Читать онлайн Буря времен года бесплатно

1

Пришел как лев, уходит как ягненок

12 марта 2020

Джек

– Не двигайся! – отрывисто рявкает Флёр. – Я же могла тебя порезать.

– Я думал, именно в этом и заключается твоя цель.

По крайней мере, мы так договорились. Флёр собиралась применить менее жестокий метод, чем в прошлом году. А я просто хотел, чтобы все случилось быстро и чисто. После продолжительного спора о бесчисленных способах, коими она может меня уничтожить, мы в конечном итоге сошлись на ноже.

У меня кружится голова, и чтобы не упасть, я смотрю поверх ее плеча на линию горизонта. Стоя так близко к ней, я весь горю, мне трудно смотреть ей в глаза. Ветер ерошит ее розовые волосы, и в красноватых отсветах передатчика у нее в ухе они кажутся спутанными, а за ее спиной плывет по холмам Вирджинии кроваво-красное сияние. Красиво. Похоже на картинку из лихорадочного сна.

– Какого черта ты творишь, Джек?

Я дергаю головой, чтобы избавиться от звучащего в ней голоса, такого нервного, что я едва не принял его за свой собственный. Чиллу прекрасно известно, что я творю. За свои действия я схлопочу знатный нагоняй, когда проснусь через три месяца, но сейчас мне не хочется выслушивать нотации, которые он норовит излить мне в уши. Да, я поддался Флёр, позволил ей настичь себя. Дал ей возможность загнать себя в угол, потому что устал убегать. И еще мне требуется чуть больше времени. Всего несколько минут наедине с ней, прежде чем меня не станет. На этот раз я решил сам выбрать, каким будет наше прощание.

Закусив губу, Флёр прижимает острие ножа к моей коже ниже ребер, возвращая к настоящему моменту. Весна пришла, а мой сезон закончился. Наше с ней время истекло, и теперь ее задача – отправить меня домой.

При этой мысли я ощущаю растерянность. Обсерватория никогда не станет мне настоящим домом. Как только я умру, то буду полностью отрезан от Флёр, меня протянет по лей-линиям на другой конец земли, как сдувшийся воздушный шар, и я окажусь запертым под землей, где и буду пребывать, ожидая следующей зимы. Я вздрагиваю, поскольку острие клинка Флёр заставляет меня чувствовать себя не в своей тарелке.

Ее лоб прорезают глубокие морщины, и она крепче сжимает рукоятку.

Я не могу отвести глаз от ее хмурого лица, от того, как она облизывает губы, чтобы сосредоточиться.

Мы стоим на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Слишком далеко.

– Печень у меня располагается немного выше, – хрипло подсказываю я и слышу ругательства Чилла в свой адрес. – Она глубже. Между третьим и четвертым ребрами. Пожалуй, тебе стоит подойти поближе. – В моем передатчике раздается глухой стук – это Чилл бьется головой о стол.

Воздух становится разреженным, когда Флёр делает шаг вперед. Теперь она так близко, что я ощущаю исходящий от нее запах лилий. Чувствую жар ее судорожного вздоха у себя на лице. Я думал, раз мы на возвышении, где земля еще укрыта снегом, а ветви деревьев затеняют извилистые тропы национального парка, у меня будет чуть больше времени, но она такая теплая, что я не могу…

– Так лучше? – уточняет она.

Я морщусь, чувствуя головокружение, когда острие ножа глубже впивается в кожу, и ловлю на себе пристальный взгляд ее темных глаз. Она стоит так близко ко мне, что я не в силах произнести ни слова, и потому просто киваю, украдкой рассматривая контур ее губ и гадая, каковы они на вкус. Чем зря представлять, проще умереть.

– Если тебе слабо, можем попробовать что-то другое.

Она застывает на месте.

– Что, например?

– Джек? – Чилл повышает голос. – Мне не нравится, что там у вас происходит.

Флёр не отстраняется. Не говорит нет. Через мгновение все закончится. Краткая вспышка боли и света – и меня не станет. Но перед смертью мне хочется хотя бы раз познать вкус ее поцелуя. Я наклоняю голову, чтобы она, если захочет, могла соприкоснуться губами с моими.

Ее дыхание становится прерывистым. Мой пульс учащается, когда ее рот устремляется ко мне. Наши губы так и не встретились – Флёр резко отпрянула. Все же мы стоим так близко, что я слышу, как Поппи орет ей в ухо. Щеки Флёр раскраснелись под стать цветам секвойи у нее за спиной – которых, готов поклясться, еще минуту назад не было.

– Мы не должны этого делать, – сообщает она мне. – Это ужасная идея.

– Почему же? – огрызаюсь я. – Потому что Поппи так говорит?

– Потому что у нас будут неприятности. Ты же знаешь правила.

Уж кому, как не мне, их знать. Поцелуй не только причинит боль идущему на убыль Времени года, но и в ускоренные сроки вернет его в Обсерваторию. О сопутствующих штрафах и наказаниях мне и вовсе не хочется вспоминать. Но я бы все равно ее поцеловал.

– Тебе, можно подумать, следование правилам помогло, – саркастически замечаю я.

Она вздрагивает, и я тут же начинаю себя ненавидеть. Чилл упоминал, что Флёр с Поппи сдают позиции в рейтинге. Возможно, из-за ее чересчур снисходительного ко мне отношения.

«Идиот».

Подчиняйся она правилам, прикончила бы меня еще неделю назад.

– Не бери в голову, – бормочу я. – Ты права. Это глупый способ умереть.

– Ну и отлично, – цедит она сквозь зубы и перехватывает клинок с ловкостью, свидетельствующей, что она с самого начала точно знала, как с ним управляться. – Тогда на счет «три».

– Не глупи, – предупреждает меня Чилл.

«Слишком поздно».

Я собираюсь с силами. Мое дыхание учащается. Через секунду мое время года закончится, а сам я окажусь запертым в пластиковой камере на глубине тридцати этажей под землей и буду спать до окончания сезона Флёр.

– Отойди от девушки, Джек.

И лишь через полгода, когда наступит осень, мне в следующий раз удастся глотнуть свежего воздуха. Я буду слишком занят преследованием Эмбер, которая, к слову сказать, терпеть меня не может…

– Я твой куратор, Джек, и велю тебе отойти от девушки сию минуту!

Потом должно пройти еще три месяца, прежде чем Флёр снова разыщет меня. Мы не увидимся целый год…

– Подожди, – говорю я, чувствуя, что мне не хватает воздуха.

Чилл велит мне немедленно убегать.

– Нет-нет, погоди! Я не…

Мы с Флёр одновременно отшатываемся друг от друга, и она царапает меня лезвием и теряет равновесие. Ее глаза расширяются, она роняет нож на землю и яростно трясет рукой, будто ею завладела иная сущность.

– Во имя Кроноса, Флёр! Ты меня порезала! – выкрикиваю я срывающимся голосом.

– Ты же сам мне велел!

Выше. Мне просто нужно подняться повыше. Если я сумею добраться до места, где попрохладнее, то выиграю еще немного времени. Бок взрывается болью, когда я снимаю с себя куртку и бросаю ее на ветку дерева. Для Флёр. Она не выносит холода – он истощает ее магию и делает медлительной.

Хрипя и испытывая головокружение, я продолжаю карабкаться вверх и, наконец, падаю в островок снега, чудом сохранившийся у подножия вечнозеленой ели. Я вслушиваюсь в отзвук шагов Флёр, а дерево тем временем стряхивает со своих иголок последние капли зимы. Размеренная капель звучит как-то странно, и, глянув вниз, я с удивлением замечаю лужицу малиновой жидкости. Меня сотрясает приступ мучительного кашля. Я приваливаюсь спиной к стволу и пытаюсь зажать пальцами края раны, но тщетно. Я лишь оттягиваю неизбежное.

Нет смысла прятаться от Флёр. Ее магию тянет к моей как магнитом, поэтому она все равно меня найдет.

– Я знаю, что ты здесь, Джек, – доносится до меня ее голос, сопровождаемый усталым вздохом. – Я чую твой запах.

Да, от меня воняет потом и кровью. Мой срок годности истек.

– Замри, – шепчет Чилл мне в ухо. – Я придумаю, как тебя оттуда вытащить. В тебе осталось достаточно сока, чтобы протянуть еще один день. Легко.

Я отрицательно качаю головой. Моя сила почти иссякла, утекла, как заряд из батарейки. Я сейчас существую исключительно за счет краденого времени, и нам обоим это известно. Я, конечно, могу и дальше спасаться бегством, но какой в том прок? Уж лучше принять смерть от руки Флёр, чем долго и мучительно умирать в одиночестве.

Я осторожно выглядываю из-за дерева и вижу, как Флёр просовывает руки в рукава моей куртки, натягивает ее и крепко прижимает к себе. Потом она опускается на полянку в нескольких метрах от меня, и вокруг нее тут же вырастают полевые цветы и вспархивают бабочки. Я зарываюсь руками в быстро уменьшающийся островок снега, отчаянно желая, чтобы он не таял. Замерз. Удержал меня здесь.

– Уже конец марта, Джек. Зима закончилась, – угрюмо сообщает Флёр.

Стерев мою кровь с ножа, она снова падает в траву. Ее сапоги ударяются о землю, а длинный свободный подол юбки задирается до колен. Ярко-оранжевая бабочка садится ей на волосы, и она раздраженно фыркает, прогоняя ее. Длинная розовая прядь соскальзывает со лба, но бабочка перебирает лапками и не сдает позиций.

– Хватит уже пялиться, – донимает меня Чилл. – Поищи-ка лучше способ выбраться отсюда.

В приступе раздражения я выключаю передатчик.

Облизав пересохшие губы, я дышу на полянку холодом, заставляя юбку Флёр шелестеть. Она сильнее кутается в мою куртку. Бабочка взмахивает крылышками раз, другой – и падает замертво на щеку Флёр. Замерзла. Я снова вжимаюсь в ствол дерева, испытывая головокружение от приложенных усилий и ругая себя за глупость. Сам не знаю, зачем я это сделал. Возможно, просто чтобы доказать, что могу.

Флёр садится и трогает бабочку пальцем. Щеки ее бледнеют, как от прикосновения чего-то холодного, и она поворачивается и свирепо смотрит в мою сторону. Баюкая бабочку на ладони, она дует на нее. Пространство у нее между пальцев озаряется сиянием, таким слабым, что я гадаю, не лихорадка ли заставляет меня воображать то, чего нет? Тут Флёр раскрывает ладони, и бабочка вспархивает с них и улетает прочь с порывом ветерка.

– Ты не можешь убегать до бесконечности. Знаешь ведь, чем это закончится. – Эхо ее высокого чистого голоса доносится до меня со всех сторон. – Ты и так оттягивал неизбежное дольше положенного. Если я не отправлю тебя восвояси в ближайшее время, кто-нибудь заметит.

– Заметит что?

Она снова падает в траву и закрывает рукой лицо.

– Что я не хочу отпускать тебя.

Мне становится больно дышать. Прежде она никогда не говорила ничего подобного.

– А чего ты хочешь?

– Разве это имеет значение? – безнадежно спрашивает она. – Все равно ничего не изменится.

– Для меня это важно.

Удивляюсь искренности своих слов. Много лет назад я уже задавал ей этот вопрос в отчаянной попытке отсрочить собственную смерть от ее руки. Флёр тогда замерла, разинув рот и выпучив глаза, будто никогда ни о чем подобном и не задумывалась.

Она резко отдергивает руку от лица и хмурится, глядя в небо.

– Ты меня даже не знаешь.

Если бы ей довелось увидеть, какое толстое досье собрал на нее Чилл, она бы так не говорила.

– Так расскажи что-нибудь о себе.

Я снова захожусь кашлем и прижимаю руку к боку в попытке замедлить кровотечение, но пальцы у меня онемели, а земля вокруг насквозь пропитана красным.

Флёр отвечает не сразу, будто решает, какие сведения о себе раскрыть.

– Что именно тебя интересует?

Все. Я крепко зажмуриваюсь, стараясь оставаться в сознании. Хочется расспросить ее о многом. Например, зачем она вырезает мои инициалы на коре дерева в конце каждой весны. Но на сегодня я и так уже достаточно разозлил Поппи.

– Какая твоя любимая еда? – спрашиваю я, хотя ответ мне известен.

Она колеблется.

– Пицца, – наконец признается она, прихлопывая красный глазок у себя в ухе.

– Какая пицца? – скрипучим голосом уточняю я.

– С грибами, перцем, луком и колбасой. – Я выжидаю. – И двойным сыром.

– Любимая группа?

– U2.

– Любимый фильм?

– «Тельма и Луиза».

– Шутишь, да? – говорю я со смехом, который тут же переходит в кашель. Много времен года назад я счел бы, что у нас с Флёр нет ничего общего. Я сползаю по стволу дерева, потому что от слабости больше не могу держаться на ногах. – А зачем ты читала те книги?

– Какие книги?

– Ну те, с трагическим концом.

В ее библиотечной карточке царит сплошное уныние. Раньше я брал книги, которые она возвращала из года в год, но обычно просто кидался ими в стену.

– Ты их прочел?

– Может быть, – говорю я, злясь на себя за то, что слишком много болтаю. На меня нахлынуло безрассудство, какое бывает, когда переберешь пунша и несешь всякий бред. – Признаю, некоторые я действительно прочел, – сообщаю я. – Но под поэзией подвел черту. – Поэтические сборники, которые Флёр берет в библиотеке, старинные. Многие были написаны еще в XVII веке. Сколько бы я ни пытался понять, что она в них находит, всегда терпел поражение. Голова у меня тяжелеет, мир становится зыбким. Я упираюсь затылком в ствол. – Ну, «1984» еще куда ни шло, но «Орфей и Эвридика», «Анна Каренина» и «Грозовой перевал» просто ужасны. А Ромео с Джульеттой просто дураки. Сама подумай, кто так легко сдается и пьет яд?

– Для них не было надежды на будущее, – возражает она, высовывая голову из сорняков. – Недаром же этот жанр называется трагедией!

– Надежда-то была, а вот план у них оказался дерьмовый.

– Как будто сам придумал бы лучше. – Она садится и вырывает из земли пучок травы. – Я серьезно, Джек! Что бы ты сделал на их месте?

Она говорит резко. Отрывисто. Картинка у меня перед глазами снова обретает резкость.

– Я бы забрал ее и убежал!

– Некуда им было бежать!

– А ты бы убежала… если б было куда?

«Заткнись, Джек».

Я прячу лицо в ладонях.

Долгое время Флёр не произносит ни слова. Ее молчание затянулось.

– Возможно, – наконец признается она. – Хотя какая разница? Это же просто история. Воображаемая. В действительности так не бывает.

Мне ненавистны нотки смирения, звучащие в ее голосе. Она свыклась с особенностями своей жизни. Нашей жизни. И самое ужасное в том, что она права. Передатчики привязывают нас к Обсерватории. Если бы мы сняли их и попытались бежать, то не выжили бы вне лей-линий. Тем не менее последние тридцать лет я только об этом и думаю, пытаюсь найти выход. Как находил его прежде.

«Посмотри, к чему это привело», – напоминаю я себе.

– Ромео и Джульетта обратились за помощью не к тем людям, вот и все.

– Это трагедия, – упрямо говорит Флёр. – Счастливые концовки им не полагаются.

Во мне вскипает волна чего-то горячего. Не знаю, злюсь ли я больше на нее за то, что сдалась, или на себя, за то, что умираю.

– Да? Если им обоим все равно было суждено умереть, возможно, следовало погибнуть, сражаясь!

Лишь когда Флёр вскакивает на ноги, я понимаю, что натворил.

Флёр

– Вот, значит, что ты думаешь? Что нам следует сражаться! – Выхватив нож, я осторожно шагаю к деревьям. Кровавый след выдает попытку Джека отползти от меня поглубже в лес. – Что ж, отлично, давай дадим Кроносу с Геей то, чего они хотят!

– Он в твоей власти, Флёр! – торопит меня Поппи. – Прикончи его!

– Нет, – выдыхает Джек. Его черные волосы прилипли к бледному лбу, грудь тяжело вздымается и опускается. – Нет-нет-нет, я не это име…

Я направляю свое сознание в толщу мягкой земли прямиком к корням молодого сеянца, мысленно проникаю в дерево, сообщая ему свое намерение, и оно с готовностью соглашается, тянется корнями на звук голоса Джека и хватает его за лодыжку.

Пальцы Джека судорожно пытаются нащупать за что схватиться, футболка на нем задирается, пока я злобно волоку его по земле. Он пинается так отчаянно, что я отступаю на шаг. За ним по траве тянется красный след, и он судорожно вцепляется пальцами в кровавое месиво у себя за спиной. Я рывком подтягиваю Джека к себе, и он подкатывается к моим ногам, ухитрившись при этом добыть кусок льда и заморозить его в форме ножа.

Он грозит мне своим самодельным оружием, которое дрожит у него в руке. С острия ножа срываются розовые капли и стекают по костяшкам пальцев. Джек мог бы полоснуть лезвием по моим корням и высвободиться, оставив мне уродливый шрам. Я бы не стала ему мешать – одной Гее известно, что я заслуживаю и этого, и много большего, – но он так не делает. И не сделает.

– Это ты имел в виду, говоря о сражении? – На глаза мне наворачиваются горячие слезы, и лицо Джека становится расплывчатым. – Именно этого они от нас и ждут, Джек.

Этого хотят Поппи и Чилл. И Кронос с Геей тоже. Джек единственный, кому есть дело до моих желаний. Мне больше не хочется с ним бороться.

Я не стремлюсь убивать парня, который знает, как тяжело мне причинять ему боль. Который оставляет для меня куртку холодной ночью. И который скорее умрет, чем поднимет на меня руку.

Я убираю свои корни.

Голова Джека мягко падает на землю. Взгляд его по-декабрьски серых глаз стекленеет и затуманивается, пальцы разжимаются, и ледяной нож выскальзывает из ладони и шлепается в траву. Джек отворачивается от меня, сжимается в комок и, дрожа всем телом, сотрясается в приступе кашля.

– Сделай это, Флёр!

– Заткнись, Поппи! – огрызаюсь я дрожащим голосом, стоя над Джеком, сжимая в кулаке нож, пытаясь схватить его поудобнее. Занести под правильным углом. В подходящий момент. Джек потеет и трясется, как раненый зверь. У меня перехватывает горло. Он выбрал смерть от клинка, потому что она кажется быстрее и менее болезненной. Возможно, так и случилось бы, если бы не мое колебание.

– Хватит тянуть время! Если убьешь его сейчас, возможно, нам удастся заработать несколько очков.

– Я же сказала, заткнись, Поппи!

– Время пришло, Флёр…

Я шлепаю по своему передатчику, обрывая ее, хоть и знаю, что она права. Я ничего не могу сделать для Джека. Чем сильнее становлюсь я, тем слабее он. Если я дотронусь до него, то сделаю ему только хуже. Я стою так близко, что температура моего тела, вероятно, уподобляется для него медленной пытке. Если я его поцелую – о, Гея, если бы только поцелуем можно было все исправить! – мы окажемся в еще большей беде. Все мои действия и так изучаются чуть не под микроскопом. Боюсь, мы с Поппи долго не протянем. Наш рейтинг падает и уже находится в опасной близости от Линии Зачистки. Пора моего царствования коротка, зато среднеатлантические зимы тянутся мучительно медленно. Это потому, что я слишком долго выжидаю, прежде чем отправить Джека домой. И потому, что иногда позволяю ему ускользнуть, чтобы гоняться за ним по нескольку дней, а Кронос за сострадание дополнительных очков не дает. Его правила любви не одобряют. Вся его система зиждется на противостоянии. А еще на страхе и враждебности. Я могу выжить, лишь убив Джека, но больше не хочу этого делать.

И никогда не хотела.

Веки его тяжелеют и опускаются, взгляд гаснет. Сквозь прореху в футболке видно, как по ребрам течет кровь. Я не хочу причинять ему еще больше боли.

Я опускаюсь на колени рядом с ним. Его ресницы трепещут. Он задерживает холодное дыхание. Его губы так близко, когда я склоняюсь над ним, прижимая нож к его боку. На мгновение мне кажется, что он спит. И что моя миссия окончена.

– Чего ты ждешь? – шепчет он. – Мы оба знаем, чем это заканчивается.

2

Пятьдесят пять дней спустя

Джек

Меня окутывает приторный запах полевых цветов. Я моргаю и просыпаюсь. Льющееся сквозь окно моей стазисной камеры сияние слепит глаза. Я смотрю на белый кафельный потолок и на развешанные по стенам плакаты, стараясь сообразить, как я сюда попал.

– С возвращением, Джек, – раздается из динамиков у моей головы скрипучий голос Чилла.

Я морщусь. Все вокруг слишком яркое, слишком громкое и нахлынуло разом. Пальцы рук – и сами руки тоже – покалывает, в груди болит, и я дотрагиваюсь до того места под ребрами, куда пришелся удар Флёр.

У меня из руки выпал букетик крошечных белых лилий. Сидящий за столом в противоположном конце комнаты Чилл загружает данные в свой планшет: дату, время и состояние моего пробуждения. Пока он не видит, я подношу поникшие цветы к носу. У них запах Флёр – тягучая сладость, таящаяся в бледных смятых лепестках.

Мне вдруг приходят на ум слова, сказанные профессором Лайоном, когда он застукал меня ковыряющимся в замке в катакомбах под Зимним крылом. Я пытался выбраться из Обсерватории и заявил ему, что больше не хочу влачить жалкое существование, будучи запертым в дурацкий цикл смены времен года. Он же ответил, что мое намерение осуществить невозможно, и в доказательство процитировал один физический закон, гласящий, что «общее количество энергии в замкнутой системе не может быть ни создано, ни уничтожено». Еще он добавил, что, «подобно воде, устремляющейся к небу с поверхности моря, мы просто меняем одну форму на другую, после чего снова возвращаемся в первоначальное состояние».

Должно быть, Флёр вложила лилии мне в руку до того, как я умер, и букетик каким-то чудом добрался сюда вместе со мной. Его материя и энергия оказались спрятанными внутри моей собственной и тоже стали частью этой безнадежной круговерти.

Чилл поворачивается вместе с креслом, и я прикрываю лепестки пальцами.

– Сколько я провалялся в отключке? – В горле у меня пересохло, голос охрип от долгого молчания.

– Совсем немного. Можно сказать, слегка вздремнул. – Я наблюдаю за его движениями сквозь крышку в плексигласовом цилиндре, окружающем меня, как кокон. Чилл приглушает льющийся в окно искусственный свет, понижает температуру на термостате и натягивает еще один свитер, чтобы согреться. – Всего-то пятьдесят пять дней. Твои периоды покоя раз за разом становятся короче, а время действия, наоборот, удлиняется. Ты становишься сильнее год от года, Джек. Надираешь другим задницы и карабкаешься по служебной лестнице.

Только потому, что Флёр все менее охотно убивает меня, а мне все отчаяннее не хочется умирать. Я поднимаю голову, насколько позволяет замкнутое пространство, и разражаюсь проклятиями, стукнувшись о крышку. Нащупываю защелку, но камера все еще заперта снаружи.

– Полегче, Спящая красавица, – говорит Чилл. – Всего пятьдесят пять дней прошло. Дай своему мозгу минутку на адаптацию, прежде чем выскочишь на волю.

Он ставит пузырек с пилюлями и стакан воды на стальную тележку у моих ног.

Я опускаю голову обратно на платформу, испытывая клаустрофобию и дезориентацию после сна, и с нетерпением ожидаю щелчка открывающейся задвижки.

– Пожалей себя. Последние несколько дней ты держал Флёр в напряжении, благодаря чему мы поднялись в рейтинге на ряд пунктов. Если станем продолжать в том же духе, то получим право на переезд.

Стена за спиной Чилла пестрит картами вверенного нам региона. Синие булавки отмечают все места, где я убил Эмбер, а красные символизируют GPS-координаты в среднеатлантической полосе Соединенных Штатов, где Флёр убивала меня. Торжествующе улыбаясь, Чилл откидывается на спинку кресла, но я не в настроении праздновать.

Постучав пальцем по экрану своего планшета, Чилл отмыкает замок моей камеры. Крышка отползает в сторону, и запертый внутри холодный воздух устремляется наружу, а в камеру врываются знакомые запахи нашего общежития. Я осторожно вдыхаю резкие нотки хвойного очистителя, которым смотрители моют плиточные полы, и мятного освежителя воздуха, нагнетаемого через вентиляционные каналы в потолке. От химического запаха крахмальных простыней с нашей двухъярусной кровати в соседней комнате и сырного – из открытого пакета купленных украдкой кукурузных чипсов «Доритос» на столе у Чилла меня начинает мутить.

Я сажусь и осторожно перекидываю ноги через край камеры, стараясь не запутаться в паутине проводов, подсоединенных к моей груди. Склонив голову к коленям, я снова прокручиваю в голове похожие на дурной сон подробности моей недавней смерти.

Последнее, что я помню, – как Флёр втыкает мне под ребра нож, чтобы отослать обратно. Перед глазами снова встает выражение ее лица. Я бросаю лилии на пластиковую кровать, пока Чилл их не заметил, и, потерев глаза, чтобы прогнать образ Флёр, опускаю ноги на пол. Чувствую голод и пустоту внутри. Все тело болит. Как любит напоминать Гея, такова цена бессмертия.

Открыв глаза, вижу стоящего передо мной Чилла.

– Я скучал по тебе, старик. – Он поднимает кулак, и мы стукаемся костяшками пальцев, но я делаю это машинально, без чувства. – Я чуть со скуки не рехнулся. Тут так пусто, пока ты лежишь без сознания.

Ради него я выдавливаю из себя улыбку. Это самое меньшее, что я могу сделать, потому что именно я в той или иной степени виноват в том, что Чилл застрял под землей в тридцати этажах ниже Королевской обсерватории в Гринвиче и Нулевого меридиана. До тех пор пока Чилл будет оставаться моим куратором, он не покинет этого места. Единственное его предназначение в мире – как можно дольше растянуть мое время года, поддерживая меня живым, а потом снова доставить мое тело сюда по подземной сети электромагнитных линий и нянчиться с ним до следующего восстановления.

Кажется сложным, но на самом деле схема очень проста. Мой дистанционный передатчик представляет собой антенну, связывающую меня с Чиллом, а сам Чилл – это беспроводной маршрутизатор, соединяющий меня с лей-линиями. Когда мое время года на земле заканчивается, тело распадается на молекулы, превращаясь в световой шар, и Чилл направляет все, из чего я состою – вещество, магию и энергию, – домой. Цикл завершается в стазисной камере, представляющей собой конденсаторную батарею, сохраняющую мою сущность, пока идет процесс ее преобразования обратно в физическое тело – точно такое же, каким и было. В течение нескольких месяцев моя пластиковая темница выступает гигантским зарядным устройством, а потом я выскакиваю из нее, под завязку заполненный магией, представляющий собой вечно юную нейтральную систему, реагирующую на риски и поощрения, как Гея с Кроносом и задумали.

Чилл хлопает меня по плечу. Он мой GPS-навигатор, ремонтная бригада, администратор и носильщик гроба на похоронах – все в одном лице. А еще он единственный человек в мире, кому я доверяю и кто (поскольку иное не оговорено) является моим единственным другом. В 1988-м я выбрал Эри Берковича по прозвищу «Чилл». Вообще, выбирать Гея позволяет нам только трижды.

Первый раз: жить или умереть. Но какой же это выбор, когда болтаешься над пропастью, подвешенный за собственные яйца? Столкнувшись со смертью нос к носу, все хотят жить. Поэтому, когда Гея протягивает свою скользкую руку с обещанием второго шанса, о последствиях никто не задумывается, а просто хватается изо всех сил.

Второй выбор касается куратора. Вырвите еще одного парня или девушку из лап смерти – и он или она всю жизнь будет у вас в неоплатном долгу. Только нужно помнить, что твоя связь с этим человеком продлится до скончания веков, потому что, раз сделав выбор, изменить ничего нельзя. Ирония в том, что времени поразмыслить о продолжительности вечности у нас тоже не бывает.

И, наконец, выбор номер три: новая личность, любое имя, какое душе угодно, чтобы навсегда покончить с прежней жизнью. Но – и это подтвердят почти все Времена года – на самом деле единственный наш свободный выбор касается только имени.

Я предпочел называться Джеком.

Не уверен, что действительно выбрал Чилла.

Он хмурится через очки, проверяя мои жизненные показатели. На самом деле это всего лишь черная оправа без корректирующих линз. Гея гарантирует ему стопроцентное зрение и отменное здоровье до тех пор, пока мы остаемся частью программы. Тем не менее тридцать лет назад Чилл заставил меня выловить его очки со дна замерзшего пруда, из которого я извлек его самого, уверяя, что без них он чувствует себя голым. «Даже боги носят набедренные повязки, и очки – это моя», – заявил Чилл, трясясь передо мной в насквозь вымокшей одежде, с которой стекала вода. Нацепив оправу на нос, он добавил: «Я Эри» и протянул мне руку. «Теперь тебя будут звать по-другому», – возразил я.

В отличие от меня Чилл никогда не выказывал явного недовольства своей новой жизнью, не возражал, что застрял тут со мной. Скорее всего, я самый лучший друг из всех, что у него когда-либо были, и это печально, потому что я совершенно уверен, что не заслуживаю его. Чаще всего мне кажется, что я ничуть не лучше тех придурков из нашей школы, которые заставили его выйти на замерзший пруд и разбежались, стоило ему провалиться под лед. Иногда мне кажется, что ему было бы лучше, если бы мы вообще не встретились. За тридцать лет он единственный, кого я спас, но когда он смотрит на меня сквозь свою пустую оправу, будто я его личный герой, мне трудно выдержать его взгляд. Я никогда не считал спасение Чилла осознанным поступком, но сам он по непонятным причинам продолжает раз за разом вызволять из передряг меня.

Чилл бросает мне пару боксерских трусов.

– Теперь, когда ты возродился, возможно, Поппи перестанет меня доставать. Она преследовала меня каждый день, ждала, когда ты проснешься, приставала с вопросами. Кстати, о вопросах – ты собираешься рассказать мне, что все это значит?

Поправив очки на носу, Чилл выжидающе смотрит на меня сквозь пустую оправу.

– Что именно?

Я морщусь, натягивая трусы и стараясь при этом не зацепиться капельницей за ткань. Вытаскиваю катетер и принимаюсь разминать плечи, чтобы стряхнуть с себя пятидесятипятидневный сон.

– Да то, что ты отключил меня, когда был на том горном перевале. – Он бросает мне бутылочку с витаминами, и я едва не роняю ее, но все же ловлю, прижав к груди.

– О чем ты толкуешь?

Я принимаю протягиваемый им стакан воды, вытряхиваю себе на ладонь пару таблеток и медленно глотаю их.

– Ты хоть представляешь, сколько времени мне потребовалось, чтобы разыскать тебя и вернуть обратно? В горах эту дерьмовую операцию не так-то легко провернуть, даже с передатчиком.

Я делаю последний глоток и едва не давлюсь. Мой передатчик не работал.

Воспоминания о том дне все еще неясны, подернуты туманной дымкой лихорадки. Помню, как спорил с Флёр… как отчаянно мне хотелось провести с ней наедине хоть мгновение. Помню, как отключил передатчик, потому что злился на Чилла, но не помню, чтобы снова его включал.

Я присаживаюсь на краешек стазисной кровати. Как, черт возьми, я вообще здесь оказался? Должно быть, Чилл использовал сигнал Флёр, чтобы вычислить мое местоположение и доставить меня домой.

– Ты же мог там умереть, – резко говорит он. – Насовсем. Навсегда. Твоя магическая задница рассеялась бы в воздухе, если бы Флёр не удерживала…

Чилл резко замолкает. Я сижу на краю кровати, ожидая, когда он закончит фразу, но он нащупывает планшет и делает вид, что изучает что-то на экране.

– Что? – Мое сердцебиение ускоряется. Чилл не отвечает, и я наклоняюсь ближе. – Что она удерживала?

– Отойди назад. – Он разгоняет рукой воздух, морща нос. – У тебя изо рта воняет.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не выбить из него продолжение силой.

– Не «что», а «кого» – тебя. – Чилл со вздохом откладывает планшет в сторону. – Она удерживала тебя целых три долбаных минуты, которые мне потребовались, чтобы определить твое местоположение и вернуть в сеть.

Я дотрагиваюсь до того места, куда пришелся ее удар ножом.

Я чуть не истек кровью. Каким бы слабым я ни был, моя смерть – смерть навсегда – должна была быть быстрой. Без связи с Чиллом и с лей-линиями меня никак нельзя было вернуть назад. Чилл прав. Мои частицы развеялись бы в эфире, разнеслись ветром над Аппалачами задолго до истечения трех минут.

– Но почему?

Я потираю приставшую к ладони пыльцу. Должно быть, Флёр осознала мою ошибку и снова включила мой передатчик. Но даже в этом случае Чиллу потребовалось бы куда меньше времени, чтобы засечь мой сигнал – тем более если он уже определил ее местоположение. – Почему ты так долго не мог нас найти?

Однако ответ мне уже известен.

– Потому что Флёр тоже выключила свой передатчик.

* * *

Я все еще торчу, как приклеенный, у стазисной камеры, пытаясь осмыслить сказанное Чиллом, когда монитор над его столом оживает.

– Включи же камеру, Чилл! Я знаю, что ты там.

На экране возникает лицо Поппи Уиверс. Она постукивает по объективу своей камеры и нетерпеливо барабанит пальцами по столу.

Чилл тяжело вздыхает.

– И так. Каждый. Треклятый. День, – шепотом сообщает он.

– Я слышала, что ты сказал, – тут же реагирует Поппи. – Не забывай, что у тебя микрофон работает.

Бормоча себе под нос, Чилл включает камеру, а я быстро подбираю лилии со стазисной кровати и зажимаю их в кулаке, чтобы скрыть от посторонних глаз.

Поппи наклоняется ближе к монитору, с любопытством осматривая нашу комнату.

– Хвала Гее! – нетерпеливо фыркая, заявляет она. – Ты, наконец, проснулся. – Поппи питает склонность к театральности. Возможно, потому, что провела детство прикованной к больничной кровати, и все драматические ситуации старшей школы прошли мимо нее. Она самая раздражающая шестнадцатилетка из всех, кого я встречал. Здесь, внизу, это говорит о многом. – Может, кто-нибудь расскажет мне, что, во имя Кроноса, случилось наверху? Почему передатчик Флёр был выключен?

– Ты ее куратор, – цежу я сквозь зубы. – Почему бы тебе самой ее не спросить?

– Да спрашивала я! Она не говорит. – Поппи тычет пальцем в камеру. – Если ты сделал ей больно…

– Ха-ха! – Я отлепляю присоски от груди и бросаю спутанную кучу проводов на пол. – Если я сделал ей больно? У нас тут геонаука, а не ядерная физика. Она Весна, а я Зима, Поппи! Я не смог бы причинить ей боль, даже если бы захотел!

Она прикусывает губу, вероятно, признавая мою правоту. Заступающее на свой пост Время года находится в расцвете сил, и его практически невозможно уничтожить. Ну а то, что идет на убыль, будучи найденным, слишком слабо, чтобы покушаться на жизнь своего последователя. Даже будь дело просто в везении или счастливом стечении обстоятельств, кара за нарушение цикла достаточно страшна, чтобы удержать нас от попыток. Поэтому мы убегаем, прячемся и в конце концов умираем. Строго в соответствии с законами природы.

– Назад! – рявкает Чилл. – Джек только проснулся. Из-за тебя у него жизненные показатели подскочат!

Брови Поппи ползут вверх, пока не исчезают под белокурой челкой.

– Или что? Выломаешь мне дверь и применишь силу? – Чилл бормочет что-то нечленораздельное. Поппи отлично известно, что в одной комнате им встретиться не суждено. – Так я и думала, – заявляет она, отстраняясь от монитора.

За ее спиной видна стазисная камера Флёр, все еще темная и пустая, и я тут же начинаю вспоминать наши последние мгновения вместе. И то, в чем она мне призналась.

– Разве тебе никуда не нужно идти? – отрывисто интересуется Чилл.

Поппи барабанит обгрызенными ногтями по столу, проверяет свой планшет и со вздохом отталкивается от камеры.

– Мне действительно нужно присмотреть за Флёр, – говорит она с легким раздражением. – Согласно графику Хулио выпустят сегодня утром. Так что скоро Флёр будет готова к перемещению.

Это значит, что Флёр скоро умрет.

Что-то тут не сходится.

– Погоди-ка! – восклицаю я, пытаясь произвести в своем одурманенном сном сознании кое-какие подсчеты. – Чилл сказал, что минуло всего пятьдесят пять дней. Сейчас только начало мая. Почему Флёр уже должна быть готова к перемещению?

Чилл часто моргает, явно не меньше меня сбитый с толку. Тогда на горе Флёр казалась очень сильной. В наилучшей форме, я бы сказал. Хулио никак не может ее так быстро прикончить. У нее в запасе должно быть еще как минимум две, а то и три недели, прежде чем Поппи заберет ее под землю.

– Все дело в Хулио, – жалуется Поппи, закатывая глаза. – Флёр сама облегчает ему задачу.

– Что это значит?

– Не смотри на меня, – оборонительным тоном отвечает Поппи. – Мне, как и тебе, не нравится Хулио. Откуда мне знать, что она в нем находит?

Злость застилает мне глаза. Ох уж этот Хулио Верано (в прошлой жизни – Джейми Веласкез) – томный красавчик-Лето. Я гоню от себя образ, как он скользит на своем серфе, натертом воском для лучшего сцепления, выставляя на всеобщее обозрение смазанный кремом от загара обнаженный торс. Стараюсь не думать о бесчисленных способах, которыми он может убить Флёр. Остается надеяться, что ее передатчик включен. И что он не даст волю своим большим глупым губищам.

Поппи постукивает ручкой по столешнице.

– Что мне написать Гее в отчете?

– Мне-то откуда знать? – ворчливо отзываюсь я. – Не я же питаю слабость к Мистеру Будет Жарко.

– Да я не о Хулио говорю, а о том, что случилось тогда на горе! С тобой.

Я запускаю руку в волосы, изрядно отросшие за два месяца сна. Поппи права. Пропадание из сети – это серьезное нарушение правил. А уж если так поступают два Времени года одновременно, то и вовсе кажется подозрительным. Мы должны охотиться друг на друга, убивать и отправлять домой. Любое иное взаимодействие строжайше запрещено. Вся система устроена так, чтобы держать нас порознь. В узде. «Чтобы поддерживать природное равновесие», как говорит Кронос. Но временами я задаюсь вопросом, не стоит ли за этим нечто большее.

Поппи все еще ждет ответа. Наши с Флёр рассказы должны совпадать. Когда Флёр окажется в состоянии покоя, пройдут долгие месяцы, прежде чем она проснется.

– Разве у тебя нет заснятого на камеру материала, которым ты могла бы воспользоваться?

Она покусывает ноготь. Вздергивает бровь.

– Ты имеешь в виду те прекрасные десять секунд, когда Флёр выволокла тебя, брыкающегося и орущего, из леса? Ну да, есть.

Я едва сдерживаю колкое замечание.

– Вот и предоставь, что есть. После того, как она меня настигла, возникли технические трудности, и у меня пропал сигнал.

– И у Флёр тоже? – спрашивает она, посасывая зуб и явно не веря ни единому моему слову.

– Я пнул ее ногой и выбил ее передатчик. Она в ответ ударила меня ножом. Из-за тумана ей потребовалось больше времени. Чилл доставил меня домой. Тут и сказочке конец.

Я вытягиваю руку из-за спины Чилла и выключаю камеру. Чилл потирает глаза через пустую оправу и, моргая, смотрит на погасший экран.

– Ненавижу ее.

– Держи с ней ухо востро. – Я отрываю от груди последние липучки и иду в душ. – И дай знать, когда Флёр вернется.

Я захожу в комнату, примыкающую к нашей с Чиллом спальне, и открываю шкаф. На меня тут же обрушивается лавина свернутых планов Обсерватории, ловя которые, я случайно расплющиваю в кулаке лилии. Заталкиваю пыльные рулоны в дальний угол. Сто лет в них не заглядывал. Я составил их давным-давно, скрупулезно отмечая каждый лифт, вытяжное отверстие и дверь шкафа. Я нанес на план каждый выход в город и проход в катакомбы, который сумел рассмотреть через плексигласовые стены в конце нашего крыла, воссоздав то немногое, что еще помнил о расположенной под землей администрации. Все тщетно. Лайон повторял мне это всякий раз, как ловил за попыткой вскрыть замок или ползком выбраться из туннеля, в котором мне вообще не положено было находиться. «Сам посуди, Джек, – бывало, говорил он мне с вызывающей улыбочкой. – Даже сумей ты выбраться из Обсерватории, как бы ты выжил?»

Флёр права. Из этого места есть только один выход. И только один способ вернуться назад. Возможно, бороться и правда бесполезно.

Используя дверцу шкафа как ширму, я достаю из устроенного в старых кроссовках тайника отмычки и засовываю стержни в маленький металлический ящик в полу. Крышка откидывается, и я кладу сплющенные лилии поверх хранящейся внутри коллекции рождественских украшений. Всего их двадцать семь – по одному на каждый год, когда Флёр убивала меня. Из осени в осень я нахожу такой сувенир висящим на ветке дерева неподалеку от места моей последней смерти – и вырезанные на коре инициалы Дж. С. Я даже Чиллу никогда об этом не рассказывал. Вообще никому не признавался, что каждую зиму первым делом отправляюсь на поиски, а потом каждую весну организую пересылку украшения на свой собственный адрес.

Когда в первый год я обнаружил подвешенную на красной нитке хрупкую стеклянную снежинку вкупе со своими инициалами и датой смерти, то решил, что Флёр надо мной издевается. Но год от года эти подношения приобретали все более личный характер: кукла из молочного стекла с розовыми волосами, глиняный золотистый ретривер с выбитой на ошейнике кличкой, серебряный ангел с оттиском местной детской больницы, стопка крошечных фарфоровых книг с тщательно выписанными на корешках названиями… Каждое украшение давало новый ключ к пониманию личности Флёр, это были маленькие подсказки о ее настоящем или прошлом: о ее увлечениях, о месте, где прошло ее детство, о любимых школьных предметах, оттенках и цветах. От прошлогоднего сувенира – цветущей вишни, заключенной в стеклянный снежный шар, – у меня и вовсе перехватило дыхание. Мне показалось, что это ее видение будущего.

С лилиями, лежащими поверх разношерстного содержимого, мой серый ящик больше напоминает надгробие. Место, где желания умирают и обретают последний приют.

Я с грохотом захлопываю крышку и выхватываю из шкафа полотенце.

– Хоть мне-то расскажешь, что произошло? – спрашивает Чилл. Я замираю, не в силах повернуться к нему спиной, как бы ни хотелось. – Я твой куратор, Джек. И моя работа – знать, где ты находишься. Как прикажешь себя вести, когда ты меня отключаешь? Что на самом деле случилось наверху?

Я не хочу ему лгать. Просто не знаю, что сказать. Сам не понимаю, что происходит между мной и Флёр. И почему. И что это все означает. Перебросив полотенце через плечо, я шагаю в душ.

– Дай мне несколько лет, и я во всем разберусь.

3

Гончие зимы

Флёр

Ни намека на приближение лета. Ночь холодная и мрачная. В городе по-прежнему пахнет весной. Трижды нарушив правила, я перехожу Вудмаунт-авеню на красный, шлепая кроссовками по мелким лужам, отражающим яркие огни кинотеатра, в котором мы обычно встречаемся с Хулио. Я прижимаюсь спиной к стене, укрываясь от дождя под красным навесом. Лица спешащих мимо прохожих почти неразличимы под капюшонами и зонтами.

– Видишь его где-нибудь? – Я съеживаюсь в куртке Джека, поднятый воротник которой защищает от нагоняемых ветром клочьев тумана. Передатчик у меня в ухе безмолвствует. – Перестань, Поппи. Сколько можно дуться!

Со времени случая с Джеком на горе минуло почти два месяца. Я не рассказала ей всего, что произошло после того, как я выключила передатчик, чтобы ей не пришлось из-за меня лгать. Я не обязана докладывать ей все до мельчайших подробностей только потому, что она мой куратор. Некоторые моменты жизни я хочу сохранить для себя одной.

Но Поппи моего мнения не разделяет.

В 1991 году, когда мы обе умерли, Поппи была на полтора года младше меня, и тогда эта разница в возрасте казалась непреодолимой пропастью. Ей до восемнадцати лет было еще расти и расти. В ту ночь Поппи, должно быть, увидела в палате Гею. Та сидела на стуле в изножье моей кровати, озаренная лучом света с парковки под окном, и с любопытством перелистывала мои стихотворные сборники в ожидании моей смерти. Все в больнице спали, а Поппи лишь притворилась спящей. Она отключила свой аппарат искусственного дыхания в ту самую секунду, когда моя земная жизнь оборвалась, решительно настроенная последовать за нами, будто ей больше не за кого было держаться, кроме меня.

Временами ее хватка становится слишком сильной.

– Ну перестань! – Я теснее прижимаюсь к кирпичной стене, сливаясь с отбрасываемыми навесом тенями. – Всего-то одна ночь – один паршивый фильм, черт возьми. Не знай я тебя как свои пять пальцев, решила бы, что ты ревнуешь.

– Вовсе я не ревную, – неохотно отзывается она.

Мимо со смехом проносится молодая пара, спасающаяся от дождя. Они так поглощены моментом, что не обращают внимания на низко нависающую прямо перед ними ветку. Я направляю мысленный приказ к корням дерева, поднимаюсь по стволу и наконец достигаю тяжелой ветви и приподнимаю ее ровно настолько, чтобы она не задела парочку. Они не замечают движения в темноте, а я ощущаю укол одиночества, наблюдая за слиянием их губ.

– Держу пари, что за десертом он сделает ей предложение, – произношу я достаточно громко, чтобы Поппи услышала. Не сомневаюсь, что она тоже заметила этих влюбленных.

Она тяжело вздыхает.

– А на десерт у них будет чизкейк с арахисовым маслом.

– Потом они поселятся вместе в квартирке в Джорджтауне.

– Нет, в большом доме в пригороде.

– И на Рождество она подарит ему щенка.

– Возьмет собаку из приюта, – уверяет Поппи.

– У них будет двое детей. – На этот раз вздыхаю я.

Мы начали играть в эту игру задолго до того, как стали теми, кем сейчас являемся. Помню наши отражения в окне больничной палаты: кислородные трубки Поппи и трубка моей капельницы опутывают нас, а по стеклу, к которому мы прижимаемся носами, глядя на людей на парковке, растекается облачко тумана. Было что-то обнадеживающее в том, чтобы предсказывать будущее незнакомым людям. Похоже на бросание монеток в фонтан, хотя самим нам впереди ждать нечего. Теперь эта игра причиняет мне боль, заставляя желать…

– Он еще не появился? – спрашиваю я, отталкиваясь от стены.

Толпа у кинотеатра заметно поредела. На тротуаре почти никого нет. Поппи не отвечает. Я смотрю на часы над билетной кассой и снова вздыхаю, понимая, что последняя надежда утекает сквозь пальцы. Десятичасовой сеанс уже начался.

– Если ты меня слышишь, спешу сообщить, что прямо сейчас я возвращаюсь в свою комнату. Завтра попытаюсь снова. – Но и тогда она по-прежнему будет чертовски зла на меня.

Поппи не нравится, что мы с Хулио ладим. Это ее тревожит. Мы с ней и так падаем в рейтинге. На самом деле это продолжается уже несколько лет, с марта 1997 года, когда я настигла Джека в мужском туалете на автовокзале в Балтиморе. Съежившись в кабинке, он пытался отгородиться от меня с помощью металлической двери.

– Чего ты хочешь? – крикнул он.

– От тебя? – удивилась я, как будто ответ был не очевиден.

– От всего этого!

То был первый раз, когда кто-то поинтересовался подобным. Я прислушивалась к его тяжелому дыханию по ту сторону двери. Сколько лет прошло, а он все еще боится умирать. Сама мысль о смерти приводит его в ужас. Готов сражаться до последнего вздоха, хотя исход предрешен. Никто никогда не интересовался, чего я в действительности хочу от жизни. Предполагалось, что я так долго не протяну. В день, когда мне сообщили смертельный диагноз, моя жизнь кончилась – и началась снова уже после смерти. Оказалось, что Поппи увязалась за мной и теперь выбирает нам имена, а Гея тем временем объясняет правила. Никто не потрудился спросить, чего же я хочу, за что готова сражаться.

Никто, кроме Джека.

Его вопрос настолько выбил меня из колеи, что я позволила ему уйти. Потому что до того момента не знала ответа.

Я выныриваю из-под навеса и бегу, лавируя в потоке машин, под шорох дворников по лобовому стеклу и яркий свет фар, а небо изливает на землю потоки воды. Мой отель находится в двенадцати кварталах к северу, и я промокаю до нитки, не преодолев и половину пути. Все, чего мне хочется, это свернуться калачиком в теплой постели и поспать. Зайдя в универсальный магазин, я брожу между рядами полок в поисках чего-нибудь съестного, что можно взять с собой. Мои кроссовки поскрипывают по плиточному полу. Тянусь рукой за пакетиком «M&M’s», и тут у меня возникает чувство, что за мной наблюдают. Из соседнего прохода слышится негромкое потрескивание, будто кто-то разминает костяшки пальцев.

Я бросаю взгляд поверх перегородки, и стоящий с противоположной стороны светловолосый парень тут же прячет глаза. Я несу «M&M’s» к кассе и, пока кассир отсчитывает мне сдачу, бросаю быстрый взгляд через плечо, но белобрысой макушки с торчащими во все стороны острыми прядками уже нет. Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

Колокольчики на двери звякают, когда она закрывается за мной. Почти сразу же снова раздается перезвон, означающий, что из магазина вышел кто-то еще. Я ускоряю шаг, чувствуя, как волоски сзади на шее встают дыбом, как случилось много лет назад, когда на меня охотился Хулио. Я втягиваю носом воздух, но ощущаю лишь запах шоколада в кармане и мусорного контейнера в ближайшем переулке. Заворачивая за угол, оглядываюсь с опаской, и сквозь прилипшие к лицу мокрые пряди волос различаю силуэт парня, спешащего следом за мной.

– Поппи? – шепчу я. – Мне кажется, меня преследуют.

Что-то движется впереди, слева от меня. Еще одна темная фигура переходит дорогу, спеша ко мне, а третья шагает вровень со мной по противоположной стороне улицы. Не раз подвергавшаяся преследованиям, я отчетливо понимаю, что эта троица явилась за мной.

– Поппи, мне нужно выбираться отсюда. – Хоть я и Весна, их трое против меня одной, а все оружие, которое я могу призвать себе на помощь – корни, ветви, стволы деревьев, гнездится в бетоне. Я слишком далеко от своего отеля и никогда туда не доберусь. – Через полквартала я сверну на восток. Вытащи меня отсюда.

Ответом мне становится оглушительная тишина, нарушаемая только шагами идущего за мной по пятам парня. Где же Поппи, черт подери? Что-то она слишком долго молчит. Она никогда не бросила бы меня в подобной ситуации, даже если бы очень разозлилась.

Зловоние становится сильнее. Я резко забираю вправо и иду на доносящийся из переулка запах. Едва завернув за угол, припускаюсь бежать со всех ног. Мелькающие мимо двери заперты на засовы, окна заколочены досками или закрашены черным. Темная дорога передо мной светлеет по мере приближения к концу коридора, и я резко останавливаюсь перед высокой кирпичной стеной.

Тупик.

– Поппи, где ты?

Я поворачиваюсь, сжав кулаки. Три неясные фигуры блокируют мой единственный путь к отступлению. Тот, кто посередине, шагает ко мне, и в льющемся над стеной призрачном свете становится видна его белобрысая макушка. Вспыхнувшая в его ладони искра превращается в пламя, которое, разгоревшись ярче, зависает в воздухе, освещая вышитые на рукавах всей троицы серебряные серпы. Кровь холодеет у меня в жилах.

Стражи Кроноса.

– Твоему куратору дали выходной на сегодняшний вечер, – говорит Страж, держащий пламя.

Рядом со мной распахивается тяжелая металлическая дверь, придерживаемая возникшей на пороге четвертой фигурой – на этот раз женской. Светловолосый Страж кивком подбородка указывает на заброшенное здание.

– Шагай внутрь, Флёр Аттвел. Хотим перекинуться с тобой парой слов в спокойной обстановке.

Мысленно я выискиваю какой-нибудь корень поблизости – любую растительность, которую смогла бы контролировать, – но это сродни поиску иголки в стоге сена. Страж бросает предупредительный взгляд на мои скрюченные пальцы, и огонь на его ладони вспыхивает сильнее.

– Я не буду повторять дважды.

О побеге и попытке скрыться нечего и мечтать. Я не чую запаха Стражей и не могу одолеть их с помощью своей природной магии – у них она гораздо сильнее. Они с легкостью загонят меня, как зверя во время охоты, и тогда на мою голову падет куда более страшное наказание за неповиновение, чем если я просто покорюсь и узнаю, что ждет меня по ту сторону двери.

Когда я прохожу мимо, Страж отводит пламя в сторону. Я задеваю плечом девушку-Стража в дверном проеме, проталкиваясь мимо нее в чернильно-черный мрак комнаты. Звук капающей воды и размеренное бульканье протекающей трубы перекрывают эхо шагов Стражей за моей спиной. В воздухе воняет мочой и какой-то гнилью, и я стараюсь ступать осторожно, чтобы не споткнуться обо что-нибудь отвратительное в темноте. Меня толкают в спину, принуждая продвигаться в глубь здания, и я бреду по засыпанным мусором узким коридорам, а потом поднимаюсь по винтовой лестнице на пару пролетов.

Мерцающий впереди тусклый свет становится ярче, и я останавливаюсь на пороге пустой комнаты без окон, все стены которой густо изукрашены граффити. В дальнем углу горит керосиновая лампа, отбрасывая зловещие длинные тени на потолок с водными потеками. В центре одиноко стоит стул.

Светловолосый Страж толкает меня через порог. Намеренно избегая стула, я вжимаюсь спиной в стену. Друг за другом Стражи проходят в комнату, их нашивки сверкают отраженным светом. Первым идет высокий блондин с взъерошенными волосами – должно быть, предводитель, – за ним следует открывшая мне дверь темноволосая девушка-Страж с непослушной кудрявой шевелюрой и свернутой веревкой в руках. Третий – Страж с каштановыми волосами – прислоняется к дальней стене и, опираясь о нее одной ногой, принимается чистить ногти перочинным ножом. На мгновение оторвавшись от своего занятия, он безразлично осматривает меня одним глазом и снова возвращается к ногтям. Второй глаз, украшенный темно-фиолетовым синяком, заплыл и почти не открывается.

Последней в комнату просачивается поджарая азиатка с коротко остриженными волосами. Бросив на пол свой рюкзак, она проверяет дистанционный трекер у себя на запястье. Я осторожно втягиваю носом воздух, пытаясь догадаться, кем они были до того, как стали Стражами, но никаких намеков на Времена года не осталось. Теперь они просто верные псы Кроноса, наделенные мощью всех четырех стихий, и их прекрасно сбалансированная магия маскирует запах – одним словом, идеальные охотники.

– Садись, – велит предводитель, пододвигая ко мне шаткий стул.

Я делаю шажок в сторону от него.

– Не припомню, чтобы мы были знакомы.

Я стараюсь говорить громко и твердо, но моя жалкая попытка не оказывает должного воздействия. Предводитель поднимает брови.

– Я капитан Дуглас Лаускс, – представляется он с изрядной долей сарказма. – А это Ноэль, Ликсу и Денвер. Мы займемся твоим восстановлением.

Капитан негромко хрустит костяшками левой руки, и я пячусь в угол.

– Восстановление?

Вот как Кронос это называет. Остальные говорят как есть – коррекция поведения посредством телесных наказаний, или, по-другому, медленная пытка, призванная напомнить нам, кто мы такие. До всех доходили слухи о том, что бывает с Временами года, которые слишком сближаются. Нас просвещали о возможных рисках – изменениях климата, ураганах и наводнениях, а также неурожаях, приводящих к голоду. Как любит повторять Кронос, в природе все идет своим чередом, и мы должны поддерживать этот баланс и не преступать границы. Мы с Хулио всегда были осторожны, следили за тем, чтобы не нарушить порядок и не причинить никому вреда. Старались не привлекать к себе внимания. Не потому ли Хулио опоздал на встречу? Вот из-за чего его здесь нет? Я кошусь на Стража с каштановыми волосами и заплывшим глазом, и мое сердце замирает. Должно быть, стражи добрались до Хулио прежде, чем он нашел меня.

– Не надо так удивляться, – говорит капитан, мыском сапога придвигая стул ближе ко мне. – Нельзя же просто выключить передатчик и решить, что никто этого не заметит.

Я качаю головой, вжимаясь пятками в стену. Мы с Хулио не раз нарушали правила, но передатчик я выключала всего однажды… с Джеком.

Я пониже натягиваю рукава куртки Джека, жалея, что не могу раствориться в ней целиком и исчезнуть, и по очереди осматриваю лица Стражей. Дуглас Лаускс, Ноэль, Денвер, Ликсу… Капитан недаром перечислил их имена – такие холодные, северные. Зимние. Как и у всех Времен года, имена выдают их с головой. Прежде все эти Стражи, подобно Джеку, были Зимами. В самом деле, кто лучше них сумеет меня наказать? Заставить страшиться холода? Разбудить такую ненависть к Зимам, чтобы я смогла прикончить Джека и отправить его домой с бесстрастной расчетливой эффективностью, которой от меня и ждут?

Напрягшись, я сажусь на стул, но не протягиваю руки вперед. Тогда капитан кивает девушке-Стражу с веревкой – Ноэль, она подходит ко мне и, избегая взгляда в глаза, дергает на себя мои упрямые руки. Ее ладони так холодны, что могут обморозить кожу, и я стискиваю зубы, чтобы не закричать, когда она заламывает мне руки за спину и начинает связывать. Веревка нещадно впивается в запястья. Внезапно Ноэль замирает.

Капитан хмуро смотрит ей в лицо.

– Что такое?

Я слышу, как Денвер за моей спиной отрывается от чистки ногтей.

– Ничего, – отвечает Ноэль, безуспешно стараясь придать своему голосу твердость. Она тянет вниз рукава моей куртки. Капитан подходит ближе, и меня накрывает волна страха. – Сказала же, все в порядке, – сквозь зубы цедит Ноэль.

Капитан отталкивает ее в сторону и, до боли стиснув мне плечо, задирает рукав куртки, выворачивая руку, и подтаскивает ее к свету, чтобы рассмотреть шрам. Мне кажется, что Стражи безмолвно обмениваются какими-то репликами, после чего Дуглас Лаускс обходит стул кругом, чтобы смотреть мне в лицо.

– Похоже, кто-то из моей команды слишком внимательно следит за Джеком Соммерсом – и за тобой по умолчанию тоже. – Капитан принюхивается и внимательно осматривает мою куртку, будто почуяв запах Джека. – Я нашел дерево… дуб, на котором ты вырезала его инициалы и дату смерти. – Я едва сдерживаюсь, чтобы не вздрогнуть. Не показать никакой реакции, пока он расхаживает перед моим стулом. – Больно, должно быть, делать такие зарубки на память. – Он поворачивается к Ноэль. – Интересно, каково это – быть таким верным. Таким яростно преданным кому-либо.

Он пронзает Ноэль взглядом своих холодных голубых глаз, и она поникает.

– Преданность тут совершенно ни при чем, – огрызаюсь я. – Я вырезаю инициалы Джека на дереве неподалеку от каждого нового места его смерти, чтобы смягчить собственное чувство вины. Мне кажется неправильным, что Джек один истекает кровью. Только чудовище может испытывать радость, причиняя боль другому существу.

Капитан замирает на месте и разражается мрачным смехом.

– Хочешь сказать, что происходящее здесь и сейчас доставляет мне удовольствие?

Он выдергивает у меня из уха передатчик, и я ахаю.

Поппи! Не уверена, что не выкрикнула ее имя вслух. В том месте, где капитан коснулся кожи, расползается обморожение.

– Верни!

Он перебрасывает передатчик над моей головой Денверу.

– У меня сложилось впечатление, что тебе нравится приправлять свою жизнь толикой опасности.

Я сглатываю, ощущая во рту кислый вкус паники, и, видя, что Денвер засунул мой передатчик себе в карман, принимаюсь ерзать на стуле. Капитан склоняется надо мной и заявляет, обдавая ледяным дыханием:

– Расскажи мне, что произошло между тобой и Джеком Соммерсом на той горе, и мы тебя быстро отпустим.

Меня пронзает раскаленное добела пламя гнева. Я делаю выпад головой и слышу хруст костей. Капитан разражается ругательствами, у него из носа течет густая струя крови. Я всю жизнь готовилась к смерти, но будь я проклята, если сдамся Дугласу Лаусксу без боя.

В комнате воцаряется полнейшая тишина. Слышно даже, как стекает на пол гордость капитана. Воздух потрескивает от магии и напряжения. Снаружи доносится раскат грома. Мысленно я снова отчаянно принимаюсь искать поблизости какую-нибудь подземную растительность – дерево или корень – хоть что-то, что я могла бы призвать себе на помощь.

Схватив рукой за подбородок, капитан пронзает меня морозным взглядом. В его дыхании отчетливо ощущается запах железа. Я отшатываюсь.

– Я питаю глубокую личную неприязнь к твоему виду, так что будь очень, очень осторожна при обращении со мной.

Он отталкивает мое лицо, оставляя покалывающие следы ледяных пальцев на моих щеках.

– Я шел сюда с твердым намерением оставить тебя в живых. Не заставляй меня передумать. Я легко выдам твою смерть за несчастный случай. – Он утирает окровавленный нос рукавом и продолжает низким голосом: – Некто из моей команды зафиксировал интересное явление – сбой сигнала сразу двух передатчиков. Это случилось пятьдесят пять дней назад, то есть ровно тогда, когда ты убила Джека Соммерса и отправила его домой. Та же дата вырезана на коре дерева и у тебя на коже. В записях с камер наблюдения за тобой и Джеком имеется трехминутный промежуток, идеально совпадающий с прерыванием ваших сигналов. А теперь, – продолжает он голосом достаточно резким, чтобы пресечь любые возражения, – поведай мне о том, что произошло между вами на той горе. – Я до боли прикусываю щеки. –  Как именно ты его убила?

– Вся информация указана в отчете моего куратора.

– Тот отчет – ложь, и нам обоим это отлично известно. – Он появляется в поле моего зрения, и я снова слышу потрескивание костяшек пальцев – такое же, что предшествовало перечислению имен Стражей. Это не угроза, а, скорее, намек на то, что его терпение на исходе. – Ты его поцеловала? – Ноэль резко вскидывает голову, привлекая внимание капитана. Они обмениваются взглядами, в которых застыла боль, и он продолжает допрос: – Ты его любишь? И достаточно глупа, чтобы думать, будто и он любит тебя?

– Заканчивай, Дуг, – спокойно советует Денвер.

Побледневшая Ликсу тревожно переводит взгляд с лица одного парня на другое, будто ожидая, что капитан сорвется, но тот оставляет Денвера безнаказанным и принимается мерить шагами тесную комнату, будто в попытке взять себя в руки.

Ликсу достает из рюкзака бутылку воды и протягивает ему. У меня сердце замирает, когда я вижу, как капитан наливает немного жидкости себе на ладонь и смывает кровь с подбородка. Хватит и нескольких капель этой воды, чтобы убить меня. Раз Дуглас Лаускс достаточно силен, чтобы вызывать огонь, то без труда сможет утопить меня на месте. Должно быть, он уловил страх в моих глазах и принял молчание за покорность.

– Что ж, хорошо, – говорит он, медленно закручивая крышечку на бутылке. – Будем играть по твоим правилам. Предположим, что ты не питаешь к Джеку Соммерсу никаких чувств. Зачем же тогда выключать передатчик в присутствии врага, когда так близка к падению ниже красной черты?

Я высматриваю в его лице признаки того, что он лжет. От его сочувствующей улыбки у меня сжимается желудок. Я знаю, что мы с Поппи опасно близки к Линии Зачистки, что из-за своих действий я рискую быть исключенной из природного цикла. Я позволяла зиме Джека тянуться слишком долго. Лишилась контроля над своими эмоциями и спровоцировала затяжные весенние дожди. Я разрешала Хулио убивать себя слишком быстро, без каких-либо усилий с его стороны. Мой рейтинг катился под откос не один год, постепенно ускоряясь, но время здесь ощущается очень странно: его трудно почувствовать, оно мимолетно и бесконечно и дразнит обещанием бессмертия. Выключив передатчик, я не переставала думать о том, какую цену придется заплатить за несколько мгновений наедине с Джеком.

Следующая смерть может стать для меня последней.

Я вздернула подбородок и стерла следы страха с лица. Что бы эти Стражи для меня ни планировали, я пройду через это в одиночку и не потащу Джека за собой.

– Раз я так близка к рубежу, то, возможно, заслуживаю наказания.

Какая-то искра мелькает в ледяных глазах Дуга.

– Вот скоро и узнаем, не так ли?

Я резко втягиваю в себя воздух, когда он бросает бутылку Ноэль, и она ловит ее, прижав к груди. Их взгляды встречаются, и капитан объявляет хриплым от эмоций голосом:

– Если ты не признаешься в своих чувствах к Джеку Соммерсу, мне придется провести испытание твоей преданности.

Денвер чуть слышно ругается.

– Оставь это, Дуг. Да, она совершила ошибку. Но с тех пор много воды утекло.

– Это ничего не значит, – негромко возражает Ноэль.

– Если для тебя это не имеет значения, зачем же ты до сих пор просматриваешь записи видеонаблюдения за ним?

Ноэль с трудом сглатывает, и ее кадык дергается вверх-вниз.

– Давайте просто сделаем то, за чем пришли, и отправимся домой, – предлагает Денвер и, щелкнув лезвием своего перочинного ножа, прячет его. Я подскакиваю от резкого звука. Как бы я ни дергала веревку, она не поддается.

– Дуг… – начинает было Ноэль.

– Капитан! – поправляет он ее, заставляя покраснеть.

– Капитан, – тут же повторяет она. – Мне не кажется…

– Кому именно ты боишься причинить боль, лейтенант? – с вызовом произносит он. Ясно, что какой-то ее поступок сильно ранил его, а от последствий пострадаю я.

Я все еще пытаюсь высвободиться, и стул подо мной скрипит.

Побледнев как полотно, Ноэль сильнее вцепляется в бутылку. Температура в комнате стремительно падает. Я вздрагиваю от характерного треска замерзающей воды и слышу протестующий стон пластика, разрываемого изнутри расширившимся объемом льда. Взгляд Ноэль стекленеет, глаза будто затягивает туманом. Я наблюдала то же самое у Джека, когда мы спорили. Стены покрываются изморосью, которая с шипением отскакивает лишь от горящей масляной лампы. Ликсу и Денвер подступают ко мне, заставляя стучать зубами от холода. Моя магия забивается в глубь тела, чтобы не замерзнуть.

Дыхание вырывается облачками пара. Каждый глоток морозного воздуха жжет легкие, и замкнутое пространство вокруг меня быстро наполняется запахами магии Стражей: перечной мяты, падуба, сосны, дымка из камина…

Запахи зимы. Запахи Джека. Запахи, которые я вдыхала ночью, прижимая к себе его куртку.

Я смотрю Стражам прямо в глаза, чтобы ничего не забыть, когда все закончится. Чтобы я смогла впоследствии узнать их лица и понять, что они – не он. Я воскрешаю в памяти полуночно-черные волосы Джека и его серые, как штормовое море, глаза. Тени от ресниц на щеках, когда он лежал без сознания в моих объятиях. Я помню каждую мельчайшую подробность, каждую мягкую уязвимую черточку, отчаянно цепляюсь за воспоминания о тех мгновениях, когда обнимала его. От соприкосновения наших тел кожа к коже я ощущала электрическую пульсацию магии, ослабляющую меня.

Когда наши передатчики были выключены, все казалось правильным и каким-то иным. Тогда мы действительно остались наедине.

Совсем не как сейчас.

Что угодно, только не так.

Мои глаза закрываются от действия холода, и я забываю, кто я такая и чего хочу. Остается лишь уверенность в том, что я скоро умру.

4

Майские цветы

Флёр

Хулио даже не пытается скрыть своего приближения. Солнце проглядывает из-за туч, и температура в бассейне реки Потомак становится не по сезону теплой за мгновение до того, как он меня находит. Парень плюхается на влажный песок на берегу и придвигается ближе ко мне, следя, однако, чтобы наши тела не соприкасались. Дрожа от холода в джинсах и ветровке, он дует себе на ладони в попытке согреть их. Изо рта у него сильно пахнет жвачкой, а от кожи исходит едва уловимый аромат какао-масла и моря. В прошлой жизни эти запахи мне очень нравились, но теперь вызывают нервную дрожь. Каким бы Хулио ни был красавчиком, он явился убить меня. Если до убийства вообще дойдет дело.

– Многовато тебе потребовалось времени, чтобы сюда добраться, – замечаю я, не поднимая головы.

Длинные пряди волос выбились у меня из капюшона и, пропитавшись влагой, прилипли к лицу, в некоторой степени маскируя синяки. Не в силах больше выносить запаха Джека, я сдала его куртку в секонд-хенд, а себе взамен взяла толстовку.

– Я заскочил к тебе в отель сразу по прибытии сюда, но мне сказали, что ты уже съехала.

Я срываю растущую из земли у моих ног травинку и отбрасываю ее прочь.

– Пришлось. Персонал на стойке регистрации начал задавать вопросы.

Они интересовались, где мои родители, почему я не в школе, откуда у меня синяки. В приличных гостиницах на это обращают внимание, поэтому три дня назад я перебралась в дешевый придорожный мотель, где на многое закрывают глаза.

Хулио откидывается назад, опираясь на локти, и вытягивается на ярком солнце. Полы его ветровки расходятся, являя туго обтянутые футболкой рельефные мускулы на груди и животе. Хоть еще не его сезон, он уже достаточно силен и излучает тепло.

– Я быстро нашел тебя здесь. Могла бы, по крайней мере, сделать вид, что прячешься от меня. Если ты сдашься слишком скоро, то лишишь меня всего удовольствия.

Поппи не говорит ни слова, позволяя Хулио сделать ее работу за нее.

– Я ждала тебя неделю назад.

– Признайся, что скучала по мне, – говорит он с ленивой ухмылкой и подставляет свое бронзовое лицо под солнечные лучи. Периферийным зрением я замечаю, как мягко рассыпаются его черные кудри.

– Я хочу домой.

– Ах! – восклицает он, потирая грудь. – Постараюсь не принимать это заявление на свой счет.

Я прикусываю щеку. Сказать по правде, я действительно по нему соскучилась. Мне недоставало наших веселых словесных перепалок и его безобидного флирта. Он умеет меня рассмешить и никогда никого не воспринимает всерьез, включая и самого себя. Обычно я с нетерпением жду наших встреч. Рядом с Хулио я чувствую себя человеком. Но в этом году, столкнувшись с наиболее болезненной частью своего бессмертия, я предпочитаю погрузиться в сон.

У него вытягивается лицо.

– Прости, я и не догадывался, что тебе так не терпится вернуться. Даже купил нам билеты на игру «Нэтс» в четверг. Борьба за чемпионство в Мировой серии – слышала о такой? «Продолжай бороться», все дела?

Я не отвечаю, и солнце прячется за тучкой. Поппи, к счастью, продолжает хранить молчание.

– Я ждала тебя у кинотеатра, – ворчливо говорю я. – Куда ты запропастился?

– Меня задержали. Под домашний арест попал.

– За какие же грехи?

– Один из приспешников Кроноса застукал меня возвращающимся в комнату после комендантского часа.

Мои разбитые губы неохотно растягиваются в улыбку.

– Сердцеед, – бормочу я, бросая на него взгляд украдкой, прикрываясь волосами, и качаю головой в ответ на его распутную ухмылку.

В Обсерватории слухи о Хулио распространились далеко за пределы перегородок, отделяющих крыло одного Времени года от другого. Летние девчонки – единственные, кто может его заполучить. Как бы то ни было, я слышала разговоры в Весенней комнате отдыха и читала признания, выведенные мелким мечтательным почерком на стенках шкафчиков в раздевалке. После того как по общежитию распространилась стопка фотографий с камер наблюдения, многие девушки-Весны клялись, что с радостью пожертвуют рейтингом за одну чумовую ночь в объятиях Хулио Верано.

– Я находился в своем треклятом крыле, а этот заносчивый прилизанный парень-снежинка с нашитым на рукаве серпом грозился лишить меня рейтинга из-за пары часов, проведенных у девушки в комнате. Я так и заявил, что ему нужно придумать причину получше.

– А потом что?

– А потом я ему вмазал.

Я ошеломленно смотрю на него.

– Во имя Кроноса, Хулио! Ты ударил Стража? Повезло еще, что отделался домашним арестом. – Неделю назад я бы рассмеялась, но теперь угроза никогда его больше не увидеть кажется слишком реальной и болезненной, так что и вовсе не хочется о ней думать. – Если не будешь осторожен, тебя могут исключить из программы.

Хулио медленно принимает сидячее положение и, разом посерьезнев, скользит взглядом по моему лицу.

– То же самое могу сказать и о тебе.

Хулио тянется к моему капюшону, и я резко вдыхаю носом воздух. Он уже много лет относится ко мне по-доброму, но у меня до сих пор тело ноет после процедуры исправления, провоцируя оборонительную реакцию. Я замечаю бледно-фиолетовый синяк на костяшках его пальцев и гоню от себя воспоминания о холодной комнате, стараясь думать исключительно о Денвере – Страже с каштановыми волосами и подбитым глазом. Надеюсь, именно ему достался тот удар, из-за которого Хулио посадили под домашний арест.

Хулио откидывает капюшон с моего лица и поджимает губы, глядя на то, как меня разукрасили. Небо темнеет, налетает порыв горячего ветра, вызванного вспышкой его гнева, рассеивает лепестки цветущей вишни над водой. Над маленькой бухтой, где полным-полно туристов, сверкает молния, заставляя их с криками бежать в укрытие. Женщина среднего возраста с висящей на шее камерой притормаживает рядом с нами. На ее лице – материнская обеспокоенность. Увидев наши синяки, она наверняка напридумывает себе всяких ужасов. Хулио насылает на нее порыв ветра, заставляя поспешно ретироваться, кутаясь в куртку.

– Кто сотворил с тобой такое? – низким голосом грозно вопрошает он, когда женщина скрывается из вида.

– Стражи Кроноса, – отвечаю я чуть слышно. – На прошлой неделе четверо из них подстерегли меня в темном переулке.

– Ради исправления.

Я вскидываю голову, не в состоянии скрыть удивление. Разлившаяся по его лицу горечь свидетельствует, что и самому ему эта процедура не чужда.

– Это из-за меня? – уточняет он.

Понимаю ход его мыслей. Я и сама так поначалу подумала. В отчетах о моей смерти никогда нет ни слова о борьбе или кровопролитии. Но прежде в Центре Управления на это никогда не обращали внимания.

– Нет, – отвечаю я. – Не из-за тебя.

Я прикусываю изнутри свои и без того болезненные щеки, чтобы скрыть румянец.

– Что ты натворила? – сдавленно интересуется он.

Я не знаю, как объяснить так, чтобы не представить ситуацию в еще более худшем свете.

– Черт, Флёр, неужели ты…

– Нет! А даже если и так, это не твое дело.

Я с корнем вырываю из земли одуванчик. Никого не должно волновать, кого я поцеловала или с кем хочу уединиться. И уж конечно только меня касается, в кого мне влюбляться.

– Я как раз хотел спросить, задумывалась ли ты о том, как опасно близко подобралась к красной черте?

– Большое спасибо! – восклицает Поппи у меня в ухе. – Рада, что хоть один из вас проявляет благоразумие.

– Тише ты, – шепчу я, наблюдая, как последние туристы прячутся от непогоды. – Не нужно устраивать сцен.

– Просто я беспокоюсь о тебе.

Из передатчика Хулио доносится приглушенный поток ругательств. Мари, его куратор, на дух не переносит нашу ежегодную болтовню. Меня она и вовсе ненавидит, но я не могу ее винить, ведь именно им с Поппи приходится прикрывать нас после подобных разговоров – уничтожать записи камер наблюдения, редактировать снимки, подделывать отчеты…

Я пытаюсь украдкой стереть слезу, прежде чем Хулио заметит, но замедленные рефлексы подводят.

Осторожно, чтобы не дотронуться до кожи, он привлекает меня к себе. Мне хочется насладиться этим утешительным жестом – прикосновением, которое, разнообразия ради, не причиняет боли, но, тесно прижавшись к нему, я слышу все, что Мари выкрикивает Хулио в ухо – практически слово в слово повторение угроз Дуга.

Хулио не обращает на нее внимания.

– А ты что скажешь? – Он осторожно сжимает мое плечо, будто точно знает, откуда у меня синяки. – У тебя в запасе еще почти целый месяц, а рейтинг хуже некуда. Давай устроим охоту, как в старые добрые времена. Замутим долгое кровавое действо. Готов дать тебе фору!

– Драться глупо, – бормочу я ему в ветровку.

– Так же как и опускаться ниже красной черты, – шепчет он мне в волосы. – Ты заслуживаешь лучшего.

Я шмыгаю носом и прерывисто вздыхаю. Гром прекратился, враждебный ветер тоже утих. Последние осыпавшиеся лепестки безвольно трепещут на берегу. Поверхность реки ими просто усеяна. Разгар цветения, когда люди съезжались со всего света, чтобы насладиться прекрасным зрелищем, миновал неделю назад. Теперь же розовые лепестки побурели по краям и сбились в мокрые кучки на берегу.

У меня не хватает духу признаться Хулио, что я уже опустилась ниже Линии Зачистки. Возможно, Мари это известно, но она мудро держит сведения при себе. Если бы Хулио узнал, то просто исчез бы, растянув мое умирание на несколько недель и заставив меня саму искать встречи с ним. Он готов пожертвовать собственным рейтингом в тщетной попытке спасти мой, но у меня не хватит сил продержаться достаточно долго, чтобы драться с ним.

На цветок клевера, растущий неподалеку от того места, где мы сидим, садится шмель. Я поднимаю голову с плеча Хулио и с опаской смотрю на насекомое, вдруг осознав, что оно вьется поблизости на протяжении всего нашего разговора.

– Шпионы проклятые, – бормочет Хулио.

Буднично махнув рукой, он собирает в воздухе клубящийся сгусток тумана, который превращается в водяную каплю-пулю, зависшую у его выставленного вперед указательного пальца. Зажмурив один глаз, он целится в соглядатая Геи, нажимает воображаемый спусковой крючок и сбивает шмеля с цветка. Насекомое с жужжанием улетает прочь, а Хулио самодовольно ухмыляется. Я же не перестаю беспокоиться о том, сколь много шмель увидел, и не придется ли Хулио расплачиваться.

– Что случилось? – тут же настораживается Поппи.

С тех пор как Дуг вернул мой передатчик и она увидела отражение моего лица в зеркале отеля, ведет она себя как настоящий параноик.

– Ничего особенного. Просто пчела, – отвечаю я. – Уже улетела.

– Тебе бы лучше убраться оттуда, Флёр. На остановке за твоей спиной только что остановился пригородный автобус. Если поспешишь, успеешь до закрытия дверей.

Хулио тоже оглядывается через плечо на автобус. Должно быть, Мари советует ему толкнуть меня под колеса.

Поппи права. Шпионы Геи уже близко, и мне нужно устроить зрелищное шоу, постаравшись хотя бы ради Хулио. Но у меня нет желания это делать.

Я подпираю щеку рукой.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я, косясь на Хулио.

– Хочу, чтобы ты купила мне большую коробку мармелада и отвела на новый фильм Тарантино.

– Не прямо сейчас. Я имею в виду, чего ты больше всего на свете хочешь от своей жизни?

– Больше всего на свете? – Он морщит нос, будто мой вопрос с подвохом, и в задумчивости устремляет взгляд на поверхность реки. Вокруг его глаз появляются морщинки, когда он, наконец, отвечает, не скрывая ностальгии: – Хочу поймать большую волну. Еще один раз в жизни. Рябь на Восточном побережье не идет ни в какое сравнение с зимами у нас дома.

– Зачем же тогда ты тратишь время здесь со мной?

Он мягко стукается своим коленом о мое, и из-за тучи показывается солнце, согревая меня.

– Жизнь тебе спасаю, вот зачем. Одна задача за раз.

Я от души смеюсь, впервые за несколько месяцев, и мне становится очень хорошо, несмотря на боль в разбитых губах и ушибленных ребрах.

– Я серьезно.

– И я тоже. Кто-то же должен следить, чтобы ты не скатилась ниже красной черты. У тебя самой получается препаршиво.

– Так избавь меня от страданий и отправь домой прямо сейчас. Это повысит твой рейтинг. Возможно, даже заработаешь переезд в Калифорнию.

Мне кажется, что сокровенное желание Хулио осуществить нетрудно. Я легкая добыча. Он смотрит на меня как на сумасшедшую.

– Свой шанс я давным-давно прошляпил.

– Как так?

Я упираюсь подбородком в колено. Его уклонение от разговора раззадорило мое любопытство. Мгновение спустя он пожимает плечами.

– Забросил свой передатчик внутрь границы территории и отправился пешком. В июне девяносто первого. – Я быстро произвожу в голове подсчеты. Это случилось за год до нашего с Хулио знакомства. – Я решил, что, путешествуя автостопом, через три дня доберусь до Западного побережья и смогу пару месяцев заниматься серфингом, прежде чем… – Он замолкает и уносится мыслями прочь. Его глаза цвета морской волны стекленеют. – Не важно, – заключает он, качая головой. – Не прошел я и десяти миль по Западной Вирджинии, как Гея меня нашла. Так что шанс, что она отпустит меня домой, равен нулю.

Хулио еще повезло. Выход за пределы подведомственной территории карается исключением из программы. От осознания, что именно на это он, возможно, и рассчитывал, у меня сжимается сердце. Он теснее прижимает меня к себе и растирает плечи, чтобы согреть.

– Здесь не так уж и плохо. Мне нравится тусоваться с тобой.

Тут его передатчик выплевывает очередную порцию брани, и Хулио, чертыхнувшись, затыкает Мари пальцем.

– Одно я знаю наверняка, – говорит он, выуживая из кармана кусочек жвачки, закидывая его в рот и принимаясь энергично жевать. – Если я когда-нибудь вернусь домой, то только на собственных условиях. И треклятого передатчика при мне не будет.

Вынув изо рта розовый комочек, он разделяет его на две части и одной залепляет передатчик у себя в ухе, а второй – у меня. Разом воцарившаяся тишина взрывается тревожными звоночками у меня в голове.

– Расслабься, – советует Хулио, должно быть, заметив вспышку страха на моем лице. – Твой передатчик по-прежнему включен. Технически мы никаких правил не нарушаем.

Снова закусив больные щеки изнутри, я принимаюсь высматривать в траве шпионов Геи. Наша несовместимая магия, бесконечные правила, раздельные кампуса с ловушками, камеры видеонаблюдения и Стражи Кроноса… Все создано специально для того, чтобы держать Времена года подальше друг от друга. Тем не менее вот мы сидим рядышком, так что можем даже дотронуться друг до друга через одежду. Заглушив передатчики, мы делимся друг с другом секретами.

– Почему мы? – спрашиваю я, прижимаясь к его теплому боку.

– О чем ты?

– Почему мы ладим?

– Не ты ли только что сказала, что драться глупо?

– Да, но это похоже на нечто большее.

Хулио прячет мечтательную улыбку.

– Помнишь ту ночь, когда я настиг тебя в туалете в баре в Феллс-Пойнте? Тебя тогда наизнанку выворачивало.

Я морщусь. Это случилось в 1997 году, когда я только поняла, что влюбляюсь в Джека. Тогда мне казалось, что довести себя до беспамятства, перебрав дайкири, – отличная идея.

– Было очень мило с твоей стороны придерживать мои волосы, вместо того, чтобы прикончить, утопив в унитазе.

– Насколько я мог судить, ты и сама прекрасно справлялась с собственным убийством.

Мои воспоминания о той ночи в лучшем случае туманны. Вроде я несколько часов просидела на кафельном полу, изливая Хулио душу. А когда наконец тошнота отступила, Хулио взял меня на руки и вынес из бара. Я была уверена, что он порешит меня в первом же попавшемся темном переулке и что я проснусь только через три месяца. Но проснулась я на следующее утро в своей постели в гостинице. На мне по-прежнему была моя одежда, и я страдала от жуткого похмелья.

– Трудно хотеть убить кого-то после того, как этот кто-то спас жизнь тебе, – торжественно объявил Хулио.

– Но я же тебе жизнь не спасала.

– Ты удивишься, если я расскажу.

Мысленно я возвращаюсь на вершину горы с Джеком. Как глупо мы себя повели, когда оба отключили передатчики в стремлении провести несколько мгновений наедине и побыть уязвимыми. Что-то случилось в те минуты, когда он, умирающий, лежал в моих объятиях. Когда мы соприкоснулись. Когда были только вдвоем.

Я набираюсь смелости, чтобы задать Хулио вопрос, который снедал меня не одну неделю.

– Когда твое время года подходит к концу, не чувствуешь ли ты себя… как-то по-особенному?

– В каком смысле?

– Не знаю, – отвечаю я, пытаясь подобрать для описания правильные слова. – Как странный всплеск, ослабляющий тебя, когда к тебе прикасается Эмбер.

– Постоянно.

Он многозначительно поигрывает бровями и тут же морщит нос, показывая, что мой вопрос не имеет смысла. Для него все идет своим чередом. В сентябре, когда его настигает Эмбер, он превращается в уходящий сезон. Она обязана высасывать его силы при соприкосновении, точно так же, как я поступила с Джеком, после того как ударила его ножом. Его сила перетекла в меня и заструилась по мне, подобно электрическому току. Первое касание ранило Джека, ослабило его, точно так же, как Хулио ослабил бы меня сейчас, не будь мы осторожны.

– Когда я прикасаюсь к Джеку, то сама не должна испытывать слабость, но именно это случилось, когда я обнимала его, – признаюсь я, благоразумно умалчивая об отключенных передатчиках. Узнай Хулио об этом безрассудстве, и мне не удастся легко отделаться.

Хулио тяжело вздыхает, будто собираясь вынести мне приговор.

– А ты крепко в него втюрилась, правда?

– Кому, как не тебе, это знать.

Я пожимаю плечами, не высвобождаясь из его объятий, и он бросает на меня удивленный взгляд.

– Что ты имеешь в виду?

– Не надо так на меня смотреть. Я же не идиотка. – Выражение лица выдает его с головой. Его маска уверенности спадает всякий раз, стоит только упомянуть имя Эмбер Чейз. – Эмбер знает, что ты влюблен в нее?

Кончики его ушей краснеют, он резко отдергивает руку и прячет ее в карман. Я сразу же узнаю этот уклоняющийся маневр.

– Какое это имеет значение? Почти уверен, что она меня ненавидит.

– А может, она просто испытывает чувство вины и не знает, как сказать тебе об этом?

– Или ей просто нравится раз за разом вгонять мне нож в спину.

Я срываю несколько травинок, передав им часть своего сознания, чтобы ощутить тянущее ощущение в груди. Интересно, какие чувства Джек испытывает ко мне? Может, тоже гадает, не ненавижу ли я его? Почувствую ли я ненависть, когда увижу его в следующий раз? Смогу ли когда-нибудь смотреть на него, не представляя при этом лицо Стража?

У меня осталась всего одна весна, чтобы спасти себя. Придется мне проявить жестокость, когда наступит час пробуждения. Я должна буду вступить с Джеком в схватку, пока он еще силен, и без колебаний убить его. Прояви я хоть каплю сострадания – и мне самой придет конец. Нужно оттолкнуть Джека, если хочу снова его увидеть. Я должна буду совершить поступки, чтобы заставить его возненавидеть меня.

– Ты ведь уже проходил через это прежде, правда? – спрашиваю я. – Через Исправление? – Напрягшиеся челюсти Хулио оказались красноречивее тысячи слов. Он старше меня почти на десять лет, а Эмбер – лет на двадцать старше его. Их вражда длится с 1989 года, когда Эмбер направили сюда. – Легче когда-нибудь станет?

В его взгляде мелькает тень, а лоб прорезает морщинка.

– Нет, никогда.

Автобус отъезжает от остановки у нас за спиной, выбросив в воздух облако выхлопных газов.

Я сажусь, и мои сломанные ребра протестуют. Мне хочется глотнуть напоследок свежего воздуха, но я понимаю, что время пришло. Я вытягиваю руку, готовая уйти.

Негромко выругавшись, Хулио достает из кармана пузырек и вынимает пробку, но не спешит отдать склянку мне.

Я подаюсь вперед. Прозрачная жидкость внутри источает сладкий запах смерти. В последний момент Хулио отдергивает руку с пузырьком.

– Было бы куда веселее поцеловать тебя, – говорит он, склонившись ко мне лицом и отлепляя жвачку сначала от своего передатчика, потом от моего. Он вздергивает бровь, заставляя меня вымученно улыбнуться.

– Ни за что на свете.

Я снова тянусь к пузырьку, но что-то в его взгляде останавливает меня.

– Пообещай мне, – просит он с такой искренностью, что моя улыбка тает. – Пообещай, что спасешь себя, какие бы чувства к нему ни испытывала. Пообещай, что будешь сражаться.

Хулио выкупает мою смерть, будто у меня есть выбор. Будто мои действия имеют значение.

– Обещаю.

Я беру флакон, убеждаюсь, что Поппи в эфире и что никто не смотрит, и подношу яд к губам. Я чувствую, как рука Хулио подхватывает меня, не давая упасть. А потом соскальзываю в благословенную бесчувственность.

5

Лев и дымный туман

Джек

Уже восемь дней, как я выбрался из стазисной камеры и целую неделю уклоняюсь от рекомендаций Геи по безопасному возвращению в программу. Никаких тренировок в зале. Никакой твердой пищи. Предполагается, что я буду восстанавливаться у себя в комнате, посасывая еду через трубочку, как пациент после операции, но мой желудок выводит такие рулады, что хочется проломить стену и слопать треклятую книгу правил Геи.

Чилл ушел обедать двадцать минут назад. Стоило ему открыть дверь – и мои легкие наполнились запахами еды, сочащимися из Зимней столовой, нанюхавшись которых, я напрочь лишался способности мыслить здраво. Ложное окно за диваном имитирует яркое полуденное освещение, и я принимаюсь бездумно кликать пультом, выискивая пейзаж, который не напоминал бы мне о Флёр. Экран по ту сторону оконной рамы переключается с заснеженных сосен на скованные льдом ручьи. Фантомная боль пронзает мне ребра с левой стороны, и я быстро пролистываю эти изображения до того, на котором дети катаются на санях в Гринвич-парке.

Я нажимаю кнопки на пульте, понижая температуру в комнате до тех пор, пока вентиляционное отверстие не покрывается изморозью и металл не начинает потрескивать. Затем я зарываюсь под одеяло на нашем продавленном, видавшем виды диване и принимаюсь сверлить взглядом кафельный потолок. Кажется, что Гринвич-парк находится на другом конце света, а не отделен от меня всего лишь тридцатью этажами плотной земли и каменной породы – расстояние, которое можно свободно преодолеть на лифте. Подо мной разветвленный лабиринт туннелей и катакомб, ведущих в неизвестность. Даже если бы я смог найти выход, куда, черт возьми, мне идти? Моя жизнь за пределами этих стен рассчитана ровно на один сезон. Возможно, я смогу протянуть достаточно долго, чтобы добраться до какого-нибудь места с постоянной минусовой температурой. Но какой в том смысл? Ну, застрял бы я где-то в Сибири, одинокий, скрывающийся от Кроноса с его прихвостнями, страшащийся в любой момент быть пойманным. Без передатчика и без связи со стазисной камерой, позволяющей подзаряжать мои магические батарейки, я был бы обречен. Флёр права. Мы можем сколько душе угодно искать выход из этого места, но финал будет одним и тем же.

Я прижимаю руку к лицу. От голода у меня начинается мучительная головная боль, делающая раздражительным. Когда терпеть больше нет сил, я отбрасываю одеяло и медленно поднимаюсь, потирая глаза. После длительного нахождения в стазисном состоянии чувствую я себя как похмельный и жду, когда стены комнаты перестанут качаться.

Мне нужен воздух. И еда.

Я надеваю туфли и высовываю голову за дверь нашей комнаты в общежитии. Не успеваю я сделать и пары шагов по коридору, как меня накрывает первая волна дымной мглы. Темно-серый туман выплывает из вентиляционного отверстия в стене, собирается в клубящееся облако, опускается на пол и преследует меня, точно призрак. Я пинаю его, требую убираться, и он мгновенно рассеивается. Но ненадолго. Упорный гаденыш перегруппировывается и зависает на безопасном расстоянии от меня.

Эти дымные туманы я ненавижу почти так же сильно, как пчел, мух и ворон, которых, кажется, тут можно встретить за каждым углом. Все мы слышали истории о том, что бывает, когда происходит Зачистка Времени года и Гея забирает нашу магию – магию, связанную с нашими человеческими душами. Она высасывает ее из наших пустых оболочек и вдыхает в какое-то другое жалкое создание, обреченное сделаться ее домашним любимчиком. Наша магия, воспоминания и души принадлежат ей, даже когда мы прекращаем свое существование. Бывшие Весны становятся пчелами, которые шпионят за нами из ульев в стенах общежития, а Осени получают тела ворон. При мысли о незавидных судьбах Летних Времен года я неизменно содрогаюсь. Они превращаются в жирных черных мух, наводняющих кухню. Совсем как личинки, пожирающие труп. Но дымные туманы – холодные, беспокойные призраки бывших Зим – самые жуткие из всех.

Оглянувшись через плечо, я не удивляюсь, заметив по-прежнему плывущее за мной маленькое серое облачко. Вероятно, это та же самая неотступная тень, которая всегда следует за мной по пятам, будто только и ждет, когда я совершу какую-нибудь глупость. Почему бы и нет? Если это одно и то же облако, то оно уже не раз становилось свидетелем моих безрассудных поступков.

Когда я толчком открываю двери столовой, дымный туман рассеивается и исчезает в воздуховоде. Я его не виню. В помещении царит несмолкаемый гул разговоров на десятках языков, эхом отражающийся от металлических скамей и стен из шлакоблока. Флуоресцентные лампочки режут мои чувствительные после стазиса глаза, и я морщусь, изо всех сил пытаясь приспособиться. Из-за того, что мои рефлексы еще замедленны, я не успеваю вовремя увернуться и получаю снежком в плечо. Ледяные брызги летят мне в лицо.

– Джек! Ты проснулся! – нараспев произносит Габриэль, луизианская Зима.

В его ладони возникает новый снежок. Как будто одного было недостаточно, чтобы привлечь мое внимание, и он создает новый, замораживая поступающий из вентиляционных отверстий в потолке увлажненный воздух. Работница столовой в сетке для волос орет на него, грозя уборкой учиненного беспорядка. Устроившаяся в дальнем конце помещения хулиганская банда южных Зим смеется над ней так громко, что привлекает внимание Стража, который прекращает жевать и устремляет взгляд на их стол. Группка тут же умолкает, позабыв о снежках.

Стражи ничем не лучше дымного тумана. Единственная причина, по которой они едят в нашей столовой и спят в наших общежитиях, заключается в том, что они присматривают за остальными. Зимы замирают в ожидании, пока Страж потеряет к ним интерес. Когда он, наконец, возвращается к еде, Юкио машет мне, приглашая за их столик.

Я без энтузиазма машу в ответ и шагаю дальше. Друзьями я их назвать не могу. В действительности, нет. Я просто провожу с ними время, когда наше пребывание в общежитии совпадает, что случается довольно часто, поскольку мы Зимы из схожих климатических зон в одной части света. Габриэль, Юкио и другие… на первый взгляд они кажутся нормальными и мало чем отличаются от парней, с которыми я учился в школе-интернате для несовершеннолетних. Тем не менее, как бы мы ни притворялись, практически любой из находящихся в этой комнате прикончил бы Зиму, сидящую напротив, если бы дело дошло до переезда – или Зачистки – одного из нас.

Столы по обеим сторонам прохода заняты кураторами, но Чилла легко заметить: сидя в окружении группки высокопоставленных кураторов, он с упоением потчует их новой, улучшенной версией моей последней смерти и даже не замечает, что я прохожу мимо. История в его пересказе стала более кровавой, чем я запомнил, и идеально сочеталась с тем, что они с Поппи изложили в своих отчетах. Подавляя приступ тошноты, я беру поднос и иду в конец очереди на раздачу.

Вокруг меня порхают привычные сплетни, и я изо всех сил стараюсь не обращать на них внимания.

«Рейтинги… Дни наверху… Десятка лидеров… Переезд…»

Я продвигаю свой поднос по направляющей, расположенной перед исходящим паром раздаточным столом и сквозь сгущающийся туман внимательно изучаю, что можно взять. Жареные летние овощи, пассерованные зимние овощи, запеченные корнеплоды… Веганские меню Геи – сущий кошмар любого мясоеда. Я готов заколоть кого-нибудь за двойной бургер с беконом и сожалею, что так и не сходил в «Burger King», прежде чем Флёр меня настигла.

– Добро пожаловать домой, Джек, – сквозь пар приветствует меня Холли. Слово «дом» терзает слух, но я все равно заставляю себя улыбнуться в ответ.

Тяжело смотреть, как Холли старится здесь. Чем Время года сильнее, тем медленнее должна стареть, когда выйдет в отставку, но мне это кажется дерьмовой наградой. Карьера Холли, похоже, завершилась давным-давно. С каждым последующим годом на заслуженном отдыхе вокруг ее глаз появляются новые морщины, и волосы сильнее белеют. Она пахнет ментолом. Не уверен, то ли это крем от артрита, то ли запах давней зимней магии, льнущий к ее отошедшим от дел костям.

В стоящей в вестибюле Зимнего учебного центра витрине славы есть старая черно-белая фотография Холли, сделанная, когда ей было семнадцать. Выглядела она тогда сногсшибательно: с пухлыми губами, искоркой в глазах и шелковистыми светлыми волосами, уложенными такими жесткими волнами, что кажется, по ним можно на лыжах кататься. Этот снимок 1969 года, когда Холли вышла в отставку из подведомственной ей территории в Мичигане, чтобы работать здесь (к слову сказать, Эмбер в том же году заступила на службу), но теперь в это трудно поверить, глядя на старческие руки Холли в пигментных пятнах, ставящие мне на поднос чашку пустого бульона.

Я хмуро смотрю на поднос.

– Серьезно, Холли?

– Правила тебе известны. Строгая больничная диета в течение двух недель после пробуждения.

Я перевожу взгляд с Холли на других помощников, надеясь, что кто-то из них меня не знает. К несчастью, я слишком долго живу в этом треклятом месте.

Склоняясь над исходящим паром столом, я понижаю голос до шепота:

– Ну перестань, Холли. Ты убиваешь меня!

Жесткие морщинки вокруг ее губ смягчаются.

– Это будет нашим секретом, – говорит она, выкладывая мне на поднос несколько пачек соленых крекеров и тут же отгоняя прочь. – А теперь иди. Не задерживай очередь.

Стоит мне взять в руки поднос, как за спиной Холли распахивается дверь, и Борей[2], поставщик продуктов питания для Зим, вкатывает свою тележку, груженную пустыми ящиками для овощей, маскирующими контрабандные товары, которые он потихоньку продает студентам. Он приветствует меня кивком.

– Рад видеть тебя, Джек. Нужно что-нибудь?

Кроме лопаты, чтобы выкопать себе путь на свободу?

– Нет, ничего такого в голову не приходит, – отвечаю я.

– Скажи Чиллу, что его заказ прибыл. Занесу ему завтра.

С этими словами Борей, пятясь, выходит через другую дверь, волоча за собой тележку. Вот что ожидает нас с Чиллом после нескольких десятков лет продвижения по службе – пленительное завершение полной магии и жестокости карьеры.

Наши золотые смертные годы пройдут в бытовом услужении Гее и Кроносу. Подобно Борею и его кухонной команде, мы также станем за небольшое вознаграждение украдкой возить на служебном лифте вяленую говядину и табак.

Понимая, что аппетит у меня пропал, я несу свой поднос в обеденный зал и тут замечаю Дуга Лаускса с его треклятой нашивкой с изображением его ранга. Не могу не задаться вопросом, сколько Времен года ему пришлось подсидеть, чтобы так быстро получить продвижение по службе. Он впивается в меня своими холодными голубыми глазами, в которых сталью сверкают отголоски былых расправ.

Ноэль была права. Он никогда не позволит мне искупить прегрешения.

Мы с Ноэль Истман были партнерами по учебно-тренировочной борьбе. И все на этом. Не следовало мне соглашаться провожать ее в комнату после того, как она поссорилась с Дугом. Но она казалась такой расстроенной, и я решил, что поступаю правильно.

Я мог бы возложить вину в том, что произошло дальше, на распитую нами бутылку контрабандного мятного шнапса, но это было бы ложью. Я был подавлен и одинок, и когда она наклонилась, чтобы поцеловать меня, я ей позволил. С тех пор чувствую себя из-за этого дерьмово.

Опустив голову, я начинаю обходить Дуга. Его лучший друг Денвер заступает мне дорогу и выбивает поднос у меня из рук. Содержимое разлетается во все стороны, слышен звон битого стекла и звяканье серебряных приборов по кафельному полу. Все кураторы и Зимы вытягивают шеи, чтобы посмотреть, что случилось. Чилл неспешно оборачивается на звук, и его улыбка тут же гаснет.

– Смотрите-ка, кто вернулся. – Дуг пинает пачку крекеров мыском сапога. – Едва из стазисной камеры вылез, и уже создаешь проблемы.

Я бросаю многозначительный взгляд на его сломанный, только-только начавший заживать нос.

– По всей видимости, не я один.

Дуг потирает переносицу. Украшающий ее желтовато-зеленый синяк идеально сочетается с таким же под левым глазом Денвера. Топча сапогами осколки стекла, Дуг подходит ко мне вплотную.

– Это очень увлекательная история, Соммерс. Ты просто обязан ее услышать.

Я делаю шаг назад.

– Не хочу ввязываться в неприятности.

– Слишком поздно. – Он негромко щелкает костяшками пальцев левой руки. Я настороженно наблюдаю за ним, наполовину ожидая, что он меня ударит. – Гея зовет тебя к себе в кабинет. Немедленно. И куратора твоего тоже.

Я потрясенно молчу, и он презрительно кривит губы. Схватив Чилла сзади за ворот рубашки, Денвер грубо сдергивает его с места и тащит в коридор. Мне больно видеть плещущийся в глазах Чилла страх.

Выждав немного, чтобы дать им фору перед Перекрестьем, Дуг пихает меня вслед за ними. Как только створки двойных дверей сходятся за нашими спинами, он берется за меня всерьез.

– У меня состоялся весьма занимательный разговор с твоей подружкой, Соммерс.

– Я же тебе тысячу раз говорил, что мы с Ноэль…

Дуг разворачивается на каблуках и хватает меня за грудки.

– Не смей произносить ее имени!

– Во имя Кроноса, Дуг! Мы с ней просто друзья.

– Ну а я говорил о Флёр.

Он отталкивает меня от себя.

Упоминание имени Флёр ранит, подобно удару. Мне приходится заставлять себя идти дальше. И следить, чтобы голос не дрожал. Мы медленно шагаем к Перекрестью.

– Тебя дезинформировали, Лаускс. Когда я в последний раз видел Флёр, она затащила меня на гору и всадила мне нож в селезенку.

– Ты в этом уверен? Готов биться об заклад, что единственная дезинформация, поступающая в Центр Управления, содержится в отчетах ваших кураторов.

Я сдерживаю гнев, остро ощущая закручивающийся у лодыжек дымный туман.

– Между мной и Флёр ничего нет.

– Забавно, что сначала она утверждала то же самое. Но Исправление умеет вытягивать из Времени года правду.

Я слышу негромкое пощелкивание его покрытых синяками костяшек, а в голове крутится одно-единственное слово. Исправление. Они подвергли Флёр этой процедуре. Позволили Дугу терзать ее – и все по моей вине. Когда она проснется, будет ненавидеть меня за это. И все, связанное со мной, тоже.

Дуг отрицательно качает головой.

– Поначалу я и сам сомневался. Она упрямо стояла на своем, выгораживая тебя. Уклонялась от вопросов о выключенных передатчиках. – Он наблюдает за мной с жадностью, ожидая хоть какой-то реакции, но я не даю ему лишнего повода подозревать Флёр. – Черт возьми, Соммерс, что в тебе есть такого, что порождает такую преданность? Вспомнить хоть те зарубки, что она вырезает на деревьях… – Он морщит лоб от отвращения. – Можно подумать, она действительно в тебя влюблена.

Его слова пронзают меня насквозь, так глубоко, что я едва могу дышать.

– Это ничего не значит, – цежу я сквозь стиснутые зубы. – Просто метки. Трофеи.

Его самодовольная улыбка говорит, что он точно знает, чем именно они являются. У меня возникает чувство, что он вторгся в некую тайну, нечто святое между мной и Флёр. Как будто он перехватил личное письмо и зачитал вслух, и мне вдруг отчаянно захотелось убить его за это.

– Возможно. Я пока не решил, то ли она без ума от тебя, то ли просто наказывает себя. В любом случае, она обладает впечатляющей терпимостью к боли. – Он наклоняется ближе ко мне, будто собирается поделиться сокровенной тайной. – Она крепче, чем кажется. Мне потребовалось несколько часов, чтобы сломать ее.

Мое зрение затягивает инеем. Я успеваю всего разок заехать Дугу в челюсть, прежде чем он хватает меня за воротник и возвращает удар в троекратном размере. Денвер берет меня в удушающий захват сзади. Разъяренный Дуг вызывает пламя. Оно извивается на его ладони, приближается, и я пытаюсь увернуться, высвободиться из захвата Денвера.

– Мистер Лаускс.

Мы все замираем от знакомого строгого голоса за спиной Дуга. Профессор Лайон.

Дуг гасит пламя, чертыхаясь себе под нос, а я в жизни ничьему появлению не радовался так, как сейчас.

– Вы и ваш коллега свободны, – объявляет профессор. – Я сам провожу мистера Соммерса и его куратора. – Чилл съеживается в комок позади профессора.

Дыхание Дуга обжигает мне лицо. Он сжимает кулак, его тело натянуто, как струна.

– Отвали, старик. Это тебя не касается.

Чилл напрягается, широко раскрывая глаза в пустой оправе очков. Хоть Даниэль Лайон и ушел в отставку, он по-прежнему остается легендарным Зимним Львом[3], который три сотни лет держал в повиновении самый холодный регион мира. Его здесь уважают.

– Старик? – эхом повторяет профессор Лайон и презрительно улыбается. – Вы полагаете, что я слаб? Что я держу вставные челюсти в банке на прикроватной тумбочке? – Арктические голубые глаза профессора темнеют, когда он наклоняется ближе к уху Дуга. – У меня есть оружие поострее зубов во рту, мистер Лаускс. Не советую вам со мной связываться.

Денвер убирает руку с моей шеи, и я оседаю на пол, пытаясь восстановить дыхание.

Ноздри Дуга раздуваются, а губы дергаются, когда он произносит предупреждение:

– Молись, чтобы Флёр урыла тебя, когда в следующий раз встретит. – Он напоследок толкает меня ладонью, все еще обжигающе горячей от огня. – Знай свое место, Соммерс. И держись подальше от моей девушки.

Дуг отступает, не сводя с меня пристального взгляда, и Денвер кладет руку ему на плечо и уводит обратно в столовую. Когда они скрываются из вида, я опираюсь на колени, потирая ожог в том месте, куда он меня толкнул. Рядом со мной появляются парадные туфли профессора Лайона.

– Спасибо, – выдыхаю я, все еще испытывая острую нехватку воздуха.

Лайон поправляет манжеты, не глядя на меня.

– Следуйте за мной, оба. Вас ожидают в Центре Управления.

Никакого сочувствия. Никаких нотаций или обычных заверений. Не сказав больше ни слова, Лайон шагает к Перекрестью.

«Они все знают. Знают, что произошло на горе. Они думают, что мы влюблены друг в друга. Что мы что-то скрываем. И Флёр они уже наказали».

При мысли о том, что нас ждет, мое тело наполняется холодным ужасом.

6

Из пыли в пыль, из праха в прах

Джек

Дымный туман по пятам следует за профессором Лайоном, быстро спускающимся по лестнице к Перекрестью. Кампус поделен на четыре крыла по сторонам света: северное зимнее, южное летнее, восточное весеннее и западное осеннее. Обособленные жилые помещения расходятся от центра кампуса в разные стороны, как спицы колеса. А в центре, на месте ступицы, находится Перекрестье.

Круговой коридор разделен серией контрольно-пропускных пунктов, предназначенных для ограничения доступа из крыла в крыло и для регулирования посещения расположенных в нижнем ярусе административных этажей.

– Как думаешь, чего они хотят? – шепотом спрашивает Чилл, когда мы проходим мимо поста Стражей в конце своего крыла.

– Не знаю. – Мне куда проще солгать, чем сказать правду.

Профессор Лайон подносит ключ-карту к сканеру, на плексигласовой панели загорается зеленый глазок, и пневматическая дверь в Перекрестье отъезжает в сторону. Нас встречает порыв прохладного воздуха, от которого у профессора запотевают очки. В ожидании лифта он снимает их и протирает толстые линзы носовым платком, который достает из нагрудного кармана блейзера.

Перекрестье густо пропитано диссонирующими запахами из других крыльев. За прозрачной перегородкой слева от меня смутно виднеется вход в весеннее крыло, затянутый усиками ползучего плюща, растущего в гигантских кадках у ворот. Где-то в глубине этого крыла спит Флёр. Я потираю распухшую губу. Подбородок болит от удара Дуга. Наша потасовка длилась не более пары секунд, а Флёр…

Дуг сказал, что ее экзекуция продолжалась несколько часов. Вот сколько времени ему потребовалось, чтобы сломить ее.

– Приведите себя в порядок, мистер Соммерс.

Я нехотя отворачиваюсь от крыла Флёр. Когда мы входим в лифт, профессор, не встречаясь со мной глазами, протягивает мне свой носовой платок, и я беру его и прижимаю к разбитой губе. Меня беспокоит тон Лайона хотя бы потому, что профессор упорно избегает моего взгляда.

Мистером Соммерсом он называет меня всякий раз, как я балансирую на грани совершения того, чего не следует. Его всегда забавлял мой выбор фамилии[4]. Ожидается, что мы возьмем имя в соответствии со своим временем года, чтобы оно наложило отпечаток на нашу новую личность, подобно дерьмовой тюремной татуировке. Тот факт, что я выбрал имя, идущее вразрез с ожиданиями Геи, является для профессора неиссякаемым источником любопытства.

Во время моего первого года пребывания здесь он окрестил меня мятежником, когда застукал за ковырянием старого железного замка, висящего на ведущей в катакомбы под школой двери. Он всегда смотрел мне в глаза и даже улыбался, когда ловил на совершении очередной глупости. И ни разу не подвергал дисциплинарному наказанию.

По крайней мере, до сих пор.

Я засовываю испачканный носовой платок в карман, и в этот момент зеркальные двери лифта открываются. Коридор с высоким потолком на другой стороне залит искусственным светом. Чилл запрокидывает голову и раскрывает рот от удивления, глядя на куполообразный сапфировый потолок, усыпанный переливчатыми звездами. Он останавливается у каждой скульптуры, у каждой мозаики. Чилл несколько десятков лет упорно трудился, чтобы заработать шанс пройти по этим полированным мраморным залам. Он отчаянно хотел быть выбранным для продвижения по службе. Стены его комнаты до сих пор оклеены теми же плакатами, что он повесил в конце 1980-х, когда мы только попали сюда. На них изображены сверкающие романтические пейзажи самых желанных зимних регионов: Канадские Скалистые горы, горизонт в Торонто, северное сияние над Фэрбенксом, Аляска – места, которые он никогда не увидит. Сколько я его знаю, он всегда был одержим глубоко укорененным желанием стать в чем-нибудь лучшим, завоевать уважение сверстников. И тут я выключаю чертов передатчик, чтобы побыть наедине с девушкой, и умудряюсь все испортить.

Лайон мягко подталкивает меня вперед, точно так же, как тридцать лет назад, когда я только-только здесь оказался. В галерее, ведущей в Центр Управления, тепло, как мне и запомнилось, и мысли о ней по-прежнему заставляют меня содрогаться. На стенах висят все те же портреты. Отец-Время, размахивая серпом, за лодыжку поднимает в воздух свое дитя. Время подрезает крылья Амуру. Я опускаю взгляд и смотрю в пол, пока мы не проходим мимо худшего из них – барочного изображения титана Кроноса, схожего с настоящим только именем (и, вероятно, темпераментом), зубами вырывающего сердце из груди собственного ребенка.

А вот портретов покойной жены Кроноса, Ананке, здесь нет. Как и скульптурных изображений его дочери Геи. Похоже, Кроносу нравится выставлять напоказ только те мифологические сюжеты, которые ему импонируют. Здесь всем правит Время.

Единственное исключение составляет фреска на сводчатом потолке высоко над головами. Нарисованные события нашей истории тянутся по всему периметру галереи. Мы идем, а над нами нависает Кронос со своим посохом времени, и прищуренные алмазные глаза Ананке следуют за нашей процессией до самого Центра Управления.

Как гласит легенда, в начале были Кронос и Ананке – Время и Неизбежность. Их руки сдерживали и контролировали Хаос, пустое пространство, содержащее только материю и энергию. Из Хаоса родилась Гея. Ее образ материализуется в конце коридора. У нее серебристые волосы и сверкающие глаза, и она выносит из мрака воздух, воду, ветер и огонь. Из этих четырех элементов она создала нас, Времена года.

Кронос любит напоминать нам, что наша магия берет начало из Хаоса. Что мы опасны и непредсказуемы, подобно нашей матери. Он уверен, что мы сумеем достичь баланса только у него под пятой – точнее, под серпом. Учитывая молчание Геи по этому вопросу, я предполагаю, что ее устраивают оба эти варианта.

Конец галереи обрамляет беседка с древними фигами. Слышится журчание воды в расположенном по другую сторону фонтане, которая извилистым ручейком стекает по грубой каменной стене в вырезанный в мраморном полу резервуар. Чилл поднимается у беседки на цыпочки и, запрокинув голову, вдыхает просачивающиеся через вентиляционные отверстия чарующие запахи остролиста и вечнозеленых растений.

Наши отражения плывут, точно призраки, мимо зверинцев Геи, мимо пчел, мух и птиц в богато украшенных клетках и причудливых террариумах – искусственных жилищах за толстыми стеклянными стенами. Ворона склоняет голову, следя за нами со своего насеста. Но Чилл ничего не замечает, зачарованный мерцающим кварцем, подмигивающим ему со стен, и замысловатыми бронзовыми факелами.

Прежде мне доводилось всего раз проходить по этому коридору, и я тогда тоже взирал на его чудеса раскрытыми глазами, наивными и нетерпеливыми. Я был очарован магией, опьянен вниманием Геи и своей способностью управлять ветром, вызывать снег и обманывать собственную смерть… Пока за мной не закрылись двери Центра Управления, и тогда я наконец осознал собственное бессилие.

Видя, как Чилл приближается к Центру Управления, я борюсь с желанием схватить его за шиворот, задержать. Никак не могу избавиться от ощущения, что иду сломя голову прямиком в логово льва, из которого нет возврата.

Профессор Лайон шепчет что-то дежурной. Одетая в блузку с высоким воротником и с планшетом в руках, она прижимает палец к губам, призывая сохранять молчание, проводит нас через арочные двери из дерева и железа и велит ждать в задней части комнаты.

Кабинет Геи обставлен точно так же, как я запомнил. Высокие потолочные балки и скамьи красного дерева придают ему поразительное сходство с залом суда. Стены за гладко оштукатуренными и отполированными деревянными панелями – это тот же самый песчаник и глина из катакомб под нами. Среди смешанных запахов, исходящих от горстки Времен года, уже сидящих на деревянных скамьях, я различаю сочащееся сквозь холодный каменный пол зловоние смерти.

Единственные звуки в комнате – это тихое перешептывание нескольких девушек, сидящих в первом ряду, и пощелкивание клавиш установленных за столом Геи рядов компьютеров. Центр Управления Кроноса резко контрастирует с роскошной деревянной отделкой и старинными бронзовыми факелами в кабинете Геи, будто он намеренно вклинил его в узкое пространство за ее спиной, просто чтобы напоминать ей о том, как легко ему заглянуть ей через плечо.

От встроенных в стену обтекаемых телевизоров с плоским экраном исходит мерцающий свет. По ним на дюжине языков крутят бесконечные новостные сводки, а также демонстрируют спутниковые снимки и карты погоды. Цифровые приборы отмечают часовые пояса по всему миру с точностью до миллисекунды, а на последнем экране, как на табло прилета и вылета в аэропорту, меняется информация по нашим рейтингам.

Под ними за компьютерами сидит дюжина Стражей, занимаясь мониторингом данных, поступающих со всех концов земного шара и из каждого уголка Обсерватории, и их жесткие диски и вентиляторы создают несмолкаемый белый шум.

– Что здесь происходит? – шепчет Чилл. – Что мы здесь делаем?

– Не знаю.

– А что, по-твоему, они здесь делают? – спрашивает он, подбородком указывая на сидящих на передней скамье девушек.

Я втягиваю носом воздух. Судя по запаху, здесь присутствуют одна Весна и одно Лето со своими кураторами. Две парочки, расположившись чуть поодаль друг от друга, переговариваются приглушенным шепотом.

– Не знаю.

Гея сидит, склонившись за своим столом, спиной к экранам, наблюдая за смоляно-серым туманом, клубящемся внутри декоративного стеклянного шара в центре стола.

Это напоминает мне бойцовских рыбок, ряды крошечных аквариумов с которыми я видел в витринах зоомагазинов. Рыбки бьются головами о стекло, пытаясь вырваться наружу и добраться друг до друга.

Я стараюсь не смотреть ни на шар, ни на Гею. Ее платиновые волосы сверкающими прядями струятся по плечам. Они того же мерцающего оттенка, что и ее глаза, и не дают ни малейшего представления о ее возрасте, который никому из нас не известен и поинтересоваться которым никому не достает смелости.

Я вздрагиваю от стука посоха Кроноса об пол. Заостренный кончик вонзается в камень, а расположенное на верхушке тонкого стержня хрустальное око, кажется, начинает вращаться, наблюдая за нами с высоты. Изогнутое лезвие серпа Кроноса покачивается в такт его целеустремленным шагам. При виде его, шествующего по проходу с двумя своими Стражами, шепотки стихают. Одна из Стражей – Ноэль Истман. Бросив на меня взгляд, она встает рядом с Кроносом, как часовой, и у меня все внутри обрывается. Он отпускает Стражей, сидевших за компьютерами в Центре Управления. Пока они гуськом выходят, я оглядываюсь через плечо, ища глазами профессора Лайона. Но когда двери закрываются, в комнате не оказывается никого, кроме меня, Чилла и девушек на передней скамье.

Кронос стряхивает воображаемые пылинки с лацкана своего пиджака. Его серебристая борода идеально подстрижена, а волнистые волосы безупречно уложены над единственным холодным голубым глазом. Вторая – по слухам, пустая – глазница скрыта простой черной повязкой, из-под которой виднеются шрамы. Говорят, что глаз ему выцарапала Ананке.

Кронос подзывает девушек с передней скамьи к возвышению. Лезвие его серпа отражает свет, а расположенное над ним хрустальное око рассыпает по полу радужные блики. Вдруг цвета превращаются в образы, заставляя девушек напрячься. Изучая эти изображения, Кронос хмурится сильнее.

– Сомнительных претендентов ты в последнее время выбираешь, – обращается он к Гее, отвлекая ее внимание от шара на столе. – Хаосу здесь не место. Так же как и своевольным детям. Я понятно выражаюсь?

Она скованно кивает, сжимая челюсти, а Кронос берет со стола пульт дистанционного управления и выключает экраны за ее спиной. Все, кроме одного.

Это запись шторма в беззвучном режиме. Циклон бушует, как чудовище, вырывает с корнем деревья, сносит крыши домов, смывает машины и отправляет под воду целые города вдоль побережья Северной Австралии. Гибнет более ста тридцати семи человек… Я отворачиваюсь, не в силах смотреть на эту картину разрушений.

– Что явилось причиной? – вопрошает Кронос. Когда молчание слишком затягивается, он цепляет Весну за шею своим серпом и осторожно притягивает к себе. – Ну?

Она натужно сглатывает, стараясь не делать резких движений.

– Море… было слишком теплым. Я не знала…

Кронос небрежным движением отшвыривает ее от себя.

– Ты – Время года. Твоя работа в том и заключается, чтобы знать.

– Я новенькая! – Весна ощупывает тончайший порез у себя на шее и с удивлением обнаруживает на пальцах кровь. Она указывает на стоящую рядом девушку-Лето. – Это Кай сильная! Она пробыла здесь дольше меня.

Лето продолжает безмолвствовать. Она стоит по стойке «смирно», бледная, сотрясаемая стазисной дрожью, ее волосы прилипли к влажной от пота шее. Она из южного полушария и, наверное, только проснулась и вышла из камеры. Удивительно еще, что ее не стошнило Кроносу на ботинки. Он изучает ее высокий подбородок и яростную позу.

– Как тебя зовут, дитя мое? – вопрошает он.

– Кай Сэмпсон, Отец.

Кронос наклоняет свой посох к свету, морща лоб от проецируемых на пол изображений.

– Любопытный выбор места размещения. – Он поглаживает кончики бороды, бросая подозрительные взгляды на Гею, которая вращает хрустальный шар против часовой стрелки. – Почему Лето не заработало регион, более подходящий для раскрытия ее талантов?

– Это было временное размещение. Там образовалась вакансия, – негромко поясняет Гея.

Склонив голову, Кронос меняет направление движения своего посоха, поворачивая его на несколько градусов по часовой стрелке. Он замолкает, устремляя взгляд сначала на Кай Сэмпсон, затем в дальний конец комнаты. На меня.

Он насквозь пронзает меня своим голубым глазом, делая меня совершенно беспомощным. Его щека дергается под повязкой, и я расслабленно выдыхаю, когда он наконец-то отводит взгляд. Он закрывает эту сторону лица рукой, чтобы не было видно спазма.

– Проследи, чтобы Кай записали на обучение со Стражем из моей свиты, – приказывает он Гее. – Она будет докладывать непосредственно капитану Лаусксу. Мисс Сэмпсон и ее куратор свободны.

Кай и ее куратор спешат прочь из комнаты, унося с собой сладкий запах цветов пустыни. Весна поворачивается, провожая глазами свою удаляющуюся противницу. Кронос пренебрежительно отмахивается от нее, возвращая пульт дистанционного управления на стол Геи.

– А Весну исключить за ее безрассудство.

Весна резко поворачивает голову. Ее куратор ахает. Стоящий рядом со мной Чилл затаивает дыхание, и испытанное мной мгновение назад облегчение испаряется, будто его и не было.

Губы Геи приоткрываются. Она делает неуверенный шаг к Кроносу.

– Отец, – говорит она с мольбой в голосе. – Шторм был неизбежен. Весны от природы чрезвычайно чувствительны, а она к тому же очень молода. Это было неверное побуждение, но я уверена, что она не хотела…

– Прекрати! – Его рык рикошетит от стен Центра Управления, помещения, предназначенного специально для того, чтобы услышать и наказать каждую поверенную шепотом тайну. Мускул задергался под повязкой на глазу Кроноса, и он поднес к ней руку, чтобы поправить. – Ты говоришь совсем как твоя мать. Ананке, бывало, несла такой же вздор.

Ноздри Геи раздуваются.

– Все же мне кажется, что ее проступок не заслуживает исключе…

Мгновенная вспышка хрусталя и серебра – и серп оказывается у горла Геи. Комната заполняется треском. Уголки рта Ноэль ползут вниз, как будто она знает, что за этим последует. Как будто уже видела подобное прежде.

Острием лезвия Кронос приподнимает подбородок Геи, заставляя смотреть себе в глаза.

– Неужели ты ничему у нее не научилась? – Кадык Геи дергается, когда она смотрит в холодный голубой глаз отца, на его повязку и шрамы. – Позволь одному ребенку отступить от правил, и остальные тут же сбросят тебя. Если не будешь поддерживать порядок в моем доме, я найду тебе замену с той же легкостью, с какой ты меняешь своих любимчиков. – Он поворачивает ее подбородок в сторону, чтобы ей был виден дымный туман, заключенный в стоящий на столе стеклянный шар. – Твоя привязанность к ним ослабляет тебя, и так было всегда. Если ты сама не сделаешь то, что должно, я сделаю это за тебя.

Гея сглатывает, едва дыша, когда он опускает косу. Ее глаза закрываются, но не от облегчения, а от того, что она сдается.

Весна пятится назад, упрямо сжимая кулаки.

– Но это же несправедливо! Я следовала правилам Геи!

Кронос поворачивается к ней, и сверкающее в его единственном глазу возмущение, кажется, высасывает из комнаты весь воздух.

Чилл нащупывает мою руку.

– Справедливее было бы позволить тебе сгнить в гробу после того, как ты встретила свою смерть. Смерть, ставшую причиной импульсивного выбора. Хоть Гея и вернула тебе твою никчемную жизнь, живой ты остаешься только по моей воле и подчиняешься моим правилам!

Ноэль смотрит прямо перед собой на стену в другом конце комнаты. Гея прячет глаза. Даже понимая, что сейчас произойдет, я не успеваю отвернуться от молниеносной вспышки серпа в воздухе. Весна кричит. По ее светло-желтой рубашке расползается красное пятно. Чилл хватает меня за руку, и тут раздается крик падающей рядом с Весной ее девушки-куратора. Воздух вокруг них начинает шипеть и потрескивать, посылая в потолок снопы искр. Их тела сморщиваются и изгибаются, прежде чем рухнуть на пол. По комнате со свистом проносится ветер, будто устремляясь к какой-то невидимой трещине.

Потом все стихает.

Мы с Чиллом едва смеем дышать, парализованные видом двух маленьких кучек пепла на полу. Кронос вышагивает перед ними, будто ему не терпится оказаться в каком-то другом месте. Серая кучка пыли, еще минуту назад бывшая куратором Весны, не двигается. А пепел Весны – девушки достаточно сильной, чтобы вызвать циклон, начинает искриться. Маленькие светящиеся лучики света поднимаются от ее останков, как светлячки с поля.

Наэлектризованные волосы Геи встают дыбом. Когда она открывает рот, чтобы одним глубоким вдохом всосать в себя магию девушки, в ее глазах блестят слезы. Свет гаснет в ее горле. Магии девушки больше нет.

Чилл дрожит, на его коже выступает зловонный пот. Мне и самому кажется, что меня вот-вот стошнит. Зачистки всегда проводятся за закрытыми дверями. Немногие Времена года становились свидетелями Исключений, но ходят слухи, что…

Мой взгляд устремляется к извивающемуся в стеклянном шаре дымному туману, и я вздрагивают от щелчка захлопнувшихся часов Кроноса.

– В течение часа ей нужно найти замену.

Он убирает свои серебряные часы обратно в карман и поворачивается, чтобы уйти, размахивая посохом, как рычагом метронома. Кристалл ловит свет, рассыпая по полу радужные блики, когда он плавно шествует по проходу. Стражи следуют за ним по пятам.

Он останавливается у моей скамьи. Его взгляд скользит по моему лицу.

– Я уже видел тебя прежде. – У меня перехватывает горло, и я не могу произнести ни слова. – Ты та Зима, не так давно отклонившая предложение присоединиться к моим Стражам. И имя у тебя неподходящее.

Ноэль нарушает протокол и смотрит на меня.

– Соммерс, кажется? – Уголки рта Кроноса подергиваются. – Мне следовало бы догадаться. Следовало бы предвидеть по твоей непочтительности и дерзости именно такой выбор. – Кронос неохотно улыбается, отчего шрамы у него на щеке растягиваются. – Твое будущее трудно прочесть. И рейтинги твои расходятся со всеми возможными исходами, – размышляет он, поглаживая бороду. – Действуй осторожно, мистер Соммерс. Будучи Зимой, ты с завидным постоянством демонстрируешь глупую тенденцию ступать по тонкому льду.

– Сэр? – заикаясь, тяну я.

Кронос поворачивает свой посох. Кристалл ловит свет, и упавший на пол у моих ног луч рисует в моем сознании образ, лишенный звуков и запахов – а также и боли, и контекста. Это лишь проблеск моего будущего, похожий на сцену из немого кино. В нем я вижу девушку-Лето, которую отпустили восвояси несколько минут назад, – Кай Сэмпсон. Ее зубы стиснуты, лицо обрамляют неровные темные пряди волос, один глаз прищурен над древком стрелы в луке, и она целится в меня.

Изображение снова мерцает и меняется. Теперь я вижу потрескавшуюся поверхность замерзшего озера. Лед подо мной ломается, погружая меня под воду. Я тону, и вокруг меня пузырится кровь.

Дыхание Кроноса холодит мне ухо.

– Жаль, что тебе придется умереть.

В холоде его шепота я слышу невысказанные слова. Тайный смысл. Это будущее, это видение, которое он решил мне показать, отражает мою окончательную смерть – мое исключение из программы.

Я моргаю, не в силах ни пошевелиться, ни заговорить, а Кронос со своими Стражами выходят из комнаты.

Гея опускает голову над столом и вдруг ударяет по нему ладонями, заставляя меня подпрыгнуть от неожиданности. Она наклоняется над шаром, сжимая губы в тонкую линию, и наблюдает за попытками дымного тумана освободиться из стеклянного плена. Она испускает дрожащий вздох, от которого поднимаются и опускаются плечи, и ее белое платье льнет к полу, отказываясь поворачиваться вместе с ней.

– Подойди ближе, Зима. И куратора своего прихвати.

Мы с Чиллом на нетвердых ногах бредем к возвышению. Взгляд Геи настораживает, он жесток, как алмаз с ослепляющими острыми гранями. Мы приближаемся.

Мое сердце замирает, когда я понимаю, что Гея смотрит на мои синяки. Чилл почтительно опускается на колени. Видя, что я не последовал его примеру, он толкает меня локтем в бедро.

– В формальностях нет никакой необходимости, – произносит Гея низким хриплым голосом. Ее волосы, еще мгновение назад искрящиеся яростью, теперь безвольно рассыпались по плечам. – Полагаю, вы знаете причину, по которой оказались здесь.

Чилл отрицательно качает головой. Гея пронзает меня внимательным взглядом. Я тоже изображаю недоумение.

Она тянется к кнопке интеркома на своем столе.

– Пригласите профессора Лайона.

Двери позади нас открываются. Я не могу заставить себя смотреть на появившегося в моем поле зрения профессора Лайона, держащего в руках откидную хрустальную сферу, внутри которой бьется шмель, царапая стекло лапками.

Гея подходит ближе, ловит взгляд Лайона. Он с тихим почтением наблюдает за тем, как она открывает крышку.

Шмель яростно жужжит и выставляет жало, когда Гея тянется к нему рукой. Воркуя и шепча, она ловит его, подносит сложенные чашечкой ладони к губам и дует в пространство между пальцами. Ее руки озаряются магией – той самой, что она забрала у убитой Кроносом Весны.

Гея отпускает шмеля, но тот льнет к ней. Послушный и тихий, он склоняется под ее прикосновением, когда она гладит его мохнатую спинку. Взмахнув рукой, она отпускает его, и шмель поднимается в воздух, но далеко не улетает. Он садится на подлокотник рабочего стула Геи.

Лайон закрывает крышку. Поверх сферы, которую все еще держит в руках, он бросает взгляд сначала на две кучки пепла на полу, потом на меня.

«Жаль, что тебе придется умереть».

Чилл крепко зажмуривается и шевелит губами, беззвучно твердя молитву. Я не могу просто стоять здесь. Не могу позволить Чиллу распрощаться с жизнью из-за совершенной мной ошибки. Мой пульс учащается, когда я делаю шаг вперед.

– Я могу объяснить.

– В этом нет необходимости. Цифры говорят сами за себя.

Чилл поднимает глаза к мониторам, на которых высвечивается мой рейтинг. Дни, проведенные мной в попытке спастись от собственной смерти, противопоставляются погодным сводкам, сообщениям о гибели людей в результате переохлаждения и дорожно-транспортных происшествий, а также учебным табелям и отчетам о поведении… и все это дает окончательный балл. Рядом с ним на экране так быстро проносится выделенное красным имя, что я едва успеваю его прочитать.

Флёр Аттвел.

Ее рейтинг опустился ниже красной черты.

– Твои успехи за последние несколько лет весьма… хммм… впечатляют, мистер Соммерс.

Флёр. В следующем году она – первый кандидат на Зачистку. От осознания этого у меня подгибаются колени.

– Я не понимаю.

Неужели это я сделал? Разве я несу за это ответственность?

Наблюдая за тем, как имя Флёр пропадает с экрана, я едва слышу обращенные ко мне слова Геи:

– До следующего отбора кандидатов на продвижение по службе еще два года. Однако одна из наших североамериканских зим так и не вернулась с охоты. Она, как мы говорим в таких случаях, растаяла в воздухе.

Я переключаю внимание на Гею, лихорадочно пытаясь схватить суть разговора. Растаявшее в воздухе время года не просто пропадает. Оно умирает навсегда, и его материя рассеивается.

Гея натянуто улыбается.

– Я предлагаю тебе занять ее место.

На экране появляется карта города Анкоридж, штат Аляска. У меня пересыхает во рту.

– О да, черт возьми, да, – шепчет Чилл, раздуваясь от гордости. От сковывающего его всего мгновение назад страха не осталось и следа.

Как же так? Как же это возможно? Дуг знает о моем передатчике. Они в курсе, что я нарушил правила. Нет никакого смысла в том, что за одно и то же действие Флёр подлежит Зачистке, а меня повышают.

– Я направила одного из Стражей Кроноса временно исполнять обязанности Зимы на этой вакантной должности, так что у тебя будет достаточно времени, чтобы подготовиться к переезду. В течение следующего года наш отдел кадров окажет твоему куратору помощь в переводе финансовых счетов и перевозке любых личных вещей на склад в Анкоридже, где они будут ждать твоего прибытия в ноябре следующего года. Следующие полтора года ты станешь работать непосредственно с профессором Лайоном, который поможет с подготовкой. – Профессор кивает. – Он хорошо знает регион и предъявляемые им физические требования. Твои периоды стазиса и восстановления станут длиннее – и сезоны охоты тоже, – а времени на тренировки поубавится. – Она внимательно смотрит на синяки, которыми меня наградил Дуг. – Как я погляжу, ты и так пренебрегаешь правилами, касающимися тренировок во время обязательного периода восстановления. Надеюсь, я могу с уверенностью предположить, что ты готов к возложенной на тебя миссии?

Я дотрагиваюсь до синяка на щеке. Еще один год. У Флёр есть еще один год до зачистки. И у меня есть еще один год до того, как меня отправят в Анкоридж. Мне сдавливает горло. Лайон вопросительно вздергивает бровь.

– Да, Гея, – тихо отвечаю я.

– Хорошо, тогда решено. Профессор Лайон позаботится обо всех твоих нуждах.

Встретившись с ним глазами, Гея проходит мимо, достаточно близко для того, чтобы их руки слегка соприкоснулись. Краем глаза Лайон наблюдает, как она уходит, а сам медлит в ожидании меня.

У меня будто ноги к полу приросли, и, глядя на беснующийся в стеклянном шаре дымный туман, мне кажется, что вокруг меня смыкаются стены.

В комнату входит ассистентка Геи с метлой и совком. Наклонившись, она сметает с пола пепел и без всяких церемоний высыпает в мусорное ведро.

В поднявшемся облаке пыли я отчетливо вижу образ Флёр.

Лайон кладет мне руку на плечо. Я поворачиваюсь и вижу его прищуренные от сочувствия голубые глаза и плотно сжатые губы, будто чтобы не выпустить отчаянно рвущиеся с языка слова.

– Не бойся, молодой Лев, – шепчет он. – Может, корона Зимы и давит своим весом тебе на голову, но в сердце ты носишь вечную весну.

И, ободряюще похлопав меня по плечу, он уходит.

7

Басни и легенды

Джек

Сунув в рот кусочек вяленой говядины, Чилл пристраивает ящик с контрабандными товарами у себя на коленях.

– Зацени! Это твой новый термометр.

Выглянув из-под одеяла, я вижу, как Чилл распаковывает сверкающий новенький прибор. После встречи с Геей он ведет себя, как ребенок на Рождество, и ящик, доставленный Бореем в нашу комнату сегодня утром, лишь поспособствовал этому настрою.

– Такой легкий, – замечает Чилл, взвешивая термометр на ладони. – Я смогу установить его на дрон, и следующей весной мы за милю учуем приближение Флёр. И у Эмбер не будет ни единого шанса.

Дроны, сенсоры, дурацкие очки ночного видения, которые Чилл затолкал в мой багаж в прошлом году… все это не имеет значения. Флёр сейчас спит в соседнем крыле, но я не могу ее увидеть, а уж Эмбер способен отыскать и прикончить и без помощи всех этих безумных штук, которые Чилл для меня покупает. Времена года убивали друг друга на протяжении многих эпох, задолго до появления передатчиков и стазисных камер. Время определено. Смерть неизбежна. Все остальное – операционные счета и надбавки, которые платит Гея, технологии, вводимые в действие Кроносом, и контрабанда, тайком поставляемая Бореем, – всего лишь иллюзия, дающая нам видимость контроля.

– Откуда вообще Борей берет все это добро? – ворчу я.

Чилл пожимает плечами.

– В основном у торговцев электроникой. Ну и еще военные излишки. Он требует с меня дополнительную плату за «Твиззлерс»[5], «Доритос» и прочее, потому что их приходится заказывать с родины.

С родины. Даже по прошествии тридцати лет Чилл не считает место, где мы сейчас обитаем, своим домом. А у меня не хватает духу сказать ему, что «родина» тоже больше не дает ощущения принадлежности. Лучшее, на что мы можем надеяться, – это прожить здесь до скончания веков, украдкой подпитывая свою ностальгию из контрабандных картонных коробок и придумывая, как отсрочить свою смерть.

– Смотри, чтобы тебя никто не застукал, когда будешь мусор выносить, – предостерегаю я Чилла, проглатывая витамины, которые он оставил для меня на прикроватной тумбочке.

– Мне не о чем волноваться. Борей избавится от него точно так же, как принес. – Чилл крутит пропеллеры нового дрона кончиком пальца. – Сегодня овощной день. Значит, в течение следующих нескольких часов на кухне будет царить хаос, пока на служебных лифтах не привезут все ящики. Никто и внимания не обратит на несколько лишних коробок.

– К счастью для тебя.

Я неохотно смотрю на искусственное окно. Чилл перепрограммировал меню изображений в тот же день, когда мы получили новое назначение. Теперь они сменяются каждый час, показывая то городской пейзаж Анкориджа, то железную дорогу через долину Грандвью, то северное сияние над Чугачскими горами, а иногда и лосей. Я зарываюсь головой в диван, чтобы мне больше не нужно было на них смотреть. Но каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу одно и то же – горстку пепла. И слышу предупреждение Дуга.

«Молись, чтобы Флёр урыла тебя».

У Флёр остался всего один сезон. Один шанс подняться над красной чертой и спастись. Для этого ей нужно проявить себя лучше всех остальных ниже этой отметки. Ей придется быстро настичь меня и жестко прикончить, как можно раньше положив конец моему времени года. Но вот пойдет ли она на это? Смогу ли я бездействовать достаточно долго, чтобы позволить ей это сделать, зная, что вижу ее в последний раз?

Я обязан так поступить ради нее.

Она осталась со мной на той горе, обнимала меня, защитила от окончательного угасания. Ради меня она рисковала собственной шеей, а теперь она умрет, а я уеду на Аляску и, наверное, никогда не смогу понять причину этого перевода. Как бы мне хотелось, чтобы мы оба отсюда выбрались! Жаль, что я не могу запихнуть ее в ящик из-под овощей и незаметно вывезти отсюда, не убив при этом нас обоих.

– Ты отключил мое зарядное устройство? – восклицает Чилл раздраженным тоном, которым разговаривает со мной в случае, если я сделаю что-то не так, или когда собирает игрушки со слишком большим количеством деталей.

Откинув одеяло с лица, я обнаруживаю, что Чилл хмуро смотрит на пульт дистанционного управления дроном. Он открывает отделение для батареек. Даже со своего места я вижу, что они установлены наоборот.

– Попробуй повернуть их другими сторонами, Эйнштейн.

Чилл вытряхивает батарейки на пол и снова вставляет в отделение одну за другой, тщательно следя за полюсами: от положительного к отрицательному, от отрицательного к положительному. Когда последняя батарейка встает на место, дрон включается.

Чилл ставит дрон на крышку моей стазисной камеры и запускает пропеллеры, превращая мое человеческое зарядное устройство в стартовую площадку для своей новой игрушки. Наверное, могло быть и хуже. До изобретения стазисной камеры Времена года были, скажем так, одноразовыми. Они сражались до тех пор, пока полностью не истощались или не умирали в бою. Но благодаря (или не благодаря) современным технологиям я получил возможность возрождаться и снова и снова портить отношения с Флёр.

Снова и снова.

Как батарейки Чилла…

Я откидываю одеяла и медленно выпрямляюсь. Чилл тут же отвлекается от руководства по эксплуатации.

– Хорошо себя чувствуешь, Джек? Ты какой-то бледный.

«Времена года убивали друг друга на протяжении многих эпох…»

За назойливым гулом собственных мыслей я едва слышу вопрос Чилла. Если Времена года всегда были одноразовыми, то как стало возможным подзаряжать нас? Нельзя же вставить одноразовую батарейку в зарядное устройство; они для этого не предназначены. Однажды я даже проверил это на практике, но лишь забрызгал все вокруг электролитом и чуть не устроил пожар. Как же тогда получается, что в стазисную камеру можно запихнуть умершее Время года и снова его воскресить?

Биология со времени изобретения стазисных камер не претерпела никаких изменений. Так же как и физика, и даже магия. Только технологии стали другими. Итак, даже если мы действительно были одноразовыми раньше, как удалось сделать наши смерти обратимыми сейчас?

Я провожу рукой по лицу и пытаюсь призвать на помощь логику. Что, если мои умозаключения изначально были неверными? Что, если Времена года никогда и не были одноразовыми? Природа циклична, и паттерны имеют обыкновение повторяться.

Разве, в таком случае, в нашем базовом проекте не должна быть заложена идея о том, что наш жизненный цикл заканчивается и потом начинается снова?

Спотыкаясь, я прохожу мимо Чилла в нашу спальню, чтобы переодеться. Мысли у меня в голове несутся вскачь.

– Я иду в спортзал.

– В спортзал? – окликает он меня. – Ты же только неделю назад вышел из стазиса.

– Вообще-то, десять дней назад, – поправляю я, натягивая толстовку через голову.

– И должен подождать еще четыре!

Пока не окрепну достаточно, чтобы тренироваться без риска регресса. Пока полностью не заряжусь.

Я надеваю пару ярко-белых кроссовок.

– Я выберу низкоударную тренировку. Скоро вернусь, обещаю, – говорю я ему и выбегаю за дверь.

* * *

Я солгал. Ни в какой спортзал я не собираюсь. Но если бы я сказал Чиллу, куда на самом деле иду, то действительно выбил бы его из колеи. Есть только один способ попасть в Архив – спуститься на лифте из Перекрестья.

Низко надвинув капюшон, я пробираюсь через вестибюль с темными кабинетами преподавателей, избегая комнаты отдыха и тренировочного центра, где по выходным собираются почти все Зимы. Сегодня воскресенье. Зимние лекционные залы заперты, коридоры пусты. Датчики движения активируют верхнее освещение, которое, часто помигав, включается – и гаснет снова по мере моего продвижения по коридорам. Тем не менее меня не покидает навязчивое ощущение, что я не один.

Я оглядываюсь через плечо и вижу парящий за моей спиной дымный туман. Я отмахиваюсь от него, но он с легкостью ускользает, протекая у меня сквозь пальцы. Опустившись к самому полу, он сплетается в кольца вокруг моих ног.

– Проваливай отсюда! – шиплю я, резко, но бесполезно пиная туман ногой. Он исчезает в воздуховоде, и я жду, чтобы убедиться, что он не вернется, прежде чем продолжить путь в дальний конец крыла. Не хочу даже думать о наказании, которое последует, если меня поймают по другую сторону стеклянной перегородки в конце этого коридора.

Я останавливаюсь у электрической панели в стене и, открыв ее, заглядываю внутрь в поисках переключателя, который управляет датчиками освещения при движении. Я прижимаю палец к выключателю, заставляя холод растекаться по металлическим проводам. Они потрескивают от воздействия, и огни вокруг меня мигают и гаснут один за другим. Я с тихим щелчком закрываю крышку панели и на цыпочках крадусь по темному коридору в сторону Перекрестья.

Низко пригнувшись, я подкрадываюсь к прозрачному барьеру и стираю пальцем иней со стекла. Расположенное по другую сторону Перекрестье все еще ярко освещено. Подобно всем прочим точкам доступа к изолированным крыльям, Зимний порт представляет собой ловушку – узкий плексигласовый туннель, в обоих концах которого имеются двери, открывающиеся только магнитными ключами, чтобы затруднить несанкционированное проникновение. Интересно, если я заморожу провода пневматических ворот, сколько у меня будет времени, прежде чем кто-то сообразит, что я внутри?

Из-за стекающего по стеклу конденсата расположенный слева Весенний порт почти неразличим. Зато вход в Осеннее крыло по правую руку от меня сухой и четкий. Стражей нигде не видно. Единственный скрытый от меня порт – в Летнее крыло напротив – располагается прямо за цилиндрической шахтой лифта в центре круглого коридора.

Вдруг ворота между Летним и Осенним крыльями разъезжаются в стороны, и я поспешно отступаю от перегородки и теснее вжимаюсь в тени, слыша быстрый топот приближающихся сапог. А когда с шипением раскрывается проход в Зимнее крыло, находящийся менее чем в пятнадцати футах от углубления в стене, где я прячусь, я и вовсе задерживаю дыхание.

Я стою совершенно неподвижно, и девушка-Страж с темными кудрями, подпрыгивающими в такт решительным шагам, быстро проходит мимо. Это Ноэль Истман. Свет, вопреки ожиданию, не загорается, и она замедляется, а потом и вовсе останавливается и, вернувшись назад, поднимает глаза к потолку. Она нюхает воздух, с любопытством склонив голову набок.

– Кто здесь? – В ее ладони вспыхивает искра. Когда она поворачивается, серебряный серп у нее на нашивке отражает свет, и я инстинктивно отшатываюсь. – Джек? – Она прищуривается, поднося пламя ближе. – Что ты здесь делаешь?

Я поднимаю руку, защищаясь от яркого света, и кивком указываю на ее нашивку.

– А ты не говорила, что тебя повысили.

– Возможно, я бы так и сделала, если бы ты удосужился хоть разок перезвонить мне.

Пламя в сложенной чашечкой ладони разгорается ярче, и я вздрагиваю от жара. Когда мы разговаривали в последний раз, Ноэль тоже была Зимой, и магия у нее была такой же, как у меня – уютной, привычной. Осознание того, как она наделена силой другого сезона, раздражает не меньше, чем нашивка на ее рукаве.

– Твой парень ясно дал мне понять, что не хочет, чтобы я с тобой разговаривал. – Каждый синяк, спрятанный под моим капюшоном, тому свидетель.

Пламя Ноэль слегка колеблется.

– Он был расстроен, – слабым голосом говорит она. – У него были на то все основания.

Она сжимает кулак и стряхивает жар с пальцев. Я склоняю голову, давая глазам время привыкнуть к полумраку.

– Я впечатлен.

– Не стоит. – Ноэль массирует себе ладони, будто создание пламени причиняет ей дискомфорт. – Это единственный другой элемент, который мне пока удалось подчинить. Вода слишком неповоротливая. А с растениями и вовсе невозможно вступить в контакт. Даже Дугу это не по силам. – Украдкой бросив взгляд в сторону Перекрестья, она добавляет, понизив голос: – Дуг не так уж плох. У него просто… сложный характер.

Я облизываю шрам у себя на нижней губе.

– Поверю тебе на слово.

– Я серьезно. Он просто ревнует. – Она вскидывает руку, чтобы пресечь мои возражения. – Все дело в том, что произошло между нами, – поясняет она. – Дуг много лет мечтал получить место Стража. Только об этом и говорил. А когда Кронос предпочел тебя, я даже не знаю, был ли Дуг благодарен тебе за отказ или, наоборот, разозлился, что ты не согласился.

– С чего бы ему злиться? – с горечью спрашиваю я. – Он получил именно то, что хотел.

– И теперь он никогда не узнает, действительно ли заслужил эту должность или его выбрали просто потому, что ты посчитал, что слишком хорош для нее.

Ноэль потупила взгляд. Ее голос падает почти до шепота. Я не уверен, что мы все еще говорим о повышении Дуга.

– Ноэль, – мягко объясняю я, – я просто не годился, вот и все.

– Так что это было? – спрашивает она, встречаясь со мной взглядом, будто бросая вызов.

– Просто мне это показалось неправильным. – Было бы гораздо проще, если бы я почувствовал хоть что-то, когда мы целовались. Быть с Ноэль безопасно, ведь мы с ней очень похожи. Такие отношения не запрещены. Но, целуя ее, я ощущал себя беспомощным, будто отказался от стремления желать чего-то большего. То же самое я чувствовал бы, если бы присоединился к Страже Кроноса. Любое общежитие, нуждающееся в охранниках, на самом деле просто тюрьма. А после Исключения, свидетелем которому я стал вчера, я скорее съем нашивку Кроноса, чем присягну ему на верность. – Я очень рад за вас с Дугом. Серьезно. Но сам я в Стражи не гожусь. После того, что я увидел в кабинете Геи… – При воспоминании о девушке-Весне и ее кураторе у меня во рту появляется привкус пепла. – Я бы просто не смог этого сделать.

Ноэль резко вскидывает голову.

– Не я зарезала их серпом.

– Нет, ты просто стояла и смотрела. – Свет в ее глазах тускнеет, как будто в ней только что умерла какая-то частица магии. – Прости. Я перешел границы дозволенного. Забудь все, что я тебе наговорил.

Я прячу руки в карманы толстовки и, бочком обходя Ноэль, собираюсь вернуться в свою комнату. Чем дольше я здесь остаюсь, тем хуже становится наш разговор. И я ни на йоту не приблизился к пониманию того, как пройти через Перекрестье.

– Джек, подожди. – Она неуклюже хватает меня за толстовку и случайно стягивает с моей головы капюшон. Я медленно поворачиваюсь к ней лицом. Ее рот распахивается, а я откидываю волосы с глаз, чтобы она хорошенько рассмотрела мои синяки. – Мне очень жаль. – Она натужно сглатывает. Должно быть, в темноте мое лицо выглядит еще хуже, чем при свете, и я ощущаю себя большим негодяем из-за того, что заставляю ее чувствовать себя виноватой. – Просто Дуг такой мудак. Она тянется ко мне. Клянусь тебе, Джек, если бы я знала, что они и тебя тоже заставят пройти курс Исправления, то никогда бы не доложила о том, что видела на тех записях с камер наблюдения…

До меня медленно доходит смысл сказанных ею слов. Внезапно мне кажется, что я разговариваю с незнакомкой.

– Так это была ты? – Я сжимаю ее ладонь, но она все еще горячая, и я отдергиваю руку. – Ты доложила о нас Дугу?

Неужели Ноэль тоже участвовала в расправе над Флёр? Стояла и смотрела?

Я жду, что она выдаст какое-нибудь неубедительное оправдание. Станет настаивать, что просто выполняла свою работу. Что она не шпионила за нами. Что записи попали к ней случайно.

– Мне очень жаль, – только и говорит она.

– Не стоит, – отзываюсь я таким холодным голосом, что сам его едва узнаю. – Не ты же наносила удары, верно?

Она отшатывается, будто я ее стукнул.

– Не смей снова перекладывать на меня вину! Это ты нарушил правила! Если бы тебя вызвали в кабинет к Гее из-за того, что ты влюбился в Весну, то это была бы твоя собственная чертова вина!

– Но в кабинет к Гее меня вызвали не ради наказания! И синяки эти я получил не из-за Флёр.

Я поворачиваюсь к Ноэль спиной, прежде чем ляпну что-то, о чем впоследствии пожалею. Мне нужно вернуться в свою комнату, принять душ и привести мысли в порядок. Глупо было вообще приходить сюда.

– Джек! Погоди! – кричит она мне вслед. – Зачем ты прячешься здесь в темноте?

– Я не прячусь.

– Тогда покажи мне свой пропуск.

– У меня его нет, – огрызаюсь я.

Ноэль говорит совсем как Страж, а не как мой друг.

– Ну хоть скажи мне, с кем ты собирался встретиться?

– Зачем? Чтобы ты тут же об этом доложила?

– Чтобы я тебя проводила!

Я не двигаюсь с места.

– Джек, пожалуйста, – говорит она. – Мне очень жаль. Сколько раз тебе повторять?

Ее чувство вины проникает в мои мысли, как отмычка в замок. Я поворачиваюсь и делаю несколько осторожных шагов в ее сторону. Она готова открыть мне путь. Все, что мне нужно сделать, это немного исказить правду и проявить настойчивость.

– Я собирался повидаться с профессором Лайоном, – сообщаю я, пытаясь обуздать свое нетерпение. – Он помогает мне с одним исследовательским проектом. Я должен был встретиться с ним в Архиве десять минут назад, но мой пропуск куда-то подевался, и я застрял здесь.

Ноэль закусывает губу и оглядывается на Перекрестье.

– Хорошо. Но потом мы квиты.

Она взмахивает своим электронным ключом перед сканером на двери, и я ныряю в открывшийся проход следом за ней. В Перекрестье, по крайней мере, на десять градусов теплее, чем в Зимнем крыле, и на моей коже образуется слой инея еще до того, как мы подходим к лифту. Когда камера слежения начинает медленно поворачиваться в нашу сторону, я натягиваю на голову капюшон толстовки.

Из дальнего конца круглого зала доносится топот ног. Узнав грубый баритон Дуга и смех его приятеля Денвера, я весь обмираю. Ноэль чертыхается себе под нос. Двери лифта раскрываются ровно в тот момент, когда эти двое показываются из-за угла, и она заталкивает меня внутрь.

– Ноэль, подожди! – окликает ее по имени Дуг, и я быстро опускаю голову.

– Смотри не делай глупостей, – шепчет она, вкладывая что-то мне в руку, нажимает кнопку административного этажа, и двери закрываются, прежде чем я успеваю сообразить, что она сделала.

Я еду на лифте вниз, глядя на электронную карточку Ноэль у себя в ладони. Я окажусь в Перекрестье без сопровождения, да еще и с ключом от каждого охраняемого крыла в этом месте. Если меня поймают, я все равно что покойник.

«Так что не попадайся», – звенит в моей голове тоненький голосок, похожий на голос Чилла, и я едва не огрызаюсь в ответ, но тут лифт останавливается и двери открываются.

Я засовываю ключ-карту в передний карман и, поскрипывая ботинками по полированному мраморному полу, быстро пересекаю атриум с высоким куполообразным потолком. Взмахивая ключ-картой Ноэль над сканером рядом с массивной стальной дверью, ведущей в старые крылья, я прислушиваюсь, не завоет ли где сигнализация, не раздадутся ли шаги учителя.

Слышится жужжание, и я открываю тяжелую дверь. Воздух здесь сырой и заплесневелый, потолки низкие, свет приглушенный. Передо мной простирается коридор с загадочными дверями по обе стороны, ведущими в бесконечный лабиринт пещер и катакомб под Обсерваторией. Я иду вперед по памяти, вспоминая пыльные карты, которые нарисовал десятки лет назад после последнего похода сюда. Дышать полной грудью получилось, только когда хрупкая белая плитка сменилась каменными плитами и утрамбованными земляными стенами.

На мое счастье, в коридоре становится холодно. Плиточный потолок резко заканчивается, а мерцающие над головой люминесцентные лампы уступают место газовым факелам, вмонтированным в грубо вытесанные стены. Отбрасываемые ими тени двигаются по полу, как дымный туман. Мне приходится напоминать себе, что я здесь один, что никто не знает о моем местонахождении. В древних коридорах нет камер наблюдения. В этих самых старых частях кампуса не заключена никакая сила, кроме разве библиотеки, где генераторы поддерживают требуемую температуру и влажность и находится охраняемый вход в Архив.

Я прислушиваюсь, не раздастся ли жужжание шмеля или карканье вороны, и нюхаю воздух в расположенном впереди туннеле. К счастью, он пуст. Рычание генератора нарастает. Вдалеке мерцает белый огонек – это арочная дверь в библиотеку, украшенная декоративными электрическими светильниками, освещающими изящную резьбу на фасаде.

Я останавливаюсь перед Древом познания с переплетенными ветвями кроны и искривленным стволом и выуживаю из кармана ключ-карту Ноэль. Красный глаз сканера подмигивает мне. Я дрожащими руками подношу к нему карточку и шумно перевожу дыхание, когда с первой же попытки загорается зеленый глазок.

Железный замок распахивается, а двери протестующе стонут, когда я толкаю створки вовнутрь. Датчики движения последовательно включают освещение в первой комнате, затем во второй, третьей, и я представляю падающие костяшки домино. Я замираю на месте, прислушиваясь к гулкой безмолвной тишине. Воздух в Архиве такой же холодный, как в катакомбах, в нем явственно ощущаются средневековые запахи влажного камня, потертой кожи и старинных пергаментов, с легкостью подавляющие лимонной аромат полироля, которым до блеска натирают бесчисленные ряды полок.

– Эй?

Мой голос отражается от высоких каменных стен и не менее высоких книжных шкафов с прислоненными к ним лестницами. Я подскакиваю, испугавшись собственного отражения, глядящего на меня из стеклянной витрины, в которой выставлены свитки и каменные таблички – слишком древние, чтобы храниться в обычных условиях.

В мое первое лето в Обсерватории я был вынужден изучать искусство ориентирования на местности – ускоренный курс по обязательным предметам, призванным помочь не опуститься ниже линии зачистки: самооборона, легкое вооружение и тактика ведения боя, метеорология и политология, управляющие нами законы природы, современная история Времен года… История, кстати, охватывала только отрезок с конца восемнадцатого века и по наши дни. Архив мы посещали исключительно в сопровождении учителей, наши читательские подборки тщательно изучались, а время, проводимое среди груд старых рукописей, строго ограничивалось минутами, необходимыми для завершения задания.

Я иду между полками по памяти, скользя кончиками пальцев по растрескавшимся корешкам и рваным краям пожелтевших страниц, пока не нахожу собрание томов, посвященных интересующему меня периоду времени.

Нас учили, что первые стазисные камеры были сконструированы после появления Лейденской банки – простого стеклянного резервуара, способного сохранять электрический заряд, – которая была изобретена в 1745 году. Вскоре после этого Обсерватория ухватилась за идею и разработала версию Лейденской банки в натуральную величину, воспользовавшись в качестве проводников лей-линиями. Что, если оба эти изобретения были вдохновлены чем-то, существовавшим много раньше? Нами. Что, если само понятие о перезаряжаемой батарейке происходит от потенциальной химической энергии, накопленной в магии каждого Времени года, потому что мы способны перезаряжаться?

«Подумайте хорошенько, Джек. Если бы вы смогли найти выход из Обсерватории, как бы вы выжили?»

Профессор Лайон никогда не говорил, что это невозможно. Он лишь предлагал поразмышлять над тем, как это сделать. Что, если выживание вдали от лей-линий, передатчиков и стазисных камер – это не миф, а реальность? Что, если это действительно возможно?

Я поглаживаю корешки книг. Мне всего-то и нужно отправиться в путешествие по нашей истории до 1745 года и отыскать какую-нибудь мелкую подсказку о том, как мы раньше подзаряжались.

Я останавливаюсь.

«История естественного порядка. Том 121: «Эпоха Просвещения», часть II, 1745–1815 гг. н. э.» стоит на своем обычном месте, прислоненная к тому 122. А вот предыдущей книги нет. И всех, что перед ними. Куда же, черт возьми, они задевались…

– Мистер Соммерс, – раздается за моей спиной тихий голос, от которого у меня едва не случается разрыв сердца.

Я медленно оборачиваюсь и вижу профессора Лайона с зажатым под мышкой потрепанным экземпляром басен Эзопа. Профессор стоит, прислонившись к шкафу с таким видом, будто всегда тут и был, и наблюдает за мной. Как будто мне снова восемь лет и меня поймали, когда я пробрался в дедов сарай для хранения инструментов и возился там со взрослыми вещи, к которым мне нельзя прикасаться и пальцем. Я почти ничего не помню о своем дедушке, только то, что его глаза так же резко блестели, как у Лайона. А еще дед обладал схожей сверхъестественной способностью без всяких усилий незаметно оказываться прямо за моей спиной, стоило мне затеять какую-нибудь шалость.

– Профессор, – заикаясь, бормочу я.

Профессор Лайон неторопливо подходит ближе, и я замечаю выглядывающее у него из-за ноги маленькое серое облачко.

– Я столкнулся с Ноэль Истман в коридоре наверху, – говорит он, насмехаясь над моим удивлением. – Она сообщила мне, что я опаздываю на встречу с вами, вот я и решил немедленно прийти.

Я пронзаю злобным взглядом дымный туман, а Лайон тем временем изучает полку позади меня, склонив голову, чтобы прочитать надписи на корешках.

– Просветите же меня, мистер Соммерс, каково направление наших сегодняшних совместных исследований?

Я прочищаю горло, надеясь, что меня сможет спасти крупица правды.

– Перезаряжаемые батареи.

– Понимаю. – Его голубые глаза скользят по пустому месту на полке. – Похоже, вы ищете предыдущий том.

– Откуда вы знаете? – Вопрос срывается с губ прежде, чем я успеваю прикусить язык.

– Потому что вы прокрались сюда, как вор, а интересующий вас том, как и все предшествующие, находятся в хранилище в закрытых архивах, доступных только для администрации и персонала. – Он наклоняется ко мне и заговорщически шепчет: – Если бы вы явились, чтобы прочитать предназначенную для вас книгу, мистер Соммерс, то запросили бы разрешение.

Не знаю, что я ненавижу сильнее: школу – за то, что обращается с нами как с преступниками, или Лайона – за то, что издевается надо мной.

– С чего бы это школе держать книгу под замком?

– По тем же причинам, по каким современные родители настаивают на дверях, открыть которые детям не под силу, – спокойно говорит он. – За этими дверьми скрываются вещи слишком хрупкие или слишком опасные, поэтому детям их лучше не касаться.

Его снисходительность безмерно раздражает меня. Хоть по возрасту он и годится мне в отцы, едва ли знает хоть что-то о том, каково это – быть родителем.

– Мы же не дети.

– Тем больше причин укрепить замки. – Окинув меня пристальным тяжелым взглядом, он разворачивается, чтобы уйти. В последний момент он швыряет мне книгу басен, которую держал под мышкой. – Считайте это вашим домашним заданием. Мы начнем завтра. Приходите в мой кабинет в девять. Надеюсь, у вас будет достаточно времени, чтобы успеть прочитать книгу. И не опаздывайте, мистер Соммерс.

Глядя на удаляющуюся спину профессора, я ощущаю, что тоненький сборник басен с иллюстрированной обложкой и крупным шрифтом жжет мне руки. Мне хочется сунуть его на ближайшую полку или выбросить в мусорное ведро. Вместо этого я прячу его в нагрудный карман толстовки вместе с ключом-картой Ноэль. Тяжелая дверь Архива захлопывается.

Я кручу карточку в руке, думая обо всех дверях, которые можно открыть с ее помощью. И о том, что Лайон говорил о замках и их назначении.

«За этими дверьми скрываются вещи слишком хрупкие или слишком опасные, поэтому детям их лучше не касаться».

Я напрягаюсь.

Касаться!

Может, в этом все дело? Они не хотят, чтобы мы прикасались друг к другу.

Я вздрагиваю при воспоминании о руке Флёр на моей коже и о пульсировавшем во мне токе, похищающем мою силу, пока наши передатчики были включены. То же самое прикосновение спасло мне жизнь, когда передатчики оказались выключенными.

Мысленно я возвращаюсь к батарейкам в дроне Чилла: один положительный конец, один отрицательный. Положительные и отрицательные заряды притягиваются друг к другу точно так же, как молния притягивается к земле, или как магию наступающего Времени года притягивает к тому сезону, который идет на убыль. Именно так мы и находим друг друга – будто нас влечет некая природная сила.

Что, если для нормального функционирования нам как раз и требуется это различие?

Это многое объясняет… например, почему две Зимы могут безболезненно касаться друг друга. Почему мы с Ноэль могли поцеловаться и ничего при этом не почувствовать. Но я и Флёр… мы реагируем друг на друга.

Внезапно мне становится понятно, почему Гея и Кронос держат нас порознь. Почему наказывают за приближение к другим Временам года и за нарушение правил. Мы живем в отдельных общежитиях, чтобы случайно не выяснили, на что способны, если объединимся. Чтобы не узнали, что произойдет, если мы коснемся друг друга.

8

Теории и доказательства

Джек

Флёр обнимала меня, пока наши передатчики были выключены. Я был несвязан, отсоединен от энергосети и не способен соединиться с лей-линиями. Тем не менее мне каким-то образом удалось продержаться достаточно долго, чтобы Чилл нашел меня, подключил к системе и транспортировал домой. Точно не знаю, как именно, но у меня есть теория на этот счет. Убийственно, что придется ждать еще девять месяцев, прежде чем я смогу ее проверить.

Я прижимаюсь к стене лифта, вознося безмолвную молитву благодарности за то, что в Перекрестье никого нет, когда двери открываются на моем этаже. Я всматриваюсь в круглый зал и делаю несколько осторожных шагов вперед. Вход в Весеннее крыло окутан зелеными листьями и капающим конденсатом. Где-то там спит Флёр, а ключ-карта Ноэль прожигает дыру в моем кармане. Я бы все отдал за возможность увидеть Флёр. Прикоснуться к ней, просто чтобы убедиться в справедливости своих умозаключений. Но даже если бы мне удалось пробраться в ее комнату так, чтобы Поппи меня не поймала, слишком рано открывать ее стазисную камеру и пытаться это сделать.

«Смотри не делай глупостей».

Я должен найти Ноэль и вернуть ей карточку, пока меня не поймали.

Сгорбившись под капюшоном, я обхожу Перекрестье кругом по направлению к Зимнему порту. Быстрый взгляд через загородку в Осеннее крыло обнаруживает конструкцию, идентичную той, что в моей части общежития: привычный длинный широкий центральный коридор, через равные промежутки разветвляющийся на сеть пересекающихся коридоров поменьше. Чему тут удивляться, ведь это место спроектировала Гея. Природа тяготеет к симметрии. Тянется к равновесию. Обсерватория расположена под Гринвич-парком, как гигантская роза ветров, и каждое из четырех крыльев указывает в диаметрально противоположном направлении, а выходы из каждого крыла в прилегающие кварталы, будучи соединенными, образуют на карте идеальный алмаз.

Осознание того, что мне не составит труда сориентироваться в этих коридорах и отыскать Эмбер Чейз, чтобы проверить свою теорию, слишком уж похоже на некий знак. Сейчас десять часов. Самое время для физических упражнений. Зная Эмбер, нетрудно предположить, что она обнаружится в тренировочном центре.

Я жду, пока камера наблюдения повернется в противоположном направлении, после чего прикладываю карту Ноэль к сканеру. Мой пульс учащается, когда Осенний порт плавно раскрывается и в Перекрестье поступает теплый, сухой воздух. Он пахнет опасностью, вроде трута и горячих углей, и я проскальзываю внутрь, прежде чем ворота снова закроются, чтобы не дать себе времени передумать.

Все, что мне нужно, это найти Эмбер и убедить ее не убивать и не доносить на меня. Единственный способ заставить Эмбер сделать что-то – воззвать к ее чувству гордости. Она умна, смертоносна и умела и знает об этом. За все годы, что я охотился за ней, она ни разу не отступила от брошенного ей вызова.

Я двигаюсь быстро, низко надвинув капюшон, чтобы не дать камерам запечатлеть четкий снимок моего лица. Мышечная память направляет мои шаги. Поворот налево, потом направо, и снова налево. Резкий запах химикатов для чистки бассейна и металлический лязг железа свидетельствуют, что я оказался именно там, куда надеялся попасть.

Я выуживаю мокрое полотенце для бассейна из стоящей в раздевалке корзины и накрываю им голову, стремясь перебить запахи отбеливателя и хлорки. Едва выйдя за пределы зоны действия камер, я прислоняюсь к стене и начинаю размеренно и глубоко дышать, чтобы унять подступающую к горлу тошноту – неизбежную спутницу недавнего выхода из стазиса. В вестибюле тренировочной зоны отвратительно воняет заплесневелыми листьями и потом. Через окна в залах видно, что Осени активно занимаются на ковриках, готовясь к охоте – их время года вот-вот наступит.

Меня охватывает приступ паники.

Я здесь один, без Чилла, и они многократно превосходят меня числом. Мороз растекается по спине, пропитывая толстовку. Я воняю зимой и нервным напряжением. Мой запах подобен мигающему маяку, такому же неуместному и привлекающему внимание, как рождественские огни на Хэллоуин, но голос, который подтолкнул меня пройти через Осенние ворота, теперь велит двигаться вперед.

Потуже завернувшись в полотенце, я бросаю быстрый взгляд в окна каждой тренировочной комнаты, высматривая рыжевато-каштановые волосы. Когда я прохожу мимо, некоторые из бойцов замирают и их позвоночники напрягаются. Я быстро перемещаюсь к следующей комнате. Что за глупая идея! Я почти готов отказаться от своих поисков, но тут замечаю рыжеватую вспышку в последней комнате.

Вжавшись в стену, я выглядываю из-за оконной рамы и вижу Эмбер, которая бьет наотмашь противника по голове. Внешне тот выглядит не намного старше ее самой – может быть, лет на девятнадцать. Он худой и мускулистый, с осанкой и короткой стрижкой солдата. Все же я не удивляюсь, когда он спотыкается, а потом очень медленно приходит в себя. Еще меньше я удивляюсь, когда Эмбер ударяет его кулаком в челюсть, не давая очухаться. Он падает на коврик и теряет сознание.

Она отталкивает его ногой, поправляя затянутый вокруг талии черный пояс. Пот струится по ее виску, и она утирает лоб рукой, промокая влагу защищающими костяшки пальцев повязками. Они цепляются за обрамляющие лицо пряди. Основная масса волос заплетена в две тугие французские косы, от которых щеки кажутся острее, а квадратная челюсть и кривоватая усмешка – еще суровее.

Ее противник разматывает с кистей рук атлетические бинты, заталкивает их в потертую зеленую спортивную сумку и забрасывает ее себе на плечо. Он не сводит глаз с Эмбер, поэтому меня не замечает. Когда он открывает дверь, я поспешно прячусь за ней, стараясь держаться с подветренной стороны и по возможности незаметно.

– Увидимся, Хантер! – кричит Эмбер ему вслед.

Он на ходу показывает ей средний палец, посылая подальше, чем тут же завоевывает мою симпатию. Триумфальная улыбка Эмбер гаснет, когда она замечает меня, смотрящего на нее через окно.

Я вхожу в тренировочную комнату, и она отступает на шаг, вцепившись в ярко-желтое солнце, вышитое на воротнике ее кимоно как талисман от холодов. В тренировочных залах слишком тепло, в воздухе стоит удушающий запах агрессии. Мои пальцы начинает покалывать, и я едва сдерживаю желание призвать мороз.

– Как ты сюда проник? – Она стреляет взглядом в сторону закрывающейся за мной двери, мысленно просчитывая расстояние.

– Это не составило труда.

Я вытаскиваю из кармана и демонстрирую ей ключ-карту – не всю, а лишь серебристый краешек. В комнатах для тренировок нет ни камер наблюдения, ни тревожных кнопок, и мне как никому другому известно, что гордость не позволит Эмбер позвать на помощь. Она снова смотрит на дверь, потом на окно. Если ей в самом деле отчаянно нужно выбраться отсюда, то неизбежно придется пройти мимо меня.

Она изгибает пальцы, чтобы вызвать пламя, но повязки на костяшках затрудняют доступ кислорода.

– Что ты здесь делаешь?

Эмбер хмурится, видя, что я сбрасываю ботинки и стягиваю с головы полотенце. Вообще-то мне следовало задать себе тот же самый вопрос. Я многие месяцы не ел твердой пищи и всего десять дней назад выбрался из стазисной камеры. Если повезет, она оставит меня в живых достаточно надолго, чтобы я успел доползти до своей комнаты в общежитии. Если же нет, выдаст Гее. Так или иначе, я, по всей видимости, облажался.

– Пришел затеять драку.

– А выглядишь так, будто тебе уже наваляли. – Кивком подбородка она указывает на мои начинающие бледнеть синяки.

– У меня случились разногласия со Стражем.

Одно касание. Это все, что мне нужно. Я ступаю на коврик, молясь, чтобы Эмбер не сняла повязки и не поджарила меня.

– Что такое? Боишься остаться со мной наедине?

Она отрывает взгляд от двери.

– Ни капельки. – Она принимает более удобную позу и расправляет плечи, а я подхожу на расстояние удара. Она быстро замахивается наудачу. – Что ты на самом деле здесь делаешь? – спрашивает она, а я уворачиваюсь – медленнее, чем следовало бы.

– Просто пришел поговорить.

– Нам нечего сказать друг другу. – Она наносит мне удар кулаком под ребра, от которого я складываюсь пополам и резко втягиваю воздух. Я-то надеялся, что она будет целиться в лицо. – Что бы ты там ни задумал, лишь создашь неприятности.

– Только если ты меня убьешь, – хриплю я в ответ.

– Не искушай меня. – Она прищуривает свои кошачьи глаза, будто в самом деле рассматривает такую возможность. – Думаешь, я не знаю, что ты всего в нескольких сезонах от повышения по службе? Угадай, что? – Я тоже! И я вовсе не собираюсь из-за тебя упустить шанс попасть в Аризону.

Она наносит мне удар в лицо обмотанными костяшками пальцев, и моя голова резко откидывается назад, а на глазах выступают слезы от взрыва боли в зубах.

Ошалевший, я смотрю на ее руки, готовые к следующему удару. Повязки на ее пальцах… они мне мешают.

Я вздрагиваю, дотрагиваясь до своей окровавленной губы.

– А что там, в Аризоне?

– Не твое дело.

Мой взгляд скользит к вышитому на воротнике ее кимоно солнцу.

– Наверное, что-то неважное, иначе ты бы уже давно завоевала эту награду. – Эмбер очень сильная. И быстрая. Она самый опытный боец в нашем регионе. Если бы ей так отчаянно захотелось перебраться в Аризону, то она бы несколько лет назад боролась за переезд. И все же она здесь, в среднеатлантическом регионе вместе с Флёр, Хулио и мной, занимает в рейтинге позицию сразу после лидеров. – Не знай я тебя лучше, решил бы, что ты играешь не в полную силу.

Эмбер бросается вниз и одним метким движением сбивает меня с ног. Через мгновение я уже лежу на заднице на тренировочном коврике. Она склоняется надо мной, прижимает мне два пальца к горлу и надавливает, так что мне становится трудно дышать, а пульс учащается.

– Я тебе покажу «не в полную силу», наглый сукин сын…

Эмбер ахает. Через меня проходит ток, электрический и дезориентирующий. Она вскакивает на ноги, слегка пошатываясь, и прижимается спиной к стене. Несколько выбившихся из кос прядей прилипают к ее лицу, зарядившись статическим электричеством.

– Что ты наделал?

Я быстро встаю, переполненный адреналином. Головокружение исчезло. Эмбер широко раскрытыми глазами смотрит на мою губу, куда пришелся ее удар. Я провожу языком по ране и обнаруживаю, что она уже почти затянулась.

Наши взгляды встречаются.

Мы вошли в контакт, кожа к коже. Это должно было досуха меня истощить, но, вопреки ожиданию, придало мне сил. Следовательно, я был прав. Стазисная камера – это не аккумулятор, а всего лишь приемник, станция хранения нашей энергии. А батарейки – мы сами. Как известно, каждая батарея имеет два полюса: положительный и отрицательный, анод и катод, клемму, отдающую заряд, и клемму, заряд получающую.

Мы с Эмбер образовали свой собственный замкнутый контур.

Она прислоняется к стене. Прижимает пальцы к вискам.

– Какого черта только что произошло?

Я дотрагиваюсь до ребра, куда она меня ударила, и не чувствую боли. Даже ссадины нет.

Вот почему нас вознаграждают за насилие, вот почему поощряют ненависть друг к другу. Вот почему я не должен находиться здесь. Вот почему нас наказывают за поцелуй. Вот почему нас исключают за проникновение в Перекрестье. Не потому, что мы причиним друг другу боль, а потому, что исцелим друг друга. Внезапно все мои, казалось бы, недостижимые фантазии о том, чтобы взять Флёр за руку и сбежать с ней из этого места, кажутся не такими уж невозможными. Она сказала, что бегство – это лишь мечта, которой не суждено воплотиться в действительность. Но это было до того, как мы поняли, что это реально. До того, как она опустилась ниже красной черты.