Читать онлайн Верхом на Сером бесплатно

Дизайнер обложки Дина Адлер

ISBN 978-5-4490-9153-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I

Сильный порыв ветра, просоленного балтийской прохладой, растрепал каштановые кудри Сашки. Свесившись с чугунной ограды Тучкова моста, она смотрела на медленно перекатывающиеся волны Малой Невы. Отражение в воде дробилось и расплывалось в обезьяньих гримасах. Сашка не замечала ни спешащих мимо прохожих, ни нехотя начинающего накрапывать дождя. Ее глаза, легко меняющие цвет в зависимости от настроения, сейчас отливали сталью, как неприветливые невские воды. Домой идти не хотелось – там пусто и тихо.

Анна Петровна в больнице – вот уже целую неделю.

– Шансов на благополучный исход практически никаких. Все-таки возраст уже почтенный, – пожал плечами усталый врач, которого мама вчера схватила за рукав в больничном коридоре.

Анна Петровна, в одночасье ставшая какой-то бестелесной, похожей на полуоблетевший одуванчик, тихо спала. Впрочем, она спала сейчас почти все время – от лекарств, а может, просто от усталости, накопившейся за долгую жизнь. Сашка прибегала в больницу каждый день после уроков, умудряясь незаметно прошмыгнуть мимо строгой дежурной сестры, и, стараясь даже дышать как можно тише, сидела у кровати бабушки. Она приносила в стерильное пространство палаты то разлапистый, тронутый благородной патиной кленовый лист, то бордовую астру, печально отцветавшую на больничной клумбе. И никак не могла избавиться от пугающей мысли, что с каждой минутой, с каждым едва слышным вдохом Анна Петровна все дальше уходит в страну снов и уже не отыщет обратной дороги.

Сашка знала, что Анна Петровна, строго говоря, не приходится ей бабушкой. Но все детские воспоминания так или иначе были связаны с ней. В ее комнате, где царил уютный запах ванильных сушек и валерьянки, обожаемой раскормленным до фантастических размеров котом, Сашка засиживалась дотемна за уроками или «чаевными» разговорами, пока не раздавался тихий стук в дверь.

– Вот ты где! Вы уж извините за беспокойство – опять на прогоне программы пришлось задержаться, – вздыхала мама.

– Ну что ты обижаешь, Оленька, какое уж там беспокойство, – улыбалась в ответ Анна Петровна.

Этот диалог слово в слово повторялся едва ли не каждый вечер. Сашка, зачитавшись до первых сумерек и устав от звенящей в ушах тишины, скреблась к Анне Петровна, коротавшей время за вязанием. Шерстяные носки, как пушистые груши, вызревали на проворно мелькающих спицах, и тихое позвякивание под аккомпанемент тиканья старых часов (кукушка давно осипла, так что и носа не высовывала из домика) нагоняло мягкую дремоту. Между ними не было секретов, и был свой тайный язык недомолвок и шуток, непонятных чужакам. И когда они собирались за вечерним чаем и рассказывали друг другу о прожитом дне, то нередко на ходу складывались уморительные и совершенно фантастические истории. Потому что в жизни должно быть место волшебству, говорила Анна Петровна. И, как всегда, была совершенно права.

По семейному преданию, судьбы Анны Петровны и Ольги, Сашкиной мамы, пересеклись тринадцать лет назад в поезде Челябинск-Санкт-Петербург. Правда, самой Сашки тогда еще не было на свете – точнее была, конечно, уже была, хотя это совершенно не угадывалось по фигуре Ольги, сохранившей девичью хрупкость. Заметив, что девушка, молча глотая слезы, безотрывно смотрит на мелькающие за окном телеграфные столбы и покосившиеся домики безымянных деревень, Анна Петровна накормила ее дорожными припасами и мало-помалу выспросила, что приключилось со случайной соседке по купе. А узнав об обстоятельствах, которые вынудили ее купить билет на первый попавшийся поезд и умчаться в город, где нет ни одной родной души, предложила пожить у нее.

– На первое время, пока не освоитесь, – успокоила она, тем самым пресекая все возражения. – Все равно комната пустует.

Так и сложилась их маленькая семья. Сашка уже училась в шестом классе, мама летала под куполом цирка, и, в принципе, давно можно было бы переехать в отдельную квартиру. Но Анна Петровна, ставшая по-настоящему родным человеком, заметно сдала в последние годы, да и пенсии едва хватало на оплату счетов. Так и жили втроем в маленькой квартире под самой крышей в старом, дореволюционном еще, доме на Васильевском острове.

А неделю назад Сашка, вернувшись из школы, нашла Анну Петровну на полу в ванной. Захлебываясь слезами, Сашка раз за разом набирала номер «скорой», но диспетчер отказывался принять вызов, повторяя, как заведенный: «Позови к телефону кого-то из взрослых!». Пока Сашка металась по подъезду, яростно колотясь во все двери, утекали драгоценные минуты.

– Инсульт, – на ходу бросила врач скорой помощи, которая приехала лишь час спустя…

Сашка зябко поежилась от порыва холодного ветра. Да, точно, она же собиралась в «Ладогу». Совершенно особенное место, где она каждый раз теряла ощущение времени. Там можно было часами рассматривать заманчиво поблескивающую в сумраке упряжь. Незаметно, как бы невзначай провести ладонью по плавным изгибам выставленных в ряд седел, вдыхая дразнящий запах искусно выделанной кожи… Лавка чудес из диккенсовских романов, чудом уцелевшая в сердце огромного каменного города. Даже путь в магазин напоминал указания с карты исчезнувшего в зазеркалье королевства: на метро до площади Мужества, а потом – пешком по проспекту Непокоренных, мимо мемориального кладбища.

Почти три месяца она копила деньги, предвкушая этот день – как она, ощущая приятную тяжесть в потайном кармане куртки, перешагнет порог магазина. И вот этот день настал. Тихо звякнул над дверью бронзовый колокольчик. Продавец, который после пятого ее визита («Нет-нет, спасибо, я просто смотрю…») перестал относить ее к существам живого мира, привычно окинув быстрым оценивающим взглядом, тут же вновь безразлично опустил глаза в затрепанный автомобильный журнал. И как же он был изумлен, когда она высыпала на витрину целый ворох бумажных денег и монет – все, что удалось скопить за летние каникулы, которые она безвылазно провела на конюшне, вычищая денники и выполняя поручения конюхов.

О, она давно решила, что купит на все заработанные деньги – щегольский красный редингот с бронзовыми пуговицами в два ряда, хлыстик и кепи – чудесное, обтянутое черным бархатом, который так и тянет погладить, как котенка… Сашка взяла сверток с покупками, попрощалась с продавцом и вышла. Она так долго мечтала об обновках, представляя, как все обомлеют, когда она появится в новом шлеме и рединготе на турнире! Но сегодня, как видно, ничто не в силах разогнать хмурую серость сентябрьского дня.

Между тем, турнир совсем скоро. В осенние каникулы, пообещала Римма Михайловна, команда лучших юниоров конно-спортивного клуба «Дерби» поедет в спортивный лагерь в Англии. Это экзаменационный центр Британского конного общества, в который съезжаются юные конники со всего мира. Побывать там хотя бы раз в жизни считается редкой удачей. И вот как раз в это удивительное место Римме Михайловне после победы нескольких учеников школы на российских соревнованиях удалось выбить четыре путевки. Три были уже распределены – Никита, Артем и Марина из старшей группы, которые показывали высокие результаты и на европейском уровне. Одно место было пока свободно, и все должно было решиться после турнира, запланированного на следующие выходные.

Девчонки в раздевалке шушукались, что место давно уже забронировано для Киры – она занималась в клубе без году неделя, но вела себя так, словно и конюшня, и все ее обитатели принадлежали ей безраздельно.

– Эй, ты! Да, ты, у дверей! Заседлай Звездную Ночь в манеж! – тоном, не терпящим возражений, распорядилась она в одно из первых занятий.

– Аха, щас, прям подорвался и побежал, – хохотнул молодой конюх Андрей, пораженно разглядывая новенькую, как диковинное насекомое.

Но тут в конюшню вошел Антон Станиславович – директор комплекса. При виде Киры его лоснящееся самодовольное лицо расплылось в подобострастной улыбке.

– Кирочка! На занятие приехала? Ну-ну, успехов – как говорится, ни пуха, ни пера! – он многозначительно зыркнул в сторону примолкших конюхов, и Андрей, хмуро переглянувшись с другими конюхами, повел вороную кобылу на манеж.

Как вскоре стало известно, отец Киры, Виктор Семенович Подавакин, занимал важный пост в администрации, курируя, помимо прочего, и земельные аукционы. Заручившись его покровительством, Антону Станиславовичу удалось несколько лет назад отхватить большой участок в окрестностях Питера, причем (если откинуть подношение «за хлопоты») за весьма символические деньги. Что Виктор Семенович – взяточник и казнокрад, было известно каждой собаке в округе, но словно какая-то неведомая сила хранила его от служебных проверок и тюремного срока.

Сашка тоже была заявлена к участию в турнире и от волнения уже не могла ни спать, ни есть. Мысли то и дело возвращались к предстоящему состязанию – даже сидя на уроках, она прокручивала в голове сложные прыжки, заставляя тело правильно сгруппироваться, чтобы не мешать коню легко взмыть.

– Иноземцева! Опять в облаках витаешь? – доносился въедливый, как нашатырь, голос математички. Класс дико гоготал, а Сашка принимала деловитый вид и поспешно переписывала в тетрадь пример с доски.

Летом, когда все ребята разъехались с родителями на испанские и турецкие курорты, она, закончив с каждодневной работой на конюшне, до изнеможения скакала в седле, пока спина не становилась деревянной, а в глазах не начинали мельтешить черные мошки. На пару с Фридрихом, норовистым гнедым жеребчиком, она за короткое лето так стремительно выскочила из «середнячков», что Римма Михайловна, случайно застав ее в конце августа на самостоятельной тренировке, поначалу и не узнала, а узнав – не поверила. С этого дня она незаметно приглядывалась к худенькой нескладной девочке, которая так верно умела нагнать нужный ритм и тонко прочувствовать удачный момент для прыжка – в конкуре это высоко ценится. Но конный спорт, как ни крути, увлечение не для бедных, а Римма Михайловна прекрасно помнила, как три года назад впервые встретилась с ее мамой – из цирковых, кажется. Тонкая, как подросток, с темными вьющимися волосами и зелеными глазищами, в затертых джинсах. Вечно в разъездах, с трудом сводит концы с концами. А дочь буквально бредит «лошадками». На вполне логичный вопрос: а не легче ли было пристроить ребенка при цирке, она отшатнулась: только не это! Римма Михайловна в душе удивилась: известно же, в цирке все держится на династиях, все друг другу сват и брат. Ну, нет – так нет. И, верная принципу не отказывать в первую встречу никому, разрешила прийти на пробное занятие, рассудив, что тесное знакомство с запахами конюшни и жесткой дисциплиной занятий быстро сгонит романтический флер. Но глазастый мышонок остался и как-то прижился. В первое время блестящих результатов Сашка не показывала, но лошадей действительно любила неистово и понимала их нрав, а указания тренера выполняла беспрекословно. И за три года не пропустила ни одной тренировки – даже насквозь больная, с высоченной температурой раз заявилась. В манеж ее, конечно, тогда не пустили, и Сашка сиротливо торчала два часа на трибуне, на пронизывающем балтийском ветру, наблюдая за тренировкой. И никогда не ревела после падений, даже обдираясь в кровь. Просто вставала и, закусив побелевшие губы, вновь садилась в седло. Римму Михайловну, тренера с многолетним стажем, подкупала эта молчаливая упертость, заставляя закрывать глаза на задержки оплаты занятий, которые возникали с плачевной регулярностью.

Может быть, в силу того, что персонал «Дерби» не видел за плечами Сашки гламурной мамочки в мехах, а может, просто чувствуя в ней родственную беспокойную душу лошадника, ее быстро стали принимать – и нагружать – на конюшне по-свойски. Впрочем, она и сама рада была задержаться на часок-другой, а то и до темноты, чтобы вычистить денник, погонять на корде застоявшегося коня или перетаскать после занятий полосатые жерди для препятствий.

До соревнований оставалось всего два дня. Сашку разбудила телефонная трель. «Неужели уже утро?! Нееет, спать, спать – что угодно, только спать!», – бормотала она сквозь дрему, пряча голову под подушку. Но спустя пару мгновений любопытство все же одержало верх, и она чуть приподняла край подушки, чтобы слышать разговор.

– Да. Да. Нет. Да, безусловно. Нет, все в порядке, – хриплым со сна голосом говорила мама. Закончив разговор, она сползла по стене на ледяной пол и тоненько заскулила, как бездомный щенок.

– Мама, мамочка, что случилось? – вскочила перепуганная Сашка. Она тормошила маму, стараясь поднять ее и уложить обратно в постель.

– Анна Петровна ночью умерла… Сердце остановилось, – с трудом ответила мама.

У Сашки все обмерло – несмотря на мрачные прогнозы врачей, они с мамой надеялись, что все каким-то чудесным образом наладится. Что Анна Петровна вернется домой, и все будет по-прежнему – и душистый чай, и мелькание вязальных спиц, и долгие разговоры в сумерках уходящего дня. Но все ушло и уже не вернется.

Обхватив худенькие вздрагивающие плечи матери, Сашка впервые в жизни ощутила свое сиротство. Она, никогда не видевшая отца даже на фотографиях, привыкла представлять его светлым и строгим хранителем ее судьбы, которому прекрасно известны не только поступки, но и мысли. И уже не пыталась расспрашивать маму об отце, зная, что она будет всячески уходить от разговора, как делала не раз. Надо сказать, Сашка совсем не чувствовала своей обделенности – у многих в классе родители были в разводе или, что еще хуже, собачились чуть ли не каждый день, втягивая в этот жуткий водоворот и детей.

– Мам, давай я чай поставлю. Все равно уже не уснуть, – и Сашка выскользнула на кухню, чтобы остаться наедине с охватившим ее горем.

Заваренный в пузатом чайничке чай уже успел остыть, за окном разгорался новый день, а мама все беспрестанно разговаривала по телефону – необходимо было уладить массу формальностей, связанных с похоронами. Наконец, она закончила и вошла на кухню.

– В пятницу, в двенадцать, прощание, – сказала она Сашке, без сил опускаясь на стул.

– Мам, в это время отборочные заезды… Перед турниром… Нет-нет, я перепутала, – торопливо сказала Сашка. – Значит, в пятницу, в двенадцать.

– Римма Михайловна, я не смогу участвовать в турнире, – на едином выдохе заявила Сашка, набрав номер тренера.

– Что это еще за новости?! Иноземцева, ты что, заболела?

– Нет, я… должна быть в другом месте.

– На приеме у английской королевы? Ты с ума сошла? Ты хоть отдаешь себе отчет, что на кону – поездка в Англию?

– Да… я понимаю. Простите, – и Сашка поспешно отключила телефон. Обычно она врала довольно легко и как-то даже вдохновенно, не испытывая мук совести. Да и не врала, а так… приукрашивала действительность, чтобы интереснее было. Но сейчас ни сказать правду, ни придумать какие-то отговорки сил не было. Что тут скажешь, если все планы, все надежды – все разом обесценилось?

Вечером накануне дня похорон, когда она беспокойно ворочалась в постели, в комнату тихо вошла мама. За эти два дня она сильно изменилась, постарев на несколько лет – глаза стали темные, запавшие, скулы заострились, а губы сжались в тонкую линию.

– Саша, мне сейчас звонила Римма Михайловна. Она сказала, что ты отказалась завтра выступать в отборочных заездах. Я рассказала ей про… все.

Они помолчали.

– Она говорит, что нельзя упускать такой шанс – второго может и не быть.

– Мам, я уже все решила. Я должна быть завтра на похоронах.

– Никто и не спорит. Римма Михайловна сказала, что, учитывая ситуацию, в качестве исключения она могла бы договориться об отдельном прогоне. Все равно судьи раньше шести не разойдутся. Ты сможешь пройти маршрут в пять, – сказала она, погладив дочь по непослушным волосам.

На прощании в ритуальном зале к Сашке и ее маме, как к самым близким покойной, подходили малознакомые и совершенно незнакомые люди, произносили соболезнования. «Кто все эти люди? Кем они были в ее судьбе? Как вообще узнали?» – мысленно задавалась вопросами Сашка. От долгого стояния столбом у нее уже затекли ноги и задеревенела спина. Но это мелочи, главное – не смотреть. Потому что в гробу лежал абсолютно незнакомый человек. Пялиться на мертвых – немыслимо, но и беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – произошла чудовищная подмена. Конечно, определенное сходство имелось, но одутловатая старуха с бескровными, плотно сжатыми губами – точно не Анна Петровна. Тут и сомнений быть не может. Сашку поражало только, как другие, словно не замечая подмены, продолжают приносить соболезнования и цветы, суетливо промокая глаза скомканным платком.

Без двадцати пять Сашка была уже в конюшне, полностью экипированная для прохождения маршрута. Руки мелко дрожали от волнения, но она старалась не подавать вида, чтобы Фридрих не пронюхал ее нервозность и страх. Иначе – пиши пропало: прикинется гимнастическим снарядом – и с места не сдвинешь. Характер у жеребца – тот еще подарочек.

– Самая обычная разминка: пару кружков навернем – и обратно, – бодрым голосом заверила она коня и слегка потянула за уздцы, выводя из денника.

Фридрих радовался прогулке в неурочное время и нетерпеливо переминался. До пяти еще оставалось немного времени, чтобы пару раз пройти гит, примериться к препятствиям. Традиционно маршрут включал несколько барьеров разной ширины и высоты, чтобы заставить лошадь постоянно менять темп и направление движения, ускоряя или замедляя галоп на разных отрезках дистанции. На первый взгляд, ничего сверхъестественного: «тройник» – барьер из трех брусьев, установленных на разной высоте; оксеры – с брусьями в два ряда, с подъемом со стороны отрыва, со стороны приземления и самый сложный – на равной высоте, который нужно перемахнуть легко, одним махом, и остается только канава с водой… Да, самая настоящая канава с всамделишной водой шириной в три с половиной метра, да еще и с кустарниковой изгородью с «прыжковой» стороны. Но и это ерунда в сравнении с джокером. Как и в карточной игре, джокер всегда страшен своей непредсказуемостью и может выглядеть как угодно: например, верхний брус может быть искривлен на манер поваленного ствола дерева. Сашка знала, что на некоторых соревнованиях взятие барьера-джокера удваивает очки, набранные при преодолении предыдущего препятствия.

– Секрет красивого прыжка – правильный темп, – без устали повторяла Римма Михайловна во время тренировок.

По большому счету, лошадь не нужно учить прыгать – это все равно, что учить рыбу плавать. Это у нее в крови. Но и роль наездника значима: к барьеру лошадь должна направляться в постоянном ритме, и за эти краткие мгновения до прыжка у нее в голове ни в коем случае не должна промелькнуть шальная мысль смухлевать, свернуть в сторону.

Чем шире барьер, тем быстрее должен быть галоп. А в момент, когда лошадь почти достигла точки отрыва от земли, всадник должен податься чуть вперед, чтобы дать ей свободу для прыжка, не сковывать движений. А когда она, вопреки земному притяжению, на краткий миг зависнет в воздухе, полностью оторвавшись от земли – избежать соблазна рефлекторно откинуться назад и сразу же отправить лошадь вперед, к новому препятствию.

Сашке казалось, что прошла уйма времени и про нее просто-напросто все забыли, но она с холодным упорством продолжала разминаться, посылая Фридриха к барьерам, постоянно меняя маршрут и раз за разом повторяя подходы к самым сложным препятствиям. Наконец, из административного корпуса высыпала шумная компания, в которой Сашка даже на большом расстоянии сразу узнала Римму Михайловну. Маленького роста, полноватая, с резкими чертами лица – словом, совсем не красавица, она в любой компании каким-то удивительным образом мгновенно становилась центром всеобщего притяжения.

Поняв, что дожидаться, пока на нее хоть кто-то обратит внимание, бесполезно – настолько все были заняты разговором, Сашка направила Фридриха к старту гита, салютовала в знак приветствия и стала проходить маршрут. Ей овладела какая-то отчаянная злость – она словно перестала быть собой и наблюдала за происходящим со стороны: губы плотно сжаты, брови сдвинуты, движения скупы и отточены. Ну и пусть эти маститые эксперты даже и не смотрят в сторону манежа – она-то знает, что способна выполнить все элементы безупречно и показать при этом хорошее время. Завершив гит без единой ошибки, она вновь салютовала и спешилась. Усталость прожитого дня накатилась, накрыв ее с головой – нежданно-негаданно Сашка упала в глубокий обморок.

Очнувшись, она приоткрыла глаза и с удивлением обнаружила, что лежит на прохладной кушетке в медпункте. Встревоженная Римма Михайловна перешептывалась с медиком.

– Видимо, сказался стресс – она перенесла тяжелую потерю, – донеслось до Сашки.

Девочка рывком села, и голова тут же снова заполнилась туманом.

– Лежи-лежи, ты что соскочила? – участливо склонилась над ней медсестра.

– Саша, не волнуйся, ты прекрасно выступила, – успокоила ее на свой манер Римма Михайловна. – Завтра турнир. Сейчас такси вызовем, прямо до дома тебя домчит. Нужно хорошенько выспаться и завтра быть как огурчик, при полном параде. Все понятно?

На следующий день Сашка чувствовала себя совершенно разбитой: все тело болело и ныло, словно ее накануне здорово отдубасили. Собрав волю в кулак, она прошлепала в ванную и залезла под горячий душ, а затем резко включила ледяную воду. В тело тут же словно впилась тысяча иголок – завизжав, она выскочила и наскоро растерлась жестким полотенцем, стуча зубами от холода. На ходу сделав пару глотков обжигающего кофе, Сашка схватила портплед с экипировкой и побежала в метро. Жаль, что у мамы утренняя репетиция в цирке, и она не сможет быть на турнире.

Субботнее утро еще только-только занималось, в метро было непривычно безлюдно, так что Сашка даже провалилась в дрему, чудом угадав нужную станцию и успев выскочить за мгновение до того, как двери вагона захлопнулись. В тряском маршрутном такси остатки сна разлетелись, как осколки разбитого зеркала.

Волнительное ощущение праздника возникло сразу же, как за поворотом показалась высокая кованая ограда с гербом конного клуба. По периметру поля развевались разноцветные полотнища флагов, из динамиков разносилась бравурная музыка, комментатор бодро перечислял регалии самых именитых участников соревнований. И хотя до начала заезда оставалось еще несколько часов, самые предусмотрительные зрители уже занимали места на трибунах, то и дело с опаской поглядывая на небо, по которому неслись легкие облачка – как известно, настроение питерской погоды меняется стремительно, так что если вам она не по нраву, просто переждите пять минут – и она изменится.

Переодевшись, Сашка пошла к конюшне. На лужайке уже собрались девчонки.

– Ой, я так волнуюсь, так волнуюсь, даже руки дрожат, – закатывая глаза, ломала пальцы Маринка.

Кира была тут же – в самом центре гудящего кружка, нетерпеливо похлопывала хлыстиком по голенищу высоких сапог. Заметив Сашку, девчонки смолкли, как по команде, и уставились на ее во все глаза. И немудрено: обычно она приходила на занятия в поношенном, с чужого плеча, рединготе и выцветших рейтузах, а расчищать денники и вовсе отправлялась в засаленной фуфайке и растоптанных сапожищах. Сашка кожей ощутила высокомерный взгляд Киры и ускорила шаг.

– Смотри-ка, мышка-замухрышка приоделась. И не узнать… Даже на человека стала похожа, – зло процедила Кира.

Сашка слышала, как девочки прыснули, но решила не подавать вида – глупо было надеяться, что новый редингот станет пропуском в круг избранных. Да и так ли ей на самом деле хотелось быть в числе подружек Киры, слушать ее бесконечное хвастовство и ахать над сломанным ногтем? Сашка улыбнулась и расправила плечи: уж лучше быть одной, чем в жалких подпевалах у самовлюбленной фифы.

Она вошла в конюшню, поздоровалась с конюхами. Айрат, как и все, по случаю турнира облачился в нарядный камзол, который сидел на нем нелепо, как манишка на цирковой обезьянке. Вдобавок стойка воротничка немилосердно натирала тщательно выбритую шею. Но старый конюх гордился униформой с обшитыми золотым кантом обшлагами и эмблемой клуба и был готов стойко сносить любые мучения.

– Я верю в твою победу, дочка, – доверительно шепнул он, передавая коня под уздцы. – Я сон хороший видел.

Сашка улыбнулась в ответ и повела Фридриха на разминку. На большом поле разминались иногородние спортсмены, а для «своих» в клубе выделили «детский сад», где обычно осваивали азы верховой езды первогодки.

Сашка протянула Фридриху кусочек сахара на раскрытой ладони, а затем, привстав на цыпочки, повязала на гриву тонкую красную ленточку – на удачу. Обняла за шею и горячо зашептала в самое ухо: «Фред, миленький, только не подведи! Это мой единственный шанс попасть в сборную!». Конь понимающе фыркнул и встряхнул гривой.

– Красивый редингот, – услышала она за спиной насмешливый голос Киры.

– Спасибо, – пробормотала Сашка, не ожидавшая, что королева снизойдет до разговора.

– Я вижу, ты всерьез настроилась на победу? Жаль, жаль… Потому что я не проигрываю. Ни-ког-да. Ясно? – она по-хозяйски похлопала Фридриха по шее. – К тому же… Я, конечно, дала слово Римме Михайловне, что буду молчать до конца турнира… Но мне кажется, честнее все сразу все тебе рассказать. Отец переговорил с Антоном Станиславовичем, и путевка, независимо от результата заезда, останется за мной. Так что нет смысла тут из штанов выпрыгивать.

И, мило улыбнувшись, Кира развернулась и зашагала к конюшне, где ее с оседланным вороным жеребцом уже ждал хмурый Андрей. Сашка задохнулась от обиды и злости. «Вот… змея! Как же так? Римма Михайловна вчера вечером ясно дала понять: на кону – не просто победа в турнире и кубок, а поездка в Англию…», – размышляла она.

До открытия турнира оставалось около получаса, и Сашка понимала, что разыскать тренера и расспросить ее уже не получится – Римма Михайловна была занята в судейской коллегии. «Когда стоишь перед непростым выбором, – вспомнились ей вдруг слова Анны Петровны, – просто делай, что должен. А там уж – будь что будет». Так что оставалось одно – успокоиться, выровнять дыхание, выйти на старт и пройти этот чертов гит без единой ошибки.

Наконец, объявили о старте заезда. Спортсмены по очереди проходили дистанцию с барьерами, а судьи засекали время, фиксировали ошибки и начисляли баллы.

Сашка схлопотала штрафное очко, а Кира чуть отставала по времени – в итоге они заработали равное количество баллов, и после первого круга был назначена перепрыжка. Судьи объявили короткий перерыв. Сашка видела, как Кира, злясь и беспрестанно поглядывая на часы, бросает взгляды в сторону конюшни, словно ждет чего-то. И вот ее лицо просветлело – подбежала запыхавшаяся девчонка из ее вечной свиты и, опасливо оглянувшись, передала что-то блестящее. «Может, амулет на удачу?», – подумала Сашка. Что ж, правилами турнира это не запрещено – хоть шаманские танцы с бубном устраивай.

Раздался густой звон колокола, оповещающего о старте. Сашка послала приветственный салют судейской коллегии и начала проходить гит. Но странное дело – еще пару минут назад такой собранный, послушный малейшему ее движению Фридрих перед каждым прыжком напрягался, словно что-то отвлекало и раздражало его. С явной неохотой он преодолел два «тройника» и оксер, и впереди замаячил джокер.

«Ну, давай же, Фредди, соберись!» – мысленно приказала Сашка.

Конь набрал хороший темп, но когда до барьера оставались считанные метры, вдруг резко затормозил, нервно отфыркиваясь и встряхивая гривой. Сашка, до боли закусив губу, чтобы не терять самообладания, развернула его и вновь отправила к барьеру. Она прекрасно знала, что это последняя попытка – если за первый отказ коня взять препятствие еще можно было отделаться штрафными очками, то повторный отказ сразу же приводит к дисквалификации и удалению с поля – большего позора и представить себе невозможно. Поэтому она чуть сильнее, чем обычно, сдавила бока коня коленями, подавая условный сигнал, но Фридрих, словно в очередной раз налетев на невидимую преграду, свечкой взвился на дыбы, и Сашка лишь чудом не вылетела из седла. Бросив повод, она всем телом прильнула к взбеленившемуся коню, обхватив его руками за шею. Со стороны судейской трибуны на поле уже бежали люди. В коня словно вселился бес – он скакал и взбрыкивал задними ногами, стремясь сбросить всадницу. Сашка побелевшими пальцами вцепилась в гриву, но конь вошел в раж, и силы были явно не равны – она вылетела из седла. Когда она рухнула на землю, в правой руке что-то смачно хрустнуло, и Сашка взвыла от пронзительной боли.

В скорой по пути в больницу врачи вкололи ей обезболивающее, и хотя боль не ушла совсем, Сашка старалась не раскисать. На распухшей руке расцветал огромный кровоподтек цвета грозовой тучи.

– Перелом лучевой кости правой руки со смещением. Требуется операция, потом месяца полтора придется в гипсе провести, – резюмировал врач, изучив рентгеновские снимки. – В принципе, если правильно срастется, беспокойства уже не доставит. Но есть и плохие новости.

– Куда уж хуже, – пробормотала Сашка, до этого момента не терявшая надежду, что это окажется банальным растяжением связок или чем-то в этом роде.

– От сильного удара пострадал позвоночник. Ничего непоправимого, но сильная тряска строго противопоказана. Так что о скачках придется забыть – по крайней мере, на ближайший год, а то и два. Если, конечно, не хочется оказаться в инвалидном кресле.

Это был гром среди ясного неба. Мама выслушала указания врача, молча глотая слезы.

– Саша, – тихо сказала она, когда за ним закрылась дверь.

– Да, мама, я все поняла, не маленькая, – с трудом выдавила Сашка, отворачиваясь к стене.

Ольга, зная упрямый характер дочери и ее безумное увлечение верховой ездой, приготовилась к долгим уговорам и, услышав такой ответ, утратила дар речи. Сдерживая всхлипы, она вышла в больничный коридор. Римма Михайловна, которая также присутствовала при разговоре, потемневшими глазами напряженно всматривалась в осенние сумерки за окном. Повисла тягостная тишина.

– Сашка, это могло случиться с каждым. Но случилось именно с тобой, и тут уж ничего не поделать, – наконец, сказала она. – И жизнь на этом не кончается. Без травм не было бы и спортивных побед и рекордов. Важно не падать духом, не жалеть себя, размазывая сопли кулаком, а запастись терпением и набираться сил – день за днем. Когда бы ты ни решила вернуться в клуб – через полгода, год – тебе всегда будут рады. В твоем возрасте все еще можно наверстать, поверь мне.

– Спасибо, Римма Михайловна, – выдавила Сашка и, помолчав, все же решилась задать мучивший ее вопрос. – Сейчас, наверное, все это уже не имеет никакого значения, но мне важно знать: победа в турнире уже ничего не решала, да? Путевка все равно досталась бы Кире – при любом раскладе?

Римма Михайловна пристально посмотрела на нее, удивленно приподняв бровь.

– Кто тебе это сказал?

– Неважно. Важно лишь, правда это или нет.

– Что ж… Да, распределение мест в турнирной таблице уже не играло решающей роли, – Римма Михайловна опустилась на стул, где еще пару минут назад сидела Сашкина мама. – Потому что мы еще вчера, после прогона, включили тебя в состав сборной. У тебя есть техника, выправка, стиль, а главное – бойцовский характер, девочка моя. Ну, а что касается Киры… Она действительно полетит в Англию. За деньги можно купить многое – например, путевку в престижную конно-спортивную школу. Но не все. Далеко не все. К примеру, дружбу старого больного тренера.

Сашка порывисто обняла Римму Михайловну и та, явно не привыкшая к телячьим нежностям, по-мужски похлопала ее по спине.

– Ну, вот и хорошо, что все прояснилось. Как только встанешь на ноги, приходи в клуб – поможешь мне малышей к седлу приучать, пока рука срастается. Да и Фридрих без тебя затоскует. Все, не прощаюсь! – и Римма Михайловна торопливо вышла, боясь не выдержать полного непролитых слез взгляда Сашки.

Вынырнув из забытья после операции, Сашка поморщилась от боли и с удивлением заметила притулившегося на стуле Айрата. Он медленно раскачивался, глядя в пространство перед собой, что-то жалобно приговаривал и комкал несвежий клетчатый носовой платок.

– Дядя Айрат? Ты как здесь?

– Прости меня! Это все моя вина!

– О чем ты говоришь?

– Кто ж знал, что вот так все обернется… – Айрат развернул платок и шумно высморкался. – Я только когда в конюшню вернулся вечером, понял, что он пропал.

– Да кто пропал-то? Говори толком!

– Свисток! Свисток пропал, которым я Мухтара подзывал.

Сашка закрыла глаза и в изнеможении откинулась на подушку. Все сразу стало ясным, как день: и дикие выкрутасы Фридриха, и секрет спокойной самоуверенности Киры.

Свисток… Надо сказать, это был не совсем обычный свисток. Издаваемый им звук, совершенно неразличимый человеческим слухом, прекрасно улавливали собаки. Как, впрочем, и лошади. В Англии такие свистки используются во время лисьей охоты для подачи команд своре гончих. Его в подарок Айрату, заядлому охотнику, привезла в свое время из Англии Римма Михайловна. Айрат дорожил подарком, но применение ему нашлось лишь пару месяцев назад.

Одинокий конюх пригрел приблудного щенка – мальчишки нашли у помойки, дрожащего, со слезящимися гнойниками вместо глаз и перебитой лапой. Старый башкир долго выхаживал его, кормил с рук овсяной кашей с тушенкой – и тот окреп, превратился в добродушного и жизнерадостного, но малость бестолкового пса. Он вечно путался под ногами, оглашая округу таким звонким веселым лаем, что лошади шарахались в стороны. И особенно невзлюбил неугомонного пса норовистый и привыкший к почтительному отношению Фридрих. И надо же было такому случиться, что в один злополучный день Кире пришлось пересесть на Фридриха, потому что ее лошадь чуть потянула связки. Чувствуя чужого и не слишком опытного седока, конь нервничал и всхрапывал, а Кира, стремясь обуздать его, слишком жестко затягивала повод. И вот, когда измочаленный конь уже направлялся в конюшню, под ноги ему бросился, заливаясь приветственным лаем, Мухтар. Фридрих шарахнулся в сторону и понес. Кира, болтаясь в седле, как тряпичная кукла, истошно верещала. Все, кто был в конюшне, бросились к ограде поля для выездки. «На круг, заводи его на круг!» – орал конюх Серега, но Кира в тот момент не слышала ничего, кроме бешеного стука копыт. Было очевидно, что она вот-вот вывалится из седла и покалечится. Айрат бросился наперерез, каким-то чудом ухватил коня за уздечку и обвис на поводе, вынуждая замедлить бег. Фридриха била нервная дрожь. Айрат разжал побелевшие пальцы Киры, сжимавшие повод, и помог ей спуститься на землю. Но вместо благодарности она смерила старого конюха, только что поставившего на карту свою жизнь, ненавидящим взглядом.

– Ты! Твой паскудный щенок! Отец вас всех тут закопает! – и, грубо оттолкнув его, убежала.

К счастью, Антону Станиславовичу каким-то образом удалось успокоить Киру и замять скандал. Но Римма Михайловна, которая сама неровно дышала к собачьему племени, держала летучее семейство русских борзых, а потому скрепя сердце терпела на конюшне неунывающее брехливое безобразие, категорично заявила: с глаз долой! Айрат горевал: была у него комната где-то в городе, но он сам там показывался редко – конюшня стала его настоящим домом, и ночевать он обычно оставался тут. Но слово Риммы Михайловны – закон.

Щенок пропал, и в конюшне стало непривычно тихо. Впрочем, тайну его чудесного исчезновения Сашка разгадала уже через пару дней. В свободные вечера, чтобы скоротать время, Айрат обучал Мухтара по условному свисту выполнять несложные фокусы. И попав в опалу, щенок быстро освоил новый сигнал: заслышав переливчатый свист, он стремглав бросался за большой стеллаж с упряжью, чтобы затем, когда минует опасность быть обнаруженным, выскочить с радостным лаем. Только Фридрих, заслышав свист, предвещающий появление лохматого горлопана, всякий раз злобно прижимал уши и бил копытом, предостерегая приближаться к его деннику.

Так вот что передала во время перерыва Кире ее подружка, вот ее талисман на удачу! Тайком подавая свист, она нервировала и сбивала с ритма Фридриха. Оставалось лишь верить, что она и сама не предполагала, что все это обернется такими серьезными последствиями. Хотя с полной уверенностью утверждать это Сашка бы не стала…

Глубоко вздохнув, она открыла глаза, улыбнулась и провела левой рукой по щеке Айрата, поросшей редкой седой щетиной.

– Дядя Айрат, уж кто-кто, а ты точно тут не при чем, – заверила Сашка. – Рука заживет очень быстро, вот увидишь. И в Англии я еще обязательно побываю. Ну, было бы из-за чего так убиваться, в самом деле!

Старый конюх поймал ее смуглую узкую ладонь и тихо поцеловал.

– Храни тебя Аллах, дочка, – прошептал он.

Потянулись долгие-долгие безрадостные дни в больничной палате. Мама прибегала каждый день, приносила клюквенный кисель и солнечные апельсины. Засиживаясь до лиловых сумерек, она в лицах пересказывала Сашке все забавные истории, которые произошли на репетиции. После того, как припозднившуюся посетительницу прогоняла ворчливая медсестра, тоска наваливалась с новой силой. Сашка уже запомнила каждую трещинку на выбеленном потолке больничной палаты и часами безнадежно смотрела, как ветер треплет деревья за окном.

В один из таких вот безрадостных дней в дверь палаты тихо поскреблись.

– Да, входите! – крикнула Сашка, недоумевая, кто бы это мог быть: мама предупредила, что задержится на репетиции, а для вечернего обхода еще рано.

В дверь снова робко постучали. Сашка вскочила с кровати, распахнула двери и застыла от изумления. На пороге стояла Кира!

– А ты-то что здесь делаешь?! – воскликнула Сашка, менее всего ожидавшая увидеть соперницу, так жестоко отнявшую у нее победу в турнире.

– Пришла попроведовать, узнать, как ты, – залепетала Кира, растерявшая свой привычный высокомерный вид.

– Как видишь, лучше некуда, и все благодаря тебе! – выпалила Сашка.

У Киры, которая так и стояла на пороге, не решаясь войти, слезы брызнули из глаз.

– Прости, я так виновата, – расслышала Сашка сквозь всхлипы. Она села на кровать и отвернулась к окну. Слезы Киры не вернут ей мечты о кубке, о поездке в Англию. Да что там – о конном спорте придется забыть на целый год!

– Можешь быть спокойна: из-за падения я еще год не смогу тренироваться. Так что победы в турнирах тебе обеспечены, – съязвила Сашка.

– Ты не знаешь? – удивилась Кира. – Римма Михайловна выперла меня из школы. Да я бы и сама ушла. Девчонки шушукались за спиной, и на конюшне все смотрели как на прокаженную.

– Вот как? Ну, не беда – найдешь себе другую школу. С папочкиными деньгами и связями это не проблема, разве нет?

– Отец избил меня, – тихо сказала Кира. – Когда узнал, что произошло на турнире.

– Избил?! – вытаращила глаза Сашка.

Кира медленно подняла свитер. На худой спине с остренькими лопатками отчетливо виднелись багровые кровоподтеки.

– Но это же… ужасно, – Сашка просто не находила слов.

– Ерунда. На мене заживает, как на кошке. Так-то он хороший. Только вот когда выпьет…

– Кирка, – прошептала Сашка и обняла бывшую соперницу. Ее вдруг захлестнула волна острой жалости к Кире, которая так умело прятала под маской высокомерной избалованной девицы свое одиночество. Не такой уж радостной была ее жизнь, похожая на картинку из глянцевого журнала.

В день выписки Сашка не могла усидеть на месте в ожидании врачебного обхода. Наконец-то она вернется домой!

Поднявшись с мамой по лестнице парадного, они обнаружили, что дверь квартиры распахнута, и в замке деловито ковыряется незнакомец довольно неотесанной наружности.

– Вы кто? – в ужасе спросила мама.

– Так я это.. слесарь из ЖЭКа. Замок вот меняю. Сами же вызывали.

– Я никого не вызывала!

– Это я вызывала, – в дверном проеме возникла дородная тетка в цветастом халате. – Ну, что стоять на пороге?.. Заходите, будем знакомиться.

Онемевшая от такого гостеприимства мама молча вошла и, не раздеваясь, прошла вслед за ней на кухню.

– Звать меня Лариса Сергеевна. Приехала сегодня поездом из Тамбова. Я получила телеграмму. Анне Петровне, покойнице, – Лариса Сергеевна скорчила постную мину и поискала глазами икону, чтобы перекреститься, и, не обнаружив, так и опустила собранную в щепоть ладонь, – я прихожусь внучатой племянницей и, выходит, единственной наследницей ейной. Так жалко, что на похороны не успела. Вам спасибо большое за хлопоты. Чужие люди, а такое участие проявили… Через пару дней сюда переберутся мой сын со снохой и детьми, так что комнату, как вы понимаете, придется освободить. Ремонт еще придется делать, чтобы дух стариковский перешибить… – Лариса Сергеевна, крякнув, поднялась. – Ну, не буду мешать сборам. Если из обстановочки что-то желаете прикупить на память – думаю, сторгуемся.

– Да как вы смеете тут распоряжаться, как у себя дома! – закипела Сашка.

– Сашка! – резко оборвала ее мама. – Иди, сложи свои вещи.

Уже через полчаса они стояли с двумя чемоданами у подъезда.

– Куда теперь? – устало спросила Сашка.

– К Николь, на Петроградскую сторону. А там видно будет, – зябко поведя плечами, ответила мама, и они побрели в сторону метро.

Николь, разглядев их в свете полуслепой лампочки подъезда, лишь всплеснула руками и уже готова была, по обыкновению, вылить на их головы бурный поток французского с нижегородским, но мама остановила ее:

– Потом, Ники, потом… Давай-ка лучше чаю завари – замерзли как дворняжки.

И воздушная гимнастка, похожая в шелковом халатике на радужную колибри, упорхнула на кухню.

Дом был старый, еще дореволюционный, и расселять этот коммунальный муравейник никто не собирался. Николь ютилась в крохотной комнатке. Вероятно, когда-то, в стародавние времена, это был чуланчик для домашних припасов.

– Спать придется на полу! – с улыбкой сказала она и достала старенький «гостевой» матрас. Обстановка комнаты напоминала шкатулку с драгоценностями: всюду были разбросаны яркие перья, воздушные шарфики, блестящие украшения, туфли, помады, всевозможные коробочки и скляночки. Ничуть не смущаясь царившего тут полнейшего беспорядка, Николь потянула их на кухню пить чай с гренками.

Проснувшись среди ночи, Сашка увидела, что при свете луны комната-шкатулка приобрела и вовсе фантасмагоричный вид. Она на цыпочках вышла в длинный коридор и пошлепала на кухню, чтобы выпить стакан воды. Но когда она, сонно щурясь, почти вступила в полосу желтого света, который отбрасывала лампа, вдруг услышала такое, что заставило ее вновь отступить в темноту коридора и вслушиваться, затаив дыхание, в каждое слово.

– Ники, да не стоит убеждать: я и сама прекрасно понимаю, что такой шанс выпадает раз в жизни – и то при сверхестественной удаче. Цирк Дю Солей – да еще полгода назад я бы горы свернула, лишь бы только попасть на прослушивание. А тут – контракт на целый сезон! Но видишь, как все переменилось за последнее время… Не стало Анны Петровны, за Сашкой некому присмотреть, да что там – и дома-то больше нет. А тут еще ее рука… Тащить с собой ребенка в полную неизвестность, в чужую страну, где и сама-то пока на птичьих правах… Нет, нет, невозможно! Ты-то поезжай, конечно, даже и не вздумай отказываться! Потом, глядишь, через пару лет, когда станешь заокеанской звездой, замолвишь и за меня словечко при случае…

– Ты мне это бгось! Свои эти вот… упадки духа! Неужели совсем некому за гебенком пгисмотгеть?

– Одна Анна Петровна на всем белом свете и была. Я ж детдомовская. Имя, фамилия, дата рождения – придуманы от и до. Знаешь, – мама горько усмехнулась, – все, абсолютно все из наших мечтали: вот станут взрослыми и отыщут своих родителей. И вопреки всему, всей этой ужасной серости и убогости, верили: родители ни за что на свете не бросили бы их, просто так сложилась судьба. В это свято верили даже самые пропащие, на которых все воспитатели уже давно махнули рукой. Однажды на новогодних каникулах нас привезли в цирк. Это был совершенно другой, удивительный мир, наполненный радостью, музыкой, смехом. Там была девочка-гимнастка, она выступала вместе с родителями – бесстрашно взлетала прямо под купол. На ней был, знаешь, такой искрящийся костюм с воздушной юбочкой. Она была вся такая хрупкая, неземная, тонкая, звонкая… Я готова была полжизни отдать, чтобы вот так, как она парить в воздухе… Мечтала: вот, вырасту и стану известной на весь мир цирковой гимнасткой… И родители узнают обо мне из газет. Потом, конечно, оказалось, что цирк – это праздник только для зрителей. А на нашу долю остаются пот, боль и изматывающие репетиции. Но я все равно не хотела бы иной судьбы. Там, под куполом, я чувствую, что живу.

Сашка услышала, как мама усмехнулась.

– Я после школы собиралась в цирковое поступать. Девчонки – кто на дискотеку, кто на свидание, а я в спортзал. Но вот влюбилась без памяти. Дышать забывала, когда он рядом был. Там уж не до цирка – поступила, куда пришлось. Так что быть бы мне сейчас швеей-мотористкой в пыльном ателье заштатного городишки. И я бы ни о чем не сожалела, если бы он был рядом.

– Он тоже… гос в детдоме?

– Нет, что ты!.. Саша был из приличной семьи, не ровня мне, подкидышу детдомовскому. Мне сразу дали это понять. Мать у него строгая, завуч в школе. Она с первого взгляда меня невзлюбила. Твердила, что я камнем повисну у него на шее и всю жизнь ему загублю. Может, в чем-то она была права… Кто знает, как все сложилось бы, если бы мы не встретились?

– Что гадать-то тепегь?! Мало ли что могло бы быть! Пгошлого не вегнуть. Они живы? Они вообще в кугсе, что у них есть внучка?!

– Нет. Доходили слухи, что отец ушел следом за сыном через пару лет – сердце не выдержало. Ах, Ники, да как я объявлюсь-то после стольких лет молчания…

– Позвони ей! Завтга же! Как только пго внучку услышит, сгазу гастает, и все стагые обиды забудутся! Лет-то сколько пгошло!

– Ох, Никольчик, не знаю, не знаю…

Сашка поднялась, на цыпочках прокралась обратно в комнату и долго лежала, всматриваясь в темноту. Оказывается, у нее есть бабушка…

Глава II

По пути в аэропорт Сашка отмалчивалась. Мама поначалу пыталась хоть как-то разрядить обстановку, но она лишь буркала в ответ, и эти междометия можно было истолковать как угодно, но самым верным было бы, пожалуй: «Оставь меня в покое».

Обычно еще за несколько дней до намеченной даты вылета в груди Сашки зрело радостное беспокойное ожидание: уже совсем скоро, уже завтра! Словно перелетная птица, она предвкушала искрящееся счастье нового полета. И огромное здание аэропорта, в любую погоду, в любой час дня заполненного муравьиной суетой, подчиненной невидимому строгому порядку, казалось порталом в новый мир, в новую жизнь.

Но в этот раз все было иначе. Их ждало не море, а запыленный шахтерский городок, затерянный где-то в Уральских горах, чужая бабка и долгая, долгая разлука. Они обе это знали, как и то, что иначе – невозможно.

– Шуня, – Сашка вздрогнула от неожиданности: мама звала ее этим детским нелепым и ласковым именем только в исключительных случаях. – Послушай, дочка. Когда я увидела тебя там, в больнице, такую слабую, хрупкую – я так ясно осознала, что никакая потеря в мире не сравнится с той, если я потеряю тебя. Мы скоро увидимся. Ты должна пообещать, что будешь осторожна. Что не будешь не носиться очертя голову. И никаких – слышишь – ни-ка-ких! – скачек!

– Да, мама, – вяло пробубнила Сашка.

Мама сняла с пальца старинное кольцо с крупным зеленым камнем и вложила в руку дочери.

– А это тебе талисман на удачу, – сказала она.

Сашка удивленно заморгала. Все цирковые артисты суеверны до ужаса, и ни разу на ее памяти мама не расставалась с кольцом, не разрешала даже примерять его, считая, что это забирает силу талисмана. Сашка не раз видела, как в волнительные моменты – за кулисами перед выходом на манеж или во время важного разговора – мама бессознательно крутила его на пальце. Ощутив приятную тяжесть кольца в ладони, Сашка склонилась, чтобы получше его рассмотреть. Металл тускло поблескивал в приглушенном освещении салона, а камень цвета бутылочного стекла напоминал воду старого пруда. Сашка примерила кольцо и вздохнула – оно было слишком велико: даже мама обычно носила его на большом пальце левой руки. Сашка сняла с шеи кулон, продела кожаный шнурок в кольцо и спрятала под джемпером, наглухо застегнув молнию на воротнике.

– Пристегните ремни безопасности, приведите спинки кресел в вертикальное положение, наш самолет готов к взлету, – бодро протараторила заученную скороговорку стюардесса.

Сашка уткнулась носом в иллюминатор, чтобы в последний раз окинуть взглядом город, где все было таким родным и знакомым. Самолет развернулся на взлетной полосе, набрал скорость и легко взмыл в ночное небо. Мириады огней огромного города мелькнули под крылом и тут же скрылись за плотной завесой облаков. Все попытки разглядеть хоть что-то в этой клубящейся мгле были обречены, но Сашка словно прилипла к иллюминатору. В толстом стекле отражались, дробясь, ее полные слез глаза. Сама того не заметив, она уснула, измотанная тревогами последних дней, и открыла глаза, лишь когда стюардесса попросила ее поднять спинку кресла – самолет разворачивался, заходя на посадку.

Челябинск встретил их моросящим осенним дождем.

– Видишь, привезли питерскую погоду с собой, – улыбнулась мама. Даже беглого взгляда хватило, чтобы в сумерках зарождающегося дня увидеть, как она измучена – скулы заострились, а у глаз залегли грустные тени. И Сашка вдруг ясно осознала, что каждый шаг дается маме ценой невероятных усилий. Что она готова развернуться, вот прямо здесь, сейчас, бросить эту затею и улететь хоть на край света, только бы избежать неминуемой встречи с прошлым, к которому нет и не может быть возврата. Еще секунда промедления – и будет поздно. Сашка не могла допустить, чтобы мать пожертвовала своей мечтой в угоду ее интересам и – тем более – каким-то глупым страхам. С напускной небрежностью она перехватила ручку чемодана из прохладных ладоней матери и буркнула:

– Ну что, идем искать такси, что ли? Торжественной встречи с оркестром и цветами, как я поняла, ждать не стоит.

Таксист сразу же предупредил, что до Копейска в это время – двойной тариф: в обратную сторону придется пустым ехать. Заметив, что пассажирки совершенно не настроены на разговоры, он прибавил громкость радио. «Интересно, почему всегда одни и те же песни? – устало подумала Сашка. – Может, знание шансона – обязательно при устройстве таксистом?». И ей живо представилось собеседование: «Образование? Водительский стаж? Прошлое место работы? Город хорошо знаете? Так, прекрасно, а теперь главный вопрос: кто автор и исполнитель песни „Владимирский централ“? Что, молчите? Вы что, думаете, мы абы кого готовы взять? Идите вон улицы мести или лекции студентам читать, а водитель такси должен быть культурным человеком – как-никак встречает гостей города». Вообразив эту сценку, Сашка невольно улыбнулась – может быть, впервые за последнюю неделю.

«Все как-нибудь образуется. Ну не конец же света, в самом деле… Может, не такая уж она и ужасная, эта досточтимая Вера Георгиевна… Да и год когда-нибудь закончится, а там уж…», – она, как учила Анна Петровна, попыталась найти в ситуации хоть что-то хорошее.

Между тем за окном такси в рассветной дымке выступали причудливые очертания заводских труб и цехов, похожие в тумане на скелеты гигантских ископаемых. «Как они тут еще не задохнулись, в этом промышленном гетто?», – с тоской подумала Сашка, вспомнив прохладу невского простора.

– Приехали, – таксист нетерпеливо глянул на часы, давая понять, что и с места не сдвинется, чтобы помочь выгрузить багаж, и умчал, оставив хмурых пассажирок в пыльном дворе типовой пятиэтажки.

– Еще и семи нет… – взглянув на часы, пробормотала мама. – Для визитов рановато. Давай посидим немного на лавочке, отдышимся…

– Да уж, кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро…

Город просыпался. Собачники с питомцами всех мастей, которые обычно просыпаются первыми, окидывали их любопытными взглядами.

– Ну ладно, сколько не оттягивай приятный момент, он все равно наступит, – сказала, наконец, мама и со вздохом поднялась со скамейки. – Я пойду, а ты пока посиди тут. Кто знает, какая нас ждет встреча… Ни шагу со двора, ясно?

Сашка кивнула и проводила взглядом хрупкую фигурку матери, пока она не скрылась в сумраке подъезда.

От скуки она стала машинально пинать пыльное колесико чемодана. Из соседнего подъезда вышел смуглый худой мальчишка, по виду – ее ровесник. Вихрастый, со сбитыми коленями, он бросил на нее быстрый взгляд и побрел к искореженной спортивной площадке. Под натиском неуемной удали местной шпаны устояла только металлическая конструкция с турником и рукоходом. Паренек, видимо, решил покрасоваться перед незнакомой девчонкой – с лету он повис на турнике, подтянулся раз десять для разминки и крутнулся солнышком. Сашка, которая искоса наблюдала за его гимнастическими этюдами, усмехнулась: нашел, чем удивить цирковую… Было заметно, что парень изо всех сил старался не ударить в грязь лицом, но в итоге именно это и произошло, причем в самом прямом смысле: при очередном перехвате его рука неожиданно соскользнула, и он нелепо брякнулся прямо в лужу, оставшуюся после ночного дождя. Вид у него был настолько обескураженный, что Сашка с трудом сдержала улыбку. Но когда она подбежала, чтобы помочь ему подняться, он только сердито глянул исподлобья и скрылся в подъезде.

Пожав плечами, Сашка вернулась на лавку. Прошло, как ей показалось, еще около часа. Она почти задремала, уронив голову на выдвижную ручку чемодана, как вдруг дверь подъезда распахнулась и оттуда выскочила заплаканная мама.

– Я все уладила… Я… Мне нужно успеть еще в пару мест, а в три – уже самолет… Долгие проводы – лишние слезы. Мы с тобой каждый день будем созваниваться по скайпу. Каждый день, слышишь, дочура? А сейчас мне нужно ехать – вон, уже и такси ждет.

Она порывисто стиснула Сашку, зарывшись мокрым лицом в ее волосы, и побежала к машине.

– Первый этаж, сразу направо, пятьдесят третья. Вера Георгиевна, не забудь. Она ждет. Все будет хорошо, – это донеслось уже из отъезжавшей машины, которая через мгновение скрылась за углом дома.

Уже отчаявшись хоть что-то понять во всей этой истории, Сашка стала затаскивать чемодан по лестнице. У двери с облезлой коричневой обивкой и латунным номерком она в нерешительности остановилась. Нажала кнопку звонка – ни звука. Сашка робко постучала – и дверь бесшумно открылась. Она оказалась в темной и тесной прихожей, потопталась в смятении и тихо позвала:

– Вера Георгиевна…

Тишина.

– Эй, есть тут кто-нибудь?..

– Ну, и чего ты тут раскричалась?! Заходи, коли уж свалилась на мою голову…, – раздался из глубин квартиры властный голос.

Сашка прошла в комнату – судя по обстановке, гостиную – и увидела в кресле у окна женский силуэт. Подойдя ближе и привыкнув к яркому солнечному свету, который заливал комнату, она рассмотрела незнакомку. Белоснежные волосы, высоко зачесанные ото лба и скрученные в тугой узел на затылке, придавали ей строгий и надменный вид. Сашка видела, что ее тоже внимательно изучают, и от волнения не знала, куда деть руки, чувствуя себя простолюдинкой на приеме у монаршей особы.

– Нда, ну, этого и следовало ожидать, – пробормотала спустя пару тягостных минут старуха, постучала высохшими длинными пальцами по подлокотнику, видимо, укоренившись в самых неприятных предчувствиях. – Ну что ж, бери свой баул и иди за мной.

В квартире, где коротала свой век Вера Георгиевна, как в музее, сохранилась обстановка советских времен. Сашке сложно было избавиться от ощущения, что она оказалась в старом фильме. На кухне в приемнике день и ночь монотонно бубнило радио, в серванте пылилась армия хрустальных ваз и разнокалиберных бокалов, а на стене в гостиной висел ковер с восточным орнаментом. Вера Георгиевна считала покупку новых вещей в своем преклонном возрасте и к тому же на скромную учительскую пенсию бессмысленным расточительством. Старенький холодильник утробно урчал и трясся, словно жадно переваривая все, что неосмотрительно в нем было оставлено на ночь, но морозил на совесть. Телевизор Вера Георгиевна включала лишь для того, чтобы посмотреть вечерние новости по первому каналу. После окончания выпуска новостей «окно в мир» занавешивалось чуть пожелтевшей от времени ажурной салфеткой. На ночь и во время грозы все электроприборы, кроме холодильника и радио, выключались.

В обстановке квартиры старой учительницы, которую сложно было заподозрить в набожности, выделялась старинная икона – совершенно потемневшая от времени, с тяжелым окладом. Спаситель смотрел грозно и испытующе, словно проникая взглядом в самые потаенные мысли, и Сашка, когда оказывалась в гостиной, не могла избавиться от тревожного чувства, что он наблюдает за каждым ее шагом.

Раз в неделю, по четвергам, к Вере Георгиевне заглядывал на чай ее старинный знакомый Илья Ильич, коллекционер всевозможных редкостей и антикварных вещей. Уже лет восемь он безуспешно уламывал Веру Георгиевну уступить икону, которую та привезла из затерянного среди карельских лесов скита. Но Вера Георгиевна, виртуозно увиливая от прямого отказа, всякий раз давала понять, что эту икону вынесут из дома, только отправляя ее саму в последний путь.

Сашка не встревала в закостеневший с годами распорядок жизни неожиданно обретенной родственницы. Пожелав спокойной ночи и погасив свет, она по-партизански засиживалась за буком до глубокой ночи, болтая с Кирой или просматривая новые фотки друзей из прошлой, питерской жизни. И еще острее ощущала свое одиночество.

…Серый дождь, который зарядил еще ночью, так и лил без передышки. Казалось, весь мир вылинял до грязно-серого цвета под бесконечной холодной моросью. Сашка уже битый час с тоской смотрела, как капли сползают по оконному стеклу. В квартире было так тихо, что можно было различить тиканье старых ходиков в гостиной. Часы простуженно тренькнули четыре раза. Вера Георгиевна, наверное, вяжет или читает. Подумать только, они живут под одной крышей почти два месяца, но за это время едва ли перекинулись и десятком слов. И Сашу это вполне устраивает: по крайней мере, не лезет с расспросами, как там в школе дела – и на том спасибо.

Да и было б что рассказывать, в самом деле! Школа как школа. Все та же ненавистная алгебра и всякие там законы Ома. В первый день, конечно, новенькая из Питера, да еще и с загипсованной рукой, произвела в классе настоящий фурор.

– Привет, меня Лена зовут. А ты навсегда переехала или на время?, – сразу же спросила ее соседка по парте.

– На год, – ответила Сашка.

– Круто, всегда мечтала побывать в Питере. Белые ночи, и все такое, – мечтательно прикрыла глаза Лена. – А с рукой что?

«Вот ведь привязалась, все-то ей интересно», – мысленно возмутилась Сашка. Ей не хотелось рассказывать новой однокласснице про занятия конным спортом и свое падение – все это было слишком личным, болезненным.

– Ой, да глупо получилось: бесились с подругами в бассейне, подскользнулась на дорожке и ка-а-ак грохнулась, – на ходу привычно сочинила Сашка.

– Да, бывает, – сочувственно вздохнула Лена, разглядывая автографы, которые на прощанье оставили Сашке на гипсе питерские друзья.

Другие одноклассники тоже приняли ее дружелюбно, но Сашка держалась обособленно и не особо стремилась завязывать с кем-то тесные отношения. По-настоящему они сдружились, пожалуй, только с Дамиром. Вспоминая, как в первую их встречу он выпендривался, пока не свалился с турника в грязь, Сашка всякий раз невольно улыбалась. Хороший парень оказался. Он был из многодетной семьи: еще четыре младших брата и сестра, хоть по росту вставай и «веселые старты» устраивай. Мать – вечно по уши в заботах о том, как накормить эту ораву и простирать гору грязного белья. Дамир, как самый старший, летом помогал отцу на стройке: таскал тачку, мешал раствор и гордо отдал матери первый заработок. Когда он в этом бедламе и гомоне умудрялся уроки делать – уму непостижимо.

В первое время Сашку удивляло, что он, молчаливый, худощавый и далеко не самый крепкий парень в классе, пользовался признанным авторитетом. Именно он чаще всего становился арбитром мальчишеских потасовок, хотя сам никогда не лез в драку без веских причин. Не сразу Сашка поняла, в чем секрет: он всегда был на стороне правого, а не сильного, не теряя ясной головы, даже когда все вокруг бесновались. И даже легкое заикание, которого он страшно стеснялся, чертовски ему шло, считала Сашка.

Наступили осенние каникулы. Накануне Сашка с Дамиром условились прогуляться в сквере у фонтана. И вот, как назло, с самого утра зарядил противный дождь. В сотый раз с тоской взглянув в небо, Сашка заметила прорехи в грязной вате облаков, через которые нехотя просачивался тусклый солнечный свет. Схватив плащ, она выскочила из дома. Дамир открыл дверь, еле передвигая ногами: на нем гроздьями висели младшие братья, вереща от восторга. Судя по их раскрасневшимся потным лицам, минуту назад здесь была замечательная куча-мала.

«Мам, я с Сашкой немного погуляю?!», – крикнул он в сторону кухни, откуда доносились шкворчание раскаленного масла и дух домашней выпечки. «Хорошо, только хлеба и молока не забудь купить!», – отозвалась мать. Дамир достали из-под лестницы в подъезде старенький велик, Сашка забралась на раму – и они помчали, разбрызгивая лужи.

У фонтана на площади Славы играло уличное радио, и под его бодрые напевы тоскливо переминались с ноги на ногу толстая продавщица воздушных шаров и сладкой ваты да еще пара девиц, присматривающих за пони и серым в яблоках конем. Конь был до того худющим и облезлым, что напоминал пыльное, поеденное молью чучело. Видимо, старый конь был смирным, так что девицы даже не потрудились привязать его – повод был просто наброшен на столбик ограды. Сердце Сашки сжалось от жалости.

– Хочешь п-прокатиться? – заметив ее пристальный взгляд, спросил Дамир.

– Кто? Я? – Сашка даже отпрянула. – Ненавижу этих покатушечников! Они и здоровую молодую лошадь за полгода превратят в разбитого инвалида. А этому пенсионеру – лет сто по человеческим меркам, если не больше, а они его под седло хоть в жару, хоть в ливень, пока замертво не свалится… Ненавижу!

Сашка спрятала озябшие руки в карманы и вдруг нащупала кусочек сахара – серый, в налипших хлебных крошках – видно, завалялся с прежних, «лошадных», времен.

Девицы, заметив подростков, сначала встрепенулись, но тут же поняли, что это не романтически настроенная парочка, и равнодушно отвернулись, изредка бросая на них косые взгляды. Сашка протянула руку, коснулась теплых и мягких ноздрей, покрытых жесткими волосками. Конь тихо втянул незнакомый запах, прянул ушами и легко переступил передними ногами. Сашка бросила быстрый взгляд на стоявших чуть поодаль девиц и незаметно угостила его сахаром. Огладила по шее, поймала взгляд опушенных длинными ресницами темных глаз – и увидела в нем такую бездонную тоску и неизбывную боль, что у самой ком встал в горле.

– Как его звать? – внезапно охрипшим голосом спросила она.

– Метеорит. Но это по паспорту. А так, по-простому – Кощей. Одному богу известно, сколько ему лет, у цыган правды не добиться. Но ты не думай, он сильный, любому молодому жеребцу фору еще даст.

– Да уж, я вижу, – пробормотала Сашка. И вдруг, сама не зная как, легко взлетела в седло, как будто подхваченная невидимой силой. Ее тело – спина, локти, колени – тут же приняло привычную, отработанную сотнями тренировок позу.

Она чуть тронула удила и послала легкий шенкель. И конь, который еще минуту назад понуро стоял, безразличный ко всему на свете, встрепенулся и взял с места в карьер. Он шел – а точнее, летел – удивительно четкой, молодой иноходью, выбивая дробь на тротуарной плитке.

Сашка слышала, как вслед ей несутся возмущенные вопли девиц. Ветер сорвал с нее шапку и растрепал волосы, а сердце переполняла искренняя, неуемная радость, словно в последние два месяца она бродила во сне и вот, наконец, – проснулась. Окрыленная, она сделала несколько кругов по скверу, и, заметив, что рядом с девицами уже собираются любопытные прохожие, остановилась, спешилась и передала поводья.

– Между прочим, мы не бесплатно катаем тут. Тысяча рублей! – зная, что в сложившейся ситуации можно не церемонится, заломила цену одна из девиц. Сашка, еще разгоряченная скачкой, в растерянности похлопала по карманам – кошелек остался дома. Она умоляюще посмотрела на Дамира. Тот вздохнул и молча протянул деньги, которые выдала на покупки мать.

– Ну, ты д-даешь! – только и сказал он, когда они с Сашкой отошли в сторону. – Могла бы хоть п-предупредить, что так здорово к-катаешься…

– Катаются только дети на карусели, – парировала Сашка. – Его спасать нужно. Срочно.

– Кого?

– Коня, разумеется. Иначе его к зиме доконают и сдадут на мясо.

– К-как – на мясо?

– А вот так. Обыкновенно. Как и всех старых лошадей. Никто их с похоронным маршем не провожает и цветы на могилку не бросает, – Сашка развернулась и быстро пошла в сторону дома. Дамир молча поплелся следом, раздумывая, сколько денег осталось в копилке и хватит ли их, чтобы умолчать дома о том, что произошло на прогулке.

С этого дня Сашка уже не могла выбросить Серого из головы. Она видела его печальные глаза, когда в задумчивости бросала взгляд в окно, скучая на уроке, а во сне подсознание дразнило ее удивительно реальными картинами спасения старого коня в лучших традициях Голливуда: с перестрелками, взрывами и бешеной погоней. И всякий раз сон заканчивался одним и тем же: конь вставал на дыбы, принимая грудью летящую в нее пулю, и вот они уже на земле – из раны, пульсируя, вытекает алая кровь, с губ слетают комья пены, а умный черный глаз, в котором дрожит отражение ее перевернутого лица, закатывается в предсмертной агонии. С криком ужаса, вся покрытая липким потом, она просыпалась и долго всматривалась в темноту, боясь снова закрыть глаза.

Спустя пару недель она набралась храбрости, подошла к девицам, извинилась за глупую выходку: «Сама не знаю, что на меня нашло вдруг» – и завязала пустячный разговор с одной лишь целью: выведать, где держат Серого. Его самого она с тех пор не видела, хотя после уроков специально делала крюк, чтобы пройти через сквер. Но в паре с пони, чьи бока украшали большие пегие пятна, тоскливо переминалась в ожидании седоков молодая гнедая кобыла.

Одна из девушек, Марина, рассказала, что с того памятного дня Кощей практически не ест и впал в полную апатию. Сердце Сашки ухнуло в темный колодец.

– А можно с ним как-то увидеться? – спросила она.

– Ну, вообще-то чужаков у нас на конюшне не жалуют, – начала было одна из девушек, но, увидев умоляющий взгляд Сашки, сдалась. – Ладно, приходи завтра, я предупрежу Серегу, чтоб он тебя впустил.

На следующий день Сашка с трудом досидела до конца уроков и сразу сорвалась в конюшню. Отыскать ее на окраине города, среди старых покосившихся деревянных домов, оказалось не так-то просто. По всему периметру конюшня была обнесена забором из профнастила высотой в человеческий рост. По обрывкам разговоров питерских конников Сашка знала, что за нарядной и праздничной вывеской веселых «покатушек» скрывается жесткий и весьма прибыльный бизнес. В старом бараке содержалось более десятка лошадей.

Вдохнув знакомый теплый запах конюшни, Сашка даже закрыла глаза – она вновь почувствовала себя дома, словно и не было этих безрадостных осенних месяцев. Она замерла в дверном проеме и отыскала глазами Серого – его денник был последним в длинном ряду. Сердце ее болезненно сжалось – конь стоял, понурившись, и медленно раскачивался, словно маятник.

– Забавно он танцует, да? – дружески толкнув ее в бок, спросил коренастый паренек и протянул руку. – Серега. Но конь «танцевал» вовсе не от радости. «Медвежья качка» – вот как это называется, вспомнила Сашка слова старого Айрата. Она поражает лошадей, которые мучаются от скуки или одиночества. Беспрерывная однообразная качка изнуряет лошадь, лишает ее сил и радости жизни, впустую изнашивает ноги. Вдруг Серый словно бы очнулся от сна, раздул ноздри, резко вскинул голову и приветственно заржал. Сашка подбежала и обняла его за шею, а он, дружески ткнувшись мордой в плечо, захрустел морковкой, которую она достала из школьного рюкзака.

– Можно я его вычищу и прогуляю? – спросила она Серегу.

– А ты умеешь? – засомневался он.

– Конечно, я в конюшне три года, – с жаром заверила Сашка.

Она зашла в стойло и умело взялась за дело. Серый стоял смирно – чувствовалось, что массаж жесткой щеткой доставляет ему огромное удовольствие. Закончив, Сашка вывела коня во двор. И вновь ее поразило, как удивительно он преображался в рыси – куда только исчезала старческая сутулость и понурый вид! Резвый, сильный и при этом послушный не только легкому натяжению корды, но и, казалось, способный предугадывать ее мысли.

На следующий день Сашка после уроков вновь пришла в конюшню. Серый уже ждал ее, нетерпеливо переминаясь. Серега хмыкнул и молча протянул ей ведро и скребок. Между ними закрепился негласный уговор: за право навещать Серого Сашка выполняла грязную работу и разные мелкие поручения, стараясь не особо мозолить глаза и не лезть с лишними расспросами. Хозяина этой богадельни, как вскоре выяснилось, звали Дмитрий Сергеевич. Лощеный и самоуверенный, он приезжал раз в неделю на белом «мерсе», чтобы забрать выручку и окинуть все приметливым хозяйским взглядом. Работники конюшни хозяина недолюбливали – в денежных делах был он прижимист и нечист на руку. Поговаривали, что он из цыганского племени, и Дмитрий Сергеевич – не настоящее имя, а потому между собой звали его «барон».

Сашка стала бывать на конюшне ежедневно. Подходя как-то раз, она увидела, что во дворе припаркован забрызганный грязью фургон для транспортировки лошадей. Все, кто был на конюшне, собрались вокруг и тихо переговаривались. Из фургона донеслось громкое ржание.

Гордость Андалузии – именно так звали закрытого в фургоне вороного красавца чистых кровей – отличался благородной статью и бешеным нравом. Первый хозяин, сын высокопоставленного чиновника из Казахстана, за немыслимые деньги купил породного жеребца на одном из европейских аукционов, но в седло конь так и не встал – ежедневно, точно развлекаясь, он изобретал все новые трюки, выматывая опытных берейторов. То понесет, закусив удила, то шваркнет со всей мочи о бортик, а то вскинется свечкой на ровном месте. Помаявшись с год, красавца сбыли с рук, и с тех пор он, как переходящий вымпел, кочевал по городам и весям. Простаки, которые не знали его биографии, с первого взгляда влюблялись в гордый изгиб шеи, а через полгода на форумах конезаводчиков вновь появлялось объявление: «Продам чистокровного жеребца. Торг уместен».

Ребята с конюшни, судя по всему, уже были наслышаны о буйном нраве вороного, а потому открывать двери фургона никто не спешил.

– Ну, что, так и будете стоять тут до вечера? – спросил барон, взбешенный возникшей заминкой. – Ты давай иди! – и он ткнул пальцем, похожим на свиную сардельку, в коренастого Серегу.

Тот втянул голову в плечи, но спорить с хозяином духу не хватило. На ватных ногах он побрел к фургону и осторожно повернул ручку. Жеребец встретил поток дневного света и свежего воздуха молодецким всхрапом, который не сулил Сереге ничего хорошего. Парень опасливо протянул руку и взял жеребца под уздцы. Гордость Андалузии, видимо, пребывал в игривом настроении, и сейчас, после долгого и тряского перегона, решил явить себя миру во всей красе. Вороной грациозно прошагал по трапу, прекрасно осознавая, какое впечатление производит его шальной вид, а едва ступив на твердую землю, тут же взвился свечкой, уронив Серегу на землю, и пустился по двору, дико взбрыкивая сильными задними ногами.

– Во, бешеный! – прошептал побелевшими губами Серега, поднимаясь из осенней жижи. Задрав хвост, жеребец навернул пару кругов лихим галопом, а затем остановился в дальнем углу двора. По лицам конюшенных ясно читалось, что ни угрозами, ни денежными посулами их не заставить подойти хотя бы на пять шагов к бешеной твари.

Барон, уже закипавший от ярости и мысленно проклинавший себя за то, что ввязался в авантюру с проклятым жеребцом, вдруг заметил, что из-за спин собравшихся вышла незнакомая девочка-подросток и медленно, словно завороженная, пошла к коню.

– Стой, Сашка, куда?! – заорал один из конюшенных, но барон крепко схватил его за плечо, и тот замолчал. Наблюдая за Сашкой, жеребец нервно прядал ушами, но не двигался с места. Все застыли в напряженном ожидании, в воздухе повисла звенящая тишина.

Сашка не сводила глаз с вороного, как если бы между ними был натянут стальной трос, и пока ее губы бормотали какую-то несусветную ласковую чушь, она привычно отмечала все движения взвинченного коня, мысленно посылая ему призыв: «Я твой друг. Я не причиню тебе зла. Спокойно». И когда их уже разделяла всего пара шагов, жеребец миролюбиво всхрапнул и потянулся мордой к ее протянутой ладони с кусочком сахара. Огладив его по сильной, лоснящейся шее, Сашка ухватилась за недоуздок и повела жеребца к конюшне.

И сразу, словно по команде «отомри», все вышли из странного транса и вновь обрели способность двигаться и разговаривать. Каждый норовил похлопать Сашку по плечу, приобнять, потормошить, точно они только сейчас разглядели ее по-настоящему.

Дмитрий Сергеевич выждал, пока первые восторги улягутся, а потом гаркнул, что всем пора заняться своими делами и взглядом пригласил Сашку в свой автомобиль.

– Ну, выкладывай, откуда ты такая взялась на моей конюшне? – без лишних предисловий спросил барон.

Сашка поерзала в кожаном кресле цвета топленого молока и затараторила заранее придуманную легенду: отец запивается, мать – медсестра, сутками на дежурстве, они с братьями рады любому заработку, она за всякой животиной ходить умеет – хоть лошадь, хоть корова… По прищуренному взгляду барона читалось, что он не верит ей ни на грош, но по одному ему ведомой причине продолжает молча выслушивать ахинею, которую самозабвенно несла Сашка.

– Так, с этим все понятно, – оборвал он ее на полуслове. – Коня как уняла?

– Так это, у меня бабка – она колдунья была. Она и меня разным заговорам и приворотам и научила, – не моргнув глазом, соврала Сашка.

Как ни странно, это нелепое объяснение убедило барона. Во всяком случае, дальнейший разговор напоминал уже не допрос, а деловые переговоры.

– Жеребец тебя принял. Через три месяца большой аукцион, поможешь парням его подготовить к смотринам?

– Можно и помочь, если деньги хорошие платят, – от волнения у Сашки перехватило горло.

– Хорошие – это сколько? – усмехнулся барон.

– А сколько сама заработаю – разрешите мне, как старшим девчонкам, малышню в парке катать. Я согласна хоть вон Кощея взять.

– От этой старой клячи никакого проку нет уже. Избавляться буду, – отрезал барон.

– А давайте я его тогда выкуплю. Отработаю, сколько потребуется – и выкуплю, – выпалила Сашка.

– Идет, – процедил цыган, поразмыслив. – Полгода за него отработаешь. Что парни скажут, то и делай, но первая забота – о вороном, ясно?

Сашка кивнула и протянула худенькую ладонь для рукопожатия, чтобы скрепить уговор. И хотя весь разговор не занял и пяти минут, вся спина у нее была мокрая от волнения, а ноги – точно ватные. В конюшне она, словно не замечая вопросительных взглядов, прошла к Серому и порывисто обняла его за шею, горячо зашептав в самое ухо:

– Я тебя выкуплю! Он согласился. Полгода всего – и ты будешь свободен!

Серый фыркнул, как от щекотки, и положил голову ей на плечо.

– Нет, ты просто с ума с-сошла! – заявил Дамир, когда она рассказала ему о том, что произошло на конюшне. – Что значит: вы договорились?! Конь – это ведь не к-котенок, его не спрячешь под кроватью. Где ты будешь его держать, чем к-кормить?! Бабушкиными п-пряниками? И как ты вообще собралась вкалывать на конюшне – к-как ты объяснишь прогулы в школе?

– Ну, с этим-то как раз все просто. Я после уроков буду все успевать. А с домашним заданием ты же меня выручишь? И с Серым что-нибудь придумаем – в конце концов, пристроим в хорошие руки. Главное – забрать его с этой адской живодерни.

И Сашка, напевая, закружилась по комнате, давая понять, что продолжать спор просто бессмысленно.

На следующий день Сашка заходила в конюшню на подгибающихся от волнения ногах. Конечно, вчера ей благодаря чертовскому везению удалось присмирить строптивого коня, но в каком-то настроении он пребывает сегодня? Как даст породистым копытом под дых – все звезды на небе пересчитаешь. Беспечно насвистывая для вида, она подошла к деннику, где стоял Гордость Андалузии, окликнула его и не повышая голоса скомандовала: «Прими!». Конь, с интересом наблюдавший за ней, поразмыслив пару секунд, посторонился, давая ей возможность пройти в денник. Войдя, она похлопала его по шее, ласково называя по имени, и угостила морковкой. И, продолжая оглаживать крутую шею, зашептала:

– Ты – самый красивый конь в этой конюшне. Да что там – в этом захолустном городишке. Тебе здесь не место. Ты достоин гораздо большего, ты рожден вызывать восхищение и восторг, гарцевать под аплодисменты и вспышки камер. Скоро аукцион, и ты должен показать себя с лучшей стороны. Доверься мне, я твой друг.

Конь, казалось, внимательно слушал ее, а затем добродушно всхрапнул.

Теперь оставалось самое сложное – накинуть недоуздок. Сашка старалась провернуть это так, словно это было самым обыденным делом – без резких движений, легко и уверенно, не давая коню возможности проявить строптивый характер и вырвать голову. Привязав жеребца к кольцу над воротцами денника, она приступила к чистке: сначала осторожно прошлась щеткой ото лба к носу, а затем жесткой скребницей вычистила шею, плечи, круп и – особенно осторожно – ноги. Челку, гриву и хвост она сначала терпеливо разобрала пальцами, а затем расчесала гребнем с редкими зубцами. Напоследок протерла жеребца влажной суконкой, отошла на шаг – и сама залюбовалась: шерсть благородно залоснилась, выгодно подчеркивая сильные мускулы.

На конюшне Сашка молча бралась за любую работу. И день за днем терпеливо стремилась завоевать доверие норовистого жеребца, исподволь подбирая ключик к его сердцу.

«Запомни дочка, лошадь – умное и гордое создание, никогда не унижай его и не пытайся силой добиться выполнения приказов – конь этого не прощает и обязательно при первом удобном случае припомнит, – наставлял ее в свое время старый Айрат. – Терпение и настойчивость. Но при этом не забывай – лошадь должна видеть в тебе вожака, лидера. Она должна осознавать, что именно ты, а не она выбирает путь и задает темп. Лишь в этом случае она будет счастлива служить тебе – не по принуждению, а из уважения».

И первым шагом на этом долгом пути было приучить Гордость Андалузии, которому, похоже, нередко крепко доставалось от прошлых хозяев, взбешенных его неукротимым нравом, доверять человеку и не ждать подвоха. От резкого звука конь мог запросто взвиться на дыбы. В первые дни на новом месте вороной лишь Сашке позволял приближаться к деннику. Старательно расчищая жеребца, она мягко и осторожно оглаживала его сильную шею, бока, постепенно приучая его спокойно относиться к прикосновениям. Затем, когда касания уже не вызывали непроизвольного подрагивания кожи, она, стремясь закрепить успех, стала то нарочно громко шуршать пакетом, прибираясь в деннике, то напевать или хлопать в ладоши, приучая его не бояться новых звуков. Когда установился прочный контакт, Сашка решилась вывести его на воздух: и тут ни в коем случае нельзя было воздействовать тычком – только мягким движением повода – и лишь до того момента, пока жеребец не поймет, что от него требуется и не уступит хотя бы на йоту. И даже самая маленькая победа заставляла сердце Сашки ликовать от восторга, она улыбалась и оглаживала умного красавца. Постепенно он привык к прогулкам на корде и послушно отправлялся в аллюр от легкого взмаха ее руки. Садиться в седло после той скачки на Сером Сашка уже не решалась – и дело даже не в запрете врача. Кости на сломанной руке срослись, а травма спины никак себя не выдавала. Но она обещала маме. Хотя ее так и подмывало вскочить в седло и шенкелем отправить коня в бешеный галоп. Она завистливым взглядом провожала Серегу или его напарника, которые по очереди выезжали вороного. Им доставался восторг скачки, ей – метла и щетки.

День за днем по шажочку завоевывая доверие вороного, Сашка ни на минуту не забывала о Сером, у которого и грива теперь была – волосок к волоску, и копыта вычищены, и глаз озорно сверкал. Облезлый доходяга, каким его все привыкли видеть, словно разом молодел, когда приходила Сашка, и безумно ревновал ее к красавцу-вороному. Задерживаясь на конюшне допоздна, Сашка вела с Серым долгие задушевные беседы. Рассказывала о Питере, маме, Анне Петровне, конной школе и заветной мечте – наступит лето, и она, наконец, улетит к маме за океан. На этом месте Сашка спотыкалась и прикусывала язык, потому что в глазах Серого явственно читался вопрос: «А как же я? Ты меня бросишь?». И Сашка поспешно начинала рассказывать о том, что было сегодня в школе и какой же все-таки придурок этот несносный Хусаинов.

«Не загадывай наперед, жизнь сама все расставит по местам», – так часто приговаривала Анна Петровна, когда Сашка делилась своими переживаниями и страхами. И в сотый раз оказывалась права.

Как-то раз, в начале февраля, прибираясь в деннике Серого, Сашка случайно услышала разговор.

– Седьмой и пятый отсек скоро освободятся. Вчера закупщик с Нагайбака приезжал, Кощея и Изабеллу сторговал, – сплюнув, сказал Серега.

– Так вроде Кощея же барон Сашке обещал. Девка из сил выбивается, – возразил ему другой конюх.

– Ты как будто не знаешь – ему никто не указ. Вороной уже присмирел, так что ему соблюдать договор выгоды нет – нагонит Сашку с конюшни и еще пинка на добрую память отвесит, – сказал Сергей.

Сашка стиснула зубы, но из глаз все равно брызнули жгучие злые слезы. Она бросила лопату и проскочила мимо примолкших конюхов.

Сашка ворвалась к Дамиру, как океанский ураган.

– Мразь, он все-таки продал Серого на мясо! – она в бешенстве металась по комнате, не находя себе места. Дамир все понял без лишних слов.

– В полицию идти бесполезно. Для них лошадь – не живая душа, а имущество: как хочешь, так и распоряжайся, хоть покатушки устраивай, хоть на колбасу, – продолжала буйствовать Сашка. Она бросилась на старенький диван, и тот затравленно скрипнул. Дамир кусал губы, напряженно обдумывая что-то.

– Ну, хорошо, давай просто уведем и спрячем его, раз другого выхода нет, – наконец произнес он.

От неожиданности – услышать такое от тихони-отличника! – Сашка резко села и пристально вгляделась в его лицо, пытаясь понять – не шутит ли? Уже через пару мгновений они горячо обсуждали детали ночной операции.

– Мама послезавтра дежурит в ночь, отец на вахте, так что я смогу тихонько улизнуть на пару часов, когда малышня угомонится, – сказал Дамир. – Я стукну, ты потихоньку в окно вылезешь – главное, не проспи!

Какой уж тут сон! Сашке казалось, что в эти два дня время ползло медленно, как мохнатая гусеница по листу лопуха. Она позвонила на конюшню и хриплым голосом сообщила, что простудилась и лежит с высоченной температурой, так что в ближайшую неделю работник из нее никакой.

В среду, после наспех проглоченного ужина Сашка ушла в свою комнату, битый час просидела над учебником по физике, раз за разом пробегая невидящим взглядом главу о силе сопротивления. А потом махнула рукой и завалилась на диван с книжкой. Она то и дело поднимала глаза на часы, но стрелка словно прилипла к циферблату.

Наконец, Вера Георгиевна тяжело прошаркала по коридору и все стихло. Сашка погасила свет, оставив только настольную лампу, и по углам комнаты залегли глубокие тени.

Когда в окно мелко поскреблись, ее сердце бешено заколотилось. Стараясь не шуметь, она растворила старую двойную раму, и в комнату ворвался студеный воздух.

– Давай скорее! – сдавленно прошипел Дамир.

Сашка достала из-под дивана спрятанные с вечера пуховик и сапоги, быстро оделась и спрыгнула в мягкий сугроб.

Лицо Дамира до самых глаз было замотано шарфом.

– Ты что, в ниндзя решил поиграть?! – не удержалась от улыбки Сашка.

Но Дамиру, похоже, было не до шуток.

– Не хочешь щеки и нос отморозить – тоже п-прячь: на велике придется г-гнать, – деловито произнес он.

К счастью, заснеженные улицы были пусты, и вскоре вконец окоченевшая Сашка и взмокший от быстрой гонки Дамир затормозили в переулке у конюшни.

Сегодня в ночную смену был Серега. Обычно он, выпроводив всех и заперев двери, уходил в подсобку и включал боевики на полную громкость, так что Сашка не опасалась. Заслышав осторожные шаги, из-под железных ворот вылез Дунай – мохнатый увалень-алабай, которого на ночь спускали с привязи. Сашка еще с ужина припасла для него котлету по-киевски, и пес приветливо лизнул ее в лицо, помахивая куцым обрубком хвоста. Сашка по-пластунски пролезла под воротами и тихо отомкнула засов железных ворот, но распахивать их не стала, чтобы не привлечь внимание случайных прохожих.

Дамир укрылся за сугробом рыхлого снега. Они условились, что если к воротам кто-то приблизится, он свистнет. План был прост: пробраться в конюшню, увести Серого и постараться не наделать шума. Еще осенью, гуляя в городском парке, Сашка случайно набрела на заброшенную сторожку – на первое время спрятать коня можно там.

Сашка пробралась в теплый, пахнущий сеном и навозом сумрак конюшни. Вороной, почуяв знакомый запах, всхрапнул и со всей силы ударил копытом в деревянную перегородку. На шум из подсобки выглянул заспанный Серега – Сашка едва успела укрыться за ларем с отрубями.

Сергей обвел денники хмурым взглядом, ругнулся и снова убрался. Сашка гусиным шагом просеменила к деннику Серого и тихо приподняла щеколду. Сняла с гвоздика упряжь.

– Обойдемся сегодня без седла, Серый, некогда рассупониваться, – руки ее сноровисто надевали упряжь, а в голове уже прокручивался план побега.

Она потянула Серого к двери, но тут вороной, оскорбленный столь явным пренебрежением его высокородной особы, громко заржал и так лягнул перегородку, что едва не разнес ее в щепы. Сашка, поняв, что через секунду сторож будет здесь и прятаться уже бесполезно, птицей взлетела на Серого и пустила его в галоп. Времени, чтобы спешиться и распахнуть во дворе тяжелые железные ворота, уже не оставалось. Она лихорадочно искала спасительную лазейку: двор окружал забор едва ли не в два метра высотой – Дмитрий Сергеевич не жаловал любопытных взглядов соседей – но в дальнем углу, за сараем, как помнила Сашка, была куча слежавшегося щебня.

Времени на раздумья уже не было, она дернула левый повод и завела коня на круг.

– Давай, милый, выручай, это наш последний шанс, – шепнула она в ухо Серому, склонившись до самой гривы. Конь, словно разгадав ее сумасшедший замысел, оттолкнулся о щебень, взметнулся ввысь – и завис в воздухе, перелетая забор. Ошеломленная Сашка, упершись коленями и вся подавшись вперед, к вытянутой в струнку сильной шее, почувствовала, как он мягко приземлился и поскакал, не снижая темпа, по темной улице. Погони можно было уже не опасаться.

Кружными путями они выбрались к окраине старого парка. Сашка с трудом разыскала сторожку, почти до окон занесенную снегом. Хлипкая хибара, собранная из битого кирпича и прогнивших досок, едва выдерживала порывы ветра. Сашка разгребла, поминутно дуя на коченеющие пальцы, снег, заваливший дверь, и завела Серого.

– Это ничего, что холодно, сейчас надышим, – успокаивала она то ли его, то ли себя. Заметив, что коня бьет крупной дрожью, она мысленно чертыхнулась, стянула с шеи длинный вязанный шарф и стала быстро обтирать им еще вздымающиеся от быстрого бега бока. Холодина в сторожке стояла несусветная, но, по крайней мере, не задувал ветер и была крыша над головой. На улице повалил снег. «Вот и хорошо, следы заметет», – промелькнуло в голове Сашки.

Вернувшись домой, она тихонько прокралась на кухню и вскипятила чайник. Обхватила дымящуюся чашку озябшими ладонями и зажмурилась, почувствовав, как разливается по телу блаженное тепло. Сашку переполняла неуемная радость – невероятно, но ей все же это удалось! Был момент, когда ей казалось, что все безнадежно пропало – но сейчас все страхи и опасения отступили. Серый спасен, свободен! Нужно только передать его в добрые и заботливые руки. Оставить его хотя бы еще на пару дней в хлипкой сторожке в парке было бы просто бесчеловечно, поэтому, как бы ни хотелось Саше видеться с конем каждый день, все же придется расстаться.

Как быть, она уже придумала – в Челябинске есть ветеринар, известный зоозащитник – пару лет назад он спас искалеченного тигренка из передвижного цирка. В зубах тигренка застрял острый обломок кости, десна кровоточила и воспалилась, несчастный страдалец отощал до крайней степени. Ветеринар не только провел сложнейшую операцию, но и долгие месяцы терпеливо выхаживал тигренка, который бегал за ним, как ручной. А сегодня возмужавший Жорик живет в одном из заповедников где-то на Дальнем Востоке. Конечно, обыкновенный конь – амурскому тигру не чета, но Сашка не сомневалась: ей удастся убедить ветеринара, что Серый – совершенно особенный. Но все это потом, потом, сил уже не осталось.

Сашка повалилась на расправленный диван и блаженно потерлась щекой о прохладную подушку. И вдруг вскочила, пораженная внезапной мыслью: Дамир, наверное, не видел, как она перемахнула забор на противоположной стороне двора и скрылась в темном проулке. Он так и остался ждать ее у ворот. Она несколько раз набрала его номер, но бездушный металлический голос сообщил, что «аппарат абонента выключен».

Продолжить чтение