Читать онлайн Луна и Солнце бесплатно

Предисловие

Дорогой читатель, мой добрый друг! Пожалуйста, обратите внимание, что некоторые реалии, встречающиеся в данном произведении, не соответствуют исторической эпохе. Однако всё, что Вы прочтёте, – это мой авторский замысел, и я очень прошу Вас: не будьте слишком строги ко мне и моему тексту, ведь это не учебник истории и не научная монография! Я просто написала для Вас волшебную сказку о любви, дружбе и чудесах. Это моя первая книга, и я пребываю в надежде, что не разочарую своего читателя. Большое спасибо, что Вы уделили мне внимание! Желаю добра и чудес!

Глава 1

Деревушка

– Встаньте за мной, мадемуазель! – предложил кот, а затем прошептал: – Когда меня начнут грызть, постарайтесь убежать…

«Вот и конец…» – пронеслась мысль в голове Катерины. Она закрыла глаза и вспомнила всех своих родных, любимых – тех, кого больше никогда не увидит. Вспомнились и встреча с колдуньей, и этот проклятый купец. Но все эти воспоминания расплывались перед образом милого Димитрия, их первого поцелуя и того, как всё начиналось… Катерина и подумать не могла, что пройдут годы, и она сделает всё, чтобы вернуть свою любовь.

А началось всё в деревушке, стоявшей вдоль крутого берега реки. Деревушка славная, тихая – домов двенадцать, не больше. Все избы на совесть построены- четырёхстенные, с сенями и широкими дворами. Окна у каждой избы слюдяные, с резными ставнями, а размера такого, что только голову и можно показать. В стороне от жилья баня стояла, точно вытянутая изба с еле живой крышей – подлатать бы. От бани мостик тянулся – прямо к речке, – который своим концом заходил в неё. Здесь можно было и после горячей парилки остыть, и бельё постирать. На берегу речки, словно по линейке, стояли рыболовные лодки, полные неводов и ловушек из прутьев. Река не только рыбой кормила, но и пшеницу молола – ведь на берегу, в укромном месте, рядом с тенистыми зарослями стояла водяная мельница. Одна её сторона стояла на суше, а другая – в воде, на деревянных сваях. Работала мельница по-хитрому: вода колесо крутила, колесо – жернова, а те зёрна в муку мололи – так-то. Ещё дальше стояла деревянная часовня, окружённая елями, – здесь и крестили, и венчали, и отпевали.

Народ в этой деревне был добрый, богатый на таланты и труды. Жили там искусные мастерицы, гончары и плотники, отважные охотники и рыболовы. Собирали жители все работы свои да промыслы и отправлялись семьями на торговлю в Киев. Одни мужчины уезжали, а другие в деревне оставались – стеречь её от стихий нежданных и людей недобрых.

Семья в каждом доме была большая: чем больше ребятишек, тем радостнее, да и помощники в хозяйстве не помешают.

Но одна семья была совсем не такая. В избушке с покосившимися окнами – той, что стояла ближе всех к речке, – жила вдова Феодора. Был у неё единственный сын Димитрий, от мужа Святослава, который утонул в речке накануне Ивана Купалы. Несмотря на красоту Феодоры, свататься к ней никто не приходил – то ли оттого, что заявила она о вечной любви к мужу своему, то ли оттого, что рот лишний был никому не нужен. Так и жили они вдвоём с сыном единственным. Мальчишка её был хороший помощник с детства: мог и хворост собрать в лесу, и ягоду, и грибы. Мог и курам зерна подсыпать, и кроликам травки нащипать. Отважный защитник для матери своей: летним вечером мушек назойливых отгонит, зимней ночью согреет теплом своим, осенним днём выметет листья со двора, а весенним утром наловит своей удой ведро пескарей и даже карасей, бывало, штук пять вытянет. Лицом весь в отца: глаза серо-голубые, а над ними брови густые, нос прямой и широкий, губы пухленькие, как варенички, волосы цвета русого, жёсткие, точно волос конский, высокий и взбитенький. Характером был спокойный, добрый и неглупый.

А по соседству, пригорком выше, жила другая семья. Глава её Фёдор Берендеевич – красавец-мужчина, для счастья семьи своей на всё готовый. Жена его Ольга Мирославлвна – руки золотые и душа широкая. Их дочери-двойняшки, из сходства лишь глаза: одна, Клавдия, – худа как соломинка и высока, вторая, Варвара, – ростом с пень и весом с дуб. Фёдор всё мечтал о сыне, да только Бог послал третью дочку – Катериной нарекли. Милая девчонка с кудрями золотыми, чертами красивыми, и доброты полна, и радости, и умом недурна. Так Фёдор любил дочь свою младшую: плёл ей косы, брал на рыбалку и на лошадях катал, учил Бурёнушку встречать, её доить и старшим не грубить. А Ольга учила дочерей своих шить и вышивать:

«Клава пальцы разминает, Варвара нить в иглу вставляет, а Катерина уж рукав к рубахе пришивает – младшей дочке похвалы, а сестрицам двор мести. Убираются в избе: Катерина золу из печи выскребет, окна и горшки перемоет да бельё постирает, а сестрицам лень мести – под ковёр загонят грязь, притопчут и бегом из избы, а Ольга их за уши хвать! И вечер проведут в уборке, а Катерина – с батей в лодке. Нужно покормить скотину: Катерина лошадям насыплет с гору овса, даст напиться сполна, гриву причешет и хвост, а Клава с Варварой рассыплют мешок, запутают гриву и воды дадут с глоток – получат в ответку копытом пинок! Для кроликов морковь и трава – нарвёт Катерина сама, побольше сена подбросит да погладит каждому носик. Лёжа на сене, ест Варвара морковь, а Клава за уши крольчат таскает, но раз за палец укусили – сестрицы больше к ним и не ходили! Нальёт Катерина Ваське-коту свежие сливки, почешет за ушком и вдоль – мурлычет, и нежится тот. С сестрицами иначе: лишь в избу зайдут – рыжий дьявольский кот шипит и орёт, вцепится в ногу Варваре, оцарапает руку Клаве и, виляя рыжим хвостом, уйдёт из избы, придёт вечерком. Затаили злобу сестрицы: Катерина во всём хороша! Подкупили мальчишек соседских коврижками и леденцами – и те Катерину в луже грязи искупали. Но на защиту её встал сын Феодоры – Димитрий; постарше, посмышлёней он был мальчуганов и по двору раскидал, как щенят, взял Катерину на ручки, да понёс её к речушке».

Он дошёл до укромного места, где любил проводить вечера, – там заросли полны цветов, которые окружают травяную полянку и низенький спуск к реке. Димитрий помог Катерине умыться, и долго они сидели, смотря, как солнечный свет отражается нескончаемыми бликами в воде. Подул тёплый ветерок – и первые жёлтые листья с прибрежных берёз закружились в последнем танце, перед тем как отправиться в долгое путешествие по реке. Они смотрели, как солнце заходит за пики гор. И как на небе, не успевшем попрощаться с солнцем, появляется из-за туч сверкающая холодная луна. Шелест листьев и журчанье реки ласкали слух, и так приятно стрекотали кузнечики! Но все эти чудесные звуки заглушили крики матушек со двора: те уж потеряли своих ребятишек – и Димитрий с Катериной поспешили домой.

Катерину у ворот встречала матушка Ольга: «Живо в дом!» – погрозила она пальцем дочери, но, когда она посмотрела в сверкающие глаза Катерины, да на розовые щёчки её, гнев весь исчез, и взялась Ольга целовать и обнимать дочь младшую.

«Скоро спать пора, а у нас ещё подарок не готов…» – шептала она Катерине.

Ольга собиралась дошивать рубаху для Фёдора в честь его предстоящих именин, поэтому в избе повсюду были зажжены свечи. От этого тёплого света казалось ещё уютнее. Сверкающие блики на лике ветхой позолоченной иконы Пресвятой Богородицы, стоявшей в святом углу, приковывали взор. В этом же углу у окна стояли обеденный стол и лавки. Из-за своей мощи они казались совсем неподъёмными. По столу туда-сюда, привлекая внимание домочадцев, расхаживал кот. По углам разместились к стене приколоченные спальные лавки. Под ними прятались сундуки, побольше и поменьше, – чего только не сыщешь в них за эти годы! Ну а царица избы – печь. Всю семью радует белоснежно побелённая хозяйка. Каждый день трудится: то парит, то тушит, то жарит, то сушит, то на лежанку отдохнуть пускает, а ещё понаставят на неё гору горшков и сковород, понавешают трав и грибов разных. А как устанет – чистят её и кормят. Аппетит у неё хороший: в зимний денёк полвоза дровишек съесть может, зато сколько тепла отдаёт! За печкой, в самом тёмном углу, кроме веника и прихвата, пряталась старенькая прялка. Пауки то и дело покрывали её узорчатыми сетками. Имелась в избе и лестница, которая вела на чердак. Он был тесен, точно бочка, но разместились на нём три сестры со своим добром – и не жалуются! Единственное окошко на чердаке радовало тусклым светом. Сквозь его голубые занавески виднелись пёрышки зелёного лука, который круглый год рос на подоконнике. Изба не отличалась роскошью, но устроена была славно – теплая, свётлая, чистая и, что важно, своими руками и трудами построена. В родном доме всегда хорошо и спокойно, да и каша гуще кажется.

Глава 2

Холодные деньки

Словно сварливая бабка, пришла осень, принесла на своих плечах ветер и дождь. Засушила травы, цветы и листья на деревьях, но, позавидовав их золотому наряду, сорвала его прочь. Птиц прогнала на юг, а медведя убаюкала аж до весны. Приказала убрать урожай с полей и огородов, а пчёл – с пасеки. Распустив седые космы, нагнала изморозь и холод, заставив всех надеть тёплую одежду. Оставила лишь грозди рябины, которые ей так по душе. Она стучалась в каждую избу, неся с собой слякоть, мороз и угрюмый день, но её не впускали. В домах затопили печки, заткнули мхом щели в окнах и дверях, достали шерстяные платки и носки, растопили самовар да всей семьёй пили горячий чай с баранками и пирожками. Семьи все довольны и радостны, потому что эта осень оказалась самой урожайной. Накрывают столы добрые, друг к другу в гости ходят да песни во дворе горланят. Особенно любят зайти в гости к недавно окольцованным – ведь молодая жена наготовит сполна и с собой завернёт, а если перебрал кто самогону – ночевать на самой удобной лавке оставит, лишь бы не подумал кто, что хозяйка плохая! Отдохнув, заготовками занимаются – ведь зима уже совсем близко.

Ни один холодный день не мог разлучить Димитрия и Катерину – всё время были они рядышком: играли вместе то в прятки, то наперегонки. Крольчат с курями кормили – то у неё в стайке, то у него, а обедали всегда дома у Катерины. Покушают вдоволь – и на реку: Катерина рыбок подкормит, а Димитрий поймает парочку на ужин. А вечер проведут в обнимку у костерка. Проводит Димитрий девчулю домой – и каждый из них ждёт с нетерпением новой встречи.

Как-то утром, Катерину разбудил озорной гогот, раздававшийся со двора. Протерев глаза, она потянулась посмотреть в окно:

«Ух ты!» – воскликнула девчуля. Соскочила с лавки, оделась, показалась матушке, да вылетела во двор. А там белым-бело – выпал первый снег, он одел деревья в пушистые шубы, а крыши домов – в мягкие шапки. Ложась белоснежной периной, укрыл все дорожки и тропинки. Искрясь на солнце, слепил глаза каждому и приятно хрустел под ногами. Детвора не нарадуется: в снежки играют, снежных баб лепят. Кто морковь для носа принёс, кто метлу, кто платок, да пару угольков для глаз. Водят вокруг снежных баб хороводы, зазывают зиму тёплую, короткую и без метелей. Но зима настояла на своём: вьюга и метели, мороз-колотун, стужа страшная – на улицу носа не высунуть. А снега-то намело – ух! Не расстраивается народ, пусть холодна зима и ветры злые, но лишь в эту пору, все ждут самый любимый и светлый праздник – Рождество Христово.

Накануне Рождества в доме Фёдора все спали, видя чудесные сны. Раньше всех поднялась Ольга и первым делом дюжиной тщательно выбранных поленьев начала топить печь, чтобы испечь рождественский хлеб. Она сходила на реку за водой, завела дрожжи, взбила пару яиц, добавила соль и сахар, секретную щепотку – и на лопату в печь, выпекаться.

«Просыпайтесь, совушки! Клава! Варя! Катенька!» – будила Ольга дочерей. Ведь дел невпроворот, уборка, да еще к столу блюд не меньше дюжины сварганить нужно. Испечётся хлеб, обернёт Ольга его рушником, отдаст Катерине в рученьки, выйдут на улицу всей семьёй, ходят с хлебом вокруг своей избы, чтоб все беды обходили стороной их дом, да чеснока по углам набросают от нечисти всякой. Вечереет – каждый надевает лучший свой наряд, и как только на небе засияет первая звезда, хозяйка избы приглашает всех за стол. Первый за стол, во главу, Фёдор сядет, затем Ольга и детишки. Родственников помянут, молитву прочтут да кушанья отведают. Ближе к ночи кто-то в гости идёт, а кто на колядки собирается. Вырядятся молодые нечистью разной, нацепят на себя рожи свинячьи, медвежьи или чёрта рогатого. Сверху мешки дырявые наденут или рубаху наизнанку; сажей лицо измажут, вилы в руки или на метлу сядут, да поскачут народ пугать. Подходят к воротам ряженые и горланят, желая счастья всем, здоровья, благ всех:

«Горазд, говорите? – выглядывает из-за ворот старичок. – Тогда держите калач!» – радовался беззубый дед коляде.

Соберут колядовщики угощенья разные, похвастаются, у кого больше мешок с вкусностями, – и по домам. А в домах вовсю гадания идут. Девиц хлебом не корми – дай на суженого поворожить! Усядутся вокруг свечи и начинается: воск льют, разглядывая фигурки; бумагу жгут, смотря на тени; башмачок за ворота кидают да в зеркала заглядывают. И не всегда там суженого увидеть можно: умершим ведьмам и колдунам нет покоя – так и норовят напугать девиц. Даже если и испугается кто, гадания не прекратят – им бы поскорей о замужестве узнать, о женихе, да сколько детишек будет, а ведьма в отражении – не самое страшное.

С утра раннего прозвенит колокол часовни – и вся деревушка, все без исключения, отправятся на праздничное богослужение. А после устраивают гулянья, балаганы, разводят костёр большой, чай варят горячий да самогон холодный разливают, с горок катаются на санях, Рождественские песни поют, а стол какой богатый накрывают! Холодца наварят, молочного поросёнка запекут, соленья и капустку квашеную на стол поставят, пирогов наготовят да из погребка лучшую бражку достанут. Гуляет люд, колядует и гадает аж до самого Крещения.

Как никогда стали холодны дни и ночи – наступило Крещение. В ночь на Крещение весь народ спешит окунуться в прорубь да набрать святой воды: кто с тремя бочками прётся, кто с одной, и даже старушка, что еле стоит на ногах, с горшком за водицей ковыляет к реке, надеясь на исцеление души и тела. А с утра во всех избах стоит дивный аромат свежеиспечённого печенья. Пекут его хозяйки в виде креста и делают добавки разные: себе с маком, мужу с орехом, детям с ягодой сушёной. Готово печенье. Расхватает каждый своё печеньице да и вертит его в руках, рассматривая, какой жизненный крест нести ему в наступившем году.

Лишь солнышко начнёт заглядывать в оконца, как приходит самый весёлый и размашистый праздник – Масленица. В деревушке Масленицу встречают широко – с песнями и плясками да разными забавами: катаются на санях с горок, кулачные бои и игрища различные устраивают. Ну и как же не проехать на тройке, звеня бубенцами? А ребятишки достанут свистульки, которые своими заливистыми, похожими на птичьи трели звуками призывают Весну поскорее прийти. В каждом доме столы полны угощений и сладких яств, но самое главное – конечно же, блины. Рано утром матушки и бабушки напекут целую гору блинов, ловко переворачивая их на сковороде руками, чтобы задобрить солнышко, которое с каждым днём греет всё сильней. Первый блин они во двор несут – положат его на землицу и приговаривают: «Первый блин комам». *(*– Поговорка «Первый блин комам» означает «Первый блин медведям».) Ходят в гости и кушают золотистые блины целую неделю – то с вареньем, то с мёдом, то с маслом, а кто и с самогоном не прочь. А какое чучело из соломы смастерят! Нарядят его в бабью одежду, сковороду в руки сунут и блины; хороводы водят вокруг чучела, песни ему поют, а после сжигают, как все угощения, что остались несъеденными. Прощаются с зимой и Масленицей и шутя, и с грустью на душе – ведь такую весёлую неделю ещё ждать целый год! Совсем скоро закончится зима, придёт долгожданная весна, а там и жаркое лето наступит.

Глава 3

Первый поцелуй

Как хорошо бывает летним утром! Свежо и тепло. На высокой, сочной траве повисла кристальная роса – ах, как она холодит босые ноги! Не спеша распускаются цветы, привлекая ранних трудяг – шмелей да пчёл. Солнце ещё не пробудилось – оно лишь тускло освещает землю и нежно греет. Но настанет полдень – и загорится оно, словно уголь в печи. Заискрится красный круг, пустит свои обжигающие лучи и начнёт так припекать и жарить, что спасайся, дружок! Бегом на речку, или в тенёк под берёзы… ну, или в дом прохладный – за кружкой кваса. Вот такой жаркий денёк выдался и на Иванов день.

В праздничное утро оденутся девицы легко, прихватят по корзинке и отправятся собирать травы и цветы, чтобы наплести венков и оберегов. Мужики баню топят, чтобы все семьи успели к вечерку напариться, намыться и чистыми пойти на самый загадочный праздник лета. Ну а когда стемнеет и луна серебром прольётся по воде, весь гуляющий народ отправится к берегу реки, где уже вовсю полыхает высокий костёр. Каждый пришедший спешит окунуться в холодной речке – ведь в ночь на Ивана Купалу из воды вся нечисть выплывает и ни-ни туда до самого Ильина дня. А какой целебной силой вода наполняется – и пьют её, и плещутся до посинения. Шум, гам, балаган – гуляет народ: Одни мужики с краснущими мордами барана на вертеле жарят, другие музыку исполняют на балалайке, а кое-кто из парней не прочь и драку затеять. Женщины песни запевают у костра, танцуют, другие сжигают в нём одежду заболевших детей. Потом помолятся – и обратно в избу, к ребятишкам, и не сомкнут глаз до рассвета: ведьмы шабаш устраивают в эту ночь, и нужны им маленькие детки, чтобы кровь их пустить на луну, – вот и рыщут они по избам.

А девицы хороводы водят да венки по воде с лучиной пускают. Вот и Катерина в кругу девиц. Расцвела: налились краской уста, заблестели игривые глаза, окаймлённые чернотой ресниц, изогнулись тёмные брови, распустилась коса золотых кудрей, украшенная венком, а под лёгким сарафаном виднелся стройный стан. Она посматривала на парней, сидевших у небольшого костерка в стороне. Те уселись на коряге, да байки травили про ведьм и прочую нечисть. Среди них и Димитрий был. Парень – красавец! Плечи стали широки, руки крепки, ростом высок, и щетина на подбородке к лицу. Волос жёсткий до плеч; строг и неустрашим взгляд его. Всё любовался он Катериной: как купалась она с девчатами. Не мог отвести глаз от её пышных губ, от ведьминских глаз и струящихся до поясницы кудрявых волос. А когда встречались они взглядом, то оба полыхали румянцем и прятали в сторону глаза.

Настало время прыгать через костёр. Возьмутся парни с девчатами за руки – и по парам через огонь скачут. Задумал Димитрий выше всех прыгнуть над пламенем вместе с Катериной. Ища девицу взглядом, он почувствовал, как его плеча легонько коснулась чья-то рука. Оглянувшись, заприметил Катерину, которая пятилась назад, маня его за собой, – и он шаг в шаг, словно по ниточке, следовал за красавицей. Она вела его в лес, где, спрятавшись за берёзку, зазывала его нежно-нежно:

– Диманька… Диманька! Я здесь! – игралась девица. А он давно увидел, где она прячется, и решил чуть-чуть напугать её. Подкрался тихо и как зарычит, а та как завизжит!

– Ну и дурной ты! – ругала его Катерина дрожавшим от испуга голосом.

– Не бойся, – утешал он её. – Я же никогда не обижу тебя…

– Да? И клятву дать готов? – заулыбалась красавица.

– Готов! – твёрдо отвечал он. – Люба ты мне, Катерина, мила моему сердцу как никто! Взгляну на личико твоё – и хорошо на душе!

Пытался он приобнять её, а она в сторонку.

– И ты мне мил… – прятала робкий взгляд красавица.

– Сколько лет мучаешь меня красотой своей, с детства раннего… Катерина, Я… – задрожал чуть голос его.

– Да… – застыла она.

– Катерина, я… Ты согласна, душа моя, пойти за меня и жить со мной – жить так, чтобы не стыдно было?

Он достал из кармана серебряное колечко с маленьким, словно песчинка, изумрудом, которое вручила ему матушка, и надел его на изящный пальчик девицы. Село колечко как влитое. Димитрий нежно поцеловал руку её и ждал ответа. Катерина была счастлива – ей хотелось плакать и смеяться от этой безумной любви, которая переполняла её сердце.

– Я согласна… Но… – глаза Катерины заблестели. – Мой батюшка… Он строго-настрого наказал, что не позволит свататься ко мне, пока мне не исполнится семнадцать лет, – призналась она, закрывая лицо руками.

– Не плачь, моя ясноокая, не плачь. Мы что-нибудь придумаем.

– Придумаем? Ты же знаешь моего батюшку! Как он решит – так и будет, хоть убейся! – разгорячённая девица топнула ногой.

– Катерина! Потерпеть лишь год! И то лучше будет – деньжат подкоплю, – рассуждал он, вытирая слёзы красавицы.

– Верно, да только так хочется быть с тобой рядом! – быстро успокоилась она.

– Мы и так рядом… – он взглянул на сверкающую в небе луну и, глядя в глаза милой девице, сказал: – Ты – моя луна… – Димитрий приложил шёлковую ладонь красавицы к своей колючей щеке. – Ты моя! Слышишь?

– А ты – моё солнце… – шептала в ответ Катерина.

– И что бы ни случилось, мы всегда будем вместе.

– Как луна и солнце…

Димитрий мягко гладил её струящиеся локоны. Его рука прикоснулась к бархатистому лицу Катерины и утонула в золотых волнах, нежно лаская шею красавицы. Он подошёл ближе, обнял её и поцеловал. Он целовал так тепло, так тонко, словно прикасался губами к чему-то совсем хрупкому и неземному, – он обнимал бесценное сокровище, он лелеял свою любовь. Катерина полыхала румянцем; ладони её стали ледяными, а сердце вырывалось из груди. Поцелуй жаром горел на губах. Наслаждаясь им, они позабыли про всё, и в тишине был слышен лишь стук двух влюблённых сердец.

– Господи! Помогите! – раздался пронизывающий душу крик.

Вопли раздавались с берега реки. Очнувшись, влюблённые ринулись бежать на помощь и, добравшись до места, увидели странную картину. От веселья не осталось и следа. Костёр потух. Мужики взволнованно шустрили глазами, держа в руках вилы и лопаты, да всё ходили вдоль берега с огнём. Женщины разбежались к своим избам, и осталась лишь кучка старух, которые уселись вокруг рыдающей девицы – той, которая не так давно родила дитя. Сквозь её рёв слышалось:

– Моя девочка… Как же так! Дура! Я дура-а-а-а-а… Бабоньки, я ж только до сеней, за свечкой, ведь прогорели все – темень страшная… А как вернулась – только и видела горящие глаза, они ж мою лялечку хвать и в лес… А-а-а-а-а… Что ж я за дура-а-а-а!..

– Ой, горе-то какое! – качала головой сидевшая рядом баба с усиками.

– Что ж делается-то?! Тварь какая-то ребёнка скрала! – выпучила глаза другая баба.

– Известно, какая, – начала говорить старуха-сплетница Авдосья. – Ведьма это была. Я сама видела, как она в лису обратилась и в лес рысью ускакала, – махала руками она.

– Ведьма… Ведьма… Это ведьма-лисица! Оборотень! Ведьма! – загалдели бабы.

– А ну тихо! – крикнул лысый мужик с бородой. Бабы сжались в кучку поменьше и залепетали так тихо, что стало слышно лишь мужские голоса.

– Я с тобой пойду, брат! – хлопал лысый мужик по плечу молодого отца, украденного ребенка.

– Спасибо, Борис, – с радостью принял помощь кучерявый парень, натачивая топор.

– И я с тобой, друже! – ударил вилами по земле низенький мужичок с длинными усами.

Кучерявый парень в благодарность склонил голову. Они наточили каждый свой нож, взяли по караваю хлеба и отправились втроём в лес – искать дитя. А бабы отвели несчастную мать в избу, напоили отваром из пустырника и уложили спать.

– Я провожу тебя домой, – приобнял Димитрий встревожившуюся Катерину.

Только влюблённые подошли к избе, как по листочкам берёзы, что росла у ворот, застучали капли дождя. Катерина взглянула на своё обручальное кольцо – изумруд, поймав свет луны, загадочно блеснул, словно подавая знак, что пора прощаться. Она сняла кольцо и положила его в ладонь Димитрия.

– Я не могу носить твой подарок, – печально проговорила она. – Сестрицы непременно расскажут батюшке, да ещё и приврут немало к тому же.

– Не расстраивайся. Я сохраню его и через год надену тебе вновь. Тогда и похвастаешься сестрицам, а я похвастаюсь красавицей-женой! – Димитрий запрятал кольцо обратно в карман. – Доброй ночи, Катерина. Не бойся ничего и спи спокойно.

Он поцеловал её и дождался, пока девица в избу зайдёт. А как только свет из окошечка на чердаке перестал выдавать силуэт красавицы, Димитрий под звуки начинавшейся грозы отправился домой.

Всё лето было дождливым, а осень – мрачной. Да и зима была холоднее прежнего. И месяцы эти для влюблённых, тянулись уныло и бесконечно долго, пока, наконец, не пришла весна.

Глава 4

Весенние сборы

Весна в тот год началась рано. Кругом таял снег, и поля подснежников расцветали прямо на глазах. Вот и грач начал вить гнездо, усевшись на ветке берёзы. Громче колокола старой часовни зазвенели ручьи. Глыбы льда не спеша тронулись в путь, и река снова ожила. Ожила и деревушка: Девицы достали лёгкие яркие сарафаны, разноцветные бусы и давай приданое пересматривать в коробчонках своих. Старушки и бабы повытаскивали полушубки и прочую одежду на солнышке попечься да проветриться к следующей зиме. Погреба перебирать пошли – ребятишек редькой прошлогодней угощают, а те не нарадуются! Пора и в избе порядок навести. Метут, моют, шоркают, скребут, каждый закуточек чистят – не все паучки уползти успевают. Мастерицы работами новыми озадачены – за разговорами и песнями сердечными прядут, полотна вышивают, сорочки праздничные шьют, кокошники бисером украшают, а крючком такие узоры плетут – попуще Морозки всякого! Старики послезали с печей – и в ограду, лапти на лето плести. Устанут – семечки полузгают и снова за дело.

Начинается новая пора охоты и рыбалки. Вот мужик из лесу возвращается, а впереди него гордо семенит, неся в пасти селезня, его четвероногий товарищ. Выводят скотину из хлевов душных, порадоваться солнышку, насладится свежестью весны. Гонят коней к речке и на поля, чтоб вдоволь набегались и отведали первой весенней травки, чтоб набраться сил перед пахотой. А потом пшеницу всей семьёй сеют, огородами занимаются да к торговле готовятся.

Отец Катерины, Фёдор, – прекрасный рыбак! Только лёд начинает сходить – а у него рыбы полным-полно: дюжина бочек свежей в погребах, пять бочек вяленой на дыму и по три бочонка солёной и маринованной. Жена его, Ольга, – мастерица, каких поискать: за зиму полотен да ковров сотню соткёт – хоть на стену, хоть на пол. Украшений две сотни сделает – и серьги, и браслеты, и бусы, и кокошники разные. Посуду хохломой распишет: горшки, кружки, тарелки; ну и крючком наплетёт салфетки. Фёдор после долгой зимы первым из деревни отправлялся на базар в Киев. Никто не понимал, каким чудом он столько рыбы добывал, ну и каким же образом жена его так искусно мастерит – потому завистники и пускали слухи недобрые про семью и жизнь его.

Рано утром загружал он телеги свои, чтобы отправиться в славный город Киев. Проходила мимо ограды его Авдосья, старуха-сплетница. Глаз кривой в любую щель подглянет, язык острый, уши из-под платочка торчат – ни одной весточки не упускают.

– Здорово, Фёдор! – прожужжала она. – Смотрю – опять первый ты на торговлю двинулся. А что же без Ольги?

– Здоровьица, Авдосья Никитична! Да так-то оно так, а Оленька у матушки своей в избе – захворала она у неё. Вот один еду – трудиться надо для семьи своей: вон дочки какие вымахали, приданое пополняешь пора, – отвечал он косоватой бабке.

– Да ты ж каждый год пополняешь! – ехидничала Авдосья.

– Ты это про что?! – нахмурил седые брови Фёдор.

– Да про то, что люди-то говорят: не зря ты каждый год столько торгуешь и ловишь. Говорят, давненько – годков уж с три десятка назад – в лесу на охоте ведьму ты от волков спас, а она тебе за это сети золотые подарила – вот ты и живёшь вдоволь с Оленькой своей!

– А если и так, – говорил Фёдор, поглаживая своего верного друга коня Фариса. – Кому какое дело до меня, до старика?

– Дела-то никакого, только дочек-то своих пожалей: наказывает их Бог за тебя, – начала шептать Авдосья и креститься: – Господи, Господи, спаси и сохрани…Столько лет они у тебя в девках сидят. Ладно две старшие – грымзы они у тебя, – а вот Катерина… Ах, ягодка, ах, цветочек, солнце ясное – и никто не сватается! А?

– Ну какая ж брехота! – пропыхтел Фёдор, загружая последний бочонок в телегу. – Фух-х… Старшенькие не простые девки, да. А за Катериной столько парней бегает, что и не счесть, а один так с пелёнок в женихи намечается. Пора придёт – и она невестой станет! – смеялся он.

– Диманька, что ль? С него чего взять-то? Дыры на штанах? Он свататься потому и не идёт – поди на колечко ещё не насобирал! – не останавливалась Авдосья.

Хотел было уже Фёдор послать надоедливую сплетницу ко всем чертям, как ему помешали.

– Батька, а батя, ты что, уж тронулся? – раздавался писк из сеней.

– Батя, погоди! – тяжёлый голос окутал сени. Выбежали во двор, толкая друг друга и запинаясь о цепь собачью, дочурки старшие. Издалека вид был – будто бы метёлка с горшком во двор выскочили: метёлка – Клава, а горшок – Варвара. Долго они перепирались, кривлялись, наконец успокоились, и давай отца дёргать:

– Бать, ну мне бусы! Бусы, из жемчуга все! выпрашивала Клава. – Чтоб как снег белые и переливаются! – пищала она Фёдору на правое ухо.

– А мне, батька, – начала Варвара, подпрыгивая к левому уху отца, – Травы! Те, что царицам покупают. Напьются они и худые. Мне бы мешочка три! – басила она, дожёвывая пирожок с капустой.

Спокойно Фёдор выслушал девчат. Обнял их, поцеловал, хотел Авдосье «до свиданьица» сказать, но её и след простыл. Собрался он уже в телегу усаживаться – как отворились ворота, и из них лёгким шагом, словно по перине, вышла высокая статная девица: золотая коса шла через плечо с лентой красною, а лицо точно краской мазано: Ресницы и брови густые, цвета ночи, губы красные – цвета земляники, – кожа белая, с румянцем на щеках, а глаза зеленей лугов летних! Это младшенькая дочь его – Катерина. В рученьках своих крынку с молоком держит, Фёдору кланяется и молвит голосочком нежным:

– Здравствуй, батюшка. Вот, молочка возьми в дорогу.

– Здравствуй, дочь моя младшая! Молока – как же не взять! С благодарностью! – тянул руки Фёдор.

Подошла Катерина к отцу, поставила крынку с молоком парным на телегу, обняла его и давай на ухо пришёптывать:

– Батюшка, родненький мой, возьми меня с собой! Матушки дома нет – сестрицы меня изведут, такие они вредные… – молила она.

Посмотрел Фёдор на Катерину, на глаза её мокрые и лицо печальное, и не мог отказать ей.

– Хорошо, Катенька, возьму, – согласился он, обнимая дочь любимую.

Сестрицы стояли в стороне и прислушивались.

– Что-что?! Чего там хорошего? – уточняла Клава.

– Дочери мои, остаются дом и хозяйство на вас в этот раз: Катерина со мной едет, – объяснил отец дочерям завистливым.

Что?! – выпучила глаза Клава.

Это с каких это щей?! – поставила руки в боки Варвара.

– С таких! – сердился Фёдор. – Мне без вашей матушки тяжело ехать, а вы как гребень с волосом: куда одна почешет, туда и вторая тянется. А двоих я взять не могу – потому и Катерина едет! Время ехать – перепираться в другой раз будем. За хозяйством следите: не дай бог хоть одна курица или кролик сдохнет – в монастырь отправлю! – скомандовал Фёдор. – В другой раз поедете, в другой…

Захлопнули рты сестрицы и пошли молча в дом, только воротами так хлопнули, что соседи из окон повыглядывали. Бурчанье их доносилось из избы ещё очень долго, а Катерина взяла мешок с одёжкой и нужностями, добрала еды, и поехали они с отцом в Киев – Мать городов русских.

Глава 5

Киевский базар

Ночь отступила. Краешек солнца показался из-за гор. Проснулись птицы и запели свои первые песни. Яркие лучи солнца пролились краской на весенние луга и деревья. Ушёл туман. Утренняя прохлада отпустила землю. Роса на едва показавшейся траве поймала солнечный луч и засияла алмазами. С началом рассвета пришёл и конец пути. Чем ближе Фёдор с Катериной подъезжали к городу, тем более неописуемой казалась его широта. Мощный, окружённый нерушимыми стенами и глубоким, неприступным рвом славный город Киев был рад встречать всех приезжих торгашей. Въехав через центральные ворота и заплатив пошлину, двинулись они к торговой площади. Торговым рядам не было конца, и для каждого был свой рядок.

«Один ряд для кузнецов – железных дел мастеров. Изготовят для хозяйства ключи, замки да шилья, а для военных наших мечи «Крепче держи!», копья, стрелы да ножи. Чуть ближе есть рядок для столяров, резчиков и гончаров. Горы глиняных горшков! Море ваз, тарелок! Океан свистулек расписных да сувениров не перечесть! Чуть подальше отойти – табуреты и столы, скамеечки и лавочки с рисунками резными – вот хороши! А дальше-то какое загляденье! Резная посуда с тонкими узорами, краской расписана, золотом покрыта. Ажурные картины – со зверьками и дубами, с девицей у реки, иль просто с тройкой с бубенцами. Фигурки из сосны: медведи, зайцы, утки, кошки, матрёшки, солдатики, коняшки разной величины: с мизинец есть и в высоту с попа, который покупает сало три куска. Слева – ряд для пекарей: караваи и коржи, булочки с маком, с творогом ватрушки, ушки заварные, пряники, калачики – ах оближешь пальчики! Рядом баба Клаша – заняла пол-лавки: свеженькие сливки, молоко, сметана, сыра круга два и творога гурьба. Стоит ряд чуть обогнуть – ароматы чуешь тут: рыбу люди продают. Здесь и Фёдор наш стоит, поговорками кричит: «Рыбку купил – ухи наварил!» – «Подходи, люд честной, подходи!» – «Поешь рыбки – будут ногти прытки!» – «Мимо не проходи, загляни за рыбкой!» – «Рыба не хлеб, но ею сыт будешь и про еду забудешь!»

Тут торговля прёт и прёт – люд идёт всё и идёт! А вот мясная лавка: молочный поросёнок, телячья ляжка, рёбра от барана, печень, почки, языки, колбаса, мясной рулет – тот, что князь ест на обед! Длиннющий ряд для купцов заморских: привезут из дальних стран украшенья и шелка, финики и специи да разные масла. Вот и прибыл один купец, знатный молодец – Иван Афанасьевич».

Ни молод, ни стар был Иван Афанасьевич – высокий, крепкий как кабан, ручищи здоровые, ножищи колесом. Лицо доброе, ушки-пельмешки, щёки-калачи, подбородок с ямочкой, поросячьи глазки – и не разглядишь, какого они там цвета; нос редиской, а озеро на голове такое, что лебедей пускай. Холост был купец: много девиц на него глаз ложили, хвостами крутили – ведь он не только крепок и высок, но и богат, – да всё не те. И вот в самый обычный свой день не знал он, что случится ему влюбиться.

Катерина совсем заскучала – ведь после того, как она вывесила и разложила посуду, украшения и головные уборы, так искусно сделанные её матушкой, ни одна вещь не покинула своего места, хотя в первые два дня торговля была. Она уж и зазывала, и частушки кричала, но ряд мастериц как будто навестила чума: за всё утро никто и рядом не ступил. Чтобы ни терять время попусту, достала она рушник и начала вышивать на нём цветы. Не закончила она и первый лепесток, как её охватило странное чувство: такое, когда на тебя смотрят, не отводя глаз ни на мгновенье, сжигают одним взглядом. Катерине стало не по себе. Она взглянула направо – там старушки сплетни перетирают, налево посмотрела – там собаки кости грызут, взглянула прямо – а через ряд лысый щекастый мужик улыбку тянет до ушей, в руках бусы жемчужные держит и смотрит на девицу не моргая. От смущения Катерина опустила глаза и когда подняла вновь, мужик за лавкой исчез из виду – как будто испарился. Перестав искать его глазами, красавица вновь увлеклась работой.

– Кх…кх… кх… – услыхала вдруг Катерина. Поскорее отложив рукоделие, встала она и подняла голову. Полуденное солнце слепило глаза, но девица сразу же узнала пришедшего: ведь не так давно он улыбался ей во весь рот. Этот щекастый мужик накинул на широкие плечи чёрный, бархатный кафтан с обтянутыми багряным шёлком пуговицами; под кафтаном красовалась расшитая золотой нитью рубаха. Шаровары в бледную полоску и красные сапоги с высоким голенищем, а лысину он прикрыл тёплым картузом с золотой лентой. Мужик достал из кармана платочек, вытер мокрый лоб, прокашлялся и заговорил:

– Разрешите представиться, любезнейшая: Иван Афанасьевич Далёкий, – тянул он влажную ладонь, но Катерина и не собиралась любезничать с купцом:

– Доброго дня! Если что-то хотите купить или обменять, спрашивайте – подскажу, – слегка улыбаясь, спрятала девица руки за спину.

– Я с удовольствием приобрету. Хоть всю вашу лавку, но прежде хочу узнать имя милейшей! – купец вновь вынул платок и вытер взопревший лоб, щёки и шею. – Понимаете, любезнейшая, – продолжал он. – Весь тот ряд мой и всё добро, которое лежит там, – моё! А ещё видели бы вы мой дом, сад, прислугу! Ведь я не последний человек в Киеве и к тому же – не сочтите за хвастовство – я лично доставляю драгоценные камни для самого князя киевского! – задрал голову купец. – Но не в этом суть, голубушка: я хочу предложить утреннюю прогулку в моём саду. Вам там безусловно понравится. Куда же завтра прислать карету, не томите! – наклонялся он поближе к Катерине, а она от него в сторонку с ответом:

– Спасибо, Иван Афанасьевич, с удовольствием! Эх, только завтра утром уезжаем мы с батюшкой, – лукавила красавица.

– Бог с ним, с этим садом! Приглашаю вас на прогулку по городу этим вечером, – настаивал купец.

– Я сказала «завтра»? – удивлённо воскликнула девица. – Ах, это солнце голову напекло! Сегодня, мы уезжаем сегодня… – Катерина начала складывать кокошники в мешок.

– Тогда позвольте, милейшая… – не успел предложить прогулку на лошадях купец.

– Сейчас… Мы уезжаем прямо сейчас – побегу потороплю батюшку, запамятовал поди… – покраснела Катерина. Не приходилось ей врать и обманывать, да только так ей не понравился купец – хвастун ужасный и разодетый весь, – что мочи не было терпеть его!

– Подскажите, красивейшая, откуда вы прибыли, и я непременно навещу вас и вашу семью с гостинцами, – не сдавался купец.

– Ну что же такому уважаемому человеку делать в наших далёких краях? – торопилась она собрать оставшиеся украшения. – Извините, но мне пора, всего доброго! Прощайте!

Катерина взяла мешок с добром своим и пошагала быстренько в сторону, где торговал Фёдор.

– Прощаться рано! – кричал ей вслед купец, но Катерина уже растворилась в толпе.

Иван Афанасьевич был не из тех, кто побежит за девицей. В своей лысой голове он замыслил дельце похитрее. Он всё стоял и обдумывал свою затею, а в голове пробегала мысль: «Вот бы знать, как зовут эту красавицу!» Он улыбался и всё представлял в своих грёзах, как он сделал ей предложение, как её родители дали согласие, как он забрал её в свой огромный дом, как она каждый вечер натирала ему пяточки мятным маслом и родила с десяток щекастых мальчуганов с золотыми кудрями, и они жили долго да богато…

– Хочешь знать её имя? – услыхал он сквозь грёзы. – В твоих глазах любовь и страсть…

Он оглянулся по сторонам, но перед ним не было ни души. Купец обернулся – за его спиной стояла цыганка. Её золотые зубы сверкали на солнце. Она потирала ладони, а в её тёмных глазах горела жажда наживы.

– Ступай прочь, чернота! – отмахнулся от неё купец.

– О, не горячись, дорогой, твоё сердце влюблено, и ты добрее, чем кажешься, часто твоя доброта мешает тебе… – она закрыла глаза и водила рукой перед купцом. – Я вижу, вижу… Скоро она станет твоей, и я подскажу тебе… – цыганка глянула так, что взгляд было уже не отвести.

– Как?! – спросил купец.

– Дай сколько не жалко монет… – тянула она руку. Купец достал 2 серебряные монеты, цыганка завернула их в тряпицу и молвила:

– Как только сядет солнце, возьмёшь эту ткань, увидишь чёрного жеребца и кинешь ему под копыто пять серебряных монет, заговорённых мной…

Купец достал ещё три монеты и положил в руку цыганки. Та вновь завернула их в тряпицу.

– Когда ты сыграешь свадьбу, ты вернёшься на это место благодарить меня? Вернёшься? – спросила цыганка.

– Да… – как заворожённый отвечал купец. Цыганка начала шептать и водить рукой по монетам. Взмах и в руке осталась лишь красная тряпица, растерянный купец ничего не понимал.

– Сия чаша зла покинула тебя! Плата мала, а счастья сполна! Вот тебе ответ: девчонку зовут Катерина, и живёт она в рыбацкой деревушке… – цыганка ударила купца кулаком по лбу, приговаривая: – Смотри на свою любимую, а моё лицо забудь! – и купец видел Катерину, её золотые локоны, зелёные глаза и губы. А когда очнулся ни цыганки, ни пяти серебряных монет не было и в помине.

А Фёдор распродал уже всю рыбу к тому времени, как Катерина подбежала с мольбой о том, чтобы уехать поскорее из Киева. Фёдор сам был не прочь быстрее оказаться в родных местах, где нет сует, чужих людей, где семья любимая ждёт, где дом уютный, треск дров в печи холодным вечером и дело, которое так ему по душе, – рыбалка. И дружно собравшись, отправились отец с дочерью в свою деревушку.

Глава 6

Побег

Деревушка разрасталась: новые семьи, новые лица, да и новые войны были не за горами. И стали призывать мужчин на службу к князю. Служба долгая и опасная. День этот стал самым горестным для матерей, жён и влюблённых девиц. И все с тревогой потерять своих родных и близких ждали очередного прибытия княжеского гонца.

Прогремел гром, молния освещала мрачное небо, начавшийся ливень дал вдоволь напиться земле. Фёдор и его конь Фарис промокли насквозь. От возмущения они пыхтели и сопели, а Катерина как будто и не замечала идущего дождя, ведь родной дом был уже совсем близко. Подъезжая к своей избе, красавица лихо соскочила с телеги и ринулась бежать к дому Димитрия. Она ворвалась в его избу, крича:

– Я вернулась, моё солнце!

Девица искрилась от счастья, но вскоре его сменило непонимание. В избе было мрачно, за столом сидела Феодора. Её лицо было бледным, а глаза – заплаканными. Она смотрела в окно на заканчивающийся дождь, и из глаз её одна за другой катились слёзы.

– Что у вас случилось? Где он? – спросила Катерина, чувствуя, как её сердце остановилось в ожидании ответа. Но Феодора и не качнулась – глыбой льда сидела она. Катерина подошла и присела рядышком, взяв мать Димитрия за руку.

– Не молчите, прошу… – говорила взволнованная девица.

Феодора развернула свой пустой взгляд на красавицу и, еле шевеля губами, заговорила:

– Забрали наше солнце, и вернуть не обещали…

Она говорила так томно, так спокойно, но мгновение – и проникающая в душу тоска да подступающие слёзы привели к неукротимым рыданиям и завываниям. Феодора взахлёб говорила о том, что теперь осталась совсем одна, что рядом никого нет и что забрали сына единственного не на гулянья, а на войну, а там невесть что может быть и не быть. Катерина не верила своим ушам – казалось, что это сон; она даже не успела попрощаться и подарить последний поцелуй тому, кто милее всех её душе, тому, кому она отдала своё сердце и верность и с кем готова провести всю жизнь в радости и горе, в хвори и здравии… но она опоздала! В доме стояла гробовая тишина. Катерина как могла успокоила Феодору и молча побрела домой.

Красавица шлёпала по лужам, не замечая никого вокруг. Добравшись до своей избы, она уселась на лавку и смотрела на первую звезду, вспоминая лицо любимого. Но вдруг кто-то чихнул. Катерина оторвала взгляд от неба и увидела перед воротами крытую телегу, на которой сидел хорошо одетый извозчик. Он без конца чихал и сморкался в кружевной платок. Девице стало интересно: что за поздние гости? Она шла к воротам, не отводя глаз от кружевного платка. Так тихонько открыла красавица дверь в избу, что никто и не заметил: ни сидевший во главе стола Фёдор, ни сидевшие справа от него Ольга, а слева – какая-то незнакомая женщина. На ней была богатая одежда да перстни с камнями. Она рассказывала:

– Матушка-то его скончалась, а он только её и слушал всегда: ни отца, ни меня, а только мать – Марию Мстиславовну… Так любил её! – женщина заметила Катерину и радостно завопила: – Это что, ваша Катерина!?! Вот это красота, лицо, коса, а фигура – диво дивное, залюбуешься! – громко трезвонила гостья.

– Здравствуйте… – тихонько поприветствовала девица женщину с портретом, через силу улыбаясь.

– Доченька, – начал говорит Фёдор. – Это Есения Арсеньевна, она крёстная…

Но не успел Фёдор договорить, как Есения Арсеньевна, не стерпев, решила раскрыть все карты сама:

– Я не только крёстная, но ещё и сваха! Иван Афанасьевич не умолкал после того дня, как повстречал вас, Катерина… Его и кольями на свадьбу не загонишь, а вы…

Трезвон Есении Арсеньевны сменил грохот свалившейся в обморок Катерины. Фёдор подскочил и взял на руки дочь любимую, Ольга обдувала ей лицо, а Есения Арсеньевна схватила ковш с водицей и, набрав полные щёки, освежила Катерину. Та приоткрыла глаза и, как в бреду, шептала:

– Диманька… Моё солнце…

– Диманька? Кто… кто такой Диманька? – удивлённо спрашивала сваха.

– Так! Всё! – нахмурил седые брови Фёдор. – Ежели хотите, завтра поболтаем, Есения Арсеньевна. На сегодня всё! – он поцеловал дочь младшую и отнес наверх, приказал сестрицам переодеть, спать уложить и, бурча, что-то под нос, ушёл провожать гостью.

Наступила глубокая ночь. Катерина не могла уснуть – одна лишь мысль о нежелательном замужестве и жизни с нелюбимым бросала её в жар. К тому же храп сестёр не позволял ей попасть в мир сказочных снов. И всё привычное казалось таким неуютным и чужим: подушка – твёрдой, перина – слишком мягкой, одеяло – колючим, сорочка – тесной. От духоты и не удобностей решила Катерина спуститься водицы холодной хлебнуть. Взяла свечу и на цыпочках мимо сестёр спящих пошла. Только начала по лесенке спускаться – как слышит: батя с маменькой шепчутся за столом в потёмках. Замерла она и слушает.

– Ну, ты ж пойми, Оленька, так лучше будет, – пытался шептать Фёдор. – Посмотри, как мы живём: для дочек всё, для дочек. Они у нас ни в чём нужды не имели: и одеты, и обуты, и сыты, и делом заняты. А нас не станет – кому наши дети нужны будут, кто позаботится? А Иван Афанасьевич нестарый, Катерина ему наша вон как мила, и в достатке к тому же. И пусть не красавец – так мужику красота-то к чему? Мужик мужиком быть должен! – настаивал на своём он.

– Всё ты верно сказал, Фёдор, только сердце-то куда деть? Вырвать? Катерине как растолковать, что верно, а что нет, – она и слушать не хочет! Всё «Диманька мой» да «Диманька». А ведь правда, столько годков они рядышком, с детства самого! – держалась за голову Ольга.

Катерина спустилась ещё на пару ступенек, задула свечу и присела. Хотелось ей услышать хорошие вести – о том, что не будет купца проклятого и что, дождавшись милого, сыграют свадьбу пышную, и дом построят уютный, и детей целый двор будет, и проживут они много лет душа в душу, но не тут-то было.

– Да он неплохой парнишка, знаю, и отца его знал – хорошая семья была, да только где сейчас Диманька этот? – Фёдор крепко взял ладонь Ольги в свои руки. – Только Бог один знает… Оленька, а ежели он косой какой или хромой воротится – что тогда? Катерина от жалости всю жизнь на себе тащить будет и себя, и его, а потом рыдать в три ручья? Или ждать его с десяток лет, а потом весточку получить, что муженёк ваш хорошо князю послужил? Я для дочери любимой такого не потерплю! Всё это ребяческая любовь – ненадолго она, – а вот муж хороший на всю жизнь. Старые мы уже – спокойней нам будет, ежели знаем, что Катерину надёжный человек в жёны забирает. Она с ним как у Христа за пазухой жить будет!»

– Фёдор, а нас бы разлучить – ты… – прищурила глазки Ольга.

– У нас совсем другая история! – стукнул Фёдор по столу кулаком. – А у Катерины будет своя! Счастливая! Без ожиданий, горестей и нищебродства! – его седые брови сдвинулись к носу – Решено: завтра придёт сваха, мы примем хлеб и будем ждать жениха! – уже не старался шептать Фёдор. – Завтра примем…

Услыхала это всё Катерина, заскочила вмиг обратно, плюхнулась на перину и зарыдала в подушку:

– Батюшка-а-а-а…Маменька-а-а-а… Ну за что ж вы так со мной? Меня ни о чём не спросили, всё за одну ночь решили… А как же «Утро вечера мудренее»? А как же я? А как же Диманька? А как же мы-ы-ы-ы-ы-ы? – и давай ещё пуще реветь.

Не пойми как услыхали сестрицы рыдания Катерины – ведь их и пушкой не разбудить, и коврижкой с кровати не выманить, а тут подскочили и давай Катерину успокаивать, слёзки вытирать и советы давать:

– Ты, Катя, в лес иди, – гладила по головушке её сестрица Варвара.

– В лес, в лес! – подхватила Клава. – Там колдунья живёт, Ягишна – так её зовут. Она все беды решит за золотишко. Я-то точно знаю, мне Авдосья Никитична рассказывала. Только не каждый к ней пойдёт – ведь говорят, охраняет её нечисть всякая, а вместо ноги у неё костяшка, глаз один и волчья пасть! – цокнула она зубами, поглаживая Катерину по спинке.

– Мы ж, Кать, за тебя, мы ж в беде не оставим! – обнимала её Варвара. – Понимаю тебя, сестрица… Ну на кой такой нужен, как этот Иван Афанасьевич – высокий, сильный, ещё и богатый. Тьфу! – махнула сестрица старшая рукой. – Ты иди, мы придумаем, что бате сказать!

Успокоилась Катерина – решила она, что теперь помочь ей может только сила нечистая. Вытерла она личико заплаканное, схваченное румянцем, села ровненько, взяла гребень свой и начала волосы причёсывать. Тонул гребень в золотых волнах, распутывая их. Локон за локоном обдумывала она свой поход.

«Она поможет. Я ей золото, а она мне – его. Ой, а где ж золото взять, и сколько нужно этой ведьме? Ведь у меня только крестик золотой, а его негоже отдавать», – думала она и слегка подёргивала висевший на шее на тонкой веревочке малюсенький крестик.

Не успела Катерина подумать, как золото раздобыть, как сестрицы, будто мысли читая, подорвались к коробчонкам своим – искать шкатулки с драгоценностями. Повытаскивали, открыли и давай золотые украшения выбирать. Долго Варвара не могла определиться, что оставить – то или это. Копалась она, копалась… не выдержала длинноносая Клава – подлетела, выхватила шкатулочку и, шепча на ухо Варе «Отдай! Быстрей уйдёт», свалила все украшения в мешочек и, улыбаясь сквозь зубы, протянула Катерине.

– Вот, возьми, Катенька. И с Богом! – не терпелось Клаве избавиться от младшей сестры.

– Спасибо, сестрицы родные, не забуду доброты вашей! Только косу и успела заплести, оденусь да пойду живей, – Катерина начала надевать синий сарафан на белую рубаху, достала башмачки кожаные, подаренные отцом в приданое, накидку шерстяную, подвязала мешочек с золотишком на пояс и начала было уже с сестрицами прощаться, как тут Варвару осенило:

– А куда ж ты без хлеба двинулась? Ты ж там с голоду подохнешь! – уставилась она с круглыми глазами на Катерину и Клаву.

– Варя, ну там же лес… Ягоды, грибочки, шишечки – не пропадёт, – Клава покрывала платком голову Катерины.

– Да вы чё ж… того…Я и часу не просижу, пока не пожую чё-нить, а тут в лес, не пойми куды! Так, а ну-ка на дорожку присядьте! – толкнула она на лавку сестёр. – А я вниз, за хлебом и молоком… и сыром… и пирожки захвачу… – бурчала она под нос.

Варвара осторожно спускалась с лестницы, держась за ступеньки, чтобы, как обычно, не грохнуться с неё и не разбудить батю. Она старалась идти как можно тише, но половицы не могли бороться с первой пышкой на деревне – они скрипели и хрустели под тяжестью медвежьих Вариных ног. Но скрип половиц был песней по сравнению с пронзавшим слух храпом Фёдора. Ни одному гостю в его доме не удавалось уснуть в первые две ночи: кто-то ворочался, кто-то клал подушку на ухо, кто-то напевал частушки, кто-то выпивал стакан водки, но засыпали все лишь на третий день. Рубило их от недосыпа подчистую, а в последующие дни всё шло по кругу – потому-то гостить долго у семьи Фёдора никто желанием и не горел. Ну а Варя уже подобралась к печи. Собрала она, что осталось с ужина, в корзинку и так же тихонько, как ей казалось, двинулась обратно. Вдруг она застыла – лицо каменное, глаза стеклянные, – а всё потому, что крепкая отцовская рука схватила девку за плечо:

– Ты чего бродишь? Но-о-о-очь же, – лёжа на печи, спросил Фёдор, приоткрыв правый глаз. У Вари забегали глазки, заурчало в животе, и ни одна умная мысль не шла в её черепушку, однако молчать было ещё хуже:

– Чё надо… то и то! – пробухтела девка, скинула батину руку с плеча и, перебирая толстыми ножками, убежала к лестнице. Притихла так, что только и было слышно, как шевелится от страха её второй подбородок. Прислушивалась Варя и наконец-то выдохнула: избу вновь окутал тяжёлый храп Фёдора. Поднялась она наверх, вручила корзинку Катерине, плюхнулась на лавку и давай похрапывать. А Катерина попрощалась с Клавой, с храпящей Варварой – и через оконце по лесенке прямо в огород, в потёмках потоптала пару грядок, подошла к стойлу, открыла дверь и зажгла свечу. В стойле стояла пара лошадей: старая тощая кобыла Ягодка и молодой жеребец Фарис. Это был крупный, неприхотливый, пышущий здоровьем тяжеловоз, чёрный красавец с богатой гривой – лучше помощника не найти. Всем был хорош Фарис, да только трусоват малость. Только наступит ночь и заскребёт мышь за стенкой – заржёт конь дико, прижмётся к стене и не сомкнёт глаз до утра. А когда пахота и полевая мышка случаем пробежит под копытом – затрясётся он весь, затопает, запрыгает и побежит по полю, словно чумной. Еле-еле Фёдор поймает жеребца, успокоит, обнимет друга своего, шепнёт ему на ухо пару ласковых слов – и тот снова смирный и радостный. Вот и Катерина, прежде чем оседлать коня, погладила его, почесала за ушком, рассказала, куда идти собираются. Признал Фарис подругу свою, и пошли они через двор тихо-тихо, мимо псов спящих. Вышли за ворота, да по тропинке в лес поскакали.

Глава 7

Нежданная гостья

Лес становился всё тише и темнее. Поднялся ветер, закружил вокруг беспокойного Фариса. Испуганный конь встал на дыбы, замахал гривой и топтался вокруг себя, боясь ступать дальше. Успокоив своего доброго, но трусливого друга, Катерина решила, что дальше одной предстоит ей идти. Слезла она с седла и начала обнимать Фариса, шепча ему: «Скачи ты, дружочек, домой…» – и изо всех сил шлёпнула жеребца. Заржал конь пуще прежнего и быстрее ветра унёсся в сторону дома.

Чем дальше в лес, тем тревожнее: впереди росли лишь коряги и кусты с сухими колючими ветвями, а мягкую тропинку сменила широкая и каменистая. Вой волков заставлял идти живее, становясь всё ближе и ближе. Катерина делала шаги всё шире и быстрее. Хруст веток и рычание – Катерина бросилась бежать. Бежала она на сверкающий огонёк в глубине леса. За спиной слышалась погоня; она сбросила накидку и корзинку с перекусом. Оглянувшись на мгновенье, девица увидела стаю волков, жадно преследовавших свою новую добычу. Закрыв от страха глаза, Катерина бежала что есть силы. Сердце вырывалось из груди, а ноги заплетались; словно хлебная коса, споткнувшись о камень, она упала, зажмурилась и ждала смерти. Но ничего не происходило. Открыла девица зелёные очи и, обернувшись, увидала лишь серого борова, который, морося своими тонкими копытцами, торопливо перебегал тропу и похрюкивал.

«Что за напасть? – не могла отдышаться Катерина. – Неужто почудилось?» – думала она, отрывая колючки с уже не такого чистого сарафана.

Посмотрела вперёд, а там избушка виднелась. Избушка та была окружена частоколом, да непростым: соединяла и пронизывала его железная нить, а к нити были руки подвязаны с острыми когтями. И не подойти никому к частоколу опасному, человек ли это, зверь, или птичка-синичка: сядет на столб, а её рука хвать, сожмёт до смерти – и за ограду. На столбах ближе к воротам черепа конские насажены. Из глазниц их огонь полыхал и освещал ворота, а ворота те были из костей разных. Охватил страх Катерину – ноги свинцовые стали, руки задрожали, сердце забилось так, что казалось ей эхо по лесу пошло. Шептала она:

«Если я бояться буду, ничего не выйдет – никогда я милого не увижу… А буду жить при купце противном, ручки ему целовать! Нет! Нет! Иду! У меня всё получится! Верю! Я верю, что смогу!»

Выдохнула она страх весь, прижала руки к груди и ступила на тропинку, к воротам ведущую. Шла она медленно и уверенно. Чем ближе подходила, тем ярче огонь полыхал синем пламенем. Зашевелились руки на частоколе, начали ногти свои об него точить да что попало вокруг хватать: ветки сухие да руки соседние. Подошла Катерина к воротам, начала рученьку свою к ним тянуть и вдруг слышит:

– Повезло тебе, что ты тощая! – сказал глухой противный голос. Отдёрнула Катерина руку, посмотрела на ворота – а там череп человеческий нижней челюстью щёлкнул, глазницей подмигнул и закряхтел, смеясь. Красавица не испугалась, пригляделась к нему и спросила:

– Что вы сказали?

Череп покосился на неё:

– Что, что? Тощая ты – повезло! Полная баба в руки бы цепкие попалась и за оградой уже валялась! – засмеялся череп. Его пугающий гогот стоял на весь лес. Противен ей стал череп – отклонилась она от него, выпрямилась, подбородок вверх, руки в крест и начала беседу с ехидной костяшкой.

– Не испугаешь меня, а ну отворяй калитку! – скомандовала красавица, ткнув пальцем ему в лоб.

– Калиточку тебе открыть? Эх, не могу: ручек-то у меня своих нет! – язвил череп. – Ты открой!

– Как? Как открыть? – не терпелось узнать Катерине.

– Вот темнота! Ключом, конечно же! Ключ мой в глазнице, в какой – не скажу: в правой, в левой, хоть в какой! Доставай! Только если ошибёшься… – злорадствовал череп.

– Что тогда? – спросила девица. Череп молчал и исподлобья улыбался красавице. – Что случится? Отвечай! – топнула она ногой.

– Только если ты не то выберешь – ты рука на частоколе! Справа от меня, там ещё есть свободное местечко, – подметил хитрый череп.

Не по себе стало Катерине. Посмотрела она на омертвевшие синие руки, что тянулись к ней да всё махали когтями, и сделала шаг назад от «друга» нового.

– Ну ладно, не такой уж я и ядовитый – подсоблю тебе. Отгадай загадку, и я скажу тебе, какую глазницу выбрать, – предложил он.

– Загадку? Ну, давай же свою загадку! – согласилась девица.

– Слушай. Кх-кх-кх… «В воде не тонет. В огне не горит. В земле не гниёт», – загадал череп и застыл в ожидании.

Задумалась Катерина и вспомнила детство своё. Вспомнила, как с матушкой Ольгой у коровы отёл принимали. Родился тогда телёнок мясистый, пятнистый, на копытцах еле стоял. Накрыла Ольга его сеном и говорит Катерине:

– Доченька как кликать его будем? – спрашивает и телёнка поглаживает. Посмотрела удивлённо маленькая Катерина на Ольгу и вопросы начала задавать:

– А зачем кликать его? Зачем называть нужно? Можно же просто его телёночком звать, всех матушек – красавицами, а девочек маленьких – доченьками?

Рассмеялась Ольга:

– Ах ты, милая моя доченька! Имя дают всем живым, человеку каждому, с рождения – это «лицо» твоё. Как жить будешь, какие поступки совершать и дела творить – хорошие иль плохие – всё то и будет отголоском твоего имени, – объяснила Ольга.

– Матушка, а имя… имя человеку на всю жизнь? – любопытствовала Катерина.

– На всю жизнь, – улыбаясь, отвечала Ольга. – Никто у тебя его не заберёт, в воде оно не тонет, в огне не горит, в матери-земле не гниёт!

Осветило Катерину это воспоминание – радость в глазах, улыбка в устах.

– Знаю я отгадку! Имя это! Имя, что всему живому даётся! – с гордостью заявила Катерина.

Растерялся череп, заморгал, по сторонам засмотрел, глазницы выпучил и молвил:

– Отгадала так отгадала. Ну, девка, не дура! Можешь смело доставать ключ – он в глазнице правой. Достань, вставь, три раза направо и на себя – ворота и откроются, – выложил как на духу череп. Уже собиралась Катерина руку тянуть…

– Подожди! Только не согласен я с тобой: имя – и только живым. Ведь у меня тоже есть имя – Асмодий меня зовут, – а я… я далеко не живой.

Потянула она руку к Асмодию, коснулась его правой глазницы и достала ключ золотой – весь в камнях драгоценных и узорах. Восхитилась она работой мастера и подумала: хоть что-то глаз радует! Но радость была недолгой – ведь нужно было идти дальше. Сделала она всё, как сказал Асмодий, – ворота открылись; посмотрев вперёд, сквозь туман, увидела красавица избу. К избе вела кривая дорожка из красного камня. Только коснулась девица её ноженькой своей, как между камней начала сочиться болотная вода. Подняла она ногу – и камни, как прежде, стали сухими, чего нельзя было сказать о её кожаных башмачках. Из глубины леса подул холодный ветер. Катерина глядела по сторонам – вид был недобрый: где только можно росли высокие мухоморы, из болота торчали части скелетов, когда-то бывших людьми и зверями; дорожку то и дело переползали змеи, а у входа, под мухомором, сидела огромная жаба на цепи. Она крепко спала.

«Вот мерзкое создание! – приглядывалась к жабе Катерина. – Еще и храпит! – думала она и улыбалась.

Взглянула девица снова на красную дорожку, закрыла глаза, подняла подол и медленно начала ступать. Ледяная вода сводила пальцы ног; шагала, шагала она к избушке, а вода всё выше и выше становилась. Когда же вода болотная поднялась до колен, вдруг за воротами послышались голоса и шум замочной скважины. Катерина немедля побежала прятаться за мухомор. Ворота открылись, и показался силуэт старого неказистого человека в чёрной накидке, из-под которой торчал длиннющий нос. Посмотрел незнакомец в сторону спящей жабы и, качая головой, проворчал:

– Тьфу! Бесполезное земноводное! И зачем я тебя кормлю!? Ну, всё… Завожу себе змеюку острочешуйчатую огнедышащую. Дороговасто, да толк есть.

После долгих бурчаний себе под нос незнакомец зашёл на кривую дорожку – и не вода поднялась, а камни. Захромав по ним, подходил к избушке и вдруг, остановившись, начал принюхиваться. Увидав это всё, Катерина испугалась и ещё сильнее прижалась к мухомору. Гусиной кожей покрылась девица. Думала она: «Неужели это хозяйка избы, сама колдунья Ягишна пожаловала домой?» – и давай снова коситься из-за мухомора.

И вправду это была старуха в чёрных одеяниях. Подняла она руки и, обращаясь к избушке, начала молвить:

– Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! – старый, хриплый голос пронёсся эхом по лесу. Задрожала земля под ногами – слышала Катерина, как избушка, грохоча и скрипя, вертелась перед старухой. И снова стало тихо, только ветер гулял меж мухоморов, раскачивая их. Перестала прятаться красавица, настороженно вышла из тени, разгладила подол мокрый да встала пред избой. Удивительно, но в избушке не было ни окон, ни двери – только крыша из мха и хвороста. Подпирали её две пары куриных лап. Из трубы валил густой дым. За избушкой ничего не было видно, только тьма. Запомнила Катерина слова, что Ягишна говорила, подошла поближе и приказала избе:

– Избушка-избушка, встань к лесу задом, ко мне передом!

Камни под ногами начали ходить ходуном. Четыре куриных лапы по очереди поднимались из земли, поворачивая избу передом. Повернулась изба – и увидела Катерина дверь да лесенку. Дверь была невысокая, плотно прикрытая. Над ней висели веники из трав, несколько метёлок стояли возле двери, и всё это хорошо освещала сидевшая на краю крыши сторожевая сова – глаза огромные, перья, как иглы острые; взъерошилась она и начала что есть мочи кричать:

«Угу… угу… угу… угу».

– Прекрати! Тш-ш-ш-ш! Хватит! Ну пожалуйста, тише. Нас же услышат! – пыталась объяснить она вредной птице. Но та не останавливалась:

«Угу! Угу! Угу!» – всё громче старалась сова. За дверью послышались шаги. Сова захлопнула глаза и повернула свою черепушку; стало темно. Тяжёлая дверь открылась с первого раза – через порог шагнула костяная нога, за ней горб и длинный нос; старая жилистая рука прикрывала огонь свечи, которую держала колдунья. Из-за темноты было тяжело разглядеть лицо; в свете свечи были хорошо видны крючок носа, сверкавший глаз и редкие пряди седых волос. Уставилась колдунья на Катерину, хоть и вокруг была кромешная тьма, что и рук собственных не разглядишь, но Ягишна не моргая смотрела прямо в глаза напуганной Катерины и, шевеля носом, разнюхивала новую гостью.

– Фу-у-у… Вот что за вонь! – протянула она огрубевшим, мерзким голосом в сторону Катерины. – Подойди ближе… – предложила она, шевеля пальцем в свою сторону. Катерина сделала два шага вперёд и оказалась у лесенки.

– Хм-м… Девчонка! Что тебе нужно?! – колдунья наклонялась всё ближе и ближе к лицу Катерины, но та не могла и слова вымолвить. – Проникла тайно в мой двор и молчишь! Хочешь что-нибудь сказать? Или хочешь в печь?! – крикнула Ягишна, прижавшись бородавкой с носа к носу Катерины.

Отскочив назад, девица поклонилась в ноги колдунье и попросила:

– Что вы, бабушка! Не надо меня в печь! Я по делу пришла, а за то, что без просу, простите – не терпелось попасть к вам! – молила красавица.

– Бабушка? Я что, так плохо выгляжу?! – кривя челюсть и скрипя зубами, спросила Ягишна.

Катерина не знала, что и отвечать. Неловкую тишину расстроил неудержимый смех старухи:

«Аха-х-х-ха… Уха-х-х-ха… Ахахаха… Вух-х-х… Да шучу я! Давай-ка заходи, девчонка, – протягивала она руку.

Рука оказалась холодной как лёд. Первая в избу зашла Катерина, а за ней двинулась старуха. Остановилась Ягишна на пороге, похлопала слегка стену избушки, словно послушного пса, – дверь закрылась, изба повернулась, как была, и лес снова окунулся в шум гулящего ветра, песни лягушек и стук падающих капель начинавшегося ливня.

Глава 8

Избушка колдуньи

Снаружи изба казалась крохотной, но внутри было достаточно просторно. Больше всего места занимала печь. На неё разноцветными красками было изображено лесное зверьё. Зайцы и ежи заняли место на мягкой травке, возле подпечья, где лежали берёзовые дровишки. Пара белок выглядывала из дупла нарисованного дуба. Ветки рябины, как живые, тянулись вверх по трубе – на них уселись синицы, жаворонки и соловей. На пихтовых ветвях спали совы, а по стволу лазали бурундуки. Олень и оленята резвились на лугу. Они разместились под длинной лежанкой. Чуть дальше была нарисована берлога, в которой уютно спала медведица со своими малышами. Смотрелась печная картина так, словно вот-вот звери начнут двигаться – моргать скакать, ползти – и зарычат, и забурчат, и убегут прочь из побелённой печи. Но рисунок оставался неподвижен. За печкой, дожидаясь своего часа, стояли ухват, кочерга и лопата. Печь была растоплена приятно трещавшими дровами.

Лежанка была покрыта периной толщиной в пять пядей. Поместились на ней тринадцать пуховых подушек; одеяло, сшитое из заплаток, свисало с лежанки и почти доставало до дощатого пола. Меж досок были большие щели. От холода, шедшего из-под полу, спасали плетёные коврики. Они были повсюду и лежали друг на друге, как слоёный пирог. Над печью висели сушёные лапки лягушек, змеи, рыбьи головы, грибы и различные травы. От трав в избе стоял приятный аромат мелиссы, ромашки и душицы, но он лишь на мгновение перебивал зловоние, исходившее от большого чана в середине избы. Этот пузатый чан опирался на три ножки железной подставки; ножки, похожие на паучьи лапки, прятались в кругу, выложенном из белого камня, в котором был разведён огонь. Свет, исходивший от огня, тускло освещал избу. С потолка на цепи выше чана свисала круглая дощечка с баночками и пузырьками, их содержимое светилось и переливалось радугой. Чан был до красна раскалён, в нём что-то бурлило, кипело и пахло. Напротив печи, у стены встали впритык стол и стул. Над столом была полочка, заставленная множеством банок с засоленными бычьими глазами, языками, куриными лапами и мышиными хвостами. Выше висели два шкафчика, на дверках вместо ручек были прибиты свиные копытца. В избе было одно еле заметное окно, под которым стояла широкая лавка, покрытая волчьим мехом. А в углу стояла высокая, закрытая корзина – в ней крутился и извивался клубок змей. Скользя и шипя, пытались они найти выход из плетёной корзины, и только маленьким ужикам удавалось покинуть тесное жилище. По углам висела паутина – множество паучков старательно доплетали свои узорчатые ловушки. Чернющий, мохнатый, размером с небольшого поросёнка паучище свисал с угла возле печи, но не на него обратила внимание Катерина, а на крючок из ржавого гвоздя, на котором тосковала мужская одежда, да три пары стоптанных сапог одиноко стояли под слоем пыли. Девице казалось, что она уже раньше видела эти вещи. Думала Катерина, думала, чьи это могли бы быть вещички, да и решила спросить старуху, повернувшись к двери со словами:

«Бабуля, а чья же это…?» – но старуха уже давным-давно посиживала на табурете возле чана и пробовала мерзко тянущийся зелёный отвар. Ягишна обдувала деревянную ложку и кончиком языка касалась пренеприятнейшей жижи. Поводив языком по оставшимся зубам и проглотив чудесный суп, она прищурила и без того маленькие глазки, скривила челюсть и подскочила с табурета, словно молодуха, да тотчас оказалась у шкафчика с копытцами. Дверца открылась по взмаху руки – сотни банок кружились перед её носом, пока не нашлась та самая.

– Вяленый воробей! Что ещё нужно для дивного отвара? – сказала еле слышно колдунья, открывая банку с птичками. Держа воробья за тоненькую лапку, Ягишна осторожно окунула его в чан – забурлило, задымилось, и в один миг исчез зловонный запах, а цвет отвара стал молочным. Весь он был точно как манная каша, которую так любила отведать Катерина с утра. Колдунья попробовала ещё пару ложечек, и её лицо расплылось от щедрой беззубой улыбки: ведь отвар получился не только волшебным, но и вкусным. Разливая отвар по чашкам, старуха приглашала Катерину поужинать:

– Что встала колом? Шевели тощими ногами, вон и табурет есть! – качнула головой в сторону стола Ягишна.

После долгой, томной дороги Катерина была бы рада и сухарю, да вот только стол, за который звала колдунья, гнал весь аппетит прочь. Деревянный стол с разными ножками, был беспощадно захвачен банками, склянками и горой грязных горшков, вставших аж до потолка. Из заварника и двух кружек торчала цветущая плесень. Ножи и маленький топорик пронзили край стола насквозь, а разделочная доска заняла оставшееся место. Над валявшимися на ней рыбьими кишками да куриными гребешками уже не первый день кружили мухи и тараканы. Смотреть на этот срам не было сил, но девица не хотела злить колдунью и прежде, чем сесть за стол, решила схитрить:

– Бабушка, а давай я сначала избу приберу, – не дождавшись ответа, Катерина взяла метёлку и давай тихонько мести.

– Да откуда ж у тощей девки силы, ты хоть ложку хлебни! – вырвала старуха метлу из рук девицы.

– А вот есть силушка у меня, такая, что я и коврики все выхлопаю, полы перемою, паутину всюду сниму да со стола все крошечки смету, – говорила она, вынимая из цепких рук старухи метелку обратно в своё распоряжение.

Бросила Ягишна метлу, скривила лицо, закрыла уши и давай по избе мельтешить, приговаривая:

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу… В ушах звенит от твоего протии-и-и-ивного голоса, всё болтаешь и болтаешь, бабушку утомила, а ещё ни одного горшка не помыла! Ну уж нет, тощая кобыла, сдохну ещё тут с тобой! – ворчала старая и хромая и с вытянутыми руками шла прямо на Катерину. Та шаг назад – колдунья два вперёд. Упёрлась девица к печи и уже было хотела умолять колдунью не превращать её в лягушку… ну, или в мышку, как та только лишь закрыла ладонями молоденькое личико. Сквозь пальцы рук Катерина видела яркие тёплые лучи света, а вокруг такая приятная и чуть пугающая глухота охватила красавицу – казалось ей, что на мгновенье она уснула и провалилась в пустоту, но стоило старухе убрать ледяные ладони с пылающего румянцем лица, как девица пришла в себя и от удивления раскрыла рот: чистота и порядок, в избе всё блестело. Ни осталось ни пылинки, ни соринки, ни паутинки, всё встало на свои места, аромат весенних цветов кружил в воздухе, а изба заиграла яркими красками. Лишь серые лохмотья старухи и грязно-рыжий лисий мех, окутавший её плечи и горб, бросались в глаза. Табуреты и стол стояли, как новенькие. Стол ломился от множества различных вкусностей и диковинок.

Чего на нём только не уместилось: сало копчёное да соленое, холодец и огурец, котлеты и вареники, курочка и уточка, пряники медовые, пироги печёные, тыквенная каша, гуляш из зайца, рыбные закуски, чарочка с вином, чаша с киселём, яблоки мочёные, с ягодой пирог, калачи, баранки, леденцы и петушки – всё так прямо от души! Катерина не могла поверить, что всё это волшебство происходило на её глазах, – она радовалась как дитя, в то время как старухе не терпелось набить брюхо. Подойдя к девице, колдунья схватила её за золотую косу и потянула к столу:

– Хочешь курочку? – крутила она зажаренным цыплёнком перед носом Катерины.

– Хочу бабуля, хочу. Только косу отпусти! – пищала от боли красавица.

– Ух ты, ну ты! – взглянула Ягишна на свою закорючку. – Ручища непослушная, падла, что хочет, то и творит! – разжимала старуха другой рукой один за одним пальцы на крепко схваченной косе.

Туго заплетённая коса потеряла весь свой вид, и Катерина решила распустить кудри. Расплетая косу, она смотрела, как колдунья отбирает из закусок и горячего лишь мясо и жадно, не успев сесть за стол, отрывает беззубой челюстью немаленькие кусочки. Катерина только сейчас начала понимать, у кого она в гостях. Сможет ли она покинуть столь «добродушную» хозяйку – ведь та столько лет провела в одиночестве в лесу, а тут «развлечение» само пришло, само в избу зашло и само сейчас за стол сядет с колдуньей… или колдуньей-людоедкой?! Ведь что это за одежда томилась на крючке? Где эти гости, и не из их ли костей собраны ворота, что охраняет Асмодий?!

– Что уставилась на пол? – крикнула старуха, и все мысли улетели прочь. – Уж третий раз спрашиваю, а ты как пришибленная сидишь! Кушай, а то уж побелела с голоду! – старуха доставала ногтем кусочки утки, застрявшие у неё между клыком и резцом.

Катерина отодвинула табурет, только садиться начала и ноженьки свои под стол ставить, как чувствует: зашевелился пол под ногами! Визг, писк – и из-под стола стрелой улетел за печь большой чёрный волосатый клубок. Вскочила красавица, а старуха ей, доедая вторую уточку, машет косточкой да и говорит:

– Садись, садись. Ешь. Ничего особого…

– Ничего особого?! Да за такое извиняться положено! А если сама неграмотная, других учить не берись! – заявил голос за печью.

– Ой, извините! – смущённо говорила красавица. – Я не знала, что домовые под столом любят спать. Мне так жаль, что я наступила на вас. Если бы вы вышли… – хитрила она от нетерпения увидеть домового, о котором ей в детстве рассказывала матушка.

– Да какой же это домовой? – злилась, жуя утку, старуха. – Это ж хулиган! – Ягишна кинула кость в сторону печи, но скосила. – Все грибы мне потоптал, сорняки пообломал! А ну кыш! – снова замахнулась костью колдунья и попала прямо за печь. За печкой раздался хруст. – Ты посмотри-ка! Эта скотина всё жрёт! – возмущалась Ягишна.

– Я попросил бы вас, – начал голос за печью, – не оскорблять меня в присутствии нашей гостьи! Заранее мерси! – в тёмном углу печи что-то зашевелилось, и чем ближе оно подходило, тем яснее становился силуэт: большое волосатое туловище, длинный пушистый хвост, острые ушки с торчащими кисточками, густые усы и жёлтые, горящее, точно пламя, глаза. На своих мягких лапах с розовыми подушечками он подобрался к столу, сел напротив Катерины и не отрываясь смотрел на нее огненными глазищами.

– Кыс-кыс-кыс-с-с-с-с! – манила Катерина кота кусочком рыбки.

Кот удивлённо посмотрел на Ягишну, затем на Катерину, поднялся на задние лапы и заговорил:

– Бонжур! – кланялся кот, прижав лапу к белой шёрстке на груди. – Илья Давыдович, для друзей Иль – очень приятно познакомиться!.

Кот протянул большую пушистую лапу, надеясь на ответное приветствие. Девица плюхнулась на табурет, приговаривая:

– Го-во-рит… Этот огромный кот говорит! – замерла она от удивления.

– Я и спеть могу – про любовь! – предложил кот. Он так мягко тянул слова, что хотелась слушать и слушать, но только не колдунье:

– Да сколько же можно, не смей и начинать свои песни! – приказала старуха. – Все коты как коты, а этот молчит, лишь когда жрёт и спит! – фыркала она на него.

– Фи фи фи! Постыдилась бы! – отмахивался кот от старухи да всё крутился вокруг Катерины. – К нам в гости редко кто заходит, а тут такая красавица! – обаятельный кот подмигнул девице. – А я тебе давно говорил: наведи порядок, наведи – гляди кто на чай придёт. А то, бывало, заглянет к нам кикимора болотная, расчихается от пыли и уйдёт с краснющими глазами. Или леший заскочит – споткнётся в потёмках о горшок какой и похромает домой с шишкой на лбу. А она мне всё «Не твоё собачье дело!». А я не пёс, я кот! И, между прочим, породистый! – поднял он острющий коготь вверх.

– И какой же ты породы? – рассмеялась старуха. – Блохастая скотина? Нет-нет, знаю: вечножрущая кошатина! – закатывалась от смеха она, аж табурет трещал.

– С меня довольно! – заявил кот, встав вновь на четыре лапы. – Доброго вечера, мадемуазель! – кинул он воздушный поцелуй в сторону девицы. – И вам доброго вечера, – склонил он голову к Ягишне, – старая карга!

И с этими словами кот выскочил в оконце. Правда, немного застрял, но всё же выскочил.

Глава 9

Баня

Эта ночь тянулась без конца. Катерина убрала со стола, и колдунья позвала девицу попариться в баню, стоявшую на заднем дворе.

«Дорожку к бане метёлка тщательно мела, топор рубил дрова, и каждое полено спешило прямо в печь. А та им дверку открывает, на огонёк всех приглашает, да воду вмиг подогревает. Ковши таскают воду в таз, мочалки ждут работы, и веники, стоявши в ряд, запариться готовы. На полках разные масла: для головы, для ног, лица. Отвары из ромашки, крапивы, василька. Пар, жар – готова баня! Зашли быстрей в парилку – и на лежанку с сеном. Ковш поддаёт парку, пихтовый веник на ходу: он хлещет, парит, обжигает, старухе спину разминает, а таз с головы до пят водой холодной обливает. Мочалка шоркает девицу, масла по волосам стекают, а те струятся, золотятся да локон к локону ложатся. Отваром личико умоет – и гуще кажутся ресницы, и ярче губы и глаза, и свежестью полна она. Попарились, помылись, в предбанник вышли – за столом для старенькой колдуньи чарка с медовухой, свиные уши с языком, а для младой девицы – морсик из ирги, малины и черники чашка, да пряные коржи».

В предбаннике Ягишна сняла с полки крохотную баночку, в которой виднелась тёмная мазь. Подцепив её чуть-чуть пальцем, старуха намазала бородавку на носу – и та, лопнув, исчезла. А Катерина, надевая сорочку, с ужасом посматривала на Ягишну: левая нога колдуньи была сплошная кость, обтянутая тонкой кожей. Обвисшая до колен грудь мешала ей двигаться, выступающий горб был весь усеян бородавками, а мочки ушей свисали под тяжестью золотых серёжек с крупным янтарём. Колдунья постоянно прикасалась к ушам трясущейся рукой, боясь потерять это украшение, которое, как было видно, дорого ей. При всём этом пугающем и отталкивающем виде глаза колдуньи пленительно притягивали – они были чисто-небесного цвета, веки окружали бесконечные морщинки, и даже осталось несколько ресничек, но не в этом интерес. Доброта, которая наполняла глаза колдуньи, была беспредельной – ею можно было окутать всех обиженных и несчастных людей на свете. Когда она прищуривалась, глаза наполнялись сочувствием, а когда опускала вниз, за ними скрывалось одиночество. Смотрела на девицу – и её лицо было хмурым и злым, она всё время ворчала на красавицу, да вот только глаза выдавали её с потрохами: блестевшие и радостные, они ловили каждое внимание со стороны девицы. Старухе было безумно приятно хоть словом обмолвиться с живым человеком, который не страшится её, с тем, кто не бежит от неё, крича вслед: «Сгинь, нечистая!» Душа, прятавшаяся за этим бренным телом, отличалась кротостью и добротой. Не всегда то, что мы видим снаружи, выглядит так же внутри – нужно уметь находить благодушие за скверным лицом.

– С лёгким паром, бабушка! – говорила девица, пододвигая к себе чашку с малиной.

– И тебя с лёгким паром, девчонка! – пододвигала колдунья к себе чашку с ушами.

– Моё имя Катерина, матушка Катенькой зовет, батюшка дочкой любимой, а… – не успела рассказать красавица как её сестрицы величают, ведь её перебила колдунья:

– Чё надо-то!? Ка-те-ри-и-и-ина? – хрустела Ягишна свиными ушами. Рассказала ей всё девица, а старуха ей и отвечает, прищурившись: – И с чего это я тебе помощь оказывать буду, а? С каких это му