Читать онлайн Каждый умирает в своем отсеке бесплатно

Моему отцу – фронтовику, офицеру и

настоящему мужику – посвящается…

ОТ АВТОРА

Море для человека, по сути, среда, чуждая его естеству. По степени риска и колоссальным нагрузкам погружение в океанские глубины можно сравнить разве что с выходом на космическую орбиту. Ни подводник, ни астронавт никогда не имеют стопроцентной страховки от непредвиденной ситуации. Каждый член экипажа субмарины, от офицера до матроса, исполняя команду: «По местам стоять! К погружению!» – отлично представляет, на что идет. И если, защищая морские рубежи Родины, подводники гибнут в море, именно там они находят могилу, достойную их духу и мужеству…

Но у тех, кому выпало жить, рано или поздно служба подходит к концу. Погрузившись с головой в пучину обычной гражданской жизни, большинство флотских офицеров-подводников продолжают по укоренившейся привычке оценивать свои и чужие поступки по меркам корабельным – требовательным и не терпящим лжи, недомолвок и лицемерия. Если работать – так до победного результата, если любить – так по-настоящему и всем сердцем, а дружить – преданно и до готовности разделить с товарищем все, чем владеешь сам. Не идеализируя их поступки и поведение, хочу заметить: с Петровских времен флот был и остается элитой вооруженных сил любого морского государства благодаря прочным традициям, высокому моральному духу и готовности без колебаний и раздумий возложить на алтарь порой неблагодарного Отечества жизнь экипажей подводных и надводных кораблей.

И еще. Если кто-нибудь из читателей в литературных персонажах ненароком узнает себя самого или обнаружит сходство с известными ему людьми, то это означает лишь одно: повествование написано самой жизнью, а автор лишь скромно постарался его запечатлеть…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛУБИНА

1.

« МЫ С ТОБОЙ ИЗ ОДНОГО ЭКИПАЖА»

…Пока шли в точку погружения в надводном положении, всем, кто вынужден был нести ходовую вахту наверху, погода опять показала военно-морской кукиш. Порывы ветра вперемешку со снегом раскачали лодку, пару раз окатив с головы до ног холодной водой вахтенного офицера и сигнальщика, а затем в бессильной злобе принялись что есть силы трепать Андреевский флаг.

Внизу шел завтрак. Как говорится: «Море любит сильных, а сильные любят поесть». Но, зайдя в кают-компанию, Андрей про себя отметил, что любителей с утреца испить стаканчик ароматного чая негусто. Бортовая качка тут ни при чем. Почему-то перед глубоководным погружением большинство экипажа к еде испытывает или безразличие, или отвращение. Ушлые снабженцы этим умело воспользовались, и на столах, где недавно красовались сгущенка и творог, розетки с красной икрой, копченая колбаса и балык, остался только хлеб. Тут-то и кроется потаенная снабженческая хитрость: многое из богатого подводного пайка, на радость вестовым и самим «труженикам кладовых сухой и мокрой провизии», фактически остается нетронутым, зато по накладным – списанным. Виртуально «съеденные» деликатесы вновь появятся в кают-компании к вечернему чаю или завтраку на следующие сутки, а хитрый помощник командира по снабжению на вполне законных основаниях пополнит личный арсенал дефицитных продуктов новыми, еще не вскрытыми банками.

Но вникать в хитросплетения витиеватой и чуть вороватой снабженческой мысли почему-то не хотелось. Плановое погружение на предельную глубину считается едва ли не самым серьезным испытанием в службе подводников. Опаснее этого может быть только реальное возгорание в отсеке или поступление туда забортной воды.

Экипаж субмарины, погружаясь в темную морскую пучину на максимально возможную глубину, сильно рискует. Если не дай бог в этот момент накроется или даст сбой какой-либо агрегат или механизм, непосредственно влияющий на систему всплытия, лодка погибнет. Ее раздавит многотонной толщей воды, как спичечный коробок. В 1963 году такая участь уже постигла американскую атомную подводную лодку «Трешер» («Морская лисица»). Во время испытаний она превысила предельную глубину погружения и была расплющена забортным давлением океана, унеся с собой на глубину в два с половиной километра 129 жизней. Подводники понимают всю степень риска, потому сосредоточенно готовятся. Дело даже не в приказах и всевозможных руководствах, предписывающих осуществлять эту опасную процедуру ежегодно или перед грядущей «автономкой». Нужны уверенность и постоянное подтверждение надежности подводного корабля, а заодно и профессионализма тех, кто рядом. От этого может зависеть многое, если не все.

Страха не было, через год-два службы на лодке он постепенно притупляется, а затем и вовсе бесследно исчезает. Наверное, просто привыкаешь к ежеминутной опасности. Но обычный человеческий инстинкт самосохранения уже часа за два до команды: « По местам стоять, к погружению!» – предательски скребется где-то под сердцем, заставляя лишний раз вспоминать о запланированном риске…

* * *

– Тьфу ты, какая-то гадость лезет в голову, – встрепенулся Андрей, – как будто сейчас самое время о катастрофах думать!

Эти мрачные мысли вероломно проникали в сознание вчера, когда он нес ходовую вахту. Сегодняшнее отсутствие аппетита вновь стало поводом для нежелательных дум. Чтобы окончательно их прогнать, Андрей после завтрака задержался в кают-компании полистать подшивку «Красной звезды» и «На страже Заполярья». Не помогло. Подумал: наверное, устал, после возвращения в базу надо подать командиру рапорт об отпуске, а затем укатить в санаторий. Холостяку в любое время года отдых в радость. Тем более в Хосте (санаторий Северного флота.– АВТ.) сейчас уже тепло. Там полно ароматного вина, вкусных шашлыков и красивых одиноких женщин.

– Андрюха, ты чего загрустил? О чем задумался? – в приоткрытую дверь кают-компании просунулась голова главного боцмана Воробьева, которого в экипаже уважительно величали не иначе как Сан Саныч.– Встряхнись, пойдем наверх, покурим. Скоро придем в точку, нырнем, потом всплывем… И айда домой! Дело-то плевое, не впервой!

Сан Саныча на атомоходе уважали. Опыт и надежность сочетались в этом человеке с неподдельной искренностью и какой-то хронической добротой к окружающим. В любое время дня и ночи на своей старенькой «копейке» по первой просьбе он мог отвезти семью сослуживца в аэропорт или на железнодорожный вокзал, а затем столь же безотказно встречать возвращающихся на Север. Подменить коллегу на новогодней вахте, выручить приличной суммой под честное слово или просто бескорыстно поддержать в трудную минуту Сан Саныч был готов всегда.

Попробуй предложи ему, к примеру, деньги, мол, бензин дорогой, от поселка подводников до Мурманска (а то и до самих Мурмашей) не ближний свет, и… сразу же натолкнешься на обиженный взгляд и недовольное бурчание: «Ты чего, братан, охренел? Какие деньги? Мы ж с тобой из одного экипажа!»

После того как, не выдержав захудалого заполярного быта и тотальной неустроенности, Андрея оставила жена, улетев к родителям в сытую Москву, боцман взял шефство над новоиспеченным холостяком. Все попытки уклониться от назойливого покровительства Сан Саныча разбивались о невозмутимое и праведное: «Как же ты один-то будешь? Человеку одному никак нельзя! Мы с тобой из одного экипажа, потому обязательно буду помогать». Андрей смирился. И началось…

Семья Воробьевых была бездетна. Возможно поэтому всю нерастраченную заботу и внимание Валентина Степановна и Сан Саныч обрушили на одинокого Андрея. Первым делом боцман, который между делом мог

уговорить и черта, убедил командование дивизии АПЛ, что Андрею нужна квартира. Как ни странно, подействовало и квартиру предоставили.

– Офицерское общежитие – штука, конечно, хорошая, но ты там сопьешься, – коротко обосновал Сан Саныч свои действия.

Это была сущая правда. В маленьких закрытых гарнизонах подводников, где, кроме штатного Дома офицеров, иных «очагов культуры» не было, молодые офицеры предпочитали коротать время в бурных застольях и нередко спивались.

Придирчиво осмотрев квартиру, боцман заявил, что подопечному необходимо начать новую жизнь, и взялся помочь сделать ремонт. Возражения не принимались. Ранним утром в один из свободных дней Сан Саныч вломился к еще почивавшему на видавшей виды раскладушке Андрею и, пока тот спешно брился и умывался, принялся с остервенением срывать старые обои. При этом боцман на все лады поносил строителей, морскую инженерную службу, сбежавшую супругу и самого хозяина «сей гнусной берлоги». Недели через две вечно сырую и продуваемую всеми заполярными ветрами однокомнатную квартиру Андрея удалось привести в божеский вид: они побелили потолок, поклеили новые обои, перекрасили окна и двери. Тем временем Степановна хлопотала насчет интерьера. Опытный женский взгляд мгновенно определил: нужны мебель, новые шторы и кой-какие житейские причиндалы, призванные создать уют в комнате. Все это сердобольная женщина организовала за несколько дней. К Андрею со всего поселка стали приносить не новую, но еще пригодную мебель, какие-то коврики и посуду. На все вопросы Степановна уклончиво отвечала, мол, на Севере живем, а здесь народ отзывчивый и бескорыстный. И хотя Андрей понимал, что организована данная благотворительная акция в основном с помощью ее многочисленных подружек, в этом утверждении была доля истины. Северная земля испокон веков славилась не только тем, что заполярный год тут делился на шестимесячную ночь и такой же по продолжительности день. Здесь жили люди, верой и правдой продолжавшие служить разбитой на пятнадцать суверенных осколков некогда великой и гордой стране. А в преднамеренно опоганенные бестолковыми перестройщиками понятия «дружба», «морское братство» и «Родина» они все так же вкладывали истинный первоначальный смысл и собственное понимание…

* * *

До глубоководного полигона оставалось еще часа два хода. В ограждении рубки смолили и негромко переговаривались махровые курильщики. Ядреные клубы табачного дыма питерского «Беломора», переплетаясь с заморским «Marlboro» и мурманской «Примой», едва взмыв над выдвижными устройствами, быстро растворялись в утреннем мареве.

Молодые офицеры и мичманы, для которых глубоководное погружение было впервые, настороженно вслушивались в разговоры лодочных аксакалов. А те, понимая свое превосходство, беззлобно, но умышленно напускали туману.

Андрей все эти байки слышал много раз и сейчас, скрывая улыбку, с интересом наблюдал за молодым лейтенантом, который, судя по всему, предстоящего погружения на предельную глубину пугался до ужаса.

—Ты, Леха, главное, не дрейфь! – нахально подкалывал новичка техник-турбинист Федя Горохов по прозвищу Горох. – Заранее попроси у доктора таблеток. Этих, как их там, вот память девичья… Так, вспомнил – бисакодил… и держи их наготове.

– Зачем? – не понял обескураженный Леха.

– Как зачем? Если будем тонуть, пяток таблеток примешь. Тебя тогда наши мужики наверх первым из отсека через торпедный аппарат выпустят. Вне конкурса и без очереди. Уж больно ты им всю атмосферу… подпортишь!

Кое-кто улыбнулся, а другие, представив, какие последствия ожидают человека, рискнувшего принять сильное слабительное, поморщились. Андрей сразу сообразил, что своей немного скабрезной шуткой мичман пытался не только снять напряжение и развеселить молодого коллегу, но и поддержать его: не бойся, парень, даже из затопленной лодки можно спастись.

В этом были свой резон и доля истины. Если помощь не приходила, то гибнущую субмарину экипаж теоретически мог покинуть с помощью ВСК (всплывающей камеры) или через торпедные аппараты. Первое возможно лишь на современных атомоходах, где эти камеры предусмотрены по проекту. Со вторым – еще хуже: на практике с глубины более ста метров живым подняться на поверхность пока еще никому не удавалось. Из-за большого перепада давления человек обречен погибнуть от разрыва легких, или ему попросту не хватит запаса азотно-гелиевой смеси в баллонах.

Но Леха заметно повеселел. Горох на флоте не первый год и потому знает, как разговаривать с салагами. Лихо затянувшись и выпустив несколько густых табачных колец, лейтенант уже забыл об опасениях и принялся смешно рассказывать о своих бравых похождениях во время недавнего и такого памятного обучения в одном из питерских высших военно-морских училищ, именующихся по-новому институтами. Вежливо делая вид, что внимательно слушает, Андрей почему-то в эти минуты вспомнил свое училище. Судя по всему, после развала Союза многое теперь изменилось. Но память не сотрешь. Всего каких-то полтора десятка лет назад…

2.

«ОБРАЗЦОВАЯ» ГОДКОВЩИНА

Цыгане – народ, конечно, вороватый, но никто не умеет лучше их петь под гитару и предсказывать судьбу. Когда-то еще в детстве молодая цыганка, посмотрев на руку Андрея, сверкнула карими глазами и произнесла: «Быть тебе, светлоголовый, моряком. Вижу много воды – снизу, сверху, вокруг. Ох и трудно будет! Живым останешься. А вот друзей потеряешь…»

Вблизи сухопутного Минска, где Андрей родился и рос, не только приличного моря, но и солидной реки никогда не было. Поэтому к словам представительницы рода извечных обманщиков и кочевников парень отнесся с сарказмом. Мало ли что взбредет в голову цыганке. Но в военкомате во время призыва вместо воздушно-десантных войск, куда парень очень хотел попасть, он получил предписание в команду № 77. Всезнающая «курилка», куда опешивший юноша в расстроенных чувствах забрел подымить, вмиг разъяснила: две семерки означают военно-морской флот. После этого Андрей призадумался: «Ни фига себе пророчество – сбывается!»

…Большой противолодочный корабль «Образцовый», базирующийся в старинном прусском Пилау, получившем послевоенное название Балтийск, встретил парня сурово и сдержанно. Металлическая коробка длиною 144 метра имела, по современным меркам, скромное вооружение, за что натовские «супостаты» прозвали БПК проекта 61 унизительным для боевого корабля прозвищем – «Беззубый фрегат». Из-за многочисленных поломок «Образцовый» в море уже давно не ходил, превратившись в корабль отстоя, куда вся дивизия целенаправленно сплавляла разгильдяев, пьяниц и прочий недисциплинированный флотский элемент.

Специальность штурманского электрика Андрей освоил быстро, а вот житье-бытье молодого матроса было трудным. Неуставные взаимоотношения, или, как их величали на флоте, годковщина, на отстойном БПК процветали. Ниже средней палубы всем верховодили годки ( матросы последнего периода службы. – АВТ.), вынося свой полузековский вердикт по всем случаям нелегкой корабельной службы. Матросы-первогодки, не выдерживая издевательств и избиений, частенько пускались в бега. Но куда убежишь из закрытого военного городка, где даже въезд по специальным пропускам? Беглецов ловили, те нагло брехали, что причиной самовольного оставления части была неразделенная любовь к девушке, ради которой и пошел на воинское преступление. Такая формулировка для пузатых и ленивых офицеров политуправления флота считалась самой подходящей, и матроса, зачастую даже не удосужившись осмотреть многочисленные ссадины и синяки на худом теле, слегка пожурив, возвращали на корабль.

Там отцы-командиры за причиненное им беспокойство и дабы другим не повадно было объявляли ему 15 суток ареста и отправляли на гарнизонную гауптвахту. По возвращении с «кичи» беглеца били годки, пытаясь с помощью кулака убедить в необходимости молча сносить унижения и издевательства.

Вырваться из порочного круга было невозможно до тех пор, пока на корабль не прибывал новый призыв молодого пополнения. Странное дело: те, кого еще совсем недавно били смертным боем, сами превращались в безжалостных годков. Особую жестокость проявляли кавказцы. Их и было-то на корабле не больше десятка, но, в отличие от славян, держались они дружно и заодно, обид не прощали и всегда выходили сухими из воды.

Андрей как-то слышал, что даже офицеры в кают-компании возмущались надменным и вызывающим поведением кавказской братии, мол, три «черных» на корабле – это уже преступная группировка. Особенно лютовал рослый матрос из боцманской команды Абу Бароев по прозвищу Чечен. Все посылки и денежные переводы, которые присылались из дома, молодые матросы обязаны были приносить ему. Деньги он забирал сразу, а из посылок выбирал самое вкусное, оставляя хозяину в лучшем случае объедки. Вестовые из командирского салона, офицерской и мичманской кают-компаний при виде его стонали и прятались. Чечен после отбоя регулярно собирал их у себя в кубрике и инструктировал, кому что следует завтра утащить с офицерского стола или из каюты. Каждому устанавливалась определенная норма: сколько еды, сигарет и денег он должен вечером принести Чечену. Ослушаться было недопустимо, так как дети гор в случае отказа всей толпой жестоко избивали непокорного. Чтобы не оставалось синяков, били в живот, солнечное сплетение, по печени и почкам. Нередко после таких разборок матроса, не пожелавшего считаться в своей среде «шестеркой» и доносчиком, а потому объяснявшего все с ним приключившееся случайным падением с трапа, госпитализировали. Командиров и начальников такой расклад устраивал. Да и что ты предпримешь, если в вооруженных силах существовала порочная и глупая система учета состояния воинской дисциплины. Суть ее проста. Уровень и состояние дисциплины определяли по количеству правонарушений и грубых проступков. Чем их больше, тем хуже оценивалась работа командира и его заместителей. Нормальные и в целом порядочные люди вынуждены были лгать и скрывать истинное положение дел на корабле, так как от этого зависело их продвижение по службе. Но об этом Андрей узнал позже, а пока вместе с другими «салагами» и «карасями» ему ежедневно приходилось сносить унижения и оскорбления годков.

Как-то после подъема флага Чечен подошел к Андрею.

– Слушай здэсь. У старпома в каюте старый кортык видэл? – повелительно прошипел кавказец и, не дожидаясь ответа, приказал: – Вазмеш и вэчэром мнэ прынэсеш.

Старший помощник командира «Образцового» Всеволод Михайлович Гущин был потомственным моряком. На флоте служили его отец, дед, прадед и все родственники по мужской линии до седьмого колена. Старинный российский морской кортик, на который позарился алчный Чечен, имел стальной обоюдоострый клинок в тридцать сантиметров квадратного сечения и рукоять из слоновой кости. Хранился он в деревянных ножнах, обтянутых черной кожей. В верхней части ножен блестели позолоченные обоймицы с кольцами для крепления к портупее, а внизу – такой же наконечник. Портупея из многослойного шелка была декорирована львиными головами, а вместо бляхи красовалась застежка в виде змеи, изогнувшейся вокруг львиных голов. Что там объяснять, кортик был гордостью не только владельца, но и всего экипажа. Этот символ и атрибут принадлежности к морскому братству передавался по наследству от отца к сыну и, по слухам, когда-то принадлежал славному предку старпома – лейтенанту Алексею Гущину, штурману со знаменитого эскадренного миноносца «Новик». Этот корабль был одним из немногих, который не только храбро дрался с японской эскадрой адмирала Того, но и уцелел после Цусимского сражения в далеком 1905 году.

Ушлый Чечен все рассчитал правильно. В то время Андрей уже месяца три был приборщиком каюты старпома (все матросы и старшины кораблей ВМФ в соответствии с Корабельным уставом закреплены за объектами приборок), а стало быть, имел ежедневный доступ к драгоценному кортику, висевшему над рабочим столом Всеволода Михайловича. Но взять тайком, или попросту украсть, Андрей не мог. От одной мысли, как он после этого посмотрит в глаза старпому, который наверняка будет считать его воришкой, коробило и выворачивало наизнанку. Поэтому сомнений не было: лучше кулаки грозного Чечена, чем стыд и позор.

Весь день прошел в многочисленных заботах и работе. О плохом думать не хотелось, но куда ты денешься от навязчивых и мрачных мыслей. Вечером вездесущий матросский телеграф передал: после отбоя Чечен ждет его в своем кубрике. Андрей молча выслушал требование и ничего не ответил. Когда гонец убрался восвояси, снял с подвесной койки небольшую металлическую цепь и положил в карман. Сдаваться он не собирался, но в отличие от таких же, как и сам, молодых матросов готовился постоять за себя.

– Шакал ванючий, ты меня нэ понял! – Рев кавказца, ворвавшегося в кубрик к Андрею минут через двадцать после команды «Отбой! Ночное освещение включить!» заставил в ужасе встрепенуться засыпающих матросов. За ним, переговариваясь на непонятном гортанном языке, ввалились человек пять его земляков. Хлесткий удар приняла на себя невинная подушка. Чечен, почувствовав подвох, в недоумении принялся вглядываться в полумрак. Андрей предполагал, что кавказец без помощи «свиты» не обойдется и события будут происходить именно по такому сценарию, поэтому спать не ложился. Все это время он сидел на рундуке в тени соседней койки и готовился дать опор. Медлить было нельзя. Резко вскочив, он врезал Чечену с левой в челюсть. Когда-то еще на гражданке, занимаясь боксом, этот прием он считал своей «коронкой».

Не ожидая отпора и до поры до времени не понимая, что происходит, кавказец громко ойкнул и полетел на своих дружков, сбивая их с ног. Секундного замешательства хватило, чтобы Андрей подскочил к образовавшейся свалке матерящихся тел и принялся осыпать ее ударами.

Наконец кавказцы очухались. Заметив в руках Андрея цепь, «свита» с грохотом стала выскакивать из кубрика. Остался один Чечен. Гордость не давала ему права постыдно убраться восвояси, а все происходящее казалось кошмарным сном. Какой-то салага, «карась», по корабельным меркам —получеловек, осмелился ему перечить и пошел наперекор! Задыхаясь от злобы и тяжело дыша, Чечен медленно поднялся.

Андрей отшвырнул от себя цепь, загрохотавшую у комингса. Все должно быть по-честному: один на один и… что будет, то будет. Чечен считал по-другому. Запустив руку в карман, он вытащил складной нож. Зловеще клацнула кнопка и выскочило лезвие.

– Зарэжу, шакал, – хрипел Чечен и медленно приближался к своей жертве.

Как оказалось, «жертва» сдаваться не собиралась. Отойдя к переборке и прижавшись к ней спиной, Андрей в полумраке ночного освещения нащупал выдвижной упор (элемент аварийно-спасательного имущества, применяемый для борьбы с водой на кораблях ВМФ. – АВТ.) и вынул его из удерживающих креплений.

Но кавказца понесло. С перекошенным от гнева лицом, не обращая внимания на выдвижной упор – по своей сути полутораметровую металлическую дубину в руках Андрея, он шел в шальном порыве перерезать горло этому нахальному «карасю», посмевшему противиться его воле.

Внезапно дверь в кубрик распахнулась, щелкнул тумблер выключателя и зажегся яркий свет. На пороге стоял дежурный по кораблю…

…После того случая всю дивизию неделю «штормило», а комдив в ярости объявил кораблю десятидневный организационный период. По уму, эта мера служебных репрессий должна была улучшить дисциплину и порядок. На деле все сводилось к запрету для офицеров и мичманов покидать корабль до 22.00. Те возмущались и спускали на подчиненных всех собак. Как это часто бывает, истинный виновник ЧП вышел сухим из воды. Чечена долго мурыжили дознаватели и следователи, и все считали, что если не тюрьма, то дисциплинарный батальон ему, как пить дать, светит. Но проныра кавказец опять увернулся. Притворившись нервнобольным и попав в госпиталь, он уже через пару месяцев был уволен по болезни и оказался на гражданке. Ходили упорные слухи, что, когда запахло жареным, из Чечни приезжали его дядя и старший брат, чтобы сунуть кому следует круглую сумму в баксах.

Поскольку главный виновник благополучно выпутался из скандально-криминальной истории, общественное мнение принялось за другого участника чуть не закончившейся трагично драмы. На Андрея в экипаже стали косо смотреть и за глаза величать стукачом. Злые языки моментально из пострадавшего превратили его в обвиняемого. Так всегда бывает: когда у людей внезапно возникают трудности, то, как правило, они ищут козла отпущения. В отсутствие Чечена эта роль отводилась без вины виноватому Андрею. Только старпом Гущин, верно оценив ситуацию, в знак благодарности предложил затравленному матросу верный выход – поступление в военно-морское училище.

– Отправляйтесь-ка учиться, молодой человек, – интеллигентно, но настойчиво советовал он. – Глядишь, ума наберетесь, да и на жизнь будете смотреть другими глазами…

Андрей, порядком уставший от постоянного пристального и недоброжелательного внимания, согласился.

3.

СИНИЙ ДИПЛОМ И КРАСНАЯ МОРДА

Лучше плохо учиться, чем хорошо служить. Эту курсантскую аксиому Андрей услышал от старшекурсника на третий день учебы. И это была сущая правда. Как оказалось, в военно-морское училище в первую очередь принимали ребят с флота, так как считалось, что, вкусив нелегкого корабельного хлеба, они теперь знают, к чему готовиться, и со временем из них выйдет больше толку. Поэтому и конкурс для них был пониже, да и экзаменаторы-офицеры относились с пониманием: как-никак свои, флотские уже ребята. С гражданки поступить было практически невозможно. Чтобы попасть в училище, ты должен был быть или медалистом, или иметь огромную «волосатую» лапу влиятельного покровителя. Была еще одна категория первокурсников – так называемые «позвоночные», то есть те, кто поступил с помощью телефонного звонка какого-нибудь адмирала или генерала из Главного штаба ВМФ, а то и из самого центрального аппарата Министерства обороны. «Позвоночных» вычисляли еще в период вступительных экзаменов. Обычно к этим ребятам ежедневно наведывался какой-нибудь училищный клерк и елейным голоском интересовался, все ли хорошо у избалованного отпрыска голубых адмиральских кровей. Их, как правило, недолюбливали и старались держаться от греха подальше, чтобы случайно не возникло опрометчивого желания невзначай заехать адмиральскому потомку в розовое ухо.

Сдав все экзамены на «четверки», Андрей был зачислен на первый курс.

Тут и оказалось, что поступить – это только треть дела. Необходимо еще кропотливо учиться, что после многих месяцев монотонной военной службы на корабле было делать непросто. Каждый семестр приходилось сдавать экзамены по дисциплинам, которые наскоком и приступом не взять. Если с высшей математикой, которую преподавал вежливый и интеллигентный профессор с цветочной фамилией Фиалко, и физикой – ее монотонно и заунывно на лекциях бубнил себе под нос военный пенсионер Петр Алексеевич Филяев (языкастые курсанты мгновенно окрестили его на собачий манер Филей, а сам предмет – филькиной грамотой) – особых проблем Андрей не испытывал, то специальные науки сперва давались

трудно. Больше других доставали кораблевождение, мореходная астрономия, теория устройства и живучести корабля и судовая электротехника. Штурманское дело курировал капитан второго ранга Берг – аскет и юморист, превращавший свои занятия в своеобразные шоу. Порой определив опытным взором, что иной курсант на карте неверно определил дрейф или течение, отчего линия истинного курса была проложена явно с ошибкой, Берг произносил свое коронное: «Молодой человек, разувайтесь. Разувайтесь, я вам говорю! А затем хватайте свои военно-морские штиблеты и дуйте в ближайшую сапожную мастерскую. Вы не станете настоящим штурманом, но вы еще сможете стать неплохим сапожником».

Чтобы досконально разобраться во всех этих «треугольниках скоростей», «линиях относительного движения», «магнитных склонениях», «девиациях» и «крюис-пеленгах», выучить, понять, а затем на «отлично» начертить контрольную штурманскую прокладку, требовались усидчивость и время. Про тех, кто прилежно занимался и целенаправленно грыз гранит сложных морских наук, в училище говорили примерно так: мол, будет у него после завершения учебы красный диплом, но зато синяя морда. Желающих воздержаться от получения диплома с отличием, так называемого красного, и довольствоваться стандартным документом синего цвета, при этом имея нормальную, чуть хитроватую и жизнерадостную красную физиономию, было несравненно больше.

После затворнического прозябания на металлической коробке, именуемой боевым кораблем, удержаться от многочисленных соблазнов большого города оказалось намного сложнее. Но никто, впрочем, и не удерживался. Через полгода на курсе стали появляться женатики и первые жертвы этого амурного дела. В училище традиционно считалось, что будущий морской офицер в первую очередь – человек чести. Отношения с противоположным полом исключением не являлись. Дорвавшись до определенной степени свободы, курсанты знакомились с очаровательными девушками, вступали с ними в близкие отношения и после внезапного признания пассии: «Милый, я, кажется, залетела!» – вставали перед выбором: либо жениться, либо быть отчисленным из училища и отправленным на флот. Каждый в такой ситуации был вправе решать самостоятельно: продолжение учебы и при этом пеленки и молодая (обычно нелюбимая) жена, либо суровая корабельная служба на каком-нибудь из флотов страны, не исключено, что с тем же «багажом». Желающие в подобной ситуации рискнуть выбором распределялись примерно поровну.

Кроме тех, кто сгорел синим пламенем на поприще скоротечной роковой любви, были и другие. Почти ежемесячно из училища отчислялись нарушители дисциплины, или, как их с пониманием называл сам курсантский люд, залетевшие по дури. Вырвавшись в увольнительно-упоительное раздолье, вчерашние корабельные матросы и старшины порой устраивали в городе настоящее шоу. Славную летопись этой категории залетчиков украсили легендарные «подвиги» трех курсантов, решивших отдохнуть на природе. Оказавшись в увольнении, гардемарины купили шесть бутылок водки, арендовали лодку и вышли на веслах на речные просторы. Дружно скушав без закуски запас горячительного, они разделись догола и принялись купаться. В результате старенькое плавсредство не выдержало мощных толчков мускулистых ног и раскачиваний, перевернулось и пошло ко дну. Выбравшись на берег, «судоводители» с удивлением обнаружили, что одежда, документы, деньги и т.д. приказали долго жить. Курсантская смекалка довела их до ближайшей не то свалки, не то помойки, где каждый нашел, чем слегка прикрыть срамоту. Дождавшись сумерек, через весь город, пугая людей, животных и птиц, периодически хоронясь от милиции, троица трусцой добралась до заветного училищного забора и, перемахнув через него, втихаря пробралась к себе в комнату общежития. Испытав унижение и стресс, а также не успев отрезветь, купальщики решили до утра на всякий случай затаиться и закрылись в комнате.

Пока они осуществляли сей продолжительный по времени маневр, на лодочной станции подняли тревогу: лодка с курсантами не вернулась на прокатный пункт, что могло означать только одно – она утонула, а люди, очевидно, трагически погибли. Сразу же сообщили куда следует. Училище всю ночь стояло на ушах, а в месте предполагаемого несчастного случая неустанно работали водолазы и спасатели. Когда на следующее утро все выяснилось, то шум и крики начальников еще целую неделю терзали слух всего личного состава, а виновных с треском отчислили.

Такой безжалостный естественный отбор будущих морских офицеров надводных кораблей и подводных лодок имел и глубокий смысл. Случаи воровства, трусости, непорядочности по отношению к товарищу и иные неблаговидные поступки сразу же становились достоянием всех и рано или поздно приводили к отчислению из училища. За первый год курс, где учился Андрей, лишился 16 человек. За пьянку пострадала лишь половина. Остальные не могли стать морскими офицерами по морально-нравственным и волевым качествам. Кто-то откровенно сдрейфил при легководолазных спусках, другой втихаря утащил из бушлата сотоварища червонец, третий в многочисленных стычках с сухопутными коллегами дал деру и бросил своих. К таким относились демонстративно пренебрежительно, игнорировали и не подавали при встрече руки, вынуждая рано или поздно писать рапорт об отчислении. Постепенно понятия своеобразной кастовости, основанной на дружбе и флотском братстве, превратились в неотъемлемый атрибут будущей профессии.

Андрей еще в загородном лагере, где происходила процедура вступительных экзаменов, подружился с двумя парнями – Павлом и Сергеем, так же как и он приехавшими поступать в военно-морское училище с флотов. Павел прежде служил торпедистом на атомоходе Б-411, базировавшемся на Камчатке, а Серега принадлежал к племени морских пехотинцев и служил в разведроте в Казачьей бухте, что под Севастополем. Волею судьбы все трое успешно сдали экзамены и попали в одну учебную группу. Пашка – балагур, острослов и дамский угодник – был земляком Андрея. Встретившись, они потом долго и искренне удивлялись: почему до сих пор не знали о существовании друг друга, хотя из былых воспоминаний то и дело удавалось выудить имена и фамилии общих знакомых и подруг.

– Где-то мы с тобой, Андрюха, долго параллельными курсами ходили, – как-то признался Пашка. – Смотри, жили в одном городе, школы закончили в одном году, да и учились в одном районе. Обоих загребли на флот. Опять же, в училище одновременно заявились. Может, мы с тобой какие-нибудь родственники, так сказать, седьмая вода на киселе? Как думаешь? Хочешь иметь такого крутого родственника?

Обычно после подобных длительных и регулярных рассуждений Андрей говорил, мол, в гробу он видал таких родственничков и посылал Пашку куда подальше. Тот оглушительно ржал и через неделю-другую снова начинал донимать корефана своими рассуждениями. При всех прочих достоинствах Пашка был еще и самым ушлым, пройдошистым и изворотливым парнем из неразлучной троицы.

Серега, которого все сразу же окрестили по-свойски Серым, был полной Пашкиной противоположностью. Серьезный и вдумчивый, он слыл рассудительным и авторитетным малым, за что его уважал не только весь курс, но и те, кто был постарше. Впрочем, почитали не только за это. Серый был сыном учителя физкультуры одной из питерских школ и лет так с пяти усиленно качал мышцы. В результате его фигура напоминала правильный треугольник, где два равных угла являлись богатырскими плечами, а третий – узкой талией, над которой угадывались квадраты мощного пресса. Серый не любил драться и потому всячески старался избегать всевозможных стычек. Это получалось не всегда. В училище, как и во всем военно-морском флоте, господствовала годковщина. Старшие курсы не упускали любой возможности поиздеваться и продемонстрировать превосходство над своими младшими коллегами.

Как-то после обеда зацепили Пашку. Тот, выходя из столовой, по своей привычке размахивал руками и рассказывал кому-то очередную веселую байку. Увлекшись, столкнулся со старшекурсником, ненароком угодив тому головой в грудь. Пашка, конечно, стал извиняться, но было уже поздно. Его обступили человека три, очевидно, дружки пострадавшего.

– Ты что, карась, забурел? Не видишь, куда идешь? – угроза немедленной расправы не заставила себя долго ждать.

– Ребята, я случайно. Не заметил, – лепетал Пашка, предусмотрительно отступая к стене.

—Так ты, салага, оказывается, не заметил! Ну, значит, будешь впредь замечать, – резкий удар в челюсть отбросил Пашку к стене.

Завидя это, Серый и Андрей стремглав бросились на помощь другу. Но Андрею, собственно говоря, ничего делать и не пришлось. В считаные секунды Серый самостоятельно расправился с обидчиками: один, чтоб не путался под ногами, с ходу был отправлен в нокаут, двух других морской пехотинец завязал узлом, причем так умело, как будто хотел продемонстрировать наглядный урок по захвату условного «языка» перед высадкой десанта на необорудованное побережье противника. После этого авторитет Серого в курсантских кругах стал еще выше, а прирожденный нахал Пашка еще месяца два рассказывал на всех углах, как они с Серым разобрались в начале с тремя, затем с пятью, а в конце концов – с дюжиной старшекурсников. Что-что, а красиво брехать Пашка умел. Как, впрочем, и дружить.

За год до выпуска, когда на горизонте уже замаячили офицерские погоны и кортики, Пашку как-то пригласили к старшему оперуполномоченному особого отдела. Особист честно отрабатывал свой хлеб и потому хотел владеть полной информацией об обстановке. Пообещав Пашке не забыть его при распределении, он предложил ему еженедельно информировать обо всем, что происходит в курсантской среде. Пашку прошиб пот, но он нашел в себе силы отказаться. Расстались они вполне мирно, если не считать, что особист на прощание многозначительно изрек:

– Вы, Антонов, человек еще молодой… Многого не понимаете… Впрочем, каждый из нас кузнец своего счастья и кузнец… несчастья…

Угроза сработала и превратилась в реальность месяца через два. В увольнении сердцеед Пашка как-то познакомился с девушкой из иняза. Лариса отличалась от подруг изысканным вкусом и свободными взглядами на все, включая политику и секс. Она была дочкой каких-то дипломатов, долго работающих за границей, проживала в огромной четырехкомнатной квартире под присмотром старой бабушки и… любила шумные компании. Пашка влюбился по уши и бегал к своей зазнобе каждое увольнение и в самоволки. Однажды под утро довольный и обласканный Ромео, лихо перемахнув через двухметровый забор и тайком пробираясь к курсантскому общежитию, был застукан с поличным. Обычно командование факультета сквозь пальцы смотрело на шалости выпускников, поэтому пойманный самовольщик получал пять нарядов или месяц «без берега». Самые злостные любители навещать в неурочное время прекрасный пол направлялись «отдохнуть» на гарнизонную гауптвахту. Пашку же с треском исключили. Ему, как бывшему торпедисту с атомохода, вменили в вину не только самовольные отлучки, но и связь с иностранцами (по сути, студентами – друзьями Ларисы, которые обучались в том же институте иностранных языков и нередко бывали у нее в гостях), многозначительно намекая на возможность разглашения какой-то виртуальной военной тайны. Во всей этой истории чувствовалась умелая и направляющая рука бойца невидимого фронта, не простившего Пашке отказа сотрудничать.

– Я этому гаду при случае все припомню, – вызывающе грозил куда-то в воздух Пашка, смахивая предательскую слезу и пытаясь в минуту расставания с закадычными друзьями сказать что-то важное. – Мужики, значит, не судьба! Не поминайте лихом, мне почему-то кажется, что мы обязательно еще свидимся!

Пашку по его настоятельной просьбе отправили назад на Тихоокеанский флот, где его след вскоре затерялся…

Потеря закадычного друга еще больше укрепила дружбу Андрея с Серым. Без Пашкиных авантюрных и плутовских идей и специфического юмора вначале было тоскливо. Но время, как известно, лечит, к тому же настала пора отправляться на последнюю перед выпуском стажировку.

4.

КОЛИЧЕСТВО ПОГРУЖЕНИЙ И КОЛИЧЕСТВО ВСПЛЫТИЙ

Тот, кто придумал стажировки, был весьма неглупым мужиком. Эту простую истину Андрей уяснил сразу. Практика – это одно, а вот стажировка в офицерской должности – совсем другое. Разница – как между школой и институтом. Тут уже идет прикидка по полной схеме: научили тебя, бестолкового, за годы учебы хоть чему-нибудь, или ты под шутки-прибаутки коллег до скончания века будешь числиться на корабле обыкновенным балластом.

Андрей попал стажироваться на старую дизельную подводную лодку проекта 613, которая базировалась в эстонском Палдиски. Этот небольшой городок, расположенный километрах в сорока от Таллинна, был знаменит своим учебным центром экипажей атомных субмарин. Регулярно с Севера и с Тихого океана сюда приезжали учиться и совершенствовать свои знания и навыки экипажи подводных стратегических атомоходов. На фоне этого центра бригада старых торпедных «дизелей» выглядела куцей и игрушечной. Но это только на первый взгляд. Каждый уважающий профессию подводник знал: не будь в свое время дизельных лодок, не было бы теперь и атомных. Словно престарелые и старомодные родители, дизельные субмарины на фоне своих современных и навороченных атомных чад находились, конечно, на вторых ролях, но без них ни один флот мира не мог обойтись. Эти лодки поочередно ходили в море, где чутко прислушивались своим акустическим ухом к многочисленным шумам, пытаясь выделить в их многообразии те, что подводники кратко именуют целью. Главными противниками советских «дизелей» в то время на Балтике считались более современные немецкие дизельные подлодки проектов 205 и 206. Чтобы хоть как-то противостоять вероятному противнику, нашим безвестным героям подплава приходилось бороздить под электромоторами глубины Балтийского и Северных морей от одного до трех месяцев.

Впрочем, об этой бригаде в начале 80-х узнал весь мир. В октябре 1981 года советская подводная лодка С-363, базировавшаяся в Палдиски, находясь на боевой службе, по ошибке выскочила на мель в районе шведской военно-морской базы Карлскруна. Причина была проста до безобразия. Официально заявлялось, что лодка сломала антенну радиопеленгатора о трал рыболовного судна и сбилась с курса. Между собой подводники поговаривали о погрешности приборов и традиционном головотяпстве, мол, штурман ошибся в расчетах на один градус, что составило аж целых 60 морских миль (одна международная морская миля равна 1852 метрам. – АВТ.). А дальше судьба-злодейка сыграла с лодкой свою отвратительную шутку. Неверно классифицируя контакты, субмарина ночью лихо прошла по извилистому фарватеру, где и в светлое время суток без помощи лоцмана не обойтись, и выскочила на риф, накрепко зацепившись за камни антенной ГАС, аккурат напротив шведской морской базы.

Наутро наивный шведский рыболовецкий траулер попытался помочь «своим» подводникам сняться с мели, но, увидев советский военно-морской флаг, в ужасе смылся. Шведский адмирал – командир военно-морской базы – хорошо понимал, что за проникновение незамеченной иностранной лодки в его владения ему не сносить головы (как в воду глядел, так оно позже и случилось), а потому, узнав от рыбаков об инциденте, предложил русским компромисс. Он тихонько снимает их с мели, проводит через фарватер, и… все забывают об этой истории. Но наши не согласились, так как не привыкли идти на сделку с вероятным противником.

ЧП получило мировой резонанс. Всех, кого можно было снять с должности, – сняли. Кого можно было наказать – наказали. А саму многострадальную лодку острословы вмиг окрестили в духе того застольно-застойного времени «Шведским комсомольцем».

Шведы и раньше периодически обвиняли СССР в нарушении своих территориальных вод, а тут, как говорится, факт был налицо. Еще долго ВМС Швеции устраивали охоту на невидимок вплоть до применения глубинных бомб, а один раз даже вынудили всплыть нарушителя. Подлодка оказалась… французской. Но, как говорится, береженого Бог бережет: советское командование после случая с С-363 запретило командирам советских субмарин приближаться к иностранным берегам ближе 50 километров. В 1991 году владельцы крупнейшего шведского парка развлечений Skara Sommarland купили у разваливающегося Советского Союза «Шведский комсомолец», выкрасили его в красный цвет и превратили в главный аттракцион парка. Но, видно, судьба лодки была несчастливой: в 1994 году парк обанкротился, а субмарину продали с молотка на металлолом для покрытия расходов.

Об инциденте в шведских территориальных водах Андрею рассказали в первый же день стажировки. Лукаво улыбаясь, командир 345-й, куда Андрея определили, задал вопрос, как говорится, не в бровь, а в глаз:

– Ты, «студент», на стажировке планируешь отдохнуть или немного послужить?

Андрей искренне выбрал «послужить». И пошло-поехало…

Для начала его назначили дублером командира минно-торпедной боевой части (БЧ-3) со всеми вытекающими отсюда последствиями. Пришлось сдавать зачеты на право самостоятельного управления боевой частью и перелопатить множество документов. Параллельно изучал устройство лодки, что оказалось также делом непростым. Помогали офицеры и мичманы. Внимательно приглядываясь к новичку несколько дней и сперва критически оценивая его потуги, они в конце концов вынесли свой негласный вердикт: «Наш парень, будет из него толк!»

Постепенно отношения из шутливо-официальных перешли в разряд дружеских. Обидным прозвищем «студент» его больше не величали, а стали называть по имени. В подводном флоте взаимоотношения всегда были просты и уважительны. Только к командиру по традиции обращаются «товарищ командир». Остальные офицеры и мичманы называют друг друга по имени и отчеству.

Андрей сдружился с капитан-лейтенантом Игорем Хватовым, который на лодке и командовал минно-торпедной боевой частью. Из-за фамилии его за глаза нередко величали Хватом. Игорь не обижался, к тому же, вопреки прозвищу, он производил впечатление эрудированного и интеллигентного человека. Сын директора крупного столичного предприятия и профессорский внук из Москвы, Игорь в силу своего характера ко всему относился философски, не без основания полагая, что история повторяется и ответы на животрепещущие вопросы современности необходимо искать в прошлом. В свое время дед, профессор МГУ им. Ломоносова, пророчил ему карьеру выдающегося историка, но Хватов уехал в Питер, где поступил в военно-морское училище имени Фрунзе. От известия о такой «измене» деда хватил инфаркт, после которого он долго не мог оправиться. Но делать было нечего: вместо историка семья получила военного моряка. Между тем тяга к знаниям осталась. Игорь много читал и мог часами рассказывать стажеру об истории флота, о походах и устройстве своего любимого первого отсека, где его торпедисты всегда поддерживали идеальный порядок. Главное, с чего начинал свои ежедневные повествования Хват, сводилось к прописной истине: у подводников количество погружений должно равняться количеству всплытий. Если это равенство нарушается, то лодка гибнет. А нарушить данный паритет с помощью оружия запросто могут торпедисты, т.е. такие специалисты, как сам Хват. К торпедам офицер относился с трепетом и нежностью, сравнимыми разве что с любовью к женщине. Порой, рассказывая Андрею какую-нибудь историю из своей службы, он, увлекаясь, подходил к стеллажу, на котором хранилась торпеда 53-65К, заботливо поглаживал ее четырехметровый сигарообразный корпус и ласково приговаривал: «Ах ты моя девочка кислородная…» В эти минуты Андрею казалось, что Хватов именно так обращается со своей женой, называя ее «торпедушкой», и ему становилось смешно.

– Ты чего ржешь, салага, – кратковременно обижался Хватов.

– Это почему же я салага, Игорь Николаевич? Обижаешь своего стажера, – в такт Хватову начинал вторить Андрей.

После обмена возмущенными репликами они еще несколько секунд пристально смотрели друг другу в глаза, а затем смеялись и жали руки.

– Все, забыли, – на правах старшего обычно говорил Игорь. – Ты, Андрюха, знаешь происхождение слова «салага»? Нет? Тогда слушай сюда. Петр Первый был малый неглупый, потому у него был учебный корабль «Алаг». Перед тем как молодых матросов направлять на боевые фрегаты, линкоры и брандеры, их стажировали на учебном корабле. Ну вроде, Андрюха, как ты сейчас у нас тут осваиваешься. Да ты не обижайся, я шучу! Так вот, приходит молодой матрос на фрегат, а у него боцман и спрашивает: «Ты, сынок, наверное, с «Алага»?» Так и пошло – салага, он и есть салага.

Хватов считался непревзойденным рассказчиком. Его повествования были столь образными и яркими, что находящиеся в отсеке матросы в такие минуты невольно прекращали свою обычную лодочную работу и обращались в слух.

От своего куратора Андрей узнал много интересного. К примеру, что в начале 20-го века подводники сами устанавливали себе размер денежного довольствия. Царь и морское ведомство на это безропотно соглашались, так как в среднем продолжительность службы офицера на подлодке в 1900 – 1905 годах была четыре-шесть месяцев. В силу тогдашнего технического несовершенства субмарина, как правило, погибала вместе с экипажем чуть ли не в первом боевом походе.

– Я знаю, – не выдержал Андрей и решил блеснуть собственной эрудицией. – Это у Пикуля написано… не то в «Крейсерах», не то в «Три возраста Окини-сан»…

– Товарищ, оказывается, Пикулем интересуется, – язвительно отреагировал Хватов. – Ну так вот вам вопросик: как в царское время стрелялись морские офицеры, совершившие неблаговидный поступок или не сдержавшие обещания и стремящиеся вернуть себе уважение кают-компании?

Андрей не знал. В голове крутилось: долг чести, офицерская рулетка…

– Учись, салага, пока я жив. В армии все было проще пареной репы – пулю в висок, и не кашляй. На флоте существовали свои традиции. Офицер переодевался в парадную форму, обязательно с кортиком. Кроме пули в ствол револьвера заливалась вода. При выстреле офицеру «всего-навсего» сносило голову. Флотский шик и отличие от сухопутных офицеров были даже в этом.

Андрей постарался представить столь кровавую картину и поморщился. Чтобы перевести тему, он рассказал Хвату о случае с кортиком старпома на БПК «Образцовом».

– Твой Чечен – мразь отпетая. Морской кортик – вещь особая. Это не только красивая побрякушка, предназначенная для парадов, но и личное оружие для боя в корабельных помещениях, где, сам понимаешь, с саблей или палашом не особо развернешься. Когда-то считалось, что с помощью кортика можно смыть горечь оскорбления, вонзив его обидчику прямо в сердце или горло. Но времена изменились. Не каждый сегодня об этом знает.

Излюбленной темой Хвата была подводная. Этим предметом разговора он владел полностью и мог поставить в тупик любого проверяющего. Как-то чопорный и высокомерный офицер политуправления флота приехал на лодку проверять, как матросы изучили материалы не то какого-то исторического пленума, не то съезда КПСС. В отличие от обычных и нормальных мужиков – корабельных политработников того брежневского времени, которые наравне со всеми несли ходовые вахты и делили тяготы и лишения нелегкой корабельной службы, – пустословов из ПУ недолюбливали. Этот оказался именно таким. Убедившись, что лодочный замполит Леша Елисеев, готовясь к предстоящей автономке, сам смутно представляет, что там опять отморозил и провозгласил очередной генсек, проверяющий надменно заявил, что лодка к выходу в море не готова, о чем он обязательно доложит самому командующему.

Но, как известно, презерватив, раздутый до размеров дирижабля, рискует лопнуть. Проверяющий имел неосторожность брякнуть о неготовности к походу, находясь в первом отсеке, где его внимательно слушал и Хват. А дальше – как учили. Минуты через две Хват озабоченно встрепенулся и принялся докладывать в центральный пост об обнаружении запаха гари в первом отсеке. В подплаве к таким вещам относятся серьезно и адекватно. Моментально была объявлена аварийная тревога, и отсеки загерметизировали. Хват, его подчиненные и проверяющий остались в первом. Во всех флотских документах прописано, что в аварийном отсеке лодки борьбой за живучесть руководит командир отсека. Считается, что он лучше других знает устройство отсека, и потому все, независимо от званий, должностей и регалий (будь ты хоть адмирал!), кого беда застигла именно здесь, поступают к нему в подчинение. Не понимая, что происходит, проверяющий сбледнул с лица и откровенно сдрейфил. После того как Хват приказал всем включиться в ИДА (индивидуальный дыхательный аппарат.– АВТ.), того и вовсе чуть не хватил кондратий. Короче, вредного политуправленца после отбоя аварийной тревоги из отсека вынесли на руках. От страха он потерял сознание. Об отстранении лодки от похода из-за слабых знаний материалов съезда речь больше не шла. Но Хвату досталось. Для острастки и за сумасбродство свой выговор от командира он все же схлопотал.

5.

ЧЕМ МЕНЬШЕ ЖЕНЩИНУ МЫ БОЛЬШЕ,

ТЕМ БОЛЬШЕ МЕНЬШЕ ОНА НАС…

Вернулся в стены училища Андрей озадаченным. То, что он станет подводником, было решено окончательно и бесповоротно. Смущали события, произошедшие в самом конце стажировки.

За два дня до ее завершения лодка должна была идти в Лиепаю для постановки в док. Везти с собой стажера не было смысла, и потому, пожав Андрею руку и поблагодарив за усердие, командир кратко объявил:

– Пару дней перекантуешься у Хватова. Он тоже на переход не пойдет, ему пришел вызов на офицерские классы в Питер. Ну, а после выпуска, если захочешь, приезжай к нам. С радостью возьму тебя в свой экипаж.

По физиономии Хвата Андрей сразу понял, что это с его подачи перед возвращением в училище командир дал стажеру возможность немного отдохнуть. Здорово, что вместо осточертевшей казармы Андрей два дня поживет у коллеги. Тем более Игорь многозначительно намекнул: «Андрюха, с тебя 100 грамм и пирожок. Я тебя с такой дамой познакомлю!»

«Дамой» оказалась студентка выпускного курса Московского экономического университета Ирина, приходившаяся жене Игоря – Ларисе – двоюродной сестрой. Андрею показалось, что вся эта акция с «перекантуешься пару дней» была тщательно спланирована самим Хватом, но виду не подал. Напротив, решил подыграть. Этим же вечером за столом, который обе женщины радушно накрыли по случаю появления нежданного гостя, а также в связи со скорым отъездом на учебу в Питер главы семейства, было весело и шумно. Были приглашены еще и многочисленные соседи, без которых в маленьких гарнизонах невозможно представить ни один праздник. Так что за столом плотненько разместилось человек 12. Хват был в ударе. Он на все лады рассказывал веселые истории, а все дружно и громко смеялись. Андрею сразу же приглянулась кареглазая брюнетка Ира, но в отношениях с противоположным полом он никогда не форсировал события, полагаясь на правоту гения Пушкина, заявившего когда-то: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Правда, училищные острословы давно уже перефразировали данное изречение: «Чем меньше женщину мы больше, тем больше меньше она нас», от чего суть истины серьезно не изменилась.

В самый разгар застолья Ира, сидевшая рядом с Андреем, чуть заметно придвинулась и лукаво поинтересовалась, мол, будущих морских офицеров в их заведении учат танцам, или они умеют лишь маршировать по плацу?

Намек был более чем конкретный, и Андрею ничего не оставалось, как пригласить девушку на танец.

Обвив шею Андрея своими холеными ручками, Ира прижалась к нему всем телом, отчего захмелевший гардемарин почувствовал себя на седьмом небе.

– Ты где хочешь служить? – интригующее прошептала партнерша и, услышав ответ, жеманно расхохоталась: – На Севере? На атомной лодке? Да ты что, с ума сошел? Нужно служить в Москве, рядом с начальством. Тогда и карьера получится. Хочешь быть адмиралом? Будешь, Игорь говорит – ты способный и умный. Мой папа тебе поможет, у него большие связи во всех министерствах.

Андрей не спорил. Он даже не слушал щебетание девушки, а всей грудью вдыхал аромат молодого, стройного и такого близкого тела. Почувствовав это, после завершения танца Ира потащила его на кухню. Там, прильнув к лицу Андрея своим напомаженными губками, она жарко его целовала, умело орудуя язычком.

Потом они опять пили, снова танцевали и целовались. А потом… Андрей смутно помнил, что было потом…

…Зараза-будильник всегда звонит не вовремя. Только приснится что-то хорошее, а тут – как сверлом в ухо: дзынь! Сонный Андрей потянулся на звук, чтобы нажать на кнопку и наконец прекратить это издевательство… и обомлел! Рядом с ним лежала совершенно голая Ирина. Он осторожно тронул ее за плечо, мол, подруга, что ты здесь делаешь? Девушка, еще полностью не проснувшись, потянулась в сладкой истоме, прижалась животом к его бедру, открыла глаза и промурлыкала:

– Милый, ты у меня, оказывается, не подводник, а какой-то Казанова! Замучил бедную девушку, всю ночь не давал спать. Но я на тебя не обижаюсь… Я тебя опять хочу!

Маленькая шустрая рука под одеялом уже решительно и бесстыдно приступила к пикантной ревизии состояния ночного труженика, и противиться этому не было ни сил, ни желания.

Ирка была любовницей что надо. Казалось, в этом деле она все знает и все умеет, а сексуальная ненасытность молодой женщины не знала границ. Понимая, что Андрей пока еще не настолько искушен в любовной игре, она смело взяла инициативу в свои пухленькие ручки, ножки, торчащие грудки и томный ротик, напоминая в этот момент не женщину, а неутомимый

секс-агрегат. Без тени робости и стеснения она то широко расставляла свои стройные ноги, то, забросив голову назад, пыталась обхватить ими спину партнера, то, лежа на животе и закатив глаза, беззастенчиво задирала вверх свой упругий зад. Часа через два, окончательно обессилив, Андрей вдруг вспомнил, что они находятся в квартире Хвата.

– Не переживай, – успокоила Ирина, – я их еще вчера к соседям ночевать отправила, а без звонка Лариска с Игорем не придут. Между прочим, когда наконец мужчина сделает своей избраннице предложение руки и сердца? Мы с тобой здесь двойню или тройню точно сделали, а я не хочу, чтобы мои дети росли без отца!

Такого поворота событий Андрей не ожидал. Как человек чести, он тотчас предложил Ирине стать его женой…

* * *

…Верный друг Серый выслушал рассказ Андрея с пониманием.

– Ничего, братан, прорвемся. Главное, чтобы она тебя любила. А ты ее хоть любишь?

На этот вопрос Андрей толком ответа не знал. Он сам, пока ехал в поезде, не раз спрашивал себя об этом и не мог честно ответить. Как-то все очень быстро получилось: знакомство, постель, предложение. Хотя, с другой стороны, Ира ему очень понравилась. Когда вместе с четой Хватовых она провожала его на вокзале, то казалась расстроенной и искренней.

– Андрюша, я к тебе скоро приеду, и мы поженимся. Хорошо? Я тебя люблю, мы никогда не будем ссориться, милый…

Но первая размолвка с Ирой произошла еще перед выпуском. Андрей и Серый давно и окончательно решили вместе добиваться распределения на Север. Андрей – на атомоход, а Серый – в ряды морских пехотинцев. В то время четыре советских флота имели, по мнению курсантов, четко выраженную градацию, а стало быть, служебную привлекательность, как,

впрочем, и неофициальные аббревиатуры.

СФ (Северный флот) – сюда направлялись для эксплуатации самые современные надводные корабли и подводные лодки. Тут можно было сделать быструю и впечатляющую служебную карьеру. Бытовые же условия проживания и заполярные трудности нередко отпугивали от Севера многих. Острословы нарекли СФ: СОВРЕМЕННЫЙ флот.

ТОФ (Тихоокеанский флот) немногим отличался от Северного по качественному составу кораблей, но находился на противоположном краю страны, откуда до европейской престижной цивилизации (Питера, Москвы, Киева и Минска) было более восьми часов лета на ИЛ-62, а потому его уважительно именовали: ТОЖЕ флот.

БФ (Балтийский флот) в послевоенный период утратил свою особую стратегическую значимость, поскольку для выхода в океан кораблям необходимо было выйти из Балтийских проливов, принадлежащих вероятному противнику. Но базы тут были обжитые и цивильные (Таллинн, Рига, Лиепая, Кронштадт, Балтийск), а корабли – старые. Служебного роста на Балтике могло не получиться. Но БФ традиционно котировался своей близостью к Питеру, а потому, именуя его БЫВШИЙ флот, многие стремились попасть служить именно туда.

ЧФ (Черноморский флот). Считалось, что попасть служить в южные широты можно лишь по большому блату. За внешней парадностью и чрезмерным поклонением Уставу (в Севастополе во время увольнения даже матросы приветствовали друг друга, прикладывая руку к бескозырке!), ЧФ имел старый, порядком изношенный, хотя содержащийся в идеальном состоянии флот, а в случае войны мог быть наглухо заблокирован в акватории Черного моря, т.к. от Средиземноморья отделялся узким турецким проливом Босфор. Поскольку ЧФ находился на территории Украины, на хохляцкий манер о ЧФ говорили немного издевательски: ЧИ флот, ЧИ не флот?

Андрей и Серый получили распределение на Север, чему были несказанно рады. Андрей сразу же позвонил в Москву Ирине и сообщил новость:

– Ириша, значит так. Я получил назначение. В отпуске мы с тобой расписываемся и едем в Заполярье.

– Какое Заполярье?– дрогнувшим голосом понуро переспросила Ирина.

– Да там от Мурманска совсем недалеко, рукой подать. Там, говорят, много ягод и грибов, озера красивые…

Как оказалось, молодая женщина восприняла известие о ягодах и озерах, а также свои ближайшие перспективы, как та собака палку.

– Андрей, ты с ума сошел! Какой Север, ведь я же тебе говорила, что мой папа все решит и мы будем с тобой в Москве!

Еще не меньше минуты в трубке раздавались причитания и завывания Ирины. Когда же в эмоциональном монологе молодой женщины наступила пауза, Андрей кратко подвел итог: «Так, моя дорогая, не хочешь, и не надо! А я поеду!» И повесил трубку…

…Через три дня к нему приехала Ира, а спустя месяц они сыграли свадьбу. На Север Андрей поехал один, увозя с собой надежду, что скоро к нему приедет жена…

6.

КОРАБЛЯЦКАЯ ЖИЗНЬ

– Андрюха, ты опять задумался? Что с тобой сегодня происходит? –

по-отечески заволновался Сан Саныч. – Лучше послушай, что Горох травит? Умора!

Андрей прислушался. В ограждении рубки продолжался привычный треп, сопровождаемый смачными сигаретными затяжками и периодическим запуском в атмосферу клубов густого табачного дыма. Федя Горохов, оставив в покое молодого лейтенанта и пользуясь вниманием благодарных слушателей, переключился на богатые личные воспоминания.

Начинал Горох свою подводную корабельную службу в Гремихе. На любой вопрос, касающийся этого славного периода службы и жизни, он обычно, как в Одессе, отвечал вопросом на вопрос: «Ты не был в Гремихе? Напрасно, советую. Если Север по климатическим условиям называют, пардон, жопой, то сей населенный пункт является в ней … дыркой!»

Федя не лукавил. Частые и сильные ветра, которые продували Гремиху вдоль и поперек, давно уже считались флотской притчей во языцех. В такие дни у людей мощным порывом ветра срывало с головы шапки и уносило в сопки. Нередко от гремиханцев можно было услышать душещипательные истории, суть которых никогда не менялась: «У нас с женой ветром сорвало шапки и унесло в сопки. Пошли на поиск. Свои не нашли, но зато пару чужих отыскали»…

Гулёна и искатель острых ощущений Федя Горохов любил вспоминать не потерянные головные уборы, а покоренные женские сердца.

– Познакомился я как-то в кабаке с милой дамой, – бесцеремонно травил Горох. – Пригласила она меня к себе кофе попить. Я, конечно, согласился. Нельзя же женщине отказывать. Их там, в Гремихе, незамужних, разведенных и вдов примерно сотни четыре мается. Ехать-то некуда. Родина им вместо квартиры в средней полосе постоянно фигу показывает! Так вот. Утром она просыпается и начинает меня будить. А мы лежим с ней на старинной железной койке с панцирной сеткой. Братцы, а мне как будто кто-то свыше подсказывает: Федя, притворись спящим. Ну, я и притворился, а сам тихонько косяка давлю, присматриваюсь, что она будет делать. Гляжу, эта кошечка встает и прямиком на цыпочках к стулу, где моя тужурка висит. Хвать – и всю мою получку выудила. Меня аж озноб прошиб! Ну, думаю, зараза, воровка попалась. Она тем временем деньги барабанчиком скрутила, дужку с койки аккуратно сняла да в трубу мои кровные «тугрики» и опустила. Минут через пятнадцать, то да сё, я «официально» пробудился. Говорю ей: милая, слетай-ка в магазин, купи что-нибудь опохмелиться. Она без разговоров быстро оделась и полетела. А я еще быстрей заскакиваю в штаны, одеваюсь – и к койке. Ну, думаю, как же вас, уважаемые купюры, оттуда достать? Снимаю резиновую пробку, что имеется на каждой кроватной ножке, и трясу эту треклятую трубу. А оттуда деньжат вывалилось!… Машину купить точно хватит. Видать, она не только меня обчистила, а и многих других. Сначала хотел ее наказать и все забрать. Потом жалко стало. Живет себе, бедолага, и мучается. Работы нет, пенсию за мужа погибшего Ельцин по три месяца задерживает… Взял только свои кровные и ушел…

Все, кто близко знал Гороха, ни на минуту не сомневались в правдивости его слов. Немного приукрасить любовную историю Федя, конечно, был способен, а вот забрать все деньги у одинокой женщины (даже с учетом ее неприглядного поступка) – никогда.

Выкурив по две сигареты, Андрей и Сан Саныч спустились в лодку. Вертикальный восьмиметровый трап, идущий от верхнего рубочного люка в чрево лодки, был отполирован и надраен до блеска. За этим пристально и ежедневно следил главный боцман.

– Что-то Батя сегодня лютует, – заслышав откуда-то снизу трубный голос комдива, заметил Сан Саныч.

Командира дивизии атомных подводных лодок контр-адмирала Юрия Леонидовича Храмцова подводники любили и уважали. Не случайно к этому человеку, еще в бытность его командиром атомохода, приклеилось прозвище «Батя». Так называют тех, кого уважают и, несмотря на крутой нрав и повышенную требовательность к себе и подчиненным, в глубине души осознают всю обоснованность и справедливость отданных им приказаний и предъявляемых требований. Храмцов знал по имени не только всех офицеров и мичманов дивизии, но и многих старшин и матросов. Во всяком случае, взглянув в окно из кабинета, он безошибочно определял, его это архаровцы без дела шастают по плацу или чужие. В море с ним было надежно и спокойно. Поговаривали, что американцы внесли адмирала Храмцова в список 30 самых «опасных» советских подводников, кто был способен, по мнению «супостата», играючи преодолеть любой их противолодочный рубеж и выполнить самую трудную задачу.

О комдиве ходило множество флотских баек и историй, которые, хоть и обросли со временем изрядной долей вымысла, когда-то происходили на самом деле. Одна из них случилась пару лет назад на глазах у Андрея

кратковременным заполярным летом. Где-то в июле комдив с семьей уехал в отпуск. Этого момента дивизия ожидала с вожделенным нетерпением, так как можно было немного расслабиться, не опасаясь очередного Батиного нагоняя и разноса. По расчетам, привольная пора должна была продолжаться до начала осени. Комдив всегда возвращался из отпуска к 1 сентября, так как младшей дочке нужно было идти в школу. Нежданно-негаданно 27 августа из штаба флота пришла телеграмма, в которой сообщалось, что командир дивизии атомоходов вместе с семьей трагически погибли. Сообщение вызвало в дивизии массовый шок. Стали уточнять. Штабисты сами ничего сказать не могли, кроме того, что, по их данным, комдив со своими домочадцами насмерть отравились грибами.

Делать нечего. Грозный Батя был командиром от Бога и справедливым человеком. На следующий день собрали деньги, провели траурный митинг, закупили венки и отправили группу офицеров на родину покойного, чтобы достойно проводить человека в последний путь. На лодках и в штабе дивизии в черных траурных рамках вывесили фотографии почившего в парадной форме.

Тем временем начальник штаба, начальник политотдела и командир береговой базы пытались вскрыть Батин служебный сейф. Они полагали, что там грозный комдив хранил их дисциплинарные карточки, служебные расследования и объяснительные записки его боевых заместителей. Но литой ящик так просто не поддавался. Тогда пришлось прибегнуть к помощи матроса с автогеном и прорезать сбоку огромную дыру. К разочарованию ушлых сподвижников, в сейфе у Бати хранились партбилет, офицерский кортик и початая бутылка армянского коньяка.

Уже вовсю шли пересуды и предположения о возможных назначениях на вакантную должность, как внезапно живым и отдохнувшим вернулся из отпуска сам «покойник», причем с семьей. Оказалось, что в штабе все перепутали. Жертвой ядовитых грибов стал не Батя, а его предшественник, командовавший дивизией лет пять-семь назад и уволенный в запас по предельному возрасту.

Гоголь со своей финальной развязкой в «Ревизоре», которая известна как немая сцена, может отдыхать. Когда подхалимы в красках рассказали комдиву, как его «хоронили», тот пришел в ярость. Досталось всем, особенно начальнику штаба, начальнику политотдела и командиру береговой базы, лично заваривавшему дыру в сейфе.

Только Батя стал чуть успокаиваться, как новое потрясение: не найдя «тела» и переполошив родных и знакомых, с родины комдива, где он отдыхал, наперевес с завявшими венками и фотографиями в черных рамках вернулась «похоронная» команда. В суматохе никто им не сообщил о чудесном воскрешении начальника. «Усопший» в сердцах объявил штабу дивизии организационный период, долго и громогласно сокрушаясь, что «эти долбо… не умеют ни служить, как люди, ни даже начальника похоронить организованно».

Если бы Батя не был профессиональным моряком, то, наверное, стал непревзойденным публичным оратором-трибуном или высококлассным артистом разговорного жанра. На берегу он так колоритно проводил совещания с офицерами, что его цитировали и даже записывали ядреные выражения. Батя всем сердцем искренне болел за флот и свою дивизию, по этой причине повсеместно, настойчиво и регулярно втемяшивая подчиненным прописные истины. Иной раз, распекая разгильдяев и нарушителей всех мастей, он в красноречии переходил меридиан тактичности. У Андрея даже было записано несколько ярких Батиных перлов:

* …Товарищи офицеры! Сегодня мы провожаем на заслуженный отдых начальника тыла дивизии, военную карьеру которого можно охарактеризовать одной короткой, но емкой фразой: жизнь прошла, как смазанный оргазм…

*… Вот уже прошло пять лет, как этот подводный крейсер последний раз вводил реакторы и выходил в море, а механики до сих пор кричат, что они жертвы радиации, и требуют денег на виагру и водку…

* … Закройте рот, товарищ капитан 2 ранга! Вы не Моника Левински…

*… Товарищ капитан 1 ранга, не надо стыдливо натягивать юбчонку на колени, словно вы пришли за помощью к венерологу! Рассказывайте, как вы умудрились из такого хорошего и нужного дела, как прием шефской делегации, устроить пьяную оргию с поездками на катере по зимнему заливу, да еще с профилактическим гранатометанием?..

*… У большинства мичманов существует основополагающий жизненный принцип: сколько с корабля ни воруй, все равно своего не вернешь. Так что мичманы бывают хорошие и плохие, а порядочных в природе не существует…

*… Когда командир атомохода говорит, что ему нравится си-бемоль- минорная фуга Баха, так и хочется ему сказать: «Не выпендривайся, друг мой, водку тебе жрать нравится!..»

*… Когда я приказываю начальнику организационно-мобилизационного отдела сразу после совещания зайти ко мне в каюту, то на его физиономии тут же выступает боль раздумий об исторических судьбах Родины, а в глазах встает душераздирающий вопрос: сразу ударят по башке или вначале немного побалуются?..

* …Вы говорите неправду, товарищ флагманский связист! Не так я вас любил, как вы стонали…

Больше других доставалось любителям «зеленого змия», среди которых явным лидером был офицер штаба дивизии Жора Горбатов. Не сказать, что Жорка пил больше других. Он просто постоянно попадался, отчего у комдива сложилось устойчивое мнение, что Горбатова исправит только могила. Поэтому почти на каждом совещании жаргонные и специфические выражения Бати, как снаряды автоматической артиллерийской установки, попадали точно в бедного Жорку:

*… Далеко ли может пойти тот, кого далеко послали? Отвечаю – до ближайшего кабака. Именно там был задержан комендантом гарнизона старший офицер оперативного отдела штаба капитан 2 ранга Горбатов, которого я за 50 минут до этого выгнал со служебного совещания за гнусную трехдневную небритость. Одно радует – за это время он все-таки успел побриться. Правда, и нажраться тоже…

*… Мне кажется, что капитан 2 ранга Горбатов водкой увлекается по причине собственной неудовлетворенной любознательности. Просто он хочет узнать, а что же будет с ним, если организм алкоголь не примет? А он все принимает и принимает. Может, в компанию к нему затесаться и мышьяку подсыпать, чтобы у него организм наконец-то взбунтовался!..

*… Я так понимаю, товарищ Горбатов, что вы с пьяных глаз, как настоящий художник, на современников никакого внимания не обращаете, а выпендриваетесь исключительно только перед Вечностью…

*… Вы, товарищ Горбатов, отличаетесь от ребенка лишь размерами детородных органов и умением жрать водку в неограниченных количествах…

*… И все-таки я иногда немного завидую капитану 2 ранга Горбатову, который с утра выпьет – и целый день свободный…

*… Я до сих пор не могу понять, как Господь Бог позволил появиться на свет Гитлеру, Чикатило… и капитану 2 ранга Горбатову?..

Но Батя был насколько крут, настолько и щедр душой. Тех, кто, по его мнению, любил флотскую службу и добросовестно к ней относился, он был готов носить на руках. Как-то во время ежегодной сдачи зачетов и проверки знаний у офицеров дивизии Батя выслушал ответ Андрея, одобрительно крякнул и предрек:

– Вот что я тебе, сынок, скажу. У тебя светлая голова и есть все данные, чтоб стать настоящим командиром атомохода. Такие, как ты, еще надерут в море америкосам их жирную задницу! Старайся, а я тебе чем могу, помогу…

«Помогал» комдив усердно. Несмотря на чрезмерную занятость, еженедельно находил минут сорок-пятьдесят, чтобы пообщаться со своим протеже. Задавал специфические вопросы, а когда Андрей по молодости откровенно «плавал», по-отечески ворчал, ласково называл «тиной подкильной» и подробно разъяснял суть. Накануне выхода на плановое глубоководное погружение, где старшим на борту должен был идти сам комдив, Батя гордо сообщил:

– Путь от сперматозоида до офицера ВМФ ты, сынок, прошел достойно. Осенью назначим тебя старпомом. Оботрешься в этой собачьей должности, шишек и опыта наберешься, а потом и о командирстве можно подумать. Только не валяй дурака, побольше времени отводи самоподготовке. А то знаю я вас, молодых. Только на берег сойдете, сразу о службе забываете, так и норовите какую-нибудь бабу отловить и отторпедировать!

На самом деле было все иначе. «Женский» вопрос у Андрея был самым сложным. Казалось бы, все идет нормально: он уже не сопливый стажер, а капитан 3 ранга, как-никак старший офицер. Опять же, появилась перспектива роста по командной линии. На атомоходе Андрея уважают, и у него множество друзей-приятелей по всей дивизии. Шесть раз ходил в автономку и по неписаным флотским законам может причислять себя к тем, о ком шутливо и уважительно говорят: «У него задница в ракушках». Но заноза от поступка самого дорогого здесь, на Севере, человека – Ирки – постоянно ныла и болела…

7.

«ПРОСТИ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ…»

… Ирина приехала к нему лишь через год. До этого момента она регулярно сообщала по телефону, что обязательно выберется в следующем месяце. Но время шло, а все оставалось по-старому. Причину данного затяжного воссоединения мужа и жены Андрей выяснил случайно. Как-то, позвонив и нарвавшись на излишне словоохотливую тещу, он узнал, что жена устроилась на работу в какую-то частную фирму, где ей прилично платят, и с приездом стоит повременить. Новость вызвала закономерную обиду: «Меня что, за дурака держат?!» И Андрей перестал звонить в Москву. Прошло еще какое-то время, и Ирина обозначилась сама:

– Андрюша, я ездила в командировку на месяц в Италию. Ты что, обиделся? Твоя кошечка тебя любит, и нет причин для беспокойства и ревности.

В свою очередь Андрей высказал жене все, что думал в тот момент по данному поводу. О ее работе, о их семье, о любви и честности. Пока он говорил, жена молчала, а затем жеманным голоском подытожила:

– Ой, как все запущено! Неужели мне надо объяснять, что это была выгодная командировка, что мне за нее хорошо заплатили и что женщина, как и мужчина, не может существовать без работы?

В сердцах Андрей повесил трубку. При чем тут половая принадлежность? Может быть, Ирка превратилась в завернутую феминистку и мужененавистницу? Он ее любит и желает видеть рядом каждый день. Ведь слово «замужем» подразумевает и соответствующий смысл. А выходит, что его жена находится в стороне от мужа.

Выйдя из переговорного пункта, он почувствовал острое желание напиться. Даже не напиться, а нажраться до чертиков, до потери сознания и пульса, до отключки. Но великая страна после идиотских перестроек, непонятных игрушечных путчей и античеловеческих реформ уже разваливалась на глазах и дышала на ладан. В закрытом городке подводников свободно водки было не купить. Ее приобретали по талонам, отстаивая при этом немалые очереди. А плавсостав, с утра и дотемна проводивший время на службе, не имел даже такой возможности. В цене была «ворошиловка». К имени легендарного маршала сей флотский напиток отношения не имел никакого. Пили корабельный спирт, регулярно поступавший на атомоход для технических нужд и именуемый на флоте «шилом». Поскольку официально для питья «шило» не предназначалось, то корабельные остряки окрестили его вульгарно, но по сути верно: ворованным «шилом», или сокращенно – «ворошиловкой». Каждый уважающий себя корабельный офицер имел в загашнике припрятанную бутылочку «шильца», и, как правило, не одну. Андрей себя уважал, и потому, придя в общежитие, он лихо принял «на грудь».

Разобрало не сразу. «Шило» имеет такую особенность: пьешь его, пьешь и кажется, что все нормально. А потом вдруг по башке ка-а-к даст! Туши свет, мой юный друг, и блаженно почивай до утра.

После третьего «полстакана» немного полегчало. Мысли в голове стали лаконичнее, а обида притупилась. Подумал: «Ну и черт с ней, с этой Иркой! Свет клином на ней не сошелся. Это только наивный Сан Саныч в каждом отсеке рассказывает свои басни по поводу идеальной ВМЖ (военно-морской жены. – АВТ.), которая должна встречать у порога мужа со службы так: в одной руке – рюмка водки, в другой – вилка с огурцом, а в зубах – подол. На самом деле в жизни все иначе…»

– Андрюха, ты дома? – в дверь комнаты просунулась голова соседа по общаге Петьки Любимова, которого все величали почему-то на итальянский манер Петруччио. – Что я вижу! Вы кушаете «шило» в одиночку? И вам не стыдно! Пошли ко мне, там две беспризорные «козочки» копытом бьют. Мужика, наверное, хотят.

Любимов служил начфином какой-то береговой части и считался первым в общаге бабником. Несмотря на веснушчатую физиономию и маленький рост, от представительниц прекрасного пола у этого орла не было отбоя. Дело заключалось в том, что у начальника финансовой части всегда водились деньги. Бабы и без этого липли к нему, как мухи на мед. Умел он вовремя и обильно навешать лапши на женские уши. Поговаривали, что, будучи еще курсантом, Любимов так умудрился запудрить мозги тридцатилетней преподавательнице немецкого, что та ушла от мужа и лелеяла мечту связать судьбу с милым возлюбленным. Но свадьбы не вышло, а «немку» уволили за аморальное поведение в стенах учебного заведения.

Петька даже завел себе правило: после очередной любовной победы в специальный коробок вкладывал новую спичку. Таких символических и памятных спичечных коробков у него в ящике письменного стола накопилось 16. Периодически бабник-перехватчик Петруччио устраивал смотрины своей коллекции, перебирая спички и при этом бормоча себе под нос какую-то ахинею типа: «А вот и Мариночка… А где моя Светка? Ах, вот где мой Светик…» При этом Петька был мужиком общительным и добрым, а в компании с ним было комфортно.

Перед тем как направиться в Петькину комнату, Андрей налил «шила» себе и ему. Выпили. Затем накатили еще по одной и пошли смотреть на «козочек».

– Почему маленькие мужики так любят огромных баб? – подумал Андрей, войдя в Петькину комнату, где главной достопримечательностью была здоровенная квадратная тахта, именуемая хозяином многозначительно – «станок». «Козочками» оказались две женщины гренадерского роста и атлетического телосложения. Им бы метать молот или толкать ядро, а вместо этого они обе работали в библиотеке Дома офицеров. Завидя Андрея, одна из них заулыбалась и многозначительно взглянула на подругу.

– Рая, – протянула она ему руку, очевидно, надеясь на поцелуй.

– Оч-чень приятно, – неприлично икая, выдавил из себя Андрей и вместо поцелуя сразу предложил: – Девчонки, а давайте выпьем!

Предложение хотя и не подкупало своей новизной, но было встречено дружным согласием. Когда разлили по фужерам подкрашенное брусничным вареньем все то же «шило», «гренадерши» потребовали: «Мальчики, кто произнесет тост?»

– Я скажу, – откликнулся Андрей. – За любовь! Будь она неладна!

Пока присутствующие бурно и театрально выражали свое удивление по поводу необычного тоста, Андрей залпом осушил свой фужер. «Шило», как тот опытный боксер-тяжеловес, поджидало своего звездного часа и, оценив обстановку и посчитав, что уже пора, моментально нанесло сокрушительный прямой хук в голову сопернику. Не прошло и минуты, как у Андрея вокруг все поплыло и перемешалось: расфуфыренные одинокие женщины, пришедшие в офицерское общежитие в поисках малой толики обыкновенного человеческого счастья; Петька, уже принявший боевую стойку ловеласа и нахально отпускавшего сильно преувеличенные комплименты на все 360 градусов; он сам – пьяный вдрабадан и не понятно зачем здесь оказавшийся…

Рухнув на тахту, сквозь обволакивающую и поглощающую пелену сна Андрей расслышал уплывающие куда-то голоса. Женщины разочарованно причитали и требовали объяснить, что случилось, а Петька, пытаясь выгородить «уставшего» дружбана, оптимистично обнадеживал:

– Все, мои козочки! По техническим причинам классическая любовь отменяется. Вашему вниманию предлагается ее французская версия – ля мур де труа….

Дело было в субботу, а в понедельник к вечеру принесли телеграмму из Москвы: «Встречай самолетом тчк рейс… Ира».

* * *

Радости Андрея не было предела. Очень хорошо, что он позавчера надрался, в результате чего изменить жене не сумел. Сейчас бы мучила совесть и он не смог честно смотреть ей в глаза. Впрочем, все это неважно. Наконец-то он увидит и обнимет свою Ирку, о которой все эти месяцы, в море и на берегу, мечтал и помнил! Они будут счастливо жить здесь, на Севере. А то, что произошло между ними, элементарная глупость и сплошное недоразумение…

…Первые три дня все шло превосходно. На лодке старпом вошел в его пикантное семейное положение и на вахту пока не ставил. Андрей все это время с нетерпением ожидал 18.00, когда можно, запросив «добро», ринуться в общагу, где его ждала жена. Молодые и сильные тела истосковались друг по другу и отдавались во власть страсти на полную катушку. Ирина стала еще красивее и желаннее, а ее умение заводиться самой и заводить мужа – еще искуснее и изощреннее.

Но эйфория от встречи и первых дней совместной жизни постепенно улетучилась. Андрей снова приступил к несению нарядов и вахт. К тому же лодка часто выходила в море на отработку учебно-боевых задач, и потому Ирина заметно заскучала. Она попыталась даже поговорить об этом:

– На вашем идиотском Севере невозможно жить. Посмотри за окно – какие-то скалы, сопки и здоровенные голодные чайки. Я хочу быть с тобой, но не здесь, а там. Пойми, в Москве множество возможностей. Я узнавала, туда могут перевести тех, у кого есть жилплощадь. Ты пропишешься у нас, и тебе сделают перевод. Отец обещал договориться…

Ирина, как женщина не только сексуальная, но и ушлая, была права. В Москву переводили служить только тех офицеров, кто имел там квартиру. Знания и опыт для службы в столице были вторичны, главное – наличие жилплощади. По этой причине в центральных аппаратах Министерства обороны и Главном штабе ВМФ, наряду с малой толикой офицеров талантливых и прошедших в отдаленных гарнизонах страны рисковую школу плавсостава, существовала огромная масса «оквартиренных» посредственностей. В целях самосохранения последние всегда действовали по принципу: лизнуть старшего, подставить ножку ближнему, нагадить на голову младшему. Кроме этих категорий служивых людей, весомую часть в центральных аппаратах МО, как правило, составляли ЖОРы, ДОРы, ЛОРы и СУКИ. Расшифровывалось это так: ЖОРы – жены ответственных работников, ДОРы – дети ответственных работников, ЛОРы – любовницы ответственных работников, СУКИ – случайно уцелевшие квалифицированные исполнители.

Андрей поморщился. Опять двадцать пять! Но и жену можно понять. Целыми днями сидит, бедная, одна дома и мается.

– Пора тебе, Иришка, на работу устраиваться, – предложил он.

– И на какую же работу, извольте вас, милый супруг, спросить, мне будет велено устроиться?! – с сарказмом и позерством воскликнула жена.

– На обычную. Ты закончила экономический, значит, можешь и бухгалтером работать, и экономистом…

– Много ты понимаешь, – обиделась Ирка и, чтобы прекратить этот неприятный для нее разговор, перевела тему.

Но на работу она все же устроилась. Причем не куда-нибудь, а в бухгалтерию тыла флотилии атомных подводных лодок.

Любая тыловая организация – это государство в государстве. Через нее происходит снабжение кораблей и частей продовольствием, вещевым имуществом и финансами. Если в рабочее время на улице военного городка вы увидите откормленного и борзого мичмана, обязательно в новенькой корабельной кожаной канадке (хотя они положены только плавсоставу подводных лодок), то знайте: он наверняка служит где-то на берегу и заведует каким-то складом продовольствия, обмундирования или иного дефицитного имущества. Эти обнаглевшие «хранители связок ключей» открыто пользуются своим служебным положением. А тем, кто служит в плавсоставе, ради благого дела – поддержания боеготовности кораблей и частей – нередко приходится перед ними унижаться и выпрашивать и без того положенное имущество. Особо наглели те, кто выдавал спирт. По неписаному правилу, чтобы получить на складе месячную норму этого специфического расходного продукта, приходилось оставлять смотрителю «шила» до четверти положенной нормы. Если заартачишься, мичман найдет множество причин, чтобы спирт тебе не выдать. Об этом на флоте знали все, но мер никто и никогда не принимал.

Искренне радуясь, что жена теперь при деле, Андрей немного успокоился и с головой погрузился в службу. Молодой офицер на любом корабле ВМФ – штатный козел отпущения, на плечи которого, как принято считать, для его же пользы, возлагается непомерный груз обязанностей. Крылатая фраза из уст начальника: «Горячку не пороть, но чтобы к утру все было готово!» – заставляла дневать и ночевать на борту корабля не одно поколение молодых лейтенантов. Так было и у Андрея. С учетом нарядов и вахт бывать дома удавалось не чаще двух-трех раз в неделю. Ирина вначале по-женски возмущалась и сетовала на нелегкую судьбу жены моряка, а потом вдруг перестала. Более того, иногда, поздно вернувшись со службы, Андрей не заставал супругу дома. Она появлялась к полуночи, объясняя ситуацию необходимостью вовремя сдать на работе отчет или неожиданно случившимся девичником. Андрей относился к этому спокойно и с пониманием, считая, что каждый человек имеет право на общение с друзьями и личную жизнь. Так они и жили, если бы не…

Андрей давно заметил, что по жизни он всегда узнавал то, что от него пытались скрыть. Узнавал неожиданно, по воле случая. Причем это касалось и сущих безделиц, и серьезных вещей. С самого детства, когда родители готовили для него подарок ко дню рождения, он обязательно его заранее нечаянно обнаруживал. То же самое было и в школе, и в период срочной службы, и в училище. Любая тайная акция в силу каких-то непонятных совпадений обязательно становилась для Андрея явной. Наверное, кто-то наверху, в заоблачной выси бесконечного и вечного пространства, словно великий Ангел-хранитель, четко и безоговорочно определял: где, когда и что должен услышать и узнать его земной протеже.

Так получилось и с Иркой. Как-то раз Андрея во главе группы матросов послали что-то получать на склады, находящиеся километрах в трех от расположения флотилии атомоходов. Ехать пришлось в крытом кузове

ГАЗ-66. Несмотря на начало октября, на Севере уже выпал первый снег, и, пока машина петляла между сопок, подводники успели порядком озябнуть. Притормозив у заснеженного КПП, офицер велел матросам выбираться из кузова и идти греться в подсобку, а сам пошел в служебное помещение склада оформлять бумаги.

В прокуренной и душной комнатушке за перегородкой из деревянных реек сидел толстый мичман в кремовой рубашке без галстука и громко разговаривал с двумя сотоварищами, одетыми в канадки и, очевидно, того же звания. В углу комнаты наголо остриженный матрос что-то выстукивал одним пальцем на старенькой печатной машинке.

– Товарищ мичман, меня прислали получить … – принялся было объяснять Андрей суть своего появления беседующему с дружками начальнику склада, но толстый мичман пренебрежительно и равнодушно кивнул в сторону матроса, мол, не мешай, там тебе все объяснят.

Зайдя со свежего, чуть морозного воздуха в душное помещение, Андрей сразу ощутил легкий запашок спиртного, витавший возле троицы.

Он еле сдержался, чтобы не поставить нахального мичмана на подобающее тому по чину место, но сдержался. Если бы на лодке подчиненный так вальяжно прореагировал на его вопрос, то в лучшем случае схлопотал бы выговор. Но тут склад, а не атомоход. По этой причине равнять и строить наглеца не с руки. Про себя же подумал, что этого «кабана» при всем желании в верхний рубочный люк лодки не протиснешь.

Оформляя бумаги у матроса, Андрей невольно вслушивался в разговор мичманов. А те без тени стеснения мыли кости тыловому руководству.

– Я ему говорю: Палыч, скажи Кирзоеву, что сейчас самое время списать все старье и завести новое имущество, а он мне отвечает, мол, Магомед Исмаилович сам знает, когда и что ему делать, – жаловался один из корефанов своему упитанному собрату.

Андрей догадался, что троица обсуждает своего босса – начальника тыла флотилии капитана 1 ранга Магомеда Кирзоева, человека мутного и прижимистого, что, однако, не помешало ему каким-то образом протащить в закрытый гарнизон и пристроить торговать фруктами с дюжину своих дагестанских родственников.

– Не будет до весны он этим заниматься, – многозначительно, подчеркивая личную осведомленность, степенно заявил толстяк, – не до этого ему сейчас. Говорят, к ним в бухгалтерию новую бабу взяли, вроде как из Москвы приехала. Я на той неделе дежурил и видел ее. Сиськи – во! Задница – во! – Мичман замахал руками, пытаясь продемонстрировать дружкам увиденное. – Но главное, говорят, шкура еще та! Недельку начальству глазки построила, ну, Исмаилович – кровь-то горячая – и клюнул. Теперь он ее почти ежедневно пялит прямо в бухгалтерии, а она, как фаворитка шефа, после этого всеми командует…

У Андрея, в тот момент «колдовавшего» над накладной, из рук выпала авторучка. Что же получается? Похоже, это про его жену болтают подвыпившие мичманы. Если им верить, то Ирку ежедневно, как было сказано, «пялит» ее начальник Кирзоев. Быть такого не может!

* * *

Пока ехали назад на причал, Андрей мрачно размышлял. Теплилась надежда, что толстый мичман сам ничего толком не знает и просто распускает сплетни о своем начальнике и симпатичной молодой женщине. Так нередко случается в маленьких закрытых гарнизонах, где каждый на виду и любая сплетня моментально обрастает кучей пикантных, но липовых подробностей. Тем более если в перекрестие прицела общественного мнения попадали взаимоотношения мужчины и женщины. Хорошо, что Андрей сдержался, не подал виду и не огрел каким-нибудь инвентарным имуществом по башке начальника склада. А потом бы выяснилось, что все эти разговоры не про его жену, а про чужую. От позора тогда бы не отмылся. Это факт! Но где-то в глубине души предательски тлела шальная мысль: неужели Ирка водит шашни с Кирзоевым?

Два дня Андрей не мог вырваться домой. Лодка готовилась к очередному выходу в море, и на лейтенанта свалилось множество первоочередных служебных дел. В пятницу, придя наконец домой и не застав жену, Андрей, не раздумывая, направился к двухэтажному зданию, где располагались тыловые части. Немного постояв поодаль и выкурив сигарету, он решительно шагнул к входной двери.

– Андрюха, привет! Как жизнь молодая? – нахальная и неунывающая физиономия веснушчатого Петьки Любимова показалась в окне, над которым значилось «Дежурный по части», и расплылась в улыбке. – Меня вот здесь на вахту определили. Видишь – повязка на руке! Вот и кукую в одиночестве. А тебя каким ветром занесло в нашу скромную обитель?

Андрей слукавил. Не мог же он признаться приятелю, что на самом деле пришел посмотреть, чем занимается его жена. Поэтому как можно непринужденнее ответил: «Да командир прислал к вашему Кирзоеву, надо кое-что передать».

– Понятно, не вопрос, – казалось, Петруччио нисколько не удивился. – Проходи. Он еще где-то здесь шастает. Сам, чурка нерусская, не отдыхает и не дает дежурно-вахтенной службе сомкнуть наши натруженные очи. Проходи, это на втором этаже.

Рабочий день давно закончился, и, оказавшись в опустевших коридорах, Андрей принялся рассматривать таблички на дверях. В самом конце, в небольшом предбаннике, прочитал надпись на обитой дерматином двери: «Бухгалтерия». За ней слышалась какая-то возня и приглушенные звуки. Несколько секунд Андрей раздумывал, а потом в ярости дернул на себя дверь. Под скрежет сломанного замка и треск сухой доски дверь распахнулась. На столе среди бумаг, широко раскинув свои стройные ноги, между которыми четко просматривался голый волосатый зад начальника тыла флотилии Кирзоева, распласталась его жена. Кавказец, не меняя удобного положения, резко оглянулся и прорычал в сторону непрошеного гостя:

– Кто посмел! Уйди, шакал, уволю, убью!

– Я не шакал, а офицер российского флота. А ты, тварь нерусская, сейчас имеешь честь трахать мою жену… Бывшую жену…

Подхватив ближайшую табуретку, Андрей что есть силы ударил ею по голове Кирзоева. Тот дернулся и плашмя завалился на обезумевшую Ирку.

Сочно и пренебрежительно сплюнув в сторону парочки, Андрей развернулся и пошел прочь. Проходя мимо Петруччио, на его вопросительный взгляд он лишь коротко бросил: «Там твоему шефу плохо. Надо вызывать «скорую»…».

Андрей думал, что за убийство начальника тыла его арестуют и привлекут к уголовной ответственности. В тот вечер он обреченно пошел на службу и утром благополучно отбыл на неделю в море. На берегу же события развивались иначе. Кирзоев остался жив и даже не потерял потенцию. А вот Ирку, как говорится, от страха и неожиданности «заклинило». Медики знают, такое иногда случается в экстремальной ситуации. По этой причине Петька Любимов все же вынужден был вызывать скорую помощь.

На носилках, покрытых куцей простыней, открыто ухмыляясь, санитары вынесли невезучих любовничков со второго этажа и определили в машину.

Утаить в закрытом гарнизоне ничего нельзя, и уже назавтра эта история стала достоянием любопытной общественности. Командующий флотилией принял серьезные меры, направленные на обеспечение благоприятной морально-нравственной обстановки среди его подчиненных.

Кирзоева с треском и позором уволили в запас. Ирку на работе рассчитали, и она тотчас уехала в Москву. Никаких официальных оргвыводов в отношении Андрея не последовало. Хитрый, но благородный Петька никому о его приходе не сказал. По понятным причинам молчали и Кирзоев с Иркой. Вернувшись «из морей» и зайдя дней через десять к себе в общагу, Андрей обнаружил на пыльном подоконнике записку от жены: «Прости, если сможешь. Уезжаю к маме. На развод подам сама».

8.

ФРЕОН, ОН И В АФРИКЕ ФРЕОН!

…Погружение на предельную глубину проходило нормально. Когда стрелка глубиномера уткнулась в отметку 520, для данного проекта лодок именуемую как «рабочая», и двинулась дальше, Андрей невольно представил ту огромную толщу воды, что нависла в эту минуту над атомоходом. Вспомнил, как его учили: в воде на глубине 10 метров на предмет будет воздействовать давление в одну атмосферу. Нетрудно подсчитать, какая гигантская сила давит сейчас сверху…

Тем временем субмарина погрузилась до шести сотен метров и начала всплывать. Дальше нельзя. Это – предел. Глубже мог «нырять» лишь «Комсомолец», погибший в апреле 1989 года. Созданный как подводный корабль управления, этот атомоход с прочным корпусом из титана имел глубину погружения до 1000 метров. Если учесть, что современное отечественное и иностранное противолодочное оружие эффективно может применяться на глубинах до 600 метров, то невольно задумаешься об уникальности корабля, который потеряли. Корабля, который ныне покоится на дне Норвежского моря на глубине полутора километров. А вместе с ним – 42 таких же, как он сам, молодых подводника. Тогда на «Комсомольце» погиб знакомый Андрея – Вадик Зимин. Отличный был парень. После трагедии общие друзья рассказали, что Вадик перед походом себе места не находил. Мучили парня какие-то предчувствия.

Теперь, повзрослев и набравшись опыта, Андрей убедился: к предчувствию беды нужно относиться со всей серьезностью. Это состояние еще плохо изучено современной наукой, и его запросто спутать с излишней осторожностью. Кроме того, о своих тревогах нельзя громогласно заявлять. Как правило, это вызывает смешки и шутки коллег, а то и безапелляционное обвинение в элементарном паникерстве, наверняка, в чем-то даже и справедливое. Но именно это чувство способно не дать расслабиться и подготовиться заранее к любым осложнениям.

И хотя стрелка глубиномера уже уверенно движется в обратную сторону: 350…280…220…160, невидимым плащом Андрея вдруг окутало усиливающееся беспокойство. «Так вот в чем дело, – осенила его внезапная догадка. – Я посчитал, что устал, и даже решил по возвращении подать рапорт на отпуск, а это совсем иное. Уже второй день у меня ощущение какой-то грядущей беды. Вроде бы все идет нормально, самое сложное уже позади. Отчего же на душе так тревожно?»

Андрей прошел по отсеку, проверил, чем занимаются подчиненные. Все нормально, каждый занят тем, чем ему предписано. Заглянул на стеллажи, где в мешках хранились ИДА-59 (индивидуальные дыхательные аппараты. – АВТ.), все в наличии, перед выходом в море он лично убедился, что баллоны заряжены. Но надо быть начеку. Чуть зазеваешься, что-то сделаешь не так, и глубина тебе отомстит. Подкараулит и в самый нежданный момент безжалостно востребует откупного за халатность. Только щедро платить за это приходится человеческими жизнями. А у подводников ошибка одного может стоить гибели всем.

Из поколения в поколение в подплаве передается история, утверждающая, будто писатель Александр Фадеев, впервые спустившись в лодку, удивленно заметил сопровождавшим его морякам:

– Я понимаю, логично носить часы в кармане, но жить в часовом механизме, по-моему, противоестественно.

Для подлинной истины необходимо добавить: жить в часовом механизме бомбы замедленного действия.

Никому не придет в голову размещать пороховой погреб, к примеру, впритирку с хранилищем бензина. Это глупо и грозит нешуточной бедой. Но примерно такие же несуразицы, причем на правах допустимых, творятся в чреве подводного корабля. Кислород тут находится в убийственном соседстве с маслом, электрощиты под напряжением – с соленой водой, а регенерация – с соляркой. Оружие – это отдельный разговор. Каждая торпеда или крылатая ракета, которых на лодке немало, хранит в себе от 200 до 300 килограммов взрывчатого вещества, именуемого морской смесью и превышающего по эквиваленту обычный тротил в полтора раза. И все это сделано не по недомыслию, глупости или от навязчивой жажды экстрима. Существует острая необходимость плавать под водой глубоко, быстро и скрытно, при этом находясь в постоянной готовности адекватно ответить любому, кто опрометчиво посчитает твою родину целью.

Но аварии случаются, и, к сожалению, нередко. В них, как правило, виноваты конкретные люди, до конца не выполнившие свои функциональные обязанности. И если у Андрея в первом отсеке было все нормально, то в седьмом человеческая беспечность и военно-морской пофигизм уже готовили почву для трагедии…

* * *

…На современных лодках регенерация воздуха, т.е. химическая реакция, связанная с поглощением углекислого газа и выработкой кислорода, происходит автоматически. Специальный агрегат – раздатчик кислорода – периодически подает в отсек этот важный для дыхания газ, уровень которого замеряет газоанализатор. В седьмом отсеке газоанализатор на кислород был неисправен. Об этом знали командир отсека и начальник химической службы, но, как нередко случается, им не хватило времени устранить на берегу этот на первый взгляд не очень серьезный недостаток. В результате постоянный контроль за процентным содержанием кислорода в атмосфере отсека и управление автоматическим включением и выключением самого раздатчика не производились.

Специалисты знают: если неисправен газоанализатор, то сам раздатчик кислорода автоматически закрыться не может. По этой причине содержание

О2 в отсеке превысило допустимые параметры и продолжало расти. Если допустимым считается уровень: 21,5% – 23% (т.е. на 0,5% – 2% выше, чем в земной атмосфере), то в седьмом отсеке он перевалил уже за 30% и продолжал расти.

При таком высоком процентном содержании кислорода любой, даже самой безобидной в обычных условиях причины было достаточно, чтобы возник объемный пожар.

И такая причина появилась в лице матроса Васи Веретенко. В кормовой части седьмого отсека он как раз в это время лениво прикидывал, что до увольнения оставалась всего неделя, а его ДэМэБовская форма до сих пор не готова. Такую форму флотские «годки» начинали любовно мастерить примерно месяца за три до увольнения. Сие облачение, сильно аляпистое и во многом отражающее эстетический вкус и интеллектуальный уровень его владельца, включало в себя несколько основных элементов.

Во-первых, брюки – ушитые впритирку на заднице, ляжках, коленях и расклешенные до 40 сантиметров снизу. Во-вторых, бескозырка типа «плевок» – маленькая, чтобы помещалась лишь на затылке, с длиннющими лентами ниже спины. На ленты навешивались огромные якоря, тайком похищенные с парадных тужурок офицеров или мичманов, что хранятся в каждой каюте. На самом «плевке» обязательно чтоб была надпись готическими буквами «Северный флот» или, еще лучше, название лодки – «Барс», «Акула», «Вепрь», «Тамбов». Надпись была особенно знатной. Ее густо покрывали лаком вперемешку со светонакопителем, заранее тщательно соскобленным с циферблатов лодочных приборов, светящихся в темноте. Веретенко уже представлял, как он небрежно рассекает в этой форме возле клуба в родном хуторе Верхнедонское, что в Ростовской области, а под руки его держат две местные первые красавицы – Валька Донцова и Танька Евстратова. Красота! Ради этих вожделенных минут Веретенко загубил не один прибор. Одно плохо – еще не готовы пышный аксельбант и погоны. По замыслу на плечах у Василия, над золоченой лычкой старшего матроса, должны располагаться буквы «СФ», также обильно покрытые «приватизированным» на лодке светонакопителем. Но их надо еще спаять, затем отполировать, а уж после этого покрывать составом. Посему следует спешить, это его последний выход в море, так как через неделю домой – в жаркие объятья Вальки и Таньки.

Василий сладко потянулся и засунул руку за кожух кабель-трассы, где у него хранилась заветная коробочка с металлическими буквами. Полюбовавшись вволю этим произведением искусств матросской смекалки и выдумки, Веретенко включил паяльник, который захватил с собой на выход в море, и стал ждать, пока тот нагреется…

…Через полторы минуты в седьмом отсеке атомной подводной лодки уже бушевал объемный пожар большой интенсивности. Произошла разгерметизация системы воздуха высокого давления, что вызвало быстрое повышение температуры и давления. Седьмой отсек напоминал мартеновскую печь, где все живое превратилось вначале в горящие факелы, а затем в скрюченные головешки. В последние секунды жизни Вася Веретенко даже не успел понять, что именно он со своим гребаным паяльником и явился своеобразным детонатором трагедии…

* * *

…Через несколько минут на пульте вахтенного механика загорелась лампочка, сигнализирующая, что температура в седьмом отсеке больше 70 градусов.

– Что за хреновина творится, – возмутился тот. – Вахтенный офицер, запроси седьмой, что там у них происходит?

Пока безуспешно вызывали седьмой по «Лиственнице» (название внутрикорабельной системы громкоговорящей связи. – АВТ.), из шестого доложили, что к ним в отсек просачивается дым, а смежная с седьмым отсеком водонепроницаемая переборка сильно нагрелась. Из седьмого сообщений не поступало. Командир посмотрел на комдива, а тот коротко бросил:

– Нечего на меня смотреть, сам знаешь, как действовать…

– Аварийная тревога! Пожар в седьмом отсеке, – после пронзительного звукового сигнала начал приказывать командир.

Он был старым морским волком, и потому, отдавая верные и нужные команды по назначению рубежей обороны борьбы с пожаром, отсечению от аварийного отсека трубопроводов и гидравлики, продуванию средней группы цистерн главного балласта, надеясь на чудо, оттягивал команду на подачу огнегасителя в седьмой отсек. Если бы в седьмом оставались живые, то этих секунд им бы наверняка хватило, чтобы включиться в ИДА-59 и не погибнуть. Наконец Батя положил свою огромную руку на плечо командира.

– Александр Михайлович, давай… Там уже нет живых… Каждый умирает в своем отсеке!

– Подать ЛОХ (лодочная объемная химическая система пожаротушения.– АВТ.) в седьмой! – приказал командир.

Через несколько секунд токсичная газовая смесь, основу которой составляет газ фреон, начала поступать в седьмой, накрывая сверху вниз плотной шапкой пылающий отсек. Фреон уничтожает кислород, вследствие чего прекращается и горение. Но было уже поздно. Доброта и человечность командира вышли боком. Поскольку вспыхнувшей электродугой пережгло трубопровод воздуха высокого давления в седьмом отсеке, пожар был обречен перекинуться в шестой. Через несколько секунд и туда хлестнула огненная струя. Остановили правый турбогенератор. Левый заглох сам. Сработала автоматическая защита реактора, и замер гребной вал. Атомная подводная лодка потеряла ход.

Лишиться хода на глубине, когда под тобой толща воды в несколько километров, – что может быть опаснее? У лодки, не имеющей хода, исчезает подъемная гидродинамическая сила, а это означает, что субмарина может провалиться в бездну. Это хорошо понимали все, кто был в центральном посту. Пока в шестом восемь обожженных подводников вели борьбу с начавшимся пожаром, в центральном посту Батя, командир, механик и главный боцман Сан Саныч Воробьев, сжимавший «пилотский» штурвал рулей глубины, отчаянно пытались заставить всплыть в надводное положение 110- метровое тело субмарины.

Удалось. Вопреки и с помощью всех законов гидродинамики. На воле, на опыте, на мужестве и удаче они сумели спасти атомоход…

…Батя вызвал Андрея в центральный пост, когда был продут балласт и лодка уже раскачивалась на волне. Повышенная загазованность ЦП,

несмотря на отдраенный верхний рубочный люк, и бледные лица штурманов, вычислителей, метристов и иного подводного люда свидетельствовали о пережитой трагедии.

– Сынок, – комдив даже в этот ответственный и напряженный момент, инструктируя своего «протеже», обращался к Андрею по-отечески, – пока помощь подоспеет, много времени уйдет. Пойдешь в разведку в шестой, вытащишь тех, кто еще жив. С ними нет связи, думаю, бились с огнем до последнего… В седьмой, приказываю, не ходить. Нет там уже никого…

В разведку ходят не только за линию фронта. Идти разведчиками в аварийный отсек кроме Андрея вызвались еще два офицера и вездесущий Сан Саныч. Главный боцман даже возмутился, когда пришлось объяснять командиру, почему он добровольно желает еще раз рискнуть жизнью и здоровьем: «А куда я Андрюху одного отпущу? Он же мне как сын. Вместе пойдем».

Перешли в четвертый отсек. Там обстановка была сносной, хотя витал крепкий запах гари. Уже в пятом пришлось надеть маски и включиться в ИПы (изолирующие противогазы. – АВТ.). Вошли в шестой. Там дела были плохие – зрелище не для слабонервных. Когда полыхнуло пламя, на моряках загорелась одежда. Живые факелы тушили и отсек, и друг друга. Везде валялись использованные красные коробки ПДУ-2 (портативное дыхательное устройство. – АВТ.), позволяющие подводнику в случае аварии до включения в ИДА выполнять первичные мероприятия по борьбе с пожаром и безопасно дышать 10 минут. Когда четверых парней вывели из отсека, то оказалось, что не одежда, а кожа свисает с их обгоревших рук лохмотьями.

Андрей и Сан Саныч вернулись искать остальных. Три скрюченных и сильно обгоревших трупа они обнаружили в кормовой части у переборки. По всему было видно, что ребята не успели включиться в ИДА. По левому борту у выгородки лежал еще один подводник. Резина маски дыхательного аппарата на его лице была расплавлена, но показалось, что тот еще жив. Андрей пощупал пульс. Удивительно: по прикидкам, баллоны в его «идашке» должны были уже быть пусты, но тоненькая ниточка едва пульсирующей жизни вселила надежду и заставила действовать быстро.

– Саныч, давай, – жестом приказал Андрей, не сомневаясь, что тот его сразу же понял.

Могучий боцман поднял на руки еле живого парня, а Андрей тем временем быстро снял расплавленную маску с лица подводника и надел на него свою. Перевешивая на шею боцмана и свой ИП, мельком взглянул на обгоревшего коллегу. Показалось, что это Федя Горохов. Подумал:

«Дыши, дорогой, ты должен остаться жить. Ты не умер в этом аду, ты принял удар на себя, выдержал и сделал все правильно. Живи…»

Сильно загазованная атмосфера отсека жгла глаза. Задержав дыхание и сделав несколько шагов вслед за Сан Санычем, Андрей успел заметить, что боцман быстро несет обмякшее, но еще живое тело Гороха к межотсечному люку. Да, это точно Горох, хотя самого Федора узнать было непросто: расплавленная резина скальпом снялась с лица и головы подводника вместе с кусками кожи и волосами.

Подняв чей-то уже распакованный ПДУ-2, Андрей попытался немного подышать с его помощью. Практически бесполезная попытка. Постепенно перед глазами все поплыло, и Андрей стал проваливаться в небытие. Успел подумать: неужели конец? Как-то все буднично получилось…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЗА БОРТОМ

9.

«ЦВЕТЫ И КОНФЕТЫ Я НЕ ПЬЮ»

Солнечный зайчик на белом потолке весело прыгал и резвился. Пахло стерильными бинтами и йодом, а на фоне зашторенного окна возвышалась стойка капельницы с перевернутой вниз горлышком стеклянной банкой. Где-то неподалеку неугомонный Сан Саныч с кем–то громко спорил, монотонно доказывая свое:

– А я вам, девушка, говорю, что мне туда можно. Он меня услышит и сразу же придет в себя… Ведь мы с ним из одного экипажа!

– Где это я? – подумал Андрей, но сил уточнять и развивать данную мысль не было никаких.

Тем временем женский голос у изголовья радостно объявил: «Наталья Николаевна, зовите врача, больной открыл глаза!»

– Какой, на фиг, больной, – прислушался Андрей. – А где же лодка, где отсек? Я, получается, в госпитале нахожусь?

Опять крики, недовольные возгласы, возня и сопение и, наконец, зависшая над кроватью радостная физиономия Сан Саныча, которого кто-то упорно пытался оттащить в сторону:

– Андрюха, дорогой ты мой! Очнулся! Наконец-то! Ну, теперь все будет нормально, я побегу сейчас Бате звонить. Вот наши мужики обрадуются! – слегка дрогнувшим голосом скороговоркой пролепетал главный боцман.

Упиравшегося изо всех сил Сан Саныча медсестры все-таки выдворили восвояси. Вскоре появился и врач. Приподняв веко и заглянув Андрею прямо в беззащитный глаз, он, очевидно, остался доволен:

– Ну что я вам, коллеги, скажу… Он молодец. Выкарабкался. Еще дня три в реанимации пусть полежит, и можно переводить в палату.

Через неделю Андрей уже находился в одной из палат нейрохирургического отделения главного флотского госпиталя, где кроме него чинно и благородно возлегали на своих широких койках трое пациентов: штурман с большого противолодочного корабля «Адмирал Харламов» Сергей Акелов, борт-инженер «Ту-95» Саня Кащеев и подводник с дизельной лодки класса «Варшавянка» Олег Сорокин.

От желающих навестить Андрея не было отбоя. Первым, кто прорвался к нему в палату, был, конечно, вездесущий Сан Саныч. Он-то и рассказал, чем завершился тот злополучный выход на глубоководное погружение…

…После того как боцман вынес Гороха, он тотчас вернулся назад. Но, как это нередко случается, благое дело обернулось дополнительными проблемами. Разведчики, выявляя обстановку и спасая людей, несколько раз переходили в шестой отсек, куда через межотсечный люк проник воздух, и процесс горения возобновился. Верный Сан Саныч отыскал Андрея под грудой тлеющих ящиков, свалившегося от качки ЗИПа, с разбитой головой, обгоревшего и без признаков жизни. Позже очевидцы рассказали Андрею, как, вынося его на руках из отсека, главный боцман бежал и, словно раненый белый медведь, ревел во всю силу своих легких, немедленно требуя доктора и помощи.

Андрея удалось спасти. С трудом, делая искусственное дыхание, вкалывая стимуляторы сердечной деятельности и просто благодаря Его величеству Провидению. Когда Андрей сделал первый вздох, боцман, все время находящийся рядом, издал победный клич и смачно расцеловал доктора – молодого и прыщавого выпускника Военно-медицинской академии имени Кирова, громогласно пообещав лейтенанту, мол, тот заслужил от него в подарок ящик коньяку. Но в сознание Андрей не приходил. Вертолетами шестерых раненых доставили во Флотоморск. Самыми тяжелыми были Андрей и Федя Горохов. Их сразу же поместили в реанимационное отделение. Горох оклемался уже через день, а Андрей долго находился в коме. Пока врачи сражались за жизнь подводников на берегу, атомоход в сопровождении кораблей охраны водного района был препровожден в родную базу. Из седьмого выгрузили шесть сильно обгоревших и обезображенных мертвых тел.

– Итого, значит, мы потеряли девять своих товарищей…Троих – в шестом и шестерых – в седьмом…Царство им небесное и подводное да вечная память… А ты, Андрюха, будешь жить долго, коль с того света вернулся, – подытожил свой рассказ Сан Саныч и заботливо поправил подушку. – А еще я тебе хочу сказать вот что: если бы ты тогда Гороху свой ИП не отдал, помер бы Федька. Не успели бы мы его вытащить. Как пить дать, помер бы!

– Саныч, спасибо тебе, что не бросил, – Андрей почувствовал, как предательский комок подкатил к горлу. – Сколько буду жить – не забуду…

Главный боцман был растроган не меньше и, чтобы скрыть смущение, принялся, как обычно, что-то бормотать о принадлежности к одному экипажу.

Едва ушел главный боцман, дверь палаты распахнулась, и в нее ввалился удалой морской пехотинец в черной щеголеватой форме. Вслед за ним зашла женщина в белом медицинском халате.

– Ну, Андрюха, тебя и не найти, – верный училищный друг Серый скрутил его в стальных объятиях. – Если бы не Любаша, то меня бы к тебе не пропустили.

Они давно не виделись, и потому им было что рассказать друг другу.

Сергей недавно сыграл свадьбу, а Люба, старший ординатор одного из отделений госпиталя, стала его женой. От нее Серый и узнал, что Андрей находится на излечении.

– Ну все, мальчики, мне пора, – внезапно подхватилась женщина. – Сережа, в половине седьмого я буду дома. Не задерживайся.

Когда Любаша ушла, Сергей рассказал другу, как познакомился с будущей женой. Люба работала раньше в поселке, где и базировались морпехи. Ее мужа, тоже офицера морской пехоты, убили при штурме Совмина в Грозном еще в первую чеченскую кампанию. Сергей был в том бою, и все это произошло на его глазах. Похоронив мужа, женщина захотела уехать. Здесь многое напоминало о прошлом. С учетом обстоятельств ей пошли навстречу и перевели на работу в главный госпиталь, выделив вдове однокомнатную квартиру. Периодически помогали сослуживцы погибшего мужа, и в первую очередь Серый. Через какое-то время два одиноких человека поняли, что нравятся друг другу, и стали жить вместе.

– Ты о Пашке ничего не слышал? – поинтересовался Андрей.

– Да написал он мне как-то года два назад письмо. Занимается на Дальнем Востоке бизнесом. Преуспел в этом деле: квартира, дача, машина.

– Дай-то Бог, если, конечно, как всегда, не брешет. А ты как? – искренне поинтересовался Андрей у друга.

– Еду в Чечню. Уже второй раз. У Любаши истерика. Это она на работе такая серьезная. А дома – баба бабой. Говорит, Чечня для нее как злой рок – мужей теряет. Боится за меня.

– А ты чего?

– А что я? Приказали, вот и еду. Этих бородатых надо в строгости держать, а то последнее время так и норовят по федералам из засад пострелять. Наемников много понаехало. Обнаглели вконец. Сам народ – отзывчивый, гордый и трудолюбивый, хочет жить в мире и спокойно трудиться, а весь сыр-бор из-за этих «непримиримых». Знаешь, у них даже дети воспитаны как волчата, всегда готовы русского укусить. Но если хочешь мое мнение, то не надо было нам туда лезть. Завязли, накрошили людей в капусту. Мы их, а они нас. А главные виновники, кто оттуда нефть качал, сидят себе в Москве и в ус не дуют. Сволочи!

– Андрюха, – перед тем как уйти, попросил Серый, – если что со мной, то помоги, чем можешь, Любаше.

Андрей пообещал, хотя не допускал даже мысли, что этого могучего мужика, его верного и надежного друга Серого сразит чеченская пуля. Быть такого не может!

Кроме друзей и знакомых Андрея как-то навестили работники прокуратуры. Долго расспрашивали, что да как: где находился в момент аварии, какие команды и циркуляры по «Лиственнице» подавал командир и чем занимался комдив. Почему Андрей изъявил желание идти в разведку, что там видел и где обнаружил Гороха и погибших моряков.

– Не иначе, ищут виновного, – понял Андрей. – А если не найдут, то виновного обязательно назначат.

Выручил начальник отделения полковник медицинской службы Михаил Константинович Черкесов.

– Мужики, – запросто обратился он к следователям, заглянув в палату, – вы у себя в прокуратуре командуйте, а здесь я хозяин. Больного нельзя так много расспрашивать и расстраивать. Ему это противопоказано. Вот выздоровеет, я сам вам тогда позвоню. Делайте тогда с ним все, что хотите: целуйте в задницу или подводите под статью.

Как ни странно, помогло. Следователи отстали и долго не появлялись.

Андрей симпатизировал своему лечащему врачу. Черкесов был большим оригиналом. На двери его кабинета долгое время висела многозначительная табличка: «Конфеты и цветы я не пью». Кроме того, военврач Черкесов был уникальным специалистом. По госпиталю, да и по всему Кольскому полуострову ходили легенды о его хирургическом таланте. Он делал операции уникальные, и своими маленькими, но шустрыми ручками, без всякого преувеличения, доставал людей с того света.