Читать онлайн Спасти Феникса бесплатно

Спасти Феникса

Margaret Owen

The Merciful Crow

Text copyright © 2019 by Margaret Owen

Published by arrangement with Henry Holt and Company, an imprint of Macmillan Publishing Group, LLC. All rights reserved.

Cover design inspired by Rich Deas

Рис.0 Спасти Феникса

© Макет, оформление, перевод. ООО «РОСМЭН», 2019

Часть I

Грешники и королевы

Так или иначе – мы кормим Ворон.

(Саборская поговорка)

В ночь сожжения грешников спи не разуваясь.

(Совет юному вождю Ворон)
Рис.1 Спасти Феникса

Глава первая

Пустой трон

Рис.2 Спасти Феникса

Что-то уж больно долго Па резал мальчишкам глотки.

Прошло почти десять минут, как он скрылся в карантинном бараке, и последние семь из них Фу провела, уставившись в позолоченную дверь и стараясь не теребить нитку, торчавшую из ее потрепанной черной робы. Одна минута означала бы, что Чума Грешника сама прикончила парнишек изнутри. Три минуты означали бы, что Па облегчил их страдания.

Десять минут – слишком долго. Десять – это когда что-то пошло наперекосяк. И, судя по перешептыванию, проносившемуся над безупречными плитками внутреннего дворика, толпы зевак тоже улавливали разницу.

Фу стискивала зубы, пока тошнотворное волнение в животе не отступило. Па знал свое дело. Двенадцать печей! Он только вчера утром повел их стаю Ворон на сигнал о чуме, собрал тела и монеты и еще до полудня вывел всех обратно на дорогу.

В том городке бездельников тоже хватало. То мужик пялится через нити своего прядильного станка. То какая-нибудь тетка проведет стадо коз мимо хибары грешника, чтобы получше все рассмотреть. Дети вырывались из рук родителей, таращились на Ворон и спрашивали, а правда ли, что под черными робами и масками с клювами скрываются чудовища.

Фу догадывалась, что ответ зависит от того, находится ли кто-нибудь из Ворон в пределах слышимости.

Сама же Фу за всю свою жизнь видела зевак и похлеще. Поскольку единственная каста, которую чума обходила стороной, каста Ворон Милосердных, была по долгу службы обязана отвечать на каждый призыв.

А как старшая ученица Па она не могла позволить себе роскошь струсить. Даже здесь. Даже сейчас.

Мальчишки, из-за которых их сегодня позвали, ничем не отличались от тех сотен тел, которые она помогала сжигать на протяжении всех своих шестнадцати лет. И неважно, что немногие принадлежали к столь высокой касте. И неважно, что Ворон не приглашали в королевский дворец Сабора лет эдак пятьсот.

Только острые, как иглы, взгляды воинов и аристократов давали Фу понять, какое в этот вечер чума имеет значение для верховных каст.

«Па знает, что делает», – снова сказала она себе.

Но что-то уж слишком задерживается.

Фу оторвала взгляд от двери, чтобы проверить, нет ли недовольных в толпе, клубящейся вдоль стен королевского карантинного двора. Эта привычка выработалась у нее с тех пор, как их выследил один осерчавший наследник покойного. Но, судя по тому, что она видела, среди решетчатых галерей стояли сплошь трепещущие придворные Павлины, все в траурной раскраске и побрякушках скорби, наблюдавшие за происходящим с безопасного расстояния.

Фу поморщилась под маской, слушая слишком знакомое перешептывание:

– …такой позор…

– …его отец?

И надоедливое:

– …костокрады.

Извечная, старая проблема. Охочие до скандалов Павлины, потрясенные видом тринадцати Ворон внизу, в ожидании представления.

С Соколами проблема была зверем совершенно иного сорта. Король Суримир считал войночар своей дворцовой охраной, воинами, которые умели залечивать раны так же легко, как разрывать своих врагов изнутри. Опасные вдвойне и, поскольку Соколы это сами понимали, втройне обидчивые.

В тот момент, когда Вороны втащили свою телегу через ворота, руки войночар стиснули эфесы мечей. И с тех пор не разжимались.

Фу не обнаружила в их неподвижных взглядах ни малейшей печали. Соколы не ждали представления. Они ждали, когда Вороны допустят промах.

Она заметила, что крутит в тонких загорелых пальцах очередную нитку. Снова стало подташнивать. Она впилась глазами в дверь. Но та оставалась омерзительно закрытой.

Слева от Фу почувствовалось легкое движение. Подлец, второй ученик Па, стоявший возле телеги, шевельнулся. Пламя факела опаляло его силуэт, окаймляя ярким оранжевым цветом клочья робы и длинный изгиб клюва на маске. Судя по запрокинутой голове, он изучал горелки с благовониями пачули, расставленные вокруг барака.

Фу наморщила нос. Она предварительно набила в клюв собственной маски целую пригоршню дикой мяты, чтобы отбить чумную вонь. Трудно было винить обитателей этого замечательного дворца в попытке защититься от заразы. Однако это не оправдывало их ужасный вкус. Пачули!

Сандалия Подлеца как бы невзначай подкрадывалась к горелке.

Окажись Фу где-нибудь в другом месте, тоже наверняка будто случайно пнула бы ногой пачули. Подлец явно испытывал зуд от такого внимания высокой касты, а галереи презрительных дворянчиков наверху сами напрашивались на злую шутку.

Но только не здесь, только не сейчас. Фу дернула за капюшон робы, подавая знак, понятный только Воронам: не надо неприятностей.

Нога Подлеца скользнула чуть ближе к горелке. Фу уже чуяла его ухмылку под маской.

Они оба родились чародеями, а у Ворон это означало, что они родились еще и верховодить. У Фу в животе всякий раз что-то екало, когда она об этом думала… но она сомневалась в том, что Подлец вообще помышляет о роли вожака. Па называл его «умником на две секунды»: он так увлеченно дурачил окружающих, что не замечал, как у него самого срезают кошель.

Фу посмотрела на солдат, потом на Подлеца и решила снять с него скальп, если Соколы не сделают этого раньше.

Пронзительно взвизгнули редко используемые дверные петли барака, и Па наконец-то вышел наружу.

Фу отпустила болтающуюся нитку, успокаивая мысли и сердце. Сырая краснота исполосовала передние складки робы Па. Значит, он таки совершил убийство милосердия.

«Жутко медленного милосердия», – подумала Фу.

Ее облегчение продлилось половину сердцебиения, нарушенное отвратительным лязгом металла позади них.

Любая Ворона знала песню вынимаемой из ножен качественной стали. Однако Па только повернулся на звук, и свет факела отразился от стеклянно-черных глаз его маски. Па замер в ожидании.

Над двором нависла тишина. Даже Павлины застыли.

На городских улицах, в засеянных просом полях, повсюду от западных торговых бухт Сабора до диких гор на востоке, любая более высокая каста могла погубить Ворон за малейший выдуманный проступок. Братья, дяди, возлюбленные, друзья – все Вороны несли на себе шрамы потерь. Собственная мать Фу давным-давно сгинула на темных дорожках.

Однако пока Соколы держались у стены. Как только жертва умирала, Чума Грешника распространялась стремительно. Один труп мог до конца года загубить целый город. Вот почему здесь, в карантинном дворе, где два мертвых мальчишки гарантированно обратят в прах весь дворец меньше чем за пол-луны… здесь Ворон никто не тронет.

И снова лязг возвестил о том, что клинок вернулся в ножны. Фу не решилась оглянуться. Вместо этого она прислушалась к рокоту грубого голоса Па:

– Забирайте их.

– Я займусь мертвыми малышами, – сказал Подлец, глядя перед собой.

– Один ты не сможешь. – Па покачал головой и сделал знак Фу. – Они побольше вас будут.

Фу моргнула. Управляющий, впуская Ворон, назвал грешников «мальчиками». Она ожидала увидеть детей, а не великовозрастных отпрысков.

Не успела она дойти до двери, как Па удержал ее за плечо. Она наклонила к нему голову:

– Да, Па?

Маска скрывала его лицо, однако она уловила по дыханию, что он запнулся, заметила, как кончик клюва чуть сдвинулся, указав на Соколов.

– Просто… вынесите их, – сказал Па.

Фу напряглась. Что-то было не так, она могла поклясться на могиле мертвого бога. Но Па был главным и вытаскивал их всех из переделок похлеще.

Ну, или почти всех.

Она кивнула:

– Да, Па.

Как только дверь захлопнулась, Фу влепила Подлецу затрещину.

– Двенадцать печей! О чем ты только думаешь, дурачина? – прошипела она. – Соколы чуть не выпотрошили Па за то, что он вышел через дверь, а ты собрался испытывать их терпение?

– Собрался довести тебя до белого каления. – На сей раз она услышала, как Подлец ухмыляется в густой тьме барака. – Эти мрази не станут потрошить вождя. А если попробуют, то сгниют вместе с нами.

– Ты единственный, кому не терпится это проверить, – прервала она его и замерла.

Глаза уже свыклись с мраком, озаряемым лишь огоньком от факела, что просачивался через парусиновые ставни. Лордики лежали на забрызганных красным нарах, плотно завернутые в льняные саваны, и у обоих на уровне горла проступало пятно крови.

Упаковка трупов считалась их работой, а не Па.

– Может, вождь решил, что мы сами не справимся. – Похоже, Подлец больше не ухмылялся.

Чушь полная. Они вдвоем вот уже пять лет как отвечали за все, что связано с саванами, отвечали с того самого дня, когда Подлец присоединился к их стае в качестве ученика вождя.

– Если у Па на то были причины, он нам расскажет, – соврала она. – Чем скорее эти мрази окажутся в телеге, тем быстрее мы избавимся от чертовых пачулей.

Подлец приглушенно хохотнул, поднимая один из трупов за плечи. Фу подхватила ноги, пятясь, вышла из барака и сразу почувствовала, как взгляды всех присутствующих во дворе сосредоточились на ней и метнулись на окровавленный саван.

Когда Фу перебрасывала тело на телегу, по рядам придворных Павлинов пробежал шумок. Подлец его лишний раз подтолкнул. Тело завалилось на груду дров с бесцеремонным стуком, сшибив вязанку хвороста. По галереям пролетел дружный вздох.

Фу захотелось пнуть Подлеца.

Па прокашлялся и многозначительно буркнул:

– Смилуйтесь, милосердные Вороны.

– Так и сделаем, – ответил Подлец, когда они направились обратно в барак. Схватив оставшееся тело за ноги, добавил: – Спорим, что, если мы этого уроним, с кем-нибудь удар случится?

Фу покачала головой:

– Па сбагрит кожемагам твою шкуру, не мою.

Погрузка второго тела была встречена очередным потоком вздохов. Однако стоило Воронам покатить телегу по направлению к воротам, придворные Павлины чудесным образом превозмогли свое горе настолько, что принялись толкаться у решеток, чтобы лучше все увидеть.

Восторженный ужас зрителей заскрежетал, как сломанная ось. Должно быть, мертвые мальцы были любимцами касты королевских Фениксов, раз такое количество Павлинов теперь билось за то, чтобы перегоревать один другого.

По телу Фу пробежали мурашки. Она решила, что из всех трупов, которые она вывозила на сожжение, эти два для нее самые ненавистные.

Чтобы добраться до карантинного двора, они крались тесными незатейливыми коридорами. Теперь же Сокол с каменным лицом подгоняла их прямиком через внутренние покои дворца. Если с трупами мешкать, больше вероятность того, что чума подкараулит новую жертву.

Озлобленность Фу росла по мере того, как они миновали чудо за чудом. Телега прогрохотала по чарующим спиралям керамической мозаики, мимо садов янтарника, окутывающего ароматом влажную ночь поздней осени, и углубилась в сводчатые коридоры из алебастра и бронзы. Каждая колонна, каждая ниша, каждая плитка воздавала должное королевским Фениксам: солнце, золотое перо, завиток пламени.

Сокол распахнула огромные двойные двери из черного дерева и указала копьем внутрь.

– Отсюда вы дорогу и сами найдете.

Па знаком велел им идти дальше, и телега, поскрипывая, выкатилась в то, что было не чем иным, как легендарным Залом Зари. Они стояли в начале зала, рядом с помостом. Выход ждал где-то там, вдали, после величественного прохода, обрамленного новыми галереями. Сводчатый потолок поддерживали огромные чугунные колонны-фонари в виде покойных монархов из касты Фениксов. Внутри каждой колонны горел огонь, настолько горячий, что Фу почувствовала на руках его жар от самой двери.

Большая часть Зала была покрыта темно-пурпурной, багряной и темно-синей глазурью, тогда как легкая кружевная позолота украшала поручни всех галерей, а у помоста, на дальней стене над бассейном золотистого огня, высился грандиозный золотой диск, отполированный до зеркального блеска. Усеянные драгоценными камнями золотые лучи взлетали веером к самому потолку. Каждая грань отливала золотым пламенем так, что от взгляда на помост начинали болеть глаза. Все это месиво изображало некое солнце, встающее из-за тронов Фениксов.

Пустых тронов Фениксов.

Фу глубоко вздохнула. Ни короля, ни королевы, ни старшего принца, ни нового не было здесь, чтобы оплакать мертвых лордиков, в то время как мелкое дворянство завывало так, будто от этого зависело их благополучие. Что-то тут не складывалось. Но что бы то ни было, что бы там ни пошло наперекосяк, Па обязательно выпутает их, как выпутывал раньше.

Они выкатились в проход и пошли строем.

Ей очень не понравилось, как гладкие мраморные плитки подхныкивают под шипованными подметками ее сандалий, с каждым шагом их притупляя. Она возненавидела аромат масел, пропитывающих спертый воздух. А больше всего прочего она возненавидела галереи павлиньего дворянства, изящно дрожавшего в шелках, будто Вороны были не более чем шествием крыс.

Однако позади соколиных стражей стоял безмолвный легион дворцовых слуг из касты Воробьев в бурых туниках, почти превосходивший количеством придворных наверху. Горестное выражение лиц свидетельствовало о том, что их скорбь – не притворство.

Еканье в животе вернулось с новой силой. Никто не любил Павлинов настолько.

Иметь дела с кастами, слишком высокими, чтобы бояться чумы, – тема дрянная. Если так будет продолжаться, Па придется выжимать их причастное вознаграждение у самых ворот. Если так будет продолжаться, им вообще могут не заплатить.

Тут, на полпути к двери и в десяти шагах впереди телеги, Па остановился.

Сперва Фу не поняла. Потом ее взгляд упал на колоссальные дворцовые ворота, последнюю веху между ними и стольным градом Думосой. Они были возведены для шествий не иначе как сановников или всадников на мамонтах. Такие ворота проглотят тринадцать Ворон и даже не поперхнутся.

И точно: у ворот стоял одинокий часовой, собиравшийся выплатить причастное за мертвых.

Женщина походила на сверкающий призрак, от свободно спадающих каскадом серебристых волос до белого шелкового платья, едва заметно подернутого рябью под вялым ветерком. Даже издалека предательские брызги лунного света и отсветы факелов выдавали такое количество драгоценных камней на ее наряде, что вся воронья стая Фу – да что там стая, двенадцать печей, вся каста Ворон – могла бы кормиться до скончания века. И все же одна вещь была весомее всех этих драгоценностей: ожерелье на ее шее.

Две золотые руки, убаюкивающие солнце, рожденное рассветом между ее ключиц. То был королевский герб. Фу видела эти руки на оттиске каждой саборской монеты и на вышивке каждого флага, а теперь она сможет говорить, что видела их обнимающими шею королевы.

Замужество сделало эту женщину Фениксом, однако ее называли королевой-Лебедем еще до того, как она покинула павильоны касты куртизанок. Один из тех пустых тронов, мимо которых прошла Фу, принадлежал ей.

В этот самый момент Фу осознала, что в сегодняшней ночи пошло наперекосяк.

Прошло вот уже пять сотен лет или около того с тех пор, как Чума Грешника затронула королевский дворец. Пятьсот лет, как Фениксы запалили чумной маяк. Пятьсот лет, как они призвали Ворон.

Но если выплачивать причастное за этих грешных мальчишек пришла королева Русана, до боли очевидно, кто скрывался под одним из саванов.

К погребальному костру Вороны везли самого кронпринца.

Глава вторая

Танец денег

Рис.2 Спасти Феникса

Мертвый принц валялся в их телеге как любой другой грешник. До него было рукой подать. Фу почти не верилось. Принц. Феникс.

Где-то внутри уже возник гадкий вопрос, а горят ли дети Фениксов так же, как прочие грешники. Или медленнее? Ну, во всяком случае, для сравнения рядом с ним сейчас лежал бедный ублюдок.

Однако Па не двигался, словно врос в землю, хотя стая подкатила телегу ближе. И тут Фу увидела, в чем дело.

Королева у ворот собиралась им заплатить, это точно. Управляющий рядом с ней у всех на виду держал причастное. Причастное, достойное средств семьи. Таково было правило. Какой-нибудь фермер из Воробьев мог расплатиться с ними мешком соли или буханкой черствого хлеба. Городской судья из Журавлей мог предложить оконные стекла из стеклочерни. Что же до причастного от королей… Фу даже представить себе не могла, что считалось достойным.

Однако уж наверное не грязный котяра, вырывавшийся из рук управляющего.

Ночь заволокло внезапными слезами злобы. Бездомная кошка. Достойная плата за попрошайку в лучшем случае. Но никак не за двух купавшихся в золоте мальцов, которых они будут катить еще семь лиг, чтобы потом сжечь.

Последний издерганный обрывок терпения Фу скрутился в тугую пружинку гнева.

Дворец косился на них, пугал сталью в ножнах, разве что не плевался, а теперь вот превращает оплату в шутку. Королеве Русане было безразлично, что она посылает членов своей семьи в следующую жизнь с жалкими ошметками достоинства. Ее интересовала лишь возможность пощеголять жестокой правдой: как королева она могла не даровать Воронам ничего, кроме презрения, и всякий раз Вороны должны были его принимать.

Ни один вождь этого не стерпит, даже тот, кто еще только учится. Даже перед лицом королевы. Надо что-то сделать.

Вороны милосердны, но они не дешевки.

Телега почти наехала на Па. Фу подалась вперед, смаргивая пот и слезы.

– Па, – прошептала она. Его маска клюнула. – Танец денег?

Он долго не шевелился. Потом снова клюнул.

Фу усмехнулась впервые за этот вечер.

Она впилась шипованными подошвами в пол, вложив всю свою злобу в протяжный, радующий слух скрежет, которым мрамор воззвал к милосердию. И ответила криком.

Дюжина Ворон вокруг нее откликнулась на призыв воем, потом дрогнула и замерла. Тринадцать факелов грянули об пол.

Второй раз за вечер галереи наверху онемели.

Вороны снова вскрикнули, Фу – громче всех, на восходящем тоне в конце. Остальные восприняли ее сигнал и неподвижно ждали. А она отсчитывала в уме мгновения тишины: четыре, три, два, один.

И новый крик тринадцати глоток, от которого кровь стыла в жилах, разорвал простор зала. Его нескрываемый гнев отскочил эхом от дальних сводов. И снова за ним обрушилась тишина.

После третьего выплеска криков от благородных насмешек не осталось и следа. Все взгляды были прикованы к неподвижной телеге.

После пятого половина галереи выглядела так, будто готова разрыдаться.

Большинство лордов и дам никогда еще не оказывались в такой близости от Ворон и чумных трупов. Для них чума была проблемой бедняков.

Они не знали, что существуют правила. Что чуме наплевать на шелка и драгоценности. Что она проходит тогда, когда ее отпускают Вороны.

Но сейчас Фу готова была поклясться тысячью мертвых богов Сабора, что они начинали это сознавать.

Она решила, что достаточно их помурыжила, и вывела трелью приказ выступать.

Топ. Тринадцать Ворон сделали дружный шаг вперед, тогда как телега осталась на месте. Веревки, за которые ее тянули, свернулись на полу ядовитыми змеями.

Топ. Охотничьи касты, Прославленные касты, Обычные касты – не имело значения. Вороны преподадут всем жителям Сабора в этом зале памятный урок.

Топ. Раньше поношенные черные лохмотья и маски с длинными носами делали их похожими на суеверную шутку.

Топ. Теперь же в глазах, следящих за покойницкой телегой, она видела затаенный ужас. То был страх, которому они научились, сидя на отцовских коленях.

Фу снова издала трель.

Притаптывание стало ускоряться, закончившись чечеткой, после которой на плитках остались дикие завитки рубцов. Еще шаг. Снова гортанный крик. Еще два шага от телеги. Галерея подалась назад.

Топ-скрежет-топ. Фу задыхалась под маской. Вот вам за ваш уродливый дворец.

Топ-скрежет-топ. Вот вам за угрозу сталью.

Она снова зашлась трелью, и Вороны остановились у самого порога. Болезнетворное напряжение повисло над галереей, заставляя костяшки пальцев белеть на фоне драгоценных камней и шелков.

Вороны резко развернулись и переплетеньем недоброго узора вернулись к телеге. По галереям прошел нервный вздох облегчения, но он резко оборвался, когда Вороны не стали сразу же подбирать веревки и факелы. Фу заняла свое место возле правого переднего угла телеги и выждала, когда ближайший Павлин приобрел такой вид, будто вот-вот напустит в штаны.

Фу зашлась убийственным свистом. Вороны подхватили факелы и веревки и ураганом пронеслись через зал в последний дворик, завывая, как боги в своем праведном гневе.

Придворные бросились врассыпную, путаясь в шелковых шлейфах и теряя расписные кожаные тапочки. Краем глаза Фу видела, что желание Подлеца исполнилось: по меньшей мере два Павлина грохнулись в обморок.

«А это, – подумала она, – за то, что хотели расплатиться с нами чертовой кошкой».

Па любил называть это Танцем денег. Фу же нравилось только то, что он срабатывал.

Телега притормозила возле ворот, хотя танец продолжался. Королева не бросилась в бега по примеру своих придворных, а ее управляющий по-прежнему трясся с ней рядом. С десяти шагов Фу слишком хорошо видела, кого они собирались заставить раскошелиться.

Королева Русана, ощетинившись, стояла под аркой. Тусклые глаза напоминали своим блеском две холодные луны. Лицо под затейливыми завитками траурных белил выглядело на несколько оттенков белее терракотовой смуглости Фу, чья кожа цветом походила скорее на полированную бронзу. На что бы ни падал взгляд Фу, она повсюду видела выброшенные деньги: унизанное бриллиантами головное украшение в форме феникса; гирлянды жемчужин и бриллиантов, свисавших с рук и волочившихся по полу; шкура белого тигра, накинутая на плечи. Хвост в черную полоску обвивался вокруг руки, одна задняя лапа цеплялась когтями за бедро, набитая голова болталась над плитками пола, а глазницы сверкали белым золотом. Фу с отвращением заметила, что даже когти этой падали инкрустированы бриллиантами.

Неписаное требование традиции заставило Русану заплатить за мертвого сына своего мужа. Однако же было ясно как день, что у королевы есть свое невысказанное требование: все взгляды должны быть прикованы исключительно к ее великолепию, и только.

Дело было вовсе не в деньгах. Но Фу клялась всеми мертвыми богами и надеялась, что теперь-то Па заведет речь именно о них.

Тут Па сделал жест Фу, резко кивнув на ворота.

Он хотел, чтобы она разобралась с Русаной. Назвала размер причастного.

Фу застыла. По позвонкам скользнула струйка пота. Одно дело – зачинать Танец денег. Оглашать требования королеве – совсем другое. Фу не была вождем, пока не была… ей не полагалось… Что, если она облажается и они потеряют все?..

Она даже не знала, о чем просить.

Отсветы факелов заиграли на стали, когда Соколы у стены шелохнулись – признак того, что их снисходительность на исходе. Хлипкая угроза, когда на телеге лежат вповалку чумные трупы, но все же угроза. Достаточная, чтобы заставить нескольких Ворон вздрогнуть. Достаточная, чтобы Фу изнутри как молнией пронзило.

Всего лишь пустая угроза, однако они пригрозили, потому что имели право. Потому что им нравилось наблюдать, как прыгают Вороны.

Гнев Фу проявлялся странно, иногда он был сдержанным и стойким, как режущая сталь, иногда необузданным и неостановимым, как кровь из разрезанной вены. Сейчас по ее позвоночнику поднимался старый, резкий вид гнева, выкованный из всех тех лезвий, что насмешливо целились в нее.

И этот старый, резкий гнев подсказал Фу ее цену.

Крики и топот Танца денег стали еще неистовей, когда она выступила вперед.

Русана умышленно напускала на себя скуку, щелкая когтями, унизанными бриллиантами, чуть быстрее, чем ритм танца. Фу различала признаки нетерпения: королева по-прежнему считала, что ей не придется отвечать за нанесенное оскорбление. А вот ее управляющий уже посерел почти так же, как кошка у него в руках.

Кошка была предложена робко. Фу не взяла ее. У нее на уме уже был выкуп, достойный вождя.

Она хотела смотреть Прославленным кастам в глаза без страха. Она хотела заставить Охотничьи касты дважды думать, прежде чем даже в шутку обнажать сталь. Она хотела вернуть маму.

Но поскольку ничего этого королева не могла ей дать, она возьмет следующее по ценности.

– Я возьму зубы, – сказала Фу.

Русана пристально посмотрела на управляющего. Тот выглядел так, будто его вот-вот вырвет, и не сводил глаз с окровавленных саванов на телеге:

– Вождь, я не могу… вы не вправе просить…

– Зубы, – повторила Фу холодным, как камень, голосом. Она ощутила странный, едва заметный толчок в груди, когда ее назвали «вождем». Рановато еще.

Вороны позади нее кружили и ревели. И она, и Русана знали, что они могут терроризировать двор на протяжении многих часов, пока трупы грешников не пропитают чумой весь дворец. Королева-Лебедь может носить королевский герб, однако здесь и сейчас двором правила Фу.

Русана не отвечала.

Фу тоже не двигалась с места. Чем дольше это будет продолжаться, тем хуже будет выглядеть королева, позволившая Воронам так над собой глумиться.

На физиономии управляющего проступили бусинки пота. Жаль, что нужно сломать королеву, а не его.

– Считаю до ста, – сказала Фу, поворачивая клюв в сторону Русаны и вкладывая в слова всю застарелую ненависть. – А потом мы оставляем мальчишек у ворот и покидаем ваш город навсегда.

– Но… – пробормотал управляющий, – король…

– Раз, – сказала Фу.

– Пожалуйста

– Два.

– Довольно! – выкрикнула Русана.

Фу ждала. Ветер легонько дернул ее за робу и отпустил.

– Пятьдесят нака. – Губа Русаны презрительно скривилась, а бриллиантовые когти защелкали быстрее. – И мы простим вашу дерзость.

Управляющий издал хриплый вздох облегчения.

– Благодарю вас за вашу безмерную щедрость, ваше ве…

– Три, – сказала Фу.

Когти Русаны замерли, впившись в прикрытое шелком бедро.

При счете десять слуга королевы был послан бегом. На счет семьдесят он вернулся и сунул в руки Фу тяжелый мешочек из парчи.

Вес не выдал сути содержимого, но ему на помощь пришел тихий зуд колдовства, отдавшийся эхом в ее костях. Каждая семья в Саборе хранила свои зубы на тот случай, если придется призвать Ворон с пустыми руками. Каждый зуб был на вес золота, но только для Ворон, которые слышали его шепот. Некоторые стоили дороже – кусочки удачи Сизарей или убежища Воробьев, – когда какой-нибудь Вороне они требовались.

Никто из королей веками не платил причастного. Но сегодня Фу пришли забрать плату.

Редкая коллекция зубов похрустывала в парчовом мешочке – целые зубные династии Фениксов, тысячи молочных зубов и даже зубы, выдернутые у трупов.

И теперь ее стая Ворон владела ими всеми, такими бесценными.

Из-под маски Фу полоснула улыбка острее стали. Вот почему они называли это Танцем денег.

Тонкие, как бритва, линии появились в уголках безупречных, плотно сжатых губ Русаны, и Фу восприняла это как личную победу. Она изобразила торжественный шутовской поклон, отошла назад и передала мешочек Па.

Он поднял кулак. Танец остановился. Во дворе воцарилась звенящая тишина. Веревки были подняты, ноги снова зашагали маршем, и толпа перевела дух, когда телега наконец покатилась к воротам.

Фу остановилась, замерла и вернулась обратно.

Королева в смятении бросила на нее горящий взор.

– Что еще вам нужно? – Русана дала отмашку страже.

Все Соколы встали на изготовку с копьями наперевес.

Один из браслетов королевы привлек внимание Фу, когда на него упал отсвет факела: тонкая работа из серебра и жемчуга, изготовленная в виде гирлянды из белых цветков олеандра.

На мгновение Фу показалось, будто бриллиантовые когти стискивают ей горло.

Она сделала вдох и поддалась успокаивающему действию мяты. Олеандр может носить кто угодно. Он вообще ничего не означал, тем более на королеве. И даже если бы и означал… что ж, Вороны уже направлялись прочь из дворца. Фу просто позаботится о том, чтобы они ушли быстрее.

Она вырвала из рук управляющего кошку.

– Это тоже.

Кошка не сопротивлялась, пока Фу спешила следом за телегой, только уткнулась мордочкой в изгиб ее локтя и заурчала. Когда они оставили ворота позади, она уже мурлыкала.

Фу решила, что кошка ей симпатична. Все, что радо покинуть королевский дворец, обладало хорошим вкусом.

* * *

Путь из стольного града Думосы был долгим и немногословным. Дорогу озаряли только их факелы да редкие голубиные лампы в окнах домов. Фу была готова поклясться, что остальные Вороны испытывали то же сдавливающее горло нетерпение миновать городские стены раньше, чем их нагонят Охотничьи касты. Каждая Ворона знала, что означает нести мешочек с зубами Фениксов. И сейчас все они гадали про себя, позволят ли им вынести его за пределы Думосы.

Фу чувствовала взгляды из-за решетчатых ставней или через дырки от сучков в досках, пока они проходили пять павильонов куртизанок Лебединой касты, шли между гранитными колоннами Магистратного ряда, даже в районе Сизарей, где грязные лица смотрели сквозь трещины в стенах хибар и плевали Воронам вслед, чтобы отпугнуть беду.

Она внимательно следила за тенями и не раз замечала, как Па тихонько похлопывает себя по груди, чуть пониже ожерелья из зубов на шее. Если мертвые боги будут к ним сегодня милостивы, ему не придется прибегать к их помощи.

Но уж если Фу за эти годы усвоила что-то крепко-накрепко, так это то, что, когда дело касалось Ворон, мертвые боги скупились на доброту.

* * *

Была уже почти полночь, когда они ступили на Лигов мост через Кайму. Могучая река грохотала всего в нескольких сотнях шагов под ними, однако для убийства этого расстояния вполне хватило бы, не то, что лиги. Все десять минут, пока они шли по нему, Фу тщательно просчитывала каждое свое движение.

Ощутив под своими шипованными подошвами гравий вместо булыжника, Фу задержала дыхание. Если королевичи хотели бы заграбастать свои зубы обратно, Охотничьи касты ударили бы именно здесь.

Все Вороны напряглись, пытаясь уловить малейший намек на преследование. Протяжная, пугающая тишина простиралась перед ними, как предательски тонкий и хрупкий первый лед, пока Фу прощупывала взглядом каждый листок в поисках засады.

Ничего не последовало.

Возможно… только возможно… они выбрались.

Кто-то резко вдохнул. И раздался оглушительный крик:

– Я ПАРНЯ ИЗ-ЗА МОРЯ ЗНАЛ. ОН РЕДКИМ ДАРОМ ОБЛАДАЛ…

Голос Сумасброда расколол ночь подобно топору, зарядив самую неприличную из дорожных песен, какие Па разрешал им петь в присутствии Фу. Остальные участники стаи разразились душераздирающим хохотом, чуть не рыдая от облегчения.

– Двенадцать печей, Фу! – Негодница изо всех сил вцепилась в телегу, колошматя себя по колену. Ей было почти столько же лет, сколько Па, и обладала она в два раза более переменчивым, чем у него, нравом, – одна из немногих, кто знал Па, когда его еще звали Дворнягой, а не Вождем. Она забрала у Фу кошку и почесала ей лоб. – Я думала, ты попросишь королеву подкинуть нам еще и корону за все наши беспокойства!

– Что толку от короны? – протянул из-за спины Негодницы Обожатель. Приступ веселья смягчил даже его постоянно суровый голос. – Она точно так же могла бы попросить шлепнуть короля. Возможно, Ее Высочество согласилась бы охотнее.

Сумасброд, у которого на титулы была аллергия, подхватил Фу за руки и закружил ее в умопомрачительном вихре, выкрикивая очередной пошлый и анатомически невозможный стих насчет «парня из-за моря». Фу не сдержалась, запрокинула голову и рассмеялась. Да, им еще предстояло пройти немало лиг и сжечь тела, но… но у нее получилось.

В кои-то веки она заставила дворец заплатить.

– Постой, постой! – Сумасброд задыхался от смеха, хватаясь за живот. – Меня сейчас вырвет!

Они притормозили в пьяном наклоне рядом с Па. Он ведь имел все основания веселиться вместе с остальными.

Он даже не снял маски и теперь смотрел назад, на Думосу.

– Ну же, вождь… – начал Сумасброд, однако Па оборвал его.

– Ничего еще не закончено. Плясать будете, когда тела сожжем. – Па свистнул, призывая двигаться дальше.

Негодница передала кошку обратно Фу и покачала головой вслед Па. Ворон снова охватило беспокойство. Сумасброд продолжал тихо напевать, Обожатель через несколько шагов стал ему вторить, но в целом телегу, покатившую дальше, сопровождало молчание.

Разбросанные вдоль дороги хижины и склепы богов постепенно уступили место лесу искореженных, укутанных лишайником деревьев. «Парень из-за моря» затих, сменившись другой песней, еще более громкой и уверенной. Скоро единственным напоминанием о Думосе стали золотистые всполохи над темными холмами да редкие искорки между стволами.

– Здесь.

Голос Па прорезал ночь, отсекая последнюю строчку походной песни. Он воткнул свой факел в мягкую придорожную грязь. Телега со скрипом остановилась. Па снял маску и кивнул в сторону Фу и кошки.

– Нет такой твари, которую нельзя съесть, девочка.

– Это не тварь, она моя, – ответила Фу. – Моя доля причастного.

Па хохотнул.

– Клянусь дерьмом Завета, она твоя, Фу, а вот про твою долю мы поговорим позже. И как же ее в таком случае зовут?

Она вспомнила физиономию управляющего, которого вот-вот могло вырвать, вспомнила танец Сумасброда и ухмыльнулась:

– Блевотка.

– Годится. – Па пригладил ладонью лысину. Все его волосы давным-давно мигрировали на юг, к короткой бороде с проседью. – А теперь давайте-ка займемся мальчишками.

Фу прислонилась к краю телеги и осмотрела два савана, валявшихся среди вязанок хвороста.

– Большие, – сказала она. Принц был почти на год ее старше, и явно эти двое гораздо лучше питались. – Не знаю, хватит ли дров на обоих.

– Вполне, если мокнем их в трупожар, – предположил Подлец, привалившись к телеге с другой стороны.

Теперь Фу мешал только клюв. Она посадила Блевотку на телегу, откинула капюшон, распустила шнурки маски, оставив ее висеть на шее, и провела рукой по стриженным до подбородка черным космам. Какое счастье вдыхать чистый ночной воздух, а не дворцовый фимиам или выдохшуюся мяту маски.

Заразы она могла не бояться. Считалось, что каждая Ворона напортачила по-крупному в прежних жизнях, причем настолько, что Завет покарал их чумой и обрек на искупительное существование во имя обуздания этой болезни. Что, согласно представлениям о грехе, Вороны рождались уже в долгу перед Заветом. Что, пока они не выплатят долг, их не возьмут в новую жизнь.

По крайней мере, так говорили. Фу не знала, насколько этому можно верить. Но жесткая, как железо, правда заключалась в том, что Чума Грешника не трогала только Ворон.

Трупы мальчишек еще не начали смердеть, однако ее по-прежнему передергивало при виде малиновых пятен на саванах. Из всех обязанностей вождя перерезание глоток пугало ее больше остальных.

Она протянула руку и пощупала то, что из двух окровавленных куколок представлялось трупом более благородного происхождения.

– А они настоящие, королевские, Па?

– Только один. Второй – его двойник.

Фу стягивала полотно до тех пор, пока свет от факела не упал на лицо мальчика, словно покрытое пятнами ржавчины. Он как будто спал, и лицо было чуть испуганное. Быть может, когда нож Па коснулся его горла, он еще бодрствовал.

Она скривила губы.

– Так вот как выглядит грешный принц.

Труп мальчика сел.

– Вовсе нет, – сказал он. – Но мне говорили, что я весьма похож.

Глава третья

Заветная клятва

Рис.2 Спасти Феникса

Фу вовсе не собиралась бить мальчика, но все-таки ударила.

Кричать она тоже не собиралась, но и крик вырвался, причем исступленный. Что сопровождалось приземлением на задницу, когда она отшатнулась назад и споткнулась. Ругань Подлеца и рык хохочущего Па только добавили ее панике грязи.

Мертвый мальчик высвободил левую руку из бинтов и поморщился, ощупывая челюсть. На его простой рубахе с длинными рукавами запеклась кровь, так что не разобрать было, есть ли там свежие пятна. Фу уже пыталась нашарить первый попавшийся камень, поскольку второй саван тоже зашевелился.

– Вот так, вот так, – приговаривал Па, смахивая с глаз слезы и склоняясь над телегой, чтобы помочь бывшим трупам освободиться. – Вы напугали мою девочку.

– Вы преуменьшаете, – сухо ответил мальчик. Он бросил взгляд на извивающийся под боком саван. – Жас, как твой личный телохранитель, я обязан тебя предупредить… – Он указал на Фу. – Эта из пугливых.

Мысли в опустевшей голове Фу порхали, жужжали и выписывали бесполезные круги. Мертвецы двигались. Мертвецы разговаривали.

Мертвецы не были мертвыми.

– Ай! – Телохранитель соскользнул с телеги и поморщился, когда его затвердевшая от крови рубаха издала треск. – У свиней всегда такая мерзкая кровь! В следующий раз, когда буду разыгрывать свою смерть, выберу что-нибудь поэффектнее. Я слышал, сейчас в моде отравления.

– Па. – Ее голос прозвучал сдавленно. – Мы что, похитили королевичей?

Ухмылка Па растянулась от уха до уха. Он обожал добрые шутки, однако Фу не была уверена в том, что каста Фениксов сочтет похищение их наследников столь уж забавным.

– Я ж тебе сказал, Фу, только одного. И лишь на основании их любезной просьбы.

Принц и страж. Выходит, Феникс и его Сокол. Фу не знала, кричать ей или смеяться. Возможно, это всего лишь слишком яркий кошмар. Если им повезет…

– Вы уверены, что за нами нет хвоста?

Тихий голос принадлежал мальчику, которого телохранитель назвал Жасом.

Жасимир. Имя кронпринца знал каждый. Пока принц выпутывался, ни он, ни его провожатый будто не замечали, как все вокруг стихло, словно пение птиц перед бурей. Вороны глазели на лордиков так, будто из саванов выползали две змеи-близняшки. При свете факелов два измазанных кровью паренька были почти неразличимы: широкие лица с острыми скулами, лоснящиеся черные хохолки, свободные льняные рубахи и штаны. Однако, если страж-сокол был само добродушное спокойствие, принц был мрачен, будто и в самом деле оказался на своих поминках.

Но для того чтобы встревожить Па, короны и урона было недостаточно.

– О да, хвост был. – Он сорвал с ожерелья один зуб и отбросил в сторону. Фу поверить не могла, что он спалил целый зуб Воробья, а она этого не засекла. – Двое ищеек королевы. Они увязались за нами до самого моста, но дальше не пошли.

– Дворняга.

Принц, Сокол и Па дружно подняли головы. Негодница уже тоже сняла маску. Фу знала, что, если она зовет Па Дворнягой, жди представления.

– Сдается мне, ты тут потакаешь нуждам королевских выкормышей, – заворковала та, повышая голос. – Но смею ли я надеяться, что когда-нибудь случится чудо и ты соблаговолишь посвятить свою родню в ту вздорную, самоубийственную, безмозглую интригу, в которую ты нас втянул?

Страж-сокол первым сделал шаг к Негоднице.

– Разумеется, я приношу наши извинения. Мы были невнимательны. – Он легонько стукнул себя правым кулаком по губам и приветственно вытянул руку. Застигнутая врасплох Негодница проделала то же, и все закончилось коротким рукопожатием. – Меня зовут Тавин. Уверен, вы уже сообразили, кем является мой друг.

– Отчасти да, – сказал Подлец, растягивая слова и облокачиваясь на телегу. В голосе его звучало раздражение, которое появлялось, когда он нарывался на драку. – Дворец надоел, кузены?

От иносказательного оскорбления лицо принца потемнело. Не успел он ответить укусом на укус, его Сокол отмахнулся.

– Обычно я не пускаюсь в богохульства со скуки. Однако повторные попытки убийства, как правило, мотивируют человека.

Негодница нахмурилась.

– Если вы не начнете выражаться понятным языком, я пошла, и хрен вы меня найдете.

– Тогда перефразирую, – сказал Сокол. – Русана хочет, чтобы мы умерли.

– Она хочет, чтобы я умер, – поправил принц Жасимир. – Она хотела этого с тех пор, как заставила отца впустить ее на правах жены в касту Фениксов, а теперь хочет еще сильнее, поскольку родила собственного принца. Сначала был несчастный случай на охоте, потом змея в купальне, потом толченое стекло в вине… и это не прекратится, пока ее самой не станет. Или меня.

Негодница махнула рукой в сторону дороги.

– Тогда вы молодцы! Дали ей ровно то, что нужно. Так что теперь, когда мы вытащили вас на свободу, мы пойдем своей дорогой, лады?

Сокол – он сказал, что его имя Тавин, – не ответил и вместо этого протянул руку Фу:

– Кстати, прости, что напугали.

Она позволила ему помочь ей встать на ноги и только тогда вырвалась.

– Можешь не прощать меня за то, что я тебе вдарила.

– Вероятно, ты еще не раз так скажешь. – Он оскалился, сверкнув зубами. – Жас и я вынуждены провести с вами еще несколько дней.

Па застыл со скрещенными руками.

– Такого уговора не было.

Тавин и принц обменялись взглядами. Рот Тавина скривился.

– Долго объяснять, – начал он.

– Напротив. Я сдержал свое слово. Дело сделано. – Тон Па стал холодно-вежливым.

Фу фыркнула. Типичные высшие касты, полагающие, будто могут менять условия договора, как им хочется. Не на того вождя Ворон напали.

– Вы не понимаете. – Принц Жасимир повысил голос. – Мы…

– …Далеко от Думосы, – подсказал Па ровно и невозмутимо. – А мы получили причастное. Как уговаривались. Ни больше ни меньше.

Сокол бросил на него сердитый взгляд:

– Вы обязаны нас выслушать.

Фу подумала, не ударить ли его снова.

– Мы не во дворце, ребятки. – Па нагнулся, чтобы подобрать веревку от телеги. – Мы больше ничем не обязаны.

– Они попытаются нас убить, – выпалил принц Жасимир.

Воцарилась короткая тишина, взорвавшаяся смехом. Сумасброд так зашелся, что был вынужден опереться на телегу. Принц и Сокол оторопели.

– О, «они попытаются нас убить»! – гоготала Негодница. – Это что-то новенькое. Круто. Мне нравится.

Принц Жасимир наморщил лоб:

– Да как вы можете считать это забавным?

– Они пытались убить нас. Всегда существуют всякие «они». Кажись, они этим уже не одно столетие занимаются. – Фу отвесила ему такой же насмешливый поклон, как королеве Русане. – Мои глубочайшие сожаления, ваше высочество, но, если вы хотите напугать нас, чтобы заставить вам помогать, придумайте что-нибудь поинтереснее.

– Как насчет дворянства Олеандра? Интересно?

Фу прикусила язык и уставилась на Тавина. Смех стих. Дворянство Олеандра было поважнее, чем «они». Дворянство Олеандра было костью в горле каждой Вороны.

– Видишь ли, это забавная история, – продолжал Сокол, а внезапная бритвенная острота в его словах дала понять, что шутки отброшены. – Выясняется, что королева завела множество новых и жутких друзей. Я бы и месяца не дал, как она попытается прибрать трон к своим рукам. А когда это произойдет, своим успехом она по большей части будет обязана замечательным союзничкам – дворянству Олеандра.

Каждая Ворона носила шрам, нанесенный дворянством. Из-за него Вороны не останавливались рядом со многими деревнями после заката. Именно тогда дворянство с белыми олеандрами на груди, пряча лица под бледными красками и бесцветными тканями, скрывавшими их принадлежность к роду и касте, пускалось вскачь.

Большинство обитателей Сабора верило в то, что Вороны – это возрожденные мертвые грешники, обреченные на раскаяние и влачащие тяжкую долю сдерживания чумы. Олеандры верили в ту часть мифа, которая нравилась им, – мол, Завет призывает наказывать Ворон за их проступки, – и утверждали, будто Вороны сами распространяют чуму. А потому посчитали наказание Ворон своим долгом. Завет был для Олеандров всего лишь еще одной маской, и Фу слишком хорошо знала, какие чудовища скачут под ней.

Они были богатыми и бедными, безымянными и бесчестными, многочисленными и беспощадными. Их охота считалась убийством только тогда, когда их ловили. А поскольку охотились они исключительно на Ворон, областные губернаторы ловить их совершенно не торопились.

Когда же дворянство ловило Ворон, лишь немногим счастливчикам удавалось уйти.

Матери Фу не повезло.

Фу подумала о дороге во тьме, той, что протянулась за ней на десяток лет, когда она сумела-таки добраться до колена Па. И все же она до сих пор помнила череду пальцев, которые дворянство Олеандра оставило, чтобы указать ей путь.

Она снова поймала непослушную нитку на робе и дернула ее.

– Я не стану требовать вашего повиновения. – Отсветы факелов плясали на окровавленном лице принца Жасимира. – Но когда Русана сядет на трон…

– …Дворянство Олеандра будет носиться там, где и когда захочет, – закончила Фу.

Подлец вцепился в телегу с такой силой, что костяшки пальцев, казалось, вот-вот прорвут кожу. Фу могла лишь догадываться, что сейчас всплывает в ужасных глубинах его памяти.

Тавин кивнул.

– А помогать им будет эскорт вооруженных Соколов.

По поводу своих воспоминаний Фу гадать не приходилось: далеко-далеко, давным-давно маленькая девочка подобрала скрюченную, толстенькую гусеницу на холодной и пыльной дороге, потом еще девять – по следам из красных точек.

Маленькие ручки Фу сжимали мамин палец достаточно много раз, чтобы девочка знала каждую царапинку, каждую мозолинку, каждый изгиб каждого сустава. И когда Фу сделала неловкое движение и обломанный кусок кости поцарапал ей ладонь, она узнала искорку, певшую ей через кость. Она узнала бы песню мамы где угодно.

Тогда дорога завладела Фу, завладела тем особым образом, каким умеют завладевать только дороги. Вождь – тогда еще не Па для нее – прошел этим кровавым путем, стискивая клинок в дрожащем кулаке, зная, что должен смилостивиться над одним из своих. И Фу – тогда еще не ученица вождя – застыла на месте, желая увидеть маму, но зная, что всякий раз, когда появлялся клинок, мама прикрывала ей глаза.

Та холодная дорога капканом держала ее до тех пор, пока Негодница не унесла девочку прочь, поскольку даже тогда Фу понимала, что может выбирать между путем вождя и бегством.

И вот теперь, на этой дороге, во мраке, озаренном факелами, Фу по-прежнему не знала, какой путь хуже.

Но если королева передаст Олеандрам бразды правления над своими Соколами, если даже днем Вороны не смогут найти укрытия… Фу стало до боли ясно, чем закончатся все дороги.

Морщины на лице Негодницы стали как будто глубже, чем были за мгновение до этого.

– Если вы, сынки, пытаетесь заставить нас, Ворон, штурмовать дворец и с боем выгонять ее величество, у меня для вас дурные вести насчет того, чем это закончится.

– У Олеандров только и есть, что влияние. – Политическая тема, казалось, придавала принцу Жасимиру уверенности. – И люди продолжают называть Русану королевой-Лебедем не просто так. Она может править за счет притязаний на трон ее сына, однако ей по-прежнему нужна поддержка губернаторов на местах, чтобы удержать королевство от развала. Мой кузен Кувимир является лордом-губернатором Крылиной области. Он поклялся нас принять и созвать под мои знамена остальных, что заставит Русану отступить. Если мы будем действовать быстро, то успеем добраться до его крепости в Чепароке раньше, чем она свергнет отца.

– То есть мы переправим тебя твоим родичам в Чепарок, они устроят пышное кривлянье на тему того, как любят тебя больше королевы, и ты, такой весь розовый, когда-нибудь помянешь нас, сидя на троне. – Фу кивнула на кучу дров в телеге. – Ты, кажется, позабыл, что большая часть Сабора считает, что ты и этот свой Соколенок сейчас обугливаетесь на траурном костре.

Принц замешкался с ответом. Сокол выпустил когти. Зубы Тавина сверкнули по-волчьи, как у игрока, который знает, как лягут его ракушки.

– Вообще-то это моя любимая часть плана. Мне придется на некоторое время залечь, но вот Жас… Скажем так: королева Амбра установит прецедент чудесного возвращения Фениксов с того света.

У Фу отпала челюсть. Из того, чего она наслушалась за эту ночь, предположение Тавина было самым чумовым.

За всю историю Сабора лишь одна душа оказалась достаточно чистой, чтобы пережить Чуму Грешника: несокрушимая Амбра, матриарх касты Фениксов, Королева Дня и Ночи. По легенде, она шла в бой верхом на тиграх, сжимая в каждой руке по копью. Из огня пожарищ она выходила невредимой. Само солнце было у нее на побегушках: так оно любило ее. Легенда гласила, что возрождение Амбры в касте Фениксов станет предвестником новой эры процветания и мира.

Легенда умалчивала насчет использования ее перевоплощения в политических целях, однако Фу с трудом верилось, что это пойдет на благо Завету. Не могла она вообразить и того, что стоящий перед ней изящный принц окажется более одухотворенным, нежели какой-нибудь одурманенный маком пони.

Должно быть, Тавин прочитал на ее лице сомнение, поскольку рука его снова взлетела крылом.

– Мы не сможем взаправду выдать Жаса за Короля Дня и Ночи. Но выживание после Чумы Грешника – неплохой аргумент в пользу того, что в нем сильна кровь Амбры. Одно это завоюет нам полстраны.

– Ту половину, где живут идиоты, – проворчала Негодница.

– Если бы существовал другой выход, я бы им воспользовался. – Взгляд принца Жасимира скользил с Вороны на Ворону. Фу не понимала, чего он ищет. – Но если Русана доберется до трона, она каждого из вас отдаст Олеандрам. Я прошу у вас помощи, чтобы ее остановить. Иначе ни у кого из нас не будет ни малейшего шанса.

– Если ты правду говоришь… – Па крутил один из зубов, висящих на шее. Фу прибегла бы к журавлиному зубу, который выудит из этих лордиков всю их ложь. Но Па опустил руку. Глянул на остальных Ворон. – У нас есть только одно правило. Сдается мне, нам лучше следовать ему.

Заботься о своих. Фу слышала эту заповедь почти каждый день. Став вождем, она должна будет по ней жить. Но даже если ей удастся обезопасить свою стаю Ворон, вся каста раскидана по Сабору.

Если Олеандры смогут передвигаться свободно, дорога за дорогой будут заканчиваться так, как для ее матери.

Она сжала челюсти. Сказывалось раздражение: даже испачканные в свиной крови, лордики выглядели так, будто по-прежнему находились во дворце.

Торговаться было, по сути, не о чем. Сплошная видимость выбора для Ворон под видом добровольного пожертвования. Это читалось в надменном изгибе губ принца, в выступающем подбородке Тавина, в том, как оба барабанили пальцами, ожидая ответа, который – они в этом не сомневались – получат.

Ну точно как Русана с ее проклятым олеандровым браслетом. Даже если лордики блефовали насчет ее планов, дворянство Олеандра все равно пользовалось ее расположением. Разумеется, у Ворон не было выбора.

Из всех трупов, которые Фу приходилось тащить на костер, самыми отвратительными однозначно были эти двое. Что бы они там ни говорили, лордики обращались с Воронами так, будто опять стояли в том мерзком позолоченном зале, вынуждая их плясать за честно заработанную плату…

По ее размышлениям царапнула, как гвозди сандалий по мрамору, идея, оставив след, похожий на окровавленный палец.

– Нет, – сказала Фу. – Сделки не будет.

Удивление вспыхнуло на лицах всех, кто стоял на дороге. Подлец фыркнул, как лошадь. Темные глаза принца Жасимира сузились.

– Мы хотим помочь…

– А, вы хотите помочь, – передразнила она. – У его высочества имеется другой слуга, который засунул бы ему в рот все то, что оттуда сыплется, или это его забота? – Она ткнула большим пальцем в сторону Тавина. К его чести стоило заметить, что страж лишь поднял брови, однако в его взгляде снова сверкнула бритва. – Вы прикинулись мертвыми. Вы попытались изменить уговор с Па. И вы только что сказали нам, что весь ваш план заключается в обмане всего Сабора. Почему мы должны вам верить?

– Потому что от этого зависят ваши жизни, – выпалил принц Жасимир. Его голос выдавал панику. – Неужели ты искренне думаешь, будто дворянство Олеандра пойдет с вами на переговоры?

Фу подавила смешок.

– Чертовски убедительно, как твоя душа болит за судьбы Ворон сейчас, когда мы вам нужны. Всю жизнь прожил, втихаря проливая слезы, не правда ли?

– Это нечестно, – начал Тавин.

Та же застарелая злоба подхватила ее слова.

– Честно? Честно? Хочешь рассказать мне о честности, мальчик из дворца? Хочешь предложить нам выбирать между Олеандрами, которые будут гоняться за нами днем, или Олеандрами, которые бы делали это только в темноте, когда ваши касты будут продолжать делать вид, будто не замечают этого? – Она сплюнула им под ноги. – Называй это помощью, если хочешь. Твой Сокол подберет это вместе с остальным твоим бредом.

Если бы кто-нибудь из Ворон решил, что Фу перегнула палку, она бы услышала их ропот. Вместо этого над дорогой повисла тугая тишина. Все глаза смотрели на нее.

Они чуяли Танец денег.

Тавин шевельнулся первым, потерев руки. Как ни странно, этот жест по-прежнему производил убийственное впечатление.

– Ты права, – согласился он, пожимая плечами. – Во всяком случае, по поводу выбора. У меня уйдет еще лет десять на дворцовой службе, чтобы подняться до уровня королевского собирателя фекалий. Однако насчет Олеандров я бы тебе посоветовал нам поверить.

– А что тебе верить, если ты все равно что труп? – Труха в голосе Подлеца говорила о том, что это больше чем Танец денег. – Если мы все покойники?

– Хорошо. – Принц Жасимир потрогал переносицу. – Золото? Драгоценности? Земли? Назови свою цену.

Фи передразнила отмашку Тавина.

– Блеск и треск. Если Олеандры нас не ограбят, это сделают другие ваши дворяне.

– Тогда что же ты хочешь? – спросил принц Жасимир.

На сей раз Фу уже держала в уме цену, достойную вождя.

Заботься о своих. Одной ногой она уже стояла на этом пути, и все взоры были обращены на нее. Она не могла отступить. Она не могла подарить маме помилование, не могла удержать Подлеца от криков во сне. Но она могла спасти Ворон от необходимости идти этой дорогой дальше.

Она набрала в легкие воздуха и посмотрела принцу Жасимиру прямо в глаза.

– Я хочу никогда больше не видеть дворянства Олеандра. Соколы, которых Русана обещала Дворянству? Вместо них они будут охранять нас. Я хочу, чтобы ты, став королем, поклялся Заветом, что каждая каста будет знать, что нас, Ворон, нужно защищать. Такова моя цена.

Лицо принца посерело так же, как у королевского управляющего.

С другой стороны, у Па под глазами появились крохотные морщинки, которые показывались лишь тогда, когда он сдерживал улыбку. Фу восприняла это как добрый знак.

– Вороны, – воскликнул Па, не давая лордикам заговорить. – Мы поддерживаем эти условия?

Новый поворот в ее танце. Ответом был хор «да». Новый поворот ножа. Взгляд Тавина мог бы разрезать камень.

– Ты понимаешь, о чем просишь? – спросил принц Жасимир. – Ни у одной касты никогда не было подобной защиты.

Обожатель кашлянул.

– Похоже, ваши дворцовые Соколы всего лишь натренированные, вооруженные до зубов гости, так?

Еще один разворот с притопом, еще одна царапина на полу.

Принц открыл рот, задумался и закрыл.

– Это другое, – медленно сказал он. – Короли являются главными целями скоординированных атак и внутреннего насилия…

– Ага, а умираем при этом почему-то мы. – Фу скрестила руки на груди. – Ты сказал, что хочешь помочь. Русана, должно быть, думает, будто у нее в запасе есть Соколы. Мы назвали наши условия. Клянись или оставь нас в покое.

Больше всего в Танце денег Фу любила то, что он всегда, всегда срабатывал.

Тавин прошелся пятерней по черным волосам.

– Она права, Жас. Во многом, вообще-то. Достаточно, чтобы я начал думать, что из нее получилась бы неплохая заноза.

– Да и дубинка, коль на то пошло, – добавил Па, намекая ухмылкой на невысказанную угрозу. – Ну, знаете, для прочности.

Принц Жасимир нахмурился, бросая взгляд то на Фу, то на Тавина. Прошло немало времени, прежде чем его плечи опали.

– Хорошо. Даю слово.

Фу перевела дух. По рядам Ворон пробежала волна, устремившись дальше по дороге, по всему Сабору.

Принц только что поклялся сказать всей стране, что Вороны достойны защиты.

Однако то было лишь его слово. Фу знала, насколько непрочны обещания Фениксов.

– Я сказала: поклясться Заветом.

Принц съежился. Подлец нагло рассмеялся.

– Глядите, будущий королек боится дать клятву, да?

Па стрельнул в Подлеца недобрым взглядом.

– Никакого вреда, парень. Я вождь. Ты скрепишь ее со мной.

Поскольку Жасимир не пошевельнулся, Па медленно вынул из-под робы обрубок меча с зазубринами. В стародавней битве клинок разлетелся пополам, сохранив лезвие не длиннее предплечья Па, однако сломанное острие сверкнуло с былой злобой, когда Па вонзил его себе в ладонь.

Он поднял руку, показывая маленький, кровоточащий порез.

– Пустяк, видишь?

– Тав… – Голос Жасимира усох, как изюм. Фу знала этот страх, страх перед ловушкой на дороге, у которой было только два плохих конца.

– Разве его слова недостаточно? – Тавин проскользнул между Па и принцем. Морщина на его лбу означала, что легкомысленный фасад готов разойтись по шву.

– Нет, – холодно заверила Фу. Тавин лишь посмотрел на нее исподлобья, и все его дипломатические ухищрения пошли насмарку. Она насупилась в ответ. – Что случилось? Боишься, что твоему будущему королю на сей раз придется сдержать обещание?

Принц Жасимир вздрогнул и покачал головой.

– Я… хорошо, вы правы.

– Жас… – Тавин положил ладонь на плечо принца.

– Король не дает пустых обещаний. Это всего лишь формальность. – Жасимир стряхнул его руку, подошел к Па и ухватил меч за сломанный конец. Пальцы обагрились кровью.

Они с Па пожали друг другу руки. Воздух вокруг них наполнился холодным жаром, как перед ударом молнии. Кольцо факелов загорелось ярче, заливая дорогу красным светом.

– Плотью и кровью клянусь, – сказал Па. – Я и те, что со мной, доставят вас в целости к вашим союзникам, принц. Клянусь перед Заветом, да не успокоится моя душа, пока не исполнится долг.

– Плотью и кровью клянусь, – эхом ответил Жасимир. – Как король, я обеспечу защиту касте Ворон в качестве платы за услугу, что оказывают мне сейчас. Клянусь перед Заветом.

Порыв ветра шевельнул волосы Фу и сбил пламя факелов набок. Казалось, сама земля глухо шумит у нее под ногами.

Па не шевелился.

– По Завету мы скрепляем эту клятву. Клянусь сдержать ее в этой жизни, а если не смогу, то в грядущей.

Ветер усилился.

– Завет нам в свидетели, клятва будет сохранена. – Голос Жасимира стал громче. – В этой жизни или в грядущей.

Их сомкнутые руки на мгновение словно озарило огнем, ставшим ярче, когда он пронзил суставы и кожу.

Ослепительный всполох света, и все кончилось.

Завет услышал их: и Па, и принца, и даже Фу.

Ветер стих, свет факелов померк. Фу покачивалась на месте, пытаясь выхватить цельные мысли из карусели в голове.

Она привела принца к Заветной клятве. Больше никаких Олеандров, никаких всадников в ночи, никаких пальцев на дороге. До тех пор, пока они хранят свою часть клятвы.

Но если что-то пойдет не так, расплачиваться придется Па.

Осознание этого сжало ей горло.

Если Па или Жасимир не выполнят клятву в этой жизни, она перейдет в следующую, и в следующую, и в следующую. Пока клятва не будет выполнена, Па будет связан с принцем.

А королевский Феникс будет обязан защищать Ворон.

Мальчишек можно ненавидеть или нет, но Фу была вынуждена признать, что в вымогательстве у королей есть и своя солнечная сторона.

– Приятно сотрудничать с вашим высочеством, – весело сказал Па. Он отпустил принца. – А теперь, если не ошибаюсь, нам пора жечь трупы.

Глава четвертая

Не на жизнь, а на смерть

Рис.2 Спасти Феникса

– Ты, Сокол, либо помогай, либо не мешай.

Если Тавин и уловил раздражение в тоне Негодницы, то вида не подал, покачиваясь рядом с телегой и пытаясь сохранить в равновесии вязанку хвороста на голове.

– Я слышал, именно так фермеры-воробьи носят свои грузы, – ответил он с ухмылкой, от которой Фу уже начинало подташнивать. – Разве вы не хотите, чтобы я не выделялся?

– Не та каста, – бросила Фу, вытаскивая очередную охапку дров из телеги и укладывая на волокуши, которые смастерила из своего плаща. Хоть принц Жасимир додумался не мешаться под ногами, пока Вороны сооружают погребальный костер. – За Ворону ты сойдешь только в том случае, если не будешь открывать свой глупый рот.

– Это дело гиблое, – признался Тавин, пожимая плечами. – Я не мог молчать, даже когда был трупом. – Заметив озадаченное выражение ее лица, он снял с головы ветку хвороста и указал ею на Фу. – В карантинном бараке. Ты там что-то брякнула насчет фимиама, а я засмеялся. А потом твой раздражительный дружок чуть не сломал мне шею, бросив на телегу.

А она-то думала, что смех принадлежал Подлецу. Ошиблась. Снова.

Принц нервничал, сгибая порезанную руку. Завет вылечил его, запечатав клятву, однако это явно его не успокаивало.

– Фимиам был церемониальным…

– «Чертовы пачули», вот как она его назвала. – Тавин рассмеялся, балансируя хворостинкой на кончике пальца. – Целых три дня неразберихи. Говорил же тебе, что будет грязно, Жас.

Фу забрала у него хворостинку, взвалила вязанку дров на плечо и зашагала прочь.

– Она со мной согласна, – невозмутимо добавил Тавин ей вслед.

Крыло. Ей нужно мириться с глупостями лордиков лишь до тех пор, пока они не доберутся до Крыла. Точнее, до губернаторского города Чепарока. Тогда часть клятвы Па будет выполнена, и она сможет забыть и про них, и про дворянство Олеандров.

Когда Фу приблизилась, Подлец насыпал небольшой земляной вал вокруг растущего штабеля дров. При виде ее он воткнул лопату в землю и проворчал:

– Его высочество тебя печалит?

– Только его сторожевой пес, – проворчала она в ответ.

– Похоже, его научили нескольким фокусам. – Подлец указал подбородком ей за спину.

Фу бросила украдкой взгляд. Тавин взгромоздился на неустойчивое бревно возле телеги, удерживая несколько хворостинок на ладонях и макушке. Половина Ворон закатывала глаза. Вторая половина смеялась.

Она скривила рот.

– Всегда думала, что Охотничьи касты родились с палками в задницах.

– Выходит, принц – ссыкло, а его охранник – клоун. – Подлец сплюнул и продолжал копать. – Лишняя трата.

Фу с сомнением сгрузила свою долю дров на поленницу. Было очевидно, почему Па называет Подлеца «умником на две секунды»: Тавин вовсю трудился, переманивая Ворон в стан своего принца. Сокол не был клоуном. Он был ходячей проблемой.

Когда она вернулась к телеге, олицетворение проблемы рылось в окровавленных саванах на земле. Сперва он выудил кинжал, который кинул поджидавшему принцу, затем два коротких меча, которые легким отработанным движением сунул себе за пояс. Ножны каждого стоили достаточно, чтобы год кормить всю стаю.

Фу повернулась к принцу.

– А Фениксы вообще горят?

Принц Жасимир прищурился.

– Ты это мне?

– Ага. Ты горишь? – Она ждала, набирая новые дрова, однако Жасимир, похоже, понятия не имел, что ответить. Фу вздохнула. – Нужно ли нам подделывать погребальный костер для мальчишки с наследным правом огня?

Она слишком часто размышляла о том дне, когда мертвые боги раздавали наследные права. Она не могла взять в толк, что подвигло богов Воробьев благословить свою касту даром убежища, позволявшим им становиться незаметными, когда пожелают. Что побудило богов Журавлей подарить своим детям наследное право истины, чтобы они могли видеть ложь, как грязные пятна?

Она слишком много думала о том, почему боги Ворон оставили их вообще без Наследного права.

И она считала, что, когда боги Фениксов награждали своих детей наследным правом огня, они совершенно не подумали о погребальных кострах.

За принца ответил Тавин.

– Все нормально. Фениксы горят, когда умирают. – Он подобрал и положил поверх ее охапки дров скомканные саваны. – Вот, их тоже нужно будет сжечь.

Что-то выскользнуло из-под ткани. Фу по привычке поймала.

Ее руку тряхнуло, и не успела она избавиться от этого ощущения, как паника охватила мозг. На мгновение зрение помутнело, и мир превратился в грязь и кислую жижу, визг и хрюканье, щетину и…

– Свиные кости.

Залитая светом факелов ночь вернулась вместе с голосом Тавина. Дрова валялись грудой у ног Фу. Ее руки все еще путались в ткани. Тавин откровенно сдерживал ухмылку. Похоже, он решил, что ей противно, а не ошеломительно.

– Это свиные кости, – рассмеялся он, становясь на колени и собирая рассыпавшиеся дрова, пока ее мозг подбирал человеческие слова. – Мы решили, что костер будет неполноценным без фрагментов костей.

Она уже много лун не сталкивалась с костями животных. Силу человеческих костей и зубов, вот что она умела по собственной воле извлекать или поглощать, но звери… у зверей мерзкая привычка носиться необузданно.

Руки Фу дрожали скорее от гнева, чем от потрясения.

– Послушай меня, Соколенок, и запомни хорошенько. – Она швырнула скомканные тряпки в грудь Тавину. – Никогда не смей заставать Ворону врасплох, подсовывая ей кости таким вот образом. Никогда.

– Особенно такую, как Фу, – сказал Па за ее спиной. И похлопал по плечу.

– Она костокрад? – поинтересовался принц Жасимир, косясь на девушку.

Все Вороны, которые могли слышать это оскорбительное замечание, вздрогнули. Тавин тоже. Принц этого как будто не заметил. Не спеша с ответом, Па пошарил на дне телеги, чем вызвал протестующее мяуканье Блевотки, которая забралась под мешок с просом.

– Как и всякий вождь Ворон, – сказал наконец Па, сунув под мышку кувшин трупожара. Он закатал правый рукав и показал черный колдовской знак, обвивавший запястье, – точно такой же, какой носила Фу. – Стаи недолго живут без колдунов. Я вождь этой стаи и учу Фу с Подлецом, чтобы когда-нибудь они смогли возглавить свои собственные. Но что касается Фу, колдовство не должно вас волновать. Беспокоить должен ее характер. – Па подмигнул Фу, затем раздраженно ткнул пальцами в клинки, которые мальчишки понавешали на бока. – Ножны и рукоятки сегодня же обмотать тряпками и держать их подальше от чужих глаз. Охотничьи касты не выносят, когда у Ворон цельные клинки.

– Что вы имеете в виду? – Принц Жасимир вцепился в отделанную драгоценными камнями рукоятку кинжала. – Саборианский закон разрешает всем носить сталь.

Па пожал плечами.

– Все это здорово, но только закон мало касается Ворон. Все, что нам позволено, это сломанный клинок для вождя. Либо вы спрячете оружие, либо оно полетит в костер.

Он отошел, не дожидаясь ответа.

Дурацкая ухмылка Тавина стала после этого редкостью.

Фу невольно вспомнила грустных слуг в том вонючем, аляпистом дворце. Возможно, они честно горевали по лордикам. Но если последний час чего-то стоил, она за всю жизнь не смогла бы понять почему.

Когда погребальный костер увенчался саванами и костями, Па откупорил кувшин трупожара. Густая чистая жидкость потекла наружу. Он повернулся к мальчишкам.

– Давайте-ка заодно и ваши рубашки, парни. Лучше оставить в углях какой-нибудь мусор. Фу, Подлец, дайте им ваши робы и маски.

Видимо, принц Жасимир смирился с временным перемирием, потому что, когда Фу стряхнула с плаща щепки, они со стражем уже снимали свои окровавленные туники. По зажившим шрамам она могла прочитать историю их тренировок, карту всех тех случаев, когда они оказывались недостаточно проворны, чтобы отбить клинок. Пламя факелов также подчеркнуло завитки ожога, оползавшего костяшки на левой руке Тавина. Он выглядел старым и был мало похож на результат всех известных Фу упражнений.

– Старая королева невысоко ставила королевское достоинство тех, кто бесполезен в бою.

Тавин перехватил ее взгляд. Фу покраснела. Он забрал у нее плащ и маску.

– Если возникнут неприятности, мы с Жасом не станем обузой.

Первая королева родилась марканкой, а Маркан был самым древним и гордым кланом Соколов в Саборе. Похоже, замужество за представителем касты Фениксов не слишком на ней сказалось.

Подлец перехватил необожженную руку Тавина.

– Держи…

На мгновение хрупкий мир между ними пошатнулся.

Вздох, падение маски и черных покровов, молниеносное выкручивание плоти, пламя факела, сталь, испуганное ругательство.

И вот уже Подлец стоит столбом, а кончик меча касается кожи чуть пониже его подбородка.

В Соколе больше не было ни малейшего намека на дружеское отношение. Одной рукой он заслонял принца Жасимира. Взгляд Тавина упирался в Подлеца, однако слова его были обращены ко всем:

– Я устал. Не ел три дня. И напрягаюсь, когда меня швыряют, как бревно. Так что давайте еще раз договоримся, хорошо? Мы последуем вашему требованию сойти за Ворон, хоть пряча оружие, хоть помалкивая, хоть, да поможет мне Амбра, предупреждая вас насчет костей животных. – Его издевка действовала на нервы даже больше, чем ухмылка. – А в свою очередь вы, вы все, и пальцем не притронетесь ни ко мне, ни к принцу. Ни разу.

Подлец, чье горло находилось в опасной близости от острия клинка, тяжело сглотнул.

– Мы достигли взаимопонимания? – холодно уточнил Тавин.

У Подлеца заходили желваки, будто он собирался плюнуть Соколу в лицо. Было ясно как день, чем все это закончится.

Фу встала между ними, оттолкнув Подлеца назад.

– Достигли, – сказала она, не уступая Тавину ледяным взглядом. Кончик лезвия колебался на расстоянии ладони от ее глаз.

– Он войночар, – проворчал Подлец у нее за спиной. – Кажись, я видел знак.

Разумеется, черные линии украшали нетронутое огнем запястье Сокола.

– Слышал? – Фу говорила достаточно громко, чтобы долетело до Па, стараясь при этом не думать о том, каким близким и острым был кончик расплывающегося перед глазами меча. – Он просто посмотрел на твой колдовской знак.

Она насчитала один вздох, второй, третий, удерживая взгляд Тавина, не моргая.

Потом клинок со свистом вернулся в ножны так же проворно, как появился. Тавин кивнул едва заметно.

– Конечно. Теперь я его слышу. Он понял, как пользоваться словами.

Прежде чем Подлец успел подыскать слова, которые принц и его сторожевой пес сочтут более оскорбительными, она потащила его к Па.

Когда последние капли трупожара стекли на холодное дерево, Па покачал головой.

– Пронесло, – сказал он едва слышно. – Дураки Соколы все равно Соколы. Не забывайте про когти, хорошо?

– Хорошо, Па.

Она с ненавистью подумала о дрожащих руках. Застарелый гнев леденил ей кровь. Какой бы ни была клятва, Соколята любят, когда Вороны подпрыгивают при виде их стали. Она больше не забудет.

Па вложил в ладонь Фу нечто маленькое, твердое и знакомое. Голос его стал громче.

– Вы двое останетесь следить за костром. Бессмысленно его солить без грешников. Встречаемся у приютного склепа, когда почти догорит. Остальные, мы уходим.

– Кремень, – напомнил Подлец, когда Вороны уже подбирали свои веревки. – Он остался в телеге.

Па покачал головой, указывая на Фу:

– Ни к чему.

Она разжала кулак. Один-единственный молочный зуб в ожидании сверкал на фоне пальцев. Она испуганно посмотрела на Па.

Он только кивнул.

– Давай, девочка.

Фу накрыла зуб Феникса другой ладонью и стала растирать, как делают игроки, прежде чем бросить раковину. Мгновения хватило на то, чтобы нащупать глубоко внутри искорку старой жизни, духа, дремлющего в кости. Этот не походил ни на одну искру из тех, какие ей доводилось извлекать прежде, однако Па не дал бы ей ничего, с чем она не смогла бы совладать.

Она увидела шелк и золото, дворы, выложенные песчаником, кулак, пронзивший пламя перед ликующей, усыпанной, как пылью, драгоценностями толпой. Ни голода, ни страха, только чудовищный груз тщеславия. Потом, как и животное до него, видение исчезло – все, кроме пульсирующего жара в ладони.

Она открыла глаза. Зуб горел.

Фу не ощущала боли, даже несмотря на то что полоски ткани, которыми была обмотана ее ладонь, стали обугливаться. Огонь не мог причинить вреда ни Фениксу, ни, похоже, колдунье, которая призывала королевских духов. Маленькое пламя горело ярким, чистым золотом, как будто Фу держала сам солнечный свет. Она закатала рукав рубахи повыше к плечу и снова сосредоточилась на искре. Фрагменты стали собираться: упражнения в стрельбе из лука, любовь, ожидавшая в садах янтарника, церемония приобщения зубов мертвого дяди к запасам причастного… наконец, то, что она искала. Пламя свечи, вьющееся вокруг пальцев, как мурлычущий котенок.

Фу держалась за него так, как мертвый Феникс пронизывал его своей волей, и искала ответный напев в своих собственных костях. Тот, что пробежал по позвоночнику. Она вызвала искру, присоединила ее к своей собственной силе. Теперь пора было заставить ее петь.

Фу поднатужилась – головой, сердцем, каждой косточкой.

Зуб в ее вытянутой руке раскрылся. Из отверстия ударил жар, вздохи превратились в пугающие проклятья, и слишком яркие огоньки потянулись когтями к звездам.

Когда Па впервые заговорил с Фу о колдовстве, он начал с богов.

Вечность тому назад, рассказал он, когда тысяча богов уже основала свои касты и выбрала себе могилы, они оставили перед смертью одно последнее благословение: наследное право для каждой касты.

Для каждой, кроме Ворон.

У богов, породивших Ворон, было не все в порядке с чувством юмора. Вороны явились в мир без благословений, однако их чародеи все же одним обладали. Вот почему остальные касты называли их костокрадами: их дар позволял им воровать наследные права.

Последующие годы она училась под пристальным оком Па премудростям ворожбы. Она могла призывать наследное право из любых отвергнутых костей, хоть у живых, хоть у мертвых, если только их искра продолжала жить для нее.

– Но почему, – спросила она давным-давно, – тысяче богов пришлось умереть?

И Па тогда ответил:

– У всего есть цена, Фу. Особенно у смерти. Даже Фениксам нужен прах, чтобы из него восставать. Ты знаешь, сколько в Саборе чародеев?

Она покачала головой.

– Тысяча, – сказал Па. – Нам же пришлось из чего-то восставать.

Она никогда до конца в это не верила. Никогда, ни разу не ощущала себя богом.

Зато с пламенем, наследным правом королей, завывающим сейчас на ее ладони, она испытала это ощущение.

Она сделала вдох и снова раскрутила язычок до приемлемых размеров, однако покалывание в затылке свидетельствовало о том, что на нее по-прежнему смотрят. Прищуренный взгляд Сокола она, разумеется, уже знала хорошо. Он изначально приглядывался к ней оценивающе.

Принц же смотрел потрясенно. Фу поняла, что его не радует вид божественного огня Фениксов в руках представительницы низшей касты, а еще она видела, что его собственные руки не украшены никакими колдовскими знаками.

Мертвые боги оставили свои могилы как приюты для своих каст, места, где наследные права усиливались настолько, что могли поспорить даже с мощью чародеев. Поверх каждой могилы бога Фениксов в Саборе высился королевский дворец – не столько жилье, сколько демонстрация власти. В пределах его стен любой из потомков Амбры мог в той или иной мере вызывать огонь. Но вне Думосы – вероятно, впервые – принц Жасимир был бессилен.

Она взглянула на Па. Тот снова сдерживал улыбку. Он расставил все точки над «и» четко и внятно: у принца остается его сталь и любимчик Соколенок, а у Ворон остаются его зубы.

Фу бросила зуб в костер. Он будет гореть столько, сколько она пожелает, пока не исчезнет искра. Трупожар вспыхнул с треском, белые языки пламени устремились следом за роем искр. Фу отряхнула руки, отошла на несколько шагов и покосилась на лордиков. Может, теперь они оставят эту свою высокомерную чепуху.

Тавин изучал клюв маски.

– Что тут делает мята?

В ответ Па только свистнул, давая сигнал к выступлению.

– Выдвигаемся, – перевела Негодница лордикам.

Телега утвердительно скрипнула.

Фу отвернулась к костру и стала его рассматривать. Довольно скоро звуки шагов и стоны дерева на дороге стихли в ночи позади пламени.

Ее ладонь зудела, напоминая о щекочущем огне. Зуб оказался таким старым, а искра – такой маленькой. Их хозяин был мертв уже не одно десятилетие, быть может, не одно столетие. И все же на одно короткое мгновение, если бы она позволила, они бы вспыхнули с такой яростью, что озарили бы Сабор от гор до побережья.

Часть ее хотела этого.

Это было неправильно. Мысль каталась у нее в голове, как зуб на ладони. Она вовсе не собиралась спалить весь мир, нет. Она просто хотела, чтобы мир знал: она может.

– Хреновый уговор.

Голос Подлеца нарушил шипение трупожара.

Фу покачала головой, стряхивая мысли об огненной жестокости.

– Уговоры всегда хреновые.

– Но не настолько.

Сейчас, когда не нужно было пыжиться перед Па или лордиками, усталость после долгого-долгого дня подтолкнула ее терпение к самому обрыву. Да, раньше, когда они вдвоем еще ускользали в укромные рощи, она выбирала в отношении Подлеца выражения помягче. У них был свой негласный уговор: каждая стая Ворон получала одного вождя, так что, пока они еще были вместе, они разделяли друг с другом чуть больше, чем самое насущно необходимое. Однако миновала уже далеко не одна луна с тех пор, когда они в последний раз тянулись друг к другу, и ее самообладание заметно поизносилось.

– А ты бы что сделал? – буркнула она.

По мере затухания трупожара, уступившего место ало-оранжевому пламени древесины, лицо Подлеца погрубело. Рука потерла скулу.

– Я бы перерезал им глотки еще там, в их мерзком дворце.

– И пусть Олеандры резвятся на свободе?

Он плюнул в огонь.

– А это важно? Принц – ссыкло и не умеет хранить клятву. – Его взгляд опустел. – Знай они хоть что-то про Олеандров, не стали бы нас ими пугать.

Фу прикусила язык. За всей этой болтовней насчет перерезания глоток она видела, как Подлец большим и указательным пальцами пощипывает лохмотья рукава. Вопрос в том, что сильнее: его страх перед дворянством Олеандра или ненависть к дворянству как таковому?

– Не стали бы, – повторил он, и его голос сделался одновременно отстраненным и яростным.

Она вытянула руку. Он взял ее, сжав достаточно крепко, чтобы она ощутила его пульс пальцами, на которых только что горел огонь Фениксов.

Обманутый погребальный костер бушевал и рычал перед ними, обгладывая пустые саваны. Будь они полными, Па посыпал бы огонь солью и пригласил мертвых на вороньи пути в следующей жизни. Лордикам даже не пришлось умирать, чтобы пойти по стопам Ворон.

Страх пополз по позвонкам Фу, нашептывая, что теперь их поймают, что Па связан с клятвой навсегда, и хуже всего, что Подлец прав.

Она держала его руку, следила за костром и старалась не думать о зубах Фениксов.

* * *

Слишком быстро наступившее утро слишком быстро отыскало Фу. Она, сколько могла, прятала лицо от солнца, заглядывавшего в щели тростниковых ширм, и поглубже укутывалась тонкой накидкой. В конце концов с подстилки ее согнал запах. Свежий хлеблин, подгоравший на сковородке. Она снова принюхалась и уловила аромат жареного мягкого сыра и меда, ее любимых.

Только Па выпекал хлеблины таким образом, а когда он этим занимался, подразумевались две вещи: либо она заслужила угощение, либо ему требовалась услуга.

Любопытство и голод подняли ее на ноги, и она потянулась в пустом приютном склепе. До лагеря они с Подлецом добрались незадолго до рассвета. Тех нескольких часов, что она проспала, было недостаточно, но что есть, то есть.

Фу осмотрела небольшое помещение, пытаясь припомнить, кто из богов был здесь похоронен. Урны зубов теснились вокруг основания центрального идола, однако такие стояли в каждом склепе вороньих богов. Кости Фу гудели, вторя работе сотен зубов: те, что попроще, воробьиные, поддерживали невидимость склепа, те, что поблагороднее, павлиньи, сплетались в иллюзии деревьев в этом месте.

Никакой Олеандр не отыщет их ни здесь, ни в любом другом приютном склепе. Па говорил, что почти двести им подобных были припрятаны по Сабору. А еще он говорил, что без них Вороны бы пропали. Только склепы давали им безопасное пристанище, где можно было растить малышей, пока те не становились достаточно взрослыми, чтобы ходить по дорогам, или лечить больных и раненых, или оставлять лишние припасы для других стай, которым повезло меньше.

Повсюду, куда ни падал ее взгляд, на глиняных стенах шелушились грубые фрески, изображавшие мертвых богов. В одном углу первые боги создавали тысячу божественных детей, в другом – тысяча богов учреждала Завет, неся в мир смерть, суд и возрождение. До этого люди были не более чем игрушками богов, не обладая собственной волей.

Фу сомневалась в том, что с тех пор произошли хоть какие-то изменения в лучшую сторону.

На фресках нечетко проступало несколько богов: Верная Звезда Хама, охранявшая спящих Ворон, Перекрестные Очи, что уводили их от предательских дорог, Гневная Дена и ее сто сотен зубов. В первые луны Фу Па оставил ее с матерью в разрушенном склепе как раз Гневной Дены. Потом мама рассказывала, что они признали в Фу колдунью по тому, что, стоило ей начать ползать, ее ночь за ночью обнаруживали хихикающей среди храмовых костей.

Идол склепа раскинула шесть истертых рук, державших компас, молот, посох, покрывало, корзину и ворону. Колесо телеги служило ей короной.

Майкала. Покровительница изнуренных путников. Определенно добродетельная. Фу поклонилась своей прародительнице, отстранила выцветшую вороношелковую занавеску дверного проема и подхватила с порога свои сандалии.

Подлец все еще дрых на куче веток под карнизом склепа. Остальные Вороны расхаживали взад-вперед, скручивая спальные коврики и отряхивая плащи. Они странным образом обходили костер, где Па присматривал за дымящейся сковородкой и растущей кипой хлеблинов.

Скреб-скреб-скреб притянуло взгляд Фу к виновнику этого звука: по другую сторону костра от Па сидели лордики. Один из них водил точильным бруском по голому лезвию. Другой с мрачным видом смотрел на огонь. Они переоделись в несочетающиеся рубахи из вороношелка и штаны из запасов причастного склепа. Было сразу видно, что костюмы изгоев на них были с чужого плеча.

Рядом с ними сидела Метла, смотрительница склепа и, пожалуй, самая старая из известных Фу Ворон, а на коленях у нее свернулась Блевотка. Немногие Вороны доживали до боли в старых костях. Те, кому это удавалось, проводили последние годы, поддерживая огонь зубных чар в приютных склепах, передавая слухи и предупреждения от стаи к стае и указывая им пути, чтобы ни в одной области не собирался излишек Ворон. Волосы Метлы поседели задолго до их знакомства, ее смуглые руки пошли фиолетовыми, как ночь, пятнами от сбора и прядения вороношелка из лишайника, которым бородатились ветки деревьев. Хотя пальцы ее были узловатыми, как старые вены, они довольно проворно перебирали паутину пряжи, пока она бормотала, обращаясь к Па.

– Три?

– Ага, три. Растянем, как только сможем.

Фу вытянула шею, когда Метла поискала что-то в мешке, лежавшем на пожелтевшей в лучах солнца траве. Старая смотрительница явно вплетала для Па в его ожерелье вождя зубы Фениксов. Лордики не отвлекались ни от рассматривания пламени, ни от заточки. Не было худа без добра, поскольку даже при дневном свете Фу не могла отличить, кто из них принц.

Как только Фу села, Па выдернул со сковородки дымящийся хлеблин, уронил в чистую тряпку, спрыснул медом и щепоткой соли и вручил ей.

– Держи.

Один из лордиков перестал возить по лезвию точилом.

– Мы чего, уже едим?

Так мило мог выражаться только Соколенок. Оба лордика уставились на хлебную горку, как на налоги, не выплаченные короне. Фу вспомнила их слова про то, что они не ели три дня.

Она посмотрела Соколенку в глаза и откусила от ломтя.

– Ага, уже можно есть.

Па развернулся, чтобы позвать остальных Ворон и заодно скрыть улыбку. Его голос разнесся по поляне:

– Всем пора завтракать!

Тавин махнул ей:

– Передай-ка парочку нам с Жасом.

– Не могу. Руки заняты. – Фу откусила очередной громадный шматок.

Сокол проворчал ругательство и протиснулся, чтобы первым добраться до хлебной горки. Па еле успел посыпать кругляши солью, как Тавин уже выхватил их у него из рук. Принц Жасимир стрельнул в Фу поверх костра непристойным взглядом, ожидая, пока Тавин откусит от обоих, прожует, оторвет нетронутые половинки и протянет ему.

Пока Па солил хлеблины и раздавал Воронам, наступило короткое затишье. Потом заговорил принц Жасимир.

– Твои чары поизносились.

Тавин сглотнул и скривил лицо.

– На несколько дней можем оставить, как есть.

– Разве у них нет павлиньих зубов? Они могут все поправить. – Принц качнул головой в сторону Па.

Па поднял брови:

– Так на тебе павлиньи чары?

Тавин кивнул:

– Для лица. В смысле я не просто так двойник Жаса, но без них можно уловить разницу.

Фу скривила губы. До сих пор единственное отличие, которое она между ними замечала, заключалось в том, что один делал вид, будто симпатизирует Воронам.

– Извините, парни. У нас маловато лишних павлиньих зубов, чтобы колдовать над вами всю дорогу до Чепарока. И кстати… – Па уронил круг теста на горячую сковородку и указал клещами на растрепавшие хохолки лордиков. – Насчет вот этого. С ними тоже придется распрощаться.

Он был прав. Оба лордика унаследовали от северных Соколов золотой оттенок смуглой кожи, однако отличить их от Ворон без пристального осмотра будет непросто благодаря черным волосам и глазам. Но вот хохолки… они издали выдают королевскую закваску.

– И речи быть не может, – поморщился принц Жасимир. – Я не буду снимать капюшон. Уверен, что среди вас есть длинноволосые Вороны.

– Только те, кто обожают вшей, – заметила Негодница, выхватывая из горки хлеблин и подставляя под соль Па.

Обожатель у нее за спиной расхохотался.

– Сумасброд побился со мной об заклад на две наки, что к концу дня эти ребята дадут себя застукать. Готов поспорить, они не доберутся даже до лиговой метки. Такими темпами я скоро разбогатею.

– Потому что я не стану стричься? – упрямо спросил принц.

Хотелось верить, что мальчишки не будут такими нудными всю дорогу.

– Потому что обидишь этим вождя.

– Уверен, что вы не следуете всем его малейшим пожеланиям буквально, – сказал Тавин с изворотливой уверенностью цельного клинка.

Па почесал проседь в бороде, однако лицо его осталось спокойным.

– Да, Обожатель, быть тебе богачом.

– Нет, серьезно, – скривил губу принц Жасмир, когда Обожатель и Негодница отошли. – Вы же не ожидаете от нас, в самом деле, что мы станем слушаться всех ваших приказов, пока не доберемся до Крыла.

Па перевернул хлеблин.

– Вы парни умные. И я ожидаю, что будете поступать так, как нужно.

Тавин встал и хрустнул пальцами.

– Через сколько выступаем?

– Крылиной зовут провинцию, а не должника, – ответил Па, наблюдая за тестом. – Она от нас не убежит.

– Если Русана займет трон, она постарается сделать это на солнцестояние, через две луны. – Лицо принца словно заиндевело. – Мой отец может умереть до конца Павлиньей Луны.

– Вождь обещал найти людей, которым ты понравишься, – презрительно усмехнулся Подлец через плечо Фу. Он наконец-то проснулся. – Ничего странного, если придется поискать.

Выражение лица Тавина оставалось проницательным, но вежливым.

– Через сколько? – повторил он вопрос.

– Час или около того, и мы будем в дороге. – Па одним пальцем нацарапал на земле грубую карту, проложив предстоящий маршрут. – Переход отсюда до Чепарока… думаю, займет с неделю, если нам повезет.

– Повезет? – Тавин поднял меч. – Любая старуха дойдет туда за четыре дня.

Метла стукнула его по голени.

Фу застыла. Тавин абсолютно ясно велел Воронам не прикасаться к ним с принцем.

Однако тот только рассмеялся и сунул клинок в ножны. На взгляд Фу, ни в малейшей заточке он не нуждался.

– Простите.

Пока Па подбрасывал еще тесто, Блевотка потянулась и слезла с колен Метлы.

– «Повезет» означает, что нам придется ответить на один только чумной призыв, и он будет рядом с дорогой. «Не повезет» – это если маяк окажется в дне пути, то есть день пути туда и еще день обратно.

– Это неприемлемо. – Вот теперь Тавин заговорил не столько вежливо, сколько резко.

Фу осточертели эти детские угрозы Сокола. Она поднялась на ноги.

– Все вопросы к Завету.

– Перестань так с ним разговаривать, – возмутился принц Жасимир.

– А ты не разговаривай так с Па, – парировала она.

Тавин пронзил ее твердым, как стекло, взглядом, и в его голосе послышалась угроза:

– Ты обращаешься к кронпринцу Сабора.

– Прикольно, – присвистнула Фу. – Готова была поклясться, что принц помер.

Сокол открыл рот… и посмотрел вниз. Блевотка забралась к нему на сандалии и мурлыкала.

– Фу.

Клещи царапнули по железу – это Па перевернул хлеблин. Нравится не нравится, а сигнал вождя она узнавала, когда слышала. Села.

– Вороны идут туда, куда нас зовут, – сказал Па. – Маяки есть маяки. Ими ведают Соколы, а они не жалуют Ворон, которые оставляют их призывы без внимания.

– Соколов предоставьте мне, – сказал Тавин.

Па даже не посмотрел на него.

– И это еще не все. Мы идем на каждый маяк, который видим, либо потом отвечаем перед Заветом и расплачиваемся десятками умерших по нашей вине. Если мы не забираем грешника вовремя, чума забирает весь город – всю живность, все семена, всех малышей. Можно лишь спалить все это дотла, чтобы она не распространилась дальше. Вы когда-нибудь слышали, как ребенок умирает в огне?

Принц Жасимир поперхнулся и покачал головой.

– Тогда давайте ничего не будем менять, ладно? – Па прочертил на земляной карте кривые ветки. – Если напрямки, то два дня пути на юго-восток, и мы в Крылиной области, еще два дня – и мы в Чепароке. Примем в расчет, по крайней мере, один крюк. Но мы доставим его высочество в безопасности до конца недели, задолго до того, как взойдет Павлинья Луна.

Принц Жасимир тревожно заерзал.

– Мы только знаем, что Русана уже пустила по нашему следу Стервятников.

Фу вздрогнула, погладила ладонью черные дуги своей собственной колдовской метки. Кожемага из касты Стервятников оставила ее много лет назад, когда Фу записывалась как колдунья, чего требовал закон Сабора. Женщина была северянкой, как большинство Стервятников, кислая и бледная, как свернувшееся молоко, а ее липкие пальцы так крепко вцепились Фу в запястье, что, даже когда она отпустила, жжение осталось.

Лучшие кожемаги умели унюхать плоть, как собаки. Практикуясь на зубах Стервятников, Фу ощутила следопытные чары: давно мертвый кожемаг мог видеть каждый шаг, каждый отпечаток пальца, все, к чему прикасалась его добыча, каждый поворот следов так же отчетливо, как путеводную нить. Если их станут искать такие вот кожемаги…

Па похлопал по зубастому ожерелью на шее.

– Когда они заявятся, я буду знать, ребята. С вами трое Ворон, способных колдовать. Мы не позволим Стервятникам прохлаждаться.

Фу убрала руку с колдовской метки и постаралась не думать о том, что Па сказал «когда», а не «если».

– Хмм… – Тавин выдернул ногу из-под кошки и затоптал карту Па.

– Мальчик перетрусил? – поинтересовалась Метла.

– Нет. – Тавин не стал уточнять, а протянул руку принцу. – Жас, дай-ка мне свой ножик.

Принц Жасимир передал ему кинжал, сверкнувший в солнечных лучах украшенной драгоценными камнями рукояткой. Тавин сунул его себе за пояс и принялся развязывать хохолок.

– Не смей, – выпрямился принц. – Ты же перестанешь на меня походить.

– Стоит чарам улетучиться окончательно, я и так буду от тебя отличаться. Если Русана нас ищет, две Вороны, зачем-то напялившие капюшоны, будут выглядеть несколько подозрительно. Кроме того, если возникнет острая необходимость, они разберутся с ней и сэкономят зуб.

Фу склонила голову набок, примерив свою самую наигранную улыбку.

– Кто это «они», Соколенок?

Тавин закатил глаза, накрутил черные пряди на кулак и принялся резать.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Пока он кромсал всю шевелюру, кроме нескольких непослушных прядей, над поляной нависла напряженная тишина. Сознавая это или нет, но Сокол только что отчекрыжил свой ранг. И сделал это потому, что ему велел вождь Ворон.

Тавин заметил взгляды и ответил глуповатой ухмылкой. Черные космы легли неровно.

– Так плохо?

– Давай сделаю поаккуратней, – предложила Негодница, и в это мгновение Фу поняла, что Тавин завоевал симпатию старухи. Живот свело. Очередная выходка, чтобы очаровать Ворон?

– Благодарю. – Тавин стал бросать волосы в огонь, потом передумал и наморщил нос. – Тут у вас есть где умыться?

– Подлец. – К удивлению Фу, Па поднял связку зубов с травы и передал ему. – Все, кто хочет помыться, ступайте за Подлецом к ручью.

Связки предназначались настоящим вождям. Фу с надеждой подумала, что Подлец ближе к званию вождя, чем она полагала.

Тавин снова сунул кинжал за пояс.

– Пусть будет ручей. Жас, ты идешь?

– Сперва доем.

Принц доклевывал свой хлеблин и не поднимал глаз, пока Тавин не отошел настолько, что уже не мог его слышать. Тогда он шепнул Фу:

– Мой отец был расстроен?

– Чего?

Жасимир пригнулся.

– Когда вы везли нас через Зал Зари. Ты не видела, мой отец был в порядке? – Фу покачала головой. – Не в порядке?!

– Он… – Она не понимала, почему ей так трудно это говорить. – Короля Суримира там не было.

Жасимир перестал крошить хлеблин.

– Троны были пустыми, – сказала Фу. – Русана расплатилась с нами в воротах.

Жасимир хранил молчание. Потом встал, уронил хлеблин в костер и молча поплелся следом за Тавином.

– Опаньки, – подняла брови Метла. – Хороший хлеб портят.

Фу подумала, что должна испытывать к принцу жалость. Она бы его пожалела, если бы, сколько себя помнила, королевский трон не оказывался пустым всегда, когда дело касалось Ворон.

На уме у нее были и другие сомнения. Если не считать ее, Па и Метлы, у телеги замешкался только Обожатель, пересчитывавший запасы.

Она умела говорить, что думает.

– Связку получит Подлец?

– И ты. – Пальцы Метлы путались в пряже.

– Я не вождь. – Подлец вообще-то тоже, однако об этом Фу вслух говорить не стала.

– Тебе пора носить свою собственную. Пошла движуха. – Па ткнул клещами в очередной круг хлеблина, проверяя, не пора ли переворачивать тесто. – Мы гадаем на костях, Фу. Лягут правильно? Тогда мы освобождаемся от Олеандров и, насколько я понимаю, в таком случае ты заслуживаешь больше, чем связку вождя. Но если они лягут криво…

Он замолчал, чтобы забрать хлеблин с раскаленной сковородки. Тот оказался недопеченным в середке и разломился пополам. Одна половина шлепнулась в угли. Па выругался.

– Вот и мы так же, – проворчал он, переворачивая оставшуюся половину. – Как бы то ни было, я хочу, чтобы связку носила ты.

Фу наблюдала за догорающей половиной и размышляла. Ученикам вождей обычно приходилось ждать церемоний на Воронью Луну, чтобы получить связку. Ношение такого ожерелья было честью, иного стимула ей и не нужно.

Если только…

Она потрясенно уставилась на Па.

– Я унаследую клятву.

Метла хихикнула, а ее пальцы продолжали танцевать танец нитки и зубов.

– Умница, умница. Говорила тебе, она пронюхает.

– Не стоит поднимать шум, – сказал Па твердо, однако его взгляд был сейчас сосредоточен на пламени, не на ней. – Только в том случае, если сделка накроется. Ты из всех нас самая упертая. Если что-нибудь случится и я не смогу сдержать клятву… я не ожидаю, что Подлец доведет начатое мною до конца.

У Фу пульсировало в ушах. Новость не должна была настолько ее потрясти. Она доверяла Па. И хотя они никогда об этом не разговаривали, оба знали, кто поведет стаю, когда придет время. Но если хоть что-то случится с ним сейчас… принц, клятва, бремя каждой живой Вороны – все это падет на нее одну.

Фу покосилась через плечо и спросила:

– Подлецу достались зубы Фениксов?

Метла покачала головой:

– Воробьиный, соколиный, совиный, сизариный и несколько журавлиных.

Убежище, здоровье, память, удача и честность. Наследные права, которые никому не могут повредить. Это не было случайностью.

– Думаете, он попытается напасть на лордиков?

– Думаю, при возможности он напал бы на самого короля, – мрачно ответил Па. – Нам нужна эта сделка. – Он оторвал от сковородки пышный хлеблин. – Поэтому я доверяю довести ее до конца тебе, если понадобится.

Живот Фу стянуло узлом, как нить в руках Метлы. Па был прав. Неважно, что принц назвал ее костокрадом, неважно, что его любимчик Сокол играет сталью. Им нужна эта клятва. Ради грядущих поколений.

Матери Фу нужна была эта клятва.

Фу просто никогда не думала, что станет тем вождем, который провернет такую сделку. Теперь она не сможет сбежать с кровавой дороги вождя. Никогда.

– Готово. – Метла передала связку Фу.

Связка оказалась тяжелее, чем она ожидала. Зубы всех двенадцати каст болтались унылыми гроздьями. Их было больше, чем Фу могла сосчитать. В каждой мерцали знакомые искорки, обещание и бремя.

Стоит повязать ожерелье вождя, и она будет обязана носить его, пока не закончится ее дорога.

Она напросилась сама, тогда, во дворце. Потребовала. И вплела своим танцем в эту неприятность Па. Как теперь ни крути, какому богу ни молись, она была обязана помочь ему выпутаться.

* * *

Не прошло и часа, как верный своему слову Па свистом отдал приказ к выступлению в путь. Как только они добрались до ровной, более широкой и оживленной дороги, за которой ухаживали работники из Сизарей и Воробьев, Сумасброд затянул громкую и непристойную походную песню. Блевотка вернулась на свое место в телеге, правда, Фу предполагала, что так будет продолжаться, лишь пока они идут по равнине. Метла уверяла, что станет скучать по кошке больше, чем по ним всем, вместе взятым.

На полпути к следующей лиговой метке Завет к ним воззвал.

Песня Сумасброда стихла. Телега остановилась.

– Почему мы встали? – потребовал ответа принц Жасимир, потевший под капюшоном.

Негодница плюнула на дорогу и указала на столбик темно-синего дыма, поднимавшегося над макушками деревьев.

– Послушайте, да пусть себе гниют, – проворчал Подлец.

– Ага, и пусть фермеры гниют, и пусть их поля гниют, и наша плата пусть гниет, дурачина, – кинула ему в ответ Фу.

Она ведь видела, как Обожатель считает их припасы. Конечно, они выполняли обязанности перед Заветом – и это звучало очень красиво. Горькая же правда заключалась в том, что теперь им приходилось кормить на два рта больше.

– Но что это такое? – не понял принц.

– Ты серьезно? – Подлец посмотрел на него с отвращением. – Когда ты последний раз отрывал задницу и выходил за стены дворца?

– Хватит. – Па откашлялся, хмурясь на него. – Это чумной маяк.

Глава пятая

Корми Ворон

Рис.2 Спасти Феникса

Когда они добрались до деревни, солнце уже висело в часе после полудня. Они проследовали за маяками по раздолбанной дороге, извивавшейся на восток, миновав сперва маяк с синим дымом, потом с фиолетовым. Оба маяка по мере их прохождения затухали. Па, Подлец и Фу по пути обмотали руки и предплечья чистыми тряпками, чтобы кровь не попала на рукава.

Теперь Па бил в колокол у основания деревенского сигнального столба, откуда черный дым марал угольным пальцем чистое небо. Из-за края платформы выглянул Сокол-охранник, увидел пятнадцать Ворон в пятнадцати масках и плащах (и одну грязненькую, сердитую серую кошку), кивнул и снова исчез. Дым начал выдыхаться.

Блевотка сбежала из телеги, как только они свернули на ухабистую узкую проселочную дорогу, но теперь Фу запихнула ее обратно.

– Спасибо потом скажешь, – проворчала она, перекрывая мяуканье.

Было непонятно, как их встретят в деревне, однако у нее имелся на этот счет неплохой опыт. Она не могла допустить, чтобы они выместили свою злобу и на любимице Ворон тоже.

Па посмотрел через голову Фу и нашел взглядом принца и его Сокола.

– Мы будем таскать тяжести, парни, – тихо сказал он, – а вы держитесь от тела подальше.

Тавин позади Фу пробубнил в маску:

– И как вы только друг друга в таком виде различаете?

Ответ заключался в привычке Обожателя в сыром тепле тщательно засучивать рукава. Или в покачивании Негодницы, которой не стоялось на месте. Или в том, как пальцы Подлеца впиваются в ладони, стоит кому-нибудь из лордиков открыть рот.

– Только вы двое идете с таким видом, будто все должны перед вами расступаться, – сказала Фу и последовала за Па внутрь деревенской общины.

Местные кучковались возле общественной печи, съежившись, как их сутулые домики с соломенными крышами. На большинстве дверей виднелись отметины Обычных каст. На той, что была ближе к могиле бога, выделялся герб Охотничьей касты в нарисованной рамке журавлиного арбитра.

Навстречу Па вышла седовласая Журавлиха. У нее были красные глаза, выцветший оранжевый халат окропляли потерявшие яркость капли крови, которые не смогли свести мыльные раковины. Будучи деревенским арбитром, она служила и судьей, и врачом, и учителем. Очевидно, грешников она знала с рождения.

Она указала трясущимся, бурым, как дуб, пальцем в сторону ближайшего домика.

– Они там.

– Больше одного? – уточнил Па.

Морщинистое лицо женщины дрогнуло и снова успокоилось.

– Двое… двое взрослых. Муж и жена.

– Надэн и Месли, – сплюнул кто-то из мужчин. – У них есть имена.

«Были», – невесело подумала Фу, изучая зевак. Ни хнычущих малышей, ни завывающих семейств. По-прежнему кипящая под гнетом злоба. Они ненавидели Ворон за то, что те пришли. И ненавидели себя за то, что их позвали.

Но если трупы не сжечь до второго заката, чума распространится быстрее слухов по павильону Лебедей. Фу слишком хорошо знала, что произойдет дальше: к концу недели затронутыми окажутся все жители деревни. Через две недели трупы будут складываться штабелями, урожай на полях почернеет. К концу луны останутся лишь гнилые доски, гиблая земля да озлобленные привидения.

Па подвел телегу как можно ближе к домику, остановившись только тогда, когда грязь стала забивать колеса. Соседнее поле было вспахано лишь до половины, поросшая мхом лужайка выглядела зеленым островом среди моря темной земли. Луна Сизарей звала к посевным. Луна Павлинов была бы к ожиданию.

К полю не притронутся до тех пор, пока дом не будет сожжен дотла и восстановлен заново. На сей раз, когда они подходили к двери, Фу уловила настоящее, знакомое зловоние чумы и смерти.

– Подлец, следи за телегой. – Па поманил Фу пальцем. – А ты пойдешь со мной, девочка.

Фу сглотнула. Па перерезал глотки у нее на глазах и раньше, но только когда не мог уберечь ее от этого зрелища. Это воспринималось как еще одна символическая передача, еще одна связка вождя, еще одна клятва, которую ей придется нести. Зубы на шее потяжелели.

Когда, а не если.

Дверь распахнулась в вонючий мрак, и Фу последовала за Па внутрь.

Два тела свернулись рядом на тюфяке в дальнем конце единственной комнаты. Покрытая сыпью рука лежала на деревянной кадке с водой. Покрывало сбилось набок в агонии лихорадки, по-прежнему оживлявшей клейкое тепло помещения.

К удивлению Фу, Па развязал свою маску и положил ее на низенький столик рядом с глиняной тарелкой плесневеющих хлеблинов.

– Мешает, – пояснил он, почесывая нос.

Не успела она сдержаться, как сам собой выскочил вопросительный шепот:

– Почему ты не взял Подлеца?

Фу тоже сняла маску. Па оглянулся через плечо. Понизил голос:

– Этому парню не нужна практика в резании глоток.

Не успела Фу переварить этот ответ, как короткую тишину нарушило всхлипывание.

Па подошел к тюфяку. Фу была теперь его тенью. Он опустился на колени в грязь и осторожно подложил руку под затылок женщины. Пот прилепил ее темные волосы к черепу, лицо и руки были фиолетовыми от явной Печати Грешника. Желтая корка вокруг глаз стала крошиться, когда они приоткрылись.

– Болит, – сорвалось с сухих окровавленных губ.

Па обладал множеством голосов. У него про запас имелся голос вождя, чтобы наилучшим образом направлять свою семью Ворон. У него был голос Дворняги, которым он подкалывал Негодницу или разыгрывал Обожателя. У него был голос Па, которым он учил Фу пользоваться зубами, вершить праведный суд при споре, обращаться хоть с павлиньим дворянством, хоть с нищими Сизарями.

Но был у него и еще один голос, тот, которым он говорил, когда впервые принял Фу как свою. Когда кошмары о матери все еще заставляли ее заходиться отчаянным плачем. Когда она сжималась при каждом мелькании белой ткани на рынках. Когда, заслышав топот копыт, удирала с дороги из страха перед Олеандрами.

Он прибегал к голосу Доверия, чтобы унять ее рыдания, успокоить нервы, увести от шипов, прежде чем она исцарапается и сделает только хуже.

И вот теперь Фу узнала, что он прибегает к нему, когда перерезает горло.

– Тсс-с, – сказал Па нежно, опуская руку к половине лезвия на боку. – Мы тут.

Капля крови просочилась и теперь дрожала на губах женщины.

– Пожалуйста, – задохнулась она, – …горит…

– Фу. – То был голос Па. Настало время учиться.

– Да. – Она опустилась на колени рядом.

– Подержи ее голову.

Липкие волосы захрустели под ладонями Фу. При виде меча Па она зажмурилась.

– Ты должна открыть глаза. – Голос Па прозвучал как замечание и извинение одновременно.

Фу стиснула зубы и послушалась.

– Вороны, – пробормотала грешница. Красная капля скатилась с губ, растянувшихся в слабую улыбку облегчения. – Сжальтесь. Больше не…

– Больше не будет. – Па провел лезвием поперек ее горла. – Спи, сестра.

Последовал резкий толчок. Грешница умерла, улыбаясь.

Когда тело застыло, Па передал Фу сломанный меч рукояткой вперед.

– Для мужа.

Она попыталась скрыть изумление. Лезвие чуть не выскользнуло у нее из рук. Наблюдать было тяжело, но это… Когда, а не если.

Жалость была даром вождя. Проявление ее было обязанностью.

Она потянулась ко второму телу. Приложила два пальца к тому месту, где шея переходила в плечи. Кожа была холоднее. Дорожка пота давно высохла и стала солеными струпьями.

Никакого пульса.

Она раскрыла ему рот и дотронулась до зуба. Если он еще жив, костяная искра споет ей в два раза громче, чем любая в ее связке. Вместо этого последовал вздох и гуденье.

– Он мертв. – Передышка. Узел в животе распустился.

Па потянулся было к ее плечу, но удержался. Его руки все еще были в крови. Он сполоснул их в кадке с водой, вытер об откинутое покрывало и встал.

Что бы он ни хотел сказать, теперь было уже ни к чему. Вместо этого он надел маску и сказал:

– Забирайте их.

При участии Подлеца тела были упакованы и погружены на телегу за четверть часа. Остальные жители деревни ждали в общине, переминаясь в тревоге и тихо переговариваясь между собой.

Никакого причастного видно не было. Фу рассердилась.

Как только они оказались в пределах слышимости, журавлиная арбитрша сделала шаг навстречу.

– Благодарим за ваши… услуги, – сказала она, ломаясь. – В качестве оплаты мы сложили у ворот дрова на два костра.

– И? – Па повернулся к огороженному пастбищу, на котором толпились козы и рогатый скот.

– Это все, что у нас есть.

Журавли владели наследным правом честности, но то, что они умели распознавать ложь, вовсе не значило, что они никогда не обманывали сами. Фу насчитала по меньшей мере три железных колокольчика на ошейниках – три животных были помечены ими на забой. Для представителей Обычных каст деревенские жители выглядели неплохо, никто не нуждался ни по части еды, ни по части одежды. Они могли бы пожертвовать рулоном ткани или какой-нибудь самой маленькой коровкой в качестве причастного, да хотя бы обычным мешком соли, запросто.

Фу уловила, как кто-то буркнул из толпы:

– Корми Ворон.

Лицо Журавлихи напряглось.

– Это все, – повторила она.

Полностью поговорка звучала менее щедро: «Так или иначе – мы кормим Ворон». Завет не благоволил к скупердяям. Недостачу сейчас Вороны скорее всего заберут позже – грешниками.

Па ждал, давая Журавлихе последнюю возможность одуматься. Никто не шевелился. Затянувшееся затишье нарушал только перезвон убойных колокольчиков.

Па подошел к отделению в борту телеги и, к смущению лордиков, достал две пары щипцов. Он вручил их Подлецу.

– Забери зубы.

Тавин сжал кулаки.

– Да, вождь.

Подлец приблизился к первому из саванов. Фу надеялась, что это не та женщина, горло которой они только что перерезали.

Прежде чем это выяснить, она повернулась маской к селянам. Большая их часть уже посерела. Семьи вроде их собирали для причастного молочные зубы, не испытывая ни необходимости, ни желания вырывать зубы у покойников. Злобное перешептывание становилось все громче с каждым шуршанием савана.

– Здесь?

Ну конечно же, принцы нынче пошли брезгливые.

Селяне посмотрели в его сторону. Принц Жасимир кашлянул и понизил голос.

– Мы обязательно должны делать это здесь… вождь?

Он обронил этот титул, как сойка, что выкатывает яйца соперницы из гнезда.

– Да, – ответил Па голосом вождя.

За ее спиной железо заскрипело о кость – это Подлец принялся за работу.

При каждом стуке падавшего в телегу зуба арбитрша вздрагивала. Стоявшие позади нее жители деревни обменивались все более хмурыми взглядами, не сулившими ничего хорошего. Чем скорее они выберутся на дорогу, тем лучше.

Наконец постукивание прекратилось. Через мгновение Подлец передал Па узелок, ткань которого расцветала красными точками.

– Вы закончили? – спросила арбитрша.

Па взвесил узелок на ладони.

– Да, сестренка, сгодится. – Он свистнул, отдавая приказ к выступлению. – Вернемся, когда позовете.

Когда, а не если.

Телега двинулась со скрипом. Они подкатили к воротам, где Соколы у сигнальной мачты спустились лишь затем, чтобы их пропустить, махнув на штабеля дров рядом с корытом для их громадных лошадей. Фу удивилась, когда Тавин пошел следом за Обожателем. Может быть, он хотел как можно быстрее вернуться на плоскогорье. Они впервые думали одинаково.

Тавин поднял охапку дров, но, стоило ему выпрямиться, как у одного из Соколов выскользнуло копье с бронзовым наконечником, что заставило Тавина резко отпрянуть. Брусок выпал из его рук и упал стражу на ногу. Тот выругался.

– Похоже, ты должен извиниться перед моим другом, – рассмеялся другой Сокол.

Тавин застыл от негодования, чего не позволила бы себе ни одна Ворона. Единственное, что его спасло, так это маска.

Обожатель взял Тавина под руку и отвесил поспешный поклон.

– Простите, уважаемые стражи, простите. Мальчик не говорит. Страшное недоразумение. Жутко извиняемся.

Он отвел Тавина обратно к телеге, а Па подал знак остальным, чтобы тоже собирали дрова. Вскоре Вороны уже катили своей дорогой.

Некоторое время тишину леса, если не считать чириканья птиц, нарушали только их шаги да поскрипывание колес. Даже Сумасброд не отваживался петь в такой дали от плоскогорья. Потом Па сорвал маску и кинул ее на телегу. Фу последовала его примеру, втягивая свежий воздух сквозь зубы. Вскоре поверх саванов и дров образовалась груда масок.

Сокол нес их с принцем маски переброшенными за плечи, такой же перепуганный, как тогда, с картой Па на земле.

– Неужели это было так уж нужно? – Подбородок принца упрямо торчал из-под капюшона.

– Что вы имеете в виду, ваше высочество? – поинтересовался Па, не оглядываясь.

– Они оставили вам плату. А вы прямо у них на виду вырвали зубы их друзьям.

– Дрова – это не совсем оплата. – Если Тавин заметил повернувшиеся к нему головы, то виду не подал. – Нельзя нанять кузнеца, чтобы тот выковал меч, а потом расплатиться с ним сталью, из которой он будет его делать. Это не плата за труд, не говоря уже о вынужденной прогулке в три лиги.

У Жасимира потемнели щеки.

– Это не повод калечить трупы. С мертвыми надо обращаться по чести.

– По чести? – переспросила Фу, чувствуя жар собственным затылком. – Эта деревня хотела плюнуть нам в лицо. И хотела этого сильнее, чем достойного расставания с покойными друзьями. Они получили, что хотели. А мы чем хуже?

– А кто решает, не хочется ли вам лишнего? – Принц Жасимир явно все еще страдал после принятия клятвы. – Что, если бы вы запросили половину их стада? Или все деньги, заработанные ими за год?

Фу сверкнула на него взглядом.

– Олеандры еще до заката всем нам кишки выпустили бы.

– Возможно, если бы вы не дали им причины…

– Жас, – прервал его Тавин, – зубы – это намек. Грубый намек, согласен, но эта деревня теперь дважды подумает, прежде чем попробует снова обмануть Ворон. Это то же самое, что наши придворные игры.

Либо Сокол стал проникаться их ремеслом, либо теперь, когда одна половина Ворон ему симпатизировала, он с удвоенной силой принялся добиваться расположения второй. Фу искоса посмотрела на него, прикидывая, сможет ли какой-нибудь Журавль учуять исходящую от него ложь. Она видела перед собой всего лишь лордика с остриженными волосами и новым шрамом…

Фу прищурилась. Мелочь, тонкая черточка, пересекавшая правую бровь Сокола, но такой отметины у принца не было.

Она моргала, и чары Павлинов становились все слабее. С волосами, остриженными до ушей, и почти собственным лицом его скоро перестанут путать с принцем.

Сокол отрезал волосы ради Па, ему хватило ума не задираться со стражами, и он держал принца в узде. Фу не доверяла ему настолько, чтобы оставить в покое, однако, возможно, он заслуживал оправдания ввиду отсутствия улик.

Тавин ответил ей широкой, слишком слащавой улыбкой.

– А кроме того, забирать кости целиком – это же непрактично. Или я ошибаюсь? Сдается мне, что ты из тех, кто вырвет мужику позвоночник, если он понадобится для нового ожерелья.

Едва возникшую доброжелательность как рукой сняло. Фу сосредоточилась на дороге впереди.

– В одном ты ошибся, – сказала она. – Я не дружу с украшениями.

– А тогда с чем же ты дружишь? – Улыбка Тавина оставалась неизменной. Разве что стала чуть пошире. – С цветами? Поэзией? Знаю, что пачули можно не упоминать.

Принц состроил такую гримасу, будто ему в сандалии попал камешек. Было очевидно, что он видел подобный танец раньше, и это сказало Фу все, что ей следовало знать.

– Молчание, – ответила она. – Я дружу с молчанием.

– И трупы шпынять любишь, – добавил Тавин. – Допускаю, что оказываю на людей подобное влияние. Так что ты любишь молчание и жестокость. Что еще?

– Людей, которые понимают намеки, – сквозь зубы подсказал Подлец.

Тавин остался непоколебим:

– И?

– И думаю, что вообще-то новое ожерелье мне бы пригодилось, – холодно сказала Фу.

– Так что украшения тебе все-таки нравятся.

У него за спиной Сумасброд сделал грубый жест, указывающий ровно на то, что они считали самым привлекательным для Фу. Обожатель фыркнул и поиграл бровями.

Терпению Фу приходил конец. Очарование Тавина было уловкой. Сокол не имел ни малейшего намерения ухаживать за ней. Он всего лишь пытался понять, что застигнет ее врасплох. Можно было в эту игру сыграть.

– Мне нравятся люди, которым я могу доверять, – ответила она прямо, как предупреждающим выстрелом.

Сработало. Негодница и Обожатель переглянулись, а Тавин выпрямился, напуская на себя невинный вид.

– А вот в это верится с трудом, – усмехнулся он, – потому что мы воспользовались вами, чтобы вы нам помогли подделать наши смерти и богохульно обманули весь народ Сабора в корыстных целях.

Послышалось хихиканье. Он хотел, чтобы они приняли это за шутку и посмеялись. Фу ему подыграла, даже изобразила невеселую улыбку, однако тон ее остался резким.

– Ага, но тебе я не доверяю не поэтому.

Смех стих.

Тавин смотрел на нее так же, как вчера вечером, когда она разжигала огонь Феникса, – оценивающе.

И кто теперь застигнут врасплох?

– Существует всего лишь одна причина или ты подготовила список?

Хорошее парирование. Он хотел изобразить ее вздорной, бедняжка.

А Фу хотела напомнить своим Воронам, кто он на самом деле.

– Мы даже не знаем, кто ты такой. И кто может тебя разыскивать. Ты так и не назвал нам своего полного имени.

Он пожал плечами.

– И это все?

Взгляд, которым наградил ее принц, мог бы запалить ее собственный погребальный костер.

– Тав, ты не обязан…

– Ничего страшного, – сказал Тавин, однако предупреждающая морщина на лбу появилась вновь. Фу задела нерв, который искала. – Мое полное имя – Таверин ца Маркан. Я ответил на вопрос?

Ответил. «Ца» означало «сын». Клан вроде Марканов, достаточно высокопоставленный, чтобы ощениться кронпринцем, должен был гордиться родословной, выражаемой через еще одно, родительское имя. А у него всего лишь общее название клана.

Или, как подытожил Подлец:

– То есть твой папочка оказался достаточно хорош, чтобы подцепить марканку, но его не хватило, чтобы дать тебе имя?

– Это не ваше дело, – вспылил Жасимир.

Тавин пожал плечами.

– Нет, все верно, и я передам отцу ваше мнение, если выясню, кто он. Но, если разобраться, моя внебрачность – меньшая из ваших проблем. – Он попытался послать Фу очередную снисходительную улыбку. – Есть что еще?

Фу подумала, сколько еще раз лордики будут захаживать прямиком в ее ловушку. Таким темпом она того и гляди сама дотанцует до престола.

– Мне просто хотелось знать, как тебя зовут, Соколенок. – Она передразнила его пожимание плечами и нацелилась на горло. – Я просто не доверяю тебе потому, что ты любишь сверкать сталью.

– Что?

– Ты видел, что наш единственный клинок сломан. Не было нужды угрожать мечом Подлецу вчера вечером, и ты это знал. Ты так поступил только потому, что имел такую возможность.

Послышался гул одобрения. Он мог обрезать себе волосы и разыгрывать дипломата, но он все равно оставался Соколом.

– Теперь мне уже и защищаться нельзя.

– Помилуй, братец, – пропела Фу. – Когда ты в последний раз грозил сталью Прославленным кастам?

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – вмешался принц. – Неудачная угроза клинком дворянину может привести к гражданской войне.

– Именно. Лучше уж тыкать им Ворон.

Принц Жасимир смотрел сердито.

– Когда они на нас нападают…

– Она права.

Принц повернулся и негодующе уставился на своего телохранителя.

Тавин открыл и закрыл рот. Вздохнул.

– Ты тоже, Жас. Правы все. Боги, как же я устал об этом говорить!

– Да, конечно, ты устал, – усмехнулась Фу.

Тавин откинул голову.

– Да. Я бы с большей охотой поговорил о том, что нас уже четверть лиги как преследуют.

– Ага. – Па не повернулся, однако одна его рука покоилась на связке зубов.

Фу беззвучно выругалась. Ей нужно было следить за дорогой, а не танцевать тут с Соколом. Она бросила взгляд назад. Действительно, три далекие фигуры маячили на повороте, ровно на таком расстоянии, чтобы их не слышали. Слабые лучи солнца отражались от кос в их руках.

– Они не тронут, пока тела у нас, – сказал Па. – И отстанут, как только мы выйдем на плоскогорье, там слишком открыто.

Это было правдой лишь отчасти. Фу проглотила комок в горле. Преследователи могли быть знамением Олеандров. Получалось, Воронам придется тащить трупы раза в два дальше, прежде чем остановиться сегодня лагерем, и надеяться на то, что расстояние избавит их от любого дворянства.

– То есть вы позволите им преследовать нас столько, сколько им захочется? – спросил принц Жасимир.

– А что бы вы предложили нам сделать, ваше высочество? – хмуро поинтересовалась Негодница. – Вот почему всякие мерзавцы вроде них не позволяют Воронам носить цельные мечи. Они не ищут драк, из которых не смогут выйти победителями.

Жасимир только глаза закатил.

В это мгновение Фу поняла, что при всех своих рассказах о смертельных заговорах и безжалостных убийцах принц никогда не испытывал страха перед незнакомцем в темноте.

«Тебе нужна эта сделка», – шептала одна ее половина. Однако второй мерзкий голосок нашептывал в ответ: «Только если принц сможет выполнить ее условие».

* * *

Блевотка устроилась на горке масок, однако спрыгнула, чтобы поймать себе ужин, как только они остановились на ночь, пройдя по дороге несколько лиг. Фу отпустила ее. Слежка отстала, стоило им час назад выйти на открытую равнину, а кошка, похоже, могла за себя постоять.

В отличие от прошлой ночи сегодня Воронам предстояло сжечь взаправдашних грешников. Па, Подлец и Фу оставили свои нарукавники в растущей поленнице, по очереди умылись в соседней речке, сперва мыльными ракушками, избавлявшими от крови, затем солью, снимавшей грех. Фу вернулась к костру как раз вовремя, чтобы услышать, как Па провожает грешников в путь щепоткой соли, брошенной в огонь, и хриплым «Добро пожаловать на наши дороги, родичи».

Сокол одним глазом следил за происходящим, помогая Негоднице с костром для готовки и, разнообразия ради, не мешая Воронам. Принц отошел на другой конец поляны, и Фу не понимала, куда он смотрит, пока не заметила Подлеца, переодевавшего рубашку. Тут она не могла укорить Жасимира: у Подлеца было много проблем, но только не с внешностью.

Когда Негодница поставила горшок кипящих мыльных ракушек, оба лордика чуть не набросились на него, стремясь умыться раньше, чем Вороны испачкают воду. За это Фу укорить могла. И если лордики и ловили косые взгляды, начав есть еще до того, как Па посолил еду, это не остановило их ни на мгновение. Они продолжали откусывать и жевать.

Когда Фу уже раскатывала плетенную из травы подстилку на безопасном расстоянии от костра, с ужина вернулась Блевотка и чинно прошествовала в их придорожный лагерь с гордо поднятым хвостом. Было еще рано, однако Фу хотелось отдохнуть с того самого мгновения, как она проснулась в склепе Майкалы. Остальные играли в ракушки, чинили маски, забивали новые гвозди в подошвы сандалий. Все они одним глазом следили за темнеющей равниной. Блевотка запрыгнула обратно в телегу и свернулась среди мешков проса и риса.

Принц ежился у костра, обвивая языки огня вокруг пальцев, когда Обожатель подсел к нему.

– Не хотелось бы вашему высочеству взглянуть на редчайший свиток в королевстве? Вы нигде не сыщите ему равных, даже в собственной библиотеке его величества.

Жасимир поднял брови.

Фу села на подстилку. Обожатель возился со своим свитком столько, сколько она его помнила, занося в него все песни и рассказы, которые Вороны держали в голове. Она никогда не могла прочесть ни одной буквы, но полагала, что для него это важно.

Когда глаза Фу закрылись, Обожатель и Жасимир по-прежнему сидели у костра, сосредоточенно склонившись над свитком, и переговаривались.

Потом из темноты пустого беспамятства Фу вывели сны, быстрые, ужасные и красные.

Она держала руку Подлеца перед погребальным костром на широкой дороге.

То был не костер. То была деревня, которую они оставили позади, и она полыхала золотом Фениксов.

Ей хотелось спалить деревню дотла. Нет, она хотела, чтобы они знали, что она может.

Зубы выпали у нее из ладони, окровавленные и новые, вспыхивая на лету.

– Нам нужна эта сделка, – говорил невидимый Па.

Деревня изменилась. Теперь далеко к северу она видела долину, горевшую во всю ширь, превращенную в сплошной черный чумной маяк. В воздухе носились мольбы о помиловании.

– Никто не ответил, – сказал Па, качая головой, слишком близко от огня. – И теперь отвечать придется всем нам.

Рядом с ней был не Подлец. Она держала за руку Тавина, и он снова смерил ее взглядом.

Она вырвалась…

– Фу.

Ее разбудило море огня.

Костер. Это был всего лишь костер. Фу попыталась отдышаться.

– Фу, вставай.

То был голос вождя.

– Па? – Она села, протирая глаза. Было слишком темно, чтобы собирать вещи.

Принц поднялся на колени, сонный и сердитый. Подлец застыл поблизости.

Ответ пришел слабым содроганием почвы под ее тонкой подстилкой. Теперь она сама застыла.

Не нужно было им забирать зубы грешников.

– Берите принца и хватайте, что успеете. – Па метался тенью в ночи, от одной Вороны к другой. Поднял принца на ноги. Рокот усиливался.

– Вставайте, ваше высочество. Дворянство Олеандров приближается.

Глава шестая

Кошка и король

Рис.2 Спасти Феникса

Принц был босиком.

За свои шестнадцать лет Фу постигла немало суровых уроков, когда жизнь била ее прямо в зубы. Всегда следи за толпой. Всегда знай выход. Никогда не ходи в город одна.

А в ночь сожжения грешников спи не разуваясь.

Когда Фу пыталась подсадить Жасимира на ближайшую ветку, его ноги соскользнули с заросшего мхом ствола, и он издал сдавленный крик отчаяния. Оглушительный топот копыт сотрясал под ними землю. Вороны носились по лагерю, заметая следы. Хотя нога принца упиралась в плечо Фу, руки его слишком дрожали, чтобы ухватиться за стебли или кору. Но Па сказал убрать принца с глаз долой… она должна была его обезопасить…

Тавин стащил принца с дерева.

– Фу, давай первой… ты его подтянешь наверх…

Наверх. Слово ломало все оковы.

Гвозди в подошвах сандалий впивались в кору и мох, помогая ей карабкаться так же легко, как если бы она шла по ступеням. Ремешок висевшей за спиной маски натирал ей шею, тяжелый клюв долбил позвоночник. Краем глаза она замечала, что остальные Вороны тоже взбираются на деревья. Негодница повесила за спину скрученные тюфяки. Обожатель тащил их скудный набор карт и свитков, а на боку у него раскачивалась кастрюля.

Подлеца она не видела вовсе.

Наверх. Если она потеряет принца, то потеряет и клятву.

Она взобралась на первую ветку. Стащила через голову робу, скрутила ее в жгут и перебросила через ветку поближе к стволу. Принц ухватился за вороношелк и начал взбираться.

– Фу!

Па стоял внизу. Он бросил ей зуб и, убедившись, что она его поймала, скрылся.

Зуб запел в ее кулаке так громко и чисто, что она чуть не выронила его, осознав, что у нее в руке.

В отдалении мерцали оранжевые точки факелов.

Наверх. Она сунула бесценный зуб за пояс и рванула за плащ, подгоняя принца.

Нет, эта ветка не выдержит ее, принца Жасимира и Тавина. Как только принц взобрался и сел, она полезла искать насест попрочнее.

– Ты не можешь меня бросить! – прошипел Жасимир, широко открыв глаза.

Он паниковал, он познавал новый вид страха. Ей стоило это запомнить. Однако некоторые Вороны милосерднее других.

– Подтягивай своего Соколенка, тупица, – бросила она в ответ, – а потом передай мне мой плащ.

Появилось предплечье Тавина. Он забирался самостоятельно. Через мгновение он уже оседлал ту же ветку, что и принц. Та затрещала под его весом, напугав Фу.

Наверх.

Лошадиный топот шелестел в листве.

Внизу она углядела Па, который передавал Подлецу пеньковые веревки, привязанные к заостренным и тяжелым деревянным брускам, вырезанным в форме подобия ступней. Подлец ухватил веревки обеими руками и побежал в темноту, прочь от Олеандров, а бруски кувыркались следом, разбрасывая по дороге следы Ворон.

Па не посылал бегуна, если только дело не было совсем дрянь. Из-за такого забега в прошлом году они чуть не потеряли Сумасброда, а жена Обожателя сгинула в ночи за два года до этого. Не нашли ни ее, ни деревянных ступней. Но если кто и сможет наверняка убежать далеко и быстро от дворянства Олеандров, так это Подлец.

К Фу взлетела ее роба-веревка. Она перекинула ее через сук, и сперва принц, а следом за ним и Сокол взобрались и оказались по обе стороны от нее. Тавин остался стоять на ногах, подлаживаясь пальцами под толстую ветку и для равновесия удерживаясь за другой сук. Жасимир вытянул робу из-за спины.

Теперь в воздухе стоял топот отдельных копыт. Фу знала, что будет дальше.

Однако на этот раз Па дал колдовской зуб ей.

Как и у всех представителей Обычных каст, у Воробьев крайне редко рождались чародеи. Их зубы были на вес золота, и заполучить их оказывалось гораздо сложнее. Наследное право убежища позволяло Воробьям отводить от себя нежелательные взгляды, смягчать шаги, ускользать от угрозы незамеченными. При рейдах Олеандров Па сжигал по два зуба за раз, иногда по три. Фу только предстояло научиться этому фокусу.

Но единственный зуб воробьиного чародея, который он ей передал… это должно скрыть их с лордиками из виду.

– Приготовьтесь и держите рты на замке, братишки, – предупредила она шепотом и достала зуб из-за пояса. – Я нас спрячу.

Закрыв глаза в поисках песни, она призвала искру, и зуб в пальцах потеплел. Окружающий мир застыл. Через нее пронеслись всполохи воробьиной жизни: Сокол, который обнаружил колдовство у него в крови, когда он был еще мальчиком, годы вынужденного служения Прославленным кастам, утешение в любви. Тысячу тысяч раз он избегал внимания павлиньего лорда, голубиного ремесленника, лебединой куртизанки, чтобы изредка собирать секреты, но чаще для того, чтобы они не думали, кто подает им чай. Тысячу тысяч раз они забывали о его существовании. Тысячу тысяч раз он не забывал.

И наконец, благородная дама, которая заплатила Воробью за его тайны и услуги, а в другой год – заплатила отцу Фу его зубом.

Жизнь воробьиного чародея пролетела перед ней, как одно сердцебиение. Затем его наследное право проснулось гудением в ее костях.

Когда она снова открыла глаза, вес мальчишек по-прежнему давил на ветку, однако их самих нигде не было видно. Ее собственные руки выглядели вполне обычными, но для посторонних взглядов она была все равно что привидение.

С другой стороны лужайки еще две воробьиные искры вспыхнули в ее ощущениях. Па взялся за работу. Фу прищурилась и посмотрела на деревья, где прятались Вороны. Пока горят воробьиные зубы, увидеть их даже прямо перед собой будет трудновато.

– Погаси костер, – тихо сказал Тавин.

– И как я это сделаю с дерева, умник? – поинтересовалась она.

– Воспользуйся зубом Феникса.

Она покрепче ухватилась за ветку. До сих пор она лишь вызывала пламя, но не прогоняла его. Однако игра стоила свеч. Если Олеандры решат, что лагерь брошен, они пройдут мимо.

Как только Фу позволила воробьиному зубу бездействовать, мальчики снова возникли. Один из ее зубов Феникса загорелся, обжигая горло изнутри. Она нашла искру его обладателя – старой принцессы из далеких веков – и попыталась подчинить себе ее волю.

Кора под пальцами задымилась.

«Нет. – Фу закусила губу. – Забери огонь. Убери его».

Она попыталась почувствовать костер. Он был диким и озорным, ускользавшим от ее разума. «Уходи, – повелевала она. – Уйди прочь».

Пламя бледнело и сжималось…

– Не действует, – сказал принц.

Ее внимание рассеялось.

Костер подбросил фонтан искр, хихикая громче, чем раньше, и окликая факелы, растянувшиеся вдоль дороги подобно гирлянде.

Тавин обеспокоенно заерзал, и ветка задрожала.

Фу сделала вдох и набросилась на костер со всей решимостью, которой обладала мертвая принцесса. Какое-то мгновение он непреклонно держался, завывая от ярости… и потом сдался. Языки пламени исчезли, поленья остыли до черноты. Даже угли потемнели и стали тускло-серыми.

Она выдохнула. Зуб Феникса все еще кипел, его искры не хотели униматься. «Успокойся», – приказала Фу. Дым продолжал куриться от ее пальцев, когда она вернулась к зубу воробьиного чародея.

Мальчики снова начали растворяться. Слева от нее скрипнуло. Это Жасимир обустраивался на насесте. Потом испуганное проклятье… вспышка стали…

Кинжал принца выскользнул из ножен и приземлился на сук под ними – колеблющийся силуэт, готовый упасть и предать их при малейшем ветерке.

Когда лагерь уже наводнял неровный свет факелов, Фу заметила, что Жасимир вообще не обмотал тряпкой позолоченную и украшенную драгоценными камнями чертову рукоятку.

– Можешь заставить его исчезнуть? – прошептал Тавин.

Фу расширила влияние воробьиного зуба дальше их ветки, однако рядом с кинжалом ее кости предупредительно завибрировали. Она не должна была портить их прикрытие, растягивая его слишком далеко.

– Нет, – прохрипела она.

Кинжалу следовало оставаться, где он был. А им в кои-то веки следовало молить тысячу мертвых богов быть милостивыми.

Дворянство Олеандра кружило внизу, гулко топча землю там, где только что лежала Фу. Они были похожи на кольца огромной бледной змеи, белый пот пенился на боках лошадей, белый мел покрывал руки, гривы и уздечки, неокрашенные вуали и плащи прятали лица. Лишь пламя факелов придавало им оттенки.

Дыхание застыло в легких Фу, сердце забилось чаще. Зуб Феникса шипел на связке. Его упрямая принцесса по-прежнему мешкала – она хотела познакомить дворянство Олеандра со вкусом огня.

Спокойно. Спокойно. Фу была не принцессой, она была вождем. Она никогда больше не позволит себе такой роскоши, как трусость.

Их вожак притормозил и остановил своего рысака, его серебристая маска из песчаной сосны повернулась от пепелища костра к позабытой телеге.

– Это все?

– Это их повозка.

Фу показалось, что она узнала голос журавлиной арбитрши из долины, которую они недавно покинули. Похоже, кроме них было еще почти две дюжины других Олеандров, это была одна из самых многочисленных групп, какие Фу только доводилось видеть, с саблями, палицами и ручными косами, притороченными по бокам седел, даже с соколиным копьем с бронзовым наконечником.

Вожак спешился. В отличие от разномастных плащей остальных его бледная шелковая роба казалась сшитой специально для ночей преследования Ворон. Только у Павлинов хватило бы денег и времени тратиться на подобное. Он подержал безупречную руку над потемневшими углями.

– Еще теплые.

В голове Фу проскакала галопом тысяча непристойностей. Похоже, мертвые боги были настроены не слишком добродушно.

– Погребальный костер тоже. – Другой человек указал большим пальцем себе за плечо. – Но раз теплые, значит, они потухли, быть может, несколько часов назад. Была бы на них влага или песок, это означало бы, что их гасили в спешке.

Насмешка вожака ощущалась даже сквозь маску.

– Благодарю вас, инспектор. Мы все видали костры раньше. Но у них не было причин просто так бросать телегу.

– Они чертовы звери, им не нужно никаких причин.

Определенно журавлиная арбитрша, безошибочно узнаваемая даже под слоем белой краски и дополнительной домотканой вуалью. Она слезла с лошади и проследовала к телеге, чтобы заглянуть через открытую боковину. Мгновение спустя она оторвала от вуали кусок и потянулась внутрь.

– Что там? – надменно поинтересовался Олеандр.

Журавлиха подняла обернутые своей тряпицей клещи Па.

– Это точно они. – Она плюнула на пепел, захлопнула бортик и отбросила клещи. – В телеге полно их хлама. Они прячутся где-то поблизости.

Фу вонзила ногти в кору.

«Поддай им жару, – настаивала мертвая принцесса. – Задай им страху».

Если бы Фу захотела, она могла бы спалить Сабор от гор до побережья. Она и этот мешок зубов Фениксов.

– Костер остывал с заката, – возразил другой Олеандр. – Должно быть, они разожгли его и сбежали, зная, что мы придем…

– Не говорите глупостей. – Манерный Олеандр провел праздным пальцем по своей маске, обходя кострище. – Это Вороны. Они такие же тупые, как и ленивые.

Жар вскипал у Фу в горле, в животе, в позвоночнике. Научи их гореть.

Через ее пальцы сочился дымок.

Тут олеандровый лорд забрал факел у одного из всадников и направился к краю лагеря, вглядываясь в темноту леса.

Он остановился ровно под их деревом. Под вибрирующим кинжалом принца.

Искра в зубе Феникса смолкла.

– Они негодяи, – громко сказал лорд, тыча факелом в ночь. Он хотел уязвить их, заставить покинуть укрытие. Если бы Подлец остался, это могло бы сработать. – Вы слышите меня? Подлецы!

Невыразительное деревянное лицо повернулось в их сторону, оглядывая деревья. Свет факела сочился из-под клинка.

Свет погладил украшенную драгоценностями рукоятку кинжала, покачивавшегося на суке. Кончик опустился. Взгляд Фу метнулся с человека на кинжал и обратно. Мертвые боги, смилостивитесь.

– Они – истинная чума Сабора! – закричал человек из-под маски. – Они вымогают у нас трудами нажитое имущество, потом крадут наших детей, наших жен, даже наших принцев!

Кинжал чуть качнуло в сторону и сразу же обратно. Веткой выше принц затаил дыхание.

– Боги рыдают из-за каждого вздоха, что мы позволяем сделать Вороне! Пока эти паразиты не окажутся вырваны из нашей земли, не будет мира, не будет чистоты!

Сверкнув, кинжал соскользнул с сука.

Три вещи случились одновременно.

Олеандровый лорд повернулся на каблуках.

Фу влила всю свою силу в воробьиный зуб, зажатый в кулаке.

И кинжал исчез в воздухе.

Послышался легкий удар, и в том месте, где невидимое лезвие пронзило землю, образовалась тонкая, как бритва, щелка. Олеандр остановился, оказавшись спиной к произошедшему.

У Фу раскалывался череп, лагерь пошел кругом. Каждая косточка трещала и ныла. Во рту появился привкус меди. Слишком далеко, она слишком далеко растянула зубную искру… но теперь ее нельзя отпускать, только не сейчас…

Олеандровый лорд прошествовал дальше к телеге.

– Корми Ворон, – протянул он с отвращением. – Лучше уморить пиявок голодом.

И одним взмахом бросил факел поверх дров.

Фу съежилась, вцепившиеся в сук пальцы побелели, но она старалась держаться прямо. Пламя накрыло телегу, как покрывалом. Если им повезет, окажется, что кто-то умыкнул в лес охапку дров. Если нет, их ожидает несколько постных дней. Даже мешок риса…

И тут ужасная мысль чуть не сбросила ее с дерева. Нет, их бегство происходило в такой спешке, конечно…

У нее душа ушла в пятки, когда ночь пронзило растерянное мяуканье.

Блевотка все еще пряталась в телеге. А журавлиная арбитрша захлопнула путь на волю.

Лорд отошел.

– Что теперь? – спросила Журавлиха.

Он сел в седло и повернулся к деревьям.

– Будем ждать.

Пламя стало облизывать бока телеги. Изнутри донесся новый призыв о помощи, его нельзя было спутать ни с чем. Журавлиха помедлила, вытянула руку в сторону бортика, но отдернула, испугавшись жара. Вскоре она тоже взобралась на лошадь.

Очередное жалобное мяу разнеслось по лагерю.

Голос призрака Па дотянулся до ее ушей: держи глаза открытыми.

Фу подавила тошноту. Ее кости кричали. Она сжала воробьиный зуб, сжимая свою собственную панику еще сильнее, держась единственной важной истины: она обязана соблюсти клятву Па до конца. Она должна сохранить жизнь принца в безопасности. Она должна думать о своих.

Жгучие соленые слезы потекли по щекам.

Заботься о своих.

Из носа пошла кровь.

Заботься о своих.

Олеандры ждали.

Заботься о своих.

Отчаянные и полные страха завывания Блевотки делались громче. Языки пламени взлетали все выше в черноту неба.

Что-то ухватило Фу за локоть. Она чуть не свалилась с ветки.

– Зуб, – прошептал Жасимир ей на ухо. – Дай мне зуб.

– Ч…

– Он сработает у меня в руках?

– Да, но… – Ее шепот стих, новый приступ головокружения помутил взгляд.

Руки принца нашли ее ладони. Он выковырял воробьиный зуб.

– Сделай так, чтобы они меня не увидели.

И не успела она ответить, как он соскользнул по плащу и спрыгнул с дерева.

На какое-то мгновение, пока воробьиный зуб пытался укрыть их обоих, рядом с ней возник Тавин. Тут, к счастью, Па запалил третий зуб. Сокол не исчез, однако Фу поняла, что смотрит поверх него. Должно быть, Па почувствовал, что собственный воробьиный зуб Фу упал.

Тем лучше. Тавин еще не сообразил, что Жасимира рядом нет. Он положил руку на плечо Фу. Хотел ли он этим подбодрить или удержать ее, она не могла сказать.

Фу повернула зубную искорку так, чтобы только она имела возможность видеть принца. К чести его, следовало признать, что приземлился он почти без звука. Мать хорошо успела его научить перед смертью. Ни один Олеандр не повернулся в его сторону, продолжая высматривать признаки Ворон в темноте.

Мяуканье Блевотки превратилось в безумный вой.

Жасимир подобрал с земли кинжал, и радиус действия воробьиного зуба стал только шире. Облегчение вызвало у Фу прилив слез.

Вот и пригодились босые ноги принца. Он не оставлял ни малейшего следа, пока пробирался по мху и траве. Но поблизости с телегой была лишь открытая земля. Да двое праздных Олеандр на лошадях, дико косивших от визга Блевотки.

Фу с высоты оценила шансы Жасимира. Он мог попытаться обойти Олеандров. Или осторожно прокрасться по земле в надежде, что кони его не учуют. В обоих случаях терялось драгоценное время.

Блевотка затихла.

Принц Жасимир замер и в следующее мгновение шлепнул одну из лошадей по крупу.

Кобыла заржала и взметнулась на дыбы, всадник выругался. Жасимир рванул дальше, подныривая под взлетающие копыта и обегая телегу так, что в итоге она оказалась между ним и Олеандрами. Фу признала, что он поступил хитро: под этим углом всадники не могли видеть, как открывается борт.

Рука Жасимира исчезла в пламени, а когда снова появилась, кулак сжимал шею Блевотки. Он выхватил ее и отступил от огня. Блевотка извернулась и спрятала мордочку в изгибе его локтя.

И ни одна душа не видела этого, кроме Фу.

– Утихомирь свою зверюгу, – рыкнул павлиний лорд.

Всадник, чуть не оказавшийся на земле, погладил лошадь по шее.

– Простите, милорд. Она успокоится, как только мы отъедем от огня.

Другой Олеандр издал крик и махнул факелом в сторону дороги.

– Там следы. Следы гвоздей, как от их сандалий. Направились на юг.

Олеандровый лорд таращился на костер. Жасимир сделал шаг назад. Каким бы ни был воробьиный зуб, мальчишка не привык к тому, что его не замечают. Однако маска из песчаной сосны только повернулась в сторону дороги и снова обратилась к лагерю.

– Ваши дни сочтены, – прогремел его голос, так что Фу вздрогнула. – Да продлится правление Белого Феникса!

Пальцы Тавина снова сжали ее плечо. На сей раз она понимала, что с ней это никак не связано.

Дворянство Олеандр сдуло с поляны, как уток[1] горячей шерсти – сплошная белизна, пыль и пламя.

Когда топот копыт стих в отдалении, Па отпустил свои воробьиные зубы и свистом подал сигнал «все чисто». Вороны посыпались с деревьев, бросившись тушить пылающую телегу.

– Мне жаль твою кошку, – сказал Тавин и отпустил ее плечо.

Фу ухмыльнулась в ответ, слегка опьяневшая от качелей между страхом и облегчением.

– Ну а мне нет.

Она сняла чары зуба, и в глазах Тавина вспыхнула паника, стоило ему осознать, что принц исчез. Тут снизу послышались сдержанные восклицания Ворон, привлекая его внимание к тому месту, где теперь стоял Жасимир, державший на руках все еще не пришедшую в себя кошку.

– Его идея, – важно заметила Фу. – Королевский приказ, если уж на то пошло. Не могла не подчиниться.

Тавин долго-долго приглядывался к принцу, играя желваками. Потом наклонился, чтобы заглянуть Фу в глаза. Их лица почти соприкоснулись.

– Жас – хороший человек. – В его голосе звучало опасное спокойствие. – И будет хорошим королем. Лучше нынешнего. И клянусь всеми мертвыми богами, я сделаю все, чтобы он сел на трон. – Глаза его сузились. – Мне было бы жаль, если бы что-нибудь случилось с твоей кошкой. Но если бы что-нибудь случилось с моим королем, ты пожалела бы еще сильнее.

– Это угроза?

– Называй как хочешь. Но ты будешь вождем, а он… – Тавин ткнул пальцем в сторону принца, – единственная надежда Ворон на то, чтобы не повторилась эта ночь, чтобы такого не было каждую ночь на протяжении того, что в результате окажется очень короткой жизнью.

Он был прав.

Однако она ответила ему своей самой холодной и пренебрежительной улыбкой.

– Шутка за тобой, внебрачный мальчик. Жизни все короткие. Бьюсь об заклад, я провела больше ночей, готовая умереть за своих сородичей, чем ты, балуясь с дворцовыми девицами.

Какое-то беспокойство проскочило в волне его гнева. Она не стала на сей раз докапываться до нерва и все же задела. Он отпрянул, его взгляд упал на ее рот, и когда ему не сразу удалось подобрать слова, получилось короткое:

– У тебя кровь идет.

Ее нос. Фу почувствовала на губах привкус соли и меди. Вытерла рукавом.

– Ерунда.

Тавин кивнул, по-прежнему странным образом застигнутый врасплох, но уже мгновение спустя его лицо снова озарила веселость.

– А что касается того, как я провожу ночи… знаешь, ты ведь можешь выиграть. – Тавин соскользнул с ветки без усилий и, держась одними пальцами, послал ей снизу-вверх свою излюбленную ухмылку. – Если ты принимаешь в расчет только

1 Уто́к – система расположения нитей в ткани. Фактически нить идет зигзагом.
Продолжить чтение