Читать онлайн Русалка бесплатно

Нью-Йорк, апрель тысяча восемьсот сорок второго года.

На взгляд Барнума, эта русалка вовсе не походила на сказочное существо. Он ожидал нечто более похожее на женщину, вроде тех, что изображали итальянские художники – полногрудых, с широкими бёдрами, длинными развевающимися волосами. У Барнума было немало благочестивых знакомых, которые порицали подобные вольности, но он прекрасно понимал – где осуждение, там и шумиха, а где шумиха, там билеты разлетаются, словно горячие пирожки. Шумиха Барнума не беспокоила, лишь бы зритель покупал билеты, чтобы поглядеть на настоящую русалку.

Но это существо, что ему приволок Мозес, ничем не напоминало работы итальянцев.

– Леви, – вздохнул Барнум.

Кроме него возле стола стояли ещё двое, уставясь на лежащее там нечто – один с воодушевлением, другой кривясь от ужаса.

– Слушаю, Тейлор, – отозвался Леви, чьё выражение лица сошло бы за эталон невозмутимости, если бы не наморщенный лоб. Когда-то он был стряпчим, но до сих пор сохранил профессиональную привычку ни единым намёком не выдавать собственных мыслей, пока в этом не было нужды.

Леви был одним из немногих, кому разрешалось звать его Тейлором. Финеасом Барнума не называл никто. Имя он получил в честь деда, которого звали Фином, но для окружающих, кроме Леви и родственников в Бетеле, он всегда был только Барнумом.

– Думаешь, это похоже на русалку?

С этими словами Барнум, прищурившись, посмотрел на третьего, Мозеса Кимбола, от чего тот поёжился и с надеждой взглянул на Леви.

Барнум заметил, что от такой русалки Леви явно не в восторге, и уж от него-то Мозесу поддержки точно не дождаться.

– Ну что сказать, Тейлор, – ответил Леви, – хоть я и не естествоиспытатель, а простой стряпчий, но сдаётся мне, что это обезьяна с пришитым рыбьим хвостом.

Тут он попал прямо в точку. Существо около трёх футов длиной, с костлявыми ручонками, впалыми щеками и усохшими грудями было до пояса покрыто посеревшей, почти чёрной кожей, которая того и гляди облезет. Нижняя половина нисколько не походила на удивительный хвост сказочного персонажа – самая настоящая рыба, к тому же не первой свежести.

Барнум удовлетворенно кивнул. Он всегда гордился собственной проницательностью, не ошибся и на сей раз – никакая это не русалка, да и на Леви она не произвела особого впечатления.

– Значит, не русалка.

Леви покачал головой.

– Вряд ли.

И тут, почуяв, что на кону его репутация владельца музея, Мозес Кимбол затряс своей седой окладистой бородой:

– Тот малый, который мне её продал, уверял, что в Англии его отец на ней неплохо заработал.

– Может, и так, – задумчиво протянул Барнум, размышляя об этой, с позволения сказать, «русалке». – Может, и так, но это не меняет дела. Обман есть обман.

Лицо Мозеса вытянулось. Барнум чувствовал, как тот пытается взять себя в руки.

– По-моему, она и здесь произведёт настоящий фурор, – с ноткой отчаяния в голосе уверял Мозес. Ему так хотелось оправдать долгий путь из Бостона. – Люди сами не прочь поверить в русалок.

Барнум, как никто другой, знал человеческую склонность верить, увидев что-то необычное, иногда даже если диковина оказывалась фальшивкой. Как с той шумихой в нью-йоркских газетах о крылатых людях на Луне, которых наблюдали в телескоп! Все сразу поверили, и никто не роптал, когда выяснилось, что это очередная утка.

А всё потому, что, несмотря на желание поверить, людей всё же не покидали сомнения. Вера верой, но здоровый скептицизм никогда не помешает, и в дураках точно не останешься. Кому понравится оказаться дураком? Уж лучше быть жертвой обмана, чем просто болваном. Когда тебя надули, вроде и винить себя не в чем, и можно говорить, что и не верил вовсе.

Может, это обезьянье чучело на что-нибудь и сгодится – ему не впервой сотворять чудо из ничего – но всё же Барнум не мог скрыть разочарования.

Ему хотелось зрелища, настоящего, феерического. А это – увы – ерунда.

– А если взять какую-нибудь девицу, задрапировать ей ноги на манер рыбьего хвоста и пустить в аквариум? – предложил Барнум. – Запустить туда же настоящих рыбок, набросать китовых скелетов. В таких декорациях русалка будет смотреться вполне правдоподобно.

Обдумав предложение, Леви с сожалением покачал головой.

– Если выставлять полуголую девицу в аквариуме, наверняка начнутся обвинения в непристойности.

Барнум только отмахнулся, загораясь идеей.

– Можно прикрыть ее морскими ракушками или чем-нибудь ещё. Ни одна церковная мышь не придерётся.

– А как же моя русалка? – взмолился Мозес, поникший под тяжким бременем разочарования.

Барнум понимал его беспокойство – если эта обезьяна-рыба не будет выставляться в Нью-Йорке, выходит, столь долгий путь из Бостона проделан зря.

– Я подумаю, – ответил Барнум. – Может, пригодится для пущего антуража, что-то вроде чучела прародителя русалок.

Мозес немного воспрянул духом. Все-таки поездка была не напрасной.

– Если собираетесь показывать девицу в аквариуме, – явно повеселев, посоветовал Мозес, – приглашайте не местную, а кого-нибудь издалека. Тогда газетчики не пронюхают от её родных о подлоге.

– Сомневаюсь, что дело выгорит даже в этом случае, – заметил Леви. – Ныряльщица под водой долго не продержится, да и попробуй сыщи такую, чтоб умела плавать. Даже мужчин-пловцов не так много, что уж говорить о дамах!

– Леви, ты мне сегодня прямо крылья режешь, – нахмурился Барнум.

– Запустить девицу в чан с водой не так просто, как усадить в кресло старую каргу и объявить нянькой самого Вашингтона. Тут дело гораздо хитрее. Для начала, нужно подыскать подходящую девушку, и что-то мне подсказывает, если найдётся такая, что согласится плавать полуголой в аквариуме, репортёров к ней лучше не подпускать, – лицо Леви оставалось бесстрастным, но в голосе прорывалось раздражение. – И в прошлый раз нас в конце концов разоблачили. Представь, пойдут разговоры, что Барнум опять всех дурачит.

Барнум не любил вспоминать, что вышло со старушкой Хет, которую выдавали за няньку Вашингтона. Она оказалась не столь преклонного возраста, как было заявлено, причём даже не по вине Барнума, его самого надули в первую очередь. И вообще не стоило поднимать эту тему при Мозесе.

– О деталях я уж позабочусь сам, – хмуро отрезал Барнум. – Первым делом нужно подыскать такую девицу, чтобы казалась морским созданием.

– Тогда вам всего лишь надобно наведаться на север штата Мэн. Говорят, живёт там одна, вроде женщина, а на деле – русалка, – со смехом заметил Мозес.

Барнум впился в него взглядом.

– А поточнее?

– Зачем вам? – спросил Мозес.

– Может, захочется на неё взглянуть, – сказал Барнум. – А вдруг это не враки?

– Помилуйте, Барнум, – удивился Мозес. – Разве можно всерьёз верить слухам, что какая-то вдова из захолустья чуть ли не в Канаде на самом деле русалка? Это же просто байка из тех, что травят рыбаки, коротая время за выпивкой.

– А разве можно всерьёз полагать, что кто-нибудь заплатит хоть десять центов, чтобы поглядеть на чучело полуобезьяны-полурыбы? Выкладывайте, что там за русалка.

Барнум внимательно выслушал рассказ о женщине, живущей в хижине у моря, которая, по словам окрестных жителей, будто с неба свалилась и прожила с мужем долгие годы, ничуть не состарившись.

– Ну это вовсе не значит, что она русалка. Разве что, из бессмертных, – заключил Барнум. – По крайней мере, можно так сказать. Не может же такого быть на самом деле.

Ясное дело, он не показал виду, насколько его заинтриговал рассказ о вечно молодой женщине. Ему же с детства внушали про вечную загробную жизнь, про уготованное избранным царствие небесное.

Но вдруг эта девица… Это же экспонат похлеще русалки – подумать только о толпах учёных, что захотят её изучить! Да у неё каждый волосок, каждая капелька крови станет на вес золота, не говоря уж обо всём прочем, что им вздумается разглядывать в микроскопы.

Понятное дело, с Джойс Хет он оконфузился, когда распорядился провести вскрытие. Конечно, не стоило его проводить публично, да ещё брать деньги за просмотр, из-за этого и выплыла наружу правда о том, что дама оказалась не столь преклонных лет, как было заявлено, но искушение оказалось сильнее. Впрочем, Барнуму любая шумиха играла на руку, пусть даже его сочтут мошенником, лишь бы фамилия была на слуху.

– А может, она просто наловчилась готовить эликсир молодости, а бессмертие тут не при чём, – предположил Леви.

– Все эти слухи о её возрасте ещё надо суметь подтвердить, – задумчиво пробормотал Барнум, снова вспомнив про Хет. Тогда он здорово попал впросак из-за её бумаг, впрочем, как и все остальные.

Разве стал бы он показывать женщину, зная, что ей всего восемьдесят, а не сто шестьдесят один год.

– Нынче без справок, свидетельств и прочей ерунды на слово никто не поверит.

Загвоздка была ещё и в том, что история о вечно молодой женщине уж больно смахивала на предыдущую аферу с престарелой негритянкой. Второй раз подряд на обман зрители не купятся. А Барнуму в первую очередь были нужны их деньги.

– Погодите, самое интересное ещё впереди! – продолжал Мозес с изрядной долей скепсиса, но тем не менее с удовольствием. – Один из той компании, где рассказали эту историю, уверял, что знает рыбака, который собственными глазами видел, как однажды ночью эта женщина сбросила на берегу одежду, вошла в воду и вдруг словно исчезла. А через несколько минут, говорит, мелькнул серебристый плавник.

– Это сколько же виски надо выпить, чтобы девушка на глазах превратилась в рыбу? – съязвил Леви.

Барнум едва не одёрнул Леви, чтобы тот не мешал рассказчику.

– Дело даже не в том, что он рассказал, а в том, что было после, – уточнил Мозес. – Только заявился в городок, так сразу и начал трепать на каждом углу, что ему там ночью привиделось. И что бы вы думали? Обычно деревенским только дай повод позубоскалить, никакого спасу не будет.

– Да, – согласился Барнум.

Где-то в душе у него зародилось странное предчувствие, что это не простая байка с похмелья. С годами он привык доверять чутью.

А значит, скоро случится нечто грандиозное, или он сотворит чудо из ничего, даже если поначалу ничто не предвещает. Эта женщина, кем или чем бы она ни оказалась, его прославит.

– А тут все словно воды в рот набрали, – вещал Мозес. – Никто и ухом не повёл, как будто ни слова не услышали. Смотрели на него как на пустое место да всё о своём болтали. А на следующий день у него в той деревне так ничего и не купили, сколько ни нахваливал. Ну и подался он дальше по берегу в поисках удачи, а в соседних деревнях рассказали ему, как давным-давно ходили слухи об одной женщине, что спуталась с самим дьяволом, чтобы молодость свою сохранить, и всё в таком духе. Эти байки передавали из города в город, как водится в этих местах. А потом муж той женщины погиб – в море сгинул – и тут их как отрезало.

– Пока тот малый, знакомый приятеля, не начал болтать про русалку, – добавил Барнум.

Может, в конце концов, он добудет себе русалку. На русалку-то поглядеть гораздо любопытней, чем на бессмертную женщину. И бумаги у русалки никто требовать не станет – когда увидят настоящее волшебство, только рты разинут, никаких фокусов не надо. По крайней мере, тех, что можно заметить. Нет, Барнум не верил в эту чушь о настоящих русалках. Но если о ней шли такие слухи, то полдела уже сделано. Значит, те, кому захочется копнуть поглубже, наткнутся на истории о русалке. А полуправду продать легче, чем ложь.

– Как бишь его, тот городишко? – поинтересовался Барнум.

Мозес назвал город, и Барнум добавил:

– Вы правы, это почти в Канаде.

– Уж не собираешься ли ты пускаться в такую даль только ради проверки слухов о русалке? – удивился Леви.

– Нет, – ответил Барнум, – Поедешь ты.

Мозес переводил глаза с Леви на Барнума и, вспомнив, что «без осторожности нет доблести»[1], благоразумно решил ретироваться, уложив пыльный экспонат в просторный чемодан, в котором привез его из Бостона. Потом добился от Барнума обещания, что его «русалке» обязательно найдётся место на той выставке, что рано или поздно откроется в Американском музее.

– На каких условиях? – осведомился Барнум.

Покосившись на помрачневшего, словно туча, Леви, Мозес поспешил откланяться:

– Барнум, давайте обсудим это как-нибудь в другой раз.

Леви держал себя в руках, пока Мозес не выкатился из комнаты вместе с чемоданом.

– Я не потащусь на север в какую-то дыру из-за пьянчуги-рыбака, которому померещилась русалка, – отрезал Леви. – Тейлор, это не по мне.

С точки зрения Барнума беда была в том, что Леви не был у него, так сказать, на жаловании. Он получал плату за определённые услуги и работал сдельно, так что если откажется искать русалку, то принудить его не выйдет.

Леви помогал провернуть ту аферу с Джойс Хет, а теперь Барнуму понадобилось привлечь посетителей в музей. Леви так здорово умел убеждать, что ему бы впору на сцене выступать, и авантюра со старушкой имела успех благодаря именно его мастерству. Если бы Леви отправился на север и разыскал ту вдову, то вне всякого сомнения уговорил бы её поехать с ним в Нью-Йорк. Перед обаянием Леви устоять невозможно.

Но сначала нужно убедить Леви помочь.

– Да будет тебе, Леви, – начал Барнум.

– Тейлор, даже не начинай, – оборвал Леви. – Ненавижу суда, ненавижу океан, ненавижу запах рыбы. Я не поеду в Мэн.

– Леви, если эта девица сойдёт за русалку, мы заработаем столько денег, что с Джойс Хет нам даже не снилось.

– В смысле, ты заработаешь, – возразил Леви.

Барнум на мгновение почувствовал угрызения совести, он тут же подумал про себя, что в прошлый раз Леви надо было выделить долю побольше, ведь это он был у всех на виду. Он давал пояснения посетителям.

– Клянусь, я тебя не обижу, – обещал Барнум.

– Раз тебе так понадобилась эта девица, вот сам и езжай, – предложил Леви.

– Да я здесь уже сам как экспонат, нельзя же просто сорваться и всё бросить, – заметил Барнум, обводя рукой комнату.

Рабочее место Барнум себе устроил в третьем выставочном зале, втиснувшись между восковыми фигурами и зеркалами. Сейчас музей не работал, и вместо тихого гомона публики в залах воцарилась тишина. Леви часто удивлялся, как можно работать на виду у толпы зевак, но Барнуму ничто так не грело душу, как вид посетителей, приносящих ему деньги.

– Было бы желание, – возразил Леви. – А здесь и без тебя есть на что посмотреть.

– Не могу же я оставить Черити с девочками, – не моргнув глазом соврал Барнум, надеясь на последний шанс убедить собеседника, хоть и холостяка, но глубоко уважавшего священные узы брака.

Судя по взгляду Леви, уловка не сработала.

– Ну Леви, будь человеком! – взмолился Барнум. – У нас ведь целый музей на руках. Черити в одиночку никак не справиться, если я на несколько недель укачу искать русалку в другой штат.

Леви прекрасно знал, что семейство Барнума обосновалось в бывшей бильярдной. Сам Барнум был твёрдо убеждён, что это ненадолго. Вот сколотит себе состояние, тогда уж поселится в роскошном особняке, как подобает сливкам общества Нью-Йорка, и будет с ними на равных.

– Я не ел горячего… – начал Барнум.

– … с тех пор, как купил помещение, – в который раз устало вздохнул Леви.

«Надо было придумать что-нибудь посвежее», – подумал Барнум.

С самого открытия музея он частенько пускал эту фразу в ход, чтобы подчеркнуть, как не жалеет сил ради успеха предприятия. Но Леви не был его компаньоном, и на вывеске над балконом для оркестра его фамилии не значилось. Там было написано: «Американский музей Барнума».

Барнум быстро перебрал и отмёл несколько доводов. Как ни странно, ничего путного в голову не приходило. Тогда он зажёг сигару, встал из-за письменного стола и воскликнул:

– Черт возьми, Леви!

Леви с непроницаемым видом заметил:

– Да никакая она не русалка.

– Я хоть в чёрта лысого поверю, не то что в русалок – лишь бы билеты продавались, – сказал Барнум.

– Обстряпать такую аферу обойдётся недёшево, можно и без барыша остаться, – предупредил Леви. – А уж если кому она покажется непристойной, тем паче, тогда и вовсе хлопот не оберёшься.

– Ну что ты беду кличешь? Эта женщина ещё бог знает где, а ты уже волокиту разводишь, препоны ищешь.

– Я как-никак стряпчий, – сухо заметил Леви. – Хоть порой и корчу ради тебя шута.

– Шутам я не плачу, – ответил Барнум. – Ну выручай, Леви, никто внакладе не останется.

– Даже та женщина? – усомнился Леви.

– Она тоже, если всё сделает как надо, – беззаботно пообещал Барнум.

Он понял, что теперь Леви в деле. Тот никогда не уступал по мелочам, если не был готов идти до конца.

– Я не хочу, чтобы её заездили насмерть, – заявил Леви. – Она сможет уйти, если захочет?

Над ними словно витал призрак Джойс Хет, и на мгновение Барнуму померещился голос старухи, умоляющей дать ей волю, словно хриплое карканье, исторгаемое иссохшей плотью.

– «Отпустите, дайте хоть помереть на воле».

Барнум поднял глаза. Голос был не Джойс, а Леви.

– Это её слова, Барнум, – сказал Леви.

Он называл Барнума по фамилии только в гневе. Ну вот, только что был почти готов – и на тебе, опять всплыла эта история с Хет. Теперь придётся его умасливать по новой, чтобы уговорить съездить в Мэн за той женщиной, из-за которой поднялся весь сыр-бор. Впрочем, причина размолвки вовсе не в ней, а в прошлом. Барнуму не хотелось ворошить былое. Былого не воротишь, и барыша с него не получишь, надо думать о будущем.

– Леви…

– Это я сидел с ней рядом весь день, Барнум. Не ты. Ты её не слышал.

Барнум кивнул. Он её слышал, как раз те же самые слова, но признавал, что Леви досталось самое тяжкое. Роль Барнума сводилась к продвижению дела – давать объявления в газеты, продавать билеты. А Леви сопровождал старушку повсюду, на каждом представлении, был, так сказать, лицом предприятия.

– Ну сделай одолжение, поезжай, а я уж позабочусь, чтобы всё было по-честному, обещаю.

Леви прищурился.

– Значит, ты ей заплатишь? И отпустишь восвояси, если она решит уйти?

Втайне Барнум думал, если женщина действительно окажется русалкой – вряд ли, как считает Леви, но всегда есть надежда – свободы ей не видать. Выпустить из рук такую удачу – да ни за что на свете! Но, отвечая старому другу, Барнум постарался не подать виду.

– Конечно, Леви, как скажешь.

* * *

Океаны Леви не любил. Пожалуй, кроме тропиков, что попадались в приключенческих романах и на изображениях далёких островов – пальмы, золотистый песок и тому подобное.

В детстве он представлял, что живёт на острове, как Робинзон Крузо, вместе с попугаем и слугой-аборигеном. Конечно, Робинзону Крузо приходилось сталкиваться с каннибалами, а Леви сомневался, что справится с подобными трудностями. Ему и с махинациями Барнума хлопот хватало.

Холодные бурлящие воды северной Атлантики были ему совершенно не по нраву, да и не по нутру, судя по накатывающей тошноте.

Барнум настоял на путешествии морем, считая этот способ предпочтительным – если в Мэне и вправду окажется русалка, то Леви следует её заполучить и как можно скорее привезти в Нью-Йорк, а блуждание по запутанным просёлочным дорогам северного Мэна скорости отнюдь не прибавляло.

Однако в тот захолустный городишко прямых пассажирских рейсов из Бостона не было. Леви пришлось добираться до Род-Айленда пароходом, затем поездом до Бостона, и вот теперь на отвратительном провонявшем рыбой промысловом судне, что направлялось на север, навстречу льдинам и рокочущим волнам. Леви никак не мог понять, что заставляет рыбаков выходить в море в самом начале путины, но Барнум умудрился найти артель каких-то сумасшедших, а их капитан согласился взять на борт пассажира.

Вся команда посмеивалась над его модными туфлями, нелепым пальто и тем, как он воротил нос от чёрствых сухарей на завтрак, а сам Леви только и мечтал поскорей оказаться в номере с пуховой периной на кровати, передохнуть от бесконечной качки и от души набраться виски.

Но Барнуму нужна русалка, и Леви её добудет.

Когда-то Леви мечтал, что, помогая Барнуму морочить голову публике, добьётся славы и богатства, лучшей доли, сможет жить ярко, на широкую ногу. Они были давними приятелями, и Барнум его убедил, что развлекать публику – всё равно что выступать в суде, только гораздо интересней. Он сможет нести людям истину особого рода – истину артиста, сказочника, а не докапываться до правды в зале суда. А Леви как раз наскучила спокойная жизнь, вот он и решил позабавиться и немного подыграть Барнуму.

С тех пор радужные мечты об этой работе давно развеялись, но и возвращаться к профессии стряпчего особой охоты не было. Вот Леви и не трогался с места в надежде когда-нибудь снова ощутить волшебство, привлёкшее его в самом начале. А не выйдет ничего, то он хотя бы не даст Барнуму причинить людям зло, как вышло с Джойс Хет. Даже ради этого стоило остаться, пусть и не видать ему славы и богатства.

Конечно, он в русалок не верил и подозревал, что Барнум тоже. Но Барнум смекнул, раз вокруг женщины ходят слухи, они добавят достоверности любой байке, которую они сочинят для представления.

Даже если какой-нибудь ушлый репортёр отважится вытерпеть все тяготы путешествия на север, то обнаружит те же слухи, что привели сюда Леви, а их историю о русалке никто опровергнуть не сможет.

В этом-то и весь фокус – главное, чтобы никто не смог оспорить версию Барнума. Пусть протестуют, строят догадки сколько душе угодно, но без доказательств… что ж, без них всякий, кто заявит о фальшивой русалке, только обеспечит Барнуму бесплатную рекламу.

Барнуму, как бы он ни хорохорился, не понравилось, как люди ополчились против него из-за Хет, Леви это заметил. Сам он так полностью и не оправился после того случая. Поначалу было даже забавно, но вскоре радость поутихла, когда он понял, что Джойс Хет вовсе не в восторге от того, что её всю оставшуюся жизнь будут выставлять напоказ вроде дрессированного медведя. Он изо всех сил старался, чтобы у старушки было всё необходимое, и, наверняка, они с Барнумом относились к ней лучше, чем бывший хозяин на Юге.

Но дело в том, что Барнум купил эту старушку как экспонат, а значит, стал её хозяином, что бы он ни говорил. Леви как-то не задумывался о рабстве на Юге, но, наблюдая его рядом с собой, чувствовал себя неловко.

Какой бы ни оказалась правда о вдове со скалистого берега – так про себя ее окрестил Леви – он не будет против воли тащить её в Нью-Йорк. Хватит уже заставлять людей плясать под дудку Барнума.

И Леви добьётся достойного вознаграждения за её работу. В конце концов, это на ее тело в аквариуме будут глазеть люди. Барнум иногда забывал о таких «мелочах», считая каждого встречного в первую очередь источником дохода.

Упиваясь собственными страданиями из-за морской болезни и представляя себя праведным защитником угнетённых от Барнума, Леви даже не задумывался о том, что женщина может отказаться покинуть родное жилище, хотя ранее предупреждал Барнума, что в таком случае ничего не сделаешь, пускай остается в Мэне.

И, конечно, с Нью-Йорком не сравнится ничто на свете, даже Европа со своими Лондоном и Парижем, и попасть сюда из какого-то захолустья можно только мечтать, а уж с дармовым переездом да предложением работы и подавно. Леви и сам когда-то так уехал из Пенсильвании, поддавшись на уговоры Барнума.

Леви был почти уверен, что женщина не упустит возможности уехать из этой глуши. Каждый стремится к лучшему, а чего можно добиться, прозябая в хижине на прибрежных скалах?

Но когда Леви наконец добрался до той деревни, где, по слухам, жила русалка, местный народец оказался просто непрошибаемым, как каменные истуканы с лицами, словно из дублёной кожи и с непонятным говором. Нет, мол, не знаем никакую русалку и знать не хотим. Только знай себе щурятся недоверчиво, даже деньги не помогли.

Леви ясно, предельно ясно дали понять, что ему тут не место, здесь такие не нужны, и эти проклятые янки из кожи вылезти готовы, лишь бы спровадить его восвояси, пока не добрался, куда задумал.

В итоге Леви с пожитками очутился на улице перед таверной, даже не понюхав виски и без всякой надежды хотя бы на соломенный тюфяк для ночлега, не говоря уже о пуховой перине.

Проклиная Барнума с его аферами, – впрочем, шёпотом, ибо кругом хватало любопытных кумушек, направляющихся за покупками, а родной папенька за такие выражения в присутствии прекрасного пола точно отодрал бы за уши – Леви поклялся, что если сегодня придётся ночевать под открытым небом, то ради Барнума он больше палец о палец не ударит.

Несмотря на столь враждебный приём местных жителей, Леви пока не собирался возвращаться в Нью-Йорк с пустыми руками и объясняться с Барнумом. Зная, что женщина живёт на берегу моря, а не в городке, нужно было всего лишь отправиться на шум прибоя. Разыскать её там наверняка будет нетрудно, ведь в этом захолустье вряд ли наберётся много хижин на берегу.

Через несколько часов пришлось признать, что, во-первых, в этом захолустье всё-таки немало домов на берегу, и на его взгляд сей факт казался необъяснимым – ну кому, скажите на милость, приятно наблюдать, как море день за днём подтачивает берег прямо под ногами? А во-вторых, побережье оказалось гораздо длиннее, чем можно было судить по карте.

В наступающих сумерках, вконец обессилев и натерев мозоли, Леви набрёл на какую-то тропинку в снегу («Откуда здесь в апреле взялся снег? Что за вздор!»), петлявшую вдоль гряды огромных валунов, преграждавших путь к обширным участкам побережья, по крайней мере тем, кто в здравом уме не сочтёт карабканье по скалам с целью добраться до бушующего внизу зеленого океана уместным, пристойным или весёлым занятием. Леви не любил океан, а то, чего он натерпелся за во время путешествия, очарования вовсе не добавило.

Надо признать, он уже без малого был готов прекратить поиски. Чуть ли не в каждом доме он натыкался на неприветливый взгляд сурового рыбака или его супруги, и, как и следовало ожидать, никто не имел ни малейшего понятия, где здесь может жить русалка.

Хорошо бы нанять повозку и добраться до ближайшего города, где жители не настолько враждебны и выбросить эту дурацкую затею из головы. Может, получится уговорить Барнума, что на худой конец сгодится и то обезьянье чучело Кимбола.

Он выпустил саквояж из рук прямо в снег. Это уж чересчур, столько снега он в жизни не видел, а тут часами приходится буквально продираться через сугробы. К тому же солнце уже садится, кругом сплошная глухомань, и он уже достаточно натерпелся.

А тут он увидел её.

Без пальто или хотя бы шали на плечах, в одном лишь грубом шерстяном платье и башмаках она стояла на обрыве и глядела в море, а её невероятно длинные волосы не просто развевались на ветру, а словно охватывали воздушные струи, переплетались с ними в непостижимом танце, и казалось, холод ей был совершенно нипочём. Даже издалека, за четверть мили, а то и дальше, она казалась заметно моложе своих соседок на берегу и в деревне, а кожа её переливалась словно жемчуг при свечах.

Потом он заметил небольшую хижину, притулившуюся к скалам за её спиной, и пологий спуск, едва заметную тропинку, должно быть, к бухте внизу.

Она. Точно, она.

Он подхватил чемодан и поспешил к неподвижной фигуре в надежде, что женщина хотя бы пригласит пройти в дом, ибо оставаться на морозе было уже невмоготу, ноги того и гляди окоченеют.

Под ногами скрипел снег, и ей, должно быть, послышался косолапый медведь, но она даже не шелохнулась, пока он не подал голос.

– Моё почтение! – прохрипел он, остановившись в нескольких шагах от высокой статной фигуры, чтобы не испугать, и тут ветром донесло её запах – морской соли вперемешку с маслом, от которого лоснились её волнистые волосы.

Словно зачарованная, она очень медленно обернулась, не желая стряхивать наваждение. Веки с густыми тёмными ресницами, резко бросавшимися в глаза на фоне бледной кожи, были прикрыты.

Когда её глаза распахнулись, его пронзила мысль: «Конечно, она русалка, тут и думать не о чем».

«На суше таких глаз не сыскать», – думал он.

Они были серые, как само море, как клокочущие волны, пенистыми гребнями с грохотом разбивающиеся о подножие утёса. Но главное, они не были человеческими, это был взгляд не соплеменника, а чужака, с любопытством рассматривающего некую диковину.

Глядя в эти глаза, он ощутил свою ничтожность и вдруг понял, каково было Джойс Хет – когда тебя словно препарируют взглядами, и возникает желание съёжиться клубком и скрыться от этих всевидящих очей.

– Что? – отозвалась женщина.

Леви с трудом отогнал это поразительное видение. Вздор, никакая она не русалка, и взгляд такой же бесхитростный, что у прочих местных, ни больше ни меньше. Просто ему давно не встречались серые глаза, тем более с таким отливом бушующего океана.

– Я надеялся на вашу помощь… – начал было Леви, но вдруг осёкся. Из головы начисто вылетели все слова, что он готовил этой женщине.

– Что? – безучастно повторила она, будто не прочь оставаться хоть целую вечность на ледяном ветру среди голых скал.

Теперь она стояла к ветру спиной, и длинные растрепавшиеся волосы били в лицо. Леви живо представил, что стоит только приблизиться, эти завитки тут же опутают и утащат на дно морское.

Она будоражила его воображение, но Леви был не настолько глуп, чтобы давать волю фантазии. И всё же было в ней что-то особенное, непонятное, интригующее, что объясняло такое количество слухов.

А тот делец, подобный Барнуму, таящийся в глубине его души, нашёптывал, что эти глаза, и волосы, и открытый взгляд станут такой приманкой для посетителей музея, как ничто другое.

И пусть она не настоящая русалка, но ей-богу, для затеи Леви с Барнумом сгодится с лихвой.

* * *

– Простите за беспокойство, не угостите ли чашечкой чаю?

Вот что сказал незнакомец, обычно люди так говорят, когда считают, что просят о сущей мелочи. Разумеется, у Амелии был чай, просто не было особого желания угощать этого человека, уж больно откровенно он пожирал её глазами – наверняка наслушался сплетен, вот и явился проверить, правду говорят или нет.

С тех пор как сгинул Джек, прошло лет десять, чуть больше или меньше. После этого Амелия ещё долго не могла обернуться русалкой, не могла даже приблизиться к морю, возненавидела его словно разлучницу, что увела её мужа.

Амелия стояла на утесе и проклинала море, изливала на бесчувственную пучину всё своё горе и ярость. Она желала, чтобы земля разверзлась, и вода вся ушла в бездну, или с неба упал огненный шар и превратил океан в безжизненную пустыню.

Одним словом, желания её были нелепы и несбыточны, впрочем, не более, чем те мольбы о возвращении любимого, когда она, сломленная горем, орошала скалы горючими слезами и была готова отдать этому океану что угодно, всё на свете.

Но все её проклятья и слёзы, мольбы и уговоры как в воду канули, ибо нет никакого дела океану до горестей ничтожного обитателя земли и моря. У океана есть дыхание, но нет сердца.

Много воды с тех пор утекло, и наконец перестала Амелия дожидаться той лодки, опомнилась от горя и не желала больше пересохнуть бескрайнему океану, ведь где-то там живут её родные и близкие, глядишь, когда-нибудь и захочется к ним вернуться, а пропади океан насовсем, как же быть тогда?

Со временем горе отступало. Хотя оно всегда будет занозой в груди, но тугой клубок мало-помалу распускался, и печаль медленно рассеивалась.

Она было даже всполошилась, что утихнет тоска – сотрётся и память о Джеке. Силилась припомнить его лицо, и не смогла – мерещилась одна лишь лодка, всё дальше и дальше уходящая от неё в море.

Бросилась тогда Амелия в спальню, отыскала мужнину фуфайку да уткнулась в неё носом. Не выветрился до сих пор родной запах, осталась самая малость, и как почуяла его вдова, так будто и явился перед ней Джек – лукавые морщинки вокруг глаз, белозубая улыбка, стук башмаков по полу.

И тут она сообразила, что отворачиваться от моря всё равно что от Джека, ведь свело их как раз море.

В ту самую ночь Амелия вернулась в бухту, где впервые обернулась женщиной, сама не своя от тревоги и смятения, как в тот раз. Удастся ли теперь превратиться в русалку? А вдруг иссякло волшебство, что открывало переход меж сушей и морем, когда отреклась она от океана?

Задумалась Амелия, да так крепко, что и не приметила одинокую лодку с рыбаком, а тот узрел, как скинула она платье да бросилась в воду. Тут появился рыбий хвост на месте ног, и позабыла она на радостях обо всём на свете, да как выскочит из воды серебристой дугой, и озарило её лунным светом до последней чешуйки.

И лишь потом, когда в деревне обступили её женщины рыбьим косяком, поняла она, что тайна её раскрыта, да к тому же давненько. Но не выдавали её односельчане, хранили эту тайну долгие годы и не позволяли слухи распускать.

Но как они ни старались, всё же объявился на утёсе незнакомец и напросился на чашку чаю.

И объявился неспроста – по глазам видать. Такого в толпе и не заметишь – ростом не вышел, кареглазый шатен, ни усов, ни бороды, с саквояжем в руках. Совсем обессилел, едва на ногах держится.

Должно быть, пешком добирался от самого города, вот и притомился. Да и продрог к тому же, вон как руки трясутся, запыхался, еле дышит, хоть и виду не подаёт.

– Ну что ж, проходите, – коротко бросила она, направляясь к дому.

От неожиданности он слегка опешил, но вскоре заковылял следом, словно опасаясь, что она передумает его впускать.

Намерения незнакомца Амелию ничуть не заинтересовали, это она поняла с первого взгляда, но стало любопытно, что же не даёт ему покоя. Ради чего он добирался в такую даль? Может, он репортёр из газеты? И почему у него странный говор, совсем не похожий на здешний?

Её вдруг осенило, что, выбравшись на сушу, она так нигде и не побывала, кроме этой деревеньки. Разве стоило ради этого пересекать весь океан?

Джек здесь жил с детства, его совершенно не тянуло к путешествиям, вот и Амелия, глядя на него, остепенилась. Но странный говор незнакомца вдруг напомнил о том, что на северном Мэне свет клином не сошёлся. А ещё о том, что однажды она увязалась за каким-то кораблём, мечтая повидать весь мир с его чудесами, но так и застряла в этой глуши.

Войдя в дом, Амелия под пристальным взглядом незнакомца плеснула в чайник воды из бадьи и подбросила в очаг поленьев.

Не станет она спрашивать, зачем он явился. Не обязана ему подыгрывать. Пускай хоть рассказывает, зачем явился, хоть молча глазеет, хоть убирается, ей всё едино.

Наконец он откашлялся и промямлил:

– У вас даже печки нет.

Она выпрямилась и пристально посмотрела на него.

– Мистер, не то я сама не знаю, что у меня нет печки.

Он снова откашлялся – дурацкая привычка, если не прекратит, то она разозлится – и сказал:

– Просто давно не видел, как готовят над очагом.

– Печка – такой же очаг, только накрытый железом, – заметила она.

Она могла добавить, что Джек считал глупостью покупать печку, если можно прекрасно обойтись очагом. Если бы она попросила, он бы, конечно, купил, но ей было все равно. Ей не было дела до печек, зонтиков и прочей ерунды, которую пытался всучить мистер Парсонс в лавке. Амелии нужна была только свобода и любовь Джека.

– Мэм, – начал он.

– Когда знакомишься с кем-нибудь, принято представляться, – сказала она и, заметив, как тот залился краской до самых корней волос, принялась собирать на стол шкатулку с чаем, сахарницу, чайник и чашки. Амелия обожала чай с сахаром – чем слаще, тем лучше. Тем временем незнакомец собрался с духом.

– Прошу прощения, мэм, – извинился он. – Что-то я не с того начал. Меня зовут Леви, Леви Лайман, я прибыл из Нью-Йорка кое-что вам предложить.

Она кивком приняла извинения.

– А меня зовут Амелия Дуглас. Может, вы уже это знаете, но может, и нет. Должно быть, вас понесло в такую даль из-за баек полоумного рыбака.

Он побагровел ещё пуще.

– Признаюсь, миссис Дуглас, к вам меня привели слухи.

Амелия сняла с огня клокочущий чайник и залила заварочник кипятком.

– И что же именно вы слышали? Что я пляшу по ночам с самим сатаной и время надо мной не властно? Или что я ведьма, явилась откуда ни возьмись, чтобы пожирать невинных детишек?

Повторяя досужие сплетни, что распускали у неё за спиной, она разбередила давнюю рану в душе, что ныла с тех пор, когда соседи её презирали, и хоть потом всё наладилось, неприятный осадок остался, и она никогда, ни на минуту не забывала, что они ей чужие.

Она научилась ходить, одеваться, разговаривать как они, взяла даже человеческое имя, но стать среди них своей так и не удалось. Она явилась из моря, и люди всегда будут чувствовать в ней что-то странное, неловко сторониться, сами того не сознавая, и опускать глаза под её пристальным взглядом.

– Да, слыхал я и такое.

Амелия подала ему чашку и указала на сахар, стараясь скрыть раздражение под маской безмятежности.

– Удивительно, как же вам хватило духу заявиться на чаепитие к ведьме.

– Я пришёл на чай не к ведьме, – возразил он, – а к русалке.

Она насыпала несколько ложек сахара в чай и размешала.

– Сдаётся мне, вы зря проделали столь долгий путь, ведь я всего лишь вдова рыбака, и ни разу не видала в здешних водах резвящихся русалок.

– И неудивительно, ведь я имел в виду вас, – заметил мистер Лайман.

Амелия насторожилась. Такого не отвадишь ни насмешкой, ни отповедью. Под этой нарочитой небрежностью скрывается твёрдая уверенность или даже похлеще – вера, что гораздо опаснее болтовни в любом трактире.

Амелия знала, что во имя веры люди готовы на всё – проповедовать с вершины самой высокой горы, собирать толпы единомышленников, даже убивать своих ближних. Эту веру нужно извести в зародыше, пока она не окрепла.

– Мистер Лайман, – спокойно сказала она. – Русалки не существуют. Также как единороги, драконы, или морские чудовища и ведьмы. Это все сказки, которые рассказывают детям, или хмельной бред, а ведь пьяные, знаете ли, всё равно что дети. К сожалению, вы проделали столь долгий путь в погоне за дурацкой байкой, только и всего.

Одним тоном она дала понять, что была крайне невысокого мнения о госте.

– Миссис Дуглас, – сказал он, – вы можете быть или не быть настоящей русалкой, только это не суть важно. Ф. Т. Барнум сотворит из вас русалку и убедит в этом весь мир.

Амелия нахмурилась.

– Кто такой Ф. Т. Барнум?

– Ф. Т. Барнум – коллекционер диковин, торговец чудесами, первоклассный мастер зрелищ. В Нью-Йорке у него музей, полный невиданных доселе сокровищ.

– А, понятно. Таких у нас зовут шарлатанами, – поморщилась Амелия.

Надо же, незнакомца послал какой-то торгаш!

Однако, перебить Леви Лаймана было не так-то легко, он продолжал говорить, и даже презрительный тон его не смутил.

– Мистер Барнум приглашает вас в Нью-Йорк, миссис Дуглас, на роль русалки в его музее.

– Выступать? – сердито спросила Амелия. – Вы имеете в виду меня на сцене в наряде на манер девиц из варьете?

Амелия не презирала танцовщиц, потому что прекрасно понимала, что им приходится этим заниматься не по своей воле. Но знала также, что чаще всего к ним относятся с презрением, отвращением, как к людям низшего сорта. Амелия научилась притворяться, знала, как полагается себя вести на людях, которые считали её «добропорядочной христианкой». Язвительным тоном она недвусмысленно намекнула, что добропорядочная христианка ни за что не унизится до балагана.

Мистер Лайман изменился в лице.

– Это не совсем выступление, скорее демонстрация.

Амелия приподняла бровь.

– Мистер Барнум предлагает мне демонстрировать себя? Он много на себя берёт.

Слово «демонстрировать» было произнесено с крайним негодованием.

На этом мистер Лайман, казалось, стушевался, с трудом пытаясь подобрать нужные слова, чтобы исправить оговорку.

– Видите ли, Мистер Барнум хотел бы вам предложить… плавать в аквариуме…

– Должно быть, в таком наряде, что любая порядочная дама постыдилась бы появиться на людях.

Теперь Амелии даже забавлялась, наблюдая за отчаянными потугами гостя сообразить, как же выпутаться из ловушки, в которую он сам же себя ненароком загнал. Глядишь, скоро совсем позабудет, зачем вообще сюда явился. Вот тогда-то она его и спровадит восвояси. А потом, пожалуй, стоит подумать, как быть дальше. Ей отнюдь не улыбалось всю жизнь на суше скрываться от ловкачей вроде мистера Лаймана, рыскающих в поисках чудес только ради барыша.

Мистер Лайман отставил чашку.

– Я прошу прощения, миссис Дуглас. Я ни в коем случае не намеревался ставить под сомнение вашу безупречную добродетель.

Он умолк, потом было собрался что-то добавить, но осёкся и глубоко вздохнул.

С этим вздохом вырвались смятение, сумасбродство, крушение надежд и утрата веры. Потом взглянул на неё, и в его глазах остался лишь стыд и печаль.

Эта печаль стала роковой, поразила в самое сердце, пробудила жалость, и Амелия расправила плечи, пытаясь защититься от его слов воображаемым панцирем, потому что понимала – сейчас прозвучит правда, против которой она была беззащитна.

– У мистера Барнума есть друг, Мозес Кимбол, директор музея в Бостоне, – сообщил Леви Лайман, уставясь в очаг, словно больше не решаясь взглянуть на Амелию. – Мозес привез Барнуму диковинку для показа в Американском музее – так называется заведение мистера Барнума. Это оказался скелет русалки.

Амелия едва не ахнула от испуга. Не может быть!

Неужели останки её соплеменника вынесло приливом на берег? Но тут он продолжил, и вспыхнувшее смятение улеглось.

– Конечно, это был обман. Любой болван бы заметил, что к мумии обезьяны просто пришили рыбий хвост. Но это натолкнуло мистера Барнума на одну идею, а любой, кто с ним знаком, прекрасно знает, что он по мелочам не разменивается. Мозес предлагал устроить показ мумии, но Барнум решил, что на такое народ не клюнет, особенно после…

Он осёкся, теребя воротничок.

– Одним словом, он решил, что, глядя на эту фальшивку, никто не поверит в существование русалок, и загорелся идеей нарядить русалкой какую-нибудь девицу и пустить её плавать в аквариуме, помахивая ручкой детишкам. Я пытался ему объяснить, что так ничего не выйдет, обман раскроется, но это же Барнум. Если ему что втемяшилось, пиши пропало, уговаривать бесполезно, ему всё как об стенку горох. А тут еще Мозес подкинул ему байку, которую слышал от своего друга, а тот, в свою очередь от рыбака. А тот рыбак рассказал…

– Что видел, как русалка резвится в лунном свете, – вполголоса закончила Амелия. – Да, слыхала я эту байку.

– Я, конечно, понимаю, насколько всё это нелепо. Почти уверен, что и Барнум тоже, хотя от него можно ожидать чего угодно. Сам-то он может верить или надеяться, что это правда, а может решить, что всё это чепуха, но точно знает, что в это могут поверить другие. Для него важно только одно – деньги и как их заполучить.

Амелия нахмурилась. Она вспоминала о деньгах лишь при необходимости купить какие-то мелочи вроде сахара, овощей да изредка отреза материи на платье. Мистер Лайман это заметил и поспешил сгладить раздражение при упоминании презренных денег.

– Да, конечно, он хочет заработать денег, но больше всего он любит удивлять зрителей, хочет отвлечь от повседневной рутины и показать что-нибудь чудесное. Он излагал эту идею с таким горящим взглядом, что я понял – вот оно, олицетворение заветной мечты. Что может быть чудесней, удивительней женщины, способной превратить рыбий хвост в человеческие ноги, рождённой из пены морской, словно Венера?

Насколько Амелия помнила своё первое превращение, чудесного в этом было мало. Она ни словом не обмолвилась о пронизывающем холоде и том потрясении, когда рухнула наземь, не удержавшись на новоявленных ногах, но на мгновение поддалась очарованию его речей, представила сияющие детские глазёнки, взирающие на чудо – русалку.

Потом она вспомнила, как боялся за неё Джек, как старательно они оберегали её тайну. А ещё представила, как окажется в центре всеобщего внимания. Она будет не зрительницей, купившей билет на представление, а гвоздём программы.

– Вашими бы устами да мёд пить, мистер Лайман. Вот только ума не приложу, при чём здесь я, тем более, если вы не верите в сказки?

– Все дело в том, что все эти сказки сочинялись именно про вас, – сказал он. – Если мистер Барнум выдаст за русалку кого-нибудь другого, нас сию же минуту разоблачат. Найдется репортер, который пронюхает, что «Кристиана, чудо семи морей» – на самом деле Берта Каммингс из захолустья в Коннектикуте. Тут и сказочке конец. Но если русалкой будете вы, и любопытный репортёр проследит ваши истоки, что он обнаружит?

– Да ту же самую историю, что привела к моему порогу вас, – ответила Амелия.

В его словах был резон, но признавать этого Амелия не собиралась. Ей не хотелось оставлять ему ни малейшей надежды.

– Сожалею, мистер Лайман, что ради этого вам пришлось проделать столь долгий путь из Нью-Йорка, но я не собираюсь покидать свой дом. Боюсь, придётся вам всё-таки подыскать какую-нибудь Берту из захолустья, – твёрдо ответила она, давая понять, что дальнейшие препирательства, мольбы и уговоры бесполезны, и ему пора откланяться.

Он поднялся и сдержанно молвил:

– Прошу прощения за беспокойство.

Она кивнула. Теперь, когда он уходит, можно быть великодушной. Он поднял чемодан и замешкался у двери. Пока они пили чай, наступила ночь. Он стоял с настолько растерянным видом, что было понятно без слов: «Как же добраться до города?»

Ему нельзя остаться в хижине. От злых языков Амелию спасало только положение добропорядочной вдовы. Малейшая тень подозрения могла всё разрушить.

– К западу отсюда, – указала она вглубь побережья, что простиралось за хижиной, – проходит дорога. В эту пору рыбаки как раз направляются в деревню пропустить по кружке пива, некоторые на повозках, и наверняка с удовольствием вас подвезут за пару монет.

Он все никак не решался.

– Тут так темно, хоть глаз выколи.

– Скоро луна взойдёт, – подбодрила она, распахивая дверь.

И правда, на горизонте уже показался серебристый краешек луны, и скоро все окрестности озарятся её холодным светом. Амелию потянуло окунуться в океанские воды, исчезнуть среди волн, а потом выскочить над поверхностью, купаясь в лунном сиянии.

Амелия проводила Леви Лаймана со двора до едва заметной тропинки, что вела к дороге. Ничего, скоро развиднеется, вот только луна взойдёт повыше.

– Прощайте, мистер Лайман, – твердо сказала она.

Хочешь не хочешь, а уходить придётся.

– Прощайте, миссис Дуглас, – ответил он, приподняв шляпу.

На этом она развернулась и пошла прочь, ни разу не оглянувшись, чтобы проверить, что он станет делать. Вполне возможно, скрючится прямо на снегу, а поутру обнаружится окоченелый труп с остекленевшими глазами.

У самого порога хижины Амелия замерла и прислушалась к удаляющимся шагам по хрустящему снегу. «Вот и славно», – подумала она. Всё складывалось удачно – он уходил.

Она захлопнула за собой дверь, стараясь отрешиться от путаницы бередящих душу мыслей, разбуженных появлением незнакомца.

Нью-Йорк. Он приехал из Нью-Йорка, города, где обитают много сотен жителей. В такой толчее легко затеряться, и никто тебя не узнает. Можно представиться кем угодно, и никто ничего не заподозрит, и больше не будет никаких сплетен про пляски с дьяволом или купание при луне.

А как было бы здорово увидеть что-то новое, пообщаться с новыми людьми! Разве не мечтала она повидать все чудеса, что есть на суше? Наверняка и в Нью-Йорке есть на что поглядеть.

(«А как же море? Как ты вернёшься в море?»)

О Нью-Йорке Амелия знала только то, что он огромен, но рассудила, что там наверняка должны быть порты. Лавочники часто упоминали о кораблях, что приходят из Нью-Йорка в Бостон. А раз в городе есть корабли, значит и океан найдётся когда угодно.

(«А как же Джек? Если ты уедешь, не дождавшись Джека, как же он тебя найдёт, когда вернётся?»)

При этой мысли, шевельнувшейся в глубине души, она даже ахнула от боли, которая, казалось, давно забылась.

«Он не вернётся. Он не вернётся».

– Он не вернётся, – повторила она вслух, и эти слова осели в пустых углах, разогнав пыль.

– Он не вернётся, – снова сказала она, и слова забрались в её холодную одинокую постель и затаились под подушкой.

– Он не вернётся, – повторила она.

На третий раз разразился шторм, рухнули чары, что заставляли её всматриваться со скалы в морскую даль в надежде наконец увидеть своего ненаглядного.

Эту тайну она хранила глубоко в сердце, желание никогда не произносила вслух, ибо волшебство можно разрушить одним словом.

Но вот эти слова прозвучали, волшебство обернулось проклятием, и её желание утонет в навернувшихся слезах. Он не вернётся. Он никогда, никогда к ней не вернётся.

Она рухнула на четвереньки, задыхаясь, царапая ногтями грубо отёсанные половицы.

Потом поднялась, распахнула дверь и растворилась во тьме. Теперь муки мог облегчить только жестокий океан, сердце продолжало биться только благодаря ему, хоть он и пытался её сокрушить тяжким бременем горя.

Глава третья

Наутро Леви Лайман навсегда покинул деревню.

На сей раз нанять повозку не составило труда – все как один стали необычайно любезны, лишь бы поскорее его спровадить.

Прошлой ночью ему посчастливилось встретить по дороге угрюмого местного жителя на повозке, запряжённой старой клячей. Лошадёнка плелась как улитка, повозку потряхивало на каждом бугорке и впадине, но Леви уже ничего не замечал, наконец дав отдых отбитым саквояжем ногам и стёртым ступням.

Возница, у которого, казалось, каждое слово было на вес золота, поведал Леви, что о еде и ночлеге можно попросить в «Молодом гусе», в чём тот сильно усомнился, ибо как раз там накануне получил от ворот поворот.

Однако, войдя следом за возницей с каменным лицом и выдержав несколько хмурых взглядов от посетителей, он обнаружил, что, словно по волшебству, деньги вновь обрели силу. Должно быть, оттого, что он упомянул о намерении утром покинуть эти места, хозяин стал гораздо радушнее.

Утром перед трактиром появился ещё один местный житель на повозке, запряжённой парой добрых лошадей. По дороге до ближайшего городка Леви несколько раз пытался завязать с ним разговор, но этот малый, похоже, не был расположен к беседам, и ничего кроме многозначительного «угу» из него вытянуть не удалось. Впрочем, он с большой охотой принял вознаграждение в полдоллара за свои услуги.

В том городе Леви умудрился достать билет на поезд до Бостона, так и не взяв в толк, почему Барнум сразу не отправил его тем же способом, а заставил мучиться в море.

Леви не задумывался о неудаче, – хотя знал, что Барнум будет ворчать о зря потраченных деньгах – он мечтал добраться до городка побольше, где найдется кровать поудобнее, да жители поприветливей.

Леви от природы был человеком доброжелательным, отчасти поэтому Барнум его отправлял, как он сам выражался, «окучивать клиента». Но холодный приём в «Русалочьей деревне», как окрестил её Леви, был способен остудить даже самую пылкую натуру.

Что касается самой женщины – ну, жаль, конечно, что она не заинтересовалась предложением. Она красива, бесспорно, но красавиц можно найти повсюду. А вот чего не подделать, так это её необычность, что-то чуждое, неземное.

Наверное, всё дело в глазах. Не просто цвет, а что-то особенное во взгляде, отчего сразу ясно – эти глаза повидали такое, что недоступно человеческому взору. Ничего удивительного в том, что её считали русалкой. Как жаль, что она не согласилась сыграть эту роль для мистера Барнума. Ну они что-нибудь да придумают. Пожалуй, если обставить дело как следует, сойдёт и чучело, привезенное Мозесом Кимболом.

Поездка до ближайшего города заняла целых полдня, и к тому времени, когда Леви добрался до гостиницы, где жизнерадостный хозяин с удовольствием предложил горячую ванну и виски, вся эта история ему уже казалась каким-то наваждением.

Впрочем, той ночью ему приснилось, как он гуляет по берегу, а следом идёт черноволосая русалка с серыми глазами.

Наутро он оплатил билет до Бостона и смирился с необходимостью предстать перед разгневанным Барнумом, ведь такой новости тот явно не обрадуется.

* * *

Амелия стояла на перекрестке, разглядывая вывеску на стене огромного здания.

«АМЕРИКАНСКИЙ МУЗЕЙ БАРНУМА», – прочитала она.

Амелия не очень хорошо умела читать. Джек читал немного и научил её всему, что знал, но дома этот навык был почти что ни к чему, а здесь слова были повсюду – на дорожных указателях, на вывесках крупными буквами, на страницах газет, что продавали мальчишки на улице.

Эти слова вливались в какофонию шумов, красок, людей – несметных полчищ людей. Её задевали на ходу, зазывали в магазины, выскакивали перед самым носом, и она вдруг застывала на месте, создавая затор и раздражая идущих позади.

Они говорили быстро, двигались порывисто, и от новизны ощущений она то трепетала, то тосковала по спокойствию родного утёса – скалам, ветру и вечному океану.

«Что ж, – размышляла она, – ещё не поздно вернуться. Джек никогда не вернется домой, – напоминала она себе. – Можно вечно стоять на утёсе в ожидании призрака, а можно повидать мир. В конце концов, когда-то давно ты именно ради этого увязалась за тем кораблём».

А хижина рыбака – это ещё не весь мир. Чтобы его увидеть, нужно выйти за порог. И она вышла.

Некоторые здания возвышались словно утёс, на котором она провела столько времени, и стояли почти вплотную друг к другу. Даже в деревне, где дома теснились рядом, меж ними всё-таки оставались проходы. Судя по всему, в Нью-Йорке об этом никто не задумывался.

После ухода Леви Лаймана она тщательно отобрала несколько вещей из одежды – всё самое лучшее, получилось совсем немного – и прибрала в доме. Потом свернула постельное бельё и убрала в сундук, переложив кедровыми плашками. Всё это она проделала машинально, по привычке, и скоро управилась.

Потом соорудила заплечный мешок из непромокаемой ткани, уложила в него всё необходимое и зашила горловину, чтобы вода не проникла внутрь. Пока она не доберётся до города, человеческие пожитки не понадобятся. Она заметила, что обнажённое тело люди считают непристойностью и косо смотрят даже на неприкрытые лодыжки.

Хотя она тщательно выбрала и уложила только самое необходимое – одежду и деньги, – мешок получился всё-таки объемистый из-за туфель. Амелия их ненавидела и почти никогда не носила без крайней необходимости. Но в городе без них не обойтись, считала она.

Человеческая еда была не нужна, Амелии вполне хватало сырой рыбы из океана, в конце концов, на то и даны русалочьи зубы. Впрочем, при Джеке она никогда её не ела.

Наведя в хижине порядок, Амелия спустилась по ступенькам в бухту, сбросила одежду и оставила её на берегу, закинула мешок за плечи и нырнула в воду.

Соседи, найдя опустевший дом и одежду на берегу, решат, что она насовсем вернулась в океан, как и подобает русалке, и на том успокоятся.

Мешок неловко болтался за плечами и мешал плыть, но деваться было некуда. Не явишься же в Нью-Йорк без одежды, в чем мать родила. Надо попытаться хоть на время смешаться с настоящими людьми.

Из-за мешка путешествие заняло больше времени, чем ожидалось, да и отвыкла она от таких дальних заплывов.

Она даже приуныла от своей слабости, ведь когда-то переплыла целый океан и погружалась в бездонную пучину, а нынче совсем разнежилась от жизни на суше. Для подготовки к столь долгому путешествию ночных купаний явно не хватало.

У Джека в хижине были карты восточного побережья, да и Амелия знала, как плыть вдоль берега и прислушиваться к разговорам моряков со встречных судов, так что добралась до Нью-Йорка, не заплутав где-нибудь в Бостоне.

Только жизнь в Мэне не шла ни в какое сравнение с тем, что творилось в этом городе. Она оказалась перед входом в музей, над которым гремел с балкона самый ужасный оркестр из всех, что ей доводилось слышать.

Справедливости ради отметим, что ее музыкальный опыт ограничивался парадами в День независимости (Джек их любил), но всё же Амелия не сомневалась, что эти музыканты явно заняты не своим делом.

От этого оглушительного грохота так и хотелось поскорей спрятаться в музее.

Здание музея было таким необъятным, что закрывало весь обзор, и пока не обернёшься, вокруг ничего не было видно. Стены верхних этажей расписаны огромными яркими изображениями каких-то животных – таких чудны́х она не видывала даже в океане.

Интересно, есть ли внутри живые звери? По периметру здания тянулась длинная верёвка с разноцветными флагами.

Наблюдая за посетителями музея, Амелия заметила, как они платят деньги при входе. Свои деньги она хранила в специально пришитом кармашке платья, потому что не хотела носить на руке дамскую сумочку с завязками по нынешней моде.

От непромокаемого мешка она избавилась сразу же, как только вышла на сушу. Амелия дождалась ночи, нашла уединённое местечко – что оказалось не так-то легко, ведь в каждом порту даже по ночам царила суета – чтобы высушить волосы и одежду. На рассвете она оделась и с бешено колотящимся сердцем отважилась войти в лабиринт Нью-Йорка. Наконец-то она повидает белый свет, а на этом крохотном острове уместилась весьма немалая его часть.

Собираясь в путь, Амелия не догадалась прихватить с собой плащ, и теперь её пробирал озноб от морского бриза, хотя и не такого пронизывающего, как дома. Впрочем, места в мешке всё равно бы не хватило из-за туфель.

Многие встречные дамы как-то странно на неё косились, должно быть, из-за моря, которым она пропахла насквозь. Хотя удивительно, как его можно учуять на улицах, разящих конским навозом и роющимися в грязи свиньями. Ну что же, с этим ничего не поделаешь, придется посетителям музея с этим смириться или отойти подальше – ей было все равно.

Амелия решительно двинулась вперед за бесконечным потоком людей в огромное здание. Отсчитав двадцать пять центов, она заметила, как билетёрша уставилась на её волосы и руки.

«Так вот в чем дело!» Теперь она поняла, почему многие странно смотрели на неё на улице. На ней не было ни шляпки, ни перчаток, а волосы она заплела в простую косу, свисавшую до пояса вдоль спины, а не скрутила уродливым пучком на затылке.

Люди обращают внимание на такие глупости. А что, скажите на милость, случится, если кто-то увидит её волосы и руки? Звёзды упадут с небес? Земля расколется пополам? В непромокаемом мешке всё равно бы не поместились всякие безделушки вроде шляпок (которых у неё, кстати, и не было), бижутерии, зонтиков или вееров, с которыми щеголяли прочие дамы.

Как-то раз Джек заметил, что её считают ведьмой в том числе из-за таких взглядов. Своенравных женщин, идущих наперекор традициям, часто обвиняли в ворожбе, ибо считалось, что такая дерзость присуща только ведьмам.

– Пусть думают, что хотят, раз им так нравится, – отрезала Амелия. – Я не собираюсь им в угоду носить чепчики.

– И впрямь, такая ведьмочка, что просто загляденье, – потянулся к ней Джек, сверкнув глазами.

Она вдруг поняла, что стоит как вкопанная посреди ярко освещённого музейного вестибюля, сдерживая подступающие к горлу рыдания, а проходящие мимо люди бросают на неё любопытные взгляды. Потом встряхнула головой, отгоняя горестные мысли, и двинулась дальше, чтобы не привлекать лишнего внимания.

Она пошла вперёд, не обращая внимания на назойливые предложения разносчиков иллюстрированных путеводителей по музею.

– Всего десять центов! Без путеводителя не обойтись! – слышались визгливые голоса.

Амелии путеводитель был ни к чему. Мало того, что денег кот наплакал, так всё равно ей многих слов не разобрать.

Вслед за толпой она перешла в другой зал. Поначалу она вообще не поняла, для чего эта комната. Стены были обшиты деревянными панелями со множеством маленьких, чуть больше лица, окошек, в которые заглядывали посетители и восхищённо ахали.

Она стала в очередь к ближайшему окошку следом за господином в высоченном цилиндре и клетчатых брюках. «Вот бы Джек посмеялся над этим клоунским нарядом!» – подумала Амелия, и сердце тут же пронзила острая боль. Как ни старалась она отвлечься от мыслей о Джеке, но при виде каждой диковины так и хотелось с ним поделиться.

Господин в клетчатых брюках, чей сюртук насквозь пропах трубочным табаком, заглянул в витрину, сверился со своевременно приобретенным иллюстрированным путеводителем, удовлетворённо кивнул и уступил место Амелии. Она приблизилась к стеклу.

За ним были устроены крохотные декорации, словно в детском кукольном домике. Крохотный человечек с шестом правил длинной узкой гондолой с загнутыми носом и кормой по каналу, пересекавшемуся со множеством других, где плыли такие же лодки с гребцами, а берега каналов соединялись ажурными мостиками, на которых толпились люди, любуясь рядами зданий, выстроившихся вдоль берегов. В этот момент Амелии вспомнились толпы туристов, что её окружали со всех сторон.

Позади какая-то дама демонстративно прочистила горло в знак нетерпения, и Амелия перешла к соседнему окошку, за которым оказалась миниатюрная копия белоснежного замка со внутренним двориком.

Без путеводителя или объяснений, что означали сценки, Амелии они быстро наскучили. Хоть и весьма искусно изготовленные, без понимания происхождения они оставались никчёмными безделушками. Вместе с толпой она перешла в следующий зал.

Там перед ней предстало множество птичьих чучел, и, хотя большинство посетителей пришло в восторг от разнообразия оперения, Амелии стало больно на них смотреть. При виде останков этих прекрасных вольных созданий, превращённых в безмолвные пустые оболочки, сердце обливалось кровью.

Тут ей вспомнился рассказ мистера Лаймана о скелете русалки: всего-навсего «мумии обезьяны с пришитым рыбьим хвостом», которую Ф. Т. Барнум собирался выставить среди прочих мёртвых экспонатов, а с ними заодно и саму Амелию.

Потом она задумалась, зачем пришла сюда.

В голове даже мелькнула мысль принять предложение Барнума, стать его экспонатом, чтобы накопить денег на путешествие по миру, как люди. Хотя она была свободна плыть куда пожелает, после путешествия до Нью-Йорка выяснилось, что на суше всё не так просто. Здесь не обойтись без одежды и уймы прочих вещей, которые полагалось иметь людям. Путешествовать на корабле или поездом гораздо легче, и даже жена рыбака понимала, что это стоит немалых денег.

Но неужели она бы смогла находиться здесь, среди скопления мёртвых животных, и чтобы толпы людей, прочтя о ней в красочном путеводителе, разглядывали её через стекло, как эти игрушечные инсценировки? Как же иначе, покинув свою хижину на утёсе, заглушить боль утраты и жить среди людей без денег?

Она всего-то и умела, что быть русалкой да Джеку верной супругой, а этим на жизнь не заработаешь. Все эти годы после гибели Джека она жила на его сбережения, и сумела протянуть так долго, потому что могла питаться морской рыбой, а из утвари почти всё необходимое уже имелось в доме. Но на путешествия, как это делали люди, пришлось бы немало потратиться. А ей хотелось повидать весь белый свет, вот она и явилась туда, где человек по фамилии Барнум хотел её запустить в аквариум толпам этих зевак на потеху.

Сама идея покинуть родную хижину ей вдруг показалась отчаянно безрассудной. Неужели ради каких-то чудес света сто́ит становиться развлечением для посторонних, а возможно и оказаться в неволе у жестоких людей? О чём только она думала?

Да она вообще не думала. Надо признать, она совершенно потеряла голову от тоски, и чтобы окончательно не сойти с ума была готова бежать куда угодно, а первое, что пришло в голову – тот город, откуда явился незнакомец в поисках русалки.

Амелия неловко попятилась от птичьих чучел, словно следящих за ней пустыми блестящими бусинками глаз, и наткнулась на пожилого джентльмена, – опять в высоком цилиндре, так непохожем на шерстяную шапочку, которую Джек надевал перед выходом в море, – который её отчитал за рассеянность. Тогда она метнулась в угол, подальше от толкотни, но и там оказалось очередное чучело – огромная серая туша, хотя и помельче некоторых океанских обитателей, с длинным щупальцем между глаз вместо носа, как у осьминога, только без присосок. Глаза у него тоже были стеклянные, застывший взгляд напоминал акулий, но из-за длинных ресниц казался каким-то неестественно нежным.