Читать онлайн Правила боя. Исток бесплатно

1

– И еще мор. – Смотрящий чародей сверился с картой, висящей на стене; на ней иголками были пришпилены полоски пергамента с неясными пометками. – Мор в Мыльняках.

– Мор? – задумчиво переспросил Филипп, заправляя за ухо темную прядь, вылезшую из растрепанного хвостика.

– Коровий, – нехотя пояснил смотрящий. – Дохнут одна за другой, там уже все село на ушах стоит, собрали гонца в Береговницы, приехали ко мне. Чуть не на коленях ползали: пошли им колдуна… А никого нет, хоть сам езжай!

– Что же не поехали? – удивилась русоволосая девушка, похожая на Филиппа, как сестра.

Смотрящий Береговниц и окрестных деревень Павелий лишь ус дернул:

– Стар я в телеге-то трястись.

– Ехали бы верхом… – хмыкнула девушка. Филипп метнул на нее гневный взгляд, она послушно замолкла и снова принялась изучать карту.

– Давно приезжали? – попытался исправить ситуацию парень.

– Три дня назад.

– И что, за три дня ни одного колдуна не проходило?

– А также не проплывало… Был один, да только на мое распоряжение он плевать хотел.

– Цитаделец?

– Нет. Наш – инесский, имя у него еще… язык сломаешь. Да ты, сынок, встретишь его. Он домой ехал, говорил, торопится к Владычице на прием, никак ему в Мыльняки не заехать. Он будет там пироги кушать, а у меня рогатый скот десятками косит! – Павелий, видимо, забыл, что сам трястись в телеге отказался.

– Ладно, давай свою грамоту, я подпишу.

– Сынок! Возьмешься?

– Хотите сами?

– Нет уж!

По содержанию парень лишь пробежал глазами и подмахнул витиеватой закорючкой:

– До свидания, милсдарь смотрящий.

– До свидания, милсдарь Филипп, до свидания, сударыня Айрин.

За дверью Филипп влепил девушке подзатыльник.

– Ты мне что обещала?

– Что буду молчать как немая, – заученно ответила она, лукаво щурясь.

– Так закрой свой рот поганый! И благодари меня, что я милостиво взял тебя с собой!

– Так мне благодарить или молчать?

– Твое молчание – лучшая благодарность!

– А худшая?

– Твое присутствие, – выдохнул он. Они вышли из прохладных сеней дома Павелия в теплый июльский воздух.

– Айрин! – крикнул Филипп, девушка попыталась сделать вид, что обращаются не к ней.

Лошади, привязанные у крыльца, объели серебристый кустарник, причем, если судить по сохранившейся стороне, нежно любимый смотрящим и аккуратно им подстриженный.

– Поехали отсюда быстрее!

Айрин влезла на Пеструшку и тихонько тронула ее пятками.

Лошадка была славная, хоть имела дурную привычку с малейшего резкого движения уходить в галоп. Пеструшка переступила с ноги на ногу, лениво дернула задом и осталась стоять на месте. Пришлось девушке ударить ее сильнее и подбодрить ее руганью.

– Поганка ты гречневая, отвлекись, давай, от своего кустика! – прикрикнула Айрин. «Давай» понравилось лошади больше всего, и Пеструшка пошла рысью. Девушка, неготовая к столь прыткому началу, неловко взмахнула рукой, которой пыталась подтянуть сползший стременной ремень. – Стой, зараза, кому говорят!

Удовольствовавшись представлением, лошадь успокоилась и перешла на шаг. Седло перекосило. Айрин, чертыхаясь, скатилась с лошади, поправила седло, затянула подпругу, для чего пришлось пнуть надувшуюся мерзавку. После пинка Пеструшка обрела осиную талию и дала затянуть пряжки.

– Это наказание, – догнал ее Филипп. – Под стать тебе лошадка: тебе тоже одно говоришь, а ты другое слышишь.

– Ты мне вообще ничего не говоришь, только ворчишь как старая бабка. Раньше ты так себя не вел.

– Раньше тебя за ухо оттаскать можно было или папе с мамой наябедничать, сестренка.

– Что теперь мешает? Почетный пост?

– Тебе он не светит, не переживай, – мрачно ответствовал ей брат.

Айрин тоскливо оглядела сельскую улочку, где в пыли играли дети. Детям не объяснишь, что играть в пыли или грязи нельзя, им хочется, и они играют.

– Зато я могу помочь тебе с мором! – обрадованно сообщила девица.

– Если наша помощь вообще потребуется. Может статься, нам поручат исключительно сжигать туши. – Филипп повернул голову в ее сторону и спросил: – Ты не хочешь в Милрадицы, верно?

– Я не хочу быть знахаркой.

– Выбери что-то другое, тебе же никто не навязывает!

– Так… давай подумаем, – хмыкнула Айрин. – На стратегию и тактику девушек не принимают, с алхимии меня исключат после того, как я разобью жутко важную склянку и взорву эту школу к бесам, лесная наука набирает пять человек, и, по странному стечению обстоятельств, они тоже все мужского роду… Что я забыла?

– Искусство, – включился в игру брат.

– Чужие произведения критикую излишне злобно.

– Сельское хозяйство?

– Животных люблю. Не люблю людей, которые их обижают, аж руки о меч чешутся.

– Военное дело? – Тут она ехидно подняла бровь и, посмотрев, что улица обезлюдела, ушла в галоп. Догнал ее Фил уже за границей села, где она остановила Пеструшку и позволила прожорливой лошади жевать понравившуюся елочку. – Да, при твоей дисциплине… Но на твоем месте я бы не отказывался так легко от искусства, ты могла бы писать баллады.

– Фил, очнись, я лютню не могу настроить, а когда играю, путаю пальцы и сбиваюсь.

– Учись играть на арфе!

– Я хочу быть колдуньей. Как мама, как ты, как вся Инесса. А вместо этого хожу и думаю о том, не что мне нравится, а от чего меньше воротит! Давай о море поговорим или о твоем назначении, а? Ты когда работать начнешь?

– После сенокоса.

– А отряд большой?

– Двенадцать человек. Десятилетки. – Он говорил неохотно, будто на допросе.

– А кто еще с ними заниматься будет? Хорхе?

– Нет, первые два года только я, потом уже посмотрим. У меня есть идея вообще провести реорганизацию обучения.

– Ты еще ни одного занятия не отвел, наставник!

Филипп наградил сестру кривой усмешкой и без предупреждения пришпорил коня. Они были похожи не только внешне.

Мыльняки предупредили о себе загодя: еще даже частокол и крыши не показались, а брат с сестрой уже поняли – подъезжают. Воронье кружило черным облаком, будто здесь была битва, но кружило как-то странно. Польстившись на сладкий запах разложившейся плоти, ни одна птица не рисковала ее расклевывать, лакомясь.

Могильник – вот что встречало путников первым в селе Мыльняки, славившемся двумя промыслами: мыловарением и заводом мясных коров. Буренки лежали в выкопанной траншее, некоторые будто живые, некоторые начавшие разлагаться. Некоторые – судя по черным следам в траншее – уже сгоревшие в очистительном пламени.

– Значит, он все-таки поехал сюда, – тихо произнес Филипп.

– Кто?

– Тот колдун, о котором говорил смотрящий.

Айрин с трудом отвела взгляд от теленка, по глазницам которого ползали мухи.

– Мы опоздали, да?

– Лошадей придется отпустить, нечего им в селе делать.

Дальше шли пешком. Пеструшка попыталась увязаться за хозяйкой, но парень отпугнул ее заклинанием, выставив отвращающий барьер в версте от забора.

Теперь ни одна тварь его не пересечет, пока он не снимет заклятия. Или не умрет.

Ворота стояли нараспашку, на улицах – пусто как ночью. И везде воронье: на заборах, плетнях, деревьях, крышах домов.

– Эй! Вы кто? – Грязный, вымазанный в навозе мужик со всклоченной бородой направил в сторону пришельцев вилы.

– Колдуны, милсдарь хороший, смотрящий в помощь отрядил.

– С чегой-т такая доброта? Аж три штуки, или боятся, что и до них коровья смерть дойдет?

– А как не бояться! Да и вам подмога нужна! Верно? – Мужик подошел к ним ближе, он был на полголовы ниже долговязого Филиппа и в два раза шире, будто гном.

– Деньги у нас нет, мы и тому колдуну так сказали!

– Ушел? – усмехнулся молодой чародей, знал – этот заказ оплатит вся округа Береговниц.

– Не ушел. Вон идите в большой коровник, там он с оставшейся скотиной.

Село доселе бед не знало. Домики были старые, скатанные еще прадедами местных жителей, но справные и ухоженные. Ставни изукрашены резьбой, как и карниз, и трехступенчатые крылечки. Дранка на крышах свежая, сочащаяся смолой на летнем солнце. У колодца – тоже не обиженного умелым резчиком, стояла новая дубовая бадья. А вот коровник выстроили недавно. Общий, один на все село, и тоже строили с какой-то небывалой любовью, но любовь коров не спасла.

Колдун сидел на пороге и курил длинную деревянную трубку. В вороных волосах, связанных на макушке узлом, блестели нити ранней седины. Ранней потому, что на бледном осунувшемся лице совсем не было морщин.

– Филипп? – удивился колдун.

– И тебе не хворать. Что же ты смотрящему отказал?

– Торопился. – Он еще раз затянулся.

– Хм? Так почему ты еще не в Инессе?

– Лошадь занесла, – отшутился колдун усмехаясь. Он вытряхнул трубку и убрал в кожаный чехол. – Видишь как? Ученицу взял? Не рано?

Сверкнули холодные белесые глаза.

– Это моя сестра. Айрин.

– Похожа. Пусть уходит.

– Что? – удивилась девушка.

– Ты человек, тебе здесь нечего делать, – пожал плечами мужчина, встал, поддернул рукава грязной рубашки и ушел в коровник. Айрин непонимающе уставилась на брата.

– Не обращай внимания. – Фил сбросил сумку на скамью и тоже закатал рукава. – Пойдем.

Полумрак в коровнике разбивали лучи вечернего солнца, струящиеся из окон под крышей.

Пахло смертью. Колдун стоял напротив сонной буренки и будто вел с ней безмолвную беседу. Филипп перелез через жерди загона и обошел корову по кругу. Пощупал язву на боку. Ладонь его слабо светилась – заклятием предохраняя от заразы.

– Она должна уйти, – спокойно повторил колдун, но Айрин уже перемахнула через ограду и подошла к ним.

– Это чума?

– Да, – хором ответили мужчины.

Бело-рыжий теленок боднул девушку под коленки, а стоило протянуть ладонь, умильно уткнулся в нее носом. Тонкая девичья рука погладила безрогую голову, почесала торчащее рыжее ушко.

– Сейчас она начнет сюсюкать и рыдать над столь милой тварюшкой. – Колдун демонстративно обращался только к брату. – А его придется убить, как и все стадо.

– Но он не похож на больного. – У теленка были ясные глаза. Он схватил губами палец девушки и начал сосать.

– Даже если он здоров, никто не рискнет оставлять животное, пережившее мор, слишком велика вероятность, что болезнь затаилась.

– Какое было поголовье? – Филипп отошел от коровы.

– Двести голов. Осталось тридцать. Я уже убил пятьдесят, которым нельзя помочь. Этим можно, но староста просил умертвить всех и зачистить коровник.

– И вы послушаетесь? – Лицо девушки раскраснелось, на щеках проступил лихорадочный румянец.

– Да. Обычная просьба.

– Режешь? – Филипп кивнул на нож, висящий на поясе у колдуна.

– Нет, магией. Проще и безболезненней.

– Но он совершенно здоровый, и вон та коровка тоже!

– Айрин, иди позови мужиков! – оборвал Филипп.

Мужики сидели за коровником и тихо опустошали глиняный кувшин с варенухой.

– Что теперь будет… – вздохнул патлатый, встретивший путников у ворот.

– Что будет, то будет, – буркнул светловолосый крепыш. – Хошь, на сторону иди, хошь, с нами мыкайся.

– Прогневали мы богов. Навлекли на себя беду.

– Ты и навлек! Кто кричал, что по зиме наши колбасы у самого государя на столе лежать будут?

– А ты будто противился, все мага мечтал позвать, чтобы тот свеженькие перенес аж до Вирицы! Вон тебе три мага, любого бери. И на колбасу хоть всех пускай! Только долго ли мы проживем после той колбасы?

– Ну! Хватит, вспетушились, аки юнцы! – хлопнул ладонью по столу седой мужик.

– Вас в коровник зовут, – тихо проговорила Айрин, пресекая спор, но мужичье продолжило пререкаться, не обращая на чужачку внимания. Девушка поджала губы и, подойдя ближе, прикрыла ладонью кружку патлатого, из которой тот собирался отпить.

– Ты кто? – воззрился на нее патлатый.

– Вас зовут в коровник, – повторила Айрин.

– Ща придем. Иди себе, девка, не мешай.

– Напиваться?

– А ты трупы потаскай, я посмотрю, что ты запоешь.

– Трупы? – повторила она одними губами, резко развернулась и помчалась в коровник. Мужики проводили ее мутными взглядами.

В воротах коровника стояла растрепанная девчушка с зареванным лицом.

– Не дам! – крикнула она.

– Я же просил запереть всех баб! – выругался черноволосый. Филипп подошел к девушке и попытался взять за руку, но та подалась назад. – Эту тоже надо бы запереть!

– Я тебе не баба, колдун, – прошипела Айрин.

– А я тебе не колдун, девка.

– Они хотят убить их! – пожаловалась девчушка, ища поддержки.

– Я знаю, – буркнула Айрин. Трудно убедить кого-то, когда сам не веришь своим словам.

– А я их доила, по именам всех знала! – Девчушка разрыдалась, закрыв лицо руками. Айрин погладила ее по голове, исподлобья глядя на колдуна.

– Ты мог бы хотя бы попытаться объяснить, что по-другому нельзя.

– Ей? – Бледные обветренные губы опять скривила ухмылка.

– Не дам. Ромашка, моя… – подвывала селянка, уткнувшись в плечо нежданной союзницы, та машинально продолжала ее гладить.

– Всё, достаточно! Уведи ее! – Филипп грустно улыбнулся, кивнул.

Секунды хватило, чтобы брат и сестра поняли друг друга. Айрин обняла девчушку за плечи и повела прочь из коровника.

Селянка вырвалась с неожиданной силой, перепрыгнула плетень, вцепилась в шею понурой буренки.

– Не дам убить! Вон отсюда.

– Что за шум? – Мужики прикончили кувшин и только тогда собрались в коровник. Не больно-то торопясь в проклятое богами место.

– Они хотят их убить! – выла селянка.

– Марысь, пойдем домой. – Белобрысый мужик подошел к ограждению. – Пойдем, доченька. Пойдем, моя хорошая…

Но Марысь только крепче вцепилась в корову. Колдуну надоело наблюдать. Девушка закричала, попыталась спрятаться за буренку. Мужики стояли в воротах – спорить с колдуном они боялись. Филипп тоже не двигался.

Айрин поймала руку мужчины, не дав ухватить хрупкое девичье запястье, нажала, отводя превосходящую по силе мужскую ладонь вниз резким заученным движением.

Мир перевернулся, перед глазами замелькали необструганные доски потолка. Айрин разлеглась на полу, шипя.

– Я просил запереть баб! – повторил холодный бесчувственный голос. – Забирайте свою дуру.

Колдун легко ухватил Марысь и, сжав брыкающуюся девушку в охапке, донес до отца. Тот, ничего не говоря, принял непослушное дитятко на руки, с неприкрытой ненавистью смотря на колдуна.

– Бесово отродье! – выплюнул он, развернулся и вышел прочь из коровника.

Айрин лежала, чувствуя, как по правой руке течет кровь. Торчащий из доски гвоздь пропорол ткань рубашки, а с ней и плоть.

– Идиотка. Сегодня мы спасем этих коровок, а завтра они заразят новое стадо. Паразиты, сидящие на них, перелезут на собак и крыс и попадут в соседнее село или деревню. Ты хочешь устроить мор по всей стране, девка?

– Вставай, Айрин! – Филипп помог сестре подняться. Девушка удивленно оглядела пораненную руку. Кровь бежала по запястью, лилась по кисти и капала на пол. Что-то было не так. Ярко-алые, светящиеся, как языки пламени, капли сверкали в воздухе и затухали только среди гнилой соломы. – Лучше уходи.

– Сволочь. Ты мог ей это сказать, мог утешить, а не лупить несчастную девочку!

– Если я буду успокаивать каждую встречную дуру, то те, кому действительно нужна помощь, ее не дождутся.

– Я могла ее успокоить!

– Мы заметили! – ядовито осклабился колдун. – У тебя прекрасно получилось. Ты такая же глупая девка, как и она. Тебе тоже жалко разнесчастных зверушек! Тогда пожалей тех телят, коров, коз, овец, до которых дойдет чума, не уничтоженная из-за глупости деревенской девки!

Айрин молчала. Колдун был прав.

Кровь, капающая с руки, стала огненной.

Что-то внутри оборвалось, распахнулась накрепко запертая клетка.

«Сволочь, – думала она, медленно переступая ногами, отшвырнула попытавшегося удержать ее брата. Встала напротив колдуна – совсем близко, так что перед серыми глазами замаячил распущенный ворот рубахи, и задрала голову. И колдун перестал дышать. – Сволочь!»

– Успокойся, – тихо прошептал он. Пощечина получилась бы звонче, будь он брит, но руку кольнула отросшая щетина. Его отшвырнуло на пол.

«Я могу его убить. Прямо сейчас, здесь. И не только могу, но и хочу. Надо лишь выйти из клетки, вылететь на волю после восемнадцатилетнего заточения». – Мысли неслись в голове, короткие ясные звериные мысли.

«Долой клетку!»

В белесых глазах застыли ужас и… удивление. Сила струилась по худенькому телу, приглушая сознание, заливая все вокруг, расползаясь по коровнику. Теленок поднял голову. Сонная корова встрепенулась, как и двадцать восемь ее подруг. Филипп вскочил, ошарашенно вертя головой. Мужики отступили назад.

Колдун сорвался с места.

«А я даже не знаю, как его зовут», – подумала Айрин, стремительно уходя из-под удара. Он прыгнул, но девушка оказалась быстрее. Ударила сама. Не рукой – плетью силы.

«Убить его. Сейчас».

Но невидимая преграда обороняла черноволосого. Капканом сомкнулись пальцы вокруг запястья, пережали рану, не давая капать крови. Обезумевшая девушка попыталась вырваться, затрещали кости.

– Успокойся.

Сила забилась внутри, клетка закрывалась тяжело, натужно, но сопротивляться не получалось.

Руку он не отпустил, продолжал держать, делая больно.

– Филипп, принеси мне сумку. Вон она висит. – Парень тяжело дышал, взгляд у него был перепуганный, но сумку он принес. – Давай открывай. В маленьком кармане сверток.

Содержимое свертка напоминало вар, но явственно пахло дегтем. Колдун отщипнул кусочек и размял в пальцах.

– Попробуешь вырваться и сбежать, я тебя оглушу и приведу в сознание только в Инессе. Ясно?

– Ясно!

– Не смей даже двигаться. – Капкан разжался, ладонь, перепачканная кровью, перехватила руку чуть выше локтя. Ловкие пальцы залепили длинный и очень глубокий порез. Глухой болью отозвалась сломанная кость. – Пошли, девочка.

Мужчина вытер ладони о штаны, размазывая бурые полосы. Кровь стала обычной…

Он выставил меня за ворота, усадил на скамейку. И я села. Очень болели рука и голова.

Не знаю, сколько я так просидела, краем сознания заметила, как мужики взвалили первую тушу на телегу, за ней вторую. Вместо лошадей они втроем впряглись в оглобли, натужно потащили по дороге.

Они сделали десять ходок, последним вывезли рыжего теленка, который сосал мне палец. Мне хотелось закрыть глаза, но я не закрыла. Как и Марысь, стоявшая на дороге. Она плакала так, будто мужики везли в могилу ее отца или брата. Плакала, но глаз не закрывала. Колдуны вышли из коровника через четверть часа. Филиппа шатало от магического истощения, черноволосый ступал твердо. Из чего он сделан? Мой брат не последний колдун в Инессе и далеко не самый слабый. Когда за забором полыхнуло пламя, я все-таки закрыла глаза – теперь они слезились от едкого дыма.

Мазь спеклась твердой коркой, шевельни рукой – раскрошится, но я не шевелила. Сломанная кость ныла и без того.

– Айрин… – Фил хотел погладить меня по голове, но я открыла глаза, и он отшатнулся. – Я знаю, что ты чувствуешь, но пойми…

Корка на руке начала крошиться, не дожидаясь, пока я пошевелюсь. Хлипкий замок выдуманной клетки взорвался. Сила рванулась к Филиппу. Худое тело содрогнулось, скривилось лицо, темно-каштановые волосы зашевелились на голове, как змеи.

Черноволосый сбил его с ног. Снова хрустнула кость, в этот раз жалобно. Снова захлопнулись дверцы клетки. В этот раз резко и сразу.

Будто сквозь туман я наблюдала, как колдун перевязывает мне руку и накладывает лубки. Мы могли остаться в Мыльняках на ночь, но не остались, вышли за ворота. Мужчины подозвали лошадей: Филипп зовом, черноволосый просто свистнул. Брат, кажется, обращался к нему по имени, но оно все ускользало от меня, будто память желала поскорей стереть этого человека. Избавиться от него раз и навсегда.

Ему подошел бы вороной жеребец, велманский верховой например, но прибежала рыжая кобыла со смешным розовым храпом и белой стрелкой на лбу. Пеструшка приветливо обнюхала новую знакомую. Я кое-как забралась в седло.

Мы ехали, пока я чуть не вывалилась из седла, уснув.

Болела рука. Замерзли ноги. Над головой под порывами ветра раскачивались сосны, по небу расползлись набрякшие влагой тучи, не пропускающие робкий утренний свет.

– Где Филипп?

– Уехал в Инессу, – хмуро буркнул колдун, он сидел нахохлившись у костра, похожий на большую ворону. Пук на макушке превратился в ворох не слишком чистых волос, обрезанных по плечи, щетина за ночь выросла еще больше, грозя перейти в разряд бород. Но даже борода и немытые лохмы не смогли его изуродовать до конца.

– Как тебя зовут?

– Майорин.

– И почему мой брат уехал, Майорин?

– Ему нельзя находиться сейчас рядом с тобой – опасно для вас обоих. И ему нужно предупредить твоих родителей.

– Предупредить насчет чего?

– Что их дочурка, которую они так долго считали человеком, оказалась истоком.

В этот раз я не стала переспрашивать. Я знала, кто такие истоки.

– Ты тоже должен уехать.

– Нет, мне ничего не угрожает, тебе тоже.

– Почему? – Он не ответил. Видно, не посчитал нужным. Как не посчитал нужным объяснить деревенской девке, почему надо вырезать все стадо до последнего теленка.

Колдун ушел в лес. Я выбралась из-под одеяла. Расседланные, стреноженные лошади щипали траву. Полянка, на которой мы устроились под одиноко стоящей и оттого широко раскинувшейся сосной, с одной стороны отгородилась от мира стеной леса, с другой речушкой. Мелкая травка перемежалась мохнатыми клеверными головками. Лошади скусывали лакомые шарики, ловко обходя так и лезшие в рот лютики. В котелке остывал взвар, на лопухе лежала половина щуки, рядом горбушка черствого хлеба.

Сначала я увидела ворох сосновых веток, только потом по ногам опознала колдуна. Назвать его Майорином не поворачивался язык – заковыристое имя совершенно не подходило этому потрепанному жизнью бродяге.

– Что ты делаешь?

– Строю шалаш. Скоро начнется дождь, будет лучше, если у нас будет крыша над головой.

– Ты серьезно? Зачем? – Он снова не ответил.

Я ополоснула котелок, действовать только левой рукой было неудобно, но совсем ничего не делать я тоже не могла.

Через пару часов полог туч не выдержал – прорвался дождем, но мы успели перетащить вещи под навес, колдун соорудил его на самой кромке леса, меж двух сосен, натянув на них веревку. Перенесли и костер – горячие угли в котелке, на них накидали мелких насыпавшихся с лапника веток и шишек, сначала они только дымились, но постепенно появились робкие язычки пламени, скользящие меж длинных иголок. Колдун не произнес ни слова.

В нашей семье все были колдунами. Кто сильнее, кто слабее. Наша с Филиппом мать – одна из сильнейших в своем поколении. Отец был скорее воином, чем чародеем, но и его не обделила силой матушка природа. Филипп – воплощение мечты любых родителей, гордость моей семьи. Сильный чародей, хороший воин, обладатель незаурядного ума, порой ему не хватало решительности или, наоборот, мешали излишняя мягкосердечность и умение сопереживать, но эти черты только украшали моего безупречного братца. Я родилась человеком – в семье, где даже кот подозрительно легко приманивает мышей, это горе.

Я не могла учиться колдовать, пришлось учиться драться и лечить. Драться получалось лучше, ле́карство больше подходило для женщины. В школу общих наук меня приняли легко, я даже не особо старалась понравиться приехавшему из школы преподавателю, но принять меня на учебу, значило получить покровительство Владычицы Инессы. Мне достаточно было уметь читать и писать. Как ни странно, этим мои умения не ограничивались, и старичок облегченно выдохнул – не придется объяснять другим учителям, зачем это чучело занимает конторку в лекционном зале.

Исток. Это все меняло.

Исток – человек, носящий в себе природный источник силы, не собирающий ее, как колдуны, а вырабатывающий. Но управлять этой силой невозможно, она выходит в чистом – первозданном виде. Годами преобразующие маги искали истоки, потому что силе не нравится быть запертой в клетке, она стремится наружу. Стремится как вода в половодье заполнить все трещинки, впадинки, залить русла высохших ручейков и речушек, напоить каждое деревце и кустик. Даже если для этого придется уничтожить плотину, мешающую выйти из берегов. Плотина – человеческий разум. А колдуны – ручейки, в которые так стремится попасть вода. Черноволосый не зря прогнал Филиппа. Но почему не ушел сам? Почему брат так легко оставил меня наедине с чужим человеком? Или…

За истоками гонялись, бились за них, а истоки рождались все реже и реже, и преобразующие начали использовать накопители и строить магические форты. Для мага или колдуна исток – сокровище.

На ужин колдун принес зайца, дикого лука, таволги и чабреца. Зайца он сварил, заправил луком, а из чабреца и таволги заварил чай. Помощи он не просил, только пару раз с сожалением покосился на мою руку. Может, ему было стыдно, может, жалел, что нельзя свалить на меня готовку.

– Почему сила не пытается влиться в тебя? – Кажется, он уже не отвечал на этот вопрос.

– Я очень сильный маг. У меня большой запас сил. – Колдун протянул мне ложку, ела я неловко. Левая рука слушалась неохотно, будто ворча на свою сломанную товарку.

– Но и Филипп не слабый.

– Не настолько… – неопределенно сказал он.

Перед сном Майорин обошел стоянку, прочертив вокруг кривоватую линию на земле. Он не пользовался пассами и не говорил. Может, и не врет, что очень сильный маг.

Спала я плохо. Стоило задремать, как будил малейший шорох. Колдун лег, повернулся ко мне спиной и больше не шевелился, будто мертвый. На мою девичью честь он посягать не собирался, а когда я стыдливо попросила его отвернуться, чтобы переодеться, оскорбительно хмыкнул и ушел в лес.

Утреннее солнце косыми длинными лучами скользило меж стволов деревьев, лошади казались волшебными коньками, пасущимися на небесных лугах. Уже сейчас было жарко, я вылезла из-под веток. Забывшись, оперлась на сломанную руку, но не почувствовала боли.

Когда вернулся колдун, несший в руках мокрую простиранную рубашку, я сматывала бинты.

– Срослась? – удивился он.

– Да. – Я демонстративно размяла кисть, сжала и разжала кулак. – Как-то быстро.

– Инициированный исток обладает практически мгновенной регенерацией. С костями только будь осторожнее, регенерация не помешает срастись неправильно, и придется снова ломать.

Зажил и порез, не оставив даже шрама.

– Теперь сила выходить не будет, – рассказывал Майорин; он искупался и переоделся в чистую рубаху. Высохнув, волосы распушились и красиво переливались на солнце. – Но разбуженный исток будет искать другие пути выхода. Ты должна научиться его сдерживать.

– И как? – Насмотревшись на чистого колдуна, я ощущала себя последней замарашкой и начала невольно почесываться. Нестерпимо хотелось искупаться, благо солнышко жарило все сильнее. Мы доедали вчерашнего зайца.

– Волей. Твое сознание должно хладнокровно душить все попытки истока вырваться наружу с помощью безумия. Малейшая вспышка злости, физическая боль – все может послужить дверцей.

– И так всегда?

– Нет. Но надо укрепить клетку, первое время очень важно. Часто оно решает все: будешь ли ты сумасшедшим сосудом для силы или сможешь с ней жить.

– А управлять?

– Над этим вопросом бьются не одну тысячу лет. Я тебе на него не отвечу.

– Можно я искупаюсь?

Колдун удивленно посмотрел на меня, скривил губы в подобие улыбки и кивнул.

Я довольно долго плавала, ныряя за рыбой, надолго задерживая дыхание. Рыба в панике неслась подальше и поглубже, намного быстрее, чем может плавать человек. Но мне казалось, что раньше неуловимые для моего глаза движения я стала распознавать. Нанырявшись до одури, я расплела косу и промыла волосы. Светлые пряди в воде перемежались с темно-медовыми. Помывка плавно перетекла в стирку. Рубашка после этого несколько позеленела, зато пахла только речной водой и немного мылом, которое мне дал колдун. Когда я вернулась к стоянке, у меня посинели губы и стучали зубы.

Колдун опять ушел и увел свою лошадь.

Странный это был ответ, будто не ответ вовсе. Он не сказал, что не знает, он не сказал, что управлять силой невозможно. Просто отказался отвечать. Я бродила по полянке, не зная чем себя занять, и рвала клевер, еще не съеденный лошадьми. Такого почти не осталось. Я судорожно пыталась вспомнить, что читала про истоки. Но в голову приходила только всякая глупость – байки про сумасшедших, из которых плещет сила. Этим мои вспоминаемые знания ограничивались, остальные так глубоко забрались в кладовку памяти, что обнаружить их под слоем пыли и паутины мне не удалось.

Венок получился лысоватый и кривоватый, я примерила его на голову, но, видимо, переоценила свой незаурядный ум. Голова прошла насквозь, и венок повис цветочными бусами. Белая с черным носом голова жадно потянулась к нежданному лакомству, пытаясь сожрать цветочки вместе с моими волосами. Насилу я отобрала у Пеструшки свою шевелюру и скормила ей обслюнявленное украшение. Четвероногая поганка в порыве жадности укусила меня за руку.

Может, и бывают лошади с покладистым нравом, но я их не встречала. Все коняги, на которых мне доводилось ездить, отличались дурным характером. Пеструшка объединяла все недостатки. Она не удалась мастью, хотя ее родители были образцами своей породы, на белый корпус с ног заползали меленькие рыжеватые пятнышки, слишком крупные, чтобы быть просто гречкой, но мелковатые для пегости. Ноги коротковаты, круп, наоборот, широкий, а грива в мелкий кудель, в который вечно набивался всякий мусор. Кобыла была на редкость неприхотлива в еде, но ее тянуло на всякую гадость поядовитей. Последним недостатком была маниакальная дружелюбность. Лошадь хотела дружить со всеми, но проявляла свои теплые чувства в кусаниях и боданиях.

Колдун пришел перед закатом, я собрала хвороста и наломала лапника – дым отпугивал комаров, вылетевших на охоту, как только спала жара, и теперь сидела у огня, расчесывая спутанные волосы. Он приехал верхом, судя по туго набитым седельным сумкам – ездил в село. Пеструшка, почуяв что-то вкусненькое под толстой кожей, призывно заржала. Майорин спешился, расстегнул ремни и стащил сумки на землю.

– Мог бы и предупредить, что уедешь.

– Я должен отчитываться? – В этот раз он удивился искренне, без поддевки.

– Может, я волновалась?

– По тебе не заметно. Разбери сумки, там овес.

Кроме корма для лошадей, колдун купил хлеба, сыра, крупы и вина. В отдельном свертке лежали свеженькие огурчики. Я отвлеклась на окликнувшего меня колдуна, одним огурцом стало меньше, а жующая Пеструшка звучно фыркнула, уличая меня в растяпстве.

– Хмельное расслабляет разум, освобождает дорогу истоку, – сказал колдун, откусывая огурец.

– Значит, мне нельзя пить.

– Нельзя, – подтвердил он. – Пей.

– Но…

– Лучше выпустить исток сейчас, когда, кроме лошадей, этого никто не почувствует. Пей-пей. В первый раз, что ли?

– Да нет. – Я отхлебнула и чуть не выплюнула обратно. Проглотила я с трудом. – Самогон?

– А ты чего, бражки хотела?

– Вина. Обычного вина. – Я с отвращением посмотрела на флягу. Майорин отломил мне хлеба и водрузил на него кусок сыра.

– На закуси. Ты пей, не отвлекайся!

– Я так не могу! – взвилась я. – Как можно так пить? Еще и одной!

– Ты предлагаешь составить тебе компанию?

– Хотя бы! Иначе не буду!

– Капризная дочка Владычицы. Все ждал, когда ты себя проявишь. – Но, несмотря на сарказм, флягу он взял.

– И что же будет, когда я опьянею?

– Откуда мне знать, все девки по-разному себя ведут.

– Не называй меня «девкой», колдун!

– Хочешь сказать, ты уже не девка? – Я с трудом подавила желание выплеснуть самогон ему в лицо. – Пей давай. Помни, что я сказал про злость.

– Теперь ты будешь меня злить? – Я выдохнула и отпила, маслянистая жидкость обожгла нёбо и расплавленным металлом полилась в горло. Я торопливо закусила сыром.

– Пить ты не умеешь!

– Будешь учить? Ты же так не любишь объяснять!

– С чего ты взяла?

– Ты же не потрудился объяснить той девчушке в деревне про чуму.

– Она все равно бы не поняла. – Майорин встал и нырнул под навес, какое-то время он там копался. Мне в плечо впился комар, легко пробуравив рубашку, боль осталась где-то на краю сознания, и я с интересом наблюдала, как длинное тельце круглеет от моей крови.

– Перестаешь чувствовать боль – исток просыпается. – Он резко хлопнул меня по плечу, на рубашке осталось красное пятно. – Это первый звоночек.

– А может, дело в самогоне?

– Опьянение хмелем и опьянение силой порой схожи. Ты мало выпила, пей еще. – На плечи мне рухнула моя собственная куртка. Я подняла голову, колдун хитро прищурился. – Еще не хватало простыть.

Как ни странно, он оказался отличным собутыльником. Не рвался изливать душу, не требовал этого от меня, а когда иссякла одна фляга, колдун достал следующую. Злить он меня не пытался, подкалывал, порой задевая за живое, но не специально. А я все пыталась докопаться до ответов, которые он не давал.

– Откуда ты так много знаешь про истоки?

– Нахватался.

– Слишком ты много знаешь для нахватанности.

– Не путай, девочка. – Я скривилась, но промолчала. «Девочка» мне не нравилась чуть меньше «девки». – Ты не знаешь ничего, я знаю немного.

– И что же ты еще знаешь?

– Почти все истоки сходят с ума. Чувствуешь сладкий вкус безумия?

Я помотала головой, чувствовала только, что хмель опутал меня с головы до ног. Колдун сидел, облокотившись на одну руку. Смутившись, я опустила глаза. Я росла среди колдунов и воинов, кто-то был благороден до тошноты, кто-то, наоборот, славился излишним цинизмом, нисколько этого не скрывая. Многие были сволочами или любили скабрезностями загнать девок в краску, а частенько не только девок. Но никого похожего я не встречала. Что-то было в нем иное, будто действительно он не понаслышке знал вкус безумия.

– Ты поехал в Мыльняки. Почему?

– Мимо проезжал.

– Вот и проезжал бы дальше. Ты же послал смотрящего, ему это не шибко понравилось, может и в Инессу написать.

– Пусть пишет. – Колдун запрокинул голову и сделал несколько долгих глотков. Меня передернуло. Фляга вновь сменила хозяина. – Мне все равно.

– Это я уже поняла. Не поняла почему?

– Хм… Если бы он мог меня проклясть и тем испортить мне жизнь, я бы, наверно, заволновался. А так, ну поворчит старичок, помянет меня недобрым словом, накатает кляузу в Инессу, а дальше что?

– Сказал бы, что собираешься заехать.

– Я не собирался, – спокойно сказал он. И я поверила. Он и вправду не собирался заезжать, плевать он хотел на задание, плевать хотел на село. Но он заехал. Зачем? Я пристально всмотрелась в блеклые глаза.

– А ты не такая сволочь, как кажется на первый взгляд.

– Деточка, ты опьянела! Вот тебе и мерещится всякое.

– Не называй меня деточкой!

– Девкой?

– У меня есть имя!

– Ах да. Совсем забыл! – Мне захотелось съездить по нагло усмехающейся роже. Колдун этого и добивается, вспомнила я. Но как-то смутно вспомнила. – Дочка Владычицы не может быть девкой! Извините, милая сударыня, но на колдунью вы похожи больше! Нет, не на колдунью… на кого же? Точно, на девку.

Самогон внутри вскипел. Я сузила глаза, вскочила, желая ударить, заткнуть ему рот. Ярость окутала сознание багровой пеленой, застилая ленивые мирные зеленые плети хмеля.

– Наконец-то! – довольно выдохнул Майорин. – А теперь заставь его уйти обратно!

– Иди к бесу!

– Спокойно. Тихо. Давай, Айрин, ты сможешь. – Мое имя подействовало будто отрезвляющая пощечина. – Ты сильнее своего истока, это же только часть тебя, неужели ты не сможешь ее подчинить? – Голос ложился третьим слоем пут. – Ты же можешь владеть рукой или ногой. Это тоже часть тебя.

Напряжение достигло предела. Я больше не злилась, но внутри все содрогалось – будто кипела кровь. Исток отпустил меня, отошел назад. Подвели ноги, будто исчезли. Колдун поймал, меня продолжало трясти.

– Молодец. Ты смогла… – Пощечина вышла слабой, но Майорин, кажется, опять удивился.

– Сволочь. – Я оттолкнула руки и ушла под навес – спать.

– Я знаю, – догнал меня тихий равнодушный голос.

Не разговаривать с единственным на несколько верст человеком было невозможно, я сдалась к полудню, потроша очередного зайца. Чувствую, зайчатины я наемся на всю жизнь вперед. Этого колдун убил стрелой, выпущенной из короткого лука, которого у него раньше не было. Также я заметила, что после вчерашней отлучки вещей у него заметно прибавилось. Особенно странно среди походной утвари выглядели книги.

– Откуда ты привез вещи?

– Не бойся, никого на большой дороге я не грабил.

– Просто интересно.

– Оставлял у одной знакомой, а она резко расхотела водить со мной знакомство, пришлось забрать вещи.

– Интересно, почему это? – спросила я у ободранного зайца. Без головы он странно напоминал кошку, только очень уж мускулистый.

– Места много занимают.

Он дождался, пока я сброшу мясо в котелок и налью воды, и позвал к центру поляны.

– Мечом владеешь?

– Да, – кивнула я. Больше вопросов Майорин не задавал, бросил в меня обструганной палкой (вот что он все утро ковырял!).

– Многих в схватке настигает азарт боя, боевая ярость. Знакомо?

– Ну?

– Не нукай, не запрягала. Забудь. Ты должна мыслить трезво, противник не даст тебе времени постоять и загнать исток подальше. Нападай!

Я примерилась к палке, подбросила ее в руке, приноравливаясь к весу. Отлично выструганный меч, без финтифлюшек, без эфеса, но сбалансированный, как полагается. Шаг вперед, не совсем вперед, чуть скользя, чуть влево. Еще один. Он не стал ждать, мелькнул и оказался у меня перед носом, я с трудом отразила удар.

– Нечестно!

– Да ты что? – передразнил меня колдун. Он злил меня, как не злил никто, бросаясь обидными оскорблениями. Инстинктивно чувствуя мои больные места, мужчина метил именно в них. Палки глухо стучали друг о друга.

Раз за разом я валилась на землю после очередной подножки и вставала.

На упрямстве, на силе воли, на упорстве… но следующей будет злость. Именно к ней вел меня колдун, именно для этого устроил поединок. Хотя поединком назвать это было сложно. Я думала, что хорошо владею мечом, оказалось, не владею вообще. Я чувствовала себя щенком, который скачет вокруг взрослого пса, изукрашенного шрамами былых драк. Щенок наскакивает, пес лениво отталкивает его лапой, иногда позволяет цапнуть мелкими – молочными – зубками за большое изорванное ухо. Но не больше. Щенок злится, рычит, а пес все отталкивает его лапой.

– Всё, хватит. – Майорин бросил палку на землю. – Мое почтение, в бою ты не злишься. Слишком плохо дерешься.

– Что? – Я палку отпустить не успела, метнула в него, не сомневаясь – этот отобьет. Ошиблась, он ее развеял в локте от себя.

– Как там наш зайчик?

– Зайчик? Зайчик! – К котелку я опоздала. Зайчик почернел и годился только на удобрение.

– Ну вот, и готовить ты не умеешь! – расстроенно протянул колдун.

– Это из-за тебя! Если бы не ты со своим дурацким боем, я бы про него не забыла!

– Не думал, что ты так долго протянешь. – Майорин достал хлеб и остатки сыра. – Следующего будешь сама стрелять!

– Тогда ты рискуешь загнуться от голода, – мстительно сообщила я, ковыряя ножом сгоревшее мясо в надежде найти хоть что-то съедобное.

– Ты не умеешь стрелять?

– Умею, но отчего-то всегда мимо…

– Тогда рыбу будешь ловить. – Я лишь развела руками. Рыба у меня не клевала, а стоило осенью пойти за грибами, они будто втягивались в почву, дожидаясь моего ухода. Майорин буркнул, что я ни на что не гожусь, и протянул мне сыр. К нашему счастью, поставить на огонь котелок с водой для взвара я не успела.

Минуло еще четыре дня. На второй я узнала, что колдун умеет смеяться – мы допили самогон, и я выболтала историю с назначением Филиппа учителем мальчишек-десятилеток. На третий он смешил меня, оказавшись отменным рассказчиком. Майорин поведал мне байку про вирицких стражников, написавших рапорт по «мутному» трупу, который отловил один сознательный житель в городской речке. Беда была в том, что убивали в Вирице не реже, чем в любом другом городе. Совсем уж кровавые дела списывали на теневых, коих с закатом выползало великое множество. Но вот утопленников и «выпавших» из окна старались отрядить в разряд самоубийц и случайных происшествий…

– Этот же, как назло, был прикован к куску гранита и связан. Хитроумный сотник не сдался и сочинил целый опус, который потом на всех углах скандировали неведомо как добравшиеся до бумаги скоморохи. Как выяснилось, сначала мертвец приковал себя цепью к граниту, а потом связал, чтобы не впадать в соблазн открыть замок кандалов, когда начнет тонуть.

Я отдышалась, утирая слезы:

– Надо было добавить: а ключ съел!

– Порекомендую тебя сотнику. Не думаю, что это последний случай, – усмехнулся колдун.

Но и злить меня он не переставал, каждый раз находя все более изощренный способ задеть побольнее. Я послушно злилась, ругалась, когда он в очередной раз подставлял мне подножку. Бесилась, когда бегала по лесу за зайцем, пытаясь попасть в него из лука, утыкав стрелами все окрестные деревья. Заяц оказался счастливчиком – в него я попасть так и не смогла, а на ужин мы в тот вечер ели кашу. Палки мы крошили одну за другой, один раз мне даже удалось ткнуть этой палкой колдуна, за миг до того, как она рассыпалась пеплом прямо в моих руках. Исток поднимал голову, но послушно стихал. Не знаю, насколько тут было моей силы воли, а насколько спокойного голоса колдуна, вкрадчиво убеждающего исток скрыться обратно и не портить жизнь хорошему человеку. Подозреваю, под «хорошим человеком» он имел в виду совсем не меня.

Мы сидели у костра, мужчина мирно прихлебывал из кружки настой таволги. За эти восемь дней он выспался, загорел и даже раз побрился. Этого подвига хватило ненадолго, с бородой вид у него был благообразный, с трехдневной щетиной – разбойничий. Может, ему действительно шло, может, я просто привыкла, но он перестал походить на неприкаянного бродягу. Обычный молодой мужик, в меру ехидный, в меру упрямый…

– Ладно, по крайней мере, на людей ты больше не кидаешься. Можно и в Инессу ехать.

– Уже?

– Понравилось на вольных хлебах или со мной?

– Невелика наука – тебя терпеть, – фыркнула я, не отвечая на прямой вопрос.

– Если терпишь меня, вытерпишь и других.

– Самомнение притуши, костер не видно, – парировала я, и Майорин довольно осклабился. Верно, во мне что-то изменилось за эти дни. Он изменил.

– Осталось еще две вещи, но тут я тебе не помощник.

– Почему? – Зря спросила, потому что он ответил.

– Я не буду тебя пытать и спать с тобой не буду. Да и не думаю, что ты сама захочешь. Или захочешь?

– Пытать?

Он расхохотался. А я, неожиданно для себя, обиделась. Не разозлилась, но надулась как маленькая девочка, заслужив еще несколько шуточек.

Заснуть мне в ту ночь удалось лишь к утру. Я прислушивалась к мерному дыханию колдуна и боролась с желанием разбудить. Задать самый главный вопрос, мучивший меня все восемь дней. Вытерпев несколько часов пытки, я все-таки растормошила колдуна.

– Что? – сонно пробормотал он, пытаясь от меня отвернуться.

– Майорин. Проснись же!

– Ну? Там контур. Восемь дней никаких проблем не было…

– Майорин! Почему ты со мной возишься?

– А? – Колдун открыл глаза. – И для этого ты меня разбудила?

– Ответь!

– Дура! – резюмировал колдун.

– Почему?

– И я дурак. Награду хочу от твоей матушки получить, вот верну тебя домой, такую замечательную, целую, невредимую и тупую, как осиновое полено, и построю себе домик в окрестностях Вирицы. Давно мечтал. Ясно? Теперь отстань.

Самое смешное, что это могло быть правдой. Я откинула одеяло и пошла бродить по берегу.

– Айрин, не дури! Иди спать, – окликнул меня навес.

– Иди к лешему! – Ему удалось сегодня задеть меня два раза. И оба не специально. Колдун подкрался, бесшумно вынырнув из темноты, схватил меня за руку и потащил в круг.

– Идиотка проклятая. А завтра ты свалишься с лошади от усталости?

– Беспокоишься о моем здоровье?

– О своем гонораре! – выплюнул Майорин, заталкивая меня под навес. – За тебя живую и здоровую заплатят больше.

– Тогда можешь не беспокоиться. – Я вырвалась. – Я же быстро восстанавливаюсь. Потерпишь меня еще денечек, кости срастутся, и ссадины заживут.

– Спи давай. Боюсь, Владычица с меня еще золота стребует за твое возвращение. Ученица!

– И шкуру спустит! – добавила я.

– Спустит. Надо было утопить тебя в речке. Какой шанс упустил. – Я улыбнулась пожелтевшей хвое навеса. Ни о каком гонораре не могло идти и речи. Как и в Мыльняках.

– Ты не из тех, кто проходит мимо, да?

– Мимо тебя бы прошел, ты не в моем вкусе, – буркнул он, привычно устраиваясь на правом боку.

– Спасибо, – прошептала я.

– Еще одно слово, и я тебя свяжу, затолкаю в рот грязную портянку и в таком виде отвезу домой.

– Конечно, – согласилась я, – именно так ты и сделаешь.

2

До Инессы отсюда десять дней пути. Если верхом. Но если сплавиться по Урмале – уже на сутки меньше, а если в Роканке – небольшом городке на север по течению – воспользоваться штатным телепортом, то сократится еще на четыре. Именно так мы и рассчитали дорогу. Но, как известно, колдуны предполагают, а сила располагает.

В Береговницах причал смыло еще весенним паводком, а восстановить руки не дошли. Мы поехали до Боровой переправы, где ходил межбереговой паром, соединяя рассеченные рекой концы восточного тракта, самого оживленного в Велмании. К другому берегу приставала баржа, на которой мы собирались доплыть до Роканки.

Стрелка, кобылка колдуна, начала хромать к вечеру, когда до переправы оставалось пару часов езды. Лошадь сначала оступалась, но послушно рысила, а потом заупрямилась и перешла на шаг. Майорин осмотрел ногу и недовольно цокнул языком.

– Подкова отошла, придется искать кузнеца.

Кузнеца мы нашли в селе у переправы, но добрались туда уже к сумеркам, подстраиваясь под тяжелый шаг охромевшей кобылы.

Паром ушел, а кузнец запил. Майорин не ждал милостей от судьбы и, к радости жены кузнеца, заставил его выпить некую дрянь. Четверть часа мужика тошнило в заботливо подставленный ушат, когда тот переставал блевать, колдун заставлял его пить дрянь дальше. Огромный, на голову выше колдуна и в два раза шире в плечах, кузнец безропотно подчинялся ставшему бесцветным хрипловатому голосу.

– Пей, – повторял колдун.

Удовлетворившись результатом, Майорин вручил кузнецу аванс, лошадь, склянку со стимулятором и отправил в кузню – работать.

На ночлег мы остались здесь же: у кузнеца. Быстро спрятав две серебрушки (можно было и без них обойтись, вывод из недельного запоя – четыре стоит), жена хозяина постелила нам в зимних комнатах. Кузнец, когда не пил, работал исправно, не без выдумки и зарабатывал хорошо, отстроив себе двухэтажные хоромы, с верхними летними комнатами на втором этаже. Я впервые за десять дней спала на кровати, но отчего-то всю ночь прокрутилась, путаясь в одеяле. Мне на зависть, утром вид у Майорина был довольный и выспавшийся, видно, ему мягкая перинка пришлась по вкусу.

Завтрак добрая женщина накрыла царский, я украдкой сунула в карман пару вареных яичек и потом мучилась совестью, когда она торжественно вручила мне узел со снедью, собранной в дорогу.

Кузнец перековал подкову. Но на паром мы опять опоздали, теперь колдун грозился сдать проклятую скотину на живодерню, живописно разъясняя то ли мне, то ли лошади, что там с ней сделают. А ничего не сделают, думала я. Знала: этот не сдаст. До последнего будет возиться с ней, пытаться вылечить, выходить, а если не сможет, самолично прирежет. Но только если это будет единственный выход. Но описывать грядущие ужасы у него выходило очень красочно.

Пришлось остаться в селе еще на один день. Майорин опять помрачнел, на вопросы отвечал односложно и по возможности старался не разговаривать вообще. Воспользоваться гостеприимством кузнеца второй раз мы не рискнули, сняли комнату в трактире «Большой ясень» – ясень, может, был и большой, да никто его не видел. Трактирчик был маленький, не чета шумному заведению по ту сторону реки. Я больше любила такие маленькие трактиры, где хозяин знает каждого гостя в лицо. Колдун уселся в самом темном углу, попросил себе пива и медленно цедил. И пиво и слова.

– Я пойду погуляю…

– Иди.

Село было огромным, но оставалось селом. Ни каменных или дощатых мостовых, только пыльные дороги. Не было здесь и крепостной стены или даже забора, если не брать в расчет небольшой заставы на берегу, приютившей ратных, следящих за покоем переправы. Около рынка пахло рыбой – Урмала в этом году родила щедро. Я бродила меж домов, заглянула ради интереса в знахарскую лавку. Ассортимент радовал разнообразием и печалил ценами. Можно подумать, они даже пустырник для успокоительной настойки в небесных кущах собирают – серебряный. Грабеж, но ничего не поделаешь – самый оживленный тракт страны.

– Сударыня что-то выбрала? – заискивающе спросил знахарь.

– Сударыня думает, – в тон ему ответила я. – Сейчас она подумает и, пожалуй, уйдет – ее пугают ваши цены.

Знахарь поджал губы и нахмурил редкие бровки, но стерпел.

– Сударыня не похожа на пугливую, она должна понимать, что хорошее лечение стоит любых денег.

– А у вас есть такая мазь, которой можно залепить рану?

– Заживляющая? – оживился торговец.

– Скорее, закупоривающая. – Я улыбнулась ступору знахаря. Но он честно попытался отработать грабительские цены, уставив прилавок множеством баночек и сверточков. Я добропорядочно перенюхала все. После чего расчихалась и ушла. Напоследок заверив знахаря, что будь у него то, что мне надо, я бы обязательно купила. Но он, похоже, решил, что я издеваюсь.

После пряного запаха знахарской лавки меня потянуло на свежий воздух, и я побрела к переправе, с интересом изучила механизм паромов, курсирующих поперек реки. Быстро устав от гомона толпы, побрела вдоль берега, прочь от заставы за высоким частоколом, с наслаждением пиная мелкую речную гальку босыми ногами – сапоги я несла в руке.

– Сударыня не боится одна гулять? – Сперва мне подумалось, что меня выследил знахарь – мстить за унижение, больно фраза построена похоже была. Но потом сообразила, что молодой борзый голос не может принадлежать тихому, дребезжащему всем телом старичку. Внешность оказалась под стать голосу: пшеничные волосы чуть не достают до плеч, яркие голубые глаза нагло меня изучают, хотя изучать в общем-то особо нечего. Парень, молодой и статный, прекрасно знал, что хорош собой. Он белозубо улыбнулся и подошел ближе.

Я не из тех женщин, которые хороши из любого положения, а подступиться ко мне сейчас можно только спьяну или сослепу: потрепанная рубашка выпущена из штанов, которые за неделю жизни в лесу подозрительно на мне болтались, ресницы и брови наверняка выгорели, а волосы заплетены в толстую косу. Сама по себе коса была ничего… может, на нее польстился…

– Вы меня испугались?

– Что вы, милсдарь! Просто мучаюсь догадками, отчего такой почтенный молодой человек заинтересовался моей никчемной персоной.

Он смеялся так, будто я удачно пошутила. Но глаза не смеялись, только рот.

– Боюсь, сударыня не раз слышала подобные ответы.

– Но я все равно с удовольствием послушаю, – весело сказала я, пятясь от него. Мой кавалер это заметил, резко махнул рукой, будто шутливо приветствуя кого-то.

К горлу лег нож.

– Я видел тебя с колдуном из Инессы, – начал объясняться белобрысый.

– С каким именно? – задиристо уточнила я.

– А ты не промах. Хотя не знаю, что он в тебе нашел.

– Тебе не найти, ума не хватит. – Хамить не стоило, нож сильнее впился в горло. Лишь бы не прорезал кожу.

– Где этот ублюдок? Я видел вас вместе вчера! – Значит, речь шла о Майорине. Уже легче.

– Гуляет. Я ему не нянька.

– Дура, я убью тебя, а выродка этого все равно найду. Неужто жить не хочешь?

Язык мой заметал вперед меня:

– Без него мне и свет белый не мил. Но ты меня не убьешь, убьют твои слуги, а ты будешь смотреть, как они меня убивают, как все трусы. – Породистое лицо залилось краской, вот кому надо было жить в лесу с колдуном, уж тот бы отучил его злиться. А язык надо бы откусить. Он кивнул своему слуге, лица того я не видела. Нож исчез, теперь на шею мне давила жилистая рука. Белобрысый размахнулся и заехал мне кулаком в живот. Воздух со свистом вылетел из легких, я скрипуче застонала.

– Говори. – Все равно ведь найдут. Предупредить бы… Второй раз он ударил меня по почкам.

– «Большой ясень», – выдавила я. Белобрысый сделал подручному знак, тот плотнее прижал меня к себе. Белобрысый снял кожаный браслет с моего запястья и ушел.

Первое, что сделал подручный, связал мне руки и ноги. Я брыкалась, пыталась вырваться, но после ударов белобрысого двигалась вяло. Слуга затянул последний узел и бросил меня на камни. Я больно ушиблась щекой о гальку, но кожа удержалась – не лопнула.

Лежать на холодных камнях со стянутыми за спиной руками не слишком умиротворяющее дело. Злиться в таком случае естественно. Я старательно убеждала себя в этом. Злиться надо так, чтобы только разбудить исток. Но вожжи не отпускать. Исток лишь часть меня, часть, которая мне подчиняется…

Был в моей жизни день, который я старалась никогда не вспоминать. Я закрыла глаза, шаг за шагом перебирая каждый миг того дня с наслаждением мазохиста. Когда я открыла глаза, вокруг меня шевелились камни.

«Даже чистая сила может быть оружием. Позже ты научишься ею управлять».

Пока Майорин учил меня не злиться, я училась злиться тогда, когда посчитаю нужным. Я привыкла учиться всему сама, не дожидаясь учителей, да и что они могли дать человеку?

Камень, выбранный мной, задрожал.

«Злость это не самый лучший союзник, Айрин, можно растормошить ею исток, но чтобы им управлять, потребуется трезвый ум».

Камень оторвался от земли. Но тут же упал обратно. Подручный обернулся, помахал передо мной ножиком. И тут слова колдуна дошли до моего сознания особенно ясно. Чистая сила – тоже оружие.

Мне не нужен был камень! Сила хлынула из меня, подчиняясь мне полностью, безраздельно. Хлынула в подручного, лучше любого камня огрев его по макушке. Мужчина завалился на землю, застонал и затих.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться и усмирить исток, намного меньше, чем раньше. Я, как большой червяк, подползла к ножу, перевернулась, села и начала пилить веревки.

Встала я со второй попытки, но исток добросовестно восстанавливал ущерб, нанесенный его вместилищу, и боль постепенно отползала.

Нож я забрала в качестве трофея.

Однажды в Инессу приехали цитадельские маги. Главный из них сидел в нашей горнице, когда я принесла вино и моченые яблоки (служанок – хордримских девушек, мать погнала, слишком важным был разговор).

– Владычица бережет силу, не тратит по пустякам? – спросил гость, стараясь задеть собеседницу.

– Берегу. Не след разбрасываться чарами, когда сгодятся и сноровистые руки.

– В Инессе недостает источников или чародеев? – И первого и второго было в достатке.

– Не обманывайтесь, милсдарь. Но если мои чародеи потеряют силу, они возьмутся за мечи. И в этом не оплошают.

Гость тогда смолчал, но снисходительный тон оставил, присматриваясь к инесским колдунам – у каждого при себе было оружие, и каждый им владел.

Женщины зависели от магии больше, может, оттого я провела полжизни, обучаясь держать в руках оружие или биться в рукопашной. Хмурили брови седые старцы – не след девушке хвататься за холодную сталь, когда рядом есть мужчины.

Нож удобно лег в руке, прячась в просторном рукаве, я знала – тонкая льняная ткань не сдержит хорошего клинка, а клинок был хорош. Я зашнуровала сапоги, мало ли что под ногу попадет. Острый камень или ореховая скорлупа одинаково больно поранят стопу. Сапоги шили для меня. Ни каблука, ни деревянной подошвы, только несколько слоев толстой, грубой кожи, в таких можно бежать, не боясь оскользнуться. И я побежала.

Быстро и легко по берегу, чуть медленней в толпе у причала, от меня отшатывались, кричали вслед, но я все бежала, считая вдохи и выдохи. Собьешься здесь – собьются и ноги. Еще одна наука отроков в Инессе – раз прошел, не забудешь никогда. Пронесешься по лесу, а потом закроешь глаза и расскажешь наставнику, что видел по дороге. Не поленится, сходит проверить. Выворачивать на улочку, где стоял «Большой ясень», я не стала, свернула на параллельную.

Обогнув трактир, заглянула в окно, распахнутое по летнему времени. Мы с белобрысым добрались почти одновременно. Видно, он еще ждал подкрепления, да шел пешком.

Один прийти к колдуну он не решился, знал, с кем дело имеет. Удивительно, но не подстерег, как меня, в безлюдном месте. Или наоборот? Боялся остаться с белоглазым колдуном без свидетелей, думая, что не переживет такой встречи?

– Рон, – без удивления прошелестел холодный голос, – пришел-таки?

– Что же ты от меня по углам прячешься? Боишься?

– Руки марать неохота. – Рон заскрипел зубами, но дернувшимся было подручным показал стоять за спиной. Я осторожно шагнула вдоль окна, но Майорина все равно не разглядела, зато белобрысый со свитой были как на ладони.

– Я не буду просить поединка, я буду просить суда.

– С чего бы? – Не видела, но знала: левый уголок губ приподнялся вверх.

– Ты нарушил условия, использовал свою чародейскую силу для победы.

– Лжешь. Даже не пытался, нужды не было.

– Ты убийца. И ты поплатишься за нарушение законов поединка.

– Твой брат знал, на кого поднимает руку. А ты остался в выигрыше, должен доволен быть.

– Я потерял брата, – зло бросил Рон.

– Зато приобрел знатное наследство, не рад?

– Золото не заменит мне его!

– А по-моему, уже заменило, – хмыкнул колдун. – Вон каких себе побратимов нанял, они, поди, побойчее твоего старшего будут. Что делать – не велят, наоборот, слепо подчиняются.

– Ты придешь на суд, колдун.

– Не чувствую себя виноватым.

– Пойдешь, твоя девка у меня. И я спущу с нее шкуру, хочешь умыться и ее кровью?

Некоторое время Майорин молчал.

– Чем докажешь?

Рон достал кожаный браслет из мошны на поясе. Швырнул колдуну.

– Доволен?

– Вполне. – В окне мелькнуло испуганное лицо трактирной девки.

– Уйди, дура, не мечись под ногами. – Белобрысый ухватил ее за косу и отшвырнул к кухонной двери. Служанка торопливо спряталась в проеме. «У кухни свой вход», – вспомнила я. На него выходили окна моей комнаты. Я завернула за угол и уперлась носом в забор, ограждающий хозяйственный двор. Забор был новым и добро сколоченным, легко не перелезешь, щели не найдешь. Пришлось бежать до тележных ворот, цепь накинули для порядка – я меж створок пролезу.

На ступеньках стоял незнакомый мужик, стоял напряженно, готовый в любой миг ринуться на помощь к своим в трактире. Меня он не заметил, слишком внимательно вслушивался в разговор внутри, не думая, что угроза пойдет со двора. Кожаная подметка не издала ни звука, левой рукой я зажала ему рот. Сейчас! Не дать опомниться!

Правая рука замерла. Нож, который должен был перерезать мягкое незащищенное горло, замер. Я знала, что делать. Знала малейшее движение…

Он резко выгнулся назад, будь я на пядь выше, он угодил бы мне затылком в лоб. Но я успела нырнуть вниз, извернувшись лаской, отпрыгнуть назад.

Я ждала крика. Он молчал, велика ли угроза – девка, не решившаяся его убить. Ухмылка вышла мерзкой, масленой.

Пятиться долго не вышло, на седьмом шагу меня встретила поленница, сложенная вдоль забора. К оружию мужик не притронулся, решил взять голыми руками. Я зло смотрела на противника, хотя злилась на себя. Сколько раз я раздумывала над тем, как придется забрать чужую жизнь, но не так. Не со спины.

Девка глупая, прав колдун. Предупредила, называется. Исток зашелестел внутри пеплом, который разносит ветер. Голову и руки залил жар, ставший за несколько дней привычным. Что бы сталось со мной, не встреть мы Майорина? Или ничего? Знала ли моя матушка, как вести себя с пробудившимся истоком, может, и ее не взял бы соблазн испить чистой силы?

Везение ли? Рок? Я сплела руки ладонями наружу и изо всех сил толкнула вперед воздух. Зашелестела земля, зашумела листва на старой вишне, срываясь с веток. Противника сбило с ног. Остаток двора я пролетела, будто исток гнал и меня, захлопнула дверь перед удивленным недоумевающим лицом. Засов задвинулся, чуть скрипнув в пазах.

В зал я ввалилась красная, растрепанная, тяжело дыша.

– А ты говорил, что схватил ее. – Ни один мускул на лице не дернулся. – Видно, девку спутал, они, знаешь ли, все чем-то похожи… Коса, грудь…

– Как? – перебил колдуна Рон.

– …попа, – закончил Майорин.

Немногочисленные посетители, затихшие было, ожили, засмеялись.

– Значит, по добру ты не пойдешь?

– Не пойду, – согласился колдун, хрустнул костяшками пальцев, разминая руки. – Мне и здесь хорошо.

– Тогда – взять его! Я наместник переправы, приказываю тебе сдаться. Это последний раз, Майорин. Слышишь!

– До наместника дослужился? Думал, эту должность твоему брату пророчили, тоже по наследству перешла? – Рон побелел. – Смотрящего пригласите. Без него с места не сдвинусь.

– Девку в поруб.

– За что? – опешила я.

– За вооруженное нападение на ратного.

– И какое у нее было оружие? – уточнил колдун.

Я осмелела и прошла через зал, села рядом на скамью, предательское желание нырнуть ему за спину пришлось задавить в зародыше.

– Боевая коса, – съязвила я.

– Ты его придушила? – Колдун улыбнулся.

– Никогда!

В дворовую дверь заколотили.

– Иди проверь, – кивнул Рон одному из ратных.

– Она меня с ног сбила чародейством, колдунья! – ткнул в меня пальцем ратник, стерегший кухонную дверь.

– Взять под стражу, руки связать! – приказал Рон. Я почувствовала, как горят ладони. Майорин тронул меня за плечо.

– Держи исток, – шепнул он одними губами. И уже громко сказал: – Не трогайте девку, я сдамся.

– Хорошо, – не слишком доверчиво согласился Рон. Колдун встал и покорно протянул ратному руки, я узнала веревку. Такими вязали мальчишек, заставляя их почувствовать себя лишенными силы. Сплетенная из конопли с серебряными заговоренными цепочками, она резала запястья. Но самое важное здесь нельзя разглядеть невооруженным взглядом: асбестовое волокно глушило силу, поглощая ее.

– Майорин?

– Возьми лошадь и отправляйся в Инессу, Айрин, – спокойно сказал колдун.

Его увели, а я, к своему стыду, сидела как прибитая к скамье и тупо таращилась в одну точку. Меня Рон не тронул, только презрительно фыркнул, когда проходил мимо, и добавил напоследок:

– Вас, колдунов, на цепи держать надо, пользы от вас никакой, только вред.

Очнулась я от голоса трактирщика:

– Плати давай.

– За что?

Он кивнул на пустую кружку на столе. Я торопливо зашарила в карманах, выложила несколько медных монет.

– Хватит?

– Хватит. Ты это… ночуй, ежели хочешь. Колдун твой за постой заплатил.

– Да. Хорошо.

– Ну, я тогда велю постель там расправить.

– Спасибо. – Трактирщик развернулся, прихватив кружку. – Милсдарь…

– Щелкун, – с готовностью ответил он, будто ждал, что я его окликну.

– Милсдарь Щелкун, вы знаете, за что его наместник?

– Долгая история… А там посетители подошли…

Серебряная корона, глухо звякнув, легла на стол. Некоторое время трактирщик ее изучал, не прикасаясь.

– Ладно, только пива себе принесу. Будешь?

Я кивнула.

Он поставил две кружки с пенными шапками, высоко вздымавшимися вверх. Сел на противостоящую скамью.

– Дело было месяца четыре назад, как раз посреди зимы, когда санный путь переполнен народом. Тут и мех везут, шелк, золото… Купцов видимо-невидимо, все таверны битком забиты, сани прямо посреди улицы останавливают. Ну и разбойные люди тоже не спят, куда без них. Такие обозы всегда себе колдуна в помощь нанимают, в одном из них твой и был. Что тут скажешь, жуткий он – сама знаешь, глазом зыркнет: все на шаг назад отходят, зато и лихих людей можно не бояться с таким защитником. Места ему в таверне не было, тут и купцов некуда селить, не то что свиту. Остался он с охраной добро стеречь. А зима трескучая стояла, морозная. Сам не видел, но люди сказывают, брат нашего наместника, глава ратных, досмотр им устроил. Мол, что везете, куда везете? Семья их не бедная, отец наместником был. Хороший мужик, но не без слабости: здорово руку в казну запускать любил. Вот и сынки в него удались. Крон вроде как намекал: мол, вы мне виру скиньте, а я от вас отстану, не буду глаза мозолить. Да только кто колдуну указ, наемники, быть может, скинулись бы, заплатили, среди них разные есть. Кто с каторги бежал, кто отработал, кто не попался, да она, родимая, по нему волчьими слезами плачет. А колдун послал его к купцу, по пути предложив заглянуть в несколько мест. Ох, как Крон лютовал! К купцу он не пошел, но зуб на белоглазого навострил. Купец, видно, сильно утомился да перемерз, шутка ли – с самого северного Хордрима шли, три дня отдыху назначил. А виру Крон в первую ночь просил. Наутро они трапезничать пришли. Наемники давай наперебой купцу рассказывать, как колдун Крона отвадил, а колдун только сидит, глаза щурит. Я смотрю, а он в кольчуге и при мече, хотя до этого у него только нож видели. Может, сказал кто, может, чутье чародейское что подсказало, да только пива колдун не пил, цедил квас и грелся. К тарелке и не притронулся тогда. А у купца дочка с собой была. Хороша девка, ничего не скажешь. Волос черный, глаза как два янтаря, эдакая ласточка маленькая, юркая. Семнадцатый год пошел, говорили.

Вечером Крон пришел с ратными. Заказали пива, мяса, сидят, пируют, я голову ломаю, за что мне такая честь выпала. А потом смотрю, взгляд у него стекленеет, но с купцова стола не сходит. Да все больше за дочку цепляется.

А та дурища рада-радешенька, то плечом поведет, то голову призывно склонит. Все красуется, да как не покрасоваться молодой девице перед красивым мужиком, у которого меч при поясе и пятеро молодцов свиты.

Может, и вправду она Крону по вкусу пришлась, может, купцу за колдуна отомстить решил… Пропала девка, вышла во дворик нужду справить и не вернулась. И Крон быстро засобирался. Дальше только сплетни да слухи… Может, купец колдуна сам позвал, может, он не только кольчугу надел, но и сторожить купца возле корчмы остался… Скажу, что своими глазами видел. Колдун зашел в зал, за ним девка плелась. Плакала, жалась к нему, дрожа осиновым листом. Папку завидела, бросилась, давай что-то лепетать, да только купец аж почернел весь. Встал, за нож схватился, что ему колдун сказал, тоже не слышал. Да только ушли они вдвоем.

А наутро на главной площади Крона в таком обвинили, что, будь его батька жив, быстро бы выпорол сынка, не посмотрев, что тому двадцать пятый год шел. Но Крон трусом не был, дураком был, а вот трусом никогда – предложил он купцу дело судом богов решить. Поединком.

Колдун сам вызвался, никто его не просил. Отговаривали Крона с ним биться, мол, не может отродье чародейское честный бой держать, не удержится – использует силу колдовскую. Но я уже говорил, трусом Крон не был. А колдун слово дал: только меч, ничего боле. Ни жеста, ни слова, только меч. Верить слову не стали, смотрящего мага вызвали, наблюдать за боем…

Может, ваши колдовские боги и не вмешивались… да только сам бес его силой да ловкостью одаривал, а леший потом драться учил. Крон вокруг него как щенок бегал, меч все из рук выпускал, будто тот маслом вымазан. Как он злился, а колдун стоит спокойно, устал, конечно, взмок весь, но и Крон уж шатался от усталости, а в толк все никак взять не мог, отчего тогда его белоглазый не убивает. Потом догадался… Проучить решил, унизить, а руки пачкать не желал.

Кто стрелу в него пустил, не видели. Да когда тут увидишь, все на них смотрели. И колдун ее отбил! Ты, девка, хоть раз видела, чтобы мечом стрелы отбивали? Я видел, в бою, когда стрел этих три сотни летит, две штуки отобьешь, от трех увернешься, а одна таки ужалит. И то готов ты к ним, когда залп поднимают – далеко слышно. Но одну, со спины? Виданное ли дело? Отвлекла его стрела, тут Крон и ударил. В спину, подло. Тогда-то все и поняли, что жалел его чародей, убивать не хотел. Хотя ошибаюсь я, вру. Не жалел – брезговал. Меч он мимо себя пропустил, увернулся, а рукой голой ударил под подбородок. Вся площадь слышала, как позвонки затрещали. Упал на снег тот уже мертвый. А чародей вроде как и расстроился, не собирался убивать. Да только не смог себя превозмочь – сделал машинально, как тело приучили.

Смотрящий не нашел к чему придраться. Признал бой честным. Наместник тоже никаких претензий не имел. Наоборот, перед купцом извинились.

– И куда тот наместник делся?

– Как корова языком слизала, говаривали, под лед со свитой по весне угодил.

– Под лед… Спасибо, милсдарь Щелкун. Скажи мне, а смотрящий под лед не провалился?

– Нет.

– И где мне его найти?

– Ехала бы ты отсюда. Сам твой колдун виноват, сам влез, пусть теперь разгребает.

– Не могу, милсдарь. Должна я ему ни много ни мало – жизнь. А долги надо возвращать.

– Только сама пропадешь! Рон не чета братцу, он честно биться не будет. Он трус!

– Я заметила. Так где смотрящий живет?

– На третьей улице. Опомнись! Глупая, пропадешь!

Я помолчала, отпила доселе нетронутое пиво, на котором пожелтела и опала шапка пены. Можно казаться какой угодно сволочью, жалить словом, порой больнее, чем клинком, но никогда нельзя проходить мимо беды.

– Пусть твоя девка меня проводит. Я вернусь через четверть часа.

Когда я спустилась в зал, трактирщик только хмыкнул и толкнул вперед девку, ту самую, что таскал за косу Рон.

– Значит, колдунья все-таки?

– Значит, – не стала я спорить. Хотя смотрящего курткой с серебряными бляхами и мечом с инесским клеймом не обманешь…

Девка смотрела на меня дикими глазами и за весь путь не проронила ни словечка.

Смотрящий жил в высоком тереме с острой двухскатной крышей. На крыше вертелся из стороны в сторону ворон, клювом указывающий ветер, – символ Инессы. Издавна во́роны служили колдунам, приобретя мрачную славу и отплатив нам той же монетой, хотя к их пристрастиям в еде мы никакого отношения не имели. И если уж говорить о колдунах, могущих обращаться в этих черных птиц, то много вероятней, что единственная не польстившаяся на мертвечину на поле брани птичка – это тот самый оборотень и есть. Хотя разговоры про таких оборотней – это, конечно, сказки. Вторая ипостась оборотня похожа на северного, самого крупного волка.

Рука легла на дверной молоток.

– Кого леший принес?

– Из Инессы послание.

– Не жду.

– Еще бы, – буркнула я себе под нос, – слушай, а ты…

Но девка уже успела превратиться в силуэт с мотающейся из стороны в сторону косой. Убежала, трусиха.

– Ты, что ли, из Инессы? – От смотрящего мага Береговниц его отличала только бородка. Короткая и, несмотря на годы, почти не тронутая сединой.

– Я. – За еще одну серебряную я узнала кое-что про смотрящего. – Мастер Ральер. Доброго дня.

– Человек? – удивился он. – С каких пор Владычица доверяет людям? Или в Инессе теперь плохо с колдунами?

– Не намекаете ли вы, что одежда и меч краденые?

– Даже не знаю. И что вы хотите?

– Пустите меня в дом. Я не наемная убийца и не соглядатай. Вам нечего бояться.

– Именно с этих слов я бояться обычно начинаю. Ладно, проходи, как тебя звать?

Я ненадолго замялась, думая, называть ли свое настоящее имя. Решив, что ложь дело неблагородное, я назвала домашнее прозвище, которое более уместно среди близких, нежели у смотрящего в гостях.

– Рин.

– Проходи, Рин. Я тебя выслушаю.

Внутри дом смотрящего Ральера был изукрашен не менее обильно и старательно, но здесь больше постарались женские руки. На раскрытых окнах ветер трепал вышитые занавеси, у рукомойника висел рушник, расшитый велманским узором.

На столе скатерть беленого льна с узорной каймой, на сундуках и полках плетеные салфеточки. Даже я, далекая от рукоделия (в том смысле что совершенно бездарная, и попытки вышивать крестиком напоминали о хордримских письменах, выполненных сумасшедшим со старческой дрожью рук), даже я восхитилась, восторженно цокнув языком.

– Это жена моя шила, – хвастливо поведал Ральер.

– Вы женаты? – Тут я снова оглядела горницу уже иными глазами.

Смотрящий внимательно выслушал меня.

– Я ничем не могу помочь.

– Но вы там были!

– Мастер Майорин много превосходит меня в силе, он мог скрыть свои чары.

– Да какие чары? Зачем?

– Замедлить движения противника. Или стрела была иллюзорной?

– Но тогда вы признали поединок честным.

– Тогда признал. Но потом…

– Только не говорите, что вас безмерно расстроила смерть прошлого наместника, и вы боитесь отправиться следом.

Маг сердито нахмурил брови.

– Рин – это сокращение, верно?

– Своя рубашка ближе к телу, – не ответила я на вопрос. Сидеть я больше не могла и начала расхаживать по горнице, рассматривая любовно вышитые занавеси, на каждой был свой узор. – Жена, детки… – Рука дотронулась до соломенной куколки в криво сшитой одежке.

– Инесса далеко. Рон близко.

– Отправили бы жалобу…

– Я цитаделец по происхождению, моя шкура мало кого заинтересует в Инессе.

– Вы ошибаетесь!

– Ты зашла бы сюда, если бы не потребовалось мое свидетельство за этого колдуна?

Я помотала головой.

– Кто он тебе?

– Наставник.

– Колдун – человеку? Езжай домой.

– Удивительно, как старательно меня туда все отправляют.

К вечеру ветер нагнал тучи, темные, мрачные. Пыль металась по улицам, силясь прорваться в скоро закрывшиеся окна, на меня она накинулась, хлестнув по щеке жаркой ладонью приближающейся грозы.

Куда податься?

Оседлать Пеструшку и уехать домой?

Первые капли сорвались с набрякшей тучи в сухую землю, оставив крупные влажные следы. Я подставила ладонь, смотря, как она намокает под усиливающимся дождем, на западе сверкнул длинный хвост молнии. Гром раскатился над переправой, глуша остальные звуки, хлопнули ставни еще не закрытых окон, попрятались в будки собаки.

Я сорвалась с места, на бегу накидывая капюшон.

У высокого частокола из потемневших от времени бревен остановилась. Верхушки у бревен, протыкавшие небо, тщательно заточены. Легко не перелезешь. Будь тихо, тут же залаяли бы собаки, предупреждая о приближении чужака, но небо снова сверкнуло раскатившимися алмазами молний, а их догнал гром. Собаки молчали.

Ворота стояли закрытыми, но калитка в них скрипела несмазанными петлями, мотаясь на ветру. Стражник вжался под козырек, прячась от плетей дождя, даже через плотную кожу куртки больно лупящих по спине.

Истоку нравилась гроза, они были похожи.

Я вытянула ладонь. Стражник тяжело опустился на землю, на лице застыла глуповатая полуулыбка. У него должен быть напарник, не остался же он один на посту.

Напарник выглянул из сторожки с флягой в руке. Как не погреться в такой дождь добрым вином, да и кто осмелится лезть на заставу?

– Эй, куда? – Я затолкала обмякшее тело в сторожку, подумала, достала пробку из фляги, щедро смочив мужчине рот и намеренно пролив вина еще на ворот. Даже на запах вино было крепким – вымороженным. Себе на память я взяла плащ, мне он был до пят, а глубокий капюшон надежно скрывал косу и лицо. Флягу я прихватила с собой. Огляделась. Но все попрятались от дождя. Теперь второй стражник тоже пах вином, флягу я ему оставила. Очнется – пригодится.

Найти порубы не составило труда. Три пятистенных сруба без окон с узкими отверстиями у самой крыши – пустить свежий воздух, выветрить вонь. Караульных было двое, они расхаживали по кругу, перекрикиваясь от скуки:

– Грозу, поди, колдун подозвал!

– Он в асбестовых цепях сидит, куда ему!

– Кто этих колдунов знает, слишком он смирный. Вот смоет нас к бесам, будет Рон знать, как руки к их брату протягивать.

– Тише ты! Еще услышит!

– Колдун или Рон?

– Колдун-то что? Пусть слышит! Эй! – Он постучал по двери одного из порубов. – Чародей, гроза твоих рук дело?

Мне из-за угла было не слышно, что ответила дверь. Но стражник так зло вскинул голову, что с нее упал капюшон.

– Паршивец! Я тебе сейчас задам трепку!

– Тише, Нетт, тише! Строго-настрого же наказали не заходить к нему!

– Да плевал я на их наказы! Язык оборву и выйду!

– Этот даже без магии тебе шею свернет, он только того и ждет! А не он – так Рон! – Видно, второй был умнее. – Вот не свезло в такую погоду на улице куковать. Кто из дома под такую дождину высунется…

Я вот высунулась… Гром развалился над головой, близко слышалось нервное лошадиное ржание.

Вскинутая рука опустилась. К порубам шел Рон. Светлые волосы потемнели от влаги, над полными губами мокрой паклей обвисли усы. За Роном тенями следовала его свита.

– У нас чужак. Из караулки пропал плащ, так что с каждого, кого встретите, сдергивайте капюшоны, – скомандовала Рон.

Как быстро…

Парни единовременно кивнули. Рон продолжил командовать:

– Нетт, от этих дверей не отходи. Томан, Елес, сторожите двор…

Если верить запаху и звуку, за порубами располагалась ратная конюшня. Прятаться там опасно – первым делом в таких местах искать будут, но если…

Рон и его свита прошагали в паре локтей от меня, я вжалась в стену, чувствуя, как мышцы спины вдавливаются округлыми вмятинами. Выждав некоторое время, я вынырнула из-за угла и открыто пошла к конюшне.