Читать онлайн Земля Обручева, или Невероятные приключения Димы Ручейкова бесплатно

© Неклюдов А. Г., текст, иллюстрации, 2018

© Обручева Т. С., предисловие, 2018

© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

* * *

Автор выражает благодарность за поддержку и помощь в подготовке этой книги Неонилле Анатольевне Самухиной, Татьяне Сергеевне Обручевой, Наталье Владимировне Обручевой, сотрудникам Иркутского областного краеведческого музея, сотрудникам Кяхтинского краеведческого музея им. академика В. А. Обручева.

Связь времен

Дорогие ребята! По правде говоря, я немного завидую вам. Ведь я уже знакома с героями этой приключенческой повести, а у вас радость ее чтения еще впереди. Вам еще предстоит вместе с главным героем книги Димкой Ручейковым столкнуться с невероятными, порой опасными, а порой и забавными ситуациями и приключениями.

Зато у меня была особая причина заинтересоваться этой книгой. Дело в том, что одним из главных действующих лиц повести выступает мой родной дед – Владимир Афанасьевич Обручев. Кто-то из вас наверняка читал его научно-фантастические романы «Плутония», «Земля Санникова», «В дебрях Центральной Азии» и другие. Или хотя бы слышал о них. Но, думаю, немногие из вас знают, что В. А. Обручев – не только писатель-фантаст, но и, в первую очередь, крупнейший ученый, академик, один из основоположников отечественной геологии. В книге «Земля Обручева» он предстает перед читателями именно как геолог, молодой исследователь Забайкальского края, еще не написавший своих знаменитых романов и главных научных трудов. Именно от него Димка узнает много нового для себя – о строении Земли и ее истории, о тайне возникновения гор и залежей полезных ископаемых. Именно с ним, в его отряде, Димка подвергается серьезнейшим испытаниям и становится закаленным, опытным «полевиком». А вот как встретились школьник, ваш современник, и будущий знаменитый писатель и ученый, изучавший Сибирь в конце XIX века, я вам не стану выдавать, пусть это для вас пока остается загадкой.

Хочу сказать, что сначала я читала эту историю как посторонний человек, мне было интересно взглянуть на своего деда глазами мальчишки, героя повести. И это было необычное узнавание близкого человека, хотя, признаться, я не могла знать его столь молодым: я родилась, когда ему было восемьдесят четыре, а прожил он девяносто три года. Я была совсем маленькой, когда жила летом на даче у деда под Москвой. Помню, как он строго придерживался заведенного годами распорядка дня. С утра, в первой половине дня – научная работа, обработка экспедиционных материалов, написание статей, потом ответы на письма. Во второй половине дня – прием посетителей. Вечером – чтение научной литературы. И так всю жизнь, до глубокой старости. А в экспедициях – целый день маршрут, а поздно вечером – записи по итогам дня.

В повести Андрея Неклюдова будущий академик говорит: «Труд, особенно мыслительный, дарит человеку радость и делает его жизнь осмысленной и интересной». Действительно, труд всегда был для моего деда радостью. Однажды мы сажали с ним вдоль забора маленькие елочки, и я помню, с какой любовью он это делал. И как эта его любовь к деревьям, к природе, к труду передавалась и мне.

В редкие минуты свободного времени он гулял со мной, рисовал для меня фигурки животных, вырезал их из бумаги, и потом мы играли с этими фигурками. Для меня он был тогда просто моим дедушкой.

В жизни мой дед был чрезвычайно внимателен к людям. В экспедициях, которыми он руководил, все относились друг к другу с уважением, а тон задавал сам Обручев со свойственным ему спокойствием и особым суховатым юмором. Владимир Афанасьевич всегда готов был поделиться своими научными знаниями с другими, особенно с молодыми людьми, приобщить их к своей любимой геологии. Именно таким вы увидите его и в повести «Земля Обручева». Однако от тех, кто делал с ним общее дело, он требовал полной самоотдачи, добросовестности и ответственности. Так он воспитывал и своих сыновей – Владимира и Сергея, когда они, будучи мальчишками шестнадцати и четырнадцати лет, ездили с ним в экспедицию в Центральную Азию. И они работали там наравне со взрослыми. Оба они в дальнейшем связали свою судьбу с геологией, стали крупными учеными, а Сергей Владимирович Обручев – еще и моим отцом.

Позднее, уже будучи академиком и немолодым человеком, Владимир Афанасьевич, несмотря на служебную занятость, постоянно переписывался с ребятами из многих школ, занимающимися в краеведческих кружках. «Милые краеведы», – так обращался он к ним в своих письмах. Он посылал ребятам свои книги, статьи, советовал создавать при школах музеи и не только проводить исследования, но и писать очерки, рассказы, стихи о родном крае.

Он поддерживал, в том числе и материально, семьи многих геологов, оказавшихся в трудной ситуации. Больше того: рискуя своим положением, а возможно, и свободой, он отваживался писать письма в правительство в защиту несправедливо арестованных геологов, помогал их близким.

Очень надеюсь, что повесть Андрея Неклюдова пробудит у ее читателей – современных школьников – интерес к личности Владимира Афанасьевича Обручева и к его замечательным книгам.

А еще я уверена, что не только подростки, но и многие взрослые с удовольствием прочитают эту книгу и, пережив вместе с Димкой захватывающие приключения, заодно откроют для себя удивительный, полный загадок и тайн мир геологии и, возможно, немного иначе, с бо́льшим уважением и любовью станут воспринимать после этого нашу родную планету.

Татьяна Сергеевна Обручева

Глава 1. Тайное ликование

«Ну вот, я, кажется, и еду», – сказал себе Димка, когда вагон мягко качнулся и платформа с провожающими неспешно поплыла назад. Сказал он это себе сдержанно, не выражая пока большой радости. Во-первых, ему еще не до конца в это верилось. Мало ли что бывает! А вдруг сейчас на весь вокзал объявят: «Дмитрий Ручейков! Выйди из поезда! Твоя поездка отменяется!» А во-вторых, было бы глупо сидеть с сияющей, как смайлик, физиономией среди таких серьезных и совсем не сияющих соседей по купе.

Знали бы эти серьезные и важные люди, куда он едет, то-то бы фейсы вытянули! А едет он… Да-да, это не шутка! Едет он в настоящую… в самую что ни на есть настоящую!.. геологическую экспедицию! Экс-пе-ди-ци-ю!!! Он, пока еще школьник, только-только окончивший предпоследний класс, отправляется в глубочайшую глубь Сибири, в тайгу, в необитаемую глушь! И ждут его там – он нисколечко в этом не сомневался – невероятнейшие приключения! Потому что не бывает экспедиций без приключений. Без приключений в экспедиции никто и ездить бы не стал, ясное дело!

Видно, физиономия его все же расплылась в счастливой улыбке, потому как мужчина напротив беззвучно усмехнулся, глянув на него, после чего снова сделался серьезным. Димка тоже постарался придать лицу строгости и сосредоточенно уставился в окошко.

Но он ничего там не видел, хотя стоял день, и сияло солнце, и город разворачивался как на ладони. Видел он совсем другое… Димка видел себя шагающим через таежные дебри с рюкзаком за спиной и с карабином на плече (ведь могут же ему доверить карабин!). Или взбирающимся на скалистую, обдуваемую бурными ветрами вершину. Или…

Покосившись на соседей, он достал из сумки небольшой блокнот с карандашом и, заслоняя блокнот плечом, нарисовал на первой странице себя с карабином. Так он задумал – рисовать все, что ему покажется важным. Или просто интересным.

Как его взяли в эту взрослую экспедицию – это отдельная история.

Началось с того, что ему попала в руки книжка о геологах (в отличие от большинства одноклассников, он любил читать, и не только в чатах и блогах).

«Вот, – подумал он тогда. – Вот настоящая жизнь, настоящие испытания, а не компьютерные игры, где все за тебя делают какие-то мультяшные человечки или как бы твои, но вовсе не твои руки. Вот бы мне туда! Испытать на себе этот экстрим!.. Это вам не каких-то там макак с руки кормить!»

Как раз накануне случилось одно досадное событие. Не событие даже, а так… неприятный момент. Гошка Краснов по прозвищу Рэд съездил на новогодних каникулах в Индию (с родителями, само собой), после чего его популярность в классе взлетела, как новогодняя петарда. Гошка хвастливо рассказывал, как он кормил с ладони обезьян, показывал на своем планшетнике фотки, на каждой из которых красовался он сам: Рэд с обезьянками и Рэд без обезьянок, Рэд с белобородым индусом и Рэд с красно-сине-зеленым попугаем на плече. Понятно, что девчонки класса (и Полина в их числе, что самое прискорбное!) смотрели теперь на Гошку как на героя какого-нибудь блокбастера.

Ну и как было ему, Димке Ручейкову, переплюнуть этого выпендрежника? Вот если бы и вправду… Вот если бы его, Димку… Если бы взяли его в экспедицию… Вот это было бы да-а-а!

…В самом большом геологическом научном институте города, в его просторном каменном вестибюле Димка нашел доску объявлений. Большим выбором предложений доска похвастаться не могла. Только в один полевой отряд требовался рабочий-радиометрист. Зато отряд этот направлялся не куда-нибудь, а в Сибирь! Так и было написано: «для работ в Восточной Сибири». Шанс, конечно же, крохотный, но он все же имелся.

Кто такой радиометрист, Димка представлял себе смутно, но он не сомневался, что радиометрист из него получился бы, не говоря уже о простом рабочем. Однако в тот день он позвонить не решился, хотя тут же, в вестибюле, висел телефонный аппарат. Димке требовалось время, чтобы настроиться, набраться храбрости. Что там за люди? Суровые, сердитые или не очень? Они же могут сразу, едва увидев, прогнать его вон. Хотя был он не из мелких и последний год усиленно занимался спортом, два раза даже выступал на районных соревнованиях по плаванию. Он, конечно, мог бы наврать им, что уже окончил школу, но они ведь потребуют паспорт.

Два дня он настраивался и наконец – эх, была не была! – позвонил. Он старался говорить побасистее, и, кажется, это подействовало: его пригласили на собеседование.

Последующие события развивались очень быстро. Так быстро, что Димка не успевал даже обдумывать происходящее.

– Взять на работу я тебя не могу, раз тебе еще нет восемнадцати, – твердо заявил ему приземистый, крепкий мужчина с грубым, даже страшноватым лицом, которого звали Григорий Борисович Шмырёв. – Здесь не могу, – прорычал Григорий Борисович, оскалившись по-волчьи. – Но! – резко поднял он палец. – Могу взять тебя на месте работ. На месте я могу нанимать кого угодно. Усек? Если ты готов на такой вариант, то ты приезжаешь туда своим ходом, и там я тебя оформляю. Рабочим-радиометристом. Но! – снова вскинул он палец. – Проезд в таком случае за свой счет. То есть за твой. Готов на такое?

– Готов! – выдохнул Димка и как будто сиганул с вышки в бассейн. При этом он понятия не имел, откуда возьмет деньги на дорогу и как воспримут это его решение родители.

Родители восприняли новость без восторга. Отец – просто без восторга, мать – без восторга абсолютно. И сколько слов и эмоций понадобилось для их переубеждения!

– Пусть едет, – сдался первым отец. – Узнает, что такое настоящий труд.

– Три месяца!.. – сокрушалась мать. – Я же изведусь здесь вся!

Но вскоре и мать сдалась. После этого надо было спешно делать прививку от энцефалита, досрочно сдавать экзамены (чего это стоило!), заказывать билет, собираться. В общем, голова шла кру́гом!

И вот он едет! Он едет один, потому что отряд Шмырёва уже полмесяца как кайфует в тайге. Не могли же они из-за Димки сместить начало сезона! Через двое суток пути на маленькой сибирской станции, как пообещал Шмырёв, его должны встретить доверенные люди и отправить дальше в горы – туда, где его ждут соратники. И еще ждет столько всего!..

Димка взволнованно вздохнул, представив себе, каким героем вернется он через три месяца домой… Обезьянки отдыхают! Что обезьянки! Ха! Да он сфотографируется с настоящим диким медведем! А что? Запросто!

Конечно, он не был уверен, что медведь согласится с ним фотографироваться, но даже снимок Димки, позади которого, пусть даже на отдалении, будет маячить громадный медведище, – многого стоит! А еще он снимется в обнимку с суровыми бородатыми мужчинами – геологами. Григорий Борисович, правда, не совсем такой геолог, какие описываются в книжках, коротковат и без бороды, но все равно мужик крутой, сразу чувствуется железный характер.

Жаль только, что всего не заснимешь. В экстремальных ситуациях не до позирования перед камерой. Но сами эти ситуации, бурные события останутся с ним, в его памяти, в его, можно сказать, судьбе. А таких моментов и событий будет, конечно же, полным-полно. Например, при переправе через горную реку их лодка легко может перевернуться (такое часто бывает), и бурный поток понесет их прямо к бушующему перекату (а то и к водопаду), и только чудом в самый последний момент они сумеют выкарабкаться на берег. Может случиться, что он, Димка, заблудится и один без еды много дней будет пробираться через чащу, пока не выйдет к людям. Да много чего может произойти в настоящей геологической экспедиции… У него будет что порассказать одноклассникам. А Рэд со своими скучными историями просто сдуется, развеется, как струйка пара.

Однако еще важнее то, чтобы он сам, Димка Ручейков, был готов к тяжелым испытаниям, чтобы не сдался, не испугался, не запросился домой (это уж совсем позор). Надо, чтобы они, эти суровые геологи, поняли, что перед ними не какой-нибудь там маменькин сынок.

Хорошо, что он отговорил мать провожать его, а то она уже собиралась ради этого отпроситься с работы. Димка даже покраснел, представив сцену слезного прощания, которого он, по счастью, избежал. Правда, едва тронулись, как мать тут же позвонила на мобильный. Спрашивала, хорошие ли соседи-попутчики, и просила обязательно позвонить, как только он доберется до места.

– Хорошо, мам, я же говорил, что позвоню. Пока.

– Если тебя вдруг не встретят…

– Мама, встретят! Пока.

– Послушай меня: вытащи курятину из пластика, иначе она пропадет.

– Хорошо, мам, пока.

– И не забывай там шапку надевать, голову не застуди. Ведь горы – не шутка!

«Какая же это всё байда, – думал Димка, – курятина, шапка… И почему матери все такие беспокойные?» Хотя насчет того, что «горы – не шутка», с этим он был согласен.

В дорогу Димка захватил несколько любимых книжек, в том числе «Плутонию» Обручева. Он взялся было читать, забравшись на свою верхнюю полку, но вскоре бросил. Чужие приключения сейчас, когда его ждут собственные, не волновали его. Ему вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь из его серьезных попутчиков спросил у него: «Куда ты, парень, едешь один? Далеко ли?» И Димка сказал бы немного небрежно, как если бы это было для него самое обычное дело: «Да в экспедицию. С геологами буду работать три месяца, в тайге и в горах».

Но никто его ни о чем не спрашивал. Соседи занимались всякой чепухой. Один с каменным лицом читал, уткнувшись в экран электронной книжки. Женщина вязала, подложив под спину подушку. Еще один мужчина спал на полке напротив Димки, но спалось ему, видимо, плохо: он постоянно ворочался и кряхтел.

Усмехнувшись мысленно над их серой и скучной жизнью, Димка вновь с несказанным удовольствием принялся рисовать в своем воображении грядущие приключения.

Ночью он не раз просыпался и под стук колес и скрип вагона (и под чей-то неистовый храп) размышлял о своей предстоящей необыкновенной жизни.

В таковых мечтаниях время бежало быстро. Оно не просто бежало, но даже совершало скачки: поезд двигался навстречу солнцу, пересекая часовые пояса, и Димка два раза уже переводил часы вперед. Когда он прибудет на нужную станцию, там будет ночь, а до́ма, где остались его родители и друзья, солнце только-только приблизится к горизонту. На уроках географии они проходили часовые пояса, но теперь Димка воочию мог убедиться, что это не выдумка учителей.

Глава 2. Первое приключение

На нужную станцию состав прибыл, как и предполагалось, ночью.

Димка уже часа полтора как не спал. И полчаса как стоял в тамбуре со своим рюкзаком, сумкой и зачехленным спиннингом. В то время как весь вагон дрых, посапывая в полумраке и духоте, он, Димка Ручейков, был бодр и готов действовать. И когда поезд наконец остановился, он браво (хотя и волнуясь в душе) спрыгнул на мокрый щебень.

Сверху из тьмы сыпалась морось. Жёлто мерцали сквозь водяную пыль редкие фонари. Пахло железом и шпалами. Локомотив прогудел прощально, и темные вагоны поползли мимо Димки. Вот уже проплыл и последний вагон, светя красным огоньком на торце. Перестук колес постепенно затих вдали.

Димка еще раз огляделся. Сказать: он был здесь один – это почти ничего не сказать… Ему казалось, что он был один во всем окружающем мире, во всей Вселенной!

Может быть, это прикол? Может быть, у геологов принято так шутить, разыгрывать новичков, и сейчас кто-нибудь выскочит с хохотом из-за серой станционной будки? Но нет, никто не выскакивал. Вокруг была лишь мокрая ночь без единого звука и без единого живого существа. Казалось, люди покинули эти места несколько веков назад.

«Похоже, никто и не собирается меня встречать, – подвел Димка неутешительный итог. – Или я не там вышел. Не до той станции взял билет. Но ведь Григорий Борисович сам записал мне ее название… А! Наверное, встречающий сидит на станции! Уснул!»

Мальчишка поспешил к приземистому строению, больше похожему на сарайчик, чем на станционное заведение.

Увы, внутри было так же пусто, как и снаружи. Отличие состояло в отсутствии мороси и затхлом воздухе (Димка сморщил свой курносый нос). Да еще вдоль стен разместилось несколько скамеек. Димка присел на одну из них (липкую и исписанную неприличными надписями) и принялся ждать. Чего ждать? Он и сам не знал чего. Хотя бы утра. Утром все должно разъясниться. Вот только верилось в это все меньше. Ему начало казаться, что и поезда никакого не было, а очутился он тут по щучьему велению – на этой заколдованной станции, где никогда не бывает ни людей, ни поездов.

«Если меня никто так и не встретит, то сам я не смогу добраться до отряда, – родилась в голове у него ясная, даже чересчур ясная мысль. – Я даже понятия не имею, где отряд».

«Но и обратно я не смогу уехать, – явилась вторая, не менее ясная мысль. – Ведь на обратный путь у меня нет денег». И, наконец, со злорадством, голосом Рэда прозвучала третья мысль: «Вот уже и начались твои приключения, Ручей».

На этом мысли иссякли.

Так он просидел часа два или три. Еще в поезде Димка заранее перевел часы на местное время. И по местному времени уже должно было светать, но почему-то никак не светало. Он опять посмотрел на часы, и часы показывали полночь (или полдень). Димка потряс их, и удивительное дело: стрелки поползли в обратном направлении, должно быть желая вернуться к московскому времени.

Оказалось, он задремал и ему это приснилось.

Однако как ночь ни упорствовала, а мало-помалу ей пришлось уступить место хмурому рассвету.

Снаружи стоял сырой туман, поблескивали лужи. Димка со своим рюкзаком, сумкой и спиннингом шагал по мокрому, с выбоинами шоссе и по этим бесконечным лужам. Он шел в поселок, который, по словам женщины-кассира на станции, находился в трех километрах от железной дороги.

…Поселок еще спал. В окружении густого, дымчатого леса неровными рядами тянулись одноэтажные деревянные домики. Возле каждого высилась, точно крепостная стена, огромная поленница дров. Величина поленниц красноречиво говорила о суровости здешнего климата. По поленницам деловито прыгали воробьи. А вот люди как будто попрятались.

Но вот на боковой улочке внезапно что-то застрекотало, и через минуту показался верхом на мотоцикле нахохленный мужичок в зеленом плаще. Димка замахал ему, и когда тот притормозил, прокричал сквозь треск мотора:

– Здравствуйте! Вы не подскажете?.. Тут где-нибудь есть геологи?

– Геологи?! – прокричал мотоциклист в свою очередь. – А кто их знает? Была тут когда-то их контора, но давно уж не видать – поразбежались.

– Куда?

– А кто куда. – И мужичок с треском покатил дальше.

«Вот так фишка! Как это так – поразбежались?» Димка решил не поверить. Он побрел медленнее, приглядываясь к домам, как будто ожидая увидеть на каком-нибудь из них табличку с надписью: «Геологи».

Стали появляться редкие прохожие, все больше мужчины, одетые по-таежному – в сапоги, брезентовые куртки. Любой из них мог бы сойти за геолога.

– Были тут геологи, приезжие, – сообщил ему третий или четвертый встречный. – Они, кажется, арендовали дом у Василия Иваныча. Пойдешь по этой улице, в конце свернешь направо, в проулок, и по правой стороне – двор без калитки. Это и будет Василия Иваныча дом. Авось там что узнаешь.

Димка проследовал по одной улочке, повернул наугад на другую и каким-то чудом вышел к дому, где действительно не было калитки.

На стук в дверь долго никто не отзывался. Затем послышались неторопливые грузные шаги, и дверь отворил гориллоподобный мужчина с помятым небритым лицом, в одних спортивных штанах. Из-за двери шел такой бражный дух, точно там находилось не жилое помещение, а винокурня. Сам хозяин смахивал на персонажа из пиратских романов, не хватало лишь черной повязки на глазу.

– Геологи? – переспросил он, почесываясь. – Да, стоят у меня геологи. Сейчас они в горах. А ты кто таков? Не Ручьёв ли? Рабочий?

– Да! Я! – обрадовался Димка. Так обрадовался, что едва не обнял этого пирата. – Я – Ручьёв, то есть Ручейков! Дима Ручейков, рабочий-радиометрист!

– Вот оно что… А что ты так? Того… Ты же завтра вроде как должен быть. Какое сегодня число? Вот дьявол! Нестыковочка вышла, – пробормотал мужчина. – Ну ничего. Добрался, и ладно. А сейчас вот что, Дима Ручьёв…

– Ручейков, – поправил Димка.

– Делаем вот что, Дима Ручейков: я одеваюсь, и мы с тобой идем к вертолетчикам, в «Лесавиа». Может, сегодня тебя и забросят на Буруниху. Твои сейчас там, на Бурунихе, должны стоять.

С этими словами помятый «пират» скрылся в доме. А Димку охватила неудержимая, прямо-таки дикая радость оттого, что все так здорово, прямо-таки чудесно разрешилось (а казалось, что конец и нет выхода). В порыве восторга он ухватился за столбик крыльца и так затряс его, что все крыльцо зашаталось и заскрипело.

– Эй, ты что там? – послышался из дома обеспокоенный голос хозяина.

– Ничего, извините. – Димка оставил крыльцо в покое.

Минут через десять они шагали по малолюдной улице поселка. Шагали они по шлепающим под ногами мокрым доскам, выдающим себя за тротуар. С правой стороны к улице подступала река. Она шумела внизу, под высоким обрывом, а сам обрыв был завален огромными угловатыми глыбами. Димка догадался, что их навалили специально, чтобы река не подмыла берег вместе с поселком.

– А что это за бочки? – спросил он у своего провожатого. Он давно уже обратил внимание, что возле каждого дома у калитки стоят по одной, а то и по две бочки, железные или пластиковые.

– Какие бочки? – переспросил Василий Иванович. – А, эти? Эти для воды. Вода у нас привозная.

Надо же! Димка даже не представлял себе, что где-то люди еще так живут, без воды, вернее, с привозной водой. Наверное, так жили тут и сто, и двести лет назад.

– А колодцев почему нет? – задал он очередной вопрос.

– Слышал такое понятие – вечная мерзлота? Вот потому и колодцев нет, – получил он ответ.

«Ух ты! Вечная мерзлота!» – восхитился Димка.

Пока они шли, воздух посветлел, туман поднялся, и за рекой, над тайгой, как на экране кинотеатра, появились горы. Сначала они были видны наполовину, словно их обрезали ножницами, но скоро обнажились и зубчатые, убеленные снегом вершины. Лишь самые высокие из них продолжали кутаться в облаках. Димка даже замедлил шаг, словно загипнотизированный этим видением. А еще был запах – совершенно незнакомый ему запах, – может быть, тайги, а может, этих горных снегов. Но Димке чудилось, будто это запах самих приключений.

– Ваши сейчас где-то там, – кивнул в сторону гор Василий Иванович.

– В снегу?! – пораженно воскликнул Димка.

– Да нет, пониже, – лениво хмыкнул провожатый.

«А было бы классно, – подумал Димка, – побывать на тех снежных вершинах! Забраться на самый высоченный пик и сфотаться на нем. Но так, чтобы не свалиться».

Дома и деревянные тротуары кончились, и какое-то время дорога пробиралась по лесу. Но вот рядом с дорогой встал высокий дощатый забор. Через приоткрытые ворота вслед за своим предводителем Димка прошел внутрь. Тут как бы продолжался лес, но среди высоких елей и лиственниц размещалось несколько бревенчатых домиков. Димка поглядел во все стороны, но вертолетов не увидел. Да и как бы они тут взлетали, среди деревьев?

Обстучав сапоги о ступеньки крыльца, Василий Иванович вошел в один из домиков. Димка не отставал.

– Здоро́во, Петрович, – пожал «пират» руку крупному лохматому мужчине, сидевшему за столом возле помигивавшей огоньками радиостанции. – Вот клиента тебе привел. Его надо бы к Шмырёву забросить.

– Здоро́во, – отозвался лохматый мужчина. – Заявка есть? – взглянул он на Димку, с интересом разглядывавшего рацию. В следующую секунду мужчина кашлянул и громко заговорил в зажатый в кулаке черный микрофон: – «Соболь», «Соболь», я «Центральный», прием!

«Заявка»… Димка ощутил себя так же, как этой ночью на пустой станции, когда его никто не встретил. Он растерянно посмотрел на Василия Ивановича.

– «Соболь», слышу тебя хорошо, – продолжал говорить по связи Петрович. – Здоро́во, Алексей, как у вас погода? Прием. Понял, понял. Низкая облачность, низкая облачность. Значит, ждем до двенадцати, до двенадцати, прием. Без заявки не возьмем, – снова мимолетно взглянул он на «клиента».

– Петрович, Шмырёв же договаривался, что вы одного рабочего закинете, – вступился за своего подопечного Василий Иванович.

– Шмырёв? Вот пусть Шмырёв и закидывает. С кем он договаривался? Всё, «Соболь», до связи, – закончил Петрович разговор по рации.

В эту минуту из соседней комнаты в радиорубку вошел мужчина в синем спортивном костюме, с гладкой, без единого волоска, головой и острым выбритым подбородком.

– К Шмырёву? – спросил он начальственным тоном у Василия Ивановича.

– К Шмырёву! – поспешил подтвердить Димка. – Григорию Борисовичу.

– У нас будет грузовой рейс на Буруниху. Одного человека можем взять.

Он без улыбки, но явно насмешливо окинул взглядом подростка, который даже рюкзака с плеч не снял.

– И это для тебя, парень, единственный шанс, – прибавил он равнодушно. – Не улетишь – твоя проблема. Съемочным рейсом я тебя забросить не смогу: полный борт аппаратуры.

– Когда вылет? – деловито осведомился Василий Иванович.

– А кто его знает? Полетим, как только облачность поднимется. Может, через час, может, после полудня, а может, и завтра. Ему же на Буруниху? – снова обратился лысый командир к Димкиному провожатому.

– На Буруниху, – подтвердил тот, – к Шмырёву.

– Шмырёв, я слышал, на днях перебрался на новый участок. Под гольцами[1] работают.

– Может, меня надо туда? – с беспокойством спросил Димка.

– Может, и туда. Мы там тоже будем подсаживаться.

Василий Иванович потер свой щетинистый подбородок:

– Дак это точно?

– А кто его знает? Нам Шмырёв не докладывает. На связь он выходит редко. Вроде бы связывается иногда по «Карату»[2] с базой на Бурунихе, где нормальная рация. А может, и «Карата» у него никакого нет.

– Что же мне делать? – спросил Димка у Василия Ивановича, когда они вышли из домика.

– Сиди жди, – равнодушно ответил тот, и стало понятно, что у него не было никакого желания возиться дальше с этим невезучим рабочим. – Я тебя сюда привел, а дальше ты уж сам, Дима Ручьёв. У меня своих дел по горло.

– А куда же мне все-таки лететь – на новый участок или на Бурундиху?

– Буруниху, – поправил Василий Иванович. – Речка так зовется. А вот этого я тебе, парень, не скажу, не знаю. Мне Шмырёв тоже не докладывает. Ну, а не улетишь – приходи, кровать есть, переночуешь.

Димка вспомнил, какие «ароматы» источал дом этого помятого небритого человека, и решил, что улететь надо во что бы то ни стало сегодня же.

Глава 3. Волнения

Под бревенчатой стеной дома размещалась скамья из двух досок, отполированная, похоже, не одним десятком задов. Димка бу́хнул на нее рюкзак, поставил рядом сумку, уселся сам и приготовился ждать. Главное – быть начеку, чтобы не улетели, чего доброго, без него. Никто тут о нем беспокоиться не станет, это он уже уяснил.

Тем временем из соседнего домика вышли, позевывая, два молодых парня – один худощавый, с бородкой и залысинами, похожий на научного работника или компьютерщика, другой пухлый, с короткой шеей и добродушной круглой физиономией.

«Может, это геологи и они знают, где сейчас Шмырёв?» – заерзал Димка на скамье.

Отойдя шагов на десять от крыльца, толстячок вдруг подпрыгнул и повис на укрепленной между двумя деревьями железной трубе. И принялся так быстро подтягиваться на ней, что Димка скоро сбился со счета. Второй же, с бородкой, лениво плюхнулся на скамейку рядом с Димкой. На Димку они не обращали ни малейшего внимания.

– Погодка-то разгуливается! А?! – весело прокричал полный, спрыгнув на землю после, наверное, полусотни подтягиваний. – Есть шанс после обеда вылететь. – Он снова повис на перекладине и, раскачавшись, выполнил «склёпку».

– Хорошо бы, – отозвался худощавый, поглядев на небо.

И действительно: сквозь ветви елей нет-нет да и пробивались лучи утреннего солнца.

Правда, Димка к этому часу уже не так сильно переживал, улетит он сегодня или нет. Его больше занимало другое: он сосредоточенно думал о стоявшей у него под боком сумке. А точнее – о находящемся в сумке контейнере с остатками курицы, которую ему сварила в дорогу мать. Но ему казалось неудобным доставать и жевать при чужих людях (возможно, геологах) эту свою несчастную курицу.

На крыльце между тем появился, закуривая, уже знакомый Димке взлохмаченный Петрович.

– Ну что, Петрович? – подошел к крыльцу спортивный толстячок. – Как там обстановочка в горах?

– Пока закрыто, но, говорят, облачность поднимается.

– Так-таки поднимается? Значит, есть шанс?

– В лучшем случае – после обеда. Сначала – грузовой рейс. Вот еще рабочего надо на Буруниху забросить, к Шмырёву, – кивнул Петрович на Димку.

– Какого рабочего? Этого? – Оба парня как будто только сейчас увидели Димку. – Это рабочий? – переглянулись они. – Ай да рабочий! Всем рабочим рабочий! Нам бы такого!

И Димке было непонятно, прикалываются ли они над ним или, может быть, говорят серьезно.

– А вы геологи? – спросил он уважительно.

– Нет, мы круче! – вскинул бородку худощавый. – Мы – геофизики. Слышал о таких?

Да, Димка знал, что есть такая наука геофизика, что люди этой профессии работают с приборами, измеряют какие-то волны, электромагнитные поля… что-то в этом роде… Однако он совсем не считал, что геофизики круче геологов.

– Игорь, – протянул Димке худощавый свою худощавую руку. – А это Володя, – кивнул он на крепыша. – Так, значит, к Шмырёву летишь?

– Да. А вы его знаете? – еще больше оживился Димка.

– Зна-а-аем, – протянул толстенький Володя и выразительно поиграл глазами.

– Слышали, он там кучу аномалий понаоткрывал, – прибавил Игорь. Однако прозвучало это не слишком почтительно.

– Прыткий мужик! – усмехнулся толстячок. – Мы профили прорубили, а он по ним быстренько пробежал и уже якобы карту нарисовал. Ловко!

– А не знаете, где их отряд сейчас? – попробовал Димка прояснить волнующий его момент.

– Кажется, на плато. Или под ним, под гольцами. Считай, тебе повезло, друг-рабочий: попадешь в уникальное место, – проговорил худощавый, и опять было непонятно, шутит он или говорит серьезно. – Там, на гольцах, несколько лет назад брякнулся метеорит. Из-за этого аномалии всякие и вообще чудеса… Может, и метеорита кусок найдешь. Некоторые находили.

– После Шмырёва фиг что найдешь, – добавил полный, и оба геофизика захихикали.

Несмотря на их смешки, Димка ощутил душевный трепет. Метеорит! Вот бы привезти домой кусок настоящего метеорита! Это было бы супер! Одноклассники припухли бы. А он взял бы да и подарил эту редчайшую вещь Полине…

– А может, и алмаз найдешь, – продолжал Володя. – При ударе метеорита о земную поверхность образуются алмазы, слыхал? Обогатишься!

И оба уже открыто расхохотались. Димка понимал, что над ним потешаются. Он принял отстраненный вид и снова стал думать о курице.

Еще немного поболтав, весельчаки покинули скамью. Ушел в дом и неразговорчивый Петрович.

С нетерпением Димка расстегнул молнию сумки, вытащил пластиковый контейнер, открыл его… и тотчас же быстро закрыл. Курочка, похоже, претерпела вторую смерть. А ведь мама предупреждала…

Отойдя от домиков, Димка похоронил покойницу под слоем хвои.

Прошло еще около часа. Теперь Димка захотел еще и пить.

Между тем из крайнего отдаленного домика вышли трое человек в синих костюмах и фуражках.

«Вертолетчики!» – догадался Димка, вскакивая и хватаясь за рюкзак.

Пилоты прошли по дорожке до ворот и стали усаживаться в стоявший там микроавтобус.

Димка моментально забыл и про жажду, и про обманувшую его надежды курицу. Он кинулся в дом.

Петрович сидел в кухоньке и преспокойно попивал чаек.

– Что, летим?! – выкрикнул Димка возбужденно.

Петрович, не глядя на него, пробурчал:

– Пока нет.

– А как же?.. Вертолетчики прошли только что…

– Ничем, парень, тебя не порадую: вместо тебя подсаживаются два байкальских геолога.

– Как?! Но ведь вы обещали… – с обидой в голосе протянул мальчишка.

– Что ж я, за свои деньги повезу кого-то чужого, а своих оставлю? – громко прозвучало у Димки за спиной. В дверях кухни стоял уже знакомый ему мужчина командирского вида с крепкой, как кокос, лысой головой.

– Как же мне теперь быть? – промямлил Димка.

– Не знаю, – ледяным тоном отчеканил кокосоголовый командир. – Ничем помочь не могу. Жди.

– Сколько ждать?

– Не знаю.

Димка стоял опустив руки и чувствовал, что никому он тут не нужен и никто не заинтересован ему помочь. А Шмырёв далеко и, наверное, даже не догадывается о том положении, в каком оказался его работник.

– Ксан Ксаныч! – донеслось из комнаты (Димка узнал голос одного из геофизиков). – Пусть с нами летит. Выполним съемку и подсядем на Бурунихе.

– А перегруз? Ваш борт нашпигован аппаратурой, как рождественский гусь.

– Какой там перегруз! Сколько он весит? Килограммов шестьдесят? Сколько ты весишь? – прошел в кухню полный круглолицый Володя.

– Шестьдесят семь, – отвечал Димка.

– Ну и рюкзак килограммов пять. Чепуха! Надо же человеку на легендарных гольцах побывать.

– Ладно, – неохотно уступил Ксан Ксаныч, – забирайте. Считай, повезло тебе, парняга, – кивнул он Димке.

– А если Шмырёв на гольцах? – осторожно спросил Димка.

– Тут уж, парень, тебе не до жиру. Забросим тебя на Буруниху, а там начальник базы пусть разбирается.

– Садись пока чаю попей, – предложил гостю Петрович.

Уговаривать Димку не пришлось. Он быстро сел за стол и едва не залпом опустошил налитую ему кружку чая, сопроводив ее восхитительным пряником.

– Не торопись. Вылет не раньше двенадцати, – уже гораздо приветливее пробурчал лохматый Петрович.

Димка выпил еще три кружки чая, съел два бутерброда с колбасой и в блаженном состоянии выполз из избы и уселся на скамью рядом со своими рюкзаком и сумкой. Освещенная солнцем, скамья была уже ощутимо теплой. От леса шел запах нагретой коры и смолы. Дзинькали какие-то невидимые пташки. Димка разомлел и даже начал подремывать, как вдруг раздался топот по доскам крыльца. Из дома вышел Петрович. Но это был уже совсем не тот медлительный, лохматый и сутулый Петрович, что говорил по рации или сидел в кухне за чаем. Это был подтянутый, энергичный мужчина в синей летной форме, что Димку немало удивило.

– Все, быстро вылетаем! Облачность поднялась! – бросил он Димке на ходу. – Вещи с собой?

Из соседнего домика выскочили знакомые Димке геофизики, оба в зеленых полевых костюмах, с планшетными сумками на боку.

В микроавтобусе уже сидели трое вертолетчиков, но другие – не те, что выезжали несколько часов назад. Немедленно тронулись.

Минут через двадцать машина подъехала к летному полю. Поле походило на футбольное, но только расширенное раз в десять. На правом его фланге виднелись два вертолета.

Петрович снял навесной замок с ворот из металлических труб, и все уже пешком прошли внутрь. Димка старался ни на шаг не отставать.

Вблизи вертолеты оказались неожиданно большими. Один был темно-зеленый, другой синий с белыми полосами. «Ми-8» – значилось на корпусе обеих машин. Стояли они на квадратных забетонированных площадках – стояли, приопустив лопасти, напоминая спящих доисторических животных.

Была еще и третья площадка, с которой, видимо, улетел вертолет грузовым рейсом.

Пилоты по лесенке поднялись в кабину синего. Петрович же остался внизу.

– Петрович не летит? – вполголоса спросил Димка у геофизика Володи.

– Нет, конечно. Он начальник летного отряда. Командует всеми экипажами.

Димка поглядел на Петровича с еще большим уважением.

– А Ксан Ксаныч тогда кто?

– Ксан Ксаныч – заказчик, проплачивает наши рейсы.

Кто же главнее – Петрович или Ксан Ксаныч, Димка так и не понял, но расспрашивать дальше постеснялся.

– Через десять минут взлет! – высунулся сверху, из кабины, один из пилотов. – Не расходиться!

Никто и не собирался расходиться. Тем более Димка, которого разве что силой можно было бы оттащить от готового взмыть в небо геликоптера.

Глава 4. Над горами

Внутри этого необыкновенного (по крайней мере, для Димки) летательного аппарата обнаружилось несколько сидений в ряд, почти как в микроавтобусе. Но, в отличие от микроавтобуса, между сиденьями и в проходе размещались какие-то металлические ящики, опутанные проводами, с ручками и лампочками-индикаторами. А еще был монитор, к которому подсел лысоватый худощавый геофизик Игорь.

– Впечатляет? – спросил он у Димки, который почтительно разглядывал аппаратуру. – Мы сейчас направляемся на участок, над которым будем летать по заданным линиям и производить аэросъемку. Увидишь, как это делается.

– Съемку чего? – не понял Димка.

– Полей – магнитного, гравитационного, теплового. Геофизика, если ты не в курсе, изучает физические поля Земли.

– Да? А для чего их изучать?

– Для чего?.. В двух словах и не объяснишь, друг-рабочий. Видишь ли… Наша планета Земля неоднородна, как ты понимаешь. Это тебе не колобок из теста. А потому ее физические поля также неоднородны и имеют участки как повышенных, так и пониженных значений. Такие участки называют аномалиями. Ясно?

Димка кивнул, хотя никакой ясности у него не было.

– Так вот, эти аномалии мы и выявляем. Гравиметрия, например, выявляет плотностные неоднородности, – продолжил Игорь. – А это, в свою очередь, помогает в поисках нефти, позволяет разобраться, как там внутри Земли все устроено. Вот он, аэрограви́метр, – привстав, геофизик ласково похлопал по светло-серому металлическому ящику с гроздьями проводов-макаронин. Ящик был установлен на небольшом железном «табурете» с толстыми короткими пружинами вместо ножек (чтобы смягчать тряску, догадался Димка). Ему очень захотелось покачать этот прибор на его ножках-пружинах, но он решил, что геофизикам это вряд ли понравится.

– А это магнито́метр, – уважительно указал Игорь на черную плоскую коробку с тумблерами на белой лицевой стороне. – Он фиксирует магнитные аномалии.

– Мотай на ус, – обернулся с переднего сиденья Володя. – Как устанем, ты нас сменишь.

Димка пропустил эту очередную подначку мимо ушей. Он не много понимал из того, что говорил ему лысоватый специалист, но почувствовал, что геофизика (если в ней разбираться) тоже, наверное, интересное дело. Особенно если все время летать на вертолете.

– Данные со всех приборов, – с энтузиазмом продолжал объяснять Игорь, – а также сигналы со спутников ГЛОНАСС поступают на бортовой компьютер. Компьютер в реальном времени вычерчивает…

Страшный рев заглушил последние слова научного работника. Это пилоты запустили двигатель. Димка от неожиданности даже голову в плечи вобрал. Железный корпус аппарата затрясся, как стиральная машина Димкиной мамы при отжиме, только еще сильнее. У Димки внутри тоже все завибрировало, а в глазах зарябило. Он поскорее сел в хвосте на одиночное откидное сиденье и прильнул к мутноватому круглому иллюминатору.

В иллюминатор видны были концы вращающихся вверху лопастей. Проносились они всё быстрее и быстрее, пока не размазались в одну сплошную плоскость, некий блин, но блин полупрозрачный, через который все же просматривались белые облака на голубом небе. Лопасти продолжали с бешеной скоростью крутиться, а вертолет продолжал стоять на месте. Димка начал уж беспокоиться, что это из-за него (из-за лишнего веса) вертолету не взлететь. Но вот гул достиг такой силы, что дальше оставалось только оглохнуть, и тут машина словно бы привстала на цыпочки. Бетонная площадка внизу плавно сдвинулась, заскользила назад и вниз, сменилась травой. По траве, как по воде, побежали круги. Промелькнула фигурка Петровича, обеими руками придерживающего фуражку, и вот уже внизу развернулось все летное поле и лес вокруг него, а вон и поселок – прямоугольнички крыш и крошечные поленницы дров. Блеснула река, делающая у поселка крутой изгиб. Земля уходила все ниже и как бы раздавалась вширь. А впереди, точно на картине, появились горы – четко очерченные, с яркими снежными зубчатыми вершинами. Самые высокие из них по-прежнему были окутаны облаками. Внизу же расстилалась плоская буро-зеленая равнина – тайга вперемежку с болотами.

До этого Димка летал лишь однажды, на самолете с родителями, и запомнил только холодную синеву и слепяще-белые поля облаков. Не было тогда ощущения полета. А вот вертолет – это, как оказалось, совсем другое. Тут ты прямо чувствуешь, что висишь в воздухе. И не понятно, почему висишь и не падаешь. То есть умом, конечно, понимаешь: лопасти винтов, кружась, как бы отталкиваются от воздуха и поднимают над землей эту железную махину со всем ее содержимым. Но в душе все равно – ощущение чего-то невероятного, сказочного, коверно-самолетного.

Как ни медленно они летели (по сравнению с самолетом), горы тем не менее заметно наползали на них и как будто росли ввысь. Димка представить себе не мог, как они перелетят через них, если их вершины о-го-го где! Однако, к его большому изумлению, они не стали перелетать их по верху. Сначала ему показалось, будто вертолетчики, точно камикадзе, правят прямо на отвесные скалы. Но потом в скалах открылся проход, и вот они уже летят между горами, в глубочайшем ущелье. Сбоку прямо перед Димкиными глазами (чудилось: рукой достать) проползала неровная, в трещинах и расщелинах, каменная стена. Димка не сомневался, что стоит вертолету чуть-чуть вильнуть в сторону – лопасти врежутся в эту стену, и они, кувыркаясь, рухнут в бездну. Туда, где далеко внизу серебристой ниточкой извивался ручеек. Такими же серебристыми ниточками тянулись со стен ущелья водопады. Там и сям белели обрывки облаков, зацепившиеся за неровности скал.

– Жесть… – пробормотал Димка, поежившись.

На минуту он отлепился от иллюминатора и взглянул на остальных. Удивительно: никто не глядел с восторгом и ужасом на эти исполинские скалы. Никто вообще не смотрел в иллюминатор. Сухощавый Игорь оцепенело уставился на светящийся, но пустой экран монитора, Володя дремал… В приотворенную дверь кабины видна была синяя спина одного из пилотов, но и эта спина не выражала никакого потрясения. Конечно, им ведь это не впервой, заключил Димка. Может, они уже в сотый раз пролетают через это ущелье.

Прошло с полчаса (а может, всего минут пять), ущелье незаметно расширилось, и вертолет, целый и невредимый, что казалось истинным чудом, выскользнул из его тисков. Грозный хребет остался позади, а внизу теперь потянулись горы гораздо ниже, округлые и густо поросшие тайгой – лиственницами, соснами, кедрами. Однако порой между ними, всякий раз неожиданно, распахивался глубокий провал.

Геофизики с этого момента преобразились: теперь они внимательно следили за приборами, подкручивали какие-то ручки. На мониторе рисовались несколько разноцветных кривых линий. Димка догадался, что началась аэросъемка физических полей.

Вертолет теперь как будто старался огибать рельеф, не опускаясь, конечно, в самую глубь ущелий. Вот он словно взбирается вверх по склону, едва не касаясь колесами верхушек деревьев. Но он благополучно переваливает через гору и слегка даже проваливается вниз, в распахнувшуюся пропасть. Зависает над ней. Затем, преодолев ущелье, вновь наползает на следующую гору – и все повторяется. Один раз машина так резко ухнула вниз, в пустоту, что Димка невольно зажмурился.

«Хорошо бы долететь живым, – мелькнуло у него в мозгу. – А то так и не познаю настоящей геологической жизни». Но тут же он пристыдил себя за эту малодушную мысль. Затем он подумал: «Интересно, по таким же местам будут проходить наши маршруты?» И ему ужасно захотелось полазить по этим кручам и походить по лесистым горам, проплывающим под днищем вертолета.

Прошло немало времени, а вертолет все продолжал описывать рельеф, а компьютер – вычерчивать график. И теперь уже Димка не гадал, долетят ли они живыми до места. И полет уже не восторгал и не пугал его. Теперь он сидел стиснув зубы, и ему казалось, что у него вот-вот разорвется живот. Как он жалел теперь, что выпил в домике у Петровича столько чая! Он поглядывал на геофизиков, которые преспокойно занимались своим делом, и все тверже убеждался, что они, как и вертолетчики, научились, по-видимому, отключать на время полета свои мочевые пузыри.

Димка терпел, собрав в кулак всю свою волю, все запасы выносливости.

«Конечно, – говорил он себе, – это не такое испытание, к каким я готовился, но все-таки испытание».

Однако всякая выносливость имеет свой предел. И Димка в конце концов не выдержал – смущенно оглядываясь, пробрался в самый хвост вертолета и там, встав на колени, совершил непристойное – через узенькую щель между громадными железными створками окропил с высоты эту прекрасную дикую тайгу.

Зато как после этого ему стало хорошо и весело! Хоть танцуй! Но он танцевать не стал, а снова с интересом приник к иллюминатору.

Летали они так добрых четыре часа. И когда Димка уже снова сидел скрючившись и стиснув зубы, машина наконец-то пошла на снижение над широкой, с множеством протоков рекой.

Сели на голую галечную косу. Видно было, как рябью ощетинилась вода и даже покинула мелкие места, отгоняемая поднятым винтами ветром.

После долгого свиста и гула внезапно наступила оглушающая тишина.

Один из пилотов, пройдя в салон, отворил наружную дверь и прикрепил железную лесенку. Димка со своими вещами спрыгнул на гальку. В первые секунды ногам его было странно, что земля не трясется и не проваливается под ними, как трясся и проваливался в пропасти вертолет. Затем его поразил мощный, всепроникающий запах. Это был совершенно специфический запах. В поселке и на базе «Лесавиа» тоже пахло лесом, но здесь не просто пахло – здесь разливался густой настой, концентрат запахов хвои, болотного мха, багульника, голубики и сотен других, неведомых Димке растений. Мальчишка даже забыл на минуту, что он первым делом намеревался рвануть к ближайшим кустам. И вспомнил об этом, когда увидел, что все – и пилоты, и геофизики – поспешили к этим самым кустам. А еще через несколько минут вновь взревели двигатели, командир экипажа, высунувшись из оконца, махнул прощально Димке рукой, и машина, задрав хвост, понеслась вперед и вверх, хватая лопастями воздух. Мощный гул, отдаляясь, скоро стал походить на тихий шум вентилятора.

Только теперь Димка огляделся: куда же его занесло?

С одной стороны от него с шумом и плеском бежала река, с другой, на террасе среди высоких деревьев, виднелись несколько бревенчатых срубов и палаток. Это, очевидно, и была база «байкальцев» на Бурунихе.

Вот он, мир, о котором Димка знал до сих пор лишь по книжкам да видел в собственном воображении, – мир суровой природы и железных людей.

От террасы шагал к Димке как раз один из таких людей – приземистый мужчина с плечами штангиста. Его подвернутые болотные сапоги зычно хлопали голенищами в такт шагам.

Глава 5. На базе

– Алексей! – протянул руку тяжелоатлет. Димка ощутил шершавую, как будто вытесанную из крепкого дерева ладонь. Ладонь эта так сжала Димкину кисть, что та на время онемела.

– Дима. Ручейков, – пролепетал мальчишка.

– Знаю. Мне по рации про тебя сообщили. Сообщили мне уже, так-то вот.

У мужчины было грубоватое скуластое лицо и пошкольному короткая прическа. Помимо сапог, он был одет в выгоревший до бледной желтизны энцефалитный костюм (это Димка потом уже узнал, что такой костюм называется энцефалитным, защищающим от энцефалитных клещей). Говорил мужчина громко и твердо, повторяя, как будто для большей убедительности, отдельные фразы.

– Пойдем, поселю тебя. Свободных палаток нет, нет свободных, поживешь пока у меня… у меня поживешь. – И он зашагал к террасе.

«Поживешь?» – повторил про себя Димка. Ему что же, придется тут жить? А Шмырёв? А маршруты?

– Шмырёв ваш сейчас под гольцами стоит, – на миг обернулся Алексей. – Под гольцами, – повторил он, – километрах в двадцати от базы.

– Как же я… туда доберусь? – растерянно спросил Димка.

– От нас пойдет туда вездеход. Вездеход пойдет. Но не раньше чем через два дня. Все вездеходы обломались. Сегодня доставили запчасти, будем ремонтироваться. Ремонтироваться будем. Так-то вот.

Несмотря на предстоящее ожидание, Димка обрадовался. Еще бы: он поедет на вездеходе! На вертолете сегодня летал (почти полдня), теперь и на вездеходе прокатится. А если вездеход сломается в дороге, ему придется добираться до лагеря пешком через тайгу и горы, по компасу. А это уже настоящее приключение! Правда, компаса у него не было.

Палатки и домики базы расположились среди высоких лиственниц на сыром и мшистом болотистом месте.

– Ты в тапочках? – оглядел Алексей Димкины ноги в кроссовках. – Сапог нет? Ладно, жди здесь.

Он ушел и вернулся с большими сапогами, явно почтенного возраста, облепленными, точно лейблами, овальными заплатками.

Но Димка обрадовался и таким. Было ясно: без сапог тут шагу не ступишь. Почва по всей базе была разворочена тракторами или вездеходами – чернели глубокие борозды. Пахло сероводородом, торфом, а еще сильнее – соляркой и машинным маслом. Под накрытым толем навесом Димка увидел полуразобранный вездеход со снятыми гусеницами. Рядом с ним на бревнах стоял зеркально блестящий, словно отполированный двигатель. Возле «больного» возились с инструментами, почти как хирурги в операционной, двое бородатых рабочих в грязных брезентовых робах. Их зверские физиономии заставили Димку засомневаться в приятности предстоящей поездки. У одного из них вместо брови тянулся кривой шрам, а глаз прикрывала кожа, напоминающая смятую бумагу.

– Как дела? – спросил у рабочих Димкин вожатый.

– Работаем, начальник, – отвечали те, из чего Димка заключил, что Алексей – начальник этой базы.

Палатки были расставлены беспорядочно, но зато крепились на каркасах из жердей. В палатке, в которую они вошли, было тепло и уютно. Посредине стоял, вбитый или вкопанный, отличный стол из струганных досок, по бокам от него – два лежака (нары). У входа, в ящике, наполненном мелкой галькой, помещалась жестяная печка, и от нее тянуло жаром.

– Бросай свои вещи и пойдем в столовую, – властно распорядился начальник базы. – Ужин ты уже пропустил… пропустил ужин, но надеюсь, что-нибудь у Фар-хата найдется… найдем, думаю, кое-что.

Только сейчас, когда они снова вышли на воздух, Димка заметил, что солнце висит уже над самыми макушками деревьев на том берегу реки и что заметно похолодало. А воздух, помимо комаров, наполнен мелкой липучей (и кусачей) мошко́й.

– Почему так мало народу? – подивился мальчишка. – Вы говорили: все палатки заняты.

– Люди на участках. На участки заброшены люди, – объяснил Алексей. – Канавы бьют, бурят. А в палатках у них вещи… Это как личные помещения, без разрешения негоже.

– А вы? – спросил Димка. – Вы на участки не забрасываетесь?

– Я-то? Мне-то как? На мне хозяйство. Всех надо обеспечить – продуктами, запчастями, горючим, вездеходами вот, которые постоянно ломаются. Ломаются, черти! – сокрушенно покачал головой начальник базы.

Столовая находилась в самом большом бревенчатом срубе. Войдя в нее, в первую секунду можно было решить, что ты попал в баню, так жарко тут было натоплено. Но в отличие от бани, тут пахло не вениками, а печеным хлебом и жареной рыбой. Повар, молчаливый молодой парень, по-азиатски смуглый и черноглазый, казалось, был недоволен, что Димка явился не в положенное время, но все же, по распоряжению Алексея, положил новичку в алюминиевую миску картофельного пюре и румяного, с корочкой окуня.

Окунь этот затмил всех, когда-либо пробованных Димкой окуней. Жаль только, что через несколько минут от него остался лишь хребет да тщательно высосанная голова. Не уступал окуню и хлеб – пушистый, ароматный, как будто только что из печи. Оказалось, так оно и есть: Фархат сам его пек в специальных формах.

После ужина Димкой овладело одно, но очень сильное, почти необоримое желание – добраться до нар в палатке Алексея и рухнуть на них. Столько за этот день случилось всяких событий, волнений, тревог, столько нового, непривычного, что казалось, прошел не один, а два или три дня.

Спал Димка в стареньком ватном спальнике, пахнущем соляркой, но зато теплом. Даже, можно сказать, жарком. Таком жарком, что к утру Димка был мокрым от пота. И, кстати, тоже весь пропах соляркой. По исходящему от него запаху Димку теперь можно было принять скорее за тракториста или вездеходчика, чем за рабочего-радиометриста.

И всю ночь напролет Димке чудилось сквозь сон, будто гудит, вращая винтами, вертолет. Но это шумела, не умолкая ни на миг, перекатываясь через пороги, бурная река Буруниха.

Глава 6. Баня

Весь следующий день Димка маялся, не зная, чем заняться. Попробовал покидать на реке спиннинг, но только оборвал, зацепив за камни, блесну. Ходил несколько раз смотреть, как чинят вездеход. Искупался в бурных струях Бурунихи, после чего долго согревался, размахивая руками и приседая.

Под вечер он сидел на бревне у палатки и гадал, когда же он попадет наконец в свой отряд.

– Скучаешь? – прозвучал у него над головой голос Алексея. – Пойдем! Поможешь мне баню истопить. Баню истопить поможешь.

Димка неохотно поднялся.

«Так и буду тут всякой мутотой заниматься вместо настоящих маршрутов!» – подосадовал он.

Баня походила на избушку Бабы-яги – низенькая, с плоской крышей и двумя крохотными оконцами. Не хватало только курьих ножек.

Рядом высилась беспорядочная гора громадных чурбаков, расколоть которые, как представлялось Димке, обычному человеку нечего и пытаться. Однако начальник базы был, очевидно, очень сильным мужчиной. Как Димка узнал чуть позже, в армии Алексей служил в десантных войсках и на его счету было более пяти сотен прыжков с парашютом. Вскинув над головой увесистый топор-колун, Алексей, ухнув, с треском и как будто без особого напряжения раскалывал эти чурбаки на половины, затем – на четвертины и так далее. Димка таскал поленья в баню, где гудела, светясь внизу алым светом, большая железная печь.

Печь была сделана из двух поставленных друг на друга железных бочек из-под солярки. В нижней бочке имелись дверцы для топки и поддувала, а верхняя вся была заполнена крупными камнями. Огонь с горячим дымом, проходя через камни, должен был нагревать их.

И действительно, скоро они здорово нагрелись, точнее сказать – раскалились. Так раскалились, с бочками за компанию, что находиться даже в двух метрах от них было нестерпимо. Дрова приходилось подкладывать в топку рывками. В первом рывке Димка заскакивал в баню, открывал поленом дверцу и тотчас же пулей вылетал наружу с вытаращенными глазами. Отдышавшись, начинающий истопник вторым рывком заскакивал снова, забрасывал в топку два-три поленища, захлопывал дверцу и удирал на четвереньках, давясь кашлем. По его перепачканному сажей красному лицу ручьями струился пот.

Снаружи Димка поддерживал огонь под бочкой с водой для мытья.

Зато уж протопилась баня на славу! Кроме Димки и Алексея пришли париться и те два страшных рабочих, что чинили вездеход, и еще два человека.

Вообще-то слово «париться» тут не совсем подходило. Сидя рядком на горячем полке́, мужчины скорее жарились или даже запекались, как пироги в духовке. У Димки зубы от жара зудели, точно по ним пробегал электрический ток. Изредка кто-нибудь из старших плескал ковшом горячую воду на камни внутри печи, и из нее, точно из сопла реактивного самолета и почти с таким же ревом, вырывался раскаленный воздушный вихрь. Одновременно с этим все как по команде бросались на пол. Когда же жар распределялся равномерно по всей бане и становился чуточку менее злым, парильщики вставали и принимались дружно и с пугающим остервенением хлестаться вениками. Причем веники у них были тоже пугающие – из колючего можжевельника или из корявых веток карликовой березы. Листочки этой березы выделяли какую-то слизь, и после того, как Алексей похлестал таким веником Димку, его тело сделалось слизким, как у налима.

Нахлеставшись до пунцового цвета кожи, мужчины выскакивали наружу, окутанные паром, и – кто с гоготом, кто с рычанием – бросались в ручей, протекавший у самого порога бани. Ручей был специально запружен валунами, так что получилась большая глубокая ванна или маленький бассейн, заполненный хрустальной водой.

Не желая отставать от других, Димка тоже рискнул бултыхнуться в эту ледяную купель. И удивительное дело: он совсем не ощутил холода. Ему лишь показалось в первую минуту, будто тысячи тонких иголок вонзились в его разгоряченное тело, а руки, ноги и голову словно стиснули тугие жгуты. Может быть, от этого голова временно перестала работать. Оскальзываясь на камнях, Димка с трудом выбрался из «ванны» и минут пять стоял, покачиваясь, точно пьяный. Деревья, баня, отдаленные палатки плыли перед его глазами и казались ему видениями из сна. Затем мальчишка улегся на усыпанную хвоей и щепками землю и лежал с блаженной улыбкой, точно под ним была не колючая лесная подстилка, а пушистая перина. Никогда прежде не испытывал он такой эйфории!.. Он даже ощущал, как вместе с ним вращается планета Земля. И вращалась она довольно быстро. К этому часу уже сгустились сумерки, и в небе над черной тайгой густо, как мошка, зароились звезды.

После бани Алексей заварил в закоптелом эмалированном чайнике крепкий чай.

В полевых условиях, как успел заметить Димка, чай заваривают прямо в большом чайнике или в котелке. Никто не возится с заварными чайничками. А чай в пакетиках, по словам Алексея, таежники не признают.

Они сидели на нарах друг напротив друга, с влажными волосами и красными лицами, и Димка чувствовал себя совсем взрослым. Горела электрическая лампочка, что было удивительно тут, в глуши.

– Это движок работает, – растолковал Алексей. – Движок у нас, портативная электростанция, на соляре работает.

На столе, помимо кружек с чаем, железной баночки с сахаром и открытой пачки печенья, размещались ближе к сетчатому оконцу какие-то камни, молоток, несколько охотничьих патронов, керосиновая лампа, стопка книг. «Земля Санникова» – прочитал Димка на корешке одной из книжек.

– Мне Обручев тоже нравится, – провел Димка ладонью по обложке. – Я читал «Плутонию» и «Землю Санникова». А еще – «Охотники за кладами». Но «Плутония» самая классная! Я ее три раза перечитывал. Мне только обидно, что в конце все их коллекции громадных бабочек, жуков пропали и никто не узнал об этой потаенной стране.

– Что жалеть? Это же вымысел, фантастика! – Скуластое мужественное лицо Алексея смягчила улыбка. – Фантастика, – повторил он. – Но когда за день умаешься, такое чтение – самое то! А вообще у Обручева… он же большой ученый был, академик – у него масса толковых работ по геологии, в том числе по геологии Сибири, именно этих мест, где мы сейчас находимся. Да, где мы с тобой, брат, сейчас сидим, он проводил полевые работы. Кажется, в конце девятнадцатого века[3]. – Начальник базы с минуту помолчал. – В «Плутонии» и «Земле Санникова», кстати, тоже немало научных сведений, о вымерших животных например. Но все события, конечно, придуманы. Хотя Санников этот, между прочим, лицо реальное, был такой[4]. Да и сам Владимир Афанасьевич, как о нем пишут, долгое время верил, будто обитаемая земля к северу от Новосибирских островов существует. И все же ее до сих пор не нашли, эту Землю Санникова. Не нашли ее, да… Арктика сейчас изучена вдоль и поперек, но никакой неизвестной земли там нет, и тем более того, что описано в романе, – тропических растений и прочего.

– Значит, такое вообще невозможно? – с сожалением спросил Димка, отхлебнув чаю и вытирая со лба испарину.

– Чтобы на севере росли южные растения? Это вряд ли. Хотя, ты знаешь… загадок в природе полно. Да, хватает загадок. У нас тут, кстати, тоже чудеса завелись – как раз в тех местах, куда ты, Дима Ручейков, путь правишь, на гольцах.

– Про метеорит мне уже говорили, – вспомнил Димка геофизиков.

– Загадочное место, – продолжал Алексей. – И вправду загадочное… Наши вездеходчики неохотно туда ездят. Жалуются на всякие неприятности: то двигатель ни с того ни с сего заглохнет, то трак[5] заклинит. А случалось, и часы в обратную сторону начинали идти. Я, правда, в эти байки не верю. Не верю я в них. Любят люди небылицы сочинять. Мол, из-за метеорита всё. А один дак рассказывает: видел, дескать, на плато лошадей. Навьюченных. Но я думаю, ему это с похмелья примерещилось: лошадей тут давно не используют. Хорошо хоть лошади, а не черти… что не черти ему привиделись! – рассмеялся рассказчик.

Димка задумался. Что-то необыкновенное наверняка там есть, решил он, если все про это говорят. Может, и не метеорит то был, а какое-нибудь НЛО… И ему совсем уж не терпелось поскорее попасть на эти таинственные гольцы.

Глава 7. «На броне»

Димка устроился на вездеходе сверху – как на танке. «На броне» – говорят про бойцов, едущих сверху на танке или бронетранспортере. Вездеход, хоть он и был когда-то военным, на танк походил не сильно, разве что гусеницами и грязно-зеленым цветом. Зато его помятые бока доказывали, что он побывал в разных переделках. В кабине (Димка успел в нее заглянуть) сидели на маленьких сиденьицах два уже знакомых ему бородатых мужика – водитель и, наверное, штурман. Там было жарко и пахло мотором. Вездеходчики, сами пропахшие насквозь моторными запахами, с серыми от машинной смазки руками и лицами, казались сроднившимися со своим транспортом. Можно было подумать, что они родились и выросли в этом вездеходе. Сзади имелись дверцы, ведущие в брюхо этого железного чудища. В объемном его «животе» могло бы поместиться, помимо наваленных там коробок и ящиков, наверное, треть Димкиного класса. Однако там стоял такой удушливый запах солярки, что сами водители, опасаясь, видимо, за Димкино здоровье, предложили ему ехать сверху, чему он был только рад, ведь из «брюха» он бы не увидел ничего вокруг.

Наверху имелась специальная площадка, что-то вроде мелкого кузова, с бортиками. Там Димка и устроился, подложив под себя ватник. Ватник ему сунул в последний момент начальник базы «байкальцев» Алексей.

– Теплые вещи есть? – спросил он у Димки, когда тот уже забрался на «броню».

– Свитер есть, – отозвался Димка. – И шапка.

– Мало. Малова́сто будет.

– Да лето же, Алексей! – возразил Димка.

– Забудь! Про лето забудь. Это тут, внизу, лето, а там, на высоте, еще и зима не раз наведается. Наведается зима, помяни мое слово.

Он крикнул водителю: «Погоди ехать, Сергеич!», сходил в свою палатку и вернулся со старенькой серой фуфайкой.

– Держи! – кинул он фуфайку Димке. – Можешь не возвращать. Как и сапоги.

– Да не надо, – начал было отказываться Димка.

– Не валяй дурака!

Вездеход нетерпеливо взревел, окутавшись синевато-белым облаком газов, и тронулся с места. Палатки, срубы, начальник базы остались позади.

Скоро Димке пришлось этот Алексеев ватник надеть, поскольку солнце спряталось в тучи и задул совсем не летний ветер. На голову он натянул синюю вязаную шапку, про которую напоминала по телефону мать.

Ехали они по боку горы, по специально прорезанной бульдозерами дороге, постепенно поднимавшейся наискосок выше и выше. Сначала по сторонам тянулся густой еловый и лиственничный лес. Такой густой, что под ним стоял сумрак. Пахло прелой древесиной. Потом пошли каменные склоны, частично покрытые мхом, с рассеянными чахлыми деревцами.

Хотя по силе своей вездеход и уступал, наверное, танку, но по боевитости – ничуть. Он грозно рычал и выдувал сбоку из трубы толстую струю дыма. Из-под его гусениц вылетали камни и ошметки грязи. Некоторые из них попадали даже в Димку. Но это его ничуть не смущало.

Накануне Димка расспросил Алексея про вездеход, на котором он сейчас ехал, и выяснил, что называется этот монстр – МТЛБ, что значит: «многоцелевой тягач легкий бронированный». Это и вправду была когда-то боевая машина, таскавшая за собой пушки. Но когда она устарела, ее списали и продали в частные руки, то есть руки этих двух ее водителей (а заодно – хозяев), которые сейчас вели ее по сибирским кручам. Перед выездом Димка успел сфотографировать этого мастодонта и зарисовал его в своем блокноте.

Сидя наверху, Димка гордо поглядывал по сторонам, как если бы под ним и в самом деле был танк, лишь замаскированный под мирный рабочий вездеход.

Далеко впереди то появлялись, то прятались за деревьями округлые вершины. Очевидно, к ним и прокладывал свой путь старый железный вояка.

Врезанная в склон дорога скоро кончилась, и дальше тянулся лишь тракторный или вездеходный след. Объезжая выбитые, видимо, другими вездеходами ямы, мощный транспортер легко подминал под себя небольшие деревца и с треском повалил несколько довольно высоких лиственниц. Мелкие веточки и хвоя густо сыпались при этом Димке на голову и за шиворот. Чуть ли не из-под самых гусениц в одном месте выскочила пестрая куропатка, а за ней – целый выводок птенцов. Отлетев метров на двадцать (птенцы не столько летели, сколько бежали, смешно подпрыгивая), птицы остановились, как будто в удивлении, что за ними никто не гонится.

Однако чем выше, тем дорога становилась хуже. Вездеход поминутно накренялся то вправо, то влево, то нырял носом в какую-нибудь рытвину, то вставал почти на дыбы. Казалось, этот бронтозавр прет наугад, ничего не видя и не слыша. Да и что можно видеть через его прищуренные оконца-щели?

Димка уже не поглядывал с гордостью по сторонам. Его занимало теперь другое: вцепившись в бортик, он изо всех сил старался не выпасть. И всякий раз, когда вездеход накренялся, он суматошно прикидывал, куда, на какую сторону ему спрыгивать, если транспорт начнет опрокидываться. А опрокинуться он грозил ежеминутно.

В дополнение к этой эквилибристике зарядил дождик. Сперва сверху сыпалась какая-то мелкая водяная пыль, но потом дождь разошелся и показал, что настроен серьезно. Вершины впереди скрыла серая мгла. В какой-то момент вездеход сбавил скорость, хотя он и так двигался не быстрее пешехода. На одном из люков впереди откинулась крышка. Из люка показалась страшная одноглазая физиономия и грязная лапища. Лапища швырнула Димке кусок брезента, и люк захлопнулся.

Догадавшись, для чего брезент, Димка попытался им накрыться. Но это оказалось непросто: ветер заворачивал края этого подобия тента, трепал его и силился вырвать из рук. Удерживая его, пассажир сам рисковал свалиться за борт. От выхлопных газов у него слезились глаза и першило в горле. А с брезента текла за шиворот пахнущая соляркой вода. Димка уже оставил мысль спрыгнуть в критический момент с «брони» и полностью отдался на волю судьбы.

«Меня не должен пугать этот дождь и ветер, – убеждал он себя. – Ведь это и есть полевые будни – под дождем или даже снегом, под шквалами ветра. Мне надо радоваться этим испытаниям». Но, по правде говоря, он больше радовался тому, что на нем ватник, который всучил ему начальник базы. С ватником эти будни переносились несравнимо лучше, чем без ватника. Хоть он и подмок, этот толстый ватник, но он не давал Димке совсем окоченеть.

В одном месте, проезжая маленькое болотце, они забуксовали. Вездеход хоть и назывался легким тягачом, на деле оказался достаточно тяжелым. Он ревел, бешено вращал гусеницами, так что земля и камни летели тучей, но оставался на месте и даже как будто погружался глубже.

Димка был озадачен. До сих пор он считал, что вездеход потому и зовется везде-ходом, что проходит везде. Но получалось, что это не так.

Один из водителей (который страшнее) вылез наружу с топором.

– Ишь, ядрическая сила! – выругался он, заглянув монстру под брюхо, после чего принялся рубить высокую лесину.

«Вот и приключения…» – подумалось Димке. Может, дальше они и ехать не смогут. Но ему почему-то расхотелось идти в гору пешком.

Димка тоже слез и, прикрываясь от дождя все тем же грязным брезентом, стал смотреть, как вездеходчик подсовывает ствол дерева под гусеницу.

– Чего стоишь?! – прикрикнул на него мужик, тараща здоровый глаз.

– А что делать? – спросил Димка.

– Как – что? Валежник, камни таскай!

Димке не очень-то хотелось таскать валежник и камни, но трудно отказать человеку с таким лицом.

Второй водитель включил ход, и гусеницы стали затягивать под себя бревна и принесенные Димкой камни. Одно из бревен тотчас же вылетело сзади. Хорошо, что там никто не стоял.

Димка всей душой уговаривал машину вылезти из этой хляби. «Ну! Давай! Еще немножко. Поднатужься», – шептал он. Но вездеход был глух к его мольбам.

Провозившись с полчаса без всякого толку, одноглазый водитель выругался матом и врезал машине сапогом по ее железному заду. И – о чудо! – в тот же миг тягач испуганно взревел и каким-то неизъяснимым образом выскочил из западни, оставив после себя безобразную ямину. У Димки же сложилось впечатление, будто вездеход лишь притворялся беспомощным, а на самом деле ему просто хотелось отдохнуть.

Опять поползли вверх по склону.

Возвращаясь мысленно к физиономии вездеходчика – морщинистой, со шрамом вместо брови и затянутым кожей глазом, Димка подумал, что если ему не удастся сфотографироваться с медведем, то вполне можно сняться с этим вездеходчиком. Пусть бы одноклассники увидели, с какими мужичарами он тут водился. А еще было бы круче – самому приехать с таким шрамом. Весь класс бы ахнул! Вот только неизвестно: понравилась бы Полине такая его мордуленция?

Склон между тем стал более пологим, а затем впереди открылось ядовито-зеленое поле с редкими чахлыми деревцами. Поле это, к удивлению Димки, оказалось болотом. Болото на такой высоте! Впрочем, он вспомнил (из уроков географии), что бывают так называемые верховые болота.

Уроки географии мигом вылетели у него из головы, когда он разглядел на дальнем крае этой плоскоти́ны, под серыми скальными уступами три светлые палатки. Мальчишку это так обрадовало, что он сбросил с себя вонючий мокрый брезент и привстал, вглядываясь вперед. Но МТЛБ сильно качался, и пришлось опять присесть.

У палаток появились фигурки людей. Димка победно помахал им. Вот она, долгожданная встреча! Наверное, сейчас его начнут обнимать, тормошить, радуясь, что он наконец добрался, да еще так героически, «на броне», под дождем и ветром. И он заранее улыбался, предвидя заботы, какими его окружат: проведут в палатку к жаркой печке, помогут снять мокрый ватник, напоят горячим чаем. А может, и застолье небольшое устроят в честь его прибытия. Ведь так всегда геологи встречают своих, если судить по книжкам.

Однако, когда вездеход остановился вблизи палаток, никто не кинулся к Димке с объятиями. Не было ни аплодисментов, ни криков «ура». Вместо этого люди озабоченно и энергично принялись вытаскивать из нутра МТЛБ коробки и уносить их в палатку, а затем – забрасывать внутрь вездехода тюки и рюкзаки, при этом как бы вовсе не замечая нового члена отряда. Была здесь и одна девушка, но и она не удостоила Димку своим вниманием.

Мальчишка в недоумении спрыгнул вниз, на захлюпавший под ногами мох.

– Прибыл? Хорошо. Сейчас мы едем дальше, на новый участок, на гольцы, – только и рыкнул мимоходом приземистый и зубастый, одетый в полевой костюм Григорий Борисович Шмырёв.

Горячая печка, чай, тепло и уют – все это растаяло как туман. Но не беда, зато они едут на гольцы, то есть, видимо, на самую-самую высь.

– Бери с собой только необходимое, потому как возвращаться в лагерь будем своим ходом, – добавил Григорий Борисович. – Спальник и пенка на тебя есть.

Димка никак не мог сообразить, что ему понадобится из вещей на вершине горы.

– Спиннинг там тебе точно не понадобится, – приметил начальник торчавшее из Димкиного рюкзака сложенное удилище.

Бородатые вездеходчики, усевшись верхом на кабине, курили, равнодушно поглядывая на происходящее. Видимо, с ними заранее все было договорено.

– Там в палатке чай горячий есть, пойди попей, – предложил Димке молодой горбоносый парень с коротким ежиком волос на голове. Но в эту самую минуту из палатки вышел тощий мужичок с чайником в руке и выплеснул его содержимое на землю, а пустой парящий чайник запихал в брезентовый мешок.

Димка полез обратно на «броню».

– Куда полез?! – прикрикнул на него тощий. – Грузиться помогай!

Глава 8. Гольцы

Теперь они ехали «на броне» впятером. Вездеход снова карабкался на горные кручи. Но деревьев тут уже не было. Одни камни. Лишь кое-где стлались по камням темно-зеленые хвойные ветви. Димка уже знал, что это кедровый стланик, или кедрач, как называл его Алексей.

Примерно через час они выехали на вершину. Впрочем, ее трудно было назвать вершиной в привычном понимании. Это было огромное, усыпанное камнями пространство с отдельными холмами-горками и зубчатыми скалистыми выступами. Видимо, это и были гольцы. Не сказать чтобы эти пресловутые гольцы Димку так уж очаровали. Это были не те красивые, сияющие белизной пики, которые он наблюдал, находясь в поселке. И встретили они гостей не праздничным сиянием, а ветром, моросью и несущимися прямо на них тучами. Да и тучи были – не тучи, а просто клочья сырого тумана. Ветер то пропадал, то внезапно выскакивал, словно из засады, и начинал гнуть и трясти кусты и стегать по лицу воздушными струями, высекая из глаз слезы и забираясь каким-то образом в рукава и за пазуху, хоть Димка и застегнул ватник на все пуговицы.

В понижении этой громадной территории (всю громадность которой скрывал туман) среди зарослей стланика и карликовой ивы пробегал ручеек. Проехав вдоль него, остановились на щебенистой, приподнятой над этим ручьем площадке. Все тотчас же слезли и с большим энтузиазмом стали выгружаться – то есть выбрасывать из кузова на мокрые камни и мох рюкзаки, тюки и зачехленные палатки.

Как только извлекли последний тюк и закрыли дверцы, вездеход завелся, развернулся, сдирая с камней мох, и поспешно, как бы боясь, чтобы его не вернули обратно, покатил на базу – туда, где была жаркая баня, столовая, надежные сухие жилища на каркасах и даже электричество.

Прибывшие немедля принялись налаживать палатки. Это были крохотные капроновые туристические палаточки. Размещали их на голых мокрых камнях, и пока разворачивали, они успевали вымокнуть. Каждую палатку ставили два человека, и Димка оказался вроде как лишним. Да по правде сказать, его в эти минуты интересовали не столько палатки, сколько торчащая поодаль, точно исполинский зуб, одиночная скала. Под скалой белело. Снег? Снег! Целый сугроб! Димке захотелось сбегать туда, чтобы убедиться, что это действительно настоящий снег, что они на такой высоте, где снег и летом не до конца тает. Жаль, что он оставил свой фотоаппарат внизу, в нижнем лагере, а то он заснял бы этот сугроб и показал бы потом в классе.

– Что стоишь зеваешь?! – прозвучало внезапно у Димкиного уха (хотя он вовсе не зевал). Это был тот сердитый тощий мужичок, который вылил чай и которого остальные называли Фомичом.

– Ты тут не на отдыхе, – продолжал ворчун. – Бери вон топор и чеши за дровами!

– А где здесь дрова? – растерянно огляделся Димка.

– В поленнице! – издевательски отвечал Фомич. – А поленница в сарае! Вон стланик, разуй глаза!

«Да он же сырой, этот стланик, – недоумевал мальчишка, направляясь с топором к купе мокрого зеленого кедрача. – Разве он будет гореть?» Его догнал рабочий – тот, что предлагал ему выпить чаю.

– Дай-ка мне, – взял он у Димки топор. – Сделаем так: я буду рубить, а ты таскай.

Решительно забравшись в гущу мокрых кустов, парень принялся вырубать не живые, а отмершие кривые ветви и стволы, похожие на куски серого скрученного каната, и бросать их Димке.

– Разгорятся, тогда и зеленые пойдут, – пояснил он.

Скоро чуть в стороне от палаток запылал костер. Пламя его, раздуваемое ветром, кидалось яростно из стороны в сторону, сердито гудело. Огонь как будто силился оторваться от головней и улететь вместе с клочьями тумана. Над огнем повесили закоптелый алюминиевый чайник с водой, и все обступили костер, греясь и подсушиваясь.

– Ну что, – подвел итог Григорий Борисович. – Довольно оперативно забросились, по-взрослому. Вышло, как я и планировал. И отряд наконец в полном составе, – кивнул он подбородком на Димку. – Значит, так: встаем завтра пораньше – и вперед! В общем, все идет по плану, коллеги.

Чай пили тоже стоя, у огня, повернувшись спиной к ветру. Сырые дрова шипели и трещали, стреляя угольками. Чай пахнул смоляным дымом.

Димка был немного разочарован странным недружелюбным приемом. «Наверное, в таких суровых условиях и люди становятся суровее», – объяснил он себе это обстоятельство.

Правда, после выпитого чая все немного размякли, стали разговорчивее. Шмырёв представил Димке остальных членов отряда.

– Это Семён Фомич, – указал он на тощего нервного человечка. – Он у нас старший геофизик и завхоз.

«И тут геофизики», – подумал Димка.

– Фомич у нас любит порядок и очень строг, так что смотри… – многозначительно предостерег главный.

– Алёна, – вытянул Шмырёв обе руки в сторону бледнолицей, с мальчишеской фигурой девушки. – Алёна – студентка Горного института, у нас она техник-геолог. Это Иван, – кивнул Григорий Борисович на горбоносого молодого человека. – Иван – рабочий и охотник. Он местный и знает все окрестности, и потому для нас особенно ценный кадр.

– Охотник есть, дичи нет, – сам над собой пошутил «ценный кадр».

– Ты, парень, попал, можно сказать, в уникальный район, – продолжал просвещать новичка руководитель отряда. – Как показала аэросъемка, здесь, на гольцах, проявились и магнитные, и гравиметрические, и радиационные аномалии.

– Это всё из-за метеорита? – оживился Димка.

– А! Слышал уже?! Нет, метеорит тут ни при чем. Это естественные аномалии, которые много о чем говорят. В частности – о вероятности рудных образований.

– А вы находили? – спросил Димка.

– Рудные образования?

– Нет, куски того метеорита.

Главный геофизик, не поворачивая головы, держа свой острый нос в кружке с чаем, проворчал:

– Делать нам больше нечего, кроме как метеориты искать. Глупостями заниматься, когда своей работы полно.

Иван же усмехнулся хитровато, молча расстегнул нагрудный кармашек сырой брезентовой куртки, вытащил оттуда матерчатый мешочек, тоже подмокший, в желтых пятнах, и извлек из него черный поблескивающий кусочек камня (или металла) с очень неровными, как будто оплавленными краями. Положил его Димке на ладонь. Обломок был довольно тяжелый для своих размеров и имел выемки и как бы мелкие ребра.

– Это метеорит? – спросил мальчишка недоверчиво.

– Он, – кивнул Иван.

Впервые в жизни Димка видел и держал в руке осколок метеорита. Метеорита, прилетевшего из космической бездны, может быть даже из другой галактики. Фантастика!

– Он железный? – повернулся Димка к Григорию Борисовичу.

– Железо-каменный, точнее – железо-силикатный, – небрежно пояснил Шмырёв. – Редкий тип, между прочим. Примерно один из ста такой. В основном они каменные – обыкновенные хондриты.

– А железные бывают?

– Даже чаще, чем железо-каменные. Впрочем, они не совсем железные, правильно сказать: железо-никелевые.

– А этот… От чего он откололся, не известно? От планеты? – продолжал расспрашивать Димка.

– Тебе надо было устраиваться к астрономам, а не к геологам, – съязвил Фомич.

– А кто его знает? – пожал плечами начальник. – Железо-никелевые соответствуют по составу ядру нашей планеты, а железо-каменные – эти, считается, происходят из ядер астероидов. Но Семён Фомич прав: мы не космологи.

– А еще рассказывают, – никак не мог успокоиться Димка, – будто тут, на гольцах, всякие… – он хотел сказать «чудеса», но решил, что это слишком детское слово. – Всякие странные вещи случаются.

– Точно. Случаются! – хохотнул Шмырёв, блеснув глубоко сидящими, как у волка, глазами. – Бывают, бывают странности, верно говорят. Идет, к примеру, человек по профилю номер пятнадцать, а в конце оказывается на профиле шестнадцатом.

Все заухмылялись, кроме Алёны.

– Ладно вам, – насупилась девушка. – Подумаешь, ошиблась, туман был и дождь. С вами такого не случалось?

– Никогда! – отчеканил Григорий Борисович. – Чудеса обходят меня стороной. Знать, боятся!

Стоя у костра, Димка почти высушил на себе одежду, даже носки подсушил, встав на свои же лежащие на боку сапоги босыми ногами. Хотя без прожженной в штанине дырки не обошлось. Зато он вполне согрелся. Но все равно было не очень-то приятно забираться в холодный, липнущий к телу спальный мешок.

Этот новенький ярко-голубой спальник обещал (если верить этикетке) комфорт при температуре от плюс десяти до нуля и терпимые условия при морозе до минус семи градусов. Но производители, очевидно, забыли указать, что для этого следует забираться в мешок в шубе и валенках. У Димки не было ни шубы, ни валенок, и он забрался туда в спортивных штанах, свитере, носках и шапке. Но этого оказалось недостаточно, хотя температура снаружи, как и внутри палатки, вряд ли была ниже нуля. Словом, Димка мерз. Правда, у мешка имелись и кое-какие достоинства. Внутри него, например, вполне можно было читать книжки. Димка убедился в этом, когда залез в него с головой (рассчитывая, что так будет теплее). Сквозь капроново-синтепоновую оболочку, как и через стенку палатки, легко проникал свет все еще горевшего костра. Возможно, так было задумано, однако сейчас Димка не испытывал желания читать (да и нечего было), а предпочел бы поскорее заснуть. Но как раз это оказалось делом непростым.

Палатка, доставшаяся Димке, своими размерами ненамного превосходила конуру некрупной собаки. Она была как раз такая по величине, чтобы одному человеку протиснуться в нее и лечь, поджав ноги. Впрочем, вытянуться все же можно было, но тогда либо голова выпирала бугром с одной стороны, либо ноги норовили высунуться наружу, прорвав молнию входа. Под спиной же у Димки, несмотря на подстеленную «пенку», ощущались угловатые камешки и какие-то штыри.

«Ну и что? – строго сказал себе испытуемый. – Я же не принцесса на горошине. И даже не принц. И тут не курорт, а полевые условия. Вот завтра начнутся маршруты, и все эти неудобства вмиг забудутся». Он набросил поверх спального мешка свой незаменимый, хотя и отяжелевший от влаги ватник, поджал ноги к животу и… не сразу, но ухитрился-таки заснуть.

Глава 9. «Черепаший маршрут»

К утру Димкиным ногам так надоело находиться в согнутом состоянии (а вытянуть их хоть немного не позволяла образовавшаяся в хвосте спальника морозильная камера), что пришлось подняться ни свет ни заря.

За ночь в окружающей природе мало что изменилось. Те же голые скалистые горки виднелись по сторонам сквозь дымку, шевелились под ветром сбившиеся в кучи кусты кедрача, подрагивали, как от озноба, веточки карликовой березки. И те же растрепанные серые тучи мчались вверху и у самой земли.

Выбираясь из палатки, Димка полагал, что он встал первым. Однако костер уже горел, раздуваемый ветром, над ним висели на кривой палке кастрюля и чайник и рядом возился хозяйственный Семён Фомич. Чайник уже кипел – фыркал, выплевывая из носика кипяток. Фомич заварил в пластмассовой кружке кофе (Димка понял это по долетевшему до него запаху) и понес парящую кружку в палатку. Палаток было четыре – три одноместные и одна побольше, где поселились начальник отряда и его деловой завхоз. Выходит, Фомич понес кофе главному.

Хоть Димка и старался ничему не удивляться, тут он все же удивился. Странно… При всем уважении к Григорию Борисовичу сам он, Димка, ни за что не стал бы подавать тому кофе в постель. Вообще никому не стал бы подавать, разве что больному человеку.

Пока не встали остальные, Димка сбегал к ближней скале и убедился, что под ней действительно лежит сугроб снега. Он опасался, что за ночь снег растает, но тот, похоже, и не собирался таять. Снег был рыхлый, холодный и хорошо лепился, так что Димка слепил из него небольшую фигурку – не то лешего, не то гнома. На этом исследования окрестностей он решил пока приостановить и поспешил обратно к жаркому костру.

После скорого завтрака, состоявшего из отварных «рожек» с тушенкой и черного чая, Григорий Борисович также наскоро объяснил Димке устройство и правила работы с радиометром.

С виду радиометр – это такая небольшая, но увесистая светло-серая металлическая коробка со шкалой и стрелкой за стеклом и двумя ручками настройки и регулировки. К коробке подсоединяется кабелем толстая алюминиевая трубка с рогообразной ручкой (чтобы держать трубку в руке) и с резиновой нахлобучкой на другом конце.

В наконечнике трубки, по словам Григория Борисовича, помещен особый кристалл, который и улавливает радиоактивные частицы, летящие из земли. Каждая частица при ударе по кристаллу порождает микроскопическую вспышку, как бы искорку. Специальный усилитель (называется он мудрено: фотоэлектрический умножитель, или ФЭУ) обращает эти вспышки в слабый электрический ток. А электрический ток отклоняет стрелку. Прилагались к прибору еще и наушники, в которых при включении слышался треск. Чем больше радиоактивность, тем сильнее треск. Коробка радиометра вешается на шею радиометристу. Трубку можно подвесить на пояс, словно дубинку, но при работе полагается держать ее в руке (при этом ее лучше удлинить, выдвинув из алюминиевой гильзы). И надо не просто держать, а приставлять резиновым концом к земле (к камням) и записывать показания.

Вот это и будет отныне Димкиной работой – измерять и записывать.

– И береги трубку. Не дай бог уронишь – или кристалл, или ФЭУ раско́каются – и хана прибору, – предупредил Григорий Борисович.

Димка не все понял из рассказа руководителя, не понял, например, почему образуются эти самые вспышки. Это было как раз самое интересное. Но расспрашивать было некогда, поскольку все уже изготовились, и по знаку Григория Борисовича отряд двинулся в маршрут.

Впереди шагал сам начальник, за ним – Семён Фомич, потом Алёна, а в хвосте – Димка. Шли след в след, точно волки. Иван, как Димка понял из разговоров, еще раньше, до того как Димка проснулся, отправился на охоту.

Итак, у Димки на шее висела коробка радиометра, которая вдобавок была закреплена ремнем вокруг груди. За этот ремень, по примеру Алёны и Фомича, Димка вставил трубку с рогообразной ручкой. Рюкзак и наушники с проводом дополняли его снаряжение. У него было ощущение, будто на него нацепили упряжь, точно на лошадь. Однако в душе он был доволен своей амуницией. Слегка досаждали ему лишь ветки кедрача, которые так и норовили зацепиться за какой-нибудь из многочисленных ремней и проводов.

– Сегодня походишь с нами хвостиком, – приостановившись, громко пояснил Димке Шмырёв. – Поучишься. А завтра, я думаю, разделимся: ты пойдешь с Алёной, а мы с Фомичом. Усек?

– Усек, – кивнул новоиспеченный радиометрист, бережно придерживая на груди трубку радиометра с ценным кристаллом.

Туман к этому часу рассеялся, но на небе мало что изменилось. Если до этого там была сплошная серая масса, то теперь – серая масса с более темными пятнами. Пятна эти быстро перемещались, что говорило о том, что ветер буйствует не только у земли.

Оглядев небо и однообразный ландшафт по сторонам, Димка стал всматриваться в каменную россыпь у себя под ногами, надеясь найти что-нибудь интересное. Кусочек метеорита, например. Пусть не крупный, пусть хотя бы такой, как у Ивана. Но камни были все одинаковые, светло-серые, покрытые в большинстве своем корочками лишайников разного цвета – бледно-зеленого, оранжевого, черного. Попадались иногда кустики брусники со сморщенными темно-бордовыми ягодами, сохранившимися, как видно, с прошлого лета. Димка попробовал на ходу несколько штучек. Они были резкие на вкус, но все равно приятные и душистые. Кроме него, никто из отряда не сорвал ни одной ягодки. И Димка тоже больше не стал, посчитав, что это несерьезное, почти детское занятие – собирать ягоды в рот.

«Интересно, – гадал он, – сегодня мы будем обследовать только это плато или заберемся на соседние горы?»

Пока что ни на какие горы забираться они не стали, а медленно двинулись по прорубленной в стланиковых зарослях узенькой просеке. Просека эта тянулась ровной линией поперек долины ручья и терялась где-то вдали, у шеренги скалистых возвышенностей плато.

– Профиль номер десять! – деловито объявил Григорий Борисович, поглядев на воткнутый в землю кусочек деревянной рейки, когда они ступили на эту просеку.

Копируя действия Фомича и Алёны, Димка включил прибор. В наушниках тотчас затрещало.

Семён Фомич, шагая за начальником, тыкал трубкой радиометра во все крупные камни, и под соседние кусты, и просто в мох, а то и под ноги Димке. Он неотрывно, изогнув худую шею, глядел на шкалу прибора и слушал сосредоточенно шум в наушниках. Лицо его при этом было таким значительным, как если бы ему через эти наушники передавали сообщения государственной важности.

Алёна же отбегала со своим прибором то вправо, то влево от просеки и часто скрывалась из виду.

– Здесь сорок! – доносился из зарослей ее звонкий голос.

– На чем? – спрашивал геолог, разбивая молотком кусок камня, рассматривая его и что-то записывая в особую книжицу.

– Конгломерат! – слышалось из дебрей.

– Хорошо. Сейчас запишу.

– Девяносто три, – точно в школе, поднял руку Фомич. – Сто. Сто двадцать! – ощупывал он концом трубки с разных сторон крупную глыбу.

– Отлично. Берем образец и пробу на анализ. А точку надо пометить репером.

Фомич снял с себя рюкзак, прибор, достал из рюкзака небольшую, почти новенькую кувалду и принялся колотить ею по глыбе.

Димка подошел и померил рядом.

– А у меня показывает всего девять, – недоуменно поглядел он на главного. – А тут и вовсе шесть.

Фомич отложил кувалду и покачал со вздохом головой, как бы говоря: ну что за олух?

– Шкалу переключи, недотепа! Не тот диапазон. – Он подошел и щелкнул сердито одним из переключателей на Димкином радиометре. – Ну? Что показывает? Шестьдесят, а не шесть. Перед этим, значит, было девяносто. Цена деления – это тебе что-то говорит? Двоечника взяли, Григорий Борисович!

– Ничего, – добродушно пророкотал Шмырёв. – Не всё сразу. Освоится. Все идет нормально, коллеги.

Уже с правильно установленным диапазоном Димка померил глыбу, которую долбил минуту назад Фомич.

– Восемьдесят, – доложил он. – Почему у меня восемьдесят, а не сто двадцать?

– Почему? – ядовито хмыкнул геофизик. – Это ты у нас спрашиваешь? Потому, что не в одном месте надо измерять, дорогуша, а искать, где излучение выше. И вообще: работать надо, а не плестись за нами хвостом.

– Пусть учится, – благосклонно махнул записной книжкой начальник.

К отбитым от глыбы кускам Алёна приклеила кусочки лейкопластыря с выведенным номером и упаковала камни в новенькие белые мешочки, в которые положила еще и специальные этикетки.

– Учись, тебе это тоже предстоит выполнять, – обратил Димкино внимание Фомич. – Хотя до сих пор мы и втроем вполне справлялись.

– Ничего-ничего, двумя маршрутными парами мы больше сделаем, – сказал свое слово главный.

Когда заросли стланика кончились, профиль продолжился по голым камням. Тут его можно было проследить по редким колышкам-рейкам, установленным словно по веревочке. Так добрались до скал, после чего сместились в сторону и попали на другую вереницу колышков, которая ниже по откосу также переходила в просеку. То есть это был профиль, параллельный первому. Столь же медленно, прощупывая путь радиометрами, словно миноискателями, двинулись по этому новому профилю в обратном направлении. Часа через полтора дошли до ручья, прошли по нему до следующего профиля и потащились опять к скалам.

И что же, озадаченно думал Димка, они так и будут ходить по этим линиям целый день? Или даже несколько дней у них будут такие черепашьи маршруты? А когда же в настоящий?

– Григорий Борисович! – обратился он к начальнику. – А когда у нас начнутся настоящие маршруты – по горам и по тайге?

– Чем тебе эта работа не нравится? – тут же встрял Фомич. – Скучно? Тогда тебе в турпоход надо было отправляться, а не в геологическую экспедицию.

Шмырёв дал высказаться своему помощнику, после чего дружески похлопал Димку по плечу:

– Ничего. Втянешься. Мы не первый сезон так работаем. Геологическая съемка, чтобы ты знал, практически по всей стране проведена. Сейчас ведутся в основном поисковые работы на перспективных площадях. Как у нас здесь.

– А то он хотел, понимаешь, и кайф ловить, и деньги чтобы платили, – продолжал глумиться Фомич. – А так не получится, господин турист. Тут уж или одно, или другое. А то со спиннингом приехал, видишь ли! Как на турбазу.

Димке вдруг очень захотелось подойти и приварить этого сморчка трубкой радиометра. Но он помнил, что в этой трубке находится хрупкий кристалл и такая же хрупкая лампа, а их полагалось оберегать.

И никто – ни начальник, ни студентка-техник – не сказали ни слова в защиту новичка. Шмырёва, похоже, все это только забавляло, а Алёну волновали исключительно аномалии. А может, они сами думали так же, как и Фомич, только не говорили об этом вслух.

Глава 10. Глупые вопросы

После четвертого профиля сделали привал у ручья. Развели костер, приладили над огнем на двух камнях чайник. Фомич раздал всем по куску лепешки, заменяющей хлеб. Димке почему-то – самый маленький, и опять никто этого как будто не заметил. Свой кусок Димка сразу съел, а чай потом пил с рыбными консервами без хлеба. Чай был таким крепким, что у Димки от горечи сводило челюсть.

– Молодец, – похвалил начальник Фомича. – Хорошо заварил, по-взрослому! А то бывает: заварят белый чай. Я белый чай не пью!

– Григорий Борисович, – обратился к геологу Димка. – Радиоактивность была шестьдесят и даже сто двадцать. Это ведь много? Из-за чего такая радиоактивность? Из-за метеорита?

На лицах у всех появились улыбки. Алёна отвернулась, видимо, чтобы не расхохотаться. Даже вечно насупленный Фомич сморщил лицо и подтянул губу к носу.

– Или, может, тут урановая руда? – поспешил исправиться мальчишка.

Старшие товарищи снова заухмылялись. Все это указывало на глупость Димкиных вопросов.

– Видишь ли, друг Дима, – кашлянув, заговорил Шмырёв. – Метеорит тут вовсе ни при чем. Дался тебе этот метеорит! А насчет руды – не так все просто. Все дело в том, что́ мы хотим получить. Если мы ищем урановую руду, то это невысокие значения, хотя с глубиной активность может возрастать. Если же мы используем радиоактивность для разделения пород[6], поскольку у разных пород она разная, то для обычной породы это довольно высокие показания.

– А какие тут породы? Ценные?

– Обычные. Сланцы, доломиты, вулканические туфы… – монотонно принялся перечислять геолог.

– Вулканические туфы?! Значит, тут есть вулканы?! – обрадовался Димка.

– Ну, не столько вулканы, сколько их продукты – вулканические породы, – охладил его начальник, поднимаясь на ноги. – От вулканов остались рожки да ножки. Всё, хорош прохлаждаться, господа. Работа не ждет! В прошлом году мы вовсе без чаёвок работали.

– И правильно! Вполне можно и без чаёвок, – подхватил Фомич. – Продуктов экономия.

«Без чаёвок вообще будет тоска…» – уныло подумал Димка.

Пока сидели у костра, начал накрапывать дождик. Отдаленная гряда скал скрылась за дымчатой пеленой. Когда же двинулись по очередному профилю, вперемешку с дождем пошел и мокрый снег.

«„Про лето забудь“, – вспомнил Димка слова начальника базы Алексея. – Похоже, и вправду придется забыть. Зато для меня это закалка. А еще будет что рассказать друзьям».

И он старался не замечать озябших рук и ног и того, что штанины вымокли от кустов и неприятно липли к ногам. Другие ведь не замечали этого. Наверное, ему было бы легче не замечать эту непогоду, если бы на нем был ватник. К сожалению, ватник он не взял в маршрут, понадеявшись на выданную ему новенькую накидку-дождевик лимонно-желтого цвета. Но, по всей видимости, дождевик этот не был рассчитан на продолжительный дождь со снегом, ибо через какое-то время он бойко потек по всем швам.

– Сорок пять! – продолжала выкрикивать с разных сторон профиля Алёна, тоже облаченная в желтый дождевик. – Пятьдесят!

С прежним усердием ощупывал трубкой каждый камень и Фомич. На Фомиче, как и на Шмырёве, был серый прорезиненный плащ, некрасивый, но зато, наверное, более надежный.

Димка забыл еще выяснить у начальника, откуда берется эта самая радиоактивность, которую они меряют, но спрашивать при Фомиче ему не хотелось. Поэтому он дождался, когда Семён Фомич занялся очередной глыбой, и подошел к геологу:

– Григорий Борисович, скажите, а радиоактивность – почему она идет из земли?

И тотчас же за спиной у Димки прозвучал язвительный голосок:

– Чему вас в школе учат? Еще спросил бы, почему Земля вращается, грамотей.

«А правда: почему она вращается?» – подумал мальчишка, но спрашивать, конечно же, не стал.

– Вообще-то, излучение исходит не только из земли, но также из воздуха, из космоса, – скороговоркой отвечал начальник. – Со всех сторон – как душ Шарко́, – хмыкнул он. – В земле же, в горных породах содержатся в разных количествах радионуклиды – уран, радий, торий… Слышал о таких? И еще много других, в том числе радон[7]. Распадаясь, эти элементы выделяют альфа-, бета– и гамма-частицы.

– Гамма-излучение, – поправил Семён Фомич.

– Строго говоря, да, – согласился начальник. – Альфа – это ядра гелия, бета – электроны, а гамма – это уже волны, хотя, как мы знаем из физики, электромагнитные волны – это одновременно и кванты. Так вот, наши приборы настроены на гамма-излучение. Мы проводим, чтобы ты знал, площадную гамма-съемку. Усек? Детально объяснять некогда. Захочешь – в книжках почитаешь. – И руководитель потопал дальше. За ним поспешил Фомич, ворча что-то себе под нос.

– …Взяли неуча, – расслышал Димка его сердитое бурчание.

«Черепаший маршрут» продолжался до сумерек. От постоянного треска в наушниках Димке стало мерещиться, будто трещит у него в мозгу.

«Лучше бы музыку слушать через них, чем этот дурацкий треск», – вспомнил он про оставленный в нижнем лагере аудиоплеер.

С возвышенности хорошо был виден дым от костра в лагере. Значит, Иван уже вернулся и что-то готовит на ужин. Видимо, добыл какую-то дичь. Вот было бы здорово!

Однако оказалось, никакого зверя хваленый охотник не добыл.

– Нет живности, – сокрушался он, потирая остриженный затылок. – Геофизики, видать, распугали всю своими облетами.

Зато Иван позволил Димке осмотреть и подержать в руках карабин, который оказался таким тяжеленным, что Димка засомневался, смог ли бы он целый день таскать на плече такой груз (если бы ему вдруг доверили).

– А на кого ты охотился? – поинтересовался мальчишка.

– А кто попадется: коза, олень… Выбора особого нет.

– А медведи тут водятся?

– Этих совсем извели. Повыбили. Охотники, браконьеры… Да и геологи с геофизиками руку приложили.

– Жаль, – вздохнул Димка.

Значит, повстречаться с медведем, а тем более сфотографироваться с ним – нечего и рассчитывать. Перед друзьями не похвастаешься, что видел настоящего дикого медведя. Не повезло…

– Работал с нами один парняга, – вспомнил по случаю Шмырёв. – Не здесь – на Верхоянье. Тоже все рвался медведя увидеть. А как увидал – влез на дерево, и мы никак потом не могли его оттуда стащить. Хотели уж было лесину подрубать, да он сам свалился, когда руки устали держаться.

Все расхохотались, а Фомич, фукая носом, зыркал насмешливо на Димку, как будто это Димка сидел на дереве и свалился с него.

Жевали опять все те же рожки с тушенкой. В целях экономии Фомич в одну варку клал из открытой банки только жир и желеобразную жижицу, а в следующую варку – то, что считалось мясом (а в реальности почти растворялось в каше или рожках). Димка не был привередой в отношении еды, но отварные рожки в третий раз за два дня заставили его невольно вспомнить о маминых наваристых борщах с кусками настоящего мяса, котлетах, рыбе, тушенной в томатном соусе, и прочих вкусностях. Но он остановил разгулявшееся воображение, говоря себе, что здешний скудный рацион тоже, наверное, способствует воспитанию в человеке мужского характера.

Ужинали в специфических условиях, забившись впятером в двухместную палаточку Шмырёва и Фомича, поскольку дождь со снегом не прекращались. Слышно было, как шумит в ветвях стланика ветер. Прямо над головой время от времени раздавался визгливый звук – это съезжал по тенту налипший слой мокрого снега. Было сыро, и хотелось погреться у костра. Снег уже не удивлял и не веселил Димку так, как утром, когда он лепил гнома.

– Ну, – проговорил руководитель, отложив пустую миску, – радиометр ты, друг Дима, сегодня освоил. Хвалю! Завтра пойдешь в паре с Алёной. Она будет за геолога, а ты… ты по-прежнему за рабочего-радиометриста.

– А что мы, Григорий Борисович, должны тут найти? – спросил Димка. – Золото?

– Почти угадал. Хотя не только золото, а вообще руду. Руда – одна из наших задач, – отвечал геолог, почему-то хмурясь. – Но первое – это детальная геологическая карта. На нижнем участке, под гольцами, мы уже полевую карту сделали, и даже в электронном виде. А вот руды пока нет. Но будет в конце концов и руда. Не всё сразу. Пока нет, но – кровь из носу – найдем! – яростно прорычал он.

– Работать надо – и будет результат, – добавил Фомич, и это прозвучало как упрек, но кому – не ясно.

Димке хотелось еще спросить, можно ли с помощью радиометра найти метеорит, но он опасался, что над ним опять начнут подсмеиваться.

После ужина здесь же, в командирской палатке, так же скорчившись, Димка диктовал Алёне цифры из ее и Фомича радиометрических журналов, а она заносила их в ноутбук, и там сразу строился график.

Глава 11. Алёна за геолога

Ночью снег перестал, но подул такой сильный ветер, что палатка не переставая трепетала и билась, будто пойманная птица. Чудилось: вот-вот она оборвет растяжки и улетит. Тент над ней едва удерживали увесистые камни, положенные, по совету Ивана, сверху на воткнутые металлические колышки. Природа словно решила доказать непрошеным гостям, что есть еще на Земле места, где человек не царь.

Димка лежал съежившись, и ничто не смогло бы выманить его сейчас из этого единственного в окру́ге, как казалось ему, сухого убежища. Лежал он, как и в прошлую ночь, прикрытый поверх спальника ватником и так же, как в прошлую ночь, трясся от холода. Ступни как замерзли в маршруте, так с тех пор и не согрелись. Силясь оживить их, он взялся шевелить пальцами и с героическим упорством шевелил ими до боли в мышцах икр. После чего пощупал. Результат его не порадовал: ступни оставались такими же, то есть ледяными. Тогда Димка применил растирание. Он тер свои пятки так долго и с таким старанием, что будь это ноги мертвеца, то даже они потеплели бы. Димкины же ступни, как показалось ему в отчаянии, стали только холоднее.

Эх, ему бы сейчас то теплое пухлое одеяло, под которым он спал дома! Вот это был бы кайф! Он бы закутался в него, подвернул со всех сторон и мигом бы согрелся. А еще лучше – самому оказаться дома. Хоть ненадолго, всего на одну ночку. Только на одну. Согреться, выспаться – и опять сюда.

И ему живо представилась родительская квартира, теплая, чистая, просторная. Сейчас отец, мама и сестра сидят в уютной кухне, пьют чай с домашним печеньем и с вареньем. Бери сколько желаешь печенья, никто тебя не ограничивает, как тут этот вредный завхоз. Пей сколько хочешь чаю, не боясь, что ночью тебя «припрет» и придется вылезать из палатки на холод и ветер.

«Стоп, – остановил себя Димка. – Хорош себя расслаблять!» Ведь, отправляясь сюда, он знал, что придется терпеть разные неудобства. Значит, нечего ныть!

Между тем оставленные без попечения ступни незаметно сами собой согрелись. Но все равно заснул Димка нескоро. Дело в том, что назавтра он был назначен дежурным. Это значило – встать на час раньше других, разжечь на ветру костер и приготовить кашу и чай. Димка боялся проспать. Часов у него не было, а мобильный телефон остался в нижнем лагере, да и аккумулятор в нем давно разрядился (хорошо еще, что он успел из поселка звякнуть домой – сообщить, что добрался). Когда Димка спросил у начальника, как же ему встать без будильника, тот ответил просто: «Как начнет светать, так и вставай».

И вот Димка то задремывал, то опять просыпался, слушал, как трепещет палатка и хлопает тент, и старался понять, не начало ли рассветать. И всю ночь протяжно и жалобно кричала какая-то птица. Наверное, тоже ждала рассвета и мерзла. Ей-то, под открытым небом, на ветру, было куда хуже, чем Димке, лежащему в палатке и в спальнике.

К утру ветер немного успокоился, и Димка вполне успешно, изведя всего только полкоробка спичек, развел костер. Правда, вел себя костер странно. Он соизволял гореть лишь тогда, когда Димка, стоя на четвереньках, беспрерывно дул в него. Дул он до помрачения в голове. Но как только он останавливался, чтобы прийти в себя, пламя тотчас же съеживалось до размера фитилька.

Когда остальные встали, каша еще не была готова. Не замечалось и признаков кипения. От костра валил густой дым, а дежурный, со слезящимися от дыма глазами, на четвереньках, упорно дул в эту дымящую кучу хвороста. Потом, когда огонь все же разгорелся по-нормальному (не без помощи Ивана), а Димка побежал к ручью умыться, каша успела за это короткое время основательно пригореть.

– С дымком, – дипломатично заметил Григорий Борисович за завтраком.

– И с поджарками, – ехидно прибавил Фомич.

Весь этот день Димка снова ходил «хвостиком», но теперь уже за Алёной. Со студенткой он чувствовал себя проще, но все равно работа была не менее однообразной, чем вчера. Никаких тебе приключений, никаких испытаний! Разве что испытание на терпение. Никаких новых мест… Лишь дергающаяся тоненькая стрелка прибора да беспрерывный треск в наушниках. Разве о таком он мечтал? О таком читал в книжках? И будут ли они позднее, эти приключения? Теперь уже Димка в этом сильно сомневался.

Показания радиометра Димка записывал карандашом в особую тетрадь, именуемую журналом.

– Вот здесь померь. И вот тут, – указывала ему Алёна. – Сколько? Хорошо померил?

– Не хуже Фомича.

– Ну, до Семёна Фомича тебе далеко, – усмехнулась студентка.

Для разнообразия Димка померил и ее саму, приставив трубку к спине девушки, пока та, присев, писала в полевой книжке.

– Тринадцать! – объявил он. – Что-то маловато. Записать?

– Перестань, – нахмурилась техник, но все же блеснула смешливо глазками. – Себя лучше померяй, шутник. Всё, не сбивай меня.

День тянулся и тянулся – так же нудно, как и эти одинаковые профили, как и эти одинаково серые тучи. Одно радовало – то, что сегодня договорились вернуться на стоянку пораньше, чтобы перенести палатки на новое место – ближе ко второй части профилей. А переносить палатки, по мнению Димки, куда интереснее, чем ходить за кем-то «хвостиком» и тыкать в землю трубкой. Кажется, в школе на уроках и то было интереснее.

Однако, когда дошли в очередной раз до подножия скал, Димка, к своей большой радости, обнаружил нечто необычное. Он обратил внимание на странное расположение камней на косогоре.

Вообще, тут, на плато, камни имели в большинстве своем плитчатую форму. Но если повсюду они лежали плашмя, то тут часть из них стояла на ребре. Но и это бы ничего. Удивило Димку то, что эти «неправильные» плитки образовывали довольно правильные геометрические фигуры – окружности, дуги, линии. Часто они бугром или кольцом выпирали над общей поверхностью вершины. Создавалось впечатление, будто кто-то специально уложил эти плитки в некие узоры.

– Алёна! – возбужденно подозвал Димка старшую. – Глянь: что это?! Что за странные знаки? Может, это следы древней цивилизации?

– Да, это следы, – кивнула студентка. – Но только не цивилизации, а мерзлоты. Это результат деятельности вечной мерзлоты.

– Шутишь? – не сразу поверил Димка. – Ну и ну! А почему они такие… геометрически правильные? Каким образом мерзлота выстраивает такие четкие круги?

Но Алёна объяснять не захотела (или сама не знала).

– Как-то выстраивает, – только и сказала она.

Димка счел нужным зарисовать эти загадочные фигуры в своем блокноте, который был у него постоянно под рукой – в кармане куртки.

Пройдясь дальше вдоль подножия скал, он наткнулся еще на одно загадочное образование. Это был весьма глубокий, Димке почти по колено, желоб, тянущийся параллельно скалам ровной линией. Неугомонный исследователь прошел немного по нему, но тот убегал вперед метров на пятьдесят или больше и терялся за уступом горы, то есть спускался, видимо, с вершины плато вниз.

– Дмитрий! Мы не на прогулке! – сердито окликнула его издали техник, которая уже перешла на другой профиль.

Мальчишка догнал ее и рассказал про необыкновенную борозду.

– Скажешь: это тоже действие мерзлоты? – с сомнением спросил он.

– А чего же еще?

Димка и сам не мог придумать никакого другого убедительного объяснения. Не окоп же здесь когда-то рыли…

– Алёна! – обратился он к студентке чуть погодя. – А что, зря говорят, будто тут, на гольцах, всякие необычные явления происходят? Часы будто в обратную сторону крутятся…

– Не знаю. У меня они крутятся нормально. Не отвлекай меня, пожалуйста. И не отставай.

Алёна весь маршрут сосала карамельки, и если бы Димка сильно отстал, он смог бы легко найти ее по конфетным фантикам.

Во время привала, пока пили молчком чай, Димка вспомнил, как он летел на вертолете через ущелье и какие там были скалы. «Жаль, что мы не работаем в тех местах», – подумал он.

– Алёна, – нарушил он молчание, – а почему Григорий Борисович выбрал для экспедиции такое скучное место? Тут ни пиков острых, ни ущелий… Даже медведей нет.

– Мы не пики покорять сюда приехали и не охотиться, а искать полезные ископаемые.

– Какая разница, где их искать? Горы – они везде горы.

– Везде, да не везде одинаковые.

– Не одинаковые – это точно! – согласился Димка. – Откуда они вообще взялись, все эти горы? – обвел он рукой вокруг. – Не мерзлота же их породила?

Алёна наморщила лоб.

– Ну, откуда… – проговорила она не совсем твердо. – Считается, что где-то на границе рифея и кембрия[8], это примерно пятьсот миллионов лет назад, на юге Сибири происходило горообразование, байкальская складчатость… Но лучше бы ты Григория Борисовича расспросил. И насчет той своей борозды заодно.

Глава 12. Необычные явления

С Григорием Борисовичем и Фомичом они встретились около шести часов вечера на подходе к лагерю. Димка не замедлил спросить у Шмырёва про горы и про борозду.

– Насчет образования гор тебе лучше к тектонистам[9] обратиться, – пробурчал геолог. – Это их вотчина. Я поисковик, и мое дело – полезные ископаемые. А что там у тебя за борозды – это надо на месте смотреть.

– У нас хватает работы, чтобы еще на всякую чепуху отвлекаться, – тотчас встрял Фомич.

– Бугры, борозды – это обычно проделки мерзлоты, – договорил Григорий Борисович. – Мерзлота – это тебе не хухры-мухры.

– Все его куда-то не туда тянет, – гнусаво проворчал Фомич. – Турист – он и есть турист.

Димке бы смолчать, но он в этот раз не удержался.

– Никакой я вам не турист! – выговорил он отчетливо, чувствуя, как его охватывает нервная дрожь.

– Да и турист негодный, – продолжал еще более язвительно геофизик. – Кашу сварить не умеешь.

Правда, Димка не мог похвастаться поварскими способностями, но он старался, он готов был учиться… Теперь же от слов Фомича у него возникло ощущение, будто его тычут носом в эту его пригоревшую кашу. Обида, злость, даже ненависть к этому сморчку-завхозу, которые накапливались в нем за эти последние дни, должны были в конце концов прорваться наружу. И они прорвались…

– Да, – проговорил он, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. – Не умею! И кофе в постель начальникам не умею подавать. Как некоторые… «шестерки».

Они как раз подходили к лагерю, но Димка резко развернулся и зашагал, не оборачиваясь, вниз по откосу – к ручью.

– Ишь! Дерзит еще! – неслось ему вслед. – Думал, это ему тут кофе станут подавать!

«К черту! Пусть увольняют! – скакали в Димкиной голове отчаянные мысли. – Достали! Фомич этот!.. Шестерка поганая!»

Подойдя к воде, мальчишка сбросил с себя рюкзак, раздраженно принялся стаскивать через голову коробку радиометра. Просунутая за ремни трубка выскользнула и звонко ударилась о камни…

Быстрее чем за секунду все предыдущие горести и обиды выпорхнули из Димкиной головы. Их заменило одноединственное слово: «КРИСТАЛЛ».

Медленно опустившись на колени, Димка похолодевшими пальцами включил прибор. Стрелка стояла на нуле и нисколечко не колебалась. И в наушниках царила гробовая тишина. Он потряс трубку, коробку, пощелкал ручками – ничего не изменилось.

«Всё, разбил кристалл… или лампу…»

Почувствовав внезапно страшную усталость, Димка присел на камень. Вот. Случилось. Непоправимое. Ужасное…

«Предупреждали же… Григорий Борисович предупреждал: осторожнее с трубкой…»

«Теперь, сто процентов, уволят», – решил он.

Предыдущие свои слова: «Пусть увольняют!» – он, конечно же, говорил сгоряча. Как?! Ну как он вернется домой, едва уехав?! Что скажет друзьям, родителям? Не справился? Выгнали?!

«Я и на обратный билет не заработал, – вдруг сообразил он. – Выходит, и уехать не на что. И как вообще можно выбраться отсюда, на чем? Вездеход, вертолет… Кто повезет меня? Кому это надо?»

И он почувствовал такую безвыходность своего положения, такой тупик и отчаяние, что встал на четвереньки на мокрый прибрежный мох и сунул голову в ледяной ручей. Голову сжало, точно железным обручем, как на базе у Алексея во время бани, но только еще сильнее. Какое-то время после этой процедуры Димка ничего не соображал и не видел. В глазах все расплывалось. Когда же взгляд прояснел, он увидел бойко бегущую стеклянно-прозрачную воду. Различим был каждый камешек на дне. И тут… Что это? Погоди-погоди!.. Сквозь играющие струи среди серой и желтоватой гальки, устилавшей дно, он приметил черный, угловатой формы кусочек – почти такой же, какой показывал ему Иван, только чуточку поменьше. Да это же…

«Ядрическая сила!» – вырвалось у него выражение одноглазого вездеходчика. На секунду Димка забыл про все свои беды – про ссору, про сломанный прибор, про угрозу увольнения. Неужели ему повезло, как Ивану?! Неужели у него будет настоящий метеорит? Да весь его класс просто обалдеет! И Полина… Полина еще как обалдеет!

Димка сунул в ручей руку, однако никакого черного обломка там не было. Странно. Ведь только что был. Куда же он девался? Что за чертовщина?! Унесло течением? Но ведь он тяжелый. Наверняка тяжелее всех этих камней. Или он Димке всего-навсего примерещился?

Внимательно осматривая дно ручья, мальчишка медленно прошел вниз по течению метров десять. Ничего. Ноль. Как будто никакого осколка и не было.

Ну и черт с ним! Зато он, Димка, кажется, успокоился. Ситуация уже не представлялась ему такой уж трагической. Ну нагрубил Фомичу. Подумаешь! Не Фомич тут главный, а Григорий Борисович. Григорий Борисович же, как Димка заметил, старается не вмешиваться в личные разборки. Делает вид, что его это не касается. А прибор… Есть ведь еще третий радиометр – тот, с которым ходила Алёна.

Димка заметно ободрился. Ему показалось, что даже воздух вокруг посветлел. Он решительно повернулся, чтобы идти к своим – признаться насчет испорченного радиометра. Сделал несколько шагов по откосу берега и… не увидел палаток. Палатки исчезли. Неужели успели перетащить стоянку на новое место? И без него? Это нечестно! Он взбежал на площадку, где еще недавно размещалась стоянка. Никого. Никаких вещей, никаких вообще следов, даже от костра… Не было и вездеходного следа, особенно глубокого в том месте, где МТЛБ разворачивался.

Ничего не понимая, даже и не пытаясь понять, Димка вернулся к ручью и пробежал вдоль него в одну, потом в обратную сторону. Пусто… Ни души…

Что же это такое?.. Можно, конечно, предположить, что после конфликта с Фомичом он, разгоряченный, расстроенный, не заметил, как ушел далеко от стоянки. Но даже если так, палатки все равно должны находиться где-то у ручья, даже на новом месте. Да вон и одиночная скала со снежником в подножии, он ее хорошо запомнил! Это точно она! Вот только… вот только гнома там нет – того, что Димка вылепил из снега вчера. И сугроб как будто увеличился в размерах.

В довершение бед Димка не мог теперь найти и свой покалеченный радиометр, и рюкзак, и шапку. Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Сжав губы, мальчишка сосредоточенно зашагал вверх по течению ручья и вскоре дошел до обширных зарослей стланика, через которые были прорублены профили, тянущиеся от ручья к скалам. Скалы стояли на своем законном месте, выступая в отдалении зубчатыми, немного туманными контурами, а вот профили… Профилей не было. Ни одного…

Ломать голову над тем, куда они запропастились, Димка не стал. Что толку? Возможно, он действительно ушел в растрепанных чувствах куда-то не туда, к какому-то другому ручью, к другим зарослям стланика. Но как бы то ни было, главное сейчас то, что отряд неизвестно где. А соответственно, неизвестно где и палатки, и спальный мешок, и заветный ватник. Через какое-то время наступит ночь – холодная ночь без убежища, без теплых вещей, даже без костра, поскольку спичек у него не было. В кармане куртки обнаружился лишь блокнот с карандашом, которые ему сейчас были совсем не нужны.

Димка отлично понимал, что оставаться тут, на этом безжизненном плато, никак нельзя. Эти поля плитчатых, покрытых лишайниками камней, каменные холмы и голые скалы, торчащие тут и там, даже эти корявые, замученные суровым климатом и ветрами кусты кедрача показались ему сейчас враждебными. Они как бы говорили: «Нет тебе здесь места, чужак. Уходи! Это наш мир. Уходи, или…» А тяжелые и низкие тучи вроде как опустились еще ниже, словно норовя придавить своей тяжестью одинокую человеческую фигурку.

Эх, был бы у него мобильник… Фигня! Что толку от мобильника? В такой дали от населенных пунктов он все равно не работал бы.

Что-то подсказывало Димке, что искать сейчас своих неразумно. Скорее всего, никого не найдешь, а ценное время потеряешь. Правильнее – спускаться с вершины вниз, туда, где размещался под уступами, у края верхового болота основной лагерь отряда. Но вот вопрос: с какой стороны они заезжали на плато, то есть в какой стороне тот лагерь? Кажется, какое-то время они ехали вдоль ручья вверх по течению. Значит, сейчас надо топать вниз по его течению. И топать как можно скорее.

Воздух похолодел, и бедолага уже начал было зябнуть, однако быстрая ходьба вскоре согрела его. Навстречу дул порывистый ветер, но теперь он лишь освежал разгоряченное лицо путника. О том, что ему грозит, если он не найдет нижний лагерь, он старался не думать.

Примерно через полчаса пути он подходил к краю плато. Впереди показались мутные вершины соседних гор. Тут начинался спуск. Ручей небольшим водопадиком, словно со ступеньки, ниспадал с веселым плеском в обрамленное камнями озерцо размером с ванну. Из этого озерца вода сливалась ниже, в следующее озерцо, – и так со ступени на ступень. Кое-где лежали плиты белого, с голубыми полосами льда, и ручей пробегал, булькая, под ними. По бокам же возвышались каменные уступы. В другое время Димка с любопытством осмотрел бы эту вереницу мини-водопадов и ванн, но сейчас он лишь мысленно отметил про себя, что вездеход вряд ли поднялся бы тут, по этой крутизне и ступеням. Значит, ехали они по другому, более пологому участку склона. Но отыскать то место на этом огромном плато было немыслимо, и Димка продолжил спуск.

Это были совсем не те ступеньки, по которым удобно ходить, а ванны будто только и ждали, чтобы путник поскользнулся и бултыхнулся в них в одежде. И не известно, куда эти ступени вели. Но в конце концов… Невероятно, но в конце концов ручей добросовестно привел Димку на обширное заболоченное поле, переходящее на краях в чахлую тайгу. Ура! Ручей, видимо, и питал это верховое болото.

Счастье странника, однако, было недолгим… То, чего он боялся в тайне души, то, о чем запрещал себе думать – то в точности и вышло. Палаток на краю болота не оказалось. Их, скорее всего, похитили. Но кто? Здесь же такое безлюдье! И тут Димке вспомнились слова начальника базы «байкальцев» Алексея. Загадочное место, сказал тот про гольцы, там странные вещи случаются…

Глава 13. Мираж?

Итак, палатки под гольцами сгинули. Точно так же, как и палатки на гольцах. Сгинуло и кострище с рогатинами и поперечиной на них. Но зато тут, в отличие от вершины, росли деревья – лиственницы и даже редкие ели. Можно было забраться под елку, под ее низкие густые ветви, навалить на себя сверху еловых лап и как-то дотянуть до утра, не окоченев до смерти. А утром спускаться дальше и искать базу «байкальцев». Если только… Нет, это было бы уж слишком. Достаточно того, что произошло. Приключения – это, конечно, здорово, он мечтал о них, но все хорошо в меру.

Медленно наплывали серые сумерки. Димка принялся высматривать среди худосочных, как будто ободранных елей менее ободранную и… замер, точно пораженный столбняком. Через болото протяженной вереницей двигалась группа людей и навьюченных лошадей. Людей было с десяток душ и лошадей не меньше восьми.

«Не сон ли это?» – подумал Димка в первое мгновение, еще не веря до конца в свое спасение. Да, это было спасение! Люди! Живые люди среди этих пустынных, диких гор и лесов.

– Эге-ге-ей! – закричал мальчишка и даже подпрыгнул несколько раз, размахивая руками, чтобы его скорее заметили.

И его заметили! Караван остановился, и путники обернулись в его сторону. Даже лошади повернули головы. Забыв про усталость, Димка понесся к ним. Впрочем, ему только казалось, что он несется. На самом же деле вязкий мох и кочки сильно тормозили бег. Он бежал все медленнее и медленнее. И не только из-за кочек. Чем меньше оставалось расстояние, тем лучше можно было разглядеть людей и тем более странными представлялись Димке эти люди. Во-первых, их одежда. На одних была просто серая рабочая одежда, на других же – какая-то странная форма: темно-зеленые брюки (скорее – шаровары) с желтыми лампасами, такие же кители с желтыми погонами, фуражки. И сапоги на них были не резиновые, не кирзовые, а вроде как кожаные. А еще… А еще у них за плечами висели… винтовки! Настоящие!

Кроме того, большинство из странников были бородатыми. Это были не те аккуратные бородки, что любят отпускать геологи, это были бородищи, у иных – по самую грудь. Кто-то был без бороды, но с усами. Выделялся из всех мужчина невысокого роста, лет тридцати пяти, по-военному прямой и подтянутый, с небольшой русой бородкой, слегка выступавшей вперед. Он был в серо-зеленой накидке, вроде плаща, но без рукавов, и в фуражке с кокардой.

И все же радость, что он встретил людей, затмила все Димкины сомнения и недоумения – радость, что он теперь не один.

– Здравствуйте! Вы геологи?! – выпалил он, не успев отдышаться.

– Здравствуйте, молодой человек, – как-то чересчур спокойно, но приветливо отвечал невысокий мужчина (чувствовалось, что он в отряде главный). – Геологи ли мы? Вы почти попали в точку. Не все, но есть среди нас и геологи. По крайней мере, один точно есть, – усмехнулся он приятной мягкой улыбкой. Из-под его прикрытого фуражкой лба поблескивали небольшие, но очень живые серые глаза.

– Я ищу геологов, – пояснил Димка, – отряд Шмырёва. Вы, случайно, не встречали их?

– Шмырёв? Кто такой Шмырёв? – переглядываясь, басовито спрашивали друг у друга бородачи.

– Признаться, не слыхал о таком, не обессудьте, – молвил мужчина в накидке. – И должен вам заметить, что во всей Иркутской губернии, за исключением нашего отряда, нет больше ни одного геолога.

– Как это?! – воскликнул Димка несколько даже возмущенно. – А база Байкальской партии на Бурунихе?

– Реку такую знаю, но ни о какой базе мне положительно не ведомо. Как и о Байкальской партии. Известна мне во всей округе, доложу я вам, лишь Восточносибирская горная партия. И это мы.

Говорил этот человек вроде как нормальным, но вместе с тем немного вычурным языком.

– Смею предположить, – продолжал он, – что вы отстали от своих соратников, милостивый государь. Верно? Тогда вот что, – решительно проговорил он. – Скоро ночь. Одному в тайге оставаться опасно. Посему настоятельно рекомендую вам присоединиться к нашему отряду. Мы проводим тут геологические изыскания. Если вы и в дальнейшем не найдете своих товарищей – оставайтесь с нами. Мне помощник не помешает. Позвольте только узнать, как мне вас, молодой человек, величать?

– Дима… Ручейков, – пробормотал Димка растерянно.

– Забавная у вас фамилия, Дмитрий Ручейков, – добродушно улыбнулся мужчина. – Обручев, – протянул он Димке руку, – Владимир Афанасьевич. К вашим услугам.

Сказать, что Димка удивился, – это почти ничего не сказать… Он был ошарашен, огорошен, сбит с толку!

– О-бру-чев? – повторил он медленно. – Да еще и Владимир Афанасьевич? Вы не шутите? Вы же полный тезка знаменитого геолога и писателя – того, что написал «Землю Санникова», «Плутонию» и другие книжки!

– Помилуйте, уважаемый Дмитрий! Извините меня, конечно, но вы что-то путаете. Боюсь показаться нескромным, но не существует во всей Российской империи второго геолога по имени Обручев. Это я вам совершенно ответственно заявляю. Ежели взять мою скромную персону, то, помимо научных статей, у меня выходили очерки, а вот художественных книг, увы, не было, хотя у меня и есть подобные замыслы. Однако, – оглянулся он на своих, – пора нам двигаться дальше, выбираться из этой ма́ри. Вон казачки мои уже заскучали. Смеркается, а нам еще бивак обустраивать. – Он сделал знак рукой, и караван тронулся.

«Казаки? – повторил Димка мысленно. – Откуда здесь казаки? И Российская империя…»

И у него возникло ощущение, что ум у него начинает заходить за разум.

…Димка брел вслед за этим странным отрядом, и в голове у него кружили и путались мысли.

«Или я спятил, – тревожно думал он, – и все это мне бредится, или… или это настоящий живой Обручев со своими спутниками, и тогда не понятно, кто же все-таки спятил. Одно ясно: произошла какая-то шизе́нь. Произошло что-то такое, что никак не должно, не могло произойти…»

– А ну давай! Шевелись! – покрикивали бородатые мужики на лошадей, которые, навьюченные по бокам ящиками и тюками, вязли в болотной жиже и останавливались. Увязали и люди, но животным приходилось тяжелее. Одна лошадь застряла так, что стала валиться на бок, и навьюченные тюки грозили угодить в грязь. С лошади тотчас же сняли поклажу, и трое человек принялись высвобождать животное. Один тянул за узду, двое толкали сзади.

– Понатужься! – подбадривали они друг друга.

Потом лошадь снова завьючили.

Вереницу людей и животных сопровождали серые клубящиеся облачка комаров и мошки. Насекомые жгли лица путников, лезли в глаза и в уши. Еще сильнее эти мучители донимали лошадей. Те трясли головами, фыркали, охлестывали себя хвостами, но полчища гнуса не отставали от них ни на шаг. Некоторые из людей были в черных сетках-накомарниках, защищающих лица.

Димка так был поглощен своими размышлениями, что почти не замечал ни мошки, ни вязкой зеленой гущи под ногами.

«Возможно, – рассуждал он про себя, – это какое-то редкое явление, пока еще неизвестное науке. Что-то наподобие миража».

Только вот мираж, насколько ему помнилось, это перенос через пространство отражений каких-то реальных предметов – корабля, допустим, или панорамы города. А тут… (другого объяснения у него пока не было) тут случилось перемещение – уже не через пространство, а через время – каких-то событий прошлого. А поскольку мираж, как Димке было известно, обычно длится недолго, то и происходящее сейчас рядом с ним, вероятно, скоро исчезнет.

«Но если уж мне выпал такой шанс, – решил мальчишка, – редчайший шанс, я должен все это хорошенько запомнить и все, что можно, разузнать. Даже страшно… Кому еще выпадало такое – встретить людей из прошлого?»

Вместе с тем что-то подсказывало ему, что не стоит пытаться объяснить Обручеву и этим бородачам, что он, Димка, и они – из разных эпох. Во-первых, ему – сто процентов – не поверят. А во-вторых, могут принять за безумца. Если только он и в самом деле не того…

«Странно еще, – подумалось ему, – почему этот Обручев отрекается от им же написанных книг?»[10]

Между тем болото кончилось, сменившись низкой порослью карликовой березки и пахучего багульника. Последовал пологий спуск. Справа сползала сверху осыпь, слева тянулся лес, над которым высовывалась соседняя гора. А здесь, в ложбине, бежал между покрытыми мхом валунами симпатичный ручеек, вытекающий из оставшейся за спиной мари (как назвал болото Обручев).

На травянистой поляне у ручья караван остановился. И сразу же все, как по сигналу, рьяно взялись за работу. Двое развьючили лошадей и, спутав им веревкой передние ноги, пустили пастись. Другие таскали из лесу дрова. Кто-то вырубал жердины, кто-то разводил костер.

Под большой елью шалашиком поставили винтовки – всего четыре. Отдельно лежала старая берданка кого-то из рабочих. И висела на суку двустволка (как Димка узнал позже – Владимира Афанасьевича).

Коней донимала мошка, из-за чего они начинали неуклюже (из-за спутанных ног) скакать, фыркать и даже сердито ржать. Лошади были коренастые, светло-коричневые с черными либо серыми хвостами и гривами, лишь одна была серая пятнистая.

Димка наломал пучок веток и попробовал отгонять гнус от бедных животных. Но те шарахались больше от новоявленного опекуна, чем от кусачих насекомых. Вскоре казаки устроили для них дымокур, навалив в разведенный на отшибе костер целый ворох сырого мха.

– Палатки умеешь ладить? – обратился к Димке бородатый великан с румяным веснушчатым лицом. – Ежели нет – обучим. Ты, стало быть, Митрий. А по батюшке как же?

– Алексеевич.

– Митрий Ликсеич то бишь. А меня зови: Герасим, – представился он.

Вихрастой русой бородой и веселыми голубыми глазами Герасим напоминал богатырей из русских народных сказок. По всей видимости, он был старшим над рабочими: те слушались его и делали всё, как он говорил.

– А ну, молодцы, поживее! – подбадривал он их и сам хватался за любую работу.

Палатки в отряде Обручева ставили так. Сначала устанавливали столбик чуть повыше человеческого роста, вырубленный из нетолстого дерева. Сверху на него накидывали огромную, пахнувшую походной пылью палатку. Подобно колонне, столбик упирался в макушку пирамидальной крыши. По углам прилаживали изнутри четыре кола, а сами углы оттягивали шнурами. Димке как раз и поручили держать поочередно эти угловые подпорки.

Кроме двух больших шатровых палаток, имелась еще одна поменьше, шалашиком. Большие предназначались: одна – для четверых казаков, вторая – для пятерых рабочих, включая повара. А в третьей, небольшой, размещался сам Обручев.

В больших палатках можно было спокойно стоять во весь рост, что Димке особенно понравилось.

Еще не закончили с палатками, а на галечнике у ручья уже вовсю пылал костер. Над ним стояла деревянная тренога, на которой висел объемный закоптелый котел с водой.

Кряжистый чернобородый мужик с густыми бровями и хищным, похожим на клюв совы носом бросал в котел куски мяса.

Владимир Афанасьевич в это время, устроившись на маленьком походном стульчике перед вьючным ящиком, точно перед столом в кабинете, что-то записывал, пользуясь светом костра. Зеленый исцарапанный ящик был застелен чистой бумагой, и на нем лежали рядком какие-то камни. Писал геолог в толстой тетради деревянной перьевой ручкой, обмакивая ее в маленькую темно-коричневую чернильницу.

– Вот извольте взглянуть, молодой человек, – подозвал он Димку. – Вот наш путь, – указал он обратным концом ручки пунктирную карандашную линию на топографической карте. – Марь, которую мы пересекли и где мы встретили вас, находится на этой плоской седловине[11]. По этой узкой па́ди стекает вот этот наш ручеек, – кивнул он на журчащий ручей. – Завтра мы намереваемся спуститься по нему, обследовать склоны и достигнуть реки. А дальше будем кочевать вдоль нее, совершая маршруты по ближайшим отрогам. Однако вот что меня беспокоит, уважаемый Дмитрий: чем дальше мы будем уходить, тем меньше вероятия у ваших товарищей, от которых вы отстали, сыскать вас. Но, с другой стороны, и оставить вас одного в тайге было бы нечеловечно.

Димка не знал, что ему на это сказать. Но меньше всего он хотел бы остаться один в тайге.

– Предлагаю вам примкнуть к нашему отряду, а там жизнь покажет, – заключил Обручев.

Пока он говорил, Димка разглядывал необычную чернильницу – приплюснутый с боков металлический кувшинчик (наверное, бронзовый), с завитками на боках. Его вполне можно было принять за экспонат музея. Рядом лежала крышечка. Затем его взгляд привлекла освещаемая неровным светом костра надпись внизу карты. Витиеватыми буквами, словно от руки, там было написано: «Иркутское генерал-губернаторство». Ниже: «Масштабъ: Въ дюйме 10 верстъ»[12]. И еще ниже: «1880 годъ».

«Карта сделана в 1880-м. Тогда какой, интересно, у них сейчас год?» – подумалось ему, но спрашивать об этом он, понятно, не стал.

Глава 14. Среди новых знакомых

– Владимир Афанасьевич, – деловито кашлянув, обратился Димка к старшему. – Что вы здесь ищете? Руду? – (Ему хотелось показать, что он уже немного разбирается в геологии.)

– Руду в том числе, – отвечал геолог. – Однако коренная наша задача – это геологические изыскания под будущую железную дорогу, которая должна пройти через Южную Сибирь. Возможность работать здесь я расцениваю как большую удачу, потому как это прелюбопытнейший в геологическом отношении район. Здесь, поюжнее от нас, выходят на поверхность самые древние, архейские[13], породы – те, что образовались, когда наша Земля была совсем еще юной планетой.

– Это когда на земле жили одни трилобиты[14]? – выкопал Димка из памяти какой-то оборванный клочок знаний.

– Задолго! Задолго до всяких трилобитов и любых живых организмов. Вообразите, Дмитрий, расплавленный шар, местами покрытый твердеющей коркой, но настолько еще горячей, что нынешних морей и океанов не могло быть в помине. Вся вода находилась тогда в виде пара в плотной атмосфере. Пар временами сгущался, и тогда на Землю обрушивались мощнейшие ливни, которые на горячей, как сковорода, корке вновь обращались в пар. Воздух был насыщен электричеством, а значит, над Землей грохотали беспрерывные грозы. Из трещин в коре вырывался пар, газы и изливалась раскаленная магма.

Слушать этого человека было не просто интересно. Он заражал своей увлеченностью, даже одержимостью геологией, которую, похоже, безмерно любил.

– Владимир Афанасьевич, а это трудно – быть геологом?

Димка опасался, что этот великий человек посмеется над его простоватым вопросом, как смеялись Димкины коллеги. Но тот и не думал смеяться.

– Трудное ли дело быть геологом?! – задорно блеснули глаза ученого. – Да, это нелегкое, но зато крайне интересное поприще, уважаемый Дмитрий. Смею утверждать, что геология – первейшая из наук. Подумайте сами: она о нашей родной матушке-Земле, по которой мы ходим, из которой мы все вышли и в которую в конце концов воротимся. Ее строение, вещественный состав, ее историю за миллиарды лет – вот что изучает геология. Мы, человечество, заглядываем в космос, смотрим в телескопы на далекие миры, а как устроена наша родная планета, знаем отнюдь не достаточно. Сколько еще неразгаданных тайн! Ведь доступна нашему исследованию пока только земная кора, да и то лишь самые ее верха. А представляете ли вы себе, молодой человек, что такое земная кора по сравнению со всей планетой?

– Н…не очень, – промычал мальчишка.

– Тогда возьмите для наглядности яблоко… Мысленно возьмите. И вообразите, что это Земля. Так вот, тонкая кожица данного плода – это и будет земная кора.

– Всего-то?!! А остальное?! Что же глубже? – пораженно воскликнул Димка.

– Что глубже – остается пока только гадать. Не так давно высказано предположение, что ниже коры находится разогретая мантия[15].

– Точно! – вспомнил Димка. – А еще глубже – ядро.

– Ну, вы уж совсем уподобили Землю яблоку или какому-то ореху[16].

– У-жин! – громко и как будто сердито прокричал в эту минуту костровой, стуча ложкой по котлу.

Димка давно уже улавливал волнующий аромат, исходящий от котла, и сердитый крик повара прозвучал для него как сладчайшая музыка.

Гомоня, подталкивая друг друга и спотыкаясь в сумерках, казаки и рабочие сгрудились у костра. Прежде чем рассесться на уложенных вокруг огня бревнах, они скинули фуражки и шапки и перекрестились. Фуражки у казаков были странные: желто-зеленые и без козырька. С любопытством разглядывал Димка и погоны – золотисто-желтые с какими-то вышитыми непонятными буквами и цифрами и гладкой металлической пуговицей[17].

Владимир Афанасьевич тоже переместился со своим стульчиком ближе к костру. Все уже держали наготове ложки – кто самодельную из дерева, кто металлическую (оловянную, как узнал Димка позднее). Нашли ложку и для гостя – деревянную, с кривым черенком, отчего держать ее было даже удобнее.

Мрачный крючконосый кашевар в меховой безрукавке поверх рубахи, освещенный пламенем костра, точно злой колдун, раскладывал по мискам куски разваренного мяса и наливал кружкой бульон. Миски тоже были разные: у рабочих – деревянные, серые (как и у Димки), у казаков и Обручева – то ли латунные, то ли медные, коричневые от времени, а по форме напоминавшие перевернутую шляпу.

– Что это? – поинтересовался Димка у повара, когда тот подал ему его порцию. – Что за зверь?

Повар и ухом не повел, будто вопрос был обращен не к нему.

– Мишка это! – со смешком проговорил сидящий рядом с Димкой молодой вихрастый парень, которого другие называли Нико́лкой. У Николки не было бороды, но имелись светлые усики с лихо подкрученными кончиками. Военный китель он сбросил и сидел в белой рубахе, разорванной под мышкой, не обращая внимания на комаров.

– Медвежатина, – подтвердил Обручев. – Герасим три дня тому добыл косолапого – пополнил наши оскудевшие запасы провизии.

Димка втянул ноздрями гуляющий над миской пар. Ему не доводилось нюхать медведя, но он готов был поклясться, что мясо пахло именно медведем (можно было и не спрашивать). От него исходил явный звериный дух.

Казаки и рабочие ели мясо с сухарями, размачивая их в бульоне.

Отхлебнув бульона, Димка остро ощутил, насколько он голоден. Если бы ему разрешили, то он, пожалуй, умял бы весь этот котел мяса. Но, к своему удивлению, он насытился и тем, правда немаленьким, куском, что положил ему мрачный повар.

Пока он ел, в его миску то и дело попадали комары и плавали на поверхности, задрав ножки. Димка пробовал их выуживать, но, пока вылавливал одного, в бульон добавлялось пять новых. Так что он оставил эти потуги и стал есть с комарами. При этом он так и не выяснил: вкуснее с комарами или без них?

А над огнем уже висело ведро с водой для чая. Ведро было цилиндрическое, черное снаружи и с целой шеренгой заклепок на боку.

К этому часу уже совсем стемнело, и люди сидели, сгрудившись у яркого костра, окруженные густой, как смола, темнотой, которая, чудилось Димке, тяжелой тушей наваливалась сзади на плечи. Шумел ручей, топтались где-то поодаль лошади, поскрипывали над головой высокие лиственницы.

Насытившись, люди заметно повеселели.

– Кузьмич, а Кузьмич! – принялся дурашливо приставать к повару Николка, самый, похоже, бойкий в отряде. – Слышь, Кузьмич, – продолжал он, – ты не разглядел, часом, медведь то был аль медведица? Ты, сказывают, по морде их определяешь.

– Вот я тебя счас по морде по твоей бесстыжей так определю!.. – замахнулся старик ложкой. Но шутник вовремя отскочил.

– Кузьмич! – не отставал Николка, соблюдая все же дистанцию. – Ты бы тово-этово… щей бы хоть сварил, свеженьких.

– Сварю тебе щей… из березы, язви тебя в душу! – выругался Кузьмич.

Один из рабочих, единственный без усов и бороды, но с большим, как баклажан, носом, уже дремал, кренясь на бок и едва не падая с бревна. Николка подкрался к нему, смешно ступая на цыпочках, и внезапно гаркнул бедняге в самое ухо:

– Хобот, подъем! В караул!

Парень вскинул голову и стал испуганно озираться и хлопать ресницами, вызвав общее веселье.

Обручев с улыбкой поглядывал на своих подчиненных, как поглядывают родители на невинно шалящих детишек.

Многие из сидевших давно сняли сапоги и, уложив их подошвами к огню, сидели босиком. Кто на ближайших кустах, кто у себя на коленях развесили и разложили для просушки портянки. Видя это, Димка тоже разулся. Носки его были влажные от пота и протерты на пятках.

– Чудна́я у тебя обувка, тово-этово, – обратил внимание на Димкины сапоги Николка и даже пощупал резину. – Что за матерьял такой? Не кожа, не юфть, не хром. Что за диковина?

Димка смутился.

– Сам не знаю, – соврал он. – Дали такие.

– Иноземные, поди.

Димка промолчал. Всего вероятнее, в тот исторический период, в какой он угодил, резина еще не была изобретена[18], и он не мог сказать этим людям, что сапоги резиновые.

– А что у тебя, Ликсеич, дозволь спросить, на ногах? – удивился богатырь Герасим.

– Носки, – настороженно ответил мальчишка.

– Э-э-э, молодой человек, – покачал головой Владимир Афанасьевич. – Этак вы ноги намнете и застудите. А ноги в походе пуще всего беречь следует. Тимофеев, выдай-ка новому участнику нашей экспедиции портянки. И чего еще там полагается.

Герасим неспешно поднялся, порылся в темноте, точно медведь, в накрытых брезентом сума́х и подал Димке два куска толстого серого сукна. Вдобавок к этому «новый участник экспедиции» получил отрез холстины в качестве полотенца, коричневый и твердый как камень кусок мыла и, что его особенно обрадовало, нож в деревянных ножнах.

– В тайге без ножа не годится, – пробасил Герасим.

– Без ножа не добудешь и ежа, – тотчас же сострил Николка.

Нож был небольшой, но удивительно острый, с костяной ручкой (из рога оленя, как пояснил Герасим). К ножнам была прикреплена кожаная петля, так что их можно было повесить на ремень, что Димка охотно и сделал.

Нож, конечно, серьезное оружие, но винтовка все-таки посерьезнее. С дозволения владельцев Димка рассмотрел одну из них, тяжелую и отполированную до блеска. Казаки называли свои винтовки трехлинейками.

Перед тем как укладываться спать, двое казаков нагребли в жестяную банку раскаленных углей из костра, сверху покрыли мхом и, когда мох задымил, принялись окуривать изнутри все три палатки по очереди. Вместе с дымом из палаток выносились и набившиеся туда комары.

– Еще мой учитель Иван Васильевич Мушкетов[19], – сказал Димке Обручев, – на первой моей студенческой практике говорил: «Нужно заботиться о спокойном ночном отдыхе. Только хорошо отдохнув, человек и работает хорошо на следующий день».

В палатке рабочих, куда поместили Димку, сладковато пахло свежими лиственничными ветками, которые толстым слоем покрывали пол, и кошмой, настеленной поверх веток. Пахло и горьковатым дымом, оставшимся от дымокура, а еще – сапогами, что выстроились в ряд у входа. Полотнища входа запахивались, точно пальто, и завязывались шнуром, чтобы кусачие насекомые не проникали внутрь и не нарушали «спокойного ночного отдыха». Вдобавок в разрез входа был вшит кусок сетчатой ткани, в котором Димка в первый раз запутался и чуть его не оборвал.

Пятеро бородатых мужиков (среди них и Герасим), Димкиных соседей, раздевшись до подштанников, улеглись в ряд, укрылись солдатскими одеялами и, задув свечку, тотчас же молодецки захрапели.

Несмотря на ужасную усталость, Димка заснул не сразу. Слишком много впечатлений выпало на его долю в этот невероятный день. Настолько невероятный, что разобраться в событиях этого дня не смогли бы, пожалуй, и мудрейшие головы, не говоря уже о Димкиной голове, все-таки не самой мудрой.

Он лежал, ощущая приятную мягкость и тепло. Невольно вспомнилось, как мешали ему спать острые камни и холод в капроновой палаточке в отряде Шмырёва. Выходит, полевая жизнь не обязательно должна сопровождаться неудобствами и мучениями, подумалось ему, когда он уже задремывал.

Глава 15. Кузница бога Вулкана

Чуть забрезжил рассвет – весь отряд уже был на ногах. Кони паслись, костер пылал, в котле булькала пшенная каша. Неприветливый кашевар стоял у котла на страже и не подпускал Николку, который норовил снять пробу. Выйдя в конце концов из себя, Кузьмич швырнул в приставалу горящей головешкой. Та ударилась о ствол лиственницы, рассыпав сноп искр. Это вызвало общий хохот.

Умывшись в ручье, Димка осмотрелся по сторонам, ища Владимира Афанасьевича. Наконец углядел его, спускавшегося с ближайшего склона с молотком и кусками камней в руке.

– Вот! – подойдя, показал он камни Димке. – Вот вам, дорогой Дмитрий, типичная туфовая брекчия. Обратите внимание на великолепную обломочную текстуру[20]. Экая красота!

Димка внимание обратил, но никакой такой уж красоты не заметил (камень как камень).

– Что это такое – туфовая брекчия? – спросил он скорее из вежливости.

– Если коротко, то это вулканическая порода, получаемая при извержении вулкана. Поэтому говорят еще иначе: изверженная порода. На что указывает нам наличие здесь изверженных пород?

– На что? – повторил Димка.

– На то, что много миллионов лет назад тут изливались потоки лавы, грохотали взрывы, выбрасывались из кратеров тысячи пудов пепла.

– И где он сейчас, этот пепел? – поинтересовался Димка осторожно, опасаясь, не глупый ли вопрос он задает.

– А вот он! – обрадованно, как будто и для него это было приятное открытие, воскликнул Обручев и протянул Димке кусок того же камня. – Пепел обратился в туф! Сначала это была рыхлая масса, засыпавшая склоны и подножия вулкана, но постепенно она слеживалась, уплотнялась, особенно если ее покрывали сверху новые порции пепла или лавы. И получилась твердая порода, которую геологи и называют вулканическим туфом. Вместе с частицами пепла вулкан часто выбрасывает обломки отвердевшей лавы, щебень. И тогда получается туфовая брекчия[21].

– А лава? – спросил Димка уже смелее. – Она сохранилась?

– Лаву еще увидите, вернее, увидите то, во что она превратилась, затвердев. А превращается она в разные вулканические породы в зависимости от ее состава.

– Хотел бы я увидеть действующий вулкан! – мечтательно вздохнул мальчишка. – А то я видел их только по теле… – Димка прикусил язык.

– Увы, в Сибири нет действующих вулканов. – Собеседник не заметил Димкин прокол. – Зато они хорошо изучены в других местах – там, где в наши дни протекает горообразование: на Камчатке, Курилах, в Италии.

– В Италии – Везувий! – подхватил Димка.

– Верно, Везувий считается действующим, его извержение запечатлено в истории и подтверждено раскопками Помпей[22].

Они подошли к костру, где уже собрались рабочие и казаки, со смехом выхватывая друг у друга миски.

– Ведь что такое вулкан? – продолжал Обручев. – Говоря по-простому, это отверстие, а чаще трещина в земной коре, доходящая до раскаленных недр. Трещина ослабляет давление в глубине Земли, и раскаленное, но сдавленное до твердого состояния вещество переходит в расплав. Образуется вулканический очаг – гигантская емкость, заполненная магмой. Далее расплав буквально выжимается через нашу трещину-канал и изливается на поверхность. Вот вам, пожалуйста, и извержение.

Владимир Афанасьевич так просто и зримо описал строение и действие вулкана, что Димка как будто увидел его перед собой, разрезанным поперек, словно овощ.

Судя по лицам остальных, они не понимали и даже не пытались понять, о чем толкует их начальник.

– Часто вулканы исторгают столбы дыма, пепла, а до излияния лавы дело так и не доходит, – рассказывал ученый. – Не даром в древности римляне считали вулканы дымящими трубами подземной кузницы бога огня Вулкана. Впрочем, – добавил он, – магма может и не достичь земной поверхности, а застыть на полпути, в глубине Земли. Но не стану больше загружать вашу голову, дорогой Дмитрий. Главное для нас то, что с вулканизмом, с вулканическими породами могут быть связаны некоторые полезные ископаемые. Но об этом, если угодно, как-нибудь в другой раз. Сейчас же нам пора подкрепиться – и в путь. Дело не ждет.

После завтрака Димка с интересом наблюдал, как рабочие вьючили лошадей. Сначала спину животного покрывали куском войлока, наверное, чтобы ее не терла поклажа. Затем взваливали на нее связанные попарно вьючные ящики или сумы. После этого груз закрепляли, завязывая под конским животом ремни. Не сказать чтобы лошадям это нравилось. Они пятились, встряхивались и всё норовили повернуться задом, за что иногда получали шлепок ладонью по боку, а то и по морде. Самым непокорным оказался светло-серый с темными пятнышками конь по прозвищу Леший. Димку попросили подержать этого Лешего за узду, пока на его спину закидывают сумы. В самый ответственный момент Леший внезапно скакнул в сторону. В результате сваленными на землю оказались не только сумы, но и Димка. Потом, когда коня все же завьючили, Димка в знак примирения поднес к его серым влажным губам пучок свежей травы, но животное отвернулось, враждебно кося черным глазом.

– Этот с характером, – сказал Димке один из рабочих, – тушинский[23]. Остальные здешние, алтайской породы, смирные.

Но вот лагерь собран, лошади завьючены, винтовки – у казаков за спиной, и отряд уже движется вниз по распадку. За стволами деревьев, кустами ивняка постепенно скрылась гостеприимная поляна с бревнами вокруг погашенного кострища – поляна, где еще час назад белели палатки, гомонили люди, пылал огонь.

Глава 16. Настоящий маршрут

Распадок незаметно перешел в ущелье, но не с отвесными стенками, а просто с крутыми склонами, заваленными глыбами камней. Глыбы лежали и на дне распадка, и прямо в ручье. Из-за них лошадей вели осторожно, чтобы те не повредили ноги.

– В Китае мне доводилось ездить верхом на верблюде[24], – поведал Димке Обручев, когда они задержались у целой баррикады глыб. – Не скажу, что эти животные удобнее лошадей. Движутся они куда как медленнее. А если сидишь на нем сверху, то возникает впечатление, будто ты оседлал живую гору, которая в любой момент готова тебя сбросить.

Вскоре Обручев отделился от отряда. Пока караван цепью медленно брел по берегу ручья, геолог, с плоской кожаной сумкой на плече и вещмешком за спиной, с удивительной легкостью взобрался на крутой склон. Его внимание, как понял Димка, привлекли выступы скал, торчащие из склона наподобие полуразрушенных крепостных стен или башен. Движимый любопытством, Димка взобрался следом. Отдышавшись, он замер на некотором отдалении, почтительно наблюдая за действиями ученого.

– Будьте любезны, подойдите ближе, молодой человек, – подозвал его Владимир Афанасьевич, повернув к Димке свое приятное, с аккуратной бородкой лицо. Димка подошел.

– Вот, извольте взглянуть. Перед нами, уважаемый Дмитрий, коренной выход пород, иначе говоря – обнажение, – указал он рукояткой молотка на «крепостную стену». – Такие выходы для геолога чрезвычайно важны. Вы спросите: почему?

Димка как раз собирался это спросить.

– А потому что породы пребывают в них в нетронутом состоянии. Они лежат точно так, как лежали миллионы лет назад, с тех пор как возникли эти горы. Видите? – Владимир Афанасьевич провел концом рукоятки по едва заметным волнистым полоскам. – Это слоистость. Так, слоями, осадки накапливались на дне древнего водоема, подобно слоеному пирогу. Слоями отлагаются часто и туфы, переслаиваясь с потоками застывшей лавы. В нашем обнажении слои пород, как легко заметить, лежат не горизонтально. Они имеют уклон вправо. Видите? Геологи говорят: падают вправо.

– Отчего же они так наклонились?.. – спросил Димка, рассматривая слои.

– Их положение изменилось при образовании гор, об этом мы как-нибудь еще поговорим. А сейчас разберемся со слоистостью. Слоистость в коренных выходах, представьте себе, может сослужить нам добрую службу.

– Правда? Какую же? – с сомнением спросил Димка. Ему трудно было вообразить, что какие-то неясные полоски на каменной стене могут быть чем-то полезными.

Обручев задумался на секунду, видимо прикидывая, как проще объяснить собеседнику непривычные для него вещи.

– Обнажение, любезный Дмитрий, в котором видна слоистость, оно для геолога – как та небольшая косточка, по которой ученые восстанавливают целиком облик вымершего животного. По расположению слоев в нашем обнажении мы можем судить, как они располагаются внутри этой горы и даже еще глубже. Для этого нам надо уяснить, скажем так, физиономию этой слоистости.

Димка недоуменно посмотрел на ученого.

– Да-да, физиономию, – подтвердил тот. – А поможет нам в этом простой, но замечательный инструмент – компас. Однако компас не обычный, а специальный, горный.

С этими словами геолог вытащил из потертого кожаного чехла серую металлическую пластину, откинул круглую крышку, и под ней за стеклом обнаружились циферблат и стрелка.

– Компас, уважаемый Дмитрий, это второе по важности орудие геолога. Первое – молоток! С помощью молотка мы отбиваем образцы пород, делаем зачистки, углубления, чтобы добраться до коренных пород.

– Однако вернемся к компасу, – Владимир Афанасьевич что-то подкрутил, и стрелка забегала из стороны в сторону. – Горный компас, Дмитрий, позволяет нам устанавливать направление, куда слои пород наклонены, а также угол их наклона. Геологи называют эти два замера азимутом падения и углом падения. Они-то и дают нам физиономию слоистости. Что такое азимут, вы, молодой человек, верно, знаете, раз уж вы оказались в тайге.

– Да, помню, по географии проходили, – наморщил лоб Димка.

– Это хорошо. Вы, верно, реальное училище заканчивали. В реальном дают больше практических знаний, чем в классической гимназии. Я тоже в свое время учился в реальном.

Дальше Обручев подробно разъяснил и показал Димке, как пользоваться горным компасом, как брать направление и считывать на лимбе азимут и как с помощью специального клиноме́ра измерять угол наклона.

– Итак, – сказал он, передавая прибор Димке. – Прошу вас!

Димка приставил компас к скале.

– Каково же значение, позвольте узнать?

Ученик назвал цифру.

– Ну вот! – обрадовался учитель. – Вы быстро разобрались, молодой человек. Все довольно несложно, как видите. Отныне у вас будет такая почетная обязанность – измерять элементы залегания и сообщать мне, чтобы я записал их в полевую книжку. Так мы сможем обследовать гораздо больше обнажений. Прежде вас, признаться, я пытался обучить обращению с компасом некоторых из моих рабочих, но, увы, ничего из этого не вышло. Они держат этот прибор на ладони, точно ядовитого скорпиона, и боятся даже дышать на него. – Владимир Афанасьевич рассмеялся. Затем он вытащил из нагрудного кармана куртки большие круглые часы на цепочке и открыл их крышечку. – Однако мы задержались, – покачал он головой. – Но не беда. Тимофеев знает, что в устье ручья у нас привал. Я всякий раз рисую ему перед выходом абрис[25], по которому он чудесно ориентируется без всякого компаса.

Договорив, геолог двинулся наискосок вверх по склону. Димка последовал за ним на некотором расстоянии. Его переполняла гордость и необычное волнение: он сейчас не просто в геологическом маршруте, он – помощник знаменитого геолога и ученого – Обручева. Если только это не сон.

Горный компас в кожаном чехле помещался у Димки на ремне слева, справа висел нож. Ногам его было мягко и удобно в сапогах с портянками, накручивать которые на ступни научил его утром Герасим. Между облаками то и дело показывалось веселое летнее солнце и освещало желтым медовым светом склон, заставляя прямо-таки светиться нежной зеленью редкие лиственницы.

По мере того как они поднимались, за спиной у них ширилось пространство. Земля словно растягивалась: ближние гряды гор как будто понижались, а за ними вырастали новые горы, бледно-голубые вдали. Тайга осталась внизу и, казалось, с завистью глядела на людей, забравшихся так высоко.

Вскоре склон стал более пологим, и незаметно геолог и его подручный оказались на вершине. Впрочем, это была вершина не горы, а отрога, то есть отходящей от главного хребта длинной боковой возвышенности. Отрог был отделен от соседних параллельных отрогов глубокими распадками.

Здесь, на гребне, пятнами рос сероватый мох, и среди него зеленели кустики брусники со сморщенными прошлогодними ягодками. Еще до того, как Димка увидел эти ягоды, он учуял их терпкий запах. Обручев тоже, видимо, уловил его. Он нагнулся, надергал в ладонь этих бордовых бусинок и забросил в рот.

– Ух! – довольно крякнул он, прожевав. – Хороши! Рекомендую, Дмитрий, не побрезгуйте. Это прекрасное освежающее средство. Сейчас, в начале лета, когда нет еще новых плодов, матушка-природа позаботилась о своих чадах – прошлогодние ягоды для нас сберегла. И для нас, и для прочих живых тварей – полевок, бурундуков, свиристелей. Даже косолапые мимо них не проходят.

Димка тоже с удовольствием съел горсть этих острых на вкус душистых ягод. И тоже крякнул:

– Ух, хороши!

– А еще весьма полезно для организма потреблять черемшу, – заметил Обручев. – Здесь ее мало. А вот на реке Витим, где мне довелось побывать в тысяча восемьсот девяностом году[26], есть остров, весь поросший этим чудесным растением, пахнущим и имеющим вкус чеснока. На этот остров привозят с приисков рабочих, больных цингой. И они там, представьте себе, благополучно исцеляются. Остров так и именуют – Цинготный.

– Этим рабочим не хватало витаминов, – показал свою образованность Димка.

– Извините, как-как? – не понял Обручев. – Витаминов? «Вита» по-латыни – «жизнь», а «мин»… Кажется, «амин» – это «азот»[27]. Что означает сие слово?

– Ну… это такие вещества… – Димка уже понял свою оплошность. – Нам про них в школе… то есть в училище говорили… И я уже позабыл.

– Интересно-интересно… – пробормотал ученый. – Надо будет уточнить.

По мере их продвижения геолог то и дело останавливался, стучал молотком и брал образцы пород. Димка вызвался нести их, и Владимир Афанасьевич не стал возражать – передал ему вещмешок. Это была торба, очень похожая на рюкзак[28], но с тем отличием, что горловина ее завязывалась ее же лямками и отсутствовали кармашки, что не совсем удобно.

Глава 17. Встреча

Пройдя немного по отрогу, путники стали спускаться в боковой распадок. Стенки распадка были крутыми, а дно плоским – «корытообразным», как выразился Обручев. По его словам, плоским его сделал древний ледник, который лежал тут и даже медленно полз, выглаживая свое ложе.

Сейчас это ложе, давно покинутое ледником, заполняли такие дебри, что здесь царил сумрак, как в палатке вечером. Тут росли громадные замшелые ели с косматыми лапами, лиственницы, пихты, редкие тощие рябинки и пышный кедрач. Ниже переплетались кусты шиповника, можжевельника, красной смородины, среди которых, как из-под воды, торчали лишь головы двух путников. Поваленные трухлявые стволы на каждом шагу преграждали путь. Землю покрывал густой упругий мох. Но странно, что кое-где он был содран и даже перевернут целыми пластами.

– Мишка безобразил, – пояснил Димке Владимир Афанасьевич. – Вон и лепехи его же, – указал он молотком на бурые кучи.

Димку эта новость чрезвычайно вдохновила: ведь с самого начала своей поездки в Сибирь он мечтал встретиться с медведем. Может, все-таки повезет? И он стал внимательно вглядываться в окружающие дебри и прислушиваться.

Так они прошли с километр. Скоро в сухих протоках ручья появилась вода – слышалось ее веселое журчание и тянуло из зарослей сырым холодком. Раздвигая руками крайние деревца перед ручьем, геолог вдруг замер и даже как будто слегка присел. Не оборачиваясь, он жестом приказал Димке стоять на месте и не двигаться. Но Димка не мог стоять на месте. Ему не терпелось увидеть, что же так насторожило начальника. Он крадучись приблизился и в просвете между хвойными ветвями разглядел освещенную солнцем поляну, расположенную, похоже, на той стороне ручья. А на поляне – какую-то вывороченную корягу. Но главное было не это. Главное было то, что находилось посреди поляны перед корягой. Посредине поляны возвышалась коричнево-серая бесформенная гора. Неожиданно гора пошевелилась, меняя очертания, и… и Димка увидел морду. Звериную морду. Это была массивная, вытянутая вперед башка с круглыми, маленькими, даже забавными ушками и еще более мелкими (по сравнению с величиной головы) глазками.

«Медведь, – отчетливо прозвучало у Димки в мозгу. – Настоящий. Вот и встретились…»

Хоть он и жаждал этой встречи, хоть и видел всего несколько минут назад следы деятельности этого могучего зверя, оказалась, что к встрече этой Димка совершенно не готов. Он не знал, как ему себя вести. У него никак не укладывалось в голове, что между ним и этим гигантом нет никакого экрана или железных прутьев, что это не фильм о хищных животных и не зоопарк. Протяни руку и… Но лучше этого не делать.

Зверь находился от них всего метрах в десяти – пятнадцати, если не ближе. Легко можно было разглядеть его во всех подробностях. Сидел он на заднице, опустив передние лапы, отчего и походил на конусовидную гору. Димка видел даже, как расширяются и сужаются черные блестящие ноздри: медведь усиленно нюхал воздух. Глаза зверя были направлены в их сторону. Более того, Димка готов был поклясться, что глядят они именно на него. Он, как ему показалось, уловил даже какое-то выражение в этих холодных дремучих глазах. Это было выражение силы, выражение хозяина, к которому явились непрошеные и докучливые гости.

– Дмитрий, слушайте меня! – негромко, но твердо проговорил Обручев. – Медленно уходим. Только не бегите, ради бога, иначе он может погнаться.

«Фотоаппарат, – шевельнулась у Димки досада. – Эх, сейчас бы фотоаппарат…»

Да, снимок мог бы выйти суперский. Но не выйдет, потому что фотоаппарата у Димки не было, он остался в прежней его жизни. У него, правда, имелся блокнот и карандаш, но вряд ли Владимир Афанасьевич одобрит рисование медведя с натуры. И к тому же этот гигант, судя по всему, не был любителем позировать. И вообще любителем компаний. Это окончательно стало ясно, когда он поднялся на все свои четыре лапы, похожие на бурые ворсистые столбы. Шерсть на загривке у него стояла торчком, что также не предвещало приятного общения. Вдобавок он угрожающе потряс своей косматой тушей. Если бы у Димки на теле росла шерсть, она, пожалуй, тоже встала бы дыбом. Но не от ярости, а скорее от страха.

Старший дернул Димку за рукав, причем довольно гневно.

Медленно и напряженно ступая, они двинулись через заросли вниз по течению ручья. Димка поминутно оглядывался, но сквозь хвойную гущу ничего уже нельзя было разглядеть. Зато перед его мысленным взором продолжала стоять громадная фигура зверя, его вытянутая, обращенная к нему морда и отнюдь не миролюбивые глазки…

Димка видел медведей в зоопарке, но там они были какие-то безобидные, забавные, казалось, их можно даже погладить (если бы разрешалось). Но этот… Это был совсем другой медведь. Медведь, который доныне и человека-то, пожалуй, ни разу не встречал, который был уверен, что он в здешней тайге самый сильный и самый главный. Этого гладить совсем не тянуло.

Внезапно ступавший впереди геолог резко остановился и выставил перед Димкой руку, приказывая и ему не двигаться. Затем он обернулся, и лицо его было бледно и встревоженно. Он кивнул своей бородкой вправо, в сторону ручья.

Димка повернул голову и снова увидел медведя. Бурым холмом зверь двигался по другому берегу. Наивно было бы думать, будто он решил просто прогуляться, размять, так сказать, лапы. Нет, он шел именно за ними…

Вот теперь Димке стало и впрямь не по себе. Он совершенно не знал, что будет дальше. И Обручев, видимо, не знал этого. Что будет дальше – это решали сейчас не они. Это решал зверь. Их судьбы находились сейчас в его руках (вернее, лапах – когтистых, косматых, могучих лапищах).

Медленно, избегая резких движений, Владимир Афанасьевич отстегнул кожаную петлю и вытащил из ножен блестящий охотничий нож. Следуя его примеру, Димка сделал то же самое. Однако, в сравнении с громадностью зверя, их ножи показались ему сейчас игрушечными.

– Уходи! – негромко, но отчетливо проговорил геолог, обращаясь к медведю. – Мы тебе не враги. Уходи, и мы уйдем.

Владимир Афанасьевич снова медленно двинулся через чащу, но теперь – пустив вперед своего подопечного, как бы отгораживая его собой от зверя.

– Если бросится, – тихо сказал он, – влезайте немедля на дерево, да повыше.

– А вы?

– А я как-нибудь попробую его задержать.

Как он сможет задержать эту тушу, эту гору мускул, Димка не в силах был вообразить. Скорее всего, он просто отвлечет зверя на себя. Ну нет, если уж им суждено погибнуть, то только вместе, твердо решил мальчишка.

Через короткое время Димка осмелился оглянуться. Медведь стоял на том же месте, как бы раздумывая над словами человека. Затем деревья скрыли его могучую фигуру.

Часа через два Обручев и его юный помощник пили чай с галетами и сухарями у жаркого трескучего костра. На мягкой травке поляны, где был устроен привал, сидели и возлежали рабочие и казаки, отмахиваясь веточками или фуражками от комаров. Неподалеку отдыхали лошади, освобожденные на это время от поклажи. Длинноносый толстомордый парень, тот, которого Николка называл Хоботом, дрых, лежа на боку, весь облепленный комарами, а по его спутанным волосам бегал муравей.

На земле у костра стояла деревянная плошка с колотым сахаром. Куски были угловатыми и напоминали дробленый кварц. Растворялись они, конечно, получше кварца, но все же достаточно медленно, так что с одним куском можно было выпить три-четыре кружки чая, пока кусок окончательно истает. Кружка, из которой пил Димка, была довольно тяжелой, скорей всего медной, но потемневшей до бурого цвета.

– Мне непонятно, – говорил Димка, размачивая в чае сухарь. – Я читал, что звери, и медведи также, столкнувшись с человеком, стараются уйти, даже убегают в страхе. А этот почему не уходил?

– Сей медведь книжек не читывал и не ведает, каково ему надлежит поступать, – пошутил один из казаков.

– По моему разумению, он проваживал вас со своего надела, – рассудил Герасим. – У всякого зверя заведен своей надел земли, вроде усадьбы, и они сильно не любят, ежели кто чужой к ним захаживает.

– К тому же животные гораздо разумнее, чем принято о них думать, – высказался Обручев, приглаживая ладонью бородку. – Они, к примеру, сейчас же смекают, с ружьем ты или без оного. Когда я беру в маршрут свою двустволку, то, как правило, за весь день почти ни единого зверя не встречу. Когда же не беру, вот как сегодня, непременно попадается зверь.

– Верно! Оно завсегда так! – подхватили несколько голосов. – Как назло прямо!

Медвежья тема вызвала среди рабочих оживление. Все принялись вспоминать разные истории, связанные с этим животным. Рассказали, как у горняков, копавших канаву на золото (здесь говорили не «копать», а «бить»), медведь уволок котомку с продуктами и тут же неподалеку принялся нахально, с чавканьем их уплетать. В свою очередь Герасим вспомнил, как на его охотничьей делянке медведь повадился шастать на лабаз[29]. И Герасим несколько ночей караулил вора, сидя с ружьем в засаде. Но когда разбойник явился, в кромешной тьме охотник лишь ранил его.

– Поверишь, нет?! – оглядел рассказчик слушателей. – Убёг, подлец! Убёг – веточка не хрустнула! Уж как я ни прислушивался – ни хоть бы что. Тишь! А развиднелось как – я по следу. И что ты думаешь? Он на брюхе в гору уполз – по кровяному следу видать было. На горке схоронился, разбойник, отлежался и дальше побёг. Обхитрил меня. Однако на лабаз боле не наведывался. Верно сейчас сказывали: шкодливый зверь. У-у-у, крепко шкодливый! – потряс детина бородой.

Димке нравился Герасим. При всей его громадной фигуре и грубой физиономии с неухоженной бородой, глаза его были хорошими, добрыми. В каждом его, даже самом малом, движении чувствовалась могучая сила, но сила эта тоже была не злой.

– Ну что, подкрепились? – повернулся к Димке Обручев. – Пейте вволю. У нас до вечера еще половина маршрута, а чай в экспедиции – вещь незаменимая. Человек после чая становится бодрее, и ему веселее работается.

– Истинная правда! – подтвердили несколько голосов.

Черный плиточный чай был необыкновенно душистым. Это казаки бросили в кипяток листья дикой черной смородины, которую Димка тоже встречал на склонах и которую в отряде Обручева называли каменушкой.

Сказанное Владимиром Афанасьевичем о чае Димка невольно сравнил с предложениями в отряде Шмырёва совсем отказаться от дневной чаёвки, чтобы сделать больше работы.

Глава 18. Окаменевшая рябь

Чай действительно прибавляет силы. Димка смог скоро в этом убедиться. Меньше чем через два часа Обручев и он очутились на гребне хребта, который снизу казался высоченным и недосягаемым. Сам гребень, правда, предстал совсем не тем острым гребнем, каким он виделся снизу, а широкой каменной грядой, уходящей волнами в одну и в другую стороны.

Куда ни глянь – повсюду громоздились горы, и каждая как будто старалась вытянуться выше других.

– Экая благодать! – воскликнул Обручев, оглядываясь. – Горы возвышают дух человека, говорят ему, что он не зря пришел на эту землю. Вон, – указал он рукояткой молотка на многовершинную каменную громаду, – плоскогорие, под которым мы вас встретили, мой юный помощник. Узнаёте?

Глядя на отдаленный горный кряж, юный помощник пригорюнился. Ведь вместе с этими гольцами отдалилась от него и единственная связь с тем временем, в котором он жил. Если только она, эта связь, не оборвалась еще раньше.

Гребень, на который они забрались, был завален крупными, как сундуки, глыбами и плитами. Геолог ударил молотком по одной такой плите. От нее откололась плитка потоньше. Откололась она не по ровной трещине, а по волнистой. Поверхность отбитой плитки была как будто собрана в мелкие, но широкие складочки.

– Обратите внимание, драгоценный Дмитрий, на это творение природы, – ученый любовно провел по складочкам ладонью. – Перед вами окаменевшая рябь. Да-да. Подобную рябь можно видеть на мелководье нынешних озер или морей, на дне ручьев и речек и даже на суше – в пустыне на поверхности песков. Однако перед нами рябь древняя.

– Как же она сохранилась? – выразил недоумение Димка. – Ведь прошло столько лет, что она даже окаменела.

– Именно! – воскликнул наставник. – Сотни миллионов лет! Сохраняются такие отпечатки, конечно, далеко не всегда. Это, можно сказать, счастливая редкость. Для их сохранения необходимы особые условия. Положим, происходит опускание участка земли, и водоем становится глубже. И если следы ряби не размылись, то сверху на них оседает уже более тонкий осадок – глина, ил. Через множество веков эти осадки отвердеют, спрессуются, глина и ил превратятся в сланцы[30], песок – в твердый песчаник. Затем они будут подняты геологическими силами на высоту. И эти слои, наподобие слепков, отделятся друг от друга сами собой или при ударе молотка. Так вот, по этим окаменевшим знакам геолог расшифровывает историю Земли. В нашем случае можно заключить, что много миллионов лет назад на этом месте плескалось море.

Димка огляделся. Да, он готов был допустить, что миллионы лет назад тут было что-то другое, но море… На такой высоте!..

– А вот тут, где мы с вами сейчас стоим, мой друг, – убежденно говорил геолог, – в прибрежной зоне, находилось устье ручья или речки. По характеру ряби мы могли бы даже сказать, откуда эта речка текла: более крутая сторона грядок всегда обращена в направлении течения. Вы это сами можете наблюдать на дне современных ручьев и речек. Понаблюдайте при случае!

Димке захотелось сейчас же понаблюдать, но все ручьи и речки остались далеко внизу.

– В результате, – продолжал учитель, – мы можем установить, где в те давние времена находилась суша, а где простиралось море.

– А для чего нам знать – где море, а где суша? – спросил слушатель. – Мы ведь все равно уже не найдем это море.

– Моря мы, конечно, уже не найдем, – согласился Обручев. – Но такое понимание может нам кое в чем пособить. К примеру, мы обнаружили следы древней россыпи золота. А зная, откуда текли те прежние речки и ручьи, мы сможем понять, откуда они несли это золото.

Димка потрогал рукой мелкие каменные волны, которые намыла когда-то вода. Намыла еще тогда, когда геологов, да и вообще людей не было на земле в помине. Ни той речки, ни того моря – ничего с тех пор не осталось, а рябь осталась, вот она. Чудеса! На миг Димке вообразилось то древнее море, бьющееся о скалы, наполненное необычными морскими существами. И теплые дожди, размывавшие берега. И речки, несущие золотой песок. И бродившие по берегам чудища, динозавры. И ни одного человечка…

– И обратите внимание, Дмитрий, – прервал ученый Димкины видения. – Вот на этом сколе мы видим острые гребешки и широкие впадины между ними, как это наблюдается и в нынешних водоемах. А вот на этом слепке – все наоборот: впадины острые, узкие, а валики широкие.

– Ну, это и ежу понятно, – легко догадался Димка. – Этот слой нижний, а тот верхний.

– Верно! Хотя еж, смею предположить, вряд ли догадался бы. Во втором случае мы, стало быть, имеем обратный слепок. А если в коренном обрыве этот обратный слепок лежал бы снизу, под нормальным, как бы вы это истолковали?

– Значит, его как-то перевернуло.

– Истинно! Браво, Дмитрий! – порадовался Владимир Афанасьевич сообразительности своего ученика. – Такое в природе случается сплошь и рядом. Тектонические силы сминают толщи осадков в гигантские складки и даже переворачивают их вниз головой. Геологи, кстати сказать, так и называют: подошва пласта и голова пласта, то есть его верха. Выходит, по этим бесценным знакам ряби мы можем также установить, опрокинута ли данная толща вниз головой или лежит нормально.

Взяв образец песчаника с такой замечательной рябью, они двинулись дальше по гребню водораздела (как назвал хребет Обручев)[31]. Водораздел все время менял свою высоту – то нырял вниз, то вздыбливался. Упругий ветерок приятно освежал и щекотал разгоряченное лицо, обдувал мокрую от пота, открытую Димкину грудь.

Наблюдая по сторонам и осматривая камни под ногами, Владимир Афанасьевич продолжал с увлечением рассказывать Димке необыкновенные вещи.

– Осадочные породы, – говорил он, – способны сохранять в себе не только древнюю рябь, но и отпечатки и окаменевшие остатки древних растений и животных, которые мы называем окаменелостями. Могут сохраниться – вы не поверите! – даже следы дождя.

– Как это – дождя? – не понял Димка.

– Очень просто. Капли упали на мягкую глину и оставили ямки. Глина высохла, отвердела, а затем опять оказалась под водой и покрылась другими осадками. И вот готов отпечаток. Бывает, остаются следы ползания червей и даже отпечатки лап давно исчезнувших животных, например ящеров триасового-юрского периодов[32].

– Ящеров?! – округлил глаза мальчишка. – Вот бы увидеть! Хотя бы их следы!

– Надеюсь, когда-нибудь увидите. Когда я был студентом, – вспомнил Владимир Афанасьевич и засмеялся, – на занятиях по палеонтологии профессор Лагузен[33] рассказывал нам о таких окаменевших следах динозавров. И один студент спросил: «Почему же они не пошли по этим следам?»

Обручев расхохотался веселым, задорным смехом. Было видно, что ему самому интересно все это рассказывать и объяснять. Серые глаза его особенно заблистали, когда он проговорил:

– У меня зреет замысел написать занимательную книгу по геологии – книгу о том, как накапливаются осадки, как образуются горы, пещеры, о вымерших древних животных. Книгу для всех интересующихся геологией и просто любознательных молодых людей – таких, как вы, дорогой Дмитрий. Я бы так ее и назвал – «Занимательная геология»[34]. – Он немного помолчал в задумчивости и прибавил: – А еще мне бы очень хотелось – это мое чаяние, – чтобы геологию читали в школах. Это был бы интереснейший предмет. И очень важный. Ведь мы все ходим по Земле, а зачастую и не знаем, как она устроена внутри. Меня радует, что в училищах и гимназиях начинают проводить прогулки по ближайшим окрестностям с наблюдением природных явлений, собиранием образцов местной флоры. Возникают даже маленькие музейчики. Было бы славно, если бы в каждом учебном заведении существовали такие уголки родиноведения.

– Краеведческие музеи[35], – подсказал Димка.

– Можно и так назвать, если угодно, – согласился Обручев. – Суть не в названии. Главное – это живое участие ребят в научных изысканиях. Важно, чтобы они сами, своими руками, собирали коллекции минералов и горных пород своей местности, образцы растений, археологические редкости. Такие музеи, уголки разжигали бы у ребят умственный аппетит. Так я это именую. Многие из тех мальчишек впоследствии стали бы знаменитыми исследователями, да хотя бы и просто – неравнодушными, увлеченными людьми.

Глава 19. Кварцевая жила

В понижениях водораздела среди россыпи камней встречалась мелкая травка и какие-то бледные цветочки, возвышения же представляли собой голые каменные конусы. При подъеме на такой конус необычного лилового цвета Димка обратил внимание на странный хруст. Мелкие лиловые плиточки, которыми был засыпан склон, позванивали и хрустели под сапогами, как если бы ты шагал не по камням, а по битому стеклу или битым блюдцам.

– Не удивительно. Ведь это почти и есть стекло, – подтвердил Димкины впечатления Обручев. – Точнее – липариты, изверженные породы с большой долей вулканического стекла.

– Значит, это вулкан?! – поднял брови Димка.

– Скорее, то, что от него осталось после того, как реки и ручейки расчленили эту территорию.

Такое объяснение мало что Димке говорило, но он не стал ломать над этим голову, поскольку ему не терпелось поскорее добраться до вершины. А вдруг там кратер? Но, как он уже знал, геолога опережать не принято, а тот двигался вверх размеренно, нередко останавливаясь и разбивая молотком более крупные плитки, которые лопались, точно фарфоровые блюда.

Наконец достигли самой высокой точки, хотя на деле эта «точка» представляла собой площадку размером со школьный двор. Никакого кратера Димка не обнаружил. Зато отсюда открывался во все стороны широченный простор. Горы, горы и горы – до самого горизонта. Лесистые и оголенные, темно-серые, бурые и голубоватые. Хребты улеглись между одиночными пиками, изогнувшись, точно исполинские ящеры. Сильный упругий ветер холодил вспотевший лоб, наполнял легкие чудесной свежестью. Дальние вершины слегка курились – это ветер сдувал с них каменную пыль.

Насчет жерла вулкана Обручев разъяснил, что жерла можно наблюдать лишь у молодых, действующих, вулканов, древние же вулканы часто оказываются разрушенными. И если мы видим гору, состоящую из вулканических пород, то это не значит, что эта гора вулкан. Такая гора действительно связана своим происхождением с вулканами, но горой ее в нынешнем виде сделали водные потоки, размывающие, как бы разрезающие на части широкие возвышенности.

Лиловая вершина через аккуратную неглубокую седловину соединялась с соседней округлой вершиной.

– Вот, пожалуйста, – остановился геолог на средине седловины и расколол желтовато-белую глыбу. – Жильный кварц с охрами гидроокислов железа. – Он вгляделся в свежий скол. – Такой кварц может содержать золото. А как хорошо видно положение жилы! – указал он рукой.

В самом деле, белые глыбы выстроились цепочкой, протянувшейся поперек седловины, словно кто-то специально уложил их в ряд.

– Будьте любезны, Дмитрий, замерьте азимут этой жилы: в каком направлении она протянулась?

Димка достал из чехла доверенный ему горный компас.

– А в какую сторону мерить? – спросил он.

– В любую. Разница – сто восемьдесят градусов.

Димка назвал цифру, геолог записал ее, после чего отбил несколько кусков жильной породы, которые Димка завернул вместе с этикеткой в плотную коричневую бумагу. На этикетке (простом обрезке бумаги) он написал карандашом названный геологом номер. Как он понял, эти куски будут потом тщательно исследоваться.

Завершив эту операцию, мальчишка опустился на колени и с большим вниманием принялся рассматривать обломки кварца, надеясь увидеть в них частички золота. Пересмотрел с десяток камней, но ничего похожего на золото так и не высмотрел. Зато в некоторых расколотых, похожих на сахар кусках обнаружились пустоты, а в них – красотища! – мелкие, как зубчики, прозрачные кристаллики. Это были еще недостаточно выросшие кристаллы горного хрусталя. Некоторые кристаллики были не прозрачными, а молочного цвета. Как объяснил потом Владимир Афанасьевич, эти нельзя назвать горным хрусталем. Это просто кварц. Сама же полость, утыканная внутри кристалликами, именуется жио́дой.

Поднявшись на ноги, Димка увидел, что его наставник уже шествует по склону соседней горки, постепенно спускаясь по косогору.

Подхватив вещмешок с камнями, мальчишка припустил наискосок по склону, рассчитывая сократить путь.

По скату второй горы, поблескивая на солнце, ручейком сбегала вниз светлая струйка осыпи. Димка добежал до нее, как вдруг «ручеек» ожил под его ногами. Склон и одиночные «хвосты» стланика на нем поползли вверх. Вернее, это Димка поехал вниз вместе с длинной змейкой стеклянно позванивающей щебенки. Сапоги увязли в этом сухом ручейке, а когда Димка попытался их высвободить, ручеек побежал еще быстрее. Это было похоже на эскалатор в метро. К сожалению, двигался он только в одном направлении – вниз. Когда Димка все же сумел покинуть этот коварный эскалатор, Владимир Афанасьевич был едва различим где-то под самыми облаками. Пришлось снова лезть в гору.

– Здешние осыпи не слишком опасны, – сказал своему подручному геолог, когда они опять соединились в пару. – А вот в Центральной Азии, на Нань-Шане[36], по такой осыпи можно соскользнуть прямехонько в пропасть. Бывало, люди гибли.

Они продолжили спуск.

Солнце садилось за далеким зазубренным хребтом, черным внизу из-за леса, а вверху окаймленным золотистой линией.

– Видите, Дмитрий, вон ту горную гряду? – показал Владимир Афанасьевич на дальний хребет. – У нас запланирован к ней большой четырех-пятидневный маршрут. Лошади туда не поднимутся, стало быть, пойдем с грузом сами – я, вы и кто-то из рабочих. Скажите: вы согласны?

Мог ли Димка быть не согласным?!

– Еще бы! – радостно воскликнул он. – С вами я хоть куда!

Ученый улыбнулся и тронулся дальше, как Димка догадался – к стоянке.

Глава 20. В биваке

В биваке, устроенном казаками и рабочими на высокой береговой террасе у реки, Обручев, как и в прошлый раз, разложил все принесенные образцы пород и принялся писать в своей черной толстой тетради. Он был без фуражки, пышные волосы иногда падали ему на глаза, и ему приходилось их поправлять.

– Владимир Афанасьевич, – подошел к нему Димка. – Ваш компас, – протянул он геологу его вещь.

Обручев поправил прическу и покачал отрицательно головой:

– Нет-нет. Пусть у вас останется, коль скоро вы теперь с ним работаете. К тому же у меня имеется запасной, так что позвольте этот вам подарить.

– Владимир Афанасьевич! – воскликнул мальчишка.

– Не стоит благодарностей!

И он снова взялся за ручку. Но, видя, что Димка не уходит, проговорил, легонько похлопав ладонью по тетради:

– Это, чтобы вы понимали, Дмитрий, полевой дневник. В маршруте геолог делает краткие записи в полевой книжке, а по вечерам, по моему убеждению, он должен вести дневник – записывать в него все впечатления рабочего дня, полезные мысли и соображения, делать зарисовки. И это будет ценнейший материал. Пржевальский говорил: «У путешественника нет памяти». Он имел в виду, что путешественнику нельзя надеяться на свою память, а следует все сразу же записывать, иначе многое забудется. Главное – не лениться записывать. Как выражается моя любезная супруга, лень – на ремень, а ремень на плечи. Иными словами, лень надо крепко держать в узде и не давать ей воли.

Сам ученый, как уже заметил Димка, никогда не давал лени волю. Когда стало смеркаться, он зажег в палатке свечу и писал при ее свете на вьючном ящике. Это было видно по тени, лежащей на стенке палатки.

Димка в это время сидел в большой компании у костра. Костер жарко пылал, потрескивал, и веер искр уносился в черное небо. Собравшиеся вокруг него рабочие и казаки пили чай, сидя на бревнах, курили самокрутки, подшучивали друг над другом.

Больше всех доставалось Михею по прозвищу Хобот. Михей был медлительным, вялым, вечно сонным и, как понял Димка, совершенно беззлобным парнем. На его прыщеватом пухлом лице выделялись черные ресницы и огромный, свисавший сарделькой нос. Михей редко говорил, чаще просто сопел, шумно вздыхал или зевал. Ходил он ссутулившись, как будто с трудом переставляя ноги. Казалось, толкни его легонько – и он упадет. По утрам, как заметил Димка, Михей вставал позже всех, а спать заваливался первым. Работал он еле-еле, сачковал, и всем приходилось его подгонять. В отряде он служил чем-то вроде живого анекдота. Может быть, поэтому его и терпели, не выгоняли.

Если от костра, где собрались казаки и рабочие, доносился бурный хохот, то почти наверняка можно было сказать, что хохочут над Хоботом. Задремлет тот, пригревшись у огня, кто-нибудь (чаще Николка) подойдет да как гаркнет ему в самое ухо:

– Хобот, подъем! Марш на кухню дежурить!

Тот испуганно хлопает своими черными ресницами, крутит головой, ничего не понимая, а толпа ржет. Бывает, кто-нибудь, желая подурачиться, запрыгнет с разгону Хоботу на спину, пока тот, ссутулившись, бредет куда-то по биваку. Михей при этом сразу валится вместе с ездоком.

– Ну и кляча! – хохочут казаки. – На такой далёко не уедешь!

– Его самого впору на себе таскать!

Вспоминали со смехом, как Михея пустили с кем-то в паре впереди отряда прорубать в дебрях проход лошадям и он, подремывая на ходу, чуть не обрубил свой нос-хобот.

Сейчас, пока Хобот зевал, Николка незаметно бросил ему в кружку с чаем черного усатого жука. Остальные давились от смеха, ожидая реакции Михея. Но тот, обнаружив в своей кружке непрошеного гостя, молча выловил его пальцами, бросил за плечо и продолжил преспокойно хлебать чай.

Выделялся среди рабочих и кашевар Кузьмич. Он еще в первый день произвел на Димку сильное впечатление – кряжистый чернобородый старик с маленькими злыми глазками. Кузьмич никогда не смеялся, говорил мало, лишь покрикивал сердито на других, если они, по его разумению, делали что-то не так.

«Почти как Фомич», – сравнил Димка. Хотя нет, своим обликом этот крепкий старик совсем не походил на дохлого завхоза, да и характером был явно покруче.

На Димку он тоже успел уже накричать, когда мальчишка подошел к костру погреться и задел треногу с подвешенным котлом.

– Гляди под ноги, чай, не слепой! – рявкнул кашевар. – Кашу вывернешь, язви тебя в душу!

А вот Обручев, по Димкиным наблюдениям, ко всем в отряде относился ровно-уважительно и к каждому обращался только на «вы».

– Ефим Кузьмич, сделайте одолжение, – говорил он, к примеру, злому повару, – приготовьте утром завтрак пораньше. У нас большой маршрут, и хорошо бы выйти по холодку.

– Будет сделано, Владимир Афанасьич, – с готовностью и даже преданностью отвечал старик, слегка поклонившись.

Нетрудно было заметить, что самого Обручева все в отряде сильно уважают. И все же Димка ни разу не видел, чтобы кто-нибудь подавал начальнику в постель кофе или хотя бы чай (как Фомич Шмырёву – в том, другом мире). Да и как это можно было бы сделать, если Владимир Афанасьевич поднимался раньше всех? До завтрака он либо осматривал окрестности, либо писал в своей тетради. Хозяйственных дел он не касался, занимаясь исключительно геологией.

Сидя в тот вечер у костра, Димка, несмотря на общее веселье и шутки, клевал носом, почти как Хобот. Все-таки маршрут с непривычки оказался для него тяжеловатым. Перед его внутренним взором проплывали то окаменевшая рябь, то громадная медвежья морда с маленькими округлыми ушками, то куски рыжеватого кварца с прозрачными кристалликами. И стеклянными колокольчиками позванивали в ушах плиточки вулканической породы.

Глава 21. Складки

Димке показалось, что едва он положил голову на свернутую из куртки «подушку», как тотчас же послышались уже знакомые ему хлопки. Это дежурный, назначаемый в помощь повару, хлопал палкой по палаткам, возвещая подъем. Так было заведено в отряде – хлопать палкой, чтобы криком не тревожить лошадей.

Вслед за другими Димка выбрался наружу. И обомлел. Тайга буквально купалась в росе. Прозрачные капли-бусины были нанизаны на каждую иголочку лиственниц и елок. Роса поблескивала на листьях, на паутине, на воткнутом в чурбак топоре. Капли почти беззвучно падали с листа на лист. Листья подрагивали, словно кто-то трогал их осторожной рукой. Над рекой стлался молочно-белый туман.

Холодная вода мгновенно выгнала из Димкиной головы остатки сна, едва он обдал ею лицо.

Справа, за кустами, послышалось громкое фырканье. «Лошадь?» – раздвинул ветки Димка. Однако вместо лошади он обнаружил Герасима. Забравшись в реку нагишом, Герасим принимал ванну: приседая, фыркая, плескал себе на плечи, на лицо, на бороду прозрачную воду. Речка была для него явно мелковата. Димку подивило, что при такой румяной огрубелой физиономии тело богатыря оказалось белым, как у младенца. На бледной груди болтался на шнурке темный крестик.

Владимир Афанасьевич, похоже, проснулся давно. Димка увидел его шагающим под обрывом террасы и бодро размахивающим молотком.

– Сегодня, уважаемый Дмитрий, вы увидите замечательную антиклина́ль! – весело провозгласил он, приблизившись. – Река подготовила для нас великолепное обнажение. А в нем – как в учебнике – классическая антиклинальная складка.

Что такое антиклинальная складка, Димка не имел ни малейшего понятия, но решил, что это нечто ужасно интересное.

Наскоро перекусив, геолог и его помощник отправились вниз по реке – туда, где обрывистый берег переходил в отвесные скалистые уступы высотой полтора-два человеческих роста. Местами вода плескалась у самого подножия уступов, и тогда приходилось брести.

– Вот! – остановился наконец Владимир Афанасьевич и, торжественно вскинув руки, оборотился к каменной стене. Вскинул он руки с таким выражением лица, как если бы тут, на этой неровной стене, висела бесценная музейная картина.

Димка всматривался в серую трещиноватую каменную поверхность с прицепившимися к ней кустиками и пучками травы и не понимал пока, чем тут полагается восхищаться.

– Ну?! Видите?! – воскликнул нетерпеливо учитель.

– Что? – смущенно спросил ученик.

– Да как это «что»?! Слои видите?

Да, пожалуй… если присмотреться, можно было заметить неровные полосы разной ширины и оттенка, наклонно пересекавшие стенку.

– Вроде бы вижу, – кивнул Димка.

– Хорошо. Ну и куда они, по вашему мнению, падают?

– Туда, – показал Димка вправо.

– И при этом слегка подворачиваются, так ведь? Отменно! Заметьте, пожалуйста, вот этот слой темно-серого сланца, а над ним – светлую пачку известняка[37]. Теперь последуем дальше…

Они прошли по воде еще метров десять.

– Смотрите теперь здесь! – снова остановился с вдохновленным лицом геолог. – Куда слои падают?

– Теперь влево. Здо́рово! – оживился Димка, тоже начиная ощущать азарт.

– Где наш сланец?

– Вот этот? – подойдя вплотную, провел мальчишка рукой по темной извилистой полосе.

– Разумеется, это мог бы быть и другой, похожий слой, но обратите внимание, какая порода соседствует с ним.

Да, над сланцем тянулась широкая светло-серая полоса.

– Известняк? – догадался Димка. – Тот самый?

– Именно. Только теперь он слева. Выше и слева. Таким образом, мы имеем как бы зеркальное повторение правой части обнажения. Мысленно соедините вверху эти слои. Удалось? Вот это и есть антиклинальная складка. Вот только верхушка ее, так называемый свод складки, разрушилась. Мы видим лишь ее бока. Однако по ним мы без труда можем восстановить всю складку.

– Если складка выпуклая, как в нашем случае, – продолжал объяснять старший, – то это антиклиналь, или седло[38]. Если же она, напротив, вогнутая, то это синклиналь, или мульда. Слои пород по обе стороны от перегиба называются крыльями складки. Они и вправду напоминают изогнутые крылья птицы. Вы согласны?

Да, Димка вполне был согласен с таким красивым сравнением.

– Ваша задача сейчас, уважаемый Дмитрий, замерить элементы залегания обоих крыльев, иначе – установить, в каком направлении и под каким углом они падают. Я же пока зарисую эту замечательную картинку в своей полевой книжке.

– А вначале эти слои лежали ровно? – решил уточнить Димка.

– Несомненно. Они поочередно, один за другим, накапливались в древнем водоеме.

– Почему же они так… согнулись? Это какая же для этого нужна была силища!

– Вы правы: силища колоссальная. Это так называемая тектоническая сила, о которой мы уже говорили вчера. Учтите еще, дорогой Дмитрий, что сминалась эта осадочная толща не в мягком изначальном состоянии, а в твердом, окаменевшем.

– Как же она при этом… не разломилась на куски? – недоумевал Димка.

– В этом, мой юный друг, есть своей секрет. Дело в том, что происходит такое сжатие обычно очень и очень медленно, веками, тысячелетиями. А твердое тело под воздействием длительного давления начинает вести себя как пластичное. Возьмем для примера стекло. Казалось бы, оно твердое и хрупкое. Однако под длительным давлением оно способно изгибаться, не ломаясь. Это доказано опытами.

Пока геолог говорил, рядом с берегом, в прозрачной, как жидкое стекло, воде проплыло что-то большое, серебристо-серое с красным. Какая-то крупная длинная рыбина. Она плавно двигала оранжевым хвостом и розоватыми плавниками. Димка застыл, очарованный этими грациозными движениями речного существа.

– Это таймень, – негромко проговорил Обручев, проследив Димкин взгляд, – представитель семейства лососевых. Красивая и сильная рыба. В бывшее лето двое моих рабочих залучили тайменя острогой. И пока тащили его, он опрокинул им лодку и едва не утопил обоих. Каков силач!

«Вот бы мне сейчас спиннинг!» – подумал Димка. Но где его спиннинг? Он остался в другом мире. Мальчишка даже немного приуныл. Не из-за спиннинга, а из-за недоступности для него его привычного мира. И может, унывал бы и дальше, если бы измерение элементов залегания не требовало большого внимания и сосредоточенности. И если бы Владимир Афанасьевич не предложил затем искупаться.

Это было классно! Они ложились на спину ногами вперед, и поток нес их, как бревна, между скользкими камнями, порой захлестывая пенистой волной.

– Уф, хорошо! – фыркала плывущая рядом с Димкой голова Обручева.

– Эх, хорошо! – вторила Димкина голова.

Потом приходилось бежать по берегу обратно. Пробегая мимо песчаной косы, Димка от избытка радости вывалялся в зеленовато-сером рыхлом песке и стал похож на шерстистого первобытного человека. Однако песок этот настолько прилип к коже, что великому Обручеву пришлось обмывать Димкину спину.

Оставшуюся часть дня они продолжали обследовать береговые обрывы. Димка замерял азимуты и углы наклона крыльев антиклиналей и синклиналей, а Обручев зарисовывал эти сложные, порой даже лежащие на боку складки.

Только поздно вечером добрались они до новой стоянки на этой же реке. Там их ждала ароматная наваристая уха из наловленной казаками рыбы.

После ужина, несмотря на сумерки, несколько человек возобновили рыбалку. Димка присоединился к ним. Многое в этой рыбалке показалось ему удивительным. Во-первых, леска, которую здесь называли лесой. Она была как будто сплетена из тонких серых нитей. Оказалось, что сплетена она из волосин конского хвоста. Крючок, правда, был явно фабричный – острый и блестящий. «Англицкий», как заявил Николка. При этом не было ни поплавка, ни грузила. Леску привязывали к вырезанным из тальника прутам, а вместо наживки приматывали к крючку красной ниткой пучочек волос. Вот и вся снасть. Димке не верилось, что на нее можно хоть что-то поймать. Неужто рыба такая глупая, чтобы позариться на пучок волос? Однако едва он забросил эту летучую снасть в воду, причем совсем недалеко от берега, как раздался всплеск, удилище резко пригнулось к самой воде, и мальчишка вытащил на берег упругую зеркальную рыбу. По форме она напоминала крупную плотву, но, в отличие от плотвы, на спине у нее имелся большой мягкий плавник, ярко раскрашенный зелеными и малиновыми полосами, как и другие, более мелкие плавники и хвост. Да и все тело было словно радужным, играющим оранжевыми, синеватыми, зеленоватыми цветами.

– Это харьюз, – назвал рыбу Герасим. – Сильно нежная рыба, потому долго не хранится. Особо хороша она в малосольном виде.

До наступления темноты Димка успел поймать еще двух хариусов, а другие рыбаки натаскали по десятку. Рыбу в два счета выпотрошили, пересыпали солью и затолкали в небольшой брезентовый мешок. И отправились, довольные, спать.

В ту ночь Димке приснилось, будто в палатку, где он мирно возлежал, пробрались синклиналь с антиклиналью. Они имели вид черных упругих дуг, выгнутых: одна – книзу, другая – кверху. Синклиналь-мульда сейчас же подползла под Димку, антиклиналь-седло оседлала его сверху, и обе дружно принялись его душить. Димка хотел было крикнуть, чтобы разбудить рабочих, но вспомнил, что у антиклиналей и синклиналей полагается измерять элементы залегания. Он схватил компас – и в тот же миг нападающие присмирели, как черти при виде креста, и уползли прочь.

Глава 22. Стланиковые «джунгли»

Подъем в гору на этот раз дался Димке нелегко: еще с позавчерашнего маршрута у него болели мышцы ног. И все же он был доволен: ведь он не просто поднимался в высь над низменностями и тайгой – он поднимался и над самим собой, преодолевая сопротивление усталого тела.

Перед глазами его перемежались обломки серых и коричневатых камней, редкие кривые стебли шиповника, бледные островки хрупкого ягеля. Над головой простиралось ярко-синее небо без единого облачка. А за спиной росла и ширилась пустота, гигантский провал долины реки. Там, внизу, среди густо-зеленой щетины тайги выделялись рыжие проплешины ма́рей (болот), блестящей лентой извивалась речка. Темно-голубая на плёсах, она чешуйчато серебрилась на перекатах. Удивительно: речка была отсюда вон как далеко, а ее чуть приглушенный величественный рокот легко доносился сюда, на этакую высоту! А вон на ближнем ее берегу, на малахитовом[39] пятнышке поляны – три крохотных светлых квадратика. Это палатки, их бивак, оставшийся в этот раз на месте.

Примерно через два часа путники достигли вершины. Они тяжело дышали и утирали потные лица. И тут выяснилось, что эта часть маршрута была самой легкой. Потому как впереди их поджидали заросли кедрового стланика. Чудовищные заросли! Их по праву можно было назвать: стланиковый лес. Или: стланиковые джунгли.

Тяжелые косматые лапы сомкнулись над головами смельчаков, едва они ступили в эту чащу. Изогнутые и переплетенные, точно шланги, шершавые смолистые стволы и стелющиеся по земле корни образовывали настоящую полосу препятствий. Причем полосу нескончаемой ширины. Продираясь через нее, Димка постоянно спотыкался, а то и падал. Колючие ветви при этом норовили хлестнуть его по лицу. Здесь, в дебрях, царили безветрие и духота, пропитанная запахом разогретой хвои и древесной смолы. Пот щипал лицо. Вдобавок мошка прямо-таки выжигала кожу на шее и запястьях рук. А впереди невозмутимо двигалась зеленовато-серая фигура геолога. Фигура эта решительно раздвигала ветви, иногда тоже спотыкалась, но неизменно сохраняла выдержку.

«Вот у кого железные нервы», – заключил Димка с легкой завистью.

Кое-где приходилось проползать на четвереньках под нависшими стволами и ветвями. Сухие, но гибкие, как проволока, сучки царапали спину, а за шиворот щедро сыпались иголки.

Так что когда начался спуск, Димка очень обрадовался. Он ожидал, что теперь идти станет легче. Однако не тут-то было! И вот почему. Здесь, на склоне, толстые, с руку толщиной, стволы кедрача тянулись сперва горизонтально, а затем резко выгибались дугой вверх. Склон же под ними круто уходил вниз. На сам склон не попадешь: не протиснуться между стволами, а чтобы шествовать по стволам, требовалась поистине акробатическая сноровка.

Обручев, похоже, такой сноровкой обладал. Он двигался легко, как будто всю жизнь только и делал, что преодолевал заросли стланика. Шагнув на очередной горизонтально вытянутый ствол, он ступал по нему, придерживаясь за соседние ветки, пока под его весом растение не прогибалось, плавно опуская умельца на стволы нижерастущих кустов. Освободившийся пышный хвостище с шумом взмывал вверх, после чего все повторялось.

Димка старался действовать так же, но ему, видимо, не хватало навыка, и он порой, не попав ногой на нижний ствол или не рассчитав его прочности, с треском и негромкими проклятиями проваливался вниз. Один раз, собираясь сделать шаг, он почувствовал, что нога его запуталась в переплетении веток. Тело уже наклонилось вперед для шага, но шага не получилось. Падая, Димка хватался за ближние ветви, но напрасно: они предательски следовали вместе с ним. Беспомощное Димкино тело проломилось сквозь гущу кедрача и повисло головой вниз. В ту же секунду кто-то, как показалось Димке, влепил ему звонкую затрещину. Это вещмешок с камнями и подвязанным котелком с размаху приварил его по темени. Бедняга висел, точно подвешенный для вяления хариус: ноги где-то вверху, спутанные, котомка тянет за плечи вниз и не дает поднять головы. Кажется, примерно так срабатывали ловушки, устраиваемые североамериканскими индейцами.

Пленник лишь слабо подергивался и сердито сопел, представляя себе, как дурацки-потешно он выглядит со стороны. Однако подоспевший на помощь напарник потешаться не стал.

– По голове крепко ударило? – обеспокоенно спросил он. – Вы знаете, такой звонкий был удар, что я уж, было, грешным делом, подумал: конец вашей голове.

– Коварное растение, – заметил Владимир Афанасьевич, когда они тронулись дальше. – Для двуногих коварное. А вот четвероногие чувствуют себя в таких дебрях распрекрасно. К тому же кедровый стланик, когда созревают орехи, дает прокорм многим обитателям тайги.

Более часа продирались они через адские заросли, и эти час-полтора умотали Димку больше, чем предыдущий долгий подъем.

Но все когда-нибудь кончается, и совершенно внезапно, точно смилостивившись, дебри выпустили наконец двух мучеников из своих колючих объятий. Перед ними открылся уходящий вниз каменистый склон, утыканный редкими лиственничками. Дальше, за небольшим распадком, поднимался следующий отрог, тоже, по счастью, лысый. Обернувшись назад, Димка с удивлением обнаружил, что граница зарослей кедрача проходит по склону и по соседним горам ровной линией. Как будто кто-то приложил линейку и провел эту границу.

– Перед вами классический разлом, мой уважаемый ассистент, – тоже проследил взглядом эту границу Обручев. – Проще говоря, трещина между двумя блоками земной коры. Видите, сама природа обозначила его: по одну сторону разлома – одни породы, а по другую – иные. А на разных породах произрастает разная растительность. Вот, так и есть, – заключил он, расколов несколько камней.

Несмотря на усталость, лицо Владимира Афанасьевича выражало удовлетворение: природа-матушка ничего не напутала, все было как по учебнику (так он выразился).

Между тем тут, на голом, облитом солнцем склоне было не менее жарко, чем под сводами кедрача. Пахло разогретыми камнями. Так, наверное, пахнет из печей, в которых обжигают кирпич.

Пот застилал Димке глаза, лицо горело от покусов, тело зудело и чесалось из-за насыпавшейся под одежду хвои. Перепачканная смолой одежда была неприятно липкой и влажной от пота. И не было у Димки в эти минуты большего желания, более вопиющей потребности, чем искупаться в холодной бодрящей речке, освежиться, смыть пот. Ну пусть не в речке, а хотя бы в ручье, чтобы можно было погрузить в воду разгоряченное измученное тело. А еще напиться. Ах, с каким наслаждением припал бы он иссохшими губами к холодным струям ручейка!

Ручьи же, как известно, текут по оврагам и распадкам. Но когда они спустились в распадок, то обнаружили в зарослях ивняка лишь пустой желоб без единой капли влаги. Вода ушла в камни и, словно насмехаясь над людьми, журчала и булькала где-то в глубине.

Ничего не поделаешь. Поползли на следующий отрог. – Каков сегодня маршрут… хуже горькой редьки, – пробормотал устало геолог, чем сильно удивил Димку. Тому казалось, что его старшему товарищу все нипочем, и только один он, Димка, клянет сегодняшний маршрут, жару, мошку и кедрач.

Поднимались медленно, точно две старые черепахи.

– Что это еще за китайская стена? – спросил Димка, подняв голову.

И правда: отрог пересекала стена. Шириной она была около метра, а по высоте – где пониже колена, а где и с Димкин рост. Стена ныряла в соседний распадок, терялась там в кустарнике и снова появлялась уже на следующем склоне.

– Так вы слышали про Великую Китайскую стену[40]? – подивился Владимир Афанасьевич.

«Кто ж про нее не слышал!» – хотел было сказать Димка, но подумал, что во времена Обручева, без телевидения и Интернета, наверное, не все знали достопримечательности разных стран.

– Эту стену, в отличие от Китайской, возвела природа, – остановился возле нерукотворного сооружения геолог, – причем задолго до Китайской стены. Это дайка. По сути, это трещина в земной коре, в которую проникла и застыла магма.

– Круто! – сорвалось у Димки с губ.

– Верно, обычно дайки имеют крутое положение, близкое к вертикальному, – по-своему понял его ученый. – Если породы дайки прочнее пород-соседей, тогда она и стоит, как монумент, поскольку окружающие породы разрушаются быстрее.

Обручев пояснял и одновременно что-то записывал.

– Удивительно, как она держится, – провел Димка ладонью по трещиноватой поверхности этого творения природы.

– Что вы! – воскликнул Владимир Афанасьевич. – Да она еще нас с вами перестоит. Процессы выветривания крайне медленны, хотя и неумолимы.

Неподалеку от дайки, в уступе склона Обручев показал своему подопечному небольшой (по его словам) разлом. Но это оказалась не трещина, как ожидал Димка, а всего лишь полоса мелко раскрошенных камней.

– Часто разломы и обнаруживают по такому вот дроблению пород, – пояснил ученый. – Когда один гигантский блок земной коры трется о другой, породы на контакте истираются, подобно зерну в жерновах мельницы.

– А если сидеть тут долго и наблюдать, то можно заметить, как они, эти блоки, движутся? – спросил Димка.

– Что вы! – воскликнул Обручев, смеясь. – Эти движения в масштабе человеческой жизни почти не уловимы. За год может произойти смещение всего на полдюйма или меньше. Так что, даже просидев тут целый год, вы вряд ли что-то заметите. А вот в масштабе жизни Земли, допустим за миллион лет, общее смещение составит более десяти верст, что, согласитесь, немало. Это намного больше высоты любой из окружающих нас гор.

Димка согласился, что это немало, но вообразить такое передвижение внутри Земли не смог.

– Для нас важно, – продолжал ученый, – что по этим трещиноватым зонам могут просачиваться из глубины Земли растворы и образовывать кварцевые или кальцитовые[41] жилы, нередко с рудой.

Как бы в подтверждение своих слов геолог подцепил заостренным концом молотка и выворотил из обрыва неровную плитку белого кварца, тоже всю в трещинах. Стукнул по ней молотком, и она легко рассыпалась на множество кусков и кусочков.

Владимир Афанасьевич достал из нагрудного кармана круглую лупу на желтоватой костяной ручке и внимательно стал рассматривать несколько кусков.

– Вот, полюбуйтесь, – протянул он Димке обломок и лупу. – Видите черные вкрапления?

Димка приложил лупу к глазу. Он увидел неровную, как будто изгрызенную сахаристую поверхность камня. А на ней – черные блестящие кляксы и золотисто-желтые угловатые крупинки.

– Видите темный минерал? – повторил Обручев. – Это молибденовый блеск[42] – минерал, содержащий молибден. Грех не взять такой образец.

– А желтое – это золото? – с надеждой спросил Димка.

Геолог улыбнулся:

– Часто людей смущает этот минерал, который называют в просторечии кошачьим золотом. Но это всего-навсего серный колчедан[43], соединение железа и серы.

Глава 23. Купание

В следующем распадке, как ни печально, воды также не оказалось, и утомленные, очумелые от жары маршрутчики решили идти по нему вниз. Тем более что и день уже клонился к вечеру.

Постепенно лощина расширилась, стало больше кустов и деревьев. Димкины ноги теперь уже не спотыкались о камни, а путались в багульнике и вязли в сыром мху.

– Должна быть скоро вода, – заключил геолог. – Недурно было бы искупаться. Весьма недурственно.

Димка ускорил шаг, живо представляя себе, как его потное, грязное, зудящее тело погрузится в прохладные живительные струи.

Ожидания не обманулись: скоро в просветах между деревьями темным продолговатым пятном обозначилось озеро. Димку влекло к нему как магнитом. Скорее, скорее!

Еще сотня шагов, и вот они добрались наконец до воды, лежащей дымчатым неподвижным стеклом. С противоположного недалекого края озера взмыла и унеслась стайка черных уток.

Димка быстренько разделся. Его лишь смущала изумрудно-зеленая тина у берега, не обещавшая приятного захода. Первые шаги смутили его еще больше. Ноги погрузились выше коленей в теплую жижу, состоящую из смеси ила и гниющих водорослей. Со дна бежали к поверхности пузыри газа, и пахло как из канализации. Мальчишка поспешил заплыть дальше. Вода в озере была красновато-коричневой, теплой, прямо парной у поверхности, но ледяной на полуметровой глубине. Снизу тянулись длинные стебли водорослей и неприятно скользили по животу. Так и чудилось, что вот-вот кто-то куснёт тебя за пятку или за живот. Бр-р-р! Димка все же нырнул в глубину, желая охладиться, после чего верхний слой воды показался ему чуть ли не кипятком. Рядом он услышал довольное кряхтение. Это вынырнула из-под воды голова Владимира Афанасьевича. Волосы его прилипли ко лбу, а к бородке прицепился какой-то бурый стебель.

Выход из озера омрачил даже такое, не самое приятное купание. Оба купальщика выбрались на берег покрытые жидким илом, тиной, мелкими жучками и козявками. Вдобавок их тотчас же с большим воодушевлением облепили комары и другие их родственники, и даже бог весть откуда взявшиеся мухи. Димка чуть не стонал от досады, а Обручев, оглядев его и себя, вдруг принялся хохотать. Подождав с минуту, Димка не выдержал и тоже расхохотался.

По словам ученого, озеро это обязано своим происхождением леднику. И на дне его вполне мог находиться лед.

Оставшийся путь к лагерю проходил для Димки словно во сне. От усталости он не замечал ничего вокруг. Точно робот, он послушно брел за старшим напарником, без единой мысли в голове, тупо вперив взгляд в землю. От жажды его язык прилип к нёбу, а нёбо сделалось шершавым, наподобие наждака. Судя по треску, они спугнули какого-то зверя, но мальчишка даже не поднял головы.

Вечерело. Солнце скрылось за деревьями и горами. Димка почувствовал это по тому, как стало сумрачнее и прохладнее. А они всё шагали и шагали по вязкому мху, по шатким камням, по валежинам. Доберутся ли они сегодня до стоянки или будут брести так всю оставшуюся жизнь – Димке было уже все равно. Но когда впереди, между стволами, светлыми пятнами замаячили палатки и пахну́ло дымком, Димкины ноги неожиданно для него прибавили темпа.

Через пять минут он уже бултыхался в сказочно-прохладных волнах реки, с наслаждением глотая ее чистейшие струи. А еще минут через десять – уплетал у костра вкуснейшую похлебку с кусками нежного душистого мяса. Это казаки настреляли утром рябчиков. Кроме того, он отведал малосольного хариуса, в ловле которого вчера участвовал. Эх, до чего же классно жить на свете!

И, точно желая доставить Димке еще больше удовольствия, казаки с рабочими в тот вечер, сидя вокруг костра, взялись петь песни. Пели поочередно: рабочие – свое, казаки – свое. У казаков песни были бравые – про походы да про коня и шашку, а у рабочих больше печальные, тягучие – про горькую судьбу да про реченьку или срубленную березу.

пели казаки.

сменяли казаков рабочие.

Димка, считавший хоровое пение делом скучным, неожиданно для себя заслушался. В этом мужском многоголосье звучала такая задорная сила, такая душевная ширь, что Димка пожалел, что он не казак и не артельный рабочий.

Даже Михей-Хобот в этот раз не спал и тоже тужился петь. Правда, пение его походило, скорее, на заунывное мычание.

– В запрошлом годе был случай, – принялся рассказывать между песнями молодой казак Николка. – Маневры мы проводили, тово-этово… И вот сидим, значит, на привале, вот прям как сейчас. Запеваем. Слышим: треск. Выходит на поляну медведь, садится насупротив, подпирает морду лапой и сидит слушает. Слушает и, где надо, головой мотает. Согласно мелодии, значит.

– Вот брехать! – захохотали товарищи рассказчика. – Скажи еще: он с вами песни играл.

– А что! Малость подыгрывал. Слов знать он не ведал – подвывал только, вон как наш Хобот.

Димка от души смеялся со всеми над этой байкой.

Единственно, что немного огорчало его, так это то, что бойкий Николка в последние дни как-то подозрительно стал на него посматривать и задавать всякие неудобные вопросы.

– Митрий Ликсеич, – говорил он, – ты, тово-этово… какими такими путями из России сюда, в Сибирь, пожаловал?

И Димка не знал, что ответить.

Вот и сейчас балагур, едва кончили смеяться, комически развел руки и произнес нараспев:

– Чтой-то все не видать товарищей твоих, Митрий Ликсеич. Что ж они, под землю провалились?

Заступился за Димку Герасим.

– Пошто прицепился к человеку, чисто клещ?! Ты свою службу знай, а он свою знает.

– А чево я? Другие тож любопытствуют.

Глава 24. Образование гор

И вот новый день и новый маршрут. И новые вершины. Горячее солнце и прохладный ветер в лицо. И застывшая волнами, вздыбленная гребнями земная твердь вокруг.

– Владимир Афанасьевич, скажите, пожалуйста, – обратился Димка к своему наставнику, пока они двигались по длинной и почти ровной спине хребта, – как все-таки образовались все эти горы? Раньше я думал, что горы – это вулканы. Но… вы мне показывали всякие слои, складки, рябь окаменевшую…

– Да-да. Хорошо, что вы об этом задумались, мой юный друг. Горы, скажу я вам, рождаются по-разному. – Геолог слегка сбавил поступь, и теперь они шагали рядом. – Встречаются горы чисто вулканической природы. Однако ж большинство гор образовалось посредством сжатия. А результат сжатия, извольте знать, это не только складки, вроде тех, что мы наблюдали третьего дня, это еще и поднятие толщи на большую высоту.

– Тектоническими силами?

– Именно.

– Ладно. Но тогда откуда эти силы берутся? Почему в одних местах горы есть, а в других нету? Вот что мне странно.

– Это крайне интересный и по сей день не решенный вопрос, уважаемый Дмитрий. Мне это дело видится так. Существуют древние прочные блоки земной коры. Этакие глыбищи. Между ними – впадины в виде озер или даже морей. Впадины наполняются постепенно слоями донных осадков. Длится это миллионы лет, так что толща получается до нескольких верст в поперечнике. Нижние слои, благодаря давлению верхних и нутряному теплу Земли, преобразуются в твердую породу: пески – в песчаники или даже в кварциты, глины – в сланцы, древесные и торфяные пласты – в уголь. Затем в некий период блоки земной коры сближаются, и происходит сжатие. А что мы обычно видим при сжатии? Если мы сожмем ладонями с двух сторон пласт теста – а породы, как мы уже говорили, при длительном давлении ведут себя почти как тесто, – то что же произойдет? Оно выпучится смятым бугром, не так ли? – Продолжая шагать, рассказчик весело взглянул на своего слушателя. – Но все-таки горные породы – не тесто, и при сильном сжатии получаются уже не только складки, но и разрывы, трещины…

– А в трещинах – дайки! – вставил Димка.

– В том числе и дайки. Окаменевшая толща может раскалываться при таком сжатии на глыбы, одни из которых поднимаются над соседними, их называют го́рстами. Другие как бы проваливаются – это гра́бены. Кстати, озеро Байкал – это гигантский грабен, заполненный водой. Причем образовался он совсем недавно: всего лишь двадцать пять – тридцать миллионов лет назад.

– Ничего себе – «недавно»! Тридцать миллионов лет! – Димка даже приостановился на секунду.

– Ну, в геологической истории это отнюдь не великий срок. Для Земли, учитывая ее возраст[44], это примерно то же, что для нас четыре-пять месяцев нашей человеческой жизни. А это, согласитесь, не так уж много.

Нет, в Димкином сознании жизнь Земли и жизнь человека никак не сопоставлялись.

– Так вот, – продолжил ученый. – Некоторые трещины… правильнее говорить – разломы, получаются настолько глубокими, что доходят до мантии. И что же тогда, любознательнейший Дмитрий, может произойти?

– Землетрясение! – бойко воскликнул ученик.

Обручев улыбнулся.

– Право, случаются и землетрясения. Однако ж я хотел сказать о другом. По этим трещинам-ходам поднимается магма. Она выплавляется из мантии, где вещество раскаленное, но все же твердое из-за огромного давления. Мы это уже однажды обсуждали. А когда давление благодаря трещине снижается, тогда твердое раскаленное вещество становится жидким раскаленным веществом и устремляется вверх по законам физической науки. И складчатая толща дополняется магматическими породами – целыми полями туфов, пластами застывшей лавы. Бывает, что магматический расплав не доходит до земной поверхности и остается на глубине, выплавив себе в осадочных породах гигантскую камеру и затвердев в виде каменного тела. Такие тела называются интру́зиями. Они могут достигать размеров в десятки верст.

– Во блин! – вырвалось у Димки.

– Могут быть и в форме толстого блина, верно. Но не только. Итак, что же мы получим в результате всего этого?

– Что? – повторил Димка.

– В результате мы получим складчатый горный кряж, разбитый разломами на блоки, начиненный интрузиями и пластами вулканических пород.

– Ну и ну! – ошеломленно тряхнул головой Димка. Какое-то время он шел молча, переваривая сказанное ученым.

– Но почему же в этих ямах, то есть впадинах, про которые вы говорили, осадки сдавливаются? Почему крепкие блоки их сжимают?

– А вот этого, дорогой Дмитрий, мы, к сожалению, не знаем. Существуют лишь гипотезы, то есть предположения, отчего это происходит. Ведь мы не можем наблюдать процессы, протекающие миллионы лет, слишком коротка для этого наша жизнь. Мы видим лишь результаты этих процессов. Так вот, по одной из гипотез, земная кора, постепенно остывая, сжимается, как бы морщится. Однако же эта гипотеза не объясняет, почему в одних местах происходит сжатие, а в других – растяжение с образованием впадин.

– А еще говорят, что материки движутся и сталкиваются между собой, – вспомнил Димка какую-то телепередачу на эту тему. – А океанское дно при этом растягивается.

– Ну, это скорее похоже на фантастику, – улыбнулся Владимир Афанасьевич. – Хотя смелая гипотеза. Я бы сказал: исключительно смелая, – прибавил он уже серьезно. – Сознаюсь, я о такой и не слыхивал.

Димка прикусил язык, сообразив, что в том времени, в каком он сейчас находился, до гипотезы движения материков еще не додумались[45].

– Не слыхивал, – повторил Обручев, сведя напряженно брови. – Хотя погодите… Эдуард Зюсс[46]! Да-да, Эдуард Зюсс, помнится, высказал идею о том, что когда-то существовал единый материк Гондвана[47], который раскололся затем на несколько частей – Южную Америку, Африку, Индостан и Австралию. Но это лишь предположение. Вообще же Земля наша, Дмитрий, это большая тайна. Помню, в юности, мечтая стать путешественником, естествоиспытателем, я приходил в отчаяние оттого, что все великие открытия сделаны без меня. Я слишком поздно родился. Совершены уже кругосветные путешествия, нанесены на карту материки и острова, белых пятен почти не осталось на глобусе. Ливингстон[48] уже проник в дебри Африки, Пржевальский[49] – в пустыни Центральной Азии. Беллинсгаузен и Лазарев открыли Антарктиду[50]. Нам положительно ничего не осталось! А между тем не отдельные белые пятнышки – огромный океан неведомого окружает нас! Много ли мы знаем о внутреннем устройстве земного шара? Наши шахты и буровые скважины – как булавочные уколы на кожуре Земли. Самые глубокие из них не составляют и одной десятитысячной доли земного радиуса[51]. Океанское дно, недра Земли, а тем более иные планеты еще ждут своих Колумбов и Пржевальских. И вам, молодой человек, а также вашим будущим детям и внукам еще изучать и изучать окружающий нас мир. И совершать и совершать открытия.

Димке представилось на минуту, как в какой-нибудь школе на уроке географии учительница говорит:

– Вы назвали мне Пржевальского, Миклухо-Маклая[52], Обручева, Кука[53]. Кого еще из великих путешественников и первооткрывателей вы знаете?

Кто-то из учеников тянет руку:

– Дмитрия Ручейкова!

– Верно, – соглашается учительница. – Молодец!

Это, конечно, уж слишком, но все-таки было бы здорово совершить какое-то важное, полезное для людей открытие.

– Вот так заболтались! – Обручев неожиданно остановился и покачал головой. – Совсем не веду наблюдения. – Он развернулся, и они потопали в обратную сторону.

Вечером того же дня Димка помогал Герасиму отбирать и паковать продукты и снаряжение для намеченного на завтра многодневного маршрута, о котором говорил до этого Обручев. Приготовили на троих небольшую палатку, три куска кошмы, свернутые в рулон, одеяла, котелок, миски, кружки и прочее.

Димка ждал этого маршрута как величайшего события.

В этот вечер все были на редкость серьезными. Даже Николка не подшучивал над Михеем и не приставал к Димке с коварными вопросами.

Глава 25. Дальний маршрут

Хлопки по полотнищу палатки. Быстрое умывание, скорый завтрак. В путь!

Вышли втроем: Обручев, Герасим и Димка. Могучий Герасим нес основную поклажу – продукты на три-четыре дня, палатку, одеяла да еще свою старенькую берданку.

Небо хмурилось, галька была мокрой, блестящей после ночного дождя и поскрежетывала под сапогами.

Шли вверх по ручью, истоки которого, по словам Владимира Афанасьевича, находились на главном водоразделе, к которому и лежал их путь. С двух сторон долину ручья обступили невысокие горы. Ручей зигзагами вился между ними, то с одной, то с другой стороны подмывая их склоны. Среди гальки попадались языки темного сырого песка. На нем оставались глубокие следы трех путников. Шумела на перекатах вода. А сзади доносился гул реки и стук катящихся по ее дну камней. Странно, но этот стук никак не отставал и слышался отчетливо и через час, и через два часа хода. Оказалось, это постукивает подвешенный к Димкиной котомке пустой котелок.

Постепенно долина сузилась. Горы подступили ближе и словно раздумывали, не сомкнуться ли им совсем. Галечные косы теперь чаще сменялись крутыми обрывами, под которыми бурлил и клокотал ручей. Забираться на эти утесы потребовало бы большой сноровки и сил. Поэтому ходоки поступали проще: как только ручей сближался со скалой, они перебредали на другой берег, где тянулись отмели и косы. И так раз за разом. Ручей был полноводным, и сапоги у всех в первый же переход залило водой.

Меньше всего к этой воде подходило слово «летняя». В прежние времена Димка, наверное, окоченел бы после второго или третьего перехода и трясся бы уже как цуцик. Но сейчас, видя, как спокойно, не жалуясь, не охая, бредут его старшие товарищи, он тоже старался держаться. И удивительное дело: скоро вода перестала казаться такой уж обжигающе-ледяной. А пока шагали до следующего брода, ноги успевали немного согреться.

Димкино внимание было направлено главным образом на то, чтобы не упасть во время перебродов. Масса воды с такой силой напирала и била по ногам, что иной раз подошвы начинали скользить, особенно если ступишь на округлый гладкий валун.

– Шире ставь! – кричал Димке Герасим. – Неровен час, собьет!

Сам Герасим и Владимир Афанасьевич брели осторожно, прощупывая ступнями дно.

Все чаще встречались участки, на которых ручей мчался, стиснутый между двумя отвесными скалами. И тогда приходилось подолгу брести против течения. Зато теперь Димкины ноги вовсе перестали мерзнуть. Наверное, потому, что он перестал их ощущать, как если бы это были уже не ноги, а деревянные или пластиковые протезы.

В месте, где ущелье немножко раздвинулось и снова появились полосы гальки и даже ивовые кустики, Обру-чев остановился.

– Надо разводить костер, – решительно произнес он. – Не годится ноги застуживать.

Герасим, сбросив на гальку свою ношу, прошелся вдоль ручья и скоро приволок охапку дров. Это были обломки нетолстых стволов, палки и ветки без коры, как будто кем-то обглоданные. Они образовали под берегом целую баррикаду.

– Это ручей принес во время паводка, – пояснил Владимир Афанасьевич Димке. – Поток тер, бил их о дно и о скалы, оттого они такие измочаленные. В паводок нам бы тут не пройти – сбило бы с ног и мочалило бы, как эти дрова.

Тем временем на берегу запылал огонь. Герасим наладил таганок, подвесил котелок с водой для чая.

Димку заинтересовали спички, которыми рабочий разжигал костер. Сами спички были розоватыми, с белыми головками и помещались в коробке́ из тонкой древесины. На этикетке стояла надпись: «Спичечная фабрика № 40 П. Д. Щербакова Вятской губернии», и был нарисован силуэт медведя, похожего на толстую понурую собаку.

«Наш был страшнее», – вспомнил Димка медведя-гиганта.

В ручье в эту минуту что-то громко бултыхнуло.

– Таймень?! – вскочил Димка на ноги.

Бултыхнуло еще раз.

– Каменья, – сообразил Герасим.

Со скалистого утеса на той стороне ручья скатилось и плюхнулось в воду еще несколько камней.

– Погляди-ко! – указал Герасим Димке на верхушку скалы.

Димка задрал голову и увидел какое-то светло-коричневое животное с рожками. Было жутковато видеть, как оно прохаживается по узенькому карнизу скалы.

– Стрелить? – спросил рабочий у начальника, поднимая с земли свое одноствольное ружье.

– Оставьте, – возразил Обручев. – Куда нам его нынче? Лишний груз нам ни к чему. Да и жалко губить такого красавца.

– Мясо у нас на исходе.

– Ничего, добудем в другой раз.

Снова посыпались камешки, и животное, совершив несколько прыжков по каменным ступенькам, скрылось за кромкой обрыва.

– Горная коза, – проговорил Обручев так, как будто коза эта была его давней знакомой. – Хороша! Она большая мастерица прыгать по кручам. Поди догони ее!

Димку удивляла не только коза, бесстрашно скачущая по кручам, но и редкие лиственницы, каким-то чудом прикрепившиеся корнями к отвесному уступу, тощие, мучительно изогнутые, но упорно борющиеся за место под солнцем.

«Вот у кого надо учиться стойкости!» – подумал он.

Глава 26. Рельеф гор

Пока пили чай и, разувшись, грели ноги у огня, Димка вспомнил вчерашнюю «лекцию» о происхождении гор и спросил:

– Владимир Афанасьевич, а вот это ущелье, по которому мы идем, это грабен?

– Не дает геология покоя? – сочувственно улыбнулся Обручев. – Это хорошо. Да, бывает, конечно, когда вода использует грабены и течет по ним, еще больше их углубляя. Но вообще-то, современный рельеф, все эти хребты, долины и ущелья, – дело рук не только тектоники. Наверное, вы удивитесь, Дмитрий, если я скажу вам, что вся красота гор с их цепями зубчатых вершин, отвесными кручами, ущельями и бурными речками – все это создается силами разрушительными. Да-да, именно так. Лик земли – это не застывшая маска, когда-то слепленная на века, он постоянно меняется. А великий и могущественный скульптор, который неустанно творит рельеф нашей планеты, – это вода. Представьте себе: обыкновенная вода – ручьи, реки, дождевые потоки. Но не только вода. У нее есть помощники. Это жар и холод, дождь и снег, ветер и растения… Изо дня в день, из года в год, веками эти силы грызут, сверлят, разъедают каменные поднятия, а дожди и ветры смывают и сдувают этот разрыхленный материал. Разрушительные силы, как вы понимаете, успешнее расправляются с породами некрепкими. Более прочные пласты или тела остаются стоять в виде башен, пиков, стен, как та дайка, которую мы с вами однажды наблюдали. В результате получается горная страна вроде той, что нас сейчас окружает.

Димка огляделся. Он не сомневался в верности слов своего наставника, но вообразить эту исполинскую работу воды, дождей и ветров он мог, только если допустить, что все эти горы сделаны из песка или из мягкой глины.

– Трудно поверить, что жидкая вода размывает такие твердые и крепкие скалы, – высказался он, глядя на бегущий рядом с ними ручей.

– А между тем это так. Недаром существует поговорка: вода и землю точит, и камень долбит. Медленно, но долбит. Скажу вам больше: на вытачивании рельефа гор работа разрушительных сил не останавливается. Их цель – не создание красот природы, как нам хотелось бы думать. Задача разрушительных сил – полное уничтожение гор. Снести до основания все каменные исполины, стереть их с лица земли – вот к чему стремятся эти силы. И рано или поздно, в зависимости от высоты гор и их прочности, разрушители исполняют свою задачу, и величественные горы исчезают.

– Совсем? – спросил Димка обескураженно.

– Совсем. Где когда-то были горные пики, мы теперь нередко видим лишь холмики или даже ровное место.

– И от этих гор тоже ничего не останется? – Димка снова обвел взглядом окружающие громады.

– Увы, таков ход земной истории. Взять Украину: когда-то там были высокие горы, а нынче – лишь волнистая равнина да плоские увалы. Горы – как люди: рождаются, старятся и умирают. Горы Кавказа, например, или Швейцарских Альп совсем юные. А вот Урал имеет почтенный возраст.

– А наши? – спросил Димка.

– Наши? А вы взгляните внимательно. Вершины вокруг нас не остроконечные. Вспомните реку, где стоит наш бивак, ее широкую долину. Здешние горы, скорее, зрелые.

Димка вспомнил реку, ее грозный рокот и бурное течение, вспомнил гольцы, достигающие облаков, и подумал, что здешние горы вполне бы сошли и за молодые.

– Когда я летел на верто… – собрался возразить он, но спохватился и поправился: – Недалеко от Бурунихи я видел такие отвесные ущелья! И скалы… наверное, не слабее альпийских.

– Все верно, – улыбнулся наставник. – А не обращали ли вы внимание, мой пытливый друг, что тут, в Сибири, часто встречаются горы с выровненными плоскими вершинами, плоские заболоченные седловины, верховые болота?

– Как же! И не раз!

– Так вот: все это свидетельствует о повторном поднятии этой территории. Старая полуразрушенная горная страна может заново испытать поднятие и таким образом как бы омолодиться. То, что было плоским холмом, становится вершиной, ложбина превращается в ущелье. И снова ручьи, реки, солнце, мороз и ветер начнут вытачивать новую горную страну. Точнее сказать: обновленную. И все повторяется. – Геолог немного помолчал, отпил из кружки чаю и добавил: – Вот эту связь форм земной поверхности с геологической историей Земли первым подробно разобрал Эдуард Зюсс, которого я однажды поминал. Не так давно, кстати сказать, вышли первые два тома его монументального творения «Лик Земли»[54]. Автор был столь любезен, что включил в свой «азиатский» том, над которым он сейчас работает, некоторые наши данные по геологии Китая и Забайкалья.

– Как же он узнал о них? – удивился Димка.

– Очень просто: уже лет шесть мы состоим в дружеской переписке. Надеюсь, когда-нибудь и встретимся[55]. Я посылал ему материалы из Китая и отсюда…

– Отсюда? – снова удивился Димка.

– Ну, не прямо отсюда, а из Иркутска, с почтой.

– По обычной почте? – поднял Димка брови.

– А как же иначе? Гонца не пошлешь – далековато.

– Но ведь это ужасно долго!

– Отнюдь. Довольно быстро, иной раз за месяц письмо доходит.

«За месяц!» – чуть было не вскричал Димка. Туда месяц и обратно столько же! То есть два месяца ждать ответа на свое письмо! Им бы электронную почту – насколько быстрее пошли бы у них дела. Но, с другой стороны, они и без электронной почты, и без Интернета как-то управлялись, да еще столько всего сделали, эти старинные ученые! И что же, выходит, их ум и трудолюбие посильнее Интернета?

Все то время, пока Обручев говорил, Герасим, напившись чаю, сидел со скучающим видом. Бурое лицо его и насмешливо прищуренные глаза выражали крайнее недоверие.

– Очень мне это, по правде сказать, сомнительно, – проговорил он после того, как ученый умолк.

– Что именно? – спросил Обручев, отмахиваясь фуражкой от мошки.

– Вы уж на меня не серчайте бога ради, я человек до науки не касающийся… однако по рассудку своему я разумею так: как же такое возможно?

– Что возможно, Герасим?

– Как возможно, чтобы были горы, а опосля стало ровно? Это господа ученые чтой-то перемудрили.

– А как по-вашему?

– Мое разумение таково: горы энти пребывали при наших дедах и прадедах… и много допрежь того, с самого дня Сотворения мира. И пребудут они, по Божьей милости, после нас и наших чад до скончания света. Вот как я себе думаю.

– Многие думают так же, – совсем не огорчился этим убежденным возражением Владимир Афанасьевич. – А между тем вы, Тимофеев, верно, не раз наблюдали, как ручей или речка несут песок, ил, даже камни перекатывают. Откуда они всё это берут?

– Известно откудова – с верховьев.

– А где же верховья? Вон они где – в горах, – указал Обручев рукой на далекий гребень хребта. – Значит, оттуда этот материал уносится, там его убывает. И вот подумайте: убывает день за днем, год за годом, век за веком, миллионами лет. Что происходит с горами? Они уменьшаются.

Герасим рассмеялся веселым смехом:

– Шутить изволите! Сколь река несет песка и всякого иного? Крошки! А каковы горы?! – вскинул он руки к окружавшим их утесам. – Да это все одно, что Давид против Голиафа[56].

Владимир Афанасьевич и Димка переглянулись: они-то понимали друг друга. Было ясно, что этого доброго, но темного человека вряд ли получится переубедить.

– Да, – проговорил Обручев, задумчиво кивая головой. – Конечно, это нелегко воспринять – миллионы лет медленных процессов. Тем не менее все имеет свое начало и свой предел. Когда-то и Земли нашей не было, не то что гор, – улыбнулся он рабочему.

– Это мы понимаем, – согласился тот. – Пока Бог не сотворил мир, ничего и не было, одна тьма кромешная.

– Ладно, тьма кромешная, – грустно усмехнулся ученый. – Пора нам двигаться дальше. Лень на ремень, а ремень на плечи! Заливайте костер и пойдемте.

Глава 27. Добыча

И снова они брели по ручью, по клацающей гальке. Геолог останавливался и стучал молотком по каменным уступам. Иногда он брал образец, который Димка заворачивал в бумагу и запихивал в свою торбу.

К вечеру ущелье еще больше сузилось, а стенки его стали ниже. Дно здесь было завалено крупными глыбами, с которых маленькими водопадиками сбегала вода. Приходилось карабкаться по этим завалам. Местами ручей и вовсе исчезал. И только по гулкому журчанию и бульканью можно было догадаться, что он течет где-то под камнями.

– Вот она, интрузия, – стукнул Владимир Афанасьевич молотком по одной из глыб. – Помните разговор о них?

– Это всего-то? – удивился Димка.

– Да нет же! – устало рассмеялся Обручев. – Все эти глыбы и эти ближайшие, полагаю, скалы – все это гранитная[57] интрузия, вскрытая эро́зией, то бишь разрушительными силами. Эрозия, как врач со скальпелем, вскрывает внутренности земли.

– Нешто живая она, земля-то эта? – хмыкнул Герасим.

– А кто ее знает? Может, и живая, – серьезно отвечал геолог.

Рабочий только покачал головой, как бы говоря: «Мудрите вы всё, господа ученые».

Еще через какое-то время Обручев остановился и огляделся по сторонам.

– Надо ставить бивак, коллеги. Иначе, боюсь, выше не будет дров.

Димка и Герасим тоже огляделись. Дров и тут почти не было, лишь редкие, чахлые кустики ивняка торчали под обрывами да на склонах виднелись кое-где хвосты кедрача.

Все трое выбрались из ущелья на склон и скоро отыскали на его перегибе площадку поровнее. Отсюда открывалась широкая панорама. Петляла далеко у подножий речка, и точно языки сползали к ней с противоположного хребта отроги, поросшие лесом. Низкая облачность скрывала макушки самых высоких гор. Что Димке особенно понравилось – это то, что здесь, на высоте, не было ни комаров, ни мошки.

За водой Димке пришлось опять лезть в ущелье и ковылять по нему вниз – туда, где вода выбивалась из-под камней.

После ужина, пока не совсем стемнело, Обручев решил осмотреть склон и скалистые гребни на нем. Димке поручили собрать побольше дров и наломать лапника на подстилку в палатку. Герасим же со своей берданкой направился к вершинам.

Уже в сумерках, когда Владимир Афанасьевич и Димка сидели у костра и беседовали о геологии, где-то в отдалении громыхнул выстрел. Эхо прокатилось по распадкам и ущельям. Казалось, горы заворчали, потревоженные.

– Небось Герасим добыл зверя, – высказался Обру-чев. – Он хороший охотник, попусту стрелять не станет. И вообще – надежный спутник, проверенный.

Димка немного позавидовал этому богатырю. Как бы он был счастлив, если бы и его, Димку, великий Обручев назвал своим надежным спутником.

Примерно через полчаса, уже в полной темноте, к костру подошел странно сгорбленный Герасим. На могучих плечах его громоздилось что-то серое, похожее на мешок. С мешка этого свисали ворсистые ноги с черными копытами.

– Барана стрелил, – прохрипел охотник и с облегчением свалил тушу с плеч.

Димку поразили рога – толстые, завернутые кольцом, остриями вперед. Недаром существует поговорка: «скрутить в бараний рог».

«И как они таскают на голове такую тяжесть? – подумал мальчишка про диких баранов, осторожно приподнимая рога над землей. – Можно ведь и шею вывихнуть».

Выпуклые глаза животного были открыты, в них мерцали отблески костра, но прилипшие к ним мусоринки и мелкие камешки говорили о том, что глаза эти неживые. Мальчишке стало жалко этого сильного, судя по мощным рогам, зверя.

Рядом присел Обручев.

– Горный баран, – молвил он и провел ладонью по жесткой, курчавой на лбу шерсти животного. – Редкое животное в Сибири. Другое его название – архар.

– А он, случайно, не в Красной книге? – осторожно спросил Димка.

– Простите: в какой книге? – не понял ученый.

– Да нет, это я так… – смутился мальчишка, догадавшись, что никакой Красной книги в те времена, в какие он попал, по всей вероятности, еще не существовало[58].

– Мясо – это, разумеется, хорошо, – вернулся к костру Владимир Афанасьевич, – однако придется вам, Тимофеев, нести его в отряд, по крайней мере бо́льшую часть. Мы с Дмитрием поработаем денек в верховьях ущелья, а вы уж потрудитесь скорее воротиться… Туда и тотчас обратно. До вершин еще далеко, а вдвоем поклажу и образцы нам не снести.

– Будет исполнено! – по-военному отвечал богатырь. – Обернусь скоро: завтра к вечеру – там, а на другой день – бегом сюда.

Тушу барана Герасим ловко разделал, шкуру и голову с рогами закидал в стороне камнями, мясо сложил в мешок, выгрузив из него все продукты. Не поместились лишь две задние ноги.

Димка не прочь был бы взять рога себе. Вот было бы супер – показать друзьям эти грозные рожи́щи! Но он вспомнил, что ему некому их показывать. И неизвестно, увидит ли он вообще когда-нибудь своих прежних друзей…

Ночью заморосил дождик. Он сыпал по парусине палатки, точно мелкий песок. Димка спал плохо. Ныли ноги, видимо после холодной воды. Когда он вытягивал их, мышцы икр сводило судорогой. Вдобавок он не мог лежать на спине: болели набитые на пятках мозоли. Но не эти пустяки мешали ему. Его мучил страх. Да, впервые с того дня, как он потерялся во времени, ему стало страшно. Страшно, что он, наверное, уже никогда не увидит родителей, сестры, друзей, никогда больше не увидит мир, в котором он родился и жил. Не будет у него ни кино, ни Интернета… даже вездехода и вертолета ему больше не видать как своих ушей. Как бы ни было ему интересно с Обручевым, как ни привлекательна эта настоящая полевая жизнь, оставаться тут навсегда представлялось ему сейчас пожизненной ссылкой.

Когда он наконец забылся, ему приснилось, будто он стоит на высоченном утесе. А далеко внизу – крохотные фигурки: его отец, мать, одноклассники и учителя. Все они машут ему, призывая спуститься к ним. Но он не может это сделать, потому что он – архар, житель гор. У него могучие красивые рога, он грациозно прыгает с уступа на уступ, трясет рогами, но пути вниз ему нет. И тогда он решает спрыгнуть. Будь что будет! Прыгает и просыпается.

…На рассвете Димка слышал, как Герасим повозился и, кряхтя, выполз из палатки. Он даже костер не стал разводить, а сразу отправился в путь, и слышно было, как скатываются камни из-под его сапог, когда он, очевидно, спускался по склону.

Утром мир показался Димке однобоким: у него заплыл один глаз. Видимо, мошка цапнула за веко. А он вчера радовался, что тут нет гнуса.

День наступил хмурый, неприветливый. Дождь шел, не прекращаясь ни на минуту. От порывов ветра палатка трепетала и дергалась, точно лошадь, заедаемая паута́ми (так здесь называли слепней). Маршрутить было невозможно. Но Обручев, конечно же, не мог не работать: целый день он что-то вычерчивал на карте, записывал в блокноте, пересматривал отобранные накануне образцы пород. Костер было не развести, и потому они ели сушеную рыбу с сухарями, запивая простой водой.

– Скверная погода… – заметил Владимир Афанасьевич, пока они перекусывали. – Но вот что я вам скажу, мой незаменимый помощник. В «поле», в экспедиции даже в непогоду очень важно быть занятым. Если ты занят, увлечен своим делом, голова будет в работе, а не в праздности. Праздность – это самое худшее. Жизнь наша не такая долгая, чтобы тратить понапрасну хотя бы один день. – (А вот Димке всегда казалось, что жизнь, наоборот, бесконечно долгая.) – К тому же труд, особенно мыслительный, дарит человеку истинную радость и делает его жизнь осмысленной и интересной. Сегодня мы не пошли в маршрут из-за погоды, но у нас есть чем заняться: как только я закончу свою работу, я расскажу вам, мой юный друг, о рудах. Руда – это то, ради чего, по большому счету, геологи и трудятся.

Глава 28. О зарождении и нахождении руд

Вечер еще только подступал, а горы уже потемнели и как будто крепче обнялись друг с другом, слились в единую каменную громаду, среди выступов и провалов которой, у одной из ее морщинок-ущелий, прилепилась точечка палатки. В палатке сидели на кошме выдающийся русский ученый XIX–XX веков Владимир Афанасьевич Обручев и ученик одиннадцатого класса из XXI века Дима Ручейков. Обручев рассказывал ученику о рудах. Он начал так:

– Что же такое, дорогой Дмитрий, руда? Что такое вообще полезные ископаемые, которые включают в себя не только руды – источники металлов, но и нерудные ископаемые: уголь, соль, поделочные и строительные камни, нефть? Само название говорит за себя: ископаемые. То бишь человеку приходится выкапывать их из-под земли, точнее – из недр. А слово полезные подсказывает, что они человеку необходимы для его жизни, иначе он не стал бы их выкапывать. Руды железа, цинка, меди дают нам металлы, необходимые для сооружения машин, инструментов, оружия; нефть, газ и уголь – это топливо; глина и щебень используются при строительстве жилищ, дорог и прочего. Но если бы эти полезные материалы лежали повсюду в неограниченных количествах, не было бы нужды в геологах: бери, сколько кому заблагорассудится. Верно? Но в том-то и дело, что это не так. Некоторые ископаемые, алмазы, например, или прекрасные зеленые изумруды, настолько редки, что их добывают поштучно. Хотя вот господин Карпинский[59] считает ценнейшим полезным ископаемым обычную пресную воду. Наверное, он прав в том смысле, что когда-нибудь чистая пресная вода станет большой ценностью. В Африке, в Центральной Азии она уже и сейчас ценность, а вот у нас ее пока в избытке. Но в большинстве своем полезные ископаемые все-таки редки. К счастью для человека, эти нужные ему вещества не рассеяны равномерно в земной коре, а образуют скопления наподобие кладов. Вот эти скопления и называют месторождениями. То есть они рождены в определенном месте – месте рождения.

– И кто же их… вернее, что же их родило? – спросил Димка, сидя, как и Обручев, по-турецки и ковыряя дырку в штанине.

– А как вы сами полагаете?

– Думаю, Земля.

– По большому счету, это так. В древности люди понимали это буквально: дескать, матушка-Земля рождает руды и драгоценные камни, как человеческая женщина – ребенка. Они верили, например, что руда сама собой может перебраться из одного места в другое, может заново возродиться после ее добычи. Полагали, что одним она дается в руки, а других бежит. И они старались всячески задобрить хозяев подземного царства.

– Хозяйку Медной горы, – вспомнил Димка прочитанный в детстве сказ Бажова[60].

– Или Малахитницу. Так именовали уральские рудокопы владелицу подземных сокровищ. Однако ж сегодня, дорогой Дмитрий, мы располагаем научными знаниями, и нам нет надобности задабривать подземных духов. Мы и без их помощи находим места, где эти богатства скопились.

– Но если не духи, то что же все-таки заставило их скопиться в каком-то месте?

– Вот это, молодой человек, коренной вопрос геологии. Ибо! Если мы будем знать, где и в какие периоды времени накапливаются полезные ископаемые, мы сможем грамотно направить свои поиски. Вы любите брать грибы? Так вот, отправляясь в лес за грибами, вы должны знать, где, в каком лесу и в какое время года они произрастают, чтобы не бегать понапрасну с пустой корзиной. Вот так и в геологии. Задача геолога – разгадать тайну месторождений: как и где они зарождаются. Доводилось ли вам, Дмитрий, наблюдать, как старатели отмывают драгоценный металл – в лотке ли, в медном тазу?

Димка покачал отрицательно головой, хотя, конечно же, он видел в фильмах, как моют золото. Но в фильмах это было не совсем понятно.

– Коли не видели, то постарайтесь вообразить. Так вот, они накладывают в свой промывочный прибор грунт – песок, глину, щебень, – в котором может содержаться всего несколько крупиц золота или серебра. Двигая лоток в воде с использованием нехитрых приемов, они постепенно смывают более легкий материал – песок, глину, отбрасывают камешки, пока на дне посудины не останется так называемый шлих – тяжелые минералы и среди них – те ценные крупицы, которые теперь легко извлечь. И если всей породы было три-четыре фунта[61], то шлиха мы получим всего на четверть или на половину золотника[62]. Но это уже будет концентрат. В масштабах лотка эти ползолотника и есть месторождение. Вот приблизительно так работают и природные процессы. На побережьях морей, океанов прибойные волны разрушают скалы, в которых содержится в рассеянном виде какой-либо полезный нам минерал, и перемывают рыхлый материал, как перемывает его золотодобытчик в своем лотке. Вода отделяет более тяжелые минералы от легких. И если протекает эта работа веками, формируется прибрежная россыпь. Так образуются, к вашему сведению, россыпи касситерита[63] – минерала олова. Позднее море может затопить сушу, и наша россыпь покроется сверху слоями других осадков, станет россыпью ископаемой.

Димка слушал внимательно, внимательнее, чем на уроках в школе, стараясь сохранить в голове каждое слово своего учителя, как сохраняются в природе ценные россыпи, о которых тот говорил. Он не слышал шороха дождя и даже не замечал, что на плечо ему каплет вода.

– Мы рассмотрели сейчас пример месторождения осадочного, – продолжал ученый, – то есть зародившегося при отложении осадков. Однако есть еще большая группа месторождений, связанных с магматическими явлениями в недрах Земли, проще говоря – с магмой. Как же там, внутри Земли, происходит накопление полезных компонентов?

– Как? – завороженно спросил Димка, у которого не было не этот счет никаких догадок.

– Для наглядности представьте себе, мой юный геолог, молоко. Да-да, не удивляйтесь, обычное свежее молоко. С виду оно совершенно однородно. В нем содержится, положим, пять процентов жира, но этот жир равномерно распределен по всему объему этого полезного напитка. Но вот молоко постояло сутки на холоде, и сверху выделился тонкий слой сливок. Теперь мы без труда можем собрать их и получить из них масло. То же примерно происходит и при охлаждении магмы в магматическом очаге: магма расслаивается. Подобно сливкам в крынке с молоком, в гигантской емкости, заполненной магмой, отделяются расплавы тяжелых металлов. Правда, в отличие от сливок, они скапливаются в донной части этой емкости. На дно оседают и те металлы, что кристаллизуются первыми. В результате, при окончательном затвердевании интрузии, в нижней ее части мы получаем рудные скопления меди, никеля, кобальта. Другие металлы, напротив, застывают в последнюю очередь. И когда интрузивное тело почти полностью отвердело, этот остаточный расплав выжимается по трещинам в верхние части интрузии или в окрестные породы. Так зарождаются месторождения хрома, титана, железа. Наконец, последние, самые легкоплавкие остатки магмы, насыщенные газами, также прорываются по трещинам и порождают так называемые пегматитовые тела. Пегматиты содержат редкие химические элементы, а еще в них находят минералы-самоцветы – изумруды, топазы.

– Ух ты! – не удержался Димка.

– Но это еще не все. На пегматитах, мой любознательный друг, рудообразование не завершается. По мере остывания огромного и уже твердого магматического тела, которое длится тысячелетиями, из него источаются водные растворы. Они несут в себе разные вещества, в том числе и металлы. Сверх того, интрузия нагревает и насыщает газами воды, которые всегда имеются в глубине земли, также делая их минерализованными.

– И получается минеральная вода! – подхватил Димка.

– Пожалуй, минеральная вода из той же компании. Так вот, эти растворы бегут по трещинам, отдаляясь порой на многие версты от материнского тела. Как ветви от ствола большого дерева. Затем, по мере их охлаждения, из них начинают кристаллизоваться различные минералы – зарождаются жильные месторождения золота, серебра, цинка, свинца и других металлов. При этом основную часть жил слагают кварц и кальцит. Посему и нам следует обращать внимание на кварцевые и кальцитовые жилы.

– Вроде той, что мы встретили однажды в маршруте? – вспомнил Димка.

– Именно. И называют такие жильные месторождения гидротермальными, что значит: созданные горячими водными растворами.

– Скажите мне, Дмитрий, для вас очень сложно то, о чем я говорю? – приостановил свою речь Обручев.

– Вообще-то, сложновато, – честно признался Димка. – Боюсь, что я не сумею все запомнить.

– А вам, мой друг, и не следует все запоминать. Главное, чтобы вы осознали, насколько сложны и длительны процессы образования руд, как вообще сложна жизнь нашей планеты. И как непроста в связи с этим работа геолога.

– Это я уже осознал, – кивнул Димка.

– В природе все еще сложнее, чем в моих объяснениях, поверьте, и тайна образования руд еще до конца не разгадана. Для нас же важно вот что, дорогой коллега. Нам важно отличать секущие рудные тела от согласных. Секущие рассекают слои пород, среди которых они находятся. Это всевозможные жилы – пегматитовые, гидротермальные. Согласные же, или пластовые, тела, например пласты соли или угля, залегают в добром согласии с вмещающими их породами, как начинка между слоями блинов, и вместе с ними повторяют все изгибы складок.

Пример с блинами Димке понравился. Будь у него сейчас эти блины, он с удовольствием помял бы и поизгибал их вместе с начинкой, точно слои осадков (прежде чем съесть).

– Ну вот, уважаемый Дмитрий, теперь вы понимаете, что геологу для нахождения полезных ископаемых надобно иметь большие знания и хорошую наблюдательность.

– Да-а-а, – протянул Димка, впечатленный этой всеохватной лекцией. До этого он считал, что месторождения ищут именно как грибы. Да, неплохо, конечно, знать места. Но потом уже просто ходишь, высматриваешь, заглядываешь под кусты, нагибаешься – и так, пока не найдешь. А тут, оказывается, столько всяких премудростей и тонкостей, столько разных вариантов…

– А вы говорили, Владимир Афанасьевич, что главный инструмент геолога – молоток и компас, – напомнил он своему учителю.

– Браво, коллега! Вы целиком и полностью правы, и до́лжно признать, что главный инструмент геолога – это все же его голова, то есть его мозг и знания, в этом мозгу заключенные. А потом уже все остальное, включая интуицию и удачливость. А еще необходим трудолюбивый карандаш. У меня таковой имеется, – шуткой завершил свою лекцию ученый и показал своему слушателю короткий обрезок карандаша. – Этот карандаш понуждает меня записывать все мои наблюдения и соображения. Без него никак.

Димку так и подмывало, в свою очередь, рассказать этому выдающемуся человеку про то, что через сотню лет геологи в своей работе, кроме молотка, компаса и карандаша, будут использовать радиометры, аэрогравиметры, компьютеры, а лошадей им заменят вездеходы и вертолеты. Что геология объединится с физикой и появится сложная наука геофизика. Рассказал бы он и про другие достижения цивилизации – про Интернет и мобильную связь, про телевидение и кино, про космические полеты… Но, к своему большому сожалению, он не мог этого сделать. Не мог даже намекнуть.

Глава 29. Герасима нет

На другой день дождь перешел в морось. Владимир Афанасьевич и Димка сделали небольшой маршрут и, возвращаясь на стоянку, надеялись застать там Герасима. Но увы, палатка была пуста.

– Должна быть серьезная причина, задержавшая его, – заключил Обручев, нахмурившись. – Мужик он сильный, обратно ему идти налегке, останавливаться и осматривать обнажения не надобно – к середине дня он мог уже быть здесь. Решительно не понимаю! Назавтра я планировал подъем на гребень хребта. Вдвоем нам, со всем грузом, не управиться. Что ж, будем ждать до завтра, а там станем думать.

Они развели костер, повесили над ним котелок с крупой и присели у огня, греясь. Пользуясь этой паузой, Димка решил прояснить для себя загадку каменных кругов и полос, которые он наблюдал когда-то на вершине плато.

– Правда ли, что это работа вечной мерзлоты? – спросил он.

– Бесспорно, – с готовностью ответил ученый. – Хотя раньше считали, что без потусторонних сил тут не обошлось, и даже называли эти кольца чертовыми кругами. На самом же деле главный секрет появления таких фигур – это переход воды из жидкого состояния в твердое и обратно. Проще говоря – замерзание грунтовых вод и таяние получившегося льда. Замерзая, вода расширяется. Это известный факт. Замерзая в земле и расширяясь, она выпучивает грунт. Грунт же, замерзая и оттаивая, снова замерзая и снова оттаивая, постепенно сортируется: более крупные обломки смещаются к краям.

– Как же это они – сами собой, что ли, двигаются? – не понял Димка.

– Это сложный и не до конца проясненный процесс, коллега. Считается, что под более крупными обломками собирается больше влаги и, замерзая, она, вернее, полученный лед сильнее выталкивает именно такие обломки. Когда же все крупные камни в этом месте оказываются на поверхности, снизу выталкивается более мелкий материал – щебень, затем песок, они-то и сдвигают ранее вытолкнутые обломки к краям пятен. Так и возникают каменные кольца.

– Хорошо. Но почему тогда камни в этих кольцах стоят на ребре? – недоумевал Димка.

– Вероятно, из-за того, что лед часто нарастает клиньями, уходящими в глубину. И камни этими клиньями как бы выворачиваются, ставятся на попа.

– Здо́рово! А мерзлота эта… она действует только на вершинах гор?

– Что вы?! Где угодно. В тундре, например, образуются торфяные бугры, внутри которых, как начинка в пироге, содержится чистый лед, который не тает десятилетиями. Обычны в тундре и так называемые медальоны – пятна без растительности. Образуются они оттого, что замерзающие части грунта выжимают к поверхности еще не замерзшую вязкую глину.

– Владимир Афанасьевич, скажите, пожалуйста, а эта вечная мерзлота… она вправду вечная?

– Вечного ничего не свете нет, дорогой Дмитрий. Считается, что многолетняя мерзлота – это наследие древних оледенений. Прежде ученые не признавали наличие мерзлоты в Сибири. Первым заговорил о ней Петр Алексеевич Кропоткин[64], который много путешествовал по здешним местам. Он обнаружил остатки древних морен и ледниковые шрамы[65] на скалах, описал ледниковые долины, наподобие той, что мы с вами, Дмитрий, видели в первом совместном маршруте. Кстати, он же и придумал термин «вечная мерзлота».

Поздно вечером, когда они лежали уже под одеялами и свеча была погашена, но обоим почему-то не спалось, Димка дерзнул спросить у своего старшего товарища:

– Владимир Афанасьевич, а как вы попали в Сибирь?

– Да очень просто! – охотно отозвался тот. – Предложили мне после работ в Закаспийской низменности должность геолога при Иркутском горном управлении. Мушкетов предложил, Иван Васильевич, мой учитель и добрый знакомый, я его уже упоминал. Сказал он так: «Будете первым геологом Сибири». Возможно ли отказаться от такого подарка?

Некоторое время оба молчали, и слышно было, как сыплет по палатке дождевая морось.

– Не забуду, как ехали из Петербурга сюда, в Сибирь, – снова заговорил Владимир Афанасьевич, и Димка почувствовал, что тот улыбается. – Я, Лиза – моя жена и полугодовалый Во́лик, наш первенец, сейчас ему уже десятый год[66]. Это была моя первая поездка в эти края, а уж для жены и сына – вообще первая дальняя поездка[67]. Шесть тысяч верст! Подумать только! Можно сказать, путешествие на край земли. Ехали мы до Нижнего Новгорода по железной дороге, затем на пароходе по Волге и Каме, а там опять по железной дороге и опять на пароходах по Тоболу, Иртышу, Оби. А потом больше полумесяца тряслись в тарантасе по Сибирскому тракту. Вот уж натрясло и намучило! Не забуду, как у нас украли корзину с детскими вещами, думали, очевидно, что у нас там ценности. Зато Волик, за которого мы так боялись, держался лучше всех. К нашему изумлению, большую часть пути он просто сладко спал, полагая, видимо, что это не дорожная тряска, а всего лишь колыхание люльки. Правда, помещен он был в специальный куль из овечьей шкуры. А вот у нас с Лизой таких кулей не было, и уснуть нам не удавалось. Через два года после нас господин Чехов прокатился по этому печально знаменитому тракту и подробно описал прелести такого путешествия[68]. «Это самая большая и самая безобразная дорога на всем свете», – утверждает он. И я с ним всецело согласен. Потому и требуется постройка тут железной дороги.

– Здесь, в Сибири, наверное, интереснее, чем в Петербурге? – предположил Димка. – Тут у вас экспедиции…

– Ну, не только экспедиции. Довольно и сугубо кабинетной работы. К тому же, помимо главных дел, есть и много другого. Так, я составляю обзор всех когда-либо напечатанных книг и статей, касающихся геологии Сибири. Этот мой труд, надеюсь, облегчит работу любого исследователя этого края[69]. И вообще, Дмитрий, помните: все, что мы ни делаем – если делаем добросовестно и с интересом, – рано или поздно даст людям свои полезные плоды.

– Я тоже так думаю, – согласился Димка.

– А пока мы не уснули, мой к вам вопрос, дорогой коллега, – проговорил Владимир Афанасьевич (Димка слегка напрягся). – Какими судьбами вы оказались в здешних диких краях? Вы говорили о каких-то геологах, о базе на Бурунихе…

Димка медлил с ответом. Хорошо, что темнота скрывала выражение великого смущения на его лице. Что он мог сказать? Что его доставили сюда вертолет и вездеход? Или что он вообще из другого времени? Кто же в такое поверит?

Между тем что-то подсказывало ему, что сейчас именно та минута доверительности и взаимного притяжения, та редкая в жизни минута, когда два человека могут стать настоящими друзьями. Надо лишь ответить на откровенность откровенностью, открыть другому свое сердце и мысли. Но мог ли Димка быть откровенным?

– О геологах и базе – это я так сказал… – пробормотал он чуть слышно. – Вырвалось у меня.

– А вот у меня такое ощущение, что тут кроется некая тайна, – возразил Обручев. – Не желаете – можете не говорить, я вас не неволю.

– Я просто… я тут путешествовал, – соврал мальчишка, и ему сделалось горько за свою ложь. И горько, что упущена редкая благоприятная минута.

– Хорошо. Будем считать, что это так, – сказал ученый, и чувствовалось, что на этот раз он не поверил своему подопечному.

– Владимир Афанасьевич, – взволнованно проговорил Димка, и голос его дрогнул. – Пожалуйста, простите меня. Я сейчас не могу ничего объяснить. Потом… Может быть, вы и сами потом поймете.

– Хорошо, Дима. Покойной ночи. Сейчас главное, чтобы в биваке нашем не стряслось какой-либо беды и к утру появился Герасим, – прибавил он.

Однако Герасим не появился ни на утро, ни в течение всего следующего дня.

Вечером Димка набрался решимости и обратился к начальнику.

– Владимир Афанасьевич, – проговорил он как можно тверже. – Разрешите мне спуститься в лагерь и разузнать, в чем там дело. А заодно я и остатки мяса отнесу. А то оно у нас пропадет без соли.

– Бог с ним, с мясом! – отмахнулся старший. – Вы уж меня не обессудьте, сударь, но одного я вас отпустить никак не могу. Горы, тайга, водные потоки – с ними шутки шутить нельзя. Можно и ногу подвернуть на камнях – кто поможет? И хищные звери кругом. Да и мало ли что еще… По́лно! Будем ждать Герасима.

– А если он и завтра не придет?

– Отправимся вниз вместе. Палатку и продовольствие оставим, заберем только образцы. Хотя жаль, конечно, прерывать маршрут.

– Вот именно! – подхватил мальчишка. – А так вы бы продолжили работать, а я бы все узнал и мясо с образцами отнес бы.

Димке так хотелось быть полезным, так хотелось оказать услугу этому необыкновенному человеку!..

– Нормально я дойду, Владимир Афанасьевич! Путь я отлично помню. Да тут и сбиться невозможно – иди все время вниз по ручью, и все дела! Я постараюсь не спешить, буду осторожен.

Старший задумался.

– Возможно, вы и правы, молодой человек. Однако не следует это делать на горячую голову. Надо все продумать, все опасности предусмотреть. А ну как вода в ручье после такого долгого дождя поднялась? Как вы станете переправляться?

– Если так уж сильно поднялась – вернусь обратно.

– Что ж, до утра у нас еще время есть. Ежели и к утру Герасим не явится…

Герасим не явился и к утру.

Глава 30. Вниз по ущелью

В вещмешок Димка загрузил обе задние ноги барана. От одной только отрезали приличный кусок, чтобы питаться здесь, в маршруте.

– Образцы не берите, – сказал Обручев. – И без них ноша тяжела.

Однако Димка улучил момент, когда старший отошел, и затолкал в котомку почти половину пронумерованных и упакованных в бумагу камней.

– Вот возьмите это обязательно, – выбравшись из палатки, протянул начальник своему помощнику какую-то коробочку, словно обмазанную жиром. – Это спички, залитые воском, – пояснил он, – чтобы не вымокли в случае попадания в воду или под дождь. Ну-с, желаю вам удачи.

И Димка пошел.

Небо было все таким же серым, по нему быстро, точно спасаясь от бедствия, нескончаемым табуном неслись синеватые тучи. Но дождя не было. Пахло сыростью, мокрыми камнями, слегка тянуло звериным мясным духом из котомки за спиной.

Идти было не так уж тяжело. Но вот что немного беспокоило путника: чем ниже по ущелью он спускался, тем полноводнее становился ручей. Когда каменные завалы кончились, а стенки ущелья раздвинулись и поднялись выше – тут уже мчался широкий бурный поток. Он сердито ревел и вздыбливал могучие бугры, которые, подобно мускулам культуриста, внушали опасливое уважение. Похожие бугры (только чуть меньше) вздыбливались и сбоку от Димки, когда тот шел вброд. Поток с силой толкал его в ноги, стараясь сбить ходока и унести его в своих кипящих струях. Димка и вправду разок чуть не упал.

Галечные косы за минувшие два дня сделались заметно у́же, а в том месте, где они пили чай и наблюдали горную козу, бежала вода, не оставив и следа от кострища.

Ноша за плечами была все же потяжелее, чем тогда, когда они поднимались вверх. Можно даже сказать, здорово тяжелее. Пожалуй, таких тяжестей Димка еще не таскал. Он уже подосадовал на себя, на свое глупое геройство. Надо было послушаться Владимира Афанасьевича и оставить камни. Но теперь уже ничего не поделаешь. Не может же он выбросить образцы, которые наверняка очень важны для ученого, иначе тот не стал бы их брать.

Димка брел через бурлящий холодный поток и вспоминал разные виденные им фильмы, в которых герои преодолевали всевозможные трудности и выходили в конце победителями.

«Я тоже сейчас преодолеваю трудности, – говорил он себе. – И я их обязательно преодолею. Пусть Владимир Афанасьевич убедится, что из меня получится настоящий полевик».

Временами он сбрасывал на гальку груз и отдыхал, поглядывая на мчащийся с шумом и плеском, помутневший за эти дни поток. В его гуле Димке слышался злобный рев, грохот разрушения и словно бы жалобные стоны. «Это вода разрушает горы, – думалось ему, – и горы стонут».

Отдохнув, он присаживался задом к своей ноше, просовывал руки в лямки и подымался, как подымается штангист, взявший штангу в рывке.

«Будь я горным бараном, – говорил он себе, – мне пришлось бы таскать на голове громадные рога, а это куда менее удобно, чем рюкзак».

Чем дальше он уходил, тем больше видел следов недавнего разгула стихии. На лесных участках прямо среди деревьев тянулись гребни и целые поля мокрого темно-серого песка. Порой поперек пути вставала настоящая баррикада из переплетенных между собой вывороченных кустов, деревцев и веток, промежутки между которыми были плотно забиты мелким лесным мусором, хвоей, песком и даже камнями. Перебираться через них с тяжелой поклажей было не так уж просто. Но куда сильнее Димку беспокоил ручей, который походил уже на небольшую речку. Пытаясь форсировать его в очередной раз, он через три-четыре шага погрузился в воду по пояс. Подошвы сапог едва удерживались на скользких камнях. Если бы не груз, его бы, наверное, давно сбило с ног. Мальчишка сделал еще шаг… Вернее, не сделал, а только попытался сделать. Едва он отделил от дна одну ногу, как поток с силой ударил по второй ноге. А дальше случилось то, что и должно было случиться. Димка резко качнулся, взмахнул руками и скрылся под водой.

Надо сказать, что плавал Димка хорошо, даже в соревнованиях не раз участвовал. Но все же обычно он плавал без сапог и тем более без тяжеленного мешка за плечами.

Сейчас Димка и не пытался плыть. В первые секунды он вообще не понимал, что с ним происходит. Холод сжал его голову. Тугие струи, словно змеи, проникли под одежду, оплели тело. Неодолимая сила волокла его по скользким подводным валунам и одновременно прижимала его плечи и голову ко дну, не давая подняться, не позволяя даже встать на четвереньки. Чем отчаяннее он рвался вверх, тем быстрее волокло его течением. Вокруг шипело и булькало, перед глазами мелькали какие-то блики, расплывчатые серые пятна.

«Что подумает про меня Обручев?» – возникла в его мозгу досадная, до слез обидная мысль – мысль о том, что он не справился; обещал, клялся, а сам не справился…

Но очень скоро обиду затмила раздирающая боль в груди. Дышать! Еще раз он подтянул ноги, силясь встать… и тут его осенило. Словно кто-то крикнул ему в самые уши: «Мешок!» Корчась, едва не глотая ледяную воду, Димка высвободил руки из лямок вещмешка. Точно спущенная пружина, вырвался он из-под воды. С хрипом вобрал в легкие воздух. И дышал, дышал, держась за ползущий по дну, тянущий его за собой мешок. Скалы, сопки с редкими деревцами тоже, казалось, ползли куда-то. И словно смотрели на него с изумлением: как это он ухитрился вырваться?!

Несколько минут спустя Димка сидел, сгорбившись, на том же берегу. У кромки воды лежал на боку размокший мешок, и из его горловины вытекал розоватый (видимо, окрашенный мясом) ручеек. Сидел потерпевший на куче серого песка. Песок облепил его мокрую одежду, сделав ее похожей на наждачную бумагу. Песок обнаруживался и на губах, и в карманах куртки, и под одеждой. Хорошо, что он не взял с собой блокнот, иначе всем его рисункам пришел бы конец. Димка подрагивал от холода. А может, и от пережитого потрясения. Рядом ревел поток. Казалось, он ревет от злости – злости на теснящие его горы, на камни, преграждающие ему путь, на Димку, которого ему не удалось утопить.

Парнишка вспомнил данное им Обручеву обещание вернуться обратно, если он не сможет переправиться. Но как же это обидно – топать обратно, когда преодолел уже бо́льшую половину пути! Когда до лагеря осталось не так уж много… Сдаться? Нет, он, Димка Ручейков, не из слабаков! Чего бы это ему ни стоило, но он не сдастся!

Он нащупал в нагрудном кармане коробочку, жирную на ощупь (и тоже облепленную песком). Запаянные спички. В коробочке, когда Димка вскрыл ее, обнаружилась и «чиркалка».

…У шипящего, дымного из-за сырых дров костра он немного согрелся. Затем поджарил на палочке кусок баранины. Несоленое, мясо показалось ему еще и горьковатым, едко пахнущим дымом и как будто по́том. Однако он заставил себя прожевать весь кусок.

«Это даст мне сил, – сказал он себе. – Так во всех книжках пишут».

Может, и вправду подействовало мясо, но через какое-то время он хотя бы обрел способность здраво рассуждать.

Итак. Через ручей дальше ходу нет, это ясно. Значит, путь по долине ручья, самый простой и короткий, отпадает. Что остается? Остается одно – лезть через горы. Впереди еще шесть или семь прижимов – значит, столько же подъемов на кручи и спусков с них.

«Зато больше не придется соваться в холодную воду», – утешил он себя.

И словно в поддержку его решения, в туманном небе появилось желтое пятнышко солнца.

«Ну что, – сказал себе Димка, – лень на ремень…» Он взвалил на спину поклажу и зашагал назад, туда, где обрыву предшествовал зеленый склон.

Взбирался он на кручу далеко не с той прыткостью, с какой прыгала по скалам горная коза три дня назад. Медленно, на четвереньках, полз он по крутому, мшистому склону, точно крот. И не просто крот, а порядком придушенный крот. Крот, не видящий ничего вокруг, кроме того, что у него прямо под носом. Под носом у Димки сменялись камни, сухие ветки, ягель, мох… Ягель, ветки, кустики, камни… И так без конца.

Ручей шумел где-то внизу, а Димка полз и полз. Мимо редких лиственниц, шаркавших ветками по его лицу, мимо каменных глыб и коряг. Где-то над головой светило пробившееся солнце и наливалось синевой небо. Но Димка ничего этого не видел. Упрямо набычив голову, он карабкался и карабкался, пока не достиг перевала через отрог. Тогда он поднялся на ноги и двинулся, покачиваясь, наискось вниз, придерживаясь за стволы деревьев, за ветви, падая порой на спину и снова вставая. Затем он брел по галечной косе до следующего прижима и, немного не доходя до него, опять лез в гору. Какой это был по счету подъем – второй или третий, – он не мог бы сказать. Ему начинало чудиться, будто он взбирается на одну и ту же гору, спускается с нее, возвращается немного назад и снова ползет на нее же.

В каком-то месте он наткнулся на старое пожарище, поросшее иван-чаем, и острый обугленный сучок лежащего дерева распорол ему голенище сапога.

«Так ему и надо, этому сапогу! – злорадно подумал мальчишка. – Пусть и ему достанется!»

Скоро Димке стало казаться, что эти обрывы и эти склоны не кончатся никогда и будут сопровождать его до старости. Однако в какой-то момент ситуация переменилась.

Он брел походкой зомби по верху отрога. Впереди как будто стало просторнее. Мальчишка миновал крайние деревца, и перед ним открылась голая каменная россыпь. Обученный Владимиром Афанасьевичем, Димка сообразил, что здесь сменились породы. Растения любят не всякие породы – на одних они растут хорошо, на других плохо. Но Димке хотелось думать, что породы сменились, чтобы облегчить ему путь.

Вскоре наметился пологий спуск, и впереди, не слева, где оставался ручей, а именно впереди показались отдаленные горы. Значит, недалеко устье ручья. Перед теми горами – река и их стоянка! Это совсем уже недалеко!

Мальчишка постарался шагать быстрее, но вдруг словно споткнулся. Под ногами у него поблескивали в лучах закатного солнца крупные куски сахаристого, ноздреватого, присыпанного желтой охрой кварца.

«Золотоносный жильный кварц. Гидротермальный, – шевельнулось у него в мозгу. – Точно такой, какой показывал Владимир Афанасьевич… Что, если тут золотое месторождение?»

С несказанным облегчением Димка сбросил на камни мешок и, отдышавшись, запихал в него два больших куска жильного кварца, которые едва влезли. И только после этого он обнаружил свою оплошность. Поднять поклажу ему было уже не под силу, как он ни тужился. Даже выброси он эти два камня, вряд ли бы это что-то изменило. И как назло – ни одного, даже самого захудалого деревца вокруг, за которое можно было бы ухватиться и помочь себе встать.

Протащив мешок волоком метров сорок, он достиг начала склона и упал ничком перед ним рядом с вещмешком. Где-то, совсем недалеко, ждал его бивак, люди, костер… Но ему уже было не преодолеть эти последние полкилометра или километр.

Глава 31. Последствия стихии

Так пролежал он, наверное, с четверть часа, а может, и целый час. Первая его мысль, когда он снова открыл глаза, была такая: что, если бы его сейчас увидел Владимир Афанасьевич? А еще ужаснее, если бы его увидела одноклассница Полина… Увидели бы его, вот так валяющегося, точно дохлый тюлень. Да и не только перед Полиной и перед Обручевым было бы стыдно так валяться – перед любым человеком было бы стыдно!

Димка собрал в кулак всю свою волю и приказал себе встать. Результат его не порадовал: он лишь слабо пошевелился. Но что это? Знакомый ему стеклянный звон и похрустывание. Этот звон и похрустывание он слышал и тогда, когда тащил волоком свой груз, но тогда он не обратил на это внимания, считая, что звенит у него в голове от усталости. Теперь же он вспомнил: липариты, породы с вулканическим стеклом. Это они так звенят и потрескивают, словно битая посуда. Димка приподнял голову. Вниз тянулись бледно-лиловыми ручейками языки осыпи…

Ухватив лямки своего мешка, Димка прополз несколько метров по склону – туда, где откос становился круче. И каменная осыпь как будто догадалась, что от нее ждут, и медленно, почти что ласково, повлекла его вниз.

Димка уселся поудобнее и, держа рядом вещмешок и перебирая ногами для подбадривания осыпи, поехал под гору. Почти как на санках, только помедленнее. Впереди-внизу, среди леса, светлыми петлями извивалась река, и где-то на ее берегу прятался среди деревьев бивак. Кажется, Димка разглядел даже маленькую светлую палатку. Точно! Так и есть! И коричневые фигурки лошадей, сбившихся в кучку. Но… Что за новости?! И палатка, и лошади находились не на берегу, а на острове. Между ними и Димкиным склоном поблескивала широкая полоса воды. Из воды торчали деревья и кусты. И тут Димка все понял: это река так разлилась! Вот оно что! Она так разлилась, что стоянка оказалась отрезанной от основного берега.

И все-таки это была их стоянка! Вон она, рукой подать. И не может быть, чтобы он, Димка, каким-нибудь способом не добрался до нее. Хоть вброд, хоть вплавь (без мешка, конечно), но он доберется до своих!

…На Димкины крики никто не отзывался. Из-за деревьев бивак не был виден. Мальчишка уже охрип. Но вот в ответ донесся звук, отдаленно похожий на человеческий голос:

– О-у-у-у!

Затем долго ничего не было слышно. Лишь шумела где-то впереди вода да трещала тревожно на вершине пихты птица кедро́вка. Наконец донеслись какие-то всплески, и из-за деревьев на той стороне разлива показался плот с человеком, отталкивающимся длинным шестом. Димка узнал бородатого детину Герасима. И так обрадовался ему, как если бы это был его отец или старший брат. Забыв про усталость, он подпрыгнул несколько раз, взмахивая руками, но тотчас присел, так как у него закружилась голова. Да и ноги подкашивались от переутомления.

– Слышим: ревет кто-то, – причалил к суше старший рабочий. – Кому тут быть, окромя зверья? А это ты, Митрий! Вот ужо не ждали! – Герасим обнял Димку объятиями Геркулеса. Обнял как старого друга, как брата.

Вдвоем они сходили к подножию склона, где Димка оставил мешок с грузом. И вскоре оба уже плыли на широком плоту, набранном из бревен разной толщины, стянутых пеньковой веревкой.

В мутной воде плавали повсюду обломки деревьев, куски коры, ветки и всякий лесной мусор. И пока плыли, богатырь рассказывал Димке о наводнении. О том, как они, весь отряд, целую ночь рубили и вязали этот и еще один плот, как все прибывала и прибывала вода и лошади начали бесноваться. Как все снаряжение, мешки с камнями, ящики и сумы с продуктами – всё погрузили на плоты, готовые к тому, что их островок окончательно скроется под водой. И как сегодня со второй половины дня вода начала медленно убывать.

– Знать, где-то в верховьях добрые прошли ливни, – заключил Герасим, отталкиваясь шестом и отдуваясь от натуги и от лезущей в глаза и в рот мошки. – Сильнее, чем у нас тут. Не мог я, понимаешь, наших в беде оставить.

А Димка сидел на мокрых бревнах, смотрел на озабоченное, неизменно румяное лицо таежного человека и улыбался.

Со стороны острова в это время донеслось короткое ржание. Димка узнал звонкий нервный голос норовистого Лешего, и решил, что конь приветствует его.

А еще через час или полтора Димка сидел у жаркого костра, пил горячий чай с колотым сахаром, и вокруг было уже темно. Огонь освещал бородатые лица. Языки пламени трепетали, словно струи воды, но, в отличие от водных струй, они посылали Димке не холод, а волны живительного тепла, которое разливалось приятно по всему телу. На плечи утомленного путника была наброшена чья-то ватная куртка, а снизу подстелен кусок кошмы, который заботливо притащил из палатки медлительный Михей-Хобот.

– Ну-кось, приподнимись-ка, – попросил он, подсовывая под Димку кошму и тяжело дыша, точно кошма эта весила килограммов двадцать.

В это время из грязного и сырого Димкиного заплечного мешка Герасим достал бараньи мослы́, а также образцы пород в мокрой бумаге и куски жильного кварца. Димка глядел на эту кучу, и ему не верилось, что весь этот груз приволок он и что сегодняшний путь не примерещился ему вот сейчас у костра.

– Как Афанасьич? – спросил у него кто-то из рабочих.

– Ждет, – ответил Димка коротко, как бывалый таежник.

– Завтра будем наверху, беспременно, – твердо молвил Герасим. – В полдня с Божьей помощью добежим.

Большинство уже отправились в палатки устраиваться на ночлег. К Димке подсел молодой казак Николка.

– Митрий Ликсеич! – широко улыбаясь и ероша свою вихрастую голову, проговорил он нараспев. – Вот чего, того-этого… Уважь наконец, разреши спор.

Мальчишка насторожился:

– Какой спор?

– Мы тут давно промеж собой толкуем… этово… насчет твоего происхождения, значит…

Благодушное Димкино настроение улетучилось.

– Оно вот в чем вопрос… Выговор твой какой-то не нашинский, того-этого… не совсем русский, что ль… И одёжка чудна́я. Сапоги тож вон экие диковинные. Кто сказывает, будто из-за границы ты пожаловал, а кто – будто из ссыльных поляков ты, из поселения убёг.

– Да каких поляков! – встрял еще один казак. – Знаем мы поляков, видали. Не таковские они.

– Ты уж нас рассуди. Любопытство одолело, – сказал, как бы извиняясь, еще кто-то.

Димка почувствовал себя неуютно. Что он мог ответить на это? Если уж он не открылся Обручеву, то этим простым, необразованным людям открываться было бы совсем глупо. Но и молчание, как он понимал, рождало еще большее подозрение.

Выручил его, совершенно нежданно, вечно хмурый и сердитый повар Ефим Кузьмич.

– Что привязались к мальцу́, пиявки?! – встал он между Димкой и казаками. – Сами на биваке полёживаете, а парень по горам весь день хаживал, мяса вон приволок сколь! Дров наносили бы на утро, чем попусту языками-то чесать!

– Что скажешь, Ликсеич? – поднимаясь, лукаво проговорил Николка, сторонясь, однако, Кузьмича.

– Я уже говорил, что из Питера я, – пробормотал Димка. – Там, где я живу, все так разговаривают и так одеваются.

– Афанасьич, однако, не таков, – не принял его ответ Николка.

Глава 32. Руда

После того как Димка и Герасим добрались на другой день до Обручева, после того как они довершили многодневный маршрут и воротились в бивак, отряд опять снялся и сделал большой переход вниз по реке, а затем два дня поднимался по ее порожистому притоку. Стоянку устроили под склоном широкой, почти безлесной возвышенности.

– Мы обошли по дуге тот горный кряж с гольцами, под которым вас встретили, дорогой Дмитрий, – сообщил Димке Обручев. – За все это время, как вы знаете, мы не обнаружили никакого другого отряда, ни вообще кого-либо из людей. Сибирь – дикое, почти необитаемое место на земле. Придется вам, молодой человек, и дальше путешествовать с нами. Как вы на это смотрите?

Димка промолчал. Ему, конечно, хорошо и очень интересно было путешествовать с отрядом этого большого ученого и необыкновенного человека, но… Но все-таки он не прочь был бы уже вернуться в привычный ему мир, в свое привычное время.

Иной раз, проснувшись на рассвете и еще не открывая глаз, Димка ждал, что сейчас услышит ворчливое брюзжание Фомича, боевой рык Григория Борисовича, сибирский говорок Ивана и деловитый, но мягкий голос Алёны. Но нет: он слышал фырканье лошадей, басистые голоса казаков и рабочих да неумолчный шум реки или ручья.

Как, каким путем мог бы он вернуться в свой век? И возможно ли это вообще? Если то, что сейчас его окружает, что с ним происходит, в самом деле подобие миража, то почему он не растает, этот затянувшийся мираж? Или миражом был тот, привычный Димке, мир и он исчез навсегда? Ответа на эти вопросы Димка не находил.

– Завтра у нас днёвка[70], – поделился с ним планами Владимир Афанасьевич. – Простоим мы на этом месте дня два. Тут следует хорошенько поработать, поскольку где-то здесь, судя по записям, находили цинковую руду. Между прочим, в тех образцах жильного кварца, что вы изволили принести, наш стойкий Дмитрий, я разглядел в лупу несколько крупиц золота. Вы удачливы. Это для исследователя неплохое свойство. Удачи без труда, разумеется, не бывает, но трудолюбие у вас также имеется. Мое вам почтение, начинающий геолог!

Похвала самого Обручева – это ли не стоило тех мук, что претерпел Димка, когда полз на четвереньках с грузом через отроги? Да он ради этой похвалы прополз бы еще десять раз по столько же!

На другой день Владимир Афанасьевич обрабатывал собранные за последние дни материалы; сгорбившись над вьючным ящиком, он рассматривал в лупу образцы, записывал что-то в тетради. Рабочие занимались хозяйственными делами – стирали, чинили одежду, сушили сапоги и смазывали их растопленным салом. На разостланном брезенте были рассыпаны для просушки подмокшие во время дождей и наводнения сухари и галеты. День был облачный, но без дождя и ветреный, поэтому все хорошо подсыхало.

Димка тоже занялся починкой. Длинной, слегка ржавой иглой, выданной ему Герасимом вместе с толстой лохматой нитью, он зашил разорванное голенище своего сапога. К старым латкам добавился еще и длинный кривой шов. Зато как приятно было надеть своими руками починенную обувь, ощутить сухую ткань портянок! Потом он угостил сухарем Лешего, и конь на этот раз взял у него с ладони угощение теплыми влажными губами и благодарно тряхнул длинным серым чубом.

Чем бы еще заняться? День только начинался, и Димка решил осмотреть местность. Обручев не стал возражать.

Склон горы, под которой был разбит бивак, порос у подножия сырым мхом, багульником и редкими елями. Выше шла россыпь камней, частично покрытых ягелем, все еще мокрым после дождей, кое-где пошевеливали лапами кусты кедрового стланика. Поднимаясь в гору, Димка намеревался взглянуть с высоты на новые окрестности их стоянки. Склон был некрутой, подниматься было легко, и мальчишка скоро очутился довольно высоко. Внизу отлично видны были пирамидки трех палаток, дымок от костра и вьющийся ручей. За ручьем, прямо напротив, щетинились тайгой горы, обрезанные спереди серыми обрывами.

Исследователь собрался уж было пуститься в обратный путь, как выше, за небольшим перегибом склона заметил какие-то странные кучи камней, убегающие цепочкой вверх. Приблизившись, он наткнулся на траншею. Глубина ее была где ниже, а где и повыше Димкиных коленей. На дне и в боковых стенках канавы каменные плитки стояли стоймя и были как будто плотно уложены одна к одной, а не валялись в беспорядке, как на поверхности склона. Обученный Обручевым, Димка сообразил, что это коренники. Понятно было, что канаву эту сделали специально, чтобы добраться до этих коренных пород. Но для чего? И почему именно здесь?

Димка двинулся вверх по узкому и неровному дну канавы, кое-где частично осыпавшейся. Канава взбиралась в гору, повторяя неровности склона. Она бороздила тело горы, точно рана. В одном месте на холмике выброшенных из нее камней торчал крепко вбитый кол с затёской, сизой от времени. На затёске что-то было написано карандашом, но дожди и ветры почти стерли эту запись.

«Это какая-то пометка, и она тут неспроста», – смекнул мальчишка и, спрыгнув снова в канаву, принялся внимательно осматривать ее ложе и стенки напротив кола. Он испытывал азарт поисковика и предчувствие какого-то, пусть и небольшого, открытия.

Породы в этом месте отличались от окружающих. Это были коричнево-серые куски, не плитчатые, а комковатые и довольно тяжелые, если взять в руку. Димка отобрал два куска повнушительнее и поспешил на стоянку.

Подходя к палатке Владимира Афанасьевича, он услышал громкий разговор. Кто-то из казаков или рабочих доказывал что-то начальнику партии.

– Всяко бывает! – звенел молодой голос. – Бывают подосланные… того-этого. Мало ль… Обувка иноземная небось, отродясь такой не видывали. Откудова он – прямо не говорит. Худой знак это!

Димка понял, что разговор идет о нем, и разговор неприятный.

– Полно вам! – возражал Обручев. – Я привык людям доверять! Для меня неважно, откуда вы, для меня важно, каков вы человек по своей натуре. Дмитрий надежный помощник, я в этом не раз утверждался. Он радеет о нашем деле. Я вижу: из него будет толк. Так что ступайте, Николай, и не мутите воду.

– Это как вам будет угодно, – отвечал с неудовольствием молодой голос. – А только как бы вреда не вышло.

Полог палатки откинулся, и оттуда, пригнувшись, вышел Николка. Он слегка оторопел, столкнувшись почти нос к носу с Димкой. Потом как-то ехидно ухмыльнулся и зашагал к большой палатке, откуда доносились, по обыкновению, смех и гомон.

Радостное настроение Димки угасло. Он стоял в нерешительности со своими камнями.

«А ведь Николка почти разгадал мою тайну, – подумалось ему. – Он чует во мне чужака, почти что инопланетянина».

Ему захотелось уйти куда-нибудь и побыть одному. Но с другой стороны, раз уж он принес эти образцы породы, то надо показать их Владимиру Афанасьевичу. Это может быть важно. И Димка заставил себя ободриться и громко произнес:

– К вам можно, Владимир Афанасьевич?

– О-о-о! Позвольте-позвольте! – воскликнул ученый, когда Димка выложил перед ним образцы. – Если я не ошибаюсь – а я почти убежден, – это самая что ни есть руда. А именно – цинковая обманка[71]. Хоть она и называется обманкой, нас она не обманет. А вот и верный спутник ее – свинцовый блеск[72]. Есть тут и плавиковый шпат[73]. Скажите теперь: где вы нашли эту руду?

Димка рассказал про канаву.

– Да, это разведочная горная выработка[74], – подтвердил Обручев. – Очевидно, признаки руды нашли сперва на поверхности, а затем пробили канаву, чтобы вскрыть рудное тело в коренном залегании. Вероятно, рассчитывали на череду таких тел, потому и протянули канаву столь далеко.

Выйдя из палатки, геолог разбил молотком один из кусков, и на сколе заблестели многочленные мелкие грани коричневого цвета и среди них – серебристого.

– Вот! – показал он скол своему помощнику. – Перед вами целые семейства сросшихся кристаллов. Коричневый – минерал цинка, серебристый – свинца. А эти белые присыпки с поверхности – продукты окисления: цинковый купорос и другие. И какова, уважаемый коллега, на ваш зоркий взгляд, мощность этого рудного тела? Какова хотя бы его ширина в канаве? Сколько саженей[75]? Мощность мы потом рассчитаем.

– Ну, около двух или трех. – Поработав с Обруче-вым, Димка знал, что сажень примерно в два раза больше метра.

– Это неплохо. Тем более, если у него крутое падение.

– Крутое, – подтвердил «коллега». – Почти перпендикулярно к склону. Это видно в стенке канавы.

– Превосходно! Наша задача теперь – проследить этот рудный пласт… а это, судя по всему, именно пластовое тело, залегающее в согласии с соседними пластами пород… проследить по простиранию в одну и в другую сторону от канавы, хотя бы по обломкам. А потом пройдем всю канаву до конца. По всем нашим наблюдениям за последние дни, мы здесь имеем крупную синклинальную складку.

– Что это означает? – спросил Димка. Они вернулись в палатку.

– Что означает? Это означает, что наша свинцово-цинковая залежь, погружаясь в этом крыле складки в глубь горы, может вынырнуть на поверхность в другом ее крыле, возможно в пределах вершины плато. Вот примерно так. – Геолог подсел к своему ящику-столу и быстро нарисовал своим «трудолюбивым» карандашом на последней странице тетради гору и складку с рудной залежью.

– Впрочем, это совсем необязательно, – прибавил он через минуту. – Геология не математика, и в ней ничего точно не вычислишь. Рудное тело может выклиниться – попросту говоря, исчезнуть. Или перейти в бедную вкрапленность. Или его может обрезать разлом. Наконец, горняки, пробившие эту выработку, могли остановиться прежде, чем залежь выйдет на поверхность, иначе: не добить канаву.

– Владимир Афанасьевич! – загорелся мальчишка, позабыв про услышанный ранее разговор и про Никол-ку. – А можно я схожу на разведку?! Осмотрю эту канаву до конца. Вдруг найду дальше еще такую же руду!

– Что ж, похвальное рвение, – улыбнулся ученый. – Не стану вас удерживать. Дерзайте, мой юный друг. Не заплутаете? Главное: держитесь канавы – и вы никак не собьетесь. Если встретите что-то интересное, пожалуйста, пометьте как-нибудь это место – колышком или пирамидкой из камней. Потом мы вместе осмотрим. Ну, а как канава закончится – возвращайтесь. Даю вам свой молоток, а компас у вас имеется. Сегодня вы в роли геолога, такое вот повышение в должности. – Владимир Афанасьевич рассмеялся, глядя на Димкину сияющую физиономию. – Когда же начнет смеркаться – немедленно поворачивайте назад, даже если не дойдете до конца.

Димка взял крепкий, с отполированной ладонями Обручева рукояткой молоток, положил в вещмешок бумагу для образцов и блокнот для записей и, ощущая важность своей миссии, потопал снова в гору, к разведочной канаве.

Глава 33. Самостоятельный маршрут

Поначалу Димка отбивал кусочки всех встречавшихся ему разновидностей пород. Серые зернистые песчаники сменяются бежевыми известняками (и те и другие ему не раз показывал Обручев) – он берет образец. Известняки сменяет слой черных сланцев – и эти надо взять. Образцы Димка нумеровал – заворачивал в бумагу и сверху выводил карандашом номер. А в блокнот записывал, на каком расстоянии от начала канавы он их подобрал. Он видел в маршрутах, что Владимир Афанасьевич, изучая обнажения, поступал именно так. Метраж Димка считал шагами, как обучил его старший: двенадцать пар шагов – это десять саженей, то есть примерно двадцать метров. А если идешь в гору, то четырнадцать пар составят десять саженей, так как в гору шаг короче.

Однако вскоре ему стало понятно, что эдак он не доберется за сегодняшний день и до средины канавы. А ему очень хотелось пройти ее всю. Что дальше? Какие новые породы ему встретятся? Встретится ли еще раз эта тяжелая, поблескивающая гранями кристалликов цинковая руда? И он решил рядовые породы больше не брать.

А канава все тянулась. Местами она прерывалась, но затем продолжалась через небольшое расстояние на той же линии. Эти отрезки следовали вверх по склону и терялись в мареве – там, где вершина тонула в облаках.

Да, к этому времени облачность опустилась ниже, закрыв макушки соседних гор. Редкие порывы ветра приносили мелкую холодную морось. Но Димка не обращал на нее внимания, поднимаясь выше и выше. Скоро панорама вокруг стала как будто мутнеть, пока не закрылась белой завесой. Это Димка достиг облачности. Сделалось сыро. Мелкие капельки влаги оседали у него на одежде, на лице, на зажатом в руке молотке.

«Здо́рово! Я – в облаках!» – подбадривал себя мальчишка.

Впрочем, ничего похожего на привычные облака он не видел – просто густой туман, погоняемый вялыми дуновениями ветра.

Склон между тем стал положе. Канава протянулась еще метров на пятьдесят и закончилась.

«Ну вот! И никакой руды…» – Димка устало присел на торце выработки. Разбил молотком несколько каменных плиток: обычная порода – известняк или мергель[76].

Туман полз густыми волнами, обволакивая все, точно вата. Неподалеку в тусклом зубчатом силуэте угадывалась цепь скал, выступали из тумана сизые от росы кусты стланика. Похоже, это была уже плоская вершина кряжа.

«Видимо, горняки, не зная геологии, не зная, что тут складка, и не встретив больше руды, бросили эту канаву, – предположил Димка. – И может быть, не дотянули до руды каких-то ста метров. Если немного пройти в том же направлении, возможно, мне повезет и удастся найти хотя бы кусочек цинковой обманки. И тогда все получится, как на рисунке Владимира Афанасьевича, и будет чем его порадовать». И не только порадовать. Найти продолжение рудной залежи – это значит укрепить доверие к нему начальника партии, расшатать которое пытается Николка. В общем, без руды ему нельзя возвращаться.

Димка последовал вперед по линии выработки. Пройдя тридцать пар шагов, он спохватился, что оставил у торца канавы молоток с вещмешком.

«Ну и ладно, – решил он, – не потеряются возле канавы. А если встречу что-то похожее на руду, я смогу любым камнем отбить кусок».

Вот только куда записывать расстояние? Блокнот, кажется, остался в мешке… Нет, вот он, в кармане! Хотя и без обложки. Обложка осталась в мешке, ну и бог с ней.

Каменные плитки под ногами были мокрые, однообразные, покрытые лишайниками. Кое-где они стояли торчком, и Димка знал теперь, почему они так стоят.

«Нет, так я ничего не найду, – проговорил он мысленно. – Нужен все-таки молоток».

И он повернул обратно. Шел, шел, а канавы все не было. А ведь он не так уж сильно отдалился от нее. Он проследовал еще метров двадцать – ни малейших признаков канавы. В тумане вырисовывались лишь серые скалистые останцы, темные скопления кедрача и ничего больше.

«Наверное, я проскочил канаву мимо, и она сейчас или справа, или слева от меня».

Димка повернул вправо и шагал пять минут, десять – ничего. Направился обратно – то же самое. Теперь он не мог сказать точно, с какой стороны он пришел. Все вокруг было одинаково, в какую сторону ни повернись, как если бы Димка находился на островке среди белого дымного океана. По лицу его стекали прохладные струйки воды. Не доносилось ни единого звука.

«У меня ведь есть компас!» – вспомнил он. Но радость быстро уступила место унынию: ну и что? что с того, что есть компас? Он же не взял азимут канавы и поэтому не мог сейчас знать обратный азимут.

«Дурак! – обругал Димка себя. – Балбес! Нет, мне еще рано доверять работу геолога». Но что же делать теперь?

«Надо идти в одну какую-то сторону, – решил несостоявшийся геолог, – до тех пор идти, пока не начнется спуск. А там, как спущусь ниже этого тумана, выберусь из этих проклятых облаков, сразу и сориентируюсь. Может, и палатки разгляжу…»

И Димка зашагал в выбранном наугад направлении, стараясь идти по прямой линии. Впрочем, он читал где-то, что люди, заблудившись, ходят обычно не по прямой, а по кругу или по дуге. На всякий случай он засек компасом азимут своего хода и старался его придерживаться, поглядывая на показание стрелки.

И вот он шагал и шагал, и настроение его все ухудшалось и ухудшалось. Миновал час, а может быть, и больше, но никакого склона не было. По-прежнему его окружало в небольшом поле видимости холмистое каменное пространство с одиночными кустами и зарослями стланика, которые Димка старательно обходил, чтобы не застрять в дебрях, где и звери могли сидеть в засаде. На всякий случай он пощупал нож, висевший у него на боку в деревянных ножнах, и убедился, что тот на месте.

Пришла пора признать, что положение его не из веселых. Если его застанет на вершине ночь, то здесь ему и спрятаться будет негде, и костер не развести, поскольку спичек он с собой не взял. Найдут потом Обручев и его помощники окоченевший Димкин труп. И не узнают никогда, откуда он к ним явился. А если вовсе не найдут, то Николка скажет, что Димка был иностранным шпионом и, почувствовав подозрения, сбежал.

Еще через час или два, совершенно расстроенный, мальчишка вышел к низинке, через которую бежал, петляя, ручеек, обрамленный кое-где по берегам карликовой ивой. Димка убрал компас в карман куртки, сел на мокрые камни и сидел, уставившись ничего не видящими глазами на однообразно бегущую и негромко побулькивающую воду.

Да, он заблудился. Но не только это угнетало его. Гораздо хуже – и он ощутил это сейчас особенно остро, – то, что он заблудился во времени. Где он? Кто он? Где время, в котором он родился и жил? Почему не кончается этот безумный мираж? Или он уже не выпустит Димку никогда? Как не выпускают его из своих сырых и туманных объятий эти гольцы. И, как тогда ночью, им вновь овладело отчаяние.

Вырваться! Во что бы то ни стало надо вырваться из этого плена! Димка напряг все нервы, все свои мышцы, так что даже в глазах зарябило, а тело задрожало мелкой дрожью. Вырваться!..

Равнодушно журчал ручей, верша свою незаметную медленную работу по разрушению гор. Димка протяжно выдохнул и лег спиной на камни. Усталость придавила его грудь, сковала ноги и руки. Во рту было сухо. С большим усилием он перевернулся на живот, пододвинулся ближе к ручью и зачерпнул пригоршней холодную прозрачную воду. Жадно выпил, зачерпнул еще… Рука его замерла на полпути. Его внимание притянул к себе небольшой угловатый камешек на дне ручья. В отличие от других серых и желтоватых обломков, покрывавших дно, этот был абсолютно черным. Более того: Димке почудилось, будто он когда-то уже… встречал этот осколок. Осколок! Да, именно осколок, а не просто камень! Осколок, который он уже однажды видел в ручье… и который очень напоминал показанный ему когда-то Иваном кусочек метеорита.

С каким-то странным волнением, еще не до конца понимая главную причину этого своего волнения, Димка огляделся по сторонам.

Туман к этому времени немного поредел, и неподалеку, метрах в пяти-шести от себя, Димка увидел… Не может быть! Сердце его застучало еще сильнее – так, словно в груди у него стучал геологический молоток. Он увидел… Да не может этого быть! Он увидел… радиометр. Лежащая на боку металлическая коробка, ремни, трубка на толстом резиновом кабеле… Это был его радиометр, его испорченный радиометр, в котором он разбил кристалл или лампу ФЭУ. Димка глядел на него, как на фантом, как на призрак, который вот-вот исчезнет.

Однако прибор не исчезал.

«Значит… – пробормотал мальчишка. – Если это и вправду радиометр… а это, кажется, он… то, может быть…» Чуть поодаль лежал рюкзак. Его рабочий рюкзак. Не вещмешок, не призрак рюкзака, а реальный рюкзак, с кармашками, с прожженной в клапане дыркой. И синяя вязаная Димкина шапочка рядом. А еще он разглядел среди камней конфетный фантик. Сомнений оставалось все меньше: такие карамельки постоянно посасывала Алёна.

В мгновение ока Димка вскочил на ноги, взбежал на терраску и замер, пораженный: там, метрах в ста от него, на ровной каменной площадке стояли преспокойно три цветные капроновые палатки. Горел костер, сидели у огня люди. В стороне от них виднелась одинокая скала с сугробом в подножии и… вылепленный Димкой гном.

Едва не задыхаясь от бешеного волнения, Димка снова сбежал к ручью, подхватил рюкзак, радиометр и готов уже был с радостным криком бежать в лагерь. Но что-то заставило его остановиться. Он сел и попробовал успокоиться. Непросто было из одного мира вот так сразу, вдруг, перескочить в другой, пусть даже родной мир. В голове его кружил вихрь – не столько мыслей, сколько эмоций. Когда буря эта мало-помалу улеглась, Димка вспомнил про осколок метеорита. Не исчез ли он опять? Нет, осколок был на месте, ура! Задрав рукав куртки, Димка достал его со дна. Осколок, как он и ожидал, был увесистый. Он был черный, ямчатый, с оплавленными краями. И было как-то радостно держать его на ладони.

Похоже, мираж кончился?

Глава 34. В отряде Шмырёва

– Ты купался там, что ли? – спросил Григорий Борисович у подошедшего к костру рабочего-радиометриста. – Мы уже поужинали. Нам же сегодня еще лагерь переносить, а ты где-то гуляешь, дружище.

– Сапог зашивал? – приметил Иван длинный шов на Димкиной обуви.

– Слезы, наверное, проливал, – фыркнул Фомич. – Его же, бедного, обидели.

Димка опустил на землю радиометр.

– Григорий Борисович, – заговорил он твердо и отчетливо, – у меня трубка радиометра выпала и ударилась, и прибор теперь не работает. Вот.

Алёна испуганными, расширенными глазами посмотрела на начальника. Охотник Иван, подняв брови, с интересом разглядывал Димку. Фомич же буквально затрясся от гнева.

– Взяли туриста на свою голову! – закричал он побабьи тонким голоском, вскакивая на ноги. – Пользы от него никакой, а еще и вред! Угробил прибор, растяпа!

Прежде Димка был бы подавлен такими оскорбительными словами. Или стал бы грубить в ответ. Сейчас же ему вспомнился Обручев. Вспомнилось его уважительное и заботливое отношение к людям, его уроки и лекции по геологии. Вспомнилось, как они уходили от медведя, как втроем брели по ручью и грелись у разведенного Герасимом костра. Вспомнилось ему и как он, Димка, чуть не утонул с тяжелой поклажей в половодном ручье, как полз на четвереньках на склон с неподъемным грузом, как ехал вниз по осыпи и как богатырь Герасим перевозил его к биваку на плоту. А еще – как Владимир Афанасьевич доверил ему самостоятельно обследовать разведочную канаву и как он, Димка, нашел цинковую руду. Все эти картинки пробежали в его сознании за мгновение, но – странное дело – после них у Димки не осталось ни малейшей обиды на Семёна Фомича. Он ничего не стал отвечать завхозу, лишь посмотрел на него с сожалением.

Фомич хотел было что-то добавить, еще какую-нибудь колкость, уже и рот приоткрыл, но почему-то не добавил и даже глаза отвел. Остальные как-то странно поглядывали на рабочего-радиометриста, как будто узнавая и не узнавая его.

– Ладно, невелика беда, – пророкотал Шмырёв. – У нас есть запасной радиометр, с которым ходила Алёна.

– Да, можешь взять мой, – поспешно согласилась студентка. – Он мне пока не понадобится.

Фомич покачал головой от досады, но смолчал.

Иван тем временем положил Димке большую порцию каши с тушенкой, и Димка почувствовал, как сильно он проголодался. Даже по тушенке соскучился. Когда же он ел в последний раз? Трудно ответить на этот, казалось бы, простой вопрос. То ли утром в отряде Обручева в конце XIX века, то ли в маршруте с Алёной во время чаёвки в веке XXI.

Пока он с аппетитом уплетал кашу, остальные невольно продолжали к нему присматриваться, как если бы это был не совсем тот Димка, которого они до сих пор знали. Что-то появилось в нем новое (спокойствие? достоинство?), что-то взрослое – некая твердость, какая появляется у людей бывалых, прошедших через серьезные испытания, закалившихся в них.

У костра было жарко, Димка расстегнул куртку, и зоркий Иван заметил у него на поясе деревянные ножны и торчащую из них костяную рукоятку.

– Можно? – протянул он руку.

Димка неохотно вытащил нож.

– Эвенкийский, – заключил охотник, внимательно рассматривая оружие. – Самодельный. Грубовато сделан, но сталь, видать, крепкая. – Он стукнул обратной стороной полотна по ребру своего охотничьего ножа. – Ого! Даже покрепче моего будет. Махнемся? – шутливо предложил он. – Мой красивее.

Димка молча забрал свой нож и вложил обратно в ножны.

– Откуда он у тебя? – недоумевал Иван.

– С неба, – пошутил Димка. – Шлепнулся вместе с метеоритом. – И, отставив пустую миску, он вытащил из кармана найденный в ручье черный осколок, поднес его на ладони Ивану. Иван значительно присвистнул, затем достал свой. Оба осколка выглядели почти что близнецами.

– Не успел приехать, как уже кусок метеорита надыбал! – прорычал Григорий Борисович, оскалившись. – Новичкам везет. Фортуна!

– Если бы ты не нашел, я бы тебе свой отдал, – положил Димке на плечо ладонь Иван. – Я заметил, как у тебя глаза загорелись при виде него. Но смотри-ка: и тебе повезло.

– Да, – подтвердил Димка. – Мне обалденно повезло!

И он имел в виду не только метеоритный обломок.

Тут ему пришла в голову идея: этот кусочек железо-каменного метеорита станет первым экспонатом школьного музея, за создание которых так горячо ратовал Владимир Афанасьевич. Димка поговорит с учителем географии, а может, и с директором школы, и, скорее всего, они поддержат его замысел.

К этой веселой мысли примешалась неожиданная тревога. Вспомнив Обручева, он вдруг сообразил, что там, в Восточносибирской горной партии, его, Димку, несомненно, ищут, думая, наверное, что он попал в беду. Вещмешок они найдут, молоток тоже, так как искать в первую очередь станут вблизи канавы. А вот от самого Димки не осталось там, в том мире и в том времени, ни следа. Хотя нет… Постой-ка. След все же остался. Дим-кин блокнот. Точнее, не сам блокнот, а оторвавшаяся от него обложка. Насколько Димке помнилось, на задней стороне той картонки имелась надпись с названием типографии и стоял год выпуска. Владимир Афанасьевич, как человек внимательный и очень умный, конечно же, заметит эту надпись и, вполне возможно, что-то поймет. А может, вообще все поймет. Поймет, почему Димка не рассказывал о себе, и откуда у него такие необычные сапоги, и прочее.

А если он все поймет, то, наверное, не станет сильно переживать оттого, что Димка исчез. Разве что взгрустнет слегка из-за того, что они расстались. Как и Димке становилось грустно, когда он думал об этом необыкновенном, гениальном человеке и понимал, что больше они никогда не увидятся.

Вспомнил Димка с добрым чувством и богатыря Герасима, и вечно сонного Хобота, и сердитого Кузьмича. Вспомнил своенравного коня Лешего. И даже на бдительного Николку не осталось у него ни капли обиды.

Пока он пил чай, ему вспомнилось и то его намерение, с каким он ехал сюда (о, как давно, кажется, это было!), – намерение похвастаться перед одноклассниками фотографиями, поразить их рассказами о небывалых приключениях, затмить выскочку Рэда. Сейчас же ему те его мыслишки показались смешными и совсем детскими. Все, что он пережил, узнал, по-настоящему важно только для него самого. А уж про Обручева точно никому не расскажешь: ни за что не поверят!

На следующий день, уже с нового места стоянки, Димка с Алёной вышли в маршрут. Когда они дошли до конца очередного профиля и очутились под протяженной скалистой грядой, Димку внезапно осенило. Черт! Как же он до сих пор не догадался?! Он вдруг понял, что это была за длинная прямая борозда, тянущаяся по плоской вершине и спускающаяся под откос. Это то, что осталось от разведочной канавы – той самой, которую он обследовал, находясь в отряде Обручева! Это та самая канава, которая ниже по склону подсекла пласт цинковой руды. А как предполагал Владимир Афанасьевич, эта рудная залежь, смятая в складки вместе с другими породами, могла выйти на поверхность где-то на вершине плато.

– Григорий Борисович, – обратился Димка вечером к начальнику. – Та борозда, про которую я спрашивал – помните?

– Ну?

– Это может быть старая разведочная канава.

– С чего ты взял? Кто бы тут ее копал? – Шмырёв набычился, что-то про себя соображая. – Ну, допустим, – проговорил он с расстановкой. – И что из этого?

– Если она такая длинная, значит, те рудоискатели, что ее копали, нашли что-то ценное, какую-то руду. Иначе они не стали бы так далеко ее продолжать. Видимо, они рассчитывали и дальше встретить руду.

– Резонно. Но это лишь версия. Какие из этого практические выводы?

– Вот если бы продлить эту канаву дальше…

– У нас что, горный отряд? – спросил Фомич сдержанно-ворчливо.

– Нереально, – отрезал начальник. – Семён Фомич прав. Где рабочие? Где взрывчатка? Разрешение на взрывные работы? Финансы? Да и в полевом задании у нас никаких горных работ не предусмотрено.

– Тогда, может, хотя бы протянуть по ее линии еще один добавочный профиль? – предложил Димка. – Не больше двух верст… то есть километров, – поправился он. – И изучить подробно все породы, какие он пересечет. Ну и по самой канаве пройтись, вниз по склону.

– Это как минимум два лишних дня работы.

– А продукты на исходе, – вставил Фомич.

– День-два уж всяк протянем, – поддержал Димку Иван. – Крупа пока есть, чай тоже. – И как бы в подтверждение своих слов он налил из чайника полную кружку чая.

– С метеоритом подфартило, – усмехнулся Григорий Борисович, глядя на Димку в упор, – думаешь, и тут подфартит?

Димка хотел сказать, что дело не в «фарте», а в прогнозе великого Обручева, но, конечно, не стал этого говорить.

– Значит, вот что, – сдвинул брови начальник. – Вы с Алёной, так и быть, прокладываете этот дополнительный профиль и тру́дитесь на нем. Больше сделаем – нам это только в плюс. А мы с Семёном Фомичом довершим плановую работу. Усекли?

– Усекли! – ответил за всех Димка.

– Что-то новенькое, – неодобрительно покачал головой Фомич, и было непонятно, к кому относятся его слова – к Димке или к Григорию Борисовичу.

В эту ночь Димке снилось, будто он плывет на плоту с Полиной. Они плывут по темной ночной реке среди черных высоченных гор, мимо берегов, поросших непролазной тайгой и населенных зверьем. Но им на плоту не страшно, наоборот, им уютно и так хорошо, что Димка рад был бы плыть так целую вечность! Они сидят рядышком, накинув на себя старенький ватник, глядят на темное звездное небо и едят пряники.

Глава 35. Компас

С помощью рулетки и Алёниного компаса Димка и студентка проложили длинный, в два километра, профиль. Он тянулся почти параллельно скалам и под острым углом к готовым профилям.

Специальных колышков у них не было, и Димка через каждые десять метров выкладывал пирамидку из каменных плиток, а на каждой сотой отметке – пирамиду побольше. На вершине пирамиды он камешком придавливал бумажку с цифрами – расстоянием от нуля, то есть от начала профиля. Потом они прошли по этому профилю маршрутом, и Димка, помимо наблюдений за показаниями радиометра, следил за породами и часто просил у напарницы молоток, чтобы расколоть какой-нибудь подозрительный камешек.

– Как-то ты активизировался, – заметила девушка. – Что это на тебя вдруг нашло?

– Сам не знаю, – отвечал мальчишка с улыбкой. – Может быть, от вас с Григорием Борисовичем заразился.

Он и в самом деле испытывал настоящий «исследовательский зуд». Медленное движение по профилю, которое прежде нагоняло на него тоску (хоть вой), сейчас казалось ему интереснейшим занятием. Он рад был бы идти даже еще медленнее, лишь бы не пропустить что-нибудь важное.

И это пристальное изучение пород дало результат: на одной из мерзлотных выпуклостей, в самой ее середине Димка уже наметанным глазом распознал коричневую, с белыми и желтоватыми присыпками руду. Это была, конечно, не та крепкая массивная руда, какую он встретил тогда в канаве (в том, другом, мире), а рыхлая, разрушенная процессами выветривания крошка. Но глубже, он знал, она пребывает в коренном залегании и куда более свежая. Надо лишь докопаться до коренных пород.

Вечером целый мешочек (да какой увесистый!) этой, несомненно рудной, крошки Димка высыпал на бумагу в палатке начальника.

Григорий Борисович внимательно рассмотрел эту щебенку, подержал на ладони, оценивая вес, поизучал в лупу.

– И что ты думаешь насчет этой своей находки, юный поисковик? – обернулся он к Димке.

– Предполагаю, что это цинковая обманка, – отвечал тот, хотя на самом деле он не предполагал, а знал наверняка. – С примесью свинцового блеска, – добавил он.

– Ишь ты! – изумился начальник. – Где это ты нахватался терминов? В клубе юных геологов небось занимался? Точно, это сфалерит. К бабке не ходи! Цинковая обманка – старое название этого минерала. Да, есть немного и галенита, минерала свинца. Хотя этот почти весь окислился. А ты и впрямь удачлив, Дмитрий, черт тебя дери!

С этого момента Григорий Борисович стал обращаться к Димке не «Дима», а «Дмитрий». И Алёна звала его Дмитрием. Фомич же вообще никак не называл, и туристом – тоже.

– Мы проследили с Дмитрием эти рудные высыпки на восемь с половиной метров по профилю, – доложила студентка.

– Что ж, – напыжился Григорий Борисович. – На следующий год будем планировать тут канавы. А может, и несколько скважин зададим. Попробую убедить директора. А пока возьмем пробы на химанализ – на содержание цинка и свинца. Но я и так уже могу сказать: цинка не менее десяти процентов будет.

Когда, уже в темноте, пили чай у костра, настроение у всех было заметно приподнятым. Даже морось и сырой туман не могли его испортить. Ведь аномалии – это одно, а конкретная руда – совсем другое.

Григорий Борисович по такому случаю рассказал забавную историю.

– Лет семь или восемь назад, – заговорил он, – работала у нас женщина, поварихой. Готовила – язык проглотишь! А тут как раз грибы пошли. Она их целую кастрюлю насолила и, как положено, – под гнёт. Ну вот, а захотелось мне грибков. Полез я в ту кастрюлю, поднимаю груз: что такое?! Не иначе чугуна кусок. Присмотрелся: розовое, черное… Ёжкин кот! Да это ж марганцевая руда! Я к поварихе: «Где ты этот камень взяла?» Она: «Где-где… Помню я, что ли? Может, в ручье, а может, под горой. Или вон, где обрыв». Я рысью – туда. И точно: в обрыве у ручья – руда. Не велика залежь, на месторождение не потянет, но кондовый родонит[77]! Мы, понимаешь, по всей округе шастаем, сапоги стаптываем, а у нас под носом марганец. И такое бывает, друг Дмитрий.

– Ай да повариха! – восхитился Иван. – Обставила геологов!

– Не говори! Пришлось премию ей по осени выписать. Но твоя, Дмитрий, залежь, похоже, посерьезнее, – повернулся Шмырёв к Димке. – Кстати, Семён Фомич посмотрел твой радиометр. Кристалл, слава богу, цел. Просто в трубке лампа отошла при ударе. Так что прибор опять действующий.

– Спасибо, – сказал Димка, и это «спасибо» было адресовано Фомичу.

– Аккуратнее надо, – буркнул тот, но в голосе его уже совсем не ощущалось прежней язвительности.

– Завтра посвящаем день твоей, Дмитрий, руде, – объявил начальник. – Все там поработаем, все точно промеряем и опробуем, пройдем по всей той канаве-борозде. А послезавтра спускаемся вниз, в основной лагерь. Денек отдохнем, баню устроим в старой брезентовой палатке…

– Самое что надо! – одобрил Иван. – А то на этих ваших гольцах ни помыться, ни одежду толком просушить. Как на луне.

Димка вспомнил, как он был истопником бани на Бурунихе, и решил, что он возьмет это дело на себя.

– Григорий Борисович, – обратился он к начальнику немного погодя. – А у вас, случайно, нет книг Обручева? Не художественных, а научных, по геологии[78]? Мне Алексей на базе байкальцев говорил про них. А еще работ Мушкетова, Зюсса и этого… Кропоткина.

– Да ты серьезно взялся, я смотрю! По-взрослому! – прорычал главный, оскалившись в одобрительной улыбке.

А Фомич посмотрел на Димку как будто даже с испугом.

– Что ж, приходи после поля в наш институт, – предложил Шмырёв. – Я проведу тебя в нашу геологическую библиотеку, дам свой читательский билет – там найдешь все, что надо, всю геологическую классику. Когда я был еще студентом, преподаватели нам рекомендовали, помню, «Полевую геологию» Обручева. Для начинающего полевика лучшего пособия, думаю, никто ни до, ни после него не создал. Там подробно расписано, как измерять элементы залегания, как отбивать и маркировать образцы и даже – как закреплять палатку, устраивать ночлег и следить за костром. В общем, все растолковал корифей. Многие геологи не подозревают даже, что действуют по его рекомендациям.

– А про то, чем заниматься, когда сутками идет снег, а ты – как бобик в конуре, в крохотной туристической палатке, – об этом он тоже написал? – спросил Иван.

– Обручев и в непогоду не сидит без дела! – горячо воскликнул Димка. – Он ведет полевой дневник, делает зарисовки, обдумывает…

Все удивленно уставились на него.

Мальчишка на секунду смутился.

– Мне так кажется, – поправился он. – Мне думается, что он так делал.

Перемешанная с туманом темнота сделалась гуще. Костер медленно угасал, мерцая углями – крохотное и единственное пятнышко тепла на огромном холодном пространстве, среди каменных громад, помнящих, наверное, еще первые экспедиции.

Перед тем как отправиться спать, Григорий Борисович подошел к Димке и доверительно положил ему на плечо тяжелую руку:

– Ну что, друг Дмитрий? Поедешь с нами в следующий сезон? Будем твою руду вскрывать. Тогда уж нормально тебя оформим, чин чином, и дорогу оплатим.

– Нет, – твердо ответил Димка. – В следующем году я буду поступать в геологический институт. Мне надо много еще чего изучить и понять.

И, как бы желая укрепить себя в этом решении, он сунул руку в карман куртки и нащупал там старинный горный компас – компас, полученный в подарок от Владимира Афанасьевича Обручева. И Димке почудилось, что этот компас – не магнитной стрелкой, а чем-то другим, неизъяснимым – четко и властно указывает ему путь. Путь его будущей жизни. Путь к неизведанным землям и неразгаданным тайнам природы.

2015–2017