Читать онлайн Малокрюковские бастионы бесплатно

Предисловие к повести

Ребята! Эту повесть я написал для вас почти 40 лет назад. Так уж получилось, что она потерялась и не была опубликована. Это произведение о моём детстве. Жил я тогда в огромной стране под названием СССР. В СССР собственных заводов, фабрик и кафе ни у кого не было. Всё было общенародное.

Я жил в деревне Малая Крюковка Татищевского района Саратовской области. У нас в колхозе были общие трактора и машины, общий скотный двор, общие посевы на полях и так далее. В деревне имелась школа и в ней учились такие же, как и вы, мальчишки и девчонки. У них не было компьютеров, мобильных телефонов, не говоря про смартфоны. Вы подумали о том, что детям в то время в деревне жилось скучно? Это не так. У нас были свои развлечения, заботы и свои тайны. Вот об одной из этих тайн, связанной с тимуровским движением в нашей деревне я и расскажу в этой книжке, а ты рассудишь – скучно нам было тогда или нет?

Тимуровское движение в стране возникло после выхода повести Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». В повести рассказывается, как подростки помогают пожилым людям по хозяйству и борются с хулиганами. Эту книгу зачитывали до дыр разные поколения детей. Разумеется, прочитав книгу, мы, школьники, стали подрожать гайдаровским героям: носили старикам воду, кололи дрова, чистили дорожки и так далее. Главный недостаток спонтанного тимуровского движения в нашей деревне заключался в том, что оно не было застраховано от наших неправильных действий, которые, иногда, выходили за рамки дозволенного. Об этом мы тогда много спорили, иногда до хрипоты, доказывая правомерность тех или иных, своих же, поступков. У ребят для принятия правильных решений просто не хватало знаний и жизненного опыта, зато энтузиазма было – хоть отбавляй. На этом, нашем энтузиазме, выдумке и бьющей через край энергии всё и держалось.

А ещё, мы умели мечтать. Красивая мечта о будущем была главной созидающей силой в наших юных сердцах. Мы мечтали о коммунизме и верили в то, что он скоро в нашей стране наступит, ведь об этом было заявлено высшим руководством СССР и мы хотели новой общности соответствовать. Наша тайная организация подростков «Снежная крепость» была нацелена на то, чтобы приблизить светлое будущее, то есть сделать себя и жителей своей деревни лучше. Согласитесь, у вас, современных подростков, таких возвышенных, стратегических идей пока нет.

Почти все, описанные в повести эпизоды, взяты из нашей ребячьей деятельности. Скажу по секрету. После того, как рукопись нашлась, я сам с большим интересом и волнением прочитывал пожелтевший от времени текст. Белой бумаги в то время у меня не было, и я печатал повесть на листах из ученической тетради в клеточку. Читать и перелистывать страницы повести о своём детстве было так трогательно.

Деревенский колорит

Это событие произошло в деревне Малая Крюковка в январе 1965 года. Не было никаких случаев и на тебе. Проишествие это было столь необычное, что большенство жителей деревни только качали головами, скребли затылки и пожимали плечами, не зная, что на сей счёт сказать. А дело происходило вот как. Пошла Люба Свирина за водой в колодец. Всё было как обычно, взяла коромысло, два ведра, одела подшитые валенки и к колодцу. У колодца за водой образовалась очередь. Кто разговаривает, кто воду наливает, кто налил воду, но всё равно не уходит. Где поговоришь зимой, как ни у колодца. Говорили, говорили всё-ничего, только бац – у Любы Свириной валенки к наледи у колодца примёрзли. Любе надо уже домой идти, а ноги с места никак не сдвинет. Смех, шутки, советы. Побежали за Василь Васильичем, что рядом живёт, чтоб Любины валенки топором вырубил, а его дома нет. Одним словом, принесли Любе другие валенки, она ушла домой, а валенки примороженные у колодца остались. Им следовало дожидаться Василь Василича с топором. Только это событие назвать неординарным никак нельзя. Валенки примёрзли – так они и раньше примерзали у говорливых баб. А вот дальше, что было – это уже событие.

Вечером того же дня бабка Агафья утверждала, что она видела, как Василь Василичев топор, сам, без хозяина, перепрыгнул через калитку и по тропинке среди сугробов пошёл к колодцу. Как топор рубил лёд около валенок бабка Агафья не видела, а звуки ударов топором, слышала. А через некоторое время она увидела, как от колодца в сторону дома Любы Свиреной побежали самостоятельно валенки, а к дому Василь Василича проковылял железноголовый топор.

В это сложно поверить, однако, наутро Любины валенки, как ни в чём не бывало, стояли у неё на крыльце, а Василь Василичев топор, торчал как обычно в чурбаке для колки поленьев. Возможно, бабка Агафья что-то недосмотрела, недопоняла, только это уже мало кого интересовало. По деревне поползли слухи. Ну, а вы сами знаете, если по деревне пополз слух, то, значит, так оно и было и по-другому быть никак и не могло.

Вот с этого места, мой юный читатель, я и начну мою повесть. А то, что ты только что прочитал, так это присказка, без которой можно спокойно обойтись, хотя, рассказанная история, в повести имеет своё продолжение.

* * *

Сегодня второй день зимних каникул. Всего-навсего только второй и сколько ещё можно, не думая об уроках, отдыхать. Просто уйму времени. Эти каникулы у Кости особенные. Во-первых, он едет в деревню к бабушке. Костя никогда не был в деревне зимой и ждал этого дня с большим нетерпением. Конечно, он видел по телевизору зимнее село, видел сугробы на полях, видел тракторы, проводящие снегозадержание, и многое другое. Но, это по телевизору и в кинохрониках, а вот чтобы по-настоящему, своими глазами…

Наконец-то он наступил, этот прекрасный волнующий январский денёк. Утром отец Кости купил билеты на поезд с названием «Стрела» и они поехали. «До свидания, город! До свидания, мама! До свидания, друзья!» – выстукивало Костино сердце и в такт ему стучали на стыках рельс вагонные колёса.

После поезда пришлось ехать на санях. Но, как ехали на санях, мальчик помнил уже плохо. Был вечер, мороз щипал нос и его приходилось всё время прятать поглубже, в воротник полушубка, в который его укутали. Тут уж было не до любопытства. Так, вслушиваясь в скрип полозьев, он и уснул с надеждой на что-то необыкновенное и загадочное.

Его разбудили, когда сани подъехали к бабушкиному дому. Здесь Костя мало чего помнит, видно, заспал. Мальчик проснулся оттого, что кто-то уронил на пол тарелку. Упав на дощатый пол, она противно задребезжала. И тут Костя услышал голос отца:

– Мам! Ну, какие привидения и лешие живут в вашей деревне?! О чём ты говоришь!? Это сказки. Да-да, самые настоящие сказки! Ты смотри, внуку всю эту дребедень не рассказывай. Скажет чего в школе, засмеют.

– Я тебе правду говорю, а ты не веришь, – начала говорить бабушка. – Вот слушай, Фома неверующий. Неделю назад, пошли бабы за водой в колодец, что среди деревни. Пришли, кто налил воды в вёдра, кто нет, стоят, разговаривают, очереди ждут. Тут и случилась с ними история. Люба Свирина налила воды в вёдра, но не уходит. Она поговорить любит. У колодца же всегда льдисто и сыро – воду берут, с вёдер сплёскивается, без этого не обойтись, как не осторожничай. Так вот Люба с одним поговорила, с другим, а когда решила домой идти, то валенки с места сдвинуть не может – примёрзли. Василь Василича, что рядом живёт, дома не было.

Ей сноха другие валенки принесла. Та их одела и домой. Пришла, а мужа дома тоже нет. «Ну, – думает,– придёт Пётр домой, я его пошлю валенки вырубать». А Пётр пришёл поздно, да и она уж про то, что, у неё валенки у колодца примороженные стоят, забыла. Хватилась, кгда уже темнеть стало. Пошла к колодцу проверить, а валенок то и нет. Расстроилась. Приходит домой, а валенки на крылечке стоят, её дожидаются. Вот Люба и говорит, что когда выходила из дому, на крыльце валенок не было. Так, спрашивается, кто их вырубил из льда, отнёс и на крылечко поставил? – вот так вот…

– А ты сама как думаешь? – спросил отец.

– Тут и думать нечего, домовой это был…, больше некому. Он за хозяйственной утварью в доме присматривает.

– Мама, ну что ты говоришь… – начал увещевать её снова отец,– какие домовые, лешие? Что вы во всё верите?.. так же нельзя…

– А как же не верить, если объяснить этого по-житейски невозможно.

– Чего же ещё нельзя по-житейски объяснить в вашей деревне?

– Были и ещё случаи. Вот на прошлой неделе ветер сильный был, так у Евдокии Орешкиной всё бельё с верёвки сорвало и по деревне разнесло. Сама она не может по сугробам лазить, простыни собирать, пожилая уже – пошла звать на помощь тех, кто помоложе. А когда назад пришла с помошницами, то увидела, что бельё её, промороженное, на веранде аккуратно сложено… и никого. А ты говоришь… У нас в деревне такие случаи всё чаще стали происходить.

Дальше о чём говорили отец с бабушкой Костя не слышал, он опять задремал и в дремотном состоянии ему виделось, как бежит к колодцу топор Василь Василича, быстренько вырубает примороженные валенки и уже, вместе с валенками они бегут домой, но не по дороге, а напрямую, по сугробам. Топор при этом скачет на ножках, которые торчат из топорища, а валенки бегут как обычно. А вот новая картинка. Мальчик видит, как привидения с хохотом и улюлюканьем подхватывают разнесённые ветром простыни и рубашки, и последние, словно живые существа, летят над сугробами к дому Евдокии, задевая о снег рукавами и углами.

Проснулся Костя только утром. Под стёганым ватным одеялом было тепло, и вылезать из-под него не хотелось. Мальчик не помнил почему-то, сам приезд к бабушке, наверное заспал, и сейчас не терпелось ему выскочить на улицу и посмотреть, что там делается? Костя сбросил одеяло, спрыгнул с кровати, сделал физзарядку и, наспех поев бабушкиных блинчиков, выбежал на улицу.

Переливающиеся на солнце сугробы чистого нетронутого снега ослепили мальчика. Вокруг всё было так необычно. Во-первых, на улице почти нет людей. А из транспорта – одна лишь, запряжённая в розвальни пегая лошадь, то и дело фыркая, трусцой бежит по заснеженной улице, да где-то далеко тарахтит двигатель. Нигде не видно дворников. Центральная дорога по селу прочищена бульдозером, а вот по второстепенным улицам люди на санях ездят прямо по сугробам, как по волнам. Снега вокруг видимо-невидимо. В некоторых местах он доходит до крыш сараев и можно без особого труда по сугробу взойти на крышу.

Побродив немного около дома, Костя вспомнил про лыжи, которые привёз с собой. «Вот чудак,– подумал он,– как же я раньше-то о них не вспомнил».

– Кост-я-я-я! – послышался голос бабушки. – Далеко не ходи-и-и. Отец тебя пущать одного не веле-е-л.

Костя сделал вид, что не слышит этих наставлений и чтобы бабушка его не увидела, зашёл за сарай и стал прилаживать лыжи.

– Костя-я-я! – опять раздался голос бабушки. «Вот привязалась», – подумал мальчик и затаил дыхание, чтобы не обнаружить своего присутствия.

– А ты чё не откликаешься? – раздался вдруг рядом тонкий простуженный голос.

Костя вздрогнул и поднял глаза. На него из-под мальчишеской шапки с нанесённого сугроба смотрит девочка лет десяти в сиреневом пальто с опушками на рукавах и с повязанной под шапкой косынкой. У неё впереди нет двух зубов и она поэтому немного шепелявит. Лицо её, со вздёрнутым курносым носиком в веснушках, выглядит смешливо.

– Ты Мазавиной тёти Паши внук? – спросила девчушка.

– А тебе что? – сказал, испытывая некоторую неловкость, Костя.

– Мне ничё… я так. Я знаю, ты – Костя, а меня Нюшкой зовут.

– Нюшка, это как?

– А никак, Нюшка и Нюшка…– заключила девочка и, присев, съехала с сугроба прямо к Костиным ногам. – Я ваша соседка, – и она кивнула головой влево.

– Как это соседка? – удивился мальчшка, увидев, в той стороне, куда кивнула Нюшка, метров за сто, одиноко стоящий дом.

– Соседка… соседка… – протараторила она.

– Вот это соседка?! – Присвистнул Костя. – Чего это вы так дома редко понавтыкали. Тут один, там другой, на задах третий. Только дальше вижу улица образоввывается. Дома здесь стоят, вроде как у тебя зубы во рту.

– Так зубы все были на месте и дома тоже, – сказала Нюшка нисколько не обидившись.– Тут ещё два дома стояло. Дома сломали, так и стала соседка. Только вот зубы вырастут, а дома уже вряд ли построят.

– Почему так?

– В город уезжают. Там вольготнее, а дома продают… – по-взрослому ответила девочка.

– А мальчишки у вас в деревне есть?

– Мальчишки есть, а вот девчонок совсем мало. – И тут же пояснила. – Одни совсем большие, уже невестятся, под ручку по улице ходят и смеются, другие ещё в школу не ходят, а третьи, как я.

– А третьих-то сколько?

Нюшка стала загибать на руке пальцы и сказала:

– Трое всего. В общем, пять наберётся.

– Как это у тебя получается. – Трое всего, а откуда же пять наберётся?

– У меня свои подсчёты.

– А подруги у тебя есть?

– Есть, но мало.

– Как же ты живёшь здесь? Скука заест.

– Друзья у меня есть… – девочка загадочно улыбнулась.

– Понятно, кто твои друзья – телята, ягнята… – сыронизировал Костя.

Нюшка на его иронию не ответила, а только улыбнулась.

– И что ты в своей деревне делаешь?

– Работы хватает, маме в сельском совете и в правлении колхоза убираться помогаю, полы мою, пыль протираю…

– Ясно… можешь не продолжать.

Мимо них в сторону, стоявших в отдолении длинных приземистых строений, торопясь, прошёл в полушубке и высокой лисьей шапке мужчина в очках и с портфелем в руке. Проходя мимо, он поприветствовал ребят:

– Здравствуйте, молодые люди. Проблемы решаете?

– Какие у нас проблемы? – ответила Нюшка,– это у вас, Степан Евдокимович, бывают проблемы, а у нас, так…

– Ну, раз «так», то это хорошо,– и пошёл дальше.

– Парторг наш – Степан Евдокимович Громов, на ферму пошёл,– прокомментировала Нюшка. – А во-о-н от правления санки в нашу сторону едут. В них председатель колхоза и зоотехник тоже на ферму собрались.

– А чего это они на ферму все направляются?

– Собрание у животноводов будет… А ты куда собрался?

– На гору схожу. Покатаюсь. Посмотрю, как вы развлекаетесь. Где здесь приличная горка находится?

– Чтоб на лыжах покататься или на салазках, то у нас гор хватает. Сторонские, что за речкой живут, на эту сторону не ходят, у них своя гора и свой пруд есть. Им там близко. Мы катаемся с Васёниной горы. Рядом с горой жила бабушка Васёна, вот гору так и прозвали. Васёна давно умерла, а название осталось. Это вон туда, за дома надо идти, – и Нюшка показала рукой в какую сторону надо идти.

– Мне бабушка сказала, что у вас здесь гора есть, с каким-то странным названием… я не запомнил. Она мне сказала, что ребятишки с этой горы на лыжах не катаются.

– «Верблюжиха», – напомнила девочка.

– Вот-вот, Верблюжиха… точно.

– Ну-ну! – произнесла Нюшка и шмыгнула носиком. – Она вон там, – и Нюшка кивнула головой в ту сторону, где находилась гора Верблюжиха. – С неё кататься – только ноги ломать. Зато она самая высокая. Около этой горы пруд есть, там мальчишки на коньках бегают и то не все, ходить далековато. У нас за старой школой запрудок есть, там на коньках катаемся.– И тут же пожалилась. – Мне нельзя на гору. Видишь! – и она показала на платок. – Уши простудила. Родители долго на улице быть не велят, – и Нюшка, показав мальчику кончик языка, быстро, на карачках, взобралась на сугроб, с которого только что скатилась.

На дороге показалась лошадь, запряжённая в сани. Она трусцой бежит, помахивая хвостом и роняя с губ пену. В санях, положив под себя охапку соломы, сидит, обвязанная крест-накрест шалью баба и помахивает прутом. Рыжая лошадь косится на прут, но бежит лениво. Нюшка, ни с того, ни с сего, срывается с места, мчится за санями, догоняет их, ловко сзади на них запрыгивает и машет Косте рукой.

«Чудная какая-то? – подумал Костя. – На гору ей ходить нельзя, а на дровнях кататься можно… вон как прыснула».

Мальчишка не стал много раздумывать. Он тотчас надел лыжи, походил на них за двором по бабушкиному огороду, проложил хорошую лыжню, но вскоре ему по лыжне бегать надоело и он выехал на деревенскую улицу.

В это время на улице показались два подростка. Они важно идут смеясь и толкаясь по средине дороги. Один маленький и круглый, это Сыров Владимир, по прозвищу – «Шкворень». Он всё время ухмыляется и поглядывает на высокого и тощего. Высокий и тощий, это Клёков Григорий, по прозвищу «Клёк». Клёк имеет превосходство над Шкворнем. Сыров же, своим подчинённым положением нисколько не тяготится. «Два сапога – пара,– говорят про них в деревне». Это означает, что оба дружана отличаются от других ребятишек неблаговидным поведением.

– А что, Шкворя,– цедит сквозь зубы Клёк, – хило Касьяна «слабо» взять?– и кивает на приближающуюся пару лошадей, впряжённых в раскидистые дровни и управляемые тем самым Касьяном о котором говорят дружаны. Касьян сидит на куче соломы, подложив под себя ногу в валенке, и курит.

– Не охота-а-а…– тянет Шкворень.

– А в долг брать охота!?– парирует Клёк.

Шкворень нахмурился.

– Чё, ты, Клёк…, сразу долг… долг, прожить без напоминания не можешь…

– Не могу… Карточный долг – закон. Ему во всём мире уважуха. Давай, блесни смекалкой и выдумкой – и он кивнул в сторону, проезжающего на дровнях мужичка, – а я посмотрю зачёт или не зачёт. Будет хохма – будет зачёт.

– Зачёт… незачёт, – пробубнил, сердясь, Шкворень, и по его лицу пробежала размазанная улыбка. Она всегда у него появляется, когда он придумает нечто смелое и скверное. Он сунул руку в карман, нащупал зажигалку и, когда с ним поравнялись дровни, вроде невзначай упал на них, щёлкнул, вынутой из кармана зажигалкой, поднёс огонёк к соломе и сразу же вывалился из дровней прямо на дорогу.

Всё это было проделано так виртуозно, что любой человек, видевший это, непременно бы подумал о том, что дровни задели паренька, сбили его с ног, отчего тот упал на эти самые дровни и скатился на дорогу.

Зажжённая солома при этом загорелась пылом не сразу. Она с полминуты тлела, а затем быстро разгорелась. Возница, заметив пожар, ругаясь, начал сталкивать горящую солому с дровней, не переставая грозить подросткам кнутом и матюкаться.

– Вот кошкоеды! Вот кошкоеды! Ничего святого нет! Как таких земля носит?.. В милицию заявлю…

«Конечно, заяви!!!» – прокричали подростки вслед в один голос. А Клёк добавил:

– Курить надо меньше, тогда и загораться ничего не будет.

«Зря я вышел на дорогу, – подумал Костя, став свидетелем инциндента. – Эти два типа обязательно привяжутся». Его отец учил никогда без особой причины не драться.

Не дойдя до Кости несколько шагов подростки начали ломать комедию.

– А это что за шмыгало-шмарыгало? – спросил Клёк маленького и кивнул на Костю.

– Протестую!!! – ответил тот. – Маэстро! Ты не должен оскорблять гомо сапиенс. Этот гомо топает по улице и тебе не мешает.

– А я и не оскорбляю… Я просто своему другу задаю вслух вопрос. У нас, надеюсь, право голоса никто не отменял…

– Принимается! – ответил Шкворень и хохотнул.– Согласен, права человека никто нарушать не имеет права.

– А я и не нарушаю…, – Клёк ругнулся. – Я просто, и очень даже любезно, спрашиваю этого шмыгалу, кто он есть? – и Клёк, поровнявшись с Костей, ткнул в его сторону указательным пальцем.

– Ты не любезен. – Заметил ему Шкворень и деланно поморщился. – Где тонкость? Где грация? Где высокомыслие? Где, наконец, манеры? Ты этим оскорбляешь пивонера…

– Мальчик, ты пивонер? – Спросил развязно Клёк Костю. И не дожидаясь, что ему тот ответит, сделал заключение сам, – значит пивонер.

– Эй, Клёк! Ты чего дурака валяешь!? – Раздался рядом голос Нюшки.

– Маэстро! Эта пигалица меня оскорбила, – притворно проговорил Клёк, – и указал на Нюшку.

– Кто, Гриша?– спросил не менее притворно Шкворень.

– Вот эта яичная скорлупа… – И он хотел толкнуть Нюшку, но Костя загородил её собой.

– Што такое, Гриша! Этот шмыгало-шмарыгало, которого ты так великодушно простил за то, что он живой и небитый, оказался неслушником? Такого нельзя терпеть, – и Шкворень попытался с силой толкнуть Костю. Мальчик ловко уклонился и Шкворень, пролетев мимо, ткнулся лицом в сугроб.

– Между прочим, я тебе разрешение на нападение не давал… – Сказал Клек, глядя на полёт друга, и сплюнул.

– Нет, Гриша! Ты видел, как этот гомо закопал меня в сугроб… – проговорил Шкворень, вылезая из снега.

– Оставь его! – приказным тоном прогнусавил Клёк. – Никто тебя в снег головой не всаживал, сам сунулся.

– Как скажешь. Мне что… не мой авторитет подрубают… – пробубнил Шкворень, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

– Мой авторитет так не подрубишь, – осклабился Клёк. – Просто у меня сегодня хорошее настроение…

– Значит, пусть живёт? – уточнил Шкворень. Клёк кивнул. Шкворень, раскланявшись перед Костей, вкрадчиво произнёс, сменив голос.

– Живи пока… Но учти, настроение у Гриши может меняться… – правда, Гриша? – и он заискивающе заглянул Клёку в глаза.

– Может и поменяться, – проговорил тот в тон сказанному.

– А что в этом хорошего, Гриша?..

– А ничего в этом хорошего и нет… одна, друг, дрянь, – ответил ему Клёк.

– Правильно, Гриша! – и маленький поднял указательный палец вверх.

Дружаны, после этих слов, пошли дальше, дразня деревенских собак, а те с остервенением лаяли и прыгали в глубоком снегу не в силах сорваться с цепей.

– Ты чё, Клёк, мне не помог? – спросил обиженно дружка Шкворень, когда они отошли от Кости и Нюшки, – авторитет ведь не купишь!

– Не лезь на рожон. Я видел, как он ловко уклонился при твоём нападении и тем самым помог тебе оказатся физикой в сугробе, реакция хорошая. Думаю, что он спортом занимается, а вот каким – не знаю. Не кипишись… в другой раз встретимся, без свидетелей, никуда он от нас не денется.

– А ты ничего, смелый, – заметила Нюшка.– Это Клёк и Шкворень. Они всегда так выпендриваются и комедии разыгрывают. У Клёка отца нет, а мать выпивает, вот он и такой. Его дружок – Шкворень из очень даже здоровой семьи. Отец у него – заведующий фермы, не пьёт, степенный, на доске почёта, а сынок непутёвый.

– Значит, семья не совсем благополучная, раз сынок такой.

Нюшка задумалась над Костиной фразой, и больше не сказала ни слова, а Костя, оттолкнувшись обеими палками, быстро пошёл в сторону горы Верблюжихи. Ему хотелось осмотреть окрестность с её вершины. «С неё должен быть хороший обзор, раз она здесь самая высокая», – думал он всё быстрее и быстрее шевеля ногами.

Снежная дыра

Костя шёл напрямую, по сугробам и прошлогоднему бустылятнику, стараясь, как можно скорее подойти и взобраться на эту лобастую гору. Подниматься было совсем не просто, хотя издали казалось, что южный склон горы не так уж и крут. Ледяные торосы прорезают склон как стеклянные клинки. Лыжи скользят, шурша льдинками, то и дело, обрываясь, заставляя приседать и опираться руками о склон. То и дело встречаются какие-то овражки, обрывчики. Издали этого было не видно, а тут идти и то плохо, не то чтобы кататься… По ту сторону горы слышатся ребячьи голоса.

Пока мальчик поднимался на вершину горы, голоса почему-то смолкли, не стало слышно и лязга коньков. Но вот, наконец, и хребет. Костя остановился у подошвы одного из горбов и осмотрелся. Ребят на льду деревенского пруда у подножия горы не было. Лёд был хорошо очищен от снега. Рядом с горой он зеленел, а дальше голубел длинным овалом.

«Куда это они подевались? – стал думать Костя о мальчишках.– Может быть, пока он поднимался, они ушли?, или у самой горы байки рассказывают? Увидеть их отсюда нельзя, мёртвая зона, а подойти ближе опасно обледенелый обрыв со снежным наплывом. Насмерть не разобьёшься, а вот покалечится – запросто. Вот поэтому с неё и не катаются. Правильно мне Нюшка говорила… теперь надо обойти горб и там найти место, где можно спуститься».

Слева горб было обойти нельзя – мешал овраг, справа была видна, довольно узкая терасса из снега. «А, что, можно спуститься по ней на полгоры, а там посмотрим» – решил Костя и осторожно направил лыжи на террасу. Подтормаживая левой лыжей, Костя скатился по террасе почти на треть горы, но дальше было ехать на лыжах совершенно невозможно. Нанесённый снег, по которому до этого катился мальчишка, совсем исчез. Его заменил голубоватый с серыми размывами лёд. Лёд был ноздрястый и скользил не сильно. У Кости появилась возможность спуститься ещё ниже, но уже не на лыжах, а пешком.

Он быстро снял лыжи и, держа их на плече, стал спускаться по террасе. Та, в свою очередь, становилась всё уже, валенки скользили, и приходилось быть начеку. С каждым шагом опасность сорваться возрастала.

Мальчик заметил, что ни при подъёме по отлогой стороне горы, ни здесь, на террасе, нет даже признаков следов лыж или обуви. «По-видимому, сюда сельские мальчишки, после снегопада, или метели, ещё не забирались. Так, где же они?» – думал он.

Терасса делала загиб в сторону, Костя осторожно, придерживаясь руками за скалообразный выступ, стал прощупывать ногой льдистый покров. Дальше идти было опасно, и мальчик решил вернуться. Но вернуться назад оказалось сложнее, чем сюда добраться. Во-первых, надо было как-то развернуться, не задом же пятиться. А это сделать на узкой террасе было совсем не просто.

«Хорошо, разворачиваюсь»,– сказал он сам себе и, прижавшись спиной к скалообразному выступу, начал разворот. И вот, когда разворот был почти осуществлён, левая нога предательски поползла в сторону, Костя упал на спину и вместе с лыжами и палками, стремительно заскользил по откосу.

«А-а-а-а!!!» – закричал он изо всех сил от неожиданности и испуга, но, ни крик, ни судорожные движения рук по крепкому насту с проледью не могли остановить его скольжения и вероятного падения. Но Костя не упал. Это было просто чудо. Его падение вдруг завершилось не менее стремительным подъёмом, как на трамплине. Он просто съехал в, незамеченную им ранее, ложбину, выскочил на противоположный её склон и покатился назад. Однако падение всё равно состоялось, только не на лёд, в результате чего он бы обязательно что-то себе повредил, а на небольшой сугроб мягкого снега, нанесённого ветром внизу ложбинки. Приземление было пышным и ярким, как в кино, только жаль этого никто не видел. От разлетевшегося в разные стороны снега, возникла снежная завеса.

Только Костя подумал, что всё обошлось, как снег под ним предательски хрустнул и стал уходить вниз. Костя явно куда-то проваливался. Удержаться на верху, было невозможно, и он заскользил в какую-то суживающуюся яму. Как догадался Костя, это была расселина, образовавшаяся в результате отхода глыбы снега от горы Верблюжихи в оттепель. Расселина представляла собой снежный конус, который буквально всасывал мальчика, стискивая его с боков.

Ноги Кости не доставали до дна расселины и мальчишка чувствовал, как медленно от собственного веса втискивается в этот конус. Он понимал, что у расселины не может быть дна. По сути это клин и в нём, чем ты ниже опускаешься, тем более теряешь подвижность. Ноги и руки, в этом случае, становятся бесполезными, а любое шевеление грозит соскальзыванием вниз и ещё большим сжатием.

Лыжи и лыжные палки Косте только мешали. Он с трудом от них освободился. Они улетели вниз. Мальчик попытался локтями упереться в жёсткие стенки расселины, но все попытки были тщетны. Тогда он решил кричать, авось кто услышит.

«Э-э-э-э-э!!! О-о-о-о-о!!!» – вырывалось из Костиной груди. Так он кричал, пока не устал. В ответ – ни звука. Грудь сжата и кричать очень трудно. «Кто меня услышит в этой дыре, – подумал он и у мальчика на глазах навернулись слёзы. – В этой снежной ловушке я замёрзну быстрее, чем плутая где-то в поле, – рассуждал он,– там человек хоть двигается. В поле можно устать, обессилеть. В конце-концов, можно руками выкопать в сугробе яму и какое-то время переждать в ней. Быстро не замёрзнешь. А здесь… ноги вон уже неметь начинают от неудобной позы. И это только первый признак самого страшного…»

– Мне бы как-нибудь развернуться,– проговорил он вслух. Но не, оперевшись на что-то, развернуться никак нельзя. «Так меня здесь никто и не найдёт,– мелькнуло в голове.– Ведь он даже бабушке не сказал, в какую сторону пошёл. Не видели его и сельские мальчишки. Этот Клёк и Шкворень не в счёт. Что от них толку!? Остаётся – Нюшка… но, она девчонка. Да и откуда она знает, что я провалился? Разве только завтра слух по деревне разнесётся, что человек пропал. Только что ему до этого завтра, когда он замёрзнет сегодня и замёрзнет по-настоящему, навсегда, то есть, умрёт».

Тут Косте стало страшно и обидно за такую глупую гибель в этой ледяной могиле. Он вспомнил улыбающуюся ему с перрона маму и уехавшего, пока он спал, отца.

Медленное сползание завершилось временной удачей. Левая нога стала на какой-то выступ. Костя воспользовался этим выступом, упёрся в него ногой и чуть приподнялся, хотя сделать это стоило больших усилий. После того, как он немного приподнялся, то тотчас резко повернулся. И как только он это сделал, то моментально заскользил дальше вниз. Не спас его от падения и этот выступ, он просто отвалился и всё. И если раньше расселина сдавливала плечи, то теперь… Это «теперь», для него, было полной неожиданностью.

В общем, Костя ничего не успел подумать, как упал на площадку. Глаза мальчика уже привыкли к сумраку, и Костя увидел, что он лежит в маленькой пещерке. Над головой зияет ледяной конус. Через него в пещерку проникает свет. «Такое падение в пещерку даже лучше,– подумал Костя.– Можно руками и ногами подвигать, быстро не замёрзнешь. Да и кричать вольнее, ничего грудь не сдавливает». Немного размяв затёкшие ноги, Костя постучал по стене пещерки кулаком. Оледенелая стена была как бетонный монолит. Рядом с Костей лежали его лыжи и лыжные палки.

Мальчик попытался при помощи лыж и лыжных палок вылезти снова через конус наружу, но усилия его были тщетны. Стенки конуса во всех местах были до того тверды, что их не брала даже заострённая сталь на конце лыжной палки. Расширить конус было невозможно.

«Здесь даже ножом ничего не сделаешь», – подумал он и тут увидел у самого основания в стене пещерки небольшой провал. Провал был узким. Костя влез в него, рассчитывая, что эта дыра как-то соединяется с улицей, и он может оказаться на свободе.

Пространство, куда он попал, оказалось узким горизонтальным лазом. Так назвал Костя эту снежную кишку. «Вьюги и метели так пошутили», – подумал он.

Костя пополз по лазу в полную неизвестность. Снег забивался за ворот куртки, засыпался в рукава, холодил живот, но мальчик упорно полз. Темнота и неизвестность пугали его, но всё-таки он двигался, и это сейчас было самым главным. Здесь в толще снега замёрзнуть было сложнее, и он вспомнил как, находясь без движения, рассуждал о том, что если бы он плутал в поле, то вырыл бы в снегу пещерку и пересидел в ней непогоду. Сейчас он находится в такой пещерке, о которой мечтал, и что из этого?

– А ничего… – сказал он вслух. – Одна напасть уступила место другой напасти более безобидной, однако, тоже смертельной. Смертельной потому, что тебя здесь тоже никто и никогда ненайдёт? Просто умирать будешь дольше. Ребятишки с пруда убежали, видно, в деревню и придут сюда только завтра к обеду, не раньше. А что будет с ним до завтра? Это вопрос вопросов. В любом случае надо ползти и будь что будет…

Лаз был узкий и достаточно длинный. Он, изгибаясь и постоянно немного сужаясь уходил в сторону и вверх. Костя упорно полз вперёд, хотя понимал, что лаз может кончиться простым тупиком, а не свободой. И что тогда?.. Но об этом Костя старался не думать, надежда освободиться из ледяного плена отбрасывала все роковое и безнадёжное. Мальчику хотелось верить, что именно этот лаз и выведет его наружу. Костя полз медленно, темнота и неизвестность поглощали его в своё бездонное нутро.

«Только бы выбраться… только бы выбраться» – не переставая стучало в мозгу. Лаз начинал сдавливать плечи, грудь и нельзя было увидеть, что там впереди тупик или свобода. Всё больше походило на тупик, потому как впереди не было даже тонюсенького проблеска дневного света.

– Нет, вперёд больше не пролезть, – проговорил Костя.– Даже если там выход, то он и останется выходом для воробьёв, а не для него.

Немного отдохнув, Костя попытался ползти назад, чтобы выползти в ту пещерку, которая ему уже казалась раем по сравнению с этой снежной кишкой. Только ползти назад тоже было невозможно. Сбившийся на груди ватник, в который одела его бабушка, не давал двигаться. Обессилев, Костя лежал в этом замкнутом пространстве без мизерной надежды на спасение. Становилось трудно дышать, стали мёрзнуть ноги, голова медленно наливаться свинцовой тяжестью. Думать ни о чём не хотелось, и о спасении тоже. Лень и обречённость забирали мальчишку в свои объятия.

Дружаны

Шкворень тоже слышал со стороны Верблюжихи то-ли крик, то-ли стон, но не придал этому значения. В это время он со своим дружком были на конюшне и переворачивали, ради хохмы, кверху полозьями сани. Придёт кто запрягать лошадь, а сани то тю-тю… вверх полозьями стоят… Тут кого хошь покорёжит. За пару сигарет дружки, конечно, помогут перевернуть сани селянину, а затем посмеются всласть над горемычным.

Клёк тоже, как и Шкворень, слышал этот крик, доносившийся от горы Верблюжихи.

– Можа нам сходить, посмотреть? – спросил он Шкворня.

– Почудилось… – сказал тот в ответ.– Ветер воет… такое, бывает…

– А если не ветер? – спросил Клеек, – и стал вслушиваться, подняв вверх ухо шапки. Но от горы, в эту минуту, не дошло ни одного внятного звука. – Почудилось…, ты прав.

– А я что говорил… ха-ха-ха! – хохотнул Шкворень. И помолчав, добавил.– Нам сейчас нельзя расслабляться, и отвлекаться ни на что нельзя. Понял…, братан?! Мы же здесь не просто так, чтоб сани переворачивать. Щас Санька Приклад придёт, просил помочь.

– О-го-го!!! Кажется, мы сейчас будем иметь хорошую веселуху, – проговорил Клёк и указал на приближающуюся к конюшне бабу Катю. Бабе Кате требовалось запрячь лошадь, чтоб привезти из соседней деревни почту. Она была почтальон.

Подойдя к конюшне, баба Катя была очень удивлена, увидев сани перевёрнутыми. Она потопталась около своих саней, покрашенных синей краской, подёргала за полозья, попыталась сдвинуть их с места, но обессилев и схватившись за поясницу, осела в сугроб. Дружный хохот раздался за подсобкой, откуда Клёк и Шкворень наблюдали за бабой Катей.

– Вот фулиганьё…, вот фулиганьё, – заголосила баба Катя, поняв, кто виновник этого злодейства.

Из-за коровника вышел деревенский охотник Санька Приклад. «Приклад», это не фамилия, а прозвище. Санька – молодой мужик, лет тридцати, не женатый, в рыжей кудлатой шапке из – под которой, виднеются рыжие брови и рыжие редкие усики. В деревне никто не называет его по имени, а только по прозвищу – Приклад, да Приклад. Он подошёл к бабе Кате. Та стала ему жаловаться.

– Ничего, Катерина Васильевна. Сейчас я тебе помогу, – сказал Приклад, – дело-то молодое. Кто в ребячестве не озоровал и всякие штуки не выкидывал… Ты, Катерина Васильевна, свою молодость вспомни… поди ещё не забыла, как устраивали зимние потехи.

– Потехи были, – сказала, охая, баба Катя,– озорства не было. Мы ведь над пожилыми и немощными не шутковали. Шутка шутке рознь.– И видя, как сани становятся на полозья, продолжила. – Побереги тебя господь и от зверя лесного, и худого человека.

– А вот тут ты, Катерина Васильевна, не то говоришь… – засмеялся её спаситель. – Я охотник. Охотника зверь сам хоронится. А вот от егеря… поберечься бы не мешало. Здесь твоё пожелание в самый раз будет. – Он помог запрячь бабе Кате лошадь и та уехала.

Шкворень и Клёк вышли из своего укрытия.

– Чего звал,– спросил Клёк Приклада.

– Помочь надо. Просто так не зову…– ответил Приклад и продолжил.– Я смотрю, вы ребята толковые, самостоятельные, языком зря не треплете, а за помощь – не обижу. Согласны!?

– Ближе к делу… – буркнул Клёк. Приклад обвёл взглядом ребят.

– Надо доехать до Ивановой балки и помочь погрузить кабанчика…

– Живого? – спросил Шкворень.

– Дура… – перебил его Клёк, – тоже мне сказанул, «жи-во-го». Он живой из нас всех кишки выпустит, – и улыбнулся.

– Мы, конечно, поможем, – проговорил, цедя сквозь зубы слова, Шкворень, – только уговор, по две пачки сигарет на брата.

– И по три выстрела из твоей плевательницы,– добавил Клёк и кивнул на ружьё Приклада.

– Слово охотника, – ответил Приклад. – В Иванову балку выдвигаемся через полчаса.

– Принимается.– Почти одновременно сказали дружаны.

– А с санями у вас интересно получилось, – засмеялся Приклад, – только зачем все перевернули? Одних бы хватило. От мужиков за такие дела можно вдоль спины вожжами получить и не один раз. Так что, когда шутки шутите, то наперёд думайте…, советую.

Через час, как и договаривались, они втроём подъехали к лесной балке. Тушу кабана уже припорошило снегом.

– А здесь охота запрещена, как я слышал, – сказал Клёк игриво. – Не по закону, товарищ охотник. Вон кормушки для зверей расставлены. И как это понимать? – задал он риторический вопрос. – Тут не по две пачки папирос, а по три пачки на брата тянет…, против закона идём, а на это уговора не было…

– Не по закону, говоришь… – процедил сквозь зубы Приклад. Вдруг охотник стал озираться. Он, как зверь, почуял недоброе не только всей кожей, но и внутренностями тоже. И вдруг Приклад с силой толкнул обратно в сани, вылезавшего из них Шкворня. Тот сбил с ног, стоявшего в санях, Клёка. Дружки упали на дно саней и стали там барахтаться. Приклад поспешно, не целясь, выстрелил куда-то в заросли бересклета, прыгнул в сани.

– Но-о-о-о!!! Пошла-а-а-а!!! – зарычал Приклад и с силой дёрнул вожжи. Лошадь, не ожидавшая такого неделикатного обращения, испуганно рванула.

Клёку почудилось, что после выстрела он услышал выкрик «ай!».

– Вроде крикнул кто-то? – сказал он недоумённо.

– Волки… – проговорил каким-то странным шипящим голосом Приклад. – Видно, свежее мясо учуяли, вот и нагрянули…– и, погоняя лошадь, направил её не в сторону своей деревни, а свернул на дорогу, ведущую в соседнее село. Попетляв по пересекающимся дорогам, затем, перевалив через овражек, выехали к своей деревне и вскоре были на конюшне. Быстро выпрягли лошадь и, уговорившись, что никто и никому об этой поездке не скажет ни слова, разошлись. Приклад при расставании пообещал дружкам поехать в лес и вволю пострелять.

На следующий день в деревню приехал следователь. Он ходил по домам и спрашивал жителей о том, не заметили ли они вчера чего подозрительного в поведении сельчан. По деревне поползли слухи, что браконьеры подстрелили районного егеря, браконьеров было трое и что ранение лёгкое, в руку.

Утром к Клёку пришёл Шкворень поделиться своими мыслями насчёт вчерашней истории, выразив догадку, что это Приклад подстрелил егеря и что после выстрела он слышал вскрик, и что это не волки совсем были…

– Не дурнее тебя,– сам догодался,– ответил Клёк. После этих слов Шкворня, Клёк стал злым. Он схватил Шкворня за ворот и несколько встряхнув, угрожающе проговорил.

– И думать не моги!.. Волки это были, Волки… Приклад выстрелил, одного задел, вот он и взвыл от боли, а тебе почудилось, понял?! Если чего вякнешь, то ты меня знаешь…, в землю живьём закопаю.

«Чёрт дёрнул нас с Прикладом связаться, – подумал Шкворень, – конечно, это были волки. По-другому и быть не могло, Клёк прав. А если, кто и ещё был – его проблемы, а их хата с краю». И тут он вспомнил о криках на горе Верблюжихе. Но думать и анализировать не хотелось. «И там тоже были волки,– проговорил он,– везде одни волки».

– Вот и хорошо…, вот и ладненько,– повторял улыбаясь Клёк,– хваля друга за сообразительность. – Везде волки и взятки гладки… А волки они разные бывают…

Секта

За день до того, как Костя провалился в яму, сектантка Маланья, предводитель деревенской секты, разносила по селу новость за новостью. То есть, разносила как она, так и старушки, которые собираются в её доме для совместных молитв. Эти старушки беспрекословно подчиняются Маланье. Как разносили новости Маланьины единоверцы, спросите? Да очень просто. Где бы, не собрались женщины, то ли у колодца, то ли на ферме, то ли ещё где-нибудь, меж ними обязательно разговор происходит. Не могут женщины собраться и не о чём не поговорить, а сектантки Маланьины тут как тут. Они разговор обязательно в нужное русло направят и пошло.

Так было и в этот раз. «Так вот иду я,– говорит бабка Марфа, – от кумы. Светло ещё. Только, глядь на гору Верблюжиху, а она вся огнём святым пылает. И в этом огне всё души грешников летают. Между горбов, вроде как архангел Гавриил стоит и крылами машет. Огонь нерукотворный как осветит его, так и хорошо видно».

«Знамение Божие!!» – начинают креститься некоторые слушающие.

– Конечно, знамение! – повторяет бабка Марфа. – Я ведь не одна это видела. Мы втроём от сестрицы Маланьи шли, все втроём и видели: и Акулина, и Авдотья, и я. Можете любую из нас спросить, то каждая всё это и скажет. Мы световые всплохи на горе уже не раз видим, только раньше значения этому не придавали. С места не сойти, если вру. Крёстным ходом надо идти к горе Верблюжихе, крёстным ходом, говорю…

– И я видела сияние на горе,– поддакнула телятница Пелагея. – Я к Маланье молиться не хожу, а тоже видела…

На следующий день к дому Маланьи стали собираться все, поверившие в рассказ старушек. Очевидцев сияния на горе, среди собравшихся, было достаточно много. В доме от большого количества людей стало толкотно и душно. Мишка, родной внук Маланьи, сирота, спрятался на печи за занавеской, в надежде, что в этот раз его не заметят и не привлекут к песнопениям, во время которых, обычно, запирали двери и закрывали ставнями окна. Но в этот раз ничего подобного не происходило. Собравшиеся старушки и женщины постарше намеревались с иконами идти к горе Верблюжихе, чтобы сослужить там перед «нерукотворным светом» богослужение.

Как ни старался Мишка, чтобы его не заметили, но о нём всё же вспомнили, нашли, вручили маленькую иконку и поставили впереди толпы по центру. Маланья вышла вперёд, подняла руки и проговорила, как она всегда говорит:

– Братья и сёстры!!! Нас, молящихся, Бог любит. И он послал знамение именно в нашу деревню, то есть всем, кто здесь собрался. А кому ещё в этой деревне посылать? Я вас спрашиваю, кому? Партийцам. Им он знамение не пошлёт. Кару пошлёт, а знамение нет… Попам в их церквях, тоже не пошлёт, и знаем почему? А вот нам, истинно верующим, послал. Ибо мы стоим на правильном пути. Многие из нас, кто с неделю назад, а кто вчера, видели, засиявший нетварной свет на горе Верблюжихе и в этом свете были видны взмахи крыльев тысяч ангелов. Мы должны пойти к горе и помолиться!!! – не сказала, а буквально выкрикнула Маланья. «Истину глаголешь!», «Знамо истину!». «Люди! Слушайте Божью посланницу Маланью», «Её слова с небес!»… послышались выкрики в толпе и вся она, эта разноликая масса людей вздрогнула, качнулась, зашевелилась и поплыла по деревне за околицу по направлению к горе Верблюжихе.

Мишка шёл, сопел и думал о своей беспросветной судьбе. Когда-то и у него были отец и мать, но погибли в автокатастрофе и Мишка остался один. Его забрала к себе бабушка Маланья в деревню. До этого мальчик родился и жил в атеистической семье и не думал ни о каких молитвах. В семье никогда не говорили о боге и тем более о загробном мире. После переезда к бабушке загробная участь людей и существование души после разлучения её с телом стали во главу угла Мишкиного бытия. Молитвы, которые он читал, не были ему в тягость. Миша быстро запоминал текст и шпарил без остановки. Сначала мальчик не верил никаким молитвам, но постепенно, под нравоучительным давлением бабок, всё же проникся страхом к чему-то непонятному, неведомому и могучему.

Поначалу, как только Мишка приехал в деревню, он выходил к сверстникам на улицу поиграть. Но затем стал это делать реже, потому что бабушка Маланья при первых поползновениях Мишки выйти на улицу, моментально пресекала его желание. Его тут же нагружали работой и даже совсем, в данный момент, ненужной. Так соберётся Мишка на улицу, оденет валенки, а ему тут же – «Принеси воды» или «Отбрось снег с дорожки», в общем, любая работа, лишь бы Мишка не думал об улице и об играх со сверстниками.

В начале Мишка этому сопротивлялся, но затем стал уставать сопротивляться и, в конце концов, отступил и отступил бесповоротно. На него надвинулась какая-то апатия. Он стал избегать сверстников и даже, находясь в школе, жил в коллективе особняком, его дразнили сектантом, некоторые ставили подножки и отпускали подзатыльники. От этого Мишка ещё больше дичился и уходил в себя.

Процессия не торопясь двигалась к горе. Когда шли по улице, то всё было ничего, а вот стоило выйти за околицу, как потянул ветерок, ноги стали проваливаться по колено в снег, песнопение мало-помалу стало стихать и только было слышно сопение идущих и ропот завязших в сугробах. Мишке было понятно, что к горе надо было идти на лыжах. Он даже заикнулся об них, но на него так шикнули, что он остановился на полуслове. «Разве это кощунство?– думал Мишка, – всё равно же ногами идёшь, не на автомобиле едешь?». Этот вопрос не давал ему покоя. Но спрашивать не хотелось. Да и кто тебе в этой толпе старух ответит. Понятно, что никто, а вот получить по затылку, это запросто, и мальчик решил не рисковать.

Когда до горы осталось расстояние – рукой подать, в толпе запели молитвы. Все подняли над головой иконы. Поднял и Мишка свой образок.

Вот и подножие горы близко. На минуту прекратилось песнопение. Было слышно только тяжёлое дыхание. Толпа остановилась, перестали скрипеть валенки. Вдруг, шедшая впереди Авдотья, крепкая высокая женщина высвободила из – под шали желтоватое ухо и, приставив к нему руку, прислушалась. Все вопрошающе стали смотреть на Авдотью. Авдотья в этой толпе была моложе остальных и слух у неё был лучше.

– Кажись, дитя плачет? – проговорила она. И как только Авдотья это сказала, Мишка тоже вдруг услышал чей-то, словно исходивший из под земли голос: «Спа-си-и-те-е-е… Ма-ма-а-а-а-а-а… Ыы-ы-ы-ы-ы-ы…»

– Што слышно?– наперебой стали спрашивать Авдотью бабки.

– Спасайтесь в молитвах, – говорит, – ответила та и мелко, мелко закрестилась. – Держитесь заведённого вами правила… – добавила она.

– Знать ангел сошёл на нашу гору, не миновать конца света. И начнётся он у нас здесь, на этом самом месте.– Проговорила низенькая с конопушками на щеках тётка Агафья,– вот увидите, сёстры мои! –

Мишка, который ясно услышал крик «Спа-а-а-с-и-те-е-е!!!» Поддавшись общему настроению, переделал услышанное в слово «Спаситель» и испуганно перекрестился, хотя услышал совершенно другое.

После услышанного голоса, дальше бабки не пошли. Они остановились, а потом стали пятиться. Те, что стояли впереди, стали наступать на ноги тем, кто стоял сзади. В рядах наступило замешательство. Затем, вся толпа бабок вдруг повернула и, ускоряя шаг, чуть ли не бегом, пустилась прочь от Верблюжихи. Мишка, изрядно перетрусив, бежал впереди всех и всё тише и тише до него доносился голос «Спа-си-и-те-е-е… Ма-ма-а-а-а-а-а-… Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы…» Он бежал, крепко держа в руках образок. За ним, почти по пятам, бежала носатая Авдотья. Прибежав домой, Мишка тотчас залез на печь, спрятался за занавеской, уткнулся лицом в подушку, стуча от страха зубами и всхлипывая.

Снежный капкан

Как долго пролежал Костя в этом капкане из льда и снега, он не знал. Он иногда кричал «Спа-си-те!!! а, накричавшись, отыхал, находясь в полузабытьи. И тут, вдруг он отчётливо услышал, донёсшееся до него церковное пение. «Кажется, я умер, – подумал он,– вон уже ангелы песни поют». И тут же: «Нет, я ещё не умер, я чувствую, как мёрзнут ноги. Я знаю, я читал, что когда человек замерзает, он не чувствует холода, а здесь… Но, откуда этот хор женских голосов в этом пустынном месте, куда и на лыжах не так просто добраться? Это, наверное, галлюцинация. Я знаю о таком явлении в человеческой голове. Неужели эта галлюцинация присутствует в сознании на пороге жизни и смерти!? Может быть я уже умираю? Нет, нет, что-то я не так думаю… чего-то я не знаю… «А-а-а-а-а-а!!!» – закричал Костя испугавшись. – Я не хочу умира-а-а-а-ть!!! – и изо всех сил нажал локтями и головой на стены, словно желая их разорвать. Нажим был очень сильным. От переизбытка напряжения мальчик потерял сознание и не почувствовал, как на него стали падать снежные комья.

«Кажется, я задремал, – подумал Костя очнувшись. – Но почему в теле такая лёгкость и чувствуется присутствие свежего воздуха?.. – Вроде, плечи уже ничем не сдавливает.– Костя пошевелился, понял, что действительно не сдавливает. – Кажется, я могу даже сесть, – сел, поёжился. – Стоп. Так это уже не тот узкий лаз, в котором я застрял. Это что-то совсем другое? Кто меня спас? Неужели это молитвенное пение и его освобождение – как то связаны? Имеют что-то общее. Там, в пещерке, было хоть светло, а здесь… Мальчик встал, попробовал передвигаться. Что ж, ходить можно, не больше трёх шагов от стенки до стенки. Проклятая темнота. Этот грот, или как ещё это замкнутое пространство можно назвать, нельзя увидеть, можно лишь только как-то ощупать.

Костя какое-то время постоял, вспоминая что с ним произошло. В голову начали лезть всякие мысли и много… много вопросов:

«Как это всё понять? А может быть, в почти бессознательном состоянии, в борьбе за жизнь я продавил стену снежной кишки и очутился в этом просторном снежном гроте? Надо остановиться именно на этой мысли, что это сделал я сам. Так думать, будет правильно. Ведь я читал, что человек в минуты опасности может перепрыгнуть через широкий ров, или высокую стену, поднять тяжесть несовместимую с его силой и телосложением.

Надо думать и думать вот так: « Хорошо, я освободился из жёсткого плена, но остался плен мягкий, если так можно сказать. Мягкий – это значит, меня ничего не сковывает, я могу не только двигать руками и ногами, но, в некоторых местах, могу стоять и даже ходить. Только я не знаю, есть ли выход уже из этого снежного каземата? Думай, Костя, что делать дальше, думай. Всё правильно – сам надавил, стена рухнула и я очутился здесь. Всё это так, но, что же делать дальше? Дальше, для начала, ему надо ощупать в гроте стены. Возможно, он обнаружит какой-то другой выход из снежного заточения? Сделать это не сложно. Буду ощупывать стены слева направо, медленно, чтоб чего не пропустить.

– Где я?! Что со мной?.. – спросил мальчик. Нет ответа.

Экстренное совещание

В это же самое время в помещении сельского совета деревни было собрано экстренное совещание. На него был приглашён особо узкий круг лиц. Совещание было назначено на пять часов вечера, но уже в четыре часа все приглашённые собрались. Председатель сельского совета Иван Иванович Холмиков даже головой покачал, увидев такую сверхорганизованность. Он подошёл к столу и окинул взглядом собравшихся. Сидящим в этой комнате он верил как самому себе. От них он никогда ничего не скрывал, да и не мог скрывать, и присутствующие знали об этом. И ещё они знали, что Иван Иванович просто так не соберёт, а если собрал, то значит дело нешуточное.

Холмиков медлил. Он ходил взад и вперёд около стола и хмыкал в кулак, что было знаком большого волнения. Холмиков то и дело поглядывал на односельчан, перекладывал на столе бумаги, но заседания не открывал. Иван Иванович ещё раз окинул взглядом собравшихся. Вон сидит, откинувшись на стуле, герой войны секретарь партбюро Степан Евдокимович Громов, рядом с ним председатель колхоза, защитник Севастополя Пётр Евграфович Тетерин. Они о чём-то вполголоса переговариваются. За ними, со стопкой тетрадей, примостился директор школы Строгов Николай Ильич. А, вон у окна, на него выжидающе смотрит учётчица Даша. Из-за её плеча выглядывает агроном, Пашинина Фрося. Все ждут, все с нетерпением ждут, что скажет Холмиков.

Первой нарушила тишину Даша.

– Ну! Что вы за душу тяните, Иван Иванович!– начала она, – раз пригласили, то говорите!

Холмиков немного смустился сказанным Дашей и, поправив галстук, начал говорить:

– В том-то и дело, товарищи, что не знаю, как начать. Дело-то уж больно необычное… До сегодняшнего дня нам больше приходилось решать кормовые вопросы, технические, беседовать насчёт выполнения плана по молоку и так далее, где было, по крайней мере, всё ясно. Нет кормов – надо найти; недодаём молоко – кто виноват? Одним словом мы знаем чего ищем и чего добиваемя? В этот же раз, приходится решать задачу со многими неизвестными.

Он замолчал. Все насторожились.

– По поступившим в сельсовет сведениям, – продолжил Холмиков,– у нас в деревне происходят весьма и весьма, – председатель повысил голос,– не совсем понятные явления. Эти сведения поступают к нам от их очевидцев. Так сейчас активизировалась деревенская секта. Сегодня сектанты, например, ходили к горе Верблюжихе, и им там, как они говорят, было знамение. Они, вроде бы, слышали какие-то голоса им с небес явленные. По селу поползли слухи, начались пересуды. Мы не можем стоять в стороне… – И он, как бы в подтверждении своих слов, посмотрел на Дашу. Та кивнула. Все поняли, что эту информацию он узнал от Даши. – Так вот, товарищи!– продолжил Иван Иванович, – раньше сектанты молились у Маланьи и молились, а теперь выползли из своего убежища и смущают этим народ.

И это ещё не всё. Есть и в других сферах нашей жизни неудобоваримые моменты. Чтоб быть лаконичным я зачитаю вам один документ. Это докладная от заведующей второй фермы Томары Аркадьевны Плужниковой.

Иван Иванович взял со стола лист бумаги и стал вслух читать.

Докладная записка.

Мной, по причине нетрезвого состояния, был отстранён от работы стекольщик Рубцов Г.П. Он вставлял выбитые стёкла в коровнике. Через час я возвратилась в животноводческий комплекс, и обнаружила, что, выбитые в раме стёкла, вставлены. В комплексе в это время никого не было. Рубцов вставить стёкла не мог. Это что, мистика? Может быть Маланьины бабки намолили? Мне один шутник так и сказал.

Подпись. Т.А. Плужникова 28.12.64г.

Иван Иванович вопросительно поднял голову, произнёс:

– Сегодня один шутник нашёлся, а завтра, через таких шутников у этого случая вырастут ноги… Ладно бы этот случай был единственным. Вот вам ещё рапорт. – И он достал из папки сложенную бумагу. – Да, да, товарищи, рапорт. Так и написано. «Рапорт». И в этом рапорте, я не буду его зачитывать из-за неразборчивого почерка, говорится о том, что группа коров скотника Никиты Ломова, уже неделю не пьёт воду.

Поясню: эта группа коров находится на беспривязном содержании в новом корпусе. В этом корпусе ещё не установлены автопоилки и коровы пьют из колоды, которая там имеется. В эту колоду скотник воду наливает шлангом. Воду коровам больше, как в этой колоде, взять негде. В течении недели, они не только не уменьшили надои молока, но даже их увеличили, как уверяет автор рапорта, и требует, чтобы его за новшество поощрили денежной премией. Вот, такая абракадабра получается. Я сейчас не буду ничего говорить по этому случаю, но попрошу собравшихся высказаться …– и сел на своё место.

Первой выступила Дашенька. Она быстро поднялась со своего места и, повернувшись к заведующему фермой Сырову Дмитрию Анатольевичу, произнесла:

– Это о вашей ферме говорят, Дмитрий Анатольевич…

– Да уж слышу…– буркнул тот в ответ.– Разберусь, Иван Иванович, недоразумение какое-то… Подал рапорт, а мне не сказал, через голову…

– Вы, Дмитрий Анатольевич, уважаемый в колхозе человек, передовик, а вот здесь явно не доработали,– продолжила Дашенька. – И мы вынуждены отрывать золотое время на проверку этого факта. Я тоже считаю, что здесь какое-то недоразумение.

– Я же сказал, что с этим делом разберусь, – всё больше багровея, проговорил Сыров.

– И раз уж мы здесь говорим о вас, то надо сказать,– продолжила Дашенька,– уже при всех, что на вашего сына снова поступила жалоба. Вчера он и его дружок Григорий, на ферме у конюшни, все сани перевернули, поставив их кверху полозьями… У меня всё,– и Дашенька быстро села.

– Да, да… Трудный подростковый возраст,– постучал по столешнице костяшками пальцев Николай Ильич Строгов. – Мне кажется, что вы, Дмитрий Анатольевич, больше внимания уделяете коровам, а сыну меньше. Такое бывает. Не так ли?..

В кабинете повисла тишина.

– Плохо то,– снова заговорил Иван Иванович,– что сын не берёт пример с отца. Это редкий случай. Такие поступки чаще всего связаны с тем, что подросток таким образом выражает протест обществу, а здесь, в частности, может выражаться протест вашему образу жизни, Дмитрий Анатольевич.

– Но мы не видим в образе жизни Дмитрия Анатольевича ничего предосудительного, наоборот, побольше бы таких производственников, – вставила Даша, – а тут сплошной подрыв авторитета…

– Как вы можете обвинять Дмитрия Анатольевича в плохом воспитании сына, когда он висит на доске почёта,– вставила агроном Пашинина Фрося.– О нём пишут в газетах….

– А мы не подвергаем сомнению трудовые доблести товарища Сырова, – сказал медленно директор школы, – их у него никто не отнимает. Я говорю языком педагогической теории, а она даёт на случившееся несколько ответов. Один из ответов такой, какой я озвучил и не более того… У меня у самого в голове всё это не умещается…

– Да ни у кого не умещается, – потдержала директора школы Дашенька. Она опять быстро поднялась со своего места и проговорила, а точнее, прострочила как из пулемёта. – Вот председатель сказал о секте. А это дело нешуточное. Я знаю, что у Верблюжихи секта молилась и что им там были голоса. Только и это не всё. Я понимаю, что сектанты могли просто галлюцинировать, войти в экстаз и так далее, я не врач. Но, этот голос слышал и сторож. Он временно поддался на сектантскую провокацию, ходил с ними к горе, а потом пришёл ко мне и всё рассказал. Дед сказал, что плакал ребёнок и взывал о помощи. Он сам слышал.

– И что? – поднял вопросительно брови Холмиков.

– Я, как только узнал об этом, то сразу выдели из старшего класса ребят, – Проговорил директор школы. – Они обследовали доступную часть горы. Ни каких примет пребывания ребёнка не увидели. Там они ничего не видели и не слышали.

– Да сектанты про голоса навыдумывали… , – а вы ищите!!!– проговорил Степан Евдокимович.

– Проверить всё равно было надо, так или иначе. А если человек действительно в беду попал? Здесь на сектантов не спишешь, – заметил Дмитрий Анатольевич.

– Думаю решение наше должно быть таким, -сказал председатель сельского совета:

1. Лиц, оказавшихся свидетелями непонятных явлений, успокоить.

2. Комиссии осмотреть коров и провести дополнительную беседу со скотником Н. Ломовым..

3. Оперативной группе выявить причину непонятных явлений на горе Верблюжихе.

– Так мы уже выявляли,– сказал директор школы.

– Вы выявляли по факту взывания о помощи с горы Верблюжихи, а теперь надо провести расследование в комплексе, – добавил Иван Иванович.– Там же ещё, говорят, и архангел летал…

Собрание затянулось надолго. А когда закончилось и отец Шкворня пришёл домой, то, не раздеваясь, от порога проговорил, обращаясь к жене:

– Нет… нас этот оболтус до добра не доведёт. Связался с этим сынком Клёковых. Нашёл себе друга-товарища… Вот, полюбуйтесь на него! – повернулся он к сыну,– отец и днём и ночью работает, покоя не знает, заслужил уважение людей, а он меня на всё село славит, люди говорят «Сыров воспитать собственного сына не может». Ну, как! Красиво!

Вовка стоит перед отцом потупившись, и ковыряет пальцем в носу.

– Я тебя спрашиваю, это красиво! – Дмитрий Анатольевич срывается на крик.

– Митя! Успокойся! – вступается за сына жена. – Со зла и зависти к твоим наградам, наговаривают люди, завидуют, хотят авторитет подорвать.

– Да какой авторитет!!! – хватается за головыу Дмитрий Анатольевич. – Напаскудил!!! Ославил!!! Всё насмарку… – и он потянулся рукой к сыновьему уху. Тот отпрянул и так посмотрел на отца, что у того так рука и повисла в воздухе.

– Ты скажи лучше, почему тебя, бать, в деревне не любят. Даже вон пьяницу Лыкова любят больше, чем тебя,– резанул прямо в глаза Сырову старшему Вовка.

– Как не любят! Ты что мелешь!!!– всплеснула руками мать и опасливо посмотрела на мужа.

– Не любят его люди, маманя, не любят… Я раньше тоже думал, что мой отец авторитет. А сейчас так не думаю… не авторитет он… боятся его люди, маманя, вот и всё. Одни боятся, потому что отец крест на карьере поставит, другие в глаза заглядывают, чтоб премию выписал. Фуражир в нём души не чает, сама догадывешься почему. И все догадываются… – красть не мешает.

– А разве уважение от страха далеко ходит? – спросил глухо отец и встал. – Сильных всегда уважали и побаивались одновременно. Запомни это. Сильная личность это всегда недюжинный ум. Поставь на моё место Заворотина Ваську и что будет… Ничего не будет. И фермы не будет. Ни молока, ни коров, хотя человек, как говорят, лучше не бывет, мухи не обидит. Мухи он не обидит, а колхоз, обчество обидит, потому что всё развалит. Ты подумай над тем, что я тебе сейчас сказал, крепенько подумай, сынок! Я, может быть, не совсем справедлив, зато коллектив в руках держать умею.

На этом разговор закончился.

Спасение

Вдруг до слуха Кости донёсся какой-то свист, скрежет, шевеление. Мальчик насторожился. Всё стихло, затем шевеление появилось опять… снова стихло. «Это мне, наверное, кажется. Что может здесь скрежетать? Видимо галлюцинация от абсолютной тишины. Привык в городе к разным шумам, вот они теперь и всплывают в сознании» – подумал Костя. И тут же задал себе простой вопрос, на который, как он понимал, нет ответа. – «Это рукотворное помещение или нет? Я ведь об этом ничего не знаю. Не инопланетяне же его сделали? Впрочем, и его надо хорошенько обследовать. А то, обрадовался снежной свободе, обрадовался тому, что могу двигать руками и ногами, стоять, ходить и расслабился. А ведь я даже не знаю, в какую сторону копать, не смогу даже вернуться на то место, где я провалился. В какой стороне гора, а в какой деревня? Где эта дыра из которой я сюда попал? И получается, что я ничего не знаю.

Он стал ощупывать стены грота. В одном месте нащупал провал. «Через этот провал я сюда попал, или есть, какой другой?– спросил он себя.– Другого хода я пока не нашёл, жаль. Получается, надо снова лезть по снежной кишке к месту падения. Тоже неплохо. Там твой голос могут услышать. Хоть какая-то надежда, а есть.

Костя влез в провал и пополз. Через несколько метров он попал в ту пещерку, куда провалился. Здесь он увидел тот самый конус. Только был он уже гораздо шире, будто его кто расширил лопатой, а сверху спускалась верёвка. «Чудеса какие-то!» – подумал Костя. Мальчик схватился за верёвку, подтянулся и через минуту был уже наверху. Там он увидел свои лыжи и палки, воткнутые в снег кверху кольцами, и привязанную к ним верёвку.

Это было удивительно. Кто так о нём постарался? Видно кто-то из ребятишек, всё-таки видел его провал под снег и, не желая себя афишировать, расширил конус и привязал верёвку, предварительно вытащив его лыжи с палками. Только сейчас Костя не мог об этом думать. Он так измучился, испереживался, плюс изрядно проголодался, что ему уже было не до чудес, связанных с его спасением. В голове стучало: «Скорее, скорее, скорее… домой, домой, домой…».

Как только Костя пришёл к бабушке, он плотно поел её пирожков с капустой, тотчас забрался на тёплую лежанку печи и там, в тепле и неге, незаметно для себя уснул, решив, что завтра он обязательно пойдёт на эту гору и всё там хорошенько обследует, и обязательно возьмёт фонарик, чтоб не в темноте под снегом тыкаться, а видеть куда ползёшь и что из себя представляют эти снежные катакомбы, а там, глядишь, и появится информация о тех, кто его спас?

* * *

На следующий день Костя с утра побежал к горе Верблюжихе, прихватив с собой с коротким череном лопату, спички, фонарик и бельевую бабушкину верёвку. Лопатка с коротким череном ему будет нужна ввиду непредвиденных обстоятельств, например, потребуется прорыть лаз пошире или вырубить ступеньки, фонарик, чтобы освещать в толще снега ходы, а спички, это на всякий случай, если батарейка в фонарике сядет. Такой был у Кости расчёт. Но этот расчёт, в самом начале предпринимаемого дела грозил не оправдвться совсем. Прийдя туда, где он вчера провалился, Костя не обнаружил на том месте вчерашней ямы. Везде лежал ровный, чистый снег, без каких либо следов лыж, или обуви.

– Ничего себе!– выдохнул Костя. – Я же только вчера вечером здесь был… Не неделю назад… а вчера…– Он внимательно стал осматривать то место, где был провал. Потыкал лыжной палкой в снег. Сверху он был сухим и рассыпчатым, а ниже жёстким и плотным. Костя снял лыжи и попрыгал в этом квадрате в разных местах – нигде нет даже намёка на слабость снежного покрова.

«Здесь ли я был?» – подумал Костя. И тут увидел на заснеженном косогоре вмятину. Свою вмятину. Это, когда он поскользнулся, то взмахнул руками и одна рука ударила по насту. Удар был сильный и наст прогнулся. Вон даже виден след от пальцев. Всё ясно. Костя повеселел. Ему было понятно, что это и есть то самое место, только кто и зачем замуровал провал? «Может быть, это сделал тот незнакомец, что привязал для него вчера верёвку?». Ответа на вопросы не было, и Костя решил откопать дыру, в которую он вчера провалился. Не долго думая, он взял лопату, примерился и стал копать. Но не тут-то было – под снегом сыпцом был сплошной лёд…

«Понятно… даже водичкой поплескали, чтоб я туда не проник. Умно… Но, и я не лыком шит,– думал Костя. – Если копать левее или правее от замороженного снега, то можно выйти в ту же катокомбу»,– и Костя усиленно заработал лопатой. Усердие его было вознаграждено – через некоторое время, лопата нырнула в пустоту. Это был тот самый конус. Мальчик засмеялся. Он быстро расширил вход в конус, воткнул в снег лыжные палки кверху кольцами, привязал к ним бельевую верёвку и стал спускаться. Площадка внизу нисколько не изменилась, а вот дыры, в которую он вчера залазил, не было. «Заделали», – сообразил он. Только, как действовать, Костю учить было не надо.

Через десять минут и этот лаз был откопан и мальчик, вооружившись фонариком, полез в снежную кишку. Дальше припятствий не было. Разумеется, ощущалось сдавливание, было трудно дышать, но Костя знал, что впереди будет провал в снежный грот или снежную комнату. Как её называть он ещё не знал.

– Фонариком посветим, разберёмся, – сказал он сам себе. – Вперёд…, только вперёд… Я там был… Я знаю…». Он боялся, что и эта снежная кишка будет отремонтирована, то есть, лаз будет, а провал в грот заделают. Луч фонарика скользнул по стенке снежной кишки и уткнулся в провал. «Не заделали, – улыбнулся Костя. – А чего его заделывать, вход снаружи залепили и даже водой полили. Да и с пещерки не попадёшь, тоже всё законопатили. Тут, как не крути, человек должен назад податься… А вот и нет… назад я не пойду… – И он пыхтя полз дальше. – Так, так… Ещё маненько, ещё чуть-чуть. Фух-ты!.. А вот и эта самая комната или грот. Сейчас посмотрим, что это такое и как мы это пустое пространство назовём?».

Костя прошёлся лучём фонарика по стенам и потолку грота. «Ясно, сказал он сам себе,– это всё -таки естественная снежная пещера. Вон снеговые торосы с потолка спускаются. Таких, лопатой не сделаешь. Ни одного касания лопатой на потолке, ни одной риски… Значит я не ошибся, а вот подправляли низ грота лопатой и не одной. Внизу след – явно от совковой лопаты, а рядом – от штыковой, след клинышком. А это что за лаз? – Луч фонарика скользнул по стене рядом с полом. – Его вчера не было. Или был? Кто его знает. Попробуем через него куда-нибудь попасть.

Костя влез в снежный проход и, подсвечивая фонариком, по-пластунски, а где и на карачках, если позволяла высота прохода, полез. Метров через пять он свалился в какое-то пространство. Свалился он потому, что высота пола той пещеры, куда он попал, была ниже чем уровень лаза. В этом месте было довольно темно. Костя включил фонарик и мальчик увидел напротив нечто похожее на дверной проём. Костя шагнул в проём и очутился в комнате. В этой комнате было довольно просторно и даже в какой-то степени светло, потому, что свет проникал с потолка. Откуда этот мерцающий свет шёл, было непонятно. Костя посветил фонариком и понял, что потолок был ледяным, а комната совершенно круглая. В неё сквозь ледяной потолок проникал дневной свет. Это всё равно, как свет проникает через стеклянные блоки при строительстве зданий. Костя это видел. Здесь же было не стекло, а лёд, но эффект тот же самый.

Ровный, спокойный, матовый свет лился с потолка. Разумеется, он был не яркий, но его совершенно хватало, чтобы видеть свои руки, стены, снежные скамьи вдоль стен, в стенах какие-то иллюминаторы, или нечто похожее на них. Что-то свисало с потолка. Это верёвочка. Костя потянул за верёвочку – тридцатисантиметровый квадрат поднялся в потолке и сразу потянул свежий воздух.

«Это вентиляция,– догадался мальчик. Здесь он увидел ещё одну верёвку, спускающуюся с потолка, только уже по стене. Костя потянул за неё и еле успел отпрыгнуть. Рядом с ним из пола вдруг поднялась круглая ледяная плита, похожая на крышку канализационного люка и, откинувшись к стене, закачалась и замерла. Костя заглянул в открывшееся отверстие. Вниз уходила снежная лестница и там тоже было довольно большое пространство. Возможно, внизу тоже была комната наподобие этой. Костя осмотрел крышку люка. В ледяную плиту были вморожены какие-то рычаги, стояли противовесы, тяги и шарниры.

«Целое инженерное сооружение, – подумал мальчишка. – Хитрецы, взяли и вморозили в плиту тяги с шарнирами… додумались же… крепко…надёжно. Сбоку Костя увидел, как ему казалось, вмороженный в стену циферблат от часов. Деревянные стрелки были величиной с полметра. «Неужели эти палки могут показывать время? – и Костя, взявшись за минутную стрелку стал её поворачивать вокруг оси. И как только он стал это делать, как вверху что-то зашуршало, задвигалось и вдруг в снежной комнате засияло солнце. Оно пробивалось своими лучами через ледяные плиты и чем больше поворачивал Костя стрелку часов, тем в комнате становилось светлее. «Это же настоящий солнцеулавливатель! – удивился Костя. – Значит там, наверху, чего я не увидел, находится поворачивающееся зеркало, которое и направляет солнечные лучи на ледяной купол. Отражённые лучи проходят сквозь лёд и освещают комнату. Придумали же…»

После эксперимента с большой часовой стрелкой, Костя вошёл в проём в стене и попал в коридор. Коридор был достаточно широкий и высокий. По нему можно было идти не пригибаясь. Вдоль внешней стены, через равные расстояния стояли три метательные машины. Около каждой машины лежали аккуратно сложенные пирамидкой снежки. В стене напротив, были вырыты ниши и тоннели, но куда они уходят и каково их назначение, было неизвестно. В этом месте в коридоре было достаточно светло. Свет проникал через узкие в стене прорези, в которые были вставлены ледяные стёкла. Коридор был длинный и закругляющийся. Костя решил его обследовать. Вскоре он понял, что этот коридор круглый, потому как он пришёл снова на то же место откуда вышел. Это он определил по торчащей из стены рогатуле.

Мальчик пощупал рогатулю и повернул её вокруг оси, как штурвал. Опять раздалось шуршание и вдруг массивная часть стены стала отъезжать в сторону, открывая то-ли бойницу, то-ли смотровую нишу. «Вот это да!» – удивился он.

В эту нишу Костя увидел раскинувшуюся вдоль речки деревню. Животноводческую ферму с длинными постройками для скота, а прямо под ним – пруд с зеленоватым льдом. «Понятно, куда от меня делись вчера мальчишки с пруда, когда он первый раз поднялся на гору и не увидел их. Только, как они сюда влезли? Из этой ниши хорошо обстреливать неприятеля снежками. А вот влезть сюда никак невозможно, даже с верёвкой. Под нишей сразу шла вниз отвесная ледяная стена. Да и сама ниша тоже была устроена в этой же стене.

Костю заинтересовала метательная машина или пушка. «Интересно и как она далеко может забросить снежок?»– подумал Костя. Он подошёл к машине и стал двигать расположенные на ней рычаги и вращать укреплённый внизу барабан. С машиной он разобрался довольно быстро. Вращением барабана за рукоятку снизу вверх ходит деревянная «рука». В ладонь которой кладётся снежок. Затем, понятно, надо на что-то нажать, чтобы запустить механизм метания и снежок точно полетит через нишу на улицу. Но и это было ещё не всё. Костя увидел на стене рамку. В рамке на листке бумаги было что-то написано. Он подошёл к рамке и стал читать:

Бастион № 2

Командир бастиона – Саша Чесноков

Дежурный – Федя Санкин

«Оказывается я нахожусь на позиции бастиона №2,» – удивился Костя.

Пока мальчик изучал механизмы, он не заметил, как в сторону горы направились две фигуры. Одна долговязая, это был Клек, а другая низкорослая, но широкая, это Шкворень.

* * *

– А что, Шкворя,– обманули мы пролетарият. А? – все рванули смотреть, как прошлогодняя солома горит, а мы сюда. Надо посмотреть, чего они здесь прячут и чем занимаются. Тоже мне, следопыты. Всё время здесь отираются. Слухи ходят – пещеру вырыли.

– Врут, поди… – ответил тот.

– А ты точно знаешь, что на Верблюжихе никого не осталось?

– Обижаешь!!! Я подсчитал. Сколько сюда на лыжах приехало, столько и пожар побежало смотреть, – ухмыльнулся Шкворень.– А ты здорово с поджогом придумал.

– А то,– самодовольно улыбнулся Клёк.

– А за поджог старой соломы нам шею не намылят?

– Не-а… Она старая, да никто и не видел, как я её подпалил…

– Ладно. Тихо.

* * *

Костя тоже увидел через нишу, идущих к горе двух мальчишек. Чтоб не привлекать внимание, он орсторожно закрыл нишу и стал смотреть в рядом расположенную прорезь. Видно, она была сделана для того, чтобы тайно наблюдать за обстановкой вне крепости.

* * *

– Клёк и Шкворень уже дошли до самой горы.

– Давай подниматься,– предложил Клёк, – только осторожно, видишь среди стены прямоугольник большой очерчен.

– Вижу, не слепой.

– Я, когда смотрел от дороги, мне казалось, что это дырка в горе, а ближе подошли – совсем не дырка. Думаю, что этот прямоугольник и есть вход в пещеру. Попробуем до этого прямоугольника добраться. Следуй за мной и подстраховывай, – и они стали осторожно, с оглядкой подниматься по стене к прямоугольнику.

* * *

«Эти двое меня сейчас здесь застукают, – подумал Костя, глядя на фигурки ребят, находящихся у подножия горы и решил покинуть крепость пока не поздно. – Намылят шею, да и спустят вниз. Загремишь только так. А вот почему они идут так осторожно, словно крадутся? Непонятно. Может быть, это не хозяева крепости, а наоборот, её враги? Вон уже к самой горе подошли, пытаются подняться. Костя пригляделся к мальчишкам.

Ба-а, да это же мои знакомые, Клёк и Шкворень. Мне такая встреча ни к чему». Костя, в этот момент, за что-то зацепился ногой и что-то сдвинул. Каково же было его удивление, когда он увидел в смотровую прорезь, несущуюся с горы лавину снега. Эта лавина сбила с ног Шкворня и Клёка.

– Вот это сюрприз с начинкой, – проговорил Костя и устремился прочь из снежной крепости. Что, это была снежная крепость, он уже нисколько не сомневался.

Вы спросите: «Почему он стал уходить, не досмотрев всё до конца?». Отвечаю – просто он опасался хозяев крепости. Ведь как поступают с человеком, который проник тайно в крепость? Понятно, что поступают как со шпионом, для этого есть все основания. Первый раз Костя в крепость попал случайно, а вот второй раз он шёл уже намеренно, с лопатой и другими инструментами. И никого не будет интересовать, что им двигало: – любопытство, исследовательский задор, или желание всё выведать, найти у крепости слабые места, чтобы потом использовать эти знания против её обитателей…

«Прежде чем разберутся, что к чему, то так накостыляют… – подумал он. – Поэтому лучше как пришёл, так и уйти, а уже в деревне попробовать разузнать, что к чему? Хоть у той же Нюшки. Она наверняка что-то знает. Ишь, как глазки-то прищурила, когда я ей сказал, что на гору Верблюжиху пойду, покатаюсь».

В этот день, после похода в снежную крепость, Костя уже не мог просто так кататься на лыжах. Чем бы он ни пытался себя занять, из головы никак не выходило его тайное проникновение в бастион снежной крепости. Он вспомнил, что на бумаге в рамке было написано «Бастион № 2». Если есть бастион под номером два, то, значит, есть бастион и под номером один. Возможно, что один из бастионов находился внизу. Он видел идущую снизу к люку лестницу. А если нет? Загадки… спросить у Нюшки? Девчонка, чего она может знать? А вот и она, легка на помине. Костя увидел приближающуюся к их дому Нюшку на лыжах.

– Куда путь держим? – спросил Костя подъезжавшую девочку.

– А на кудыкину гору,– ответила та.

– На кудыкину, это всё равно, что иди туда не знаю куда…

Нюшка прищурила свои зеленоватые глаза и как бы, между прочим, спросила:

– Что-то на улице не показываешься?

– Как это я не показываюсь! – Целыми днями только на улице и бываю. Бабушка даже обижается, что меня не видит.

– Ну и где знаем-бываем?

– Я ваших названий горок и буераков не знаю. Точно сказать не могу. На ферме точно не был.

– Про ферму речь и не идёт,– проговорила Нюшка. – Ты лучше расскажи, сколько раз шмякнулся, пока с Верблюжихи спускался? А ты герой! Полез к самым горбам. От фермы хорошо видно.

– Упал разочек, – бойко ответил Костя. – Один раз не в счёт.

– Понятно, что не в счёт, – заметила Нюшка. – Только вот что-то ты долго подняться не мог.

– Крепление соскочило. А по сугробам без лыж идти не хотелось.

– Отремонтировал?

– Конечно…

– А ещё чего интересного узнал?

– Пока ничего, а там будет видно, – схитрил Костя

– Ладно, бывай! Заговорилась я с тобой, а меня на ферме тётя ждёт. Я ей помогаю, – и она, оттолкнувшись палками, заскользила в сторону фермы.

– Кос-т-я! Сходи в колодец за вод-о-й! – прокричала в форточку бабушка.

– Сейчас…– и, Костя, взяв ведро, пошёл к колодцу. А вот когда он возвратился, то в лыжном креплении, увидел клочок бумажки. Лыжи стояли у стенки коридора. Он взял скрученный в трубочку лист. Это оказалась адресованная ему записка.

«Костя! Приходи завтра к обеду на гору. Мы будем тебя ждать»

«Что за чудеса в решете? Кому это я понадобился? – удивился мальчик. – Да я же здесь никого не знаю кроме Нюшки, да тех хулиганистых ребят, Клёка и Шкворня. В общем, Нюшку я только что видел. Чего ей писать? Она бы и так, словами сказала… те двое… – вряд ли… И потом, их контингент так не выражается. Есть они и в Костином классе, и в параллельных классах тоже. Народ известный.