Читать онлайн Колючка бесплатно

Глава 1

– Постарайся не опозорить нас, – говорит мне брат. – Если сможешь.

Я смотрю на пустой двор и будто бы не замечаю, как слева ухмыляется лорд Дэйрилин. Ему всегда по душе колкости брата, особенно в последние три года. Среди окружающих дворян шорохи и возня, но я не понимаю, смешно им или наскучило ждать. Мать хмурится, не отрывая взгляда от ворот. Может быть, настраивается на визит короля, а может – просто нисколечко не надеется, что я ее не опозорю.

Глухой перестук копыт становится громче. Звучит как налетающий ураган, как ровный гулкий рокот, предваряющий ливни и шквальные ветра. Я крепко сжимаю руки и хочу, чтобы это скорей закончилось.

Конный отряд рысью въезжает в ворота, деревянные стены умножают лязг подков по брусчатке и перезвон упряжи. Первые всадники разъезжаются в стороны, освобождая путь следующим. И следующим. Я с тревогой смотрю на мать, затем снова на солдат. Насчитываю двадцать человек в легких доспехах, прежде чем понимаю, что их по крайней мере вдвое больше. Меж ними скачут пятеро нарядно одетых всадников.

Никаких приказов не слышно, а вся толпа уже слаженно перестраивается, конные гвардейцы встают в два ряда, образуя проход между нами и пятеркой людей в середине. Титулованные гости мягко спрыгивают на землю, будто ни руки, ни стремена им вовсе ни к чему. Я мельком вижу, как у главного конюха, готового принимать лошадей, взлетают брови и загораются восхищением глаза.

– Его Величество король Менайи, – возглашает один из придворных, когда их правитель выступает из сердца свиты вперед и легонько кланяется. Остальную часть представления гостя, длинные списки титулов и предков я уже не слушаю. Вместо этого рассматриваю короля. Кажется, он старше моей матери, но выглядит для своих лет прекрасно. Высокий и подтянутый. На нем традиционный для их народа летний плащ: свободный, распахнутый спереди, без капюшона, но с рукавами, серебряная вышивка ярким штрихом вьется по краям темно-синей ткани. Под плащом туника до колен, изящно расшитая серебром и самоцветами, и эти их необычные широкие штаны. Ниспадающие до плеч волосы, черные с проблеском седины, оттеняют смуглую кожу и смягчают острые соколиные черты лица. Вокруг глаз короля собирается тонкий узор из морщин. Он обводит взглядом горстку нашей знати и улыбается, и ничего, совершенно ничего нет за этой улыбкой.

– Ее Величество вдовствующая королева-регент Адании, – в свою очередь объявляет распорядитель Джераш. Мы кланяемся следом за матерью, присевшей в реверансе. Она облачена в свое лучшее парчовое платье – слишком теплое для ранней осени, – и все же в ней нет и половины того величия, что излучает король. Но ведь и наше королевство – удачно укрытый горами клочок леса – ничтожно в сравнении с его землями. Менайя – страна безбрежных равнин, богатая фермами на юге и лесами на севере. И еще солдатами. Я сглатываю комок в горле и опускаю глаза. У нас всего пятьдесят человек при дворе. У короля в отряде хватит вышколенных воинов, чтобы захватить наш дом и присоединить наше королевство к своему легко, будто докинув мелкую монетку в кошелек.

Однако, если кухонные пересуды не лгут, он здесь вовсе не за тем. Ну или за тем, но начинает игру издалека.

Джераш представляет брата, который кланяется немножечко ниже, чем король. Теперь мой черед. Делая реверанс, я чувствую пристальное внимание короля и изучающие взгляды всей его свиты. Не поднимаю глаз, стараюсь дышать ровно. Только бы он оказался добрым и мягким, каким был мой отец; только бы и сына воспитал таким же.

– Принцесса Алирра, – произносит король. Я выпрямляюсь и гляжу ему в глаза. Он изучает меня так, будто выбирает козу, скользит взором холодным и оценивающим, словно мясник, прежде чем снова смотрит в лицо. – Мы наслышаны о вас.

– Милорд? – Я давно выучилась отвечать ровным и спокойным голосом, если напугана только до полусмерти. Вопреки моим молитвам, нет в его характере ни единой мягкой черточки.

– Наслышаны о вашей честности. Необычная особенность, я бы сказал.

Внутри тугим клубком вьется ужас. Я через силу складываю губы в подобие улыбки. За любой другой ответ семья просто раздавила бы меня презрением. Брат застыл как истукан, руки по швам.

– Вы очень любезны, – выступает вперед мать.

Король еще мгновение смотрит на меня, оставляя ее без внимания. А я ведь уже думала, что смогу убежать от судьбы, от своего положения в семье, – и так ошибалась. Никакого чудесного будущего ждать не стоит. Король приехал за мной, прекрасно зная, что для семьи я пустое место.

Он отворачивается и вежливо улыбается матери. Получив приглашение, сопровождает ее вверх по трем ступенькам и сквозь большие деревянные двери дома. Мы с братом идем следом, за нами по пятам – придворные вперемешку с королевской свитой.

– Честная Алирра, – повторяет брат так, чтобы все рядом его услышали. – Какая ты у нас разумная и мудрая принцесса.

Я иду, будто не обращая внимания. Теперь целую неделю придется озираться и прятаться от него по углам. Из-за гостей вино и эль в доме будут литься рекой, а это плохо вдвойне. И все-таки не злые выходки брата занимают сейчас мои мысли, а то, что нужно королю и, главное, зачем.

Мне удается ускользнуть, когда король скрывается в покоях, чтобы отдохнуть после традиционного обмена подарками и угощения легкими закусками. Их встреча с моей матерью, братом и Советом лордов назначена перед ужином. И хотя едва ли брат станет искать меня прямо сейчас, я на всякий случай прячусь в одном из немногих мест, до посещения которых он точно никогда не опустится.

Вся кухня отчаянно готовится к вечернему пиру. Стряпуха раздает приказы и сыплет пряности в котел. Дара, Кетси и еще три служанки едва поспевают нарезать, шинковать и разделывать. Кто-то из солдат пытается замесить тесто, неловко сплющивая его пальцами, а бедный малыш Ано, которого зовут на кухню только в крайних случаях, отважно старается нацепить на вертел будущее жаркое.

– Давай-ка мне. – Я спасаю тесто из солдатских рук. – Лучше помоги Ано с мясом.

Солдат бросает на меня благодарный взгляд и отходит к очагу. Кетси забирается на скамью рядом со мной, чистит морковь.

– И какие они? – спрашиваю я, взглянув на нее.

Может, она еще и маленькая, но понимает враз.

– Воспитанные. От них совсем никаких хлопот, и старшим девочкам не докучают, не то что иные господа, которым все равно, по душе это кому-то или нет. Но они ж еще недолго пробыли. Поглядим.

Поглядим, да. Неизвестно, на всю ли неделю хватит благовоспитанности менайцев. Еще успеем понять, каковы они.

– Дара! – окликаю я служанку постарше, работающую за другим краем стола.

– Я поставлена подавать ужин, – слегка улыбается она, не отвлекаясь от перебирания горошка, – так что смогу все рассказать вам после. К чему-нибудь нужно особенно присмотреться?

– Сколько из них знают наш язык, – отвечаю я, принимаясь месить другой бок теста. – И что они говорят о своем принце. Ну, какой он…

«…такой же расчетливый и безжалостный, как отец?» – заканчиваю уже про себя.

Девушка кивает:

– Постараюсь разузнать.

– И что ты, по-твоему, творишь? – громко вопрошает Стряпуха.

Я оборачиваюсь и вижу, что она мрачно глядит на меня, уперев руки в бока. Позади нее шкворчит над пламенем жаркое на вертеле, солдата нигде не видать.

– Все хорошо, – говорю я. – Просто замешиваю тесто.

– Совершенно ничего хорошего, – отрезает она, сузив глаза. – Я не допущу, чтобы король решил, будто у нас настолько отчаянное положение, что принцесса должна кухарничать! Тесто доделать и Дара может. Поди, посиди в саду, или что там еще делают великосветские дамы.

– Не представляю, что они делают, – говорю я, отодвигая миску с тестом подальше от обходящей стол Дары. – Я дама разве что среднесветская, а в саду у нас одни травы да пряности. Едва ли он стоит того, чтоб там сидеть.

– Дай-ка сюда, – тянется за миской Дара.

– Ты сейчас же отдашь ей тесто, иначе наутро останешься без завтрака, – говорит Стряпуха с нехорошим блеском в глазах. Не очень-то верится, но порой она свои угрозы действительно выполняет. – Что, если Его Величество прознает, что ты тут с нами сидишь, а?

– Ну ладно же, – вздыхаю я, уступая миску усмехающейся Даре.

– А теперь поди, – увещевает Стряпуха. – Станешь снова помогать после… – Она замолкает, не хуже меня понимая, что может и не быть никакого после. Повторяет потеплевшим голосом: – Иди, девочка.

Я тщательно выбираю путь с кухни, далеко обходя переговорные комнаты и главный зал. Первую встречу, скорее всего, посвятят положению дел в наших королевствах и отношениям между ними. Правители будут присматриваться друг к другу. Мать и ее лорды, конечно же, станут твердить о плачевном состоянии дороги через перевал и о том, как ее лучше укрепить. Но это мы так сильно полагаемся на торговлю с Менайей, а у них полно более важных торговых партнеров. Не думаю, что короля сильно беспокоит путь через горы в королевство размером с чашку. Он точно не станет заботиться об этой дороге с упрямым усердием матери и Совета. Может быть, его настолько отвратит весь разговор, что он сократит визит и уедет завтра же.

Хотелось бы верить.

Вот только, думается мне, король не из тех, кто отказывается от желаемого. Понять бы еще, почему именно меня он желает в жены своему сыну. И зачем тогда было сразу осмеивать меня перед придворными.

Я без происшествий добираюсь до своей комнаты и запираю дверь. Очень хочется прокатиться верхом, но вечер уже скоро, а я не смею опоздать на праздничный ужин. И без того трудно теперь рассчитывать на милость матери. Да и брат может попытаться отыскать меня на конюшне.

Поэтому я выкапываю два других моих лучших платья, отряхиваю их и ищу следы явной заношенности. Всего у меня три наряда для особых случаев, и лучший из них я уже надевала к прибытию гостей. В конце концов, не так уж и много к нам приезжает иностранных королей. Трех платьев вполне хватает для ежегодных собраний и пиров, на которые съезжаются вассалы матери, но король и его свита наверняка ожидают от меня большего. Я пожимаю плечами и устраиваюсь подшивать обтрепанный подол.

Джилна заглядывает на закате дня. Сколько я себя помню, она всегда работала у нас, только обязанности менялись с годами. Когда умер отец, именно у нее я искала поддержки, а со временем она стала мне кем-то вроде камеристки.

– Стряпуха там ужасно расшумелась. – Джилна пробегает пальцами по подшитому полотну. – Это вы починили?

– Только закончила. Что ее так расстроило?

– Тесто не поднялось, так что пришлось замешивать новое, и жаркое никак не пропечется, и вообще все подряд. – Джилна расправляет плечи, на усталое лицо ложится улыбка. – Уж не знаю, то ли она просто ворчунья, то ли специально так дело поворачивает, чтобы похвалили, когда все выйдет как надо.

– Всего понемногу, я полагаю.

– Да уж! – смеется Джилна, раскладывая мое платье на кровати. – А вам еще нужны украшения.

– Зачем?

– Чтобы вы побольше походили на принцессу и поменьше на приодевшуюся кухарку.

Несмотря на все ее старания, даже надев ниточку жемчуга и все три золотых кольца, я наверняка выгляжу жалко в своем стареньком наряде, когда присоединяюсь к семье в небольшой комнате возле главного зала в ожидании прихода короля. Мать все в том же парчовом платье, к лифу приколота крупная золотая брошь. Брат скрестил руки на широкой груди и стоит не шевелясь; на нем длинные золотые цепочки, когда-то принадлежавшие отцу. Богатство же короля будет видно вовсе не в золоте, а лишь в дорогих тканях одежд и тонкой выделке сапог. Намного более искусный и убедительный способ подчеркнуть величие.

– Идет, – резким голосом бросает мать брату. – Улыбайся.

Оба натягивают приветливые улыбки, широкие и радостные. Король, явившийся с двумя вассалами, бросает на них взгляд, изгибая губы в ответ. Потом он смотрит на меня. Я стойко выдерживаю этот взор, пытаясь понять, чего король ждет, что пытается увидеть. Его глаза, жесткие будто кварц, не дают ответов.

Когда он заговаривает, то обращается к матери, коротким приветствием позволяя нам переходить к ужину. Я иду вместе с другими в зал и занимаю свое обычное место, пока все рассаживаются за столами.

– Пытаетесь выглядеть подобающе? – Этот громкий презрительный голос ни с чем не спутать. Его невозможно забыть. Вот уже три года я вынуждена сидеть бок о бок с самым высокородным вассалом моей матери – и отцом моего заклятого врага.

– Лорд Дэйрилин. – Я осторожно бросаю взгляд на соседа. – А вы, смотрю, надели бархатный камзол.

Лицо лорда идет красными пятнами, но он не унимается:

– Очень жаль, что вы сами не смогли подобрать наряд получше ради нашего гостя. А ведь он проделал долгий путь исключительно ради вас.

– Неужели? – Я позволяю своему голосу выдать лишь легкое любопытство.

В груди пусто. Приходится через силу дышать и сохранять невозмутимый вид. Несмотря на все разговоры об этом со слугами, объявленное лордом в открытую пугает меня. До сих пор это казалось только полуправдой, странной и невозможной вероятностью, сказочным спасением от семьи, которой я не мила. Так было раньше. Теперь никуда не деться от истины – и от короля, расчетливого, холодного, прибывшего за мной.

– В таком случае, я полагаю, он привез бы и принца тоже, – продолжаю я. Приходится изо всех сил следить за тем, чтобы не стискивать ножку бокала.

– И предоставил двору вести политические игры, когда Семья едва совладала со своими лордами и колдунами? Едва ли. – Дэйрилин морщится и тянется за ножом. – И как вы с матерью можете быть родней, уму непостижимо.

По его знаку подходит служанка и отрезает три ломтика жаркого. Кладет их на мою тарелку, прежде чем подавать ему, хотя я даже не притронулась к ножу. С того самого дня три года назад у слуг стало негласным правилом в первую очередь заботиться обо мне. Неприметный, но и неизменный знак преданности, который бесконечно досаждает Дэйрилину.

Я украдкой смотрю в сторону столов, за которыми едят солдаты. В своих кожаных с бронзой доспехах, отражающих свет очага, со стянутыми в тугие узлы смоляными волосами, с темными рукоятями клинков на боку чужеземные воины кажутся ястребами в стайке воробьев. Наши солдаты и дамы на их фоне выглядят бледными и выцветшими, настолько светлее у нас и кожа, и волосы. И хотя наши мужчины тоже носят мечи и кинжалы, пусть всегда убранные в ножны, в их походке нет и капли отточенного изящества менайцев.

Рассматривая гостей, я встречаю взгляд их командира. Волосы у него убраны так же гладко, как у остальных воинов. Ни одна прядь не смягчает резких черт, так что лицо кажется высеченным из камня; глаза пусты и безжалостны. Я поспешно отворачиваюсь обратно к Дэйрилину. Может быть, лорд сболтнет что-нибудь, чем не изволила поделиться мать.

– Не думаю, что мы для них – значимый союзник, – как будто бы небрежно замечаю я. – Не вижу причин королю ехать в такую даль из-за меня.

– Возможно, им просто нужна мышка в мышеловку, – отвечает лорд. – Члены королевской семьи там умирают с поразительной частотой. Едва ли они захотят огорчить более ценных союзников, ненароком загубив приехавшую от них невесту. – Он поднимает бокал в глумливом тосте. – А если что-то случится с тобой, то, осмелюсь предположить, никто особенно не возмутится.

Я изучаю нетронутое жаркое в тарелке. Может быть, это просто издевки. Видит Бог, Дэйрилин с превеликим удовольствием насмехается надо мной уже три года. Но королева Менайи и правда погибла при загадочных обстоятельствах в прошлом году, а оставшихся членов королевской семьи действительно совсем немного.

К нам снова подходит служанка, доливает сок мне в бокал, хотя тот почти полон, и буквально на мгновение прикасается к моему локтю, давая понять, что я не одна. Улыбнувшись ей, я заставляю себя все-таки попробовать кусочек жаркого.

– Я слышал, – говорит Дэйрилин негромко, – что с этим принцем Кестрином лучше не спорить. Что у него тот еще нрав, особенно когда он чем-то недоволен.

Мне хочется ответить какой-нибудь колкостью, но остроумие подводит. Лучше промолчать, чем дальше напрашиваться на издевки. Поскольку я больше не отвечаю, Дэйрилин отворачивается к даме слева и включается в какой-то спор о южных территориях. Все та же служанка приносит мой любимый мясной пирог, а когда видит, что даже его я не могу осилить, – подкладывает сладкую булочку и как бы невзначай гладит по плечу.

Я снова смотрю на чужеземных воинов. Командир ест понемногу, слегка придерживает рукоять кинжала. Он разглядывает меня неотрывно, без стеснения, будто собирается все про меня понять за один этот вечер. Как бы надолго я ни отводила глаза, поворачиваясь обратно, все равно встречаю этот взгляд. Сомневаюсь, что он пропускает хоть одно мое движение. В конце концов я роняю руки на колени и перестаю даже делать вид, будто ем.

Глава 2

На следующее утро я захожу к матери во время ее облачения ко второму дню встреч с гостями. Наконец отпустив горничных жестом, она принимается рассматривать себя в овальном зеркале, висящем на стене. Обрамленное в серебро, отполированное до блеска, достаточно большое, чтобы вместить все лицо, зеркало это – одна из главных ценностей матери. Она приглаживает и без того искусно уложенные волосы и смотрит мне в глаза сквозь стекло.

– Чему обязана удовольствием лицезреть вас? – вопрошает с прохладной усмешкой, словно бы заметив меня только что.

Я собираюсь с духом:

– Мне хотелось бы уточнить, по какой причине нас навестил король.

– Неужели? – улыбается мать, прикрывая карие глаза. – Наконец пришло в голову спросить?

– Я слышала разное, – стараюсь говорить осторожно.

И если раньше эти слухи еще вызывали сомнения, вчера вечером Дэйрилин все их развеял. Но мне все равно нужно услышать правду от нее. Если честно, я надеялась, что она скажет и без расспросов, но это было наивно.

Мать вздыхает:

– Принцу Кестрину пришла пора жениться. Его отец прибыл, чтобы оценить тебя как невесту.

– Оценить, – повторяю я. – И какова моя ценность?

– Невелика, – отрезает мать. – И это единственное, что пока меня останавливает. Мы не можем понять, почему он вообще выбрал тебя.

Видимо, они подробно обсуждали это с Советом лордов, и даже те не смогли решить, чем же я ценна для короля. От этой мысли по затылку пробегают мурашки.

– Но что же сказал он сам? – спрашиваю я у отвернувшейся матери. – Вы ведь, конечно, говорили обо мне вчера?

Мать сперва молчит с гримасой неприязни, затем все-таки отвечает:

– Он назвал лишь две причины, и ни в одну я не верю.

– И причины эти?

– Во‐первых, что ему нужен был союз за пределами его двора, а именно тебя выбрал сам принц Кестрин. А во‐вторых, – мать ловит мой взгляд, и глаза ее загораются злостью, – что они наслышаны о твоей честности.

– Вот как. – Я тороплюсь сгладить ее гнев, так что спрашиваю: – Но почему бы мог принц выбрать меня?

– Он и не мог.

Я опускаю голову. Наверное, Дэйрилин прав: они просто ищут невесту, о которой никто не станет горевать, погибни она ненароком. Для семьи я всегда была пустым местом, но хотя бы могла пригодиться для скрепления какого-нибудь союза. При дворе Менайи я потеряю даже эту ценность.

– Я надеюсь, что мы достигнем соглашения к завтрашнему дню, – заключает мать. Она прекрасна в рассветных лучах, темные волосы отливают на солнце, гнев уже скрыт, и лицо вновь спокойно. Я не нахожу слов и смотрю на нее с немым вопросом. Завтра? Помолвка? Когда никто даже не понимает, для чего?

– До тех пор не путайся под ногами. – Она снова отворачивается к зеркалу. Я не двигаюсь с места, так что мать повторяет резче, указывая на дверь: – Иди же. Мне сейчас хватает забот и без тебя. И не заговаривай с королем, если этого можно избежать. Ни к чему ему лишний раз убеждаться в том, какая ты простушка.

Я молча выхожу. Какое-то время стою в коридоре, размышляя об еще одном дне взаперти в спальне, и направляюсь к конюшням. Раз мать требует уйти с глаз долой, мой долг – подчиниться.

Редна быстро седлает для меня Желудя.

– Брат уже искал тебя здесь, – говорит тихо, чтобы не услышали менайские солдаты, которые чистят своих скакунов в другой стороне конюшни. – Лучше езжай поскорее.

– И на целый день, – соглашаюсь я.

– Там у тебя в седельных сумках сухофрукты и фляга с водой.

Я благодарно улыбаюсь. Редна треплет меня по плечу и передает поводья.

Я выезжаю из городка в сторону леса и веду Желудя быстрой рысью, пока дорога не сменяется узкими тропками. Деревья здесь растут далеко друг от друга, еще по-летнему яркое солнце обсыпало пятнами землю, усеянную листвой. Я еду в лощину, по которой мы с Желудем часто гуляем.

Сбежав так поспешно, не прихватив ни книгу, ни вышивку, я осталась без дела на весь день; не видно вокруг и целебных трав, которые я иногда собираю для нашей знахарки под деревьями и на полянках. Поэтому я просто сижу на прогретом камне, слушаю, как тихо жужжат вокруг насекомые и машет хвостом пасущийся рядом Желудь, и думаю о короле, его сыне и словах матери.

Мне не под силу разгадать мотивы гостя, это не вышло даже у королевы со всем ее Советом, так что вряд ли ответы отыщутся в лесу. Зато теперь я знаю, что мать настроена на скорейшее соглашение о помолвке. Поэтому теперь нужно придумывать, как вести себя при короле, чтобы он хотя бы не сразу стал презирать меня. Пусть он и отметил честность как что-то значимое, слова эти лишь политический ход. Сказать что-то хорошее и будто бы ценное обо мне при всем дворе, чтобы посмотреть, как мое семейство поведет себя в ответ. Король точно так же, как и они, вскоре решит, что я бестолковая, если уже не решил. И сын его будет того же мнения. И я не представляю, как от этого спастись.

Когда утро перетекает в день, поднимается легкий ветерок.

– Друг мой, – спрашиваю я, поворачивая голову, – это ты?

Ветер отвечает запахом лета. Здесь.

Я улыбаюсь. В этой лощине Ветер навещает меня с самого детства. Я быстро сообразила, что больше он ни с кем не говорит, и со временем cтала поверять ему все свои тайны, а дружбу нашу таить от других. Вряд ли правильно водиться с лесными духами, даже если именно этот вовсе не такой своенравный, как пишут про них в старых сказках.

– У нас гостит король Менайи, – говорю я.

Ветер треплет мои юбки. Аккуратно колышет травинки у подножия камня, на котором я сижу. Гостит?

– Мать надеется, что он приехал устроить мою помолвку с сыном, принцем Кестрином.

Я думаю об огромных равнинах Менайи, об их похожем на скороговорку языке, который едва знаю. О том, что не представляю, как жить в городе, из которого не выбраться в лес и в котором не с кем поговорить, кроме совершенно чужого принца. Заправляя в прическу убежавшую прядь, замечаю, что пальцы у меня дрожат. Крепко стискиваю руки и вжимаю их в колени.

Ветер ворошит и снова приглаживает мои волосы. Не надо страха.

Я задумчиво киваю. Ветер редко произносит больше одного слова, а значит, сейчас он уверен, что дело серьезное. Я улыбаюсь. Что может Ветер знать о браке?

– Я всегда понимала, что когда-нибудь мне придется выйти замуж, и обязательно за кого-то чужого. Но… но надеялась, что этому незнакомцу будет до меня какое-то дело и что сердце у него окажется добрым.

Я вспоминаю насмешливое приветствие короля, холодный оценивающий взор командира солдат, равнодушную свиту, и в груди неожиданно тяжелеет.

– Мне страшно, – признаюсь я Ветру. – Что там со мной будет? Как я хотя бы выживу в семье, половина которой погибла?

И все до единой женщины.

Ветер затихает. Может быть, понимает меня, а может – тоже больше не находит слов.

Я выезжаю в сторону дома намного раньше ужина, Ветер провожает меня шорохами и шелестом леса, пока тропинки не выводят на широкую дорогу. Редна встречает меня за воротами, ловко перехватывает поводья Желудя и помогает мне спрыгнуть на землю.

– Переговоры еще идут, – говорит она, – но ты лучше не ходи пока через залы.

В этот раз Стряпуха меня не прогоняет. Просто указывает на табурет возле одного из столов, объявляет, что я не работаю, и оставляет сидеть. Никто с кухни и словом не обмолвится о том, что я у них, пока в доме гостит король, а меня выслеживает брат.

– Ты что-нибудь разузнала? – спрашиваю я Дару. – Они упоминали принца?

– Совсем немногие говорят по-нашему, и все, похоже, выучены не сплетничать. Их командир – Саркором зовется – пристально за этим следит.

Вот уж в чем не сомневаюсь.

– Зато они не пинают собак и не переводят еду, – добавляет служанка. – По мне, так пусть живут тут сколько угодно, если честно.

А по мне, так пусть поскорее уезжают, лишь бы без меня.

На другой день, направляясь в домашнюю часовню, я делаю ужасную глупость. Я решаю, что во время очередной встречи можно спокойно ходить коридорами, но, когда я иду мимо комнаты переговоров, дверь вдруг распахивается. Я отступаю на шаг, и у меня сводит живот под взглядом брата. Он улыбается.

– Алирра, какая встреча. – Он подходит и стискивает рукой мое запястье. – Почему бы нам не прогуляться?

Я скованно киваю, не решаясь отстраниться, пока на нас с любопытством смотрят все дворяне, что были в комнате. Брат уводит меня по коридору, сжимая руку все крепче в прозрачном намеке на то, что меня ждет.

– Принцесса Алирра! – раздается сзади чей-то голос. Мы оборачиваемся одновременно и видим, как в нашу сторону уверенно шагает король. – Смотрю, вы желаете побеседовать с братом. Надеюсь, позволите отнять у вас несколько минут?

– Разумеется, милорд, – отвечает за меня брат, разжимая руку. Мрачно смотрит на меня с нехорошей ухмылкой: – Мы поговорим позже. Я найду тебя.

Король кивает в ответ и жестом зовет меня за собой. Я подстраиваюсь под его шаг.

– У вас есть сад? – спрашивает он. – Какое-нибудь тихое место для беседы?

– Там одни пряности, милорд.

– Подойдет, – отвечает он, на миг сверкнув зубами. Я веду гостя к дальним воротам сада, потом вдоль грядок укропа, тимьяна и чеснока. Молчу, понимая, что он сам заговорит, когда изволит.

– Насколько ваша мать откровенна с вами? – Вопрос звучит уже в самой глубине сада.

Я искоса бросаю на него взгляд.

– Достаточно, милорд.

Губы короля изгибаются, и я впервые вижу его настоящую улыбку.

– Честно?

Я останавливаюсь около грядки огуречника.

– Много ли мне нужно знать, милорд? Только то, что вы подбираете невесту сыну.

– Подбираю, – соглашается он. – Как часто вы присутствуете на заседаниях вашего Совета?

– Никогда, милорд. Вы ведь должны понимать… – Я теряюсь и осознаю, что не вправе говорить чужому королю, что он должен или не должен понимать. Как не вправе и лишать свою страну союзника.

– Понимать что?

Я с трудом нахожу способ аккуратно закончить мысль:

– Что… мне не место на встречах Совета.

– Вы никогда не унаследуете трон?

Вообще-то могла бы, но Совет, скорее всего, не позволит мне, с таким-то прошлым и тем более – с новым будущим, где меня отдают замуж в другую королевскую семью, которая не прочь присоединить к своей стране новые земли. Если бы брат почему-то скончался, Совет наверняка предпочел бы мне кого угодно из двоюродной родни.

– Да, едва ли, – подумав, отвечаю я.

– Сомневаюсь, – возражает король. – На моем веку смерть забирала и молодых. Или вы хотите сказать, что Совет отвергнет вашу персону, даже погибни ваш брат, даже не будь вы невестой? Отчего же?

Если ему все и так понятно, зачем расспрашивать? Я ловлю его взгляд и отвечаю с упреком:

– Видимо, я слишком честная, милорд.

Король смеется.

– И слишком прямая. Вам нужно поучиться изящнее играть словами.

Его рука тянется к моему запястью, осторожно касается места, в которое вцепился брат. Я против воли вздрагиваю, словно синяки уже успели налиться, словно их видно прямо через ткань рукава. Король смотрит на меня, в его глазах мерцают солнечные блики.

– Вы станете частью Семьи Менайи, – обещает он, – и брат больше пальцем вас не тронет.

Слегка склоняет голову в прощальном жесте и оставляет меня стоять среди трав.

Из-за того, что мать решила не откладывать помолвку, остаток дня мне приходится ждать в комнате, сидя наедине со словами короля. Теперь совсем непонятно, что думать о нем. Он обещал защитить меня от брата, только чтобы подтолкнуть к перемене впечатления от первой встречи? Пытался заслужить благодарность, чтобы потом использовать меня в интригах Менайского двора? Или ему и правда не все равно, что со мной будет?

Уже начинает вечереть, когда в дверь наконец стучат. Распорядитель Джераш пришел сопроводить меня в комнаты для переговоров. Впервые с прибытия гостей я тоже приглашена.

В дверях Джераш объявляет о моем появлении и низко кланяется. На меня разом падают нервное нетерпение матери и хмурая злоба брата. Семья восседает за огромным столом с королем во главе. Перед ними – кто сидя, а кто и почтительно вытянувшись – наши вассалы и приближенные из королевской свиты. Я кланяюсь. Подняв глаза, натыкаюсь на взгляд матери.

Она улыбается мне, но это улыбка купца, удачно сбывшего товар.

– Алирра, король Менайи предлагает тебе обручиться с его сыном. Ты согласна?

У меня было время придумать подходящие для ответа слова. Подходящие и королю, и моему семейству.

– Я поступлю так, как вам будет угодно.

Брат хмуро косится на мать.

Король легонько прищуривается, будто бы скрывая веселое одобрение. Я могу быть послушной, говорит ему мой ответ. И после помолвки покорюсь уже вашей семье. И, может быть, заслужу немного поддержки и защиты в чужом доме.

– Это прекрасный союз, дочь моя, – ласково произносит королева.

– Тогда я согласна.

Эхо моих слов разлетается по залу шорохами и тихими вздохами облегчения. Иной ответ не устроил бы здесь никого.

Придворный писарь выкладывает на стол передо мной ворох бумаг. Я бегло пролистываю их, зацепляясь только за строки о том, что какие-то земли на самых окраинах королевства теперь выделены мне – так мать на всю жизнь привязывает меня к Адании. На последнем листе всего несколько строк и пустые места для имен. Я подписываю договор без суеты, втайне довольная тем, как красиво и ровно вывелись слова, как не дрогнула рука, опуская перо.

Писарь заново раскладывает кипу во главе стола. Принимая перо, король не меняется в лице, я не вижу ни радости, ни сожаления в его чертах. Ничто не выдает его чувств, королевское самообладание бесконечно. Он склоняется над бумагами и подписывает их вместо сына, следом как свидетели ставят свои подписи Дэйрилин, еще один лорд Совета и двое придворных из гостей. Писарь собирает бумаги, отходит от стола, и вот я уже помолвлена.

Король еще раз глядит на меня и улыбается, но невозможно понять, настоящая это улыбка или просто вежливая.

– Я счастлив обрести дочь. – Забота в голосе кажется искренней.

– Для меня честь быть принятой в вашу семью, милорд. – А вот мой заученный ответ звучит пугающе никчемным. Не ожидала, что слова выйдут такими пустыми.

Я смотрю ему в глаза и хочу, чтобы король все равно понял, что я сильная и преданная, что на меня можно положиться. Но он еще в день прибытия узнал об отношении ко мне в семье, а с тех пор успел и сам что-то для себя решить. Пока я могу надеяться только на то обещание в нашем пряном саду, хотя оно могло быть дано как по доброте, так и с холодным расчетом. Но больше опереться все равно не на что.

Мать начинает разливаться о том, какая честь для нашей страны обрести такой союз. Меня почти сразу отсылают прочь.

Остаток вечера проходит как в тумане. Джилна наряжает меня к ужину, и сегодня украшения на моей шее и запястьях – из сокровищницы. Мать объявляет о помолвке при всем дворе, под дружный восторг солдат и слуг. Звенят тосты за здоровье молодых. Даже лорд Дэйрилин выдает речь о давней и крепкой дружбе наших народов, но я почти не слышу его слов рядом с собой и мгновением позже едва их вспоминаю.

Ухожу из зала я только под конец пиршества, в ушах звенит от бесконечного гула разговоров, глаза устали и болят до слез. Сквозь завесу отстраненности я даже не сразу понимаю, что за спиной уже давно звучат шаги. Вяло думаю о том, что стоило бы узнать, кто пошел за мной, и тут меня хватают за руку, разворачивают и впечатывают спиной в стену.

– Решила, что теперь особенная, да? – Он нависает надо мной, громадой плеч перекрывает свет, выдыхает вонь эля. Глаза налиты кровью, пьяный злобный прищур.

– Брат, – бормочу я бессмысленно. Его руки сжимают мои запястья, вдавливают меня в камень стены, лицо придвинулось почти вплотную.

– Собралась в королевы, что ли? Думаешь, теперь лучше всех нас? – Его пальцы сжимаются, ногти сквозь тонкую ткань рукавов впиваются в кожу, оставляют новые синяки.

– Нет. – Меня бьет дрожь, страх рвет пелену усталого безразличия. Я должна уйти. Сейчас же, пока нас не увидел кто-то из менайцев, пока брат не натворил такого, чего не скроет одежда.

– Ну конечно. – Он склоняется еще ниже, так что волосы завешивают лицо, цедит мне прямо на ухо: – Ты же делаешь только то, что тебе скажут, да?

– Будто у меня есть выбор. – Я отчаянно пытаюсь вывернуться из хватки.

Он хохочет и сжимает руки тисками, так что с моих губ срывается жалкий всхлип.

– Нет уж, я тебя еще никуда не отпускал.

– Брат…

– Знаешь, что принц сделает после вашей свадьбы, мелкая ты ведьма? – Он со всего маху пихает меня в стену. Я не разбиваю голову о камень только благодаря пучку на затылке. – Ходят слухи, дивные слухи. Бедняжечку принцессу находят однажды утром утопшей в колодце, споткнулась и упала, какая неприятность. Или под крепостной стеной остывшее тельце – помутилась рассудком и сиганула вниз. Вот ведь что творится, представляешь. Такая жалость. Но главное, что крепкий союз остается, семья горюет, а принц женится по новой.

Под собственный хохот он комкает в руке волосы у меня на затылке и дергает вниз, так что я против воли смотрю ему в глаза.

– Надеюсь, он с тобой хорошенько повеселится. Может быть, швырнет солдатам, а потом предложит щедрый выбор – жизнь в борделе или нож в глотке. Тебе точно понравится, правда же?

– Принц совсем не такой, – шепчу я дрожащим голосом. Умоляю, пусть он будет не таким.

– Ты меня лжецом сейчас назвала?

Я глотаю всхлип и мотаю головой. Его пальцы снова дергают меня за волосы, шпильки скребут кожу.

– Решила, что из-за помолвки я ничего не смогу тебе сделать, сестрица? После того, что ты устроила? Ты смеешь меня оскорблять? – Он распаляется до крика и брызжет слюной.

– Принцессе нехорошо?

Брат вздрагивает и оглядывается через плечо на говорящего.

Я вжимаюсь в стену, едва он опускает руки, тяжелый пучок волос болтается на остатках шпилек.

– Вас это не касается, – злобный рык в ответ.

– Если принцессу необходимо проводить до покоев, я буду рад предоставить помощь. – Слова неизвестного несут едва уловимые ритмы языка Менайи.

Я бочком пробираюсь мимо брата и вижу Саркора, командира иноземцев, что неотрывно изучал меня весь первый вечер. Полумрак коридора оставил от его лица лишь грани и острые углы. Он что, правда решил помешать брату?

– Вас проводить? – Саркор слегка склоняет голову, будто приглашая меня на танец. В его левом ухе поблескивает сквозь сумрак маленькое серебряное колечко с изумрудом.

Ответить у меня получается только со второго раза:

– Н… нет. Благодарю.

Я делаю еще один шаг вдоль стены, потом другой, командир спокойно наблюдает за мной, брат излучает ярость. Я шагаю прочь, хотя ноги еле держат. Это только передышка. Когда брат снова поймает меня, он будет зол вдвойне. Будет беспощаден.

За моей спиной снова заговаривает Саркор, но тихие слова уже не разобрать. Я едва не срываюсь на бег за поворотом к своей комнате. Что, если брат уже от него отделался? И тут я все-таки бегу, мчусь по коридору со всех ног. Захлопываю дверь и яростно опускаю засов. Дыхание разрывает грудь. Я прижимаюсь лбом к доскам, ожидая услышать по ту сторону грохот шагов.

Полчаса спустя приходит Джилна, трижды стучится, повторяет свое имя, убеждая, что здесь только она одна.

Я сижу, свернувшись комочком в углу кровати, слушаю ее, но не впускаю: мне не вынести сейчас ее прикосновений, ее присутствия, не вынести того, что жестокость брата станет настоящей, стоит о ней заговорить.

Джилна знает меня, привыкла к такому и, не дождавшись ответа, наконец уходит.

Я медленно, неуклюже раздеваюсь. Пробегаюсь пальцами по синякам на руках, расчесываю волосы, осторожно обходя места, где кожу еще саднит. Но скрыться от слов брата не выходит, прогнать из памяти отзвуки его голоса не получается.

Заснуть я не смогу очень и очень долго.

Глава 3

Четверо менайских воинов вытягиваются по струнке, как только я выхожу из комнаты наутро. Я резко замираю, сердце выскакивает из груди. Двое по сторонам от моей двери, двое – у стены напротив, выстроились безупречным квадратом. Все рослые, как мой брат, и наверняка куда более жестокие. Не представляю, когда они пришли и сколько тут ждут.

Но ведь их командир спас меня. Я цепляюсь за эту мысль, всматриваясь в лица. Может быть, их прислал Саркор, чтобы я была под защитой и впредь? Они не глядят на меня и молчат, так что я медленно выдыхаю и иду дальше. Они одновременно шагают следом.

Когда-то на уроках я узнала, что армия Менайи разбита на квадры – четверки воинов, дополняющих умения друг друга. Узнала, но не вспомнила об этом, когда считала все множество прибывающих солдат короля. И когда он пообещал меня защитить – не вспомнила тоже. Зато теперь едва ли забуду.

Все утро они следуют за мной, куда бы я ни шла. Когда в одном из коридоров мы встречаем брата, воины не приветствуют его поклоном, их шаги позади меня не сбиваются. Взгляд брата исполнен бешенства. Если он сумеет подобраться ко мне в обход охраны, точно обрушит всю мощь своей ярости.

Солдаты отдаляются от меня только в обеденном зале, когда я занимаю привычное место. Но и сидя за своим столом, они не сводят с меня взглядов, так что я знаю: стоит мне подняться – и они пойдут следом. Теперь я часть семьи Менайи, как сказал король, так что и охраняют меня отныне как свою. Я полна благодарности, и все же этот немой конвой изнуряет.

После обеда король с моим братом уезжают на конную прогулку. Пока они в отлучке, мать зовет меня к себе – выбирать ткани на новые платья. Тянет время, выжидая, пока служанки разойдутся с поручениями, и лишь потом заговаривает:

– Я обратила внимание на кое-что интересное. – Она стучит пальцем по отрезу нежно-розового льна и хмурится. – Пожалуй, такое простое полотно не годится для двора. Сделаем из него только два дорожных платья. Принеси оттенок потемнее в пару к этому.

– Хорошо. – Я иду к стопкам льна, и рука тянется к мягкой кремовой ткани. Должно чудесно сочетаться с тем…

– Не кремовый. – В голосе матери раздражение. – Темно-розовый.

Я с сожалением оставляю выбранный было цвет и беру темный, как приказано.

Мать кивает на другую стопку, с прекрасным и редким южным хлопком, и говорит, словно рассчитывая удивить меня:

– За тобой по пятам ходит квадра менайских солдат.

Я не поднимаю головы, подхватывая хлопковые отрезы. Воистину интересное наблюдение.

– Они ждали за дверью спальни утром.

– И за моей дверью ждут?

– Шли сюда следом за мной.

– Они считают, что я на тебя наброшусь? Или что мы сами не способны тебя уберечь?

Мать привстает и тянется к хлопку, сверкая глазами.

Я отдаю ей ткани, а в груди закипает гнев. Она никогда не защищала меня от брата. Я жила без страха перед ним только до смерти отца.

– Полагаю, да.

Она замирает, роняет полотно и дает мне пощечину. Не сильно – и вполовину не так больно, как обычно бьет брат. И все же от удара ведет голову и выступают на глазах слезы.

Мать стоит передо мной, красная и вся в пятнах, ноздри раздуты от злости. В ней не осталось и капли красоты. Я впервые смотрю на нее совсем иными глазами. Она ведь совершенно такая же, как брат. В ней живут такие же помыслы, те же самые порывы движут ею, те же самые цели определяют ее поступки. Она такая же неуверенная, жалкая и мелкая, как сын. Я не знаю, как могла не замечать этого раньше и почему открытие совсем не пугает теперь. Во мне расцветает странное веселье, совсем неуместное рядом с болью от удара. Вызревает, срывается с губ, заполняет комнату.

– Матушка, – в голосе моем дрожит смех, – а братец поступает мудрее вас. Бьет так, чтобы не оставалось приметных следов.

Она задирает голову и тяжело дышит.

– Я не потерплю такого обращения от собственной крови.

– Это вы меня ударили, – напоминаю я. – Отнюдь не наоборот.

– Ты прекрасно поняла меня.

– Конечно.

Я смотрю ей прямо в глаза, сознавая, что никогда не смела так отвечать. Чувствую тот же сладкий восторг, что рвался из груди, когда я впервые скакала через лес на спине Желудя совсем одна, без помощи отца. Отца, что ни разу не ударил меня, сидел со мной, рассказывал сказки и говорил о чести как о чем-то большем, чем попытки любыми ухищрениями сохранять гордость.

Мать неожиданно улыбается, и маска спокойной красоты вновь покорно ложится на ее лицо.

– Не подозревала в тебе подобного раньше. Очень недурно, Алирра. Тебе пригодятся такого рода навыки, чтобы выжить в Менайе. – Она садится на прежнее место. – Подбери полотно.

Я складываю ткани обратно, а пьянящее торжество внутри быстро тает, уступая место думам о Менайе.

– Я ведь поеду не одна, верно? – Любая поддержка там будет нужна как воздух.

– Верно, – соглашается мать. – С тобой будет компаньонка. Не можем же мы отпустить тебя одну в окружении мужчин.

– Я подумала, что…

– Возьмешь с собой Валку.

Я смотрю на нее в ужасе:

– Нет! Только не Валка…

– Довольно. Она составит тебе компанию до Таринона, а дальше можешь делать с ней что хочешь. Только не смей отсылать назад.

– Вам же известно, что между нами случилось. Не может она быть мне компаньонкой. – Доверять Валке так же немыслимо, как поручать коту мышонка. Я цепляюсь за пришедший на ум довод: – Как Дэйрилин согласился ее отпустить?

И сама же слышу отчаянную надежду в своем голосе. Валка – единственная дочь лорда Дэйрилина и единственная же причина его ненависти ко мне. Не может быть, чтобы он согласился с таким замыслом, разве что она тоже стала для семьи совсем никчемной после отлучения от двора.

Мать закрывает глаза с видом стоического долготерпения.

– Найди для нее партию, Алирра. Она должна была выйти замуж за ровню здесь, но ты разрушила всякую надежду на это. Тебе ее теперь и спроваживать.

– Никаких надежд я не разрушала, Валка сама виновата. Вы знаете, что она сделала, – напоминаю я, стараясь говорить спокойно.

– Мне прекрасно известно, что сделала каждая из вас. Украденную брошку нельзя сравнивать с предательством собственных вассалов, до какого опустилась ты. Король Менайи болван, раз обращает внимание на твою честность, когда поступки твои говорят лишь о вероломстве и бесконечной глупости.

Я медленно выдыхаю и понимаю, что надо уводить разговор в другое русло. Мать никогда не простит мне тот день. Я давно уже не надеюсь. Сначала я старалась, увещевала ее, объясняла, что заметила у Валки чужую сапфировую брошь даже до того, как украденного хватились. Поэтому не могла промолчать, когда она обвинила одну из служанок и самодовольно наблюдала, как ту берут под стражу. Но мать так и не простила мне публичного унижения Валки.

– Эту девушку повесили бы из-за брошки. – Я все-таки не могу сдержаться.

– Ты правда думаешь, что мне есть дело? – вопрошает мать. – До сих пор считаешь, что я бы променяла честь и достоинство вассала на одну никчемную прислужку?

Нет. Наверное, уже тогда не считала. Наверное, поэтому сама приказала гвардейцам обыскать Валку, так чтобы все собравшиеся на шум дворяне и слуги увидели брошь именно в ее кармане.

– Только из-за тебя Валка оказалась в немилости и три года не покидала земли отца, – бросает мать звенящим голосом.

Вообще-то та служанка тоже лишилась места, бежала со двора без оглядки, но этого упоминать никто не изволит.

– Ты знаешь, как твой брат к ней относился. Знаешь, какие надежды питал.

Прекрасно знаю, ведь на другой же день он впервые спихнул меня с лестницы. Именно после этого мне стала помогать вся прислуга. Быстрыми взглядами, неприметными жестами давать знать о приближении брата.

– Мне правда жаль, – признаюсь я. – Если бы только она не обвинила служанку…

– Если бы только у меня была дочь, которая точно не разрушит союз с Менайей. Почему бы ты ни вернулась вдруг домой, моя честная доченька, – воркует мать, – знай, что мне ты здесь больше совершенно не нужна.

Я киваю. Меньшего и ждать не стоило, но больно все равно.

– Обязательно ли брать именно Валку? Она презирает меня и без сожалений предаст, – пробую я в последний раз. – А это может подорвать весь союз.

– Тогда побыстрее найди ей в пару какого-нибудь лорда отдаленных земель в Менайе. Ты в ответе за ее будущее, тебе и думать об этом. – Мать уже снова изучает оттенки тканей. – Вот этот синий. Положи к белому.

Когда мать отпускает меня, я наведываюсь в дворцовую часовню – моя квадра вновь сторожит за дверью – и возвращаюсь к себе. Не хочу расхаживать повсюду со свитой из воинов. Останется ли квадра и после отбытия короля? Я стою у окна и пытаюсь представить, чем все обернется, и особенно – что устроит мне брат, когда наконец проскользнет мимо охраны.

Поздним вечером приходит Джилна, чтобы переодеть меня к ужину в подобающий наряд. Хорошенько щиплет за щеки, возвращая им румянец.

– Ну и видок, – выговаривает она мне. – Вы как вчерашняя овсянка, кисшая всю ночь. Хотите, чтобы король подумал, что вам это все не мило, да?

Я вздрагиваю:

– Нет.

– То-то же. Поднимите голову, улыбнитесь и быстренько в зал. Это ведь в вашу честь пир.

Я делаю все как велено и к своему месту за главным столом являюсь с улыбкой, от которой сводит лицо. Формально помолвка празднуется сегодня, угощения и напитки будут сменяться на столах до глубокой ночи. В зал с шумом влетает труппа артистов, с прыжками и сальто выстраивается перед королевским помостом. Они жонглируют яблоками и кинжалами с головокружительной скоростью, выкрикивают сальные шуточки, изображают бои, показывая акробатическое мастерство.

Менайские воины созерцают представление, высоко подняв брови и время от времени переглядываясь. Когда смеются, в лицах ни следа одобрения. Я смотрю на них, пытаясь представить, какие увеселения им привычнее, и скучаю по нашему старому трубадуру, которого намного охотнее послушала бы сегодня. Хотя голос его уже слаб, баллады бесконечно прекрасны.

К концу вечера зрелища и думы выматывают меня, оставляют надломленной и пустой. Я схожу с помоста, воины квадры тоже выскальзывают из-за стола и провожают меня до спальни. Я уже различаю их по лицам, хотя еще не знаю по именам.

В комнате меня поджидает пухлый бархатный сверток, невинно лежит прямо на кровати. Я смотрю на него с опаской и не хочу узнавать, что внутри. Или кто прислал его.

– Что это? – сразу спрашивает Джилна.

Я качаю головой.

– Открывайте же скорее, – не терпится ей.

Я разворачиваю ткань и достаю зимний плащ. Он соткан из шерсти, мягче которой мне не доводилось трогать, и расшит узорами такого же, как полотно, густо-синего цвета, настолько глубокого, словно нити сделаны из самой ночи. Край оторочен темным мехом неведомого мне существа. Это не просто плащ, а произведение искусства, на создание которого должны были уйти месяцы. Я осторожно глажу пальцами ткань и мех. Ничего подобного мне никогда не дарили.

– Определенно от короля, – замечает Джилна с явным удовольствием. – Наконец-то он прислал вам подарок. Пусть и не драгоценности, но их, без сомнения, потом тоже будет полно. Наверняка украшения приберегут уже к встрече с принцем.

– Служанки больше ничего о нем не слышали? – спрашиваю я. – О принце.

Джилна качает головой:

– Не особо. Дара выцарапала несколько слов у одного из солдат – сказал он мало, но ей показалось, что к принцу относятся с большим уважением.

Ну хоть что-то. Его уважают. Я стараюсь не думать о том, что наши солдаты тоже превозносят моего братца за его охотничьи умения и фехтование. И им совершенно наплевать, как он при этом ведет себя с окружающими женщинами – что с прислугой, что со мной.

Пожалуйста, молю я. Пожалуйста. Но и посулы брата, и слова Дэйрилина об истинном нраве Кестрина до сих пор стоят в ушах, так что я не в силах даже закончить молитву.

Джилна складывает плащ и натягивает на меня ночную сорочку. Задувает лампу и уходит. Я сворачиваюсь под одеялом, закрываясь от всего мира. Усталость почти мгновенно затягивает меня в сон.

Просыпаюсь я резко, вырванная из мира дремы и неродившихся грез звуком, которого не может быть в моей комнате. Сажусь рывком, слыша лишь собственное частое, тяжелое дыхание.

Тишина.

Я ложусь обратно. Наверное, звук мне просто приснился.

Рядом кто-то откашливается.

Я снова сажусь, скованная страхом, двигаюсь медленно и трудно, как под водой. По комнате снова разливается тишина. Только теперь я точно знаю, что не одна, и первым делом в ужасе думаю, что это явился брат, чтобы отомстить. Прижимаю одеяло к груди, будто оно способно защитить.

– Кто здесь?

Рядом шелестит от легкого движения одежда, но глазам ничего не выхватить из темноты.

– Да покажитесь же, – умоляю я тонким голосом.

Еще один тихий шорох – рывком поворачиваюсь на звук, – и рядом рождается огонек, прикрытый сложенной ладонью. Но я не слышала стука огнива, не слышала вообще ничего, кроме шелеста ткани. Колдовство. Других объяснений быть не может.

Огонь принимается за фитиль свечи на каминной полке. Незваный гость отступает на шаг. Он даже не похож на брата, волосы его темны, а кожа смугла. Характерные менайские одежды – длинная, перепоясанная на талии туника и широкие штаны, заправленные в сапоги. Пламя выхватывает блеск металла – клинок на боку – и мерцает в глазах. Становится жутковато от подозрения, что меня прекрасно видят, вопреки кромешной тьме.

От страха по рукам бегут мурашки, но я хотя бы не дрожу. Если сейчас закричать, квадра менайцев отзовется?

– Что вам нужно? – спрашиваю я, боясь шелохнуться.

– Поговорить с вами. – В голосе у него те же ритмичные нотки, что у короля.

– Зачем?

– Вы перестали принадлежать своей семье.

– Я теперь принадлежу новой семье, – соглашаюсь осторожно.

По крайней мере, он не пытается подойти. Рассматривает меня какое-то время и спрашивает:

– Что вы знаете о Менайе?

– Немногое. Во главе король, его сын и кто-то третий – кажется, племянник. Королева умерла год назад. – Я молчу и жду, когда он спросит о том, что действительно хочет узнать.

Но он лишь смотрит на меня с выражением, которое никак не прочесть из-за танцующих теней.

Я кладу руки поверх одеяла, хотя хочется им закрыться.

– Вы проделали длинный путь, чтобы устроить мне экзамен.

Он склоняет голову, предлагая продолжать.

– Вас не было среди солдат короля. Да и одеты вы лучше любого из них, кроме, может быть, командира. Значит, прибыли самостоятельно. Долгую дорогу вам пришлось преодолеть только ради разговора со мной.

Впрочем, может, для колдуна это пустяки. Откуда мне знать!

Он ничего не отвечает.

Я пробую подойти с другой стороны!

– Даже не скажете своего имени? Вы ведь знаете мое.

– Мы скоро познакомимся.

– В Менайе, – рискую предположить я.

Он кивает.

– Вы – верноподданный Его Величества?

– Да. – Он улыбается, один уголок губ чуть выше другого. Глупый вопрос. Разумеется, он предан королю, поэтому и здесь.

– Что же вам нужно такое, что не терпит до моего прибытия?

Или хотя бы до следующего дня и любого места, кроме темной спальни.

– Хотел взглянуть на вас лично, – объясняет гость. – И предостеречь.

Он идет через комнату к закрытому ставнями окну и молча смотрит на меня, прежде чем обернуться ко мне:

– У Менайи много врагов, миледи. Отныне Менайя – ваш дом, так что и вам они враги. Будьте осторожны в ближайшие недели. Ничем, кроме уже сделанного, король не может помочь вам, покуда вы вне стен его дома.

Я сглатываю, чтобы прогнать внезапную сухость в горле.

– Все соседние королевства боятся Менайи.

– И совершенно правы, – соглашается он с нотками веселья в голосе. – Но я говорю не о соседях.

– Тогда о ком же?

Он колеблется.

– Не могу ответить. Не здесь. Не сейчас.

По коже пробегает дрожь. Как можно защититься от неведомого?

– Вы должны остерегаться, леди, – продолжает он зловещим тоном. – Не допускайте положений, в которых будете уязвимы. Не ходите одна. Не оставайтесь рядом с теми, кому не доверяете.

А ему я доверять должна? Совершенному незнакомцу, что уже поставил меня в это самое уязвимое положение? Ну и ну. И все же я переступаю через недоверие и отвечаю:

– Я даже не знаю тех, кто будет сопровождать меня до Менайи. – Кроме Валки, которой точно ни в чем не доверюсь. – Куда же мне от них деваться?

– Будьте бдительны, – настаивает он. Интересно, слушает ли вообще. – Вы меня поняли, миледи? Вы под угрозой до тех пор, пока не прибудете в Таринон. И даже там будете не в полной безопасности.

Конечно. Нужно будет остерегаться и принца, и куда более влиятельных и искушенных, чем дома, придворных, и никто там не знает моего языка, кроме короля, командира Саркора и этого безымянного человека с его таинственными намеками. Теперь я понимаю, почему король обещал защиту именно и только от брата. Кажется, брат – единственный, кто точно не доберется до меня в Менайе.

Внезапно ставни распахивает настежь, вырывает с деревянным скрежетом, обломки летят в комнату. Незнакомец вскрикивает, резко поворачивается в сторону окна, вскидывает руку ладонью вперед. Щепки впиваются в воздух перед ним, будто в прозрачную преграду, и резко отлетают к дальней стене. В зияющий оконный проем врывается сноп света, обводит профиль колдуна белым всполохом, ослепляет меня в единый миг.

Я зажмуриваюсь и сжимаюсь в комок под одеялом. А когда снова открываю глаза, вместо сияния вижу лишь яркий лунный свет. Среди его белесых лучей стоит женщина. Гладкая молочно-бледная кожа, блестящие черные волосы. Только вместо глаз – зияющие провалы, глубокие, бездонные ямы. Они держат так, что ни шевельнуться, ни отвести взгляд. Наконец она отворачивается, отпуская меня.

Я хватаю ртом воздух, скорчившись на матрасе, и пытаюсь прийти в себя.

Колдун все еще здесь, но отступил в изножье моей кровати. И не сводит взгляда с гостьи. Я тихонько перебираюсь к тому же краю постели, бросаю на него косой взгляд и впервые ясно его вижу. Облитый холодным светом луны, сейчас незнакомец кажется почти родным, просто потому, что он тоже человек. Длинные, черные как ночь, забранные назад волосы, высокие скулы, четкая линия подбородка – его облик отпечатывается в памяти за одно мгновение. И сразу же взор мой летит обратно к женщине, которая поднимает руку и хлещет тыльной стороной ладони по воздуху.

Колдуна ведет в сторону, почти на меня, будто удар пришелся ему прямо по лицу.

Я неловко вскакиваю, в полном смятении от вида крови у него на щеке.

Он бросает на меня резкий беглый взгляд и снова смотрит на женщину.

– Уходи, – произносит она. Голос ее журчит водой на камнях, шуршит ложащимся на дубы первым снегом. – Девчонка моя, как и ты.

Колдун качает головой:

– Нет. – Его ответ получается по-детски жалобным. Он сникает под ее пристальным взором.

Глаза, понимаю я, вспомнив всепоглощающую пустоту. И еще. Он мне не враг. Теперь я вижу это ясно, как в свете луны, заполняющей комнату своим странным белесым сиянием.

– Нет, – подтверждаю недрогнувшим голосом, гулким в тишине. – Тебе здесь не рады. Уйди прочь.

Подняв на нее глаза, в ответном взоре я встречаю свою смерть.

– Знай свое место, девочка. – Она поднимает руку, и я вижу отблеск кольца с камнем, мерцающим изнутри огнем.

Колдун рядом напрягается, то ли ожидая удара, то ли собираясь подхватить меня в падении.

– Нет. – Голос все еще почти не дрожит. Я не наделяла ее никакой властью, не давала никакого влияния, что позволило бы околдовать меня. Она может ранить меня, без сомнения, но я не принадлежу ей и не позволю себя поучать. Я вскидываю голову:

– У тебя нет власти надо мной.

Бесконечно долгое мгновение она стоит недвижимо, вытянув руку. А потом улыбается, и от тонкого, жестокого изгиба губ кровь стынет в жилах.

– Да, – соглашается она. – Над тобой у меня власти нет. Но не надейся, что ты в безопасности. Ты все равно моя, как если бы маменька обещала мне тебя, еще не родив. Но этой ночью меня заботишь не ты.

Она поворачивается обратно к колдуну и снова выбрасывает руку в отточенном жесте.

– А ты.

Он вскрикивает, поднимая ладонь в попытке укрыться от ее небрежного удара. Но тщетно. Его окутывает сияние, яркий слепящий свет, выжигающий зрение, опаляющий сознание, свет, что затапливает комнату и пожирает все вокруг.

Женщина, колдун, спальня – все исчезает, и я проваливаюсь куда-то на темную изнанку своей жизни, все дальше и дальше от луны.

Глава 4

Окно в моей новой спальне перекрыто балками. Я сижу на краю кровати, хотя мать приказала лечь спать; полосатые лучи утреннего солнца крадутся по деревянному полу, а слухи и толки разлетаются по дому.

Тревогу подняла квадра моих стражей. По их словам, шагавший по коридору солдат услышал странный звук, похожий на треск дерева. Он постучал в дверь моей спальни, чтобы узнать, все ли в порядке. Когда на настойчивый стук никто не ответил, подергал ручку. К этому времени его крик будто бы разбудил других солдат – то есть стоявших позади остальных воинов четверки, понимаю я, – а вдобавок и всех спавших в соседних комнатах. Так что выбитые ставни и бесчувственную принцессу в постели увидела уже небольшая толпа.

– Уверена, что это шутка твоего брата, – заявила мать, едва втолкнув меня в новую спальню и отослав всех остальных. – И как тебе хватило ума свалиться в обморок из-за такого пустяка, как разбивший ставни камешек, или что он там бросил.

Я только кивнула, еще ошеломленная. Мать сообщила, что всем объявят, будто в ставни ударилась какая-нибудь птица, вроде большой совы. Когда Джилна потом приносила завтрак, она рассказала, что прислуга верит, будто за мной прилетал кто-то из народа фейри и только из-за молотящих в дверь и внезапно вбежавших солдат меня не выкрали. Истина кажется мне еще более невероятной, чем любые домыслы, будь то камень, сова или фейри.

Я складываю руки и сижу, перебирая большими пальцами, будто это способно как-то унять бурлящий внутри страх. Чародейка посреди ночи. Менайский колдун, беспомощный перед ее силой. Обещание уничтожить меня за то, что вмешалась, – ну зачем я вообще заговорила? Если подумать, до этого она не была мне врагом.

Я заставляю себя встать и иду к двери. В часовне мне, быть может, станет спокойнее, и к тому же туда все равно больше никто не ходит. Так же посижу одна, как и здесь.

Я распахиваю дверь и вижу своих стражей наготове. Теряюсь, почти жалею о том, что вышла, и раздумываю, что же они рассказали своему правителю. Но прятаться я не собираюсь. Так что прохожу мимо них в коридор, решительно направляюсь к черным лестницам и коридорами для слуг иду к часовне, слушая мерную дробь шагов за спиной.

Часовня у нас маленькая и опрятная, полная смотрящими в одну сторону скамеечками, с боковым окном, в которое сейчас льется яркое осеннее солнце. Молитвенник занимает почетное место на столе перед скамьями. Не раз я листала его, изучала полные древней мудрости слова, старые сказания о чудесах и проклятиях и молитвы, что сложили много веков назад и читают до сих пор. Но сегодня я не притрагиваюсь к книге, а просто сажусь на одну из скамей и позволяю себе раствориться в тишине.

Здесь и сейчас я в безопасности. И могу отдохнуть душой, даже зная, что впереди новые беды и угроза, которой нужно неизвестно как избежать. Я сижу и, когда в мыслях снова всплывают ночные события, шепчу по кругу тихие молитвы и успокаиваюсь.

– Принцесса Алирра.

Обернувшись, я вижу в дверях короля с хмурым выражением лица.

– Милорд. – Я встаю и аккуратно кланяюсь. Кажется, мои стражи как-то успели донести до него, что я ушла из комнаты. Должны были. Как иначе он узнал, где меня искать?

Король заходит в часовню, взмахом руки позволяет мне сесть и сам опускается на другой край скамьи.

– Меня встревожили пересуды об этой ночи. Вы в порядке, дитя мое?

Я киваю:

– Как видите, милорд.

Он чуть склоняет голову, и знакомые морщинки в углах глаз выдают, что мой ответ ему понравился. И что он прекрасно знает, как мало этот ответ значит.

– Ваша мать сказала, что в ставни ударилась сова. Я подумал… не запомнился ли вам ее окрас?

Я моргаю. Окрас?

– Наверное… коричневый.

– То есть вы ее не видели?

Король пришел услышать правду. Не о моем состоянии, а о том, что случилось ночью. А если кто-то и знает достаточно, чтобы помочь мне, то именно он.

– Нет, – говорю я, – сову я не помню. Мне… мне приснилось кое-что. Стычка двух колдунов. В женщине было что-то нечеловеческое, а мужчина был похож на гостя из Менайи. Она напала на него, и я внезапно проснулась, а в комнате уже были ваши солдаты и эти выбитые ставни.

Король замирает, как изваяние, в его глазах обсидиановая чернота.

– Вы знаете, что это может значить? Мой сон?

Он отводит взгляд.

– Возможно, – говорит негромко, – что я совершил ошибку.

У меня сводит живот.

– Милорд?

Значит ли это, что его враги опаснее, чем казались? Или что не нужно было приезжать за мной?

Он смотрит на меня, и лицо его смягчается до встревоженного. Но, может быть, это лишь показное беспокойство, за которым прячутся истинные мысли.

– Сны могут порой предвещать будущее. Боюсь, что вам небезопасно зимовать дома, дитя мое. Я поговорю с вашей матушкой. Полагаю, вам нужно отправиться в Менайю как можно скорее.

Он встает и идет к дверям, оборачивается:

– Если вам снова приснится та дама, будьте предельно осторожны. И сразу же идите ко мне.

– Милорд. – Я согласно киваю.

Легкие шаги короля удаляются. Он обменивается парой тихих слов с квадрой в конце коридора и исчезает совсем.

Я снова поворачиваюсь вглубь часовни и обнимаю плечи руками. Он знает эту Даму, прекрасно знает, кто она. И почему-то это совсем не утешает.

Король отбывает домой три дня спустя, заверенный, что меня отправят следом через две недели. Они с матерью договорились, что я перезимую в Тариноне и выйду замуж по весне. Со мной оставляют две квадры солдат вместе с их командиром и обещают выслать к встрече на границе почетный караул.

Дни пролетают быстро, заполненные подготовкой к моему отъезду, сбором приданого и украшений, чередой ужинов и прощальными визитами бесконечных лордов, которым охота выслужиться перед королевой. Только к вечеру последнего дня я наконец могу отлучиться и попрощаться со всем, что дорого мне самой.

Я давно запомнила в лицо всех восьмерых своих стражей, но они по-прежнему не разговаривают при мне и даже почти на меня не смотрят. Лишь один знает мой язык, Матсин эн Корто. У него такая же, как у командира Саркора, серебряная сережка в ухе, только с сапфиром – мне показалось, что это у них вроде знаков различия. Сегодня, как и всякий день их службы при мне, воины следуют за мной повсюду.

Я заглядываю на кухню, и Стряпуха встречает меня лучистой улыбкой и обещает положить мои любимые мясные пирожки для первого ужина в пути. Все взбудоражены моим долгожданным спасением от брата и общей верой в то, что другой двор наконец оценит меня по достоинству. Дара и Кетси хватают меня за руки и кружат по кухне в танце, другие служанки хихикают, поварята хлопают. В конце концов я вырываюсь, тоже смеясь, вопреки беспокойству.

И все же Стряпуха замечает мою тревогу. Берет мои руки в ладони, ласково сжимает:

– Новый двор как только тебя узнает, так сразу полюбит. Ты их там всех покоришь.

– Спасибо, – говорю я, потому что все они верят в это и изо всех сил этого желают.

Я собираюсь выйти через черный ход, и квадра ступает за мной следом. Повисает неживая тишина, в кухне слышен лишь топот сапог по камню. Мне больше нечем смягчить и скрасить прощание, так что я почти убегаю, уводя прочь и стражей.

На конюшне Редна торопливо целует меня в щеку. От нее пахнет лошадьми и кожей.

– Желудя мы снарядили во все новое, – рассказывает она. – Правда, твой брат потом бранился на конюшего за этот заказ.

– Передай, что мне очень жаль, – говорю я, преисполненная благодарности.

– Нам ужас как будет не хватать твоей доброты – братец-то твой даже и не слышал, что это такое.

– Все обойдется. – Ответ выходит беспомощным. – Просто не попадайтесь ему.

– А когда он станет королем?

– Может, свалится с лошади раньше, и корону получит кузина Дэрен.

Редна фыркает.

– Что ж, долгой жизни королеве, а там я, надеюсь, уже и замуж отсюда уйду. – Она стискивает мою ладонь. – Мы будем молиться за тебя. Те менайцы оказались добрыми малыми, к девочкам не приставали, за конями ухаживали здорово. Еще и охрану к тебе приставили, чтобы братца отвадить, – уже больше, чем твоя матушка сподобилась. Думается мне, принц твой тоже будет хорошим.

Я киваю, и Редна крепко меня обнимает. Уходя, я уношу с собой ее слова, хотя в глубине души с трудом верю им. Слишком много у короля секретов, слишком явно страшится он чародейки, слишком велика вероятность, что выбрали меня действительно потому, что я никому не нужна, – как пугали меня брат и Дэйрилин, не зная и половины того, что увидела я.

Остаток дня проходит тихо и завершается прощальным пиром, на котором от меня требуется только молча и улыбчиво присутствовать. Когда мне наконец позволяют покинуть празднование, я иду прямиком в комнату, мыслями уже в постели. Но сон от меня ускользает. Голову наводняют смутные видения, и дважды я просыпаюсь, ожидая вновь увидеть Даму и ее мертвенно-пустые глаза. Но всякий раз в комнате нет ничего, кроме тьмы и едва слышных скрипов старой древесины.

На рассвете мою тревожную полудрему нарушает Джилна с чашкой теплого молока и подносом еды, которой мне совсем не хочется.

– У вашей матери снова гости, – рассказывает Джилна, пока меня расчесывает. Я пытаюсь оглянуться, но она тянет меня обратно за волосы. – Посидите же смирно, дитя. Кто-то приехал на ночь глядя, королева лично спускалась встречать, а сегодня он уже спозаранку ждет приглашения к ней.

– Из Менайи? – спрашиваю я, стараясь не вертеться.

– Нет. Мне показалось, что с запада.

Тогда его прибытие, скорее всего, не связано со мной, хоть это и странно. Я быстро одеваюсь, думая о том, как хорошо Джилна меня знает, как привычно и удобно придерживает рукава платья. Она приносит подаренный королем плащ, чтобы придворные успели поглядеть на меня нарядную.

Отходит немного и смотрит с заметной нерешительностью.

– У меня тут кое-что для вас… просто безделушка на память. Знаю, что при таком важном дворе вам и нужды в ней не будет совсем, и все-таки…

– Джилна, – перебиваю я, – покажи.

Она вкладывает в мою руку небольшой кошелек, стискивает пальцы в замок и смотрит, как я достаю украшение. На ладонь мне падает маленький кулон из потертого серебра на тонкой цепочке, поблескивает в свете ламп. В середине овала – гравировка с пышной розой. У меня сжимается сердце. Это, без всяких сомнений, семейная реликвия, крошечное сокровище, переходящее от матерей к дочерям многие поколения. А у Джилны дочки так и не появилось.

– Как красиво. – Я аккуратно зажимаю подарок в руке. – Спасибо.

Джилна смотрит на меня со светящимся лицом, делает один короткий шаг и обхватывает меня руками:

– Ну не плачьте, душа моя.

Я прижимаюсь к ней, несколько раз всхлипываю и отстраняюсь. Она отпускает меня и смотрит, как я застегиваю цепочку на шее.

– Никогда с ним не расстанусь.

– А коль потеряете, явлюсь вам духом и буду преследовать весь ваш век, – грозится Джилна. – Оно ведь раньше маменькиным было.

– Тогда приходите вместе, – смеюсь я. – Здорово будет познакомиться.

Джилна легонько пихает меня в плечо:

– Подите-ка уже. Матушка вас заждалась.

Совсем другое прощание приготовила для меня мать. Шторы в ее покоях все еще опущены на закрытые окна, единственная лампа едва освещает комнату. Королева сидит в парчовом кресле, в руке ее покоится шелковый кошелек, несравнимо более дорогой, чем подарила мне Джилна.

– Что ж, тебе пора, – говорит мать негромко. – Хочешь о чем-нибудь спросить, прежде чем уедешь?

Я какое-то время обдумываю предложение и задаю вопрос:

– У кого могут быть причины ненавидеть королевский род Менайи?

Я успела расспросить об этом и старых учителей, и слуг, и все впустую. Никто даже словом не обмолвился о мстительных чародейках, а ведь такое едва ли можно позабыть.

Мать поднимает брови:

– У немалого числа людей, я полагаю, хотя явных врагов у Семьи нет. Войн у них не случалось больше века, еще с той поры, когда прадеду, кажется, нынешнего короля взбрело в голову переплыть Зимние моря и напасть на Дальние Степи. Несусветная глупость.

– Почему?

– Война пришла в его страну и забрала почти весь королевский дом. С тех пор Семья вырождается. Истощается сила их крови, хотя некоторые винят во всем проклятие. – Мать пристально смотрит на меня. – Но я бы не обманывалась. Их король вовсе не слаб и не глуп, и проклятия не ложатся на потомков.

– Знаю, – говорю я, однако ответ матери не помог мне в поисках правды. Несмотря на свои пугающе мертвые глаза, чародейка едва ли настолько стара.

– И не надейся, что стражи приставлены к тебе только ради безопасности. Они доложат обо всем, что ты делаешь и говоришь. Так же будет и в Менайе – следить будут если не солдаты, то любая выделенная тебе прислуга. И не давай себя втянуть в дворцовые интриги. У тебя не хватит мудрости, чтобы разобраться в таких кознях и не навлечь на себя какого-нибудь бедствия.

– Понимаю, – отвечаю я тонким голосом.

– Точно? Этот союз зависит от тебя. Если ты не справишься, то поставишь под удар наши земли, обречешь нас на войну. Если Менайя нападет… – мать изящно пожимает плечами, – можно не надеяться на победу. Ты это понимаешь.

Я киваю.

– Вот и славно. Значит, поймешь и почему я решила помочь тебе.

– Помочь? – повторяю я озадаченно.

Мать улыбается лениво, по-кошачьи:

– Да. Жизненно важно, чтобы принц принял тебя и пожелал поддерживать в первые трудные месяцы. Ты слишком глупа, чтобы добиться этого самой. Посему я обратилась к нашим западным соседям с просьбой о помощи колдуна, что живет на их землях. И прошедшей ночью нам прислали ответ. – Она поворачивается к смежной двери и зовет громким голосом: – Господин Эфрин! Будьте любезны войти.

К нам приехал колдун? Я делаю шаг к матери:

– Что все это значит? О чем именно вы его попросили?

На моей памяти колдун к нам приезжал лишь однажды, когда я была маленькой. Зачаровывал камни, еще долго потом светившие ровным сиянием, и даже как-то утром заскочил на кухню и наложил чары на печь, так что еще два года никогда не пригорал хлеб. Но я понимаю, что сейчас – особенно после нотаций о моей глупости – затевается что-то совсем не столь безобидное. Мать хочет, чтобы заклятие наложили на меня.

Она вздыхает:

– Помолчи же, дитя, не позорься.

А в комнату уже заходит высокий худой человек с сединой в волосах. На нем богатые дворянские одежды – камзол, чулки и лаковые туфли. На шее висит кулон с рубином, чуть светящимся изнутри. Колдовской амулет, вместилище силы, которую выпустят в урочный час. Такой же, как был у чародейки на пальце, только огня в разы меньше.

– Моя королева, – склоняет голову гость. – Принцесса.

Я тоже кланяюсь, заставляя себя не бросать взгляд на мать. Все равно она не обратит на меня внимания.

– Боюсь, у нас мало времени, мой друг. – Королева протягивает ему приготовленный кошелек. – Мы будем крайне признательны, если вы произнесете заклятие немедля.

– Разумеется, – отвечает колдун, принимая кошелек и отходя к столу.

– Какое заклятие? – тихонько спрашиваю я у матери. – Скажите!

Колдун бросает на нас короткий взгляд, кривит губы в усмешке и отворачивается к кошельку.

– Смотри и увидишь, – отрезает мать, присоединяясь к нему у стола. Из кошелька появляется квадратик белого шелка, не больше носового платка размером. Колдун готовит иглу, блестящую золотом в свете ламп, и берет руку матери в свою. Быстрым коротким движением прокалывает ей подушечку пальца. Едва первая капля крови падает и растекается по шелку, начинает петь чары:

Кровь сердца, алая капля,
Собери всю любовь в себя.
Кровь рассудка, темная капля,
Собери все знания в себя.
Кровь души, последняя капля,
Собери всю силу в себя.

Волна дурноты накатывает и отступает. Я шатаюсь и налетаю на край кресла, из которого поднялась мать. Провожу рукой по лицу, стирая липкий пот.

– Что произошло? – дрожащим голосом требую я ответа.

– Благодарю вас, господин, – говорит мать колдуну, забирая сложенный шелк. Колдун склоняет голову, что-то бормочет и покидает комнату, не взглянув на меня.

– Матушка!

Она прячет платочек обратно в кошелек.

– Мне казалось, все очевидно, Алирра. Колдун Эфрин завязал мои знания и любовь к тебе на кровь. Когда вы с принцем встретитесь, улучи момент и обмакни это в его напиток – любой бокал вина подойдет. Скорее всего, случая придется ждать пару недель. Никто не должен тебя увидеть, особенно он сам.

– Для чего это?

– Он лишь узнает обо всем, что я о тебе знаю, и о том немногом, что я в тебе люблю.

Я мотаю головой, будто могу отказаться от ее слов, будто мне совсем не больно снова слышать, что мать меня не любит. Но больно по-прежнему.

Она хмурится и объясняет дальше, как будто я совсем бестолковая и ничего не поняла:

– Так он станет предан тебе, ничего лучшего мне не сделать. Если хоть немного полюбит – будет защищать. Если получше узнает – сможет учитывать слабости и по возможности ограждать от придворных уловок. – Она протягивает мне кошелек: – Береги это. Я спущусь к тебе через несколько минут.

– Матушка! – В голосе моем сквозит горечь.

– Оставь меня, дитя.

Нет, не нужна мне больше ее любовь. Я вскидываю голову:

– Что значила последняя строка? О силе?

– А что, по-твоему, она могла значить? Я вложила сюда ту силу, что дарую тебе. Поэтому не смей терять платок.

– Но зачем разделять эту силу с принцем? Мне ведь нужна будет вся, что есть.

Мать презрительно фыркает:

– Ты слаба, как капля воды. Но если вы будете связаны, ты сможешь черпать его силу. Только на это и надежда. А теперь иди.

Глава 5

Я стою рядом с братом возле главных дверей дома под молчаливым надзором квадры за спиной. В досрочном отъезде есть и что-то хорошее – я сбегу от брата раньше, чем он наконец отыщет возможность пробраться мимо моей охраны.

Мы молча ждем появления матери. Брат опускает голову, щурится от яркого утреннего солнца и не пытается со мной заговаривать. Пожалуй, сегодня я даже рада его привычке напиваться.

– Пойдемте, – командует мать, не останавливаясь. Мы следом за ней выходим на крыльцо, двор под нами весь заполнен лордами и прислугой, а готовый к путешествию отряд ждет в середине. Мать желает мне здоровья и счастья и так громко умоляет меня писать почаще, что ее точно слышат все до последнего слуги. Я приседаю в реверансе, брат сопровождает меня вниз по лестнице к карете, но замедляет шаг, когда конюший выводит нам навстречу белого жеребца.

– Мой подарок тебе на помолвку. – В голосе скрипит железо.

Конь возвышается надо мной, играет мышцами, косит глазом и натягивает повод в руках слуги.

Подарок? Я пробегаю взглядом по отряду, выискивая среди лошадей Желудя. Его ведь снарядили в дорогу? Но моего коня нигде не видно.

Брат больно стискивает мне локоть.

– Благородное создание, – поспешно говорю я. – И чудесный дар. Спасибо.

Мы идем дальше, брат бубнит что-то о прекрасной выучке коня. Я не слушаю, все высматривая Желудя. Редна стоит в дверях конюшни, и лицо ее мрачнее тучи. Прости, шепчет одними губами. За ее спиной, привязанный к кольцу в стойле, стоит Желудь, рядом на полу – корзина со скребницами.

Я киваю Редне, понимая, что ей приказали не выводить его. Все, что она могла сделать, – это показать мне Желудя, убедить меня, что с ним все в порядке, хоть мне и приходится его покинуть. Если бы только возможно было узнать обо всем пораньше или прямо сейчас устроить сцену перед толпой придворных и стражей! Но я не хочу, чтобы о таком услышали в Менайе, и брат это понимает. Лучше принять подарок и сделать вид, что мне совершенно все равно, чтобы не тешить его моим огорчением.

Брат подсаживает меня в карету и отходит. Его скрытая за улыбками злоба сковывает движения и мысли даже сейчас, когда он уже ничего не может мне сделать. Я с облегчением опускаюсь на сиденье и вижу, что Валка уже устроилась напротив, отвернувшись к окну. Приветствие застывает у меня на губах, едва я замечаю ее напряженную позу и стиснутые руки. Рядом с ней горничная, для помощи нам обеим в дороге. Я ее не знаю, но по равнодушному кивку и по тому, как она устроилась на скамье рядом с моей компаньонкой, сразу понимаю, что прислуживать она обязана и мне тоже, но служит именно Валке.

Карета трогается с места рывком. Командир Саркор и менайские квадры возглавляют отряд, а позади едут лейтенант Балин и наши гвардейцы. Мать поднимает руку в показном прощальном жесте. Мы выезжаем со двора, карета дребезжит по камням, и вот так запросто привычная жизнь навсегда остается позади.

Я откидываюсь на сиденье и исподтишка рассматриваю Валку. Нам никогда не подружиться, но, может, получится вежливо общаться? Стоит хотя бы попробовать:

– Как поживаете?

Она не отвечает, даже не подает вида, что услышала мои слова. Я вздыхаю и смотрю в окна на плывущие мимо деревья. И думаю о том, чего мне будет не хватать в новом доме. Больше всего я буду скучать по Джилне. По Стряпухе, Редне и остальным слугам, по их улыбкам и маленьким знакам заботы. Буду скучать по Желудю, по нашим прогулкам в лесах и маленькой лощине, в которой меня навещал Ветер.

Ветер. Я сжимаю губы. Мы не говорили со дня накануне помолвки. Позавчера я попробовала, но он не ответил. Что ж, его молчание – тоже своего рода прощание, знак того, что еще один друг навсегда потерян. И все же я надеялась услышать что-нибудь напоследок. Но он оставил меня первым.

Большая часть утра проходит в молчании, под однообразный скрип колес по тракту и перестук подкованных копыт. К полудню среди берез и вязов за окном начинают мелькать елочки и осины. Иногда сквозь редеющий лес проглядывают пышные луга с маленькими стадами коз, которых пасут глазеющие на наш отряд деревенские ребятишки.

В обед мы останавливаемся на поляне неподалеку от дороги. Бурливый ручеек отделяет наш отряд от лесной чащобы. Солдаты расстилают на траве ковер для нас с Валкой и приносят тарелки с едой. Я гляжу на них без предвкушения, хотя Стряпуха и правда напекла для меня целую гору мясных пирожков. Вот бы оказаться сейчас в своем любимом уголке кухни, поболтать и посмеяться со служанками, а не сидеть здесь, окруженной людьми и все же совершенно одинокой.

– Пойдемте за водой вместе. – Валка возникает рядом с кубком в руках.

– О…

Меня так удивляет приглашение, что я могу лишь принять у нее кубок. Мы вместе идем к ручью. Она больше не заговаривает, так что я тоже молчу, не понимая, были ее слова знаком мира или просто минутной прихотью. По крайней мере, ручеек тут слишком мелкий, чтобы меня в нем утопить.

Я наполняю кубок и пью сладковатую лесную воду. Позади нас слышен говор менайских солдат, вплетающийся в песенку воды. Валка стоит ниже по течению со своим кубком в руке. Смотрит на меня со странной смесью злобы и непонимания. Я замираю в растерянности. Она гадливо фыркает, поворачивается на каблуках и вышагивает обратно к ковру, так и не попробовав воду.

Ночуем мы в маленьком трактире на перекрестье дорог. Я радуюсь, что мне дают крошечную комнатку отдельно от Валки, но спокойно заснуть не могу. Лежу без движения и вспоминаю колдуна, что посетил меня дома. С той ночи я его ни разу не видела, благодаря чему убедилась, что прибыл он не с менайским отрядом. Но ведь он признал, что служит королю. Так зачем скрыл имя, если все равно ожидал встречи со мной в Тариноне? И состоится ли теперь вообще эта встреча или он до сих пор во власти Дамы? И что, если Дама решит исполнить свои угрозы до того, как я доберусь до Менайи и обрету хоть какую-то защиту?

Я не помню, как проваливаюсь в сон, а когда просыпаюсь, ставни в комнате широко распахнуты. Жемчужно-белая в темноте сова восседает на окне и изучает меня огромными глазищами. Я сажусь и смотрю в ответ. Сова слетает в комнату, раскинув крылья. Я вцепляюсь в одеяло, глядя, как птица меняется – крылья вырастают в руки, а большие сверкающие глаза подергиваются туманом и обращаются знакомым нечеловеческим взором на прекрасном хищном лице.

– Принцесса, – произносит Дама. Она стоит у окна, белое платье освещает комнатку мягким сиянием.

Я киваю, в один жест вложив и приветствие, и принятие. Годы рядом с братом выучили меня понимать, когда я в ловушке. Поэтому я смирно сижу на кровати, во рту сухо, простыни скомканы в кулаках. Придется справляться самой, квадра воинов за дверью сейчас так же далеко, как если бы была где-нибудь на равнинах Менайи. В прошлый раз – по их ли вине или по воле Дамы – они явились, только когда опасность уже миновала. Не успеют и теперь.

– У тебя было время подумать о своем положении. – Ее голос мягок, словно поступь кружащего хищника. – Это последняя возможность решить. Ты дашь мне то, чего я требую?

Я вздыхаю, собираясь с мыслями.

– Но… но что же?

– Принца.

– Кестрина?

Она кивает, в ее глазах непроницаемая чернота.

– Подумай хорошенько, принцесса, стоит ли становиться моим врагом.

Ясно, что это даже не вопрос. Меня трясет от одного только ее вида. Но, чего бы Дама ни хотела от принца, будь это чем-то хорошим, она не явилась бы ко мне. И у меня пока нет власти над ним, которую можно было бы забрать сейчас, – значит, она хочет, чтобы я пообещала предать человека, чей отец поклялся защищать меня. Мне требуется вся смелость, чтобы покачать головой:

– Я не стану предавать того, с кем помолвлена.

– Ты уверена в своем выборе?

Наше королевство – и безопасность моих близких – зависит от моей верности новой семье. Одна ошибка – и воины короля обрушатся на наш дом, сожгут его дотла вместе с моими друзьями, мирно спящими в постелях, а остальные земли захватят и отдадут под немилосердную чужую власть.

– Думаешь, я не смогу заполучить его без тебя? – продолжает Дама в ответ на мое молчание. – Это все равно случится. Ты просто подходящее орудие. Но орудия можно менять.

Я и так всегда была лишь инструментом – меня использовали и отбрасывали в сторону, моя ценность зависела от политических игр и будущего замужества. Дама хочет, чтобы я стала орудием по доброй воле, а этого она не получит.

– Понимаю, – отвечаю я тихо. – И не хочу враждовать, но я поклялась принцу Кестрину. И не могу предать его доверие и его народ.

– Ты пожалеешь об этом выборе, – обещает Дама холодным спокойным голосом. – Доброй ночи, принцесса. Спи спокойно.

Она отворачивается, вскружив подол платья, и отбывает в ворохе перьев, раскинув крылья.

Я дрожащими пальцами зажигаю лампу. Долго смотрю Даме вслед, даже когда уверяюсь, что она действительно улетела. Все равно мне сегодня не заснуть, после такого-то прощания.

В конце концов я встаю, одеваюсь и брызгаю на лицо водой из кувшина. От холода по коже бегут мурашки. Я прячу кошелек с даром матери под ворот сорочки, где уже висит на тонкой цепочке серебряный кулон Джилны. Вместилище чар рядом со знаком любви. И то и другое, наверное, негоже носить принцессе на пути к своему суженому, ведь одно призвано служить обману, а другое вселяет наивную надежду на нечто искреннее в политическом союзе. Впрочем, совершенно неважно, что носить, если не получится как-то противостоять Даме. Она ясно дала понять, что готова уничтожить меня и выбрать орудие получше. Все теперь зависит от колдуна. Нужно найти его сразу по приезде в столицу и выспросить все, что он знает о Даме и о том, как от нее защититься. Если это вообще возможно.

Я тру лицо, а мысли возвращаются к Валке. От ее общества в пути никуда не деться, но можно хотя бы попробовать проехаться на белом жеребце, чтобы не сидеть лицом к лицу в карете часами напролет. Я выхожу из комнаты, окрыленная новой целью, потому что хотя бы с этим могу что-то сделать.

Небо уже озаряют первые рассветные лучи, когда я в сопровождении квадры, собранной сегодня из воинов короля и наших гвардейцев, прихожу к конюшням. Там тихо, почти все конюхи отлучились на завтрак. Белый жеребец бьет хвостом в стойле и смотрит в мою сторону. Оставленный за старшего работник почтительно подходит ко мне.

– Ты отвечаешь за эту лошадь? – спрашиваю я, узнавая Бола, конюха из наших домашних.

– Да, Ваше Высочество.

Бол невысокий и крепкий, с широким грубоватым лицом. Узор морщинок вокруг глаз выдает добрый нрав.

Я заглядываю в стойло через низкую дверцу.

– Что это за порода?

– Он с юго-восточных земель, с Пышных равнин, редкого племени. Есть красивое название, да подзабыл я его, Вашвсочество. Знаю, что такие силой славятся. – Бол смотрит с сомнением, косится через плечо на солдат у выхода и все-таки шепчет: – Не стоит ездить на нем, Вашвсочество.

На мгновение мир сжимается и сдавливает грудь. Я медленно поворачиваюсь к Болу, заставляя себя расслабить плечи:

– Отчего же?

Бол отвечает тревожным взглядом:

– Он дикий и необъезженный. Вообще к седоку не приучен.

Дикий… Братец выбрал воистину щедрый подарок. Нужно было потребовать, чтобы Желудя тоже отправили с нами, у меня было на это право. Я смотрю сквозь белого жеребца и гадаю, получится ли когда-нибудь насовсем убежать от безобразных выходок брата или он достанет меня где угодно.

– Мне жаль, Вашвсочество, – с сочувствием говорит Бол.

– Его можно сломить? – спрашиваю я резко.

Жеребец в расцвете сил, высокий, статный и гордый. Он склоняет голову, навостряет уши и слушает разговор, в темных глазах светится живой ум. И при такой красоте и мощи он просто пленник, пешка в мелких злых играх братца.

Бол облизывает губы.

– Он взбесился, когда мы попробовали надеть седло, и он уже не жеребенок. Но попытаться можно.

Со двора уже долетают голоса направляющихся на конюшню людей. Мои стражи очень кстати выходят наружу, проверить, кто идет.

– Можешь выпустить его? – спрашиваю я быстро, пока их нет.

Бол глядит в недоумении:

– Выпустить?

– Он же дикое создание. Ему нужна воля.

Это будет маленькой победой – вернуть этому коню украденную жизнь вместо того, чтобы годами держать его в загонах или в лучшем случае выпускать на одно и то же пастбище до конца его дней.

– Даже не знаю. – Бол косится на дверь, потом на жеребца.

– Попробуй, – настаиваю я.

Может, король и выделит мне другую лошадь, если я захочу или скажу, что моя сбежала, а вот просьбы отпустить белого на волю точно не поймет.

– Стражники тут совсем рядом, – бормочет Бол.

Квадра действительно возвращается, а за ними и двое местных работников.

Я не свожу взгляда с Бола, но он опускает глаза. Он прав. Едва ли солдаты на своем посту отвлекаются хоть на миг.

– Что поделаешь, – говорю я мягко.

Придется найти другой способ, только и всего.

Глава 6

В день накануне прибытия к границе мы встаем на обед в широкой горной долине. Когда я выбираюсь из кареты и ступаю на землю, подходит лейтенант Балин:

– Ваше Высочество, неподалеку в лесу есть ручей, если вы желаете умыться перед обедом.

Не в силах сдержаться, я поворачиваюсь к Валке:

– Вы пойдете?

– Да, – отвечает она сразу. – Ваш кубок здесь, у меня.

Я усмехаюсь, даже не пытаясь искать дружелюбие в ее словах, принимаю кубок, и мы идем через высокие травы к деревьям. Она никогда не простит меня, это точно, но, если почаще вот так общаться, рано или поздно может установиться что-то вроде перемирия.

Шагая мимо солдат, я замечаю, как Бол идет к хвосту нашего маленького каравана. Один раз беспокойно оглядывается, тянет руку к узде белого коня и расстегивает ремни. Тот пригибает голову и отступает, высвобождаясь из упряжи. Бол уходит помогать солдатам с их лошадьми, и я отворачиваюсь. Надеюсь, жеребец сможет убежать на волю незамеченным.

На берегу я присаживаюсь и наполняю кубок, все еще думая о белом. Вода в ручье прозрачная и сладкая. Отставив кубок, я зачерпываю ее руками и умываю лицо, радуясь живительной прохладе после духоты в карете. Валка все стоит там, где мы вышли к берегу. Я спиной чувствую ее взгляд.

– Не станете пить?

В ответ она только хмурится, почти гневно.

Я вздыхаю, снова склоняюсь к воде и удивленно замираю. Лицо отражается как-то неправильно, но я не понимаю, что не так: ручей идет рябью и морщинками. Я окунаю пальцы в поток, чтобы смахнуть отражение. Но оно не исчезает.

Вместо этого чья-то рука вдруг тянется из глубины и вцепляется в мое запястье. Я давлюсь криком ужаса, дергаюсь назад, но рука тащит вниз – сильнее. Я теряю равновесие на глинистом берегу и лечу головой вперед в бурлящую пучину.

Мир становится странным, приглушенным неестественной глубиной. Я бьюсь и вырываюсь, но даже не могу понять, кто на меня напал. Чужая рука все еще сжимает мою железной хваткой. Я пинаюсь, отчаянно стараясь освободиться и выбраться на поверхность. Да откуда же здесь такая глубина? В легких кипит воздух, перед глазами пляшут пятна. Что-то скользит по горлу – нож? Я дергаюсь прочь, кожу режет болью, и внезапно я уже свободна. Стою на четвереньках в ручье, откашливаю воду, а вокруг плещутся мягкие волны.

Я в смятении озираюсь, разбрызгивая волосами веер капель по поверхности, но кругом нет и следа нападавшего. Ручей опять спокоен, вода течет мимо с переливчатым журчащим смехом. Только птицы молчат.

Я тяжело поднимаюсь на ноги. Вижу на берегу улыбающуюся Валку. На миг успеваю бестолково подумать, что улыбка обращена ко мне, но компаньонка смотрит за мою спину. Нутро скручивает нестерпимым ужасом, тяжелым и плотным, как свинец. И, совершенно не желая узнавать, я оборачиваюсь.

Дама стоит в воде буквально в паре шагов. Рассыпанные по плечам черные как тушь волосы обрамляют бледную кожу и острые скулы. Платье словно соткано из воды, тело под ним почти сливается с песком на дне ручья. И опять этот взор, бездонные темные провалы в глазницах. Она вытягивает руку, на губах мелькает короткая злобная ухмылка: в пальцах у нее зажат перерезанный шнурок, на котором кошелек с даром моей матери качается над водой. Теперь в ее власти использовать против меня чары.

Я наконец решаюсь встретить ее взгляд и вижу знакомое выражение глаз.

– Ты хорошо послужила мне, – говорит она Валке. В голосе свистят летящие в ночном воздухе клинки. Я вскидываю голову, не желая отворачиваться.

– Я старалась, миледи, – отвечает Валка с берега. – Не один раз, а дважды привела ее к воде, как вы приказывали.

– После первой попытки я почти было отказалась от соглашения, – говорит Дама с плохо скрытым презрением.

Почти? В памяти мелькает единственный раз, когда мы с Валкой доселе ходили к ручью. Тогда мы все время были на виду у стражи. Теперь понятно, почему Дама явилась ко мне со своим предложением той же ночью.

– Хорошо, что в этот раз ты справилась.

– Вы обещали наградить меня, – надменно напоминает Валка, злясь оттого, что ей выговаривают при мне. Я вместе с ней жду ответа Дамы.

– Ты получишь свою награду, – отвечает та, не отводя взора от меня. – Станешь принцессой.

– Что? – Я смотрю на обеих по очереди, сбитая с толку. Принцессой? Валка?

– Помолчи, – огрызается она. – Тебе слова не давали. Дама обещала мне, что я буду принцессой вместо тебя и никто не узнает.

– Нет. – Я мотаю головой, будто выпила лишнего, и совершенно ничего не понимаю. – Это невозможно.

Дама роняет руку – кошелек с платком растворяется в ее платье. Вновь поднимает ладонь – и я вижу мерцание самоцвета в кольце. Она делает такое же непринужденное скользящее движение пальцами, какое я помню с той ночи в спальне, и меня окатывает силой.

Я неуклюже пячусь и падаю на низкий берег. Слышу позади тихий вскрик Валки, и вдруг кости выкручивает из суставов, мышцы сводит судорогой, жар пламени разливается по коже и выжигает глаза. Я пытаюсь кричать, но язык рассыхается на воздухе. И тут боль исчезает, отступает так же молниеносно, как пришла. Несколько мгновений я лежу, скорчившись, на берегу, не шевелясь, чувствуя только течение воды вокруг ног. Потом заставляю себя выпрямиться и ищу взглядом Валку.

Но ее рядом нет. Вместо нее на склоне ручья я вижу себя, свою косу из прямых темных волос, свои мелкие черты лица, измученного и усталого, но счастливого – потому что счастлива Валка.

Будто во сне я нащупываю и разглядываю косу на себе – рыжую и кудрявую. Дыхание хрипит в груди, а я все всматриваюсь в волосы, в пальцы – длинные, тонкие и мягкие.

– Что ты натворила?! – кричу я на Валку-теперь-себя.

Ее губы трогает презрительная усмешка.

Во мне рождается какое-то странное чувство. Я резко поворачиваюсь к Даме, мое лицо кривит гнев.

– Так нельзя! – снова кричу я, будто что-то в этом фарсе можно исправить негодованием.

Дама улыбается:

– Определенно можно, и я это сделала, маленькая принцесса. Что теперь?

– Все узнают, что она – подделка. Стоит только рассказать… – Мои слова застревают в горле Валки.

Дама смеется, и смех ее страшен – чистый, прозрачный, ледяной звук.

– Ты никогда не заговоришь об этом.

Еще один взмах рукой, еще одна вспышка солнца на гранях камня.

Золотая цепочка рождается прямо из воздуха и летит ко мне, а я не могу шевельнуться, прикованная к месту в чужом теле. Цепочка туго обхватывает горло, будто защелкиваясь.

– Что?.. – Я пытаюсь вдохнуть, и она сжимается сильнее, душит меня, впиваясь в кожу. Я падаю на берег, пытаюсь вцепиться в удавку ногтями, но не могу ухватить ее, взор заполоняет мерцание солнечных бликов на воде. Я смутно слышу собственный смех в устах Валки. Замираю без движения, и гнев в груди остывает, оседает тяжелым комом под ребрами. Цепочка ослабляет хватку, но все еще обнимает меня за горло где-то под кожей посередине шеи.

– Если тебя когда-нибудь вдруг потянет поговорить об этом с кем-то, – мурлычет Дама, – мое колье убедит тебя передумать. Прощай, дражайшая принцесса.

Когда я поднимаю взгляд, одной рукой все еще пытаясь потрогать бесплотную цепочку, Дамы уже нет.

– Девчонка, – произносит Валка.

Я не в силах смотреть ей в глаза, видеть ее лицо невыносимо, так что приходится опустить взгляд на горло. Светлая красноватая отметина ярко выделяется на бледной шее – там меня полоснула ножом Дама, забирая кошелек. Но кожа выглядит целой, будто никакого пореза не было.

– Отныне будешь называть меня «Ваше Высочество» и обращаться ко мне со всем уважением и почтением, – продолжает Валка. – Попробуешь что-нибудь выкинуть – казню за предательство.

Я почти не слышу ее слов и ничего не говорю в ответ. Она разворачивается и уходит обратно к отряду, оставляя меня в одиночестве. По телу прокатывается дрожь, но чувствую я это как-то отстраненно. Я смотрю на течение, на мелкий песок под прозрачной тканью воды.

Взгляд зацепляется за серебристую искорку. Я смутно чувствую, как зубы стучат от холода. Сжимаю челюсти, чтобы унять стук, и вглядываюсь в блеск на дне ручья. Медленно наклоняюсь, протягиваю руку и загребаю в кулак мерцающий песок. Раскрыв ладонь, вижу серебряное украшение Джилны; цепочка порвалась, но закрутилась петелькой вокруг кулона с розой. Я крепко сжимаю его в кулаке и карабкаюсь вверх по склону.

Когда я выбираюсь на берег, с надетого на мне платья – платья Валки – стекает вода, бегущие мимо ног струйки вливаются обратно в ручей, и я остаюсь совершенно сухой. Меня трясет и тянет зажмуриться. Не меня, понимаю я вдруг – и тотчас вновь распахиваю глаза. Это не мои глаза. Не мое зрение, слух, чувства. Не я.

Тело все еще колотит дрожь. Я обхватываю себя странными мягкими руками Валки и медленно дышу, глядя под ноги и думая о тропинке впереди, бегущей между деревьями и сквозь высокие травы. Только так и можно выжить: от вдоха до вдоха, заглушая любые мысли, едва они родятся. Только так и можно вынести худшие мгновения. С каждым шагом я будто немного удаляюсь от того, что случилось. Я уступаю обволакивающей серой пелене, позволяю себе бездумно плыть по тропе. Это все сон, только сон, обычный кошмар.

Я возвращаюсь на поляну, где накрыт наш обед. Солдаты говорят со мной так же, как недавно с Валкой, называют «миледи» при обращении, но, в общем, почти не замечают меня и держатся на расстоянии. Кажется, я им не по душе. Сквозь туман в голове с трудом пробивается мысль, что на самом деле не по душе им Валка. Я не замечаю, как проходит обед. Откусываю, жую и глотаю пищу, как заведенный механизм, и вот уже все съедено, и я забираюсь в карету. Валка остается снаружи, наблюдая за сборами.

Лаина, ее горничная, присоединяется ко мне и садится рядом.

– Вы хорошо себя чувствуете, миледи?

Я пожимаю плечами, движение выходит дерганым. Надо собраться с мыслями, думать наперед, дальше каждого отдельного мгновения.

– Вам что-нибудь принести? Может быть, бокал вина? – Лаина пристально смотрит на меня. Она только что выказала больше заботы, чем за все путешествие. Впрочем, это забота о Валке, а не обо мне.

– Нет, – отвечаю я через силу. – Спасибо. Сейчас пройдет.

Но ничего не пройдет. Не такова чародейка, чтобы позволить своим замыслам сорваться, и я накрепко поймана в ее сети. Ей нужен принц, и раз я отказалась стать ключом к нему – мое место займет Валка. Хотя я так и не могу уразуметь, что Даме нужно от принца и зачем.

Но Лаина принимает мой ответ и больше ничего не спрашивает.

Валка возвращается в карету, когда весь отряд готов к отбытию. Бросает на меня равнодушный взгляд, но движения ее становятся скованными. Она осторожно устраивается на стеганом сиденье, а я начинаю понимать, что к чему. Она ведь тоже лишилась тела. И сейчас чувствует такое же отчуждение и такую же подсознательную жуть от переменившихся рук и волос.

Гнев, горевший в моей груди, когда я кричала на Даму, просыпается вновь. Я не собираюсь показывать Валке, как мне страшно и неуютно. Вместо этого, встретив ее взгляд, я улыбаюсь.

Она вздрагивает, и я смеюсь звенящим отрывистым смехом, совсем не похожим на мой. Не представляю, как и откуда рождается такой звук. Валка бледнеет.

– Прекрати! – Мой собственный выкрик, звонкий от гнева, заставляет меня умолкнуть. Она зажимает рот ладонью, зло сверкая глазами.

– Что это приключилось с вашим голоском? – Слова у меня выходят мягче и приторнее, чем прежде, с ее слащавыми нотками.

Лаина беспокойно переводит взгляд между нами.

– Замолчи! Иначе я…

– Что? Что вы сделаете? – Шею уже начинает сжимать золотая цепочка – невидимая, неощутимая, она снова там – давит прямо на горло. Нет, нельзя напрашиваться, не вот так, в открытую.

– Ты за это поплатишься, когда мы доедем до Таринона. – Я вижу себя, злую, бледную, сверкающую глазами. Но выражение лица чужое. Слепленное для Валки, не для меня.

– Возможно. – Я ее почти не слушаю, вдруг осознав кое-что важное: в Тариноне мы наконец встретимся с колдуном, врагом Дамы. Он точно сможет мне помочь.

Мы подъезжаем к Приграничному Дому на закате. Он выстроен на каменистом перевале как безмолвный знак дружбы (или безразличия) наших земель: войны между нами – большая редкость, так что Дом этот давно служит лишь перевалочным пунктом для пограничных отрядов обоих королевств. Его нередко даже оставляют открытым на зиму, чтобы любой путник мог найти приют.

Но сегодня Дом полон света и ждущих людей. Когда мы приближаемся, они вытекают из здания и затопляют всю дорогу. Из толпы выходят двое мужчин и шагают нам навстречу; их наряды и походка выдают высокое происхождение. Я не успеваю рассмотреть больше из-за Валки, которая тут же перебирается ближе к двери и в нетерпении ждет остановки.

Когда она выходит, командир Саркор обращается к принцессе с поклоном:

– Выше Высочество, позвольте представить вам лорда Мелькиора, Верховного командующего Менайи, и лорда Филадона из Баринола.

Мужчины глубоко кланяются Валке, она кивает в ответ.

Трудно представить менее схожих людей, чем эти лорды. Мелькиор прямо-таки излучает величие, и отнюдь не только из-за роста. Гордая осанка, уверенный и властный взгляд – во всем чувствуется привычка быть главным. Я сразу понимаю, почему Филадона представили вторым. Сложение у него худощавое и невнушительное, взгляд мягкий, хоть и проницательный, а губы привычны к улыбке. Он ненадолго переводит взгляд со своей новой госпожи на карету, где все еще сидим мы с Лаиной, и кивает нам, пока Мелькиор обращается к принцессе.

– Для нас великая честь и радость приветствовать Ваше Высочество в королевстве Менайя, – говорит тот. – Принц желал присоединиться к нам, но в последний момент был сражен хворью, из-за чего не смог встретить вас лично.

– Я помолюсь о его добром здравии, – шепчет Валка, излучая искреннюю заботу и тревогу.

Мелькиор улыбается, показывая два ряда жемчужно-белых зубов:

– Судя по докладам, принц благополучно поправляется.

Филадон делает приглашающий жест:

– Для вас и ваших спутников приготовлен ужин, если Ваше Высочество изволит.

– Как заботливо с вашей стороны, лорд Филадон, – мурлычет Валка, направляясь к дому в сопровождении обоих лордов. Смотреть на это невыносимо странно. За несколько часов у нее сложилась собственная походка, совсем не похожая на мою. Она движется довольно уверенно, подняв подбородок ровно настолько, чтобы бросить лишь короткий взгляд вниз, шагая через порог.

Лаина осторожно кашляет, и я понимаю, что так и встала в дверях кареты, глядя вслед Валке. Я спрыгиваю и поспешно догоняю ушедших в дом. Горничная торопится следом.

Через всю комнату тянется грубой выделки стол, уставленный серебряными блюдами с едой и кувшинами с водой и вином. Я потерянно стою в дверях, привыкая к яркому освещению. Принцесса уже сидит во главе стола, лорды – по обе руки от нее.

Нужно занять свое место сейчас же, мелькает в голове с внезапной ясностью, или я лишусь даже его. Я торопливо устраиваюсь рядом с Филадоном, вспомнив его спокойную улыбку.

Валка яростно глядит на меня. Теперь я лучше, чем когда-либо, понимаю, почему ни мать, ни придворные не воспринимали меня всерьез: мое тело совсем не создано излучать величие. Валка пытается смотреть гордо и свысока, но выглядит просто как сердитая девчонка пятнадцати лет от роду. А еще ей нужно представить меня, прежде чем прилюдно унижать, иначе ее спутники не будут знать, имеют ли право присоединиться.

– Милорды, представляю вам мою компаньонку, леди… Валку. – Слова ее сочатся презрением.

Мелькиор и Филадон сдержанно кивают. Я склоняю голову в ответ:

– Милорды.

– И мою горничную, – заканчивает Валка, указывая в сторону Лаины, стоящей неподалеку у стены.

Получается, меня выставили чуть ли не камеристкой, девицей без титула и родословной, едва достойной упоминания перед служанкой.

Я медленно ем, слежу за лордами и пытаюсь придумать, как теперь вернуть себе хотя бы статус дочери лорда Дэйрилина, как завести союзников в новом окружении, если никогда прежде мне не доводилось делать ничего подобного. Лорды обращаются ко мне, только предлагая еду или напитки. Валка подчеркнуто меня не замечает. К концу ужина я понимаю, что никаких друзей здесь найти не смогу.

В глубине дома для нас уже приготовили комнату, так что Валка удаляется туда сразу после еды, как всегда под надзором моей квадры, в которой сегодня и Матсин. Лаина следует за ней, как обычно ходила со мной, чтобы помочь принцессе переодеться, – безразлично и бесцеремонно. А когда приду я – сразу станет порхать вокруг, одаривая меня всей заботой, которую раньше изливала на Валку. Я не желаю ни этой доброты по ошибке, ни ухмылок Валки. Не желаю видеть, как она переодевается, неуклюже управляется с новым телом, находит шрамы, которые я прятала как могла.

Я встаю, выхожу из дома и бреду по дороге среди деревьев на подступах к перевалу. Нахожу камень, сажусь. Обнимаю руками колени и дышу прозрачным горным воздухом. Тусклый отсвет уходящего дня медленно тает над вершинами. Солдаты в доме затихли, отзвуки разговоров едва слышны. Ночь укутывает своим плащом весь мир. Я смотрю сквозь ветки на россыпь звезд. Воздух свежеет, поднимается легкий ветерок, а я забыла теплый плащ в карете, когда бросилась за Валкой в Приграничный Дом.

Валка. Я закрываю глаза. Хрупкое спокойствие, возведенное вокруг ночью, начинает осыпаться по краям. Вот как меня теперь зовут. А о ней надо думать, как… об Алирре? Точно нет, но ни предательница, ни принцесса не годятся тоже. Она остается Валкой, чье бы тело ни заняла, как и я – по-прежнему та же девочка, что еще утром была принцессой. И хотя я больше не могу называться Алиррой, Валкой не стану тоже.

Я больше не принцесса. Что-то внутри нашептывает эту мысль, заставляя шею покрыться мурашками. Это означает нечто большее, чем просто потеря привычного тела и всей прошлой жизни вместе с ним.

Я не принцесса. Я не стану королевой. Я не выйду замуж за чужеземного принца, не буду жить при дворе, где едва знают мой язык. Мне не придется разбираться в интригах, сомневаться в друзьях, учиться никому не верить. Не нужно больше бояться брата, холодного презрения матери, незнакомого жениха. Передо мной совершенно новая жизнь, стоит только захотеть.

Стоит только ухватиться за этот шанс, предоставить Валке мучиться со всеми горестями моей былой жизни, и…

С долгим тяжелым выдохом из меня выливаются все сладкие надежды, забурлившие было внутри. Если Дама хочет заполучить власть над принцем Кестрином, как получила силой материнских чар надо мной, то устроит это именно Валка. Я ничего не знаю о принце и все же не желаю ему такого предательства.

Нужно его предупредить, хотя как сделать это, не потеряв только что открывшегося мне нового будущего и не погибнув от чародейской удавки на шее, я не представляю. Но я буду бороться за это свободное от страхов будущее и такую желанную жизнь вдали от дворца.

Глава 7

Утром, пока Валка еще спит, Лаина помогает мне одеться, вся сплошь улыбки и любопытные взгляды. Наверняка сейчас гадает, что на свете могло разбудить меня в такую рань, потому что Валка всегда спала до последнего.

– Мне погулять с вами, миледи? – Когда я была принцессой, горничная ни разу такого не предлагала.

Я качаю головой, сейчас мне очень нужно побыть одной. Я почти не спала, сон гнали прочь и роящиеся внутри надежды на новую жизнь, и беспокойные мысли о том, что Валка без раздумий продаст Кестрина Даме, едва утвердится в своем положении – скорее всего, как только выйдет замуж и понесет дитя.

Но я хотя бы придумала способ помешать ей: отыщу колдуна, являвшегося мне дома, и с его помощью предупрежу принца об истинной природе его суженой. Может, я ничего и не знаю о колдуне и о том, где его искать по прибытии, но утро все равно дарит надежду разобраться со всем в свое время. В конце концов, он служит королю. Кто-нибудь при дворе обязательно его знает.

А пока мне нужно привести мысли в порядок и подумать о том, как устроить себе желанное будущее. Как компаньонке Валки, место при дворе мне обеспечено, но я бы с удовольствием оставила все связанное с политикой позади. Мне еще предстоит понять, как этого добиться, но думаю, что Валка будет только рада отослать меня подальше.

Я выхожу из нашей спальни в уже пустую гостиную, солдаты давно поднялись и ушли. На улице вижу, как Мелькиор и Филадон что-то вдумчиво обсуждают с командиром Саркором около нашей кареты, а солдаты уже собирают все к отбытию. Я шагаю вдоль отряда и вдруг в испуге застываю. К телеге с припасами еды накрепко привязан белый конь.

Я подхожу поближе и встаю в паре шагов, он качает головой в мою сторону и наблюдает.

– Прости, – бормочу я. – Думала, ты убежал. Надеялась – а ты, значит, не смог выбраться из упряжи.

Жеребец тихонько фыркает, поворачивая ухо к солдатам, загружающим телегу. Те едва удостаивают меня взглядом.

Теперь придется самой как-то освобождать его. Выпустить белого, предостеречь принца, суметь убраться подальше от дворца. Все это нелегко, и еще сложнее придумать, куда податься после. Может, получится стать еще чьей-то компаньонкой или давать уроки, хотя без знания языка будет нелегко. Нужно постараться поскорее выучить менайский. Я бреду дальше, солнце разливает первые лучи по вершинам дальних гор, небо светлеет, а ответов на все тревожные раздумья по-прежнему нет.

Когда я возвращаюсь в Приграничный Дом, от завтрака на столе остается один поднос с едой. Я сажусь и набираю себе холодного мяса и хлеба. Вскоре является Валка. Я насмотрелась на нее за вчерашний день, но снова невольно вздрагиваю от вида самой себя, от того, как она поджимает губы и тянется за куском хлеба. Валка принимается есть, а я с интересом смотрю, как она жует, как играет свет у нее на лбу и щеках. Моему телу так явно не хватает Валкиной мягкости, округлости форм, не тронутой шрамами кожи. Она снова тянется за едой, и я прикасаюсь к рубцу на когда-то моих костяшках новыми пальцами, бледными на фоне ее руки. Она шарахается прочь.

– Знаешь, откуда это у тебя? – Ее испуг меня даже забавляет.

– Не понимаю, о чем ты, – отвечает Валка резким голосом.

– Я собирала шиповник, чтобы приготовить отвар для Джилны. Оступилась на краю оврага и съехала прямо под откос. А внизу росла ежевика, и я распорола руку о колючки. Мать была в ярости. – Я потираю костяшки, вспоминая, как было больно.

Валка глазеет на меня и молчит. Не знаю, напугало ее внезапное дружелюбие или отвратило. А может, она теперь гадает, у всех ли шрамов такое безобидное прошлое. Или почему мой рассказ не заткнула удавка. Но в разговорах с Валкой наказания, кажется, можно не бояться. Я встаю и иду к двери. Пусть теперь немного поварится в понимании того, сколько всего ей нужно знать о моей жизни, чтобы спектакль удался.

Лейтенант Балин и его солдаты уже на улице, готовятся прощаться с принцессой. На идущую к карете меня едва смотрят.

Валка вскоре выходит и принимается с лучезарными улыбками провожать отряд.

– Лейтенант Балин, благодарю вас и ваших людей за помощь, оказанную мне в этом долгом пути. – Она бросает взгляд на карету и меня внутри. – Прошу вас, сообщите матушке, что оставили меня в добром здравии.

– Ваше Высочество, – Балин глубоко кланяется, – для меня было великой честью сопровождать вас. Я лично передам королеве ваши слова.

Спустя несколько минут все солдаты уже на конях и скачут домой, оставляя за собой плотное облако взбитой копытами пыли, плывущее над дорогой.

Валка садится в карету, оглядывая все будто в первый раз.

– Желаю, чтобы ты убрала свои вещи, – говорит она, неприязненным взмахом указывая на свертки ткани в уголке моей скамьи.

Я недоуменно смотрю туда и вижу свою дорожную накидку и подаренный королем теплый плащ, который был на мне в день отъезда. Валка и не представляет его ценности. Я тихонько злорадно ликую и сладко улыбаюсь, заворачивая королевский дар в свой простенький плащ.

– Разумеется.

Валка фыркает и садится рядом со мной, оставляя вторую скамью пустовать.

– А где Лаина? – удивленно спрашиваю я, когда Мелькиор и Филадон поднимаются в карету и устраиваются напротив нас.

Валка раздраженно перебирает пальцами.

– Я отослала ее обратно. Она грубила и ничем особо не помогала. Не было нужды везти ее дальше.

Ну конечно. Я смотрю в окно и больше не заговариваю. Лаина рано или поздно заметила бы неладное. Теперь Валке ничего не грозит.

Принцесса и ее лорды оживленно беседуют все утро, то и дело касаясь дворцовых забот Менайи.

– Вы упоминали нездоровье принца Кестрина, – замечает Валка, когда разговор ненадолго затихает.

– Ему неожиданно стало дурно с месяц назад, – рассказывает Филадон, – когда наш король гостил у вас.

– Накануне он выезжал охотиться, и вдруг… – вступает в рассказ Мелькиор.

– За принцем ходят лучшие целители короля, – продолжает Филадон, будто никто ничего не говорил. Непонятно, зачем было так перебивать Мелькиора. – Они заверили нас, что он поправится.

Хоть что-то хорошее.

Мелькиор любезно улыбается, но слегка поджатые губы все же выдают, что пренебрежение Филадона не ускользнуло и от него. И как будто чтобы досадить нижестоящему лорду, он продолжает:

– Хворь принца Кестрина несколько походила на ту, что забрала нашу королеву. Мы поначалу боялись, что потеряем и его тоже.

– То есть королева умерла неожиданно? – спрашивает Валка.

Мелькиор кивает:

– Слегла одним днем, а уже другим ее не стало, дражайшая леди. Королевы лучше нее у нас не было никогда.

Филадон согласно кивает, но в тяжелом взгляде сквозит раздражение.

Я гадаю, какое место Филадон занимает при дворе: он походя унижает Мелькиора, а лорд вместо ответных выпадов лишь болтает дальше, тщательно сдерживая гнев. Верховный командующий, Мелькиор точно должен стоять выше всех остальных придворных чинов.

Кто же тогда Филадон и почему именно он выбран встречать нас?

Некоторое время спустя, пока солдаты накрывают походный стол в сторонке от тракта, Филадон поворачивается ко мне:

– Леди Валка, вы молчали всю дорогу. Может быть, вам нездоровится?

– Нет, все в порядке, – заверяю я, усмехаясь про себя. Я могла бы и побеседовать, обратись ко мне кто-нибудь. Зато часы молчания ушли на раздумья и планы. Но, раз уж он соизволил заговорить со мной теперь, я не собираюсь упускать такую возможность.

– Только, пожалуйста, милорды, прошу вас не звать меня леди Валкой. Мне слишком непривычно. Мою матушку тоже зовут Валка, поэтому дома меня называли леди Торнией.

– Разумеется, миледи, – соглашается Филадон с легким поклоном.

Мелькиор повторяет его движение с выражением вежливой скуки.

Валка бледнеет от злости и бросает на меня яростный взгляд.

– Благодарю вас, милорды. – Я улыбаюсь ей. Новой жизни – новое имя. Пусть она стала принцессой, зато я могу избавиться от ее личины, а она обречена всю жизнь провести под моей.

До конца стоянки я снова молчу, улыбаюсь, киваю в ответ на редкие обращения и наслаждаюсь простым, но сытным обедом из хлеба, сыра, фруктов и холодного мяса.

Вскоре после еды мы возвращаемся в карету и движемся дальше. Каменистый перевал уступает место редким лесочкам, а вскоре взгляду открывается все больше и больше склонов с пышными травами и поздними полевыми цветами, которые подолгу тянутся между совсем уже редкими елочками и дубами. Через день-другой мы наверняка спустимся к равнинам.

Мы прибываем на ночлег в небольшой придорожный трактир аккурат под вечер, когда солнце уже в полушаге от горизонта. Умывшись в своей комнатке, я пробираюсь к загонам, в которых привязаны все наши лошади, и выискиваю белого жеребца. Конюхи ушли в дом ужинать, оставив лошадей, но могут приглядывать за ними через двери кухни. В глубине загона виднеется белый. Смотрит на меня, подняв голову, живыми внимательными глазами. Сердце болит за него.

– Не представляю, как тебя освободить, – бормочу я, опираясь о деревянную балку. Ночью оставят дежурить кого-то из солдат, и даже сейчас мимо дверей то и дело снует прислуга с кухни – слишком часто, чтобы я решилась выпустить жеребца. – Валка из тех, кто сдаст тебя живодеру, как только поймет, что не может объездить. Жаль, что ты не смог убежать на волю в тот раз.

– Я предпочел остаться, принцесса, – отвечает он глубоким мягким голосом.

У меня глупо открывается рот. Что?

– Ты сейчас… ты говоришь?

Мое изумление как будто бы забавляет коня.

– Да, – подтверждает он.

Я вижу, как шевелятся его губы, хотя и не совсем в лад со звуками, стоящими у меня в ушах. Но он говорит, говорит вслух, произносит звуки, невозможные для лошади.

– Но как?

– Полагаю, это должно быть очевидно.

Я прижимаю руку ко лбу, словно так можно унять круговерть мыслей. Но все по-прежнему кажется невероятным, если только не…

– Колдовство?

Он склоняет голову, ну совершенно как благовоспитанный придворный.

– Тебя прокляли? – допытываюсь я, снова хватаясь за балку между нами.

– Нет, – отвечает он с веселыми нотками в голосе. – Отнюдь. Умение говорить в моей природе. Я просто предпочитаю не щеголять им перед вашим видом.

– Тогда как ты… почему ты здесь?

И почему подобное создание не соизволило подать голос для того, чтобы обрести свободу?

– Я попался в трудное время, был сам не свой, – отвечает жеребец. – А твой брат просто выкупил меня, едва узнал, что я не даю себя оседлать. – И продолжает, будто невзначай: – Этот твой братец – дурень дурнем, между прочим. Я было разочаровался в человечестве, но тут наконец появилась ты.

У меня вырывается смешок, потом еще один, резкий и сдавленный. Так я отчаянно стараюсь проглотить хохот, чтобы не привлекать внимания людей с кухни. Моего брата обзывает дурнем говорящая лошадь, а я, значит, надежда человечества? Похоже, я теряю рассудок. Может быть, так мстит Дама – отнимает у меня ясный ум, обрекает всю жизнь скакать за бабочками – безобидной, безопасной. И бесполезной.

– Нужно было уходить, – говорю я мягко. Безумна я или нет, но он все еще здесь, а Валка не оценит коня, на котором нельзя ездить.

– Я остался, потому что ты мне нравишься. В тебе есть милосердие и справедливость.

– Это совсем не повод. Что бы там во мне ни было, я едва ли смогу тебя защитить. Так что принцесса наверняка…

Я снова изумленно смотрю на него. Принцесса, назвал он меня, впервые заговорив. Твой брат, сказал он.

– Я знаю, что с тобой случилось. В тот день я оставил ваш отряд и уже ушел в лес ниже по реке, когда твою жизнь отняли и отдали ей. Я был не в силах вмешаться, но стал свидетелем содеянного.

Голос у него глубокий, спокойный, такой настоящий. Это никакое не наваждение, просто нечто, неведомое мне доселе.

– Поэтому ты остался с нами, – заканчиваю я тихо. – Но объясни же, как ты говоришь? Что ты такое на самом деле?

– Я – Конь, мое племя существует издревле и отличается от ваших вьючных созданий так же, как ты сама. Твой конюх почти не промахнулся, сказав, что меня пригнали с Пышных Равнин, я был рожден не намного южнее тех мест. Во времена, давние даже по людским меркам.

Он встряхивает гривой и косится на двери кухни, но там по-прежнему тихо.

– Ты уже придумала, как снять заклятие?

– Снять?

– Ну конечно! Ты ведь хочешь его снять, не так ли?

Я собираюсь с духом.

– Сначала хотела, но… но у меня было время подумать, так что больше не хочу.

– Так что больше не хочешь, – повторяет он, словно слова могут поменять от этого смысл.

– Не хочу.

– Почему? – Если лошади способны всем своим видом выражать ошеломление, думаю, это выглядит именно так.

– Не придется быть той, кем я была. Понимаешь? У меня никогда и не получалось, я терпеть не могла двор, а теперь могу просто оставить все позади. Могу сама выбирать себе жизнь.

Белый пристально смотрит на меня, а когда заговаривает вновь, я слышу нотки разочарования:

– Ты не чувствуешь долга перед своим народом?

К щекам приливает кровь.

– Мой народ остался дома. Кем бы я ни была, я не смогу помочь им из Менайи.

– Менайцы и есть твой народ. Они тебя выбрали. Хочешь подсунуть им гадюку вместо себя?

Я застываю, думая о Валке и о дворцовой жизни.

– Она не причинит вреда больше, чем дозволит королевская семья. А если они дозволят хоть что-то – значит, скорее всего, и сами не лучше ее. Я бы не смогла с ними бороться. Она в любом случае справится лучше меня. Она понимает в политике.

– Желающие власти редко в самом деле заслуживают ее. Она принесет стране одни несчастья. Ты же изо всех сил старалась бы не навредить. – Он пытается быть терпеливым.

Я качаю головой:

– Вал…

И замолкаю, потому что удавка впивается в шею, пережимает дыхание и кровь. Я повисаю на ограде, хватаясь рукой за горло и широко открывая рот. Наконец воздух снова врывается внутрь с хриплым свистом.

– Принцесса? – мягко спрашивает конь.

Я выпрямляюсь, убираю руку и пробую снова, будто ничего не случилось. Голос звучит сипло и сдавленно.

– Она не злая от природы. Просто черствая и мелочная. И станет беспокоиться о платьях и украшениях больше всего прочего. А принцессе в таком не будет отказа. Есть в правителях черты похуже неравнодушия к брошкам.

Если бы только знать, что Валка не предаст принца, меня совсем ничего не тревожило бы. Но она предаст, хотя бы потому, что теперь тоже во власти Дамы. Я не могу помешать ни той, ни другой, зато могу предупредить принца. И точно могу сделать это, не возвращая своего прошлого.

– И тебе совершенно безразличны собственное имя и статус?

– В жизни так много всего кроме имен и статусов. – В моем голосе звенит напряжение. – Настоящей принцессой я все равно никогда не была.

Хотя бы это удавка позволяет заявить вслух.

– Да, – соглашается конь, немного подумав. – Ты никогда не желала власти. Это лишь делает тебя лучшей принцессой, чем прочие.

Настырный говорящий конь, кто бы мог подумать.

– Почему тебе вообще так важно, кто я?

– Я думал, это важно тебе. И, думаю, еще станет, когда ты поразмыслишь. А на это у тебя теперь, кажется, предостаточно времени. – Он отворачивается и идет к остальным лошадям. – Приходи поговорить снова, принцесса.

Я смотрю ему вслед, вижу, что остальные лошади не отличают его от своих – говорящего коня с обостренным благородством. И не представляю, что со всем этим делать.

Я возвращаюсь в дом и весь ужин кручу в голове нашу беседу. Почти не уделяю внимания Валке и лордам, но едва ли они это замечают. И даже лежа в постели, я все еще не могу уразуметь, почему белого коня все это остановило, когда до свободы было рукой подать. То есть копытом в его случае.

Постепенно я проваливаюсь в тревожное забытье, и мне снятся равнины. В безлунной ночи они освещены лишь мерцанием звезд. Травы вокруг сначала кажутся низкими, но, пока я иду, вытягиваются и начинают оглаживать плечи. Двигаться становится трудно, я шагаю прямо и целеустремленно, но не представляю куда, потому что едва вижу что-либо над волнами стеблей.

И к оврагу выхожу так неожиданно, что падаю вниз, лечу с откоса под градом мелкого щебня. Ущелье совсем узкое, с десяток шагов, каменные склоны возносятся надо мной отвесными стенами. Я осторожно поднимаюсь на ноги, отряхиваю с ладоней песок. Взгляд мой притягивает бледный лучик света далеко в расщелине. Добравшись до него, я вижу жерло подземного хода.

Он ведет прямо всего несколько шагов, за углом – все то же мерное свечение. Повернув, я выхожу к яркому свету. В скале вырублена просторная комната. Она совершенно пуста, кроме огромного каменного возвышения в середине. Над пьедесталом висит лампа, что дает это ровное яркое свечение – благодаря скорее световому камню, чем пламени. Я с опаской подхожу ближе, но больше в пещере никого нет, а вход за моей спиной – единственный.

На пьедестале покоится неглубокая чаша, до краев наполненная мерцающей водой. Я нерешительно гляжу в нее, памятуя о прошлой встрече со своим отражением. Но ничего странного в этот раз нет, в воде отражаюсь я.

Я сама. Воздух вырывается из груди, будто от удара под дых. На меня смотрит лицо, всю жизнь бывшее моим. Я не могу отвести взгляда, а образ меняется, мои черты расплываются, волосы темнеют до черных. На меня смотрят карие мужские глаза.

Мне становится дурно, будто от качки, когда я узнаю в мужчине того самого колдуна. Он хмурит брови, по лицу пробегают тени, и губы шевелятся, выговаривая мое имя: Алирра.

Я мотаю головой и хватаюсь пальцами за края каменного стола. Колдун подается ближе, в его чертах сквозит растерянность, и я снова вижу свое имя на его губах.

Нет. Я бросаюсь прочь от возвышения, путаюсь в собственных ногах, спешу к выходу. Проскочив сквозь него, падаю в удушливый мрак. В отчаянии тянусь в пустоту, чернильная тьма застилает глаза, заливается в рот. Пальцы, скрюченные в когти, вцепляются в край чего-то, я срываю с себя одеяло, в щели ставней сочится лунный свет, а в мою грудь наконец-то вновь льется сладкий ночной воздух.

Глава 8

На следующий день мы спускаемся с предгорий. Обширные долины тянутся, насколько хватает глаз, золотистые от совсем еще летнего зноя травы колышутся волнами. Я с облегчением отмечаю, что они вовсе не такие высокие, как мне снилось, а едва по колено лошадям.

Тут и там разбросаны деревеньки, окруженные полями пшеницы и кукурузы, более низкими островками с посадками овощей и маленькими фруктовыми садиками. Порой мы проезжаем мимо огромных лугов, кругом обнесенных изгородями, за которыми бродят кони. Здесь, рассказывает принцессе Мелькиор, устроены хозяйства, в которых разводят лучшие менайские породы лошадей.

После ужина в очередном трактире я снова иду на конюшни. Работники еще не вернулись с кухни, но снаружи караулит один из воинов. Когда я дохожу до загонов, белый тянет голову из стойла и толкает меня носом в плечо. Я упираюсь ногами, чтобы не упасть.

– Ты поразмыслила над своим будущим? – спрашивает конь негромко.

Пока я успела только понять, что не так уж и рвусь искать колдуна, – что, если он разглядит настоящую меня под чарами, как в этом сне? Я не хочу, чтобы он вынудил меня снова быть принцессой, но другого способа донести предостережение до принца нет.

Поэтому я отвечаю на вопрос белого собственным:

– Почему ты вообще решил, что мы можем что-нибудь сделать?

От его вздоха мимо ушей со свистом проносится воздух.

– Я не могу. Только ты можешь развеять заклятие Дамы.

– Я?

– Или наложить новые чары равной мощи, или уговорить ее снять изначальные.

Меня тянет смеяться. Одно невероятнее другого.

– Я вроде бы не колдунья, – отвечаю ему сухо.

– Тогда придется выяснить, чего она хотела добиться, заклиная тебя.

Ей нужен принц Кестрин – который пребывал во власти безымянной хвори, когда встретившие нас лорды видели его последний раз.

– Может быть, уже добилась, – бормочу я.

Впрочем, если бы она получила желаемое, то не стала бы менять нас с Валкой местами.

– Вы встречались и раньше, – отмечает белый.

– Да.

Он ждет, повернув ко мне уши.

– Ей нужен принц, – сознаюсь я.

Слова гулко и тяжело повисают в воздухе между нами. Продолжать совершенно не хочется.

– Она приходила ко мне дважды. На второй раз сама все сказала: ей нужен принц Кестрин.

– И самозванка поможет ей заполучить его, – тихо договаривает конь. – А ты будешь стоять и смотреть?

– Нет… нет, не буду. – Я мотаю головой и сжимаю руки. – Я предупрежу его. А потом уеду из дворца. Мне не обязательно быть принцессой. Только вот…

Я растерянно затихаю. Некоторые кусочки мозаики никак не сходятся.

– Что?

– Дама невероятно сильна. Не могу понять, зачем ей понадобилась… – Я сглатываю подступающее давление цепочки и ищу более расплывчатые слова: – Зачем мы вообще нужны ей, чтобы… чтобы добраться до принца.

Жеребец задумчиво склоняет голову.

– Считаешь, она способна одолеть его?

– Думаю, да.

Колдуна она сразила с легкостью. До сих пор я могу лишь надеяться, что он вообще пережил схватку. Тем более невероятно, что с ней справится не обученный колдовству принц.

– Значит, она неспроста ведет игру без грубой силы. Вероятно, хочет, чтобы он сам сдался, покорился ей. Если она подчинит его волю, то получит над принцем нерушимую власть.

Я отвожу глаза. Для этого Даме нужна приманка, тот, ради кого принц согласится отдать себя. Вот почему Семья выбрала меня – принцессу, о смерти которой никто не станет горевать. Я закрываю глаза, но не могу спрятаться от очевидной правды. Принц осознанно готовится, когда придет время, откупиться невестой вместо себя. Только теперь он предаст Валку, которая собирается отплатить ему тем же.

– Принцесса? – выжидающе спрашивает белый.

Я открываю глаза и сглатываю болезненный ком в горле.

– Я предостерегу его, – говорю, потому что должна. Потому что пока у меня о принце есть только догадки – ни одной хорошей, но и ни одной проверенной.

Белый вздыхает. Я опираюсь на дверцу стойла и пробегаю взглядом по очертаниям его шеи и спины. Прекрасное создание, сильное и благородное, но во всех его движениях сквозит неуловимая усталость. Не могу я до конца уловить и причин, по которым он променял свободу на привязь и разговоры со мной, даже будь я и в самом деле надеждой человечества.

Я прерываю молчание:

– Скажешь мне свое имя?

Он пристально смотрит на меня и тихонько фыркает:

– Фалада.

Снаружи слышатся негромкие шаги. Конь утыкается носом в сено. Почти сразу в дверях появляется один из конюхов и кланяется, увидев меня:

– Вам помочь, миледи?

Я качаю головой, про себя радуясь, что он знает мой язык.

– Нет, благодарю.

Конюх принимается за работу, а я возвращаюсь в дом на ночлег.

Следующий день начинается как все прежние. Ничто не предвещает беды, пока уже поздним утром я не замечаю самодовольную улыбку Валки, выходящей размять ноги во время остановки.

– Приготовьте мою лошадь, – приказывает она командиру Саркору. – Мне надоела карета.

– Ваше Высочество, – вежливо отвечает Саркор и уходит вдоль дороги к концу каравана, где привязан у повозки с едой белый жеребец. Я тайком наблюдаю.

– Не желаете присоединиться, милорды? – Валка с сияющей улыбкой обращается к нашим спутникам.

– С удовольствием, – говорит Мелькиор. За лошадьми для лордов тут же отсылают другого солдата. Я чувствую короткий взгляд Филадона, но четвертой лошади для меня все равно нет. Была бы – я бы давно предпочла путешествовать верхом, а не в обществе Валки.

Я отхожу от них в сторонку и смотрю, как конюхи достают подходящие седла из телеги. Дэйрилин не дал дочери в дорогу собственную лошадь. Отказал в просьбе? Или она отказалась сама, уже надеясь занять мое место и понимая, как мне будет не хватать прогулок верхом? Так мелочно отыграться за прошлое вполне в ее духе.

Только у нее самой теперь конь, на котором не прокатишься. И ничем хорошим это не кончится.

Я вижу, как конюх подходит к белому и накидывает тому на спину подседельную попону. Фалада всхрапывает и пятится, яростно вертит головой и скалит зубы. Конюх с воплем отшатывается, жеребец в ответ встает на дыбы, попона слетает с его спины, как скорлупка, вся телега ходит ходуном из-за туго натянутой привязи.

– Тише! – кричу я и бегу в их сторону. Солдаты обступают Фаладу кольцом, но держатся на расстоянии. Белый храпит и тянет привязь, на его шее бугрятся мышцы.

– Тише, – снова говорю я, вклиниваясь между двумя солдатами, чтобы подойти к коню.

– Верия… леди, назад! – приказывает Саркор.

Я тяну руку к жеребцу, надеясь, что он услышит.

– Тише, – повторяю вновь.

Он опускается и смотрит на меня.

– Успокойся.

Фалада стоит не шевелясь.

– Никто не будет ездить на тебе, – говорю я ему.

Конь прядает ушами в сторону уже идущего к нам Саркора. Сделав два торопливых шага, подается вперед и утыкает нос в мою ладонь.

– Ну-ну, – бормочу я, гладя его по щеке второй рукой.

Саркор крепко берет меня за локоть и тянет прочь.

– Он просто испугался, – говорю я, пытаясь высвободиться из цепкой хватки.

– Именно, – отвечает Саркор. – Потому я и приказал отойти.

– Не надо надевать на него седло.

Я позволяю Саркору вывести меня из круга, потому что он вцепился почти как брат и так же не будет слушать возражений. Но ведь не ударит?

– Не наденут, – говорит он и выдает своим людям целый шквал команд на менайском.

Не все удается понять, но «принцесса» и «коня» и «позже» звучат ясно.

Я оглядываюсь через плечо. Люди обходят белого стороной и разбредаются по делам.

Саркор ведет меня прочь от дороги. Юбки цепляют траву и тянут меня назад, пока он тащит вперед. Наконец он останавливается, и я благодарно выдыхаю. Отряд уже довольно далеко, никто ничего не услышит. Оттуда по-прежнему отлично нас видно, но я не знаю, чего ждать от Саркора, так что это не успокаивает. Он сжимает мою руку непреклонно и крепко, но не больно. Пока.

– Что за дурость, – бросает он, резко оборачиваясь ко мне. Отпускает мой локоть и упирается в бока кулаками. – Вы что творите?

– Он бы меня не тронул.

– Вы знаете об этом коне еще меньше, чем принцесса, – отрезает Саркор. – Он взбесился, а вы подошли к нему. Наплевав на приказ.

Приказ, отданный сразу на двух языках в порыве остановить меня. Он испугался, а теперь только сильнее из-за этого злится.

– Я не хотела…

– Не лгите мне! – рычит он.

Я застываю, уткнувшись взглядом в его грудь на расстоянии двух ладоней от себя. Ужасно хочу, чтобы он отошел. Но не смею шелохнуться.

– Вы меня услышали и сделали по-своему. Пострадай вы там – виновным был бы я.

– Простите, – шепчу я тихо.

– Пока вы едете со мной, вы подчиняетесь мне. Это понятно?

– Да.

– Я поклялся доставить в Таринон принцессу и ее спутников невредимыми. Подвергнете опасности вашу леди или кого-то из моих людей еще раз – и я позабочусь, чтобы обо всем узнал король. И ему это не понравится.

– Простите, – повторяю я неровным голосом. – Я не хотела никому навредить. Но…

– Но? – отзывается он настороженным эхом.

Я не смотрю на него.

– Белый… Ей нельзя на нем ездить. Ни сейчас, ни позже.

Недолгое молчание.

– Объезжать жеребцов рискованно, но не вижу причин принцессе с ним не сладить.

Я качаю головой. Может, он слышал о том, что я часто выезжала верхом, но Валка и вполовину не настолько умелая наездница, да и Фалада не позволит даже оседлать себя.

Саркор долго вглядывается в меня.

– Что вам известно?

Я осторожно вдыхаю. Он умен, и он знает, что Валка – Валка, которой я притворяюсь, – почти не подходила к белому.

– Коня подарил ей брат, – говорю я. – Вручил прямо перед отбытием, на замену ее собственному.

Саркор смотрит мимо меня на вереницу лошадей и повозок.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы сами видели, каков их принц.

– Видел?

Да, Валка не может такого знать – никто, кроме меня и брата, не знает, что Саркор вступился за принцессу в коридоре.

На короткий миг я тону в неверных ответах. Найдя нужный, произношу его, будто наконец глотнув воздуха:

– Две недели назад вы приставили к принцессе квадры стражников.

– И вы полагаете, что знаете причину?

Я, не подумав, поднимаю взгляд. От недовольства мелкие морщинки на лице Саркора стали глубокими.

– Н‐нет, – запинаюсь я. – Нет. Но… но вы наверняка догадались… что брат обижал ее. И это тоже могло быть насмешкой – подарить ей коня, которого невозможно объездить.

Особенно для пути в Менайю, страну прославленных наездников.

Саркор понимает. Я вижу, как он стискивает зубы, как бросает короткий тревожный взгляд на белого жеребца. Но он ни за что не признает такое вслух. Долг обязывает его защищать ото всех честь моей семьи, несмотря на то, каков братец на самом деле. Командир смотрит на меня сверху вниз, лицо его будто высечено из камня. В наклоне плеч ясно читается угроза.

– Мы бесконечно уважаем семью принцессы Алирры. – В голосе сквозит нехорошая мягкость. – Помните об этом.

Я порывисто киваю.

– Услышу, что вы распускаете такие слухи, здесь или во дворце, – будьте уверены, что Семья быстро узнает, откуда они.

Я снова киваю и опускаю взгляд на траву.

– Надеюсь, у нас больше не будет поводов для беседы, – отрезает Саркор. Больше всего это похоже на приказ. Я опять киваю, но он уже размашисто шагает к дороге. Я жду, пока пройдет дрожь в руках, прежде чем идти следом.

* * *

– И как ты догадалась взять такую лошадь? – возмущается Валка тем же вечером, когда мы готовимся ко сну. Это ее первые слова, добровольно сказанные мне за все время наедине. – Совершенно никчемная! Прикажу сдать ее живодеру.

Я цепенею и отбиваюсь от волны страха. Нельзя показывать, что мне есть дело. Выдавливаю короткий смешок.

– Это подарок от брата. Так что не удивляйся, что на ней нельзя ездить.

Она смотрит на меня, и уголок ее губ трогает кривая ухмылка. С Валкой брат никогда не обходился жестоко, так что это кажется ей забавным.

– Вот как?

Мне может не представиться другого случая вступиться за жизнь белого. Я осторожно киваю, глядя на Валку.

– Теперь он твой брат, так что лучше остерегайся его игр. Сдашь лошадь на убой – и он победит. Выставит тебя невеждой, погубившей превосходное племенное животное. Потом еще и лично что-нибудь устроит, когда приедет на свадьбу. Уничтожит тебя в глазах всего двора. А если сделаешь вид, что тебе все равно, – сможешь досадить ему и победишь сама.

Валка хмурится:

– Предлагаешь слушать твои советы?

Кажется, перестаралась.

– Делай как тебе угодно, – бросаю я и отворачиваюсь.

Валка не отвечает, хотя я чувствую на себе сердитый взгляд. Остается только надеяться, что она хоть немного подумает о моих словах.

Ездить верхом она больше не стремится. И Филадон, и Мелькиор пытаются отдать ей своих коней. Она отвергает их предложения с горящими гневом глазами, злясь на то, что теперь ее жалеют. Если бы я не тревожилась о будущем белого, то позабавилась бы тем, как аукнулась выходка братца: предложение Мелькиора приправлено широкими улыбками и снисхождением к бедной девочке, которой даже не смогли дать достойного скакуна.

А вот Филадон меня удивляет. Предлагая Валке коня, он не выказывает никакой надменности и осуждения, и даже со мной ведет себя так же. В самом деле, каждый раз, когда мы почему-то ненадолго остаемся вдвоем – ожидая отъезда на постоялых двориках или приходя на завтрак раньше других, – он по-доброму беседует со мной.

Не расспрашивает о принцессе, о наших отношениях, не дает ни малейшего повода решить, что у его дружелюбия есть некая цель. Но и не окатывает безразличием, как Мелькиор. Даже в присутствии принцессы всегда находит для меня улыбку, передает еду и напитки раньше, чем я попрошу. Валке не раз приходится прикусывать язык, ведь нельзя же выговаривать лорду за эти маленькие знаки расположения, когда он ничем ее не обидел. Интересно, не потому ли Филадона и выбрали встречать принцессу, что он такой сердечный человек.

Может быть, он даже поможет мне отыскать новое место. Или хотя бы поддержит своими добрыми жестами в эти первые недели при дворе и при Валке, пока я буду разбираться, какого будущего вообще желаю. Потому что, несмотря на долгие часы молчания в карете и в спальнях одинокими вечерами, когда я пыталась придумать себе работу и жизнь по душе и силам, я придумала не так уж много.

И сейчас, когда город короля из пятнышка на горизонте превращается в рассекающие равнину огромные стены, у меня по-прежнему нет плана лучше, чем самый первый. Сидя напротив Валки, я смотрю, как мы въезжаем в тяжелые ворота и в новый мир. Весь стольный Таринон втиснут в эти стены, вытянут вверх многими этажами зданий из желтого камня. Люди заполоняют улицы, стекаются в переулки, свешиваются из окон, чтобы увидеть, как мы едем. Дети расселись по крышам домов пониже, босые и смешливые. Меня завораживают размеры города, высота построек, богатые наряды, тут и там мелькающие в толпе простых людей. И все эти горожане собрались здесь, чтобы увидеть меня – или ту, кем я была недавно. Глядя на них, я отчаянно благодарю судьбу за избавление от жизни рядом с королем, что с легкостью правит столь многим.

У ворот дворца толпа резко заканчивается. Мы с перестуком катимся по великолепному двору, подковы лошадей звенят о брусчатку. Когда карета замедляется, Валка встает и шагает к дверцам одновременно с подошедшим открыть их лакеем. Я смотрю наружу и ищу в толпе дворян человека, с которым должна была обручиться, того, кого теперь нужно предостеречь. Вот она, жизнь, с которой я прощаюсь навсегда. Вот она, судьба, которую я не обязана принимать.

Валка выходит наружу, едва распахиваются двери, нетерпение сквозит в каждом ее шаге.

– Ваше Величество, принцесса Алирра ка Розен, – возглашает Мелькиор, сам только мгновением раньше спрыгнувший с коня. Ближайшие к королю придворные расступаются, открывая моему взору молодого мужчину чуть позади него.

Дыхание застывает в груди. Я уже знаю человека, стоящего рядом с королем, я видела их принца раньше. Такой же рослый, как отец, с теми же черными волосами, что у всего их народа, только вместо резких ястребиных черт короля – высокие, немного женственные скулы. И снова сходство – тот же резко очерченный подбородок, тот же ореол врожденного величия.

– Алирра, позвольте представить моего сына, принца Кестрина, – говорит король, и колдун из моей спальни кланяется в ответ на реверанс Валки.

Я вцепляюсь в раму окошка, будто бросая якорь в неистовой качке, будто это может удержать меня от падения в опасно накренившемся мире. Колдун и есть принц Кестрин.

Валка застенчиво отводит от него взгляд. Принц держится принужденно, словно все еще сопротивляется хвори и боится хоть на миг выказать слабость. Он пробегает глазами по карете, скользит взглядом по мне, словно я не примечательнее тени на стене, и снова смотрит на Валку. Не знаю, видит ли он странность в ее поведении – наигранное смущение вместо растерянности от того, что они уже встречались раньше.

Мне отчаянно хочется подойти, сказать принцу: не доверяй ей. Он приходил предостеречь меня, и, будь он хоть принц, хоть колдун, теперь я должна предостеречь его. Обязана. Но слова еще только рождаются в сознании, а цепочка Дамы уже сдавливает шею.

Мысли путаются, дышать становится тяжело, и я просто смотрю, как принц берет подошедшую Валку под руку. Надо выйти сейчас же, пойти с ними, пока меня не бросили позади и не забыли. Но мои пальцы никак не могут отпустить раму окна, а я не могу заставить себя шевелиться.

Принц ведет свою даму к огромным дверям с замысловатой резьбой и искусной мозаикой из бронзы. Я в онемении разглядываю их, вспоминая парадные двери нашего дома с их железной отделкой и сине-белой раскраской. Здесь они показались бы деталькой игрушечного домика, маленькой и до смешного простой.

По кивку короля двери приветственно распахиваются. Но он не заходит, а встает на пороге и смотрит назад. Мелькиор и Филадон отступают на шаг, чтобы не мешать своему повелителю, то же самое делают остальные лорды. Взор короля, холодный и бесстрастный, через весь двор падает на меня. Он знал, что я здесь, что спутники уходят без меня, и решил подыграть, а потом остановить их. Кивнув в мою сторону, он говорит что-то Валке, стоящей рядом с принцем.

Я заставляю себя разжать пальцы, поднимаюсь и иду к двери; ноги подгибаются, будто я успела постареть с нашего прибытия. Спускаясь из кареты, я вижу самодовольную улыбку Валки, тонкую, режущую по живому. Слишком поздно догонять их, поздно хвататься за потерянное положение. Она уже оставила меня позади. Этого достаточно, чтобы новый двор понял – мне не место при ней. Я и в самом деле глупая и бестолковая, как считала мать, и совершенно не представляю, чем за это поплачусь.

Валка говорит что-то королю, пренебрежительно взмахнув рукой, и они скрываются во дворце.

Я остаюсь тонуть в море звуков и движения. Слышу, как стучат копыта лошадей, которых кто-то уводит. Приветственные оклики солдат через весь двор, суетливый топот слуг, шаги еще не попавших внутрь дворян. Кругом гомон, смех, крики, ругань, и все до последнего слова на менайском. И единственный человек, которого я представляла союзником, человек, с которым у нас теперь общий враг, оказался моим суженым.

Я обхватываю плечи руками. Позволив себе промедлить, позволив им бросить и забыть меня, я потеряла все надежды на место при дворе, и некому помочь мне отыскать это место хоть где-то еще. Кажется, будто в любое мгновение я могу рассыпаться на кусочки, будто душа вот-вот расколется под натиском осознания случившегося.

– Леди? – Рядом стоит невысокий, строгого вида человек. Я поворачиваюсь к нему с отчаянием утопающего. Он смотрит с сомнением. – Идите за мной.

У него низкий голос и такой сильный акцент, что я едва разбираю слова, но это все-таки мой язык. Я вглядываюсь в гладко выбритое лицо, в колючие темные глаза под густыми бровями. Волосы у него острижены, а не забраны, как у солдат. Я иду за ним через двор к боковому входу и дальше из коридора в коридор. Иду слепо, не глядя по сторонам. Наконец мой провожатый открывает одну из дверей и жестом указывает внутрь.

Я вхожу в маленькую спаленку. Дверь за спиной тут же закрывается. В тишине тают удаляющиеся шаги. Немного постояв, я иду к маленькому креслу у окна и сажусь. Разглаживаю на коленях юбки, аккуратно складываю руки. Я знаю, что здесь позаботятся о Фаладе, что мои сундуки не пропадут, что единственный, кто теперь, возможно, действительно пропал, – это принц, но о нем я думать не буду.

Глава 9

Вечер собирается в уголках двора под окном, мягкие синие тени расправляют крылья над вымощенным мозаикой полом. Один этот дворик, весь устеленный узорами из переплетенных соцветий и кругов, скрытый в недрах дворца и всеми забытый, ясно дает мне понять, насколько важно королю было отыскать принцессу, которую никто не станет оплакивать, пади она жертвой Дамы. Иначе почему он не уехал в то же мгновение, как увидел наш грубый брусчатый двор? Мы им не ровня, моя семья – кучка простолюдинов в сравнении с обитателями такого роскошного дворца.

Оцепенение уже проходит, как обычно оставляя меня наедине с отчаянным страхом, которого я не хочу замечать. Я утратила место при дворе раньше, чем получила его, вместе с ним утратив и всякую возможность отыскать пути к новой жизни. Если Валка меня прогонит, куда я пойду? Не зная города, почти не понимая языка, не смея надеяться на Филадона, который, хоть и был добр ко мне, едва ли поможет теперь, когда я в очевидной немилости. Но много сильнее, чем о собственной судьбе, я тревожусь о невозможности предупредить колдуна, что Валки нужно опасаться, – колдуна, оказавшегося моим суженым. Рассказав что-то принцу Кестрину теперь, я могу случайно выдать свою настоящую личность, но просто отойти в сторонку и позволить Валке предать его все равно невозможно.

Из коридора стучат: уверенное «тук-тук-тук» врывается в мои раздумья. Я поворачиваюсь на звук и окидываю взглядом уже позабытую обстановку сумеречной спальни. Стук раздается снова. Я встаю, иду к двери и нерешительно открываю.

В ярко освещенном коридоре стоит командир Саркор, при нем только Матсин эн Корто. Саркор коротко кланяется, взгляд его строг, губы сжаты. За хмурым выражением проступают сила и ясный ум. Я неожиданно остро жалею, что разозлила его в день, когда Валка пожелала прокатиться на белом. Не ослушайся я тогда – могла бы сейчас поговорить с ним, спросить, что произошло, пока я сидела одна в комнате.

– Леди, вашего присутствия просит король.

Я киваю и иду за ними. Валка отвергла меня бесповоротно и едва ли захочет видеть. Даже не представить, отчего король озаботился моей персоной. Нужно быть осмотрительной, чтобы он не решил, будто я чем-то могу угрожать принцессе.

Наш путь через дворец ярко освещен развешенными по стенам светильниками. Первые же коридоры поражают меня богатством – деревянными полами, полосами мозаики по стенам, но дальше все становится еще роскошнее, изысканнее, с деревянными украшениями и резьбой, с мозаичными узорами от уровня плеч и до самых потолков. Слышится тихий говор множества людей, отдаленный смех, плывущая откуда-то музыка. Вместо ламп появляются световые камни, ровно и мягко сияющие волшебным золотым свечением. Дома было только четыре таких, и все поместили в комнату гостившего короля. Впрочем, раз мать вызывала к себе колдуна, он мог зачаровать для нее еще несколько.

Я непроизвольно сжимаю в кулаках полотно юбки, вспоминая, как мать и колдун Эфрин накладывали свои чары, не подумав даже спросить моего мнения. И какой глупый способ привязать силу – через носовой платок, который может украсть кто угодно. Без него Дама никогда не заполучила бы власть надо мной, не сумела бы отобрать мое тело и заставить меня молчать. Думаю, мать не могла и представить, что я потеряю платок или что кто-то так ужасно обойдется со мной, отняв его. Тем не менее из-за этого мне открылся путь к свободе, так что я должна благодарить ее за недальновидность.

Воины замирают у резной инкрустированной двери. Саркор стучит, изнутри отзываются коротким тихим приказом. Командир открывает дверь и с поклоном заходит.

– Ваше Величество, позвольте представить леди Валку, именуемую Торнией, компаньонку принцессы Алирры.

Я захожу и приседаю в реверансе. Саркор кланяется еще раз и удаляется, а я все жду.

– Леди Торния, – наконец произносит король, и я могу выпрямиться. Он одет в светлую тунику с бежевыми и золотистыми узорами; вместо ремня, на котором крепился клинок, – расшитый золотом пояс. Здесь оружие под рукой ему не нужно. Вместо него король держит бокал, мягко обхватив пальцами тонкую золотую ножку.

Я опускаю взгляд и смотрю на его легкие кожаные туфли, тоже все в узорах, с длинными загнутыми носами. Цепенею и не могу отвести глаза. Наверняка наш дом казался ему грязным – с булыжным двором, потертыми полами, забросанными камышом, с бегающими внутри собаками. Наверняка. Все время визита он ходил только в сапогах.

– Надеюсь, вас достойно устроили здесь.

– Вполне. – Чуть не забыв, я добавляю: – Ваше Величество.

Жидкость в его бокале легонько кружится, пока король рассматривает меня. Я не переодевалась и еще даже не умылась. Он не отводит взгляда, но принимает мой ответ.

– Вы знаете, что принцесса недовольна вами.

– Ваше Величество, – подтверждаю я.

– Она попросила найти для вас работу, приспособить к делу.

Король выжидающе молчит, но я не отвечаю.

Смотрю на бокал в его руке. Изящный стеклянный сосуд с тонкой ножкой, убаюканный в пальцах, кажется таким же хрупким, как это мгновение, как мои слишком смелые надежды: неужели король самолично даст мне место, подарит будущее и позволит выстроить новую жизнь? Я замираю с пустым лицом, чтобы не выдать затрепетавших в груди ожиданий.

– Вы можете объяснить, чем так сильно разгневали принцессу? – спрашивает он.

– Она не рассказала? – Я медленно поднимаю глаза. Валка не из тех, кто упустит возможность выразить негодование. Значит, король играет, и на кону мое будущее.

– Сказала совсем немного, – отвечает он. – Хотелось бы услышать больше.

Я понимаю его. Сквозь полумрак комнаты я ясно вижу, с какой целью затеян весь разговор. Он хочет обманом вынудить меня сказать правду, надеется убедить, что половину уже рассказала Валка. Но на самом деле ему не известно совершенно ничего, как и Саркору, видевшему принцессу в каждый миг, кроме одного.

– Я не могу сказать больше, чем изволит поведать принцесса.

Несмотря на вопросы, король едва ли наградит меня за предательство госпожи. Просто использует как инструмент и отбросит в сторону. В нем не осталось и следа того, кто обещал защищать меня от брата. Его защита теперь не для меня.

– Я уже обсудил свободные места с управляющим Хелантором. – Король улыбается пустой любезной улыбкой. – Все, что мы можем предложить, – работа гусятницы. Полагаю, вы согласны.

Он подносит бокал к губам, делает глоток и ждет.

Ожидает выкрика негодования, мольбы о снисхождении. Но я думаю только о Редне и ее лошадях, о Даре и Кетси – и о том, что теперь могу стать как они. Склоняю голову, чтобы он не увидел улыбки, которую я не в силах сдержать. Я буду свободна, буду жить вне дворца…

– Если только вы не найдете себе спутника, – добавляет король будто невзначай.

– Спутника?

– Вы не доберетесь до Адании в одиночестве. Я мог бы выделить вам гвардейца для охраны, но в таком случае сперва должен узнать о причинах вашей ссоры с принцессой.

– Ваше Величество.

Я прекрасно понимаю, что дома мне места нет. А здесь… здесь можно построить новую жизнь, если только удастся не выдать, как сильно я этого хочу. Король смотрит на меня и ждет. Я чувствую его жесткий взгляд. Пытаюсь представить, что он видит во мне и что рассказала Валка.

Он отворачивается и ставит бокал на маленький стол.

– Хелантор придет за вами утром. – В словах сквозят холод и скука.

Я приседаю в реверансе и собираюсь уйти.

Меня останавливает его голос:

– Если решите еще раз поговорить со мной, сообщите управляющему.

Я согласно киваю и выскальзываю из двери навстречу новым надеждам, которыми одарил меня король.

Ранним утром другого дня управляющий ведет меня коридорами к маленькому боковому дворику. Хелантор оказывается тем отстраненно-вежливым мужчиной, что подходил ко мне вчера у главных дверей. Сегодня мы на небольшой повозке отбываем из дворца по одной из главных дорог и съезжаем с нее только перед самыми городскими воротами. Минуем громадную конюшню и останавливаемся перед еще одной, притаившейся за первой.

Я захожу внутрь следом за Хелантором, полная любопытства, потому что здесь точно нет никаких гусей. Он ведет меня по сумеречной лестнице на небольшую душную площадку. Отпирает дверь и показывает маленькую пустую комнатку – теперь мою. Вторая дверь на этаже заперта.

– Вот, держи. – Он протягивает мне железный ключ.

Я забираю его, чувствуя рукой тепло металла, следом за провожатым спускаюсь обратно вниз и иду к третьему зданию, сараю с гусями.

– Корби! – зовет Хелантор, когда мы подходим к открытым дверям. Невысокая калитка не пускает наружу толкущееся, гогочущее стадо гусей. Кто-то пробирается к нам из глубин постройки, посохом шугая птиц с дороги. Весь пол – там, где его видно, – покрыт соломой, перьями и гусиным пометом. Я надела самое прочное дорожное платье из найденных в сундуке Валки и выбрала башмаки с самой толстой подошвой, но наряд все равно не годится для такого места.

– Ага? – Голос у Корби резкий и грубый.

Хелантор отвечает на менайском.

Они говорят несколько минут, но Корби явно уже знал, что я приду. Сложение у него крепкое, плечи широкие, руки большие. Он старше меня на несколько лет и выше на целую голову. Корби переводит на меня взгляд и долго неторопливо изучает. Мне не нравятся его глаза, хотя я сама не знаю почему.

Хелантор обращается ко мне:

– Сначала вы с Корби ведете гусей на пастбище. Потом ты идешь назад и все чистишь. Корби покажет. Потом идешь на пастбище и помогаешь гнать гусей обратно на ночь.

Я киваю. Все вполне доходчиво.

– Хорошо, – произносит управляющий и уходит не обернувшись.

Я смотрю ему вслед, и внутри тяжелеет. Он оставляет меня здесь… ну конечно, оставляет. Я ведь этого и хотела, верно? Свобода от двора, честный способ заработать на жизнь… Что с того, что я не знаю, как делать эту работу? Научусь.

Корби открывает мне калитку. Я захожу и шагаю следом за ним внутрь загона, башмаки чавкают по нечистотам под соломой. Сарай настолько пропах и самими гусями, и их пометом, что приходится задерживать дыхание, чтобы не крутило в животе.

Чередой жестов Корби изображает мои обязанности: сгрести помет, лопатой закинуть в бочку у двери, разбросать новую подстилку с сеновала над головой. Потом берет посох из груды инструментов у дальней стены, сует его мне в руки и отворачивается.

Резким выкриком вспугивает гусей и ведет их к дверям. Стадо вытекает через калитку во двор. Еще одним воплем и несколькими ловко брошенными камешками Корби гонит птиц за угол ближней конюшни и в сторону городских ворот, взмахом руки призывая меня идти следом.

Я слушаюсь, неуверенно подгоняя посохом отстающих. Несколько гусей пытаются щипаться, вертя головами и целясь в меня клювами, когда посох оказывается слишком близко. Приходится пихать их сильнее, чем хотелось бы, чтобы заставить догонять собратьев.

Мы долго пробираемся вокруг конюшен, сквозь городские ворота и дальше вдоль дороги к гусиному пастбищу. Земли здесь не возделаны, оставлены под луга для королевских птиц и домашнего скота, овец или коз. Мясо, яйца и молоко наверняка попадают на кухни дворца.

Вдоль дороги бесконечно тянутся каменные оградки, тут и там разделяющие пастбища. Наконец мы сворачиваем в узкий проход между двумя низкими стенами и через пролом в одной из них попадаем на луг. Я получила с полдюжины щипков и уже терпеть не могу этих гусей. Как только они разбредаются по пастбищу – одни идут на водопой к ручейку, а другие принимаются за траву, – я сразу ухожу обратно.

В гусином сарае пусто, солома под ногами слеплена пометом. Я только заканчиваю отскребать пол и готовлюсь собирать месиво в бочку, а уже насквозь вспотела. Пока сбрасываю сверху новую солому и разгребаю по всему сараю – солнце переваливает за полдень. Плечи и спина болят от непривычной нагрузки. Я заправляю за ухо завиток рыжих волос и уже едва замечаю неправильность, так что рука почти не дрожит.

Перед тем как снова уйти на пастбища, я возвращаюсь на конюшню в надежде отыскать общую комнату для работников, какая была у нас дома.

В коридоре стоят двое конюхов и что-то обсуждают, заглядывая в стойло к лошади. Они с интересом косятся на меня, а мгновением позже старший из них – крупный, почти медвежьего сложения – заглядывает в общую комнату, посмотреть, что я делаю.

Я застываю, будто схваченная за руку, но он только бросает взгляд на кусочек лепешки, который я успела найти, и с пониманием кивает. Достает из шкафа холщовый наплечный мешок, завернутый в полотно сыр и два яблока. Берет жестяную кружку, прячет все в мешок и с улыбкой протягивает мне. Я уношу с собой на пастбища его доброту, и долгий путь мой легок.

Корби хмуро глазеет на меня, пока я перехожу через луг к ручейку. Злится, но я не понимаю на что. Может, ему просто не нравится делить пастбище с кем-то? Что ж, мне самой только в радость сесть подальше.

Я ухожу почти за середину луга. Не собираюсь позволять одному хмурому парню омрачать мое счастье. Вместо этого я даю себе утонуть в тишине и думаю о новой работе и о Валке. Не то чтобы мне было дело до принца, но Фалада прав: чтобы обезопасить себя, Валка использует Кестрина, обустроится при дворе, а потом предаст принца, едва того потребует Дама. Есть лишь две возможности вмешаться. Можно предупредить его, но как сделать это, одновременно не выставляя себя предательницей принцессы и не выдавая собственной личности, я не знаю. Или можно как-то повлиять на саму Валку – с помощью чего-то, важного для нее. Но я не могу представить, что это может быть, сколько ни размышляю.

Я закрываю глаза и думаю о другом: о лесах, о лощине, о своем добром друге Ветре. Не стоило ожидать, что маленький лесной дух последует за мной через горы и равнины, и все-таки я надеялась, совсем чуть-чуть. Но ни разу с моего отъезда Ветер так и не появился.

Через некоторое время меня будит от легкой дремы резкий оклик Корби, сгоняющего гусей. Обратно мы идем нога за ногу. Корби не смотрит за моей половиной стада, так что мне приходится то и дело сбегать с дороги за мятежными гусями. Только миновав городские ворота, он наконец сам принимается гнать всех разом и, прежде чем направить птиц во двор, показывает мне идти вперед, к сараю. Я спешу мимо конюшен, открываю калитку и впускаю пернатое стадо домой.

Корби принимает мою утреннюю работу, пока я уношу на место посох. Кивает один раз, почти сердито, и отворачивается.

Я открываю было рот для вопроса, но закрываю снова. Ни на одном уроке языка меня не учили, как спрашивать у гусиного пастуха, чем я ему так не понравилась и что сделала неправильно в сарае.

Возвращаясь на конюшню, я едва волочу ноги. Издалека слышу голоса увлеченных разговором людей в общей комнате. Застываю в раздумьях у лестницы в свою спаленку, но понимаю, что ужин на подносе мне тут никто не принесет. Собравшись с духом, иду по коридору. Утренний конюх ведь оказался добрым.

Сначала я заглядываю в двери. Работники и работницы ужинают, сидя вперемешку. Непринужденно и спокойно болтают и смеются. Одна из женщин замечает, как я мнусь на пороге. У нее светло-карие глаза, мягкие от улыбчивых морщинок, обветренная временем кожа на щеках и искривленные им же мозолистые пальцы. Она приветственно поднимает руку, так что все остальные тоже обращают на меня внимание.

Я хватаю складку юбки и беспокойно тру пальцем. Все по очереди кивают и выжидающе смотрят. Я остро чувствую свою чужеродность, будто снова стала принцессой. Все они здесь на своем месте, полны сил и уверены в себе, это сквозит в каждом движении.

Женщина с мягкими глазами встает, подтягивает к столу еще один табурет и говорит что-то, но ее слова кувыркаются в воздухе между нами и ускользают от меня в распахнутую дверь. Она указывает на табурет, кладет руку на грудь и произносит свое имя, еще одну стайку неуловимых звуков.

Я неуверенно улыбаюсь и показываю на себя. Хотя бы на это знания менайского хватает.

– Меня зовут А…

Удавка впивается в шею, и я задыхаюсь, оглушенная болью и мельтешением стен перед глазами. Так запросто собралась сказать этой доброй женщине свое имя. Так запросто забыла об угрозе, просто потому что ее не видно.

Меня хватают под локоть, пока я откашливаюсь и восстанавливаю дыхание, и решительно сажают на табурет. Женщина сует мне в руки чашку с водой. Я через силу улыбаюсь, пью и пытаюсь прийти в себя. Конюхи не сводят с меня глаз, будто я вот-вот упаду в обморок, а большой грузный мужчина, накормивший меня утром, тревожно наблюдает из угла.

Я ставлю чашку на стол и снова указываю на себя:

– Торния.

Успокоенные тем, что я снова могу говорить, конюхи по очереди представляются в ответ ритмичной скороговоркой имен, которых я не в силах разобрать. Мне зачерпывают миску супа, передают лепешку, а потом терпеливо ждут, когда я поем, только время от времени перебрасываясь тихими замечаниями.

Едва закончив с ужином, я встаю – улыбаюсь и киваю всем, но радуюсь возможности уйти и вернуть комнату в их распоряжение, чему они тоже наверняка рады. Потом станет проще, обещаю я себе, отпирая спальню. Я стану как следует чистить сарай, и тогда Корби не на что будет злиться. А когда выучу менайский, может, смогу даже завести друзей среди конюхов.

Я крепко держусь за эти надежды, уплывая в сон.

Глава 10

Когда я прихожу в сарай следующим утром, Корби со мной не здоровается. Отпирает калитку для гусей и даже не смотрит в мою сторону, с неприязнью поджимая губы. Я не обращаю внимания, настраиваюсь на работу и молча иду за ним.

Отогнав стадо на сегодняшнее пастбище, я возвращаюсь и все прохладное осеннее утро вычищаю сарай. Это самая трудная часть дня. А самая лучшая – после обеда на лугу. Кругом царит какой-то особый покой, умиротворение, которому гогот птиц и хлопанье крыльев только придают очарования. Здесь нечего бояться, нет постоянных угроз брата, нет насмешливого презрения дворян, всего и забот, что хмурая мина моего гусиного напарника, но я все еще верю, что он исправится. Спокойствие на пастбище, тишина одиноких вечеров в маленькой комнатке наверху и ободряющие надежды подружиться с работниками.

Вечером я снова ужинаю с ними на конюшне. Разговаривают они в основном друг с другом, а меня приветствуют и тут же забывают, вспоминая, только чтобы взглянуть, хватает ли мне еды и питья. Я исподтишка наблюдаю за всеми, рассматриваю троих мужчин за столом – почти ровесников и очень похожих друг на друга – и девушку помоложе, в лице которой отражаются те же черты. Гадаю, все ли это одна семья, и если так, то приходится ли им родней и старшая женщина с мягкими глазами. Слушаю речитатив их разговоров. Слова летят быстро, перемежаются частым смехом и долгими улыбками. Из-за этого мне так и хочется кричать – зачем я запоминала все те обходительные выражения? Почему наставники не могли научить меня языку жизни и смеха? Обязательно его выучу, мучительно думаю я. Как-нибудь обучу себя сама.

Перед тем как уйти, я трогаю старшую женщину за рукав и показываю ей дикую розочку, которую нашла возле гусиного пастбища, одну из последних в этом году.

– Торния.

Она смотрит на ветку.

– Терн.

Показывает на тернистый стебель, кивает, поворачивается к остальным и раньше, чем я могу остановить ее, начинает быстро говорить.

– Терн, – повторяют они, указывая на меня.

– Нет-нет, – тороплюсь поправить я. Приходится без особой пользы объясняться на родном языке: – Роза и тернии вместе – все растение – торния.

Но они не понимают меня, так что, когда спустя пару минут я покидаю комнату, за мной остается только колючее звонкое «Терн».

Я выхожу из конюшен, кручу в пальцах розочку и не знаю, смеяться над собой или фыркать от досады. По какой такой случайности схожие слова попали в обиход наших языков, во всем остальном совершенно разных?

Снаружи воздух уже по-ночному прохладный. Я оставляю розочку на одной из поилок и шагаю через двор к первой большой конюшне. Любопытство и тянущее беспокойство влекут меня в еще не запертые двери, ведут мимо загонов в надежде, что, может быть… да, вот он.

Фалада поворачивает голову и, навострив уши, смотрит, как я приближаюсь; его белая шерсть будто слегка светится в сумерках.

– Что ж, ты прямо вовремя, – ворчит он, когда я подхожу.

Я сдавленно смеюсь.

Жеребец смотрит с прищуром:

– Что это тебя так развеселило?

– Ты соскучился?

– Нет, – отвечает он немедленно. Был бы человеком – наверняка покраснел бы. – Ты же понимаешь, что я заперт в этом стойле с самого дня приезда?

– Тебя даже не выводили размяться в манеж?

Фалада с отвращением фыркает:

– Снова пытались оседлать. Представляешь? Конюх верхом на настоящем Коне! Неслыханно!

– Полагаю, ты не допустил этого?

– Разумеется, – отрезает он. – Ты бы допустила?

Я моргаю, пытаясь представить себя вьючным животным.

– Не знаю. – Я раздумываю, не была ли им всю жизнь и освободилась ли теперь или окончательно смирилась. Конь смотрит с негодованием, и я тороплюсь ответить: – Надеюсь, нет.

– Хорошо. – В его взгляде ожидание. Пока я решаюсь, он задирает голову и приказывает: – Выпусти меня, принцесса.

Я морщусь:

– Полегче! Может, и выпущу, но придется надеть повод, просто для порядка.

Он с неохотой соглашается, я почти не запутываюсь в упряжи, и мы вместе выходим на манеж. Закрыв за нами ворота и заперев их на засов, я снова расстегиваю ремни и спрашиваю:

– Ты когда-нибудь позволял хоть кому-то проехаться на себе?

Он встряхивает головой, скидывает повод и замирает, глядя на меня темными глазами:

– Никогда.

Снимается с места и с головокружительной скоростью скачет вдоль края манежа. Я забираюсь на ограду и жду.

Не проходит и четверти часа, как на улицу выбегает конюх. Озирается по сторонам, замечает висящую на воротах упряжь – и уже через мгновение стоит с ней в руках на манеже.

– Все в порядке, – говорю я, неуклюже выговаривая чужеземные слова, но конюх меня даже не слышит.

Продолжить чтение