только его. Желала чувствовать тепло пристального взгляда, прикосновение израненных в бою рук, слышать хриплый голос. Она желала его, и только его, с первых мгновений их свадьбы.
Эта правда – или, скорее, её очевидность – оборачивалась для королевы позором, бесчестьем. И на протяжении многих лет подталкивала Эстию к стремлению вызвать какую-то личную реакцию со стороны мужа. Королева страстно желала чего-то более простого, человечного, чем спор о политике или распределении ресурсов. Она поддразнивала мужа, даже язвила, перечила ему на людях, всячески испытывая его терпение. Она хотела, чтобы он что-нибудь почувствовал. Хоть что-нибудь! Если бы он вознаградил её старания раздражённым блеском в глазах, Эстия была бы рада. Если бы он дал ей пощёчину, Эстия могла бы назвать это победой. Это подтвердило бы, что она ещё жива.
Но он ни разу не потерял самообладания. И королева не могла утешиться в своём протесте против того, что её незаслуженно держат на расстоянии. Разумом она понимала, что не была причиной такой суровости мужа. Его отношение к ней являлось печальным следствием его сурового нрава – сурового во всём, его несгибаемой решимости уберечь от войны хоть то немногое, что было возможно, от той войны, которую не он начал, к которой не он стремился. К тому же королева доверяла его взгляду на эту войну. И более того, она верила в него самого. Неудивительно, что она так страстно желала добиться от своего мужа внимания. Она не сомневалась, что муж был таким суровым, таким отстранённым только по одной причине: он не мог себе позволить отвлечься на что бы то ни было, пока на нём лежал груз ответственности за оба королевства, пока он был занят единственным важным сейчас делом, пока от него зависело само существование Амики и Беллегера. Если Бифальт бросит свои старания, враг Последнего Книгохранилища сожрёт обе страны, как подножный корм, и двинется дальше. И если она, Эстия, королева Амики, отвлечёт Бифальта, короля Беллегера, платить за это придётся жителям их королевств.
Поэтому королева не давала воли своим чувствам. Она не более чем поддразнивала мужа, чуть-чуть, эти слабые попытки только провоцировали слухи о её взбалмошности и мелочности. Она не опускалась ни до любовников, ни до истерик, она никогда не предавала короля. Она пресекала все заговоры, которые возникали в Амике. Всякий раз, когда она понимала, что в своих выходках начинает переходить установленные ею же самой границы, она отступала в Малорессу и Жажду Амики и оставалась там до тех пор, пока к ней не возвращалось самообладание.
Тем не менее она не понимала, почему Бифальт не желал её. Он дважды пытался объясниться, сначала в брачную ночь и потом ещё раз несколько лет спустя, и всё же она не понимала. Она сделала всё, что могла, чтобы стать той женой, которая ему требовалась, другом, в котором он так нуждался, сторонником, который был ему необходим. Эстия сделала всё от неё зависящее, чтобы Амика стала союзником, которому Беллегер мог доверять. Но Бифальт не приблизился к ней. И поэтому у неё упорно появлялось желание раздразнить его, и поэтому её тайное горе не унималось. И отражение в зеркале на её туалетном столике указывало на глубину её разочарования.
Что с ней было не так? Почему она не смогла завоевать своего венчанного мужа? Чего ей не хватало для того, чтобы вызвать его желание?
Вздохнув, королева отвернулась. Она не хотела, чтобы её провокации превратились в серьёзный вызов королю. И не хотела пропустить ни одного важного слова на совете. Совет был открытым: король Бифальт позволял всем подать жалобу или разрешить спор. Но и не только – будут обсуждаться и более серьёзные вопросы, и обсуждаться так же свободно, как если бы встреча была закрытой. Король не боялся разногласий. Он не отворачивался от критики. И, несмотря на свой суровый нрав, после веских аргументов он мог пойти и на компромисс. И если королева-консорт настаивала на своём, король Бифальт – и это происходило не раз – менял первоначальные намерения. Её дорога к Последнему Книгохранилищу была хорошим тому примером. Несмотря на свою ненависть к магистрам библиотеки, король оказал Эстии такую поддержку, какой располагал Беллегер.
Эстия, королева Амики, не собиралась пропустить то, что услышит король, она хотела вставить своё веское слово. Со спокойным выражением лица, совсем не свойственным часто опаздывающим женщинам, королева покинула свои покои.
* * *
Когда королева вошла в зал общественного совета, Постерн, канцлер Амики, и Эрепос, земский начальник Беллегера, уже о чём-то спорили. Но это было делом привычным, и королева, не обращая на них никакого внимания, быстро оглядела зал.
Он был чуть ли не вдвое меньше церемониального зала в Жажде Амики; из мебели там стояло только несколько рядов скамей со спинками, помост в четыре невысокие ступени и на нём тяжёлый жёсткий королевский трон с троном королевы-консорта. На скамьях могли разместиться не менее ста человек, но сегодня королева насчитала не более тридцати. Она порадовалась, увидев, что некоторые из них были амиканцами.
Ни одна из ламп не горела. Даже под вечер было достаточно уличного света, льющегося через многочисленные окна. В солнечных лучах, как снег во время снегопада, кружились и сверкали пылинки. Король считал, что подметать зал – это впустую тратить время прислуги.
Король Бифальт сидел на троне и очень внимательно слушал канцлера и земского, так вцепившись в подлокотники трона, как если бы ожидал, что оба чиновника сейчас свалятся замертво. Увидев королеву Эстию, Бифальт тотчас поднялся со своего места и поклонился. Не прерывая канцлера и земского, король произнёс свою дежурную фразу:
– Миледи, вам очень рады. Спасибо, что пришли. – И подошёл ближе, чтобы подать руку и помочь ей сесть на трон.
Королева, по обыкновению, ответила мужу реверансом. Не обращая внимания на его безразличный тон, она ответила:
– Спасибо, милорд. Вы знаете, как важны для меня эти дискуссии.
Он нахмурился, но не на слова королевы.
– Старый спор.
Раз король хмурился, королева должна была улыбнуться.
– Догадываюсь, милорд.
Канцлер Постерн и земский начальник Эрепос заметили её присутствие слишком поздно для церемониальных приветствий. Оба прервались на полуслове.
Всё так же мило улыбаясь, королева Эстия позволила мужу усадить её на трон. Покончив с этим, король вернулся на своё место, а королева ещё раз обвела взглядом зал.
Как обычно, вдоль стен стояло несколько гвардейцев. Как обычно, им совершенно нечего было делать. Пытаясь найти тех, кто был ей нужен, королева обратила внимание на довольного, ухмыляющегося беллегерского купца. В нескольких рядах от него, понурив голову, сидел амиканский торговец. Очевидно, король Бифальт уже разобрал их дело. И прямо противоположная картина: на одной из последних скамей со счастливым видом кивала самой себе амиканская домохозяйка, в то время как поблизости жевал бороду беллегерский лудильщик.
Что бы там ни чувствовал король Бифальт по отношению к королеве, в вопросах суда Эстия доверяла ему полностью.
Продолжив свои поиски, королева с удивлением обнаружила, что в зале присутствуют оба брата короля. В том, что старший, Джаспид, находился здесь, не было ничего удивительного: он в звании первого капитана служил заместителем генерала Кламата, а генерал ещё не вернулся из путешествия, в котором он искал ветеранов, желающих присоединиться к армии. Джаспид сидел с солдатской выправкой, высоко подняв голову и по-солдатски выпятив вперёд подбородок. Он скучал, как скучал бы на его месте любой военный. Эстия знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, что он ни на минуту не остался бы в этом зале, если бы король хоть раз разрешил ему отказаться от выполнения своих обязанностей. Джаспид не стремился достичь высот военной карьеры. Он был одарённым бойцом и хотел проявить себя на этом поприще. Причём чем больше на его пути встретилось бы трудностей, тем больше ему это пришлось бы по нраву.
Но сегодня в зале, в противоположном от Джаспида конце, сидел и младший из сыновей короля Аббатора, Лоум. Невысокий, в более изящной, но не такой опрятной, как у брата, одежде, Лоум развалился на скамейке, как человек, успевший изрядно хлебнуть с утра. Его присутствие на этом, как и на любом другом совете, было для королевы-консорта полной неожиданностью. Лоум не принимал участия в делах Беллегера. По всей видимости, он предпочитал эль и вино любым более полезным занятиям. Эстия называла его про себя Разочарованным сыном – слишком молод, чтобы надеяться занять престол, и недостаточно способен, чтобы конкурировать со своим старшим братом. За годы, проведённые во дворце, королева часто разговаривала с Джаспидом. Иногда даже заходила к нему в комнату. Но она на дух не переносила Лоума.
А ещё сегодня, к сожалению королевы, отсутствовали два человека, которых она более других надеялась увидеть: Магистр Фасиль, представительница Последнего Книгохранилища при дворе короля Бифальта, и Элгарт, который, казалось, не имел никакого отношения к политической жизни Беллегера, но умудрился стать обладателем самых разных секретов, некоторыми из которых он иногда делился. Королева Эстия ожидала найти здесь их обоих. Элгарт редко пропускал заседание совета; Магистр Фасиль – никогда.
Ну что ж, она увидит их позже. Заклинательница больше кого бы то ни было подходила на роль наперсницы Эстии. Казалось, она понимала затруднительное положение королевы-консорта. А Элгарт, возможно, сумел бы ответить на один-два вопроса, в последнее время не дававшие королеве покоя.
Земский начальник Эрепос уже возобновил спор. На совете он был несносен. А вот наедине очень приятен: сердечный и доброжелательный, почти скромный человек. Эстия скучала по его почтенному предшественнику, но и Эрепос ей вполне нравился. Земский обращался к королю Бифальту:
– Я уже говорил, Ваше Величество. И скажу снова. Эта дорога – расточительство. Без сомнения, она докажет свою ценность, со временем. Но у нас нет времени. Приоритет нужно отдать прибрежным укреплениям. Это очевидно.
Канцлер же, пользуясь появлением королевы, обратился не к королю, а к ней:
– Набивший оскомину аргумент, Ваше Величество, – вздохнул он, не глядя на неё прямо. Это был высокий мужчина с седыми растрёпанными волосами, пышной седой бородой и вороватым взглядом, который он среди прочих сомнительных привычек приобрёл за годы служения отцу Эстии. – Земскому начальнику нужно больше людей. Королю Беллегера нужно больше людей. Набор в войска я ещё могу понять. Но укрепление побережья? Это невыполнимая задача. Хуже – это расточительство. Все знают, что от моря Беллегеру никакой пользы. В равной степени никакой пользы нет и вторгаться в Беллегер с моря – если уж мы представим, что к нашим границам приплывут вражеские корабли. Мы уже положили слишком много сил и слишком много лет на эту глупую затею.
– Затея не глупая, – отрезал Эрепос. – Вот вы и выдали ваше невежество в отношении Беллегера, канцлер. Есть только одна бухта, которая не окаймлена отвесными стенами Грани Царства с юга или высокими скалами, очерчивающими устье Предельной с севера. Она расположена к западу от Отверстой Длани. Это единственное место на побережье, где утёсы не такие высокие, как повсюду. Они похожи на зубчатую стену. Сама природа превратила их в платформу для пушек. Мы уже проложили дорогу к берегу моря. И теперь укрепляем позиции, чтобы встретить огнём приближающиеся корабли. Если вы сомневаетесь в моём слове, спросите генерала Форгайла. Он командует там вместе с капитаном Флиском из Беллегера. Спросите его, нужно ли ему больше людей.
Корабли придут, канцлер. Так утверждает король Бифальт. И если мы не подготовимся, враги сотрут нас в порошок.
Вместо ответа канцлер Постерн вздохнул.
– Вы слышали его, Ваше Величество? – спросил он свою королеву. – Всегда одно и то же. Больше людей для затеи, которая ровным счётом ни к чему не приведёт. – Понизив голос в надежде, что его сможет услышать только Эстия, или, может быть, разыгрывая таким образом комедию, он добавил:
– Король Бифальт был в Последнем Книгохранилище. Я не знаю, что он там слышал, но услышанное напугало его. Король Беллегера боится, и решения он принимает, руководствуясь своим страхом. Он…
Королева Эстия подняла руку:
– Довольно, канцлер. Вы и так сказали больше, чем нужно. – Он никогда ей не нравился, но недавно она начала по-настоящему сомневаться в его верности. – Когда меня продавали в жёны принцу Бифальту, обе стороны установили цену. – Королева с удовольствием отметила, что мышцы на лице её мужа слегка напряглись: она оскорбила его намёком на то, что являлась лишь предметом торга. Впрочем, другой реакции не последовало. – Он остаётся верен своему слову. Я остаюсь верна своему. Мы союзники. Если придёт война, мы встретим её вместе – и подготовимся вместе.
Канцлер Постерн попробовал ещё раз:
– Но Ваше Величество…
– Довольно, – отрезала она. – Вы так маскируете своё несогласие с земским начальником. Речь идёт о том, чтобы предоставить больше рабочих рук, а не о том, как их использовать. Это определяете не вы. Его Величество и я уже обо всём договорились. Вопрос закрыт.
Вы отказываетесь передать под руководство земского начальника больше людей. Каковы ваши аргументы?
Канцлер молчал. Раскрыв рот, он почти в упор смотрел на королеву. Король Бифальт сухо откашлялся:
– Миледи, канцлер Постерн говорит, что в Амике больше не осталось свободных людей. Они все прокладывают вашу дорогу к Последнему Книгохранилищу.
Земский начальник Эрепос кивнул в знак согласия и, откланявшись, сел на ближайшую скамью. Похоже, он был совсем не прочь оставить спор на короля с королевой.
Эстия не сомневалась в том, что её муж передал слова канцлера точь-в-точь, как они были сказаны. Но она вернулась из Малорессы совсем недавно – в конце лета. И знала, что Постерн лжёт.
Конечно, и он понимал, что она знает об этом. Предположить обратное можно было только в том случае, если бы королева во всё время своего визита ни на что не обращала внимания и ничего не замечала, но такое предположение было бы полной глупостью. Канцлер пытался ввести в заблуждение земского начальника Эрепоса и короля Бифальта. И королева собиралась выяснить, как далеко он зайдёт и какова его цель.
– Неужели все? – спросила она у канцлера, обворожительно улыбаясь. – Вы уверены? Сама я вряд ли смогу поверить в то, что услышала.
– Ваше Величество. – Канцлер Постерн не дрогнул ни единым мускулом, казалось, он был занят тем, что разглядывал мочку её правого уха. Его силуэт, окружённый парящей в воздухе пылью, чётко выступал на фоне льющихся из окон солнечных лучей. Эта игра света и тени придавала канцлеру вид невинного праведника. – Безусловно, не все. Но незанятых, тех, кого мы можем отдать в распоряжение земского начальника, больше не осталось. Ваша почётная гвардия сильно поредела. Сейчас едва ли достанет людей, чтобы защитить Малорессу. А кроме того…
– От кого? – громко спросил Джаспид. Он слушал внимательнее, чем казалось Эстии.
– От беспорядков, Ваше Величество, – неуверенно ответил Постерн. – От распущенных беллегерских купцов. От враждебно настроенных амиканских торговцев. – И добавил: – А Вашему отцу нужна свита. Король Смегин на склоне лет, конечно, не заслуживает оказаться совсем без охраны.
«Не заслуживает? – размышляла королева Эстия. – Без охраны?» Канцлер пытался смягчить свои слова, но ему это не удавалось. Зато сомнения королевы начинали обретать чёткую форму.
– Без охраны! – фыркнул второй заместитель генерала Кламата. – Я повторю свой вопрос: от чего?
Продолжая улыбаться, Эстия приказала:
– Ответьте первому капитану, канцлер.
Постерн вздрогнул. Но не сдался. Ни минуты не мешкая, он ответил:
– От нуури, Ваше Величество.
– Нуури? – удивлённо повторил Джаспид.
Но прежде чем он успел сказать ещё хоть слово, король Бифальт коротким жестом заставил его замолчать.
«Нуури? Неужели? – подумала Эстия. Интересно». Подозрение её усилилось. Все знали, что нуури, когда требовалось, были свирепыми воинами, но при этом их народ не отличался воинственностью. Они не интересовались делами Амики и Беллегера. Они сражались, только когда нужно было защитить свои земли от вторжения.
Но королева не озвучила свои мысли – это было бы равносильно прямому вызову. Она чувствовала нервозность, еле заметную неуверенность канцлера и хотела ещё сильнее выбить почву у него из-под ног.
Никак не меняя тона, она неожиданно сменила тему разговора:
– Я понимаю, канцлер. Но скажите, как идут дела на строительстве моей дороги? Как продвигаются работы?
Канцлер перевёл взгляд на левое ухо королевы Эстии. Плечи его напряглись, выдавая растущее беспокойство.
– Довольно хорошо, Ваше Величество. – Было заметно, что канцлер старается говорить уверенно. Он пытался угадать, что же она хочет от него услышать. – Вы не будете разочарованы.
Сладким, как мёд, голосом Эстия спросила:
– И это всё без помощи моей почётной гвардии? Без свиты моего отца?
Постер был застигнут врасплох. Он не привык к допросам и потому допустил ошибку, поддавшись минутному раздражению.
– У нас есть рабы, Ваше Величество.
Внезапно в воздухе повисло напряжение. Никто из присутствующих не спешил высказаться. Никто, кроме принца Джаспида и земского начальника. Они разом вскочили на ноги.
– Ваше Величество! – начал Эрепос. – Мы не потерпим!..
Но возглас короля Бифальта перекрыл их.
– Рабы? – Он не перешёл на крик, но в голосе его пылал гнев. И прежде чем кто-либо успел понять, отчего он так взбешён, и сообразить, что происходит, король поднялся на ноги и, чернее грозовой тучи, двинулся к канцлеру.
– Вы имеете в виду беллегерских рабов?
Эстия сразу же вскочила со своего трона. В этот момент она не думала ни о чём и ни о ком, кроме мужа. Тремя быстрыми шагами королева встала перед ним.
– Ваше Величество, – быстро прошептала она, – одумайтесь. Вы хорошо знаете меня. Если Ваши люди были обращены в рабов, амиканцы заплатят за это своими головами.
Бифальт яростно смотрел на Постерна, и в этом взгляде читалась чёрная жажда крови. Он поднял руку, чтобы оттолкнуть королеву-консорта с пути.
И застыл. Взгляд его переместился на жену. Постепенно он, казалось, вспоминал, кем она была.
– Будь по-твоему, – проговорил он. – Тебя я знаю лучше. – Его глаза постепенно светлели. Суровые линии лица разглаживались. – Он твой канцлер. Разберись с ним по своему усмотрению.
Король резко развернулся, подошёл к своему трону и сел.
Королева Эстия глубоко вздохнула. Не глядя на Постерна, она тихо, угрожающе потребовала:
– Канцлер?
– Простая оговорка, Ваше Величество, – быстро ответил он. Он понял своё опасное положение. Он был амиканцем и, должно быть, верил, что король Бифальт может его убить. – Я хотел сказать, рабочие. Они не рабы. Мы не порабощаем наших союзников. Они являются рабами только в той мере, что мы не позволяем им бросить работу. – И словно нащупав верное направление, объяснил:
– Мы теряем слишком много рабочих из-за дезертирства. Большинство сбежавших – беллегерцы.
Наконец она его поймала. Теперь, пока он не отошёл от страха перед её мужем, она могла добиться от него правды. Кивнув королю Бифальту, она приблизилась к краю помоста и спустилась на одну ступеньку, чтобы канцлер Постерн мог хотя бы попытаться взглянуть ей в лицо.
И, не давая ему возможности подготовиться, она снова сменила тему разговора.
– Какую угрозу представляют нуури для моего отца?
Постерн нахмурился и сосредоточенно остановил взгляд на губах королевы, как будто её слова были так же смертоносны, как меч короля Бифальта.
– Кто знает, Ваше Величество? Они чужаки. Примитивный народ. – Канцлер, казалось, пытался собраться с мыслями. – Но они стягиваются к границе. Вы знаете, где теперь живёт Ваш отец, Ваше Величество. Они могут оказаться там за два дня.
Кровожадно улыбаясь, королева сомкнула ловушку:
– Откуда вы это знаете, канцлер? Как часто вы общаетесь с моим отцом?
Постерн не смог сохранить невозмутимый вид, и это выдало его. Он побледнел. Голова его дёрнулась, будто он получил пощёчину от королевы.
– Ваше Величество! – запротестовал он. – Я не общаюсь! Как Вы могли подумать?..
– Нет! – голос Эстии резанул как хлыст. Король Смегин научил её быть жестокой, когда требовалось. – Я этого не потерплю, Постерн! Я называю это изменой. У меня есть свои источники. Я уверена в их донесениях. Я пойму, если вы будете лгать мне. Как часто вы общаетесь с моим отцом?
На самом деле королева не получала никаких донесений. Но Элгарт намекал на существование тайных гонцов. И её всё больше беспокоили попытки канцлера Постнера помешать приготовлениям короля Бифальта. Она знала, сколько вооружённых солдат осталось в окрестностях Малорессы. Она могла догадаться о размерах свиты короля Смегина. И она хорошо знала своего отца.
Немного запинаясь, канцлер признался:
– За две недели, – он с испуганным видом смотрел в лицо Эстии, на её губы, произносившие ужасные слова, – раз или два. – Он отчаянно пытался убедить королеву в своей преданности. Предупредить её следующий вопрос. – Он поддерживает Вашу дорогу, Ваше Величество. Он хочет, чтобы она была завершена. Он гордится тем, что Вы делаете. Только Последнее Книгохранилище может помочь нам.
Но Эстия была теперь королевой, а не той маленькой принцессой, которой польстила бы подобная речь. И она была замужем за королём Бифальтом, беллегерцем, она знала, что поставлено на кон. Она не смягчилась.
Постерн был её канцлером, но до настоящего момента королева не осознавала, что он всё ещё служит предшествующему монарху Амики.
– Я знаю, чем гордится мой отец, канцлер. Я знаю, чего это стоит.
Как именно он поддерживает мою дорогу?
Канцлер стоял всё так же неподвижно, он выглядел так, словно готов был свалиться замертво.
– Он поставляет рабочих.
Если бы слова Эстии били, как кнут, на коже канцлера сейчас зияли бы рубцы.
– Рабочих?
– Рабочих, – прохрипел канцлер. Затем что-то в нём, казалось, сломалось. – Он поставляет рабов.
И будто оправдывая собственные действия или действия короля Смегина, будто им и в самом деле было оправдание, добавил:
– Они довольно хорошо работают под кнутом.
Мгновение королева молча смотрела на него. Её поразило услышанное, весь зал поразило услышанное. Королеве не нужно было спрашивать, кем были эти рабы, где отец их приобрёл. Почему же ещё нуури стягивались к границе? Она не стала тратить время и на выяснение подробностей, она уже поняла, как рабы попали в плен. Король Смегин был магистром.
И тут она осознала, что решение надо принять быстро. С Постерном она разберётся позже. Он уже и без того достаточно себя запятнал. Теперь он был безвреден. Король Бифальт не даст ему уйти. Повернувшись к канцлеру спиной, королева Эстия возвратилась на помост и подошла прямо к мужу, напряжённо застывшему на троне.
Его взгляд был суров и непреклонен, под этим взглядом у Эстии со стыда подкосились колени. Глядя прямо на него, она с трудом держалась на ногах, ей хотелось молить о прощении. Свершилось страшное преступление – опасное преступление, и вина за него лежала на ней. Когда её отец отрёкся от престола, она позволила Постерну остаться канцлером. В то время она вполне справедливо считала, что он знает об управлении Амикой больше, чем она. А ещё считала, что знает, как управлять им. Она доверилась ему, не поставив под сомнение его преданность. Теперь она осознала, что слишком много времени потеряла в мучительных раздумьях о своём положении, о своих чувствах. И слишком мало внимания уделяла проблемам и мотивам, определяющим поступки её подданных.
И пока она отвернулась от них, король Смегин умудрился обратить некоторых нуури в рабство.
Скорее всего, это произошло не так давно. Ведь в противном случае так или иначе, но она узнала бы о случившемся от верных ей людей.
И всё же вина лежала на ней.
Правда, времени заниматься самобичеванием не было. Отца нужно было остановить, прежде чем нуури пересекут границу. Прежде чем они развяжут войну, которую ни Амика, ни Беллегер не могут себе позволить.
От прежней женщины, опаздывавшей на заседания совета ради того, чтобы подразнить мужа, не осталось и следа. С дрожью в голосе королева произнесла:
– Прошу простить меня, милорд. Я должна отправиться в Амику. Уже пролилась человеческая кровь. И прольётся ещё больше. Я отправляюсь как можно быстрее.
С Постерном можете делать, что захотите. Бросьте его в тюрьму. Он больше не амиканский канцлер.
Во время этой речи король Бифальт, быстро поднявшись, подхватил королеву под локти, словно боясь, что она может упасть.
– Миледи…
Она яростно покачала головой.
– Я знаю, о чём Вы хотите спросить меня, милорд. Когда я вернусь, я отвечу Вам.
В это время земский начальник, кивнув, опустился на скамью. Похоже, он успокаивался.
Вперёд выступил Джаспид. Постерн и пошевелиться не успел, как первый капитан оказался рядом. Схватив потрясённого амиканца за шиворот, Джаспид подал знак гвардейцам.
Король Бифальт пристально посмотрел на жену всего одно мгновение, но оно показалось ей очень долгим. Этот взгляд проникал сквозь её одежду, пронизывал её насквозь. Он отпустил её руки.
– Я не сомневаюсь, – голос его был, как всегда, сдержанным. – Вы сможете распутать это преступление до его первопричины. Но, думаю, вы не догадываетесь, о чём я хочу спросить. По крайней мере, частично. Есть кое-что, что следовало бы обсудить сегодня. И Вы захотите это услышать.
– Ваше Величество! – Постерн попытался было запротестовать, но стражники грубо поволокли его прочь.
Королева Эстия даже не взглянула на него. Она хотела отправиться в путь. О, как она хотела отправиться в путь, пока пленение нуури – немыслимое злодеяние – не разожгло пожар войны. Но взгляд мужа удержал королеву. Его слова пронзили её. Он заставил было её подумать…
Внезапно королева Эстия осознала, что ей просто необходимо поговорить с Элгартом ещё до своего отбытия. И с магистром Фасиль. Раньше она хотела получить совет. Теперь ей требовалось большее.
Стараясь выглядеть спокойной, королева-консорт присела в небольшом реверансе:
– Как пожелаете, милорд.
Не дожидаясь ответа, она вернулась на своё место. Пытаясь выглядеть, как обычно, она добавила:
– Приступайте, когда будете готовы, милорд.
Король Беллегера был не из тех, кто тратит своё время впустую. Оглядев зал, он заговорил. Казалось, это сухие хлебные колосья шелестят на ветру:
– Пусть вас не заботит судьба этого прислужника короля Смегина. Он ответит за содеянное. Рабство – великое зло. Королева-консорт во всём разберётся. А у нас есть ещё один вопрос, который сегодня следует рассмотреть.
Принц Лоум, ваша очередь. Я не хочу выказывать неуважение к вам, но попрошу быть кратким. Миледи ждут срочные дела в другом месте.
– Лоум? – Принц Джаспид остановился на полпути к своему месту. – Лоум хочет что-то сказать? – Он повернулся к задним рядам. – Что тебя беспокоит, брат? Вино и эль съели твой разум? Ты слишком пьян, чтобы уразуметь признание Постерна?
Удивился не только Джаспид. По залу, словно ветерок по полю, пронёсся шёпот. Даже те немногие амиканцы, что присутствовали сегодня на совете, знали репутацию Лоума.
Король Бифальт голосом перекрыл шептавшихся:
– Первый капитан. – Тон короля был мягок, но это не смягчало упрёка. – Лоум – принц Беллегера. Он мой брат, как и ваш, впрочем. И ему знакомы такие места Отверстой Длани, в которых вы сами показываетесь редко. Ему не нужно размахивать мечом, чтобы служить мне. Мы выслушаем его.
Вдали от учебного плаца и боевого поля Джаспид был импульсивен, но глупостью он не отличался никогда. Он согласился с упрёком своего короля. Мягким, как и у брата, голосом он ответил:
– Как скажете, Ваше Величество.
И прежде чем занять своё место, поклонился королеве Эстии.
Королева улыбнулась, она улыбнулась первому капитану и словам мужа, защищавшего своего брата. В это время принц Лоум поднялся.
– У меня есть одна просьба, – проговорил он чересчур громко. – Ваше Величество, Вы слышали её раньше. Но Вы должны пересмотреть своё решение. – Выпивка или взявшаяся непонятно откуда отвага сделали Лоума чуть ли не воинственным. – Это касается ордена Великого бога Риля.
Солнечный свет за окном тускнел, прячась за башнями и зубчатыми стенами замка. Принц Лоум казался неясной фигурой, окутанной мрачными тенями.
– Прошу вас, выразитесь точнее, брат, – если король Бифальт и был недоволен, он не показывал вида. – Вы знаете мою позицию. Я позволил им строить храмы, потому что моя королева не видит от этого никакого вреда. Я не противился поклонению этому «великому богу», кем бы он ни был. Но я не доверяю этим чужакам. Мне не ясны их цели.
Что же я должен пересмотреть?
– Участие в Вашем совете, – принц Лоум, силясь говорить решительно, брызгал слюной. – В Вашем личном совете. Где решается будущее Беллегера. Участие архижреца Маха, который руководит орденом Великого бога.
Вы не любите каких бы то ни было жрецов, – принц говорил уверенно, но в голосе его не было силы. Скорее, он казался испуганным. – Вы не правы. Архижрец больше, чем его ученики. Он мудрее. И он проповедует мир. У нас сейчас нет мира. Мы в союзе с Амикой, но Вы не можете притворяться, будто у нас мир. Даже Вы, брат. Вы не можете притворяться, что у нас мир.
Выслушайте его только один раз. Позвольте ему выступить на Вашем совете только один раз. Тогда его цели разъяснятся. – Чтобы сохранить равновесие, Лоум оперся о спинку скамьи впереди себя. – Вы поймёте, насколько были не правы.
В зале повисла тишина. Наконец земский начальник Эрепос, многозначительно указывая взглядом на Лоума, произнёс:
– Ваше Величество?
Уверенность принца сразу же улетучилась.
– Ваше Величество, – повторил он тихо.
Тем сдержанным тоном, который всегда восхищал Эстию, король Бифальт ответил:
– Вы знаете моё мнение, брат. Я не буду его повторять.
Затем он повернулся к королеве:
– Но, может быть, у моей королевы-консорта появились какие-нибудь новые мысли? Мы уже обсуждали этот вопрос. Что вы сейчас скажете на просьбу принца Лоума?
Эстия уже отбросила намерение подразнить мужа. Сейчас было не время для капризов нелюбимой жены. Сейчас должна была появиться королева Амики.
Самым спокойным тоном, на который только она была способна, королева обратилась к Лоуму:
– Ответьте на один вопрос, Ваше Высочество. Что бы Вы сказали, если бы в тайном совете короля появился представитель нуури? Вы бы прислушались к его мнению?
Скрытый темнотой, принц Лоум изумлённо уставился на королеву, но не произнёс ни слова.
Эстия дала ему немного времени, чтобы собраться с мыслями. Когда стало понятно, что он не намерен отвечать, королева продолжила:
– Тогда я скажу, что думаю о вашем предложении.
Я не вижу угрозы ни в жрецах, ни в чужаках. В мире много народов, и у каждого своя мудрость. Чужак может многому научить нас.
Но я придаю большое значение приватности. Тайный совет короля Бифальта или мой тайный совет недаром носят такое название, там рассматриваются вопросы, не касающиеся чужаков. Каждый на таком совете может без страха высказаться и каждый выслушает другого. Там высказываются мечты и сомнения, обсуждаются вопросы и идеи, которые нельзя высказать или обсудить прилюдно, потому что они могут породить слухи и посеять смуту.
На заседании тайного совета любой чужак станет только помехой. Пригласить туда любого из жрецов, даже самого архижреца, будет решением безрассудным. Это касается и советов Беллегера, и советов Амики.
Король Бифальт не выглядел уже таким суровым – поразительно быстро лицо его разгладилось. Он встал и – на этот раз уже твёрдо – сказал принцу Лоуму:
– Вам ответили, брат. Миледи требуется срочно покинуть нас. Если вы недовольны, переговорите со мной наедине. Это заседание окончено.
Король официально поклонился своей жене, не глядя ей в глаза. Королева ответила реверансом, и Бифальт, развернувшись, покинул помост, направившись к коридору, ведущему в его покои.
Изо всех сил стараясь следовать официальному этикету, как и её муж, и не выдать своих чувств, королева Эстия развернулась, чтобы уйти. Но прежде не смогла удержаться от того, чтобы в последний раз окинуть зал взглядом.
Принц Лоум упал на скамью. Но тут же вскочил на ноги и бросился к выходу. Его брат Джаспид отступил назад, освобождая проход для других. Он смотрел на Лоума с улыбкой, одновременно сардонической или грустной. Земский начальник Эрепос ухмылялся. Прежде чем покинуть зал, он церемониально поклонился королеве-консорту.
А вот Элгарта и магистра Фасиль не было. Они так и не пришли сегодня.
Как же нуждалась в них Эстия, королева Амики!
Глава четвёртая
«В начале было…»
Элгарту нельзя было медлить, именно поэтому он шёл нарочито медленно, словно прогуливаясь просто так, без цели, он не мог направиться прямиком к месту назначения, не мог ускорить шаг. Спешащих легко заметить, особенно ближе к вечеру, особенно в местах, пользующихся дурной славой. Вот если бы в Отверстой Длани уже зажглись немногочисленные фонари и рабочие, привыкшие за свою жизнь к неизменной грязи вокруг, потянулись бы с работы домой, к своим семьям, или в таверны по двое, по трое и большими компаниями, тогда можно было бы и прибавить шагу. Но сейчас Элгарт не столько шёл, сколько крался по улицам и переулкам. Он избегал любых встреч, если это было в его силах.
Именно поэтому он надел сегодня неприметную коричневую рубашку с рваными рукавами, слишком короткие для его роста заляпанные штаны и потрёпанные сапоги с дырками в складках голенищ. Но была у него одна черта, которая сразу бросалась в глаза – длинный шрам, разделявший лицо надвое, и Элгарт попытался спрятать его под широкими гибкими полями мятой шляпы, правда, и они не закрывали шрам целиком, поэтому он ходил, опустив голову. Его поле видимости заметно сузилось, да что там, со стороны казалось, что он едва может разобрать дорогу, но это было ему даже на руку: в той части Длани, где он изволил гулять под конец тяжёлого трудового дня, любой косой взгляд на встречного частенько приводил к большим неприятностям. Никто из тех, кто встречал его на своём пути, даже не догадывался не только о его настоящем положении в столице, но и о такой мелочи, как проволочная гаррота вокруг талии, под поясом, или кинжал у левого предплечья под рукавом – всё это было надёжно спрятано.
Привлекая к себе как можно меньше внимания, Элгарт отмечал всё, мимо чего проходил. Эта способность была его неоспоримым преимуществом, как и умение видеть из-под края шляпы – у него это получалось лучше, чем кто-либо мог предположить, – а также острый слух, который не притупился несмотря на годы, проведённые на стрелковой службе. Многих, кто проходил мимо, он успевал не только хорошо разглядеть, но и запомнить. Он слышал обрывки будничных разговоров и недовольное ворчание людей, полагавших, что в толпе можно остаться наедине друг с другом: мужчины и женщины обменивались сплетнями, торговцы хвастались прибылью за день или жаловались на убытки, бандиты шёпотом обсуждали своих прошлых или будущих жертв – тирады, ходатайства, наставления, советы, предупреждения. Некоторые беседы были совершенно невинны, некоторые попахивали предательством, но по большей части и те и другие были безвредны. Городской воздух был пропитан запахами: открытые стоки, зловонные испарения от мусора, завсегдатаи таверен, пропитанные перегаром, или модницы, пропитанные приторным ароматом духов. Элгарт знал, когда отойти от пошатывающегося пьянчужки, когда оттолкнуть плечом прилипчивого торговца. А когда следовало коснуться своей шляпы, приветствуя особу знатного происхождения или просто вспыльчивого характера. Изредка он проходил мимо кого-нибудь из знакомых. В таких случаях прикосновение к шляпе было знаком того, что Элгарт не мог остановиться, чтобы поговорить.
Почти каждый, кто служил правителю Беллегера, в том или ином смысле чем-то руководил или что-то возглавлял, Элгарт считал себя главой шпионов короля Бифальта. В Амике была сложная, разветвлённая система титулования, в Беллегере – нет. «Королева-консорт» появилась только потому, что самому Бифальту присвоили титул короля-консорта Амики. Думая о бедном Кламате, обременённом титулом «генерала», Элгарт тихо смеялся. В качестве главы шпионов он доискивался до тайн, подслушивал споры, присутствовал при изобличениях, толковал слухи, собирал новости от самых разных своих помощников, двое из которых следовали за ним сейчас на безопасном расстоянии, и рассказывал всё, что узнавал, своему королю. Время от времени он перехватывал сообщения. Когда требовалось, он мог даже поучаствовать в каком-нибудь бесполезном протесте, причиной которого становилось повышение цен на зерно, или зависть к одному из богатых торговцев, или недовольство очередным непопулярным королевским указом, будь то призыв на работы по укреплению границ или какой другой проект, который требовал немалых затрат при его выполнении. Какой бы ни была причина, Элгарт восстанавливал порядок малой кровью. По большей части, однако, он выполнял свои поручения, оставаясь незамеченным.
Примерно те же услуги Элгарт оказывал и королеве, но совесть его оставалась чиста. Он состоял на службе у короля Бифальта. Они вместе пересекли пустыню, спорили о цели их путешествия, выжили в Последнем Книгохранилище и даже чуть не вступили в смертельную схватку. Они читали мысли друг друга. Поэтому время от времени, когда королеве нужно было о чём-то разузнать, он делился с ней своими секретами – ради короля Бифальта. Но в некоторых случаях он держал рот на замке – по понятной причине.
И он каждый раз уверял королеву, что её секреты надёжно запечатаны в его памяти. В большинстве случаев дело так и обстояло. У Элгарта не было причин раскрывать тайны своей госпожи. Королева была настолько предана своему мужу, насколько позволяла ей многолетняя тоска. И Элгарт ценил королеву слишком высоко, чтобы выдать её сердечные терзания. С кинжалом у горла он не сказал бы королю Бифальту, что Эстия медленно умирает от неразделённой любви.
Мало-помалу, делая вид, что бесцельно бродит по улицам, Элгарт подходил к месту, которого изначально стремился достичь.
Однако когда до его цели оставалась какая-нибудь сотня-другая шагов, Элгарт услышал крики, обычно предвещающие драку. Доносились они из таверны неподалёку. На встречу он уже опоздал, а потому решил заглянуть внутрь и посмотреть, что случилось, и не раздумывая открыл старую шаткую дверь таверны – хозяину частенько приходилось её ремонтировать после очередной потасовки – и вошёл внутрь. Что могло быть более естественным для обывателя, праздно шатающегося по городу без задней мысли в голове?
Внутри Элгарт увидел две кучки людей: расположившись на узком пространстве между столами, они изрыгали друг на друга проклятия. Те, что стояли ближе ко входу, были амиканскими солдатами. Случайно, а может и преднамеренно, они вошли в пивную, которую часто посещали беллегерские крестьяне и работники конюшен. Не иначе как кто-то из амиканцев обратил внимание на вездесущий запах пота, грязи и навоза. Или один из крестьян посмеялся над солдатами, которые не знали, что здесь им не будут рады. По правде говоря, было неважно, кто нанёс первое оскорбление. Амиканцы и беллегерцы оказались в замкнутом пространстве, в котором подавалось большое количество эля: драка была неизбежна. Они ещё не подрались, но скоро начнут.
Пока Элгарт оценивал ситуацию, обстановка в таверне изменилась. Там появилась женщина. Соблазнительно улыбаясь, она направилась прямо к враждующим группам и встала между ними. Она была очень мила, так мила, что не обратить на неё внимания было невозможно, она была просто прелестна. И больше всего взоры каждого мужчины притягивала её одежда – так одевались только куртизанки. Казалось, она прибыла из какой-то далёкой страны, где завлекала в свою постель князей и принцев. При каждом движении воздушные шелка её платья намекали на скрываемые ими тайны и даже приоткрывали завесу над некоторыми из них. При каждом шаге позванивали маленькие колокольчики, привязанные к щиколоткам. Позванивали браслеты. Ленты, стягивающие густые волосы, просто настаивали, чтобы их распустили. Простой люд Беллегера и Амики никогда раньше не видел таких женщин.
Элгарт знал её. Ухмыляясь, он решил подождать ещё немного и понаблюдать.
За одно мгновение – не больше – она оглядела обе группы. Быстрее, чем мог бы это сделать Элгарт, она определила лидера с каждой стороны: не того, кто громче всех кричал, а того, кто нанесёт первый удар. Затем она пошла к выбранному амиканцу, обняла его за шею и поцеловала так, как женщина целует мужчину, о котором мечтала всю жизнь.
Пушечное ядро, врезавшееся в стену, не подействовало бы на посетителей сильнее и не заставило бы скорее прекратить перепалку. Покончив с амиканцем, который теперь только и мог, что недоумённо поглядывать по сторонам да ошеломлённо молчать, словно громом поражённый, женщина обернулась к лидеру беллегерцев.
С ним она проделала ровно то же самое, что с его врагом секунду назад, да так, что у бедняги перехватило дыхание. Покончив с сим действием, незнакомка за локоть втащила свою жертву в свободное между двумя враждующими группами пространство и, оказавшись там, обняла второй рукой амиканца. Прижимая таким образом их обоих к себе, женщина мелодично проворковала:
– Идём-идём, идём в мою комнату, здесь недалеко. Два таких силача уж наверняка придутся мне по вкусу.
И она нежно, но так, что не повиноваться было невозможно, подтолкнула их к двери таверны. Мужчины шли за ней, словно на казнь, не понимая, что происходит, не помня даже своих имён и уж точно не имея никакого выбора. Амиканцы расходились, уступая ей дорогу, будто королеве.
Пройдя мимо них, женщина подмигнула Элгарту.
Он бы громко рассмеялся, если бы не боялся привлечь к себе внимание. Поэтому он только открыл дверь перед ней и её новоиспечёнными любовниками, пропустил их вперёд и вышел вслед за ними в сгущавшиеся сумерки улицы.
За спиной Элгарта не раздавалось ни криков, ни угроз, ни ругательств. Он слышал только скрип стульев и столов – и ни одного слова. Элгарт представил их всех: амиканцев и беллегерцев, погружённых в раздумья, смущённых, сбитых с толку мечтами о женщине из неизвестной далёкой страны. В конце концов кто-нибудь очнётся, чтобы попросить ещё эля. Другие сделают то же самое. Но драки уже не будет.
Всё ещё ухмыляясь, Элгарт продолжил свой путь. Он опаздывал на встречу, но это его не беспокоило. Он не понаслышке знал, что испытывал каждый мужчина из таверны. Эта незнакомка была служительницей Плоти, сестрой по святости, если не по крови, Фламоре, одной из его наставниц в Последнем Книгохранилище. Той, что посвятила его в сокровеннейшие удовольствия любви и – косвенно – в тайны шпионажа. Вместе она и Амандис, святейшая служительница Духа, научили его быть цельным, несмотря на его двойственную природу. Они превратили его в главу шпионов короля Бифальта.
За прошедшие годы несколько сестёр Фламоры и несколько сестёр Амандис пришли в Отверстую Длань. Элгарт знал большинство служительниц Плоти в лицо, с некоторыми из них говорил. Они появились здесь, чтобы ослабить недоверие между Беллегером и Амикой – и они делали всё, что было в их силах, для достижения этой цели. С его точки зрения, их успехи были просто замечательными. А вот намерения служительниц Духа были Элгарту неясны, свои тайны они держали при себе. Элгарт мог найти кого-нибудь из них, если бы в том появилась необходимость. Но он и понятия не имел, что они выведывали в Длани. Может быть, хотели устранить кого-то? В конце концов, они были ассасинами, умелыми бойцами и убийцами. Вспоминая, как часто и как легко Амандис могла убить его самого, Элгарт каждый раз вздрагивал.
Однако его задание этим вечером не имело никакого отношения к служительницам Духа или Плоти. Элгарт не ожидал, что оно окажется важным, хотя и не отбрасывал такую возможность. В этом деле могло скрываться больше, чем казалось с первого взгляда. Его подозрения росли уже долго. И хотя он не знал ничего конкретного, но доверял своей интуиции. Сегодня вечером его подозрения возросли настолько, что ради них он пропустил одно из заседаний общественного совета короля Бифальта, а эти заседания Элгарт любил, они были для него чем-то вроде отдушины.
Вскоре впереди, на фоне тёмного неба, показались очертания здания – конечного пункта его назначения. Это был грубый четырёхугольный дом, одинаковый по высоте и ширине и, если верить донесениям, очень длинный. Одинокая лампа скудно освещала единственную дверь, довольно хлипкую, такую, что её мог выломать и человек меньшего веса, чем Элгарт. Это навело главу шпионов на мысль о действительном назначении двери. Она не защищала от посторонних. Нет, скорее, она как бы показывала, что в здании нет ничего стоящего, ничего, что можно было бы украсть, а ещё, что людям из этого здания нечего скрывать, ведь любой мог взломать дверь и войти. И единственным, что указывало на назначение здания, был поспешно нарисованный на стене между лампой и перемычкой двери крест.
По какой-то причине форма креста была неправильной. Часть его между левой и верхней ветвями была превращена в четверть круга. Эти неровные, искажающие форму линии придавали кресту какой-то странный вид.
Крест был символом ордена Великого бога Риля.
Присутствие ордена – любого религиозного ордена – было сравнительно новым явлением в жизни Беллегера. Здесь, как и в Амике, до появления жрецов, ничего не знали о религии. Действительно, подавляющее большинство подданных короля Бифальта не понимали её суть. Длительный опыт применения магии избавил их от мечтаний о сверхъестественном, волшебном и божественном. Хотите увидеть теургию? Пожалуйста. Хотите понять, почему некоторые люди могут ею управлять, а другие – нет? Посмотрите на погоду. Подобно магии, погодные явления приходят и уходят в соответствии с природными силами мира. В других объяснениях нет необходимости. Конечно, если есть теургия, кому придёт в голову полагаться на неведомых существ, именуемых «богами», и возносить в небо просьбы, именуемые «молитвами»?
И всё же беллегерцы обращались к ордену Великого бога Риля. И со временем таких обращений становилось всё больше.
Отсюда и возникли подозрения Элгарта. Что самые обыкновенные, практичные, трудолюбивые люди нашли здесь? Неужели они больше нигде не могли получить этого? Чего им не хватало, что могла дать только религия?
По его личному мнению, появление в Беллегере ордена было случайностью. Возможно, инстинктивным ответом на подготовку короля Бифальта к назревающей войне. Эта подготовка длилась очень долго, почти бесконечно, охватывала всё королевство и требовала от людей громадных затрат, при этом о самой войне никто не мог сказать ничего определённого. Или, возможно, необходимость в ордене назрела за годы, когда царства были лишены магии? Одни домыслы, одни догадки. А Элгарт был практичным человеком: он хотел фактов.
Поскольку он опоздал, то не увидел на улице возле здания храма никого из последователей ордена. Все они уже зашли внутрь. Только одна женщина ждала у двери: та, с кем ему предстояло встретиться. Элгарт находился ещё слишком далеко, да и свет лампы, висевшей над входом, был слишком тусклым, поэтому глава шпионов не мог прочитать выражения её лица, но поза, в которой женщина стояла, говорила ему, что она теряет терпение. Или уже его потеряла.
Беззастенчиво улыбаясь, Элгарт направился поприветствовать магистра Фасиль.
Она приехала в Беллегер в среднем возрасте в свите недавно женившегося принца Беллегера вместе с амиканским генералом Форгайлом, было это по окончании путешествия в Последнее Книгохранилище, которое ранее предпринял принц Бифальт в надежде найти «Седьмую Казнь» Гексина Марроу. Теперь Фасиль состарилась, движения её замедлились, и при ходьбе она пользовалась тростью, хотя жаловалась при этом не на годы, а на то, что давно не возвращалась в Архив. Там, настаивала она, множество врачей-шаманов по первой её жалобе могли бы задержать старение, как они это проделывали для самого архивариуса, продлевая его жизнь уже до второго столетия. Здесь же, в Длани, никто не мог избавить её от неизбежных болезней и слабостей. И всё же она не уезжала из Беллегера, хотя никто и не попытался бы её остановить. Никто бы просто не посмел. Она была не обычным магом. Она была магистром Последнего Книгохранилища, женщиной, которая восстановила теургию в Беллегере и Амике, используя только книгу Гексина Марроу и свой собственный дар.
– Вы опоздали, – проворчала она, как только Элгарт приблизился. – Церемония вот-вот начнётся.
Поверх серой мантии магистра на ней был теплый плащ с капюшоном того же цвета. Капюшон почти не скрывал её лица. Оно напоминало плохо замешенное тесто, со смородиной вместо глаз, печёным инжиром вместо носа и расколотым миндалём вместо рта. Без сопровождения и так далеко от замка, она всё же чувствовала себя в полной безопасности. Маги обладали огромной силой – кто осмелится им угрожать? Однако при данных обстоятельствах Элгарту хотелось, чтобы Фасиль была более осмотрительной. Здесь меньше, чем где бы то ни было, он хотел бы привлечь чьё-либо внимание.
По-прежнему улыбаясь, он поклонился. Небрежные манеры были не в счёт, на самом деле Элгарт уважал Фасиль.
– Но не слишком, магистр, – ответил он тоном мужчины, находившим ситуацию забавной. – Я так полагаю, они называют это «службой», а не «церемонией». И мне говорили, что они всегда задерживаются ради таких опоздавших, как я.
Женщина нетерпеливо хмыкнула.
– Надеюсь, ваши источники не ввели вас в заблуждение, господин шпион. Я прошла долгий путь, и, – она стукнула своей тростью о землю, – не лёгкий. Кроме того, я пропустила открытое заседание совета. Мои источники намекнули, что оно должно было быть особенно интересным. И всё же я здесь. Вы не оставили мне выбора.
Элгарт попытался придать своему голосу более серьёзный тон.
– Вопрос времени, магистр. Я слишком долго игнорировал свои подозрения. Теперь я вижу, что события ускоряются. Наше время пришло. Мы должны понимать, на чём мы стоим, прежде чем земля уйдёт из-под наших ног.
– Ускоряются – как? – требовательно спросила заклинательница.
Элгарт быстро подсчитал в уме, что он может позволить себе рассказать. А решившись, ответил:
– Ходят слухи, что дорогу королевы Эстии в Книгохранилище теперь прокладывают рабы.
Магистр Фасиль удивленно присвистнула.
– Рабы? – И опять требовательно спросила: – Королева знает об этом? Она позволяет?
Элгарт покачал головой.
– Это слухи. Она может знать или не знать, да всё вообще может оказаться ложью. У меня нет точного ответа. – Элгарт не мог сказать, что доверяет человеку, который нашептал ему эти новости. Ему доверял Кламат, но сам Элгарт не был знаком с информатором. К тому же доносчик был дезертиром. Как и Элгарт, он не хотел привлекать к себе внимание. Если он сдержит своё обещание и придёт на вечернюю службу, Элгарт услышит полный отчёт, но произойдёт это чуть позже.
Взяв спутницу под руку, он подвёл её к двери в храм.
– Магистр, – тихо сказал он. – Мы должны услышать ответы и на другие вопросы.
Магистр Фасиль неодобрительно хмыкнула, но руки не отдёрнула.
Открыв для неё дверь, Элгарт махнул следовавшим за ним всю дорогу шпионам, чтобы те оставались снаружи и наблюдали. И вошёл за магистром внутрь.
Он знал, чего ожидать, он много раз слышал, как здесь всё устроено. Зал, в который они с магистром Фасиль вошли – «святилище», – был так же безыскусно прост, как и внешний вид храма. Это была передняя половина здания (задняя служила какой-то другой цели). Она явно предназначалась для церемониальных собраний и походила на то место, где король Бифальт проводил заседание открытого совета. Здесь было торжественно и тихо. Элгарту говорили, что люди, приходившие в храм, не разговаривали. На скамьях – в этом здании они были длинными, на несколько человек, с удобными прямыми спинками и подлокотниками по краям – помещались четыре-пять десятков прихожан. Скамьи были обращены к возвышению в передней части святилища, высокой деревянной платформе, которая тянулась от одной стены до другой.
Слева на возвышении располагалось непонятное сооружение, которое, кажется, называли «кафедрой». Справа виднелась ещё менее определённая фигура, возможно, фигура человека. Но Элгарт не мог разглядеть наверняка. Освещение здесь было непривычным.
Света масляных ламп, укреплённых на стенах ближе к задней части зала, было достаточно, чтобы люди, посещавшие службу, могли найти свои места. Осматривая пространство, Элгарт без труда разглядел льняные волосы и крепкую фигуру человека, которого он надеялся найти: Маттуила, сына старого друга Кламата, Матта. Но на помосте света не было. Там царил полумрак, и в нём, казалось, скрывалось что-то невидимое человеческому глазу, что-то из мира духов и теней, сам помост был похож на вход в бесконечную пещеру, из тех, в которых селятся кровожадные хищники или размышляют о бренном мире отшельники.
Элгарт молча подвёл магистра Фасиль к пустой скамье, ближайшей от входа. Ничто из рассказов его информаторов не вселяло тревогу, в этом зале им нечего было бояться, но глава шпионов был подозрителен, поэтому выбрал место, откуда в случае опасности было бы проще покинуть святилище.
В зале царила тишина. По сравнению с общим населением Длани здесь собралась всего лишь малая горстка людей. Однако вели они себя непривычно, под стать всей непривычной обстановке и непривычному освещению. В другом месте, если люди собирались в таком количестве, они обычно перешёптывались друг с другом, беспокойно шуршали ногами, ёрзали на своих местах. Здесь же они сидели так тихо, что Элгарт мог расслышать их дыхание. Каждый, казалось, был охвачен каким-то необъяснимым благоговением.
А когда за кафедрой появилась тёмная фигура, наступила абсолютная тишина, исчезли все звуки, люди, казалось, даже перестали дышать. Фигура появилась так внезапно, что даже Элгарт, внимательно наблюдавший за помостом, не заметил, как это случилось. Смутные очертания человека просто появились там, словно сгустившись из темноты.
Без приветствия, без предисловия, даже не назвав себя, фигура произнесла звучным, торжественным голосом:
– Услышьте чтение священного писания великого бога Риля.
Магистр Фасиль, к немалому удивлению Элгарта, схватила его за руку.
Собравшиеся сидели неподвижно, словно каждый человек был вырезан из дерева.
Элгарт понятия не имел, что такое «писание». Голос смутной фигуры был похож на голос церемониймейстера, объявляющего появление короля, на голос мага, произносящего заклинание. На голос судьи, выносящего безжалостный приговор.
«В начале, – провозгласил голос, – было имя, и имя было богом, и имя было Безумие.
И вначале было имя, и имя было богом, и имя было Гордыня.
И вначале были два имени, и имена были богом, двое также были одним, и имена были Истина и Вера.
Тогда во многих людях земли Безумие породил Вожделение, похоть плоти, жадность и обжорство, пьянство, прелюбодеяние и лень.
И во многих людях земли Гордыня породила Вожделение, похоть ума, ложь и знание, презрение и высокомерие и прежде всего власть.
И вместе, во многих людях земли, Похоть, вместе с Похотью порождают гнев. Они порождают ненависть. Вместе они порождают страх, величайший и самый сильный из всего, что они породили.
Но Истина и Вера, двое, которые были одним, стояли отдельно. Они не навязывали бога тысячам тысяч людей земли. Из самой своей сущности они породили честность и мужество, любовь и мир.
Таким образом, они остались, Истина и Вера, стоять в стороне, до тех пор, пока их сердца не взволновала жалость к тысячам тысяч людей земли, которые жили и умирали в нужде под игом Безумия и Гордыни, цепей двух Похотей. И поскольку они были взволнованы, они пришли к тысячам тысяч людей, Истина и Вера, чтобы противостоять земным страданиям. Только самой своей сущностью, честностью и мужеством, любовью и миром они привлекали к себе людей, всех, кто мог услышать и понять их призыв.
Увы, приход Истины и Веры наполнил Безумие и Гордыню и их Похоти гневом. Они выступили против тех, кто един, они выступали всегда и везде, когда бы и где бы они ни были, ссылаясь в своё оправдание на характер народов земли, ведь разве не все, мужчины и женщины, рождены от Безумия, Гордыни и Похоти? И всё же Истина и Вера не дрогнули и они не смягчились. Без страха они держались за то, чем они были. И теперь их звали Риль. Это великий бог, который не знает Безумия, Гордыни или Похоти.
И вот бед на земле стало меньше.
Оратор за кафедрой замолчал. Долгое время слышались только редкие вздохи, но наконец голос, словно приказывая, произнес:
– Вот священное писание великого бога Риля. Услышьте и поймите.
В этот момент правую сторону помоста озарила вспышка яркого света, оставив говорящего слева в тени.
Половина собрания ахнула, хотя наверняка некоторые видели подобное и раньше. Магистр Фасиль тоже ахнула. Элгарт сквозь зубы процедил:
– Пекло!
Вспышка осветила возвышавшуюся в правой части помоста статую. Она казалась громадной, хотя вряд ли была намного выше человеческого роста. Ослеплённый, Элгарт думал вначале, что это не что иное, как крест: бронзовая, отполированная, доведённая до совершенства версия грубой эмблемы над дверью храма. Но когда глаза его привыкли к свету, Элгарт разглядел.
За крестом стоял мужчина. Голый. Высокий, как крест. Он стоял лицом к собранию, обхватив руками ветви креста. Чтобы рассмотреть своих поклонников, он склонил голову набок, и это напомнило Элгарту четверть круга на кресте над дверью.
Мужчина был безупречен, воплощение человеческой славы, силы и красоты. Каждая мышца его мощных рук и ног (то, что было видно собравшимся снизу) была тщательно вылеплена. Его волосы ниспадали идеальными волнами. Черты его лица, форма рта, мерцание пронзительного взгляда – всё это говорило о силе, величии, превосходстве.
И всё же это была статуя, а не живой человек. Нечто, отлитое, сформованное или выкованное из блестящей бронзы, не рождённое. Грудь человека за крестом не вздымалась. Мерцание зрачков было иллюзией, вызванной отражением света.
Глазами служили рубины, приобретшие кровавый оттенок в пламени ламп. Зубы были выполнены из слоновой кости. Всё остальное – из металла. Лицо статуи казалось одновременно скорбным и насмешливым. Вот сейчас из глаз человека за крестом, казалось, потекут слёзы сострадания. А через миг в них уже горело безумие и презрение.
Элгарт приучил себя распознавать дурные мысли в самых простых, открытых взглядах. А здесь… Но он хорошо знал себя. Он знал, что первое впечатление часто оказывалось обманчивым. И когда он внимательно изучил лицо статуи, он не увидел в нём злобы. Как и жалости.
Он увидел властность.
Магистр Фасиль крепче сжала его руку.
Тогда человек, читавший писание, ступил из тени на свет. Магистр вздрогнула.
Он был весь в чёрном. Чёрная ряса, затянутая чёрной веревкой, на ногах – чёрные сандалии. Волосы и густая борода были цвета эбенового дерева. Брови вычерчивали на лбу толстые обсидиановые полосы. Его глаза были такими тёмными, что напоминали провалы, бездны, врата в сердце тьмы.
Его глубокий, звучный голос прокатился над собранием, но теперь в нём не было повелительных, неумолимых ноток. Он походил на тихий ветер после сильного шторма.
– Вы слышали писание, – произнёс он. – Я помогу вам понять его.
Магистр Фасиль за руку притянула Элгарта к себе. Нагнувшись к самому его уху, она быстро прошептала:
– Я должна уйти. Здесь действует теургия. Мне она неизвестна, но меня могут обнаружить. Если так случится, для меня это может стать концом.
Прежде чем он успел возразить, магистр ускользнула. Мгновение спустя дверь за ней закрылась.
У Элгарта не было дара теургии. Он не представлял, что она могла видеть или чувствовать. Зрелище скульптуры, обхватившей крест, уже не оказывало на него такого сильного впечатления, как вначале.
Жрец на помосте не подавал никаких признаков того, что заметил уход одной из слушательниц. Звучным голосом он начал:
– Мир погряз в войне. Война охватила каждую страну. Здесь идёт война между Беллегером и Амикой. Одно время это было открытое кровопролитие. Теперь это называется альянсом. Но война остаётся войной, ссорой между двумя соседями, между двумя купцами, между двумя землепашцами, между двумя воинами. Война идёт в каждой семье. Везде, где есть непослушание и неуважение, гнев и наказание, голод и неурожай, идёт война. Вы знаете это. В глубине сердец вы это знаете.
И если бы на этом всё заканчивалось. В мужчине или женщине, в каждом сидящем рядом с вами, перед вами, за вами, идёт война. В вас идёт война. В каждом из вас идёт война. И она не кончается. Не наступает спокойствие. На вершине горы, вдали от суетного мира, в полном одиночестве, эта война не прекращается никогда.
Вы знаете это. В глубине сердец вы это знаете.
Элгарт моргнул. Сияние креста и человека за ним, казалось, становилось все ярче. То ли скрытые служители храма зажигали новые лампы, то ли его собственные глаза просто устали от блеска бронзы.
– Что это за война? – спрашивал жрец. – Иногда это жажда продаж, бесконечная алчность. Она не может принести удовлетворения. Иногда это более похвальное стремление стать лучшим мужчиной или лучшей женщиной, лучшим отцом или лучшей матерью, лучшим соседом или лучшим подданным. Но и этому стремлению тоже нет конца. Одно стремление всегда ведёт к другому, к желанию идти дальше, или к желанию награды за достигнутое, или к желанию избавления от желаний. У некоторых из вас это грубая жажда любви и дружбы, но что бы там ни было, вы не утолите её.
Из такой борьбы нет выхода. Она становится неизбежной благодаря войне вокруг вас, войне рядом с вами и войне внутри вас.
Но у всех этих войн есть одно имя – нужда.
Я не говорю о неудовлетворённых желаниях, недостижимых стремлениях или безысходном одиночестве. Я говорю о такой нужде, которая стоит в основании всех этих частных нужд, о более глубоком недостатке, о более глубокой потребности. Ощущение, что тебя не пускают. Что ты единственный здесь чужак, единственный, кто не принадлежит к этому кругу. В своём сердце ты подозреваешь, что у каждого, кто окружает тебя, есть какой-то секрет, и он скрыт от тебя одного. То, что ты, и только ты один, проклят болью, которую никогда не сможешь облегчить.
Ври мне, если хочешь. Обманывай другого, если это необходимо. Но не ври себе. Если ты труслив, соберись с духом и скажи правду хотя бы самому себе. Ты пришёл сюда, чтобы услышать мудрость великого бога Риля, потому что ты погряз в нужде.
Все присутствовавшие слушали с таким острым вниманием, каким бывает клинок или жажда умирающего. Но Элгарт больше не обращал на них внимания. Он почувствовал непонятную слабость, его клонило в сон. Голос священника изливался на него, как сладкий сироп. Элгарт хотел лечь на спину и поплыть.
– Но чего тебе не хватает? – спрашивал оратор. – Я тебе отвечу. Всё просто, тебе не хватает теургии. У некоторых мужчин она есть. У некоторых женщин она есть. А у тебя её нет. В своём стремлении повсюду сеять гнев и страх Гордость и Безумие дарят теургию Казней лишь немногим, и они никогда не сеют широко. Обладающие теургией взбираются высоко, и сильно боятся, и не могут существовать без возможности нести смерть или жизнь везде, где бы они ни были. Но ты не таков. Они благословенны. Ты болен.
Но не позволяй простым словам вводить тебя в заблуждение. Колдовство само по себе не то, чего тебе не хватает. Если бы я мог одним взмахом руки одарить каждого теургией, никто бы не обрёл спокойствия. Во-первых, потребуются знания, чтобы использовать этот дар. Затем потребуются знания для совершенствования этого дара. Затем потребуются знания для защиты от других, с противоположными потребностями и желаниями. И из этого стремления к знаниям ты осозна́ешь две вещи.
Во-первых, ты осозна́ешь своё превосходство. Чем больше будет твоё знание, тем больше будет твоя сила – и тем выше твоё положение над окружающими. И так знание переходит в высокомерие. По правде говоря, знание плодит высокомерие, как труп плодит червей. А высокомерие плодит желание манипулировать людьми. Это оправдывает использование тех, у кого меньше знаний или власти, как если бы они были твоими инструментами или игрушками. Как если бы они были твоими рабами.
В своей основе знание существует, чтобы питать жадность одних за счет других. Оно носит много масок, но у него нет другой цели.
Результат ты видел. В глубине сердца ты знаешь его. Магистры Последнего Книгохранилища применили своё знание, чтобы использовать короля Бифальта, и теперь он тратит время собственной жизни и жизней своих подданных на подготовку к битве, которая никогда не наступит, но магистры не сказали ему, зачем он должен к ней готовиться. Они не сказали ему, какую пользу его усилия принесут им самим. Тем не менее король выполняет их требования усердно, честно, потому что он верит им, потому что он не обладает тем знанием, которым обладают они, и потому что он боится подвести свой народ.
Беллегер остаётся в состоянии войны с Амикой, и Беллегер остаётся в состоянии войны с самим собой, и каждый человек в Беллегере остаётся в состоянии войны в своём собственном сердце, потому что магистры Последнего Книгохранилища высокомерны.
Элгарта предупредили. «Здесь действует теургия. Мне она неизвестна…» Он и сам это подозревал. Но голос жреца или, может, блеск статуи замедляли его мысли. Приторно и неизбежно. Элгарт слышал слова. Он даже запоминал их. Но хотел одного – спать.
А жрец всё не отпускал его.
– Второе, чему учит стремление к знанию, – это страх. Обладает ли магистр, который сидит сейчас рядом с тобой, или перед тобой, или позади тебя, большим знанием? Если да, тогда он или она может уничтожить тебя. Если ты стремишься к совершенству того, чего тебе недостаёт, и хочешь наслаждаться этим, ты должен сперва защитить себя от своего соседа. Ты должен защищать себя от каждого своего соседа. От каждого своего родственника. От каждого беллегерца. И от каждого амиканца, и от нуури, и от всех людей мира. Стремиться к знаниям – значит жить в страхе.
Благо высокомерия в том, что оно скрывает от тебя твой страх. Проклятие высокомерия в том, что твой страх управляет тобой тайно.
Ты понимаешь? Знание не может исправить ваш недостаток. Его всегда не хватает. Оно порождает высокомерие и страх. Или контролируется теми, чья цель – держать тебя в стороне. Если ты жаждешь мира вместо войны внутри себя, или мира между странами, или мира во всём мире, ты должен исправить свой собственный недостаток. Ты должен найти мир в том, кем и чем ты являешься.
«Замечательно, – подумал Элгарт. – Конечно. Да, я слышу тебя». Но он не произнёс этих слов вслух. У него не было на это сил. Говорил только жрец, говорил, чтобы его слышали.
– А как добиться этого? Я скажу тебе. Великий бог Риль посылает своих жрецов по всему миру, чтобы они могли сказать тебе то, что сейчас скажу я.
Когда ты признал истину о своей нехватке, ты должен обрести веру. Только веру. Это звучит и слишком просто, и слишком сложно. Но я говорю вам, что эта сила находится в руках каждого мужчины и каждой женщины. И с этой силой – без высокомерия, без страха – вера приносит истинный мир.
«Вера во что?» — спросишь ты. Вера, отвечаю я, в то, что утолит твой голод. Великий бог учит, что вера является формой теургии. Это теургия под другим именем, теургия, которая меняет тебя. Она даст тебе честную силу стать тем, кем ты являешься. И когда ты обретёшь эту силу, у тебя не будет ни страха, ни недостатка. Действительно, твоя сила станет, как камень, брошенный в озеро. Рябь от него распространится во все стороны. Мир распространится во все стороны. Один мужчина или одна женщина, обладающие верой, смогут принести мир в семью или в свою округу. Горстка таких людей сможет подарить мир городу. С мудростью великого бога и достаточным количеством людей веры, Отверстая Длань сможет стать градом мира. За ней последует весь Беллегер, а за ним и Амика. Если короля Бифальта можно будет склонить к тому, чтобы лишить его доверия к знанию, войны не будет, и это королевство расцветёт, как полевые цветы после весеннего дождя.
В этом воля великого бога Риля и в этом его надежда. Все его силы направлены на это. Когда он достигнет своего, Беллегер, Амика и все прочие земли познают мир, потому что они познают Истину и Веру. Они познают бога.
Возможно, ты понимаешь меня. Возможно, нет. Но слушай меня, когда я говорю, что каждое великое преступление становится возможным только из-за знания и оправдывается только им. А каждый простой добрый поступок совершается знающим истину о своей сути и лелеющим веру в своём сердце.
Элгарт не знал, говорил ли жрец что-то ещё, он уже не слушал. Стоило ему закрыть глаза, уставшие от блеска статуи на помосте, как он уснул.
* * *
Когда на плечо Элгарту легла чья-то рука, жреца, как и всего собрания, уже не было. Блеск на помосте угас. Горело только несколько ламп в задней части святилища. Без сомнения, какой-нибудь служитель храма оставил их зажжёнными, чтобы Элгарт не кувыркнулся в темноте по дороге к двери.
Элгарт вздрогнул, стряхнув с себя сон.
Теперь он понял, что эта рука принадлежала одному из его помощников, которых он назначил наблюдать за храмом. Точнее, помощнице по имени Флакс. Она стояла перед ним, беспокойно нахмурившись. Как только Элгарт открыл глаза, Флакс спросила:
– Вы ранены, глава? Вас отравили? Мы видели, как Магистр Фасиль ушла. Хауэл присмотрит за ней. Но вы…
Элгарт взмахнул рукой, оборвав Флакс. Ему нравилось, когда его называли главой. Этот титул придавал ему важности. И был присвоен ему не королём Бифальтом. Элгарт выбрал его сам. Но сейчас Элгарт не был готов отвечать, ведь это значило говорить о магии, с которой он никогда раньше не сталкивался. Кроме того, у него была более насущная проблема.
Рядом с ним на скамье сидел человек.
Встряхнув головой, чтобы собраться с мыслями, Элгарт узнал Маттуила, старшего сына Матта, друга Кламата. Именно Маттуил недавно шепнул ему пару слов о рабах – и пообещал сказать больше после службы.
– Я не знал, что делать, – начал юноша. И по его тону было понятно, что даже сейчас он боится быть услышанным. – Служба закончилась, священник и собрание разошлись, но вы спали. Я испугался за вас. А затем вошла эта женщина. – Он указал на Флакс взглядом. – Она встала на страже. А я должен был поговорить с кем-нибудь. Я могу доверять только вам. Мой отец знает вас. И я решил подождать, пока вы проснётесь.
Элгарт хлопнул юношу по плечу.
– Это ты хорошо сделал, Маттуил. Спасибо. Король прислушивается ко мне. Я смогу верно распорядиться тем, что ты мне расскажешь. – Тут Элгарт поднялся на ноги, потянув за собой и сына Матта. – Поговорим в другом месте. В этот час снаружи меньше ушей.
По дороге к выходу он спросил:
– Как служба повлияла на тебя, Маттуил? Ты тоже заснул?
Юноша покачал головой. Элгарт не был слабаком, но подозревал, что сын Матта мог бы сломать его пополам. У Маттуила были могучие, словно высеченные из гранита, руки, глядя на которые, как и на его грудь и ноги, казалось, что он мог бы поднять быка. Говорил он хрипло и настороженно.
– Я знаю ваше имя. Я знаю, что генерал Кламат высоко ценит вас. Но я не знаком с вами лично. Я скажу, что должен. Моим отцу и матери было бы стыдно, поступи я по-другому. А потом я сдамся как дезертир пе