Читать онлайн Гость волшебного мира. Книга первая. Незнакомец бесплатно

Гость волшебного мира. Книга первая. Незнакомец

ГЛАВА 1 Ведьма

Стенные ходики в избе пробили семь часов утра, когда Витя Совин, поёживаясь, вошёл на кухню.

Это был худой и смолистый, как чертёнок, мальчик двенадцати лет. Смугловатое лицо, которого, однако, усыпали веснушки. И стоило Вите снять шапку – все неизменно удивлялись, видя чёрную шевелюру, вместо ожидаемой рыжей.

Эффект каждый раз настолько потрясал окружающих, что и конопушек Витя совсем не стеснялся. Скорее даже переживал, что рано или поздно они сойдут на нет, как и у его отца в своё время.

Широко зевнув, Витя сел за стол, где стоял привычный завтрак – кружка молока и кусок хлеба.

Рядом лежала ещё луковица – мама вечно просила съесть хотя бы половинку – но Витя лишь забавно морщил нос. Ему, как и любому ребёнку, хотелось яблока или конфет.

Да только вот чуланы и кладовые в избе Совиных, стояли пустые.

И во всех домах деревни Караваево, что ютилась возле леса и реки – тоже. Голод начался тут почти сразу, едва разразилась война.

Сперва, она забрала на фронт отца – и больше никого из деревенских, остальные были старики. А через несколько недель почтальон доставил похоронку…

Последующие дни Витя помнил смутно – они прошли в каком-то сумраке или затмении. Мама плакала, а сам он будто бы окаменел. Затем, достав семейный альбом, взял оттуда папино фото. И долго-долго – почти весь июль – ходил, сжимая его в опущенной руке.

Селяне видели мальчика то бредущим по берегу реки Вьюнки; то понуро сидящим на холме, у опушки леса. Словом, везде, где он гулял с отцом два месяца назад, изучая окрестности деревни, в которой предстояло жить их семейству.

Он шел, как тень, не откликаясь на своё имя, и глядя лишь на фотографию отца. Или под ноги, потухшими глазами.

– В землю смотрит… – говорили меж собой старики. – К отцу просится…

Развеять горе могли бы сверстники, друзья. Но, Витя был единственным ребёнком в этой далёкой маленькой деревне.

Односельчане, тяжко вздыхая, несли его маме коржики и пирожки, как утешение. Но, время шло, и ничего не менялось, пока однажды, местная ворожея баба Сейда – суровая, угрюмая старуха – не дала Вите кулёк карамельных цветных петушков.

От вкуса их и аромата, где каждый леденец обладал своей, неповторимой изюминкой – кислинкой ли, пряностью, или сладкой искрой – становилось легче, боль уходила, и Витя постепенно возвращался к жизни.

Он чувствовал, что словно вынырнул из забытья, а с груди будто свалился тяжкий камень.

Когда горечь утраты притупилась и чуть поутихла, Витя спрятал фотографию отца во внутреннем кармане. И больше с ней не расставался.

Переодеваясь, он мог забыть в одежде что угодно: игрушку, или перочинный нож. Но фотография переходила с ним из старой куртки в новую всегда и неизменно.

А Витя, едва закончился последний леденец, вновь стал самим собой.

Деревенские неделю взбудоражено судачили об этом! У колдуньи бабы Сейды была слишком зловещая слава в округе, чтобы ждать от неё хоть какого-то доброго чуда! Ведьма с посохом – низкая, плотная, в тёмной телогрейке и диковинной шали, покрытой заплатками – вселяла только безотчётный суеверный ужас.

Но, скоро стало всем не до чудес, в Караваево пришли завоеватели – немцы.

Они вползли серой, гигантской колонной. Ревели машины, мотоциклы; грохотали в пыли сапоги. Солнце ослепительно блестело на мокрых от пота волосах непокрытых солдатских голов.

Поток шёл просто нескончаем. И Витя даже представить не мог, как вся эта огромная военная масса разместится в их крохотной деревушке.

Селяне, видно, думали о том же. По дворам быстро пронёсся слух, что немцы хотят вышвырнуть всех на улицу и занять даже сараи.

Однако, воинство прошло через деревню, не сбавляя шаг, оставив тут лишь хозяйственный взвод. Он сразу окружил село часовыми и действительно принялся хозяйничать в нём, будто у себя дома.

Взвод состоял из тридцати немецких солдат под командой двоих офицеров и отдельной кучки полицаев – десять человек: наших, русских мужичков, перешедших на сторону немцев.

Военная форма, им очевидно, не полагалась. Во всяком случае, одеты полицаи были в том, в чём, видимо, давно ушли из дома – мятые пиджаки, грязные брюки, засаленные рубахи и стоптанные сапоги. Лишь белая повязка «Polizei» на рукаве указывала, что эти жалкие, чумазые оборванцы – с немцами заодно.

Не полагалось им, должно быть и никакого оружия, кроме винтовок. Ни пистолетов, ни автоматов, ни гранат, которыми бряцали весёлые немецкие солдаты, Витя у полицаев не видел.

Зато, им полагалось очень много работы. Похоже, немцы их считали кем-то, вроде слуг.

Офицеры обращались с полицаями надменно и высокомерно, отдавая лишь резкие приказы. В то время как с солдатами смеялись на равных, и угощали сигаретами.

Солдаты относились к полицаям попроще: коряво окликали по именам; добродушно хохоча, давали пить из своих фляжек.

Но, полицаи и с солдатами чувствовали себя несвободно. На шутливые оклики оборачивались нервно. Фляжки принимали с несмелой улыбкой, словно ожидая подвоха.

«Зачем они тогда к немцам пошли?» – недоумевал Витя, глядя, как полицаи спешно строятся на солнцепёке, повинуясь команде офицеров.

Солдаты в это время, отдыхали, развалясь у колодца – в ожидании сменить часовых. Приказ о построении их, поэтому нисколько не касался. А ещё наверно потому, что задача, которую офицеры ставили полицаям – была годна лишь для прислуги. И называлась – грабёж деревни.

Караваево вмиг наполнилось криками, плачем и треском вышибаемых дверей. Поочерёдно обходя дворы, полицаи изымали коров, свиней, овец, гусей и прочую живность, разве что кроме кошек и собак.

Закинув винтовки за спину, они суетливо возились в стойлах и хлевах. Под задорный солдатский смех гонялись за курами и визжащими поросятами.

Офицеры шли следом и бесстрастно указывали стеком, что ещё нужно взять.

Домашней птицей и скотиной отъём отнюдь не завершился. Завоеватели проголодались и есть уже хотели прямо сейчас. Поэтому, после сараев, полицаи полезли в дома.

Всё готовое съестное они не глядя выметали подчистую и бегом тащили к колодцу, к ногам гогочущих солдат. В пять минут там выросла великая груда изобилия. Витя часто её теперь вспоминал, когда в желудке урчал тоскливый голод.

Хлеб и сочное мясо, картошка и ломтями пироги, чугунки со щами, россыпи варёных яиц, соленья, варенье, мочёные яблоки – это был настоящий пир горой, как в сказке.

Отдельными рядами в тени, угодливо построенные, ждали кувшины с мёдом, молоком, домашним квасом и компотом.

А у заборов своих изб стояли притихшие старики. И потерянно смотрели на буйное солдатское веселье пирующих.

Трещали, ломаясь, куриные кости жареных окороков. Во все стороны летели объедки хлеба и куски пирога. Хрустела на зубах редиска, и брызгали струи помидорного сока. Квас, компот и молоко рекой лились по подбородку.

Солдаты зычно смеялись, чавкали за обе щёки, вытирали жирные пальцы об домотканые, вручную вышитые полотенца. И жизнерадостно скалясь, призывно махали деревенским.

– Эй! Не стой там! Тоже ест иди! – гортанно кричали они сквозь сытый хохот.

Лишь полицаев не звали на пир. Те, всё так же под присмотром офицеров, по-прежнему шерстили избы. Теперь они опустошали все припасы, не оставляя ничего.

Зверски круша двери кладовок, полицаи волокли наружу мешки с мукой и крупами. Вскрывая крышки погребов, катили бочки квашеной капусты, кадушки с огурцами и белые банки топлёного сала со шкварками. Отбирали весь сахар, соль, перец, сушёные фрукты, кульки макарон и даже лавровый лист.

Это уже было страшнее отъёма кур и вареной картошки.

Деревню обрекали на голод не в самое ближнее время, а прямо сегодня, сейчас! А сверх того – ещё громили в щепки и переворачивали всё, что видели в домах, стремясь добраться до любых углов, где мог бы быть тайник или скрытый подпол. Старики в отчаянии заголосили громче.

Свой настоящий страх тогда познал и Витя.

Как только в дальних избах послышались первые крики вперемежку с диким грохотом, мама схватила его за плечо:

– Скорее, домой!

Стремглав они кинулись меж заборов и влетели на своё крыльцо, когда во двор их соседки, бабы Сейды, уже входили трое полицаев. Ещё двое сразу же направились к дому Совиных. Витя с мамой едва успели вбежать в кухню.

– Мама, прятать?! – лихорадочно спросил Витя, кивнув на жестяные банки с крупой.

– Наоборот! Доставать! – крикнула мама и спешно начала распахивать все шкафчики в серванте.

В сенях с силой хлопнула дверь, загрохотали сапоги и через секунду в кухню ввалились те двое полицаев.

Мама быстро обернулась к ним.

– Пожалуйста, не ломайте ничего! Мы сами вам всё отдадим! – проговорила она второпях.

Первый полицай – низкорослый и круглый, как репка – бросился к серванту, мимоходом оттолкнув Витю с дороги. Упав на колени, Репка тут же принялся сгребать пакеты с рисом и пшеном, что стояли в нижней тумбе.

Второй – худой и щуплый, дохлый, его все звали Шнурком – стоял в дверном проёме и жадно рыскал глазами вокруг.

– Открывай погреб! – крикнул Репка маме, кидаясь от серванта к стенным полкам, где были разные приправы.

– Там пусто. Я покажу! – выдохнула мама.

– Пожрать чего-нибудь есть? – хрипло пролаял, наконец, Шнурок и сглотнул.

В глазах его сверкал голодный блеск, а руки мелко, судорожно дрожали.

– Так ваши у колодца же едят… – простодушно удивился Витя.

– Заткнись! – взъярившись, вдруг, гаркнул Шнурок. – Поумничай ещё!

Мама испуганно прижала к себе Витю обеими руками.

– Вы ведь забрали все продукты – сказала она Шнурку. – У нас у самих не осталось.

– Муж твой где? – окликнул её Репка, сложив на полу всё, что вытащил из ящиков и полок. – Против немцев воюет?

– Он погиб! – быстро ответила мама.

– Его убили… – процедил Витя, исподлобья посмотрев на Репку.

– Мгм, одним воякой меньше! – криво усмехнулся Шнурок.

Витя метнул в него жёсткий, ненавидящий взгляд. Словно почувствовав это, мама торопливо закрыла Витино лицо ладошкой и стала нервно гладить по лбу, по волосам.

– Семья солдата Красной армии – удовлетворённо кивнул Репка. – Собирайтесь. Пойдём к офицеру.

– Зачем…? – едва слышно вымолвила мама.

– За награждением! – опять взбесившись, заорал Шнурок и ринулся к маме с Витей через кухню.

Мама сильнее стиснула Витю – ему даже трудно стало дышать. Витя же сжал кулаки, твёрдо решив сейчас драться.

Но, в этот момент, в сенях раздался быстрый топот. Дверь кухни распахнулась от удара ногой. Вовнутрь ворвался третий полицай – совсем ещё молодой и до крайности взволнованный.

– Слышьте?! Там бабка эта… ведьма, никого к себе не пускает! – сходу заорал он, выпучив глаза и тыча на окна.

Витя вмиг сообразил, что это про бабу Сейду.

Репка и Шнурок живо повернулись к молодому.

– Что… Прямо так и не пускает?! – оторопело спросил Репка.

– Так шлёпните её и всё! – рявкнул Шнурок.

– Да она не то чтоб не пускает…! Она… – молодой запнулся, явно не зная, как понятней объяснить.

– Что! – ещё громче проорал Шнурок. – Колдует, что ль стоит?!

– Не знаю… – молодой совсем смутился под его свирепым взглядом. – Но, смотрит так, что жутко.

Шнурок, помедлив миг, непонимающе переглянулся с Репкой. Тот, усмехнувшись, пружинисто вскочил с корточек.

– Дал Бог помощников… Пошли! – мотнул он головой Шнурку, и оба двинулись к выходу, снимая с плеч винтовки.

– Забирай это всё! – велел Шнурок молодому, указав на скромную кучку изъятых у Совиных припасов.

И не задерживаясь, вышел из кухни вслед за Репкой. Похоже, весть о бабе Сейде настолько поразила их обоих, что они совсем забыли про семью солдата-врага.

Едва захлопнулась за ними дверь в сенях, как Витя тут же рванулся следом.

– Витя! Куда?! – только и успела крикнуть мама ему в спину, да он уже промчавшись через тёмные сени, соскакивал с крыльца на солнечный двор.

Изба бабы Сейды была в сотне метров, и возле хилого её трухлявого забора стояли, озираясь, двое полицаев. Репка и Шнурок шли прямо к ним, с винтовками в руках.

Витя Совин кинулся к калитке. Из дома выбежала мама.

– Витя! – крикнула она надрывно. – Стой, я сказала! Не ходи!

Но Витя, не оборачиваясь, вылетел на пыльную дорогу и побежал во весь опор к избе таинственной соседки.

Его влекло тогда не любопытство. Хоть пару месяцев назад одно это и стало бы причиной: что сделает ведьма с наглецами? Одолеют ли они её вообще?

Теперь же, после вкусных леденцов бабы Сейды Витю холодил лишь страх: неужели колдунью убьют? Вот так вот просто – из винтовки? За мешок муки?!

Впервые в жизни он боялся за чужого человека, как за маму или за отца. Это было необычно, странно даже ему самому! Двенадцатилетний мальчик не мог тогда ещё понять, что начинает взрослеть…

Репка и Шнурок скорым шагом подходили к полицаям у забора. Баба Сейда с посохом стояла на крыльце, и сурово смотрела на вооружённое столпотворение возле своего двора.

– Что тут?! Бабку вам с дороги не убрать?! – загремел Шнурок на двоих полицаев, нервно озиравшихся вокруг.

– Я и не мешаю – спокойно произнесла вдруг баба Сейда низким, глухим голосом.

Шнурок замер, воззрившись на ведунью. И только сейчас, похоже, обратил внимание, что эта плотная старуха, замотанная в тяжёлый, залатанный платок, совсем не преграждала вход в избу. Она стояла рядом с дверью, и даже в паре шагов от неё.

Шнурок недоуменно посмотрел на полицаев.

– И я не понял! И чего? – проговорил он ядовито.

– Но, если войдёшь, пожалеешь – не повышая тон, сказала баба Сейда.

Шнурок мелко вздрогнул и повернулся к ней.

– Всё, что было на обед и ужин, я сама вам отдала. Больше брать не позволяю! – строго отчеканила колдунья.

Шнурок остолбенел, уставившись на бабу Сейду.

– Не позволяешь? – удивлённо спросил Репка. – А если сами возьмём?

– Возьмёшь без спросу, худо сотворю – сразу ответила она, глядя на Репку в упор.

И – то ли тень набежала на её лицо, но глаза колдуньи вдруг, начали чернеть. Будто зрачки становились шире.

И миг спустя, со стороны, из-за забора, Витя уже видел настоящую, живую ведьму со страшными как тьма, глазами.

Мороз продрал его по коже: и вот у этого кошмарного нечто он взял леденцы? Тут только и стало понятно, почему шепталась вся деревня!

Репка и Шнурок, стоявшие поближе, отшатнулись. Однако, тут же тень как мелкой рябью сошла с лица бабы Сейды, придав ей прежний облик. Шнурок и Репка застыли столбами, а Витя оглянулся на двух других полицаев.

Но, те на бабу Сейду не смотрели. Они всё больше озирались по сторонам. И один, вдруг, сдавленно охнул, увидя в конце улицы надзирающего офицера со стеком.

– Мужики… – пролепетал он.

Офицер неторопливо шёл меж домов, точно прогуливался. Казалось, ему и дела нет до грабежа деревни. Отовсюду неслись истеричные крики и вопли, во всех дворах мельтешили причитающие старики – а офицер лишь помахивал стеком на ходу, как это делают от скуки.

Но, тут он увидел толпу возле ворот бабы Сейды. И нарочито замедлил шаг.

Полицаи занервничали. Офицера они боялись сильнее, чем ведьмы – это было видно хорошо.

– Давайте… Надо что-то делать…! – второй полицай заметался у калитки, но так и не решился войти.

Меж тем, офицер вообще встал посреди дороги, легонько хлопая стеком по ладони. Он с брезгливым интересом наблюдал за четвёркой перепуганных полицаев, а баба Сейда со своего крыльца сверлила их тяжелым, мрачным взглядом.

Шнурок быстро облизал пересохшие губы и оглянувшись на офицера, заорал бабе Сейде, что есть сил:

– Какое «худо»?! Чего ты мелешь?! Ну, делай, давай! Давай! – и врезав ногой по калитке, ворвался во двор.

Полицаи обомлели, один даже хотел перекреститься.

Баба Сейда же, не шелохнувшись, стояла на месте.

– Сделаю – веско сказала она. – Всему своё время.

– Ха! – дико крикнул Шнурок. – А если я так?!

Он резко клацнул затвором винтовки и вскинул её к плечу, поймав колдунью на прицел.

Витя судорожно вцепился пальцами в гнилые доски забора и поперхнувшись, перестал дышать.

Полицаи, забыв про офицера, смотрели теперь только на ведьму.

Сам офицер тоже замер вдалеке, прекратив играться со стеком. Не зная в точности, что тут происходит, он просто с любопытством ждал, как поведёт себя прислуга. Станет ли стрелять и убьёт ли кого?

– Всажу прямо в лоб, и чего?! – проверещал Шнурок. – Тоже будет худо?!

– Тогда и тебе будет смерть. Через девять дней – всё так же негромко, но твёрдо, ответила баба Сейда.

И тёмные глаза её при этом были неподвижны.

Шнурок выдохнул – шумно и протяжно. Винтовка мелко тряслась в его руках. Над головой Шнурка, невесть откуда, начала кружиться и лениво жужжать большая синяя муха. Нервно отмахнувшись, Шнурок торопливо посмотрел на офицера вдалеке. Тот опять легонько постукивал стеком по ладони.

– Да к ч-чёрту!!! – яростно процедил Шнурок, рывком закинув винтовку на плечо. – Я в это не верю. Идёмте все!

И решительно двинулся к крыльцу. Баба Сейда неподвижно смотрела, как он с топотом взбегает по дощатым ступеням.

– Помни про худо – лишь кратко заметила она.

– Пошла вон! – в бешенстве выпалил Шнурок и повернулся к полицаям, всё ещё стоявшим у калитки. – Я один таскать не буду! Кто идёт со мной?!

Секунду помявшись, от кучки отделился Репка и вошёл во двор. Остальные стояли, точно приросли к земле.

Офицер вдалеке по-прежнему игрался со стеком.

– Я вам вечером припомню! – прорычал Шнурок двоим полицаям и развернувшись, остервенело пнул входную дверь.

Витя напрягся, ожидая за порогом что угодно после ведьминых угроз. Однако, там были обычные, тёмные сени.

Правда и они теперь казались похожими на чёрную дыру, или зев чудовища. Шнурок стремительно вошёл в проём и исчез во тьме, словно ступил в гигантскую раскрытую пасть.

Во дворе настала тишина. Витя приготовился услышать вопль из темноты, или треск провалившегося пола. А может тяжёлый удар рухнувшего сверху бревна.

Но, по дому стучал лишь раздражённый быстрый топот. Потом, загрохотало пустое ведро, и резко скрипнула вторая дверь. Через миг, в одном из окон – в комнате – мелькнул силуэт Шнурка.

Тогда и Репка, чуть помедлив, поднялся на крыльцо.

Баба Сейда отрешённо смотрела куда-то в землю, словно отгородившись от происшедшего.

Двое полицаев робко переступили через калитку.

– Захар… – окликнул один из них Репку. – Может мы… Давайте, вы через окно нам всё передадите… Чего топтаться-то там вчетвером…? – забормотал он, трусливо поглядывая на бабу Сейду.

Ничего не ответив, Репка вошёл в избу.

Баба Сейда же молча спустилась с крыльца и двинулась вон со двора – лишь посох тихо постукивал по земле.

Позади неё, в окне за стеклом возник Шнурок и толкнул ладонью раму, но створки не открылись.

Перекосившись от гнева, Шнурок скинул с плеча винтовку и жёстко врезал по раме прикладом. Раздался глухой удар, колыхнулись стёкла – окно по-прежнему не поддалось.

Тогда Шнурок ударил с размаху, сильнее и злее. Сухо треснула древесина, створки резко распахнулись во всю ширь, а затем пружинисто схлопнулись обратно. И окно взорвалось россыпью мелких осколков.

Полицаи во дворе пригнулись, как присели. Шнурок едва успел вскинуть ладони, с грохотом уронив винтовку. Сотни стеклянных иголок вмиг посекли его ладони и пальцы, во все стороны брызнула кровь. Шнурок истошно заорал, бешено тряся руками. Но, ведьма даже не обернулась на ходу.

Шнурок исчез в оконном проёме, слышны были только его дикие вопли. Два полицая попятились.

– Бабуся… – жалобно зачастил первый, когда колдунья проходила мимо. – Нам ты не сделаешь худа…? Ведь мы ж не заходили!

Баба Сейда, сурово глянув на него, вышла за калитку. И тут же увидела Витю, прижавшегося на корточках к забору. Витя поднял на неё глаза и несмело улыбнулся. Ведунья смотрела холодно и строго.

– Уведи его домой! – бросила она кому-то за спиной Вити и отвернувшись, пошла прочь.

Витя быстро обернулся – прямо за ним стояла мама, встревоженная, напуганная, теребившая кончик кофты в руках.

А баба Сейда пошла по дороге вдоль деревни.

Миг спустя из её избы выскочил Шнурок, без винтовки. Одна рука его была кое-как обмотана окровавленным платком. Испуганно и в то же время, зло скуля, он выбежал со двора и помчался в другую сторону, к реке, зубами выдёргивая мелкие осколки из ладони. Полицаи растерянно глядели ему вслед.

– Оставил свою кровь у ведьмы в доме… Будет худо ещё больше… – пробормотал второй полицай.

Из окна выглянул хмурый Репка.

– Чего встали? Принимайте… – и скинул на землю первый мешок. – Живее! – прикрикнул он, увидя, что полицаи медлят.

И начался грабёж ведьминого дома. На первый взгляд, казалось, будничный, обычный, как у всех вокруг.

Только полицаи во дворе то и дело вздрагивали от любого звука в избе бабы Сейды. Да Репка позже вышел мрачный, молчаливый, погруженный в свои мысли. Про Совиных в тот день он так и не вспомнил.

Да впрочем, было уж ему не до того – офицеры нашли прислуге новую работу, велев, вместо обеда замерить местные поля и огороды.

Под присмотром офицеров полицаи так же сосчитали все яблони и сливы, кусты крыжовника, смородины и облепихи.

Офицеры неотступно следовали рядом, делая расчёты у себя в листках.

А потом был общий сбор деревни. Селян переписали поимённо, для постановки на учёт в комендатуре.

И объявили им – ошарашенным, ограбленным и разорённым, что их земля и урожай с неё, отныне собственность немецкой армии, чья часть сегодня тут прошла.

И всем окрестным деревням вменялось кормить эту войсковую массу, разместившуюся на базе леспромхоза, в соседнем посёлке Котлы.

И потому, согласно офицерским расчётам, от Караваево требовалось сдать к осени почти весь урожай.

Кроме того, увозя с собой караваевский скот, немцы оставили корову Дарью, двух молочных поросят и десяток кур, которые предоставлялись деревне в аренду.

От коровы было велено сдавать по три ведра молока ежедневно, от кур – по одному яйцу с каждой в день. Поросят же надлежало откормить к Рождеству на офицерский стол и чтоб по триста килограммов туша.

А сверх того – увидя рядом лес и реку Вьюнку – завоеватели добавили в список поставку рыбы и лесных ягод.

После чего, хозяйственный взвод, наконец, покинул деревню, гремя и пыля доверху забитыми грузовиками.

Полицаи в кузовах спешно жевали, разламывая остатки пирогов друг у друга в руках. Шнурок, в дальнем тёмном углу, баюкал туго перебинтованную кисть.

Старик же, староста, потрясённо глядя в оставленный ему список налогов и сборов, тихо бормотал:

– Это, бабоньки, уже не голод. Это – верная смерть…

ГЛАВА 2 Лес

На дне кружки ещё оставалось немного молока – ровно для последнего куска хлеба. Луковицу Витя, по-прежнему, будто не видел. Хоть голод и терзал его желудок, но не настолько, чтоб заставить есть всё подряд.

Мама сильно переживала из-за Витиных, как она считала, привередливых капризов.

– Ничего, зима это исправит – сказал ей староста в один из дней.

И мама, вздрогнув, побледнела, как в Караваево теперь бледнели все, при мысли о грядущей зиме. Ведь с ней, рука об руку, приближалась та самая, верная смерть. Её зловещая тень – призрак голода-убийцы – застыла над деревней сразу, едва староста прочёл немецкий приказ. Будто его длинный текст был произнесённым вслух опасным чёрным заклинанием.

И пусть, кругом, на первый взгляд, казалось, ничего не изменилось. По-прежнему стояло солнечное лето. Цвели цветы, жужжали пчёлы и зрели яблоки в садах. Царил покой.

Короткое затишье рухнуло, как только староста, свернув немецкую бумагу, произнёс:

– Держаться надо теперь вместе. Иначе, перемрём…

И тут всё завертелось ураганным кувырком. На Караваево опять обрушились гомон, гвалт и суета.

Селяне кинулись сгребать в своих чуланах, погребах остатки съестного и тащить их к старосте в дом. Его изба отныне стала общим складом.

Деревня превратилась в суетливый, быстрый муравейник.

Старики торопливо сновали с мешочками и торбами туда-сюда, обратно.

Совиным на этот склад было нечего нести – полицаи выгребли у них продукты подчистую.

– Значит, будем помогать рабочей силой! – решила мама.

Витя бегал по соседям, забирал коробки да тюки и волочил всё к старосте во двор.

Мама же, со старостой и его братом Трофимом, колотила навесные полки на складе. Втроём они собирали и глухие деревянные короба, обшивали их внутри листами железа – тут стали прятать от мышей пакеты с крупами и мукой.

Стеклянные банки решили беречь для солений и консервов.

– Если будет из чего их делать… – с тяжким вздохом прибавил староста, оглядывая склад по окончанию сбора припасов.

Заготовок вышло очень мало, хоть и скребли по сусекам целый день. Но, здесь теперь хранилась жизнь деревни.

Любой кусок – даже мизерную крошку – ежедневно делили на всех. Доля получалась очень скромной – едва-едва чтобы хватало сил работать – готовить корма свиньям и корове.

Обернулось, правда, так, что Дарья, поросята и куры тоже начали делиться своим кормом с деревней взамен.

У поросят забирали по нескольку мелких клубней с той картошки, что для них оставили немцы.

От Дарьи с каждой дойки черпали кружку молока, отдавая на семью поочерёдно. Благо, немцы полноту ведра не замеряли.

Ну, а от кур деревне доставалась горсть зерна – от дикой ржи, что стали собирать отныне им повсюду. До той поры её, растущую то тут, то сям – как будто бы не замечали. Зачем, когда в магазине в соседнем посёлке всегда была пшеничная мука?

Теперь же, в ход пошли вручную молотые ржаные отруби, а стебли вперемежку с сеном получала корова.

Поэтому, и тёплый хлеб и сладкое, парное молоко, которыми сейчас завтракал Витя, одинаково пахли рожью…

На кухню вышла мама, кутаясь в пуховый платок. Стоял октябрь, самое начало – и по утрам в избе уже было ощутимо зябко, предстояло ещё запасать и дрова.

– Мам, чего ты встала? Я и сам тут всё один! – упрекнул её Витя.

Мама грустно улыбнулась, подойдя к столу.

– Доедай – кивнула она на остатки хлеба с молоком. – И застегнись потеплее, как станешь выходить.

– Мгм! – Витя забросил в рот последний кусок, тут же запил его последним глотком и принялся азартно жевать с аппетитом.

Мама ласково поворошила Витину шевелюру и глянула в окно. На улице сплошной стеной белел туман. Он как молочная река, окутывал ближние чёрные избы завесой. Казалось, будто в белоснежной пелене тут и там одиноко дремлют старые, косматые гиганты, грузно склонясь мощными тушами к земле.

Дальних же домов и вовсе было не видно. Лишь смутно темнел густой лес зловещим, но сказочным фоном за пределами деревни.

В прежние дни Витя любил смотреть на туманное поле ранним утром – там паслась всегда белая лошадь. Проступая очертаниями в призрачной дымке, она сама казалась сотканной из тумана.

Где ж то сейчас эта лошадь старосты, угнанная вместе с остальным деревенским скотом…? Возит ли телегу, тянет ли орудийный ствол, или пошла на жаркое давно…? Вся жизнь вот так переменилась, как по мановенью…

– Баба Сейда точно ещё не ушла? – спросила мама,

мельком посмотрев на избу соседки, полускрытую туманом.

– Да точно – дожёвывал Витя. – У неё б тогда калитка по другому была закрыта.

– Ладно… – вздохнула мама, и открыв шкаф, принялась вынимать оттуда две большие, сухо потрескивавшие плетёные корзины.

И в этот момент баба Сейда вышла на крыльцо своей избы.

– Мам, она на улице уже! – всполошился Витя, выскочив из-за стола.

Баба Сейда меж тем, повесив замок на дверь, стала осторожно спускаться по ступеням, опираясь на посох. В другой руке она держала маленькое лукошко.

– Мам, скорее! – Витя бросился к корзинам.

– Подожди! Возьми в дорогу – мама быстро положила тонкий свёрток в одну из плетёнок.

Там – мальчик знал – был ещё один кусок хлеба. Нетерпеливо гарцуя на месте, Витя застёгивал полупальто.

А мама, взяв со стола луковицу, попыталась положить её в корзину – к свёртку с хлебом.

– Мама! Ну, не буду я его есть! – Витя хапнул обе корзины и побежал к двери.

Снаружи, баба Сейда тоже двинулась к калитке через двор, тяжело переваливаясь медвежьим шагом.

– Витенька, смотри там осторожно! – крикнула мама ему вслед. – Не попадись ей!

– Не попадусь, она глухая! Да ещё туман! – Витя дёрнул кухонную дверь, нырнув в тёмные сени.

На улице было свежо и по волшебному загадочно и бело.

Кругом стояла тишина. Скрип дверных петель в ней прозвучал особенно громко, когда Витя выскочил из дому на мокрое крыльцо. Бросив взгляд на дорогу, он различил силуэт бабы Сейды, через миг уже пропавший в тумане.

Сжимая две свои громадные корзины в одной руке, Витя торопливо протиснулся через калитку в узкую щель. И прежде чем её захлопнуть, мельком оглянулся – в крошечном окошке избы за мутным стеклом стояла мама.

Раньше, в первые дни, она неизменно шла провожать его аж до самого леса. И всю дорогу бесконечно поучала то не забывать зарубки на деревьях делать, то держаться у реки, то стеречься бабы Сейды. Да перед тем, как отпустить, ещё помногу раз то воротник у Вити поправляла, то запахивала ему куртку поплотнее, получше надевала шапку.

Однажды, это кончилось всё тем, что Витя упустил бабу Сейду, поздно войдя в лес. И долго кидался то вправо, то влево меж деревьев, пытаясь напасть на её след. Хотя и понимал, что это бесполезно – и на болотах и в лесах все ведьмы у себя как дома. Они там знают тайные дороги, и подчиняется им каждый зверь.

Уж баба Сейда много раз всем это подтверждала, за ней ходить в лесу боялись.

С колдуньей, впрочем, и в деревне лишний раз старались не встречаться. Её изба – старая, просевшая, скошенная набок, стояла в Караваево на самом отшибе у подножья лесной чащи.

Как и изба Совиных, что по соседству. И ту и другую, говорят, построили в одно время.

Но ведьмин дом при этом выглядел намного старше. Вечно тёмный, будто сырой, он поздно вечером и ночью почти сливался с мраком, поглощавшим чёрный лес. Тогда как изба соседей – напротив, хорошо и ясно выделялась на фоне мощных сосен.

Селяне объясняли эту зловещую странность колдовством, которым пропитаны стены жилища бабы Сейды. В доме рядом с ней никто никогда не селился.

А в мае месяце приехали Совины – отец должен был работать в леспромхозе, в соседних Котлах. А мать – преподавать там в школе, куда определили и Витю.

Разместить новичков оказалось негде, кроме как возле ведьмы – других свободных изб в деревне не имелось.

Соседей своих баба Сейда явно невзлюбила. На первое весёлое и дружное приветствие семейства старуха тяжело остановилась у разделительного забора. Сурово посмотрев на мать, на Витю, упёрлась свинцовым взглядом в отца.

– Зачем ты их в такую глушь сюда привёз? – низким, недобрым голосом сказала ему ведьма с явным упрёком.

И круто развернувшись, пошла к себе в дом, с того дня относясь к Совиным совершенно безразлично.

Зато у Совиных интерес появился к колдунье, едва мама увидела её огород. Он буйно цвёл и наливался плодами как ни у кого в деревне. И караваевцы все подтверждали – у бабы Сейды тут лучший участок.

Тем удивительнее, что земля колдуньи была как и у Совиных – глина, песок, да чёрно-серая пыль. И ничем никогда баба Сейда её не удобряла.

Преодолев робость перед зловещей, угрюмой старухой, мама пыталась её расспросить и может поделиться секретом.

– У тебя не выйдет – был краткий ответ бабы Сейды.

– И не докучай ей лучше! – с опаской шептали Витиной маме остальные селяне, когда все сажали картошку, помогая двор двору поочерёдно.

Баба Сейда же управлялась у себя всегда одна. Неспешно выкопав лунку, она делала в ней углубление, ткнув посохом в дно. Затем, бросала туда клубень и засыпала землёй.

Этот ритуал колдунья повторяла раз за разом, и ботва на её картофельном участке прорастала гораздо раньше, чем у остальных. Была она зеленее, крепче, с ровными листками. И никакая огородная тля её не грызла.

Огурцы и помидоры баба Сейда растила под открытым небом без всяких теплиц и рассады. Ткнув тем же посохом в землю, она бросала в ямку семечку следом и через пару дней появлялись первые всходы.

Надеяться познать все эти секреты, а уж тем более ими овладеть – простому смертному нечего было и думать. Просить же помощи у бабы Сейды опасались. Кто знает, чего ведьма потом потребует взамен…

Но, этим летом пришлось решиться.

И вся деревня с опаской и надеждой собралась у двора колдуньи, глядя на её разорённый полицаями дом.

– Может и платы меньше попросит? – робко предположила жена старосты, Пелагея. – Все вместе ж пострадали…

– Что вам? – раздался позади толпы хмурый голос.

Все, вздрогнув, обернулись. Баба Сейда стояла посреди дороги, опираясь на посох и хмуро глядела на своих односельчан. Староста показал колдунье немецкие расчёты.

– Не хватит урожая… Только немцам всё отдать… А самим с голоду сдохнуть – отчаянно простонал он.

Баба Сейда молча смотрела на него в упор не мигая.

– Матушка… Можно ль так, чтоб уродилось в этот год всего побольше…? – староста нервно мял бумагу с приказом. – Ты же можешь! А мы уж… Что велишь…

Все селяне за его спиной замерли, боясь вздохнуть. Зато вздохнула ведьма – тяжко, шумно и горько.

– Поздно – глухо сказала она. – Это весной делать надо.

– Весной…?! – зашептались в растерянности старики меж собой по толпе.

Баба Сейда же молча двинулась через людское скопление к себе во двор. Все перед ней лишь безвольно расступались.

– И что ж нам теперь…? – выдавил староста ей вслед.

– На корм переходить, на подножный – ответила ведьма.

– На какой! – воскликнул староста, тряхнув листком. – Они же всё изымают!

– Прочти бумагу получше – сурово отозвалась баба Сейда. – Найди, чего в ней нет.

В длинном списке немецких поборов не оказалось грибов. Соседи из Котлов подтвердили, что немцы и правда, не берут их. Может брезгуют или боятся, но в грибах теперь было спасение! Во всяких – и в благородных и простых, и даже тех, что съедобными раньше считались с большой оговоркой.

В последующую неделю селяне начисто выкосили все грибные места вокруг деревни. Половину собранного Витя знал лишь, как поганки – страх внушал даже сам их вид.

Но, на вечерних переборках старики уверенно и веско обсуждали как вываривать, выпаривать, сушить, солить и с чем смешивать все эти трутовики и фиолетовые паутинники.

Каким-то особым, шестым чувством Витя понимал, что в ход идут рецепты из очень давних и тёмных времён, известные сегодня только старожилам деревень. И становилось жутко.

Ещё страшнее ж было от того, что всех грибов, какие удалось собрать, не хватит и на ползимы.

– Картошки-капусты к ним ведь не будет… – напоминал староста, тяжко вздыхая. – А сморчки да шишкогрибы сами по себе много сытости не дадут.

Ближайшие леса же стояли пустые, не особо помогал даже дождь. Уходить за грибами нужно было дальше, почти на весь день. Но, и оттуда возвращались, хорошо, если набрав хоть полкорзины.

– Лес истощился – говорили старики. – Много просим, отдыхать не успевает.

И только баба Сейда день за днём приходила с полным лукошком. И были в нём сплошь боровики, подберёзовики и лисички. И в общий котёл она их, конечно, не ссыпала. А просить поделиться грибными местами к ней не совались, знали, что бесполезно.

Даже в такое тяжёлое, чёрное время, ведьма держалась сама по себе.

Лишь однажды, брат старосты, Трофим, решился выследить в лесу бабу Сейду. Вернулся он через сутки – едва добрёл, изодранный и мокрый, поседев и постарев ещё лет на десять.

Сперва, рассказывал Трофим, всё обстояло хорошо и гладко. Скрываясь за деревьями и кустами, он неотступно двигался за ведьмой сквозь чащу и буреломы. Ему удалось даже обойти пару хитрых прогалин, где баба Сейда могла его заметить.

С каждым часом колдунья шла всё быстрее, петляя меж толстых стволов. Трофим поспешал, перед глазами мелькала её приземистая, плотная фигура, нырявшая в листву. Деревья, ветви, кустарники, поваленные корни и паутина на лицо, зелёные, жёлтые и багровые листья, колючие иглы ёлок, широкие лапы елей и сосен, юркие ящерки, шныряющие из-под ног – всё смешалось разом в пылу скорой ходьбы по лесу.

Опомнился Трофим, когда земля под ногами, вдруг, начала проседать и прогибаться, зыбко бултыхаясь, как живая. И дико глянув по сторонам, он обнаружил, что стоит посреди болотной топи. Вокруг простирался волнистый ковёр толстого мха до горизонта. Небо ж над болотом стремительно и страшно чернело от наступающей ночной тьмы и сплошной, грозовой тучи. А бабы Сейды как не бывало.

Трофим панически стал кидаться в одну сторону, в другую. Мох угрожающе пружинил от каждого его шага, грозя провалиться. Пузырилась под сапогами мутная вода, и сгущался сумрак. Стемнело очень быстро, и настала мёртвая, звенящая тишина, Трофим в ужасе замер.

Вслед за тем в ночи бесшумно полыхнуло. Ослепительная, яркая вспышка молнии в мгновение озарила болото, и Трофим отскочил, едва не рухнув. Прямо перед ним стояла баба Сейда в одном шаге, и хмуро смотрела на него в упор.

Трофим хотел кричать, но поперхнулся, вспышка погасла.

И тут же снова блеснуло белым бесшумным взрывом. Трофим опять увидел ведьму, но была она уже далеко, метров двести от него, непостижимо как, успев там оказаться.

Болото снова погрузилось во тьму. Трофим стоял, боясь пошевелиться. Очередная молниеносная вспышка осветила всю топь мертвенным светом. Колдунья с посохом удалялась к далёкому, едва различимому лесу, который тонул во мраке. Небосвод погас, и тут же снова озарился на мгновение светом адской молнии. В её всполохе Трофим успел различить цепочку следов во мху, тянувшуюся за бабой Сейдой.

Задыхаясь и чуть не плача, он ринулся по шевелящемуся ковру, ступая след в след. Над головой сверкали вспышки в абсолютной, страшной тишине, освещая Трофиму дорогу. Вверх, на клубящиеся чёрные тучи он даже боялся глянуть, поминутно ожидая грохота грома. Тёмный силуэт бабы Сейды там вдалеке, слился с неподвижной стеной такого же, тёмного леса.

Под ногами чавкало и хлюпало, сапоги погружались в жижу сперва по щиколотку, потом глубже. Не выдержав, Трофим ускорил шаг, а после побежал. Топь перекатывалась волнами, словно Трофим мчался по загустевшей корке киселя.

Пару раз он проваливался по колено, но рвался вверх, хватаясь за кочки – меж пальцев явственно скользнула змея, её аспидная спина сверкнула чешуёй в яркой вспышке.

Когда Трофим, наконец, привалился к огромной сосне на границе болота и леса, в небе рванул гром, как чудовищный удар молота об каменную глыбу. Пошёл сильный ливень. Трофим лежал, уткнувшись в землю и до утра не шевелился. А после, обессиленный, побрёл в деревню, придя домой лишь к ночи.

С тех пор в Караваево отпали даже самые робкие мысли извлечь из бабы Сейды пользу хотя бы тайком. Тем более, что на сбор грибов теперь времени не оставалось: наступала пора ягод, орехов, рыбы и прочего, что было в списке поставок немцам.

А кроме того, в лесах началась охота. Завоеватели устроили поголовный отстрел всего живого, как продолжение войны. Лосей, кабанов, глухарей и зайцев извели под корень. Взорвали даже бобровую плотину.

Особые счёты у немцев были почему-то с волками. Но, умные эти звери, хорошо зная родной лес, попадались чужим охотникам редко.

Не уступал им в хитрости и местный медведь. Его след не могли взять даже немецкие овчарки и те офицеры, что считали себя следопытами.

Беспощадная немецкая бойня стала ещё одной причиной, по которой уходить далеко за грибами теперь было опасно. В пылу охотничьего гона немцы с не меньшим азартом кидались преследовать попавшегося им грибника, будь он хоть старик или ребёнок. В Котлах уже дважды приносили подвешенных на палке, как подстреленных оленей, ровесников Вити…

И потому, на деревенской сходке решили большой грибной промысел закрыть, а оставить только малый. К осени дожди пошли чаще, и на обобранных ранее участках вблизи деревни вновь полезли грибы. Не так много, как хотелось, но тоже ведь корм! Собирать их вызвался Витя.

Каждый день он обходил с корзинами все известные ему места, нередко делая крюки и подальше. У него теперь было по-настоящему взрослое, ответственное, серьёзное дело. В то время как остальные селяне – пусть вынужденно – но работали на немцев, Витя единственный трудился на прокорм деревни.

Сам того не сознавая, он и мыслить начал шире: что ещё съедобного может предложить лес чего не учли немцы? Раз за разом он приносил и показывал старикам травы и коренья, шишки и древесные наросты. Он нашёл в лесу обширную поляну мясистого щавеля. В другой раз – редьку.

А как-то набрёл на старую, мощную липу, в дупле которой гулко жужжали пчёлы.

«Мёд! – мгновенно сверкнула мысль. – В немецких списках его ведь нету!»

Но, пчёлы жужжали зло, и роились вокруг дупла тёмной, внушительной тучей. Оставив корзины, Витя бросился обратно в деревню и тут же наткнулся на бабу Сейду. Казалось, она давно стояла, опершись на посох, и наблюдала за ним. Всё такая же строгая, в неизменной своей тёмной телогрейке и заплатанной шали, будто сшитой из матерчатых отрезков.

– Там пчёлы! Их дупло! – взволнованно захлёбывался Витя, тыча рукой назад. – Надо дерево спилить только!

Ведьма хмуро смерила его взглядом с головы до ног.

– Не надо ничего пилить – угрюмо буркнула она. – На-ка.

И вынув из кармана телогрейки, протянула увесистый кусок золотистой янтарной смолы. Он был необычайно твёрдый, тяжёлый и пронизанный внутри тончайшими нитями чёрных жил, словно капилляры кровеносной системы.

– Алатырь-камень – глухо пояснила ведьма. – Зажги его.

И следом подала старинное, диковинное огниво. Едва Витя высек сноп мелких искр на смолу, она стала плавиться. Но не дымом, а бесцветным, дрожащим маревом горячего воздуха, который источал сладкий аромат цветов и мёда.

Капиллярные жилки внутри камня как будто струились, потоком извергая наружу волшебный запах. Пчёлы разом ринулись на Витю. Он испуганно вскинул голову.

– Не бойся – пророкотала сзади ведьма. – Подыми алатырь.

Рой пчёл приближался. Прерывисто и судорожно дыша в волнении, Витя поднял кулак с зажатым в нём куском смолы. Горячее марево волнами расплывалось вокруг янтарного камня. И первая пчела, едва попав в эту прозрачную, вибрирующую пелену, с ходу в ней увязла. Она застыла в воздухе, всё медленнее перебирая лапками и крыльями, не в силах двинуться дальше.

– Ступай вперёд, лезь вверх! – услышал Витя суровый голос колдуньи. – Кровь дерева, янтарь, тебя защищает.

ГЛАВА 3 Друг

Пчела лениво барахталась в дрожащем мареве прямо перед самыми глазами. Струящаяся из янтарного камня прозрачная пелена создавала завораживающий оптический эффект, и потому крылатая пленница казалась ещё ближе. Витя мог разглядеть не только её густые ворсинки, но и пыльцу на волосках.

Миг спустя, рядом с ней увязла вторая пчела. Следом третья, четвёртая, пятая. Тряхнув головой и очнувшись от наваждения, Витя услышал жужжание сотен пчёл, слетавшихся на аромат, источаемый его плавящимся камнем.

Воздух вокруг вибрировал не только от потоков тёплого марева, но и тысяч крылышек, стрекотавших вразнобой. Пчёлы теперь были повсюду, насколько хватало взора.

Беспрерывное, монотонное, низкое жужжание звучало со всех сторон и давило на уши. Втянув голову в плечи, Витя вёл взглядом туда-сюда и везде видел застывших в воздухе пчёл – от самой травы, до макушек деревьев. Из камня растекался колеблющийся, бесцветный жар. И в нём купались пчёлы, словно в невидимом сиропе.

Стоял одуряющий до обморока сладкий запах. Казалось в нём были все сорта мёда – гречишный, донниковый, майский. А сверх того и аромат цветов, ванили, малины и неповторимый, особый, кондитерский душистый шлейф горячих пряников.

Не опуская камень, Витя осторожно вытянул другую руку и коснулся кончиками пальцев скопления пчёл перед собой. Ни одна не выпустила жало. Они будто пребывали в блаженстве и загребали крепкими лапками густой воздух, стремясь обмазать им себя – свои крылья и мохнатые тельца.

Витя чуть повёл ладошкой в сторону и сдвинул тёплую, податливую пчелиную массу. Казалось, ладонь попала в желе – вязкое, но приятное на ощупь. Десяток пчёл сместился от его движения, не среагировав никак.

И Витя тронулся дальше, бережно и плавно расчищая себе дорогу сквозь этот застывший и жужжащий рой. Он, словно, тучу раздвигал руками, целыми горстями загребая живых пчёл.

Янтарный камень плавился всё так же, и воздух густел и уплотнялся. Алатырь приходилось то поднимать чуть выше, то выставлять вперёд, чтоб успокоить дальних пчёл, едва-едва прилетевших.

Под чары камня попадали и шмели, и осы, и простые мухи, и комары и мелкая мошкара. Витя шёл вперёд, оставляя позади коридор, чьи стены вибрировали от гулкого жужжания.

Шаг за шагом он приближался к гигантской – в три обхвата – старой липе. Кора её внизу чудовищно бугрилась, как застывшая лава. А в вышине, среди листвы чернело большое, корявое дупло.

Скопление пчёл тут было сильно реже. Они барахтались в дрожащем мареве разрозненными точками вдоль ствола. Сам их жужжащий звук стал спокоен и умиротворён.

По-прежнему сжимая в руке камень, Витя полез вверх по выступам и буграм многолетней коры. Лицо обволакивал густой мазью мягкий жар. Мохнатые тельца пчёл щекотно задевали волосы и кожу.

Добравшись до дупла, он подержал алатырь-камень возле его чёрного проёма. Поток марева медленно струился внутрь. Выждав минуту, Витя осторожно заглянул в дупло. У самого края, на фоне тьмы зависла в воздухе большая, крупнее всех других, пчела – королева!

Из недр огромного древа не доносилось ни звука. Аромат волшебного камня оказался столь силён, что выманил наружу всех обитателей пчелиного царства. Не смогла устоять даже его таинственная хозяйка, редко выходящая на свет.

Тихо и аккуратно Витя загрёб вязкий воздух, поддев вместе с ним королеву. Величественная пчела слабо перебирала лапками и крыльями над ладошкой.

Витя плавно повёл рукой в сторону. И королева-пчела, повинуясь магической силе, поплыла над ладонью, не касаясь её. Лишь пятнышко тени чернело на коже. Витя во все глаза смотрел на это маленькое чудо. Его переполнял восторг от осознания, что волшебство существует! И не в книжках, не в сказках, а вот так – наяву!

Переместив пчелу-королеву подальше, Витя придвинулся к дуплу. И увидел лишь мерцающую темноту. Яркий солнечный свет не проникал вовнутрь совсем. Похоже, предстояло доставать мёд вслепую, по локоть шаря в чёрной дыре, выламывать и выдирать добычу наощупь.

Витя оглянулся на королеву-пчелу, зависшую в дрожащей пелене. Правильно ли это будет, хозяйничать бесцеремонно в чужом доме? Совсем как недавно топтались в его собственном, ломали и крушили, на всё наплевав…

Замешкавшись, Витя бросил взгляд вниз. Просить у бабы Сейды огниво? И прокоптить дупло гарью и дымом?

В руке по-прежнему плавился янтарный камень. И Витю вдруг, внезапно, осенило! Он даже сам не мог понять потом как, что ему подсказало протянуть янтарь навстречу солнцу.

Жёлтые лучи пронзили камень – и он весь засиял, словно осветился изнутри.

Витя медленно поднёс на ладони алатырь к дуплу. Янтарь будто потянул за собою тонкие, крепкие солнечные струны. По мере приближения к тёмному жерлу янтарный камень разгорался ярче. Когда же Витя погрузил его в проём дупла, древесная пещера вспыхнула пронзительным золотистым светом.

Лучи солнца, преломляясь сквозь камень, разошлись во все стороны и многократно отразились от светло-лимонных пчелиных сот. Вся внутренность дерева теперь переливалась бликами янтарных оттенков. Витя, словно воочию, заглянул в сказочный, волшебный мир, скрытый за грубой корой старой липы.

В первый миг он подумал, что видит на кряжистых стенах застывшие потоки мармеладной, древесной смолы. Но это был мёд, стекавший по толстым наростам пчелиных сот. Внутри дупло походило на огромный туннель, уходивший, казалось, под землю. Ну, или к самым корням дерева-то, точно.

И до самого низу, и вверх, сколько хватало глаз, везде тянулись волнообразные наросты миллионов ячеек, заполненных мёдом. Туннель из-за них то сужался, то расширялся, словно гигантский пищевод.

От сияния алатыря мёд в запечатанных сотах, будто сам светился, источая новые лучи в дрожащем мареве.

Пристроить камень тут не нашлось куда. И Витя начал бережно орудовать одной рукой в густеющем потоке мягкого жара, заполнявшего дупло.

Он отламывал соты с влажным и сладким хрустом. Каждый кусок отделялся вязкими нитями мёда и приятно тяжелил руку. Разломы сочились ярко-жёлтым нектаром, а свет янтаря многократно усиливал этот цвет.

Казалось, будто Витя вынимает из дупла слитки золота, переливающиеся на солнце. Он бросал их вниз, и они падали с глухим, увесистым стуком.

Мёд обильно тёк по руке, по запястью, пальцы слипались. Сначала Витя облизывал их, но очень скоро горло засаднило и нестерпимо захотелось пить.

Гора внизу росла с каждым новым золотым обломком. А звуки ударов падающих слитков сменились на мягкие шлепки.

Добыча получалась знатной – на обе большие корзины.

И вместе с тем, как мог теперь заметить Витя, в дупле наростов оказалось меньше, чем представлялось сначала. Две трети их лежало у подножья липы, истекая медовым соком.

Очередной раз запустив руку в дупло, Витя остановился. Помедлив миг и – посмотрев на пчелу-королеву, висевшую в воздухе рядом, он отстранился от дупла и стал спускаться.

Баба Сейда стояла со своим посохом у сладкой кучи сот и мёда. Витя спрыгнул, держа на расстоянии от себя липкую руку с растопыренными пальцами и перевёл дух.

– Поспеши – кивнула ему колдунья на пчёл.

Дальнее дрожащее марево истончалось, пелена таяла, и насекомые вот-вот должны были освободиться. Корзины Витины уже стояли тут же, обложенные изнутри листами лопуха.

Засуетившись, Витя протянул было бабе Сейде янтарный камень, но увидел, что он всё ещё плавится жаром. Не зная как быть, и решив разобраться с этим позже, Витя ринулся складывать куски мёда в корзины.

Жужжание пчёл становилось всё громче, и приходилось торопиться. Первая корзина в секунду заполнилась с горкой. Вторая – лишь до половины. Витя поджал губы.

Баба Сейда пытливо смотрела на него в упор. Затем, явственно перевела взгляд на алатырь-камень в его руке.

Витя задумался на мгновение и покачал головой.

– Им тоже ведь на зиму надо – кивнул он на липу.

И баба Сейда, вдруг, неуловимо как-то подобрела – её глаза изменились, взгляд стал ощутимо теплее и даже родней.

– Переверни его – указала она подбородком Вите на алатырь-камень.

И голос в этот раз звучал не повелительно, а мягче.

Едва Витя опустил алатырь плавящимся краем вниз, как весь его жар пошёл внутрь камня. Дрожащее марево не растекалось по воздуху, а втягивалось обратно. Оплавленный край стал засыхать и покрываться коркой, запечатывая выход.

Витя коснулся пальцем мягкой, тонкой оболочки. Она ещё была горячей, но стремительно твердела и остывала. Один миг, и рука его опять сжимала обычную янтарную смолу. Витя поднял взгляд на бабу Сейду.

– Ступай за мной – сказала ему ведьма и, развернувшись, пошла в лесную чащу, отталкиваясь посохом на ходу.

Витя подхватил обе корзины и с трудом двинулся за ней следом. Позади, из вибрирующей бесцветной завесы с сердитым жужжанием освободилась первая пчела.

Баба Сейда же уходила вглубь леса, но Витя не ощущал страха. Напротив – было очень любопытно. Вот только корзины оттягивали руки, а та, заполненная с горкой ещё и накреняла тело вбок. Не упуская колдунью из виду, Витя сделал быструю остановку и перекинул часть жирных медовых кусков во вторую, полупустую плетёнку.

Ведьма шла, не оглядываясь, одной ей известной дорогой. Витя пыхтел под тяжестью своего груза в нескольких метрах от неё, гадая, что колдунья хочет ему показать?

Они миновали мрачную колонну толстых сосен, где стояла вечная густая тень. Землю здесь усеивал ковёр опавших иголок – зелёных и бурых, хрустевших под ногами. А воздух был пропитан таким вязким хвойным ароматом, что у Вити пропахла вся одежда.

Сосновый привкус он ощущал ещё и полчаса спустя, когда наконец, вышел вслед за ведьмой к широкому лесному ручью. По его берегу они продолжили свой путь. Прозрачная вода весёлым потоком журчала рядом, будто сопровождала их.

На изгибе русла баба Сейда остановилась, внимательно глядя на тот берег. Витя с облегчением опустил корзины и начал разминать красные, затёкшие пальцы. Ведьма обернулась к нему и кивнула на обе его плетёнки:

– Ту, что полная, неси в деревню. Вторую, хозяину леса оставь, медведю! – указала она рукой на другой берег.

Витя повернул голову и увидел громадный, вывороченный кряжистый корень рухнувшего когда-то дерева-гиганта. Время, ветер и дожди превратили его в монолитный, землистый кулак, торчащий во все стороны заострёнными обломками, словно копья. Мох и молодая поросль листвы покрывала корень, будто шубой.

И именно там, в мешанине травы и переплетении листьев чернел едва заметный лаз в подземелье – в медвежью берлогу.

При виде этого хитрого убежища, Витя вдруг, понял, почему медведя до сих пор не выследили и не подстрелили. На пути домой он подолгу блуждал среди сосен, пока не заглушал свой запах еловым, смолянистым духом, сбивавшим с пути собак. А затем шёл по ручью, по воде до берлоги и немецкие овчарки уже совсем теряли его след. А догадаться, что берлога прямо под корнем можно было, лишь получив на это намёк. Глядя на ощерившиеся острые сучья, с трудом представлялось, что тут сумеет пробраться даже человек, не говоря уж о медведе.

Довольный своей догадкой, он, сияя, обернулся к бабе Сейде. Та красноречиво смотрела на вторую корзину, ту, куда Витя недавно переложил излишек мёда из первой. Деваться было некуда, и Витя со вздохом взялся за плетёную ручку.

– Высыпь тут – сказала колдунья. – Он сам заберёт.

Витя вывалил соты горкой на краю ручья – сразу же, со всех сторон слетелись осы. К его удивлению, баба Сейда не стала звать медведя колдовскими обрядами, как он ожидал.

Ведьма сразу же пошла прочь от ручья. Витя схватил корзины и побежал за нею.

Обернувшись, он бросил взгляд на слишком уж заметную гору мёда напротив берлоги.

– А охотники не догадаются? – задыхаясь от быстрого хода, спросил он у бабы Сейды.

– Не успеют – кратко ответила ведьма, идя вперёд.

Тотчас далеко позади раздался хруст сухих сучьев и порыкивание громадного зверя, вылезающего из-под земли. Затем послышался плеск воды и тяжкий шум дыхания.

Баба Сейда шла, не оборачиваясь. Витя втянул голову в плечи и едва удержался от соблазна оглянуться…

Дойдя до сосен, он разделил оставшуюся добычу на обе корзины – нести стало легче. В деревню Витя вошёл почти рука об руку с колдуньей, немало изумив односельчан.

– Никогда не забывай про хозяина леса! – сказала баба Сейда ему напоследок и указала взглядом на Витин карман.

И Витя, опомнившись, нащупал там алатырь-камень. Когда он вскинул голову, баба Сейда уже скрылась в своей избе…

В тот вечер у старосты в доме собралось всё село. Ну, кроме ведьмы, конечно. Витя был героем дня. Мёд бережно перекладывали в банки, боясь оборонить хоть каплю. А вот алатырь-камень взять в руки никто не решился, только мама чуть-чуть подержала.

Старики многозначительно переглядывались друг с другом и опасливо шептались.

– Признала… – слышалось по комнате тут и там, и все косились на Витю.

– И грибные места ему покажет – проговорил Трофим.

Мама, поняв о чём речь, тут же вскочила и закрыла собой сына, гневно глядя на всех вокруг.

– Я не пущу его к ведьме! Тем более, что-то просить! – неистово и звонко крикнула она. – Чем это ему обернётся?

– Я и сам не буду – буркнул Витя.

Мама положила руку ему на плечо и прижала к себе.

Деревенские смущённо отводили взгляды.

– Я просто в лес за ней пойду – продолжил мальчик.

Мама широко распахнула глаза, изумлённо глядя на Витю.

– Я не боюсь её, мама. Она не заведёт меня в болото. А нам зимой надо что-то есть – закончил Витя твёрдо.

Все деревенские умолкли. Трофим одобрительно кивнул. А жена старосты даже всплакнула.

– Мы с каждой дойки кружку молока теперь только вам отдавать станем – сказала она маме.

Конечно, дома был ещё серьёзный разговор. И не один. Но Витя твёрдо стоял на своём, грозя, что будет самовольно убегать за бабой Сейдой – через окно, чердак, да как угодно, не остановишь.

И мама сдалась. Но, поставила условие непререкаемым тоном: держаться у реки и каждые пару метров делать зарубки на деревьях.

– Я буду проверять! – категорически предупредила она. – И по отметинам увижу, был ты рядом с рекой или нет!

И не желала слушать возражения, что Витин путь зависит от маршрута бабы Сейды.

– Мне всё равно, куда она пойдёт! Мы говорим о тебе! – отрезала мама. – Чтоб ты знал дорогу обратно!

Витя засопел – такой уговор мог сделать бессмысленной всю эту затею. Но, к его удивлению, ничего нарушать и не пришлось – баба Сейда сама от реки Вьюнки не отходила. И вряд ли потому, что боялась заблудиться. Река, очевидно, имела для ведьмы большое значение в её таинственных делах.

Первые три дня слежки за колдуньей в лесу оказались бесплодны. Да, она выводила Витю к своим укромным полянам. Но грибов там было ровно столько, чтоб заполнить её лукошко и ни одной лисичкой больше, как Витя не искал.

Собрав грибы, баба Сейда, однако, не возвращалась тут же в деревню. Она находила новую поляну – всегда у реки. И рассеивала на ней широким взмахом какую-то белую мелкую крупу, похожую на манку.

«Может, корм для птиц или зверей – подумал Витя – Как мёд тогда медведю…»

Задержавшись на поляне, он решил посмотреть что будет, кто придёт – но ничего не случилось.

На следующий день баба Сейда собрала грибы с другой поляны, и рассыпала крупу в новом месте. То же самое было и назавтра. Витя же по-прежнему возвращался пустой.

– Вот и нечего следить за ней, значит – говорила мама.

Но, затем, баба Сейда начала обходить те поляны, где делала посевы – по одной каждый день. И везде там пестрели россыпи грибов. Теснясь друг к другу тут стояли и белые, и рыжики, и маслята, и роились гроздья опят.

И было их больше, чем для одного ведьминого лукошка. Ровно на две Витины корзины, гриб в гриб.

Припасы деревенские росли теперь как на дрожжах. Все вёдра, а следом и бочки заполнились маринованными грибами. И Витя понимал, что баба Сейда это знает. Нарочно позволяя ему ходить за собой, она помогает деревне, не упрощая свой чёрный образ в глазах односельчан.

И по какому-то немому уговору с колдуньей Витя никому не рассказывал её секрет.

Лишь однажды он наскрёб в траве горсть ведьминой крупы – твёрдой, и сладкой – и посеял в огороде на грядке. Для результата видимо, была важна лесная почва и близость реки – не зря все поляны баба Сейда подыскивала с ней рядом. А возможно использовала ещё и заклинания. Во всяком случае, крупа на грядке никаких всходов не дала. Да ещё и с той поляны Витя грибов собрал потом намного меньше.

С этого дня он перестал выслеживать, где ведьма делает посевы. Достаточно стало лишь наполнять корзины там, куда она его приводила.

Походы в лес, со временем, вошли в однообразное русло. Сегодняшнее утро не стало исключением.

Как и всегда, держась от ведьмы на расстоянии, Витя вошёл в окутанную туманом чащу. Приземистая фигура бабы Сейды с неизменным посохом темнела вдали меж деревьев.

Витя вынул грубый, кустарный нож – раньше им секли траву для кроликов. И начал привычный ритуал: делать по пути выщерблины на стволах – через два на третьем.

Он редко пользовался ими, стабильно возвращаясь домой вдоль реки. Но, в глубине души понимал и правоту мамы: кто знает ведьму, и куда она его решит однажды завести…

Дойдя до поляны, Витя столь же привычно переждал за деревом, пока баба Сейда набрала грибов себе в лукошко. Затем, подняв из травы посох, она отправилась далее вглубь леса. А Витя принялся за сбор урожая, поглядывая вверх.

Туман рассеивался. Сквозь тонкую его дымку проступало ясное солнечное небо. Гулять, сегодня значит, можно было почти до темноты.

Как и баба Сейда, мальчик тоже не спешил возвращаться в деревню. Лесной мир, в котором Витя проводил теперь столько времени, притягивал к себе сильнее и крепче. Он открывался перед ним неведомыми ранее, сторонами – новыми запахами, звуками и десятками оттенков листвы. Особенно сейчас, когда по осени изумрудный лес становился золотым.

К тому ж, чего греха таить – в деревне его б заставили работать.

Ещё хуже – мама усадит за учебники. Хоть школы сейчас и нет, но это не повод пропускать шестой класс.

А Витя всё же был пока ребёнком, хотел гулять, играть с друзьями. И здесь, в лесу он завёл себе такого.

Спрятав полные корзины меж молодых ёлок, Витя побежал к реке. Встав у самой кромки, он достал кусок хлеба и покрошил одну щепоть в воду. Речная выдра будто знала, что он сегодня придёт именно сюда – на это место.

С другого берега раздался тихий всплеск, и под водной гладью помчалось серое тело, идеально ровное, как стрела. Не снижая бешеную скорость, оно плавно, грациозно на лету перевернулось с живота на спину и зубастой пастью хапнуло разом все крошки.

Витя восторженно захохотал.

– Привет, Торпеда! – крикнул он. – Ждала меня? В морской бой сыграем?

Выдра гибко изогнулась змеиной петлёй, развернувшись в воде мордочкой к Вите. Он кинул ей ещё кусок хлеба.

– Ты как? – широко заулыбался Витя. – Готова?

Зверёк юрко нырнул с головой и тут же вынырнул обратно, похожий на бобрёнка.

– Тогда, начинаем! – и Витя побежал по берегу туда, где под водой лежали мшистые камни, там бурлило течение.

Выдра ракетой неслась по реке наперегонки с ним.

«Интересно, баба Сейда с медведем играет?» – мелькала иногда шальная мысль.

Выдра предвкушающе барахталась в быстром потоке. Витя подхватил с земли ворох жёлтых кленовых листьев. И принялся по одному спускать их на воду, по ходу течения.

Широкие фигурные листы с загнутыми вверх хвостиками, при известном воображении смахивали на боевые ладьи с головой дракона на носу. Друг за другом они помчались по реке. Выдра под водой рванулась следом.

Мощным броском она топила листья и выпускала вновь, с пробоинами посередине. Её сильное тело мелькало среди речных волн. Крепкий хвост извивался как лента, управляя подводным полётом красивого зверя.

Витя заливался радостным смехом, всё живее и быстрее бросая в воду листья. Их было теперь столько, что сама река Вьюнка из илистой и тёмной, стала багряно-золотой, ибо, поверхность плотно покрывала листва, плывущая ровно и гладко.

Выдра стремительно мелькнула под листвой, как морж между льдин. А затем мощным броском вырвалась вверх, подлетев в алмазных брызгах и густом листопаде. Её серая шерсть ослепительно блеснула стальным серебром в золотом свете солнца и хищница обрушилась на покрывало кленовых, жёлтых листьев, в один миг провалившись под воду.

Над рекой взметнулся каскад ещё больших брызг, и в воздухе затрепыхалась мелкая рыбёшка. Выдра поймала её на лету, и Витя бешено захлопал в ладоши.

И вдруг резко замер, перестав смеяться – в глубине леса прозвучал далёкий выстрел. Витя медленно распрямился, тревожно вглядываясь в чащу. Там грохнул ещё один выстрел. Потом сразу три вразнобой. Затем, донёсся треск ломающихся веток и захлёбывающиеся в диком азарте мужские крики.

И Витя похолодел, осознав, что это немецкая охота.

ГЛАВА 4 Охота

Первым желанием было броситься прочь, и бежать вдоль реки прямо к деревне. Мчаться со всех ног по камням, по воде, сквозь кусты, не разбирая, но лишь бы подальше!

Перед глазами ярко, в сочном цвете мелькнула картина, как немцы с гоготом вносят в деревню добычу: длинная перекладина на плечах у двоих охотников, идущих друг за другом. С перекладины свисает привязанный за руки и за ноги мальчишка, будто рысь или олень.

Он никогда этого не видел, но чётко и ясно представлял по рассказам сельчан из соседних деревень.

Лесное эхо стремительно разносило хриплые крики, среди которых выделялись русские голоса. И Витя как-то походя себя поправил: тащить его на палке, конечно, будут не немцы, а полицаи. Всю грязную работу выполняют ведь они.

И стоит ему сейчас броситься бежать, полицаи тут же и увидят мельтешащий меж деревьев, быстрый силуэт. А если и пригнётся на бегу – то услышат топот с плеском воды.

В лесу пушечно ухнул очередной выстрел, и над головой чиркнула пуля по древесному стволу. Витя шарахнулся в сторону. Кусок отлетевшей коры, как бритва, резанул его по плечу. Пуля хищно и с шипением вонзилась в воду. Витя сдавленно охнул:

– Торпеда… – и испуганно обернулся к реке.

Длинное, упругое тело выдры метнулось под водой вдоль берега, словно указывая направление. К облегчению Вити, красной полосы за зверьком не тянулось.

Выдра проскользила к густым зарослям папоротника, чьи широкие листы нависали над рекой, будто крыша пальмовой хижины. Витя, согнувшись, кинулся туда. Меж стеблями темнела ниша – и он юркнул в неё, как в нору, где сразу же упал наземь и застыл. А миг спустя, спохватившись, что слишком громко дышит – сомкнул, сжал, сцепил губы.

Теперь, оставалось надеяться, что его никто не увидел и загонщики пробегут дальше.

И тут же лес огласился отчаянным, громовым басом:

– Он к реке бежит! Отсекайте!

Разом хлопнули два выстрела – один ближе, другой чуть подальше. К треску ветвей прибавился топот десятков ног. И сам того не желая, Витя всё же осторожно приподнял голову, вглядевшись сквозь стебли хвоща в лесную чащу.

Сначала он увидел жидкую и неровную цепочку полицаев с винтовками. Их бегущие фигурки мелькали меж стволов тут и там. По центру держался мощный бородач – он и командовал охотой, бешено тыча рукой остальным, кому куда перемещаться.

– Обходите справа! Вы двое, за ним! – исступлённо орал он. – Шевелитесь! Шевелитесь!

Полицаев было три десятка. Среди них Витя увидел Репку и других, кто грабил деревню.

Впереди же, во весь опор мчался худощавый человек, одетый очень легко, без телогрейки. В руке он сжимал нечто, издали похожее на нож.

«Грибник! – сглотнул Витя. – Бедняга…»

Человек петлял меж деревьев, как заяц, и будто совсем невесомый на бегу. Полицаи позади него спотыкались, натыкались на сучья. Беглец же ловкой змеёй огибал все преграды, уклонялся от ветвей, перескакивал через валежник, то и дело, оглядываясь назад.

Когда он выбежал на открытое пространство, Витя понял, что дело его ещё хуже, чем казалось. В руке беглец сжимал даже не нож, а простую деревянную палочку, видимо, свирель. Да и двигался заметно тяжелее, начиная выбиваться из сил. Расстояние меж ним и полицаями тревожно сокращалось.

А далеко позади – в глубине леса проступила вторая цепочка людей – ровная, чёткая, прямая, состоявшая, будто из близнецов в одинаковой немецкой форме и гладких касках.

Беглец суматошно бросил взгляд влево-вправо: и там и там его уже опережали группы полицаев, отрезая все пути. Он кинулся прямо на заросли папоротника, за которыми журчала река.

Бородач позади него, Репка справа, несколько полицаев слева – все разом открыли огонь из винтовок. Земля вокруг беглеца взрыхлилась от пулевых разрывов.

Витя сжался в комок, сцепив руки – следующий залп уже точно будет по папоротниковым листьям!

Беглец, не сбавляя скорости, продолжал мчаться вперёд, на последнем издыхании.

Полицаи спешно щёлкали затворами, со звоном вылетали пустые гильзы. Бородач вновь вскинул винтовку.

И тут беглец, вдруг, вполоборота взмахнул палочкой в его сторону, пружинисто и резко. И грохнул взрыв.

Взметнулся ураган земли, камней и веток, хлестанув по деревьям вокруг. Бородач и пара человек с ним кинулись кто куда, врассыпную.

Беглец так же порывисто махнул своей палочкой в другую сторону, и вновь бабахнул взрыв. Ошмётки, пыль и прах разом скрыли из виду вторую группу полицаев.

Спотыкаясь, запинаясь, но – продолжая нестись к реке, беглец воздел руку вверх, и закрутил кончиком палочки невидимую петлю над головой.

Витя явственно увидел, как покачнулась большая сосна, мимо которой бежали четыре загонщика. Раздался скрежет, за ним треск, и верхушка сосны, тяжело переломившись, упала на соседнюю ель. Сила удара накренила ель, ломая её ствол. И два больших бревна-обломка с широкими, лапистыми ветвями, обрушились вниз – на четверых, заметавшихся в панике, полицаев. Истошные вопли смешались с хрустом веток, во все стороны брызнули щепки и сучья, словно осколки.

Но, за деревьями появлялись всё новые полицаи, будто лезли из-под земли. За спиной у беглеца возникли трое, тут же вскинув винтовки. Откуда-то прогремел голос невидимого Бородача:

– По ногам стреляйте! Он живой им нужен!

Беглец, обернувшись, махнул палочкой по дуге на себя, как резанул серпом воздух. И тотчас, позади троих полицаев чудовищная сила вырвала из земли корявый, засохший ствол вместе с пластом корня. Словно дубиной, он сшиб всю троицу разом, расшвыряв их по сторонам.

Витя вжался в землю и втянул голову в плечи: громадное сухое дерево со свистом и ветром пролетело прямо над ним и тяжко рухнуло в реку. Вода взорвалась гигантскими волнами, которые с размаху разбились об берега.

Беглец, тем временем, уже молниеносно оборачивался в другую сторону – через поваленную ель там перепрыгнул Репка.

Сделав выпад вперёд, беглец рубанул своей палочкой от плеча резко вниз. Рядом с Репкой чёрным столбом грохнул взрыв. Репка выронил винтовку, схватился ладонями за уши и как-то протяжно мучительно закричал, плотно смежив ресницы. Его качнуло, и не прекращая кричать, он рухнул на колени, а затем медленно завалился набок, скрутившись узлом.

А беглец, пятясь к реке, принялся быстро и суматошно махать палочкой, как мечом, без разбору, куда придётся. И от каждого такого взмаха гремел мощный взрыв то левее, то правее, то ближе, то дальше. Полицаи спешно прятались за стволами деревьев и в кустах.

Несколько взрывов громыхнуло в глубине леса, разбив ровную цепочку наступающих немцев. Солдаты разом попадали наземь, гортанно перекликаясь друг с другом.

От грохота и грома у Вити свистело в ушах. Каково же было немцам и полицаям! Беглец – как видно – рассчитывал именно на это.

Сделав ещё пару подрывов, сотрясших деревья, он снова кинулся к реке. Быстрым движением выхватил из кармана брюк щепотку чего-то мелкого, сыпучего – Витя не разглядел, что конкретно. Явно собираясь проглотить это вещество, беглец одновременно разогнался до предела, будто хотел перемахнуть прыжком через реку.

И в этот момент, позади него взметнулась груда листьев, с земли подскочил Бородач. Не целясь, он выстрелил от пояса из винтовки.

Пуля, как злая оса, мимолётом прошила бедро беглецу, вырвав клок штанины и тугие рубиновые брызги крови.

Беглец, подломившись, упал, покатился, рассыпая щепоть.

Но, тут же развернулся и махнул палочкой, что есть сил, с отчаянным криком.

Вся пыль, земля, сухие листья ураганом закрутились в вихрь и смерч, на пару мгновений создав непроницаемую завесу. А беглец схватил свою палочку другой рукой, и Витя увидел, что она прицеплена к запястью прочной нитью.

Рывком беглец сорвал эту нить и швырнул палочку в сторону реки. Витя, вскинув голову, с раскрытым ртом следил за ней взглядом.

Палочка пролетела над зарослями папоротника и мягко шлёпнулась на широкий лист прямо у Вити перед лицом. Лист прогнулся под её весом, палочка скользнула вниз, упав у самых кончиков пальцев, которые Витя тут же отдёрнул. На миг подумалось, что стоит лишь коснуться этого странного и страшного предмета, как он тут же взорвётся.

А следом лихорадочно сверкнуло искрой в голове: хозяин палочки-то…! Он теперь безоружен! Что с ним будет?!

К беглецу со всех сторон спешили полицаи. И каждый целился в него, лежащего, из винтовки, вскинув приклад к плечу, словно боялся промахнуться даже с такого расстояния. Его обступали, уткнув десятки стволов почти в упор. И все ему орали – яростно, наперебой – стремясь перекричать друг друга, и скрыть свой страх:

– Руки подыми!

– Кому сказали, руки в гору!

Один из полицаев схватил беглеца за шиворот и с силой дёрнул вверх. Беглец приглушённо охнул, сомкнул губы, но встать не смог. Ладонь его инстинктивно метнулась к бедру и зажала рану – сквозь пальцы сочилась кровь.

На помощь полицаю кинулся Бородач. Вдвоём, суетливо и зло они поставили беглеца на колени, и разом отскочили назад. Остальные тут же сместили прицелы винтовок, голова беглеца теперь была окружена, как копьями, стволами.

– Руки! Руки! – два полицая с разных сторон тыкали кончиками ружей в беглеца, поддевая его локти.

Самый нервный, с короткого размаха, как штыком, всадил ему прямо в кисть зажимавшую рану. Беглец медленно поднял обе руки, демонстрируя пустые ладони.

– Растопырь пальцы! – гаркнул с истеричным надрывом другой полицай.

– За пазухой проверьте! – скомандовал Бородач.

Сразу несколько рук птичьими когтями раздёрнули во все стороны пиджак беглеца, оборвав пуговицы, и зашарили по внутренним карманам.

– Ничего! – доложил рябой полицай, глянув на Бородача.

– Прощупайте брюки! – дёрнул Бородач головой.

Слева и справа два полицая ткнули стволами беглецу в бёдра – послышался его прерывистый выдох, один из ударов то ли случайно, то ли нарочно, задел кровоточащую рану.

Извне же, подступала вторая цепь – немецкие солдаты с автоматами наперевес – приближаясь неспешно и осторожно.

И глядя на них, Витя неосознанно потянул палочку к себе. В один момент мелькнула мысль, швырнуть её обратно беглецу и крикнуть, чтобы дрался и сражался до конца. Чтоб, в крайнем случае, взорвал себя, но не сдавался.

Да он и сам, наверно, знай, от кого убегает – не выбросил бы своё оружие ни за что, и никогда. Ибо солдаты, постепенно вставшие за полицаями дугой, были не просто пехотинцы. В их петлицах и на касках белели по две молнии – эмблема СС.

Чёрный флаг с этим знаком развевался в соседних Котлах на здании школы, которую люди с молниями заняли под штаб.

А её подвал-бомбоубежище они превратили в тюрьму. Сумасшедшие, леденящие душу крики, звучавшие там по ночам, будили весь немаленький посёлок аж до самых до окраин.

На узников, которых вели потом к месту казни – эшафоту, невозможно было смотреть без содрогания. Одно воспоминание об этом бросало рассказчиков в холодный пот.

Попасть в плен к немцам само по себе уже было страшно. Но, к людям из СС не то, что в руки… Показываться им на глаза старались реже даже немецкие солдаты.

Беглец тоже теперь видел, чьей стал жертвой – когда опасность миновала, автоматчики подошли совсем близко. Однако – никакого ужаса ни перед ними, ни перед своей дальнейшей судьбой не чувствовал похоже, совсем.

Спину он держал ровно, а плечи – расправленными, как крылья, и голова была уверенно задрана вверх. Даже поднятые руки не дрожали, хотя грудь вздымалась кузнечными мехами.

На обступавших его полукругом солдат и полицаев беглец смотрел с каким-то детским любопытством. И морщась от боли, иронично усмехался, обводя всех взглядом.

– Граждане охотники – проговорил он хрипловато. – Я не съедобный. Может, зря ловили?

Бородач ошалело уставился на беглеца, обескураженный его неуместной и явно неожиданной фразой. Солдаты вряд ли поняли сказанное, но беспечность пленника, и полное у него отсутствие страха ввели в ступор и их.

Смолкли покашливания, смешки и шумная одышка после бега. Десятки настороженных лиц смотрели разом на странного человека – одного, раненного и с пустыми руками, стоявшего на коленях посреди толпы вооружённых людей. И приветливо улыбавшегося всем, как ни в чём ни бывало.

Настала плотная, глухая тишина – неслышно было даже журчания реки и комариного писка. Витя боялся тронуть папоротниковый лист – казалось, его шелест заставит всех вздрогнуть.

И все действительно легонько дернулись, будто очнулись, когда в глубине леса раздался хруст ветки под ногами.

Солдаты обернулись – получился небольшой зазор. И в открывшемся проёме Витя увидел, что сюда идёт офицер.

Он был ещё довольно далеко, но все полицаи неловко и спешно вдруг, начали поправлять пиджаки и отряхивать брюки. Даже солдаты ощутимо как-то напряглись, многие отводили от приближающегося офицера взгляды, опускали глаза.

Офицер шёл не то, чтобы быстро, но напористо и твёрдо, держа скрещенные руки за спиной. И его прямая, идеально ровная фигура казалась похожей на струну. Особенно на фоне гладких сосновых стволов, которые будто расступались перед ним – офицер не делал в сторону ни шага.

На ходу он расцепил руки – в чёрных перчатках, одна сжимала чёрный стек, из-за чего офицер стал похож на одного из тех, кто командовал грабежом в деревне.

Как давно заметил Витя – они все чем-то походили друг на друга: горделивой осанкой, фуражкой на самые глаза. Но, этот отличался сразу – стоило увидеть его вблизи.

Подобно остальным немецким офицерам, на нём сияли высокие сапоги, корпус перетягивал ремень через плечо, сверкала золотом бляха, а к поясу плотно прижималась кобура.

Но, на околыше фуражки, под орлом, был не венок. Там жутко поблёскивал серебряный череп – «Мёртвая голова».

Рукав же украшал шеврон – на тёмном фоне белый круг с изломанными в форме молний, лучами. Мальчишки в Котлах говорили – это «Чёрное солнце». Так называли его другие солдаты, не из СС. И что те, у кого такой знак, продали Дьяволу душу, и уже сами не люди. Лишь только внешне изображают из себя людей…

Офицер же с «Мёртвой головой» в фуражке, и не пытался притворяться человеком. Возможно, он не продавал для этого и душу. Ибо вряд ли она у него вообще когда-то имелась.

Бездушная машина – выражение, которое Витя слышал сто раз, здесь было применимо в полной мере.

Нигде, и никогда, ни у кого он не видел раньше столь окаменелого лица с ледяными дырами-глазами. Равно как и ни у какого другого немецкого офицера ему не встречалось такой смеси высшей пробы надменности, чёрствости и безразличия ко всем и ко всему вокруг.

Невозможно было даже представить, чтобы этот человек улыбался, а уж тем паче – хохотал. Про любовь и нежность не стоило заводить и речи.

Но, верилось с трудом, что он способен и бояться. В воображении Вити страх как-то тоже не ложился на это лицо.

Единственная эмоция, которая на нём могла возникнуть – ярость. И неважно – от боли или угрозы смерти – офицера «Чёрного солнца» это всё лишь только взбесит.

Офицер прошёл мимо своих солдат, не удостоив никого взглядом. Теперь во все стороны от него шарахались полицаи.

Один из них заискивающе пролебезил:

– Взяли тёплым. Как велели, герр капитан.

И подобострастно указал на беглеца, согнувшись в подобие поклона.

Офицер остановился и посмотрел в упор на полицая – всего один миг – затем перевёл холодный взгляд на Бородача.

Того, как будто бы перехлестнуло.

Свирепо исказившись, Бородач метнулся к полицаю, и буквально сдёрнул с места за плечо. Оттащив его подальше, он прошипел, страшно выкатив глаза:

– Не называть ни герр, ни капитан! Обращаться только «господин Фарбаутр»!

Полицай испуганно закивал мелко-мелко. Бородач же с силой оттолкнул его от себя и суетливо кинулся к офицеру.

Фарбаутр так и стоял на месте, глядя вперёд. Бородачу пришлось быстро обогнуть офицера, чтоб оказаться перед его очами. Фарбаутр не шевельнулся, не повёл головой. Лишь чуть сместил зрачки, чтоб взять Бородача в поле зрения.

– Кто дал себя обнаружить? – произнёс он, вдруг, на чистом русском языке, спокойно, ясно и ровно. – Из-за кого сорвалась слежка?

У Бородача нервно дёрнулся кадык. Прерывисто дыша, командир полицаев метнул взгляд по сторонам, и кивнул на тело Репки, которое так и лежало, свернувшись в зародыш.

– Захар перестарался, господин Фарбаутр… – Бородач жалко и нелепо улыбнулся. – Наказать сильнее уж не выйдет…

Фарбаутр молча вытянул раскрытую ладонь, ожидая, как Бородач туда что-то положит.

Бородач судорожно сглотнул, глядя на ладонь в чёрной перчатке и неловко отступил назад.

– Он пустой, господин Фарбаутр – раздался его лепет. – Обыскали… Ничего при нём нету…

Фарбаутр опустил ладонь и подошёл к беглецу, встав напротив. Пленник по-прежнему был на коленях, и Фарбаутру это нравилось более чем. В глазах его мелькнуло даже нечто, мимолётно похожее на удовлетворение.

Бородач, оставшийся сзади, облегчённо вытер лоб.

Фарбаутр и беглец смотрели друг на друга. Первый – без малейшего выражения на лице. Второй – всё так же, со светлым, наивным любопытством, хотя и едва держался прямо.

– Где оно? – металлически чётко произнёс Фарбаутр.

Беглец в притворном удивлении вскинул брови.

– Э… Простите? Я мысли читать не умею.

У офицера, будто сами по себе, перекатились желваки по скулам.

– Твоё оружие – без эмоций сказал он.

– Аааа, бомбы – широко заулыбался беглец, и небрежно кивнул на воронки и разгром повсюду. – Так кончились. Я думал, понятно. Иначе б не дался.

Фарбаутр чуть повернул голову. Бородач за его спиной тут же кинулся вперёд и – услужливо замер, увидев, как капитан шевельнул опущенным стеком.

– Показать мне осколки! – велел ему Фарбаутр.

Бородач оглянулся назад – на полицая возле ближайшей воронки. Тот живо обшарил глазами дымящуюся яму, затем – метнул взгляд на еловый ствол возле неё.

– А осколков нету… – выдохнул он.

– Осмотрите вокруг там, дальше! – крикнул Бородач вглубь леса.

Десятки разрозненных фигурок принялись изучать кору сосен, лип, берёз и елей.

– Чисто! – откликнулся через пару секунд первый голос.

– Ни одной посечки на стволах! – подтвердил другой.

Солдаты тоже гортанно лопотали меж собой, кивая на древесину. Бородач повернулся к Фарбаутру, и кивнул ему на беглеца.

– Может, динамитом шарахал?

Беглец усмехнулся, как над слабоумным, и помассировал раненное бедро. Фарбаутр вновь смотрел на него сверху.

– Что это было? – прозвучал его холодный голос.

– Господин военный! – дурашливо воскликнул беглец.

Фарбаутр молча ждал ответа. Беглец столь же потешно, с нарочитой важностью переменился в лице, убрав ухмылку.

– Да ну, серьёзно? – с деланным изумлением понизив голос, спросил он. – Даже полицай ваш знает про безоболочную взрывчатку. А вы что, в училище не проходили?

Фарбаутр смерил его взглядом и скомандовал в пустоту:

– Ищите.

Полицаи, разом вздрогнув, поспешно кинулись во все стороны, растерянно озираясь на Бородача. Один из них сдавленно просипел ему:

– Чего искать-то…? На что оно, хоть, похоже?

И Витя машинально посмотрел на палочку. От её рукояти мышиным хвостиком тянулся обрывок джутовой нити. В мозгу пульсировало с отчаянием и болью: беглеца не спасти! Одно движение, лёгкий шорох – и папоротниковые листья изрешетят десятком пуль.

Ещё хуже, если найдут его грибные корзины! И уж тогда обыщут каждый куст, и не поверят, что Витя тут оказался случайно.

«Пусть уж хотя бы палочку не получат!» – Витя сунул её под пласт земли. Глянул на полицаев.

Те усердно топтались меж деревьев, где шуршали опавшей листвой. Судя по негромким репликам, расчёт весь делался на то, что искомый предмет будет сразу заметен среди веток, шишек и травы.

Из глубины леса к Бородачу примчался ещё один полицай. У Вити всё внутри всколыхнулось – это был Шнурок, с потрёпанной телогрейкой в руках.

– У ручья её сбросил! – ухмыльнулся он на беглеца – В ней тоже, правда, пусто.

Бородач вырвал у Шнурка телогрейку и мотнул головой, указывая обратно в лесную чащу.

– Давай, веди сюда телеги. Вон, покалеченных сколько! – обвёл широким взором лежащие тут и там, неподвижные, тёмные тела.

Шнурок раздражённо скрипнул зубами, но тем не менее, со всех ног снова бросился в лес. Бородач же пошёл к капитану, выворачивая карманы телогрейки на ходу.

– Документов нету, господин Фарбаутр – доложил он.

Фарбаутр стоял неподвижно и буравил беглеца ястребиным взглядом.

– Последний шанс избежать боли – голос его лишён был всяких чувств и интонаций. – Что это такое?

Беглец вздохнул, притворно глубоко и удручённо.

– Так ведь не избежал! – и отняв ладонь от бедра, кивнул на рану, сочившуюся кровью.

Фарбаутр, не меняясь в лице, сделал шаг вперёд и чуть приподнял свой стек, готовясь, как видно, ударить.

И Витя сообразил, что этот прут слишком короткий для стека. К тому же, он отливал тяжёлой воронёной сталью и перевешивал, тянул руку Фарбаутра вниз. Один удар такой железной палкой, и у беглеца треснут кости!

И хоть пленник не повёл и ухом – у Вити сжалось всё внутри, он смежил ресницы в ожидании хлёсткого хруста.

Но, вместо этого, лес вдруг огласился громовым и утробным рёвом. Витя резко распахнул глаза. Звериный рык вибрирующей волной пронёсся меж стволами деревьев и через мгновение повторился вновь – свирепее и ближе.

– Медведь! Медведь! – заорал истошный, дикий голос из самых недр глухой чащобы.

ГЛАВА 5 Молния

Витя, вздрогнув, суматошно метнул взгляд туда, откуда летели пронизанные ужасом крики. И тут же сам испугался: его рывок могли уловить, увидеть встряхнувшиеся листья!

Но, немцы, полицаи, Фарбаутр и их пленник – все разом дёрнувшись, неотрывно смотрели вглубь леса.

Леденящий вопль человека там перекрылся, заглушился, целиком поглотился новым громовым рёвом, теперь звучавшем ещё ближе и от того страшнее. Густой, раскатистый и вязкий, он сдавливал слух и отчётливо колыхал прозрачный воздух, как потревоженную паутину.

Ещё никого и не видя, все – полицаи и солдаты застыли от этого чудовищного, трубного гласа, словно окаменев.

Однако, нет! – заметил Витя: беглец, украдкой, быстро глянул в сторону реки, явно прикидывая шанс.

Фарбаутр среагировал мгновенно.

– Смотреть! – стегнул он Бородача жёстким окриком, как плетью.

И тот, без уточнений, сразу понял о ком речь. А его подчинённым не потребовалось и новой команды – к пленнику моментально обернулось с десяток обеспокоенных полицаев.

– Думаете, я вам опасней? – усмехнулся беглец.

Он не успел закончить фразу, как пространство опять оглушил беспредельно неистовый рёв. В нём слышалась вся исполинская ярость разозлённого зверя, которого, похоже, всколыхнули недавние взрывы.

Вдали – в непроглядной мешанине деревьев, кустов и корявых ветвей с россыпью листьев, мелькнула тонкая чёрная тень. Через миг, из багряных зарослей выскочил Шнурок.

С неимоверно выпученными глазами, он мчался, что есть сил к людям, безумно глядя на всех разом. Позади трещал лес и громыхал тяжёлый, мощный топот.

– Стреляйте по нему! – надрывно голосил Шнурок, его щёки дрожали, а рот кривился в паническом плаче.

За спиной Шнурка, меж стволов и листвы взметнулась гигантская, корявая глыба. Проревев оглушительным басом, эта бесформенная туша рванулась вперёд, круша в щепки кустарник и молодую древесину.

Содрогнулась земля, по речной глади скользнули мелкие волны. И наружу из лесных дебрей пушечным ядром проломилась гора литых мускулов и мышц, поросших бурым мехом. Во всю ширь распахнулась клыкастая пасть с потоками пены и могучий медведь исторг боевой, громоподобный рёв, от которого полыхнуло раскалённым жаром.

Все, кто стоял ближе, мгновенно кинулись врассыпную, и немцы и полицаи вперемежку. Шнурок так и бежал прямо, не сворачивая, выкатив глаза ещё сильнее.

Медведь – размером со слона, как показалось Вите – ринулся за Шнурком, на бегу вбивая в землю свои толстые лапы. Из-под его длинных когтей, и широких складчатых ладош брызгами разлеталась пыль и мелкие сосновые иголки.

Бурый гигант мчался тяжкими прыжками, и каждый из них сотрясал земной пласт массивным двойным ударом. В два-три скачка он настиг Шнурка и сшиб его всей своей массой, не сбавляя бег.

Шнурок упал, как сбитая кегля, на миг мелькнув внизу меж лап. Захлебнулся хриплый вскрик.

Медведь, нерушимым монолитом, нёсся дальше, из пасти и чёрных ноздрей клубами вырывался пар. Сбоку от него, вдруг, возник немецкий пехотинец, чётко щёлкнув автоматным затвором.

Медведь, в прыжке, махнул здоровенной лапой. И немец отлетел далеко в сторону, на землю звонко упала его каска с рисунком двух молний СС.

Медведь же, не запнувшись ни на миг, пёр напролом всей первобытной своей мощью, яростью и силой.

Солдаты поспешно срывали с плеч автоматы, некоторые сдёрнули гранаты с ремней. Полицаи бестолково топтались на месте, как затравленные овцы.

Витя быстро взглянул на беглеца – казалось, вот теперь у него появилась возможность! Но, Бородач, видно помня приказ, схватил пленника за ворот.

Медведь – бешено летящая громада – был уже метрах в двухстах. Солдаты, рассредоточившись вразнобой, ловили зверя на прицел.

Полицаи пятились, винтовки дрожали в их руках.

И только Фарбаутр стоял неподвижно, лишь сузив глаза на стремительно приближающегося медведя.

Грохот массивной туши сотрясал уже ближние осины. По знаку одного из немцев – похоже, тоже офицера, но помладше, пониже званием – трое солдат схватились за чеку на гранатах. Все остальные приготовились стрелять.

Полицаи так же разом вскинули к плечу винтовки. Младший офицер, нервно облизнув губы, рывком поднял два пальца, готовясь дать отмашку.

И тут Фарбаутр что-то резко крикнул: кратко, жёстко, по-немецки.

Всего одно слово – Витя, правда, не понял, какое – но, так металлически звонко, что оно на миг перебило и треск, и рёв, и дикий топот.

На мгновение его голос взвился над кронами и рекой, и лишь его и было слышно.

А затем вновь вернулись все прежние звуки: рычание, громовая дрожь земли.

Но, солдаты и полицаи, словно забыв про медведя, рывком повернули головы к Фарбаутру. В глазах у всех разом застыло недоумение, растерянность и страх.

Младший офицер хотел сказать что-то, но запнулся. Бородач сильнее скомкал ворот беглеца в кулаке.

Фарбаутр же, ни на кого из них не глядя, сделал шаг вперёд, другой, ещё. И плавно, медленно, как барс, двинулся навстречу мчащемуся меж деревьев, медведю.

Мускулистый зверь-гигант взревел сильнее прежнего, и казалось, даже усилил свой тяжёлый, грохочущий бег.

Фарбаутр аккуратно шёл к нему, распрямляя и без того идеально ровную спину. Бесстрастное выражение лица его оставалось неизменным, лишь губы сомкнулись плотнее.

Витя ждал, что он сейчас вынет пистолет на ходу, но Фарбаутр не сделал ни малейшего движения опущенными руками.

Правая по прежнему сжимала металлическую палку-жезл.

Медвежья громада летела страшными прыжками во всю мощь. И это плотное, непробиваемое, косматое чудовище гнало впереди себя такую же внушительную, чёрную тень.

Фарбаутр, мягко пройдя метр-другой, остановился. В упор глядя на рычащего, скачками несущегося к нему медведя, он столь же плавно, развернулся к нему боком. Пружинисто сбалансировав ногами, укрепился в твёрдой стойке – прямой, как штырь, против груды перекатывающихся на бегу, округлых, чугунных шаров под толстой шкурой.

За сто метров до медведя Фарбаутр вскинул, вытянул негнущуюся руку – ровную, с металлическим жезлом. Короткая, чёрная палка, чью рукоять сжимали пальцы в чёрной перчатке, была направлена на зверя, как указка. И Витя разглядел на ней едва заметную кнопку.

Фарбаутр надавил на неё, рука чуть дрогнула, раздался сухой треск электрического разряда. И из жезла – как из дула, вырвался длинный, искривлённый-изломанный луч молнии.

Пылающий, ослепительно-яркий, он метнулся струной и вонзился медведю прямо в лоб.

Витя вжался в землю от сумасшедшего, адского рёва, взвившегося до небес на наивысшей ноте бешенства и боли.

Медведь затряс огромной головой на бегу. Но, Фарбаутр продолжал давить кнопку, и неразрывная нить молнии зависла меж ним и истошно ревущим исполином.

Свет ломкого луча сменился на синий. Его пульсирующая линия корёжилась сотнями острых углов и осыпалась гроздьями искр. И в этих отблесках сверкал голубоватыми оттенками шеврон Фарбаутра на рукаве – «Чёрное солнце», будто мерцал сам по себе, своими собственными молниями-лучами.

Медведь рвался дальше вперёд и утробно дико выл. Поток электрозаряда гвоздём, копьём, пикой, жалом сверлил его – и зверь не понимал, что происходит.

Он с мучительным рёвом бежал на Фарбаутра и наотмашь из стороны в сторону тяжко мотал головой. Но острая молния упорно прожигала ему лоб, что медведь ни делал.

Фарбаутр не отпускал кнопку, и жезл удерживал корявую, синюю огненную черту, соединявшую его с медведем. Рука Фарбаутра дрожала и вибрировала от напряжения. Казалось, ток проходит через него самого.

Люминесцентное свечение озаряло лес белым, мертвенным сиянием. Солдаты и полицаи прикрывали глаза ладонями и отступали, пригибаясь и мучительно морщась.

Медведь хрипел и утробно рыдал, почти по-человечьи. Он выдыхался, броски вперёд ему давались труднее, хоть боль и приводила в ослепляющее буйство.

Не прекращая бег, зверь вскинул лапу к голове, не то защищаясь, не то пытаясь схватить и вырвать горячий, острый клинок молнии, впивавшийся всё глубже. Тотчас его другая лапа подломилась, брюхо с шумом проскользило по траве.

Злая молния так и буравила крепкий медвежий лоб, и исполин-гигант рухнул боком на излёте, на всём скаку. От бронебойного удара глухо вздрогнула земля.

Фарбаутр потерял равновесие и качнулся вперёд. Палец его слетел с кнопки и кривая, сине-огненная нить с треском исчезла, оставив после себя лишь белёсый дымок.

Медведь врубился головой в землю, но не погасшая ещё сила потащила по инерции его бугристое тело дальше. Чёрный нос рыхлил лесную почву, взрезая борозду. С потревоженных деревьев на тушу дождём сыпались листья.

Как огромный червь, он проутюжил полосу, сдирая своим туловищем мох и пласты дёрна, пока мал-помалу не замер на месте. Округлые бока его сдавились, вжимаясь внутрь, а потом обмякли, расслабляясь. И из широких ноздрей – с протяжным шумом вышел, испустился последний дух, рассеивая облака густой пыли…

«Нет больше хозяина леса…» – пронеслось у Вити в голове, как тонкий, ледяной сквозняк.

И глубокий вздох захлестнулся судорожным спазмом, когда рыдание рвётся, просится наружу. Но его приходится держать в себе, ибо нельзя пока плакать…

Витя, казалось, целую вечность неотрывно смотрел на мёртвого медведя. Да и не он один. Все фигурки людей, что россыпью маячили между деревьев, стояли неподвижно, глядя на бурую груду шерсти, внушающую трепет даже сейчас.

Фарбаутр медленно опустил чёрный жезл и чуть склонил голову набок, рассматривая свою добычу.

«Наверно, подойдёт теперь поближе – вяло, отстранённо подумал Витя – Потрогать, попинать ногой…»

Но, Фарбаутр развернулся и неспешно двинулся обратно, к беглецу. Глаза его на миг сверкнули каким-то лихорадочным предвкушающим блеском.

Бородач, так и державший беглеца за ворот, попятился, не сводя затравленного взгляда с чёрной палки.

«Он знает её силу… – интуитивно понял Витя – Когда-то испытал на себе».

Фарбаутр вновь встал перед пленником, словно минуту назад ничего не случилось. Беглец окинул его оценивающим взглядом, кивнул, и устало усмехнулся:

– Да вы, герр капитан, прямо Зевс-громовержец!

Фарбаутр молча поднял жезл. Бородач поспешно скинул руку, сжимавшую воротник беглеца. Пленник не шелохнулся. Разве что просел, согнув спину.

Фарбаутр нажал кнопку на рукоятке, и дёрнул жезлом, намереваясь ткнуть пленника в плечо.

Опять раздался сухой треск электрического разряда, но вместо молнии остриё чёрной палки лишь вспыхнуло жалкой искрой и погасло.

Фарбаутр мгновенно изменился в лице и нажал кнопку снова – жёстко и зло. Однако теперь не возникло даже вспышки: короткое потрескивание и струйка белёсого дымка из тёмного ствола воронёной стали.

Большой палец в чёрной перчатке раздражённо и быстро вдавил кнопку несколько раз подряд. Лесную тишину огласило только повизгивание каучука, трущегося об металлический корпус жезла.

Беглец безучастно наблюдал за потугами Фарбаутра, с видом учителя, огорчённого глупостью ученика.

– Батарейки сели? – тягостно вздохнул он. – Экономнее надо было.

И красноречиво указал подбородком на тушу медведя.

Фарбаутр замер, с силой стиснув жезл и сверля своё оружие немигающим взглядом. По его лицу отчётливо пробежала мелкая рябь, исказив черты и прокатив желваки по скулам. В нём явно закипала ярость, и он боролся с желанием использовать жезл как дубинку – ударить пленника наотмашь.

Состояние это продлилось секунду. После чего, то ли рассудительность взяла верх, то ли боязнь повредить внутри устройство, но Фарбаутр ощутимо сбросил напряжение.

Повертев в руке чёрную палку, он словно осмотрел её со всех сторон, пальцами смахнул с поверхности пыль.

Беглец, тряхнув головой, ухмыльнулся.

– А самого-то не шарахнет током? – осведомился он.

Фарбаутр перевёл на него взгляд. Затем, отступив шаг назад, крутанул жезл в руке и чётко прищёлкнул его к кобуре одним отработанным движением.

Беглец слегка приподнял брови, глядя на чёрную палку, которая смотрелась на кобуре, как влитая.

Фарбаутр же, сохраняя непроницаемое выражение, поддел край чёрной перчатки на запястье. И – широко оттянул её вверх, гораздо шире, чем если бы это была кожа.

Раздался хлопок, материя лопнула. Заскрежетала тонкая резина – Фарбаутр скатал перчатку с руки, и бросил наземь.

– Гм… Хитро! – совершенно искренне одобрил беглец.

Фарбаутр снял вторую резиновую перчатку, и не глядя кинул возле первой. Ещё миг назад, такие элегантные, они теперь лежали, свернувшись в безобразные комки, с обрубками не вывернутых наружу пальцев.

Из глубины леса к реке выехали, скрипя колёсами, три телеги, запряжённые по одному коню. Белой лошади старосты среди них не было.

Фарбаутр стремительно отвернулся от беглеца, коротко бросив в пустоту:

– Ведите в штаб! – и пошёл обратно той же дорогой меж прямых стволов деревьев, какой здесь и появился.

Бородач и пара полицаев подхватили пленника подмышки и поставив ноги, толкнули к телегам.

– Давай, забирайся! – прикрикнул Бородач.

– Пешком! – резанул жёсткий голос Фарбаутра.

Его прямая фигура уже мелькала далеко в чаще леса.

– Ну… оно и верно… – согласился Бородач. – Измотанного и допросить будет легче.

Беглец тяжело привалился к берёзе, весь в поту.

– Так ведь истеку. Не боишься? – отнял он руку от бедра, по штанине сочился ручеёк крови.

Бородач переглянулся с полицаями.

– Свою рубаху рви на лоскуты – предложил беглецу один из них, с кривой усмешкой. – Бинтовать тебя нечем.

– Ладно – с лёгкостью согласился беглец, и сильно припадая на негнущуюся ногу, оторвался от ствола берёзы. – В случае чего, на руках понесёте.

С трудом развернувшись, он попытался сделать шаг – и рухнул кулем без сознания.

Бородач, растерянно моргнув, суетливо бросился к нему, а следом и остальные полицаи. Толкаясь, обступили тело, в несколько рук перевернули на спину.

– Притворяется? – нервно взвизгнул кто-то в толпе.

Бородач расстегнул пленнику ворот, приложил два пальца к горлу, нащупав пульс.

– Да не похоже… – процедил он в напряжении. – Найдите тряпки, чем бинтовать!

Полицаи завертели головами, посматривая друг на друга, прикидывая, что оторвать, и пустить на перевязку.

– Быстрее! – гаркнул Бородач. – Ведь и правда истекает!

Полицаи всполошились в панике сильнее.

– Может, лопухами обмотаем? – прозвучало от кого-то.

– Эй! – гортанно окликнул Бородача один из солдат.

Бородач суетливо обернулся. Немец расстегнул подсумок, вынул и швырнул ему марлю. А следом ещё пару каких-то белых пакетов. Бородач поймал и то и другое, улыбнувшись в ответ жалко и убого. Но, увидел лишь спину немца, уже спешившего к компании весёлых сослуживцев.

После ухода капитана, его солдаты расслабились весьма ощутимо. В лесу зазвучал их задорный смех. Сразу у пятерых в руках возникли фотоаппараты.

И пока полицаи собирали своих раненых, немцы делали именно то, чего Витя прежде ожидал от Фарбаутра.

Они крутились возле поверженного медведя, дёргали его за космы, раздвигали пасть и обнажали клыки. И конечно, клацали бравые снимки, где принимали классически геройскую позу, поставив ногу на голову зверя.

Особо развеселившиеся шутники укладывались рядом с медведем, и панибратски обнимали его за толстую шею, хохоча в объектив.

Два полицая бинтовали бесчувственному пленнику бедро. Бородач, как столб, стоял рядом.

Сбор пострадавших же затягивался и осложнялся.

Полученные травмы не давали возможности волочить тела по-быстрому, как брёвна. С трудом их осторожно поднимали, и несли втроём, вчетвером.

Тут и там раздавались мучительные стоны. Очнувшийся Репка блуждал вокруг невидящим взором, ничего не слышал, и никого не узнавал. Его взяли под руки, и повели как старика.

Он мелко тряс головой на ходу и постоянно заплетался.

К удивлению Вити – Шнурок тоже выжил. И страшно закричал, когда к нему едва прикоснулись. Один из полицаев, по скорому его оглядев, с шумом втянул в себя воздух.

– Всего переломал, матерь Божья… – услышал Витя.

Особенно долго возились с четверыми, придавленными елью и сосной. На их счастье, в телегах были топоры и двуручные пилы.

Как Витя уяснил по разговорам, подводы изначально и выезжали на заготовку дров. Теперь, дровосекам приходилось почти ювелирно подрубать и подпиливать острые сучья, чтобы извлечь из-под обломков брёвен стонущих товарищей.

Одну телегу из трёх, немцы забрали под единственного своего, раненного медведем солдата. И не позволили положить туда кого-либо ещё.

На другую телегу у них тоже оказались планы. Младший офицер подозвал Бородача и показал ему пальцем на медведя.

– Мясо! – коряво, с немецким акцентом, пролаял он.

И Бородач, через силу, вынужденно заулыбался:

– А то! Какой жирок к зиме нагулял-то!

Офицер кивнул безразлично, и отошёл. Для раненых шестнадцати человек оставалась одна подвода.

Переломанных и оглушённых укладывали, сортируя как товар. У кого меньше увечий – положили вниз. Истерзанного Шнурка – на самый верх живой, шевелящейся кучи. Рядом с ним, полусидя примостили беглеца, которому стянули ремнями руки-ноги.

Последним попробовали поднять и уложить в третью телегу медведя. Но, десять полицаев, облепив его со всех сторон, не смогли даже сдвинуть тушу с места.

Они пыхтели, топтались, корячились, мешая друг другу, чем очень веселили немцев, не спешивших на помощь. В конце концов, младший офицер велел всем остальным выдвигаться – их раненый солдат был очень плох.

Две телеги медленно тронулись в путь. Вторую – зорко сопровождали полицаи, не сводя глаз с пленника, так и не пришедшего в себя. Его бедро перетягивала повязка с пятном крови.

У реки осталась одна подвода, и трое кряжистых, одинаково угрюмых мужичков.

Старший из них, оглядев медведя, глухо буркнул:

– Освежевать его надо. Давайте топоры.

Смотреть на разделку хозяина леса, Витя уже не смог.

Уткнувшись лбом в землю, он крепко смежил ресницы. И слышал только быстрые удары топора, хруст и слякотные звуки разлетающихся брызг.

Полицаи переговаривались ещё о чём-то, но для Вити это были просто далёкие голоса, без слов и интонаций.

Управились они минут за двадцать, после чего далеко в стороне раздались шаги и плеск воды. Помыв топоры, ножи и руки, мясники накрыли добычу в телеге рогожей, и наконец, поехали прочь.

Открыв глаза, Витя успел ещё увидеть их удаляющиеся силуэты – все трое шли рядом с подводой, один держал вожжи.

Витя тихо перевёл дух, не вполне понимая, как быть теперь дальше? Прождать для верности какое-то время, или сразу вскочить и побежать? И если выжидать, то сколько?

Часов у Вити не было. А полицаи могли вернуться в любой момент – за дровами, или снова обыскать кругом всё.

Вспомнив про палочку, он выдернул её из-под земли. И решил не ждать ни секунды! Бежать домой сейчас, немедля!

Витя вскочил на ноги, и с шумом ломая папоротниковые стебли, бросился вперёд, к деревьям – найти и забрать спрятанные корзины с грибами.

Не удержавшись, он глянул вбок. В том месте, где лежал медведь, темнело огромное, красное пятно…

Меж стволами Витя заметался – столько всего случилось и навалилось, что он не сразу вспомнил, где оставил грибы. Местность кругом сильно изменилась, взгляд натыкался то на взрывные воронки, то на свежие, обломанные пни.

Спохватившись, Витя вскинул руку. Палочка по-прежнему была в ней сжата, как в тисках. Задыхаясь, с колотящимся сердцем, он поспешно расстегнул полупальто и заткнул её за пояс. После чего, широкими прыжками помчался к поросли молодых ёлок, издалека похожих на группку детишек.

На всём скаку он цапнул первую же игольчатую ветку, и не чувствуя боли, отдёрнул в сторону. Две полные с горкой корзины стояли тут, в густой тени, как ни в чём ни бывало.

Из одной торчала грубая черно-резиновая рукоять ножа.

Витя подхватил обе плетёнки и бросился обратно. Глаза, казалось, против воли, сами собой шныряли по лесу, хаотично выцепляя отдельные участки. Везде, меж деревьев и кустов было пусто – ни шороха, ни звука, ни единой души.

Держа в поле зрения реку, Витя стал петлять, делая обходной крюк. Хотелось обогнуть то кошмарное, пропитанное кровью место, где убили медведя.

Ориентируясь по следам недавней битвы, он заломил дугу, сперва постепенно удалившись, а затем опять выйдя к папоротнику на берегу. И – резко замер, уловив движение за спиной.

А когда медленно, с опаской обернулся, то мгновенно весь похолодел внутри. Снаружи же – по коже снизу вверх и обратно, прокатилась мерзкая волна остро колющих мурашек.

Ибо – большое, красное пятно позади него ожесточённо и жадно рыли лапами дымчатые серые волки.

Шесть или восемь, Витя не мог от страха разглядеть более точно – поджарых хищников, буквально вгрызались в землю когтями и клыками.

Запах упущенной добычи приводил их в исступление.

Витя инстинктивно отпрянул, его каблук раздавил сухую ветку. Оглушительный хруст казалось, разнёсся по всему лесу.

Волки, тут же, разом, повернули к Вите свои морды, измазанные кровью и окровавленной, жирной землёй.

ГЛАВА 6 Стая

«Палочка!» – мелькнуло в голове, как спасение.

Но обе руки сжимали корзины, а ещё ведь нужно успеть расстегнуть полупальто.

Волки же рванулись к Вите все одновременно, словно кто-то невидимый крикнул им «фас»! Молчаливые и лёгкие как тени, упругие хищники стрелами метнулись вперёд, едва касаясь земли.

Витя пронзительно вскрикнул, юлой крутанулся на месте и помчался со всех сил вдоль папоротниковых зарослей. Следом, дробился топот множества лап в азартной погоне.

«Только б не споткнуться…!» – судорожно пульсировала мысль при виде распластанных толстых корней на пути, что тянулись по земле от деревьев.

Под ногами суматошно мелькал калейдоскоп жёлтых и бурых листьев. Огромные корзины били по икрам и коленям.

Сообразив, что грибы всё-равно не спасти, Витя, не глядя, отбросил назад одну плетёнку.

Корзина грохнулась на пути волчьей стаи и разбилась каскадом брызнувшей россыпи лисичек. Ярко-рыжие их искры взлетели, как фейерверк. Грибы потемнее расползлись чёрной кучей. Волки кинулись в стороны, огибая препятствие.

Один из хищников круто поскользнулся задними лапами в мешанине свинушек и опят, и шлёпнулся боком. Два-три волка перескочили через него на всём бегу, а Витя запоздало вдруг вспомнил, что вместе с корзиной выбросил и нож.

Впрочем – в лихорадке подумалось тут же – а чем бы он ему помог? Даже если развернуться и махать им, как мечом – перепуганный, худой мальчишка лесным убийцам не соперник.

Он ощущал уже их дух: смесь запахов шкуры, подземелий волчьих нор и останков предыдущей жертвы – то ли хорька, то ли куницы. Хищная стая неслась, стремительно догоняя Витю. Голод мчался вместе с ними.

Сжав кулак, да так, что ногти впились в ладонь, Витя разогнался до последнего предела дыхания. Но, тут же ощутил, как его смещает в сторону от перевеса второй корзины. Он швырнул её назад, вслед за первой.

Громоздкая корзина с разлёту, метеоритом врезалась в большой муравейник у подножья сосны и сшибла его верхушку, будто взметнулся вулкан.

Волков хлестнула шрапнелью пыль, труха, иголки и рой насекомых прямо в глаза.

Витя услышал взвизг. Мерный топот сбился, хищники бестолково налетели друг на друга с глухими ударами тел.

Сразу почувствовав лёгкость от сброшенной ноши, Витя резко увеличил скорость бега. Клубок серых шкур темнел где-то далеко позади, и дальность отрыва росла всё быстрее.

Но, внезапно, за спиной, откуда-то сбоку из спутанной поросли ветвей вырвался в высоком прыжке ещё один волк.

Угольно-чёрный, совершенно демонического вида, словно из преисподней, он пружинисто приземлился, изогнув спину. Жёлтые глаза его мерцали, как два огненных сгустка. Голова сгибалась низко к земле, из-за чего рельефно очерчивались стальные мышцы сухого, жилистого, крепкого тела. От шеи же, и дальше по спине тянулась густая полоса гривы – ещё более чёрной, чем смоляная шерсть этой твари.

Оскалив пасть, он ринулся за Витей, возглавив стаю, которая мчалась теперь позади вожака, выстроившись острым клином.

Витя бежал с перекошенным лицом, с гримасой отчаяния, мольбы и простым страхом ребёнка. Его захлёстывал ужас, хотелось кричать во весь голос «Мама!». Но, горло сдавливал как будто обруч – не получалось даже продохнуть. Бок разрывало нестерпимой колющей болью от сумасшедшего галопа. Сердцебиение толчками с гулом отдавалось в висках.

Рукоять палочки, заткнутой за пояс, туго вжималась в живот. И можно выхватить её! А дальше? Успеет ли он сделать хоть взмах, прежде чем волки сшибут его с ног?

Кругом мелькали стволы, ветки, листья и речная гладь по правую руку. Лесная чаща впереди тряслась и размывалась от пелены слезящихся глаз. А воздух проталкивался в сухую глотку шипастыми кусками. Пот прожигал бороздки по лбу.

Инстинктивно обернувшись через плечо, Витя увидел, как волчий клин, не сбавляя бег, плавно развёртывается в цепь, вытягивается в ровную стену за своим чёрным вожаком. И продолжал перестраиваться дальше.

Волки – по краям шеренги рвались всё дальше, обгоняя уже и вожака с двух сторон. Живая цепь теперь превращалась в дугу, в полумесяц.

Боковым зрением Витя видел, что хищники скачут почти вровень с ним самим – и справа, и слева. Они зажимали его в клещи, как недавно полицаи – беглеца.

Едва осознав это, и сам ещё не вполне соображая, Витя кинулся наискосок к реке. Он чуть не налетел на одного из волков, едва успел увернуться – возле ног щёлкнули его клыки – и нырнул в папоротниковую гущу.

Волчья дуга-полумесяц хаотично смялась и сломалась.

Сбившись и смешавшись снова в стадо, хищники рванулись за Витей в новом направлении.

А он дико продирался сквозь папоротник к воде, хотя не знал глубины реки, и не умел толком плавать. Да и вообще с трудом представлял, что будет делать дальше.

Стебли хвоща – чуть не в полный его рост – бритвами резали лицо и руки. Витя остервенело отмахивался от широких листьев, выплёвывал горькие, травяные обрывки. И бежал, бежал, бежал вперёд, с треском и хрустом пробивая дорогу.

Волки несокрушимой армадой вломились в папоротниковые заросли и помчались по ним шумной, широкой полосой. Чёрный вожак нёсся большими тигриными прыжками. Серые, дымчатые призраки скользили позади, волной, не отставая.

Витя выдыхался, выбивался из сил, кровоточили ладони от тонких порезов об шершавые ростки хвощовых побегов. И вдруг, сердце затрепыхалось радостной птицей! В мельтешащем просвете меж широкой листвы он увидел медленно плывущее по реке сухое дерево, ощерившееся десятком острых сучьев.

Выскочив к самой кромке, Витя узнал его, вырванное одним взмахом палочки беглеца. Попутным течением бревно сплавлялось аккурат в направлении деревни. Но из-за своей тяжести не попадало в поток, бурливший по центру, и вяло дрейфовало вблизи берега.

Не мешкая ни секунды, Витя с разбегу прыгнул в реку, взметнув вокруг себя звенящие брызги-осколки. И сразу рванулся к дереву, обхватив его обеими руками, как родное.

Осенняя вода ледяной гадюкой скользнула в сапоги, и обвилась вокруг ног. Она стиснула лодыжки, колени; поползла вверх, холодной петлей сдавила поясницу, и тонкой плёнкой прижала к коже намокшие брюки и рубаху.

Витя, быстро, судорожно вздохнул, дрожа всем телом, клацнул зубами. И навалившись грудью на бревно, оттолкнулся от илистого дна, чувствуя, как съезжают по нему подошвы.

Дерево нехотя, с трудом подчинилось силе. Его макушка развернулась в воде по диагонали, словно задавая курс. Витя пихал бревно дальше, помогая руками, животом, всем телом. Невесомость оторвала ноги от дна, и Витя резво поплыл по-лягушачьи, вцепившись в толстые сучья.

Верхушка дерева, как нос корабля, разрезала речную гладь, всё ближе подходя к течению. Витя активнее работал ногами – как от холода, так и от страха. И бревно удалялось от опасного берега, набирая скорость.

Из папоротниковых зарослей выскочили волки всей кучей в одном месте. Защёлкал плеск воды под множеством их лап.

Но, дерево уже вошло в поток и поплыло живее. Витя обессиленно свесил руки через бревно и тяжело дышал. Ноги волочились верёвками по течению.

Река ускоряла свой бег, журчала громче. Мелкие волны с привкусом тины, омывали лицо. Витя с трудом приподнял голову: волки вереницей мчались вдоль реки.

Продолговатые их силуэты мелькали меж стволов, то взмывая по пути на пригорки, то ныряя с косогоров вниз. Как ни стремительно было течение, стая не отставала. А вскоре неслась уже рядом с бревном, и начала опережать.

Витя напрягся, удерживая ствол в середине русла, чтоб его не повело обратно к берегу. Хуже могло быть, только если расцепятся затёкшие пальцы, соскользнув с бревна.

Вдруг, он уловил изменение меж деревьев. Чёрный вожак на скаку оттолкнулся от земли и мощным броском прыгнул в реку. Громыхнул водяной взрыв и на поверхности тут же показалась хищная голова с клыкастой пастью.

Матёрый волк, сверкая адски жёлтыми глазами, скользил тараном по воде наперерез бревну.

Витя закричал – истошно и дико; задёргался, заколотил ногами, пытаясь разогнать бревно быстрее. Оно колыхалось и поначалу совсем не реагировало на его толчки. Но, страх придавал силы. И бешеными рывками подгоняя ствол вперёд, Вите удалось проскочить в потоке перед самой мордой волка.

Вожак ринулся следом, перебирая сильными лапами в воде под собой.

Витя панически грёб одной рукой, другой держась за сук, и то и дело озираясь. Чёрный волк почти догнал бревно, и ужасала лёгкость, с какой он это сделал. Витя рванулся вверх, пытаясь взобраться на ствол. Тогда, можно будет хотя бы отбиваться от ощеренной пасти каблуками.

Но, занемевшие ноги не поднимались, и камнями тянули вниз. А голень больно ударилась под водой об толстый сук на бревне.

Волк быстро плыл рядом с корневым пластом дерева. Демонические глаза его, казалось, не мигали.

«Ну, теперь-то, палочка!» – отчаянно пронзило мозг.

Но, окоченевшая от холода рука беспомощно поддевала пуговицы полупальто, не в силах расстегнуть их. И Витя понимал, что до возможной спасительницы ему не добраться.

В отчаянии он попробовал отломать один из сучьев, чтоб иметь пусть какое, но оружие. Бревно качалось от его судорожных рывков, однако, не раздалось и слабого треска.

Чёрное исчадие рвалось вперёд, неостановимо рассекая воду. И исчерпав все ресурсы, и лишившись сил, хотелось просто спрятаться от него, отгородиться деревом – как плотиной, поставив стену между собой и тварью.

Протяжно выдохнув, Витя упёрся ладонями в мокрый, скользкий ствол. Со стоном надавил на древесину до боли и ломоты в суставах, разворачивая бревно на месте. Ноги сами по себе рефлекторно забарахтались в воде, помогая телу.

Громоздкое дерево, торчащее во все стороны частоколом длинных сучьев, как копей, поддавалось тяжело. Но, всё ж, преодолевая течение, начало медленно раскручиваться, точно гигантская лопасть, перегораживая реку.

Витя усилил нажим. Дальнейшее движение бревна пошло существенно легче. Его острая макушка сдвигалась, словно стрелка компаса – от середины реки к противоположному берегу. А корень зацепил плывущего рядом чёрного волка и поволок всей своей массой за собой.

Витя обернулся, услышав торопливое барахтанье лап по воде. Хищник пытался отбиться в сторону, белые брызги чуть не клочьями разлетались над ним. Но, вес бревна и скорость течения затягивали его в искусственный водоворот.

Сообразив это, Витя налёг на дерево с утроенной силой.

Оно лежало теперь ровной горизонталью, перекрывая реку, а чёрный волк суматошно плескался по другую сторону бревна.

Но, поток брал своё. Вращение дерева продолжалось. Его макушка часовой стрелкой двинулась дальше, описывая в реке полный круг. И Витя помогал бревну, толкал его обеими руками, ускоряя бурлящий коловрат.

Через ствол перехлёстывали волны, и Витя чувствовал себя как в карусели. Бревно разгонялось и раскручивалось всё сильнее, попадая в такт течения. А оно влекло его вертящимся пропеллером дальше по шумной реке.

Вожак волчьей стаи бился в потоке всей своей мощью. В воде мелькала чёрная грива, хвост и голова. Бревно, само кружась в воде, тащило и волка по кругу.

Витя схватился за крепкие сучья – дерево вертелось в воде массивным винтом, сумасшедше сплавляясь по течению. Водоворот ревел и пенился, будто кипяток в котле.

По другую сторону бревна, перед самым лицом из воды вырвалась вязкая и липкая, чёрная звериная лапа. Волк со злым рычанием пытался зацепиться когтями за кору, за ветку, да за что угодно.

Но, древесный ствол, вращаясь, подмял вожака и утопил своей массой. Над рекой взлетел раздирающе протяжный визг обычной насмерть перепуганной собаки, и тут же захлебнулся.

Жилистое тело отчаянно барахталось у Витиных ног под водой, не в силах прорваться сквозь густые ветви. Бревно же продолжало тяжело крутиться поперёк реки, запутывая хищника в скоплении подводных ветвистых кольев.

Витя вскинул голову – взглянуть на волчью стаю.

И увидел, что река стремительно вынесла его кружащееся дерево за пределы леса и гнала вдоль обширных полей.

Волки позади сбились гуртом на опушке, и неотрывно смотрели вслед…

Витя обернулся по курсу движения. Впереди – слева, показалось Караваево, первые домишки, заборы, огороды.

Течение не сбавляло быстрый бег, бревно по-прежнему вертелось диском вокруг своей оси. У Вити и у самого уже кружилась голова.

Он понимал, что с дерева нужно как-то прыгать. Иначе, поток протащит его мимо села.

Но, затормозить вращение длинного, тяжёлого ствола не представлялось возможным. А значит, велик был риск, едва прыгнув, тут же попасть под удар бревна. Особенно, толстых его сучьев, которые проткнут тело, как пики.

«Там, дальше, должны быть натянуты сети…» – сверкнула надежда. Староста, и его брат Трофим, перегораживали ими реку. Улов, правда, почти целиком, доставался немцам.

И точно – вдалеке возникла едва видная, длинная паутина, растянутая меж берегами. А ещё взгляд различил два чёрных сутулых силуэта на ближнем дворе – друг за дружкой они направлялись к избе – староста и его брат Трофим.

Витя вскинулся всем телом, будто хотел взлететь. И распахнув рот… исторг едва слышный, сиплый хрип, вместо крика. Фигурки стариков поднимались на крыльцо.

Витя безуспешно пытался вырвать из горла хоть какой слышный звук. Но, простуженные связки лишь глухо шипели.

И тогда Витя замолотил ладонью по воде – отчаянно, с надрывом, не чувствуя холодных брызг, летящих в лицо.

Трофим со старостой резко обернулись, подумав должно быть, что плещется рыба в сетях. И ошалело бросились со двора к реке, выбив калитку.

Бревенчатая глыба крутящимся винтом врезалась в сети, со скрежетом наматывая их на свои ветви. Трофим и староста кинулись в воду по пояс и – схватившись за сучья, с трудом, уперевшись в дно ногами, потянули дерево к себе.

У Вити же, будто разом вышел весь воздух. Обмякнув, мальчик расплылся по шершавой коре. Трофим рывком поднял его подмышки и застревая в тине, тяжело выволок на берег.

– Ох, ты ж… Ох, ты ж… – приговаривал он, суетливо растирая Вите щёки и уши.

Староста поспешил к ним. Но, скользнув глазами по бревну, вдруг замер. Склонился, разглядывая набухшую в воде чёрную шерсть меж ветвями, близоруко щурясь.

– Бобёр, что ли…? – неуверенно произнёс он.

Трофим распрямился, всмотрелся и мотнул головой:

– Ондатра.

Староста чуть шевельнул бревно. И вместе с Трофимом в ужасе отпрянул, когда из мутной воды проступила оскаленная морда мёртвого волка…

Витя силился не потерять сознание, когда его, бегом, спотыкаясь, стремительно несли в деревню. Голова тряслась и качалась, как болванчик.

Со всех изб кругом высыпали старики, а навстречу – растрёпанная – летела мама. Она порывисто выдрала Витю из рук Трофима, и прижала к себе.

Потом, с грохотом шарахнулась об стену дверь родного дома. Мама спешно уложила Витю на кровать, и чуть не срывая пуговицы, распахнула пропитанное водой полупальто.

– Папа… – с усилием проговорил Витя.

Мама замерла, тревожно на него глядя.

– Сынок, это я! – выдохнула она в испуге.

– Фотография внутри… – Витя, как смог, указал глазами на отворот полупальто.

Мама – смутившись, скользнула пальцами во внутренний карман и попутно увидела торчащую за поясом палочку. Рывком выхватив её и быстро окинув взглядом, хотела отшвырнуть.

– Не выбрасывай… – успел выдавить Витя и вот теперь его сморило уже точно, поволокло в глубокую и цепкую дрёму.

Он ожидал увидеть вновь кошмар, где за ним гонятся волки. Но, ему приснился медведь.

Витя стоял у ручья, возле истекающей мёдом горки сот. А огромный, мохнатый зверь неспешно и степенно переходил по мелководью. Встав напротив Вити, он медленно вытянул толстую шею, приблизив чёрный нос к его лицу. И Витя увидел своё отражение в спокойных, карих глазах исполина. Хозяин леса дохнул на него протяжно и шумно, обдав приятным жаром.

И Витя проснулся.

В избе было натоплено как в бане. Печь потрескивала пляшущим огнём. Пламенные блики уютно мерцали на потолке. За окном смеркалось.

Несмотря на то, что тело горело и внутри, и снаружи, Витя плотнее натянул одеяло – он никак не мог согреться.

Мама штопала за столом его брюки и сразу обернулась, услышав шелест с кровати. Но, тут тихонько заскрипела дверь, и в избу ступил староста. В руках он нёс охапку дров, и вид имел смущённый, виноватый.

– Анна, вот ещё тут… – промямлил староста, и отводя глаза, аккуратно сложил поленья возле печки.

Мама сидела, неподвижная, как изваяние, холодно глядя на старосту. Тот неловко потоптался, закряхтел.

– А утром там яиц принесём, пару штук. Немчура не отощает… – попробовал он улыбнуться.

Мама не реагировала. И староста угловато развернулся обратно к двери. Внезапно, мамина тень на стене перед ним резко поднялась, будто выросла – мама встала со стула.

– Никакого больше леса! Никаких грибов! – отчеканила она жёстко и враждебно.

Староста, не оборачиваясь, вжал голову в плечи и ещё сильней ссутулившись, вышел из комнаты…

Было уже совсем темно, когда во двор избы Трофима проник чёрный, приземистый силуэт с посохом. В дальнем углу заскулила собака и гремя цепью, нырнула в будку.

Плотная низкая фигура поднялась на крыльцо и уверенно постучала в дверь. С минуту было тихо. Потом скрипнули петли, во тьме дверной щели возникло лицо встревоженного Трофима. Выпучив глаза, он уставился на бабу Сейду.

Ведьма молча стояла и глядела исподлобья. Зрачки её блеснули, окинув Трофима взором с головы до ног.

– Сделал, что велела? – вязким голосом спросила она. – Впусти.

Трофим прерывисто вздохнул и отступил в сторону, освободив проход в избу…

Окончательно Витя пришёл в себя через сутки. Открыв глаза, он не почувствовал ни жара, ни озноба. Зато, зверски хотелось есть. Легко откинув одеяло, Витя пушинкой спрыгнул с кровати, сгрёб со стула рядом брюки и рубашку.

Снаружи сияло солнечное утро. Комната искрилась в золотистом свете.

На столе одиноко жались друг к другу кружка молока и кусок ржаного хлеба. Отдельной парой лежали фотография отца и деревянная палочка с обрывком тёмной нити на рукоятке.

Витя жадно перескочил взглядом с еды на предметы, не зная, с чего начать. Но, недовольно заурчал желудок, и Витя цапнул хлеб. И уж теперь, жуя, как молотилка, разгладил пальцами фото. Оно, конечно, местами отсырело, однако, не потеряло вид.

Витя откусил ещё кусок, хлебнул молока, и едва только протянул руку к палочке – увидел в окне Трофима. Он шёл вдоль забора. Витя стремглав метнулся к двери, и сунул ноги в ботинки, спешно перебирая в уме слова, как благодарить за спасение.

Он выскочил на порог, готовясь бежать и догонять, но Трофим и сам открывал их калитку.

– Дядь Трофим! – воскликнул Витя.

– Ааа… – заулыбался брат старосты. – Поправился? Ну, значить, отдам прямо в руки.

И поворотившись, втащил за собой – у Вити сердце чуть не задохнулось – шкуру чёрного волка на деревянном кресте.

– Победителю его добычу! – с благоговейным уважением произнёс Трофим. – Я и не видал таких раньше…

Витя завороженно сошёл с крыльца, приблизившись к трофею. Казалось, волк живой – хвост, лапы, голова, всё на месте. От шеи по спине тянулась полоса густой гривы. Морда скалилась точёными клыками. И горели жёлтыми огнями глаза.

Витя медленно протянул палец, коснувшись стеклянного открытого ока. И вздрогнул – позади отворилась дверь. На крыльцо вышла мама.

Трофим замер, потом попятился, а Витя восторженно ей закричал:

– Мам, смотри! – и подняв растяжку, показал чёрного волка во всей его страшной красе.

Мама потемнела лицом, в упор глядя на Трофима.

– Вот… И взрослым стал… Сынок-то… – подобострастно и жалко пролепетал он.

– Уйдите! – негромко, с ожесточением выпалила мама.

Витя остолбенел. Он ожидал от мамы охов и забавных возмущений. Но, она источала какую-то непонятную, холодную ярость. Трофим мелко-мелко закивал, засуетился.

– Пойду… пойду, пожалуй. Шкурка пусть ещё посохнет. Покажу, как выделывать потом, дубить…

– Вон! – повысив голос, перебила мама.

Трофим, буквально, вылетел за калитку.

– Мама! Зачем ты?! – возмущённо крикнул Витя, чувствуя, как рдеют щёки.

– «Зачем»?! – повторила она звеняще. – Затем, что все они, вся деревня слышала стрельбу в лесу, и взрывы! И ни один…! Ни один…!

Задохнувшись гневом, мама сбилась, но продолжила на ещё более высокой ноте:

– А когда сама хотела бежать к тебе, меня закрыли! В сарае! Как собаку! Вот, «зачем»! – и метнула взгляд по сторонам, по избам и окнам всех односельчан.

Витя опустил голову, глядя под ноги.

– Тебя бы убили – тихо сказал он.

– То есть правильно, что не пустили?! – мама закипала в бешенстве.

– Да – твёрдо ответил Витя, не поднимая глаз. – Иначе, я сегодня был бы сиротой. Или оба бы погибли.

– А если со мной такое случится? – заводилась мама сильнее. – Если я уйду и пропаду, что будешь делать?!

– Я, другое дело. Я пойду, потому что мужчина – голос Вити звучал глухо, но упрямо.

– Ты ребёнок! – пригвоздила его мама.

Витя вскинул голову, и сверкнул глазами.

– Я мужчина! – как гром, ударил он.

– Тебе двенадцать лет! – мама тоже сорвалась в крик.

– Я! Мужчина! – взорвался Витя.

Порывисто схватив волчью шкуру, он коршуном взлетел на порог. Мама отшатнулась. А Витя, распахнув дверь, ворвался в дом.

Его трясло и колотило. Душила обида от того, что столько пережил за прошедшее время, а для мамы это всё пустяк, игрушки.

Витя раздражённо впечатал в угол крестовину со шкурой и сорвал с вешалки подсохшее полупальто и шапку.

Затем, кинулся к столу, сгрёб фотографию отца, сунул за пазуху. А следом подхватил и палочку. Детская злость искала выход.

Чтоб не встречаться с мамой, Витя выскочил из дому через примыкавший к избе сарай. И побежал в лес.

Кругом опять замельтешили кусты, деревья, листья. Умом он понимал – забраться нужно в самую чащу, подальше, чтоб не пугать селян близкими взрывами.

«Впрочем – возразил сам себе Витя – они и так перепугаются».

А истинная причина заключалась в том, что бить и крушить хотелось сейчас же!

Остановившись, он посмотрел назад – деревня скрылась за многослойными шеренгами берёз, осин и елей.

Из груди рвалось тяжёлое дыхание, казалось, распирая саму душу.

Сжав зубы, Витя посмотрел на палочку в руке. Не так он представлял себе знакомство с ней и изучение. И это тоже прибавляло злости.

Яростно исказившись, Витя махнул ею, что есть сил, до боли в локте. И испугался: ведь сейчас же грохнет!

Рассёкся с шипением воздух, ветерок обдал лицо и… больше ничего. Ни грохота, ни треска деревьев.

Витя замер, скосив на палочку взгляд. И взмахнул ещё раз. И опять безрезультатно.

Он с шумом выпустил пар через ноздри. Может, нужно что-то крикнуть? Какое-то заклинание, или слово «взрыв»…

«Но, нет – вспомнилось сразу. – Тот человек ничего не кричал… А если командовал в мыслях?»

Витя сделал новый резкий взмах, одновременно крикнув про себя – «взрыв»! И это тоже не дало успеха.

«Взорвись!» – изменил Витя команду, махнув палочкой в очередной раз. Кругом стояла тишина, лишь ветер шептался.

«Бабах!» – ткнул Витя кончиком палочки в землю далеко перед собой.

С последующим взмахом он просто попытался представить взрыв, как таковой. Не помогло и это.

Взбесившись сверх всякой меры, Витя начал исступлённо махать палочкой без слов, без мыслей и команд.

Взмах влево! Взмах вправо! Взмах вперёд! Взмах назад!

И на последнем этом выпаде, обернувшись вокруг себя, как волчок, Витя вздрогнул, и обомлел, выпучив глаза.

Прямо перед ним стоял тот самый беглец, прислонившись плечом к сосновому стволу.

С беспечным видом, будто на прогулке, он вздохнул, качнул головой и иронично кивнул Вите на палочку в его руке:

– Не стреляет?

ГЛАВА 7 Братья

По хмурому, осеннему небу стремительно скользил серый «Юнкерс» – винты разрывали пелену тонких туч. Дождь нещадно хлестал тугими струями его мощный корпус. Прозрачные ручьи змеились, омывая кресты на крыльях и хвосте.

Внизу простирался лес, а за ним – обширное поле.

Самолёт взял курс на усыпанную песком площадку, и начал снижаться. К посадочной полосе мчались три автомобиля: один гражданский и два военных.

Чёрный, обтекаемо гладкий, похожий на жука «Вандерер» летел впереди. Лакированные его дверцы сверкали без всякого солнца. Холёный автомобиль выглядел новеньким, как игрушка.

Даже запасное колесо, сбоку на капоте, из-за стерильной чистоты казалось тут пристёгнутым не более, чем для декора.

Позади этого роскошного красавца, друг рядом с другом следовала пара грубых бронемашин. На крышах у обоих стояли пулемёты за железными щитами.

«Юнкерс» плавно приземлился. Прокатившись по площадке и низко волоча хвост, развернулся на месте.

Автомобили торопились следом, настырно подъехав чуть не вплотную.

Из кабины спрыгнул пилот. Ёжась от дождя, он бегом кинулся к дверце самолёта, со скрежетом открыл её и спустил вниз короткую лесенку.

Внутри шестиместного, транспортного «Юнкерса» не было никакого груза – лишь два человека.

Первый – молодой и стройно-ломкий лейтенант СС в расстёгнутом чёрном плаще – вскочил с кресла, и подхватил кожаный портфель. Во мраке салона сияли звёздами его пуговицы, молнии в петлицах и серебряный череп в фуражке. Её козырёк, надвинутый низко на глаза, скрывал верхнюю часть лица густой тенью, будто вуалью.

Второй пассажир не шелохнулся – его обмякший тёмный силуэт в глубине самолёта оставался неподвижен, и тонул в черноте. Лишь смутно угадывались очертания какой-то странно бесформенной головы и перекошенных плеч. Могло возникнуть даже сомнение, а человек ли это, вообще?

Лейтенант мельком бросил на него взгляд и повернулся к выходу – в проёме там стоял армейский капитан. Лейтенант, шагнул к капитану и протянул руку.

– Унтерштурмфюрер Макс фон Зефельд! – звонко и бойко представился он.

Капитан на секунду опешил, после чего неловко пожал фон Зефельду ладонь, деликатно и осторожно.

– Гауптман Пауль Бауэр… – с ноткой смущения ответил армеец, но лейтенант уже выглядывал наружу, не особенно и слушая.

– Ого! Зачем такой эскорт? – весело воскликнул он и кивнул на бронеавтомобили.

– Тут партизаны – капитан мотнул головой на лес вдалеке.

– Ааа – дружелюбно усмехнулся фон Зефельд. – Ну, да. Есть лес, значит, будут и эти.

И глянув на дождливое небо, бросил легко и беспечно:

– Гауптман, побудьте снаружи!

Капитан вздрогнул, будто получил удар хворостиной, но тут же опомнившись, поспешно вышел.

Макс фон Зефельд, отбивая каблуками шаг, приблизился к своему спутнику в торце самолёта. Тот сидел, как изваяние – грузный, плотный, мощный. Вблизи стало понятно, почему его голова казалась в темноте бесформенной и бугристой: на ней был надет чёрный мешок.

Армейский капитан украдкой глянул внутрь «Юнкерса». Он различил, как лейтенант там – в самом конце салона – приподнял чёрный мешок одной рукой и секунд десять стоял молча, смотрел. Затем, опустил мешок обратно.

Капитан хотел уже отдать приказ своим солдатам войти и забрать пассажира. Но, фон Зефельд сам взял его под локоть, помог встать, и подвёл к двери. Тут, на свету стало видно, что незнакомец ещё и в наручниках, которые защёлкнуты на нём прямо поверх грубых рукавиц.

Судя по одежде – измятый пиджак, выцветшая синяя рубаха, засаленные до кожаной черноты брюки, заправленные в сапоги – это был крестьянин. Ну, или житель провинциального городка. Крепкий, дородный, хоть и горбившийся, он послушно шёл за лейтенантом.

И как отметил капитан мимоходом одну странность: человек даже не делал попытки понять, где оказался, куда его привезли. Он не вертел головой, как другие в подобных случаях; не вслушивался в окружающие звуки.

«Такое впечатление – подумал капитан – что ему всё равно…»

Фон Зефельд направил его к ступеням, и вот теперь уже незнакомца подхватили с двух сторон бойцы капитана.

– Нежнее, нежнее – велел им лейтенант. – Не пугайте.

Солдаты аккуратно помогли человеку спуститься. Ещё двое синхронно раскрыли чёрные зонты для фон Зефельда. Тот, тряхнув головой, отмахнулся.

– Да ну, я вам сахарный, что ли? Размокну? – и вальяжно, как генерал, сошёл по ступенькам, придерживая распахнутые полы плаща.

Незнакомца усадили в «Вандерер» назад. Фон Зефельд сел с ним рядом, а капитан впереди, возле шофёра. Машины разом выехали с площадки, вытягиваясь в колонну на ходу.

«Вандерер» шёл в середине, а спереди и сзади натужно ревели бронеавтомобили.

Колонна, нерушимым монолитом, помчалась к лесу.

Но, против ожидания фон Зефельда машины нырнули вовсе не в глухую, дремучую чащу. Здесь пролегала широкая, как проспект, грунтовка. По обоим её краям зияли пустотой нещадные вырубки лесоповала, утыканные пнями.

Силами местных жителей, которых немцы ежедневно сгоняли валить деревья, лес был откинут от дороги на расстояние, недостижимое для выстрела, или броска гранаты.

И всё же, глухая стена сосен и елей вдалеке, по-прежнему внушала опасение своей плотной непроглядностью.

– Надо расчищать ещё дальше – произнёс лейтенант, глядя в окно.

– Расчищаем – кивнул капитан.

– Ну, и где лесорубы? – удивился фон Зефельд.

– Дождь… – капитан неопределённо пожал плечами.

Фон Зефельд вздохнул, мотнув головой:

– Жалеете вы их.

Колонна промчалась мимо скошенного набок, дорожного указателя – «Леспромхоз, пос. Котлы». Железная его табличка сквозила множеством пулевых пробоин.

А затем, на горизонте, в сером и дымчатом как смог, тумане, возникли громадные ворота. И в обе стороны от них тянулись такие же исполинские бревенчатые стены, покрытые досками внахлёст. На постройку крепости, похоже, ушла вся древесина с придорожного лесоповала.

Казалось, люди за подобным ограждением укрывались от великанов, не меньше.

И это впечатление усиливалось при виде сторожевых вышек, скорее похожих на башни – в три яруса каждая. Самый верхний занимали прожектора, а второй и третий – пулемёты.

В пелене клубящегося тумана, смешанного с дождём, едва виднелись другие – дальние вышки. Они словно вросли в забор, как чудовищные зубцы гигантской, крепостной стены.

Подъехавшие машины выглядели совсем миниатюрно на фоне столь циклопического укрепления.

– Окопались вы тут… – прокомментировал лейтенант, поражённый масштабами картины.

С вышки потребовали, чтобы экипажи бронеавтомобилей вышли наружу – проверка, не партизаны ли уже внутри.

И лишь после этого, ворота открылись, колонну впустили на территорию бывшего леспромхоза. И «Вандерер» – один – поехал меж цехов, ангаров и складов. Вдали – за мутной изморосью проступали контуры жилых двухэтажных бараков, составлявших, собственно, посёлок Котлы.

Территорию делила надвое железнодорожная ветка. Она тянулась по самому центру и убегала в лес, через вторые, не менее массивные ворота. А там – через несколько километров вливалась в магистраль, где лесоматериалы развозили далее по всей стране.

Так было до войны.

Теперь, по этой магистрали беспрерывно шли эшелоны с оружием и войсками из Германии на фронт. И с награбленным добром – обратно в Германию.

Полк, стоявший лагерем в Котлах, охранял от партизан участок железнодорожных путей, пролегавших лесом. Вдоль магистрали вырубали деревья, минировали подходы к полотну.

Параллельно железной дороге, за пару месяцев, так же укатали и крепкую колею. По ней, отныне, круглые сутки курсировали патрульные машины с неравным интервалом, чтобы партизаны не могли рассчитать время.

Работы было невпроворот, и большая часть солдат почти всегда находилась за пределами базы. Именно это и сподвигло превратить леспромхоз в цитадель, чтоб в случае нападения суметь защититься малой силой.

Внутри территории уже ничто не вызывало интерес, как снаружи. Фон Зефельд видел из окна обычный, немецкий порядок кругом. Захваченное хозяйство использовалось с умом и сохранением прежних функций.

Русская и немецкая техника отлично уживалась вместе в ангарах. Склады оставались складами; а цеха по обработке древесины выпускали гладкие брусья и доски для собственных нужд.

Миновав производственную зону, «Вандерер» въехал в жилую и остановился возле двухэтажной школы, огороженной своим, сеточным забором. Из всех поселковых зданий, лишь здесь был подвал-бомбоубежище. Поэтому, школу бесцеремонно занял СС и подконтрольные ему службы – СД и гестапо.

Армейский штаб разместился в клубе. А сельсовет облюбовала комендатура.

Жилые дома же превратились в солдатские казармы, где квартировала рядовая пехота, сапёры, механики и другие.

У школьных ворот «Вандерер» проверили снова – и армейский капитан отчитался о благополучной доставке фон Зефельда с его спутником. Дальше капитану уже не было хода.

Незнакомца приняли солдаты СС, и повели в здание. А фон Зефельд подзадержался. Он первый раз приехал в Россию, и хотел увидеть этих русских живьём, а не в смешных, похожих на карикатуры, газетных фото.

Лейтенант стоял, сжав ручку портфеля, и не обращая внимания на дождь, вёл взглядом по унылому, сырому посёлку. Тень от козырька его фуражки ещё более сгустилась. И потому казалось, что вместо верхней части лица у фон Зефельда – чёрный, прямоугольный провал.

Русские сновали повсюду. Выселенные из квартир, они жили в сараях, пристройках, в каких-то самодельных не то хижинах, не то шалашах.

Их грязная одежда представляла собой смесь обмоток и рванины, натянутой и перевязанной узлами. Все сгорбленные, кривые, они ходили исключительно тенями вдоль стен. Дети, терпеливо, как собаки, дожидались подачки, сидя возле солдатской столовой.

Фон Зефельд зябко передёрнул плечами.

– Они же животные. Не люди… – проговорил он сам себе, еле слышно.

И повернулся к капитану – тот садился в «Вандерер», машину надлежало вернуть в её тёплый гараж.

– Ставьте этим партизанам капканы – с отвращением сказал ему фон Зефельд. – Ройте им ямы с кольями на дне.

– Роем. И ставим – кивнул капитан, и хлопнул дверцей.

«Вандерер» поехал дальше по посёлку, а фон Зефельд, круто развернувшись, двинулся к школе.

Внутри здания тянулся аскетично пустой коридор, зато очень светлый и по-военному аккуратный, как и всё у немцев.

Фон Зефельд оставил дежурному свой промокший плащ и фуражку. Проследил, как незнакомца уводят вниз в подвал, по железным ступеням – услышал лязг отодвигаемого засова.

Сам же, с портфелем в руке пошёл вперёд, к четвёртой двери по правую сторону коридора. Напротив неё тоже была лестница, но – вверх, на второй этаж.

Запнувшись на мгновение и выдохнув, словно собравшись с духом, фон Зефельд коротко стукнул в дверь и открыл её. И войдя в помещение, будто перенёсся в Германию.

Кабинет был выполнен в классическом, немецком стиле, уютно обшитый тёмными деревянными панелями. Одну из стен занимал длинный стеллаж с рядами книжных корешков. На полу паркет. В углу два мягких, кожаных кресла и такой же диван.

В сравнении со строгостью снаружи, обстановка поражала великолепием и вкусом. Особенно, от понимания, что всё это сделано местными силами, по требованию хозяина кабинета.

Сам он сидел за массивным дубовым столом. Перед ним, на двух подставках лежал чёрный жезл, раскрытый как футляр. Узкая, отщёлкнутая крышка на микроскопических креплениях, тянулась вдоль корпуса железной трубки до рукояти.

Тонкой отвёрткой и пинцетом Фарбаутр бережно и плавно копошился внутри жезла, словно проводил полостную операцию.

При виде фон Зефельда он вскинул голову. В глазах его, неуловимой искрой мелькнуло оживление.

– Густав! – воскликнул лейтенант, которого видно тоже захлестнула радость, заполонив всю грудь, и сердце, да ещё настолько, что сразу и не нашлось, как её выразить, поэтому он просто гаркнул: – Здравствуй!

Фарбаутр мгновенно будто помертвел. Лицо его застыло, как окаменело, и он опять вернулся к работе над жезлом.

– Я не Густав – прозвучал его холодный голос.

Фон Зефельд обмяк, однако, крепко сжал губы.

– Слушай. Для меня ты с детства Густав – терпеливо, но упрямо сказал он. – И для отца. И для мамы. А этот свой псевдоним оставь подчинённым!

Фарбаутр резко поднялся со стула, как вскочил. Фон Зефельд отпрянул. Их взгляды упёрлись друг в друга и чёрные глаза Фарбаутра прожигали ледяным морозом насквозь.

– Тогда, соблюдайте субординацию, унтерштурмфюрер! – металлическим тоном отчеканил Фарбаутр.

И выдержав звенящую паузу, властно рубанул:

– Он в подвале?

Фон Зефельд настолько опешил, что не смог выдавить ни слова. Но, Фарбаутр и не ждал ответа. Он выдернул из ящика в столе тонкие, чёрные перчатки; защёлкнул крышку жезла и подхватил металлическую палку с подставок.

Порывисто выйдя из-за стола, Фарбаутр жёстко протянул ладонь брату. Тот смотрел на неё с недоумением.

– Его досье! – потребовал Фарбаутр.

Фон Зефельд – встрепенувшись – суетливо расстегнул портфель, подрагивающей рукой извлёк оттуда папку. Фарбаутр вырвал её и стремительно покинул кабинет.

В коридоре он на ходу пристегнул чёрный жезл к кобуре и заткнул перчатки за ремень. А затем, раскрыл досье. Сзади семенящей походкой поспешал фон Зефельд.

Фарбаутр уже знал это здание наизусть – длину, ширину и все повороты. Поэтому, шёл, не отрывая глаз от текста.

«Томаш Горак – читал он сведения о человеке, которого привёз брат. – Чех, 46 лет».

Вместо фотографии пустой квадрат с кривыми волнистыми полосками засохшего клея. Фарбаутр удовлетворённо кивнул – это было его распоряжение.

Горак работал на одной из пивоварен в Чески-Крумлове, и искал контакт с организацией, входящей в состав СС. Двое суток назад состоялась даже его встреча с агентом. После неё Горак забежал домой за вещами, и не вернулся.

Когда агент сам наведался к Гораку, то обнаружил его забившимся в угол. Чех впал в реактивное состояние: ступор, заторможенность, оцепенение, нарушение речи. Он не помнил, что с ним случилось. И как встречался с агентом СС и хотел передать ему некую информацию – тоже.

Каких-либо телесных повреждений у Горака не было. И добиться от него ничего не смогли – он лишь бормотал что-то бессвязное и никого не узнавал.

Отчёт агента о встрече с Гораком попал в руки отцу Фарбаутра – генералу, графу Герхарду фон Зефельду.

И старого графа зацепило в том отчёте упоминание Горака об оружии, похожем на то, с которым столкнулся Фарбаутр здесь, в России – в лесу.

Фарбаутр, читая досье, свернул на лестницу в подвал, твёрдые подошвы сапог бойко застучали по ступенькам.

Получив вчера от отца сообщение про Горака, Фарбаутр распорядился скрыть чеха от всех непосвящённых, убрать фото из досье. Агента, который проводил с ним встречу, устрашили грифами секретности и подпиской о неразглашении.

Теперь, чеха привезли сюда и тут его следы для всех терялись. Однако – с ним самим странности только-только начинались, как следовало из дальнейшей записи в папке.

Но, Фарбаутр не стал читать. Он хотел это увидеть.

Железная лестница – внизу – упиралась в массивную решётку. За ней тотчас возникли два автоматчика и начальник караула. Щёлкнул засов, решётка со скрежетом отворилась. Охрана вытянулась по стойке смирно. Фарбаутр стремительно вошёл в подвал, ни на кого не глядя. Впереди – тянулся утоптанный, бугристый, длинный коридор.

Земляной пол бомбоубежища глушил быстрые шаги вдоль металлических дверей. Изначально здесь – в школьном подвале – конечно, не было никаких камер. Поэтому, их строили сами: из кирпича, листов железа. Решётку на входе и вовсе установили лишь двое суток назад. Ещё пришлось провести дополнительное освещение, и усилить электричество.

Зато теперь тут стало ярче, чем в помещениях наверху.

Охранник лязгнул громоздким засовом и открыл перед Фарбаутром камеру – белый свет и чистота делали её похожей на лабораторию. Даже бетонная плита на полу против подкопа – резала взор снежным, меловым сиянием.

Сидящий в самом центре на стуле, узник, своей тёмной, помятой одеждой и с чёрным мешком на голове, казался каким-то уродливым пятном. Кляксой на листе бумаги.

– Всё время сидит без движения – доложил охранник. – Мешок не снимал, и не пытался.

Фарбаутр и фон Зефельд вошли внутрь, дверь с грохотом закрылась, но – Томаш Горак не шелохнулся. Он сильно сутулился, сцепленные наручниками руки лежали на коленях. Приподнятые плечи и опущенная голова делали его похожим на стервятника. Фарбаутр выжидающе замер.

Фон Зефельд вздохнул и подошёл к чеху, встав рядом.

– Это вчера вечером началось – сказал он. – Мы думали, сначала, отравление. Но, теперь…

Фарбаутр нетерпеливо дёрнул подбородком и фон Зефельд снял с узника чёрный мешок.

За миг до того, Фарбаутр дал себе чёткую установку: уловить взгляд Горака в первые, самые ценные секунды. Это даст понять – чех окончательно безумен, или ещё обратимо?

Однако, то, что он увидел, моментально выветрило из головы все планы и расчёты психологических уловок. Фарбаутр забыл про глаза просто напрочь, едва открылось лицо Горака.

Сначала Фарбаутр подумал, что у него вообще нет лица, один голый череп с густыми волосами. Потом, присмотревшись, понял: это рисунок тонким чёрным карандашом на коже. Или татуировка, скрупулёзно до мельчайших деталей, изображающая каждую кость. И не только.

Поверх костей – тугими нитями – тянулись мышцы и сухожилия, а так же вены и жилы. Каждый капилляр был прорисован настолько поразительно и точно, что невзирая на единый, чёрный цвет – картина вся казалась сочным спектром живой плоти и крови.

Но, это никто не рисовал.

– Оно проступает всё чётче – подтвердил фон Зефельд и отстегнув наручники, снял с чеха рукавицы.

Горак так скрючил пальцы, что ничто другое бы просто не налезло. Здесь тоже был рисунок: фаланги костей, волокна мышц и тканей.

– По нему анатомию учить! – фон Зефельд расстегнул у чеха пиджак и застиранную, синюю рубаху.

Там, во всей красе предстали рёбра, сердце, печень, почки, лёгкие, и остальные органы, оплетённые неимоверно тончайшей сетью кровеносной системы. И чёрно-белый рисунок этот, казалось, вот-вот оживёт и задышит.

ГЛАВА 8 Тибет

Оголённую кожу чеха на груди и животе покрыли зябкие мурашки. Но, жутковатое лицо-череп не дрогнуло ни единой мышцей.

Фон Зефельд достал из-за пазухи пачку фотографий.

– Вот, все этапы – ловким движением пальцев развернул он листы в широкий веер. – Час за часом.

Везде там, крупным планом фигурировал Томаш Горак. На первом фото его лицо покрывали едва заметные чёрные штрихи.

На втором они удлинялись и становились жирнее. На третьем – соединялись меж собой, образуя контур рисунка.

Фарбаутр глянул на снимки лишь мельком. Отбросив папку с досье на лежанку, он медленно двинулся вокруг сидящего на стуле чеха, напряжённо всматриваясь в каждую графическую чёрточку столь изумительного, художественного изображения, покрывавшего его тело.

Жилы и вены органично срастались друг с другом. И разбегались во все стороны ручейками – вниз под одежду; и змейками по шее вверх, ныряя в густую шевелюру.

Не сводя с чеха глаз, Фарбаутр на ходу вынул из-за пояса чёрные перчатки. Как хирург, с резиновым скрежетом, натянул их на руки. И зайдя Гораку за спину, аккуратно раздвинул ему волосы на макушке.

В белом свете влажно блеснули толстые черви мозговых извилин, бок о бок тесно сплюснутых друг с другом.

Фарбаутр коснулся пальцем припухлой частички мозга. На краткий миг возникло ощущение, что оболочка сейчас мягко прогнётся и Горак вскрикнет. Но, палец уткнулся в твёрдую, черепную кость.

– Может это симпатические чернила? – предположил фон Зефельд. – Так ведь тоже… Не понятно как, почему проявились? Из-за скачка температуры тела?

Фарбаутр запустил пятерню глубже в шевелюру чеха. Под пальцами чёрной перчатки, в скольжении меж волос мелькнула глубокая борозда, разделявшая мозг на два полушария.

И то ли это были блики света… То ли рябь от движения тонкой кожи на голове… То ли игра воображения… Однако, рисунок мозга – едва заметно – но пульсировал, и шевелился, как мешанина спящих змей.

Фарбаутр подался ближе, склонился к самым волосам, и понял, что зрение его не обмануло. Извилины действительно сокращались и сжимались. Нарисованный мозг жил и работал!

Поглощённый этим невероятным зрелищем Фарбаутр извлёк из нагрудного кармана прямоугольную, сильную линзу. Поднеся увеличительное стекло к рисунку под раздвинутыми волосами, он увидел сотни тысяч микрочастиц – тёмных точек, из которых состояло изображение мозга.

Молекулы ли это, атомы, или ещё что – они находились в беспрестанно хаотичном мельтешении, напоминая муравейник.

С сумасшедшей скоростью все эти крапинки сцеплялись, расцеплялись, образуя новые соединения, линии и цепочки.

Фарбаутр чуть отстранил линзу, и его глазам предстала картина метаморфоз, происходящих с рисунком мозга. Движение частиц, соединение их и расщепление меняло изгибы борозд и извилин. Разглаживались округлости, и тут же возникали другие. Кора головного мозга то набухала, то опадала. Она перестраивалась в прямом смысле слова.

С внезапностью удара, Фарбаутра, вдруг, осенило!

«Теменная доля – мелькнуло в голове, глядя на рисунок спрессованных складок мозга в районе макушки. – Отвечает за осязание, давление и боль!»

В досье сообщалось, что чех не ощущает прикосновений, не контролирует свой взгляд. Ведь это результат повреждения теменной доли мозга! Или…

«…Или его намеренного изменения…» – замер Фарбаутр.

Микрочастицы метались в границах рисунка с возросшей активностью, трансформируя борозды мозгового лабиринта.

Пальцы в чёрной перчатке стремительно скользнули дальше по шевелюре.

«Лобная доля – быстро регистрировал в уме Фарбаутр. –Движение, речь, способность рассуждать!»

Рисунок мозга здесь тоже бурлил от кипящих процессов.

Итогом которых, похоже, была заторможенность чеха, и полная его безучастность ко всему, происходящему вокруг.

«Височная доля – соображал Фарбаутр дальше. – Слух, восприятие… Чёрт! Память!!!»

Он резко нагнул голову чеха вбок, чуть не сломав ему шею, и задрал волосы на виске.

– Что… Что? – бестолково спрашивал фон Зефельд где-то вне поля зрения.

Клубок мозгов в височной доле, буквально, пузырился. Извилины спрямлялись в гладкие трубки.

Фарбаутр стремительно отщёлкнул чёрный жезл от кобуры и рывком обогнув чеха, встал напротив. Острым концом палки он поддел подбородок Горака и запрокинул его голову вверх.

Выражение глаз у чеха было абсолютно пустым, как у замороженной рыбы.

– Кто ты? Помнишь? – резко выпалил Фарбаутр на чистом чешском языке.

– Бесполезно – прокомментировал фон Зефельд сзади.

И вслед за тем, сам же изумлённо поперхнулся. Ибо, Горак – пускай коряво и неуклюже – но, приподнял свои руки с колен. Он неловко расправил скрюченные пальцы, и медленно повертел ладонями, глядя на них так, словно видел впервые.

– Человек… – глухо ответил чех на вопрос.

Фон Зефельд – в радостном возбуждении – посмотрел на брата, ожидая перевода. Фарбаутр же раздражённо выдохнул, скрипнув зубами.

– Имя! – приказал он по-чешски.

Горак замер, не опуская рук. Фарбаутр впился в его лицо цепким взглядом: на лбу там не прорезалось ни единой морщины.

– Какое дадите – механически сказал чех.

Фон Зефельд перескакивал взглядом с Фарбаутра на чеха и обратно.

– Откуда ты? Профессия? – гвоздил Фарбаутр дальше.

Чех вновь застыл, словно оледеневший. Его взгляд хоть и стал чуть осмысленнее, но – видел он явно нечто своё, вне этого мира.

– Я ещё не родился – произнёс Томаш Горак.

Фарбаутр, изменившись в лице, опустил жезл.

Фон Зефельд похолодел, впервые видя такую реакцию брата.

– Да что он говорит-то?! – воскликнул лейтенант.

Фарбаутр ринулся вперёд, подойдя к чеху вплотную. И направил линзу на его грудь – на рисунок внутренних органов, суставов, и венозных жил. Здесь так же бурлили реакции соединения, деления, и замещения.

Сердце, почки, рёбра; тугие, многослойные канаты мышц – всё состояло из скопления сотен чёрных точек. Они копошились, подобно микробам, сливаясь и рассыпаясь в пыль.

Неподвижным был лишь состав костей – прямые, чёткие линии даже под лупой.

Мышцы же и сухожилия, вследствие распада микрочастиц, сдувались, теряя упругость. Они дрябли и провисали, их покидала накопленная сила и мощь.

Фарбаутр глянул на руки чеха – натруженные, привыкшие к ломовой работе. Ладони – прямо на глазах – утрачивали цепкость, словно превращаясь в вату. Обмякшие и рыхлые, они теперь, казалось, принадлежат изнеженному белоручке, а не суровому мужику.

«Мышечная память – осознал Фарбаутр. – Забудет всё, что умел! Лепить, мастерить, драться – всё!»

Он распрямился, невидяще глядя на рисунок внутренних органов. В голове звенел каскад вопросов: как можно такого добиться? Что сделали с этим чехом? И самое главное – кто?!

Фарбаутр вогнал линзу обратно в нагрудный карман. Был лишь один способ узнать все ответы. Не обращая внимания на брата, он подхватил с лежанки досье Горака.

И стремительно кинулся к двери, распахнув её, будто сшиб ураганом. Охранник в коридоре вскочил со стула.

– Поднять в мой кабинет! Сейчас же! – отчеканил ему Фарбаутр, и порывистым шагом рванул вдоль камер, прочь из подвала.

Не видя ничего вокруг, он пролетел по коридору до решётки – часовые поспешно её распахнули. Весь пребывая в своих мыслях, взмыл по лестнице наверх. Его всецело занимало, поглощало только то, что предстояло сейчас сделать – совокупность ряда сложных задач, с не очень ясным результатом.

Ворвавшись в свой кабинет, Фарбаутр свернул к глухой стене, обшитой дубовыми панелями. Вдавив одну из них, он сдвинул её вправо. Большой квадрат со скрежетом отъехал, явив взору нишу, в которой помещался сейф.

Не снимая перчаток, Фарбаутр покрутил металлический циферблат, вслепую набрав шестизначный код. Тотчас раздался железный щелчок, но Фарбаутр даже не коснулся ручки сейфа.

Развернувшись, он шагнул к столу, бросил на него досье Горака. И открыв папку, принялся быстро пролистывать страницы, словно и забыл о сейфе.

Дойдя до рапорта агента о встрече с Гораком, Фарбаутр ткнул жезлом, как указкой, в строчку: «в 21.25 объект был обнаружен в своей комнате, в невменяемом состоянии».

«Двое суток назад» – дополнил сам себе Фарбаутр.

За его спиной резко вжикнул диск циферблата на сейфе, автоматически крутанувшись обратно. И прозвучал второй щелчок.

Фарбаутр застыл на мгновение. Затем, тихо и аккуратно положил чёрный жезл поперёк раскрытой папки. И подойдя к сейфу, бережно отворил его тяжёлую дверцу.

Внутри стоял деревянный, резной короб, с длинной, кожаной лямкой – вешать на плечо.

Продолжить чтение