Читать онлайн Приключение длиною в день бесплатно
1.Нехорошие предчувствия
Всю неделю шел снег, и Хэм подрядился очищать крыши на Васильевском острове. Собрался он быстро, ушел рано, Даша проводила его веселой улыбкой и ласковым поцелуем и, как всегда, проводив, взглянула украдкой в зеркало, висевшее в прихожей. В зеркале отражалась довольная счастливая девушка. Зеркало лгало. Сегодня Даша не была счастливой. И уж, конечно, не была довольной.
Ее мучили предчувствия неведомой беды. Большой беды. Непоправимой беды. И это были не обычные глупые сомнения насчет того, что вдруг Хэм упадет с крыши или вдруг Хэм попадет под машину, которые иногда ее посещали по утрам. Понятное дело, что Хэм, даже если упадет с крыши, то просто встряхнется и пойдет себе дальше по своим делам. Хэм, он неубиваемый. На нем все заживает почти моментально. А там, где не моментально, там же есть Даша и ее целительная сила. Может, дело не в Хэме? А в ком тогда?
Даша перебирала всех своих близких людей. О том, что что-то может случиться с мамой или папой, она даже думать не хотела. Бабушку, Марью Михайловну, она видела позавчера, и та была жива-здорова, как всегда, и, как всегда, полна каверз. Кстати, в тот же день она встретила во дворе и Кондратьевну, которая, собирая белье в таз, восхищалась морозной свежестью, которую (ну, конечно!) придал ему целительный зимний питерский воздух. Кондратьевна угостила Дашу козулей, очень вкусной козулей, у которой вместо глаза торчала сморщенная изюмина, и тоже была жива-здорова.
Семья Петуховых? А что может случиться с семьей Петуховых! Нютка, правда, подхватила простуду. Но даже эта простуда, как и все на свете, казалось, были в радость трехлетней малышке. Она сидела на коврике и вместо того, чтобы сморкаться, выдувала носом разноцветные пузыри. Маленькие волшебницы нередко зря транжирят свою силу. Вот Нютка и безобразила, создавая из соплей целые воздушные замки. Рядом с ней, как обычно, лежал Семен Семенович и благосклонно созерцал окружающий мир. Коту о семи жизнях вольно жилось в семействе Петуховых. Правда, он любил иногда обратиться в шимпанзе, особенно, когда был голоден. Обернется, пошарит в холодильнике, достанет что-нибудь съедобное и умнет. Причем ему было совершенно все равно, что он найдет на кухне. Как обезьяна, он мог есть фрукты и сырые яйца, как тигр, легко разгрызал замороженные куски мяса, как птица, клевал пшенку и семечки… Вот только как змея он ничего не ел, потому что, обернувшись в змею, почему-то всегда был сыт. А в слона и рыбу кот не оборачивался из соображений безопасности (личной и общественной).
Единственным, о ком стоило, пожалуй, беспокоится в семье Петуховых, был Василий. В этом году он вытянулся, словно бы развинтился во всех суставах, стал неловким и стеснительным, разговаривал с Дашей редко каким-то сдавленным сиплым голосом с небывалыми прежде дерзкими интонациями. Василий так мечтал повзрослеть, но, похоже, начавшееся наконец взросление особо его не радовало.
Нет, не в Петуховых дело! Да и вообще, хватит думать всякую ерунду!
Тут Даша вспомнила, что работу никто не отменял и надо бежать в офис. Она натянула шапочку, надела пуховик, погремела ключами и ушла, оставив свои дурные предчувствия в пустой квартире.
2. Трагедия
Хотела я написать «хорошо вам известный Василий Петухов», да призадумалась. Какой же он хорошо известный, если он совсем-совсем переменился и на прежнего влюбчивого мальчишку уже вовсе не похож?
Прежде Василий влюблялся легко, любил со страстью, а разлюблял мгновенно и без сожалений. Где теперь те простые времена? Теперь и влюбиться – трагедия, и любить – трагедия, а уж разлюбить – трагедия втройне.
И ладно бы только это! А то ведь изменился не один Василий. Изменились все вокруг, весь мир изменился, стал в одночасье непонятным и опасным, полным непростых решений и всяческих неоднозначных проблем.
Еще год назад Василию все было ясно: вот Оомия, она хрупка и прекрасна, ее надо любить и оберегать. А теперь что? Теперь Василий вырос, теперь он почти взрослый, а японка все та же – девочка двенадцати лет, которая кажется ему маленькой и недостойной серьезной любви. И от этого Василий мучается. Он не может себе признаться, что вылупился из детской любви, как вылупляется дракон из ониксового яйца и не понимает, как раньше его крылатое тело помещалось в этих смешных осколках. Он помнит, как ему было хорошо с девочкой совсем недавно, вот только сейчас, и вдруг с ней стало скучно. Только что она светилась и была самой прекрасной и желанной на свете, и вдруг стала обычной малявкой.
Василий мучается еще больше от того, что в этот раз (совсем не так, как в прошлые годы), разлюбив, он не влюбился вновь, и новая страсть не ослепляет его несказанной радостью и не пленяет надеждами. Более того – Василий боится влюбиться. Боится разлюбить и разочароваться снова. Боится, что окажется предателем. Боится той боли, которую может причинить, и той боли, которую могут причинить ему.
Чертовски трудно это все объяснить! Да и кому объяснять? Бабушке интересно только, не мокрые ли у него ноги и хорошо ли он поел. Маму волнует успеваемость и предстоящий ОГЭ. Папу – папу вообще ничего не волнует. Папа все время на работе: даже когда дома, он все равно на работе в своем ноутбуке и телефоне. Хэм – добрый малый, и смог бы помочь, если б Василий сумел ему все объяснить. Но Василий объяснить ничего не может. Слова путаются, язык не слушается, и вместо таких важных для него вопросов подросток обсуждает с другом всякие пустяки.
А самое гнусное – Василий продолжает обманывать Оомию. Та чудесным образом по-прежнему учится в шестом классе, и никто словно не замечает вечную среднешкольницу из года в год изучающую все те же правила и доказывающую все те же теоремы. А Василий продолжает с ней встречаться по вечерам, ходить вместе в кино, гулять по парку, играть в стрелялки… Никак не может ей сказать, что его чувства изменились.
И кажется Василию, что он попал в силки, которые невозможно ни распутать, ни разорвать.
3. Бурный вечер
И кажется Василию, что он попал в силки, которые невозможно ни распутать, ни разорвать. Вот прямо сейчас кажется, когда сидит он вечером в своей комнате и, изображая крайнюю заинтересованность, обсуждает с Оомией совсем ему неинтересный очередной диснеевский мультик про принцессу. В соседней комнате мадам Петухова играет с Нюткой. Вернее, Нютка разбрасывает подсовываемые ей бабушкой игрушки, в чем ей весьма помогает Семен Семеныч в облике шимпанзе, в бабушка ползает вслед за девочкой под столы и диваны и подбирает разбросанные игрушки. Мама и папа на работе. Оомия щебечет и искоса бросает на подростка нежные взгляды. Василий страдает. Ему кажется, что этот вечер не кончится никогда. И вдруг – звонит мобильник. Даша звонит и кричит в трубку задыхающимся голосом:
– Хэму плохо! Хэм умирает!
И тут уже дело минуты – натянуть ботинки и куртку, бросить бабушке –
– Мне надо к Хэму срочно! – и вместе с японкой, от которой все равно не отвязаться, побежать через мост к метро, позабыв и шарф и перчатки.
Хэм – собака. Хэм лежит на коврике в прихожей. У Хэма тяжело вздымаются бока, а в глазах – страдание. Над Хэмом склонились Марья Михайловна и Кондратьевна и что-то колдуют. Даша стоит рядом на ватных ногах и шёпотом объясняет ребятам, что Хэм пришел с работы усталый, но, вроде, здоровый, как вдруг обернулся и свалился.
– Помирает. – Марья Михайловна выпрямляется и с состраданием смотрит на внучку. – Может, до утра и дотянет, но вряд ли.
– Сердце у него с дырой, у болезного, – говорит Кондратьевна. – Но ты погоди плакать. – Все ж таки он не простой пес, все ж таки он оборотень. Может, и есть какое средство.
– Как же так? – Даша не верит, – ведь он был совсем здоровый.
– Человек он был здоровый, а собака захворала. Сама знаешь, его жизнь в нашем времени зависит от того, сколько проживет пес. И с этим ничего не поделать.
– Может, и есть средство, – раздается голос Оомии. – Может и есть, что поделать. Старые предания говорят, что когда-то все живые твари: и люди, и звери, и оборотни – жили в мире и спокойствии, и смерти среди них не было. А все от того, что питались они плодами дерева жизни. Но потом все разладилось, вошла в их мир зависть и вражда, и ангелы спрятали дерево жизни на самом краю мира. Говорят также, что до сих пор смельчак может добраться туда и в трудной борьбе добыть плод, одного аромата которого достаточно, чтобы прогнать любую болезнь.
– А как туда добраться? – спрашивает Василий.
– Проводник нужен. – отвечает японка. – Только я не знаю, где его найти.
– А телефон на что? Найдем!
И они начинают звонить. Звонят Ворону и его сыновьям – те не знают. Звонят мадам Петуховой – а той откуда знать, она только охает. Звонят всяким старушкам – ведуньям – знакомым Кондратьевны – те что-то слышали, да толком помочь не могут. Наконец, звонят Лейле. Прекрасная ламия далеко. Она там, где сейчас утро и океан плещется в белый песчаный берег. Она молчит с минуту, а потом говорит:
– Лет двести назад знавала я одного старика, который и в нашем мире был не промах, и по ту сторону был свой, и, кто знает, может, хаживал и на край света. Затейник такой был! Клялся мне в вечной любви. Оставил колечко на память.
Даша сжимает трубку и мысленно лупит ею по голове далекую красавицу. Ну, при чем тут какое-то колечко!
– А колечко при том, – воркует Лейла, словно услышав ее мысли, – что есть в том колечке опал, и если повернуть тот опал вокруг оси, старик обещал вернуться на мой зов и выполнить любое мое желание. Врал, поди. Да и жив ли он сейчас? Впрочем, попробовать можно. Если получится, пришлю его к вам.
Хоть какая-то надежда! Правда, очень ненадежная надежда.
4. Проводник
Друзья Мои, ламиям верить нельзя! Даже бывшим ламиям. Даже таким надежным и проверенным ламиям, как Лейла. И вот почему. Нет, она не солгала про своего давнего знакомца. И про кольцо не солгала. И прислать прислала.
Но кого увидели мои герои, когда открыли дверь? Разве старика? Как бы не так! Перед ними стоял гладко выбритый, прекрасно подстриженный, стройный мужчина непойми скольки лет. Они ни за что не признали бы в нем проводника, если бы он не пришел в туристском костюме, специальной куртке и с полной выкладкой. Даже котелок болтался, притороченный сбоку к рюкзаку.
– Будем знакомы, – сказал он с приятной улыбкой. – Меня зовут Максим Константинович. Я, как это принято выражаться в некоторых кругах, маг вне категорий. Ну, и ваш проводник на ближайшее будущее.
Затем мужчина достал из кармана флакон, протер остропахнувшей жидкостью руки и присел на корточки перед Хэмом.
– Да, сказал он, – не поднимаясь и не поворачивая головы. – Тут все серьезно. Дело в следующем. На край мира я вас препровожу и яблочко с дерева жизни добыть попытаюсь. Но путь этот занимает целый день – с утра до вечера, и никак не меньше. А песик-то ваш совсем плох. Не доживет ваш песик.
А потом спросил просто, как будто дело шло о стакане воды:
– Ну, кто готов пожертвовать жизнью?
– Я, – сказал Василий.
– Я, – шепнула Даша.
– Девушка сподручней будет. Привык я как-то за последние годы с женским полом работать.
Маг взял пса на руки и пошел в комнату.
– Подушка есть?
– Есть, конечно, – ответила девушка.
– Ну, так бери подушку и ложись на диван.
– Э, ты чего делать собрался!– встрепенулась Марья Михайловна.
– Жизни их делить буду. Своей-то у вашего пса почти не осталось, вот красавица с ним и поделится. А вы следить будете. Потому что я-то буду далеко.
Возражать ему как-то не хотелось. Даша легла, Максим Константинович положил рядом с ней Хэма, так что его голова легла ей на живот.
– Спите, – сказал маг, – и девушка закрыла глаза. Пес тоже расслабился, дыхание его стало ровным, хвост несколько раз слабо вильнул.
– И пусть спят, – продолжал проводник. – Теперь их не добудишься. Теперь проснутся они или к жизни, или к смерти только завтра на вечерней заре. Да и нам спать пора.
– То есть как? – встрепенулась Кондратьевна.
– А вот так, – щелкнул пальцами совсем не старик, – утро вечера мудренее. – И все заснули, кто где был.
5. Все в сборе
Разбудил Василия звонок в дверь. За дверью стояла мадам Петухова с сонными глазами. В руке она держала кошачью переноску, в которой кто-то шуршал.
А дело было так. Почему-то в семье Петуховых никто не озаботился исчезновением Василия. Почему-то мама с папой не волновались. И Нютка не искала старшего брата. И бабушка ничего не заподозрила. Только в пять утра, проснувшись на диване в детской, она вдруг ясно поняла, что внук не ночевал дома. А потом увидела Нютку. Нютка сидела посреди кубиков с азбукой и сосредоточенно строила из них башню. Башня в общем-то была бы как башня, если бы при свете ночника мадам Петухова не прочитала, во что складываются буквы на кубиках.
А там было написано: «иди к хэму». Мадам Петухова потерла глаза и посмотрела на другие кубики, раскиданные по полу. «возьми сс» – гласили кубики. Мадам Петуховой представился артист Тихонов в форме штандартенфюрера. «Надо было пить глицин», – подумала мадам Петухова, но тут к ее ноге прижался теплый пушистый бок. Это был Семен Семенович. «Возьми меня! Иди к Хэму» – говорила вся его морда.
Ну и, конечно, уже привычная к сверхъестественному бабушка не растерялась. Вообще повела себя собранно и уверенно. Быстро заварила себе кашу в кружке, сделала кофе, поела, записку оставлять не стала – Нютка и так тут со всеми разберется, кота в переноску, и на улицу. Матиз, правда, пришлось откапывать, потому что всю ночь шел снег. Ну, да мадам Петухова еще сильна! И вот она тут, на пороге хэмовой и дашиной квартиры, готовая к любым неожиданностям.
Ну, она-то готова была, а вот Василий, Оомия и Марья Михайловна несколько удивились, когда, вернувшись в комнату, обнаружили Хэма-человека, сидящего на полу и глазеющего на Хэма-собаку, мирно спящего в дашиных объятиях.
Максим Константинович деликатно кашлянул и скромно сказал:
– Ну, мы тут поколдовали немного с Кондратьевной, пока вы спали…
– Хэм спасен? – обрадовалась японка.
– Нет. Просто плод с дерева жизни поможет только тому, кто его сорвет сам. Собственными, так сказать, руками. А как он сорвет, когда он – пес, да еще и больной пес. Вот и пришлось их разделить: собачья сущность останется здесь ждать исцеления, а человеческая пойдет со мной за спасением.
Тут Василий хмыкнул, сглотнул слюну, скосил глаза на бабушку и заявил:
– Я тоже пойду!
Мадам Петухова охнула. Семен Семенович в клетке мяукнул.
– Да, пойду! – настаивал подросток. – Я уже взрослый!
Мадам Петухова опустилась на стул, переноска выпала из ее руки и стукнулась об пол, Семен Семенович опять мяукнул.
– Пойдешь, – резюмировал Максим Константинович. – Так все вместе и пойдем. Вчетвером, – и открыл переноску. Кот выбежал наружу, обнюхал протянутую руку проводника и громко заурчал.
Марья Михайловна, все это время подозрительно молчавшая, посмотрела на Кондратьевну и сказала низким недовольным голосом:
– Так вот, значит, как, соседка? Вот, значит, какие штуки ты выделывать умеешь? С магами вне категорий наравне колдуешь?
Старушка смутилась:
– Да мы не вместе колдовали-то, – принялась она оправдываться. – Ну, то есть, вместе, да не об одном и том же. Проснулась я, значит, ранехонько, гляжу, этот – она кивнула на проводника, – чегой-то шепчет над болезным нашим. А я и думаю: неправильно в поход-то идти, не позавтракав, как следует. Ну, чего нашла на кухне, того нашла. Блинков вам испекла, творогом начинила, яичек сварила, а этому – новый кивок на проводника, – морковки натерла с изюмом, как попросил. Кушать подано!
6. Концентрация волшебства в природе
А что это – спросит меня любопытный читатель – что это у вас, уважаемый автор, как-то много магов и колдуний на один квадратный метр жилой площади? Можно подумать, что в городе Питере волшебников больше, чем в Хогвардсе. А вот мы бывали в этом вашем Санкт-Петербурге и ничего такого там не приметили. Сосульки видели – сосулек полным полно. Коней бронзовых и львов каменных тоже видели в изрядном количестве, а также видели пробки на кольцевой дороге, торговые центры, кинотеатры-мультиплексы и «Последний день Помпеи» в Русском музее. И массу народа, кстати, тоже видели. Но, между прочим, среди них не было ни одного волшебника, тем более, мага вне категорий. Врете вы все, уважаемый автор, – так скажет мне читатель.
Ну, разве не обидно! Ведь я своего читателя люблю и уважаю, а он костерит меня без зазрения совести. И что я могу ему ответить?
Ты ошибаешься, мой дорогой друг, и ошибаешься вот в чем: ты думаешь, что волшебство видно сразу и всякому, как удар молнии во время бурной грозы. А на самом деле, волшебство, оно другое. Оно словно мелкий грибной дождичек, моросит тихонько вокруг тебя, так незаметно, что ты даже капюшон не натягиваешь. Капли маленькие-маленькие, совсем не чувствуются.
Но иногда случается событие, вокруг которого волшебство начинает конденсироваться, к которому притягиваются удивительные события и личности, как железные опилки притягиваются к магниту. Вот появился Хэм в семье Петуховых – не рядовое, конечно, событие, но и не потрясающее – ну, обратный оборотень, и что. Но во дворе уже жили две старые колдуньи – и волшебства стало немного больше. Потом Хэм влюбился, а любовь – это тоже чудо. Потом появилась Оомия – и вот уже целое озерцо магической воды разлилось в семействе Пастуховых. Нютка родилась, Семен Семеныч объявился – и уже не озерцо, а полноводное озеро перед нами.
И вот, наконец, пришел Максим Константинович – а ведь он ни кто иной, как… Тсс… Тсс.. Я едва не выболтала вам Самую Главную Тайну автора – тайну, которую надлежит хранить почти до самого конца повествования.
Так что просто поверьте, что в этот раз случилось так, что семейство Петуховых оказалось на краю целого волшебного моря. А во всем остальном Питере, все, как обычно: мелкий серенький дождик чар моросит, и ни один, даже самый внимательный глаз, его не замечает – привыкли все.
7. Вдоль ограды
Поели, собрались, вышли на улицу. Кондратьевна с Марьей Михайловной остались спящих магическим сном оберегать. А на улице все еще темно – еще бы, ведь нет и восьми утра, а день хоть и прибавился, до весеннего равноденствия еще далеко.
Мадам Петухова порывалась всех усадить в свой матиз – да куда там! Разве поместится такая орава в маленькой машинке? Поехали на метро. В метро – час пик. Теснота, духота, очень неудобно всем, особенно мадам Петуховой, к такой толчее не привычной. Один Максим Константинович стоял, как скала, не держась за поручень и внимательно изучая правила проезда в Санкт-Петербургском метрополитене.
Вышли на «Невском проспекте» в сторону канала Грибоедова. И тут вам надо отвлечься от моей истории и слазить в интернет. Найдите в интернете фото Михайловского садика и посмотрите – со всех сторон этот садик обнесен роскошной оградой, в которой переплетаются чугунные цветы и листья. А скреплена эта ограда высокими кирпичными столбами, скорее напоминающими башенки.
Ну, посмотрели? Тогда вернемся к нашим героям. Пешком от метро до Михайловского садика дойти всего ничего – пять минут неспешным шагом. Как дошли до ограды, тут проводник повернулся к мадам Петуховой и говорит:
– Здесь вы останетесь, а мы пойдем дальше. А вы нам платочком машите.
– Каким платочком! – возмутилась решительно бабушка.
– А вот этим, – ответил Максим Константинович, и достал из нагрудного кармана куртки тщательно отглаженный белоснежный платок, в который – это было сразу видно – никто никогда не сморкался.
И осталась бедная бабушка на месте махать платочком и размышлять, как же она объяснит папе и маме Петуховым исчезновение Василия. Но – замечу в скобках – зря она волнуется. Нютка так задурила голову родителям, что те совсем забыли о существовании у них старшего сына, между прочим, подростка, между прочим, подростка с проблемами (да и бывают ли они, подростки без проблем?) – впрочем, это ненадолго: они все обязательно вспомнят на вечерней заре.
А Максим Константинович между тем уже дает указания своим спутникам:
– Чтоб попасть в тридесятое царство, которое, как известно, граничит с краем мира, нужно идти вдоль ограды, никуда не сворачивая. А по дороге следует внимательно считать все цветы на ограде. Пропустишь цветок – оглянешься. Оглянешься – оступишься. Оступишься – собьешься с дороги и никогда уже не попадешь в тридесятое царство! А переноску давай сюда, – говорит он Хэму. – Кота вашего о семи жизнях я сам пронесу. Эх ты, контрабанда!
8. Пески
Мадам Петухова стояла и махала платочком и глядела бесстрашной четверке вслед, пока не налетел щипучий февральский ветер, и на глаза не наползли теплые слезы. А когда мадам Петухова протерла все тем же платочком глаза, она обнаружила, что наших героев нет. Совсем нет, будто и не шли они неспешным шагом вдоль ограды Михайловского садика всего только полминуты назад. И одновременно женщина почувствовала, как что-то ласковое касается ее правой щеки. Она повернула голову – где-то за старинными домами, за музеями, театрами и набережными, далеко-далеко на востоке встало молодое солнце и протянуло к ней свои розовые лучи.
А между тем, Василий и Хэм даже не заметили, как переместились в тридесятое царство. Может, и не заметили бы еще долго, если бы Максим Константинович не остановился, не поставил переноску и не выпустил кота, который немедленно встряхнулся и превратился в змею. И тут уж совсем нельзя было не увидеть, что вокруг них не снежный Петербург, а жаркая пустыня, на песке которой змея Семен Семенович оставлял хитрые извилистые следы.
– Солнышко-то поднимается! – весело сказал проводник. – А ну-ка, скидавайте ваши куртки да сапоги! – и растянул узел рюкзака. В рюкзаке сверху лежала книга со странным названием: «Происхождение и история швейной иглы», а из-под книги мужчина вынул три футболки синих и три пары кед белых.