Читать онлайн Старинные сказки на всякую пору бесплатно
От автора
От края до края земли простирается Русь Великая. Чудесная это земля, славная. Она недрами своими богата, природою дивною красоты несказанной. И всего-то на Руси вдосталь: и рыбы, и птицы, и зверя всякого.
Тут встретишь и долы широкие, и горы высокие, и леса дремучие, моря-океаны глубокие, увидишь реки полноводные, озёра зеркалистые[1], степи бескрайние.
А главнейшее богатство земли Русской – её люди.
Они с прадавних времён в эти края пришли и своим трудом, умом, талантом на весь Божий свет Русь прославили.
Русский народ – могучий, он свою землю-матушку от всех врагов сумел защитить, ни пяди её не отдал и для детей своих её родные просторы сберёг.
Потому и говорят, что с таким народом да верою Русь стояла, стоит и стоять будет.
А исстари[2] повелось так: мужики работают с утра до ночи, рук не покладая, бабы дома хозяйство ведут, за детишками приглядывают, а старики им во всём совет да указ. Молодым от них наука, как на этой земле жить с людьми в мире, с собой в ладу, как хозяйство умело вести, здоровье сохранить да лишний раз не оплошать, впросак не попасть.
Во всякую пору Русь красива. Зимой её застанешь в белоснежном дорогом убранстве, что взор пленяет. Оно всё сплошь алмазами искристыми, яхонтами[3] лазоревыми, переливчатыми, серебром да саженым[4] жемчугом искусно расшито, затейливыми морозными узорами украшено, кружевами белоснежными, тончайшими, да пушистым инеем оторочено. А нитям жемчугов перекатных в драгоценном зимнем наряде и вовсе счёту нет.
Весною земля наша вся в цвете вишнёвых да яблоневых садов утопает, ароматами распустившихся почек и цветов благоухает.
Летом Русь, будто красна девица в сарафане пёстром и веночке из луговых трав, румяна, весела, с глазами голубыми, как небо и озёра, с косами тугими, что налитый пшеничный колос напоминают. И идёт она, босоногая, по полям и лугам, солнцу улыбается, погожему дню и пению птиц радуется, дары природы в своём лукошке несёт.
Осенью природа всё своё богатство являет, в золото да старинные парчовые[5] наряды облачается, украшения из янтаря и червчатых яхонтов попеременно носит, накидки из багреца[6] примеряет.
В свой черёд все двенадцать месяцев на службу к матушке-природе заступают, и по целому месяцу каждый хозяйствует. Сначала идёт Январь, он зиме перелом. За ним Февраль-бокогрей, Март, Апрель-«заиграй-овражки», Май травный, Июнь с пустыми после зимы закромами, Июль-страдник – лету макушка, Август-капустник, Сентябрь-летопроводец, Октябрь – грязник, свадебник, Ноябрь-листопад да Декабрь-зимник.
Об их делах да заботах и речь поведём.
Январь
Говорят у нас в народе, что счастливое новогодье – счастливому году дорогу кажет. А коли новый год с Января начинается, то ему меж зимними месяцами – завсегда почёт и место.
И лют батюшка, и горделив, и искусен. Верно сказывают старые люди, что Январь – зиме государь, весне дедушка, а всему году запевала. У Января убранство пышное, борода длинная, посох волшебный. Месяц этот скучать не привык, всё в трудах да заботах. С Январём к людям и Новый год приходит, и Рождество[7], и Старый Новый год, что на Васильев день[8] припадает, и Крещение[9], и Татьянин День[10].
Спозаранку садится Январь в свои сани резные да на тройке по заснеженной земле мчится, хозяйство своё оглядывает.
Смотрит Январь: в новогоднюю ночь Макару дома не сидится – в гости к Степану поплёлся.
– Где ты, над бабушкиной избушкой хлеба краюшка? – шутливо позвал Январь Месяц ясный. – Посвети-ка малость, проводи гостя!
Вышел Месяц из-за тучи и молвит:
– А чего провожать-то? Ему бы впору дома сидеть, с семьёй за столом. Никак пост Рождественский на дворе, а исстари на Руси на постные щи никого не зовут и сами в гости не идут.
– Знаю, знаю, – ответил Январь, – ну ты не ворчи уж больно, а подсоби живой душе.
За тем и помчался Январь дальше: там и сям снегу пушистого подбросит, холодом дохнёт, берёзки алмазными серьгами наделит, ледяными уборами наградит.
Вот уж и Николина Сторонка показалась вдалеке – небольшая деревенька, с виду пригожая, во славу святого Николы[11] своё прозвание получившая.
Вон Игнатова хата у самой околицы, а чуть поодаль Демьянова избушка видна стала.
Пригляделся Январь – деревня спит ещё. Решил он тогда сперва в лес зайти, на деревья поглядеть да зверей наведать. Лес Января давно уже заприметил, гостю дорогому обрадовался. Поклонился могучий бор первому месяцу года, беседовать стали. А в деревне разговору-то того не разберут, а слышат только, что лес заснеженный больше шуметь стал, деревья, дотоле морозом скованные, час от часу сильнее потрескивают.
Потолковали два приятеля меж собою о том о сём, Январь кое-кого из зверушек проведал, а там и опять в деревню засобирался.
Назад пошёл через молодой ельник, там ёлками в юбках[12] ещё разок полюбовался, оренбургскими снежными платками[13] их укутал. Из подлеска[14] по насту прямо к речке спустился, на зимник[15] взглянуть.
Лёд на реке, полозьями саней затейливо так изрезанный, сверкает, будто хрустали драгоценные.
«Хорошо мужики придумали тут санный путь устроить, – подумал Январь. – Дорога в город вдвое короче стала».
А от зимника до деревни – рукой подать. Зашёл Январь в Николину Сторонку, стал в окошки заглядывать, замысловатые узоры на них рисовать.
Видит Январь, а в деревне дело спорится: избы жарко натоплены, хозяйство уважено, детишки присмотрены, хлеб выпечен, щи да каша в печах дымятся.
«Вот и молодцы, – улыбнулся в пушистые усы Январь. – Ладно живут!»
Заглянул Январь и к Егоровым. Видит Январь, дед Кузьма-балагур жив-здоров: всё в одной поре, речист да весел. Сидит, валенки шьёт да небылицами разными внучат забавляет.
– Деда, расскажи сказку! – просят его внучата.
– Расскажи, деда! – канючит младший внучонок.
– Ишь ты, ну ладно, – отвечает дед и хитро так щурит глаз. Потом говорит: – Хочешь сказку про лису? Она в лесу. Вот вам и сказка, а мне бубликов связка!
– Нет, деда, это не такая! Нам хорошую! – наперебой кричат внуки.
– Ладно, а отчего ж и не рассказать-то хорошую сказочку? Вот, к примеру, расскажу я вам сказку про белого бычка… Вот и сказка вся!
Недовольны внуки, визжат, другую сказку требуют. Тут дед с серьёзным видом заводит:
– Жил-был старик, у старика был колодец, а в колодце том елец[16]; тут и сказочке конец!
– Не-е-ет, деда, не такую! Другую расскажи ещё!
– Ну а какую ж, в толк не возьму? – притворно сердится дед Кузьма.
– Надобно длинную-предлинную! – кричат дети.
– Ну, ладно, ладно, полно уж. Будет вам и длинная-предлинная. Слушайте только:
- В некотором царстве,
- В некотором государстве
- Жил-был царь,
- У царя был двор,
- На дворе был кол,
- На колу мочало[17],
- Не начать ли сказку сначала?
Тут внучата и злятся, и хохочут, а с ними и дед Кузьма.
«Ну, Кузьма, ну молодец! – всё думал по дороге Январь. – У него ж ведь не всю дорогу сладко было: и горюшко горькое на порог заходило, и лихую годину знавал не раз, а всё одно бодр да весел, нос не повесил… Да оно-то и правильно: не бывает жизнь сплошь легка да проста, а всё ж её милее нету. И у каждого она одна, и всякому на радость дана да на добрые дела!..»
За сим Январь и дальше по земле пошёл.
Шло время, а там на январских метелях и Рождество подоспело с его торжественною Службою, ярмарками, гуляньями весёлыми, колядками[18] да ряжеными.
Веселится народ в Святки[19] от Рождества до Крещения, радуется.
Горазд Январь с деревенскими вместе и поколядовать, и на торжок[20] проехать, на ярмарке в шумных рядах потолкаться, товар у понаехавших купцов поглядеть, с молодцами удалью помериться, силушкою потягаться.
Дни идут, а там уж и черёд Васильева дня приспел. Любил Январь Васильев вечер: щедрый вечер, добрый вечер. От него и сам своё прозвище получил: Январь – Васильев месяц, всему году начало, а зиме – серёдка. В этот вечерок щедруют, житом[21] в хатах посыпают, чтоб уродилось и жито, и пшеница, и всякая пашеница[22]. А хозяева хлебосольные уж припасли свинку да боровка для Васильева вечерка, соседей да сродников[23] в гости ждут.
Ясная ночь в Николиной Сторонке на Василия, тихая, кое-где снежинки пролетают, звёзд на небе много – они мужику ягодный год сулят. Волшебная зима: живи да радуйся!
А и про то надо сказать, что не всегда мужик с Январём дружен. То вдруг в дороге старик-месяц его бураном встретит, то все дороги заметёт, да так, что ни до ближайшей деревни, ни в лес за дровами не доехать: лошадёнке идти тяжело, а хозяину боязно, коли стужа нешуточная да за белым снегом не видно ни зги.
Но мужик руки не опускает, работы и в зиму не боится, батюшке-Январю уступать не хочет.
Бывает, соберутся деревенские мужики вместе и гуртом[24] тяжёлые снега глухозимья[25] роют, дороги запорошенные новыми вешками[26] метят, чтоб никому не довелось с верного пути сбиться да средь бела поля замёрзнуть.
Призадумался Январь, на мужиков глядя, глаз озорно сощурил. Решил он работников и тут испытать, наслав на них свои ветры ледяные да морозы удалые. Мужики работают, а морозы, ветры ледяные да бураны с завирухами[27] всё не отступают: одни щёки жгут, другие уши рвут, третьи носы белят, четвёртые под кожух[28] да зипун[29] лезут.
Не унимаются мужики, трудятся да не сдаются: тем старика-Января и потешили, задобрили.
Пришла пора Крещенского Сочельника[30]. Январь мужика хорошо знал, знал его душу, дух могучий, нужды и чаяния. Знал Январь-батюшка, что по всей Руси в этот вечер хозяева рачительные погоду примечать будут, что про урожай много чего поведать может.
И решил Январь в Крещенский вечерок перед Богоявлением[31] стариной тряхнуть, кругом поспеть да никого из работящих не подвести и не обидеть.
Укутал Январь леса наново в шубы снежные, равнины под белые одеяла спрятал, на всех окнах в деревне замысловатые узоры вывел – красивые, будто кружева вологодские[32].
Затем хаты инеем посеребрил и к реке пошёл. Там лёд до блеска натёр, иордань[33] для омовения да водосвятия помог устроить, в воздухе искристые морозные блёстки рассыпал, холодку подбавил.
Повелел Январь Метелице с самого раннего утра не скупиться на снега пушистые, что хороший урожай сулили.
А Месяцу ясному строго-настрого приказал в ночи светить ярко, чтоб мужик в полночь из реки иль из колодца целебной водицы набрал да всю до капли домой донёс, нигде не поскользнувшись и не расплескав. Водицу ту и сам мужик от немощи всякой завсегда попьёт, и в корм скоту, коли тот захворает, добавит.
Как испокон веку заведено было, мужик перед этим великим праздником у Января совета о хлебах спрашивал. Посмотрел-посмотрел старик-Январь на зерно, по горсточке мужиками на ночь во дворах оставленное, да и решил в тот год сполна посеребрить инеем пшеницу и рожь, меж другого зерна их выделяя да мужика на ум наставляя, чего всего больше сеять, чтоб богатый урожай собрать да в долгах не увязнуть.
«Пшеничка по выбору кормит, а матушка-рожь – всех дураков сплошь», – рассудил Январь. Разглядывая зерно во дворах, заметил старик-месяц, что темновата ночь. Тут он своим чудо-посохом на ночном небе ещё и частые звёзды зажёг, что к урожаю гороха мужика подготавливали да стада овец сулили.
Осмотрелся Январь, улыбнулся. Хороша ночь: тихая, звёздная, морозная. Всё к празднику сделал, везде порядок навёл.
Вот так однажды кучка работящих, неунывающих мужиков в одной глухой деревеньке Январю угодила, да, паче чаяния, всей земле Русской у Января милости испросила и урожая на весь год.
Ну а Январь-то что? Он все праздники отбыл, отгулял, Службы отстоял и посох свой волшебный Февралю точно в срок передал.
Февраль
Вот и заступил на свою службу Февраль, на метелях да вьюгах в деревню въехав. Смотрит: высыпал народ на улицу, радуется чему-то.
Цыкнул Февраль на ветер, чтоб тот поутих да не мешал слушать, о чём бабы гомонят да мужики толкуют.
Прислушался – и уж сам тому не рад.
– Мужает батюшка-Февраль, – говорит кума[34] куме. – Да, злится коротышка, что ему мало дней отведено.
– Но, как люди говорят, «лютуй не лютуй, а с весною встретиться придётся», – отвечает ей та.
– Это уж точно, – отозвалась подошедшая к ним соседка Марья. – Хоть и злится Февраль, а весну чует. Февральский снег – и тот весной пахнет.
«У-у-у, глупые бабы, – озлился Февраль. – И невдомёк вам, что мои Тимофеевские морозы[35] хоть и не долги, да Крещенских холодов покрепче будут. Забыли вы, что Февраль – „апрельский дедушка” по-вашему – ещё и Лютичем, Студичем да Ледичем зовётся. Натерпитесь ещё у меня, так как не бывать весне зимы раньше! Меня не проскочишь, не перешагнёшь, лишь по дням проживёшь!»
Сказал Февраль как отрезал и вскорости землю такими морозами обжёг, что у деревенских на улице дух перехватывало.
Как тут слышит Февраль – совсем рядом песня звонкая, молодецкая в воздухе морозном задорно звенит, чей-то топорок в лесу заправски стучит.
«И кому ж это в такой морозище дома не сидится? – подумал Февраль. – Ишь ты, храбрец какой один на всю деревню выискался!»
Подошёл Февраль ближе. Глядит, а за просекой Иван, младший сын Прохора Гаврилова, дровишки радёхонько рубит. Хворост и снеголом[36] он уж подобрал, теперь дерево старое, бураном поваленное, хочет домой отправить. Да только много ещё с ним Ивану мороки будет, долго его топорику ещё стучать. А братья его всё на печке лежат, носа своего не то что в лес, а и за порог не кажут.
Дохнул Февраль холодом, домой Ивана прогнать хочет. Скоро опять мороз крепчать будет, метель разыграется. А его лошадёнка стара уже, не довезёт в такую погоду ношу тяжёлую. Едь уж домой, Ваня!
– Ничего, – подбадривает Иван свою старую клячу. – Чай, не пропадём! Соха нас с тобою кормит, топорок одевает-обувает, а Бог оберегает!
«Вот уж упрямец! – с досады стукнул своим посохом Февраль. – Настырный какой!»
Снова дует холодным ветром Февраль, крупою снежною больно по лицу Ваньку сечёт, домой из лесу спроваживает. Да только ничего у Февраля опять не выходит, Ванька за работой мёрзнуть не успевает.
«Как пить дать замёрзнет, глупец», – подумал Февраль.
Но, ничего не поделаешь, мороз работящему мужику не указ. Тут Ванька дрова рубить закончил и в обратный путь засобирался. Февраль ему вослед дует, ветром досадливо домой подгоняет.
Приехал, а дома его уж ждёт Марья-краса, щи да кашу подаёт, пироги на стол ставит, чаю душистого наливает.
«Вот и ладненько, – подумал Февраль, – дружно, любовно, сытно. С таким хозяином Марья как за каменной стеной, весь век в добре проживёт. Да и Ивану с Марьей не пропасть. Хорошая жена да жирные щи – другого счастья не ищи!»
Так день за днём идёт Февраль по земле русской, холодом пашет[37]. Поправит он шапку свою снежную, что чуть набекрень сбилась – глядишь, а в воздухе уж меленькие снежинки порхать стали. Погладит суровый месяц бороду свою снежную – сразу пушной снег на землю сыплется. Тряхнёт Февраль невзначай рукавом – метелица начинает замысловатые снежные кружева плести и тихо на землю своё рукоделие опускает. А коли уморится старик-месяц из края в край по Руси пешим ходить, так он скорёхонько её на буранах, вьюгах да завирухах облетит.
Да уж, буранная пора стоит, морозы лихие и ветры лютые из избы тепло гонят. Ну, злись, Февралюшка, не злись, дуй не дуй, а не к Рождеству пошло – к Великодню![38] Так ровно половина февральского срока под метели и улетела.
В эту пору Русь испокон века Сретение[39] величает. Славит народ встречу, что была во времена прадавние, когда старый праведный Симеон Богоприимец сподобился Спаса нашего увидеть да на руки взять. Тут Ветхому Завету конец, а Новому – самое начало.
А ещё на Сретение зима с весною встречаются. Коли зима верх возьмёт – долго ещё холодам стоять, а коли весна-красна одряхлевшую зиму одолеет – быть оттепелям скорым, солнышко сильнее пригревать начнёт.
Ведомо батюшке-Февралю, что зима, хоть весны и старше, а не всегда умней той бывает. Начинает лютовать, злиться. А чего тем добьёшься? Бывает, зима и в лицо весне снегом бросит, и морозом прихватит, и ветром лютым проймёт.
А весна нравом кроткая, незлобивая, голову опустит и уйдёт. А лицом ещё краше, ещё румяней от холода станет.
– Девица-весна, отчего ж ты в свой срок приходишь, коли только зиме с тобою спорить недосуг? Отчего ж за себя не борешься, на своём не стоишь? – бывает, спросит её Февраль.
– Ни к чему всё это, – кротко так ответствует ему Весна. – Зима со всеми спорить мастерица: она в Феврале со мно́ю борется, в Ноябре – с осенью, а в Августе – с летом. Так и живёт. Да только в споре, Февраль-батюшка, всегда уступит тот, кто умней. А ещё вовек красоту не сохранить, коли нрав злоблив да неласков. Злость с годами на лице проступает, от красоты былой следа не оставляя. А мне это незачем.
– Верно, девица-краса, – молвит ей в ответ Февраль, – верно, да только и зима, хоть порою и злая, а всё ж ох как красива бывает. Глаз не отвести!
На то Весна ему ответствует:
– После осенней распутицы[40], батюшка-Февраль, всяк ждёт, когда уж молодая зима-раскрасавица на землю ступит. Она чистуха[41], искусница, всем по душе. Она всё вокруг приберёт, белым чистым покрывалом землю укроет, душу простому люду красотою волшебною повеселит. И по всей Руси люди зиме рады. Любуется народ молодой богачкой. У неё горы серебра припасены, а алмазам да белоснежным нарядам и вовсе счёту нет. Через время зима свои наряды-то белоснежные поизносит, порядком вымажет, алмазы да жемчуга подрастеряет, лютовать начнёт, норов свой всем показывать. Тут уж народу не до красоты зимушки – гордячки да зазнайки. За её холодною красою с каждым днём всё больше дурной характер проглядывает, лють зимняя надоедать начинает. И со временем становится зима совсем злою, всем постылою. Она теперь нелюдима, прочь от людей бежит, своего платья в чёрных латках-проталинах стыдится. Потому и уходит зима перво-наперво из деревни, бросает ещё заснеженные поля и скованные уж ненадёжным льдом реки и прячется в лесу, подальше от людских глаз. Там зима дольше всего задержится, станет бесцельно бродить средь деревьев в своём жалком убранстве из грязного снега, а потом и из лесу уйдёт, видя как на Руси уж с великою надеждою народ весну кличет.
– Что верно, то верно, – обычно отвечает ей Февраль, – тут и возразить нечего.
– Вот и сегодня весна на своём стоять не стала, – говорит братьям-месяцам Февраль, – так что до первого подснежника ещё далеко.
– Да уж, – в задумчивости говорит Январь, – как зима под конец не злится, а весне всё одно покорится… Недаром в народе приметили, что Февраль строит мосты, а Март их ломает, что нет зимы, которая б не кончалась.
– Верно, братец-Январь! – ответствует ему Февраль. – Да только весна ещё не завтра будет. Пока мой черёд, тряхну-ка разок-другой сединою! Бывайте, братцы, служба зовёт!
Тут час от часу мороз крепчать стал, бабы с улицы домой заспешили, и вскорости в Николиной Сторонке такая метель разыгралась, что и словами не выразишь. Силён Февраль-месяц метелями!
– Да-а, – говорили в деревне, – ишь как пурга-то вздурилась![42] Не шутит Февраль-батюшка! – И бегом по домам.
Скучно и уныло стало на улице, небо серою рогожкою[43] низёхонько над землёй повисло.
А под крышами, снегом приваленными, кто у печки ноги греет, кто на лежанку тёплую взлез, а кто под одеялом пуховым от холодов схоронился. Кошки, и те перед морозами к печи жмутся.
Затосковал Февраль, пригорюнился, радости одному нет. Другое дело в хатах да избах.
Заглянул Февраль в одно окошко, а там люду много, смех, веселье, огонь в печи – и тот весело потрескивает.
У купца Платонова в доме тоже уютно, радостно.
Хозяйские дочки щебечут, бусики, брошки яркие да перстеньки друг у друга рассматривают, бисер, нити шелковые на богато расшитых бабьих кокошниках[44] поправляют.
Дед Иван с бабой Нюрой тоже из дома ни ногой – чаёвничают себе по-стариковски. Баба Нюра что-то рассказывает, а Иван в задумчивости чай с блюдечка прихлёбывает, баранки румяные ест.
Полюбовался Февраль их самоваром, под хохлому расписанным. До чего ж хороши узоры хохломские![45] Листочки, цветочки, ягодки, веточки-стебельки писаны красками сочными, яркими: и красным, и чёрным, и зелёным, и золотым цветом выведено, а меж листочками будто золотистый свет солнышка проглядывает. Красотища!
Заглянул Февраль и в окошко к Демьяну. У него суетливо как-то, детишки гомонят, игрушками, что им батенька с рождественской ярмарки привёз, играют.
Февралю шибко нравились резные мужик и медведь-кузнецы, которые в руках у Ванюши молотами по наковальне стучали.
Он таких во всей Руси великое множество видел. Любит детвора эту игрушку!
У Вареньки тоже есть забава. У неё деревянные куры наклоняются, будто зерно клюют.
«Это Богородская резьба[46], – подумал Февраль. – Приятно липовое дерево на ощупь. Оно всё больше не окрашено, гладенько, резьба затейлива – любо-дорого смотреть! А чем это Настенька в углу играет? Дымковскими[47] свистульками, что ли?»
Присмотрелся Февраль – там у неё не только свистульки, а и глиняные куклы, пёстро по белому разукрашенные.
Переставляет Настенька разные фигурки: и мамки есть у неё, и няньки, и водоноски, и кавалеры разные, и лошадки, и коровушки.
У старшенькой Ариши игрушка тоже с ярмарки – глиняная, вся цветная, Романовская[48]. Февраль о Романушке[49] частенько от братьев-месяцев слыхивал. Бывает, скажет осенний Ноябрь месяцу Маю: «Оделся ты, Май-месяц, сегодня пёстро, будто Романушка».
Заглянул Февраль и в окошко к бабе Настасье да деду Федоту. Федот спит, баба Настасья квашню[50] замешивает, Варенька рушник[51] любовно вышивает, стежочек к стежочку кладёт.
Видит Февраль, а на полотне у ней красные женские фигурки появляются, лошадки, петушки разные.
Невестки Варины прясть принялись. За работой щебечут, хохочут, тёплых деньков ждут.
Мужики у них в доме тоже не бездельничают: одни ложки-плошки вырезают, другие поделки своими руками мастерят.
И сколько ещё красоты всякой да вещиц диковинных повидал Февраль на земле русской: и финифти[52] ростовские видел, и шкатулки палехские[53], и картины лубочные[54], и утварь из бересты[55]. А ещё видал Февраль росписи чудесные мастеров мстёрских[56] да федоскинских[57], и букетики жостовские[58], будто живые, и гжель[59] сине-белую, и городецкие[60] узоры сочные, и платки павлопосадские[61], цветные, и иконы, будто душою писанные, и много-много ещё чего!
Улыбнулся Февраль, оттаял малость. Уразумел он, что человеку и зимой охота глаз яркими красками порадовать, зимой весну розовощёкую вспомянуть да лето красное.
И с тех пор Февраль всегда с оттепелями, и именно Февраль весеннему Марту место уступает.
Март
Вскорости после лютых февральских холодов робко ступила на землю красавица-весна, а с нею и месяц Март. На дворе пока последние деньки Всеядной седмицы[62] стоят, мужика щедрым угощеньем балуют, в среду и в пяток привычного поста нету.
В деревне и за околицей снега́ ещё лежат тяжёлые, грузные, будто в Январе, да только теперь уж всё равно не зима. Март-марток он завсегда таков: где снегом сеет, там и солнцем греет.
Не успели деревенские жители, а с ними и Март-месяц глазом моргнуть, как за Всеядной неделей уж и неделя Пёстрая[63] подошла. Теперь уж на столах то густо, то пусто, – прошёл сплошной мясоед[64], «пёстры» дни настали. Редко когда свадебный поезд[65] по деревне проедет. А старики только головою кивают.
– Ишь ты, молодые нынче никому не под шапку, ни Бога, ни чёрта не боятся! – говорит дед Никита. – Никто им не указ… А оно ж теперича жениться – токмо[66] с горем породниться, одна голь[67] да беда!
– Да уж, не время свадьбы гулять, – недовольно отзывается его свояк[68], дед Кузьма. – Как говорится, оттого и баба пестра[69], что на Пёстрой замуж пошла!
В Николиной Сторонке ненадёжное тепло всё чаще крепкими холодами оборачивается, Март морозом на нос садится. Бывает, что ветры сырые, оголтелые налетят, бывает, что и метели с завирухами без спросу в гости заглянут. Небо всё чаще свинцовыми тучами затянуто, кругом серо да неуютно. Куда ни глянь – и спереди и сзади зима, стоят холода нешуточные. Один мартовский денёк за другой заходит, третий за собой ведёт, четвёртый прихватывает, а там глядишь – десяти мартовских дней уж как и не бывало.
В воскресенье у Игнатовых ждали гостей. Видит Март, с раннего утра невестки стали на стол набирать[70], суетиться, из сеней[71] да в сени шмыгать.
– В такой день и Бог повелел гостей встречать, – говорит дед Иван. – Уж угощать так угощать!
– Что верно, то верно, – отвечает баба Нюра. – Сегодня никому не грех по двенадцать раз шти[72] хлебать, двенадцать раз мясо есть. На то оно и «мясное воскресенье»!
– А для чего двенадцать раз, бабушка? – спрашивает старшенькая Ариша.
– Это так говорят, – отвечает ей баба Нюра, – коли разумеют, что есть надобно сегодня от пуза, а не так, как вы. С завтрего ужо Сырная седмица[73] заходит. Вроде только Рождествовали, а сегодня к вечеру уж заговляться[74] на сыр да на масло будем. На Масляную, детки дорогие, угощенья ещё кругом будет полно всякого, да только мяса уж нигде не едят. А там вскорости и строгий пост. Так что, жуйте-ка, милы мои, веселей!
– Ешь, пока рот свеж! – ласково поглядывая на внуков, говорит дед Иван. – А как завянет, так и собака не заглянет!..
С рассветом нового дня встретила Русь Масленую седмицу – Объедуху, Блинницу. Теперь всем от мала до велика одна забота – как от блинов не лопнуть. А это, как ведомо, беда не большая – блин не клин, пуза не расколет.
Любит народ эту пору, да оно и не мудрено: Масленица на Руси – пора забав шумных, гуляний весёлых, катанья с горок заснеженных, проводов зимы постылой да заговенья на Великий пост, что всех других постов в году длиннее будет.
Хорошо в Николиной Сторонке в эту пору – гуляй душа, ешь душа, пей душа! Где блины – там и мы, где с маслом каша – тут и место наше!
Глядит Март, а в понедельник, как говорят, на «узкую Масленицу», что ни двор – то без хозяйки.
«Что такое? Где это они все?.. Куда запропастились?»
Совсем запамятовал первый весенний месяц, что бабы все, как одна, порасходились с роднёй повидаться, мать-отца проведать. В этот день свёкры со свекровями невесток к родителям на денёк отпускают, а к вечеру и сами к сватам в гости идут.
Март частенько забывал, что да когда на Масленой неделе. Она ж не всегда на его срок приходится. А коли год про что думать не думаешь да не вспоминаешь, так и забыть не мудрено.
Идёт Марток по селу, а кругом суетливо как-то, весело.
Ребята и девчата тут и там снежные горки мостят, качели расписные ладят, чучело Масленицы гуртом мастерят, на тройках с ветерком катаются. И у каждого тут сердце молодою надеждою полнится, душа поёт. Тройки быстрые одна за другою проносятся, бубенцы в упряжи – и те в такт общему веселью звенят радостно, игриво, заливисто.
Март тому рад душой. Глядит он на санки резные, расписные, сафьяном[75] да бархатом отделанные, налюбоваться не может. А лошадушки-то, а лошадушки! Одна коренная[76], две на пристяжечке[77], глаз не оторвать! Тут тебе и кони в яблоках, и гнедые с пежинами[78], и вороные[79] с подпалинами[80], и пегие рыжаки[81], и каких только нет! И все с бубенцами, все с колокольцами!
«Эх, – думает Март, – а ведь чистую правду на валдайских колокольчиках пишут: „Купи, не скупися, езди, веселися!”, „Купи, денег не жалей, со мной ездить веселей!”»
Весело в Николиной Сторонке в эту пору, хорошо, да только многих и не видать на улице.
«А другие-то что поделывают? Чем заняты?» – думает Март.
Заглянул он тогда в пару окошек, а там работа кипит. В избах блины пекутся, хозяева гостей ждут.
«Вторник же завтра! – вспомнил Март. – Держись, коли девки на выданье есть! С завтрего уж сваты ходить станут вовсю, смотрины невестам устраивать. Их и принять надо как следует, и уважить. А там, Бог даст, минёт Великий пост, а на Красную Горку[82] уж и свадебку отгулять можно. Да уж, жениться – не напасть, да как бы женившись не пропасть!»
Идёт Март дальше, задумался. А гомонливая[83] толпа всё не унимается, всё кричит: «У нас горы снежные готовы и блины напечены – просим жаловать!»
– Ишь ты! – только и вымолвил первый весенний месяц. – Масленицу зазывают!
Ушёл Март за околицу от шума отдохнуть, тишину послушать. Зашёл в лес.
Идёт, смотрит: сидит заяц под деревцем, лапками по земле барабанит – с сородичами разговор ведёт. Не узнал заяц Марта-месяца, в сторону со страху как шарахнется!
– Здоро́во, косой, это я! – говорит ему Март. – Неужто сразу не признал?.. Ты, поди, совсем про меня забыл! Хоть бы ты про наше с тобою тезоименитство[84] вспомнил, что ли. Зайцев-то, которые в Марте родятся, в честь меня «Мартовиками» зовут!
А заяц всё никак подойти не насмелится.
– Ну, косой, да ты не робей, а подходи ближе, рассказывай про своё житьё-бытьё!
Заяц чуть дух перевёл и отвечает:
– Здравствуй, добрый молодец Март-месяц, хорошо, что ты пришёл! Мы, зайцы, в зиму уж замаялись![85]
И недолго думая стал длинноухий хитрец на судьбинушку свою горькую жаловаться, Марту свою беду рассказывать.
Поведал Марту, как зима лютовала, как волк постылый за ним тут и там гонялся, как лиса-плутовка чуть не съела.
– Мне, – говорит заяц, – всегда хуже всех. У меня всякий раз душа в пятки уходит, целыми днями покоя нет. Охотятся на меня и человек, и зверь, и птица. Зимою травушки не сыщешь, грызу всё мёрзлое, все зубы себе поисточил! Волк старый за мною гонялся, догнать не догнал, а клок шерсти из хвоста своими когтями-то выдрал.
Молчит месяц Март, а заяц всё причитает:
– Горе мне горькое! И лисе лучше на свете живётся, и волку, и медведю!
И уж так жалобно заяц плакал, так жалостливо смотрел на месяц Март, что кого хошь бы разжалобил.
Да только не по его хотению вышло. Покачал Март головою и говорит тогда этому пострелу:
– Не пристало, косой, тебе на житьё-бытьё жалиться![86] Вас, зайцев, природа тоже не обделила и не обидела! Погляди-ка, вон вы какие с виду пригожие! Шубки у вас меховые, пушистые, глаза зоркие, ноги быстрые, а зубы источиться и вовсе не могут – всю жизнь растут. Зайчатки у вас родятся смышлёные, глазки у них с рождения ясно на белый свет глядят, бегать с первых дней могут. А коли и так случится, что зайчатки твои малые где-нибудь заплутают, сам знаешь, что всё одно с голоду не пропадут. Их любая зайчиха, как своих, молоком сытным-пресытным накормит. Во как Творец о вас, зайцах, подумал!
Сидит заяц, уши прижал, внимательно слушает. А возразить-то и нечего!
– Шкурка на хвосте у тебя тоже легко отстаёт, так что тебе от волка и от лисы немудрено уйти. Ты только смотри в оба да не бегай долго – долго бегать у тебя силёнок не хватит.
Сидит заяц, слушает.
– Люди вас тоже любят, своих детушек ласково «заиньками» и «зайчиками» зовут, из дерева им игрушечных зайцев да медведей вырезают. А в стольном граде Петербурге в вашу честь даже целый остров назвали Заячьим! Чего ж вам ещё надобно-то? И каждый год в достатке – по три шубы носишь!
Потом Март чуть помолчал и продолжает:
– И трава даже есть заячья, или заячья лапка по-другому. И думают деревенские, по наивности, что вы, зайцы, только морковкой, корою да травами шелковыми лакомитесь. А секрет-то ваш какой? А такой, что, коли охотники тетеревов пойманных в капканах оставят, то вы, зайцы, их всех до одного поперетаскаете![87] Так что и ты, косой, не без греха, и так живёшь, что тоже позавидовать можно!
Приободрился заяц, успокоился, счастливый и довольный к своим побежал.
Улыбнулся Март, понял, что доброе дело сделал. Тут же солнышко выглянуло, тепло сделалось. Март голову задрал, загордился, для порядку холодом дохнул, морозцем землю прихватил. Как же только не вовремя!
В берёзках только сок ожил, так нет же, взял Марток и приморозил! Зол он бывает к берёзкам-красавицам! Эх, Март-марток – не снимай порток!.. Свечерело, а там и ночь подошла.
С рассветом на Руси у всех забот-хлопот поприбавилось. В середу на Масленой седмице Русь празднует «лакомки». Тёщи зятьёв своих дорогих в гости ждут, блины им пекут да с пылу с жару к столу несут. Блины у бывалых хозяек выходят знатные, вкусные, красивые, будто само солнце красное. Что тут ещё скажешь? Благодать, да и только!
«Уж то-то потчуют зятьков, то-то задабривают! – думает Март. – Так бы и всегда! А то вон, как я погляжу, не всем в гостях радостно. Был у тёщи да рад утёкши!»
С четверга не токмо в Николиной Сторонке, а и по всей Руси вступила в свои права «Широкая Масленица».
Все в деревне про свои хозяйские дела позабывали, пируя и веселясь вовсю. Под вечер «широкого четверга» Март и сам устал до нет мочи. Уж то-то была потеха, то-то веселье! Он и с мужиками в силе да проворности соревновался, и на кулачки с ними бился, и от души пировал, и снежный город с деревенскими приступом брал, и через костёр прыгал, и на лошадях с ветерком катался. Да уж, любо-дорого вспомянуть! Как говорится, и на горках покатался, и в блинах повалялся!
В пятницу, на «тёщины вечёрки», теперь уж из двора в двор тёщи к зятьям в гости шли. На дворе мартовский ветер до костей пробирает, а в хатах тепло да уют. Видит Март, тёщ в Николиной Сторонке принимают радушно, хлебосольно. Блины в доме у зятя матушкам родные дочки пекли, изо всех сил старались не посрамить родительницу.
В субботу, на «золовкины[88] посиделки», Март ещё пуще землю-матушку холодить взялся. Деревенские бабы опять по хатам хлопотали. Им сегодня надобно мужнину родню уважить, а перво-наперво сестриц супружника, своих золовок.
Прошёлся Март по деревне – редко кого на улице встретишь.
Зато в избах людно, гомонливо. Невестки сродников потчуют, золовок одаривают, беседы задушевные ведут.
А на следующий день уж и Прощёное Воскресенье[89] приспело. В Николиной Сторонке шумно, всем миром проводы Масленицы справили, её чучело сожгли да пепел по полям разметали, чтоб урожай был хорош.
Но, как говорят, «не всё коту Масленица, будет и Великий пост». Так и первого дня поста дождались, тужилки по Масленице справили. Март-марток и сам будто затужил. Он то холодом пахнёт, то белым снегом дороги переметёт.
Шло время и, хошь не хошь, а уж и Апрель-месяц не за горами. Тут и Сороки святые[90] подошли – большой праздник, светлый. Русь Святая церковным звоном да Службами сразу сорок святых славит. Они веру крепкую имели и за веру свою живота не пожалели. Оттого-то их на Руси и стар и млад величает.
Баба Нюра к этому дню, как заведено было, жаворонков из тестица вылепила, в печь посадила и испекла на славу. Всех внуков наделила, соседских детишек угостила. А старшая невестка бабы Нюры, Евдокия, решила выпечь к празднику колобки[91] золотистые, румяные. Мастерица она с тестами возиться! Она и расстегаи, и караваи, и курники[92] к свадьбам печёт.
Дают хозяйки по всей деревне детишкам угощенье знатное и всё приговаривают:
– Берите, кушайте на здоровье, это вам гостинчик из леса, от зайца!..
«Ишь ты, и тут от зайца! – всплеснул руками месяц Март. – Без него – никуда. И за что только серого пострела в таком почёте держат?»
Глядит Март, как детишки уплетают колобки подрумяненные, и всё умиляется, всё тешится. Как тут не вспомнишь: «Сороки святые, колобаны золотые». Вкуснотища! А ещё сразу припоминаешь хвастливого колобка из сказки: «Я колобок-колобок, по амбару скребён, по сусекам[93] метён, на сметане мешен, в сыром масле пряжен[94], в печку сажен»!
Март тоже отведал колобов сытных, золотых, ел и всё думал, что никому не надо быть хвастливому, как колобку из сказки, нельзя, как он, родительского наставления не слушать да на судьбу, как заяц в лесу, жаловаться.
С теми мыслями Март дальше по земле пошёл и сам того не заметил, как перед самым Апрелем оказался.
Апрель
С первым, ненадёжным ещё весенним теплом пришёл в деревню Апрель-месяц – добрый молодец.
Он яркому солнышку подмигнул, подснежники в прохудившейся снежной перине отыскал, журчание ручейков послушал. По окрестностям прошёлся, огляделся, осмотрелся, реке ход дал, из ледяных оков её освобождая. Тут же юркая ледоломка[95] вглубь леса полетела другим птицам порассказать, что она, дескать, своё дело сделала, хвостиком лёд проломила, что в верховьях лёд тронулся и теперь уже половодье не за горами.
Улыбнулся Апрель её новостям.
– Ну, суета! А ведь верно, пичужечка! Апрельский снег тает споро, а вешние воды и самому царю-батюшке не остановить!
Идёт Апрель дальше, чириканье воробышков слушает.
Прошёл по подлеску – первые листочки развернул, в берлогу заглянул, пучок солнечного света туда бросил, чтоб её косолапого хозяина разбудить.
– Вставай, Мишенька! – звонким голосом зовёт бурого ломаку Апрель. – Просыпайся, а то скоро талая вода бока намочит!
Вышел Апрель-месяц на опушку и видит: стоят у него на пути два обоза гружёные, а хозяев рядом с ними и не видать вовсе. Подошёл он ближе, поглядел, что за товар такой, и глазам своим не поверил. Лежат горою сокровища несметные: меха куньи да собольи, бобры[96], шапки горлатные[97] да парчовые с меховыми околышами[98], одёжи богатые, сплошь саженым жемчугом, канителью[99] да битью[100] расшитые, отрезы[101] дорогие, узорочье[102] разное.
«Откуда это тут? – думает Апрель и всё по сторонам оглядывается. – Никак в толк не возьму».
Тут дровосеки на своей лошадёнке мимо ехали, увидали скарб невиданный, себе взять захотели. Да только разделить между собою поровну не смогли, всё жадничали, горланили, друг другу ни в чём уступать не желали.
На их крики других зевак понабежало. И все меж собою спорят, не знают, как исхитриться да себе всё и забрать.
Слышит Апрель, как один грамотей громче других кричит:
– Это всё моё, моим дочкам-красавицам везли под заказ да старухе моей. За всё плачено. А ну, руки прочь!
– Не по Сеньке колпак! – орёт другой. – Кишка у тебя тонка столько добра понакупить! Жирно будет твоим дочкам в таких нарядах хаживать, чай, не королевны!
И ну драться меж собою, будто собаки.
А Апрель всё к каждому шороху в лесу прислушивается, всё к каждой веточке присматривается: не объявятся ль сами собою те купцы, которые скарб везли?
А вокруг возов уже народу прилично собралось, и всяк человек на свой нос чужим добром распорядиться хочет. А тут уж и ночь скоро, надо б дотемна богатства невиданные в деревню перевезти. Не в лесу ж бросать!
А в Николиной Сторонке, как прослышали про возы, товаром диковинным гружёные, ещё больше народу на улицу высыпало – на сокровища поглазеть. Дивится Николина Сторонка, диву даётся!
Тут купцы стали меж собою совет держать, чьё это всё добро да куда его везли.
– Не пойму я ничего, – говорит старый купец Григорьев. – Старинная тут одёжа, не простая, чай, не вчера шитая… Одно скажу: тут платья знатные припасены, они с рукавами длинными, что аж по земле волочатся. Их тому везли, кто богат несметно, кто спустя рукава работает да в хоромах, в палатах каменных живёт, как сыр в масле катается.
Потом пощупал он одною рукою воротник высокий, жемчугами низанный да яхонтами драгоценными расшитый, и молвит дале:
– Такой воротник на боярской одёже «козырем»[103] зовут, он всякого вельможу знатней да важней сделает. Оттого и ходит знатный вельможа козырем, он всякой там мелюзге не чета. Шапки тут тоже хорошие, высокие, в целый локоть[104]. Они из куньих горлышек да соболей шиты, а значит – не копеечный товар! Не каждому по зубам! А коли кто богат да знатен – так тому и шапку высокую носить должно.
«Да уж, – думает Апрель-месяц, – богат товар и для богатых везётся… Тут и сапоги сафьянные[105], с золотыми нашивками, и шелка наилучшие – дамасские[106], и кокошники расписные, и бархат, и аксамиты[107], и камка[108], и тафта[109], и чего тут только не найдёшь. Тут грубого миткаля[110] нету!..»
– Эх, нарядить бы красавиц русских во все эти убранства, – говорит молодой да удалой Иван Степанов, купеческий сын. – Вон тут всего сколько, на всех хватит!
– И то верно, – ответствует его отец. – Премного красавиц на Руси! Глядишь на девок, а перед глазами будто сама красавица-зима в сверкающих аксамитах проходит, осень золотая проплывает в дорогих ферязях[111] из парчи да бархата золотного[112], лето тёплое в камке разукрашенной на бегу подмигивает, аль весна цветистая в шелках драгоценных тебе приветливо улыбается.
Глядит старый Степанов, что народ примолк, его речами заинтересовался, и продолжает тогда:
– Девица-зима станом тонкая, будто льдинка, с челом высоким, ясным, с кожею белою, чуть прозрачною, словно первый снег. Она не говорлива, не тороплива, хрупка, будто фарфор. Её зимняя краса взор пленяет, за душу берёт. И всё ей к лицу, чем зимние месяцы богаты. Идут такой девице и атласы белоснежные, и тафта серебристая, и аксамит, и бархат рытный[113], затейливыми зимними узорами расписанный. К лицу ей кокошники высокие, лазоревые, с поднизями[114] жемчужными, драгоценными.
– Хорошо говорит, – шумит народ, – знатно!
– А бывает, – продолжает Степанов-старший, – идёт девица, будто сама весна, – тёплая, нежная. Ей первоцветом себя украшать охота, ленты атласные в косы вплетать. Ей-то из всех самоцветов зелень изумрудов к лицу всего боле. Наряды ей подавай яркие, сочные, красоты необыкновенной, будто сама природа, что после зимы пробудилась… А есть девицы, – негромко продолжает купец, – будто лето красное. На них взглянёшь – и сразу на душе тепло становится. Этим любимицам лета красного всё к лицу, чем Июнь, Июль да Август их одарить могут…
– Вот бы нам, братцы, – кричит из толпы молодой Степанов, – раздать таким красавицам сарафанов разных вдоволь, летними красками расцвеченных, отрезов да платков пёстрых, узорочья дивного! А узорочье тут всё, поглядите, сплошь из червонного золота да каменьев ярких, работы тонкой, затейливой. Уж то-то постарались золотых дел мастера!
И видит Апрель, что несказанно хороши русские серьги-малинки, брошки да перстеньки, с душою сделанные. Они тут и с эмалями, и со сканью[115], и с зернью[116], и чернёные[117]! Золотые руки у русского мужика! А уж купцы-Степановы умеют показать товар лицом.
А Степанов, знай себе, продолжает:
– Бывает ещё, что девица с золотою осенью схожа, что завсегда в парче да багреце ходит аль в других каких паволоках[118], каких тут много. Ей бы яхонты червчатые, сердолики медовые, яшму переливчатую да янтари сочные подарить, будто бы дарами осени золотой украсить!
Зашумела толпа, заволновалась, кто с тем согласен, а кто и нет.
– Тех баб наделить надобно, – кричит дед Никофоров, – кто работы не гнушается. Наряды-то нынче как достаются? Добрая баба льны посеет, приглядывать за ними станет, а как ленок вырастет – дык она его весь с корешками повыдергает, водою нальёт, чтоб отмок, аль на реку снесёт и там разложит. Потом высушит свои льны на лугу хорошенько, вытрепает, спрядёт витки, станет холсты ткать, потом на морозе аль на солнце их выбелит да рубашку шить станет. Намаешься, пока с холстиною управишься, да только не про одну холстину бабе печаль да забота – другой работы полно. Так что пусть берут бабоньки наряды царские, душу повеселят. Чай, не гадали такими павами да лебёдками хаживать, шубы барские нашивать!
Гомонит толпа в ответ, будто улей гудит. Тут, откуда ни возьмись, подходит к обозам молодой купец: сам статный, пригожий, в дорогой шубе, шапке меховой да в сафьянных сапогах. Поклонился всем в пояс и молвит:
– С Божьей помощью я от злодеев вырвался и тут очутился, добро своё отыскал. Нельзя, люди добрые, богатства сии раздавать, не то не сносить мне головы моей буйной. Задумал государь-батюшка в стольном граде балы давать да старинными русскими уборами гостей заморских одаривать. Вот и везу ему свой товар, а не доставлю – осерчает не на шутку, и уж тогда берегись!
– А скажи, мил-человек, – обращается к нему дед Иван, – а откуда теперича отрезы дорогие да жемчуга возят?
Молчит купец, растерялся, видать. Товар радёхонек бы взять, да только не изволит про него ничего знать. Как так?!
– Ну, коли хороша крашенина[119], – говорит заместо него купец Степанов, – то токмо с Востока, больше неоткуда. Там всё найдёшь, чего душа пожелает, любую паволоку драгоценную купишь. Там и аксамит, и бархат, и тафта, и Бог его знает, что ещё. И жемчуга тамошние, гурмыжские[120], наилучшие на всём белом свете.
– А ларчик такой откуда привезть можна? – интересуется дед Иван.
Тут все посмотрели на дубовый ларец-теремок о два жира[121], чудесно изукрашенный, железом окованный, о пяти вертлюгах[122]. Железные ободки в нём сплошь просечные[123], выкованные, будто кружева затейливые. А под железными узорами красная подложка[124] в слюдяной глазури ярким огнём горит, кованый узор во всей красе любопытному взору являет.
Смотрит и Апрель на ларец внимательно, пристально. Он таких много на севере видывал. Мастера тамошние ларцы, шкатули[125], сундучки двужирные, скриночки[126] да коробьи[127] так делают, что глаз не отвести!
– А ларец оттуда, откуда и пушнина, – продолжает Степанов, – с северных пределов. Такие и в Холмогорах и в Великом Устюге делают, однако ж холмогорские, как по мне, всего краше будут.
– А как же можно, мил-человек, – спрашивает молодого купца дед Иван, – одному сразу два обоза из разных концов земли привезти да в одно время тут встретить?
А тот уж стоит бел с лица, будто полотно, назад пятится. Тут народ заволновался, зашумел, а злодей пустился наутёк со всех ног, а то б точно пришибли.
Слышит Апрель, кричат из толпы:
– За ним, скорей! Держи вора!
– Держи злодея! Не сам он людей добрых сгубить задумал! Дружки, видать, уж заждались!
– Верно Иван говорит, тут много гостей искать надобно, – в раздумье вымолвил Апрель, как и в Николиной Сторонке, купцов «гостями» величая. Он попутным ветром мужикам помогает, ветками вора больно по лицу стегает. Не тронь чужое!
Деревенские все, как один, искать заезжих торговцев принялись. В густом ельнике их вскорости и отыскали, связанных да раздетых, от холода чуть живых. Это они из разных концов света в стольный град богатые дары везли. Лиходеи их сгубить задумали и чужое себе взять, да не тут-то было.
«Чужое вовек счастья не принесёт, – подумал про себя Апрель. – А ведь молодцы, что вместе правду добыли да искать настоящих хозяев добра кинулись. Вместе оно всегда быстрей да сподручней, вместе – не одному!»
Тут Апрель прав. В природе тоже не всё врозь. Летние месяцы растят, что весенние посадили, осенние месяцы плоды пожинают, урожай собирают, зимние месяцы землицу снежными перинами согревают, деревья берегут да озимь белыми пуховыми покрывалами надёжно укрывают. И коли Май вовремя земельку не польёт, Сентябрь уж много с неё не возьмёт. Аль задумает, к примеру, кто зимой летние узоры на деревянной посуде выводить, вышивкою одежды украшать, царь-буквы[128] в книгах писать, травами целебными, с лета припасёнными, болящих лечить, аль ещё что – а летние месяцы уж тут как тут. Они и среди зимы в дом наведаются, в гости заглянут, дары свои принесут. А зимние месяцы и в лето, коли надо будет, человеку подсобят, осенние – Сентябрь, Октябрь да Ноябрь – и раннею весною помогут.
Глядят братья-месяцы, а Апрель то одному дивится, то другому, а мужик в деревне каждый день о дождях просит для урожая богатого, не только на талую воду в этом полагаясь.
– Нет, ну на то он и Апрель, чтоб в землю прель, – говорит дед Иван. – Когда есть водица, то зелень народится, а без дождей – худо дело.
– Да, – отвечает ему дед Игнат. – Первый апрельский дождь воза золота стоит.
Ну а дождя всё нет и нет, а Апрелю и горя мало. Увлёкся молодец рассказами лесных жителей про их житьё-бытьё в суровую, долгую зиму.
Ох ты, батюшки, горе-горюшко людям без дождей! А ведь Апрелю не только напоить, но и согреть землю нужно.
Тут и Благовещение[129] пришло – большой праздник, славный. В этот день птица гнезда не вьёт, девка косы не плетёт. Сказывают старые люди, будто оттого и кукушка без гнезда осталась, что в Благовещение его вить вздумала. И крот потому слеп, что в великий праздник работал.
Празднует Апрель вместе со всеми, радуется. Но вот уж и три дня с Благовещенья миновало, а Апрель всё в ус не дует.
Тут Февралю такое баловство весеннего месяца невмочь стало. Как стукнет он своим посохом, как махнёт рукавом, снега полным, как дунет ветром студёным.
Глядишь, а в Апреле на зелёных листочках снег лежит, в воздухе холодом потянуло, солнышко за тучи спряталось.
– Эх, верно говорят в народе: «не ломай печей, пока Апрель у плечей», – сокрушается дед Иван.
А Апрель-то после снежной оплеухи сразу спохватился. Быстро землю-матушку дождями напоил, солнцу красному её приласкать велел. Народ на улицу повалил, все делом заняты. Мужики вышли в поле, овёс рано, прям в грязь сеять начали. Пчелиные старатели[130] тоже сложа руки не сидят – пчёл из омшаника[131] вынесли.
Всё теперь хорошо в хозяйстве у Апреля.
Однако год на год не приходится, и коли случается Апрелю про свои обязанности позабыть, он в тот же час хладное послание от Февраля получает, и мы про то знаем, потому что белый снег в Апреле на молодых зелёных листочках видим.
Да уж, много чудес разных братья-месяцы делать научены, хорошо знают, как за Русью приглядывать. За труды их во всякую пору благодарить нужно. А потому не главней на Руси Август Февраля, Ноябрь Марта не хуже и Апреля не лучше. И во всякую пору верно то, что вместе и работать, и веселиться, и вора искать, и землю родную от врагов боронить[132] лучше, вместе – не одному.
А Апрель-то где? Вон он вдалеке уж еле виден стал и за пригорком скрылся. А по Руси, ему навстречу, уж месяц Май бежит вприпрыжку. Добро пожаловать, месяц Май!
Май
Время быстро идёт, глядишь – Апрель уж свой срок отбыл-отслужил, а с него, как ведомо, солнце красное в лето катится. Тут и Маю тёплому приспел черёд на Руси свои порядки наводить.
Хорошо в Николиной Сторонке в эту пору: куда ни глянь, повсюду зелень буйная легла коврами цветистыми, деревья сплошь в цвету, воздух благоухает, майское солнышко своим теплом землю голубит. В лазоревом небе пташки весну славят, пчёлки – Божьи угодницы – весеннему цвету рады. И не токмо звери лесные, а мошки да букашки всякие – и те весну чуют! Что тут скажешь – благодать да и только! Май-месяц глаз радует, душу веселит.
Вечерами в Николиной Сторонке тёплый ветерок по траве-мураве лёгкой поступью ходит, своим дыханием ветки на деревьях мерно колышет. Соловушка уж испил росички из первого развернувшегося берёзового листа и, весну приветствуя, запел свою песню громко, заливисто, всем на радость.
Май всегда любил пение соловья послушать. Идёт, бывает, Май-месяц в рощицу за околицей все колена соловьиной песни переслушать, а друг голосистый его уж издали заприметил. Будкий сон[133] у соловья!
– Здоров будь, соловушка! – говорит ему месяц Май.
– Здравствуй, Май-месяц! – ответствует ему серая пташечка.
– И всё-то ты поёшь без устали! Ну, друг сердешный, ты бы хоть соснул ненадолго, передохнул малость!
– Недосуг спать-то, месяц Май! Я других учу песни петь. Чай, негоже лесным соловьям до десяти колен выводить, будто в городе. Я-то до сорока спеть могу, – приосанился соловейко.
– Знаю, знаю, – говорит Май. – Охотники их наперечёт знают. Ты, брат, у нас мастак булькать, щёлкать, свистеть да трелями разливаться!.. Что ж, пусть учатся твои сородичи! У вас, соловьёв, как один кто потолковее заведётся, так другие все его сорок колен в точности переймут и тоже знатно петь станут. До этого недолго, уж я-то знаю!
И так, глядишь, Май с соловьём частёхонько словцом-другим перебрасываются.
Оттого и стали говорить в народе: «малая птичка соловей, а знает Май».
В Мае травном в деревне гуляния не утихают дотемна. Всем привольно, радостно.
Над родимою землёю в эту пору плывёт пьянящий запах цветов да звучит народная песня. Она то жалостливая, то шутливая, но завсегда за душу берёт. На Руси без песни – никуда, ни в радости, ни в горе.
Май уж этих песен слышал-переслышал, а ведь не надоедают никогда! Май любил песни засевальные, а ещё шутки-прибаутки всякие, частушки, припевочки, страдания, пляски, балалайки, ложки-гармошки, всего и не счесть.
Хорошо в Мае, и сам месяц-красный молодец про то знает! Он то пробежится по округе резвёхонько, то свежестью пахнёт, то сладким ароматом распустившихся цветов путника окутает. Красив этот месяц, пригож, тут ничего не скажешь.