Читать онлайн В ожидании Ани бесплатно

Michael Morpurgo

WAITING FOR ANYA

Перевод с английского Анны Олефир

Серийное оформление и оформление обложки Татьяны Павловой

Издательство АЗБУКА®

* * *

Северине, которая очень помогла мне с этой книгой
Также я благодарю Джо Кустера, Жана Кустера, Жильберту Тинторер;
Франсуа Тресарика, бывшего мэра Лескёна, и мадам Тресарик;
Доминика Круапекаскада, пастуха из того же Лескёна, и Лорана Ассерке́ Лапасса́

Глава 1

Ох, не стоило Джо ложиться. Ведь сколько папа ему говорил: «Выстругивай палку, Джо, собирай ягоды, ищи своего орла, если уж тебе он так нужен, – только занимайся чем-нибудь. Вот сидишь ты на склоне без всякого дела; утреннее солнышко пригревает, кругом овечьи колокольчики звякают – невозможно не задремать. Нужно всё время занимать глаза, Джо: если глаза чем-то заняты, они не дадут мозгам уснуть. И что бы ты ни делал, Джо, никогда не ложись. Садись, но не ложись». Джо прекрасно всё это знал, но сегодня он был на ногах с полшестого утра и уже успел подоить сотню овец. Он вымотался, да и овцы вроде бы так мирно и спокойно паслись на лужайке внизу. Руф валялся рядом, положив голову на лапы и наблюдая за овцами. Двигались только его глаза.

Джо снова улёгся на камень и стал смотреть на жаворонка, взмывающего в вышину, а потом задумался, почему это жаворонки всегда поют, когда светит солнце. Издалека доносился звон колоколов из церкви Лескёна, но совсем тихо, едва слышно. Лескён, родная деревня Джо, его долина, где люди жили ради своих овец и коров – а также за счёт них и вместе с ними. Половина каждого дома была отдана домашнему скоту: маслобойня и сыроварня внизу, сеновал наверху, а перед крыльцом – обнесённый невысокой каменной стеной двор, служивший постоянным овечьим загоном.

Для Джо деревня заключала в себе весь его мир. За свои двенадцать лет он всего пару раз выезжал оттуда, и то один из них – до железнодорожной станции, чтобы проводить отца на войну. Они все ушли – все мужчины, кто был не слишком молод и не слишком стар. Разбить бошей[1] – дело недолгое, так что скоро все снова будут дома. Но когда стали приходить новости, они оказались плохими – такими ужасными, что и поверить невозможно. Сначала пошли слухи об отступлении, потом о разгроме, о том, что французские войска распущены, а английские выдворены за море. Джо поначалу не верил ни во что такое – и никто не верил, – но однажды утром он увидел у Мэрии, как дедушка плачет прямо на улице, и пришлось поверить. Потом в деревне узнали, что отец Джо в плену в Германии, как и все остальные, кто ушёл из их деревни, – кроме Жана Марти, кузена Жана: он уже никогда не вернётся домой. Джо лежал в постели и пытался представить лицо Жана, но не мог – зато вспоминался его сухой кашель и как он бегал по горам – не хуже оленя. Только Юбер, деревенский великан, умел бегать быстрей, чем Жан. Ума у Юбера Сартоля было как у ребёнка, и говорить он умел не больше пяти разборчивых слов. В остальном его речь походила на смесь рычания, кряхтенья и кваканья, но каким-то образом ему удавалось объясняться так, чтоб его понимали. Джо вспомнил, как рыдал Юбер, когда ему сказали, что его не возьмут в армию вместе с остальными. Колокола Лескёна и овечьи колокольчики сплетались в убаюкивающую мелодию, унося Джо в сон.

Такому псу, как Руф, не приходилось часто лаять. Он был здоровенной белой горной овчаркой, уже немолодой, и ноги у него гнулись плоховато, но он по-прежнему оставался лучшим и самым сильным псом в деревне и знал это. Однако сейчас он лаял – хрипло, порыкивая, – и этот лай тотчас разбудил Джо. Мальчик сел. Овец не было видно. Руф ещё раз рыкнул откуда-то из-за спины Джо, с опушки. Овечьи колокольчики заполошно звенели, пронзительное блеяние больше походило на вопли. Джо вскочил и свистнул Руфу, чтобы тот гнал овец назад. Они выбежали из леса врассыпную и помчались, подскакивая, вниз по склону, к Джо. Сперва ему показалось, что там, на краю леса, застряла одинокая овца, но потом она залаяла, отступая, и превратилась в Руфа – Руфа свирепого, рычащего, со вздыбленной шерстью – и залитым кровью боком. Джо побежал к нему, зовя обратно, и тогда уже увидел медведицу и застыл как вкопанный. Медведица вышла на свет из-под деревьев, поднялась на задние лапы и повела носом, принюхиваясь. Руф не отступал, он весь трясся от ярости и всё продолжал лаять.

Джо раньше никогда не бывал так близко к медведю – да и вообще до сих пор видел только медвежью шкуру, висящую на стене кафе. Стоя на задних лапах, медведица оказалась ростом со взрослого мужчину; шерсть у неё была кремово-бурая, нос чёрный. Джо не чуял ног, не находил собственного голоса – и не мог ни закричать, ни убежать. Он стоял заворожённый, не в силах отвести взгляд от медведицы. Перепуганная овца врезалась в него и сбила с ног. Тогда Джо вскочил и, даже не оглянувшись, понёсся вниз, к деревне. Он мчался по склонам, размахивая руками, чтобы удержать равновесие, несколько раз падал, и катился, и снова поднимался – но, как только набирал скорость, ноги снова убегали из-под него. И тогда достаточно было торчащего камня или травяной кочки, чтобы он снова покатился кубарем. Весь в синяках и ссадинах, Джо вылетел на тропу, ведущую к деревне, и продолжал бежать, запрокинув голову, едва успевая переставлять ноги, вопя, когда хватало дыхания.

К тому времени как он добрался до деревни – никогда ещё это не бывало так долго, – ему не хватало воздуха, чтобы выпалить больше одного слова, но и одного было достаточно. «Медве!..» – крикнул он и закончил едва слышно: «…дица!», указывая на горы, но ему пришлось повторить это несколько раз, прежде чем люди поняли – или, может быть, поверили. Тогда мать схватила его за плечи и постаралась, чтобы её было слышно громче, чем толпу, гудящую вокруг:

– Ты сам как, Джо? Ты ранен?

– Руф, мам, он весь в крови, – выдохнул Джо.

– Овцы, – выкрикнул дедушка, – что с овцами?

Он помотал головой:

– Не знаю. Я не знаю.

Месье Сартоль, отец Юбера и мэр деревни уже столько лет, сколько Джо прожил на свете, громогласно пытался всех организовать, но на него никто не обращал внимания – люди разошлись за ружьями и собаками. Через несколько минут они опять собрались на Площади, некоторые верхом, но большинство – пешие. Тех детей, которых удалось поймать, заперли по домам, оставив на попечении бабушек, матерей или тёток; но многие ускользнули от ловцов и разбежались незамеченными по узким улочкам, чтобы присоединиться к охотничьей партии, как только она выйдет из деревни. Медвежья охота случалась раз в жизни, и пропустить её было никак невозможно. Джо умолял дедушку, чтобы ему тоже позволили пойти, но тот не мог ему помочь: мама и слышать об этом не хотела. У Джо текла кровь из носа и разбитого колена, так что, несмотря на все протесты, его уволокли домой, чтобы промыть и перевязать раны. Кристина, маленькая сестричка, смотрела на брата во все глаза, пока мама вытирала кровь.

– Где медведь, Джо? – спросила Кристина. – Где медведь?

Мама всё говорила, что он бледный, как привидение, и ему надо пойти лечь. Джо последний раз воззвал к дедушке, но тот только с гордостью взъерошил внуку волосы, взял из угла комнаты охотничье ружьё и ушёл вместе со всеми на медвежью охоту.

– Он был большой, Джо? – дёргала его за руку Кристина. Она прямо-таки лопалась от вопросов. Игнорировать Кристину или её вопросы не получалось никогда: она просто не давала этого сделать. – Большой, как Юбер? – И она вытянула руки вверх, насколько могла.

– Больше, – ответил Джо.

Всего перевязанного, словно раненого солдата, его увели наверх, в спальню, и засунули под одеяла. Джо лежал, только пока мама не вышла из комнаты, а затем вскочил с кровати и подбежал к окну. Ему не было видно ничего, кроме узких деревенских улочек и серых крыш, и за колокольней – лишь далёкие очертания щербатых горных вершин, кое-где ещё белых от зимнего снега. Улицы словно вымерли, только священник, отец Лазаль, спешил куда-то мимо, придерживая шляпу, чтобы не сдуло.

Весь день Джо наблюдал за облаками, спускавшимися с гор и потихоньку поглощавшими долину. Сразу после того, как церковный колокол пробил пять, он услышал где-то далеко лай и почти сразу – несколько выстрелов, эхом разнёсшихся по горам, и над деревней повисла неуютная тишина.

Через полчаса Джо уже был на Площади, вместе со всеми глазея на триумфальную процессию, текущую по извилистым улочкам. Дедушка шёл первым, Юбер вприпрыжку скакал рядом.

– Мы её прикончили, – вопил дедушка, – прикончили! Помоги-ка, Юбер, нам тут нужны твои руки.

Они вместе исчезли в кафе, а потом вынесли оттуда каждый по два стула и поставили их перед памятником жертвам прошлой войны.

На Площади появилась медведица – обмякшая после смерти, с вываленным языком, с которого капала кровь, – четверо мужчин принесли её на двух длинных шестах и положили на стулья, так что ноги свисали по бокам, а нос упирался в спинку. Джо везде высматривал Руфа, но не мог его найти. Он спросил дедушку, видел ли тот пса, но дедушка, как и все, был слишком занят: рассказывал и пересказывал историю об охоте, а потом позировал для фотографии. Почётную должность фотографа занимал бакалейщик Арман Жолле – и медведицу на самом деле, похоже, тоже застрелил он. Его круглое лицо покраснело от гордости и приятного волнения, и он всё крикливо повторял:

– В двухстах метрах я был, вот так, и попал ему прямо промеж глаз.

– Это она, – заметил отец Лазаль, наклоняясь над тушей.

– Да какая разница? – возмутился Арман Жолле. – Он или она, а шкура стоит целое состояние.

Праздник, последовавший за охотничьей фотографией, вдруг заставил всех позабыть о войне. Даже Мари, молодая вдова кузена Жана, смеялась вместе со всеми на волне всеобщей радости и облегчения. Юбер хлопал в ладоши и скакал по всей Площади, выделывая курбеты, словно дикарь. Он делал вид, что встаёт на задние лапы, как медведь, и ревел, гоняясь по улицам за визжащими ребятишками, вопя: «Ррро-аррр!» Джо посмотрел на лежащую перед ним медведицу и погладил её по спине. Шерсть была длинная, густая и мягкая, тело тёплое, будто из него ещё не ушла вся жизнь. Кровь с медвежьего носа капнула Джо на башмак, и его внезапно замутило. Он хотел уже убежать, однако месье Сартоль приобнял его за плечи и стал призывать всех к тишине.

– А вот и наш паренёк, – провозгласил он. – Без Джо Лаланда не было бы никакой медведицы. Это первый медведь, которого мы пристрелили в Лескёне за больше чем двадцать пять лет.

– Тридцать, – поправил отец Лазаль.

Мэр продолжал:

– Бог знает, сколько наших овец она убила. Нам есть за что поблагодарить паренька. – Джо увидел мамины глаза, улыбающиеся ему из толпы, но не мог улыбнуться в ответ. Мэр поднял стакан – кажется, почти у всех в руках уже были стаканы. – Итак, за Джо, за медведицу, и к чёрту бошей!

– Да здравствует медведица! – выкрикнул кто-то, и всеобщий смех эхом раскатился над головой Джо. Он больше не мог этого выносить – рванулся и побежал, не слушая маминых окриков и призывов вернуться.

До речи мэра он не задумывался о своей роли в произошедшем. Медведица лежала мёртвая, распростёртая на стульях посреди Площади, и теперь он понял, что всё это его рук дело. А Руф, наверное, сейчас там, в горах, валяется с разодранным горлом. И ничего этого бы не случилось, если бы он, Джо, не заснул.

Он бегом бежал всю дорогу до овечьих пастбищ и ещё немного вверх, к деревьям. Стоя там, он звал и звал Руфа, пока не охрип, но отвечали ему только вороны. Джо загнал слёзы обратно и постарался успокоиться, вспомнить то место, где в последний раз видел Руфа. Он позвал ещё раз, посвистел, но облака будто впитывали отзвуки эха. Джо запрокинул голову: над полосой деревьев больше не было видно гор – только пелена густого тумана. Всё стихло – ни шепотка ветра. Джо увидел то место, где бродили овцы: там в коре деревьев застряли клочья шерсти, на земле валялся помёт и повсюду виднелись следы. А потом он заметил кровь – наверное, Руфову: россыпь бурых пятен на древесном корне.

Джо не мог разобрать, что это он такое слышит, – во всяком случае, поначалу. Он подумал, так может кричать невидимый канюк, летящий среди облаков, но потом звук повторился, и Джо понял, что это: собачье поскуливание – тоненькое и далёкое, но вполне узнаваемое. Он снова позвал Руфа и полез вверх – для бега там было слишком круто. Он подлезал под низко висящими ветвями, перебирался через поваленные деревья, всё время покрикивая: «Я иду, Руф, иду».

Теперь поскуливание перемежалось странным неравномерным рычанием, совершенно не похожим на всё, что Джо когда-либо слышал. Он нашёл Руфа куда скорее, чем ожидал, – заметил его между деревьями: пёс сидел неподвижно, будто окаменел, наклонив голову, словно вынюхивал след, и даже не повернулся посмотреть, когда Джо вылетел на поляну позади него. Похоже, он пристально наблюдал за чем-то в створе небольшой пещерки – за чем-то бурым и маленьким; и теперь оно пошевелилось и оказалось медвежонком. Бедняга сидел в тени и махал на Руфа передней лапой. Джо присел и положил руку на шею Руфа. Руф поднял к нему морду, подвывая от возбуждения, потом облизнулся и снова уставился на медвежонка, чуть подрагивая всем телом от напряжения. Медвежонок отполз дальше по стенке пещеры, расставил ноги и зарычал. Хотя вряд ли это можно было назвать рычанием – скорее голодным нытьём, плачем о помощи, зовом матери. «Они убьют его, Руф, – прошептал Джо. – Если узнают про него, то пойдут на охоту и убьют, как и его мать». Всё так же глядя на медвежонка, он погладил Руфа по шее. Шерсть была свалявшейся и мокрой на ощупь – словно кровь, – но, когда Джо взглянул на пса, на нём не было ни бурого пятнышка.

Вдруг Руф вскочил, развернулся, вздыбил шерсть, в горле его зарокотало рычание. Джо обернулся. Под деревьями на краю поляны стоял человек в грязном чёрном пальто и видавшей виды обвисшей шляпе. Они смотрели друг на друга. Руф перестал рычать, и его хвост заходил из стороны в сторону.

– Опять всего лишь я, – сказал человек, выходя из-под деревьев к ним. Даже вместе со шляпой он был невысок, и, когда подошёл поближе, Джо увидел, что выглядит он почти как измождённый, седой старик, хотя борода ржаво-рыжая, без единого следа седины. В одной руке незнакомец держал винную бутылку, а в другой палку.

– Молоко, – сказал он, показывая бутылку. Руф принялся обнюхивать её, и человек засмеялся: – Не для тебя. – И потрепал Руфа по голове. – Для мальца. С голоду помирает совсем. Можешь мою палку подержать пока? – спросил он Джо. – Мы же не хотим его напугать, так? – Он вручил Джо и шляпу и снял пальто. – Я всё видел, знаешь ли. И видел, как ты бежал. Твой пёс? – (Джо кивнул.) – Как тигр дерётся, а? Такая медведица может голову на раз снести – только лапой махнёт, и всё. Повезло ему – вот что скажу. Она ему только ухо порвала, крови от этого много; но мы быстро тебя почистили, да, старичок? Сейчас-то он в полном порядке, так? – Он наклонился и налил на камень немного молока. – Теперь поглядим, получится ли выманить этого мальца попить. Он отошёл на пару шагов и опустился на колени. – Скоро учует – вот посмотришь. Дай ему время, и он не сможет устоять. – И незнакомец присел на корточки.

Медвежонок высунулся из пещеры, нюхая воздух высоко поднятым носом.

– Давай-давай, малыш, – сказал человек, – мы тебя не обидим. – И очень медленно потянулся и налил ещё немного молока, теперь ближе к медвежонку. – Она могла уйти, знаешь ли.

– Кто? – не понял Джо.

– Медведица, мать-медведица. Я всё думал про это. Она уводила их подальше от мальца – намеренно, я уверен. А кроме того, она их заставила изрядно поплясать – вот так я скажу. Ты видел охоту? – (Джо помотал головой.) – Прямо вниз по долине, прочь она их повела, я всё видел – ну, большую часть. Я, конечно, не мог понять, зачем она это делает – тогда не мог, а потом иду домой через лес, и тут этот малец, и пёс твой сидит караулит. Весь в крови был. Как я его почистил, так пошёл домой за молоком – больше как-то не смог ничего придумать. Вот, вот, идёт уже.

Медвежонок робко двинулся вперёд, потрогал молоко лапой, понюхал, лизнул и начал шумно лакать. Внезапно свободная рука человека метнулась вперёд и сгребла медвежонка на колени. Суматошно замелькали лапы, яростно зацарапали когти, послышались вопли, пока не удалось захватить все молотящие лапы. Голова медвежонка теперь стала белой от молока, но горлышко бутылки уже было у него во рту, и малыш отчаянно глотал, накрепко присосавшись к нему. Ловец поднял голову, посмотрел на Джо и улыбнулся. Вся его борода тоже побелела от молока, и он облизал губы.

– Поймал, – сказал он и пару раз хмыкнул, а потом расхохотался. Медвежонок так и держался за бутылку, хотя она опустела, и ни за что не хотел отпускать.

– Он же умрёт здесь один? – спросил Джо.

– Нет, если мы ему не позволим, – ответил человек и почесал медвежонку подбородок. – Кому-то придётся за ним присмотреть.

– Я не могу, – сказал Джо. – Они его убьют. Если я возьму его домой, то убьют – это точно. – Он потрогал подушечку на лапе медвежонка: та оказалась твёрже, чем он ожидал. Человек немного подумал, медленно кивая.

– Ну что ж, тогда придётся мне, так? – сказал он. – Думаю, это будет недолго: месяц-другой, и малец сможет сам о себе позаботиться. Мне-то делать всё равно особенно нечего, по крайней мере сейчас.

Всего на миг, пока Джо смотрел человеку в глаза, ему показалось, что он знает этого незнакомца, но вспомнить откуда не удавалось. Но всё же он был уверен, что знает всех, кто живёт в долине, – не всегда по имени, но хотя бы по месту или в лицо.

– Ты меня не знаешь, так? – спросил человек, будто прочитав мысли Джо. Мальчик покачал головой. – Что ж, получается, в этом мы равны, потому что я тебя тоже не знаю. Пожалуй, пусть лучше так и остаётся. Ты должен пообещать мне, что никому не расскажешь ни слова, понимаешь? – В его голосе зазвенела настойчивость. – Не было никакого медвежонка, ты меня не встречал и даже никогда не видел. Ничего этого не было. – Он потянулся и крепко схватил Джо за плечо. – Ты должен пообещать. Никому ни слова: ни отцу твоему, ни матери, ни лучшему другу – вообще никому, никогда и ни за что.

– Ладно, – ответил Джо, уже начиная бояться, и почувствовал, как рука на его плече разжалась.

– Вот и молодец, хороший мальчик, – сказал незнакомец и потрепал Джо по плечу. Потом поднял глаза: туман уже просачивался сквозь кроны деревьев над их головами. – Мне пора идти обратно. Не хочу застрять тут – так я никогда домой не попаду.

Человек встал, и Джо отдал ему палку и шляпу.

– А ты придержи своего пса: не хочу, чтобы он пошёл за мной. Где пройдёт один, там пройдут и другие, если понимаешь, о чём я. – (Джо не был уверен, что понимает. Медвежонок вскарабкался на плечо человека и обхватил лапой его шею.) – Похоже, я ему нравлюсь, а? – ухмыльнулся незнакомец и повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился: – И не вини себя за то, что случилось сегодня. Ты делал свою работу, а старушка-медведица, его мать, – свою, вот и всё. Кроме того, – тут он улыбнулся, потому что медвежонок принялся обнюхивать его ухо, – кроме того, если бы всё это не случилось, мы бы не встретились, так?

– А мы и не встречались, – возразил Джо, хватая Руфа за загривок: пёс уже порывался бежать за уходящими. Человек расхохотался:

– И правда, что не встречались. А раз мы не встречались, то и попрощаться не можем, так ведь?

И он отвернулся, помахал палкой над головой и пошёл к лесу. Медвежонок улёгся подбородком на его плечо, глаза, смотревшие на Джо, были как две полные луны, до краёв налитые молоком.

Глава 2

Джо стоял на поляне и слушал, пока шаги незнакомца совсем не затихли. Весь день был будто дурной сон, который вдруг переменился, внезапно став страшно увлекательным, – сон, в котором хотелось остаться. Джо понимал, что если сейчас просто уйдёт, то может уже никогда больше не увидеть ни этого человека, ни медвежонка. Нужно было выяснить, кто он и куда идёт. Конечно, нельзя было этого делать, но Джо всё равно не мог не пойти за ним.

Руфа не надо было просить взять след. Он просто двинулся к деревьям, а Джо за ним. То и дело он останавливался и прислушивался, но слышал только целеустремлённое сопение Руфа впереди и тихий шелест тумана, сползающего по деревьям. Через некоторое время он задумался, не подводит ли Руфа чутьё, потому что в лесу не было никакой тропинки. Джо пришлось то карабкаться вверх, то спускаться, цепляясь за стволы, чтобы удержаться на ногах. Они как будто ходили кругами, чуть ли не на одном месте, но Руф, казалось, был вполне уверен в себе и решительно пробирался через лес, пока они не вышли на опушку. Джо вдруг обнаружил, что смотрит вниз, на сланцевую крышу фермерского дома.

Он сразу понял, где они, хотя ни разу не бывал поблизости и не видел этого места с такой стороны. Это была ферма вдовы Оркада́. Она жила одна в горах и держалась особняком. Видимо, ей так нравилось. Наверняка у неё когда-то был муж, но Джо его не знал, и о нём никто не говорил. Насколько деревенские могли судить, жила вдова за счёт свиней, которые бродили повсюду, чем изрядно всем досаждали, одной коровы и мёда: её ульи торчали по всему склону над деревней. И сейчас прямо под Джо, всего в паре метров от него, стоял целый ряд этих ульев, но пчёл видно не было. Джо не имел ни малейшего желания подходить ближе, и вовсе не потому, что боялся пчёл.

Вдову Оркада в деревне не слишком любили; мама всегда говорила про неё «вредина», однако дедушка упорно защищал. Деревенские дети прозвали её Чёрной Вдовой, и не только из-за длинной чёрной шали, которой она всегда покрывала голову. Как и всякому ребёнку в деревне, Джо не раз доставалось от её острого языка. Вдова и не скрывала, что не любит детей, особенно мальчиков. От неё стоило держаться подальше, и Джо не собирался делать больше ни шагу. Но он не успел схватить Руфа, и тот помчался мимо ульев вниз, к ферме. Джо побежал за ним, шёпотом приказывая Руфу стоять, так громко, как только отваживался. Но Руф не останавливался.

В небольшом загоне ниже дома паслась корова, и её колокольчик звенел, когда она щипала траву и поднимала голову. Обнесённый каменной стеной двор был полон сопящих и хрюкающих свиней, и, очевидно, это для Руфа было уже слишком: он совсем не любил свиней, ну ни капельки. Он сел возле ограды и стал ждать Джо. В доме горел свет, и по комнате в нижнем этаже двигались тени. Изнутри доносились голоса, довольно громкие спорящие, но Джо стоял слишком далеко, чтобы расслышать, о чём они говорят. Но одно было точно: мужской голос принадлежал человеку, за которым он сюда пришёл.

Джо подумывал перескочить через ограду и подбежать к окну, но хряк уже трусил к нему, меряя угрожающим взглядом, так что Джо обошёл дом сзади. Там было только одно окно, и, чтобы достать до него, надо было взобраться на высокую поленницу, сложенную у стены. Джо осторожно полез, пока не смог подтянуться и заглянуть через подоконник.

В комнате было два человека. Мужчина наклонился над раковиной, плеща водой себе в лицо, а вдова Оркада сидела в кресле у плиты и лихорадочно что-то вязала. Она качала головой и бормотала – Джо не слышал что. Мужчина вытирал лицо полотенцем и одновременно говорил:

– Не тревожьтесь из-за мальчика, он не знает, кто я, что я за человек и где живу. С нами всё будет в порядке. – Он бросил полотенце на спинку стула и сел у стола, ощупывая бороду. – Самое худшее в бороде, – сказал он, – это то, что она никогда не высыхает полностью.

И тут Джо вспомнил, где видел этого человека.

Это было последнее лето перед тем, как папа ушёл на войну, и они провели его вместе с отцом на высокогорных пастбищах – тогда Джо первый раз позволили пойти туда. Три долгих месяца они провели в хижине: каждое утро доили овец, потом варили сыр и вечером снова доили овец. Это было лето тяжёлой работы и головокружительного счастья – лето вдвоём с папой, когда они жили рядом с орлами. Большинство людей, проходивших по горам, говорили им только «доброе утро» или просили напиться из родника, но лишь двое за всё это время зашли в хижину. Они появились одним ранним утром: рыжебородый мужчина, за руку которого цеплялась маленькая девочка, лет пяти или шести, с такими же рыжими волосами, как у него. Гости оставались в хижине до полудня, наблюдая, как доят овец и делают сыр. Они молча сидели рядышком на папиной кровати и зачарованно смотрели, как в молоко наливают сычужную закваску, как Джо с папой подогревают и мешают это в котлах, как папа руками собирает створожившееся молоко и выжимает из него сыворотку. Джо помнил их молчание и пристальную серьёзность на лице девочки. Гости спросили, как пройти к испанской границе, и ушли. Шёл дождь, когда они вернулись в тот же день ближе к вечеру и принесли с собой охапку цветов – гвоздик и анютиных глазок. Джо и теперь будто видел их в её ручонке. «Из Испании для вас», – сказала девочка, когда отец подтолкнул её вперёд. Бородатый человек рассказывал, как они дошли до вершины горы и посмотрели на Испанию и как у них теперь болят ноги. Папа дал им полотенца – вытереться и обсушиться. «Никогда не отращивайте бороду, молодой человек, – посоветовал рыжебородый, вытирая лицо, – её невозможно просушить». Джо помнил, как папа довольно неловко поблагодарил и сказал, что раньше ему никогда не дарили цветов. Гости уже уходили, когда вспомнили, что нужно бы представиться. «Я зять мадам Оркада, – сказал мужчина, пожимая папину руку, – а это моя дочь Аня».

Глядя, как они уходят вниз по горе, папа рассказал историю дочери вдовы Оркада – её звали Флоранс. Джо вроде бы как-то раз видел её в церкви, когда был маленький, но точно не помнил. Она уехала в Париж, сказал папа, а некоторые болтали, что сбежала, и вышла там замуж. Никто не знал, за кого, потому что она так и не привезла его обратно в Лескён.

– Так вот это был муж, – объяснил папа. – Ну надо же!

– А где дочь вдовы Оркада? – спросил тогда Джо.

– Умерла, – ответил папа. – Умерла родами, как я слышал, а это, значит, ребёнок. Бедная малютка.

Папа держал засохшие цветы всё лето на полке над своей кроватью, но они больше ни разу не заговаривали о гостях.

– Сумасбродство, – заявила вдова Оркада, кладя вязанье на колени. – Чистое сумасбродство – вот что это было. Я просто не понимаю, что на тебя нашло, Бенжамин. Оставайся столько, сколько нужно, сказала я. Делай, что необходимо, а я помогу тебе всем, чем могу. Мы договорились – разве не так? Ты обещал, что будешь выходить только по ночам, нет? И что же ты делаешь? Ты идёшь гулять среди дня. Гулять! И что ты приносишь в дом? Не ягоды, не травы, не грибы, а медвежонка-сироту. Я тебя спрашиваю, Бенжамин, неужели нам недостаточно трудно живётся? – Она подалась вперёд в своём кресле, тыча в мужчину согнутым пальцем. – А этот мальчишка, которого ты встретил, – что теперь будет, а? Вот скажи мне. Что будет, когда он прибежит домой и разболтает всем в деревне? А вот я тебе скажу. Кто-то сложит два и два и поймёт, что зять старухи-вдовы вернулся. Они не забывают лица, знаешь ли, особенно твоё. Они, может, и деревенщины, Бенжамин, но не дураки.

Мужчина встал из-за стола и сел на корточки перед ней, взял её руки в свои.

– Поверьте мне, матушка, – сказал он, – мальчик ничего не расскажет: я всегда узнаю честное лицо. – Он улыбнулся вдове снизу вверх. – Я знаю, я далеко не таков, каким вы хотели бы видеть своего зятя, но говорю от всего сердца: вы именно такая, какой я всегда хотел видеть свою тёщу.

– Да ладно тебе.

Она попыталась оттолкнуть его, но он продолжал держать её руки.

– Нет, это чистая правда. Вы очень храбрая и добрая, и я ничего этого не смог бы сделать без вас. И вы это знаете.

– Ничего я не знаю, – отмахнулась она, – больше уже ничего. Может, ты и прав насчёт этого мальчика, может, он ничего не расскажет. Будем молиться, чтоб ты оказался прав.

– Вашему Богу или моему? – рассмеялся мужчина.

– Почему бы не обоим? – усмехнулась в ответ вдова. – Просто на тот случай, что один из нас ставит не на ту лошадь. – Она погладила его по лицу. – Ты всё, что у меня осталось, Бенжамин, ты и маленькая Аня – если она ещё жива.

– Конечно жива, – возмутился он. – Сколько раз вам говорить?

– Ты мне это говоришь уже два года, – вздохнула вдова.

– Два года, десять лет – сколько понадобится, – ответил он. – Аня придёт. И когда она придёт, мы будем ждать её, как я обещал. Она знает, куда идти, и она будет здесь – вот увидите. Она может прийти хоть сегодня ночью.

Вдова Оркада ещё раз вздохнула и посмотрела в окно.

– Уже темнеет, – сказала она, вставая с кресла. – Займусь-ка я скотиной.

И тут она увидела Джо.

Он ощутил, как дрова разъезжаются под его ногами, и попытался удержаться за карниз, но его пальцы замёрзли и не ухватились как надо. Один краткий миг он видел их лица, уставившиеся на него, – и полетел вместе с лавиной дров на камни мощёного двора. Он яростно отпинывал и расталкивал дрова, а потом вскочил и побежал – ещё прежде, чем открылась задняя дверь. Он не осмеливался оглянуться и посмотреть. Второй раз за день Джо нёсся по склонам, но на этот раз вокруг стояла туманная темнота, скрывавшая его, и он мог себе позволить останавливаться и переводить дух. Руф прибежал быстрее его и уже ждал на своём тюфячке у порога. Джо пришлось переступить через пса, чтобы открыть переднюю дверь. Руф зевнул во всю глотку и уронил голову на лапы. Для него этот день явно ничем особенным не выделялся.

Ещё несколько недель после этого вся деревня ликовала, воодушевляясь рассказами о славной медвежьей охоте – эти истории затмевали даже мрачные и грозные новости о войне, о новых победах Германии на всех фронтах. В деревне узнавали новости из газет, которым мало кто верил, потому что их контролировали немцы, но также и по «Радио Лондон», а уж тому, что слышали оттуда, приходилось верить. Почерпнуть утешение было негде, так что все говорили о медвежьей охоте, чтобы забыть о войне – и какое-то время это получалось.

В школе Джо стал настоящим героем, и это ему совсем не нравилось. Если он и научился в школе хоть чему-то, то это не высовываться – так удавалось избежать многих неприятностей. А тут он внезапно оказался в центре внимания, словно под лучами прожекторов. У него появились почитатели и враги тоже. Даже лучший друг Лоран смотрел на Джо как-то по-другому. Только на месье Ода́, учителя, вся эта история не произвела ни малейшего впечатления. Месье Ода, строгий и временами даже суровый, был безупречно справедлив, и его за это любили и уважали. Почти пенсионер, он говорил очень мало, но если говорил, то оно всегда стоило того, чтобы послушать.

На следующий день после того, как Арман Жолле вывесил медвежью шкуру на стену своей бакалейной лавочки, чтобы весь мир любовался и восхищался им, месье Ода целое утро рассказывал ученикам всё о горных медведях, о том, где и как они живут. Весной, после спячки, говорил он, когда на теле у них остаётся мало жира и надо ещё кормить малышей, медведи могут решиться на что угодно, чтобы добыть достаточно еды для себя и своих детёнышей. По его словам, медведи никогда не подходят близко к людям, пока их не заставит нужда. Они прекрасно знают о человеческой жадности, жестокости и ненасытной жажде убийства. Медведи, заявил он, не глупы и не склонны к самоубийству. Эта медведица, по-видимому, совсем оголодала, раз решилась напасть. Почти наверняка у неё были медвежата, – сказал месье Ода, – обычно их двое, иногда только один. Сейчас они уже, должно быть, умерли с голоду. Им необходимо материнское молоко по меньшей мере три-четыре месяца.

Джо смотрел в стол, чтобы глаза его не выдали.

Но время шло, и разговоры о медведице постепенно становились всё реже и в школе, и за её пределами – и всё менее радостными и хвастливыми. И новости о войне, о бесконечных, вгоняющих в тоску поражениях снова завладели деревней. Но для многих детей, в том числе и для Джо, война по-прежнему оставалась чем-то нереальным. Больше чем за два года войны они не видели ни одного немецкого солдата, ни одного самолёта или танка – ничего. Война присутствовала в разговорах, и дети слышали о ней много, а такие разговоры почти всегда означали спор. Что им делать? Спасать ли то, что можно спасти? Считать ли поражение окончательным и присоединиться к маршалу Петену? Или сражаться вместе с англичанами и французским полковником, чьё имя Джо всё время забывал, но который вещал из Лондона по радио, что война не закончена, что немцев можно разбить, нужно разбить и они будут разбиты? И всё это время в деревне ждали, что их военнопленные вернутся домой, но они не возвращались. Ждали, что придут немцы, но они не приходили.

– Я просто хочу, чтобы это кончилось, Джо, – говорила мама. – Хочу, чтобы твой папа вернулся домой. Мне всё равно, как это случится. Я хочу, чтобы всё стало как раньше.

Дедушка редко спорил с ней в открытую, но внук знал, что он думает.

– Этот полковник в Лондоне, де Голль этот, – он наша единственная надежда, – говорил дедушка Джо. – Он и англичане. Я не люблю англичан и никогда не любил, но, по крайней мере, они сражаются с немцами, а любой, кто это делает, – друг Франции – вот как я это себе представляю. А уж я-то знаю, Джо, я ж воевал с немцами раньше, помнишь? Мы их победили и опять победим. Должны победить – если нет, то не останется ничего, ни для тебя, ни для всех нас.

Что Джо думал о войне, похоже, зависело от того, с кем он говорил: с мамой или дедушкой, – сам он никак не мог определиться.

Джо часто размышлял о папе, сидя на камне и наблюдая за овцами. Поначалу он сильно скучал по отцу: по шуму, который тот поднимал по всему дому, по запаху, который он приносил с собой после работы. Но теперь, с течением времени, Джо всё больше радовала его новая роль мужчины в доме. Ему нравилось сидеть на папином стуле за кухонным столом и делать папину работу на ферме. Но как папа и война ни состязались за место в его мыслях, он всегда возвращался к медвежонку и человеку, встреченному в лесах в день медвежьей охоты. Ему необходимо было узнать, что это за человек, от чего он скрывается и почему он ждёт Аню. Каждый новый день усиливал его желание снова пойти на ферму вдовы Оркада и выяснить, что там происходит, и ещё разок увидеть медвежонка. Но всегда находилась какая-нибудь работа: домашние задания или что-то на ферме. Было трудно уйти – по крайней мере, так он сам себе говорил.

Этим летом овец на горные пастбища повёл дедушка. Джо ещё слишком мал, сказала мама, и пока не справится в одиночку, и к тому же она не хотела, чтобы он снова пропускал школу.

– Учёба бывает только раз в жизни, – говорила она.

Кроме того, сын был нужен ей дома – собирать и ворошить папоротник, заготавливать сено. А по выходным надо носить припасы дедушке в горы и забирать оттуда сыр, чтобы просолить его, сложить в кладовую и продать. Работа была долгая и тяжёлая, но если честно – а чем больше проходило времени, тем больше Джо приходилось быть честным с самим собой, – он понимал, что работа – это только отговорка. На самом деле он не мог собраться с духом, чтобы вернуться на ферму вдовы Оркада. Всякий раз, завидя её, он прятался, а в тот единственный, когда не смог, – тогда она вошла в бакалейную лавку вслед за ним, – выбежал из лавки, не купив то, за чем пришёл. Джо даже не решался взглянуть ей в лицо, чтобы понять, узнала ли она в нём мальчишку, подглядывавшего в её окно тем вечером.

То и дело он посматривал вверх по склону и видел вдову Оркада на её полях: она заготавливала сено, доила корову или гнала куда-нибудь свиней, но ни разу там не мелькнул кто-то ещё. Джо уже начинал подумывать, что сочинил всё это сам.

И в один ветреный осенний день, когда овцы уже вернулись с пастбищ и Джо разбрасывал папоротник по их загону, он увидел, как вдова Оркада спешит мимо – на голове чёрный шарф, а в руке цветы. Джо догадался, что она идёт на кладбище при церкви, чтобы положить цветы на могилу мужа. На обратном пути она зайдёт за покупками – она всегда так делала. Джо понял, что у него есть добрых полчаса, чтобы сбегать туда и обратно, – если поспешить, то он успеет. Вдова его не увидит, если быть поосторожней. Руф, как всегда, попытался пойти с ним, но Джо запер его в хлеву и крикнул маме, что уйдёт ненадолго.

Пока мог, он держался под прикрытием деревьев: оттуда он мог всё видеть и оставаться незамеченным. Свиньи вдовы паслись на лугу под домом, а корова спала, свернувшись среди них. Вокруг никого не было. Джо отбросил всякую осторожность: на неё уже не хватало времени. Словно заяц, он пронёсся через поле, пока не оказался под защитой стены хлева – так его не было видно из дома. Он обежал хлев и попал на задний двор. Не слышалось никаких звуков, кроме довольного сопения пасущихся свиней. Джо крался мимо двери хлева – и тут услышал внутри какое-то шевеление. Медвежонок – наверняка это медвежонок.

Джо осмотрелся и медленно приоткрыл дверь. Как и все хлева, этот был длинный, низкий и тёмный, с папоротником на полу и деревянным вешалом для сена вдоль стены. Но внутри не оказалось ни медвежонка, ни других животных. Однако Джо был уверен – вполне уверен, – что слышал что-то. Он распахнул дверь, чтобы впустить в хлев как можно больше света. В дальней стене было одно грязное оконце, и ставни на ветру открывались и закрывались – то одна, то другая. Джо уставился в темноту. Дальше он идти не собирался: от двери и так было видно достаточно. Он уже поворачивался, чтобы уйти, и вдруг на что-то наступил, наклонился и поднял башмачок. Это был детский башмачок с порванным ремешком. Сначала он не задумался об этом и уже собрался бросить башмачок, но тут услышал чьё-то дыхание – ровное, чуть свистящее дыхание.

Оно явно доносилось с вешал примерно посередине хлева. Джо сделал несколько шагов и остановился. Он подумал про спячку, о которой им рассказывал месье Ода, но решил, что это не может быть медвежонок, потому что ещё не зима, и в любом случае медвежонок вряд ли бы стал спать на вешалах – хотя, может, и стал бы. Джо сделал ещё пару осторожных шагов и присмотрелся к сену. Дыхание послышалось опять, и внезапно он обнаружил, что смотрит не на сено, а в чьи-то немигающие перепуганные глаза, глядящие на него. Какое-то мгновение Джо мог только смотреть в эти глаза. Это были не медвежьи глаза, потому что лицо вокруг них было бледным и тоненьким, под тёмной чёлкой.

Джо медленно попятился, сглатывая страх. Ему хватило духа тихо закрыть дверь хлева, и только он это сделал, как увидел вдову Оркада, склонившуюся над ведром у поливочного крана. Она стояла спиной к Джо и тихонько что-то напевала. Пару секунд он стоял, не веря своим глазам: как она могла так быстро добраться до дома? Это было невозможно, и всё же вот она, перед ним, и ей нужно только повернуться. От угла хлева и спасения Джо отделяло всего два-три шага. Он сможет туда добраться, если будет двигаться бесшумно. Не отрывая глаз от вдовы, он начал по дюйму пятиться вдоль стены.

Надо было смотреть, куда идёшь, – так Джо сказал себе, когда вилы, на которые он наткнулся, с грохотом упали на землю. Джо взглянул на вдову Оркада, из руки которой от взмаха чёрной шали выпало ведро. Джо уронил башмачок, запнулся о вилы и побежал. Он обогнул угол хлева, но застыл на месте, потому что вверх по склону шла вдова Оркада с большой корзиной в одной руке и палкой в другой. Она подняла глаза, увидела его и что-то крикнула. Джо не слышал, что она говорит: он снова развернулся и бросился обратно во двор – больше ему бежать было некуда. И там тоже была она – шла прямо к нему. Теперь он переводил взгляд с одной на другую; страх полз вверх по позвоночнику, словно тёплый кот, и Джо почувствовал, как встают дыбом волоски на шее. Никогда за всю жизнь ему так не хотелось завизжать – хотелось, но он не мог. И тогда одна из вдов заговорила – та, что шла к нему через двор.

– Это я. – Голос был мужской. – Я. – И он стянул шаль с головы. Рыжая борода стала длиннее, чем Джо помнил, но человек был тот же самый. – Ты меня не помнишь? – спросил он.

Глава 3

Бежать Джо было некуда, даже если бы он захотел, а теперь он не знал, хочет ли убегать. Человек нагнулся и подобрал башмачок.

– А это ты где нашёл? – спросил он.

– В хлеву, – ответил Джо. – Я просто смотрел. Думал, может, вы там медвежонка держите.

Человек вытер башмачок концом шали. За спиной Джо послышались шаги, и он обернулся. Там стояла Чёрная Вдова, тяжело дыша и опираясь на палку. Человек подошёл к ней и забрал корзину.

– Всё в порядке, матушка, – сказал он, приобняв вдову. – Это тот мальчик, тот самый мальчик.

Вдова Оркада поковыляла к нему через двор. Джо изо всех сил постарался не пятиться. Вдова смерила его долгим, тяжёлым взглядом.

– Так-так, – сказала она, – значит, это был ты. Я так и думала. Не была уверена, пока ты тогда не выскочил из лавки мимо меня. Тут я поняла, что права. Вообще-то, не следует подглядывать в чужие окна. – Она заметила башмачок в руке мужчины. – Значит, он знает.

– Он был в хлеву, – ответил тот.

– Неужели? – переспросила вдова. – И что же ты там нашёл, мальчик?

Не было никакого смысла отпираться, но Джо всё равно попробовал.

– Я не знаю, о чём это вы, – вяло проблеял он.

Она воткнула палку в землю рядом с его ногой.

– Кроме башмака, ты что-нибудь ещё там видел? Ну, говори, видел? – Джо опустил глаза, чтобы не встретиться с ней взглядом. – Я не люблю детей, которые не смотрят мне в глаза, – заявила вдова и подняла его подбородок, пока ему не пришлось взглянуть ей прямо в лицо. Джо никогда не видел вдову Оркада так близко и очень удивился увиденному. Её лицо было вовсе не жестоким, как ему всегда казалось, но иссохшим и изборождённым морщинами от возраста и тяжёлой работы.

– Видел, – ответил Джо. Она выпустила его подбородок.

– А ты всегда говоришь правду? – тихо спросила вдова.

– Нет, – признался он, и её лицо вдруг расплылось в улыбке.

– Похоже, ты был прав тогда, Бенжамин. Редкая штука – честный мальчишка. В дом, веди его в дом, – скомандовала она и пошла к двери. – Мальчишки любят мёд – угостим его мёдом. – И вдова исчезла за дверью.

Джо не хотелось идти, и человек положил руку ему на плечо.

– Он всё ещё у вас? – спросил Джо. – Медвежонок. Он ещё у вас?

Человек покачал головой:

– Нет, уже нет. Через месяц после того, как мы его нашли, примерно как я и думал, он уже мог сам прокормиться. Я унёс его высоко в горы и оставил там, но он иногда всё равно приходит. Наверное, считает меня своей матерью, а может, просто не любит одиночество. Идём.

Вдова Оркада ставила на стол тарелку с сотами. Внезапно пожилая дама наклонилась вперёд, и ей пришлось ухватиться за стол, чтобы удержаться на ногах. Рыжебородый тут же подскочил к ней и помог сесть.

– Вы опять перетрудились, – сказал он. – Ну я же вам говорил…

– Не мельтеши. – Вдова оттолкнула его. – Не суетись вокруг меня: со мной всё будет хорошо. Садись, мальчик, садись вон туда, к свету, чтобы я могла разглядеть твоё лицо. – (Джо сел за стол.) – Ешь же, ешь, мальчик.

Вдова имела странную привычку морщить нос и фыркать, и Джо обнаружил, что ему трудно не пялиться на неё. Он отрезал угол сот и намазал их на хлеб. Мужчина тем временем повесил чёрную шаль на дверь изнутри.

– Я знала твоего отца, – сообщила вдова Оркада, не отрывая взгляда от лица Джо. – Военнопленный сейчас, не так ли? – (Джо кивнул.) – Но твоего дедушку я знала лучше. Я тебе рассказывала про него, Бенжамин, помнишь? – Тот кивнул, и она снова повернулась к Джо: – Когда-то я чуть замуж за него не вышла. Он тебе когда-нибудь рассказывал об этом, мальчик? Мы были так влюблены друг в друга… – Она вздохнула и откинулась на спинку стула. – Что ж, мы разошлись разными путями, к добру или к худу. Ты не ешь, мальчик, – указала она. Джо откусил ещё кусок. – Джо Лаланд – так его зовут, правда, мальчик? И ты знаешь, кто я, ведь так? – (Джо кивнул.) – Это Бенжамин, мой зять, но, конечно же, ты с ним уже встречался раньше? – Вдова помолчала немного, по-прежнему устремив на Джо изучающий взгляд. Потом она высморкалась и сунула носовой платок обратно в рукав. – Что ж, – сказала она, – полагаю, надо ему рассказать. Больше ничего не остаётся, так? Но мне это не нравится – вот ни на столечко не нравится.

– Всё будет хорошо, – утешил её Бенжамин. Теперь он стоял рядом с ней и смотрел на Джо сверху вниз. – О том, что пока не знает – а знает этот мальчик много, – он догадывается, а догадки куда более опасное дело, чем знание. И мы уже поняли, что можем ему доверять: в конце концов, он знает о нас несколько месяцев и никому не сказал ни слова. Если бы сказал, мы бы уже узнали об этом – уж не сомневайся. К нам среди ночи постучалась бы полиция. Нет, из-за него нам тревожиться не надо: ему мы можем доверять.

– Будем надеяться, – устало отозвалась вдова. – Ох, будем надеяться.

Бенжамин прошёл и сел за стол напротив Джо:

– Трудно понять, откуда начать, Джо, но поскольку я причина всех этих бед, то и начну с себя. Я еврей, – объяснил он. – Ты знаешь, что это такое?

– Это которые в Библии вроде бы, да? – неуверенно спросил Джо.

Бенжамин покачал головой и рассмеялся:

– Да, мы в Библии, и многие хотели бы, чтобы мы там и оставались. – Он посмотрел на свои руки и поковырял уголок ногтя на большом пальце. – Сначала всё только слухи ползли, – продолжил он, – слухи, которым не веришь – не хочешь, не можешь верить. Но мало-помалу слухи становились фактами, и в факты верить уже приходилось. Они начали со своих евреев – там, в Германии. Сначала отобрали у них работу, потом собственность, а ещё заставили носить жёлтую звезду на одежде. Дальше евреев стали собирать и отправлять в лагеря. Мы знали, что это происходит, но думали, в Париже-то мы в безопасности: я и маленькая Аня. Аня – это моя дочь. Но конечно же это было не так. Они вторглись во Францию – и Париж пал. И осталось только одно место, куда мы могли пойти. Мы приезжали сюда на каникулы, пару лет назад, – мы с Аней, – чтобы посмотреть, где выросла её мать, познакомиться с бабушкой. Самое счастливое время в нашей жизни – вот что это было. И когда началось вторжение, мы решили идти сюда.

– Самое лучшее место, пока ведёшь себя разумно, – подчеркнула вдова Оркада. – Надёжное, как горы, и можно оказаться за границей всего через пять часов.

– Я однажды переходил её, с Аней, – сказал Бенжамин.

– Я знаю, – заметил Джо. – Вы нарвали цветов для моего отца.

Бенжамин на секунду нахмурился, и вдруг его глаза засияли.

– Так это был ты – ты был тем мальчиком. Помните, я рассказывал вам, матушка, про тот день, когда мы смотрели, как пастух делает сыр. Это был твой отец? – (Джо кивнул.) – А ты тот маленький мальчик, да? Надо же, как тесен мир. – Сияние исчезло из его глаз так же быстро, как появилось. – Мы с Аней ушли из Парижа вместе. Беда в том, что все делали то же самое, и дороги были запружены машинами, телегами, лошадьми, грузовиками и людьми – тысячами людей, и все пытались куда-нибудь сбежать. Они расстреливали нас с воздуха из пулемётов когда хотели, и чуть появлялся самолёт, все разбегались. После того как они улетали, всегда было трудно найти друг друга, так что мы договорились – мы с Аней, – что если разделимся, то найдём дорогу сюда, в бабушкин дом в Лескёне. И что будем ждать друг друга, а потом сможем вместе уйти в Испанию. Мы решили, что будем ждать, пообещали друг другу. – Он сглотнул и не сразу продолжил: – Вот так всё и случилось. Однажды вечером – это было сразу за Пуатье – прилетели самолёты и стали в нас стрелять, и все мы побежали искать укрытия в лесу. Когда они улетели, я везде её искал – всю ночь, весь следующий день и ещё день, – но найти не смог. Вот почему я здесь и вот почему я остаюсь здесь, пока не придёт Аня.

– А что она, ну, там, в хлеву? – спросил Джо.

– Её зовут Лия. Она в точности такого же возраста, как Аня, вплоть до месяца, – ответил Бенжамин. – Она приехала из Польши, как и моя семья много лет назад. Ещё двое должны скоро прийти.

– Ещё двое?

– Детей, – фыркнула вдова Оркада. – Еврейских детей. Он их собирает, как коллекцию, да, Бенжамин? – (Тот не ответил.) – Они прошли через всю Францию, и, когда попадают сюда, он их держит тут примерно неделю, иногда дольше, чтобы они достаточно окрепли для нового путешествия, – а потом уводит через горы в Испанию, в безопасность.

– И многие из них, очень многие, такие же, как Лия, – сказал Бенжамин. – У неё была большая семья – восемь детей. Она самая старшая – и последняя. Ей повезло: она была снаружи, когда в дом пришли солдаты. Она видела, как уводят её семью, и с тех пор всё в бегах. Но она добралась сюда, и потому мы никогда не перестанем надеяться. Если Лия смогла дойти досюда аж из Польши, то и Аня сможет. Когда-то Аня станет одной из этих детей, и мы будем её ждать.

– А эта шаль на вас? – спросил Джо.

Бен снова заулыбался:

– Ах, шаль. Это была ваша идея, матушка, правда? Знаешь, Джо, я ни разу за целых два года не выходил из этого дома – только когда переводил детишек через горы, то есть всегда в темноте. Потом, в первый же раз, как вышел днём, я наткнулся на тебя и принёс домой медвежонка. Она была не очень-то довольна. Теперь она выпускает меня и днём, но только если я остаюсь возле дома и одеваюсь, как она. Ужасный домашний тиран эта моя тёща.

– Вздор и чепуха! – отозвалась вдова.

В этот момент они все услышали что-то возле двери; увидели, как повернулась ручка. Дверь медленно открылась, скрипнув петлями, и в комнату заглянуло маленькое личико. Это была девочка из хлева. Бенжамин подбежал к ней и втащил внутрь, затем выглянул за дверь, потом закрыл её и прислонился к ней спиной, тяжело дыша.

– Всё в порядке, – сказал он, а затем снова заговорил, но на языке, которого Джо не понимал. Он сел перед девочкой на корточки, держа её за плечи, и явно сердился на неё. Но она его не слушала: её взгляд был прикован к мёду, стоящему на столе рядом с Джо. Теперь она шла туда словно в трансе. Подтащив к себе тарелку, девочка обмакнула палец в соты и сунула в рот.

– Она всё время ест, – заметила вдова Оркада. – Как будто никогда в жизни ничего не ела.

Девочка увидела на столе свой башмачок, забрала, уронила на пол и сунула в него ногу, даже не взглянув вниз. Джо смотрел, как она ест. Её лицо оставалось совершенно безучастным, но взгляд беспокойно бродил по комнате. В волосах девочки и на её пальтишке застряло сено. Бенжамин поманил её, и она медленно подошла. Усевшись к нему на колени, она уставилась на Джо, посасывая палец. А потом Бенжамин стал тихонько напевать что-то ей на ушко. Она подняла руку и запустила пальцы ему в бороду. Это была песня, которой Джо никогда не слышал, на странном, незнакомом языке. Бенжамин пел глубоким, звучным голосом, заполнявшим всю комнату. Он качал девочку туда-сюда, и постепенно она прислонилась к его плечу и запела вместе с ним. И всё это время она не отрывала глаз от Джо. Через несколько минут она так и заснула, с пальцем во рту.

– Я говорила тебе, Бенжамин, говорила, – зашептала вдова Оркада. – Им нужно оставаться в хлеву. Ты должен ей сказать, Бенжамин. Нельзя, чтобы они тут слонялись повсюду. Они должны сидеть где сказано.

– Вы правы, – ответил Бенжамин, – но я говорил ей, снова и снова. Ей там одиноко, матушка. Когда появятся другие, будет лучше. Она с ними подружится и будет сидеть там.

– Хорошо, – сказала вдова. – Но ты просто проверяй, что она там. Если только их заметят – хоть кого-то из этих детей, – с нами покончено – ты же это понимаешь, правда?

– Я понимаю, – вздохнул Бенжамин. – Я всё знаю.

Вдова повернулась к Джо:

– А тебе лучше бежать домой. – Джо встал, и она ухватила его за запястье, подтягивая к себе. – Я думала заставить тебя поклясться держать всё это в тайне. – Она похлопала по книге, лежавшей рядом с ней на столе: – На Библии. Нужно так сделать?

– Нет, – ответил Джо.

– Тогда иди, – велела вдова Оркада, – и если увидишь меня в деревне, то веди себя как все – все, кроме Юбера. Он единственный мне улыбается, но ведь он всем улыбается, правда? Даже не смотри на меня. Я по-прежнему Чёрная Вдова – помнишь? – (Джо повернулся к двери.) – И вот ещё что, мальчик: держись отсюда подальше. Не приходи больше. Нам тут не нужны никакие приходы и уходы. Я хочу, чтобы все забыли, что я здесь есть, – так безопасней. Понимаешь?

– Да.

– Тогда кыш домой, – махнула она рукой, прогоняя его.

Джо был так погружён в свои мысли по пути домой, что совсем не заметил пустых и молчаливых улиц. Но когда он добрался до Площади, его мысли оказались грубо прерваны. Вся деревня собралась там: люди стояли притихшие и неподвижные, словно плакальщики на похоронах. Джо пробрался сквозь толпу, чтобы видеть происходящее. В центре площади возвышался бронированный грузовик, в кузове которого очень прямо сидели четверо солдат в чёрной униформе и блестящих касках. Рядом месье Сартоль очень серьёзно и настойчиво говорил что-то высокому немецкому офицеру, который, кажется, его не слушал. «Я, я-а-а

1 Боши (Boche) – презрительная кличка немцев, используемая французами во время Первой и Второй мировой войны.

Продолжить чтение