Читать онлайн Врата Птолемея бесплатно

Волшебники

М-р Руперт Деверокс — премьер-министр Великобритании и империи, временно исполняющий обязанности шефа полиции.

М-р Карл Мортенсен — министр обороны.

Г-жа Хелен Малбинди — министр иностранных дел.

Г-жа Джессика Уайтвелл – министр госбезопасности.

М-р Брюс Коллинз — министр внутренних дел.

М-р Джон Мэндрейк – министр информации.

Г-жа Джейн Фаррар — помощник шефа полиции.

М-р Квентин Мейкпис — драматург, автор «Юбок и ружей» и иных пьес.

М-р Гарольд Баттон — волшебник, учёный и собиратель книг.

М-р Шолто Пинн — торговец, владелец магазина «Новое снаряжение Пинна» на Пиккадилли.

М-р Клайв Дженкинс — волшебник второго уровня, департамент внутренних дел.

Г-жа Ребекка Пайпер – помощница м-ра Мэндрейка, министерство информации.

Простолюдины

Г-жа Китти Джонс – буфетчица и ученица волшебника.

Г-н Клем Хопкинс — странствующий учёный.

Г-н Николас Дру — политагитатор.

Г-н Джордж Фокс — хозяин трактира «Лягушка» в Чизике.

Г-жа Розанна Лютьенс — частная преподавательница.

Духи

Бартимеус – джинн на службе у м-ра Мэндрейка.

Аскобол, Кормокодра, Мавамба – более могущественные джинны на службе у м-ра Мэндрейка.

Ходж, Пурип, Фританг – менее могущественные джинны на службе у м-ра Мэндрейка.

Пролог

Александрия, 125 г. до н. э.

Ассасины проникли на территорию дворца в полночь, четыре чёрные тени на фоне тёмных стен. Прыгать было высоко, земля была твёрдая, но прыжок их произвёл не больше шума, чем дождь, шелестящий по земле. На три секунды они замерли неподвижно, принюхиваясь, втягивая ночной воздух. Потом принялись пробираться вперёд, сквозь тёмные сады, мимо тамарисков и финиковых пальм, к покоям, где отдыхал мальчик. Ручной гепард на цепочке пошевелился во сне. Далеко в пустыне взвыли шакалы.

Убийцы крались на цыпочках, не оставляя следов в высокой сырой траве. Одеяния развевались у них за плечами, разбивая их тени на отдельные лоскуты. Что тут увидишь? Листву, шелестящую под ночным бризом. Что тут услышишь? Ветер, вздыхающий в пальмовых листьях. Ни шороха, ни блика. И джинн в обличье крокодила, стоявший и на страже у священного пруда, ничего не заметил и остался неподвижен, хотя они прошли на чешуйку от его хвоста. Для людей – совсем неплохо.

Полуденная жара осталась лишь воспоминанием, в воздухе царила прохлада. Над дворцом плыла круглая холодная луна, заливая серебром крыши и дворы.[1]

Вдали, за стеной, ворочался во сне огромный город: стучали колеса по немощёным улочкам, из весёлого квартала, растянувшегося вдоль пристаней, доносился далёкий смех, прибой мягко шлёпал по камням. В окошках горели лампы, на крышах, в небольших жаровнях, светились тлеющие уголья, а на вершине башни у входа в гавань пылал большой костёр, несущий свою весть далеко в море. Его отражение колдовским огоньком плясало на волнах.

Стражники на постах резались в азартные игры. В многоколонных залах спали на тростниковых подстилках слуги. Ворота дворца были задвинуты на три засова, каждый толще человеческого торса. И никто не смотрел в сторону западных садов, по которым на четырёх парах ног беззвучно пробиралась смерть, неуловимая, как скорпион.

Окно мальчика было на первом этаже дворца. Четыре тени припали к стене. Предводитель подал сигнал. Один за другим прижимались они к каменной кладке и принимались взбираться наверх, цепляясь лишь кончиками пальцев и ногтями на больших пальцах ног[2]. Таким манером они карабкались на мраморные колонны и ледяные водопады от Массилии до Хадрамаута – взобраться по грубой каменной кладке им и подавно ничего не стоило. Они ползли вверх, точно летучие мыши по стенке пещеры. Лунный свет поблёскивал на предметах, которые убийцы сжимали в зубах.

Вот первый из ассасинов достиг подоконника. Вспрыгнул на него, точно тигр, и заглянул в комнату.

Спальня была залита лунным светом, узкое ложе было видно отчётливо, как днём. Мальчик спал. Он лежал неподвижно, словно уже умер. Тёмные волосы разметались по подушкам, светлое ягнячье горло беззащитно белело среди шёлков.

Ассасин вынул из зубов свой кинжал. Спокойно примериваясь, обвёл взглядом комнату, оценивая её размеры и ища возможные ловушки. Комната была просторная, сумрачная, без лишней роскоши. Потолок держался на трёх колоннах. В глубине комнаты виднелась дверь тикового дерева, запертая изнутри на засов. У стены стоял открытый сундук, наполовину заполненный одеждой. Ассасин увидел великолепное кресло, на котором валялся небрежно скинутый плащ, заметил разбросанные по полу сандалии, ониксовую чашу с водой. В воздухе висел слабый запах благовоний. Ассасин, для которого все подобные ароматы были признаком упадка и разврата, сморщил нос[3].

Он сузил глаза и перевернул кинжал. Теперь он держал его двумя пальцами за отточенное, блестящее острие. Кинжал дрогнул раз, другой. Ассасин примеривался: ещё ни разу, от Карфагена до древней Колхиды, не случалось ему промахнуться. Каждый брошенный им кинжал впивался прямо в горло.

Взмах запястья, дуга летящего клинка рассекла воздух надвое. Кинжал мягко вонзился, по рукоятку уйдя в подушки, в дюйме от шеи отрока.

Ассасин замер на подоконнике, не веря собственным глазам. Его кисти были исчерчены перекрещивающимися шрамами, говорящими о том, что их хозяин – адепт тёмной академии. Адепт никогда не промахивается. Бросок был точен, рассчитан до волоска… И всё-таки убийца промахнулся. Быть может, жертва в последний момент всё же шевельнулась? Да нет, это невозможно: мальчик крепко спал. Адепт вынул второй кинжал[4]. Снова тщательно прицелился (ассасин отдавал себе отчёт, что его собратья, ожидающие позади и внизу, исходят мрачным нетерпением). Взмах запястья, полет…

И второй кинжал, издав звук слабого удара, вошёл в подушку, снова в дюйме от шеи принца, на этот раз по другую сторону от неё. Спящему мальчику, очевидно, что-то снилось: на его губах мелькнула призрачная улыбка.

Ассасин нахмурился под чёрной вуалью повязки, закрывающей его лицо. Из-за пазухи туники он вытянул полоску ткани, скрученную в тугую верёвку. За семь лет, прошедших с тех пор, как Отшельник повелел ему совершить первое убийство, удавка ни разу не рвалась, его руки ни разу не дрогнули[5]. Беззвучно, подобно леопарду, соскользнул он с подоконника и принялся красться вперёд по залитому луной полу.

Мальчик в кровати что-то пробормотал и шевельнулся под покрывалом. Ассасин застыл на месте – чёрная статуя посреди комнаты.

У него за спиной, в окне, возникли на подоконнике двое его собратьев. Они смотрели и ждали.

Мальчик чуть слышно вздохнул и снова замер. Он лежал навзничь на своих подушках, и по обе стороны от него торчали рукоятки кинжалов.

Миновало семь секунд. Ассасин снова пришёл в движение. Он встал в головах кровати, обмотал концы удавки вокруг кулаков. Теперь он стоял прямо над отроком. Убийца стремительно наклонился, опустил верёвку на горло спящего…

Мальчишка открыл глаза. Он вскинул руку, ухватил ассасина за левое запястье и без особого напряжения шваркнул его головой о ближайшую стену. Шея ассасина переломилась, как тростинка. Мальчик отбросил шёлковое покрывало, одним прыжком вскочил на ноги и встал лицом к окну.

Ассасины на подоконнике, чьи силуэты чётко выделялись на фоне луны, зашипели, точно змеи. Гибель соратника уязвила их корпоративную гордость. Один из них выхватил из складок одеяния костяную трубочку; из дырки между зубами он высосал пульку с ядом, тонкую, как яичная скорлупа. Поднёс трубочку к губам, дунул – и пулька понеслась через комнату, нацеленная прямо в сердце отрока.

Мальчик увернулся. Пулька разбилась о колонну, забрызгав её жидкостью. В воздух поднялся клуб зелёного пара.

Ассасины спрыгнули в комнату, один направо, другой налево. Теперь у обоих в руках оказались сабли. Ассасины вращали ими над головой, выписывая замысловатые кривые, и хмуро оглядывали комнату.

Мальчишка исчез. В спальне всё было тихо. Зелёный яд точил колонну; камни плавились, соприкоснувшись с ним.

Никогда прежде, от Антиохии до Пергама, не случалось этим ассасинам упустить свою жертву[6]. Они прекратили размахивать клинками и замедлили шаг, внимательно прислушиваясь и принюхиваясь в поисках того, откуда исходит запах страха.

Из-за средней колонны послышался легчайший шорох – точно мышка шевельнулась в соломе. Ассасины переглянулись – и двинулись вперёд, на цыпочках, воздев над головами сабли. Один обошёл колонну справа, миновав изломанный труп своего собрата. Другой двинулся слева, мимо золотого кресла с висящим на нём царским плащом. Они двигались точно призраки, огибая колонну с обеих сторон.

За колонной вновь что-то шевельнулось, мелькнул силуэт мальчика, прячущегося в тени. Оба ассасина увидели его; оба занесли сабли и ринулись на добычу справа и слева. Оба нанесли удар со стремительностью богомола.

Раздался двойной вопль, хриплый и захлёбывающийся. Из-за колонны выпал дёргающийся клубок рук и ног: это были двое ассасинов, сплетённые в смертельном объятии, пронзившие друг друга клинками. Они достигли пятна лунного света в центре комнаты, слабо подёргались и затихли.

Тишина. Подоконник был пуст, в окне висела только полная луна. По яркому круглому диску проплыло облако, трупы на полу на минуту погрузились в тень. Сигнальный огонь на башне в гавани отбрасывал на небо слабый красноватый отсвет. Всё было тихо. Облако ушло к морю, снова стало светло. Мальчик вышел из-за колонны. Его босые ноги бесшумно ступали по полу, тело было напряжённым, словно что-то не давало ему расслабиться. Осторожными шагами подбирался он к окну. Медленно-медленно, все ближе и ближе… Он увидел тёмную массу садов, нагромождение деревьев и сторожевых башен. Ему бросилась в глаза фактура подоконника, то, как лунный свет обрисовывает его контуры. Ещё ближе… Вот уже он опёрся ладонями на камень. Наклонился вперёд, выглянул во двор под стеной. Тонкая белая шея вытянулась наружу…

Ничего. Во дворе было пусто. Стена под подоконником была отвесной и гладкой, в лунном свете был чётко виден каждый камень. Мальчишка прислушался к тишине. Побарабанил пальцами по подоконнику, пожал плечами и отвернулся от окна.

И тут четвёртый ассасин, который, точно тощий чёрный паук, висел на камнях над окном, обрушился на него сверху. Его ноги произвели не больше шума, чем пёрышко, падающее на снег. Но мальчишка услышал и развернулся лицом к окну.

Мелькнул занесённый нож убийцы. Проворная рука отразила удар, лезвие ударилось о камень. Стальные пальцы ухватили мальчишку за шею, подсечка – и он тяжело рухнул на пол. Ассасин навалился на него всем весом. Руки мальчишки были придавлены к полу, он не мог шевельнуться.

Нож опустился снова. На этот раз он попал в цель. Всё кончилось так, как должно было кончиться. Приподнявшись над телом мальчишки, ассасин позволил себе перевести дух – это был первый его вздох с тех пор, как погибли его спутники. Он присел на корточки, разжал пальцы, стискивавшие рукоять ножа, отпустил запястье мальчишки. Склонил голову – традиционный знак уважения к поверженной жертве.

Тут мальчишка поднял руку и выдернул нож, торчавший у него из груди. Ассасин растерянно заморгал.

– Он не серебряный, понимаешь? – сказал мальчишка. – Ошибочка вышла!

И поднял руку.

В комнате прогремел взрыв. Из окна посыпались зелёные искры.

Мальчишка вскочил на ноги и бросил нож на циновку. Он одёрнул юбочку и стряхнул с рук упавшие на них хлопья пепла. Потом громко кашлянул.

Послышался лёгкий шорох. Золотое кресло, стоявшее в другом конце комнаты, покачнулось. Висящий на нём плащ отбросили в сторону, и из-под кресла выполз второй мальчишка, точно такой же, как первый, только запыхавшийся и встрёпанный из-за того, что несколько часов просидел в тесном укрытии.

Он встал над телами ассасинов, тяжело дыша. Потом уставился на потолок. На потолке виднелся чёрный силуэт человека. Даже силуэт и то выглядел изумлённым.

Мальчик перевёл взгляд на своего бесстрастного доппельгангера[7], который смотрел на него через залитую луной комнату. Я насмешливо отдал ему честь.

Птолемей откинул с глаз прядь чёрных волос и поклонился.

– Спасибо тебе, Рехит, – сказал он.

Бартимеус

1

Времена меняются.

Когда-то, давным-давно, мне не было равных. Я мог летать по небесам на клочке облака и, проносясь мимо, взметал за собой пыльные бури. Я проходил сквозь горы, возводил замки на стеклянных столпах, валил леса одним дуновением. Я высекал храмы из костей земных и водил войска против легионов мертвецов, а потом арфисты десяти стран слагали песни в мою честь, а летописцы десяти веков записывали мои подвиги. Да! Я был Бартимеус – стремительный, точно гепард, могучий, точно боевой слон, опасный, точно атакующий аспид!

Но это все когда было…

А теперь… Ну, прямо теперь я лежал посреди полночной улицы и постепенно делался плоским как блин. А почему? А потому, что на мне покоилось опрокинутое здание. Его вес давил на меня. Мышцы растягивались, связки лопались, и как я ни тужился, а сдвинуть его не мог.

В принципе, ничего постыдного в том, чтобы пытаться спихнуть с себя упавшее на тебя здание, нет. Я уже сталкивался с подобными проблемами – это часть моей работы[8]. Однако если здание прекрасно и величественно, это всё же не так унизительно. А на этот раз жуткое строение, которое сорвали с основания и обрушили на меня с большой высоты, не отличалось ни величиной, ни величием. Это была не стена храма, не гранитный обелиск и не узорчатая крыша императорского дворца.

Нет. Здание, под которым я беспомощно корчился на земле, точно бабочка на лотке коллекционера, было построено в двадцатом веке и назначение имело весьма специфическое.

Ну ладно, признаюсь: это был общественный туалет. Довольно чистый и просторный, но тем не менее. Я был только рад, что никаких арфистов и летописцев поблизости не оказалось.

В качестве оправдания могу заметить, что у вышеуказанного туалета были бетонные стены и толстая железная крыша, и жестокая аура последней способствовала ослаблению моих и без того ослабевших членов. Кроме того, внутри, несомненно, находились различные трубы, бачки и изрядно тяжёлые краны, что тоже добавляло веса. И тем не менее для джинна моего уровня весьма унизительно быть придавленным подобным строением. По правде говоря, унижение тяготило меня куда больше, чем сама постройка.

Вода из раздавленных и полопавшихся труб струилась и капала на меня сверху и уныло утекала в канаву. Лишь голова моя торчала из-под одной из бетонных стен, тело же целиком находилось в ловушке[9].

Это что касается отрицательных сторон моего положения. Однако была и положительная: я больше не мог участвовать в битве, что шла на улице предместья.

Битва была довольно скромная, особенно на первом плане. Почти ничего и видно-то не было. Свет в окнах потух, фонарные столбы завязались узлами. На улице было темно, хоть глаз выколи, сплошная чернота. В небе сияло несколько холодных звёзд. Раз или два вспыхнули и погасли какие-то невнятные сине-зелёные огни, точно взрывы глубоко под водой.

На втором плане было погорячее: там было видно, как две враждебные стаи птиц кружат и кидаются друг на друга, пуская в ход крылья, клювы, когти и хвосты. Такое хамское поведение было бы не к лицу даже чайкам или другой плебейской птице; а оттого, что это были орлы, все смотрелось ещё более шокирующе.

На более высоких планах бытия птичьи обличья исчезали и становился виден истинный облик сражающихся джиннов[10]. Если смотреть с этой точки зрения, в ночном небе буквально кишели стремительные силуэты, искажённые формы и рваные тени.

Правил честной игры не соблюдал решительно никто. Я видел, как один из джиннов ударил своего противника в живот шипастым коленом и тот кубарем улетел за трубу, приходить в себя. Позор! Будь я среди них, уж я бы поступил совсем не так![11]

Но меня среди них не было. Меня вывели из строя.

Ладно бы ещё, если бы это был какой-нибудь африт или марид. Это я бы пережил. Но нет же, нет! По правде говоря, меня повергла во прах какая-то джиннша третьего разбора, из тех, кого при обычных обстоятельствах я мог бы свернуть в трубочку и выкурить после обеда заместо сигары. Оттуда, где я лежал, мне было её видно. Её хрупкую женственную грацию слегка портили только свиное рыло и длинная кочерга, которую она сжимала в копытцах. Джиннша стояла на почтовом ящике и орудовала своей кочергой с таким проворством, что правительственные войска, частью которых я номинально являлся, никак не осмеливались к ней подступиться. Грозная была тётка. Похоже, ей доводилось работать в Японии, судя по её кимоно. Если честно, её простоватый вид ввёл меня в заблуждение, и я подошёл к ней слишком близко, не воздвигнув Щита. И не успел я опомниться, как раздалось пронзительное хрюканье, что-то просвистело в воздухе и – бац! – на меня свалился сортир, а я был уже слишком утомлён, чтобы из-под него выбраться.

Однако мало-помалу моя сторона брала верх. Чу! Вот явился могучий Кормокодран – по пути снёс фонарный столб и зашагал дальше, размахивая им, точно прутиком; вот пронёсся Ходж, рассеивая дождь отравленных стрел. Ряды противника редели, а уцелевшие духи принимали все более жалкие обличья. Я увидел несколько крупных насекомых, которые отчаянно жужжали, пытаясь увернуться, один-два клока тумана, которые судорожно извивались, парочку крыс, которые рванули в бега. И только свиноматка упорно сохраняла прежний облик. Мои коллеги ринулись вперёд. Один из жуков рухнул наземь, оставив после себя только спиральное облачко дыма; клок тумана разнесло двойным Взрывом. Враг обратился в бегство, и даже свинья поняла, что игра окончена. Она изящно спрыгнула на крыльцо, кувырнулась оттуда на крышу и пропала. Победители ринулись в погоню.

На улице воцарилась тишина. Мимо моих ушей по-прежнему струилась вода. Вся моя сущность, от макушки до пят, отчаянно ныла. Я испустил тяжкий вздох.

– Какой ужас! – хихикнули рядом. – Дева в беде!

Не могу не отметить, что я, в отличие от кентавров и великанов, сражавшихся бок о бок со мной, в тот вечер принял человеческий облик. Я обернулся девушкой: хрупкая фигурка, длинные чёрные волосы, отчаянная отвага в глазах. Нет, разумеется, я не старался быть похожим ни на кого конкретного.

Говорящий вышел из-за угла общественной уборной и остановился поточить ноготь об обломок трубы. Он не стремился выглядеть поизящнее, а потому, как обычно, носил облик одноглазого гиганта с буграми мышц и длинными белокурыми волосами, заплетёнными в замысловатую, слегка девчачью причёску. Одет он был в бесформенную грязно-синюю робу, которую сочли бы отвратительной даже в средневековой рыбацкой деревушке.

– Бедная прекрасная дева не в силах вырваться из ловушки!

Циклоп тщательно оглядел один из своих ногтей, счёл его слишком длинным, яростно откусил кончик мелкими острыми зубами и принялся полировать его о шершавую стену туалета.

– Может, подсобишь встать? – осведомился я.

Циклоп окинул взглядом пустынную улицу.

– Ты бы поосторожнее, цыпочка, – посоветовал он, небрежно привалившись к стенке строения, так что оно сделалось ещё тяжелее. – По ночам тут разгуливают опасные личности. Джинны там, фолиоты всякие… зловредные бесы… Они могут тебя обидеть.

– Хватит, Аскобол! – рявкнул я. – Ты прекрасно знаешь, что это я!

Циклоп театрально захлопал своим единственным, густо накрашенным глазом.

– Бартимеус?! – картинно изумился он. – Не может быть! Да неужто великий Бартимеус попался в такую простую ловушку? Должно быть, ты некий бес или мулер, который осмелился подражать его голосу и… Но нет, я ошибся! Это и впрямь ты. – Он вскинул бровь, – Невероятно! Подумать только, до чего дошёл благородный Бартимеус. Хозяин будет очень, оч-чень недоволен.

Я собрал последние крупицы своей гордости.

– Все хозяева – явление временное, – ответил я. – И унижения тоже преходящи. Я просто жду своего часа!

– О, разумеется, разумеется! – Аскобол взмахнул горилльими ручищами и сделал небольшой пируэт. – Прекрасно сказано, Бартимеус! Да, ты даже в чёрные времена не теряешь присутствия духа. Ничего, что твои лучшие дни позади, что теперь ты не могущественней блуждающего огонька![12] Не важно, что завтра тебе, скорее всего, придётся подметать пол в хозяйской спальне, вместо того чтобы парить, оседлав вольный ветер. Ты – пример для всех нас!

Я улыбнулся, оскалив белые зубы.

– Аскобол, – сказал я, – в упадок пришёл не я, а мои противники. Я сражался с Факварлом Спартанским, с Тлалоком Толланским, с хитроумным Чу из Калахари. От наших битв трескалась земля и реки обращались вспять. И я выжил. А кто мои враги теперь? Кривоногий циклоп в юбочке. Когда я отсюда выберусь, думаю, этот новый конфликт долго не протянется.

Циклоп шарахнулся назад, точно укушенный.

– Сколь зловещие угрозы! Стыдись, Бартимеус! Мы ведь на одной стороне, разве не так? Несомненно, у тебя были веские причины укрываться от битвы под этим ватерклозетом. Будучи вежливым джинном, я не стану донимать тебя расспросами, хотя сдаётся мне, что твоя обычная любезность тебе изменяет.

– Двух лет непрерывной службы никакая любезность не переживёт! – сказал я. – Я зол и измучен, сущность моя непрерывно зудит, и унять этот зуд я не в силах. От этого я сделался опасен – и ты в этом скоро убедишься. В последний раз, Аскобол: убери эту штуку!

Ну, он ещё немного побухтел и побурчал, однако же моя похвальба оказала своё действие. Одним движением волосатых плеч циклоп поднял чёртов сортир и снял его с меня. Строение с грохотом опрокинулось на противоположный тротуар. Несколько пожеванная девушка с трудом поднялась на ноги.

– Ну наконец-то! – сказал я. – Не очень-то ты торопился на помощь.

Циклоп смахнул какой-то сор, приставший к халату.

– Извини, – ответил он, – но до того я был слишком занят сражением и помочь тебе никак не мог. Но все хорошо, что хорошо кончается. Хозяин будет доволен – по крайней мере, моими стараниями.

Он искоса взглянул на меня.

Но теперь, когда я наконец вернулся в вертикальное положение, я больше не собирался трепаться. Я обвёл взглядом соседние дома, оценивая нанесённый им ущерб. Ничего страшного. Несколько проломленных крыш, выбитые окна. Стычка обошлась малой кровью.

– Французы, что ли? – спросил я. Циклоп пожал плечами – что было немалым подвигом, учитывая, что шея у него отсутствовала.

– Может быть. А может, чехи или испанцы. Кто их знает. Нас теперь со всех сторон норовят клюнуть. Ну ладно, время не ждёт, мне надо ещё проверить, как идёт погоня. Оставайся залечивать свои раны и ушибы, Бартимеус! Выпей чайку с мятой, попарь ноги в ромашке, и что там ещё прописывают старичкам… Адью!

Циклоп подобрал свои юбки и мощным прыжком взмыл в воздух. За спиной у него развернулись крылья и мощными, загребающими взмахами понесли его прочь. Летел он с неповторимой грацией офисного сейфа, однако же летел. А у меня на это сил не было. Надо сперва передохнуть…

Черноволосая девушка пробралась к обломку трубы, валяющемуся в соседнем саду. Медленно, охая и кряхтя, точно дряхлая старуха, она перешла в сидячее положение и уронила голову на руки. Закрыла глаза.

Чуть-чуть отдохнуть. Пяти минут хватит.

Время шло, близился рассвет. В небе гасли холодные звезды.

Натаниэль

2

Великий волшебник Джон Мэндрейк завтракал у себя в гостиной, сидя в плетёном кресле у окна, как то вошло у него в обычай в последние несколько месяцев. Тяжёлые шторы были небрежно отдёрнуты в сторону. Небо за окном было тяжёлым и серым, и плотный, слоистый туман пробирался между стволами деревьев на площади.

Круглый столик, за которым сидел волшебник, был выточен из ливанского кедра. Нагревшись на солнце, дерево источало приятный аромат, но этим утром столик был тёмным и холодным. Мэндрейк налил кофе в стакан, снял с тарелки серебряную крышку и взялся за яичницу с карри и беконом. На полочке над тостами и крыжовенным вареньем лежали аккуратно сложенная газета и конверт с кроваво-красной печатью. Держа стакан в левой руке, Мэндрейк отхлебнул кофе, а правой в это время развернул газету на столе. Взглянул на первую полосу, хмыкнул и потянулся за конвертом. На полочке, на специальном крючочке, висел нож слоновой кости для бумаг. Мэндрейк отложил вилку, одним уверенным движением вскрыл конверт и вынул сложенный пергамент. Это он прочёл внимательно, хмуря брови. Потом снова сложил письмо, сунул его обратно в конверт и со вздохом вернулся к трапезе.

В дверь постучали. Мэндрейк, несмотря на то что рот у него был набит беконом, отдал приказ. Дверь бесшумно распахнулась, и в комнату застенчиво вошла стройная молодая девушка с портфелем в руках.

Девушка остановилась.

– Прошу прощения, сэр, – начала она, – я не слишком рано?

– Вовсе нет, Пайпер, вовсе нет. Мэндрейк махнул ей рукой и указал на стул по другую сторону своего столика.

– Вы завтракали?

– Да, сэр.

Девушка села. На ней были тёмно-синие юбка и жакет и безупречно белая блузка. Прямые тёмно-русые волосы зачёсаны со лба назад и заколоты на затылке. Девушка положила портфель себе на колени.

Мэндрейк подхватил на вилку кусок яичницы с карри.

– Извините, я, с вашего разрешения, продолжу завтракать, – сказал он. – Я сегодня не спал до трёх часов, в связи с последним инцидентом. На этот раз в Кенте.

Госпожа Пайпер кивнула.

– Я слышала об этом, сэр. В министерство поступил доклад. Вылазку удалось подавить?

– Да, по крайней мере, насколько можно судить по моему шару. Я отправил туда несколько демонов. В любом случае, в ближайшее время мы это узнаем. Ну-с, так что же вы мне приготовили на сегодня?

Госпожа Пайпер расстегнула портфель и вынула стопку бумаг.

– Ряд предложений от секретарей, сэр, касательно пропагандистской кампании в отдалённых регионах. Вам на утверждение. Идеи новых плакатов…

– Что ж, давайте взглянем.

Он отхлебнул кофе, протянул руку.

– Что-нибудь ещё?

– Протокол последнего заседания Совета…

– Потом почитаю. Сперва плакаты.

Он окинул взглядом первую страницу.

– «Поступи на службу – послужи своей стране и повидай мир!» Ну и что это такое? Реклама туристической фирмы? Размазня какая-то… Говорите, Пайпер, говорите, я слушаю.

– Вот последние материалы из Америки для первых полос газет, сэр. Я их слегка причесала. Думаю, из осады Бостона можно сделать нечто вполне приличное.

– Ну да, сделать упор на героическую попытку, а не на позорный провал…

Он пристроил бумаги на колено и принялся мазать тост крыжовенным вареньем.

– Хорошо, я попытаюсь написать что-нибудь на эту тему, только попозже. Ага, вот это неплохо: «Защищай родину и заслужи вечную славу!» Хорошо. Тут предлагают изобразить деревенского парня с мужественным лицом, но как насчёт того, чтобы изобразить на заднем плане семейную группу – скажем, родителей и младшую сестрёнку, которые выглядят очень уязвимыми и с восхищением взирают на него? Поставим на семейные узы.

Госпожа Пайпер энергично закивала.

– Да, сэр, и его жену тоже.

– Нет. Нам нужны холостяки. Когда солдаты не возвращаются, именно их жены причиняют больше всего неудобств.

Он захрустел тостом.

– Других писем нет?

– От мистера Мейкписа, сэр. Доставлено бесом. Справляется, не заглянете ли вы к нему сегодня утром.

– Не могу. Слишком занят. Может быть, попозже.

– Кроме того, его бес принёс вот этот листок? – И госпожа Пайпер виновато протянула сиреневую бумажку. – Приглашение на премьеру его пьесы в конце недели. Называется «От Уоппинга до Вестминстера». История восхождения к славе нашего премьер-министра. Судя по всему, это будет вечер, которого мы никогда не забудем.

Мэндрейк застонал.

– Ну да, видимо, это замечательная вещь. Бросьте в корзину. У нас есть дела поважнее, чем толковать о театре. Что ещё?

– Мистер Деверокс разослал докладную записку. Ссылаясь на «тревожные времена», он распорядился поместить наиболее ценные сокровища нации в специальное хранилище в подвалах Уайтхолла. Они останутся там вплоть до соответствующего распоряжения премьер-министра.

Мэндрейк поднял глаза и нахмурился.

– Сокровища? Как то?

– Это не уточняется. Я подозреваю, это будут…

– Посох, Амулет и прочие артефакты наивысшего могущества! – Мэндрейк стиснул зубы и коротко зашипел. – Ему не следует этого делать, Пайпер. Артефакты необходимо пустить в ход!

– Да, сэр. И это тоже от мистера Деверокса.

Она протянула ему небольшую бандероль. Волшебник взглянул на бандероль мрачно.

– Что, опять тога?

– Маска, сэр. Для сегодняшнего званого вечера.

Мэндрейк с возмущённым возгласом указал на конверт, лежащий на полочке.

– Ну да, приглашение я уже получил! Просто не верится, Пайпер: нам грозит поражение в войне, империя балансирует на краю гибели – а наш премьер-министр только и думает, что о пьесах и вечеринках! Ладно. Положите это к документам. Я возьму её с собой. Плакаты вроде бы неплохие. – Он вернул ей бумаги. – Быть может, недостаточно броские и лаконичные…

Он немного поразмыслил и кивнул.

– У вас есть ручка? Попробуйте «За свободу и британский образ мыслей!». Это ничего не значит, но звучит внушительно.

Госпожа Пайпер поразмыслила.

– Мне это кажется достаточно глубокомысленным, сэр.

– Великолепно. Значит, простолюдины это сожрут.

Он встал, промокнул губы салфеткой и бросил её на поднос.

– Ладно, думаю, теперь стоит взглянуть, как там управились демоны. Нет-нет, Пайпер, только после вас.

Если госпожа Пайпер относилась к своему шефу с обожанием и восхищением, то в этом она была далеко не одинока среди дам избранного круга. Джон Мэндрейк был привлекательным молодым человеком, и к тому же его окутывал аромат власти, сладкий и опьяняющий, точно запах жимолости летним вечером. Джон Мэндрейк был среднего роста, лёгкого сложения, и действовал он стремительно и уверенно. Его бледное, узкое лицо представляло собой интригующую загадку: крайняя молодость – ему было пока всего семнадцать, – в сочетании с опытом и авторитетностью. Глаза у него были тёмные, живые и серьёзные, а лоб избороздили преждевременные морщины.

Его уверенность в собственном интеллекте, которая некогда опасно опережала его опыт и навыки, теперь поддерживалась умением держать себя в обществе. С равными и низшими он был неизменно любезен и обаятелен, хотя держался несколько отстраненно, как бы поглощённый некой душевной меланхолией. В сравнении с грубыми вкусами и эксцентричными выходками его коллег министров эта сдержанная отрешённость выглядела элегантной, что придавало Мэндрейку лишней таинственности.

Свои чёрные волосы Мэндрейк стриг коротко, на военный манер – это новшество он ввёл сознательно, в знак уважения к тем, кто сейчас воюет в Америке. Этот жест принёс успех: шпионы доносили, что среди простолюдинов он остаётся наиболее популярным волшебником. Поэтому многие подражали ему в причёске, и его тёмные костюмы тоже ненадолго, но вошли в моду. Галстуками он себя более не утруждал: воротничок его рубашки оставался небрежно расстёгнутым.

Соперники считали мистера Мэндрейка необычайно одарённым – более того, опасно одарённым. Когда его назначили министром информации, они отреагировали соответственно. Однако все покушения были успешно отражены: посланные джинны не возвращались, ловушки срабатывали на тех, кто их ставил, узы рвались и усыхали. Под конец утомлённый этим Мэндрейк официально бросил вызов всем своим тайным врагам, предлагая сразиться с ним в магическом поединке. На вызов никто не откликнулся, и авторитет Мэндрейка поднялся ещё выше.

Жил Мэндрейк в элегантном доме в стиле времён короля Георга, стоящем среди других таких же домов. Окна Мэндрейка выходили на просторную, славную площадь. Дом стоял в полумиле от Уайтхолла и достаточно далеко от реки, чтобы летом её вонь сюда не доносилась. Площадь представляла собой небольшой сквер, засаженный буками, с тенистыми аллеями и зелёным газоном в центре. Место было тихое и малолюдное, хотя и не сказать, чтобы малоохраняемое. Днём площадь патрулировали полицейские в серой форме, а после наступления темноты с дерева на дерево бесшумно перелетали демоны в облике сов и козодоев.

Такие меры безопасности принимались из-за обитателей домов, стоящих вокруг площади. Тут жили несколько наиболее могущественных волшебников Лондона. На южной стороне, в кремовом доме с фасадом, украшенным фальшивыми колоннами и пышнотелыми кариатидами, жил мистер Коллинз, министр внутренних дел, недавно назначенный на эту должность. К северо-западу простиралась великолепная усадьба министра обороны, мистера Мортенсена, с золотым куполом, сверкающим над крышей.

Резиденция Джона Мэндрейка выглядела менее внушительно. Узкое четырёхэтажное здание, выкрашенное в лютиково-жёлтый цвет, с белой мраморной лестницей, ведущей к дверям. Высокие окна снабжены белыми ставнями. Комнаты обставлены скупо, стены оклеены обоями с тонким узором, на полах – персидские ковры. Министр не афишировал свой высокий статус: в парадных комнатах было выставлено не так уж много драгоценных безделушек, и за домом присматривали всего двое слуг-людей. Ночевал министр на третьем этаже, в простой комнате с белёными стенами, примыкающей к библиотеке. Это были его личные покои, куда никому доступа не было.

Этажом ниже находился кабинет мистера Мэндрейка. От прочих комнат он был отделен пустым и гулким коридором со стенами, обшитыми панелями морёного дерева. Здесь мистер Мэндрейк выполнял большую часть повседневной работы.

Великий волшебник шагал по коридору, дожёвывая остатки тоста. Госпожа Пайпер семенила следом. Коридор упирался в прочную бронзовую дверь, в центре которой красовалась литая бронзовая маска, уродства непревзойдённого. Выпуклый лоб как будто стекал на глаза, подбородок и нос торчали вперёд, точно щипцы для орехов. Волшебник остановился и воззрился на маску с глубоким неодобрением.

– Я, кажется, говорил тебе, чтобы ты прекратил так делать! – бросил он.

Тонкогубый рот раскрылся, выпирающие нос и подбородок негодующе щёлкнули друг о друга.

– Чего делать-то?

– Принимать столь отвратительный облик. Я только что позавтракал.

Кусок лба приподнялся, и наружу с чавкающим звуком выкатился глаз. Похоже, никакой вины рожа за собой не чувствовала.

– Ну извини, дружище, – сказала рожа. – Такая у меня работа.

– Твоя работа – уничтожить любого, кто попытается войти в мой кабинет без разрешения. Не более и не менее.

Страж призадумался.

– И то верно. Но я стремлюсь предотвратить проникновение незваных гостей! С моей точки зрения предотвращение преступления полезнее, чем кара.

Мистер Мэндрейк пренебрежительно фыркнул.

– Ладно бы незваных гостей, но ты можешь до смерти напугать госпожу Пайпер!

Рожа покачалась из стороны в сторону, отчего нос угрожающе затрясся.

– Отнюдь. Когда она приходит одна, я умеряю своё уродство. Наиболее жуткий облик я являю тем, в ком вижу уродство моральное.

– Но ты только что явил его мне!

– Ну и где же тут противоречие?

Мэндрейк тяжело вздохнул, провёл рукой по глазам и сделал повелительный жест. Рожа ушла в металл, сделавшись чуть заметным узором; дверь распахнулась. Великий волшебник расправил плечи и вошёл в кабинет, пропустив вперёд госпожу Пайпер.

Комната была практичная: высокая, просторная, выкрашенная белой краской и освещённая двумя окнами, которые выходили на площадь. Никаких излишеств. В то утро солнце скрывалось за плотными облаками, а потому Мэндрейк, войдя, включил верхний свет. Одна из стен целиком была занята книжными шкафами, напротив же не было ничего, кроме гигантской доски, увешанной записками и диаграммами. Деревянный пол был гладкий и тёмный. На нём были начертаны пять кругов, в каждый было вписано по пентаклю, а каждый пентакль был снабжён собственными рунами, свечами и горшочками с благовониями. Четыре пентакля – стандартного размера, но пятый, ближе всех к окну, – значительно больше: внутри его стояли обычный письменный стол, шкаф с папками и несколько кресел. Главный круг был соединён с меньшими тщательно вычерченными линиями и рунными рядами. Мэндрейк с госпожой Пайпер вошли в большой круг и сели за стол, разложив перед собой бумаги.

Мэндрейк прокашлялся.

– Ну что ж. К делу. Госпожа Пайпер, для начала разберёмся с рутинными докладами. Будьте так любезны, активируйте индикатор присутствия!

Госпожа Пайпер произнесла краткое заклинание. Свечи, стоявшие по периметру двух меньших пентаклей, тотчас замерцали, к потолку потянулись струйки дыма. Хлопья благовоний в стоящих рядом горшочках зашевелились. В двух других кругах всё осталось как было.

– Пурип и Фританг, – доложила госпожа Пайпер.

Волшебник кивнул.

– Сначала Пурип.

Он громко произнёс приказ. Свечи в крайнем левом пентакле ярко вспыхнули, и в центре круга появилась тошнотворно мерцающая фигура. Она имела облик человека в респектабельном костюме с тёмно-синим галстуком. Фигура коротко кивнула в сторону стола и замерла в ожидании.

– Напомните мне, – сказал Мэндрейк.

Госпожа Пайпер краем глаза заглянула в свои бумаги.

– Пурип наблюдал за реакцией на наши боевые листки и иную пропаганду, – сказала она. – Следил за настроениями простолюдинов.

– Хорошо. Пурип, что ты видел? Говори.

Демон слегка поклонился.

– Ничего особенно нового я доложить не могу. Народ подобен стаду коров на лугах Ганга: он заморён, но смирен, непривычен к переменам или самостоятельному мышлению. Однако же война давит им на мозги, и сдаётся мне, что в народе распространяется недовольство. Они покупают ваши боевые листки, равно как и ваши газеты, но без удовольствия. Это их не удовлетворяет.

Волшебник нахмурился.

– В чём же проявляется это недовольство?

– Я определяю это по тому, как они замыкаются в себе, видя ваших полицейских. Как леденеют их глаза, когда они проходят мимо палаток вербовщиков. Я зрю, как оно безмолвно растёт вместе с кипами цветов у дверей осиротевших. Большинство не проявляют его открыто, однако гнев, вызванный войной и действиями правительства, нарастает.

– Это все слова, – возразил Мэндрейк. – Покажи мне что-нибудь осязаемое!

Демон пожал плечами и улыбнулся.

– Революция неосязаема – по крайней мере, поначалу. Простолюдины даже почти не знают о том, что это такое, однако же они вдыхают её во сне и вбирают её с каждым глотком воды.

– Хватит с меня твоих шарад. Продолжай работу.

Волшебник щёлкнул пальцами. Демон в своём круге подпрыгнул и исчез. Мэндрейк покачал головой.

– Почти бесполезен! Ну, посмотрим, что предложит нам Фританг.

Новый приказ; на этот раз вспыхнул второй круг. В облаке воскурений появился другой демон – низенький, пузатенький джентльмен с круглой красной физиономией и жалобным взглядом. Он стоял, возбуждённо моргая на ярком свету.

– Наконец-то! – воскликнул демон. – У меня ужасные вести! Я не мог ждать ни секунды!

Мэндрейк слишком давно и слишком хорошо знал Фританга.

– Насколько я понимаю, – медленно произнёс он, – ты патрулировал доки в поисках шпионов. Твои новости имеют к этому какое-то отношение?

Пауза.

– Косвенное – да… – промямлил демон.

Мэндрейк вздохнул.

– Ну, выкладывай.

– Я выполнял ваш приказ, – начал Фританг, – когда – о, ужасающее воспоминание! – когда моё прикрытие было разоблачено. Вот как это вышло. Я вёл наблюдение в винной лавке. Когда я выходил наружу, меня окружила толпа уличных сорванцов, некоторые из них были мне буквально по колено. Я был в обличье лакея и тихо шёл по своим делам. Я не издавал громких звуков и не делал экстравагантных жестов. И тем не менее меня выделили в толпе и обстреляли залпом из пятнадцати яиц, большая часть которых была пущена с большой силой.

– В каком именно обличье ты пребывал? Быть может, оно само по себе спровоцировало нападение.

– Да вот в таком же, как и сейчас. Седовласый, трезвый, с уверенной походкой, воплощение скучной добродетели.

– Ну, очевидно, юным негодяям приспичило напасть именно на такого человека. Тебе просто не повезло, только и всего.

Глаза Фританга расширились, ноздри раздулись.

– Нет-нет, дело не только в этом! Они знали, кто я такой!

– Они знали, что ты демон? – Мэндрейк скептически смахнул пылинку с рукава. – С чего ты взял?

– Мои подозрения пробудило то, что они повторяли: «Убирайся, убирайся, мерзкий демон! Ты гадкий, и твой жёлтый гребень так противно болтается!»

– В самом деле? Да, это действительно интересно…

Волшебник пристально всмотрелся в Фританга сквозь свои линзы.

– Но где же этот гребень? Лично я его не вижу.

Демон указал в воздух у себя над головой.

– Это оттого, что вы не видите шестого и седьмого планов. На этих уровнях мой гребень действительно бросается в глаза. Он ярок, как подсолнух. И должен заметить, что он вовсе не болтается. Конечно, в плену он слегка поник, но…

– Шестой и седьмой планы… И ты точно уверен, что ни на миг не показал из-под личины своего истинного облика? Да-да! – Мэндрейк вскинул руку, поскольку демон энергично запротестовал. – Ты прав. Я тебе верю. Спасибо за информацию. Наверняка ты захочешь отдохнуть после этого обстрела яйцами. Ступай! Пока можешь быть свободен.

Фританг радостно взвыл и исчез, ввинтившись в центр пентакля, как будто его всосало в слив раковины. Мэндрейк и госпожа Пайпер переглянулись.

– Ещё один случай, – сказала госпожа Пайпер. – И снова дети.

– Хм… – Волшебник откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову. – Проверьте, сколько всего было подобных случаев. Придётся отозвать демонов из Кента.

Он подался вперёд, положил локти на стол и вполголоса произнёс заклинание. Госпожа Пайпер встала и подошла к шкафу, стоящему на краю большого пентакля. Открыв верхний ящик, она достала пухлую матерчатую папку. Потом вернулась на своё место, сняла резинку, которой была стянута папка, и принялась быстро листать находящиеся внутри документы. Заклинание завершилось, потянуло жасмином и шиповником. В крайнем правом пентакле появилась громоздкая фигура – великан с белокурыми, хитро заплетёнными волосами и единственным сверкающим глазом. Госпожа Пайпер продолжала листать документы.

Великан отвесил низкий, изысканный поклон.

– Хозяин, приветствую тебя кровью твоих врагов, их криками и жалобами! Победа за нами!

Мэндрейк вскинул бровь.

– Итак, вы прогнали их прочь.

Циклоп кивнул.

– Они бежали, точно мыши перед львом. Иногда даже буквально.

– Ну да. Этого и следовало ожидать. Но удалось ли вам взять в плен хоть кого-то?

– Мы перебили многих. Слышали бы вы, как они визжали! Земля содрогалась от топота копыт обращённых в бегство.

– Ага. Значит, в плен взять никого не удалось. А между тем именно это я приказывал тебе и другим.

Мэндрейк постучал пальцами по столу.

– Не пройдёт и нескольких дней, как они нападут снова. Кто их прислал? Прага? Париж? Америка? Без пленных мы этого никогда не узнаем. Мы ничего не добились!

Циклоп энергично поклонился.

– Я своё дело сделал. Я доволен тем, что исполнил твои желания.

Он помолчал.

– Похоже, ты задумался, о хозяин?

Волшебник кивнул.

– Я как раз решаю, Аскобол, что лучше избрать для тебя: Иглы или Нежеланные Объятия. Быть может, ты сам выберешь?

– Не будешь же ты столь жесток! – воскликнул циклоп, извиваясь всем телом и теребя свою косицу. – Это Бартимеус во всём виноват, а не я! Он снова ничего путного не сделал. Его вывели из строя с первого же удара. Это из-за него я упустил врагов: он громко умолял меня помочь ему выбраться из-под груды булыжников. Он никчёмней головастика, да ещё и подл вдобавок – твои Иглы причитаются ему, а не мне!

– А где Бартимеус теперь?

Циклоп надулся.

– Я того не ведаю. Возможно, он успел издохнуть от изнеможения. В погоне он не участвовал.

Волшебник тяжело вздохнул.

– Убирайся прочь, Аскобол!

И взмахнул рукой. Великан разразился трубными благодарственными воплями, которые внезапно оборвались: он исчез в столбе пламени. Мэндрейк обернулся к своей помощнице.

– Ну, Пайпер, нашли что-нибудь интересное?

Девушка кивнула.

– Вот список несанкционированных появлений демонов за последние полгода. Сорок два – нет, теперь уже сорок три, считая вчерашнее. Что касается вида демонов, тут никакой системы не прослеживается: нам приходилось иметь дело с афритами, джиннами, бесами и мелюзгой. Но что касается простолюдинов…

Она заглянула в раскрытую папку.

– Большинство из них дети, притом дети довольно маленькие. В тридцати случаях свидетели были моложе восемнадцати лет. Сколько это будет?.. Семьдесят процентов или около того. И из этих тридцати более половины были моложе двенадцати.

Она подняла глаза.

– Это врождённое. Способность видеть.

– И кто знает, какие ещё способности… Мэндрейк развернул своё кресло и уставился в окно, на серые голые ветви деревьев на площади. Между деревьев по-прежнему струился туман, скрывая из виду землю.

– Ладно, – сказал он, – пока достаточно. Уже почти девять, мне нужно заняться кое-чем наедине. Спасибо за помощь, Пайпер. Увидимся в министерстве ближе к полудню. И не позволяйте этому дверному стражу вам хамить!

После того как помощница вышла, волшебник в течение нескольких секунд сидел неподвижно, бесцельно постукивая пальцами. Наконец он наклонился и выдвинул боковой ящик стола. Достал оттуда небольшой тряпичный свёрток, положил его перед собой. И, развернув материю, уставился на бронзовый диск, отполированный за многие годы.

Волшебник вглядывался в гадательное зеркало, пока оно не ожило. Наконец внутри что-то зашевелилось.

– Приведи Бартимеуса, – приказал он.

Бартимеус

3

На рассвете в городок вернулись первые люди. Робко, нерешительно, пробираясь по улицам на ощупь, точно слепые, они принялись изучать ущерб, нанесённый их домам, лавкам и садикам. Вместе с ними вернулись и несколько представителей ночной полиции. Они демонстративно размахивали жезлами Инферно и прочим оружием, хотя угроза давно уже миновала.

Я лично был не склонен шевелиться. Я наложил Сокрытие на кусок трубы, у которого сидел, и сделался недоступен для глаз смертных. И злобно смотрел, как они ходят мимо.

Я отдыхал несколько часов, но это мне почти не помогло. Да и как бы это могло помочь? Два года – целых два года! – мне не дозволяли покидать эту треклятую Землю, два года миновало с тех пор, как я в последний раз имел возможность отдохнуть от безмозглой толпы, гордо именующей себя «человечеством». Для того чтобы прийти в себя после такого, мало отдохнуть в саду у обломка трубы. Мне было необходимо вернуться домой.

Я знал, что, если не вернусь, я скоро умру.

Нет, в принципе, духу ничто не мешает пребывать на Земле сколь угодно долго. И многие из нас в своё время пережили весьма длительное пребывание здесь – в основном по милости жестоких хозяев, которым взбрело в голову заточить нас в некоем сосуде, ларце сандалового дерева или ещё каком-нибудь неподходящем вместилище[13]. Но хотя это и ужасное наказание, у него всё же есть одно преимущество: ты находишься в покое и полной безопасности. Тебя не заставляют ничего делать, так что твоей слабеющей сущности ничто не угрожает. Самое страшное, что тебе грозит, – это немыслимая скука, которая может довести до безумия[14].

Моё нынешнее положение было куда более сложным и опасным. Я не мог позволить себе роскоши укрыться в уютной лампе или амулете. Увы, нет. День за днём я вынужден был выходить на улицу, уворачиваться, хитрить, рисковать, подвергать себя опасностям. И с каждым днём выжить становилось всё сложнее.

Ибо я больше не был прежним беззаботным Бартимеусом. Моя сущность покрылась земной ржавчиной, мой разум туманился от боли. Я сделался медлительней, слабее, я не мог сосредоточиться на том, чем занимался. Мне стало трудно менять облик. В битве мои атаки были вялыми и легко захлёбывались: мои Взрывы обладали убойной силой лимонада, мои Конвульсии еле трепетали, как заливное на тарелке. Все моё могущество сошло на нет. Когда-то прежде в схватке, подобной вчерашней, я запустил бы этим общественным туалетом обратно в ту свиноматку, отправив следом, для верности, телефонную будку и автобусную остановку, – теперь же я не мог даже сопротивляться. Я стал уязвим, как котёнок. Нет, я ещё мог выдержать удар пары-тройки зданий. И тем не менее я сделался практически беззащитен даже перед такими второразрядными хлыщами, как этот Аскобол, глупец, чья история не стоит даже мимолётного упоминания в летописях[15]. Ну а если мне доведётся повстречаться с врагом, наделённым хоть крупицей подлинной мощи, удача наверняка мне изменит.

Слабый джинн – плохой раб, и притом сразу по двум причинам: во-первых, он плохо работает, а во-вторых, служит поводом для насмешек. Так что магу совершенно нет смысла держать такого в этом мире. Вот почему они периодически отпускают нас на время обратно в Иное Место, чтобы мы могли восстановить нашу сущность и набраться сил. Никакой хозяин в здравом уме не позволил бы джинну дойти до такого состояния, в каком пребывал я.

В здравом уме… Разумеется, вот в этом-то и вся проблема.

Мои мрачные раздумья были прерваны каким-то движением в воздухе. Девушка подняла глаза.

Над мостовой возникло слабое мерцание – нежные переливы розовеньких и жёлтеньких огоньков. На первом плане его было не видно, так что прохожие ничего не замечали, но увидевший его ребёнок непременно решил бы, что это волшебный порошок фей.

Это доказывает, что человеку свойственно ошибаться.

Раздался скрежещущий звук, огоньки замерли и разошлись посередине, точно две занавески. Между ними появилась ухмыляющаяся рожа лысого младенца, густо усеянная прыщами. Злобные маленькие глазки были красными и воспалёнными, говоря о том, что их владелец поздно ложится спать и имеет множество вредных привычек. Они близоруко поворочались из стороны в сторону. Младенец выругался сквозь зубы и протёр глаза грязными кулачками.

Вдруг он заметил моё Сокрытие и изрыгнул жуткое проклятие[16]. Я отнёсся к этому с холодным равнодушием.

– Эгей, Барт! – крикнул младенец. – Это ты там? Покажись! Тебя хотят видеть.

– Кто именно? – небрежно бросил я.

– А то ты не знаешь! Ну, парень, и влетит же тебе! Меньше чем Испепеляющим Пламенем не отделаешься!

– Да ну? – откликнулась девушка, не вставая с обломка трубы и скрестив на груди свои тонкие руки. – Что ж, если Мэндрейк хочет меня видеть, пусть сам ко мне и явится!

Малыш мерзко усмехнулся.

– Отлично! Я так и надеялся, что ты скажешь что-нибудь в этом духе. Не беспокойся, Барти, я ему это передам! Мне не терпится посмотреть, что он с тобой сделает.

Мерзкое злорадство беса вывело меня из себя[17]. Будь у меня чуть больше сил, я бы вскочил и сожрал его на месте. А так я ограничился тем, что поднял обломок трубы и швырнул его с безупречной меткостью. Труба попала точнёхонько в лысую башку младенца. Раздался приятный звон.

– Пустая! – заметил я. – Так я и думал.

Мерзкая ухмылка превратилась в злобную гримасу.

– Ах ты гад! Ну, погоди же! Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, – а я скоро увижу, как ты корчишься в Пламени!

Подгоняемый взрывом моего могучего хохота, он отшатнулся за свои занавески и шустро их задёрнул. Огоньки ещё немного померцали и развеялись на ветру. Бес исчез.

Девушка заложила прядь волос за ухо, вновь угрюмо скрестила руки на груди и принялась ждать. Теперь-то уж Мэндрейк точно этого так не оставит – что мне, собственно, и требовалось. Пришло время поговорить всерьёз.

Поначалу, много лет тому назад, мы с моим хозяином неплохо уживались вместе. Нет, не то чтобы мы были друзьями – глупости все это, – но, однако же, наше взаимное раздражение было основано на чём-то вроде уважения. Во время ряда ранних событий, от заговора Лавлейса до истории с големом, я не мог не признавать за Мэндрейком таланта, отваги, недюжинной энергии и даже проблесков совести – хотя и весьма слабых. Не так уж много, конечно, но всё-таки это делало его ханжество, упрямство, гордыню и амбициозность несколько более выносимыми. Что до меня самого, моя незаурядная личность обладала множеством черт, которые должны были вызывать у него восхищение, и к тому же не проходило буквально ни дня, чтобы он не нуждался во мне, дабы спасти его несчастную шкуру. Так что мы сосуществовали в состоянии вооружённого нейтралитета и взаимной терпимости.

Примерно год после того, как голем был уничтожен и Мэндрейк занял пост министра внутренних дел, он меня особо не тревожил. Так, вызывал время от времени, помочь разобраться с мелкими инцидентами, о которых мне сейчас рассказывать недосуг[18], но в целом я наслаждался заслуженным покоем.

В тех немногих случаях, когда он всё же меня вызывал, оба мы соображали, что допустимо, что нет. Между нами было заключено своего рода джентльменское соглашение. Я знал имя, данное ему при рождении, и он знал, что я его знаю. Хотя Мэндрейк и грозил мне жуткими последствиями, буде я кому-то его открою, на практике он обращался со мной достаточно бережно. Я держал его имя при себе, а он ограждал меня от наиболее опасных дел – что, в сущности, сводилось к тому, что он не посылал меня в Америку. Джинны там гибли десятками – отзвуки этих потерь болезненно отдавались по всему Иному Месту, – и я был несказанно рад, что не участвую во всём этом[19].

Шло время. Мэндрейк трудился с неослабевающим рвением. Ему представилась возможность занять более высокий пост, и он ею воспользовался. Теперь он был министром информации, одним из первых лиц в империи[20].

Официально в его обязанности входила пропаганда: он должен был впаривать войну британскому народу. Неофициально же, по просьбе премьер-министра, он оставил за собой и большую часть обязанностей министра внутренних дел, в частности малоаппетитное поддержание сети следящих джиннов и шпионов-людей, обязанных являться с докладами к нему лично. И груз его дел, который и всегда был нелёгким, теперь сделался попросту убийственным.

В характере моего хозяина произошла зловещая метаморфоза. Он и прежде не отличался склонностью к лёгкой болтовне, но теперь окончательно стал резок, необщителен и ещё меньше прежнего изъявлял желание потрепаться о том о сём с дружелюбным джинном. Однако – вот ведь жестокий парадокс! – вместе с тем он принялся вызывать меня все чаще и чаще и по все менее уважительным причинам.

Но почему? Несомненно, в первую очередь потому, что стремился свести к минимуму шансы на то, что меня вызовет какой-нибудь другой волшебник. Он всегда боялся, что я так или иначе выболтаю его настоящее имя одному из его врагов, сделав его тем самым уязвимым для вражеских атак, а теперь этот страх обострился из-за хронической усталости и паранойи. По правде говоря, такое действительно всегда могло случиться. Я мог бы это сделать. Сделал ли бы – не могу сказать наверняка. Но как-то ведь обходился он с этим в прошлом, и ничего с ним не случилось. Так что я подозревал, что дело в другом.

Мэндрейк неплохо маскировал свои чувства, однако вся его жизнь состояла из работы – из тяжкого, нескончаемого труда. Более того, теперь его окружала банда злобных маньяков с горящими глазами – прочих министров, и большинство этих людей хотели ему зла. Его единственным союзником, да и то временным, был популярный писака, драматург Квентин Мейкпис, такой же эгоистичный, как и все прочие. Чтобы выжить в этом холодном, недружелюбном мире, Мэндрейк прятал свои лучшие качества под наслоениями честолюбия и чванства. Вся его прошлая жизнь: годы, проведённые с Андервудами, беззащитное детство мальчика Натаниэля, идеалы, которым он некогда пытался следовать, – всё было погребено под этими наслоениями. Все связи с детством были оборваны – кроме меня. Думаю, он просто не мог заставить себя обрубить эту последнюю ниточку.

Я изложил ему эту теорию в своей обычной мягкой, непринуждённой манере. Но Мэндрейк не пожелал выслушивать мои колкости. Он был мужик занятой[21]. Американская кампания обходилась жутко дорого, британские пути снабжения были чересчур растянуты. Теперь, когда все внимание волшебников было приковано к Америке, начались волнения в других частях империи. Иностранные шпионы кишели в Лондоне, как черви в яблоке. Простолюдины тоже сделались неспокойны. И чтобы справиться со всем этим, Мэндрейк пахал, точно раб.

Нет, не то чтобы совсем как раб. Быть рабом – это уж была моя работа. И весьма неблагодарная к тому же. В министерстве внутренних дел мне доставались поручения, хотя бы отчасти достойные моих дарований. Я перехватывал вражеские послания и расшифровывал их, передавал ложные сообщения, выслеживал вражеских духов, задавал жару кое-кому из них, и так далее. Простой, отрадный труд – я получал от него творческое удовлетворение. Вдобавок я помогал Мэндрейку и полиции в поисках двух преступников, скрывшихся после истории с големом. Один был некий таинственный наёмник (особые приметы – большая борода, мрачная физиономия, щегольской чёрный костюм, практически неуязвим для Инферно, Взрывов, а также чего бы то ни было ещё). В последний раз его видели далеко отсюда, в Праге, ну и, само собой, с тех пор о нём не было ни слуху ни духу. Второй – персонаж ещё более загадочный: его вообще никто никогда не видел. Насколько можно судить, он называл себя Хопкинсом и утверждал, будто он учёный. Подозревали, что именно он стоял за историей с големом, и я слышал, что он был замешан ещё и в делах Сопротивления. Однако с тем же успехом он мог бы быть призраком или тенью, потому что выследить его никак не удавалось. Нашли мелкую неразборчивую роспись в книге пропусков в одной из старых библиотек. Эта роспись могла принадлежать ему. И все. След, и без того почти несуществующий, давно простыл.

Но тут Мэндрейк сделался министром информации, и на меня свалились куда более удручающие обязанности. Например, расклеить объявления на тысяче досок по всему Лондону; разнести листовки в двадцать пять тысяч домов опять же по всему Лондону; пригнать и разместить животных, отобранных для казённых «увеселений»[22]; заботиться о питании, напитках и «гигиеническом обеспечении» этих мероприятий; часами кружить над столицей, таская на себе военные лозунги. Вы можете назвать меня чересчур разборчивым, но согласитесь, когда речь идёт о пятитысячелетнем джинне, биче народов и наперснике царей, на ум приходят такие вещи, как шпионские деяния, геройские подвиги, чудесные спасения и прочие страшные опасности и ужасные приключения. И разумеется, вам никак не взбредёт в голову, что этот самый благородный джинн вынужден готовить гигантские котлы тушёного мяса с пряностями в дни народных гуляний или бродить по улицам с рулоном постеров и банкой клея.

Тем более что его и не отпускают домой. Вскоре мои периоды пребывания в Ином Месте сделались столь мимолётны, что я, едва очутившись там, тотчас же срывался и летел обратно. А потом в один прекрасный день Мэндрейк вообще отказался меня отпустить, и все. Я застрял на Земле.

В течение последующих двух лет я мало-помалу слабел, и когда я наконец дошёл до такого состояния, что еле мог держать кисточку для клея, проклятый мальчишка вновь принялся поручать мне более опасные миссии: сражаться с отрядами враждебных джиннов, которых многочисленные враги Британии отправляли заниматься вредительством.

В прошлом я бы по-тихому перекинулся парой слов с Мэндрейком, напрямую высказав ему своё неодобрение. Но я лишился приватного доступа к нему. Он повадился вызывать меня не иначе как вместе с ордой других рабов, отдавать общий приказ и отсылать нас прочь, как стаю псов. Такое групповое вызывание – сложная задача, требующая от волшебника серьёзного напряжения, однако Мэндрейк делал это ежедневно без особых усилий. При этом он ещё беседовал вполголоса со своей помощницей или даже листал газетку, пока мы стояли и потели в своих пентаклях.

Я делал все, чтобы прорваться к нему. Вместо того чтобы использовать обличья монстров (подобно Аскоболу, являвшемуся в образе циклопа, или Кормокодрану, предпочитавшему бегемота с головой вепря), я стал принимать облик Китти Джонс, девушки из Сопротивления, с которым Мэндрейк боролся несколько лет назад. Её предполагаемая смерть все ещё отягощала его совесть – я знал это потому, что при виде её он всегда краснел. Он гневался и смущался, делался чрезмерно самоуверенным и неловким одновременно. Но, заметьте себе, это не заставило его обращаться со мной получше.

Короче, моё терпение лопнуло. Пора было поговорить с Мэндрейком начистоту. Отказавшись отправиться к нему вместе с бесом, я тем самым вынудил волшебника вызвать меня официально. Это, конечно, будет неприятно, но, по крайней мере, это означает, что он уделит мне хотя бы пять минут внимания.

С тех пор как исчез бес, прошло уже несколько часов. В былые дни мне не пришлось бы долго ожидать реакции хозяина, но по нынешним временам такая медлительность была для него типичной. Я пригладил длинные тёмные волосы Китти Джонс и окинул взглядом маленький городок – скорее даже, поселочек. Несколько простолюдинов собрались у разрушенной почты и о чём-то ожесточённо спорили; одинокий полицейский пытался заставить их разойтись по домам, но они противились. Да, несомненно: в народе назревало недовольство.

Это заставило меня снова вспомнить о Китти. Нет, она не погибла в битве с големом три года тому назад, хотя все свидетельствовало об обратном. Вместо этого она, после того как с необычайной самоотверженностью и отвагой спасла шкуру Мэндрейка (а зря, ибо эта шкура вовсе того не стоила), тихо смылась прочь. Наша встреча с ней была короткой, но приятной: своим страстным неприятием несправедливости она напомнила мне другого человека, которого я знал когда-то давным-давно.

Отчасти я надеялся, что Китти таки купила билет в одну сторону, уехала куда-нибудь в тихое, безопасное место и открыла там кафе, общественный пляж или ещё что-нибудь безобидное. Но в глубине души я знал, что она всё ещё где-то поблизости и работает против волшебников. И надо сказать, что это меня радовало, хотя я и знал, что она не любит джиннов.

Но главное, на что я надеялся, – это что с ней ничего не случится.

Китти

4

Демон заметил Китти, как только она шевельнулась. На безликой голове-обрубке распахнулась широкая пасть; из верхней челюсти выдвинулся двойной ряд зубов, снизу, из-за кожистой губы, поднялся такой же. Зубы сомкнулись, издав странный звук, словно тысяча парикмахеров одновременно щёлкнули ножницами. Складки серо-зелёной плоти разошлись к краям черепа, открыв два золотых глаза. Глаза сверкнули и уставились на неё.

Китти не повторила своей ошибки. Она замерла на месте, в каких-то шести футах от склонённой, принюхивающейся башки, и затаила дыхание.

Демон на пробу поскрёб ногой по полу. На плитке осталось пять широких царапин от когтей. Он издал горлом странный воркующий звук. Китти знала, что демон меряет её взглядом, рассчитывает её силу, прикидывает, стоит ли нападать. В критические мгновения её разум вбирал множество неважных деталей его обличья: пучки седой шерсти на суставах, блестящие металлические чешуйки, покрывающие торс, многопалые и почти бескостные руки. Её собственные конечности тряслись; руки подёргивались, как бы побуждая её ринуться в бегство, но Китти оставалась на месте, молча бросая вызов.

Потом раздался голос: нежный и женственный. В нём звучало любопытство:

– Ты не хочешь сбежать, лапочка? Ведь я на этих лапах могу только прыгать! Ах, я такая медлительная! Попробуй, детка. Кто знает – может, тебе и удастся ускользнуть.

Голос звучал так чарующе, что Китти не сразу осознала, что он исходит из этого жуткого рта. Это говорил демон. Китти покачала головой.

Демон сложил шесть пальцев в непонятном жесте.

– Ну тогда хоть подойди поближе, – сказал нежный голос. – Это избавит меня от мучительной необходимости ковылять к тебе на этих несчастных лапах. Ах, мне так плохо! Вся моя сущность корчится и содрогается от соприкосновения с вашей грубой, гадкой землёй.

Китти снова покачала головой – но медленнее. Демоница вздохнула, опустила голову, словно была подавлена и разочарована.

– Как ты нелюбезна, дорогая! Даже не знаю, не повредит ли твоя сущность моей, если я тебя съем. Я страдаю несварением желудка…

Демоница вскинула голову. Глаза её сверкнули, зубы щёлкнули, словно тысяча ножниц.

– Ну что ж, я рискну!

Конечности чудовища мгновенно согнулись и распрямились, челюсти распахнулись широко-широко, многочисленные пальцы растопырились. Китти отшатнулась и завизжала.

Стена серебристых осколков, тонких и острых, как клинки, поднялась с пола, пронзив демона на лету. Вспышка, ливень искр – тело демона вспыхнуло сиреневым пламенем. Какую-то долю секунды демон повисел в воздухе, дёрнулся, испустил один-единственный клуб дыма и мягко осел на пол, лёгкий, как сгоревшая бумага. Нежный голосок прошептал печально и укоризненно: «Ах, я…» И вот осталась одна только шелуха, да и та быстро осыпалась, превратившись в пепел.

Мышцы Китти были скованы ужасом. Сделав над собой невероятное усилие, девушка сумела закрыть рот и моргнуть пару раз. Она пригладила волосы дрожащей рукой.

– Силы небесные! – сказал её наставник, стоявший в пентакле на противоположном конце комнаты. – Такого я не ожидал! Однако глупость этих созданий безгранична. Подмети этот мусор, милая Лиззи, и обсудим, что у нас получилось. Должно быть, ты весьма гордишься своим успехом…

Китти молча, все ещё с выпученными от страха глазами, сумела слабо кивнуть. С трудом переставляя ноги, она вышла из круга и отправилась за щёткой.

– Да, ты девушка способная, это точно.

Её наставник сидел в кресле у окна, прихлёбывая из фарфоровой чашки.

– И чай ты хорошо завариваешь – в такой день, как сегодня, это истинный подарок небес.

По окнам хлестал дождь, по улице гулял ветер. В коридорах завывали сквозняки. Китти подобрала ноги – по полу дуло – и отхлебнула из кружки крепкого чёрного чаю.

Старик откинулся на спинку кресла и утёр губы тыльной стороной ладони.

– Да, твоё вызывание прошло весьма удовлетворительно. Очень, очень неплохо. Но что самое интересное для меня лично – кто бы мог подумать, что истинный облик суккуба именно таков? Силы милосердные! Так вот, Лиззи, заметила ли ты, что ты слегка не так произнесла Сдерживающий Слог – чуть сбилась в конце? Этого было недостаточно, чтобы разрушить защитную стену, однако же тварь расхрабрилась, решилась попытать удачи. По счастью, всё остальное ты сделала безупречно.

Китти все ещё трясло. Она забилась между подушек в угол старого дивана.

– А если бы я… если бы я сделала ещё какие-то ошибки, сэр, – запинаясь, спросила она, – что тогда?..

– О, силы милосердные! На твоём месте я не стал бы забивать себе этим голову. Ты их не сделала, вот что главное. Скушай шоколадное печеньице, – сказал он, указав на тарелку, стоявшую между ними. – Знаешь, как это успокаивает?

Китти взяла печеньице, обмакнула его в чай.

– Но почему демоница набросилась на меня? – спросила она, хмурясь. – Ведь наверняка она была в состоянии определить, что тогда придут в действие защитные заклятия пентакля!

Наставник только хмыкнул.

– А кто её знает? Может, рассчитывала, что ты отшатнёшься и выйдешь из круга – а это мгновенно разрушило бы её тюрьму и позволило ей сожрать тебя. Обрати внимание, что до того она уже использовала две дурацкие, совершенно детские уловки, пытаясь выманить тебя из пентакля. Хм… Это была не самая умная джиннша. Хотя, быть может, она просто устала от уз. Быть может, она хотела умереть.

Он задумчиво рассматривал чаинки на дне своей чашки.

– Кто знает? Мы ещё так плохо разбираемся в демонах, в том, что ими управляет… Они труднопостижимы. Там в чайнике ничего не осталось?

Китти заглянула в чайник.

– Нет, не осталось. Сейчас ещё заварю.

– Если можно, пожалуйста, дорогая Лиззи. И кстати, по дороге передай мне вон тот том Трисмегиста. Насколько я помню, у него встречаются весьма любопытные замечания насчёт суккубов.

Как только Китти вышла в коридор, на неё набросился сквозняк. Она прошла на кухню, поставила чайник и там, склонившись над шипящим голубым пламенем газовой конфорки, наконец позволила себе расслабиться. Её тут же затрясло – так сильно, что Китти пришлось ухватиться за кухонный стол, чтобы удержаться на ногах.

Девушка зажмурилась. Перед глазами снова возникла зубастая пасть демона. Китти поспешно открыла их.

Возле раковины стоял бумажный пакет с фруктами. Она машинально взяла яблоко и съела его, судорожно глотая большие куски. Взяла второе и съела его уже медленнее, глядя в стену невидящим взглядом.

Дрожь постепенно улеглась. Чайник засвистел. «Прав был Якоб, – подумала Китти, ополаскивая кружку под струёй ледяной воды. – Я дура. Только круглая дура станет заниматься таким делом. Круглая дура».

Но дуракам, говорят, везёт. И точно, ей везло – вот уже целых три года.

С тех пор как Китти была официально признана погибшей и её досье было закрыто и отмечено большой чёрной печатью, она ни на день не покидала Лондона. Хотя её добрый друг Якоб Гирнек, благополучно устроившийся у родственников в Брюгге и работавший там ювелиром, еженедельно слал ей письма, умоляя её приехать и поселиться у него. Хотя родственники Якоба, во время нечастых и тайных встреч с нею, уговаривали её уехать из опасного города и начать жизнь заново. Хотя здравый смысл красноречиво говорил о том, что Китти в одиночку не сумеет сделать ничего полезного. Китти была непреклонна. Она оставалась в Лондоне.

Она была упряма, как и в детстве, но былая её бесшабашность теперь умерялась осторожностью. Все, от внешности Китти до её распорядка дня, было рассчитано на то, чтобы не привлекать внимания властей. Это было очень важно, потому что само существование Китти Джонс было преступлением. Чтобы скрыться от тех немногих, кто знал её в лицо, она остригла покороче свои тёмные волосы и носила их, сворачивая в узел и пряча под кепкой. Свои живые, подвижные черты Китти изо всех сил держала в узде, несмотря ни на какие обстоятельства. Она делала все, чтобы сохранять тусклый взгляд и неизменно-каменное выражение лица, оставаться незаметной песчинкой в толпе.

Конечно, она слегка осунулась от непосильного труда и скудной, однообразной пищи; конечно, у её глаз пролегли тонкие, еле заметные морщинки; и всё-таки это оставалась та же Китти, полная неуёмной энергии – энергии, что некогда привела её в Сопротивление и помогла ей уйти оттуда живой. Эта энергия помогала ей воплощать в жизнь некий честолюбивый замысел и притворяться одновременно двумя разными людьми.

Обитала она на третьем этаже обветшалого донельзя дома в Западном Лондоне, на улице близ завода по производству боеприпасов. Выше и ниже её комнатки находились другие съёмные квартирки, которые предприимчивый домовладелец напихал в скорлупу старого здания. Во всех квартирках кто-то жил, но Китти ни с кем не общалась, кроме сторожа, маленького человечка, обитающего в цокольном этаже. Иногда она встречалась с ними на лестнице: мужчины и женщины, молодые и старые, все они жили уединённо и замкнуто. Китти это устраивало: она нуждалась в одиночестве, и этот дом предоставлял ей его.

Обставлена её комната была скупо. Маленькая белая плита, холодильник, буфет и, в углу за занавеской, раковина и туалет. Под окном, выходящим на нагромождение стен и неопрятных дворов, расположенных позади других домов, громоздилась гора одеял и подушек – кровать. А рядом с кроватью были аккуратно сложены земные богатства Китти Джонс: шмотки, консервы, газеты, свежие листовки, посвящённые ходу войны. Самые ценные вещи были запрятаны под тюфяк (серебряный метательный диск, завёрнутый в платок), в туалетный бачок (плотно запечатанный полиэтиленовый пакет с документами на оба её новых имени) и на дно мешка с грязным бельём (несколько толстых книг в кожаных переплётах).

Китти была девушка практичная, а потому особо тёплых чувств к своей комнате не испытывала. Есть крыша над головой, и ладно. Не так уж много времени она там проводила. И тем не менее какой-никакой, а всё-таки это был дом, и она жила там уже три года.

Домовладельцу она представилась как Клара Белл. Это же имя стояло в документах, которые она носила при себе чаще всего: удостоверение личности со всеми нужными печатями и штампами о прописке, медицинская карта и диплом об образовании, – короче, всё, что могло иметь отношение к её недавнему прошлому. Бумаги были искусно подделаны старым мистером Гирнеком, отцом Якоба. Он же изготовил ещё один комплект документов, на имя Лиззи Темпл. Никаких документов с её настоящим именем у Китти не оставалось. И только по ночам, лёжа в постели, задёрнув занавеску и погасив единственную лампочку, она снова становилась Китти Джонс. Это было имя, окутанное тьмой и снами.

В течение нескольких месяцев после отъезда Якоба Клара Белл работала в типографии Гирнеков, развозя свежепереплетенные книги и зарабатывая себе на пропитание. Но длилось это недолго – Китти не хотелось подвергать своих друзей опасности, общаясь с ними чересчур тесно, и она быстро нашла себе вечернюю работу в пабе недалеко от Темзы. Однако к этому времени работа курьера предоставила ей совершенно уникальную возможность.

В одно прекрасное утро Китти вызвали в контору мистера Гирнека и вручили свёрток, который нужно было доставить клиенту. Свёрток был тяжёлый, от него пахло клеем и кожей, и он был тщательно обмотан бечёвкой. На пакете значилось: «Мистеру Г. Баттону, волшебнику».

Китти взглянула на адрес.

– Эрлс-Корт, – прочла она. – Что-то не слышала я, чтобы в тех краях жили волшебники!

Мистер Гирнек чистил свою трубку почерневшим перочинным ножом и куском материи.

– Среди наших возлюбленных правителей, – заметил он, вытряхивая крошки горелого табака, – этот Баттон считается неисправимым сумасбродом. Он достаточно искусен, с какой стороны ни взгляни, но никогда не пытался сделать карьеру на политическом поприще. Раньше он работал библиотекарем в Лондонской библиотеке, но с ним произошёл несчастный случай. Он потерял ногу. Теперь он только читает, собирает книги везде, где может, и много пишет. Как-то раз он сказал мне, что его интересует знание ради самого знания. В результате денег у него нету. В результате живёт он в Эрлс-Корте. Ну что, ты идёшь или нет?

Китти отправилась по указанному адресу и обнаружила дом мистера Баттона в районе, застроенном грязно-белыми виллами, высокими и массивными, с огромными колоннами, поддерживающими пышные портики над входом. Когда-то здесь жили богачи, но теперь район захирел и в нём царил дух бедности и запустения. Мистер Баттон обитал в конце обсаженного деревьями тупичка, в доме, осеняемом тёмными лаврами. Китти позвонила в звонок и стала ждать на грязном, обшарпанном пороге. К ней никто не вышел. Наконец девушка заметила, что дверь открыта.

Она заглянула внутрь: запущенный холл, кажущийся тесным из-за шкафов с книгами, которые выстроились вдоль стен. Китти осторожно кашлянула.

– Эй, есть здесь кто-нибудь?

– Да-да, входите! – придушенно откликнулся старческий голос. – И побыстрей, если можно. У меня тут небольшая авария!

Китти поспешно вбежала в дом. В соседней комнате, где трудно было что-то разглядеть из-за того, что окна были задёрнуты давно не стиранными шторами, обнаружилась подёргивающаяся нога, торчащая из-под горы рассыпавшихся книжек. По другую сторону горы оказались голова и шея пожилого джентльмена, тщетно пытавшегося освободиться. Китти, не теряя времени, приступила к раскопкам, и через несколько минут мистер Баттон уже сидел в ближайшем кресле, немного помятый и сильно запыхавшийся.

– Спасибо, милая. Не будешь ли ты так добра передать мне мою палку? Я пытался с её помощью добыть с полки книгу – боюсь, из-за этого все и случилось.

Китти извлекла из груды развалин длинный ясеневый костыль и протянула его волшебнику.

Волшебник оказался маленьким, хрупким старичком с блестящими глазами, узким лицом и копной растрёпанных седых волос, падающих ему на лоб. Одет он был в клетчатую рубашку без галстука, залатанный зелёный кардиган и серые брюки, потёртые и заляпанные. Одной штанины на брюках не хватало: она была подвёрнута и зашита у самого тела.

Внешность волшебника чем-то её смущала. Не сразу Китти сообразила, что ей ещё никогда не доводилось видеть волшебника, одетого столь небрежно.

– Я просто пытался достать том Гиббона, – говорил мистер Баттон, – я нашёл его в самом низу кучи. Я повёл себя неосмотрительно, потерял равновесие – и на меня обрушилась такая лавина! Ты себе просто представить не можешь, насколько трудно тут что-нибудь отыскать.

Китти огляделась. По всей комнате, подобно сталагмитам, вздымались с ветхого ковра бесчисленные стопки книг. Многие из этих стопок были ростом с саму Китти. Некоторые накренились и привалились друг к другу, образовав покосившиеся арки, заросшие пылью. Книги громоздились на столе и торчали из ящиков комода, а за открытой дверью виднелись все новые горы книг, уходящие в глубину соседней комнаты. Лишь несколько дорожек между ними оставались свободными: они вели к камину, к которому были притиснуты две кушетки, и к выходу в холл.

– Кажется, у меня есть идея… – сказала Китти. – Как бы то ни было, вот вам ещё. – И она протянула ему пакет. – Это от Гирнека.

Глаза старика блеснули.

– Прекрасно, прекрасно! Это, должно быть, моё издание «Апокрифов» Птолемея, заново переплетённое в телячью кожу. Карел Гирнек – просто чудо. Знаешь, милочка, ты за сегодняшний день сделала мне уже два подарка! Ты просто обязана остаться и выпить чаю.

В течение получаса Китти успела узнать три вещи: во-первых, что старый джентльмен болтлив и приветлив, во-вторых, что у него большой запас чая и пряных кексов, и в-третьих, что он отчаянно нуждается в помощнике.

– Мой последний секретарь ушёл от меня две недели тому назад, – тяжело вздохнул мистер Баттон. – Отправился сражаться за Британию. Разумеется, я пытался его отговорить, но он и слушать ничего не желал. Он верил всему, что ему наплели: насчёт славы, хороших перспектив, возможности сделать карьеру и всё такое прочее. Боюсь, его вскорости убьют. Да-да, милочка, скушай этот последний кусочек. Тебе не мешает подкормиться. Ему-то хорошо, его убьют – и никаких тебе забот, а у меня из-за этого вся работа застопорилась.

– Какая работа, сэр? – поинтересовалась Китти.

– Мои исследования, милочка. История магии и прочее. Потрясающе интересная область, но, увы, совершенно заброшенная. Просто стыд и позор, что так много библиотек закрываются – и снова наше правительство действует под влиянием страха! Так вот, я собрал немало важных книг по своей теме и хочу каталогизировать их и составить сводный указатель к ним всем. Моя мечта – создать исчерпывающий список всех ныне живущих джиннов – существующие записи столь беспорядочны и противоречивы… Но, как ты уже видела, я не в силах толком управиться даже с собственным собранием книг, а все из-за этого увечья!

И он погрозил кулаком своей несуществующей ноге.

– Э-э… А можно спросить, сэр, как это случилось? – осмелилась поинтересоваться Китти. – Не сочтите за дерзость…

– Как я лишился ноги?

Пожилой джентльмен сдвинул брови, покосился налево, направо, взглянул на Китти в упор – и зловещим шёпотом сообщил:

– Из-за марида.

– Марида? Но ведь мариды – самые…

– Да-да, самые могущественные из тех демонов, которых обычно вызывают волшебники. Совершенно верно. – Мистер Баттон улыбнулся несколько самодовольной улыбкой. – Я отнюдь не олух, дорогая моя. Хотя, конечно, никто из моих коллег, – слово «коллег» он произнёс с неподдельным отвращением, – никто из моих коллег, гори они синим пламенем, не признается в своей некомпетентности. И тем не менее хотел бы я посмотреть, как Руперт Деверокс или Карл Мортенсен в одиночку вызовут марида!

Он фыркнул и откинулся на спинку кушетки.

– Самое обидное, что я всего лишь хотел задать ему несколько вопросов. Я совершенно не собирался его порабощать. Как бы то ни было, я забыл добавить Третичное Сковывание. Тварь вырвалась за пределы круга и отхватила мне ногу прежде, чем успело сработать автоматическое Отсылание.

Мистер Баттон покачал головой.

– Вот она, цена любопытства, милочка! Ну ничего, как-нибудь управлюсь. Найду себе другого помощника – если, конечно, американцы не перебьют всех наших юношей.

Он сердито откусил кусочек кекса. И не успел он его прожевать, как Китти решилась.

– Давайте я вам буду помогать, сэр!

Старый волшебник изумлённо уставился на девушку.

– Ты?

– Да, сэр. Я буду вашей помощницей.

– Извини, дорогая, но мне казалось, что ты работаешь на Гирнека!

– Да, сэр, но это временная работа. Я как раз искала себе другое место. Я очень интересуюсь книгами и магией, сэр. Честное слово. Мне всегда хотелось узнать об этом побольше.

– Ах вот как… И что же, ты знаешь иврит?

– Нет, сэр.

– А чешский? А французский? А арабский?

– Нет, сэр, ни одного из этих языков я не знаю.

– Ах вот как…

На миг лицо мистера Баттона сделалось куда менее приветливым, куда менее любезным. Он прищурился и взглянул на неё искоса.

– И на самом деле, разумеется, ты всего лишь простолюдинка…

Китти весело кивнула.

– Да, сэр. Но я всегда думала, что настоящему таланту скромное происхождение – не помеха. Я энергичная, проворная, и ловкая к тому же. – Она указала на лабиринт запылённых книжек. – Я смогу приносить вам любую книгу, какая понадобится, в мгновение ока. Даже из самой дальней стопки!

Она улыбнулась и отхлебнула чаю. Старик потирал подбородок короткими, пухлыми пальчиками и бормотал:

– Девочка-простолюдинка… непроверенная… Так никто не делает… И вообще, это запрещено. Но, с другой стороны, в сущности – почему бы и нет? – Он хихикнул себе под нос. – Почему бы и нет, а? Они-то ведь не стеснялись пренебрегать мною все эти годы! А это был бы интересный эксперимент… И потом, откуда они об этом узнают, гори они синим пламенем!

Он снова взглянул на Китти сузившимися глазами.

– Но только я ничего не смогу тебе платить!

– Это не важно, сэр. Я… э-э… интересуюсь знанием ради самого знания. Я подыщу себе ещё какую-нибудь работу. Так, чтобы иметь возможность помогать вам, когда надо, в свободное время.

– Да? Ну, тогда хорошо, хорошо. – Мистер Баттон протянул ей маленькую розовую ручку. – Что ж, посмотрим, что у нас получится. Сама понимаешь, ни ты, ни я не имеем друг перед другом никаких юридических обязательств, так что мы можем прекратить сотрудничество в любой момент. Имей в виду: если ты станешь лениться или мошенничать, я вызову хорлу и она тебя испепелит… Но, право, как я неучтив! Я ведь так и не спросил, как твоё имя.

Китти поразмыслила, каким из имён лучше назваться.

– Лиззи Темпл, сэр.

– Ну что ж, Лиззи, очень приятно познакомиться. Надеюсь, мы неплохо уживёмся вместе.

Они и впрямь неплохо ужились. Китти с самого начала сумела стать для мистера Баттона незаменимой. Поначалу в её обязанности входило всего лишь пробираться по тёмному, загромождённому дому, разыскивать в дальних стопках непонятные книжки и приносить их волшебнику в целости и сохранности. Это было проще сказать, чем сделать. Китти часто возвращалась в кабинет волшебника, отчаянно чихая и кашляя от пыли или потирая синяки от обрушившейся книжной пирамиды – только затем, чтобы услышать, что она принесла не ту книгу или не то издание, и снова отправиться на поиски. Но Китти держалась молодцом. Мало-помалу она научилась ловко отыскивать именно те тома, что были нужны мистеру Баттону; она научилась узнавать имена, обложки, методы переплетания книг, которые использовали типографии разных веков в разных городах и странах. Волшебник был ею чрезвычайно доволен: помощница избавляла его от множества хлопот. Так шёл месяц за месяцем.

Со временем Китти стала задавать вопросы насчёт отдельных трудов из тех, что помогала отыскивать. Иногда мистер Баттон давал сжатые, небрежные ответы; чаще предлагал найти решение самой. Если книга была на английском, Китти могла это сделать. Так что она позаимствовала у волшебника несколько книжек попроще, на общие темы, и унесла их домой, в свою квартирку. Она читала их по ночам, у неё возникали новые вопросы, она обращалась с ними к мистеру Баттону, и он отсылал её к другим текстам. Таким образом, повинуясь мудрёным указаниям старого волшебника, Китти начала учиться.

Через год такого обучения она стала выполнять поручения волшебника. Китти получила официальные пропуска и возможность посещать все столичные библиотеки. Время от времени она навещала травников и торговцев магическими товарами. У мистера Баттона не было в услужении никаких бесов – он вообще мало пользовался магией. Его больше интересовали древние культуры и история контактов с демонами. Время от времени он вызывал кого-нибудь из демонов послабее, чтобы расспросить его о некоем историческом моменте.

– Но делать это с одной ногой ужасно трудно! – пожаловался он Китти. – Это и на двух-то ногах делать непросто, но когда пытаешься начертить ровный круг, а палка скользит и ты всё время роняешь мел, это просто дьявольски сложно. Так что теперь я нечасто рискую вызывать демонов.

– Хотите, я вам буду помогать, сэр? – предложила Китти. – Только вам, конечно, придётся научить меня основам…

– Нет-нет, это невозможно! Слишком опасно для нас обоих.

Китти обнаружила, что в этом вопросе мистер Баттон твёрд, как адамант, и у неё ушло несколько месяцев на то, чтобы уломать старика. В конце концов он, чисто чтобы избавиться от её докучливых уговоров, позволил ей наполнить чаши благовониями, подержать циркуль, пока он чертил круги, и зажечь свечи из свиного сала. Китти стояла за креслом волшебника, когда демон появился и стал отвечать на вопросы. Потом она помогла затушить задымившиеся после демона доски пола. То, как спокойно она ко всему этому отнеслась, произвело на мага большое впечатление, и вскоре девушка уже постоянно помогала ему в вызываниях. Здесь, как и в остальных делах, Китти схватывала все на лету. Она принялась заучивать наизусть некоторые, самые распространённые, латинские формулы, хотя латыни она по-прежнему не знала. Мистер Баттон, которому, при его здоровье, нелегко было лишний раз двигаться с места, начал перекладывать все большую и большую часть процедур на свою помощницу. Все так же небрежно, мимоходом, он помогал ей заполнять отдельные пробелы в знаниях, хотя обучать её как следует по-прежнему отказывался.

– Вызывание демонов, – говаривал он, – в сущности, штука весьма простая, но вся соль в деталях, а деталей тысячи. Так что будем придерживаться самой простой схемы действий: вызываем демона, принуждаем его повиноваться, отсылаем его обратно. У меня нет ни времени, ни желания обучать тебя всем тонкостям этого ремесла.

– Да, сэр, конечно, сэр, – отвечала Китти.

У неё и у самой не было ни времени, ни желания учиться всему этому. Самая элементарная технология вызывания – вот всё, что ей требовалось.

Шли годы. Война тянулась ни шатко ни валко. Книги мистера Баттона были аккуратно рассортированы, каталогизированы и расставлены по авторам. Эта помощница оказалась настоящим сокровищем. Теперь, под его руководством, она уже могла вызывать фолиотов и даже мелких джиннов, пока волшебник спокойно сидел в кресле и наблюдал. Это было чрезвычайно удобно.

И, невзирая на связанные с этим опасности, Китти это тоже вполне устраивало.

Когда чайник наконец закипел, Китти заварила чай и вернулась к волшебнику. Тот, как и прежде, сидел на кушетке, читая свою книгу. Когда девушка поставила перед ним чайник, мистер Баттон коротко поблагодарил её.

– Трисмегист указывает, – сказал он, – что суккубы вообще склонны вести себя дерзко и часто стремятся к самоуничтожению. Их можно успокоить, добавив в благовония цитрусы или же негромкой игрой на свирели. Хм, очевидно, они весьма чувственные твари…

Он рассеянно почесал сквозь брюки свою культю.

– Кстати, Лиззи, я нашёл и ещё кое-что. Как звали того демона, про которого ты давеча спрашивала?

– Бартимеус, сэр.

– Да-да, Бартимеус. Трисмегист упоминает его в одной из своих таблиц древних джиннов. Поищи в приложениях, это где-то там.

– В самом деле? Замечательно! Спасибо, сэр.

– Он там приводит немного истории его вызываний. Вкратце. Ничего особо интересного там нет.

– Да, конечно, сэр. Что там может быть интересного… – Она протянула руку за книгой. – Можно взглянуть?

Пролог

Александрия, 126 г. до н. э.

Жарким утром середины лета священный бык вырвался из своего загона у реки. Он носился по полям, отмахиваясь от мух и грозя рогами всему, что движется. Трое людей, которые пытались его поймать, были серьёзно покалечены. Бык проломился сквозь тростники и выбежал на дорожку, где играли дети. Когда дети завизжали и бросились врассыпную, бык застыл, словно в недоумении. Но слепящее солнце, играющее на волнах, и белые одежды детей разъярили его. Он наклонил голову, ринулся на ближайшую девочку и наверняка забодал бы её или затоптал насмерть, не проходи мимо мы с Птолемеем.

Принц поднял руку. Я повиновался. Бык застыл на середине броска, словно наткнулся на стену. Он замотал головой, глаза у него разъехались в разные стороны, и он рухнул в пыль, где и остался лежать до тех пор, пока подошедшие прислужники не связали его верёвками и не увели обратно в загон.

Птолемей дождался, пока его свита успокоила детей, потом продолжил прогулку. Об этом инциденте больше разговору не было. И тем не менее к тому времени, как мы возвратились во дворец, стая слухов вспорхнула, разлетелась и теперь кружила над его головой. К вечеру весь город, от последнего бродяги до самого надменного жреца Ра, уже слышал об этом событии – хотя не обязательно правду.

Я, как обычно, допоздна блуждал по вечерним рынкам, внимая ритмам большого города, приливам и отливам новостей, несомых людским морем. Мой хозяин сидел, скрестив ноги, на крыше своих покоев и то принимался царапать тростниковым стилом по полоске папируса, то поднимал голову и смотрел на темнеющее море. Я приземлился на карниз в обличье чибиса и уставился на него глазом-бусинкой.

– На базарах только об этом и разговору, – сказал я. – Про тебя и про быка.

Он окунул тростинку в чернила.

– Ну и что?

– Может, и ничего, а может, это и важно. Но люди шепчутся.

– И что же они шепчут?

– Что ты колдун и водишься с демонами.

Он расхохотался и аккуратно вывел цифру.

– Ну что ж, фактически они правы!

Чибис забарабанил когтями по камню.

– Протестую! Термин «демон» неверен и крайне оскорбителен![23]

Птолемей положил стило.

– Дорогой мой Рехит, напрасно ты так беспокоишься из-за имён и титулов. Они всегда грубы и приблизительны и используются лишь для удобства. Люди говорят так исключительно из невежества. Вот если они постигнут твою природу и по-прежнему будут относиться к тебе враждебно и презрительно, тогда действительно стоит тревожиться.

Он улыбнулся, искоса глядя на меня.

– А такое тоже возможно – будем смотреть правде в глаза.

Я слегка приподнял крылья, и морской бриз взъерошил мои пёрышки.

– Пока что тебе удаётся поддерживать хорошее мнение о себе. Но помяни моё слово: скоро станут говорить, что это ты выпустил быка на волю!

Он вздохнул.

– Честно говоря, моя репутация – добрая или дурная – не особо меня заботит.

– Тебя она, может, и не заботит, – мрачно сказал я, – но во дворце есть те, для кого это вопрос жизни и смерти.

– Только те, кто бултыхается в гуще политики, – сказал он. – А я для них ничто.

– Хорошо бы, коли так! – мрачно ответил я. – Хорошо бы… Что ты там пишешь?

– Твоё описание стен стихий на границах мира. Так что прекрати морщить клюв и расскажи об этом поподробнее.

Ну и пришлось оставить все как есть. Спорить с Птолемеем было бесполезно.

Он с самого начала был исполнен любопытства и восторга. Накопление богатств, жены и дорогие безделушки – эти освящённые временем предметы вожделения большинства египетских магов – его не интересовали. Он стремился к знанию, но к знанию особого рода – отнюдь не к тем знаниям, что позволяют обращать в пыль стены городов и повергать ниц врагов. Он был немножко не от мира сего.

В самую первую нашу встречу он застал меня врасплох именно этим.

Я явился в облике песчаного вихря – в те времена это была самая модная личина. Голос мой гремел подобно эху камнепада в горном ущелье.

– Назови своё желание, смертный!

– Джинн, – сказал он, – ответь мне на вопрос!

Вихрь принялся вращаться ещё быстрее.

– Мне ведомы все секреты земли и все тайны воздуха! Мне ведомы ключи, отворяющие женские души![24] Чего ты желаешь? Говори!

– Что есть сущность?

Песок завис в воздухе.

– А?

– То, из чего ты состоишь. Что это такое? И как оно устроено?

– Э-э… ну…

– И вот ещё – Иное Место. Расскажи мне о нём. Как там течёт время – параллельно с нашим или иначе? Каков облик его обитателей? Есть ли у них царь или вождь? Есть ли там твёрдая материя, или там царит вечный адский круговорот, или что-то иное? Что собой представляют границы между вашим царством и этой Землёй и до какой степени они проницаемы?

– Э-э…

Короче, Птолемею были интересны мы. Джинны. Его рабы. В смысле, наша подлинная природа, а не вся эта внешняя шелуха. Какие бы жуткие обличья я ни принимал, какие бы фокусы ни выкидывал – он только зевал. Когда же я пытался издеваться над его юностью и девчачьей внешностью, он только от души смеялся. Он сидел в центре своего пентакля, держа на коленях стило и папирус, жадно слушал, одёргивал меня, когда я уж чересчур завирался, часто перебивал, чтобы что-то уточнить. Он не применял ни Иглы, ни Пики, ни прочие средства наказания. Его вызовы редко длились дольше нескольких часов. Такого закалённого джинна, как я, имевшего представление о жестоких обычаях людей, это изрядно сбивало с толку.

Кроме меня он регулярно вызывал многих джиннов и мелких духов. Все вызовы проходили примерно одинаково: вызов, разговор, волшебник лихорадочно записывает услышанное – и отпускает.

Со временем во мне проснулось любопытство.

– Зачем ты это делаешь? – напрямик осведомился я. – Зачем расспрашиваешь? Зачем записываешь?

– Я прочёл большую часть рукописей в нашей Великой библиотеке, – ответил мальчик. – Там очень много говорится о вызывании духов, об их сдерживании и укрощении и о прочих практических предметах, но о природе самих демонов там нет почти ничего. О том, что вы думаете, чего хотите вы сами. А мне кажется, что всё это чрезвычайно важно. Я хочу написать исчерпывающий труд на эту тему, книгу, которую будут читать всегда, которой все будут восхищаться. Для этого мне приходится задавать много вопросов. Моё желание тебя удивляет?

– По правде говоря, да. С каких это пор волшебники интересуются нашими страданиями? Да и с чего бы вам ими интересоваться? Это совсем не в ваших интересах!

– Ну как же! Если мы останемся в неведении и будем по-прежнему порабощать вас вместо того, чтобы пытаться понять, рано или поздно не миновать беды. Мне так кажется.

– Но другого выхода-то всё равно нет. Рабство есть рабство. Каждый вызов сковывает нас цепями.

– Ты смотришь на вещи чересчур пессимистично, джинн. Торговцы рассказывали мне о шаманах, живущих далеко в пустынных северных землях, которые оставляют свои тела, чтобы беседовать с духами в ином мире. На мой взгляд, этот способ куда вежливее. Быть может, нам тоже стоит этому научиться.

Я хрипло расхохотался.

– Этому не бывать! Такой путь чересчур опасен для откормленных зерном египетских жрецов. Побереги силы, мальчик. Забудь об этих пустых расспросах. Отпусти меня, и покончим с этим.

Но, невзирая на мой скептицизм, Птолемей стоял на своём. Так прошёл год. Мало-помалу моя ложь иссякла. Я принялся рассказывать ему правду. А он в ответ рассказывал мне кое-что о себе.

Он был племянником царя. Родился он двенадцать лет тому назад, чахлым и хрупким, не хотел брать грудь и всё время пищал, как котёнок. Это испортило всю церемонию наречения младенца: гости поспешно разошлись, молчаливые чиновники обменивались мрачными взглядами. В полночь его кормилица вызвала жреца Хатор[25]. Жрец объявил, что мальчик близок к смерти, однако же совершил необходимые ритуалы и поручил дитя покровительству богини. Ночь прошла беспокойно. Наступил рассвет, первые лучи солнца проникли сквозь ветви акаций и упали на головку ребёнка. Тогда он перестал пищать и корчиться, молча и уверенно взял грудь и принялся есть.

Это спасение не осталось незамеченным, и мальчика тут же посвятили Ра, богу солнца. С возрастом он постепенно набирался сил. Быстроглазый и умный, он никогда не был таким здоровенным, как его кузен, сын царя[26], который был на восемь лет старше и куда крепче и коренастее. Царский племянник так и оставался второстепенной фигурой во дворце и чувствовал себя куда уютнее со жрецами и женщинами, чем с загорелыми мальчишками, что шумно возились во дворе.

В те годы царь часто уезжал в военные походы, пытаясь защитить границы от вторжений бедуинов. И городом правили то и дело сменявшиеся советники, которые богатели на взятках и портовых сборах и все внимательнее прислушивались к тому, что нашёптывали им заморские лазутчики – особенно те, что являлись из набиравшего силу Рима. Сын царя, купающийся в роскоши своего мраморного дворца, рано предался разгульной жизни. К восемнадцати годам это был нелепый пухлогубый юнец, уже успевший отрастить брюшко от пьянства и обжорства; глаза его блестели от паранойи и страха перед убийцами. Ему не терпелось дорваться до власти, но пока что он прозябал в тени своего отца, выискивал среди родни возможных соперников и ждал смерти старика.

Птолемей, напротив, тяготел к наукам, был строен и хорош собой, черты его лица были скорее египетскими, нежели греческими[27]. Конечно, он тоже мог считаться претендентом на престол, хотя и отдалённым, однако он явно не был по натуре ни воином, ни государственным деятелем, а потому при дворе на него, как правило, не обращали внимания. Большую часть своего времени он проводил в Александрийской библиотеке, стоявшей у самого моря, занимаясь там со своим наставником. Его наставник, пожилой жрец из Луксора, был сведущ во многих языках и в истории царства. Помимо этого, он был волшебником. Найдя в Птолемее прекрасного ученика, он поделился с мальчиком своими знаниями. Обучение началось тихо и незаметно и так же тихо закончилось, и только много позже, после инцидента с быком, слухи об этом просочились за пределы дворца.

Два дня спустя, когда мы сидели и беседовали, в дверь покоев моего хозяина постучал слуга.

– Прошу прощения, принц, у тебя там женщина ждёт.

– Почему именно «у него»? – осведомился я.

Я был в обличье учёного, как раз на случай подобного вторжения.

Птолемей жестом заставил меня умолкнуть.

– Чего она хочет?

– Посевам её мужа угрожает саранча, господин. Она просит тебя о помощи.

Мой хозяин нахмурился.

– Глупости какие! Что же я-то могу поделать?

– Господин, она говорит о… – слуга помялся – он сам был тогда вместе с нами, – о том, что ты сделал с быком.

– Ну, это уже слишком! Я занят. Пусть меня не беспокоят. Отошли её прочь.

– Как тебе угодно, господин. – Слуга вздохнул и собрался уже закрыть дверь.

Мой хозяин заёрзал на подушках.

– Что, она очень несчастна?

– Ужасно несчастна, господин. Она ждёт здесь с самого рассвета.

Птолемей раздражённо фыркнул.

– Как это все глупо!

Он обернулся ко мне.

– Рехит, ступай с ним. Посмотри, может быть, удастся что-то сделать.

Через некоторое время я вернулся сильно пополневшим.

– Саранчи больше нет.

– Вот и хорошо.

Он, нахмурившись, заглянул в свои таблички.

– Я совершенно потерял нить разговора… Так, мы, кажется, говорили об изменчивости Иного Места.

– Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт, – сказал я, грациозно опускаясь на соломенный тюфяк, – что теперь дело сделано. Ты создал себе репутацию. Теперь ты – человек, который может спасти от всего на свете. Отныне тебе никогда не ведать покоя. С Соломоном, когда он прославился своей мудростью, вышло то же самое. Он буквально за порог не мог выйти, чтобы ему не сунули под нос какого-нибудь младенца. И кстати, не всегда с одной и той же целью.

Мальчик покачал головой.

– Я учёный, исследователь, и ничего больше. Человечеству должны помочь плоды моих трудов, а не моя способность справляться с быками или саранчой. И к тому же это ведь ты, Рехит, делаешь все это, а не я. Не мог бы ты стряхнуть с губ эти крылышки? Спасибо. Так вот, для начала…

Кое в чём Птолемей был очень умён, даже мудр, – но далеко не во всём! На следующий день у дверей его покоев болтались ещё две женщины: одну замучили гиппопотамы, вытаптывавшие её поля, другая принесла больного ребёнка. И меня снова отправили «посмотреть, не удастся ли что-то сделать». На следующее утро перед покоями стояла уже небольшая очередь, хвост которой выползал на улицу. Мой хозяин рвал на себе волосы и сетовал на злую судьбу – и тем не менее меня снова отправили разбираться с их бедами, вместе с Аффой и Пенренутетом, ещё двумя его джиннами. Так оно и пошло. Исследования его продвигались черепашьим шагом, зато его слава среди народа Александрии разрасталась стремительно, как цветы по весне. Птолемей сносил помехи с достоинством, хотя с трудом скрывал своё раздражение. Он удовлетворялся тем, что завершал пока книгу о технике вызывания духов, прочие же свои изыскания пока отложил.

Год клонился к осени, в должный срок наступило время ежегодного разлива Нила. Затем воды схлынули, обнажилась чёрная, влажная, плодородная земля, поля были засеяны, начался новый сезон. Временами очередь просителей у дверей Птолемея была длинной, временами покороче, но полностью она не исчезала никогда. Вскоре слухи об этом ежедневном ритуале дошли до одетых в чёрное жрецов великих храмов и до принца с черным сердцем, восседавшего на своём пропитанном вином троне.

Натаниэль

5

Непочтительный звук уведомил Мэндрейка о возвращении беса, заточенного в гадательное зеркало. Мэндрейк отложил ручку, которой он делал наброски текстов для очередных военных листовок, и заглянул в отполированный диск. Искажённое личико младенца прижималось к медной поверхности, словно бес отчаянно пытался вырваться наружу. Мэндрейк не обратил внимания на его корчи.

– Итак? – спросил он.

– Что – «итак»? – Бес застонал и напрягся.

– Где Бартимеус?

– Сидит на куске каменной кладки в двадцати шести милях к юго-востоку отсюда в обличье длинноволосой девушки. Она очень хорошенькая, и всё такое. Но возвращаться к тебе не желает.

– Как?! Она… он отказался возвращаться?

– Ага. О-ох, как тут тесно! Шесть лет провёл я в этом диске и за всё это время ни разу даже краешком глаза не повидал своей родины! Ты бы мог меня и отпустить, в самом деле. Я служил тебе от всего сердца!

– У тебя нет сердца, – заметил Мэндрейк. – Так что сказал Бартимеус?

– Я не могу тебе этого передать, ты ещё так юн! Но он был груб, ужасно груб. У меня буквально уши в трубочку свернулись. Как бы то ни было, по доброй воле он не явится, и дело с концом. Я бы на твоём месте его просто поджарил. Понятия не имею, чего ты до сих пор с ним цацкался. Ох, нет, только не в этот ящик, не надо – неужели ты не ведаешь милосердия, мерзкий мальчишка?

Завернув диск и плотно задвинув ящик стола, Мэндрейк потёр глаза. Бартимеус становился серьёзной проблемой. Джинн сделался слабее и сварливее, чем когда-либо. Такой слуга был практически бесполезен. По логике, следовало бы его отпустить, но Мэндрейку, как всегда, сама эта мысль представлялась неприятной. Почему именно – сказать было трудно. Джинн единственный из всех его слуг неизменно относился к нему без тени почтения. Его наглость была утомительна, она безмерно выводила из себя… но при этом странным образом бодрила. Мэндрейк жил в мире, где подлинные чувства вечно таились за любезно улыбающимися масками. А Бартимеус не любил его и не скрывал этого. В то время как Аскобол и компания держались раболепно и подобострастно, Бартимеус был так же дерзок, как в тот день, когда он впервые встретился с ним, когда Мэндрейк был ещё ребёнком и звали его совсем иначе…

Мэндрейк позволил себе отвлечься. Он кашлянул и собрался с мыслями. Разумеется, в этом-то и проблема. Джинн знает имя, данное ему при рождении. Для человека в его положении это крайне рискованно! Если другой волшебник вызовет демона и узнает то, что ему известно…

Мэндрейк вздохнул: его мысли перескакивали с одной накатанной колеи на другую. «Темноволосая девушка. Хорошенькая». Нетрудно угадать, чьё обличье принял джинн. С тех самых пор, как Китти Джонс погибла, Бартимеус использовал её облик, чтобы издеваться над хозяином. И небезуспешно, надо заметить. Даже три года спустя при виде её лица Мэндрейк испытывал такое чувство, словно его ударили под дых. Он тряхнул головой и устало упрекнул себя. Забудь о ней! Она была изменница, она мертва, с ней покончено.

Ладно, этот несчастный демон сейчас не столь важен. Главная проблема на данный момент – это растущее недовольство, связанное с войной. И ещё – опасные новые способности, которые все чаще появляются у простолюдинов. Рассказ Фританга об уличных мальчишках, швыряющихся яйцами в демонов, – всего лишь последнее в длинном ряду неприятных событий.

Со времён Глэдстоуна волшебники придерживались общего правила. Чем меньше простолюдины знают о магии и её орудиях, тем лучше. Так что всем рабам, от самого жалкого беса до самого надменного африта, строго-настрого приказывали при исполнении поручений хозяина не показываться на глаза без нужды. Некоторые становились невидимыми; большинство же использовали разного рода маскировку. Так что по улицам столицы бродили и над крышами кишели мириады демонов, но это, как правило, оставалось незамеченным.

Однако в последнее время это правило нарушалось все чаще.

Каждую неделю становилось известно о все новых случаях обнаружения демонов. Группа школьников заметила над Уайтхоллом стаю бесов-посланцев. Дети с визгом разбежались. Волшебники докладывали, что бесы были в обличье голубей, как и положено, и никаких подозрений возбудить были не должны. Несколько дней спустя ученик ювелира, недавно прибывший в Лондон, с очумевшим видом промчался по Хорсферри-роуд и сиганул через парапет в Темзу. Свидетели утверждали, что он вопил о привидениях в толпе. При дальнейшем расследовании выяснилось, что на Хорсферри-роуд в тот день действительно работали демоны.

Если простолюдины появляются на свет с врождённой способностью видеть демонов, разброд и шатания, сотрясающие в последнее время Лондон, будут только усугубляться… Мэндрейк раздражённо потряс головой. Надо сходить в библиотеку, поискать там исторические прецеденты. Быть может, подобные казусы бывали и прежде… Вот только времени нет. В настоящем и без того достаточно сложностей. Прошлому придётся обождать.

Стук в дверь. Ненавязчиво вошёл слуга, стараясь держаться подальше от пентаклей на полу.

– Здесь помощник шефа полиции. Она хочет вас видеть, сэр.

Мэндрейк удивлённо наморщил лоб.

– В самом деле? Ну что ж, проводите её ко мне.

На то, чтобы спуститься в приёмную, расположенную двумя этажами ниже, и вернуться с посетительницей, у слуги ушло три минуты. Так что у мистера Мэндрейка было предостаточно времени для того, чтобы достать небольшое карманное зеркальце и тщательно себя оглядеть. Он пригладил свои стриженые волосы там, где они встопорщились, смахнул несколько пылинок с рукавов. Наконец, удовлетворившись, он погрузился в чтение бумаг, лежащих у него на столе, являя собой образец деловитости и служебного рвения.

Мэндрейк понимал, что глупо и смешно так прихорашиваться, но ничего не мог с собой поделать. В присутствии помощника шефа полиции он делался болезненно внимателен к собственной внешности.

Короткий стук в дверь. Джейн Фаррар вошла лёгкой, уверенной походкой и пересекла комнату. В руке у неё был футляр с шаром. Мистер Мэндрейк вежливо привстал, но она жестом попросила его сесть.

– Можете не говорить мне о том, какая это честь для вас, Джон. Обойдёмся без пустых любезностей. Мне надо показать вам кое-что важное.

– Прошу! – Он указал на кожаный стул рядом со столом.

Джейн Фаррар села, небрежно опустив на стол футляр с шаром, и улыбнулась Мэндрейку. Он улыбнулся в ответ. Они сидели, осклабившись, точно две кошки над придушенной мышью, гибкие, хищные и самоуверенные в своём взаимном недоверии.

Дело голема, имевшее место три года тому назад, завершилось тем, что бывший шеф полиции, Генри Дюваль, впал в немилость и погиб. С тех самых пор премьер-министр так и не счёл нужным назначить ему преемника. Более того: в знак своего растущего недоверия к окружавшим его магам премьер-министр назначил на этот пост себя самого, а большую часть работы взвалил на помощника шефа полиции. Джейн Фаррар занимала эту должность уже два года. Всем было известно, насколько она способная, и это позволило ей выжить, невзирая на близкое сотрудничество с мистером Дювалем, и снова добиться расположения мистера Деверокса. Теперь они с Мэндрейком были двумя его ближайшими соратниками. По этой причине между собой они держались крайне сердечно – и тем не менее сквозь любезность порой проступало былое соперничество.

Мэндрейка Фаррар тревожила ещё и по другой причине. Она по-прежнему была очень красива: длинные, тёмные, блестящие волосы, лукавые зелёные глаза, глядящие из-под длинных ресниц, ре внешность отвлекала его. Требовалась вся его взрослая уверенность в себе, чтобы сохранять самообладание в разговоре с нею.

Мэндрейк небрежно откинулся на спинку своего стула.

– Мне тоже есть что вам сказать, – ответил он. – Кто начнёт первым?

– Что ж, начинайте вы, а я потом. Но только быстро!

– Хорошо. Нам решительно необходимо привлечь внимание премьера к этим новым способностям, которые появляются у отдельных простолюдинов. Вчера был обнаружен ещё один из моих демонов. И снова дети. Вряд ли нужно вам объяснять, какие проблемы это сулит.

Госпожа Фаррар нахмурила свои изящные бровки.

– Нет, не нужно, – сказала она. – Сегодня утром мы получили новые сообщения о забастовках докеров и машинистов. Они бросают работу. Устраивают демонстрации. Не только в Лондоне, но и в провинции тоже. И все это организуют те же люди с необычными способностями. Скоро придётся устраивать на них облавы.

– Да, но откуда это берётся, Джейн? В чём причина?

– Мы сможем это выяснить, когда они будут надёжно заперты в Тауэре. Сейчас в пабах работают наши шпионы, собирая сведения. Наш удар будет жестоким и внезапным. Что-нибудь ещё?

– Надо будет обсудить последнее нападение в Кенте, но это может подождать до Совета.

Госпожа Фаррар двумя тоненькими пальчиками расстегнула свой футляр, откинула матерчатую крышку. Под ней был небольшой хрустальный шар, бело-голубой, идеально ровный, с уплощённым основанием. Она подвинула его на середину стола.

– Моя очередь, – сказала она.

Волшебник немного подался вперёд.

– Один из ваших шпионов?

– Да. Теперь будьте внимательны, Джон, – дело важное. Известно ли вам, что мистер Девероке просил меня приглядывать за нашими волшебниками, на случай, если кто-то попытается пойти по стопам Дюваля и Лавлейса?

Мистер Мэндрейк кивнул. Сильнее, чем американских мятежников, сильнее, чем врагов в Европе, сильнее, чем разгневанных простолюдинов, устраивающих демонстрации, премьер-министр боялся своих собственных министров, людей, которые сидели с ним за одним столом и пили его вино. Боялся он не зря: его коллеги были исполнены честолюбия, – однако это отвлекало премьера от других неотложных дел.

– И вам удалось что-то обнаружить? – спросил он.

– Кое-что удалось.

Она провела ладонью над шаром, наклонившись вперёд, так что длинные тёмные волосы закрыли ей лицо. Мэндрейк, прокашлявшись, тоже подался вперёд, наслаждаясь (как всегда) её ароматом, её чертами, тем, что она так близко. При всей её опасной кошачести, общество госпожи Фаррар было ему приятно.

Волшебница произнесла несколько слов. Голубые пятнышки поплыли вниз, собравшись в лужицу на дне шара. Верхняя его часть осталась совершенно прозрачной. И в ней соткалось изображение – лицо, состоящее из теней. Оно мерцало, двигалось, но не приближалось.

Госпожа Фаррар подняла глаза.

– Это Йоль, – сказала она. – Иолю было поручено наблюдать за одним из младших волшебников, который привлёк моё внимание. Его зовут Палмер, он маг второго уровня, работает в министерстве внутренних дел. Его несколько раз обошли повышением в должности, и он чувствует себя разочарованным. Вчера Палмер сказался больным и не вышел на работу. Вместо этого он пешком ушёл из своей квартиры и направился в трактир близ Уайтчепеля. Одет он был как простолюдин-рабочий. Иоль последовал за ним и может доложить о том, что произошло. Думаю, вас это заинтересует.

Мэндрейк сделал уклончивый жест.

– Продолжайте, прошу вас!

Джейн Фаррар щёлкнула пальцами и сказала, обращаясь к шару:

– Покажи трактир, со звуком.

Лицо из теней отодвинулось назад и исчезло. Внутри шара возникло другое изображение: балки, белёные стены, стол – доска на козлах – под свисающей с потолка латунной лампой. Закопчённые окна с толстыми неровными стёклами застилали клубы дыма. Точка обзора находилась очень низко – такое впечатление, будто они смотрели с пола. Над ними проходили растрёпанные женщины и мужчины в плохо скроенных костюмах. Слабо, как будто издалека, доносился смех, кашель, звон посуды.

За столом сидел человек – полноватый джентльмен средних лет, с изрядно раскрасневшимся лицом, с седыми прядями в волосах. На нём был мешковатый комбинезон и мягкая шляпа. Он непрерывно стрелял глазами по сторонам – явно пытался держать в поле зрения сразу всех, кто был в трактире.

Мэндрейк склонился ещё ниже, незаметно принюхался. Сегодня духи Фаррар были особенно крепкими. В них чувствовалась гранатовая нотка.

– Это и есть Палмер, да? – спросил он. – Какой странный угол зрения! Слишком низко.

Она кивнула.

– Йоль был мышью у плинтуса. Он хотел оставаться как можно менее заметным, но это была ошибка, и она дорого ему обошлась, не так ли, Йоль? – спросила Фаррар, коснувшись поверхности шара.

Из шара послышался голос, робкий и скулящий:

– Да, хозяйка…

– Угу. Да, это Палмер. Обычно довольно щеголеватый малый. Отсюда плохо видно, но в руке у него кружка пива.

– Да, это примечательно! – пробормотал Мэндрейк. – Он ведь всё-таки в пабе!

Да, точно, гранат… и быть может, лёгкий оттенок лимона…

– Погодите. Он ждёт одного человека.

Мэндрейк вгляделся в изображение внутри шара. Как и любой волшебник, оказавшийся среди простолюдинов, мистер Палмер явно чувствовал себя не в своей тарелке. Глаза у него бегали по сторонам, на шее и на лбу блестел пот. Дважды он поднимал кружку, словно собираясь отхлебнуть пива, и дважды отнимал её от губ и медленно ставил на стол, где её не было видно.

– Нервничает, – заметил Мэндрейк.

– Нервничает. Бедный, бедный Палмер!

Фаррар говорила тихо, но что-то в её тоне напоминало о лезвии ножа. Мэндрейк снова втянул в себя воздух. Этот кисловатый оттенок очень уместен. Он только подчёркивает сладость основного тона…

Госпожа Фаррар кашлянула.

– С вашим стулом что-то не так, Мэндрейк? – осведомилась она. – Ещё немного, и вы сядете мне на колени!

Он поспешно вскинул голову, едва не столкнувшись с нею лбами.

– Извините, Фаррар, извините! – Он прокашлялся и продолжал обычным, низким голосом: – Это просто от напряжения – я старался рассмотреть поближе. Хотел бы я знать, что за игру ведёт этот Палмер. Весьма подозрительная личность!

Он рассеянно поправил манжету. Мгновение госпожа Фаррар смотрела на него, потом указала на шар.

– Что ж, смотрите!

В шаре появился новый человек – он подошёл сбоку, неся кружку с пивом. Человек был без шляпы. Его рыжие волосы были зализаны назад, из-под длинного чёрного плаща торчали грязные рабочие башмаки и брюки. Небрежной, но решительной походкой он приблизился к мистеру Палмеру, который подвинулся на лавке, чтобы дать ему сесть.

Новоприбывший сел. Поставил на стол своё пиво, сдвинул повыше очочки, сидящие на курносом носике.

Мистер Мэндрейк был ошеломлён.

– Стоп! – прошипел он. – Я же его знаю!

– Йоль! Останови на этой сцене! – распорядилась Фаррар.

Люди в шаре повернули головы друг к другу, чтобы поздороваться. Картинка застыла.

– Да, вот так, – сказала Фаррар. – Вы его узнаёте?

– Ну да. Это же Дженкинс! Клайв Дженкинс. Работал вместе со мной в департаменте внутренних дел. Может, и до сих пор работает, я не в курсе. Простой секретарь. Без каких-либо перспектив. Ну-ну! Это становится действительно интересным!

– Погодите, это ещё не все.

Она щёлкнула пальцами. Мэндрейк обратил внимание на бледно-розовый лак на ногтях, на нежный оттенок кожицы у основания ногтей. Изображение в шаре опять ожило: двое мужчин кивнули друг другу и снова отвернулись. Новоприбывший, Клайв Дженкинс, отхлебнул пива. Его губы зашевелились, долей секунды позже из шара послышался его голос, металлический и искажённый:

– Ну что, Палмер? Ситуация развивается стремительно. Пришло время решать. Нам нужно знать, с нами вы или нет.

Мистер Палмер сделал большой глоток пива. Лицо у него блестело от пота, глаза метались из стороны в сторону. Он не столько сказал, сколько промямлил:

– Мне нужно узнать побольше…

Дженкинс расхохотался, поправил очочки.

– Спокойней, спокойней! Да не укушу я вас, Палмер! Всё вы узнаете со временем. Но сперва нам нужны доказательства ваших добрых намерений.

Палмер сделал странное жевательное движение губами и челюстью.

– Разве я хоть раз давал вам повод усомниться во мне?

– Нет, не давали. Но и поводов вам доверять вы тоже особо не давали. Нам нужны доказательства.

– Какие? Вы что, хотите устроить мне испытание?

– Ну, что-то вроде того. Мистер Хопкинс желает лично убедиться в вашей преданности. Может, вы из полиции, откуда мы знаем. Может, вы на Деверокса работаете или на эту суку Фаррар. – Он отхлебнул ещё пива. – Осторожность никогда не бывает лишней.

Вне шара, в другом времени и месте, Джон Мэндрейк взглянул на Джейн Фаррар и приподнял бровь. Она лениво улыбнулась, продемонстрировав заострённый клычок.

– Хопкинс… – проговорил Мэндрейк. – Думаете, это тот самый?

– Учёный, который научил Дюваля обращаться с големами, – сказала Фаррар. – Недостающее звено последнего заговора. Да, думаю, это тот самый. Да вы слушайте, слушайте!

Мистер Палмер, окончательно побагровевший, находился на середине протестующей тирады, всячески демонстрируя оскорблённую невинность. Клайв Дженкинс ничего не говорил. В конце концов Палмер завершил своё выступление и обмяк на лавке, словно сдувшийся шарик.

– Ну и чего вы от меня хотите? – спросил он. – Предупреждаю, Дженкинс, вам не стоит на меня давить…

Он снова поднял кружку, собираясь промочить горло. В этот момент Дженкинс внезапно дёрнулся и толкнул Палмера под локоть. Кружка подпрыгнула, пиво разлилось по столу. Палмер издал гневное вяканье.

– Идиот неуклюжий!

Но Дженкинс не спешил извиняться.

– Если вы исполните всё, что требуется, – сказал он, – вы будете вознаграждены вместе со мной и с остальными. Вы должны встретиться с ним… вот в этом месте.

– Когда?

– Вот в это время. Ну, все. Я пошёл.

И, не сказав больше ни слова, худощавый рыжеволосый человек выскользнул из-за стола и исчез из виду. Мистер Палмер ещё несколько минут оставался на месте. На его багровом лице отражались растерянность и отчаяние. Потом и он тоже ушёл.

Госпожа Фаррар щёлкнула пальцами. Изображение исчезло; издалека, словно бы нехотя, появилось лицо, состоящее из теней. Фаррар откинулась на спинку стула.

– Как видите, – сказала она, – Йоль нас подвёл. Из своего мышиного угла он не мог видеть поверхности стола. Он не сообразил, что Дженкинс разлил пиво нарочно и что он написал время и место встречи на луже пива на столе. Так вот, Йоль следовал за Палмером до конца дня и ничего не видел. Ночью он вернулся ко мне, чтобы доложить об увиденном. Пока он отсутствовал, Палмер вышел из своей квартиры и назад не вернулся. Очевидно, отправился на встречу с таинственным Хопкинсом.

Джон Мэндрейк возбуждённо постучал пальцами.

– Надо будет допросить мистера Палмера, как только он появится снова!

– В том-то вся и проблема. Сегодня утром, на рассвете, техники, ремонтировавшие очистные сооружения в Ротерхайте, увидели в куче мусора нечто странное. Поначалу они приняли это за кучу тряпок.

– И это был?.. – неуверенно спросил Мэндрейк.

– Боюсь, что да. Это был труп мистера Палмера. Его убили ударом ножа в сердце.

– О-о! – сказал Мэндрейк. – А-а! Как неудачно вышло.

– Очень неудачно. И тем не менее ситуация многообещающая.

Джейн Фаррар провела рукой над шаром. Он потемнел, приобрёл холодный тускло-голубой оттенок.

– Это означает, что этот ваш Клайв Дженкинс – и этот Хопкинс – задумали что-то серьёзное, – сказала она. – Достаточно серьёзное, чтобы походя убить человека. И мы напали на их след!

Глаза у неё сверкали от возбуждения. Её длинные тёмные волосы слегка растрепались, несколько прядей упали ей на лоб. Щеки раскраснелись, дыхание участилось.

Мэндрейк слегка оттянул свой воротничок.

– Почему вы говорите мне это сейчас, а не на Совете?

– Потому что вам, Джон, я доверяю. А остальным – нет.

Она откинула волосы, падавшие ей на глаза.

– Уайтвелл и Мортенсен оба плетут интриги против нас! Вы и сами это знаете. В Совете нет никого, кто был бы на нашей стороне, кроме самого премьера. Если мы сумеем сами выследить этих изменников, наше положение значительно укрепится!

Он кивнул.

– Это верно. Ну что ж, что делать дальше – это ясно. Отправьте демона выслеживать Клайва Дженкинса, и пусть он выведет нас на этого таинственного мистера Хопкинса.

Госпожа Фаррар застегнула футляр с шаром и встала.

– Знаете, я предпочла бы оставить это вам. Йоль безнадёжен, а все прочие мои демоны в разгоне. На данном этапе нам требуется только наблюдение. Так что особо могущественного демона здесь не нужно. Или ваши джинны тоже все заняты?

Мэндрейк оглянулся на пустые, безмолвные пентакли.

– Да нет, – медленно ответил он. – Пожалуй, я смогу кого-нибудь подобрать.

Бартимеус

6

Ну, знаете ли! Ты провалил порученное тебе дело, послал подальше гонца и напрямик отказался вернуться, когда это было приказано. И вот ты сидишь и ждёшь, когда разгневанный волшебник как-то отреагирует. А он не реагирует! Никак! Вот уже несколько часов! Не вызывает, не пытается наказать – ничего!

И какой же он после этого хозяин?

Если и есть на свете что-то, что меня по-настоящему бесит, так это невнимание. Грубость я стерплю, жестокость тоже. По крайней мере, это показывает, что ты произвёл хоть какое-то впечатление. Но оставить меня гнить здесь, как какого-нибудь завалящего беса в гадательном зеркале! Сказать, что меня это раздражало, – ничего не сказать.

Прошло почти полдня к тому времени, как я ощутил первое прикосновение к своей сущности: твёрдое, настойчивое, как колючей проволокой по нутру. Вызов, наконец-то! Вот и отлично, давно пора. Нет, я не стану трусливо упираться, пытаться отсидеться вдали от хозяина! Я встал с обломка трубы, потянулся, сбросил с себя Сокрытие, напугал пробегавшую мимо шавку, издал неприличный звук в адрес пожилой леди в соседнем садике и зашвырнул кусок трубы так далеко, как только мог[28].

Хватит валять дурака! Я по-прежнему Бартимеус Урукский, гроза Аль-Ариша и Александрии! И на этот раз я был настроен решительно.

Я позволил заклятию вызова увлечь себя вверх и вперёд. Улица стремительно исчезла в водовороте вспышек и цветных полос. Мгновением позже из полос и вспышек возник типичный зал для вызываний: люминесцентные лампы под потолком, множество пентаклей на полу. Министерство информации, как всегда. Я предоставил своему телу вновь обрести облик Китти Джонс. Это было проще, чем выдумывать что-нибудь новенькое.

Ну вот. И где же этот проклятый Мэндрейк?

Вон он! Сидит за столом и пялится в кипу бумаг, которые лежат перед ним. А в мою сторону даже и не взглянул! Я прочистил горло, упёр изящные руки в боки, приготовился было заговорить…

– Бартимеус!

Нежный голосок, слишком тихий, чтобы принадлежать Мэндрейку. Я обернулся, увидел хрупкую девушку с невнятно-русыми волосами, сидящую за другим столом в соседнем пентакле. Это была Пайпер, помощница моего хозяина. Сегодня она пыжилась изо всех сил, стараясь казаться строгой. Она наморщила лобик, делая вид, будто хмурится, сурово сложила пальцы домиком. И смотрела на меня, будто сердитая воспитательница в детском садике.

– И где же ты был, Бартимеус? – осведомилась она. – Тебе следовало вернуться нынче утром, когда было приказано! Мистеру Мэндрейку пришлось напрягаться и тратить время, чтобы вызвать тебя, и это сейчас, когда он так ужасно занят! Это нехорошо, ты ведь знаешь. Твоё поведение в самом деле становится чрезвычайно утомительным.

Нет, это совсем не то, на что я рассчитывал! Я вытянулся во весь рост.

– Утомительным? – воскликнул я. – Утомительным?! Или ты забыла, к кому обращаешься? Перед тобой Бартимеус – Сакар аль-Джинни, Н'горсо Могучий, строитель стен и гроза империй! Я ношу двадцать имён и титулов на множестве языков, и в каждом их слоге гремит эхо моих подвигов! Не пытайся унизить меня, женщина! Если хочешь остаться в живых, тебе стоило бы подобрать свои юбки и стремглав умчаться отсюда. Я намерен говорить с одним лишь мистером Мэндрейком.

Она щёлкнула языком.

– Бартимеус, сегодня ты решительно невыносим! Мне казалось, что тебе следовало бы быть поумнее. Так вот, у нас для тебя небольшое задание…

– Что?! Погодите-ка! – Я сделал полшага вперёд в своём пентакле. Из глаз у меня посыпались искры, кожа вспыхнула коралловым огнём. – Мне сперва надо разобраться с Мэндрейком!

– Боюсь, господин министр в данный момент не расположен разбираться с тобой.

– Не расположен? Чушь собачья! Вот же он сидит!

– Господин министр занят, он работает над сегодняшними новостями. Их вот-вот надо будет сдавать в печать.

– Ну, он вполне может на несколько минут оторваться от своего вранья[29], – возразил я. – Мне надо с ним поговорить.

Госпожа Пайпер наморщила носик.

– Ты не скажешь ничего такого, что ему стоило бы слышать. А теперь, будь так любезен, выслушай, что тебе поручено!

Я отвернулся от неё и обратился к фигуре, сидящей за столом.

– Эгей, Мэндрейк!

Ответа не последовало. Я повторил то же самое, только погромче. Бумаги у него на столе зашелестели и вспорхнули в воздух.

Волшебник пригладил свои стриженые волосы и поднял голову. Вид у него был слегка страдальческий – как будто его заставили вспомнить о старой ране, нанесённой в самое чувствительное место. Он обратился к своей помощнице:

– Госпожа Пайпер, пожалуйста, сообщите Бартимеусу, что меня нимало не интересуют его жалобы. Напомните ему, что большинство хозяев сурово наказали бы его за некомпетентность, проявленную в битве, и как ему повезло, что он до сих пор жив. Это все.

И он снова уткнулся в свою писанину. Госпожа Пайпер открыла было рот, но я её опередил.

– Пожалуйста, сообщите этому оболваненному шибздику, – отрезал я, – что меня следует немедленно отпустить. Моё могущество, хотя и по-прежнему непревзойдённое, несколько уменьшилось и нуждается в восстановлении. Если он не согласится с этим разумным и справедливым требованием, я окажусь в безвыходном положении и буду вынужден действовать вопреки моим и его собственным интересам.

Пайпер нахмурилась.

– Что значит «вопреки его собственным интересам»?

Я приподнял бровь.

– Он знает! – Я обернулся к Мэндрейку. – Ты ведь понимаешь, о чём речь, не так ли?

Он взглянул на меня.

– Да, разумеется[30].

Он надменно и подчёркнуто неторопливо положил ручку на стол.

– Госпожа Пайпер, – произнёс он, – пожалуйста, укажите этому зловредному демону, что, если, он посмеет хотя бы помыслить о некоем предательстве, я отправлю его в бостонские болота, где ежедневно гибнет не менее десятка джиннов.

– Скажите ему, что меня это уже не волнует, парень. Мои защитные чары настолько ослабели, что я с тем же успехом могу погибнуть, просто отправившись за покупками. Так какая мне разница, где пропадать?

– Скажите ему, что он, несомненно, преувеличивает собственную слабость. Это совсем не похоже на Бартимеуса, который был на короткой ноге с царём Соломоном.

– А также с Фаустом и Зарбустибалом!

– С Фаустом, Зарбустибалом и многими другими. Я не собираюсь перечислять всех поимённо. Однако передайте ему, госпожа Пайпер, что, если он успешно исполнит нынешнее поручение, я, так и быть, соглашусь на время отпустить его, чтобы дать ему возможность восстановить силы. Больше я ничего обещать не могу.

Я пренебрежительно фыркнул.

– Скажите ему, что это предложение может быть принято только в том случае, если это поручение простое, не потребует много времени и не таит в себе никаких опасностей.

– Скажите ему… О, ради всего святого, просто объясните ему, в чём состоит поручение, и покончим с этим!

Волшебник сгрёб бумаги в кучу, сел, скрипнув своим кожаным креслом, и снова погрузился в работу. Госпожа Пайпер наконец перестала вертеть головой – а то она только и делала, что переводила взгляд с меня на Мэндрейка, а с Мэндрейка на меня, точно испуганная сова.

– Ну валяйте, выкладывайте, – сказал я.

Девушка, похоже, была несколько уязвлена моим резким тоном, но мне было не до любезностей. И снова Мэндрейк обошёлся со мной с пренебрежением и насмешкой! Снова он не обратил внимания на мои угрозы и мольбы. В тысячный раз я поклялся отомстить. Быть может, и стоило бы рискнуть отправиться в Америку и попытать счастья в битвах. В конце концов, это была бы не первая моя война. Но только не теперь, когда я так слаб… Нет, нужно сперва восстановить силы – а для этого придётся согласиться на его «последнее» поручение. Я мрачно ждал. Мне было слышно, как на другом конце комнаты ручка Мэндрейка шуршит по бумаге, записывая новые лживые измышления.

Госпожа Пайпер явно вздохнула с облегчением, видя, что стычка окончена.

– Ну что ж, Бартимеус, – сказала она, солнечно улыбаясь, – уверена, что это задание действительно покажется тебе очень лёгким. Мы хотим, чтобы ты установил наблюдение за мелким волшебником по имени Клайв Дженкинс и следил за ним денно и нощно, не упуская из виду ни единого его движения. Сделай так, чтобы тебя было не видно и не слышно. Он замешан в некоем антиправительственном заговоре и причастен к убийству. Помимо этого нам известно, что он работает на беглого учёного Хопкинса.

Последнее меня слегка заинтересовало. Мы ведь уже несколько лет как потеряли его след! Однако я продолжал угрюмо глядеть исподлобья, в лучших традициях Китти.

– Этот Дженкинс, он могуществен?

Она нахмурилась.

– Не думаю…

Мой хозяин поднял голову, фыркнул.

– Дженкинс-то? Нисколько.

– Он работает в департаменте внутренних дел, – сказала госпожа Пайпер. – Имеет второй уровень. У него в услужении состоит бес по имени Траклет. Нам известно, что он пытался втянуть в заговор и других слабых волшебников, зачем – неясно. Но он явно связан с Клемом Хопкинсом.

– Вот это главное, – вмешался. Мэндрейк. – Найди Хопкинса. Ничего не предпринимай и не пытайся нападать: мы знаем, что ты слаб как мышонок, Бартимеус. Просто выясни, где он. И узнай, что он замышляет. Если у тебя всё получится, я… О, чтоб им провалиться!

У него на столе зазвонил телефон. Он схватил трубку.

– Да? О… Добрый день, Мейкпис. – Он закатил глаза к потолку. – Да-да, я бы с удовольствием заехал, с удовольствием, но прямо сейчас не могу. Я вот-вот ухожу на Совет – на самом деле уже опаздываю… А в чём дело? О-о, как таинственно! Ну, может, попозже… Хорошо, хорошо, я постараюсь. Ну, пока!

Он бросил трубку.

– Пайпер, мне пора. Рассказ об осаде Бостона я допишу за обедом. Я вам его потом пришлю с бесом, ладно? К вечеру как раз успеем выпустить. – Он уже стоял и запихивал бумаги в свой портфель. – Ты о чем-нибудь ещё хочешь спросить, Бартимеус? Нет, я не имею в виду отговорки и нытьё – на это у меня нет времени.

Моя копия Китти скрипнула зубами.

– А как насчёт поддержки? Если я доберусь до этого Хопкинса, вряд ли его будет стеречь только один бес!

– Он же просто учёный, Бартимеус! Но даже если у него имеется мощная защита, никто не требует, чтобы ты проверял её на прочность. Я смогу немедленно отправить Кормокодрана и прочих, чтобы они с ним разобрались, а у госпожи Фаррар будет наготове отряд полиции. Просто доложи мне, когда получишь информацию. Я оставлю для тебя открытый доступ – можешь явиться ко мне в любой момент, как только у тебя всё будет готово.

– А где тебя искать?

– Сегодня днём – в Вестминстер-холле, вечером – в поместье Деверокса в Ричмонде. Сегодня ночью – дома.

Он наконец застегнул свой портфель и уже готов был уйти.

– А Дженкинса сейчас где искать?

– В здании департамента внутренних дел, Уайтхолл, дом шестнадцать. Офис где-то в глубине здания. Такой хлипкий, мелкий, рыжий прохвост. Ну, что ещё у тебя на уме?

– Вряд ли тебе захочется это слышать.

– Наверняка. И последнее, Бартимеус, – сказал он. – Я, конечно, дал тебе слово, что отпущу, но у тебя будет больше шансов на то, что я его сдержу, если я больше не увижу тебя в этом обличье. – Тут он взглянул прямо на меня – чуть ли не в первый раз за всё время. – Подумай об этом!

Он сделал замысловатый жест. Узы, удерживавшие меня в кругу, стянулись вокруг меня, завертелись в противоположных направлениях и выкинули меня в мир.

Китти

7

Бартимеус , прозвище демона Сакара аль-Джинни, который упоминается у Прокопия и Мишло. Джинн среднего ранга, достаточно древний, наделён большой хитростью и немалым могуществом. Впервые упоминается в Уруке, позднее – в Иерусалиме. Сражался в битве при Аль-Арише против ассирийцев. Среди известных хозяев – Гильгамеш, Соломон, Зарбусгибал, Ираклий, Хаузер.

Среди прочих имён силы Бартимеуса – Н'горсо, Нехо, Рехит.

Класс согласно классификации по Линнею: 6, опасен. Все ещё существует.

Китти опустила книжку на колени и посмотрела в окно автобуса. Отсюда, со второго этажа, были хорошо видны жилы и нервы власти волшебников, опутавшие все улицы Лондона. Среди пешеходов шагали патрули ночной полиции, на всех углах висели следящие шары, высоко в небе проносились крошечные огоньки. Обычные люди брели по своим делам, старательно не обращая внимания на многочисленных соглядатаев. Китти вздохнула. Хотя правительство и отправило все свои войска за море, на войну, его власть была слишком полной, слишком очевидной, чтобы ей сопротивляться. Простолюдинам самостоятельно ничего не добиться, это ясно. Им требуется помощь со стороны.

Она снова заглянула в «Наставление» Трисмегиста, прищурилась, чтобы разобрать мелкий кривой шрифт, и в неизвестно какой раз перечитала этот отрывок. Имена «Нехо» и «Рехит» она слышала впервые, но всё остальное было более чем знакомо. Например, куцый список хозяев. Портретов Гильгамеша и Соломона история не сохранила, однако же они, очевидно, были взрослыми царями. Ираклий был не только волшебником, но и императором – не мальчиком, но мужем. Что касается Зарбусгибала, его описание Китти нашла ещё несколько месяцев тому назад в старинном перечне восточных магов: он славился по всему Красному морю своим крючковатым носом и выдающимися бородавками. Хаузер действительно был достаточно молод, но он был родом из Северной Европы, белобрысый и веснушчатый – это Китти знала благодаря гравюре в одной из книг мистера Баттона. Никто из них не мог быть темноволосым, темнокожим подростком, чей облик так любил принимать Бартимеус.

Китти покачала головой, захлопнула книгу и убрала её в сумку. Наверно, она просто тратит время зря. Надо махнуть рукой на свою интуицию и просто взять и вызвать его.

Время обеденного перерыва уже закончилось, и автобус был набит людьми, возвращающимися на работу. Некоторые переговаривались вполголоса, другие, уже измотанные, дремали и клевали носом. Мужчина, сидевший напротив Китти, читал последний выпуск «Подлинных рассказов о войне», сообщений о ходе войны, регулярно издаваемых министерством информации. На обложке листка красовалась литография: британский солдат, бегущий вверх по холму со штыком наперевес. Солдат был благороден и решителен, словно ожившая классическая статуя. На вершине холма съёжился американский мятежник, с лицом, искажённым гневом, страхом и прочими низменными чувствами. На нём была старомодная мантия волшебника, придававшая мятежнику смехотворный и бабский вид. Руки мятежника были испуганно вскинуты, словно он пытался защититься; рядом с ним жался его союзник – мелкий демон – в той же позе. Рожа демона была злобной и сморщенной; на нём была уменьшенная копия той же мантии, что и на волшебнике. При британском солдате демонов не наблюдалось. Под гравюрой был заголовок: «Ещё один бостонский триумф!»

Китти презрительно скривила губы при виде этой дешёвой пропаганды. Это все работа Мэндрейка – он ведь теперь возглавляет министерство информации. И подумать только, она спасла ему жизнь!

Но ведь не кто иной, как демон Бартимеус, подтолкнул её к тому, чтобы это сделать, к тому, чтобы пощадить волшебника. И теперь, три года спустя, это все ещё приводило Китти в недоумение. Ничто из того, что она успела узнать о демонах, не вязалось с личностью Бартимеуса. И пусть во время их встреч Кити была напугана и ей грозила опасность, те недолгие беседы оставались свежи в её памяти – столько в них было жизненности, внезапных озарений и, прежде всего, как ни странно, взаимопонимания. Бартимеус открыл ей глаза, дал ей представление об историческом процессе, о котором она прежде и не догадывалась. Тысячелетиями волшебники порабощали демонов, вынуждая их действовать в своих интересах. За эти тысячелетия не меньше десятка империй вознеслись во славе, пришли в упадок и, наконец, рухнули. Это повторялось снова и снова. Волшебники вызывали демонов, прокладывали себе путь к богатству и славе. Воцарялся застой. В простолюдинах проявлялись скрытые способности, о которых они и сами не подозревали: поколениями накапливалась устойчивость к магии, однажды её становилось достаточно, чтобы восстать против угнетателей. Правление волшебников рушилось. Но в другом месте появлялись новые волшебники, и всё начиналось заново. Так оно и шло – вечный круговорот борьбы и ненависти. Весь вопрос в том, можно ли разорвать этот круг?

Автобус яростно загудел и резко затормозил. Китти вдавило в спинку сиденья, и девушка тут же выглянула в окно, пытаясь понять, в чём дело.

Откуда-то из-за автобуса вылетел – буквально, то есть по воздуху, – молодой парень, отчаянно размахивающий руками и ногами. Он тяжело шмякнулся на мостовую, полежал какую-то долю секунды и начал вставать. Тут из-за автобуса выскочили двое ночных полицейских, в серой форме, блестящих сапогах и кепи. Они набросились на юношу, но тот принялся отбиваться, и ему удалось вырваться. Он поднялся на ноги. Женщина-полицейский отстегнула от пояса жезл, произнесла нужное слово – и на конце жезла затрещала мерцающая голубая дуга. Собравшаяся вокруг толпа испуганно подалась назад. Молодой человек медленно отступал. Китти увидела, что голова у него в крови, а глаза безумные.

Женщина-полицейский надвигалась, помахивая своей шоковой дубинкой. Внезапно она сделала выпад и ткнула юношу в грудь. Парень дёрнулся и на миг съёжился, от горящей одежды повалил дым. Но внезапно парень расхохотался – хриплым, безрадостным смехом, похожим на вороньё карканье. Он протянул руку и ухватил дубинку прямо за рабочий конец. По его телу заструились голубые разряды, но парень казался неуязвимым: он вырвал дубинку, развернул её – и вот уже полицейская в корчах рухнула на мостовую, окутанная голубым светом. Её конечности подёргивались, тело выгнулось, потом обмякло, и она осталась лежать совершенно неподвижно.

Молодой человек отшвырнул дубинку, развернулся на каблуках и, не оглядываясь, скрылся в ближайшем переулке. Толпа молча расступилась, чтобы пропустить его.

Автобус содрогнулся, внутри его что-то скрипнуло, и он двинулся дальше. Женщина, сидящая напротив Китти, покачала головой и сказала, ни к кому не обращаясь:

– Война! Все это из-за войны.

Китти взглянула на часы. До библиотеки ещё пятнадцать минут езды. Она прикрыла глаза.

Отчасти это была правда: именно война была причиной большинства неурядиц как в стране, так и за рубежом. Но растущее число простолюдинов, обладающих устойчивостью к магии, тоже подливало масла в огонь.

За полгода до того министр обороны, мистер Мортенсен, принялся проводить новую политику. Пытаясь принудить американских мятежников к повиновению, он решил многократно увеличить вооружённые силы Британии. Для этого он разработал доктрину Мортенсена, суть которой состояла во всеобщей мобилизации. По всей стране открылись вербовочные пункты, и простолюдинов принялись всячески заманивать в армию. Поначалу многие записывались в солдаты, привлечённые преимуществами при приёме на работу, обещанными после возвращения. После нескольких дней подготовки их сажали на специальные транспорты и отправляли в Америку.

Шли месяцы, а предполагаемые герои все никак не возвращались с долгожданной победой. Всё затихло. Почти никаких сведений из колоний не поступало, официальные заявления сделались уклончивыми. Наконец поползли слухи – возможно, распространяемые торговцами, которые бывали за морем: армия завязла в глубине вражеской территории; два батальона уничтожены; многие погибли, некоторые бежали в непроходимые чащи, и больше их никто не видел. Пошли разговоры о голоде и прочих ужасах. Очереди к вербовочным пунктам поредели и растаяли. Лица людей на улицах Лондона мало-помалу вытягивались и мрачнели.

Со временем пассивное негодование, само собой, вылилось в действия. Начиналось все с нескольких разрозненных вспышек, коротких и никак не связанных друг с другом, каждую из которых можно было списать на случайные местные причины. В одном городке мать солдата выразила одинокий протест, запустив булыжником в окно вербовочного пункта; в другом группа рабочих побросала орудия труда и отказалась вкалывать за гроши. Трое торговцев вывалили полный грузовик драгоценных товаров: золотого овса, первосортной муки, вяленных на солнце окороков – прямо посередине Уайтхолла, полили все это бензином и сожгли, выпустив в небо жалкую струйку дыма. Мелкий волшебник из восточных колоний, вероятно очумев от многолетнего питания заморскими харчами, с воплями ворвался в министерство обороны, размахивая шаром с элементалями. Он мгновенно активировал шар и сгинул в вихре взбесившегося воздуха вместе с двумя девушками-секретаршами.

И хотя ни один из этих инцидентов не был столь впечатляющим, как атаки, которые совершал в своё время изменник Дюваль или даже полудохлое Сопротивление, на общественное мнение они повлияли куда сильнее. Несмотря на то что мистер Мэндрейк из министерства информации из кожи вон лез, чтобы замять и замолчать все это, на рынках, в мастерских, в пабах и кофейнях только о них и говорили, пока наконец странная алхимия сплетен и слухов не спаяла их в один большой сюжет, ставший знаком коллективного протеста против владычества волшебников.

Но протест этот был беззубый, и Китти, которая в своё время пыталась бороться всерьёз, не питала иллюзий относительно того, чем всё это кончится. Каждый вечер, работая в трактире «Лягушка», она слышала разговоры о забастовках, о демонстрациях – но ни единого предложения, как помешать демонам волшебников подавить выступления демонстрантов. Да, отдельные счастливчики, как и она, обладали устойчивостью к магии, но одного этого было недостаточно. Требовались союзники!

Автобус высадил Китти на тихой зелёной улочке к югу от Оксфорд-стрит. Девушка закинула на плечо сумку и прошла пешком два последних квартала до Лондонской библиотеки.

Охранник часто видел её здесь, как одну, так и в обществе мистера Баттона. Тем не менее на её приветствие он не ответил, молча протянул руку за пропуском и принялся кисло разглядывать его, сидя на своём высоком табурете за столом. Потом, все так же молча, жестом разрешил ей войти. Китти мило улыбнулась и вошла в вестибюль библиотеки.

Библиотека занимала шесть этажей, больше похожих на лабиринты, тянущиеся через три соединённых между собой здания на углу тихого сквера. Простолюдинам доступ в библиотеку был закрыт, однако же хранились здесь не только магические тексты, но и те, которые власти считали опасными или подрывными, буде они попадут не в те руки. В число этих книг входили труды по истории, математике, астрономии и прочим наукам, пребывающим в небрежении, а также художественные произведения, запрещённые со времён Глэдстоуна. У ведущих волшебников обычно недоставало ни времени, ни желания, чтобы посещать это место, однако мистер Баттон, от чьего внимания не мог укрыться, считай, ни один исторический текст, частенько отправлял сюда помощницу за той или иной цитатой.

Библиотека, как обычно, была почти пуста. Заглядывая в закоулки, ведущие в стороны от мраморной лестницы, Китти обнаружила пару-тройку престарелых джентльменов – они, нахохлившись, сидели у окон, озарённые абрикосовым вечерним светом. Один рассеянно пялился в газету, другой и вовсе откровенно спал. Молодая уборщица подметала пол в длинном проходе: «шшух-шшух» – шуршал веник, и прозрачные облачка пыли вырывались из-под книжных стеллажей в соседние ряды.

У Китти был список книг, которые мистер Баттон поручил ей взять на дом, но, помимо этого, у неё имелось и своё собственное дело. За два года регулярных посещений она научилась ориентироваться в библиотеке и вскоре очутилась в уединённом коридоре на втором этаже, в начале отдела демонологии.

«Нехо, Рехит…» Древних языков Китти считай что не знала, так что эти имена могли принадлежать к любой культуре. Вавилон? Ассирия? Китти наугад выбрала Египет. Для начала она просмотрела несколько общих списков демонов, в потрескавшихся чёрных кожаных переплётах, с пожелтевшими страницами, со столбцами мелкого плотного шрифта. Прошло полчаса – а Китти пока ничего не нашла. Заглянув ненадолго в библиотечный каталог, она прошла в отдалённый уголок рядом с окном. У окна гостеприимно расположился мягкий красный диванчик. Китти стащила с полок несколько сборников, посвящённых египтологии, и принялась их листать.

И почти сразу, в солидном словаре, наткнулась на кое-что полезное.

Рехит , в пер. с древнеегип. «чибис». У египтян эта птица являлась символом рабства. Регулярно встречается в росписях гробниц и на магических папирусах. Демоны с таким прозвищем встречаются во времена Древнего, Нового и Позднего царств.

Не один демон, а несколько… Вот зараза! Однако же страну и эпоху она угадала правильно. Бартимеуса действительно вызывали в Египте, и по крайней мере часть этого времени он был известен под именем Рехит… Китти представила себе джинна таким, каким она его запомнила: темнокожий, хрупкий, одетый в одну только юбочку, обёрнутую вокруг пояса. Судя по тому, что Китти знала о внешнем виде египтян, возможно, она действительно напала на след.

Она просидела там ещё около часа, деловито листая пыльные страницы. Некоторые книги оказались бесполезны: они были написаны на иностранных языках или же настолько замысловатым штилем, что фразы как будто завязывались узлом у неё перед глазами. Остальные были темны и сухи. Они пестрели перечнями фараонов, чиновников, воинов-жрецов Ра; там приводились списки известных вызываний, сохранившихся летописей, забытых всеми демонов, которым поручали какие-то незначительные дела. Поиски были более чем утомительными, и не раз Китти начинала клевать носом. Её приводил в себя то вой полицейских сирен вдали, то крики и пение с соседней улицы, то пожилой волшебник, который гулко высморкался, проходя между стеллажей.

Осеннее солнце поравнялось с окном библиотеки, его лучи согрели диванчик золотистым светом. Китти взглянула на часы. Четверть пятого! Библиотека уже скоро закрывается, а она ещё даже не нашла книги для мистера Баттона! К тому же через три часа она должна быть на работе. Сегодня важный вечер, а Джордж Фокс, хозяин трактира «Лягушка», помешан на пунктуальности. Китти устало подвинула к себе очередной том и открыла его. Ну, ещё пять минут, а потом…

Китти поморгала. Вот оно! Восьмистраничный список избранных демонов, перечисленных в алфавитном порядке. Ну-ка… Китти пробежала его намётанным глазом. Паймоуз, Пайри, Пенрену-тет, Рамоуз… Ага! Рехит! Целых три Рехита.

Рехит (1) , африт. Раб Снеферу (III династия) и других. Славился злобным нравом. Убит в Хартуме.

Рехит (2) , джинн. Прозвище Квисхога. Страж фи-ванского некрополя (XVIII династия). Склонен к меланхолии.

Рехит (3) , джинн. Назывался также Нектанебо или Нехо. Энергичен, но ненадёжен. Раб Птолемеуса Александрийского (120-е гг. до н. э.).

Ну да, третий и есть тот, кто ей нужен, как пить дать… Статья была такой лаконичной, что дальше некуда, однако же Китти охватило возбуждение. Новый хозяин, новый вариант. Птолемеус… Это имя казалось знакомым. Китти была уверена, что слышала, как мистер Баттон его упоминал; у него точно есть даже книги с этим именем на обложке… Она порылась в памяти… Ладно, теперь уж нетрудно будет найти эту ссылку, когда она придёт сюда ещё раз.

Китти лихорадочно занесла всё, что удалось обнаружить, в свой блокнот, стянула его резинкой и сунула в свою потёртую сумку. Сгребла книги в неаккуратную кучу, взяла их в охапку и распихала по местам. Пока она этим занималась, издалека, из вестибюля, послышалось дребезжание звонка. Библиотека закрывается! А она так и не взяла книги для наставника!

Придётся поспешить. Но, мчась по проходу между полок, Китти испытывала неподдельное торжество. «Ну погоди, Бартимеус! – думала она на бегу. – Ну погоди! Скоро я до тебя доберусь».

Натаниэль

8

Послеобеденное заседание Совета оказалось даже более бестолковым, чем опасался Джон Мэндрейк. Проходило оно в вестминстерском зале Статуй, прямоугольном помещении, выстроенном из розовато-серого камня, со стрельчатыми средневековыми сводами высоко вверху и каменным полом, устеленным толстыми персидскими коврами. В десятках стенных ниш стояли статуи великих магов прошлого высотой в человеческий рост. В конце ряда, суровый и грозный, возвышался Глэдстоун; напротив него, в вычурном сюртуке, красовался его смертельный враг Дизраэли. Здесь были и все последующие премьер-министры, и прочие выдающиеся люди. Часть ниш пока что пустовала, но мистер Деверокс, нынешний премьер, распорядился временно заполнить их пышными цветочными композициями. Прочие волшебники подозревали, что свободные места напоминают ему о том, что и сам он не вечен.

Под потолком плавали шары бесовского света, озаряя стоящий в центре зала круглый стол английского дуба, широкий, отполированный до блеска покорными бесами. Вокруг стола сидели члены Совета, могущественнейшие люди империи, рассеянно вертя в руках ручки и бутылки с минералкой.

Круглый стол мистер Деверокс выбрал из дипломатических соображений. Формально выходило, будто за столом нет высших и низших – великолепная идея, только сам Деверокс свёл её на нет, распорядившись поставить для себя гигантское золочёное кресло, разукрашенное опухшими ангелочками. Мистер Мортенсен, министр обороны, последовал его примеру, выбрав себе роскошное кресло полированного красного дерева. Не желая им уступать, мистер Коллинз из министерства внутренних дел обзавёлся монументальным троном, обтянутым изумрудной парчой и отделанным душистыми кисточками. И так далее. Одни только Джон Мэндрейк да его былая наставница, госпожа Джессика Уайтвелл, устояли перед искушением как-то облагородить свои сиденья.

Из-за порядка, в каком рассаживались министры, также долго велась тонкая подковерная борьба, пока наконец все не устаканилось и расположение министров за столом не стало отражением тех фракций, что существовали в Совете. Подле мистера Деверокса сидели двое его фаворитов: Джон Мэндрейк, министр информации, и Джейн Фаррар, возглавлявшая полицию. За Фаррар сидели госпожа Уайтвелл и мистер Коллинз, известные своими скептическими воззрениями на исход войны. За Мэндрейком сидели мистер Мортенсен и госпожа Малбинди, министр иностранных дел: именно их политики правительство придерживалось на данный момент.

Совещание не задалось с самого начала. Началось оно с рекламного объявления. Из соседнего помещения с грохотом выкатился огромный хрустальный шар на поставленной на колёса платформе. Платформу катила стайка бесенят под присмотром надсмотрщика-фолиота, вооружённого бичом из конского волоса. Когда кристалл подъехал к самому столу, фолиот рявкнул, бесенята вытянулись и застыли и под щёлканье бича исчезли один за другим в облачках цветного пара. Кристалл засветился сперва розовым, потом оранжевым. В центре шара появилось широкое улыбчивое лицо. Лицо подмигнуло и заговорило:

– Досточтимые леди и джентльмены, члены Совета! Позвольте вам напомнить, что осталось всего два дня до главного театрального события этого десятилетия, главного события общественной жизни этого года! Заказывайте прямо сейчас билеты на премьеру моего последнего произведения, созданного на основе биографии нашего дорогого друга и вождя, мистера Руперта Деверокса! Готовьтесь смеяться и плакать, топать ногами и подпевать хорам из пьесы «Политическая одиссея: от Уоппинга до Вестминстера»! Приводите своих супругов, приводите своих друзей и не забудьте носовые платки! Я, Квентин Мейкпис, обещаю вам всем незабываемый вечер!

Лицо исчезло, шар потемнел. Собравшие министры закашляли и заёрзали в креслах.

– О господи! – прошептал кто-то. – Это будет мюзикл!

Мистер Деверокс с улыбкой обвёл взглядом всех присутствующих.

– Думаю, в этом любезном жесте Квентина особой нужды не было, – проговорил он. – Я уверен, что вы все уже купили билеты.

Купили, конечно. Куда деваться-то?

Пошли текущие дела. Мистер Мортенсен доложил о последних новостях из Америки, доставленных из-за океана джинном-посыльным. Новости были безрадостные: войска, застрявшие в глухомани, мелкие стычки, отсутствие каких-либо решительных успехов. Такое положение сохранялось неделями.

Джон Мэндрейк слушал краем уха. Доклад был предсказуем и печален, он лишь усилил накипавшее в душе разочарование. Все, все выходило из-под контроля: война, простолюдины, ситуация по всей империи. Нужно было предпринять какие-то решительные действия, и быстро, иначе нацию не спасти. И он знал, что именно следует предпринять. Посох Глэдстоуна – оружие немыслимой мощи – лежал без дела где-то в подвалах под тем самым залом, где они заседали, и только и ждал кого-нибудь, у кого хватит таланта им воспользоваться. Если правильно его применить, он уничтожит мятежников, покорит врагов Британии, рассеет простолюдинов и заставит их вновь взяться за работу. Но для того чтобы повелевать этим посохом, требовался волшебник самого высокого уровня, а Деверокс – не из таких. И потому он, опасаясь за своё положение, держит посох взаперти.

А сам Мэндрейк – смог бы он воспользоваться посохом, получи он такую возможность? Сказать по чести, он этого не знал. Может быть, и да. Он был могущественнейшим из присутствующих – за исключением, возможно, Уайтвелл. Но, с другой стороны, три года тому назад, когда посох попал к нему в руки, он пытался пустить его в ход и потерпел поражение.

Воспоминание об этом поражении и связанное с ним разочарование, вкупе с неуверенностью в себе, отчасти и было причиной той апатии, которая овладела им в последнее время. Он трудился день за днём, и все его труды были тщетны: его окружали сварливые глупцы, неспособные изменить что-то к лучшему. Единственный проблеск надежды сулила охота за изменником Хопкинсом. Быть может, хоть здесь удастся совершить прорыв, добиться ощутимых результатов… Ну что ж, посмотрим, что сумеет обнаружить Бартимеус.

Мортенсен все зудел и зудел. Снедаемый скукой, Мэндрейк что-то калякал в своём блокноте. Прихлёбывал воду. И пристально, оценивающе разглядывал своих коллег по Совету, одного за другим.

Во-первых, премьер-министр. Волосы тронуты сединой, лицо опухло и пошло пятнами от хронической усталости, вызванной тяжёлым положением на фронте. Бремя забот сказывалось на всём его облике, говорил он с запинкой, как бы неуверенно. Только во время бесед о театре в нём пробуждались следы былого воодушевления, той заразительной харизмы, которая так вдохновляла Мэндрейка, когда он был подростком. В другое время он был опасен и мстителен. Не так давно предшественница мистера Коллинза на посту министра внутренних дел, женщина по имени Харкнетт, осмелилась высказаться против проводимой им политики. В тот же вечер за ней явились шесть хорл. Подобные происшествия тревожили Мэндрейка: они говорили о недостатке трезвомыслия, необходимого хорошему лидеру. Кроме того, это было просто неэтично.

За Девероксом сидела Джейн Фаррар. Она почувствовала, что её разглядывают, подняла глаза и улыбнулась. Взгляд у неё был заговорщицкий. Пока Мэндрейк смотрел на неё, она нацарапала несколько слов на клочке бумаги и подвинула записку к нему. «Что-нибудь слышно о Хопкинсе?» Мэндрейк покачал головой, произнёс одними губами: «Рано!», сделал удручённую гримасу и перевёл взгляд на её соседку.

Министр госбезопасности Джессика Уайтвелл в течение нескольких лет пребывала в немилости, но теперь упрямо отвоёвывала своё прежнее положение. Причина была проста: Уайтвелл была слишком могущественна, чтобы её игнорировать. Жила она очень скромно, к богатству не стремилась и все свои силы посвящала тому, чтобы улучшить государственную службу безопасности. Немалая часть недавних вражеских вылазок была подавлена именно благодаря её усилиям. Она ничуть не изменилась: тощая как скелет, с призрачно-белыми колючими волосами. Они с Мэндреиком относились друг к другу с уважительным отвращением.

Слева от неё – мистер Коллинз, самый новый из членов Совета. Это был чрезвычайно вспыльчивый коротышка, смуглый, круглолицый, глаза у него так и сверкали вечным негодованием. Он постоянно подчёркивал, какой ущерб войны наносят экономике, однако же благоразумно воздерживался от требования положить войне конец.

По правую руку от Мэндрейка сидела фракция сторонников войны. Первой была Хелен Малбинди, министр иностранных дел. Она по натуре была человеком мягким и податливым, но в силу своего нынешнего положения сделалась склонна к бурным истерикам и вспышкам гнева, которые обрушивались на головы её подчинённых. Настроение Малбинди легко было определять по её носу: в минуты стресса он делался бледным и бескровным. Мэндрейк не испытывал к ней особого уважения.

За Малбинди восседал Карл Мортенсен, министр обороны, – сейчас он как раз завершал свой доклад. Его звезда уже в течение нескольких лет пребывала в зените: именно он активнее всех выступал за объявление войны Америке, именно его стратегии придерживалась Британия в этой войне. Его жидкие белобрысые волосы оставались длинными (он не снизошёл до того, чтобы подстричься на военный манер), и он по-прежнему уверенно говорил об успехах Британии. Тем не менее ногти у него были сгрызены до основания, и прочие члены Совета взирали на него жадными глазами стервятников.

– Напоминаю всем вам, что мы должны оставаться непреклонны, – говорил Мортенсен. – Наступил решающий момент. Силы мятежников на исходе. Мы же до сих пор ещё не пустили в дело и половины своих ресурсов. Мы можем без труда продолжать кампанию в Америке как минимум ещё год.

Мистер Деверокс, сидевший в своём золочёном кресле, провёл пальцем по попке ангелочка и негромко заметил:

– Ещё год – и вас в этом зале не будет, Карл. – Он улыбнулся из-под своих набрякших век. – Разве что в качестве элемента декора…

Мистер Коллинз хихикнул; госпожа Фаррар улыбнулась ледяной улыбочкой. Мэндрейк уставился на свою ручку.

Мистер Мортенсен побелел, однако же выдержал взгляд премьер-министра.

– Нет, разумеется, так много времени нам не понадобится. Я сказал «год» только для наглядности.

– Год, полгода, полтора месяца – все едино! – гневно произнесла госпожа Уайтвелл. – В течение этого времени наши враги во всём мире будут пользоваться нашей слабостью. Повсюду идут разговоры о мятеже! Империя охвачена волнениями!

– Вы преувеличиваете! – скривился Мортенсен.

Деверокс вздохнул.

– А о чём можете доложить вы, Джессика?

Она чопорно кивнула.

– Благодарю вас, Руперт. Только за сегодняшнюю ночь имели место три независимых друг от друга нападения на нашей собственной земле! Мои волки уничтожили голландский десант на норфолкском побережье, в то время как джиннам Коллинза пришлось отбивать воздушную атаку над Саутгемптоном. Мы предполагаем, что это были испанские демоны, не так ли, Брюс?

Мистер Коллинз кивнул:

– Они были в коротких оранжево-красных плащах с гербами Арагона. Нападавшие забросали центр города своими Инферно.

– А тем временем ещё один отряд демонов разорял один из районов Кента, – продолжала Уайтвелл. – Насколько я понимаю, с этим разобрался мистер Мэндрейк. – Она фыркнула.

– Да, я, – коротко ответил Джон Мэндрейк. – Вражеские силы уничтожены, но у нас нет сведений, откуда именно они явились.

– Очень жаль! – Тонкие белые пальцы Уайтвелл барабанили по столешнице. – Но и без того очевидно: мы имеем дело с общеевропейским явлением, а наши основные силы, которые могли бы его подавить, находятся за океаном.

Мистер Деверокс устало кивнул.

– Да-да, разумеется. Никто не хочет сладкого? – Он огляделся по сторонам. – Нет? Ну, тогда я хочу.

Он кашлянул. Из-за его кресла выступила возникшая ниоткуда высокая серая тень, и призрачные пальцы поставили перед премьер-министром золотой поднос, на котором горкой возвышались румяные пирожки и печенья. Тень отступила и растаяла. Деверокс выбрал себе глазированный пончик.

– М-м, как вкусно! Джейн, будьте так добры, изложите нам нынешнюю ситуацию в стране с точки зрения полиции.

Госпожа Фаррар приняла небрежную позу, которая тем не менее позволяла ей выгодно продемонстрировать свою изящную фигурку.

– Откровенно говоря, положение тревожное. Помимо этих вылазок, с которыми становится все труднее справляться, нам приходится иметь дело ещё и с беспорядками среди простолюдинов. Судя по всему, все большее и большее число людей обретают устойчивость к магическим атакам. На них не действуют иллюзии, они обнаруживают наших шпионов… Под их влиянием народ смелеет, устраивает забастовки и демонстрации. Я считаю, что в перспективе это даже важнее, чем война.

Премьер-министр стряхнул с губ крошки глазури.

– Джейн, Джейн, не отвлекайтесь! С простолюдинами разберёмся в своё время. Они потому и устраивают беспорядки, что идёт война.

И он многозначительно взглянул на мистера Мортенсена.

Госпожа Фаррар склонила голову. Прядка волос изящно упала ей на лоб.

– Разумеется, сэр, это решать вам.

Мистер Деверокс хлопнул себя по колену.

– Конечно мне, кому же ещё! И я решаю, что нам пора сделать небольшой перерыв. Всем кофе и сладостей!

Тень вернулась. Министры более или менее неохотно принимали свои блюда и чашечки с кофе. Джон Мэндрейк ссутулился над чашкой и снова взглянул на Джейн Фаррар. Да, действительно, в Совете они союзники: прочие им не доверяют, Деверокс им благоволит, и судьба давно уже свела их вместе. Но это ничего не значит. Подобные союзы рушатся в мгновение ока, не успеешь «ой!» сказать. Мэндрейку, как всегда, было непросто увязать мощное личное обаяние Фаррар и её холодную и непробиваемую, как кремень, натуру. Он нахмурился: любопытно, что, несмотря на все его самообладание, несмотря на его веру в достоинства власти волшебников, в присутствии таких, как Фаррар, он в глубине души испытывал неуверенность, начинал колебаться, его охватывала тревога. И тем не менее Фаррар была очень хороша собой!

Ну, если уж на то пошло, ему, разумеется, становилось не по себе в присутствии любого из членов Совета. Требовалась вся его внутренняя твёрдость, чтобы не теряться в их обществе. Все они излучали честолюбие, силу, хитрость и вероломство; никто из них не стал бы действовать вопреки собственным интересам. И сам Мэндрейк вёл себя так же, чтобы выжить.

Что ж, может, так и надо? Разве он когда-нибудь видел, чтобы кто-то поступал иначе? Перед его мысленным взором тут же встало лицо Китти Джонс. Смешно! Изменница, бунтовщица, неуправляемая, неуравновешенная, буйная девчонка… Мэндрейк принялся рассеянно рисовать что-то в блокноте – вышла головка с длинными чёрными волосами… Смешно! Как бы то ни было, все равно девчонка мертва. Он поспешно затушевал рисунок.

Но раньше – давным-давно – была ещё его учительница рисования. Госпожа Лютьенс. Странно: он уже не помнил её лица…

– Вы слышали, что я сказал, Джон? – произнёс Деверокс над самым его ухом. Мэндрейк почувствовал, как ему на щеку посыпались мелкие хлопья сахарной пудры. – Мы обсуждали наше положение в Европе. Я спрашивал о вашем мнении.

Мэндрейк вытянулся.

– Прошу прощения, сэр! Э-э… Мои агенты докладывают мне, что в Европе, вплоть до Италии, нарастает недовольство. Насколько мне известно, в Риме имели место мятежи. Однако это не моя сфера…

Суровая, иссохшая, тощая, как палка, Джессика Уайтвелл, министр госбезопасности, нарушила молчание:

– Скорее, моя. Да, в Италии, во Франции, в Испании, в Нидерландах. Всюду одно и то же. Наша армия малочисленна, как никогда. И каков же результат? Инакомыслие, бунты, восстания. Вся Европа на грани взрыва. Все недовольные до единого только и ждут случая, чтобы восстать против нас. Не пройдёт и месяца, как нам придётся вести войну против десяти стран разом.

– Джессика, сейчас не время преувеличивать! – Глаза мистера Мортенсена блеснули сталью.

– Преувеличиваю? Я?! – Госпожа Уайтвелл стукнула по столу костлявой ладонью и встала. – Это будет самый страшный бунт с тысяча девятьсот четырнадцатого года! А где наши силы? В тысячах миль отсюда! Я вам говорю: если мы не будем крайне осмотрительны, мы потеряем всю Европу!

Теперь Мортенсен тоже повысил голос и привстал со своего кресла.

– И что, вы можете предложить какой-то выход, а?

– Разумеется, могу! Надо вывести войска из Америки и вернуть армию домой!

– Что-о?

Мортенсен обернулся к премьер-министру. Лицо у него потемнело от ярости.

– Вы слышали, Руперт? Гнилые призывы к миру! Отсюда всего один шаг до прямой измены!

Стиснутый кулак Джессики Уайтвелл внезапно окутался сизым свечением. Воздух загудел от прилива потусторонней силы. Голос её внезапно сделался тихим и вкрадчивым:

– Карл, не будете ли вы так любезны повторить то, что вы сказали?

Министр обороны застыл, вцепившись в ручки своего великолепного кресла, стреляя глазами из стороны в сторону. Наконец он гневно плюхнулся обратно в кресло. Светящийся кулак госпожи Уайтвелл мигнул и угас. Она подождала ещё несколько секунд, потом села с неторопливостью победительницы.

Прочие министры ухмыльнулись либо нахмурились, смотря на чьей стороне они пребывали.

Мистер Деверокс разглядывал свои ногти; вид у него был несколько скучающий.

Джон Мэндрейк встал. Он не был сторонником ни Мортенсена, ни Уайтвелл, и внезапно он ощутил порыв перехватить инициативу, рискнуть, стряхнуть с себя эту апатию.

– Я уверен, что никто из наших достопочтенных министров не собирался оскорблять своего коллегу и не был столь ребячлив, чтобы обидеться, – сказал он, приглаживая волосы. – Очевидно, что оба правы: беспокойство Джессики вполне оправдано, поскольку положение в Европе становится опасным; нежелание Карла признавать наше поражение также вполне похвально. Мы никак не можем оставить Америку в руках преступников. Я хотел бы предложить решение этой дилеммы.

– Какое же? – На госпожу Уайтвелл его речь особого впечатления не произвела.

– Вывод войск – это не выход, – холодно продолжал Мэндрейк. – Наши враги во всём мире поймут это совершенно превратно. Однако конфликту действительно следует положить конец. Наших демонов для этого недостаточно, как недостаточно – уж простите, мистер Мортенсен, – и наших простых солдат. Нам требуется мощное оружие, какого у американцев нет. Что-то, с чем они справиться никак не смогут. Все просто. Используем посох Глэдстоуна!

Предложение Мэндрейка было встречено гневным рёвом, но он этого ожидал. Он не пытался говорить дальше и вместо этого опустился на место, чуть заметно улыбаясь. Джейн Фаррар перехватила его взгляд и вопросительно приподняла бровь. На лицах прочих волшебников отражались различные степени негодования.

– Это невозможно!

– Дурацкие выдумки!

– Об этом и речи быть не может!

Мало-помалу шум улёгся. Мэндрейк шевельнулся.

– Прошу прощения, – сказал он, – но я не вполне понимаю ваши возражения.

Карл Мортенсен только отмахнулся.

– С посохом никто не пытался работать, никто не знает, на что он способен.

– Им сложно управлять, – сказала Хелен Малбинди.

– Чрезвычайно опасный артефакт, – добавила Джессика Уайтвелл.

– Но в этом-то вся суть! – возразил Мэндрейк. – С помощью посоха Глэдстоун покорил Европу. Мы без труда сделаем то же с Бостоном. Наши друзья в Париже и Риме услышат об этом и снова попрячутся в свои норы. Проблема будет решена. Стоит посоху оказаться за океаном, и на все уйдёт не больше недели. Зачем же хранить посох под замком, когда в нём кроется ключ к успеху?

– Потому что я не считаю нужным его использовать, – отозвался холодный голос. – А моё слово – решающее.

Мэндрейк обернулся к премьер-министру. Тот выпрямился в своём кресле. Лицо Деверокса сделалось резким, обвисшие щеки и подбородок куда-то пропали. Глаза премьера были тусклыми и непрозрачными.

– Возможно, сегодня утром вы получили меморандум, Мэндрейк, – произнёс он. – Посох, вместе с прочими предметами, был перенесён в Зал Сокровищ в этом самом здании. Они окружены стеной защитных заклинаний высшего уровня. Использоваться они не будут. Это ясно?

Мэндрейк заколебался. Он подумал, не попытаться ли настоять на своём. Но потом вспомнил о судьбе госпожи Харкнетт.

– Разумеется, сэр, – начал он. – Но я должен спросить, почему…

– Должны?! Ничего вы не должны!

Лицо премьера внезапно исказилось, глаза сделались огромными и безумными.

– Знайте своё место и не пытайтесь сбивать Совет с толку своими пустыми измышлениями! А теперь молчите, и впредь думайте, прежде чём что-то сказать! И если у меня будет повод вас заподозрить в том, что вы замышляете нечто противоречащее нашей политике, – берегитесь!

Премьер-министр отвернулся.

– Мортенсен, достаньте карты. Расскажите поподробнее о текущем положении дел. Насколько я понимаю, мы загнали мятежников в болота…

– Это было несколько опрометчиво, – вполголоса сказала Джейн Фаррар, идя по коридору вместе с Мэндрейком час спустя. – Тот, кто обладает посохом, владеет подлинным могуществом. Деверокс боится того, что этот человек может сделать с ним.

Мэндрейк угрюмо кивнул. Только ему удалось избавиться от депрессии, как она вернулась.

– Знаю. Но должен же был хоть кто-то сказать об этом вслух! В стране воцаряется хаос. Не удивлюсь, если половина членов Совета что-нибудь да замышляют.

– Давайте сосредоточимся на заговоре, о котором нам известно. О Дженкинсе пока ничего?

– Пока нет. Но ждать осталось недолго. Это дело поручено лучшему из моих джиннов.

Бартимеус

9

Со времён Древнего Египта, когда я оборачивался серебристым коршуном и тенью следовал через барханы пустыни за вторгшимися в страну кушитами, я всегда был и оставался специалистом по выслеживанию. Взять, к примеру, тех же кушитов: они оставляли за собой джиннов в облике шакалов и скорпионов, чтобы те стерегли позади и не дали врагу подкрасться. Однако коршун, летящий высоко в небе на фоне солнца, легко оставался незамеченным. Я нашёл лагерь кушитов, спрятанный среди сине-зелёных эвкалиптов оазиса Харга, и вывел на них войско фараона. Там они и полегли, все до единого.

Вот и теперь я прибег к тому же незаметному, но смертельно опасному мастерству – хотя нельзя не признать, что обстоятельства были несколько менее романтическими. Вместо дикой орды воинов, облачённых в шкуры пум, пришлось иметь дело с сухопарым рыжим секретарём; вместо мучительно-прекрасных пейзажей Сахары – вонючий уайтхоллский проулок. Но, если всего этого не считать, сходство было полным. Ах, ну да – и на этот раз я был не коршуном. Задрипанный воробушек в Лондоне как-то уместнее.

Я сидел на подоконнике и следил за немытым окном напротив. Владелец подоконника, кто бы он ни был, любви к птицам не питал: он вымазал подоконник птичьим клеем, утыкал стальными шипами и накрошил отравленного хлеба. Типичное английское гостеприимство. Хлеб я стряхнул на улицу, клей выжег с помощью небольшого Инферно, пару шипов отогнул в стороны и пристроил между ними своё хилое тельце. Теперь я был настолько слаб, что этот геркулесов труд едва меня не доконал. Страдая от головокружения, я устроился поудобнее и стал следить за своим подопечным.

То, на что я смотрел, никак нельзя было назвать примечательной картиной. Сквозь пыль и копоть на оконных стёклах мне был виден Клайв Дженкинс, сидящий за рабочим столом. Он был тощий, сутулый и довольно хилый: если бы дело дошло до драки между ним и воробушком, я бы, пожалуй, поставил на воробушка. Дорогой костюм сидел на нём неловко, словно старался поменьше прикасаться к хозяину; рубашка была неприятного розовато-сизого оттенка. Лицо у Дженкинса было бледное, немного веснушчатое; маленькие глазки близоруко смотрели сквозь толстые стекла очков, рыжеватые волосы липли к голове, точно сальная шерсть, отчего он смахивал на лису под дождём. Костлявые пальчики без особого энтузиазма барабанили по клавишам пишущей машинки.

Да, по части могущества Дженкинса Мэндрейк не ошибался. Едва заняв своё место на подоконнике, я проверил все семь планов в поисках сенсорных сетей, следящих призм, недреманных очей, преследующих теней, шаров, матриц, тепловых ловушек, пусковых пёрышек, духов, знамений и прочих средств, которые волшебники обычно используют для защиты. Ни следа. На столе у него стояла чашка чая – и ничего больше. Я тщательно разыскивал хоть какие-то признаки сверхъестественной связи с Хопкинсом или кем-то ещё, но секретарь не произносил ни слова и никаких особых знаков не использовал. Тюк-тюк, тюк-тюк по клавишам; время от времени он ещё потирал нос, поправлял очки, почёсывал подбородок. Так прошла вся вторая половина дня. Просто захватывающее зрелище!

Хотя я изо всех сил старался сконцентрироваться на порученном задании, мои мысли то и дело невольно рассеивались, оттого что: а) было ужасно скучно и б) боль, терзающая мою сущность, туманила сознание и мешала сосредоточиться. Это походило на хронический недосып; я то и дело отвлекался и принимался думать о посторонних вещах: передо мной вставали то девушка, Китти Джонс, то мой старый враг, Факварл, занятый заточкой поварского ножа; откуда-то издалека являлся Птолемей – такой, каким он был до того, как переменился. И каждый раз мне приходилось силком заставлять себя вернуться в настоящее. Однако Дженкинс по-прежнему сидел и печатал, и ничего не случалось.

Пробило половину шестого, и Дженкинс почти неуловимо переменился. Казалось, его тело наполнилось новой, тайной жизнью. Вся сонность куда-то делась. Ловко и проворно он накрыл машинку чехлом, убрал со стола, собрал несколько пачек документов, перебросил через руку плащ. И вышел из комнаты, скрывшись из виду.

Воробей расправил затёкшее крыло, потряс головой, чтобы унять отупляющую боль позади глазных яблок, и вспорхнул с подоконника. Я пролетел по переулку и очутился над шумным, запруженным Уайтхоллом, по которому медленно пробирались автобусы, а из бронированных фургонов один за другим выскакивали наряды ночной полиции, равномерно распределявшиеся в толпе. Из-за войны последнее время на улицах сделалось неспокойно, и власти не желали рисковать беспорядками в самом центре столицы. Из ниш стоящих вдоль улицы зданий следили за порядком бесы и фолиоты.

В небольшом палисадничке, отделяющем здание департамента внутренних дел от проезжей части, рос грецкий орех. Я присел на его ветку и стал ждать. Подо мной, у ворот, дежурил полисмен. Наконец дверь отворилась и появился Дженкинс. На нём был длинный кожаный плащ, в руке он нёс шляпу. У ворот он кивнул охраннику, предъявил пропуск и вышел. Свернул на север, на Уайтхолл, залихватски нахлобучил шляпу набекрень и неожиданно бодрым шагом влился в толпу.

Выслеживать человека в густой толпе не так-то просто, но для такого опытного сыщика, как я, это не составляет особого труда. Тут главное – не отвлекаться. Я не сводил глаз с верхушки Дженкинсовой шляпы и летел высоко вверху, держась немного поодаль, на случай, если ему придёт в голову обернуться. Нет, конечно, не было почти никаких шансов, что он догадается о слежке, но вы ж меня знаете: я всегда все делаю на совесть. Вам придётся очень сильно попотеть, чтобы сравниться со мной в искусстве преследования[31].

За крышами домов осеннее солнце опускалось за деревья Гайд-парка, в небе висела красивая алая дымка. Воробушек смотрел на неё с одобрением. Она напоминала мне вечера вблизи пирамид, когда джинны ласточками носились вокруг царских гробниц, а…

Снизу донёсся автобусный гудок, и воробей стремительно вернулся в настоящее. А ну, осторожнее! Ты уже почти грезишь наяву. Не забывай: Дженкинс…

Хм.

Я отчаянно озирался во все стороны. Где же эта приметная шляпа? Её нигде не было видно. Может, он её снял? Нет: ни одной лисьей шевелюры тоже не видать. Мужчины, женщины, дети – да. Человеческие отбросы на любой вкус. Но Дженкинса не видать!

Воробей раздражённо щёлкнул клювом. Это все Мэндрейк виноват! Если бы он дал мне отдохнуть хотя бы несколько месяцев, голова у меня работала бы куда лучше. Я бы не отвлекался всё время. Это как в те времена, когда…

Сосредоточься!!! Возможно, Дженкинс сел в автобус. Я стремительно облетел несколько ближайших автобусов, но секретаря в них не было. А это означало, что он либо дематериализовался, либо вошёл в здание… И только тут я заметил паб «Сырная голова», втиснутый между двумя правительственными зданиями, примерно в том самом месте, где и исчез Дженкинс. Поскольку людям редко удаётся дематериализоваться по собственной воле[32], я рассудил, что, вероятнее всего, он всё же зашёл в паб.

Нельзя терять времени! Воробей камнем упал на тротуар и, незамеченный спешащей толпой, прошмыгнул в открытую дверь. Перепрыгивая через порог, я стиснул зубы и сменил облик: воробей превратился в муху, жирную зелёную муху с волосатым брюшком. Вспышка боли от смены облика сделала мой полет хаотичным: я потерял ориентацию, секунду попетлял в дымном воздухе и плюхнулся в винный бокал, который некая леди как раз подносила к губам.

Ощутив движение, она опустила глаза и увидела, как я плаваю на спине в дюйме от её носа. Я пошевелил волосатой лапкой. Леди испустила вопль, достойный бабуина, и отшвырнула бокал. Вино выплеснулось на физиономию мужчине, стоящему у стойки, тот невольно шарахнулся назад и опрокинул ещё двух леди, сидевших на табуретках. Крики, вопли, маханье руками… Просто светопреставление какое-то. Вымокшая в вине жирная зелёная муха приземлилась на стойку, тяжело ударилась, поскользнулась, выровнялась и спряталась за миской с орешками.

Ну что ж, возможно, я проник в паб не столь незаметно, как хотелось бы, но зато, по крайней мере, теперь у меня была возможность оглядеться под шумок. Я протёр свои фасетчатые глаза, спрыгнул со стойки, взмыл вдоль ближайшего столба, подпирающего потолок, плавно проскользнул между пакетиками с чипсами и сухариками и с выгодной позиции под потолком огляделся вокруг.

Вон он, Дженкинс: стоит посреди зала и с энтузиазмом обсуждает что-то с двумя своими приятелями.

Муха подлетела поближе, прячась среди теней, проверила все планы. Ни у одного из людей магической защиты не было, хотя от их одежды несло благовониями и кожа была бледной, как у любого профессионального волшебника. Смотрелась вся троица весьма мешковато: тем двоим их костюмы, как и Дженкинсу, были великоваты и чересчур хороши для них; ботинки слишком остроносые, ватные подплечники слишком толстые. Всем троим было где-то от двадцати до тридцати, насколько я мог судить. Ученики, секретари – ни один не излучал ауры подлинного могущества. Но беседовали они очень оживлённо, их глаза сверкали в темноте «Сырной головы» фанатическим огнём.

Муха села на потолок и свесила голову, прислушиваясь к их словам. Но не тут-то было: в баре стоял такой шум, что ни слова было не разобрать. Я снялся со своего места и как можно незаметнее подлетел поближе, злясь, что рядом нет ни единой стенки. Говорил Дженкинс; я принялся кружить вплотную к нему, достаточно близко, чтобы почувствовать запах лака для волос на его причёске и разглядеть поры на его красном носике.

– … Главное, готовы ли вы к делу? Вы уже сделали свой выбор?

– Бёрк – да. А я нет, – отозвался самый хлипкий из троих, со слезящимися глазами и впалой грудью.

По сравнению с ним Дженкинс был прямо Атлант[33]. Третий, Бёрк, был немногим лучше: кривоногий сморчок с плечами, засыпанными перхотью.

Дженкинс сердито фыркнул.

– Ну так выбирайте побыстрее! Попробуйте заглянуть в Трисмегиста или Портера – в обеих книгах прекрасный выбор.

Хлипкий издал унылое блеянье.

– Да нет, Дженкинс, проблема не в том, что выбор мал. Просто… сколько сил мне придётся в это вложить? Мне бы не хотелось…

– Ты ведь не струсил, а, Уизерс? – спросил Дженкинс с недоброй улыбкой. – Палмер, вон, струсил – помнишь, что с ним стало? Ещё не поздно найти кого-то другого.

– Нет-нет-нет! – поспешно заверил его Уизерс. – Я буду готов, буду! Когда скажешь!

– А что, много ли нас? – спросил Бёрк.

Если Уизерс блеял, точно овца, Бёрк скорее мычал на манер быка, как обычно разговаривают вдумчивые тупицы.

– Нет, – ответил Дженкинс. – Ты же знаешь. Всего семеро. По одному на каждое кресло.

Бёрк разразился негромким икающим смехом. Уизерс присоединился – его смех был октавой выше. Похоже, эта мысль их позабавила.

Но тут осторожность Уизерса снова взяла верх.

– А ты уверен, что до тех пор мы в безопасности?

– Деверокс слишком занят войной, Фаррар и Мэндрейк – брожениями среди простолюдинов. Слишком много всего сразу происходит, чтобы кто-то обратил внимание на нас. – Глаза у Дженкинса сверкали. – А потом, в конце концов, разве хоть кто-то когда-нибудь обращал на нас внимание?

Он помолчал, все трое мрачно переглянулись. Потом Дженкинс снова нахлобучил свою шляпу на голову.

– Ладно, мне пора, – сказал он. – Надо навестить ещё кое-кого. И про бесов тоже не забудьте.

– Но эксперимент-то как же? – Бёрк наклонился к нему вплотную. – Уизерс прав. Нам нужно увидеть доказательства, что он прошёл успешно, прежде чем мы… Ну, ты понимаешь…

Дженкинс расхохотался.

– Будут, будут вам доказательства! Хопкинс лично покажет вам, что никаких побочных эффектов нет. Но, могу вас заверить, зрелище весьма впечатляющее. Для начала…

Хлоп! И моё подслушивание неожиданно оборвалось. Только что я тихонько жужжал над ухом Дженкинса, а в следующий миг на меня, точно гром с неба, обрушилась свёрнутая трубочкой газета. Что за подлое нападение![34] Я камнем рухнул на пол, беспомощно растопырив лапки. Дженкинс и компания уставились на меня с лёгким недоумением. Мой агрессор, дюжий бармен, весело помахал им газетой.

– Пришиб я её! – улыбнулся он. – У самого вашего уха летала, сэр! И здоровущая какая. Вроде бы им сейчас не сезон, а вот поди же!

– Да, в самом деле, – сказал Дженкинс – Таким мухам сейчас совсем не сезон…

Его глазки сузились, очевидно разглядывая меня сквозь магические линзы, но на всех планах с первого по четвёртый я был просто мухой, так что это ему ничего не дало. Внезапно он занёс ногу, собираясь меня раздавить. Но я увернулся – может быть, чуть резвее, чем следовало бы оглушённой мухе, – и полетел в сторону ближайшего окна.

Очутившись на улице, я не сводил глаз с дверей паба, одновременно исследуя свою пострадавшую сущность. Как это прискорбно, когда джинн, который…[35], может быть повержен свёрнутым куском бумаги! Но, увы, такова печальная истина. Все эти смены облика и непрерывные побои мне отнюдь не на пользу. Мэндрейк! Все это вина Мэндрейка. И он за это заплатит, дайте мне только шанс![36]

Дженкинс мог заподозрить, что я – не обычное насекомое, и попытаться сбежать, однако же, к моему облегчению, несколько минут спустя он появился в дверях и зашагал дальше по Уайтхоллу. Я понимал, что облик мухи теперь будет казаться ему подозрительным, а потому, стеная от боли, снова обернулся воробьём и полетел следом.

На город спускались сумерки. Волшебник Дженкинс шагал пешком по улочкам центрального Лондона. Ему предстояло ещё три встречи. Первая была назначена в небольшом отельчике неподалёку от Трафальгарской площади. На этот раз я уже не пытался войти, а наблюдал за ним сквозь окно. Он беседовал с узкоглазой женщиной в безвкусном платье. Дальше он прошёл через Ковент-Гарден до Холборна, где вошёл в небольшую кофейню. И снова я счёл разумным держаться на расстоянии, однако же хорошо разглядел человека, с которым он разговаривал. Это был мужчина средних лет, лицом удивительно похожий на рыбу. Губы у него выглядели так, словно он позаимствовал их у трески. Моя память, как и моя сущность, за эти годы сделалась дырявой как решето. И тем не менее было в этом человеке что-то знакомое… Нет, сдаюсь. Не помню, откуда я его знаю.

Однако дело наклёвывалось весьма любопытное. Судя по тому, что мне удалось подслушать, тут явно затевался какой-то заговор. Однако все эти люди выглядели на удивление неподходящими для опасных затей. Никто из них не выглядел ни могущественным, ни расторопным. На самом деле скорее наоборот. Если бы выстроить всех лондонских волшебников на спортплощадке и предоставить капитанам двух футбольных команд отобрать для себя игроков, эти остались бы стоять у стенки вместе с толстым мальчишкой и тем парнем, у которого нога в гипсе. Очевидно, их общая бестолковость являлась частью плана, но я, хоть убей, никак не мог понять, в чём этот план состоит.

И вот наконец мы добрались до обшарпанного кафе в Клеркенвелле. И тут, впервые за всё время, я заметил, что Дженкинс как-то переменился. До сих пор он держался беззаботно, уверенно, небрежно; теперь же он, прежде чем войти, остановился перед дверью, словно набираясь духу. Пригладил волосы, поправил галстук и даже достал из кармана маленькое зеркальце, чтобы изучить прыщ на подбородке. И только потом вошёл.

А вот это уже интересно! Значит, сейчас ему предстоит разговаривать не с низшими и не с равными. Быть может, внутри его ждёт сам таинственный мистер Хопкинс… Надо посмотреть!

А это означало, что мне придётся препоясать свои тощие воробьиные чресла и сменить облик.

Дверь кафе была закрыта, окна тоже. Из маленькой щёлки под дверью сочился луч жёлтого света. Застонав от отчаяния, я обернулся извилистой струйкой дыма, которая устало просочилась в щель.

Тёплый, душный запах кофе, сигарет и жареного бекона. Кончик струйки заглянул под дверь, поднялся повыше и огляделся. Всё казалось слегка размытым – после трансформации глаза у меня видели ещё хуже обычного, – однако же я разглядел Дженкинса. Он садился за дальний столик, где его ждал какой-то тёмный силуэт.

Струйка дыма проползла через комнату, держась у самого пола, осторожно петляя между ножек стульев и ног посетителей. Мне пришла в голову неприятная мысль; остановившись под одним из столов, я отправил вперёд Импульс, проверяя, нет ли там враждебной магии[37]. Дожидаясь его возвращения, я пытался разглядеть соседа Дженкинса, но тот сидел ко мне спиной и никаких подробностей я не видел.

Импульс вернулся – густо-оранжевый, с красными прожилками. Я мрачно смотрел, как он тускнеет. Значит, магия тут действительно присутствует, и магия неслабая.

И что мне теперь делать? Если я в страхе удеру из кафе, это ничем не поможет мне узнать о планах Дженкинса, а между тем для меня это единственный способ обеспечить себе отдых. Если тёмная фигура – действительно Хопкинс, я могу потом его выследить, вернуться к Мэндрейку – и на рассвете буду уже свободен. Как бы то ни было, чего бы это ни стоило, придётся остаться.

Ну ладно, как говорится, без труда и риска и стены Праги не строились[38]. Безмолвно извиваясь, струйка дыма пробиралась между столов, подползая все ближе и ближе к тому месту, где сидел Дженкинс. У предпоследнего столика я собрал свои силы в складке полиэтиленовой скатерти, потом осторожно выглянул наружу.

Теперь тёмная фигура была видна мне лучше, хотя она по-прежнему сидела ко мне спиной. Вдобавок этот человек был одет в длинное пальто и широкополую шляпу, скрывавшую его лицо.

Дженкинс сделался восковым от напряжения.

– … А Лайм вернулся из Франции сегодня утром, – говорил он[39]. – Все они готовы. С нетерпением ждут сигнала.

Он опасливо кашлянул. Его собеседник не произнёс ни слова. От него исходила смутно знакомая магическая аура. Я порылся в своих затуманенных мозгах. Где я такое уже видел?

За моим столом вдруг что-то мелькнуло. Дымок мгновенно свернулся, как мимоза, – но всё было в порядке. Мимо меня прошёл официант с двумя чашками кофе. Он брякнул их на стол перед Дженкинсом и тем, вторым, и удалился, фальшиво насвистывая.

Я снова принялся следить за соседним столиком. Дженкинс отхлебнул кофе. Он молчал.

За второй чашкой протянулась рука – большая рука; её тыльная сторона была покрыта странным сплетением тонких белых шрамов.

Я смотрел, как эта рука взяла чашку, аккуратно подняла её со стола. Голова немного опустилась – неизвестный собирался отхлебнуть. Я увидел массивный лоб, орлиный нос, жёсткую подстриженную бородку. И только тут – слишком поздно – вспомнил все.

Наёмник отхлебнул кофе. Я поспешно спрятался в тень.

Дело в том, что наёмника этого я знал. Наши пути пересекались дважды, оба раза мы с ним не сошлись во мнениях и сделали все, чтобы разрешить свои разногласия цивилизованными методами. Но как я ни пытался раздавить его статуей, разнести на куски Взрывом или, как в последнюю нашу встречу, попросту подпалить и спустить с горы, наёмник, судя по всему, не понёс от того ни малейшего ущерба. Сам же он, со своей стороны, бывал неприятно близок к тому, чтобы убить меня с помощью различных серебряных предметов. И вот теперь, когда я слаб, как никогда, я снова встретился с ним! Это заставило меня призадуматься. Нет, не то чтобы я его боялся, разумеется нет. Назовём это лучше обоснованными опасениями.

На нём, как и всегда, были древние кожаные сапоги, потёртые и поношенные, от которых так и разило магией[40]. Быть может, они-то и подействовали на мой Импульс. Семимильные сапоги, способные преодолевать огромные расстояния в мгновение ока, – в самом деле большая редкость, а в сочетании с небывалой устойчивостью этого мужика и его ассасинской подготовкой они делали его чрезвычайно опасным врагом. Так что я был весьма рад, что могу спрятаться в складках скатерти.

Наёмник осушил свою чашку одним глотком[41] и снова опустил оплетённую шрамами руку на стол. Он заговорил:

– Значит, все они отобраны?

Да, все тот же знакомый голос: спокойный, неторопливый и глубокий, как океан.

– Да, сэр, – кивнул Дженкинс. – И их бесы тоже. Надеюсь, этого будет достаточно.

– Остальное обеспечит наш главный.

Ага! Вот и дошло до дела! «Главный»! Интересно, Хопкинс ли это или кто-то ещё? Голова у меня гудела от боли, и слушать было непросто. Лучше подобраться поближе… Дымок принялся потихоньку выползать из-под стола.

Дженкинс отхлебнул ещё кофе.

– Должен ли я сделать что-то ещё, сэр?

– Пока нет. Фургоны я обеспечу сам.

– А как насчёт цепей и верёвок?

– И с ними тоже разберусь. У меня имеется… опыт по этой части.

Цепи! Верёвки! Фургоны! Если взять всё это вместе – что получится? Нет, понятия не имею.

Однако мне казалось, что дело тут нечисто. В возбуждении я подполз ещё чуть-чуть поближе.

– Ступайте домой, – сказал наёмник. – Вы неплохо потрудились. Я сейчас доложу обо всём мистеру Хопкинсу. Дело набирает обороты.

– А что, если мне потребуется с ним связаться? Он по-прежнему в «Амбассадоре»?

– Пока что да. Но не делайте этого без крайней необходимости. Не следует привлекать к себе внимание.

Струйка дыма под соседним столом готова была бы завязаться узлом от восторга, если бы её сущность не сделалась настолько неподатливой. «Амбассадор» – это наверняка отель или что-нибудь в этом духе. А это означает, что у меня есть адрес Хопкинса – именно то, что требовалось Мэндрейку! Свобода почти у меня в руках! Как уже было сказано, я, возможно, был не в лучшей форме, но, когда речь идёт о слежке, я ошибок не делаю!

Дженкинс сделался несколько задумчивым.

– Кстати, сэр… Я только что вспомнил… Сегодня вечером, когда я разговаривал с Бёрком и Уизерсом, рядом с нами кружила муха. Возможно, это была самая обычная муха, но…

Голос наёмника звучал как отдалённый гром.

– Да? Вот как? И что же вы предприняли?

Дженкинс поправил свои кругленькие очочки – это был признак тревоги, и я его вполне понимаю. Наёмник был на добрый фут выше его и почти вдвое шире в плечах. Он легко мог бы одним ударом сломать Дженкинсу хребет.

– Я очень тщательно осматривался вокруг во время дальнейших переговоров, – выдавил он, – но ничего не видел…

Натурально! Струйка дыма под столом самодовольно усмехнулась.

– Кроме того, я попросил моего беса, Траклета, следить за мной издали и потом доложить о том, что он видел.

Ага. Вот это уже нехорошо. Я шмыгнул назад, подальше от них, и принялся осматриваться по сторонам, заглядывая между ножек стульев, проверяя все планы. На первом – ничего. Да и что я должен был увидеть, кроме крохотного паучка, медленно ковылявшего по полу. Он заглядывал под каждый стол, его глазки так и сверкали. Я поднялся повыше, чтобы меня было не видно, завис в тени. И стал ждать.

Паучок все полз и полз, подбираясь к моему столику. Он прополз под ним… мгновенно заметил меня и вздыбился на задних лапках, собираясь поднять тревогу. Струйка дыма ринулась вниз и окутала паучка. Короткая борьба, отчаянный писк…

И струйка дыма снова поднялась вверх. Поначалу она двигалась медленно, неуклюже извиваясь, как питон после сытной трапезы, но быстро набрала скорость[42].

Я посмотрел назад. Заговорщики собирались расходиться: наёмник уже встал, Дженкинс остался сидеть – очевидно, ждал появления своего беса[43]. Пора было принимать решение.

Мэндрейк велел мне выяснить местонахождение Хопкинса и узнать, что он замышляет. Первую половину задачи я считай что выполнил. И я вполне мог бы прямо отсюда отправиться к своему хозяину, доложить обо всём, что узнал, и потребовать полагающегося мне по праву отпуска. Но беда в том, что Мэндрейк не особо уважал чьи-то там «права», а мои – тем более. Он уже не раз меня разочаровывал. Так что лучше подстраховаться: свалить на него такую гору информации, чтобы ему просто ничего не оставалось, как скромно поблагодарить меня и проводить в пентакль.

А между тем наёмник прямо сейчас направлялся к Хопкинсу.

Струйка дыма свернулась под столом, точно пружина. Я следил за расположенным поблизости участком пола. Ничего… ничего… И вот в поле моего зрения появились два сапога, старых коричневых кожаных сапога, потёртых и поцарапанных.

В тот момент, когда сапоги проходили мимо, я развернулся, метнулся – и в броске тут же снова сменил облик.

Наёмник величественным шагом вышел за дверь. Его пальто слегка шуршало, негромко побрякивало оружие, которым он был увешан. На правом сапоге сидела цепкая ящерка с длинными коготками.

Снаружи уже совсем стемнело. Поодаль, на шоссе, проехало несколько машин. Прохожих на улице было немного. Наёмник захлопнул за собой дверь кафе, отошёл на пару шагов в сторону, остановился. Ящерка крепче вцепилась в сапог. Я знал, что сейчас будет.

Гудение магии, вибрация, сотрясшая мою сущность до самой сердцевины. Сапог, на котором я сидел, поднялся, наклонился, снова ступил на землю – это был всего один шаг, но все вокруг – улица, ночь, светящиеся окна кафе – слилось в одну размытую полосу. Ещё один шаг, ещё… Светящаяся полоса мерцала; я смутно ощущал здания, людей, выхватывал обрывки уличного шума, но, впрочем, я был слишком занят тем, чтобы держаться изо всех сил: семимильные сапоги неслись вперёд без оглядки на нормальное пространство и время. Я как будто снова очутился в Ином Месте. Эта прогулка даже доставила бы мне удовольствие, если бы при этом с моих конечностей не отрывались мельчайшие частицы сущности, уносившиеся прочь, точно пепел из костра. И даже несмотря на то, что я не так давно подкрепился, мне становилось трудно поддерживать жизнеспособный облик.

На третьем шаге сапог остановился. Размытые огни мгновенно сконцентрировались и превратились в новое место в другой части Лондона, в нескольких милях от того кафе. Я дождался, пока у меня перестанет плыть перед глазами, потом осмотрелся вокруг.

Мы находились в одном из парков неподалёку от Трафальгарской площади. С наступлением вечера городские простолюдины стягивались сюда, чтобы немного расслабиться и забыться. Добросердечные власти помогали им в этом: в течение тех месяцев, когда военные дела шли всё хуже, они ежедневно устраивали все более шумные празднества, чтобы народ веселился и поменьше задумывался о происходящем.

Вдалеке от нас, в центре парка, сиял большой Хрустальный дворец, изумительное нагромождение куполов и башенок, переливающихся всеми цветами радуги. Он был сооружён ещё в первый год войны, из двадцати тысяч изогнутых стеклянных пластин, посаженных на железный каркас, и со временем туда напихали закусочных, аттракционов, медвежьих ям и паноптикумов. Это место было популярно среди простолюдинов и куда менее популярно среди джиннов. Нам совсем не нравилось такое обилие железа.

По парку были разбросаны и другие павильоны, неравномерно освещённые цветными бесовскими фонариками, развешанными среди деревьев. Здесь проносились вагончики американских горок, вертелись карусели, поодаль, в «Замке султана», знойные красотки плясали перед толпой пьяных простолюдинов[44]. Вдоль центральной аллеи были расставлены бочки с вином и элем, и на вертелах жарились меланхоличные быки. Именно туда-то и направился наёмник – уже обычным, человеческим шагом.

Мы миновали «Уголок изменников», где над толпой зевак болталось несколько мятежников в стеклянном ящике. Рядом с ними, в соседней призме, висел жуткий чёрный демон, видимый на первом плане. Демон рычал и бросался на стенки, грозя кулаком напуганным простолюдинам. Дальше были устроены подмостки. Над ними висел транспарант с названием пьесы: «Победа над предателями из колоний». Актёры бегали по сцене, излагая официальную версию событий с помощью резиновых мечей и демонов из папье-маше. Повсюду, куда ни глянь, улыбчивые барышни раздавали бесплатно свежие выпуски «Подлинных рассказов о войне». Среди всего этого шума, света и непрестанной толкотни было просто невозможно мыслить разумно, не говоря уже о том, чтобы выдвигать какие-то последовательные аргументы против войны[45].

Я-то все это уже видел, и не один раз. Теперь я всецело сосредоточился на том, чтобы цепляться за наёмника, который свернул с центральной аллеи и шагал через неосвещённые газоны к искусственному озеру, раскинувшемуся среди деревьев.

Озерцо было небольшое: днём оно наверняка бывало густо засижено утками, а среди птиц плавали ребятишки во взятых напрокат лодчонках; однако ночью оно выглядело довольно безмолвным и таинственным. Его берега терялись во тьме и зарослях тростников. Над водой висели мостики в восточном стиле, ведущие на безмолвные островки. На одном из островков высилась китайская пагода. Перед пагодой была деревянная веранда, висящая над самой водой.

Именно туда торопливо направился наёмник. Он прошагал по изящному мостику, гулко топая по дощатому настилу. Впереди, на тёмной веранде, виднелась фигура человека, который явно ожидал нас. Над головой его, на более высоких планах, бдительно парили мрачные тени.

Так, пора проявить осторожность. Если я останусь сидеть на сапоге, меня быстро заметит даже самый слабоумный бес. Однако это не помешает мне подобраться поближе и подслушать разговор. Под мостиком виднелись заросли тростника, густые и чёрные. Идеальное место для засады! Ящерка отцепилась от сапога, прыгнула и плюхнулась в тростники. Несколько секунд спустя, после ещё одной болезненной смены облика, маленькая зелёная змейка поплыла к острову, пробираясь между гниющих стеблей.

Сверху донёсся голос наёмника, негромкий и почтительный:

– Добрый вечер, мистер Хопкинс!

Просвет в тростниках. Змейка обвилась вокруг обломанной ветки, торчащей из воды, и поднялась повыше, вглядываясь в сторону веранды. Там стоял наёмник, а рядом с ним – другой человек, невысокий, сутуловатый. Человек похлопал наёмника по руке в знак дружеского приветствия. Я напряг усталые глаза. На краткий миг передо мной мелькнуло его лицо: вялое, невыразительное, совершенно незапоминающееся. Так почему же в нём было нечто, показавшееся ужасно знакомым и заставившееся меня содрогнуться?

Оба отошли вглубь веранды и скрылись из виду. Яростно бранясь, змейка принялась ломиться дальше, изящно извиваясь меж тростников. Ещё чуть-чуть… Если я смогу услышать голос Хопкинса, хоть малейший намёк…

Внезапно десять тростниковых стеблей шевельнулись, и от стены тростников отделились пять высоких серых теней. Десять ног-тростинок согнулись и распрямились. Всё произошло совершенно беззвучно: только что я был на озере совершенно один, а в следующий миг пять цапель ринулись на меня, точно серо-белые призраки, щёлкая клювами-мечами и сверкая красными глазами. Размахивающие крылья били по воде, отрезая пути к отступлению, когти целились в отчаянно извивающуюся змейку, клювы готовились пронзать и хватать… Я извернулся и быстрее мысли нырнул под воду. Однако цапли оказались ещё проворнее: один клюв вцепился мне в хвост, второй сомкнулся на моём теле у самой головы. Две цапли взмахнули крыльями и поднялись в воздух, а я болтался между ними, точно червяк.

Я проверил своих противников на всех семи планах – это были фолиоты, все пятеро. При нормальных обстоятельствах я бы разукрасил полгорода их шикарными перьями, но в моём нынешнем состоянии и с одним-то бороться было рискованно. Я почувствовал, как моя сущность начинает рваться…

Я боролся, выдирался и извивался. Я плевался ядом направо и налево. Гнев переполнял меня, придавая немного сил. Я сменил облик, сделавшись ещё меньше, превратившись в крошечного скользкого угря. Угорь выскользнул из клювов и полетел вниз, в спасительную воду.

Ещё один клюв.

Щёлк! И вокруг воцарилась тьма.

Вот ведь некстати! Не так давно я сожрал того беса, а теперь проглотили меня самого! Вокруг заклубилась чуждая сущность. Я чувствовал, как она начинает разъедать мою собственную[46].

Выбора не было. Я собрал всю свою силу и использовал Взрыв.

Получилось слишком шумно и слишком грязно, но желаемого эффекта я добился. Мелкие кусочки фолиота дождём полетели вниз, и я полетел вместе с ними, в облике крохотной чёрной жемчужины.

Жемчужина плюхнулась в воду. Четыре оставшихся цапли тут же устремились следом, сверкая огненными глазами, вытянув клювы в пылу погони.

Я позволил себе стремительно уйти на дно, в грязь, за пределы их досягаемости, туда, где придонный ил и сплетение гнилых мёртвых стеблей тростника надёжно укрыли меня на всех семи планах.

Я то терял сознание, то вновь приходил в себя. Я был близок к тому, чтобы лишиться чувств. Нет, отключаться нельзя, тогда меня точно отыщут! Надо бежать, вернуться к хозяину. Сделать последнее усилие – и ускользнуть.

Гигантские ноги бродили во мраке вокруг меня; клювы-копья прошивали воду, точно пули. В тростниках приглушённым эхом разносилась брань цапель. Маленький покалеченный головастик вывернулся из тины и, извиваясь, поплыл к берегу, оставляя за собой кусочки умирающей сущности. Добравшись до края озера, он нарушил все сроки развития, превратившись в чахлую лягушку с недоразвитой лапкой и унылым ртом. Лягушка со всей доступной ей скоростью поскакала в траву.

Я был уже на полпути к аллее, когда фолиоты наконец меня заметили. Должно быть, один из них взлетел повыше и заметил, как я хромаю прочь. С хриплыми криками цапли взмыли с озера и спикировали в тёмную траву.

Одна нанесла удар. Лягушка отчаянно скакнула прочь, и клюв вонзился в землю.

Скорей на дорогу, в толпу! Лягушка металась туда-сюда, между ногами, под лотками, перепрыгивая с голов на плечи, с корзин на детские коляски, отчаянно квакая и булькая, пялясь вокруг безумными выпученными глазами. Мужчины кричали, женщины визжали, дети изумлённо ахали. Цапли неслись следом, сверкая перьями, размахивая крыльями, ослеплённые жаждой крови. Они сносили ларьки, переворачивали винные бочки. Перепуганные собаки с воем разбегались во тьму. Людей фолиоты сметали, точно кегли. Пачки «Подлинных рассказов о войне» разлетались во все стороны – часть листков попадала в вино, часть налипла на жаркое на вертелах.