Читать онлайн Танцующая пустоту бесплатно

Глава первая

Ошибка

Люся всё перепутала. Прямо-таки опозорилась. И некого винить, кроме себя! Люсе казалось, во всей Подземке нет духа невнимательней, чем она. Хорошо ещё, что ошибка её осталась тайной, никто из сестёр не узнал…

А произошло следующее. Машинист электропоезда Юра на перегоне между «Маяковской» и «Тверской» увидел странную девушку. Она сидела в кабине рядом с ним – худая и бледная, и косметики ни грамма, серое платьице подчёркивало угловатые очертания фигуры. Видно, девушка сама испугалась, когда очутилась здесь, вот только отвечать за всё ему! Мгновение назад он был один, и откуда она взялась? Мысли Юры летели со скоростью 80 километров в час – предельная скорость в тоннеле как для поездов, так и для мыслей. На тренировках его готовили к различным экстренным ситуациям, связанным с отказом механизмов. Но Юру не предупреждали, что в кабине может внезапно возникнуть неизвестная красивая женщина!

Его рука превратилась в дрожащую ледышку, однако давила на рычаг контроллера столь же уверенно, как прежде. Юра старался хранить спокойствие. Он улыбнулся – всё возможно для человека, который улыбкой встречает страх! – и спросил тихо-тихо, будто у самого себя:

– Ты – галлюцинация, ведь так? Это от переутомления. Пожалуйста, посиди смирно. Позволь мне закончить рабочий день.

Люся поняла, как ошиблась! Она хотела прокатиться в кабине, полюбоваться, как изгибается тоннель и приближается, летит навстречу окошечко станции. Она любила его приближение, плавное и стремительное! Люся часто каталась в кабине с машинистом и исполняла танец Пустоты, наслаждалась тем, что её саму невозможно увидеть и поймать. В тот злополучный день вместо танца Пустоты она начала Настоящий танец, тот, что исполняется с особой осторожностью среди смертных, и машинист увидел, да, увидел её! Какой позор для духа! Было неудобно перед этим человеком, он сразу ей понравился. Люсю удивили его веснушки – они разбегались по щекам, когда он улыбался. Улыбка таилась в голубых глазах, даже когда Юра был серьёзен, она всегда хранилась где-то внутри, наготове, как Люсин кинжал в её сумочке. Никто не знает, что в милой женской сумочке Люся носит кинжал: его лезвие пахнет нечеловеческой кровью, а на рукояти высечена причудливая гравировка – две крысы с переплетёнными хвостами.

Ничто так не успокаивает людей, мужчин особенно, как Инструкция. Потому Люся торопливо проговорила:

– С вами всё хорошо. Я – не галлюцинация, а всего лишь дух. Вроде призрака или привидения. Прошу вас, не бойтесь! На счёт «три» вы перестанете меня видеть. Раз, два…

Люся исчезла. Танец Пустоты унёс её, сделал неосязаемой и видимой лишь для тонких сущностей, которые тоже танцевали во тьме свои причудливые жизни.

Юра прошёл несколько перегонов и успокоился. Свет сменялся тьмой тоннеля, Юра привык к размеренной чёрно-белой жизни машиниста и устал от неё. Он пожалел, что прогнал привидение. Одному грустно в кабине, не с кем поболтать. Какой шанс упустил! Привидение – не живой человек, конечно, но Юра был согласен говорить хоть с собакой, или с кошкой, или с собственной галлюцинацией. Недалеко от «Новокузнецкой» Юра сказал совсем тихо, но Люся его услышала:

– Ты здесь? Девочка-призрак, ответь. Мне вообще-то тут скучновато. Если ты здесь, появись!

– Хорошо, – сказала Люся и появилась. – Может, бестактный немного с моей стороны вопрос… Но почему у вас всё такое необычное… на лице пятнышки?

– Это веснушки. Солнце меня поцеловало.

«Каким же великим надо быть, чтобы тебя поцеловало главное божество!» – подумала Люся. Её друг, Рэд, рассказывал, будто люди живут наверху только потому, что там есть солнце. Если бы его не было, то все бы спустились в метро. И днями и ночами ездили бы на поездах. Было бы, наверное, здорово.

«Если солнце-бог поцеловал Юру – он его любит, – думала Люся. – Бог его избрал почему-то… Неудивительно! Он такой хороший, я бы тоже на месте бога выбрала именно его».

Юра стал единственным другом Люси среди людей. Среди духов лучшим был, конечно, Рэд – он вне конкурса. Люся не могла понять, за что она полюбила Юру. Может, за то же, за что и солнце. Люся объясняла свою привязанность так: если бы Юра был книгой, то книгой, в которой нет многоточий и восклицательных знаков. Только точки. Вот какой классный был этот Юра.

Глава вторая

Рэд-философ

Обычно по зелёной ветке Люся не ездит дальше «Автозаводской». Дальше – «перегон поверху», где разлито мистическое вещество – солнечный свет. Поговаривают разное. Призраки Подземки, побывавшие «там», истаивают, сходят с ума. Иногда они будто бы обрастают неудобным человеческим телом и умирают в мучениях… Говорят, оттуда не возвращаются, тонут в солнечном море. Солнечный свет пронзает и отравляет, сжигает кожу, он не пригоден для жизни. Только люди могут жить на солнце, потому что солнце – это их бог.

С тех пор как Люся познакомилась с Юрой, ей хотелось наверх. «Солнце, солнце», – шептала она незнакомое, странное слово. Ей прилетали и другие слова, оттуда, из Надземья: «дома», «улица», «небо», «осень»… «Что такое осень?» – спрашивала она. «Это небо», – отвечали ей откуда-то сверху. Небо. Небо! Не-бога, не-беса – ничего там нет, вот каким был по рассказам наземный мир…

Особенно Люся заинтересовалась солнцем после того, как Юра показал ей смартфон. Люся много раз видела такие смартфоны у пассажиров. Она никогда не вглядывалась в фото, которые пассажиры разглядывали. А тут вгляделась.

– Да-а-а. Ваш мир сильно отличается от нашего. Он светлее и теплее.

Всё, до чего дотягивалось лучами солнце, становилось добрым и словно оживало. Если мир поверхности такой светлый и тёплый, почему Люся не побывала там? Почему все вокруг говорят, что туда нельзя?

Люся решила пойти к Рэду. Он ответит на все вопросы. Спокойно в мире, где у тебя есть такой друг! Рэд никогда не скажет слово «нельзя» просто так, он всё сперва взвесит и объяснит. А ещё – у Рэда самое радостное «да» на свете и самое твёрдое, мужественное «нет».

Рэд, конечно, не человек. Люся не раз убеждалась в этом. Быстрым шагом он уходил за поворот – Люся бежала за ним и его не находила. Рэд и сам признавался: он умеет танцевать Пустоту… Люся не видела, как он развоплощался, зато замечала, что прорехи на джинсах и свитере каждый день появлялись в разных местах.

– Тут у тебя дырочка была, а теперь нет.

– Конечно. Я ведь только твоё представление о Рэде, а не Рэд.

Свитер у Рэда мягкий-мягкий, потому что старый, потёртый. Люся зарывалась в него и грелась. И не верила, что Рэд не человек… Казалось, тёмно-зелёный свитер Рэда хранит много человеческих историй. Различала запахи духов, булочки и конфетки, кофе, звонких кислых монеток, зубной пасты, чьей-то помады, жвачки и утренней газеты…

Рэд был философом и никогда не спешил. Его имя – привет из той жизни, когда Рэд ещё не был духом метро; он и сам не помнил, что оно значит. Теперь Рэд занимался любимым делом – играл в бомжа-попрошайку. Пассажиры угадывали в нём бывшего интеллигента и жалели, и тогда он с радостью рассказывал о том, как написал пьесу «Эскалатор» о колесе сансары. Пьеса была поставлена в каком-то театре, но вот теперь он, Рэд, никому не нужен.

– Все доценты живут на проценты – продают за рубли, покупают за центы! – Рэд всегда шутил. Улыбался, мол, что ж поделаешь. Щёки небритые, мягкие, с ямочками. Волосы растрёпаны, видно, что холостяк… «Вот она, правда жизни, мы с тобой, бродяга, не горюй!» – читалось в глазах сочувственных прохожих.

– Все наши духи служат людям. А ты, Рэд, отбираешь деньги. Люди их так любят!

– Я тоже служу людям, Люся. Тот, кто поверил мне и подал милостыню, чувствует себя добрым. Это приятно.

– А те, которые поняли, что ты их обманул?

– Они получили опыт.

– А те, кто вообще не подают?

– Они думают, что умны. Вот видишь, Люся! Все довольны, пообщавшись со мной, но по разным причинам.

Рэд любил «Комсомольскую» в час пик. Дребезжали тележки приезжающих и отъезжающих – народ катил на площадь трёх вокзалов, чтобы избрать свой. В танце Пустоты Люся видела их пути – твёрдые, прямые, неуверенно-волнистые, таинственно-пунктирные линии человеческих судеб. Оказывалось, у каждого есть судьба. Рэд говорил, что у них с Люсей судьбы нет. Есть только радость и подземный ветер, бездумный и бездушный, тот же, что дул во времена гномов и подземных королей, если, конечно, были такие времена.

На «Комсомольской» Рэд останавливался и, задрав голову, глядел на потолок, на Ленина, купавшегося в золотых брызгах.

«Комсомольская» – станция – дворцовый зал. Нарядные жёлтые потолки с белыми узорами, напоминающими крем на торте. Ночью Люся забиралась на люстру и покачивалась на ней, на огромных, массивных качелях…

– Слезь с Люсьтры, – шутил Рэд, заметив Люсю под потолком.

Иногда Рэд садился на балюстраду, там, где переход на Сокольническую линию, и задавал пассажирам вопросы о смысле жизни, а иногда кричал приезжим с чемоданами:

– Добро пожаловать в Москву!

Рэда преследовали. Полицейские три раза забирали его, но каждый раз испытывали странные ощущения.

– Что вы делали в момент задержания? – спрашивал полицейский и зевал, и как-то странно расслаблялся, и ему не хотелось допрашивать этого милого парня в растянутом свитере. Хотелось молчать и улыбаться. А ещё – летать, да, парить под потолком в позе лотоса, и мысль о полёте оказалась особенно навязчивой…

Все угрозы гасила его улыбка, она поглощала любую злобу. Люся наблюдала Рэда за стеклом будочки на «Полежаевской». Сперва дядя в форме выглядел недружелюбно. Затем на его лице проступила растерянность, – как у человека, который не помнит, где проснулся. Наконец, Рэд залевитировал – оторвался от кресла и вылетел из будочки, напевая тягучий, бархатный «оммм».

На прошлой неделе на «Пушкинской» к Рэду привязались двое парней.

– Чё-то мы тебя не знаем. Ты под кем будешь?

– Под богом.

Рэд откинул парня двумя точными движениями – в грудь и ниже живота. Другому дал в челюсть. Рванул в переход, с криком в толпе расчищая дорогу. Кто знал Рэда, не поверил бы, что этот стремительный тип и есть медлительный улитка-Рэд. Он и правда не любил бегать. Сам виноват: попрошайничество – бизнес серьёзный, не залезай на чужую территорию. После того случая Люся не видела Рэда неделю.

Рэд любил играть в бомжа на «привокзальных» станциях, «Белорусской», «Курской» и, конечно, на «Комсомольской»… Особенно он любил играть с иностранцами – демонстрировать им русскую идею беззаботным, душевным обликом. «У нас, в России», – говорил многозначительно.

– Рэд, а ты был там?

– Там? Конечно, нет. Туда нам нельзя, Люся!

Встревоженный голос Рэда не сочетался с его видом – безмятежным обликом подземного отшельника. Люся скрывала волнение.

– Рэд, скажи… Что такое солнце?

– Древние люди думали, что солнце – птица, которая парит в вышине. Они придумали этой птице тысячи имён, и некоторые имена стали именами богов.

– Зачем они придумывали ему имена?

– Люди любили солнце. Когда любишь кого-нибудь, придумываешь ему много имён и прозвищ. Чтобы того, кого ты любишь, стало в мире больше.

– Интересно… А почему мне нельзя посмотреть на солнце? Его же все любят!

– Ты что задумала, подруга? Что ты такое говоришь, Люся? Для нас отправиться туда – всё равно что для человека в открытый космос! Это смертельная опасность, понимаешь?

– Но откуда ты знаешь, если не был там?

– Знаю! Не зря жил, много думал, Люся.

Впервые Люся увидела, как Рэд сердится. Он замолчал. Люся тоже.

– Да не волнуйся ты. – Люся испугалась, что обидела друга. – Не собираюсь я туда.

– И правильно. Необязательно всё видеть, можно просто читать… Просто читать, понимаешь? Бери пример с меня. Я подглядывал во все книги, которые читают на моей станции.

– И как там, Рэд? Не так, как здесь?

– Там слишком много всего, Люся! У нас два времени, время поездов и время тишины. А у людей всё запутано… Я помню только несколько названий. Сумерки, вечер, луна, рассвет, весна, выборы, кризис. Слишком сложно.

– Подожди, Рэд, разве у нас только два времени? Утреннее время – для серых и угрюмых. Днём случаются минутки мечтательных одиночек, затерявшихся в толпе. Есть час пик – осторожно, двери не закрываются! Время счастливых пассажиров, что успели на последний поезд. И время тех, кто опоздал. А как же часы тех, кто работает по ночам? А время людей праздника? Цветочное время, они называют его «восьмое марта»? Когда все с цветами!

– Ну, Люся, тебя понесло… Чтобы кайфово пофилософствовать, надо начать с основ. Знаешь, зачем нужно метро?

– Для перевозки пассажиров?

– Нет, не для перевозки. Для всеобщего примирения! Здесь и студент, и бабуля, и рабочий, и иностранец – все вместе.

Люся не до конца понимала, чем отличаются «рабочий» и «иностранец», но идею поняла.

Оставшись одна, как часто с ней бывало, она мысленно продолжала разговор, репетировала речь, которую произнесёт Рэду в следующем разговоре:

«Час пик – испытание добра. Тебе приходится быть ближе к человеку, к незнакомцу… Тебе приходится быть добрым, иначе все вы начнёте давить друг друга. Нельзя допускать в сердце злость: в толпе она передаётся мгновенно. Час пик – главная духовная практика метрополитена».

Как ни странно, в воображении у Люси всегда получалось лучше. Как она любила эти беседы, гулять по станциям и переходам и рассуждать! Да, она обожала Рэда! Люся продумывала разговор, который состоится в следующий раз.

И вдруг Люся поняла, что следующего раза может и не быть. Потому что она уже решилась. Ей так хотелось к солнцу, к «солнцу», что бы ни значило это слово! Назло Рэду, назло его речам и опыту! Сказала, что не пойдёт туда, и что? Разве не нужно что-нибудь нарушить, чтобы стало ещё интереснее? Раньше Люся слушалась Рэда во всём…

А теперь, кажется, она впервые его обманула.

Глава третья

Обитатели Подземки

Контролёры сидят в будках у эскалаторов на каждой станции, но лишь одна из них Стражница – та, у которой нос как вороний клюв. Когда-то Стражница потеряла жениха-крысу и с тех пор утратила пол: издалека её можно принять за мужчину. Стражница сидит в будке, приложив руку ко рту; перед ней два телефона – в белую трубку она говорит надежды на возвращение жениха, а в чёрную оплакивает его гибель.

Люся часто подходит к эскалатору, как люди подходят к краю пропасти, чтобы только заглянуть вниз и отпрянуть. Долго-долго Люся глядит наверх, туда, где пропадают люди…

– Уважаемые пассажиры, вы знаете правила подъёма на эскалаторе или нет? Упадёте – будете знать! – её каркающий голос…

Она делает вид, что выполняет обязанности, но Люся знает… Стражница работает здесь только для того, чтобы однажды в толпе разглядеть его, человека с вороном на плече. С ним будут несколько пёстрых цыганок и ряженых. Он непременно окажется на этой станции, «Театральная» – его любимая станция, и Стражница смотрит, людской поток омывает её…

– Тысячу лет жду его у эскалатора, – говорит Стражница.

– Но метро существует восемьдесят лет! В твоих словах противоречие.

– Никакого противоречия не вижу.

Стражница говорит убеждённо, и Люся начинает верить.

– Красавицы-цыганки – его любовницы, но он забудет их, увидев меня. Родство душ, понимаешь, это другое…

«Поскорей бы она уже его отыскала!» – думает Люся каждый раз, когда подходит к будке. Стражница – неподвижный островок спокойствия в разноцветном море пассажиров, что бурлит вокруг неё. Люся знает, что совсем скоро море почернеет… это будет означать, что там, наверху, наступила зима.

– Как продвигаются поиски? – спрашивает Люся по привычке.

– Как обычно. Скоро я увижу его, я чувствую! И радостно, и грустно.

– Грустно?

– Конечно. Понимаешь, Люся, я жду его так долго… Вдруг я ожидаю уже не его, а того, кого придумала, пока ждала?

«Я хочу увидеть солнце так же сильно, как она хочет найти жениха… почти так же».

Люся задаёт вопрос – тот, ради которого она пришла к Стражнице.

– Послушайте, Стражница, вы когда-нибудь видели солнце?

– Один раз я видела солнце. На него нельзя смотреть слишком долго.

– Почему? – Люся старается не выдать нахлынувшего волнения.

– Посмотреть на солнце – это как полюбить кого-то слишком сильно, – говорит Стражница и ничего больше не объясняет.

Она задумывается так глубоко, что Люся уходит, чтобы не тревожить её.

Пассажиры редко вглядываются в темноту тоннеля, она не притягивает их, им нужен свет. А зря. Если посмотреть в окно на той станции, где сейчас идёт ремонт и поезд едет в полной тьме, можно заметить одну-две бригады ежей-путейцев. В тот день ежи отправились на перегон между «Орехово» и «Домодедовской». Известно же, что пути изредка следует проЕЖАть или проЁЖИвать как следует. Конечно, эти слова пишутся совсем не так, но не стоит перЕЖИвать.

Ежи искрились – иголки подрагивали, выдвигались антеннами, и между ними проскакивали голубые молнии. Они суетились, обнюхивали рельс и фыркали, как Люсе показалось, сердито.

– Приварим эту штуковину, да и дело с концом! – произнёс самый крупный ёж.

Двое ежей помельче выскочили из тоннеля и подбежали к рельсу. Иголки вытянулись, заскрипели и заискрили. Маленький ёж открыл рот и засвистел – Люся знала, что он шлифует места стыков ультразвуком.

– Ёжики, куда вы так торопитесь? – спросила Люся.

– Нужно скорее открыть станцию!

– А зачем так торопиться? Рэд вот никуда не торопится…

– Если мы не откроем её… В 16:57 симпатичная Ангелина пойдёт на свидание с Сергеем и, разволновавшись из-за перекрытого пути, на Сергея накричит! Впоследствии Сергей припомнит её крики…

– В 17:30 заботливый Андрей не встретится с родственной душой Александрой Ивановной и не поможет ей донести тяжёлые сумки.

– В 17:33 Денис и Артём будут играть на саксофоне и гитаре и столкнутся с полицией. Мне бы не хотелось, играют они весело.

– Точно, весело. Присвистывают, как молодые ежи!

– А в 17:56 деловая Нина опоздает на собеседование и упустит неплохую работу!

– Всё. Открываем тоннель!

– Вы куда? Я хотела спросить, вы когда-нибудь видели…

Ёжики бросились врассыпную.

– Кататься и свистеть на крышах поездов! – донеслось до Люси. – Пускай люди думают, что это свистит ветер.

«Милые, хорошие ёжики! Они ничего не знают о наземном мире и не хотят знать. Ёжики никогда не задумывались об опасном, манящем солнце, от которого можно растаять и сойти с ума… Солнце, доступное людям и непостижимое для нас».

Когда ежи убежали, поезд появился не сразу. Люся заметила во тьме подземных пересмешниц, красавиц-ауэлл. Они были прекрасны, но у них имелся один изъян – отсутствовали глаза. Пустые впадины синели на вытянутых, утончённых лицах. Заметив Люсю, пересмешницы-ауэллы застрекотали, закружили в танце и тихонько запели – они подражали свисту летучих мышей и далёким гудкам поездов. Их длинные чёрные волосы сплетались, будто змеи или черви, влажные и холодные, они обвивали любого, кто подходил ближе. Люся осталась посмотреть, как они разлетятся, когда в тоннеле забрезжит свет, – это забавно. Ауэллы подлетели ближе, стали дразнить Люсю, приставали, кружили, цепляли волосами, брали за руки и пытались вести, заманивали в круг зыбких отражений мира. Люся отскочила на несколько шагов и вытащила кинжал… Вот ещё! Кто тут разумное существо – пересмешницы или Люся? Главное при встрече с ауэллами – не бояться. Ауэллы ощутили Люсину решимость и с воем бросились прочь, запутываясь в собственных волосах…

– Люди, люди, – услышала Люся их шёпот. – Хотим людей, хотим огня! Ищем, мы ищем, не найдём никак, где, где… – если не прислушиваться, их голоса неотличимы от дуновения ветра.

– Чего вы ищете, ауэллы? – спросила Люся.

– Поцелуя, – хором откликнулись девушки. В голосах их слышалась печаль.

– Какого ещё поцелуя?

– Говорят, мы прекрасны, но мы не видим этого. Огонь человечьего солнца поможет нам!

– Огонь человечьего солнца! Я знаю одного машиниста, его поцеловало… Ну да ладно. Вы ждёте поцелуя огня?

– Огонь поцелует наши пустые глазницы, заполнит их теплотой, теплота – жизнь. Огонь наполнит нас жизнью, и мы увидим свою красоту. Быть красивым и не видеть этого – нечестно. Тебе так не кажется, а, Люся?

Люся покачала головой. Однажды она подглядела за человеком, зажёгшим в тоннеле спичку. Солнце прекрасно, но оно состоит не из огня. А из чего? Люся знала, огонь – что-то связанное с солнцем, но не солнце. Из огня возникает солнце, а может, наоборот, точно она не знала… Люся видела, как огонь съел клочок бумаги. Но чтоб он вернул кому-то зрение – такого она не наблюдала. Однако не стала ауэлл разочаровывать. Верить во что-нибудь – это хорошо.

Солнечные легенды не рассказывались никем, они говорили сами себя, гуляли во тьме, отражались от стен. На чём ещё строить легенды и надежды, если не на недоступном!

Говорят, наверх, в мир солнца ведут два выхода. На одном написано «выход» – это дорога для людей, а на другом «выхода нет» – и это путь для жителей Подземки. Идти туда не стоит. Если, конечно, хочешь быть живым.

Ауэллы танцуют обнажёнными, они не нуждаются в одежде. Их пышные волосы, растущие быстрее, чем луна на земном небосводе, закрывают всё то, что скрывали бы земные девушки. Безглазые пересмешницы никогда не видели, как красивы сами. Может, оно и к лучшему. Мир ауэлл полон оттенков ощущений, нюансов чувств, и всякое дуновение ветра и движение камня для них сладостно. Пересмешницы воспринимают и подражают – шелестят хармами, насвистывают ёжиками и болтают людьми, так неумело и карикатурно, что Люся хохочет.

Ауэллы всколыхнулись, расширили круг и направились к Люсе… Она в шутку погрозила им кинжалом. Пересмешницы закружили, засвистели, и их длинные волосы чёрным смерчем взбаламутили воздух. Люся наблюдала их беспокойный танец, и вот вдали возникло слабое свечение… Поезд. Пересмешницы взвизгнули, взвились к потолку с лёгкостью, будто стая ночных бабочек, и Люся так и не поняла, куда они улетели.

Глава четвертая

Битва с хармом

Люся исполняет танец Пустоты – исчезает незаметно, растворяется. Танец Пустоты исполняется в молчании и покое. Люся взмывает к высоким потолкам станций, летит по тоннелю за поездом, летучей мышью падает в вентиляционные шахты и заброшенные проходы. В бесконечных переходах она забывает людей и лица, она увидит их как в первый раз. Нет, не для людей промозглые проходы и туннели, заброшенные шахты, недостроенные станции, ржавчина и причудливые грибы, ветвящиеся, пахнущие сладкой сыростью и плесенью. В тёмных коридорах ей чудится шёпот, и чьи-то белёсые руки тянутся к ней… «Она вернулась, она в порядке, она теперь с нами», – сёстры окружают Люсю и танцуют в шепчущем хороводе, и нет конца и края холодному шёпоту, раскачивающему черноту. «Ты с нами, Люся… Ты с нами!» Тоннель раскалывается снопами искр, и всё становится ясным – пульсирующее тело земли обдаёт тёплыми, живыми волнами. Как она любит чувствовать себя свободной! В танце Пустоты Люся растворяется, сливается с пространством, становится кем-то другим, сама не знает кем, – невидимкой, проникающей куда угодно. Вселяется в существ и в предметы. Она знает, как думает камень в мозаике и о чём мечтает планшет, который держит на коленях влюблённая девочка. Мысли камня понятней и проще, чем мысли человека, человечьи фантазии застилает ядовитый солнечный свет. Однажды Люся проникла в сознание метеорита, маленького камешка, что лежал в кармане студента первого курса физического факультета. Камешек свалился с неба, он ещё слишком хорошо помнил долгое, мучительное странствие в ледяной Вселенной и как чудом остался жив, не сгорел в стремительном падении. Сколько бы Люся ни подслушивала чужие мысли, желания, грёзы и воспоминания, она не могла понять, как это – жить на поверхности, под солнцем, где-то ещё, кроме Подземки. Как пахнет солнечный свет? Грёзы сливаются в спутанный сон, картинки, ощущения… Но как разобрать, как связать? Чужие воспоминания не складываются, они слишком личные, бессвязные обрывки! Мир на поверхности остаётся для Люси загадкой.

А здесь, около 50 метров в глубину, звучит подземное радио. Люся слушает голоса нерождённых людей, оставшихся во тьме, и хармов.

Слушай и ты, как отражается эхом легенда в звуковых зеркалах. Давным-давно люди создали то, что они назвали метрополитеном – выпустили железных червей с горящими глазами. Они молились своему Солнцебогу и пообещали ему: «Мы построим город, подземный город, весь мир будет нашим». Земля застонала от ран, нанесённых человеческими машинами. Война началась, когда под землю пришли люди.

И настал день, и наступила ночь. Сам дух Земли явился к хармам во всём своём божественном величии. Он походил на огромного харма – хоботковую змею, стоявшую на хвосте. Хобот поднимался так высоко, что конец его скрывался из виду. В ту ночь дух Земли предстал в таком обличии, чтобы хармы легче восприняли его – он извивался, шипел и просил о защите.

«Я приютил людей в пещерах, подарил им несметные богатства, а они разрывают мою плоть на части. Мало им Надземья!»

Хармы любили Землю: она была для них и домом, и небосводом. Без раздумий они поползли на войну. Только что ловкие хоботы и хвосты, что удары их заклинаний перед пулемётом, что косит без разбору и без предупреждения?

Люди до сих пор думают, что слухи об огромных ловких ящерицах с хоботами – сказки. Хармы защищали Подземье от вторжения и нападали на строителей метро. Строители погибли, но покой не обрели – они мчатся в тоннеле на серебристом Призрачном поезде и смеются, когда думают о сделанной работе, или расстраиваются, если вспоминают гул недостроенных станций. Вспоминают они всё реже и реже, мысли их – ветер.

По-прежнему гуляет смерть по свету и по тьме. Смерть зовётся хармом. Хармы – единственные Люсины враги, правда не сегодня. Люся спросит у хармов про солнце, ради такого можно и отложить вражду, хотя бы до завтра. Только хармы владеют метаморфозой – могут превратиться в любое живое существо. Их называют волшебниками, но хармы высмеивают тех, кто считает метаморфозу чудом. Электромагнитное излучение мозга харма перестраивает генетический код – вот что такое метаморфоза. Когда-то все люди управляли своей генетикой, в Средневековье метаморфозу знали ведьмы, летавшие на шабаш, но где их отыщешь теперь, а хармы живут…

Дети-хармы превращаются легко. С лёгкостью они ошибаются, делают магические глупости – растворяются меж камней, воплощаются в чудовищ и сами над собой хохочут.

– Мам, смотри, в кого я превратился! – кричит ребёнок-харм, и мама в ужасе бежит к нему, тащит его за красный птичий хохолок к учителю-мадру, чтобы развоплотить. В семьях прячут от детей человеческие игрушки-зеркала, чтоб меньше баловались.

Детям всё весело, для них всё игра. Они не думают о Дне Определения, хотя взрослые всё время напоминают им о том, что их час придёт. День Определения, или День бесповоротного превращения, – главное событие в жизни харма. Метаморфоза в День Определения – на всю жизнь: харм может стать любым животным, но приятней всего жить хоботковой змеёй. Змеи обитают в прохладных, сырых подземьях, им под землёй хорошо; упругий, чуткий хоботок собирает энергию – силу, от которой ты живёшь. Важно, что останется после твоей смерти, а останется шкурка, твоя любимая, мягкая на ощупь шкурка – почётный артефакт, в который будут наряжаться твои дети.

«И была великая война, пшшш, пшшшш… – шепчут полупрозрачные вихри, вещает подземное радио, прерываемое помехами. – Но ты ведь не пожалела, ни разу не пожалела, верно? Пшшсссс… Ты выбрала – и ты служишь пришельцам-людям, Люся-отступница. Хармы считают тебя предательницей… Жестокие хармы, верные стражи. Ты знаешь, хармы лучше тебя. Ты ценишь их благородство: они не сдались людям. Место людей под злым солнцем, а не в живительной, творящей тьме! Она породила тебя, ты возникла из тьмы, тебя влечёт к ней. Ты мечтаешь увидеть солнце, но забываешь: твоё личное солнце – чёрного цвета. Слышишь чёрный глубинный голос, голос влаги и нерождённой жизни, но тот ли голос велел тебе отступить… тогда?»

Люся не помнила. Ей казалось, она, Люся, была всегда. Но о Великой войне Люся знала – из легенд, что отражают стены. Сказаниям Подземья не выбраться на поверхность, они не найдут дорогу, затеряются, отразятся многотысячным эхом в бесконечном тоннеле – навсегда, навсегда, навсегда…

Легенда бродит по Подземью и рассказывает сама себя. Рассказанная кем-то, кого уже нет ни на земле, ни под землёй, легенда остаётся и живёт дольше, чем сказитель! Звучит тихо и с каждым годом всё тише, но она звучит – отзвук прошлого, эхо сильных потрясений, что никак не затихнет, звучащий мираж. Немногие способны слышать шелест бродячих легенд. Многие принимают их за свои сны или за шелест летучих мышей. Люся слушает легенды с любопытством, в Подземье не столько важно смотреть и видеть, многого не увидишь, важно слушать, слышать…

Неизменно Люсю влечёт в переулок хармов. Рэд даже говорить об этом не хочет, реагирует как-то странно, и она перестаёт рассказывать. Подвергать себя опасности – Рэд этого не понимает. Люся и сама до конца не понимает, зачем рискует. Чем дольше она гуляет по освещённым человеческим станциям и переходам, чем чаще играет в гляделки с парнями, тем больше её притягивает переулок хармов.

«Пшшшсс… Беззаветно горела деревянная Москва, но бережно хранила Земля золото, расписные иконы, сверкающие каменья и книги, полные мудрости. Хармы знали о людях, но только смеялись – как чужая жадность может навредить им? Прошло время, пришло время – Москва стала каменной, стала пластиковой и вглубь пустила корни свои, глубоко забралась Москва! Хитрые горожане задушили силы Москвы, потоки энергии жизни – реки, загнали в коллекторы. Они подчинили Москву, приручили, задавили последовательной заботой. Главный город хармов разорили они, когда построили своё метро!»

Почему же Люся не ушла в глубины подземелий, а наоборот, сжилась с людьми, стала им помогать? Люся верила в людей, и ей нравились их лица. Хармы ненавидели таких, как Люся, «обслуживающий персонал человеков». Но Люся любила быть среди людей и втайне сама считала себя почти человеком!

Люся не стареет, но убить её можно. Она не боится смерти, ей хочется испытать себя. Хочется жить по-настоящему, когда смерть рядом, как блик, отблеск, напоминание. Хармы питаются энергией – присасываются к жертве длинным чутким хоботом, который ищет, щупает, хочет чужую силу. Когда-нибудь хобот харма присосётся к Люсе, он может съесть её дух, и она развеется во влажной тьме, станет бродячей легендой, станет отражать саму себя от стен… Однажды она проиграет. Только не сегодня.

– Я пришла с миром! – кричит Люся. – Поговорить!

– Ом-ом-ом-ить-ить-ить! – Эхо разносит её голос, множит, преломляет. Гудит влажная тьма.

– Я хочу поговорить, слышите? Волшебники-хармы! Я к вам за советом пришла!

Пшшшссс… Харм метнулся, зашелестел. Вертится где-то, возится. Сзади! Люся обернулась. Схватилась за кинжал. Харм хлестнул хоботом – стукнула косичка чешуи. Люся отступила на шаг. Она заманивала харма… Ну же!

Вот он, красавец. Зелёный огнь – так его называют. Движения харма похожи на танец пламени, и он действительно тёмно-зелёный – Люся видит в темноте. Уследить за ним невозможно – он извивается, валяется, катается, бьёт упругим хоботом и хвостом. Харм постоянно в движении, всегда. Метущийся хаос, обезумевшее пламя. Кажется, харм паникует. Его движения точны, рассчитаны и часто непредсказуемы для противника.

Вот он уже сзади. Звук, будто хлопают кожистые крылья, – это в нетерпении рассекают воздух хобот и хвост.

Люся оборачивается. Ещё шаг назад. Рывок! Пальцы, сжимающие нож, холодеют. Люся улыбается.

– Я пришла с миром, а ты не хочешь… Иди же сюда!

Убить харма, но Люся называла это по-другому – «приручить»… Выждать, а потом ударить точным, сильным движением.

Оттолкнулся сильным хвостом, скрипнул, взвизгнул, зашипел – и кинулся в лицо, зацепил волосы. Больно. Впервые так близко! Его глаза полуслепые, белёсые, из-за того, что они такие маленькие, чудится в них презрение. Люся жмурится – тёплое дыхание харма, долгие вдохи, протяжные выдохи. И его сила, горячая сила бьётся под мокрой, холодной кожей ящерицы. Харм дрожит, кожа-плёнка истекает мелкими каплями, но под кожей – Люся знает – много изменённой метаморфозой крови и храбрости. Хармы разговаривают мысленно. Но так громко, что только бесчувственный не услышит:

– Прислужница людей! Жалкая! Пшшш… Предательница! Земля мучается от них, так они под землю… Люди… Пшшшш…

Люся крепко сжимает веки, но она уже увидела… Влажный чешуйчатый хобот, тёплый и липкий. Страшное – поцелуй этого хобота, поцелуй намертво. Люся ждёт. Харм возится, трепещет где-то рядом. Устраивается поудобнее возле Люси – так пчела устраивается на цветке, собираясь пить нектар.

Люся сжимается. Затихает под тёплым склизким объятием и старается расслабиться – вопреки происходящему. Рот, чуткий, липкий хоботок щупает, ищет ямку на шее, там, где пульсирует жизнь. Присасывается намертво – звук, похожий на поцелуй. Хочется кричать. Нельзя провоцировать. Рано. Силы начинают быстро убывать, слишком быстро… Пора!

Вёрткое движение, полуоборот. Люся выскальзывает. Кричит, но не слышит себя… Отдирает. Шмяк! Размякший харм шлёпается на пол. Хватит и полсекунды. Люся хватается за кинжал и рассекает воздух. Не думает о меткости, вообще ни о чём не думает, бьёт, часто промахивается, продолжая кричать. Визг харма напоминает экстренное торможение поезда.

Харм падает. Обмякший хобот сворачивается восьмёркой – мёртвая бесконечность. Двустороннее чудище, острый хвост и размякший хобот, оно будто спит. И не нужно на него смотреть, не стоит вглядываться в смерть. Вероятно, Люсе достался слабый харм. И ещё – ей повезло. Снова. Дрожащей рукой Люся закладывает кинжал в ножны. Рукоятка кинжала будто сделана под Люсину ладонь, ребристая, удобная; на ней орнамент, парочка крыс с переплетёнными хвостами – традиционная гравировка, знак дружбы сущностей Подземья. Люся любит настороженным движением касаться лезвия, ежи-путейцы хорошо затачивают, они профессионалы во всём…

– Люди любят всё красивое, а хармов люди не любят, не любят! – говорит она, обращаясь к кому-то невидимому и будто смиряясь с чем-то. Её голос дрожит от странного чувства, среднего между жалостью и презрением.

И тут Люся впервые видит это – метаморфозу. Шкура харма расходится волнами, дышит, дрожит и лопается воздушным шариком. Харм сбрасывает шкуру. Он расширяется, расползается, словно переваривает сам себя, метаморфоза происходит стремительно. Хобот сморщивается, как засохший стебель, и отваливается. Щёлк, щёлк, щёлк! – ломаются косточки, и трещит, разрастается голова, а руки харма-человека тянутся, они раздвигают тьму, как ветви деревьев стремятся к свету, только в сотни, тысячи раз быстрее! Кости и мышцы обтягиваются свежей, влажной человеческой кожей, она пахнет, как кожа младенца; на голове растут жёсткие чёрные волосы. Зрачки харма расширяются, почти полностью заполняя глазницу хищной чернотой.

Харм становится человеком. Так вот как это выглядит! Молодой мужчина пытается подняться, ноги не слушаются, и он падает. Превращение заканчивается, мелкая дрожь слабости сотрясает его. Человек растопыривает костлявые пальцы и смотрит на них в недоумении, он будто не понимает, куда делись его острые хищные когти, и кто он теперь.

– Люся, – говорит человек-харм. – Убивают только смертные. Ты смерти никогда не знала. Так зачем?

Люся взмывает вверх и летит прочь. Подумать только – харм превратился в человека, она ведь почти не верила, что метаморфоза реальна! Люся никогда не видела превращений, особенно таких страшных.

– Подожди, не улетай! Какой бы ни был я змеёй, умру человеком, – слышит она голос позади. – Ты говорила, что пришла с миром. Зачем?

– С миром не получилось.

– Неважно. Говори, зачем пришла.

– Я хочу узнать про солнце.

– Всего-то! Думал, ты задумала что поинтересней, – голос харма звучит слабо, силы покидают. – Мы ненавидим солнце, – совсем тихо говорит он.

– Но что такое солнце на самом деле, ты знаешь?

– Знаю. Тебе… не понравится.

– Буду рада любому ответу.

– Хорошо. Солнце – это 74 % водорода, 24 % гелия, 1 % кислорода, совсем немного железа, магния, натрия, кальция, никеля, кремния, серы, азота и неона. А ещё это горячий, взрывоопасный котёл.

Человек-харм замирает. Можно подумать, он спит.

Глава пятая

Пассажиры

– Чудится, кажется, после припомнится, было – забудется, не было – вспомнится…

У Люси тихий, приятный голос, в котором хочется забыться, в смысл вникать не хочется, а слушать, слушать, как мелодию. В её голосе слышится обволакивающий звон лабиринтов пустого Подземья.

«Чудится, кажется…» Что говорит эта девушка? Пассажиры оборачиваются и не могут понять. Слова ускользают, утекают и растворяются… Девушка стирает буквы на двери, и все в вагоне наблюдают за ней. Стирает буквы, хулиганка! Люся знает, что многие хотят остановить её. И не могут – сами не знают почему! Они чувствуют, Люся необыкновенная, к ней лучше не подходить, её лучше не трогать.

Одна за другой исчезают:

П, Р, И, Л, Я, Т, Ь, С, Я

– и получается слово

С ОН

Быстрым шёпотом Люся читает заклинание:

– Сон, сон, сон! Чудится, кажется, после припомнится, было – забудется, не было – вспомнится! А что мне откроется – то вам и не снилось!

Никто не видит, как за окном случается настоящее волшебство. Тоннель раскалывается, расступается, и по открывшемуся порталу, по серебристому пути, высекая пространство искрами, мчится призрачный поезд. В поезде пассажиры в спецовках и в касках, перепачканные, весёлые, только чему они радуются – непонятно. Это призраки! Рэд говорит, они погибли при строительстве метрополитена, Рэд улыбается – «великие люди». Они машут Люсе и поют песни, они давно забыли, как попали в свой поезд, но помнят, что делали что-то хорошее и теперь празднуют, что хорошее получилось. Они построили метро. Тоннель шепчет, шепчет, поезд повторяет, повторяет, чтобы не забыть…

Древнее колдовство Сна Подземья: стереть буквы на двери и долго смотреть сквозь С ОН на дверях поезда. Но никто, кроме Люси, не видит из окна поезд-призрак и поющих людей. Ей не с кем поделиться восторгом, она развлекается в одиночку.

«Каждый из вас видел солнце. Вы не понимаете, как вам повезло», – думает Люся, глядя на пассажиров. Те утыкаются в смартфоны, читают книжки, пьют миры и сюжеты, носят наушники – вливают в себя музыку. Они забываются… «Наверху под солнцем вы не сидите в смартфонах, верно? Если бы у нас, в Подземке, тоже было бы своё солнце! Нет, у нас от скуки можно только колдовать».

Правда, в последнее время вместо колдовского НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ вешают пластиковые наклейки с человечком. С ними не поколдуешь, не посмотришь призрачный С ОН. Пластиковые наклейки придумали для того, чтобы в мире стало меньше волшебства, а значит, тревоги.

Если рядом колдунья, это чувствуется всегда – смутной тревогой или странной беспричинной радостью. Пассажир присмотрится, оторвёт от смартфона взгляд нечаянно… Отчего так хочется глядеть на милую девушку? Таких называют «серыми мышками». Бледная кожа, никогда не ощущавшая солнечных лучей, рваная стрижка, выцветшая сумочка на плече, неприметное платье, на ногах кроссовки. Глаза у Люси серые, странно, вокруг них нет морщинок. Это пассажиры научили Люсю играть в гляделки, они же часто играют так друг с другом, кто кого переглядит, посмотрят-посмотрят – и разойдутся; Люсе игра понравилась, и она всегда выигрывает. От взгляда, полного неземного понимания, становится не по себе – Люся глядит из-под гладкой прямой чёлки, глаза будто подведены пепельным карандашом, дымчатый взгляд пробирает, пугает. Пассажир отводит глаза и утыкается в смартфон – вот Люся и победила в гляделках. Пассажир чувствует: девушка напротив знает что-то, владеет непостижимой тайной, и многие в вагоне ощущают тайну, и хотят выследить странную девушку, но – вот беда! – дела не пускают. На её шее звенят металлические жетоны – Новосибирск, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, стучат пластиковые – Минск, Екатеринбург, Днепропетровск, Харьков… Какой-то сумасшедший с маленькими холодными глазками подарил Люсе ожерелье из жетонов, «жетонолье-жетонолье, где подземье – там подполье», но имени сумасшедшего Люся не помнит – это произошло много, много поездов назад… В Подземке время измеряется в поездах.

Иногда Люся оборачивается и глядит на парней – они кажутся ей забавными, у них зрачки-тоннели и видно, как мчатся мысли про неё, Люсю. Какие смешные у них мысли! Люся читает их как книги, а лица пассажиров – это фильм, кинолента. Каждое лицо – кадр. Люсе попадаются задумчивые лица, и самовлюблённые, усталые, счастливые, отчаявшиеся, заблудившиеся, саркастические, мечтающие, и изредка – совсем редко – спокойные. В час пик получается триллер, а по праздникам кадры складываются в лёгкие сентиментальные комедии… Она ловит, улавливает, чувствует, как в вагоне переливаются книги, смыслы накатывают блестящими волнами. «Купонные облигации. Внутренняя доходность купонной облигации» – книга ударяется о борт вагона, и Люся чувствует, как вагон заполняют вязкие слова, не проберёшься сквозь них. Вагон в тумане… Следующая станция – «Маяковская»… «Вместо того чтобы идти к каштану, полковник Буэндиа вышел из дома и смешался с толпой зевак», – читает кто-то из пассажиров. Как интересно! А вот ещё: «Но департамент транспорта всё равно расширит 10.09.15, несмотря на протесты граждан и депутатов». Блондинка в очках решает кроссворд метросхемы – чертит пальцем маршрут. Как доехать до станции… Люся не расслышала. Рядом разноцветные весёлые ребята в краске – все их сторонятся, наверное боятся запачкаться, а они смеются. «Глава шестнадцатая. Тапок для тараканов». «Детектив», – понимает Люся. «Ты можешь работать издателем», – говорит Рэд, когда Люся угадывает жанр по одной строчке. Рэд любит играть в угадайку и во многие другие метрошные игры.

«Все духи Подземья любят играть, духи – не люди, они не могут быть слишком серьёзными…» Особенно прыжики. Иногда прыжики маскируются под симпатичных девушек, реже – под парней. Главное развлечение прыжиков – прыгнуть на сиденье раньше того, кто только-только собрался сесть. Опередить. Насколько Люсе известно, люди не знают о существовании коварных прыжиков и принимают их за обыкновенных пассажиров. Узнать прыжика можно по лихорадочному блеску в глазах, по мельканию света, взгляду, который прыгает с предмета на предмет с нечеловеческой скоростью. Это единственная их примета; вид же у них нарочито усталый, чтоб никто их не заподозрил. Говорят, прыжики держат двери на станции – для тех девушек, что им приглянутся; в это Люся не верит. Стопорить движение поездов – так хулиганить могут только человеческие мужчины, на всё готовые ради внимания красивых женщин. Это ужасно. Духи играют по правилам; Подземка – их дом, для людей Подземка лишь завоёванная когда-то территория, короткий путь или работа. Что угодно, только не дом.

За Люсей есть этот грех – она любит людей. По-настоящему. Жители Подземки, Люсины сёстры и братья, блеклые, бестелесные и тихие, не одобряют любовь к шумным, суетливым смертным.

– Какая странная она, наша сестра Люся! – слышится в тоннеле шёпот. – Кто странный, тот может что-нибудь натворить, а нам разбираться! Зато со странными интересно. Странности делают вечность разнообразнее.

Люся смеётся и думает тихо-тихо: «А ведь верно. Я как раз это и собиралась – натворить!»

Глава шестая

Солнце

– Возьми меня наверх, – попросила Люся на следующий день Юру. – Я хочу увидеть солнце. Правда, я немного волнуюсь…

– Сам волнуюсь, когда вижу его. Мы, машинисты, видим солнце не так уж часто.

Улыбка преступницы мелькнула на её лице. Она села к Юре на колени, словно пятилетняя девочка, и прищурилась. Ей нравилось, безумно нравилось у него – в кабине среди металлических отсветов. Люся разглядывала кнопочки и рычажки, ей хотелось потрогать их, пощупать, но в то же время она так боялась что-нибудь испортить. Ещё ей хотелось поцеловать Юру, расцеловать веснушчатое лицо, но она не могла понять, по-настоящему ей хочется или она насмотрелась на парочки влюблённых пассажиров из недавней пятницы.

– Ты не испугаешься, если я умру?

– Умрёшь… Ты о чём?

Окошечко станции приближалось, а танцевать Пустоту на каждой станции – долго. Нужно было нырнуть под пульт, чтобы не засекли камеры.

– Говорят, можно совсем исчезнуть от солнечных лучей, если ты привидение.

Люся устраивалась под пультом.

– Нет. От солнца ещё никто не исчезал. – В голосе Юры звучала уверенность, не оставляющая сомнений. Ну откуда он знает?

Люся глядела на Юру, на его белые кудри с желтоватым отливом, светлые глаза, которые всегда улыбались, отчего лицо изрезали ветвистые морщинки доброты. «В его жилах течёт что-то человеческое. Наверное, солнце. И чего это он работает у нас?»

Так все говорят – посмотришь на солнце, и конец тебе. А почему – никто не объясняет толком. Радиация, излучение, солнечная лихорадка, «солярное безумие». Жители Подземки верят в солнечный миф. Ауэллы ждут огня, который вернёт им зрение, а значит, и красоту. Стражница ждёт любимого, который ушёл туда и однажды вернётся – с вороном на плече, с блеском солнца в глазах.

Люся не боялась смерти. Она видела самоубийцу, сиганувшего на пути с отчаянной радостью, как будто где-то за порогом жизни ждала его любимая – ох уж эти люди-безумцы! Он погиб, и Люся даже всплакнула. Однако ей не нравилось, что из-за таких сумасшедших останавливается движение – непорядок! Люся иногда жалела, что не стареет. Она отправлялась к хармам. Когда Люся оказывалась на грани жизни и смерти – только тогда она радовалась в полной мере, со сладостным трепетом ощущала существование.

Ей хотелось опасности, а ничего опасней мифического солнца придумать нельзя. Страшно умереть, конечно. Только казалось, все вокруг специально что-то скрывают, пугают, чтобы наверх не ходили. Там, на поверхности, самое интересное! Отчего пассажирам можно, а ей, Люсе, нельзя? Ведь если не вглядываться, Люсю не отличишь от обыкновенного пассажира. Прыжики и то подозрительней. А Люся чувствовала себя почти человеком. Потому она отправилась к солнцу.

Долго ничего не происходило, продолжался всё тот же тоннель. Люся ощутила себя обманутой. Что, если солнце – прекрасный миф, сказка? Солнце – бог, выдуманный кем-то со скуки. Весь мир делится на говорливую беспечность станций, влажную тьму Подземья, жуть Логова хармов, а всё остальное – тоннели, переходящие друг в друга.

Люся зажмурилась. Её сущность сжалась за мгновение до света, и она захотела кинуться в дверь, в спасительную темноту, ведь ещё не поздно, как она жалела, зачем решилась…

– Останови! – Люся бросилась к рычагу.

– Сдурела?

Юра взглянул на Люсю кратким взглядом, или даже не было этого взгляда, а промелькнула молния, краткая, солнечная вспышка…

Люся отпрянула.

А потом она увидела солнце…

Свет был мягче и в то же время сильнее электрического. Нет, таких цветов не было в метро, светлых, размытых! Свет подхватил её, там, за окном, лилось небо, она узнала его, хоть никогда не видела, только о нём слышала. Лучи сталкивались и разбегались, солнце вспороло тучи, мгновение – и оно прыснуло, Люся зажмурилась от боли, но сквозь боль она ощущала полёт, полёт и нежнейшую сладость… «Даже если умереть, даже если умереть!» – думала она в восхищении странные, человеческие мысли. Лучи били в окна домов, и они вспыхивали, одно за другим. И зелёный дым, «деревья» – послышалось ей, и маленькие короткие поезда, и вдруг – серые трубы. Люся постигала мир быстрее, чем постиг бы его человек. Она выхватывала из пространства звуки, образы и слова, чьи-то мысли проносились мимо, задевали Люсю, мыслей так много, что Люся захлёбывалась, не успевала ловить. У каждой вещи было название, люди ничего не оставили неназванным, страсть у них такая – называть! Маленьких поездов без рельсов было так много, что Люся рассмеялась. Это «машины» и «троллейбусы» – Люся старалась запомнить. Лучи озарили рыжие волосы пассажирки напротив, и они стали драгоценными. Солнечный свет относился к каждому по-своему: кого гладил мерцанием, а на кого кидался блеском и вспыхивал. На солнце лица людей изменились, и, видимо, они об этом не знали, но расслабились и приготовились улыбаться. Люся увидела свои руки – в свете солнца они казались ещё тоньше и прозрачней; голые ноги – белые, ослепительно белоснежные, схваченные серым, землянистым подолом. Мир сиял, переливался, наполняя странной теплотой, по телу Люси пробегали мелкие, зудящие мурашки, её трясло от солнечных волн, накатывающих из блестящих окон. Люся не различала строящееся здание, реку, людей. Всё для неё слилось в солнечный ураган, сладкий до одурения. «Хватит, хватит», – думала она, теряя сознание… Поезд погружался…

Люся вздрогнула: она услышала, как Юрин голос сорвался на шипение, как голос харма…

– Психопатка. Не приходи больше ко мне.

Они подъезжали к станции. Народу было много; одни торопились, понимая, что все не войдут, другие, беззаботные, мудро отходили в сторонку. Люся, как обычно, спряталась под пультом.

Юра сохранял хладнокровие, но когда они отъехали, попросил Люсю уйти.

– Это – моя работа. Никто не должен мешать мне тут! Уходи. Просто уходи. Тебе лишь бы играть. Ты призрак. Ты понарошку.

Как ей хотелось рассказать ему…

Люся никогда не была так одинока прежде. Теперь она не знала, что было причиной её жуткой, неизбывной тоски: отравление сладким солнечным светом или ссора с Юрой. Люся впервые пожалела, что бессмертна, и, если харм не убьёт её в бою, она не постареет и никогда не кончится… А что, если и её тоска вечна, как она сама?

Глава седьмая

Отвержена и обречена

Жар, тяжёлый, тяжкий, человечий, наполнял Люсю, мучил, замедлял её бег. С тех пор как Люся увидела солнце, она перестала ощущать волнительное чувство свободы, радоваться полёту и существованию. Люся жаждала чего-то, и сама не знала – чего. Всё так же свистел ветер, кружили и трещали ауэллы, пассажиры улыбались смартфонам, и где-то весёлый Рэд разгуливал по платформе. Люсе было не до них; она мучилась от жары и от жажды. Люся устремлялась в заброшенную часть Подземки и неслась по узким проходам до тех пор, пока свист ветра не становился невыносимо звенящим. Танцевала Пустоту, чтоб забыться и исчезнуть хоть на время, однако каждый раз пробуждалась и понимала: от себя не убежать… Перед глазами плавали рваные красные кольца, дробились контуры человеческих лиц, электрический свет на станциях раздражал, казался жёстким и неправильным, куда ему до нежности солнца! Солнечный луч, как стрела, попал внутрь и прорастал – в Люсином животе поселилось маленькое солнце. Его не заглушить, оно шевелится, жжёт, оно растёт! «Наверное, так чувствует беременная, когда внутри начинает расти. Внутри так горячо, что даже стоять тяжело. Потому-то, наверно, беременным и уступают места», – подумала Люся и прислонилась к холодному мрамору, как хорошо, что станции обиты спасительным мрамором!

– Прошу тебя, – обратилась она к камню. – Тебя люди достали из самой глубины! Охлади…

Мрамор откликнулся на просьбу Люси ледяным прикосновением. Холодный, как рассудок усталого кабинетного учёного, мрамор был на её стороне.

В поисках прохлады Люся кинулась в переулок хармов. Будто хотела умереть. Переулок хармов охладит, нет под землёй места холоднее и опаснее.

Хармы будто только Люсю и ждали. Шипение и шелест обволакивали со всех сторон, сама тьма шипела на Люсю, и неизвестно, откуда ждать нападения.

– Печать солнца! На ней печать солнца!

Сколько их было? Пять, десять? Их много, слишком много… Ноги подкашивались, Люсе казалось, она ослабла от солнечного света.

– Глядите! Обречена… Её прогонят свои. Наконец-то она обречена!

Её обступал серый рябящий шелест, затем зрение вдруг обострилось – вспыхнуло зелёное пламя. Люся схватилась за рукоятку кинжала, но на этот раз она знала, ей не выстоять. Она очутилась в эпицентре изумрудного пожара, холодного и шелестящего. У неё не было надежды, хармы не знают жалости.

Люся услышала голос, который прежде не слышала. Это был голос харма, с призвуками шипения и посвиста, но голос этот звучал отчётливей и благороднее, чем другие. И он не просто разговаривал – вещал, как на трибуне.

– Оставьте её, – сказал голос. – Существо, отравленное солнцем, ищет доблестной смерти в бою. Но заслуживает ли такую смерть предательница? Позвольте ей умереть другой, позорной смертью. Пусть она вернётся к своим. Пусть почувствует одиночество. Её казнят друзья. Смерть от харма слишком хороша для неё! Печать солнца – выжженное клеймо.

Люся обернулась на источник голоса и увидела мертвенно-синего ящера, который рисовал хоботом в воздухе знаки. Толстые губы шамкали, словно перемалывали слова, хобот, покачиваясь, вздымался, с шелестом выдувая воздух.

На всякий случай Люся претворилась, что ужасно унижена словами харма – опустила голову, будто бы от стыда. Она, конечно, была рада и даже согласна, что смерть от хобота харма слишком хороша для неё… «Да и вообще смерть – слишком хороша. Лично для меня. Можно я поживу своей никчёмной жизнью?» Люся внутренне улыбнулась – представила, как расскажет обо всём Рэду.

– Биредуру-тэнэй! – с достоинством произнёс харм. Так послышалось Люсе: хармийский язык сложен для восприятия, он состоит из звуков, которым не найти соответствий в человеческой речи. Хармы засмеялись, их хохот походил на бурление подземных вод. На всякий случай Люся опустила голову ещё ниже. За каждым хармом Люся видела призрачную полутень человека, будто привязанного к своему ящеру. Харм отбрасывает тень человека или это иллюзия – вот неразгаданная тайна Подземья.

Харм подцепил хоботом камень и высек из него искру трением о какой-то предмет, похожий на огромный свёрток. Хармы зажигали свечи! Чего ещё не хватало, так это попасть на их ритуал! Когда хармы зажигают свечи, это выглядит довольно мило, однако последствия непредсказуемы.

Хармы занялись ритуалами, а Люся понеслась прочь, не оглядываясь, по длинному промозглому коридору. Она преодолела невидимую, но ощутимую границу, отделявшую владения хармов от места танцев свободных духов, и взлетела, и рядом вихрем беспечной пляски закружили сёстры. Они приглашали её присоединиться, но Люся отворачивалась от них. Она торопилась и боялась, совсем как человек…

Пророчество хармов испугало Люсю. Она сама ощущала в себе перемену, однако надеялась, что её друзья не заметят «печать солнца». А если заметят? Свет был внутри неё – наверное, так болеют люди. Люди помогают больным. Духи Подземки помогают друг другу. Взаимопомощь – закон абсолютный. Рэд сможет излечить, он такой умный, наверняка что-нибудь придумает. Может, будет ругаться, ворчать на Люсю, а потом скажет непременно: «Дурочка ты, Люся, но мы же не будем верить в предрассудки с этой печатью! Если отнестись к твоей ситуации философски…» И он придумает, он что-нибудь обязательно придумает!

Люся направилась к людям. Покататься, поиграть в гляделки с парнями, улыбнуться кому-нибудь – чтоб растерять солнечный свет в будничных забавах. Солнечный свет разъедал Люсю; внутри что-то переламывалось, перемалывалось, трещало, словно разъезжалось по швам, и тошнота накатывала (возможно, люди называют это – «тошнота»)… Она всматривалась в своё отражение в дверях. Печать солнца, какая она? Она глядела на свои руки, они пожелтели… Наверное, это и есть – печать солнца… Нет! Они такие и были – Люся помнила цвет, и нечего выдумывать! Это люди себе придумывают проблемы и волнуются. Свободные духи хладнокровны, как их подземелье, равнодушны, как бесконечный тоннель. Нечего выдумывать! «А ну, мы сейчас посмотрим – вызову-ка я сон Подземья!»

– Чудится, кажется, после припомнится! Было – забудется, не было – вспомнится! А что мне откроется – то вам и не снилось!

Люся стирала буквы быстро, наловчилась. Она вглядывалась в тоннель сквозь С ОН, но видела лишь мелькание проводов… В глубине мятежной памяти металась давно забытая, казалось, мысль. Эти люди, что едут в поезде, что вечно мчатся по недостроенному тоннелю… Они хотели бы уйти, сбежать из Подземья…

«Неужели потеряла способности? Разучилась… Солнечный свет изменил меня, деформировал. Я перестала быть духом? Я не умею больше колдовать? И кто же я теперь?»

– Сейчас полицию вызову!

Люся оглянулась посмотреть, кому принадлежит ворчливый голос и увидела бабушку в тёмно-синем плаще и странной шапочке, Люсе показалось, шапочка какая-то религиозная. Подъехали к станции. Совсем юный румяный полицейский, прогуливавшийся по перрону с автоматом, покосился на Люсю с подозрением. Чудилось, кто-то выглянул из-за колонны и осуждающе прищурился. Нет, раньше на неё смотрели по-другому. В ней перестали чувствовать силу, её перестали… бояться. С крысиной ловкостью Люся затерялась в толпе…

Рэд сидел на стуле в позе лотоса – остров спокойствия в бурлящей толпе. Раньше он устраивался прямо на полу посреди платформы, но к нему всё подходили полицейские и просили пересесть. Пришлось раздобыть складной стул. Рэд утверждал, что хранит его в тайнике, там же, где его библиотека. Люся была уверена, что Рэд – фокусник и выуживает предметы из воздуха – свои складные стулья, свои книжки, бинокли, чтобы разглядывать интересных людей на другом краю платформы. Рэд не отличался тактичностью и рассматривал девушек, которые, его заметив, стремились поскорей зайти в вагон.

Теперь Рэд наслаждался – читал книгу в разноцветной обложке. Ему, как обычно, было уютно и сонно: толпы он будто не замечал. Вообще Рэд любил толпу. «Они омывают меня… Я чувствую их печали, надежды. В основном они добрые! Что бы там ни говорили, Люся, поверь мне. Добрые! Сами люди любят про себя говорить – мол, мы такие жестокие. Но каждый из них сначала хотел как лучше. Только Верховная Кошка однажды заигралась, запутала нить его судьбы»… Люсе представлялось огромное пушистое существо с презрительной кошачьей мордой, и она уже догадывалась, что Верховная Кошка будет сражаться с крысами – с такими, как на рукояти её кинжала. Она представляла Верховную Кошку похожей на харма, её хлёсткий упругий хвост рассекал воздух. Верховная Кошка угрожает человечеству! Люся постоит за людей – прыжок! – и с крысиной ловкостью она свернёт голову Верховной Кошке. Представлять было легко, ведь просто вообразить то, чего ты ни разу не видел. Люся видела только котят: в вестибюле маленьких чёрных котят раздавала бабушка.

– Я остаюсь на месте, – сказал Рэд вместо приветствия. – Но мир меняется с каждой прочитанной книгой. Вот опять… гляди… перевернулся!

На обложке было написано: «Медитации. Сущность и существование».

– Мы не договорили, – с энтузиазмом начал Рэд, откладывая книгу. – Смысл метро, его сокровенность…

Он осёкся. Никогда Люся не видела у него такого взгляда, серьёзного, без насмешки. Даже о терактах он умел говорить с насмешливой мудростью, «не в последний раз живём!» – повторял он. Самое странное и страшное – увидеть Рэда серьёзным.

– Люся, – произнёс он со странной, бессмысленной интонацией. – Ты всё-таки не послушала меня? Ты что, была там? Люся!

– Рэд, я… Я захотела и пошла! Духи делают, что хотят. Иначе зачем мы духи, а не люди?

– Ты понимаешь, во что ты превратилась теперь? На что ты стала похожа, Люся?

«Это имя Наталья Игоревна ожидала услышать меньше всего, даже чашку с чаем уронила, благо, чая почти не осталось, только скатерть намочила», – читала Люся книгу пассажира на скамейке. Какое имя? Неужели моё? Не может быть, чтобы Люся, девочка с такой милой сумочкой, совершила такое страшное преступление! Люся захотела узнать продолжение, но мужчина захлопнул книгу. «Печать солнца… Неужели заметно?» Тихо-тихо, тенью вспорхнув на крышу поезда, Люся скользнула в тоннель. Пассажиры, казалось, что-то почувствовали. Люся знала, что всем им захотелось обернуться на неслышное скольжение тени… Но не обернулся никто.

Глава восьмая

Погоня за смертью

Так Люся стала лишней.

Люся думала, что у неё получится остаться, не откликнуться на безумный солнечный зов. Она решила убежать в дикие, неосвоенные глубины – гораздо глубже, чем пролегает метро. Возможно, там сотрётся её печать. Напоследок она приготовилась пробыть на станции два последних поезда. Люся измеряла время в поездах. Вечером Люсино время растягивалось, поезда ходили редко. Ночью время сливалось в одно чёрное мгновение, сжатое до предела и дикое, необузданное, такое мгновение, что и не вспомнишь потом. Цифры плясали на табло, и полз красный столбик в вагоне – градусник станций. Когда поездов не было – время останавливалось, время спало всю ночь и просыпалось ранним утром, с первым весёлым поездом. Был у Люси один знакомый Поезд – она всегда его узнавала. Другие поезда молчали, а этот отвечал. Утром Люся выбегала на платформу и кричала:

– Привет, Поезд, что-то ты сегодня рано, ты хоть выспался?

И Поезд отвечал:

– Если поезд не пройдёт, командир с ума сойдёт, и ещё пять километров прямо по тоннелю.

С техникой беседовать непросто – порой кажется, техника – зануда, ни на шаг не отступает от задачи! Поезд отвечал каждый раз по-разному, и всегда странно. Люся надеялась, когда-нибудь она его поймёт. Правда, теперь точно не будет этого «когда-нибудь». Люся решила уйти навсегда.

– Сегодня я ухожу, – сказала она Поезду.

– Пришли куры – поклевали, восемьдесят километров, полёт нормальный, – ответил Поезд.

Люся так и не поняла, кто такие «пришликуры».

– Ты непонятный, но милый. Ты для людей. А я для себя. Если бы я была техникой, я была бы для кого-то. Вот и получается, что я – это ты, Поезд, только наоборот.

– Что за станция такая – Дибуны или Ямская? – спросил Поезд.

– Это «Маяковская».

– А с платформы говорят… За нахождение в поезде в тупиках предусмотрена административная ответственность в соответствии с законодательством! – и Поезд рассмеялся. Видимо, он пошутил.

Чтоб не обижать его, Люся засмеялась в ответ. Она подошла к голове Поезда и погладила его. «Полосатенький», – подумала Люся с нежностью. Поезд заурчал и тронулся.

Машинист как-то странно посмотрел на Люсю, он будто испугался. Ну что вы смотрите так, словно никогда не гладили поездов? Разве вы не слышите, как они говорят?

Люся так и не узнала, что больше всего на свете Поезд любил поэзию. Он даже думал, будто слово «поэздия» происходит от слова «поезд». И всегда искал в стихах образы поезда, то есть самого себя.

Люся попрощалась с дорогим поездом. Что ж, пора прощаться и с людьми. Люся окинула взглядом платформу. Она давно подметила, что люди различны меж собой больше, чем ежи-путейцы или ауэллы-пересмешницы. Люся постаралась запомнить их фигуры, лица. Она учила наизусть станцию, арки, своды и лампы.

«Ведь если я вас запомню – вы со мной останетесь? Стоит мне закрыть глаза – и вот вы здесь».

Люди шли, медленно и быстро, и стояли у колонн. Повезло! Им есть, куда идти, у них дела, а Люсе теперь не идти, мчаться, лететь без луча света (не считая зажигалки, когда-то подаренной Рэдом), Люся-изгнанница! Она ощутила, как внутри неё зажёгся солнечный заряд, в поиске облегчения она прижалась к мрамору… «Когда я вас увижу и увижу ли? Ваш мир прекрасен, но он не для меня. Простите…» Люся любила их всех, и как жаль расставаться с миром отражений и тающих цифр на табло!

Что-то остановило Люсю. «Небо – купол голубой, но что такое небо? Не-бога, не-беса», – крутилось колесо мыслей. В тот миг Люся почуяла свою смерть, как чувствует её любое существо.

Люся заметила парня с подозрительно солнечным, оранжевым рюкзаком. Парень был не такой, как другие, и не сразу можно было понять, чем он отличается. Но отличие было – парень нёс в рюкзаке Люсину смерть. Ему было вовсе не тяжело её нести – какая лёгкая у Люси смерть! – поэтому парень бежал.

Люся узнала свою смерть по походке парня, похожей на полёт, и по его сиянию – сиянию солнца. Люсина смерть – смерть-растворение, нежная и любящая, она придёт тогда, когда суждено, и всё растворится в солнечном мареве. Это Люся знала точно. И она не боялась смерти, хотя на всякий случай сторонилась. А ещё ей было любопытно…

Парень читал книгу на ходу, не поднимал глаз. Взглянуть бы, что он там читает! Люся побежала за ним. И удивительно! Люся бежала всё быстрей и быстрей, но ближе к парню не становилась. Взлететь она не могла, люди же смотрят. Погружённый в собственный мир Парень-с-оранжевым-рюкзаком прокладывал путь в толпе, лавировал, угадывал направление. У него на куртке пришит мохнатый, словно живой, воротник, который колыхался в такт его бега. Парень будто бы летел, совсем как Люся в тоннеле. «Всесилен! Хотя… Нет. Ему так кажется, что всесилен», – догадалась Люся. Чувствовалось, что молод, – лет семнадцать, не более. Люся поняла, что в его рюкзаке: коллекция лучей – лунные, солнечные, прожигающе-лазерные! Лучи путались, как наушники в кармане, и высекали огненно-белые искры. Парень тащил рюкзак, переполненный лучами, длинными, тонкими и ломкими. «Вадим», – прочла Люся на лице его имя. Какое странное имя! Почти на всех лицах пассажиров Люся видела имена, на которых закреплялись узелки нити судьбы; они мерцали, пронизывали глаза и улыбку. Пустые, безымянные лица попадались редко и были совсем несчастны. Вадим был счастлив, его имя читалось легко, будто его многие называли, звали, Люся видела их руки, тянущиеся к Вадиму, он пел… Да, Вадим пел что-то там, в Наземном мире. А ещё Вадим был близок Люсе, как… нет, не как Рэд. Только харм в бою близок, как Вадим! Прежде Люся все проблемы могла решить кинжалом или бегством, но сейчас убивать ей не хотелось, хотелось сделать с Вадимом что-то другое, человеческое. Что же? Люся не поняла пока…

На какое-то мгновение ей даже показалось, будто бы она разгадала его, проникла в его сущность до конца, до дна. До того места, где зарождалось его дыхание. Вместе со вдохом рождалась лёгкость, божественная лёгкость, способная сдвинуть горы и построить волшебные города. Эта лёгкость и привлекала, и пугала. Ничто не может справиться с этой лёгкостью, ничего не может сравниться. Беспощадная лёгкость – вот что губит, вот что заставляет страдать!

Рэд как-то сказал: смерть – это загадка, которую загадывает человеку жизнь. Нет, не только человеку! Свободный дух, Люся бежала за Вадимом. Стремилась к собственной смерти, которую угадала.

«У нас нет судьбы», – говорил Рэд. Увы! Если бы Люся была человеком, она бежала бы без страха, её вела бы невидимая сила, которую люди называют судьбой. У жителей Подземки, в отличие от людей, нет судьбы; они сами отвечают за все свои глупости, и Люся ответит! Она почти смирилась, что умрёт сегодня.

Один его взгляд – и Люсю обожгло.

Он был ярким пятном в серой человеческой массе. Как если бы она ждала поезд на платформе несколько дней, и вот он пришёл, долгожданный…

Вдали показался нежный свет поезда, впервые Люсе он показался нежным, словно мир изменился с появлением Вадима. Люся вздрогнула от накатившего жара, и сразу – холода. Её маленькое солнце внутри будто сконцентрировалось на нём, спроецировало на него лучи… В Юре она тоже видела солнце, оно всегда хранилось в нём, внутри, в Юриной улыбке. Даже в Рэде было немного солнца, совсем чуть-чуть, лукавые солнечные блики блуждали в тёплой радужке карих глаз. Но это было всё не то! Внутри Вадима, вовсе ей не знакомого, горел её собственный, сиял Люсин свет. Люся поняла, что теперь она исцелилась, потому что отравленный свет не внутри, этот свет теперь в нём, и следовать за ним, просто следовать за ним – всё, что ей нужно, и всё, что она может.

Они зашли в поезд. Люся села напротив. «Встану, подойду и скажу ему», – подумала Люся и осталась сидеть. Что? Что она скажет?

Люся должна была сбежать в подземелье. Но она шла за ним, она не могла не идти! «Он и есть солнце!» – подумалось ей.

На «Белорусской» трещины в мраморе, в голове бродит солнечный свет, «трещины – это нервы, паутина, молнии», – слышатся чьи-то безумные мысли. «Кинуться под поезд, пусть закроют ветку, напишут в интернете». О чём только думают эти люди, и как всегда не вовремя! Нужно уходить – вглубь, прочь от отравленного солнечного света. Прямо сейчас, иначе будет поздно.

Вадим уже был на эскалаторе, который уносил его в солнечный мир. Лучи в оранжевом рюкзаке зашевелились – почувствовали, что скоро поверхность. Они сплелись в сияющий клубок, кувыркались и покусывали друг друга, совсем как маленькие змейки. Лучи надеялись, их выпустят на волю. Вадим не мог устоять на месте, он побежал по эскалатору вверх. Какие-то девчонки, одна в жёлтой юбке, другая в фиолетовой, сорвались с места и побежали вслед за ним. Люся не могла разглядеть Вадима из-за их спин.

Прежде Люся часто подходила к эскалатору, как человек подходит к краю пропасти, чтобы только заглянуть вниз и отпрянуть. Долго-долго Люся глядела наверх, туда, где пропадали люди… Она не смела даже подумать, что однажды сама встанет на волшебную лестницу. Кто знал, что это так просто – шаг! – и вот уже нет пути назад, потому что эскалатор возносит в иной мир, к людям, к небу…

Люся впервые ступила на эскалатор, и мир, покачнувшись, поехал.

Сложно удерживать равновесие первые секунд пять.

«Но зачем? Зачем я это делаю?»

Неведомая, необратимая сила уносила ввысь.

Люся быстро привыкла. Она стояла на эскалаторе и на всякий случай повторяла позу пассажирки впереди. Люся смотрела под ноги: казалось, зубья ступеней откусят ногу! Немного напугало зубчатое лезвие наверху.

Люся перепрыгнула металлические зубы, и эскалатор выбросил вперёд. По привычке Люся доверилась толпе, её вынесло серое человеческое море…

Люся рассмеялась собственному безрассудству, ай да Люся, ай да дочь тьмы!

Вадим ловко прокладывал себе путь, неугомонные лучи прожгли в рюкзаке дырочку и выглядывали, но не могли вылезти наружу. Люсе неудобно было расталкивать пассажиров. «Торопишься, что ли?» – проворчал кто-то справа. «Да!»

Из двери сочилось солнце… «Да, – подумала Люся, – солнечное слово. Да!» Солнечная щель разверзлась и поглотила Вадима. Люся кинулась вперёд, ей казалось, она летит… Она испугалась, что сейчас его потеряет. Навстречу прыгнули надписи: «Выходы к вокзалам Ярославскому, Ленинградскому, к пригородным поездам ленинградского направления». То, что нужно!

Но что она скажет Вадиму? Кто она такая, подземная крыса? Что такое её танцы Пустоты и наука Подземки, её хороводы в сравнении с его светом, с его мальчишеским задором?

Глава девятая

Новые друзья

Люся оказалась на поверхности.

Она повернула направо, увидела стену, а выше – небо, узнала его, и дома такие высокие, и маленькие поезда… Небо – это потолок без люстр, только он высокий такой, что взгляд еле достаёт, и какая длинная должна быть лестница! Да, наверно, непросто, должно быть, ремонтировать небо. Слева тоннель, Люсе захотелось туда, и она чуть было не подчинилась подземным инстинктам! Она видела, куда помчался парень, вернее – кусочек его оранжевого рюкзака, лисьим хвостом промелькнул в толпе.

«Вокзал», – слово пронзило Люсю, как сквозняк. Как хорошо, что снова поезда! Весь мир едет на поездах! Неуютно, зябко… Подумать только – наверху тоже поезда, но их больше! Люся ликовала, она летела, держась на ногах, звуки вились вокруг, как мухи, размытые, неясные. Здесь было несколько станций – Люся насчитала пять. Поезда ползли непозволительно медленно. Пассажиров усаживали специальные женщины, размеренно, с неохотой, будто бы люди и не хотели ехать. Пахло по-особенному, тепло и терпко, пассажиры зависали в неуютном, зябком ожидании. Людей неведомой силой отрывало от дома – и они взбирались с трудом по лесенке, волочили нити судьбы, которые от холода становились прочными. Люся любовалась узорным переплетением нитей и чуть было не потеряла Вадима из виду.

Не останавливаясь ни на секунду, на бегу, Вадим запел. Откуда-то появилась гитара, немного расстроенная и вся в зелёных наклейках. Он пел о городе, о быстром времени, и что-то про фонари. Получалась бессмыслица, радостно-вдохновенный лепет. «Но главное – успей меня поцеловать, пока над городом летят такие облака. Пока над городом звенят такие небеса – успей поцеловать меня». Как она хотела быть рядом с ним – в его ритме, рваном, непокорном, джазовом! Её накрывало тёплым солнечным ветром, и всё шло, казалось, так хорошо, но… Что-то мешало.

Люся не знала, что говорить. В поиске помощи она обмакнула пальцы в металлическую подземную прохладу – дотронулась до ожерелья из жетонов. «Пусть слова попадут на язык, как эти жетоны попадали в турникет. Пусть речь моя пойдёт слаженно, как новый состав, да, новый состав!» И Люся представила, как трогается поезд с места, плавно, почти неощутимо в первое мгновение, будто плывёт…

– Ты знаешь меня. Я пряталась за колонной на станции, – сказала Люся. Её слова должны были быть важными – такими Люся их задумала. Они получались другими – неуклюжими до нелепости.

– Это здорово, – сказал Вадим. – Вы странная.

Люся стояла совсем близко от Вадима, даже могла бы потрогать его, как Рэда. Дотрагиваться сейчас не стоит, Люся знала, люди не трогают друг друга просто так, объятие нужно заслужить. Рюкзак на спине Вадима расстегнулся и оттуда, толкаясь, поползли лучи, лунные, солнечные, красные, жёлтые, синие… Лучи перепутались меж собой и шипели змейками, и сплетались в разноцветные сияющие косички. Люся отпрыгнула от них, она боялась пораниться остриями лучей. Какие острые у Вадима лучи! Они впивались в асфальт, дробили его и прорастали электрическими кустами. Странно – Вадим так ничего и не заметил. Люся поняла, что разговор ну никак не движется, даже лучи расползаются! Ещё ей показалось, Вадим её боится. Она сказала что-то не то, и теперь он хочет уйти. Глупо. Сейчас тот момент, когда сказать нужное – невозможно. «Люся, вперёд!» – подтвердила она себя. Говори что-нибудь, не молчи, иначе Вадим может раз и навсегда слиться с бесконечным пространством, и стать частью толпы, и растерять по дороге свет, которым Люся его наделила.

– Я люблю гитары. У нас в метро играют на разных инструментах, и на гитаре почему-то чаще всего, – попытала счастья Люся. И возненавидела сама себя: не то, не то!

– У вас в метро? Вы работаете в метро?

– Я там живу.

– Вы вроде как… бомж?

– Вадим, я не бомж. Я просто хотела сказать кое-что тебе, объяснить… Ты как солнце. Ты сияешь ярче всех, кто поднимался с тобой по эскалатору. Очень много солнца из твоих рук, из головы, из твоего рюкзака, ты можешь себе представить? Я знаю, вы, люди, часто не видите свет друг друга. Но поверь мне. Ты весь, весь из света. Я, наверно, нескладно говорю. По-другому не умею. Видишь ли, Вадим… Я ведь не человек.

– Не человек?

– Я дух метро и устроена не так, как вы, люди? Я умею танцевать Пустоту. Знаешь, что такое настоящая Пустота?

Вадим не знал. Люся будто бы пыталась на полном ходу остановить поезд. У неё совсем не получалось говорить по-человечьи. Подбирать слова. «Какая же я!» – с досадой подумала она. Ей впервые не хотелось жить. Что-то врывалось между ней и Вадимом помехами. Яркое, сильное, слепящее…

Вадим не смотрел на неё. Он был увлечён чем-то, и не сразу Люся сообразила, кому адресовано его внимание. Движение было перекрыто, люди праздновали что-то, чему-то хлопали – Люся этого не понимала. Сначала она увидела свет – не солнечный, а иной, активный, почти злой и такой горячий и настоящий… Больше, чем игра солнечных лучей; нечто опасное и притягательное – оно надвигалось. Сначала показалось, что это многорукое чудовище, сияющий монстр. Солнце сошло с небес!

Тьма сгустилась для того, чтобы оттенить приход огненного божества. Сперва Люся решила упасть на колени, так обычно приветствуют любимого бога. А потом она увидела девчонку. Пламенную богиню. «Векша», – прочла Люся причудливое имя, подцепила его в пространстве, как радужный мыльный пузырь. «Векша» – слово занимало всё пространство, пропитывало дымный воздух. Вадим глядел на «Векшу», в его глазах прыгали всполохи огня. Векша крутила пои – горящие шары на цепях. Элегантно, размеренными, плавными движениями она водила руками, чертила фигуры в воздухе, кружилась. Её кудри были собраны в хвост, а лицо серьёзно и спокойно. Можно подумать, в неё вселился дух огня! Взмах, волна, поворот… Смотришь и смотришь, а огненное движение всё течёт, продолжается, пои пылают. Векша кружится, танцует, лёгкая в чудесном покое и сосредоточении, и толпа уже сгущается вокруг неё, смотрят и молчат – боятся спугнуть диво дивное, чудо огненное…

О, даже если эта Векша не девушка Вадима, как говорят люди, не его возлюбленная, любимая, жена, подруга, как они называют ещё эту свою болезнь? Всё равно Люсе никогда не стать такой, как она. Разве на неё будут когда-нибудь смотреть – так? Люся подумала: «Отдала бы умение летать, колдовство Сна Подземья и танец Пустоты… За то, чтобы стать такой Векшей».

Векша давно бежала рядом с Вадимом, они скакали солнечными зайчиками вдвоём. В метро Люся не разглядела её, попросту не заметила. А теперь, когда Векша распустила огненные цветы, Люся стояла и смотрела, заворожённая пламенными переливами…

Векша источала солнечные волны и расслабление, одурманивающее тепло. Цепочка, несколько ярких браслетов, заколки-бантики – Векша украшалась не потому, что хотела привлечь внимание. Девушка наслаждалась своим отражением в зеркале – она ведь одна такая в мире, Векша! Каждое утро Векша рисовала на щеке маленькое сердечко. Нет, она не подглядела фишку с сердечком у одноклассниц или известных актрис. Её задумка – сердечко на щеке, которое отражает её настроение. Сегодня сердечко было оранжевым. Ей нравилось. Векша вертелась, прыгала, и глаза её горели. Люся подцепила пузырь с её именем и узнала: Векша – волонтёр, ездит по разным неведомым сходкам, где всё время влюбляется в кого-то. Люся не поняла, кто такой «волонтёр», но ей показалось, что это такой простой весёлый человек, который ни о чём не задумывается. Живёт в своём сне и играет с пламенем. Векша любит лето и море, и друзья называют её «улыбашка». Как «открывашка» или «чебурашка», только «улыбашка». Такое прозвище Векше очень подходит. Векша, если смотреть на неё впервые, кажется крутой, но она неуклюжая и глупенькая или… Живёт в своём измерении эта Векша! Слишком много прыгает, слишком громко кричит. Может, ей нужен более просторный мир.

Векша потушила пои, но внимание к ней погасло не сразу. Толпа зааплодировала, а Вадим заиграл другую, весёлую песню. Прядка падала на лицо, и Векша сдувала её и отгоняла привычным движением руки, как надоевшую муху. Она накидывалась на людей с шапкой, и летели звенящие монеты. Векша улыбалась. Они светили вместе, Вадим и Векша. Двойная звезда. Вадим пел, Векша приманивала, звенела цацками и собирала деньги. Она распустила волосы, светлые, сбрызнутые лаком локоны-полукольца…

«В этом мире я такая чужая», – с ужасом подумала Люся. Ей больше не хотелось ничего рассматривать вокруг. Из глаз потекла вода. «Сломалась, – подумала Люся. – Как водопроводная труба. Сухотруб-сухотруб! Он ведь сухой и никогда не плачет!» Люся думала, кто-нибудь остановит её, и начнёт расспрашивать. Наземные люди даже не замечали её. Странно! Рэд замечает, если Люся не в духе. Потом наземные люди кончились. Люся дошла до скамейки и села.

– Эй, с тобой всё в порядке? – послышался сверху женский голос.

– Не лезь к человеку. Пошли.

– Стой, она плачет! Нужно хотя бы спросить.

Люся подняла голову и сквозь слёзы увидела короткостриженую девушку в джинсовой куртке с капюшоном и двух Кротов. Кроты были огромны и пахли сырой землёй, будто только что вырыли по норе.

– Что ты вечно лезешь не в свои дела? Пошли, – сказал Крот.

– Ш-шовинист! – прошипела короткостриженая. – Кто тебя обидел, скажи? Какой-нибудь мальчик?

– Он не обидел…

– Я ж говорю, мальчик!

Тут Люся догадалась, что Кроты – это люди. Просто приземистые, коренастые, будто приплюснутые. Люди, пахнущие землёй. Если у этих ребят имелись тотемные животные, то именно кроты.

– Вы из-под земли. Как и я, – улыбнулась Люся.

Кроты и короткостриженая переглянулись. Люся прочитала их мысль на троих: «Она права». Короткостриженая рассмеялась – смех ей очень шёл, звонкий и раскатистый, он напоминал смех ёжиков на крыше поезда, когда они особенно развеселяться. Люся всё никак не могла понять её имя, там затесалась весёлая буква «Р», такая звонкая, что заглушала остальные буквы. Кажется, была ещё «М-м-м», тянулась, как удар колокола.

– Как ты догадалась? Мы диггеры. Знаешь, кто это?

– Слышала. Сумасшедшие люди, которые любят под землёй лазать.

– Точно. – Крот рассмеялся. – Но… как ты узнала? Прочитала ту ужасную статью, да? Они там всё наврали. Не повреждаем мы ничего. Наоборот, мусор вот убираем. Рыцари по духу, первооткрыватели – вот мы кто!

– А я дух метро. Я подумала сначала, вы кроты. А вы люди! Просто диггеры, любите проникать в коллекторы в обход всяких правил и исследовать подземелья.

– Так, – прервала Рита. – Сейчас неважно, дух ты или кто. Лучше скажи, почему ты плакала.

– Тот мальчик, который играет неподалёку… Ты его знаешь?

– О! Вот нормальная женская проблема, а то она про каких-то духов. – Крот чему-то обрадовался.

Рита одарила Крота презрительным взглядом:

– Так. Это что ещё тут за женоненавистничество?!

Она отозвала Люсю в сторонку.

– Послушай… Я знаю его. Это Вадим! Хочешь, познакомлю? – Рита прикрыла рот рукой, чтобы их точно никто не услышал. – Ты, главное, помни: отношения с парнем – тот же дигг. Постепенное погружение глубже и глубже, понимаешь? И от тебя зависит… Скажи-ка лучше… Хочешь научиться играть на гитаре? Этот Вадим обожает кого-нибудь учить. Вообще парни любят, когда их просишь о помощи.

– А эта девушка?

– Это же Векша! На самом деле её зовут Валенсией, Валей. Фамилия у неё такая – Векшина, оттуда и пошло. Многие думают, у неё и в паспорте «Векша» записано. А фамилия – Улыбашка.

– Ты её давно знаешь?

– С первого класса общаемся. Что я… Вся Москва знает Векшу. Ну, вернее, не все знают, что Векша – это Векша. Но что есть сумасшедшая девчонка, которая бегает с разноцветной шапкой и горланит песни – это все заметили. Многих это бесит. А может, она – дух нашего города. О, вот и она!

И действительно – Векша бежала с резвостью пятилетней девочки. Люсе казалось, она разливает свет, бездумно, беспечно, куда попало! Разве можно так расходовать свой свет?

– Я в группе писала! – Векша бежала к Рите. – Ты читала моё сообщение? Почему, почему удалила, ну я же просила…

Рита отвела девушку в сторонку, видимо, посекретничать, как с Люсей. Эта девчонка явно любила давать женские советы. Риту можно было бы назвать профессиональной подругой. «И в каждом кармашке у неё, – подумала Люся, – какой-нибудь секрет». У Риты на куртке карманов – не сосчитать сколько. Люся прислушалась к разговору.

– Ну, давай по порядку. – В дигге девушки делятся на два типа: те, которых водят, – отношение к ним соответствующее – и те, кто ходят сами. Таких, правда, крайне мало… И всё же. Найти парня, который согласится тебя провести в метро, несложно.

– Несложно! – согласилась Векша.

– Тут вопрос в подходе. Одно дело, ты говоришь: «я тут место нашла, пошли на разведку». Другое дело – «своди меня в метро». Во втором случае всё может плохо закончится.

– Почему?

– Потому что парни – они такие. Иногда ведут себя странно. Да, по отношению к девушкам они бывают странными. А хуже то, что у них сносит крышу начисто. Правда, Кирилл?

Кирилл, который не слышал, о чём говорят девушки, улыбнулся и кивнул. Векша почему-то сразу обиделась. Люся не поняла, о чём речь… Однако почувствовала: Рита права, она всегда права.

– Привет. Я Векша. – Девчонка обращалась к Люсе.