Читать онлайн Сказки Долли бесплатно

Глава Первая

Мир глазами Долли

Первая глава приключений старой антикварной куклы Долли, в которой она просыпается от многолетнего сна и видит мир своими глазами

Мы, куклы, живем как во сне, словно бабочки, застрявшие в раме окна, за которым бушует зима… Слышимое и видимое воспринимаем сквозь туман сновидения…

Я помню, как меня подарили на Рождество одной маленькой рыжеволосой девочке. Это была моя первая хозяйка, моя первая мама. Она была хорошая. Она обращалась со мною очень бережно.

Прошло много лет, и меня с другими игрушками, тетрадями и книгами перенесли на пыльный чердак. И почти сотню лет новости нам приносили другие игрушки, так же складываемые на безвременное хранение и на поедание паукам и плесени.

Как рождаются и умирают куклы, что чувствуют и что им нравится — на эти вопросы нет ответов. Мы помним всё, но при этом не цепляемся за прошлое и за воспоминания, как это делают люди.

Но я отчетливо помню тот самый день, когда за окном вновь летали пчелы и цвели хризантемы. В Италии, на моей родине, всегда много цветов и пчел. Я посмотрела в щелочку на знакомый вид, не сменявшийся вот уже сто, а может быть, и тысячу лет, и впервые мне захотелось чего-то большего.

Я не знала, кого просить и как желать, но я помнила, как моя маленькая хозяйка складывала ладоши вместе, закрывала глаза и о чем-то мечтала, а на Рождество под елкой находила новые игрушки и конфеты. Я тоже сложила вместе свои пластиковые ручки, закрыла свои нарисованные глазки и попросила кого-то, чтобы он подарил мне новую жизнь…

Так все и началось. Уже на следующий день меня положили в картонную коробку и повезли в грузовике с другими игрушками на рынок, где продавались старые трамвайчики, ржавые велосипедики, сломанные стульчики и куклы. И меня купила одна сеньора. Когда она ласково взяла меня на руки, нежно погладила по жестким выцветшим волосикам и понесла домой, я поняла — наступило мое Рождество.

Мои кукольные глаза были широко открыты — мир оказался таким, что каждую минуту у меня возникало по тысяче вопросов, и я не находила ни одного ответа. Но удивляться этому сложному мироустройству мне нравилось. Наверное, для куклы это и есть самое сладкое лакомство — впечатления.

Мы приехали в мой новый дом, и он был полон игрушек. Они беспрестанно говорили и обменивались историями своей жизни, смеялись и болтали; они дружили. За сто лет я совсем забыла, как надо дружить. Мишки и игрушки, куклы и подушки, картины и фотографии — я была дома.

Однажды моя хозяйка сказала мне, что скоро мы вместе поедем на край света. Вместе. На край света. Это было невероятно.

В теплых объятиях, бережно удерживаемая, я впервые села в самолет. До этого мне приходилось лишь читать о самолетах в энциклопедиях.

И мы действительно летели на край света, в Исландию. Из окошка мне показалось, что я очутилась на Луне. Про нее я тоже читала в энциклопедии; или не читала, а просто знала заранее, будто это уже происходило со мною раньше.

Бескрайние лавовые поля делали мир черно-серо-белым, словно выключили свет и стерли краски. Таких оттенков серого я не видела даже в энциклопедии. Можно ли было представить старую итальянскую куклу на фоне космического пейзажа? На Луне?

Пожалуй, между нами все-таки было что-то общее — между нами была вечность. Но я не чувствовала себя чужой здесь. Лава была такая же одинокая, как и я еще совсем недавно. Мы говорили на разных языках, мы были из разных миров, но молчание нас связывало. Наверное, вулканы тоже спят и видят сны, а потом у них тоже наступает Рождество.

В который раз я пожалела, что куклы не могут в полной мере увидеть мир таким, каким видят и проживают его люди. Но удивление и восторг на лицах моих друзей передавались и мне, словно я жила их эмоциями. Я живая.

Я поняла, что Исландия удивительна не только для неискушенной впечатлениями старой куклы, но и для людей — это край света.

Пожалуй, на тот момент я была самой счастливой куклой на Земле. Моя фетровая ножка ступила на самый известный в мире вулкан. Его звали Эйяфьятлайокудль, а меня стали называть Долли, дорогая Долли.

Я вновь сложила свои пластиковые ручки вместе, закрыла свои нарисованные глазки, тесно прижалась к своей хозяйке и вновь попросила кого-то: «Пожалуйста, пусть это никогда не заканчивается». Моя хозяйка обняла меня покрепче и сказала: «Мне надо ехать на другой конец света, в Арабские Эмираты; поедешь со мною, Долли?»

Глава Вторая

Скоротечность жизни

Глава, в которой антикварная кукла задает вопросы

Скоротечность жизни обязывает ее обладателя каждую минуту проживать максимально ярко и красиво, используя все возможности и подарки судьбы; но не все люди поступают так, предпочитая плыть по течению или довольствоваться тем, что есть.

Мы куклы, наоборот, проживаем свой срок отрывками, долгие годы одинокого неподвижного состояния сменяются островками человеческой нежности и теплоты. Это приучает радоваться каждой секунде взаимодействия с миром живых существ. Это делает нас, кукол, очень терпеливыми и скромными в отношении эмоций, избирательными и дотошными в области впечатлений. Сотни или тысячи раз я прокручивала тот момент, когда мы с моей хозяйкой нашли друг друга, задавалась одними и теми же вопросами: как и зачем этот огромный мир столкнул нас? почему именно я? почему именно она? почему она так сильно любит меня? почему разговаривает как с живой? как я могу сделать ее счастливой? что я могу вообще? зачем я?

Я всматривалась в приближающуюся картинку бескрайних песков и футуристичных зданий, картинку, которая еще сильнее отделяла меня от современности. Я чувствовала себя просто старой куклой. Чья-то древняя душа зажилась в моем текстильном тельце с пластмассовыми ручками и нарисованными глазками. Но эта душа очень хотела жить, и мое сухое картонное сердечко явственно отбивало ритм живого сердца. Я хотела жить как никогда раньше, пусть даже в теле куклы.

Город, в котором мы оказались с моей хозяйкой, был из мира сказок и мифов; город, который населяли огромные стеклянные и бетонные великаны. Мне подумалось, что прочтение даже тысячи энциклопедий не заменит одного лишь аромата пряностей и приторно-сладкой культуры этого города. Это был Дубай. Золотые моря бескрайних песков мягко переходили в золото зданий. Орнаменты на глине перерастали в кустистые узоры ковров. Завывание песчаных бурь мелодично подхватывалось ежечасными молитвами на улицах города. Зной разбавляли великолепные поющие фонтаны. Черные ночи и белые одежды, черные одежды и палящее белое солнце. Это был настоящий праздник двух стихий. В этом городе я слышала музыку, я видела музыку, я чувствовала музыку. Это были незнакомые мне восточные напевы, но можно было купаться в их разнообразии, в их сладкой фантастичной загадочности.

Восточная двуликость. Смешение фантастических архитектурных творений с древними нерушимыми традициями этого края, наверное, приучило людей не удивляться ничему на свете, однако я явственно видела, что многие прохожие удивляются мне. Вид старой итальянской куклы никак не вписывался в общий ритм города; здесь было место для золотых гор, дурманящих духов и специй, черного пряного кофе, королевских пиров, верблюжьих скачек, стеклянных монстров, восточной роскоши и мудрости древних скрижалей, но, пожалуй, этот мир не вмещал в себя маленькую потрепанную куклу с удивленным детским взглядом. И тогда я подумала, что похожа на осколок, выпавший из разбитого зеркала и закатившийся неизвестно куда, и мне предстоит собрать свою реальность, которая давно ждет меня.

Это было удивительно и не вмещалось в мое сознание.

Но этот город, эти люди, эта музыка, эти стеклянные нескладные муравейники разбили все мои представления об устроении вселенной. Мир намного больше, шире и глубже, чем представляла себе старая кукла. И лучше не пытаться вникнуть в его устройство, в его бескрайности, оторванности, уникальности, хаотичности, перегибы и бесконечности. В этом мире вы можете встретить такие артефакты, которые не смогут уложиться в ваше сознание. Например, мое сухое картонное сердечко, отбивающее ритм живого сердца, осколок кем-то разбитой реальности, которую, мне кажется, я должна собрать воедино. И тогда я снова закрыла свои нарисованные глазки, сложила вместе свои пластмассовые ручки, но мне не нужно было больше просить ни о чем: в этот момент мне показалось, что где-то очень далеко, почти не в этом мире, я слышу ритмы других картонных сердец, которые давно ждут меня. Именно меня. Ждут и надеются.

Глава Третья

Мир глазами проснувшейся ото сна куклы

В этой главе у старой куклы появляется друг

Наше путешествие продолжалось, как продолжалось и мое познание мира. Я, словно маленький ребенок, училась заново различать звуки, цвета, отсчитывать ход времени, отмечать события, и главное, я училась чувствовать. В моей копилке памяти набралось множество новых впечатлений, они вспыхивали и гасли, играли на солнце и быстро растворялись в круговороте новых. Это была игра нового и старого сознания.

Было ощущение, что я всегда умела это делать, но будто забыла, и вот это ощущение дежа вю — мир глазами проснувшейся ото сна куклы.

* * *

Африка, Азия, Аравия… Эти неведомые магические континенты, о которых я могла лишь читать в энциклопедии, теперь открывали передо мною свои просторы. Я и не мечтала о том, чтобы узнать их историю и тайны. Но для куклы даже самый непритязательный пейзаж — это открытие.

Мне запомнилось и заставило вновь задуматься о моем странном пути в теле куклы загадочное и непостижимое Марокко.

Я все время сопровождала хозяйку, и мне открывался тот же мир и то же видение, что и любому обычному человеку. Бедные почвы марокканской степи и атласные шепчущие водопадами горы сменялись шумными грязными базарами, на которых можно было провести всю ночь в веселье и развлечениях. Здесь было так людно и шумно, и начинало казаться, что толпа является чем-то целым и единым, движется в одном направлении и теряет свое начало и конец; время здесь останавливается, сменяются день и ночь, но не умирает жизнь. Мысли терялись в гомоне чужих страстей. Заклинатели змей, арабские танцовщицы, возницы, глотатели огня, фокусники, бродяги и рассказчики сказок…

Пустые уставшие глаза прохожих, слепые от ужаса глаза загнанных животных. Звон сотен монет на поясе у танцовщицы, запахи жаренного в пряных специях мяса и сильный дым от костров, крики разъяренных обезьян, гомон спорящих женщин, убаюкивающий шепот молитв с минаретов, вой собак, стук копыт и колес кибиток, ароматы трав и марокканской мяты, зной от раскаленных крыш, вспышки фотоаппаратов…

Это была самая восточная и пряная из всех услышанных мною песен. Рассматривая город, мы заблудились в бесконечных грязных улочках Марракеша. Некоторые дворы были такими брошенными и разбитыми, что казалось, здесь прошла война и больше не живут люди. В некоторых районах мы встречали лишь облезлых кошек и чинно разлегшихся верблюдов. И ничего не оставалось, как спросить прохожих о том, как найти дорогу назад в наш утопающий в розах восточный отель, но в надвигающейся ночи нам встречались только быстро убегающие тени. Наконец мы заметили свет в одном из магазинчиков старины, которых в городе было множество.

К счастью, его окна не были заколочены, как другие, и было похоже, что кто-то живет здесь. Было опасно и страшно, и некоторое время моя хозяйка в нерешительности стояла перед закрытыми дверьми, как вдруг старые, как этот мир, скрипучие двери сами распахнулись и словно втолкнули нас в свое пространство! Точнее, в этот оазис, планету, подземелье старых вещей, от просто гнилых тряпок и рухляди до дорогих позолоченных канделябров и черного огромного рояля с золотой гравировкой.

Это было настоящее царство старинных предметов и антиквариата. Медные и серебряные кувшины, хрустальная и фарфоровая посуда и утварь, множество прекрасных шляпок и сумочек, кожаные кресла и королевский трон, будуарные трельяжи, китайские веера, граммофоны и картины с итальянскими пейзажами. Тут же стояли напольные позолоченные часы с тяжелыми маятниками, пылились редкие каменные срезы с наскальными рисунками и старинные пистолеты на стенах. А пыльные хрустальные люстры и дырявые торшеры прятали чучела животных и клетки для птиц с мертвыми хозяевами внутри. И книги, сотни, возможно, даже тысячи старых полуразвалившихся книг вокруг. Едкий запах чего-то старого и потерянного, нафталина и пыли ударил в нос!

Мы стояли, ослепленные светом всех этих золотых и серебряных сокровищ, и множество слепых глаз со стен хищно смотрело на нас. Мне было страшно, и я чувствовала, как дрожат руки моей хозяйки, еще сильнее обнявшей меня в этом мире потерянных во времени вещей.

Наверное, прошла целая вечность, как среди этого хлама что-то шевельнулось, и мы обе вскрикнули от ужаса и неожиданности.

В одном из полуразвалившихся кресел сидел дряхлый старик с практически белыми от слепоты глазами, такой же дряхлый, как и половина всего в этой комнате. Его бесцветные глаза без зрачков, в дыму от курящейся трубки и каких-то благовоний, я была уверена, смотрели на меня.

— Сколько вы хотите за эту куклу? — неожиданно спросил старик.

— Я думала, это вы продаете старинные вещи? — не растерявшись, переспросила моя хозяйка.

— Я ничего не продаю, это мои вещи. Я здесь живу, — глухо ответил старик и склонил голову, так что его лицо и вовсе опустилось в облако дыма.

— Кукла тоже не продается. Это моя компаньонка в путешествиях. Я всегда ношу ее с собой как талисман.

— Простите, если обидел вас. Просто у меня есть старый плюшевый мишка, я хотел приобрести куклу ему в друзья. По-моему, он заскучал за последние сто лет в моей компании и среди этого хлама.

И старик встал из своего кресла. Тут случилось еще одно чудо! Оказалось, что он не такой уж дряхлый и старый. За седыми длинными волосами и этим дымом скрывались широкие плечи и плотная фигура. Он был похож скорее на мрачного хозяина подземелья.

Слово «старик» более не вязалось с сильной и коренастой фигурой, которая поднялась из старого бархатного кресла и обернулась вокруг своей оси, в то время как массивные жилистые руки уже доставали из кучи какого-то тряпья огромного плюшевого мишку цвета бордо.

Это был действительно очень старый мишка; кое-где ткань на нем пообтерлась и выцвела, у него было лишь одно ухо. Но жабо со старинной булавкой по-прежнему смотрелось красиво и благородно, хотя кружево давно пожелтело, а часть камней выпала.

Длинные музыкальные пальцы ласково потрепали мишку за единственное ухо, мягко провели по голове, потрогали за нос. Этот странный неопределенного возраста человек с практически бесцветными глазами на миг превратился для меня в маленького скромного мальчика, милого и послушного, который любил всё красивое и доброе, любил музыку и игрушки.

Я оглянулась вокруг, и мне показалось в этот момент, что всё в комнате стало оживать. Животные со стен переглядывались и смотрели на нас с удивлением; птицы в клетках чистили оперение и готовы были вот-вот взлететь; медные кувшины и стальные ножны и лезвия заблестели словно новые; даже мебель и та покрылась свежим ворсом бархата и запахла лаком и мастикой. Зажглись свечи и вспыхнули торшеры и люстры, переливаясь радугой от хрусталя и разноцветной бахромы.

Он вновь повернулся к нам и протянул моей хозяйке своего бордового друга:

— Он русский, как и я. Я дарю его вам. Если вашей кукле нельзя поселиться в Марокко, пусть он поедет за куклой, куда она его позовет.

Так странно встретить человека, которого ты никогда не знал и сначала он показался тебе совсем чужим и недобрым, а потом всего лишь мгновение — и все оказалось совсем наоборот. И в твоей голове побежали струйки тонких, как ручеек, мыслей, журчащих и полных надежд. Случайно брошенный пристальный взгляд, способный отворить старые забытые двери, за которыми давно толпились мечты, похожие на бабочек в полуоткрытой коробке; еще мгновение — и они вырвутся радугой на дневной свет! Так могут мечтать только дети и влюбленные. Один взгляд, полный десятилетий, может быть, даже столетий. Поймет лишь тот, кто однажды приоткрывал коробку, полную бабочек.

Хозяйка молча взяла мишку в руки. На удивление он оказался очень легким, почти воздушным, в нем зашелестели сухие опилки и ветошь. Это был удивительный подарок, это был сказочный момент. Она хотела ему что-то сказать, даже хотела улыбнуться и прильнуть, и вся ее тонкая фигура потянулась в поцелуе к незнакомцу.

— Прощайте, — сказал старик, и медленно, словно кадры в старинном кинопроекторе, стал отворачиваться и уходить в темноту. Шаг за шагом с ним стали гаснуть свечи, которые уже превратились в огарки, люстры и торшеры лампочка за лампочкой тухли с его отдалением, все покрывалось тенью и мхом, погружалось в дым и в ночь, которая встретила нас у порога этого жилища на самом деле всего лишь несколько минут назад.

— До свидания, — сказала моя хозяйка странному русскому старику, ценителю и хранителю антикварных вещей, и дверь за нами закрылась, оставив ее вот так на цыпочках, словно подпрыгнувшую в легком танце бабочки, держащую старую итальянскую куклу и огромного русского мишку цвета бордо.

Мы брели по черному городу теперь втроем, где-то все так же гремел не утихающий гул толпы, и — о чудо! — оказалось, что мы в двух минутах от ворот нашего роскошного восточного отеля, утопающего в розах и зелени. При виде такой компании швейцар галантно снял свою позолоченную фуражку и поприветствовал нас по-французски особенно учтиво, назвав меня «мадемуазель». Хозяйка устало улыбнулась ему.

Весь этот день, наполненный шумом, гамом и странными происшествиями, вмиг растаял, словно ничего и не было. И вот уже освежающая марокканская мята и восточные пряности дымились на дне фарфорового чайника, а красивые тяжелые хрустальные люстры отражались в огромных зеркалах холла, выполненного в старинном восточном стиле, с коврами и кожаными диванами, совершенно новыми, блистающими чистотой и роскошью.

Словно мираж был весь этот день, и этот город, и этот старик со своим подземельем сокровищ. И это время, развернувшееся мигом в столетия событий и исчезнувшее так же неожиданно, как дуновение ветерка, оставив ураган в душе.

Лишь только огромный русский мишка цвета бордо с одним ухом, словно артефакт, остался от магического и непостижимого Марокко, по-дружески усевшись с нами на диване и удивленно разглядывая грустное лицо своей новой хозяйки.

Глава Четвертая

Горячие сны Марокко

С этой главы начинается грустная пора в приключениях антикварной куклы, где ей приходится спасать свою хозяйку

Мы должны были пересечь пустынные степи Марокко, чтобы двинуться дальше по Азии, но сильные песчаные бури задержали нас в одном из далеких отелей, затерянных в песках. Проезжие и туристы останавливаются здесь, посередине жаркой и сухой пустыни, чтобы насладиться восточными ночами, когда одинокие звезды, окруженные лишь красными холмами, особенно ярко светят в ночи, готовые упасть вам в руки алмазами и бриллиантами, исполняя все желания.

Ночью устраиваются традиционные вечера с танцами, звоном монет на поясе восточной красавицы, дымом кальяна и ароматным пьянящим крепким восточным кофе. Все это пиршество заставляет сердце биться и выпрыгивать из груди.

Но этой зимой погода резко изменилась. Неумолимый ветер гнал пески на север. Пронзительный и сильный, он выл и днем и ночью. Этот жуткий свист стоял в ушах, и не покидала мысль о плохом знамении, о том, что должно что-то случиться. И это висело в воздухе. Даже прекрасные сады внутреннего дворика, традиционного для марокканского жилища, с фонтанами и клетками с птицами, не отвлекали от пасмурного настроения. С этого дня начался тяжелый период в нашей жизни. Его я вспоминаю с неохотой, но не могу не рассказать о той темной полосе, которая предшествовала светлой и счастливой.

Теперь нас было трое, и мы с Мишей дружно сидели на восточном диване в комнате хозяйки. Но день ото дня наша хозяйка все меньше брала нас на руки и все чаще сидела одна, грустная и печальная. В полумраке она смотрела на нас, но видела пустоту.

Люди часто задаются вопросом: для чего им нужны куклы? Куклы легко могли бы ответить на этот вопрос. К сожалению, наши ротики говорят, но вы нас не слышите.

Приходя домой, вы смотрите на обстановку в доме, на вашу любимую чашку, которая наполняется душистым чаем, или вашу любимую постельку с мягкой подушкой — и всё это формирует приятные чувства, связанные с домом, с местом, где всё хорошо и где вас ждут.

Так и мы, куклы, ожидая вас, расставленные в шкафах и сервантах, делаем ваш дом уютным. Глядя на нас, ваша душа наполняется смыслом и теплотой. Дом с маленькими жителями в виде тарелочек из поездок или куклами и мишками — это всегда полная чаша, в таком доме каждому гостю будет интересно и приятно, всегда найдется тема для разговора.

Но прежде всего куклы — это вы маленькие, маленькие и беззащитные, уверенные, что о вас позаботятся ваши мама и папа. Вам достаточно просто быть, хорошо кушать и сладко спать — и это уже счастье.

Мы, куклы, — это ваша история. Ваше прошлое, потерянное, но не забытое.

Мы, куклы, — это машины времени: один взгляд — и мы переносим вас в ваши мечты о добрых феях и сказках с добрым концом.

Тот, кого никогда не трогал взгляд куклы, просто забыл себя и свои лучшие мечты, потерялся в повседневности существования.

Тот, кто не украшает свой дом, редко там бывает, тот не находит себя и в шикарных апартаментах роскошного отеля.

Должно быть, обязательно должно быть место на этой земле, которое называется «мой дом». Этим местом может быть ваш чемоданчик, который вы возите с собой в поездках. Там могут быть и ваши повседневные предметы обихода, но там обязательно должны быть фотографии любимых, фотокарточки мамы и папы, бабушки и дедушки, их письма с пожеланиями скорой встречи, ваша любимая кружка или любимая пижама, ваш талисман, кукла или плюшевый мишка, которых подарил вам самый дорогой человек на свете. И достаточно лишь взять все эти волшебные вещи в руки, как происходят настоящие чудеса. Сердце становится мягким и добрым. Самые непреодолимые невзгоды уходят на второй план. Появляются надежды.

Наверное, для этого куклы и существуют. Для этого есть куклы и люди.

* * *

Все чаще наша хозяйка сидела одна и не посещала восточные музыкальные вечера, оставаясь в своей комнате во мраке, с завывающим ветром. И мы видели, как она тает на глазах, словно теперь она превращалась в фарфоровую куклу с белой прозрачной кожей и горящим стеклянным взглядом, устремленным куда-то далеко.

Однажды ночью я услышала странный шум. Мы с Мишей встрепенулись и даже привстали посмотреть, что происходит с ней. Она лежала бледная и что-то нашептывала. Это был глубокий сон, поселивший тревогу и какую-то черную безысходность в сердце нашей хозяйки и сделавший печальными нас, ее друзей.

Сон для кукол — это обычное состояние. Точнее, это и есть наша жизнь — сон, который никогда не заканчивается, а мы, обездвиженные, лишь наблюдаем за ходом времени, не в силах прервать его. Поэтому мне не стоило большого труда проникнуть в ее тревожные сновидения. Миша тоже последовал за мною в тягостный и тяжелый, словно туман, мучительный сон.

Мы оказались в темном лесу. Все было неясным и каким-то странно обездвиженным. Словно время остановилось, и перестали шелестеть деревья, не капала вода, не пели птицы, даже облака, темные и грозные, застряли на месте.

Сны порой сильно отличаются от реальности, в зависимости от воображения и настроения сновидящего. Но бывают такие сны, над которыми мы не властны; они реальнее, чем жизнь, реальнее, чем сама реальность. Каждая деталь воспринимается ярче и сильнее. И если это плохой сон, то он может убить хозяина своей безысходностью и неумолимостью плохого конца. Простая жизненная преграда может восприняться как непреодолимая и последняя, отчего больше не захочется просыпаться.

Таким был и этот сон, сон застрявшего и потерянного времени. И мы с Мишей, взявшись за руки, во что бы то ни стало решили двинуться вперед в поисках хозяйки. Возможно, это было бы последним нашим путешествием.

Сон, словно туман, окутывал нас, и если мы могли бы чувствовать, как люди, мы бы ощутили холод и зловещий озноб от этого марева. Через некоторое время я уже не видела ничего вокруг, кроме белой стены. И только надежная лапа друга держала меня и тянула вперед.

Все-таки Миша появился не зря и, наверное, в самый трудный момент моей жизни. Если бы не он, возможно, я бы никогда не решилась идти вперед и действовать. А я ясно ощущала, что мне надо помочь своей хозяйке, пусть я даже тряпичная кукла. Здесь, во сне я была активным персонажем; кому как не мне были понятны эти странные сны без начала и без логического продолжения.

И только я так подумала, как туман начал рассеиваться, а через некоторое время и вовсе его не стало. Зато мы увидели нашу хозяйку. Она стояла неподвижно, ее белое одеяние истрепалось от ходьбы, босые ноги были исколоты и испачканы. Она стояла и смотрела на странный темный домик, который вдруг возник из неоткуда в этом мрачном тихом лесу.

Домик мог бы показаться даже симпатичным — милые окошки с резным крылечком, — если бы не холод и темнота, которые исходили от него. Заброшенность домика навевала грустные мысли о чем-то прошедшем и безвозвратно потерянном.

Наконец хозяйка двинулась к нему и решительно открыла дверь. Мы последовали за ней, готовые в любой момент помочь, чем только можем.

Домик оказался построен удивительным образом: в нем был большой длинный коридор, полный дверей, которые уходили направо и налево. Она включила свет, как будто бы бывала в этом месте не раз, и стало очевидным, что кроме коридора и дверей в домике и вовсе ничего не было. Кто же мог жить в одних коридорах?

Наша бедная хозяйка, бледная от предчувствий и грустных переживаний, приоткрыла первую дверь.

В комнате было темно, поэтому человек, который сидел на стуле, тотчас закрыл лицо руками от яркого света. Сразу бросилось в глаза, что, кроме этого молодого человека и его стула, больше ничего не было — ни мебели, ни окон, ни дверей.

Хозяйка остановилась в немом удивлении, и молодой человек тоже был весьма удивлен. Но уже через некоторое время они побежали навстречу друг другу и крепко обнялись. Она плакала беззвучно, он сдерживал слезы. Вся сила переживаний была видна в крепком объятии, как будто после долгой разлуки. Мы стояли с Мишей в ожидании.

Через некоторое время наша хозяйка начала что-то нашептывать молодому человеку, он молча стоял, склонив голову. Она говорила и говорила. Он только молча соглашался. Через некоторое время он снял со своих плеч ее руки и сказал, что ей надо уходить. Решительность и горечь были на его лице. Она хотела вновь его обнять, но он отошел, и вновь сел на свой стул, и вновь опустил голову, как тогда, когда она только открыла дверь. Она плакала, и крупные слезы катились по ее лицу и падали на пол. Затем она тяжелой походкой пошла к двери, последний раз взглянула на опущенные плечи своего знакомого и тихонько прикрыла дверь за собой.

В этот момент, возможно, впервые за мою долгую жизнь, я не пожалела, что я кукла. Сонная бесчувственная кукла. И пусть. Если человеческая жизнь — это череда расставаний и встреч, за которыми вновь идут расставания, я предпочитаю быть куклой, чья жизнь проходит размеренно и чье сердце не разрывается на части от человеческих страстей и ожиданий. Лучше лежать в коробке и сквозь туман видеть проплывающие события, столетия и лица, чем каждый раз умирать и вновь собирать силы на возрождение. Это невыносимые страдания.

* * *

Вторую дверь хозяйка открывала осторожно. За ней тоже оказалась комната, где тоже сидел молодой человек, смотревший в окно на темный лес. Он тоже обернулся на свет, и лицо его было радостным. Хозяйка вбежала в комнату и по-дружески и тепло обняла этого радостного от встречи молодого человека. Она плакала, но слезы, тем не менее, не стирали улыбки. Она стала нашептывать ему что-то на ухо, обнимая его. Он похлопал ее по плечу и сказал, что ему здесь достаточно хорошо и что он видел ее, когда она входила, и был рад ее приходу. Он гладил ее по плечу, и они долго смотрели друг другу в глаза. Тихая печаль повисла в этом долгом взгляде. Наконец он забрал свою руку и сказал, что ей пора уходить и чтобы она была спокойна за него: у него все хорошо. Лес не всегда бывает таким мрачным, за окном порой бывают рассветы и закаты, за которыми он любит наблюдать. Она ласково провела по его лицу рукой и грустно пошла к двери, закрыв ее за собой.

С тяжелым вдохом она открывала следующую дверь. Там была старинная железная кровать с пирамидой подушек в кружевах, которых уже сейчас не вяжут. Другой мебели не было. На кровати сидели два старика. Увидев их, наша хозяйка бросилась к ним в ноги и громко-громко заплакала, что-то нашептывая в плаче. Бабушка тоже плакала, а дедушка, закрыв глаза, нежно гладил нашу хозяйку по голове. Они сидели так долго-долго, потом стали нежно обниматься, и она тоже села вместе с ними на кровать и положила голову на плечо старой женщине. Женщина осторожно и ласково расправляла растрепанные волосы и вытирала намокшее от слез лицо.

Эти картинки и сейчас стоят у меня перед глазами. Наверное, было бы легче встретить страшных монстров и каких-то отвратительных чудовищ в этом доме, чем увидеть то, от чего твое сердце разрывается на части.

Все знали, что и здесь наступит время расставания. И старики осторожно снимали с себя ее руки и отстранялись от объятий, которых искала и искала наша хозяйка. Наконец она начала сильно плакать, не готовая уходить из этой комнаты. Но старики, преодолевая себя, нежно и крепко отстраняли ее к двери, пока она, упавшая в слезах, не осталась в том странном коридоре с захлопнутой перед собой дверью.

Она долго так сидела, не в силах даже встать, с красным от слез лицом и вздетыми к потолку глазами, с мольбой о силах. Наконец она взяла себя в руки и поднялась. Пришлось взяться за ручку еще одной двери, не зная или зная, что ждет ее за ней.

Эта была самая темная комната, и в ней не было окон, лишь книги, разбросанные вдоль стен, много книг. На полу сидел человек с седыми волосами, и мне показалось, что среди прочих этот мне знаком. Яркий свет привлек его внимание, и он поднял лицо. Это оказался тот самый коллекционер ценностей из лавки старины.

Она упала от неожиданности и пронзительной боли, сердце ее почти разбилось в этот момент; я почувствовала это, словно это мое картонное сердце перестало биться и сжалось в комок.

Она упала и заплакала, даже не в силах двинуться к этому странному человеку у среди разбросанных книг. Лишь только белые руки потянулись к нему, призывая его. Но он сидел молчаливый и грустный, и крупные слезы падали с его почти бесцветных глаз. Он не хотел ни приближаться, ни двигаться к ней. Он не хотел ничего. Лишь слезы выдавали бушующие в нем чувства.

Мы с Мишей видели, как наша хозяйка стала таять на глазах, словно тот белый туман, более не выдерживая испытаний этого коридора, этих комнат и этого дома. Ее безжизненная фигура с распростертыми вперед руками стала растворяться и становиться все тоньше. В этот момент Миша разжал свою лапу и выпустил мою тряпичную руку.

Я глубоко вздохнула и поняла, что, возможно, именно сейчас, во сне, где я чувствую себя полноправной хозяйкой, у меня есть шанс помочь моей хозяйке. В реальности я бы не смогла сделать для нее того, что могу сделать здесь. Я стала увеличиваться и становиться большой, большой, до тех пор, пока моя хозяйка, теперь словно кукла, не поместилась у меня в руках. И тогда я нежно взяла ее, легкую и бездыханную, на руки и вынесла из этой комнаты. «Позаботьтесь о ней», — сказал нам с Мишей этот странный собиратель книг и древностей. Мы кивнули, и Миша закрыл дверь.

Мы вышли из этого домика, полного воспоминаний и слез, и стали двигаться туда, откуда пришли. Уходя, мы заметили, что во многих комнатах зажегся свет, и увидели радостные лица, провожающие огромную тряпичную куклу, держащую на руках спящую женскую фигуру, а рядом вышагивал бордового цвета медведь в кружевном жабо и с одним ухом.

Мое картонное сердце было полно печали, но билось спокойно и равномерно. Своими неуклюжими пластиковыми ручками я расправила слипшиеся от слез волосы, погладила по голове свою хозяйку, и мне захотелось сказать ей, пусть даже она спала и не слышала меня: «Вот теперь все будет хорошо, дорогая».

Глава Пятая

Жизнь в тумане

В этой главе сердце Долли наполняется тревогой, и антикварная кукла ближе узнает жителей Волшебного леса

Мы наконец вернулись домой. В шкафчиках и на полочках нас ждали наши друзья: книги и куклы, мишки и игрушки, любимая ваза и знакомый вид из окна. Дом наполнился друзьями, весельем и шампанским, громкими разговорами, расспросами и полуночными чаепитиями с задушевными откровениями. Казалось, что весь этот год был просто сном, порой дурным и удушливым, порой радостным и веселым, как любой удивительный сон. Моя хозяйка охотно рассказывала о наших путешествиях, и мы с Мишей были тому свидетелями.

Лишь последние месяцы, связанные с болезнью, она опускала в своих рассказах. Да и зачем нужно нагружать друзей лишними скучными подробностями? Жизнь легка и проста, будь то жизнь куклы или человека. И если видеть в ней только хорошее, в памяти и останется только хорошее. А слезы и тяжелые воспоминания придают лишь горький привкус, за который мы порой цепляемся даже больше, чем за всё то хорошее, что произошло.

Поэтому я тоже старалась не вспоминать ту страшную ночь и видела лишь улыбки и веселье в глазах хозяйки. Странно, но каждый вечер она ложилась спать и подолгу смотрела на меня в темноте. Смотрела и засыпала. Я не решалась тревожить ее сны.

Однако после всех этих путешествий, после всех этих странных событий со мною стало происходить что-то необъяснимое: я все чаще прислушивалась к разговору людей, мне становилось смешно от их шуток, любопытно от ярких подробностей, грустно от чьей-то тоски. Если бы я только могла, я бы прыснула от смеха или всплакнула с ними. Такого еще не происходило со мною.

А еще в моем картонном сердце с той ночи поселились тревога и какие-то предчувствия, хотя всё вернулось на круги своя — жизнь старой итальянской куклы в городской квартире одинокой молодой женщины, страстно увлеченной куклами и путешествиями. Но мое сердце не успокаивалось, и если кто-нибудь захотел бы приблизиться к моей груди в этот момент, он бы явственно почувствовал стук. Настоящее чудо! Стук живого человеческого сердца.

Чего я боялась? Я боялась снов и того леса с непроницаемо белым, пропитанным неизвестностью туманом. Я знала, что мне предстоит туда вернуться, и как бы я этого ни хотела избежать, он звал меня. Это было началом новой истории.

* * *

Этот стук вновь вернул меня из жизни кукол в реальность. Я сидела в красивом кресле на своем вечном посту у кровати хозяйки. Была ночь, гости разошлись. Она опять не ложилась. В тишине ночи ее горящий взгляд был устремлен на меня или сквозь меня. Я тоже посмотрела на нее. Именно, впервые в жизни, посмотрела: внимательно, словно видела кого-то другого, смутные далекие воспоминания. И тогда она закрыла глаза, откинулась на подушки и уснула.

Мое сердце, сначала медленно, но потом всё быстрее, стало отбивать незнакомые мне тревожные ритмы, пока этот звук и вовсе не превратился в бой курантов. Я не могла остановить этот бег и этот звон, который взбудоражил мое тихое кукольное существование. И бы я не страшилась, я знала, что мне предстоит вернуться туда. Все эти дьявольские загадки, пугающие секреты и тайны хранил тот лес. И несмотря на то, что больше всего я боялась этой встречи, этого непроницаемо белого, пропитанного неизвестностью тумана, я закрыла глаза, зная, что тотчас же окажусь именно там, словно погружаясь в белую трясину сновидений, сотканную из сомнений, страхов и ужасов. Моих ужасов.

Окунуться в сны очень легко: перестаньте думать, разгоните свои мысли, словно они — бегущие по небу облака, закройте глаза; а теперь сделайте глубокий вдох и откройте их там, в мире ваших фантазий.

* * *

Лес накрыл знакомый густой туман. Он струился из земли, окутывал стволы деревьев, раскачивая воздух во все стороны, словно был живой. Всюду мне мерещились какие-то смутные тени, безмолвные, но страшные в своем молчании: огромные слоновьи головы, пасти гигантских тигров, зверские обезьяньи ухмылки. Однако при приближении все эти привидения оказывались всего лишь кронами высоких деревьев, которые моя фантазия превращала в зловещих монстров.

Возможно, из-за того что это было со мною не в первый раз, я доверилась этому лесу и туману. И тут же мне даже показалось, что он встретил меня, как хорошего знакомого, и его рука незримо ведет меня куда-то, чтобы обязательно показать мне что-то.

Однако страхи мгновенно рассеялись, как только я увидела подол платья убегающей прочь хозяйки. Мне захотелось двинуться, рвануть вслед за ней, уцепиться за быстро исчезающий в тумане край платья, как вдруг сильный ветер откинул меня в обратную сторону. Кто-то другой пробежал мимо, отчего эта ветряная воронка закружила меня. Я не успела прийти в чувство и машинально схватила кусок ткани, пролетающей мимо, и весь этот стремительный бег утянул меня за собой. Лишь потом я поняла, что меня уносит в противоположную сторону, всё дальше от моей хозяйки, а она всё больше исчезает в глубине туманного таинственного леса.

* * *

Я ухватила подол молодой женщины, которая еще долго бежала, словно скрываясь от кого-то. Резкие движения и неровный бег, прерывистое дыхание выдавали сильный страх перед преследованием.

Это была совсем молодая женщина. Несмотря на ожесточенный вид и полный страха взгляд, а также бледность и усталость, ее можно было бы назвать даже красивой. Светлые волосы от бега сделались мокрыми и прилипали к лицу, под глазами обозначились глубокие круги, продольные морщины делали лицо остервенелым и даже суровым. Мне захотелось узнать, что или кто гнал ее по этому и без того полного чертовщины лесу.

Она бежала долго, чаща мелькала перед моими глазами. Наконец она выдохлась и упала без чувств. Прошло еще какое-то время. Отойдя от обморока, она подняла голову и сразу же стала хищно всматриваться в след, видимо, выискивая признаки погони, но никого не было.

Наконец она увидела меня. Я не хотела пугать ее: говорящие куклы вряд ли успокаивают и без того расшатанные нервы. Но мне не удалось ни успокоить, ни напугать ее, так как внезапно мы услышали человеческие голоса: с разных сторон Лес стал наполняться людьми. Это было так удивительно, что каждая из нас немного забыла про свои огорчения.

Белые одежды, развевающиеся на ветру шифоновые и шелковые шарфики, узорчатые зонтики, морские пилотки — это были люди из моей эпохи: дамы в нарядных длинных платьях с оборками, в шляпках, с изящными бантами и рюшками; мужчины, поддерживающие их под локоть, в белых льняных костюмах с бабочками и соломенных шляпах.

Да, Лес мог не только пугать, но и удивлять. Вот бы разгадать его загадки!

Они всё шли и наполняли собою видимое пространство, занятые своими разговорами и прогулкой, гудящим весельем. Лес стал белым от их присутствия.

Молодая женщина поднялась, вслед за ней встала и я, всё еще держа в своих пластиковых ручках ее подол. Компания в белых одеждах не замечала нашего присутствия, а мы, наоборот, разглядывали их с большим интересом. Я и не знала, что в Лесу бывает так много людей и что он, Лес, бывает таким разным.

Моя новая знакомая, окончательно придя в себя, стояла в нерешительности на месте. Где она? Кто эти люди? Что теперь делать? Я и вовсе не знала, что теперь думать, а так как привыкла повсюду следовать за людьми, решила тоже стоять и ждать. Пауза затянулась, но ненадолго: я почувствовала трепет в руках и, посмотрев вверх, увидела сильную перемену в лице новой знакомой. Она опять побледнела, стала раскачиваться, вновь метаться, как бы не находя себе места, отчего и меня, державшую ее платье, стало трясти. Я посмотрела в ту сторону, куда она так напряженно всматривалась, и ужаснулась.

В Лесу, среди всей этой беззаботной компании в белом, с пикником и играми на свежем воздухе, среди смеха и громких разговоров, из глубокого черного покрова стали проглядывать, словно миражи, тигриные и львиные морды. Это было сверхъестественно и привело меня в такое изумление, что я не сразу вспомнила: я нахожусь всего лишь во сне, где можно встретить и увидеть невероятное.

Оцепенение сковало всё ее существо, и только этот горящий взгляд, в котором отражались гигантские опасные воплощения всех ее страхов, которые настигли ее сразу и вместе.

Однако моему удивлению не было предела, когда я заметила, что двигающиеся фигуры зверей вовсе не пугали всю эту компанию: те по-прежнему смеялись и громко разговаривали, порой уступая дорогу тигру или обходя огромного хохлатого льва. Звери тоже не особо обращали на них внимание. Две реальности, соприкасаясь, двигались по своим траекториям, не мешая друг другу. И чем больше они приближались, тем отчетливее я стала понимать, зачем они пришли. А точнее, кого они искали.

Моя новая знакомая больше не шевелилась, она, казалось, наоборот превратилась в статую. На лице отобразился такой ужас, что оно стало не просто бледным, а белым, как тот туман, что столкнул нас. Мне кажется, если бы она сейчас упала, она разбилась бы на осколки, словно мраморное изваяние.

Животные при приближении к нам тоже изменялись: шерсть их становилась дыбом, хвосты выкручивали нервные зигзаги. Глаза хищников становились черными и приобретали странный гипнотический блеск, устремляясь все в одном направлении, сосредотачиваясь на одной точке. В этих агатовых блестящих шарах я увидела бледную тонкую женскую фигуру, застывшую в оцепенении, и маленькую желтую куклу, ухватившуюся за ее юбку. Люди в белых одеждах будто не замечали происходящего; более того, они стали удаляться в глубь Леса и, словно призраки, на глазах таяли в воздухе.

Новые гости всё еще прибывали, становясь во второй круг цепи. Снизу мне было трудно сосчитать, сколько их, я видела только стену из разномастных шкур. Огромные косматые головы открывали свои страшные пасти в реве и рыке.

Молодая женщина более не двигалась. Безысходность сковала всё ее существо, и только этот горящий взгляд выдавал признаки жизни, в котором отражались опасные гигантские воплощения всех ее страхов, которые настигли ее вместе и сразу.

Наконец мы были полностью оцеплены разношерстными представителями семейства кошачьих: африканскими и азиатскими львами, бенгальскими и гималайскими тиграми всех мастей, черными пантерами и прочими.

И теперь ей уже было не убежать. Это было понятно по довольным кивкам гривами и реву ожидающих расправы хищников. Я смотрела на нее и не знала, чем помочь. Секунды становились невыносимо долгими, минуты были похожи на вечность. Эта остановка времени уже была мне знакома, и чей-то неожиданный рык повис в воздухе.

Я закрыла глаза и подумала: что могло бы спасти нас сейчас? Было бы здорово, если бы мы были какими-нибудь волшебными героями или имели магические талисманы: один взмах руки смел бы сильным ветром этих диких кошек. Но вряд ли у меня или у моей испуганной спутницы были подобные палочки-выручалочки.

Было бы верным перестать бояться и источать этот сладкий вкус добычи, на который нацелились животные. Но вряд ли этот совет был уместным сейчас, за минуту до расправы.

В голове крутились другие идеи, я открыла глаза и увидела, что моя новая знакомая, нервно ломая руки, тоже ищет выход. Однако в голову не приходило ничего дельного; в такой безвыходной и безнадежной ситуации ей еще не доводилось бывать. Отчаяние охватило ее, и всё, что я, пожалуй, могла сделать, — это обнять ее за ногу. Она почувствовала мое прикосновение, быстро взяла меня на руки, зажмурила глаза и крепко обняла. Так обнимают в самые отчаянные минуты своих мам, сестер, подруг или любимых кукол.

Я читала ее мысли: она уже видела, как несколько самых крупных полосатых гигантов в прыжке разрывают ее на куски, и страшная картина полностью сковала ее сердце, от чего оно перестало биться. Не в силах более изменить ничего, она замерла на последней мысли в воспаленном сознании: «Пусть это случится побыстрее».

Больше не хотелось ни прятаться, ни бежать, ни бороться, ни защищаться, ни думать, ни двигаться. Захотелось вновь обернуться маленькой девочкой, которую обязательно возьмут на руки и спасут от ужасных страшилищ мама или папа.

Всё.

Казалось, прошла вечность без движения. Но что-то случилось, воздух как будто качнуло. И я, всё еще прижатая к ее груди, почувствовала новый стук. Четкий. Звонкий. И только она так подумала, и только ее сердце забилось в новом звонком ритме — животные сделали движение вперед, и жаркое дыхание обдало нас горечью мускуса кошачьего тела, тронув жестким мехом.

Монстры пронеслись мимо. Их морды поскучнели, потеряв к нам всякий интерес, и вместо рева мы услышали позевывание уставших кошек, разбредающихся в стороны. Они больше не смотрели на нас, часть из них и вовсе уселась рядом и облокотилась своими пушистыми формами о бедную тонкую фигуру моей несчастной знакомой, словно поддерживая и согревая ее своими телами.

Она еще долго так стояла, напряженная и нервная, с широко открытыми глазами, сильно прижимая меня к себе.

Глава Шестая

Война Долли

Самая грустная часть приключений Долли, где она теряет хозяйку и находит другую куклу, Молли

Однажды к нам в гости заглянула одна пожилая и на вид очень больная женщина. Узнав, что моя хозяйка коллекционирует кукол, она решила подарить ей свою коллекцию, которую бережно собирала и хранила в течение пятидесяти лет. Ее век подходил к концу, и она не знала, кому передать свое сокровище. Детям и внукам куклы были не нужны.

Она была очень богата, до последнего управляла фабриками и заводами, была одной из первых женщин-управляющих в свое время, хотя чисто внешне оставалась просто приятной пожилой дамой с умными грустными глазами. Куклы всегда сопровождали ее и никогда не покидали. У нее были личный музей и своя мастерская, откуда появлялись потрясающие красавицы в роскошных нарядах с царственным взглядом, которые могли бы служить украшениями любого королевского музея. Почти никто и никогда не видел ее потайной сокровищницы, этих залов с зеркальными и стеклянными шкафами, полных фантастических неземных созданий.

По ее словам, куклы живые, они умеют слушать и разговаривать, и иногда они звали ее. Каждый раз она оставляла свои дела и шла на этот зов, либо покупая понравившуюся куклу, либо выдумав ее в своей мастерской.

Моя хозяйка отказалась от такого подарка: к сожалению, подобная ноша как обогащает, так и становится невыносимо тяжелой для ее хозяина. Любая страсть поглощает, превращая обладателя сокровища или таланта в своего раба.

Дама взяла меня в руки и спросила цену. В этот момент меня словно ударило током, недавно проснувшееся сердце стало расти, и ему стало тяжело в этой пластмассовой клетке. Оно стало биться о стенки, сотрясая все мое существо. Сердце билось испуганной раненой птицей, ожесточенными ударами нанося травмы себе и кроша все вокруг. Мое маленькое тельце, внешне недвижимое, разрывалось внутри от возмущения и страданий. Моя хозяйка ничего не ответила. Ее взгляд был устремлен куда-то вовне.

Дама успокаивающе погладила меня по голове и сказала: «Я знаю, ты хочешь остаться с ней. Я не возьму тебя».

В этот момент все умолкло. Чувства покинули меня, и я провалилась во что-то темное и густое. Мысли вернулись так же быстро, как и пропали, но я оказалась уже совсем в другом месте, и это вновь был тот самый Лес. Жуткое разочарование и нехорошее предчувствие овладели моим кукольным тельцем, живущим и чувствующим, как человек. Слишком много слез и слишком много потрясений приносили мне эти встречи. И не оставалось надежд, что и в этот раз мне окажут теплый прием.

В этот раз Лес был неспокойным, чудовища, окутанные туманными тенями, со скрипом тянули ко мне свои пасти, запугивая яростными рыками; мощными хоботами они трубили проклятья, мерзким шипением предвещали несчастье.

И самое страшное, что я не могла повернуть назад, не могла выйти из Леса, не узнав, зачем он позвал меня.

По знакомой традиции я пошла вглубь, и чем дальше входила в его дебри, тем страшнее становилось. Странные звуки и шумы раздавались отовсюду. И чем глубже я входила, тем отчетливее слышала треск бьющегося стекла, скрежет металла, ужасные крики и стоны людей. И вот остался последний шаг перед тем как увидеть то, что приготовил мне сегодня Лес.

Я сделала глубокий вдох и двинулась туда, где шла война…

* * *

Это был настоящий кровавый бой. Дрались люди. Много людей. Мужчины и женщины. Молодые и старые. Я видела даже детей. А при большем внимании стали бросаться в глаза еще более странные картины: многие дрались, не имея противника, напротив них стояли огромные зеркала; порой это были огромные осколки в человеческий рост. Вот откуда был этот страшный треск! Осколки разлетались в разные стороны, но больше всего ранили того, кто стоял напротив. Наконец после долгой неподвижности я решилась двигаться вперед, в гущу сражений.

Это было жуткое зрелище. Ошеломленная увиденным, жестокостью побоища, я то и дело останавливалась. Женщины и мужчины истязали, пытали, избивали кнутами, наносили отчаянные удары и пощечины друг другу. При этом женщины ничуть не уступали мужчинам в силе и ожесточенности. Жуткие кровавые следы долгих упорных боев виднелись на коже, кровь брызгала в разные стороны, однако никто не сдавался и не просил помощи.

Я видела пару, где молодая рыдающая женщина цеплялась за уходящего мужчину с холодным взглядом, умоляя остаться, целуя ему ноги. Он же ударял ее, и чем больше она умоляла, тем злее и суровее становился он. Стоило ей упасть после очередного удара, замирая от боли, и он поворачивался к ней, его взгляд становился участливым, и он даже жалел ее, поглаживая. Но как только боль утихала и она приходила в чувство, снова поворачивалась к нему, начинала цепляться и умолять, он вновь превращался в жестокого и холодного, и чем сильнее она просила, тем сильнее он отталкивал ее.

И когда она опять начинала целовать его руки, корчась на коленях, цепляясь на штанину, он начинал бить ее. Медленно, беспощадно бил по лицу, отвечая на поцелуи ругательствами и криками. По его же лицу пробегали судороги ярости, оно серело и становилось нечеловеческим.

Я видела других людей и другие пары; между ними иногда становились дети, порой попадая под удары, и это тоже не останавливало бой. Некоторые пары держали в руках страшные осколки, где отражались их кривые от ярости лица, кровь текла по рукам, каждый удар мог стать последним. У многих на руках уже лежали мертвые, и страшный вой стоял вокруг, жуткий, пронизывающий, словно выли не люди, а волки. На это невозможно было смотреть. Даже мое пластмассовое тело холодело и чувствовало кошмар происходящего. Сердце сжималось от боли и теперь походило на бедную испуганную птичку, забившуюся в угол.

Одна картина также заставила меня остановиться. В воздухе очень высоко зависла тонкая фигура молодой женщины. Невидимые силы сжимали ей горло, от чего ее трясло во все стороны. А напротив нее завис огромный осколок зеркала, в котором отражалось какое-то чудовище с изрезанным лицом, жуткими кровоподтеками и отвратительными искаженными чертами. Сначала я даже не поняла, что именно происходит. Чем сильнее она пыталась освободиться, тем сильнее сжималось невидимое кольцо у нее на шее, тем страшнее кривилось чудовище в зеркале.

И вдруг я заметила, что девушка посмотрела на меня. Это было неожиданно и странно, ибо другие участники поля битвы не обращали на меня никакого внимания, хотя я и пробовала говорить с ними. Она посмотрела на меня с мольбой. Лицо ее становилось неестественно красным, шея начинала синеть. Мне очень захотелось дотронуться до нее, но она так высоко зависла в воздухе!.. Однако как только я об этом подумала, невидимый поток ветра подхватил меня и поднес к ней.

Она вновь посмотрела на отражение, и волна ненависти прокатилась по ее бедному лицу.

Я пригляделась к монстру напротив, и меня осенило: сквозь все эти порезы и раны ужасное чудовище оказалось израненным отражением этой бедной девушки. Присмотревшись ближе, я увидела, сколько боли от ран оно испытывает; ярость на лице была всего лишь реакцией на сильное жжение и муки.

Девушка с новой силой попыталась освободиться из удушающих оков, заболтала ногами и прорычала какое-то ругательство. Отражение ответило холодным взглядом, полным ненависти, и усилило хватку. И так по кругу. Эта история стала подходить к концу: девушка больше не смотрела на меня, дышать становилось всё сложнее, она билась в агонии. Лицо ее посинело, глаза стали выкатываться. Я приблизилась к ее лицу и сказала:

— Быстрый способ окончить войну — проиграть ее. Ты проиграла. Они выиграли. Всё.

В этот момент что-то случилось. Одно мгновение. Только один вдох. Только один выдох. Она посмотрела на меня, и по ее немому бордовому лицу потекли слезы, стирая красноту и синеву удушения. Она сказала, что ее обманули, жестоко предали, и она ненавидит. Я сказала, что, возможно, это так, и она проиграла, к сожалению. Она сказала, что над ней будут смеяться. Я сказала, что, возможно, это так, и она проиграла им и в этом, к сожалению. Она сказала, что ей стыдно за себя. Я сказала, что это пройдет.

Отражение в зеркале плакало, и горячие слезы, смешанные с кровью, еще больше раздражали раны, но чудовище не чувствовало всего этого: внутренняя боль перекрывала боль израненного тела.

Туман окутал отражение в зеркале, и его образ медленно стал растворяться в воздухе. Хватка невидимых оков пропала, и девушка легко упала на землю. Встав на ноги, она побрела в другую сторону. Для нее эта война закончилась поражением, равным цене победы.

Я пошла дальше. И то, что открылось в следующий момент, поразило меня, как гром! Посреди этого поля битвы я увидела свою хозяйку. Увидела ее лежащей на земле в центре разбитого вдребезги зеркала. Тысячи осколков обрамляли ее тело. Бледная и бездыханная, прекрасная и мертвая, моя дорогая хозяйка, пока я медлила, уже окончила свою битву.

И тут случилось то, что навсегда изменило мою жизнь. От этой страшной картины, которую, мне кажется, я предчувствовала давно, словно заранее предвидя невидимые предвестники несчастья по ее тоскующему лицу, по этим грустным улыбкам, по этим побегам во сне, меня словно ударило невидимой волной.

Это разбило мою реальность, мой привычный кукольный идеалистический мирок, который я придумала себе. Это вырвало меня из всех моих представлений о добре и зле, о смысле жизни. Эта картина разбила меня, как зеркало! И я побежала!

Мои ноги стали гибкими и быстрыми, мои движения перестали быть движениями пластмассовой куклы. Я подбежала к ней и упала у ее тела, мои пластмассовые ноги согнулись в живых коленках, а ладони, разделившись на пальцы, нежно обняли ее бледное лицо. И страшный крик отчаяния вырвался из моего живого тела, крик моего сердца, которое давно проснулось и давно трепетало и чувствовало.

В этот миг мое тело перестало быть телом куклы, я перестала быть куклой. Я больше не спала. Я стала человеком. А мой лучший друг, мой самый дорогой человек лежал бездыханным на моих руках. И теперь мои горькие горячие слезы лились по человеческому лицу и падали на холодное тело отражения. Она стала таять у меня на руках, медленно уменьшаясь и растворяясь. И я знала, чтó происходит. Фарфоровый блеск тронул сначала ее стройные ноги — и они превратились в керамические; затем бисквитная волна снизу вверх стала сглаживать все ее тело, превращая, как по волшебству, в фарфоровую красавицу. Я пыталась говорить с ней, отчаянно кричала на нее, но кто, как не я, знал лучше всех, что всё это бесполезно, что нельзя жить с разбитым сердцем.

Я кричала от горя, как кричали десятки этих людей вокруг. Я кричала на нее, я била себя по лицу, ведь именно я ей обещала, что всё будет хорошо, обещала и не сдержала своих слов. Как быстро изменилась наша с ней жизнь! Теперь я качала ее на своих человеческих руках, ползая среди осколков разбитого зеркала, а она бездушной куклой смотрела на меня как на хозяйку.

Больше всего на свете я хотела, чтобы она стала живой, но последний штрих фарфорового превращения коснулся губ, ее мягких нежных розовых губ, которые часто целовали меня на ночь и утром при встрече. И словно ветерок прошелестел где-то рядом: «Спасибо, Долли», а дальше они застыли, как и все ее лицо и тело, обнажая белые зубки и легкую улыбку бисквитной красавицы. Такой она была при жизни — всегда задорной, активной и веселой. Все это нашло теперь отражение в кукле.

Мой лучший друг, мой единственный дорогой на свете человек, которого я так любила, умер.

Не знаю, сколько прошло времени. Лес стал черным, лишь искры от скрежета бьющегося стекла озаряли его деревья и поляну. Такой же вспышкой память вернулась ко мне, и я увидела у себя на руках удивительную куклу. Ее невероятной голубизны глаза смотрели на меня стеклянным удивленным взглядом. Я бережно взяла ее на руки, и мы пошли туда, откуда я пришла.

Битва вокруг не заканчивалась, однако в этом смертельном поединке каждый видел только зловещих чудовищ напротив. А моя война закончилась.

* * *

Я проснулась в кровати в нашем доме, на месте, где всегда засыпала и просыпалась моя хозяйка. У меня на руках была кукла, ее звали Молли. Для меня это была самая красивая кукла на свете. Я встала и посмотрела в зеркало в комнате, и меня совсем не удивило отражение, будто я знала, чтó должна там увидеть. На меня смотрело знакомое лицо моей хозяйки и одновременно удивленное лицо молодой не знакомой мне женщины. Но вместе с тем меня посетила какая-то уверенность, какое-то знание, что я теперь должна была делать. Я больше не хотела путешествовать и познавать этот мир. Он был прекрасен и удивителен без проснувшейся ото сна куклы. Теперь вместо тысячи вопросов у меня остался только один. Я есть. Есть Молли. Значит, где-то есть мой настоящий дом и там обязательно должны нас ждать?

Глава Седьмая

Жизнь дома

Руки автоматически находили нужные вещи и складывали их в чемодан. Это было очень просто — пойти на вокзал и купить билет, а потом ждать своего поезда: я, Молли и чемодан. Мы ехали домой, поезд уверенно вез нас туда, куда только он знал, как можно добраться.

Я увидела наш с Молли дом с глиняной черепицей, деревянные окошки, заросшие цветами, милое резное крыльцо, это благоухание вечной весны нашей Италии. Дверь распахнулась, и на пороге показалась моя мама. Мама, которая всегда с надеждой провожала и ждала домой. Ее лицо ничуть не удивилось моему неожиданному появлению, и лишь по крепким долгим объятиям я поняла, чего стоила ей наша разлука. С этого момента началась моя новая — или давно забытая старая — история жизни с ее ранними рассветами, человеческими хлопотами и заботами и мыслями о неизвестном будущем.

* * *

Прошел целый год. Времена года, прекрасные и удивительные, словно по волшебству сменяли друг друга, даря новый день, который никогда уже не повторялся. Однако и такое чудо становится обычным распорядком дня, деталью; день стал походить на день, мне казалось, что я привыкла к своей человеческой жизни, своим спокойствием и размеренностью она напоминала мне кукольную, вновь я почувствовала себя зрителем, просматривающим фильм про свою жизнь. Часто я застывала на месте, долго всматриваясь в бегущие облака или разглядывая обычные предметы, прислушиваясь к тишине или новым звукам. Мама делала вид, что не замечает моего странного отрешенного поведения. Я же не могла понять себя. Жизнь куклы так неотвратимо повлияла на меня, что, проснувшись, я не ощущаю вкуса жизни? Или это вовсе не то, чего я хотела и ради чего прошла все эти испытания? Или, может быть, со мною что-то не так? Эти мысли делали меня задумчивой и печальной.

Теперь я усадила Молли на кресло напротив моей кровати и подолгу всматривалась в нее. Я искала ответа у моей дорогой подруги или, может быть, сестры. Что делать дальше? Но Молли, как и положено кукле, всего лишь удивленно смотрела на меня своим безучастным стеклянным взглядом, также не зная ответа.

Не было смысла вновь возвращаться в Лес, ведь моя хозяйка, моя Молли теперь была рядом, но это место было единственным, встреча с которым воспламеняла мое человеческое сердце.

Так начались мои полеты во сне. Каждый раз меня встречал густой туман, и я подолгу одиноко гуляла по этому неизвестному мне Лесу, открывая для себя его пространства. Однако то ли в отсутствие живой Молли, то ли в силу каких-либо других обстоятельств ничего сверхъестественного не происходило. Наутро я неизменно возвращалась в свою постель, открывала глаза и встречала удивленный взгляд моей спящей вечным сном подруги. Так прошел еще один год.

Глава Восьмая

Шествие мертвых кукол

Самая ужасная история про приключения куклы Долли, когда она видит живых мертвецов и узнает в них своих детей

Все надежды на то, что возвращение домой изменит мою жизнь и подарит ей новое дыхание, померкли и отошли на второй план. Я вовсе не жаловалась, но ловила себя на мысли, что с настоящим нетерпением ждала только вечера, чтобы возвратиться в странный Лес с его туманными загадками, которые не могла разгадать. Я смиренно ждала, когда он вновь позовет меня.

И вот наконец это случилось. Я не хочу пугать вас страшными историями и ужасами, о которых хочу рассказать. Мне бы тоже хотелось, что бы этот мир был похож на яркую открытку с ангельским личиком маленькой баловницы, рассаживающей кукол за парты и вытирающей платочком носики своим ученицам. Открытку, на которой любящие родители нежно целуют дочек и сыночков в розовые щечки и читают им на ночь сказки о добрых феях, порхающих в облачках.

Но мир другой. Хорошо это или плохо, пока мне самой непонятно.

Весь день накануне меня мучили тревожные предчувствия, все валилось из рук, я прислушивалась к звукам, часто открывала дверь в ожидании кого-то, ждала знаков.

Да, предыдущее знакомство с этим странным миром, куда я попадала, где терялась в странных таинственных дебрях, вызывало страх в моей душе. В предчувствии новых потрясений я порой оттягивала момент встречи, но это долгое ожидание еще больше подстегивало вернуться и узнать.

Одно могу сказать: я не верила и до сих пор не верю, что в мире существует абсолютное зло. Порой за маской страха скрываются всего лишь наши детские кошмары, а преодоление слабостей дает нам новый шанс увидеть ситуацию с позиции инфантильного ребенка, а взрослого человека. И стоит только переступить черту, как наш самый страшный враг оказывается лучшим другом. Но чтобы узнать правду, нужно решиться и смело взглянуть чудовищу в глаза.

В этот раз Лес был тихим и молчаливым, солнце томно пробивалось сквозь зеленые лапы многовековых сосен, лучи рассеивались и приобретали болотный оттенок, отчего весь лес был больше похож на подводное царство. В такой тишине мое сердце билось особенно беспокойно, и этот звук был слышен в застывшей тишине леса, ритмы сердца эхом пропадали в глубине чащи.

Я пошла вперед, зная: то, что увижу, все равно случится, раз я решилась прийти.

Высокоствольные сосны неожиданно закончились зеленой опушкой, устланной мхом, яркие солнечные лучи прогоняли болотный воздух. Я поняла: вокруг было много воды, поэтому дороги, канавы, ямки наполнились влагой, ковры мха и поросли выстилали холмы и возвышенности, и те стали походить на мягкие подушки. В эту часть Леса я еще не забредала. Большой ли он? И где заканчивается? И что ждет меня после Леса?

Все эти вопросы крутились в голове. Как жаль, что я не птица и не умею летать…

И только я так подумала, как что-то подтолкнуло меня сзади, будто легкий ветерок. Совершенно неожиданно я оторвалась от земли и от неловкости чуть не упала в огромную лужу; но тут же отпрянула от воды и вспорхнула, словно птица.

Это было невероятно! Ветер крепчал и крепчал, поддерживал и подталкивал меня, дул теплым мощным потоком — так, что можно было лежать на нем, как в гамаке. Он трепал мои волосы и приятно касался кожи. Будь мой полет сном, я бы точно подумала, что это реальность. Только в тысячу раз реальнее самой жизни. Невероятное ощущение! Хотя о каких других чудесах может рассказать ожившая кукла?

Я, как ребенок, кувыркалась в воздухе, перелетала с одного потока на другой, словно прыгала на скакалочке. Я летала и смеялась от души. Мне казалось, ветер щекочет меня и смеется вместе со мною! Ах, это забытое, но не утерянное наивное чувство безмятежного детства!

Ветер в последний раз подбросил меня, и я резко свалилась на мох, словно на надувную подушку. Удар, хоть и мягкий, слегка оглушил меня. Цвета и звуки на время пропали. Приходя в себя, я стала осматриваться вокруг. Почему я упала? Почему кончились веселые игры с ветром?

Опушка, на которую я так удачно приземлилась, оказалась маленьким островком земли. Его со всех сторон огибали шумные, бурные и грязные потоки. Видимо, здесь раньше проходила дорога, и от дождей или половодья она теперь напоминала реку. Кое-где вода бурлила и пузырилась: наверное, открылись источники воды, бьющие из-под земли.

Вдруг прогремел гром и раздался жуткий грохот. Я резко обернулась и вскочила. Нельзя было точно определить, что могло издавать такой звук. Я слышала человеческие крики, детский плач и стоны, звонкое бренчание и лязг железа, стук колес…

Не в силах сдержать ужас от надвигающейся беды, я зажмурила глаза, молясь о том, чтобы взлететь и увидеть с безопасного расстояния, что это такое. И, легко поднявшись в воздух, я посмотрела вдаль и оцепенела.

Объяснить, что там происходило, пожалуй, может лишь тот, кто видел это собственными глазами.

Вдалеке двигалось шествие множества голых людей. Почему множества? Было невозможно сосчитать их, трудно различить мужчин и женщин. Почти все — безрукие, безногие, часть — лысые, а часть, наоборот, косматые. Шествие походило на человеческую массу безобразного цвета и вида. Изуродованные существа, только отдаленно напоминающие людей. Уродцы. Инвалиды.

Страшное шествие приближалось, и я не могла отвернуться, хотя сильнее всего на свете желала не видеть того, что видела. Однако, как известно, ужасные зрелища и адские терзания всегда привлекают больше любопытных, чем цветущие райские кущи. Так уж устроены люди.

Шествие инвалидов приближалось, я могла разглядеть их лучше, хотя по-прежнему не понимала, что происходит. В начале процессии шли, если можно так сказать, создания с руками и ногами, они тащили за собой более изуродованных. За двуногими плелись однорукие и безрукие, перевязанные жгутами и веревками. Конструкция со всех сторон была облеплена какими-то деревяшками, подпорками, обвязана цепями и кусками ткани. Диким образом человеческие тела — или то, что от них осталось, — лепились друг к другу сверху, сбоку, снизу. Мужчины, женщины, дети, встречались и старики; однорукие, безногие, горбатые, обезображенные. Лица тех, кто держал эту дьявольскую конструкцию, были искажены мукой и напряжением. Некоторые взрослые несли на плечах детей и подростков, тоже покалеченных; младенцы пищали или плакали от усталости и тряски. Самых немощных привязывали к дощечкам на колесиках, безруких и безногих волокли, словно мешки, сильные, но не менее изуродованные люди. Это походило на человеческое тесто, это походило на шествие мертвых поломанных кукол, это походило на процессию мертвецов, которые шли хоронить сами себя.

Шествие двигалось медленно, и казалось, все мешало ходу: нехватка рук и ног, беспомощность людей, тяжесть ноши, крики и стоны страдающих. Непростым препятствием стала вода. Пару раз ямы и пробоины чуть не стали причинами катастрофы, чуть не перевернули нескладную конструкцию. Пришлось остановиться; бурлил поток, толпа стонала все громче. Двое самых сильных мужчин с руками быстро поставили конструкцию на место; другие удерживали ее спинами. Однако нельзя было надолго останавливаться, все могло развалиться на части, ибо люди начинали больше волноваться и раскачиваться. Они должны были двигаться вперед, не теряя скорости.

Смотреть на это было нестерпимо больно. Слезы брызнули из моих глаз. От жалости, от отвращения, от дикой душевной боли. От вида больных страдающих детей и женщин. От увиденного я похолодела, руки и ноги словно окаменели, все тело застыло. И чем больше я смотрела на чудовищное шествие, тем больше чувствовала, как схожу с ума от ужаса и боли. Картинки поплыли у меня перед глазами, я теряла сознание: увиденное не укладывалась в голове. Еще чуть-чуть, и я сама бы упала прямо в эту розовую кашу голых людей, толкающих друг друга вперед… А шествие не обращало на меня никакого внимания. Оно медленно, настойчиво и целеустремленно продвигалось вперед, мешая грязь с водой, болью и страданием. Похоже, эти полулюди непреодолимо желали дойти до какой-то цели туда, где ждало их спасение.

Не в силах более смотреть, я уже хотела улететь прочь и попытаться навсегда забыть то, что увидела. На несчастье, мой взгляд упал на конец этой ползущей розовой змеи, она тонула в серо-зеленой жиже болота, бурлящей грязью. В хвосте, заметно отставая, ползли те, кто пострадал больше всего.

Точнее, они были привязаны веревками и цепями к другим; сами по себе они не могли идти, совсем не могли. Изуродованные остатки мужчин, женщин, подростков и детей. Целые семьи. Люди, смертельно усталые, вяло стонали, прыгая по кочкам, ударяясь о коряги, или молча и бессильно болтали головами. Канаты беспощадно сдавливали им шеи и спины, оставляя багровые следы на коже; куски рук и ног вязли в грязи, вода накрывала тела по самое горло. Дощечки, на которых ползли эти люди, находились слишком низко, почти на уровне груди, поэтому им каждый раз угрожало захлебнуться грязной водой или получить по голове прыгающими концами цепей.

От этого жуткого зрелища, от безжалостной, бесчеловечной картины мое сердце чуть не разорвалось от ужаса и отчаяния. Будто оно пыталось выбраться из тела, чтобы исчезнуть, не видеть обрубков человеческих тел, не слышать жутких стенаний. И сердце словно застряло в горле, давясь от собственной немощи и удушающей тошноты. Я задыхалась, не могла овладеть собой, мои мысли замерли, даже глаза не слушались меня и не могли закрыться.

А жуткая процессия все двигалась и двигалась мимо. Женщины и мужчины все тянули и тянули это ярмо, тонули в грязи, заляпанные песком, грязью и мусором, но никто не обращал на это внимания. Чьи-то тела, привязанные неудачно, выпадали из общего строя; у кого-то неудачно свисала и ударялась о камни нога; бедняга кричал от боли, но никому не приходило в голову помочь ему.

Только одно меня останавливало от побега. Мне стало казаться, что я знаю этих людей. Я их где-то видела, они мне знакомы. Поэтому ценой невероятных усилий, все еще тяжело дыша от припадка отчаяния, переборов тошноту, ужас, отвращение, я опустилась ниже, ближе к шествию. Мне было очень-очень страшно приближаться. Казалось, что они меня увидят, а если кто-то потащит меня к себе, я упаду в эту смесь из воды и испражнений и тоже превращусь в калеку.

Но люди не обращали на меня внимания.

Когда я оказалась совсем близко, процессия вновь чуть было не перевернулась. Слева не выдержали веревки, и голый розовый обрубок вылетел из общей массы и упал, не в силах подняться и побежать следом. У несчастного была лишь одна нога, она в отчаянии молотила лужу, расплескивая грязь, будто стараясь привлечь внимание собратьев по шествию — или от бессилия, от невозможности забраться назад. Это была женщина. Душераздирающий крик огласил весь лес. Он словно разбудил толпу, отчего многие обернулись. Но ничего было нельзя сделать; невозможно остановить чудовищное шествие из-за мелких поломок.

Вдруг розовая змея забурлила, заревела, что-то в середине процессии зашевелилось. Какой-то мужчина горько стонал и пытался освободиться из оков шествия. Ему это удалось. Из массы тел, перевязанных канатами, выпал еще один человеческий обрубок.

Тут я забыла про страх и тошноту; я полетела туда, где лежали эти двое. Я поняла, что случилось. Мужчина был не в силах бросить несчастную девушку — или то, что от нее осталось. Это могло означать только одно: теперь оба потеряли последний шанс, ради которого предприняли чудовищное путешествие все эти люди.

Я плакала, по-моему, плакал кто-то еще, слезы полностью застлали мои глаза.

Мужчина, больше похожий на прыгающее полено, неуклюже шлепал по лужам, подпрыгивал, приближаясь к плачущей в отчаянии любимой. Наконец он дополз, последним прыжком оказался рядом с девушкой и обнял ее всем тем, что осталось от его тела, словно согревая и успокаивая.

Меня перестало тошнить, мне перестало быть противным то, что видели мои глаза, и мне перестало быть страшно. С этой секунды я больше не видела чудовищ, уродов, инвалидов, грязные розовые обрубки. Перед моими глазами предстала истинная самоотверженная любовь.

Мужчина обнял женщину взглядом, сердцем, всем своим существом, целовал губами и кожей, отчего она сразу же успокоилась и перестала плакать. Она прильнула к нему, и лица их стали спокойными и умиротворенными. Никто и никогда за ними не вернется, они так и останутся лежать здесь до последнего вздоха, но это неважно; самое главное, что они вместе.

Я вытерла слезы, тяжело выдохнула и, подлетев к ним, замерла в воздухе. Они посмотрели на меня и, слава богу, не испугались. Несомненно, самое страшное в жизни они уже пережили.

И тогда я слегка коснулась их лиц и тихо произнесла:

— А теперь засыпайте, вот теперь все будет хорошо.

Они легко улыбнулись мне в ответ, посмотрели друг на друга, поочередно закрыли глаза, вздохнули и тихо уснули.

Из лужи я подняла двух кукол. У каждой из них осталось лишь по одной ноге. У девочки — левая, а у мальчика — правая. Куклы оказались грязными и старыми, но их лица по-прежнему были детскими милыми и чрезвычайно красивыми.

Я оттерла их мокрые тельца о свою одежду и положила в карман.

Пока происходила эта трогательная сцена, процессия достаточно продвинулась вперед, перешла за холм, и теперь ее не было видно. Я полетела туда и увидела еще несколько упавших людей.

Вот совсем молодая девушка без рук и ног с невероятно красивым лицом. Неудачно упав, она провалилась в яму. Спокойное красивое лицо выглядывало из воды, смотрело в небо. Девушка не плакала, и мне даже показалось, что она счастлива. Наверное, сошла с ума от таких потрясений.

Я погладила ее по теплой щеке, снова удивляясь необыкновенной красоте, и попросила и ее заснуть.

Тонкое тело превратилось в куклу без ручек и ножек удивительной красоты, словно в моих руках оказалась сказочная принцесса.

Я увидела совсем маленьких детей. Они валялись на дороге и уже не кричали, видимо, потеряли сознание. Через минуту милые малыши, обсушенные и чистые, лежали складными пупсиками у меня в кармане.

Я решила подлететь ближе к процессии и что-нибудь предпринять.

В последних рядах страшно кричали: по-видимому, несчастные, кто потерял малышей.

Я приблизилась к одной из таких женщин, но она ничего не заметила, словно смотрела сквозь меня, и продолжала выть. Тогда я вытащила из кармана двух пупсиков и показала ей. Долго я крутила их у лица женщины, и наконец она что-то почувствовала. Если бы у нее были руки, она обязательно взяла бы своих детей. Но она лишь внимательно, не отводя глаз, смотрела на них.

Я терпеливо ждала.

Женщина перевела взгляд на меня, и мы улыбнулась друг другу. Как будто мы давно знакомы. Какие у нее добрые и красивые глаза! И какая замечательная кукла оказалась в моих руках уже через секунду.

Я положила ее истерзанное тело с удивительным серьезным лицом рядом с тельцами малышей себе в карман.

Я стала подлетать то к одной, то к другой выпавшей из каравана живых мертвецов кукле, и все они, как по волшебству, доверялись мне и засыпали, падая прекрасными фарфоровыми, тряпичными и пластиковыми головками в руки. И хотя многие куклы походили друг на друга, у каждой была своя поразительная особенность. Видимо, история жизни накладывала отпечаток даже на фарфор и пластик. И то, что они были старыми и грязными, побитыми и поцарапанными, не уменьшало их красоты; наоборот, то, что пришлось пережить куклам, сделало их только ценнее, сделало их редкими и единственными в своем роде.

Мне пришла идея развязать канаты, распустить всех этих несчастных и унести с собою домой.

Но случилось то, что, я думаю, вы можете предугадать.

Я говорила — но меня не слышали; я пыталась развязать канаты — но меня не видели; я тянула людей за руки — но они отмахивались от меня, как от надоевшей мухи; я умоляла — но они делали вид, что меня не существует. Я заплакала от отчаяния — но в общем плаче и стоне мои слезы и мольбы казались неуместными и глупыми. Я чувствовала себя бесполезной, абсолютно одинокой и несчастной.

Эта толпа уродов имела больше силы и внутренней гордости, чем все мои стенания и причитания.

Но что я могла сделать для них? Живая душа, долгое время заключенная в тело куклы, которая проснулась, не познавшая ни смысл жизни, ни собственное предназначение. Хотя мне казалось, я могу и должна что-то сделать для них; я ощущала смутное чувство единения со сломанными людьми с их сломанными жизнями. И мое сердце, трепеща, подсказывало, что это правда. Мое сердце становилось большим, ему становилось тесно, как только я отдалялась от этих несчастных.

Я взлетела высоко-высоко. Никто из шествия так и не обратил на меня внимания. Все были, как и прежде, заняты тем, чтобы не развалиться по дороге и дойти к своей призрачной спасительной цели, где все они наконец смогут стать счастливыми.

Я полетела вперед посмотреть, куда ведет их путь, и ужаснулась. То, что когда-то называлось дорогой, окончательно размылось и превратилось в озеро. Бесконечное прозрачное сказочное озеро. В его зеркале отражались бегущие ватные облачка с летающими феями. Озеро, которое станет кладбищем для несчастных людей, привязанных к дощечкам на колесиках…

Я вернулась. Фарфоровые головешки в моих карманах звонко постукивали друг об друга. Я вновь спустилась к предводителям процессии предупредить их об опасности. Я потеряла последние капли страха и скованности, трясла людей за вспотевшие плечи, говорила и кричала, но их лица не откликались и по-прежнему были сосредоточены на своей мучительной работе.

Мне ничего не оставалось, как только вернуться в конец шествия, где к дощечкам и картонкам были привязаны самые немощные. Пока меня не было, от общей массы оторвались еще несколько человек, но никто не кричал и не трепыхался от ужаса; они просто спокойно лежали в лужах, мимо них бежали потоки звонких ручьев. Грязная вода неслась вслед за шествием. Лес освежался и очищался.

Я спустилась на землю и стала собирать кукол. Трогательные и нежные, они с радостью откликались на мои улыбки и ласки. Нужно дойти до последней степени отчаяния, чтобы сердце перестало бояться и доверительно открылось для простой доброты и помощи. Как это ни поразительно и противоречиво, но мы, люди, такие. Словно устрицы, умеем в любой момент закрыться, ожидая недоброе, но долго не открываемся, не веря в доброе. Я больше не плакала. Если бы вы видели, какие это были красивые люди и в каких чудесных кукол они превращались, какие прекрасные слова слетали с их губ на прощание. Это были дети, добрые и ласковые, они засыпали счастливыми на моих руках.

Карманы все больше наполнялись игрушками. Грязная бурлящая река уходила за холм, вновь возвращалась обычная картина чудесной поляны волшебного Леса с высокими соснами вдоль дороги.

Конечно, вы спросите меня, что же случилось с караваном смерти, который не остановился и пошел вперед?

Я не знаю. Мне не хватило сил последовать за ним и увидеть конец этой истории. Возможно, они все утонули, и их мертвые тела, словно осенние листья, теперь покрывают гладь озера. Может быть, они все-таки дошли туда, куда так упорно стремились, в свой рай, где могут стать счастливыми все несчастные. А может быть, они растаяли, как туман, что иногда покрывает этот Лес, который зовет меня к себе каждую ночь.

Когда я решила отправиться домой, тонкий внутренний голосок все-таки звал меня кинуться назад и увидеть финал этой трагедии. Но посередине поляны я вдруг обнаружила невероятно огромного медведя, бурого, слегка бордового. Он встал на задние лапы и яростно зарычал, глядя на меня. Я долго пыталась понять, кто этот страшный зверь, откуда он появился и чего хочет. Тот не уходил, рычал и поматывал громадной буро-бордовой головой.

Я решила возвращаться; медведь успокоился, опустился на четыре лапы и побрел к озеру, убедившись, что я не вернусь.

Войдя в чащу, я закрыла глаза, вновь открыла их — и оказалась дома, в своей кровати. Вся она была усыпана кукольными ручками, ножками и головками с хрустальными глазками необыкновенных цветов.

Глава Девятая

История Хапилены

Эта глава об одной очень симпатичной женщине, которая от всей души любила жизнь и кукол и тридцать первого декабря отправилась в Волшебный лес просить Королеву Желаний исполнить ее самую заветную мечту

Однажды в одном доме появилась красивая подарочная коробка, украшенная ярким атласным бантом. Коробку положили на круглый стол с кружевной скатертью необыкновенной ручной работы и оставили дожидаться вечера и прихода хозяйки этой квартиры, у которой сегодня был день рождения. На зло ли, на счастье ли, но день рождения совпадал с 31 декабря, праздником всех праздников, волшебным Новым годом.

Обычно в этот суматошный, но радостный день дарят новогодние подарки, однако еще с давних времен детства хозяйке этой квартиры доставался лишь один-единственный подарок. Так уж повелось. Никому и в голову не приходило дарить два разных, но у женщины не возникало обид. Также у нее не было сожалений по поводу отсутствия семьи и детей, хотя Новый год и считается семейным праздником. Точнее, не так… Они когда-то были, эти сожаления и слезы, но прошло так много времени, что всё уже давно перегорело и мхом поросло, как говорят мудрые люди.

И поэтому хозяйку квартиры можно было назвать удивительнейшим человеком, редким видом человека разумного, как сказали бы антропологи, который не имел бессмысленных сожалений и обид. Да, такой вот редкий случай патологии, сказали бы психологи; вымирающий вид, сказали бы ученые-археологи.

Она никогда-никогда не жаловалась на жизнь, наоборот, ее глаза всегда светились каким-то необыкновенным светом. Наверное, это был свет неугасающей надежды. Именно за это качество любили ее все многочисленные друзья и знакомые, коллеги и ученики. Именно поэтому на каждый день рождения ей дарили такое несметное количество подарков, что не приходило в голову уже разделять их «на день рождения» и «на Новый год». Именно за то, что она светилась сама и не давала угаснуть другим в трудный час, ее прозвали Хапиленой. Может, это прозвище кому-то покажется смешным и даже язвительным, но лишь одно знакомство с этой удивительной женщиной вызвало бы у вас улыбку на лице, и вы, поддавшись ее внутреннему обаянию, женственности и спокойствию, поверили бы, что это прозвище дано ей совершенно не зря, а даже по праву.

Коробка торжественно красовалась на столе и хотя немного контрастировала с обстановкой скромной квартирки на четырнадцатом этаже, но всё равно радовала глаз и создавала предвкушение грядущего праздника.

Говоря «скромная квартирка», мы имеем в виду не эти убогие жилища людей, которые, не имея средств к существованию, обставляют их по мере сил и возможностей. Хозяева таких жилищ — обычно бедные несчастные люди. Убогими как раз являются дома, похожие на свалку хлама, или квартиры, где никто не следит за порядком и чистотой. Их хозяева зачастую — чрезвычайно рассеянные люди или словно командированные у себя дома, приезжают лишь на побывки и ночевки. Жизнь их похожа на беспорядочный бег или движение по течению, где скорее события управляют человеком, нежели он жизнью.

Убогими в некотором смысле можно назвать жилища, оформленные в дурном вкусе, аляповато и нелепо, будто специально для чужого взгляда. Жить там, как вы понимаете, тоже неудобно, словно все эти вещи созданы не для тебя, а живут сами по себе, зачастую плохо сочетаясь друг с другом, будто находясь в ссоре. Дом обычно плохо пахнет, в нем темно или сыро. Хозяева таких домов чрезвычайно важно и гордо ступают, громко разговаривают, но зачастую просто плохо воспитаны; это всё от путаницы, что богатство можно принять за благородство или большими деньгами купить хорошие манеры.

Но самые убогие жилища — это те, где холодно и одиноко, несмотря на богатую обстановку с хорошим вкусом. Металлические или стеклянные и пластиковые предметы, так модные в этом веке, делают холодными, стеклянными и пластиковыми своих хозяев. Воздух в таких квартирах застывает, новомодные кондиционеры замораживают пластиковых людей, делая их равнодушными к человеческим ценностям, заменяя обычное желание ласки и нежности жаждой обладания предметами. Глаза их горят холодно и бесстрастно, и понимаешь, что вовсе не кондиционеры стали причиной негостеприимности дома. Кроме дорогих вещей, дорогих машин, дорогих домов у этих людей нет ничего. Их чувства искусственны, язык скуден, любовь и хорошее отношение измеряются престижем и модой. Поэтому веселый и здоровый человек, попав в такую богатую гробницу, старается побыстрее выйти на свежий воздух, ибо хладнодушие заразно. Вещи пленяют своим глянцем, лоском, великолепием, а на проверку оказываются обычной мишурой и пластмассой.

В конце концов, такие люди не просто хотят богатства: часто они настолько богаты, что вряд ли смогут истратить все свои накопления за одну жизнь. Они хотят, чтобы каждое их слово или каждое прикосновение превращало воздух и предметы в золото, на которое можно было бы купить даже то, что не продается.

* * *

Дорогая коробка с ярким атласным бантом, украшенная декоративными сухими цветами и пряностями, немного соперничала своими яркими красками с предметами вокруг.

Возможно, лишь новогодняя елка могла бы поспорить по яркости с коробкой, да и то, приглядевшись, знаток заметил бы на ней ватные игрушки минувших дней, что в моде принято называть винтажными. Да и сама елка, честно говоря, представляла собой антиквариат, несмотря на переливчатые огни гирлянды.

Несмотря на старину и блеклость предметов в квартире, всё вокруг говорило о прекрасном вкусе хозяйки. В каждой мелочи, в каждом цветочке, в каждой вязаной салфетке и чистоте, что царила на небольшой площади, чувствовалась рука истинной женщины. По убранству и некоторым деталям жилища можно было понять, что это была талантливая домохозяйка. Ведь существует в мире талант содержать свой дом в красоте? Большинство предметов, будь то салфетки и коврики на полу или бутылочки на полках, были связаны, вышиты, украшены самой хозяйкой.

Сервизы и тарелки, ложечки и чашечки, гостевые тапочки и запасные зонтики — всё говорило о доброжелательности Хапилены и большом таланте принимать и угощать гостей, даже не имея миллиона в кармане. Видимо, поэтому всё в этой комнате сосуществовало в гармонии между собой. Однако зачем мы уделяем столько внимания вещам, спросите вы? Зачем столько подробностей о квартире? Кто здесь главный герой?

Друзья, перед вами — небольшая двухкомнатная квартира.

В центре салона, если так можно назвать совмещенный с кухней зал, стоял круглый стол с необыкновенной скатертью, украшенной роскошным рисунком ручной работы. На столе были красиво расставлены чашки с зимним рисунком в виде снегирей и чудесных снежинок. Места на столе было немного, поэтому было видно, что вся эта красота использовалась постоянно для приема многочисленных гостей. Все эти мелкие детали, потертые носики чайников, полотенчики и тапочки придавали дому особую задушевность.

Шторы и тюль, судя по редкостному рисунку и красиво ниспадавшим полам, тоже были ручной работы, хлебница представляла собой расписанную коробку в тон салфеткам, а герань, забыв, что на дворе декабрь, распустилась поистине со средиземноморским настроением в тон репродукции старой Италии на стене. Стулья и подушки, подлокотники и рюшки цвели лавандой, а сушеные цветы, многие из которых были целебными, заготовлены были на зиму еще с лета, пропитав комнату цветочными благоуханиями.

Это всё?

А вот теперь самое главное. Вся комната, насколько могли позволить квадратные метры этой обычной московской квартиры на последнем этаже, была увешана, уставлена подвешенными и расставленными куклами всех времен и народов. И не было местечка или полочки, на которой не присела или не прилегла бы кукла. К слову сказать — а это очень важно в нашей истории, — куклы были расставлены таким образом, что даже среди них таились порядок и гармония. Как будто кто-то заранее, словно на банкете по случаю юбилея, рассадил их согласно чинам и рангам.

Был еще один момент: несмотря на огромное количество жителей квартиры, пространства хватало и для жизни людей, и для телевизора и елки, и для ваз с цветами, и для новой коробки с большим алым атласным бантом, который чуть выбивался из розово-бежевой гаммы обычной московской квартиры в канун Нового года. Как это всё умещалось? — спросите вы. Наверное, уметь жить — это тоже своего рода талант, а может быть, в этой квартире действовали другие законы физики, отличные от классических.

Эта коробка не только приковывала внимание своим огромным, на французский манер повязанным бантом и всякими пряностями, но вскоре просто разбила тишину и мироустройство всей квартиры. Из нее сначала тихо, а потом всё громче стал доноситься детский плач.

Когда стало уже совсем невыносимо терпеть такое безобразие (а детский плач — это всегда безобразие и несправедливость), одна большая кукла в роскошном бордовом платье с бантиками и рюшками, гремя фарфоровыми ножками и пухлыми ручками, придерживая зонтик и желающую свалиться шляпку с перьями, вышла из кукольного строя, спустилась со своего пьедестала и направилась к столу. Так же неуклюже и долго, гремя всеми своими фарфоровыми телесами и морща недовольный носик и алые, в цвет платья, губки бантиком, взобралась на стул, а потом и на стол и зонтиком постучала по коробке.

Плач тут же прекратился. Что-то юркнуло в глубь коробки и замерло. Кукла Бордо подождала минутку, а потом неожиданно скрипучим детским голоском произнесла:

— Малыш, я знаю, ты боишься. Тебе страшно и хочется плакать, но смею тебя уверить: это всё абсолютно напрасно. Пройдет какое-то время — ты привыкнешь, сделаешь соответствующие выводы и поймешь, что попала в самое благожелательное на свете место для куклы.

Кукла Бордо умолкла. Потом философски закатила глаза и задумчиво, уже более тихо произнесла:

— Ну, может быть, не самое-самое благожелательное… Говорят, в Киото у господина Симоноко общество более изысканное. Уж конечно, популярность места тоже дает о себе знать. Посещения авторитетных ценителей и вспышки фотоаппаратов разнообразят кукольную жизнь, но важно учитывать и другие обстоятельства, — кукла Бордо сложила пальчики домиком и со значением стала ими постукивать. — Всё-таки Хапилена нас так любит, а это подороже любого престижного…

Тут она умолкла, бровки ее резко вскинулись вверх, она качнулась и от неожиданности выронила зонтик. Дело в том, что кто-то опять неожиданно заплакал внутри коробки с алым атласным бантом, и в этот раз сильнее прежнего.

Кукла вскочила, заметалась, от быстрых движений опять зазвенел фарфор. Хотя кукла Бордо и представляла собой образ маленькой девочки, ее движения выдавали возраст и старческие повадки, поэтому выглядела она немного неуклюже.

Она вновь приблизилась к коробке, положила свои великолепные фарфоровые ручки на крышку и благожелательно стала постукивать и успокаивать, обещая, что скоро придет хозяйка квартиры и неизвестная гостья сразу же осознает глубину своего счастья и того, в какие хорошие руки она попала.

Плач прекратился. Этот успех кукла Бордо решила развить, немного рассказав о предстоящей жизни. Рассказала о том, что здесь живет одинокая женщина, которая всем своим большим сердцем любит кукол во всех проявлениях кукольной жизни, за что кукольные подруги отвечают ей большой взаимностью. И о том, что у хозяйки совсем нет детей, но зато очень много друзей и гостей, потому что сердце у их дорогой хозяйки — золотое, любящее. И что она одаривает своим вниманием любого человека, куклу, любой предмет, и поэтому ее кто-то очень давно прозвал Хапиленой.

Кукла Бордо увлеклась своим рассказом, и видно было, как он красиво плетется в косички и складывается на полочки, — не раз, похоже, ей приходилось рассказывать эту историю.

И фарфоровые пальчики во время повествования стучали друг о друга, словно подтверждая и придавая значимость и важность каждой подробности.

— Совсем-совсем нет детей? — вдруг спросил девчачий голос из коробки.

Нарисованные брови Бордо поползли вверх, а линия губ — в стороны, в улыбку.

— Совсем.

— И она их никогда не хотела? — продолжал расспрашивать тонкий голосок.

— Когда-то Хапилена хотела всё. Но так уж получилось, что не вышло. Почему? То нам неведомо. Это надо спросить Хранителя Волшебного Леса или Королеву Желаний. Но Хапилена никогда не теряла надежды. Некоторых годы одиночества делают печальными и мрачными, многие и вовсе засыхают и превращаются в сухарей: сверху — человек, внутри — картонка. Но это не про нашу Хапилену. Конечно, было нелегко, но она никогда не отчаивалась. Это ее талант: она сама никогда не сдается и другим не позволяет. Поэтому все мы здесь, — и Бордо обвела белой фарфоровой ручкой стены и серванты, полные кукол.

Разноцветные пары глаз одновременно заморгали, фарфоровые и текстильные головки, соглашаясь с последним утверждением, закивали так, что от кудрей поднялся ветерок в комнате; елочные игрушки качнулись, а некоторые даже стукнулись друг о друга, словно бокалы с шампанским. Дети прыснули от смеха, в комнате раздалось хихиканье.

Так как тот, кто сидел в коробке, всё это необычное зрелище не видел, а малышковое хихиканье сотни кукол больше походило на карликовые смешки и злое улюлюканье, снова раздался жалкий плач.

— Тихо, тихо, тихо. Спокойно, — миролюбиво развела руками Бордо, призывая к порядку кукол. Те дружно кивали и успокаивались.

— Слушай, малыш, тебя ведь, верно, подарили ей на Новый год и ты, скорее всего, совсем не знаешь, что сегодня — самый сказочный и волшебный день в году, когда исполняются все желания? — Бордо слегка наклонила голову к коробке, прислушиваясь. «Ага, зацепило, — рассмеялась она про себя. — Малыши все обожают сказочки».

Плач прекратился. Внутри коробки явно ждали продолжения.

— Ну, разве ты не знаешь, дорогуша, про Волшебный лес и Волшебный город желаний? Про Хранителя и про Королеву? Про удивительные приключения куклы, которая стала человеком?

В коробке что-то шелохнулось, бант качнулся, и нежные тонкие фарфоровые пальчики с подвижными суставами высунулись в прорезь.

«Это необычная кукла, — подумала Бордо. — Наверное, авторская. Новый фарфор. Сейчас мода на уникальность и новые материалы. Интересно было бы на нее посмотреть».

По комнате разнеслось тихое перешептывание.

— А разве есть куклы, которые хотят стать человеком? — спросили тонкие детские фарфоровые пальчики, нервно повисшие в воздухе в ожидании ответа.

Бордо задумалась. Как-то она никогда не задавалась таким вопросом. Стареет, видимо.

— Ну, не то чтобы стать… Просто есть такая возможность. Точнее… Ну как бы… Не все это могут, и, собственно, не все этого хотят, но есть такая вероятность… Собственно, и вероятность-то одна на миллион, да и перепроверить надо бы эту информацию… А еще в Лес надо идти и разговаривать с Королевой… А вдруг она разгневается, как это часто бывает… — залепетала невнятно Бордо.

— Жизнь людей такая грустная и сложная. И такая непонятная. Я думала, люди хотят стать куклами…

Выражение лица Бордо стало растерянным, она неуклюже склонила голову набок в задумчивости. Некоторые куклы тоже закатили глаза, отчего у многих повылазили старые механизмы и резинки.

— Я бы не хотела быть человеком. Я — кукла, и людям нравлюсь такой, какая есть. Они любят и восхищаются мной просто так. А вот самим людям надо постоянно что-то доказывать и делать друг для друга, чтобы понравиться. Это слишком сложно.

Бордо посмотрела на коробку внимательно; правда, пришлось при этом помочь одному глазу вернуться из положения вверх. К сожалению, быть антиквариатом — это тоже работка.

— В любом случае, такой шанс выпадает один на миллион. Из известных мне — это история Долли, других и не припомню. Да и сколько страданий надо пройти, чтобы понять, кто ты. Однако же наша Хапилена уже какой десяток лет подряд старается, не теряя надежды, и вот со всех концов света ей всё дарят и дарят кукол. И пока безрезультатно. Говорят, — вдруг понизила свой скрипучий малышковый голосок Бордо, — надо попасть в Волшебный лес и обратиться к Королеве Желаний. Если твое желание чистое и верное, она исполнит его и одарит тебя всеми благами, какие пожелаешь. Ну а если нет, останется от тебя один хлястик, как говорят у нас. Это всё так индивидуально… — старчески проныла Бордо в конце.

— Королева Желаний?

— Да, совсем недавно Королева вернулась. Сейчас весь кукольный свет только о том и болтает, — радостно покачала головой Бордо.

Белые тонкие пальчики постукивали по краю коробки в нерешительности: продолжать расспросы или нет. Если бы только было удобно и возможно, обладательница этих тонких пальчиков выпрыгнула бы из коробки, уселась бы к старой фарфоровой кукле на колени и задала свои миллионы вопросов.

— Да я смотрю, ты совсем новенькая. Ты с какой фабрики?

— Меня сделали на заказ. Я не с фабрики, — важно сказала кукла.

— А вот была б с фабрики, знала бы всю эту кухню с желаниями вдоль и поперек. Такое знает каждая уважающая себя кукла, — фыркнула обидевшаяся Бордо.

— Бабушка, не обижайтесь, продолжайте про желания, — жалобно попросила кукла из коробки.

— Бабушка? Где бабушка? — стала оборачиваться Бордо по сторонам. — Я бабушка?

— Ты бабушка, — послышался смех-писк по сторонам.

— Боже, первый раз в жизни назвали бабушкой!

Бордо слезла со стула и направилась к зеркалу. Бабушка?! В отражении она увидела розовые фарфоровые пухлые щечки, покрытые вот уже двухсотлетним румянцем, удивительно живые стеклянные глаза, смотревшие ясно и выразительно. Быть может, ресницы чуть помялись, и облупилась кое-где краска, ну так проживи двести лет… Покрутилась-покружилась перед зеркалом и под всеобщий карликовый смех тоже рассмеялась:

— Ну, молодежь! Ну, сорванцы! Бабушка! Вот придумали!

В зеркале отражалось веселое фарфоровое девичье лицо, и действительно зоркий наблюдатель нашел бы его скорее взрослым, чем детским.

— Ну, бабушка так бабушка, — деловито поправила белокурые локоны Бордо и направилась к столу с коробкой.

Куклы — поразительные существа. У них долгая, но бесхитростная и незамысловатая память. Видят во всём скорее хорошее, чем плохое. Поэтому даже из коробки под общий хохот доносилось тихое хихиканье. Вот и малыш с тонкими фарфоровыми пальчиками смеялся.

— Бабушка — это хорошо! — заметила Бордо.

— Бабушка, расскажи еще, — просили дети.

— Да ну, это всё сказки, — махнула старушка рукой. — Я живу двести лет. С тех пор как пропала Королева и Хранитель Волшебного Леса перестал заботиться о нем и его жителях, начались мрачные и грустные времена. Люди и куклы изменились, с тех пор как потерялись Долли и Молли. Всё перемешалось. Черное стало белым, белое стало серым. Э-э-эх, — по-старушечьи поохала Бабушка. — Черные и светлые желания перемешались, и никто уже не знал, верно ли его желание и достойно ли оно исполнения. Хранитель тоже мог исполнять желания, и кто его встречал — просил о чем-то, но желания всё больше становились корыстными, и от потери Королевы он ушел в туман, и с тех пор его никто не видел.

— А почему Королева пропала?

— Она сама ушла из леса, разделившись на две равные половинки. Вообще тут такая длинная история… Отношения между супругами — это такие дебри, дети. Кто кого обидел, за что и почему — сам черт ногу сломит!.. — начала было Бордо, но тут часы с кукушкой пробили девять вечера. Скоро должна была прийти с работы Хапилена. Даже 31 декабря она работала.

— Ну расскажи еще, Бабушка, — упрашивали малыши.

— Теряюсь, какую сказку рассказать, дети. Вот придет Хапилена и уж точно расскажет новую, которую никто не знает. Хапилена знает все сказки на свете. Скажу только, что Королева вернулась, и это чудо! Черная часть ее души, запрятанная в старой кукле, нашла свою вторую, светлую половинку, запрятанную в человеке. Молли и Долли отныне снова вместе. Это первый Новый год, когда любая кукла может вновь попросить о чуде. И как я говорила, если это желание настоящее, Королева исполнит его.

Дверь щелкнула, забренчали ключи, и в квартиру вошла женщина, укутанная в коричневое пальто, с огромным количеством подарочных пакетов и кульков и с целым снеговиком на голове. Она усердно стряхнула с себя снег, отчего комната наполнилась холодом, снежинками и каким-то морозным праздничным настроением. Раздевшись, первым делом хозяйка включила огни новогодней елки, свет и лампы, отчего и вовсе наступил настоящий праздник в этой обычной московской квартире.

Кукла Бордо так и осталась сидеть на стуле у закрытой коробки, смешно по-детски расставив ноги и широко и удивленно открыв глаза. Хозяйка погладила Бабулю по голове, вовсе не удивившись перемещению старушки. В отсутствие Хапилены куклы часто без причины падали и менялись местами. К этим перемещениям хозяйка привыкла, но вот сильно удивилась большой красивой коробке с атласным бантом.

В нерешительности и задумчивости она некоторое время гадала, кто же мог принести коробку? Но друзей и знакомых было так много, что мысли разбегались. А внести коробку могла и консьержка. Ладно, узнать, кто даритель, можно и потом, а вот узнать, что подарено, уж очень и очень хотелось, ведь до нового года оставалось три часа. Жалко было развязывать такой красивый бант, умело завязанный специальным узлом по-французски, поэтому Елена принесла ножницы и аккуратно отрезала красоту, пообещав себе обязательно где-нибудь ее применить.

И вот в большом предвкушении чуда, почти не дыша, она открыла коробку. В шелке, нежном и прозрачном, в россыпи какого-то необыкновенного бисера лежало создание неземной красоты с почти прозрачными ручками и ножками, изящными, как веточки дерева. Непропорционально большая голова и широко расставленные глаза делали ее образ еще более эфирным, но в то же время наполненным детской непосредственностью и нежностью, которой могут обладать лишь настоящие принцессы.

Елена долго не могла произнести ни слова, так поразила ее кукла. Ей даже показалось, что кукла тоже ее разглядывает.

— Тебе, наверное, очень страшно? — спросила женщина. — В темной коробке целый день… И не знаешь, куда ты попала.

Елена взяла куклу на руки, развернула лицом к полкам и сервантам, полным других кукол, и показала обстановку и будущую большую семью. По полкам пробежал шепоток. Были и воодушевленные возгласы, были и слова о безобразности новой моды, о слишком больших головах и рыбьих глазах. Собственно, куклы мало чем отличаются от людей в этом смысле. Куклы были в прошлом людьми, поэтому некоторым из них, безусловно, не мешало бы поучиться хорошим манерам.

Новая жительница московской квартиры тоже была поражена и приятно удивлена: Бабуля не соврала, в этой квартире ей будет хорошо. Куклы, как и дети, сразу чувствуют обстановку. Девочке понравилось здесь.

— Как тебя зовут? — спросила Елена.

Девочка округлила глаза, отчего выражение растерянности и вовсе переросло в беспомощность. Правда, от этого личико стало еще милее.

— Я назову тебя Сашей.

Са-а-аша, Са-а-аша, Са-а-аша, Са-а-аша… — повторилось эхом со всех шкафов и полок.

«Хорошее имя, — одобрила про себя Бабуля Бордо. — Очень подходит девчушке».

Часы с кукушкой прокукукали 22:00. До нового года осталось два часа. Елена усадила куклу на коробку, продолжая ее разглядывать. В комнате началось какое-то движение. Елена обернулась и улыбнулась всем этим дрожащим глазкам с трепетными ресницами, которые внимательно следили за хозяйкой.

— Скоро Новый год, дети, — сказала Хапилена. — Вы, верно, ждете от меня подарков?

О да, — со вздохом отозвались куклы.

— А что бы вы хотели, дети?

Сказку, — беззвучно пропели хором куклы.

Мы хотим сказку, мама, — сказала детским серьезным голоском Саша.

— Наверное, новую сказку, вы ж мои хорошие, — обняла Хапилена куклу Бордо, и лицо ее стало мечтательным и еще более красивым, особенно в свете новогодних огней елки и торшеров с вышитыми бабочками и лавандой. — Все вы знаете, что Королева Желаний вернулась. А это значит, что закончилась грустная эпоха, черная кукла нашла белую, белая спасла черную, и разбитое Зеркало восстановилось и теперь вновь может отражать всех, кто пожелает. И если желание настоящее и верное, оно обязательно сбудется.

Хапилена улыбнулась самой своей светлой улыбкой, и куклы, поверив, тоже заулыбались своими девчачьими и мальчишечьими алыми ротиками в форме бабочек и бантиков.

Даже кукла может стать человеком? — спросила Саша.

— Кукла может стать человеком, — Хапилена внимательно посмотрела на свою новую обитательницу. — Многие припасли свои сокровенные желания, и сегодня — самый лучший день для того, чтобы они сбылись. Даже артаи могут сегодня просить о пробуждении.

А кто такие артаи, мама? — спросила Саша.

— Пожалуй, сегодня я расскажу вам одну историю про артаи.

Да, да, — зашептали куклы и даже мысленно захлопали в ладоши.

— Закройте глаза, дети, я отведу вас в Волшебный город. Этот город находится в самом центре наших снов, в этом городе сбываются все наши мечты — самые лучшие и самые плохие. Поэтому город так похож на наш мир. Люди часто бывают в этом городе, когда засыпают. Куклы же порой остаются в нем навсегда.

В этом городе всегда играет музыка, и для каждого вошедшего она разная. Для того, кто ждет чего-то волшебного, играют чудесные флейты; тот, кто пришел за исполнением конкретных желаний, услышит звонкие трубы; ну а если кто-то пришел в Волшебный город за богатствами и сокровищами, ему будут бить и играть восточные барабаны, а также сотни и тысячи монет на поясах артаи.

За долгие годы отсутствия Королевы Желаний, которая проверяла черные и светлые мысли на правду, отражая их в Лунном Зеркале, множество негодяев и проходимцев захаживало в Волшебный город, желая обогатиться и получить легкую добычу. Богатство, роскошь, престиж, достаток стали главной целью поиска и наживы, стали эталоном счастья. Славиться стал не тот, кто добр и смел, а тот, кто богат и расточителен. Человек мог быть последним негодяем и мерзавцем, мог быть страшным горбуном и злоязычным насмешником, но если он был несметно богат, ему прощали глупость, жадность и пороки.

Стали известны секреты волшебства, приносящего богатство и славу, — волшебные музыкальные куклы, артаи. Став хозяином такой куклы, человек приобретал несметные сокровища. Самые корыстные сердца устремились в Волшебный город. На подступах к городу стоял Волшебный лес, полный мифических чудовищ, охранников волшебства. Но жадное сердце не боится всяких лесных жителей, жадное сердце боится лишь потерять безмятежную жизнь праздного негодяя. По звону монет и по музыке они находили замок волшебных кукол, которые своим танцем привлекали все монеты и золото, которое только хотел хозяин.

Кто они, эти куклы?

Когда-то давно в лес пришли женщины, и мысли их были черны, как оперенье воронов, а желания, полные зависти и ревности, источали вязкие и сладкие яды змеиных тварей. Они желали заполучить то, чем никогда не владели: чужую красоту, чужие вещи, чужих мужей, чужую жизнь и много-много денег. Они желали превращать в золото всё, чего коснутся.

Глупое женское сердце жаждало того, что видело вокруг, не понимая: дружба, любовь, красота, благородство, искренность, честь — это труд человеческих отношений, каждодневный и кропотливый. Однако Королева Желаний, заложница чужих страстей, исполнила их черные желания. Королева открыла им Лунное Зеркало, в котором отражались их истинные мотивы, и отражения эти были безобразны: отвратительные желания украсть, присвоить давно сделали их чудовищами. Девушки в ужасе и злобе разбили свои отражения на мелкие осколки.

Королева очень разозлилась на гостий, ибо не иметь отражения — значит не знать, кто ты есть и что ты значишь в этом мире, где каждый является для другого зеркалом. В наказание Королева Желаний превратила тех женщин в красивых кукол, которые должны были отныне исполнять чужие желания, превращать всё, и даже воздух, в золото и деньги.

Днем они могли жить человеческой жизнью, обладать фантастической красотой и привлекательностью, иметь любых мужчин, иметь любую жизнь, кроме той, где можно любить и быть любимой без всяких условий. Таких, неотраженных, стали называть артаи. Они и не люди, и не куклы. Их отражением стали алчные и корыстные люди, которые уже не видели женскую красоту. Однажды поняв, чего стоят куклы, их использовали только для еще большего обогащения.

И в реальности очень легко отличить артаи от живой женщины: глаза артаи всегда пусты, ибо зеркальный блеск разбит и осколки его уже не собрать никогда. Итак, отныне, в век алчности и культа денег, артаи должны танцевать, набивая сундуки золотом для своих расчетливых ненасытных хозяев, взамен получая человеческий облик и роскошь содержания. Иначе их ждет жизнь простой музыкальной копилки.

Хапилена встала и с загадочным видом подошла к двери, приложила палец ко рту, призывая вести себя тихо:

— Мы отправимся в замок к артаи.

Дверь открылась, но за ней не оказалось обычного жилого подъезда обычной московской многоэтажки. Бил яркий свет и играла незнакомая музыка. Хапилена сняла с вешалки черный плащ, накинула его и вошла первой. Саша проворно спрыгнула с коробки на стол, потом на стул, на пол и бесстрашно побежала за хозяйкой в струящийся свет.

Постукивая пухлыми фарфоровыми ножками и ручками, кукла Бордо тоже поспешила за ними. Громко и дружно звеня, куклы стали спускаться с полок, открывали дверцы сервантов и, помогая друг другу, сходили и спрыгивали, выстраиваясь в очередь к двери.

Саша не сразу поняла, что случилось, но стоило ей переступить порог, как свет и всё вокруг стало другим. Она даже потерла ручками глазки и вдруг обратила внимание, что ее фарфоровых пальчиков больше нет, а вместо них — настоящие пальчики с розовыми ноготками живой девочки. От неожиданности и радости она подпрыгнула на месте. Прыгать на живых ножках было так здорово!

Саша оглянулась, желая рассказать всё это Бабуле, как вдруг увидела позади себя весьма пожилую, но хорошо одетую даму. Не сразу девочка признала в лучистом морщинистом лице улыбку милой Бабули, которая встретила ее первой в доме Хапилены. Бордовое платье со множеством складок и рюшек, широкополая шляпа с вуалью, зонтик в руках… Да, это Бабуля. Увидев Сашу, пожилая изысканно одетая дама еще больше заулыбалась, умилившись человеческому облику девочки, отчего появился еще один добрый десяток морщин, лучиками и ниточками разбежавшихся по лицу. Бабуля прижала палец к губам, как это делала раньше Хапилена, а за ее спиной появлялись всё новые и новые незнакомые лица мальчиков и девочек, юношей и красивых молодых дам.

Всё это было так чудесно и необычно, что очень захотелось посмотреть, как это куклы превращаются в людей и кто на кого похож. Но кто-то дернул Сашу за рукав и потянул вперед.

* * *

Замок артаи был каменной крепостью, стены и своды которой уходили под самое небо — ни изнутри ни снаружи не было понятно, где он заканчивается. Темные облака закрывали многочисленные башенки, отчего казалось, что это жилище огромного мрачного дракона, а вовсе не дворец музыкальных кукол. Внутри же крепость больше походила на дворец. Стены были расписаны какими-то неизвестными сюжетами: женские красивые тела, поющие и танцующие, темный лес, черные птицы — то ли вороны, то ли огромные цапли, клюющие вместо зерен золотые монеты. Золото было везде. Оно красовалось со стен, глядело с полов, и даже воздух, казалось, был наполнен золотой пылью, которая струилась вверх, к невидимому пределу замка. Саша хотела получше разглядеть эти необычные картины, но ее уже тащили вперед.

По внутреннему устройству замок напоминал большой улей. В центре был огромный сводчатый овальный зал с колоннами, а уж он разбивался на мелкие залы со своим собственным мироустройством. Повсюду виднелись роскошь и особая вычурность, необычная роспись стен руки неизвестного гениального художника, необыкновенные живые портреты неизвестных героев в великолепных нарядах, словно то были короли и королевы неизвестной страны, в массивных рамах, роскошные диваны с огромными бивнями кабанов вместо ножек и подлокотников. Черный бархат хорошо смотрелся с костью и золотом. Свет падал из золотых светильников и лампад, в которых дымились свечи с благовониями, отчего казалось, что картины живые, а их персонажи перемещаются со стены на стену.

Зал заполнялся посетителями, тихий гул разговоров замешивался крепким дымом, создавая предчувствие чего-то мистического. Большинство гостей носило черные плащи, как и Хапилена, не было видно ни лиц, ни очертаний фигур. Черные силуэты гостей походили на сказочных воронов с расписных стен замка.

Однако с каждой минутой гостей становилось всё больше и больше, в основном мужчин, которые не прятали своих лиц и достаточно вызывающе вели себя, громко смеялись и самочинно рассаживались по бархатным и парчовым диванам.

Это было невероятно, что зал вмещал такое количество посетителей. Из-за своей странной пчелиной конструкции со множеством салонов и холлов он, казалось, мог вместить всех, кто только пожелал войти сюда в этот вечер.

Неожиданно в зале стали появляться другие, странные существа, судя по всему, не посетители. То были мужчины, разряженные в золоченые парчовые камзолы и премудрые шаровары. Однако лица их были скрыты под кабаньими масками-головами.

«Наверное, здесь будет целое театральное представление», — в предвкушении чего-то сказочного подумала Саша.

Необычные существа расставляли огромные канделябры, утыканные дымящими свечами, рассаживали гостей, разносили напитки и блюда.

Саша глянула на Хапилену и увидела, что та уже давно смотрит на нее как-то особенно тепло, будто любуется ею. Девочка посильнее прижалась к своей хозяйке и впервые в жизни ощутила тепло человеческих объятий. В этот момент она, конечно же, не заметила скатившихся с лица Хапилены слезинок, этих слез радости, смешанной с грустью.

Кабаньи маски, наконец, расставили свечи, рассадили гостей и закрыли огромные врата замка. Больше посетителей не ожидалось.

Внесли огромные барабаны, тамтамы и звучные царги, и заиграла музыка. Точнее, запели и загудели эти глубинные инструменты, которые заставили сердца всех присутствующих охнуть от первых ударов. Свет в зале, словно заколдованный, поддался движению и тоже стал танцевать и струиться в такт музыке. Да, волшебство здесь было повсюду. Звуки барабанов сначала тихо, потом всё громче привлекали к себе внимание. И даже шумные компании умолкали, вспомнив, зачем они пришли сюда.

Внезапно, словно ниоткуда, разноцветными юлами выпорхнули они. Кружась радужными факелами, переливаясь разноцветными огнями в этом тяжелом дымящемся золотом свете, девушки стали кружиться ансамблями, одновременно в тон друг другу и музыке, но следуя при этом своим ритмам и движениям. Действительно, их юбки походили на юлы, которые развевались и разгонялись, прежде чем уйти в одиночные пляски. Лишь длинные белые шеи, длинные стройные ноги и длинные красивые руки, не останавливаясь ни на секунду, извивались в витиеватых арабесках танца, мелькали среди ярких кружев, шелка, парчи и золотых монет.

Хапилена и малыши, укрытые неправдоподобно огромным подолом черного плаща, жадно следили за танцами красавиц. Женщина наклонилась совсем близко к ушку Саши и тихо произнесла:

— Теперь смотри: они выбирают себе хозяев, хотя в реальном мире, может быть, наоборот, кто-то сейчас выбирает себе дорогую куклу. Каждая артаи приносит деньги, а вместе с ними — славу и роскошь. Можно просить сколько захочешь, но взамен она заберет энергию до следующего танца, чтобы оставаться женщиной.

— Они такие красивые… — только и смогла произнести изумленная девочка.

Хапилена грустно заметила:

— Теперь вся их жизнь — это и есть служение красоте.

Вдруг разноцветные ансамбли стали распадаться на группы — на пятерки и тройки, а кружки из трех-пяти девушек — расходиться в стороны и распадаться по столам, в зависимости от скопления гостей.

— Они сделали выбор, — продолжала тихо Хапилена.

— Как?

— Черные мысли порождают такие же черные взгляды. Смотри внимательно, и ты увидишь, как каждая мысль, словно невидимая рыболовная леска, обхватила артаи.

И действительно, в зале был вовсе не дым, как могло показаться сначала. Клубы серого, порой черного, чада шли от людей, теперь его было видно отчетливее, ибо люди накапливали свои желания.

Артаи было всё равно, какие желания исполнять, на что пойдут сокровища — на постройку нового дома или создание смертоносного оружия, на яхты, самолеты, купюры всех существующих земных держав, горы денег или алмазов, туши убитых тигров, китов, на острова и материки во владение — на всё что угодно, на любую существующую вещь, хоть кровь, если она приносит богатство…

Пока разогревались барабаны и женские тела прекрасных танцовщиц, принесли вино и жаркое, огромные свиные головы в яблоках и зелени. Кто-то с удовольствием совмещал зрелище и чревоугодие. К аромату чадящих благовоний прибавился запах жареного мяса.

Однако скоро невозможно стало отвлекаться на еду или что-то другое. Завораживающие томные взгляды, манящие движения тонких женских рук, увешанных монетами и золотыми нитями, с которых ниспадали грозди самоцветов — зеленых, красных, голубых, фиолетовых, прозрачных, как детские слезы, в белых и золотых оправах, — пленяли и приковывали к себе взгляды.

Руки звали, манили, а люди безотрывно смотрели, жадно ловя каждое движение артаи, и от их взглядов и тел исходили темные нити, которые крутились и крутились, наматываясь на грациозные женские движения пальчиков, локтей, плеч, бедер, голых ног. Звон монет на бедрах, кистях рук, на шеях и головах только усиливал желание публики смотреть, а ритм музыки становился всё настойчивее, звуки барабанов глубже, словно биение пульса.

Последняя тройка осталась в центре зала, и девушки посмеялись между собой, подмигивая друг другу, отчего их танцы были похожи на соревнования или какие-то игры. Руки крутили и мотали темные нити, словно катушки с нитками на ткацкой фабрике.

Девушки были не просто красивы — они были дьявольски прекрасны! Стройные молодые женские тела были сильными и выносливыми, послушными и гибкими, способными выдержать такой сложный танец. Каждый невероятной красоты костюм, расшитый золотыми украшениями, с несметным количеством золотых монет, должен был весить целую тонну. Но казалось, он не весил ничего. Завязанные в пояса и платки монетки были послушны каждому мускулу, каждому движению хозяйки.

Непонятно, сколько прошло времени, но вскоре шелка стали утопать под темными нитями, монет на кистях уже не было видно, лишь черные катушки окутывали тела девушек.

Вновь сменились ритм и музыка. Глухие барабаны отбивали быстрые и отчаянные такты, отчего закружилась голова. Девушки несколько раз сменили круг — то одна подходила, то вторая, из-за клубов черно-серого дыма в глазах немного рябило и жгло, танцовщицы то пропадали, то вновь появлялись ниоткуда, всё больше облаченные в катушки. Звона монет почти не было слышно, его поглотили черные мысли.

Хапилена вновь наклонилась к Саше:

— Смотри только на одну.

Вступили в игру волшебные тамтамы, теперь музыка содрогалась от их неясных утробных звуков. Девушки больше не ходили по кругу. Каждая остановилась там, где нити окручивали ее плотно и густо, словно кокон. Запрокинув голову, охваченные томлением и тяжестью катушек, девушки закрыли глаза в гипнотическом экстазе, однако их тела по-прежнему виртуозно продолжали свои манящие танцы. Сейчас была видна каждая деталь: как напрягаются мышцы на руках и ногах, как жилы надуваются от неимоверного напряжения и веса, но жесты и движения всё еще были плавными и скользящими.

Теперь черные шелка овивали их до самой шеи, черные нити соединяли их с черными глазами вожделеющих хозяев. Покрытые мелким потом, бледные, жаждущие кладов и сокровищ, хозяева, словно животные, ждали какой-нибудь подачки.

Наконец одна танцовщица, что стояла ближе всех к Саше, изящным движением вытащила конец своего золотого пояса, увешанного монетами, тонкими и звонкими, как лезвие ножа, и бросила сидящему мужчине прямо в руки. Его глаза, и без того больше похожие на два черных омута, загорелись пламенем. Он жадно схватил пояс и стал накручивать себе на кулаки.

Игра поменялась. Теперь нужно было раскрутить артаи.

Девушки сами стали похожи на прыгающие катушки из золота. Они усердно подпрыгивали и раскручивались в такт барабанам, трясли руками и головами, волосы их создавали удивительные вихри; покрытые золотом, они словно хотели стряхнуть его с себя. С бедер и женских прелестей летели монеты и золотая пыль, порой падали и самоцветы. Словно взбешенные, артаи вращались перед хозяевами, которые хотели еще и еще. И девушки крутились и извивались, словно не могли избавиться от нескончаемых монет, которых не становилось меньше на их телах.

Было видно, что одна артаи выбивается из сил — хозяин с такой силой и быстротой накручивал пояс на себя, что девушка не успевала раскручиваться. Пояс стал резать ей бедра, маленькие монетки сбивались горстью и наносили порезы и ссадины. Девушка пыталась танцевать быстрее, но видно было, что она просто выбилась из сил. Бледное вспотевшее лицо и красные ссадины уже не делали ее полной наслаждения, наоборот, черты лица обострились, синие жилы стали вздуваться на белой фарфоровой коже, рот приоткрылся в беззвучном крике о помощи. Но никто, казалось, не видел ее страданий. Наоборот, мужчина так завелся падающими к своим ногам монетами, что схватил ее за волосы и, не давая крутиться, сам стал срывать золотые одежды.

Она заплакала и в этот момент стала похожа не на красивое неземное создание, а на молодую женщину, которой очень больно. Каждая слезинка в воздухе превращалась в бриллиант и со звоном падала к ногам довольного таким ходом дела хозяина. Артаи бледнела на глазах, превращаясь в золотые пары, а хозяин, не удовлетворившись горами золота на своих коленях, через ноздри и открытый рот стал всасывать ее, словно золотой дым.

Саша быстро посмотрела на Хапилену и по лицу поняла, что она тоже видит это и тоже напряженно ждет.

Мужчина всё вдыхал и вдыхал, артаи же, застывшая от ужаса, более не двигалась. Неизвестно, чем бы это закончилось, как вдруг откуда-то выпрыгнула другая девушка-юла, оттолкнула в сторону свою подругу и встала на ее место. Слегка озадаченный, мужчина сначала хотел поднять шум, но потом, увидев пояса, браслеты и полные золота платки, успокоился. Схватил за край и продолжал стягивать и складывать сокровища на колени и у своих ног, уже утопавших в золоте.

Артаи не боялась опасного голода своего нового хозяина, наоборот, подалась вперед, почти приблизившись вплотную, так что ему не пришлось тянуть золотой пояс — монеты сами летели с такой быстротой и в таком количестве, что создавали горы золота вокруг, а вскоре стали падать ему на голову.

Танец этой девушки был необыкновенно пронзительным, словно на острие ножа.

Вдруг она и вовсе запрыгнула на бархатное кресло с кабаньими бивнями, будто оседлав мужчину. Продолжая извиваться и трястись, все еще звеня сотнями монет, она искусно достала тонкие кинжалы удивительной ювелирной работы. Словно это было частью танца, она облизала их острия, отчего капли алой крови скатились с ее полных губ, но, долетев до пола, ударились алыми гранатами и звонко раскатились по полу. Она расхохоталась. Не верилось, что весь этот танец забирает у нее силы, наоборот, она была игрива, движения ее были легки, точны и быстры. Монеты градом сыпались на довольное потное лицо ее хозяина.

Теперь он не боялся потерять контроль: плюхнувшись на подушки, разлегся на диване, словно боров. Действительно, что-то стало происходить с ним. Он был доволен, даже весел, но его лицо стало расплываться, отчего нос стал похожим на свиной пятак, а улыбка — на рыло огромного жирного вепря с желтыми засаленными клыками. Черные глаза его уменьшились и превратились в отвратительные свиные глазенки. Пуговицы на рубашке полопались, обнажив жирное волосатое пузо.

Девушка перестала улыбаться, отвращение и лютая ненависть появились на ее лице, словно она увидела врага всей своей жизни. Точными движениями она подбросила кинжалы вверх. Взлетев, они сделали в воздухе сложные пируэты и, стремглав вернувшись, впились в диван, пригвоздив к нему когда-то дорогой пиджак и рубашку, а вместе с ними и удивленное рыло черного вепря.

Огромные барабаны ахнули, и на этом танец прекратился.

Артаи покрепче, словно ошейник, затянула некогда элегантный галстук на черной волосатой шее кабана и передала его в руки подошедших служителей. Сняла с себя последние пояса золота и, уходя, с отвращением кинула их под ноги какому-то молодому мужчине, который в страхе и спешке собирал сокровища, желая побыстрее сбежать из этого страшного места.

Представление закончилось. Люди, обгоняя друг друга, тащили мешки и тяжелые сундуки к выходу.

За некоторыми столиками тоже слышались свиной визг и хрюканье: мощными вилами и длинными кинжалами служители загоняли огромных свиней, кабанов всех мастей в потаенную глубь замка.

Какие тайны хранила эта крепость? Какие подвалы и казематы были спрятаны в необъятных покоях этого улья?

Артаи удалились. На полу всё еще лежало бесчувственное тело бедной девушки. Спасшая ее подруга подала знак служителям с кабаньими головами, и те унесли ее во внутренние комнаты.

Саша, совершенно потрясенная увиденным, беззвучно плакала. Она так растерялась, что не знала, о чем спросить Хапилену прежде всего.

— С девушкой всё будет хорошо, не беспокойся. Ты еще слишком мала, чтобы понять это, девочка, но это не такая уж грустная история. Сколько слез и сколько боли причинили и причиняют сами артаи, сколько разбитых семей, разбитых сердец… — грустно вздохнув, произнесла Елена.

— А свинки? — прохлюпала носом Саша.

— Видишь ли, мир становится всё более алчным, люди желают получить больше, чем сами могут принять. От такой жадности они теряют человеческий вид, либо частично, либо полностью превращаясь в свиней. А потом они становятся пищей для таких же, как они сами. Ну, хоть такая от них польза… Но если кто-то становится хуже, то обязательно где-то рядом случается чудо. Не плачь, девочка, у каждой сказки обязательно будет добрый конец, — сказала Хапилена вслед уходящей артаи, спасшей подругу по проклятью.

— Пойдемте, дети, — нежно позвала своих друзей Хапилена. — Представление окончено.

* * *

Все открыли глаза и молчали, пребывая под сильным впечатлением от увиденного. У Саши в голове было столько вопросов, что она стала сомневаться, всё ли увидела и поняла верно. В этот момент Хапилена взяла ее на руки и прижала к груди. От ласки, тепла и аромата чего-то родного у Саши сначала вылетели из головы все вопросы, а потом — воспоминания и тревоги.

До нового года осталось несколько минут. Это был первый год по возвращении Королевы Желаний. Сегодня должны исполниться все самые заветные мечты.

Саша уже дремала на руках Хапилены.

Хозяйка обычной московской квартиры на последнем этаже расставила кукол по местам, поправила красивую вязаную скатерть и погасила свет, оставив гореть волшебными фонарями лишь елку. Положила Сашу на подушку и прилегла рядом.

Хапилена была уверена и полна надежд, как и все пятьдесят предыдущих новогодних ночей.

Глава Десятая

Душевные и телесные муки миссис Вридли

Эта глава об одной не очень симпатичной женщине, которая от всей души любила кукол и ненавидела людей, и тридцать первого декабря она тоже отправилась в Волшебный лес просить Королеву Желаний исполнить свое последнее заветное желание

Миссис Вридли страдала ревматизмом и определенного вида страстью. Нельзя употреблять выражение «страдать страстью», но в отношении миссис Вридли оно было единственно верно употребимым. Каждый день ревматизм и страсть к куклам приносили ей настоящие душевные и телесные муки.

Ревматизм перешел к ней по наследству, как и профессия. Отец Вирджинии был психиатром. Он страдал ревматизмом всю свою жизнь, и психологически это было неизлечимым, ибо как психиатр он мог объяснить симптом любой болезни и зачастую вылечить ее своими сеансами. Этот талант и сделал фамилию Вридли широко популярной в психотерапевтическом кругу. А вот себя лично этот талант не касался, поэтому страстью отца миссис Вридли был поиск себя в чтении и многочасовых раздумьях и рассуждениях. Премногочасовых и зачастую абсолютно бесплодных и занудных рассуждениях, героем которых был гадкий ревматизм.

«Он был плохим психологом», — подумала миссис Вридли, поглаживая свою несчастную спину и в тысячный раз осматривая страсть своей жизни — комнату, уставленную сотнями старинных кукол давних эпох и дальних стран.

— Он был плохим психологом, — грустно и устало, теперь уже вслух, повторила миссис, и большинство фарфоровых головок согласилось с ней. — Он никогда не уважал дедушку, бабушку и маму, — продолжала этот странный разговор миссис Вридли, и куклы с этим тоже соглашались, но как-то особенно устало, будто слыша это вот уже в тысячный раз. — А тот, кто не уважает папу и маму, — некрасиво потерла миссис Вридли свой нос, помятый от ношения очков и ставший со временем крючковатым и немного красным, — тот долго так не проживет.

Последний слог миссис пропела. И тут же стеклянные и пластмассовые глаза фарфоровых девочек и мальчиков вспыхнули, некоторые наполнились слезами, прокатился детский ропот и шепот.

— Да-да, дорогие мои, мое время пришло. Я слишком долго ждала. Мои жизненные страницы стали похожи на слезы Джулии.

И миссис взяла на руки свою любимицу, фарфоровую девочку в платьице настоящей дамы, с антикварным жемчугом на пухлой девичьей шее. Девочка была ростом с настоящего ребенка шести-семи лет, а по возрасту насчитывала более двухсот лет, и все еще плакала своими кристально чистыми застывшими слезами. Ничего не понимая, в полной растерянности Джулия стала вертеть туда-сюда своей головкой.

— А как же мы?

— Девочки, старое должно уступить место новому. Я и так слишком цеплялась и царапалась за эту жизнь. О, есть люди, которые будут совершенно правы, назвав меня настоящей стервой, — улыбнулась миссис каким-то старым воспоминаниям. — Но в душе я уже просто старая черепаха, — миссис Вридли взяла зеркальце из рук красавицы малышки Клариссы, которая вот уже как 168 лет не расставалась с ним, посмотрела на свое отражение и сказала: — Господи, как я стала похожа на своего отца! Одно лицо… Бр-р-р…

И в зеркале ей криво улыбнулось унылое бесцветное лицо с глубокими продольными морщинами, с такими же бесцветными ресницами и бровями, окаймленное короткими волосами непонятного цвета, через которые уже просматривалась седина. Некогда это лицо озаряли гениальные терапевтические планы, глобальные проекты и новаторские идеи. С годами от изворотливого ума и коммерческой жилки глаза приобрели тот блеск и разрез, которым обладают лишь хитрецы и интриганы. А губы, некогда крашеные лишь в пурпурный цвет, застыли в кривой ухмылке, подсвеченной сухими морщинами лилового цвета.

Действительно в отражении сейчас трудно было понять, мужчина это или женщина. В целом лицо было волевое и характерное, про таких говорят «старая лиса» и стараются держаться подальше.

— Лучшее, что было в моей жизни, — это вы, мои дорогуши. Вас я любила по-настоящему.

Из толпы малышей, сгрудившихся у ног хозяйки, вышла маленькая пухленькая деловитого вида девочка с надутыми губками и сдвинутыми бровками и голосом, скорее напоминавшим голос карлицы, скрипучим и неживым, сказала:

— Мы тебя любим, Риджи. Давай к нам, — и карлик-девочка протянула фетровые ручки к миссис, просясь на колени.

— Вчера после обеда я вот что подумала, — миссис Вридли устало откинулась в кресле, не отвечая на призыв, и куклы синхронно повернули свои головки ушком к хозяйке, чтобы лучше слышать.

— Мой отец всегда говорил: я сошла с ума, что таскаю кукол в дом. Он называл вас хламом. Говорил, лучше бы я вышла замуж за Виктора и родила десяток детей и они бы продолжили нашу практику. Ибо лечить людей от них самих и зарабатывать — это сущий пустяк и проще простого. Дети, мой отец был истинно прав. Но я никогда не хотела иметь детей и тем более заботиться о муже. Меня просто не научили любить. Я бы не сделала счастливым и котенка. Может быть, и хорошо, что все мои дети рождались мертвыми?! Леолин и Берта, девочки, вы помните, чтó я из себя представляла в девятнадцать лет?

Я стала работать в клинике как заведенная просто ради того, чтобы с каждой зарплаты покупать кукол. Мне было чихать на людей. Люди были последним, о чем я думала. А когда умерла мама, я стала покупать кукол в два раза больше. Теперь я понимаю, что именно вы всё это время держали меня в жизни. Все лучшее во мне — это вы. И я больше не хочу притворяться, Бейси, — миссис взяла на руки одну толстушку в очаровательном платье, готовую вот-вот расплакаться. — Жизнь прошла скучно и бестолково. Да, были взлеты, но кто их помнит? Кому они нужны? Я глубоко ошиблась, сделав все ставки только на себя. Я не любила мужа, я не хотела тратить себя на детей, я не умела ценить друзей; я, я, я… Дети, запомните мой совет: больше доверяйте миру и людям, доверяйте другим. Это намного полезнее и благотворнее. Будьте добрее, даже там, где от вас этого не ждут.

Вы питали меня пустыми мечтами все эти годы, а я верила только себе и вам. О чем я только думала?! Я была такой хорошей и красивой девочкой, а превратилась в куклу с картонным черствым сердцем, которая умела только работать и зарабатывать деньги на чужих страстях. Я вас так любила, что уже почти ненавижу людей. А теперь и вас. Но, слава богу, это закончилось.

— Риджи, давай с нами… — пропищали плаксиво малыши.

— Я не хочу быть куклой, дети. В следующий раз я постараюсь стать Человеком.

Глава Одиннадцатая

Одна на миллион

В этой главе Долли узнает, кто же она на самом деле, и Королева Желаний возвращается в Волшебный лес, чтобы вновь исполнять все заветные мечты людей и кукол

Я не знала, что мне делать со всеми этими поломанными, искалеченными куклами. Грудой ручек, ножек и головок они жалко лежали у меня в подоле платья. Мое сердце плакало, я нежно гладила их, словно своих детей, и раскладывала на коленях, собирая каждую так, как узнали их при жизни. Мне казалось, что, кроме меня, они больше уже никому не нужны. Их стеклянные бездушные глаза смотрели холодно и безучастно.

Такой, взволнованной и плачущей, нашла меня моя мама. Она ахнула при виде этой кукольной фабрики на моей постели и поспешила помочь собрать их. Она предложила мне сопроводить ее на рынок, который как раз сегодня приезжал в наш город. Это была неплохая идея — распродать подобное барахло и выручить немного денег, по ее мнению. Мама говорила, что найдется немало сумасшедших, которые таскаются и гоняются вот именно за таким хламом. И деловито собрав все мои находки, она сложила их в старый потертый чемодан, и мы отправились на рынок.

Городской пятничный рынок итальянской провинции — это любимое занятие и настоящий ритуал, многовековая традиция как для жителей города, так и для гостей. Со всех регионов съезжаются торговцы и покупатели, желая купить и продать всё, что имеет и не имеет цену, на знаменитых развалах, продуктовых, антикварных и вторых рук. Всем было известно, что на пятничном рынке уходило всё, от залежавшегося прошлогоднего товара до гнилых томатов.

Площадь города украшалась незатейливыми разноцветными бумажными фонарями. Дымили костры с аппетитно шипящим на сковородах мясом. Люди приходили за свежими продуктами, горячим хлебом, булочками и просто встретиться и поболтать со знакомыми. Встречались восточные и цыганские кибитки, полные мелочевки, поблескивающей золотом и серебром всех сортов. Крики и призывы к дешевизне раздавались то тут то там. Старьевщики методично раскладывали на коврах свои сокровища — картины и вазы, стулья и книги, кукол и детские коляски — в надежде обогатиться за счет всех этих отслуживших свой век вещей.

Таким рынок был пятьсот лет назад, точно таким же он и остался до сих пор.

Мама усадила меня прямо на тротуар, раскрыв чемодан перед весело марширующей публикой, и недоверчиво проводив меня взглядом, пошла по своим делам.

Уже через некоторое время ко мне стали подходить зеваки, но ни одного из них не прельщали грязные поцарапанные пупсы, и они раздосадованно расходились.

Я смиренно сидела перед открытым чемоданом и смотрела по сторонам, просто наблюдая происходящее вокруг, — очень знакомое мне состояние. И чем больше я наблюдала эту жизненную киноленту с ее мелькающими картинками — живо торгующих продавцов, чинно общающихся пожилых дам, деловито разглагольствующих о последних мировых событиях синьоров, курящих и пьющих горячий кофе молодых людей, играющих в салочки детишек, — тем отчаяннее я понимала, что ничего не знаю о мире людей. И несмотря на то, что по какому-то року судьбы меня превратили в человека, в молодую женщину, внутри я всё еще оставалась куклой.

Мне так и не удалось найти себя в этом мире, таком знакомом и абсолютно чужом для моего сознания. Я не знала, чего стоит человеческая жизнь, чего стоят деньги, где и как они достаются, как правильно и верно с ними обращаться? Как дальше строится человеческая жизнь? Чем отличается жизнь мужчины и женщины? Как люди находят своих вторых половинок? Как обрести друзей и в чем суть истинной дружбы? Я не имела и капли представления, как и где искать, и кто может полюбить меня, и за что? Зачем заводить семью? Зачем нужны дети? Как приходит счастье и куда оно уходит? И я боялась, что у меня закончились силы на поиск ответов, и даже если я проживу еще сто лет, мне не понять, кто я и что значу для всего этого огромного, удивительного, прекрасного, сложного, чудесного мира!

А еще я чувствовала, что теряю надежду и не хочу всего этого.

Пока я быал куклой, жизнь моя текла размеренно, ожидая меня в старой коробке на чердаке, с проплывающими облаками на безмятежном небе. Сегодня, завтра, послезавтра, сто, а может быть, тысячу лет я знала, кто я. Человеческое существование же было неподвластно, бесконтрольно и неподъемно для моих внутренних сил и переживаний. И от всех этих безнадежных мыслей я расплакалась. Впервые за эти долгие два года, которые мне показались целой вечностью, несмотря на то, что я так надеялась обрести свой дом, свою семью и свое место.

* * *

Горькие слезы отчаяния тихо текли по моим щекам. Я не хотела, чтобы мама видела меня такой, и усердно вытирала соленую воду, но она продолжала бежать ручьями, и я ничего не могла поделать. То зеркальное озеро слез, что скопилось за эти годы, уже было невозможно выплакать. И они всё текли и текли и полностью заволокли мой взор, так что я даже не обратила внимания, что какая-то белокурая женщина вот уже минуту разговаривает со мною. Я подняла на нее свои глаза, полные слез, и сначала не поняла, о чем меня спрашивают.

Вид незнакомки был удивителен тем, что светловолосые люди в этой части Италии встречались редко, зачастую это были туристы, которыми летом кишел старинный город.

Она нежно взяла меня за подбородок и ласково посмотрела своими почти прозрачными голубыми глазами, и только тогда я стала различать ее речь. Она сказала, что не стоит плакать о тех, кому уже не помочь. Нужно подумать о том, почему мы остаемся живы. Это значит, нам предстоит еще что-то очень важное. И наши дела мы можем посвятить тем, кто уступил нам свое место. Например, мы можем исправить свои ошибки и начать всё сначала. Даже самым жестоким сердцам дают еще один шанс.

Красивыми длинными пальцами с аккуратно подпиленными ногтями белокурая женщина собрала всех моих куколок, погладила поочередно щечки мальчиков и девочек, аккуратно разложила их, закрыла створку чемодана, сунула мне в руку какие-то купюры и произнесла:

— Я позабочусь о них, Долли.

Долгим взглядом я проводила эту стройную фигуру в шелковом платье старого покроя, что носили еще в мое время жены военных. Фигура удалялась, но напоследок, исчезая, женщина обернулась и подмигнула мне. Я почти хотела побежать за ней, чтобы расспросить, откуда она знает мое имя. Мне так захотелось познакомиться с ней! Познакомиться или, как мне вдруг показалось, повстречаться заново, ведь я должна была знать ее, раз она знала, кто я.

* * *

Я не спеша вернулась домой, по дороге стараясь обращать внимание на каждую деталь, словно пытаясь запомнить этот мир таким, каким вижу его здесь и сейчас. Я словно прощалась с этим городом, с его жителями, с домом, где ждала меня моя мама. Решение зрело медленно, но подойдя к нашему вечно увитому цветами дому с глиняной черепицей, я увидела, что мама уже ждала меня в дверях. Каких-то пять шагов отделяли меня от нее, но дальше двинуться я не могла: вдруг между нами словно выросла непреодолимая стена, а точнее, разверзлась бесконечная черная пропасть, которую невозможно было перепрыгнуть. Словно нас вырезали из общей картины мироздания и поместили в разные кадры фотопленки.

Будто мы парили на разных островках или осенних листочках, которые на миг соединились в полете, а потом вновь разлетелись в разные стороны по своей выбранной и понятной им траектории.

Ее глаза сказали мне все. В них я увидела свой маленький и тонкий силуэт. Ее тоска рассказала мне: она предчувствовала, что я покину ее. Ее боль в глазах рассказала мне, как этот дом покидали многие. Ее мольба в глазах просила вернуться. Ее теплота сказала мне: она ценит то время, что я провела здесь. Ее надежда давала мне силы, что, возможно, я еще вернусь.

Я увидела всё со стороны, словно одновременно героиня и зритель этого волшебного фильма, где один оторванный осенний листок, где стоял мамин домик, на чердаке которого валялись пыльные коробки с нашими книгами и куклами, вдруг взмывает вверх; его полет, легкий и быстрый, удаляет стирающую слезы со своих добрых глаз мамочку. Но эта картинка мироздания с маминым домиком давала мне надежду, что где-то есть и моя реальность, где я почувствую себя настоящей и нужной.

— Я еще вернусь, обязательно вернусь, мама! Мы вернемся с Молли! — уверенно крикнула я вверх, удаляющемуся вихрю, в который попал листочек, и закрыв глаза, сделала шаг и упала в пропасть.

* * *

Если я не чувствовала себя живой в теле куклы, то не чувствовала себя живой и в теле женщины, и не всё ли равно, куда провалиться после такого бесчувствия? Даже самые страшные чертоги и подземелья стали бы мне домом, лишь бы дали ощутить себя собой, кем бы я ни была.

Бури и вихри кружили меня в темноте какого-то пространства. Я закрыла глаза и спокойно дышала, ничего не ожидая и ни о чем не думая, полностью доверяясь этому потоку, который нес меня. И через некоторое время даже сквозь веки я почувствовала, как темнота уступила и легкое свежее дуновение коснулось моей кожи. Меня ждал Волшебный лес.

Наверное, я предчувствовала или догадывалась: это единственное место, опасное и страшное, странное и необычное, заставлявшее мое сердце трепетать и чувствовать, заколдованное, незримо преследующее меня в обычной жизни и зовущее в свои чертоги всегда, когда я была нужна. И здесь, в этом Волшебном лесу, я чувствовала себя своей.

Каждая наша новая встреча, каждое новое событие — это необыкновенное детское чувство трепета перед новыми чудесами и приключениями, и даже монстры и чудища здесь становились моими хорошими друзьями; такое волшебство не пугало, оно разрасталось, отчего я чувствовала себя большой и сильной. Мне кажется, я подходила к разгадке своей истории, и скоро я узнаю конец моей сказки, которая, возможно, станет началом моей жизни.

* * *

Большой, исполинский Лес с его высокими массивными соснами встретил меня бордовым заревом. Кровавое солнце закатывалось, оставляя пылающие следы на черных макушках деревьев.

Я посмотрела на свои руки и увидела, что лучи заката коснулись и меня, оставляя свои огненные следы, отчего пальцы мои заискрились. Я поняла — происходят чудеса, и улыбнулась. Сердце мое вдруг, легкое и радостное, подпрыгнуло от удовольствия. Какое это счастье — чувствовать свое сердце, особенно когда оно само по себе счастливо, без причины…

Я засматривалась на огненные переливы на моей коже, маленькие искры зажигались, словно светлячки, соединялись в цепочки и хороводами поднимались по рукам вверх, однако мне не было больно, наоборот, я почувствовала легкое приятное головокружение от всех этих превращений. Мне кажется, это и означает чувствовать себя живой — фонтан энергии, трепетание сердца, предчувствие счастья, радость без причины.

Я подняла голову от завораживающего танца огненных снежинок у себя на коже и, наконец, увидела впереди темный силуэт. В глазах двоилось или даже троилось, в один момент мне показалось, что я вижу огромного медведя, который приближался. Но я уже знала, кто это: конечно же, меня встречал мой дорогой друг, мой бордовый рыцарь в белом кружевном жабо, по-звериному взмахивая своей косматой головой. Однако при приближении медвежий облик почему-то растаял; или заколдованный Лес играл злые шутки с моим зрением, или этот закат отбрасывал багряные тени, искажая видимость вокруг, или это моя голова так кружилась, что стали расплываться образы. Ко мне приближался незнакомый молодой человек; улыбаясь, он поприветствовал меня. Всё это меня настолько забавляло и радовало, что я просто наслаждалась происходящим. Он поцеловал мне руку, я засмеялась, а маленькие огненные светлячки взлетели в воздух, словно их подбросило воздушной волной. Внутренний костер мой стал разгораться заново. Каждая минута, проведенная в Волшебном лесу, делала меня огнедышащей жизнью!

Мне так захотелось погладить его по голове. Это было выше моих сил, и потом, мне казалось, в этом лесу я могла себе позволить всё. Я провела рукой по его длинным волосам, по его щеке, алые снежинки с кончиков моих пальцев перекинулись на его щетину. Его лицо мне было смутно знакомо, словно оно находило отображение и оттенки во всех лицах добрых людей, которых я встречала. Эти черты лица, эти глаза, эта улыбка… Мужчина так и остался в поклоне, держа мою руку у своих теплых губ. Он прикрыл глаза, лицо его выражало абсолютное спокойствие и удовлетворение, разрешая и дальше гладить себя по голове. Эти волосы, эта осанка…

Наконец он почтительно отстранился и поднял голову, давая мне время рассмотреть его. Всё мне казалось до боли знакомым, но я не могла вернуть воспоминания. Да и были ли они важны, если сердце мое, все мое тело доверяло и желало поскорее обнять этого знакомого незнакомца? Как я соскучилась по тебе, мой друг, кем бы ты ни был. В любом обличье и в любом виде я рада видеть тебя живым и здоровым. Ты со мною, а я с тобой. Я гладила его по щеке, он нежно держал меня за руку. Мой жар огненным покрывалом накрыл нас. Если бы я только могла вернуть самую первую встречу, когда обрела моих друзей, вернуть то время, где я была сама собой!

— Пойдем? — наконец сказал он мне.

Я молча кивнула. Как это приятно — довериться кому-то, следовать туда, куда тебя зовут, верить каждому слову, молчать и ничего не говорить, будто слова излишни.

Огни воспылали с новой силой и теперь охватили не только руки, но и мои волосы, а сердце тем временем напевало какую-то забытую веселую мелодию, словно сегодня был настоящий праздник, может быть, даже день рождения.

Пока мы стояли, обнявшись, солнце окончательно село, и белая огромная луна с изощренным рисунком кратеров на поверхности воцарилась на небе. Я посмотрела на нее внимательно, и мне показалось, что она мне подмигнула. Я рассмеялась. Чудеса были сегодня везде.

Темный Лес расступился, мое огненное свечение красным пламенем освещало наш путь, а огромная луна важно следовала за нами, превращая дорожку в переливчатый ковер, сотканный из перламутра. Я почувствовала себя как в сказке — столько торжества было сегодня в этом Лесу. Наконец мы вышли к опушке. Мой друг почтительно снял свою руку с моей и остался где-то позади. Я поняла, что мы пришли, и замерла.

Посередине поляны, словно сотканная из лунного света, стояла Молли! Моя прекрасная чудесная хозяйка!.. В белых перламутровых одеждах, стройная и строгая, она была настоящим чудом. Господи, как я ждала и как из последних сил верила, что этот момент настанет! Какое счастье видеть тебя такой прекрасной, здоровой и живой! Слезы выступили на глазах, но я сдержалась.

Молли не шевелилась, я видела, что она сосредоточенно смотрит на меня. Я тоже не могла отвести от нее взгляд, от ее красоты, от ее внутреннего свечения, благородства, всего того прекрасного, что значил для меня ее образ. Я была так взволнована нашей встречей и поняла, что она тоже волнуется: мощные электрические лучи нервными волнами струились из нее в разные стороны, так же, как мои огненные.

Сейчас я видела перед собой самое дорогое и самое прекрасное для меня лицо на свете. Эти сеточки мелких морщин вокруг глаз, говорившие о веселом нраве; эти продольные бороздки от многочисленных улыбок вдоль мягких нежных губ; этот прямой аккуратный профиль, говоривший о внутренней силе и терпении; эти тонкие брови с легким подъемом, говорившие об открытости натуры и умении удивляться и радоваться; этот твердый подбородок, говоривший о прямом характере, и эта женственность, деликатность, шелковистость лица, которая могла быть дана лишь свыше, чтобы служить талантом превращать всё вокруг в негу и цветы, освещать всё, чего касался этот добрый, но могущественный и глубокий по силе взгляд.

Своими огненными пальцами я коснулась своей щеки и губ, будто впервые прикасаясь к ним, и то же самое сделала Молли своими перламутровыми светящимися пальцами. Я продолжала исследовать свои глаза и лоб и чувствовала, будто Молли нежно касается меня. Я не могла поверить: то, что я вижу перед собой, — это правда. Я знала это лицо до боли и вновь открывала его для себя, словно чужое.

Как же я люблю тебя, моя дорогая. Ты самый лучший, самый дорогой мой человек на свете. Одна на миллион. Таких, как ты, больше нет. Как я мечтала увидеть тебя живой. Как я хочу обнять тебя. Как я хочу быть с тобой. Что бы ни случилось, кто бы или что бы ни разлучило нас, я прошу прощения у этих сил и прощаю всех врагов, лишь бы этот миг не заканчивался.

Я закрыла глаза, моя кожа горела, сердце бешено колотилось, подогреваясь внутренним жаром. Я должна вспомнить! Я должна узнать, кто я. Должна быть весомая причина, которая так жестоко раскидала нас с Молли по разные стороны вселенной и превратила мое сердце в картонную погремушку. Я вновь открыла глаза и со всей силой, что кипела во мне адским пеклом, посмотрела в глубокий и туманный взгляд моей второй половины. И я вспомнила…

Мощной волной, похожей на потоки дикого цунами, память обрушилась на меня! Воспоминания гигантскими метеоритами проносились мимо, разрываясь грохочущими снарядами вокруг. Наконец большая безмятежная белая луна сорвалась со звездного полотна и упала, погружая меня в этот белый взрыв чередующихся событий, о которых я думала, что похоронила их навсегда. То, что я увидела в конце осевшего пепла и осколков воспоминаний, полностью парализовало мой дух. Лишь растущая обжигающая волна боли желчной лавой поднималась из моего нутра, и огненным смерчем она вырвалась из почерневшего, словно уголь, рта одним словом: «Драго!!!»

В этот момент сквозь какую-то пелену я увидела, как Молли бежит ко мне, и несмотря на оцепенение, я подалась вперед. Она обняла меня в тот момент, когда я почти превратилась в пылающий пожар, сгорая на глазах, и чудесная теплая волна чего-то родного, чего-то любимого шелком окутала меня, утешая и умиротворяя. Она целовала мое лицо, обнимала меня, что-то нашептывала мне; от ее присутствия и нежности, от долгожданности и трепета этих прикосновений я словно забыла, что минуту назад жуткие картины памяти удушающей чернотой вошли в мое сознание. Она улыбалась мне и нежно щипала за щеки, в ее взгляде я читала надежду, веру и любовь. Ее прохладные прикосновения, аромат ее кожи, шелк волос, ее душа и свет вновь вернули меня из волны непреодолимого черного отчаяния.

Она взяла меня за руки и попросила довериться ей. Какие могли быть сомнения! Я готова была еще тысячу раз пройти то, что прошла ради нее, еще раз окунуться в самое черное и ужасное, что случилось с нами, только ради того, чтобы знать: этот момент счастья настанет. Это была моя Молли. Боже, как я любила ее, любила ее больше всех на свете. Одну на миллион.

Лес окрасился необычным сиянием, то перламутровые, то огненные вспышки фантастическими салютами празднично раскрасили небо. На поляне стояли две молодые женщины, которые как две капли воды были похожи друг на друга. Эта восхитительная картина завораживала и трогала воображение гостей Леса в этот чудесный удивительный день 31 декабря. В день, когда здесь начиналась настоящая магия!

Молодые женщины, словно два абсолютно одинаковых отражения одного зеркала, преодолев жизненные невзгоды, таинственные препятствия и рок судьбы, мужественно перенеся боль разлуки, стояли, нежно обнимаясь. Словно обреченные, но помилованные, они нашли друг друга и новую жизнь! И эти хрупкие надежды на новое счастье огромными разноцветными воздушными пузырями возносились в небо, цепляясь за веселую луну.

Нежные улыбки сменялись безудержным смехом, а потом вновь облекались в нежность. Они не могли насладиться этим моментом; вдруг одна принималась пощипывать другую за щеку, а вторая зарывалась в волосы первой. Они кружились и не могли устоять на месте ни секунды. Жизнь неукротимой энергией била из них, и они фонтанировали, раскрашивая всё вокруг в радужные цвета счастья. Наконец, взявшись за руки, они закружились, как две большие юлы, раскручиваясь в большие вихри, одна голубовато-перламутрового цвета, другая огненно-черная, и превратившись в две звезды, мощным лучом вознеслись куда-то вверх, ослепляя своим сиянием Лес.

Неизвестно, сколько прошло времени, да и было ли время причастно к тому, что происходило?! Магия настоящей, истинной любви осветила большую круглую луну, и она сама превратилась в большой разноцветный воздушный шар. На ней, словно на большой поляне, подхваченные на какие-то волшебные крючки, висели воздушные качели, увитые весенними цветами; раскачиваясь во все стороны, на них сидели две пухленькие красивые девочки, равно похожие, словно зеркальное отражение, и не обращая ни на кого внимания, похихикивая, болтали ножками, нашептывая друг другу на ушко свои девичьи секретики. Вдруг одна заходилась в таком неудержимом смехе, что скатывалась с качелей и бежала прямо по лунной дуге, не в силах просто стоять не месте; вторая опрометью, ничего не видя перед собой, бежала следом. Первая забрасывала лассо из витых цветов прямо на луну, и они раскачивали ее в разные стороны, как большую пуговицу. Луна глубоким эхом смеялась в ответ на такие шутки. И эти детские забавы, эти милые секретики, эти разговоры и гуляния не прекращались, им не было конца.

Никто не считал минуты, а может быть, за это время прошли целые месяцы и даже все те упущенные годы разлуки.

31 декабря, в этот чудесный и долгожданный день в году, Волшебный лес был полон гостей, пришедших за исполнением своих желаний, и многие, растроганные увиденным, словно получив свою долю счастья от воссоединения Долли и Молли, спокойно уходили туда, откуда пришли, по-доброму провожая безмятежные игры близнецов. Ведь порой для исполнения своей мечты требуется лишь только маленький заряд надежды, чудесная сказка с добрым концом, чтобы поверить: всё находится в наших руках и только мы являемся кудесниками своего счастья.

Многие из гостей оставались, присаживались на мшистых опушках и задумчиво вглядывались в эти радужные разводы на большой луне, что-то смутно вспоминая и о чем-то смутно догадываясь. И в этот момент что-то случалось с их мечтами: вместо желания что-то получить сердца желали что-то подарить. И этого уже было много, грустные слезы застревали в глазах — оказывалось, они тоже скучали о ком-то и мечтали о встрече. И эти гости тоже покидали Волшебный лес, не встретившись с Королевой Желаний, но с чувством, что они получили очень важный ответ на свой вопрос.

Глава Двенадцатая

Реальная любовь артаи

Эта часть приключений куклы с человеческим сердцем венчает возвращение Королевы Желаний в Волшебный лес. Волшебное Зеркало вновь начинает отражать истинные мечты людей и кукол, и артаи узнают, что означает слово «любовь»

Время в Волшебном лесу текло по своим волшебным часам: для того, кто торопился, оно тормозило свой ход, и многие из гостей, не дождавшись, сердито покидали Лес; для того, кто наслаждался каждым мгновением, этими сказочными чарами, теплым одеялом укутавшими всех желающих, минуты казались такими скоротечными, что хотелось продлить это блаженство. Словно детство чудесным образом возвратилось, а с ним вернулось это клубнично-персиковое, бисквитно-карамельное настроение счастья без причины.

Однако вскоре гости увидели другое чудо: две звездочки, облетев вокруг белой круглой луны, бисерным дождем упали вниз, превращаясь в одну фигуру, так долго ожидаемую в этом волшебном месте.

Королева Желаний вернулась в свой Лес.

Строгая и стройная, прямая и тонкая, как волна, ее фигура переливалась неясным светом, и казалось, что это стоит Молли в своих перламутровых одеждах, сияя голубоватым мерцанием. Потом что-то менялось, в глазах будто двоилось, и огненные вспышки воспламеняли образ Королевы, отчего появлялось ощущение, что на поляне стоят две фигуры: живая и ее ожившая тень. Порой эти образы так раздваивались, что у фигуры появлялись две головы, четыре руки и четыре ноги, синхронно двигающиеся во всех направлениях.

Эта была настоящая магия! И тот, кто не был готов соприкасаться с таинственным, не верил или боялся окунаться в дебри колдовства, не различающего черного и светлого, смахивая с себя наваждение этой дьявольской картины, бежал из Леса, забывая, за чем пришел.

* * *

Королева Желаний с нежностью смотрела на луну, будто вспоминая эти невинные прогулки, а может быть, внутри нее до сих пор продолжались эти разговоры по душам, когда на поляне показались две неясные тени. Светлая Молли все еще смотрела на чудесное сияние дорогой подруги и покровительницы этого Волшебного леса, в то время как темная часть Королевы, Долли, диковинно развернув голову, устремилась своим черным взглядом на гостей.

Однако эта чертовщина и колдовские метаморфозы ни на миг не испугали и не остановили путников, которые уверенно направлялись к разворачивающейся к ним Хозяйке леса. Ибо сами по себе они тоже являлись заложниками темной стороны коварства колдовских чар.

— Мы пришли за исполнением желаний, — твердо и спокойно проговорила странная гостья, остановившись напротив Хозяйки леса.

— Ну здравствуй, артаи, — тепло поприветствовала ее Королева, будто давно ждала этой встречи. И несмотря на сухой кивок в отв