Читать онлайн Неправильные дети бесплатно

Неправильные дети
Рис.0 Неправильные дети

Hana Tooke, Ayesha L. Rubio (ill.)

THE UNADOPTABLES

Text copyright © Hana Tooke

Illustrations copyright © Ayesha L. Rubio

First published by Puffin Books, 2020

The moral right of the author and illustrator has been asserted

© Смирнова Д., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

0

Рис.1 Неправильные дети

ПРИЮТ «МАЛЮТКА-ТЮЛЬПАН»,

АМСТЕРДАМ, 1880 год

младенец должен быть завёрнут в хлопковое одеяло.

младенец должен лежать в плетёной корзине.

младенца следует оставлять на верхней ступеньке.

За все те годы, что Элинора Гассбик была директором сиротского приюта «Малютка-тюльпан», правила отказа от детей ни разу не нарушались. Вплоть до лета тысяча восемьсот восьмидесятого года. В последующие месяцы пятерых младенцев оставили на пороге «Малютки-тюльпана», и, несмотря на то что правила висели прямо при входе, ни один из них не был оставлен корректно.

Первый ребёнок появился ясным утром в конце августа, когда роса блестела на мощёных улицах города.

Брошенный младенец (надо сказать, что это была девочка), завёрнутый в розовое хлопковое одеяло, лежал на соответствующей ступеньке. У малышки были глаза цвета какао-бобов, а на голове топорщился светлый пушок. Однако тот факт, что второе правило форменным образом проигнорировали, не оставлял шансов на прощение. Младенца уложили в перевязанный изумрудно-зелёной лентой жестяной ящик для инструментов, как будто в подарочную упаковку.

– Фу! – скривилась Элинора Гассбик, с отвращением глядя свысока на кроху в жестяной коробке, а затем жестом приказала одной из сирот унести ребёнка. – Помести её где-нибудь наверху.

Сиротка кивнула.

– Какое имя написать на кроватке, хозяйка?

Директриса скривилась. Давать имена детям – утомительно, но необходимо.

– Хозяйка, у неё что-то с пальцами! Как так получилось?

Малютка сосала большой пальчик, издавая громкие чавкающие звуки, от которых у Элиноры Гассбик мурашки поползли по спине. Она сосчитала пальцы подкидыша. Действительно, на каждой руке оказалось по одному лишнему.

– Назови Лоттой.

Второй младенец появился неспокойным сентябрьским вечером, когда многочисленные деревянные ставни на окнах приюта гремели под порывами буйного ветра.

Сиротка зашла в столовую, где горели свечи: в руках девочка осторожно несла ведро из-под угля, словно это был букет цветов. Там что-то поскуливало. Заглянув внутрь, директриса к своему неудовольствию обнаружила младенца с чёрными волосами, завёрнутого в заляпанный сажей платок. Увидев Гассбик, малыш часто заморгал.

– Бедняжку бросили рядом с угольной ямой, – сообщила сиротка.

– Отвратительно! – каркнула Гассбик, имея в виду нарушение сразу второго и третьего правил. – Унеси его.

– Как назвать его, хозяйка? – нервно спросила сиротка.

Элинора Гассбик снова окинула недовольным взором ребёнка в ведре, его перепачканный углём носик и видавший виды платок, в который младенца заботливо укутали. Судя по всему, хлопковый платок прежде был ярким и красивым. Но теперь он приобрел мутно-серый оттенок, и на нём едва просматривался узор из чуть более тёмных серых овалов. «Как будто тухлые яйца рисовали на грязном мольберте», – подумала директриса.

– Назови Эгбертом.

Третий ребёнок появился неожиданно тёплым октябрьским полднем, когда дамы с лёгкими зонтиками фланировали по залитым солнцем улицам.

Сидевшая на скамейке во дворе Элинора Гассбик, одетая в самое лучшее платье с рукавами-буфами, открыла корзинку для пикника и, к своему ужасу, обнаружила младенца, ёрзавшего среди бутербродов с сыром и кусков миндального пирога. У малышки была копна рыжих вьющихся волос, и она беспрестанно гукала.

Ни хлопкового одеяла. Ни плетёной корзины. О верхней ступеньке и речи не шло.

Директриса зашипела пронзительно и громко, точно кипящий чайник. Младенец в корзинке сразу умолк, бровки сошлись вместе, когда он в страхе зажмурился. В окнах высоких узких кирпичных домов по всей улице замаячили любопытные лица, а дамы с зонтиками прервали променад. Элинора Гассбик, собравшись с силами, натянула на лицо улыбку, чтобы не смущать соседей. Сиротка пробилась к ней сквозь толпу.

– Минуту назад её здесь не было, – убеждённо сказала девочка, осторожно взяв кроху на руки.

– Унеси её, – процедила Элинора Гассбик сквозь стиснутые зубы.

– Да, хозяйка. А… имя?

Сиротка качала притихшую малютку и аккуратно выбирала семена фенхеля у неё из волос. Директрису пробрала дрожь.

– Назови… Фенной.

Четвёртый ребёнок появился сумрачным ноябрьским утром, когда покрывало тумана клубилось над каналом.

Раздалось дребезжание колокольчика: звонили из лодки и оповещали о том, что прибыли поставки. С помощью лебёдки, закреплённой снаружи, сиротка подняла бадью в дом. Как только груз показался из тумана, у Элиноры Гассбик задёргался левый глаз. В бадье лежал малыш в мешке из-под муки и с хмурой гримаской на личике. Внизу мешка были прорезаны две дырки, из которых торчали неестественно длинные ножки ребёнка.

Директриса втащила мешочного малыша внутрь, проклиная бедлам, постигший её приют.

– Одень его во что-нибудь, – гаркнула она стоявшей рядом сиротке.

Она посмотрела на хлипкие уши подкидыша, на его несуразно долговязые конечности, на выпачканные мукой волосы, торчавшие из головы под невообразимыми углами. На мешке оказались отпечатаны следующие слова: «МУКА СЕМОЛИНА»[1]. Директриса застонала.

– Назови его… Сем.

Пятый и последний ребёнок появился в декабре, при полной луне, когда созвездия ярко сияли на небосклоне Амстердама.

Элинора Гассбик отправила сиротку на крышу приюта, чтобы выяснить, что там за странный шум. Малышка, укромно оставленная за дымовой трубой, в корзинке, по форме напоминавшей гроб, лежала и радостно ворковала, уставившись в звёздное ночное небо. Волосы её были черны, словно полночь, да и глаза оказались почти чёрными.

Сиротка бережно унесла корзинку в дом, где кроха тотчас начала хныкать. Директриса протянула руку и ловко, даже не коснувшись младенца, выхватила игрушку, которую малютка сжимала в руках: тряпичную кошку, сшитую из мягчайшего амстердамского хлопка и одетую в отличный лионский шёлк.

Изнутри игрушки доносилось слабое тиканье, но директриса слишком громко выражала своё негодование, чтобы услышать его.

– Да это просто нелепость!

Она швырнула игрушку обратно в корзинку, на чёрное бархатное одеяло, в которое кто-то запеленал младенца. В углу одеяльца белой нитью было вышито имя: «Милу».

1

Рис.2 Неправильные дети

ПРИЮТ «МАЛЮТКА-ТЮЛЬПАН»,

АМСТЕРДАМ, ЯНВАРЬ, 1892 год

Приют «Малютка-тюльпан» представлял собой на редкость высокое здание, втиснутое в середину длинного ряда тоже на редкость высоких домов. На самом верхнем этаже девочка с удивительными тёмными глазами смотрела из маленького окна на замёрзший канал.

Милу следила за падающим снегом, который оседал на затейливых крышах, точно слой глазури на торте. На льду внизу собрались толпы людей, их лица с покрасневшими носами лучились радостью. На смену велосипедам и башмакам пришли санки и коньки, весёлые крики звучали вперемешку со ржанием запряжённых в повозки лошадей.

Чем дольше Милу дышала на холодное стекло, тем более туманным и размытым становился городской пейзаж. Тяжело вздохнув напоследок, девочка отвернулась от окна. В тот же миг замёрзший кусок отслоившейся краски на стене с хрустом упал на пол. Деревянный пол в спальне был покрыт тонким слоем инея: у Милу мёрзли даже глаза, и ей стало больно моргать. Небольшой камин у соседней стены оказался пуст и тёмен, как и всегда.

– Замёрзшая сирота, – сказала Милу рыжеволосой девочке, сидевшей на кровати напротив. – Звучит, как название необычного десерта, верно, Фен? Я думаю, не новый ли это план хозяйки: раз уж из нас не удались потенциальные сыновья и дочери, она, наверное, надеется продать нас в качестве мороженого.

Фенна скорчила рожицу, закатила глаза и снова принялась кормить зачерствелыми крошками серую крысу, устроившуюся у неё на коленях.

Милу сморщила нос и поджала губы, сложив их клювиком.

– Замёрзшие сироты! – каркнула она, в точности подражая визгливому тону директрисы. – Подходите и покупайте замёрзших сирот! Лучшие сироты в Голландии! Всего пять центов за порцию!

Хмурый лоб Фенны разгладился, а уголки рта дёрнулись. Милу сразу ощутила, как приятное чувство согревает её изнутри.

– Нам лучше поторопиться, – добавила она серьёзным тоном.

Девочка вытерла запотевший кружок на окне и, прищурившись, посмотрела на часовую башню на другой стороне улицы.

– Проверка начнётся через четыре минуты, Гассбик нам волосы из подмышек повыдирает, если мы снова опоздаем и не сдадим бельё…

Лёгкое покалывание, начавшееся от кончиков ушей, спустилось на шею Милу. Это мурашки не от холода, а самое настоящее предчувствие.

В коридоре послышались шаги. Девочки испуганно переглянулись. Милу спрыгнула с подоконника. Фенна перекатилась на кровати, прижав крысу к груди.

Милу схватила в охапку бельё для стирки, лежавшее на краю кровати, а Фенна спрятала крысу в корзинке с едой: всё это было проделано прямо за мгновение до того, как дверь спальни распахнулась.

Сначала в комнате появилась мальчишеская голова с двумя несуразно расположенными ушами и всклокоченным чубом светлых волос. Следом показалось долговязое тело с тонкими длинными конечностями.

– Вот вы где! – выдохнул мальчик, теребя пальцами край заляпанной жиром рубашки.

– Сем, это всего лишь ты, – облегчённо выдохнула Милу. – В чём дело?

Сем криво ухмыльнулся.

– У нас посетители.

Он произнёс это с такой затаённой надеждой, что Милу почувствовала, как у неё в груди тоже затрепетало что-то неуловимое. Случайные посетители не могли привести Сема в сильное волнение.

Только те, кто готов забрать детей с собой.

– Посетители, – повторила Милу, а Фенна едва слышно вздохнула.

Минуло несколько месяцев с тех пор, как визитёры в последний раз приходили в «Малютку-тюльпан», чтобы посмотреть на сирот. Вдруг сегодня наступил тот самый день и родители наконец-то заберут её? Конечно, она их не помнит, но у неё есть некоторые теории. Целая «Книга теорий», если быть точнее, которая в данный момент спрятана в левом рукаве платьица.

Абсолютно во всех случаях её родители оказывались храбрыми и умными. Во всех, кроме одного, когда они отчаянно пытались вернуть её. Может быть, спустя двенадцать долгих лет ей улыбнулась удача?

– Милу, – напомнил Сем, – нам нужно спешить.

– Да, сейчас.

Она перелезла через три кровати, чтобы добраться до той, которую делила с Фенной и Лоттой, и вытащила из-под неё корзинку в форме гроба. Там всё всегда лежало на своих местах. Простая необходимость. На самом верху покоилась тряпичная кошка. Милу провела пальцем по лапке, на которой красной нитью было изящно вышито имя: «Брэм Поппенмейкер, кукольник». В лапах игрушечная кошечка держала прядь рыжих вьющихся волос, перевязанных изумрудно-зелёной лентой. Девочка отложила её в сторону и передвинула лежавшие в корзине листы бумаги: портрет углём маленькой Милу и афишу с рекламой знаменитой парижской цирковой труппы Цирка де Люмьер. Под этими сокровищами скрывалась аккуратно сложенная ткань: отличный чёрный амстердамский бархат.

Сем сел на кровать рядом с Милу и упёрся локтями в колени.

– Милу…

– Одну минуту.

Он пристально посмотрел на неё. Девочка знала, что означает этот взгляд: он считает, что с её стороны глупо цепляться за надежду, будто мама и папа придут за ней. Он не питал подобных чаяний: своих кровных родителей Сем, похоже, презирал. Милу полагала, что, если бы её оставили в мешке из-под муки, наверное, она бы чувствовала то же самое.

Сем не понимает: она просто-напросто знает, что однажды найдёт свою семью.

Вопрос лишь в том, когда это произойдёт. И никаких но.

Милу надела чёрное бархатное платье поверх приютского, хлопкового и пожелтевшего. Если на сей раз действительно приехали её настоящие родители, они, конечно же, узнают её старое детское одеяло. Платьишко оказалось довольно тесным: все эти годы Сем часто перешивал его, но скоро оно станет совсем ей мало.

Мальчик хмуро оглядел её наряд, после чего аккуратно поправил воротничок. Она опять положила вещи в корзинку, взяла в руки тряпичную кошку и прижала её к колотящемуся сердцу. Когда Милу была крохой, то была уверена, что у кошки есть собственное сердце. Её пульс согревал девочку в течение долгих холодных бессонных ночей, пока несколько лет назад он не остановился: вот тогда Милу поняла, что, пожалуй, сама всё выдумала.

Может быть, сейчас придёт конец холодным бессонным ночам. Вероятно, сегодня наступил тот день, когда она покинет приют.

– Нам надо поторопиться, – нетерпеливо сказал Сем, вместе в Фенной направляясь к двери.

Милу последовала за ними. Спальня находилась на пятом этаже старого узкого дома, построенного у канала. Здание практически целиком состояло из густых теней и расшатанных досок, едва державшихся вместе под пластами отслаивающейся краски. Дети бежали вниз по крутым, коварным лестницам, мимо мастерской на четвёртом этаже, прачечной – на третьем и классных комнат – на втором. Сем буквально летел впереди остальных, перепрыгивая через три ступеньки зараз. Фенна ступала плавно, двигаясь быстро и бесшумно.

Во всём приюте только первый этаж не выглядел так, будто мог рассыпаться от простого чиха. Пол в вестибюле оказался вычищен до блеска, стены выкрашены в чудесный фиолетовый цвет, а в углу размеренно тикали высокие часы с маятником. Вдоль стены самостоятельно выстраивалась в шеренгу пёстрая компания детей: младшие – с одной стороны, старшие – с другой. Все лихорадочно пытались привести себя в порядок: оттирали грязные пятна, заправляли рубашки, одёргивали юбки, подтягивали носки. Но этим никак нельзя было скрыть их настоящее положение: здесь собрались грязные, голодные, отчаявшиеся сироты.

Сем и Фенна скользнули в шеренгу, и три коричневые крысы сразу же побежали налево и направо по мраморному полу. Девочка в безрукавке, надетой поверх синего хлопкового платьица, стояла рядом с мальчиком с ярко-чёрными волосами и пыталась отчистить рукав его рубашки. Она метнула на Милу встревоженный взгляд.

– Чего вы так долго? – спросила Лотта, но тотчас заметила платье Милу и тряпичную кошку у неё в руках. – Понятно. Быстрее, помогите мне счистить уголь с рубашки Эга.

Милу взялась за другой рукав Эга и принялась тереть его. Уголь размазывался, отчего ткань на манжетах приобретала любопытный сероватый оттенок.

– Гассбик захотела ещё один портрет, – заявил Эг взволнованным голосом.

Он высвободился и осторожно поправил заляпанный сажей платок, обвивавший шею.

– Не переживай, – сказала Милу. – Это просто…

Кончики ушей снова начало неприятно покалывать. Ощущение всё усиливалось, пока девочке не стало казаться, что тысячи иголок впиваются ей в мочки. Милу потянула Лотту за собой и толкнула её в шеренгу, где уже стоял Сем. Едва она успела встать рядом с Лоттой, как по коридору, ведущему в Запретную зону, разнёсся знакомый звук.

Цок-цок-цок.

Все двадцать восемь детей вытянулись, словно их дёрнули за невидимые ниточки.

Цок-цок-цок.

Раздались двадцать восемь резких вдохов.

Цок-цок-цок.

Двадцать семь пар широко раскрытых глаз были прикованы к противоположной стене. Милу из-под полуопущенных ресниц наблюдала за тёмным коридором слева.

Цок-цок-цок.

Туфли госпожи Гассбик появились мгновением раньше её самой. Узконосые, сделанные из гладкой кроваво-красной кожи и с низкими зауженными каблуками… они казались такими же хищными, как и выражение лица директрисы, когда она вошла в вестибюль.

Все чудовища, которых Милу придумывала для своих сказок на ночь, так или иначе вели происхождение от Гассбик: грубая ухмылка горгульи, бездушные глаза оборотня, пробирающий до костей визг призрачных плакальщиц банши. Не будь директриса преисполнена ненависти и злобы, она бы, конечно, выглядела как обычная женщина средних лет, но в её чертах сквозило нечто зверское, а виной тому был желчный характер.

Гассбик два раза мучительно медленно прошла вдоль шеренги. Попеременно она то кривила губы, то сдвигала брови. Милу опустила взгляд и держала спину прямо, не сутуля плечи, но и не вздёргивая их к ушам, которые до сих пор покалывало. Наконец директриса недовольно цыкнула и топнула ногой.

ЦОК!

Все двадцать восемь детей вздрогнули.

Динь-дон! Это задребезжал дверной колокольчик.

– Наши гости уже здесь, поэтому не разочаруйте меня! – каркнула директриса, по виду которой можно было заключить, что она в высшей степени разочарована в каждом воспитаннике.

Гассбик процокала к входной двери, помедлив, чтобы поправить волосы, скрученные в тугой узел, и натянуть на лицо омерзительную улыбочку.

Дверь распахнулась, и в помещение ворвался снег. Милу не могла удержаться и вытянулась, стоя в дальнем конце шеренги, когда посетители переступили порог: два тёмных силуэта в снежном облаке. Девочка прижала тряпичную кошку к груди, прямо к лихорадочно колотящемуся сердцу. Покалывание в ушах возобновилось, дыхание стало частым и поверхностным.

Дверь захлопнулась, и снежинки упали на пол, предоставив всем возможность лицезреть две высокие фигуры в чёрных плащах с накинутыми на головы капюшонами. Даже со своего места Милу видела, что одеяния сшиты из амстердамского бархата: приятный глазу блеск яснее ясного свидетельствовал об этом.

Её пальцы нащупали метку на лапе игрушечной кошки. Может, это Брэм Поппенмейкер? Он привёл её маму? Милу не сомневалась, что узнает их. Они будут похожи на неё. И нисколько не похожи на других.

Когда оба посетителя подняли руки, чтобы снять капюшоны, Милу почудилось, будто у неё в животе затрепетало целое кладбище призраков. Но из-под капюшонов показались вовсе не чёрные, как полночь, волосы и не почти такие же чёрные глаза.

Призраки в животе Милу превратились в плотные, тяжёлые надгробия.

Две головы с волосами соломенного оттенка.

Две пары светло-голубых глаз.

Две до отвращения радостные улыбки.

2

Рис.3 Неправильные дети

Золотоволосые незнакомцы отряхнулись от снега и повернулись к шеренге. Милу старалась не думать о своём разочаровании и крепче сжала тряпичную кошку, вперившись взглядом в свои ботинки.

Это – не её родители.

– Welkom![2] – проверещала Гассбик, улыбаясь, точно простодушная кукла. – Kindjes[3], это господин и госпожа Фортёйн. Давайте все вместе поздороваемся! Goedemorgen![4]

– Goedemorgen, – проскандировали двадцать восемь тоненьких голосков.

У Милу было ощущение, что её язык облеплен паутиной. Она оттянула воротник бархатного платья, теснота которого теперь стала почти удушающей. Чья-то рука обвила её ладонь и сжала: девочка слабо улыбнулась Лотте.

– Проходите сюда, у нас тепло, – сюсюкала Гассбик, мельтеша вокруг посетителей и ведя их в глубь помещения. – Kindjes так рады вас видеть.

– А мы так рады видеть их, – сказал господин Фортёйн.

Это был высокий мужчина, а жена его оказалась ещё выше. Они стояли в центре вестибюля и шныряли глазами туда-сюда по шеренге, будто изучали витрину магазина.

– Восхитительно! – произнёс господин Фортёйн.

– Восхитительно… ваша правда, – скривилась Гассбик, и её радушие на мгновение улетучилось. – Нет никаких сомнений в том, что я предоставляю наилучших сирот. Послушные, работящие и хорошо воспитанные. А старшенькие умеют читать и писать.

– Ах, Барт, здесь такой большой выбор! – умилённо заулыбалась госпожа Фортёйн.

Улыбка Гассбик медленно, но верно расползлась по напудренным щекам. Милу сильнее вонзила пальцы в мягкий хлопок тряпичной кошки.

– В таком случае всенепременно начинайте смотреть, – опять просюсюкала Гассбик. – Начнём с самых юных.

Первая сирота, девчушка со светлыми кудряшками и целым созвездием веснушек на личике, поспешно сделала шаг вперёд. Директриса опустила очки на кончик носа и уставилась в свой блокнот.

– Это Джанника, – проскрипела Гассбик. – Около трёх лет. Умеет считать до десяти и понемногу начинает понимать, как пользоваться швейной иголкой и не исколоться при этом в кровь. Джанника идёт в комплекте с плетёной корзинкой и жёлтым хлопковым одеялом.

Фортёйны осклабились малышке.

– Hallo, liefje[5].

Милу почувствовала, как её тянут за рукав. Она покосилась на Лотту, которая с задумчивым видом разглядывала Фортёйнов.

– Готова поспорить на носок без дырок, что они возьмут Джаннику, – прошептала Лотта. – В семи случаях из восьми забирают самых маленьких. А если у ребёнка веснушки, то шансы возрастают. Выражаясь математически, мы её уже потеряли.

– Может, оно и к лучшему, – прошептала в ответ Милу, посмотрев на Фортёйнов, которые неспешно шли к ним вдоль шеренги. – По-моему, они похожи на расхитителей могил.

Лотта вопросительно вскинула брови, и Милу придвинулась к ней чуть ближе.

– Чёрные ботинки, тёмные плащи. Одежда прекрасно подходит к тому, чтобы красться в ночи и выкапывать трупы, которые можно продать медикам на опыты. Может, они выберут Сема: у него руки – просто идеальные, чтобы лопатой орудовать.

Сем выразительно посмотрел на них, и Милу уткнулась взглядом в ботинки.

«Книга теорий» вдруг мёртвым грузом оттянула ей рукав. Вдруг её родители приедут, когда минуют самые сильные холода? Звучит разумно. Зимой трудно путешествовать, напомнила себе Милу. Ей просто следует быть терпеливее.

– А как тебя зовут, liefje? – спросил господин Фортёйн, обращаясь уже к Фенне.

Внутри у Милу снова всё затрепетало, и она увидела, что Фенна мнёт край передника.

– Итак, Фенна, – гаркнула Гассбик, сверившись с записями в блокноте. – Около двенадцати лет. Абсолютно грамотна, почерк разборчивый. Её кулинарные навыки потрясающи. Идёт в комплекте с корзинкой для пикника, но, к сожалению, без одеяла.

– Какие чудесные рыжие волосы, – изрекла госпожа Фортёйн, схватив девочку за подбородок. – Они напоминают мой любимый оттенок губной помады. Скажи, Фенна, ты поёшь?

В вестибюле внезапно воцарилась тишина, нарушаемая только щёлканьем шестерёнок в часах. Госпожа Фортёйн кашлянула. Плечи Фенны поникли, и она крепко зажмурилась.

– Ох, не стоит задавать ей вопросы, – вздохнула Гассбик. – Она, видите ли, не говорит. Однако, – и директриса повысила голос, – сиротка умеет издавать чудный тихий смех.

– Не говорит? – задумчиво повторил господин Фортёйн. – А это не так уж плохо – завести тихого ребёнка…

– Ох, Барт! Конечно, не стоит! – вскричала его жена. – Что скажут наши друзья?

Фенна попятилась, а Эгберт смело шагнул вперёд. Вытерев запачканную углём ладонь о штаны, он протянул её посетителям. Фортёйны даже не попытались пожать её.

– Эгберт, – доложила директриса. – Около двенадцати лет, азиатского происхождения, подробности неизвестны. Он может назвать все столицы мира и демонстрирует многообещающие успехи в каллиграфии и картографии. Идёт в комплекте с угольным ведром и… – она мрачно посмотрела на мальчика сверху вниз, – вот с этим платком.

– Художник? – уточнил господин Фортёйн.

Он скривился и указал на кусок угля, заткнутый за левое ухо воспитанника.

– Ну… у Эгберта есть художественная жилка, – проронила Гассбик таким тоном, будто признавала, что мальчик любит есть дохлых лягушек. – Так или иначе, он может быть очень полезен, если требуется нарисовать портрет или…

Господин Фортёйн поднял руку.

– Мы бы предпочли взять ребёнка с разумными профессиональными задатками.

– Искусство неряшливо, – добавила госпожа Фортёйн, подчеркнуто глядя на угольные пятна на рубашке Эгберта. – И вульгарно.

И они двинулись дальше.

Сем шагнул вперёд, споткнулся, словно пол внезапно содрогнулся, и Фортёйны попятились. Мальчику удалось устоять на ногах, после чего он прижал обе руки к бокам. Его нос приобрёл ярко-красный оттенок.

– Это Сем, – продолжила Гассбик. – Около тринадцати лет. Эксперт кройки и шитья. Почерк… скажем так, почерк у него с характером. Сем идёт в комплекте с мешком из-под муки, но без корзины и без одеяла.

– Я думал, шитью учатся девочки, – удивился господин Фортёйн.

Его жена повернулась к Гассбик.

– Если ему почти тринадцать, почему его не отдали в ученики?

– Трёхногий осёл и то ловчее будет, – вздохнула Гассбик. – Я находила Сему работу, но хозяева всегда отсылали его обратно! Кстати, благодаря своему росту он стал моим лучшим смахивальщиком паутины. Очень удобно, правда? На него я могла бы сделать скидку.

Сем сконфуженно покраснел, его улыбка увяла.

Госпожа Фортёйн покачала головой.

– Вряд ли. Барт, посмотри на него. Как я найду подходящий костюм для такого мальчика, это ведь не ребёнок, а каланча пожарная! А про его кошмарные волосы я вообще молчу. Нет.

Сем шагнул в строй, плечи его поникли и перекосились. Милу тихо зарычала, не обращая внимания на невидимые иголки, вновь вонзившиеся в уши: они предупреждали, что следует держать себя в руках. Девочка набросила волосы на лицо. Глядя сквозь завесу чернильных прядей, она увидела, как посетители бойко подошли к Лотте.

Госпожа Фортёйн пару раз дёрнулась при виде безрукавки воспитанницы, но прекрасные золотистые кудри, перевязанные изумрудными лентами, похоже, обелили Лотту в глазах женщины.

– Лотта, около двенадцати лет, – сказала Гассбик монотонным голосом и сверилась с записями. – В возрасте четырёх лет освоила таблицу умножения вплоть до числа двенадцать. Она знает множество терминов, теорему Пифагора и число пи. Идёт в комплекте с пустым ящиком для инструментов, розовым хлопковым одеялом и тремя рулонами изумрудно-зелёной ленты.

Господин Фортёйн фыркнул.

– Какой смысл девочке знать теорему Пифагора?

Лотта, державшая руки по швам, сжала кулаки.

– Ох, не волнуйтесь, – быстро проговорила Гассбик. – Уверяю вас, она хорошая, послушная и хозяйственная, как и подобает девочке.

Милу почувствовала, как Лотта напряглась, и подруги искоса обменялись взглядами, выражавшими явное презрение к словам Гассбик.

– Эту отвратительную безрукавку нужно выбросить, а на платье должно быть больше рюшек, – госпожа Фортёйн наклонилась так низко, что её нос оказался на одном уровне с Лоттиным. – Какая же ты миленькая куколка!

Лотта сощурилась.

– Лотта, поздоровайся, – предупреждающе произнесла Гассбик.

– Hallo, – сказала Лотта голосом сладким, как сироп.

Подняв руку, она помахала шестью пальцами. Потом подняла вторую и медленно помахала сразу всеми двенадцатью.

Последовала долгая пауза, во время которой Милу слышала, как Фортёйны бормочут себе под нос. Затем оба поспешно отошли в сторону, и, несмотря на чёрный занавес волос, закрывавший лицо, Милу почувствовала, как их взгляд остановился на ней. Настал её черед.

– Милу, – объявила Гассбик и кашлянула, но девочка не убрала волосы с лица. – Около двенадцати лет, может наизусть рассказать сказки братьев Гримм. Обладает довольно приятным голосом. Идёт в комплекте с гробиком, странным маленьким платьем, которое сейчас на ней, и тряпичной игрушкой.

– А лицо идёт с ней в комплекте? – поинтересовался господин Фортёйн.

– Милу? – и директриса цокнула каблуком. – Убери волосы сейчас же.

– Милу-у, – задумчиво протянула госпожа Фортёйн. – Что за имя такое… Милу-у?

– Я бы такое точно не выбрала, – посетовала Гассбик. – Но вы всегда можете подобрать ей подходящее.

ЦОК!

– Убери волосы, девочка.

Милу опять ощутила покалывание в левом ухе, как будто его проткнули иглой из ледяного воздуха, но не обратила на это внимания. Ей не требовалось предупреждение интуиции, чтобы понимать: она рискует навлечь на себя гнев директрисы.

– Она глухая? – осведомилась госпожа Фортёйн.

– Нет, – заявила Гассбик. – Не глухая.

Покалывание в ушах усилилось, когда директриса схватила в кулак волосы Милу и запрокинула ей голову. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы скорчить рожу. Девочка сморщила нос и оскалилась: она знала, что сейчас, когда лицо не на свету, её почти чёрные глаза будут выглядеть тёмными, пустыми провалами.

Фортёйны ахнули.

Милу улыбнулась. Совсем не приятной улыбкой. Не было хорошеньких ямочек. Этой улыбке она научилась у директрисы: сплошные зубы и ни на грош душевности.

– Goedemorgen, – прорычала Милу своим лучшим «волчьим» голосом.

Ошеломлённый взгляд посетителей медленно переполз с её лица на тесное чёрное платье, а потом обратно. Милу посмотрела на них из-под длинных тонких ресниц. Фортёйны переглянулись, одновременно насупились и покачали головами, даже не пытаясь скрыть отвращение.

– Мы возьмём вот этого, – произнесла госпожа Фортёйн, указав на темноволосого мальчика, стоявшего в центре шеренги. – Он очень мил.

Сердце Милу исполнило короткий победный танец.

Гассбик ещё раз дёрнула Милу за волосы, отпустила и нацепила на физиономию елейную улыбочку.

– Замечательный выбор! – восторженно вскричала она и зацокала к столику у стены, на котором лежал фолиант в кожаном переплёте. – Позвольте, я выпишу вам свидетельство об усыновлении.

Её улыбка исчезла, стоило ей обернуться к сиротам.

– А вы… марш заниматься… уроками.

Часы с маятником тикали, крысы скреблись в тёмных углах вестибюля, а воспитанники бесшумно отправились выполнять свои изнурительные обязанности.

Поднимаясь по лестнице, Милу мысленно поздравила себя с удачным представлением. После чего искоса посмотрела на друзей. Лотта хмурилась, Сем был растерянным, Эг пытался стереть уголь с ладоней, а Фенна, похоже, хотела слиться с многочисленными тенями и навсегда в них спрятаться. Улыбка Милу сразу зачахла.

– Она тебе этого не забудет, – тихо произнёс Сем. – Бритой головой и отбитыми пальцами не отделаешься.

Милу сглотнула.

– У меня не было выбора. Я не могу допустить, чтобы меня удочерили, ты же знаешь. Что бы Гассбик со мной ни сделала, я выдержу.

Судя по всему, Сема её слова не убедили, но он слабо улыбнулся.

– Надеюсь, оно того стоит.

Милу крепче сжала игрушечную кошку и провела пальцами по метке на лапе, игнорируя тонкое жало сомнения, которое пыталось прогрызться ей в сердце.

Она тоже надеялась, что оно того стоит.

Надежда – вот и всё, что у неё было.

Лотта говорит, что каждая теория должна основываться на фактах, а сила дедукции способна разгадать любую загадку. Со мной оставили больше личных вещей, чем с любым другим сиротой из всех, кого я знаю. Моя семья никогда бы не бросила меня без веской причины.

Рис.4 Неправильные дети

Мои родители охотились на оборотней (интуиция, следы когтей и полная луна). Оборотни гнались за ними, поэтому мама и папа быстро нашли укрытие (крыша). Они боялись, что я могу пострадать (из младенцев получаются неважные охотники на оборотней), поэтому решили спрятать меня где-нибудь, пока не смогут спокойно вернуться за мной (выбрали приют). И они оставили доказательства своей любви – подсказки, по которым можно узнать, кто я и кто они. Мама вышила моё имя на одеяле, второпях уколов палец (нитка и капли крови), а отец дал мне дополнительную наводку, чтобы я была в курсе, что он Брэм Поппенмейкер (тряпичная кошка). Они обязательно вернутся за мной, когда я буду достаточно взрослой, чтобы учиться ремеслу охотников на оборотней.

3

Рис.5 Неправильные дети

После скудного обеда, состоявшего из фирменной капустной похлёбки Фенны, Милу целый час помогала Лотте спускать на лебёдках корзины чистого белья в сани, которые ждали на замёрзшем канале.

Следующий час девочка провела, вновь помогая Лотте, но уже с корзинами грязного белья, которые они поднимали с других саней. К тому времени, когда старинные часы пробили семь, руки Милу превратились в плети, а ладони покрылись ожогами.

– Святая Гауда, они онемели, – пожаловалась Лотта, шевеля всеми двенадцатью пальцами.

– По крайней мере, если Гассбик побьёт тебя, ты ничего не почувствуешь.

Вскоре после ухода Фортёйнов директриса отправилась куда-то в город и ещё не вернулась. Даже в отсутствие Гассбик её злобный дух по-прежнему витал в каждом затенённом углу и в каждой продуваемой щели «Малютки-тюльпана». Дети бы не удивились, окажись у директрисы глаза на стенах или шпионы на окнах. Она-то всё узнает, даже если они хоть на секунду пренебрегут своими обязанностями!

Поэтому сироты работали не покладая рук, как если бы Элинора Гассбик стояла над ними и выкрикивала бесконечные приказы своим хриплым голосом.

Милу очень беспокоилась по поводу наказания, которое припасено для неё. Гассбик придумает что-то ужасное, в этом девочка не сомневалась. Интуиция как будто разделяла её уверенность. От одного упоминания имени директрисы кончики ушей начинало покалывать.

– Может, она свалилась в Северный морской канал? – с надеждой предположила Милу, глядя в окно прачечной на затянутые дымом доки. – Пока мы разговариваем, она могла бы уплыть в какой-нибудь далёкий океан.

– Сомневаюсь, – ответила Лотта, переплетая распустившуюся косичку. – Она носит слишком тяжёлые юбки, чтобы далеко уплыть. Она бы сразу утонула.

Часы с маятником продолжали оглушительно бить, но Милу услышала быстрые шаги сирот, которые высыпали из рабочих комнат и спешили наверх. Она закрыла окно и почесала уши, которые до сих пор покалывало.

– Пойдём, – сказала Лотта с едва заметной ноткой раздражения в голосе. – Ляг в постель, пока уши не убедили тебя, что хозяйка замышляет твоё убийство.

Милу последовала за ней к двери. Ею одолевало беспокойство. Когда они зашли в спальню, у единственного ведра с водой толкались сироты: они окунали в воду зубные щётки, после чего шустро скребли ими зубы.

Когда толпа рассосалась, Милу заглянула в ведро. Вода слегка пожелтела от сгустков слюны, плавающих на поверхности.

Она направилась к окну и окунула щётку в снег на подоконнике. Эг сидел на карнизе и чертил углём на краю старой наволочки. Потом он вскинул самодельный телескоп, состоявший из металлической трубки и стёкол, вытащенных из очков, и навёл его на горизонт, словно не подозревая о присутствии Милу. Девочка положила щётку в рот, поёжилась, когда холод пронзил дёсны, повозила щетинками по зубам и сплюнула на снег.

– Эг, ты ещё больше холода напустишь.

– Да, но я почти закончил восточные доки. Видишь?

Милу посмотрела на карту, нарисованную на наволочке.

– Крошечные кораблики на реке выглядят замечательно, а у тебя ноги трясутся, поэтому кажется, что судёнышки прямо прыгают по воде.

Эг радостно ей улыбнулся, но затем опять задрожал.

– Думаю, сейчас слишком холодно. Закончу завтра.

Он аккуратно передал Милу картографические инструменты, залез в комнату и закрыл окно. Она спрятала всё в ведро из-под угля и, передвигаясь по узким проходам между кроватями, пробралась в заднюю часть комнаты. Матрасные пружины скрипели, когда сироты забирались в постели. Девочка устроилась между Лоттой и Фенной и вытащила из рукава «Книгу теорий».

– Может, почитаем на ночь весёлую историю? – спросила Лотта, стуча зубами. – Я не в настроении слушать про упырей и оборотней.

По всей комнате из-под одеял высунулись бледные лица, чтобы кивнуть в знак согласия. Фенна, лежавшая рядом, вздрогнула и придвинулась поближе к Милу, и та почувствовала, как гладкий мех крысы скользнул по её руке, когда подруга устраивала питомца у себя на груди.

– Я думала над новой теорией, – Милу улыбнулась, все мысли о директрисе разом испарились, стоило ей открыть самодельный блокнот и пролистать потрёпанные, исписанные небрежным почерком страницы. – Согласно ей, мой отец, Брэм Поппенмейкер, днём шьёт кукол, а ночью запускает воздушные шары.

По спальне пронеслись заинтересованные шепотки, Милу облизнула губы и начала читать.

– «Двенадцать лет назад, лунной ночью семья из трёх человек парила в небе над Амстердамом. Они летели выше ястребов, ловчее скворцов и быстрее соколов».

Лотта нарочито кашлянула.

– Я не уверена, что воздушные шары так летают…

– Этот летел именно так, – Милу перевернула страницу и продолжила своим «сказительским» голосом, который представлял собой нечто среднее между хрипловатым шёпотом и напевом. – «Шар был чёрен, как полночь, с точками серебристых звёздочек. Внизу висела самая большая гондола из всех, какие когда-либо были. На её носу красовался оскалившийся волк, вырезанный из чёрного дерева, с двумя изумрудами вместо глаз. В задней части, на горизонтальном шесте, покачивалась моя корзинка, и я могла любоваться мерцающими в небе звёздами… Поппенмейкеры только что пролетели над Центральным вокзалом и Королевским дворцом, но вдруг совершенно неожиданно началась гроза», – и Милу понизила голос.

В комнате стояла тишина. Милу вновь начала читать.

– «Сверкали молнии, грохотал гром. С востока прилетел свирепый, неистовый вихрь. Моя мама решила, что надо снижаться. Она надеялась избежать гнева бури, но внезапно гондола ударилась о крышу приюта. Корзинку со мной откинуло на трубу, и она застряла крепко-накрепко. Когда наполненный горячим воздухом шар взлетел ввысь, верёвки оборвались, и я осталась на крыше».

Милу сделала паузу для пущего эффекта и улыбнулась, прикрываясь блокнотом. Остальные взволнованно затаили дыхание. Крыса на руках Фенны тихо пискнула, словно её слегка прижали. Девочка выдержала ещё несколько напряжённых секунд, после чего продолжила.

– «Мои родители ничего не могли сделать. Ветер уносил их всё дальше и дальше от единственного ребёнка, мама изо всех сил старалась развернуть шар, а отец готов был спрыгнуть ко мне, когда гондола опустится достаточно низко. Но гроза распорядилась иначе».

Милу опять сделала паузу.

– «Воздушный шар взлетал всё выше и выше над океаном, крутился и менял направление, а через несколько дней разбился на Северном полюсе, на виду у семейства очень удивлённых белых медведей. В шаре оказалась большая прореха, он лежал, пустой и обмякший, рядом с перевёрнутой гондолой. Но мои родители уцелели. Они были сообразительны и обладали превосходным умением выживать в непростых ситуациях, поэтому не отчаялись и соорудили дом изо льда. Папа сделал рыболовные лески из старых ниток для кукол, а мама подружилась с медведями и пела им колыбельные».

Милу обвела взглядом тех сирот, которые высунули носы из-под одеял.

– «Но в Арктике сложно найти всё необходимое для починки воздушного шара. По сей день они продолжают его латать и всей душой хотят вернуться ко мне».

– Это не объясняет, почему твоя корзинка похожа на гроб, – раздался слегка приглушённый, отстранённый голос Сема, который устроился на противоположной кровати.

– Ну… над этим я ещё думаю, но…

– И следы от когтей эта история тоже не объясняет, – добавил Эг.

– Признаю, я изложила не самую убедительную теорию, но…

Речь Милу оборвалась, как только левое ухо начало нещадно колоть. Девочка посмотрела на закрытую дверь спальни. Спустя мгновение по коридору прокатился знакомый звук.

Цок-цок-цок.

По комнате разнёсся дружный шорох – каждый воспитанник спрятал голову под одеяло. Крошечные лапки грызуна пробежали по руке Милу, и крыса Фенны метнулась куда-то прочь. Милу услышала тихий выдох, сорвавшийся с чьих-то губ, и единственная свеча, озарявшая комнату, зашипела и потухла.

Цок-цок-цок.

Пружины стонали и скрипели под трясущимися телами.

Цок-цок-цок.

Гассбик вторглась в комнату и обошла все кровати, то и дело останавливаясь.

Цок-цок-цок.

Сквозь дыру в одеяле Милу видела, как острые носы туфель директрисы замерли у её постели. В ушах закололо, когда туфли по очереди развернулись, указав прямо на неё.

– Вставай, – прошипела Гассбик и вырвала одеяло у Милу из рук. – Лотта и Фенна, вы – тоже.

Она ударила два куля, дрожащих на другой кровати.

– Сем и Эг – и вы!

– А они-то почему? – спросила Милу, её сердце часто забилось, когда она вылезала из кровати.

Директриса только улыбнулась своей фирменной улыбочкой: сплошные зубы и ни на грош душевности. А потом зацокала к выходу.

В бледном свете луны, сочившемся сквозь ветхие занавески, Милу посмотрела на своих друзей. На их лицах застыло одинаковое выражение ужаса.

Что Гассбик задумала?

Директриса ждала в вестибюле. Чёрные следы на мраморном полу вели в столовую. Тот самый пол, который совсем недавно Сем и Эг выскребли начисто. Разумеется, они бы не пропустили такую явную грязь. Гассбик поэтому их вызвала?

Все пятеро выстроились в ряд, ёжась от холода в своей старенькой одежде. В воздухе висел странный маслянистый запах, неприятно щекотавший ноздри Милу.

– Сегодня утром вы вели себя непростительно, – сказала Гассбик, по очереди буравя взглядом каждого.

Милу нахмурилась.

– Но… хозяйка, только я вела себя плохо.

Взгляд Гассбик стал ещё более жёстким.

– Вы пятеро пробыли здесь двенадцать лет. Раньше никто из сирот не оставался у меня дольше, чем на десять! Но вы каждый раз с завидным упорством демонстрировали, что являетесь маленькими отродьями, которых никто брать не захочет. А ты, Милу, самый неисправимый и чудовищный ребёнок из всех, кого мне, к сожалению, довелось знать.

Милу прерывисто вдохнула. Если спорить с Гассбик сейчас, то будет только хуже. У её друзей – перепуганный вид, и это она виновата. Директриса собирается наказать их всех, только чтобы унизить её.

Милу вытянула руки.

– Пожалуйста, просто побейте меня. Я вела себя плохо. Они не сделали ничего дурного.

Гассбик осклабилась.

– Сегодня никто никого бить не будет. Я поняла, что таким образом не решу проблему. Нет, у меня иной план. Я думаю, что вы слишком долго пользовались моим гостеприимством.

У Милу застучало сердце.

– Что вы имеете в виду?

– Закон гласит, что сироты могут оставаться в приюте до совершеннолетия, – встряла Лотта. – Вы не можете нас вышвырнуть. Органы опеки этого не допустят.

– Они смотрят лишь в свои бумажки, – хмыкнула Гассбик. – Для них вы – просто имена и цифры в тетради. А пока на бумаге всё гладко, они не станут разбираться. Я могу делать всё что захочу.

– Но это незаконно! – возмутилась Лотта.

– Я дам вам последний шанс исправиться, – продолжала директриса, не обращая внимания на Лотту. – Я позволю вам пройти ещё одни смотрины. Те, кого не выберут, станут безымянными и бездомными.

– Вы не можете так поступить! – взмолился Эг. – Мы умрём с голоду, если прежде не замёрзнем.

– Тебе следовало подумать об этом раньше.

– До следующих смотрин могут пройти ещё недели, – произнесла Лотта, повернувшись к остальным. – Эг, может, ты нарисуешь нам веснушки? Нам надо лучше стараться.

Милу не сводила глаз с директрисы. Ещё до того момента, как она заговорила, девочка поняла, что худшее впереди. Она видела, как дёрнулся уголок сухого рта Гассбик. Милу снова посмотрела на следы и внезапно поняла: они – слишком большие, чтобы их могли оставить дети, и не такие заострённые, как от туфель Гассбик. К тому же она заметила, что на полу темнели две дорожки следов.

– Собственно говоря, liefje, – каркнула Гассбик, уставившись на Лотту, – смотрины начнутся прямо сейчас.

4

Рис.6 Неправильные дети

Странный аромат масла смешался с землистым запахом дыма, когда Гассбик повела детей по сумрачному коридору в столовую. Изгнанные или усыновлённые, но сегодня ночью они покинут приют. Однажды родители Милу приедут и узнают, что её здесь нет.

Девочка прижимала к сердцу тряпичную игрушку, точно броню, представляя, что гулкие удары, которые она чувствует, это вновь забившееся сердце кошки, а не её собственное, колотящееся за двоих. Будет ли лучше уйти с новой семьёй и жить бог знает где? Или пусть её выгонят… и тогда она попытается отыскать отца и маму самостоятельно?

Она кротко проследовала вслед за Гассбик и остальными в столовую, где вдоль стен стояли длинные узкие столы.

– Вот они, – громко сообщила Гассбик посетителям, которых Милу по-прежнему не видела из-за крупной фигуры директрисы. – Kindjes, встаньте в ряд.

В дальнем конце комнаты потрескивал огонь, и девочка задумалась, кем могли быть эти визитёры, раз они удостоились такого приёма в приюте. Нежданное пламя, однако, не объясняло разлитого в воздухе маслянистого запаха, который неприятно щекотал ноздри Милу.

– Быстро, – Гассбик схватила Милу за руку, поставила её вперёд, и, прошелестев шёлковой юбкой, развернулась к посетителям. – Старшие из моих сирот, как вы и просили.

Теперь директриса не загораживала ей обзор, и Милу увидела двух мужчин, стоявших у камина. Тот, что повыше, щеголял в сером шерстяном костюме хорошего покроя, поверх которого было пальто, отороченное мехом. Голову незнакомца увенчивал высокий цилиндр. Лицо почти наполовину скрывали огромные усы: длинные завитки тянулись из-под носа и доходили до густых бакенбард. Почти на каждом пальце у него блестело кольцо, а изо рта торчала курительная трубка. Мужчина помоложе, наверное, едва ступивший в пору зрелости, был одет попроще – в чёрные брюки и шерстяное пальто. Шляпу-котелок он надвинул так низко, что почти вся физиономия оказалась в тени, выставив на всеобщее обозрение только заострённый подбородок.

– По крайней мере, она увеличила наши шансы, так как оставила малышей наверху, – прошептала Лотта. – Теперь у каждого из нас – двадцатипроцентный шанс.

– Kindjes, – нараспев протянула директриса, – это господин Ротман.

Как же она подобострастно грассировала! Милу, опять ощутив покалывание в ушах, крепче сжала тряпичную кошку.

– Goedeavond[6], – произнёс усатый низким баритоном. – Рад с вами познакомиться. Я – господин Бас Ротман, а это – мой ученик, Питер.

Питер коротко кивнул, лицо его до сих пор было в тени шляпы, а руки он сцепил за спиной. Он не сказал ни слова и даже не оторвал взгляд от своих ботинок.

– Поздоровайтесь, – пропела Гассбик, и в ответ прозвучало четыре хриплых приветствия.

Милу раньше никогда не видела друзей такими встревоженными. У неё сжималось сердце, стоило ей взглянуть на их лица. Если бы только она не разозлила Гассбик, вероятно, для них нашлись бы семьи, где их полюбили бы такими, какие они есть. Пусть с ними произойдёт что-то хорошее!

Все пятеро стояли, выпрямив спины и дрожа в ожидании, когда директриса достанет блокнот, но Гассбик лишь скрестила руки на груди. Девочка догадалась, что никакой помощи они не дождутся. Если Милу хочет, чтобы её удочерили, она должна сама этому поспособствовать.

– Господин Ротман – очень богатый торговец сахаром, – начала Гассбик. – И он ищет наследника, который сопровождал бы его на корабле во время долгих путешествий.

В трепещущем свете пламени Милу заметила, как в глазах её друзей надежда попеременно сменяется отчаянием. Они взялись за руки, соединив себя узами поддержки, и внезапно её осенило. С её стороны будет неправильно воспользоваться этой последней возможностью. Каждый из них заслуживает шанс жить в семье и быть счастливым.

И сейчас Милу может помочь хоть кому-то из друзей.

Она должна быть посмелее.

– Добрый вечер, господин Ротман, – проговорила Милу и сделала реверанс.

Остальные удивлённо уставились на неё. Гассбик прищурилась, но девочка знала, что гнев директрисы теперь не имеет значения. Худшее уже случилось.

– Для нас встреча с вами – огромная честь, – продолжала Милу. – Вы позволите мне представить всех?

Усы купца дёрнулись.

– Это было бы… превосходно.

Он глубоко затянулся и выпустил облако дыма. Когда оно окутало их, Милу вновь ощутила покалывание в ушах. Потирая мочки, она посмотрела вниз и обнаружила, что её тень как будто… дрожит. Она сдвинула брови, отмахнулась от дыма и прокашлялась.

– Вот Лотта, – произнесла Милу, подталкивая подругу, чтобы та шагнула вперёд. – Умнейшая девочка во всём Амстердаме. Инженер и математик. Однажды она сделала для Эга телескоп из пары старых очков и металлической трубки.

– Никогда заранее не знаешь, что найдёшь в канале, – выпалила Лотта и просияла. – Однажды я отыскала рабочий компас.

– Её родители, без сомнения, были уважаемыми учёными из Баварии, – продолжала Милу. – Только этим можно объяснить её интеллект. К тому же Лотта может завязать и распутать абсолютно любой узел. Из неё получится отличная дочь торговца, сэр.

Ответом Ротмана был лаконичный кивок, который сопровождался подёргиванием усов. За его спиной Питер слегка переминался с ноги на ногу, но взгляд пока не поднял.

Милу подтолкнула Сема.

– Это Сем. Самый добрый мальчик во всём Амстердаме. Он всегда уступает дорогу, а его уши – залог того, что он внимательно слушает. Свой недостаток ловкости он полностью компенсирует умением шить. Я убеждена, что его родители – портные из Парижа, которые могут создать невероятно модные наряды из самых заурядных материалов. Он чинит одежду всем сиротам и даже залатал мне подбородок, когда я разбила его. Спросите меня, сэр, и я отвечу, что из Сема получится замечательный сын.

– Она немного приукрашивает, – тихо проронил мальчик, залившись краской. – Но я неплохо умею чинить одежду. И паруса, наверное, тоже.

Директриса цокнула языком, а Ротман прищурился. Он опять кивнул, и Милу быстро перешла к Эгу, толкнув его вперёд.

– Эгберт – самый талантливый мальчик во всём Амстердаме, – доложила она. – Он нарисовал подробную карту города на старой наволочке, когда сидел на карнизе и оглядывал окрестности. Примечательно, что он превосходно изобразил север города, Центральный вокзал, доки и даже реку Амстел вплоть до болотистых низин на юге. Несомненно, свой талант он унаследовал от родителей, которые, наверное, были странствующими художниками с далёкого востока. Разумеется, торговец вроде вас с радостью примет сына с такими многообещающими способностями к картографии. Он поможет вам исследовать этот мир.

Эг издал тихий звук: то ли смешок, то ли вздох. Милу заметила, что он вцепился в угол своего платка побелевшими пальцами. Потом он метнул на неё быстрый и благодарный взгляд.

Ротман звучно пыхнул трубкой и выдохнул большой клуб дыма прямо в глаза Милу. Отмахиваясь, она увидела, как её тень удлиняется. Она тянулась по полу, пока не коснулась сапог из тюленевой кожи, в которые был обут Ротман.

Милу нахмурилась. Тень указывает на торговца? Она оглянулась, но сзади не нашлось ничего, что могло бы отбросить такую тень.

Девочка опять посмотрела вниз: тень по-прежнему находилась на полу, колыхаясь в последних клочках дыма, точно длинный бесплотный палец, указывающий как раз на ноги Ротмана. Покалывание в ушах возобновилось столь резко и внезапно, что Милу чуть не вскрикнула.

Вдруг из щели в стене со свистом вырвался порыв ветра, и дым сразу исчез вместе с тенью. Локоть Эга врезался ей в руку, и она оторвала взгляд от пола. Фенна выжидающе смотрела на Милу.

– А это Фенна, – прохрипела Милу.

– Полагаю, Фенна – тоже безупречный ребёнок с блистательной родословной? – спросил Ротман.

Милу услышала в его голосе нотки холодного веселья, словно он смеялся над ней. Как будто он считает её… нелепой.

Девочка пристально посмотрела на Ротмана, силясь понять его. Его экстравагантный стиль, конечно, только придавал ему вес, как и золотой зуб, который он демонстрировал каждый раз, открывая рот. Его лицо не отличалось ни особой красотой, ни уродством, но на лбу купца залегли глубокие морщины, как если бы он часто и подолгу хмурился. А руки у него оказались чистые и мягкие, что, по мнению Милу, было странно для человека, который много времени проводит в море.

Ротман в ответ без улыбки воззрился на неё, и уши Милу неприятно закололо.

– Фенна – чудеснейшая девочка во всём Амстердаме, – наконец вымолвила Милу, когда откашлялась и выдержала взгляда торговца. – Она не говорит, но это, вероятно, лишь потому, что её родители были мимами из Лондона. Она редко улыбается, но когда это делает, кажется, что её глаза лучатся светом целой галактики. Фенна печёт самые лучшие на свете пирожные, и вы сможете попробовать их на завтрак. Думаю, сэр, повар всегда будет кстати на корабле.

– Звучит замечательно, – вкрадчиво прогудел Ротман, и его усы дёрнулись.

Он выдохнул очередной клуб дыма.

– Каких чудесных маленьких созданий вы воспитали, хозяйка!

Милу перевела взгляд на директрису, а потом – на дрожащую тень (та появилась опять и закручивалась вокруг лодыжек Ротмана). Гассбик выглядела в высшей степени довольной и пялилась на улыбающегося торговца.

А у него была карикатурная улыбка, вдруг догадалась Милу, совсем как у Гассбик: сплошные зубы и ни на грош душевности. Что-то здесь не так, но она не могла понять, что именно.

– А что насчёт вас? – поинтересовался Ротман. – Какие блестящие умения есть у вас, юная леди?

– У меня? – переспросила Милу ломким голосом. Она опустила подбородок и наклонила голову, глядя из-под тонких длинных ресниц и часто моргая. – Я самый неисправимый и чудовищный ребёнок, которого вам, к несчастью, довелось встретить, сэр. Вы не захотите, чтобы я стала вашей дочерью. Кроме того, я считаю, что вы подозрительно пахнете, и не думаю, что хотела бы себе такого отца, как вы.

Её друзья ахнули. Директриса от ярости выпучила глаза.

Ротман запрокинул голову и расхохотался странным смехом, похожим на крик чайки. И он вроде бы звучал целую вечность, так что неимоверная тревога окутала Милу колючим одеялом с головы до пят.

Ротман не был похож ни на одного из посетителей приюта, которых ей приходилось видеть раньше. Он не сюсюкал с воспитанниками. Его улыбка и смех казались… странными. Он смотрел на них так же, как Гассбик: словно они не люди, а вещи. «Создания»… так он их назвал. Зачем человеку, который явно не любит детей, кого-то усыновлять или удочерять?

– Питер! – произнёс Ротман, протянув молодому человеку руку ладонью вверх. – Передай мне платок, будь добр.

Питер пошарил в кармане пальто и вытащил белый платок, который отдал торговцу. Милу заметила царапины на руке у молодого человека. Какие-то почти затянулись, а другие были совсем свежие. Как будто почувствовав её взгляд, он быстро спрятал руки за спину и уставился себе под ноги.

Когда смех Ротмана стих, Милу обратила внимание, что тень до сих пор дёргается и тянется вперёд, закручиваясь вокруг сапог торговца. Уши кололо. Это не может быть совпадением. Раньше интуиция, предупреждая её об опасности, никогда не ошибалась, а сейчас она особенно настойчиво пыталась предостеречь её.

– Итак, хозяйка, – проговорил торговец, вытирая платком выступившие от смеха слёзы, – я в восторге. Всё, как вы сказали: самые незаурядные сироты из всех, каких я видел.

Гассбик прямо залоснилась после сказанного, и Милу ощутила приступ тошноты.

Ротман хлопнул в ладоши.

– Думаю, мне пора решить, кого из вас я заберу. Мой корабль «Морской лев» изумителен. Это самое быстрое судно в Европе, которое бороздило все океаны мира. Может, вам будет непривычно в таком плавучем доме, но я обещаю, удивляться вы не устанете.

– Я на самом деле буду путешествовать? – пролепетал Эг.

– О да, – ответил Ротман, усмехнувшись. – Мы побываем в таких местах, о которых ты никогда не слышал.

– А как же мама? – спросил Сем.

В его голосе звучала такая надежда, что у Милу сразу заныло сердце.

Усы Ротмана опять дёрнулись.

– С вами будет женщина… опекунша. Её зовут Долли.

Милу заметила, как напряглись плечи Питера. Её друзья смотрели на Ротмана с восторгом и робко улыбались. Они не замечали в нём ничего странного.

– Хозяйка, вы поставили меня перед тяжким выбором, – добавил торговец.

Он затянулся и выдохнул в лица сирот отвратительную и толстую струю дыма.

Когда маслянистое облако рассеялось, Милу поняла, что Ротман уставился прямо на неё. Он улыбнулся своей леденящей улыбкой. И подмигнул ей.

– Полагаю, мне просто нужно забрать всех пятерых.

5

Рис.7 Неправильные дети

Милу покосилась на остальных. В неверном свете пламени их улыбающиеся рты казались такими огромными, будто могли заглотить луну. Она перевела взгляд на Ротмана.

Он хочет забрать всех пятерых? Он хочет взять на корабль… её?

Милу моргнула. Она хотела сказать что-то… что угодно, лишь бы он передумал и ушёл, но язык стал тяжёлым и неповоротливым.

– Вы… уверены? – изумлённо взвизгнула Гассбик. – Вам нужны… все?

– О да, я абсолютно серьёзен, хозяйка, – кивнул Ротман, и его ухмылка исчезла. – Маленькая девочка целиком и полностью убедила меня в том, что эти дети идеально мне подойдут. И я нахожу их очаровательными.

Последнее слово торговец произнёс с брезгливой интонацией: так обычно говорят о дурном запахе. Милу решила, что актёр из него получился бы отвратительный, а к тому же Ротман – недобросовестный и нахальный.

Шестипалая ладонь обвила её руку и слегка сжала. Лотта радостно улыбалась. Она обняла подругу за талию.

– Милу, – прошептала она, – спасибо тебе.

Милу открыла рот, чтобы ответить, но смогла издать только сдавленный хрип.

– Ну, – промямлила Гассбик, шлёпая губами, – как же замечательно!

Ротман затянулся. Милу видела, как дрожит её тень в окутавшем их облаке. Уши теперь не кололо: они горели ледяным огнём. Волна паники захлестнула её. Всё плохо, очень плохо. Что она наделала?

– Питер! – рявкнул Ротман, щёлкнув перед учеником пальцами – только блеснули камни на кольцах. – Подготовь карету, пока мы с хозяйкой обсуждаем сделку.

Милу шагнула в сторону, чтобы пропустить Питера. Он быстро и бесшумно убрался восвояси, по-прежнему пряча исцарапанные руки.

– Kindjes, – сказала Гассбик, – живо пакуйте вещи. Ждите в классной комнате, пока я вас не позову. Господин Ротман, нам необходимо многое обсудить. Пожалуйста, пройдёмте в мой кабинет.

Ни разу не оглянувшись, Ротман и Гассбик покинули столовую и направились к Запретной зоне, оставив за собой след маслянистого дыма и пятерых потрясённых сирот. Дети молчали. Из коридора донёсся одиночный бой часов, отмеривших полчаса.

– Не могу поверить! – наконец воскликнул Сем.

– И я тоже, – вторил Эг. – Мы отправляемся в путешествие!

Лотта закивала.

– Мы свободны!

Фенна издала тихий смешок, как будто она икнула.

Но Милу покачала головой.

– Нет. Мы не можем! Он не любит детей.

Лотта нахмурилась.

– О чём ты? Он только что решил забрать всех нас. Значит, что он очень любит детей. Если точнее, в пять раз больше, чем рядовой потенциальный родитель!

– Он не тот, кем кажется, – настаивала Милу. – В нём есть что-то подозрительное. Я не знаю наверняка, что именно, но он не открыл нам правду. Может, он пират или контрабандист. Он может оказаться хуже Гассбик.

– Опять ты со своими теориями, – Эг тяжело вздохнул. – Милу, ты, конечно, считаешь, что родители придут за тобой и ты их обязательно дождёшься, но сейчас у тебя нет выбора. Есть только один безопасный путь отсюда. И тебе вовсе не надо сдаваться. Вдруг господин Ротман поможет тебе их отыскать, так же как поможет мне найти дом? Скорее всего, он хороший.

– Нет, он не такой, – возразила Милу. – Думаю, ученик его боится. Питер глаз от пола почти не поднимал. А царапины у него на руках ты заметил? Такие можно получить во время сражения на мечах. Или от плетей.

– Милу, – перебила её Лотта, – ты со своими фантазиями перегибаешь палку. И почему ты так трёшь уши?

– Ты в курсе почему. Интуиция меня всегда предупреждает. Сначала я решила, что она хочет, чтобы я не злила хозяйку и не высовывалась, а потом сообразила: она намекает мне держаться подальше от Ротмана. Этот человек – просто воплощение зла. И он опасен.

– Святая Гауда, – Лотта закатила глаза. – Не начинай! Милу, в твоих ушах нет волшебных уловителей опасности. Это нелогично с научной точки зрения.

– Разве он пришёл бы поздно ночью, если бы не замышлял что-то дурное? – произнесла Милу. – И почему Гассбик не стала показывать ему других сирот? У неё было такое самодовольное лицо, словно она знает то, что скрывает от нас. Все эти смотрины, вот что нелогично. Забрать пятерых?

– Он попросил старших, – выпалил Эг.

– Никто никогда не просил показать ему старших, – сказала Милу. – Ни разу.

И тут она заметила её. Крошечную искорку сомнения в глазах Лотты.

– И никто из посетителей ни разу не заикался о сделке, – добавила Милу. – Это деловое слово, не родительское.

Сем нахмурился.

– Как глупо, – пробормотал Эг. – Давайте соберём вещи и подождём в классной комнате, как приказала хозяйка.

Он направился к вестибюлю, потащив за собой Сема и Фенну.

– И никто ни разу не называл нас очаровательными! – крикнула Милу.

Теперь и Фенна усомнилась: она замедлила шаг.

– Он какой-то подозрительный, – молила Милу. – Вы должны мне поверить.

– Но у тебя нет доказательств, что он лжёт, – сказал Эг, обернувшись и смерив её укоризненным взглядом. – У тебя есть только буйное воображение, из-за которого мы всегда попадаем в неприятности. Сейчас мы находимся вовсе не в одной из твоих страшных историй. Это настоящая жизнь. Впервые у нас появилась возможность обрести настоящий дом. Я не собираюсь от неё отказываться лишь потому, что твои уши тебе так велели.

Он умолк и быстро догнал остальных. Милу неохотно поплелась за ними в мрачный, тёмный вестибюль. Она оглянулась на коридор, который вёл в Запретную зону. Скоро у Ротмана будут необходимые бумаги, чтобы увести их всех с собой, какую бы судьбу он для них ни измыслил. Она должна что-то предпринять. Но что?

Девочка ещё видела слабый след маслянистого дыма, уходящего за красную черту на полу, мимо железной таблички на стене, на которой значилось: «СИРОТАМ ПРОХОД ВОСПРЕЩЁН». Ей показалось, что под исчезающими завитками она различает тонкую, неверную тень в форме пальца, указывающую за черту.

– Если вам нужны доказательства, – крикнула Милу своим друзьям, которые уже поднимались по лестнице, – то я вам их добуду!

Сем повернулся к ней, и у него глаза полезли на лоб, когда он понял, что Милу собирается сделать. В три прыжка он спустился с лестницы, протянув к ней руки, но девочка уже пересекла коридор и переступила черту.

Сем замер на линии, так и не опустив руки, остальные сгрудились у него за спиной.

– Милу, – прошептала Лотта, – ты не можешь. Если Гассбик тебя поймает…

– Любое наказание стоит того, чтобы доказать вам, что обещания Ротмана ещё более пустые, чем наши голодные желудки, – отчеканила Милу. – Может, он и убедил вас красивыми словами, но я ему не доверяю.

Сем потянулся к ней.

– Милу, пожалуйста…

Она попятилась, чтобы он не мог схватить её. Все четверо стояли по другую сторону черты, слишком напуганные, чтобы подойти к Милу. Фенна покачала головой, в её взволнованных глазах читалась мольба.

– Честно говоря, я не драматизирую, – добавила Милу. – И я бы никогда не стала вам лгать. Но вы мне не верите, поэтому я должна вас убедить.

Мои родители – шпионы. В ту ночь они маскировались под гробовщиков (корзинка в форме гроба), когда на них напал враг с металлической рукой (следы когтей). Кто-то из них был ранен (капли крови), ему едва не оторвали руку (порванная белая нить). Они спрятались (крыша дома). Они боялись, что я могу пострадать (из младенцев получаются неважные шпионы), поэтому решили оставить меня где-нибудь, пока не смогут спокойно вернуться за мной (приют).

Рис.8 Неправильные дети

Их нет так долго лишь потому, что им, вероятно, поручили крайне опасное задание, например охранять молодую принцессу Вильгельмину от подлого злодея. Я ни разу не слышала, чтобы наши соседи шептались о чём-то подобном, но это характерная особенность шпионажа: всё держится в строжайшем секрете. Шпионы храбрые и незаметные. Чтобы защитить других, они готовы браться за такие задания, на которые никто другой не отважится.

6

Рис.9 Неправильные дети

Воспитанники «Малютки-тюльпана» часто обсуждали, что может находиться за сумрачным коридором, ведущим в Запретную зону. Наверняка им было известно только то, что покои директрисы расположены там, где ещё не бывал никто из сирот: глубоко в недрах приюта. У Милу имелись разные версии, начиная с темницы, забитой стеклянными банками, в которых плавают заспиртованные грызуны, до фабрики, где шкурки крыс превращаются в остроносые туфли, которые позже мышиной кровью окрашивают в багряный цвет.

До нынешнего дня ни у кого никогда не хватало ни глупости, ни смелости, чтобы переступить красную черту и узнать, что скрывается за ней.

Единственным, что успокаивало Милу, благодаря чему её сердце ещё не выпрыгнуло из груди, оказалась её интуиция. В табачном дыму, который клубился на протяжении всего длинного тёмного коридора, тонкий бесплотный палец продолжал манить её вперёд. На цыпочках, держась за стену одной рукой, чтобы не упасть, а в другой продолжая сжимать тряпичную кошку, Милу шла по направлению к тонкой полоске света в дальнем конце.

Она кралась, пока наконец не добралась до тусклой масляной лампы, стоящей на полу. Свет выхватил из темноты винтовую деревянную лестницу, уходившую вниз и терявшуюся в чёрном провале. Девочка вздрогнула, когда первая ступенька скрипнула под её весом. Дыхание сбилось, когда застонала вторая, но Милу знала, что назад пути нет.

Винтовая лестница спускалась всё ниже, ведя её в кромешную неизвестность, и в итоге она очутилась в новом коридоре. И замерла на пороге. В крайнем изумлении.

Этот коридор был такой же длинный, как и прочие в приюте, но в два раза шире. Стены оказались оклеены сине-белыми обоями с цветочным рисунком – и никакой отслаивающейся краски. Вдоль одной стены высилась пара больших книжных шкафов, забитых разной утварью, и комод, на котором красовалась изящная масляная лампа и ваза. На противоположной стене имелись три двери, контур последней обрисовывался ярким светом. Рядом с лестницей располагалась вешалка, терявшаяся под многочисленными меховыми пальто. В воздухе, тёплом и приятном, витал запах горящего угля.

Ни заспиртованных грызунов. Ни стеклянных банок. Ни темницы.

По мере того как тепло проникало в её замёрзшие конечности, внутри Милу разгоралась ярость. Значит, директриса позволяла им дрожать и страдать от холода наверху, а сама жила в роскоши буквально у них под ногами?

Из-за стен и из подпола слышался предательский топот лапок грызунов: звук, который был способен повергнуть Гассбик в ужас. Похоже, не только она обосновалась в тёплом и уютном кабинете. Милу злорадно улыбнулась. Наверняка собственная непомерная жадность Гассбик провоцировала её же фобию, создав в личных покоях директрисы столь привлекательные условия для существ, которых она так сильно боялась.

Но этого оказалось недостаточно, чтобы усмирить злость Милу, и она сглотнула застрявший в горле гневный комок. Тепло словно окутывало её плечи и лодыжки и манило к дальней двери. Подкравшись к ней, Милу прижалась ухом к деревянной поверхности.

– Вы много просите, хозяйка, – вещал Ротман (Милу услышала, как он шумно выдохнул дым). – Вы требуете денег, а ещё хотите, чтобы я помог вам избавиться от засилья грызунов. Мы так недоговаривались.

– Крысы расплодились по всему дому, – лепетала Гассбик, её голос дрогнул от едва сдерживаемой паники. – Я не… выношу гадких тварей. Я в курсе, что на кораблях часто сталкиваются с подобной проблемой. У вас должно быть средство получше, чем мышеловки, от которых толку нет. К тому же я считаю, это справедливая цена с учётом того, что вы в итоге получите пятерых способных работников. Знай я, что вы пожелаете забрать всех, сказала бы вам раньше. Я прошу вас лишь об одолжении, в знак начала нашего сотрудничества.

Что? Какое сотрудничество? Милу крепко сжала тряпичную кошку.

– Не говоря уже о том, что вы навлечёте на себя подозрения, если будете набирать учеников каждый год, – продолжала Гассбик. – А вдруг органы опеки захотят провести расследование и прознают, что все эти дети… исчезли. Я просто хозяйка детского приюта в Амстердаме, которая может и готова отвести все подозрения от вас, господин Ротман.

– Неужели? И каким образом?

– Не ваша забота, как я это сделаю. Вам нужно только оплатить мои услуги… соответствующе.

– Очень хорошо. Сегодня ночью я вернусь в доки и отправлю к вам моего истребителя крыс. Но вашим сиротам лучше не встречаться с Долли. Не надо их пугать.

Милу сдвинула брови. Женщина, которая, по его словам, будет их приёмной матерью или опекуншей, истребляет крыс?

– Отлично, – проскрипела Гассбик. – Значит, мы договорились?

– Они какие-то бледные и тощие. Работа на моём корабле – дело не для слабаков, хозяйка. Если придётся вышвырнуть их тела за борт ещё до окончания путешествия, то меня это не устраивает. Они должны продержаться долгое время, чтобы окупить мои вложения, пока я не приду к вам за новыми, – и торговец рассмеялся.

Милу ещё крепче вцепилась в игрушку. Она была права насчёт него. Ротману необходимы дешёвые рабочие, расходный материал, а не наследники. Мимо её ног пробежала крыса и метнулась под шкаф.

– Когда вы вернётесь? – спросила Гассбик. – Заверяю вас, следующая партия будет откормлена лучше.

– Весной у меня плотный график, – произнёс Ротман. – Думаю, в августе. И ещё кое-что. Девочка с тёмными волосами, которая выглядит так, будто ей место на кладбище. Она не доставит мне лишних неприятностей? Судя по её сегодняшнему выступлению, она не из тех, кто будет ходить по струнке.

– Милу? – фыркнула директриса. – Не стоит из-за неё беспокоиться. Пока вы держите в узде остальных, она будет подчиняться. Маленькое отродье на редкость сентиментально.

– Тогда, хозяйка, мы договорились. Вы будете регулярно, каждый год поставлять мне детей, а я заплачу вам звонкой монетой и помогу избавить приют от вредителей: и от скопища грызунов, и от оборванцев, которых вы не сумели пристроить.

– Мне потребуется час, чтобы подготовить документы, – голос Гассбик звучал в высшей степени довольно, и Милу охватила ярость. – Вам хватит этого времени, чтобы привести Долли?

Милу услышала достаточно. У неё есть час, чтобы пересказать остальным всё, что она слышала, а потом составить план. Она повернулась к лестнице и замерла, когда увидела, что её друзья тоже прокрались по коридору и теперь стоят прямо позади неё.

– Милу? – спросил Сем.

– Сем! – прошипела Милу. – Что вы здесь делаете?

– Мы решили забрать тебя…

Внезапно Милу услышала скрип: похоже, Ротман и Гассбик поднялись на ноги и паркет застонал под их весом. Дверь кабинета со скрежетом отворилась, в коридор просочились клубы табачного дыма, а на освещённую стену легла длинная тень торговца.

– Вести дела с вами – одно удовольствие, – сказал Ротман, его звучный голос разнёсся по коридору.

Милу понимала, что её друзья не успеют добраться до лестницы незамеченными. Остальные, судя по всему, пришли к такому же выводу. Все пятеро стояли, глядя друг на друга расширенными от страха глазами.

Вероятно, моим родителям поставили неутешительный диагноз, из-за которого они временно не имели возможности присматривать за мной. У них была какая-то фобия. Например, боязнь младенцев или маленьких детей. Гассбик впадает в панику из-за грызунов: страх превращает её из злобной ведьмы в трясущийся студень, стоит ей увидеть крысу. А Эг боится ушной серы. Он начинает дрожать, даже если просто услышит эти слова. У младенцев есть некоторое сходство с ушной серой: они тоже липкие и странно пахнут.

Мои родители будут ждать столько, сколько им потребуется, чтобы прийти в норму, а потом снова будут заботиться обо мне. Или они набираются терпения, пока я не повзрослею, чтобы не сниться им в кошмарах.

7

Рис.10 Неправильные дети

Ротман вышел из кабинета Гассбик вслед за плотным облаком табачного дыма. Милу подтолкнула друзей. Они двигались быстро и бесшумно. Фенна нырнула под комод, Эг втиснулся между шкафами, Сем и Лотта скользнули за первую дверь, а Милу схоронилась среди меховых пальто на вешалке. По её ногам скользнуло что-то мелкое и мохнатое.

Девочка слышала, как мимо процокали туфли директрисы в сопровождении гулких шагов сапог из тюленьей кожи. В этот раз она была по-настоящему благодарна густым, голодным теням, залегавшим в доме. Но сердце всё равно болезненно колотилось в груди.

– Я прослежу, чтобы они были готовы, – проскрипела Гассбик, её голос разнёсся по лестнице.

– Отсюда я сам найду выход, хозяйка. Вы начните готовить документы. Необходимо, чтобы они выглядели правдоподобно, когда нужно будет протащить детей через таможню.

– Не беспокойтесь, мои бумаги всегда безупречны.

Цок. Скрип. Цок. Скрип. Гассбик спускалась по лестнице.

Милу осторожно выглянула из-за пальто.

Она увидела, как тонкая рука тянется из-под комода навстречу серой крысе.

Фенна.

Цок. Скрип. Цок. Скрип.

Фенна схватила грызуна за туловище, но зверёк вывернулся и вонзил зубы в её ладонь. Рука скрылась под комодом, а крыса взбежала по нему, слегка задела лампу и врезалась в вазу, которая зашаталась.

Директриса приюта зашла в коридор и с подозрением огляделась по сторонам.

Милу приникла к щели между пальто. Гассбик стояла перед ней, лицо женщины терялось в тени, неверный свет лампы не падал на неё.

Цок.

Цок.

Цок.

Цок.

Гассбик шагнула к комоду и поправила вазу. Затем нагнулась, наверное, собираясь заглянуть под комод. Испугавшись за подругу, притаившуюся в нескольких сантиметрах от туфель директрисы, Милу быстро забарабанила пальцами по стене. Гассбик сразу же выпрямилась. Девочка испустила тихий крысиный писк.

Дрожащими руками Гассбик взяла вазу и подняла её над головой, как будто собиралась ей в кого-то запустить. Милу перестала стучать. Она надеялась, что директриса в страхе убежит в кабинет. Сдвинув пальто, она прижалась к стене и затаила дыхание. Она хотела исчезнуть. Её голова с тихим стуком ударилась о стену.

Цок.

Цок.

Цок.

Пальто отъехали в сторону.

Милу, моргая, смотрела на директрису, на перекошенном лице которой страх сменился яростью.

– Ты!

Гассбик протянула руку и схватила тряпичную кошку. Милу пыталась прижать её к груди. Так они и боролись, щёки Гассбик от гнева наливались красным, а девочка не хотела отдавать игрушку. И неожиданно, с отвратительным треском, директриса просто оторвала кошке голову.

– Нет! – Милу оцепенело смотрела, как Гассбик отбросила тряпичный обрывок и опять подняла вазу, готовясь нанести удар.

Милу зажмурилась. Директриса испустила душераздирающий вопль. Не вопль ярости, вдруг сообразила девочка, но возглас чистейшего ужаса.

Милу открыла глаза.

Директриса смотрела на стену, глаза у неё вылезли из орбит. Она визжала без остановки. Краем глаза Милу заметила какое-то движение на комоде. Серая крыска Фенны находилась как раз напротив масляной лампы. Девочка перевела взгляд на стену, на которой маячила вытянутая тень грызуна: огромный подёргивающийся нос с длиннющими, точно мечи, усами. Зверёк открыл пасть, усеянную зубами-кинжалами, и взмахнул лапами с серповидными когтями.

Вопль Гассбик внезапно оборвался. Ваза выпала из её рук и покатилась по полу. Директриса повалилась на стену лицом вперёд. Хрипя и задыхаясь, она схватилась за грудь.

Милу неуверенно шагнула к ней.

Директриса съехала по стене и с глухим стуком упала на пол. В коридоре повисла тишина, если не считать бульканья, исходившего из горла Гассбик: с таким звуком вода исчезает в забитом стоке. «Предсмертный хрип», – подумала Милу.

Бульканье резко прекратилось, обмякшая рука Гассбик застыла, и директриса безжизненным взглядом уставилась в потолок.

Больше она не шевелилась.

Вдруг я на самом деле сирота? То есть настоящая сирота. Возможно, родители бросили бы меня только в одном случае: если бы они были мертвы.

Но до тех пор, пока другие теории не опровергнуты, об этой даже думать не стоит.

Мёртвые родители не забираются на крыши.

Мёртвые родители не оставляют знаки.

Мёртвые родители не возвращаются.

8

Рис.11 Неправильные дети

Директриса лежала на отполированном паркете в Запретной зоне, нелепо раскинув руки и ноги, и напоминала сломанную марионетку. Не мигая, она таращилась в потолок, её голова склонилась набок, рот был распахнут в беззвучном крике.

Милу одной рукой прижимала обезглавленное туловище тряпичной кошки к своему колотящемуся сердцу. Поблизости со скрипом открылась дверь и ударилась о распростёртое тело директрисы. Из-за двери показалась Лотта, посмотрела вниз и вскрикнула. Над её плечом замаячила голова Сема. Эг вылез из своего укрытия между шкафов. Фенна, по очереди вытащив наружу тощие конечности, выползла из-под комода. Её укушенная ладонь кровоточила.

Все пятеро уставились на Гассбик.

– Она умерла? – наконец спросил Сем, покосившись на Лотту. – Проверь, жива ли она.

– Нет… – Лотта громко икнула. – Я не хочу касаться её. Попробуй лучше ты.

Сем побледнел.

– Я не стану её трогать!

Фенна покачала головой: она по-прежнему не отрывала взгляда от Гассбик.

– И я тоже не буду, – сказал Эг. – Она выглядит… как мёртвая. Милу, проверь. Тебе нравится всё мёртвое.

– По-настоящему мёртвое мне не нравится. Я… ладно.

Милу опустилась на колени рядом с Гассбик, протянула руку и замешкалась. Она действительно не хотела её трогать. Вместо этого она помахала пятернёй перед лицом директрисы, но та даже не моргнула. Девочка встала и быстро попятилась, остальные последовали её примеру.

– Можно ли на самом деле испугаться до смерти? – уточнил Эг.

Все посмотрели на Лотту, но она только пожала плечами.

– Я учёный, а не доктор.

Откуда-то выскочила серая крыска, она пробежала по платью директрисы и устремилась в кабинет, дверь которого была приоткрыта. Милу показалось, что нога женщины дёрнулась. Девочка перевела взгляд на лицо Гассбик, но та не подавала признаков жизни.

Фенна как будто хотела поймать крысу и шагнула к директрисе, но помедлила, а потом бросилась к Лотте и Сему, которые сразу же её обняли.

Лотта снова икнула, после чего повернулась к Милу.

– Что Ротман имел в виду, когда говорил про правдоподобные документы и про то, чтобы протащить нас через таможню в доках?

– Он заключил сделку с Гассбик, – ответила Милу тихо и без всякого выражения. – Он платит ей за то, чтобы все наши бумаги исчезли, а мы тем временем будем работать на него, пока не умрём или не сойдём с ума. А в августе он вернётся за новой партией сирот.

Друзья уставились на неё.

Лотта, не веря своим ушам, округлила глаза.

– Но это же незаконно!

– Когда Гассбик было дело до каких-то законов, кроме её собственных? – произнёс Сем, окинув взглядом роскошный коридор и безжизненное тело на полу.

– Мне стоило догадаться. Девочке никогда не позволят быть корабельным инженером, – выдохнула Лотта. – Он наверняка отправил бы меня стирать бельё. Зря мы не послушали тебя, Милу.

Не проронив ни слова, Милу на секунду стиснула ладонь подруги.

– Нам нельзя здесь находиться, – сказал Эг. – Власти могут решить, что мы её убили.

– Мы не можем просто сбежать, – заявила Лотта. – Из опеки пришлют новую директрису. Возможно, нам удастся объяснить, что…

Сем перебил её.

– Ты серьёзно? Думаешь, что нам поверят? Мы не можем упустить этот шанс. Эг прав, надо бежать.

– Но нам некуда идти.

Никто ничего не сказал, и в пропитанном маслянистым дымом воздухе повисла давящая тишина.

Милу крепко сжимала в руке туловище кошки, затем решила взять оторванную голову. Наклонившись, она заметила, что из тряпичной шеи выпало что-то маленькое и тяжёлое: с глухим стуком предмет упал к её ногам. Мочки ушей заледенели, и девочка коротко, резко втянула ноздрями воздух.

В свете лампы блестел серебряный кружок. Милу опустилась на колени.

– Милу? – Эг плюхнулся рядом с ней с одной стороны, Фенна – с другой.

В горле у Милу встал ком. Дрожащими руками она отложила игрушку и подняла блестящий предмет.

– Что это? – поинтересовался Сем и вместе с Лоттой присел на корточки.

Милу сглотнула, и все наклонились ближе.

Размером предмет был приблизительно с гульден[7], а толщиной с её мизинец. На потускневшей серебряной поверхности поблёскивали крошечные камни, выложенные в линию и сверкающие, а по краю шёл золотистый полумесяц. Наверху имелась петелька, сквозь которую была пропущена тонкая цепочка, а внизу оказалась застёжка, самая микроскопическая из всех, что Милу когда-либо видела. Откинув крышку, она обнаружила необычный циферблат: над каждой римской цифрой располагалась крошечная золотая звезда. В центре оказался нарисован синий диск, наполовину скрытый рисунком, изображавшим солнечный и лунный циклы.

Шестерёнки в карманных часах давно замолчали, и стрелки застыли в полной неподвижности.

– А это объясняет предполагаемое сердцебиение у кошки, – пробормотала Лотта. – Я ведь говорила тебе, что всегда существует логическое объяснение.

Милу перевернула часы: на обратной стороне имелась изящная надпись, такая мелкая, что девочке пришлось наклониться ещё сильнее, чтобы её прочесть.

«Под звёздами я тебя нашёл.

52.284040, 4.784040

Под луной я тебя потерял».

Холод спустился от ушей к шее и заморозил плечи, когда она перечитала надпись.

«…Я тебя нашёл».

Холод становился более давящим, пронизывающим, колючим.

«…Я тебя потерял».

Первые две строчки были выгравированы аккуратным шрифтом, последнюю просто нацарапали на поверхности часов.

– Географические координаты, – с благоговением прошептал Эг, указывая на цифры.

Координаты. Милу рвано выдохнула.

«…Я тебя потерял».

Дрожащим пальцем она провела по цифрам. Потерянное можно обрести снова… если знаешь, где искать.

– Я ухожу! – сказала она, слова наконец-то сорвались с её губ.

Изумлённые лица друзей повернулись к ней.

– Вот послание от моих родителей, – объяснила она. – И пока вы ничего не сказали, это не мои безумные теории, а доказательство. Я буду их искать. И хочу, чтобы вы составили мне компанию. Давайте вместе уйдём из приюта. Без оглядки.

– Милу, – тихо и с отчаянием в голосе проговорила Лотта, – нам нужны документы. Надо, чтобы нас взяли в семью, и только это – единственный выход, но никто, кроме ужасного торговца, нас брать не хочет.

Милу расправила цепочку и надела часы на шею, в её голове уже зрел план. Интуиция ободряюще щекотала уши.

– Значит, нам нужно усыновить и удочерить самих себя.

9

Рис.12 Неправильные дети

Лампа мерцала, крысы скреблись, Гассбик лежала неподвижно, а Милу, у которой горели глаза и уши, повернулась к друзьям и начала объяснять.

– Всё на самом деле просто, – тараторила она, и голова у неё кружилась, словно Милу только что пробежала тысячу кругов. – И очевидно. Мы в курсе, что Брэм Поппенмейкер, мой отец, сделал эту игрушку. Вероятно, он создал и часы. Их могла смастерить и моя мама… Думаю, они спрятали их, поскольку знали, что директриса приюта захочет их украсть, и они, безусловно, правы. Я считаю, что получила настоящую зацепку. Конечно, тряпичная кошка никак не могла подсказать мне, где искать родителей, но…

– Милу! – раздражённо воскликнула Лотта.

– Что?

– Ты до сих не объяснила, как собираешься вытащить нас отсюда.

Милу встряхнулась, стараясь успокоить вихрь мыслей.

– Элементарно. Мы выпишем себе сертификаты об усыновлении и удочерении на имя моего папы, а потом уйдём.

Эг нахмурился.

– Куда именно?

Милу указала на цифры на задней крышке часов.

– Сюда, конечно!

– Но куда нас приведут координаты? – спросил Сем.

– Кто знает? – хмыкнула Лотта. – Это может быть где угодно. Милу, нам нужен настоящий план. Ротман скоро вернётся. Наверное, нам надо побыстрее добраться до спальни и притвориться спящими. А утром мы сделаем вид…

– Вообще-то, – встрял Эг, и его глаза заблестели, – эти координаты в пределах радиуса города… приблизительно сотня километров.

Он поднял часы Милу повыше, чтобы все видели.

– Амстердам находится на пятьдесят втором градусе широты и почти на пятом градусе долготы. У меня ушло семь попыток и в два раза больше наказаний на то, чтобы выбить из Гассбик информацию, когда я начал составлять карту. Вряд ли она собиралась мне всё рассказывать, но, похоже, ей очень хотелось, чтобы я заткнулся. В любом случае это того стоило. Теперь надо отыскать место, подходящее под координаты, для чего потребуется карта получше, чем у меня, – и Эг широко улыбнулся. – А ещё я знаю, где мы можем её достать.

Милу обняла его.

– Подожди, – произнесла Лотта. – Даже если мы найдём искомое место, нет никаких гарантий, что это приведёт нас к чему-то путному.

Милу хотела было заспорить и сказать, что её родители никогда бы не оставили ей бесполезные координаты, но вовремя сдержалась. Чтобы убедиться, Лотте нужна логика, а не оптимизм.

– Если мы застрянем здесь, то обязательно попадём в беду, что бы мы ни делали, – тихо заметила Милу. – Если сбежим, у нас будет шанс – пусть крошечный! – но реальный шанс навсегда расстаться с приютом, с рабским трудом и со смотринами.

Все посмотрели на тело Гассбик. Часы с маятником отбили четверть часа.

Сем выпрямился.

– Надо решать сейчас. Милу права. Другой такой возможности у нас не будет.

Милу лучезарно улыбнулась ему, но её улыбка угасла, когда он мягко покачал головой.

– Я не особо хочу найти твоих родителей, Милу. Ты прекрасно понимаешь, как я отношусь к людям, которые бросили нас. Я согласен уйти, потому что это действительно наш единственный шанс покинуть приют на своих условиях.

Милу тяжело сглотнула.

– Верно.

Эг встал.

– Я никогда не любил это место, – сказал он, взглянув на неподвижную директрису. – Никто из нас не любил. Тут мы видели только боль.

Мальчики выжидающе посмотрели на остальных.

– Либо мы убираемся отсюда все вместе, либо остаёмся, – подытожил Сем. – Но я никого из вас не брошу.

Фенна тоже поднялась и склонила голову в знак согласия.

Лотта вздохнула и протянула руку Милу, а затем кивнула.

– Хорошо, я с вами.

Лотта, Сем и Фенна ушли, чтобы собрать вещи и поискать еду в дорогу. Милу потащила Эга к кабинету директрисы, аккуратно переступив через тело. Дверь в комнату Гассбик заскрипела, и у девочки по коже побежали мурашки.

– Тсс! – прошипел Эг. – Ты перебудишь всех мёртвых собак в округе.

Милу широко распахнула дверь. Эг перешагнул порог, и мальчика окутал золотистый свет: он первым очутился там, где ещё совсем недавно Гассбик и Ротман обсуждали свои гнусные планы.

Милу последовала за Эгом. Казалось, будто они прошли сквозь стену, отделявшую тепло от холода. В огромном камине из мрамора и железа ярко полыхал огонь, над ним висел нарисованный углём портрет Гассбик в рамке, выкрашенной золотой краской. В центре помещения находился солидный дубовый стол, по сторонам которого стояли две масляные лампы. А на столе лежала толстая книга в кожаном переплёте, на обложке жирными буквами было вытеснено: «СИРОТЫ ПРИЮТА “МАЛЮТКА-ТЮЛЬПАН”, УЧЁТ».

– Вот оно! – проговорила Милу.

– Здесь обстановка как в роскошном особняке, – заметил Эг, слегка ослабив платок на шее. – За одни лампы можно было бы выручить кучу денег и купить новую одежду для каждого из нас.

– У Гассбик нет совести, – ответила Милу, презрительно кривя губы, и взглянула на потрескивающие дрова в камине. – Здесь жарко, а нас всех она морозила.

– Давай не будем медлить, – сказал Эг, сев за стол: его ноги теперь болтались над дорогим пепельным ковром.

Милу открыла учётную книгу на последней исписанной странице, где было имя девочки, которую удочерили шесть месяцев назад. Внизу сертификата Гассбик небрежно нацарапала её имя.

– А почему тут ничего не написано про мальчика, которого Фортёйны забрали сегодня утром? – спросил Эг.

– Она искала, кому бы нас сплавить, и явно была слишком занята, чтобы заниматься бумагами. Ты сможешь скопировать её подпись?

Эг взял со стола чистый лист бумаги, вытащил перо из чернильницы, сделал несколько пробных завитушек, а потом изобразил подпись.

Милу сравнила листок Эга и страницу из книги.

– Великолепно! Не вижу разницы.

Эг лучезарно улыбнулся и открыл чистую страницу в учётной книге. Перо замерло над бумагой.

– Уверена, что твои родители это одобрят?

– Конечно, – не раздумывая, ответила Милу.

Она положила тряпичную кошку на стол перед Эгом и указала на вышитую на лапе метку.

– «Брэм Поппенмейкер»… это пишется вот так.

Эг ухмыльнулся и принялся заполнять сертификат. Он нацарапал подпись, подул на чернила и оторвал верхний лист: копия сертификата осталась на розовой страничке под ним.

– Официально мы уже не сироты, – заявила Милу, улыбаясь до ушей.

– Итак, Милу Поппенмейкер, – сказал Эг, хмыкнув, – не пора ли нам убираться отсюда?

– Секунду, – ответила девочка.

Она захлопнула учётную книгу, взяла её и выскользнула в коридор.

Милу открыла соседнюю дверь. Спальня директрисы оказалась такой же роскошной, как и прочие помещения в Запретной зоне, но девочка не стала задерживаться, чтобы осмотреть её. Она лишь быстро обошла кровать с пологом и направилась к знакомой плетёной корзине для белья. Отодвинув грязные платья и нижние юбки, она спрятала книгу в самом низу.

– На всякий случай, – Милу усмехнулась, оглянувшись на Эга. – Полагаю, новой директрисе придётся попотеть, чтобы её найти!

Бом! Часы начали отбивать девятый час, и потолок задрожал. Когда стены зазвенели от третьего удара, Милу и Эг уже миновали красную линию и вернулись в холодный, мрачный вестибюль, вздрагивая на бегу. Остальные ждали их, ёжась от холода.

Мешок из-под муки висел у Сема на плече, плетёный гробик Милу он держал под мышкой, «Книгу теорий» зажал подбородком, а принадлежавшее Эгу угольное ведро болталось на длинных пальцах мальчика. Лотта сумела обнять двумя руками свой жестяной ящик для инструментов и три меховых пальто директрисы. У Фенны была её корзинка для пикника.

– Это как-то неправильно, – прошептала Лотта, когда прозвучал четвёртый удар. – Бросать здесь остальных сирот.

Эг выхватил у Сема ведро из-под угля. Милу взяла корзинку в форме гроба, а «Книгу теорий» затолкала в рукав.

– У нас нет выбора, – ответил Сем.

Пятый удар прокатился по мраморному полу.

Фенна приподняла крышку корзины: на дне лежали тронутые плесенью овощи и несколько ломтей чёрствого хлеба.

Лотта раздала друзьям пальто директрисы. Фенна и Эг укрылись под одним, другое присвоил себе Сем, а последнее разделили Лотта и Милу.

– Вот и всё, – сказала Милу.

Сертификат лежал у неё в нагрудном кармане, и она накрыла его рукой. Прозвучал шестой удар, и девочка в последний раз окинула взглядом вестибюль.

– Вы готовы?

Остальные уверенно кивнули и устремились к входной двери, а комнату сотряс седьмой удар.

Неужели они сбегают и Милу отправляется на поиски родителей?

Сем положил ладонь на дверную ручку, когда прозвучал восьмой удар.

Милу услышала громкое ржание снаружи, и уши ей закололо так сильно, что она вскрикнула.

– Сем, не…

Но он уже распахнул дверь, впустив облако маслянистого дыма.

Крупная, унизанная кольцами ручища разогнала дым, и на ребят уставилось ухмыляющееся усатое лицо.

– Вот и вы, kindjes, – произнёс Ротман. – А вы быстро собрались.

10

Рис.13 Неправильные дети

Дети в немом ужасе смотрели на торговца, а эхо девятого и последнего удара звенело вокруг них. Милу стискивала в пальцах часы, интуиция отчаянно вгрызалась ей в скальп и шею.

Торговец лучился золотозубой улыбкой.

– Вы не хотите впустить меня?

Волна ледяной дрожи, более холодной, чем зимний ветер, дующий снаружи, прокатилась по спине Милу и буквально выставила её вперёд. Девочка ткнула Сема локтем в бок и подняла взгляд на Ротмана.

– Нет, – прошептала она.

Усы Ротмана дёрнулись.

– Нет, – прорычала Милу. И повторила ещё резче: – НЕТ!

Девочка схватилась за дверь и захлопнула её, но что-то хрустнуло, прежде чем створка окончательно закрылась. Снаружи Ротман заревел от боли. Посмотрев вниз, Милу обнаружила, что сапог торговца наполовину находится внутри: дверь зажала лодыжку.

Ротман толкнул дверь, и Милу отлетела на Сема.

– Ты маленькая…

Из-за её спины появились чьи-то пальцы и впились в дверь. А затем все пятеро упёрлись руками в деревянное полотно. Милу пинала сапог из тюленьей кожи, пока он наконец не исчез снаружи. Тяжёлая створка захлопнулась с оглушительным грохотом: задребезжали окна и ставни по обеим сторонам вестибюля.

Сем задвинул засов, и друзья разом отступили назад.

Но Ротман опять ломился в приют.

– Откройте!

Милу посмотрела в боковое окошко. Торговец молотил кулаками в дверь и выглядел зверски. В здании напротив распахнулись ставни. И в других домах тоже. Поняв, что за ним наблюдают, Ротман перестал бушевать. Он оправил сюртук и свирепо уставился на девочку.

Поправив корзинку на плече, Милу прикрыла ставни и обречённо посмотрела на остальных.

– Другого выхода нет, – сказал Сем. – Мы в ловушке.

Задребезжал дверной колокольчик.

– Лебёдка! – крикнула Лотта.

Она развернулась и потащила Милу к лестнице.

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

Все пятеро взбежали по крутым ступеням, скрипя корзинами, гремя жестяной коробкой и ведром и размахивая мешком из-под муки. Милу вцепилась в перила, когда они повернули и на полной скорости понеслись по очередному лестничному маршу. Тонкий луч лунного света, сочившийся сквозь треснувшие ставни, озарял прачечную. Чтобы добраться до маленького оконца, нужно было протиснуться между лоханями и столами.

– Наверное, надо лезть по двое, – предположила Лотта.

Она распахнула ставни, и те душераздирающе скрипнули. Корзина для белья уже висела снаружи, освещённая луной и раскачивавшаяся на ледяном ветру, который тотчас обдал детей резким порывом.

– Эг и Фенна, вы первые.

Эг сразу выглянул наружу, а потом протянул руку Фенне.

– Готова?

Колокольчик продолжал бренчать без остановки.

Ротман скоро перебудит всех сирот. Хватит ли им храбрости, чтобы встать с кроватей и пойти на разведку? Кто знает? А ведь они ещё не в курсе, что Гассбик мертва.

Фенна вылезла вслед за Эгом. Затем ребята забрались в корзину для белья. Верёвка застонала. Обоим пришлось потесниться, учитывая, что с ними была корзинка для пикника и ведро из-под угля.

– Готовы? – спросила Лотта и начала поворачивать изогнутую рукоять.

Милу наблюдала, как корзина с пронзительным скрипом едет вниз. Когда она опустилась на лёд и Эг с Фенной выкарабкались наружу, девочка протяжно выдохнула.

Лотта принялась вращать рукоятку назад, лебёдка повизгивала в такт. Милу выскользнула из пальто, которым укрылись они обе, и тысячи мурашек сразу выступили на коже.

Сем опасливо поглядывал вниз.

– Но канал…

– Сем, он замёрз, – раздражённо буркнула Лотта. – Если лёд выдерживает сотни конькобежцев-любителей, значит, пятерых детей он выдержит точно. А сейчас умолкни и принимайся за дело.

Сем забрался внутрь, Милу быстро последовала за ним, не отрывая взгляда от круглой корзины и не обращая внимания на высоту и кусачий ветер, хотя порывы ледяными кинжалами полосовали оголённую кожу.

Бельевая корзина раскачивалась из стороны в сторону, Сем накинул половину украденного пальто Милу на плечи. Лотта протянула им корзинку-гробик и мешок из-под муки, после чего вложила ящик для инструментов в руки Милу.

– Увидимся через минуту, – сказала Лотта.

– А как же ты? – испуганно спросил Сем. – Ты не можешь одновременно управлять лебёдкой и опускать себя.

Лотта наградила его насмешливой улыбкой.

– Мне нужно, чтобы вы отцепили корзину, а потом надёжно и крепко закрепили крюк на перилах с другой стороны канала.

– Но как?..

Раздался пронзительный скрежет, и они начали опускаться на землю. Сем так крепко обвил Милу руками, что она чуть не задохнулась, но не успела даже вывернуться и набрать воздуха в лёгкие, чтобы одёрнуть его: их средство передвижения с хрустом ударилось об лёд.

Они выбрались наружу (Сем по-прежнему цеплялся за Милу), а затем сняли корзину с крюка.

– Надеюсь, у Лотты есть план, – просипела Милу, холодный ночной ветер резал ей горло.

Поскользнувшись, они все покатились через канал. Фенна первой достигла каменистого берега и помогла Эгу перелезть через железные перила.

Милу протянула ей крюк, и Фенна прицепила его к верхним перилам.

– Я помогу тебе залезть наверх, – произнёс Сем.

Но девочка покачала головой.

– Лотта…

Тёмный силуэт подруги вырисовывался в окне прачечной. Милу с благоговейным ужасом наблюдала, как она тянется к туго натянутой верёвке: в руках Лотта что-то держала, но издалека было не разобрать, что именно.

Внезапно Лотта выпрыгнула из окна.

Вопль застрял у Милу в горле, и она сглотнула. Лотта знала, что делает.

Она всегда знает, что делает.

Пальто раздувалось вокруг неё, когда она скользила по верёвке над каналом, словно призрак из кошмара. Подавленный вопль Милу перерос в восторженный смех. Лотта была великолепна. На головокружительной скорости она неслась вниз: как только из темноты показалось её лицо с безумной улыбкой, девочка разжала руки и спрыгнула на лёд.

– Уф! – громко проговорила она и приземлилась, запутавшись в юбках и мехе.

– Дурацкие платья, – пропыхтела она, выпрямившись. – Совершенно непрактичные.

Милу и Сем подъехали к ней и помогли подняться.

– Ты в порядке? – спросила Милу.

Радостно кивнув, Лотта поднялась на трясущихся ногах, её косички растрепались, а в кулаке она сжимала мокрый половик. Снова кивнув, она отбросила коврик. Где-то неподалёку раздался свист. И ещё.

– Ротман перестал трезвонить, – прошептала Лотта, посерьёзнев. – Надо бежать.

11

Рис.14 Неправильные дети

Сем подсадил Милу, чтобы она вылезла на тротуар, и подтянулся сам. Вместе они вытащили Лотту. На камнях блестел иней, улица была пустынна, только ветер завывал над каналом и в узких промежутках между массивными домами. Его резкие порывы обжигали лёгкие Милу. Холод охватывал каждую часть тела, скребя по щекам ледяными коготками. Кожу щипало, и она вжимала уши в плечи. Девочка снова укрылась меховым пальто.

Все пятеро стояли на краю канала и неотрывно смотрели на грузный силуэт приюта на другом берегу.

– Мы свободны, – взволнованно прошептал Сем.

Милу перебросила корзинку на другое бедро и свободной рукой заправила карманные часы за воротник.

– Ещё не совсем. Куда теперь, Эг?

Эг, стоявший возле Фенны, развернул карту-наволочку. Карие глаза мальчика блестели, пока он рассматривал её. Спустя некоторое время, заткнув карту под мышку, он кивнул на мост в конце улицы.

– Туда.

Не успели они сделать и пару шагов, как уши Милу нещадно защипало. Холодный ветер вновь хлестнул её по лбу. Буквально в следующую секунду ребята услышали стрекотание колёс по мостовой и щёлканье кнута.

Милу, подтолкнув остальных, потянула Лотту в узкий проход между домами. Скрипучая карета Ротмана показалась из-за угла как раз в тот момент, когда Милу скрылась в тёмном проулке. Лошадь фыркнула, цокот копыт замедлился.

Осторожно выглянув из укрытия, Милу наблюдала, как Питер остановил лошадь рядом с перилами: там до сих пор болталась привязанная верёвка лебёдки.

Дверь экипажа открылась, наружу вырвался клуб дыма, и из кареты выбрался Ротман. Он поковылял к перилам и потрогал верёвку, противоположный конец которой был закреплён на открытом окне прачечной. Торговец окинул взглядом улицу, серебристый лунный свет ложился на его перекошенное от ярости лицо.

Милу с колотящимся сердцем нырнула в тень.

– Он знает, что мы сбежали, – тихо проговорила она. – И перекрыл нам путь.

– Значит, нам просто надо выбрать другую дорогу, – предложил Эг. – Идите за мной.

И они быстро углубились в проулок, держась как можно ближе друг к другу в своих меховых пальто. Через некоторое время Эг замер, и все пятеро навострили уши. Мимо проехала карета: колёса пронзительно скрипели при каждом повороте.

– Это не он, – едва слышно прошептал Эг и чуть наклонился вперёд. – Кажется, теперь всё чисто.

Милу ощутила лёгкое покалывание в пояснице.

– Живо.

Они бросились через улицу в следующий проулок, башмаки дробно простучали по мостовой. Так они миновали многочисленные мосты, перекинутые над сверкающими полотнами замёрзших каналов, Эг и Фенна двигались первыми. Здешние дома всегда ассоциировались у Милу с Семом: высокие, нескладные, нестандартных пропорций, но с характером и обаятельные. Лишь сейчас она поняла, что смотреть на Амстердам из окна спальни – одно дело, а вот впервые в жизни идти по улицам – совершенно другое. Остроконечные неровные крыши напоминали разверстые пасти. Милу казалось, что город проглатывает их. Все каналы выглядели одинаково, как и мосты.

Они словно бегали по кругу, запертые в лабиринте. Тем не менее Эг уверенно вёл их вперёд, поворачивая наволочную карту то так, то этак.

Спустя, наверное, целую вечность Эг вдруг остановился. Тень скрывала его лицо, но Милу слышала, как он резко втянул ноздрями воздух.

– Мы на месте, – проронил он, указав на здание на противоположной стороне улицы. – Керкстрат, дом сто восемьдесят девять.

Во многом похожий на «Малютку-тюльпан» дом сто восемьдесят девять на Керкстрат был построен из чёрного кирпича, на фасаде ярко выделялись белые оконные рамы. На металлическом стержне над дверью болталась восьмиугольная табличка. Милу прищурилась, чтобы разглядеть надпись.

«BRAAKENSIEKEN ZOON[8]литограф[9] и картограф»

– Несколько месяцев назад кто-то из соседей упоминал это место, – добавил Эг. – У меня недели ушли, чтобы найти его. Я даже перелез через четыре крыши, чтобы всё зарисовать. Видите?

В комнате на первом этаже висели большие географические карты, подсвеченные лунным светом.

Мурашки резвились у Милу на ушах, и смешок сорвался с её губ. Она посмотрела на Эга, и друзья обменялись радостными улыбками. Убедившись, что на улице никого нет, все пятеро вынырнули из переулка и столпились у окна.

На физиономии Эга застыло прямо-таки благоговейное выражение.

– Нидерланды на самом деле так выглядят? – спросила Милу, уставившись на одну из карт. – Немного похоже на кроличью голову.

– Это только северная провинция, – объяснил Эг, поставив на землю ведро из-под угля. – А нам нужна вон та.

Ткнув пальцем в стекло, он провёл им вдоль карты Амстердама. Палец замер на юго-западе города.

– Отсюда мы можем пройти несколько километров вдоль реки Амстел, а потом повернуть на запад. Если я скопирую этот участок карты, думаю, я сумею довести вас практически до того места, на которое указывают координаты.

– Практически? – переспросила Милу, сжав в кулаке часы. – А как мы отыщем точное расположение?

Лотта встала возле Эга и постучала пальцем по стеклу внизу.

– С помощью координатной сетки, – произнесла она, и Милу обратила внимание на крошечный перекрёсток, который выглядел как точка и находился рядом с нужными координатами. – Надо только, чтобы Эг привёл нас к началу дороги. А затем вас поведу я.

– Как?

Лотта улыбнулась.

– С помощью математики, разумеется, – девочка вытащила из ящика портновский метр и протянула его Сему. – Замерь мой шаг… от пятки и до большого пальца.

Она сделала шаг и застыла, пока Сем замерял расстояние между её ногами.

Милу потирала ладони, чтобы согреться, а Сем и Лотта ещё несколько раз провели замеры.

Буквально через минуту Эг закончил рисовать карту, а Сем вернул Лотте портновский метр.

– Разве тебе не нужно произвести… расчёты? – спросила у неё Милу.

1 Крупа из твёрдой пшеницы. (Прим. ред.)
2 Добро пожаловать (нидерл.). (Здесь и далее прим. пер.)
3 Дети (нидерл.).
4 Здравствуйте (нидерл.).
5 Здравствуй, малышка (нидерл.).
6 Добрый вечер (нидерл.).
7 Голландская монета. По размеру немного больше российской десятирублевой монеты (прим. ред.).
8 Браакензик и сын (нидерл.).
9 Литография – способ печати, получение отпечатка со специально обработанного камня на бумаге. В данном случае, скорее всего, тиражировали карты (прим. ред.).
Продолжить чтение