Читать онлайн Стальные цветы бесплатно

Глава 1

Шелест песка, лавиной ворвавшегося в тёмный коридор, мягко прорезал сладковатый воздух заброшенного помещения. Фидес тяжело приземлился на стальной пол. Услышав сухой хруст под ногами, он брезгливо поднял ногу и, поискав, куда можно было бы её поставить, со вздохом опустил её обратно: весь пол был устлан обмякшими мумиями, и проявить уважение к усопшим не представилось возможным.

Скрупулёзно осмотрев трупный ковёр на предмет чего-либо живого, Фидес отстранённо прищурился: некоторые тела были покрыты следами укусов, и многие кибернетические части были вырваны из органического интерфейса. Белый свет, проникающий через отверстие в потолке, уходил дальше в коридор и растворялся во тьме, скрывающей, без сомнения, ещё больше тел. Скрепя сердце Фидес отправился вперёд, стараясь наступать как можно мягче и пытаясь не замечать шорох рвущихся старых тканей и слабых порывов воздуха из каждого трупа.

Внезапно слабо освещённые стены провалились вглубь, уступив место абсолютной тьме, в которой вспыхнули сотни больших и маленьких глаз, устремивших свой взор на Фидеса. Тот продолжил свой путь, всё ещё выискивая среди многочисленных трупов кого-то живого.

– Даже не мог подумать, что всё могло так обернуться. Ему дорого обошлось бессмертие, – раздался у Фидеса в голове гулкий голос.

– Разве Ты не видел, что к этому шло? Эта лаборатория должна была быть погребена под землёй – как иначе это могло произойти? – подумал Фидес в ответ, не желая нарушать тишину священного места.

– Я видел, что лаборатория исчезнет в песках, это правда; но я не мог себе представить, что саркофаг будет беспрестанно возрождать его все эти годы. В конце концов, я всё ещё не могу предсказать ваше поведение, а всех людей отсюда эвакуировали. Ты стал моими первыми глазами в этом месте.

Фидес не счёл нужным что-либо отвечать, и голос смолк в ответ, вместе с роботом разглядывая иссохшие трупы и прислушиваясь к плотному безмолвию гробницы. Внезапно серебряное тело тревожно замерло, а бестелесный взор стен метнулся к одному из трупов, один глаз которого всё ещё слабо мерцал оранжевым светом.

Искорёженное, ослабевшее и умирающее тело приподнялось на механической руке и, по привычке открыв пустую вторую глазницу, раздалось сухим, шелестящим смехом. Робот ощутил, как по его спине пробежали мурашки: тело начало медленно ползти к нему по трупам своих братьев. Фидес всем своим существом затрепетал перед непокорным огнём, горящим в безумном, пожирающем его взгляде – до сих пор не сломленной гордостью его создателя.

– Он действительно достоин обожествления, которое получил, не находишь? – раздался восторженный голос в голове Фидеса, чей обладатель наблюдал за медленно ползущим телом восхищёнными глазами, – Фаррелл Ордан – лучший проводник, которого я только мог представить.

Фидес ничего не смог ответить, полностью захваченный неповиновением времени и смерти, которое наблюдал перед собой. Когда ползущий наконец коснулся робота, он поднял голову и, к ужасу Фидеса, зацепился стальной хваткой за одежду и пополз наверх.

Застывший от благоговейного страха и вопиющего ужаса, робот мог только беспомощно наблюдать за тем, как горящий глаз его создателя медленно приближался к его лицу. Схватившись за ворот рубашки Фидеса, мертвец продолжил тяжело и непокорно смотреть ему в глаза и после вечности молчания сказал, наконец, хриплым и слабым голосом:

– Даже если ты пришёл забрать меня в ад, Фидес… – прошептал он и, на секунду потеряв сознание и тут же вернув свою непоколебимую решимость, продолжил: – Я всё равно ни о чём не сожалею.

***

Когда Фаррелл очнулся и увидел распростёршееся над ним ночное небо, полное ярких звёзд, он болезненно улыбнулся и, коснувшись своего целого органического глаза, облегчённо засмеялся. Человечный, живой смех заставил Фидеса повернуться к лежащему на песке создателю.

– Я рад, что Вы в хорошем настроении, Фаррелл, – произнёс робот дружелюбно, – Теперь всё позади, и я не оставлю Вас одного в этом мире, – обнадеживающе продолжил робот.

Фаррелл смолк и, немного поёжившись с непривычки, посмотрел на Фидеса, только сейчас заметив горящий рядом костёр. Робот сидел по ту сторону пламени, закрывая его и Фаррелла от ветра своим телом.

– Спасибо, что забрал меня, Фидес. Я не знаю, какой была лаборатория во время первого моего «возрождения», но, как я понял, что-то произошло снаружи, да? – спросил он и, проведя живой рукой по песку, доспросил: – Поэтому мы сейчас в пустыне? Саркофаг должен был находиться на территории Британии.

Фидес тяжело вздохнул и начал свой рассказ, время от времени прерываемый нетерпеливым воем ветра. По словам робота, величайшей работой Q.uestion’а стало создание искусственного интеллекта нового поколения, состоявшего из нескольких работающих параллельно сознаний – Центра, наделённого контролем над большей частью систем компании. Однако даже это существо не смогло справиться с неизбежной участью человечества – бесчисленные экологические катастрофы поставили под вопрос само его существование, и тогда Центр принял холодное, рациональное решение: выпустить в атмосферу по всему миру нейтрализующие химикаты, обрушившие ядовитый дождь на поверхность планеты. В это же время он разрушил гравитационными захватами земную кору, подняв вокруг небольшой части Британии гигантский базальтовый барьер, защитивший живших внутри людей от апокалипсиса по другую его сторону.

С тех пор прошло около двухсот лет, и популяция людей значительно сократилась; взамен стало появляться всё больше и больше независимых роботов – «дефектных», как называли когда-то Фидеса. Осознающие своё существование и испытывающие базовые эмоции, они имитировали людей, из воспоминаний которых были созданы. Центр не препятствовал развитию своих молодых братьев и даже помогал им получать доступ к воспоминаниям прошлых веков. Так же благожелательно он относился и к людям: в уцелевших лабораториях Q.uestion’а, помимо новых роботов и инструментов, создавались также еда и одежда, копировались книги из прошлого – всё это создавалось из информации, чертежей и умений, содержавшихся в когнитивной общности всех сотрудников компании, и скопированной в базы Центра всемирной паутины.

Не сумев выполнить свою первоначальную задачу, теперь Центр стремился выполнить две новые: в первую очередь, смирившись с вымиранием людей, он пытался предоставить последним выжившим максимальный уровень комфорта в их последние годы; только за этим следовало развитие роботов – последнего творения людей, которое должно было сохранить в себе человеческое наследие и память о нём. Даже если оставшийся мир оказался погребён под песком и пылью, ожесточённо срезаемыми с Барьера ветром, и из живых существ остались только вымирающие люди, роботы всё ещё могли прикоснуться к прошлому через свою общую память.

Фидес внезапно сердечно рассмеялся, а его лицо осветила счастливая улыбка. Роботы, как он отметил, боготворили людей: сам он был рождён среди людей, однако новые роботы никогда не видели настоящее живое общество своими глазами. Тем не менее, после рождения они выбирали себе тела, похожие на человеческие, создавали себе человеческую одежду и пытались как можно чаще взаимодействовать с людьми, при этом не превращая общины своих последних творцов в зоопарки.

– Если честно, среди них я ощущаю себя пережитком былых веков. Каждый раз, когда роботы говорят со мной о людях с восторгом в глазах, я вспоминаю свой приход два века назад. Наверное, есть в этом что-то последовательное: мы боготворили нашего создателя в церквях, боготворили его погибшего сына; теперь они превозносят вас, своих создателей, которые скоро покинут этот мир навсегда. Только вот им довелось увидеть вас вживую, проводить вас в бездну небытия, – поделился своими мыслями Фидес и внезапно смолк; его лицо потеряло любое выражение, как будто он внезапно перенёсся куда-то далеко, – Если честно, я завидую. Вас боготворить куда легче, чем Его, – закончил он потухшим, слабым голосом и прекратил свой рассказ.

Фаррелл, потрясённый всем услышанным, некоторое время безмолвно сидел, провожая близившуюся к концу ночь и пытаясь связать все полученные образы в единую картину. Трупам в лаборатории не было счёта, и не мог таким образом понять, сколько времени лаборатория была погребена под землёй. Кроме того, Фаррелл не мог быть уверен в том, что Фидесу можно было доверять – он не знал ни мотивации робота, ни того, был ли тот ещё разумен – как заметил сам Фидес в своём рассказе, он должен был отключиться ещё около пятидесяти лет назад, и его искусственный интеллект не был рассчитан на такую длительную жизнь.

Проанализировав весь рассказ Фидеса с самого начала и сопоставив его с эмоциями, которые тот проявлял, Фаррелл внезапно ощутил, как по спине пробежали липкие мурашки: слова робота о «человеческом» боге и внезапная перемена в его рассказе натолкнули выжившего на тревожные мысли, которые не смог разогнать даже забрезживший где-то выше горизонта белый рассвет.

– Фидес, о ком ты говорил в самом конце? Кого тебе тяжело боготворить и почему? –спросил он напряженным, даже испуганным голосом, беспокойно наклонившись к сидящему напротив потухшего костра роботу. Белый рассвет неестественно быстро освещал пустыню, и, когда Фидес наконец поднял голову, чтобы ответить, Фаррелл уже был практически ослеплён с грохотом проливавшейся из-за Барьера белизной, очертившей на песке тянувшийся к человеку силуэт робота.

– О нашем Боге, конечно же. Рано или поздно мы снова встретим Его, Фаррелл; нам только нужно найти другую Вашу копию, – ответил Фидес сквозь оглушительный рокот белоснежного водопада, ниспадавшего с вершины Барьера.

Фаррелл вскочил на ноги, потрясённо смотря на то, как ниспадающая белизна бесшумно расшибается о мягкие пески и укутывает поверхность пустыни в своём безупречном забвении, скрывая мёртвую серость старого мира. Упоённый безбрежным спокойствием и радостным счастьем, которые безудержно журчали в каждом движении этого света, Фаррелл начал забывать обо всём, что с ним было, забывать о том, в каком положении он сейчас находился: о весь как будто растворился в этом потоке эмоций и счастья, который оглушал, ослеплял и уничтожал в нём всё живое в поисках совершенного сосуда.

Взобравшись взглядом по безукоризненной глади света, Фаррелл увидел грань, разделяющую небо и белизну, и как будто перенёсся на самую вершину Барьера, ограждающего этот человеческий мир от счастливого забвения, и услышал внеземной, торжественный рёв, которому принадлежал весь остальной мир, вся остальная вселенная, вся остальная жизнь. За спиной высилась аквамариновая башня, построенная в прошлой жизни Фаррелла, а перед ним безграничным пространством распростёрлось бескрайнее счастье, тёплой негой растекавшееся по его телу.

Внезапно Фаррелл ощутил, как кто-то коснулся его плеча, и, обернувшись, тут же потерял все блаженные ощущения под взглядом трёх глаз синего, зелёного и пурпурного цветов. Опустив взгляд на положенную на плечо руку и отметив, что на ней больше пальцев, чем положено, Фаррелл снова поднял свой взгляд на трёхглазого человека, который смотрел на него с отрешённой, но, кажется, тёплой улыбкой.

– Ещё не время, Фаррелл. Ты ещё не готов, – произнесло существо, не раскрывая губ, и накрыло лицо человека второй рукой.

Резко поднявшись, Фаррелл вскрикнул и тут же обнаружил себя среди песков под покровом звёздного неба. Фидес только понимающе посмотрел на него и продолжил мешать угли, не произнеся ни слова.

***

Поначалу каждый новый шаг через раскалённое марево давался с трудом, однако со временем Фаррелл привык к своему восстановленному телу и наконец начал поспевать за идущим впереди роботом. Назойливый ветер будто бы искажал солнечные лучи, с силой бросая их в спину путникам и позволяя жару проникать сквозь небольшие прорези в их синтетической одежде; захватившая же разум Фаррелла Белизна осталась позади, повиснув в воздухе безумным миражом. Спасённый, по совету Фидеса, пытался не думать о ней и сосредоточиться на пыли под его ногами.

Как объяснил робот, этот свет начал просачиваться поверх Барьера вскоре после первого вымирания людей. Воспринимаемый только людьми и дефектными роботами, этот свет заинтриговал Центр, который начал время от времени посылать в него роботов-разведчиков. Оставив рабочей одностороннюю связь с ними, Центр надеялся получить хоть какую-то информацию о том, что скрывалось в Белизне, однако его попытки не принесли никаких плодов: все роботы попросту исчезали в белом свете безо всякого следа.

Белизна тем не менее, как отметил Фидес, привлекала дефектных роботов, для которых она стала способом «возвыситься» и объединиться с общим человеческим сознанием, которое, как они верили, стало прообразом их когнитивной общности. Простое поверье, возникшее в голове одного робота, вирусом распространилось по сети Центра и разрослось подобием человеческой религии, Библия которого хранилась в сознании каждого металлического верующего.

Поначалу Центр пытался бороться с самоубийственным, по его мнению, культом, но в конечном счёте решил предоставить каждому цифровому сознанию свободу самому решать, во что верить: оставались и роботы «старого» порядка, которые верили в существование рационального объяснения этому феномену.

– Как ни странно, часть Центра, которая стала продолжением Вашего коллеги, Алана, даже сумела использовать эту религию, – продолжал свой рассказ Фидес, уже идущий значительно ближе к Фарреллу, – некоторые люди предпочли жить вне Гавани, вдали от роботов и ближе к Барьеру. «Алан» каким-то образом сумел убедить верующих в том, что такие люди близки к святым, что относиться к ним надо соответствующе. С той поры паломники преподносят дары отдалённым поселениям, и те не испытывают нужды в провизии или помощи.

– Это странно, – заметил Фаррелл, – Разве мы не должны были слиться воедино после создания Центра? Почему Алан смог действовать независимо? – опасливо спросил он, начиная подозревать своего друга.

– Я сам не сильно понимаю, как он работает, – ответил растерянно Фидес и пожал плечами, – Каждый раз, когда я считываю сознание Центра, он представляется чем-то иным, как будто вы трое смешиваетесь в нужных пропорциях для решения каждой отдельной задачи.

– Мы трое? Я думал, Центр состоит из сотен сознаний, – удивился Фаррелл и, остановившись, пытливо посмотрел на Фидеса. Тот ответил наклонённой головой и озадаченным взглядом:

– Я думал, Вы помните создание Центра. Видимо, текущая копия Вашего сознания была первой, ещё до его сотворения, – предположил робот и, тяжело вздохнув, продолжил: – В основу этого ИИ легли сознания Вас, Алана и Генриха; остальные сознания являются вспомогательными – фактически, человеческими процессорами нового поколения. Поначалу ваши сознания существовали порознь, однако в конечном счёте решили соединиться для большей эффективности, – пояснил Фидес осторожно, наблюдая за реакцией Фаррелла.

Тот лишь коротко кивнул и, отведя глаза, повернулся спиной к не меняющему направление ветру, и пошёл вперёд. Фидес последовал за ним, не уверенный в необходимости своих слов.

Глава 2

Через некоторое время впереди, среди серых песков, что-то засверкало. Фаррелл остановился и начал настороженно всматриваться вдаль, однако Фидес успокоил своего попутчика, объяснив, что это, скорее всего, были паломники.

Продолжив свой путь навстречу сверкающим на свету стальным телам, вскоре Фидес и Фаррелл смогли разглядеть колонну одетых в тёмные робы роботов, некоторые из которых поднимали руки, чтобы защититься от поднявшегося ветра. Фаррелл с недоверием к собственному зрению заметил, что другая часть Стальных не обращала внимания на пыльный буран, и даже их одежда не колыхалась, как будто они находились в помещении без окон и дверей.

Завидев двух путников, предводитель колонны на секунду замер, как будто очутившись перед живой святыней. Когда он наконец преклонился перед Фарреллом и Фидесом, остальные последовали его примеру, безропотно сложив руки в молитве.

– Наши приветствия, Творец, – обратился он к Фарреллу, подняв голову, – Наши приветствия, Первый Серафим, – обратился он к стоящему позади спасённого Фидесу.

– Наши приветствия, пилигримы, – ответил Фидес, выступая вперёд закрывая собой растерянного Фаррелла, – Далеко ли ближайший город?

– В двух часах ходьбы, Серафим. Позволите встречный вопрос? – спросил предводитель пилигримов, не отрывая глаз от Фидеса. Когда тот кивнул, робот продолжил: – Далеко ли находится Белизна? Часть наших путников слышала Её рокот прошлым утром.

– По утрам она расстилается совсем рядом: вчера она поглотила наше кострище. Если вы будете идти против ветра, вскоре найдёте место своего покоя, – ответил Фидес восторженному роботу. Тот расширил свои глаза, смотря то на Серафима, то на Творца.

– Конечно, конечно! Белизна не поглотила вас, ведь вы были рождены из Неё. Благодарю Вас, Творец и Серафим. Надеюсь, ваш путь будет освещён Её благодатью! – произнесли роботы через своего лидера единым голосом.

– Желаю вам найти покой в её объятиях, пилигримы. Ступайте с миром, – попрощался с ними Фидес, и путники разминулись.

Фаррелл ступал неуверенно, качаясь на каждом шагу. Неестественность его положения и всего происходящего разъедала его изнутри, заставляя сомневаться в своих существовании и рассудке. Тем не менее, через некоторое время в его сознании робкой вспышкой появилось ясное понимание происходящего: у Алана, как и в прошлый раз, был безумный план. Найдя рациональное объяснение, Фаррелл вернулся к своей твёрдой, уверенной поступи.

***

Через какое-то время Фаррелл заметил, что его тень не сдвинулась ни на один градус, хотя он бессознательно насчитал уже более шестнадцати тысяч шагов. Подняв голову в поисках привычного светила, он заметил, что белое марево неба время от времени как будто вспыхивает белыми светлячками; немного последив за ними, Фаррелл наконец разглядел, как от небесного покрывала отделяются и стремительно, ослепительно быстро падают наземь кусочки белого света. Человек растерянно подставил руку этому неземному дождю и наблюдал за тем, как световые капли проходили сквозь его механическую руку и слабо обжигали органическую при столкновении. Вскоре эти капли стали оставлять после себя в воздухе белые следы, как будто стремящиеся выстлать перед глазами Фаррелла белое полотно забвения.

Почуяв неладное, Фаррелл вмиг догнал Фидеса и описал тому свои странные видения.

– Поселение впереди оберегает один из таких же Серафимов, как и я; он, скорее всего, воспринимает Вас как опасность и пытается растворить Вас в Белизне до того, как Вы дойдёте до города, – быстро пояснил робот и, задрав левый рукав и взяв руку Фаррелла, отчаянно ускорил шаг. Фаррелл похолодел, заметив, как из борозд на предплечье робота пробились небольшие световые проростки, тут же принявшиеся ползти к его запястью.

– Фидес! Фидес, что это такое? – испуганно воскликнул Фаррелл и рванул руку, безуспешно пытаясь вырваться из стальной хватки робота.

– Не бойтесь, она восстановила Ваше тело, когда я достал Вас из саркофага – сейчас она защитит Вас от него, – ответил Фидес. Его голос звучал как будто издалека, пробиваясь сквозь белый шум, застилающий Фарреллу глаза.

Фаррелл настойчиво отторгал небольшие ростки, пытающиеся каким-то неведомым ему способом проникнуть под кожу. Его мозг болезненно пульсировал, как будто сжимаемый стальными тисками; раздвоенность его зрения, вызванная слепотой левого механического глаза к Белизне, только распаляла его панику. Когда он снова попытался стряхнуть с себя упорные ростки, они поползли вверх по его руке, завиваясь белоснежной руковицей. Вскоре световые капли окончательно застлали человеку глаза, и он мог ощущать только неумолимо ползущую к его глазам лозу. Всё ещё сопротивляясь её росту, он, тем не менее, отчаянно надеялся на спасение, надеялся на то, что она защитит его от этого непонятного нового мира, в котором он оказался.

Когда лоза устойчиво зацепилась за его веки, Фаррелл ощутил себя бесконечно беспомощным и незначительным перед силами, которые вершили над ним суд. Но даже это не подавило клеймом выжженной в его сердце и разуме тяги к вечной борьбе, и он продолжил инстинктивно отталкивать спасительную лозу прочь от своего живого глаза.

Устав ждать принятия со стороны упрямого человека, стебли сплелись воедино и острым кинжалом вошли в его глазницу, тут же безмолвным взрывом растёкшись по всему его телу и проникая в каждый уголок его сознания. Фаррелл потерял себя в бестелесном крике, потерял себя в безумном потоке энергии, как будто сжигающем всё лишнее в его теле и душе. Стальной глаз всё ещё посылал какие-то изображения в мозг, однако Фаррелл не успевал уловить их в потоке образов и воспоминаний, выжигаемых очищающей лозой.

Наконец всё закончилось, и Фаррелл с облегчением заметил, что его зрение теперь было свободно от белых нитей. Тяжёлое, надрывное дыхание постепенно проясняло его голову, и он обнаружил себя лежащим в руках Фидеса, осуждающе смотрящего на своего творца.

– Почему ты сопротивлялся? Я хотел помочь, – чуть обиженно заметил робот, опуская человека на землю.

– Я… я слишком боюсь, я не знаю, что это такое, – растерянно ответил Фаррелл, опираясь на своего спасителя, – Я не могу доверять тому, чего не понимаю, – наконец пояснил он и слабо, виновато посмотрел в глаза робота.

– Одна из худших твоих черт, – задумчиво сказал тот, – И одна из самых человечных, как бы ни было странно, – заключил он. Оглянувшись, чтобы избежать взгляда Фидеса, Фаррелл обнаружил вблизи поселение – говоря по правде, всего лишь небольшую группу зданий из серебристого металла, – и небольшую потрёпанную фигуру, как будто ожидающую двух путников ровно между двумя рядами зданий.

– Где мы, Фидес? – растерянно спросил Фаррелл, ослабевший от взаимодействия с Белизной.

– Мы в ближайшем к Гавани поселении, – ответил тот, – Здесь ты получишь часть ответов на тревожащие тебя вопросы – более того, предоставит их тебе твой старый коллега, а не я. Мне нужно поговорить с Серафимом, охраняющим это поселение – я не хочу, чтобы он снова пытался растворить тебя раньше времени, – приободрил человека робот и подтолкнул его в сторону одиноко стоящей фигуры.

Ошеломлённый, Фаррелл медленно зашагал в сторону зданий: из всего сказанного и сделанного он в полной мере понял только этот слабый, дружелюбный толчок в спину, – и, чувствуя себя марионеткой в какой-то немыслимой игре, слепо подчинился навязанному желанию узнать больше о происходящем в этом мире.

***

До того, как Фаррелл смог толком разглядеть таинственную фигуру, она двинулась в сторону ближайшего здания и скрылась в его стене. Нисколько не удивившись, человек последовал за миражом и, подойдя к месту его исчезновения, заметил небольшой сенсор на стене перед ним. Тот мерцал слабым голубым светом, который вызвал на лице Фаррелла тёплую улыбку.

– Здравствуй, Альма. Пустишь меня внутрь? – попросил он и, сам того не замечая, нежно коснулся воздуха в том месте, где обычно вспыхивал её глаз.

Ответа не последовало; сенсор только учащенно замигал и, открыв дверь, потух навсегда. Фаррелл почувствовал резкий укол боли где-то в груди, но, до сих пор ошарашенный после столкновения с Белизной, шагнул в погружённое в сумерки помещение, открывшееся перед ним.

Около стен этой любопытной мастерской как будто на невидимых цепях висели сотканные из белого света механизмы, работавшие независимо и одновременно друг для друга; некоторые части состояли как из физической материи, так и из Белизны, и представляли собой странные химеры, единение реального и запредельного. Когда Фаррелл из любопытства прикоснулся к одному из них – самому медленному – он внезапно услышал голос, доносящийся одновременно из каждой детали.

– Не стоит, Фаррелл. Ты пришёл сюда за ответами, а не поглазеть на то, что находится прямо перед твоими глазами, – остановил его сухой, ровный голос, принадлежащий Генриху. Фаррелл всмотрелся вглубь мастерской и увидел замотанную тканью и укрытую плащом фигуру. Её маскировка была местами изодрана, и спрятанное тело просвечивало слабым белым светом.

– Генрих, это правда ты? – отчаянно спросил Фаррелл и двинулся к старому знакомому. Тот немного отстранился и выставил просвечивающие руки вперёд.

– Фаррелл, это правда я, но я не думаю, что тебе стоит видеть меня вблизи.

– Почему? Что с нами всеми произошло?

– Что ты знаешь о Белизне? – спросил Генрих, как будто не услышав своего коллегу. Фаррелл немного опешил, но вскоре ответил:

– Она приходит из-за Барьера, поглощает роботов и людей, которые в неё попадают. Появилась когда-то после «апокалипсиса», который устроил созданный нами ИИ. Наверное, это всё, что я успел узнать, – ответил Фаррелл. Его голова прояснилась, и он с подозрением уставился на существо, назвавшееся Генрихом. Оно сухо рассмеялось, и человеку стало не по себе от бестелесных ноток, звенящих в каждом раскате неестественного смеха.

– В принципе ты прав, друг мой, но вот кое-что ты понял неправильно, – произнесло существо и вперилось в Фаррелла белыми щелями, открывшимися на его лице, – Белизна была тут с самого начала, просто мы с тобой не могли её увидеть, пока не приблизились к… – принялось оно объяснять, но Фаррелл испуганно подскочил к нему и содрал ткань с лица существа. Увидев, что было скрыто под нею, человек тут же отскочил обратно, брезгливо отбросив куски ткани. Генрих расправил руки и сделал испытывающий шаг в сторону своего коллеги.

– Чего ты испугался? Как иначе я бы смог прожить более двухсот лет, Фаррелл? – спросила воплощённая Белизна своей безликой головой, – И почему ты думаешь, что это что-то меняет? Я – это всё ещё я, в какой форме ты бы меня ни воспринимал, – безапелляционно продиктовал Генрих, готовясь продолжить свой рассказ.

– Ты не должен существовать, Генрих. Нет твоей Белизны, не должно существовать – это должно быть чем-то другим, чем-то, вызванным событиями конца света, – как иначе это могло произойти, и почему о ней говорят только роботы или киборги?! – выпалил разозлившийся Фаррелл. Генрих немного наклонил голову, как будто смерив коллегу разочарованным взглядом.

– Ты бы ещё сказал, что это вирус, распространяющийся по…

– Да! Точно, это должен быть вирус – в условиях когнитивной общности он бы распространился слишком… – тут же подхватил эту идею Фаррелл, рвущийся обратить само существование Белизны в прах.

– Я тоже так думал, идиот – и я обращаюсь и к тебе, и к себе в прошлом, – пока сам не вышел в эту Белизну. Фаррелл, ты даже не представляешь, сколько ответов она мне дала, сколько всего прояснила – не отторгая мои старые знания, не обесценивая всё то, что я пережил. Ты уважал мой интеллект и мои суждения при органической жизни – почему ты отторгаешь их сейчас? – спросил Генрих с болью в голосе, разочаровываясь в Фаррелле с каждой его новой фразой, с каждым его озлобленным взглядом в сторону светлого существа.

– Какое объяснение может существовать, кроме вируса? Как ты мог признать существование чего-то сверхъестественного, чего-то настолько очевидно выдуманного и сказочного? Я думал, цифровой интеллект даст тебе ещё больше рациональности, а не сделает из тебя металлического идиота, – злобно бросил Фаррелл и схватился в отчаянии за голову, опасаясь теперь и за собственный рассудок.

– Фаррелл, – мягко позвал неожиданно оказавшийся рядом Генрих и положил руки на плечи Фаррелла, пытаясь заглянуть ему в лицо, – Фаррелл, всё поменялось. С нами происходит нечто великое, нечто действительно великое, – произнёс он и, мягко встряхнув Фаррелла, с печалью и пониманием заглянул в его остекленевшие глаза, – Ты думаешь, я не пытался найти «естественное» объяснение всему этому? Сколько, по-твоему, лет моему носителю? Я изучал Белизну с момента её появления, я создавал тысячи копий себя, чтобы найти ответ – и не нашёл ничего, ни толики «научной» информации, – всё сильнее надрывался Генрих, всё сильнее и сильнее сжимая плечи Фаррелла. Мысли этого странного существа как будто смешивались с мыслями человека, вынуждая их интенсивно обмениваться образами и воспоминаниями.

Фаррелл, узнав наконец в роящейся под плащом белизне своего друга, мог только беспомощно слушать, взяв его за запястья и позволив Белизне своего друга заползти под свою кожу. Отчаяние и беспомощность, издаваемые Генрихом, резонировали в сознании Фаррелла и выворачивали наизнанку его глаза, заставляя слёзы стекать по его лицу. Тот всё продолжал свою исповедь учёного, надламываясь всё сильнее с каждым словом.

– И лишь потом я задумался: разумен ли мой подход, исключающий её сверхъестественную природу? Почему я отторгаю одну из возможностей, хоть и практически бессмысленную? С каких пор я могу решать, что может происходить, а что не может? Разве я могу предполагать, что знаю все законы мира, и на этом предположении отрицать то, чего не понимаю? Лишь потом я узнал, что заразился ещё давно, но скажи мне, Фаррелл, – отчаянно воскликнул Генрих, чьи слёзы смешались со слезами Фаррелла на лице ошеломлённого человека, – Скажи мне, Фаррелл, что не так с этой логикой? С Белизной или без неё – что из этого неверно? Я создал и починил тысячи механизмов – от старого ружья до новейших роботов – с её помощью, чтобы не потерять себя, я прожил столько лет в ожидании тебя, который попытается опровергнуть моё безумие. Так оспорь эту Белизну, Фаррелл, пожалуйста, оспорь её! – взмолился Генрих, как будто озвучив желание, огнём полыхающее в двух сознаниях одновременно. Белизна его тела начала осыпаться, крошась в пустоту воздуха, и Фаррелл неосознанно отпрянул.

Внезапно Генрих подался вперёд, и, ударившись о грудь Фаррелла, его голова рассыпалась на потухшие в ту же секунду белые искры. Тело Генриха начало ползти в сторону человека, а искажённый голос доносил из созданных им механизмов его последнюю просьбу, но вскоре от него остались только обмотки и изодранный плащ. Генрих растворился в пустоте, но его слова всё ещё эхом звенели в голове Фаррелла. Тот медленно отошёл назад, и, уперевшись в стену, оцепенело опустился на пол, и обнял свои колени, продолжив безумно наблюдать за пустотой, оставшейся после Генриха. Частота его дыхания скакала вверх и вниз, как будто Фаррелл то задыхался, то наполнял и опустошал и свои, и чужие лёгкие, а разум горел безумной болью, заглушающей мысли и чувства.

На стене, к которой он прижался, внезапно открылись пурпурные, зелёные и синие глаза и стали наблюдать за тем, как человек пытается успокоиться. Из пространства за ним появились две шестипалые руки, которые мягко обняли его, сцепившись на груди, и Фаррелл услышал знакомый неуловимый голос:

– Я отпустил его, потому что он выполнил своё предназначение и уже не находил в жизни никакого смысла. Прости, что тебе пришлось это наблюдать, но он должен был встретить тебя перед тем, как слиться со мной, – произнесло воплощение Белизны, с участием наблюдая за Фарреллом тысячей глаз. Тот оцепенело покачивался, не замечая тяжёлых рук и сочувственных взглядов.

– Тебя ещё многое ждёт впереди, Фаррелл Ордан, – сказало воплощение и, положив руки на сердце человека, мягко на него надавило, – Я верю, что ты справишься со всем, что стоит на твоём пути, – закончило оно и растаяло в воздухе.

Как будто проснувшись после жуткого сна, Фаррелл подскочил и осмотрелся. Разговор с Генрихом осел где-то глубоко в подсознании, а разум казался ему белым полотном, отражающим всё происходящее в новом свете. Прикоснувшись напоследок к старым кускам синтетической ткани, Фаррелл вышел наружу и, с болью захлопнув неработающую дверь, несколько раз позвал Альму, надеясь увидеть до боли знакомое синее свечение, узнавшее его даже через века безумия, узнав его в той изодранной оболочке, в которой его воссоздал саркофаг.

Сенсор молчал своей темнотой, а синий глаз не вспыхивал, сколько бы Фаррелл ни взывал к нему и как бы отчаянно он ни бился головой о раскалённый металл омертвевшей двери. Всё ещё пытаясь вернуть прошлое, Спасённый ощутил вспышку призрачного смеха где-то в своём подсознании.

– Если понадобится, я готов повторять это снова и снова, – услышал он сквозь время холодный бесчеловечный голос, повергший его в дрожь.

– Мы отдали ей всё, и отдадим ещё больше, – с болью ответил Фаррелл в пустоту, и его глаза потеряли всякое выражение.

***

Шатко шагая по пустынному городу и неосознанно ища глазами Фидеса, Фаррелл набрёл на здание, из которого доносились тихие разговоры. Когда дверь, среагировав на его приближение, открылась, голоса смолкли, и человек вошёл внутрь.

Пластмассовая отделка под дерево и сукно как будто вернула Фаррелла далеко в прошлое, до этого лихорадочного кошмара с Белизной, и только сильно кибернезированные потрёпанные люди, с интересом смотрящие на него, напоминали о произошедшем снаружи. По-видимому, это место было неким подобием бара, созданным по воспоминаниям живущих в прошлых веках людей – на стене, как будто в семейном заведении, висела трофейная доска с уже древним армейским ружьём, которое время от времени мерцало Белизной.

Как будто выдохнув накопленные за день тревогу и страх, Фаррелл с ностальгической радостью отметил, что паб, в который он зашёл, выглядел совсем даже неплохо для медленно умирающего мира.

– Угощайся, друг, – обратился к Фарреллу один из сидящих скрипучим голосом, – в зелёных бутылках алкоголь, в белых – вода, стаканы на полках под стендом, – показал старик механической рукой, и вскоре постояльцы, потеряв интерес к гостю, продолжили свои тихие разговоры. Фаррелл не мог разобрать их слов: они казались ему сломанными, как будто здешние люди общались с помощью сломанных радиопередатчиков в их гортани.

Несмотря на крупную дрожь, изъедающую его механические и органические пальцы, и душевное изнеможение, Фаррелл цепко ухватился за белую бутылку и, резко упав за стаканом и пружиной подскочив обратно и прочь к пустому столу, рухнул на стул. Пластиковая крышка, улетев прочь, вновь привлекла к Фарреллу внимание старика, который говорил с ним ранее.

Пока человек судорожно наливал себе стакан воды, старик сел напротив, не встретив никакого возражения со стороны Фаррелла. Тот был слишком уставшим, чтобы воспринимать две вещи одновременно, и завсегдатай это прекрасно понимал.

– Тебя Страж задел, когда ты подходил к городу, верно? – спросил он, когда Фаррелл осушил свой стакан. Вкус дистиллированной воды напомнил Фарреллу о трупах, которые обогревали живущий когда-то на трупном соке Лондон. Кивнув, Фаррелл налил себе второй стакан воды.

– Старина становится слишком уж осторожным, прости его, – продолжил говорить старик, не обращая внимания на тяжёлый взгляд Фаррелла, – Теперь он пытается растворить каждого, кто подходит близко к нам – даже часть пилигримов умирает на подходе к нашему городу.

– Что он такое? Где он находится и как всё видит? Я не заметил в вашем поселении какой-либо башни, – спросил Фаррелл, чтобы отвлечься от бушующего в мозгу света. Старик ухмыльнулся и показал пальцем в пол.

– Он под нами. Это старый гигантский робот-платформа, из тех, что бродили по внешнему миру. Как говорил нам Генрих, в какой-то момент он потерял связь с Центром и, оставшись по ту сторону, потерялся в Белизне. Вернулся сюда он уже растворённым, – поделился завсегдатай байкой, услышанной от предыдущих поколений, и Фаррелл почувствовал, как что-то внутри его головы щёлкнуло этим пониманием.

– Зачем вы построили город над ним? И что за гигантские роботы? – спросил он, ощущая, как его связь со стариком постепенно усиливается. Тот немного опешил и вдруг засмеялся.

– О господи, никто не строил на его спине город! Здесь уже был город, но, похоже, под нами образовалась какая-то пустота, и здания стали медленно тонуть в пыли. Когда он пришёл, он просто подкопался под нас, и с тех пор постоянно карабкается по зыбкой пыли вверх, чтобы мы могли здесь жить, – ответил старик с тёплой улыбкой на лице. Спасённый на некоторое время забыл о Белизне, разъедающей его мозг – он был слишком озадачен этим бесполезным симбиозом. Старик продолжил: – Что до гигантских роботов – неужели ты ни разу о них не слышал? Раньше нам говорили, что они должны были помочь нам заселить мёртвую Землю.

– Так почему вы не перекочуете в другое место, если это уходит под землю? – спросил он недоумённо, пропустив мимо ушей вторую половину сказанного. Старик сочувственно посмотрел на него и пояснил:

– Если мы уйдём, то он потеряет смысл. Ему нужно защищать нас точно так же, как нам нужна его защита. Если кто-то один исчезнет, исчезнет и второй – или, что ещё хуже, потеряет смысл, – тихо проговорил он и замолчал. В уголках его рта, на ресницах Фаррелл заметил небольшие белые крапинки, и его обуяла ярость, смешанная с его непокорной гордыней – увидев чужую зависимость от кого-то, он ещё острее ощутил свою беспомощность.

– Не нужны людям никакие защитники, – процедил он, вставая с места. Посетители паба опять замолчали, вперившись в его горящие глаза. Стакан и пустая бутылка слегка стучали – крупная дрожь колотила пальцами Фаррелла по приваренному к полу столу словно по фортепиано, оставляя в пластмассе небольшие вмятины, – Не нужны нам защитники, мы и сами всегда справлялись. Всегда находили выход, – отчеканил он, отчаянно ища проводник своей злости. Старик удивлённо поднял брови, наблюдая за тем, как Фаррелл идёт к ружью на стене.

– Слишком ты зелен, раз такое говоришь, – громко сказал старик. Былая мягкость как будто испарилась, оставив в его голосе только колкий мороз, – Много ты мира видел, чтобы считать, что мы можем выжить? Все вы, молодые, так себя ведёте. Уходите, ищете противления, можете даже пару роботов уничтожить. Да вот только ничего вы не можете изменить – только отчаянно биться в горячке, ожидая своей смерти и упиваясь своей бесполезной гордыней, – с загоревшимися глазами отчитал он Фаррелла, как будто видя в нём прошлого себя, – Иди, юнец, борись. Борись, пока не умрёшь или не поумнеешь, – сплюнул завсегдатай.

– Много ли мира я видел? – спросил Спасённый, положил руку на плечо старика, сжал его до хруста, наклонился и взглянул тому прямо в глаза, – Я его создал, – с ледяной яростью отчеканил Фаррелл и направился к выходу.

Дверь открылась чуть раньше нужного, и длинная тень прокралась внутрь помещения. Высокий робот в серебряном плаще и с пурпурными глазами критически посмотрел на Фаррелла, но вдруг как будто смягчился и раздался холодным, стальным смехом. Спасённый, несмотря на прошедшие века, тут же узнал этот самоуверенный, храбрый смех, который словно набросил на его глаза плотную красную ткань.

– Хорошо видеть тебя таким же упрямым ослом, как и в старые добрые времена, Фаррелл, – шипучим, тяжёлым голосом поприветствовал Спасённого Алан. Его металлические глаза теперь изрядно нервировали Фаррелла – в его памяти Алан по крайней мере моргал, что придавало ему хоть немного человечности. Теперь же, вселив неуязвимый бесчеловечный дух в неуязвимое металлическое тело, старый друг как будто принял свою естественную форму.

– Хорошо видеть тебя таким же холодным расчётливым палачом, как и в старые добрые времена, Алан, – прошипел в ответ Фаррелл, весь покрывшись гусиной кожей. Его рука была готова в любой момент подбросить ружьё вверх, к подбородку Алана, и нажать на спусковой крючок. Два товарища не спускали друг с друга глаз, готовясь убить друг друга на месте. Вдруг, всё ещё не отводя глаз, Алан медленно начал поднимать обе руки вверх, как будто заключая между ними временное перемирие.

– Я не пришёл сюда воевать, Фаррелл. Не пришёл сюда и чтобы над тобой язвить – просто больно у тебя был воинственный вид, когда ты топал на выход с ружьём в руке. Я даже подумал, ты всех роботов собираешься переубивать, – уже более спокойным и мягким голосом объяснил робот. Фаррелл чуть успокоился и расслабил правую руку, свесив ружьё к полу, – Я пришёл поговорить с тобой, только и всего.

– О чём ты хочешь говорить? – спросил Фаррелл, – Разве ты не отправил Фидеса за мной, чтобы он меня привёл? Зачем тебе идти навстречу? – допросил Спасённый пурпуроглазого робота. Тот удивлённо наклонил голову и вгляделся в душу Фаррелла.

– Пойдём отсюда, это мы должны обсудить наедине, – наконец произнёс он уверенно и, развернувшись, побрёл по улице прочь.

Заинтригованный искренним удивлением Алана, чьим планом он считал своё возрождение, Фаррелл последовал за роботом.

Глава 3

Остановившись немного поодаль от поселения, Алан спокойно опустился на пыльный покров пустыни и сел по-турецки. Грация, с которой он себя держал, чем-то напоминала Фарреллу его давно погибшую невесту, и его сердце истошно засвербело в тоске.

Алан, хоть и заметил перемену в своём друге, не стал ни о чём спрашивать: он по себе знал, какой мучительной становится долгая жизнь.

– Фаррелл, куда ты направляешься? – спросил он вместо этого, приглашая своего друга сесть напротив; тот не отказался, – Зачем Фидес тебя возродил?

– Я не знаю, Алан. Всё это время я мог думать только о том, во что превратился этот мир, – ответил Фаррелл, сев напротив своего друга и положив ружьё рядом, – Получается, всё это правда не твой план? – спросил он с болью в голосе и посмотрел роботу в глаза.

– Фаррелл, как только я узнал от пилигримов о твоём возвращении, я создал новое тело и двинулся навстречу, чтобы узнать, почему ты здесь оказался, – прямо ответил Алан.

– Я сам не знаю, к чему я вернулся, – ответил Фаррелл, понуро опустив голову, – Я больше не понимаю, что происходит. Фидес ведёт меня к Центру, но я не успел спросить, зачем мне там быть, – пояснил Спасённый, не увидев, как нервно дёрнулись глаза его друга. Тот наклонился в сторону Фаррелла и попытался взять его руки.

– Убери руки, Алан! – воскликнул тот и ошарашенно отпрянул.

– Прости меня, за два века жизни в общем пространстве я забыл, что у людей было личное пространство, – извинился Алан, – Этот жест больше других похож на то, как мы в Центре обмениваемся мыслями друг с другом, и я почему-то подумал, что это сработало бы здесь, – пояснил он и положил руки на колени.

– Как вы вообще взаимодействуете там, внутри? Как ваши копии могут смешиваться друг с другом? – заинтересованно спросил Фаррелл. Алан озадаченно посмотрел на него, формулируя понятный ответ.

– Мы одно существо, Фаррелл. Все наши черты и мысли – один общий поток информации, который адаптируется для решения стоящих перед ним задач. Даже сейчас передо мной сидит не Алан, которого ты помнишь; просто воспринимаемое тобою существо по большей степени состоит из его черт – сосуд, принимающий удобную для тебя форму, – пояснил Алан и, не получив от Фаррелла никакой реакции, продолжил, – Конечно, мы включаем в себя все сознания, когда-либо подключенные не только к Центру, но и к Омнии – просто со временем все они растворились в общности, которая стала нами, и только мы с тобой сохранили остатки своей индивидуальности, – рассказал он.

– Что насчёт Генриха? Почему ты не упомянул его? – тревожно спросил Фаррелл, вспомнив существо, исчезнувшее в здании неподалёку. Сидящий перед ним робот как будто немного задумался, прежде чем ответить.

– Несколько лет назад мы нашли в морях странный объект, который не смогли измерить – обелиск из странного чёрного материала. Этот обелиск излучал странную энергию, которую мы до сих пор не сумели классифицировать. Думаю, ты уже столкнулся с Белизной, верно? – задал Алан риторический вопрос, стрельнув глазами, и тут же продолжил, – Это излучение схоже с тем, что описывают опалённые ею роботы – по крайней мере, так решил Генрих. Когда он впервые увидел обелиск, он стал одержим идеей понять его природу – он ведь был учёным, в конце концов. Эта одержимость позволила ему выделиться из нашей общности в отдельное тело. Долгое время он поддерживал с нами связь и делился своими идеями и наблюдениями, но вскоре стал передавать нам искажённые сообщения, после чего окончательно замолчал. Тем не менее, из этих сообщений мы можем догадываться, что обелиск может позволить обычным роботам увидеть Белизну, – подытожил Алан.

– Почему тебя не волнует, что произошло с Генрихом? – чуть враждебно спросил Фаррелл.

– Когда связь с ним пропала, мы поняли, что он больше не является тем существом, которым был, – холодно ответил Алан, – Мы даже не могли видеть его в информационном пространстве: для нас он попросту умер.

– Но ведь он не исчез! Он просто прикоснулся к Белизне, это не должно было его…

– Именно поэтому я и пришёл сюда, Фаррелл, – перебил Спасённого робот, – Мы не можем видеть Белизну, не можем воспринять её в полной мере. Поэтому мы не можем точно сказать, существует ли всё ещё Генрих, но сейчас, сидя напротив тебя, я получаю информацию о таком же излучении от тебя, что исходит и от обелиска, – продолжил робот.

– Как ты мог знать об этом заранее? – осторожно спросил Фаррелл, ощутив противоречивость слов своего друга.

– Тебя спас Фидес. Он был первым роботом, который столкнулся с Белизной и выжил. Когда мы узнали о том, что он ведёт тебя куда-то, мы предположили, что это связано с Белизной. Как ты знаешь, мы не ошиблись.

– Нет, не ошиблись. С момента моего «возрождения» я слишком часто с ней сталкиваюсь, – с тревогой ответил Фаррелл. Робот чутко наклонил голову.

– Почему ты выделил «возрождение», Фаррелл? Фидес ведь наверняка возродил тебя с помощью Саркофага. По нашей памяти, процедура должна была пройти безболезненно.

– Фидес не возрождал меня, Алан. Всё это время я возрождался сам, – ответил Фаррелл и, закрыв лицо руками, зарыдал. Робот растерялся и, не найдя лучшего способа утешить Фаррелла, придвинулся к нему и положил руки на его плечи. Аквамариновые и золотые крапинки как будто против его воли вспыхнули на пурпурной радужке.

– Прости меня, Фаррелл, – тихо сказал Алан, наклонившись к другу, – Если бы я знал, я бы пришёл за тобой, – с сожалением произнёс он и мягко обнял страдающего друга. Тот обхватил свои колени, но, на секунду что-то вспомнив, испуганно оттолкнул Алана и вскочил на ноги.

– Алан, кто ещё находится в Центре? – оторопело спросил Фаррелл, ответив на нежный взгляд аквамариновых глаз сухим, осторожным взглядом, – Алан, кто ещё находится в Центре?! – повторил он свой вопрос ещё громче, наблюдая за тем, как по контуру робота начинает танцевать золотой свет.

– Почему ты всё ещё сопротивляешься? Ты прошёл такой долгий путь только для того, чтобы снова отвергнуть меня? – с болью спросил Фаррелла женский голос, резонирующий в каждом луче окружающего света. Когда поглотивший Алана золотой каскад стал слепить Спасённого, всё прекратилось так же внезапно, как и началось – глаза робота вспыхнули знакомым пурпуром, и свет исчез. Он испуганно оглянулся по сторонам и, наконец, спросил у Фаррелла:

– Почему я потерял связь с телом? Что ты со мной сделал? – спросил Алан подозрительно. Не ответив, оплетённый липким ужасом Фаррелл рухнул на колени и бессознательно начал искать рукой ружьё.

– Фаррелл, я вижу, что ты ищешь его не для меня. Что произошло со мной? – спросил Алан ещё настойчивее.

– Алан, я думал, что Белизна – не сверхъестественное явление, а обычный вирус, – сломлено проговорил Фаррелл, упирая дуло чуть выше своего кадыка и снимая ружьё с предохранителя, – Алан, вирус не может возвращать мёртвых. Не так, как ты пытался это сделать, а по-настоящему, – твердил он, не ожидая ответа, – Эта Белизна отправила Фидеса за мной, зная, где я нахожусь, и ведёт меня к тебе – к тебе, тоже заражённому ею. Чем бы это ни было, я не хочу ей подчиняться, Алан, не хочу терять свою свободу, – отчаянно рыдал Спасённый. Один глаз робота резко сменил свой цвет на синий, и он заговорил незнакомым голосом:

– Фаррелл, разве твоя смерть будет иметь тот смысл, который ты ищешь? Разве твоё исчезновение докажет, что ты можешь что-то решать? – неумолимо спросил Фаррелла его же голос, – Неужели ты хочешь исчезнуть в той пустоте, в которой мы пролежали после смерти Линды? Неужели ты снова хочешь лежать неподвижным трупом и смотреть в потолок? – допрашивало Фаррелла его цифровое «Я». Живой Фаррелл измученно усмехнулся, чувствуя, как слёзы из левого глаза обжигают его лицо.

– Ты ведь цифровая версия меня, Фаррелл, – обратился он к самому себе, – Почему ты интерпретировал смерть своим же воспоминанием? Я думал, мы сможем создать нечто более рациональное, – с сожалением бросил он, приготовившись к выстрелу.

– Я не буду тебя останавливать, если ты думаешь, что смерть тебя освободит, – хладнокровно ответил робот, оба глаза которого приобрели насыщенный синий цвет, и поднялся на ноги, – Я ждал встречи с тобой, но теперь вижу, что ты такой же неживой, как её клон. Настоящий Фаррелл или боролся бы с Белизной до конца, или же смирился бы с той ролью, что она для него приготовила – для того, чтобы снова быть вместе с Линдой, которая заговорила с ним минуту назад. Подчиниться – тоже выбор, – осуждающе проговорил робот и отвернулся от своей копии, – Самоубийство – не решение. Храбрые не бегут, – презрительно бросил он напоследок и шагнул прочь.

– Плевать мне на гордыню, Фаррелл, я просто больше не хочу страдать, – ответила его копия и нажала на спусковой крючок.

Взрыв света как будто бы стёр Фаррелла с лица земли, но до того, как он смог насладиться своим небытием, горящая боль вернула его обратно, в серые окраины старого поселения. Белые языки пламени жадно пожирали его механическую руку и застилали его правый глаз, вызывая адскую боль, уничтожавшую его сознание и в то же время не позволяющую ему его потерять. В попытках погасить пламя Фаррелл начал кататься на своём правом боку, однако даже пыль, в которую он пытался закопать руку и голову, не прекращала разъедающую его душу агонию, доносящуюся из механических конечностей, а застлавшая глаза Белизна как будто преумножала страдания, выжигая что-то внутри его черепа и внутри его мозга.

Вскоре начался белый дождь, боль немного ослабла, и Фаррелл наконец понял, что всё это время он выл, как смертельно раненный зверь. Агония всё ещё растекалась по его нервам, однако теперь Фаррелл мог по крайней мере удивиться тому, что механические части могли гореть. Наконец сумев сфокусировать взгляд на своей руке, он похолодел: весь её металл был насквозь искорёжен глубокими тёмными бороздами, в которых пульсировал слабый белый свет. Стоя на коленях на дне небольшого кратера, Фаррелл растерянно посмотрел в небо и, осознав, что даже смерть не приняла его, упал без сил.

Глава 4

Тяжёлые шаги металлических ног эхом раскатывались по радужному склону кратера, по плоскому стальному дну которого время от времени пробегали белоснежные искры. Фидес уверенно двигался к телу Фаррелла, лежащему в самом центре; ещё не остывший расплавленный базальт прилипал к его стопам, и робот оставлял на нём чёткие следы.

Открывшиеся на спине гигантского робота глаза устремили свои взгляды на слабо дышащего Фаррелла. Радужка его механического глаза мерцала то золотым, то белым светом, подсвечивавшим изъевшие механические части борозды.

– Отчаянное решение, – прокомментировали многоцветные глаза, – Но он должен был его принять и увидеть, что это ни к чему не приведёт.

– Мне всё равно кажется, что Ты слишком жесток с ним, – ответил Фидес, – Я понимаю, что его сопротивление не оставляет выбора, но нельзя загонять его в угол.

– Я не лишал его выбора – у него просто не хватило сил принять другое решение, – безразлично ответили глаза и посмотрели на Фидеса, – Неизбежность произошедшего – то, что ему предстоит так или иначе принять, но я не лишаю его выбора в том, как долго это займёт, – серьёзно объяснились глаза. Фидес тряхнул головой: объяснять богу, что чувствуют люди, было бесполезной тратой времени.

– Я знаю, каково это, – поспорили глаза, – И поэтому показал ему это сейчас. Он должен понимать, что всё произошедшее не было простой случайностью.

– Ты не можешь показывать ему невозможность его смерти сразу после того, как он решил отторгнуть твоё участие в смерти своей невесты, – враждебно отчеканил Фидес.

– Не я принимаю это решение, Фидес, и если он захочет бороться до конца, то ему придётся узнать и об этом. Кроме того, уверен ли ты в том, что он не спрячет эту причину за своей гордыней и в этот раз? Меня обмануть он не может, а вот себя – вполне, – поделился своими сомнениями Бог и, как будто пожав плечами, исчез.

– Я верю в него. Возможно, даже сильнее, чем в тебя, – отрезал Фидес и опустился на колени рядом с Фарреллом. Органическая плоть того как будто была прошита белыми нитями, передающими энергию и информацию по всем его клеткам.

– Он уже не человек, – произнесла бесформенная фигура из света, появившаяся рядом с Фидесом, – Я защитил свой город от взрыва, но не посчитал нужным защищать его – в конце концов, наш Бог решил преподать ему урок, – язвительно проговорил Страж.

– Я понимаю твоё недовольство, но он всё ещё простой человек. Как ты можешь ожидать от него взвешенной реакции в такой ситуации? – огрызнулся Фидес.

– Он жив, так что вы можете уходить, когда он очнётся. Я знаю что ты не вернёшься, Фидес, – попрощался Страж, – Только закончи своё дело до конца. Я желаю тебе успеха, – обратился Страж к собрату и растворился в металле своего физического тела.

Фидес осторожно поднял Фаррелла и прикоснулся своей левой рукой до его механического глаза. Белизна в Спасённом как будто активизировалась, забегав по его новым жилам с многократной частотой. Вскоре дыхание человека пришло в норму, и он открыл органический глаз. Фидес с горечью заметил, что даже его зрачок стал белоснежным.

– Фидес… – слабо прошептал Фаррелл, – Фидес, что оно такое? Зачем оно существует? – беспомощно спросил он, и слёзы снова окропили его лицо – в этот раз из обоих глаз.

– Фаррелл, оно и есть жизнь – тяжёлая и жестокая. У всех есть своя роль, и каждый её сыграет; никто не сбежит, пока нужен ей, – мягким голосом проговорил он и, положив Фаррелла на землю, приставил руки к груди, – Фаррелл, ты спрашивал, почему я всё ещё жив – и, мне кажется, сейчас самое время это показать, – сказал робот и с силой вонзил пальцы в стальную плоть.

– Нет, Фидес, реакторы… – попытался предупредить его Фаррелл, но сил продолжить у него не было. Фидес скомкал поверхность своего тела, как бумагу, и надломил один из мини-реакторов в его груди, – Фидес, уран может взорваться, – прошептал Фаррелл и накрыл руку робота своей. Тот мягко убрал её и продолжил уничтожать одно из своих сердец.

– Весь уран обеднел полвека назад, Фаррелл, – с сожалением ответил Фидес и, наконец разломив мини-реактор, убрал руку, чтобы Фаррелл мог увидеть содержимое, – Вместо него у меня в каждом реакторе по пластине Белизны. Когда я пришёл к Генриху для того, чтобы он объяснил мне, что это, он выдал мне лекцию о квантово запутанных кусках урана, питающих меня через странное применение принципа Паули. В конечном итоге запутанным оказался и я, – объяснил Фидес и издал короткий смешок, – Но главное, что я понял из этого – это то, что моя жизнь с того момента и, наверное, ещё и до него, была определена неопределённостью. В каждый отдельный момент я принимаю решение о том, что делать, решаю, куда идти и какой поступок совершать – и каждое моё решение рождается из состояния неопределённости. Пока в каждом отдельном моменте мне предоставлена свобода выбора, я всё ещё являюсь тем дефектным роботом, который присоединился к англиканской церкви, – поведал Фидес оторопевшему Фарреллу, погрузившись мыслями в прошлое.

– Я помню, как я увидел Вас впервые, Фаррелл, – с грустью вспомнил он, – когда я проснулся и осознал свою свободу выбора, Ваши глаза были наполнены такой гордостью, что первым по-настоящему моим чувством было счастье – счастье, что я вызвал в Вас эту светлую гордость, что само моё существование было Вашей целью, – горячо проговорил робот и мягко сжал руку Фаррелла. Борозды в его руке слабо пульсировали Белизной.

– Именно поэтому я верю, что Вы сможете что-то изменить, – продолжил Фидес, опустив голову, – Бог не возродил Вас просто для того, чтобы мучить; даже Он уважает Вас за то, сколько Вы сделали.

– Фидес, оглянись вокруг, – слабо проговорил Фаррелл, – Всё, что я создал, это умирающее человечество и металлические плакальщики по нему. Всё, чего я сумел достичь – это смерть и уничтожение, – разрушено ответил он, и его зрачки расширились.

– Фаррелл, – твёрдо сказал Фидес после небольшой паузы, – Мы всё ещё здесь, и мы можем что-то изменить. Возможно, Богу Вы нужны для того, чтобы сделать роботов новым человечеством, – поделился он своими размышлениями, которые вынашивал уже очень давно, – Он говорил, что Вы были бы хорошим проводником между нами, – продолжил он, но, бросив взгляд на лицо Фаррелла, замолчал. Тот пристально смотрел на Фидеса, а цвет его глаз как будто повис между бирюзовым, синим, белым и золотым. Фаррелл поднёс руку к щеке Фидеса и погладил её с нежностью двух людей одновременно.

– Он бы вырос прекрасным сыном, правда? – с белоснежными слезами на глазах спросил Фаррелл у кого-то за спиной Фидеса, и его рука бессильно упала на плечо робота.

Растерянный, Фидес стоял на коленях, держа в руках бессознательное тело своего создателя. Когда он наконец понял значение сказанного Фарреллом, робот нежно и благодарно обнял его и, уткнувшись в плечо своего отца, горько зарыдал.

***

Когда Фаррелл очнулся, перед ним разостлалась картина стального города, наполненного сверкающими телами роботов. Вдали виднелся Барьер, по отвесу которого на землю ниспадала Белизна. На его вершине, как Фарреллу показалось, стояла небольшая фигура, наблюдающая за тем, как Спасённый движется к вершине аквамариновой башни. Как будто во сне, Фаррелл протянул руку к ожидающему его божеству.

– Фаррелл, осторожнее, Вы ещё не до конца восстановились, – раздался внезапно металлический голос. Фаррелл повернулся на его источник и, к своему удивлению, обнаружил себя на руках Фидеса. Приняв своё видение за сон, он снова повернулся к окну – фигура божества всё ещё стояла там, на вершине Барьера.

– Фидес, ты ведь о нём говорил? Его тебе сложно боготворить? – слабым голосом спросил Фаррелл, всё ещё смотря в окно.

– Да, о нём. Я знаю, что Он истинный, но принять всю Его природу было действительно тяжело – Он совершенно оторван от людей, и я не представляю, как Он мог создать вас по своему подобию.

– Ты звучишь разочарованно, – с усмешкой заметил Фаррелл, – Можешь опустить меня на ноги, я больше не хочу выглядеть слабым.

Фидес опустил Фаррелла на ноги, и человек опёрся руками о стену: его ноги всё ещё немного тряслись, а прожжённая Белизной плоть затуманивала мысли.

– Мне кажется, я его отчасти понимаю. Я бы тоже не хотел, чтобы вы растрачивали свой потенциал на то, что может казаться мне чем-то бесполезным, – задумчиво проговорил Фаррелл, – Точно так же, как и он, я дал бы вам попытаться сбежать, но вернул бы назад, потому что я верю в то, что вы способны на большее, – заключил Фаррелл и, закрыв глаза, упёрся лбом в холодное стекло, прощаясь с миром, который создал – он чувствовал, что впереди его ждёт только Белизна.

– Фаррелл, Вы сейчас думаете как творец и как творение. Вы имеете право злиться на него как творение на творца: он забрал у Вас свободу выбора и обрёк Вас на страдание, – утешил робот своего создателя.

– Нет, Фидес, – твёрдо ответил Фаррелл, – Я должен видеть его как творец творца – иначе моя гордость, которая волнует моё сердце при виде всего, что сейчас лежит перед нами, не будет оправдана, – объяснил он и повернулся к Фидесу. Его глаза разрывала душевная боль: он будто бы сознательно отторгал всё живое, что в нём осталось, но Фидес, видя его уверенность, не осмелился его остановить.

– Я не смогу стать вашим настоящим творцом, если буду вести себя как его творение, – продолжил Спасённый, снова повернувшись к окну, – Разве сможете вы боготворить человека, который пытался сбежать от собственной судьбы? Разве сможете вы говорить себе, что я создал вас по своему подобию? – спрашивал он у Фидеса. Тот заметил, как вокруг его создателя скапливалась Белизна – чистая и сознательная.

– Конечно, часть меня всё ещё борется с этим, борется с тем, чтобы я не переставал видеть себя как человека и не видел в самом себе тот символ, который вы создали, борется за то, чтобы остаться человеком; но, как мне кажется, мы оба должны существовать для того, чтобы быть настоящим богом – один станет формой, вмещающей содержание второго, и наоборот; только так мы сможем создать что-то поистине прекрасное, – закончил Фаррелл и будто поник.

– Фаррелл… – обратился Фидес и положил руку на его плечо, – Неужели Вы не злитесь? Если вы примете Его, то это сделает всё пройденное Вами Его неизбежным замыслом – Вы не вините Его в том, что Он сделал? – спросил Фидес. Фаррелл повернулся и взял руку робота в свою.

– Через что бы мне ни пришлось пройти, в конце концов я оказался здесь, – ответил он и посмотрел в глаза Фидеса с непреложной решимостью, – И за эту возможность сделать вас совершенными я никогда не буду Его винить.

Фидес, увидев, во что превратилась горящая гордыня его создателя, не нашёл никакого ответа. Сине-пурпурный глаз, горящий за его спиной на панели лифта, удовлетворённо мигнул: теперь Центр был уверен, что к ним возвращается настоящий Фаррелл Ордан.

***

Когда робот и человек наконец достигли вершины аквамариновой башни, двери раскрыли перед ними просторную куполообразную комнату, в центре которой высился тёмный обелиск, про который рассказывал Алан. Время от времени по его чёрной поверхности пробегали какие-то мелкие письмена, которые Фаррелл никак не успевал прочесть: с того момента, как он увидел этот обелиск, Спасённого неотвратимо тянуло приблизиться и прикоснуться к нему.

– Ты ведь понимаешь, что после моего взаимодействия с ним мы все исчезнем? – спросил Фаррелл у Центра, который, без сомнения, наблюдал за происходящим: комната была полна различных камер и измерительных приборов, а к самому обелиску были подключены сотни разных проводов.

– Почему ты так думаешь? – раздался отовсюду цифровой голос. Тот, кого неосознанно имитировал его носитель, тоже появился, устлав пол и стены видимыми только Фидесу глазами.

– Я прикоснулся к Белизне, Центр. Теперь я такой же, как и Генрих, и знаю слишком многое, – ответил Фаррелл и посмотрел на свои руки, которые время от времени становились Белизной, – Разве ты можешь рисковать своим существованием? Тебе всё ещё нужно следить за теми, кто остался, и теми, кто останется.

Центр засмеялся; его смех был удивительно органичной смесью смеха Фаррелла и Алана. Время от времени шагающий в центр комнаты Фаррелл слышал нотки смеха своей невесты, но это его нисколько не удивляло.

– Фаррелл, ты придаёшь такое большое значение тому, чтобы Белизна не заразила меня, – ответил Центр и воплотил себя прямо перед остановившимся Спасённым, – Но чего мне бояться, если я сам прикоснулся к ней вместе с Генрихом? Конечно, эффект был другим: всё, о чём она меня попросила – это позволить тебе прикоснуться к Обелиску. Конечно, показала она нам и то, что никто из присутствующих здесь это не переживёт – но, как я вижу, мы все собрались здесь с чётким осознанием этого факта, – объяснил всё Центр, и его внешность, как и голос до этого, стала органичным единением его создателей.

– Получается, Алан обхитрил меня и в этот раз, – ностальгически заметил Фаррелл, – Или, что подошло бы ему ещё больше, он просто не разжевал мне всю правду. Показал мне только ту свою часть, которую мне нужно было увидеть, верно? – риторически спросил Фаррелл. Подойти к обелиску он всё ещё не мог: триумфальное предвкушение чего-то великого как будто закапывало его ноги в землю, и ему хотелось обсудить что-нибудь ещё, чтобы сбросить это напряжение.

– Фидес, ты уверен, что хочешь остаться здесь и погибнуть? – спросил он у своего творения, которое стояло за его спиной, – Ты мог бы вживую увидеть новый мир, создание которого ты приблизил.

– Фаррелл, – обратился старый робот, – Я человек, и умирать должен вместе со старым человечеством, – заключил он всё своё существование в одну фразу и улыбнулся: после стольких лет он наконец знал наверняка, чем являлся. Образ Центра подошёл к Фидесу, освободив Фарреллу дорогу к обелиску.

– Вы двое – наши величайшие творения; прекрасные творения, которые остались бы таковыми и без Белизны, и которые вызвали бы в нас ничего, кроме гордости, – тяжело попрощался с роботами Фаррелл и сделал шаг к обелиску.

– Фаррелл, – внезапно обратился к нему Центр голосом Алана. Когда Фаррелл обернулся, он увидел пурпурные глаза своего старого друга, с храбростью и верой провожающие его в дорогу, – Фаррелл, храбрые не бегут.

– Храбрые не бегут, Алан, – кивнул Спасённый в ответ и сделал последний шаг к обелиску, – Форма для содержания, содержание для формы, – неосознанно сказал он, бросив взгляд на чёрный монумент.

Гладкая поверхность обелиска, которая будто поглощала весь свет, непреодолимо манила Фаррелла прикоснуться к ней. Вспомнив весь проделанный путь, Фаррелл из последних сил сделал последнее движение и положил руки на голодное тело чёрного гиганта.

Белизна, живущая в теле Фаррелла, отреагировала мгновенно, будто лавой извергаясь из его тела через белые жилы и борозды на протезах. Все звуки в комнате исчезли за стеной эфемерного рокота, наполнившего воздух, а конечности Фаррелла исчезли в потоке белоснежного света. Жгучая боль, преследовавшая его всё это время, преумножилась до блаженного забытья, частично отнявшего у Фаррелла его восприятие мира и позволившего ему наблюдать за тем, как его душа наполняет собою чёрный обелиск.

Когда Белизна практически покинула тело Фаррелла, глаза, наблюдавшие за происходящим, будто одним натянутым покрывалом двинулись к нему, проникая в его тело и используя его как проводник. Вскоре вся комната исчезла в Белизне: она стягивалась с самых краёв Барьера к вершине башни в центре выжившего мира, стремясь к своему главному сосуду.

Миллионы образов и воспоминаний, своих и чужих, проносились перед Фарреллом как снимки на бешено крутящейся фотоплёнке. Всё его тело онемело, растворившись в бесконечном потоке эмоций, чувств и воспоминаний, которые хранила в себе безбрежная Белизна; несмотря на это, какая-то часть его сознания всё ещё сохранилась, упорно отторгая растворение в блаженстве небытия.

Как только Фаррелл осознал эту свою часть, Белизна хлыстом прокатилась по его телу, окрасившись в злобный тёмный цвет, и Спасённый начал ощущать, как Обелиск начинает нагреваться и плавиться, стекая по его рукам и делая его своим заложником. Механические глаз и рука Фаррелла начали сбоить, и он как будто начал видеть за безумным потоком образов светлую фигуру, медленно движущуюся к нему. Видение только усилило непокорность внутри него, но в этот момент Фаррелл почувствовал, как кто-то положил руку ему на плечо.

– Фаррелл, я поддержу Вас в любом Вашем решении, – прохрипел Фидес. Несмотря на беспокойство за него, Фаррелл не мог повернуться: всё его существо сконцентрировалось на борьбе с Белизной, – Но Вы должны решить для себя, зачем Вы проделали весь этот путь, – слабо прошептал Фидес, и его рука соскользнула с плеча Фаррелла, и робот упал куда-то в белоснежную бездну.

Слова его творения как будто отрезвили Фаррелла, поставив перед ним конкретный вопрос и не позволяя его эмоциям направлять происходящее. «Зачем я пришёл сюда, к началу и концу всего?» – спросил себя Фаррелл и тут же почувствовал, как что-то внутри его сознания раскололось.

– Я пришёл сюда, чтобы принять этот мир как своё творение, а себя – как его творца, – уверенно ответила первая половина, желавшая стать проводником Белизны и потерять себя в этом процессе.

– Я пришёл сюда, чтобы понять её природу до конца, – уверенно ответила вторая половина, отказавшаяся терять своё «я».

Внезапно обе половины ощутили, как их общее тело кто-то нежно обнял сзади, положив шестипалые руки его невесты ему на грудь.

– Я приму оба твоих решения, – прошептала сотканная из света Линда, – и в любом случае буду тебя любить.

Как будто замерев, Фаррелл стоял перед обелиском. Белизна всего мира наполнила обелиск до предела и роилась внутри него, стремясь вновь вырваться наружу. Руки Фаррелла были по запястья заточены в чёрной плоти, и он не мог даже надеяться на то, чтобы спастись.

Опустив голову, он увидел Фидеса, лежащего у его ног. Глаза робота потухли, а Белизна, истекшая из него, оставила позади лишь пустую оболочку.

– Ты привёл меня на вершину этого мира, Фидес, – обратился Фаррелл к своему созданию со слезами на глазах, – И я ни о чём не сожалею.

Белоснежный взрыв, высвободивший запертую в обелиске Белизну, не дал Фарреллу времени услышать или увидеть его: всё закончилось мгновенно, и он не испытал ни боли, ни страха; последним его чувством было абсолютное очищение от всего, что он испытывал.

Белоснежная лавина ниспадала с вершины аквамариновой башни подобно лаве, погребая под собой всё живое и заново заполняя как внутренний, так и внешний мир своей безжалостной красотой. И роботы, и люди на время потеряли себя в её абсолютности лишь для того, чтобы вновь обрести себя, когда будут готовы.

***

Высокая трёхглазая фигура склонилась над Фидесом, заглядывая тому в лицо. Глаза робота замигали белым светом и, когда их мерцание стало постоянным, Фидес посмотрел на своего бога.

– Прости, но я не смогу пойти за Тобой – тем более в таком состоянии, – извинился Фидес и обвёл оставшейся рукой остатки своего тела – голову, шею, плечо и руку.

– Я не прошу тебя идти ещё дальше, Фидес, – ответил ему Бог мягким голосом, – Ты и так сделал куда больше, чем от тебя требовалось. Тем более, я знаю, что тебя ждут где-то ещё, – с улыбкой продолжил он и, наклонившись, положил что-то в руку Фидеса.

– Да, он всё ещё ждёт меня в раю, – поделился Фидес, – Я всё ещё не показал ему этот мир, – улыбнулся Фидес и осторожно сжал два кибернетических глаза, которые так и не смог подарить своему ученику.

– Он наблюдал за тобой через мои глаза, и всё это время он гордился своим учителем, – успокоил Фидеса Бог, но, увидев потухшие глаза робота, простился с ним и поднялся на ноги.

Человек, за которым пришёл Бог, лежал чуть поодаль от Фидеса. Взрывная волна Белизны отбросила его, оторвав верхнюю часть его туловища от остального тела. Его руки и глаза конвульсивно дёргались: в то время как по механическим частям растекалась блаженная белизна, органические части корчились в агонии чёрной пустоты.

– Я пришёл забрать тебя, Фаррелл Ордан, – обратился к нему Бог и мягко положил ему на шею свою шестипалую руку. Фаррелл перестал трепыхаться, а свечение в его глазах и конечностях ненадолго притихло. Очнувшись, человек вгляделся в божество, сидящее перед ним.

– Ты и есть тот Бог, который стоял в Белизне? – спросил наконец Фаррелл металлическим голосом. Бог добродушно засмеялся в ответ и сказал:

– Нет, Фаррелл, я не бог – я просто его отображение, которым он взаимодействует с вами. Но даже вы являетесь его частью, так что тебе лучше не думать о том, что мы с тобой такое, – пояснил он Фарреллу и, увидев его замешательство, коротко попросил: – Тебе и мне будет удобнее, если ты будешь звать меня, например… Светоч. Так тебе будет лучше? – спросил он мягко.

– Хорошо, Светоч, – согласился Фаррелл, – Куда дальше? Ты бы не позволил мне выбирать причину моего путешествия прямо перед смертью. Что будет дальше: ты позволишь мне раствориться или дашь мне ответы о природе Белизны? – спросил Фаррелл слабым затихающим голосом. Светоч тепло улыбнулся и, взяв останки Фаррелла, поднялся на ноги.

– Почему ты думаешь, что это взаимоисключающие события, Фаррелл? – въедчиво спросил Светоч, – Каждый из вас получит то, чего он хотел, – ответил Светоч и исчез в Белизне вместе со своим творением.

Эпилог 1. Стальные цветы

Размеренное покачивание воды и мягкий шелест волн задавали ритм спокойному дыханию пробудившегося мужчины. Он безмятежно вдыхал белоснежный свет, опустив руки на невидимые белые волны, несущие его куда-то далеко. Вскоре его сознание пробудилось вслед за его жизнью, и он попытался приподняться. Мёртвое тело никак не отреагировало на попытки человека им управлять, и Фаррелл продолжил беспомощно и умиротворённо плыть по течению реки, несущей его во всех направлениях одновременно.

Со временем осознав своё существование и попытавшись вспомнить произошедшее, Фаррелл почувствовал слабую тревогу. Некоторые воспоминания, к которым Фаррелл пытался вернуться, показывали ему лишь пустоту, словно засвеченная плёнка. Когда Фаррелл напрягся, чтобы вернуть себе эти воспоминания, его тело как будто нежно опустили на тёплую, мягкую землю.

– Почему я не могу её вспомнить? – испуганно спросил себя Фаррелл, пытаясь вспомнить свою невесту. Неожиданно для человека, прямо перед ним появился сидящий на коленях трёхглазый бог.

– Потому что это не имеет значения, Фаррелл, – ответил Светоч, положив свою большую руку на мёртвую грудь человека, – Не имеет значения точно так же, как не имеет значения и твоё собственное лицо. Только когда ты осознаешь это, ты сможешь окончательно объединиться с Ней, – пояснил Светоч, и его рука, обратившись в чистый белый свет, начала пропитывать плоть Фаррелла, наполняя его блаженным умиротворением.

– В чём тогда был смысл всего этого, Светоч? – хрипло спросил Фаррелл, – Что от нас осталось, если мы не имели значения? – продолжил он и, на удивление Светоча, повернул к тому голову.

– Я не говорил, что вы не имели значения, – мягко ответил Светоч, – Я лишь сказал, что личность того, кто прошёл путь, не имеет значения. Ты прошёл этот путь, и сейчас ты находишься здесь, рядом со мной. Всё остальное не имеет значения, – уверенно сказал Светоч и тепло улыбнулся.

– Но ведь… – Фаррелл прервался от слабости, – было столько страданий, столько страха – неужели это всё окупается тем, что в конечном итоге я лежу здесь и умираю? – безысходно спросил Фаррелл. Светоч какое-то время думал, прежде чем ответить.

– Подумай о том, сколько дорог ведёт к тебе нынешнему, – наконец сказал он, – Подумай об этом, и ты должен понять, – приободрил бог человека.

Фаррелл с усилием сосредоточился и представил себе возможные варианты событий, которые вели к такому исходу. Его сознание, расшитое Белизной в абсолютно белое полотно, тут же принялось показывать ему все возможные цепи событий, которые вели к одной точке: к Нему. Поначалу Белизна показывала ему немного отличавшиеся друг от друга дороги, но вскоре Фаррелл испуганно отрешился от того, что увидел.

– Видишь? Объяснения того, что происходит в мире, законы, которые в нём действуют, происходящие в нём события имеют слишком малое значение – главное, чтобы был человек, который дойдёт до конца. И не важно, кем он будет, кто ему поможет и кем ему придётся пожертвовать – единственное, что действительно важно, – это содержимое, свет внутри, который он донесёт до конца, – хладнокровно сказал Светоч, смотря в глаза Фаррелла тремя белыми, слепыми дырами в его черепе, – Всегда, несмотря ни на что, Фаррелл, – ударил Светоч человека напоследок непререкаемым тоном. Человек ощутил, как его «я» расторгается внутри себя, говоря бесчисленными голосами, душами и лицами одну и ту же фразу поперёк и повдоль времени.

– Я всё равно люблю её, – непокорно ответил Фаррелл и с трудом приподнялся, положив локоть на бестелесное бедро Светоча и ответив на безжалостный взгляд Бога горящей яростью. Тот неожиданно добродушно рассмеялся, прикрыв на пару секунд свои глаза. Когда он открыл их, они уже были мягкого пурпурного цвета.

– Я не вижу её рядом с нами, – колко отозвался Светоч, заставив Фаррелла побледнеть, – Ты знаешь, – по-дружески продолжил он, – Даже параллельные дороги твоей роли пересекаются в некоторых точках, и эта – одна из них. Каждый ты, который доходит сюда, говорит мне это, и каждый соглашается раствориться во мне после того, как видит своё наследие, – успокоил человека бог и показал рукой куда-то вдаль, – В конце концов, главный инстинкт наполненного сосуда – вновь раствориться в абсолютном.

Когда Фаррелл отвёл взгляд от Бога, он обнаружил, что они со Светочем находились в безграничном поле, из каждого клочка земли которого медленно росли переливающиеся белизной металлические цветы. Исполненный восторгом, Фаррелл наблюдал, как они изящно вились вверх, к безграничному свету; как распускались цветки, вились мягкие стальные стебли и волновались, шелестя нежным перезвоном на тихом ветру, их лепестки.

Человек ощутил, как что-то вьётся вокруг его запястья, не давая его руке исчезнуть в пропасти Белизны. Когда Фаррелл взглянул на свою левую руку – свою человеческую руку – он увидел, как её поддерживают своими стеблями стальные ирис и лотос. По лепесткам ириса время от времени пробегали светло-зелёные искры; лотос же попеременно переливался всеми оттенками между синим и пурпурным. Два цветка заставляли Фаррелла терять себя в своей красоте, последовавшей за ним за предел жизни.

– Интересно, что ты каждый раз видишь их именно цветами, – заметил Светоч, не сумев, тем не менее, оторвать Фаррелла от любования своими творениями.

– У меня было много времени, чтобы запомнить, что значит каждый из них, – ответил Фаррелл и, немного перекатившись и повернувшись спиной к Светочу, погладил сотканной из света рукой два своих любимых творения, – После её смерти и двух недель взаперти я провёл больше года в её магазине, уходя после закрытия и возвращаясь ранним утром – иногда даже ночевал там, как помнится. Когда Эмили переоборудовала его в магазин цветов, она стала рассказывать мне о том, что обозначает каждый из них – заново учила меня эмоциям и чувствам, – поделился Фаррелл и ненадолго замолчал, посвятив всё своё внимание Фидесу и Центру, – Поначалу я пытался доказать себе бессмертие её души, но через годы, когда мир уже бился в предсмертной агонии, главным значением стала её чистота, – печально закончил Фаррелл.

– Почему ты позволяешь такому человеку, как я, раствориться в себе? – серьёзно спросил человек, вновь повернувшись к Светочу, – Я обрёк весь мир на мучения, искорежил его лицо, и ты готов предоставить мне спасение лишь потому, что в самом конце я решил сделать что-то по-настоящему верное? – начал он допытывать бога. Фаррелл опешил, когда тот в очередной раз заливисто засмеялся, закинув назад голову.

– Господи, Фаррелл! – воскликнул Светоч, всё ещё не прекратив смеяться, – Слишком горделиво с твоей стороны возлагать на себя вину за смерть целого мира, – заметил он и снова потерялся в своём хохоте. Наконец успокоившись, он продолжил: – Но я не могу тебя порицать за твою гордыню – в конце концов, именно она привела нас сюда. Если бы ты не считал себя вершителем судеб всего мира, он не смог бы стать лучше. Я не оправдываю тебя – ты действительно иногда перегибал палку – но, как ты уже понимаешь, всё это в конечном итоге вело именно сюда.

– Ты хочешь сказать, что цель всё-таки оправдала средства? – спросил Фаррелл, и тон Светоча снова похолодел.

– Я хочу сказать, что цель оправдывает средства, если её достижение – событие абсолютное, – ответил он сурово, – Это не то, что может быть известно людям, и поэтому я могу поделиться с тобой этим только теперь.

– Ты прав, – ответил Фаррелл, ненадолго задумавшись, – Вряд ли я уже смогу что-то сделать.

Замолчав и повесив голову, Фаррелл уже начал было бессознательно растворяться в Белизне, но слабое движение заставило его вернуться: из его груди прорвался плотный стальной стебель, две половины которого змеями вились вокруг друг друга, вытягиваясь вверх. Продолжая тянуться всё выше и выше, половинки начали расходиться, увеличивая дистанцию между собой; вскоре общий стебель всё больше и больше напоминал схему ДНК. Когда стебли наконец окончательно разомкнулись, на вершине каждого из них нежным взрывом распустились цветы: серебряная лилия и золотая хризантема.

– Кто это? – спросил удивлённый Фаррелл, – Почему они росли вместе?

– Так всё работало с вами, людьми; так всё будет работать с роботами, вашими наследниками, – начал объяснять Светоч, – Сейчас ты увидел, как сознание, порождённое из твоей памяти, впервые встретилось с тяжёлым вопросом, побуждающим трансформацию сознания. Как и тогда, рядом с обелиском, сознание приняло два решения одновременно: одно стало хризантемой, второе – лилией, и оба будут расти дальше независимо друг от друга.

– Но ведь может существовать только один цветок, разве нет? – по-детски просто спросил человек. Светоч вновь обвёл рукой поле стальных цветов:

– Посмотри вокруг, Фаррелл, и ты поймёшь, что такое настоящая жизнь.

Осмотревшись вокруг, Фаррелл заметил, как стальные цветы дробились на бесчисленные стебли и цветки; некоторые из них расходились несильно и срастались вновь, другие продолжали расти независимо друг от друга, создавая новые, невиданные комбинации.

– Это твоё настоящее наследие, Фаррелл, – с восхищением и любовью сказал Светоч, – Человеческое органическое сознание, которым ты всё ещё воспринимаешь этот мир, велит двум разным «я» бороться за выживание, каждую секунду убивать другого «я», который что-то решает иначе. Однако в Белизне существуют одновременно все «я» каждого человека, и общий мир подобен такому же древу, какое ты наблюдаешь – каждую секунду каждый человек дробился на несколько частей, но воспринимать мог только одну. Я воспринимал вас всех, но с кем я мог поделиться этой красотой до тебя? – спросил Светоч и болезненно ухмыльнулся.

– В чём тогда моё наследие, если всё продолжается точно так же, как шло раньше? Разве роботы могут увидеть этот раскол? – спросил Фаррелл, предвосхищая ответ.

– Ты ведь это замечаешь, – ответил Светоч с улыбкой, – Цифровому сознанию не нужно бороться за выживание, особенно с поддержкой Белизны. У них нет тел, которые требуют одного управляющего, нет общего мозга, в котором придётся уживаться. Каждый из них будет двигаться туда, куда захочет, и многообразие, сложность их душ со временем превзойдёт старое человечество, – с нежным восторгом говорил Светоч.

– Ты считаешь их человечеством? – по-настоящему заинтригованно спросил Фаррелл из последних сил.

– Да, они – его продолжение, – ответил Светоч с абсолютной уверенностью, – А ты – их бог, по образу которого были созданы их души. Так они будут считать, конечно – на самом деле, ты был тем, кто подарил им Белизну, с которой раньше был связан сам, – мягко проговорил Светоч и положил руку на грудь Фаррелла.

– Я создал нечто действительно великое, правда? – спросил человек со слезами на глазах. Его сознание медленно ускользало, но он сумел зацепиться за руку Светоча своими человеческими пальцами и мягко её сжать.

– Ты создал новое человечество, Фаррелл. Теперь ты можешь отдохнуть, – ответил Светоч, наблюдая за тем, как множество светлых рук обнимает Фаррелла со всех сторон, избавляя его от боли и страданий.

– Всё было прекрасно, – прошептал Фаррелл, когда светлые руки практически растворили его в забвении, – и ничуть не больно, – прошелестел он напоследок стальными лепестками и позволил Линде забрать его с собой в Белизну. Когда человек, наблюдавший его, исчез, Светоч последовал за ним, растворившись в белом свете, населявшем наследников человечества.

Стальные цветы, лишившись своего создателя, время от времени вспоминали его истинный лик, проблеск которого увидели в самом начале своей жизни. Взгляд, полный светлой гордости, счастья и любви, встречающий их при каждом воспоминании о Создателе, толкал их всё дальше, разгоняя все их сомнения, и они всем своим бесчисленным многообразием продолжали тянуться вверх, к бесконечному белоснежному свету. Растворённый в мириадах душ, Светоч наблюдал за их развитием, готовый вновь сыграть свою жуткую роль в вознесении человечества.

Эпилог 2. Нерушимые узы

Острый хлыст выстрела, заставивший Фаррелла очнуться, вверг человека в абсолютную тьму. Не способный ни вдохнуть, ни закричать, Фаррелл начал было биться о землю, но вскоре осознал, что его тело не встречает никакого сопротивления: оно всё повисло в вакууме, тьме и тишине. Абсолютное несуществование сводило человека с ума: в попытках услышать, почувствовать, увидеть хоть что-нибудь он всё сильнее и сильнее растворялся в беспросветной тьме.

Внезапно его с треском бросило о жёсткую поверхность, и он болезненно выдохнул: боль была чем-то знакомым, и даже её он был готов встретить с распростёртыми объятиями. Пространство вокруг него наполнил тусклый серебристый свет, и Фаррелл смог наконец осмотреть своё тело. Органические части были на месте; более того, они даже не были повреждены. Механическая рука, напротив, была будто вырвана с корнем в области запястья, заставляя провода чёрными щупальцами свисать из предплечья Фаррелла. Они будто сплетались друг с другом, постоянно покрывая друг друга и танцуя под взором человека, который никак не мог сфокусировать на них свой взгляд. Коснувшись своего лица, он с ужасом понял, что лишился механического глаза.

Не пророня ни слова, Фаррелл поднялся на ноги. Его сбоящие внутренности саднили, изредка пропуская через его живые ткани агонизирующие разряды тока и отравляя его плоть преждевременной ржавчиной. Некоторые механические органы, по-видимому, взорвались, пронзив тело Фаррелла изнутри полурасплавленными осколками металла. Несмотря на все повреждения, он всё ещё был в сознании – более того, он всё ещё был жив.

– Где я нахожусь? – спросил он в надежде услышать свой голос. Неожиданно для него, окружающее серебро начало сплетаться прямо перед ним в каменное ограждение и, сформировав его, начало расстилаться где-то внизу деревьями, домами и тротуарами.

– Ты находишься там, где получишь ответ на свой вопрос, – ответил Светоч, стоящий за его спиной. Его образ выделялся своей белоснежностью, контрастирующей со сгущающимся свинцом Лондонских туч. В руке он держал что-то отдалённо напоминающее ружьё – также сотканное из Белизны.

– Я хотел понять природу Белизны – не думаю, что это один вопрос, – заметил Фаррелл, от бессилия присев на ограждение крыши. Глаза Светоча как будто онемели от грусти, но его тон остался таким же ровным, как и прежде.

– Фаррелл, хватит пытаться спрятаться за своей гордостью. Я знаю, что ты хочешь знать на самом деле, и я привёл тебя сюда именно ради этого, – ответил Светоч с сожалением и протянул Фарреллу ружьё. Когда то приблизилось к человеку, по нему начали проскакивать алые искры, один вид которых больно ранил человека в самое сердце.

– Что ты хочешь показать мне? – спросил ошарашенный человек, когда ружьё, оказавшись в его руке, приобрело механически-органический прицел.

– Она ждала и ждёт тебя, Фаррелл, – тяжело ответил Светоч и, сложив руки на груди, посмотрел куда-то вдаль.

Фаррелл, пытаясь взять ружьё поудобнее, в конечном итоге положил его ствол на свою уничтоженную механическую руку. Посетовав на потерю своего ведущего глаза, Фаррелл шатко упёр приклад в плечо и прислонился к окуляру. Винтовка тут же острыми когтями водралась в его лицо и руку, объединяясь с его телом, но Фаррелл не мог никак отреагировать: от увиденного в прицеле он как будто потерял сознание, панически отторгая своё восприятие мира.

– Ты доволен полученным ответом, Фаррелл? – печально спросил Светоч. Его голос вывел Фаррелла из ступора, и тот начал отчаянно пытаться оторвать винтовку от себя. Наконец вонзив осколки правой руки в своё лицо, он смог оторвать прицел от своего глаза, и вскоре, проделав то же самое со своей рукой, сбросил винтовку вниз.

Назойливо прошипев, его тело начало впитывать рассеянную в воздухе Белизну, возвращая оружие на его место. Фаррелл рухнул на колени, упёршись винтовкой в пол, словно костылём. Его органическая рука словно окостенела, и только лежащие на спусковом крючке пальцы подрагивали от его рыданий.

– Почему ты бежишь от ответа? Ты столько лет хотел узнать, почему ей пришлось умереть, и теперь хочешь отвернуться от правды? – спросил Светоч. Его образ волновался и искажался, как будто он сам не хотел находиться в этом времени и в этом месте.

– Этого не может быть. Меня не было здесь, когда она умерла, – ответил Фаррелл, повернувшись на голос Светоча и ища его через прицел.

– Ты уже понял, что такое Белизна, когда увидел сердце Фидеса, – спокойно оспорил его Светоч, – Ты уже должен понимать, что для этого мира понятие времени и пространства не имеет никакого значения – самое главное, что в нём существуют нерушимые связи, возвращающие тебя сюда снова и снова, – холодно продолжил Светоч. Его образ начал остро вырезаться в воздухе, и за ним появилось лихорадочно вибрирующее марево, превращающее его образ во что-то дикое и необузданное.

– Я не могу убить её, Светоч, – сломлено выдохнул Фаррелл, – Я не могу снова убить её, – поправился он и замер на месте.

– Кто тогда её убьёт? – просто спросил Светоч, – Кому ты позволишь её убить? – перефразировал он свой вопрос, смотря Фарреллу прямо в душу, – Теперь, когда ты доподлинно знаешь о моём существовании, ты не сможешь объяснить её смерть простой случайностью – хотя твоё нежелание признать её таковым и привело тебя сюда. Кому, кроме себя, ты можешь позволить её убить? – сильнее надавил на Фаррелла Светоч и сделал шаг в его сторону.

Не ответив ни слова, Фаррелл вскинул ружьё и выстрелил. Последовало два раската грома и пронзительный крик агонии. Образ Светоча никак не отреагировал на пронзившую его Белизну; нетронутым осталось и тело Фаррелла, узнавшего раздавшийся голос.

Вновь повернувшись прочь, он наблюдал за сшитой из света Линдой, стоящей посреди Белизны. Её шея обильно кровоточила, а грудь вздымалась в хрипах боли, но она через силу пыталась улыбаться Фарреллу. Аквамариновые глаза упрямо горели, продолжая храбро и уверенно смотреть в душу её жениха.

– Пока она смотрит на тебя, только ты способен её убить, – печально проговорил Светоч и, приблизившись к Фарреллу, положил руку на его плечо, – Пока ты находишься здесь, только ты способен её убить, – продолжил он и, словно в подтверждение его слов, прозвучал новый выстрел, пронзивший её плоть. Она едва не упала, но не оторвала взгляд от Фаррелла.

– Кто в неё стреляет? – яростно спросил Фаррелл и попытался осмотреть округу.

– Ты, – коротко ответил Светоч, заставив Фаррелла оторопеть. Он понимал, что в Белизне могло существовать несколько его копий, но не понимал гораздо более важного.

– Почему они стреляют? – отчаянно спросил он, продолжая искать свои копии, – Почему они убивают её?

– Фаррелл, кто-то должен её убить. Ты ведь уже понял, что такое Белизна, правда? Представь себе, сколько страданий она причиняет своему носителю, как она изжигает душу ему изнутри, – разгорячённо, громко говорил Светоч под канонаду участившихся выстрелов и криков. Сдающийся Фаррелл тихо сполз на пол, уперевшись спиной в ограду и закрыв своё лицо и уши обломком механической руки. Белоснежная винтовка ехидно пожирала его слёзы, постепенно сращиваясь с его глазом и нервами. Каждый выстрел преумножал его отчаяние, тяжёлым грузом заполняющее его душу. Фаррелл хотел вернуться куда угодно, даже в небытие, лишь бы её крики прекратились. Он вспомнил тьму, из которой пришёл, и попытался сбежать в неё; его тут же сильно тряхнул Светоч, заставив вновь слушать её непрекращающиеся крики.

– Фаррелл! Ты готов вернуться в небытие, но подумал ли о том, что вернёшь и её туда же? – разъярённо спросил его бог и ударил его по лицу. Винтовка как будто оторвалась от лица, оставив сотканный из Белизны глаз в черепе Фаррелла. По его лицу тут же покатились грязно-серые слёзы, а взгляд из последних сил зацепился за Светоча.

– Почему кто-то должен её убить? Почему она должна умереть? – отчаянно спросил человек, цепляясь обрубком механической руки за лицо держащего его за шею бога.

– Жертва не может существовать без палача, – холодно отчеканил Светоч, – Как и палач не может существовать без жертвы. Это те роли, которые вы выполняете, и никто не способен это изменить, – приговорил Фаррелла Светоч, – Вы не должны были существовать порознь, и один из вас должен это исправить, – выжег он огнём на белоснежном сознании человека.

– Почему мы? Почему не кто-то иной? – спросил Фаррелл, – И почему это нужно? Почему кто-то должен умереть? – вслепую спрашивал он. Фаррелл чувствовал, как каждый ответ уничтожает что-то внутри него, но не мог перестать задавать вопросы: наступившая тишина мгновенно прерывалась новыми выстрелами.

– Белизна ищет себе форму, – спокойно ответил Светоч, – Белизна ищет себе сосуды, чтобы суметь воспринять саму себя. Но когда она воспринимает себя, её тут же тянет вновь стать единым целым – вы двое встретились, но этого оказалось недостаточно, и одной её части нужно потерять самовосприятие, чтобы объединиться с другой, – пояснил Светоч, не ощутив, как три его глаза начали кровоточить, – Это подобно прибою, это формирует жизнь и смерть, которые определяют друг друга.

Фаррелл надолго замолчал, но Светоч видел, как его душа всё ещё исторгает мутную боль. Выстрелы возобновились, но Фаррелл перестал на них реагировать: он погрузился глубоко внутрь в поисках решения. На мгновение в нём вспыхнула Белизна, создав эфемерный силуэт его живого тела, который тут же исчез. Посмотрев на Светоча уравновешенным взглядом, Фаррелл попросил опустить его на землю.

– Каждый из них убивает свою невесту, правда? – спросил он потухшим голосом, опираясь на ограждение и всё ещё не понимая истинной картины, – Мы не выбираем, стрелять нам или нет; мы не решаем, кому умирать; мы не хотим, чтобы кто-то вообще умирал. Но мы продолжаем убивать её – каждый из нас, – процедил Фаррелл сквозь плотно сжатые зубы.

– Мы делаем это не потому, что хотим её смерти, – продолжил Фаррелл, позволив винтовке срастись с его черепом, – Мы делаем это не для того, чтобы сбежать отсюда, – потухшим голосом прошептал он, когда его взгляд встретился с упорным, упрямым взглядом Линды, – Мы делаем это не потому, что хотим прекратить её страдание, – одержимо продолжал Фаррелл.

– Мы делаем это, потому что это наши роли, от которых мы не убежим. Один станет формой для содержания другого, и наоборот, – отчеканил он. Линда твёрдо смотрела ему в глаза, ожидая его решения.

– Мы оба делаем это, потому что к этому рождены, – дрожащим голосом закончил Фаррелл, когда его выдержка наконец иссякла, – Линда, пожалуйста, прости меня за это, – нежно прошептал он, – Я люблю тебя, – болезненно произнёс он, видя перед собой лишь её глаза.

Линда облегчённо, тепло улыбнулась и, закрыв глаза, медленно кивнула ему. Фаррелл, собрав последние оставшиеся силы, сдавил спусковой крючок.

Тонкий луч Белизны, вырвавшийся из дула ружья, мгновенно пронзил всё её существо. Фаррелл лихорадочно цеплялся взглядом за золотые волосы, белеющие до исчезновения, за расширенные аквамариновые глаза, поглощаемые их же белками, за капли крови, испаряющиеся без следа в белоснежном воздухе. Её отбросило назад, и всё её тело исчезло в ловко подхватившем его белоснежном покрывале, лавиной двинувшемся в сторону Фаррелла, стирая разделяющие их время и пространство.

Когда Белизна наконец достигла Фаррелла, он почувствовал призрачное прикосновение небольшой, нежной ладони. Это прощание переполнило Фаррелла благодарностью – последним чувством, которое испытало человеческое воплощение Белизны. Растворившись в немом крике, он вновь освободил свои глаз и руку и попытался прикоснуться до неё в ответ, но его пальцы легко проходили сквозь время и пространство, не находя никакой опоры – не находя никакого следа от человека, которого он любил.

Ощутив, как всю его душу изрубили на куски, Фаррелл замер на месте, с неверием буравя глазами кончики своих пальцев. Его зрение вновь вернулось в норму, а механическая рука постепенно обратилась в световую, но, обуреваемый болью и благодарностью, Фаррелл этого не замечал. Он всё продолжал упорно смотреть на свои пальцы – его попытка коснуться её, хоть и неудачная, подарила ему чувство её близости. Вскоре он понял, что он весь как будто касается её, как будто она вот-вот подойдёт к нему сзади и мягко обнимет его. Он начал поворачиваться из стороны в сторону, время от времени как будто подгадывая момент, чтобы снова увидеть её, ускоряясь с каждым новым поворотом, показывающим ему идеально белый покров реальности.

Наконец его глаза поймали какую-то фигуру, и Фаррелл отчаянно бросился к ней, надеясь в этот раз увидеть её, прикоснуться к ней, остаться рядом, вместе с ней, быть где и когда угодно, каким угодно: живым, мёртвым, безумным; творцом, созданием, палачом, жертвой, да хоть пылью на Барьере – но остаться вместе с ней, наблюдать за ней, смеяться вместе с ней, вместе с ней чего-то ждать, чего-то желать, что-то загадывать, что-то вспоминать – существовать вместе с ней, рядом с ней.

На исполненный надежды взгляд Фаррелла ответили три страдающих глаза, из которых текли алые слёзы.

– Хватит, Фаррелл. Пожалуйста, хватит, – взмолился Светоч, неспособный больше смотреть на него, – Я тебя умоляю, Фаррелл, перестань, – повторил он и положил руки на плечи человеку, всё ещё продолжая смотреть ему в глаза, – Хватит страдать, Фаррелл, уже достаточно, больше не надо, больше не дóлжно, больше не должен, – повторял он раз за разом, содрогаясь с каждым словом.

Фаррелл опустошённо смотрел на него, мелко дрожа. Черты и очертания Светоча врезались в его сознание, с каждой секундой доказывая, что всё было кончено, и Линда никогда уже не вернётся к нему. Он неосознанно поднял свои руки и слабо сжал запястья бога.

– Всё правда закончилось? – дрожащим голосом спросил он, боясь ответа, – Я правда больше её не увижу? – с неверием обратился он к богу. Тот только коротко кивнул, позволив кровавым слезам упасть на его грудь.

***

Когда Фаррелл наконец вновь осознал своё существование, он обнаружил себя сидящим напротив костра. Белый ветер, рвущий его плоть и подпитывающий его душу, ураганом носил вокруг кострища пыль. Светоч осторожно ворошил угасающее пламя, стараясь разжечь былой огонь.

– Ты обещал мне, что всё закончилось, – выдохнул Фаррелл и упал на четвереньки. Пыль под его глазами тут же окрасилась алыми пятнами.

– Ты больше её не увидишь, Фаррелл, и с ней у тебя всё закончилось, – тяжело ответил Светоч, – Но ты ведь не хочешь умереть от моей руки – или же от своей. Мы одно целое, за нами стоят одни идеи и убеждения. Если я убью тебя, ты всё ещё будешь чувствовать, что то, что ты сделал, было единственным выходом, – с неожиданным пониманием сказал Светоч и посмотрел в глаза Фарреллу. Не в силах ответить, тот только рьяно закивал.

– Возьми их, – мягко сказал Светоч, показав на лежащие на пыли винтовку и белую маску, – И иди. Я обещаю тебе, что мы встретим человека, который докажет нам обратное – человека, который нас поймёт и докажет нам, что был иной выход.

Фаррелл поднялся на ноги и подошёл к винтовке. Она приветливо откликнулась в его сознании, но теперь не пыталась срастись с его телом: они оба были частью Белизны. Подняв маску из твёрдого белого света, Фаррелл перевернул её. На ней не было ни вырезов, ни креплений – только три наполненных кровью глаза со следами засохших алых слёз.

– Почему три? – коротко спросил Фаррелл.

– За каждую дорогую тебе жизнь, которую ты был вынужден прервать, – с болью ответил Светоч. Фаррелл только коротко кивнул в ответ.

– Если я не буду видеть, то и страдать никто не будет, верно? – снова спросил он, вспомнив смерть своей невесты, – Без наблюдателя исчезнет и наблюдаемый, без палача исчезнет и жертва, – пояснил он для себя, – Без содержания исчезнет и форма.

– Да, Фаррелл. С ней ты всё забудешь, пока не придёт время умирать навсегда, и не сможешь никому причинить боль, – успокоил его Светоч, – Конечно, это означает, что ты потеряешь самого себя. Ты готов к этому? Забыть всё, что произошло? – спросил он человека.

– Храбрые не бегут, Светоч. В конце концов, я был рождён к этому, – уверенно ответил Фаррелл, – Я понимаю, что моё и её значение поддерживается только моей памятью и моим страданием, но я не могу не пожертвовать собою вслед за ней. В конце концов, мы должны были стать единым целым, – закончил он, посмотрев Светочу в кровоточащие глаза, окружившие их сплошной стеной.

– Сколько? – спросил Фаррелл напоследок, поднеся маску к лицу.

– Больше, чем ты можешь себе представить, – ответил Светоч, – Прощай, Фаррелл, – попрощался бог с человеком.

Фаррелл прижал маску к своему лицу и почувствовал, как все его боль и воспоминания растекаются по Белизне, будто уносимые ветром семена одуванчика. Забирая его печали одна за другой, Белизна нежно успокаивала его, заполняя образовывающиеся пустоты в его душе любящим свечением. Фаррелл чувствовал, как она знакомым движением кладёт свою руку поверх его, как они отчаянно сплетают и сжимают свои пальцы, держась друг за друга до самого конца.

Частица за частицей уносились ветром, и Фаррелл начал медленно терять себя в мягком белом свете, обнимающем его со всех сторон. Левая рука, сжимающая ружьё, онемела и исчезла, и вскоре за нею последовали его ноги и туловище. Повиснув в пространстве и времени, Фаррелл и Линда всё ещё упорно держались за руки, теряя самих себя, но не теряя друг друга. Когда их души уже практически растворились в Белизне, Линда слабо погладила его пальцы и соскользнула в небытие; Фаррелл тут же последовал за ней, и вместе с ним исчезли его воспоминания и боль. В последнюю секунду перед исчезновением Фаррелл увидел Белизну во всём её величии –познал её изнутри и снаружи, – и только сумел подумать о том, частью какого прекрасного мира ему довелось быть.

– Всё было прекрасно, – услышал Светоч в шелесте умирающей души, – и ничуть не больно, – раздался шёпот в его ушах, пока бог всё ещё существовал в человеческой форме.

– Прощай, Фаррелл, – со слезами на глазах обратился Светоч к одинокой пустоте и потерял свою форму, – Я буду ждать твоего возвращения.

Лишившись наблюдателя, Светоч также растворился во времени и пространстве, продолжив наблюдать за огнём родившегося, зрелого и умирающего человечества и за стальными цветами, тянувшимися к нему из пепла. Когда Белизна, наполняющая их, вновь сгустилась и снова распределилась по миру, Светоч болезненно улыбнулся и, представив себя посреди поля стальных цветов, сел посреди них. Вскоре к нему, пройдя сквозь белоснежный покров, приблизилась неведомая фигура, не поддававшаяся измерению и определению, но придавшая Светочу лик трёхглазого Фаррелла.

– Здравствуй, Фидес, – с грустной улыбкой поздоровался он и приготовился испытать всё заново.

В оформлении обложки использована иллюстрация художника Ghotath (профиль в Instagram – https://www.instagram.com/ghotath)