Читать онлайн Басни бесплатно

Поэт и мудрец

Басни Крылова известны нам с детства. Наша память хранит крыловские образы, и мы без труда обращаемся к ним в самых разных жизненных случаях. То вдруг вспомнится Обезьяна, не узнавшая себя в Зеркале и посмеявшаяся над собственными ужимками, то неожиданно предстанет перед глазами ничтожная Моська, которая, визгливо лая на Слона, хочет прослыть отважной и сильной. Иногда никак не можешь отделаться от впечатления, что встретился с невеждой Мартышкой, разгневанной на Очки. Не надо напрягаться, чтобы с языка сорвалось и крыловское слово, и крыловская пословица, и крыловское поучение. Басни Крылова как бы сроднились с нами и живут в нас.

Столь же близок нам и сам Крылов. Мы уверены, что знаем о нем все. Так повелось издавна, и тому были свои причины. Баснописец вел жизнь открытую, у всех на виду: служил в публичной библиотеке, бывал на людях, часто печатался, выпуская в свет одну книгу басен за другой. Но вместе с тем не подходил под общие мерки, оставался фигурой колоритной, своеобычной. Уже при жизни слыл милым ленивцем, который после обеда любил подремать в креслах гостиных у друзей; рассказывали, что он нехотя отбывал службу да время от времени пописывал свои басни. Современники, насытив воспоминания о Крылове анекдотами, курьезными случаями, остротами, суждениями, выраженными в привычной для баснописца уклончиво-притчеобразной форме, оставили нам сравнительно мало доподлинных свидетельств о личности Крылова.

Впрочем, легенда коснулась не только Крылова-человека, но и Крылова-баснописца. Его басни часто толковались как смешные зарисовки, поучительные сценки или затейливые картинки нравов. Но бытующее мнение о детской простоте их содержания обманчиво. Даже у внимательных читателей встречается порой одностороннее и потому не вполне верное представление, против которого возражал уже В. Г. Белинский. «Многие, – писал критик, – в Крылове хотят видеть непременно баснописца; мы видим в нем нечто большее».

Для Белинского (и в этом он был прав) Крылов – писатель-мыслитель, философ-сатирик. Но и суждение об исключительно сатирическом характере крыловских басен также недостаточно, потому что к сатире они не сводятся и ею их содержание и смысл не исчерпываются. Сатира – лишь одна, без сомнения существенная, но не единственная их сторона.

Часто басни Крылова подразделяют на моралистические, философские и социальные, подразумевая под этим, что в первых высмеиваются общечеловеческие пороки, во вторых преобладают глубокомысленные истины, в третьих – сатира на социальные порядки и отношения. Между тем такое разделение чрезвычайно искусственно, и басни сопротивляются ему. В одной и той же басне крепко спаяны и сатира, и мораль, и философская мудрость.

Таким образом, всем знакомый «общий» портрет Крылова, якобы чудака и ленивца, донесенный воспоминаниями о нем, как и расхожие представления о баснях, не совсем достоверен.

За кажущейся простотой басен ощущается присутствие интенсивной внутренней жизни, а за чудаковатыми привычками и неординарностью поведения угадывается крупная личность писателя большого философского и социального масштаба.

Вот эту-то напряженную духовную жизнь и помогают приоткрыть басни. Благодаря им становится ясным поразительное единство Крылова-человека и Крылова-баснописца. Из них мы узнаем о Крылове – патриоте, мудреце, практическом философе, проницательном наблюдателе русской жизни. Словом, через басни, их конфликты, заключенную в них мораль мы постигаем, как относился Крылов к своей эпохе, к русским нравам, к быту, к литературе, ко всему укладу современной ему действительности, что он в нем осуждал, от чего предостерегал и что поощрял и поддерживал.

Иван Андреевич Крылов (1769–1844) начал писать басни уже в зрелом возрасте, будучи известным и опытным литератором – драматургом и прозаиком.

В молодости Крылов – воинственный радикал, задиристый журналист. Он единолично издавал журнал «Почта духов», в котором помещал сочиненные или переведенные им сатирические письма. Несколько позже выпускал вместе «с товарищи» журналы «Зритель» и «Санкт-Петербургский Меркурий». В конце 1780 – начале 1790-х годов он стал известен как язвительный сатирик, продолживший традиции просветительской прозы Н. И. Новикова. С первых дней литературной деятельности и до 1810-х годов на сценах домашних и профессиональных столичных театров с успехом шли его комедии «Подщипа» («Трумф»), «Пирог», «Модная лавка», «Урок дочкам» и комическая опера «Илья-богатырь». Современники по праву видели в Крылове-комедиографе преемника Д. И. Фонвизина.

Дебют Крылова в жанре басни, если не считать первых басен, созданных еще в конце XVIII века и никак не предвещавших позднейшего триумфа на этом поприще, совпал с патриотическим воодушевлением, охватившим русское общество в первые годы XIX столетия.

В баснях Крылова периода Наполеоновских войн и Отечественной войны 1812 года последовательно утверждался народный взгляд на происходившие события: французы – «воры», вторгшиеся в страну ради грабежа и насилия. Народ держался прямой и простой правды, он не хотел слышать ни о каких политических хитросплетениях. Ему не было дела и до дворцовых интриг, связанных с назначением командующего войсками: народ сразу «выбрал» Кутузова, «своего» полководца, который, по народному мнению, только один мог спасти Россию и которому народ безоговорочно вверил свою судьбу.

В басне «Волк на псарне» Крылов обращается к ратному подвигу народа, но избирает для его истолкования обыденный, бытовой случай. Поимка Волка выглядит как бы привычным делом, отлаженным до мелочей, однако опасным и требующим смелости, быстроты, сноровки:

В бытовом происшествии и в войне баснописцу видятся одни и те же неприглядные свойства противника, одни и те же свойства народного характера – решительность, ловкость, энергия.

В басне «Обоз» Крылов коснулся стратегии и тактики Кутузова. Известно, что великий полководец подвергался постоянным нападкам со стороны Александра I, выговоры от которого следовали один за другим. Крылов оправдывал неспешные, но продуманные действия Кутузова, должные, как понимал баснописец, привести к полному краху Наполеона.

Такое же оправдание действий Кутузова заключала и басня «Ворона и Курица». С одной стороны, полная поддержка замыслов Кутузова:

С другой – гнев против тех, кто видел во французах цивилизованных, просвещенных «гостей», а не врагов и «вандалов». В своих корыстных, эгоистических расчетах отечественная Ворона подобна другой, иноземной Вороне – Наполеону, которому посвящено моралистическое заключение.

Басни Крылова об Отечественной войне «превращались в живую историю», донося до простых солдат и всех русских людей истинный смысл событий. В свою очередь отношение баснописца к Отечественной войне 1812 года как к народной стало следствием коренных перемен в его умонастроении, совершившихся под воздействием французской революции и укрепленных затем опытом народной борьбы с иноземным захватчиком.

Смысл изменений в общественных и литературных взглядах Крылова состоял в том, что, отбросив абстрактные представления о добре и зле, бедности и богатстве, писатель обратился к реальным отношениям людей в обществе и высказал суждения о них, исходя из конкретных нравственных оценок. Тем самым он во многом преодолел представления просветителей о роли чистого разума в истории и по-новому взглянул на действительность. Все это, кстати, и предопределило переход к жанру, долгое время считавшемуся «низким», – басне.

Отныне Крылов смеется над отвлеченными, умозрительными, по его мнению, теориями просветителей и прекраснодушными, чувствительными иллюзиями сентименталистов.

Так, в басне «Лягушки, просящие Царя» Крылов подверг сомнению исторический оптимизм просветителей, полагавших, что посредством «головных» теорий можно создать справедливое «разумное» государство.

Однако это не означало, что Крылов принимал существующий порядок. Напротив, он, по свидетельству современников, был убежден в несправедливости существующего режима, заключающего в себе большое зло. В баснях Крылов отразил свое мнение с исчерпывающей полнотой и несомненной очевидностью. Недаром декабристы видели в Крылове своего союзника. Сам же баснописец внимательно приглядывался к оппозиционным кругам и 14 декабря отправился на площадь, чтобы своими глазами наблюдать восстание против царизма. Но, в отличие от декабристов, Крылов полагал, что исторически сложившийся общественный строй изживет себя также исторически, в результате собственного усовершенствования, постепенно освобождаясь от язв и пороков. Крылов не приемлет насильственных мер для устранения несправедливых социальных условий, но никогда не сомневается в пользе движения, науки, просвещения, преобразования вообще. Во имя развития, преобразования, по мысли Крылова, и надобен смех над пустотой, ленью, косностью и догматизмом. Так Крылов становится непримиримым врагом застоя, общественного и нравственного равнодушия.

В басне «Камень и Червяк» изображен камень, скрывающий под внешней скромностью вековую лень. Он обижается на дождик, который шумел «часа два-три», но которого все ждали с нетерпением. Камень недоволен:

Эти слова вызвали суровую отповедь Червяка:

В недвижно лежащем камне нет никакого «проку», тогда как дождик принес пользу. Крылов высмеивает бездеятельность, лень, апатию, неспособность к труду.

Не случайно одно из самых употребительных понятий в баснях Крылова – дело. Всем хороши незадачливые музыканты: они «в рот хмельного не берут», «с прекрасным поведеньем» («Музыканты»), но петь не умеют, как не годятся в музыканты и персонажи «Квартета», у которых дело «нейдет на лад». Высмеян и «механики мудрец» («Ларчик»), так и не сумевший открыть незапертый Ларчик. Посрамлена Щука, взявшаяся ловить мышей, то есть не за свое дело («Щука и Кот»); не могут согласовать свои усилия Лебедь, Щука и Рак; «без умолку» трещит Бочка («Две Бочки»), а пользы от нее нет. Крылов потешается над пустопорожней деятельностью. Его персонажи либо не способны к реальному делу, либо не умеют за него приняться. Так выясняется другая крайность, которую он постоянно порицает, – застой, рутина, лень, ведущие к духовной и физической смерти. На одном полюсе оказываются «дерзкие безумцы», «мнимые мудрецы», ложные философы, которые наносят вред своими нежизненными проектами, а на другом – неподвижные, закосневшие Камни и покрытые тиной Пруды. Крылов стоит за постоянное изменение и совершенствование жизни. Он знает, что течение истории неостановимо, что жизнь не может застыть на месте, что главным двигателем ее является «дело», настойчивый, упорный труд.

Для того чтобы оценить результаты социально-исторического развития с нравственной точки зрения, нужна общая мера, общий критерий, достаточно универсальный и приложимый ко всем без исключения жизненным явлениям. Русские баснописцы XVIII века (А. Сумароков, В. Тредиаковский, И. Хемницер и др.) в качестве таких критериев избирали идеи, рождавшиеся в умах просвещенного дворянского сословия, и прилагали их к бытовой повседневности. Они были убеждены, что в «непросвещенной» среде не могли возникнуть разумные понятия о нравственности, а потому их следует туда привнести. Крылов отказался от снисходительного и высокомерного взгляда на обыденную жизнь. Он увидел в ней борьбу противоречивых начал, положительных и отрицательных, добрых и злых. Они неотделимы от деятельности и в той же мере характеризуют ее, как польза или вред. Поэтому меру оценки Крылов находит в трудовой морали народа, которая необязательно открыто явлена в баснях, но всегда подразумевается или присутствует. Трудовой опыт народа становится почвой, на которой произрастают и культура, и наука. На нем держится весь общественный порядок.

В басне «Листы и Корни» Крылов не осуждает Листы за то, что они красивы, пышны и величавы. Корни говорят им: «Красуйтесь в добрый час!» Но баснописец высмеивает спесь, хвастовство и надменность Листов, которые недальновидно и бездумно попирают Корни, то есть тех, кто дает Листам жизнь и возможность «цвести».

говорят Корни Листам. Здесь речь уже идет не о сентиментальном сочувствии к смиренным и незаметным труженикам, а о самых основах социального устройства. Процветание государства, по мысли Крылова, обусловлено незаметным трудом смиренных Корней, которые, «роясь в темноте», питают вознесшихся над ними.

Простые, естественные и разумные законы, по Крылову, – норма трудовых и социальных отношений, которая позволяет безошибочно распознать всякие, даже тщательно укрываемые и прячущиеся от глаз искусственность, фальшь, своекорыстие. Именно жизнь народа – простая и безыскусственная – становится для Крылова источником нравственных оценок.

Отделив в нравственном опыте народа случайное от закономерного, верное от неверного, баснописец как бы возвращает народу его собственную мораль, но уже очищенную от всяких случайных примесей, сконцентрированную в ясной, краткой, точной изреченности – в виде афоризмов, пословиц и поговорок. Поскольку нравственная мысль народа выражена в языке, то народный язык стал для Крылова основой, источником «слога» его басен. Но Крылов не имитировал народный язык. Он искусно обработал его и придал ему литературные формы, сохранив живые устные интонации и лукавую насмешливость народного ума. Вернувшиеся в народную среду пословицы и поговорки, созданные Крыловым, были приняты народом как его собственные.

Отказавшись от умозрительных этических принципов классицистов и сентименталистов и не допустив в басни ни отвлеченной риторики, ни сострадательной чувствительности, Крылов прояснил и обобщил национальные этические заповеди, и это стало величайшей его заслугой перед нашей нацией.

Обратившись к народной трудовой морали, которая осуждала напускное, надуманное, искусственное и поддерживала естественное, простое, Крылов неминуемо должен был прийти и пришел к новому пониманию народа. Классицисты и сентименталисты изучали народ со стороны. В их баснях народ не получал «голоса», а «низкая» действительность выглядела экзотикой, не поддающейся убедительному воспроизведению. Словом, воплощение исторически и национально характерного народного типа литературе еще не давалось.

Крылов дал «голос» самому народу. У него народ заговорил о себе. И речь его оказалась полной трезвого смысла, без идеализации, сентиментальности и восторженности и вместе с тем не утратила ни живописного слога, ни меткой образности. Каждое сословие выступило в своей словесной одежде. Баснописец не подделывался под речь крестьянина, купца, ремесленника или дворянина. Они мыслили на своем «языке» и своим языком выражали свойственные им представления о жизни, которые соответствовали их социальному положению, их жизненным интересам.

Новаторство Крылова в жанре басни означало, что русская литература неуклонно развивается в сторону реализма, что она близка к созданию многосторонних народных характеров.

Жанр басни также изменился. В него вошло такое глубокое философское, эстетическое, социальное содержание, которое было под стать роману или драме, в нем нашла выражение вековая мудрость народа, его житейская философия, лукавство ума.

При этом Крылов, не выходя за пределы жанра и не превращая басню в лирическое стихотворение или в бытовую новеллу, раздвигал ее содержательные границы. Крылов использовал внутренние возможности жанра, не нарушая его строения и строго соблюдая законы, согласно которым басня состоит из рассказа и морального поучения.

Басня Крылова – это и способ народного мышления, сохраняющий признаки притчеобразного, лукавого, не прямого проникновения в суть вещей, и сгусток народной мудрости, и живой рассказ, в котором персонажи действуют самостоятельно, в соответствии с их характерами. Через их непосредственные отношения проступают зримые черты того несправедливого мира, где они обитают. В свою очередь, этот мир их поведением и их устами выносит себе приговор.

Не изменяя классических басенных правил, Крылов перестраивает соотношение между рассказом и моралью, наполняет рассказ живописными подробностями, создает характеры персонажей и образ рассказчика.

Рассказчик как бы притворно доверяется персонажам и серьезно изъясняет мотивы их поведения. Он дает выговориться зверям и людям, совершить те или иные поступки, он беспристрастно передает их точки зрения. Но его мнимое простодушие подрывается полным посрамлением отрицательных персонажей. И тут обнаруживается, что простота рассказчика лукава – на самом деле он знал заранее, к чему приведет его рассказ. Результат сюжетного хода неожидан только для персонажей. Рассказчик же всегда «себе на уме». Он отлично знает достоинства и слабости своих героев, их ухищрения и уловки, которые от него не могут укрыться и не могут его обмануть. Персонажи всегда обманывают только себя.

В басне «Муравей» Крылов описывает «богатырство» и «геройство» Муравья:

Ирония басни очевидна. Она создается при невидимом сопоставлении двух взглядов на Муравья: один из них (обычный, человеческий) скрыт, но подразумевается, другой («муравьиный») открыто выражен на утаенном фоне первого. Крылов передоверяет речь рассказчику, который сначала добросовестно излагает «молву» о Муравье, то есть смотрит на Муравья глазами его обыкновенных собратьев, а затем прилагает иную – человеческую – меру оценки. У богатыря Муравья, совсем как у какого-нибудь человека, великого силача и отважного воина, есть и свой «историк». О Муравье гремит слава, а один из его подвигов – «и даже хаживал один на паука» – превышает всякую доступную разуму степень доблести. Пока Муравей находится в своем царстве, он богатырь. Связующим звеном между «муравьиной» и «человеческой» правдами становится нрав Муравья: он чванлив и верит «лишним хвалам». В этом месте рассказчик переходит на иную, человеческую, правду и включает в речь свои оценки:

Муравей въезжает в город как триумфатор. Рассказчик уже не скрывает своей насмешки. Как только Муравей оказался не в своей родной среде, его, как он ни старается, просто перестают замечать:

Так, через рассказ, Крылов показывает истинное место Муравья «в подсолнечной», во вселенной.

Крылов всегда находится не только рядом с персонажами – он проникается их мыслями, чувствами. В басне «Пестрые Овцы» перед Львом стоит сложная задача: он хотел бы избавиться от Пестрых Овец, но не знает, как извести их, так чтобы «сберечь свою на свете славу». Ему, конечно, не трудно передушить Пестрых Овец, однако как царь он должен соблюдать законность и не хочет, чтобы его венец в глазах подданных померк. Тогда он собирает совет. На помощь ему приходит Лиса:

Под видом сентиментальной заботы скрывается угодный Льву замысел, потому что в пастухи Пестрым Овцам Лиса предлагает волков:

Мнение Лисы взяло верх в совете, и теперь не только Пестрых – и гладких Овец не стало, но и на Льва не пало подозренье:

Басня направлена против деспотизма. Баснописец убежден в том, что уклад деспотического государства исключает справедливость и человечность. Народная мудрость сохранила не только положительные черты нации, но и отрицательные стороны ее житейского опыта. Баснописец не удовлетворен глубиной проникновения народного сознания в смысл социальных условий, рабской моралью, наивностью, ложной чувствительностью, скороспелыми и поверхностными суждениями. Крылов поэтому далеко не всегда стоит на стороне житейской мудрости. Он, например, в басне «Пестрые Овцы» смеется над ней, проводя свою мораль в рассказе. Но столь же многочисленны басни, в которых фабулист (так в старину называли баснописцев) присоединяется к народному мнению. В целом народ, по мысли Крылова, живет по своим нравственным законам и не принимает несправедливой морали, торжествующей в действительности, смотрит на нее как на зло, хотя и закрепляет ее образчики в пословицах и поговорках.

Персонажи крыловских басен живут в жестоком мире, где царят угнетение, взятка, кумовство, темные страсти, ложные интересы, преувеличенное, хвастливое мнение о себе, чванство, спесь, лицемерие, глупость. Здесь погибают слабые, добрые, искренние и простые. Здесь нет места откровенности, дружбе; здесь даже гостеприимство превращается в мучительство («Демьянова уха»), здесь идут глупые споры о первенстве и сильные, терзающие слабых, всегда уходят от возмездия. В одной из самых социально острых басен «Мор зверей» рассказывается о том, как «лютейший бич небес» – страшная болезнь поразила звериное царство. Лев созвал совет, чтобы, принеся жертву, откупиться от разгневанных богов. Он призывает зверей покаяться в совершенных грехах и по доброй воле во имя спасения всех остальных отдать себя на заклание. Хищники восприняли слова Льва как уловку и обратили себе же на пользу, доказывая, сколь мала их вина. Их искренность – средство собственного спасения и одновременно морального побуждения других зверей к откровенности и жертвенности. Лиса, например, сказала Льву:

Все сильные вышли правыми и чуть ли не святыми. Когда дошла очередь до Вола, то простак Вол тоже рассказал о своем грехе:

Конечно, его сразу обвинили в злодействе и приговорили сжечь на костре.

Крылов восстанавливает истину: дело не только в смирении, не только в том, что смирный неизбежно оказывается виноватым, но и в высоком духе простого, честного и мужественного человека. Там, где процветает лицемерие, себялюбивый расчет, там всегда поруганы и обречены на гибель простые, героические люди. При всем этом Крылов испытывал доверие к жизни и надеялся, что в конце концов ложные взгляды и низкие страсти сменятся мудрыми, простыми и естественными.

Жанр басни под пером Крылова оказался способным нести передовые идеи века и вместил большое философско-социальное содержание. Крылов придал басне совершенную и отточенную форму.

Значение Крылова глубоко постиг Гоголь. «Его притчи, – писал он, – достояние народное и составляют книгу мудрости самого народа… Вообще, – продолжал он, – его занимали вопросы важные… поэт и мудрец слились в нем воедино». В этом итоге и заключается, пожалуй, то, кем был и остался Крылов.

В. Коровин

Басни[1]

Из «Книги первой»

Ворона и лисица[2]

• Уж сколько раз твердили миру,
• Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок,
• И в сердце льстец всегда отыщет уголок.

• Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;
• На ель Ворона взгромоздясь,
• Позавтракать было совсем уж собралась,
• Да позадумалась, а сыр во рту держала.
• На ту беду Лиса близехонько бежала;
• Вдруг сырный дух Лису остановил:
• Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.
• Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
• Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит
• И говорит так сладко, чуть дыша:
• «Голубушка, как хороша!
• Ну что за шейка, что за глазки!
• Рассказывать, так, право, сказки!
• Какие перушки! какой носок!
• И, верно, ангельский быть должен голосок!
• Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица,
• При красоте такой и петь ты мастерица, —
• Ведь ты б у нас была царь-птица!»
• Вещуньина с похвал вскружилась голова,
• От радости в зобу дыханье сперло, —
• И на приветливы Лисицыны слова
• Ворона каркнула во все воронье горло:
• Сыр выпал – с ним была плутовка такова.

Дуб и трость[3]

• С Тростинкой Дуб однажды в речь вошел.
• «Поистине, роптать ты вправе на природу, —
• Сказал он, – воробей, и тот тебе тяжел.
• Чуть легкий ветерок подернет рябью воду,
• Ты зашатаешься, начнешь слабеть
• И так нагнешься сиротливо,
• Что жалко на тебя смотреть.
• Меж тем как наравне с Кавказом, горделиво,
• Не только солнца я препятствую лучам,
• Но, посмеваяся я вихрям и грозам,
• Стою и тверд и прям,
• Как будто б огражден ненарушимым миром:
• Тебе все бурей – мне все кажется зефиром[4].
• Хотя б уж ты в окружности росла,
• Густою тению ветвей моих покрытой,
• От непогод бы я быть мог тебе защитой;
• Но вам в удел природа отвела
• Брега бурливого Эолова[5] владенья:
• Конечно, нет совсем у ней о вас раденья».
• «Ты очень жалостлив, – сказала Трость в ответ,
• Однако не крушись: мне столько худа нет.
• Не за себя я вихрей опасаюсь;
• Хоть я и гнусь, но не ломаюсь:
• Так бури мало мне вредят;
• Едва ль не более тебе они грозят!
• То правда, что еще доселе их свирепость
• Твою не одолела крепость
• И от ударов их ты не склонял лица;
• Но – подождем конца!»
• Едва лишь это Трость сказала,
• Вдруг мчится с северных сторон
• И с градом, и с дождем шумящий аквилон.
• Дуб держится, – к земле Тростиночка припала.
• Бушует ветр, удвоил силы он,
• Взревел – и вырвал с корнем вон
• Того, кто небесам главой своей касался
• И в области теней[6] пятою упирался.

Музыканты[7]

• Сосед соседа звал откушать;
• Но умысел другой тут был:
• Хозяин музыку любил
• И заманил к себе соседа певчих слушать.
• Запели молодцы: кто в лес, кто по дрова
• И у кого что силы стало.
• В ушах у гостя затрещало
• И закружилась голова.
• «Помилуй ты меня, – сказал он с удивленьем,
• Чем любоваться тут? Твой хор
• Горланит вздор!»
• «То правда, – отвечал хозяин с умиленьем, —
• Они немножечко дерут;
• Зато уж в рот хмельного не берут,
• И все с прекрасным поведеньем».

• А я скажу: по мне, уж лучше пей,
• Да дело разумей.

Ворона и курица[8]

• Когда Смоленский князь[9],
• Противу дерзости искусством воружась,
• Вандалам[10] новым сеть поставил
• И на погибель им Москву оставил,
• Тогда все жители, и малый, и большой,
• Часа не тратя, собралися
• И вон из стен московских поднялися,
• Как из улья пчелиный рой.
• Ворона с кровли тут на эту всю тревогу
• Спокойно, чистя нос, глядит.
• «А ты что ж, кумушка, в дорогу? —
• Ей с возу Курица кричит. —
• Ведь говорят, что у порогу
• Наш супостат».
• «Мне что до этого за дело? —
• Вещунья ей в ответ. – Я здесь останусь смело.
• Вот ваши сестры – как хотят;
• А ведь Ворон ни жарят, ни варят:
• Так мне с гостьми не мудрено ужиться,
• А может быть, еще удастся поживиться
• Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь.
• Прощай, хохлаточка, счастливый путь!»
• Ворона подлинно осталась;
• Но, вместо всех поживок ей,
• Как голодом морить Смоленский стал гостей[11] —
• Она сама к ним в суп попалась.

• Так часто человек в расчетах слеп и глуп[12].
• За счастьем, кажется, ты по пятам несешься:
• А как на деле с ним сочтешься —
• Попался, как ворона в суп!

Ларчик[13]

• Случается нередко нам
• И труд и мудрость видеть там,
• Где стоит только догадаться
• За дело просто взяться.

• К кому-то принесли от мастера Ларец.
• Отделкой, чистотой Ларец в глаза кидался;
• Ну, всякий Ларчиком прекрасным любовался.
• Вот входит в комнату механики мудрец.
• Взглянув на Ларчик, он сказал: «Ларец с секретом,
• Так, он и без замка,
• А я берусь открыть; да, да, уверен в этом;
• Не смейтесь так исподтишка!
• Я отыщу секрет и Ларчик вам открою:
• В механике и я чего-нибудь да стою».
• Вот за Ларец принялся он:
• Вертит его со всех сторон
• И голову свою ломает;
• То гвоздик, то другой, то скобку пожимает.
• Тут, глядя на него, иной
• Качает головой;
• Те шепчутся, а те смеются меж собой.
• В ушах лишь только отдается:
• «Не тут, не так, не там!» Механик пуще рвется.
• Потел, потел; но наконец устал,
• От Ларчика отстал
• И, как открыть его, никак не догадался:
• А Ларчик просто открывался.

Лягушка и вол[14]

• Лягушка, на лугу увидевши Вола,
• Затеяла сама в дородстве с ним сравняться:
• Она завистлива была.
• И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться.
• «Смотри-ка, квакушка, чтó, буду ль я с него?» —
• Подруге говорит. «Нет, кумушка, далеко!»
• «Гляди же, как теперь раздуюсь я широко.
• Ну, каково?
• Пополнилась ли я?» – «Почти что ничего».
• «Ну, как теперь?» – «Все то ж». Пыхтела да пыхтела
• И кончила моя затейница на том,
• Что, не сравнявшися с Волом,
• С натуги лопнула и – околела.

• Пример такой на свете не один:
• И диво ли, когда жить хочет мещанин,
• Как именитый гражданин,
• А сошка мелкая – как знатный дворянин?

Парнас[15]

• Как в Греции богам пришли минуты грозны
• И стал их колебаться трон;
• Иль так сказать, простее взявши тон,
• Как боги выходить из моды стали вон,
• То начали богам прижимки делать розны:
• Ни храмов не чинить, ни жертв не отпускать;
• Что боги ни скажи, всему смеяться;
• И даже, где они из дерева случатся,
• Самих их на дрова таскать.
• Богам худые шутки:
• Житье теснее каждый год,
• И наконец им сказан в сутки
• Совсем из Греции поход.
• Как ни были они упрямы,
• Пришло очистить храмы;
• Но это не конец: давай с богов лупить
• Все, что они успели накопить.
• Не дай бог из богов разжаловану быть!
• Угодьи божески миряна расхватали.
• Когда делить их стали,
• Без дальних выписок и слов
• Кому-то и Парнас[16] тогда отмежевали;
• Хозяин новый стал пасти на нем Ослов.
• Ослы, не знаю как-то, знали,
• Что прежде Музы тут живали,
• И говорят: «Недаром нас
• Пригнали на Парнас:
• Знать, Музы свету надоели,
• И хочет он, чтоб мы здесь пели».
• «Смотрите же, – кричит один, – не унывай!
• Я затяну, а вы не отставай!
• Друзья, робеть не надо!
• Прославим наше стадо
• И громче девяти сестер[17]
• Подымем музыку и свой составим хор!
• А чтобы нашего не сбили с толку братства,
• То заведем такой порядок мы у нас:
• Коль нет в чьем голосе ослиного приятства,
• Не принимать тех на Парнас».
• Одобрили Ослы ослово
• Красно-хитро-сплетенно слово:
• И новый хор певцов такую дичь занес,
• Как будто тронулся обоз,
• В котором тысяча немазаных колес.
• Но чем окончилось разно-красиво пенье?
• Хозяин, потеряв терпенье,
• Их всех загнал с Парнаса в хлев.
• Мне хочется, невеждам не во гнев,

• Весьма старинное напомнить мненье:
• Что если голова пуста,
• То голове ума не придадут места.

Оракул

• В каком-то капище[18] был деревянный бог[19],
• И стал он говорить пророчески ответы
• И мудрые давать советы.
• За то, от головы до ног
• Обвешан и сребром и златом,
• Стоял в наряде пребогатом,
• Завален жертвами, мольбами заглушен
• И фимиамом задушен.
• В Оракула все верят слепо:
• Как вдруг – о чудо, о позор! —
• Заговорил Оракул вздор:
• Стал отвечать нескладно и нелепо;
• И кто к нему за чем ни подойдет,
• Оракул наш что молвит, то соврет;
• Ну так, что всякий дивовался,
• Куда пророческий в нем дар девался!
• А дело в том,
• Что идол был пустой, и саживались в нем
• Жрецы вещать мирянам.
• И так,
• Пока был умный жрец, кумир не путал врак;
• А как засел в него дурак,
• То идол стал болван болваном.

• Я слышал – правда ль? – будто встарь
• Судей таких видали,
• Которые весьма умны бывали,
• Пока у них был умный секретарь.

Роща и огонь[20]

• С разбором выбирай друзей.
• Когда корысть себя личиной дружбы кроет —
• Она тебе лишь яму роет.
• Чтоб эту истину понять еще ясней,
• Послушай басенки моей.

• Зимою Огонек под Рощей тлился;
• Как видно, тут он был дорожными забыт.
• Час от часу Огонь слабее становился;
• Дров новых нет; Огонь мой чуть горит
• И, видя свой конец, так Роще говорит:
• «Скажи мне, Роща дорогая!
• За что твоя так участь жестока,
• Что на тебе не видно ни листка,
• И мерзнешь ты совсем нагая?»
• «Затем, что вся в снегу,
• Зимой ни зеленеть, ни цвесть я не могу», —
• Огню так Роща отвечает.
• «Безделица! – Огонь ей продолжает. —
• Лишь подружись со мной; тебе я помогу.
• Я солнцев брат и зимнею порою
• Чудес не меньше солнца строю.
• Спроси в теплицах об Огне:
• Зимой, когда кругом и снег и вьюга веет,
• Там все или цветет, иль зреет:
• А все за всё спасибо мне.
• Хвалить себя хоть не пристало
• И хвастовства я не люблю,
• Но солнцу в силе я никак не уступлю.
• Как здесь оно спесиво ни блистало,
• Но без вреда снегам спустилось на ночлег;
• А около меня, смотри, как тает снег.
• Так если зеленеть желаешь ты зимою,
• Как летом и весною,
• Дай у себя мне уголок!»
• Вот дело слажено: уж в Роще Огонек
• Становится Огнем; Огонь не дремлет:
• Бежит по ветвям, по сучкам;
• Клубами черный дым несется к облакам,
• И пламя лютое всю Рощу вдруг объемлет.
• Погибло все вконец, – и там, где в знойны дни
• Прохожий находил убежище в тени,
• Лишь обгорелые пеньки стоят одни.
• И нечему дивиться:
• Как дереву с огнем дружиться?

Волк и ягненок[21]

• У сильного всегда бессильный виноват:
• Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
• Но мы Истории не пишем;
• А вот о том как в Баснях говорят.

• Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться;
• И надобно ж беде случиться,
• Что около тех мест голодный рыскал Волк.
• Ягненка видит он, на дóбычу стремится;
• Но, делу дать хотя законный вид и толк,
• Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
• Здесь чистое мутить питье
• Мое
• С песком и с илом?
• За дерзость такову
• Я голову с тебя сорву».
• «Когда светлейший Волк позволит,
• Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью
• От Светлости его шагов я на сто пью;
• И гневаться напрасно он изволит:
• Питья мутить ему никак я не могу».
• «Поэтому я лгу!
• Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
• Да помнится, что ты еще в запрошлом лете
• Мне здесь же как-то нагрубил:
• Я этого, приятель, не забыл!»
• «Помилуй, мне еще и от роду нет году», —
• Ягненок говорит. «Так это был твой брат».
• «Нет братьев у меня». – «Так это кум иль сват,
• И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
• Вы сами, ваши псы и ваши пастухи.
• Вы все мне зла хотите,
• И если можете, то мне всегда вредите,
• Но я с тобой за их разведаюсь грехи».
• «Ах, я чем виноват?» – «Молчи! устал я слушать,
• Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
• Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
• Сказал – и в темный лес ягненка поволок.

Обезьяны[22]

• Когда перенимать с умом, тогда не чудо
• И пользу от того сыскать;
• А без ума перенимать,
• И Боже сохрани, как худо!
• Я приведу пример тому из дальних стран.
• Кто Обезьян видал, те знают,
• Как жадно всё они перенимают.
• Так в Африке, где много Обезьян,
• Их стая целая сидела
• По сучьям, по ветвям на дереве густом
• И на ловца украдкою глядела,
• Как по траве в сетях катался он кругом.
• Подруга каждая тут тихо толк подругу,
• И шепчут все друг другу:
• «Смотрите-ка на удальца;
• Затеям у него так, право, нет конца:
• То кувыркнется,
• То развернется,
• То весь в комок
• Он так сберется,
• Что не видать ни рук, ни ног.
• Уж мы ль на все не мастерицы,
• А этого у нас искусства не видать!
• Красавицы сестрицы!
• Не худо бы нам это перенять.
• Он, кажется, себя довольно позабавил;
• Авось уйдет, тогда мы тотчас…» Глядь,
• Он подлинно ушел и сети им оставил.
• «Что ж, – говорят они, – и время нам терять?
• Пойдем-ка попытаться!»
• Красавицы сошли. Для дорогих гостей
• Разостлано внизу премножество сетей.
• Ну в них они кувы́ркаться, кататься,
• И кутаться, и завиваться;
• Кричат, визжат – веселье хоть куда!
• Да вот беда,
• Когда пришло из сети выдираться!
• Хозяин между тем стерег
• И, видя, что пора, идет к гостям с мешками.
• Они, чтоб наутек,
• Да уж никто распутаться не мог:
• И всех их пóбрали руками.

Синица[23]

• Синица нá море пустилась:
• Она хвалилась,
• Что хочет море сжечь.
• Расславилась тотчас о том по свету речь.
• Страх обнял жителей Нептуновой столицы[24]:
• Летят стадами птицы,
• А звери из лесов сбегаются смотреть,
• Как будет Океан и жарко ли гореть.
• И даже, говорят, на слух молвы крылатой,
• Охотники таскаться по пирам
• Из первых с ложками явились к берегам,
• Чтоб похлебать ухи такой богатой,
• Какой-де откупщик и самый тороватый[25]
• Не давывал секретарям.
• Толпятся: чуду всяк заранее дивится,
• Молчит и, на море глаза уставя, ждет;
• Лишь изредка иной шепнет:
• «Вот закипит, вот тотчас загорится!»
• Не тут-то: море не горит.
• Кипит ли хоть? – и не кипит.
• И чем же кончились затеи величавы?
• Синица со стыдом всвояси уплыла;
• Наделала Синица славы,
• А море не зажгла.

• Примолвить к речи здесь годится,
• Но ничьего не трогая лица:
• Что делом, не сведя конца,
• Не надобно хвалиться.

Осел

• Когда вселенную Юпитер[26] населял
• И заводил различных тварей племя,
• То и Осел тогда на свет попал.
• Но с умыслу ль, или имея дел беремя,
• В такое хлопотливо время
• Тучегонитель[27] оплошал:
• А вылился Осел почти как белка мал.
• Осла никто почти не примечал,
• Хоть в спеси никому Осел не уступал.
• Ослу хотелось бы повеличаться:
• Но чем? Имея рост такой,
• И в свете стыдно показаться.
• Пристал к Юпитеру Осел спесивый мой
• И росту стал просить большого.
• «Помилуй, – говорит, – как можно это снесть?
• Львам, барсам и слонам везде такая честь;
• Притом, с великого и до меньшого,
• Все речь о них лишь да о них;
• За что ж к Ослам ты столько лих,
• Что им честей нет никаких
• И об Ослах никто ни слова?
• А если б ростом я с теленка только был,
• То спеси бы со львов и с барсов я посбил,
• И весь бы свет о мне заговорил».
• Что день, то снова
• Осел мой то ж Зевесу пел;
• И до того он надоел,
• Что наконец моления Ослова
• Послушался Зевес:
• И стал Осел скотиной превеликой,
• А сверх того ему такой дан голос дикой,
• Что мой ушастый Геркулес[28]
• Пораспугал было весь лес.
• «Чтó то за зверь? какого роду?
• Чай, он зубаст? рогов, чай, нет числа?»
• Ну только и речей пошло, что про Осла.
• Но чем все кончилось? Не минуло и году,
• Как все узнали, кто Осел:
• Осел мой глупостью в пословицу вошел,
• И на Осле уж возят воду.

• В породе и в чинах высокость хороша;
• Да чтó в ней прибыли, когда низка душа?

Мартышка и очки[29]

• Мартышка к старости слаба глазами стала;
• А у людей она слыхала,
• Что это зло еще не так большой руки:
• Лишь стоит завести Очки.
• Очков с полдюжины себе она достала;
• Вертит Очками так и сяк:
• То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет,
• То их понюхает, то их полижет;
• Очки не действуют никак.
• «Тьфу, пропасть! – говорит она. – И тот дурак,
• Кто слушает людских всех врак:
• Всё про Очки лишь мне налгали;
• А проку нá волос нет в них».
• Мартышка тут с досады и с печали
• О камень так хватила их,
• Что только брызги засверкали.

• К несчастью, то ж бывает у людей:
• Как ни полезна вещь, – цены не зная ей,
• Невежда про нее свой толк все к худу клонит;
• А ежели невежда познатней,
• Так он ее еще и гонит.

Червонец

• Полезно ль просвещенье?
• Полезно, слова нет о том.
• Но просвещением зовем
• Мы часто роскоши прельщенье
• И даже нравов развращенье:
• Так надобно гораздо разбирать,
• Как станешь грубости кору с людей сдирать,
• Чтоб с ней и добрых свойств у них не растерять,
• Чтоб не ослабить дух их, не испортить нравы,
• Не разлучить их с простотой
• И, давши только блеск пустой,
• Бесславья не навлечь им вместо славы.
• Об этой истине святой
• Преважных бы речей на целу книгу стало;
• Да важно говорить не всякому пристало:
• Так с шуткой пополам
• Я басней доказать ее намерен вам.

• Мужик, простак, каких везде немало,
• Нашел Червонец на земли.
• Червонец был запачкан и в пыли;
• Однако ж пятаков пригóршни трои
• Червонца на обмен крестьянину дают.
• «Постой же, – думает мужик, – дадут мне вдвое:
• Придумал кой-что я такое,
• Что у меня его с руками оторвут».
• Тут, взяв песку, дресвы и мелу
• И натолокши кирпича,
• Мужик мой приступает к делу.
• И со всего плеча
• Червонец о кирпич он точит,
• Дресвой дерет,
• Песком и мелом трет;
• Ну, словом, так, как жар, его поставить хочет.
• И подлинно как жар Червонец заиграл,
• Да только стало
• В нем весу мало,
• И цену прежнюю Червонец потерял.