Читать онлайн После России бесплатно

1. «Республика»

«Земфир из лангустов… Подавитесь своими лангустами, суки!» – Сергей представил, как вместо вкуса диковинного блюда в глотке у Президента возникает невыносимое жжение, как начинают гореть глаза и вспыхивают огнём легкие. И все вокруг, кто раньше, кто чуть позже, судорожно начинают рвать пальцами лицо, хвататься за горло и трястись в судорогах.

«Да, до жареного филе цесарки, сервированной галетами из сельдерея и соусом из малины, они дожить не должны. Не говоря уже о стерляди по-петергофски, сорбетов и грушевой настойке», – Сергей хмыкнул: он действительно помнил меню предстоящего банкета наизусть, как, впрочем, и полученную инструкцию по установке распылителя токсинов.

Он шел по подсобным помещениям ресторана «Порто-Франко», толкая перед собой тележку с посудой. По его расчётам, сейчас в Большом зале должно быть пусто: несколько секунд назад ему навстречу рысцой пробежал хозяин заведения в сопровождении дизайнера и управляющего. Значит, приём декора окончен. Сейчас наступит пауза, а через несколько часов начнётся сервировка столов. К тому времени миниатюрное устройство, незаметное для любых сканеров, уже будет отсчитывать время до той минуты, когда зал наполнится гостями. Тогда оно сработает, гарантированно превратив последние минуты жизни гостей в невыносимую пытку.

Согласно инструкции, которую Сергей тоже помнил дословно, через несколько минут после выброса заряда, участники банкета будут смертельно поражены и в течение ближайших часов гарантированно умрут, даже в случае немедленных реанимационных мероприятий. Но реанимация, конечно, подоспеет минут через десять – пятнадцать, а к тому времени самые старые и слабые будут мертвы, да и остальным жить останется совсем недолго.

Дело было за малым. В те несколько минут, пока он будет находиться в зале, надо пристроить миниатюрный стержень в одной из кадок с цветами, прямо за тем местом, где на возвышении должен будет встать Президент.

Зал был пуст и пах свежестью. Сергей неспешно покатил тележку вдоль стены. Ему казалось, что он совершенно спокоен, но в висках предательски стучало. Он вплотную подошел к кадкам и оглянулся. Нащупал в кармане распылитель, быстро вытащил его и сразу воткнул в мягкую землю. Всё, дело сделано. Осталось только уйти.

«Седло косули под трюфельным соусом, сервированное пюре из топинамбура и клубники с черным перцем и бальзамическим соусом…» – перебирая в уме меню вечера, Сергей покатил тележку дальше. Дверь с шумом раскрылись, и на него накинулись, сбив с ног и вывернув руки, ворвавшиеся в помещение люди.

Последнее, что увидел Сергей, был бело-зелено-черный флаг Уральской Республики, стоящий у подиума.

«Ненавижу!» – закричал он, теряя сознание.

***

Ведущий журналист портала «Республика» Сева Осинцев терпеливо ждал, пока его собеседник, начальник китайской военной миссии на Урале майор Хуа Сюнфэн, говорил по телефону. Китайского Сева не знал и о содержании разговора мог только догадываться. Он так давно работал политическим журналистом, что помнил ещё первого начальника китайской миссии майора Мина и постоянно общался с непосредственным предшественником Хуа, майором Чжаном.

Майор Чжан был отозван в Пекин: после очередных выборов Всекитайского собрания народных представителей к власти пришла коалиция либералов и националистов – в политическом китайском обиходе и среде сочувствующих и посвящённых называвшаяся Великим поднебесным единством. Скорее всего, майора сместили из-за его русофильской позиции. Он принадлежал к той части китайской элиты, которая искренне полагала: существование централизованного государства к северу от границ Поднебесной полезнее, чем вся пёстрая коалиция государств, возникших на месте России. Этот взгляд отчасти разделяли и члены предыдущего социалистического правительства. При социалистах, известных как Великая красная партия, такие настроения вообще считались вполне простительными.

Однако социалистическое правительство пало, и вместо пузатого добряка Чжана, имевшего обыкновение шутить относительно неминуемого прихода «русских» и даже иногда любившего петь в караоке ресторана «Сударыня» старинные песни про Москву и Россию, прислали мрачного, собранного Хуа. Он был сдержан в разговорах, и о его личном отношении к ситуации трудно было сказать что-то определённое.

Утром Севу вызвал в кабинет главный редактор. В последние недели все чего-то ждали: то ли переворота, то ли тотального бегства на Восток, то ли капитуляции и прихода Пирогова, то ли бомбежек и боев в городе – слухов ходило много. Что назревало на самом деле, Сева, конечно, не знал. Обычные его конфиденты из республиканской элиты при встрече только хмурились и в разговорах ограничивались общими фразами. Даже осведомлённый и любящий подбросить жареной информации подполковник Михайлов из Комитета охраны конституции во время традиционной встречи выслушал Севин пересказ бродящих в журналистских кругах слухов и версий, потом пожаловался, что уже неделю ночует на работе, и убежал, ничего не сказав, кроме «Не волнуйся, мы победим!». Между тем многие знакомые Севе люди уезжали или хотя бы вывозили семьи. Закрывались рестораны, магазины и банки, иностранные посольства призывали своих граждан срочно явиться за инструкциями, и их содержание все знали: немедленно покинуть Урал.

Правительство же демонстрировало оптимизм, по всем каналам крутили патриотические ролики с марширующими войсками и летящими вертолётами вперемежку с выступлениями профессора Жабреева, проклинающего «кровавую московскую хунту» и разоблачавшего её неисчислимые преступления.

Нарастающая нервозность передалась и непосредственному начальству Севы. Редактор «Республики» Буянов стал, особо не скрываясь, попивать. На это вполне можно было бы закрыть глаза, но он завёл манеру несколько раз на дню выдёргивать в свой кабинет сотрудников «со связями», расспрашивал их на предмет «что нового слышно» или давал странные задания. Сегодняшний вызов был бы вполне будничным, если б не присутствие в кабинете Буянова Государственного секретаря Республики Водянкина. Это была не то чтобы сенсация («Республика» была полуофициальным рупором правительства и правящей Республиканской партии), но явление незаурядное.

Павел Водянкин весьма оригинально смотрелся в полувоенной форме, ставшей трендом этого беспокойного сезона, обычно он щеголял в итальянских костюмах – портновское мастерство удачно маскировало недостатки его тощей фигуры. Госсекретарь сидел в редакторском кресле (сам редактор стоял рядом в нелепом полупоклоне) и, не предложив Севе сесть, перешел к делу:

– Надо как-нибудь в частном порядке встретиться с Хуа и аккуратно выяснить, какова будет их реакция, в случае если москали всё-таки займут Пермь и попробуют развить наступление далее. На восток. К нам.

Произнеся это, Павел Игоревич запнулся и, казалось, потерял нить разговора. Очевидно, мысль о военной интервенции с Запада целиком занимала госсекретаря. Быстро взяв себя в руки, Водянкин продолжил, сохраняя в голосе прежнюю жёсткость:

– И ещё. Поспрашивай его, что он думает о возможном перевороте.

«Переворот?» – если столкновение с пироговскими мятежниками казалось более чем вероятным и постоянно обсуждалось, то тема переворота всплыла на официальном уровне впервые, и Сева удивился совершенно искренне.

– Это только теоретическая возможность… ну, в свете событий в Сибири… – Водянкин заметно тяготился неприятным разговором.

– А с чего Хуа будет со мной это обсуждать? – поручение казалось Севе на редкость бессмысленным.

– Твоя задача встретиться и поговорить, а остальное уже не твоя забота, ясно? Вот и иди! – Буянов попытался продемонстрировать начальству строгость, но Водянкин остановил его:

– Ну, мало ли что, вдруг скажет что-нибудь интересное. Может, реакция будет неожиданная… Так что будь внимательнее, хорошо? Ты с душой подойди к делу. Скажи, мол, ходят разные слухи, мол, тебе так страшно, переживаешь, а вокруг такая паника, такая паника!

Серьёзность, с которой было дано странное поручение, несколько озадачило Севу. Было понятно, что его не одного посылают к китайцам с такими разговорами (тут он понял, что вызванный перед ним экономический обозреватель Тагильцев, наверное, получил задание встретиться с президентом Китайско-уральской торгово-промышленной палаты). Похоже, что такие же разговоры будут и с казахами, и с европейцами. «Что же происходит?» – думал он, выходя из кабинета.

Очевидно, шла какая-то игра, но кого с кем и на чьей стороне играл этот Водянкин? В городе ходили слухи сразу о трех готовящихся переворотах. Во-первых, ждали мятежа пророссийски настроенных сил – по аналогии с тем, что был в Поволжье. Непонятно, зачем самим организаторам распускать такие слухи? А если это делали не они, то кто и зачем? Во-вторых, все обсуждали внезапную рокировку: сначала самые боеспособные части Уральской армии послали на Север, защищать устоявшие регионы Финно-угорской конфедерации, одновременно, по просьбе срочно собравшегося парламента, в республику ввели Казахский экспедиционный корпус. Все произошло так быстро, что сомнений в спланированности действий ни у кого не было. Поговаривали, что казахов позвали для силовой поддержки смены власти в пользу лояльных Астане сил. Но казахи уже были на месте, но ничего и не произошло. Сторонники третьей версии отрицали две предыдущие и только качали головой: мол, все еще хуже – и не уточняли насколько! Впрочем, казахов Сева не боялся, он был слишком малой величиной, чтобы иметь свои интересы и бояться глобальной смены власти. Вот Пирогова бы не хотелось, а все остальное – без проблем! Впрочем, можно было, наверное, и при России как-то жить. Не всех же они будут убивать!

Разговор китайского офицера и уральского журналиста происходил в ресторане «Харбин», стоящем наискосок от здания китайского посольства и неофициально считавшемся центром китайской резидентуры на Урале.

Сквозь большие окна Сева рассматривал развивающееся над особняком новое китайское знамя и мысленно соглашался с мнением, что старое, красное со звёздочками, смотрелось не столь эффектно, как новое – с драконами. Майор Хуа наконец закончил свой разговор, положил коммуникатор на стол и внимательно посмотрел на Севу:

– Больше мне нечего сказать, дорогой Всеволод Николаевич, – старательно выговорил он и сделал официанту знак.

Разговора не получилось. Вежливо обсудив погоду, Хуа дал возможность собеседнику высказать свои сомнения и подозрения. При упоминании вторжения мятежников и возможного переворота Хуа изобразил на лице крайнее изумление, но в ответ сослался на неосведомлённость и выразил убежденность в способности республики защитить себя, если не самостоятельно, то с помощью верных союзников.

Собственно, и так было ясно, что услышать что-то особенное от такого человека невозможно. Кроме того, в Китае вот-вот должны были пройти новые выборы, да и майора (об этом Сева знал со слов корреспондента Харбинской вещательной компании) больше волновали события в далёкой Африке, где его родной брат командовал гарнизоном в самом центре мятежной Шестой провинции.

«Ну и ладно, и на том спасибо, – подумал Сева, покидая ресторан. – Меня попросили – я сделал все, что мог!»

День между тем обещал быть многотрудным. По итогам разговора нужно было снова встретиться с Буяновым, а потом, может быть, пересказать всю беседу Водянкину. Кроме того, надо было сдавать очередной обзор культурных событий и аналитическую статью.

С культурой было довольно просто. Нужно было написать про документальный роман нобелевской лауреатки Анны Кузнецовой «Выжившие». Сева в несколько приемов осилил этот бесконечный сборник интервью со случайными людьми, которые рассказывали, что помнили о Кризисе. Это было так печально и тоскливо, а сама Анна Кузнецова так не нравилась ему, что он собирался разгромить этих её «Выживших» в пух и прах, попенять Нобелевскому комитету за поощрение унылых графоманов и посоветовать всем прочитать книжку уральского беллетриста Льва Муткова «Рождение Родины», в которой о Кризисе рассказывалось без нытья и соплей. Лишний раз восславить достижения родной уральской культуры всегда приветствовалось в «Республике», да и сам Мутков был Севе знаком и намекал, что в долгу не останется.

С кино было и того проще: украинский блокбастер «На службе Украине. Миссия в Москве» был вне конкуренции. У фильма была долгая история: сценарий для очередной серии похождений украинского суперагента и борца с москалями Богдана Козака написали несколько лет назад, потом переписывали, съемки останавливались и закончились буквально за день до начала рязанских событий. С этого странного совпадения и начался триумф совершенно бестолкового кино.

По сюжету в Москве случилось восстание против ооновской администрации, и к власти пришла кровавая клика полковника с усами и говорящей фамилией Сталинов. Естественно, первым делом москали собирались уничтожить Украину, и для её спасения в охваченную мятежом Москву отправлялся Богдан Козак. Когда фильм уже был смонтирован, продюсеры колебались, стоит ли выпускать такое кино на фоне реальных событий в Москве. Про фильм узнали в Голливуде и выкупили права, перемонтировали, досняли несколько эпизодов, и убогий шовинистический лубок превратился в блокбастер на злобу дня. Заранее объявленную премьеру задержали на два месяца, зато кино прошло с оглушительным успехом по всему миру, а Василя Донцюка, исполнителя роли Богдана Козака, даже включили в число претендентов на роль Джеймса Бонда.

Короче, с культурой можно было разобраться быстро, и Сева решил с неё и начать, а уж к вечеру заняться чертовой аналитикой, хотя чутьё подсказывало, что с этим можно и вовсе не спешить: ситуация менялась слишком быстро, чтобы её анализировать.

2. НОРТ

Василий Михайлов отправил машину в гараж и пошёл в свой кабинет. Он вполне мог подождать, пока задержанного допросит штатный следователь. Но ситуация была тревожной, начальник полиции Ряшкин бился в истерике, пытаясь получить дело в свои руки, начальство требовали скорейшего отчета.

Последнюю неделю Михайлов провёл на работе, лишь дважды ненадолго заехал домой за чистыми рубашками. Каждый раз жена смотрела на него с нескрываемым отчаянием, и он в очередной раз подумал: не пора ли отправить её вместе с ребёнком за границу? Но все-таки решил, что не пора.

Михайлов прошел в кабинет, снял плащ и приказал ввести задержанного. «Хороший подарочек сделали нам москали ко Дню конституции, – подумал он, потирая виски, – так сказать, from Russia with love!»

Утром подполковник Михайлов завтракал с высокопоставленным чином из МВД. Это был пустой человек, представлявший интерес только своими интригами против непосредственного начальника, министра внутренних дел Ряшкина. В самый разгар полного туманных намёков разговора Михайлов получил сообщение: в главном зале ресторана «Порто-Франко» задержан человек, пытавшийся установить миниатюрный распылитель токсинов. Он спешно распрощался с болтливым полицейским и поехал в комитет.

Интриги внутри прогнившего МВД тем больше раздражали Михайлова, чем больше он получал информации по Главной Проблеме: тихое и беспомощное промосковское болото в несколько недель переродилось в развёрнутую подпольную организацию, борьбой с которой занимался КОКУРом последние дни. Дошло до смешного: всеми забытое казачество зашевелилось, один из осведомителей доложил, что казаки ищут продавцов оружия и выходы на армейские круги. И вот кульминация: попытка установить распылитель токсинов в том самом месте, где вечером президент Уральской Республики Полухин должен произнести тост в честь очередной годовщины первой уральской конституции.

К сожалению, задержан был совсем не тот, кого хотел поймать Михайлов. Исчезнувшие токсины все ожидали увидеть в руках засланного из Москвы диверсанта, но их, как оказалось, пытался заложить жалкий студентик, работавший в ресторане помощником официанта.

Это было неприятным сюрпризом. «Только народовольцев с молодогвардейцами нам не хватало!» – раздражённо думал Михайлов, поглядывая на дверь кабинета. Беспомощность, которую органы безопасности неустанно демонстрировали общественности Республики в последние недели, в любой момент могла перестать быть игрой и обернуться реальным поражением. «Вдруг мы что-то упускаем? Коллапс Поволжья был так стремителен, там тоже откладывали эвакуацию до последнего часа – вот и заплатили за свой оптимизм жизнью», – подумал он и снова вспомнил испуганные глаза жены.

Два здоровых лба ввели в кабинет щуплого мальчишку интеллигентного вида в наручниках. Михайлов жестом показал на кресло перед собой и приказал конвою выйти.

– Ну, рассказывай, террорист… Иван Помидоров, – в голове крутилась какая-то старая глупая песня, но, о чём она и к чему, Михайлов совершенно не помнил.

Парень молчал.

– Не надо вот только молчать! Как устанавливать распылитель токсинов в общественных зданиях – мы смелые, а как отвечать – молчим? – Василий Георгиевич ещё не решил, быть ли ему злым или добрым следователем.

На самом деле ему было глубоко неспокойно. Некомфортно. Он рассчитывал столкнуться с коллегами, с засланными из Москвы профессионалами, но уж никак не с юным местным идеалистом. Наверное, он всеми силами отгонял от себя мысль, что у московских мятежников есть идейные сторонники, а не озлобленные реваншисты из числа разогнанной гэбни и безумные сектанты фёдорковцы.

– Понимаешь, друг мой, Егорушкин Сергей Юрьевич, – Михайлов прочитал по дороге справку, составленную оперативниками, и освежил свои знания относительно недлинной биографии молодого террориста, – ставишь ты меня в трудное положение.

Он ослабил галстук и откинулся в кресле, решив сыграть в доброго следователя.

– Понимаешь, что у меня нет выхода? Учти, я вполне понимаю тебя, твои взгляды… Убеждения… Великая Россия… – Василий Георгиевич сделал правой рукой неопределенный жест. – Нация… Вот это всё… Я всё это тоже люблю, и Россию, и нацию… И сам был… да и остаюсь, как ни странно, русским националистом! Ведь мы же все русские, я разве спорю? Но что делать-то, Серёжа?! Так повелось, что хоть мы все и русские, но живём в разных государствах, и это нормально. А вот убивать людей – это преступление. Убивать политиков – это терроризм, который нигде не поощряется, понимаешь? Поэтому нам придётся заниматься решением твоей проблемы… И решать её жёстко, очень жёстко!

Парень поднял глаза и, злобно оглядев Михайлова, прошипел:

– Вы – предатели! Грязные пособники оккупантов, мрази трусливые! Всех вас на фонарях развешаем! Всех! – Под конец сорвался на крик и испуганно замолчал.

Михайлов кашлянул и нервно забарабанил пальцами по столу: «Если этот народный герой и дальше будет разговаривать лозунгами, получится совсем уж балаган какой-то», – подумал он и, вздохнув, спросил:

– Так, будем, значит, изображать партизана на допросе? Каких оккупантов мы пособники? Где у нас тут какие-то оккупанты? Ты мне еще про масонов расскажи, жертва пропаганды.

– Это вы жертва русофобской антироссийской пропаганды! Слава России! – выкрикнул студент.

– Лозунгами будем разговаривать? Ну, послушай меня, просто попробуй понять! Это действительно важно. Ты – русский и я – русский. Ты хочешь жить хорошо, в уважаемой стране, и я хочу тоже. Но ты выбрал неверный путь, понимаешь? Тебя используют негодяи! Эти вот… это вот… – Он опять покрутил рукой перед собой, пытаясь подобрать подходящие к случаю дефиниции: – …рязанские полицаи, которые засели в Кремле! Кто они тебе, а? Спасители России? Подонки они, понимаешь? Что они могут дать стране, что? Только начали жить нормально – и вот они зачем-то вылезли. Они прислали сюда какого-то горе-шпиона, а он, сволочь, зассал эти чертовы токсины сам закладывать и подставил тебя, понимаешь? Подставил!

Студент демонстративно отвернулся, а Михайлов почувствовал себя глупо. Во-первых, он тоже говорил штампами и лозунгами. Во-вторых, и это было важнее, случилось то, чего он подсознательно ждал и боялся в последние годы. Можно было сколько угодно уговаривать себя, что всё обойдется миром, уговорами и строгими внушениями, что не придётся убивать и сажать в тюрьмы простых русских мальчиков – но это была ложь. Теперь придётся. Придётся радоваться успехам корейских головорезов и наёмников из «Витуса Беринга», потому что выбора больше нет.

Он, этот проклятый выбор, был, пока в Рязани тихо гнил сонный коррумпированный режим генерала Юркевича. Все эти нарочитые лапти, кокошники и хороводы Русской Республики, вечный балаган тамошних руководителей и неприятная красная рожа самого Юркевича, который приезжал в Екатеринбург всего-то за три месяца до своего падения, – всё это действительно было отвратительно.

Юркевич всем показался такой откровенной мразью, что и сам Михайлов, и многие его знакомые, и коллеги были шокированы. Появилась даже внутренняя солидарность с пылкими воззваниями подпольных организаций, призывающими патриотов приложить все силы к уничтожению «иуды Юркевича и его преступной клики». Хуже репутации была только внешность генерала: низкорослый, оплывший, с лицом запойного пьяницы и злобными свинячьими глазками. Диссонансом выглядела фарфоровая американская улыбка и пересаженные на лысину волосы. И рядом неизменная Наталья Петровна – вульгарная большегрудая генеральша, какая-то уж совсем откровенная проститутка, тем более отвратительная, чем больше пыталась строить из себя государыню-матушку. Но потом… Отчего-то вспоминался Ельцин: и пьяный, и гадкий, и хуже вроде и быть не может, а оказалось, что хуже очень даже может быть.

В самый разгар мятежа Михайлов смотрел запись казни Юркевича, и ему неожиданно стало жалко генерала и страшно за себя. Вот генерал, щурясь, выходит из фургона и по булыжникам Красной площади идёт на Лобное место, украшенное по случаю торжества виселицами. Михайлову тогда подумалось, что эта смешная лубочность сближала павший режим Юркевича и новую пироговскую власть: Юркевич любил позировать в красной рубахе, за самоваром, на фоне старинных церквей, а эти казнят на лобном месте. «Хованщина какая-то! Утро стрелецкой казни!» – комментировал картинку полковник Жихов, начальник Михайлова.

На фоне Кремля и Василия Блаженного генерал в мундире с сорванными погонами и без орденов впервые не казался ни смешным, ни мерзким.

Лицо генерала было опавшим, мертвенным. Обут в стоптанные тапки с нелепыми помпонами. Позади вели экс-премьера Розенгольца и экс-министра полиции Денисенко. Виселица, приговор. Площадь выдыхает… Юркевич держался тихо, даже отстранённо. И повис в веревочной петле сразу, почти не дёргаясь. А вот Розенгольц плакал, о чём-то умолял конвой, палачей и стоявшего рядом Денисенко. Его буквально вдели в петлю, и, повиснув, он так отчаянно и жалко дёргался, что и без того тошнотворное зрелище стало просто невыносимым. Денисенко был зол и, похоже, в изощрённой форме обещал окружающим возмездие. На записи было видно, как он плюнул в лицо суетившемуся рядом попу, и, по утверждению анонимного очевидца, последними его словами были: «Скоро американцы натянут вам глаза на жопу!»

Происходящее могло показаться отвратительным или смешным, когда бы ни задело Михайлова за весьма чувствительную струну. Он задумался о своей судьбе, о друзьях и знакомых – и отчётливо понял: их тоже убьют, всех. Просто потому, что сейчас они носят эту форму, служат этому государству, сидят в этом здании… И уже неважно, кто во что верил, кто на что надеялся, почему оказался именно на этой стороне баррикад и кто какое будущее для себя и своей страны хотел изначально.

Многие искренне надеялись, что рано или поздно позорный режим Юркевича падет. Надеялись, что вместо него будет что-то светлое и чистое, что русские люди договорятся между собой, Россия объединится, возродится, станет сильной, прекрасной и все её полюбят, и все ей простят – в конце-то концов, сколько можно жить в этом абсурде? Но мерзавца Юркевича сменили какие-то совершенно свинорылые скоты из рязанской полиции. Это и есть долгожданные спасители России? Те самые, о ком мечталось? Этот вот полковник Пирогов? Его команда тупых провинциальных дуболомов и есть альтернатива жулику, бабнику и пьянице Юркевичу? Даже служа в КОКУРе, Михайлов думал, что в конечном счете служит Великой Родине. Была у него такая внутренняя мифология: мол, как только появится на горизонте «Спаситель России», всё бросить – и под его знамена. Но спаситель пришёл не вовремя и вовсе не такой, каким его представлял Василий Михайлов, и потому он посчитал себя свободным от данных самому себе обещаний.

Между тем надо было продолжать допрос.

– Да пойми же ты, мы катимся к гражданской войне! Мы будем убивать друг друга на радость всем этим скотам, понимаешь? Ну, вот ответь, что делать-то мне? – Михайлов придал лицу страдальческое выражение и наклонился к Сергею.

– Переходить на нашу сторону. На сторону России. – Парень вдруг с надеждой посмотрел в глаза Михайлову.

«Идиот, просто идиот! Он ещё надеется меня сагитировать!» – подумал Василий Георгиевич и расстроился окончательно.

– На чью сторону? Твою? Или того убийцы, который тебе токсинчики передал? На твою сторону я ещё, может, и готов, но не на сторону же Пирогова и его убийц! Он же тупой полицай, понимаешь? Он служил у Юркевича и по его приказу расстреливал ребят из НОРТа всего два года назад!

Кровавая история с разгромом Национальной организации русских террористов всколыхнула тихую муть построссийского пространства, хотя власти и пытались скрывать неприятную информацию.

Началось с того, что несколько студентов Рязанского русско-британского университета короля Уильяма, отличники и активисты различных разрешённых молодёжных организаций, решили бороться за возрождение России и создали свою подпольную организацию. Маскировалось всё под вывеской мормонского студенческого союза. Ребята навербовали сеть молодых русских националистов, мечтающих отомстить за унижения своей страны. Наивные мормоны исправно слали нужные деньги и ненужную литературу, организация крепла и ширилась.

Триумфом организации стала фантастическая карьера её лидера, Ярослава Липинцева: его пригласили на стажировку в Юту, а по возвращении он стал руководителем филиала «Bank of Utah». Конец организации был печален. По каким-то непонятным причинам ЦК НОРТ принял решение о немедленном вооружённом восстании. С самого начала пошли сбои и накладки, в итоге манифест был широко распространён раньше, чем начались активные действия. Начальник Тайной полиции Русской Республики Петр Заостровский вовремя спохватился, срочно был введён комендантский час, начались массовые аресты. В отчаянии нортовцы заняли кампус университета короля Уильяма – спецназ полиции взял его штурмом. Официально было сообщено, что лидеры НОРТ были убиты, оказывая вооруженное сопротивление полиции.

Впрочем, Михайлов читал секретные отчёты Тайной полиции: на самом деле восставшие почти сразу сдались, их долго и страшно пытали, а потом тайно убили. Руководил ликвидацией лично глава МВД РР Денисенко, чуть ли не из именного пистолета расстреливая несчастных. Интриги при дворе Юркевича канули в историю вместе с ним, оставив некоторое количество вопросов без ответов: было довольно странно, что раскрытое Тайной полицией дело доводил до кровавого конца министр внутренних дел. В ходе начавшегося восстания Денисенко был пойман и казнён, а вот господин Заостровский куда-то делся, хотя уже его-то, по общему мнению, обязательно стоило найти и вздёрнуть рядом с Денисенко – хотя бы за то, что он прохлопал пироговский мятеж. Злые языки поговаривали, что именно он стоял за спинами Пирогова и К°, и многозначительно указывали на странную фигуру «человека ниоткуда» Ильи Фадеева, премьера пироговского «правительства России». Но это были лишь слухи, как и активно транслируемая пропагандой информация о том, что верхушку НОРТа добивал вовсе не Денисенко со своими палачами, а спецназ полиции, которым командовал тогда Владимир Пирогов.

– Это всё ложь. Ну и что! – Студент покраснел и говорил, нелепо подёргивая руками в наручниках. – Не важно, поймите, важна одна Россия, её единство! А чем этот ваш Полухин лучше? И весь этот ваш сброд, все эти корейцы и казахи? Все эти китайские наблюдатели и американские инструкторы? Чем? Да и какая разница, Пирогов или кто, важно, что вы – враги. Враги России!

«Чёрт-те что! Пьеса в студенческом театре какая-то», – подумал Михайлов и сказал как можно более равнодушным протокольным тоном:

– Ладно, закроем дискуссионный клуб. Ты действовал не один. У вас ведь организация?

Вопрос был лишним: все материалы по задержанному и его группе уже были собраны. Если говорить прямо, цель этого странного разговора сводилась к простому желанию посмотреть в лицо врагу и попытаться вытянуть из парня что-то про московского гостя.

– Нас – миллионы! – прокричал студент с неожиданной убежденностью в голосе.

– Только не надо визжать. – Михайлов окончательно смирился с ситуацией. Перед ним был враг. Жалкий, маленький, злобный. Враг, ещё утром готовивший массовое убийство. На банкете, на который, кстати, Михайлов тоже был приглашён вместе с женой.

Из подсознания всплыло воспоминание: он, юный участник «патриотического антипикета», азартно нападал на затравленных оппозиционеров и в какой-то момент реально возненавидел их – никчёмных, глупых, противящихся очевидному и несомненному торжеству «энергетической империи». Впрочем, потом у него было время раскаяться в своей горячности.

– Не надо тут визжать, понял?! – сказал он и сам чуть не сорвался на визг. – Всё я про тебя знаю, и про твои миллионы, понял! Рассказать тебе, кто ты такой и сколько вас?

Михайлов достал планшет и театральным жестом бросил его на стол. На самом деле он и без планшета мог всё рассказать о современном русском движении.

После первых известий о разгроме НОРТа название ставшей легендарной организации пошло в народ. На фоне волны анонимного гнева и проклятий палачам стремительно формировалась мифология. Что, мол, все годы существует в подполье могучий союз патриотов – НОРТ. Что рязанские казни – это частности. Что за спиной Липинцева и его друзей стоит огромная структура, которую они не выдали и которая продолжает бороться, готовя возмездие предателям Родины.

Вновь возникнув в информационных сетях как объединение наиболее радикальной части русских националистов и реваншистов, НОРТ сначала занималась тем же, чем другие подобные объединения, – публиковала и рассылала трескучие манифесты. Однако в какой-то момент виртуальная организация пополнилась новыми людьми, готовыми к реальным делам. Судя по подготовке, это были в том числе и люди из распущенных федеральных спецслужб.

На местах стали возникать настоящие ячейки, которые координировались между собой и полумифическим Центральным комитетом НОРТ, или Центром, как его называли. По оперативным данным, Центр фактически не контролировал ситуации: каждый, кому хотелось сделать гадость коллаборационистам, мог самореализоваться, написав на любой стене «НОРТ» или, ещё круче, побить какого-нибудь одиозного персонажа, вроде как исполняя приговор мифического НОРТ. С другой стороны, после мятежа Пирогова централизация русских организаций перестала быть фикцией, и это вгоняло в ужас коллег Михайлова от Кёнигсберга до Владивостока.

Были сведения, впрочем, весьма туманные, что фактический контроль над организацией взял через подставных людей загадочно пропавший Заостровский. Во всяком случае, только поддержкой обладающих ресурсами и знаниями сил можно было объяснить странное перерождение тусовки любителей в организацию профессионалов.

Но зачем Тайной полиции Русской Республики пестовать и покрывать врагов? Впрочем, опасные игры с провокаторами были неискоренимой традицией русских спецслужб, так что всё вполне закономерно, как и потеря контроля над ситуацией в самый неподходящий момент.

Первой заметной акцией НОРТ за пределами Рязани стало убийство редактора московского ресурса «Московское время» в подъезде его дома. Между прочим, он не раз выступал с критикой методов спецслужб Юркевича, разоблачал коррупцию при его дворе и взывал к Наблюдательной комиссии, требуя вмешательства. Он вообще много на что обращал внимание: на пронырливого узбека Реджепова, на секту «Фалун Дафа», на странную терпимость Юркевича к выходцам из путинских спецслужб в своем окружении и даже на финансовые аферы ооновской администрации. Любая из этих тем была чревата проблемами, и был ли на самом деле причастен к убийству НОРТ, осталось загадкой, но это убийство потрясло Москву и весь построссийский мир, и четыре буквы – НОРТ – стали общепризнанным символом русского террора.

Дальнейшая история НОРТ превратилась в хронику убийств и терактов, заставившая многих серьёзно задуматься о своем будущем. Самая громкая и успешная акция русских террористов была осуществлена уже после пироговского мятежа, когда один взрыв уничтожил всю верхушку Сибирской Народной Республики во главе с «железной леди Сибири» Ларисой Ожигаловой. С того дня Сибирь жила в режиме постоянного хаоса и непрекращающейся истерики поредевшей политической элиты.

На Урале ничего похожего довольно долго не было, и вот – извольте. Конечно, не обошлось без разведки врагов и пресловутого московского диверсанта, но почва явно была подготовлена местными любителями писать на заборах «НОРТ». Всё это крайне беспокоило Михайлова. Подумать только, стоило сделать вид, что промосковское копошение незаметно органам безопасности – и вот вам: Уральский совет НОРТ. Сначала группа единомышленников, кружок интеллигентной молодежи и студентов академии госслужбы, потом – рывок, расширение численности, выход на московскую агентуру. И закономерный финал: смертельные токсины в банкетном зале ресторана «Порто-Франко». А тут еще какие-то казаки лезут, армейские заговорщики, черт знает что такое! «Ещё чуть-чуть – и болтались бы тут, как Юркевич, или подохли от токсинов в этом чёртовом ресторане!» – подумал Михайлов.

– Националистическая организация русских террористов контролируется профессиональными провокаторами из Москвы! – авторитетно начал он, строго глядя на съежившегося студента. – По электронным сетям они нашли студентов безмозглых, как ты и твои друзья, и воспользовались вашими романтическими настроениями. Понимаешь? Нет никакого Центрального комитета НОРТ. Нет! Есть только так называемая «Служба безопасности России»» во главе со старым диверсантом Лапниковым, шарашкина контора Пирогова. Собрал он туда недобитую путинскую сволоту, понимаешь? И они! Вас! Используют! – Михайлов сорвался на крик, но сделал это осознанно, наслаждаясь своей властью.

– Понимаешь, придурок? – он склонился над Егорушкиным, и в нос ему ударил запах пота и животного страха. – Используют вас! И тебя, и твоего друга Сашу Гарифуллина… Русского, блин, тоже нашли! И бабу твою, Семенову Марию Романовну, тоже! И всё ваше сопливое подполье! И токсины вам подогнали! И инструкции! Суки они, вот что. Мы ваш кружок дебилов пасём с самого начала, молодогвардейцы недоделанные! Я про вас всё знал, когда вы ещё сами не знали, куда лезете! Лично вас всё время отмазывал! Говорил, мол, не надо их трогать, пусть поиграют! Мне сегодня из-за вас чуть самому яйца не оторвали, понимаешь? Это не говоря о том, что я вместе с женой должен был быть на этом банкете, понимаешь? Из-за тебя, из-за ваших ублюдочных игр мой сын сиротой чуть не остался!

– Лучше б остался, – тихо и очень искренне сказал Егорушкин.

Ярость накрыла Михайлова, и он разом потерял контроль над ситуацией и над собой:

– Ах ты тварь! – он со всей силы швырнул в студента стакан, а потом неожиданно для себя вскочил и накинулся на него. Бил долго, ногами, руками, по голове, сначала выкрикивая ругательства, а потом уже молча, деловито сопя.

Исступление прошло. Студент лежал в наручниках на полу и тихо скулил. Ярость Михайлова сменилась тупым опустошением.

– Значит, вот что я тебе скажу, придурок, – он достал из кармана платок и неспешно принялся вытирать лицо, шею и руки, – раз ты ничего понимать не хочешь – значит, и не надо. Я про тебя всё и так знаю. Твоих друзей всех уже сюда везут. По-хорошему вас бы всех вывести за город да шлепнуть в лесочке, как Николая Второго, но мы же гуманисты, нам евросоюзнички не позволят. Пока. Так что поедешь ты и вся ваша компания далеко-далеко за солнечный город Ивдель, в специально оборудованное учреждение. Там на сотни километров вокруг ни черта нету, кроме охранников китайцев. Будешь там сидеть, пока не поумнеешь. Вот родители твои порадуются, а! Мамаша-то твоя уже убивается на вахте, просит пустить. А вот хер ей, понял?! Хер!

Студента вывели, а Михайлов сел в кресло и позвонил начальнику:

– Сейчас зайду, расскажу.

3. На страже республики

В кабинете начальника КОКУРа сидели кураторы – так буднично называли их сотрудники Комитета и все причастные: новый начальник американской резидентуры Уиллс и его коллега из европейской разведки Ковалевский. Американец увлечённо рассуждал о ситуации в Африке и её перспективах. Хозяин кабинет слушал, вежливо кивая.

– Разрешите? – Михайлов вошёл в кабинет.

– Разрешаю, мы заждались уж. – Полковник Жихов поудобнее устроился в своем огромном кресле и сложил ухоженные руки под вторым подбородком. – Только без запевок долгих, пожалуйста, по фактам и кратенько – время не ждет.

– По фактам всё, как я докладывал позавчера. Благодаря кампании по дезинформации внешнего и внутреннего противника нам удалось решить поставленные задачи. По нашим сведениям, в Москве, да и у нас, многие уверены, что нам нечем защищаться, казахи взбунтуются, и республика в считанные дни падет к ногам Пирогова. Можно констатировать: сведения, сообщённые агентом Карповым, подтверждены. Я считаю, мы должны сообщить союзникам: версия о полном контроле над структурами пресловутого НОРТ со стороны спецслужб Пирогова также подтверждается. Нам удалось разоблачить несколько ячеек, действовавших параллельно. Организовать распыление токсинов в ресторане «Порто-Франко» было поручено молодым активистам. Мы давно за ними приглядывали – в группе работал наш человек, который сообщил о планируемом теракте. К сожалению, организатора и координатора задержать пока не удалось. Но мы знаем, кто он – в смысле биометрических данных и примерного круга документов, которыми он может пользоваться. Так что ищем, я думаю, найдём. Кроме того, раскрыт заговор в Генеральном штабе, там уже проведена работа, арестовано восемь человек. В полиции идёт тотальная проверка, есть сведения, что и там может быть подпольная сеть. Тем не менее никакой реальной угрозы республике пока нет. Во всяком случае, изнутри.

– Кто всё-таки курирует весь этот НОРТ в Москве? Этот ваш Карпов ничего не сообщает? – Уиллс говорил по-русски хорошо, хоть и с акцентом.

– Агент Карпов сообщает, что операции по линии НОРТ курируют лично Лапников и Фадеев. Предвидя ваш вопрос, могу сказать: косвенные факты подтверждают, что Фадеев действительно может оказаться нашим старым другом – Петром Владимировичем Заостровским. И тогда вся эта пироговская история обретает совсем иное звучание, коллеги. – Михайлов вопросительно посмотрел на Жихова, тот – на Уиллса.

– А как ушёл московский шпион? Если вы рассчитывали поймать его, почему в итоге задержали какого-то студентика? Почему не задержали москвича? Кто он, чёрт побери? – Ковалевский был явно недоволен.

«Пошипи, пошипи, змей польский!» – злобно подумал Михайлов и снова посмотрел на невозмутимого Жихова. Тот ели заметно кивнул.

– Очевидно, перестраховались. Задержанный студент работал в ресторане, а агенту пришлось бы приложить массу усилий для проникновения на место. В конце концов он не знал, что ловушка устроена специально для него. Теперь о его личности. Я уже разослал установленный отчёт в инстанции, но на словах могу кратко сообщить. Вот его видеопортрет. – В углу кабинета появилось трёхмерное изображение лысоватого немолодого человека, с неприметным, смазанным лицом, небольшого роста, одетого в неброский бушлат. – В Екатеринбург прибыл из Кургана. В Кургане зарегистрировался как беженец из Поволжской Федерации Вадим Олегович Мурашов. По предоставленным документам жил в Самаре, работал в правительстве заместителем начальника отдела в Министерстве социальной защиты населения. Некий Мурашов действительно там работал, но, учитывая, как быстро все случилось, никаких файлов по ряду министерств у нас так и нет.

– Надеюсь, всех, кто выдаёт себя за сотрудников этих пропавших министерств, вы уже ищете? – поинтересовался Уиллс.

– Ситуация с ними с самого начала была сомнительной. Собственно, и этот Мурашов потому и попал в зону нашего внимания! – скромно доложил Жихов.

Уиллс удовлетворенно кивнул, а Ковалевский явно предпочёл бы поймать уральских коллег на недоработке и потому был нескрываемо расстроен.

– Тем не менее в Кургане его вскоре потеряли. Он переехал в Екатеринбург и здесь, очевидно, начал методичный обход сочувствующих. Людей искали по виртуальным сетям, там целая система скрытого психологического тестирования с элементами зомбирования – известные в общем-то разработки. Он обошёл все подставы, кроме одной. Там, господа, мы применили метод скрытого контроля сознания: человек был активным врагом республики, мы его арестовали, он прошел спецобработку. Короче говоря, он сам не знает, что он работает на нас. Метод показал себя отлично. Не очень понятно, почему этот Мурашов действовал прямолинейно. Впечатления профессионала он не производит. Но, впрочем, есть ли у них выбор? Да и принятые нами меры сыграли свою роль, кое у кого действительно возникло ощущение вседозволенности. Господа явно торопятся занять максимум территорий до наступления холодов. Короче говоря, нашему, скажем так, агенту были предъявлены опознавательные чип-карты, агент получил подтверждение из Москвы, и они начали совместную работу. Благо, у нас была эта самая студенческая организация, ну и вот, собственно… Теперь всё кончено, студентов всех… Ну, почти всех уже повязали, неудачливого террориста – первым. По нашим сведениям, агент имел контакты с предателями из генштаба, там тоже готовятся аресты. Ситуация пока под контролем!

Слово «предатели» применительно к ребятам из генштаба, многих из которых он знал лично, слетело с его губ как-то легко и буднично. «Ничего не поделаешь, такая уж видно судьба», – успокоил он себя.

– А токсины? Он их, что, вёз с собой из Москвы через Курган? – уточнил поляк.

– Токсины американского производства, с наших военных складов. Предназначались для спецподразделений. Сейчас разбираемся, кем и для чего они на самом деле были выписаны. Или сочувствующие военные снабдили террористов токсинами, или тупо продали. – Жихов вопросительно посмотрел на Уиллса.

Созданная как неизбежный атрибут режима, Уральская армия с самого начала была довольно рыхлым образованием, где сильны были ностальгические настроения и почти явное сочувствие пироговскому мятежу. И хоть генерал Старцев, бессменный военный министр республики, был вполне лоялен, его окружение значилось в чёрных списках КОКУРа. Жихов все эти годы ждал, пока ему разрешат ликвидировать фрондёров в погонах, похоже, этот час был близок. Стоило изобразить некое послабление политического надзора – и тихая офицерская фронда обернулась лихорадочной подготовкой переворота.

– Надо действовать решительно! Решительно! А то вы перегнули палку, изображая беспомощность! Чуть не пропустили мятеж! – испуганно закричал Ковалевский, но разом успокоился и тоже вопросительно посмотрел на американца.

Воцарилось молчание. Уиллс отхлебнул остывший кофе и спокойно произнёс:

– Ничего не поделаешь, переходите к чрезвычайным мероприятиям. Жалко, конечно, что мы не можем пока предъявить общественности живого пироговского террориста. Но, как говорится, время не ждёт!

– Надо жёстче, действовать жёстче! Европа смотрит на вас, – по-английски сказал Ковалевский. – Я должен идти, у меня еще одна важная встреча! – Он торопливо раскланялся и покинул кабинет.

– Надеюсь, он не вещи паковать побежал? – поинтересовался хозяин кабинета.

– А вы ждете, что он на передовую побежит вас спасать? – холодно отозвался Уиллс.

Повисла пауза.

Уиллс допил кофе, поставил чашку на стол и тихо заговорил:

– Пермь уже занята Пироговым. В ближайшее время эта странная война закончится, их остановят и образцово-показательно накажут. Это не ваше дело, это к военным структурам. К нашему счастью, Объединенный штаб все это время работал, там абсолютно уверены, что в любой момент все можно закончить. Не спрашивайте меня, почему так долго с этим тянут, я сам не понимаю. Ваша задача – внутренняя безопасность. Никаких восстаний и мятежей, хватит уже. В Сибири, сами знаете, всё плохо, там совершенно трухлявый режим в Иркутске и фактическая китайская оккупация в Новосибирске. Так что если, вопреки вашим докладам, рванет здесь – это конец всему, вы должны это понимать. Что бы там не говорила госпожа Фернандес, Америка вынуждена будет вмешаться, хотя, уж поверьте, именно сейчас совсем не до вас. Вся эта партизанщина в Африке, эти индо-бразильские космические авантюры и вечное китайское двурушничество не дают нам продохнуть, а тут ваши бесконечные разбирательства, которые кое-кто узкоглазый умело разыгрывает в свою пользу. Так что будьте любезны, решайте свои проблемы сами. Хотя бы сделайте вид, что вы сами на что-то способны. Соберите все силы. Финансами вас обеспечат. К сожалению, надо действовать осторожно, напрямую мы финансировать вас не можем, а то чёртовы демократы развоняются в конгрессе. Приедет ваш друг Реджепов, обсудите с ним эту тему. – Он пожал руку Жихову и Михайлову и, покидая кабинет, добавил: – Не стесняйтесь быть жёстокими, господа. Помните, ваше будущее в ваших руках. Новая армия практически создана, а этих ваших предателей надо разоружить. Корейцы уже в пути, встречайте генерала Пака и разбирайтесь со своими вояками.

– У нас есть спецназ КОКУР. Мы можем начать сами, – для порядка сказал Жихов.

– Ничего, в таких делах помощь будет не лишней. Они профессионалы, сделают своё дело и уедут на передовую. Не надо только ваших моральных русских мук. Всё, действуйте! – Уиллс быстрым шагом покинул кабинет.

– Ну что будем делать? План «Старт»? Или всё-таки «Лес»? – Михайлов знал ответ, но хотел услышать приказ из уст полковника.

– Конечно, «Старт», друг мой, и другого выхода у нас, видно, нет. В конце концов на то мы и нужны, чтоб стоять на страже республики, мать её так! Не этим же остолопам в погонах доверять такое тонкое дело, а? Уже назначено чрезвычайно заседание правительства. К его началу потрудитесь провести необходимые аресты. Встречай наших узкоглазых спасителей. И давай без соплей. С корабля на бал! Сразу берите под контроль генштаб и военное министерство. Без чистоплюйства только! Я понимаю, самому мараться тоже не особо хочется, но доверенных людей мало. Полицией я займусь сам. – Было видно, что предстоящая расправа с интриганом Ряшкиным должна была доставить Жихову истинное наслаждение. – Спецназ беру я, а тебе корейцы! Ну, короче, всё по плану. Постарайся быстрее закончить здесь и отправить их прикрывать пермское направление. Мало ли что, при таком развитии ситуации утром проснёмся – а на улицах русские танки!

Михайлов натянуто улыбнулся мрачной шутке.

– Что-то еще? – спросил Жихов.

– Нет, у меня все. Разве что вот какое дело. Неплохо бы поговорить с митрополитом, желательно лично вам.

– Мне? О чем же мне с ним разговаривать? Не люблю попов.

– Я вам ночью посылал записку, посмотрите. Вы говорили, что Водянкин просил дать ему что-то на этого деятеля.

– Отлично, посмотрю! Времени на все не хватает, но что делать… Теперь всё?

– Теперь всё.

Михайлов вышел из кабинета и решил ехать в аэропорт, там поесть и ждать легендарных корейцев.

Первая Добровольческая дивизия армии Дальневосточной Республики имени генералиссимуса Ким Ир Сена была самым странным вооружённым формированием на всей территории бывшей России. После падения северокорейского режима через границу ДВР перешло огромное количество корейцев, в основном партийные работники, сотрудники служб безопасности и военные. Кто-то бежал неорганизованно, но одно подразделение перешло границу в полном боевом порядке. Это была Четвёртая гвардейская дивизия НОАК, носившая имя Вечного Президента КНДР генералиссимуса Ким Ир Сена. Генерал Мун Сам Чжок, командир дивизии, обратился к владивостокскому правительству с предложением войти в состав формировавшейся армии ДВР. Вопреки протестам из Сеула, американцы и японцы дали на это согласие, и северокорейский генерал стал первым заместителем министра обороны ДВР адмирала Гусельникова.

Странная любовь американцев к недобитым корейским коммунистам имела два объяснения, правда не подтверждённых. Во-первых, американцы и японцы прекрасно понимали, что Китай остается серьёзным игроком в регионе и иметь силы сдерживания на континенте не будет лишним. Во-вторых, поговаривали, что генерал Мун не без причины игнорировал последний приказ вождя – «сражаться до последнего солдата, до последнего патрона, до последнего вздоха»; вроде получил он от американцев солидные деньги и гарантии безопасности. Возможно, что и переход на службу ДВР был оговорён заранее. Через два года, однако, генерал Мун был убит при загадочных обстоятельствах. Версий было несколько. Самая авантюрная – он готовил военный переворот в ДВР и собирался впоследствии напасть на Корею, вернуть её на путь истинный, каким он его видел. Якобы его ликвидировали спецслужбы ДВР. По другой версии, его устранили сеульские спецагенты, мстя за старые дела. Третья версия – банальная бытовуха: погиб генерал во цвете лет из-за интрижки с певичкой от пули ее любовника контрабандиста. Место Мун Сам Чжока занял полковник Пак Чжон Му, называвший себя Джонни, даже после получения генеральских погон.

***

– Ну что, отец Лонгин, вы будете присутствовать при разговоре с депутатами? – Митрополит Иннокентий снова посмотрел на часы и понял, что неприятные гости вот-вот явятся.

– А надо? Могу и посидеть. – Отец-эконом не спеша собирал свои бумаги в портфель.

– Уж посидите, а то мне одному с ними тяжело будет.

Митрополит сел за огромный стол, а отец Лонгин остался на своем месте.

Часы тикали. Депутаты опаздывали.

Наконец дверь открылась, заглянула сестра Марфа.

– Пришли к вам. Звать?

– Конечно, пусть заходят!

Прошло еще несколько минут, и в кабинет вошли три человека – двое мужчин и женщина.

– Добрый день, господа! – митрополит встал навстречу, пожал руку мужчинам. Женщина тоже подала руку, Иннокентий пожал и её. Гости представились. Оказалось, что депутатов только двое, а третий – чиновник из отдела по благоустройству городской управы.

– Даже и не знаю, как к вам лучше обращаться-то… – начал депутат представившийся Перепёлкиным.

– Да как вам удобно, только не ругайтесь! – добродушно пошутил митрополит. Все заулыбались.

– Давайте мы будем вас называть господин митрополит, хорошо? – продолжил Перепелкин, оглядывая кабинет с явным неодобрением.

– Давайте, отчего бы и нет, господин депутат.

Все расселись вокруг стола.

Монашка внесла оставшийся от тучных лет изящный чайный сервиз. «Подарок на 150-летие епархии от правления областного союза промышленников и предпринимателей» – Иннокентий по привычке вспомнил строку из описи имущества. «Ничего они больше не дарят, промышленники и предприниматели. Эх!» – подумал митрополит, однако вовремя опомнился и заулыбался еще старательнее.

– Угощайтесь чаем, господа! – Он первым взял чашку и отпил из нее.

– Спасибо, господин митрополит! Давайте сразу к делу, – заговорила депутат Заруцкая, крепкая женщина с грубоватым лицом.

– К делу так к делу, – согласился Иннокентий.

– Дело собора касается, господин митрополит. Есть постановление Думы, что вы должны привести своё имущество в подобающий вид. Есть предписание отдела благоустройства, а от вас никакой реакции.

– У нас денег нет, мы бедная организация, и я об этом писал, – грустно улыбнулся митрополит. Отец Лонгин согласно кивнул.

– Он уж эти поповские сказки про бедность! Сервиз-то у вас вон какой дорогой. И обстановочка… Живете во дворце, а все прикидываетесь бедными, – раздраженно продолжила депутат Заруцкая. Депутат Перепелкин закивал, многозначительно глядя на висящую под потолком многоярусную хрустальную люстру.

– Ну не надо так уж резко, Лидия Николаевна! – робко попытался снизить накал чиновник управы.

– А что не надо? Что не надо-то?! Вы и сами на комиссии были настроены воинственно. Что ж вы тут робеете? – оборвала его Заруцкая и продолжила атаку: – Послушайте, господин архиепископ, или как вас там, давайте расставим все точки над «i» – вы собор свой будете ремонтировать или нет? Хотя бы снаружи его покрасьте, а внутри как хотите – ваше дело.

Разговор получался нервным и тяжелым. Отец Лонгин пытался вмешаться, пытаясь пристыдить пришедших, призвать их к покаянию и к смирению, но выходило только хуже.

Загнав митрополита в угол кафедральным собором, депутаты припомнили еще и Вознесенский собор – там тоже требовался ремонт.

«При старой власти они не посмели бы так со мной разговаривать, – думал митрополит. – Подумать только! Какие-то муниципальные депутаты! Явились! Требуют. Господи, может, и правда уже скоро это кончится? Может, дойдет и до нас этот Пирогов, и тогда уж мы с этими господами поговорим по-другому».

Впрочем, сам он в приход освободителей не верил, да и позиция патриарха в отношении восстания и внезапного возрождения России была противоречивой. Восстание не вызывало доверия, и лучшим вариантом было не дёргаться раньше времен. Разумнее было договориться с этими властями. А если придут пироговские освободители – то и с ними.

Вот только власти договариваться не хотели.

Спустя час Перепёлкин приступил к тому, ради чего, судя по всему, депутаты и явились.

– У нас список земельных участков и недвижимости, которые были в старые времена отданы церкви. Раз вы такие бедные, как говорите, – он снова выразительно оглядел помпезный кабинет митрополита, – передавайте имущество на баланс муниципалитета. За это мы вам покрасим ваш дурацкий собор. И внутри все починим, чтоб перед туристами не позориться. По праздникам будем вас пускать, и других желающих, если они готовы будут платить. Евангелисты уже несколько раз приходили, спрашивали, как да что.

Иннокентий посмотрел на список.

– Это же шантаж… Вы хотите у нас все отобрать!

– Хотим. А что тут такого? В свое время вы все под себя гребли, вот и отдавайте! – ехидно заметила Заруцкая.

«За что же она нас так ненавидит? Может, они сектанты какие? Сейчас протестантов много стало. Недаром же про евангелистов заговорили!»

– Что же вы так с нами? Мы давно ни на что не претендуем, скромно окормляем свою паству, живем, как все, платим налоги, молимся за власти, служим обществу.

– Еще неизвестно, за какую власть вы молитесь. Не за московскую ли? – Заруцкая поправила на груди значок Республиканской партии.

Иннокентий замахал руками:

– Зачем вы такое говорите?!

– Мало платите, господин митрополит. Город развивается. Мы разработали большую программу по привлечению инвесторов. И вот это убожество с бомжами и попрошайками в центре города нам совершенно не нужно. Или найдите деньги и все почините, или давайте договариваться, – гнул свое Перепёлкин

– А если я ничего не отдам и чинить не буду, что тогда?

– Тогда мы еще немного подождем, и все у вас отберем за долги, через суд, – пообещала Заруцкая. – Не в путинское время живем, никто вам тут кланяться не собирается

– А люди? Как же люди? Православные люди? Вы думаете, это вам так просто с рук сойдёт? – вмешался отец Лонгин.

– Слушайте, ну не смешите! Вы же сами знаете, сколько людей к вам ходит даже в большие праздники? Это несерьезно, так что не надо нас шантажировать! Или вы ждете прихода мятежников? – снова ударила по больному депутатша.

– Мы лояльные патриоты нашей Уральской республики, мне оскорбительны ваши нелепые подозрения! – Иннокентий больше всего боялся, что отец Лонгин в запале скажет что-нибудь в своем стиле, и потом точно не отмыться. – Мне кажется, вы выбрали неправильное время для таких разговоров. Сейчас, когда наш президент призывает нас объединиться перед лицом опасности, показать врагам единство уральской нации и её готовность защищать свою независимость, вы имеете наглость являться сюда и шантажировать? Не выйдет, господа! Я сегодня вечером приглашен на банкет в честь Дня конституции и там лично расскажу господину Полухину об этом разговоре! Мы стоим на страже республики так же, как её армия и полиция!

Отец Лонгин взглянул на митрополита со смесью восторга и осуждения.

– Сомневаюсь, что господин президент пойдет на нарушение конституции и будет вмешиваться в дела местного самоуправления! – заметил Перепёлкин, впрочем, в голосе его почувствовалась неуверенность.

– Да кому угодно говорите, а я это дело доведу до конца! – Заруцкая встала. – Вся эта глупая война быстро кончится, и молитесь, чтоб вас не заставили в подвале КОКУРа рассказать про ваши шашни с казачеством и московскими мятежниками! Защитник республики, тоже мне.

«Надо что-то делать… Хоть на брюхе ползти мириться! Полухину пожаловаться, и с Жиховым по возможности поговорить, сказать, что ничего, мол, не знаю, а вот только какие-то люди вокруг все бегают и бегают! – подумал Иннокентий, когда кабинет опустел. – Вечером с обоими и поговорю».

4. Переворот

Генерал Старцев привык проводить дни в праздности. С тех пор как в силу физиологических причин он потерял интерес к женщинам, единственной отрадой для него стала обильная еда и сигары. По привычке он еще следил за международными событиями, но без всякой личной вовлеченности. Он считал верными ту часть Рижских соглашений, которая предусматривала максимальную демилитаризацию построссийских государств и фактически сводила роль армии в обществе к участию в учениях и парадах. Командовать небольшой и бесполезной армией было необременительно, парады выглядели вполне пристойно: Старцев надевал свой красивый мундир и с удовольствием стоял на трибуне. Рязанский мятеж с его неприятными последствиями раздражал генерала, и он подсознательно убеждал себя, что уж его-то это не касается, а ситуация сама рассосется. Во всяком случае, «воевать со своими», как он выражался, генерал категорически не желал и знал, что его офицеры эмоционально на стороне Пирогова. Впрочем, никаких сомнительных шагов он не предпринимал, выжидал, готовил себя к тому, что воевать в этот раз, наверное, придется.

Генерал собрался пообедать, когда в кабинет вошел начальник Генерального штаба полковник Сорокин.

– Товарищ генерал, похоже, что-то происходит. – Сорокин был известным фрондёром и методично игнорировал прописанное в уставе Уральской армии обращение «господин».

– Что такое опять, Василий Петрович? Не пугай старика. – Старцев растерянно соображал, что могло случиться, раздражаясь от сорокинского «товарища». Это неприятное слово из прошлого напоминало ему слишком многое, о чем Старцеву категорически не хотелось помнить.

– В аэропорту сел борт из Владивостока. Их там встречали кокуровцы, лично Михайлов, заместитель Жихова.

– И что? Тут у нас уже и казахи присутствуют… И корейцев из Владивостока ждали со дня на день. – Генерал упорно не желал расстраиваться.

– Во-первых, прибытие корейцев ожидалось завтра. Во-вторых, есть сведения, что они прибыли раньше не просто так. – Сорокин заметно нервничал.

– Ну, правильно, такая сложная ситуация… – Старцев достал из кармана кителя платочек и отер им свой невысокий лоб.

– Товарищ генерал, разрешите, я по-простому? По честному? По-русски? – Сорокин подошел ближе.

С самого утра все шло не по плану: не отвечали нужные люди, нужные новости не поступали. Досрочное прибытие корейцев окончательно убедило Сорокина, что намеченное на вечер выступление нужно начинать или прямо сейчас, или будет поздно – даже если обещанный сюрприз на банкете случится.

– Выкладывайте. Только… только учтите, я сюда поставлен Президентом! – Старцев уже понял, что ему хотят сказать, а потому заранее испугался и принялся соображать, как бы ему поступить для минимизации возможного вреда от этого разговора. «Кабинет прослушивается, если вести себя правильно, потом можно будет отмазаться. И гнать надо этого Сорокина, хоть и жалко. Ну, своя шкура дороже!»

– Товарищ генерал, нас слушают, но это уже не важно. – Сорокин сделал ещё шаг вперёд и теперь говорил прямо в лицо Старцеву. – Сейчас всё решают минуты. Или мы сейчас объявим тревогу, поднимем нашу армию и срочно возьмём под контроль город… ну, на случай, если корейцы и кокуровцы попытаются нас разоружить. Или…

– Что вы такое несёте? Кто нас будет разоружать? Зачем брать под контроль город? Что за бред? Вы что, провокатор? Шпион? Заговорщик? Я не потерплю! – Старцев решил, что даже простое участие в таком разговоре будет для него политически вредным и опасным.

– Да поймите вы, поймите! Ещё немного – и всё! Всё решают минуты! Лучших наших ребят уже отправили на Север, хотя там-то как раз ничего не происходит! Без нашего ведома, без нашего участия идет формирование целого корпуса – зачем им это? Если сейчас ничего не делать, мы в лучшем случае строем пойдём Пермь штурмовать, чувствуя за спиной пулеметы корейских товарищей! В худшем – просто шлепнут нас как… как… – Сорокин мучительно подбирал слова, с ненавистью глядя на испуганного генерала. – Будьте хоть раз мужчиной! Спасите вашу и нашу честь, поднимите армию, немедленно!

– Да что за истерика у вас? Что за тон! Как вы разговариваете со старшим по званию! Наша честь – оставаться верными конституции и данной присяге, господин Сорокин!

Старцев собрался произнести политически выдержанную речь, но включился настольный коммуникатор, и на экране появилось озадаченное лицо адъютанта:

– Господин генерал, какие-то люди разоружили охрану у входа и поднимаются сюда.

– Что! Кто! Что происходит, срочно Полухина мне! – Старцев подбежал к окну и посмотрел вниз. На улице было спокойно, у центрального входа в Министерство обороны стоял военный грузовик, кузов его был закрыт тентом.

Сорокин пытался с кем-то связаться, громко и изобретательно матерясь. Старцев снова подбежал к столу и, включив коммуникатор, заорал:

– Президента, срочно! Немедленно!

Вместо ответа громко открылась дверь кабинета, в кабинет вошли трое корейцев. Низкорослые, коренастые, они были одеты в новенький американский камуфляж. Внешний вид вошедших и традиционные красные значки не оставляли сомнений: это были бойцы дивизии имени Ким Ир Сена.

– Спокойно, господа офицеры, спокойно! – сказал по-русски с акцентом скрипучий голос, и один из вошедших, явно командир, подошел к Старцеву и Сорокину, стоящим рядом. – Не надо никуда звонить.

– Вы кто? Что вы тут делаете? – Сорокин первым пришёл в себя и попытался перейти в наступление.

– Первая добровольческая дивизия имени генералиссимуса Ким Ир Сена приветствует вас! – Кореец широко улыбнулся и поднес ладонь к козырьку своей камуфляжной кепки. – Генерал Пак Чжон Му! Прибыли по приглашению правительства Уральской Республики для помощи в уничтожении изменников, шпионов и диверсантов!

– Что за бред! Почему вы здесь? Что за ерунда-то? – по-бабьи запричитал Старцев и попятился. – Здесь нет изменников! Я сам правительство! Скоро собираюсь на заседание ехать! Вы что затеяли?

– Тебя вообще не спрашивают больше! Тебя вообще приказано убить, – спокойно произнёс кореец и, достав пистолет, выстрелил прямо в лоб Старцеву. Генерал, похоже, не успел ничего понять и рухнул на пол с изумлённо-плаксивым выражением лица.

– Что вы делаете? Что вы скажете людям? Это же переворот! – Сорокин попятился, не отводя глаз от корейца.

– Переворот, дорогой мой товарищ полковник Сорокин, пытался сделать ты и твои подельники! Поэтому сейчас мы тебя выведем отсюда и отвезём за город, где ты и твои друзья расскажете вашему другу полковник Михайлову, как вы готовили переворот и за что вы убили эту старую свинью! Или, может, тебя тоже прямо сейчас пристрелить? Шлепнуть его? – кореец обратился к коммуникатору, который незамедлительно ответил голосом Михайлова:

– Джонни, давай по плану, без самодеятельности! – Судя по голосу, Михайлов был несколько сконфужен.

Кореец захохотал.

– Сволочи, иуды! Ненавижу! – Сорокин рванулся, но был сбит с ног приемом боевого таэквондо.

Генерал Пак бросил несколько отрывистых фраз по-корейски, его подчинённые засмеялись и, вывернув Сорокину руки, подняли его с пола и потащили вон из кабинета.

***

– Откуда они берутся? Ну вот откуда? Они ж не с Марса прилетели, не в пробирках их вырастили! Они ж кем-то были при Путине! – Саша Гарифуллин оглядел присутствующих и уже с меньшим энтузиазмом стукнул кулаком по стене.

Реакции не последовало. На большой телепанели под потолком аудитории, комментируя ситуацию в Поволжье, продолжал ораторствовать министр иностранных дел Касимов.

Популярнейшее политическое ток-шоу Всемирного Уральского вещания в последнее время регулярно выпускало в эфир министра иностранных дел республики. На сей раз он бодро рапортовал о формировании широчайшей антимосковской коалиции, единство которой – на фоне вероломства «преступной клики Пирогова» – стало ещё более несомненным в последние недели:

– Давайте скажем прямо, господа, нынешнее положение дел в Западной Евразии крайне противоречиво! Мы с самого начала отдавали себе отчёт в том, что весь этот бардак в московском регионе ничем хорошим кончиться не мог! И вот теперь мы видим хаос в Поволжье, мы видим, как кровавый сапог московских мародеров втоптал в грязь независимость и суверенитет финно-угорских народов! Под угрозой мир во всём центральноевразийском регионе!

Министр привычно уклонялся от употребления слова «Россия» и всех его производных, и, надо признать, ему это удавалось лучше, чем другим высокопоставленным ораторам. Даже президент республики, хитрый и осторожный Полухин, иногда сбивался и начинал рассуждать о «бывшей России», а министр транспорта Сабитов однажды закончил свою речь на банкете по случаю визита в республику делегации из ДВР пожеланием «и впредь работать в направлении дальнейшего углубления интеграции российских регионов». Тогда повисла неловкая пауза, и в тишине нарочито громко прозвучал ехидный шёпот: «…потому что вместе мы должны сделать Россию единой, сильной…» Все, конечно, смеялись, кроме самого Сабитова, он был трусливым и мнительным человеком, а потому испугался – могли и в отставку отправить. К его счастью, все свелось к карикатурам и насмешкам в прессе.

– Аудиторию очень волнует вопрос, что же на самом деле происходит в московском регионе, а теперь и в Поволжье? Татарская диаспора обеспокоена возможностью оккупации Татарстана! – с подчеркнутой озабоченностью в голосе задала вопрос ведущая ток-шоу.

– Сведений, что Пирогов посмеет напасть на Евразийское содружество, пока нет. В то же время мы рассчитываем на политическую и военную поддержку руководства Казахстана и других стран Содружества. Как вы знаете, правительство Казахстана удовлетворило нашу просьбу о введении своего корпуса. Что касается территории, контролируемой кликой, то точных сведений у нас нет, как вы знаете. Сообщение прервано, и прервано прежде всего в интересах сохранения порядка и законности в нашем государстве, хочу это подчеркнуть! К сожалению, слухи доходят самые тревожные: убийства, изнасилования, мародёрство, голод. Короче говоря, весь спектр типичных для самых мрачных страниц московской истории, с позволения сказать, политических приемов. – Касимов снова сел на любимого конька и дальше поскакал по проторённой дорожке антимосковской риторики:

– Мы должны всегда помнить: насилие – это корневой стержень московской политики. Москва – это город насилия и убийства, торгашества и лицемерия! Сотни лет кровавые московские империалисты на трупах угнетённых народов строили своё царство зла! Слава богу, недавно, казалось бы, этот ужасный период в истории Евразии и Урала закончился, и Москва стала рядовым городом. Но, увы, принятые меры, судя по всему, были недостаточны. И вот результат – мы все его видим! Банда подонков и изменников, презрев присягу и закон, захватили власть в Русской Республике и пытаются вернуть Москве её мрачный статус столицы империи зла. Попраны наши святыни – Рижские соглашения! Попраны все нормы международных отношений! И что там теперь происходит, я не знаю. И никто не знает. Однозначно интерпретировать данные со спутников лично я не берусь.

– Неужели слухи о массовых убийствах достоверны? – деланно испугалась Наталья Гольц.

– Лично я в этом не сомневаюсь. – Касимов придал своему лицу трагическое выражение. – Страшно про такое говорить… Но можно ли ждать что-то хорошее из Москвы? Надо готовиться к самому худшему. Надо быть готовыми в случае необходимости отстоять родной Урал от московских орд убийц и мародёров! И я уполномочен вас заверить, сограждане, что мы Отечество сумеем защитить! Наши союзники подтвердили верность договоренностям, а вместе мы сила, способная отстоять демократию и порядок в Центральной и Западной Евразии! Весь цивилизованный мир надеется на нас и готов нам помочь.

– Спасибо вам, Константин Андреевич! А мы прощаемся с вами, уважаемые телезрители! – ведущая заглянула в камеру сквозь очки и бодро протараторила анонс: – Завтра в «Часе пик»: ход выборов в Китае прокомментирует директор Центра Евразийского мониторинга Тихон Обрезков!

– Откуда они берутся, все эти министры и директора всяких центров? – Саша снова попытался вызвать присутствующих на политическую дискуссию.

– Интересный вопрос, я бы даже сказал, вечный вопрос. – В аудиторию незаметно вошел Роман Трепаков, министр юстиции и заведующий кафедрой конституционного права Уральской академии государственной службы. Его внезапное появление заставило всех замолчать и рассесться по местам. Роман Геннадьевич выключил телепанель и не спеша взошёл на кафедру. – Я первый раз задался этим вопросом давно, году в девяносто втором, – Трепаков провёл рукой по седой шевелюре. – Тоже шли новости, на экране какой-то прибалтийский министр. Тогда ещё непривычно было понимать, что Прибалтика – это уже не наша страна. Знаете, меня, как молнией, поразило: респектабельный, европейский, по-русски не говорит! Между тем он начал карьеру ещё при советской власти. И потом я постоянно обращал на это внимание: политики, президенты, священники искренне делали вид, что никакого «до» у них не было. Так что и нынешние наши деятели – они оттуда, из прошлого. Вы думаете, Касимов этот всегда, что ли, был уральским националистом? Дудки! Он в Кургане был мелкотравчатой шишкой в правительстве, отвечал за внешнеэкономические связи и членом «Единой России» был. Когда всё накрылось медным тазом, он первым начал топтать портреты и менять флаги. Так и выбился! Но давайте посмотрим на проблему с другой стороны, мои юные друзья, что, собственно, делать? Что должен делать мыслящий человек – я не имею в виду Касимова – в условиях краха окружающей его реальности?

– Бороться? – ехидно спросил Саша Гарифуллин, не в силах подавить в себе полемический задор.

Происхождение самого Трепакова было тоже широко известно, правда, в парадной, самим Трепаковым придуманной версии. Успешный юрист, он не раз участвовал в выборах, был членом «Единой России», но вовремя и удачно сориентировался в период Кризиса. Публично покаявшись в заблуждениях и многословно прокляв «ненавистную тиранию», стал ближайшим сотрудником Михаила Иванкина, главного творца новой уральской конституции. Карьера Иванкина на суверенном Урале закончилась быстро: он пытался вмешиваться в текущую политику, за что был лишён всех постов и спустя некоторое время умер от скоротечного рака. И тогда Трепаков присвоил себе лавры главного творца суверенной уральской юриспруденции и при предыдущем премьере Титаренко и вовсе ходил в преемниках. Впрочем, его заслуги были высоко оценены и на высоком международном уровне, а потому во всех уральских кабинетах даже после падения Титаренко он неизменно оставался министром юстиции, сохранил за собой кафедру в академии, иногда развлекая себя лекциями.

Очевидно, причастностью к созданию государства объяснялась его манера смело высказываться на спорные темы, подшучивать над системой, к созданию которой он приложил немало усилий. Впрочем, его благодушие и готовность к диалогу на опасные темы было маской. Уж кто-кто, а Трепаков был самым горячим сторонником сохранения построссийской системы, и вполне можно было ожидать, что кое-кто из участников дискуссии, которую он сейчас поддерживал, мог нажить себе серьёзные проблемы.

– А с кем бороться? – Роман Геннадьевич оперся на кафедру обеими руками и оглядел сидящих перед ним первокурсников. – Давайте перенесёмся на тысячелетия назад, в эпоху заката Рима. Что должны были делать последние римляне в условиях крушения Западной Римской империи? С кем бороться, если у них не было ни армии, ни возможности её собрать? Против них была история, вся логика прогресса. И они сделали то, что всегда делали мыслящие люди в подобных ситуациях во всем мире и во все времена, – пытались встроиться в варварское общество и изменить его изнутри! Взять с собой все лучшее, распрощаться со всем плохим! Так что пора смириться и с исчезновением России. То, что мы видим вокруг, – это единственная объективная реальность, другой нет и не будет, что бы ни сочиняли великодержавные фантазёры. Россия себя изжила, поэтому её нет, как нет многих великих империй прошлого! Конечно, многие сейчас встревожены, в городе паника, но, уверяю вас, нам ничего не грозит. Иначе бы меня тут уже не было!

Студенты засмеялись.

– Как вы знаете, казахские друзья пришли нам на помощь, подстраховать нас, пока самые боеспособные силы нашей армии отправились защищать Ямал и Югру! Обычно на таких лекциях я обозревал весь корпус Рижских соглашений, на которых покоится наша реальность. Но, как вы видите, реальность изменилась и больше не покоится. Потому сегодня будет не как всегда!

5. Критика Рижской системы

Трепаков и сам не знал, зачем он приехал в академию. Логичнее было бы вовсе отменить необязательное выступление. Но общение со студентами всегда его вдохновляло, помогало думать. Кроме того, ему было тревожно, и этой тревогой ни с кем в его окружении нельзя было поделиться.

– Я бы назвал свое сегодняшнее выступление «Критика Рижской системы». Сегодня, пожалуй, самый подходящий день, чтоб об этом поговорить.

Роман Геннадьевич откашлялся и продолжил.

– Вот вы спрашиваете: откуда все взялись? Да все оттуда же, из той, из прежней России. А откуда было взяться другой элите, мои хорошие? Когда России не стало – никого ведь не было, кроме тех, кто её довел до ручки. В лучшем случае выдвинули тех, кто стоял во втором-третьем ряду. Отчасти повторилась история с распадом СССР, тогда в новых государствах тоже к власти пришли отнюдь не жаждущие независимости прекраснодушные интеллигенты, а советские деятели, которые чуть раньше сажали в тюрьмы и психбольницы за мечты о независимости. Политика российского руководства всегда была направлена на то, чтобы местной элиты, непослушной Москве не выросло. Поэтому альтернативных концепций развития ни у кого не оказалось. Откуда было им взяться, если за публичное размышление об альтернативных вариантах развития страны при старом режиме можно было легко получить срок?

– Не слышал, чтоб Жабреев сидел в тюрьме! – выкрикнул кто-то сзади.

– Ну, у нас на Урале было немного свободнее, – улыбнулся Трепаков. – Но я ведь говорю об общих тенденциях, а не о частностях. Исключения только подтверждают правило. Все наши беды от того, что никто не ждал конца. Никто ничего не планировал, никто не готовился к такому исходу. Даже наши дорогие друзья из США и Европы. Столько лет патриоты били во все колокола, с утра до вечера кричали, что Запад только и думает, как уничтожить Россию – и что же? На момент Кризиса на этом самом Западе тоже никаких планов относительно нас не было. Поэтому все случившееся – чистая импровизация. Нет, были, конечно, наработки на дальних полках, чуть ли не середины прошлого века, но такие жалкие и бессмысленные, что вспоминать их без смеха нельзя. Какие-то чудаки, например, просто предлагали поделить Россию по тогдашним внутренним границам и все регионы объявить независимыми – и при том, что границы внутри России нарезались не пойми кем и по каким соображением, в древнесоветские времена! Любому человеку было очевидно, что это бред. Но и эту ерунду мы тогда тоже серьезно обсуждали.

Трепаков не очень любил вспоминать детали своего участия в работе одной из комиссий. И не потому, что стеснялся пребывания в ставке оккупационной армии, а потому что он был в те времена человеком несамостоятельным. Пока члены рабочей группы ночи напролет кроили карту России и до хрипоты спорили, он сидел в последнем ряду, изредка выполняя какие-то поручения посланника Собрания депутатов Уральского округа, покойного Иванкина.

Трепаков прибыл в Домодедово на военном самолете и несколько дней жил в гостинице «Метрополь», наблюдая покоренную Москву. В ожидании вызова в Голицыно совершал короткие вылазки в затаившийся город, вглядываясь в лица прохожих и пытаясь понять, что они чувствуют.

Ворота в Кремль были закрыты, а над Кремлёвским дворцом развивался синий флаг ООН. Не работали банки, были закрыты магазины и рестораны. В «Метрополе» кормили натовскими солдатскими обедами, зато водку выдавали в неограниченных количествах. Вечерами представители разных регионов собирались по углам небольшими группами, пили и рассказывали свои истории.

Особенно запомнился Роману Геннадьевичу первый такой вечер. Сидели в номере представителя одного из приволжских регионов, но больше всех шума производил краснорожий крепкий мужик, громко делившийся историей своей жизни:

– Я же, как только Путин стал премьером, первым начал кричать ура! Мудак! Первым вопил! Я тогда в нашей Думе депутатом сидел. Мне бы подумать головой своей, – он выразительно и звонко шлепнул себя по лысеющей голове, – но нет, что вы! Я давай бороться, в эту грёбаную партию первым вступил! Сколько денег в Москву перетаскал – страшно вспомнить! Утвердили меня. Я же у этих гадов был председателем политсовета! Да что там, я, дурак, в губернаторы собирался, понятно?! Уже со всеми договорился, денег начал заносить – и тут – раз! – и отменили всё. Никаких выборов, оставили нашего старого хрена сидеть. Ага, он уже и в партию тоже вступил. И тут мне дали похохотать: начались проблемы по бизнесу… А потом меня попёрли сначала с должности партийной – какого-то гэбэшника посадили, а потом и из партии, и сразу – суды-муды, незаконная приватизация, то да се. Еле вырвался, раздал взятки, лыжи смазал – и в Европу. Вот только сейчас решил приехать, посмотреть что куда.

– Игорёк, а у вас там был такой Курдюков, водкой занимался, – спросил из тёмного угла голос. Трепаков не помнил, в каком регионе «Игорёк» возглавлял во время оные политсовет «Единой России», но история была для собравшейся компании типичной.

– Был такой… угу… – Игорёк пьяно кивнул головой. – Он просился в политсовет, когда я там уже был, но мы его, суку, даже в партию не приняли. Хотя… чего теперь… В области его арестовали первым. За злоупотребления, нарушения, организованная преступность… Я еще дурак радовался, хотя бежать надо было уже тогда. Эх, может, меньше бы успели отобрать? – Игорёк поднял стопку.

– Так он жив? – не унимался голос.

– Если в тюрьме не убили, то жив. Ему предлагали отдать всё добром, он, говорят, упёрся, ну и всё по беспределу подербанили. Жена продала по дешевке всё, что осталось и уехала. В коттедже его вроде какой-то гэбэшник потом жил.

Трепакова поразило, что люди вокруг него были разные и не производили впечатления граждан одной страны. Слушая делегатов из Владивостока и (тогда ещё!) Калининграда, он ловил себя на мысли, что их проблемы и сама их жизнь отличались от его жизни и его проблем. Объединяло их, пожалуй, одно: эти мужики не углублялись в детали происшедшего со страной и ничуть не сожалели о случившемся. Виноватых они знали поимённо и не жалели для руководства рухнувшей Федерации непечатных оборотов. Вот тогда Трепаков окончательно убил в себе остатки патриотизма, решив, что на самом деле к началу Кризиса России уже не было. Была большая территория, в разных концах которой жили разные люди с совершенно разными проблемами. И всего-то их объединял язык и свора жадных и бестолковых бюрократов в Москве, которые бездарностью и своим презрением к подданным довели страну до краха.

Роман Геннадьевич на мгновение замолчал и вздохнул, посмотрев вдаль. Потом продолжил в прежней спокойной манере:

– Специфическую роль сыграла и тогдашняя федеральная оппозиция – те, кто ещё был на плаву. У них, будете смеяться, тоже никаких конкретных идей на такой случай не оказалось. Более того, они искренне полагали, что вся бывшая Федерация достанется им в прежних границах. С Северным Кавказом! Все та же Великомосковская империя, так сказать, только свободнее и либеральнее. Либеральная империя – так и говорили! Из этих клоунов даже сформировали какое-то там временное переходное правительство, и они принялись названивать в регионы, требовать лояльности и покорности! В какой-то момент показалось, что так и будет, но здесь вмешались две силы. Во-первых, единым блоком выступили приграничные государства: Норвегия, Финляндия, Прибалтика, Беларусь, Украина, Грузия и Польша. Выступили категорически против того, чтобы все осталось, как было, и предложили не рассматривать сохранение целостности России как аксиому. Во-вторых, и это было не менее существенно, паралич и фактическая ликвидация центральной власти активизировали местные элиты. Откуда уж они взялись – это другой вопрос, мы его отчасти затронули. От Кёнигсберга до Владивостока Федерация затрещала. Не везде, конечно. Кое-где местные начальники сидели и ждали, когда в Москве выберут нового царя и уже готовы были построиться под переходное правительство, но все зашло слишком далеко: люди почувствовали, что нужно всё брать себе и не оглядываться на Москву. Есть основания полагать, что процесс провоцировался и направлялся, но в общем и целом эта была инициатива снизу. Тогда было решено распустить переходное правительство и создать сеть комиссий для выработки решений, устраивающих и соседние страны, и регионы. Мечтателям о либеральной империи дали возможность спорить между собой в специальной комиссии, но их идеи никто не поддерживал. Так после долгих споров и согласований была создана наша прекрасная Рижская система. Для контроля над нерушимостью её принципов, которые служат гарантией безопасности для нас и всего мира, была задумана постоянно действующая Наблюдательная комиссия по делам Северной Евразии при Совете Безопасности ООН. Она должна была гарантировать развитие наших государств на принципах свободы, демократии и гарантии прав человека. Вот так виделась система сдержек и противовесов, на которой и покоится геополитическая система Северной Евразии. То есть покоилось. Потому что, как вы видите, откуда-то вылез господин Пирогов и все нам поломал.

– А почему Наблюдательная комиссия сквозь пальцы смотрит на перевороты? Вот в Русской Республике и до Пирогова постоянно какие-то перевороты были, а как же демократия? Почему терпели диктатуру с убийствами? – Саша Гарифуллин не мог сдержаться, пытаясь снова затеять дискуссию.

– Хороший вопрос… – Трепаков выдержал театральную паузу и, лучезарно улыбнувшись, произнес:

– Во-первых, потому что эта Наблюдательная комиссия очень быстро превратилась в место, где досиживают до пенсии международные деятели, никому не нужные и ни на что не годные. Вроде нынешнего председателя пана Качека. Во-вторых, если говорить серьезно, выбирая между формально-демократическими актами и фундаментальными принципами, заложенными не в букве, а в духе наших конституций, Наблюдательная комиссия неизменно выбирает дух. Для общей стабильности и развития демократии полезнее иногда волевым решением преградить дорогу экстремистам, готовым подорвать развитие отдельно взятой страны, чем ввергнуть в хаос все построссийское пространство. Вот заговор Пирогова не остановили малой кровью – и что хорошего? Теперь другой аспект. Я знаю, что многие считают ограничением свободы слова и демократии конституционный запрет на употребление применительно к нашему государству названия бывшей Федерации, а также, цитирую, на «публичные призывы к присоединению Уральской республики к любому другому государству». Да, пожалуй, это так. Но мы ведь понимаем, о чем речь. Мы никого не посадили, когда молодёжь устроила шуточное шествие с призывами присоединиться к Бразилии. Мы не наказываем за обсуждение интеграции с Сибирью, потому что не оттуда угроза. Наконец, мы не трогаем этих безумных фёдориковцев и прочих ностальгирующих граждан, которые в частном порядке любят рассуждать и вспоминать, как было хорошо во времена их молодости, даже если они делают это публично и таскают с собой портреты Путина и Медведева. Мы зарегистрировали их партию, закрыв глаза на то, что в уставе у них написано одно, а в головах совсем иное. Вы в курсе, что есть такая партия «Великое Отечество», или как-то так. В программе у них написано: «Великое Отечество – это Урал», а на митингах они говорят о другом. Ну и ладно, пусть себе. Пока это сборище ностальгирующих стариков, мы его не боимся. Если Пирогов въедет в Екатеринбург, то вовсе не потому, что эти бабульки и дедульки каждую субботу тут митинговали, а потому, что среди нас, во власти, нашлись предатели. Впрочем, я отвлекся. Так вот, Русская Республика изначальна была сомнительным образованием. Даже выделение из её состава Москвы не помогло. С одной стороны, все её правители мнили себя наследниками России. С другой стороны, там всегда было много людей, которые тосковали по старой большой России. Попытки ввести демократическое правление всегда заканчивались победой на выборах ностальгирующих по России реваншистов, поэтому Наблюдательная комиссия решила сделать ставку на диктатуру. Многие умные люди сразу говорили, что это плохо кончится. И вот-с, хуже идеи с Русской Республикой был только проект Конфедерации финно-угорских народов…

В этот момент дверь распахнулась. Охранник прошел через всю аудиторию и что-то сказал министру на ухо.

Трепаков помрачнел и обратился к студентам:

– Господа, я вынужден закончить лекцию. Меня срочно вызывают на заседание правительства.

– А что случилось-то? – заданный кем-то вопрос перекрыл начавшийся было шум.

– Москвичи взяли Пермь.

Трепаков вышел из аудитории.

Все вскочили с места. Саша Гарифуллин немедленно включил коммуникатор и попытался вызвать Егорушкина: его трясло от желания узнать, как прошла операция.

– Александр Маратович? Нам нужно срочно поговорить! – услышал он над самым ухом, и, прежде чем успел что-либо понять, ему сунули в лицо какое-то удостоверение, подхватили под руки и стремительно повели к запасному выходу.

6. Новая реальность

Входя в зал заседаний правительства, Трепаков привычно выпрямил спину и придал лицу усталое выражение, с которым он обычно представал перед коллегами по кабинету. После отставки министра здравоохранения Петермана Роман Геннадьевич единственный представлял клан бывшего премьера Титаренко, почти вытесненный с уральской политической сцены. Это заметно осложняло его существование, но придавало сил для борьбы. Трепаков надеялся, что рано или поздно он перестанет быть последним из могикан, а ненавистные реджеповские ставленники будут повержены – в конце концов были еще верные депутаты парламента. Но больше всего ориентированный на Казахстан клан бывшего премьера надеялся на казахский экспедиционный корпус, находившийся на Урале. Проклятый Узбек не проявлял признаков активности, и были основания полагать, что в критической ситуации удастся произвести тихий переворот руками казахов. Если, конечно, на Астану не надавят откуда-то еще.

Несколько минут езды с мигалкой по городским улицам Трепаков посвятил общению по коммуникатору и хаотичному переключению каналов. Официальные ресурсы сонно рапортовали о новых столкновениях с партизанами в Африке, по Всемирному Уральскому вещанию выступали профессор Киевского университета Мыкола Покобатько и вездесущий Михаил Жабреев. Они обсуждали принципиальный вопрос о происхождении российской имперской государственности и её коренном отличии от присущей славянам и финно-уграм тяги к демократии и свободе. Жабреева он отлично помнил по старым временам, лично вывел в люди и долгое время считал своим человеком – и, как понял недавно, просчитался.

Войдя в зал заседаний, Роман Геннадьевич сел на привычное место и из своего личного коммуникатора залез на полуподпольный ресурс «Слуховое окно». Говорили, что его контролирует госсекретарь Водянкин. Только этим и можно было объяснить безусловную осведомлённость этого «Окна» и возмутительную для военного времени безнаказанность.

Новости были самого неприятного свойства. Во-первых, Пермь не пала, а была без боя занята московскими соединениями под руководством, как было написано, «командующего Первой Ударной армией генерала Леонида Дробакова». В городе вспыхнул мятеж, так что защищать его даже и не пытались. Наоборот, встречали пироговцев колокольным звоном и караваями.

Про Дробакова Роман Геннадьевич что-то слышал, но сейчас было не до воспоминаний, поэтому он просто ткнул по гиперссылке и продолжил чтение новостей. Сообщалось, что спешно собралось уральское правительство, что министр внутренних дел Ряшкин был остановлен на южном выезде из Екатеринбурга, как намекали, при попытке к бегству. Это сообщение более других заинтересовало Трепакова – ведь связаться с главным полицейским Урала никак не удавалось. Однако разъяснений по этому поводу пока не было, что ещё более настораживало. Последняя новость сообщала, что президенту Конфедерации финно-угорских народов удалось вырваться из Перми с отрядом коммандос, в настоящее время он встречается с Полухиным и вскоре вылетает в Хельсинки.

Вопреки новостям заседание правительства все еще не началось. Министры сидели на своих местах, но ни премьера, ни госсекретаря в зале не было, как не было министра внутренних дел и генерала Старцева.

Паузой воспользовался министр уральской культуры Кубарцев, щедро делившийся с коллегами захлестнувшим его пессимизмом:

– Да всё понятно, сдали нас как стеклотару, суки драные! Нужны мы им сто лет! Они сматывают удочки, а нам пальчиком грозят, мол, боритесь до последнего! Да нас на фонарях тут развесят, как Юркевича! Будем болтаться! На ветру! Пока не поздно, надо объявить эвакуацию! В первую очередь чиновников правительства, служащих… – Красный, взлохмаченный, министр восклицал пронзительным фальцетом, бегающими глазками оглядывая невольных своих слушателей. – Ведь я правильно всё говорю? Ведь вы сами сейчас об этом думаете, да? Так и давайте! Давайте не будем тут геройствовать! Рахим Сабитович, хоть вы скажите!

Как и прочие, Кубарцев до Кризиса успел поработать на Федерацию, и в глазах сторонников восстания он, несомненно, был предателем. Его деятельность на посту министра культуры создала ему еще более негативную репутацию в глазах пророссийской общественности: он слишком рьяно избавлялся от «культурного влияния проклятого прошлого» и часто перегибал палку: было на его совести и сожжение «вредных» книг, и разгром музеев, и еще много чего. Постоянно появлялись письма деятелей культуры президенту и премьеру с просьбами обуздать ретивого борца за новую культуру, одно из них подписала даже недавняя нобелевская лауреатка, неугомонная Кузнецова.

Министр транспорта, сидящий на своём обычном месте, поднял растерянный взгляд и затравленно обернулся. Остальные члены правительства сидели с отрешёнными лицами, явно тяготясь происходящим.

– Поймите, всё кончено, всё пропало! Надо драпать, драпать надо, в Бухару, к Реджепову, там тепло. Или уж лучше в Афганистан? Там тихо, спокойно, горнолыжные курорты.

Трепаков хмыкнул. Последняя поездка Кубарцева в Афганистан обернулась скандалом – на «Слуховом окне» и ещё кое-где публиковались записи сочных порносцен с участием самого Кубарцева и его протеже, звезды уральской эстрады Ульяна Коробейникова, в интерьерах президентского номера отеля «Bagram Hilton Resort&SPA». Похоже, про афганский поход министра культуры вспомнил не только он: в разных концах зала заседаний раздались смешки.

Кубарцев умолк на полуслове и, махнув рукой, сел на свое место. Повисла неловкая пауза.

– Сегодня у него будет счастливая возможность рассказать о своем желания драпать в Бухару лично Реджепову! – шёпотом заметил сидящий рядом с Трепаковым министр иностранных дел Касимов. В нескольких словах он сообщил новости: премьер-министр Овчинников и госсекретарь Водянкин у президента, слушают беглого финно-угорского президента.

– Значит, Узбек приехал? Какой смелый. Не испугался. – Трепаков сделал равнодушное лицо и углубился в изучение ленты новостей. Активизацию Реджепова нельзя было причислить к хорошим новостям, особенно на фоне странного исчезновения Ряшкина – тот не ответил ни на один вызов. Чтобы отвлечься, Роман Геннадьевич стал изучать досье новоявленного командарма Дробакова. Выданные по запросу биографии не содержали ничего интересного – привычная нелепая карьера выскочки в смутное время. До Кризиса Дробаков служил в Российской армии. И вроде его часть пыталась сопротивляться голландцам, которые приехали распустить военных по домам. Один из голландцев погиб, в честь него потом назвали площадь в Москве и улицы во многих городах. Дробакова и его товарищей судили, они тихо сидели в тюрьмах, пока их зачем-то не амнистировал Юркевич. Чем занимался Дробаков потом, никто не знал. Но сразу после пироговского путча он всплыл и сделал головокружительную карьеру – «Бонапарт новой русской армии», по выражению одного популярного индийского комментатора.

Высокие двери, украшенные гербом, раскрылись, и в зал вошли Полухин, Овчинников и Водянкин. Водянкин сел рядом с премьером и положил перед президентом планшет. Прикрыв микрофон, что-то прошептал на ухо кивающему Полухину. «Господи, что происходит-то? – подумал Трепаков, разглядывая своего врага. – Он что, теперь главный?»

Роман Геннадьевич невзлюбил Водянкина с начала его восхождения. Трепаков изначально был из другого клана, из первой волны республиканской элиты, помнил, как всё начиналось, и упорно пытался делать вид, что всё осталось по-прежнему и при любом раскладе он имеет право на особое отношение к себе хотя бы с учётом прошлым заслуг. Между тем возвышение Овчинникова, марионетки вездесущего Реджепова, рано или поздно должно было вывести из игры старую гвардию, и активность Водянкина сводилась в том числе и к этому. Регулярно стали появляться публикации о российском прошлом ведущих деятелей республики – все это, конечно, и так знали, но педалирование неприятных тем вносило в общество ненужную тревожность.

Имелись и более прозаические причины для ненависти. Около года назад Роман Геннадьевич ощутил пристальное внимание к своему незаметному, но доходному бизнесу по отмывке денег. Наведя справки, он узнал имя любопытствующего: Водянкин. В свою очередь, он тоже занялся изысканиями и собрал внушительный архив.

Нескладный, длинный, с тонкой шеей и плоским лицом, Павел Водянкин всем был обязан Овчинникову, патрону и благодетелю. Говорят, он работал на премьера еще до Кризиса, когда тот делал карьеру в крупной корпорации, а с возвышением патрона стал госсекретарём, отвечая за широкий круг вопросов от взаимодействия ветвей чиновничьего аппарата до идеологии. Как Овчинников мог продвинуть своего человека на пост, контролируемый президентом, Трепаков не знал, но подозревал, что и тут не обошлось без Реджепова.

Полухин тем временем церемонно откашлялся и оглядел собравшихся:

– Господа, начну с плохого. Фактически нами предотвращён военный переворот. Да-да, именно так. Армейские путчисты и диверсанты из Москвы готовили мятеж. Нам должно быть стыдно, что в нашей армии свили себе гнездо изменники и преступники. Выводы из этого еще только предстоит сделать. Вечером, во время банкета, террористы планировали теракт в «Порто-Франко» – там пытались установить распылитель токсинов. Они собирались ликвидировать всех нас, господа. Это стало бы сигналом для выступления предателей в армии. Короче говоря, мы были на грани краха республики, господа!

Зал выдохнул. Сообщенные Полухиным новости были неожиданны для всех, кроме Водянкина, Овчинникова и Жихова.

– Директор КОКУРа, которого я смело назову нашим спасителем, лучше обрисует ситуацию. – Полухин обменялся взглядом с сидящим в конце зала Жиховым: – Пожалуйста, Дмитрий Никитич, пожалуйста!

– Я, если можно, с места… – низкорослый толстяк Жихов всегда избегал трибун, как и всякой публичности. Присутствующие дружно обернулись в его сторону. Жихов явно был доволен произведенным эффектом.

– Значит, докладываю. Террористы арестованы, их вина надежно доказана уликами. Токсины украдены со склада предателями, инструкции московские. Путчисты в генштабе и военном ведомстве нейтрализованы. К сожалению, убит наш общий друг, верный патриот республики, генерал Старцев. Погиб на посту, до последнего сопротивляясь предателям. К счастью, его убийц поймали буквально за руку. Мы произвели ряд арестов и будем их продолжать. Ради сохранения республики, вы, надеюсь, понимаете… Так что, господа, бдительность и еще раз бдительность! И спокойствие. Ситуация под контролем, с казахским командованием у нас полное взаимопонимание. Московские орды не имеют никаких шансов дойти до нас – вот что я должен вам сказать, но детали сообщать не уполномочен. – Жихов замолчал.

– Есть предложение ввести военное положение с сегодняшнего вечера, сразу после завершения торжественного ужина. Надеюсь, все понимают, что мы должны подавать пример спокойствия, не отменять важные политические мероприятия, не сеять панику среди населения! – Полухин переглянулся с Овчинниковым и подписал лежащий перед ним документ.

«Как складно поют! Как по писаному! И путч у нас! И с казахами полное взаимопонимание! И всё разом! И этот мудак Старцев так кстати пал смертью храбрых! Вот бы посмотреть на героическую гибель старого дуралея! А самое главное, у них уже и указ готов! Отлично. А я и не знал. Министр юстиции! Приехали!» – констатировал Трепаков про себя.

Как бы ни сложилась судьба республики, свое будущее он видел вполне ясно: надо убираться, срочно и подальше. Пока не началось. Пока Водянкин и компания под шумок не прибрали окончательно всё к рукам. Хотя, похоже, уже прибрали.

– Кроме того, предлагается немедленно создать Временный совет обороны республики и передать ему полномочия правительства до окончания кризиса! – Полухин снова переглянулся с Овчинниковым и Водянкиным, после чего, не ставя вопрос на голосование, подписал новую бумагу.

«Ну, всё. Это конец. Конец! – Трепаков протер лоб платком. – Что ж, все карты биты, Реджепов выиграл и это сражение, и эту войну».

Между тем спектакль продолжался. В полной тишине на трибуну вышел Павел Водянкин.

– Господа, президент и председатель правительства уполномочили меня кратко изложить ситуацию на этот час. Итак, столица Конфедерации финно-угорских народов город Пермь захвачена мятежниками. Увы, но и там московским спецслужбам удалось найти негодяев, изменивших присяге. Таким образом, на этот час Пирогов и компания разгромили систему Рижских соглашений на территориях Русской Республики, Поволжской Федерации и Европейской части Конфедерации. И конечно, в Москве. Господин Юван Ранти, президент КФУН, сложил с себя полномочия, о чём намерен доложить Постоянному исполкому съезда финно-угорских народов в Хельсинки. Правительство Казахстана от имени Евразийского Содружества заявило, что любое посягательство на суверенитет Татарстана и Башкортостана будет воспринято как нападение на Казахстан и Содружество. По нашим сведениям, мятежники воздержатся от каких-либо действий против стран – членов Содружества, и главное направление наступления для них – мы. Возможно, они откажутся от своих планов, когда поймут, что переворот не удался. Но данные противоречивы, возможно, они рассчитывают на что-то другое. В любом случае, никакого «пояса безопасности» между нами и мятежниками больше нет. Столкновение неизбежно рано или поздно. И я имею точные сведения, что все произойдёт в ближайшее время. – Водянкин выразительно посмотрел на Касимова, тот сидел с невозмутимым лицом. – Китайцы будут сохранять нейтралитет, им не до нас, у них выборы в парламент и проблемы в Африке. По поручению президента республики наш посол в Пекине прямо задал вопрос официальным представителям Китая. Кроме того, и это вы тоже знаете, у Пирогова есть сторонники в Пекине, и если китайцы в таких условиях сохранят нейтралитет, это уже будет большое дело. Американцы готовы помочь деньгами и влиянием, но не вооружёнными силами. Госпожа Фернандес, как вы знаете, сторонница невмешательства. Значит, американцев ждать не стоит, как и японцев. Те могут вмешаться, только если пироговцы дойдут до Владивостока и возникнет угроза Курилам и Сахалину, но это маловероятно. Да и нам, как вы понимаете, это не очень подходит. – Он мрачно хмыкнул и снова оглядел зал.