Читать онлайн Веста бесплатно

Друзьям – моим верным союзникам.

Глава 1

Еcли кто-то из городских сумеет пробраться в наш заповедный кедровник и увидит, какие там грибы живут, то сразу же на князя донос состряпает. Мол, совсем у Матвеича совести нет – секретный завод в драгоценных кустах выстроил и радиацию на внешний мир производит. А что? В чём-то это будет и правда.

Стоит по окрестности как следует пошарить, так можно всякое обнаружить. Вон там: за деревенскими домишками, у самой колокольни, вон они, лаборатории – страсть, какие секретные. Хотя, конечно, местные грибы растут себе и размножаются естественным лесным порядком. Без радиации и прочего удобрения. Ну, мало ли что размером с пень.

Круглоух сам родом из городских, но к щедрости тайги привык уже давно. Всё же двенадцать лет прошло с тех пор, как князь его на работу из столичной академии вытащил. За это время учёный с тайгой всем естеством породнился. Приняла она его тонкошеего, как мать: воспитала и подняла. Стал физик крепким не только умом, хоть до деревенских ему далеко.

Когда Круглоух впервые попал в тайгу, пристрастился он к сбору грибов. Да так пристрастился, что даже думал о лете с азартом. Грибы в тайге, конечно, повсюду колосятся и волнение разводить вроде не с чего, а только человек с фантазией найдёт себе и здесь задачу решать. Выискивал Круглоух все больше рыжики. Малюханькие, хрупкие, белёсыми конкурентами не тронутые. Как время приходило – отправлялся учёный в лес, на расписание рабочих дней не оборачиваясь.

При тех отлучках ни помощники, ни Матвеич не искали Круглоуха и не останавливали. За годы работы все твёрдо усвоили: если физик идёт в лес за грибами – значит, это нужно для физики. Есть такая привилегия у гениев – работать головой ненормированно и без графиков. В смысле круглосуточно и даже в лесу.

И в этот день Круглоух на койке не задержался. Выбрался из своего угла при лаборатории, где спал и столовался без отрыва от производства, вышел на улицу из серых лабиринтов мастерских, перемерял быстрым шагом бетон вертолётной площадки и нырнул в живой лес.

Долго там шастал, довольно уже собрал. Можно назад выходить, а только тут самый гриб ему под руку потянулся. Вроде в салки начал играть: сначала ты за ним бегал, а теперь уже он за тобой старается. Вот как раз на прогалине, ближе к пихтам, видит Круглоух: ещё одна семейка ему подмигивает.

Пробрался физик через мшистые коряги, нагнулся к сочным пуговкам рыжиков и тут к нему сунулся здоровенный соболь со светлой мордочкой. Упёрся короткими лапами в корягу и уставился на Круглоуха совершенно осознанным взглядом. Они посмотрели друг на друга. Круглоух проморгался. Не видал он ещё такого, чтобы таёжный зверь сам к нему пришёл.

От моргания соболь, конечно, никуда не исчез. Вместо того, потянулся носом в корзину с грибами, обнюхал их и брезгливо поморщился. Потом мотнул головой в сторону, будто говоря: “пойдём со мной, я тебе нормальной еды дам”. Круглоух на эту провокацию не поддался, махнул на странную живность рукой и снова полез за рыжиками.

Соболь не отстал. Прыгнул на Круглоуха, ухватил его за сапог, подтянулся и куснул за штанину. Круглоух от неожиданности выронил корзину – рыжики брызнули по траве. Соболь со штанов спрыгнул и давай скакать. “Бешеная какая зверюга”, – подумал Круглоух, а тот и вовсе разошёлся. Прыгнет к нему и в сторону летит. Снова к нему: вскочит на ногу, цапнет и обратно к земле припадёт.

Кусал зверёк не больно, всё больше за одежду, а всё же жутковато Круглоуху стало. Понял он, конечно, что мохнатый его куда-то зовёт, а только не привык учёный следом за таёжными бродягами идти: обычно, своим умом жил.

Подобрал Круглоух корзинку и на всякий случай отошёл подальше, соболь за ним. Круглоух ещё отошёл, тот за ним. Чуть не побежал Круглоух. Смотрит, а соболь уже исчез. Физик принялся осматриваться, выискивать пушистый хвост средь валежника. Только это всё без толку.

Пожалел Круглоух оброненных грибов, начал снова выслеживать семейку рыжиков, и вдруг понял, что заблудился. Закружился он со зверем. Компаса у Круглоуха с собой не оказалось – привык по электронной подсказке ходить, но сигнала со спутников неделю уж не было.

Круглоух машинально присмотрелся ко мху на деревьях. Мох, понятное дело, рос не по учебнику, а так, как ему, мху казалось удобнее. Круглоух прикинул, что, в принципе, можно дождаться, пока птицы полетят на юг и укажут ему дорогу. Однако солнце ярко сияло в небе укором и не позволяло остановиться на этой пленительной версии. Круглоух вздохнул, попенял своей совести и всё же полез в планшетник за старинными часами, чтобы приладить их к солнцу и всё-таки вычислить направление.

Пока Круглоух крутился по кедровнику, мечтал об уединённой жизни в тайге и нехотя высчитывал параметры реального положения вещей, лесной порядок переменился, чего Круглоух совершенно не заметил.

Впрочем, лесу оказалось всё равно – замечает кто его перемены или нет. Он уже очнулся от сладкой дрёмы перепревшей сытости. Стряхнул с себя чудные запахи цветущих трав, спелых ягод и потянул наружу едкий колючий дым от самых глубин. Вся тайга вокруг начала морщиться и кряхтеть, шевеля своей земляной спиной, взялась ломать корни кедров, да вырывать всякую мелочь с насиженных годами мест.

Птицы поднялись к небу, сигналя тревогу. Мелкое зверьё встрепенулось и в страхе помчалось прочь. Круглоух этого не увидел. Тревожный гомон не коснулся его совершенно, может быть потому, что рядом с ним уже давно не шастало ни одного зверя, а, может, и потому, что замечать простое ему труднее, чем сложное. Ну а когда Круглоух наконец услышал страшный надорванный гул падающего прямо на него кедра, пугаться стало уже поздно.

Да физик и не испугался. Отпрыгнул в сторону по всей науке: от ствола под прямым углом, точно в кусты и на задницу. Про задницу наука, конечно, не уточняла, а только вышло так, что оказался Круглоух в кустах неизвестной ему породы в известной телесной позиции. И вот, сидит он, крепко втиснувшись в гибкие ветви, плотно укрытый сверху мягкими кедровыми иголками, а руки у него сами по себе за ветви те держатся и ягоду чёрную, на прозрачный сок изводят. Не в муравейник угодил и ладно.

Понаблюдал Круглоух, как колышутся у самого носа пушистые ветви, глянул дальше. Увидел сквозь оседающий ворох иголок, трухи и листьев дым, поднимающийся от земли с того самого места, где давеча рос тот кедр. Что-то там случилось неладное. Тут земля задрожала, вздыбилась, вытряхнула Круглоуха из убежища, оглушила его грохотом и зловонием.

Но недолго тайга страх нагоняла, скоро притихла, всё ещё горячась, словно напуганный конь. Скоро и Круглоух догадался, что из кустов пора выбираться. Он поднялся из-под кучи лесного сора, что облепил его словно лешего, и сразу увидел совсем рядом огромный ров с поваленными деревьями вокруг. Ото рва шёл мерзкий запах, Круглоуху не знакомый, но даже им ощущаемый. “Взрыв", – ёкнуло у Круглоуха в первый же миг, но поразмыслив, учёный успокоился. " Может, конечно, обычный обвал над подземной рекой. Вот только откуда тогда этот грохот?”

Круглоух не зря слыл головой среди физиков. Любая загадка ему милее пряника к сердцу. Поэтому он тут же решил пробраться ко рву.

Лез он, громко шумя, почему-то пригибаясь и стараясь казаться невидимым, хотя какая там уже невидимость, если от каждого его движения хруст шёл на весь лес. Впрочем, никто на Круглоуха не нападал и, похоже, никто за ним не следил. Он благополучно добрался до края рва. Взялся осматриваться, соображать и вдруг в его сторону повалилась подточенная лесом вековая пихта. Круглоух, может, это и заметил, вот только уже не запомнил.

Глава 2

Свой дом Рыжуха прямо в кедровнике поставила. Вроде от посёлка недалеко, а всё же сама по себе. Ну и волкам, Рыжухой на манер дворовых собак приручённых, в лесу, конечно, привольнее.

Поначалу, когда она лишь затеяла строиться, Матвеич сам, не надеясь на управляющего, упорно призывал её к сознательному решению жить при поселковых коммуникациях и охранный режим ему не нарушать. Да только не слушалась "ведьма"! и все приказы в шутку оборачивала. А Матвеич хоть шутки и уважал, но подконтрольное его произволу повиновение первым приоритетом ставил. В самом деле! Князь он здесь или кто?

Сказать по правде, применить к ней настоящую силу Матвеич боялся. Хоть и его тут удел, а только в тайге не столичный уклад. Так-то, можно и охрану поднять и роботов применить. А только знал князь, что очень уж любят деревенские Рыжуху и, вследствие причинения ей обид, могут податься в партизаны. И тогда уже никакие современные достижения против таёжной смекалки, военной технике не помогут. Мужики всю научную базу по мелочи в прах разнесут. Особенно если учёные тоже за ведьму вступятся и вместо работы мушьи траектории начнут вычислять.

Так что после всех безнадёжных приказов и уговоров, на специальном собрании, Матвеич постарался общественность убедить, не удержался, проорал что-то про рыжих вообще и про баб, в частности, да пошёл коллективной силой гнать Рыжуху на уготованный ей участок при поселковом периметре.

Инженерия с наукой на том собрании, только воздух шутками разогрела, меж тем зевак, любопытных до деревенских приключений, вокруг лаборатории и без них хватало. Вышли к лесу, путь недолог: вон, и её времянка виднеется. Чуть у двора, Матвеич руку поднял, призывая бойцов к тишине и благоразумию, смотрит: а нет из них никого. Ох, цветисто тогда князю в голове от красивых слов стало. Впрочем, скоро и он волчьи глаза по кустам приметил. Плюнул тогда на свою доморощенную дивизию и пошёл дальше сам разбираться. Роботов князь всё же с собой прихватил, а мнение общественности вроде пока на правильной стороне.

Только стоило Матвеичу к Рыжухе тогда подойти и в глаза её заглянуть, как ругань свою он забыл. А вместо того стал рассказывать, как ей электричество в лес проведут, да какой чудодейственный насос в колодец закажут. Ну а техника почему-то до волков добраться так и не смогла. Что там случилось? То даже инженерам не разобрать.

В посёлке над ним потом и не шутил никто. Народ у нас сострадательный в целом и понимающий. Особенно, конечно, к правительству. Если буйное.

Так и построила Рыжуха себе теремок точно там, где ей нравилось. Никаких оград она не поставила. Матвеич снова сто раз просил её чистой совестью, хоть из кустов периметр вокруг участка обозначить. Ан нет, не хочет колдунья, и всё. “От кого мне огораживаться? – Говорит, – только спотыкаться об него, о забор этот”.

Матвеич, конечно, понимал, что бояться Рыжухе некого: если и забредёт какой неприкаянный по пьяному делу, так рыжухины волки того растяпу быстро в полное осознание приведут. Так что за ту нужду князь не беспокоился, только чудилось Матвеичу, будто без забора Рыжуха вроде как по всему лесу одна хозяйка стала. Будто, теперь она его родовым имением правила безо всякого согласия и руководства. И вот этого Матвеич спокойно пережить уже не мог, а потому, снова ходил к Рыжухе, настаивал хоть на заборных межах, да всё без толку.

Может, конечно, он и не затем к ней ходил. Всё же, князь давно один в тайге куковал, а Рыжуха хоть и ведьма, но молодая баба ещё. И что касается технических нормативов её фигурных параметров, то вот они соблюдались в колдунье со всей инженерной точностью.

Хотя, что уж там – боялся Матвеич не зря. Рыжуха, и вправду, тайгой владела как своей вотчиной. Заботилась о ней, берегла. С каждым деревом у неё понимание наладилось, с каждым зверем семейная дружба затеяна. Знали усатые: если что случится – нужно бежать к большой деревянной избе. Там хозяйка-матушка и вылечит, и накормит, и защитит.

Конечно, о том не только живность знала. Деревенские Рыжуху за целительницу почитали. И побаивались её, и любили. Побаивались оттого, что она, по росту, вроде, обычная, казалась почему-то огромной и силы немыслимой. Взгляда боялись глубокого: такого, что словно рентген человека высвечивает и по-своему направляет. Ну а любили за то, что при силе такой, никого она сроду не обижала, а привечала и помогала всем без отказа. Причём помощь её, жизнь на светлую сторону ставила. Где ещё такое чудо найдёшь?

В доме у Рыжухи просторно и солнечно на все четыре комнаты. Вроде в тайге света немного, а у ведьминых окошек солнце ярче стократ. Нравилось сиятельсву проскальзывать лучами к волшебнице от рассвета и засиживаться в теремке допоздна.

Лучи сидели в гостях тихохонько, наблюдали за рыжухиным рукоделием, за тем, как сушила она травы и подбирала лекарства. Любопытно им было читать с ней книги, принимать зверей и людей, искать лечение и утешение. И особо нравилось им купаться в чудесных ведьминых волосах, которые жили собственным волшебством. Росли и кудрявились, сверкали и укорачивались сами собой. А порой случалось выдавали тайное, совершенно личное из мыслей и чувств своей хозяйки. Всё то, что её глаза сами показать никогда не посмели бы.

Нашлось, конечно, в её доме и такое место, куда солнечным лучам путь напрочь закрыт. Зато волки рыскали там беспрепятственно. Вход Рыжуха от чужих взглядов припрятала. Да так надёжно, что получалось у неё в тайник по-разному попадать, и по-разному снаружи появляться. Надолго, бывало, Рыжуха во тьме исчезала, волков с собой держала, а что там к чему: то никому не ведомо.

***

В тот день к Рыжухе много людей пришло. Со всей принаучной деревни народ потянулся. С раннего утра час за часом идут, уж к полудню, а всё очередь. Будто почуял народ что неладное и к ней подался в прибежище.

Батюшку Тимофея, конечно, так пропустили, без ожидания. Всё же, он заранее с Рыжухой сговаривался. Кто же спорит. И пропустили, и что – все люди. Кто, может, против и встрепенулся, а кто и в заступники словом принялся.

Видя, как очередь колыхается, батюшка у крыльца замялся. Бороду седую сухонькой рукой теребит, себе в ноги смотрит, тихонько договором оправдывается, а его уже к сеням пропихивают.

–Ты, батюшка, иди, времени не тяни, на дураков внимания не обращай. Ты человек святой, тебе мирской суеты не понять.

Прошёл старик через сени, в дверь постучался, а она его уже ждёт, большой стол посреди комнаты толстым одеялом застилает.

– Здравствуй, хозяюшка, можно ли войти? – Спрашивает он с порога, будто кланяясь.

– Проходи, проходи, Тимофей Михайлович, жду тебя, уж хотела искать.

– Так пришёл я, родимая, как обещались. – Заулыбался батюшка и ожил. Вроде и выше стал. Внутрь зашёл, заговорил охотно:

–шёл к тебе, торопился, все дела, как есть бросил. Всю очередь с боем преодолел, к тебе рвался. Вот только уж больно странное средство у тебя ко мне нашлось. Целую неделю после того раза изнутри маюсь, а всё жду, когда срок станет снова прийти.

–Что ж маешься, батюшка?

Рыжуха подошла к нему, взяла за руку и усадила на мягкую лавку возле окна. Батюшка, по-стариковски покорно, прошёл за ней, уселся, где указано и пожаловался:

– так крутит меня, родимая – на душе то больно, то радостно. Руку в плече измотало, живот сам собой узлом вяжется, да мысли такие, что говорить не хочется, но всё про вину свою думаю, и всё больше мне кажется, будто вины той и нет. Страшно мне, милая, не знаю, как теперь, с Богом жить.

Рыжуха на лавку рядом с ним села, за руку держит, плечо болезное старику гладит, а он дальше рассказывает:

– а хуже того, кажется, вроде солнце какое во мне запуталось и наружу просится, а сил ему выбраться, всё одно не хватает.

Колдунья улыбается в ответ, поднимается и на стол ему указывает:

– Ты ляг полежи, Тимофей Михалыч.

Он встал, прошёл, уселся на стол с ногами, хотел что-то ещё сказать, но Рыжуха его остановила:

– ты помолчи пока, отдохни.

Взяла она его под плечи, батюшка к её движению подался и обмяк. Лёг на одеяло, ровно тесто. Ведунья встала рядом, одну руку ему под копчик сунула, другую над животом держит. Глаза прикрыла и батюшке говорит:

– меня не зови, терпи. Если что заболит – запоминай, потом скажешь, когда сама спрошу.

– Да знаю ужо, – проворчал он.

– Вот и помолчи, раз знаешь.

Постояла Рыжуха так, перешла к батюшке в изголовье и руки теперь у макушки держит, едва касаясь седых волос.

Старик на столе лежит, шевелиться не смеет, ровно и на подстилку не давит. Что она делает, он не знает. А чувствует он, как внутри его чахлого, измотанного житейской заботой тела, поднимается стремительная волна. И ходит эта волна по нему светлая, своей охотой от ног к голове движима. Да только встали болью против бодрой поступи его немощность и болезнь. А волна не сдаётся. Волна в нём могучая и оттого, от силы её и удали, ещё тяжелее и страшнее ему становится. И такой ужас родится у батюшки, что мир не светел ему и не мил. Мучается Тимофей Михалыч, а Рыжуха шепчет ему живым голосом сквозь мутную тьму:

– ну что ж ты, милок, ну потерпи, мой родной. Вспомни, как внучка впервой на руки взял, помяни, как яблоня по весне просыпается. Вспоминай, родной, и держись за то.

Батюшка слышит, и исполнить старается. Как будто дело не сложное, но даётся ему с трудом. Ну, вроде и отпустило его, успокоило. Дыхание постепенно очистилось, стало сильным: на дальнюю глубину мягко ушло и наружу уже свободное вырвалось. Снова на животное схлынуло и к небу пошло. Будто прибой на ласковый лунный зов.

Рыжуха отошла и любуется: жидкое внутри батюшки свободно течёт. Границы тела он не чувствует, будто их светом расплавило и колышется единый со всем миром в ладу. Лежит батюшка, видит солнце внутри счастливое, радуется ему и движется на раздолье. Ничего мирского, телесного в Тимофее Михалыче не осталось. Сознание и не в голове оказывается, а вот оно: по волне волной катится. И слова тут у него сами сказались:

– А знаешь, Рыжуха, думается мне, что, может, и нет судьбы нам назначенной, а есть только наша вина да ответственность и за себя, и за весь мир, нами самими созданный.

Батюшка очнулся и будто тихонько заплакал: слез-то не видно, а, кажется, что целым ручьём потекли. Может, им изнутри течь удобнее.

Рыжуха ничего ему не ответила, только погладила по голове и нежно обняла, словно не руками, а крыльями ангела.

Вдруг в окне заскреблось, задёргалось, зашумело. Смотрят Рыжуха с батюшкой, а через форточку в горницу соболь ломится. Тот самый, сказать. Лезет да хрипло так мявкает и трещит, словно тетерев.

– Мур! Что ж ты растрещался на весь лес, напугал нас так! – Начала было Рыжуха выговаривать хулигану, но Тимофей Михалыч её остановил:

–Ты погоди, ругать-то его, смотри, видно, случилось что.

– Правда, случилось, батюшка, сам не свой наш Мур, – опомнилась Рыжуха.

Обулась, схватила у двери малый рюкзак, на спину его приладила и быстро пошла во двор.

Мур выпрыгнул обратно на улицу, нетерпеливо кряхтя и треща, дождался наконец Рыжуху, проскользнул мимо шумящих людей, уводя колдунью следом за собой. Он потрусил в лес, вдоль большой дороги в сторону станции, примерился шагом к бестолковому движению нелепого человеческого тела Рыжухи, такого медленного и неповоротливого сейчас, когда надо лететь стремительно и ловко.

Рыжуха подметила, беспокойство зверя и побежала. Побежала она быстро, сил на перед не экономя, тем более, что Мур умел пространство ловчее под пузо убрать. Следом за ними, со двора помчался и серый Черныш, наказав волчьей стае оставаться и сторожить дом. Все же очередь штука такая, она до своей поры добрая.

Глава 3

Вообще, Матвеич считал, что к матерной магии склонности не имел. Вот только если добрый конь под тобой на ровной дороге ни с того, ни с сего дыбом встанет, то разное с языка вырвется.

Удержался Матвеич в седле. Белого коня от тёмного дела выправил. Может, и словесная магия помогла, но больше, конечно, пригодилась сноровка. Наездник Матвеич лихой да умелый. Чёрной статью и цельной силой сам на зверя похож. По-звериному и коня приобнял. Повод Матвеич бросил, одной рукой конскую шею схватил, другой жёсткую гриву выкрутил. Коню и легче стало, понятнее, на чём упор делать и где мир в равновесии держится. Но сразу Зевс не успокоился. Свечку изобразил и в полный ход домой поскакал. Матвеич откинулся назад, повод прибрал, и помчались они во весь животный страх в сторону конюшни. Так и скакали, пока Матвеич верх над тем страхом взял. Ну, вроде остановились, поуспокоившись.

Спешился Матвеич, достал из седельной сумки яблоко, Зевсу сунул, всё коню занятие, а сам огляделся и прислушался. Видит, вон они птицы – кто куда в небо, ровно его Зевс, шарахаются. Мелкая живность бежит, князя в расчёт не ставит, знать, что пострашнее начальства с винтовкой учуяли. Прислушался Матвеич – гул под землёй идёт. Словно землетрясение готовится. Тут лес закряхтел, задрожал, стон и вой поднялся такой, будто медведи по заповеднику заревели.

Зевс, конечно, не выдержал, рванулся и давай к дому. Только жидкая пыль с асфальта под белым хвостом колышется. Матвеич его держать не стал, пусть уже скачет до конюшни, раз такое дело. Дорога не дальняя, поворот родимый не пропустит, а там коня поймают и расседлают.

Князь Матвеич или там кто, а сошёл он с асфальта, ловко перепрыгнул через канаву и лёг плашмя в лопухи. Всем телом слился с землёй, вибрацию сквозь себя пропустил: похоже, землетрясение. Если взрыв, так гул бы шёл совсем другой.

Прислушался Матвеич ещё, подождал, понял, что земля затихает и в сторону построек никакой угрозы не движется. Сел, по привычке мысленно включил телефон, дать указание. Связи не было. Матвеич снова высказал магическое теперь в сторону вышки. Резко встал, в пару махов отряхнулся и пошёл прямой дорогой туда, где почуял обвал, откуда звери только что мчались ему навстречу.

В той стороне и станция связи, куда он, собственно, изначально и направлялся. Всё равно: и туда, и обратно – всё по четыре километра. По ровной дороге не дальний свет – доберётся и на макаронной тяге. Сейчас обвал осмотрит, а там до антенн уже близко.

Стоило Матвеичу вспомнить про станцию, как лесные дела померкли. Давно уже обещали ему эти “столичные упыри” наладить связь с лунной базой. “И неделю теперь молчат, а мои свистуны всё на спутники ерундой кивают. С этими ротозеями, не то, что с Луной поговорить, с ближайшей деревней разве азбукой Морзе свяжешься. Каменный век. Все на технику чертей вешают, а на деле понятный расклад в драке с соседями проклюнулся”.

С резким усилием Матвеич топтал подошвами пустые кедровые шишки на дорожной обочине, всё больше разъяряясь от своих мыслей. “Ведь как же так повернулось, – сетовал он. – Что же я так глупо вляпался, почему нынешний режим с юркатой не вычислил? Ведь пищали вестники кого надо. А Круглоух, хам этот, тот вообще прямо говорил ему, что так и будет.

Впрочем, я и обвал земли заранее не почуял. Если бы не живность, так застало б меня осознание происходящего уже с новой трещиной промеж ног. Вот ведь гадство какое. К сорокам годам стариком стал, всю чуйку просеял. А всё что? Всё дела. Голова государственной работой загружена. Ещё эти идиоты время отнимают. Что заводские, что думские.

И Круглоух главный болван: кругом всегда прав, а убедить занятого государственным делом князя неспособен. Сам за них работай и сам думай. И ведь не умеют даже инструкции выполнять – ну что проще? Нет, у них своё мнение всегда имеется и мнение это дурацкое. Даже когда я встану царём, послушания у них не появится, а болванов вокруг только больше прибавится”.

Мысли мыслями, а не до того стало, когда Матвеич почуял незнакомый запах. Тяжёлый, гадостный и шёл он всё с той же стороны. Матвеич остановился и осторожно принюхался. “Что за дрянь такая?” И сразу же в его государственной голове возникло подозрение, что это не обвал случился, а скинули им снаряд с интересным химическим составом.

Матвеич посмотрел в небо, словно надеялся увидеть там бомбардировщик и схватить врага за хвост на месте преступления. Небо сияло чистотой и ясностью и, кроме солнца, в нём ничего интересного не шастало, даже птицы куда-то пропали. Подозрительное такое небо. Безмятежное. Самое предвоенное.

“Все ж напали на меня, гады, – продолжал думать он. – Промахнулись немного по командирской дури, это у них нормально. Таких, как я у них там нет”. Матвеич остановился. “А вдруг не промахнулись? Что если додумались эти обезьяны, действовать так, чтоб их следов не заметили? Потравят моих чебурашек втихую какой дрянью и свистец. Концов не найти, а разработки при них”.

Против всякой логики Матвеич снова принюхался. Концентрацию определил, как не критическую, но подумалось ему вернуться, взять противогаз, приборы, помощников и уже в полной готовности идти смотреть, что там стряслось.

Подумал он так и попёр вперёд к предполагаемому эпицентру, держа винтовку в руке наготове. Уже добрался туда, где Зевс заупрямился, как в лесу всё стихло до привычного уровня. Вот только птиц совсем не слышно, и это Матвеича напрягало. Запах, к слову, тоже развеялся, но князь уже решил, что с этой вонью неприятностей ещё жди, и продолжил идти к источнику. Замели там враги следы или нет, он нужное место найдёт, не заблудится.

Недалеко от станции, князь свернул с дороги. Чует – рядом оно. Бесшумно, словно зверь на охоте, прокрался поглубже в лес. Смотрит: впереди деревья повалены и у завала девка стоит – длинным платьем круглую задницу маскирует. Спокойно стоит, никуда не бежит, молчит и в руках что-то крутит, а что именно – со спины не видать.

Короче, странная девка. В траве у её ног рюкзак валяется. Ах, ты ж, лесная тень. Волосы-то у девки коротко прибраны и сейчас чёрными кажутся, а всё равно рыжим огнём своевольно пыхают. Ну, понятно. Она – заноза сердечная.

“Вон чего втихую придумала. Ну, сейчас мы с тобой разберёмся”. Матвеич ноздрями вздёрнул, ладонью по кудрям провёл, приосанился, ко всему приятному приготовился.

Рыжуха вдруг села и рукой резко к земле махнула. Матвеич, не думая, на инстинкте, винтовку вскинул и вдруг ему прямо в лицо волк бросился. Пальнул Матвеич в ясное небо. Зверь на выстрел ужался, конечно, но цель не оставил. Жёсткую вельможью рученьку прокусил, винтовку ухватил и вместе с добычей метнулся в сторону. Рыжуха вскрикнула, обернулась и, увидев, что стряслось, волка к себе позвала.

–Ко мне, Черныш! Ко мне!

Черныш зарычал, но ослушаться не посмел. Он попятился к хозяйке задом, готовый в любое мгновение бросить винтовку и снова кинуться в бой.

Матвеич застыл. Нож и прочее снаряжение остались в седельной сумке, а потому волку в глаза князь не смотрел и больше не нарывался. Ведь вожак стаи мог быть и не один. Хищников Матвеич понимал хорошо, а потому резких движений не делал и незаметно осматривался.

Своё ранение князь проклял, стыдобище. Мелкое, пустяцкое, уж точно не такое, чтобы порядочному бойцу оружие мохнатой шавке отдать. Бинта просить Матвеич не стал, а вместо этого внимательно огляделся. Он предельно ясно видел и каждое движение леса, и винтовку, и Рыжуху, и шприц в её руке, и ещё один шприц на земле. Заметил князь и мужчину, лежащего среди ветвей у поваленной пихты.

Сначала у Матвеича ревность взыграла, но вдруг в мужчине князь узнал своего физика и вот тут по-настоящему испугался. Мёртвый Круглоух – это похуже любой диверсии. Это конец лаборатории и всему делу, в которое Матвеич свою жизнь грохнул. Он чуть не кинулся зверем на Рыжуху, но взял себя в руки и твёрдо спросил:

–Круглоух! Живой?

Круглоух что-то тихо и бессвязно промычал, и Матвеич выдохнул.

–Ты не трогай его пока. – Вступилась за физика Рыжуха. – Он ещё в себя не пришёл. Его видишь, деревом зацепило. Но не сильно – оправится.

–Ты ему что вколола?

–Так лекарство.

– Какое. Лекарство. Ты. Ему. Вколола? – Едва не рыча, дрожа от злости, снова спросил Матвеич.

Рыжуха молча нагнулась, подобрала с земли пустые ампулы и кинула их в мох к ногам князя. Ампулы не разбились.

– Понятно, – проговорил Матвеич. “Мы не гордые”. Присел, повернул стекляшки названиями к себе и сфотографировал. Хоть на что-то телефон ещё годен. Интернета, конечно, не появилось. Гадство какое. Средневековье с ведьмами. Присмотрелся тут, конечно, Матвеич к причёске Рыжухи, но волосы у неё сидели смирно и никакой информации не выдавали, что само по себе уже выглядело подозрительно. “Ох, вколоть бы тебе, Рыжуха, самой чего-нибудь интересного, чтоб язык развязался, да к нужному делу приладился”, – подумал князь и понял, что толку от этого всё равно не выйдет.

– Обвал случился, Матвеич. – Сказала Рыжуха. – Вон, смотри: сразу за корнями. Земля ровно вниз ушла. Метров шесть в глубину и ещё щель вглубь залезть норовит. Деревья, вишь, раскурочило и газом душным на всю округу обгадило.

– Про обвал без тебя знаю, а ты сама, зачем сюда забрела?

– Меня мой соболь привёл, Круглоуха спасать.

– Ага, понятно. Круглоух когда в себя придёт?

– Про то не ведаю. У конюха спроси, ему время честнее говорят.

Матвеич эти слова почему-то за издёвку принял. Но обиду он отложил до поры. А сейчас начал прикидывать, как ведьма так быстро очутилась на месте, зачем обколола Круглоуха, и какое дело её соболю до слежки за его людьми. Всерьёз подозревать Рыжуху в прямом злонамерении он смысла не видел, но ведь баба она и по лобковой дурости могла связаться с кем поумнее.

Матвеич продолжил цепко осматривать место происшествия. Увидел и ров за ветвями, и изувеченные кедры, что торчат в том рве, ровно вёсла в ялике. Видел он и другие деревья, поваленные так, будто к обвалу их падение отношения не имело. Затаилось в этом происшествии что-то неправильное, но что именно, Матвеич пока не понимал.

“Круглоуха бы допросить”, – подумал он. Впрочем, ничего толкового наука сказать пока не могла. Оставалось князю отправить физика с ведьмой куда подальше, чтобы не мешали, да забрали волка с собой. Всё равно скрыться от охраны на заповедной территории некуда.

Начал Матвеич решать геометрическую задачу вывоза Круглоуха силами волка и Рыжухи, а Черныш в это время схватил пастью винтовку и полез с оружием в самую чащу. Матвеич на этот манёвр хотел разные слова громко произнести, но удержался нервировать волка. Место, куда тот нырнул, приметил, а Рыжухе бросил небрежно:

– умный у тебя пёс, хоть и бабой воспитан. Врагу сразу в лицо кидается. Я уж думал, он мне прямиком глаза выжрет. А всё ж таки рисковал Черныш здорово: я таких троих зараз переломить могу. – Матвеич и сам не заметил, как спрятал укушенную ладонь и начал красоваться. Всё ж тянуло его к ведьме нешуточно. И так захотелось ему, чтобы она сейчас рассмеялась, как умела одна она, чтобы небо радугой дрогнуло. Но Рыжуха ничего ему не ответила.

Она склонилась над Круглоухом: выстригала ему волосы вокруг раны, мыла, укладывала лекарство и бинтовала. Черныш наконец вернулся. Довольный, уселся рядом с Рыжухой и забил по траве хвостом. Матвеич принял это как знак, что теперь можно двигаться и направился ко рву, осмотреться получше.

Вдруг волк снова навострился, Матвеич вместе с ним тоже и вскоре услышал приглушённый топот.

– Кого ещё несёт?

– Видно, не зря я конюха помянула. Учуял момент, когда лучше своему богу в доверие втереться.

Матвеич машинально кивнул, присмотрелся и действительно, на тропе показалась сонная кобыла, а на ней верхом местный конюх.

При виде испуганного Сашки Матвеич расслабился. Можно было наконец отправить в санчасть Круглоуха и, главное, свободно распоряжаться, брать управление, давать письменные и устные рекомендации. Князь немедленно взялся ругать Сашку за бродяжничество по тайге в рабочее время да ещё без телеги. Сашка, умная душа, бросился Матвеичу в ноги, чтобы сподручнее было ловить гневный взгляд, дрожать и каяться. Матвеич тут, конечно, полностью отошёл, взялся шутить и вышло по всему так, что он опять молодец, всё организовал и всех спас.

Круглоуха он погрузил на лошадь самолично, про собственное ранение и не вспомнив. На запах, что достался физику в наследство от взрыва, не поморщился. Сначала князь хотел уложить Круглоуха словно невесту в ковре поперёк седла, но больной воспротивился желудочной своей слабостью. Князь воспринял эту критику как конструктивную и уложил Круглоуха на широкую спину кобылы нормально, считай, что верхом

Справившись, Матвеич весело дал Машке прокушенной рукой по крупу и приказал вести травмированного в санчасть, хоть знал, что в санчасть физика не повезут, а повезут его, конечно, к Рыжухе. Но это князя не заботило. Конкуренции в лопухе физике по мужской части он не видел и сейчас хотел осмотреть ров в одиночку, да найти без свидетелей винтовку, которую Черныш так ловко у него стащил.

Глава 4

Машка кобыла пожилая и мягкая. Седока несёт плавно, будто океанский лайнер. Дети её любят побольше апрельских луж. Но если кто вестибулярным аппаратом слаб или, допустим, сотрясение в голове имеет, тому Машка не в радость. Так что сначала вроде ничего ехали. Рыжуха даже думала, что человеческим ходом удастся до дома дойти. Но скоро всё ж началось.

Вроде лишнего наружу изволить Круглоуху уже нечем, и хоть больно ему и муторно, но клонит физика ко сну. А только задремлет слегка, так либо Машка шеей взбрыкнёт, либо сам завалится вбок. Рыжуха Круглоуха и так, и эдак поправляет, а всё равно, трудно ей взрослого мужика на лошади удержать.

Замучилась Рыжуха, остановилась. Начала Сашку по-хорошему в деревню гнать, а тот упёрся и ни в какую. Мол, не велено ему больного без присмотра бросать, и всё тут. Ясно же, что ведьма что-то колдовское решила затеять. Ну и не столько служебный долг, сколько любопытство его зажгло.

Но ведунья лишнего показывать не любила. Так что глянула она на конюха жгучими глазами, тот и притих. На землю сел, лицо руками закрыл, да так и остался сидеть тишком. Когда Рыжуха на тайную тропу за Чернышом заступила, Сашка, если только услышал странное, но даже и ресницей пошевелить не посмел, не то, что пикнуть на предмет, отвезти Круглоуха к врачу.

По тайной тропе километров считать не приходится: близкое и далёкое тянется одинаково. И всё равно, укачало физика до зелёных чертей. Народ, конечно, Рыжуху ждать не стал, разошёлся по своим делам. Но кое-как спустила она физика с лошади и притулила к ограде на крыльце, благо тот своей помощью почти не мешал. Всё ж образованный человек. Интеллигент.

Внутрь она решила его пока не вести. Пусть наука в себя придёт. Заодно и амбре проветрится. Ну и сидит Круглоух на резном крылечке, привалившись к тёплому столбу. Вроде и легче ему. Смотрит на яркую красоту летнего леса вокруг, на Черныша, как тот шарит в кустах по округе и проверяет стаю; на Рыжуху, как та спешно достаёт свежей воды из колодца; как чуть в стороне буянят в черничнике бурые соболя.

Один такой шустрый задира, недавний круглоухов знакомец, увидел Рыжуху, бросил друзей и резво прыгнул ей на плечи.

Рыжуха взвизгнула, едва ведро удержала и крикнула, рассердившись:

– Мур! Нахал! Спрыгивай с меня сейчас же! Со своими когтями! Мур!

Мур спрыгивать не желал. Он ткнулся Рыжухе в ухо и застрекотал будто ласково.

Круглоух, сам не понимая почему, улыбнулся. А Рыжуха покрутившись с Муром увидела, что творят муровы друзья. Косы у неё не удержались – засияли золотом, взвились длинными кудрями по ветру, и кинулась она разгонять хулиганов, покрикивая: “Ах вы, разбойники! Метлу драть! А ну я вас!”

Ясно, что в обычном порядке, Рыжуха кого угодно (кроме Мура, конечно) может заставить строем ходить, но теперь свою силу она применить не спешила. Почему? Да кто её, женщину, разберёт?

Физик смотрел на лохматую ведунью, на то, как она отнимает у юрких зверей здоровенную дворовую метлу, как те висят на метле и стряхиваться с неё не хотят, и хохотал уже в полный голос.

– Ну, ты-то, что смеёшься! Хорошо, видать, тебя приложило, – ворчливо спросила ученого Рыжуха, держа одной рукой почти отвоёванную метлу, а другой, упираясь в бок.

Круглоух наново прыснул и выпалил в ответ:

– Баба-Яга! Ну, вылитая Баба-Яга с метлой! Что ж ты меня на метле в дом не принесла?

Тут Рыжуха и сама рассмеялась.

–Так свалился бы ты с небес, добрый молодец, а я таких красивых привыкла живыми в печку пихать.

Сияющие волосы колдунья прибрала. Подхватила ведро с водой и пошла по терпеливой дворовой траве к Круглоуху. Статная, ладная. Подошла, приткнула метлу, поставила ведро на крыльцо, а сама склонилась к физику, близко-близко, так, что дыхание различить можно. Посмотрела ему в глаза и взгляд отводить не поторопилась.

Он и замер, как дышать позабыл. Всё же, женщины никогда и не смотрели на него так. Прямо на Рыжуху глаза поднять он боялся, а вдруг и глянул: увидел разом, как ведунья красива, какие глаза у неё глубокие, какие черты у неё точёные – будто сама царевна над ним склонилась. Теперь уже про отвернуться от неё и речи не стало.

Она в ответ мужскому взгляду озорно улыбнулась, выпрямилась, вынула из ведра деревянный ковшик с водой и поднесла Круглоуху:

– поцеловала бы я тебя, добрый молодец, да разит от тебя как от лешего. Напейся воды и умойся, всё свежее будет.

Круглоух тут вовсе смутился, молча взял у неё ковш и разом весь выпил. Водичка из колодца свежая, дюже сладкая, как есть живая в своей упругости. Сама в рот бежит и по всему телу на каждую клеточку родной душой примеряется. Ну, Рыжуха страдальцу ещё зачерпнула, ещё. Чё уж там. Добрый молодец, аки конь.

Мыться она его не отправила. Сама ополоснула, да мокрым полотенцем обтёрла и ладно. Разуться, раздеться наказала ему на крыльце, чтоб грязь в дом не носить и так, в нижних портках повела болезного в дом. Через комнату, в спальню и спать. Он лёг в кровать и разом заснул. Думал, теперь ни за что ему глаз не сомкнуть, а вот где ж. Только улёгся он на мягкое, да мягким укрылся – уволокла Круглоуха рыжухина постель в глубокий сон, его и не спрашивая.

А волшебница уходить не спешила. Села рядышком на кровати и стала смотреть, как он спит. Не мальчик уже, Круглоух – зрелый человек. Лицо у него сильное, точно выстроено, а только как ни смотри – через все черты тёплой мягкостью оштриховано. Вроде серый весь от болезни, переносица восковым страхом истончилась, под глазами тени запали, а ровно свет сквозь мужское лицо идёт, тёмную щетину стороной ставит. Словно душа в своей чистой ясности у Круглоуха сквозь грубое тело пробивается и видна становится. Шепнула про себя Рыжуха: “вот уж не думала, что суженый мой таким окажется”. Поднесла ладонь к его голове, хотела короткий вихор у бинта огладить да разбудить побоялась, не стала.

У волшебных кудрей, конечно, своё мнение проявилось. Потянулись они рыжей поступью к мужской голове поздороваться. Сидит Рыжуха на месте, не движется, а волосок к волоску тянется, с волоском волосок тихо дружится. Соединило их – не оторвать. Слушает Рыжуха, о чём души их шепчутся, и улыбается. Всё как есть, друг другу рассказывают. Соскучились, видать, за житейский век: наговориться не могут, милуются.

Странно это было Рыжухе: знала она физика давно, да всё поверху, издали. Не думала она про него, не влюблялась. Да и сейчас: смотрит колдунья, как и тело её, и душа к нему льнёт, как он сам к ней мягким сиянием тянется и удивляется. Ведь разумом ещё ничего между ними не сложено и сердце едва лишь готовится. И вроде нет ещё между ними той обычной любви, что случается между людьми, а души узнали друг друга и снова навеки сплетаются. Хочешь, не хочешь, а всё уже решено.

Поднялась Рыжуха. Косу неспешно заплела, прошла к окну вроде занавеску прикрыть, а так – ещё на миг задержаться.

Увидела на подоконнике вездесущего Мура и погрозила ему пальцем. А соболь вдруг послушный: и ничего, и тихо сидит. Молчит. Усы топорщит. Чёрными глазками личность демонстрирует самую сознательную. Вот он косолапость свою под пузо подобрал и спрыгнул мягко на пол, спокойно подошёл к кровати и взлетел на неё словно пёрышко. Пробрался через пушистые сатиновые поля к подушке и устроился спать рядом с Круглоухом, будто порядочный домашний кот.

Глава 5

Солидный столичный дом на полсотни солидных квартир вдруг совершенно по-детски навострился, почувствовав приближение Влада, подобрался в нетерпении да так и замер верным псом. Только что надменное дыхание едва шевелило розовые перья клёнов, но вот мгновение, листья застыли и внутри домашнего сердца плавно двинулся с места лифт.

Едва Влад подошёл, дом распахнул перед ним дверь, стараясь на этот раз руками белокурой соседки. Дом обрадовался Владу её улыбкой и поздоровался её тёплым голосом. Влад в ответ озорно приосанился перед женщиной, с шуткой ввинтился в подъезд и полетел к себе на этаж по натёртой до блеска мраморной лестнице. Лифт на это стойко промолчал и даже не фыркнул вслед. Бог с ним, не до обид – главное, что настоящий хозяин вернулся домой.

Конечно, телом Влад был уже среди родного уюта, но головой с работой не расставался. Новая идея взяла его целиком и сразу же, не разуваясь, Влад принялся кружить по столовой, мгновенно разрушая сложносочинённый жилой порядок. Вот уже в единой системе и громадные полотна бумаги для эскизов и чайник сидят в готовности на толстоногом столе. Вот сам стол с опаской поджимает ноги, осторожно посматривая на то, как жадно ищет Влад подходящие дощечки, а стулья покорно принимаются под верстак и перемигиваются с распиловочным станком. Вот Влад шумно вдыхает горячий аромат стружки и подтягивает струны. Вот он отходит для первого осмотра, и стоя пьёт крепкий чай, жарко отдуваясь и фыркая. Ага! Вот как! Он ставит чашку тут же, на ватманы, чтобы лист не скручивался, и продолжает работу.

Влад любил трудиться по старинке, руками. Конечно, в его мебельной мастерской с техническими заботами крутились автоматы, а программы-проектировщики выводили его идеи прямо на бархатистый экран. Но здесь, дома, Влад мог быть собой. Он свободно отдавался своей страсти, мял и гнул послушную материю собственными руками. Чувствуя всем естеством отзывчивое напряжение, тягу и упругую суть всего, к чему прикасался.

Сколько бы современных затей ни прививал мастер в свои изделия, он всё проверял своим чутким нутром. Всё же мебель придумана для человеческих тел, а вовсе не для машин. И потому Влад неизменно остро выслушивал каждый трепет струны, сам проводил точные линии изгибов, затейливо смешивал плотную мощность с движением, томный шелест с горячестью и покоем.

Кто-то из завистников, может, и хмыкал на такой рабочий расклад. Мол, техника получше умеет, мол не работает сейчас руками никто, но все же на деле выходило так, что лишь творения мастера Владислава и ценил высший свет, да не меньше тех же рембрантов. Так что, как бы ни хвастались своей лихостью мебельщики, осовремененные интеллектом машин, а только Владу доверяли обставить парящие дворцы царских вельмож. Потому что ни одна из программ оказалась не способна так глубоко понять душу материи и соединить её ввек с человеком.

Но не только в высшем свете мастеру оказывали почёт. Даже его дом, уютно, словно наседка, квохтал вокруг хозяина и благостно взирал на эти добрые столярные дела. Любил он Влада и баловал, впрочем, было за что. Внутри у Влада целый мир обретался, да такой мир, что каждому по нраву бы в нём родиться и ввек гражданства не менять.

Весь свой талант Влад назначил в пользу другим и точное умение видел в этом главным подспорьем. Брать от других мастеру считай, уже было нечего, зато так много он стремился отдать, что работал и учился со страстью, с избытком. Всё он вверх рвался, всех наставников обогнал, да мало ему неуёмному.

Дело у Влада шло и он, позабыв обо всём, кружил по мастерской, почти танцевал, ловко направляя свое сильное тело. Он казался богом сейчас и все его инструменты от скрепки до молотка, радуясь, что достались они ему, начали позвякивать и пританцовывать вслед за своим божеством. Вот чуть дёрнулась чашка на бумаге, потом застучали в буфете стамески. Мастер остановился, оглянулся и, в немом изумлении увидал, что вся житейская мелочь пустилась в пляс, а вместе с ней и стёкла, и стол, и диван.

Влад оказался так поглощён работой, что к тому времени, когда он заподозрил что-то неладное, стена за столом ушла вниз, будто её стёрли ластиком. Мастер не почувствовал немой ужас и боль верного дома. Он тупо стоял посреди кухни и осматривал свежий вид на улицу.

Дома, площадь – всё оставалось по-прежнему, а вот в чистом голубом небе вдруг вспыхнула луна. Невероятная.Такая близкая и огромная, что видно её было даже сейчас. Она спокойно взирала на Влада с широко открытого простора, а тот глянул на этот безразличный лик и ему показалось, будто это по прихоти луны исчезла стена. Вроде это она так постучалась, придя к нему в гости.

“Что же ты такое?” – Подумал мастер, но вот следом за несущей стеной, с грохотом и тучей цементной пыли рухнула внутренняя перегородка, Влад машинально кинулся на пол и только тут наконец опомнился и заметался.

Повсюду: и в доме, и снаружи гремели крики. Эти крики странным образом успокоили Влада и окончательно привели в себя. Он понял, конечно, что случилось землетрясение, что дом может рухнуть, причём вместе с другими зданиями. Может даже статься, что на улице сейчас так же опасно, как и на месте. Влад начал соображать, как лучше поступить, прикинул время до следующего толчка и стал махом сметать в новёхонький рюкзак необходимые вещи.

Верный дом глубоко вздохнул, выпустил клубы пыли, притушил грохот всеобщей паники и Владу вдруг врезался в уши надрывный, искажённый ужасом женский крик:

– Оська! Оська! Оська-а!

Влад, уже готовый к выходу, подошёл ближе к краю и увидел соседку. Вон она: стоит внизу, двумя мужиками словно клещами прижатая, и рвётся обратно за сыном. Только кто ж её пустит? Мужики, не думайте чего, по делу навалились. Опасно женщину в родной дом пускать. Тащат они её к площади, подальше от построек, да куда же она от сынки. Вот и брыкается, вот и кричит. Влад этот пейзаж осмотрел и крикнул соседке:

– Эй, из двадцать пятой! Сюда гляди! Оська точно в квартире?

Соседка словно очнулась, биться перестала, вся потянулась к Владу, будто решила взлететь:

– Влад! Влад, мой Оська там, дома! Второй толчок будет, ему не выбраться самому Влад! Может, его завалило?! Ну точно завалило же его дурака!

–Ты, остынь. Я Оську отыщу и вынесу, иди на площадь и жди, я тебя найду, я Клянусь!

– Ключи! Возьми доступ, у нас же дверь! Влад!

Но ключи передать не просто, и пока мужчины возились, Олеся не выдержала и снова завопила.

– Да сколько же можно! Быстрей!

Влад тут же вздернулся, как от удара плетью, плюнул на доступ и кинулся в подъезд с такой скоростью, будто от крика соседки инерцию получил.

На деле, конечно, не инерция им рулила. Ведь только теперь, услышав про мальчишку под обвалом, Влад всерьёз, до холода испугался. Ну а с испуга и скорости, и сил, и чего угодно прибавится. Спроси его, как он пролетел через чужую запертую дверь точно к тому шкафу из братского десятка, где спрятался Оська, так и не вспомнит. А ведь тогда ему этот шкаф единственным видимым предметом во всём мире казался. Будто ничего другого в огромной, полуразрушенной квартире и не было.

Как Влад двигал дверь, как прыгал через упавшую мебель, как уворачивался от обезумевшей электронной охраны и прислуги, как шёл по кромкам со стола, по дивану, через зеркало, этого он даже не замечал. Не понял, конечно, что дом его вёл, сам считая последние мгновенья с каждой разрушенной кладкой.

А Оська и впрямь сидел в прочном дубовом шкафу, словно в сейфе, видимо, решив, что если ничего не видеть и сидеть тихо, то и опасность его не заметит. Когда Влад освободил и рванул на себя дверцу, Оська сжался, выронил микроскоп, который до этого судорожно прижимал к груди, закрыл голову руками и запищал. Влада мальчишка не узнал и испугался его больше землетрясения.

Оно и понятно – огромный лохматый мужик с дурными голубыми глазами и серым от пыли лицом сейчас как вытащит его наружу, так и нахлынет на Оську вихрь всех смертей. Вырастет в ураган и унесёт Оську в страшное незнакомое пространство. Ну а пространство это сожрёт его, Оську, сожрёт непременно, ведь нет в ребёнке никакой мощи, кроме тощих цыплячьих костей.

Влад его ужас увидел, но рожу свою на знакомый лад вернуть не сумел. Попробовал позвать Оську ласково, но тот только больше ужался. Поняв, что добровольно мальчишка с ним не пойдёт, Влад попросту схватил его на руки, скрутил птичье брыкание, прижал к себе и понёс в подъезд, силы своей на скулящего ребёнка не меряя.

У лестницы Влад на мгновение замер. Что-то неведомое всё же почуял. Снова дом, отчаявшись перед смертью, решился с ним на свой лад говорить. Слов Влад, конечно, не услышал, не через кого дому слова озвучивать, зато мастер со всей ясностью увидел, что единственное безопасное место во всём мире прямо вот тут, под этой громадной лестницей, и нельзя им никуда идти, а нужно сидеть здесь и только так удастся спастись.

А уцелеть теперь стало действительно важно. Не один Влад сейчас на Земле, не за себя одного в ответе. Чем больше он брал к сердцу трепет и страх ребёнка, тем важнее становилось спасение, особой цены в котором до этого вроде и не было. Поэтому, как увидел Влад, что дом ему показал, так у лестницы и остался.

Он сел, прижал Оську к груди, снова увидел безопасность под массивными плитами и верил в это видение до ослепления, до скрежета. Верил даже тогда, когда пришло время толчка, когда балки окончательно разорвали живой силуэт дома, повалились вниз, прямо на них, и парнишка жутко завыл.

Мальчик так и продолжал выть: и когда лестничные пролёты упали, и когда стало понятно, что получилась над ними надёжная крыша из плит, и тогда, когда дом насовсем затих. Скоро Оська заперхался, закряхтел, заплакал и Влад понял, что мальчишка, по естественному детскому обычаю, после истерики, скоро заснёт. Ну и пусть, так даже легче будет.

Влад вылез из убежища, осторожно прижимая Оську к себе, осмотрелся, прислушался – нет ли кого ещё в доме: но нет, тишина. А если они хоть чуть задержатся, так и им с тишиной судьба породниться – дом теперь, как и Оська: разве соплями держится.

Влад как мог осмотрел мальчишку через пыльный слой, прихватил поудобнее, голову себе на плечо пристроил – Оська и спит. Рот раскрыл и пыхтит, точно его отец на руках сказкой убаюкал.

Влад начал выбираться: снова шёл, будто знаючи, куда наступить, как пригнуться – всё видел и свободный выход быстро нашёл. И вроде они выбрались из большой беды, но к тому, что их ждало на улице, Влад оказался не готов. Что мастер тогда увидал, то никогда и никому он не скажет. Сжало его сердце, словно каменной лапой. Не думая, Влад поднял руку и прикрыл большой ладонью глаза спящему Оське, будто душу мальчишке спасая.

Искать оськину маму, смысла, по правде сказать, уже не было. Вместо площади, где та ждать обещала, огромная впадина тёмным смрадом окутана.Такая в мире уже не первая, известно, что натворила. Нет там больше ничего. Ни площади, ни зданий вокруг неё, ни людей. Только всё та же спокойная громадина новой луны в безразличном парении молча взирает на мёртвые руины.

Влад заметил, что ему под руку какая-то тряпица ветром трётся. Взял её, закрыл ребёнка с головой и сильно-сильно прижал к себе хрупкое живое тельце. Где теперь скрыться в мире от этой боли и от этой прокажённой земли Влад не знал. Он снова посмотрел на вспыхнувшую недавно луну и вдруг ему почудилось, будто та зовёт его к себе.

Много мыслей сейчас толпилось в его голове, но что из них правь, что кривь Влад рассуждать не стал и решительно двинулся на этот безмолвный зов. Может, у этой прекрасной луны для мастера найдется ответ?

Глава 6

Хороший сон не хуже бани распаривает. Выспался человек – тёплый и благостный рождается заново. Круглоух эту аксиому впервые на себя применил. Проснулся утречком и хорошо ему. Солнце встало по лету заранее, а лучи его пробрались в комнату и давай воздушные пылинки в золото превращать. Лучше того алхимика.

Смотрит Круглоух на мерцающее сияние, и в мыслях его всё та же солнечная пыль на пустоте светится. Удивительно это Круглоуху. Такие чудеса, чтобы голова сидела без синтеза и анализа, с физиком обычно не приключаются. Созерцает он случившееся и ничего ему в это время больше не хочется.

Конечно, чтобы такая нега подольше длилась, то заслужить надо. Но у Круглоуха заслуги по этой части, видно, хило числились, а потому скоро за окном раздался рык Черныша и затем резкий бабий крик.

– Рыжуха! Дома ты? Выйди Рыжуха! Выйди, случилось что!

И стук прямо в окно спальни звенит.

Учёный разом в нормальное состояние вернулся. Вспомнил где он и кто. Поворочался в постели. Опять за окошком крик, а Рыжуха не откликается, вроде её и дома нет. Круглоух принялся соображать, как ему лучше поступить. Надо бы выйти, но в чужом доме гость не хозяин. Позвал Рыжуху: вдруг ему отзовётся. Голос у него вышел осипший, тихий – такой никто не услышит.

Напился Круглоух воды, оставленной всё в том же деревянном ковше у кровати. Поднялся на ноги, голову у болезного повело – чуть обратно не слёг. Удержался, взял себя в руки и, путаясь в голых ногах, вышел в большую комнату. Сунулся в кухню, нашёл рядом помещение с утра необходимое, воспользовался и легче ему стало. Снова позвал Рыжуху, но она похоже действительно ушла. А баба во дворе не унималась и под слаженный вой стаи, что звенел на манер городской сигнализации, продолжала звать Рыжуху.

– Выходи давай! Черныш твой меня совсем уж заел!

Черныш вдруг взялся лаять почти по-собачьи, а значит, никого он пока не ел. Однако, Круглоух не стал медлить и отправился спасать рыжухину гостью.

Только он показался на крыльце, лай и вой затихли. Волк сел и спокойно посмотрел сначала на него, потом на здоровую тётку в ярком цветастом платье, с двумя вёдрами на локте. В тётке Круглоух узнал Нинку, повариху при их столовой.

Баба при виде Круглоуха радостно осклабилась и раскраснелась. Не от смущения, конечно, а от азарта. Она даже чуть присела вместе с вёдрами от такой удачи, будто в намерении реверансировать.

– Ой, дорогой наш профессор, здрас-сьте. А чей-то вы такой побитый и в трусах? Матвеич вас приложил, что ли? Я вас вчера ждала-ждала, а вы вон за какими рыжиками теперь охотитесь! – И повариха расхохоталась, заколыхалась и загремела пустыми вёдрами.

Круглоух, хоть профессором не служил, но на сальные намёки насупился:

– Вам что нужно?

– Ну, – игриво посмеиваясь, сказала Нинка. – Так вы что, не знаете ещё? Так воды-то нет. Не до того вам, видать, по ночным прыжкам.

– Что значит "воды нет"? – Требовательно спросил Круглоух, игнорируя насмешки. – Авария в сети? Если так, то колодцев в посёлке полно.

– Ах, какой вы деловой человек. Хоть и голышом, а всё при должности. Колодцев-то полно́, а воды ни в одном нет. Народ пошёл к Матвеичу ругаться, а я вот думаю, загляну к Рыжухе, что у ней с водой? Может, колодец у неё на другой жиле стоит?

– При лаборатории огромный запас жидкости для охлаждения. Её можно переработать до питьевой. Матвеич наверняка выделит на нужды посёлка достаточно. На первое время хватит, а потом мы синтезируем ещё. Сколько нужно, столько и выдадим.

– Я что, отравой вашей из цистерны поиться должна? Мне ещё пожить надо – у меня дома кромя мужика и свёкров, пятеро детей. Мы люди, а не роботы ваши. Нам нормальное питьё нужно!

– Ну я не знаю, а Иван, что говорит? В чём причина, как он решать собирается?

– Да что ты заладил! Мне-то знать откуда! Я ваших дел не разбираю! Это ты у Ваньки и спрашивай, что там за авария, а мне мозг не компостируй, скажи по-человечески: есть у вас с Рыжухой вода или нет?!

– В домашней сети есть, а в колодце не знаю. Вон он: у тебя за спиной. Посмотри.

– Ага, посмотри. Что я совсем неграмотная, мимо волков по ведьминым колодцам шарить? Эти звери меня и так, всю до костей погрызли.

Круглоух замялся. Черныш хоть и притих, но кто знает, что Рыжуха ему про него наказала.

– Ну я здесь тоже не хозяин. Если так рассуждать – вряд ли и меня Черныш подпустит.

Нинка развела руками, всколыхнула вёдрами:

– так ты попробуй, мил человек – навроде и пропустит.

Круглоух остолбенел: рехнулась ли баба, живого мужика волку в зубы на проверку пихать?

– Да позови ты его, лишенец! – Правильно поняв его взгляд, сплюнула Нинка, – команды дай, а если послушается, так и пропустит. Чему вас только в городах учат.

Круглоух на это кивнул. Он хотел позвать волка по имени, но вместо того, как-то очень привычно свистнул.

Черныш мигом очутился рядом с ним, всем видом изображая преданность и радость.

– Пойдём, Черныш, к колодцу: посмотрим, есть ли вода. – Неуверенно попросил Круглоух.

На такую манеру и родной домашний пёс не отозвался бы, а Черныш сразу побежал к низкому венцу. Может, конечно, и потому, что не пёс он и не домашний. Жизнь яснее видит.

Волк деловито забрался на лавку, спихнул на землю крышку, сунул морду в колодец и довольно мотнул головой – мол, сделано хозяин, с ресурсами полный порядок. Круглоух и сам подошёл, заглянул вовнутрь.

– Ну вот, воды полно́. Берите сколько нужно.

Он взялся за привязанную бадью сам, но Нинка отпихнула его: ну куда ты ударенный лезешь, без тебя справлюсь. Повариха наполнила вёдра, сунула сверху лопухов, легко прихватила добычу и, довольная, помчалась к деревне, будто крейсер со свежей прессой.

“А ведь если авария, так сейчас толпой набегут живые-нероботы, – подумал Круглоух, глядя вслед Нинке. – Где же ты, Рыжуха? Как мне управиться без тебя”?

– Где Рыжуха? – Спросил он у волка, и тот, словно ему дали знакомую команду, помчался к дому.

Круглоух отправился следом. Завернул за веранду и увидел её. Рыжуха сидела на корточках тут, за углом, вроде никуда и не пропадала. Она уже ждала Черныша, и тот кинулся к хозяйке. Мордой ей в колени тычет, хвостом дрожит, а волшебница его обняла, волосами лучистыми прикрыла и давай загривок чесать да трепать.

– Ай, хороший, Черныш, молодец ты мой. Соскучился топтыжка, ухи твои пушистые, сахарные. Зубастый ты мой, загривочек растопыренный.

Круглоух остановился. Посмотрел на них и подумал: вот и он также будет скулить у её колен и хвостом вилять. И как же это хорошо будет.

Рыжуха его приметила, улыбнулась, рукой махнула – иди мол сюда, что стоишь. Он, словно не болел, вмиг очутился рядом и колени у него сами вниз потянулись. Будто, правда, вместе с волком сесть – милой голову в руки отдать и пусть колдунья его чешет, пусть гладит, пусть всё что угодно делает, только не гонит. Но Рыжуха встала к нему от волка. Смеётся, говорит что-то, а Круглоух её ровно не слышит, только смотрит на родные черты безотрывно, а сам стоит не шелохнется, будто каменный.

Волосы Рыжухи эту позицию раньше хозяйки приметили и согласие нехитро составили. Сами собой шевельнулись, светом перелились. Пошли кудрями манить да в узоры перевиваться. На грудь потекли и потянулись кольцами вниз, уже в ноги, вот их река.

Когда человек на колдовство первый раз смотрит, так пугается, спасу нет. Всё оттого, что рядом с волшебством сама смерть видна становится. Деревенским проще, они со смертью ближе знакомы, а вот городская интеллигенция к таким фокусам только в книжках готова.

Впрочем, Круглоух склонности к панике, видимо, не имел. Может, тайга успела ему этот вывих поправить, может, просто любопытный родился. Всмотрелся он в движения дивных волос и вспомнил о вечном: о тех волнах, что облаками в мире вероятностей ходят.

Смотрит учёный на Рыжуху и налюбоваться не может. А как сумел говорить, спросил её прямо:

– это происходит, точно так, как я вижу, или движение твоих волос только моё восприятие процесса, который является чем-то другим? Тем, что человек воспринять, неспособен?

Удивилась Рыжуха, аж глаза распахнула.

– Вот ведь ты какой. Люди говорили, что Круглоух настоящий учёный. Я думала сказки это, такого найти – насилу постараешься. А ты, и правда, мир понимаешь.

– Люди ещё говорят, что ты ведьма. Я тоже думал, врут. Вроде ведьм совсем не бывает.

– Что ж не бывает? Или не знаешь, кто такие ведьмы?

– Похоже, нет. Скажи.

– "Ведь – ма” – значит, ведающая мать. Такая мир в естестве прямом видит и как мать о нём заботится. Да ты и сам ведаешь, раз при таком деле служишь. Недаром науку с колдовством изначально меряли. Ты одну часть мира видишь, я другую. А вместе наши умения соедини, так общий уклад одинаковым выйдет.

– Я понял. Так ты объяснишь мне, что я вижу сейчас через твои волосы?

Она рассмеялась. Глазами лукаво стрельнула. Вопрос Круглоуха ей двойной стороной повернулся. Кудри Рыжуха огладила и в узел собрала. Уж больно откровенно они Круглоуха манили. И то, правда. Нравился он ей всё больше и больше. Не только пытливостью и прямотой своей.

– Расскажу, впрочем, скоро и сам поймёшь. А сейчас пойдём, – позвала она. – Тебе помыться да покушать нужно.

– Поесть точно не помешает, – охотно согласился он и вспомнил про повариху. – Да. Сейчас из посёлка приходили, сказали там воды нет в колодцах. Я так понимаю, тот обвал земли перекрыл водоносный горизонт по направлению к посёлку.

Колдунья замерла: словам про горизонт удивилась, хотела переспросить, но не стала. Как удивление прошло, так и сама поняла. Вместо того, приблизилась к физику, провела рукой по его лицу. Щека колючая, ладонь нежная. Физик тоже замер. Тоже ничего не спросил. Но, видно, и он погодя сам всё понял.

– Пойдём тогда скорее, – снова позвала она его шёпотом, – поди со всех дворов народ придёт. Матвеич ещё впереди всех прискачет. Начнёт у меня питьевой режим устанавливать. Успеть бы до того.

Глава 7

В открытый дом зайти просто. Когда один идёшь и никто тебе своим участием не помогает. Но если тебя удвоилось, а до целого ещё не соединило, так и коту с дверью легче справиться.

Посмотришь на такую оказию со стороны: и смешно, и радостно. Ладонь за ладонью к двери тянутся, а прикоснуться друг к другу и сладко, и боязно. Соединились на ручке, кажется, справились.Теперь бы пальцы от двери оторвать и в сени войти, так на это особое соображение иметь надо. А где ж его взять, если у обоих вся голова розовым туманом затянута.

Прошли через порог и тесно им в тенистых сенях. Влюблённым тут шагнуть некуда – как ни повернись, ровно там же второй окажется, а чтобы прогнать, отойти, о том и мысли нет. Как в комнате оказались, не помнили, а только на свету смущению стало вольготней в силу войти.

Отлепилась Рыжуха от мужних рук, отправила Круглоуха мыться. В шкафу чужую одежду нашла, полотенце добавила, да, не глядя на лавку, сложила – бери мол. В кухню сбежала: вроде ей на стол собирать.

Спряталась, а сама, что он делает, через стук сердца слушает и в окошко из кухни в комнату поглядывает – вот он войдёт.

На огне масло скворчит – творогу с мукой приключение. С буфета закуска на сметану поглядывает, завтрак дело нехитрое.

Когда колдунья сготовленное к столу понесла, и Круглоух к ней вышел, с мытья распаренный. Она поднос поставила, физик рядом приладился. Как её рука к его голове прильнула, Рыжуха и не заметила. Опомнившись, пальцы она не отдёрнула, но странно ей – столько ласки дарить едва знакомому. Удивлялась волшебница, а к нему иначе нельзя. Если подумать, так и силы в ней много, и командовать она привыкла, а всё по-другому с Круглоухом: ладони мягкие, голос ласковый, слова добрые.

В оправдание нежности колдунья за давешнюю рану взялась. Мокрый бинт с головы на клубок скрутила, повязку маслом смочила, сняла и шрам подсушиться оставила. Впрочем, там и беды уже нет, помогли, видать, лекарства и водица светлая. Гладь его теперь в удовольствие, сколько хочется.

Рыжуха и гладила. Прикасалась к мужской голове и чувствовала, как он сам к ней льнёт, на её движения отзываясь. Отошла ведунья обратно в кухню чай заварить, а Круглоух остался при еде за столом, от ласки дурак дураком и счастлив.

Дурак – не дурак, а угощение уплетал получше тех умных: ел, что поставят, разносолов не разбирал, тем и хозяйку радовал. Рыжуха по дому хлопотала, и вроде ничего особенного не происходило, а ловко ей и свободно с ним было. Есть Круглоух рядом, а ничто внутри у неё о гостя не спотыкается. Как он делает, как говорит, как шутит – всё к месту, всё в помощь. Ровно никто волшебнице не мешает: как хочешь крылья свои раскрывай, а стоит крыло распустить, чувствуешь, как он ветром его держит и лететь помогает. Силы у Рыжухи прибавилось, засветилась она и окутала Круглоуха сиянием.

Круглоуху стало радостно и легко. Спроси его, что случилось, нипочём не ответит – сам не знает, а счастлив он дышать её лаской до скончания лет и за эту негу все что угодно создать.

Мур, конечно, такое событие пропустить не мог. В смысле поесть. Едва Рыжуха мёд к чаю поставила и на кухню вышла, проказник запрыгнул на стол и немедленно в мёд тот влез. Круглоух поначалу смирился – что ему сладости, если рядом грузди с колбаской подмигивают, а потом затеял для смеха Мура от лакомства отманивать и плошку из мохнатых лап вытаскивать. Мур, понятное дело, ни на какие провокации не поддался и добычу из лап не выпустил.

Вернулась Рыжуха к столу: там соболь фырчит, бардак наводит, а Круглоух фокусы устраивает.Топнула колдунья ногой, брови нахмурила, а по глазам видно, что она смеётся – ну её разбойники смех тот разобрали или нет, а оба разом притихли. Смотрят на хозяйку доверчиво, аки ангелы. Мур, конечно, не удержался, взялся свои лохматые ладошки от угощения вылизывать.

– Не зря тебя Мур так полюбил, вы с ним одной породы, на одно лицо одинаковые, – улыбнулась Рыжуха и вдруг тревожно встрепенулась на знакомый рык во дворе. Скоро за окнами и людской гомон заладился.

Рыжуха вздохнула, выпрямилась, словно перед боем, и нехотя сказала Круглоуху:

– Ну что ж, пришли люди. Пойдём, выйдем к ним вместе.

– Конечно, пойдём.

Круглоух суетливо поднялся и отправился с ней на крыльцо. Хорошо, хоть штаны при нём.

А народу собралось порядочно и Матвеич, конечно, не опоздал. Люди все смурные стоят, локотками да кивками перемигиваются, ну и батюшку вперёд выпихивают. Мол: “ты у нас светила души”. Тимофей Михалыч вовсе не против, просочился через толпу и обратился к Рыжухе со всем почтением:

– Рыжуха, мать! Заступись ты за нас. Посмотри, что в мире деется. Выходим мы нынче за водой, а в колодцах-то пусто считай. Только понизу гнилая жижа плещется. Дух от той дряни идёт мертвящий – страшно к источникам подходить. По всем дворам всё одно: ни скотине дать, ни самим попить нечего. У кого, конечно, по бочкам на полив припасено, да Матвеич свой запас отдать просится, но надолго ли того запаса на все нужды хватит? Ежели в недрах земли такая отрава, как лес, как урожай отпоить? И в мастерских работа не гладко без воды пойдёт. И самим нам живого питья требуется. Как жить теперь, мы не знаем. Одно спасение господь оставил – приберёг для тебя, матушка, чистый источник. Видно, нам теперь на поклон к тебе за водой ходить – вёрсты мерить, знать повинны мы в той беде. Ты утешь нас окаянных, скажи, что водица с тобой по-прежнему.

Круглоух, в общественной политике человек неопытный, видит: в толпе, кроме Матвеича и Ивана, деревня собралась, и встал впереди Рыжухи, чтобы нормально объяснить грамоту тёмному окружению:

–Тимофей Михайлович, я понимаю специфику вашей деятельности и то, что вы не можете знать некоторых особенностей строения земной коры, я и сам не геолог, но я хочу объяснить вам, что случилось. Совершенно очевидно, что произошёл обвал земли, который перекрыл водоносный горизонт по направлению к нашему посёлку. Я сам там присутствовал и получил травму.

Случившееся – естественное явление и не представляет большой опасности. Вода найдёт себе новое русло, и мы имеем возможность направить её, минуя отравленные резервуары. Конечно, причину и природу загрязнения также необходимо выяснить. Давайте мы с моей командой произведём анализ ситуации и составим план работ. Я вас уверяю, всё можно поправить, да мы и сами синтезируем воду в необходимых количествах. Вам хватит не только на повседневные нужды, но и на полив и даже на лес.

Круглоух сказал и доверчиво ждет известный ответ, а народ на него, как на дурака моргает, но вроде без претензий.

–Ты Круглоух не лезь.

– Правильно, коровам вон про горизонты свои рассказывай.

– Химией нас своей ещё травить, умные какие. И мы не дураки.

– Ага. Ванька, вот тебе пара: можете вместе друг дружке про светлое будущее втирать. А мы не вас теперь спрашиваем.

– Ну, Рыжуха, что молчишь?! Отвечай давай! Что с колодцем? Работает он у тебя?

А Рыжуха тенью за плечом Круглоуха стоит. Вроде её не ругает никто, а она смалилась, ровно девочка. Всю стать и весь бойкий дух, видно, дома оставила. “Есть вода, довольно будет”, – говорит, а сама в землю смотрит, за Круголоуха прячется.

Матвеич до этого спокойно среди людей колосился. Он уже всякого за день наслушался, но тут ёкнуло у него внутри: Круглоуха сейчас словно в первый раз увидал. Все движения простофили физика на манер мужских зафиксировал. Ведь вроде в чужих шмотьях, а крепко стоит, уверенно говорит, женщину молчаливую укрывает. Ох, неспроста такие дела.

Начал Матвеич прикидывать личный расклад, ощупал Рыжуху глазами и отвлёкся от существенного на конкретное. Выплюнул ревнивые слова, вовсе не думая:

– А не вы ли сами нам эту аварию вчера устроили? А? Круглоух? Очень уж затейливо это вышло. Природное всегда проще. Нашаманила ведьма, наука технику поднесла. А ещё вчера, зачем мне оба цирк с травмой показывали? На лбу-то у тебя вон – царапина. Дальше что делать будете? Хотите на ведьмин колодец всех людей подсадить и власть на себя взять? Думаете, я всё по доброте душевной терплю, так никакой управы на вас не будет?

Круглоух в ответ жаром взвился:

– Что? Да ты же сам торчал там, ты сам всё видел! Какой смысл нас обвинять?

– Я видел только, что вы оба у рва шастали и что Рыжуха там свою химию разводила. Это я видел.

– Ну так и ты рядом ходил! Может диверсия твоих рук дело?!

Матвеич резко подался вперёд, имея в голове понятное намерение, только народ его, драгоценного, придержал и развития этому сюжету не допустил. При такой-то оказии всякий мнение приобрёл.

Кто вслед за властью на Круглоуха взъерепенился, кто на Ивана, а кто края потерял и прямо в князя вёдрами пустыми тыкнул: на мол посмотри, что творится, харю свою бесстыжую на правду людскую обороти!

– Мы ж к вам, к инженерии, со всем доверием, а вы нас раком, что ли, поперёк дороги ставите?

– Что ж получается – подыхать нас оставил?

– Обещала нам наука хозяйство поднять и вот началось!

– Скажи сама, Рыжуха, поставь их мордой в ноги!

А Рыжуха по-прежнему стоит тихо, словно ждёт чего-то и люди из-за молчания в революцию навострились. Круглоух резкими доводами грызётся, да так, будто чёрт им нарядился. Батюшка Тихон пытается людей вразумить, да уже тащат его в сторону, чтобы ненароком не пришибить.

Матвеич от склоки остыл и сам не рад, что бучу затеял. "Бросил же им сдуру запал". Но поздно – разошёлся народ. Некоторые в стороне таятся – попросту смотрят, но ясно, что смотрят с намерением. Ибо у всех одно приключилось и все кучу виноватых видят.

Никто, конечно, не заметил, как лесной дух тенью за вчерашним днём заново изменился. Ну, на этот раз недолго готовился. Поднялась под тайгой земля, вздёрнула в небо деревья и ошмётки дорог. Что в недрах схоронено, всё наружу поставила. Выдула стон да рык, тут же сдвинулась. А уж ветер прошёл по тайге, будто ураган приготовился.

Народ попадал с ног – если земля бунтует, человеку не выстоять. Испугались: не за колдунью ли сама мать-земля вступилась. Матвеич быстрее всех к траве приник – тренировка сказалась. Лишь Рыжуха с Круглоухом поперёк стихии остались. Колдунья этого и ждала: едва земля задышала, ведунья взяла любимого за руки, в глаза ему посмотрела и тут у них свой мир заладился: к остальным непричастный, ничем не уязвимый. Люди вокруг кричат, грозят, лес гулом страшит. А нет для них суеты.

Круглоух милой в глаза смотрит и одну её на всём белом свете видит, а она его за взгляд держит и внутрь себя уводит.

– Ты не бойся ничего, главное – руки мои не отпускай, – проговорила она и глаза прикрыла.

Вспыхнула у Рыжухи во лбу звезда. Вспомнил Круглоух сказки про волшебных царевен, только на этом сходство и кончилось. Пошли от колдуньи сферы в пульсации нарастать – электричеством забавлять, мысли Круглоуха на магнит увели, физику вторя всё знакомое.

Взялся Круглоух приспосабливать сферы и пульсацию к формулам, проникся, к пониманию сути приблизился, но едва значения в уравнениях начали на место вставать, видеть волны, он перестал.

Предпринял, конечно, известный метод: головой тряхнул да прожмурился, но ни волны, ни звезду он больше не видел. А видел лишь то, что обычному человеку дозволено.

Вместо сфер, взметнулись вокруг Рыжухи её волшебные волосы и закутали их обоих в кокон. Круглоух продолжил работать так, без визуального восприятия, но запрокинула колдунья голову и запела.

Обернулась она на себя. Всё иное отгородила, оперлась на силу другим не веданных. Завела волшебница песню дикую, слышь звериную, с древних времён принесённую. И не поёт её даже, а наружу слова выпускает, и песня эта, будто живое существо, из живота через горло в самое небо рвется, словно впервые в мире рождается.

Люди от той песни затихли, успокоились и заснули. Чудилось им во сне, что поёт она каждому колыбельную с первых дней знакомую, в сердце родимую. И вроде мамка с бабкой не так пели, а всё одно: её песня мамкиной стократ слаще, на душу ещё родней нежится.

Круглоух про работу напрочь забыл: словно себя покинул. Смотрит на Рыжуху и видит перед собой чудо сказочное, в ответ на все его вопросы о мире данное.

Вроде его уже нет: растворился на чистый свет без формул наученных, без понимания лично думанного. Естественный, волной оборачивается, сияющей красотой измеряется. Сам теперь пространство открытое. Свободен, куда хочешь лети, озорство любопытством, как хочешь меняй. Взметнулся Круглоух – сиянием перелился, в другой стороне очутился. Весь свет, что тайгой знал, облетел на единый дух, вернулся в тело, обмыл его живым естеством и снова выше кедров поднялся.

“Всё что угодно могу! Всю вселенную через суть обрету и в свете жизнь подниму!”

Вселенная она вроде близко, а всё ж далеко, и земные мелочи порой ещё значительны кажутся.

И вот он, властелин мира сущего: перво-наперво летит обидчику фигу показывать. Это потом можно взяться и за великое, пока невидимое и потому несущественное. Понял Круглоух, что люди от песни Рыжухи в сон полегли и приметил Матвеича: вон он, со всеми спит и никуда теперь деться не может. Злость по-хозяйски снова нахлынула, и так захотелось интеллекту показать превосходство над княжеской властью. "Эх! Всё ему выдать сторицей"!

Кинулся физик своей нечаянной силой кружить вокруг Матвеича: начал мощью бить, ужас и покорность к себе внушать. Вроде той барабашки. Азартно Круглоуху и весело в яри мелочной, а всё же почуял, как Рыжуха тёплом в его пространство вошла. Вот она движется с ним в ладу, сияет чистыми искрами и хохочет. Легонько так, в невесомости: дикость мести дивной беспечностью растворяет, вдаль его зовёт. Он за ней и летит, от глупости рядом с любимой отходчив.

Поднялась Рыжуха выше, Круглоуха увлекла за собой и будто прошептала с восторгом – “Смотри!”

Он осмотрелся и увидел невероятное. Встали среди тайги горы. Пешему их не одолеть. Куда ни посмотри, все скалы кругом идут и кольцом через поселковые земли смыкаются. Приглядеться, так живые камни – всё время в движении, всегда разные, сколько ни примеривайся, одного пути не будет. Щедрые горы: что угодно своим телом дадут. Но знать нужно, как обратиться и как дар во владенье принять.

Увидел Круглоух и рыжухино удивление. Хоть и приложила волшебница руку к этому волшебству, но такого успеха она не ждала. Ну да, как бы там ни было, горы стали теперь посёлку защитой – словно сказочные витязи княжий удел под охрану взяли. А если кто на эту землю поверху пойдёт, и над облаками щиты сомкнутся. Зачем это нужно, Круглоух сейчас же знал и о том он ведунью не спрашивал.

Снова почуял Круглоух милый зов. И сразу очнулся. Стоит рядом с Рыжухой, как и прежде. Горячими ладонями её ладошки согревает. Вокруг неживое утихло всё, а живое в испуге замерло.

Смотрит на любимую – явь или сон? Взгляд её лучистый в себя собирает, все те же искры волшебные в ней видит: нет, не сон это и сном быть не может. Всё настоящее в ней, без обмана.

Подался он к ведунье, обнять – она уже тут. Лицом в мужском плече прячется и сияет, как девчонка от радости. Вон какой сказкой её ворожба обернулась. В мире ещё не видывали такой высоты. И не думала Рыжуха, что сама такое величие умеет творить. Ученому бы сейчас многое у колдуньи узнать, да он, потрясённый, своё, что первое, то и спрашивает:

– кто же ты, Рыжуха? Что ты со мной делаешь, к чему вообще я тебе такой сдался?

Рыжуха ему не ответила. Вместо того, потянулась счастливая вверх, к его губам и поцеловала, как у влюблённых принято.

Круглоух вдруг ослаб и прижался к милой, словно ища опору и спасение. Он ответил ей жадно, ласково, да только такая дрожь его взяла, что Рыжуха чуть отстранилась. Всё ж целитель и понимает кому какая нагрузка по силе идёт. Обняла она за пояс его, дважды раненного, и тихонько повела к дому. А разговор тот у влюблённых долгий завязался. Гляди, на всю жизнь растянется и не всякому на уши откроется.

Глава 8

У кого любовь, а у кого и всякое. Посмотрел Матвеич, как ведьма с наукой милуется, плюнул, отряхнулся да и пошёл себе стороной. Тем более, идти ему сейчас много куда надо было. “Подумаешь, бабу увели, невелика беда”. Обиделся, конечно, Матвеич нешуточно и стал про себя твердить, что государственное дело князю всегда раньше передка истинную важность указывает. “А если вышки или мастерские землетрясением кверху ногами вывернуло, так всё едино не до того.”

Утешение хлипкое, да что уж теперь. Впрочем, чуть только Матвеич вышел на открытое место и осмотрелся, сразу про всех баб в мире забыл. Дорога-то как стрела построена, до самой станции лес прямо рубили. А вдоль асфальта трасса под новые вышки проложена. Обзор что надо.

Как только Матвеич увидел, какое разнообразие появилось в пейзаже, так повернулся он спиной к разрушенной станции космической связи и пошёл к вертолётной площадке. То есть сначала, конечно, пошёл, а потом и сам не заметил, как побежал да так быстро, словно он заяц, а за ним армия чертей гонится. В общем, до вертолёта добрался вмиг. Принялся сам расчехлять, а когда выбежал механик, скомандовал готовить машину. Механик, конечно, не против, чё там готовить, только всё один вопрос у него:

– Э – это, Вашество, техника-то в порядке, а вот топлива надолго ли хватит? Точно прямо сейчас лететь надо? Может, ещё что на ход приладим?

Матвеич скривился и плюнул в ответ:

–Спасибо, дядя, чтоб взлететь, нам хватит бабьей ласки. – Он резко прыгнул в кабину и стал готовиться.

Что ж, князю поперёк его имущества не встанешь. Закончили работу, поднялся вертолёт, полетел. Но, похоже, соврал механик, не готова оказалась вертушка. Основное, конечно работает, но ориентироваться и управлять, можно было, только полагаясь на самого себя. Впрочем, когда у князя складывалось иначе?

Матвеич вышел на расчётную высоту и давай осматриваться. Туда-сюда: сам себе не верит. Повёл машину по кругу, а всё равно, глазные приборы показывают, такой же бред, что и машинные. Вроде жили они посреди равнины, а теперь горный край стоит в горизонт.

Матвеич двинулся в сторону скал. Принял выше, чтобы увеличить обзор, и вот тут ему дурно стало. Земля-то похоже уменьшилась. Там, где просторы должны указывать поверхность планеты, там уже небо сошлось. Если князь захочет отправиться, допустим, в столицу, то, может статься, что лететь особо и некуда.

“И что же у нас теперь с гравитацией и атмосферой?” – Подумал Матвеич, прикидывая, как близко теперь получится солнце поцеловать. Подняться он не решился, повёл маршрут дальше в горы. Пока летел, спокойно, в общем, отметил, что нет больше ни вышек, ни станции, ни, может, и ребят из охраны. “Да ничего нет, кроме этих паршивых гор на этой паршивой Земле!” И Земли самой не видать. Другой его планета нарядилась.

Матвеич глянул в сторону солнца, будто боясь, что и оно сейчас исчезнет, и вдруг рванулся ввысь. Видно, захотелось ему сбежать из этого кошмарного сна. А только наверх уйти у него не сложилось. Как ни старался Матвеич взлететь выше, как ни рычал, как вены ни пучил, да не та тропа, видно, выбрана.

Когда в небе вспыхнул первый взрыв, Матвеич сразу пришёл в себя. А взрыв красивый, словно цветочек аленький. Почти у самого носа нарисовался. Вертолёт, впрочем, тряхнуло только. Матвеич начал выравнивать полёт, задумался о вечном и, видимо, в целях экономии керосина, решил продолжить думать на твердой поверхности.

Тут снова взрыв. И будто опять ненастоящий – в клочья не рвёт и огнём не жарит, словно враг за невидимой границей застрял, но всё же снова тряхнуло вертолёт и тряхнуло нешуточно. Матвеич опять зарычал, оскалился и направился вниз, выискивая площадку. Но опять взрыв распахнул ему небо. Вертолёт накренило и понесло вальс среди облаков расписывать. Матвеич примерился к движению, вдарил по аварийному, лопасти отстрелил. Выбросило князя наружу. Потянуло, повело, ближе к деревьям опустило, да знакомой вонью окутало.

…

Круглоух смотрел, как Матвеич отхлёбывает воду из каменной фляги колдуньи и вспоминал её слова. “Что духом походя сделано, то для мира плоти – приказ безжалостный. Накинулся ты на князя, потешаясь силой вселенной, так жди теперь, чем это обернётся и о цене тоже не забывай.”

Вот и обернулось. Губы у князя сухие в трещины, глотает он голодно – будто жеребёнок к мамкиной титьке ладится. Самому держать флягу, сил у него нет. Лежит Матвеич скрючившись у Рыжухи на родных коленях и беспомощно трясётся. Грязная куртка на нём жалко топорщится, словно чужая, на его отощавшем вдруг теле. Рядом и навороченный противогаз валяется: уткнулся в седую траву закопчённым стеклом и кается в самоуверенной решимости победить нутро разросшегося рва.

Когда Матвеич полетел на разведку, Круглоух с Рыжухой сидели у неё дома. Они здорово испугались, когда услышали взрывы и, выбежав на улицу, увидели падающий вертолёт. Пока волки нашли Матвеича, пока они все вместе его спасали, Круглоух и себя позабыл. Хорошо, к ним Сашка успел прибиться: помог человек.

Ров к тому времени стал глубокий, видно метра на три, а дальше невнятный туман. И торчит, значит, Матвеич над этим туманом на парашюте будто висельник. Живой-неживой, не колышется.

Сняли князя, освободили из подвесных ремней, оттащили подальше от края. Рыжуха по медицинскому обычаю, обследовала Матвеича, а ребята смотреть не смогли: вон она смерть какая, если ей в лицо заглянуть. Страшен стал лихой князь: ссохшийся чёрный старик с запавшими глазами – мира живого не видит. Сашка поначалу терпел, а когда уже справились, не выдержал: рухнул, где стоял, поджал колени под живот, головой в землю уткнулся да заскулил, и от этого Круглоуху совсем тошно стало. Так тошно, что он вдруг вскочил и начал орать, не помня себя:

– Да что же ты не сказала мне, что это будет Так?! Почему не остановила меня сразу?!

Он орал и дальше, уже что-то вовсе невнятное, простыми словами непередаваемое. Рыжуха осторожно спустила с колен Матвеича, подошла к суженому, приноровилась и ткнула его в шею. Круглоух сгоряча этого не заметил, но орать перестал. Постоял немного молча и сел на землю. Вроде у него орательный бензин закончился. Тут оказалось, что и Сашка замолчал и стало тихо у обрыва. Ни зверей, ни птиц не слышно. Только кедры на ветру шумят.

Рыжуха нежно обняла Круглоуха, ласково погладила его по спине и снова села с Матвеичем. Убаюкала колдунья государственную голову к себе на колени, положила руку князю на лоб и тихонько запела. Голос её стал грудным, диким. Он навеял дрему, успокаивая и исцеляя. Рядом волк к ей приладился. Выть не воет, а на хозяйку вдруг смотрит так проникновенно, будто, ей-богу, сейчас заплачет. Рыжуха и его погладила, ну вроде полегче зверю от ласки уверенных рук.

Колдунья допела и сказала устало:

– Каким-то неведомым чудом сумела я укрыть нас от взбесившихся по лютой беде людей. Только и нам с той бедой разбираться придётся. Хоть и легче стало под щитом, да, видно, мне одной не справиться. Считайте, повсюду теперь погибель. Но что за хворь на Землю нашу напала, не знает пока никто. И что теперь делать, вовсе не ведомо.

Рыжуха вздохнула и волосы её, потемнев на ночь, потекли ручьём к самой земле, будто чёрные слёзы.

–Вы позаботьтесь о Матвеиче. – Проговорила она. – Я пойду, с учителем посоветуюсь, а вы уж сами тут. Одежду всю в ров киньте, не тащите её к нам. Матвеича сейчас же травой да мхом до горячести разотрите и везите домой, вымойте его, тепло заверните и поите водой из фляжки, сколько душа возьмёт. А там и оставьте, присмотрят за ним по моим словам.

Круглоух ни спорить, ни спрашивать сейчас не стал. Посмотрел, как Сашка послушно поплёлся к Матвеичу, тоже взялся вспарывать застёжки на вельможих ботинках. Одежда на князе задубела, Круглоух резал её ножом на куски и злобно швырял в ров: “жри тварь!”, будто ров один во всём виноват.

Ни Круглоух, ни Сашка не увидели, что лохмотья отлетают от мутной тьмы и после превращаются в пепел. Как только они закончили с одёжкой, принялись рвать траву и рвали её с остервенением, вытаскивая вместе с землёй и так затирали Матвеича вдвоём, будто он и не человек вовсе, а кусок теста. Матвеич сопротивляться даже не думал. Рот и глаза он кое-как затиснул, а вездесущую землю с травой, уже как есть оставлял.

…

Матвеич жил не в усадьбе, а тут же, при мастерских. Рядом с Круглоухом. Не богаче его устроился, разве просторнее. Вроде сам знатных кровей, а всё твердил: “Зачем мне одному больше?” Столовался он по-солдатски: со всеми, кабинет и устой у него – весь посёлок. Дома спал часов пять да новостями с учёбой баловался, заодно с оружием тренируясь. Комната у него одна, хоть и метров в ней на пять.

Поначалу Матвеич лежал лежмя и такого, чтоб дёргаться, даже не помышлял. Как погрузили его на такелажный ход, так и повис без прихотей. Только пришёптывал иногда: “нет больше ничего, кроме этих паршивых гор, нет больше Земли, никому обратно не вырваться”.

Как прибыли на место, Сашка в прыть побежал за житейскими обиходами, всех, кого надо созвал и поставил рыжухины наказы выполнять. Приняли Матвеича в заботу, как сказано, а только оставили одного, ему и легче стало.

На дворе уже темно, в доме свет давно погашен. Лежит Матвеич, на покой примеряется. Сон ему не идёт, мысли молчат, зато звуков в мире полным-полно, кажется. Далеко-далеко всё отлично ему слыхать, всё понятно, кто чем в округе по вечеру тешится. Как же он раньше этого не замечал?

Вроде Матвеич только звуки слушает, а в голове ему целые картины видятся. Выпукло всё, как в жизни, только что руками не схватишь. Он взял и принюхался, да заперхался: уж больно гадостные запахи появились вокруг него. Вроде мыли его, чистили, новыми одеялами укрывали, а всё дрянью пахнет. И, кажется, должен быть здесь знакомый домашний дух, а всё не так сейчас, как привык. И, кроме отравы, запахов вокруг тьма.

Принюхался Матвеич ещё раз и стал узнавать. Вот ружейным зарядом ему горчит, вот ацетон сквозь дверь прорывается прямо в мозг. Чужие люди здесь толпой шастали, металл кругом, а химией-то, как тянет. Что же его в такой мрак лечиться принесли? Тоже ведь доктора. Оставили бы под кустом в кедровнике – может, с мошкой даже лучше.

Матвеич отфыркнул из носа воздух, вроде больше дышать несогласный, и приподнялся глотнуть светлой воды. Посмотрел в темноту и снова ему почудилось что-то неладное. Кажется, тень по дальней стене двинулась.

Матвеич дернулся на окно – там ничего не видно. Он навострился, оскалился. Медленно-медленно прибрал ноги, всем телом прицелился и мягко перетек с кровати на пол.

Тень его движение заметила – шасть в сторону. Матвеич за ней. Тень вскачь пустилась. Матвеич за ней и не отстаёт, со всех сил мчится. Хой! И вдруг не видать ничего.

“Вот зараза”, – подумал Матвеич, покрутил головой – словно туман кругом стоит. Вдруг опомнился: “где же окно? Как ни темно, окно должно быть видно”. Князь приник к земле, сделал мягкий круг, навострился, принюхался – нет знакомых запахов или звуков, всё чужое. Где он?

Матвеич вспомнил сколько он только что пробежал и в душе у него похолодело. Всё же, как ни велик его дом, много внутри не побегаешь. Что же он, стены насквозь пролетел да с другой стороны вышел? Или спит он?

На самого себя внимание обратить Матвеич не догадался. Подумаешь, руками и ногами одинаково бегает. Зато догадался вновь принюхаться и среди многих запахов почуять тот, что взбудоражил его до причинных мест.

Кинулся Матвеич на аромат, и снова движение тени приметил. Услышал, как у неё живое дыхание пышет, сладкое марево в себя втянул, челюстью нервно затряс и быстрее помчался в прыть.

Тут тень издала вой и Матвеич понял его совершенно, будто родной: волчица предупредила стаю. В ответ ей тут же прилетело по-волчьи лёгкое и снова понятное: “мы идём к тебе навстречу”.

Матвеич от той передачи носом ощерился, встряхнул косматой головой и устремился вперёд, да с таким жаром, что обогнал волчицу и помчался навстречу стае впереди неё.

Вот он уже и знакомый дух разобрал, от того самого зверя, за которым не один должок помнил. Так и есть, скоро ему навстречу выскочил Черныш, и с такой силой соперники устремились друг к другу, что пролетели мимо, не успев притормозить. Развернулись, оба головы опустили и повели осторожный круг в рычащий обход.

Злость Матвеичу разум застила, но привычки оценить перед дракой противника не отняла. Понял вдруг Матвеич, что Черныш с ним во всём сходится и глазами точно в его глаза смотрит.

Не выдержал Матвеич, взглянул на себя и заскулил аж щенком, увидев волчье тело своим. Нет! Не поверил! Кругом свернулся и заметался в жутких прыжках, как будто пытаясь вырваться из шкуры. Стая собралась вокруг, но его не трогала: ждала. А когда Матвеич устал, обмяк да завыл в жалобе на судьбу, вся стая вслед за ним головы запрокинула и на жалобу вместе пристроилась. Всё же, считай, теперь одна большая семья.

Глава 9

Влад был рад, что подался из центра столицы за лунным притяжением в пустынные поля. Вскоре недалеко появились ещё две отравленные ямы. Многие подвесные дороги были уже разрушены, а оставшиеся завалены руинами. В столице и в спокойное время самый маленький затор дыхание жизни рвёт. Ну а сейчас, народ и вовсе так вздыбился в панике, что спастись стало почти невозможно.

К тому же, когда беда пригрозила кровавыми ошмётками, этику с эстетикой люди из обихода выкинули – героев среди жителей не оказалось. Никто никого не спасал и не стремился. Кому, конечно, это по службе положено, те инструкцию выполняли, но чуть в сторону: крики, стоны, раны – по онемевшим душам как по броне.

Такую композицию предвидеть и понять несложно, да только в довесок охватило горожан необъяснимое зверство. Вроде это и глупость, и самим людям мешает выжить, а вот. Выросла в разрушенной столице жесткая ярость и границ себе не поставила.

Влад, конечно, на ангела небесного и сам не метил: увёл чужой мотоцикл, решив, что им с ребенком транспорт нужнее, чем его хозяину, который всё равно уже ничем владеть не мог. Скинул останки, ни о добре, ни о зле не размышляя, мальца к себе пристегнул.

Сначала обогнул, конечно, впадину, вдруг Оськина мать смогла уцелеть? Да только близко не подлететь. Вокруг всё ядом потравлено, самим бы тут не остаться. Мастер не почувствовал соседки и полетели они вместе с мальчишкой свою жизнь заново искать.

И что там говорить, как ни сильна природная доброта у Влада, а ярость сумела прихватить и его. На небе и на земле чуть не вся военная паника на спасение города поднялась, а только мало этого. Мало!

Взбеленило мастера так, что на разум и не надейся. И власть, и учёные, и строители, и сейсмологи, и спасатели – все разом виноватые редиски стали, на его налогах хари отъевшие. Сердце разгорелось огнём, заклокотало в бешенстве, ноздри искрами засияли. Всё, что Влад вокруг видел, с человеческим -с его- теперь не сходилось.

При другом повороте он бы дал себе волю – драконом бы взвился, устанавливая личную справедливость. “Ох, бы!” – он много чего вытворил. Это раньше политика его не занимала, а теперь мастер, может, и власть бы в стране взял. И личная дружба никого бы от его ярости не спасла.

Вот только прямо сейчас отвлекаться на революцию было нельзя: сквозь шум мотора, он остро чувствовал, как тоненько тенькает у груди сердечко ребёнка. Когда-то давно, милая бабуля Лидушка часто говорила о том, что с такой малой ответственности и берёт силу всё счастье подлунного мира, а больше ему неоткуда напитаться.

Так что первым делом мастер решил устроить в безопасности доверенного ему мальчика. Свой норов он стиснул на поводок и от этого усилия такую мощь в себе почувствовал, какой ни один бой не помог бы открыть. Влад ухватил покрепче тяжёлый руль и уставился на дорогу. Сам стал стальной, будто машина и ничего, кроме движения к цели, постарался в голову не пускать.

Байк ему, как всегда, словно случайно, попался отличный, сноровистый: над дорогой высоко не поднимался, шёл едва на полметра, но на волю водителя откликался, как на шёпот родного сердца. Вот мастер лишь с этой невинной техникой сейчас и дружил. Каждое её движение чувствовал.

Многое на пути он сумел не заметить и мимо души призраком пропустить. Но всё-таки слышал и выстрелы, и взрывы. Видел наскоро сотворённые грязные плакаты и чудовищные выходки горожан. Нечеловеческой силой тянуло его всем гневом обрушиться на людей. Но мастер держался да так, что пот ручьём потёк под защитные очки, видно, прячась там от холодного ветра.

Мастер велик. Справился и с этой задачей. Отстоял своё решение у слепого бешенства, ушёл из городских руин в тихие поля. А как оказался под низким брюхом второй луны, бросил мотоцикл и вылетел птицей на волю. Побежал по траве, помчался во весь дух, споткнулся и тут же кинулся на встречу к земле. Почувствовал, что придавил Оську, повернулся набок, сжался вокруг ребёнка калачиком, обнял его и накатило на Влада нежностью. Тут он душой не выстоял, хотел заплакать, но не сумел и вместо этого хрипло, словно задыхаясь, зарычал.

Скоро мастер притих и снова почуял внутри отсветы гнева. Но не так сильно, как прежде, и немного поразмыслив, счёл эту ярость искусственно наведённой. Всё-таки не тот он человек, чтобы так отчаянно злиться. Да и причины какие-то чужие, и чувства оттого, словно не его. Будто какой-то враг влез в его сознание и заставил всё вокруг ненавидеть.

Влад начал искать этого врага и ожесточился уже против него. И осознал вдруг, что им теперь управляет не его воля, а чуждая ярость. И в какую бы сторону мастер ни кинулся мыслями, гнев всегда побеждал. Влад ужаснулся, стал сражаться с кошмаром, ненависть поднялась в нем. Ещё – выросла в полную силу.

Впрочем, в полях воздух свежее, чем в городе. Сумел проветрить и мысли. Влад вспомнил, что слышал уже не раз: если где-то появилась гнилая расщелина, то рядом с ней люди часто дуреют, теряют себя. Весь мир предупреждали, но он, как и многие люди, внимание на это не обращал. Вроде не со мной и меня не касается. Мало ли где и как народ с ума сходит? А в столице и вовсе не общий уклад.

Как только Влад понял, почему в нём клокочет война, решение сразу нашел. Вспомнил, что забота об Оське их обоих от дурацкой смерти спасла, и сразу принялся выкидывать из головы всё общественное и великое. Трудно, но другого пути не нашёл.

Мастер решительно выключил в мыслях столицу и стал нянчиться с Оськой заботливей родного отца. Сосредоточился на всём самом светлом, что дышало сейчас рядом с ним, и постепенно жестокая иллюзия, навеваемая отравленным духом, исчезла для мастера за прочным контуром его собственной реальности доброты.

***

С костром Влад тоже справился. Как в сказке: одной искрой, с первого раза и не намучился, а вот съестного он припас всё же негусто. Есть большая бутылка воды, и душистых трав вокруг полно́. Вроде можно затеять горячего чаю, да только подходящей металлической посудины у него с собой не нашлось. Всё же, ни в каком сне Владу не могло пригрезиться, что окажется он однажды в чистом поле, далеко от привычной заботы дорогих гостиниц и магазинов.

Ну хоть костёр на славу. Видно, не только город заботится о Владе. Сухая растопка едва ни сама тянется ему под руку, тепло, считай уютно, дым и комарьё к ним вовсе не лезет. Ну а что, уже жизнь.

Странности в уюте Влад, конечно, не замечал, по-другому он мир не мыслил, от мошкары никогда не страдал, но и он нашёл причину порадоваться. Ведь нет вокруг разрухи, нет и одуревших толп. Ветерок один веет: медвяный дух гоняет, дневную живность в укрытие ведёт, ночную смену стрекотать манит.

Ветчина, поставленная Владом разогреваться, сочно забурчала, источая тягучий аромат. Влад веткой отпихнул банку от костра, взял нарезанный хлеб и подцепил один ломоть на прут – мякиш у огня в хруст подсушить.

Оська голодно навострился: и глазами, и ушами, и ноздрями – всем сразу смотрит. Влад на это улыбнулся, сделал и ему хлеб на пруте подержать.

–Ты давай, в самый огонь не пихай и не проворонь, а то сгорит.

Довольный Оська взял прут, серьёзно кивнул и принялся смотреть.

– Ой, кажется, ваш готов, не спалите, дядя Влад!

Мастер усмехнулся: “вот ещё, чтоб я да спалил”, и пока он усмехался, прут у него загорелся. Влад вскочил, суетливо скинул хлеб прямо на траву, хотел топтать прут и вообще всё вокруг, но тот и сам уже погас.

–Тьфу, ты зараза какая! Говорить ещё под руку! Придётся так есть. Ну ничего, мы не гордые, мы и отряхнуть можем.

Оська тихонько рассмеялся, а Влад, тоже, в общем, весёлый, действительно поднял другим прутком горячий хлеб, мощно дунул, приладился и стал накладывать на корочку толстый слой ароматной ветчины.

– Вот, не хочется, конечно, но придётся этот кусок мне есть, а так достался бы тебе. Но нет, раз он упал, так жди теперь следующий. Думал я франт? Я, Оська, и гвозди переварить сумею. Эх, витаминчики!

Влад запихнул бутерброд в рот, смешно выпучил глаза от горячего, шумно запыхтел, издал блаженный стон бегемота и, продолжая смачно жевать, забрал у Оськи прут с готовым хлебом, чтобы и его выложить толсто и ароматно.

Оська, улыбаясь, взял еду в ладони, обжёгся, был обделён и снова одарён уже на лопухе всё с теми же витаминчиками. Наконец они вдвоем справились, мальчик осторожно подул на ветчину и принялся очень медленно и аккуратно есть.

Сквозь уютное пламя, через тонкие всплески искр Влад с улыбкой наблюдал, как Оська сосредоточенно жуёт, вглядывался в его серьёзные серые глаза.

– Я думал ты голодный. Не нравится, что ли? Клюёшь как черепаха, – начал он шутливо подтрунивать мальчишку.

– Очень нравится, дядя Влад, но я всегда медленно ем, я не умею по-другому. На меня все ругаются из-за этого.

– Ну ты и малявка у меня. Самая медленная улиточная малявка.

Оська на его слова не обиделся. Он озорно посмотрел на Влада, встретил его открытый смеющийся взгляд и чуть засмущался.

– Ну ладно-ладно, ешь, как умеешь. У меня там добавка есть, сейчас достану ещё колбаски. И огурчики, сыр тут у меня ещё…

Влад полез в рюкзак и начал доставать мясные, ну и другие, несущественные, по его мнению, продукты.

– Дядя Влад, вы меня похитили теперь совсем? – Вдруг спросил Оська совершенно будничным тоном, – или будете требовать за меня выкуп?

Мастер от неожиданности аж крякнул:

– Да с чего это ты взял, что я тебя похитил?! – Возмутился он, – Ты чего, совсем не помнишь, что произошло?

– Что произошло, я помню, но ведь если вы не хотели меня похищать, вы бы постарались найти мою маму, и сразу вернули меня ей. А так, зачем я вам сдался?

Влад на мгновение замер и отвернулся от Оськи к рюкзаку.

–Ты ешь, давай, жуй-глотай. Никогда я никого не похищал и тебя похищать не собираюсь. Как в городе образуется, объявят номер сети, в которой можно будет искать родных, вот и займёмся. Поедим сейчас и узнаем: что там и как. Про тебя им скажем и про родителей твоих спросим.

– Про маму. Мы спросим про маму.

– Ну про маму, про папу, про бабушку с дедушкой и про всех твоих, кого вспомнишь. Мне тоже много кого найти надо.

– Я с мамой живу. Я только её искать буду.

Влад немного осел вовнутрь. Словно горячий хлебный мякиш: вроде сверху корка красивая, ароматная, а внутри комок в темноте слипся. Глянул мастер, как плавятся в мареве над костром, залитые светом луны луга, вслушался в нежный стрекот сверчков, потом повернулся в сторону мальчика.

Футболка на Оське грязная, кое-где порвана, в прорехах её лопаточки тонюсенькие топорщатся. Сидит Оська спокойно: не боится, не дёргается. Ботинок у него нет – не с руки было перед выходом наряжаться. Носки Влад ему снял, по траве босиком побегать, штанины закатал, теперь у Оськи наружу тощие лодыжки торчат. Посмотрел Влад, как приладился огонь к тонким детским пальчикам, цветной театр показывать и говорит:

– Ладно, скажем им про маму. Всё путём сделаем.

Оська кивнул.

– Понятно. Эх, жалко только микроскоп мой пропал. Мама только-только мне его подарила.

– Ну, нашёл ещё из-за чего расстраиваться! – Вскинулся Влад, счастливый, что хоть что-то может исправить. – Куплю я тебе микроскоп! Новый, самый лучший, как у настоящих учёных. Вот выберемся и сразу куплю. Да хоть целую лабораторию и научный центр!

Оська на это обещание повеселел, с явным удовольствием доел бутерброд и, совершенно успокоившись, вытянул к костру босые ноги. Мальчик пальцами шевелит, свой театр в ответ огню показывает. Влад вроде и ничего, а вдруг не удержался и снова к глазам солёный туман подпустил. Но взял себя в руки и сказал:

– Сейчас к людям опасно проситься: не известно теперь на кого нарвёшься. Думается мне, трещины травят людей, чудовищ из нас делают. Переждём одну ночь, а днём посмотрим, что там к чему. На звёзды полюбуемся, воздухом подышим. Вон он какой душевный. Пойду-ка я, хвороста побольше наберу, чтоб до утра хватило.

Влад поднялся и тут, словно в отклик на имя чудовища, уютную песню сверчков прорезал жуткий волчий вой. И только этот страшный звук затих, как тут же подхватили его в другой стороне. Ещё. И ещё.

Влад молча сел обратно рядом с напуганным Оськой.

–Ну, у нас мотоцикл есть, шуганём разок мотором и отвянут, а если что, так уедем. На трассу вернёмся в конце концов. Там светло, да, может, и утихло уже.

Оська облегчённо кивнул и добавил:

– а может, это собаки воют, на луну. Собаки же тоже воют.

– Ну, – кивнул Влад соглашаясь. – Так и волкам, откуда здесь взяться. Столица же рядом.

Оська и Влад вместе подняли головы к небу и слаженно посмотрели на новый спутник. Надо сказать, они и сами сумели бы повыть на такую роскошную луну. Вон она какая знатная вышла. Кажется, сама по себе без солнца лучится. Рельефов на ней не видно – сплошная парадная иллюминация.

– Как вы думаете, дядя Влад, откуда эта штука появилась? Это из-за неё землетрясение случилось?

Влад собрался было рассказать, что думал и чувствовал, но тут ему стало не до того. Словно из ниоткуда появился белый штрих ракеты и прорезал ночное небо стремительной немотой.

Как только ракета достигла нового волчьего солнца, так вспыхнул нестерпимым светом ее заряд и следом раздался ревущий грохот взрыва. Новая луна чуть померкла в яркой вспышке, но скоро засияла вновь. Невредимая, спокойная, как и прежде.

Влад опомнился не сразу, и пока к нему возвращалось зрение, ему ещё виделось в темноте, словно в повторе кино, как ракета показалась на диске луны и взорвалась. “Видно, и у вояк нервы сдали. Не выдержали отравы, решили эту штуку разбомбить – тоже виноватых ищут, не железные, – подумал Влад. – Эх, главное, чтоб между людьми войну не затеяли, а то будет нам апокалипсис.”

Вспышка погасла, а Влад, как зачарованный, продолжил смотреть на новый спутник Земли и смотрел долго-долго. Так долго, что успел заметить, как тот пошел по небу в плавный круг, и затем направился к ним. “Неужели эту штуку подбили? И что же теперь? На землю она падает? Прямо на нас?! Бежать? Или всё?”

Луна светит все ярче, уже плавится белым огнём, а Оська с Владом сиднем сидят на месте и глаз от неё отвести не могут, все так же дураками смотрят.

Остановилась. Громадина. На землю вроде не рухнула. Висит себе над полями не так чтобы высоко. Если хорошо постараться, к ней и подняться можно. В середине пламя у нее погасло и в самом центре помрачнело аж дочерна. Теперь, на фоне ночного неба, луна походила на кольцо. Вдруг она швырнула в небо дугу пламени и обернула вокруг себя словно хлыстом. Еще и ещё. Хлысты скоро вниз повело, но их пламя травы не коснулось.

Вот и всё. Движение кончилось. Гудит луна и смирно стоит. Точно ждёт, когда гости сами отправятся во тьму прямо через яркие силовые токи. Жуткий свет почему-то не слепил Влада. Он открыто смотрел на кольцевую луну и прекрасно знал, что его путь неизбежно ведет только вперед.

Тут он услышал всхлип – Оська рядышком:

– мамочка моя теперь там.

– Может, и правда, там, – кивнул ему Влад.

Взял он Оську на руки, прижал покрепче к себе и подумал: "Может, действительно там его, Оськина мама, как и все остальные погибшие с ней – вот и им время пришло. Теперь уже точно не убежать".