Читать онлайн Флот судного дня бесплатно

Глава I

Технонезия. Дождь

Закрываешь глаза, и шум дождя заполняет тебя, вливается, как в бутылку. Сезон муссонов, набирает мускулатуру ураган «Мозес». Среда, что внутри меня, что снаружи, становится почти одинаковой, как у какого-нибудь моллюска. Душно, словно на кухне, где закрыты окна и вовсю фурычит плита, пот ползет по лбу и спине. Запах пережаренного пальмового масла подкрашен ароматами гниения из ближайшего бака для отходов. Вдобавок тихий, но емкий, грозный гул; в стенки искусственных островов бьется пучина. А бубнеж новостного сервера через динамички, встроенные в височные кости, сливается с бульканьем кальмаров, безвинно страдающих на сковороде. В этой липкой влажной среде растворяется все, даже свои имя и фамилию вспоминаешь с усилием.

Открываешь глаза – тоже с трудом, будто веки слиплись от маслянистой сырости – и видишь темное на темном, тоху ва-воху, тьму над бездной; только еле уловимая полоска отделяет струи друг от друга. Кажется, еще немного, и эти полоски сольются, вода объединится с водой.

Конечно, в свое время Господь отделил воду от воды и сказал: «Да явится суша». И возникла худо-бедно жизнь, заползала, забегала, запрыгала посуху. Но однажды Господь передумал. И опять получилось, что кругом вода, одна вода, и снизу, и сверху. «И что над нами километры воды, И что над нами бьют хвостами киты», как пел один добрый малый, когда я был совсем крошкой. Крошкой был, но уже подпевал. Разверзлись источники великой бездны, и окна небесные отворились. И все живое, вероятно, кроме того, что умеет дышать под водой, захлебнулось, откинуло копыта, отбросило коньки, не допев, не домычав, не доржав до конца. Что является весьма неприятным процессом – скажу по собственным впечатлениям.

Было лишь небольшое исключение в виде Ноя и К^о, когда «от каждой твари по паре». Как делегировались представители от каждого вида животных, по какому принципу отбирались эти аристократы животного мира – Писание умалчивает. Мы не знаем и то, в каком виде они находились на ковчеге, замороженном, эмбриональном, сублимированном или оцифрованном. Однако не рекомендую прикрывать незнание усмешками и плоскими шутками, ибо «смех глупцов – словно треск горящего хвороста под котлом».

Стали мы лучше со времен Ноя Ламеховича? Сомневаюсь. Можно сказать, большая часть того, что называется обычным бизнесом, стоит на грехе и грехом погоняет. Единственный практический вывод из этой истории – учитесь дышать в воде.

Психоаналитик скажет, что если я заморачиваюсь каким-то потопом, то у меня проблемы с либидо в предпенсионном возрасте, ибо так сказал Фрейд. Извините, может, у Зигмунда других проблем не было в моем возрасте, а если меня уволит господин Чу, то я окажусь под забором в компании с мокрицами и другими беспозвоночными…

Я с трудом сфокусировался на том, что выглядело сперва, как сильно подгоревший блин. Лицо уличного повара. Надо было еще разогнать рукой рекламные пузыри, которые дождь сгоняет под любой навес, чтоб они лезли тебе в глаза своими неоновыми надписями. Раздавались квакающие звуки, на которых тоже надо было фокусироваться, шевеля ушами, чтобы различить хотя бы самые нужные слова.

Макананму туан. Денган анда дуа рибу рупи. Ваша еда, господин. С вас четыре тысячи местных рупий.

Завысил шельма цену раза в полтора, но все равно это гроши́. Дешевое место, дешевая еда, дешевый труд, грошовая жизнь. Все шестерят, мельтешат, скачут, проявляют инициативу, трясут задом, лезут в глаза, но все очень бедные, за исключением тех, кто очень богатый. Рыночный ад, в котором, чтобы заработать монетку, надо потратить в десять раз больше усилий, телодвижений, приседаний, отжиманий, чем в рыночном раю.

А что, вкусно ведь: ми горенг, жареная лапша с креветками и всякой хренью. Только остро. Специи убивают бацилл и прочих назойливых одноклеточных, но усиленно карябают мой изношенный желудок. Когда-то белые господа приплыли в южные моря, первым делом, именно за специями и сказали цветным людям: «Ты мне нравишься, мелкий, не боишься жары и москитов. Будешь делать то, что я тебе велю. Иначе тебе не помогут ни твои боги и духи, ни твои ужимки и прыжки, ни твои луки и стрелы, я, по-любому, оторву тебе яички. Я теперь твой бог и твой дух, потому только бог и дух может делать прибыль в тысячу процентов». Как того парня звали, который здесь первый навел порядок, побив зараз арабов, индусов, персов, малайцев в битве при Диу и, что характерно, повесив затем всех пленных? Вроде Алмейда. Или Албукерки. Мало кто помнит, как его зовут, но дело его живет.

Месяц назад в двух шагах отсюда, при таком же дожде, возле такого же прилавка, на котором, правда, стояла не миска с ми горенг, а сладковатое гадо-гадо в одноразовой тарелочке с натужно мигающей рекламой на ободке, я познакомился с девушкой. У нее было красивое санскритское имя Путри – «царевна», влажная кожа цвета окружающих неоновых огней и почти что ненастоящее личико фарфоровой куклы.

Если бы она подвалила ко мне в баре, я был бы уверен в том, что она, сто процентов, местная жрица любви. В этих краях даже малолетки, едва закончив начальную школу, вертятся в барах и возле отелей, выискивая какого-нибудь мистера и предлагая единственное ценное, что у них есть, и то, что постоянно дешевеет в конкуренции с биомехами. Ведь на деньги, которые они зарабатывают, живет гурьба их меньших братьев и сестер. И их услуги должны быть дешевле, чем у «девушек, сработанных по науке», то есть секс-кукол Долли с пластиковыми гениталиями, с десятью позами так и пятью позами сяк. Да и то половину того, что они заработают телом, отнимет сутенер.

Короче, в баре я бы встал и отвалил. Но это случилось, увы, не в баре. Я тогда пялился точно так же, как сейчас, сквозь пелену дождя в ворочающийся живой мрак, и мне казалось, что в нем прячется, помимо множества непроявленных жизней, и какая-то забытая мной, но моя собственная жизнь. А затем из влажного мрака неслышно вышла Путри с каплями дождя на словно бы восковом лбу.

Она продавала безделушки в виде демонов, вырезанные из вулканического камня, и ее тонкие почти просвечивающиеся руки двигались так, будто она танцует балийский танец тари-пендет. Когда она оказалась совсем близко от меня, шепча что-то неразличимое голубоватыми губами, я предложил ей выпить и поесть, она не отказалась.

Если б я тогда подумал, а что, собственно, дальше? Что угостить эту Путри совсем не то же самое, что бросить хавчик уличной кошке или бродячей собаке… Очень скоро я сделал ей и другое предложение.

Ну а что такого особенного, я ведь состоял в браке, кажется, в мезозойскую эру – с тираннозавром женского пола. Подружки никакой нет, ни одну приличную даму не прельщают мои достоинства, каковые при ближайшем рассмотрении оказываются моими недостатками. И, между прочим, длительное воздержание вредно, а невоздержание полезно. Вон все издатели журнала «Плейбой» живут по сто лет, а режиссеры, которые выступают у актрисок в роли Зевса, то есть быка-производителя – по девяносто, как минимум. Такая была нехитрая мысль. Я и решился. А у местных женщин, которые работают на улице, не принято отказываться.

Еще раз отмечу, что у себя на родине я, конечно, никогда б не намекнул на что-то такое незнакомке, да к тому же втрое моложе. На родине я вообще муму в присутствии дам, не считая, конечно, тех, кому за семьдесят. А здесь – темная фигурка Путри, выступившая из уличной сырой мглы, мало отличалась от демонов, которых она продавала. То ли человек, то ли дух, суккуб какой-нибудь. Колебания атомов, вихрь-ревербератор, поток дхарм. Так что и никакого морального барьера не почувствовалось. Сперва.

Путри появлялась из ничего, как тень в индонезийском театре ваянг, обвивала меня, как лиана обвивает какой-нибудь неподвижный столб, проникала в разные потаенные места, насыщая их сладостью, давая на время полное умиротворение. И исчезала в никуда. Снова возникала из уличной сырости и опять пропадала. И с каждым разом я все более проклинал себя за то, что поддался этому инкубу. Вполне себе рыночному.

Ведь победить дешевую машину в конкурентной борьбе может только самое дешевое человеческое тело – и с каждым годом его услуги лишь дешевеют. Кончается все тем, что оно превращается в плантацию органов. И в финале его просто разбирают на части, потому что оно всем задолжало. Рынок франкенштейнов – биомехов, которым на карбоновый скелет натягивают трупный материал, точнее трансплантаты от ранее живших граждан – всасывает ткани и органы как колоссальный пылесос. Но это «свободный выбор на свободном рынке, вас никто не заставлял» – все устроено наилучшим образом в этом лучшем из миров. Однако и я, получается, тоже решил сорвать свой куш с чужой безысходности.

После каждой встречи с Путри я, в отличие от какого-нибудь мистера Твистера, ожидал кары небесной. Сходил, проверился к доктору-венерологу. Нет, вроде не заразила, даже новомодным синтетическим вирусом KillFrier, десять модификаций которого смастерил какой-то злюка-импотент с помощью секвенатора за пятьсот баксов.

Проверял не раз, отразились ли мои грешки на родных. Судя по страничке сына в сети, он в порядке, служит, ожидает присвоения очередного звания. И моя бывшая – в ажуре, может уже поднять кундалини до сахасрары (не очень понимаю, что это значит, но надеюсь, что речь не о сексе). Ее ГМО-котики живы и здоровы, умеют открывать холодильник когтями и радостно машут светящимися хвостиками. И сожитель у нее – молодой йог.

Кары небесной все не было и, несмотря на свой страх, я каждый вечер фланировал по этой улочке, состоящей из нескольких десятков дешевых обжираловок, где несколько недель назад последний раз встретил Путри. Хотя перекусить-то можно и в другом месте; не за четыре, а за шесть тысяч рупий, столь же вкусно, но без опасности подхватить каких-нибудь мелких гадов вроде сальмонелл или трематодов. Но, может быть, карой надо посчитать то, что она уже несколько недель не выходит из тумана?

Ладно, пора топать обратно в капсульный отель, где номер напоминает гроб со всеми удобствами. Я накинул пластиковый плащ и вышел под дождь. Неугомонный бой капель по пластику даже оглушил на время. Захотелось скинуть плащ, но я побоялся это сделать, словно дождь мог размыть меня как сахарную голову. На ходу я замечал, что капли, соскакивающие с моего плаща, искрят и светятся. Сразу вспомнились буддистские разговоры про то, что каждое мгновение в нас появляются и исчезают мириады дхарм. И сделав всего один шаг, мы меняемся. Мы становимся новым набором координат, оставив часть старого бытия позади. Еще сто шагов, мы изменились больше. Еще сто тысяч, и от нас прежних ничего не осталось. Мы полностью новые, но с тем же набором желаний, навсегда присущих не лично нам, а материи вообще. По сути, нас просто нет в этом плотном мире, существует лишь катящееся изменение волновых параметров. Так что печалиться ни о чем, собственно, и не требуется. То, что по-настоящему не существует, то не может что-то утратить или умереть. Оум.

Впрочем, память услужливо подсказала, что капли, скорее всего, светятся от той фотонической краски, которую распыляют рекламные дроны, малюющие в облаках зазывные лозунги…

Я скинул плащ, когда ощутил, что меня окружили и вот-вот начнут бить. Эти персонажи тоже сгустились из ночной сырости, как и Путри, только у них был противоположный знак. Допустим, она была инь, а эти – ян. Единственное, что я смог сделать, – это инстинктивно отступить к забору, шепчущему, благодаря рекламным стикерам, все те же зазывные объявления, предлагая легко заработать миллион, превратить боль в удовольствие, купить любые услады. А те ребята, что возникли передо мной, явно предлагали смерть или что-то вроде. Их пятеро; в банданах, повязанных на почти что птичьи головы, с птичьими резкими голосами, маленькие и слабо различимые на фоне мглы – как те демоны из вулканического камня, которых продавала Путри.

Уличный фонарь, пробиваясь сквозь листву и струи дождя, кое-как подмазывал «оппонентов» серовато-желтым некрасивым светом. Все ниже меня на голову – для зрителя это выглядело бы, примерно, как первоклашки, скопом окружившие третьеклассника. Подумалось, что если б они хотели меня пристрелить, я бы уже лежал головой в луже, с мозгами, вываливающимися через дырку в затылке. Или с внутренностями, превратившимися в такой клубок, что и опытной вязальщице не распутать – лепестковая пуля, «гуляющая» по телу, это хит сезона. Значит, ребята хотят чего-то другого – напугать, искалечить, заразить, разобрать на органы или что там в меню.

Тут я почувствовал боль. Ближайший «демон» быстрым почти неуловимым движением ткнул меня кулаком в лицо. Боль и привкус крови на разбитой губе, как ни странно, убрали оцепенение и страх – это ж весьма далеко от нокаута, я-то знаю, что значит всерьез получить в бубен – и помогли мне преодеолеть какое-то отчуждение от собственного тела. Мой взгляд перестал растекаться вместе со струями дождя и четко зафиксировал всех врагов, их манеру двигаться и нападать.

Каму тидак пунья хак унтук менггунакан гадис кита. Суда вактунья унтук мембаяр толол лама. Слова малайские сыплются как горох, не различить. Тот, что ткнул меня кулаком в лицо, говорит вроде, что надо заплатить. За какую-то девушку. За Путри, что ли? Анда берхутан ютаан рупии кепада ками. Что, сколько? Я им должен два миллиона рупий? Ничего себе воздаяние. А не слишком ли жирно, нельзя по прейскуранту? Я, конечно, понимаю, что «любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне», но двадцать тысяч рупий – максимум, сколько стоит женщина с улицы.

Так, еще пара десятков слов, похожих на звук гороха, бьющегося об стол, и ближайший бандюк снова ударит. Будет бить ногой, потому что понял, кулачки у него слабоваты, чтобы нокаутировать увесистого рослого иностранца. Вот пошел на разворот, чтобы врезать ребром стопы мне в правую часть головы. Пора.

Я резко присел и нанес короткий удар в пах «демону» – его яички всмятку. Извини, друг. Выпрямляясь, перехватил его худую ногу повыше лодыжки, толкнул ее вверх, услышав треск рвущихся на швах штанцов. И, ухватив бандита за тощую довольно дряблую шею – вспомнилась общипанная курица, – основательно ткнул его головой в физиономию соседу. Послышался хруст ломающегося носа. Затем, уцепив оппонента за предплечье, с одного разворота вбил его в забор. Гул пошел, как в оркестровой яме. Пожалуй, перестарался я, снимая напряжение и компенсируя испорченный вечер. Бандит сполз вниз, оставив красную стрелку и овальную вмятину на рифленом металле.

Другой бандит, который получил головой товарища в свое маленькое треугольное личико, стоял, согнувшись и старательно роняя из носа окровавленные сгустки соплей. Казалось, что внутри он одними соплями и заполнен. Зато двое других стали выписывать восьмерки чем-то посверкивающим – ага, достали ножи. Но как-то без задора; создавалось впечатление, что они к тому же бздят. Я почувствовал запах страха, который источают их немытые миниатюрные фигурки.

Захапав согнувшегося бандита, прикрылся им от ножевого удара. «Прикрытие», получив под ребро, булькнуло и засвистело продырявленным легким, затем с моей помощью попало под тычок другого ножа. На сей раз лезвие застряло в его жилистом теле. Я, ухватив за запястье того, что бил ножом, второй рукой хлопнул его снизу под локоть – до хруста ломающегося сустава. Нож, застрявший в теле «прикрытия», я вытащил сам, заодно подумав, что у никого из тех, похоже, нет огнестрела, значит угроза по сути снята. Тут и двое последних «демонов», завидев лезвие в моей руке, стали пятиться.

У одного, впрочем, пока что оставался нож. Он попробовал пырнуть меня, я коротко ударил ребром ладони по его кисти сбоку. Не слишком удачно, лезвие его ножа скользнуло по моим наручным часам, отчего они заиграли будильное «Нас утро встречает прохладой» и сломались. Может, поэтому я чиркнул трофейным ножом возле его лица, намекая, «не зли меня», а получилось так, что отхватил ему полноса случайно. И тот боец уже не боец, выронил свое оружие, плачет, жалуется на меня небесам.

Последний функционирующий бандит откровенно собрался дать деру. Я успел ухватить его за ворот рубашки, но он сумел выскользнуть из нее и улепетывал, поблескивая какое-то время лопатками, опять-таки похожими на крылышки общипанной курицы. Единственным наказанием был для него шматок грязи, которым я зафитилил вдогонку, – слышно было, как у него рванул пердак от страха.

Четверо пострадавших стонали и переживали у забора, совсем уже безобидные. У одного из них в сумке я нащупал шприц-пистолет – они, похоже, собирались усыпить меня и привезти куда-то просто как тушу. Работают на черных трансплантологов? Допросить, что ли? Я взял одного из тех за ухо, похожее на пельмешку, и слегка покрутил. Но прежде чем задать вопрос на засыпку, почувствовал мокрое и липкое на пальцах – ухо, что ли, оторвалось.

Но вот из темноты ко мне подвинулся шестой, которого я ранее не видел, на две головы выше предыдущих, даже выше меня, блеснула холодом вороненая сталь ствола и высветились ядовитой желтизной зрачки. Это исполнение приговора. И Отче Наш не успею прочитать, как попаду в лучший мир.

Однако с воем полицейской сирены в глаза ударил плотный свет фар. И шестой исчез. А на меня, наставив стволы, принялись орать трое коротышек-полицейских в фуражках с высоченными тульями, которые им придавали вид петушков. Где ж вы раньше-то были?

Мне вывернули руки, ткнули носом в грязь, пахнущую скисшими фруктами, и защелкнули сзади наручники. Еще одно воздаяние за Путри, надеюсь, последнее. Нет, зря понадеялся. Меня выпрямили и обильно прыснули в глаза перечным спреем. Зачем, дебилы? Позаимствовали идею у жирных американских копов, у которых задница в штаны не помещается? Нет чтобы самим что-нибудь придумать. Я почти что отключился от адской боли – это вам, блин, не крохотные кулаки шоколадных братишек. Она не только разрезала глаза, но и пластовала весь череп, как огурец.

Полностью пришел в себя только в полицейском участке. Причем приходил в себя как-то по частям. Вначале включился стрекот цикад из-за окна и шум пропаренного воздуха, который толкли лопасти вентилятора. Затем почувствовалось распирающее давление глазных яблок, готовых лопнуть, потом увидел лампу, которая лила свет – желтый и противный, как моча из бутылки, куда писают в местных трущобах по причине отсутствия ватерклозета. Потом увидел купол облезлой головы, на которую сливался свет. Это какой-то полицейский чин с лысиной, похожей на след от копыта. Потом обозначились гекконы на стене, которую забрызгали капли света-мочи. Наконец, давление в своем мочевом пузыре – возраст, как-никак, напоминает о себе.

Полицейский чин говорил со мной на «пиджине», малайском с добавлением китайского, испанского и английского. Официальном языке Технонезии, населенной преимущественно яванцами, бангладешцами, филиппинцами, латиносами всякими. Тонкоголосой скороговоркой, словно бы натянутой на крылышки насекомых.

– Кто тебе позволил бить и калечить наших людей? Думаешь, что ты такой большой и толстый, что тебе все можно?

И чего они все привязались к моей толщине? Не так давно, лет пятнадцать назад, я был просто высокий, стройный парень около сорока, копна волос, в которой пальцы застревали, почти что «кубики» на животе. А потом старость подкинула мне лишних полсотни кило и авоську прочих печалей.

– Начальник, неужели вы думаете, что я один напал на шестерых человек? Я что, похож на шестирукого Шиву?

– Положим, шестого мы не видели. И у тебя был нож. У тебя. Этим ножом ты несколько раз продырявил молодого мужчину, которому надо кормить большую семью, но расходы на лечение навсегда погрузят ее в нищету. А другого молодого мужчину ты лишил способности иметь потомство, и некому будет заботиться о нем в старости. Однако тебе, злодею, и этого показалось мало, ты еще разбил ему голову об забор, как орех. А третьему юноше сломал руку, напрочь, так что кость торчит. Еще одному молодому человеку ты по-садистски отрезал нос, чтобы насладиться его мучениями, физическими и психическими, ведь новый нос, скорее всего, ему не по карману. Но и этим ты не удовлетворился, демон, и вдобавок разорвал ему ухо. Их неутешные сестры и матери плачут сейчас, они почти в истерике, потому что не в силах помочь. И кто позволил тебе резать и мучить наших людей ради своего удовольствия?

– Господин офицер, для меня наслаждение – тарелку пельменей умять, а не отрезать носы и отрывать уши. Уж не говорю про то, чтобы лишать кого-то детородных функций. И что вы заладили про «наших» людей? Я тоже ваш, я за дружбу народов. Мы вообще интернационалисты и песни у нас соответствующие. Вот послушайте, из нашего кинофильма «Цирк» – мне ее дедушка пел, когда я был маленьким. Тулпарым шункырым, Инде скла син-тын. На-ни-на, на-ни-на, Генацвале патара. Нахт из ицт фун ланд бис ланд. Кинд кенст руинг шлафен. Хундерт венг фоим ланд. Алле фар дир офн. Упомянутым мамашам посоветовал бы дать сынкам правильные морально-нравственные ориентиры, пусть нападают на богатых, а не на бедных, хотя, конечно, тогда вместе с носом и голова улетит. Сестричек-истеричек лично могу научить методам первой помощи – как вкалывать обезболивающее и накладывать шину. Притом никаких щипков за попку, обещаю.

– Издеваешься, да? Даже и капли раскаяния у тебя нет, наглый иностранец.

– Как же нет. Есть у меня раскаяние. Особенно сочувствую тому, который промеж ног заработал. Я когда в десятом классе был, мне тоже один первоклашка вдруг как врежет ногой по яйцам, ни с того ни с сего. Но эти ребята первые начали. Это они демоны, ракшасы, шайтаны, ибн Харам, а не я.

Прошло двадцать минут такого разговора, в ходе которого я не смог ни уболтать, ни расположить к себе грозного поца со следом от копыта сатаны на макушке. Под конец я не выдержал давления выпитых банок пива и обмочился. Позор. И не только.

Тогда полицейский подошел и вмазал мне, точнее отвесил пощечину. Но как-то дежурно, без страсти, без огонька. Совсем не та плюха, которые мы видим на соревнованиях по пощечинам, когда люди валятся под стол без сознания. Впрочем, звон, который пошел от моего лица, полицейскому понравился, поэтому он повторил. А я, как говорится, подставил другую щеку. А потом снова первую. И опять вторую. Господин полицейский сыграл гамму на моих щеках, но после исполнения «до-ре-ми-фа-соль-ля-си» приустал и, немного пройдясь, сел. Было видно, что лужа мочи на полу его не мучает, раз он спокойно по ней прогулялся, оставляя затем мокрые следы по всему кабинету.

– Я позабочусь о том, чтобы остаток жизни ты провел в тюрьме, старый дурной иностранец со слабым мочевым пузырем. Может, у тебя и прямая кишка тоже кривая? Я гарантирую, что тебе наша тюрьма не понравится. Там тесно и душно, много клопов и блох. В туалет там выводят раз в сутки, так что будешь гадить под себя и купаться в том, что ты навалил. А еще тебя будут дуплить по пять раз в день местные носороги.

Блин, и ведь упечет же. И эта самая заднепроходная любовь тут распространена даже на воле, не только в каталажках. Девки ищут платежеспособных клиентов по барам и отелям, к ним присоединяются и леди-бои, а остальная молодежь пердолит друг дружку из-за бездуховности так, что аж дым идет. Днем-то ладно, я любому «местному носорогу», если что, пиписку быстро оторву. Но, получается, придется не спать по ночам, пятую точку свою караулить?

– Дальнейший разговор только в присутствии консула и адвоката. – Мой голос, прямо скажем, прозвучал не гордо, а довольно плаксиво.

Допрос, наконец, закончился, и меня уволокли в «обезьянник», звенящий от кровососущих насекомых, вонючий, разрисованный по стенам всякими извращениями – при помощи пальца, вымазанного в дерьме.

Кажется, все. Эта Путри, тощая как мартышка, зверушка с шелковистой кожей, была заброшена в мою жизнь, чтобы та побыстрее закончилась. В душной, тесной и вонючей тюремной клетке. Я же чувствовал задницей, что добром эти встречи не кончатся! А все равно вел себя как дебил-мотылек при виде свечки – лечу, лечу, обнять тебя хочу.

И вообще, зачем я здесь?

Полгода назад меня выловили из Средиземного моря, неподалеку от Лазурного берега. Утопленного как будто, однако затем ожившего. А потом я удивил господина Чу Чун Шена знанием всего мирового судоремонта, всех китайских династий и умением заглотить полный стакан водки за один прием.

Как раз организовывалось судоремонтное предприятие «Чжен Хэ Маритим», оперирующее в восточной части Индийского океана и западной части Тихого, и специализирующееся, в первую очередь, на ремонте судов прямо в море. Названное с намеком, в честь того китайского товарища, которому не мешали бубенцы между ножек и который пересекал океаны до всяких Колумбов и Васек да Гама, не имея никакого желания пограбить, в отличие от европейцев, а лишь для того, чтоб показать хорошие китайские манеры и искусство чаепития.

Главным тут было – непосредственно в море, без долгосрочного и дорогостоящего выведения судна из эксплуатации и постановки его в береговой док. У «Чжен Хэ» было немало ремонтных судов и два больших плавучих дока по триста метров длиной. Помимо Китая, конторы в России, Индии, Вьетнаме, на Филиппинах и в Технонезии. Мне предложили возглавить службу безопасности в технонезийском филиале. И уже казалось, что жизнь, пусть и на старости лет, налаживается. Это ж логично, не наладилась в начале, значит, наладится в конце. Должно же хорошему человеку, наконец, повезти.

Хотя, с чего я взял, что я хороший и что мне должно под конец повезти? Десять миллиардов таких же «хороших» болтаются, как говно в проруби, всю свою жизнь. И их предки болтались, начиная с неолита, несмотря на изобретение колеса и паруса. И их потомки будут болтаться, если даже появится сортир с нуль-транспортировкой фекалий в другую галактику.

Думал, покручусь пяток лет в этой самой Технонезии, в духоте, да не в обиде, поднакоплю деньжат и на пенсию куда-нибудь, в средней полосе России, подальше от разбухающего как Левиафан океана. Пить чай с малиновым вареньем и слушать, как храбро трещат полешки в печурке, отгоняя холод, и глядеть на белый снежок под березками. Как хочется зимы, хрустящего наста под ногами, солнца, играющего на сосульках, хочется увидеть тысячи брызг солнца на тысячах ледышек, хочется похрустеть квашеным огурцом из бочки, естественно употребив перед этим ледяной водочки из запотевшей стопки. Хочется воскресным утром подойти к церкви и почувствовать, как ее золоченные дерзкие луковки тянут мою душу вверх, к небесам, где я пока что не был, а она, возможно, уже побывала… Может, даже поджениться успею, без особых затей, на дамочке сорок плюс. От нее ничего, по сути, не будет требоваться, разве что не скандалить по утрам и попадать по габаритам в дверной проем.

Но обезьянка Путри запрыгнула на мою ветку и сломала ее, потому что та оказалась, вопреки моей наружности, тонкой и сухой. Хрен мне в сумку, с перцем, а не домик с малиной. Но, по-любому, если только я выйду из застенка в живом виде, то, не медля, беру билет на самолет и лечу к чертовой матери. Клянусь своими подгнившими потрохами! Пусть хотя бы охранником в сельском магазине, только не у проклятого экватора, а на шестидесятой параллели, в родных краях.

С этой мечтой я задремал из-за истощения всех психических и физических сил.

И во сне я гулял по своему телу вместе с какими-то серебристыми бабочками, как будто даже ощущая отдельные клетки, и на пальцах словно катались шарики белковых глобул. Эти клубочки раскручивались, я чувствовал тоненькие вибрации водородных связей и гудение вандерваальсовых, постигал структуру гидроксильных и карбоксильных групп, как «уголки» и «зигзаги». Я осязал пульсации ковалентных связей и клещи ионных, дрожащие бугорки полимерных диполей, зыбкие кольца супрамолекул.

Ощущал и пластиковую переборку камеры с ее плотно упакованными в цепочки атомами углерода, и металл решетки с потоками электронов, омывающими кристаллические узлы, колечки ароматических соединений, источаемых ментоловой сигаретой, которой, наверное, дымил кто-то с той стороны решетки. И вонючий «обезьянник» казался мне обителью тайн и чудес.

Этот «урок естествознания» закончился, когда меня пнули в бок и рядом появился какой-то полицейский, метр пятьдесят вместе с фуражкой и каблуками. При вставании с деревянного топчана, пропахшего по́том и мочой, заныли все кости, заболели все суставы и зачесалось между лопаток; может, я уже подхватил чесотку. Говорят, к местным клещам добавились трехмиллиметровые твурмы – созданные искусственным путем, но дырявящие кожу и пьющие кровь, как настоящие вампиры.

– За тобой пришли, толстый, – пропищал полицейский, – внесли залог. И вообще там все серьезно, мой начальник не смог отказать. Кто бы мог подумать, что у жирного неопрятного мешка вроде тебя имеются такие друзья.

И буквально через пару минут я, со свистом вылетев из полицейского участка, оказался внутри роскошного лимузина. Очень крутого, которому не требовался человек в виде водителя, его имитировал биомех в красивом кепи. С мягким шипением дверца отделила меня от наружной духоты, сырости и хора кровососущих насекомых. Я попал туда, где царила сухая освежающая и успокаивающая прохлада. Приятно, но ненавязчиво меня облекала сочащаяся отовсюду музыка – стиль бачата, кстати, всегда мне нравился. Длинноногая девица – такая лакированная, глянцевая и надутая в нужных местах, что я подумал, не кукла ли это тоже, прилепила трансодерм к моей коже в районе сгиба на локте. Гибкий экранчик на нем показывал, как входят в мою кровь успокоительные, анестетики и антигистамины. Аэрозоль из одного флакона успокоил глаза. Прыск из другого охладил и стянул отек на разбитой губе. Еще пару прысков, и мои щеки перестали помнить, какую музыкальную гамму на них сыграл господин начальник. По моей просьбе «кукла» прыснула мне серебристым спреем между лопаток – там тоже стало хорошо и не чесотно.

– Какие планы на будущее, господин Кид Иванович Пятницкий? – спросил кто-то из-за спинки кресла в передней части салона.

– Линять отсюда, господин N, как можно скорее – такие планы на будущее, – честно признался я неведомому собеседнику. – Подальше от всех местных принцесс, бандитов, полицаев и прочей каки. И работодателя заодно. Как-нибудь без них проживу.

– Здесь тяжело, но будущее именно здесь, – сказал пока невидимый собеседник.

– Да ну, а я и не знал.

Собеседник неожиданно разразился спичем.

– Париж парализован интифадой, Лондон до основания заражен самопрограммирующейся вирусной заразой из Портон-Дауна. Симспейс и виртуальная реальность убили Голливуд, в Лос-Анджелесе сто банд правят бал, словно это Гватемала. Оценив рост безвозвратных «токсичных» кредитов, нью-йоркские банки перелетели в Шанхай. От Детройта остались одни руины, как и от большинства промышленных центров Запада. В Берлине и Стокгольме, некогда славящихся велфером, неимущие давно улетели через эвтаназионные центры на небеса, точнее, в смеси с люцерной, древесной щепой и соломой превратились в компост, пригодный для выращивания овощей. Два африканских «человеческих прилива» размыли Европу – можно сказать, пришла ей ответка и за работорговлю, и за жесткач в колониях. Потомки работорговцев изведали силу лучевых ассегаев. Наци-оазисы вроде Бранденбурга отгородились десятиметровыми заборами под электрическим током.

А мужик-то склонен то к длинным сентенциям, как профессор, которого гонят из всех универов за приставания к студенткам. Я пару раз встречал таких «ученых» в кабаках, но они были бедные и все норовили хлебнуть на халяву. Мне вот подряд десять сложных слов не произнести, чтоб не запнуться и не прибавить пару слов-паразитов вроде «ну», «э» и какое-нибудь популярное междометие на букву «б».

Но этот спич до боли напоминает вещание левого сервака, именуемого «Голос Че», не там ли подвизается мой собеседник?

– Если я сейчас слушаю не «голос Че», тогда вы, наверное, реинкарнация Ноама Хомского?

Но мужик на меня не особо реагирует – и в самом деле, как смею я прерывать хозяина лимузина, длиной с вагон, и владельца телочки, у которой ноги до потолка.

– В общем, бежать вам некуда. На Западе из вас сделают компост. А на вашей родине в очередной раз «оттепель» и «перестройка».

Да это я без тебя знаю, открыл Америку через форточку. Оттепельщики удачно приконнектились к народному мозгу, хорошо залили в него – мол, зачем нам «противостояние со всем цивилизованным миром», и, дескать, всю духовность придумали церковники и политруки. Так что, народ русский, незачем осваивать тебе тундру, океаны и космос, поделись на четыре гендера, двадцать сексуальных ориентаций, сотню сект, и осваивай франшизы известных брендов. Конечно, есть надежда, что у меня на родине попузырится и перестанет, но, может, перестройщики опять устроят полный кирдык и тогда «цивилизованный мир» нас отвампирит по полной.

– А в будущее, друг мой, может попасть далеко не каждый. 3d-принтеры и наноассемблеры вытесняют продукцию корпораций, производимую массовыми партиями ради захвата рынка. Но радоваться преждевременно, самый дешевый и простой труд оказался куда более устойчивым к новой технологической волне, чем специалисты, владеющие компьютерным дизайном, системным программированием и атомным силовым микроскопом. Вы что, любитель простого и дешевого труда на благо чужого дяди?

Да, в курсе я. Все, что ты есть, голова, руки, даже потроха и гениталии, все, что ты делаешь и то, о чем ты думаешь, является для кого-то товаром и источником прибыли. И что толку от таких знаний? «Кто умножает познания, умножает скорбь», – так ведь у старика Екклесиаста.

Глянцевая девушка поднесла к моим губам напиток, состоящий из разноцветных пузырьков, – по ощущениям что-то алкалоидное; надеюсь, не стрихнин.

– Простите, сколько я вам должен за лекцию, которая, в принципе, мне понравилась, несмотря на длинноты, и, вообще, как вас зовут? Джинн Хоттабыч?

– Зовите меня Обличителем. Мне не нравятся имена, больше чем из одного слова. Платону не нужна фамилия, Аристотелю тоже. Пускай каждый носит то имя, которое заслуживает, не ссылаясь на отцов и дедов – Пачкун, Вонючка, Потаскун, Жадина, Гадина. И пока, господин Обжора, вы мне нисколько не должны. Я даже готов уладить с помощью материального вознаграждения ваш конфликт со злыми обезьянами из банды сутенеров, который, кажется, возник из-за одной потаскушки. О вас забудут.

Обличитель – вроде какой-то богатый тип, который появляется то там, то сям в странах третьего мира, то в одиночку, то вместе с эскадроном смерти, то толкуя о свободах, то о справедливости. Часто кому-нибудь отрывая руки и ноги за несправедливости и утеснения – и публике такое нравится. Хотя этот борец за справедливость и свободу должен, по идее, начать с себя и своих коллег по владению большим баблом.

– Я давно не верю в фей, зубных, ручных и так далее, и даже в Деда Мороза. Что чисто конкретно вам от меня нужно, господин Обличитель-Расчленитель?

– Только одно. Остаться здесь, никаких попыток побега, ничему не удивляться и идти смело вперед. А если попробуете удрать, то вряд ли доберетесь до аэропорта.

Ну, наконец, добрались до сути.

– Тогда вы меня пришьете? Бжик, и мозги на асфальте. И голова, которой бы корону, мячом футбольным стала солдафону. Вальтер Скотт прямо про меня писал.

– Нет, конечно, не я. – Он даже засмеялся и было что-то механическое в его смехе. – Это они вас тогда. И не думайте, что этих шоколадных малышей не хватит на вас. Гигантов-китов били примерно такие же коротышки на утлых вельботах. И, пожалуйста, верьте в себя, господин Пятницкий, в вас много чего заложено.

– Мне как будто приказали мочиться против ветра.

– Это лучше, чем делать под себя. Так что вас ждет много интересного.

– Обычно, после таких слов, сообщают об увольнении.

– Возможно, и вы уволите кое-кого власть имущего в этом мире и продырявите несколько очень больших денежных мешков. А теперь до свиданья, Кид, так сказать, Иванович.

– И что, вы даже не подвезете меня?

– Нет, это не входит в стоимость услуг. Не пожалейте пару тысяч рупий на е-бус, чтобы не встретиться снова с бойкими ребятами, готовыми понаделать в вас дырок, не предусмотренных природой. В следующий раз они могут оказаться порасторопнее.

Длинноногая куколка приложила к моим губам свой пальчик с ногтем-экраном, на котором как раз мелькал восклицательный знак. Типа об этой встрече помалкивай. Или случатся неприятности, по сравнению с которыми сегодняшняя заморочка будет казаться детским утренником.

– Э, постойте, мистер Обличитель, откуда вы вообще обо мне узнали? Что я Кид Иванович Пятницкий и что я обоссался в полицейском участке? Откуда такая нечеловеческая проницательность? Вы что, ангел? Надеюсь не тот, который немножко свалился с небес и которого кое-где у нас порой зовут сатаной. Я вам не Фауст и не Маргарита!

Но я был уже снаружи, в сырой мгле, которая и поглотила мои вопросы. А последнее, что я услышал от таинственного господина Обличителя, было: «Мы еще увидимся». Кстати, о том, что я обоссался, можно было догадаться и по состоянию моих элегантных брюк Версаче. Вру, конечно, какой там Версаче, обычный контрафакт, как и все тут, в Технонезии.

Четырнадцать лет назад. Сельва

Флория Инвайя любила чащу после дождя. Сельва из темного сырого ада превращалась во дворец богини плодородия, которую зовут почти аналогично – Флора. С лесного полога еще падала толстыми струями накопившаяся вода, но длинные руки солнца, пробившись сквозь крону, превращали ее в жидкий свет. Казалось, вода, не долетая до земли, становится крыльями бабочек, которые радужными бликами разлетаются под тенистыми сводами леса. Брильянтовыми ожерельями светилиcь капли, что застыли на паутинах, сотканных пауками-золотопрядами. Мелкие птицы живыми огоньками подлетали к цветам, чтобы напиться воды, застывшей в гибких объятиях пестрых лепестков. Стрекот птиц и крики животных, даже вопли капуцинов не казались назойливыми, а создавали чудесную симфонию жизни, недолговечный подарок вечности.

Но приобщение к радости бытия оказалось на этот раз недолгим. Невозмутимый Монтальво, слушая очередную меренгу, льющуюся в его слуховые каналы из встроенных в височные кости динамиков, показал пальцем наверх.

Он прав – разорванная солнцем и разлетевшаяся облачность обнажила чистое небо, упорно смотревшее на поверхность сквозь кроны деревьев. С подъемом группы на перевал растительность становилась все реже. Сквозь дыры голого неба на них пялились из космоса выпуклые глаза хищников. Надо торопиться, хотя с утра не было ни минуты отдыха. После неудачной морской операции, когда погибла половина отряда, они бегут уже третью неделю. В юкатанских карстовых провалах можно было легко укрыться, но в этих норах нечего есть и там их отряд был бесполезен. Кроме того, там постоянно возникало странное ощущение удушья, как будто против них применяли газ.

Из последних сил надо гнать вперед. Перейдем через гребень, спустимся в долину, густо заросшую лесом и подлеском, тогда и устроим привал. А неподалеку от нее болота с тростниковыми зарослями. Монтальво знает их, как свои пять пальцев. За болотами городок Мерида, с его подпольной, но вполне уютной «лежкой» и своим человеком в полиции, который предупредит, если что, об облаве.

Несколько раз по пути они попадали под удары автоматических огневых точек. Ленчо подорвался на мине в пяти шагах от нее. Несколько секунд он неотрывно смотрел на свои оторванные ноги, а потом умер и удивление застыло на его лице. Затем они потеряли двух человек, когда ударный дрон высмотрел их сквозь листву своими инфракрасными камерами. Пако Монтальво нес на себе раненую Чело десять километров, пока она не отошла. Но он нес ее, мертвую, еще два часа, пока Гарсия не встряхнул его и не сказал: «Хватит, Пако, отпусти ее. Чело ушла к ангелам, а мы будем мстить за нее». Их осталось четверо. Монтальво, Гарсия, Лало Престес и она. Флория Инвайя.

Ждать темноты нет смысла. Инфракрасные камеры дронов так или иначе разглядят их здесь. Монтальво, который шел впереди, но в пределах видимости, показал жестом – привал. Он мастерски делал обвязки из листьев и веток, которые заткнут за пояс любой самый навороченный камуфляж армейских снайперов. И после недолгого привала они стали похожи на движущиеся кусты, оживленные лесными духами, богиней Флорой и богом Фавном.

Вот они достигли гребня и начали спуск. Монтальво ненадолго задержался наверху, наверное, хотел получше обозреть местность, и тут выстрел снайпера сразил его. Лепестковая пуля пролетела по спирали сквозь тело и вынесла наружу разорванное сердце. На лице у мертвого Монтальво не запечатлелось страдания, скорее наоборот. Ведь Чело забрала его к себе. Старый Пако Монтальво был самый опытный в отряде. Жесткий, как все гватемальские товарищи; ведь они воюют уже несколько поколений, со времени геноцида индейцев при президенте Риосе Монтте. Воплощение мести, он помнил все страдания народа майя от эпохи конкисты до наших дней.

У нее самой, еще прадед, Хесус Инвайя, был команданте в Революционных силах Колумбии, в ФАРК. Они будут бороться и дальше против тех, кто превращает человека в вещь, которую можно использовать и выбросить.

Теперь командование группой взял на себя Лало Престес. Он молодой, но лет десять сформировался как боец. Тогда крестьян Юкатана подсадили на семена корпорации «Медуза», что дают всходы, нечувствительные к вредителям всех видов, поначалу даже бесплатные, но совершенно стерильные. Потом пришел черед платить за новые семена, и снова, и снова, все больше, так каждый год. Да еще стерильные насаждения уничтожили всех «конкурентов» в мире культурных растений; вместо них на полях уже ничего не росло. Кто не мог платить корпорации, тот вылетал в трубу и, превратившись в живую плантацию органов, шел выращивать в себе почки и печень на продажу, а его земельный участок отходил «Медузе». Лало собрал группу, которая положила этому конец. Полиция, армия и наемники «Медузы» пять лет носу не показывали на территории сто на сто километров.

Народная Республика Юкатана, так она называлась. Сюда приезжали многие бойцы из Гватемалы и Сан-Сальвадора, и Гондураса, и из Колумбии, как сама Флория, чей и отец и дед были убиты эскадронами смерти, когда воевали за свою землю, которую латифундисты забирали под плантации кофе. Оба были убиты предательски, после лживых перемирий, которые объявляло правительство по совету хитрозадых гринго.

Лало Престес даже не увидел, а почувствовал сквозь листву вражескую снайперскую пару и достал ее гранатой из подствольника. Он сказал товарищам, что прикроет их и чтоб они поскорее спускались в долину. Они слышали, как Лало отстреливался наверху, а когда его винтовка смолкла, были уверены, что он погиб. Но спустя несколько километров он вышел на них, кровь на ладонях и на плече. Одна пуля прошила его насквозь, не задев органов, и трофейные боты-интрамедики, взятые из крови убитого врага, быстро заштопали его. Он сказал, что двух рейнджеров прикончил своими руками и перебросил товарищам трофейные обоймы для винтовок. Сказал, что враги были практически невидимыми, благодаря камуфляжу из метамерных материалов, и очень быстрыми, благодаря экзоскелетам. Что с ними технозоиды, похожие на игуан или крокодилов, только перемещающиеся на скорости под сто километров в час – причем по сельве. Судя по нашивкам рейнджеров, это – панамериканский спецназ, натасканный в Институте безопасности Западного полушария, что в Джорджии, США, и сейчас действующий под эгидой ООН.

А потом Флория заметила на листьях блестки, похожие на иней, это были вражеские глаза, микрокамеры. За отрядом наблюдали. Они предприняли рывок, чтобы выйти к узкой речушке, петляющей в низине, но когда переправились через нее, стало ясно, что рейнджеры – и впереди, и сзади, и по сторонам. И враги стягивают петлю. Но Лало успокоил всех, сказал, что знает, как проскользнуть между врагов и добраться до болот. И вдруг она заметила на лбу у Гарсии красное пятнышко от лазерного прицела. Флория крикнула: «Ложись», но прежде чем звуки вышли из ее горла, красное пятнышко превратилось в багровое, а сам боец упал. Она потом проклинала себя миллион раз, что не сумела спасти самого младшего из отряда.

Рейнджеров они не видели, хотя те подобрались совсем близко; лишь отблески, словно несомые ветром листья – все враги были в метамерных «невидимках». Лало Престес завалил нескольких из них, а потом решил прорываться и повел людей через неглубокий овраг, заросший по сторонам мальвовыми кустами, над которыми густо роились бабочки-монархи. Когда показалось, что враги остались позади, что-то бросилось на Лало. Это была ловушка со сжимающейся сетью из мономолекулярных мускулов. Он был спеленат, сдавлен и не мог произнести ни звука. Но Флория знала, Лало Престес хочет, чтобы она шла дальше. Обернувшись один раз, она увидела, как появившийся технозоид прокусывает тело Лало своими титановыми челюстями.

Пулеметная очередь заставила ее прильнуть к земле. Она видит, как неподалеку от нее ползет змейка, извиваясь своим изумрудным изящным телом. Флория Инвайя вскакивает и бежит за ней. И останавливается около сенота – глубокого провала в карстовом грунте. По ней уже не стреляют, улюлюкают и глумливо кричат вслед: «Не торопись, chica, отдохни с нами, мы тебя помассируем в разных местах». А она, подбежав к краю сенота и раскрыв руки, как крылья, прыгает вниз. Сейчас все земное закончится. В светлом мире ангелов ее ждет Лало, там больше не будет борьбы за счастье, там они победили…

Однако тонкая паутинка паука-кругопряда остановила ее и подбросила вверх. Через мгновение Флория продолжила падение, но следующая паутинка будто снова остановила ее.

Паутинки останавливали ее тело, бросая его в небо, но она все равно упала – и зеленая гладь воды сломала ее кости…

Рейнджеры достали ее из сенота – им нужно было сфотографировать тело для получения премиальных. Когда они поняли, что она еще жива, то изнасиловали ее, а затем прострелили ей голову и ушли.

Эта пуля не убила Флорию, и ее не успели сожрать звери. Через несколько часов ее залитое кровью тело нашли местные индейцы-майя. Деревенский фельдшер, попутно являвшийся знахарем и шаманом, понял, что ее душа цепляется за плоть и не хочет заканчивать свой земной путь. Он отнес Флорию к поющему кресту и стал исцелять от имени змееволосой богини Иш-Чель, первым делом залепив все раны глиной. Он призывал на помощь четырех носителей земли и неба – бакабов, чтобы они помогли ему вернуть душу полумертвой женщины. На пятый день иной мир перестал вытягивать душу Флории из тела, тогда ее отнесли в селение. Она пришла в себя через неделю, а через месяц снова начала ходить. Лицо ее было обезображено шрамами, многие кости черепа имели трещины, правый глаз наполовину выпал из раздробленной глазницы.

Добрый падре, который помогал несчастным по всему побережью, отвез ее в своем пикапе в Рио-Лагартос, где работал знакомый ему хирург с Кубы по имени Селесто. Власти несколько раз арестовывали кубинского доктора, но доказать, что он занимается незаконной практикой, так и не смогли.

У Селесто был «кабинет» на местной скотобойне. Там он ввел в кровь Флории раствор на основе пропиленгликоля, содержащий микромашины-васкулоиды, охладил ее тело и принялся собирать снова ее лицо, заменяя титановыми пластинами утраченные участки черепа и скрепляя неодимовыми скобами раздробленные. Неправильно сросшиеся кости ног и рук он ломал снова и заставлял их срастаться максимально быстро с помощью электростимуляции. Поврежденные участки кожного покрова он удалял, замещая их синтетикой, тем временем клонируя собственную кожу Флории на коллагеновой матрице. Он не восстановил ее лицо таким, каким оно было до ранений, а сделал его более европейским, учитывая, что это будет ей необходимо, чтобы выжить. Он ввел в ее тело команду интрамедиков, извлеченных из убитого бандита, лежащего в местном морге. Этих наноботов хакнул и настроил помощник Селесто – некий Хулиан по прозвищу Эль-Маго. Молекулярные машины должны были исследовать весь организм Флории, находя и уничтожая патогены.

Когда Селесто вывел Флорию из искусственной комы, она посмотрела в зеркало и сказала: «Это уже не я, но такая мордашка пригодится для мести». Она попросила Селесто высветлить ее кожу и поставить ей голубые линзы. Как у немалого числа колумбийцев, ее предки были родом из Восточного Средиземноморья, из числа сирийских христиан, которые спасались в Новом Свете от очередной резни, устроенной османским султаном при полном благоволении его западных друзей. И внешне отличались от метисов и мулатов, наиболее типичных для этой части света.

Кубинец высветлил кожу Флории при помощи натуроподобных пигментов. Линзопроекторы на ее зрачках теперь выдавали информацию о любом объекте, которую она, через поставленный Хулианом нейроконнектор, могла мысленным усилием запросить из теневой сети. Он также позволял ей подслушивать и дешифровывать любые разговоры, ведущиеся в радиусе полукилометра по мобильной связи. Через месяц Флория распрощалась с кубинским доктором – и тот не взял с нее ни гроша. А несколько недель спустя ЦРУ наняло киллера для Селесто – убийцу привезли к доктору под видом раненого повстанца.

Эль-Маго с помощью нейронной сети помог Флории опознать некоторых из тех, кто убивал ее товарищей. Двое из них отдыхали «от трудов праведных» в курортном Канкуне: лейтенант Дауни и сержант Карвальо, числившаяся по документам женщиной. Флория Инвайя отправилась туда не только с новой внешностью, но и с документами на новое имя.

Лейтенанта Дауни встретил заостренный кусок арматуры, когда он выходил из машины неподалеку от ночного клуба. Металл, пробив артерию, застрял в его шее, и он захлебнулся собственной кровью. Сержант Карвальо тем же вечером получила шилом в ухо, когда поднималась с подземной парковки в отель. В обоих случаях камеры видеонаблюдения не смогли зафиксировать внешность преступника, потому что были засвечены обычной лазерной указкой. Та, кто совершила это двойное убийство, сожалела лишь о том, что две гадины умерли слишком быстро.

Далее путь Флории пролег в Пуэрто-Авентурас, где она рассчитывала поквитаться с еще одним рейнджером. Однако там ее планы переменились, и она решила отказаться от мести шестеркам.

На курорте ее заинтересовал один богатый гринго – ближе к семидесяти, но тщательно омоложенный. Кожа без морщин, жировиков и старческих бородавок, насыщенная влагой и упругая. Под ней неплохие мышцы – пять километров бега каждый день и минимум километр в гидротренажере. Интрамедики постоянно трудились в его теле, уничтожая вредную микрофлору. Проблема износа органов и обновления клеток решалась почти в «автоматическом режиме», микротрансплантатами клонированных тканей и инъекциями плюрипотентных клеток – улучшат все, что закажешь.

Когда Флория невзначай оказалась около него и позволила заглянуть себе в декольте, старичок, что говорится, поплыл. Оказался этот гринго, как она и предполагала, ученым, причем высокопоставленным, из руководства корпорации «Медуза». Вначале темнил со своими занятиями, но она сумела его разговорить. Старичок изголодался по признанию его великих свершений и качеству своего обновленного тела. Так что ее восхищенные междометия и активное хлопанье накладными ресницами отправляли его в нирвану.

Первый раз она не отшила его, когда он потянулся к ее телу, на острове Исла Мухерес – после сноркелинга – и его чистый не отягощенный высокой моралью разум потерял способность к критическому мышлению. А после Сиан Каана – она чертовски много знала о древних майя и других индейских культурах – Джордж Дирксен был просто околдован ею. На его вопрос насчет ее родителей, она просто ответила, что с ними давно не общается. То, что она не легкомысленная дурочка, Флория показала и глубоким интересом к работе доктора Дирксена, который ему очень льстил. Она сказала, что пару семестров провела в университете, а ушла оттуда, потому что не нашла спонсоров. Он видел, что девушка отнюдь не чайник в области биологии, и это только радовало его – наконец, поблизости человек, который может оценить его достижения во всех областях, от науки до секса. Ее вопросы заставляли выходить его из режима секретности или, точнее, трактовать рамки дозволенного максимально широко.

Прошло всего несколько недель и Джордж Дирксен с Флорией Инвайя, точнее, теперь Альбой Дирксен – в Эль-Пасо, штат Техас. Ведь там находится основное исследовательское подразделение корпорации «Медуза», одной из трех высокотехнологических Горгон. Центр имени Сиро Исии, похожий на огромную виноградную гроздь и названный в честь руководителя японской программы по разработке биологического оружия, который сделал много полезного после войны и для Америки.

И как-то, на вечеринке, посвященной крупной сделке между корпорациями «Медуза» и «Стейно», к ней подошел Джейкоб Бонакасси, вдохновенный создатель большинства масштабных симулякров, и сказал многозначительно: «Привет! Альба Дирксен, новая подружка старого разбойника Джорджа, если я не ошибаюсь? А не поработать ли нам как-нибудь вместе?» Флория поняла – он что-то о ней знает. И, вполне возможно, она несет в своем теле какой-то «маячок», который позволил этому типу опознать ее.

Глава II

Технонезия. Ветер

Перед тем зайти к Ману, я заскочил на базар – за теми мелкими ярко-желтыми бананами, которые он любит. Бананов на свете сотни видов, но Ман в них разбирается отлично, и его не проведешь.

Совсем недавно Технонезии вообще не было. Затем уровень моря поднялся – вроде из-за того, что в него съехал какой-то мощный ледник в Антарктике, а заодно целое стадо ледников в Гренландии, отчего та зазеленела как при Эрике Рыжем. Земли, на которых жили миллионы людей, оказались затоплены – и климатологи вещают, что это только начало. В какой-нибудь Бангладеш выбор у местных был вообще невелик – или утонуть в мутной воде, или дать себя вывезти в трюмах грузовых судов на искусственные острова, построенные на континентальном шельфе по подрядам ООН китайскими и вьетнамскими фирмами. По сути, это кессоны, на которые были угроханы миллионы тонн плакированной стали, заполняемые пенобетоном и укладываемые, как кубики, от дна до поверхности.

Технонезия – скопище искусственных островов, каждый на пару десятков квадратных километров, где все живут очень кучно и любой чих стоит денег. Я не говорю про канализацию, которая доступна только представителям крупного бизнеса. Средний класс за небольшую плату сдает дерьмо на механохимическую фабрику, где из него, пересоставляя молекулы, производят конфеты и чипсы. А простонародье делает дела в пакетик, как астронавты НАСА, а потом лично несет свое сокровище, чтобы вручить его морю.

Ну а базар – это то, что прилипло к Технонезии по окраинам. Часть суденушек-лавок приплывает и уплывает, но большинство стоит на вечном приколе, у одних срезаны надстройки, у других нет. Там сидят татуированные местные паханы, именуемые пемимпинами или капитанами, которые крышуют и снимают навар с торговли.

Сегодня из-за крепкого ветра суденышки беспрерывно колотят бортами друг друга – ветхие кранцы у всех почти стерлись в порошок. От стука, скрипа и скрежета изношенных бортов аж закладывает уши. А благодаря ветродую, сюда то и дело приносит мощный запашок рыбной гнили с находящихся неподалеку аквакультурных ферм – там кто-то издох в большом количестве из-за эпидемии. Многие торговцы на базаре и живут, и умирают. Если это индуисты или буддисты, то их, не отходя от кассы, сжигают во взятых напрокат железных ящиках. Пепел с обгоревшими костями бросают за борт, в воду, которой умываются и подмываются прочие обитатели базара. Умывающиеся и подмывающиеся потом и гадят туда же, за борт.

Вдобавок к гроздьям фруктов, овощей и гибридов, названий большинству из которых я не мог подобрать, и выращенных преимущественно гидропоникой, в чанах и на подносах копошились, дергались и мучились сонмы живых морских существа. Тут по частям и в целом виде существа сухопутные, среди них тоже живые и страдающие – в ожидании погружения в желудок. Особенно играли на нервах подвешенные головой на крюк змеи, в которых заливали воду, отчего они становились как колбасы и помаленьку издыхали. Я однажды парочку из них украл, вынес в рюкзаке, чтобы спасти – они неделю у меня потом дома жили. Лишь когда одна из них ко мне в постель заползла, так сказать, в знак благодарности, выпустил их на городской свалке, чтобы крыс ловили и радовались жизни.

Здесь и контрафакт в неисчислимых количествах, убивающий производство у некогда гордых владельцев брендов. Контрафактные роллексы и сваровски, версаче, саламандер и шанель. Контрафактные спинтронные процессоры, с такой тактовой частотой, чтобы выдержать вашего цифрового двойника, который будет за вас вести блоги и писать посты в соцсетях, отражающие «вашу яркую индивидуальность». Контрафактный графен – невидим глазу, но он точно в наличии; и из него можно сделать огромный экран, который, скомкав, легко положить в самый маленький карман. Контрафактные углеродные нанотрубки, с помощью которых можно построить действующую канатную дорогу от Земли до Луны. Все выглядит совсем как оригинал, работает точно так же, стоит в десять раз дешевле. Или в сто.

Пара дюжин плавучих лавок – и уже перед вами весь мир торговых марок, брендов и патентов. Вот на той лодчонке в полном комплекте достижения Кремниевой долины. Успехи северо-каролинского исследовательского треугольника, японской Цукубы и корейского Даедука на безвозмездной основе используются хозяевами двух-трех соседних лодочек, шлепающих бортиками по вонючей жиже. Пара папуасов без штанов инстинктивно понимает, что они ничего не должны Кремниевой долине и Цукубе с Даедукой, которые до этого высасывали мозги, знания и деньги со всего мира.

Делается почти все здесь же. На жидких механохимических фабриках – внешне это баки, наполненные белесой жижей, которая на самом деле является дисперсной системой наноассемблеров; из этой дурнопахнущей жижи родятся даже венеры милосские в натуральную величину. Или, так сказать, печатается на формативно-аддитивных 3d-принтерах, то есть тридерах, электричество для которых вырабатывают дизели-старички со списанных судов. Из-за них на базаре и без ветра всегда грохот и разговаривать можно, по сути, только жестами или по близкосвязи через боди-коннекторы. Вот ближайший принтак печатает сейчас королеву английскую; не настоящую, конечно, а секс-куклу.

И услуги тут, на базаре, предоставляются любые, например интимные встречи с теми самыми секс-куколками, уединиться с которыми можно рядом под тентом за небольшую плату. К тому же с большой скидкой, если у них оторваны руки-ноги или дырявая голова. В наличии не только английская, понимаешь, королева, но и Пусси Райт, президентша США, которая и в оригинале хороша, поскольку взлетела на этот как бы высокий пост прямиком из стриптиз-клуба на волне кампании #Nude Too. Все эти изделия, конечно, нелицензионные. Настоящую лицензионную Английскую королеву (ТМ) или Мадам-Президента США (ТМ) может заполучить себе в койку только достаточно богатый фраер.

Я, скажу по секрету, один раз прибег к услугам девушки, «сделанной по науке» из порошка. Бросил его в ванную, вначале возникла пена, словно при стирке, я уж подумал, что меня надули, как обычно. Но к ночи она там образовалась, будто Афродита. А после жаркой любви под музон «Раммштайна» – растаяла, что твоя Снегурочка. Если честно, я потом скучал.

На базаре легко воспользоваться и услугами квантового компьютера на основе сверхпроводящих кубитов, которого уважительно именуют – Кубит-хан. Это на вид большой бидон, напичканный проводами и фотонными чипами, на который работает большой холодильник, подпитываемый от четырехцилиндрового судового дизеля. Сейчас Кубит-хан выполняет по заданию одного мусульманского шейха расчет количества душ, имеющихся во всех высших и нижних мирах. Получается, что их в миллион раз больше, чем звезд. И, чтобы воплотиться в хоть каком-нибудь земном теле, начиная с уровня мышки, им надо ждать в очереди, в среднем, около миллиарда лет.

А я бы спросил у Кубит-хана другое – а существуем ли мы на самом деле? Ну, зачем Старшему Программисту расходовать энергию на множество существ, которые способны в своей массе только жрать, пить, трахаться, верить глупым басням и увеличивать энтропию во Вселенной? Не проще ли прогнать эту версию в тестовом режиме и удостовериться, что овчинка выделки не стоит? Кстати, то, что к нам до сих пор никто не прилетел на фотонном звездолете с другой звезды или на машине времени из светлого будущего, означает только одно. Нас нет. Скорее всего.

Конечно же, на здешнем базаре есть любой софт, от допотопных Виндоуз до искинов уровня «доктор разных наук» – причем все это хакнуто и скопировано теми же искинами, только дикими и вольными, живущими в теневой сети. Говорят, что искины берут за свою работу криптовалютой. Они на нее, дескать, кое-что покупают, к примеру, вход на платный порносайт для электронных субъектов.

Имеется на базаре и все необходимое для монтажа биомехов – карбоновые скелеты, артерии из дакрона, спинтронные мозги, сердцеподобные приводы, нервоподобные сервомеханизмы, синтетическая кожа в рулонах, искусственные мышцы в тюках и другие бионические устройства. В пластиковых пакетах, обложенных сухим льдом, продаются и мертвецы целиком или по частям, на сборку франкенштейнов. Как говорится – налетай, подешевело. Сидит сынок и продает своего папу. И не скажешь такому продавцу: «Чти отца своего», потому что от папаши не было толку при жизни, так, может, хоть сейчас принесет деньги в семью.

Кому надо – органы в сосудах Дьюара. Хит сезона, мужские гениталии XL с настройкой на пользователей-женщин. Успешно приживляешь с помощью прилагающегося иммуномодулятора к нужному месту и мстишь мужикам их же оружием. У феминисток это самый писк, ведь в уголовных кодексах большинства стран до сих пор нет наказания за изнасилование мужика бабой, даже групповое. Здесь и живые люди, играющие роль ходячей плантации органов: нос на продажу растет на боку, член на лбу, и так далее, как на картинах Пикассо; и никому не смешно, все давно привыкли. Здесь и эмбрионы, и клонированные органы, выращиваемые на трехмерных хитозановых подложках в больших банках – внешне похожие на чайный гриб. И споры, и семя, простое и генно-модифицированное, и сперма от нобелевских лауреатов под задорным рекламным лозунгом: «Ты уже хочешь от меня сына?» В-общем, все разнообразие жизни, в жидком азоте.

Даже имеются такие экзотические штуки, как генные векторы для сапиентации, то есть оразумливания обезьян, сурикатов и енотов. В рекламе указано, что сапиентированные еноты уже обокрали какой-то ювелирный магазин. Здесь спокойно продается то, за что владельцы патентов, крупные биотехнологические корпорации вроде «Медузы» просто стирают в порошок, если у них дотягиваются щупальца.

Здесь и такая запрещенка, как наркота на монотерпенах – в приклеивающихся к коже трансодермах. И цилиндрики глюкеров, и коннекторы к ним, похожие на пауков. Такой посадишь на шею, вблизи пятого позвонка, он мигом впился своими тонкими длинными ножками в твой нервный ствол, и ты на оплаченное время улетаешь в нирвану.

Полиция на базаре никогда не появляется, если только не начнется перестрелка с применением пулеметов. Поножовщина или единичный выстрел кому-то в затылок – для нее не повод. Особенно, если концы, точнее, тело в воду – местная рыбешка все быстро сжирает. Прирезать тут раз плюнуть: за место на базаре или по указанию чем-то недовольных пемимпинов. Да и орудуют головорезы, подосланные «Медузой» и прочими Горгонами, чтобы немного уменьшить количество диких конкурентов.

Кругооборот жизни, представленный на рынке, входил в мой мозг и почти полностью отключал мне сознание, превращая в мотылька и погружая в некий транс. То ли мне кажется, что я мотылек, то ли мотыльку кажется, что он – это я. Но все же я успел заметить, что за мной следят. Кто-то мелькает за спиной и исчезает, затем снова мелькает и исчезает, так что взглядом не ухватить паскуду.

Я так вращал головой, что пропустил тот миг, когда мимо прошел тяжело загруженный носильщик, перетаскивающий что-то похожее на саблезубого тигра, и прилично толкнул меня. Я едва не полетел в зловонную воду между двумя плавучими лавками. Едва удержался, но все же стукнулся котелком о фальшборт – ссадина на лбу нарисовалась приличная.

Между прочим, купил не только бананы, но и крис, малайский кинжал то есть. Традиционный, но самозатачивающийся. Продавец уговорил, показав жестами, мол, проверь, он – твой или нет. Если целое число твоих пальцев влезает в длину волнообразного клинка – значит, твой. Таки влезло, не смог отказаться.

Потом гидрорикша доставил меня к причалу самого острова, едва не утопив, когда попал боком под волну. Там меня подхватил рикша сухопутный – нелегальная генная модификация сделала человека похожим на кентавра, с нечеловечески мощными мышцами бедер. И скорость у него на скаку не меньше, чем у коняки. Впрочем, судя по сипению, исходящему из его широкой груди – сегодня приходилось преодолевать встречные порывы ветра, – жить ему оставалось недолго…

Видели бы вы Мана. Глаза у него мудрые, как у моего дедушки – в честь которого и назвали меня Кидом. Насколько помню, дед соответствовал значению своего имени – Коммунистический Идеал – далеко не всегда, уклоняясь то вправо, то влево. Большую часть его жизни занимали склоки с женой, скандалы с невесткой и выяснения отношений с новым начальством на работе (старое от него быстро избавлялось). Дедушка Кид был жестоко изранен на войне, пуля пробила навылет голову, когда он спасал каких-то гражданских во вражеской стране, и тогда, даже будучи раненным в мозг, он ухитрился отдать мирным свой паек. Шрамы на голове и груди окончательно делали Мана похожим на дедушку Кида.

Полное имя этого суматранского орангутанга – Хануман, в честь индуистского божества и по совместительству Царя обезьян. Его чуть было не грохнули деревенские, когда он сожрал несколько клубней маниока, нисколько не думая, что эта чужая собственность. «Почему собственно чужая? – наверное, подумал тогда Ман. – Ведь это выросло под деревьями, на которых мои предки жили миллионы лет».

Бедняга лежал на земле, избитый в кровь палками и закрывающий глаза от ужаса, в ожидании последнего удара, когда мимо проезжал известный зоолог. Он заплатил местным за маниок и забрал орангутанга в приют «Истана Орангутан». Приют содержится на пожертвования, вокруг пасется несколько НПО. Хануманом и десятком других больших обезьян заведует европейка Ингрид, белобрысая, как и положено, с неожиданно мясистыми чувственными губами. Ману она не очень нравится. Мне тоже. В глазах у нее только следование модному тренду. Если содержание Мана превысит смету, она усыпит его так же легко, как подбрасывает корм.

Контора господина Чу взяла шефство над Хануманом, естественно, из пиар-соображений, но, в основном, навещаю его я, как родственная душа.

Поздоровался с ним по-морскому – я научил, ему нравится «давать краба». Завтра мне надо уйти в море, сообщаю я обезьяну, меня неделю не будет.

Ман как будто понимает, хлопает себя по темечку и щурится. Я, возможно, несколько преувеличиваю способности орангутанга, но мне кажется, что он въезжает во все. Особенно, когда начинает разглаживать и теребить свою рыжеватую длинную бороду с проседью.

«Понимаешь, уважаемый царь обезьян, есть такая штука – огромный пассажирский корабль «Батавия» типа Miðgarðsormr, то есть «Мировой змей». Да, да, знаю, если что-то плавает по воде и не несет вооружение, то надо называть судном, но вообще корабль – это звучит. «Батавия» создана для постоянного пребывания на ней богатеев, озабоченных обретением абсолютной безопасности, чтоб не было ни малейшей угрозы их жизни. Сейчас плавают четыре таких корабля. Еще есть «Ост-Индия», «Вест-Индия» и «Эльдорадо». Все названия в честь колониальных достижений. Кстати, Батавией назывался не только главный город нидерландской Ост-Индии, но и парусник, который поплыл из Голландии к островам южных морей, полным сокровищ. Не доплыл, стал жертвой кораблекрушения; его команда и пассажиры, вместо того, чтобы нахапать колониальных богатств, оказались в ловушке и принялись радостно уничтожать и насиловать друг друга. Вряд ли эту историю помнят те, кто нынче дал такое название мегакораблю. Короче, лишь на супер-дупер-корабле этим ребятам-демократам нынче живется спокойнее, чем в своем пентхаусе на Манхэттене и на своей вилле в Малибу. Потому что и в пентхаус на Манхэттене прилетит микродрон, размером с муху и ядовитый как сто злых гадюк. И на виллу в Малибу кто-то протолкнет по каналу лазерного луча компашку синтетических вирусов, гарантирующих летальный исход от кровавого поноса».

Ман помотал головой, показывая, что я, наверное, преувеличиваю и гиперболизирую.

«Конечно, может, и не прилетит, но эти господа хорошие не любят доверять свою жизнь случайностям. Небожители не должны быть на том же уровне, что млекопитающие вроде нас с тобой, в отношении которых действуют законы больших чисел и ускоренный естественный отбор. Высшие должны жить бесконечно долго и счастливо, низшие – как-то кормиться, со страхом бегая от норки к норке, пока сами не стали кормом. Ну, и, кроме того, проживание в виде постоянных пассажиров на супер-пупер-корабле – это демонстративное потребление элитарных благ; способ показать, что они действительно превыше всех, совсем как олимпийские боги».

«А хочешь узнать подробности, Ман?»

Орангутанг в ответ шлепнул себя пару раз по лбу – значит, хочет.

«Длина «Батавии» полтора километра, высота – с шестидесятиэтажный небоскреб, представляешь? Атомная силовая установка с жидкометаллическим теплоносителем, сделана для них «Росатомом», ввиду того, что от «Вестингауза» остался один пакгауз. Построен корабль модульно на нескольких верфях, потом модули отбуксированы в море и соединены там. Какие вдруг могут быть неприятности у такой махины, как «Батавия», – спрашиваешь ты. Она ж эсминец переедет и не заметит, а любой шторм для нее как плеск водички в детской ванночке. Однако «Батавия» получила намедни солидную пробоину ниже ватерлинии в районе кормы. Может, теракт, а может, и нет; подводная лодка, к примеру, неудачно всплыла. Произошло это неподалеку от Технонезии. В общем, этот корабль, хоть и супер-пупер, но потерял мореходность.

Вызвано с ближайшего судоремонтного предприятия – а предприятие нашей фирмы «Чжен Хэ Маритим» в Технонезии и есть ближайшее – большое ремонтное судно с немаленькой бригадой рабочих и всякой серьезной техникой. Называется «Принцесса Путри». Да, снова Путри, будь она неладна.

Я, как начальник службы безопасности в этом филиале, должен присутствовать в такой крупной экспедиции. Хотя вчера вообще был готов дать отсюда деру в далекие родные края… И времени, между прочим, в обрез. Не просто ветерок крепчает, а приближается ураган. Ты ж его, как уважающий себя зверь, наверняка чувствуешь. Имя у урагана с намеком – «Мозес». А там, где отметился Моисей, обязательно случались большие неприятности, семь казней египетских, массовые репрессии против демократической общественности, то есть поклонников Золотого Тельца, капец всяким мадианитянам и амореям, аннексия Ханаана».

Ман как будто отвлекся, придется привлечь его внимание бананом.

Один лоскуток кожуры орангутанг кладет себе на голову, потом мне. Как будто хочет сказать, мол, все утрясется, счастливого тебе пути, друг.

Напоследок Ингрид пытается меня закадрить, на мой взгляд неуклюже. Дескать, она любит тех, кто любит обезьян – это да, больше меня любить не за что. А вдобавок она веган, феминистка, трансгуманистка, либертарианка, машинистка, то есть защитница секс-машин от чрезмерной эксплуатации; и еще пару-тройку наименований себе дала, которых я вовсе не понял. Как бы эта Ингрид на меня потом заяву в полицию не накатала, что я на нее посягнул и вдобавок какую-нибудь машину изнасиловал в выхлопную трубу. Чем больше названий человек себе подбирает, тем скорее, он скрывает какую-то главную свою суть.

Я, выходя из обезьяньего приюта «Истана Орангутан», направляюсь к причалу. Там меня ждет быстроходный катер, который доставит на борт «Принцессы Путри», что уже вышла в море. Норд-ост, посланный «Мозесом», показывает норов, срывает барашки волн и смачно плюет соленой пеной в лицо. Катер гарцует, как жеребец, на гребнях волн, и я испытываю некоторое облегчение, когда тот подходит с подветренного борта к судну и можно подняться по трапу.

В каюте меня ждет шифрограмма от самого господина Чу Чун Шена; дескать, мне оказано высокое доверие. Ну, именно мне передается общее командование.

Это повышение или? Господин Чу передал мне управление работами, официально поставив на должность «координатора ремонтных мероприятий со стороны "Чжен Хэ Маритим"».

Понятно, что починка такого плавсредства, как «Батавия», – огромный куш для господина Чу. Тот уже представляет себя, сидящим в личном Павильоне Небесного Спокойствия там, где ласково соприкасаются море, небо, суша и канализация – в полной гармонии души с деньгами. Но и опасности в этом деле имеются, скрытые и явные. Так что лучше для господина Чу заранее переложить ответственность на кого-то, кто живет на одну зарплату.

Очевидно, господин Чу надеется, что я не дам слабину и даже пойду на разумный риск. Если риск окажется «неразумным», на меня свалят неудачу, уволят без выходного пособия. Убытки спишут, часть активов продадут, особенно такие сомнительные, как судоремонтные мощности в Технонезии. Фирма-то останется на плаву, а я пойду с бульками на дно.

Я налепил на ссадину, зияющую во лбу, липидную синтекожу с индикатором заживления. Стал похож на Царевну Лебедь третьей степени ожирения и поднялся на мостик. Да, процесс идет. Шестибалльный шторм, точнее ураган «Мозес», превращает свое буйное тело в аэродинамическую трубу. Море сейчас не просто гневается, а кипит от возмущения, готовясь к еще большей агрессии против человека. Среди волн попадаются тираннозавры высотой с двухэтажный дом и мощной пенистой гривой.

До «Батавии» оставалось сорок пять миль, при встречном ветре идти три часа минимум. И то, если шторм не усилится и не случится какого-то форс-мажора. Впрочем, зачем зацикливаться на дурном? Если все получится, это означает не только большие премиальные, но и возможность попроситься на повышение, то есть перескочить в филиал во Владивостоке. И забыть, как страшный сон, технонезийских бандитов, технонезийскую полицию и душную маслянистую влагу технонезийских ночей.

Но едва я замечтался о приятном, свесив язык набок, как радист сообщил о получении сигнала СОС, а через несколько минут, второго. Терпят, блин, бедствие две шхуны с Калимантана, занимавшиеся ловом макрели. Видел я эти, с позволения сказать, суда. На каждом столько народа, что может запросто, за один обед, умять весь улов, особенно если учесть, что половина того, что попадает нынче в сети – не рыбка, а мусор, от пакетов до использованных презервативов. Капитан, его жена, братья, сыновья, кумовья, куча каких-то рабов-кули, которые работают за еду…

Вот уже сутки, как все против меня. И не могут, что ли, эти шхуны утонуть где-нибудь в другом месте? Но теперь не старому китайскому капитану, похожему физиономией на известную пиратку мадам Вонг, принимать решение, а мне.

– Штурман, сколько нам лишних миль предстоит накрутить до места подачи сигнала СОС?

– Двадцать, при сильном боковом ветре, сэр.

Да я согласен был бы назваться не сэром, а пионером, если б только расстояние было поменьше. Значит, до возвращения на прежний курс потребуется два с половиной, а может, и три часа. Плюс время на спасательную операцию. Тогда мы подойдем к «Батавии» на пять часов позже, минимум. Но ближе нас к этим долбаным рыбакам никого нет и не будет еще долго. Знать, что из-за тебя семьдесят – восемьдесят душ отправилось в мокрую могилу – это как получать каждое утро на завтрак дохлую ящерицу под майонезом с мухами. Нет, нельзя отказаться от правила: не делай того, о чем будешь жалеть каждый день до конца этих самых дней.

– Курс к югу, идем спасать. Рыбку-меч им бы каждому в зад своевременно и не было бы сейчас проблемы.

Через полтора часа все стало ясно. Одна посудина, точнее древняя шхуна, легла на левый борт, через нее перекатывались волны. Второе суденышко было уже покарано гневным морем и отправилось на дно. От него осталось несколько надувных плотов со спасшейся командой, пять в зоне видимости. Понадеемся, что их не разбросало, куда попало. С плотов будем поднимать лебедками, а вот к завалившейся набок шхуне так просто не подойдешь – она на отмели. Тогда заведем на нее трос и будем стягивать. Трос придется доставлять на мотоботе.

Но вскоре выяснились некоторые неприятные детали. Китайские матросы на мотоботе идти наотрез отказались, и тут я им не капитан – не прикажешь. А мадам Вонг отдавать им такой приказ отказывается. На мораль упирать не приходится. У этих господ-товарищей другая мораль – утилитарная. Если ты им не родственник и не начальник, то «положить душу свою за други своя» для них не тема, а просто пустой звук. Я их, по большому счету, понимаю – не русаки же они, чтобы, порвав тельняшку, бросаться навстречу опасности. И эти «други» с тонущей шхуны вообще, хрен знает кто, может профессиональные людоеды.

Доставку троса пришлось брать на себя, и хорошо, согласился поучаствовать моторист-малаец. Что я зря ввязался в эту историю, сказал себе по пути туда раз сто. Матросы на терпящей бедствие шхуне успели трос принять и закрепить. Только ее очень быстро развернуло волной, станцевавшей танго на отмели. Так что следующий вал, закрутившийся и вздыбившийся на мелком месте, стал играть мотоботом. Я почувствовал себя на аттракционе «американские горки». Нос мотобота задрало вверх, я и оглянуться не успел, как меня накрыла волна, сдернула с палубы словно пушинку, пронесла над фальшбортом и утащила с собой. Потом прокрутила, ввинчивая вниз, в глубину.

Делать нечего, я ушел вглубь, в прохладную муть, а сверху наплыл мотобот и безжалостно отсек мне выход на поверхность. Я почти ничего не соображал, но догадался, что мотобот не затонул, однако не стоит сразу пытаться всплыть, иначе попаду головой в днище. Там наверху остался шум и ярость стихии, но внизу были холод и мрак пучины, есть отчего запаниковать. И в самом деле несколько секунд я, вернее мое сердце, металось и дергалось в панике. Но затем пульс вдруг разгладился, я ощутил глубинный покой окружающего меня пространства. Ничего вокруг не было. Завеса пустоты отгородила меня от всего.

Она будто растворила меня, тогда и забрезжила искра где-то в сердцевине меня, следом другая, третья. Они стали подниматься от моего крестца по позвоночному столбу и двигаться к конечностям, становясь по пути больше, напоминая уже бабочек с серебристыми крылышками, давая импульс, вырабатывая силу. Наконец я поплыл вбок, почти не думая о дыхании. Одолел метров десять и всплыл там, где мотобот не смог бы убить меня при всем желании. Голос мой был полностью заглушен шумом лютующих волн, но через минуту моторист, приметив среди пенистых барашков мою голову, распознал ее как человеческую. Я ухитрился поймать брошенный линь, и меня, надрывно кашляющего полуутопленника, потащило к борту.

А когда окончательно пришел в себя и обтерся, уже на «Принцессе Путри», надо было решать, что делать с людьми, принятыми к нам с плотов. И с той посудины, что стащили с мели. Внутри нее плещется вода, мореходности никакой, идти своим ходом не может. Так что надо принимать с нее матросов, рыбаков, полных мудаков или кто они там.

Пришвартовали шхуну борт к борту, приняли экипаж, а затем отдали волнам на забаву. Когда ее, с позволения сказать, экипаж карабкался к нам на борт по спущенной сетке, прямо как паучки – тоненькие ручки-ножки, крохотные коричневые задницы, – я почувствовал под ложечкой неуверенность в завтрашнем дне. Эти ребята способны принести неприятности.

Команда шхун, судя по наколкам, состояла из даяков-ибанов, племени, где мальчик не становится мужчиной, пока не отрезал голову хоть одному врагу. Пусть маленькую и никудышную, но изволь отчикать и притащить чью-то башку. Сейчас от них несло по́том, тухлятиной, страхом. И еще опасностью. Из-за этого комбинированного запаха, по правде говоря, у меня самого начинали поджилки трястись. Часть из них разместили в кубрике, выгнав оттуда китайских матросов. Остальных отправили в единственный трюм, выдав одеяла и по миске теплого риса и взяв обещание не делать там хотя бы по-большому. Но, к бабке не ходи, все гальюны окажутся засорены и унитазы забиты к концу дня, а по всем палубам будут следы от дерьма в виде отпечатков маленьких босых ножек.

«Принцесса Путри» снова двинулась к «Батавии», опоздание будет минимум шестичасовое. Радиограммы от господина Чу я даже не читал – сладкое на потом. Встречный ветер за это время прибавил пять метров в секунду, шторм стал семибалльным, ветер рвет гребни волн и стреляет пеной как из пушки.

Я заглотил сто пятьдесят граммов японской водки «Сантори», сейчас и такого было достаточно, чтобы отрубиться.

Сон был крепкий, но неспокойный; летаргический, что ли. Я словно чувствовал пузырчатую гущу своих легких и прочие свои потроха. Все громыхало – это работали мои органы, трепетали сосуды, как ритм-секция било сердце. Затем стал ощущать ниточки энергии, выходящие из-за завесы, за которой пряталось черное солнце, – пронизывающие и созидающие нас всех. Теперь я чувствовал гофрированную поверхность кондиционера в метре от койки, пупырышки краски, образованные протечками на потолке, даже текстуру картины Леонардо да Винчи «Мона Лиза», которую купил все на том же базаре, ни в одной молекуле не отличимую от оригинала. А потом меня втянуло в какую-то огромную воронку, где мое тело растрепали бешеные ветры, как на Юпитере, оставив только переливы багровых и сиреневых красок, которые слились с такими же красками снаружи. Цвета сгущались и смешивались, пока не превратились в слегка посверкивающую мглу. Это было бы похоже на смерть, если б не просверки моего сознания. Они вспыхивали там и сям, взмахивая серебристыми крылышками бабочек, которые отсвечивали лучи невидимого черного солнца, и у меня не было границ…

– Сэр, проснитесь. – Прямо в голову проник голос вахтенного матроса, став по дороге сообществом звонких колокольчиков.

Матрос едва добудился меня, когда до «Батавии» осталось меньше мили.

Я вышел на мостик и сперва мне показалось, что передо мной остров. Или даже сказочный город на ките. Или вообще чарующий мираж вроде того, что видели Яков Санников и Эдуард Толль.

Туша корабля перекрывала значительную часть горизонта. При сумрачном небе на верхних его палубах словно полыхало зарево заката. А в бинокль на «Батавии» были видны висячие сады, бассейны, мало отличимые от натуральных озер с водопадами, деревья, прямо целые рощи, скалы и утесы – конечно же, искусственные. Пляска волн вокруг нее выглядела никак ей не угрожающей. Единственное, что мне не понравилось, – температура забортной воды тут была на пару градусов выше, чем в том районе, откуда мы пришли. И это было пока необъяснимо.

С «Батавии» сообщили, что швартовка к ее борту не может быть осуществлена ввиду строгих правил безопасности на их корабле. Надо будет встать на бакштов с подветренной стороны. Когда «Принцесса Путри» подошла поближе, я замерил крен у «Батавии» – крохотный, не более пяти градусов, есть и незначительный дифферент на корму.

Потом была встреча с инженерами «Батавии» – не в реале и не по обычной видеосвязи, а на виртуальной территории, в диспут-руме, где я присутствовал в сильно облагороженном виде. За счет того, что программа визуализации вырезала меня по контуру из захламленной обстановки моей каюты, которую обрамляли запасные рулоны туалетной бумаги, и вставила в интерьер гостиной в стиле Людовика XV.

Попутно все мы видели трехмерное изображение, получаемое с подводных дронов, спущенных по моей команде с «Принцессы Путри».

Удар пришелся «Батавии» в корму, на десять метров ниже ватерлинии. Как будто шарахнуло массивным подводным объектом, судя по размерам дыры. Затоплен один отсек, прилично поврежден стотонный четырехлопастный винт. В принципе, такое всегда ремонтировалось только при постановке в док. Однако с «Батавией» этот номер не пройдет. Нет ни одного дока, который смог бы принять эдакую махину. Вот поэтому здесь и оказалась «Принцесса Путри», а также, если верить рекламе, «люди "Чжен Хэ Маритим", обладающие необходимой компетенцией делать невероятное».

Инженер с «Батавии», несмотря на произнесение долгой нудной тирады, – привык, наверное, гнать порожняк за время бесконечных хвалебных презентаций «нового чуда света» – что-то явно недоговаривает. «Батавия» интересным образом потеряла ход именно здесь и тогда, когда по этому сектору океана готовился удар урагана. По идее, кораблю вообще не стоило соваться сюда в такое время, но почему-то это произошло.

Теперь настал черед моего спича.

– Господа, как предварительно было согласовано с моим начальством, вы письменно зафиксировали согласие на проведение ремонтных работ нашей фирмой. Повторю вкратце то, что мы собираемся сделать. Используя технологию дисперсных понтонов на базе саморастущего нанопланта-1, мы поднимем корму вашего корабля. А, согласно прогнозу, ветер завтра временно ослабнет; двух-трехбалльное волнение нам не помешает, и вам тем более. При длине «Батавии» в полтора километра, подъем кормы на семнадцать метров вряд ли создаст какие-то неудобства для ваших пассажиров и персонала. Дифферент получится, по сути, незаметный для каких-либо органов чувств. Далее мы откачиваем воду из затопленного отсека и методом «горячей штопки» заводим пластырь, представляющий композитный наноплант-хэви, который формирует оболочку, аналогичную по характеристикам проектной. Параллельно мы снимаем две поврежденные лопасти винта. А каркасные тридеры в достаточно короткий срок формируют или, так сказать, выпекают две лопасти, аналогичные по характеристикам проектным, – из металлопланта-стронг.

Я обозрел инженеров «Батавии» – похоже, они были довольны, на сытых гладких лицах ни тени обеспокоенности.

– Поврежденные лопасти, господа, мы заберем для последующей утилизации. Единственная загвоздка – трюм, куда мы должны погрузить две эти штуки по двадцать пять тонн каждая, у нас занят людьми, спасенными с затонувших рыболовецких шхун. Пятьдесят два человека. Переместить у нас их нигде, в каюты мы уже, подвинув экипаж, приняли двадцать душ. Так что было бы логичным передать их на время вам для размещения в каком-нибудь подсобном помещении, которое сыграет роль кубрика.

Господа инженеры на этот раз посмотрели со своих гладких лиц совершенно непонимающими глазами. Несмотря на всю продвинутость, они мне сейчас напомнили стадо баранов, глазеющих на новые ворота. С прекрасной шерстью и рогами, но все равно баранов. Через несколько минут в диспут-руме появился капитан «Батавии» сэр Арчибальд Утияма.

– Давайте так, господин Пятницкий, мы закроем глаза на ваше опоздание, но будем считать, что вы нам не предлагали принять этих, так сказать, людей.

– Я не понимаю, сэр. У вас на борту четыре тысячи пассажиров и около пятисот членов экипажа, не считая биомехов. Насколько мне известно, «Батавия» может спокойно принять и пять тысяч пассажиров, а если забить под завязку по законам военного времени, то и пятьдесят тысяч влезет. Полсотни человек – для вас ничего, арифметическая погрешность. После них пошлите биомехов-уборщиков и прочий чистящий персонал продезинфицировать кубрик и гальюн злыми химикатами – и все дела. Ни соплей, ни слюней, ни даже микроба единственного на память не останется.

Каменная физиономия капитана Утиямы, похожая своим ровным кругом на горшок, на сей раз сумела выразить презрение. Сейчас будет высмеивать, догадался я.

– Во-первых, не указывайте, что мне делать на моем корабле. Во-вторых, для слишком непонятливых поясняю. «Батавия» – это особый корабль. Корабль проекта «Miðgarðsormr». Запомните это или запишите где-нибудь.

– Да в курсе я, про Мидгард, змея Ермунганд, корабль мертвецов Нагльфар и тому подобную муть. Я, когда в школе учился, вместо того, чтоб домашку делать, читал запоем всякие эпосы, мифы, «Прорицание вёльвы», Старшую Эдду и так далее, «Джангар», «Манас», «Гэсэр». У бурятов тоже эпос классный. «Тридцать стрел из колчанов Извлечем и покажем. Тридцать славилось ханов – Об отважном расскажем. На помощь нам небесами дан Абай Гэсэр хан».

Я еще комплимент хотел сказать, что капитан Утияма похож, особенно внешне, на Гэсэр-хана – чтобы перевести наши взаимоотношения на неформальный, так сказать, уровень, – но сэр Арчибальд оборвал меня и в его голосе зазвучали грозовые раскаты:

– Нет, вы не в курсе, господин Пятницкий, если не понимаете, что наш корабль создан для постоянного пребывания людей, озабоченных созданием стопроцентно дружественной окружающей среды. Один кубометр пространства «Батавии» стоит, в среднем, полмиллиона долларов, к вашему сведению. Все пассажиры одновременно являются акционерами проекта. Стоимость одной акции – умопомрачительные на ваш взгляд деньги, одновременно это цена одного пожизненного билета на «Батавии». Защищенная среда неограниченной свободы и творчества – основной фактор нашей капитализации. Наши акционеры не желают находиться на одном корабле непонятно с кем. Они не для того покинули свои резиденции на суше, чтобы оказаться в одном пространстве с каким-то…

Его губы произнесли слово «мусор», но он успел политкорректно поправиться:

– С непонятными личностями, несущими на себе и в себе кучу неизвестно чего. Как вы могли заметить, свободного допуска на борт «Батавии» нет, такова альфа и омега. Вы же не будете строчить жалобы в небесную канцелярию, капризно требуя, чтоб в рай пускали кого ни попадя. Так что делайте, что угодно с вашими «спасенными», хоть спровадьте их обратно в море поджопниками. Никто от этого не заплачет. Таких, как они, – тьма тьмущая.

Голос был такой уверенный, он лился, как торжествующие звуки бетховенской «Оды к радости», и мне стало даже казаться, что я попросил о чем-то неприличном – снять штаны и показать зад, к примеру.

Но именно тогда я первый раз подумал, что не против, если «Батавия» как-нибудь пойдет на дно. Корабли-убежища проекта «Мировой змей» создавались, чтобы сохранить превосходство мира крутых парней, со всеми их «ценностями», по отношению к миру прочих. The West and the Rest в самом наглядном виде. Кажется, я понимаю, почему это понадобилось именно сейчас. А потому что Rest сумел перехватить у West владение основными производственными активами – благодаря новым самораспространяющимся технологиям. Золотой западный миллиард скукожился и посерел, в третьем мире один миллиард позолотился. Общее же количество бедных и нищих практически не уменьшилось, дополнительные доходы осели в карманах нуворишей… Но что, более всего, может показать превосходство одних над другими – именно бессмертие. Это и ежу ясно. Неизвестно, насколько в реале бессмертны «олимпийские боги», находящиеся на борту кораблей-убежищ, но в информационном пространстве должно быть именно так. И смертные не могут находиться среди бессмертных.

Впрочем, на «нет» капитана «Батавии» и суда нет. А мне, в любом случае, пора за дело.

Установка дисперсных понтонов несколько напоминает сброс глубинных бомб. Спустя некоторое время после того как цилиндр со средством понтонизации уходит под поверхность, вода начинает пузыриться, вплоть до появления там и сям бурунчиков. А потом мутнеть, покрываться переливчатыми хлопьями, через пару часов образуется гуща, несколько напоминающая хорошо разваренную овсяную кашу, – только ее очень много, как в известной сказке «Горшочек, вари». И она быстро твердеет.

Тут и ветер стал стихать, как по заказу, словно природа решила выслужиться перед толстосумами. И вода, весело булькая, охотно превращалась в растекающуюся пузырчатую гущу, заполняя разворачивающийся трехмерный каркас и образуя островок вокруг кормы корабля-переростка. Что было хорошо видно с помощью камер подводных средств наблюдения. Я вижу и растущие показатели достигнутой подъемной силы. Пока семь процентов от необходимой. Надо немного подправить векторы, по которым идет прирост нанопланта-1. Я надел цифровые перчатки, включил тактильный интерфейс, и мои руки ощутили сопротивление среды. Дисперсные понтоны будут разрастаться еще в течение шести с половиной часов и все более выдавливать корму «Батавии» из воды. С дедом Архимедом не поспоришь.

Второй цилиндр со средством понтонизации – только в куда меньшем количестве – был сброшен с другого борта «Принцессы Путри». Когда понтон будет сформирован, на него переведут пятьдесят два спасенных даяка из трюма, в который будут загружены части сломанного винта «Батавии». Я уже перетер эту тему с их вождем, главарем, капитаном или кто он там.

Сказал ему – так и так, друг мой голопупый, войди в положение, с этими миллиардерами не забалуешь, они ж господа всего на свете. Они чуток пукнут – нас сдует, доходит, камрад? И на палубе ремонтного судна кантоваться вам негде во время проведения работ – нельзя нарушать элементарную технику безопасности. Будет вам на понтоне и тент, чтобы закрыться от осадков и ветра, и еда. Дадим несколько мешков риса и канистр пресной воды, для спанья снабдим удобными матрасами без клопов и твурмов, поставим электрическую плиту варить крупу, выдадим котел и одноразовую съедобную посуду, передадим по кабелю электричество с «Принцессы Путри». Порножурналы дадим, чтоб было, чем заняться. По окончании работ – а уложимся в пять-шесть дней, доставим на берег на борту нашего судна.

Взгляд у вождя был такой напряженно-злой, что будь у него под рукой крис, мигом бы прирезал собеседника, насладившись бульканьем крови в рассеченной глотке. Но под конец суровый коротышка вроде бы осознал, что иначе нельзя…

Через пять часов из-под воды показалась кормовая пробоина и измятый винт корабля-монстра. Средство понтонизации сработало без сучка без задоринки, молекулярные работнички не подкачали. Можно уже в пробоину запускать хоботы мощных помп. О чем и было доложено господину Чу. На что тот отреагировал с восточной многозначительностью. «Я догадывался, что господину Пятницкому нужны чрезвычайные обстоятельства, чтобы проявить себя».

Еще через три часа были собраны каркасы-тридеры для формирования лопастей винта, и они давай выпекать свой металлоплант-стронг. Поначалу каждые десять минут надо было проверять, нет ли отклонений от матриц и корректировать параметры, по которым функционируют миллионы актуаторов. Конечно, не с помощью клавиатуры. Единственный способ проверки – надеть цифровые перчатки, подключиться через тактильный интерфейс и прощупывать металлоплант, выясняя, где недостаточно плотности, где чересчур.

А отсчитав дополнительно четыре часа, можно было доставать хоботы насосов из пробитого отсека. Вода выкачана, пора заводить пластырь с наноплантом-хэви.

Перед этим я съехал по ремонтному трапу на понтон и заглянул в пустое отдающее морской солью и гнилью пространство огромного отсека, темноту которого отчасти разгонял свет прожектора с «Принцессы Путри». На мгновение показалось, что там внутри кто-то копошится. Даже прокричал туда из-за приступа страха: «Где мы, там победа!» Гулко-гулко. Немного успокоился, потому что никто не ответил. Но сейчас мое внимание привлекла другая странность. Края пробоины не были загнуты внутрь, как должно быть при ударе массивного тела снаружи. Они как будто были обрезаны или объедены, причем довольно аккуратно. Или здесь вообще произошло что-то вроде «мягкого взрыва», с использованием особого типа диверсионных веществ, вызывающих сверхбыструю коррозию?

На открывшемся взгляду корпусе корабля ниже ватерлинии выделяются еще несколько странных крупных пятен. Собственно, и с камер подводных дронов я их замечал, но тогда подумал, что это, может, какие-то обрастания, типа морских уточек. Но сейчас металл выглядит и поврежденным коррозией, и даже деформированным. Впрочем, расследование аварии – не мое собачье дело, а все необходимые снимки и видеозаписи мои подчиненные сделали.

Аппарат, похожий на громоздкого многорукого идола, быстро фиксировал точки сшивки, и вот началась «горячая штопка» – тончайшие горячие нити металла проходили светящимися штрихами от одного края пробоины до другого. То, что изобрели мудрые женщины в неолите, работало и сейчас, только требовало в миллион раз более быстрых рук, потребляя в миллион раз больше энергии. После небольшого охлаждения, на армирующий материал мощным потоком искр наносились связующие вещества. Хотя зрелище такой «штопки» завораживало, вскоре в глазах зарябило от искр и бликов, и слезные железы стали выдавливать влагу – я отвел взгляд к горизонту.

Заканчивалась ночь. Ветер почти стих, ураган «Мозес» вежливо свернул к югу. С той стороны, где вставало солнце, из облачных уз прорвался дерзкий луч, запалив огненную дорожку на воде и кромку облаков, отчего нарисовалось своего рода оконце, за которым дневное светило пробуждалось ото сна. Захотелось поверить, что наступает хороший день.

Неожиданно откуда сверху – а ближайшая открытая палуба находилась на шестьдесят метров выше – упало что-то яркое. Я поднял с поверхности понтона цветок. Приятно, не ожидал. Кто-то из пассажиров прислал свою признательность за работу ремонтной команды. А какая другая мысль должна возникнуть по такому поводу в голове? Цветок не был вполне настоящим – порождение синтетического генома, светящийся сам по себе. Его трепещущие нежные лепестки были похожи на крылья бабочки – с замысловатым орнаментом, напоминающим античную краснофигурную вазопись.

Однако материя розы оказалась живее, чем можно было ожидать. Лепестки бутона изогнулись под моими пальцами и чувствительно цапнули острыми мелкими шипами. Я с обидой посмотрел на подушку пальца, покрывшуюся красными точками, и растер тяжелым башмаком подлый «подарочек». И как-то подумалось, что «Батавия», поди, такой же сомнительный цветок, за прекрасным внешним видом которого скрывается колюще-режущее содержание.

Тринадцать лет назад. «Юпитер-12»

Вопреки общепринятому мнению криоконсервирование практически не используется во время перелетов к дальним планетам. Менять внутреннюю воду на пропиленгликоль – с этим даже на крысах стесняются экспериментировать, хотя пара энтузиастов пожертвовала собой на опыты и один из них даже выжил. Да, Кирилл слыхал про интересную задумку с закачкой в человеческий организм антифризов типа гликопротеинов. Но ведь достаточно нескольких случайно затесавшихся кристалликов льда в ненужном месте, например в голове, и нейрохирург будет долго и вдумчиво ковыряться у космоплавателя в мозгах, присылая его родственникам один счет за другим. А в итоге все равно получится овощ.

Впрочем, по слухам, вояк именно так и подмораживают, используя притом молекулярные шапероны, которые-де спасают белки от порчи. Этот вариант, возможно, годится для военных бортов, где важна скорость, а вероятный процент потерь, случившихся при транспортировке, изначально учтен в цене боевой операции.

На гражданских же судах применяются интерфейсы продолженного сна, где, после подключения нейрокабеля к разъему на шее, получаешь порцию сигналов торможения в подкорку и далее имеешь что-то вроде регулируемой нарколепсии.

С одной порции – неделя отключки с подведенным мочеприемником и катетером в вене для питания. Иногда со сновидениями, но их Кирилл сильно не любил, потому что ему снилось, к примеру, что его загнали в болото и забрасывают гранатами. Затем шесть часов бодрствования – обед, туалет, тренажерный зал, изучение отчетов по теме, а точнее, игра в крестики-нолики, и тому подобные нехитрые дела. А на большее ты не рассчитывай, голова-то не очень варит, дубовая. Видал Кирилл и совершенно обалдевших «астронавтов» после такой недельной спячки; они шли прогуляться, забыв отсоединить мочеприемник и оставляя за собой тропку из упавших слюней и желтый ручеек…

Но вот долетели-сели. Транспортный борт «Сычуань» высадил Кирилла Воскресенского на международной орбитальной станции «Юпитер-12» вместе с компашкой южноазиатов, именующих себя исследовательской группой университета Беркли (как раз те ребята, что должны думать за американцев, у которых попы все толще, а мозги все худее), после чего отправился в систему Сатурна. Cреди прилетевших пассажиров был и один шишкарь, заместитель госсекретаря Атлантического Альянса – по крайней мере, в новостях не раз сообщалось о судьбоносном перелете высокопоставленного лица – но, видимо, у него имелся свой отсек и свой выход.

Cтанция «Юпитер-12» – большая, тороидальная. Ее, кстати, строили машины-матки, что разделяются на тьму микро- и наноассемблеров, используют для этого дела всякий щебень, вращающийся вокруг Юпа. А тор в народе называется бубликом.

В центре у станции терминал для бортов дальнего следования. Пока добираешься на лифте по радиальному тоннелю до самого бублика, многое меняется. В лифт заплываешь рыбкой, а из него выходишь от непривычки на полусогнутых, с кряхтением, хотя искусственная гравитация, в виде центробежной силы, здесь сильно недотягивает до земной.

Кирилла и щебечущую толпу южноазиатов встречали на прогулочной палубе не только половинка родной силы тяжести, но и явные признаки развала.

Из потолочных панелей текло, образовавшиеся на полу лужи подтирались снующими повсюду робоуборщиками, которые так и норовили сделать вам подсечку. Кое-где под капель были подставлены банки и тазики. И чем-то таким попахивало. Нет, не сыром камамбер, а тем, что по аромату похоже. Фекалиями, как будто. Если закрыть глаза, то сразу представляется сельский туалет с жирными мухами; и жужжание соответствующее имеется – от деловитых робоуборщиков. Это все последствия, то ли недофинансирования, в смысле, воровства подрядчиков, то ли конструкционных недостатков, проявленных излучениями Юпитера-батюшки.

А еще было заметно оживление станционных аборигенов, связанное с обеденным перерывом.

Заняться работой Кирилл намеревался на следующий день – по земному счету. Отправил багаж на ленточном транспортере, который тихо скользит на фуллереновых шариках через весь бублик, а сам отправился питаться вместе с берклийскими южноазиатами. Они, кстати, оказались поголовно биологами и химиками-органиками (к чему бы это в окрестностях безжизненного Юпитера?). А говорили на пиджин-инглиш южных морей, заметно отличающемся от доступного Кириллу стандартного бэйсика, на котором ставятся задачи для «почти-разумных» программ. Так что, в основном, они лишь улыбались друг другу; а поскольку южноазиатов было много, то у Кирилла даже мышцы лица заболели.

В местном общепите – эпатажном зале, сделанном словно из марципана – давали котлеты, выращенные методом клонирования какой-то героической клетки, предоставленной корпорацией «Медуза».

Той самой «Медузой», чья славная биография начиналась, под именем «Дюпон де Немур», с напалма и диоксина, падающего на головы непослушных туземцев, а закончилась полным контролем над жратвой в космосе. Можно представить, сколько она наваривает на каждом шибко вкусном обеде, напоминающем слегка поджаренную паутину.

Один из южноазиатов шепнул Кириллу, что в отсеке для ВИПов, где приземлилась та самая шишка из госдепа, имеется свой пищеблок, и там натуральные продукты сочетаются с чудесами молекулярной кухни, отчего форель, самая настоящая, превращается в розовую пену, а огурец в яблочный мусс. И оная персона вместе с придворными учеными и секретутками не будет показывать морду лица широким научным массам – за исключением еженедельных капитанских коктейлей и торжественных мероприятий.

Разговор быстро переключился на одну интересную тему, а сколько именно людей погибло в системе Юпитера? Кто-то из присутствующих полез через тормозной Спейснет в Бормопедию и через минут десять выяснил там, что таковых мучеников насчитывается сорок семь. И самым известным, точнее распиаренным, из них является пилот космических сил Атлантического Альянса Пэт Крэш, который установил рекорд спуска в атмосферу Юпитера и не вернулся обратно.

Но один южноазиатский мужичок, вылитый Хошимин с виду, просмотрел все бесчисленные энциклопедические записи, находящиеся внутри его собственного худосочного тела на ДНК-носителях, и стал спорить. Пэт Крэш, собственно, никакого подвига не совершал, а просто потерял сознание в результате пищевого отравления и свалился на Юпитер. Но раньше него, при глубоком проникновении в атмосферу Юпитера, погиб русский космонавт-исследователь Иван Перелогов, причем при странных обстоятельствах. И, если сведения об этих обстоятельствах появляются в Бормопедии, то они немедленно вычищаются ботами, следящими за «свободой информации».

Перелогов спускался в атмосферу Юпа в капсуле, пристегнутой тросом из углеродных и кремниевых нанотрубок к российской орбитальной станции «Юпитер-5». С целью поизучать структуры атмосферной воды, которая почему-то не замерзала. Но капсула по неизвестной причине была потеряна. Брашпиль, что установлен на станции, смотал трос обратно уже без нее. Трос оказался разорван, а в районе спуска капсулы, по странному стечению обстоятельств, крутилось в то время несколько беспилотных летательных аппаратов Атлантического Альянса. Ряд стран потребовал создать ооновскую комиссию по расследованию этого происшествия, поскольку подозревали диверсию; американцы, соответственно, упирались и дергали за ниточки нужных высокопоставленных людей. В итоге дело было спущено, как всегда, на тормозах. Приговорили, что Перелогов сам себя отвязал от станции из-за скрытых суицидальных наклонностей. Такое решение, конечно же устроило тех, кто бы виноват в гибели космонавта. А вскоре и всю станцию «Юпитер-5» прогрессивная общественность решила сбросить с орбиты, как якобы загрязняющую окружающую среду своими реакторами.

После обеда Кирилл доложил начальнику жилищного сектора о прибытии, получил каюту – и тут он снова отметил раздрай на станции. В душевой – все в «граффити» от плесени. Вода из крана грязноватая, склизкая, с намеком на присутствие органических кислот и ржавчины. Полотенце пованивает гнилью. Осветительные панели помигивают, как на дискотеке. Динамики громкосвязи повизгивают. Экран холовизора показывает только объемную муть. И это на станции, которая должна считаться золотой, по количеству вбуханных в нее миллиардов.

В самом деле, это кого-то беспокоит или нет? Кирилл попробовал подсоединиться к камерам видеонаблюдения в своем кольцевом отсеке. Но картинку получил только с той, которая в его каюте; что не покажется интересным даже при большом желании. Попробовать подключиться к системе технической диагностики? И там облом – нет доступа, хотя он зарегистрировался как работник техслужбы.

Уже по количеству бросающихся в глаза технических неисправностей можно заподозрить серьезную системную проблему. Похоже, идет постоянное и быстрое разрушение линий связи, средств контроля, систем жизнеобеспечения, и того, что лежит в основе всего этого – сверхустойчивых, самовосстанавливающихся (если верить рекламе поставщика) нанотех-материалов…

Начальник службы биологического контроля станции явно не ожидал увидеть постороннего в своем уютном офисе, напоминающем благодаря окнам-экранам, на которых присутствовало интенсивно-синее море и едко-голубое небо, бунгало где-нибудь на Мальдивах. При появлении незнакомца начальник оторвался от миски чего-то похожего на спагетти, только ползающего, поспешно выдернул из заушного разъема цилиндрик глюкера и снял блаженную улыбку с лица. Пригладил лысинку жестом, означающим смущение.

– О, представитель Росадаптертеха, господин Воскресенский, вы же только сегодня прибыли. А я был уверен, что русские любят отдохнуть. – Его маслянистые глазки стали совсем дружелюбными.

– Любят, поэтому я уже отдохнул, четыре месяца спячки, господин Гриппенрайтер, и теперь бодр как медведь по весне. Взял несколько образцов местных материалов и хотел бы изучить их в лаборатории. Заодно и нейроинтерфейсы проверю; если понадобится, займусь их настройкой, чтобы у исследователей при работе с зондами и манипуляторами было все легко и просто. Возможность ошибки надо учитывать до того, как она произошла…

Дальше обмен сообщениями пошел в таком режиме.

…Нет, господин Воскресенский, вам показалось; на самом деле, количество дефектов укладывается в допустимые вероятности…

…Я не знаю, господин Гриппенрайтер, какова допустимая вероятность превращения станции в кучу дерьма, но если это произойдет, нам в нем и купаться…

…Надо помнить, что мы не в Баден-Бадене, а возле Юпитера…

…Я помню, хотя в Баден-Бадене никогда не был…

Закончилась беседа тем, что паскуда Гриппенрайтер сослался на то, что так и не получил подтверждения полномочий господина Воскресенского от Международной комиссии по исследованию космического пространства. И что толку, что российский взнос составляет пятую часть ее бюджета и не менее четверти «Юпитера-12» построено на российские деньги. В международных инстанциях всем заправляют такие вот гриппенрайтеры.

Пять минут препирательств, и Кирилл оказался за дверью шикарного кабинета, а Гриппенрайтер продолжил чавкать своей лапшой и просматривать порнографическую виртуалку.

Так, есть где-нибудь поблизости алкоголь?

На прогулочной палубе, неподалеку от бара, стояла как бы случайно, совсем ненавязчиво, но явно поджидая Кирилла, некая дама. Впрочем, не совсем некая; он уже видел ее в столовой, там она была в форме службы поддержки, и пару раз перехватывал ее взгляд, прямо скажем, профессиональный буравящий. Кирилл вообще-то был осведомлен о своих «достоинствах», как говорится, вмиг не влюбишься. Может потому, что лицом он несколько напоминал «агрессивных русских Cossacks» с западных пропагандистских плакатов времен горячих и холодных войн – по крайней мере, для иностранцев. Поэтому дамский интерес к себе всегда проверял на червоточину. Его деньги эту даму интересовать не могли, по причине своего отсутствия, вряд ли она была в этом вопросе несведущей. Тогда что?

– Будем знакомы, меня зовут Альба Дирксен, – первой начала она, однако ее персональный чип был «затемнен» и не откликался по близкосвязи. – Ах да. К сожалению, мой транспондер заблокирован решением начальства, так что информацию обо мне автоматически вы не получите, поэтому все персональное – при личном общении. Кажется, вы ищете компанию, чтобы пригубить слабоалкогольные напитки – больше шести процентов алкоголя и одного литра за день на борту нашего «летучего голландца» не разрешено. Иначе вместо работы будут пьянки и моральное разложение, тем более что обстановка к этому располагает.

Кирилл буркнул что-то невнятное в ответ, как у него всегда, когда он вдруг становился объектом пристального внимания.

– Вы четыре месяца провели в спячке, – продолжила она с некоторым упреком.

– Управляемой, – напомнил он.

– Хорошо, управляемой теми, кто превращает человека на время в рептилию… и сейчас не рады собеседнику?

– Да нет, я рад. Особенно, если он с кудрями, в смысле, собеседнице. Но сегодня у меня депрессняк.

– Когда депрессняк, то ищут не алкоголь, а психотерапевта.

– О, вы еще нас не знаете.

– Наверное, не знаю, но могу узнать. – Альба взяла Кирилла под руку и завела в бар, где отдала распоряжение робобармену с носом-сливой насчет фирменного «Джупи». – Я смотрю, у вас накопилось много вопросов.

– И вы сейчас скажете, что готовы поговорить «об этом». Вы, наверное, штатный ооновский как бы психолог, занимающийся переработкой мозгов в удобрение для здорового международного коллектива?

– О, какой вы колючий. Однако в службе поддержки не только психологи. Ну да, есть у меня и профессиональные интересы, так что дело не в одном лишь женском любопытстве. Поэтому я знаю, чем вы будете заниматься на станции. И даже то, что вы из военных моряков, с боевыми наградами, не так давно демобилизовались. Причем последние годы служили в русском морском спецназе. Занимались там, наверное, чем-то связанным с вашей нынешней специализацией – человеко-машинными интерфейсами. А также, очевидно, подводными транспортерами и беспилотниками, которыми спецназ управляет, так сказать, силой мысли… Сначала выпьем фирменного «Джупи», добавив в него немного технического спирта из лабораторных запасов. А потом, может быть, вы расскажете, что вас выбило из психического равновесия.

Дамочка им интересуется неспроста, но пока он не в курсе, просто ли флиртует она с новичком от зеленой тоски или целенаправленно копает под него, поскольку хозяин спустил ей указание. Ясно, что информацию о «военном моряке» она наверняка получила от соответствующих структур Альянса, иначе откуда такие познания в области его трудовой биографии?

– О, первая приятная новость за последние четыре месяца – у вас есть спирт, с помощью которого можно преодолеть шестипроцентный барьер. А с меня тогда выпивка. Не хватает только третьего, который приносит стакан, – но это так, русский юмор.

– На орбите Юпитера трудно угощать выпивкой, потому что ее стоимость автоматически вычитается из зарплаты пьющего. Емкостные датчики следят за тем, какое количество жидкости прошло через каждого.

Ах да, подумал Кирилл, с туалетной бумагой, должно быть, та же самая история.

– От этого так и несет утилитарной протестантской этикой.

Они устроились за стойкой. Заметно, что раньше здесь было много лучше. Орхидеи, висящие под потолком в облачках аэрозоля, увяли и засохли. Отключившиеся квазиживые бабочки тускло маячили на стенах, напоминая прилипшую жвачку, их топливные элементы явно отработали свое. Забавные пивные кружки с именами завсегдатаев, ранее левитировавшие в электромагнитном поле, давно упали и потрескались.

Первые несколько минут дама лишь молча улыбалась. Легкая фотоническая татуировка на ее открытой шее, изображающая золотистую змейку, вспыхивала и гасла, и это ставило Кирилла в тупик. Неужели ее тату подключено нейроинтерфейсом к зонам коры мозга, генерирующим эмоции? Сразу к делу? Не сразу?

– Ладно я; мне, что по морю, что по космосу – разница невелика. Койка, приборная доска, вахта, надулся после нее чаю с вареньем и доволен. А кто заставил вас улететь столь далеко? Несчастная любовь? – пришлось Кириллу начать первому.

– Мама. Она была левых убеждений. Гагарин и освоение космоса для нее что-то значили. Космос, как пространство для сотрудничества людей и наций, совместного творчества, а не эксплуатации одних другими, будущая родина для тех, кому не хватило места и ресурсов на Земле. А вы про какую-то «несчастную любовь». К тому же я из тех, кто все еще надеется на встречу с инопланетными зверушками.

На ловца и зверь бежит инопланетный… или слишком странное совпадение.

– Из того, что вы перечислили, реален только Гагарин, все остальное – пшик. Разве что зверушки, но и те под вопросом. Что, кстати, происходит на станции с этой самой биологией? Плесень, коррозия? Не может быть, чтоб вы были совсем не в курсе, как представитель службы этой самой поддержки. Только, пожалуйста, без виляний.

Альба Дирксен отстраненно улыбнулась, вежливо показывая свое превосходство в знаниях.

– Ничего не происходит. Люди несут на себе обычную микрофлору, тут она быстро распространяется, поскольку на станции замкнутая система жизнедеятельности, и нагрузки на нее высоки. Весь избыток загрязнения – результат конструкционных недочетов и низкого качества строительных материалов – наноработнички явно брали числом, а не умением. И это быстро проявляет себя из-за разрушительных воздействий Юпитера, будь он неладен. Вообще финансирование нашей станции год из года сокращается, вы будто не в курсе. Хозяева больших денег по ходу решили, что освоение космического пространства их особо не интересует, поскольку это мало похоже на прибыльный бизнес. Сейчас они решили вкладываться в создание целого флота пассажирских суперкораблей для океанов на Земле – один уже спущен на воду. За сумму в каких-то сто миллионов баксов каждый, обладающий хорошими деньгами, может обрести абсолютно защищенную среду и не надо лететь в чертову задницу за семьсот миллионов километров.

– Я так понял, в проблемах станции виноваты криворукие вьетнамские наноассемблеры, хотя легкая критика в адрес денежных мешков мне по нраву. – Кириллу подумалось, что пора идти ва-банк, пусть при первом знакомстве не хочется. – Извините, а не могло быть так, чтобы на станцию попало нечто биологическое, скажем, с близлежащей планеты?

Альба помедлила с ответом, потянув из трубочки радужную жидкость, однако ни тени растерянности на ее лице не было.

– Да вы не только моряк, заплывший слишком далеко, но и фантаст… Впрочем, если вы, действительно, интересуетесь зверушками, вот вам на закуску.

И она неожиданно быстро удалились, оставив на столе едва заметный кристаллик информационного накопителя, который Кирилл сразу же сгреб.

У себя в каюте он просмотрел подаренную ему холозапись.

Это была запись полета исследовательского катера – модифицированного боевого космоплана «FX-129» – вместе с сопровождающими файлами телеметрии.

До высоты «– 10» космоплан шел по сигналам планетостационарных навигационных станций, на которые ориентируются все корабли, швартующиеся к «Юпитеру-12». Затем навигация стала опираться на планетосинхронные радиомаяки, которыми пользуются автономные зонды ближней разведки. Потом база «Донар» стала вести космоплан по азимутальному каналу. Однако его направление редко совпадало с направлением ветра, а самые разнузданные земные ураганы, по сравнению со здешними, лишь дыхание младенца. Поэтому пилоту все время приходилось рыскать, чтобы не потерять канал. Во время этих рысканий от крыльев на центроплан регулярно приходила сильная вибрация, потому приходилось гасить скорость, задирая нос и изменяя вектор тяги. Иногда помогало, а иногда машину швыряло, как макаронину в супе.

На мгновение появился «Донар» в разрыве между аммиачными облаками, лохматыми и густыми, как борода Зевса. Та самая база вояк Атлантического Альянса, которая появилась после того, как российскую станцию «Юпитер-5» приговорили всей «международной общественностью» сбросить на планету. И аэродинамическими формами, и постоянно работающими двигателями – у нее силовая установка типа «ядерная лампа» – база «Донар» напоминала огромный стратегический бомбардировщик. Хотя, конечно, на ней не было пилотов, одна автоматика.

Но космоплан нырнул глубже.

В зрачки Кирилла линзопроектор закачивает объемные картинки, записанные системой обзора нижней полусферы.

Режим телеприсутствия всегда бьет по эмоциям, а сейчас вообще захватило дух. Катера как будто не стало, Кирилл находился между исполинских светло-голубых стен облачного «каньона», сделанного из кристаллов аммиачного льда. Под ним неслась со скоростью полтысячи километров в час желто-коричневая «река», подкрашенная сульфидом аммония. Та самая атмосферная структура Южный приполярный пояс, которая порой исчезает на десятилетия, чтобы затем неизменно выплыть снова.

Машина направилась к юпитерианской реке, вот гребни ее волн почти достают до корпуса. Тут мощная турбулентность подхватила космоплан и бросила в сторону.

Пилот готов был резко поднять машину, как в кабрировании. Потянул ручку управления на себя, и именно тут случилось странное. Машина, завалившись на корму и заработав критический угол атаки, стала падать – десять, пятнадцать, двадцать километров. Это при нормальной тяге и отданной команде «поймать горизонт».

Еще немного, и машина достигнет той высоты, с которой никто не возвращался. Исчез навигационный луч «Донара», забитый электромагнитным ревом Юпитера. Температура за бортом поднялась до двухсот по Кельвину. В какой-то сотне километров с дикой скоростью пробила молния – электрическая сатана шириной с Волгу, на секунду даже погасли индикаторы приборов.

И вдруг скорость ветра резко упала, с пятисот километров в час до каких-то жалких пятидесяти, машина оказалась в центре непонятного затишья. И перестала падать. Глаз циклона, надо полагать. Озеро Небесного Спокойствия, как выразился бы буддист. Над космопланом горело авроральными всполохами желтое небо, под ним переливалась оттенками бордового таинственная юпитерианская глубина, очень смахивающая на ад; многокилометровую ясность слегка смазывал лишь аммиачный снежок. Пилот переключил управление на бортового автопилота и дал команду на вертикальный взлет.

Последнее, что Кирилл смог увидеть на нижней отметке «—50», какое-то странное объемное пятно, точнее, гроздь пятен; они находились в центре этого безмолвия. Приемные антенны космоплана зафиксировали их излучение. По спектру и интенсивности источника смахивало на слабодифференцированную живую материю…

На высоте «– 10» космоплан попал в свирепую турбулентность; по сравнению с этим ураганом все земные выглядели милыми котятами. Но пилот своевременно взял ручное управление на себя и вполне уверенно обошел на вираже «бокал». Так у летунов называются самые неприятные циркуляции в верхних слоях юпитерианской атмосферы – вихри, уходящие хоботом далеко в ее глубину. Потом снова передал управление автопилоту, которому начал помогать лоцман орбитальной станции.

Едва Кирилл досмотрел запись, как с ним по интеркому связалась Альба Дирксен, которая пригласила зайти к ней в каюту, что была палубой ниже и больше его конуры раза в два. Уютное место, как выяснилось. Госпожа Дирксен коротает тут свободное время, мастеря лоскутные одеялки. Можно сказать, даже слишком усердно. Некоторые лоскутки выдернуты из старых скафандров, вместе со встроенными нитепроцессорами и фотоникой – поэтому вся светелка таинственно мигает и мерцает. Блики падают на маски и фигурки из материала вроде папье-маше, представляющие ягуаров, пум и божков Мезоамерики, которые сейчас выглядят довольно живыми, а некоторые и вполне жутковатыми. Тоже творчество Альбы Дирксен.

Они немного закинулись; у госпожи Дирксен были левые трансодермы, которые пускали через кожу легкую расслабляющую дурь. По ее почину Кирилл перешел на ты.

– И что ты на самом деле хотел найти? – спросила новая знакомая.

– И нашел, почти. Там что-то было, Альба. И ты это видела. Сигналы, полученные антеннами космоплана, подтверждают, что там было нечто живое. Кстати, с его пилотом можно пообщаться?

– Уже нельзя. Капитан Прерадович погиб две недели назад. Во время полета отказала система регенерации воздуха в кабине.

Кирилл поймал себя на мысли, что именно такого ответа он и ожидал.

– Почему, имея эту видеозапись, ты не подняла тревогу, речь же идет о ксеножизни.

– Просто тебе, Кирилл, хочется чего-то живого и теплого в глубинах космоса. А объяснение этому явлению совсем другое. – Ее глаза симптоматично ушли в сторону. Ясно, что лукавит.

– Давай, гони свое объяснение. Только не надо снова про оптические эффекты.

Ее пальцы неожиданно оказались у него на затылке, а губами он ощутил нежность ее губ, хотя даже не коснулся их.

– Может, поищем его вместе, пользуясь бритвой Оккама.

– Намек на мою щетину?

Пальцы Альбы нащупали шрам на его виске. Стало так щекотно и приятно, сразу расхотелось спорить и выяснять. «Живое и теплое в глубинах космоса» найдено, и оно рядом с ним, в этой каюте.

– Подростковая драчка? – решила уточнить Альба.

– Подростком я не дрался по подворотням, а играл на пианино, и не только «Собачий вальс». Так что, скорее, война. Мины у противника были очень хитрые, с мозгами не хуже, чем у кальмаров, а те твари башковитые. Квазиживые мины с органическими процессорами от «Медузы» и самообучающимися программами наведения от корпорации «Стейно», очень трудно обнаруживаемые. Как-то пришлось преодолевать очень густое морское заграждение. И в некотором роде сыграть роль живца, чтобы привлечь интерес вражеской стаи, а наша морская пехота смогла бы высадиться в другом месте. В итоге я получил фугасный привет от тех, кто не любит Пушкина с Достоевским. И пошел на дно с пузырями.

– Почему ж ты здесь, а не на дне морском с царевнами подводного царства, как ваш былинный Садко?

– Меня тяжело утопить насовсем. Поэтому мою, так сказать, тушку успели достать и оживить.

– Значит, будешь жить долго, сколько захочешь. От меня тебе будет другой привет.

На первый, да и на второй взгляд Альба не была зажигалочкой – никаких тебе постреливаний глазками и покачиваний бедрами, если не считать, конечно, зачетной выпуклости, как сказал бы моряк, в районе кормы. Но сейчас она раскрылась как цветок, заодно распахнулся ее голубой комбинезон. Шелковистость и аромат цветущей вишни. Ну да, еще одна фотоническая татуировка – в известной ложбинке между двух холмиков. Опять змейка, только не ползущая куда-то, а сплетенная в восьмерку и кусающая себя за хвост. Слегка мерцающего изумрудно-зеленого цвета. Змейка становилась все ближе, ярче, а Альба словно теряла телесность, обращаясь в дымку, ласковую, нежную, растекающуюся по коже Кирилла, втягивающуюся в его кровь…

При взгляде сквозь эту дымку глаза Альбы были похожи на черные дыры, лицо казалось сияющим, как луна, ладони платиновыми, ноготки же рубиновыми или даже кровавыми. Сам же он смахивал на ее трон. Он не мог ручаться, что у него были четыре ножки и подлокотники, но она использовала его вместо основания. И соединение между ними было таким, что стало почти нестерпимо горячо…

А потом его как будто начало бросать из стороны в сторону, и пространство многократно сложилось, образовав кристалл с немалым количеством граней. Как электрон в валентном кристалле, он кружился одновременно вокруг всех живых и мертвых душ, находящихся вблизи Юпитера. Кирилл слышал, как работают его органы, трепещут сосуды, громыхает сердце. И видел сразу множество фрагментов окружающего пространства: жилой отсек, энергетический реактор, исследовательский блок, коммуникации системы жизнедеятельности. Видел мужчину и женщину, облетающих станцию в ремонтном транспортере и что-то чувствующих по отношению друг к другу, и парня, взволнованно изучающего данные с зондов, и почувствовал странную жизнь, скрытую глубоко в конструкциях «Юпитера-12».

Он пытался приблизиться к ней, но его втянула атмосфера газового гиганта. Бешеные ветра трепали его, потоки взрывали кожу, ломали кости и врывались в череп. Все прошло быстро и без боли, тело стало переливами багровых и сиреневых красок. Цвета сгущались и смешивались, пока не превратились в слегка посверкивающую мглу.

Не размыкая губ, он справился у кого-то: «Может, это смерть?» Раз не отвечают, значит, нет.

Он все же существует, хотя и в непривычном объеме. Просверки его сознания вспыхивали там и сям, взмахивая серебристыми крылышками, которые отсвечивали лучи невидимого черного солнца, и в пространстве его тела, и за пределами его, в потоках жизни, источаемой Юпитером…

А потом все резко пропало, словно он разом протрезвел.

Конечно же, это были глюки, результат смешения забористого «ерша» и какой-то синтетической дури, всосавшейся в кровь с прилепленных к шее трансодермов. Похоже, и дилер, и изготовитель этой дури находятся на станции, потому что пронести ее через контроль космопорта на Земле просто невозможно.

Глава III

«Батавия». Первая кровь

Тело рабочего лежало неподалеку от частично заштопанной пробоины, словно он мчался во все лопатки из глубины отсека к «выходу» и не добежал каких-то пару метров. По причине исчезновения ног. Собственно, у него ничего не было далее пояса. Все, что находилось ниже, было оторвано или, возможно, срезано. Довольно аккуратно, как будто рядом очень острых клинков. Или, возможно, зубов. Срез поясничного позвонка был в почти идеальном состоянии, в самый раз для музея. Но представить себе челюсти размером в полметра, украшенные острыми, как скальпель, зубами – этакий зуботрон, – не позволяла и самая смелая фантазия. Среди сухопутных хищных млекопитающих последняя тварь с таким размахом челюстей вымерла тридцать миллионов лет назад.

Вещдоки говорят о следующем: то, что прикончило рабочего, не просто настигло его сзади, еще подбросило и с лету отхватило ему половину тела. Даже смерть не стерла с его физиономии выражение ужаса, смешанного с удивлением. Остается лишь добавить, что отмучился он быстро. Пшик и нет. Не у каждого так удачно получается.

Что понадобилось бедняге Ли Хуану в самом отсеке, было неясно. Но, скорее всего, он что-то заметил в проеме пробоины. Это что там во тьме чернеется? Или белеется. Дай-ка гляну. И сунул туда свою глупую маленькую голову, похожую на запеченное яблоко, аюшки-ау.

Он был один из пары операторов, оставшихся на ночь вне «Принцессы Путри», на понтоне, чтобы непосредственно следить за «штопкой» пробоины и «выпеканием» лопастей. Теперь, как оказалось, Ли Хуан был разорван пополам. А другой рабочий, с тяжело запоминаемым и едва произносимым китайским именем, которого я незамысловато, но вполне положительно именовал «Прыг-Прыг» за быстроту движений и скорость реакции, просто исчез. И, судя по полосе крови на краю понтона, его жизнь закончилась в море. Веселенькое начало, да. Почему эти придурки не могли подождать хотя бы неделю, прежде чем расчлениться и пропасть!

После того, как от двух живых тел осталось одно мертвое, да и то половина, у меня состоялся неприятный сеанс связи с господином Чу Чун Шеном. Тот даже не включил видеоканал, видимо, говорил из постели или ванной комнаты. Кажется, плеск воды слышался и чмоканье какое-то. Может, его сейчас какая-то затейница обслуживала прямо в джакузи – у богатых такое мероприятие на завтрак, обед и ужин. Утром – тонкая блондинка, днем – пухленькая рыжая, вечером – тонизирующая крепкая брюнетка.

«Господин Пятницкий, я вас нанял на эту работу для предотвращения неприятностей, а вы их притягиваете, как черная дыра. Если у меня завтра не будет убедительного отчета по этим несчастным случаям, я вас выгоню взашей с волчьим билетом, даже если ремонт «Батавии» будет завершен идеально. Отправитесь торговать лапшой на улице, или что там у вас вместо того – солеными огурцами из бочки». Притом он обильно добавлял какие-то китайские слова, наверное ругательные, вроде «цхао ни ма» и «куеби». Но пробубнил это как-то дежурно, без вздохновения, и вскоре отключился вместе с чмоканьями. Чтоб тебе там откусили чего-нибудь, Чу, под самый корень.