Читать онлайн Зачарованная Эви бесплатно

Источником вдохновения для этой книги послужила португальская сказка «Принц мнимый и принц настоящий» из «Лиловой книги сказок» Эндрю Лэнга.

Gail Carson Levine

OGRE ENCHANTED

This edition published by arrangement with Curtis Brown Ltd. and Synopsis Literary Agency

Издательство АЗБУКА®

Глава первая

Чижик сегодня был рассеян. Я насчитала три симптома.

• Он так и забыл натолочь мне подпечный гриб.
• Он два раза переспросил, почему я считаю, что кашель у господина Киана какой-то странный.
• Каждый раз, когда я на него глядела, он облизывал губы, хотя с них так ничего и не сорвалось – к вящей моей досаде.

Надо будет сделать ему мазь от цыпок.

Мы с Чижиком привыкли проводить вместе дни напролет за работой и болтовней в моей аптеке (в углу маминой кухни), но сегодня он словно нарочно решил испортить нам все удовольствие. Мы старинные друзья, хотя нам только-только исполнилось пятнадцать.

– Чижик, что ты заметил по дороге?

– Хромая нога. Жуткий чих. Паралич. Один господин споткнулся на ровном месте. – Он перечислил улицы: – Болотная… где живет чих, не знаю, извини… Погорелая и Западнобережная.

– Ты просто чудо!

От Чижика ничего не укроется. Для знахарки не друг, а сущий клад. Всех в округе знает, помнит, кто где живет, и за версту видит симптомы, как, впрочем, и красоту, которая меня, увы, интересует меньше. Он приходил каждый день до полудня, после того, как подобьет счета по разным делам, что вели его родители. Если уж ему поручали сводить баланс, все сходилось до последнего грошика.

Его наблюдения принесли мне половину больных. Он рассказывал мне, кто чем страдает, а я их разыскивала. Целительство – мое призвание и мое счастье.

– Спасибо. – Я погладила его по руке. Он покраснел. Чижик не из тех, кто часто краснеет. И румянец какой-то слишком яркий. – У тебя опять мигрень?

Он пожал плечами:

– Может быть.

Румянец поблек.

– Может быть, – усмехнулась я, – мне тебя полечить?

Румянец вспыхнул снова.

– У тебя жар?

– Нет!

Мое жаропонижающее – отвар угрюм-дерева – было горькое-прегорькое.

– Отвар угрюм-дерева и принимать не обязательно, – улыбнулся он, – больные вылечиваются от одной мысли о нем!

– Хороший знахарь всегда знает, – улыбнулась я в ответ, – когда можно просто припугнуть лекарством, а когда приходится силой разжимать зубы.

Миг – и мы заговорили разом:

– Эви! – выпалил он.

– Чижик! – выпалила я.

Ага. Наконец-то он выложит, что у него на душе.

Но он уперся – мол, говори первая, – а я не стала возражать. Ничего, у нас еще полно времени – до самого вечера.

Я полезла в шкафчик за бальзамом из чернокорня – великолепное средство от мигрени.

– Сядь.

Он сел на мою табуретку и уставился на меня снизу вверх. Я любовалась им с тем чувством, какое бывает у всякой мастерицы, когда она видит, что работа ей удалась. Золотистая, как орешек, кожа Чижика лучилась здоровьем (и румянцем). Карие глаза сияли.

– Увидел бы ты сам себя на улице, Чижик, тебе нечего было бы мне рассказывать. Мигрень снаружи не видно.

– А ты здоровых и не замечаешь – для тебя только больные существуют.

Я взяла капельку бальзама – больше и не нужно. И начала втирать ему в виски кончиками пальцев, круговыми движениями, строго против часовой стрелки.

– Ты все равно мне друг. Как мне повезло, что ты еще и хрупкого здоровья и мои назначения тебе нравятся!

Когда нам было одиннадцать, я вылечила ему сломанную лодыжку. До этого я лечила только птиц, зайцев и мышей. А потом я избавила его от болей в животе, смягчила мигрень, прекратила приступы лихорадки, а стоило ему только подумать, будто он заболел, вливала в него полные ложки противных снадобий.

Постепенно у меня набралось больше больных, но я всегда буду ему благодарна: ведь он был первым.

Чижик глубоко вздохнул. Либо мигрень отступала, либо просто вздохнул. А если просто вздохнул, то почему?

– Что ты хотела спросить, Эви?

Ах да.

– Чижик, скажи, тебе не кажется, что я странненькая?

– Нет!

– Кто еще из моих ровесниц хочет только одного – ухаживать за больными? – Я продолжала втирать мазь. – От кого еще по меньшей мере раз в неделю несет камфарой?

– А то и чем похуже, – серьезно отозвался он.

– Свиным пузырем! – подтвердила я. Воняет мерзко, зато нет лучшей припарки, если растянешь ногу. – На меня никто и взглянуть не захочет! Такую странненькую позовут, только когда кто-нибудь заболеет.

Он поднял бровь.

– Некоторые девушки ведут себя приветливее на праздниках, на танцах или даже… – Он поднял обе брови и громко прошептал: – На балах!

Я на таких сборищах держалась тише воды ниже травы.

– Лучше уж искать симптомы, чем болтать и танцевать.

Впрочем, танцевать я любила.

– Как мигрень? – поинтересовалась я, убрав руки.

– Лучше, но не совсем прошла.

Я снова начала тереть ему виски.

– Ты не чудачка. Ты удивительная. – Чижик соскользнул с табурета. – Эви!

Ну наконец-то.

Кто-то постучал во входную дверь. Открыть мог бы и Руперт, наш работник, но молотили так, что было ясно: дело срочное.

– Чижик…

– Иди открой.

Я поставила бальзам на стол.

И хорошо, что открыла: Убииг, десятилетний малыш-великан, в нашу дверь не пролезал. Он так плакал, что с трудом рассказал нам свою историю. Его мать, фермерша Аидиу, повздорила с огром. Она осталась жива только потому, что ее охотничий пес, Экси, перегрыз огру глотку, не дав тому и слова сказать. И все же огр перед смертью успел подманить ее настолько, что распорол ей ногу. У огров такие прелестные голоса и такие сладкие речи, что они могут уговорить человека сделать все, что угодно.

Я ринулась обратно в аптеку, крича через плечо:

– У меня есть лекарства! Подожди! Я быстро!

Если рану не лечить, Аидиу умрет. Не знаю, что собирался сказать Чижик, но ему придется подождать.

Я сообщила Чижику, что стряслось, пока пристраивала в свою знахарскую корзинку горшочек с медом. Куда запропастился сверток с куркумой? А, вот же он. Теперь еще фляжку с уксусом…

Пахнуло сиренью.

Я обернулась и от изумления забыла обо всем. За спиной у Чижика стояла какая-то женщина. Как она попала сюда, а я и не услышала?

Не женщина, а прямо воплощение красоты и здоровья: золотые волосы, ниспадавшие на пышные плечи, гранатовые губы, синие глаза и кожа гладкая, будто лепесток.

– Ой! – воскликнул Чижик.

Наверняка она что-то принимает, чтобы добиться такого совершенства. Какие травы? Барвинок – для цвета глаз? Земляничный сок – для румянца? А еще?

А какая улыбка! Какие зубы! Я заморгала.

– Юный господин! – Голос у незнакомки оказался зычным, будто грудь у нее была размером с хороший дворец. – Говори, что у тебя на уме! Не медли!

– Добро пожаловать! – Я сделала реверанс, пожалев, что передник у меня такой простенький и весь в пятнах.

– Благодарю. – Она изящно кивнула. – Продолжай, юный господин.

Я вспомнила про Аидиу.

– Госпожа, это подождет. Прошу прощения. Мне нужно к раненой…

– Повторяю: продолжай, юный господин.

Вот настырная!

– Госпожа, да это не срочно…

Голос ее набрал силу.

– Продолжай!

Кто она такая? Я приложила максимум старания, чтобы обуздать свой строптивый нрав и проявить благовоспитанность.

– Меня зовут госпожа Эвора, для друзей просто Эви, а это юный господин Чизвик. – Так на самом деле звали Чижика. – Познакомиться с вами – большая честь для нас.

Она выпрямилась и стала еще выше.

– Я фея Люсинда.

Ничего себе!

Чижик поклонился.

Я снова сделала реверанс.

– А вы не могли бы пополнить мой запас пурпурины? И поделиться волосами единорога? Не даром, конечно, у меня есть деньги… – (Пурпурина – драконья моча, она так называется, потому что драконы писают пурпурным; лечит почти все, даже мучной мор, а в продаже ее в последнее время что-то не попадалось. Суп с волосами единорога – бесподобное средство от лихорадки.) – А еще буду рада чему угодно, что лечит царапины от ногтей огра, и чтобы хватило на великаншу.

Она меня словно не слышала.

– Пусть юноша произнесет свою реплику.

Чижик бухнулся на колени, сложившись будто марионетка.

– Эви, ты… – Кадык скакнул у него на шее вверх-вниз. – Ты выйдешь за меня замуж?

– Какая прелесть! – захлопала в ладоши женщина.

И это его тайна?! Он собрался погубить нашу дружбу?!

– Обожаю предложения руки и сердца! – Люсинда запрыгала на одной ножке. – И еще свадьбы и крестины! Стараюсь не пропускать. – Она восторженно стиснула кулачки. – Предложение руки и сердца – это ведь начало…

– Нет, Чижик, ну что ты. Но все равно спасибо, что спросил. – Я сунула в корзинку уксус вместе с предпоследним флакончиком пурпурины из своих запасов. – Мне надо бежать. – Однако меня задержало любопытство. – А почему ты решил на мне жениться?

– Просто… – Он поднялся. – Ты – это ты.

Неужели он думал, что я – которая есть я – скажу «да»? Он же прекрасно знает, как я отношусь к замужеству!

К тому же мне не верилось, что он и вправду в меня влюбился. Я, как его личная знахарка, поправила ему здоровье. Ему понравилось быть здоровым, а он решил, что ему нравлюсь я. Вот мой диагноз: воображаемая влюбленность. Это возрастное, само пройдет.

– И тебе можно будет не так много работать. – (Чижик был из богатой семьи.) – Но… – Он снова покраснел. – Давай сделаем вид, что я ничего не спрашивал.

– Почему ты не хочешь стать его женой?

Я подхватила корзинку.

– Это же Чижик.

Конечно, я его любила – как любила своего ручного кролика. Я даже не знала, как это, когда ты в кого-то влюблен. Мы были еще маленькие. Чижик, может, так и не считал, но я-то думала, что мы маленькие. И сомневалась, что когда-нибудь захочу за кого-то замуж. Но объяснять мне было некогда.

– Счастливо оставаться.

Мне и так предстояло два часа добираться до усадьбы Аидиу. Большинство великанских усадеб лежали на западе, возле Эльфийского Леса, но несколько имений раскинулись на пологих холмах неподалеку от Дженна.

– Настоятельно советую передумать. Если ты заупрямишься и решишь разбить сердце этого юноши, пеняй на себя.

У Чижика отвисла челюсть.

Я схватила вторую корзинку – с травами.

– Если я приму его предложение, нам обоим придется пенять на себя.

Нельзя же жениться, если ты не готов – и не уверен.

На миг Люсинда оторопела, а потом вдруг улыбнулась.

В голове у меня стало пусто. Плиточный пол кухни ушел из-под ног. Где-то затрещала ткань. Во рту стало тухло и противно, словно я съела белку, издохшую три дня назад. Челюсть у Чижика едва не вывихнулась. Он выдавил мое имя:

– Эви-и-и-и… у тебя шерсть на лице…

Такого я не ожидала услышать. Я подняла было руку, чтобы потрогать щеку, но замерла на полдороге и уставилась на руку. Она зарастала шерстью. Ногти стали длинные и грязные.

Меня едва не стошнило.

– Эви… Ты превратилась в огра!

Глава вторая

Я посмотрела вниз, и мне открылась еще более ужасающая картина. Лиф моего платья лопнул, но завязки фартука уцелели и впились в живот. Я поскорее развязала их. Швы на обоих рукавах треснули. Юбки, только что достававшие почти до пола, теперь едва прикрывали колени. Я вмиг выросла на добрый фут! Ботинки, которые уже не закрывал подол, развалились. Я приподняла ногу: подошва просила каши.

Тошнота отступила, что удивительно. Но тут в животе заурчало. А ведь я плотно позавтракала.

А какой Чижик, оказывается, аппетитный: чуточку кособокий, потому что вечно задирает левое плечо, но это только добавляет ему очарования. А какие круглые щечки, какие сочные ушки (самая вкуснятина), безупречная шея и кожа того же оттенка, что у гуся на вертеле, когда его как раз пора поворачивать. Да, я вырастила его здоровеньким, как крестьянка скотинку. Холила и лелеяла…

Ай! Это еще что за мысли такие?!

Фея Люсинда наморщила лоб. Я, конечно, не знала, о чем она думает, но уловила возмущение. Чувства у нее так и шипели, будто внутри готовилась к драке целая толпа народу.

Откуда я это знаю? Чужие чувства всю жизнь оставались для меня китайской грамотой.

Ей не повредила бы доза моего сиропа из анютиных глазок, чтобы успокоиться. Может, тогда она превратит меня обратно.

– Позвольте предложить…

– Фея Люсинда! – заговорил Чижик. – Простите меня. Я просто устроил глупый розыгрыш. Мы часто подшучиваем друг над другом – так, по-приятельски.

Его чувства я тоже уловила. Он был перепуган. И у него ничего не болело. Странно: ведь он говорил мне, что мигрень не совсем прошла.

Фея разъярилась еще больше. Свирепо уставилась на Чижика. А его она в кого превратит?

И неужели он и правда пошутил?..

– Да, – проговорила я. – Обожаем иногда порезвиться. – Голос у меня стал сиплый, будто я сорвала его криком. – Мы такие несерьезные.

Преврати меня обратно! И не смей трогать Чижика!

Фея смерила нас взглядом – все в ней по-прежнему бурлило. И наконец приняла решение.

– Нет. По-моему, он не шутил. А ты… – она ткнула в мою широченную грудь идеальным пальчиком, – ты останешься огром, пока кто-нибудь не сделает тебе предложение и ты не согласишься.

Я схватилась за край стола, чтобы не упасть.

На сей раз Чижик встал на одно колено:

– Госпожа Эви, прошу тебя, прими мое искреннее предложение. Я думаю… я уверен… я точно знаю: мы будем счастливы!

Я уловила его страх и отчаяние. Какой он все-таки добрый, Чижик. Наверное, в первый раз он и вправду устроил розыгрыш, а теперь хочет уберечь меня от беды.

– Можешь работать как раньше, – добавил он. – Работай сколько хочешь.

От него и в самом деле исходила любовь. Но мы с ним не были влюблены друг в друга. Уж я-то точно, и сомневаюсь, чтобы он был в меня влюблен. Наверное, надо принять предложение, снова стать самой собой, а потом уже разбираться со всем прочим.

Но это нечестно – согласиться стать его женой только ради того, чтобы превратиться обратно в человека и перестать хотеть сожрать его. Нельзя так поступать с Чижиком. Он же мой лучший друг. Да и ни с кем нельзя так поступать.

– Видишь? – Люсинда хлопнула в ладоши. – Вот настоящая любовь!

То есть она готова разрушить человеку жизнь?!

– Вы часто так делаете?

– Помогаю ближним? – Она снова просияла. – Да, час…

– Превращаете их в огров.

– Это я только сейчас придумала!

Да она же спятила! Я повернулась к Чижику:

– Нет. Спасибо.

Я еще молода. Когда-нибудь я найду свою любовь – того, кто разглядит меня даже в огре и полюбит.

– Ой… – Теперь Чижику было не просто страшно, а еще и грустно.

– Но если ты заболеешь, я тебя, конечно, вылечу.

Люсинда вся вскипела от ярости. Я зажала уши. Не помогло.

Я тоже разозлилась – и на нее, и на Чижика за то, что из-за него попала в такую передрягу, хотя он не нарочно. По-моему, я в жизни так не злилась.

– Раз так, глупая ты девчонка, останешься огром навеки, если тебе не сделают предложения и ты его не примешь! Даю тебе… – Люсинда задумчиво наклонила голову сначала к одному плечу, потом к другому. – Шестьдесят два дня.

Что за странное число? Чуть больше двух месяцев!

– Считая сегодня? – уточнил Чижик.

– Естественно, считая сегодня.

– А капельку подольше нельзя? Год, например?

Спасибо, Чижик!

– Нет, конечно! Шестьдесят два – это ведь дважды двадцать восемь!

– Э-э-э…

– Что, юноша?

Чижик, прирожденный математик, увидел мое лицо – и клыки.

– Э… э…

Он взял себя в руки и решил не указывать ей на ошибку: ведь если фея ее исправит, это будет стоить мне нескольких дней.

– Тогда срок у нас двадцать второе ноября.

– Полагаю, да.

– В полночь? – уточнила я.

– В четыре часа пополудни.

Почему?!

– Да и кому она такая нужна, даже человеком, – своенравная и упрямая? – продолжала фея. И улыбнулась. – А ты, юноша, просто пример для всех. Когда найдешь ту, что тебя достойна, я придумаю вам чудесный подарок.

– Если я останусь огром, все человеческое во мне исчезнет?

– Нет. Ты всегда будешь помнить, что потеряла.

И фея растворилась в воздухе.

Потом появилась снова:

– И не рассчитывай, что тебе на помощь придет какая-нибудь другая фея. Нет – сколько ни проси! Эти глупышки вечно косятся на меня, но так боятся собственного волшебства, что не станут вмешиваться.

Она снова испарилась, на сей раз окончательно.

Над моей корзинкой жужжала муха. Мне надо было срочно поесть. Жаль, конечно, что муха не в сто раз крупнее, но я все равно поймала ее и слизнула с ладони. На вкус как оленина.

– Чижик, зачем ты…

Он снова покраснел:

– Я думал, у нас будет еще несколько лет на то, чтобы все обсудить.

Разумно.

В дверь застучали кулаком – судя по грохоту, очень большим кулаком. Убииг! Что он сделает, когда увидит меня?

– Чижик… Объясни Убиигу, что случилось. Скажи ему, что я – это я.

Он вышел из аптеки. На кухонном столе стояла миска поздних персиков.

Фу.

Но ведь я люблю персики!

Раньше любила. А теперь меня злило само их присутствие.

На медленном огне томилось жаркое к обеду. «Интересно, – подумала я, – сумею ли я выудить оттуда мясо и потерпеть привкус морковки и лука?»

Вернулся Чижик – и поник.

– Я почему-то думал, что ты снова станешь собой.

– Я – это я и есть. – Отвести взгляд от его мясистых ляжек мне удалось не без труда. – Что говорит Убииг?

Жаркое подождет. А Аидиу – нет.

– Я не смог ему сказать. Слова застряли в горле. По-моему, фея меня так заколдовала, чтобы я молчал.

А я сама – я смогу все рассказать? Я схватила корзинку и выскочила за дверь.

При виде меня Убииг завизжал.

Я попыталась объяснить ему, что со мной стряслось, но слова и вправду застряли в горле – я едва не задохнулась.

Убииг вскочил на своего гигантского тяжеловоза и пришпорил его. Вопли ужаса затихли вдали. Я смотрела ему вслед: все-таки с расстоянием он становился чуточку меньше.

Если Аидиу не лечить, она умрет. Огры быстроногие, так что я пустилась бежать, прижав корзинку к груди и спотыкаясь в драных башмаках. Улицы Дженна пустели передо мной, будто Люсинда и их заколдовала.

За городскими воротами я остановилась и скинула башмаки. К счастью, ступни у огров мозолистые, так что дорожная грязь и щебенка им нипочем. Я снова пустилась бежать.

До усадьбы Аидиу от города десять миль. Я понадеялась, что огры выносливые. Убииг впереди перевалил за холм. Поскольку он был высоченный, да еще и на лошади, голова его оставалась видна довольно долго, но потом он скрылся в долине.

Я снова подумала о Чижике. Вот болван! Вкусный, сочный болван!

Фу, гадость! Мне захотелось выпрыгнуть из собственной шкуры, будто огр был просто внешней оболочкой. Я выпустила ручку корзинки и коснулась лица, уповая на чудо.

Чуда не произошло. Щека была волосатая. Чтоб ее, эту безмозглую фею!

Почему мне все время лезут в голову мысли, что кто-то глупый? И что, если ты огр, тебе положено постоянно злиться?

Дома у нас в сарайчике висит половина говяжьей туши без всякого привкуса овощей. Я съела бы ее сырой. Маме на это смотреть необязательно.

Я все мчалась и мчалась вперед огромными скачками, и тут к тоске и ярости примешалось новое чувство – радость от того, что ноги у меня такие мощные, мышцы – такие крепкие, дыхание – такое глубокое.

А между тем толстая лодыжка Аидиу, наверное, уже раздулась втрое.

Я снова задумалась о предложении, которое сделал мне Чижик. Я знахарка и насмотрелась всяких несчастий в семейной жизни. Женятся, а потом еще жалуются на боли в животе, а то и чего похуже! По моим наблюдениям, самая частая причина – молодость. Вот я и решила, что раньше восемнадцати жениться нельзя, даже если вбил себе в голову, будто влюблен по уши. А то многие женятся в четырнадцать, а потом, например, муж или жена возьмет да и вырастет на десять дюймов! И это еще цветочки.

Когда я наконец добралась до великанского перелаза через ограду пастбища, ноги у меня ныли, и мне пришлось на каждой ступеньке подтягиваться на руках. Стоило мне перебраться, как бык Аидиу, стоявший на другом конце поля в добрый акр, стал рыть копытом землю и пригнул рогатую голову. Я подтянулась и забралась на перелаз с внутренней стороны, ощущая шеей дыхание быка.

За оградой высился огромный дом Аидиу, сложенный из валунов и крытый целой горой соломы. Я заколотила в дверь.

Никто не открыл, но и Аидиу, и Убииг наверняка были дома. Ко мне рысцой подбежал Экси – без всяких враждебных намерений. Раньше он был в холке мне по плечо, а теперь еле доходил до пояса. Он потерся о меня. Неужели узнал, несмотря на обличье?

Мне стало интересно, какова собачатина на вкус.

Нет! Не могу же я съесть собаку!

Дверь так и не открылась.

– Экси мне верит! – завопила я. – Ууииитаатии (дальше что-то вроде гудка) обоби аиийии! – «Я друг!»

Я немного говорю по-великански: их язык называется абдеджи, и в нем, помимо слов, есть еще разные звукоподражания.

Из окна второго этажа, прямо у меня над головой, высунулся Убииг.

– Я ничего плохого вам не сделаю! Я…

Слова «ваша знахарка Эви» никак не выговаривались.

– Я – знахарка-огр. Я нужна Аидиу.

Лицо Убиига скрылось. Может, он меня все-таки впустит?

Прошло пять минут.

Наверняка Аидиу ужасно больно, и боль вот-вот станет непереносимой, а вскоре после этого мои лекарства ей уже не помогут. Ну что ж, пора пустить в ход огрские чары. Если бы я и правда была огром по рождению, мне открыли бы дверь к концу первой фразы.

– Убииг, я никого не трону. – Я старалась говорить поласковее, но получалось все равно сипло. – Я добрая, как… – (Как кто?) – Как хороший человек. – Тут я потеряла терпение: – Сам посуди, если бы я была обычным огром, я уже давно тебя уговорила бы!

Ничего не произошло. Я рассвирепела. Вот тупицы!

До дверной ручки я достать не могла: она и сейчас была приделана слишком высоко для меня. И я не нашла, на что встать, чтобы дотянуться до нее. Тут у меня от сочувствия к Аидиу тоже заболела нога, и ярость немного утихла. Я отошла от двери и опустила корзинку на землю.

– Убииг! Аидиу! Я ухожу, а корзинку оставляю вам. – И я рассказала им, что у меня там и как применять лекарства. – Ничего не жалейте, кроме пурпурины. Вам хватит нескольких капель. Остальное, пожалуйста, верните. Аидиу, не вставай! Убииг, не разрешай ей вставать, пока боль совсем не пройдет. Рану хорошенько смазывайте, чтобы мазь везде попала. – Ну вот, я уже повторяюсь. – Еще полчаса провозитесь, и ей уже ничего не поможет. Все, я пошла.

Заплатят на той неделе. Великанам можно доверять.

Убииг, прошу тебя, наберись храбрости и выйди за корзинкой. Аидиу, пожалуйста, разреши сыну выйти, дай ему спасти тебя. И пусть у вас все будет хорошо.

Глава третья

Открытия:

• Руки у огров проворны, как молнии.
• Белки тоже проворны, но не как молнии.
• Прокусить мех клыками – проще простого.

По дороге к предместьям Дженна я съела трех белок. Мы с мамой много раз ужинали беличьим рагу. Сырая бельчатина приятнее жуется. Если я ею отравилась, скоро пойму.

Сентябрьский день клонился к вечеру. На Графской дороге – самой широкой и оживленной улице Дженна – я услышала «вшшуххх». Мимо уха пролетела стрела. Опять «вшшуххх». Бац!

В правую руку, над самым локтем, вонзилась стрела.

Эти пустоголовые твари стреляют в меня! Из домов так и хлынули люди, собралась целая толпа.

Я метнулась в Мелочный проулок и бросилась наутек между заборами за домами.

• Сердце у огра бьется на три такта. Когда сердцебиение учащается, стук такой, будто танцует трехногая табуретка.

В проулке пока никого не было. Я остановилась и огляделась. Из домов на меня тоже не смотрели, – видимо, все торчали у окон, выходивших на главную улицу, и глазели, не покажется ли огр.

Больно мне не было, но я выдернула стрелу, уповая на то, что наконечник не отравлен. На рукаве проступило пятно крови – красной, как у людей. Интересно, у настоящих огров кровь тоже красная?

– Сюда! – крикнул кто-то.

Я перепрыгнула через забор и шлепнулась на поленницу – она рухнула, на меня посыпались колотые дрова. Одно полено угодило мне прямо в голову сбоку, но не оглушило. Я тихонько лежала и боялась, что ухо взорвется.

Толпа протопала мимо. К счастью, они подняли такой шум, что заглушили грохот поленницы, которую я свалила.

Сердце постепенно успокоилось. В руке дергало, ушибы от поленьев ныли, голова трещала.

Интересно, отважился ли Убииг забрать мою корзинку. Время текло и текло.

Когда Аидиу улыбалась, щеки у нее становились круглые, будто дыньки. Одной дозы улыбки Аидиу мне хватало, чтобы хорошее настроение держалось месяц. Я невольно представляла себе, как ей плохо сейчас, если Убииг побоялся взять мою корзинку. И снова страшно разозлилась на обоих.

Мы с мамой никогда не чурались тяжелой работы. Я была целительница, а мама – мастерица на все руки: могла и письмо написать, и помочь с расчетами тем, кто был не в ладах с математикой (хотя тут она сильно уступала Чижику), и ходатайствовать по делам, когда беднякам требовалось постоять за себя перед властями. Заработков нам хватало, чтобы вести скромное хозяйство и держать двоих слуг, но поодиночке мы умерли бы от голода. Впрочем, при моем теперешнем аппетите мы все равно умрем от голода.

Прошло полчаса. Я осторожно, тихонько сложила поленья, на этот раз – в двух шагах от ограды, чтобы устроить себе тесное убежище. Здесь меня не увидит даже хозяин, если придет за дровами. Разглядеть меня можно только снаружи, сквозь щелку в заборе.

Я забилась туда. Рука болела все сильнее и сильнее.

* * *

Домой я добралась только спустя несколько часов: ведь приходилось красться по проулкам, а через широкие улицы перебегать, чтобы не попасться на глаза ночной страже. Часы на башне мэрии пробили полночь, когда я поднялась по ступенькам к нашей двери. Начался мой второй день в обличье огра. Остался шестьдесят один.

Мама и Чижик сидели за моим столом. При виде мамы – собственной мамы! – у меня разыгрался аппетит.

Мама вскочила так быстро, что опрокинула табурет.

– Ой! – Она поставила табурет и натянуто улыбнулась мне. – Не так уж и ужасно, Эви. Просто ты стала крупнее.

Врать она вообще не умела. Я натянуто улыбнулась в ответ – с учетом клыков получилось, наверное, просто жутко, – но ощутила, к огромной чести мамы, только жалость и грусть, а не страх…

Но тут мама увидела мою рану.

– У тебя кровь!

– Эви! – закричал Чижик.

– Я и похуже лечила.

Только вот я не знала, как быть, если раненый не человек.

Под пристальными взглядами мамы и Чижика я смешала те же ингредиенты из шкафчика с лекарствами, что и для Аидиу, в том числе капельку пурпурины. В нос ударило запахом камфары. А когда я была человеком, я едва замечала этот запах.

Мама сложила руки на коленях и опустила взгляд. Теперь, когда у меня появились новые способности, я ощущала, как она сосредоточенна. По-моему, она придумывала разные выходы из положения, как будто я была просительница и обратилась к ней с необычным делом.

– Эви, – произнесла она. – Может быть, ты все-таки примешь предложение Чижика, но поставишь условие, что помолвка должна быть долгой? Всякое может случиться, пока вы не поженитесь.

– А вдруг фея подслушает? – Чижик вскочил, и его табурет тоже грохнулся на пол.

– Хорошо, – проговорила мама. – Тогда скажи, что передумал жениться на Эви.

Чижик закивал:

– Эви, я пере…

– Погодите! А если Люсинда услышит? Мало ли что она сделает с Чижиком! – Я не представляла себе, подслушивает она нас или нет. – В кого угодно его превратит! – (В кого-то хуже, чем огр?) – Или еще что-нибудь ужасное с ним сделает. И меня накажет за то, что пыталась оттянуть свадьбу и обмануть ее.

Никто не проронил ни слова.

– Я хочу есть! – вырвалось у меня.

Чижик подскочил:

– Мы жаркое почти не тронули.

– Нет! – Я не желала, чтобы мясо отдавало овощами. Бросилась в заднюю дверь, за огород, где растила травы – от аромата пряностей меня теперь мутило, – и в сарайчик, где хранились драгоценные полтуши говядины. Я так проголодалась, что даже не стала тащить мясо в кухню, чтобы разделать, а просто сдернула его с крюка и вонзила зубы в ляжку…

И, жуя, подняла голову и увидела на пороге маму: в одной руке она держала свечу, а другую стиснула в кулак и прижала ко рту, и по щекам у нее текли слезы.

Я очень любила маму, несмотря на то что и она пробуждала у меня аппетит. У нее были глубокие морщинки от улыбок у рта и такие же глубокие морщинки от удивления между бровями. И круглый подбородок. И карие глаза с синими искорками.

Тут и у меня хлынули слезы. Мне невыносимо было смотреть, как она смотрит на меня, так что я закрыла глаза и продолжала есть – скорее из необходимости, чем ради вкуса. Когда спустя несколько минут я отважилась взглянуть на нее, она уже ушла. Я сожрала целых полтуши – только кости остались. Наконец-то сытая, усталая, я свернулась на соломе.

• Сны у огров – или у людей-огров – красные, цвета ярости.

Окутанная багровой дымкой, я призраком вплывала в дома на улицах Дженна и замирала над спящими горожанами – иногда над своими больными, – глотая слюну. Даже во сне я понимала, что мне нельзя их есть, – но ох как хотелось!

Глава четвертая

На заре я проснулась от голода. Рука больше не болела. Я сняла повязку и обнаружила, что рана не красная и не опухшая – даже перевязывать ее больше не надо.

• Раны от стрел у огров заживают просто превосходно.

Я пересекла двор под моросящим дождиком и зашла в дом. Там я пробралась наверх и села перед своим туалетным столиком, чтобы изучить косматый пятнистый кошмар в зеркале. Я попыталась придать маленьким, заплывшим кровью (но по-прежнему светло-карим) глазам приветливое выражение, но оценить успех не смогла.

В желудке у меня шла битва между огрским голодом и человеческой тошнотой.

Что ж, если я теперь так выгляжу, придется огрскими средствами убеждать всех не обращать на это внимания.

– Друг…

Получилось сипло. Я сглотнула.

– Дорогой друг… Несмотря на такое…

Такое что?

– Несмотря на такую… гм… необычную внешность, я на самом деле…

Сказать вслух, кто я на самом деле, я не могла даже сама себе.

– Я никому не желаю зла.

Я и сама себе не поверила бы. И битых полчаса упражнялась, пока не решила, что стало капельку лучше. Тогда я вышла в коридор, хотя надо было бы сначала послушать из-за двери, нет ли там кого-то. В коридоре была Беттина, наша служанка: она мела пол.

– И-и-и-и! – (Метла грохнулась на плитки.)

Нужен сладкий голос.

– Моя добрая Бет…

Служанка мигом слетела вниз по лестнице. Я услышала, как хлопнула входная дверь.

Наш слуга Руперт – высоченный, молодой, здоровый как бык – оторопело глядел на меня с верхней площадки. Миг – и он пронзительно завизжал не хуже Беттины. Но остался стоять как вкопанный: побоялся бежать вниз мимо меня.

Медовый голос.

– Я и мухи не обижу. Я знахарка, как твоя госпожа.

Глаза у него округлились. Он схватился за голову. Чтобы уберечь его от апоплексического удара, я вернулась к себе и не показывалась, пока не услышала, как по лестнице протопали его башмаки. Вернулась в пустой коридор. В прошлом году, когда Руперта свалила тяжелая лихорадка, я не отходила от его постели, и он выжил, хотя у меня не было ни капли пурпурины.

Его бегство натолкнуло меня на мысль. Я юркнула к нему в комнату, села за туалетный столик, налила воды в миску из кувшина и выбрила его бритвой лицо и тыльные стороны ладоней. Потом взяла щетку из свиной щетины и основательно поработала над ногтями, и мне вполне удалось оттереть их от грязи, о чем половина меня пожалела. Потом я скинула вчерашнее рваное платье и натянула сменные штаны и поношенную льняную рубаху Руперта. Где-то слишком туго, где-то слишком свободно, но в целом вполне сносно. И его башмаки, о чудо, почти не жали.

– Так гораздо лучше, – сказала я своему отвратительному отражению. Поры огромные, губы тонкие, лоб низкий. Интересно, узнает ли другой огр во мне женщину.

– Не такая уж ты и страшная, – заявила я своему отражению. И улыбнулась. – Если клыки не показывать.

Улыбка погасла. Кто меня такой полюбит?

Каждый день я перед завтраком обходила больных. Список на сегодня: госпожа Поппи, которая позавчера впервые стала матерью, господин Калеб, который наверняка сейчас стоит у печек, хотя я велела ему не нагружать колено, и господин Киан, чей кашель мне не понравился. Я проложила маршрут по всем адресам так, чтобы не показываться на людных улицах.

У госпожи Поппи есть младший брат, мой ровесник, и мы с ним не знакомы. Может быть, он навестит племянника. Может быть, у него извращенный вкус и я ему понравлюсь. Может быть, и он мне понравится, причем не как еда.

Надо поесть.

Я спустилась в кухню, размышляя о куске бекона в кладовой, – больше мяса у нас не осталось. Однако оказалось, что на столе лежит половина бараньей туши, а рядом стоит мама. Наверное, она еще с раннего утра отправила Руперта на рынок.

– Так лучше? – Я похлопала себя по щекам. – Я побрилась.

Мама сумела скрыть отвращение, но я его почувствовала.

– Изысканно, – сказала она. Отошла на шаг и остановилась. На глаза у нее навернулись слезы, но я уловила не печаль.

– Эви…

– Что случилось?

Глупый вопрос. Ясно, что случилось.

– Лапочка… ну… извини. От тебя пахнет.

– Чем пахнет?

– Пахнет – и все, солнышко.

Странно. Я пахла хорошо: белкой, говядиной, потом, кровью.

Фу! Я-то думала, достаточно будет руки помыть. Увы, баранина подождет. Я накачала воды над железной раковиной в самую большую кастрюлю и водрузила на огонь – теперь это не составило мне труда.

Когда вода наконец согрелась и я сняла кастрюлю с огня, оказалось, что помыться, не глядя на себя, просто невозможно.

• Огры сплошь в клочковатой шерсти, кроме костлявых коленок.

Пока я мылась, мама разделала баранину и поджарила по моим указаниям: на нутряном жире, без омерзительных трав и овощей.

Наконец я отмылась дочиста, хотя огрская сторона считала, что от этого я стала скучной и неаппетитной, зато потом измазалась, пока ела баранину руками. Потом я опять все испортила, вымыв руки. Что ж, деваться некуда: иначе больные от меня разбегутся.

Обычно после завтрака у меня в аптеке уже набиралась очередь человек из пяти, но сегодня единственным пациентом оказался Чижик: он жаловался на зуд за ухом, и я мигом его вылечила, невзирая на соблазнительные мочки. Интересно, не притворялся ли он, просто чтобы утешить меня, раз ко мне больше никто не пришел лечиться.

Он поблагодарил меня и двинулся к двери. Обычно он оставался.

– Чижик!

– Что, Эви?

– Ты обиделся, что я отказала тебе?

– Нет, конечно! – Я почувствовала, как он ошарашен. – Имела право.

Тогда почему он сразу уходит?

– Мы ведь все равно друзья, правда?

– Эви, я всегда буду твоим другом.

– Спасибо, милый. Я тоже.

Он ушел – как оказалось, поговорить с мамой в ее кабинете.

Когда я открыла дверь на улицу, выяснилось, что, несмотря на дождик, там собралась толпа. При виде такого обилия пищи в животе у меня прямо-таки взревело.

Толпа была вооруженная: луки и стрелы, скалки, ножи, кочерги. Я смотрела на этих людей с верхней ступеньки крыльца. Они смотрели на меня снизу вверх. Дождевые капли словно замерли в воздухе.

«Наверное, – подумала я, – бритье и одежда сбили их с толку». Бараны двуногие!

– Это огр? – проговорил дрожащий женский голос.

Своему голосу я не доверяла, поэтому просто мотнула головой и стала спускаться с крыльца.

– Да, это огр! – Я узнала голос Руперта. – На нем моя одежда!

Все бросились на меня. Я запрыгнула обратно на крыльцо и метнулась в дом. Над самым плечом у меня просвистел топорик и вонзился, дрожа, в деревянную дверь, как раз когда я приоткрыла ее и протиснулась внутрь. И торопливо задвинула засов.

В прихожей стояли мама и Чижик. Мама кусала губу. Глаза у Чижика стали просто огромные. Дверь затряслась под ударами. Они хотят взломать ее!

Надо бежать.

Похоже, мама подумала то же самое:

– Они поставили людей у задней двери.

Я кивнула. Как же быть?

– Мама, Чижик, идите к задней двери. Если услышите, что они входят с этой стороны, бегите с той.

Я надеялась, что снаружи на них никто не набросится, а вот толпа, ворвавшаяся в дом, может и обезуметь.

– Ну, иди!

Мама потрепала меня по щеке, будто меня все еще можно было любить, и поспешила прочь. Чижик заторопился за ней, бросив на меня прощальный взгляд через плечо. Я чуть-чуть выждала и распахнула дверь – и перед лицом у меня замелькали кулаки и оружие.

Но меня никто ничем не ударил. Толпа отступила на несколько шагов. Я оскалила клыки и взревела – правда придала убедительности моему голосу:

– Е-е-есть хочу!

Толпа отпрянула еще дальше. От шума дождя молчание стало гробовым.

Я заговорила потише – теперь уже это была неправда (по крайней мере, я надеялась), но они-то этого не знали:

– Если кто-то из вас войдет в дом, погибнут люди.

И, воспользовавшись случаем, сделала вид, будто совсем их не боюсь, повернулась и ушла в дом. Выждала в передней целых пять минут, но в дверь ломиться перестали – маленькая победа огра. Может, теперь они разойдутся?

Мамы с Чижиком у задней двери больше не было. Чижика я нашла в кухне, он сказал, что мама в кабинете. Он стоял над железной раковиной и прицеплял на вертел кабаний бок. Откуда взялась эта вкуснятина?

Я ощутила, что он радуется.

– Чему ты радуешься? – Я мгновенно вспылила. Неужели он доволен, что меня наказали за то, что я дала ему от ворот поворот?

Радость сменилась недоумением.

– Откуда ты знаешь, что я рад?

– Я знаю, что чувствуют люди. Наверное, это помогает ограм убеждать.

– Но ведь ты убеждать не умеешь?

– Не умею.

Вертел вонзился в мясо.

– Это откуда?

Я подвесила вертел над огнем, мясо медленно вращалось. Миг – и по кухне разлился аппетитный аромат свинины.

– Купил на рынке.

Какой заботливый!

– Спасибо.

– Подмастерье мясника помог дотащить.

Я кивнула и вспомнила свой вопрос:

– А чему ты радовался?

Вышло так, будто я его в чем-то обвиняю.

– Никто не тронул тебя за дверью. Ты цела и невредима.

Вот оно что.

Кто сможет полюбить такую тварь? Скоро я перестану нравиться даже Чижику.

– Прости, пожалуйста. Меня все злит. И я все время хочу есть и ничего не могу с этим поделать.

– Я тоже часто хочу есть.

Это меня разозлило. Человеческий аппетит не идет ни в какое сравнение с моими страданиями.

– Интересно, – добавил он, – знала ли все это фея.

Я немного смягчилась:

– Даже и не знаю, лучше или хуже, если она не понимала, на что меня обрекает. Какое ей дело, выйду я замуж или нет? Может, мне сто раз сделают предложение, а я ни одного не приму!

– Как ты думаешь, она сама-то замужем?

Я пожала плечами:

– Может, кто-то ей отказал.

Чижик – отличный собеседник и, как всегда, принялся строить предположения. Он все говорил, говорил – я даже вслушиваться перестала: хотя раньше мне его гипотезы нравились, но теперь шипение кабаньего жира было для меня важнее любых слов.

К тому же мне надо было о многом подумать, выстроить план. Оставаться пленницей в собственном доме нельзя: я навлеку опасность и на маму, и на всех, кто ко мне придет, – что на Чижика, что на будущих пациентов.

Только куда мне податься?

И для начала – как выйти за порог?

Кабанятина жарилась. Ее аромат мешал сосредоточиться, но я изо всех сил шевелила мозгами.

В конце концов у меня появились наметки плана, от которого мне стало тошно, а горло перехватило от страха.

– Останешься пообедать? Мой живот говорит, что уже полдень.

Я не знала, разошлась ли толпа за дверью. Может, Чижику и не уйти.

– А морковка в сливочном соусе будет?

Его любимое блюдо.

– А что, ее при тебе кто-то готовил? – Я подавила вспышку ярости. – Извини, солнышко. Некоторое время придется обходиться без овощей.

Мы немного постояли и помолчали, потом он сказал:

– Останусь.

Мы опять помолчали.

– Чижик… – заговорила я. – Твои родные помогут маме? Они проследят, чтобы ей хватало на жизнь?

– А ты где будешь?

– Мы обязательно вернем долг.

Если я не погибну.

– Поможем, конечно! – Чижик отмахнулся и нервно сглотнул, кадык у него дернулся. – Сам за ней присмотрю. А ты где будешь? – повторил он.

Подожду с ответом, пока мама не придет. Не хочу два раза говорить и два раза спорить.

– Спасибо.

Я села на табурет за своим столом.

Чижик сел на соседний табурет, но от его близости я занервничала – никогда раньше такого не было! – и к тому же только сильнее проголодалась. Я пересела на другую сторону стола. Надо бы пойти посмотреть, как там толпа за дверью, но я боялась, что если они не разошлись, то потеряют голову и вломятся в дом, даже если я просто отодвину занавеску.

Снова повисло молчание. Раньше я всегда рассказывала Чижику о своих больных, а он засыпал меня вопросами.

Спустя четверть часа у моей человеческой стороны назрел вопрос к нему:

– Ты уже привык, что я теперь такая?

– Когда мы в одной комнате, то да. Но когда я выхожу или ты выходишь, а потом мы возвращаемся, для меня это всегда неожиданность. И голос у тебя изменился, и, если ты некоторое время ничего не говоришь, я об этом забываю и потом удивляюсь.

Неожиданность и удивление, а не потрясение и ужас. Вот какие слова он выбрал. Все-таки он добрый.

– А когда мы в одной комнате – только скажи правду! – теперь, когда я уже давно огр, я по-прежнему уродина?

Чижик думал целую минуту.

– Я знаю, – наконец вымолвил он, – что на самом деле это по-прежнему ты.

Пришла мама. Кабаний бок восхитительно подрумянился, и я решила, что людям тоже уже можно его есть, и положила его на блюдо.

Мама проследовала за мной в столовую, следом двинулся Чижик. Столовая выходила в сад за домом, и видно было, что дождь усилился. Интересно, напугала ли непогода толпу снаружи?

Но прежде чем пойти посмотреть, надо поесть. Пока Чижик нарезал мясо, я еле сдерживалась, чтобы не отодрать ребро.

– Хочешь еще чего-нибудь? – несмело спросила мама. – Хлеба? Репки?

Чижик помотал головой, глядя на нее. Мама подняла брови, но промолчала. Он положил мне один-единственный ломоть мяса.

– Я же огр!

Он положил мне еще три куска, а потом увидел, какое у меня сделалось лицо, и добавил еще четыре. Поначалу я ела ножом и вилкой, но очень быстро забыла о манерах. Мама с Чижиком старались на меня не смотреть.

Мы ели молча. Когда обед завершился, я пошла в переднюю гостиную и выглянула в окно. Никого. Я снова проголодалась – или еще не наелась. Вернулась в столовую и слопала остатки. Мама и Чижик ждали новостей о толпе.

– Ушли. Чижик, ты не принесешь мне мешок сушеного мяса из отцовской коптильни?

Он встал.

– Возьми теплый плащ Руперта. Не хватало еще, чтобы ты простудился.

Иногда я становилась прежней – человеком и знахаркой. По крайней мере, так мне казалось.

Проводив Чижика, мама пошла следом за мной в аптеку, села за мой стол и стала смотреть, как я складываю в ковровую сумку чистые тряпки на бинты, самые нужные травы, горшочек меда, хирургический набор, фляжку с уксусом и единственный оставшийся флакончик пурпурины. Напоследок я положила туда подарок от единственного больного-эльфа – портрет прежней меня: бюст размером с кулак.

Вернулся Чижик со свертком из холстины, перевязанным бечевкой.

– Спасибо, солнышко.

Мне отчаянно хотелось тут же разодрать холстину в клочки и слопать мясо, но я сдержалась и убрала сверток в сумку.

Чижик сел рядом с мамой.

– Чижик, Таймон с Графской дороги вполне приличный знахарь. Обращайся к нему.

– Что?!

Я взяла маму за руку – ее ладонь скрылась в моей. Я буду ужасно скучать.

– Мама! Чижик! Мне надо научиться убеждать.

– Нет! – закричала мама. – Они тебя съедят!

– Надеюсь, нет!

– Эви! – Голос у Чижика сорвался. – Эви-и-и! Только не в Топи!

И по нему я буду ужасно скучать.

Киррийские огры жили в Топях. Только огры могут меня научить. Придется обратиться к ним.

Глава пятая

Мама и Чижик пытались меня отговорить, но я твердо решила: чтобы хоть как-то выжить в этом обличье, мне нужно научиться убеждать. Не научусь – мне больше никогда не жить среди людей. Никакой надежды обрести любовь. Я останусь огром навсегда – можно не сомневаться.

Я окончательно вымотала их, только когда настала ночь. Чижику пора было уходить. Он поклонился маме, а потом мне.

Я сделала реверанс, чувствуя себя полной дурой.

Чижик повернулся, чтобы уйти, но потом вернулся, взял меня за руку и пожал ее. У меня разыгрался аппетит. К тому же необъяснимо запылали уши.

Мы выпустили друг друга. Он уставился на меня. Я чувствовала, как ему грустно, и кончик носа у него покраснел.

Чижик едва не плакал.

Потом развернулся на каблуках и ушел.

Я не знала, увижу ли я когда-нибудь и его, и маму.

Мама молча сидела со мной в кухне и ждала. Наконец часы на мэрии пробили полночь. Мама обняла меня, хотя от меня опять воняло. Я вышла из дома под проливной дождь, и начался мой третий день в обличье огра.

На улице, как я и рассчитывала, не было ни души. Дженн ближе всех городов располагался к Топям, и сразу за его окраиной была развилка. Я пошла по левой дороге, которая вела мимо опушки Эльфийского Леса и за ним снова раздваивалась. Если пойти направо, попадешь на великанские усадьбы, а оттуда – к Пикам, гористой местности, где обитают драконы.

К моему удивлению, при одной мысли о Пиках у меня сами собой сжались кулаки. Я-то хотела попасть туда человеком, с партией знахарей и в сопровождении отряда стражников. При удачном стечении обстоятельств мы собрали бы пурпурину и не потревожили ни одного дракона. А теперь мне придется поворачивать налево одной. Дальше до Топей нужно будет идти прямо, и вся дорога туда, по моим прикидкам, займет три-четыре дня, если я заставлю обмякшие от страха ноги шевелиться, а еще почти не буду спать. И если по пути меня не убьют.

О Топях никто ничего толком не знал. Туда попадали лишь те несчастные, кто угодил к ограм в рабство, а такие не возвращались. Столетиями короли и королевы пытались истребить этих тварей, но не преуспели – разве что несколько усмирили их и отогнали подальше от городов.

Нас усмирили, нас!

Стража начинала обходить границы Топей, только когда учащались нападения на людей и скот. Рано или поздно все солдаты из патрулей погибали.

Через час-другой мне потребовался отдых. Я спряталась за кусты, что росли вдоль дороги, но оказалось, что от обиды и голода мне никак не заснуть.

Я все думала о маме: она, наверное, тоже не спит. Ночами, когда нам обеим не спалось, обычно из-за денег, мы шли в кухню и находили там друг дружку. Я заваривала чай из теткиной травы – прекрасное успокоительное, – а мама, если было холодно, растапливала очаг. И тогда мы сидели у огня, укутавшись в стеганые одеяла, и играли в загадки, пока не начинали зевать перед каждой отгадкой.

Сегодня загадки были такие: кто заварит маме чай? Кто посидит с ней?

Когда слезы у меня высохли, я села и полезла в сумку за сушеным мясом, но остановилась: нет, не буду рабыней желудка – останусь человеком хотя бы в этом.

Чижик, скорее всего, тоже не спит. Волнуется и за меня, и за себя, поскольку знает, что бессонница вредна для здоровья, а меня рядом нет, и некому будет дать ему лекарство утром.

Он был моим любимым больным – всегда готовым попробовать любое экспериментальное средство из моих рук. Например, когда я дала ему новое лекарство от простуды – улиточью слизь и ежиный жир, – он покорно проглотил его. А когда смог снова открыть рот, не боясь, что его вырвет, посоветовал для вкуса в следующий раз добавить аниса и меда. Фраза: «Только не ежика с улиткой!» – стала нашей шуткой для двоих.

Но простуду у него как рукой сняло.

Сказала бы я «да», если бы он подождал год-другой? Этого я не знала. Сейчас мне пятнадцать, и саму себя в четырнадцать я, наверное, и не узнала бы. В шестнадцать я снова стану другой, особенно теперь: когда побудешь огром, уж точно изменишься.

Я легла обратно. Сон по-прежнему обходил меня стороной.

Когда я была человеком, то не особенно любила сушеное мясо. Подождет. Я скрипнула зубами.

Чижик вечно торопил события. Многие его недомогания прошли бы сами – дай только срок, – но он хотел, чтобы они исчезли в одно мгновение. Так что, наверное, решил, что любит меня, минут за пять до того, как делать предложение.

Если бы я предвидела будущее, то сказала бы, что не уверена, захочу ли вообще когда-нибудь выходить замуж. А теперь придется, если – всего за шестьдесят дней! – я все-таки сумею кого-нибудь полюбить и добиться взаимности. То есть если произойдет чудо.

Пальцы, не слушаясь ни мыслей, ни воли, расстегнули ремни на сумке и развязали бечевку на свертке с мясом. Я попробовала кусочек.

Бездны вкуса! По сравнению с ним блекнет все остальное мясо, как его ни готовь. Гораздо вкуснее кабаньего бока, хотя и он был просто объедение. Я закрыла глаза, чтобы как следует ощутить насыщенный вкус. Да это как солнце по сравнению со свечкой!

Я вмиг покончила с первой полоской сушеного мяса и потянулась за добавкой. И одернула себя. Это чудо надо приберечь на крайний случай.

Как это будет, когда я встречу огров в обличье огра? По-огрски я не говорю. Или слова сами хлынут, когда мне понадобится? Как мне объясниться с ними? Почувствуют ли они, что я говорю правду? Сумеют ли уговорить меня на что угодно, как будто я по-прежнему человек? Будут ли они добры ко мне? Понравятся ли они мне? Вот будет ужас, если понравятся! И как там Аидиу? Вылечил ли ее Убииг?

Мысли мои перескакивали с вопроса на вопрос, пока я наконец не заснула, совершенно выбившись из сил.

А потом проснулась – и меня снова ждало потрясение, стоило вспомнить, что теперь я огр.

Идти по дороге оказалось невозможно ни днем, ни даже ночью. Когда при виде меня один человек опрокинул повозку, я решила прятаться в лесу, который рос вдоль дороги. Споткнуться и упасть я не боялась, поскольку

• глаза у огров одинаково хорошо видят и на свету, и в темноте;
• нюх и слух у огров гораздо острее человеческих.

Единственным моим спутником был голод, зато он никогда не стеснялся заявить о себе. Но я все равно берегла сушеное мясо и в одну безлунную ночь позаимствовала еще – именно позаимствовала, потому что дала себе слово расплатиться, как только смогу, – из сушильного сарайчика у чьей-то усадьбы. Никто не проснулся. Сторожевой пес только подставил мне живот – почесать.

Эту добычу я тоже не стала есть, а чтобы не умереть с голоду, ловила белок и зайцев, которым не посчастливилось встретиться мне на пути.

Шагая вперед, я вспоминала сказку «Красавица и Чудовище». Чудовище сидит себе дома и ждет, когда же ему улыбнется удача и найдется выход из его бедственного положения, что и происходит с появлением в его дворце доброй, милой и прелестной Красавицы. Чудовище влюбляется в нее, а она, о чудо, тоже со временем понимает, что полюбила его. И счастливый конец наступает как раз вовремя.

А что было бы, если бы он не полюбил ее? Вдруг она оказалась бы занудной злюкой? Или у нее было бы даже больше достоинств, чем говорится в сказке, а он все равно не полюбил бы ее. Каждый имеет право любить того, кого любит, невзирая на совершенства и несовершенства.

Я дала себе слово не становиться Чудовищем из сказки. Я по-прежнему хотела выйти замуж, чтобы любить и быть любимой. Если бы это было не так, я сохранила бы человеческое обличье, но утратила самоуважение.

А ведь некоторые люди так и не встречают свою настоящую любовь.

* * *

На четвертую ночь пути почва под ногами стала песчаной, лес поредел, сменившись островками низкого можжевельника. Осталось пятьдесят шесть дней.

Шесть прошло.

Наутро, едва рассвело, я вышла на дорогу, рассудив, что мало кто путешествует в такой ранний час, а по дороге я смогу передвигаться гораздо быстрее. Воняло киррийским клематисом. А раньше я так любила этот запах!

Что это за фигура виднеется вдали? Я на цыпочках помчалась вперед.

Фигура стала четче. Оказалось, что это ослик, а рядом с ним на земле лежит какой-то куль. Ослик с седельными сумками был такой костлявый, что моя знахарская половина сразу встревожилась, и такой худосочный, что моя огрская половина на него не позарилась бы, если бы я ела ослов.

Молодой человек, на год-другой старше меня, лежал, укрывшись плащом до подбородка. Когда я увидела его лицо, у меня захватило дух. Огр перестал расценивать его как еду, и верх взяла девушка.

Он был настоящий красавец – даже сейчас, когда спал с приоткрытым ртом. Длинные ресницы, тугие кудри под синей шапочкой, чистая кожа, раздувающиеся ноздри и до того резко очерченные скулы, что у меня заколотилось сердце. Высокий – судя по тому, какой он длинный под плащом. Может, у него и характер такой же восхитительный?

Если бы я только научилась уговаривать! Тогда можно было бы путешествовать вместе. Мы познакомились бы и…

И полюбили друг друга?

Впрочем, я и сейчас могу забрать его и утащить. Наверняка я его сильнее.

Взять его с собой к ограм? Нет.

Может, это Люсинда подстроила так, что он очутился здесь, чтобы дать мне второй шанс? А что, феи так могут? А она поступила бы так?

Должно быть, он почувствовал, как я его разглядываю: глаза у него открылись – карие глаза. Я наблюдала, как меняется их выражение: недоумение сменяется ужасом. И я ощутила этот ужас. Миг – и он вскочил на ноги.

– Не бойся! Я только на вид…

– Съешь моего осла!

И он бросился наутек по дороге.

Я могла бы его догнать, хотя он был и проворен, и ловок, что свидетельствовало о крепком здоровье.

Ослик всхрапнул и ткнулся мне в локоть. Откуда животные знают, что я не стану их есть, даже если мое брюхо так и кричит, чтобы я их сожрала?

Интересно, может, в седельных сумках найдется что-нибудь, что подскажет мне, откуда этот господин родом и куда направляется?

Нельзя рыться в чужих вещах!

И нельзя даже заимствовать сушеное мясо без разрешения.

Ослик стоял смирно, пока я расстегивала сумку, в которой что-то странно топорщилось. Из-под рапиры в богатых ножнах засияла медная кастрюлька, начищенная до зеркального блеска.

Рядом – три бронзовые миски с чеканкой. И миски, и кастрюлька – в льняных чехлах, чтобы не поцарапались друг о дружку.

Разносчик. Труженик, как мы с мамой. Я закрыла седельную сумку, не желая запачкать его товар.

Вторая седельная сумка, ближе к шее ослика, тоже была туго набитая, но не бугристая. Бумаги? Или сушеное мясо?

Бумаги. Читать их тоже дурной поступок. Я вытащила всю кипу. На самом верху лежала долговая расписка от господина Питера из Фрелла (киррийской столицы), выданная гному йагХу. Меня удивил огромный размер долга.

– Огры умеют читать?

В нескольких шагах от ослика стоял господин Питер, и в вертикальном положении он выглядел даже красивее, чем в горизонтальном. Сердце у меня затрепыхалось. Наверное, он решил, что можно подойти, раз я не погналась за ним и не съела его вьючного осла. Страх я ощущала по-прежнему, но теперь его можно было укротить.

Люсинда! Я могу выйти за этого юношу. Превращай меня обратно и дай нам обоим возможность выбрать.

Она не стала. Вот бессердечная фея!

Я сглотнула.

– Огры умеют читать, господин Питер, по роду занятий разносчик.

– Господин Питер, – он изящно поклонился, – по роду занятий коммерсант. У меня есть превосходные…

Он умолк – несомненно, не знал, что можно продать огру. Помимо страха, его охватило профессиональное рвение. Я ощутила и то и другое.

Несмотря на рубаху и штаны, я сделала реверанс, постаравшись, чтобы вышло как можно грациознее.

– Превосходные… – он пару раз моргнул, – гм… платья больших размеров.

Пожалуй, в женской одежде я выглядела бы не так ужасно, но у меня не было ни гроша.

– Я госпожа Эвора, целительница. – Я взмахнула ресницами. – Для друзей просто Эви.

– А, госпожа Эви. Вы лечите, а значит, разумеется, не убиваете.

Я улыбнулась, забыв про клыки:

– Вот именно.

Его страх перехлестнул через край.

– Вы позволите удалиться?

Я попятилась. Еще бы! Ему не хочется болтаться тут со мной.

Он направился к своему ослику, и у того задергался хвост. Похоже, ослик побаивался хозяина. Господин Питер взобрался на него и дернул поводья. Ослик двинулся шагом – в ту сторону, куда направлялась и я.

Я снова свернула с дороги. Одиночество нахлынуло с новой силой, хотя ничего не изменилось.

Я шла, шла и думала о любви. Я любила двух человек: маму и Чижика. Разумеется, я любила маму, потому что она была моя мама, но не только: еще и за то, что она такая добрая, хорошая и любит меня.

Отец умер от колик, когда мне было четыре. Наверное, именно поэтому я решила стать знахаркой – чтобы не дать маме умереть от колик и всего прочего. За это время я вылечила десятки случаев колик с помощью пюре из капусты, кориандра и розмарина. Отца я почти не помнила.

Чижика я тоже любила – за то, что он добрый и хороший, и за то, что мы такие старые друзья, и за то, что он часто болел или считал, что болеет. Каждой знахарке на заре карьеры нужен такой пациент. Кто, кроме Чижика, обратится к двенадцатилетней целительнице?

И мне с ним было хорошо. Он любил длинные романы, и я тоже их любила – как и учебники по медицине. Увлеченно слушал мои рассказы об интересных случаях. Помогал в аптеке: растирал травы, скатывал бинты, следил за отварами на плите, чтобы не убежали.

Но это ведь какая-то скучная любовь.

Примерно год назад мы с мамой сидели в гостиной, когда Чижик уже ушел домой. Я рылась в книжном шкафу в поисках трактата, который куда-то задевала.

– Ты похожа на меня, – заметила мама. – Твой отец никогда ничего не терял.

– А ты очень его любила? – выпалила я.

Я была уверена, что да, но она никогда не говорила этого.

Мама очиняла себе новое перо для письма, но тут отложила ножик.

– Эви, мне довольно было увидеть его, как у меня сразу повышалось настроение. Стоило ему прикоснуться к моей руке, и у меня кружилась голова и колотилось сердце.

У меня есть травы точно с таким же действием.

– Но ты любила его?

– Взгляни на меня.

Я повернулась от шкафа.

– Эви, милая, я любила его. Я уважала его. Мы были лучшие друзья. Наша дружба сияла ярче золота в его плавильной печи. От него у меня мурашки бежали по спине.

При виде Чижика со мной никогда такого не случалось.

А во время краткого разговора с господином Питером – случилось.

Глава шестая

Должно быть, господин Питер отправился торговать с эльфами, а значит, мы, вероятно, снова встретимся, когда я буду возвращаться в Дженн в обличье огра, умеющего убеждать.

Год назад я лечила мальчика-эльфа по имени Агаллен. Он приехал в Дженн с родителями, и у него появилась сыпь. (Кожа у эльфов меняет цвет в зависимости от времени года, и иногда при этом появляются зудящие пятна.) Агаллен не говорил по-киррийски, но этого и не требовалось – он просто показал на шею и локти. Я помазала пятна притиркой из калгана, имбиря и куркумы, а он все это время не сводил с меня глаз.

Через три дня он вернулся – без всякой сыпи, зато с подарком, тем самым бюстом, который теперь лежал у меня в сумке, – статуэткой из серого камня, точным подобием меня тогдашней.

Вид у каменной девушки был серьезный – сама я никогда не видела себя такой в зеркале. Мама сказала, что это превосходный портрет, а я прехорошенькая. Пришлось признать, что горбинку на носу Агаллен передал идеально. Теперь там рос пучок шерсти.

К середине дня голый пейзаж смягчился, снова начался лес. Я уже не видела дорогу, поэтому взяла правее, но прошло пятнадцать минут, а дорога так и не появилась.

Я остановилась. Впереди я ощутила целый вулкан ужаса, прикрытый тоненькой крышечкой доверия. Доверие – это значит, что кого-то поймали огры.

Огры! Что они чувствуют, я не улавливала – только чувства пленника. Я двинулась дальше, изо всех сил подавляя собственный вулкан ужаса.

Вдруг этот страх исходит от господина Питера? Вдруг я его спасу? Заслужу его благодарность?

Страх светил мне, будто маяк. Я шла на него и старалась ступать бесшумно. Вскоре я остановилась в тени на краю полянки, а на полянке, в кольце из полудюжины огров, стоял эльф. Огры меня, похоже, не почувствовали, как я не чувствовала их. Я ощущала только чувства эльфа.

Огры, по мере способностей, состроили дружелюбные физиономии. Эльф был просто прелесть какой аппетитный – совсем молоденький, стройный, ростом со взрослого человека, в узорчатом плаще, и его зеленая кожа отливала золотом, как положено ранней осенью. Он стоял, запрокинув голову, и смотрел на огра, который говорил ему что-то по-эльфийски. Я не знала этого языка.

– Афф энч поэль? – Огр погладил рукав эльфа от плеча к запястью. Голос его источал мед.

Огры были босые, одетые в медвежьи шкуры, скрепленные на плечах и перехваченные поясом, так что получалось подобие туники. Я ощутила, что сулит голос огра: «Сдайся, и ты будешь ох как счастлив».

– Док энч Греллон, оте хукс Зарет, – ответил эльф негромко и безмятежно. – Афф энч поэль?

Я уловила повтор и поняла, что это значит. Огр спросил, как зовут эльфа, и тот – Греллон – представился и ответил тем же вопросом. Светская беседа!

– Греллон, док энч ССахлУУ, оте хукс ХеММ.

Ага. Огра зовут ССахлУУ.

Огр приподнял рукав эльфа и лизнул его руку выше локтя. У меня от голода свело живот; белка, которую я съела днем, попросилась наружу.

Греллон даже не поежился, но я ощутила, как нарастает в нем паника.

ССахлУУ оскалил клыки. Остальные огры тоже. Греллон, беги!

– Кхе-кхе…

Они обернулись. Я увидела, что эльф опомнился. Он попятился от ССахлУУ и бросился бежать, но успел сделать только несколько шагов. Огр снова завел сладкие речи, глядя на меня исподлобья, и Греллон замедлил шаг, обернулся и шагнул обратно с зачарованным выражением на лице.

Нет, этого эльфа не съедят. Я заорала:

– Греллон, спасайся! Уноси ноги!

Я понятия не имела, понимает ли он по-киррийски, но продолжала выкрикивать добрые советы, перекрывая медовый хор всех огров сразу, даже когда ССахлУУ бросился на меня.

Он хотел зажать мне рот ладонью, но я вывернулась и завопила:

– Греллон! Думай! Они хотят сожрать тебя!

Он побежал.

ССахлУУ бил меня и царапал, остальные подоспели ему на помощь. Меня захлестнула ярость. Мышцы напряглись, кулаки сжались. Я отбивалась – кулаком! – головой! – ногтями! – локтями! – коленкой! – пяткой! Вырвалась на свободу. Присела – огр огром! – готовая отразить следующую атаку.

Ковровая сумка висела у меня на шее. Мое сушеное мясо они не получат!

И травы, и знахарские принадлежности – тоже, но первым делом я подумала про мясо.

Они тоже разом подпрыгнули и присели. Все мы приготовились к схватке.

Шли секунды. Я опомнилась, и первое, что пришло мне в голову: как же мы все похожи!

Один огр встал и расслабленно ссутулился:

– ЛайУУ.

Это его так зовут?

Остальные тоже встали и ссутулились. Осанка никуда не годится. Я могу это исправить.

Сквозь рубаху и штаны сочилась кровь. Я была вся побитая, царапины жгло. Интересно, огры могут умереть от огрских царапин? У некоторых огров тоже шла кровь, но это их не особенно тревожило.

Тот, кто сказал «ЛайУУ», был выше и крепче остальных; в шерсти на подбородке виднелись седые волоски. Шерсть на подбородке росла у всех. И у меня тоже. Это не означало, что он самец.

Он продолжил говорить – разумеется, по-огрски. Я ничего не понимала. Люсинда, что тебе стоило меня научить? Но язык прекрасный: текучий, гладкий, как мой медово-масляный сироп. Звуки плавно сменяли друг друга. Я не слышала, где кончается одно слово и начинается другое, но понимала, что огры не хотят меня уговорить. Так что же, битва окончена? Я тоже выпрямилась: плечи назад, осанка идеальная.

ССахлУУ двинулся ко мне, подняв ладони. Я надеялась, что это означает мирные намерения. Подошел ко мне и погладил меня по щеке.

Я отпрыгнула. Он что, проверяет, насколько я упитанная? Едят ли огры огров?

От этого огры рассмеялись и умиленно закачали головой. Я ощутила, что краснею. Не знала, что огры краснеют. Неужели я себя выдала?

Как видно, нет. Они засмеялись еще сильнее, раскачиваясь из стороны в сторону. Те, кого особенно разобрало, принялись скакать с ноги на ногу.

ССахлУУ что-то сказал – судя по тону, задал вопрос. Потом следующий вопрос. Потом он замолчал и стал ждать.

– Э-э…

Брови у всех вокруг – точнее, клочья шерсти над глазами – поползли вверх.

Я обратилась к ССахлУУ:

– Гм… Я не говорю по-огрски.

Выражение его лица стало словно даже и приветливым. Медовый голос смягчил шероховатое киррийское наречие.

– Я просто поприветствовал тебя. Мы хотим, чтобы ты с нами чувствовала себя как дома – точно так же, как со своими… – Он задумался, но тоже как-то по-доброму. – С такими же, как ты, со своими… друзьями.

И снова девушка во мне начала успокаиваться – но не огр, служивший ей внешней оболочкой.

Они меня все-таки съедят!

А может, это я их съем?

Как мне не стыдно так думать! Фу на меня!

Они наверняка жесткие и жилистые.

Я решила подражать ему:

– Не сомневаюсь, что все вы рады мне, и надеюсь, что вы станете моими новыми друзьями. – Я протянула руку и прикоснулась к лицу огра. – Вы такие…

Они снова рассмеялись, но ССахлУУ перехватил мою руку и придержал ее – несильно. Рука затряслась от его смеха. Я могла бы вырваться, но не знала, что тогда произойдет. От его прикосновения мне стало не по себе, но я больше не боялась.

Затем – будто бы без всякой причины – другой огр ударил ССахлУУ по руке, которой он меня держал. ССахлУУ развернулся и ощерился. Они свирепо уставились друг на друга. Второй огр бросился на него. Они покатились по траве. Остальные только громче рассмеялись.

Мне полагается что-то сделать?

Минуту спустя, прежде чем соперники поубивали друг друга, крупный огр, видимо их вожак, произнес слово, которое я уже слышала: «ЛайУУ». Наверное, оно означает «хватит». Так или иначе, драка кончилась, и противники поднялись и встали по обе стороны от меня, однако больше никто не пытался взять меня за руку.

Когда остальные наконец перестали смеяться, я сказала:

– По-моему, ССахлУУ, ты задал мне два вопроса.

– Видишь? – обратился он к своему мнимому противнику. – Она сообразила, как меня зовут.

Он понял, что я женщина. Откуда он знает?

– Меня зовут ЭЭнс, – представился его противник.

– Я хотел узнать: ты что, не любишь эльфятину? – поинтересовался ССахлУУ. – Или это был какой-то неправильный эльф?

– А почему ты не говоришь по-огрски? – вмешался еще один.

Я сглотнула. Что тут ответишь, кроме полуправды?

– На вид эльф был очень вкусный, но я не ем эльфов, людей, великанов и гномов. И лошадей.

И еще кучу разных животных.

У ССахлУУ отвисла челюсть. Если бы это был Чижик, я велела бы ему закрыть рот, чтобы не простудить горло.

– Тогда ты займешь место эльфа! – жестами показал вожак.

Они надвинулись на меня, оскалив зубы.

Я бросилась бежать, хотя понимала, что это бессмысленно.

Похоже, они думали, что я стану драться, потому что не сразу бросились следом. Меня снова охватила ярость. Я хотела драться, но заставила себя бежать, а ярость придала проворства ногам. Сумка била меня по бедру, когда я продиралась сквозь подлесок и перескакивала через поваленные стволы. Вскоре я услышала звуки погони.

Еще несколько мгновений – и все закончилось. Меня схватили за ноги. Я упала.

Один огр прижал меня за плечи к земле и разинул пасть. Остальные столпились вокруг и стали ждать. Я подумала, что у меня сейчас сердце выпрыгнет из груди.

Мама, это конец. Чижик, я надеюсь, ты найдешь свою любовь.

Огр наклонил голову. Я закрыла глаза и сдалась.

Глава седьмая

Меня обдало его дыханием. Ну и вонища! Глаза у меня распахнулись.

– У тебя болят зубы! – выпалила я.

Пасть надвинулась – и замерла. Огр сел мне на живот, так что сбежать я не могла.

– Откуда ты знаешь? – спросил он по-киррийски.

– Это знают все, кого ты съел.

Он ухмыльнулся.

У него раздуло щеку.

– Последний запах, который они чувствуют, – это запах твоих, гм, зубов. – Наверное, невежливо называть их клыками.

Остальные придвинулись ближе. Вожак сказал что-то по-огрски. Огр, схвативший меня, ответил. Все заговорили. Я заметила в их речи повторяющиеся звуки. Сироп разделился на слова, но я все равно их не понимала. Наконец вожак взмахнул рукой:

– РООнг хиНН. ХиНН хаЗЗ вААнур.

Я заметила повторяющееся слово – «хиНН». «Двойная „Н“», – подумала я, потому что огр произнес окончание в нос. Что же значит это «хиНН»?

Огр, схвативший меня, встал. Похоже, вожак велел отпустить меня. Какие слова это означают?

Тут ССахлУУ вдруг заявил по-киррийски:

– Ты красивая кобыла.

Кобыла?! Они так называют своих женщин? Как лошадей? Люсинда превратила меня в красивую женщину-огра?

Может, «хиНН» значит «девушка», «она» или «ее»? Или «кобыла». «Да, – подумала я. – Что-то вроде этого». Наверное, у меня способности к огрскому языку.

Один огр, который до этого не подавал голоса, произнес:

– УНН эММонг джООл.

Тогда я еще не поняла этой фразы, но с тех пор слышала ее, произносила сама и думала про себя чаще некуда: «Я хочу есть».

Огр с распухшей щекой вернулся к вопросу о зубах:

– Ты можешь сделать так, чтобы перестало болеть?

– Да. – По отеку на щеке я заключила, что зуб придется вырвать. И встала. – Дай посмотрю.

Огр присел на корточки, показал на левую щеку и открыл пасть.

Я сглотнула, чтобы не стошнило. Ну вот. Ярко-красный бугор на десне и черный клык.

– Надо удалить зуб.

– ХаЗЗ!

Это слово я уже слышала. Судя по всему, «хаЗЗ» значит «нет».

Огр вскочил и попятился. И произнес несколько фраз на огрском. «Мне крупно повезло, – подумала я, – что я их не понимаю». Остальные засмеялись.

– Если я его не вырву, будет болеть еще сильнее.

– Ну и ладно. Мы, огры, дорожим своими зубами. – Он почесал в затылке. – Они бы пригодились мне для того эльфа.

Что, теперь опять на меня набросятся?

ССахлУУ произнес по-огрски что-то грозное. Никто ко мне не двинулся.

– Рано или поздно ты умрешь из-за этого зуба.

Рано или поздно – это, может быть, через год.

Огр пожал плечами.

Какое мне дело до него? Может, если он умрет, это спасет жизнь нескольким людям. Но досада терзала меня, будто заноза. Этот огр теперь мой пациент, а я всегда стараюсь, чтобы пациентам стало лучше.

Стоит ли ждать помощи от остальных? Моих больных-людей частенько вразумляли друзья и родные. Есть ли друзья у огров? Родные должны быть. Интересно, они любят друг друга?

– Если вам небезразлична судьба… – обратилась я ко всем сразу, – гм… – И повернулась к огру: – Извини, как тебя зовут?

За него ответил ССахлУУ:

– ХиНН риЛЛ эММонг ААнг. Ее зовут ААнг.

Потом он показал на каждого огра и всех назвал. Кроме двоих, имена которых я уже знала, в компании были ШаММ, ФФанУУн и ИЗЗ. ШаММ был вожак.

ААнг оказалась «она». А «хиНН» и правда значит «она» или «ее».

ССахлУУ учил меня огрскому.

Я внимательно пригляделась к ААнг. Что в ней такого женского? Вроде бы шерсть на лице растет не так густо, как у некоторых прочих. Она на несколько дюймов ниже ССахлУУ, как и я. Так что же, ССахлУУ – «он»? Вероятно.

– Она не узнает, отчего умирает. – Я посмотрела на каждого в отдельности. – У нее страшно заболит голова или грудь. А потом она упадет и умрет. – Я видела, как такое случалось с людьми, а потом находила у трупа гнилой зуб. – Пожалуйста, уговорите ее, чтобы она разрешила мне выдернуть зуб.

ШаММ, вожак, только зевнул.

Двое огров разом сказали:

– УНН эММонг джООл.

И улыбнулись – совсем как люди, которые случайно сказали одновременно одно и то же.

И никто и не подумал подбодрить или утешить ААнг.

– ААнг, – продолжала настаивать я, – мертвые огры не могут есть.

– Беззубые огры не могут жевать, – возразила она.

– Всего один клык!

Огриха задумалась. Мне пришло в голову, что кто-то из ее соплеменников, должно быть, умер именно так, как я описывала.

– ЭММонг сзЭЭ риЛЛ? – спросил ССахлУУ.

Я поняла его и уточнила:

– Мое риЛЛ или мое эММонг?

– РиЛЛ, – ответил ССахлУУ.

– Эви.

– ЭЭвИИ?

Я кивнула, хотя он слишком растянул гласные.

– Красивое…

– Вырывай. – ААнг снова присела и открыла рот.

Вот это везение! Кому еще выпадал случай оперировать огра? Я сдернула сумку с плеча и поставила на землю.

Воцарилась тишина. По-моему, никто и не дышал. Я тоже.

Я развязала шнурки на футляре с хирургическим набором и развернула его. Приветливо блеснули инструменты, в том числе зубной ключ с деревянной рукояткой и железным стержнем, который кончался крюком-захватом.

– Когда я выдерну зуб, будет больно, потом поболит еще несколько дней, но затем станет лучше.

Если, конечно, рты у огров ведут себя так же, как человеческие.

– А если нет?

– Съешь меня оставшимися зубами.

– Клыками, – улыбнулась ААнг.

Я взяла зубной ключ. ААнг уставилась на него, не мигая.

– Открой пошире.

Она послушалась.

– Когда я скажу, пожалуйста, шумите, чтобы отвлечь ее, – обратилась я ко всем.

Спокойно… Я сжала рукоятку ключа правой рукой, а левой направила захват к гнилому зубу. ААнг, скосив глаза, смотрела, как захват, покачиваясь, движется к ней в рот.

– Не откуси.

Остальные захихикали.

Ну вот. Захват на месте. Я скрипнула собственными клыками и покачала зуб, чтобы высвободить.

– Ну, кричите.

Послушались только ССахлУУ и ЭЭнс, зато вопили они оглушительно. ААнг покосилась на них. Я дернула так сильно, что повалилась навзничь. Клык вместе с огромным корнем выпал мне в ладонь. ААнг взвыла и прижала руку к щеке. И свирепо уставилась на меня.

ССахлУУ и ЭЭнс орали, пока ШаММ не замахал на них.

Я поднялась.

– ААнг, могу дать тебе болеутоляющее.

Она двинулась прочь.

– Не жуй этой стороной, пока не перестанет болеть.

У меня в животе заурчало.

ШаММ присел, подтянул к себе мою сумку и достал мои драгоценные лекарства, маленькую статуэтку меня-человека и мое обожаемое сушеное мясо.

– Не пролей ничего! – закричала я.

ШаММ понюхал травы.

– ЛахлФФУУн! – Он сплюнул. – Овощи!

– Травы, – поправила я и убрала их обратно в сумку.

Сушеное мясо, которое дал мне Чижик, осталось в свертке, но то, что я позаимствовала, валялось в сумке просто так.

Огр поднес кусочек к носу:

– ХаЗЗ ЛахлФФУУн.

«Не овощи».

– Это говядина, баранина или свинина.

Я едва сдерживалась, чтобы не вырвать мясо из рук ШаММа.

Смех оборвался. ШаММ откусил кусочек, удивился, сунул остаток в рот и принялся энергично жевать, затем сцапал мясо и бросился бежать…

И ему тут же поставили подножку. Завязалась драка – яростнее прежней. Я все глядела на сумку со свертком Чижика внутри. Удастся ли мне его спрятать?

У них нет никаких прав на мясо Чижика. Он мой человек!

Глава восьмая

Ох! Как я только могла такое подумать? Чижик – свой собственный человек!

И я своя собственная. «Я человек, – напомнила я себе и повторила: – Человек».

Драка закончилась. Каждый огр заполучил себе кусочек мяса, правда у ШаММа оказалось три.

ССахлУУ разломал свой кусочек примерно пополам и протянул мне ту часть, что поменьше:

– Тебе.

Его соперник тоже разломал свою порцию пополам и протянул мне кусочек побольше. ССахлУУ тут же поменял руки. У меня потекли слюнки.

«Я человек!» – подумала я.

Что будет, если я возьму по куску у каждого? Они снова подерутся или вместе нападут на меня? Или мне положено принять подарок только у одного? И что это будет означать? Может, это как принять предложение выйти замуж? Превратит ли меня Люсинда обратно?

Моя больная застонала.

Изо рта у нее торчал кончик полоски мяса. Она укусила не той стороной.

– Выбери одного из нас, – проговорил ССахлУУ.

Я подхватила сумку и бросилась наутек. На ходу я вытащила сверток с мясом, дернула за бечевку, сунула кусок мяса в рот, другой кусок бросила за плечо, чтобы задержать погоню, третий надкусила… и представила себе, как я выгляжу, вообразила, что сейчас на меня смотрят и господин Питер, и Чижик. На сей раз я бежала полчаса и каждые несколько минут совала себе мясо в рот, а еще один кусок бросала на землю, так что за спиной поочередно слышалось то пыхтение, то возня. Наконец ноги заныли, я волей-неволей побежала медленнее, и огры догнали меня. Я протянула им оставшееся мясо в знак капитуляции. ШаММ забрал мясо и заставил меня вынуть все из сумки, чтобы доказать, что там ничего не осталось. Потом он засунул мясо за пазуху балахона из медвежьей шкуры, а все остальное мое имущество вернул. И зашагал в лес не так быстро – ветки уже не хлестали его.

ССахлУУ взял меня под локоть и повел за собой.

– В жизни не пробовал ничего вкуснее, ЭЭвИИ. – Он улыбнулся мне: ухаживание продолжалось. – И не был так сыт.

– Красивая и к тому же полезная, – подхватил ЭЭнс.

Мы засеменили в ночь. Мой седьмой день в обличье огра подходил к концу. Осталось пятьдесят пять. Совсем мало! И все же к ужасу и тоске примешивалась надежда. Может, мне удастся научиться всему, что нужно, чтобы вернуться к маме в Дженн. И вероятно, даже обрести любовь и свободу.

Наконец деревья расступились. Земля под ногами стала мягче, и я шла бы медленнее, если бы ССахлУУ не тащил меня за собой. Мы очутились на равнине, заросшей высокой травой; там и сям виднелись чахлые деревца.

Топи. Я никого не видела, но знала, что здесь живут другие банды огров. Мы прошли еще с четверть мили и остановились. Видимо, это был их дом, хотя ничто здесь не напоминало жилища.

– Можешь найти еще сушеного мяса? – спросил ШаММ.

– Лучше скажи «да», – ввернул ССахлУУ. – Скажешь «да» – останешься с нами.

Я сомневалась, удастся ли мне уцелеть в этом краю в одиночку, и к тому же раздобыть мясо я вполне могла. На всех усадьбах коптят мясо.

– У меня два условия.

Я назвала первое: огры перестанут убивать всех, кто умеет говорить: людей, эльфов, гномов и великанов. Я готова стать воровкой ради спасения чужой жизни.

– И их скотину тоже, что ли? – уточнил ШаММ. – Всех тех, кого ты не ешь?

– Между прочим, взрослых гномов мы тоже не едим, – самодовольно добавил ЭЭнс. – Жестковатые.

Кто-то сказал что-то со словом «ЛахлФФУУн».

– Нет. – Я понимала, что, если посажу их на диету из белок и зайцев, они не согласятся. – Нельзя есть только говорящих.

– Пойдет, – немного подумав, согласился ШаММ.

Интересно, держат ли огры слово.

– И научите меня убеждать – особенно людей.

Что я не умею убеждать, ни для кого, похоже, неожиданностью не стало. Очевидно, мои странности уже никого не удивляли. Мы заключили соглашение, и так началась моя жизнь среди огров.

* * *

Территория нашей банды занимала площадь примерно с мамин дом вместе с садиком, и в этой тесноте вынуждены были жить семь существ, включая меня, которые на дух не переносили друг дружку. Если я пересекала границу, отмеченную обглоданными костями, кто-нибудь обязательно втаскивал меня обратно, поскольку банды воевали друг с другом за попытки расширить границы. Выходить можно было только на охоту. Приметой нашего участка служили чахлая ива и большущий пень, доходивший мне до пояса. Ни трава, ни кусты здесь не росли – все было вытоптано нашими ногами и примято в наших схватках. Под деревом в земле имелось углубление в форме неглубокой чаши, и там все мы спали: если днем мы терпеть не могли друг друга, то ночью нам отчаянно требовалось ощущать близость.

Я ничем не отличалась от других огров. Помню, как в первую ночь проснулась, а заснуть смогла, только когда ощутила на щеке чье-то зловонное дыхание.

Крыши у нас над головой не было. Если шел дождь – а он шел каждый день по часу, а то и больше, – мы забивались под дерево, с которого уже опадали листья. Солнечных деньков нам не выпало. Нас постоянно окутывал туман, поднимавшийся от топкой земли.

Это было жалкое существование, но своих собратьев я жалела и ненавидела ничуть не сильнее, чем прежде, когда была человеком. Они держались вместе, только когда охотились. О дружбе здесь не слыхали. Случайные слова оборачивались мелкими ссорами, а мелкие ссоры – крупными драками. ССахлУУ и ЭЭнс держались со мной вежливо по огрским меркам, но только потому, что каждый из них нуждался в паре. А главное – я была почти такая же воинственная. Если они катались по земле в схватке по шесть раз на дню, то я – по пять. Из этих пяти драк две затевались, чтобы отбиться от ССахлУУ или ЭЭнса. В остальных трех случаях я просто не могла совладать с собой. Причина могла быть любой, а иногда ее и вовсе не было.

Оружием огры не пользовались, хотя, конечно, могли насобирать целый арсенал: ведь их жертвами иногда становились люди-солдаты. Я поинтересовалась об этом у ССахлУУ.

– Мечи нам ни к чему, – ответил он. – Ведь если я побью ЭЭнса, как всегда, можно будет позлорадствовать, а это самое приятное. Если я его проткну, он просто умрет, и я его съем. А потом его не будет, и мне не с кем станет драться.

Единственной светлой стороной жизни среди огров было то, что я могла их лечить – по крайней мере, зубы. Зубная боль у ААнг прошла за день – быстрее, чем у человека. Тогда два других огра с больными зубами разрешили мне оказать им помощь, и обоим удалось сохранить клыки.

На второй день я научилась отличать мужчин от женщин и поняла, у кого какой характер, – в основном по тому, кто когда вел себя ужаснее всего: один постоянно высмеивал собратьев, другой затевал самые жестокие драки, третий был самый жадный. ШаММ – да, он и правда был мужчина – дрался больнее всех. Если он нападал на кого-то из нас, мы просто валились на землю и ждали, когда он отстанет.

Через неделю – на обратное превращение осталось сорок восемь дней – я уже бегло говорила по-огрски, без всяких усилий, будто слова всю жизнь дремали у меня где-то на задворках сознания. Свой дар убеждения, который мне нужно было перенять, огры называли «зЭЭн» – и глагол, и существительное. Это слово значит что-то вроде «пасти стадо» – пасти чувства, наверное, – а не убеждать, хотя и оттенок убеждения здесь есть.

ЗЭЭнить друг друга огры не умеют, но ШаММ, вожак, не разрешал мне даже и пытаться. Я была не как все, и он боялся, как бы я его не свергла, если окажется, что я умею то, чего никто больше не умеет. Однако из-за нашей договоренности он позволил другим отвечать на мои вопросы.

Согласились только ССахлУУ и ЭЭнс. ССахлУУ сделал такой жест, будто приминал что-то ладонью:

– Ощущаешь их страх и подбираешь тот же тон, который они задают. Они сами делают всю работу.

– Только тон – вот и все убеждение. – ЭЭнс зевнул. – УНН эММонг джООл.

– А как это?

– Ты же ощутила, как боится тот эльф? – спросил ССахлУУ.

Я кивнула.

– А ты чувствовала в нем другое настроение, оболочку, которая окутывает страх? – спросил ЭЭнс.

Я пожала плечами. Кажется, да. Эльф не просто боялся.

ССахлУУ улыбнулся, будто я была школьница-отличница.

– Вот это настроение ты и усиливаешь голосом. Чтобы оболочка страха стала толще.

– Но раньше ты говорил, что голосом я должна придавить страх.

Улыбка стала еще шире.

– Это одно и то же. А потом подсказываешь человеку, что нужно думать.

Все это было как-то странно и невозможно. И ужасно. Если уж что-то принадлежит нам безраздельно, так это наши мысли.

Увы, объяснения ССахлУУ и ЭЭнса так и остались теорией: будто учитель описывает, как хорошо уметь читать, не показав ученику ни буквы. Однако ШаММ не сомневался, что соблюдает свою часть договора.

Я еле подавила желание сбежать, ведь тогда я уж точно никогда не научусь огрским чарам, а другого способа вернуться к людям и, возможно, обрести любовь я придумать не могла, поэтому осталась, считая дни и теряя надежду.

По ночам я воровала еду с усадеб, причем одна, несмотря на риск, поскольку сомневалась, что банда устоит перед соблазном, когда пища окажется так близко. К тому же моя человеческая половина не желала, чтобы огры узнали о коптильнях и привыкли находиться под крышей.

Усадьбы начинались всего в получасе быстрым шагом от Топей и ради безопасности располагались вплотную друг к другу. Через несколько миль расстояния между ними начинали увеличиваться и доходили до мили и даже больше, однако дома все равно строили ближе к дороге. На богатых усадьбах имелись отдельные сушильни и коптильни, а на усадьбах попроще мясо сушили в пристройках, у которых была общая стена с хозяйским домом.

С каждой ночью мне приходилось забираться все дальше. Вскоре я буду отсутствовать по несколько часов подряд, иногда всю ночь, а то и дольше. Я боялась, что остальные без меня снова кого-нибудь убьют.

Впрочем, глупо об этом беспокоиться, поскольку если – то есть когда! – я научусь зЭЭнить, то тут же удеру, и огры снова начнут есть все то же самое, что и раньше. Это был неприятный довод в пользу того, чтобы сознательно остаться огром навсегда, поскольку тогда я спасу больше людей, чем знахарка-человек.

Я думала о Чижике, который вел бухгалтерию у своих родителей. Скажи мне, Чижик: по какую сторону забора – человеческую или огрскую – можно принести больше добра?

Когда я приближалась к цели своего грабежа, мне всегда становилось страшно. Огр, не умеющий убеждать, защищен не лучше волка, и я несколько раз спасалась просто чудом.

• Один крестьянин зашел в сарайчик за яблоком, и я забилась между тачкой и плугом. Он вышел, ворча, что в сарайчике сдохла мышь и теперь воняет.
• По пути обратно в Топи охотники, прятавшиеся в кустах, приняли меня за медведя. Но стрелы в меня не попали, и мне удалось убежать.
• На одной усадьбе были гости. Я слышала их разговоры из пристройки. Я так стосковалась по человеческим голосам, что они меня убаюкали, я уснула и проснулась только на заре.

В тот раз, когда я заснула в пристройке, я вернулась в Топи, когда небо уже совсем посветлело. Никто, даже ССахлУУ и ЭЭнс, не поинтересовался, что со мной случилось. Просто взяли у меня сушеное мясо и принялись жевать.

* * *

Днем мы охотились либо в Эльфийском Лесу – где ни разу не видели ни одного эльфа, – либо у дороги, прячась от больших компаний, поскольку, по словам ССахлУУ, один огр может убедить не больше трех эльфов, гномов или людей зараз.

– Когда их больше, мы перестаем разбирать чувства каждого в отдельности.

– Вшестером мы можем зазЭЭнить сразу восемнадцать, – добавил ЭЭнс.

Меня он в это число не включил: я не могла убедить даже одного.

Тут меня осенило: даже если я овладею искусством зЭЭна, все равно не смогу жить в городе или деревне – ведь там слишком много народу: всех одновременно не успокоишь.

В горле застрял ком. Чего я тут добиваюсь? Если я не смогу жить там, где много людей, как я найду свою любовь? Много ли в Киррии достойных обаятельных отшельников?

Но я не оставила попыток, поскольку ничего другого в голову не приходило. За первую неделю мы добыли оленя и кабана, и я приняла в этом участие – ведь, будучи человеком, ела оленину и кабанятину. Еще огры задрали трех ослов, но уже без меня, и мяса я не ела, хотя ужасно хотелось.

Естественно, чтобы добыть ослов, банде нужно было зазЭЭнить их хозяев. Я испытывала удовольствие, представляя себе, как эти люди вздохнули с облегчением, когда мы ушли, а они опомнились и поняли, что остались живы.

После ночных вылазок я ложилась отсыпаться, и мне частенько снилось, что я вылечила господина Питера от какой-нибудь ужасной болезни.

* * *

Десятого октября, холодным осенним утром, я проснулась в ужасе. Начался мой девятнадцатый день в обличье огра. Еще полтора месяца, даже меньше, – и я уже не смогу превратиться обратно!

Я сказала ШаММу, что не буду красть сушеное мясо, пока не найдется лучшего метода обучить меня зЭЭнить. Он кивнул и отправил ССахлУУ и ААнг поймать мне человека, чтобы было на ком упражняться.

– Только не ешьте его: он нужен мне живым!

А я хороша – говорить так о человеке! Ну и ну!

– УНН эММонг джООл, – объявил ЭЭнс.

Я тоже. Мы взяли по полоске сушеного мяса. Я откусила… и вспомнила!

Сегодня же день рождения Чижика! Ему исполняется шестнадцать. Если бы я была дома, то закрыла бы аптеку и мы пошли бы гулять. В прошлом году мама приготовила нам вкусной еды, и мы устроили пикник на часовой башне Дженна. Чижик умел видеть красоту, любил о ней поговорить и великолепно знал Дженн. Мы сидели на подоконнике узкого окна, ели и болтали.

Теперь, с новой точки зрения, я заметила, как мы похожи: оба любили и умели есть аккуратно, но были рады, что мама сунула в корзинку с провизией запасные салфетки, обоим нравился контраст между прямыми улицами Дженна и буйной природой за его окраинами.

Настроение у нас, по крайней мере у меня, не было романтическим – нам просто нравилось общество друг друга. Я очень дорожила этим воспоминанием. У Чижика, более общительного, чем я, было много друзей, а у меня – только больные и бывшие больные. С кем он решил провести сегодняшний день – с кем-то из приятелей? Навещал ли он маму хоть раз с тех пор, как мы расстались? Конечно навещал. Он же добрый. Я надеялась, что в день рождения у него не случится ни мигрень, ни несварение.

Я надеялась, что он не забыл меня.

Куда запропастились ССахлУУ и ААнг?

Уже после полудня я наконец различила их в тумане, вечно стоявшем над Топями: две массивные квадратные фигуры по обе стороны от третьей, более изящной. Я напряженно замерла, едва дыша, у меня даже кости загудели от предвкушения. «Иди, иди сюда, человечек. Научи меня всему, что я должна знать».

Очертания фигур постепенно прояснились… и оказалось, что это господин Питер, все такой же неотразимый, согнувшийся под тяжестью седельных сумок.

Глава девятая

При виде меня господин Питер положил свои пожитки, улыбнулся, будто мы с ним были закадычные друзья, и снова изящно поклонился.

– Вот мы и встретились снова… э-э… – Он бросил попытки вспомнить, как меня зовут. – Госпожа целительница.

Обидно, что он забыл.

– Госпожа Эви. – Я повернулась к ССахлУУ и ААнг. – Дайте попробовать.

Ужас, переполнявший господина Питера, мгновенно раздулся, как воздушный шар. Пленник бросился бежать. Я протянула руку и перехватила его.

– Тебе нечего бояться. – Я постаралась говорить как можно нежнее. – Это же я.

Я проверила, окружен ли его страх той оболочкой, о которой говорил ССахлУУ. Ой, да. Я попыталась ее укрепить.

– Я тебе ничего плохого не сделаю.

Ужас ничуть не унялся. Господин Питер сглотнул, попытался выдавить что-то, снова сглотнул. Глаза у него полезли на лоб, что не пошло на пользу красоте.

Я оглянулась. Остальные ощерили на него клыки – потешались за мой счет. Я сделала вид, что сейчас брошусь на них, и дернула господина Питера за собой.

Они все разом попятились и расхохотались.

– Прошу прощения! Господин Питер, вам не больно?

Если бы я случайно вывихнула ему плечо, можно было бы вправить.

Нет ответа. Взгляд у него остекленел. Я покрутила его руку и не ощутила никакой боли, только страх…

…И этот страх пробудил во мне огрскую ярость. Да как он смеет бояться, когда я желаю ему только добра?! Мне же ничего не стоит взять и вывихнуть ему руку, а потом вылечить его. Тогда он поймет, что небезразличен мне.

Тьфу! О чем я только думаю?

Я привела его к границе участка, легонько надавила ему на плечи, чтобы он сел, и опустилась на корточки рядом с ним, боком к банде, чтобы держать их в поле зрения. Они вернулись к прежним занятиям – жевали полоски сушеного мяса, медленно, чтобы растянуть удовольствие.

– Здравствуй.

Я попыталась изобразить очаровательную улыбку.

Его страх не уменьшился.

ССахлУУ, держась на почтительном расстоянии, по-огрски подсказал мне, будто учитель – ученице:

– Скажи ему, что хочешь, чтобы он был счастлив.

Я послушалась. Господин Питер только дернулся в сторону.

– Я никому не позволю тебя есть. Они ведь тебя не съели, сам посуди. А в обычных обстоятельствах ты уже был бы у них в желудках.

У него все-таки сохранились остатки здравого смысла, и он меня понял. Я ощутила, как логика возобладала, а страх чуточку утих.

– У тебя получается, – отметил ССахлУУ по-огрски. – СзЭЭ эММонг ААх форнс.

– В каком-то смысле, – добавил ЭЭнс, тоже по-огрски. – Не как мы. Но очень хорошо! – добавил он полушепотом.

А я хотела научиться, как они, – быстро и надежно.

Остаток дня я посвятила опытам. Говорила тише, громче, выше, ниже, напевно и отрывисто. Заставила ССахлУУ и ЭЭнса показать, как надо, и подражала им. Как по мне, идеально только у них получалось, а у меня нет.

Настал вечер. В конце концов господин Питер немного расслабился, но не благодаря моим стараниям. А я окончательно рассвирепела. Конечно, он не был виноват в том, что у меня ничего не вышло, зато становился съедобнее с каждой минутой. Успокоили меня только три полоски сушеного мяса.

Ночью я наворовала еще мяса и весь следующий день – мой двадцатый – упражнялась в зЭЭне.

Господин Питер уже совсем перестал меня бояться и лишь слегка опасался остальной банды. К полудню он спросил, почему мы его не съели.

– Я что, слишком жилистый?

Мы рассмеялись.

– Тощий – это да, но уж точно не жилистый, – усмехнулась я. Или это я кокетничаю?

– Напугай его, – велел ЭЭнс. – ЗЭЭн или успокаивает, или пугает.

Но я и этого не смогла.

Но не сдавалась. Я была уверена, что не трачу впустую драгоценное время. У господина Питера было все: ум, чувство юмора, здоровье. В его присутствии у меня постоянно бежали мурашки. Но добрый ли он? А вдруг я уже влюбилась? Сумею ли подать себя с выгодной стороны и понравиться ему даже в таком обличье? Кажется, мне уже удается его рассмешить.

На третье утро после его появления я попросила господина Питера показать товары.

Все столпились вокруг, а он вытащил из седельной сумки кусок полотна и расстелил на земле, а потом достал свои припасы.

До чего же он ловкий! Ткани и одежда будто сами собой разворачивались так, чтобы предстать во всей красе. Украшения он разложил одним движением: вот только что это была бесформенная груда, а потом – раз! – и прямо выставка. И улыбнулся, заметив мое удивление.

Я снова увидела кастрюльку, миски, прочие кухонные и столовые принадлежности, ту самую рапиру в ножнах, флейту и три пары башмаков.

Господин Питер стоял рядом со мной у края полотна. От его близости у меня в животе разверзлась пропасть. Голод? Да, но не только: еще и мучительное притяжение.

– У меня есть еще кое-что. – Он понизил голос для пущей театральности. – Ну что, показать?

– Пожалуйста! – Я едва дышала.

Господин Питер запустил руку поглубже во вторую седельную сумку – ту, где держал бумаги.

– Это настоящее сокровище. Я берегу его отдельно для сохранности.

И он достал что-то продолговатое, обернутое в мешковину.

Почему-то у меня встала дыбом вся шерсть. Я почувствовала, как напряглась остальная банда.

Господин Питер расчистил место на полотне под новый товар и развернул его.

Драконий зуб! Оранжевый, с мою руку длиной, и кончик острее, чем у меча!

Я мигом присела – как и все. Мне стало жарко. Уши запылали.

Мы разом закричали:

– Ак-нак! ЗуЗЗ!

Меня обуяла такая ярость, что я готова была убить кого-нибудь – кого угодно.

Все вокруг обливались потом, клыки оскалились в бешеной гримасе.

Господин Питер бросился бежать. Я шагнула за ним…

И тут верх взяла моя человеческая сторона. Я развернулась, дрожащими руками закутала зуб в мешковину и спрятала в сумку. Шерсть тут же улеглась. Мне стало прохладно.

Господин Питер! Я кинулась следом за бандой.

Но они и так уже возвращались. Господин Питер, снова под воздействием зЭЭна, брел в кольце огров.

Продолжить чтение