Читать онлайн Большая книга о разбойнике Грабше бесплатно

Хулиган в Чихенбургской округе

Однажды прекрасным летним вечером капитан полиции Чихенбургской округи Фолькер Штольценбрук возвращался после работы из Чихенау в Чихендорф. Ехал он на велосипеде, потому что любил слушать пение птиц, а еще — потому что экономил. Он неосмотрительно поехал совсем один и без оружия.

Вдруг за крутым поворотом у пяти дубов он увидел посреди дороги разбойника Грабша — тот стоял, широко расставив босые ноги. В волосатом кулаке он сжимал пистолет.

— Стоять! — пробасил он. — Размер обуви у тебя какой? Капитан резко затормозил. Еще немного — и он полетел бы через руль кувырком.

— Что это вам в голову взбрело? — сурово крикнул он. — Я все-таки капитан полиции собственной персоной!

— Размер ботинок или жизнь, — невозмутимо повторил Грабш, направляя на него пистолет.

— Сорок девятый, — пробурчал капитан.

— Сядут как влитые, — усмехнулся Грабш. — У меня тоже сорок девятый. Мои башмаки каши просят. Новые нужны. А у тебя, наверно, лучшие полицейские сапоги во всей Чихенбургской округе. Так что обувь на бочку, а то стрелять буду.

— Безобразие! Вы мне за это поплатитесь, — гаркнул капитан.

— Сначала поймай меня, а потом говори. Твои ребята уж сколько раз пытались — и что? Угодили прямо в болото. А ну, поторапливайся, неохота с тобой болтать!

Разбойник Грабш выстрелил в воздух, и капитан вздрогнул. Он тянул сапоги за носок и за пятку, дергал за каблуки — сапоги не снимались ни в какую.

Грабш глядел на него с усмешкой. Потом сказал:

— Это мы мигом!

Он схватил капитана за пятки и завертел над головой, пока тот пулей не вылетел из сапог, описав в воздухе большую дугу и приземлившись где-то на рапсовом поле. А Грабш натянул сапоги, довольно кивнул, сунул пистолет за пазуху и потопал в лес — в большой Воронов лес, где сплошь заросли и трясина.

— Обормот! Только и знает, что вредить порядочным гражданам! — честил его капитан, в одних носках шлепая к велосипеду. — Погоди, мы до тебя доберемся. Вот тогда в Чихенбургской округе снова будет закон и порядок!

Ромуальд Грабш и в ус не дул — мало ли что кричит капитан полиции? Подумаешь, насолил порядочным людям. Он даже не задумывался об этом. И отец и дед его были разбойники, наводящие страх и ужас.

Он жил в Вороновом лесу один-одинешенек. Родителей он почти не помнил. Грабш ведь был совсем маленький, когда мама швырнула суповой котел под ноги папе-разбойнику, выбежала из дому и унеслась прочь из разбойничьего леса, прямиком в цирк, фургоны которого как раз проезжали по Чихенбургской округе. Там она и осталась дрессировать львов и продавать билеты. А в Вороновом лесу больше не показывалась.

Папа-разбойник так рассердился и так расстроился, что стал поедать горы сладостей. И растолстел от них невероятно. А таким толстякам трудно бывает смыться, если нагрянет полиция. И вот однажды в полночь он полез в кондитерскую Бэккерли за тортом со взбитыми сливками — тут-то его и сцапали. А в тюрьме он умер, потому что там не давали ничего сладкого.

Пришлось дедушке-разбойнику самому заботиться о маленьком Ромуальде. Он очень старался сделать из внука хорошего разбойника. И у него получилось! Ни разу еще Грабш не попадался в лапы полиции. Умел обращаться с ружьями, ножами и пистолетами. Научился красться почти неслышно и размазывать отпечатки пальцев. До сих пор он легко мог награбить все, что было нужно для жизни.

Грабш — вот он какой!

Может быть, разбойник Грабш был не самый сообразительный. Но зато сильный невероятно. Грудь широкая, волосатая, как у силача в цирке. Мышцы на руках такие мощные, что на рубашке то и дело лопались рукава. Ладони — как снеговые лопаты. Челюсти такие большие и крепкие, что перемалывали даже кабаньи кости. Да, Грабш одним своим видом мог напугать кого угодно — только представьте себе: рост метра два, а сапоги сорок девятого размера. Из нечесаной гривы оттопыривались большие красные уши. Недоверчиво смотрели глаза из-под кустистых бровей. Нос напоминал орлиный загнутый клюв. Но самым разбойничьим в его облике были усы и борода. Всем бородам борода! Черная как смоль, она закрывала половину лица, лезла в уши, выглядывала даже из ноздрей, а усы нависали надо ртом, как мох на деревьях. Борода согревала грудь, развевалась на бегу, длиной доходила до пупка, и каждый волос в ней был не тоньше конского, только кучерявый. Чего только не водилось у разбойника в бороде! Настоящий мох и сухие листья, сено и еловые иголки, птичий помет и помет летучих мышей, яичная скорлупа и куриные кости с обеда. Иногда в ней даже окукливались гусеницы и выводились бабочки. Конечно, и вшей там было вдоволь. Но Грабшу они не мешали. Разбойник с детства привык чесать в башке и с тех пор почесывался, где хотел и когда хотел — так у него было заведено.

А как он выглядел — ему было все равно. Разбойникам это почти не важно. Поэтому он годами ходил в одной и той же рубашке, которую удавалось где-нибудь утащить. Он никогда не стирал и не штопал ее. Просто носил до тех пор, пока сама не отваливалась. Тогда приходилось опять разбойничать — добывать себе новую.

Только штаны задавали ему задачу. Они так быстро протирались и рвались, что разбойника зло разбирало! В конце концов Грабш напал на одинокого путника, который спокойно шел по Воронову лесу, и отобрал у него походные штаны из кожи. Но они оказались малы! Не налезали на мощный разбойничий зад. — Дурак ты! — набросился Грабш на туриста, дрожащего перед ним в одних трусах. — Чего у тебя такие тонкие ноги? А штаны хорошие, кожаные. Хочу кожаные штаны! Мне нужны кожаные штаны!

Ночью он залез в магазин Бокенбайна «Одежда из кожи и меха», что на рыночной площади в Чихенау, и перерыл его сверху донизу. Там нашлись кожаные штаны походные (всех размеров), кожаные штаны мотоциклетные, баварские кожаные штаны на лямках. Но таких больших, чтобы подошли Грабшу, там не было.

Вот и получилось, что однажды ночью он вломился к сапожнику Штифельмайеру и разбудил его со словами:

— Давай-ка сшей мне кожаные штаны! Прямо сейчас, понял?

— Но я же не портной, — заикаясь, пробормотал сапожник, — я шью обувь — сапоги и ботинки!

— Кожу кроить умеешь? — уточнил нависший над ним Грабш. — Сшивать тоже умеешь? Вот и работай!

— Но я не уверен, что они будут хорошо сидеть, — уверял сапожник, — и не разбираюсь в фасонах!

— Фасон как у любых штанов: дырка для туловища, две дырки для ног. И застежка, — сказал разбойник Грабш. — Остальное мне до лампочки. Одевайся! Собирай инструмент. И кожу бери. Всю, сколько есть. Поторапливайся! Да без разговоров.

Он втолкнул его в лес и отнес на островок посреди болота. Держал там три дня в плену. Время от времени он бросал ему поджаренную ногу олененка (с хрустящей корочкой) или сочный шашлык из кабана, потому что Грабш не изверг. А надев новые штаны, тут же сунул сапожнику золотые сережки, которые утащил из ювелирного магазина Юнкерманна. Потом помог ему выбраться из леса и отпустил домой.

И получились замечательные штаны, сшитые из разных кусков кожи: коричневых, зеленых, черных — настоящие штаны для маскировки. В них была дырка для туловища, две дырки для ног и застежка и даже пара карманов. Грабш прекрасно к ним приспособился, хоть поначалу они и были жесткие, как водопроводные трубы. Пять лет он горя не знал со штанами. Носил их не снимая. А когда и эти прочные штаны протерлись, опять забрал сапожника в лес. Тот смекнул, что теперь история с ним будет повторяться: каждые пять лет придется работать в плену на острове — и уже заранее, за три недели сложил самые нужные пожитки, в первую очередь — зубную щетку и спальный мешок.

Хорошее жилище, а что воняет — не страшно

Грабш обитал в большой старой пещере — давным-давно в ней жили еще его бабка с дедом. Потому-то полиция и не могла найти в лесу дом разбойника.

Пещера находилась в потайном месте в самой чаще среди болот. У входа буйно разрослась ежевика, и на ее колючих ветках налипли клоками и качались на ветру черные волосы из кучерявой бороды Грабша. А еще на ежевике висели клочки бород всех прежних Грабшей!

Разбойник жил в пещере один. В ней было совершенно тихо. Только и было слышно, как редкие капли воды шлепаются с каменного потолка на пол. А снаружи ветер свистел в верхушках деревьев. В пещере было темно и сыро. Так что неудивительно, что Грабш все время воровал фонари на батарейках! Свечи, спички и фонари он прихватывал при каждом удобном случае.

С потолка свисали спящие летучие мыши, они просыпались только ночью и тогда бесшумно носились в воздухе. Иногда они вцеплялись в бороду Грабша и застревали в ней. Но он их не убивал. Он же был — повторю — не изверг.

У него в пещере ужасно воняло. Куда ни наступишь — везде можно было вляпаться в помет летучих мышей, а по углам он сваливал обглоданные кости. Посередине стоял большой дубовый стол и двенадцать стульев, и рядом с ними высился громадный шкаф, в котором было семь дверец и тринадцать выдвижных ящиков — но видно было только двенадцать.

Тринадцатый ящик был потайной, но он плохо выдвигался — заедал. В шкафу Грабш держал награбленное. И конечно, в пещере был очаг, а над ним висел котел — большой суповой котел, который мама Грабша швырнула под ноги папе Грабша, когда сбежала в цирк.

Но обычно Грабшу неохота было варить суп, попросту лень. Он любил жарить мясо прямо над огнем. Но больше всего он любил поедать то, что приготовили другие. Он частенько выходил на разбой, когда наступало время обеда или ужина, и еду выставляли на стол. Тогда он хватал горячие куски прямо из мисок, жевал и чавкал. А голодным хозяевам только и оставалось, что сидеть и смотреть, как вкусный обед или ужин исчезает в глотке Грабша. Потому что одной-то рукой он загребал еду, а другой направлял на них пистолет.

Под выступом скалы была кровать Грабша — то есть просто куча сена, а на нем — розовое стеганое одеяло в цветочек, которое он подхватил у одной старушки, когда она повесила его сушиться во двор. В морозные зимние дни с потолка пещеры свисали сосульки, и, просыпаясь, Грабш обнаруживал, что борода побелела от инея. Нет, нельзя сказать, что в пещере было тепло и уютно!

Но ему никогда в жизни еще не бывало уютно. Он жил здесь с самого детства. Ему и в голову не приходило, что можно захотеть жить по-другому или даже переехать в другое место. Обмороженные пальцы иногда чесались, тогда он поплевывал на них и ругался с ними. Да, он разговаривал с собственными пальцами. У него ведь не было никого, с кем можно было поговорить, кроме тех, кого он грабил! Но что он им мог сказать? Только «Руки вверх» да «Жизнь или кошелек!» Ответить на это нечего, так что обычно разговора не получалось.

Что же тут удивляться, что он разговаривал с обмороженными пальцами?

Заводил он разговор и с летучими мышами.

— Эй вы, жаркое недобитое! — кричал он им и грозил кулаком, если помет попадал ему в глаз. — Сколько можно гадить на меня с потолка? Держите свое добро при себе!

А иногда он заговаривал сам с собой.

— Ну что, Ромуальд, — говорил он себе, просыпаясь с заложенным носом и опухшими глазами, — сегодня у нас с тобой из ограбления банка ничего, пожалуй, не выйдет.

И сразу чихал так громко, что старый лесник Эммерих, бродивший как раз по опушке леса, в испуге поднимал голову и говорил собаке:

— Слыхала, Чапа? Так стреляют из пушки.

Борода от дождя, или Кто не боится разбойника Грабша

Однажды июльским утром, в субботу, Грабш шагал по лесу из деревни Чихендорф к себе в пещеру. В мешке у него метались три кролика. Он украл их спозаранку и собирался в выходные зажарить. Конечно, жаркое из кабана он любил гораздо больше крольчатины, но кабана так просто не украдешь. Его, может, и встретишь на охоте, если повезет. Но надо еще попасть в него из ружья! А кролики — дело верное. Нужно только незаметно слазить к кому-нибудь в крольчатник. А уж крольчатников в Чихендорфе было хоть отбавляй.

Душное было утро. Грабш перешагивал заросли черники и предвкушал жареных кроликов. Оставалось только пробраться между болот и пролезть через небольшую чащобу, вот он и дома. «Эй вы, не балуйте в мешке!» — пригрозил он кроликам. Надвигалась гроза. Он зашагал быстрее. Промокнуть бы не хотелось.

Вдруг в кустиках черники он увидал что-то пестрое. Грабш тут же бросился за дерево и присел. Издалека его можно было принять за муравейник: грязная рубаха, маскировочные штаны и грива черных нечесаных волос. Он напряженно вглядывался в заросли. Неужели полиция опять напала на след?

Но тут нечто пестрое засеменило прямо ему навстречу. И не успело оно споткнуться о его сапоги, как он вскочил и сделал то, что обычно делают разбойники в подобных случаях: выхватил пистолет и направил его на… очень миленькую маленькую женщину с полным бидоном черники.

И оба недоуменно уставились друг на друга. Она смотрела снизу вверх, а он — сверху вниз. Ей пришлось запрокинуть голову, ведь он был почти в два раза выше.

— Здравствуйте, — сказала она. — Вы умеете собирать чернику пистолетом?

— Ты что, совсем не боишься? — удивился разбойник.

— А чего мне бояться? — так же удивленно переспросила маленькая женщина. — Боюсь я только грозу.

— Меня боятся все, — сопя, признался он. — Я гораздо ужасней грозы.

Он встал во весь рост, расправив плечи, широко расставив ноги, и добавил:

— Я ведь — разбойник Ромуальд Грабш!

Маленькая женщина застыла от изумления. А потом как засмеется!

— И что тут смешного? — сердито спросил он.

— Гр-р-рапш-ш-ш! — хохотала она, — если я дома расскажу, мне же никто не поверит!

— До сих пор от меня все убегали — конечно, если кому удавалось, — пробурчал Грабш. — Я очень опасный!

— Ну что вы, — сказала маленькая женщина. — Спорим, что вы в жизни никого не убили? Правда или так оно и есть?

— Правда, — согласился он. — Да мне и не нужно было. Они же все убегали. Но при случае я бы мог!

— Для этого у вас слишком доброе сердце, — сказала маленькая женщина.

— У меня? — поразился Грабш.

В эту минуту раздались громовые раскаты. Маленькая женщина вскрикнула, бросилась к Грабшу и прижалась к его бороде.

— Гроза! — жалобно пояснила она.

— И что тут страшного? — недоумевал он, затыкая пистолет за пояс и наклоняясь к маленькой женщине.

— Не притворяйтесь, будто вам никогда не страшно! — рассердилась она. — Каждый человек чего-нибудь боится!

Снова загремел гром, на этот раз ближе и громче. Маленькая женщина задрожала.

— Ну-ну, — успокаивал ее Грабш. Других слов у него не нашлось. Он растерянно топтался на месте. Не мог же он идти домой, пока она висела у него на бороде!

Но как только закапал дождь, ему пришла в голову спасительная мысль: надо взять ее с собой в пещеру! Он опустил мешок, осторожно подхватил одной рукой маленькую женщину, а другой — бидон с черникой и прибавил ходу. Полил проливной дождь, и Грабш накрыл маленькую женщину бородой.

Кролики выскочили из мешка и сиганули под дождем кто куда. Лес сотрясался от бесперебойных раскатов грома. Добравшись до пещеры, Грабш промок до нитки, прямо как его сбежавшие кролики. Вода стекала с его сапог, с волос и лохматых бровей. Но маленькая женщина, укрытая его бородой, ни чуточки не промокла.

Большое спасибо, что спасли мне жизнь!

— Ну вот, — проговорил разбойник Грабш, осторожно опуская на пол маленькую женщину. В лесу прокатился последний гром.

— Спасибо, — сказала она, стараясь пожать его большую руку. — Знаете, меня зовут Олли. Олли Чистик из Чихендорфа.

Он смущенно поглядывал на нее с высоты и тоже пожал ей руку — так, что она вскрикнула от боли и даже присела.

— Что случилось? — испугался он.

— Зачем было так давить? — недовольно спросила она.

— А я давил?

— С таким же успехом я могла прокрутить себе руку в мясорубке! — отозвалась Олли.

Но и тряся отдавленной рукой, она с любопытством осматривалась. Только видно было не много. В пещере было темно.

— Ну и ну, — сказала она. — Куда это вы меня принесли? Прямо мурашки по коже. Тут просто жутко: воняет, как на помойке, и кости кругом валяются. Это медвежья берлога?

— Это, — сказал Грабш, — моя берлога. Тут я живу.

— Разве тут можно жить? — ужаснулась она.

Он нащупал спички и зажег свечу, укрепленную на каменном выступе. Пламя затрепетало, осветив стены и потолок.

— Ой, мамочки, — вздохнула Олли, покачав головой, — какая неуютная пещера! Мрачная, сырая, потолок слишком высоко, а пол весь в колдобинах. Поживешь тут — поневоле станешь разбойником!

Грабш слушал ее молча, безвольно опустив руки. Ей стало его жалко.

— Я не хотела вас обидеть, господин Грабш, — сказала она. — Просто в первый момент я так… так удивилась. Такую… квартиру я еще никогда в жизни не видала. Мне нужно к ней немного привыкнуть.

И она забегала по пещере туда и сюда. Вытерла крошки со стола. Сунула нос в очаг, стукнулась лбом о закопченный котел. Оглядела огромный шкаф. Поправила розовое одеяло на куче сена, вспугнув летучую мышь, которая тут же бесшумно взмыла к потолку.

— Здорово! Если приглядеться, даже отлично, — сказала Олли. — Хоть что-то новенькое! Правда, сначала надо тут навести чистоту, а потом добавить уюта: вынести кости и сено, положить подушки, на стены повесить шкуры, на пол — коврики. Но вы же промокли до нитки, господин Грабш! Хотите заработать воспаление легких?

И не успел он что-либо ответить, как она выхватила у него из рук спички и принялась разводить огонь в очаге.

Вскоре под котлом уже полыхал огонь. Она с трудом подвинула к очагу один из двенадцати неподъемных стульев и сказала: «Садитесь, господин Грабш!»

Он послушался и, как завороженный, с громким вздохом опустился на стул. Сначала Олли стянула с него мокрую рубаху — которая расползлась у нее в руках. Потом выжала ему бороду. Полотенца она не нашла, поэтому голову и бороду она вытерла насухо сеном.

— Батюшки мои, вот это мочалка! — всплеснула она руками. — Вы когда причесывались в последний раз?

Он долго думал, а потом сказал:

— Никогда.

— А еще у вас вши, — причитала она. — Надо что-то делать. Нужен специальный порошок!

— А где его можно украсть? — спросил он.

— Иногда ведь можно получить что-то в подарок, правда? — ответила она. — Завтра я принесу порошок и наведу здесь порядок. Смотреть на вас жалко, честное слово. А теперь мне пора идти. До свиданья, до завтра!

С этими словами она схватила свой бидончик с черникой и выскользнула из пещеры, не пожав руки Грабшу. И тут громыхнул такой гром, какого до сих пор не было. Свечу задуло, и огонь в очаге чуть не потух. Олли взвизгнула от ужаса и помчалась в чащу, прямо в ближайшее болото. К счастью, Грабш большими шагами бросился за ней и успел ухватить за рыжие кудряшки. Так он и вытащил ее из болота. Только бидон с черникой не удалось найти, как он ни шарил в трясине.

— Дома будет скандал, — пожаловалась Олли, вытирая с носа болотную тину. — Я живу с тетушкой, Хильдой Ух. Она ух какая строгая. Непременно рассердится. Но все равно, большое спасибо, что спасли мне жизнь. И как это гроза так быстро вернулась?

— Это не гроза, — сказал Грабш. — Это был я. Просто я чихнул.

И тут Олли расхохоталась. Она смеялась сама над собой. Это не каждый умеет. Забавно было смотреть, как она семенит по лесу, вся в зеленой тине и ряске.

— Около большого дуба налево, — крикнул ей вслед Грабш, — а то опять угодишь в болото!

— Спасибо! — прокричала она в ответ. — А про пещеру я никому не скажу!

Он смотрел на Олли, пока та не скрылась из виду. А потом побрел к себе в пещеру. Там он сел на стул у огня и сидел так, пока маскировочные штаны не просохли до треска. Все это время он пальцами расчесывал бороду и говорил летучим мышам:

— Завтра не гадить тут мне! Завтра у меня гости.

Он еще раз со страшной силой чихнул. Потом вышел за порог, сорвал несколько листков мать-и-мачехи, чтобы высморкаться, и сообщил им:

— А про пещеру она никому не скажет.

В пещеру — со шваброй и мылом

На следующее утро Грабш забрался на высокий вяз на опушке леса и стал высматривать Олли. Когда она наконец показалась, он мигом скользнул по стволу на землю. Олли пыхтела под тяжелыми сумками, но, когда увидела Грабша, просияла всеми веснушками.

— Если бы моя тетя знала, куда я собралась! — объявила она и захихикала. — Она думает, я пошла в гости к бабушке Лисбет в Чихау-Озерный. Я, конечно, спрятала от нее все покупки.

И она сунула ему в каждую руку по три набитых хозяйственных сумки. Себе она оставила рюкзак, ведро и швабру.

Поначалу они шли рядом. Грабш старался идти помедленнее, Олли старалась идти побыстрее. Он шагнет — а ей приходится делать три шага. Поэтому она совсем выбилась из сил. Наконец он остановился, поставил на землю шесть набитых сумок, осторожно обхватил за пояс маленькую женщину, перенес через голову и посадил себе на плечи — вместе с ведром, рюкзаком и шваброй.

— Наверху здорово, — сказала она и повесила ведро ему на правое ухо. — Только продувает.

Теперь они продвигались быстрее. Грабш шел огромными шагами, углубляясь в лес. Они распугивали зайцев и кабанов. Кудряшки Олли цеплялись за ветки. Она барабанила пятками ему в грудь и размахивала шваброй.

— А вы сегодня причесались, Грабш! — счастливо заметила она. — Не все потеряно.

— Ночью, — пробормотал он, — прихватил где-то расческу. А то у меня не было.

Не успели они войти в пещеру, как Олли принялась за дело. Бедный разбойник Грабш был потрясен. Ему пришлось наклониться и терпеть, пока Олли сыпала специальный порошок ему на голову и в бороду. Даже волосы на груди, даже брови побелели, как эклеры в сахарной пудре.

— Скоро ни одной живой вши не останется, — довольно сообщила Олли.

Потом она разобрала рюкзак и все сумки, и Грабш уже не видел ее среди пакетов, коробок, свертков, тюбиков, бутылочек, тряпок и банок.

— Ну вот, — послышался ее голос, — а теперь — за уборку!

Он постоял-постоял посреди пещеры и направился к выходу.

— Постойте, — позвала она его, — куда это вы собрались?

— Схожу поразбойничаю, — ответил он.

— Да разве я одна справлюсь с такой уборкой? — удивилась она. — Давайте-ка вместе.

И она сунула в его ручищи веник и совок и заставила вымести из пещеры все обглоданные кости и помет летучих мышей. Потом велела ему сметать со стен паутину, выгребать сено, драить стол и чистить котел, повесить полку на стену, вынести целую гору золы из очага, а потом натаскать из ручья двенадцать ведер воды и вылить ее на пол, где Олли вовсю орудовала шваброй.

— Вы просто молодец, — похвалила она его.

Он гордо откашлялся. С тех пор, как умер дедушка — а это было давным-давно, — его никто никогда не хвалил.

— Смотрите-ка! — и она вынула из свертка огромную красную мужскую рубаху. — Не так-то просто было найти размерчик. Вам нравится? Нет — надевать пока нельзя, сначала помойтесь как следует!

И тогда он решил устроить помывочный день. Сунул в карман краденую расческу и побрел в лес.

— Не забудьте почистить зубы! — напомнила ему Олли.

Он дошел до ручья, протекавшего в густых зарослях ежевики, и стал пробираться вдоль берега к маленькому водопаду. Там он вынул пистолет из-за пояса, снял штаны, стянул сапоги и влез в воду. Мелким песком из ручья он натер лицо и тело. Потом песком вымыл голову и бороду.

Он даже зубы почистил песком. Потом вышел из воды и улегся на солнышке, подставляя ему то живот, то спину, — пока не досох окончательно и пока не улетела желтая бабочка, отдыхавшая у него на пупке. Потом он не спеша причесался, расчесал и брови и бороду, так что всех дохлых вшей, которых не смыло водой, унесло ветром.

Теперь Грабш превратился из темно-смуглого в ярко-розового.

Он и сам себя не узнавал, пока не надел штаны и сапоги и не нащупал за поясом пистолет. Домой он вернулся в прекрасном настроении. Но пещеру он едва узнал: она пахла мылом и блестела чистотой. Летучие мыши скрылись, как не бывало. Вода с потолка (пригодная для питья) теперь капала в подставленное ведро, которое уже наполнилось наполовину. На столе красовалась клетчатая скатерть, а на ней — букет колокольчиков. Под столом лежал вязаный коврик, такой же пестрый, как юбка Олли. Стеганое розовое одеяло в цветочек сохло на веревке на солнце. На полочке разместились мыло в мыльнице, стаканчик с зубной щеткой и тюбик с пастой. На гвоздиках у очага висели поварешка, половник, лопаточка, венчик для теста и несколько прихваток. На месте сена теперь лежал пухлый надувной матрас. А на середине каменной стены висел портрет усатого господина в военной форме. Олли помешивала в суповом котле.

Едва войдя в пещеру, Грабш споткнулся и растянулся во всю длину.

— Ну, что вы на это скажете? — спросила Олли, обводя вокруг поварешкой и разбрызгивая капельки супа.

Грабш не нашелся, что ответить. Олли, рассмотрев разбойника вблизи, в свою очередь поразилась.

— Да вы красавчик! — в восторге вырвалось у нее, и Олли всплеснула руками, выронив поварешку. — Дело только за рубашкой!

И она подкинула ему рубаху. Грабш уставился на нее, наморщив лоб.

— Красная, — вздохнул он и покачал головой.

— Ну и что же? — спросила она. — Вы не любите красное?

— Меня в ней будет видно за километр. Этот цвет — не для разбойников.

— А вы больше не разбойничайте! — выпалила она.

Не успел он надеть рубаху, как на столе появились тарелки, рядом лежали ложки, а посередине — супница с ароматным супом.

— Суп с фрикадельками из печенки, — сообщила она, наливая полные тарелки, и вскарабкалась на стул. Грабш уселся напротив и тут же принялся за еду, чавкая и прихлебывая.

— И полную тарелку добавки, — сказал он, когда доел.

Он съел семь тарелок супа с фрикадельками. А она — две. По том наступила тишина, и каждый смотрел в свою тарелку.

— Чего такое? — спросил он и обтер усы рукавом.

— Теперь мне пора, — вздохнула она. — А то не успею до темно ты. Моя тетя не разрешает ходить по улицам в темноте.

Лицо у Грабша вытянулось, и он грустно рыгнул.

Оставайся! А то стрелять буду!

Олли собрала шесть пустых сумок и набила ими рюкзак.

— Ведро и швабру и все остальное можете оставить себе, — пробормотала она и высморкалась. — Ну да. Завтра понедельник. Значит, опять мне идти на фабрику. Красить свиней. Это свиньи-копилки! Семь лет занимаюсь только тем, что чиркаю две розовые точки на свиных пятачках! Представьте себе. Разве это жизнь? Слева подступает очередь из свиней, я тыкаю им кисточкой в пятачок и тут же сдвигаю вправо, к женщине, которая рисует им улыбки до ушей. Чуть замешкаешься, сразу выбиваешься из ритма. Тогда я всех задерживаю, а на столе у меня гора свиней! Как я их ненавижу!

Он только рот раскрыл от неожиданности.

— Не пойму я вас, Грабш, — сокрушалась она. — Вы побывали почти в каждом доме, в каждой квартире, мастерской, магазинчике, лавочке… Только не у нас на фабрике! А что такое Чихенбургская округа без фабрики свиней-копилок? Копилки фирмы «Труд и Спрут», их же знают по всему миру! Вы не могли бы зайти туда поразбойничать?

— А зачем мне свиньи-копилки? — развел руками Грабш.

— Да не за свиньями, — воскликнула она, — а за дверцей от печки, в которой обжигают копилки. Они же глиняные! Не будет дверцы — можно будет несколько дней не раскрашивать пятачки!

— А мне такая дверца зачем? — переспросил он.

— Да киньте ее хоть в болото! Только украдите. Пожалуйста!

Он плюнул — плевок вылетел далеко за пределы пещеры — и буркнул что-то невнятное.

— У вас здесь так хорошо, — продолжала она. — Так свободно! Вы можете делать что хотите. А я, даже когда прихожу домой с работы, не могу заниматься чем хочу. За меня решает тетя Хильда. Не замечает, что я давно выросла. А что я могу поделать со своим ростом? Я же не виновата, что такая маленькая. Только зачем я вам-то жалуюсь? Что вы понимаете в чихендорфской жизни?

Она шмыгнула носом и убежала. Но далеко она не ушла, потому что Грабш вдруг вскочил, выхватил пистолет из-за пояса и рявкнул:

— Стоять! Стой, а то стрелять буду!

Олли остановилась и обернулась. Она не испугалась, а выжидающе смотрела на Грабша.

— Оставайся! — приказал он.

Тогда она скинула рюкзак, подбежала к разбойнику, подпрыгнула и бросилась ему на шею.

— Ромуальдик, дорогой, — сказала она, плача и смеясь одновременно, — как хорошо, что ты не пускаешь меня домой!

— Ты сказала «дорогой»? — изумленно переспросил он.

— Да, да, да, — повторила она, — ты мне нравишься больше всех на свете!

Тогда он выпустил из рук пистолет и крепко обнял маленькую женщину.

— Ты мне тоже, — сказал он, — ты мне тоже…

Вдруг она замолчала и замерла без движения. Голова бессильно повисла. Он потряс ее, покачал на руках. И отчаянно громко заплакал.

— Я раздавил ее! — рыдал он. — Болван неуклюжий! Урод!

Он склонился над ней так низко, что рыжие кудряшки попали ему в нос, и Ромуальд чихнул. От громовых раскатов чиханья Олли очнулась и вскрикнула.

— Ну, слава богу, — сказал он и расплылся в улыбке. Потом осторожно перенес Олли в пещеру и посадил на стул. — Лучше мне к тебе больше не прикасаться, — запинаясь, выдавил он.

— Глупости, — пропыхтела она, — привыкнем потихоньку. Как-нибудь все наладится. Бородач мой ненаглядный, а я уж думала, что никогда не найду мужа, раз я такая маленькая. А теперь вон какой каланче понравилась! Вот заведем семью и нарожаем столько детей, чтобы ни одного пустого стула за столом не осталось!

Разбойник выкатил глаза, а потом опять расплылся в улыбке и закивал:

— Точно, на каждом стуле — маленькие разбойнички! Пожалуй, не будем откладывать.

— Нет, — решительно сказала она, — все должно идти по порядку. Сначала тебе надо познакомиться с моей тетей. А то она обидится на всю жизнь. Сейчас я пойду домой и скажу, что выхожу за тебя замуж и что ты придешь к нам завтра в четыре пить кофе. Только не говори ей, что ты — разбойник Грабш.

— А что толку? — мрачно возразил он. — Она меня все равно узнает. Моя рожа висит на каждом углу с подписью «Их разыскивает полиция».

— Да что ты, — отмахнулась она, — я тоже тебя не узнала. А моя тетя к тому же плохо видит.

— Но если меня увидит полиция, — вздохнул он, — непременно начнется погоня.

— Тогда иди полем, — посоветовала она. — Мы живем на самом краешке Чихендорфа. Если пойдешь пригнувшись, никто тебя не заметит. На поле еще не убрали пшеницу.

— А где ваш дом?

— С краю — тот самый, откуда ты вчера утром утащил кроликов. Грабш совсем растерялся.

— Да-да, — засмеялась она, — вчера, когда я вернулась, тетя сразу пожаловалась: «Представь себе, Олли, плакали наши кролики!»

— Я бы тебе их зажарил, но пришлось бросить мешок — из-за тебя, между прочим, — оправдывался Грабш, почесывая живот.

— Еще зажаришь! — сказала Олли, подтянулась на его бороде и крепко поцеловала разбойника.

— Побаиваюсь я, что будет завтра, — вздохнул он. — И что мне говорить твоей тете? Как себя называть?

— Придумай какое-нибудь милое имя. Тетя все равно его скоро забудет. А в остальном положись на меня. Все будет хорошо: сначала мы все вместе выпьем кофе. Потом ты скажешь тете, что хочешь на мне жениться. Потом мы поженимся и переедем в лес. И тогда мне не надо будет больше раскрашивать копилки!

— А мне не надо будет ужинать в одиночку, когда я стащу и зажарю еще одного кролика!

— И мы отлично заживем тут сами по себе! — и она спрыгнула с его бороды и побежала домой, помахав на прощание.

— Осторожно — там болото! — крикнул он.

И она в последний момент отскочила в сторону.

— У большого дуба — налево, — подсказал он. — Может, проводить тебя? Это опасное болото. Ты еще не выучила потайную тропинку.

— Оставайся дома, — ответила она. — Я такая легкая, что быстро не утону. Хочу сама разведать дорогу. Пока, бородатик!

Олли скрылась за деревьями, а он плюхнулся без сил на надувной матрас, который тут же с треском лопнул. Грабш не вставал и думал про Олли. От того, что он пережил за целый день, у него голова шла кругом. Когда стало смеркаться, в пещеру одна за другой вернулись летучие мыши, которых днем распугала Олли. Он спокойно смотрел на них.

— Оставайтесь, — сказал он. — Олли к нам пока не переехала. Но учтите: она любит чистоту. Пройдет время, и все наладится. Она назвала меня «бородатик»!

Разбойник в тетиной гостиной

На следующий день после обеда Грабш крался к дому тети Хильды. Все тело у него болело после сна на лопнувшем матрасе, и он ругался по дороге на чем свет стоит. Пшеница на поле тоже оказалась недостаточно высока и не прикрывала его красную рубаху. Так что пришлось ползти на четвереньках. Маскировочным штанам это было нипочем, но руки ужасно перепачкались. Он вспугнул косулю, сам перепугался от неожиданности и рассердился: с детства он ничего и никого не боялся! Посреди поля его выследила собака, подняла лай и не отставала от Грабша, пока он злобно не зашипел по-кошачьи. На самом краю поля он вляпался левой рукой в коровью лепешку. Руку он вытер о штаны. Сердце бешено стучало. Он чувствовал себя неловко, как жук, упавший на спину. В двадцать минут четвертого он постучал в дверь домика на окраине Чихендорфа. Он стучал очень робко. Но дверь все равно затряслась. На порог вышла Олли. Она сияла от радости. На ней было желтое воскресное платье с кружевами и оборками. — Батюшки мои, борода в цветочек! — шепнула она, вынула несколько репейников у него из бороды и василек из уха и потянула его за левую руку:

— Заходи скорей — кофе уже сварился!

В доме она попыталась выпустить его руку, но удивительное дело — ладони как будто срослись. Коровья лепешка держала крепко.

Она сразу потащила его в ванную мыть руки. Но он не пролез между дверью и раковиной в крошечной ванной. Ничего страшного — он прямо из прихожей дотянулся до крана. Олли щеткой отскребла ему руки, а заодно успела и ногти постричь.

В коридоре Грабшу пришлось пригнуться, чтобы не задевать головой потолок.

В ширину он тоже еле умещался в тесной прихожей. Стоило ему расправить плечи, как он сшиб чучело филина с ветки на стене. Филин свалился в корзину для зонтов. Грабш наклонился, чтобы вернуть филина на место, но врезался лбом в зеркало, и оно со звоном разбилось. Разбойник испуганно выпрямился. И смёл головой четыре дамские шляпки с верхней полки. Больше он вообще не решался пошевелиться. Олли взяла его за руку, и он на ватных ногах вошел за ней в гостиную.

Первое, что бросилось ему в глаза — свиньи-копилки. На этажерке, на полочке над столом, на швейной машине, в буфете — везде громоздились самые разные розовые копилки. Большие, маленькие, в цветочек, украшенные клевером с четырьмя листиками, пунцовые и бледно-розовые, с хвостиками, закрученными влево и вправо, — но все с одинаковыми малиновыми точками на пятачках. Среди этого изобилия стояла перепуганная тетя Хильда с кофейником. Ростом она была едва ли выше Олли, но с глубокой складкой на лбу и с длинным носом, острым, как кухонный нож.

— Тетя Хильда, это я, — сказала Олли. — Я нечаянно врезалась в зеркало. Но я куплю новое. Смотри, тетя, вот и мой жених.

Тетя протянула руку Грабшу.

— Только не дави, — шепнула разбойнику Олли.

— Значит, господин егерь, вы собираетесь жениться на моей племяннице? — спросила тетя и вгляделась близорукими глазами в лицо разбойника. — Напомните, пожалуйста, еще раз ваше звучное имя.

— Чего? — переспросил Грабш и застыл, разинув рот.

— Как тебя зовут, — шепотом подсказала Олли.

— Бо… бородоцветочный, — промямлил он.

— Бородоцветочный? — недоверчиво уточнила тетя. — Первый раз слышу такую фамилию.

— Ромуальд совсем недавно в наших краях, — поскорее прибавила Олли.

— Ромуальд? — насторожилась тетя. — Так у нас только одного человека зовут: Грабша. Такой же верзила, как вы. Ужасный человек. Негодяй. Судите сами: вчера утром украл у меня, беззащитной вдовы, трех кроликов!

Грабш стоял, повесив голову. Несколько раз он кашлянул, больше ничего не приходило в голову. От его кашля со стола слетело несколько фигурно сложенных салфеток. Пытаясь поймать их, он стукнулся головой о люстру над столом.

— Что ж, — сказала тетя, — вы не виноваты, что вас так зовут. Добро пожаловать. Садитесь за стол.

Олли подвинула ему стул. Но, когда Грабш устроился поудобнее, стул под ним сломался. Он постарался встать, ни к чему не прикасаясь. Но в комнате было так тесно. И пока его пересаживали на сундук, готовый выдержать его вес, Грабш опрокинул фарфоровую балерину на комоде и цветы на столе.

Олли с тетушкой подвинули накрытый стол к сундуку. Грабш осторожно вытянул ноги. Они пролегли под столом и неловко высунулись с другой стороны. И тут же, наливая кофе, тетя споткнулась о сапоги Грабша и чуть не упала; Олли успела подхватить ее в последний момент. А кофе выплеснулся на коврик.

— Этот коврик я сплела своими руками, — уточнила тетя. — Обо что это я споткнулась?

Грабш скорее поджал ноги под стол.

— О мою ногу, тетя Хильда, — ответила Олли. — Прости, пожалуйста.

Но тут Грабш уперся в стол коленками. Две чашки кофе, налитые до краев, пошатнулись.

— Олли, теперь ты толкнула стол, — рассердилась тетя. — Соберись и веди себя прилично!

— Это не она, — пробурчал Грабш, — это я.

— Нет, я! — уперлась Олли.

— Нет, я! — гаркнул Грабш.

— Что случилось — не вернешь, — сказала тетя. — Поговорим о чем-нибудь другом.

Олли постелила другую скатерть и налила в чашки свежего кофе.

— Угощайтесь, — обратилась тетя к Грабшу и, отставив мизинец, поднесла чашку ко рту. — Торт испекла Олли. Я воспитала из нее хорошую хозяйку.

Домик тети Хильды ходит ходуном

Грабш проголодался. В тот день он не разбойничал, и у него не было ни завтрака, ни обеда. Поэтому на торт он кинулся решительно, как привык: схватил кусок и сунул в рот, сразу откусив половину. Белым кремом он перемазал бороду и усы. А чавкал так громко, что волнистый попугайчик в клетке зачирикал.

— Очень вкусно, — промычал он с набитым ртом и рыгнул. — А что, кроме торта ничего нет?

И он хапнул второй кусок.

Тетя Хильда поставила чашку и с ужасом наблюдала за ним. Он взял вилочку для торта, почесал ею в ухе, и тетушка пронзительно вскрикнула.

— Нет, Олли, — недовольно сказала она, — этот человек тебе не подходит. Он не умеет себя вести.

— А я быстро научу его, как себя вести, — уверила Олли.

— Нет, — отрезала тетя, — кто не научился этому в детстве, тот не научится никогда. И вообще: он нам не подходит. Даже по размеру. Ты только посмотри на его брюки! Додумался прийти в гости в кожаных штанах, да еще в таких грязных! Нет, ничего хорошего у тебя с ним не выйдет. Поищи себе другого мужа, Олли, пониже, почище, поаккуратнее, который умеет себя вести и которого знают у нас в Чихенбургской округе.

— Да не хочу я никакого другого! — воскликнула Олли.

— Да кто тебя будет спрашивать! Помалкивай и не вмешивайся, — строго сказала тетя. — Разве ты знаешь, кто тебе подходит? Мала еще замуж выходить. Посиди-ка еще несколько лет тихо и мирно дома.

— Но, тетя, — закричала Олли, — я уже семь лет не расту! Я давно уже выросла! И не хочу больше сидеть дома, ходить каждый день на фабрику и рисовать пятачки свиньям-копилкам! Я хочу жить настоящей жизнью!

— Это еще что такое? — возмутилась тетя. — Ты что, меня больше не слушаешься? Иди в свою комнату, и пусть тебе там будет стыдно. А вы, господин Бородоцветочный, лучше поищите себе жену в тех краях, где вас все знают.

— Да я местный, — сказал Грабш, откусывая сразу от двух кусков торта. — Меня тут как раз все знают. Я разбойник Ромуальд Грабш.

Тетя застыла в ужасе. А потом завизжала:

— Сию минуту убирайтесь вон из моего дома, вы… вы… вы… изверг!

— Так точно, уберусь, — сказал он и стукнул кулаком в середину торта, так что крем разлетелся во все стороны. — С удовольствием!

Он вскочил из-за стола, сразу почувствовав себя легко и свободно. Стол опрокинулся, зашаталась люстра. Чашки, блюдца, лопаточки и вилочки для торта рассыпались по комнате. Тетя чуть не плакала.

— Ну что, Олли, выкрасть тебя отсюда? — спросил он.

— Да, укради, пожалуйста! — обрадовалась Олли.

— Тогда прыгай сюда, — скомандовал он. — В коридоре у вас слишком тесно. Пойдем коротким путем.

Он рванул окно так, что посыпалось стекло.

— Наконец-то свежий воздух, — сказал Грабш и шумно вдохнул.

— Олли, ты никуда не пойдешь! — закричала тетя, отрывая подушку для стула, прилипшую к грязным штанам Грабша.

Но Ромуальд Грабш уже спустил свою маленькую невесту на землю и протискивался в окно вслед за ней. Окно было маловато. Ему пришлось сложиться, как перочинный нож. Дом задрожал. С крыши попадала черепица.

— Не дом, а узкая нора! — ругался он.

— Олли, вернись сейчас же! — кричала тетя.

Вывалившись наружу, он посадил Олли себе на плечи. При виде этой картины тетя упала в обморок.

— А как же мои платья? — спросила Олли.

— Забудь, — проворчал Грабш. — Принесу с разбоя новые.

Он со всех ног бежал через пшеничное поле в лес. На этот раз он не пригибался. Да его и не было видно: над колосьями, на удивление жителей Чихендорфа, проносилась только рыжая Олли. Оборками желтого платья она обернула волосы и плечи разбойника, так что вместе они представляли собой удивительное существо.

— Э-ге-ге! — кричала Олли, приветствуя людей на поле, — я Олли-разбойница!

Тем временем тетя очнулась и, высунувшись из окна, стала звать на помощь:

— Разбой! Караул! Грабш похитил мою племянницу! Он украл Олли!

Но Олли и Грабш давно уже добежали до леса. Там они были в безопасности.

Ромуальдолли, или Когда летучие мыши гадят в суп

Как они были счастливы! Кружились по краю болота, валялись на траве в зарослях голубики, кувыркались, срывали цветы и подносили друг дружке понюхать, глазели на бабочек, пели, смеялись и вместе купались в водопаде. А когда стемнело, они загляделись на полную луну в вышине над лесом.

Олли называла Ромуальда и «ландыш бородатый», и «ушанчик лохматый», и «Ромушастенький» и придумала ему еще столько других нежных прозвищ, что и не сосчитать.

Он тоже старался придумать ей какое-нибудь прозвище, вертел имена и так и эдак, но додумался только приставить их одно к другому, так что получилось «Ромуальдолли». Это имечко привело его в такой восторг, что он захохотал, заикал, подавился и чуть не задохнулся.

Но той же ночью счастье их омрачилось. Матрас-то у разбойника лопнул. К тому же вдвоем они бы все равно на нем не уместились.

— А ты ложись на меня и накройся бородой, — щедро предложил Грабш, — тогда тебе будет тепло и мягко.

Олли так и сделала. Но с каждым вдохом и выдохом Грабша ее поднимало и опускало, так что у нее началась морская болезнь. А когда разбойник поворачивался во сне, она скатывалась прямо на пол, и он легко мог ее задавить.

В конце концов, под утро Грабш притащил в пещеру охапку сена, которую выволок оттуда два дня назад. На большой и мягкой куче они проспали, крепко обнявшись, до самого позднего утра: он — под одеялом в цветочек, а она — под его бородой.

Не успели они встать, как проявились их противоположные привычки. Грабш и не собирался чистить зубы.

— Опять, что ли? — возмутился он. — Только вчера почистил! У него с недосыпа было плохое настроение. Поэтому он к тому же запретил Олли выгонять летучих мышей.

— Они тут висели, еще когда мой дедушка разбойничал, — ворчал он. — Они привыкли к пещере, а я привык к ним. Нельзя вот так все взять и поменять. Так и до обморока недалеко.

— Но с летучими мышами невозможно поддерживать чистоту, — упрямо говорила Олли.

— А ты здесь не у своей фрау тетушки-чистюли, — отвечал он, — ты живешь в пещере разбойника!

— А почему не может быть чистой пещеры разбойника? — поинтересовалась она. — Я, например, не хочу, чтобы летучие мыши гадили мне в суп.

— Тогда ешь на улице, — пробурчал он. — А я буду есть в пещере. И летучие мыши тоже останутся.

Шел дождь. Олли не могла есть суп на улице. Но летучие мыши не гадили в суп, потому что она повесила скатерть — прямо над столом. Ничто никуда не падало, и Олли с разбойником помирились.

Но тут же начали новый спор. Теперь спорили о портрете на стене.

— Это вообще кто? — спросил Грабш. — Непонятный мужик с лентой через плечо, будто подарок с бантиком?

— Президент нашей страны, — удивленно ответила Олли. Заметив, что он не понимает, о чем она говорит, Олли добавила:

— Президент — это самый главный в стране.

— Не нужен нам с тобой главный, — решил Грабш, сорвал со стены картину и с размаху швырнул в ближайшее болото.

— Что тебе в голову взбрело? — рассердилась она. — Знаешь, какая рамочка дорогая?

— Если дело в рамочке, награблю тебе и получше, — проворчал он и вернулся к тарелке с супом.

Но вскоре они опять помирились и решили ночью отправиться на разбой вместе — в первый раз!

— Этой ночью добудем все, что тебе захочется, — расщедрился Грабш.

В полночь они вышли из леса на окраине Чихендорфа и стали пробираться полем к дому тети Хильды. Олли пролезла через окно в туалете и прошмыгнула в свою комнату мимо спальни храпящей тетушки. Там она сложила в чемодан платья, обувь, мешочек с расческой, мылом, зубной щеткой и всякой всячиной, швейные принадлежности и три книжки, выставила чемодан в окно, где ожидал разбойник, а следом вылезла сама, прихватив маленький радиоприемник.

— Радио? — удивленно зашептал он. — Не бери. От него один шум. Не годится для потайной пещеры.

— Я не буду его включать, — прошептала Олли, — но заберу. Не хочу оставлять его тете.

На обратном пути, пока они крались по полю, Олли шептала:

— Как здорово у нас получилось! Я и не думала, что разбой — такое простое дело.

— Ты же брала свои собственные вещи, — заметил Грабш, — потому и несложно. А завтра ночью куда тебе хочется?

— На фабрику, — с жаром ответила Олли.

С печной дверцей на спине, или Храпит и не стыдно ему!

Следующей ночью они пробрались на фабрику «Труд и Спрут». Спрятавшись за бесконечными рядами крашеных и некрашеных свиней-копилок и за штабелями коробок, в которых копилки посылали по почте, воровская парочка ждала, когда сторож обойдет зал и уйдет в каморку — вздремнуть полчасика.

За эти полчаса Олли и Грабш подкрались к печи, в которой днем обжигали глину в формах для свиней-копилок.

Печь была размером с комнату и, к счастью, достаточно остыла, так что Грабш мог снять дверцу и взвалить себе на спину.

— Ради бога, Олли, зачем тебе дверца? — спросил он.

— Мне? — переспросила она. — Мне-то она не нужна. Но знаешь, как они завтра обрадуются, если ее не будет!

И она показала на рабочие места девушек-раскрасчиц. Их кисточки и краски лежали рядами на длинных столах, а столы тянулись из конца в конец рабочего зала.

— Смотри, — показала она, — мое место было вон там. Если бы они только знали, что это я устроила им выходной! А может, и два дня пройдет или даже три, пока они закажут и доставят новую дверцу — она ведь такая большая и толстая, да?

— Да, чертовски большая и толстая, — кряхтя, отозвался Грабш из-под своей ноши. Пот катился у него по голой спине. Через пятнадцать минут он поставил дверцу на землю у магазина «Мужская одежда Шникершнукер» и украл рубашку оливкового цвета, которую тут же надел.

— А теперь, — шепнула Олли, — украдем ключи у школьного сторожа! Пусть дети завтра тоже порадуются. Пока он без ключей откроет все классы, наверняка пройдет первый урок.

— Ну, если это так надо, — вздохнул Грабш, взвалил на спину дверцу и зашагал вслед за Олли.

Связку ключей они нашли в большом коридоре на втором этаже, в кармане синего халата сторожа. Выйдя на улицу, Олли забросила ключи в мусорный контейнер садового хозяйства «Помидорка» и насыпала сверху охапку листьев.

— Вот, — сказала она. — Это мне по душе, и остальным тоже понравится — почти всем.

Грабш хотел сбросить свою дверцу туда же.

— Нет-нет, — зашептала Олли, — тут ее, чего доброго, слишком быстро найдут! Дверцу придется тащить к нам в пещеру.

Разбойник скорчил рожу и покрутил выпученными глазами, но так, чтобы Олли не видела.

— Нет, правда, — довольно рассуждала она, — я думала, что разбойничать гораздо труднее. Только есть очень хочется. Ты тоже проголодался?

Из-за угла показался мальчик на велосипеде. Это был подмастерье пекаря — маленький, худенький и заспанный. На багажнике у него стояла большая корзина со свежими булочками. Грабш печной дверцей преградил ему дорогу и рявкнул:

— Булки на бочку!

Мальчик, побледнев от страха, затормозил и спрыгнул с велосипеда. А Грабш скомандовал Олли:

— Возьми сколько нужно и мне тоже набей полные карманы.

— Не надо, пожалуйста, — жалобно попросил мальчик. — Мастер разорется, когда недосчитается булочек. Он не поверит, что это были вы, господин Грабш. Он уже сказал, пропадет хоть одна булочка — и я могу прощаться с работой. Не надо…

— Что стоишь? — поторапливал Грабш Олли. — Уже светает, а с дурацкой дверцей на спине я и так тащусь, как черепаха!

— Я у него ничего не возьму, — сказала она.

— Чего-чего? — переспросил он, сбитый с толку, и уставился на нее, разинув рот. Но тут на другом конце улицы показался полицейский. И парочке пришлось срочно сматываться.

— Спасибо, фрау разбойница! — прокричал им вслед подмастерье. До леса они добежали запыхавшись.

— И что теперь? — сердито спросил Грабш. — Есть что будем? Умираю с голоду!

— Но мальчик был такой несчастный, его нельзя было грабить! — запальчиво возразила она. — Я бы точно не смогла.

— А жить на что мы будем, такие благородные? — фыркнул он. — Мое дело — разбойничать. Такая профессия. Заруби себе на носу!

— Да уж, — всхлипнула она, — теперь я понимаю, что это значит. Больше я с тобой не пойду, сам занимайся своей профессией.

У меня от нее сердце разрывается. А еще не люблю я иметь дело с полицией.

— Сегодня ты засветилась.

— По твоей вине! Без тебя я бы никогда не решилась украсть ни печную дверцу, ни ключи от школы!

— Но идея-то твоя. Или будешь отпираться?

Олли остановилась и заплакала.

— Этого еще не хватало, — вздохнул он. — Так мы вообще не сдвинемся с места. Хочешь угодить полиции прямо в лапы?

Он свалил печную дверцу на кусты черники, посадил на нее хнычущую Олли, поднял дверцу над головой и быстро зашагал к дому.

Когда они пришли в пещеру, солнце высоко стояло над лесом. Олли спрыгнула с дверцы, дверца загромыхала по полу, Грабш повалился на сено. Олли растянулась с ним рядом. Голод у обоих притупился: у Грабша — от злости, у Олли — от страха и огорчения. Они старались заснуть, но сон не приходил. Они отвернулись друг от друга и стали думать и вздыхать по очереди, так громко, что летучие мыши над ними вздрагивали. Олли то и дело поднимала голову и испуганно прислушивалась: не идет ли кто?

Наконец, ближе к обеду, когда комары стайками заклубились у входа в пещеру, она услышала, как муж захрапел. Звук был отвратительный. Слышать его не хотелось.

Поэтому она встала и пошла хозяйничать у очага. Надо приготовить хоть что-нибудь! Наверно, какие-то припасы остались. Она бросила сердитый взгляд на разбойника, развалившегося в куче сена. Вот лежит он, ее муж Грабш, грабящий маленьких подмастерьев, которые не могут за себя постоять! Человек, который втягивает в неприятности безвинных, порядочных людей, таких как Олли! Вот он лежит, храпит, и не стыдно ему!

Полиция под боком — но ко всему привыкаешь

Вдруг Грабш перестал храпеть и поднял голову. Хотя в ушах у него росли целые пучки черных волос, слышал он очень хорошо.

И сейчас разбойник слышал такие звуки, от которых мгновенно проснулся: лесники так не рычат, дровосеки так не пыхтят, а люди, которые просто ходят в лес за грибами, так деловито не откашливаются!

— Потуши-ка огонь, Олли, — шикнул он.

— Зачем? Я хочу сварить кофе, — удивилась она. — И нажарить оладьев…

— Сейчас же потуши огонь! — скомандовал он. — Это полиция. Они заметят наш дым!

Олли тут же погасила огонь, забралась в самый темный угол пещеры и сжалась там в дрожащий комочек.

— Да не волнуйся ты, — пробормотал разбойник, — ничего с нами не будет. Походят вокруг часа два-три и уйдут. У них каждый раз одно и то же.

А в лесу уже раздался скрипучий голос из мегафона, и Грабш узнал капитана полиции Фолькера Штольценбрука:

— Сдавайтесь, разбойник Грабш! Мы знаем, что вы здесь. Всякое сопротивление бесполезно. Поднимите руки вверх и выходите вместе с женщиной, которая находится у вас!

— Они имеют в виду меня? — выдохнула Олли. — Какой ужас! Что люди-то скажут?

— Ко всему привыкаешь, — сказал Грабш.

— Ваши разбойные выходки окончены! — вещал громкоговоритель.

— Сперва поймайте нас, — усмехнулся Грабш, достал из шкафа горстку лакричных тянучек, выгреб Олли из ее угла и сказал: — На вот, пожуй. Очень успокаивает. А эти в лесу пусть орут и топают сколько влезет.

— По крайней мере, верните печную дверцу! — гаркнул яростный капитан по громкоговорителю.

— Старый добрый Фолькер, у него вечно одно и то же, — пробормотал Грабш. — В сущности, парень что надо, но слишком быстро выходит из себя…

— А почему он не требует ключи от школы? — поинтересовалась Олли.

— Наверно, сторож подозревает не нас, а школьников, — предположил разбойник.

Случилось то же, что и всегда: троих полицейских засосало в болото. Их крики разносились по всему лесу. Капитан отдавал приказания, в трясину бросили веревки, послышалось «раз-два-взяли!» — потом все стихло.

— А вдруг они там утонут? — причитала Олли. — И все из-за нас!

— Да не волнуйся, — отозвался Грабш, — ни разу еще ни один полицейский не утонул в болоте. Только, бывает, простуду схватят. Спорим, сейчас Штольценбрук вызовет пожарную команду?

Так оно и произошло. Вдали взвыла пожарная сирена, и с каждой секундой звук приближался. Ругань, крики о помощи, приказы, ближнее и дальнее эхо наполнили лес.

— Вот видишь, — объяснил Грабш Олли, — они так суетятся, что про нас напрочь забыли. Вечно одно и то же.

Полиция и пожарные убрались из леса только под вечер. Стало тихо, снова послышалось чириканье птиц.

— Теперь, наконец, можешь жарить оладьи, — постановил Грабш. — Жутко хочется есть!

Олли выползла из-под сена, развела огонь и напекла прекрасных оладьев. Но сама съела только половинку, у нее тряслись руки. Летучие мыши над ней зашевелились и бесшумно заскользили по воздуху.

— Пошли, — сказал Грабш, — посидим немного у болота.

Они уселись среди камышей и осоки, и попы у них тут же промокли. Тогда разбойник принес из пещеры печную дверцу.

— Вот тебе раз, — удивилась Олли и наконец рассмеялась. — Все-таки она пригодилась!

И они уселись на дверцу. Олли прижалась к разбойнику и укуталась его бородой.

— Ох, Ромуальд, — сказала она, — если б я знала, что значит быть женой разбойника, может быть, я бы к тебе и не переехала.

Он осторожно разгреб бороду, чтобы увидеть лицо Олли, и огорченно сказал:

— Я думал, ты меня полюбила.

— Да, полюбила.

— А ведь я от тебя ничего не скрывал.

— Не скрывал. Просто я не подумала как следует. Не сообразила, понимаешь? Я бы еще привыкла к тому, что страшно. Но к несправедливости не привыкну никогда.

— Так ты хочешь бросить меня? — жалобно спросил он.

— Нет, — твердо сказала она, — теперь уж не брошу.

Тогда он издал такой громкий радостный вопль, что эхо прокатилось по всему лесу. Он поднял Олли над головой и закружил.

— Значит, у нас все-таки народятся дети, и мы займем все двенадцать стульев! — вопил он.

— Рано радуешься, — отвечала она. — Хоть я и остаюсь, но тебе придется перемениться.

— Мне? Измениться? — изумился он. — Смотри лучше за собой, чтобы я не изменил тебя.

— Меня не получится! — прокричала Олли ему прямо в большое ухо. — Ни в жизнь!

— Посмотрим, — заулыбался он.

Пузыри на болоте, или Холод на двоих

В эту минуту на болоте что-то глухо булькнуло.

— Жаба, — сказала Олли.

— Это была не жаба, — заметил Грабш, прошелся вдоль болота и там, где булькнуло, сунул руку глубоко в тину и выдернул за волосы человека. Это оказался пожарный, которого, очевидно, еще не успели хватиться. Он выплюнул болотную жижу и отряхнулся, так что грязь полетела у него из ушей, потом сказал «спасибо» за то, что его спасли. В конце концов он восемь раз чихнул и спросил:

— А как мне теперь вернуться в деревню, чтобы не вляпаться опять в проклятое болото?

Олли ткнула Грабша локтем и шепнула:

— Ни в коем случае не отпускай его в таком виде. А то ему обеспечено воспаление легких!

Грабш кивнул и сказал пожарному:

— Пошли лучше с нами в пещеру. Там мы тебя согреем, обсушим…

— В пещеру? — остолбенел пожарный и с ужасом уставился на Грабша. — А вы случайно не…? — и грохнулся в обморок.

— Бедняга, — пожалела его Олли.

— Не очень выносливый, — заметил Грабш. — И такие люди работают пожарными!

Они уложили его на печную дверцу, Грабш поднял ее над головой и отнес в пещеру. Олли побежала вперед и развела большой огонь. Скоро в пещере разлилось приятное тепло. Пожарный все еще был без сознания. Они вместе сняли с него грязную одежду. Грабш взвалил его на плечи, отмыл в ручье, вытер насухо пучками травы и вернул в пещеру. Олли влила в него литр теплого чая, пока у него не повалил пар из ушей. Потом они уложили его на сено, и он уснул.

Постирав вместе его одежду и развесив сушить у огня, они и сами улеглись на сено по обе стороны от пожарного, накрыли его розовым одеялом и радостно прислушались к его храпу.

На следующее утро пожарный проснулся как ни в чем не бывало и зевнул во всю глотку. Вокруг него было одно только сено, и он удивился. Пошарив руками, он случайно угодил разбойнику в рот. Грабш фыркнул и перевернулся на другой бок. Тут пожарный вспомнил, где он находится, закричал и поднял руки вверх.

— Только без паники, — замахала на него Олли, стоявшая у очага. — Сейчас будет завтрак. Можем и музыку включить.

И она включила радио. В этот день полиция вряд ли опять собиралась в лес. Но радио молчало. Олли трясла и ругала приемник.

— Это мы мигом, — сказал пожарный, который обожал чинить приемники. Просто забывал все на свете, увидев неисправное радио. Он голышом выскочил из сена, схватил приемник и начал его разбирать. Через две минуты он объявил:

— Мыши. Погрызли вам все провода. Приемник я заберу. Я вам его починю!

Они вернули ему сухую одежду, напоили горячим кофе, накормили остатками оладьев и проводили до края леса. Там еще раз пожелали ему счастливого пути.

— Ничего себе, — сказал на прощание пожарный, — я и не думал, что вы, господин Грабш, и ваша уважаемая супруга такие милые, приятные люди.

— Вот видишь, — сказала Олли, когда их гость скрылся за поворотом и Грабш снова посадил ее на плечи, — как ты уже изменился!

И она довольно застучала пятками по его груди. Разбойник ничего не ответил. Он брел к дому молча.

— Почему ты молчишь? — спросила Олли.

— Потому что устал, — угрюмо ответил он. — За эти четыре дня мне пришлось думать и разговаривать больше, чем за всю мою жизнь. Думать и разговаривать — самые утомительные дела на свете.

Вдруг он остановился и рявкнул:

— Черт побери эту команду! Теперь они знают, что я живу в пещере, и знают, как ее найти! Вот что бывает от дурацкого гостеприимства!

Два дня спустя, после обеда, когда он возвращался с удачного набега на Чихенау (в мешке подпрыгивало гусиное жаркое, в одном кармане хрустела картошка-фри, в другом лежал овощной салат), у опушки леса в папоротниках блеснул металл. Это был приемник Олли. На нем лежала записка:

«Теперь нормально работает. Спасибо и всего доброго! Ваш пожарный».

Вечером Грабш опять отнес дверцу к болоту. Олли сняла приемник с крючка, где он теперь висел. Они устроились на дверце, обнявшись. Ужин был очень плотный.

— А теперь мне жалко людей, у которых ты отнял гуся, — сказала Олли.

— Там была золотая свадьба, — ответил он. — На столе еще оставалось три порции.

— Тогда ладно, — сказала Олли, — все равно все гости наелись. Значит, будет меньше остатков.

И она включила радио. Передавали рок-музыку. Она сделала потише. А потом выключила.

— С ним не слышно птиц и лягушек, — объяснила она. — Когда тихо, здесь намного лучше.

— Вот видишь, — улыбнулся он, — как я тебя изменил!

Она засмеялась. А он взял серьезный тон. Откашлялся и сказал:

— Олли, я все-таки скрыл от тебя одну вещь. Такую, что здесь зимой невыносимый холод — если кто не привык. Ты обморозишь пальцы. Вот, посмотри на мои руки! Может, еще вернешься домой, в Чихендорф?

— Нет, — ответила Олли. — Я останусь. Если ты можешь жить с обмороженными руками, значит, и я смогу.

И тогда он осторожно взял ее руку в свою. И так они сидели, пока не зашла луна и не стало холодно.

Ночная вылазка

— А сегодня что принести? — спросил разбойник Грабш у жены, выходя поздним вечером из пещеры с мешком за спиной.

— Пачку стирального порошка, зубную пасту, баночку горчицы, пять спиц номер три с половиной и три клубка шерсти, — ответила Олли.

— И это все? — проворчал он. — Стоило вообще на разбой выходить…

— И не вздумай грабить слабых! — крикнула она ему вдогонку. Он перешел болото по собственной потайной тропке и зашагал по Воронову лесу. Спустя два часа, в полночь, он подошел к опушке. Дождавшись, пока в Чихенау погаснут все фонари, он вышел в город. За тридевять земель обошел полицейский патруль на улице Широкой. Возле кондитерской «Бэккерли» он постоял в нерешительности. Только на прошлой неделе он слопал у них половину всей выпечки.

Значит, подошла очередь кондитерской «Лакомка». Потому что разбойничать надо по-справедливому.

Он высмотрел в подвале открытое окошко и протиснулся в него. Через пятнадцать минут он вылез оттуда со взбитыми сливками на бороде и шоколадной глазурью на носу и тут же спрятался за углом супермаркета «Первый сорт». Как только полицейский патруль прошагал мимо, Грабш подтянулся и шмыгнул в вентиляционный люк на крыше.

Он сгреб в мешок охапку стиральных порошков, горчицу, зубную пасту и клубки шерсти, поискал спицы номер три с половиной, но не нашел, вынул старые батарейки из фонарика и поменял на новые, откатился на магазинной тележке обратно к вентиляционному люку и скрылся с добычей, потому что уже послышались шаги патруля.

Теперь выхода не было: спицы придется добывать в лавке Агаты Клейн, единственном на весь Чихенау магазине товаров для рукоделия. Но только он толкнул дверь в магазин, как зазвенел колокольчик. Тут же показалась старая фрейлейн Клейн в байковой ночной рубашке, вооруженная зонтом и портновскими ножницами. Ножницы он легко перехватил, но зонтиком дама так хлестнула его по носу, что у Грабша выступили слезы.

— Второй раз, небось, не сунетесь, хулиган! — негодовала она.

Повезло ей, что он недавно поел и сыт был под завязку. Поэтому настроение у него было доброе. Он отобрал у фрейлейн Агаты зонт, усадил ее на стул и собирался связать настоящими брюссельскими кружевами.

— Только не кружевом, — визжала она, — вы не имеете понятия, сколько оно стоит! Дешевая тесьма тоже крепкая!

Тогда он заткнул ей рот клубком шерсти и привязал к стулу крепкой тесьмой. Потом поискал спицы «три с половиной», нашел и сунул к себе в мешок.

Перед уходом он еще раз позвонил в колокольчик над дверью, чтобы разбудить соседей. Не сидеть же связанной старушке до утра в магазине в ночной рубашке. Все-таки осень на дворе.

Он торопился домой. Скорей бы увидеть Олли! Летом, в сезон черники с голубикой, похитил он эту рыжеволосую кудрявую толстушку небольшого роста и унес к себе в Воронов лес. Она не сопротивлялась, потому что он ей понравился, хотя и был он здоровенный великан с длинной и нечесаной черной бородой. Теперь наступила осень, и он все еще нравился Олли — а ведь его, разбойника, боялись все жители Чихенбургской округи!

Конечно, они с Олли частенько ссорились. Но каждый раз мирились, и вечером, если не было дождя, спускались на край болота посидеть рядышком: Ромуальд Грабш сидел на большой печной дверце, которую они однажды вместе украли с фабрики, а Олли — у него на коленях, подложив под голову его бороду. И они говорили о том, как будет у них десять детей, и слушали лягушачий концерт.

С тех пор как в пещере поселилась Олли, разбойник старался есть аккуратнее: чавкать потише и не прихлебывать. Он больше не заводил разговор ни с собственными пальцами, ни с летучими мышами на потолке, не говорил даже с самим собой. Теперь у него была жена, с которой, если захочется, всегда можно поговорить. Но особенно разговорчивым он и раньше не был.

А Олли? Она привыкла к летучим мышам, бесшумно скользящим ночью над их постелью из сена. Она уже не пугалась до смерти, когда Грабш чихал. И к паутине на стенах пещеры она придиралась не так, как в первые дни. Конечно, иногда Грабш сердился на нее, потому что она была намного умнее и то и дело оказывалась права. Но долго сердиться не получалось. Просто она ему нравилась.

На рассвете разбойник Грабш с тяжелой ношей вернулся домой. Из мешка он вытряхнул целую гору коробок со стиральным порошком, тюбиков зубной пасты, баночек горчицы, вязальных спиц и разноцветных клубков.

— Куда нам столько? — недовольно спросила Олли. — Шкаф и так забит всякой всячиной!

— Один тюбик пасты и пяток спиц — это курам на смех, то есть не для меня, — проворчал Грабш. — Какой же это разбой! В Чихенау, чего доброго, и не заметят. Нет, я способен на большее, они это знают, и незачем обманывать ожидания. Не забудь, они боялись еще моего дедушку!

— Прекрасно, а зачем нам семьдесят пять тюбиков пасты? — спросила Олли.

— В крайнем случае ее можно есть, — предположил Грабш.

— А горчица окаменеет, пока до нее очередь дойдет! — не унималась Олли.

— Ну, это дело поправимое, — сказал Грабш, открутил крышку у одной банки и толстым указательным пальцем зачерпнул горчицу. Он съел и дочиста облизал одну за другой три банки, а потом и четвертую, надколотую. Несколько осколков он случайно проглотил и облизал налипший на банку стиральный порошок (одну коробку он раздавил). Олли смотрела на него с ужасом. Но с ним ничего не случилось. Если не считать того, что на глазах выступили слезы, а из ушей и ноздрей поползли мыльные пузыри.

— Жаль, что я в городе так наелся, — икнул он, — а то бы умял еще больше.

— Опять заходил в кондитерскую? — сердито спросила Олли. — Ну что с тобой делать! И пятьдесят спиц, все на три с половиной, это ни в какие ворота не лезет. Я умею вязать только на пяти!

— Ты умеешь только ругать, — недовольно отозвался Грабш. — Раз я, по-твоему, разбойничаю неправильно, в следующий раз пошли со мной. Мы же собирались заводить десять детей? А если все они захотят вязать носки, и ты вместе с ними — тогда еще пяти спиц не хватит!

Тут уж Олли не могла удержаться от смеха. Она подтянулась на бороде и поцеловала разбойника, а он заурчал от удовольствия.

Прошло три дня, и Грабшу снова захотелось устроить ночную вылазку. Он опять поинтересовался у Олли, что нужно ей по хозяйству.

— Две пачки маргарина, — сказала она, — и небольшую лопату. Хочу, знаешь, посадить цветы перед входом в пещеру, как у тети Хильды на клумбе.

Он грозно склонился над ней, качая головой:

— Ты что, издеваешься? Просишь каждый раз все меньше и меньше!

— Ну, принеси еще ночной горшок, зимой пригодится, — добавила она. — Не очень-то приятно сидеть на корточках в снегу.

Он сердито закинул мешок за спину и побрел из дома.

— Только не приноси опять тонну маргарина и двадцать лопат, — крикнула она ему вслед, — и десяток горшков!

— Принесу с разбоя столько, сколько захочу, — басом отозвался он, — потому что ты мне не указ!

— Да что ты говоришь, — пробурчала Олли. Но ему послышалось «Люблю тебя, малыш», и такая нежность его растрогала.

— Я тебя тоже! — крикнул он в ответ.

На рассвете он вернулся с полупустым мешком. Вытряхивать было нечего, кроме двух пачек маргарина, лопаты и ночного горшка с узором из незабудок и розочек. Но потом он выудил из мешка шубу. Элегантную женскую шубку.

— Чтобы у них в Чихендорфе опять был повод подергаться, — объяснил он и улыбнулся шире некуда. — Правда, шум поднимут только зимой, когда жена капитана Штольценбрука полезет в шкаф за шубой и не найдет! Вот будет пропажа! Понимаешь, чья это шуба? Так приятно было ее украсть! Это тебе. Вчера вечером я вроде как рявкнул на тебя…

— Да не нужна мне чертова шуба! — закричала на него Олли. — Я-то надеялась, что ты перестанешь разбойничать! Я же тебя почти отучила, и вот тебе на!

Грабш уставился на нее, совершенно сбитый с толку.

— Ничего не понимаю, — сказал он. — А я хотел тебе сделать приятное…

Тогда ей стало жалко разбойника. Он ведь хотел как лучше. И она надела шубку. Олли была такая маленькая, что шуба оказалась до пят.

— Ландыш мой лохматый, — прошептала она, — большое спасибо!

Тут он просиял, обнял ее и осторожно погладил по голове.

— Кстати, если я перестану разбойничать, мы просто умрем с голоду, — сказал он. — Забыла, что ли?

Правда, об этом она и думать забыла.

И они закопались в постель из сена. Но когда Грабш захрапел, Олли сняла шубу, сунула ее поглубже в сено, влезла на один из двенадцати стульев и задумалась.

Ежевичный сок в бороде разбойника

Она размышляла: «Как нам жить, чтобы не разбойничать, но и не голодать? Что, если Грабшу устроиться на работу? Но на какую?»

Ей пришло в голову, как хорошо он умеет обращаться с топором. Когда он рубил дрова, полешки так и отлетали в разные стороны. Может быть, он стал бы работать дровосеком в Чихенау за десять или двенадцать марок в час? Хватало бы на все, что им нужно. Нет, грустно подумала она и покачала головой. Ничего из этого не выйдет. Стоит ему показаться в Чихенау, как его сразу схватит полиция. Она снова задумалась. Теперь ей пришла на ум работа в цирке. Грабш мог бы работать там силачом, тягать гири, а она — смешить публику. Бродячий цирк все время переезжает, и нужно будет просто пересидеть в фургоне дорогу по Чихенбургской округе. Но и эта мысль оказалась неподходящей. Разве Грабш уедет из Воронова леса? Без этого леса он будет страшно скучать, подумала Олли. «В нем ему и жить!»

Неужели нельзя оставаться в лесу и не разбойничать? Она вздохнула, сварила себе кофе, а потом взяла лопату и занялась клумбой у пещеры. Перед носом у нее запорхала бабочка, потом отлетела подальше и села на ползучую ветку ежевики, полную спелых ягод. Олли захотелось попробовать их, она бросила копать и стала собирать ежевику. И спелая ежевика навела ее на грандиозную мысль: а что, если жить за счет леса? Ведь лес — это не только дрова и зайцы, это еще ягоды, орехи, грибы, душистые травы и дикий мед. Конечно, им придется жить поскромнее. Но это ее не пугало. И она немедленно побежала в пещеру и подергала разбойника за бороду.

— Пора вставать, — сообщила она. — Клумба подождет. Мы идем за ежевикой.

Грабш так удивился, что не успел ничего проворчать и отправился вместе с Олли. Он собирал ягоды в большое ведро для мытья полов, а она — в суповой котел. Они начали прямо у пещеры и постепенно удалялись в сторону водопада. Она собирала гораздо быстрее, ведь это была ее привычная работа. А ему приходилось нелегко: толстыми пальчищами он давил большую часть ягод, и ужасно мешалась борода. Она все время застревала в колючих зарослях, да так крепко, что Олли приходилось бежать домой за ножницами, чтобы освободить мужа. В третий раз вырезав кусочек бороды, застрявший в колючках, Олли аккуратно разделила бороду на две пряди, закинула их Грабшу за спину справа и слева и подвязала на затылке. Теперь борода не мешала, и можно было собирать в свое удовольствие. Но когда она набрала полный котел, у Грабша было только полведра ежевики, так что Олли помогла ему, и скоро они вместе набрали полное. А потом она отвязала бороду.

— Брр, какая липкая, — сказала она. — И сам ты весь фиолетовый, от носа и до колен.

— Дело поправимое, — буркнул разбойник и шагнул под водопад, так что брызги от него полетели во все стороны.

— Ты же забыл раздеться! — вскрикнула Олли.

— Зато разделаюсь со всем сразу, — довольно ответил он, — так гораздо удобнее. Давай-ка и ты становись!

Он протянул руку, схватил Олли за шиворот и тоже подставил под струю. Визгу было! Но вскоре он превратился в смех, тоненький и басовитый — на два голоса. Грабш подбрасывал Олли и ловил, а сверху ему за пояс стекал водопад и вытекал из штанин. Вода в крохотном пруду стала фиолетовой. А еще больше она потемнела, когда Грабш принялся оттирать рот и колени песком. Мокрые до нитки, зато чистые, они возвращались в пещеру. Он нес ведро и котел, а она, довольная, семенила за ним.

— Теперь варенья наварим! — говорила она. — На всю зиму. Ромуальд, сегодня ночью надо еще награбить банок с крышками и сахару — чем больше, тем лучше.

— У тебя семь пятниц на неделе, — проворчал разбойник. — Вчера сердилась, что я притащил слишком много. А сегодня, видите ли, надо как можно больше.

— Всего один разок, распоследний, — объяснила Олли. — Подумай, как мне еще получить сахар и банки? А нам ведь нужно варенье на зиму.

— Да принесу я тебе варенье с разбоя, сколько угодно, — сказал Грабш.

— А варенья как раз не надо! — замахала руками Олли.

Грабш уставился на нее, качая головой и разинув рот.

— Да уж, — согласилась она, — пока моя идея не работает на все сто. Я думала, мы сумеем жить за счет леса, но нужно же с чего-то начать!

— Главное, не надейся, что я и дальше буду каждый день собирать ежевику, — предупредил Грабш и с грохотом поставил ведро и котел на пол, потому что они с Олли как раз зашли в пещеру. — Наклоняться, рвать по ягодке, кидать по одной — это не для меня. Проще выкорчевать десяток деревьев или украсть Чихендорфскую колокольню.

С этими словами он повалился на сено и захрапел.

Собирать — это обязательно?

Когда наступила ночь, Олли растолкала разбойника.

— Пора на вылазку, — сказала она. — Да-да, прямо сейчас. А то ежевика прокиснет, и все труды насмарку.

Этого Грабш, конечно, тоже не хотел. И, потирая усталую спину, пустился в путь. Вернулся он еще до рассвета, притащив центнер сахара и сотню больших и маленьких банок. Банки он гордо выстроил в ряд на дубовом столе.

— Но ведь это полные банки… — озадаченно протянула Олли.

— Между полными и пустыми банками разницы почти никакой, — сказал Грабш. — Где было взять пустые? Я выгреб из продуктового магазина все, куда можно класть варенье, а что в них сейчас — не важно. Смотри: пустые они будут в два счета.

И он стал уминать содержимое банок и опустошил девять банок маринованного сельдерея, семь — с рольмопсами, пять — с ореховым кремом и одиннадцать — с солеными огурцами.

— Остановись, — уговаривала его Олли, — ты же сейчас лопнешь!

— Ерунда, — промычал Грабш с набитым ртом, — я растягиваюсь и стягиваюсь на свое усмотрение. Я потом неделю могу ничего не есть.

— На сегодня мне банок хватит, возьму еще вчерашние из-под горчицы, — постановила Олли и повязала фартук.

— Наконец-то моя женушка довольна, — выдохнул Грабш, повалился на сено и захрапел.

А под котлом вскоре заплясал огонь. По пещере разнесся запах ежевики, привлекая бесчисленных ос, последних осенних ос, еще не впавших в спячку.

Ближе к обеду Олли растолкала мужа:

— Ромуальд, просыпайся! Мне надо, чтобы ты съел еще пару банок чего-нибудь. А потом опять пойдем за ягодами.

Грабш вскочил, словно его подбросило.

— За ягодами? — сипло повторил он. — Нет. Тут я тебе не помощник. А борода-то? Вспомни, как мы вчера намучились.

— Ну ладно, — согласилась Олли, — давай тогда ты будешь собирать грибы. Для этого надо много ходить, и борода не цепляется.

— Грибы? — изумился Грабш, вылизывая десятую банку смальца со шкварками, — разве их едят?

— Грибы можно так приготовить — пальчики оближешь, — заверила Олли. — Бабушка Лисбет в Чихау-Озерном, когда я приходила в гости, всегда жарила мне грибы. А мы насобираем и насушим столько грибов, что хватит до следующей осени. Еще наберем орехов, а еще…

— Хватит, черт побери! — перебил ее Грабш, который теперь принялся за банки с паштетом, рядком стоявшие наготове. — «Наберем, наберем…» Тебе что, поговорить больше не о чем?

— Ты будешь только трясти орешник и нести урожай, — сказала Олли, — а собирать с земли буду я. Мне ведь гораздо проще, я ближе к земле. Согласен?

— А вообще собирать — обязательно? — вздохнул он.

— Обязательно! — решительно закивала Олли. — Чтобы ты больше не разбой… — в этот момент одна из ос, гудевших над котлом, ужалила Олли в нос. А осы в Вороновом лесу водились изрядные.

— Ах ты, тварь бесстыжая! — заорал Грабш и пристукнул ее одним махом.

При этом, конечно, он стукнул Олли. Удар получился такой силы, что она отлетела от очага и шлепнулась на кучу сена. Он растерянно склонился над ней.

— Чего ты подскочила-то? — спросил он. — Всего-навсего прихлопнул осу. Ты вообще жива?

— Варенье помешай, подгорит, — еле слышно всхлипнула она. Через четверть часа нос у нее раздулся, как свиной пятачок, а глаза опухли. Остались узкие щелочки, и через них почти ничего не было видно. Лицо превратилось в настоящую поросячью мордочку. Но Олли выбралась из-под сена, отобрала у Грабша длинную поварешку и продолжила мешать варенье. Глядя на нее, разбойник не мог удержаться от смеха.

— Еще и смеешься надо мной? — возмутилась Олли. — Иди отсюда, собирай грибы и не возвращайся, пока у меня отек не спадет. Набери полные сумки с верхом, нужно запастись как следует, пока не выпал снег.

Она вручила ему две большие хозяйственные сумки и ножик и крикнула вслед:

— С корнем не выдирай, а срезай аккуратно, пеньки оставляй в земле, а то на следующий год не вырастут!

Грабш бродил по лесу в паршивом настроении, срезая все грибы, какие попадались ему на глаза. Несколько самых красивых и ярких ему захотелось попробовать, и он целиком закинул их в рот и пожевал с аппетитом. Но вкус оказался дрянной, совсем не то, что ежевика, оленина или пирожные. В надежде, что ко всему привыкают, значит, ко вкусу грибов тоже, он съел парочку точно таких же, но совершенно без аппетита.

Домой он вернулся с туго набитыми сумками. Банки с ежевичным вареньем в несметном количестве уже выстроились на дубовом шкафу. Олли как раз высыпала в котел над очагом ведро свежесобранной ежевики. Нос у нее был по-прежнему распухший, красный и блестящий, как помидор, а глаза — те же щелочки.

— Слава богу, — сказал Грабш, — ты опять на себя похожа. Вылитая ты.

— Недавно меня знобило, — призналась Олли. — И голова раскалывалась.

— Олли, смотри, не заболей, — расстроился Грабш. — Здесь, в лесу, болеть нельзя. Тут тебе никто не поможет. От доктора Тукерпульса, если даже приволочь его из Чихенау, никакого толку. Старика самого от страха хватит инфаркт. Тут если заболеешь, либо выживешь, либо помрешь. Так что даже и не думай, Олли, поняла меня?

— Можешь не волноваться, — сказала Олли. — Когда меня не шлепают по носу и не пытаются задавить во сне, то я на здоровье не жалуюсь.

Она наклонилась и стала перебирать грибы в его сумках.

— Половину из них можно было спокойно оставить в лесу, — сделала вывод она. — Ты что, собираешься есть вот это? — и она вынула из сумки мухомор.

— Таких я уже съел несколько штук, — ответил он. — Но они невкусные. Только выглядят аппетитно.

— Ромуальд! — ужаснулась Олли. — Ты правда ел красные грибы с белыми точками? Они же страшно ядовитые! Ты отравился до смерти! — и она разрыдалась.

— Ерунда, — отмахнулся он. — Чего я только не глотал: и стиральный порошок, и осколки стекла, однажды проглотил целиком коленку оленя. И ничего, жив! Так что от трех маленьких грибочков тоже не помру!

С метлой в глотке

Но не прошло и четверти часа, как взгляд у разбойника помутился, а потом грива его встала дыбом. Даже борода оттопырилась. Уши у него побледнели, нос позеленел.

Грабш катался по полу пещеры и так стонал, что слышно было по всему лесу. Старый лесник Эммерих, бродивший по опушке, остановился и сказал собаке: «Слышишь, Чапа? К нам в Чихенбургскую округу уже забредают волки. Невеселые времена».

А Олли в отчаянии хлопотала вокруг разбойника и причитала:

— Вызови рвоту! Надо, чтобы тебя вырвало, засунь палец глубоко в рот!

Он попытался, но чуть не задохнулся — вот и весь результат.

— Палец слишком короткий, — выкрикнула она, сбегала в пещеру за метлой и засунула ручку метлы разбойнику в глотку. Тогда вторую порцию мухоморов удалось выплюнуть. Но первая уже успела перевариться, и яд растекался по организму.

Отрава действовала, и Грабш начал сходить с ума. Он кусал стол, выдергивал клочки бороды, бодал землю. Называл Олли капитаном полиции, а вместо можжевелового куста видел Олли. В конце концов он повалился на сено, руки и ноги у него онемели, и больше он не двигался.

Чего только Олли с ним не делала! Прикладывала холодные и горячие компрессы — то к голове, то к пяткам. Примочки грязевые, с пометом летучих мышей, даже с ежевичным вареньем.

Она растирала ему уши, делала искусственное дыхание «рот в рот», дергала разбойника за волосы, массировала пятки крупной теркой, делала массаж живота, щекотала под мышками, вылила на него ведро воды и столько же воды залила ему в рот — но все без толку! Он лежал неподвижно, уставясь в потолок стеклянными глазами.

В конце концов Олли сдалась. Села на кучу сена рядышком с Грабшом и заплакала. И в отчаянии проплакала до самого утра. А когда рассвело, заварила себе крепкий кофе. Потом взяла лопату и стала копать могилу прямо у входа в пещеру — там, где собиралась разбить клумбу.

Она копала весь день. Разбойник Ромуальд Грабш был как-никак двухметрового роста, так что яма нужна была огромная и достаточно глубокая, чтобы ее не смогли разрыть лисы. Кучи земли вокруг могилы росли, а Олли опускалась все глубже. Наконец яма получилась такой глубины, что Олли еле выбралась на поверхность. Пришлось карабкаться по черенку лопаты. В болоте уже отражалось заходящее солнце, а разбойник все лежал в той же позе, как застыл накануне вечером.

Но как перетащить великана из пещеры в могилу? Он весил раза в три-четыре больше, чем сама Олли. Она дергала, тянула и толкала его, но не сдвинула его ни на сантиметр. Может, позвать на помощь кого-нибудь из Чихенау? Но тогда ее тут же посадят в тюрьму. Ведь она соучастница в краже железной дверцы от печки на фабрике свиней-копилок «Труд и Спрут».

— Ох, Ромуальд, — всхлипнула она и наклонилась над неподвижным разбойником, — что теперь с нами будет? Вот ты умер и не можешь попасть в могилу, а я овдовела и не могу выйти из лесу. Мы так мало побыли вместе и уже никогда, никогда не посидим с тобой на дверце в болоте, и я не закутаю голову в твою бороду. И не послушать нам с тобой вместе, как квакают лягушки!

Она бросилась ему на шею, зарыдала в голос и стала целовать куда попало, от лба до подбородка, от уха и до уха. И тут ее рыжая кудряшка попала разбойнику в левую ноздрю. Грабш вдруг расправил грудь и чихнул с такой силой, что Олли подлетела чуть не до потолка. А со шкафа свалилась куча банок с ежевичным вареньем.

— Ромуальд, Ромуальдик, — выдохнула Олли, приземлившись обратно на своего мужа, — ты жив, Ромуальд! Ромашка бородатая, цветик мой вишневый! А я-то уж собиралась тебя хоронить…

— Похоронить? — еле слышно переспросил Грабш. — Ты — меня? — он захохотал, и она засмеялась вместе с ним. Они хохотали изо всех сил и так выдохлись, что скоро оба уснули. Да и было от чего устать! Они проспали три дня и три ночи.

На четвертое утро Олли проснулась от холода. Она удивленно подняла голову и огляделась. Все вокруг — и сами они — было усеяно пометом летучих мышей. Давно погас огонь в очаге, зато снаружи что-то ярко сверкало.

— Ромуальд, — толкнула она мужа, — там снег!

Грабш хотел поднять голову, но не смог.

— Уже? — вздохнул он. — Значит, зима тяжелая будет. Плохо нашему брату. По снегу на разбой не походишь. Следы, понимаешь?

Кто лежит пластом, как коровья лепешка?

Как только вышло солнце, снег, конечно, сразу растаял, но листья опали, и лес оголился. Дикие гуси и журавли с грустными криками улетали на юг. Ос давно уже не было. Да и лягушки не квакали.

— Грибы прокисли, — заметила Олли и вытряхнула обе сумки в болото, дрожа от холода. — Но после того ужаса я их видеть не могу, во всяком случае, первое время.

Она разожгла огонь в очаге и доварила варенье. Одновременно вскипятила воду на краешке очага и приготовила чай для разбойника. Он был еще очень слаб. Даже не мог жевать. Несколько дней он питался одним супом — ничего больше не мог проглотить.

Знаменитый аппетит возвращался очень медленно. Грабш лежал на куче сена и не обращал внимания на летучих мышей, заляпавших его пометом. Олли хлопотала по хозяйству одна: разлила варенье по банкам, нарубила дров и подбросила их в огонь, приготовила еду, выбросила старое вонючее сено и соорудила постель из сухих листьев и папоротника, принесла воды из ручья и постирала белье. Если у нее выдавалось свободное время, она собирала лещину и буковые орешки, приносила домой и очищала от скорлупы. Постепенно у нее в буфете набрался целый ящик лесных орешков и второй ящик — буковых. А вечером она садилась около Грабша, зажигала свечу, включала радио и вязала мужу маскировочные носки в серо-коричневую полоску, как он давно мечтал.

Теперь почти каждый день шел дождь, и от ненастья гнулись деревья. За ночь заросли ежевики и запутавшиеся в них волоски бороды Грабша (а также его отца и деда) покрывались инеем, а иногда падал редкий снежок. Чтобы в пещеру не задувало, Олли завесила вход огромным разбойничьим мешком Грабша. Он все равно был пока не нужен. Теперь внутри было темно. Свет шел только от очага. Олли часто мерзла. Иногда тайком плакала. Особенно грустно ей было, когда огонь за ночь успевал прогореть и наутро с потолка свисали сосульки. Тогда она с нежностью вспоминала свою теплую комнатку в домике тети Хильды в деревне. А еще она с каждым днем становилась толще и толще!

— Я и раньше была не худышка, а теперь превращаюсь в шар, — жаловалась она.

— А я не против, — отвечал Грабш, — будь хоть шариком, хоть кубиком, ты нравишься мне все равно.

Но унывать было некогда. Дел всегда было по горло.

— Кончай возиться с дурацкими орехами, — ворчал разбойник, не вставая с листвяной постели. — Вот поправлюсь, за одну ночь добуду больше еды, чем ты тут собираешь за неделю.

— Поправься сначала, — отвечала Олли. — Лежишь пластом, как коровья лепешка.

Эти слова его разозлили. Его, средь бела дня (хотя уже вечерело) снявшего сапоги с капитана полиции Фолькера Штольценбрука, его, водившего за нос всю Чихенбургскую округу, сравнили с жидкой коровьей лепешкой!

Он приподнял голову. Опустил и поднял еще десять раз. Двадцать раз. Повертел головой туда-сюда. Потом упал на подушку, накрылся до самого носа розовым одеялом, которое стащил с бельевой веревки у одной пожилой дамы, и проспал до самого вечера и с вечера до утра. Так сильно устал от упражнений.

Зато на следующий день он уже поднимал руки под прямым углом.

Он делал зарядку с железным упорством. Через три дня смог сам сесть в постели. А еще через три дня поднял Олли на вытянутых руках. Раньше об этом и говорить не стоило, подумаешь, какие мелочи. Но теперь у него даже пот выступил на лбу.

— Вот видишь, — ликовала Олли, пока он держал ее над собой, — все получается!

— Только ноги не слушаются, — вздохнул он. — Делают вид, будто они не мои.

Тогда на ноги она надела ему новые носки — мягкие, пушистые шерстяные носочки, находка для тех, кто зимует в пещере. И болезнь отступила.

— Теперь дело за аппетитом, — подбадривала его Олли, — ешь как следует и скоро будешь как новенький!

И она нажарила ему целую сковородку картошки со шкварками и велела доесть все подчистую.

В могилу и обратно

Аппетит возвращался, особенно во время еды. С каждым днем Грабш съедал все больше, и скоро припасов, которые он натаскал с разбоя за лето, почти не осталось. Наконец, в последний ноябрьский день он собрался с силами и, шатаясь, вышел из пещеры — сделал несколько шагов по свежему снегу.

Олли сияла, хотя выглядел разбойник неважно: бледный и такой худой, что кожаные штаны можно было дважды обернуть вокруг него. Все мускулы у него ужасно ослабли, и он еле-еле добрел до ямы, которую выкопала Олли.

— Мастерская работа! — похвалил он. — Никогда бы не подумал, что ты так здорово копаешь.

И Олли засияла еще ярче.

— Ура! — выкрикнул разбойник, — еще несколько дней, и пора на разбой!

И тут Олли заплакала. Она закрыла лицо фартуком и зарыдала, повторяя сквозь слезы:

— Ты столько дней прожил без разбоя. Зачем опять привыкать?

— Да у меня просто был перерыв, — мрачно сказал он. — А если кому и надо здесь от чего-то отвыкнуть, так это тебе. От того, чтобы вечно меня поучать и отучать. С ума сойти можно!

— Тебе все равно нельзя много ходить, — ответила она, — ты ослаб.

— А есть мы что будем, скажи на милость, когда у нас припасов осталось до послезавтра? Орехи с ежевичным вареньем?

— Почему бы и нет? — сердито сказала она. — А хочешь — подстрели нам зайца или оленя.

— А где мне взять дробь и патроны, если не грабить? — спросил он. И она не знала, что на это ответить.

На следующий день он доковылял до болота. Снег еще не растаял и сверкал на солнце.

— Олли, выходи, — покричал он в сторону пещеры. — Давай посидим у болота, как летом. Помнишь, как хорошо было?

И он смел снег с печной дверцы.

— В такую погоду? — удивилась Олли. — Холодно сейчас. Застудишься. Схватишь воспаление мочевого пузыря.

— Кто — я? Да я в жизни ничего лишнего не хватал, — проворчал Грабш.

— Кроме мухоморов, — пошутила Олли. — Я сейчас варю клецки. Если их не снять с огня вовремя, разварятся в кашу.

— Все равно я их съем, — мирно отозвался Грабш. — Иди-ка сюда.

Тепло и уютно было сидеть на коленях у разбойника, обернувшись его бородой, и она увидела, что болото и зимой бывает красивым. Снег лежал на камышах и осоке, как сахарная пудра.

— Да, хорошо здесь, — ласково сказала она. — Посидели — и хватит. Тебе надо беречься.

— Беречься? — заревел он. — Да я уже могу бегать!

Он поставил Олли на землю, помчался к пещере, не заметил могилу и провалился. Выбраться оттуда у него не хватило сил. Пришлось Олли лезть к нему в яму с лопатой и делать ступеньки. Она замерзла и промочила ноги, потому что выбежала из дома в тапочках.

— Что мне стоило сразу закопать могилу, — сокрушалась она.

— Нет уж, — ответил он, — жалко. Такая могила всегда может пригодиться. А уж второй раз я не провалюсь, будь спокойна.

Он хотел было помочь ей делать ступеньки, копнул два раза и с трудом перевел дух. Пришлось покориться и отдать лопату жене.

— Надо было поесть клецок, сил было бы больше, — пробормотал он.

— Невезучая была осень, правда? — вздохнула она и чихнула три раза подряд. — Да и зима неважно начинается.

— Это еще почему? — удивился он. — Мне, например, очень повезло. Я же от мухоморов мог окочуриться. А только что, когда провалился, я же мог шею себе свернуть!

Наконец Олли вытащила своего Ромуальда из ямы, а сама продрогла до костей — от промокших ног холод дополз до колен, а от колен по спине к затылку. В пещере разбойник первым делом набросился на суп и на клецки, а она с головной болью закопалась в постель из листвы. К вечеру у нее начался озноб, и каждые пятнадцать минут Олли бегала на горшок.

— Я же говорила, — сказала Олли, — застудиться зимой ничего не стоит.

— И все ради меня, — виновато сказал Грабш. — Залезай ко мне в бороду.

На следующее утро Олли стало хуже. Он сам приготовил завтрак. Вывалил на сковородку все продукты, какие оставались: последнюю банку горчицы, тринадцать брикетов для пудинга, пару ломтиков копченого лосося, две дюжины марципановых шариков, три баночки йогурта и килограмм гусиного смальца, — и перемешал. Запах от горячего месива шел своеобразный. Грабш предложил позавтракать Олли, но у нее аппетита не было. И очень болел живот.

Грабш доел, облизал сковородку, а потом сел рядом с Олли и загрустил. Каждую минуту он спрашивал:

— Теперь тебе лучше?

Но лучше ей не становилось. Совсем наоборот. Температура весь день росла. К вечеру Олли уже стонала от боли.

— Мне нужен лекарственный чай, — чуть не плакала она. — Лекарственный сбор «Доктор Шнуффель»! Он и тетушке Хильде всегда помогал. Он бывает только в аптеках.

— Ну если дело за чаем, — сказал разбойник и поднялся с кучи листьев, — я тебе его раздобуду.

— Ты что, пойдешь за ним на разбой? — испугалась Олли. — Сам едва стоишь на ногах.

— Не забудь, что я плотно позавтракал, — сказал он. — И потом, это совсем не трудный разбой. Коробочка чая — и все. Аптекарь — человек тонкий. Будет сопротивляться, я его одним мизинцем утоплю в его же каплях и мазях.

— У меня плохое предчувствие, Ромуальд, — вздохнула Олли. — Что я буду делать, если ты не вернешься?

— Ты же знаешь, меня еще ни разу не поймала полиция, — ответил он.

А все из-за травяного чая!

Он не стал снимать мешок, закрывавший вход, — сунул в карман фонарик и оба пистолета и вышел в лес.

— Там же снег! — напомнила Олли. — Тебя найдут по следам.

— Уже теплеет, неужели не чувствуешь? — ответил он снаружи. — Пока пройду лесом, все растает.

С этими словами Грабш и отправился. В пути он часто останавливался и отдыхал и наконец дошел до опушки. Ветер сменился на северный, похолодало. Снег и не думал таять.

До аптеки разбойник добрался к полуночи, выбиваясь из сил. Ему повезло. Аптекарь не запер черный ход. Незачем было — до сих пор Грабш ни разу не грабил аптеку. А других разбойников и воров в Чихенбургской округе не было. Он осветил фонариком все ящики, шкафчики и полки. Все они были аккуратно подписаны. Но Грабшу это не помогло: цифры-то он знал, а вот буквы читать не умел. Он же никогда не ходил в школу. Ни его родители, ни бабушки с дедушками не учились читать и писать.

Ничего не поделаешь: надо было будить аптекаря. С фонариком в одной руке и с пистолетом — в другой разбойник поднялся по лестнице и поискал господина Эдуарда Пигулку-Лекарского. Первая дверь вела в ванную, потом он ткнулся в чулан, но в конце концов Грабш нашел спальню, щелкнул верхним светом, рявкнул «Руки вверх!» и согнал аптекаря с женой на первый этаж.

— Лекарственный сбор «Доктор Шнуффель»! — приказал он.

— Эдуард, отдай, что он хочет, — испугалась фрау Пигулка-Лекарская, — а то он, чего доброго, нас убьет.

Аптекарь трясущимися руками надел на нос очки, выдвинул ящик с коробочками и достал упаковку чая «Доктор Шнуффель». Грабш сунул ее в карман, загнал Лекарских обратно в спальню и вышел на улицу. От слабости у него дрожали колени, и на обратном пути он завернул в «Золотого кабана» подкрепиться. Вломившись в кладовку, он снял с крючка три круга колбасы, повесил их на шею и потопал дальше.

А полиция уже неслась по улицам Чихенау, и сирена перебудила весь город. Жители испуганно выглядывали из окон и перешептывались: «В городе бродит Грабш».

Сапоги Грабша сорок девятого размера выдавали его с головой. Полицейские нагнали его на опушке. Метким выстрелом он сбрил усы капитану Фолькеру Штольценбруку. Но, когда он из последних сил схватил двоих полицейских за шкирку и стукнул лбами, третий подкрался сзади, потянул за круг колбасы и чуть не задушил разбойника. Задыхаясь, тот упал на колени. Полицейским удалось одолеть и связать его. С победными криками его отвезли обратно в город и посадили в тюрьму при полицейском участке. Чай, колбаса и сапоги были изъяты при аресте.

— Ах вы подлец! — брызгая слюной, кипятился капитан Штольценбрук с пластырем на верхней губе, — вот я вам покажу, как отбирать у моей жены шубу, у меня — сапоги, а главное — как наносить мне телесные повреждения!

— Олли! — до утра ревел Грабш, тряся решетку на окошке. — Олли, моя Олли!

Слышно было по всему городу.

На следующий день в округе устроили праздник и жителям наливали бесплатное пиво. Полицейскому, задержавшему разбойника колбасой, вручили орден под звуки гимна Чихенбургской округи в исполнении городского духового оркестра.

А через несколько дней в Чихенау состоялось большое судебное заседание.

Народу набилось — яблоку негде упасть. Посмотреть хотели все жители города. Больше часа судья зачитывал все злодейства разбойника. А когда он строго спросил:

— Признаете, что все это совершили вы, Ромуальд Грабш? — разбойник нетерпеливо ответил:

— Черт побери, ну конечно, кто же еще?

Приговор гласил — двенадцать лет тюрьмы. Все аплодировали судье и одобрительно свистели.

— Погодите у меня, — крикнул Грабш, — вот силы вернутся, я вам покажу. Если бы не подвели проклятые мухоморы, не видать вам меня как своих ушей!

— Ясно, — сказал капитан Штольценбрук, — значит, позаботимся о том, чтобы силы к вам не вернулись. Посадите его на хлеб и на воду.

На одном хлебе и воде никому еще не удавалось окрепнуть. И Грабш не исключение. Он ходил по камере туда и сюда, как тигр в клетке. Он снова разговаривал сам с собой. Он даже говорил с мухоморами:

— Если бы я не ел вас, красные твари, я бы так не ослаб! И разнес бы камеру в щепочки, что это у них за тюрьма? Курам на смех!

Тюрьма действительно была ветхой пристройкой к полицейскому участку, от которого она оттопыривалась, как задний карман на рюкзаке. В ней была одна-единственная камера. Некого было сажать в тюрьму в Чихенбургской округе, кроме Ромуальда Грабша.

Он разговаривал и с носками, которые связала Олли. Иногда он снимал их, прижимал к щекам и называл «любименькие». Но чаще всего он разговаривал с Олли.

— Держись! — говорил он, поднимаясь на цыпочки и высматривая в окошке белеющий вдалеке его заснеженный Воронов лес. — Держись, Олли, и смотри у меня — выздоравливай, хоть и без «Доктора Шнуффеля». Гадюки его у меня отобрали. Но я только поджидаю случая, чтобы сбежать. Я вернусь. Кутайся потеплей и не падай духом.

Рождество в пещере разбойника

А как же Олли? Да, она выздоровела и без «Доктора Шнуффеля» и знала, что приключилось с ее Ромуальдом. Это передавали в новостях. С тех пор она целыми днями не выключала радио, надеялась, что сообщат о побеге. Потому что она была уверена: Грабш воспользуется любой лазейкой, чтобы сбежать. Но через две недели в приемнике сели батарейки, и теперь она слушала только, как шумит лес и как потрескивает огонь. Слух у нее обострился. Она замечала каждый шорох в пещере и каждый раз надеялась, что это Грабш. Иногда, в безветренные дни, она выходила из пещеры размять ноги и повторяла: «Не бойся за меня, Ромуальд. Я справлюсь и одна. Я не вернусь к тете Хильде. Не дождется она. Впрочем, она и не захочет со мной иметь дела. Потерпи! Ты выберешься на свободу. Во всяком случае, мы с тобой можем положиться друг на друга, правда?»

Она все полнела и полнела, и ей даже показалось, что в животе у нее что-то шевелится. Сначала она испугалась паразитов, которых видела в тетином справочнике. Но потом, когда она колола орехи, ей пришла в голову другая мысль.

— Мамочки! — воскликнула она. — Кажется, я жду ребенка!

От радости она совсем потеряла голову, выбежала из пещеры на снег и крикнула во все горло:

— Ромуальд, мы ждем ребенка!

Когда еще немного похолодало, она перестала ходить к ручью за водой, а просто отламывала по утрам сосульки с потолка и растапливала в котле. Все дрова, которые она нарубила осенью, она занесла в пещеру, завесила вход розовым стеганым одеялом, а сама надела шубу госпожи Штольценбрук. И было у нее всего четыре дела: топить печку, есть, спать — и вязать. Она вязала кофточки и штанишки, связала даже чудесный спальный мешочек. Она поддерживала огонь, и он больше не гас. По утрам она ела буковые орешки, в обед — ежевичное варенье, вечером — лесные орехи, и один раз в неделю у нее был разгрузочный день. Ах да, вот еще что: она отмечала дни на календаре. Двадцать третьего декабря она постирала платья и развесила их у огня. Закутавшись в шубу, она подмела в пещере пол и вымела из углов паутину. За пещерой она срубила малюсенькую елочку, поставила ее на стол и украсила одной свечкой.

В канун Рождества она надела свежевыстиранное платье, подкинула в огонь толстое полешко, зажгла свечу, закопалась в листвяную постель и стала смотреть на маленькое пляшущее пламя. Незаметно она запела «Рождество Христово, ангел прилетел…»

— и подумала о Грабше. Она так соскучилась по нему, что вдруг набралась решимости, вскочила с постели и обула ботинки.

— Мне сейчас все равно, — громко объявила она. — Мне надо к нему! А может быть — может быть, меня посадят прямо к нему в камеру?

Снега насыпало по колено. Каждый шаг давался Олли с трудом. Она дошла до болота. Его тоже засыпало снегом, и Олли не понимала, куда ступить, чтобы перейти на ту сторону. А проверять, достаточно ли промерзла трясина, чтобы по ней ходить, она не решилась. Поэтому она развернулась, доковыляла до пещеры, упала на кучу листьев и накрылась шубой с головой.

Приковать его к снежному плугу!

Грабшу больше повезло в канун Рождества. В камере у него было тепло и сухо. Капитан Штольценбрук, на Рождество всегда благодушный, послал подчиненных спросить, какую еду разбойник желает на праздник.

— Пол-оленя на вертеле, — ответил Грабш, не задумываясь. — С салатом и кнедликами. И на десерт торт с кремом.

Нагловатый заказ, подумал капитан полиции и дал разрешение на жаркое из кролика и шарлотку. Грабш, конечно, не наелся, но подкрепился достаточно, чтобы сразу после еды разогнуть прутья решетки и выглянуть на улицу.

Окно все равно было слишком маленькое, он бы в него не пролез. И ему пришло в голову пробить потолок. С потолком перекосилась и треснула крыша. Дьявольский грохот! Тотчас в камеру сбежались трое полицейских, а Грабш уже выбирался по обломкам на крышу тюрьмы.

Подняли общую тревогу, разбойника за ноги стянули на пол, а потолок и крышу починили в спешном порядке. Грабша в наказание опять посадили на хлеб и воду. А капитан Фолькер Штольценбрук пригрозил:

— Я вас заставлю слушаться, да я вас!..

— А не дождешься, — отвечал Грабш.

Недели тянулись. Разбойник мерил шагами камеру и думал о своей Олли. На улице лежал снег. На окне за решеткой наросли длинные сосульки.

— А если бы мне дали оленя на вертеле, — вздохнул он, — я давно уже был бы дома.

В конце января снег валил три дня и четыре ночи — над Чихенбургской округой разыгрался буран. Когда погода наладилась, жителям пришлось прокапывать ходы сквозь сугробы. На улицах завалило и машины, и витрины магазинов. В школе отменили занятия. Объявили выходной на фабрике «Труд и Спрут», и ни один магазин не работал. Бургомистр велел чистить улицы специальным бульдозером. Но у того барахлил мотор. Пришлось всем мужчинам браться за лопаты. Улицы были длинные и широкие, уборка двигалась медленно, а мороз только усиливался.

— С такой скоростью мы не управимся и за неделю, — поделился бургомистр с капитаном полиции. — Может, вы что-нибудь посоветуете?

Штольценбрук тоже не знал, что делать. Он сбегал домой и посоветовался с женой.

Она сказала:

— Отцепите ржавый снежный плуг от бульдозера и впрягите в него Грабша. У него сил, как у дюжины полицейских.

— Не годится, — вздохнул Штольценбрук. — Грабш может сбежать.

— Надо приковать его, — сказала жена капитана. — С плугом в лесу не пройдешь, так что сбежит он самое большее до опушки.

Капитан посоветовался с бургомистром. Тот пришел в полный восторг.

— Наконец-то будет польза от хулигана! — сказал он.

Штольценбрук, проваливаясь в снегу, добрался до полицейского участка. Там он велел отпереть камеру Грабша. В ней было темно, хоть глаз выколи, окошко совсем завалило.

— Собирайтесь, Грабш, — проворчал он. — Пора на работу.

— Работать я не против, — довольно отозвался разбойник, — но только после еды. Сперва кормежка — потом дела. И конечно, верните мне сапоги.

Полетели приказы. Полицейские забегали во все стороны, разыскивая сапоги и еду.

— Дам тебе еще один совет, — сказала жена капитана Штольценбрука. — Не давайте ему еды, пока не прикуете к снежному плугу. А то он сбежит, как только проглотит первый кусок.

Поэтому капитан велел сначала принести цепь и приковать разбойника к плугу от бульдозера, а потом подвинуть ему еду, чтобы он мог дотянуться. Грабш в мгновение ока проглотил двух жареных поросят, целую супницу картофельного салата, головку швейцарского сыра и торт. А потом он, жмурясь от непривычного света, потащил плуг по улицам, отбрасывая снег направо и налево, а люди с лопатами только и успевали отскакивать. Жилы у него на лбу вздулись, мускулы напряглись. За ним тянулась ровная и свободная для проезда дорога.

— Замечательная мысль, — похвалил бургомистр капитана, который чуть не лопнул от гордости. — Думаю, теперь у нас всегда найдется работа для этого Геркулеса. Паровоз, а не человек!

Не пускайте Грабша в лес!

Пройдя главную улицу Чихенау из конца в конец, Грабш не свернул на соседнюю, а потащил снежный плуг дальше, к лесной опушке. Десять полицейских ухватились за плуг, пытаясь остановить его, но все напрасно. Нескольких постовых, преградивших ему путь, он бесцеремонно сдвинул на обочину.

— Я иду к тебе, Олли! — ревел он.

Но жена капитана полиции оказалась права: на опушке он остановился. Снежный плуг — штука широкая и в лесу между деревьями не пролезает. Заметив это, Грабш попытался разорвать цепь. Но ее выковал хороший кузнец, она выдержала бы и слона.

— Да-да, уважаемый Грабш, — злорадно заметил капитан, — боюсь, вам не удастся погулять в лесу.

Разбойник в ярости развернул снежный плуг и направил его прямо на капитана. Которому не оставалось ничего, кроме бегства! И началась бешеная погоня с одной улицы на другую, по всему городу, вдоль и поперек, пока капитан, задыхаясь и обливаясь потом, не догадался спрятаться за памятник графу фон Чихену-Чихенбургскому.

Не найдя капитана, разбойник разозлился еще больше и со всей силы шарахнул плугом в полицейский участок. Стена рухнула, и крыша провалилась. В Чихенау не стало тюремной камеры. А Грабш, уставший от волнения и погони, повалился на снежный плуг и захрапел. Полицейские накрыли его одеялами, чтобы он не окоченел. А на почтительном расстоянии стояла толпа и с ужасом наблюдала, как одеяла поднимаются и опускаются.

— Что же делать? — вздохнул бургомистр. — От него и теперь нет покоя. Сущее наказание, что в тюрьме, что на свободе. Хотел бы я от него избавиться.

А капитан Штольценбрук, вернувшись домой, накинулся с руганью на жену:

— Советы твои никудышные! Он расчистил нам улицы, но сломал тюрьму!

— Бесплатно ничего не бывает, — спокойно заметила жена. — И потом, чего жалеть эту старую конуру? Не знаешь, куда девать Грабша? Может быть, посадить его в вашем участке в подвал?

Новый совет опять воодушевил капитана. Он поправил галстук, выпил чашку кофе и поспешил в участок. Грабша расковали и затащили в подвал, где он проспал до утра. Снять с него сапоги никто не решился.

Проснувшись, он снова принялся шагать из угла в угол. Полутемный подвал нравился ему больше пристройки, потому что напоминал родную пещеру. Но в крошечное окошко проглядывал не Воронов лес, а только ботинки прохожих. Это его расстраивало.

Зима подходила к концу. В Чихенау и окрестностях готовились к карнавалу. В этом году самым модным костюмом у мужчин Чихенау стал костюм разбойника Грабша. Город кишел Грабшами: высокими и низкими, толстыми и худыми, желавшими попугать маленьких детей и старушек. Только им это редко удавалось. Все ведь знали, что настоящий Грабш — в тюрьме.

Напротив полицейского участка устроили ярмарку с аттракционами — тиром, каруселями, пещерой ужасов; установили качели-лодочки и киоски с жареными сосисками и сахарной ватой. С утра до вечера там гремела музыка, из тира доносились выстрелы, из комнаты страха — вопли и визг, а с каруселей — смех. Ромуальд Грабш очень скучал по тихому лесу.

Как пожарный стал акушером

Карнавал кончался во вторник. А в воскресенье в пещере ужасов вдруг начался пожар. Толпа бросилась врассыпную. Завыла сирена, примчались пожарные и потушили огонь. Вжавшись носом в решетку, Грабш наблюдал. Ну-ну, пожарная команда. Раз в году, а то и чаще они приезжали и к нему в Воронов лес: спасать полицейских, провалившихся в болото во время поисков разбойника и его пещеры. В прошлый раз один пожарный сам чуть не утонул в трясине. Грабш вытащил его, а на следующий день они с Олли проводили его до опушки. Приятный человек. Никому не проболтался, где пещера разбойника, хотя полиция дала бы немало, чтобы это узнать.

Скоро пожар потушили, и только дымок поднимался над кучей золы. Пожарные сворачивали шланги. Вдруг к подвальному окошку склонилось лицо в пожарной каске — симпатичное мужское лицо.

— Вы не узнаете меня, господин Грабш? — спросил пожарный. — Помните, летом в лесу вы спасли мне жизнь, а я потом починил ваше радио.

— А, это ты! — поразился Грабш.

— Честно признаюсь, мне так жаль, что вас поймали, — сказал пожарный. — Вы заслуживаете лучшего, чем собачья жизнь тут в подвале. Со мной вы обращались очень хорошо. А как поживает ваша уважаемая супруга?

— Плохо, — вздохнул Грабш. — Осталась в лесу одна с того дня, как меня замели. Может быть, уже умерла. От голода. Или холода.

— Боже мой! — ужаснулся пожарный. — Кто-то должен о ней позаботиться! Я схожу проведать ее прямо сегодня. Прямо сейчас. Но как дойти до пещеры? Я страшно опасаюсь болот!

Грабш оживился и очень заволновался. Он кивнул пожарному, жестом подозвал его поближе и зашептал:

— Они в это время промерзают насквозь. Можешь спокойно идти, не провалишься. Только не говори никому. Заходишь в лес, идешь прямо, у большого дуба — направо. Как перейдешь болото — позови ее. Если жива, она отзовется. И ты поймешь, где пещера. И скажи ей, что я думаю о ней почти все время. Передай ей, что я скоро приду. Передай еще…

Но пожарный уже отошел от окна. Его команда собралась, пожарная машина сигналила, пожарный вскочил в нее, помахал на прощание и уехал. А как только машина вернулась в гараж, он побежал домой, снял форму, отмылся от сажи, сложил полный рюкзак съестного, надел самую теплую куртку, зимние сапоги и толстую шерстяную шапку и отправился в лес.

Три часа он шагал по сугробам, по заснеженному черничнику, мимо большого дуба и наконец заскользил по льду на болоте. Перебравшись на ту сторону, он оказался в густых зарослях ежевики, где на колючках застряли пучки волос из бороды Грабша. Не успел он подать голос, как услышал, что кто-то жалобно стонет.

— Госпожа Грабш? — позвал пожарный. — Это вы? Я иду к вам! Вы только не бойтесь, я тот пожарный из болота, помните, прошлым летом?

Ему пришлось повозиться, пока он нашел лаз в зарослях ежевики. А оттуда уже виднелся вход в пещеру, он вошел и оказался в полутьме. Горела одна-единственная свеча. На куче листьев, бледная, с ввалившимися щеками и растрепанными волосами, лежала Олли и корчилась от боли.

— Что это у вас происходит, госпожа Грабш? — спросил пожарный. — Живот болит?

— Я рожаю, — прокряхтела она, — но ребенок никак не вылезает.

— Это мы мигом, — решительно сказал он, скинул рюкзак, снял куртку и засучил рукава.

— А разве вы знаете, что надо делать? — слабым голосом поинтересовалась Олли.

— Настоящий пожарный готов помочь в любом положении, — сказал он. — И потом я вырос на ферме. И всегда смотрел, как наши коровы телились.

И он принялся за работу.

— Ваш уважаемый супруг передавал вам привет, — сообщил он. — Раз-два, взяли! Головка уже снаружи. Головастый!

— Бедный Ромуальд, — заплакала Олли. — Как он там? Ему хватает еды? Он не мерзнет?

— Не мерзнет. А что еда не такая вкусная, как полагается, он и не замечает. Он ведь думает все время о вас. Опля, а вот и ручки — а на них и пальчики!

— А полицейские его не замучили? — стонала Олли.

— Это ему все нипочем, — уверил пожарный. — Такой великан все выдержит. Он скоро сам к вам придет, так и просил передать. Фокус-покус-филипокус: а вот и наша малышка! У вас девочка. И какая красавица!

Он поднял крошечного, розового младенца за ножки и покачал его у Олли перед глазами. Потом дал ему шлепка, и ребенок заорал, пока весь не покраснел. Пожарный перевязал пуповину зеленой шерстяной ниткой и передал ребенка в объятия Олли.

— Уши как у него, — счастливо прошептала она.

— Теперь помывка, — скомандовал пожарный, нагреб в котел снега и развел под ним огонь. Когда согрелась вода, он искупал ребенка в ведре.

И снова пошел за снегом. Несколько раз он нагребал снега в котел и подбрасывал поленьев в огонь, потому что горячей воды нужно было много: сначала помылась Олли, потом сам пожарный, а потом он приготовил чай для себя и для Олли и распаковал гостинцы. Олли не могла отвести от них взгляда, а потом набросилась на хлеб, колбасу и сыр.

— Потому что мои припасы закончились, — объяснила она с набитым ртом.

Все трое так устали, что глаза у них стали слипаться. Олли с ребенком зарылась в листвяную постель, а пожарный уронил голову прямо на стол, на бутерброд с колбасой, и заснул сидя. Проснулся он, когда на улице сияло полуденное солнце. Олли с малышкой спали. Он надел куртку, закинул рюкзак за спину и выбежал из пещеры. К его лбу пристал ломтик салями. А шерстяную шапку он забыл на столе.

Двадцать семь Грабшей — и все ненастоящие

Пожарный вернулся в город в разгар карнавала. По улицам проходило праздничное шествие. Собрался весь Чихенау: кто участвовал сам, кто глазел и кричал «карнавалу — ура!». Приехал народ из Чихендорфа и Чихау-Озерного. В центре города было не протолкнуться. Пожарный с трудом пробился к подвальному окошку полиции. Но Грабш уже разглядел ноги пожарного среди множества ног прохожих и подзывал друга радостным свистом.

— Я все время стою жду тебя, — сообщил он и потряс оконную решетку. — Как она там? Живая?

— Конечно, жива-здорова, — ответил пожарный, приседая на корточки перед окошком. — Супруга у вас очень стойкая. Мое вам почтение.

— Ах ты моя Олли, — шмыгнул носом Ромуальд и насухо вытер глаза и нос бородой. — Если бы я только мог к ней попасть!

— Сейчас вы должны попасть к ней, — зашептал пожарный. — Вы ей очень нужны. Именно сейчас необходимы. Вам обязательно надо как можно скорее пойти к ней! Сегодня удобный случай. В толпе вас не сразу заметят. К тому же вся полиция ушла на праздник, кроме часового у вас за дверью. А он довольно худенький юноша. С ним вы легко расправитесь.

— Но дверь-то моя заперта на замок и на задвижку, — вздохнул Грабш. — У меня не хватит сил ее выбить. Откуда у меня взяться силам? Я тут на хлебе и на воде.

— Это дело поправимо, — решил пожарный и побежал через дорогу на ярмарку. Там он купил у разносчика двенадцать крупных пончиков с джемом. И тут на площадь вышла карнавальная процессия с тамтамами, трещотками, хлопушками и бубенчиками. Духовой оркестр, возглавлявший шествие, внезапно преградил путь пожарному, и он уронил один пончик в тромбон. Но и одиннадцать пончиков здорово подкрепили силы разбойника. Пожарный расплющивал их и по одному просовывал между прутьев решетки.

Грабш жадно глотал их, почти не жуя. Потом разбежался и бросился на дверь камеры, так что она слетела с петель и тяжело грохнулась на пол. Но грохот заглушила музыка с улицы.

— У вашей супруги будет для вас сюрприз! — прокричал пожарный Грабшу в окно.

Но тот уже выбежал из подвала, отшвырнул испуганного часового, бросился вверх по лестнице и скрылся в толпе. Когда полицейский поднялся на ноги, пришел в себя и доложил о побеге, разбойник уже протискивался через карнавальную вереницу. Объявили тревогу, и все полицейские рассыпались по городу в поисках Грабша.

Но разбойник успел смешаться с сотнями других Грабшей. Кто же мог отличить его среди ряженых? Полиция арестовала двадцать семь Грабшей и заперла их в подвал, провонявший запахом настоящего разбойника. Когда выяснилось, что все они были не те, кто нужен, полицейским стало стыдно, и они растерялись.

Пришлось капитану Фолькеру Штольценбруку лично приносить извинения каждому из двадцати семи порядочных граждан Чихенбургской округи.

Сладко склеены навек, или На третьем стуле кто-то есть

А Грабш тем временем приближался к окраине города. По дороге ему попалась девушка в белой одежде — продавщица сахарной ваты. Он выхватил у нее ароматное, пушистое, розовое облако и сунул себе за пазуху, вырвал розовые клубки из рук двоих матросов, лакомившихся ватой возле продавщицы, сунул туда же, сверху прикрыл бородой и прибавил ходу, потому что девушка завопила. Разбойник бежал все быстрее. Добравшись до опушки, он едва переводил дух. Он не наелся пончиками, и силы кончались. Но к сахарной вате он не притронулся. Ее надо было беречь для Олли.

Первый раз пришлось сделать привал у черничника, второй раз — у большого дуба, третий раз — у болота. Когда он переходил болото, пошел снег. Следы исчезали под крупными хлопьями. На той стороне болота он просунул голову в лаз меж зарослей ежевики. У входа в пещеру на веревке сохло посудное полотенце Олли в бело-голубую клеточку.

— Олли! — закричал Грабш и бегом побежал к пещере. — Ты дома?

В проеме пещеры что-то зашевелилось. В самом деле, это Олли, просто в шубе! В рыжих волосах у нее застряли сухие листья. Она неуверенно вышла наружу с широко раскрытыми глазами.

— Ромуальд! — обрадовалась она, выскочила из шубы и оказалась на руках у мужа, которого стала целовать в бороду и в нос. — Зайчик мой усатый, блинчик мой черничный, земляничный, любимый разбойничек — наконец-то вернулся!

Он осторожно прижал ее к груди. От радости они оба плакали, и слезы их, смешиваясь, ручьем текли ему за пазуху.

— Я всю зиму боялся, — прошептал он, — что ты, может быть, уйдешь из пещеры. Бросишь меня и уйдешь к своей бабушке Лисбет в Чихау-Озерный или к тете Хильде. А иногда я боялся, вдруг ты вообще умерла? Как ты жила, что ела?

Она погладила его по ушам.

— Лесные орехи, конечно. И буковые орешки с ежевичным вареньем, — ответила она. — Но в последнее время почти одну зубную пасту. Хорошо все-таки, что осенью ты притащил ее полмешка.

— Все, хватит есть зубную пасту, — сказал он. — Смотри, что я тебе принес.

Он хотел аккуратно поставить Олли на землю, но не смог отлепить от себя. Она приклеилась к его груди, к промокшей сахарной вате. Наконец, когда Олли отъела кусочки ваты и оторвалась, он наклонился над дубовым столом, расстегнул рубашку и соскреб остатки угощения с груди.

— Ешь сколько влезет, — щедро предложил он.

— Только вместе с тобой, — ответила она. — Ты такой бледный и худой, тебя почти не узнать.

Он радостно закивал и обеими руками потянулся к розовым комочкам. Но она нежно остановила его.

— Погоди-ка минутку, — сказала она. — Сначала мне надо тебе кое-что показать. Ты ахнешь!

Она подвела его к кровати из листьев, осторожно разгребла кучу и приложила палец к губам.

Сначала Грабш ничего не мог рассмотреть. В пещере было темно. Он наклонился поближе. И тут он увидел маленький вязаный спальный мешок, а в нем — крошечное личико с рыжими кудряшками и большими розовыми ушами.

— Это еще кто такой? — изумился он.

— Наша дочка, — гордо ответила Олли. — Родилась немного до срока. Может быть, поэтому она такая кроха. Но здоровье отменное, сосет как миленькая. Аппетит как у всех Грабшей! Еще девятеро таких — и ни одного пустого стула за столом не останется.

Грабш без слов склонился еще ниже и легонько, осторожно потрогал маленький кончик носа.

Потом он вдруг выпрямился и испуганно переспросил:

— Ты что, и ее зубной пастой кормишь?

— Что ты говоришь, Ромуальд, — возмутилась Олли, — это ты у нас питаешься мухоморами, а я не такая глупышка!

Разбойник тяжело опустился на стул и вгляделся попеременно в жену и в ребенка. Наконец он озадаченно спросил:

— И что нам теперь делать?

— Думаю, первым делом съедим сахарную вату, — сказала Олли. — А там посмотрим.

Так они и сделали.

Кошмарные колыбельные

— Эй, смотрите! — крикнул разбойник Ромуальд Грабш летучим мышам, свисавшим с потолка его пещеры, — это моя дочка! Загляденье…

Он поднял девочку за ножки, и она повисла, как летучие мыши, вниз головой. Но она была гораздо красивее летучей мыши, ведь ей достались рыжие кудряшки от мамы и большие уши — от папы.

Правда, у малышки еще оставалось немного морщинок, потому что она родилась только накануне. Но уже на следующее утро она округлилась и разгладилась.

— Как воздушный шарик, если его надуть, — объяснила мужу мама Олли, крошечная женщина ростом как раз по пояс Грабшу.

— Теперь ее в нашей пещере сразу видно, — заметил разбойник.

Его тоже было сразу видно, ведь он был почти двухметрового роста с ножищами сорок девятого размера. Из копны нечесаных волос оттопыривались большие красные уши, а черная борода доходила до пупа. Вся Чихенбургская округа дрожала, завидев его. Он с интересом глядел, как Олли прикладывает малышку к груди. Но молока недоставало: у Грабшей кончились все съестные припасы, потому что Ромуальд просидел всю зиму в тюрьме. Ребенок не наелся и закричал.

Грабш бережно взял дочку на руки и запел. Пел он фальшиво, хриплым голосом, и слова были страшные-престрашные:

— Тебе самому пора голову свернуть, — сказала Олли, — ты так орешь, что ребенок оглохнет.

— Я не ору, — с достоинством ответил Грабш, — а пою.

И снова запел:

— Сколько можно хвастаться? — рассердилась Олли. — Ты за всю жизнь еще никого не свернул в бараний рог.

— Зато ей нравится, когда я так пою, — ответил он.

И правда, малышка успокоилась. А он продолжал ласково петь кошмарные песни:

— Уже и не в рифму, — горячилась Олли. — Ни капельки не складно.

— А она любит именно так, — ответил Грабш. Он долго не сводил глаз с дочки, а она смотрела на него. — Надо обязательно придумать ей имя, — сказал он.

Олли согласилась. Она предложила назвать дочку Лисбет, в честь своей бабушки Лисбет из Чихау-Озерного. Но Ромуальду больше хотелось назвать дочку Сало.

— Чтобы она выросла большая и сильная, — объяснил он. — Если я ем сало, мне всегда бывает мало. Решено!

— У тебя совсем башка не варит? — накинулась на него Олли. — Сало! Кто-нибудь когда-нибудь слышал такое имя?

— Сало — это очень вкусное имя, — мечтательно протянул Грабш. — А еще можно громко кричать его в лесу!

— Тогда нужно хотя бы прибавить женский род, — уступила Олли, — чтобы было похоже на девочку.

— Салка, — предложил Грабш. — Салка Грабш. Здорово звучит!

— Пожалуй, можно будет привыкнуть, — кивнула Олли. — Но, чур, как назовем следующего ребенка, решаю я!

Она забрала у него малышку и положила ее на кучу листьев, служившую Грабшам кроватью. Он склонился над девочкой и протянул к ее кулачкам свои толстые указательные пальцы. Она крепко ухватилась за них. Он хотел убрать пальцы, но дочка не отпускала. Тогда он стал поднимать Салку с кучи листьев, и наконец, держась за его пальцы, она повисла в воздухе. Вот это чудо-девочка, вот это вундеркинд!

Странно, что Олли не завизжала от восторга. Правда, она помешивала суп на плите и не смотрела в их сторону.

Он заботливо вернул Салку на кучу листьев. И тут ему пришла в голову потрясающая мысль: он взял метлу, которой Олли обычно подметала в пещере, поднес ручку метлы Салке к груди и положил ее ладошки на метлу. Дочка тут же обхватила метлу обеими руками, еще крепче, чем папины пальцы. Он осторожно приподнял метлу и стал раскачивать ее направо и налево. Когда Салка раскачалась как следует, он перевернул ее в настоящем сальто. Потом еще и еще! Салка пропеллером завертелась вокруг метлы!

— Ты погляди только, что умеет наша Салочка, — объявил жене Грабш, гордо улыбаясь.

Та вскрикнула от ужаса, в один миг подбежала и сняла Салку с метлы.

— Тоже мне отец! — выругалась она и дернула мужа за бороду. — Хочешь убить нашу девочку?

Она расцеловала малышку со всех сторон и положила на большой дубовый стол, сменить пеленки. Ребенок заплакал.

— Вот видишь, — сказал Грабш, — она хочет еще полетать на метле.

Олли некогда было отвечать, потому что с потолка свалился помет летучей мыши — прямо младенцу в рот. Олли сунула палец в дочкин рот, но Салка уже проглотила комочек.

— Что нам теперь делать? — испугалась Олли. — Она еще маленькая и не сможет это переварить! У нее начнется понос, и она умрет! А все оттого, что ты не дал мне выгнать из пещеры летучих мышей! И вообще — эта твоя пещера!..

Всю ночь они не сводили глаз с ребенка. Но Салка спокойно спала. А когда проснулась и взяла грудь, у нее оказался хороший аппетит.

— Слава богу, — сказал Грабш. — Кажется, ей можно помет летучих мышей.

— Все равно, — решительно сказала Олли, — хоть поноса и не было, ясно одно: пещера не место для младенца. Нам нужен дом, Ромуальд!

Крабы не овощ!

Нет, Грабш и слышать не желал о доме. А чтобы не слушать, взял фонарик и запасной пистолет из шкафа (обычный его пистолет отобрали в чихенбургской полиции, когда разбойника сажали в тюрьму), закинул за спину мешок для добычи и зашагал прочь. Иначе покоя не видать. К тому же пора было добыть еды! Салка хотела есть, а молоко появлялось, только если Олли ела досыта. Да и сам он уже порядочно проголодался.

Приходилось соблюдать осторожность. Он совсем недавно сбежал из чихенбургской тюрьмы, и в городе его на каждом углу наверняка подстерегала полиция. Поэтому он решил обойти Чихенау стороной, не ходить в Чихендорф, а прокрасться в Чихау-Озерный. Туда он редко заглядывал. Там его, скорее всего, не ждали.

Когда он спустился к озеру, совсем стемнело. Лед подтаивал, и перейти прямиком на ту сторону не получалось. Пришлось обходить по берегу до самой деревни. Чтобы не показываться на вокзале, он сделал крюк и возвращался вдоль железной дороги. На семафоре стоял товарный поезд, ожидая зеленый свет. Машинист выглянул из окна подышать свежим воздухом.

— Здорово, — раздался из темноты голос Грабша, — чего полезного везете в Чихенбургскую округу? Уголь? Автомобили?

— Ничего подобного, — ответил машинист. — Все только съестное. От ветчины до вермишели, от кофе до… — тут Грабш довольно присвистнул, вскочил на подножку первого вагона рядом с локомотивом и выстрелил, сбивая замок.

— Эй, что это вы там делаете? — возмутился машинист.

— Как — что? Разбойничаю, конечно, — спокойно пояснил Грабш.

В ту же минуту на семафоре зажегся зеленый, и машинист должен был отправляться.

— Бездельник! — ругался он из кабины.

Но разбойник не обратил никакого внимания на крик, распахнул дверь и нырнул в вагон. Какой там стоял аромат!

Три ящика копченой колбасы вылетели, как из катапульты, за ними разбойник метнул четыре огромных окорока. Местность он знал как свои пять пальцев и не боялся растерять добычу.

Машинист занервничал. Он не мог остановиться ни на платформе Чихау-Озерный, ни на станции Чихендорф. Потому что на конечной остановке — в Чихенау — дожидался скорый поезд «Фридрих Шиллер». Чтобы не было столкновения, «Фридрих Шиллер» не отправлялся, пока не пройдет товарный. А отправиться он должен был минута в минуту! Поэтому машинист сумел только крикнуть начальнику станции в Чихау-Озерном: «В поезде разбойники!»

Начальник станции посмотрел вслед поезду, качая головой. Он еще не слышал, что Грабш сбежал из тюрьмы. А никаких других разбойников в Чихенбургской округе не было.

— Кажется, машинист нас хотел разыграть, — сказал он кассирше в билетной кассе. — А может, с ума сошел.

Тем временем Грабш высунулся из открытых дверей вагона и на руках перемахнул в следующий. Рванул дверь — нырнул в вагон — швырнул оттуда коробки с макаронами и мешки с сахаром — и двинулся в третий вагон! Оттуда на насыпь железной дороги выкатились четыре бочки с селедкой и шмякнулось пластмассовое ведерко с маргарином — крышка при падении отлетела. Восемь головок сыра размером со шляпные коробки полетели в ночную тьму и приземлились у бочажка на лесной опушке.

А поезд уже проносился мимо станции Чихендорф. Там на перроне тоже стоял начальник станции и махал машинисту, выглянувшему из окошка локомотива.

— Разбойники в поезде! — кричал машинист, делая отчаянные знаки.

Тридцать один год начальник станции провел на железной дороге. От грохота поездов, пронесшихся за это время мимо, у него испортился слух.

— Что ты сказал? — переспросил он.

Машинист высунулся из кабины и заорал что есть мочи:

— Грабят! На помощь!

— Бедняга, — огорченно обратился начальник станции к стрелочнику, проходившему по платформе. — Так волнуется за свой груз. Кажется, ему неправильно заполнили документы! И в самом деле, могут быть неприятности.

— А что случилось? — участливо спросил стрелочник.

— Крабы, — ответил начальник станции. — Это очень дорогой товар, его везут издалека. А в накладной ему записали «овощи», так он, кажется, прокричал. Конечно, крабы не овощ.

— Так-то оно так, крабы не овощ, — вздохнул стрелочник и пошел по делам. Вдруг он остановился и переспросил:

— И поэтому у трех вагонов открыты двери?

Минуту начальник поезда буравил его непонимающим взглядом, а потом бросился к телефону.

Полиция смотрит на голые ноги, а женщина с бородой собирает валежник

Поезд подъезжал к Чихенау, и медлить было нельзя: Грабшу пора было спрыгивать. Второпях он взломал двери и у четвертого вагона, выгреб оттуда одиннадцать пачек кофе и два мешка муки, а следом выскочил сам. Кувыркаясь по насыпи, он скатился прямо в ежевичные кусты. Но старые добрые кожаные штаны защитили его от колючек.

Теперь надо было торопиться. Он включил фонарик. Кофе он мгновенно сгреб в свой мешок, а мешки с мукой связал вместе и повесил на шею.

Пригнувшись, он затрусил обратно вдоль путей. Скорый поезд «Фридрих Шиллер» со свистом нагнал его, мелькнул и унесся вдаль мимо Чихендорфской платформы, не останавливаясь.

Станцию Грабш обходил стороной. Через четверть часа он дошел до заболоченного пруда, в который укатились головки сыра. Поклажу он оставил на берегу, а сам спустился в трясину. Он вернулся на берег, до пояса перемазанный илом, зато с тяжелой охапкой сыров. Бородой он досуха вытерся сам и обтер сыры. Большого мешка для добычи оказалось мало, сыр и кофе не влезали вместе. Грабш не растерялся: он заткнул несколько пачек кофе за пояс кожаных штанов спереди и сзади, и теперь все сыры поместились в мешке. Ведерко с маргарином он сунул за пазуху.

Со всех ног — насколько позволяли набитые кофе штаны — он побежал вглубь Воронова леса, где у него были свои укромные места. Ближайший к Чихендорфу тайник — скала с глубокой расселиной. Грабш не раз пользовался им, если не мог сразу притащить добычу домой. У скалы он снял с шеи мешки с мукой, вытряхнул маргарин, сыры и кофе, припрятал и побежал обратно к насыпи. Он еле удержался, чтобы не запеть от восторга, потому что последний раз такой удачный набег случился у него много лет назад.

В туже расселину поместились мешки с сахаром и макароны, но бочки с селедкой пришлось оставить, потому что на путях послышались шаги. Полиция, кто ж еще! И все-таки он снова подкрался к железной дороге: отказаться от салями и ветчины было выше его сил. Но теперь он не включал фонарик, а ползал на четвереньках, подбирая круги колбасы.

Вдруг послышалась полицейская сирена. По дороге, шедшей вдоль рельсов, мчался джип. Но упрямства Грабшу было не занимать. Он не собирался оставлять полиции ни кусочка.

Разбойник затаился в кустах и подождал, пока джип проедет мимо. Едва опасность миновала, он затолкал ветчину в мешок. И снова мешок оказался мал. Впрочем, в таких трудных случаях Грабшу всегда приходили в голову хорошие идеи: на этот раз он снял штаны и завязал штанины в узлы. У него появился второй мешок!

В этот мешок с двумя отделениями он упихал все, что не влезало в первый, закинул один мешок за спину, другой повесил на грудь и потопал в сторону леса. Рубашка доходила ему до колен, и подол при ходьбе развевался.

Когда он переходил через дорогу, снова показался полицейский джип. Машина остановилась перед тем крутым поворотом, где Грабш однажды отобрал у капитана полиции Фолькера Штольценбрука форменные сапоги сорок девятого размера. Мощными фонарями полицейские просветили опушку.

— Там кто-то есть! — крикнул один из них, наткнувшись лучом на разбойника, который тут же нырнул в кусты. Все трое полицейских напряженно вгляделись в куст. За ним угадывался огромный мешок, из которого торчали палки. Под мешком развевалась юбка, из-под юбки выглядывали голые ноги в сапогах.

— Женщина, — сказал полицейский за рулем и дал газу. — Не исключено, что пошла за дровами.

За поворотом второй полицейский сказал:

— В такую поздноту? Полночь скоро. Когда люди идут за хворостом, они обычно возвращаются засветло.

— Думаю, она заблудилась, — ответил водитель.

— Но тогда она бы при виде нас не шмыгнула с дороги в лес, — засомневался второй полицейский.

— Черт возьми, вы заметили, какого она роста? — подал голос третий полицейский. — Прямо великанша! Давайте еще разок посмотрим на нее поближе.

Они развернулись и поехали обратно. Но женщина, собиравшая хворост, скрылась из виду, как они ни ругались и ни обшаривали кусты с фонарями в руках.

Домой с набитыми штанами

Под утро Грабш добрался до пещеры. При виде его Олли запрыгала от радости.

— Воришка ушастый! Я уж думала, тебя опять арестовали и заперли в подвале, колокольчик ты мой! — приговаривала она. — А зачем ты пошел разбойничать? Все не можешь отвыкнуть…

Тут только она заметила его голые ноги. И залилась громким смехом. А он гордо показал ей битком набитые штаны, вынул палку колбасы, дал откусить, и сам откусил большой кусок. Потом он вытряхнул добычу, надел штаны как следует и собрался за остальными трофеями, припрятанными в скальном тайнике.

— Может, подождешь, пока рассветет? — предложила Олли.

— Нет, — ответил разбойник, жуя колбасу, — к завтраку, самое позднее к обеду, в лес нагрянет полиция.

Он был уже у края болота, когда Олли крикнула ему вслед:

— У Салки начался насморк! Между прочим, от пещерной сырости. Нам правда нужен дом, и как можно скорее!

— Ерунда! — прокричал в ответ Грабш. — Отец и дед прекрасно жили в пещере, и все мои предки в ней…

Но Олли перебила его:

— Какое мне дело до твоих предков? Я думаю, Грабшам пора выбираться на свет, на свежий воздух.

Она убрала добычу в двенадцать ящиков огромного шкафа. Как обычно, она подергала за ручку, пытаясь выдвинуть тринадцатый, потайной ящик. Но он давно застрял.

Грабш бегал к расселине дважды. Вернувшись из второго похода с тяжелым мешком и подкатывая к пещере бочку с селедкой, он услышал полицейскую сирену.

— Наконец-то, — сказал он. — Я уж удивился, что их все нет. Олли, погаси огонь, а то они заметят дым.

Но Олли лежала на куче листьев совершенно без сил. Нос у нее был в сахарном песке. На куче по обе стороны валялись колбасные шкурки и селедочные хвосты. И по всей пещере пахло кофе.

— Чего удивляешься? — выдавила из себя Олли. — Я целую зиму протянула на орехах и ежевичном варенье. Зато теперь я наелась!

— Вот молока-то будет! — весело ответил Грабш. — Салочка, радуйся!

Но Салка, похоже, не собиралась радоваться, потому что орала как резаная.

Грабш перепугался:

— Ее слышно до самого Чихенау!

— У нее заложен нос, — сказала Олли. — Построй дом, и она замолчит.

Он схватил котел и залил огонь в очаге остатками кофе. Переложил Салку поближе к Олли. Она приложила ее к груди, и девочка принялась сосать, а за стенами пещеры, в лесу полицейские тем временем переходили болото — как случалось не раз, когда они пытались пробраться к логову разбойника. Тут и там раздавались приказы, кто-то ругался, эхо разносило по лесу крики. Наконец послышалась пожарная сирена, и Грабш сказал Олли:

— Опять у них кто-то провалился в болото. Каждый раз одно и то же. Повезло нам, что оттепель.

Он пересел поближе к входу и деловито прислушался к шуму в лесу. Да, каждый раз одно и то же, пожарным снова пришлось вытаскивать из болота нескольких полицейских. Джип тоже провалился в трясину. А капитан Штольценбрук сердился и кричал:

— Ах, негодяй! Вы у меня дождетесь, поймаем — сотрем в порошок!

— Поймайте сначала! — откликнулся Грабш в пещере, протяжно и с чувством рыгнул и выковырял кусочек колбасы из зубов. Потом лег рядом с уснувшими Олли и Салкой.

— Нет, — повторил он, засыпая, — не буду я строить дом. Дом слишком заметная вещь. Его и видно издалека, и обстрелять можно. Самое надежное место для разбойника и его семьи была и будет пещера.

С этими словами он уснул и захрапел так громко, что старый лесник Эммерих, который бродил по лесу и наткнулся на идущих домой полицейских, удивленно остановился и сказал собаке:

— Да, Чапа, если бы мы не знали, что в Чихенбургской округе нет моря, я бы поклялся, что слышу морской прибой.

Долгая дорога до близкой стройплощадки

Через два дня у Салки на попе выросла плесень. Олли рассердилась.

— У нас все дети, что ли, будут с плесневелыми попами? — ругалась она. — Если тебе так дорога твоя пещера, можно оставить ее для летних каникул!

Грабш пораженно уставился на Салкину попу.

— Уже и за ушами проступило, — пожаловалась Олли и отвернула Салкины красные уши.

— Ну хорошо, давай строить дом, — вздохнул Грабш, устроился на одном из двенадцати стульев и подпер голову руками.

— Ура! Наконец-то! — обрадовалась Олли и бросилась к нему с объятиями.

— Но когда я вспоминаю домик твоей чистюли-тетушки… — мрачно сказал он, — помнишь, как я там врезался в люстру и не помещался в ванной?

— Но наш-то дом будет совсем другой! — восторженно объяснила Олли. — Представляешь: большие комнаты, высокие потолки…

— И где все это поместится? — спросил он.

— Пошли, — предложила она и подпрыгнула, — поищем место для дома. Прямо сейчас!

Из мужниной бороды она сплела люльку-гамак, положила в него Салочку, а саму ее Ромуальд легко подхватил одной рукой. И они отправились в путь. Приходилось идти очень осторожно, потому что пещера находилась среди болот, и нужно было точно знать, куда ставить ногу. Но Грабш родился и вырос среди этих топей и отлично ориентировался. Олли была родом из Чихендорфа, но он и ей успел показать все еле заметные дорожки и тропки, бегущие по болотам вдоль и поперек. Теперь и она знала не хуже него, где кочка, а где трясина.

Перейдя болота, они побрели по лесу. Начиналась весна, в березняке дул теплый ветерок. У Олли развевались рыжие кудри. На одной поляне уже расцвели первые анемоны.

Они набрели на чудесное место в лесу, где рос мягкий мох, а в ручье даже водилась форель. Но в эту низину почти не заглядывало солнце.

— Нашим детям это не годится, — сказала Олли.

Дорога домой оказалась долгой, и вернулись они поздним вечером. На следующее утро снова пошли на поиски. Светило солнце, и плесень на попе у Салки почти прошла. Сегодня они пошли в другую сторону и наткнулись на скалу, торчавшую прямо из озера. Грабш воодушевился:

— Дом на вершине скалы! — воскликнул он. — Туда ни в жизнь не доберется полиция!

— Зато наши дети оттуда свалятся, — сказала Олли. — Один за другим. А может, и мы за ними.

Этого Грабш, конечно, не хотел. В тот вечер они вернулись приунывшие. К тому же последнюю часть пути пришлось идти на ощупь в густом тумане.

— Не расстраивайся, пончик мой, — сказала Олли мужу, — это еще ничего не значит. Завтра продолжим.

— Ты, Олличка, только сама не грусти, — ответил Грабш. — Найдем что-нибудь!

На третий день они запаслись провизией и ушли далеко в лес, в третью сторону, шагая все время прямо, пока не дошли до склона, сплошь заросшего вереском.

— Здесь, наверное, очень красиво, когда зацветает вереск! — обрадовалась Олли. — Здесь можно разводить пчел, продавать отличный мед, и, может быть, ты наконец перестанешь разбойничать.

Грабш придержал бороду, где спала Салочка, с трудом нашел в вереске место без муравейников и осторожно сел.

— Олли, тут поблизости нигде нет воды. Как ты будешь готовить и стирать? На слюнях?

— Да, — вздохнула Олли, — об этом я не подумала. Без воды скоро и во рту пересохнет. Опять не подходит.

Они забрели так далеко, что вернулись домой лишь на следующее утро — с первыми лучами солнца, упавшими перед входом в пещеру. Грабш нес Олли на закорках. Она держалась за его шею цепко, как мартышка, и крепко спала, когда он остановился у ежевичных зарослей и загляделся на старую добрую пещеру, алевшую в рассветных лучах. Спозаранку все здесь выглядело по-другому. Наверное, так падал свет, меняя форму теней и их направление.

— Понял, — громко сказал он.

— Что ты понял? — в полусне спросила Олли.

— Где нам строить дом.

Она во все глаза уставилась на поляну и радостно завопила:

— Лютик мой, какая красотища!

— Тут тебе и солнце, — торжественно объявил он, — и воды сколько хочешь. Отсюда даже водопад слышно. А главное, вокруг везде болота, непроходимые для полиции. И до Чихенау рукой подать. Трех часов ходу не будет. А сколько тут ежевики — просто завались…

— Да, — согласилась она, — здесь не хуже, чем дома. Тут и построим дом. И как ты нашел это чудное место?

Она спрыгнула на землю и забегала, осматриваясь. Вдруг она замерла как вкопанная и воскликнула:

— Как ты меня надул, Ромуальд!

— Надул? — расплылся в улыбке Грабш. — А разве это не чудесное место? Разве тут нет всех плюсов, которые я назвал?

Она на минутку задумалась, а потом сказала:

— Их тут даже больше. Еще один плюс: когда мы построим дом на лугу, то, стоит тебе соскучиться по пещере, — она тут как тут! Два шага, и ты внутри. Дети там смогут играть. А в самую жару мы все спрячемся в ней, потому что там всегда прохладно. Истинная правда — лучше места нам не найти.

Тетушкин домик или пещера разбойника?

В тот же день Олли и Грабш начали придумывать план нового дома. Но тут же заспорили, потому что Грабш представлял себе красивый дом совершенно не так, как Олли. Ему хотелось круглый дом. А Олли представляла себе четырехугольный. Грабшу хотелось высокую остроконечную крышу, как колпачок у гнома. А Олли хотела крышу пологую, как в загородном доме директора фабрики свиней-копилок. На этой фабрике в Чихенау она работала раньше, пока случайно не повстречала своего Ромуальда, собирая чернику в лесу.

В уме она даже распределила комнаты и теперь рисовала на стене пещеры:

— Тут будет спальня, тут кухня и ванная, здесь прихожая, а здесь — большая комната. Тут детские — полный мансардный этаж. Сначала, конечно, будут несколько про запас, но, когда строишь дом, надо подумать о будущем. Кто знает, может быть, через девять лет родятся все наши десять ребят, правда?

— Мне это все не нравится, — перебил ее Грабш. — Опять получится тетушкин домик, только побольше. Я вообще не хочу дом с перегородками, как в стойле. В моем доме должна быть только одна большая комната.

— А ванная? — спросила Олли.

— Для этого у нас есть водопад, — сказал Грабш.

— А туалет?

— Да тут кругом лес!

— А где вся семья будет спать?

— Где будет обедать, там будет и спать, — ответил Грабш. — Навалим у одной стены сена или листьев, вечером все зароемся в кучу. Будет очень уютно, правда?

— А еду готовить я тоже буду у кучи сена? — возмутилась Олли. — А где я буду рожать, ты подумал?

— Конечно, на куче сена, — сказал Грабш. — В хорошую погоду можно и на улице.

— Нет! — разъярилась Олли. — Ты опять придумал такую же пещеру, только, может быть, посветлей! А я хочу жить, как все нормальные люди, например, жители Чихенау!

— Да они не нормальные, — заметил Грабш. — Нормальный-то как раз я.

Олли расплакалась и пригрозила, что уйдет с Салкой в Чихендорф к тете Хильде или в Чихау-Озерный к бабушке Лисбет. Остаток дня они не разговаривали.

Ночью им не давали спать мрачные мысли, и каждый слышал, как другой ворочается, вздыхает и не может уснуть.

Наутро за чашкой крепкого кофе Олли откашлялась и сказала:

— Ну ладно, на ванной я не настаиваю. Но туалет должен быть обязательно!

— Согласен, — сказал Грабш и подправил чертеж на стене пещеры.

— А спать мы будем на чердаке, — сказала Олли.

Грабш решил, что это блестящая идея, и они совещались и правили чертеж, стирая и рисуя заново, пока не продумали все до конца. Довольны остались оба: Грабш настоял на том, что новый дом не будет похож на тесный домик фрау тетушки, а Олли добилась, что он не будет похож на пещеру разбойника.

— Даже голова разболелась, — пожаловался Грабш.

— Нужно еще решить, где именно мы построим дом, — сказала Олли.

Они вышли из пещеры, осмотрелись, и скоро сомнений не оставалось: они построят его между пещерой и болотом.

Грабш с облегчением рухнул на кучу листьев. Но Олли не оставляла его в покое.

— А из чего мы построим дом? — спросила она.

— В лесу полно камней и деревьев, — ответил Грабш.

— А гвозди? А цемент? Инструменты?

— Награблю, — сказал Грабш, зевая. — Как же еще?

— Нет, только не разбой! — громко рассердилась Олли. — Хватит с нас ограбления поезда…

— Опять ты за свое, — протянул Грабш.

— А как мы вдвоем построим целый дом? — спросила Олли.

— У нас будет разделение труда, — ответил Грабш. — Очень простое. Ты будешь думать, а я делать грубую работу.

— Глупости, — сказала Олли. — Например, кто будет подавать потолочные балки? Нужны помощники. Давай подумаем как следует, где бы нам их раздобыть.

— Только не сейчас! — взмолился Грабш и схватился за голову. — На сегодня я думал достаточно.

— Хорошо, — согласилась Олли, — тогда подумаем завтра.

Карусель голышом, или Чертеж на стене пещеры

Когда Олли проснулась, Грабша нигде не было. Она покричала в сторону леса, даже сбегала к болоту. Но его было не видно и не слышно. Она уже покормила Салку и сварила кофе и тут только услышала, как возвращается из леса муж. Он громогласно сообщал на ходу:

— Привет, я принес пилу!

— С разбоя? — спросила она, не оборачиваясь.

— А откуда еще? — проворчал он. — И не простую, а с мотором. Только в нее вцепился лесоруб и не отдает. Что мне с ним делать?

Теперь Олли все-таки обернулась. И правда, Грабш обеими руками сжимал пилу, за которую с другой стороны крепко держался рабочий, мрачно глядевший по сторонам.

— Ясно, — сказала она. — Выбери подходящие деревья, и пусть он их спилит. А когда бревен хватит на дом, отпустишь его домой. Вместе с пилой.

Грабш радостно кивнул и ушел с пилой и рабочим. Скоро в лесу поднялся тарарам: завыла бензопила, затрещали ветки, зашумели падающие деревья.

— Не валите чересчур много леса, пусть и дебри останутся, — сказала Олли мужчинам, когда принесла им на обед вермишелевый суп с колбасой.

К вечеру наступила тишина. Грабш вернулся домой. Он улыбался до ушей. С бороды его капал пот.

— Бревна у нас теперь есть, — сказал он. — Роскошные балки! А паренька я после работы перенес через болото вместе с его пилой и отпустил. Ты бы видела, как он помчался!

— Бедняга, — пожалела его Олли. — Представляю, как ты его напугал.

Они прогулялись к водопаду. Лес зеленел, под ногами шуршала молодая трава, в болоте заквакали лягушки, и Грабш издал радостный вопль, прогудевший, как сирена линкора в тумане. Он сорвал с себя рубашку и штаны и встал под ледяной душ водопада. Олли тоже скинула всю одежду и встала под мокрую бороду Грабша. Ромуальд зафыркал, Олли завизжала, а вода брызгала во все стороны. Обратно они побежали в чем мать родила. И у пещеры остановились перевести дух.

— Давай танцевать, Ромуальд! — сказала Олли и закружила разбойника. — Весна, и скоро у нас будет дом! Прыгай выше, бандюган, у тебя это так мило выходит!

Разбойнику понравилось кружиться, он схватил Олли покрепче за руки и завертелся так быстро, что она оторвалась от земли и полетела вокруг него, пятками описывая круги.

— Мы превратились в карусель! — ликовала она. — И остальные нам теперь до лампочки!

А на следующее утро Грабш начал вырубать ежевичные заросли и копать яму под фундамент для нового дома.

— Если ты не найдешь помощника, — заметила Олли, — тебе и за пять лет не управиться.

— Зря отпустили того паренька! — сказал Грабш, отбросил лопату и отправился в лес, присматривать другого годного к делу лесоруба. К обеду он вернулся в плохом настроении.

— Ну как? — спросила Олли, сидя с малышкой на куче листьев.

— Сегодня в лесу была бригада из четырех человек, — мрачно рассказал он. — Они, как меня увидели, сразу все разбежались, только один толстячок не успел. И что же он сделал? Встал передо мной на колени и как завоет: «Пожалейте меня, у меня дома семеро детей. Если папа не придет с работы, они все будут плакать!» И сам как зальется слезами! Ну, я бородой вытер ему слезы и отправил домой, к детям.

— Какое у тебя доброе сердце, абрикосик ты мой! — умилилась Олли.

— Раньше мне было все равно, реви не реви, — признался разбойник. — Но с тех пор как я сам стал отцом, от детей меня до костей пробирает.

— Иди сюда, посидим, — сказала она.

Он плюхнулся на кучу листьев и провалился в ней. Олли и Салка провалились вместе с ним.

— А ты не можешь садиться плавно? — упрекнула его Олли, выкапывая Салку. — Сколько раз я тебе говорила…

Вдруг она прислушалась и прошептала:

— Там в лесу кто-то есть.

Грабш хотел пойти посмотреть, но она сунула ему в руки Салку и сказала:

— Ты всех пугаешь. Дай я схожу.

А из болота тем временем доносилось:

— Здравствуйте, как поживаете? Помогите! Помогите мне, пожалуйста, вылезти на сушу!

— Пожарный! — радостно закричала Олли, помогла ему выбраться и подтолкнула в пещеру, где Ромуальд тотчас усадил его на один из двенадцати стульев, стоявших у стола. С умильной улыбкой разбойник пробормотал:

— Наконец-то я могу поблагодарить тебя! За то, что ты помог Салке родиться.

— Ну что вы, — сказал пожарный и пощекотал Салку под подбородком. — Я сам чрезвычайно рад. Прекрасная девочка, и как выросла!

— И что помог моему Ромуальду сбежать из тюрьмы! — добавила Олли.

— Меня из-за этого выгнали из пожарной команды, — печально сказал он. — И я уже не пожарный.

— А если ты не пожарный, как тебя называть? — спросил Грабш.

— Не откажите в любезности, зовите меня Макс, — сказал пожарный. — Макс Винтерхальтер, к вашим услугам.

— А почему ты говоришь с нами так важно, будто я граф Чихенбургский? — проворчал Грабш. — У нас в пещере разговаривают просто.

— И чем ты теперь займешься, Макс? — спросила Олли.

Макс пожал плечами и вздохнул.

— Живи у нас и помоги нам построить дом, — воскликнула Олли. — Знаешь, хочется наконец выбраться из пещеры.

— Да, — согласился Грабш, — оставайся, еды у нас навалом, пара вагонов! А спать будешь с нами на куче листьев.

Олли поставила на стол котел с супом. От похлебки поднимался восхитительный ароматный пар. Макс еле дождался, когда Олли нальет ему полную тарелку. Он съел больше Грабша, а тот смолотил шесть порций. На четвертой тарелке супа Макс поднял взгляд и обнаружил бело-коричневый чертеж на стене. Он перестал жевать и уставился на него.

— Наш строительный проект, — гордо сказала Олли. — Знаешь, чем мы его рисовали? Коричневое — это помет летучих мышей, разведенный в кофе. А белое — клейстер.

И она пояснила Максу все детали на чертеже. Макс только диву давался.

— Потрясающе современный особняк! — решил он. — В таком доме не соскучишься! А вы уже нашли хорошего каменщика и плотника?

— Мы все сделаем сами, — сказал Грабш и рыгнул протяжным басом. — И начнем прямо сейчас!

Он поплевал на руки и дружески похлопал Макса по плечу, так что тот упал со стула и разбил себе нос.

— О-хо-хо, — недовольно вздохнула Олли, посудным полотенцем вытерла Максу кровь из-под носа и придвинула ему стул, — почему обязательно нужно прибить всякого, кто к тебе приближается?

— Пусть он тоже похлопает меня по плечу, — предложил Грабш. Но от этого предложения Макс отказался.

Потайной ящик открывается, или Помощники-чудаки

Грабш поспешил на стройку копать яму под фундамент, и Макс кинулся ему помогать. Но лопата у них была одна на двоих. Не было ни носилок, ни тачки. Поэтому Максу ничего не оставалось, как вынимать из ямы крупные комья земли, а остальную землю выгребать по-собачьи.

— Вот видишь, — с упреком заметил разбойник жене, — надо было натащить прошлой осенью десяток лопат, а не одну-единственную. Но это дело поправимое. И я поправлю его прямо сейчас. Макс, ты копай, а я пойду на разбой. Олли, подкинь мне большой мешок для добычи!

Он бросил лопату Максу. Макс испуганно отскочил, так что лопата влетела в пещеру, пронеслась у Олли над головой и с грохотом врезалась точно в потайной ящик огромного шкафа разбойника.

— Рехнулся, чудище бородатое? — вскрикнула Олли. — Еще чуть-чуть — и ты бы овдовел! И старинный шкаф жалко.

— Не выдумывай, тебя так просто не прошибешь, — отозвался Грабш. — А потайной ящик уже сто лет как заело. На моей памяти его никто не выдвигал.

Олли подошла к шкафу осмотреть повреждения и вдруг воскликнула:

— Ромуальд! Ящик починился!

Грабш глазам своим не верил. Он подошел и наклонился над открытым ящиком. Макс тоже заинтересовался этим чудом, и они столкнулись лбами все втроем.

— Да в нем же деньги! — изумился Ромуальд. — Похоже, их положил туда еще отец или дед, а потом хотел достать, а ящик-то и заело. Или он про них забыл. Какая разница — зачем разбойнику деньги?

Олли быстро сосчитала деньги в пачке — вышло пятнадцать тысяч шестьсот пятнадцать марок.

— Можно больше не воровать, — провозгласила она, — теперь можно все покупать!

— Покупать? — заворчал Грабш. — Расхаживать по Чихенау средь бела дня? А ты понимаешь, что меня сразу схватит полиция?

— Это верно, — сказал Макс. — Лучше не рисковать. Покупать буду я.

Олли захлопала в ладоши, но Грабш мрачно плюхнулся на стул, так что тот затрещал, и пробормотал:

— А у меня как раз такое разбойное настроение. Пропадет теперь без толку. Украду-ка я плотника. Его в магазине не купишь.

— У меня есть кое-кто на примете, — сказал Макс. — Шпехт Антон, баритон. Раньше он был лучшим плотником в Чихенбургской округе. И лучшим баритоном чихенбургского мужского хора «Гармония». Роскошный голос! Когда он пел, слышно было аж до Чихау-Озерного. Но в прошлом году ему на голову свалилось бревно. И голос пропал.

— Ужасно! — сказала Олли.

— С тех пор у него странная привычка, — продолжал Макс. — Как увидит что-нибудь деревянное, сразу режет узоры. Не важно, вешалка это или кухонный стол. Строительная фирма его уволила. Теперь он слоняется по городу и ковыряет лавочки в парке, пока сторож его не прогонит.

— Если это его единственный недостаток, — сказал Грабш, — нам этот чудик годится.

— Но согласится ли он? — засомневалась Олли. — Пойти к разбойнику Грабшу, которого все боятся?

— Пойдет куда угодно, где разрешат поработать плотником, — уверил Макс, — на остальное он не обращает внимания.

Он попросил у Олли листочек и хотел записать, что купить. Но бумаги в пещере было очень мало: три книги, которые Олли принесла из дома тети Хильды, и рулон туалетной бумаги. Ромуальд принес его однажды с разбоя, из супермаркета в Чихенау, и с тех пор рулон пылился в шкафу. Потому что разбойник подтирался лопухами, и Олли давно привыкла делать то же самое.

Грабш достал бумагу, Олли размотала рулон, и Макс составил длинный список, который начинался тремя лопатами и заканчивался баритоном Антоном. Разбойник все время добавлял то одно, то другое, пока Олли решительно не сказала: «Всё!» и не оторвала список от рулона.

Макс свернул его в трубочку и сунул за ухо, а деньги положил в нагрудный карман. И они отправились: Макс должен был все купить и донести до опушки, а Ромуальд — притащить оттуда в пещеру.

— Так быстрее, — сказал Грабш.

— И не вздумай все-таки устроить разбой! — прокричала вслед ему Олли.

Грабш вернулся ночью. Он пыхтел под грудой мешков с цементом. Из голенищ его торчали молотки, клещи, два мастерка и складной метр, в бороде поместился набор отверток, за ушами — по малярной кисти. Когда он снял сапоги, из штанин посыпались гвозди — целая куча больших и маленьких.

— Пошарь на спине под рубашкой, — попросил он Олли, которая спросонок щурилась на него из кучи листьев. — Мне там что-то колет.

Освободившись от гвоздей, он снова обулся, вынул малярные кисти из-за ушей, попросил Олли достать из бороды все отвертки — и убежал.

Объявился он только на следующий день к обеду. Олли слышала, как он шлепает по болоту. Она выбежала навстречу.

Грабш шел с огромной ванной на плечах, придерживая ее одной рукой и пошатываясь под ее весом. Другой рукой он тащил за собой тачку, набитую до краев.

— Отличная вещь, да? — гордо сказал он, опуская ванну на землю. — Сначала будем месить в ней раствор, а потом пригодится купать детей. Всех десятерых заодно.

Он вкатил тачку в пещеру, высыпал содержимое и развернулся, чтобы уйти.

— Погоди, — остановила его Олли, — тебе надо поесть! Ты, наверно, с ног валишься от голода. Со вчерашнего вечера…

— Ничего-ничего, — перебил ее Грабш, — я сегодня утром отлично позавтракал. В Чихендорфе, на хуторе — знаешь, там на окраине…

— Не думаю, что они сами тебя пригласили, — мрачно сказала Олли. — Опять за свое?

Грабш громко закашлял и заторопился в дорогу.

— Но я им тоже оставил! — крикнул он через плечо. — И вот еще новость: полиция Чихенау завела вертолет!

Олли так и встала как вкопанная. Вертолет! На нем полиция сможет летать над всем лесом и поглядывать вниз!

— Ромуальд! — покричала она мужу, — наверно, тогда не надо нам строить дом! Они увидят нас сверху!

— Да погоди ты, — ответил он издалека. — Одно дело — купить вертолет. Совсем другое — понять, как он работает!

На следующий день Грабш вернулся домой, падая от усталости. Он сбегал на опушку шесть раз. Оттуда до пещеры было около трех часов ходу! К тому же он притащил гигантского поросенка. Свинка улыбалась, держала во рту клевер с четырьмя листочками, на спине у нее была прорезь, а сама свинья была глиняная. Олли отлично знала таких поросят. Все они делались на фабрике свиней-копилок «Труд и Спрут» в Чихенау, где она раньше работала. А эта свинья — самая большая, какую когда-либо обжигали на фабрике — много лет стояла на витрине чихенбургского банка! Каждый раз, когда Олли проходила мимо, свинья бодро ей улыбалась. Особенно хорошо Олли знала малиновые точки на пятачке. Она сама поставила их тонкой кисточкой.

— Ромуальд! — крикнула она мужу, — ты ограбил банк?

— Да не кричи так, — проворчал Грабш. — У них на витрине свинья только пылилась. А у нас с ней поиграют дети. Например, будут ездить на ней верхом…

— Убери сейчас же, видеть ее не могу! — сказала Олли. — Швырни ее в болото!

Ромуальд огорченно вынес свинью из пещеры и поставил в лесу. Нет, он не собирался выбрасывать ее в болото, протаскав три часа на спине. Он, можно сказать, успел ее полюбить. Наверняка когда-нибудь удастся и ей найти применение.

Вместе с Ромуальдом вернулся Макс, на этот раз тачку прикатил он. Тачка трещала под горой топоров, рубанков, пил, дверных замков и ручек, дрелей, ножовок, крючков, пакетов столярного клея и банок с краской. А за тачкой показалось еще одно лицо — круглое, в каплях пота, приветливое и улыбчивое: плотник-баритон Антон тащил громадную лестницу.

— Осталось четыре тысячи шестьсот десять марок, — сообщил Макс, протягивая Грабшу пачку денег.

Но разбойник отмахнулся и сказал:

— Мне это ни к чему. Раз вы так хорошо умеете с ними обращаться, оставьте все себе!

Олли отчаливает

Олли решила, что Антон похож на ежа. Он был широкоплечий, толстопузый, с короткими ножками. Круглая голова покрыта короткой щетиной.

Он пришел в клетчатой рубахе и синем комбинезоне со специальным кармашком справа. В нем он всегда носил желтый складной метр. Антон и в самом деле не мог говорить. Но по лицу у него можно было понять, что он чувствует. Здесь, в глубине Воронова леса, ему, похоже, нравилось, и он все время улыбался. Очень скоро он достал из заднего кармана перочинный нож и занялся резьбой по дверце большого шкафа.

— Наш старинный шкаф… — испуганно протянула Олли.

— Не приставай, — сказал Грабш. — Шкаф от этого будет только лучше!

Так и получилось: весь вечер Антон вырезал, так что стружки летели во все стороны, а остальные трое сидели на куче листьев и смотрели на него, не в силах оторваться. И постепенно на дверце шкафа все отчетливее проступал разбойник Грабш с нечесаной бородой и круглыми мускулами.

— Вылитый ты! — сказала мужу Олли.

— Вот это совпадение, — удивился разбойник, уставившись на портрет. — Значит, я в самом деле выгляжу так, как я себе и представлял!

— Антон, — сказал Макс, — ты настоящий художник.

Антон улыбнулся до ушей, энергично кивнул, убрал ножик в карман, повалился на кучу листьев и заснул.

Куча листьев оказалась маловата на всех, кто жил теперь в пещере разбойника. Всю ночь спящие толкались в ней и пихались. Каждому хотелось лежать, где помягче и потеплей. Салку пришлось устроить на ночь в ящике шкафа, от греха подальше. Но и саму Олли чуть не задавили. А один раз Макс даже позвал на помощь, потому что во сне Грабш навалился на него, а откатиться не получалось — поперек ног у него спал Антон.

Утром Грабш сказал:

— Надо сделать кучу больше.

— Да? Интересно, как? — спросила Олли. — Трава еще слишком низкая, а листья еще зеленые. И кроме того, чтобы сделать такую большую кучу, в которой найдется удобное место каждому, придется набить сеном и сухими листьями всю пещеру.

На следующую ночь она завернулась в шубу госпожи Штольценбрук, которую Ромуальд осенью притащил с разбоя, и устроилась на мешках с сахаром. Но там было совсем не так удобно и мягко, как на куче листьев, где она укрывалась бородой Грабша.

Зато работа теперь пошла: мужчины рыли котлован втроем. Комья земли долетали до того места у входа в пещеру, где Олли устроила огород. На потные спины мужчин то и дело садились бабочки, в траве цвели одуванчики и мышиный горошек, голенькая Салка загорала и агукала. Звенели кузнечики.

Олли звонко напевала. Она сажала петрушку, лук-порей и ноготки и представить себе не могла, что всего год назад каждый день ходила на фабрику свиней-копилок рисовать по две точки на каждый свиной пятачок.

Разделавшись с посадкой, она налила ведро воды, взяла самую жесткую щетку и пошла к краю болота, где лежала тяжелая печная дверца, которую они с Ромуальдом украли с фабрики, чтобы устроить бывшим коллегам Олли несколько выходных. В печке в формах для свиней-копилок обжигалась глина, и, если печка не закрывалась, работа на фабрике не шла.

Она разогнала лягушек, соскребла птичий помет и принялась тереть дверцу, пока не стерла всю ржавчину. Ведь уже потеплело и вечером можно было снова сидеть тут с Ромуальдом, слушать лягушек и смотреть закат.

Но времени на это не хватало. Как только вырыли яму, Грабш отправился крошить кувалдой скалу позади пещеры. Антон таскал камни, Макс клал стену, Олли месила в ванне цемент. Она быстро уставала, потому что раствор был густой, а ванна — глубокая. То и дело кричала Салка, а мужчины спрашивали, что на обед.

Олли совершенно не понимала, как все успеть! Надо было еще приглядывать за Антоном, который то и дело улучал минутку повырезать. В первый же день он изобразил на углу стола пучеглазую лягушку, а поварешка Олли расцвела зубчатыми звездочками. Он уже примерялся и к ножкам стульев. И действительно, как только Грабш объявил: «Перерыв пять минут!», Антон опять вынул ножик и направился к пещере.

— Хватит, Антон! — крикнула ему Олли.

— Найди себе дерево в лесу! — посоветовал Макс.

Втянув голову в плечи, Антон убрал ножик и с улыбкой вернулся на стройку. Он не любил вырезать на живых деревьях — сухая древесина нравилась ему больше.

— Олли, меси! — гаркнул Грабш. — Максу нужен цемент!

И Олли снова пришлось месить, пока она не запыхалась и не покраснела как помидор. Но и мужчины не отставали — с них тоже катился пот, а то и шел пар. У Макса на бровях и груди налип цемент, у Грабша от пыли поседела борода, Антон стер плечи в кровь, перетаскивая камни. Зато круглый фундамент подрастал день за днем.

Конечно, сложен он был не очень красиво, ведь ни Грабш, ни его друзья не учились на каменщиков. Камни лежали неровно, выпячиваясь из стены то наружу, то внутрь. Но зато стена получилась толстая, как в крепости. Такой стеной гордился бы и старинный замок.

— Устоит даже при землетрясении, — сказал Грабш.

Его так и распирало от радости, и приходилось держать себя в руках, чтобы не похлопать друзей по плечу. Им бы это не пошло на пользу. Поэтому он выместил радость на Олли: схватил ее и подбросил в воздух.

— Пусти меня, — вскрикнула Олли, — мне надо работать!

— Цемент подождет, — крикнул он в ответ. — А сейчас я страшно рад!

— Но мне не нравится! — крикнула она, взлетая над деревьями. Он засмеялся так громко, что это больше походило на рык.

Потом подставил ручищи, поймал Олли и снова подбросил вверх.

— Что ты себе позволяешь, горилла бородатая! — сердито визжала Олли. — Обращаешься со мной так, как будто тебе все можно!

— А разве нельзя? — спросил он, когда она летела вниз головой. — Я мог бы раздавить тебя, как букашку.

Он выпятил грудь и постучал по ней кулаком. При этом он забыл поймать Олли. И она плюхнулась в цемент.

Грабш испуганно вытащил ее и виновато сказал:

— Ты сама меня отвлекла. Если бы ты не разговаривала…

Он хотел вытереть ей лицо бородой, но она вырвалась, схватила топорик Антона, лежавший около ванны, забежала в лес и со всей силы стукнула по гигантской свинье-копилке, розовевшей в кустах. Свинья раскололась ровно пополам. Передняя половина рассыпалась на мелкие черепки, а задняя с крученым хвостиком осталась цела. Потом Олли вымылась в водопаде, переоделась, выудила Салку из кучи листьев, завернула ее в шубу госпожи Штольценбрук и зашагала прочь.

— Ты куда это? — поразился Грабш.

— В Чихау-Озерный к бабушке Лисбет! — не оборачиваясь, отвечала она.

Кончай работу, праздновать пора!

Бабушка Лисбет жила на краю поселка, в домике у самого озера, под большой плакучей ивой. Когда пришла Олли, бабушка страшно обрадовалась.

— Глазам своим не верю! — воскликнула она, всплеснув руками. — Олли!

— Только не говори никому, что я здесь, — сказала Олли. — Ты же знаешь, мой муж — разбойник.

— Даже если бы ты вышла замуж за лохнесское чудовище, — ответила бабушка Лисбет, — все равно ты моя Олли: была, есть и будешь.

Она взяла на руки малышку и расцеловала ее.

— Моя правнучка! — умилялась она. — Что же ты раньше мне ее не приносила?

— Дорога такая дальняя, — вздохнула Олли и устало плюхнулась на стул.

Первым делом бабушка Лисбет поставила чайник и напекла вафель, а после чая отправила Олли спать. Внучка проспала целый день, а потом всю ночь. Бабушка Лисбет будила ее, только когда Салка хотела есть.

На третий день в дверь постучали.

— К тебе пришли, — сказала бабушка Лисбет внучке.

Это был Макс. Он сказал:

— Меня послали за тобой. Фундамент мы достроили. Но дальше дело не ладится, все наперекосяк. По очереди месим раствор, работать приходится медленнее. О стряпне я вообще молчу. Но выходит малосъедобно.

— Скажи Ромуальду, что я не приду, — ответила Олли и захлопнула дверь.

Ах, как хорошо и уютно жилось у бабушки Лисбет! Олли не нужно было месить раствор, не нужно ни стирать, ни готовить, ни менять подгузники Салке! Почти все время она отдыхала на зеленом диване бабушки Лисбет, пила чай и рассказывала об их жизни в лесу — а бабушка баюкала правнучку на коленях.

— Потрясающе! — в очередной раз удивлялась бабушка Лисбет. — Я тоже всегда мечтала о такой жизни! Но мой муж был, к сожалению, не разбойник, а дамский портной.

— И он наверняка не подкидывал тебя в воздух без спросу, — сказала Олли.

— Нет, не подкидывал, — вздохнула бабушка Лисбет. — И очень жаль!

Через две недели после визита Макса постучали в окно — и опять позвали Олли. Она выглянула и увидала Антона. Он только улыбался и показывал пальцем в лес.

— Нет, — сказала Олли, — я останусь тут.

Тогда Антон вынул из кармана комбинезона большой красный платок, вытер пот с щетинистой головы, провел платком по глазам и наконец обстоятельно высморкался. Потом он развернулся и ушел, повесив голову.

— Могла бы предложить ему хотя бы чаю, — с упреком заметила бабушка Лисбет. — Человек шел по лесу три часа!

В солнечные дни Олли лежала на шезлонге на берегу озера и смотрела на воду. Все чаще она вспоминала пещеру, представляла себе новый дом и думала о вертолете и Ромуальде. А ночью ей снилась его большая теплая борода.

Однажды бабушка Лисбет сказала:

— Кажется, скоро придет пора тебе возвращаться к мужу. Хотя у меня сердце разрывается, как подумаю, что ты унесешь мою Салочку.

Олли ничего не ответила.

Однажды ночью раздался бешеный стук в окно. Олли, замирая, вскочила и пошла открывать. В темноте за окном чернел горой разбойник Грабш.

— Ну что? — проворчал он.

— Не вздумай выкрасть меня отсюда, — сказала Олли.

— Дом почти готов, — сказал Грабш. — Осталось только крышу покрыть. Камышовая будет. Макс прополол тебе огород. Все так красиво получилось — ахнешь!

— Салка прибавила килограмм, — прошептала Олли, — и ест шпинат с ложечки.

— Два раза прилетал вертолет, — сказал Грабш. — Покружил прямо над нами и улетел.

— Вот это новости, ничего хорошего, — сказала Олли и вздохнула.

Грабш почесал в затылке и заметил:

— Скоро рассвет.

— Тогда надо поторопиться, — сказала Олли, разбудила бабушку, оделась и завернула Салку в шубу госпожи Штольценбрук. — Спасибо тебе за все! — поблагодарила она и крепко обняла бабушку Лисбет. Потом Грабш посадил жену на плечи и передал наверх дочку.

— Спасибо за все, — повторил он. И быстро зашагал в сторону леса. Медлить было нельзя — уже светало.

Бабушка Лисбет стояла у дороги и махала платочком. Немного неожиданно все произошло. Когда Грабши скрылись из виду, она вернулась в опустевший дом. Вдруг она бросилась обратно к двери и закричала вслед внучке:

— Возьмите меня с собой! Пожалуйста, возьмите меня!

Но они ее не расслышали. Счастливая Олли возвращалась домой у мужа на шее.

Новый круглый дом блестел на утреннем солнышке, уже угадывался абрис островерхой крыши. Но сквозь балки и стропила еще просвечивали облака. Между новым домом и старой доброй пещерой зеленели аккуратно прополотые грядки. Это был садик Олли.

— Ромуальд, спусти меня скорее на землю! — попросила она. Опустившись на землю, она услышала громкие крики: это Макс и Антон приветствовали ее и махали из камышей, потом побросали резаки и прибежали обнимать Олли и радоваться малышке Салке.

— Как здорово, что вы вернулись! — воскликнул Макс, и Антон улыбнулся широкой улыбкой. Он все время показывал на конек крыши, но остальные не понимали, что он этим хотел сказать.

Они провели Олли по дому и все ей показали. Она только диву давалась: Антон мастерски свел стропила и положил великолепный дощатый потолок. Дверь и окна тоже были его рук дело. Все балки он украсил резьбой: с них глядели драконьи морды, и жабы, и солнце со звездами, а веселая фигурка на двери корчила рожу и показывала язык. Олли ахала и восторгалась без остановки.

Только огород ее разочаровал: петрушка и лук выросли малюсенькие, и даже ноготки не хотели цвести.

Она удивленно переводила взгляд с грядок на заросли у пещеры, где росли маргаритки размером с садовую ромашку и подорожник величиной с ревеневый лопух.

— Это от удобрений, — объяснил Макс. — Четыре с половиной человека, не так уж мало на пару кустов. Потому что в природе нет ничего, от чего бы не было пользы.

— Даже какашки полезные? — удивился Грабш.

Олли отнесла Салку в пещеру, потом схватила нож и понеслась в камыши. Сколько недель она прожила на всем готовом!

Теперь ей захотелось наконец поработать. И она стала нарезать камыши, скашивая их целыми рядами. Справа от нее косил Макс, слева — Грабш. Она поискала глазами Антона и нашла его на крыше. Он привязал к коньку маленькую зеленую елочку, на которой, как флажок, развевался его красный носовой платок.

— Что это он там делает? — спросила Олли.

Грабш удивился не меньше нее. Но Макс знал, что это значит:

— Праздник[1]! Дом почти готов — он предлагает праздновать новоселье, раз Олли сегодня вернулась!

— Кончай работу! — пробасил Грабш. — Праздновать так праздновать!

Полиция на крыше, или Отпразднуем все сразу!

В этот момент в небе над ними неприятно застрекотало.

— Вертолет! — крикнул Макс. — Прячьтесь!

И все трое пригнулись в камышах.

— Спасайся, Антон! — закричала Олли.

Но Антон крепко обхватил конек крыши и сунул небритую голову под красный платок. Вертолет промчался прямо над ним, но не задел, а свернул к камышам и завис на одном месте. Сверху раздался голос капитана Штольценбрука с металлическими нотками мегафона:

— Сдавайтесь, Грабш!

Одновременно прогремел залп из пушки, пробивший большую круглую дыру в доме, ровно над дверью.

— Безобразие! — завопил Антон.

— Слыхали? — прошептала Олли в камышах. — Антон заговорил! Но ее никто не услышал, потому что снова взревел мегафон Штольценбрука:

— Ничего не выйдет, Грабш! Мы сейчас приземлимся и немедленно арестуем вас. Сдавайтесь! Сила на нашей стороне!

— А сколько вас? — поинтересовался Грабш.

— Пятеро, — ответил капитан. — Считая меня и пилота.

— Тогда сила на нашей стороне, — заорал Грабш, — потому что я дерусь за десятерых! Спускайтесь, проверите на себе. Добро пожаловать!

— На меня не рассчитывай, — шепнул Грабшу Макс. — Не могу драться с полицейскими. Они же все мои знакомые! Пожарные часто работали вместе с полицией. Мы с ними приятели.

— Да я и один с ними управлюсь, — фыркнул Грабш. Он схватил резак и бросился на край болота, где лежала печная дверца. Именно туда собирался сесть вертолет.

Но когда Олли увидела, что ее муж размахивает ножом, она повисла у него на руке со словами:

— Брось нож, ты можешь кого-нибудь ранить!

Вертолет спустился так низко, что ветер от его винта раздувал бороду Грабша и юбку Олли.

И тут случилось непредвиденное: опускаясь, вертолет подлетел слишком близко к ельнику, и лопасти винта задели верхушку ели. Вихрем взметнулись ветки, шишки, части лопастей, два полицейских шлема и резиновая дубинка. Вертолет накренился и рухнул в болото, не долетев двух метров до печной дверцы.

В лесу сразу наступила тишина. Только хрипло каркнула ворона, у которой на верхушке елки было гнездо.

— Все на выход! — крикнул Макс. — Спасаем!

И он бросился к месту происшествия. С другой стороны подбежали Олли и Грабш. Все вместе они вытащили из болота полицейских и обломки вертолета. Антон ловко спустился с крыши, чтобы помочь остальным. Скоро на дверце лежали в ряд пятеро полицейских, из ушей и носа у них текла вода, на волосы налипла тина и ряска, и сами они не подавали признаков жизни.

— Захлебнулись? — в ужасе спросил Антон.

— Плохо ты знаешь полицию, — сказал Макс. — Она и не такое видала.

Он собрал пистолеты у всех пятерых и выбросил их в болото. Грабш стянул ботинки с капитана, скинул сапоги, которые уже трещали по швам, а новые башмаки протер бородой и тут же надел. Потом по очереди поставил всех полицейских на ноги, подождал, пока из их ртов вытечет болотная жижа, и взвалил по двое полицейских на каждое плечо. Пятого понес Антон. Олли вскипятила целый котел чаю, а Грабш с помощниками отмывал полицию в водопаде. Потом он уложил пленных сохнуть на полянке возле пещеры, а Олли заливала в них теплый чай, пока они не пришли в себя и растерянно не поднялись.

Капитан Штольценбрук посмотрел на свои ноги и обнаружил, что стоит в одних носках.

— Я тут новую обувку раздобыл, — преспокойно объяснил Грабш, — наконец случай представился. А теперь полезайте все на крышу и помогайте нам ее крыть. И так потеряли из-за вас уйму времени.

Полиция приуныла, но делать было нечего: пришлось им вместе с Антоном лезть на крышу. Макс и Грабш подносили камыш и подавали его наверх. Полицейские недовольно передавали пучки камыша друг другу и нарочно работали неуклюже и медленно.

И тогда Антон запел. Он пел во весь голос, слой за слоем укладывая камыш на стропила и укрепляя его. Ах, какой красивый у него голос! Капитан Штольценбрук — сам обладатель мощного тенора, певший в том же чихенбургском мужском хоре, в который раньше ходил Антон, — чуть не свалился с крыши.

— Случилось чудо! — удивился он. — К Антону Шпехту вернулся голос!

Он знал песню, которую пел Антон. Поэтому, конечно, не мог удержаться и вступил вторым голосом. Остальные полицейские, Макс и Олли подхватили мелодию. Даже Грабш подпевал басом, и далеко в лесу отзывалось эхо. Теперь камыш так и взлетал на крышу. Макс и Грабш тоже влезли наверх. Все дружно работали в общем ритме «три четверти». И когда Олли позвала обедать, крыша была готова.

Друзья и враги спустились на землю, умирая от голода. Но полицейские опасались, что приглашение Олли их не касается, и смущенно покашливали.

— Все идите сюда, к вам это тоже относится! — позвала их Олли и попросила вынести из пещеры на поляну большой дубовый стол и двенадцать стульев. На этот раз, когда все расселись, пустовали только два стула. Издалека казалось, что незаняты три стула. Но это потому, что на одном из них лежала Салка.

Олли напекла оладьев.

— А ведь нам есть что отпраздновать, — сказал вертолетчик. — Если бы вы нас не вытащили, мы бы все пошли на дно.

— А заодно отпразднуем и конец строительства, — сказал Макс.

— И то, что у Антона вернулся голос, — добавила Олли. Праздник получился торжественный, какого Грабш еще никогда не видывал. Он даже произнес речь. Вначале он плюнул до самого болота, а потом сказал:

— Вот мой новый дом. Вот я, и тут я буду жить. Олли со мной. Салка тоже. А кто будет мешать — того суну в болото головой. Все!

Олли, Макс и Антон захлопали. Полицейские сложили руки и мрачно уставились в стол. Тогда слово взяла Олли:

— Я хотела бы добавить несколько слов к речи моего мужа, чтобы аплодировать смогли все. В общем, слушайте, люди: желаю мира и счастья этому дому! Чтобы он не сгорел, не провалился в болото, не подвергался обстрелу и не пустовал. Пусть все будет хорошо у тех, кто в нем живет. Пускай они будут довольны, любят друг друга и приглашают много гостей. Пускай они поют, танцуют и празднуют. А главное — пусть скажут спасибо за свою жизнь, за прекрасную жизнь!

— Браво! — крикнул капитан Штольценбрук, а Антон влез на стол, подпрыгнул на коротеньких ножках и грянул:

И все захлопали в такт и присоединились к песне.

— А теперь полонез гуськом! — развеселился капитан Штольценбрук и взял Олли за руку. С песнями и со смехом они вереницей, положив руки на плечи друг друга, протанцевали вокруг нового дома. Последним шел Макс со спящей Салочкой.

— Да, — сказал капитан Штольценбрук, — теперь мне стыдно смотреть на дыру, которую мы пробили у вас в стене.

— Отличная дыра, — ответил Грабш, — и у меня есть для нее неплохая идея.

Он притащил из леса заднюю половину свиньи-копилки, и вместе с капитаном они просунули ее в дыру хвостом вперед. Зад точно подошел по размеру. Макс раствором укрепил свинью по краям. Теперь она торчала над дверью, нагло помахивая розовым хвостиком, и прекрасно подходила к физиономии, которую вырезал Антон, — та показывала язык.

— Что ж, — одновременно сказали Грабш и Штольценбрук, похлопав друг друга по плечу. Капитан еще похлопал по плечу Макса, а Макс — капитана. Тут подбежал Антон и тоже похлопал обоих по плечу.

— Друзья! — сказал капитан. — Чихенау ждет вас! Макс, возвращайся в пожарные! Команда тебя примет. Потому что без тебя — погорим. А ты, Антон, обязательно возвращайся в хор. С тех пор как ты перестал петь с нами, публика ни разу не плакала.

— Правда? — спросил Антон, и глаза его широко раскрылись от удивления. — Ну тогда…

И все-таки под конец праздника они чуть было не перессорились. Случилось это по вине капитана. Обгладывая окорок, он сказал:

— Признаюсь, наша вылазка потерпела поражение. Зато теперь я наконец узнал, где ваше жилище.

Грабш вздрогнул. У него кусок встал комом в горле. Он медленно поднялся, сжимая кулаки.

Но Олли успела кокетливо вставить:

— Ну и что же? Не скоро чихенбургская округа скопит денег на новый вертолет… А пешком ведь к нам не добраться. Непролазные болота, сами знаете!

Да, она хорошо сказала. Грабш закивал, сел за стол и залюбовался Олли. Какая же она умница! Как находила нужные слова в нужный момент!

— Но если соберешься в гости, мы всегда рады тебе, Фолькер, — продолжила Олли.

— Ах, Ромуальд, — вздохнул капитан и растроганно обнял разбойника, — у тебя замечательная жена!

— Ничего примечательного по сравнению с нашей Салкой, — сказала Олли, обдула малышку от сухих листьев и протянула ее капитану.

— Первая из десятерых, — гордо сказал Грабш. — Еще девять на подходе.

Тут капитан Штольценбрук испугался и решил, что надо будет усилить полицейский отряд. Но вслух этого не сказал. Он долго откашливался, вернул девочку Олли и вздохнул.

— По-человечески ты парень хоть куда, Ромуальд. Но в профессиональном плане вы как были, так и остались опасным врагом чихенбургской округи, с которым нужно сражаться до последней капли крови!

— Тогда встречайтесь только по-человечески, — предложила Олли.

— Немного профессионального тоже не помешает, — сказал Грабш, — а то скучно.

В обратный путь полиция собралась, только когда солнце заалело, отражаясь в болоте. Чтобы перевести гостей через трясину, Грабш завязал им глаза пеленками Салки.

— Не дай бог кто-нибудь запомнит нашу потайную тропинку, — объяснил он. — И начинайте копить на новый вертолет!

Особняк семейства Грабш

У Салки прорезался третий зуб, лето подходило к концу, и семья Грабш переехала из пещеры в дом. Он получился неописуемо красивый. Проходя в дверь под свиным задом, вы сразу оказывались в круглом зале.

Между двух окон высился шкаф с семью полками и тринадцатью ящиками, тринадцатый из которых — потайной — больше не заедал. Слева стоял стол и двенадцать стульев. С другой стороны красовался открытый камин — над очагом висел суповой котел, а рядом на полочке — все, что нужно для готовки. Напротив на стене висел ромуальдов большой мешок для добычи, под ним стояли новые башмаки. Между столом и мешком была отгорожена комнатка. В ней Олли будет рожать детей.

Посередине зала стоял толстый и гладкий шест. Через круглое отверстие, достаточно большое, чтобы в него пролезали плечи Грабша, он уходил в потолок и крепился к коньку. По этому шесту можно было влезть на чердак или мгновенно, как пожарный по тревоге, скатиться на первый этаж.

Эту идею подал Макс. Он очень гордился ею, потому что шест оказался полезным и удобным: места занимал гораздо меньше, чем лестница, сделать его было проще простого, и заодно вся семья тренировалась. А чердак стал самым уютным местом в доме, ведь там лежали горы свежего сена. Он служил спальней для всей семьи. Только в одном углу чердака сена не было — там стоял ночной горшок в цветочек, который Грабш как-то притащил из Чихенау по просьбе Олли. На всякий случай.

В подвале тоже было на что посмотреть. Там укрепили большую ванну, которую Грабш принес весной, и оборудовали все для мытья и стирки. Макс установил деревянный желоб на ножках, по которому вода текла от водопада до самого дома и по трубе — в подвал, где труба обрывалась в верхней части стены. Оттуда в ванну била струя, сама похожая на водопад. Можно было встать под нее, как под душ. Конечно, как под холодный душ. Если хотелось погреться, надо было нагреть воды (для этого под ванной имелась печка) и лечь в ванну. Она была такого размера, что в ней уместились бы Ромуальд, Олли и еще несколько Грабшей. Из ванны вода через другое отверстие вытекала из подвала.

Вторая половина подвала называлась погреб и находилась на две ступеньки выше ванной. Здесь тянулись полки для припасов на зиму, которые собиралась сделать Олли.

Но самой замечательной идеей Макса оказался ветряк. Он соорудил его из лопастей пропеллера. Из болота теперь торчала высоченная мачта, а на ней крутилось колесо. Внизу у мачты стоял сарайчик, в котором постоянно что-то жужжало, щелкало и потрескивало. Это двигались и соединялись бесчисленные колесики и шестеренки, ремни и кривошипы. Все детали Макс набрал в обломках вертолета. Он соединил их, и в результате ветряное колесо производило электрический ток. Теперь у Грабшей по вечерам почти всегда был свет, и его можно было включать и выключать. И только в полный штиль они сидели в потемках. Но в такие вечера они просто ложились пораньше спать.

Грабш с командой продумали каждую мелочь. Антон даже обнес оградой клумбы и грядки Олли. Только одну вещь они забыли напрочь: туалет. Семья заметила, что его нет, лишь после переезда. Грабши озадаченно посмотрели друг на друга. Олли ужасно разозлилась. И возложила всю вину на мужа.

— Ты с самого начала его не хотел! — сердилась она.

Ну уж это была неправда.

— Если бы ты не сбежала, напомнила бы мне, — сказал Грабш. — Значит, ты тоже виновата, что его нет. Значит, будем бегать в лес, как и раньше!

Но Олли об этом и слышать не хотела. Тогда Антон придумал, что можно поставить в болоте дощатый домик на сваях и проложить к нему мостки с берега. А из домика все будет падать в болото, и дело с концом. Грабш решил, что это очень удобно, но Олли была против.

— Через несколько лет провоняет все болото, — сказала она. Да, пришлось с ней согласиться. Кому охота жить на выгребной яме? И тут слово взял Макс:

— Экскременты человека, — сообщил он, — слишком ценная вещь, чтобы выбрасывать их просто так.

— Ты имеешь в виду какашки? — уточнил Грабш.

— Называй, как хочешь, — сказал Макс и заговорил про удобрения, про садик Олли и про «мобильный туалет». Его никто не понял. В конце концов Олли перебила его и сказала:

— Сделай эту штуку, тогда мы на нее поглядим.

Макс попросил у нее иголку, нитку и ножницы, а у Грабша — несколько мешков из-под муки. Потом устроился под березой и начал шить.

— Ты что, собрался сшить туалет? — удивился Грабш.

Макс серьезно кивнул. А через два дня он пригласил всех в сад. Там у грядки с луком-пореем красовалась островерхая палатка из мешковины.

— Как это устроено? — сказал он и приподнял угол палатки, чтобы все всё поняли. — Вот тут садишься на корточки. Потом вылезаешь и сдвигаешь палатку чуть в сторону. Таким образом постепенно будет удобрен весь сад.

Он достал листок бумаги из нагрудного кармана.

— Вот схема передвижения на год вперед, — пояснил он. — Я учел в ней каждую грядку. Туалет нужно двигать по номерам. Весь маршрут будет пройден через полгода, тогда надо начать с начала. Удобрение ляжет равномерно на каждую грядку, и к тому же — это не какая-нибудь химия, которая убивает жуков и улиток, а настоящее, чистое удобрение от Грабшей! С мобильным клозетом у вас через год будет райский сад! Ноготки вырастут, как подсолнухи, а лук-порей — ростом с бамбук!

— Обалдеть! — обрадовалась Олли. — Так просто и недорого!

И она тут же влезла в палатку, чтобы проверить удобство изобретения.

Братик или сестричка? Лисбет Грабш в нагрудном кармане

Пришел день, когда Макс и Антон попрощались: они возвращались в город. Ветерок дул прохладный, листья пожелтели, а у Олли болел живот.

— Может, останетесь? — в очередной раз предложил Грабш. Но плотник Антон соскучился по дому. Теперь, когда к нему вернулся голос, его уже не тянуло то и дело вырезать картинки на дереве. Ему больше хотелось петь в чихенбургском хоре. Макс тоже соскучился по Чихенау.

— Хочу вернуться в пожарные, — говорил он. — Но в следующем году весной опять навещу вас.

Грабши вместе уложили Салку на кучу сена на чердаке и проводили Антона и Макса через болото. По дороге они почти не разговаривали. Грустно было расставаться. На том берегу они остановились.

— Спасибо вам за помощь, — сказала Олли. — Таких друзей, как вы, больше не найдешь.

Грабшу очень хотелось со всей силы стукнуть им по плечу или пожать на прощание руки, но он сдерживался, понимая, что это больно.

— Прощайте, прощайте! — уходя, кричали из лесу Макс и Антон.

— Как красиво смотрится отсюда наш дом, — сказала Олли, когда они с Грабшем вернулись на свою сторону болота. — Пошли посидим немного на старой дверце.

На железной дверце фабричной печи насохла тина и грязь, которая стекла с полицейских. Но это никому не мешало. Олли укуталась в бороду Ромуальда.

— В этом году мы первый раз сидим с тобой здесь, — сказала она. — Все времени не было.

Они смотрели на алый закат над болотом и слушали, как квакают лягушки. А потом обернулись и посмотрели на свой дом, розовевший в солнечных лучах. И вздохнули от счастья.

Вдруг Олли заерзала и сказала:

— У меня ужасно болит живот. Кажется, мне надо кое-куда. Она понеслась к дому и юркнула в палатку-туалет.

Ромуальд сидел на дверце и наблюдал, как крутится ветряк.

Тут его позвала Олли. Она вышла из-за занавески в палатке и что-то несла на руках.

— Ромуальд! — волнуясь, звала она. — Иди скорее сюда! У нас родилась еще одна девочка!

Она показала ему ребенка, и он склонился над ним. Крошечная девочка уместилась бы на ладони у Грабша, и у нее еще не было волос и ногтей на руках и ногах.

— Она пока немножко не готова, — нежно прошептала Олли.

— Все равно красавица, — прошептал в ответ Ромуальд и осторожно взял дочку в свои лапы.

— Ее зовут Лисбет, — сказала Олли, — в честь бабушки Лисбет из Чихау-Озерного.

— А зачем мы строили отдельную комнату, в которой ты собиралась рожать детей? — с упреком спросил Грабш.

— Но ведь осталось еще восемь раз, — утешила его Олли.

Бег по лесу голышом

— Олли, ты не видела мой мешок для добычи? — проворчал однажды осенним утром разбойник Грабш, недели через три после рождения Лисбет. — Вчера искал-искал, да так и не нашел.

Салка и Лисбет лежали по обе стороны от Олли и сосали молоко, когда разбойник вылез из кучи сена и высморкался, выдувая из ноздрей сенную пыль.

— Не устраивай сквозняк, — сказала Олли. — Детей простудишь. Где разбойничий мешок? Я его сожгла.

Грабш в испуге так и замер на шесте-лифте, не доехав до первого этажа. Он тут же подтянулся обратно к люку в потолке, заглянул на чердак, отодвинул горшок и рявкнул:

— Что ты сказала?

— Он ведь тебе больше не нужен, — спокойно ответила Олли. — Теперь, когда у тебя двое детей, Ромуальд, нельзя заниматься разбоем. Оставайся дома и подумай, как прокормить семью по-честному. У нас есть дом, пещера и сад, а вокруг — большой лес. Неужели этого не хватит на пропитание?

Грабш вздохнул так, что сено взметнулось вихрем. Опять старые споры! Похоже, мне самому нужна огромная грудь, — подумал он, из которой я мог бы в любое время кормить детей и Олли молоком и медом, чтобы они не голодали. И самого себя тоже. Тогда Олли не канючила бы все время…

Но не было у него такой груди. Украсть ее тоже невозможно. Он посмотрел, как Олли пеленает детей в куче сена. Какие красивые дочки! А его жена Олли — лучшая в мире! Как ему повезло с ней: маленькая, да удаленькая! Не мог же он уморить голодом такую жену и таких детей. Но за окном уже плясали первые снежинки. Скоро наступит настоящая зима. Припасов в погребе не осталось. И Макс и Антон, помогавшие строить дом, оба отличались отменным аппетитом, почти догоняя в еде самого Грабша.

— Дай-ка пройти, — сказала Олли, — нам с детьми надо в кухню.

Разбойник мигом скатился вниз, и Олли посадила Салку на шест.

Салке не было еще и года, она пока не умела ходить. Но лазить по шесту уже научилась. Обхватив шест ручонками, она сползла вслед за папой. А за ней скатилась Олли, осторожно подогнув ноги, чтобы не задавить Лисбет в кармане фартука.

Грабш отклеил Салку с шеста, как улитку от салатного листа, и посадил на пол. Каждый раз это кончалось жутким ревом, потому что Салка очень любила кататься по шесту. Иногда, если Олли еще была на чердаке, Грабш подкидывал ей Салку через круглый люк, и Олли снова сажала ее на шест кататься. И так по много раз. Олли и Грабш при этом хохотали до слез.

Но сегодня Грабшу было не до того. Он печально помылся под водопадом в подвале, а потом пошлепал одеваться. Подмигнув наглой роже и поросячьей заднице над входом, он огляделся. Вот сад и огород, ухоженные и прополотые. Но сажать новые овощи раньше весны не получится. Напротив, в старой доброй пещере разбойника, уже замерзли первые сосульки. Он задумчиво осмотрел болото и верхушки деревьев. И шагнул в дом, лелея в разбойничьем сердце небольшую надежду.

— Олли, ты так вкусно готовишь, — сказал он. — А ты не умеешь готовить салат из камышей и осоки? Или шишки жарить? Зубы-то у нас крепкие…

— Ну уж нет, мы не кабаны и не белки, — сердито перебила его Олли. — Раскинь мозгами, может, что получше в голову придет!

— Тогда мне надо прилечь, — сказал Грабш и снова закопался в кучу сена. Скоро оттуда послышался храп. Тут Олли в ярости вскарабкалась наверх, встала коленями мужу на грудь и, дергая его за бороду, заголосила:

— Если не раздобудешь еды, я забираю детей и опять ухожу к бабушке Лисбет!

Он проснулся мгновенно. Скатился по шесту с такой скоростью, что чуть не ободрал кожу на бедрах, сунул ноги в башмаки и бросился прочь из дома.

— Так-то лучше, — довольно сказала Олли. Но, посмотрев в щелку под крышей и увидев, как он бежит со всех ног, она испуганно вскрикнула:

— Ты забыл одеться!

А увидев, что он понесся в сторону Чихенау, что есть мочи заорала ему вслед:

— И не вздумай разбойничать!

С морскими свинками за пазухой

Вечером, когда совсем стемнело, в дверь к Максу постучали. Точнее сказать, в дверь заколошматили так, что весь дом задрожал.

Пожарный Макс только что вернулся с пожара и сидел в ванне, отмываясь от сажи и копоти. Вода у него в ванне уже почернела, как чернила.

«О-хо-хо, опять где-то горит!» — подумал он, выскочил из горячей ванны, от которой шел пар, и в чем мать родила побежал открывать. Но в дверях стоял не пожарный, а разбойник Грабш — и тоже в чем мать родила. Только на ногах башмаки. От холода он уже стал фиолетово-синим.

— Ах, это ты, дорогой мой друг и спаситель! — обрадовался Макс и завел его в дом.

Грабш не отвечал. Челюсти у него примерзли друг к другу. Но, стоило ему увидеть горячую ванну, он тут же ожил, скинул башмаки и сиганул в чернильную воду, так что волна плеснула через край.

— Ты с ума сошел? — испугался Макс. — Почернеешь!

Грабш поджал ноги и лег на дно ванны, ушел под воду с головой, не показываясь, пока не оттаяло все, что онемело на морозе, а потом вынырнул черный, как негр, и промычал:

— Лучше грязно, чем холодно!

Макс покачал головой, вытерся и оделся. Потом сварил огромную кастрюлю картошки и разбил в сковородку дюжину яиц, переживая, что и этого может не хватить. А во что одеть Грабша? Разбойник уже вылез из ванны, весь в черных разводах, и ходил по квартире, оставляя за собой лужи и ручьи. Макс распахнул гардероб, вывалил из него всю одежду и принес Грабшу на примерку. Тот примерял, одежда трещала по швам, штаны рвались одни за другими. В конце концов он выбрал эластичный спортивный костюм. Правда, тренировочные штаны доходили Грабшу только до колен, а куртка не закрывала живот. Но Грабш, не долго думая, схватил полотенце, обернул им мокрую часть тела между штанами и курткой — и дело с концом.

Макс положил Грабшу в тарелку яичницу и гору картошки, но тот грустно отмахнулся и промокнул глаза бородой.

— Ты не голодный? — опешил Макс. — Тогда дело плохо. Рассказывай! Выкладывай, что случилось, дружище!

Вы не поверите, что произошло дальше: Грабш, этот громадный, лохматый разбойник, заплакал. Слезы лились рекой, так что борода промокла насквозь, а потом и яичницу смыло со стола. Макс тоже растрогался и заплакал. А когда узнал о причине рыданий Грабша, то сразу принес пододеяльник и сложил туда все продукты, какие были у него в кладовке. Более подходящего мешка под рукой не нашлось.

— Спасибо, — всхлипнул Грабш и приобнял Макса, так что косточки затрещали. — За это обещаю еще раз спасти тебе жизнь, с большим удовольствием…

Они вместе вытерли лужи в квартире, а потом Грабш попрощался.

— Погоди, — сказал Макс, — пока ты не ушел, мне надо тебе кое-что показать.

И он повел Грабша в сарай, где гордо показал ему морских свинок, которых он разводил с тех пор, как вернулся из Воронова леса.

— Держи, — сказал он и сунул ему за пазуху черную свинку, — передашь от меня Салке в подарок.

— А Лисбет? — спросил Грабш.

Оказалось, что Макс еще не слыхал про Лисбет.

— Ну ничего себе! — воскликнул он. — Поздравляю! — и он положил ему за пазуху еще одну морскую свинку, беленькую.

В отличном настроении Грабш шагал по лесу домой. Он вернулся ближе к полуночи. Олли кинулась ему навстречу и хотела обнять, но, увидав черные разводы на лице, отпрянула.

— Где ты был? — в ужасе спросила она.

— Принимал горячую ванну с сажей, — ответил он.

Детей еще не отправили на чердак, и они вертелись по всей комнате. Увидев отца, они заверещали от удовольствия.

— Я тут всем принес кое-что, — пробурчал Грабш и шмякнул Олли под ноги набитый пододеяльник.

— Разбойничал? — мрачно спросила Олли.

— Все подарки от Макса, — ответил Грабш.

Тут он достал из-за пазухи черную морскую свинку и передал в объятия Салки. Хоп! — за черной выскочила и белая. Он посадил ее на пол около Лисбет, и свинка принялась весело скакать.

Дети разинули рты от удивления, а Грабш довольно улыбался. Снова было все в порядке. Олли доставала из пододеяльника сокровища Макса: в основном, картошку, морковку и копченую свинину — обнюхивала продукты и радостно ойкала.

— Он передавал тебе горячий привет, — добавил Грабш.

Вдруг он замер и сунул руку за пазуху. Это что еще такое? Опять морская свинка! Пятнистая, черно-белая!

— Дело тут нечисто, — пробормотал он в изумлении, снял куртку через голову, не расстегивая, и вытряхнул из нее четвертую свинку. — Клянусь тебе, Макс подарил всего двух!

— У них вышло то же, что и у нас с тобой, снежинка моя! — сказала Олли и все-таки бросилась Грабшу на шею, покрытую сажей.

Но через три недели идиллия кончилась, будто не бывало: пододеяльник опустел, съедено было все до последней крошки, и у Олли снова не хватало молока. Она в отчаянии варила сенной суп, тушила сено на сковородке и заваривала сенной чай.

— Эдак я скоро замычу и заблею, — вздыхал Грабш.

— Пойди раздобудь что-нибудь повкусней! — сердилась Олли. На их беду третий день, не переставая, шел снег. Грабш от отчаяния зарылся в сено. Он проспал как убитый девять часов. Когда он наконец высунул голову из сеновала, Олли с детьми нигде не было — а вместе с ними ушли ботинки Олли и ее шуба из гардероба госпожи Штольценбрук. Ему остались только морские свинки. Которых тем временем стало восемь.

Увидев у двери Олли с детьми, бабушка Лисбет, конечно, очень обрадовалась. Она осторожно взяла на руки новую малышку и расцеловала ее. А когда узнала, что правнучку зовут Лисбет, она пришла в полное умиление и восторг.

— Вот это да! — только и повторяла она, устроив ребенка в самом уютном месте — под шерстяным платком у себя на груди.

Салка тоже устроилась где потеплее: ее посадили на голландскую печку.

А вот на внучку бабушка в этот раз была сердита.

— Значит, ты сбежала, потому что он не может вас прокормить? — бранилась она. — А как ты это себе представляешь? Зимой? Учитывая, что на разбой ты его не пускаешь! Зарабатывать… Когда он носа высунуть не смеет! Его каждая собака знает. Хочешь, чтобы его опять посадили в тюрьму? Сегодня уж ладно, переночуете у меня. Но завтра утром возвращайся с детьми домой, в лес, и смотри у меня! — не запрещай мужу ходить на разбой. До следующего урожая. Он ничему другому не обучен…

Вот так на следующее утро Олли с детьми опять вернулась под круглую крышу, волоча за собой санки с продуктами. Дома она откопала из кучи сена расстроенного Грабша, попросила прощения и поцеловала его в бороду.

— Воришка мой любимый, — шептала она, — жулик, грабитель, громила ненаглядный, отправляйся разбойничать, раз уж по-другому не получается!

Тут Грабш издал такой радостный вопль, что закачались верхушки деревьев.

— Слыхала, Чапа? — шепнул собаке старый лесник Эммерих, сидевший в засаде и поджидавший кабанов на опушке близ Чихендорфа. — По голосу подозрительно похоже на убийство. Надо не забыть купить завтра «Чихенбургские ведомости».

А Грабш подхватил Олли, посадил себе на плечи и вместе с ней скатился по шесту. Он мигом сунул в пододеяльник тренировочный костюм с полотенцем, надел свои собственные штаны, башмаки и халат и с пододеяльником за спиной отправился в лес. Его густо засыпало снегом, и он побелел, еще не дойдя до болота.

Олли выглянула из-под поросячьего зада и помахала ему. И вдруг ее осенило: сегодня же День святого Николая[2]!

— Ромуальд! — покричала она ему, — сегодня нельзя, сегодня всю ночь будут ходить переодетые Николаи с подарками, они увидят тебя и заявят в полицию!

Но Грабш уже скрылся в лесу.

— Счастливого пути к новым катастрофам… — схватилась за голову Олли.

Грабш и ангелы в гримерной

Подходя к окраине города Чихенау, Грабш встретил Макса, бегущего ему навстречу.

— Вот повезло! — покричал тот издалека, опасаясь, как бы Грабш не обнял его. — Я как раз шел к тебе в лес. Для тебя есть работа, и очень выгодная!

И он рассказал удивленному Грабшу про одного пенсионера из Чихенау, который уже много лет в День святого Николая изображал этого святого в актовом зале ратуши.

Но в этом году его неожиданно скрутила подагра, да так, что он не может пошевелиться. А праздник, как известно, сегодня вечером. И теперь все как сумасшедшие ищут нового Николая: высокого, статного мужчину, по возможности — с бородой.

— Думаю, ты годишься для этой работы как никто другой! — воскликнул Макс.

— Я разбойник, — угрюмо ответил Грабш, — полиция спит и видит, как бы меня сцапать.

— Да ведь никто не заметит, что это ты, — успокоил его Макс. — Ты придешь в темноте и уйдешь в темноте, а в зале ты будешь ряженый. Закончишь — получишь пятьдесят марок наличными. На них Олли купит все, что пожелает. Ну как?

Грабш подумал об Олли. Она давно об этом мечтала: чтобы он добросовестно зарабатывал деньги!

Апельсинка моя, пусть будет по-твоему, подумал он, грохнул Максу на плечо набитый пододеяльник и хмыкнул:

— Была не была!

Страшная метель мела в этот памятный день, можно сказать — пурга. Из-за нее не рассветало по-настоящему. Грабш спокойно добрался до гримерки за сценой ратуши, и его никто не узнал.

Макс побежал сказать бургомистру, что в последний момент удалось раздобыть нового исполнителя на роль Николая.

Затем он со всех ног бросился назад, запер гримерку на крючок и принялся наряжать Грабша. Костюм лежал наготове, и красная шуба даже подошла по ширине, только была коротковата. Находчивый Макс на скорую руку пришил к подолу и на рукава широкие полосы ваты. Потом напудрил бороду и волосы Грабша белоснежной пудрой и, набрав розового грима в обе руки, нарумянил ему щеки, красным накрасил нос и нахлобучил на разбойника красный колпак.

— Глянь-ка, — сказал он, развернув Грабша к зеркалу.

— Кто это там? — недоверчиво спросил Грабш.

— Это ты, кто же еще? — со смехом ответил Макс.

Но только Грабш ему не поверил.

В актовом зале зашумели. В День святого Николая в Чихенау было принято приглашать всех родителей с детьми младше семи лет в большой зал ратуши; где их поздравлял бургомистр и члены городского совета. Программа праздника много лет была одна и та же: сначала школьный хор пел «Белые снежинки кружатся с утра…», потом директор школы говорил речь, потом мужской хор «Гармония» пел «Завтра будет Рождество, завтра будет праздник», потом кто-нибудь из детей наизусть рассказывал «Ночь. Мороз. Сверкают звезды с высоты небес…», потом госпожа Штольценбрук играла на арфе, а жена бургомистра исполняла «Тишь и покой ночью святой», потом речь говорил бургомистр, а потом звонил колокольчик, и выходил святой Николай. Немного поговорив с детьми, он проходил по залу и раздавал печенье и апельсины из громадного мешка, а потом — под громкое чавканье зала — церковный хор пел «Бубенцы, бубенцы радостно гремят! Звон идет во все концы, саночки летят!». Затем детей поздравлял священник, под его речь большинство детей засыпали. Родители тоже. Но под конец всех будил полицейский духовой оркестр громовым исполнением марша «В лесу родилась елочка». Потом все шли по домам.

Так проходил День святого Николая в Чихенау. Пятьдесят лет подряд. Таким его ожидали и в этом году. Макс старался впопыхах втолковать это Грабшу. И с ужасом видел, что Грабш вообще не представляет себе, кто такой святой Николай и зачем он нужен. Когда Ромуальд был маленький, Николай никогда не приходил к нему в пещеру.

К тому же Грабш не умел читать и не видел ни одной книжки про Рождество. Изредка, выходя на разбой перед Рождеством, он обращал внимание на витрины в городе, сплошь украшенные изображениями Николая. Разбойник думал, что это гномский предводитель. Про гномов ему рассказывал дедушка, который его растил и воспитывал, с тех пор как отец сгинул в тюрьме, а мама сбежала с бродячим цирком.

— Итак, ты у нас — старик, который пришел из леса, — повторно объяснял Макс, обливаясь потом.

— Старик? — фыркнул Грабш. — Да мне лет тридцать пять — тридцать восемь, не больше!

— Знаю, — сказал Макс, теряя терпение. — А ты притворись, как будто ты старик. Вспомни своего дедушку! Сначала надо рассказать детям, что ты пришел из леса и у тебя есть толстая книга, в которой записаны все их плохие и хорошие поступки. Потом чуть-чуть погрозишь им розгами и скажешь, чтобы в следующем году вели себя еще лучше. А потом пройдешь по залу и раздашь детям сладости из мешка.

Грабш вообще ничего не понял. Но в зале уже запел школьный хор.

— А где мешок? — с интересом спросил Грабш.

Макс приоткрыл дверь и показал на огромный, битком набитый мешок около сцены.

— Чем он набит? — выпалил Грабш, да так громко, что услыхали даже зрители в зале, которые слушали речь директора школы.

— Тсс! — шепнул Макс и закрыл дверь гримерки перед носом у Грабша.

— Чем набит? Всем подряд, чего не жалко нашим супермаркетам, булочным и кондитерским. Кексы и печенье, которые за год не удалось продать. И апельсины второй сорт.

— Есть хочется, — буркнул Грабш и взялся за ручку двери.

— Ромуальд, тебе скоро на сцену, некогда жевать, — нервно уговаривал Макс. — После выступления съешь сколько захочешь.

— Когда уже ничего не останется? — возмутился Грабш.

— Останется обязательно, — ответил Макс. — Тут внизу еще остатки с прошлого года и с позапрошлого. В общем, соберись и ничего не ешь до конца праздника!

— Если я столько выдержу, — вздохнул Грабш.

В зале тем временем выступал мужской хор «Гармония». Разбойник зевнул.

— В хоре поет Антон, — заметил Макс. — Слышишь, публика уже плачет? Да, и не пугай детей чересчур. Это им может быть вредно. И не забывай повторять, чтобы они брали пример со взрослых. Родители ждут, что ты это скажешь.

Грабш недовольно хмыкнул.

Под пение жены бургомистра и арфовый аккомпанемент госпожи Штольценбрук в гримерку привели двух девочек в длинных ночных рубашках с картонными крыльями. Стало очень тесно. Дверь еле закрылась.

— Это ангелы, — объяснил Макс, — ты с ними пойдешь на сцену. Смотри, не задави.

В зале бургомистр приступил к речи.

— Хочется писать, — сказал Грабш.

— Некогда! — заявил Макс. — Потерпи немного, успеешь.

— Я не могу терпеть, когда хочу писать, — рявкнул Грабш, задирая красную шубу.

— Но все туалеты — в подвале! — ужаснулся Макс. — Пока ты спустишься и поднимешься, опоздаешь на выступление!

Грабш ничего не ответил, рванул оконную раму и пописал прямо на улицу.

— Да, Эрна, климат меняется на глазах, — послышался с улицы мужской голос. — Такой теплый дождь в декабре!

Святой Николай в ботинках разбойника

И вот Макс выдал разбойнику розги, сунул ему под мышку толстый телефонный справочник, обклеенный золотой фольгой, и потащил за собой из гримерки на сцену, к занавесу. Там он водрузил ему на спину мешок со сладостями и, как только зазвенел колокольчик, вытолкал Грабша на сцену. Следом робко семенили ангелочки. Они никогда не видели такого громадного святого Николая.

Грабш сощурился под светом прожекторов. В зале восторженно зааплодировали. Какой рослый красавец их святой Николай!

— Привет, Николай! — слышались детские голоса.

— Дорогой Николай, — объявил бургомистр и подтолкнул Грабша к столику с микрофоном, — прежде чем переходить к раздаче подарков, скажите нашим детям несколько слов!

Грабш пнул столик, мешавший ему пройти, снял мешок с плеча, поставил его на пол и басом зарокотал:

— Я притопал из Воронова леса, и мне надо притворяться, будто я старый дедушка, которого зовут Николай. Еще велели наврать, что в этой книге я прочитал про вас всякую муру. А я вообще не умею читать, ха-ха-ха! В мешке у них, говорят, вкусное печенье и пряники. Сейчас посмотрим, правда или тоже вранье!

Он уронил книгу, развязал мешок, влез в него обеими руками и, зачерпнув полные горсти, отправил их в рот. Набив печенье за обе щеки, как хомяк, он продолжил речь, жуя:

— И такую дрянь предлагается раздавать вам, малышне, — всё, что не смогли сбыть за целый год. Вообще не советую вам, шпингалетам, все это есть. Спросите, а почему я жую и глотаю? Проголодался! В последние дни я от голода сено жрал!

Дети и взрослые в зале замерли, лишившись дара речи.

— Ну вот, мелюзга, еще мне велели повоспитывать вас, — продолжал Грабш. — Не буду я этого делать. Пока вы метр с кепкой, вы в полном порядке. А вот родителям я скажу, что думаю! Не отвертятся. Жаль, что их никто не воспитывает. Выросли.

И он хлестнул розгами в воздухе и заревел так, что публика задрожала:

— Взрослые, да вы что? Это с вас надо брать пример детям? А вы разве сами не жульничаете? Не завидуете? Не рветесь к денежкам изо всех сил? Кончай притворяться, взрослые из Чихенау! Вот я вас отучу юлить, вас давно пора припугнуть, индюки надутые!

Он перемахнул со сцены в зал. Полы красной шубы взметнулись, и показались его ботинки.

«Так это мои ботинки!» Капитан полиции Штольценбрук узнал свои форменные капитанские ботинки, которые отобрал Грабш.

— Тревога! — закричал он. — Тре-е-е-во-о-о-о-га первой степени! В зале разбойник Грабш, спасайся кто может!

На сцену выскочил бургомистр, схватил микрофон и, размахивая руками и сбиваясь на фальцет, объявил:

— Наш первый гражданский долг — сохранять спокойствие! Для паники нет причин, ситуация под контролем горсовета!

Но его никто не слушал, потому что Грабш уже кинулся на разряженных дам и господ, и розги святого Николая свистели то тут, то там.

Какой же поднялся гвалт и визг! Терялись в толчее шляпки, разваливались дорогие прически, расстегивались сумочки и слетали с ног туфли. Все бросились к выходу, расталкивая друг друга: взрослые и дети, три хора и духовой оркестр полиции. Даже Антон Шпехт не решился остановить Грабша, а убежал вместе с толпой. Многие попрыгали из окон в сугробы — к счастью, было достаточно снега для мягкой посадки. Несколько полицейских пробовали одолеть Грабша. Он вышвырнул их в окно вслед убегающей публике.

Вдруг среди испуганных воплей и причитаний взрослых послышался голос маленького мальчика:

— Дорогой разбойник Грабш, вон тот дяденька — мой учитель!

Грабш протянул руку за тем мужчиной, на которого показывал мальчик, и вышвырнул его в окно за компанию с полицейскими.

Зал мигом опустел. Скоро Грабш остался один во всей ратуше. Пропал даже Макс. Дети тоже разбежались, и только два ангела стояли на сцене и ревели в три ручья.

— Нечего хлюпать, ревушки-коровушки, — пробурчал Грабш. — Подумаешь, маленькое новогоднее представление для взрослых. Очень освежает.

Он подтащил мешок и сыпанул девочкам пряников и печенья прямо в подолы ночных рубашек.

— Приходите к нам в гости, в Воронов лес, — сказал он. — Сможете лазить по шесту и кататься с чердака в комнату, Салка и Лисбет научат.

Но ангелочки решили, что им лучше убраться подобру-поздорову.

Грабш осмотрелся и откашлялся. Кашель прокатился по пустому залу, как гром. На полу валялись туфли, порванные бусы, опрокинутые стулья. Грабш подобрал помятую трубу из оркестра, трое очков, плеер и вставную челюсть.

— Так, — зычно рыкнул он, и голос его разнесся по городу, долетев до самого леса, — и где мои пятьдесят марок? Я работал как вол. Я честно их заработал!

Но никто не отвечал. Только гулким эхом отозвались стены зала.

— Ну ладно, — проворчал он, — тогда в счет оплаты беру мешок. Хороший крепкий мешок, вместительный, пригодится. А главное, полный! — вот Олли обрадуется.

Он скинул красную шубу и швырнул ее в угол, туда же отправились шапка и розги, закинул за спину мешок и зашагал к выходу. Трубу, очки и вставные зубы он оставил себе: пусть Салка и Лисбет в них поиграют.

Домой разбойник шагал дворами, прямиком по сугробам, не разбирая дороги. Жители Чихенау в ужасе приникли к окнам и смотрели на Грабша. Но преградить ему путь никто не решился.

Могущество морских свинок, или Суматоха в морковной роще

Огромный мешок прокормил семейство Грабш до конца января. А потом, когда съедено было все до последней крошки по уголкам и швам мешка, Ромуальду пришла в голову исключительная идея, которую он подглядел у ежей: вместе с Олли и дочками он влез на чердак, зарылся поглубже в сено, свернулся калачиком вокруг жены и детей, и они впали в настоящую зимнюю спячку. Все до одного, кроме морских свинок.

Проснулись они только в марте, сопя и чихая от сенной пыли. И стуча зубами от холода. Потому что от кучи сена почти ничего не осталось. А вокруг что-то шебуршилось, волновалось и попискивало.

Они встали, вытряхнули сено из волос, ушей и одежды и обалдело уставились друг на друга. Как изменила их спячка! Грабш похудел так, что смотреть было больно. Дети тоже осунулись и стали почти прозрачные. И только круглый животик Олли округлился еще больше.

— Как ты ухитрилась? — удивленно спросил Грабш жену. — Ты что, в спячке питалась сеном?

Олли засмеялась и покачала головой.

— А ты и забыл, что мы хотели заполнить двенадцать стульев? Ах ты сеноед мой лохматый!

На слове «сеноед» оба насторожились и огляделись. Куда подевались их главные сеноеды — морские свинки?

Но свинок давно уже нашла Салка: целый табун их притаился у стен, не решаясь пошевелиться. Черные, белые и пятнистые. Через некоторое время они подняли мордочки, принюхались и живо принялись за остатки сена.

Олли пересчитала их.

— Шестьдесят четыре, — объявила она. — Повезло еще, что мы вовремя проснулись, а то бы они сначала доели сено, а потом принялись за нас. А вот мы что будем есть? Ни капельки еды во всем доме!

— Тихо! — сказал Грабш, подняв палец. — Кажется, кто-то кричит? Они прислушались. И правда, доносились какие-то далекие крики. Грабш скатился по шесту и выбежал из дома.

На той стороне болота приветливо махал Макс. Грабш радостно свистнул и, пошатываясь, побрел к нему. Но Макс не узнавал его, пока они не столкнулись в упор.

— Быть того не может, Ромуальд! — в ужасе повторял он. — Неужто это ты? Кожа да кости! Вовремя я подоспел…

Макс и сам удивительно изменился: грудь колесом, как у супермена, вздутые мускулы распирали куртку. Он принес большой мешок с колбасой, хлебом, салом, мукой, картошкой, сливочным маслом, яйцами, фасолью, кофе и сахаром. И как он один дотащил такую тяжесть?

— Не волнуйся, — сказал Макс, когда Грабш хотел взвалить мешок на спину, но понял, что ему не справиться: так он исхудал, — я сам донесу.

Не успели они перейти болото и внести мешок в дом, как запахло оладьями. Олли накрывала на пятерых.

— Макс, теперь ты спас нам жизнь, — растрогался Грабш. — Садись за стол и угощайся!

Все принялись за еду и так старались, что Олли едва поспевала жарить новые и новые оладьи. Скоро дети уже не казались прозрачными, и Грабш раздался почти до обычной своей ширины. Олли глотала оладьи, не отходя от плиты.

— Ну, наломал ты дров в День святого Николая, а расхлебывать пришлось мне, — сказал Макс. — Всю зиму я на тебя обижался.

— Так я и думал, — грустно вздохнул Грабш. — Я и сам потом все понял. Совесть меня замучила, честное слово.

— Забудем, и дело с концом, — ответил Макс и сыто рыгнул. А потом поинтересовался, как там морские свинки. И ничуть не удивился, увидев, как сильно они расплодились.

— На что нам полный чердак морских свинок? — сокрушалась Олли.

— На молоко, — спокойно ответил Макс. — Можете мне не верить, но они дают молоко! Только самки, конечно. Молоко морских свинок питательно до невероятности. Я испробовал на себе. Молчашки в день, январь, февраль, март — и вот результат!

Он закатал рукава, сжал кулаки и поиграл бицепсами. Грабш застыл в изумлении. Олли пришла в себя быстрее и возразила:

— Здорово, ничего не скажешь, но сколько нужно времени! Пока выдоишь из каждой крохи по капельке молока…

Однако предусмотрительный Макс продумал и это. Он осторожно достал из внутреннего кармана миниатюрную — не больше коробки для завтрака — доильную установку, из которой свисали трубочки и пипетки.

— Собрал из радиобудильника и калькулятора, — гордо пояснил он. — На батарейках. С музыкой! Практичная вещь, оставляет свинкам ровно столько молока, чтобы их дети не голодали. И пользоваться совсем не сложно.

Перекусив оладьями, они с Грабшем соорудили за домом прямоугольный загончик. Потом собрали всех морских свинок на чердаке — которых стало тем временем шестьдесят шесть — и сунули в загон. А Олли посадила туда и детей.

— Превосходный манеж! — радовалась она. — Теперь они точно не упадут в болото!

Она попросила Макса показать ей, как работает аппаратик, и Макс не мог не признать, что у нее настоящий талант обращаться с миниатюрными доильными установками. В первый же день она надоила целый стакан молока, хотя еще с трудом отличала самцов от самок и подоенных свинок от неподоенных. Тогда Макс сделал в загоне отсек для неподоенных, а когда дойка заканчивалась, Олли открывала перегородку. Первый стакан она поделила на пять частей. Пятую выпил Макс на прощание, когда собрался домой с пустым мешком.

Теперь у Грабшей наступили хорошие времена, можно сказать — жирные. Мускулы Ромуальда снова налились, плечи расправились, загривок стал еще мощнее, чем был. Олли все поправлялась, у Салки приятно округлился живот, ручки и ножки, у Лисбет выросли щеки. Грабши с новыми силами взялись за весенние работы в огороде: копали грядки, сеяли, сажали рассаду и обильно удобряли.

— Люди, ешьте и какайте! — понукал Грабш семейство. — Кто не какает, у того будет плохой урожай.

Каждую неделю туалетную палатку передвигали, каждую грядку снабжали щедро и равномерно, помогали подросшие Салка с Лисбет. Обе они росли почти так же быстро, как овощи у мамы на огороде.

Неужели дело было в молоке морских свинок? Зеленый лук вымахал высотой с камыши, фасоль вытянулась и обвивала весь дом, репчатый лук вырос размером с голову Грабша, редиска — с футбольный мяч, огурцы — как великанские дубины. Морковная ботва превратилась в густую чащобу, в тени которой дети дремали, а Олли подшивала пеленки.

Даже гусеницы стали размером с эклеры! А морские свинки, которых кормили овощами с Грабшевых грядок, выросли в упитанных мопсов и размножались с такой скоростью, что разбойнику пришлось сделать перегородку побольше, отделив самцов от самок.

А что происходило с Олли? Скоро она стала поперек себя шире. Грабш даже побаивался ее толщины.

Однажды майским вечером они снова сидели вместе на печной дверце у болота, слушали, как постукивает ветряк, и Олли сказала:

— Наверно, родится великан, как ты. И скорее всего — мальчик.

— Хорошо удобренный, — заметил Грабш. — А то и двое.

— Тогда надо будет звать на подмогу бабушку Лисбет, — вздохнула Олли. — Четверо малышей — это уму непостижимо. Кто-то один всегда будет орать. Как же я буду спать?

Грабш мечтательно вгляделся в болото, над которым танцевали стрекозы, и с нежностью прошептал:

— Если родится мальчик, назовем его Олл, ладно?

Олли согласилась, что имя — просто очаровательное. Она ласково забормотала в бороду Грабшу:

— А если двойня, второго назовем Ром!

Тут приковыляла Салка, за ней приползла Лисбет. Они тоже хотели посидеть в бороде у папы.

— Лезьте к нам, дети, — позвала Олли, — на вашем папе места хватит всем.

Вечер был такой мирный, что Грабшу это показалось подозрительным. В этом году полиция еще не показывалась в лесу. Надо было держать ухо востро.

Время шло, и Олли все полнела, как воздушный шарик, который продолжали надувать.

— Смотри только не лопни! — переживал Грабш и посоветовал ей не выходить из родильной комнатки — до самых родов.

— Как ты себе это представляешь? — возмутилась Олли. — Я в ней уже не помещаюсь! И вообще, сегодня мне надо собрать редиску.

И она оставила его одного с нехорошим предчувствием, а сама направилась в огород. В дверь она протискивалась с трудом.

— Если тебя разнесет еще немного, вечером ты не пролезешь в дом, — вздохнул Грабш.

Но вечером этого ясного августовского дня Олли уже похудела. Это получилось так: утомившись дергать редиску размером с футбольный мяч, она решила передохнуть под музыку, прилегла в морковной роще и включила радио. И тут оказалось, что время пришло. Не успела она пошевелиться, как начались роды.

— Ромуальд, — оглушительно закричала она, — посади Салку и Лисбет в манеж!

Грабш, который только что занялся постройкой сарая, чтобы хранить сено для морских свинок и небывалый урожай, от неожиданности уронил бревно. Когда он примчался в морковную рощу, ребенок уже родился. Скромных размеров девочка. Грабш рот разинул: как эта крошка могла распирать гигантский живот Олли?

— Еще не все, — стонала Олли.

— Опять не в твоей комнатке! — сердился разбойник.

— Не сердись, лучше помоги мне, — кряхтела Олли.

— Где, как, что делать? — бормотал Грабш.

— А вот и номер второй, — еле слышно прошептала Олли.

А потом родился еще малыш. И еще. И еще. И еще. И наконец последний. Олли лежала без сил, в окружении детей и редисок, похудевшая, и вздыхала с облегчением.

Семь девочек. Семерняшки: трое рыженьких, четверо черноволосых.

— Ой, мамочки… — растерялся Грабш.

— Выключи радио, — сказала Олли. — Шума теперь хватает.

Полиция — друг и товарищ Грабша

Не успел Грабш опомниться от появления семерых новых дочек, как с того берега послышался треск веток и отчетливый шепот. А потом из-за болота донеслось кваканье мегафона:

— Сдавайтесь, разбойник Грабш! Мы знаем, что вы здесь! Сопротивление бесполезно. Руки вверх, и переходите на наш берег!

Разбойник запаниковал. В три прыжка он очутился на краю болота и пробасил громовым голосом:

— Сегодня не выйдет! У меня жена родила семерню только что!

— Ха-ха-ха, — ехидно засмеялись в ответ.

— Хотите, пошлите сюда кого-нибудь, пусть собственными глазами посмотрит, — крикнул Грабш.

— Чтобы его засосала трясина? — сердито уточнил капитан Штольценбрук.

Вдали уже завывала пожарная сирена: пожарным приходилось тащить полицейских из болота при каждой такой вылазке.

— С ними приехал Макс! — обрадовалась Олли. — Ромуальд, мне нужен помощник! Сходи за ним на ту сторону сам!

— Мне нужен пожарный Макс! — рявкнул Грабш. — Сейчас я приду за ним сам!

Грабш галопом перебежал на ту сторону, вскинул на плечо Макса и понесся обратно. Макс так поправился, что разбойник чуть не падал под его весом. Полицейские скрепя сердце смотрели, как Грабш добровольно пришел и ушел. Они ворчали с досады:

— Как удобно было бы сейчас взять его!

Но капитан Штольценбрук сказал:

— Грабш — негодяй, но врать он мне ни разу не врал. А я не живодер.

— Сразу семеро детей — такого просто не может быть, — сказал один полицейский. Один из тех, кого Грабш швырял в сугроб из окна ратуши в День святого Николая.

— У Грабша все может быть, — вздохнул Штольценбрук.

Макс остолбенел, увидев семерых новоиспеченных дочек в морковной роще, и прошептал:

— Тут уж морские свинки совершенно ни при чем!

А потом передал капитану Штольценбруку по рации: «Как слышите, капитан? Все истинная правда. Объявить чрезвычайное положение. Срочно доставить из Чихау-Озерного бабушку Лисбет. Конец связи».

— Ах Макс, добрый человек из Чихенау! — растроганно приветствовала его Олли.

Макс улыбался до ушей.

— Поздравляю, Олли! Такое не всякому под силу. И главное — все здоровы!

И тут же принялся помогать Олли и семерым малышкам. Послал Грабша в подвал разводить огонь в печке под ванной, греть воду.

А на том берегу раздавались команды капитана Штольценбрука:

— Кругом — марш! Операцию по задержанию Грабша — отложить!

Сирены полицейской и пожарной машин стихали.

Макс собрал всех семерых детей, отнес в подвал, вымыл, принес в комнатку Олли и рядком уложил спать на сене. А Грабш тем временем вылил воду, набрал чистую и подложил дров, так что взметнулись искры.

Когда вода нагрелась, он перенес Олли из огорода в подвал и осторожно посадил в ванну. Как мило выглядывало ее личико из клубов пара! Он не удержался и прыгнул к ней в ванну.

— Ромуальд, ты что? — строго сказала Олли. — Не мешай, мне надо подумать. Нам нужны имена, семь имен девочек!

Думать вдвоем Грабш был не против. И они решили, что придумают семь имен из тех букв, которые есть в их собственном объединенном имени: Ромуальдолли. Грабш сказал, что ему нравится Рулада.

— Это что-то из оперы, — удивилась Олли. — Передавали по радио. Кажется, это когда поют очень быстро высоким голосом.

— Отлично, — сказал Грабш. — Пускай моя дочь будет шустрая и высокая. Рулада, так и назовем. Твоя очередь.

— Молли, — сказала Олли. — Мою маму так звали. Теперь опять ты! Грабш на минутку задумался и сказал:

— Лори.

— Ну нет, — покачала головой Олли, — это такое животное!

— Знаю, — согласился Грабш. — Мама рассказывала. Они очень мягкие, с большими глазами. Симпатяги. Так что я нарочно.

Следующую девочку Олли придумала назвать Ума, так звали актрису в одном фильме, который она смотрела в кино в Чихенау тайком от тетушки.

— Ладно, хорошо, — нетерпеливо перебил Грабш. — Моя очередь: Олди!

— Ромуальд! — возмутилась Олли. — Это не имя, а название магазина!

— Очень может быть, — развел руками Грабш. — Но именно так звали мою маму.

Возразить на это было нечего, и очередь вновь перешла к Олли. Она выбрала имя Римма — так звали одну подружку на фабрике свиней-копилок.

— Осталось всего одно имя, — сказала она. — Давай придумаем что-нибудь удивительно красивое. Ромуальд, постарайся.

Грабш глубоко задумался. Вдруг глаза его вспыхнули. Он облизнулся и с наслаждением произнес:

— Арлоль.

— Арлоль? — ужаснулась Олли. — Что это значит? Такого слова вообще нет!

— Тебе не угодишь, — обиженно буркнул Грабш. — Когда такое слово есть, тебе не нравится. Но когда такого слова нет, тоже не нравится! Человека можно назвать любым словом. Просто к имени нужно привыкнуть. Например, я бы тебя любил, даже если бы тебя звали Вонючка.

В подвал вошел Макс с Лисбет и Салкой на руках и посадил их в ванну к Олли с Грабшем.

— Олли, поднимайся скорей в свою комнату, — сказал он. — Семерка уже вся хнычет от голода. Я готов помогать во всем, но покормить их я не смогу.

Все семь имен решили оставить, и Олли по очереди приложила к груди Руладу, Молли, Лори, Уму, Олди, Римму и Арлоль. Пока сосала Арлоль, Рулада опять проголодалась и заревела. Олли охватила паника.

— Как же я все успею? — жаловалась она. — Покормить семерых, проследить за Салкой и Лисбет, приготовить еду Ромуальду и полить огород! Макс тоже за все время не получил ни крошки еды!

— А я уже сам себя накормил, — с набитым ртом прокричал в окно Макс. — Съешь одну редиску — и сыт. А если еще глотнешь молока морских свинок — то полон сил!

— Я тоже помогаю, — добавил Грабш, розовый от горячей ванны, обнимая Лисбет и Салочку, сидящих у него на коленях, и не сводя глаз с семерых близняшек. — И не забудь про бабушку Лисбет.

Олли воспряла духом: конечно, бабушка Лисбет, на нее вся надежда. И тут же услышала: на том берегу завыла сирена, а рация Макса, который был на огороде, ожила.

— Они доставили ее, ура! — сообщил он в окно. — Сходи за ней на тот берег, Ромуальд. Заодно и меня перенесешь. Пока сделано все, что нужно.

Он взволнованно попрощался, легонько пожав ручки даже семерым новорожденным, потом влез Грабшу на закорки. Разбойник вышел, Олли помахала ему в окно.

Ждать пришлось недолго, Грабш снова появился, держа на плечах бабушку Лисбет, обнимавшую петуха и двух кур. Она заперла свой домик, но домашнюю птицу пришлось взять с собой. Бабушку поселили в маленькой комнате. Ей вполне хватило там места. А так как она не любила сидеть без дела, то с упоением окунулась в суматошную жизнь Грабшей.

Неслыханные гости

Семерняшки Ромуальдолли росли не по дням, а по часам, особенно с тех пор, как Олли стала прикармливать их молоком морских свинок. Они исправно прибавляли в весе, крике и лохматости, удобряли огород, плакали, когда резались зубы, и учились ходить.

А старшие девочки? Лисбет научилась вставать на цыпочки и помешивать кашу в кастрюлях бабушки Лисбет, а Салка уродилась вся в папу: ростом она уже догоняла мать, и сил у нее было столько, что она запросто подкидывала и ловила Лисбет. Что бы ни делал Грабш, она все старалась повторять за ним. Например, научилась почти так же громко чавкать и рыгать. Олли тоже радовалась жизни. Муж ее перестал разбойничать, да это и не нужно было. В саду росли гигантские овощи и фрукты, осенью семья выкапывала гору гигантской картошки, а куры бабушки Лисбет превратились в великанскую породу и то и дело несли яйца размером с тыковку. Олли уже не отдавала семье все молоко морских свинок, а сбивала из него масло, делала творог и варила сыр. Пришлось Грабшу строить второй сарай для припасов на зиму и настоящий хлев морским свинкам.

Как Олли было не радоваться, не прыгать от счастья среди такого изобилия с девятью чудесными дочками? И неважно, что последний, двенадцатый стул пока пустовал — на нем посидит бабушка Лисбет! Временно.

Ах, бабушка Лисбет! Ей страшно понравилось жить в лесу, под крик девятерых детей, и она обожала готовить еду в больших кастрюлях и сковородках, не жалея сил, помогала доить свинок и удобрять огород. Иногда, когда ей недоставало в хозяйстве катушки ниток, кофе, соли, ткани на пеленки, а главное — батареек в доильную установку, она просила Грабша отнести ее на опушку, прихватив заодно десяток суперъяиц и корзину с маслом, творогом и сыром. На опушке разбойник оставался и ждал, а она тащила продукты в Чихенау на рынок. Там у нее охотно покупали масло и сыр, а главное — гигантские яйца, расспрашивая, как она получает такие удивительные продукты, — но тщетно. На вырученные деньги она покупала все необходимое и возвращалась на опушку, где ее поджидал изнывающий Грабш. Он относил бабушку домой, и по дороге они почти не разговаривали.

Грабш был единственным, у кого дела не ладились. Изнывал он не от бабушки Лисбет — она ему как раз нравилась — а от того, что не мог разбойничать. Как его тянуло теперь на капитальный разбойник! А приходилось строить хлев и сарай, рубить дрова, двигать туалетную палатку, дергать морковку с редиской и кормить морских свинок. Разве это жизнь для разбойника?

Он рассказывал Салке о своих былых походах, и она стала канючить и приставать, что ей тоже хочется. Однажды ночью они тайком отправились грабить.

Куда пойти на разбой с маленькой девочкой? Только туда, где есть сладкое. Поэтому решили наведаться в кондитерскую «Лакомка».

Салка проявила себя очень ловкой разбойницей: пока он сгребал с полок торты и пирожные, она пролезла в витрину и в два счета опустошила ее. Закинула все в мешок святого Николая! На обратном пути в лесу они вместе слопали всю добычу подчистую. Олли не должна была заметить ни миндального пряничка, ни единой крошки!

Но все равно она все узнала. Потому что едва они вернулись домой, как Салка улеглась на пол, схватилась за живот и заныла. И Грабшу ничего не оставалось, как признаться Олли, где они были. Ох, как та разозлилась!

Нет, жизнь мирного фермера, в которой нет места разбою, — это не для него. Он угрюмо выполнял все поручения Олли и бабушки Лисбет. А по ночам уходил. Не спалось ему в сене на чердаке, среди орущих детей, в постоянном страхе придавить кого-то из девочек или столкнуть горшок в люк. Он спал один в старой пещере. Там, где вниз головой висели летучие мыши, роняя на него помет, там, где приятно пахло тухлятиной, там, где ему снились старые добрые разбойничьи времена.

С тех пор как родились семеро Ромуальдолли, полиция тоже в лесу не показывалась. Лишила его последнего развлечения! Тьфу! Он в сердцах плюнул в стену пещеры. Неужели вся жизнь так и пройдет в вечной скуке?

Нет. Потому что в один прекрасный день, предвещавший, как всегда, смертельную скуку, Грабш после завтрака вышел из дому, бросил печальный взгляд на горизонт — и глазам своим не поверил: по болоту шел слон!

Грабш пощупал себе лоб и ущипнул себя за левую мочку. Но слон ему не померещился. Он приближался. Грабш задрожал и промямлил в окно:

— Олли… К нам идет слон!

Олли засмеялась и ответила:

— В цилиндре и с тросточкой, да? Тыс возрастом стал смешно шутить, слоненок ты мой!

Но, мельком взглянув на него, она оборвала смех.

— Ромуальд, у тебя температура? — заволновалась она, выбежала к нему и потянула за бороду, чтобы пощупать лоб. Но жара не было. Он молча показал на болото.

Тут она тоже увидела его, слона. Она издала радостный вопль, бросилась в дом и вывела всех девятерых детей с бабушкой Лисбет впридачу. Никто из близких не должен был пропустить величественное зрелище! Двенадцать человек стояли толпой и глазели на огромного зверя, который шел им навстречу, неспешно погружая ноги-столбы в болотную тину.

Но слон шел не сам по себе. На нем ехала пожилая женщина колоссальных размеров в лиловом платье с оборками и с кольцами на всех десяти пальцах. За ней шли три льва, сивый конь в яблоках, верблюд и, наконец, клоун, погонявший верблюда. А на том берегу болота оставались еще два пестрых фургона с надписью «ЦИРК».

— Это ваша знакомая? — спросила бабушка Лисбет, показывая на всадницу. Грабш растерянно покачал головой.

— Она знает потайную тропку через болото! — пораженно шепнула Олли. — Ты показывал ее кому-нибудь, кроме Антона и Макса?

— Конечно, нет! — шепнул в ответ Грабш. — И они надежные парни!

— Едет уверенно, как к себе домой, — огорошенно заметила бабушка Лисбет.

У всадницы на слоне были мускулистые руки и могучая грудь. Щеки были напудрены розовой пудрой, губы накрашены алой помадой. Она покачивалась в такт слоновьим шагам и, чуть подавшись вперед, с любопытством рассматривала Грабшей. Величественным прыжком слон перебрался на сушу и отошел, освобождая место на берегу остальным зверям в караване.

Бабушка Лисбет опасалась львов и хотела забрать детей в дом. Раздался бурный протест во все девять глоток. У бабушки Лисбет выступила испарина. Львы зевнули.

— Они ручные, — сказал клоун и потрепал их за гривы.

Семья Грабш и компания циркачей выстроились друг напротив друга. Лиловая дама скользнула со слона на землю, достала из выреза платья большой носовой платок, громко высморкалась и спросила хрипловатым, низким голосом:

— Тут проживают Грабши?

— Да, — выпалила Салка, — вот мой папа Ромуальд. А вот моя мама Олли. А это…

Она не успела перечислить всех, потому что дама с достоинством шагнула прямо к разбойнику. Она оказалась почти с него ростом. Распахнув объятия, она так крепко прижала его к груди, что он охнул, а потом всхлипнула громовым контральто:

— Ромуальдик, малыш… мама вернулась!

Львы в пещере разбойника

То-то поднялась суматоха! Все без конца обнимались и целовались! И плакали от радости. Дочки Грабша пришли в восторг: у них появилась вторая бабушка, бабуля-циркачка со слоном и клоуном!

Грабш пукнул и сел.

А бабуля Олди зычно спросила:

— Старик-то еще жив, папа твой?

Грабш замахал руками и покачал головой.

— Так я и думала! — ответила она и усмехнулась. — Значит, теперь я вдова!

Она огляделась вокруг, увидала пещеру, протянула к ней руку и воскликнула:

— Вот же она, совсем как в былые времена! А почему вы съехали из нее, черт побери?

Грабш закашлялся и посмотрел на Олли.

— Там слишком сыро, — запинаясь, ответила та. — Слишком сыро для детей.

— Да-да, нынешняя молодежь, — прогудела бабуля Олди, — слабаки! Им подавай где тепло и сухо!

Бабах — и она упала в яму, которую Олли выкопала давным-давно. Раскатисто хохоча, она сама вылезла наружу.

— В мои времена ее еще не было, — сказала она, и Грабш рассказал, откуда взялась яма.

— Мой размерчик, один в один! — объявила она. — Ром, чур, я бронирую ее для себя.

Она посадила девятерых внучек на слона и медленно повела его вокруг дома. А клоун вскочил на серую лошадь в яблоках, выехал впереди слона и корчил рожи, так что дети визжали от восторга.

Началась общая суета: Грабш сбегал за разбойничьим ножом и бросился в сад нарезать дынь, пузатых, как бочки. Бабушка Лисбет побежала к плите и поставила на огонь кастрюлю с их фирменным сыром для фондю. А Олли не знала, за что хвататься, и мучительно ломала голову: где разместить всех гостей на ночь? Она взяла метлу и побежала в пещеру выметать помет летучих мышей.

— Только не суетись ради нас! — великодушно гаркнула в ее сторону бабуля Олди. — И пожалуйста, замети обратно мышиное дерьмо. Они с пещерой созданы друг для друга!

Теперь все стулья были заполнены — кажется, даже двух не хватало. Олли посоветовалась с Грабшем, и он придумал, что делать: вынул из шкафа два ящика, вытряхнул содержимое и приставил ящики вертикально к столу. Получились сносные табуретки для двух маленьких Грабшей. А их неустойчивость только смешила детей, и они вдевятером чуть не дрались за них.

— Ого, вот так номер! — сказала вдруг бабуля Олди, заметив под столом вставную челюсть, которая осталась с праздника святого Николая и в которую играли дети.

Она подобрала ее, тут же сунула в рот и энергично задвигала челюстями, так что в них что-то хрустнуло, щелкнуло, и протез встал на место. Она всадила его намертво, и он отлично прослужил ей всю оставшуюся жизнь.

— Кому везет — тому везет! — постановила она, стукнув кулаком по столу, так что подскочили тарелки.

Отпраздновав встречу шумным застольем, отведав сырного фондю с дынями, угостив слона, верблюда и лошадь садовыми лакомствами, налив львам по глотку молока морских свинок, гости удобно устроились на ночлег: бабуля Олди со львами и клоуном дружно уснули в пещере, верблюд и лошадь — в хлеву, а слон в лесу под деревьями.

Несколько дней бабуля Олди рассказывала о цирке, и Грабш с Олли узнали, что, сбежав из Воронова леса, она сначала сидела на кассе, потом укрощала львов, а потом весь цирк перешел в ее собственность. Теперь же цирк разорился, ушла наездница, трое воздушных акробатов, жонглер, эквилибристка и огнеглотатель. Разбежались все, кроме клоуна.

И тогда на бабушку Олди навалилась тоска по дому. Она вдруг вспомнила сынишку, Которого бросила много лет назад. Сидя в пустом шатре, обнимаясь со львами, она сидела и плакала:

— Ну почему я не взяла его с собой? Кто знает, каким он вырос у этих извергов? Сидит, может быть, в тюрьме! Мой Ромуальдик!

Львы лизнули ее в нос, и тогда она свернула шатер и покатила с остатками цирка домой, в Воронов лес.

— А как тебя встретили в Чихенау? — с нетерпением спросила Олли. — У них, небось, глаза на лоб полезли, когда ты проехалась по улицам на слоне?

Но оказалось, что бабуля Олди не проезжала Чихенау, а приехала с другой стороны, пройдя насквозь весь Воронов лес.

— А разве с той стороны есть что-нибудь? — изумился Грабш. — Я всегда думал, где кончается лес, там кончается и земля, и надо идти осторожно, чтобы не упасть.

— Вот тебе раз! — вздохнула бабуля Олди. — А ты не знал, что земля не плоская, как блин, а круглая, как дыня? Мы с цирком сделали полный круг. Вижу, с тех пор как я уехала, ты перестал учиться. Вот что я скажу тебе, молодой человек: для тебя и всего семейства начинается время учебы.

— Только не для меня! — заявила Олли. — Я хорошо училась в школе.

— При чем здесь школа? — замахала руками бабуля Олди. — Речь идет о жизни. О жизни и цирке, у них вообще много общего. Можно даже сказать, жизнь — это цирк. Во всяком случае, я не представляю жизни без цирка. А когда я вижу вас, Грабшей, в голове вертится столько планов…

Скоро Грабши узнали, что имела в виду бабуля Олди. Она не жалела сил, чтобы приучить львов слушаться Грабша, а Грабша — подавать команды львам. Он научился громко цокать, подзывая львов: Джеки, Джанни и Дзампано, — и командовать, чтобы они прыгали через хлыст. Однажды, когда Олли позвала обедать, он пришел, обливаясь потом. Поперек волосатой груди кровоточили царапины, ухо наполовину оторвано. Олли вскрикнула.

— Невестушка, только не паникуй, — сказала бабуля Олди. — Маленькая производственная травма, не о чем говорить.

Старик Дзампано дал волю нервам. Никогда раньше не встречал бородатых мужиков. Я его накажу, сегодня посидит в яме. А Джеки и Джанни уже привыкли к твоему мужу. У него талант, дорогая, настоящий талант…

Дочки Грабша тоже учились. Они обожали учиться, но не у бабули Олди, а у Альфредо — так звали клоуна. Альфредо был веселый человек небольшого роста, с кожей кофейного цвета, лысый и молчаливый. Он говорил только самое необходимое, а все остальное передавал мимикой и жестами. Он никогда никому не мешал и был почти незаметен. Дети его полюбили. У него была приятная улыбка и смех. Да что говорить! Он сажал маленькую Римму на лошадь и водил их по кругу. Девочка визжала от удовольствия. Он научил всех девятерых делать колесо и стоять на голове. Он так ловко чистил картошку, что кожура разлеталась длинными стружками. Салка показала ему свою трубу, и тут выяснилось, что он великолепный трубач. Мало того: он научил играть на трубе и Салку, пока бабуля Олди учила остальных метать нож с трех шагов: сначала надо было попасть в тыкву, потом в яблоко и под конец — в редиску. В гигантскую редиску, конечно.

— Зачем ей все это надо? — растерянно спросила Олли у мужа, когда поздно вечером они закопались в сено и дети заснули. — Какая от этого польза?

— Это так здорово, — промычал Грабш. — Попробуй сама что-нибудь. Может, огнеглотание?

— А кто за меня будет полоть огород, готовить еду и стирать? — шикнула Олли и отвернулась.

Он напрягся, подумал как следует, а потом обнял Олли и сказал:

— Может, научим Джумбо полоть сорняки и дергать морковку?

— Ромуальд! — сказала Олли и села. — А у тебя бывают отличные мысли!

Грабш так обрадовался комплименту, что перекувырнулся в сене, не выпуская из рук Олли. И чуть не придавил Арлоль.

Генеральная уборка в Вороновом лесу

Времена изменились, и Грабш чувствовал себя лучше некуда. Жизнь снова была полна приключений. Львы слушались его с полуслова, оставалось разучить только один номер: класть голову в разинутую пасть Дзампано так, чтобы лев ее не откусил. — С этим трюком, — торжествовала бабуля Олди, — с этим трюком ты будешь настоящим дрессировщиком.

А выучить его для Грабша было — пара пустяков.

Дети тоже времени не теряли: Римма научилась вставать на голову на спине у бегущей лошади. Рулада ходила по канату, протянутому от ветряка до оконной рамы, балансируя кружевным зонтиком. Лори жонглировала чашками и ложками. Ума исполняла трюки на качелях, которые смастерил ей Альфредо и повесил на высокое дерево у пещеры. Лисбет оказалась лучшей метательницей ножей. Салка играла на трубе. Олди-маленькая танцевала на хоботе слона. Молли отобрала двенадцать самых сообразительных морских свинок и научила их ходить на задних лапах и служить, как собачки. А что Арлоль? Ей больше всего хотелось быть маленьким клоуном. Они были неразлучные друзья с большим клоуном — Альфредо.

Даже бабушка Лисбет не могла устоять против цирковых фокусов. Она очень полюбила верблюда. И тренировалась тайком. Бабушка сидела, судорожно вцепившись в горб, а верблюд прикрывал глаза, выпячивал нижнюю губу и послушно шагал вокруг дома. Но если семеро Ромуальдолли видели любимую бабушку в таком виде, они тоже требовали, чтобы их пустили на верблюда, так что терпеливому зверю приходилось возить всех восьмерых — впереди горба, сзади горба, на горбу, а у бабушки на шее восседала Арлоль и корчила рожи. При виде таких наездниц бабуля Олди хохотала до упаду и говорила: «Это номер на ура!»

И только Олли не хотела ни в чем участвовать. Общими усилиями они все-таки научили слона выдергивать на грядках морковь, редиску и свеклу. Но пропалывать он не мог. Он выдирал все подряд, нужное и ненужное, и проку от этого не было.

А Олли взвалила на себя уйму новой работы. Она перебралась на тот берег, захватив ведро, мыло и щетку, и отмыла оба цирковых фургона внутри и снаружи. Она отмачивала и отскребала застарелую грязь и, к сожалению, смыла вместе с нею и надпись «ЦИРК». Она постирала занавески на окнах фургонов, простыни Альфредо и бабули Олди, выбила из прикроватного коврика — тигровой шкуры — всех тигровых блох. Даже львов и верблюда она собиралась посыпать порошком от блох и отмыть под водопадом!

Бабуля Олди, которую трудно было удивить или напугать, побледнела, услыхав об этом плане, и сказала:

— Верблюда можешь стирать, если он тебе разрешит. Мне все равно, можешь даже повесить его сушить. У Джеки и Джанни давно нет зубов. Но Дзампано? Тоже вздумала остаться без ушей, Олли?

Конечно, Олли этого не хотела. Но и терпеть блох в саду и в доме тоже не могла. И она не успокоилась, пока Грабш не вызвался держать пасть Дзампано, а она посыпала рычащего льва порошком и выливала на него ведра воды. Пришлось Грабшу мыться за компанию. При этом Дзампано снова тяпнул его когтями, на этот раз — по спине, и располосовал ему второе ухо. Олли аккуратно зашила ухо розовой ниткой.

— А все твоя страсть к чистоте, — вздохнул Грабш, когда операция завершилась. — Чистюлечка моя, на все руки мастер, даже штопаешь уши…

Теперь, когда удобрять помогали и бабуля Олди, и Альфредо и можно было собирать лошадиные «яблоки» и львиный, верблюжий и слоновий навоз, сад и огород у Олли разрослись еще пышнее. Слон больше не объедал листву с деревьев в лесу и питался горами сорняков. А урожай чуть не засыпал семейство с ног до головы. Бабушка Лисбет и Олли кипятили сиропы, варили варенье и закручивали банки, пока от них самих не повалил пар и ягодный сладкий дух, а бабуля Олди пробовала желе, варенье и джемы, облизывала все десять пальцев и знай нахваливала.

Бабушки отлично ладили друг с другом. Вечерами, после работы, они сидели у пещеры и рассказывали друг другу истории из жизни.

Обычно они говорили одновременно. Но с ними сидел Альфредо, который внимательно слушал обеих. Бабушка Лисбет штопала детям носки, а бабуля Олди терла морковку и сыр для беззубых львов. Иногда они играли в канасту, тогда Олли приходилось бросать работу и присоединяться, потому что в канасту играют вчетвером, а Грабш не годился для карточных игр.

Они очень привыкли друг к другу, и, будь воля Олли, так продолжалось бы всю жизнь. Хотя ей больше нравилось, когда Ромуальд не львов дрессировал, а пилил дрова. Но по крайней мере львы отвлекали его от разбойничьих мыслей. И с тех пор как приехала мама, у него было превосходное настроение. А это дорогого стоило.

А дети? Их, конечно, за уши было не оттащить от цирковых тренировок, и, когда Олли звала их помыть посуду, прополоть грядку или последить за супом, они недовольно ныли. Но Альфредо обучил их не только трюкам, он научил их читать и писать.

Каждый день он собирал их: летом в тени гигантских лопухов ревеня, зимой — на теплом сеновале, — и вскоре все они так поумнели, что даже семеро Ромуальдолли научились читать свои имена и писать их пальцем на песке или в сенной пыли. Салка с Лисбет взахлеб читали «Чихенбургские ведомости», которые бабушка Лисбет иногда приносила с рынка.

— Ха-ха-ха, — дразнили они Грабша, — мы умеем больше тебя!

— Что вы там бормочете, головастики? Скажите еще, что можете положить голову в пасть Дзампано! — обиженно ворчал он.

— По сравнению с чтением это ерунда! — дерзко ответила однажды Лисбет.

Тут Грабш рассердился не на шутку. Он покраснел, надулся, борода оттопырилась. Он побежал к Альфредо, схватил его за бока, поднял в воздух и злобно прорычал:

— Нельзя, чтобы мои шпингалеты умели больше меня. Сделай так, чтобы они разучились читать!

— Извини, — ответил Альфредо, — тут сделанного не воротишь. Хочешь быть не глупее дочек — сам учись читать и писать.

— Черт тебя побери, тогда начинай учить меня сию секунду! — рявкнул Грабш.

И Олли поняла: без цирка Грабши не смогли бы учиться. Сама она не годилась в учительницы, потому что у нее не хватало ни времени, ни терпения. А у бабушки Лисбет на носу всегда были не те очки.

Олли даже начала немного гордиться. Кто еще в округе мог похвастать, что у него в саду остановился цирк?

Грабш читает запоем, или Спасибо Грабшу — уроки отменили!

Возможно, в конце концов капитан Штольценбрук оставил бы в покое своего лучшего врага, разбойника Грабша в Вороновом лесу.

Ведь со дня последнего разбоя в кондитерской «Лакомка» прошло четыре года, и все это время Грабш не заглядывал в Чихенбургскую округу. Правда, время от времени он похищал сапожника Штифельмайера и уносил его в болото на остров, потому что разбойнику срочно нужны были новые кожаные штаны. Но Штольценбрук ничего об этом не знал. Потому что Штифельмайеру всегда щедро платили — домой он уносил гигантскую редиску, гигантские яйца и другие гигантские продукты, а во время работы каждый день обедал запеканкой с фирменным сыром Грабшей. И даже Олли не удалось докопаться, откуда у Ромуальда новые штаны. В ответ он только дал честное-пречестное слово, что не крал их.

Грабша теперь занимало другое. Альфредо учил его читать, и эта работа стоила им обоим немалого времени и нервов.

Если семеро малышек Ромуальдолли хихикали над отцом, тот сердито прогонял их. В конце концов он запомнил восемь букв, из которых состояло его имя. Но что толку в отдельных буквах, если не уметь составлять из них слова?

— Р и О вместе читается РО, — терпеливо объяснял Альфредо в семнадцатый раз.

— РО, — терпеливо в семнадцатый раз повторял Грабш.

— А теперь быстро-быстро беги по слову от начала до конца, без остановки, — и Альфредо показал на стену комнаты, где крупными буквами было написано «РОМУАЛЬД».

Грабш пристально уставился на слово, разинул и захлопнул рот, вспотел, порычал, сплюнул, а потом опять произнес по буквам:

— Р — О — М — У — А — Л — мягкий знак — Д.

Он делал большие паузы между буквами, и смысл до него не доходил.

Тут у Альфредо лопнуло терпение. Он двумя руками схватил Грабша за бороду и дернул с такой силой, что разбойник чуть не врезался в него подбородком. Грабш выпучил глаза и одним махом выпалил:

— Ромуальд!

Сказав это, разбойник ошарашенно уставился на клоуна заметил:

— Это же я!

— Получилось, дружище, у тебя получилось! — обрадовался Альфредо. — Ты научился читать!

Грабш сперва не поверил. Но Альфредо большими буквами написал ему на стене имена всех семерых Ромуальдолли, и — кто бы мог подумать! — Грабш расшифровал все слова, да так увлекся, что кричал все громче и брызгал слюной. Он прочитал «ОЛЛИ», «ОЛДИ» и «МАМА», а в слове «ПАПА» чудом угадал букву «П».

— Олли! — закричал он, вбегая в кухню, но не найдя ее там, побежал в подвал и кинулся обнимать Олли, занятую стиркой.

— Олли, я умею читать!

Тут, крепко обнявшись, они свалились в стиральный чан, чем и воспользовалась Олли, чтобы как следует отмыть Грабша.

— Хватит! — фырчал он. — Мне некогда!

— Грязнулей может быть только тот, кто не умеет читать! — ответила Олли. — А ты теперь — читатель, мой славный интеллектуал!

В тот же день Грабш успел прочитать все имена, какие нашлись в доме Грабшей, от АЛЬФРЕДО до СЛОНА и от БАБУШКИ до САЛКИ. Наконец он отлично понял, как устроено чтение, и нестерпимо жаждал читать. Олли отправила бабушку Лисбет на поиски старых номеров «Чихенбургских ведомостей», но, видимо, они израсходовали в туалетной палатке все газеты, кроме двух жалких клочков. Трагедия! Грабш носился по дому и тщетно искал, что почитать. Олли смутно припоминала, что приносила из домика тети Хильды три книги. Но куда они подевались, черт побери? В конце концов бабуля Олди нашла их в пещере, в темном закутке, с верху до низу заляпанные пометом летучих мышей. Это были: атлас мира, поваренная книга и «Полная история свиньекопилочной фабрики „Труд и Спрут“ города Чихенау».

Грабш забился с книгами в прохладную пещеру, к маме, и не показывался оттуда три дня. Он забыл даже о еде. Прочтя все от корки до корки, он узнал, где находится Аддис-Абеба, как приготовить гювеч по-сербски и сколько свиней-копилок произвели на чихенауской фабрике в 1900 году.

Теперь ему нестерпимо хотелось знать еще больше. Он будто помешался на книгах. И как ни вставала Олли ему поперек дороги, в ту же ночь он ушел из дома с большим мешком, оставшимся от праздника святого Николая.

Рабочий день уже начался, когда он добрался до городской библиотеки Чихенау. Не обращая внимания на истошные крики перепуганной библиотекарши, он, как бульдозер, сметал в мешок полку за полкой, пока не набил его под завязку — даже еще полнее, потому что мешок уже не завязывался.

Тут он широко улыбнулся рыдающей библиотекарше и попрощался с нею со словами:

— Разбойники тоже любят читать, а вы как думали?

На улице убегающего Грабша заметил полицейский и выстрелил в мешок. К счастью, пуля застряла в толстом томе «Пеппи Длинныйчулок».

Город заволновался. Бургомистр сразу же направил три школьных класса по следам Грабша. Следы были очень заметные: тут и там по пути разбойника валялись книги, ведь мешок так и остался не завязан. Школьники подбирали книжки в городе, на опушке и в лесу и радовались, что у них отменили четыре урока. А библиотекарша с заплаканными глазами дарила им за каждую книгу эскимо на палочке.

Что мерещится капитану Штольценбруку?

Капитан Штольценбрук очень не любил вспоминать неудачные вылазки в Воронов лес — и о том, сколько их уже было. Но не замечать библиотечный разбой Грабша — выходку невероятной наглости! — он не мог себе позволить.

Поэтому в один прекрасный летний день — во второй его половине, когда бабушки затеяли играть в карты с Альфредо и Олли, а Грабш с головой ушел в чтение простреленной «Пеппи Длинныйчулок», — сначала послышался низкий голос бабули Олди: «Деточки, у меня так чешется под левой коленкой — чую, будет сегодня что-то еще интересненькое…» А потом с того берега раздался вой сирены.

И сразу же прозвучал знакомый призыв:

— Сдавайтесь, разбойник Грабш! Сопротивление бесполезно. Руки вверх и переходите через болото!

— А всё твои книги! — рассердилась Олли. — Сколько времени жили мирно, и вот тебе на! Можно подумать, книжки стоят неприятностей!

Но Грабш так увлекся «Пеппи», что не слышал ни полицейской сирены, ни ругани Олли. Он просто сидел в пещере и даже не пошевелился.

— Знакомые звуки, — пробасила бабуля Олди, показывая подбородком в сторону болота. — В наши времена тоже приезжала полиция.

Она положила карты на стол рубашкой вверх и сказала:

— Это мы мигом. Джумбо!

Из леса мелкой трусцой послушно прибежал слон. Бабуля Олди жестом дала команду, и он опустился на колени. Она подобрала юбку, вскинула ногу и влезла на спину Джумбо. Слон поднялся и по ее команде открыл хоботом калитку в решетке львиной пещеры. Львы, позевывая, не спеша вышли наружу, потянулись, а потом затрусили к болоту следом за слоном.

Со всех сторон набежали девочки-Грабши и уставились на происходящее.

— Бабуля Олди, можно мы с тобой? — кричали они. Но бабушка Олди не разрешила. В этот раз — нет. А бабушка Лисбет побежала снимать с веревки свежевыстиранное белье. Кто знает, что может случиться? Слон! Львы! Полиция!

Да, что же полиция? Полицейские обнаружили цирковые фургоны и решили переставить их, обыскать и выяснить, откуда они взялись. Этим полиция и занималась, когда появился слон и три льва, бредущие вдалеке по болоту. Растерянный капитан Штольценбрук опустил мегафон и мелко задрожал.

— Кажется, у меня начались видения, — прошептал он.

— Джеки, Джанни, Дзампано! — зычно скомандовала бабуля Олди, и голос ее раскатился по болотам. — Вот ваш обед!

Она доехала лишь до середины болота, а полицейскую сирену было уже почти не слышно в лесной дали.

Довольная, бабуля Олди вернулась к дому, слезла со слона и парой шлепков выгнала его обратно в лес, а львов — в пещеру, сгребла свои карты, продолжила игру и выиграла. Всего этого Грабш вообще не заметил. Он читал.

— Бабуля Олди, — радостно вопили дети, — ты герой! Ты у нас геройская бабушка!

— Правда, — согласилась Олли. — Тебе любые неприятности нипочем. Ты просто садишься на Джумбо и прогоняешь их. Они тебя боятся!

— Да, когда разорился цирк, я тоже так и сделала, — ответила бабуля Олди и оглушительно расхохоталась. — Кстати, скоро я опять сяду на Джумбо и уже так просто с него не слезу. Нам предстоит долгий путь.

— Ты что, собираешься уехать от нас, бабуля Олди? — поразилась Олли. Бабушка Лисбет всплеснула руками, а все девять детей жалобно заревели.

— Зачем это мне уезжать от вас? — громовым голосом утешила их бабушка Олди. — Цирк готов к работе. Таких удачных номеров в программе еще не бывало! И надо признаться, лесного и пещерного воздуха я пока надышалась, родных болот и веревок с бельем тоже насмотрелась. Меня тянет в дальние страны! Альфредо, напиши прямо сейчас на фургонах «ЦИРК семейства ГРАБШ» — с обеих сторон, пожалуйста!

— Но если это будет цирк семейства Грабш, — воскликнула Салка, — значит, он должен быть и наш, общий!

— Разумеется, — отозвалась бабушка Олди. — Поедем все вместе, всей семьей Грабш. Вы — лучшие номера программы!

Дети запрыгали и завизжали от радости.

— А папа и мама тоже поедут и бабушка Лисбет тоже?

— Я же сказала — все. Все, кто захочет. Это будет такой аттракцион, дети мои, какого мир еще не видывал!

— Я, наверно, смогу продавать билеты, — предложила бабушка Лисбет. — Считать я умею.

Олли сделала глубокий-преглубокий вдох и сказала неверным голосом:

— Бабуля Олди, ничего из этой затеи не выйдет. Бабушка Лисбет пусть себе делает что хочет, но мы с Ромуальдом и детьми останемся дома, и дом у нас — здесь.

Дети захныкали. А бабуля Олди вышла из-за стола, показавшись во весь рост и всю ширину, и решительным шагом, взмахивая струящимися воланами, направилась к пещере, где читал Грабш. Там она выхватила у него из рук книгу и бросила ее в кусты. Не успел он опомниться, как она уселась рядышком, притянула его к себе на колени и сказала:

— Малыш, завтра я опять уезжаю. Хочется еще раз объехать мир, посмотреть дальние страны. С цирком Грабшей. Но если хочешь, теперь я возьму тебя с собой.

Грабш издал радостный вопль, такой, что в лесу затрещали ветки и рухнула высокая ель, обнял маму крепко — до посинения — и звонко чмокнул в щеку. Потом слез у нее с колен, подобрал «Пеппи» и сказал:

— Все книжки я возьму с собой.

— А что будет с нашим домом? — сердито накинулась на него Олли. — Кто будет следить за огородом? Кормить кур? Морских свинок?

— Дом надо запереть, а кур и морских свинок выпустить в огород, — ответил Грабш. — Они там сами прокормятся и сами за собой проследят.

— А кто будет каждую неделю переставлять туалетную палатку и кто вообще будет ей пользоваться? — закричала Олли, разозлившись еще больше.

— Олли, это уж вообще курам на смех, — сказала ей бабушка Лисбет.

Грабш хотел обнять и успокоить Олли, но она яростно шлепнула его по пальцам, вбежала в дом, вскарабкалась по шесту на чердак и зарылась в сено.

Туалетная палатка простаивает, или Ура! На двенадцатом стуле кто-то есть!

Ничего не помогало. Прямо на следующий день они уехали, хотя Олли загородила камнями выход из пещеры, а дверь в доме задвинула столом и стульями. Во главе процессии ехала бабуля Олди на Джумбо — великан на великане. Перед ней, сидя на коленях на голове у слона, играла на трубе Салка. А кто ехал, качаясь на хоботе? Конечно, Олди-маленькая, любимица бабули Олди. На закорках бабули Олди держалась Молли. Ее морские свинки высовывали мордочки из двух больших седельных сумок по обе стороны от слоновьего живота. За мощным серым задом шли трое львов. За ними, тяжело дыша под мешком с книгами, шагал Грабш. Покачиваясь меж верблюжьих горбов, ехала бабушка Лисбет. На коленях у нее громоздились друг на друге шкатулка с шитьем, цирковая аптечка и касса. На переднем горбе восседала Рулада, на заднем — Лори. За ними шла серая лошадь в яблоках, а на ней Римма, из-за которой выглядывала Ума. Замыкал шествие клоун Альфредо. У него на шее сидела Арлоль. Рыжие кудряшки блестели на солнце. Она все время оборачивалась и махала Олли, стоявшей на краю болота и глядевшей, как уходят ее Грабши.

Значит, вся семья отправилась в путь, а ее одну оставили сторожить дом! Изверги, а не родственники, а ведь она отдала им всю жизнь! И ни одна дочь не захотела остаться с ней. Даже бабушка Лисбет не согласилась! «Живем один раз», — вот что она сказала, а потом добавила: «Больше у меня такого шанса не будет». А еще она сказала: «Я мечтала о чем-то подобном всю жизнь…»

А Ромуальд? Он сказал, что с радостью посадит ее в мешок, выкинув оттуда несколько книжек, и пронесет вокруг света. Но на все предложения она только качала головой.

На прощание он так закружил ее, что у нее слетели туфли, а потом утешил, как мог:

— Мы же скоро вернемся. Один разок вокруг света — и домой. И если пойдешь нас встречать, имей в виду: обратно мы пройдем через Чихенау.

Бабуля Олди подняла ее к своей великанской груди, прижала, так что косточки затрещали, и громко всхлипнула, как пес в полнолуние. Но из девятерых детей никто и слезинки не проронил. Наоборот: они ждали и не могли дождаться отъезда!

Когда вся процессия, включая цирковые фургоны, скрылась за деревьями и звуки Салкиной трубы стихли в лесной дали, Олли швырнула в болото радио, нетвердым шагом спустилась в подвал, наплакала целую ванну слез и повалилась в нее. Там она продолжила реветь весь день и всю ночь. Когда на следующее утро она вылезла из соленой воды, кожа у нее сморщилась.

В доме Грабшей наступила полная тишина. Слышно было только, как зудят комары, кудахчут куры и возятся морские свинки.

Олли лихорадочно бросилась наводить чистоту. Она вымела из пещеры львиный навоз, перемыла морских свинок, надраила ветряк так, что он стал пускать солнечных зайчиков. Иногда она вздыхала, просто так, чтобы услышать звук, исходящий от человека.

Так проходили дни и недели. Олли почти ничего не ела, и туалетная палатка простаивала без дела. Через некоторое время морковная роща увяла, новая редиска вырастала не крупнее обычных чихенбургских сортов, морские свинки мельчали, а курам становилось все легче нести яйца. Дергать морковку тоже стало намного легче — никакого слона не нужно.

Казалось, весь дом Грабшей съежился. Только сама Олли полнела, несмотря на грусть. Сначала она этого не замечала. Она думала только о Ромуальде и младших Грабшах. Часами она могла сидеть за столом, где пустовали одиннадцать стульев, и придумывать, что могло случиться с ее девятью дочурками: а вдруг в них ударит молния? Налетит саранча? Или нападут злые люди? Ведь детям так легко отравиться, замерзнуть или перегреться, захлебнуться, задохнуться, заболеть от голода или от обжорства. Когда она представляла себе своих крошек среди этих жутких опасностей, она опять не могла сдержать слез и рыдала в три ручья — и эти ручьи, журча, выливались через щель над порогом. Чтобы избавиться от ужасных мыслей, она снова ударилась в работу. Собирала травы для травяных чаев и сушила их — чая получилось больше, чем Грабши могли выпить за всю свою жизнь. Горы полезных трав. Но в гости никто не приходил, и чай пить ей было не с кем. Что-то Макса давно не было… Ах, она была бы рада угостить даже полицию и пожарную команду, она заварила бы им бочку чая — если бы они только зашли в гости!

В конце концов ей пришло в голову самой сходить в гости к кому-нибудь. Пойти в Чихенау она не решалась, там ее слишком хорошо знали как жену Грабша. Тащиться в Чихау-Озерный не было никакого смысла, потому что бабушки Лисбет не было дома. Но в Чихендорфе жила тетя Хильда. Может быть, она успела простить племянницу, сбежавшую в лес с разбойником Грабшем?

Она набила полный рюкзак сушеной мяты и отправилась в путь по лесной дороге — до Чихендорфа было три часа ходу. У дома тети Хильды она остановилась и робко постучала. Но дверь открыла незнакомая женщина: оказывается, тетя Хильда вышла замуж, домик сдала, а сама переехала в город. И жиличка закрыла дверь. Олли остолбенела. Тетушка Хильда вышла замуж? Интересно, за кого? Пришлось ей, уставшей, три часа плестись в обратную сторону.

Вот впереди показался дом и аккуратно прополотый огород, но никто не бежал встречать ее, никто радостно не кричал ей «Олли, привет!»

С тех пор как утром она ушла, в саду и в доме ничего не изменилось. Только куры и морские свинки проголодались, и один сорняк осмелился вырасти под листом ревеня. Она вырвала сорняк и со злостью выбросила его в болото, вывалив туда же и мяту из рюкзака. Потом она задала корм морским свинкам и курам и долго рассказывала им, как ей сегодня не повезло.

Пришла зима. Олли забрала кур и свинок в дом и вместе с ними пережидала холодное, темное время, не отходя далеко от очага. Ночью она спала в маленькой комнатке для родов.

А весной, когда она еще немножечко растолстела, а разговаривать почти разучилась, — в этой комнатке она родила десятого ребенка. Совершенно одна. Без помощи Макса.

Новорожденный был не слишком большой и не слишком маленький, в самый раз, как полагается младенцу, то есть — абсолютно нормальный. Но это был мальчик! Она назвала его Олл, как хотел Грабш.

С этого дня Олли перестала плакать. Теперь у нее опять был кто-то, с кем можно было разговаривать. И она больше не сердилась на Грабша, а только очень скучала по нему и ждала, придумывая для него нежные прозвища вроде «слонозайчик», «звероящерка», «гривастик» и «бородастик».

«Скорей бы он уже вернулся домой, поглядеть на замечательного сынишку!» — думала она.

Олл рос таким мальчиком, о котором много и не расскажешь — был он востроносый, белобрысый и очень послушный. Олли частенько рассматривала его: на Грабша не похож, на нее тоже. Когда сыну исполнился год, он стал щуриться. Олли пришло в голову подобрать ему очки из тех, что Грабш натащил однажды с праздника святого Николая. Она надевала ему одну пару за другой, и вдруг Олл перестал щуриться. В этих очках он и остался, отказавшись их снимать. И тут Олли узнала, на кого он похож: на тетю Хильду!

Ландыш лунный, зайчик солнечный

Еще два года в Вороновом лесу не происходило почти ничего интересного, а потом у Олли кончились все батарейки для доильной установки.

И как раз в этот день на том берегу показался Макс — как будто знал! — и Олли, сияя от удовольствия, перевела его через болото. Он принес не только свежие батарейки, но и новую мини-доилку — устройство второго поколения, такое же миниатюрное, но со шлангами для четырех морских свинок одновременно.

Олли поверить не могла, что Макс ничего не слыхал про бабулю Олди и про цирк. Удивительную историю про слона и львов на болоте до сих пор рассказывали в полиции, но это было и все, что знал Макс. А что все Грабши, включая бабушку Лисбет и бабулю Олди, отправились в дальние страны, оказалось для него новостью.

— Понимаешь, я тут женился, — виновато признался он. — Столько дел сразу появилось. И вообще, Хильде не нравится, когда я шастаю по друзьям. Особенно по друзьям-разбойникам.

— Макс! — воскликнула Олли. — Ты что, женился на моей тё…? — и она застыла с открытым ртом.

Он грустно кивнул.

— Давно собирался жениться, — вздохнул он. — Но какой женщине понравится, что муж работает пожарным и его могут вызвать на пожар в любое время дня и ночи? Тут уж выбирать не приходится.

Олли растерялась.

— И как у вас… поживает чучело филина'? — пробормотала она.

— Нормально, висит у нас в коридоре, — смущенно ответил Макс.

— А свиньи-копилки?

— Ими заставлен весь дом! Я однажды разбил одну — так Хильда отправила меня в погреб! Чтобы я посидел и подумал о своем поведении.

— У меня тоже так было, — грустно сказала Олли.

— Пожарным я уже не работаю, морских свинок тоже не развожу, — Макс снова вздохнул и вытер нос. — Хильде это все не нравится. Теперь я только чиню приемники. А это, — он кивком показал на доильную установку, — я собрал тайком. Жена считает, что изобретать — несолидно, пустая трата времени и выгоды никакой. И конечно, она не знает, что я сейчас у тебя. Думает, я разношу приемники клиентам. Так что я ненадолго…

— А омлет — это как раз недолго, согласен? — сказала Олли и бросилась к плите. Она зажарила гигантский омлет. Макс уплетал за обе щеки, торопливо жуя и глотая. А Олли хвастливо показывала ему своего мальчика.

— Что-то он бледненький, — сказал Макс. — А ты как считаешь? Кожа белая, волосы белые… Цвета не хватает!

— Да, мы с ним уже загорали на печной дверце, — огорченно сказала Олли, — и я переворачивала его то на живот, то на спину, но он совершенно не загорел!

— Волнуюсь я за тебя, — вздохнул Макс. — Нельзя оставаться в лесу совсем одной, с малышом, особенно на зиму! Не знаю, что и делать: Хильда не выносит детского крика.

— Я тут останусь, — ответила Олли. — Представь себе, вдруг придет Ромуальд — а меня нет?

Макс заторопился. Она снова перевела его на тот берег. Он еле-еле пожал ей руку на прощание и побрел восвояси. Она грустно провожала его взглядом. Бедный Макс.

Но вскоре произошло еще кое-что интересное: опять раздался голос с того берега, и Олли увидела почтальона из Чихенау, который делал ей знаки. Она взяла Олла на руки, сбегала на тот берег и получила яркую почтовую открытку с пальмами. Из Рио-де-Жанейро! Ее написала Салка:

У нас все дела хорошо. Рулада вчера свалилась с каната, но под ней стоял папа и поймал в бороду. Я выучила четыре языка. Бабушка Лисбет нашла вчера зонтик, совсем новенький. А сегодня у всех понос, даже у львов. У Арлоль уже выпали все молочные зубы. Не грусти, полмира объехали, осталась всего половина. Обнимаю тебя — это я — Салка и все остальные Грабшики, а папа больше всех, потому что он уже воет без тебя.

— Олл! — радостно закричала Олли и помахала у него перед носом пальмами на закате. — Они прислали открытку! У них все хорошо. Осталась вторая половина мира, а потом вернутся домой!

Но мальчика не интересовали ни цветная открытка, ни заокеанские новости. Он как зачарованный смотрел на почтальона в голубой фуражке и форменной куртке, удалявшегося на велосипеде в лес.

Олли потихоньку начинала волноваться за сына. Кем он станет? Отец его был разбойником, дед и прадед — тоже, наверняка и его прапрадед занимался разбоем. Но есть ли такой талант у Олла? Конечно, эта профессия не из благородных и легко приводит в тюрьму. Но если бы Ромуальд не уехал, он непременно захотел бы воспитать сына хорошим разбойником. Значит, она не могла взять и наплевать на желание Ромуальда. Ведь он — отец. И она решила как минимум проверить, понравится ли Оллу разбойничать.

В базарный день она пошла с сыном на рынок в Чихау-Озерный, остановилась недалеко от прилавка с бананами и шепнула Оллу:

— Стащи банан и тут же беги на соседнюю улицу!

Олл слушал ее вполуха, потому что в это время по улице проходил почтальон — и мальчик тут же унесся: за почтальоном, а не за бананом. Олли еле угналась за ним и схватила за руку.

— Ты хотел отобрать у него сумку с письмами? — с надеждой спросила она.

Но сын покачал головой:

— Мама, я хочу быть почтальоном.

Оллу было четыре с половиной года, когда однажды лунной осенней ночью Олли проснулась от подозрительного звука: что-то царапало по стеклу. Они с Оллом спали не на сенном чердаке, а в маленькой комнатке, с открытым окном. И похоже, кто-то пытался осторожно влезть к ним в окно! У Олли от ужаса зашевелились волосы. Это же разбойник! Огромного роста, широкоплечий, настоящий шкаф… Мощные руки на подоконнике… Косматая голова и гладкий, решительный подбородок. А у нее в комнатке даже пистолета нет! Нет даже никакой палки!

Вот незнакомец перекинул ногу через подоконник. Олли вскочила с кучи сена, прижала к себе Олла и завизжала что есть мочи:

— Идите отсюда, хулиган! Сейчас мужа разбужу — разбойника Грабша! Он из тебя котлету сделает!

Незнакомый разбойник испугался, замер и раскатисто пукнул. Олли удивленно прислушалась, потом выпустила из рук Олла и бросилась обнимать незваного гостя.

— Ромуальд, ландыш мой лунный! — радовалась она, повиснув у мужа на шее.

— Ты узнала меня по голосу, зайчик мой солнечный? — умиленно прошептал он, ручищами шаря по комнате и обнаруживая вдруг на сене еще одно существо. Кого-то крошечного.

— Это наш сын Олл, — гордо сообщила Олли. — И он родился здесь, в специальной маленькой комнатке!

Тут уж разбойник Грабш пришел в полный восторг. Он перекинул вторую ногу через подоконник и, подхватив Олли одной рукой, а Олла — другой, бешено заскакал с ними по комнатке, так что стены заходили ходуном, а потом треснули и развалились. Не было больше в доме маленькой комнатки, зато гостиная раздвинулась на весь первый этаж. Олли зажарила десяток яиц, а Грабш рассказывал про дальние страны. Оказывается, «Цирк семейства Грабш» прославился на полмира, заработал кучу денег, и это только начало. Девять девочек Грабш выросли во-о-от такие большие и красивые, рыженькие и брюнетки — одна другой краше. Бабушка Лисбет заправляет всем хозяйством, а вот бабуля Олди потихоньку сдает, устает и ждет не дождется, когда они поедут домой. Хотя до дома им еще далеко. А борода-то? Бороду пришлось сбрить, потому что она щекотала Дзампано во время смертельного номера «Голова дрессировщика в пасти у льва». Как-то раз из-за этой щекотки Дзампано чуть было не откусил ему голову!

— Бабушки дали мне коротенький отпуск, — объяснил Грабш, отправляя в рот большие куски гигантской яичницы. — Потому что, елочка моя пушистая, бабочка медовая, светлячок кудрявенький, я так скучал по тебе, что у меня поднялась температура. Завтра утром мне надо возвращаться, они ждут меня в Монтевидео. Только на этот раз…

На этот раз — да! Сомнений как не бывало. Конечно, вместе с Олли! На следующий день вечером ветряк уже не крутился, калитка в загоне стояла настежь и в огороде проклюнулись первые сорняки. Лес так и кишел морскими свинками, а на верхушку высокой ели взлетел петух и закукарекал.

Цирк семейства Грабш выступает в Чихенау, или Великолепное возвращение бабули Олди

Когда Грабши наконец вернулись, Оллу исполнилось десять лет. А куда было им торопиться? Ведь Олли была теперь с ними, и вся семья в сборе.

За это время цирк Грабшей так прославился, что все города мира наперебой зазывали его выступать. О нем писали, его показывали по телевизору.

Жители Чихенау думали-думали и решили простить Грабшу его разбойные вылазки, сделать его почетным гражданином Чихенбургской округи и пригласить на чествование — и Ромуальда, и большое прославленное семейство.

— Наконец-то сообразили, с кем они имеют дело! — басовито высказалась бабуля Олди, читая приглашение от бургомистра Чихенау, украшенное золотым вензелем. — Поехали домой, Ромуальдик. Я хорошо и долго пожила. Хочется с удовольствием помереть дома.

Остальным тоже захотелось домой — хоть ненадолго. Особенно скучала по дому Олли. Давно пора навести порядок в саду, устроить большую уборку в доме!

Поэтому в один прекрасный день их караван — в котором было теперь аж четыре слона — прибыл в Чихенау, и на площади поставили шатер. Жители только диву давались: без бороды Грабш выглядел так непохоже на себя и так похоже на них. Всю Чихенбургскую округу украсили флагами, выступил хор «Гармония», а бургомистр лично встретил Грабша и компанию и торжественно объявил, что отныне в Чихенау появился проспект Грабша. Капитан Штольценбрук явился в парадной форме. Он подарил Грабшу новую, с иголочки, пару сапог сорок девятого размера и обнялся с разбойником, горячо уверяя, что всегда считал его скорее товарищем, чем врагом. Поцеловал руки всем дамам. Олли даже расцеловал в обе щеки.

— Ну а ты, сынок, — обратился он к Оллу, который совершенно не вписывался в компанию Грабшей, такой он был бледный, курносый и близорукий, — кем хочешь стать? Айда в полицейские!

— Я буду почтальоном, — ответил Олл.

Народ съехался в цирк со всей округи, приходили семьи с младенцами и с прабабушками. И Грабши выдали самое грандиозное представление в своей жизни. Они показали все номера, какие умели.

Римма кувыркалась на серой лошади в яблоках и вместе с Руладой ездила по канату на велосипеде-тандеме.

Ума не только крутила невероятные сальто: боковое, спиральное и сальто-мортале, но и качалась на трапеции вниз головой, прямо над капитаном Штольценбруком, и вдруг схватила его за руки, выдернула из публики и стала раскачиваться с ним вместе, взлетая высоко над ареной, а потом аккуратно вернула его на место.

Молли выступала с третьим поколением морских свинок — они выполняли балетные па под собственный аккомпанемент на игрушечном пианино. Играли «Чижика-пыжика» и «Собачий вальс».

Лори жонглировала морскими свинками и ездила на одноколесном велосипеде, держа на плечах бабушку Лисбет, которая прижимала к груди шкатулку с шитьем, аптечку и кассу.

Лисбет-маленькая вызвала бургомистра, он встал к деревянной стенке в центре арены, и циркачка с закрытыми глазами метнула в него двенадцать ножей, которые вонзились в дерево точно по контуру, не задев бургомистра, но пригвоздив его шляпу. Салка играла одновременно на трех трубах.

Олди выступала с четырьмя слонами: они подкидывали ее в воздух и ловили хоботами. Арлоль с Альфредо и верблюдом показывали фокусы и смешили публику так, что чихенбуржцы рыдали от смеха.

Грабш поднял Дзампано за передние лапы и, танцуя медленный вальс со львом, положил голову ему в пасть. Дзампано зарычал (он не любил танцевать на задних лапах), и в шатре все замерли, не дыша. Зато когда Грабш, целый и невредимый, вынул голову из пасти, публика взорвалась, захлопав и затопав от восторга. На бис львы по команде, куря трубки, прыгали через верблюда. А потом Грабш спросил, не хочет ли кто-нибудь из зрителей побороться с ним. Победителю приз — тысячу марок. Но никто из публики не захотел. Даже Штольценбрук. Неудивительно: все ведь знали, что Грабш — самый сильный человек в Чихенбургской округе.

А что же Олли? Она не выступала. Она стала секретарем бабули Олди. Звонила бургомистрам тех городов, куда направлялся цирк, рисовала афиши и расклеивала их на афишных тумбах. И помогала бабушке Лисбет продавать билеты, ведь народу набегало все больше.

Только в конце каждого представления, когда на арену выезжала на Джумбо бабуля Олди в лиловом платье с оборками, Олли присоединялась к труппе. Оркестр играл туш, и вдруг на слона запрыгивали все Грабши. Ромуальд влезал к маме на плечи, на него Олли, на Олли — Салка, на Салку — Лисбет, на Лисбет — все Ромуальдолли, вставали друг на друга, почти до купола цирка. Последним по сестрам карабкался Олл, до самого верха — до Арлоль — и вскакивал ей на плечи. И номер на этом не заканчивался: Джумбо сгибал хобот, на него садилась бабушка Лисбет, и одновременно Альфредо вис у слона на хвосте и корчил рожи.

Нет, такого гала-концерта мир еще не видывал! У чихенбургской публики от удовольствия голова шла кругом. А после цирка, когда артисты отправились на рыночную площадь, где для них было выставлено угощение, зрители выстроились по сторонам улицы и махали флажками. Вместе с Грабшами и их друзьями за стол сели бургомистр Чихенау с супругой и капитан полиции Штольценбрук с супругой. Позвали и Антона Шпехта. И пожарную команду, и всех полицейских, и лесорубов, и всех жителей округи, которых когда-либо грабил Грабш. А Олли пригласила всех своих бывших коллег с фабрики свиней-копилок.

Между Альфредо и бабушкой Лисбет сидели машинист товарного поезда, начальники обеих станций, стрелочник и станционный кассир, а старый лесник Эммерих, который не раз прислушивался в лесу к звукам Грабшей, закусывал теперь рядом с бабулей Олди и гладил Чапу, слепую от старости, которая, недоверчиво рыча, обнюхивала под столом бабушкины оборки.

Не было только Макса. Он не смог отпроситься. Тетя Хильда терпеть не могла цирк и до сих пор не доверяла разбойнику Грабшу, хотя он и перестал разбойничать и прославился на весь мир.

Глубоко за полночь Грабши встали из-за стола, и караван с повозками и слонами направился в лес в сопровождении чихенбуржцев, не желавших расставаться с любимыми циркачами. Самые верные спутники дошли с ними до болота. А там и они повернули назад, в город.

— Возвращайтесь скорее, друзья! — кричали они артистам, а те, оставив фургоны на берегу, вереницей из людей и животных вышли за предводительницей — бабулей Олди верхом на Джумбо — на потайную тропинку.

Веселые проводы бабули Олди

Когда Грабши подошли к родному круглому дому, солнце как раз вставало из-за леса, и в его лучах вспыхнул заброшенный сад, где молодые деревца стали большими деревьями, повсюду сновали морские свинки, а на грядках ковырялись куры. Рулада, узнав старую туалетную палатку в зарослях ноготков, издала радостный клич. Ума нашла старые качели, на которых она тренировалась много лет назад. А когда Олли отперла дверь, под ноги ей ручьем бросились мыши и рассыпались по огороду.

Бабуля Олди и Альфредо провели слонов между ревенем и морковной чащей в большой лес, поставили в хлев верблюда и лошадь и заперли львов в пещере. В ней было полным-полно летучих мышей. Их помет кучами высился на полу.

После долгих поисков в высокой траве бабуля Олди разыскала яму, которую Олли в незапамятные времена копала для Грабша. Она причмокнула от удовольствия, спустилась в яму и легла на дно. Могучей и широкой Олди яма пришлась ровно впору. — Альфредо, принеси-ка мою подушечку! — попросила она.

Альфредо принес подушечку, которой она седлала слона, и положил ей под голову.

— Знаешь, Альфредо, — сказала она, — это было великолепное возвращение. Дома стало еще уютнее, чем бывало в мои времена. Ты можешь представить себе, чтобы где-нибудь умирать было приятней, чем здесь — среди зелени, зверей и детей?

— Олди, ты решительно настроена на сегодня? — вздохнул Альфредо.

— Уходить надо на самом интересном месте, дружище, — сказала бабушка Олди. — Но только не на голодный желудок. Что-то я проголодалась от ночного похода. Зови всех сюда. Пусть составят мне компанию за моим последним завтраком.

Альфредо бросился в дом, где бабушка Лисбет и Олли что было сил хлопотали у очага. Олли сбивала масло, Римма крошила петрушку и лук, бабушка Лисбет успела найти в курятнике несколько свежих яичек и жарила шипящую глазунью. По саду плыл кофейный аромат, его-то и учуяла в яме бабуля Олди. Салка резала хлеб, который они привезли из города.

Альфредо что-то зашептал обеим хозяйкам. Те закивали.

— Дети, завтракать будем в саду! — объявила Олли. — Помогите все отнести!

Грабш, вернувшись домой, первым делом полез на мачту ветряка, чтобы включить электричество. Оттуда он и увидел, как его мама ложится в яму, и сразу понял: время пришло. Ветряк мерно застучал, и он тут же скатился на площадку и подбежал к яме, по краям которой расселась уже вся семья, свесив ноги к бабуле Олди. Олли раздавала еду, бабушка Лисбет разливала кофе. Все ели, чавкая и облизываясь. И бабуля Олди чавкала громче всех.

— До чего же вкусно, черт побери! — нахваливала она с набитым ртом.

— Ты не возражаешь, если я лягу рядом с тобой, когда придет и мой день? — поинтересовалась бабушка Лисбет. — Мы ведь отлично ладили в жизни.

— А я — с другой стороны, — быстро добавил Альфредо. Бабуля Олди была не против.

А Грабш подумал и сказал:

— Тогда на это место можно будет не ставить туалетную палатку.

— Попробуйте посадить на мне дыни, — предложила бабуля Олди. — Дети их обожают. Во всяком случае, мне приятно представить, что я скоро превращусь в дыню.

Олли собрала тарелки и чашки, а Грабш отдал львам остатки молока морских свинок.

— Ну что ж, — сказала бабуля Олди, вытирая о траву жирные руки. — Я устала, ужасно устала. Жизнь вышла длинная, и кое-где я дров наломала. Есть о чем пожалеть, правда. Но в целом получилось отлично, и с каждым годом мне все больше везло. А лучше всего было с вами. С моими Грабшами.

— А нам — с тобой, — ответила Олли. — Ты была отличной свекровью.

Она наклонилась, чтобы пожать руку бабуле Олди, но поскользнулась и кувырком полетела в яму.

Грабш выудил ее и посадил к себе на колени. Дети смеялись до упаду. И только Оллу не было смешно.

— Бабуля Олди, а что, собственно, ощущает усопший? — спросил он, поправляя очки.

— Детка, ты совсем разучился говорить по-человечески? — рассердилась бабуля Олди. — Одно могу сказать тебе точно: когда я умру, со мной уже ничего не случится. И это радует.

— У меня было к тебе столько вопросов, — погрустнела Олли, — а сейчас все вылетело из головы…

Веки бабули Олди отяжелели. Она сняла свои десять колец и раздала внучкам. Они были им страшно велики.

— Растите и поправляйтесь! — пробормотала она. — Кстати, можете носить их в носу. Салка, так хочется музыки!

Салка побежала в дом и принесла три трубы, потом встала на краю ямы и заиграла с такой силой, что ей в ответ затрубили слоны и зарычали львы.

— Думают, наверно, что начинается новое представление, — сказала бабушка Олди и тихо рассмеялась. — А ведь так и есть. Ну, прощайте, хулиганье!

А еще через пять минут она прошептала:

— Здорово, что я умираю…

Потом вынула вставную челюсть и подарила ее на память Альфредо.

Вдруг она подскочила в яме и взвыла, как пожарная сигнализация.

— Чапа, — сказал старый лесник Эммерих, притаившийся с собакой в засаде между Чихендорфом и Чихау-Озерным, — слыхала? Не иначе, как один из слонов Грабша!

— Мне что-то колет в спину! — пожаловалась бабушка Олди.

Ромуальд спрыгнул в яму и вытащил мать. Из-под нее высунулся крот и тут же снова зарылся в землю. Грабш в сердцах плюнул в него.

— Мама, теперь тебе никто не будет мешать, — нежно сказал он. Но, опуская ее в яму, он увидел, что она умерла. Тут он залился слезами, и вся семья в голос заплакала вместе с ним. В могилу потекли слезы, вода поднималась и поднимала бабулю Олди.

— Хватит реветь, — постановила Олли, — а то бабулю вынесет из могилы волной.

Она накрыла ее лопухами ревеня, а Грабш принес из сарая лопату.

— Разве она не должна лежать в гробу? — спросил Олл.

— Бабуля Олди никому ничего не должна, — ответил Грабш, как следует высморкался и вытер нос пятерней. — А уж ложиться в гроб — и подавно. Ей там все равно было бы тесно. А тут ей просторно, и если она захочет, то сможет обнять весь наш дом с огородом впридачу.

Он закапывал яму, набрасывал землю сверху, а когда наконец закончил, у пещеры высилась симпатичная грядка в виде холма. Бабушка Лисбет принесла дынные семечки и засадила весь холм, так что он был усыпан дырочками, как веснушками.

Тем временем Олли вскипятила полный котел чаю, потому что от плача у всех пересохло в горле. Львы улеглись в помет летучих мышей, положив головы на лапы, слоны повесили хоботы и не издавали ни звука, а из хлева доносились глубокие вздохи.

— Люди, не грустите, — сказал Альфредо, — у нас подрастают девять новых бабушек Грабш.

— Хоронить людей в саду не разрешается, — сказал Олл, грозя пальцем.

Но его никто не слушал. Девять сестер литрами поглощали чай, потом вымылись под водопадом в подвале и наконец влезли по шесту на чердак и завалились на сено. Они ведь не спали всю прошлую ночь.

А Грабш и Олли уселись на печной дверце у болота.

— С бородой сидеть тут было теплее, — сказала Олли.

— Хочешь, я снова ее отращу? — предложил Грабш.

— Нет уж, — сказала Олли, — ты ведь будешь теперь директором цирка.

— Нет, ты! — испуганно прошептал Грабш.

— Нет, ты! — сердито ответила Олли.

— Нет, ты!

— Нет, ты!

Одиннадцать Грабшей и один почтальон

Что было дальше? Конечно, цирк Грабшей выступает и по сей день.

Три года он путешествует, а на четвертый всегда отдыхает в родном круглом доме. Все девять дочек Грабша до сих пор с восторгом участвуют в представлении, а с ними и все их дети, и с каждым годом трюки у них все искусней и головокружительней. Цирком они заведуют по очереди — то одна, то другая, по кругу. Каждые три года меняются. Кстати, к ним присоединился и Макс. Выступает огнеглотателем.

Вы спросите, где тетя Хильда? На кладбище — пусть земля ей будет пухом. В памятный день гала-концерта «Цирка семейства Грабш» в Чихенау, она, как обычно, стирала пыль со свинок-копилок, расставленных по полочкам. Одна свинка выскользнула, упала на пол и разбилась. Эта потеря так глубоко потрясла тетушку, что она и сама грохнулась со стремянки. Как ни делал ей Макс искусственное дыхание «рот в рот», как ни поливал из огнетушителя, к жизни она не вернулась, и пришлось ее похоронить.

Теперь в домике тети Хильды живет Олл. Домик — подарок Макса. У него-то есть свой собственный, и ему не хотелось лишних напоминаний о тете Хильде. Олл, разумеется, стал почтальоном. Он делает свою работу на совесть и очень доволен. Вот только собаки досаждают, рычат на него и хватают за брюки. Не все, конечно! Большинство собак и вовсе не замечают, как он приходит и уходит. А еще он состоит казначеем Чихенбургского окружного союза краеведов-туристов. Каждое воскресенье он ходит в поход через Воронов лес, к своим престарелым родителям, и пьет с ними кофе.

Да-да, Ромуальд и Олли постепенно состарились. Они больше не гастролируют с цирком. Они живут в круглом доме и стали степеннее. Но скучать — не скучают и много смеются.

С ними живет и бабушка Лисбет. Ей скоро исполнится сто лет. С тех пор как умерла бабуля Олди, она перестала выезжать из Чихенбургской округи. Вернулась было в свой домик в Чихау-Озерном, но через несколько лет сдала его молодой паре из Африки, а сама навсегда переехала в восстановленную маленькую комнатку в доме Грабшей.

Она каждый день варит кофе, задает корм курам, чистит курятник, собирает свежие яйца и убирает могилу бабули Олди. То есть холм. Его надо регулярно пропалывать и поливать. Каждый год на нем созревают великолепные дыни, слаще не бывает! Девять дочек Грабша, когда приезжают, едят их с большим аппетитом — остановиться не могут.

В доме Грабшей живет еще кое-кто: Альфредо. Для цирка он слишком стар. Главная клоунесса теперь — Арлоль, а трое ее дочерей — клоунессы на подхвате. Грабш построил для Альфредо маленькую хижину рядом с пещерой, с видом на холм бабули Олди. Старый клоун держит небольшой зоопарк из цирковых зверей, которые тоже состарились и больше не могут выступать — их привозят ему дочери Грабша. У Альфредо, под большими деревьями, они мирно живут еще несколько лет и удобряют сад Олли.

Да, сад и огород Олли снова разрослись, как в старые добрые времена. Когда жарит солнце, Олли накрывает там кофе, под сенью ревеневых лопухов. Туалетную палатку все так же переставляют с грядки на грядку, по старому плану Макса. Ее используют четверо. А в воскресенье вечером — пятеро.

Через три года к ним присоединится еще один жилец: сам Макс. Надоело ему глотать огонь на арене. Остаток жизни он хочет посвятить технике, смастерить идеальную доильную установку для морских свинок. Кажется, изобретателю уже пришло в голову несколько сенсационных идей, но это пока секрет! Конечно, еще он будет помогать Олли доить ее стадо. Само собой. Шутка ли, две дюжины молочных свинок, опять выросших до размеров хорошего мопса. А Макс не из тех людей, кто будет стоять и смотреть, как другие работают. Грабш и ему собирается построить дом посреди морковной рощицы.

А еще к ним собирается приехать Антон. Сорок лет пробыл он плотником. Теперь ему хочется несколько лет приятно отдохнуть в компании любимых друзей.

В глубине души он мечтает организовать в доме Грабшей небольшой смешанный хор. Если бы только Грабш не пел так громко, тем более что у него совершенно нет слуха! Но приедет он, конечно, чтобы помочь Грабшу строить дом для Макса.

Как видите, дом Грабшей превратился в дом престарелых — но совсем не в такой, какие они обычно бывают. Жить и стареть здесь — одно удовольствие!

Олли до сих пор усердно хлопочет по хозяйству: и готовит, и стирает, и делает уборку, и работает в саду, и даже ездит в Чихенау за покупками — верхом на верблюде. Прохладную пещеру с необычным запахом она сдает горожанам на лето. Дачники валом валят — и приносят Грабшам неплохой доход.

Под прохладным сводом, откуда свисают спящие летучие мыши, однажды провели отпуск даже бундесканцлер с супругой — и остались очень довольны. Конечно, они тоже не ленились ходить в туалетную палатку.

А каждые четыре года Воронов лес оглашает шум и гам — это цирк приезжает домой. А с ним — девять дочерей и теперь уже двадцать шесть внуков. И конечно, девять зятьев Грабша. Но перечислять и описывать их — пожалуй, будет уже чересчур. Дети так весело и дружно орут, что их слышно до самого Чихенау — если ветер дует в нужную сторону. В такие года пещера и без дачников набита битком, сенной чердак — тоже, дети спят даже в курятнике меж кур и морских свинок, и им это страшно нравится.

Через год цирк снова собирается в караван и уезжает, тогда сад и лес могут передохнуть. Снова наступает тишина, старички с облегчением вздыхают — раньше собственного голоса было не слышно, а теперь можно спокойно поболтать. Но проходит немного времени, и они начинают скучать без цирка и ждать, когда же он снова приедет, когда весело загалдит молодежь.

Строительством Грабш занимается только в светлое время суток и только до первого снега. По вечерам и зимой он читает. У него еще не кончились книги из мешка. К тому же он перечитывает те, что ему особо понравились. А за скучными книгами засыпает. Он опять отрастил длинную, пушистую бороду. Только теперь она белая. Олли хватается за нее каждый раз, когда бывает гроза. А в те вечера, когда ярко горит закат за болотом, Олли кутается в бороду мужа, сидя на печной дверце на берегу.

Олли и Грабш до сих пор иногда препираются. Обычно — по пустякам. И конечно, любя. Немножко поспорить даже приятно, для остроты. Но на печной дверце они общаются очень мирно. Называют друг друга «моя храпелочка» и «сладкая пяточка».

Кстати, сегодня с утра кто-то говорил мне, что и капитан Фолькер Штольценбрук, который давно вышел на пенсию, вроде бы хочет переселиться на закате жизни в Воронов лес, в дом Грабшей — вдвоем с супругой. Но что скажут Грабши?

— Что ты на это скажешь, Олли? — спрашивает Грабш.

— Почему бы и нет? — отвечает Олли. — Их двое, а нас тут четверо, будут плясать под нашу дудку как миленькие. А свежий ветерок в доме не помешает. Вот только с шубой как быть?

— Да у того случая давно вышел срок давности, — говорит Грабш.

Он пукает особенно звучно и мелодично, сам задумчиво слушает, качает головой и бормочет:

— И кто это говорил, что у меня нет слуха?

Олли серьезно интересуется:

— Кажется, ты говорил, что госпожа Штольценбрук играет на арфе? Вы могли бы составить дуэт…

В этом что-то есть. Может, они могли бы дуэтом аккомпанировать хору Антона? Надо только сказать ему, какие музыкальные таланты кроются в глубине Грабша.

Но Ромуальд уже перенесся мыслями совсем к другим вещам.

— Стройка — это, конечно, хорошо и полезно, — заметил он. — Но слишком разрешено и не опасно. А хочется чего-нибудь запрещенного… Как ты думаешь, Олли, может, сгоняем на разбой, пока Штольценбруки не переехали?

— Ладно, — ласково соглашается Олли. — Ограбим дом тети Хильды, пока Олл разносит почту. А когда он в следующий раз придет к нам на кофе, вернем ему вещи.

— Ты издеваешься, что ли? — сердится Грабш. Но потом в глазах у него загораются огоньки. — А может, — шепотом добавляет он, — Штольценбрук присоединится? Он ведь больше не работает в полиции. На пенсии чего не бывает? Больших-то планов я и не строю. Просто в виде хобби, понимаешь? Тут кролика сцапаем, там тортик…

— Ромуальд, надо его спросить, — вздыхает Олли. — Тебе отказать невозможно.