Читать онлайн Лёлишна из третьего подъезда бесплатно

Лёлишна Охлопкова

Лёля Охлопкова, которую все называют Лёлишна, живёт в нашем доме — в третьем подъезде, на пятом этаже.

Ей одиннадцать лет.

Живёт она с дедушкой. Родители её умерли.

Хотели Лёлишну взять в детский дом, но дедушка сказал:

— Не выйдет.

И заплакал. Он ведь очень старенький, и ему совсем не хотелось оставаться одному.

Потом его хотели взять в дом для престарелых, но Лёлишна сказала:

— Не выйдет.

И не заплакала, потому что хотя и была маленькой, да ещё девочкой, но характер у неё был мужественный.

Она сказала дедушке:

— Пойдём-ка лучше купим мороженого.

Так они и сделали. Сначала им стало весело, однако, когда вернулись домой, дедушка опять чуть не заплакал.

— Ты только слушайся меня, — сказала Лёлишна, — и всё будет замечательно!

— Ладно, — ответил дедушка, — за меня не беспокойся. Я буду вести себя очень прекрасно.

Он выпил валерьяновых капель (тридцать четыре штуки), прилёг и заснул. Лёлишна поцеловала его в лоб, вышла на балкон и расплакалась, хотя у неё был мужественный характер.

«Бедный дедушка, — подумала она. — Он ведь тоже сирота. У меня мамы и папы нет, и у него мамы и папы нет. Одни мы с ним остались».

Но долго печалиться у неё не было возможности: некогда, забот много. Вряд ли кто из вас поймёт это, разве что некоторые девочки. А кто поймёт, тому и растолковывать не нужно.

Достаточно лишь сказать: Лёлишна была главой семьи. А быть главой семьи, хотя бы из двух человек, — дело трудное и неблагодарное. И главная его трудность заключается в том, что состоит оно из мелких мелочей.

Казалось бы, чего проще — сходить на рынок и в магазины, приготовить обед, прибрать квартиру!

А ну попробуйте.

И вы увидите самое неприятное: увидите, что время п р о х о д и т. Да, да, пройдёт несколько часов, а что, собственно, вы успели сделать? Мелкие мелочи. Даже и похвастаться нечем.

Все до того привыкли считать работы по домашнему хозяйству не стоящими внимания, что и не замечают их. Но…

НО…

ЕДЯТ! Причём каждый день, причём не один раз и чтоб ВКУСНО было!

Поели, «СПАСИБО» сказали.

А кто посуду мыть будет? А кто пол мыть будет? Бельё стирать? Гладить бельё кто будет?

Лёлишна всё делала сама. Если дедушка и брался помогать, то лучше бы и не помогал: путал он всё, забывал, всё у него из рук валилось — старенький был дедушка.

На днях он сжёг на сковородке трёх рыб, которых внучка поручила ему зажарить.

— Ах, тебя ни о чём нельзя попросить! — воскликнула Лёлишна.

А дедушка стал уверять, что обожает полусгоревшую рыбу. И в доказательство даже съел одну штуку. А после этого ему стало плохо. И Лёлишна весь вечер просидела у его кровати.

Старый да малый — это очень трудно, но выручала дружба. Дедушка и внучка были верными друзьями.

И если вам часто не хватает времени, то у Лёлишны свободного времени почти не было.

Но, повторяю, характер у девочки был мужественный. Не будь у неё такого характера, я бы и писать о ней не стал.

•

Петька-Пара

Это что такое?

Все участники нашего парада стоят на ногах, а этот…

Лежит!

И спит…

Разрешите представить вам Петьку-Пару, чемпиона по плевкам, известного двоечника.

Спать он может до двух часов дня (если его разбудят, а если нет, то до трёх или четырёх часов).

Будит его бабушка. На эту операцию ей требуется часа полтора, а то и два. Да ещё с половиной.

Сначала бабушка снимает с внука одеяло и выдёргивает из-под его головы подушку. Тогда он суёт себе под голову кулак, а другой рукой закрывает плечо. И спит.

Затем бабушка вытаскивает из-под него матрац.

Петька остаётся на голой раскладушке. И спит.

Бабушка выливает на него стакан холодной воды.

Петька вертится, крутится, но не просыпается.

Бабушка выливает на него ещё стакан холодной воды.

Петька недовольно хрюкает, плюется, но не просыпается.

Тогда бабушка опрокидывает раскладушку.

Петька стукается об пол и продолжает спать.

Примерно через полчаса он встаёт на четвереньки: холодно лежать на полу! И ползёт, не открывая глаз. Ползёт к ковру.

Но хитрая бабушка ставит на его пути стул.

Петька стук об него лбом и поворачивает в сторону. И опять натыкается на стул.

Стукнувшись о стул раз восемь, Петька садится и начинает протирать глаза.

А бабушка уже наготове — стоит с миской в руках. А в миске — каша.

И, ещё не проснувшись, внук широко раскрывает рот, а бабушка складывает туда кашу. Петька глотает.

Съев кашу, он просит:

— Чай!

Бабушка мчится за чаем.

Насытившись, Петька сначала открывает один глаз, а через несколько минут — второй.

Но если вы думаете, что он уже проснулся, то ошибаетесь. Бабушка берёт его под мышки, поднимает и держит так до тех пор, пока внук не перестанет покачиваться.

Она отпускает его и говорит:

— Вот мы и проснулись.

Бывало, что Петька засыпал среди бела дня. Это кончалось тем, что замок в дверях приходилось взламывать.

Мог он уснуть и в трамвае, и в кинотеатре, и в ванне, а уж как крепко спал он на уроках — и говорить не надо! Замечательно спал.

Ещё любил Петька плеваться. Это было его любимое занятие.

В каждом классе Петька сидел по два года; и к этому все привыкли.

Когда его отца вызывали в школу и жаловались на сына, отец говорил:

— Ничего, ничего, гражданка учительница, образумится парень со временем. Вот пойдёт в армию, там из него человека сделают.

— А до армии? — спрашивала учительница.

— Живёт ведь. А что? — невозмутимо спрашивал отец. — Не ворует, людей не убивает. Правда, соображает он плоховато. Так ведь не всем же академиками быть.

Но Петька ни дворником, ни академиком быть не собирался. Любил он поесть, поспать и поплевать.

Больше Петьку ничего в жизни не интересовало.

В это лето он перешёл в третий класс. Точнее сказать — не перешёл, а переполз.

•

Виктор Мокроусов

Вот он в четвёртый класс не перешёл, а точнее сказать — перебежал, так как учился он очень хорошо.

Живёт он в том лее доме, что Лёлишна и Петька, в первом подъезде, на третьем этаже.

Когда Виктор во дворе, все могут быть спокойны. Он, если потребуется, остановит любого хулигана, защитит малыша или девочку; синяк под глаз получит, но не убежит от опасности. И вовсе не потому, что он сильнее всех или длиннее. Наоборот — Виктор самого среднего роста, и мускулы у него самые обыкновенные.

Сильным его делает смелость. А откуда он, по-вашему, взял эту смелость?

На дороге нашёл? Или взаймы у кого-нибудь попросил?

Или на ножичек выменял? Или папа у него космонавт? Нет, нет, нет и нет.

Папа у него бухгалтер, тихий человек. Про таких говорят : мухи не обидит. А смелость на дороге не валяется. Никто её взаймы дать не может. И на ножичек не сменяет.

До второго класса Виктор был трусоват.

Вот гулял он однажды в городском парке, вдруг слышит ребячьи голоса:

— Головешка идёт! Головешка идёт!

Оглянулся Виктор, а к нему подбегает этакий чумазый тип и говорит:

— Давай деньги! Ну!

— Какие деньги? — заикаясь от страха, спросил Виктор.

— Твои. А ну давай! — И этакий чумазый тип стукнул его по лбу.

Виктор — бежать.

Прибежал домой весь в слезах, рассказал о том, что сейчас с ним случилось.

— Выходит, что зря мы тебе такое имя дали, — сказал отец. — Придётся его сменить. Виктор — значит победитель. Зовут тебя победителем, а ты никого победить не можешь. Какой-то головешки испугался.

— Он меня по лбу! Кулако-о-о-ом!

— Будет так, — рассердился отец, — или ты становишься победителем, или мы меняем тебе имя!

Задумался Виктор. К имени своему он привык — хорошее имя, красивое.

Виктор — победитель. Чтобы оправдать имя, надо быть смелым.

Но как стать смелым? Надо тренироваться, учиться быть смелым.

А как???

А вот так: не бояться, и всё! И Виктор пошёл в городской парк.

И сразу увидел Головешку — этакого чумазого типа.

Как и следовало ожидать, тип подскочил, скомандовал:

— А ну давай деньги!

— Денег у меня нет, а если бы и были, то ничего бы ты не получил.

— Зато ты получишь! — крикнул Головешка и стукнул его.

Виктор реветь — и наутёк.

Добежал он до выхода из парка и остановился. Что же такое получилось? Опять победителя победили?

По щекам его текли слёзы, но он двинулся обратно. Головешка, увидев Виктора, захохотал.

Однако долго ему хохотать не пришлось.

Виктор закрыл от страха глаза и махнул рукой. И попал Головешке по плечу.

Тот дал сдачи. Виктор стукнул его по лбу.

Народ собрался. Девчонки визжат, попискивают. Мальчишки советы дают.

Вдруг — милицейский свисток. Все — врассыпную.

Быстрее всех умчался Головешка. Один Виктор остался.

Подходит милиционер Горшков, спрашивает:

— Что тут имело место?

— Победитель побеждал, — с плачем ответил Виктор.

— Какой же ты победитель? — удивился милиционер Горшков. — Во-первых, ревёшь. Во-вторых, нос у тебя расквашен, под глазом синяк и щека расцарапана. Полюбуйся-ка! — Он достал из кармана маленькое зеркальце и протянул мальчику.

— Ого-го! — воскликнул Виктор, увидев свою физиономию точно такой, какой её описал милиционер. — Цветная фотография получилась… Меня Виктором зовут, —объяснил он, — а это значит победитель. Вот я и решил смелым стать, не трусить. Раньше я от Головешки бегал, а сегодня не убежал.

— От Головешки? — спросил Горшков. — Знаю такого. Ну ладно, ты не убежал. Зато ревел.

— Ну и что? Просто рот забыл закрыть.

— А как сейчас самочувствие?

— Ничего, только пить хочу.

И милиционер угостил Виктора газированной водой с вишнёвым сиропом.

А на прощание сказал:

— Во-первых, когда побеждать будешь, рот закрывай. Во-вторых, когда подрастёшь, приходи в милицию работать. Нам смелые люди очень нужны.

Домой мальчик шёл гордый и весёлый. Сегодня он действительно был победителем, хотя нос у него был расквашен, под глазом красовался синяк, а щека была расцарапана. Сегодня Виктор действительно победил свою трусость, Только не надо думать, что дальше у него всё шло гладко. Нет, как и всякое плохое качество, трусость уничтожить было трудно.

Она просыпалась в минуты опасности почти каждый раз. И каждый раз с ней надо было бороться. И каждый раз Виктор её побеждал.

•

Укротитель львов Эдуард Иванович

Он тоже самый смелый человек. Ведь если даже обыкновенная кошка, какая-нибудь там Муська или Дуська, исцарапать может, то львы, сами представляете, на что способны. Хлоп лапой — и, как говорится, каюк!

Конечно, на поясе Эдуарда Ивановича висели пистолеты, но патроны в них были не настоящие — холостые, потому что стрелять в цирке нельзя: можно случайно попасть в зрителей.

Правда, на всякий случай были ещё шланги, чтобы поливать зверей водой, если они взбунтуются.

Были у Эдуарда Ивановича и помощники. Во время представления они стояли наготове с длинными железными палками в руках. Но стояли они за клеткой.

Так что единственным оружием дрессировщика был бич, которым он щёлкал, как стрелял.

— Почему львы вас слушаются? — часто спрашивали Эдуарда Ивановича зрители.

— А потому что я нахал и обманщик, — смеясь, отвечал он. — Я нахально обманываю их, доказывая, что я будто бы их сильнее. Как только они догадаются, что я их слабее, так они меня — ам!

Вам, конечно, интересно узнать, как он стал укротителем.

Цирк он любил с детства и, когда подрос, пошёл туда работать. Был он и рабочим, и кассиром, и контролёром, а потом стал ассистентом жонглёра, то есть помощником его. А потом и сам стал жонглёром. Хищники ему нравились, но он и думать боялся о том, чтобы войти в клетку к зверям.

Однажды во время представления укротителю львов стало плохо. Он был пожилым человеком и неожиданно почувствовал, что сердце у него вот-вот разорвётся. Он шагнул к выходу и упал.

Упал он лицом вниз. А хищникам нельзя показывать спину. Они обязательно бросятся на неё.

Ещё никто не успел сообразить, что же произошло, как Эдуард Иванович, стоявший у выхода на арену, открыл дверь в коридор из железных прутьев (по этому коридору львов выпускают на арену).

Он выбежал на манеж, подхватил дрессировщика под мышки и вытащил в безопасное место.

А львы словно обезумели — заметались, подняли страшенный рёв. В цирке началась паника.

Можно было бы подождать, когда публика выйдет из помещения, и загнать зверей в клетки потоками воды из шлангов. Но делать этого не хотелось. В цирке есть закон: доводить любой номер до конца.

И Эдуард Иванович во второй раз вышел на арену к метавшимся львам. Он взял бич, щёлкнул им, как выстрелил.

У него было такое весёлое, такое бесстрашное лицо, что зрители сразу успокоились, подумали, будто так и надо было. А Эдуард Иванович щёлкал бичом, наступал на львов, загонял их в коридор из железных прутьев. И улыбался.

Когда последний лев был изгнан с арены и закрыт в клетку, молодой жонглёр стал раскланиваться перед довольной публикой как ни в чём не бывало. Как будто всю жизнь он только то и делал, что укрощал львов.

Старый дрессировщик обнял его, расцеловал и проговорил:

— Я больше работать с ними не могу. Они уже не будут меня слушаться. Бери моих львов.

Так Эдуард Иванович стал укротителем.

Интересная и опасная была у него профессия. Но какие бы с ним ни приключались беды и несчастья, он не унывал.

Как-то ему пришлось проводить репетицию ночью. В цирке никого не было, кроме нескольких рабочих и уборщиц. И вдруг свет погас. Наступила полная темнота. Укротитель, стоя посередине арены, не только не видел, но и не слышал сразу притаившихся львов и львиц.

А они его и слышали и видели.

Что делать?

Он щёлкнул бичом. Осторожно попятился. И прислонился спиной к решётке. И тут вспыхнул свет.

В трёх шагах от себя Эдуард Иванович увидел двух львиц, приготовившихся к прыжку.

— Ай-я-яй! — сказал им дрессировщик. — Как вам не стыдно! А я-то думал, что вы меня любите. А вы решили меня слопать? По местам!

И он продолжил репетицию.

•

Злая девчонка Сусанна Кольчикова

Я бы с удовольствием не написал о ней ни строчки, если бы она не участвовала в представлении.

Ей десять лет. Всего десять лет!

Но за свою небольшую жизнь она ухитрилась сделать людям столько неприятностей, сколько другому не сделать и за двести лет. Можно сказать, что она только тем и занималась, что злилась. И со злости творила всякого рода безобразия.

Ростом она маленькая, худенькая, вёрткая.

Пулей вылетит из подъезда. Стукнет кого-нибудь по затылку и обратно — пулей в подъезд, домой!

Однажды Сусанна проколола гвоздём футбольный мяч: ткнула в покрышку — и пши-и-и-и…

Двадцать мальчишек — сорок ног — бежали за ней.

И её — две ноги — не поймали!

Кстати, это она научила Петьку-Пару плевать. Сказала ему, что если целый день плевать на одно место, то к вечеру на этом месте вырастет белый гриб.

Петька плевал, плевал, плевал, плевал…

Никакого белого гриба, даже мухомора, конечно, не выросло, а плевать понравилось. Привык.

Даже Виктор Сусанны побаивался. А что делать?

Бежит мальчишка, она ему подножку — раз! Он плюх на землю, искры из глаз, голова гудит; вскочит — и на Сусанну с кулаками.

Она — реветь и звать на помощь.

Люди видят: стоит девочка, плачет в четыре ручья (по два из каждого глаза), а её хотят бить. И все — ей на помощь.

Вот она какая, Сусанна Кольчикова.

Человек, которому никто не верит, фокусник Григорий Васильевич

Вот как мы с ним познакомились. Был я в командировке, ждал поезда на маленькой железнодорожной станции.

Наступила ночь. До поезда оставалось часа два.

Смотрю — на скамейке под фонарём сидит человек и… У меня от удивления, как говорится, глаза на лоб полезли, а от страха волосы на голове зашевелились.

Ведь человек этот поднимал с земли гальки, подбрасывал их в воздух, и они падали ему в рот.

Я начал считать гальки. Одна… Десять… Тридцать шесть…

Человек поднял гальку величиной с кулак, подбросил в воздух — и проглотил!

Заметив меня, он сказал:

— Присаживайтесь.

А я подумал: «Вдруг он возьмёт меня, подбросит в воздух и проглотит?!»

— Садитесь, — снова предложил мне этот странный человек, — отдыхайте.

Я присел, а он продолжал глотать гальки.

— Что вы делаете?! — в ужасе спросил я.

— Закурить есть? — спросил этот странный человек.

— Некурящий.

Тогда он сунул руку в карман моего пиджака и достал оттуда сначала портсигар, затем спички, закурил, поблагодарил и положил спички с портсигаром мне в карман.

Я сунул туда руку — пусто.

Тогда он на моих глазах проглотил горящую папиросу, достал из уха новую, проглотил её и достал новую — из моего ботинка.

— Хватит! — весело сказал этот странный человек, видимо почувствовав, что я собираюсь бежать. — Просто я фокусник. Вот тренировался. Понравилось?

— Нет, — ответил я.

Человек опустил руки, и из обоих рукавов на землю высыпались гальки, в том числе и та, величиной с кулак.

Посмеялись мы и разговорились.

Родители моего нового знакомого — Григория Васильевича — хотели, чтобы он рос не как другие дети. Его не отпускали одного играть на улицу. В школу и обратно домой его сопровождала мама. Ребёнок рос избалованным, капризным. Родители мечтали, чтобы он прожил жизнь уютно, беззаботно.

Но однажды Гришу привели в цирк. Видел он и ловких гимнастов, и сильных борцов, и смелых дрессировщиков, и весёлых клоунов, и красивых наездниц…

И здесь же, на представлении, он решил во что бы то ни стало быть фокусником — человеком, которому никто не верит.

И стал им. И выпала ему жизнь не уютная, не беззаботная, а суматошная, беспокойная, даже тревожная. Профессия фокусника не такая уж лёгкая, как может показаться на первый взгляд.

Фокуснику никто не верит. Никто, ни один человек! Зрители пожалеют оступившегося гимнаста, поскользнувшуюся наездницу, простят грубые шутки клоуну, но, когда выходит на манеж фокусник, все зрители мысленно желают ему неудачи. Кое-кто считает его просто обманщиком. Ведь зрители смотрят во все глаза и сердятся, потому что не могут заметить, откуда в бумажном кульке оказывается вода или как куриное яйцо мгновенно превращается в живого петуха.

…Когда в ваш город приедет цирк шапито, приходите на представление и не жалейте ладоней — хлопайте артистам, этим неутомимым, сильным, ловким и смелым труженикам!

•

Гроза жуликов и хулиганов — милиционер Горшков и его подопечный, неподдающийся воспитанию Головешка.

Жизнь у Головешки была в высшей степени скучная. Он даже читать не любил. Да чего там читать, он даже в футбол не играл.

А Горшков ему одно твердил!

— Думай. Включай свою мозговую систему на полную мощность.

Нет уж, если жизнь не удалась, никакая тут система не поможет, сколько её ни включай! Вот раньше, когда с жуликами дружил, жить было интересно. Воровать Головешке (а так его прозвали за то, что он был черноволосый и всегда чумазый), скажем прямо, понравилось. Конфеты ел, в кино каждый день ходил, мороженое по нескольку штук за один раз сглатывал, по целой бутылке фруктовой воды выпивал и целой булкой закусывал. И он очень, помнится, удивился, когда его забрали в милицию. Испугался.

Ничего не понял: ведь до этого он не задумывался над тем, что берёт чужие деньги, что совершает преступление, что не будь он маленьким, то за свои делишки угодил бы прямо в тюрьму.

Головешка выслушал Горшкова с величайшим вниманием. Раскаяние его было настолько очевидным, что разговор в милиции занял не более получаса.

Однако на другой же день милиционер явился к нему домой и долго разговаривал с матерью, Ксенией Андреевной, расспрашивал её о жизни.

Мать, конечно, расплакалась: сын растёт непутёвым, без присмотра. А она больная, вот уже несколько лет не встаёт с постели. И если бы не соседка тётя Нюра, то неизвестно, как бы и жили. Лечить-то лечат, а вылечить не могут.

Головешка был благодарен Горшкову, что тот не рассказал о карманных кражах. А то бы мать совсем расстроилась.

Потом милиционер побывал в школе и через месяц примерно добился, чтобы мальчишку перевели в интернат.

Но Головешка опять связался с жуликами. Горшков опять его поймал. На этот раз разговор в милиции был куда строже. Тут мальчишка впервые услышал слова «неподдающийся» и «колония». И на этот раз Горшков рассказал Ксении Андреевне всё.

— Только в интернате не говорите! — взмолился Головешка. — Я тогда оттуда убегу!

— Ты не пугай, — строго сказал Горшков. — Условия не ставь. Мы тебе условия ставить будем.

— Вы уж его больно-то не ругайте, — попросила Ксения Андреевна, — он у меня переживательный очень.

— Он у вас несознательный очень, — поправил Горшков. — Зря вы его жалеете.

— Да как же мне его не жалеть? Ведь он у меня один. Он одна моя надежда на старость.

— «Надежда, надежда»! — проворчал милиционер. — Если его сейчас же в руки не взять, не приструнить, он вам такую старость организует, что наплачетесь.

И не стало Головешке покою. Горшков от него не отставал, всё хотел чем-нибудь увлечь. Хоть бы футболом! На стадион его бесплатно проводил. Ничего не получалось. Ничем не интересовался Головешка. Ничем.

Ох и злился Горшков! И на себя, и на мальчишку. Зачем он только связался с ним? У самого-то жизнь — хуже не придумаешь. Мечтал работать в уголовном розыске, чтобы бороться с настоящими преступниками, а его держали, как он выражался, на мелкой рыбе.

И только изредка товарищ майор из уголовного розыска брал Горшкова с собой на опасные задания.

Роста Горшков был двухметрового.

— Потому тебя и не берут в розыск, — шутили товарищи, — что твою фигуру за восемь с половиной километров видно.

Зато уж жуликов Горшков не приводил в милицию, а, можно сказать, приносил за шиворот. Иной раз по две штуки в каждой руке.

На этом ПАРАД УЧАСТНИКОВ заканчивается.

Начинаем представление!

Переворачивайте

страницы,

читайте,

ПОКА НЕ НАДОЕСТ!

Открывает первое отделение Петька-Пара.

Он сидел на балконе и плевал. И вдруг увидел на соседнем балконе Лёлишну, закричал радостно:

— Эй ты, сирота, съела кошку без хвоста! — Он мяукнул, потом гавкнул, потом крикнул петухом. — Лёлька, Лёлька, пирбемолька! Кошка, мошка, драндулет! Мыло, сало и паркет!

— Не дразнись, пожалуйста, — попросила Лёлишна.

— А мне делать нечего, — признался Петька.

— Иди поспи, — посоветовала Лёлишна.

Петька вернулся в комнату, прилёг на диван. Уснул.

Бабушка, уходя на рынок, забыла взять ключ. Придя домой, она все руки отбила о дверь.

Соседи выходили на помощь — тоже стучали.

— Петю будят, — сказала Лёлишна дедушке, когда они вышли во двор посидеть на скамеечке.

— Бедный ребёнок, — сказал дедушка, — они сломают дверь, а ему попадёт.

Выходил дедушка на улицу редко, так как ему было тяжело подниматься на пятый этаж. Несколько раз Лёлишна обращалась в домоуправление с просьбой поменять квартиру. Но грозный домоуправляющий товарищ Сурков говорил одно и то же:

— Разберёмся.

Пока он разбирался, дедушка не имел возможности гулять каждый день.

Вот об этом они с Лёлишной и разговаривали, когда к ним подошёл высокий усатый человек в голубом пиджаке и спросил:

— Где здесь тридцать восьмая квартира?

— Она во втором подъезде, на пятом этаже, — ответила Лёлишна, — но вам в неё не попасть. Петя уснул.

— Если Петя уснёт, — объяснил дедушка, — его и пушкой не разбудить. У него феноменальный сон.

— А что мне делать, — спросил усатый человек, присев на свой огромный чемодан, — если я феноменально устал, а отдыхать мне негде?

— А вы кто такой? — спросил дедушка.

— Я дрессировщик, — раздалось в ответ, — укротитель львов. Работаю в цирке шапито.

Дедушка с Лёлишной испуганно встали, словно перед ними был не укротитель, а лев.

— Зовут меня, — усатый человек встал, — Эдуард Иванович. Жить мне в вашем городе месяца три. На это время дирекция сняла мне комнату. Тридцать восьмая квартира в этом вот доме. Я только что с поезда. Устал, а тут…

Лёлишна сказала:

— Ни разу в жизни не разговаривала с живым дрессировщиком.

— Я тоже, — сказал дедушка и обиженно спросил: — А почему вам, Эдуард Иванович, обязательно жить у этого феноменального сони?

— У нас тоже две комнаты, —сказала Лёлишна, —и одну мы спокойно можем отдать вам.

— С большим удовольствием, — добавил дедушка, — если, конечно, львов с собой приводить не будете.

— Не буду, — весело пообещал Эдуард Иванович. — Согласен поселиться у вас. Но есть вопрос: какие у вас характеры?

— У неё хороший, — кивнув на внучку, ответил дедушка. — А у меня так себе, средний.

— Терпимо. — Укротитель опять улыбнулся. — Домой я прихожу довольно поздно, но зато в цирк вы сможете ходить бесплатно и хоть каждый день. Вас это устраивает?

Это очень устраивало Лёлишну с дедушкой!

Эх, если бы знал Петька, кого он проспал!

Второй номер нашей программы исполняет злая девчонка Сусанна Колъчикова.

Она появилась во дворе нарядно одетой: в голубом, с белым воротничком платьице, на макушке — огромный голубой бант.

Самые страшные свои злодеяния Сусанна совершала именно нарядно одетой. Ведь тогда она выглядела паинькой, скромницей, и люди забывали, какая она на самом деле.

Едва она вышла из подъезда, как все малыши бросились врассыпную. А бабушки, сидевшие с вязаньем в руках, стали настороженно следить за каждым её шагом.

Но она — маленькая, худенькая, нарядная — не человек, а кукла из магазина «Детский мир» — гуляла, скромно опустив глазки. И бабушки успокоились. И малыши вернулись на свои места.

А Сусанна зорко посматривала по сторонам, выбирая жертву для очередного злодеяния.

Интересной жертвы не было. И она (то есть Сусанна) начала злиться. Стала покусывать губки. Сжала кулачки. И опустила ножку на песочный домик.

Малыш — строитель домика — заревел.

На личике злой девчонки появилась улыбочка.

Бабушки забеспокоились. Малыши заволновались.

Но Сусанна снова скромно опустила глазки, разжала кулачки, перестала покусывать губки и вновь превратилась в куклу из магазина «Детский мир».

Из подъезда вышла Лёлишна.

— Опять Петя уснул, — озабоченно сказала она. — Бабушка на лестнице плачет, а он спит.

— Как замечательно! — радостно прошептала Сусанна. — Так ему и надо! Так ему и надо! Так им всем и надо!

— Ты что? — удивилась Лёлишна. — У них несчастье, а ты…

— А громко бабушка ревёт? — перебила Сусанна. — Ах, как обожаю, когда старушки плачут! Пойду посмотрю! Очень интересно!

И злая девчонка вбежала в подъезд.

Но бабушки она не увидела: бабушка сидела у соседей и уже не плакала, а пила чай.

Разозлившись, Сусанна постучала в Петькину квартиру. И — что бы вы подумали? — Петька сразу проснулся. Вернее, не проснулся от стука, а просто выспался.

Он открыл дверь и спросил, зевая:

— Чего надо?

— А ты что делаешь, Петенька? — спросила Сусанна.

— Да вот квартиру караулю, — зевая, ответил Петька. — Дрессировщика какого-то поджидаю. То ли собак, то ли куриц он дрессирует, не знаю. Мы ему комнату сдаём. В цирк будем бесплатно хоть каждый день ходить. Тебе-то что тут надо?

— Замечательно! Замечательно! — Сусанна даже подпрыгнула. — Что я придумала! Что я придумала!

И так как она была в нарядном платьице, с бантом на макушке, Петька забыл, какая она на самом деле.

— Заходи давай, — предложил он, — а то я один-то опять усну.

— Что я придумала! — перепрыгнув через порог, воскликнула Сусанна. — Ах, Петюнчик ты миленький. Петюшечка ты замечательный, золотце!

— Ты не обзывайся, а говори.

— Петюлечка ты дорогая! Почему все считают тебя соней? Только и слышишь: «Пара-засоня!», «Засоня-Пара!»

— Да ну? — Петька сделал вид, что очень удивлён. — Я им… — Он погрозил кулаком.

И зевнул.

Правильно, Петюнчик! Правильно! — сказала Сусанна ласково. — Ты им должен доказать, что они врут. Раз они считают тебя соней, ты сиди и дверь не открывай. Ни за что не открывай. Сиди и молчи. А потом, когда все заревут, открой дверь и скажи: «А я и не спал. Но раз вы считаете меня будто бы соней…»

— Попадёт, — испуганно протянул Петька.

— А я здесь буду. С тобой. Скажу, что всё это я устроила.

— Всё равно попадёт. Мне больше, тебе меньше.

— Зато всех проучишь! Не будут тебя больше соней дразнить! Уважать тебя будут!

— Подумать надо…

И тут раздался стук в дверь.

— Не открывай, не открывай, не открывай! — шептала Сусанна, цепко держа Петьку за руку.

В дверь колотилось кулаков шесть — не меньше.

— Попадёт, попадёт, попадёт! — шептал Петька,

— Не открывай, не открывай, не открывай…

— Попадёт, попадёт, попадёт…

Вдруг — тишина.

— Ломать будут, — всхлипнув, сказал Петька. Он и в спокойной-то обстановке всегда туго соображал, а сейчас вообще понять не мог, что происходит. — Ломать будут! — жалобно повторил он. — Попадёт…

— Иди, — Сусанна подтолкнула его к дверям, — скажи нм…

Он, хныкая, направился в коридор, остановился у дверей и заревел во весь голос.

По было уже поздно. Замок взломали. Дверь открылась.

— Засоня ты, соня! — сказал отец.

— Жизни моей больше нет! — сказала бабушка.

— Это не я! — с рёвом ответил Петька. — Не мне по затылку надо, а Сусанне! Она меня за руку держала! Дверь не давала открывать! Можете проверить! Можете у неё спросить! Тут она! Сама обо всем расскажет!

Обыскали всю квартиру. Даже на балкон выглянули. Злой девчонки нигде не было. Ни-где! Ис-па-ри-лась! У-ле-ту-чи-лась!

Пришлось Петьке отвечать одному. И за то, что соня, и за то, что соврал насчёт Сусанны. Но он не плакал. Он думал о том, куда могла деться злая девчонка.

А попало ему здорово. Так попало, что я даже не буду описывать как. Сами догадайтесь. Но повторяю: он не плакал. Он думал о мести.

Невероятный прыжок! Только в нашей программе! Невероятный прыжок!

Куда же исчезла Сусанна? И как?

А вот как.

Вышла она на балкон. Пятый этаж. Никуда не спрячешься. Любой человек на её месте растерялся бы. Но Сусанна не растерялась. Она перелезла через перила.

О чём, интересно, думала она в этот момент?

А думала она о том, как попадёт Петьке-Паре. Причём ему попадёт ещё больше, если она исчезнет из его квартиры. Ведь Петька обязательно скажет, что всё это придумала она, а её нет!

Пятый этаж. Правда, расстояние между балконами небольшое, но какой надо быть злой, чтобы…

Сусанна прыгнула!

Хихикая, перелезла через перила соседнего балкона, одёрнула платьице, вновь превращаясь в куклу из магазина «Детский мир». И шагнула в комнату.

Лёлишнин дедушка пил молоко. Увидев девчонку, он выронил из рук чашку.

Сусанна бросилась к выходу, но споткнулась и упала.

Раздался стук — это её голова ударилась об пол. Виииииииииииизг раздался.

Если бы я был злым человеком, то хохотал бы сейчас во всё горло. А если бы я был совсем злым человеком, то написал бы, что она завизжала, как поросёнок. Но я пожалел Сусанну: так здорово она грохнулась.

А ещё больше мне жаль дедушку. Ведь он очень испугался. Сусанна тоже испугалась и на четвереньках уползла в коридор. А дедушка долго-долго не мог прийти в себя.

Когда Сусанна вышла во двор, на лбу её красовалась шишка. Малыши дружно рассмеялись. Бабушки всплеснули руками, и клубки шерсти раскатились в разные стороны.

Сами понимаете, как рррррразозлилась Сусанна!

И наступила тишина.

Шишка на Сусаннином лбу стала разноцветной.

Кажется, впервые в жизни злая девчонка разревелась по-настоящему, от всей души, а не для того, чтобы кого-нибудь подвести или что-нибудь выпросить. Она ревела так громко, что ничего не видела и не слышала. А малыши прыгали вокруг нее и пели:

— Так тебе и надо! Так тебе и надо!

А бабушки прихлопывали в ладоши. И даже при-топ-ты-ва-ли.

На балконе появился Петька. Увидев Сусанну, он что, по-вашему, сделал? Конечно, плюнул. Но промахнулся.

— Эй, ты! — крикнул он. — Берегись! Я из тебя котлету сделаю!

И плюнул. И опять промахнулся. Потому что очень нервничал.

Продолжаем нашу программу. Выступают артисты разговорного жанра — бабушки и дедушка.

Лёлишнин дедушка, придя в себя после внезапного появления Сусанны, сказал:

— Это безобразие. Надо принимать меры.

Но какие меры и как их принимать, дедушка не знал. Он сидел, пил молоко и повторял:

— Это безобразие.

Вдруг раздался резкий звонок. Дедушка открыл дверь и увидел двух бабушек.

— Это безобразие, — сказали они, — надо принимать меры.

— Правильно, — согласился дедушка, — это феноменальное безобразие. Прошу вас в комнату.

Но бабушки даже порога не перешагнули, сказали:

— Надо её наказать, обязательно надо наказать. Обязательно и феноменально.

— Правильно, — опять согласился дедушка, — надо её наказать. Феноменально и обязательно.

Тут бабушки переглянулись между собой и спросили:

— А кого наказать?

— Её, — ответил дедушка.

— Кого — её?

— Я забыл, как её зовут, — виновато признался дедушка.

— Ха! Ха! Ха! — ответили бабушки. — Он забыл, как зовут его внучку! Смешно в высшей степени!

— Я не забыл, как зовут мою внучку, но…

— Её, её надо наказать! — перебили бабушки. — Она изуродовала нашего ребёнка! Сделала ему шишку! На лбу! Ужас!

— Неправда. Шишку вашему ребёнку сделал, видимо, я.

— Вы?!

— Я. — Дедушка виновато улыбнулся. — Понимаете, я пил молоко, кипячёное конечно, и ноги мои в это время были вытянуты, а ваш ребёнок запнулся и…

— Ах! — воскликнули бабушки и пошатнулись, и стукнулись друг о друга. — Вас надо отвести в милицию. Нет, вас надо знаете куда? В тюрьму!

— Меня?!

— Вот именно — вас!

— Пожалуйста, — вздохнув, согласился дедушка. — Если вы считаете, что я виноват, — пожалуйста. Но я думаю, что виноват не я, а ваш ребёнок.

— Он не может быть виноват!

— Он виноват, —  упрямо, но тихо возразил дедушка. — Из-за него, то есть из-за неё, я испугался и пролил стакан кипячёного молока.

— А чего это он испугался? — спросили друг друга бабушки.

— А как она попала в нашу квартиру? — спросил дедушка.

— Как она попала в его квартиру? — спросили бабушки насмешливо. — Ха! Ха! Ха! Уж не хочет ли он сказать, что она прилетела в окно?

— Да, я хочу сказать, что она вроде бы прилетела. Только не в окно, а на балкон. — И дедушка неуверенно добавил: — Ха. Ха. Ха.

Бабушки сказали:

— Пожилой человек, а врёт.

— Я не вру, — покраснев от обиды, сказал дедушка. — Даю вам честное пенсионерское, что ваш ребёнок вошёл не в дверь, а откуда-то появился на балконе.

— Всё ясно, — покачав головами, озабоченно сказали бабушки, — его надо отправить не в тюрьму, а посадить в больницу.

Больницы и врачей дедушка боялся больше всего на свете. Поэтому он испуганно захлопнул дверь и убежал в комнату.

В это время проснулся Эдуард Иванович.

— Я спал, как Петька из тридцать восьмой квартиры, — сказал он. — Что тут происходило? Сквозь сон я слышал стук, визг, звонок и разговоры. Что случилось?

— Случилось безобразие, — ответил дедушка, — я попал в историю.

— Пустяки, — успокоил его дрессировщик. — Вся жизнь состоит из того, что попадаешь в истории. Главное, чтоб вас не съели. Всё остальное — пустяки. Ну, я на вокзал. Приходит поезд с животными. Как-то они перенесли дорогу? Гастроли начинаются через три дня. Надеюсь, что вы с внучкой будете частыми гостями в нашем цирке.

И дедушка сразу повеселел. Он очень любил цирк. Он даже забыл спросить: а кто же и за что может его, дедушку, съесть?

Весь вечер у ковра Петька-Пара!

Петька караулил Сусанну.

А она лежала дома на кровати, а вокруг бегали: две бабушки, одна мама и один папа.

Они часто налетали друг на друга, спотыкались, хватались руками за голову и сердце, потому что не знали, как спасти любимого ребёнка.

Ведь любимый ребёнок заявил:

— Если не будете меня слушаться, я умру. Или купите мне тигрёнка. Живого. Полосатого. С хвостом. Такого, какой на афише нарисован.

— Солнышко моё! — воскликнула одна мама. — Мы бы тебе целого тигра купили, но их не продают.

— Не продают, — подтвердил один папа.

— Не продают, — подтвердили две бабушки.

— Меня это не интересует! — крикнул любимый ребёнок и закрыл глаза. И простонал.

— Доктора! Доктора! — закричали две бабушки.

— Врача, — прошептала одна мама.

— Доктора! — приказал один папа.

— Тигрёнка! — громче всех крикнул любимый ребёнок.

И снова забегали, засуетились, заспотыкались, заналетали друг на друга: две бабушки, одна мама и один папа.

Всё это Петька слышал. И захотелось ему на это посмотреть. Он влез на водосточную трубу, откуда до открытого окна было рукой подать.

«Тигра захотела! — подумал он. — Сама ты тигра бесхвостая! Я тебе покажу тигра!»

Хотел Петька слезть на землю, но не смог оторвать ни ног, ни рук. Прилип. Труба-то была недавно покрашена — он это заметил ещё тогда, когда лез.

А сейчас вот прилип. Да накрепко.

Подошла Лёлишна, спросила:

— Что делаешь?

— Ничего, — ответил Петька, — просто так.

— Слезай. Труба выкрашена.

— Зачем это я слезать буду, если мне здесь нравится?

— Вымажешься.

— Ну и что? Чего ты ко мне пристала?

Подошёл Виктор, спросил:

— Пара, ты что тут делаешь?

— Ничего, — ответил Петька, — просто так.

— По-моему, он прилип, — сказала Лёлишна, — но не сознаётся.

— Пара, ты прилип? — спросил Виктор.

— И чего вы ко мне пристали? — возмутился Петька. — Нельзя человеку на трубе посидеть!

— Ты, пожалуйста, сиди, — сказала Лёлишна, — сиди сколько тебе угодно. Но мне кажется, что ты прилип.

— Да, прилип, — гордо отозвался Петька, — а какое ваше дело? Что, нельзя человеку и прилипнуть?

— Можно, — насмешливо согласился Виктор. — А как отлипать будешь?

— Не знаю, — сказал Петька, — просто понятия не имею. Больно отлипать-то. Как начну руку тянуть… о-о-ой!

— По-моему, надо ждать, — задумчиво произ есла Лёлишна. — Надо ждать, когда он оторвётся. Рано или поздно краска высохнет, и тогда…

— Что тут происходит? — раздался грозный голос, и ребята увидели в окне Сусанниного папу. — Что тебе здесь надо?

— Ничего, — ответил Петька.

— Тогда убирайся отсюда!

— «Убирайся, убирайся»… — пробормотал Петька. — А как? Вы что, не видите? Я прилип.

— Меня это не интересует! — закричал Сусаннин папа. — Если ты сейчас же не уберёшься, я сброшу тебя!

— Нет, вы посмотрите на него! — сказал Петька ребятам. — Ему досталось от любимой доченьки, так он на мне злость срывает. А доченька у него тигра просит.

— Не тигра, а тигрёнка! — снова криком ответил Сусаннин папа. — Уйдёшь ты или нет?

А Петька устал. Но стоило ему расслабить руки, как кожу с ладоней начинало тянуть — больно очень.

— Разрешите ему, пожалуйста, повисеть здесь ещё немножко, — попросила Лё-лишна Сусанниного папу. — Он бы с удовольствием слез, но прилип.

— Так тебе и надо! Так тебе и надо! — Это уже дразнилась Сусанна, показавшись в окне. — Паратара! Пара-фара!

Не успел Петька подумать, как руки оторвались от трубы и он полетел головой вниз.

Он грохнулся на асфальт.

— Отвечать будешь! — гремел голос Сусанниного папы. — Негодяй! Хулиган! Бандит!

Но если вы думаете, что Петька, грохнувшись на асфальт, заревел, то ошибаетесь. Он вскочил на ноги. И плюнул. И не промахнулся — попал в Сусанниного папу.

Что тут началось! Сусанна визжала. Папа её кричал. Бабушки с испуга рыдали.

А мама, упав на колени, воскликнула:

— Будет у нас тигрёнок, только замолчите!

Следующий номер нашей программы несколько задерживается по вине автора.

Прошу извинить меня за непредвиденную задержку. Должен вам объяснить, чем она вызвана.

Мне надо потолковать с вами на одну важную тему.

И очень сложную. И по секрету.

Если кто-нибудь из вас думает, что писатели сидят и сочиняют всё, что им придёт в голову, то ошибается.

Вот с этого и начинается наш с вами секретный разговор. Учтите, что ни в одной книге, которую я написал для взрослых, я об этом даже не упоминал. Только вам расскажу.

Кое-кто из взрослых думает, что нет ничего на свете легче, чем написать книгу. Не верьте. Конечно, я имею в виду не всех взрослых. Есть среди них и такие, которые понимают, что написать книгу — ох, не так просто!

А я люблю писать для вас. Вы-то верите, что, какие бы события ни происходили в книге, не писатель их выдумал. Они были на самом деле.

Ведь самое смешное, самое скучное, самое занимательное, самое страшное, самое светлое, самое злое, самое храброе, самое трусливое, самое тёмное, самое разноцветное выдумывает не писатель, а жизнь. И сколько бы писатель ни выдумывал, никогда ему и не придумать больше того, что бывает в жизни.

Вот, например, всегда ли слушаются герои автора? Как бы не так! Они, то есть герои произведений, частенько совершают поступки, которых от них автор и не ожидал.

Почему?

А вот слушайте.

Когда Петька прилип к трубе, я рассердился на него. Тем более, я вовсе не хотел, чтобы Сусанна прыгала с балкона на балкон. Но всё это случилось — и что мне делать?

Выхожу я из дому, сижу, разговариваю с ребятами про разные разности. А сам о том думаю: почему меня герои не слушаются и что мне с ними в таком случае делать?

Жалуюсь на них ребятам. А ребята смеются. И мне становится смешно.

Всё объясняется просто. Феноменально просто, как сказал бы Лёлишнин дедушка. Оказалось, что и Петька к трубе прилипал, и Сусанна с балкона прыгала. Только я об этом не знал, но догадался.

Считаешь, что придумал, а оно — обязательно было.

А теперь, уважаемые читатели, продолжаем нашу программу!

Эдуард Иванович вышел из дому и увидел вымазанного краской Петьку.

— Кто это вас выкрасил, молодой человек? — удивлённо спросил укротитель.

— Он сам, — ответила Лёлишна, — к трубе прилипал.

— Я прилип, я и отлип, — пробормотал Петька. — Но попадёт мне здорово. Второй раз за один день.

— Это бывает, — весело сказал Эдуард Иванович. — Мне в детстве иногда по шесть раз за один день попадало, а когда вырос, стало раз по восемь за один день иногда попадать. Главное, чтоб вас не съели. Остальное — пустяки. Честное укротительское. Лёля, я вернусь часов в десять.

Он скрылся за углом дома.

Петька крикнул:

— Ура! Совсем забыл! У нас ведь дрессировщик жить будет. То ли кошек он дрессирует, то ли петухов — не знаю.

Только что-то он долго не приходит. Спит, наверно. А это что за гражданин? Откуда?

— Это и есть дрессировщик, — сказала Лёлшпна, — и не кошек и не петухов, а львов. И жить он у вас не будет. Он уже у нас с дедушкой живёт.

— Не пугай ты меня! — взмолился Петька. — Самое моё честное слово: у нас он должен жить. Папка с мамой в деревню уезжают, а комнату одну решили цирку сдать. Да чтоб дрессировщик и меня подрессировал немного.

— Он к вам и приходил, —объяснила Лёлшпна, — а ты спал. И разбудить тебя не было никакой возможности. Мы и позвали его к себе.

Петька плюнул и сказал:

— За это мне тоже попадёт! Ещё как!

— Пойдём-ка отмываться, — предложила Лёлшпна. — Придёшь домой чистенький, никто тебя ругать не будет.

— Ругать всё равно будут, — мрачно проговорил Петька. — Я один день ничегошеньки не делал, просто целый день на стуле просидел. И всё равно попало. Вот жизнь!

— Да, — согласилась Лёлшпна, — тебе тяжело.

— А за дрессировщика мне попадёт. — Петька плюнул. — Так попадет, что… здорово попадёт, не беспокойся. А может, сменяемся? Ты мне дрессировщика отдашь, а я тебе что-нибудь интересное достану. А?

— Не говори глупостей, — сказала Лёлшпна. — И не жалуйся. Иногда тебе попадает очень по заслугам.

Дедушка открыл им дверь и сразу сообщил:

— Меня собираются положить в тюрьму или посадить в больницу. Дорогая Лёлечка, только не больница!

— Будет так, как ты захочешь, — сказала Лёлшпна.

И дедушка тут же успокоился.

— Давай отмывай меня, — заторопил Петька, — а то мне попадёт. И всю-то жизнь мне попадает! — с горечью вырвалось у него. — Вы даже себе представить не можете, что у меня за жизнь! Я уж сбежать хотел. Только не знаю, куда бежать. Ведь в школу придёшь — ругают, домой придёшь — ругают, спать ложишься — ругают, спишь — знаю! — ругают, проснёшься — то же самое.

— Мне тоже часто попадает, — сказал дедушка, — только мне попадает в вежливой форме, а тебе, видимо, в грубой.

— Во всех формах! — Петька махнул рукой.

— А что мне говорить? — грустно спросила Лёлишна. — Меня вот никто не ругает. К сожалению, некому. Учтите вы, жалобщики, — она попыталась улыбнуться, — тем, кого ругают, конечно, плохо. Но ещё хуже тем, кто вынужден ругать.

Дедушка воскликнул:

— Ты сказала истину!

— И я могу сказать истину, — пробормотал Петька, — я сто истин могу сказать, и за каждую истину мне попадёт. Сусанна вот. Лучше она меня? А живёт она как? Тигра запросила. И получит! Вот у кого жизнь.

Петька говорил и говорил, а Лёлишна оттирала ему руки. Краска смывалась медленно.

— А что со штанами делать? — спросил он.

— Можно в химчистку отдать или порошком «Новость» попробовать.

— Это будет новость! — обрадовался Петька и стал сам оттирать краску.

А Лёлишна поставила на газовую плиту таз с водой и ушла искать порошок.

Пятым номером нашей программы — Виктор Мокроусов ловит тигрёнка.

В город приехал цирк.

Ещё задолго до его приезда на рекламных щитах уже красовались яркие афиши.

Виктор каждый день любовался ими, особенно самой яркой.

На самой яркой афише был нарисован наш знакомый, Эдуард Иванович. А рядом с ним — лев. А пасть у льва оскалена. Пасть — огромная.

Вот Виктору и хотелось крикнуть:

«С группой дрессированных львов! С группой дрессированных львов!»

Рядом — иллюзионист Григорий Ракитин. (Иллюзионист — значит фокусник. Это тот самый человек, которому никто не верит.)

Воздушные гимнасты, наездники, жонглёры, акробаты-прыгуны, музыкальные эксцентрики — глаза разбегаются! Так бы и стоял и смотрел бы хоть целый день! И кричал бы на весь город:

«Цирк приехал шапито! Цирк приехал шапито!»

А ещё интереснее взглянуть на сам цирк, пусть он и не работает пока.

Виктор туда бегом. Денег на трамвай у него не было, ездить зайцем он не привык, вот и топал пешком да бежал бегом.

Весело ему было.

До того весело, что он трамвай обогнал.

Потом его трамвай обогнал!

(Здесь я должен обязательно сказать, что всё-таки хорошо быть невзрослым. Например, мальчишка может бежать по улице, и никто не удивится — беги себе на здоровье, только людей с ног не сбивай. А вот если я побегу по улице, да ещё по центральной… может быть, меня и не остановят, но все будут смотреть на меня и думать: что это с ним случилось? А милиционеры будут подозрительно косить глазами в мою сторону…)

А Виктор бежал да подпрыгивал. Подпрыгивал да бежал. Пока не увидел брезентовый купол. Виктор вперёд ещё быстрей — и остановился.

Навстречу ему

бежал

ТИГРЁНОК.

ЖИВОЙ!

Полосатый!

С хвостом!

Бежал он спокойно, как собачонка. И по асфальту за ним тянулся поводок, как у собачонки. Видимо, поэтому никто и не обращал на него особого внимания. Только девчонки испуганно повизгивали. Да кошки шипели, выгнув спины.

Виктор остановился и ждал, когда зверёныш подбежит, а сам думал: «Что делать? Что должен делать смелый человек, увидев дикого зверя на улице? Поймать!»

И он схватил поводок.

А тигрёнок нисколько не удивился. Он сел — ну честное слово, как собачонка! Даже облизывался.

Мальчик держал поводок и не знал, что делать дальше.

Так они и стояли. Вернее, Виктор стоял, а тигрёнок сидел.

И все прохожие им улыбались. Они-то думали, что Виктор или сын дрессировщика, или сын директора зоопарка.

А ведь он не был сыном дрессировщика! Он не был сыном директора зоопарка!

Первый раз в жизни он держал на поводке тигрёнка!

ЖИВОГО!

Полосатого!

С хвостом!

А вокруг уже собирались любопытные, уже спрашивали:

— Чей зверь?

— Почему без намордника?

— Это тигр или что?

— Игрушечный он, может?

Тигрёнок забеспокоился, оскалил зубы и порыкивал.

Виктор потянул его за поводок в сторону цирка.

Зверёныш потянул в обратную сторону.

И побежали. Надо сказать, что, скорее, не мальчик вёл : тигрёнка, а тигрёнок — мальчика. Так они и бежали.

Встречные уступали им дорогу: кто испуганно, кто весело, кто недовольно (смотря у кого какой характер). Собаки поджимали хвосты и с визгом убегали. Кошки шипели, выгнув спины и замерев на месте. Девчонки, пискнув, прятались за киоски и мусорные тумбы.

Тигрёнок никого не боялся. Ничего не боялся. Даже автомобилей. И никому не уступал дорогу.

А Виктор боялся, как бы он не вырвался, и крепко сжимал поводок. Ещё больше он боялся, что их могут задержать. Ведь ясно, что зверёныш откуда-то сбежал и его сейчас ищут. И расставаться с ним жалко.

Тигрёнок рвался и рвался вперёд, словно знал адрес Виктора и торопился к нему в гости поесть чего-нибудь вкусненького.

Следующим номером нашей программы — летающие штаны и… дрррака.

Петькины штаны Лёлишна выстирала быстро.

— Сушить надо, — сказал он, — на ветру быстрее высохнут. Сохните, миленькие, сохните! Сохните, пока нэ высохнете! — Он вышел на балкон и стал ими размахивать.

Взглянул вниз и увидел тигрёнка. Раскрыл рот. Разжал пальцы. И штаны начали планирование с пятого этажа.

— Караул! — закричал Петька и бросился за ними, но не по воздуху, а по лестнице.

Когда он выскочил из подъезда, то увидел, что штаны его лежат на асфальте. А на штанах лежит тигрёнок. И рычит.

— Чья зверюга? — спросил Петька, протянул руку и отпрыгнул: тигрёнок чуть его не цапнул.

— Ты поосторожнее, — сказал Виктор, — он настоящий.

— А мне-то что? Штаны тоже настоящие. Чего он на мои штаны лёг? Тяни его с них!

— Не хочет. Пробовал я. Рычит.

— Кис-кис-кис! — позвал Петька. — Иди, иди. Мяу-мяу!

— Ты его не дразни, — посоветовал Виктор, — он ведь зверь, хотя и маленький. И что мне с ним делать?

Из подъезда вышла Лёлишна, и Виктор рассказал ей, как поймал тигрёнка, как они прибежали сюда.

— Глупые вы, глупые! — смеясь, сказала Лёлишна. — Так ведь он из цирка. Придёт Эдуард Иванович и заберёт его.

— «Придёт, придёт»! — проворчал Петька. — «Заберёт, заберёт»! А как я домой без этих штук вернусь?

Откуда ни возьмись, появилась Сусанна и закричала:

— Ой, какой малюсенький! Какой полосатенький! Дай я тебя поцелую, лапочка!

Тигрёнок бросился от неё наутёк.

Даже хвост поджал.

— Звери и то её боятся, — сказал Петька, забирая штаны.

— Лёлишна, за мной! — скомандовал Виктор.

И они бросились следом за злой девчонкой. А она мчалась за тигрёнком.

Он убегал от неё большими прыжками.

— Эй, ты! — крикнул Виктор. — Имей совесть! Не пугай его!

Но злая девчонка летела, почти не касаясь земли ногами. Визжала и кричала.

Они уже далеко убежали от дома. Картофельное поле кончилось, впереди было шоссе, за ним — сосновый бор. И Виктор подумал: если Сусанну не остановить, она загонит тигрёнка в лес и там его уже не поймать.

Мальчик сделал отчаянный рывок. Подножку… И Сусанна полетела вверх тормашками. Один раз перевернулась в воздухе. И восемь раз — на земле.

Виииизг раздался такой, что, будь я злым человеком, написал бы: будто шесть поросят пятачками на гвоздь наткнулись.

Пока Сусанна перевёртывалась, Виктор пробежал мимо и вместе со зверёнышем промчался дальше. Они знали, что им несдобровать.

Через плечо Виктор увидел, что Сусанна вся перепачкана землёй, платьице порвано, волосы растрёпаны, а лицо — берегись!

— Берегись! — крикнул Виктор тигрёнку.

И тот прошмыгнул перед колёсами автомашины, которая неслась по шоссе. Прошмыгнул — и оказался на той стороне дороги.

Автомобили летели в обе стороны. Перебежать шоссе не было никакой возможности.

Виктор обернулся и приготовился встретить Сусанну. Конечно, он её не боялся, но как драться с девчонкой? Какой бы она ни была, всё равно — девчонка. А их бить нельзя, даже таких, как эта. А ещё надо учесть, что Сусанна прекрасно умеет кусаться и царапаться.

Едва она подскочила, Виктор вывернул ей руки за спину и сказал:

— Спокойно, моя дорогая.

И получил пяткой в коленку. Чуть не вскрикнул, но рук не разжал.

Сусанна пиналась так, что только ноги мелькали. Виктор увёртывался, отскакивал, рук не разжимал. Сусанна визжала, кричала, пищала, орала и пиналась.

Подбежала Лёлишна.

— Спасай тигрёнка! — задыхаясь, сказал Виктор. — А я этого зверя держать буду.

Лёлишна каким-то чудом проскочила между несущимися на полной скорости автомашинами и исчезла в лесу.

— Перестань, радость моя, перестань, — уговаривал Виктор.

А Сусанна продолжала визжать, кричать, пищать, орать и пинаться.

Откуда только силы у неё брались? От злости.

— Да перестань ты! — Виктор дёрнул её за руки. — Плохо тебе будет! В канаву столкну и камнем придавлю!

— Попробуй! Попробуй! — проверещала Сусанна. — Вот вырвусь — я тебе нос откушу и глаза повыцарапы-ва-ваю!

— Вот что… сейчас я отпускаю тебя… но если ты попробуешь…

— Попробую, попробую, попробую, попробую!

Увёртываться от её пинков было всё труднее: Виктор просто устал.

Следующим номером нашей программы — первая в мире девочка — укротительница тигрёнка!

Лёлишна нашла тигрёнка быстро, потому что он блуждал по лесу и скулил жалобно — как щенок, которого не пускают в дом.

Но, заметив Лёлишну, он бросился улепётывать со всех лап: принял её за Сусанну.

— Не бойся, это не она! — крикнула девочка, и он сразу остановился.

Сидел он запыхавшийся, усталый, жалкий даже, но, когда она подбежала, зарычал.

— Ну что ты, полосатенький? — ласково удивилась Лёлишна. — Я тебя к Эдуарду Ивановичу отведу. Накормим тебя, сахару дадим и ещё чего-нибудь вкусненького.

Но тигрёнок опять прорычал, словно хотел сказать:

«Внаю я вас, девчонок. Наобещаете сахару, а на самом деле заставите бегать высунув язык. Знаю, знаю я вашего брата. Вернее, вашу сестру».

— Не будешь же ты здесь сидеть до утра? — спросила Лёлишна. — Голодный ведь ты. Усталый. Идём.

Тигрёнок лёг, положив мордашку на передние лапы. Дышал он тяжело и временами закрывал глаза.

Тогда девочка набралась смелости и погладила его.

Глаза зверёныша сразу стали весёлыми, он стукнул хвостом себя по бокам, прорычал, но уже не сердито — словно сказал:

«Ладно уж, поверю тебе. Но в последний раз. Если обманешь — съем!»

Лёлишна почесала ему за ушами, и тут тигрёнок совсем подобрел, лизнул ей руку твёрдым шершавым языком. Девочка тихонько запела:

Тигрёнок будто понял песенку: закрыл глаза. Чёрные влажные ноздри его вздрагивали. Вдруг он вскочил и зарычал. Лёлишна испуганно обернулась.

К ним подбежал Виктор. Колени его были в синяках.

— Нашла! — радостно воскликнул он. — А я от этой зверюги еле-еле освободился. Чуть-чуть не искусала меня. Что с тигром делать будем?

— Домой поведём, — ответила Лёлишна. — Я с ним почти договорилась. Идём, полосатенький!

Тигрёнок выпрямил передние лапы, потянулся, сладко зевнул и двинулся вперёд. Его держала Лёлишна.

Следующий номер нашей программы опять задерживается, и опять по вине автора.

Торопясь как можно скорее начать представление, я забыл включить в состав участников парада и тигрёнка, и ещё одно живое существо.

С тигрёнком (зовут его Чип) вы уже познакомились, а теперь знакомьтесь с живым существом по имени Хлоп-Хлоп. Это мартышка. Но так как Хлоп-Хлоп хоть и мартышка, но он, а не она, буду называть его мартышем.

Ну и хитрый же он! Сотворит что-нибудь не очень хорошее, заберётся куда-нибудь наверх, откуда его не достать, сидит там и сам себе аплодирует — в ладоши хлопает.

Один раз украл в оркестре флейту, забрался под купол цирка и давай дудеть изо всех сил. Подудит-подудит, флейту под мышку — и сам себе аплодирует.

Проказник он просто невозможный. Львы Эдуарда Ивановича его даже побаиваются. Никто не умеет их так злить, как хитрый мартыш.

Насобирает он камешков, сядет напротив клеток и давай самому старшему льву, Цезарю, в морду их бросать. Цезарь лапой ему грозит, рычит на весь цирк, а Хлоп-Хлоп камешки бросает, ехидно попискивает и сам себе аплодирует — очень доволен! Каждый камешек попадает точно в цель — прямо в нос льву. Ему не столько больно, сколько обидно.

А раз старший лев рычит и беснуется, то вслед за ним начинают рычать и бесноваться все львы и львицы.

За ними — все звери в цирке. Даже ослы ревут. Пронзительно кричат попугаи. Трубит слон. Лошади тревожно ржут.

И кто бы мог подумать, что этот несусветный переполох происходит по вине маленького мартыша!

А он сидит себе как ни в чём не бывало.

Цезарь с товарищами клетки готовы разнести: обидно!

Хорошо, если поблизости оказывался Эдуард Иванович. Он-то хорошо знал, чьих это лап дело, и быстро успокаивал своих львов и львиц, а вслед за ними успокаивались постепенно все звери и птицы.

Но если Эдуарда Ивановича поблизости не оказывалось, то случалось, что за виновника переполоха принимали бедного льва, и тогда ему доставалось.

Хлоп-Хлоп с невинным видом сидел в сторонке, восторженно попискивал и сам себе аплодировал.

Зато когда он не проказничает, чудо что за мартыш! Добрый, ласковый, понятливый. Заберётся на плечо к хозяину и гладит его седые волосы. Но потом вдруг спрыгнет с плеча на стол и давай в Эдуарда Ивановича книгами бросаться. Хлоп-Хлоп думает, что это очень весёлая игра, и искренне обижается, когда хозяин его отшлёпает.

Когда же обижают самого мартыша, то слезам его нет конца. Плачет он так долго, что становится мокрым — будто погулял под проливным дождём. И чем больше его утешают, тем дольше и громче он плачет.

Если другие плачут, Хлоп-Хлоп хохочет.

Вот он какой несознательный!

Продолжаем нашу программу.

Когда обнаружили исчезновение Чипа, все в цирке всполошились.

Шутка сказать: зверь сбежал в город! Правда, тигрёнок — это ещё ребёнок. Но ребёнок особенный.

Позвонили в милицию.

Несколько рабочих и артистов разбежались в разные стороны — искать Чипа.

Уже не в первый раз Хлоп-Хлоп выпускал на свободу своего маленького друга. Но раньше каждый раз тигрёнка удавалось поймать ещё в цирке.

Эдуард Иванович разыскал Хлоп-Хлопа.

Мартыш забрался к нему на плечо и что-то нежно пропищал.

— Зачем ты отвязал Чипа? — спросил Эдуард Иванович. — А ещё другом называешься!

Хлоп-Хлоп опять что-то пропищал и погладил хозяина по седым волосам.

— Ты ещё и подлиза? — гневно спросил тот. — Подвёл меня — и ласкаешься?

Мартыш заморгал хитрыми глазами, пожал плечиками и почесал затылок: дескать, ума не приложу, за что это меня ругают?

— Будешь отвечать?

Хлоп-Хлоп спрыгнул на стол, вытаращил глазки, вытянулся, как бравый солдат по стойке «смирно», и приложил лапу к уху. Эдуард Иванович рассмеялся: он весёлый человек, а весёлые люди долго не сердятся.

— Хитрюга ты, — сказал он. — Если бы ты родился не мартышем, а человеком, то обязательно бы стал жуликом.

Хлоп-Хлоп обрадованно закивал, попискивая, и на всякий случай похлопал в ладоши.

А в кабинете директора раздавались телефонные звонки: это сообщали о том, что пока тигрёнок не обнаружен.

Девятый номер нашей программы.

Лучше всего было бы провести тигрёнка прямо в дом и ждать Эдуарда Ивановича. Но как пройти мимо Сусанны? Или сразу в цирк? Но не хотелось идти со зверёнышем по улицам.

— Я на разведку, — сказал Виктор, — а вы ждите меня.

Ещё издали он увидел злую девчонку и остановился.

Зная её характер, Виктор сразу догадался, что она сидит на окне не просто так, как люди сидят, а что-нибудь придумала.

Даже издали можно было разглядеть, что Сусанна скалит зубки.

«Будь что будет!» — решил мальчик и двинулся к дому.

Чем ближе он подходил, тем медленнее переставлялись его ноги.

— Папочка в милицию звонил! Папочка в милицию звонил! — увидев Виктора, закричала Сусанна. — На машиночке за тобой приедут! За решёточкой, миленький, посидишь! — Она хихикнула. — А Лёлишна где? А тигрёночек полосатенький, лапонька моя миленькая, где? Мне его купят, хвостатенького! Где он?

— Они в цирк ушли, — соврал Виктор. — А в милицию я поеду с удовольствием. Только бы тебя, дорогая, не видеть. А кроме того, и про тебя в милиции кое-что рассказать можно.

— А что про меня рассказывать? А что про меня рассказывать? Мамочка говорит, что я пострадавшая. А бабусеньки говорят, что по тебе тюрьма плачет. Потому что ты — уголовный элемент.

Тут даже Виктор рассердился и крикнул:

— Сама ты элемент!

— А вот и нет! А вот и нет! Я единственный ребёнок! У меня музыкальные способности.

— Надоело тебя слушать, — оборвал Виктор, так и не решив, что же ему делать. — Шла бы ты спать, что ли. И тебе приятно, и людям спокойнее. Иди, иди. Бай-бай.

— Никуда я не пойду! — крикнула Сусанна. — Хочу посмотреть, как тебя в милиционерскую машиночку посадят! Как тебя на пятнадцать суток увезут! Так папуленька сказал!.. Ой, дождик идёт! — Она вытянула руку ладошкой вверх. — Каплет-капает!

— Это не дождик идёт, а Пара плюётся, — со смехом объяснил Виктор.

От злости шишка на Сусаннином лбу стала ещё разноцветнее, потом побелела.

Виктор едва успел отскочить: злая девчонка запустила в него цветочным горшком. И Виктор, как вратарь, принял его на грудь.

За вторым горшком пришлось делать бросок и падать.

— Уймись ты! — вскакивая, крикнул Виктор.

— Горшком её! — сверху крикнул Петька. — Горшком!

Сусанна обеими руками схватила самый большой горшок, подняла его над головой… Горшок перевесил… Она упала, только ноги в окне мелькнули.

Горшок раскололся вдребезги. Злая девчонка закричала так, словно упала с пятого этажа головой вниз.

Потом закричали: один папа, одна мама и две бабушки.

А Виктор бросился наутёк: он-то знал, чем всё это может кончиться. Родители единственного ребёнка не будут разбирать, кто виноват. Конечно, не Сусанночка!

Когда Виктор обо всём рассказал Лёлишне, она проговорила:

— Плохи наши дела. Не везёт нам. И чего это Сусанна на нашей дороге встала? Пошли! — твёрдо предложила Лё-лишна. — Чего нам бояться? Мы ни в чём не виноваты.

Тигрёнок сладко зевнул и неохотно двинулся вперёд. Виктор беспокойно оглядывался, будто на каждом шагу им грозила опасность. Лёлкшна пела:

А около дома — увидели они ещё издали — стояла милицейская машина.

Представление продолжается! Выступает иллюзионист Григорий Ракитин! В номере принимает участие милиционер Горшков!

Не меньше Эдуарда Ивановича исчезновением Чипа был обеспокоен Григорий Васильевич. Ведь он готовил новый фокус, в котором должен был участвовать тигрёнок.

Представляете: в ящик сажают живого петуха, закрывают ящик крышкой, приколачивают её гвоздями, обматывают толстой веревкой. Затем ящик на канатике поднимают под самый купол цирка. Григорий Васильевич целится в него (в ящик, конечно, а не в купол) из пушки.

Раздаётся оглушительный выстрел — и ящик стремительно падает вниз! Развязывают толстую верёвку, срывают крышку, и из ящика вылезает… Кто? Петух?

Из ящика вылезает Чип. А где петух? И как в ящик попал Чип? Я не знаю. Если бы знал, то не книжки бы писал, а фокусником работал.

Как делается этот фокус, мы с вами никогда не узнаем. И никто из зрителей не догадается. И конечно, все будут обижаться, что ничего не удалось заметить. И как это петух превратился в тигрёнка, да ещё в заколоченном ящике, да ещё обмотанном толстой верёвкой?

И вот, чтобы такой сложный фокус получился и никто ничего не заметил, надо было работать над ним каждый день по нескольку часов.

И вдруг Чип исчез!

Григорий Васильевич подумал-подумал, погоревал-погоревал — и бегом в милицию.

Там дежурил милиционер Горшков. Окинув взглядом его фигуру, Григорий Васильевич подумал: «Вот это рост! Метра два, не меньше!»

— Не волнуйтесь, — сказал ему Горшков, — тигрёнок — не котёнок, разыщем. Вот в прошлом году из зоопарка обезьяна убежала, с ней тяжеловато пришлось. Мы с одним сержантом часа три за ней прыгали… А кем вы в цирке работаете?

Вместо ответа Григорий Васильевич проглотил чернильницу-непроливашку и достал её из своего кармана.

— Понятно, — задумчиво сказал Горшков.

Тогда Григорий Васильевич взял ручку, воткнул её себе в ухо и вытащил из другого уха. Милиционер поморщился и сказал:

— До Головешки вам далеко.

— Какой головешки?

— Неподдающийся тут у нас один есть, —объяснил Горшков, — воровать мы ему не даём, воспитываем его. Но воровать он умеет. По чужим карманам лазает ничего, квалифицированно. Маленький он, чернявый и умываться не любит — отсюда и кличка его. Чисто, говорю, работает. Прямо скажем, вам до него далеко. Ни в какое сравнение с ним не годитесь.

— Простите, — оскорбился Григорий Васильевич, — я артист, и сравнивать меня с карманником… странно!

— Обидчивый вы народ, артисты, — укоризненно проговорил Горшков. — Чуть что — сразу и обижаться. Головешка тоже артист. Своего рода. Уж какой я специалист по карманникам, сколько я их видел, а твёрдо заявляю: у этого руки золотые. Как у вас. Но талант свой Головешка людям во вред использует. Потолковали бы вы с ним, гражданин артист-фокусник: может, он в цирке пригодится.

— Нет, нет, странно вы рассуждаете, — пробормотал Григорий Васильевич. — По-вашему, получается, что он фокусником может быть, а я — карманником?

— Нет. Карманником куда сложнее. Требований тут больше. Тут знания нужны, опыт. Надо, чтобы совести не было. Тунеядцем надо быть. А самое главное, — Горшков поднял вверх указательный палец, — быть готовым на любую подлость.

— Сравнение с жуликом — это оскорбление, — перебил словоохотливого милиционера Григорий Васильевич.

— Я на посту и никого оскорблять не имею права! — в свою очередь обиделся Горшков. — А вам я советую с Головешкой познакомиться. Не пожалеете. Может, и он вас кой-чему научит для фокусов. А вы, может, и направите парня на путь истинный, то есть трудовой путь. Пусть хоть в цирке, да работает.

— Я буду на вас жаловаться! — совсем рассердился Григорий Васильевич. — Вы думаете над тем, что говорите? Что это значит: пусть хоть в цирке, да работает? По-вашему, моя работа — работа артиста цирка — ерунда?

— Что вы! Не совсем, конечно, ерунда, — ответил милиционер, — но… не то, конечно. Вот вы чернильницу на моих глазах проглотили, ручку с железным пёрышком в ухо себе воткнули, из другого уха вытащили. А зачем? Кому и какая польза от этого? Цирк! — с презрением продолжал Горшков. — Обезьяна на гармошке играет. Что за намёк? Медведи на велосипедах гоняют! Что этим хотят сказать? Клоунов развели — живот заболит на них смотреть, а толку? Или один гражданин возьмёт гражданку за ногу и давай в воздухе крутить! А она ему потом ногами на голову встанет! Это что, детям пример? Да? Зачем это, спрашиваю? К чему? Народ за это деньги платит. Уж лучше бы в кино сходили. Или в театр. Подросли бы культурно, умнее бы стали.

— Интересно вы рассуждаете, — насмешливо сказал Григорий Васильевич. — Каждый день цирк полон, по воскресеньям три представления. По-вашему, всё это дураки ходят? Один вы умный?

— Не знаю. — Милиционер пожал плечами. — Но дело ваше несерьёзное, для забавы. Народ жизнь строит, а вы через голову перекувыркиваетесь, какие-то ручки в уши втыкаете, чернильницы проглатываете.

— Сейчас мне некогда, — сказал Григорий Васильевич. — Приходите в цирк, может быть, кое-что и поймёте.

— Ноги моей у вас не будет! — резко проговорил Горшков. — А с Головешкой я вас познакомлю. Тогда поймёте, что такое ловкость рук настоящая.

— Хватит! Меня волнует сейчас одно: где тигрёнок?

— Не беспокойтесь. Поймаем. Не таких ловили.

И тут из соседнего районного отделения милиции сообщили, что тигрёнок обнаружен.

К этому месту срочно выехала милицейская машина. В кабине рядом с шофёром сидел Григорий Васильевич.

Продолжение девятого номера.

Увидев милицейскую машину, Виктор сказал:

— Это за мной.

— Глупости, — сказала Лёлишна. — Он, конечно, мог сбегать в милицию, но машина приехала не за тобой.

— А за кем тогда? Не за Сусанной же!

— И не за ней, конечно. Ты с тигрёнком стой здесь, а я схожу туда, — предложила Лёлишна. — Если никакой опасности нет, помашу тебе рукой. И ты приходи.

Она убежала, а Виктор присел на землю рядом с тигрёнком. Отсюда было видно, как Лёлишна остановилась около машины и её окружили люди. Двое из них были в милицейской форме.

Вот Лёлишна вышла из круга и замахала рукой.

Виктор встал, потянул за поводок, но тигрёнок упёрся лапами в землю и не двинулся с места.

— Идём, идём, — просил Виктор, — нас зовут.

А зверёныш упорствовал, даже порыкивал.

Виктор потянул поводок обеими руками. Тогда тигрёнок бросился на мальчика. Виктор отпрыгнул, но поводка не выпустил.

Тигрёнок прыгнул снова. Виктор снова отскочил, и тигрёнковы зубы щёлкнули около самой его ноги. Храбрости у мальчика сразу поубавилось.

И когда тигрёнок прыгнул в третий раз, Виктор чуть-чуть не отпустил поводок. Чуть-чуть… Однако этого было достаточно, чтобы зверёныш почувствовал, что уступать ему не собираются.

«Наверное, он тоже дрессировщик, только маленький. Или сын дрессировщика», — так примерно подумал тигрёнок и подчинился — вприпрыжку побежал к дому.

Увидев Григория Васильевича, Чип виновато опустил голову и даже скосил глаза в сторону, будто сделал вид, что очень раскаивается в своём не очень хорошем поведении.

Григорий Васильевич так обрадовался, что не сказал ни слова, схватил беглеца на руки, поблагодарил ребят и сел в машину.

Машина уехала. Виктору с Лёлишной сразу стало грустно. Они посмотрели друг на друга, и Виктор сказал:

— Напугал же он меня! Три раза на меня бросался. Я чуть-чуть не убежал.

— Чуть-чуть не считается, — ответила Лёлишна. — Конечно, хорошо, что он вернулся в цирк, но немножко жалко. Мы бы с ним ещё поиграли.

— А он бы нас поцарапал, да?

— Нет, он хороший. Мы его ещё в цирке посмотрим. Интересно, если он нас увидит, то узнает или нет?

— Вряд ли.

— Ну и пусть. — Лёлишна вздохнула. — А мы его не забудем. Правда?

— Правда, — согласился Виктор. — А откуда узнали, что тигрёнок был у нас? Живём мы на окраине…

— Его же купить Сусанна требовала, — услышали они Петькин голос.

Оказывается, Петька давно стоял поблизости.

— Мне пора кормить дедушку, — сказала Лёлишна. — И Эдуарду Ивановичу что-нибудь на ужин приготовить.

— «Что-нибудь»! — Петька презрительно хмыкнул. — Он, к твоему сведению, только сырым мясом питается. Точно, точно. Сырое мясо. Каждый день. Иначе звери слушаться не будут. Он и ест вместе с ними, чтобы они видели, с кем имеют дело.

Лёлишна с Виктором рассмеялись.

— Смейтесь, смейтесь! — Петька сплюнул. — А правда моя. Вы ещё хлебнёте горя с этим дрессировщиком. Хорошо, что я его проспал.

— Завидуешь ты просто, — сказал Виктор.

— Завидую? Ей? Одному только я человеку завидую: Сусанне Аркадьевне Кольчиковой. Я ведь тоже единственный ребёнок, а разве сравнишь? Мне бы хоть деньков пять прожить так, как она живёт. Ух, я бы!..

— А чем у тебя жизнь плоха? — спросила Лёлишна. — Спишь, сколько тебе надо…

— А ты знаешь, почему я много сплю? Потому что просыпаться незачем. Вот сейчас вздремнул немного, проснулся — в магазин погнали. Знал бы такое дело, спал бы до утра.

— А давно тебя в магазин послали? — спросила Лёлишна.

— Да с полчаса уже прошло, — ответил Петька, — если не больше. Я ещё когда дверь открывал, то помнил, что в магазин иду. А дверь закрыл, и отшибло память. Только сейчас вот вспомнил. Значит, опять попадёт. По всем правилам. Но ничего! — грозно продолжал он. — Скоро моему горю конец. Ещё несколько лет, получу паспорт, и я — свободный человек. Живи как хочешь. Каждый день в кино два раза. Учёбы никакой. Учительницу на улице встречу — не испугаюсь. «Наше вам!» — скажу и дальше пошёл. Благодать!

— Иди лучше в магазин, — напомнила Лёлишна.

— Не командуй! У меня и без тебя командиров хватает. Ничего, в армию пойду — сам командиром буду.

— Иди в магазин! — сказал Виктор.

Петька плюнул и пошёл в магазин.

В цирке снова переполох, поэтому очередной номер нашей программы — десятый по счету — задерживается.

Чип получил по заслугам. И если бы он умел плакать, то обязательно поплакал бы от обиды. А если бы он мог рассуждать, то рассуждал бы примерно так:

«Ладно, я виноват. Но почему этот хулиган, по имени Хлоп-Хлоп, сидит как ни в чём не бывало? Ведь это он отвязал меня! Почему же ему дали яблоко, а мне не дали поесть? Почему со мной никто не разговаривает? Почему никто меня не приласкает?»

В это время Хлоп-Хлоп доел яблоко и огрызком запустил в Чипа. И попал ему прямо в нос.

Чип яростно зарычал, рванулся к обидчику, но опрокинулся на спину, отброшенный назад натянувшимся поводком. Мартыш зааплодировал сам себе и восторженно запищал. А тигрёнок зарычал, оскалив пасть. Хлоп-Хлоп показал ему язык и упрыгал в зрительный зал.

Вокруг манежа стояла решётка, и Эдуард Иванович повторял со своими хищниками программу. Мартыш поползал но столбам, покачался на тросике и вдруг увидел брезентовый шланг. Его провели сюда на случай, если звери взбунтуются.

Мартыш вдоль шланга выбежал на служебный дворик и оказался у столбика. А на столбике был ящик с открытой дверцей. А в ящике — кран. И Хлоп-Хлоп недолго думая начал что было силёнок отвинчивать его.

Шланг на глазах как бы превращался в живую змею. Наполняясь водой, он шевелился и даже немного извивался. Из мелких дырочек брызнули фонтанчики. И представляете, что началось? Вода ударила из брандспойта вверх, под купол, и дождём полилась на манеж, на львов, на укротителя, на рабочих.

Звери зарычали, заметались. Эдуард Иванович дважды выстрелил из пистолета. А Хлоп-Хлоп схватил брандспойт и направил его прямо за решётку — давай гонять львов! Ой как весело! Он радостно повизгивал и водил струёй то вверх, то вниз, то направо, то налево.

Ох уж как весело! К нему пытались подойти, чтобы отобрать шланг, а он думал, что с ним играют.

Люди смешно размахивали руками, отбиваясь от струи, закрывали лицо, прыгали по скамейкам.

В суматохе никто не догадался сбегать и завинтить кран. А Хлоп-Хлоп уже предвкушал удовольствие от того, как все будут его ласкать, угощать сахаром, называть нежными именами. И тут он получил такой пинок, что взлетел в воздух. Несколько раз перевернулся. Перелетел через решётку. И плюхнулся на арену прямо к ногам Эдуарда Ивановича.

От обиды и боли Хлоп-Хлоп ударил себя кулачком в грудь и захныкал. Эдуард Иванович взял его за загривок и дал ему штук пять шлепков.

Никогда ещё он так больно не бил мартыша. Тот изумлённо уставился на мокрого с головы до ног хозяина.

Мокрые львы, зло рыча, жались к решётке. Хлоп-Хлоп заплакал во всё горло, ещё надеясь разжалобить хозяина. Но Эдуард Иванович бросил мартыша на опилки и крикнул:

— Вон с глаз моих!

Мартыш начинал догадываться, что он в чём-то виноват, но в чём именно, понять не мог. Сидел и плакал. И скоро стал таким мокрым, словно не он сам, а его самого поливали из шланга.

Тем временем Эдуард Иванович загнал зверей в клетки, потому что репетировать не было смысла, и ушёл переодеваться. А мартыш, обиженный, мокрый, побитый, решил, что, если сегодня ему не дадут сахару, он убежит из цирка. Да, да, убежит! Он вам не Чип, не поймаете.

Ему сразу стало весело. Он похлопал в ладоши и побежал дразнить Чипа. Но увидел Эдуарда Ивановича, и с радостным писком бросился к нему.

Но хозяин не посмотрел на мартьпна, словно они и знакомы не были. Хлоп-Хлоп возмущённо заверещал, потянул хозяина за брюки, как бы говоря:

«Ты что? Ослеп? Или не узнаёшь меня? Что я тебе такого сделал? Это я на тебя обижаться должен. Дай-ка мне сахару — и будем друзьями дальше Ладно уж, я тебя прощаю».

— Убирайся! — крикнул Эдуард Иванович. — Марш на место!

И прошёл мимо.

Но это было бы ещё полбеды. Он уходил не один. Он вёл на поводке Чипа!

И мартыш схватил тигрёнка за хвост. Чип взвыл, я бы сказал, не своим голосом. Хлоп-Хлоп бросился наутёк. Он забрался в комнатку Эдуарда Ивановича, немного поскулил, попробовал всплакнуть и решил лечь спать.

Укладываясь, он подумал о том, как несправедлива жизнь, как ему не везёт, сколько вокруг злых людей… Почесался и заснул.

Десятый номер нашей программы! Единственный в мире аттракцион! Спешите читать! Сусанна Кольчикова дрессирует своих родителей и их родителей! Спешите читать!

Сусанна выла.

Чтобы представить себе её вой, соберитесь человек пять и писклявыми голосами тяните:

— И-и-и-и-и!..

А когда охрипнете, смените звук:

— У-у-у-у-у-у!..

И когда из ваших глоток пойдёт сплошное сипение, это будет примерно такой звук, какой Сусанна выдавливала из себя вот уже третий час.

Мама лежала с холодным компрессом на лбу и стонала. Бабушки допивали третий флакончик валерьяновых капель. Папа сидел в ногах единственного ребёнка и просил:

— Перестань, радость моя, перестань…

Сусанна сменила звук. Он получился таким, что я его с помощью букв даже изобразить не могу. Примерно, это А, Ы, Ю, Э, издаваемые одновременно, плюс немного писка и чуть-чуть хрипотцы.

— Перестань, радость моя, переста… — Папа тоже начал хрипеть.

Всё это, в общем, и не смешно нисколько. Грустно это очень. И я уже тридцать восемь раз пожалел, что решил рассказать вам о Сусанне, её родителях и бабушках. Мне ещё за это попадёт. Найдутся люди, которые обязательно спросят:

«Зачем в книге для детей показывать взрослых в смешном виде?»

Да я бы рад всех показывать только в хорошем виде, но это будет неправда, да и неверно. Я тогда буду, просто говоря, обманщиком.

Нет, встретятся на вашем пути и хорошие, и смешные, и плохие люди. И я хочу, чтобы вы были готовы ко всем встречам.

Если хотите знать, то, когда я пишу о плохом, мне самому плохо, так плохо, что даже чернила в авторучке в ы… с ы х а ю т. (Вот, перешёл на карандаш.)

Вдруг Сусанна села на кро… (И карандаш сломался от злости. Перехожу на пишущую машинку. Авось она выдержит. Она ведь металлическая.)

Продолжаю.

Вдруг Сусанна села на кровати, прохрипела:

— Умираю… помогите…

Папа вскочил. Мама вскочила, сбросила с головы холодный компресс, крикнула бабушкам:

— Она умирает!

Конечно, она и не собиралась умирать. И все знали, что она наверняка не умрёт. Не с чего!

Но ещё лучше все знали, что, если её не послушаться, она такое вытворит, что… лучше послушаться.

Вот тут мне придётся остановиться и подробнее растолковать вам, что же происходило в семье Кольчиковых. (Только бы пишущая машинка выдержала! На всякий случай кладу рядом коробку карандашей.)

Я уже говорил, что ничего смешного тут нет. Грустно всё это. Дело в том, что, едва родившись, Сусанна начала болеть, и это у неё здорово получалось. Болела она, можно сказать, не переставая и по-настоящему. Вот тогда смерть действительно грозила ей несколько раз. За пять лет девочка перенесла одиннадцать болезней. И конечно, её родители и их родители (то есть бабушки) боялись дышать на Сусанну. Стоило ей лишь пальчиком пошевелить, как четыре человека бросались к ней и, отталкивая друг друга, спрашивали:

— Что тебе, деточка?

— Что тебе, солнышко?

— Что тебе, кисонька?

— Что тебе, ягодка?

И деточка, солнышко, кисонька, ягодка требовала от родителей и бабушек чего только хотела!

И они её требования выполняли. И винить их в этом нельзя. К больному человеку, слабому, а тем более к ребёнку надо ведь быть очень внимательным.

Но никто не заметил, что Сусанна, став абсолютно здоровой, продолжала вести себя как больная. Она привыкла, что каждое её слово ловят, что каждое её желание исполняется. А отвыкнуть не могла. И не хотела.

Петька не зря ей завидовал. Уж какой бы он ни был, но его хоть в магазин можно было послать. А Сусанна ни разу сама даже не умывалась.

И если бы я составил список дел, которые она не умела делать, получилась бы толстая книга.

А раз родители и бабушки отдали ей столько сил, она и стала казаться им необыкновенным ребёнком. А когда поверили, что она необыкновенная, то стоило Сусанне, например, чихнуть, как все умилялись:

— Ах!

То есть: даже чихает не как все, а необыкновенно. И даже когда она набила себе шишки, бабушки заявили, что ни у кого ещё не видели таких необыкновенных шишек.

Стоило Сусанне один-единственный раз пропищать какую-то песенку, и на семейном совете было дружно решено:

— У ребёнка музыкальные способности.

Мама и папа отказались ехать отдыхать, продали кой-какие вещи, заняли денег у друзей и купили пианино.

Ребёнок с музыкальными способностями вымазал белые клавиши фиолетовыми чернилами, гвоздём выцарапал на крышке: ПЕТКАДУРАК — и предпочитал играть кулаками, а не пальцами. И называл пианино пианинкой.

Сусанну не приняли ни в одну музыкальную школу города. Её водили к тридцати четырём преподавателям музыки, и тридцать три из них отказались заниматься со злой девчонкой.

И только одна старушка согласилась, потому что была глухая и не слышала, что там играют её ученики. Но даже эта старушка через две недели сказала:

— У вас действительно необыкновенный ребёнок. Такого абсолютного отсутствия музыкального слуха я ещё не встречала. Это уникум! Берегите её! Как редкий экземпляр!

Короче говоря, в семье Кольчиковых получилось так, что не родители воспитывали дочь, не бабушки — внучку, а дочь воспитывала родителей, внучка — бабушек.

И раз эта повесть связана с цирком, то вместо слова «воспитывала» следует говорить: дрессировала.

Алле, оп! Дорогие родители, шагом марш исполнять желания любимого ребёнка! Бабушки, то же самое! Да пошевеливайтесь!

И чтобы доказать вам, что Сусанна была неплохой дрессировщицей, расскажу о её основном номере.

Номер этот она проделывала редко, не чаще двух раз в год. В чём он заключался? Надо было довести мамуленьку, папуленьку и бабуленек до такого состояния, чтобы …ни (Сломалась пишущая машинка. Не выдержала. …тск… чила буква. П…пр…бую пр…д…л…жать без неё. Нет, пл…х… получается Беру карандаш.)

Надо было довести мамуленьку, папуленьку и бабуленек до такого состояния, чтобы они были готовы выполнить ЛЮБОЕ желание ребёнка. (Карандаш сломался. Беру следующий.)

Для этого Сусанна несколько раз подряд повторяла:

— Умираю… помогите…

И тогда её спрашивали:

— Что сделать, чтобы ты не умирала?

Наступала тишина. И в тишине звучал слабый голос:

— Пой… те…

И что бы вы думали?

Папа говорил:

— Это возмутительно! — и уходил на кухню.

Мама восклиц ла:

— За что нам такое наказание? — и шла за ним следом.

Бабушки брали в руки носовые платки, вытирали друг другу слёзы и начинали:

В глазах злой девчонки появлялся злой блеск.

— Громче! — сипела она. — Веселее!

И бабушки, утерев друг другу слёзы платками, продолжали, притопывая:

И пили валерьяновые капли.

А Сусанна закрывала глаза и звала:

— Моя милая мамочка…

— Что, детка? — ещё из кухни испуганным голосом спрашивала мама и бежала на зов любимого ребёнка.

— Мне плохо, мамочка.

— Что тебе нужно, миленькая моя?

— Не знаю.

— Ну, скажи, золотце. Я всё для тебя сделаю.

— Не знаю.

— Ну, вспомни, золотце…

— Не знаю.

— Помяукай! — шёпотом подсказывали бабушки. — Помяукай!

— Мяу… — неуверенно начинала мама. — Нет, не могу!

— Как мне плохо… — сипела Сусанна, сквозь опущенные веки внимательно следя за мамой.

— Мяукай! — сквозь зубы приказывали бабушки.

— Мяу… — неуверенно начинала мама, и губы злой девчонки вытягивались в улыбочку. — Мяу! Мяу! — уже громче продолжала несчастная мама.

— А он пусть лает. — Бабушки кивали на дверь в кухню, где спрятался папа.

Мама открывала дверь в кухню и грозным шёпотом произносила:

— Ребёнку, нашему ребёнку плохо, а ты ничего не хочешь сделать! Тебе трудно немного полаять?

— Но ведь зто непедагогично, — шептал папа.

— А если ребёнок умрёт, это будет, по-твоему, педагогично? Лай!.. Мяу, мяу, деточка! Лай!

— Гав… гав… — покраснев от стыда и непедагогичности, тихо отвечал папа. — Гав… гав…

— Громче! Она не слышит!

— Гав! Гав! Гав!

— Мяу, мяу! Деточка, ты слышишь?

А деточка смеялась, кричала радостно и хрипло:

— Ещё! Ещё! А где курочки? Где курочки?

— Здесь мы! — отвечали бабушки и начинали: — Куд-куда! Куд-куда!

— Мяу! Мяу!

— Гав! Гав!

(От злости я сломал уже несколько карандашей. Когда книгу будут печатать, я попрошу, чтобы эти места напечатали разными шрифтами. Как карандаш сломается, так тут и сменят шрифт.)

— Ещё! Ещё! — приказывала Сусанна, хлопая в ладоши. — Теперь ты будешь собакой, он — кошкой, а вы — поросятами!

Наступила тишина.

Взрослые смотрели друг на друга, словно спрашивая: «Неужели перенесём и это?» И отвечали друг другу: «Не знаю».

Сусанна закрывала глаза — и хлоп на спину.

Первым не выдерживал папа, он кричал:

— Мяу! Мяу!

— Гав! Гав! — отвечала мама, а бабушки, обливаясь слезами и разливая валерьяновые капли, хрюкали.

И все смотрели на единственного, необыкновенного, любимого, с музыкальными способностями ребёнка и ждали, что будет. А он — выпороть бы его хоть один раз! — лежал не двигаясь, всем своим видом говоря:

«И не стыдно вам? Не можете рассмешить больную! Разве так надо смешить? Докажите мне, что любите меня!»

— Ей опять плохо, — в страхе шептала мама и начинала: — Мяу! Гав! Гав! Мяу!

— Хрюмяу… — отзывался папа. — Хрюгав. Куд-хрю! Мяу-куд!

А бабушки, совсем растерявшись, запевали:

— Спасибо, — заливаясь смехом, говорила наконец Сусанна. — Мне стало значительно легче. Дайте мне теперь поесть чего-нибудь вкусненького, сладенького-сладенького!

И не спорьте: необыкновенный ребёнок!

Приготовимся к следующему номеру!

А кто из вас брюки умеет гладить? А пуговицы кто пришивать может?

В войну играете, носитесь как угорелые, «пах! пах!» кричите, а потом есть просите?

А вы по-настоящему поиграйте. Например, портянки выстирайте (или носки). Да котелок сами вычистите (или тарелки вымойте). А что? Как солдаты делают. У солдат домработниц нет, мамы, бабушки и жёны дома остались. Солдат всё сам умеет делать. Вот и поиграйте в таких солдат, в настоящих. У них вот много той самой домашней работы, которую за вас мамы и бабушки делают.

Примерно так рассуждала Лёлишна, готовя ужин и слыша за окном крики мальчишек.

Дедушке она сварила манной каши, а себе нажарила картошки и сделала салат. После пережитых волнений дедушка всё ещё не мог успокоиться и ел торопливо, часто поглядывая на дверь.

— Ты что? — спросила Лёлишна.

— Да так, — ответил дедушка, — стыдно сказать, но я побаиваюсь.

— Чего? Кого?

— Кого-то. И чего-то. — Дедушка снова взглянул на дверь и извиняющимся тоном проговорил: — Пуганая ворона куста боится. После того как любимый ребёнок влетел сюда с воздуха, можно ожидать чего угодно.

— Ничего тебе не надо ожидать, — сказала Лёлишна. — Любимый ребёнок набил себе две шишки и сейчас со злости дрессирует родителей. И бабушек… Ещё дать каши?

— Дать. А кто-то всё равно придёт. И что-то случится. Вот увидишь. — К он шёпотом закончил: — Я предчувствую.

Раздался звонок, громкий, настойчивый, незнакомый.

— Это кто-нибудь из них, — прошептал дедушка, поспешно доедая кашу.

— Главное, не бойся, — укоризненно сказала внучка. — Пока я с тобой рядом, некого тебе бояться и нечего, — и направилась к дверям.

— Стой! — слабым голосом крикнул дедушка. — Мысль! Не открывай!

— Почему?

— Позвонят и уйдут.

Звонок повторился, ещё более настойчивый.

— Не бойся, — уже строго сказала Лёлишна и вышла в коридор. Она открыла дверь и радостно пригласила: —Ой, преходите, проходите! Дедушка, дедушка, посмотри, кто а нам пришёл?

— Тигрёнка не пугайтесь, — сказал Эдуард Иванович, — он ручной.

— Да я знаю, знаю! — И Лёлишна тут же, в коридоре, рассказала о своём сегодняшнем знакомстве с Чипом. Войдя в комнату, ока позвала дедушку.

В ответ — тишина.

— Дедушка, к нам гости!

Опять — тишина.

Лёлишна заглянула на кухню, потом в другую комнату, недоуменно пожала плечами.

Вдруг кто-то тонко чихнул. Чип зарычал. Эдуард Иванович глазами показал Лёлишне на шкаф. Она постучалась в дверцу.

— Войдите! — раздался из шкафа жалобный голос.

Дверца распахнулась, и все увидели напуганного дедушку, который сидел в шкафу, согнувшись в три погибели.

— Всё-таки испугался, — виноватым тоном произнёс он. — Не вас, конечно, и даже не этого зверя, а других.

Но раз все опасения и недоразумения рассеялись, а Эдуард Иванович принёс с собой торт, то началось чаепитие.

Чип лежал у ног дрессировщика и дремал. Дедушка изредка опасливо посматривал на тигрёнка.

— И как это вы с ними? — спросил дедушка. — Они же звери. Почему они вас слушаются?

— Очень просто, — весело ответил Эдуард Иванович, — я их люблю. Я без них жить не могу. Я даже на пенсию уйду не один, а возьму с собой самого старого льва. Это будет первый в мире лев-пенсионер. Человек я одинокий. Жена и дети погибли в войну. Теперь моя семья — мои львы. Да вот Чип. И ещё есть у меня Хлоп-Хлоп, очаровательный мартыш. Мне его в Одессе подарили моряки.

— Конечно, ко всему можно привыкнуть, —заключил дедушка, — к одному только нельзя привыкнуть — к старости.

— Вот об этом я сейчас и думаю всё время, — оживлённо отозвался дрессировщик. — Мне нужно найти ученика, чтобы передать ему знания, опыт и львов.

— Да любой мальчишка согласится стать вашим учеником! — воскликнула Лёлишна. — Только позовите.

— А мне нужен не любой, а… — Тут Эдуард Иванович вздохнул, как бы хотел этим сказать, что найти нужного ему мальчишку почти невозможно. — Он должен быть смелым, любознательным, упорным.

— Найдёте вы себе ученика, — сказал дедушка, — или ученицу.

— Ученика, — твёрдо проговорил Эдуард Иванович.

— Найдёте, найдёте, — обиженно сказала Лёлишна, словно она собиралась стать дрессировщицей, а её не брали. — Но как же вы его учить будете, если вы всё время из города в город переезжаете? Его же родители не отпустят.

— Можно взять его вместе с родителями, — сказал дедушка.

— Трудно, конечно, найти родителей, которые согласятся отпустить ребёнка со мной, — грустно произнёс Эдуард Иванович. — А кого с удовольствием отпускают, из такого дрессировщика не получится. Пришла как-то ко мне одна мамаша и говорит: «Возьмите вы моего лоботряса, справиться с ним никто не может. Авось вам он пригодится. По-дрессируйте его хоть немножко». Смех смехом, а найти ученика трудно.

— У нас есть смелые, любознательные, упорные мальчишки, — сказала Лёлишна.

— Очень хочу с ними познакомиться, — сказал Эдуард Иванович.

Когда улеглись спать, Лёлишна долго лежала с открытыми глазами, думала.

Конечно, она не собиралась стать дрессировщицей, но всё-таки обидно: почему Эдуард Иванович ищет ученика, а не ученицу?

Продолжаем подготовку к следующему номеру.

До чего же радостно было просыпаться Лёлишне утром на другой день! Открыв глаза и вспомнив обо всём, она испугалась: а вдруг это ей просто приснилось? Вдруг нет никакого Чипа и никакого Эдуарда Ивановича?

Она встала, быстро оделась — и на кухню. И вскоре уже напевала:

Вдруг кто-то за её спиной громко чихнул.

— Будьте здоровы!—крикнула Лёлишна и рассмеялась: это был Чип. — Чем же мне тебя угостить?

Чип зевнул и потянулся, как кошка, выгнув спину. Лёлишна бросила ему кусок сахару. Чип благодарно помахал хвостом, похрустел сахаром, облизнулся и глазами попросил: «Дай ещё, не жадничай».

— Чип, ко мне! — раздался голос Эдуарда Ивановича.

«Давай, давай быстро! — просил взглядом тигрёнок. — Мне некогда! Угощай!»

Лёлишна отрицательно покачала головой.

Может быть, Чип решил, что Лёлишна жадная. Но на самом деле она просто знала, что до завтрака детям сладкое давать нельзя. А тигрёнок — ребёнок.

Эдуард Иванович, появился на кухне в зелёном, с широкими чёрными полосами длинном халате. Седые волосы были гладко зачёсаны.

— Доброе утро, хозяюшка, — сказал он. — Сколько кусков сахару удалось добыть полосатому попрошайке?

— Всего-навсего один.

— И то зря. Сахар, хозяюшка, надо сначала заработать… Готовить мы с тобой будем по очереди. А как-нибудь я устрою тебе выходной день. Самый настоящий. Трудно тебе?

— Ну и что? Я привыкла.

— Вижу. Молодец!

— И всё-таки вам требуется ученик, а не ученица.

— Потому что это мужское дело! — крикнул из комнаты дедушка. — Если обязательно необходимо, чтобы львы кого-нибудь слопали, бросьте им меня.

— Не беспокойся, — ответила Лёлишна, — никто меня в укротительницы не берёт. А сейчас будем завтракать.

За столом дедушка был хмурым, не разговаривал и даже немного покапризничал. Каша показалась ему недосоленной ; он солил её, солил и до того досолил, что есть уже было нельзя. Но он ел. Незаметно смахивал слезинки и ел, бедный.

Лёлишна знала: в таких случаях лучше помалкивать, делать вид, что ничего не случилось. Недавно она водила дедушку в больницу, а на другой день зашла к врачу, и тот объяснил, что у дедушки больные нервы. А это значит, что его нельзя раздражать, ему нельзя волноваться.

Выпив чаю, дедушка чуть успокоился, почувствовал себя виноватым и пробормотал:

— Нервы у меня пошаливают.

— А у кого они не пошаливают? — весело отозвался Эдуард Иванович. — И у зверей, и у людей. Вот и я старею, и нервы сдают.

— Я, видимо, тоже старею. — Дедушка вздохнул. — Внучке со мной тяжело.

— Неправда, — мягко возразила Лёлишна, — без тебя мне было бы в миллион раз тяжелей.

Уходя, Эдуард Иванович пригласил её на репетицию и попросил привести с собой одного из смелых, любознательных, упорных мальчишек.

Мальчик в клетке с живым львом! Читателя со слабыми нервами просят не читать! Мальчик в клетке с живым львом! Только в нашем цирке!

В пустом цирке неуютно и холодновато. Даже летом. Ветер похлопывает брезентовым куполом. Над ареной включено всего несколько ламп.

Балкончик для оркестра пуст. На манеже работали трое акробатов. Четвёртый стоял в сторонке и недовольно повторял:

— Темп! Темп!

Лёлишна с Виктором задержались в проходе, поёживаясь от холодка. Они взялись за руки, словно перед входом в сказку. И, как во всякой сказке, здесь было и страшновато, и таинственно, и, главное, очень интересно.

Акробатов сменили жонглёры. Улыбаясь, они бросали друг в друга мячами, тарелками, булавами, кольцами.

И Лёлишна с Виктором радостно шептали:

— Темп! Темп! Темп!

Так они могли стоять и смотреть без конца, но тут один из жонглёров спросил:

— Вы к кому?

— К Эдуарду Ивановичу.

— Это вон туда, — жонглёр показал на вход, вернее, на выход под балкончиком для оркестра, — там его и найдёте. Только рты закройте.

Лёлишна и Виктор посмотрели друг на друга: рты у них были широко раскрыты. Посмеявшись, ребята пошли к выходу на арену. Тут в коридоре они снова остановились и снова широко раскрыли рты. Здесь были клетки со львами, разные непонятные, диковинные сооружения, сновали люди.

— В сторону, в сторону, не мешайте!

Ребята отскочили, пропуская рабочих, несущих огромные шесты.

— Не мешать!

Ребята опять отскочили, чтобы не попасть под колёса какого-то невероятного сооружения.

— Сюда, ребятишки, сюда! — услышали они голос Эдуарда Ивановича.

Стены его маленькой комнатки были оклеены красочными афишами. Лёлишна видела их не впервые