Читать онлайн Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов (сборник) бесплатно

Жюль Верн о себе

Море, музыка и свобода – вот все, что я люблю.

* * *

Что бы я ни сочинял, что бы я ни выдумывал, все это всегда будет ниже действительности. Настанет время, когда достижения науки превзойдут самое смелое воображение.

* * *

Я не могу равнодушно видеть, как отчаливает судно – военное, торговое, даже простой баркас, – чтобы всем своим существом не перенестись на его борт. Я, должно быть, родился моряком и теперь каждый день сожалею, что морская карьера не выпала на мою долю с детства.

Современники и потомки о личности и творчестве Жюля Верна

Александр Дюма-отец (1802–1870), французский писатель (по книге Е. Брандиса «Рядом с Жюлем Верном»)

В феврале 1849 года с помощью влиятельного родственника Жюль Верн попадает на прием к автору «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо». Оробевшего юношу проводят через анфиладу ярко освещенных комнат, убранных с кричащей роскошью; он чувствует себя затерянным в шумной толпе веселящихся гостей. Но стоило хозяину дома сказать ему несколько приветливых слов, и застенчивость как рукой сняло… Этот синеглазый, белокурый бретонец пришелся Александру Дюма по душе. Писатель оценил его начитанность и остроумие и даже пригласил на премьеру в свой «Исторический театр». Жюль Верн об Александре Дюма-отце: Когда я впервые встретил Дюма, я решил: то, что он сделал для истории, я сделаю для географии.

Александр Дюма-сын (1824–1895), французский драматург и прозаик С моим отцом его роднит воображение, молодой задор, чудесный юмор, неистощимая выдумка, здоровый дух, ясность мысли и еще одна добродетель, которую не признают слабосильные, – плодовитость.

В письме к Жюлю Верну

Никто не приходил в больший восторг от чтения Ваших блестящих, оригинальных и увлекательных фантазий, чем автор «Монте-Кристо». Между ним и Вами столь явное литературное родство, что, говоря литературным языком, скорее Вы являетесь его сыном, чем я.

Жюль Кларти (1840–1913), французский романист и драматург

Жюль Верн – это Александр Дюма, действующий в эпоху, когда красноречие Цицерона можно передать по телефону и руководить военными операциями по телеграфу.

Андре Лори (псевдоним Паскаля Груссе, 1845–1909), французский писатель-фантаст, автор приключенческой литературы, последователь Жюля Верна

И до него были писатели, начиная от Свифта и кончая Эдгаром По, которые вводили науку в роман, но использовали ее главным образом в сатирических целях. Еще ни один писатель до Жюля Верна не делал из науки основы монументального произведения, посвященного изучению Земли и Вселенной, промышленного прогресса, результатов, достигнутых человеческим знанием, и предстоящих завоеваний. Благодаря исключительному разнообразию подробностей и деталей, гармонии замысла и выполнения, его романы составляют единый и целостный ансамбль, и их распространение на всех языках земного шара еще при жизни автора делает его труд еще более удивительным и плодотворным.

Эдмондо де Амичис (1846–1908), итальянский писатель, поэт и журналист, о визите к Жюлю Верну

Мы постучали в дверь углового дома на тихой улице. Нас провели в светлую уютную гостиную, куда сейчас же вошел Жюль Верн, протягивая нам обе руки. Если бы мы встретили его, не зная, кто он, то ни за что не узнали бы. Он был похож, скорее, на генерала в отставке, на профессора математики, наконец, на начальника департамента, чем на писателя ‹…›. Во взгляде и в речи его была живость, присущая художникам. Держал он себя просто, и на всем существе его лежал отпечаток прямоты и чистоты мыслей и чувств. Судя по его одежде, речи и движениям, он принадлежал к числу людей, которые не любят привлекать к себе внимания. Мое удивление возрастало, по мере того как он говорил о своих произведениях: он говорил так беспристрастно, как будто речь шла не о его трудах!..

Роберт Льюис Стивенсон (1850–1894), шотландский писатель и поэт (по книге Е. Брандиса «Жюль Верн. Жизнь и творчество»)

По словам Роберта Льюиса Стивенсона, Жюль Верн ведет за собой читателей, на шаг опережая действительность. Причудливая смесь необыкновенного с реальным и придает оригинальность его трудам. Обладая исключительной для прозаика силой воображения, он завоевал умы читателей XIX века (статья «Сочинения Жюля Верна», 1876).

Мишель Кордэ (1870–1937), автор книги «Исповедь родившегося в осаде» Один человек оказал могучее влияние на детей, родившихся непосредственно до и после минувшей войны (1870), – Жюль Верн. Как должно быть благодарно ему это поколение. Он сумел устроить ему бегство из его глупейшей темницы. Он внушил ему любопытство – стремление узнать мир, вкус к научному знанию, культ мужества и энергии… Я глубоко уверен, что через столетие наши потомки не смогут объяснить себе, почему этот совершеннейший писатель, могучий поэт, воспитатель, наделенный магической силой, предтеча, чьи фантазии в их время будут уже воплощены в жизнь, не был осыпан самыми высшими почестями, какие только наша эпоха даровала своим великим писателям. И только наш невероятный страх показаться смешными, наше низменное раболепие перед законами моды, грязная изнанка, всегда имеющаяся там, где мы что-то освящаем, – только это все явится для них ключом к разгадке.

Жан Жюль-Верн (1892–1980), внук Жюля Верна и автор его биографии До последних дней его интересовало все, связанное с прогрессом науки… Он обладал обширными научными познаниями, и никак нельзя сказать, что его романы были плодом досужего вымысла. Он всегда опирался на точные и строго проверенные научные данные своего века. В самых фантастических его книгах содержится немало ценных для науки того времени наблюдений.

* * *

Мы присутствуем при настоящем возрождении Жюля Верна и видим в нем больше, чем только автора приключенческих книг для юношества. Его творчество адресовано читателям всех возрастов. В любом возрасте мы можем черпать в нем все более разнообразное содержание.

Шарль-Ноэль Мартен (1923–2005), французский физик, автор предисловия к полному собранию сочинений Жюля Верна, 1971 г.

Жюль Верн, как и Гюго, был как бы ясновидящим – в смысле яркости его воображения, – он внутренним взором видел сцены, которые затем описывал с изумительной четкостью, выявляющей у художника его способность наблюдать. Искусство Жюля Верна состоит в значительной мере в том, что он сумел заставить десятки миллионов читателей увидеть то, что сам он увидел внутренним взором.

Русские читатели Жюля Верна

Марко Вовчок (настоящее имя Мария Александровна Вилинская, 1833–1907), украинская писательница, переводчица (по книге Е. Брандиса «Рядом с Жюлем Верном»)

Широкому распространению книг Жюля Верна среди русских читателей способствовали переводы, выполненные известной писательницей Марко Вовчок ‹…›.

В шестидесятых годах Марко Вовчок жила в Париже. Тургенев познакомил ее с Этцелем (Пьер Жюль Этцель – друг и издатель Жюля Верна). Знакомство вскоре перешло в дружбу. ‹…›

Перед возвращением писательницы в Петербург Этцель предложил ей право на авторизованные переводы романов Жюля Верна и обещал предоставить привилегию на издание его книг какому-нибудь солидному издателю, который вступит с ним в деловые отношения. Жюль Верн горячо поддержал инициативу Этцеля, заявив своему другу-издателю, что полностью доверяет «этой умной, интеллигентной, образованной женщине, тонко чувствующей и превосходно знающей французский язык». ‹…›

Гранки очередного романа, пока он постепенно печатался в «Журнале воспитания и развлечения», а также клише иллюстраций Этцель отправлял в Петербург, и роман в переводе Марко Вовчка появлялся на русском языке почти одновременно с подлинником. ‹…›

По тому времени это были самые лучшие русские издания книг Жюля Верна – и по качеству переводов, и по художественному оформлению.

Лев Николаевич Толстой (1828–1910), русский писатель и мыслитель Романы Жюля Верна превосходны. Я их читал совсем взрослым и все-таки, помню, они меня восхищали. В построении интригующей, захватывающей фабулы он удивительный мастер. А послушали бы вы, с каким восторгом отзывается о нем Тургенев! Я прямо не помню, чтобы он кем-нибудь еще так восхищался, как Жюлем Верном.

Лев Толстой читал произведения Жюля Верна своим детям и даже проиллюстрировал роман «Вокруг света за восемьдесят дней». Об этом вспоминал его сын.

Илья Львович Толстой (1866–1933)

Каждый день он приготовлял к вечеру подходящие рисунки, и они были настолько интересны, что нравились нам гораздо больше, чем те иллюстрации, которые были в остальных книгах. Я как сейчас помню один из рисунков, где изображена какая-то буддийская богиня с несколькими головами, украшенными змеями, фантастическая и страшная. Отец совсем не умел рисовать, а все-таки выходило хорошо, и мы были страшно довольны. Мы с нетерпением ждали вечера и всей кучей лезли к нему через круглый стол, когда, дойдя до места, которое он иллюстрировал, он прерывал чтение и вытаскивал из-под книги свою картинку.

Дмитрий Иванович Менделеев (1834–1907), русский ученый-энциклопедист, общественный деятель (по книге К. Андреева «Три жизни Жюля Верна»)

Очень любил и высоко ставил Жюля Верна Д. И. Менделеев. Он называл французского писателя «научным гением» и постоянно перечитывал его книги.

Николай Егорович Жуковский (1847–1921), русский ученый, основоположник современной аэродинамики (по книге К. Андреева «Три жизни Жюля Верна»)

Единственной беллетристической книгой в библиотеке Н. Е. Жуковского был роман Жюля Верна.

Константин Эдуардович Циолковский (1857–1935), русский и советский ученый, исследователь, основоположник современной космонавтики Стремление к космическим путешествиям заложено во мне известным фантазером Ж. Верном. Он пробудил работу мозга в этом направлении. Явились желания. За желаниями возникла деятельность ума. Конечно, она ни к чему бы не повела, если бы не встретила помощь со стороны науки.

Антон Павлович Чехов (1860–1904), русский писатель, драматург (по статье А. Удовой «Жюль Верн в России»)

В 1883 году Чеховым была написана и опубликована в журнале «Будильник» (№ 19) пародия под названием «Летающие острова. Сочинение Жюля Верна». Это небольшой забавный рассказ, по стилю и содержанию пародирующий манеру письма Жюля Верна. Необыкновенный талант и чувство юмора, присущие Чехову, позволяют делать это беззлобно, легко и весело.

Владимир Афанасьевич Обручев (1863–1956), русский геолог и географ, исследователь Сибири и Центральной Азии

Хороший научно-фантастический роман дает большее или меньшее количество знаний в увлекательной форме, а главное – побуждает читателя к более глубокому ознакомлению с описываемыми в нем странами, явлениями, изобретениями ‹…›. В качестве примера я могу сказать, что сделался путешественником и исследователем Азии благодаря чтению романов Жюля Верна ‹…›, которые пробудили во мне интерес к естествознанию, к изучению природы далеких малоизвестных стран.

Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924), русский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед, литературный критик и историк Жюль Верн… не знаю писателя (кроме разве Эдгара По), который произвел бы на меня такое впечатление. Я впивал в себя его романы. Некоторые страницы его произведений произвели на меня неотразимейшее действие.

Михаил Афанасьевич Булгаков (1891–1940), русский писатель, драматург и театральный режиссер (по статье А. Удовой «Жюль Верн в России») Известно, что Жюль Верн был одним из любимых авторов писателя и драматурга Михаила Булгакова. В 1924 году появляется его маленькая сатирическая повесть «Багровый остров». Действие происходит на неком острове Тихого океана, где неожиданно появляются жюльверновские романтические герои: лорд Гленарван, Мишель Ардан, капитан Гаттерас, Паганель и Филеас Фогг. По воле Булгакова они превращены в интервентов и участвуют в гражданской войне. В конце концов местному населению удается отстоять свою независимость и прогнать пришельцев. На самом деле содержание повести иносказательно. В эту небольшую антиутопию вошел целый период русской истории, увиденный глазами внимательного и остроумного современника. Позже, в 1927 году, Булгаков пишет пьесу-памфлет под тем же названием, где появляется как бы сам ее автор, незадачливый писатель, взявший псевдоним «Жюль Верн» и принесший в театр для постановки свою пьесу «Багровый остров». Эта пьеса, веселая и трагичная, до сих пор не сходит со сцен московских театров.

Леонид Ильич Борисов (1897–1972), русский советский прозаик, автор романа «Жюль Верн» – художественной биографии писателя

Роману о Жюле Верне подобает быть веселым, жизнерадостным, увлекательным, – он должен быть таким же, как и творчество этого великого реалиста, фантазия которого сегодня служит делу мира во всем мире.

Кирилл Константинович Андреев (1906–1968), русский писатель, журналист, критик, автор биографии Жюля Верна в серии «Жизнь замечательных людей»

Каждый из нас живет в своей собственной вселенной, масштабы которой он часто склонен считать измерениями великого и безграничного мира звезд, планет и людей.

Вселенная Жюля Верна была огромна: она охватывала весь земной шар – все страны, все части света, включала в себя прошлое и будущее, в нее были включены не только Земля, но и другие планеты солнечной системы, и она достигала таинственной и недоступной до этого времени сферы звезд…

Евгений Павлович Брандис (1916–1985), русский советский литературовед, исследователь жизни и творчества Жюля Верна, почетный член Жюльверновского общества

В романах Жюля Верна наука поглощается с аппетитом, потому что она неотделима от действия. На ней, собственно, и держится замысел. Читатель незаметно воспринимает какую-то сумму сведений, сплавленных с сюжетом романа.

…Образы главных героев выполнены так рельефно, что запоминаются на всю жизнь.

О романе «Вокруг света за 80 дней»

Жюль Верн о своем замысле в письме к отцу в октябре 1871 года

В редкие часы досуга я готовлю рассказ о путешествии, проделанном с максимальной быстротой, какая только возможна в наше время.

В письме к Этцелю

Я просто мечтаю о нем (о путешествии вокруг света в восемьдесят дней)! И пусть оно так же позабавит наших читателей. Я, наверно, сам немного спятил, я поддаюсь всем экстравагантным выдумкам своим героев. Жалею только об одном – что сам не могу проделать их pedibus cum jambis («своими ногами»).

В беседе с журналистом

Я обратил внимание на тот факт, что в настоящее время вполне возможно объехать вокруг света за восемьдесят дней, и мне тотчас же пришло в голову, что, воспользовавшись разницей меридианов, путешественник может либо выиграть, либо потерять один день в зависимости от того, поедет ли он против солнца или навстречу солнцу… Может быть, вы припомните, что мой герой Филеас Фогг благодаря этому обстоятельству прибыл домой, выиграв пари, вместо того чтобы потерять один день, как это ему показалось.

Кирилл Константинович Андреев

Главу за главой, по мере того как они появлялись из-под его пера, писатель печатал отдельными фельетонами в газете «Тан» с начала 1873 года. ‹…›

Неожиданный успех нарастал, словно снежная лавина. Парижане спорили о будущих приключениях Филеаса Фогга, а корреспонденты американских газет посылали на родину каблограммы с маршрутом путешественников. Эксцентричный Филеас Фогг (Филеас – великий путешественник древней Греции, а Фогг – по-английски «туман», атрибут этой страны), великолепный пройдоха Паспарту (по-французски – «пройдет повсюду», пройдоха), глуповатый, но исполнительный сыщик Фикс стали всеобщими любимцами. Когда путешественников отделяла от цели только Атлантика, ажиотаж достиг апогея: американские пароходные компании засыпали автора романа телеграммами, предлагая огромные суммы только за то, что Филеас Фогг выберет для своего последнего рейса судно их компании. Это поставило Жюля Верна в такое затруднительное положение, что он вынужден был заставить своего героя купить корабль, чтобы не быть обязанным своим успехом никому!

О постановке произведения на сцене (по книге Е. Брандиса «Рядом с Жюлем Верном»)

Эффектная инсценировка «Вокруг света в восемьдесят дней» стала самым большим событием театрального сезона в 1874 году. Каждый вечер у боковой двери театра Порт-Сен-Мартен собирались толпы зевак, жаждавших увидеть, как проведут в стойло одного из участников феерического зрелища – огромного индийского слона, которому, по ядовитому замечанию Эмиля Золя, пьеса и была в первую очередь обязана своим баснословным успехом.

Николай Семенович Лесков (1831–1895), русский писатель, в письме сыну из Парижа

Это такое представление, что глаз не отведешь.

О романе «Михаил Строгов»

Жюль Верн о своем произведении

Я не могу сейчас думать ни о чем другом – это меня в высшей степени увлекает, великолепный сюжет. Я пустился в Сибирь, да так, что не могу остановиться. Мой роман скорее татарский и сибирский, чем русский.

Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883), русский писатель, в письме к Этцелю

Мой дорогой друг, книга Верна неправдоподобна – но это неважно: она занимательна. Неправдоподобие заключается в нашествии бухарского хана на Сибирь в наши дни – это все равно, как если бы я захотел изобразить захват Франции Голландией.

Жан Жюль-Верн

«Курьер царя» был напечатан в «Журнале воспитания и развлечения» в 1875 году. Скрепя сердце писатель соглашается изменить название романа на «Михаил Строгов». По прошествии ста лет трудно понять подобные тонкости.

Жюль Верн был возмущен критикой, вызванной этой первой публикацией:

«Татарское нашествие – почему бы и нет, имею же я право на писательский вымысел. Считать нашествие на Нижний Новгород более правдоподобным, чем на Иркутск, это абсурдно, можно ли забывать об Уральских горах? Да и потом, разве я предупреждал публику, что “Гаттерас” и “Двадцать тысяч лье” – это выдумка?»

Издатель, опасаясь стрел цензуры, и в самом деле предложил обратиться к читателям с предупреждением, что в романе речь пойдет о событиях вымышленных. Из опасения цензурных «вымарок» автор, жертвуя второстепенным, чтобы спасти главное, соглашается снять «все, что может быть приписано нынешнему царю или его отцу».

«Досадно, – добавляет он, – что цензура читает книги так поверхностно. Тургенев, который знает Россию не хуже этих господ, не усмотрел в этом ничего предосудительного».

‹…›

«Михаил Строгов» вышел отдельным изданием в 1876 году. Известно, что успех его превзошел все ожидания, и Дюкенель предложил поставить в театре Одеон пьесу по мотивам романа. Жюль Верн взял в соавторы Деннери, и премьера с огромным успехом прошла в Шатле 17 ноября 1880 года. Спектакль был настолько хорош, что фраза «Прекрасно, как “Строгов”» стала поговоркой! Пошла мода на все русское, каракулевые шапочки произвели фурор. А раз уж женщины выражали таким образом свое одобрение, значит, автор одержал полную победу!

Евгений Павлович Брандис

Интрига держит читателя в напряжении от первой до последней страницы. Выдуманное восстание «туркестанских племен», в ходе которого они якобы захватывают часть Восточной Сибири, служит фоном для напряженного действия. Фельдъегерь Михаил Строгов, преодолев тысячи препятствий, прибывает в Иркутск к генерал-губернатору с личным посланием царя и в финале разоблачает предателя, возглавившего восстание кочевников.

В то же время почти безупречно географическое описание России на всем пути следования героя от Москвы до Иркутска – через Нижний Новгород с его прославленной ярмаркой, Казань, Пермь, Тюмень, Омск, Колывань, Томск, Красноярск и другие города. Жюль Верн хорошо знает специальную справочную литературу, правильно указывая даже самые захолустные села и посады, почтовые станции и перевалочные пункты, состояние проезжих дорог и объездные пути. Он дает также описания природы, рассказывает о населении и занятиях жителей. В этом смысле роман имел для французских читателей несомненную познавательную ценность. Французские школьники в течение многих десятилетий знакомились с географией России по «Михаилу Строгову».

Однако будь это только путеводитель, не было бы увлекательной книги. Привлекают в ней, кроме сюжетных хитросплетений, благородные мужественные герои – бесстрашный Михаил Строгов, которого не останавливают никакие преграды, обаятельная русская девушка Надя, отправившаяся в Сибирь на поиски отца, сосланного на пожизненную каторгу.

Забавные истории из жизни Жюля Верна

По книге Кирилла Андреева «Три жизни Жюля Верна»

– Да кто же такой в конце концов Жюль Верн?! – воскликнул в отчаянии один американский репортер, прибывший в Париж, чтобы побеседовать со знаменитым писателем. – Быть может, его вовсе не существует?

Действительно, было отчего прийти в отчаяние. Все, кого он расспрашивал, сообщали ему самые противоречивые сведения.

– Жюль Верн – неутомимый путешественник, – сказал один. – Он объехал Европу, Азию, Африку, обе Америки, Австралию и сейчас плавает где-то в Океании. В своих романах он описывает только собственные приключения и наблюдения.

– Жюль Верн никогда и никуда не выезжал, – возразил другой. – Он живет где-то в провинции и строчит свои романы, не выходя из кабинета. Все, что он издает, списано с книг знаменитых географов и путешественников.

– Жюль Верн вовсе не француз, – сообщил третий. – Он еврей, уроженец города Плоцка близ Варшавы, и его настоящее имя Юлий Ольшевич – от слова «ольха» – по-старофранцузски «вернь». Свою карьеру он начал литературным секретарем знаменитого Александра Дюма. Это он, Жюль Верн, является подлинным автором романов «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо».

– Жюль Верн – это миф, – объявил четвертый. – Это просто коллективный псевдоним, под которым пишет целое географическое общество.

– Жюль Верн действительно существовал, но он умер несколько лет назад, – заключил пятый. – Это английский капитан, старый морской волк, командир корабля «Сен-Мишель». Первые его романы были изданы предприимчивым издателем Этцелем, который до сих пор, используя популярное имя, продолжает выпускать ежегодно два тома сочинений под маркой «Жюль Верн».

* * *

Анекдоты и легенды окружали его при жизни, заслоняя от читателей подлинное лицо писателя. Но он не сердился, не протестовал, только улыбался. Скромный, пожалуй, даже скрытный, он никогда не говорил о себе. Только однажды, указывая на карту Земли, украшавшую стену его кабинета, он сказал одному из своих друзей:

– Я довольствуюсь вот этим. Я иду по следам своих героев. От настоящих путешествий мне всегда приходится отказываться.

– Как, вы не совершили ни одного кругосветного плавания? – спросил изумленный гость.

– Нет, никогда!

– И никогда не видели людоедов?

– Что вы! Я боялся, что они меня съедят!

* * *

«К какой школе ты принадлежишь, – спрашивал сына Пьер Верн, привыкший к порядку, к точным определениям, – к классикам или романтикам?» «Что касается школ, – шутил Жюль в ответном письме, – то я полагаю принадлежать только к своей собственной…»

По книгам Е. Брандиса

Романтика моря имела для него такую притягательную силу, что однажды, когда ему было одиннадцать лет, он убежал из дому с небольшим запасом сухарей и нанялся юнгой на трехмачтовый парусник «Корали», державший путь в Индию. В тот же день блудный сын был возвращен поднявшим тревогу родителям и вынужден был подтвердить догадку матери, что отправился в Индию на поиски без вести пропавшего тридцать лет назад нантского капитана Санбена.

По книге Жана Жюль-Верна «Жюль Верн»

…В марте 1855 года он взял в долг у отца 60 франков. Правда, просьбу о займе он изложил в стихах! Отец ответил ему тем же:

Стишок твой, право, очень мил, Еще бы он приятней был, Когда б я за него не заплатил.

(Перевод Н. Рыковой, Н. Световидовой)

* * *

Однажды, выведенный из себя ревом малыша (сына Мишеля), Жюль Верн выбежал из своего кабинета, чтобы узнать о причине шума. Онорина (жена) без тени смущения заявила: «Он требует маятник стенных часов!» Углубленный в свои мысли, писатель воскликнул: «Так отдайте ему маятник, и пусть он уймется!»

Фамилия писателя и легенда о его происхождении

Верн – кельтское название ольхи.

Не лишено значения, что одна река в Бретани, впадающая в море около Бреста, называется Ольн (l’aulne – фр. ольха). И еще примечательней, что название ольхи – верн – этимологически восходит к слову кельтского происхождения и потому более древнему. Многочисленные французы, носящие фамилию Верн, могут быть уверены, что их наиболее отдаленные предки были кельтами, то есть галлами, первыми из индоевропейцев достигшими Атлантического океана.

Какая-нибудь семья кельтского происхождения, обосновавшаяся в Божоле, получила прозвание Верн, вероятно, потому, что обитала на берегу речки, поросшем ольхой. Есть все основания считать, что те, кто сохранил это кельтское наименование, принадлежали к населению областей, впоследствии покоренных римлянами.

* * *

В 1875 году Жюль Верн получил из Польши письмо от некоего г-на Отсевича (так в написании самого Жюля Верна), который называл его братом и утверждал, что они не виделись тридцать шесть лет. Он счел это шуткой. Спустя два месяца тот же поляк прислал второе письмо, а за этим последовал визит со стороны одного польского журналиста, который авторитетно заявил Жюлю Верну: «Вы – польский еврей и родились в Плоцке, в русской Польше. Фамилия ваша Ольшевич от слова “ольша”, что по-польски значит “ольха”. Дерево это на старофранцузском называется “вернь”, или “верн”, вы сами перевели свою фамилию на французский язык. Вы отреклись от иудейского вероисповедания в 1861 году, находясь в Риме, для того чтобы получить возможность жениться на богатой польке княжеского рода. Монахи польской конгрегации Воскресения окрестили вас после того, как в христианской вере вас наставил преподобный отец Семенко. Однако помолвка ваша с княгиней Крыжановской не состоялась, и ваше перо купила Франция, предложив вам по совету Святого престола должность в министерстве внутренних дел».

Писатель, разумеется, расхохотался и ответил шуткой. Если верить госпоже Аллот де ла Фюи, он посмеялся над своим собеседником, заявив ему, что фамилия его польской невесты была Кракович, что он ее похитил и что она вследствие ссоры с ним утопилась в озере Леман.

Профессор Эдмондо Маркуччи решил выяснить, чем могло быть вызвано нахальство польского журналиста, искавшего тему для статейки, когда дело усложнилось выступлением одного итальянского журналиста в «Джорнале д’Италиа», поддерживавшего ту же версию.

По просьбе Эдмондо Маркуччи отец Тадеуш Олейньезак, настоятель монахов Воскресения, справился в архивах своего ордена и написал ему следующее письмо:

«Дело Верна основано на чистом недоразумении. После кончины знаменитого писателя (25 марта 1905 года) покойный отец Павел Смоликовский опубликовал в газетах данные о его якобы еврейско-польском происхождении. Не разобравшись как следует, он допустил ошибку circa persona (относительно персоны), спутав француза Жюля Верна с бывшим польским евреем Ольшевичем, принявшим имя Жюльен де Верн».

Комментарий Жана Жюль-Верна

Признаюсь, что я не разделяю возмущения ‹…› этой легендой. Если на Жюля Верна претендовали поляки, если итальянцы считали его итальянцем, венгры полагали, что он венгр, то не является ли это признаком величайшего уважения к интернациональному, универсальному ‹…› характеру его творчества?

Литература

• Андреев К. Три жизни Жюля Верна. – 3-е изд. – М.: Молодая гвардия, 1960. – 304 с. – (Жизнь замечательных людей).

• Борисов Л. Жюль Верн: Роман. – Ленинград, 1955. – 312 с.

• Брандис Е. П. Впередсмотрящий. Повесть о великом мечтателе (Жюль Верн). – М.: Молодая гвардия, 1976. – 224 с.

• Брандис Е. П. Жюль Верн в России // http://lib.rus.ec/b/283525/read

• Брандис Е. П. Жюль Верн. Жизнь и творчество. – 2-е изд., испр. и доп. – Ленинград: Детгиз, 1963. – 336 с.

• Брандис Е. П. Жюль Верн и его романы // http://lib.rus.ec/b/8420/read

• Брандис Е. П. Рядом с Жюлем Верном: Документальные очерки. – 3-е изд. – Ленинград: Дет. лит., 1991. – 207 с.

• Жюль-Верн Ж. Жюль Верн / Пер. с фр. Н. Рыковой, Н. Световидовой. – М.: Прогресс, 1978. – 446 с.

• Удова А. Жюль Верн в России // http://mart4910.blogspot.com/2010_07_01_archive.html

Глава I

в которой Филеас Фогг и Паспарту[1] обретают друг друга в качестве хозяина и слуги

В 1872 году на Сэвилл-роу, в Берлингтон Гарденс, в том самом доме под номером 7, где пятьдесят восемь лет назад скончался Шеридан, проживал Филеас Фогг, эсквайр, большой оригинал, заметно выделявшийся среди членов лондонского Реформ-клуба, хотя сам он, казалось, вовсе не стремился привлекать внимание к своей персоне.

Следуя примеру одного из величайших ораторов, коими гордится Англия, сей Филеас Фогг был фигурой загадочной: никто ничего о нем не знал, кроме того, что он весьма галантный и едва ли не самый видный джентльмен в высшем британском обществе.

В нем усматривали сходство с Байроном, имея в виду лицо, поскольку ноги у него в полном порядке, но то был Байрон с усами, с бакенбардами и до того невозмутимый, что мог прожить, не старея, добрую тысячу лет.

Бесспорный англичанин Филеас Фогг, возможно, не был уроженцем Лондона. Его не встречали ни в банке, ни на бирже, он не появлялся ни в одной из контор Сити. В доках и гаванях Лондона никогда не приставало судно, принадлежавшее Филеасу Фоггу. Этот джентльмен не числился среди тузов городской администрации. Его имя ни разу не прозвучало в стенах коллегии адвокатов и в Темпле, в юридических коллегиях Линкольна или Грея о нем тоже слыхом не слыхали. Он никогда не вел тяжб ни в Канцлерском суде, ни в Церковном, ни в Суде королевской скамьи или в Шахматной палате. Не был ни промышленником, ни негоциантом, ни купцом, ни земледельцем. Не принадлежал ни к Британскому королевскому обществу, ни к Лондонскому институту, равно как к Институту Рассела, Институтам прикладного искусства, права, западных литератур, да и к Институту наук и искусств, процветающему под собственным милостивым покровительством Его Величества, не имел ни малейшего отношения. Наконец он не примыкал ни к одному из всевозможных обществ, а ведь британская столица ими кишмя кишит, начиная с «Общества ценителей гармонии» и кончая «Энтомологическим», основанным преимущественно с целью истребления вредных насекомых.

Филеас Фогг был членом Реформ-клуба, и только.

Тому, кто удивится, как столь загадочный джентльмен смог получить доступ в это почтенное сообщество, следует объяснить, что он попал туда по рекомендации господ братьев Бэринг, в банке которых ему предоставлялся открытый кредит. Отсюда особый «лоск» его деловой репутации, порожденный тем обстоятельством, что все его чеки неукоснительно погашались по первому предъявлению, а дебетовый остаток его счета неизменно свидетельствовал о несокрушимой кредитоспособности!

Выходит, этот Филеас Фогг был богат? Бесспорно! Но о том, каким образом он сколотил состояние, не имели понятия даже наиболее информированные из его сограждан, а обращаться с подобным вопросом к самому мистеру Фоггу стоило в последнюю очередь. Как бы то ни было, он отнюдь не слыл мотом, однако и скаредности не проявлял: если какому-либо благородному, полезному или милосердному делу требовалась поддержка, он всегда оказывал ее. Молча, даже анонимно.

В общем, это был как нельзя более замкнутый джентльмен. Настолько немногословный, что говорить меньше просто невозможно. Крайняя молчаливость усугубляла впечатление окутывающей его тайны. Между тем жизнь Фогга протекала на виду, он всегда делал одно и то же, повторяя это изо дня вдень с такой математической четкостью, что воображение стороннего наблюдателя, возмутясь, принималось искать сокрытые от глаз объяснения происходящего.

Не доводилось ли ему прежде колесить по свету? Весьма вероятно, ведь никто лучше Фогга не разбирался в карте мира. Казалось, он располагает точными сведениями о любом, самом отдаленном уголке планеты. Порой он высказывал – вскользь, но ясно и лаконично, – множество предположений касательно судьбы погибших или заблудившихся путешественников, в клубе его замечания передавались из уст в уста. Он предвидел наиболее вероятные повороты событий, и зачастую казалось, что он наделен тайным зрением: со временем реальность всегда подтверждала его догадки. Этот человек, похоже, успел побывать всюду – по крайней мере, мысленно.

Однако же было совершенно очевидно, что Филеас Фогг уже много лет не покидал Лондона. Те, кто имел честь знать его немного ближе, чем все прочие, говорили, что ни одна душа не вправе утверждать, будто этот джентльмен хотя бы раз был замечен где-либо, кроме той прямой дороги, по которой он ежедневно проходил из дома в клуб и обратно. Свое время он посвящал исключительно чтению газет и висту. В этой молчаливой игре, так отвечающей его характеру, он часто выигрывал, но никогда не отправлял эти суммы в свой кошелек – они дополняли, притом существенно, его пожертвования на благотворительность.

Впрочем, надобно заметить, что мистер Фогг играл, по всей видимости, не затем, чтобы выиграть, а ради самой игры. Она была для него сражением, борьбой с трудностями, но эта борьба обходилась без движения, без перемены мест, без усталости, что соответствовало его характеру.

У Филеаса Фогга не наблюдалось ни жены, ни детей, как бывает порой и у самых приличных людей, а также ни друзей, ни родни, что, сказать по правде, случай более редкий. В своем доме на Сэвилл-роу он жил один, и никто не переступал его порога. О том, что творилось внутри его души или жилища, речь никогда не заходила. Филеас Фогг имел только одного слугу, однако этого ему хватало.

Завтракал и обедал он в клубе в раз и навсегда определенные часы, в одном и том же зале, за одним и тем же столом, не затевая бесед с завсегдатаями, не приглашая никого из посторонних. Домой возвращался ровно в полночь исключительно затем, чтобы лечь спать, и никогда не пользовался комфортабельными покоями, находящимися в распоряжении членов Реформ-клуба. Из двадцати четырех часов он проводил у себя дома лишь те десять, что требовались ему для сна и забот о своем туалете. Если он прогуливался, то не иначе как обходя мерным шагом просторный вестибюль с мозаичным деревянным полом или галерею, что опоясывала залу, которую украшал голубой стеклянный купол, поддерживаемый двумя десятками ионических колонн из красного порфира. Когда он обедал или завтракал, именно клуб обеспечивал ему искусство своих поваров, подкрепляемое богатством кладовой и буфетной. К его столу подавали сочную рыбу и молоко из клубных запасов, его обслуживали лакеи клуба, солидные персоны в черных одеяниях и башмаках с подбитыми войлоком подошвами; они подавали яства в посуде из редкого фарфора, расставляя ее на великолепных саксонских скатертях. Шерри, портвейн и кларет с примесью корицы, папоротника и кинамона наливали ему в хрустальные бокалы, изготовленные по ныне утраченному клубному образцу, и наконец, для поддержания этих напитков в достаточно свежем состоянии подавали лед, за бешеные деньги привозимый с американских озер.

Если быть эксцентричным – значит жить в такихусловиях, то надо признать, что в эксцентричности есть свои преимущества!

Дом на Сэвилл-роу, не будучи роскошным, отличался отменным комфортом. Впрочем, задача его поддержания упрощалась благодаря исключительной однотипности привычек хозяина. Тем не менее Филеас Фогг требовал от своего единственного слуги четкости и пунктуальности поистине экстраординарных. В тот день, 2 октября, онуволил некоего Джеймса Форстера, поскольку малый провинился: принес ему для бритья воду, подогретую до восьмидесяти четырех градусов по Фаренгейту вместо положенных восьмидесяти шести. Теперь он ждал его преемника, который должен был явиться между одиннадцатью и половиной двенадцатого.

Филеас Фогг плотно уселся в кресло, сдвинул ноги, будто солдат на параде, уперся ладонями в колени, выпрямился, вскинул голову и устремил взор на стрелку настенных часов – сложного устройства, показывающего день недели, число и год, а не только часы, минуты, секунды. Как только прозвонит половина двенадцатого, мистер Фогг должен, согласно своей ежедневной привычке, выйти из дому и направиться в Реформ-клуб.

Тут раздался стук в дверь малой гостиной, где расположился Филеас Фогг.

На пороге показался уволенный Джеймс Форстер.

– Новый слуга, – объявил он.

Вошел малый лет тридцати, поздоровался.

– Вы француз и зовут вас Джон? – осведомился Филеас Фогг.

– Жан, если мсье не против, – уточнил вновь прибывший, – Жан Паспарту. Это прозвище ко мне прилипло, оно говорит о моей прирожденной способности выходить сухим из воды. Я честный человек, мсье, но, сказать по правде, занятий поменял много. Был странствующим певцом, наездником в цирке – трюки выделывал не хуже Леотара, танцевал на проволоке, как Блонден. Потом, чтобы с пользой применить свои таланты, стал учителем гимнастики, а под конец еще поработал в Париже пожарным. У меня на счету даже найдется несколько выдающихся пожаров. Но вот уже пять лет, как я покинул Францию, чтобы испытать вкус к жизни в домашнем кругу, и нанялся в Англии лакеем. А теперь, лишившись места и услышав, что мистер Филеас Фогг – самый аккуратный и положительный джентльмен во всем Соединенном королевстве – ищет слугу, решил предложить мсье свои услуги в надежде пожить у него так спокойно, чтобы даже от прозвища Паспарту избавиться…

– Против Паспарту я не возражаю, – ответил джентльмен. – Мне вас рекомендовали. Я получил о васхорошие отзывы. Моиусловия вам известны?

– Да, мсье.

– Хорошо. Сколько на ваших часах?

– Одиннадцать двадцать две, – сообщил Паспарту, вытащив из глубин жилетного кармана огромные серебряные часы.

– Они у вас отстают, – сказал мистер Фогг.

– Прошу прощения, мсье, но это невозможно.

– Отстают на четыре минуты. Неважно. Достаточно учесть запаздывание. Итак, начиная с этого момента, то есть с одиннадцати часов двадцати девяти минут сегодняшнего дня, среды 2 октября 1872 года, вы у меня на службе.

Сказав так, Филеас Фогг встал, взял в левую руку свою шляпу, привычным, доведенным до автоматизма движением водрузил ее на голову и удалился, не прибавив ни слова.

Паспарту слышал, как дверь подъезда захлопнулась в первый раз – это вышел на улицу его новый господин. Затем послышался второй хлопок – Джеймс Форстер, его предшественник, в свой черед отправился восвояси.

В доме на Сэвилл-роу Жан Паспарту остался один.

Глава II

в которой Паспарту убеждается, что, наконец, нашел свой идеал

«Черт возьми, – сказал себе Паспарту, поначалу малость огорошенный, – таких живчиков, как мой новый хозяин, я встречал только у мадам Тюссо!»

Здесь следует пояснить, что «живчики» мадам Тюссо – восковые фигуры, на которые лондонцы валом валили поглазеть, выглядят и впрямь весьма натурально, им не хватает только дара речи.

За краткие мгновения своей только что состоявшейся встречи с Филеасом Фоггом Паспарту успел быстро, но тщательно рассмотреть своего нового господина. Это был мужчина, по-видимому, лет сорока, с красивым, благородным лицом, скорее бледным, чем румяным, с великолепными зубами, высокого роста, без малейшего намека на полноту, со светлыми волосами и бакенбардами, с гладким лбом, не тронутым даже легчайшими морщинками на висках. Казалось, ему в высшей степени присуще то качество, общее для всех, кто более склонен делать дело, чем поднимать шум, которое физиономисты называют «спокойствием в действии». Невозмутим, флегматичен, веки неподвижны – законченный тип хладнокровного британца, чью несколько напыщенную манеру так метко воспроизводит волшебная кисть Анжелики Кауфман. Рассматривая сего джентльмена в различных ситуациях бытия, следовало предположить, что он ни при каких обстоятельствах не утратит уравновешенности, безукоризненной, словно хронометр «Леруа» или «Эрншоу»: Филеас Фогг и в самом деле являл собой воплощенную точность, о чем явственно свидетельствовало «выражение его стоп и кистей рук», ибо конечности человека, как и у животных, выдают все движения страстей.

Филеас Фогг был из тех математически точных натур, которые никогда не спешат, но всегда успевают, однако воздерживаются от лишних движений и необязательных поступков. Такой без необходимости шагу не ступит, но выберет кратчайший путь к цели. Он не станет попусту пялиться на потолок, вообще не позволит себе ни единого лишнего жеста. Никто не увидит его возбужденным либо растерянным. Это самый неторопливый, но и самый точный человек на свете. Как бы то ни было, можно понять, почему он жил один и, так сказать, вне всех общественных связей. Мистер Фогг знал, что в жизни надобно пообтереться, но поскольку это процесс затяжной, неопределенный, он так и не притерся ни к кому.

Что до Жана, прозванного Паспарту, он был парижанином до мозга костей, вот уже пять лет жил в Англии, освоил ремесло лакея, но тщетно искал хозяина, к которому мог бы привязаться.

Паспарту не стоит уподоблять всем этим востроглазым и самоуверенным Фронтенам да Маскарилям, которые пожимают плечами, держат нос по ветру, а по сути являются не чем иным, как бесстыжими прохвостами. Нет, Паспарту, славный парень с приветливой, немного губастой физиономией, казалось, был всегда готов кого-то поцеловать или что-нибудь перекусить. Мягкосердечный, услужливый малый, он имел круглую добрую голову – такую, какую каждый рад бы увидеть на плечах у друга. У него были синие глаза, подвижная мимика, такие толстые щеки, что он сам мог видеть их. Его отличали могучее телосложение, широкая грудь, крепкая мускулатура (наделенный геркулесовой силой, он смолоду еще и великолепно развил ее регулярными упражнениями). Шевелюра у него была довольно непослушная. Не в пример античным скульпторам, знавшим восемнадцать способов укладывания волос Минервы, Паспарту владел одним методом укрощения своих: три взмаха расчески – и порядок.

Элементарная предусмотрительность не позволяет догадаться, как этот экспансивный парень приспособится к запросам Филеаса Фогга. Станет ли Паспарту тем безупречно аккуратным слугой, какой требуется его хозяину?

Остается только поглядеть, как пойдет дело. Пока нам известно одно: хлебнув в юности бродяжьей жизни, Паспарту теперь жаждал покоя. Наслушавшись похвал британской методичности и пресловутому джентльменскому хладнокровию, он подался в Англию искать счастья.

Однако до сих пор судьба его не баловала. Прижиться, пустить где-нибудь корни все не удавалось. Он поменял уже десяток мест, но атмосфера во всех домах, где доводилось служить, была причудливой, нестабильной: один хозяин оказывался искателем приключений, другой жаждал перемены мест… Паспарту это не манило, он утратил вкус к подобным вещам. Его последний наниматель, молодой лорд Лонгсферри, член парламента, проводя ночи в «устричных залах» Гай-Маркета, слишком часто возвращался домой в бесчувствии, на плечах полисменов. Паспарту, испытывая прежде всего потребность уважать своего господина, отважился на кое-какие почтительные замечания, но они были дурно восприняты, и он порвал с лордом. Тут-то он и прослышал, что Филеас Фогг, эсквайр, ищет слугу. Стал наводить справки об этом джентльмене. Человек, ведущий столь размеренную жизнь, всегда проводя ночи дома, не путешествуя, никогда, даже днем, не болтаясь непонятно где, заведомо должен был ему подойти. О том, при каких обстоятельствах он представился и был принят, мы уже знаем.

Итак, едва часы пробили половину двенадцатого, как Паспарту остался в доме на Сэвилл-роу один. И тотчас приступил к осмотру помещений. Он обошел их все, от подвала до чердака. Чистый, упорядоченный, пуритански суровый, отлично приспособленный для обслуживания дом пришелся ему по душе. Он производил впечатление красивого панциря улитки, но эту раковину обогревал и освещал газ, ведь углеводород здесь вполне обеспечивал все потребности в свете и тепле. На третьем этаже Паспарту без труда обнаружил комнату, которая предназначалась слуге. Она ему подходила. С покоями, находящимися на втором этаже и на антресолях, она сообщалась посредством электрических звонков и переговорных трубок. Электрический маятник на камине был соединен с маятником в спальне Филеаса Фогга, так что оба раскачивались в полном согласии друг с другом, секунда в секунду.

«Это по мне! Все по мне!» – подумал Паспарту.

В своей комнате он заметил также пояснительную записку, висевшую на видном месте, над маятником. Это был список его ежедневных обязанностей. Там перечислялось все, начиная с восьми часов утра, часа, когда Филеас Фогг вставал, и до половины двенадцатого, когда он выходил из дому, чтобы позавтракать в Реформ-клубе; каждая подробность была расписана: чай и жареный хлеб подавать в восемь двадцать три, воду для бритья – в девять тридцать семь, прическа – в десять без двадцати и так далее. И затем, с половины двенадцатого дня до полуночи, когда педантичный джентльмен ложится спать, все размечено, предусмотрено, организовано. Обдумывание этой программы, закрепление в памяти различных ее пунктов доставило Паспарту настоящее удовольствие.

Что до гардероба этого господина, он был превосходен и великолепно подобран. Каждая пара панталон, любой сюртук или жилет, снабженные порядковыми номерами, фигурировали в списке, где отмечались даты, когда должны надеваться эти предметы одежды, сменяя друг друга в зависимости от времени года. Такого же рода регламент предусматривался и для обуви.

В общем, этот дом на Сэвилл-роу, в пору, когда здесь обитал прославленный, но легкомысленный Шеридан, должно быть, являвший собой цитадель беспорядка, ныне стал уютным, прекрасно оборудованным жилищем. Библиотека отсутствовала, никаких книг, они были без надобности мистеру Фоггу, поскольку Реформ-клуб предоставил в его распоряжение две библиотеки: одну – с книгами по изящной словесности, другую – по вопросам политики и права. В спальне имелся средних размеров несгораемый шкаф, конструкция которого одинаково надежно предохраняла его содержимое как от пожара, таки от кражи. Какое-либо оружие в доме отсутствовало – ни следа охотничьего или боевого снаряжения. Здесь все говорило о самом мирном умонастроении хозяина.

Подробно осматривая здание, Паспарту потирал руки, его физиономия все больше расплывалась в широкой улыбке, и он радостно бормотал:

– Это по мне! Вот работа для меня! Мы славно поладим, мистер Фогг и я! Он образец порядка, домосед! Машина, а не человек! Что ж, я не прочь обслуживать машину!

Глава III

где завязывается беседа, которая может дорого обойтись Филеасу Фоггу

Филеас Фогг покинул дом на Сэвилл-роу в половине двенадцатого и, пятьсот семьдесят пять раз выставив свою правую ногу впереди левой и пятьсот семьдесят шесть – левую впереди правой, достиг внушительного здания Реформ-клуба, что высится посреди Пэлл-Мэлл. Его возведение некогда обошлось миллиона в три, не меньше.

Без промедления Филеас Фогг вошел в зал ресторана, через девять окон которого открывался вид на красивый парк, где деревья уже позолотила осень. Там он занял место за своим привычным столом, накрытым в ожидании его прихода. Завтрак его состоял из закусок, паровой рыбы под первосортным редингским соусом, кровавого ростбифа с грибной подливкой, пирога с ревенем и крыжовником и ломтика честерского сыра. Все это сопровождалось несколькими чашечками великолепного чая, собранного по специальному заказу Реформ-клуба и хранимого в его кладовой.

В двенадцать сорок семь наш джентльмен встал и направился в большую гостиную, пышно обставленную и украшенную живописными полотнами в богатых рамах. Там лакей подал ему неразрезанную «Тайме», каковую он аккуратнейшим образом приготовил к чтению, причем его уверенные движения доказывали, что он в совершенстве освоил эту трудоемкую операцию. Изучение этой газеты заняло Филеаса Фогга до трех часов сорока пяти минут, а чтение «Стандард», которое за ней последовало, продолжалось все время до обеда. Трапеза эта проходила в тех же условиях, что и завтрак, но с добавкой «королевского британского соуса».

Снова появившись в большом салоне, джентльмен погрузился в «Морнингкроникл». Ачерез полчаса туда явились еще несколько членов Реформ-клуба, и у камина, где пылал огонь (топливом служил каменный уголь), собралась небольшая компания. Это пожаловали неизменные партнеры мистера Филеаса Фогга, помешанные, подобно ему, на игре в вист: инженер Эндрю Стюарт, банкиры Джон Сэлливен и Сэмюэль Фаллентэн, пивовар Томас Флэнеган, а еще Готье Ральф, один из администраторов Английского банка. Все они были людьми богатыми и почтенными даже среди членов этого клуба, куда входили крупнейшие промышленники и финансовые воротилы первой величины.

– Итак, Ральф, – поинтересовался Томас Флэнеган, – что слышно об этой краже?

– Ну, – отозвался Эндрю Стюарт, – банку этих денег больше не видать.

– Я же, напротив, полагаю, что мы найдем похитителя, – возразил Готье Ральф. – Полицейских инспекторов, весьма ловких ищеек, послали в Америку и Европу, во все главные порты. Они глаз не спустят с прибывающих и отбывающих. Этому господину будет трудно от них улизнуть.

– Значит, они располагают приметами вора? – спросил Эндрю Стюарт.

– Начнем с того, что это не вор, – серьезно заявил Готье Ральф.

– Позвольте, а кто же? Тип, стащивший пятьдесят пять тысяч фунтов в билетах Английского банка (1375000 франков), не вор?

– Нет, – подтвердил Готье Ральф.

– Стало быть, это проделал фабрикант? – усмехнулся Джон Сэлливен.

– Джентльмен, если верить «Морнинг кроникл».

Последнюю реплику подал не кто иной, как Филеас Фогг, чья голова как раз вынырнула из пухлой волны газетных листов, скопившихся перед ним. Он тут же не преминул поприветствовать своих коллег, и те раскланялись в ответ.

Событие, о котором шла речь, вызвавшее жаркие споры на страницах газет Соединенного королевства, произошло тремя днями раньше, 29 сентября. Пачка банкнот на огромную сумму – пятьдесят пять тысяч фунтов стерлингов – была похищена с конторки главного кассира Английского банка.

В ответ на вопросы тех, кто недоумевал, как подобная кража могла пройти незамеченной, заместитель управляющего Готье Ральф ограничился сообщением, что за всем не усмотришь: внимание кассира в тот момент было полностью занято – он регистрировал поступившую сумму в три шиллинга шесть пенсов.

Впрочем, здесь следует заметить (дабы прояснить ситуацию), что Bank of England, Английский банк, это замечательное учреждение, по всей видимости, чрезвычайно озабоченное тем, как бы не оскорбить достоинство публики, не имеет никакой стражи, никаких инвалидных команд, решеток и тех в помине нет! Золото, серебро, банковые билеты открыто разложены, отданы, так сказать, «на милость» первого встречного. Ведь нельзя же ставить под сомнение порядочность посетителя, кем бы он ни был. Один из наиболее внимательных наблюдателей английских нравов рассказывал даже такое: как-то раз он, оказавшись в одном из залов банка и любопытства ради вздумав рассмотреть поближе золотой слиток фунтов на семь-восемь, лежавший на столе у кассира, взял его, повертел, передал стоявшему рядом, тот – соседу, и слиток, кочуя таким образом из рук в руки, уплыл в темный коридор, а на свое место возвратился не раньше, чем через полчаса, причем кассир и глазом не моргнул.

Однако 29 сентября все происходило несколько иначе. Пачка банкнот так и не вернулась, и когда великолепные часы, расположенные над drawingoffice, комнатой, где оформляют серьезные деловые сделки, отбили пять ударов, возвещая об окончании работы, Английскому банку не оставалось ничего другого, как перенести пятьдесят пять тысяч фунтов из графы прибылей в графу убытков.

Когда факт похищения был надлежащим образом установлен, полицейские агенты, так называемые «детективы», из числа самых ловких, были разосланы в главные порты – Ливерпуль, Глазго, Гавр, Суэц, Бриндизи, Нью-Йорк и т. д., причем в случае успеха счастливчику обещали премию в две тысячи фунтов (что равноценно 50 000 франков) плюс пять процентов от возвращенной суммы. В ожидании дополнительных сведений, которыми должно было снабдить полицию незамедлительно начатое следствие, этим инспекторам поручили приглядываться самым дотошным образом ко всем путешественникам, прибывающим и отплывающим.

Так вот, согласно сообщению «Морнинг кроникл», имелись основания предполагать, что похититель не принадлежал ни к одному из криминальных сообществ Англии. В тот день, 29 сентября, в кассовом зале выплат, то есть на месте преступления, был замечен бродивший там хорошо одетый джентльмен с приличными, исполненными достоинства манерами. Расследование дало возможность установить его приметы достаточно точно, они без промедления были сообщены всем детективам Соединенного королевства и континента, и это внушало людям здравомыслящим, к числу которых принадлежал Готье Ральф, надежду на то, что вор не уйдет.

Надо полагать, для Лондона и Англии в целом все это находилось в центре внимания. Повсеместно вспыхивали споры о том, насколько вероятен в данном случае успех полиции, кто-то страстно выступал за, кто-то против. Не стоит удивляться тому, что и члены Реформ-клуба задались подобным вопросом, тем более, что в их кругу оказался заместитель управляющего банком.

Достопочтенный Готье Ральф и в мыслях не имел подвергать сомнению результаты поисков преступника, тем паче, что объявление о награде должно было изрядно повысить рвение и сметливость сыщиков. Однако его коллега Эндрю Стюарт отнюдь не разделял подобного оптимизма. Дискуссия продолжалась и тогда, когда джентльмены уже сидели за столом для виста, Стюарт напротив Флэнегана, Фаллентэн напротив Филеаса Фогга. Во время самой игры партнеры молчали, но прерванный разговор тем энергичнее возобновлялся между робберами.

– Я убежден, что на стороне вора больше шансов, он наверняка ловкач, каких мало! – сказал Эндрю Стюарт.

– Вот еще! – Ральф пренебрежительно хмыкнул. – Уже не осталось ни одной страны, куда он мог бы сбежать.

– Черта едва!

– Куда же ему, по-вашему, податься?

– Понятия не имею. – Эндрю Стюарт пожал плечами. – Но, что ни говорите, мир достаточно велик.

– Когда-то был велик, – буркнул Филеас Фогг себе под нос. – Снимите! – добавил он, протягивая колоду Томасу Флэнегану.

На время роббера спор затих. Но вскоре Эндрю Стюарт возобновил его.

– Что значит «когда-то»? – вполголоса переспросил он. – Не могла же планета случайно взять да и уменьшиться?

– Как сказать, – отозвался Готье Ральф. – Я разделяю мнение мистера Фогга. Земля стала меньше, поскольку теперь ее можно объехать вдесятеро быстрее, чем сто лет назад. В настоящем случае это ускорит розыски.

– Но также облегчит бегство похитителя!

– Ваш ход, мистер Стюарт! – напомнил Филеас Фогг.

Однако доводы оппонента не убедили въедливого Стюарта. Как только партия закончилась, он опять принялся за свое:

– Надо признать, что вы, мистер Ральф, нашли забавный способ доказательства того, что планета уменьшилась. Таким образом, если теперь действительно ее можно объехать за три месяца…

– Всего за восемьдесят дней, – промолвил Филеас Фогг.

– На самом деле, господа, – вмешался Джон Сэлливен, – по выкладкам, приведенным в «Морнинг кроникл», можно и за восемьдесят, при условии, что открыто движение по линии между Роталем и Аллахабадом, по Великой индийской железной дороге. Судите сами:

Из Лондона в Суэц, через Мон-Сени и Бриндизи поездом и пакетботом – 7 дней.

Из Суэца в Бомбей пакетботом – 13 дней.

Из Бомбея в Калькутту поездом – 3 дня.

Из Калькутты в Гонконг (Китай) пакетботом – 13 дней.

Из Гонконга в Иокогаму (Япония) пакетботом – 6 дней.

Из Иокогамы в Сан-Франциско пакетботом – 22 дня.

Из Сан-Франциско в Нью-Йорк поездом – 7 дней.

Из Нью-Йорка в Лондон пакетботом и поездом – 9 дней.

Итого – 80 дней.

– Ну-да, восемьдесят! – воскликнул Эндрю Стюарт и по рассеянности побил козырную карту. – Только они не учли плохую погоду, встречные ветры, кораблекрушения, сход с рельсов и все такое.

– Все учтено, – возразил Филеас Фогг, продолжая играть, так как на сей раз азарт дискуссии превозмог почтение к висту.

– Даже если индусы или индейцы разберут рельсы? – Эндрю Стюарт громко захохотал. – А если они примутся останавливать поезда, грабить вагоны, сдирать скальпы с пассажиров?

– Все учтено, – повторил Филеас Фогг, открывая свои карты, и добавил: – Два старших козыря.

Эндрю Стюарт, чья очередь подошла «сдавать», собрал карты со словами:

– Теоретически вы правы, мистер Фогг, но на практике…

– На практике тоже, мистер Стюарт.

– Хотел бы я посмотреть, как вы осуществили бы подобное предприятие.

– Дело за вами. Отправимся вместе.

– Боже меня упаси! – воскликнул Стюарт. – Но готов держать пари на четыре тысячи фунтов (100 000 франков), что в существующихусловиях это невыполнимо.

– Напротив, вполне возможно, – отвечал мистер Фогг.

– Что ж, предлагаю вам это сделать!

– Объехать вокруг света за восемьдесят дней?

– Да.

– Охотно.

– Когда?

– Немедленно.

– Это безумие! – воскликнул Эндрю Стюарт, начиная раздражаться: настойчивость партнера бесила его. – Давайте лучше играть.

– В таком случае раздайте карты заново, – отвечал Филеас Фогг. – Они сданы неправильно.

Разгоряченный Стюарт дрожащей рукой собрал карты, но тут же внезапно швырнул их на стол.

– Что ж, будь по-вашему, мистер Фогг! Ставлючетыре тысячи фунтов! Да!

– Дорогой Стюарт, – вмешался Фаллентэн, – успокойтесь. Это несерьезно.

– Когда я говорю, что держу пари, это всегда серьезно, – отрезал Эндрю Стюарт.

– Идет! – бросил мистер Фогг. Затем, повернувшись к партнерам, заявил: – У меня есть двадцать тысяч ливров в банке братьев Бэринг. Я охотно рискну ими…

– Двадцать тысяч фунтов, полмиллиона франков! – возопил Джон Сэлливен. – Вы готовы лишиться двадцати тысяч из-за какой-то непредвиденной задержки?

– Непредвиденного не существует, – просто ответил Филеас Фогг.

– Но, мистер Фогг, восемьдесят дней – срок, который высчитывался как самый минимальный.

– Минимум, с толком использованный, – это все, что требуется.

– Однако, чтобы его не превысить, надо с математической точностью перепрыгивать из поездов прямиком на пакетботы, а с пакетботов на поезда!

– Я буду перепрыгивать именно так.

– Да нет же, вы шутите!

– Истинный англичанин никогда не шутит, когда дело касается такой серьезной вещи, как пари, – заявил Филеас Фогг. – Ставлю двадцать тысяч фунтов, что объеду вокруг света за восемьдесят дней или того меньше, иначе говоря, за тысячу девятьсот двадцать часов, или за сто пятнадцать тысяч двести минут. Кто-нибудь примет пари?

– Принимаем, – сказали, посовещавшись, Стюарт, Фаллентэн, Сэлливен, Флэнеган и Ральф.

– Хорошо, – мистер Фогг кивнул. – Поезд в Дувр отходит в восемь сорок пять. Я поеду этим поездом.

– Нынче вечером? – спросил Стюарт.

– Именно, – подтвердил Филеас Фогг. – Стало быть, – уточнил он, сверившись со своим карманным календарем, – коль скоро сегодня среда 2 октября, я должен возвратиться в Лондон, в эту самую гостиную, в субботу 21 декабря, в восемь часов сорок пять минут вечера, если же нет, двадцать тысяч фунтов, хранящиеся на моем счете у братьев Бэринг, законно и по праву перейдут в ваше владение, господа.

Протокол пари был составлен и тут же подписан шестью заинтересованными лицами. Филеас Фогг сохранял полнейшее хладнокровие. Он заключил это пари, разумеется, не затем, что рассчитывал приумножить таким образом свой капитал, и эти двадцать тысяч – половину того, что имел, – поставил на кон, предвидя, что вторую половину придется потратить ради успешного завершения своего трудного, чтобы не сказать невыполнимого плана. Что до его противников, они казались взволнованными – не из-за непомерного размера заклада, а потому, что им было несколько неловко ввязываться в борьбу на подобных условиях.

Часы пробили семь. Мистеру Фоггу посоветовали прервать игру, чтобы выкроить время для подготовки к путешествию.

– Я всегда готов! – бесстрастно отвечал джентльмен, раздавая карты.

– Бубны козыри, – объявил он. – Ваш ход, мистер Стюарт.

Глава IV

в которой Филеас Фогг ошарашивает Паспарту, своего лакея

В семь часов двадцать пять минут Филеас Фогг, выиграв в вист двадцать гиней, распрощался с достопочтенными партнерами и покинул Реформ-клуб. Когда он, открыв дверь, вошел в свой особняк, на часах было семь пятьдесят.

Паспарту, успевший тщательно изучить распорядок дня, несколько удивился, увидев мистера Фогга, допустившего столь предосудительную неточность, как появление в неурочный час. Ведь согласно оставленной им инструкции обитатель Сэвилл-роу должен был вернуться домой ровно в полночь, не раньше.

Филеас Фогг направился прямиком в свою комнату и окликнул слугу:

– Паспарту!

Тот и ухом не повел. Этот зов не мог относиться к нему. Еще не время.

– Паспарту! – повторил мистер Фогг, не повышая голоса.

Теперь Паспарту предстал перед ним.

– Я уже второй раз вас зову, – заметил мистер Фогг.

– До полуночи далеко, – ответил Паспарту, держа в руке часы.

– Знаю, – сказал Филеас Фогг, – и потому не упрекаю вас. Через десять минут мы едем в Дувр, а затем в Кале.

На круглом лице француза проступило что-то вроде гримасы. Было заметно, что он с трудом верит собственным ушам.

– Мсье уезжает?

– Да, – отвечал Филеас Фогг. – Мы отправляемся в кругосветное путешествие.

Тут Паспарту неимоверно вытаращил глаза, брови у него сами собой поползли вверх, руки бессильно опустились, тело обмякло – все его существо являло признаки изумления, доходящего до полного помутнения.

– Кругосветное путешествие!.. – пробормотал он.

– За восемьдесят дней, – сообщил мистер Фогг. – Итак, мы не можем терять ни секунды.

– Но как же багаж?.. – выговорил Паспарту, непроизвольно качая головой: она клонилась то вправо, то влево.

– Никакого багажа. Только дорожная сумка, две шерстяные рубахи, три пары носков. Для вас то же самое. Остальное купим по дороге. Захватите мой макинтош и плед. Наденьте удобную обувь. Впрочем, ходить мы будем мало. Или совсем не будем. Ступайте.

Паспарту хотел воспротивиться. Но не смог. Он вышел из комнаты мистера Фогга, поднялся к себе и рухнул на стул, пробормотав на языке отчизны довольно-таки вульгарную фразу. «Ах! – сетовал он. – Это уж слишком! Вот каналья! Я так хотел покоя, и надо же, чтобы именно со мной…»

А сам уже машинально приступил к дорожным приготовлениям. Вокруг света за восемьдесят дней! Уж не связался ли он с сумасшедшим? Нет… Или это шутка? Ехать в Дувр, ну, куда ни шло. В Кале, так и быть, пусть. Да это и не может слишком огорчить славного парня, пять лет не ступавшего на родную землю. Может, они идо Парижа доберутся? Право слово, он бы рад снова повидать великую столицу. Но джентльмен, который столь бережно расходует каждый свой шаг, конечно, далеко не уедет… Да, само собой, оно так, а тем не менее он уезжает, этот джентльмен, до сей поры такой домосед, он хочет сдвинуться с места!

К восьми часам Паспарту уложил в скромный саквояж вещи своего господина и собственные пожитки, потом, все еще взбудораженный, вышел из комнаты, тщательно запер за собой дверь и направился к мистеру Фоггу. Тот уже был готов. В руках он держал знаменитый «Путеводитель по континентальным железным дорогам» Джорджа Брэдшоу, призванный снабдить его всеми сведениями, необходимыми для путешествия по суше и по морю. Он взял из рук Паспарту дорожную сумку, раскрыл и сунул туда толстую пачку новеньких банкнот, имеющих хождение во всех странах мира.

– Вы ничего не забыли? – осведомился он.

– Ничего, сударь.

– Мой макинтош и плед?

– Вот они.

– Хорошо, возьмите сумку.

И мистер Фогг передал саквояж Паспарту.

– Берегите его, – сказал он. – Там двадцать тысяч фунтов.

Паспарту чуть не выронил сумку, как будто эти двадцать тысяч были в золоте и вес имели соответствующий.

Затем господин и слуга спустились вниз, и ключ, запиравший дверь, ведущую на улицу, повернулся дважды.

Станция дилижансов находилась в конце Сэвилл-роу. Филеас Фогги его слуга сели в кэб, который быстро покатил к вокзалу Черинг-Кросс, откуда берет начало одна из веток Юго-Восточной железной дороги. В двадцать минут девятого кэб остановился перед оградой вокзала. Паспарту спрыгнул на землю. Его хозяин последовал за ним и расплатился с кучером. Тут к мистеру Фоггу приблизилась нищенка, державшая за руку ребенка; ее босые ноги были грязны, на голове потрепанная шляпа с жалким пером, сама в рубище, на плечах изодранная шаль. Она попросила милостыню. Филеас Фогг вытащил из кармана двадцать гиней, которые только что выиграл в вист, и протянул их нищей.

– Возьмите, милая женщина, – сказал он. – Я рад, что встретил вас!

И пошел дальше.

Паспарту почувствовал, что у него как будто повлажнело под веками. Хозяин стал ближе его сердцу.

Вскоре они с мистером Фоггом достигли здания вокзала и вошли в большой зал. Там Филеас Фогг распорядился, чтобы Паспарту купил два билета первого класса до Парижа. Потом, обернувшись, увидел своих пятерых коллег из Реформ-клуба.

– Господа, я еду, – сказал он. – Проделанный мной путь вы сможете по возвращении проследить по различным визам, проставленным в моем паспорте.

– О мистер Фогг, – учтиво запротестовал Готье Ральф, – в этом нет надобности. Мы полагаемся на вашу честь джентльмена!

– Что ж, тем лучше, – обронил тот.

– Но вы не забыли, что вам надо возвратиться… – начал Эндрю Стюарт.

– Через восемьдесят дней, – прервал его мистер Фогг, – в субботу 21 декабря 1872 года, в восемь часов сорок пять минут вечера. До свиданья, господа!

В восемь сорок Филеас Фогг и его слуга заняли места в своем купе. Пять минут спустя раздался свисток, и поезд тронулся.

Ночь выдалась темная. Моросил мелкий дождик. Филеас Фогг, прислонившись в уголке, сидел молча. Паспарту, все еще порядком ошарашенный, машинально прижимал к себе саквояж с банкнотами.

Поезд еще не миновал Сайденхема, когда из уст слуги вырвался самый настоящий вопль отчаяния!

– Что с вами? – осведомился мистер Фогг.

– Дело в том, что я… впопыхах… от волнения… забыл…

– О чем?

– Погасить газовый рожок в своей комнате.

– Что ж, мой милый, – спокойно ответил мистер Фогг, – он будет гореть за ваш счет!

Глава V

где возникает новая ценность, способная котироваться на бирже

Покидая Лондон, Филеас Фогг наверняка не представлял, сколько шума наделает его отъезд. Сначала слухи о пари распространились внутри Реформ-клуба, не на шутку взбудоражив его достопочтенных членов. Затем стараниями репортеров ажиотаж выплеснулся на страницы газет, захватив лондонскую публику, а там – и все Соединенное королевство.

«Историю о кругосветном путешествии» обсуждали, о ней спорили, ее разбирали по косточкам, словно речь шла о каком-нибудь международном политическом скандале, схожем с «Алабамской распрей». Одни принимали сторону Филеаса Фогга, другие – именно последние вскоре сформировали внушительное большинство – высказывались против. Затея объехать вокруг света за минимально возможный срок не умозрительно, не на бумаге, пользуясь средствами передвижения, доступными в наши дни, – это не просто невозможно, утверждали они, это – чистое безумие!

«Тайме», «Стандард», «Ивнинг стар», «Морнинг кроникл» и десятка два других весьма популярных газет выразили неодобрение мистеру Фоггу. Лишь «Дейли телеграф» хоть отчасти поддержала его. Филеаса Фогга дружно объявили маньяком, психопатом, досталось и его коллегам по Реформ-клубу: их порицали за согласие на пари, столь явно изобличавшее умственное расстройство того, кто мог такое предложить.

Чрезвычайно запальчивые, но и четко логичные статьи, посвященные этой теме, появлялись одна за другой. Как известно, англичане питают особый интерес ко всему, что касается географии. А потому не нашлось ни одного читателя, к какому бы общественному слою он ни принадлежал, кто не заглатывал бы с жадностью газетные колонки, посвященные затее Филеаса Фогга.

Поначалу некоторые смелые умы – преимущественно женские – еще выражали ему симпатии, особенно когда в «Иллюстрейтед Лондон ньюс» появилась его фотография, взятая из архива Реформ-клуба. Некоторые джентльмены тоже отваживались говорить: «Гм-гм! В конце концов, почему бы и нет? Случались вещи и более невероятные!» В основном это были читатели «Дейли телеграф». Но вскоре стало заметно, что и эта газета начинает сдавать позиции.

И было отчего: 7 октября появилась длинная статья в «Известиях Королевского географического общества». Она рассматривала вопрос с разных точек зрения и тем вразумительнее демонстрировала безрассудство подобного предприятия. Согласно этой статье все было против путешественника: его ждали препятствия, чинимые как людьми, так и природой. Чтобы успешно осуществить такой план, потребовалась бы волшебная согласованность часов отправления и прибытия – согласованность, которой нет и быть не может.

Что касается Европы, занимающей относительно небольшой отрезок пути, там, по крайней мере, можно рассчитывать, что поезда будут придерживаться расписания, но как полагаться на подобную же точность, планируя пересечь Индию за три дня, а Соединенные Штаты за неделю? А технические неисправности, схождения с рельс, нежелательные столкновения, ненастное время года, снежные заносы? Разве все это не встанет на пути Филеаса Фогга? В зимнюю пору на борту пакетботов не будет ли он зависеть от вихрей и туманов? Нередко случается, что даже лучшие покорители водных пространств при трансокеанских рейсах опаздывают с прибытием в порт назначения на двое-трое суток. А ведь достаточно одного такого опоздания, одного-единственного, чтобы вся запланированная цепочка сменяющих друг друга средств сообщения непоправимо рассыпалась. Стоит Филеасу Фоггу, потеряв всего каких-нибудь несколько часов, пропустить очередной пакетбот, и ему придется ждать следующего, так что его вояж будет окончательно испорчен.

Статья наделала шума. Почти все газеты перепечатали ее, и тут-то акции Филеаса Фогга изрядно понизились.

После отъезда этого джентльмена за первые несколько дней по поводу его «рискованного предприятия» стали заключаться крупные пари. Как известно, Англия – страна любителей «биться об заклад», сообщество спорщиков представляет собой целый мир, более интеллигентный и просвещенный, нежели мир обычных игроков. Держать пари – это пристрастие заложено в природе британского характера. Вот почему не только члены Реформ-клуба принялись вкладывать весьма основательные суммы, делая ставки за или против Филеаса Фогга: движение, разрастаясь, увлекло множество их сограждан. Уподобившись беговой лошади, внесенной в список призовых рысаков, Филеас Фогг приобрел особую ценность. И в этом качестве тотчас стал котироваться на лондонской бирже. На «Филеаса Фогга» возник спрос, «его» приобретали и продавали за наличные или в кредит; он стал объектом крупных сделок. Но спустя пять дней после его отъезда, когда появилась статья в «Известиях Королевского географического общества», предложение резко превысило спрос. «Филеас Фогг» падал в цене. Его предлагали пачками. Сначала против него ставили по пять или по десять, затем уже по двадцать, по пятьдесят или по сто против одного!

Однако один верный стороннику него остался. То был старый, разбитый параличом лорд Олбермейл. Почтенный джентльмен, прикованный к креслу, отдал бы все свое состояние, чтобы объехать вокруг света хоть лет за десять! Вот он и поставил на Филеаса Фогга пять тысяч фунтов (100 000 франков). И когда ему доказывали, что затея этого господина не только глупа, но и обречена на провал, он отвечал:

– Если это в принципе осуществимо, желательно, чтобы первым, кто это сделает, стал англичанин!

Однако в общем, так или сяк, ряды сторонников Филеаса Фогга редели, подавляющее большинство настроилось против, ставки теперь делались сто пятьдесят-двести к одному; когда же через неделю после его отъезда в дело вмешался совершенно непредвиденный поворот событий, он был окончательно сброшен со счетов.

В тот день и впрямь случилось неожиданное – в столицу пришло по телеграфу следующее донесение:

«Из Суэца в Лондон.

Роуэну, начальнику полиции, центральное управление, Скотланд-плэйс.

Я преследую вора, обокравшего Английский банк, это – Филеас Фогг. Безотлагательно вышлите ордер на арест в Бомбей (Британская Индия).

Фикс, полицейский агент».

Донесение произвело мгновенный ошеломляющий эффект. Почтенного джентльмена более не существовало – его место занял вор, утащивший банкноты. Фотография мистера Фогга, что хранилась в Реформ-клубе наряду с фотографиями прочих его членов, подверглась скрупулезному изучению. Она точь-в-точь соответствовала описаниям неизвестного, чьи приметы были выявлены в ходе следствия. Припомнили и все то, что было таинственного в образе жизни Филеаса Фогга, его замкнутость, его внезапный отъезд. Казалось очевидным, что этот субъект под предлогом нелепого пари затеял кругосветный вояж исключительно затем, чтобы сбить со следа агентов английской полиции.

Глава VI

в которой агент Фикс проявляет вполне законное нетерпение

Эта депеша относительно Филеаса Фогга была отправлена при следующих обстоятельствах. В среду, 9 октября, к одиннадцати часам утра, в порту Суэца ждали пакетбот «Монголия» компании «Пенинсула энд Ориентл Стим Навигейшн». Это был трехпалубный железный винтовой пароход грузоподъемностью в две тысячи восемьсот тонн и номинальной мощностью в пятьсот лошадиных сил. «Монголия» совершала регулярные рейсы между Бриндизи и Бомбеем через Суэцкий канал. Этот пароход считался одним из самых быстроходных судов названной компании: согласно установленному регламенту, его скорость составляла 10 миль в час на отрезке пути между Бриндизи и Суэцем и 9,53 – между Суэцем и Бомбеем, причем обычно «Монголия» шла даже несколько быстрее.

В ожидании ее прибытия по набережной прогуливались двое мужчин, затерянных в толпе местных жителей и иностранцев, нахлынувших в этот город – еще недавно заурядный поселочек, – которому великое творение господина Лессепса обеспечило солидную будущность.

Один из этих двоих служил у английского консула в Суэце; наперекор мрачным прогнозам британских властей и зловещим предсказаниям инженера Стефенсона он ежедневно наблюдал, как по каналу проходят британские суда, тем самым вдвое сокращая путь из Англии в Индию, вместо того чтобы, как встарь, огибать мыс Доброй Надежды.

У другого, худощавого, невысокого, было нервное, довольно умное лицо, на котором особенно привлекали внимание упрямо насупленные брови. Сквозь длинные ресницы блестели чрезвычайно живые глаза, чей острый взгляд их обладатель при надобности умел пригашать. Сейчас он проявлял признаки нетерпения и, не в силах оставаться на месте, расхаживал взад и вперед.

То был некто Фикс, один из детективов, иначе говоря, агентов британской полиции, которых разослали по всевозможным портам в связи с похищением денег из Английского банка. Этому Фиксу поручили смотреть в оба, приглядываясь ко всем пассажирам, держащим путь в Суэц, и если кто-либо из них покажется подозрительным, следовать за ним по пятам, пока не прибудет ордер на арест.

Прошло как раз двое суток с того момента, когда Фикс получил от начальника лондонской полиции описание внешности предполагаемого похитителя. Речь шла о том хорошо одетом, с виду почтенном джентльмене, который был замечен тогда в банковском зале выплат.

И вот детектив, по всей видимости, не на шутку прельстившись щедрой наградой, обещанной в случае успеха, с понятным нетерпением ждал прибытия «Монголии».

– Стало быть, господин консул, вы говорите, что это судно не может опоздать? – уже во второй раз спросил он.

– Нет, господин Фикс, – отвечал его собеседник. – Вчера, по нашим сведениям, оно находилось в открытом море близ Порт-Саида, а пройти сто шестьдесят километров по каналу для такого корабля не задача. Говорю же вам: «Монголия» никогда не упускала приз в двадцать пять фунтов, который правительство выделяет за сутки, выигранные сверх расписания.

– Этот пакетбот идет прямиком из Бриндизи? – спросил Фикс.

– Ну-да, из самого Бриндизи, он там забирает почту для Индии. Он вышел из Бриндизи в субботу в пять вечера. Такчтоне беспокойтесь, он не замедлит прибыть. Но если этот ваш тип и окажется на борту «Монголии», я, сказать по правде, не понимаю, как по тем приметам, что вам прислали, вы сможете его узнать.

– Господин консул, – изрек Фикс, – этих людей не столько узнаешь, сколько чуешь. Тут надо иметь нюх, особое чутье, которое можно уподобить слуху, зрению и обонянию. За свою жизнь я арестовал немало подобных джентльменов и ручаюсь вам: если вор окажется на борту, ему от меня не улизнуть.

– Что ж, желаю удачи, господин Фикс. Ведь речь идет о довольно неординарной краже.

– Великолепная кража! – воскликнул сыщик с восторгом. – Пятьдесят пять тысяч фунтов! Нечасто нам попадается такая добыча. Воры измельчали! Шепарда по нашим временам не встретишь, его наследники вырождаются! Теперь на виселицу идут за каких-нибудь несколько шиллингов!

– Господин Фикс, – консул усмехнулся, – вы говорите с таким вдохновением, что я еще больше желаю вам преуспеть. Но, повторяю: вы поставлены в такие условия, что, боюсь, это будет трудно. Заметьте: по приметам, которыми вас снабдили, этот вор выглядит как порядочный человек.

– Видите ли, господин консул, – ответил полицейский инспектор назидательным тоном, – крупные воры всегда похожи на приличных людей. Надо вам заметить, что у тех, кто похож на прохвоста, нет другого выхода, как только оставаться законопослушными, в противном случае их мигом сцапают. А вот у кого лицо честное – с теми в первую очередь держи ухо востро. Да, нелегкая у нас работа, должен признаться. Это не столько профессия, сколько искусство.

Как видим, самомнения вышеназванному Фиксу было не занимать.

Между тем народу на набережной становилось все больше. Ее наводняли теперь разноплеменные моряки, торговцы, носильщики, феллахи. По всей видимости, до прибытия пакетбота оставалось совсем немного.

Погода стояла довольно хорошая, но дул холодный восточный ветер. Несколько минаретов, озаренные бледными лучами солнца, четко вырисовывались на фоне неба над городом. На рейде Суэца, словно простертая рука, тянулся к югу длинный двухкилометровый пирс. По волнам Красного моря скользили несколько рыбацких и каботажных суденышек, иные из которых изяществом силуэтов напоминали античные галеры.

Блуждая среди густеющей толпы, Фикс стремительным, профессионально цепким взглядом привычно осматривал встречных.

Время подошло к половине одиннадцатого.

– Да он никогда не прибудет, этот пакетбот! – воскликнул сыщик, услыхав бой часов.

– Наверняка он уже близко, – промолвил консул.

– Сколько он простоит в Суэце? – спросил Фикс.

– Четыре часа. Время, нужное для загрузки угля. Ему необходимо немало топлива: от Суэца плыть через Аден, а это же дальняя оконечность Красного моря, 1310 миль пути.

– А из Суэца судно направится прямо в Бомбей? – поинтересовался Фикс.

– Да, прямиком, без дополнительной загрузки топлива.

– Что ж, – сказал Фикс, – если вор избрал этот путь и это судно, он наверняка планирует сойти на берег в Суэце, чтобы другим путем достигнуть голландских или французских владений. Он не может не понимать, что плыть в Индию ему опасно, это английская территория.

– Вы правы, если это человек не слишком отчаянный, – отвечал консул. – Знаете, преступнику, ежели он британец, всегда легче скрываться в Лондоне, чем за границей.

Поделившись этим соображением, давшим сыщику серьезный повод пораскинуть мозгами, консул отправился в свою контору, которая располагалась неподалеку. Полицейский инспектор остался один, объятый нервным нетерпением. Им овладело до странности острое предчувствие, что долгожданный вор должен находиться на борту «Монголии». Да и в самом деле, если этот проходимец покинул Англию с намерением перебраться в Новый Свет, он вряд ли станет пересекать Атлантику: путь через Индию, где властям труднее осуществлять надзор, для него предпочтительнее.

Фиксу не пришлось долго предаваться этим размышлениям. Раздался пронзительный гудок, возвещающий о прибытии пакетбота. Орда носильщиков и феллахов ринулась к причалу, создавая толкучку, не вполне безопасную для одежды пассажиров и даже грозящую легким членовредительством. Десяток лодок, отчалив от берега, устремился навстречу «Монголии».

Вскоре стал виден ее гигантский корпус, бороздящий воды канала; когда пакетбот встал на рейд, с шумом извергая пар из выпускных труб, часы как раз пробили одиннадцать.

Пассажиров на борту оказалось довольно много. Некоторые, оставаясь на палубе, любовались живописной панорамой города, но большинство стало спускаться в облепившие «Монголию» лодки.

Фикс самым придирчивым образом разглядывал тех, кто сходил на берег.

И тут один из них, энергично растолкав феллахов, осаждавших его предложениями услуг, приблизился к сыщику и в высшей степени учтиво осведомился, не укажет ли тот ему, как пройти в британское консульство. При этом пассажир предъявил ему паспорт, в котором, видимо, желал проставить английскую визу.

Машинально взяв паспорт, Фикс мигом пробежал глазами указанные в нем данные.

Он насилу смог скрыть порыв охотничьего азарта. Листок задрожал в его руке. Приметы, указанные в паспорте, полностью соответствовали тем, которыми снабдил его начальник полиции метрополии.

– Это не ваш паспорт? – спросил он пассажира.

– Нет, – подтвердил тот. – Это паспорт моего хозяина.

– А где же он сам?

– Остался на борту.

– Но ему же нужно лично явиться в контору консульства, чтобы подтвердить свою идентичность.

– Вот еще! Это так необходимо?

– Абсолютно необходимо.

– А где она, эта контора?

– Вон там, в дальнем конце площади, – инспектор указал на здание, расположенное в сотне метров от собеседников.

– Тогда мне придется сбегать за хозяином. Однако ему это совсем не понравится, он беспокойства не терпит!

На том пассажир и простился с Фиксом, спеша вернуться на борт парохода.

Глава VII

где лишний раз доказывается бесполезность паспортов там, где имеешь дело с полицией

Инспектор тотчас покинул набережную и поспешил в консульство. Уступая настоятельным требованиям, его без промедления провели к консулу.

– Господин консул, – заявил он без предисловий, – у меня имеются веские основания полагать, что интересующий нас субъект прибыл на борту «Монголии»!

И Фикс пересказал ему беседу, состоявшуюся по поводу паспорта между ним и тем слугой.

– Отлично, мистер Фикс, – ответил консул. – Я бы и сам не прочь посмотреть в лицо этому мошеннику. Но если он и впрямь тот, за кого вы его принимаете, он, может быть, и не сунется в мою контору. Вор не любит оставлять за собой следы, к тому же все эти формальности, связанные с паспортами, не столь обязательны.

– Надо полагать, это весьма крепкий орешек, господин консул, – возразил полицейский агент. – А если так, он сюда явится.

– Чтобы завизировать свой паспорт?

– Да. Паспорта всегда создают лишние хлопоты порядочным людям, а проходимцам только помогают скрыться. Уверяю вас: у этого паспорт наверняка в полном порядке. Но я от души надеюсь, что вы его не завизируете…

– Каким образом? – удивился консул. – Если паспорт в порядке, я не вправе отказать в визе.

– Тем не менее, господин консул, мне нужно задержать этого человека здесь до тех пор, пока из Лондона не прибудет ордер на арест.

– Ну, господин Фикс, это ваше дело, – сказал консул, – что до меня, я не могу…

Закончить фразу консул не успел. Раздался стук в дверь, и, сопровождаемые клерком, в кабинет вошли двое иностранцев, один из которых оказался тем самым слугой, который только что разговаривал с детективом.

Это и впрямь были господин и слуга. Первый предъявил свой паспорт, кратко высказав просьбу о том, чтобы консул соблаговолил проставить в нем визу.

Тот взял паспорт и стал внимательно изучать его, между тем как Фикс из угла кабинета созерцал, а точнее пожирал иностранца глазами.

Закончив чтение, консул спросил:

– Итак, вы Филеас Фогг, эсквайр?

– Да, сударь, – отвечал джентльмен.

– А этот человек ваш слуга?

– Да. Француз по имени Паспарту.

– Вы прибыли из Лондона?

– Да.

– А куда направляетесь?

– В Бомбей.

– Хорошо, сударь. Вам известно, что мы больше не настаиваем на предъявлении паспортов, такчто оформление визы – ненужная формальность?

– Я это знаю, – отвечал Филеас Фогг, – но хочу, чтобы ваша виза послужила подтверждением того, что я проехал через Суэц.

– Будь по-вашему, сударь.

И консул, проставив в паспорте дату и подпись, приложил свою печать.

Мистер Фогг оплатил визовую пошлину, холодно откланялся и вышел, сопровождаемый слугой.

– Что скажете? – спросил инспектор.

– Скажу, что он выглядит вполне порядочным человеком!

– Возможно, – отвечал Фикс, – однако он отнюдь не является тем, кем выглядит. Разве вы не заметили, господин консул, что этот тип точь-в-точь соответствует описанию вора, о котором нам сообщили?

– Согласен, но, знаете ли, все эти описания…

– Тут совесть моя будет чиста, – настаивал Фикс. – Его слуга, по-моему, не столь непроницаем. К тому же он француз, а следовательно, не сможет удержаться, проболтается. Итак, до скорой встречи, господин консул.

С этими словами сыщик удалился, чтобы пуститься на поиски Паспарту.

Что до мистера Фогга, тот, покинув консульство, направился к набережной. Дав слуге кое-какие поручения, он затем сел в лодку, возвратился на борт «Монголии» и заперся у себя в каюте. Там он раскрыл записную книжку, где значилось:

«Отправление из Лондона – среда 2 октября, 8 часов вечера.

Прибытие в Париж – четверг 3 октября, 7 часов 20 минут утра.

Отъезд из Парижа – четверг, 8 часов 40 минут утра.

Прибытие в Турин через Мон-Сени – пятница 4 октября, 6 часов 35 минут утра.

Отъезд из Турина – пятница, 7 часов 20 минут утра.

Прибытие в Бриндизи – суббота 5 октября, 4 часа дня.

Отплытие на «Монголии» – суббота, 5 часов вечера.

Прибытие в Суэц – среда 9 октября, 11 часов утра.

Всего потрачено 158,5 часов, или 6,5 суток».

Все эти даты мистер Фогг вписывал в путевой дневник, разграфленный на колонки, где были со 2 октября по 21 декабря заблаговременно отмечены месяц, число и день запланированного прибытия в основные пункты: Париж, Бриндизи, Суэц, Бомбей, Калькутту, Сингапур, Гонконг, Иокогаму, Сан-Франциско, Нью-Йорк, Ливерпуль, Лондон, а также оставлено место для указания прибытия фактического, дабы легко было высчитать, сколько времени выиграно или потеряно на каждом этапе путешествия.

Подобный метод ведения путевых записей позволял мистеру Фоггу ничего не упустить и всегда точно знать, опережает он свой план или запаздывает.

Итак, сегодня, в среду 9 октября, он записал, что прибыл в Суэц согласно установленному сроку, то есть без опоздания, но и без опережения.

Глава VIII

где Паспарту выбалтывает, что может статься, несколько больше, чем следовало

Фиксу потребовалось совсем немного времени, чтобы настигнуть на набережной Паспарту, который слонялся, глазея по сторонам, и не помышлял о том, что лучше бы ему не зевать.

– Что ж, мой друг, – подкатился к нему Фикс, – с вашим паспортом дело уладилось?

– А, это вы, сударь, – француз кивнул. – Благодарю вас, все в полном порядке.

– И теперь вы осматриваете город?

– Да, но мы путешествуем в такой спешке, что мне кажется, будто все это только снится. Настолько, что я даже не уверен, где мы сейчас. Это Суэц?

– Суэц.

– Он в Египте?

– Разумеется.

– Ив Африке?

– В Африке.

– Африка! – повторил Паспарту. – Прямо не верится. Вообразите, сударь, я-то думал, что не придется ехать дальше Парижа, а мне только и довелось посмотреть на эту славную столицу с семи двадцати утра до восьми сорока, в окно фиакра по дороге от Северного вокзала до Лионского, да еще дождь лил как из ведра, стекла запотели! Вот досада! Мне так хотелось побывать на Пер-Лашез! И еще в цирке на Елисейских полях!

– Значит, вы очень торопились? – спросил полицейский инспектор.

– Я-то нет, это все мой хозяин. Кстати, мне же поручено купить носки и рубашки! Мы выехали без багажа, с одной дорожной сумкой.

– Могу проводить вас на базар, там вы найдете все, что вам нужно.

– Сударь, – отвечал Паспарту, – поистине вы сама любезность!

И они зашагали рядом. Паспарту болтал без умолку.

– Главное, – изрек он, – мне надо быть начеку, чтобы не опоздать на пароход.

– Времени у вас еще много, – успокоил его Фикс. – Сейчас всего лишь полдень.

Паспарту достал свои громадные часы, глянул на них и запротестовал:

– Как это полдень? Девять часов пятьдесят две минуты!

– Ваши часы отстают, – заметил Фикс.

– Мои часы?! Фамильные часы, доставшиеся мне от моего прадеда? Да они за целый год сбиваются на пять минут! Это настоящий хронометр!

– Я понял, в чем дело, – объяснил Фикс. – Они все еще идут, как в Лондоне, а тамошнее время часа на два отстает от здешнего. Вам надо не забывать в каждой стране переводить свои часы на местное время.

– Переводить мои часы? – закричал Паспарту. – Ни за что!

– Что ж, тогда их ход перестанет соответствовать движению солнца.

– Тем хуже для солнца, сударь! Это его вина, а не моих часов!

И славный малый величественным жестом опустил часы в жилетный карман.

Выдержав паузу в несколько секунд, Фикс полюбопытствовал:

– Стало быть, вы покинули Лондон в большой спешке?

– Да уж, я бы сказал! В прошлую среду в восемь вечера наперекор всем своим привычкам мистер Фогг вернулся из клуба, и через сорок пять минут мы выехали.

– Но куда же направляется ваш хозяин?

– Все вперед и вперед! Ему подавай кругосветное путешествие!

– Кругосветное? – вскричал Фикс.

– Ну да, вокруг света за восемьдесят дней! Он говорит, что заключил пари, но тут я, между нами будь сказано, ему не верю. Это было бы слишком нелепо. Нет, здесь что-то другое.

– А, значит, он большой оригинал, ваш мистер Фогг?

– Сдается мне, что так.

– И, надо думать, богат?

– Похоже на то. Он с собой прихватил знатную сумму в таких новеньких банкнотах! И денег в дороге не жалеет! Только подумайте: пообещал механику с «Монголии» сказочную награду, если мы придем в Бомбей до срока!

– А давно вы его знаете, этого господина?

– Я-то? – Паспарту ухмыльнулся. – Ничуть не бывало: я поступил к нему на службу как раз в день нашего отъезда.

Нетрудно вообразить, как подействовали подобные ответы на и без того перевозбужденное воображение полицейского инспектора. Поспешный отъезд из Лондона вскоре после кражи, увезенная при этом крупная сумма, нетерпение поскорее добраться до дальних стран, эксцентричное пари, выдуманное явно лишь как повод, – все подтверждало подозрения Фикса, да иначе и быть не могло. Поощряя француза к дальнейшей болтовне, он уверился, что этот парень и впрямь знать не знал своего господина, однако слышал, что тот ведет в Лондоне крайне замкнутую жизнь, слывет богачом, но о происхождении его средств ничего не известно, что вообще это человек-загадка и т. д.

В то же время Фикс мог теперь считать делом решенным, что Филеас Фогг не высадится в Суэце, а действительно направляется в Бомбей.

– А что, Бомбей – это далеко? – спросил Паспарту.

– Неблизко, – ответил сыщик. – Вам еще дней десять придется плыть морем.

– Скажите, а где он, этот Бомбей?

– В Индии.

– Это в Азии?

– Несомненно.

– Черт! Я вот что вам скажу… есть одна вещь, которая меня мучает… мой рожок!

– Какой рожок?

– Газовый. Я его забыл погасить, и он теперь горит за мой счет. Вот я и посчитал, что там за сутки нагорает на два шиллинга, это ровно на шесть пенсов больше, чем я зарабатываю в день. Вы же понимаете, если путешествие затянется…

Понял ли Фикс, что там за история с газовым рожком? Едва ли. Он больше не слушал: он уже знал, что намерен делать. Между тем они с французом подошли к базару. Фикс предоставил своему спутнику делать покупки, пожелал не опоздать на «Монголию» и со всех ног поспешил в консульство.

Теперь, когда решение было принято, к нему вернулось все его обычное хладнокровие.

– Сударь, – объявил он консулу, – у меня не осталось более никаких сомнений. Я нашел вора. Он выдает себя за эксцентричного чудака, которому вздумалось объехать вокруг света за восемьдесят дней.

– Значит, он хитрец, каких мало, – заметил консул. – Рассчитывает вернуться в Лондон, сбив со следа полицию двух континентов!

– Это мы еще посмотрим, – процедил Фикс.

– Но не ошибаетесь ли вы? – в который раз засомневался консул.

– Не ошибаюсь.

– Если так, зачем понадобилось этому вору подтверждать визой, что он проезжал Суэц?

– Зачем? Да не знаю, господин консул, – отмахнулся детектив, – но послушайте, что я вам скажу.

И он вкратце изложил собеседнику наиболее впечатляющие факты, почерпнутые из беседы с лакеем вышеупомянутого Фогга.

– Действительно, – вздохнул консул, – все говорит против этого человека. И что же вы собираетесь делать?

– Отправить в Лондон депешу с настоятельной просьбой выслать мне в Бомбей ордер на арест, а самому отплыть на «Монголии», последовать за вором в Индию и там, благо это английская территория, самым учтивым образом подкатиться к негодяю с ордером в одной руке, чтобы тут же положить другую ему на плечо.

Спокойно отчеканив эту фразу, сыщик распрощался с консулом и направился на телеграф. Оттуда он послал начальнику полиции метрополии уже известную нам депешу.

Спустя четверть часа Фикс с легким багажом, однако запасшись достаточной суммой денег, взошел на борт «Монголии», и вскоре быстроходное судно уже бороздило на всех парах воды Красного моря.

Глава IX

в которой Красное море и Индийский океан благоприятствуют намерениям Филеаса Фогга

Расстояние от Суэца до Адена – ровно 1310 миль. На то, чтобы его одолеть, Компания, согласно условиям договора, предоставляла своим пакетботам 138 часов. Огонь в топках «Монголии» пылал жарче некуда, и судно неслось вперед, по-видимому, обещая прибыть в порт раньше намеченного срока.

Большинство пассажиров, взошедших на борт в Бриндизи, намеревались в дальнейшем разъехаться по всей Индии. Одни держали путь в Бомбей, другие в Калькутту, но для многих Бомбей был лишь перевалочным пунктом, ведь с тех пор, как индийский полуостров из края в край пересекла железная дорога, у путников отпала необходимость огибать Цейлон.

Среди пассажиров «Монголии» находились штатские чиновники и офицеры различных рангов. Кое-кто из последних состоял собственно в рядах британской армии, другие командовали подразделениями сипаев – войска, сформированного из местных жителей. Все они даже по нынешним временам, когда государство приняло на себя обязанности и права угасавшей Ост-Индской компании, получали щедрое содержание: жалованье младшего лейтенанта равнялось 7 тысячам франков, бригадному начальнику причиталось 60 тысяч, генералу – 100 тысяч[2].

Поэтому на борту «Монголии», в кругу чиновников, куда замешалось несколько молодых англичан, прибывших сюда с миллионами в кармане, чтобы заняться коммерцией вдали от отечественных контор, жизнь текла не без приятности. Казначей, доверенное лицо Компании, по части полномочий равный капитану, роскошествовал. За утренним завтраком, за ленчем в два часа дня, за обедом в половине шестого и ужином в восемь часов столы ломились от свежайших мясных блюд и закусок, приготовленных на камбузе или доставленных из кладовых судна. Дамы – среди пассажиров было несколько особ женского пола – меняли туалеты два раза в день. На пароходе играла музыка, даже танцы устраивали, если позволяла погода.

Однако Красное море, как все узкие и длинные заливы, весьма капризно и часто преподносит дурные сюрпризы. Стоило ветру задуть хоть со стороны Азии, хоть с африканского побережья, и длинный корпус «Монголии», этакое длинное веретено с винтом, шедшее бортом к волне, испытывал ужасную качку. Тогда дамы исчезали с палубы, пианино немело, песни и танцы мгновенно прекращались. Но мощный судовой двигатель наперекор вихрю и волнам гнал корабль к Баб-эль-Мандебскому проливу, не замедляя хода.

Чем в это время занимался Филеас Фогг? Могут подумать, что он, непрестанно волнуясь, томясь от тревоги, следил за переменами ветра, который, мешая нормальному ходу корабля, вызывал беспорядочную тряску, способную привести к поломке машины, грозил причинить одну из возможных аварий, что вынудило бы «Монголию» сделать незапланированную остановку в каком-нибудь порту, тем самым разрушив его планы?

Ничуть не бывало! По крайней мере, если наш джентльмен и задумывался о вероятности подобных происшествий, внешне его беспокойство никак не проявлялось. Это был все тот же бесстрастный господин, невозмутимый член Реформ-клуба, поразить которого не под силу никакому инциденту, никакой катастрофе. Казалось, он нервничает не больше, чем бортовые хронометры. На палубе он появлялся лишь изредка. Его не прельщало созерцание навевающего богатые воспоминания Красного моря, этих подмостков, где разыгрывались первые сцены истории человечества. Он не выходил из каюты, чтобы взглянуть на экзотические города, рассеянные по побережью, чьи живописные очертания порой явственно вырисовывались на горизонте. Его не заставляли призадуматься даже опасности Арабского залива, о котором античные историки – Страбон, Арриан, Артемидор, Эдриси – упоминали не иначе как с ужасом, а мореплаватели старины никогда не отваживались спускать на его воду свои суда прежде, чем умилостивив богов искупительными жертвоприношениями.

Что же делал этот чудак, запертый на «Монголии»? Во-первых, не пропускал ни одной из четырех ежедневных трапез, ибо ни бортовая качка, ни килевая не могли расшатать равновесие великолепно отлаженной машины, которую являл собой его организм. Ну, а во-вторых, он играл в вист.

Да! Он нашел здесь партнеров, также горячо приверженных этой игре, как он сам: сборщик податей из Гоа, возвращавшийся к месту своей службы, священник, преподобный Децимус Смит, возвращавшийся в Бомбей, и бригадный генерал британской армии, спешивший в Бенарес к своему корпусу, подобно мистеру Фоггу, питали страсть к висту. Молчаливые и сосредоточенные, все четверо проводили за картами целые часы.

Что до Паспарту, морская болезнь его совсем не брала. Он занял каюту в носовой части судна и тоже со вкусом отдавал должное здешней кухне. Надобно признать, что это путешествие, учитывая его условия, отнюдь не претило французу. Парень был доволен, что принимает в нем участие. Славная пища, удобная каюта, к тому же он успел уверить себя, что эта вздорная блажь не занесет его господина дальше Бомбея.

На следующий день после отправления из Суэца, 10 октября, Паспарту не без удовольствия встретил на борту того предупредительного господина, с которым он разговорился, высадившись в Египте.

– Я ведь не ошибаюсь, – спросил он, подойдя к нему с самой приветливой улыбкой, – это же вы, сударь, так любезно послужили мне гидом в Суэце?

– Да, верно, и я узнаю вас! – ответил детектив. – Вы слуга того английского оригинала…

– Точно, господин… позвольте, как вас?

– Фикс.

– Господин Фикс, – Паспарту удовлетворенно кивнул. – Очень рад встретить вас снова! Куда же вы направляетесь?

– Туда же, куда и вы, в Бомбей.

– Вот и славно! А вы там уже бывали?

– Неоднократно, – сказал Фикс. – Я агент транспортной компании, которой принадлежит пароход.

– Стало быть, вы знаете Индию?

– Ну, в общем, да… – промямлил Фикс, опасаясь сказать лишнее.

– Там есть что-нибудь любопытное, в этой Индии?

– Очень много любопытного! Мечети, минареты, крепости, факиры, пагоды, тигры, змеи, баядерки! Но есть ли надежда, что у вас будет время осмотреть Индию?

– Хотелось бы надеяться, мсье Фикс. Вы ж понимаете, человеку в здравом уме не пристало проводить жизнь, перескакивая то и дело с парохода на поезд, а оттуда снова на пароход под тем предлогом, что нужно объехать вокруг света за восемьдесят дней! Нет. Вся эта свистопляска закончится в Бомбее, уж не сомневайтесь.

– А как себя чувствует ваш хозяин, мистер Фогг? – поинтересовался сыщик самым непринужденным тоном.

– Отлично, мистер Фикс. Впрочем, я тоже не жалуюсь. Ем, будто людоед после поста. Не иначе как от морского воздуха.

– А почему вашего хозяина совсем не видно на палубе?

– Никогда не выходит. Он не любопытен.

– Знаете, господин Паспарту, этот его якобы восьмидесятидневный вояж, может быть, служит прикрытием для какой-нибудь секретной миссии… дипломатической, к примеру!

– Право же, мсье Фикс, про это мне ничего не известно, да я бы, признаться, и полукроны не дал, чтобы об этом узнать.

После этой встречи Паспарту и Фикс частенько сходились, чтобы поболтать. Полицейский инспектор стремился покороче сойтись со слугой мистера Фогга. При случае это могло пригодиться. Поэтому он то и дело угощал его в баре «Монголии» несколькими рюмками виски или кружкой эля, а добрый малый принимал эту любезность без церемоний и, чтобы не оставаться в долгу, даже отвечал тем же и Фикса считал вполне порядочным джентльменом.

А пакетбот тем временем быстро двигался вперед. Тринадцатого числа миновали город Мока. Он появился на берегу в окружении руин крепостной стены, из-за которыхтутитам выглядывали зеленеющие кроны финиковых пальм. Вдали, на горных склонах, раскинулись кофейные плантации. Паспарту был восхищен тем, что видит своими глазами этот знаменитый город. Он даже нашел, что кольцевая стена полуразрушенного форта смахивает на половинку громадной разбитой чашки.

На следующую ночь «Монголия» достигла Баб-эль-Мандебского пролива (это арабское название означает «Врата слез»), а назавтра, 14-го, сделала остановку в Стимер-Пойнт – гавани, расположенной у северозападной оконечности Аденского рейда. Там пакетбот должен был снова пополнить запас горючего.

Это важное, серьезное предприятие – доставка топлива для пароходов на большие расстояния от мест его добычи. Одна только Английская транспортная компания ежегодно тратит на это восемьсот тысяч фунтов (20 миллионов франков). Ведь пришлось устраивать специальные склады в целом ряде портов, так что в отдаленных морях стоимость угля возрастает до восьмидесяти франков за тонну.

«Монголии» еще оставалось пройти до Бомбея 1650 миль, и потому она должна была простоять в Стимер-Пойнте четыре часа, чтобы загрузить углем свои трюмы. Однако эта задержка никоим образом не могла помешать планам Филеаса Фогга. Она была предусмотрена. К тому же «Монголия» вместо того, чтобы прибыть в Аден утром 15 октября, причалила еще вечером 14-го. Это давало выигрыш в пятнадцать часов.

Мистер Фоггиего слуга сошли на берег. Джентльмен хотел завизировать свой паспорт. Фикс, оставаясь незамеченным, следовал за ними. Исполнив формальности, связанные с получением визы, Филеас Фогг возвратился на борт, чтобы возобновить прерванную партию в вист.

Паспарту же, по своему обыкновению, принялся слоняться в пестрой сутолоке индийцев, сомалийцев, парсов, евреев, арабов, европейцев, из которых состоит двадцатипятитысячное население Адена. Он восторгался укреплениями, превращающими этот город в Гибралтар Индийского океана, и великолепными водоемами, которые некогда были созданы инженерами царя Соломона и два тысячелетия спустя все еще служат благодаря заботам их британских коллег.

«Занятно, очень занятно! – думал Паспарту, возвращаясь на пароход. – Должен признать: тому, кто рад повидать новое, не мешает попутешествовать».

В шесть часов вечера «Монголия» вспенила лопастями своего винта воды Аденского рейда и вскоре вышла на простор Индийского океана. Теперь ей полагалось за сто шестьдесят восемь часов покрыть расстояние от Адена до Бомбея. Впрочем, этот океан был к ней милостив. Дул северо-западный ветер. На помощь паровой машине пришли паруса.

С новым грузом судно стало остойчивей, качка уменьшилась. На палубе снова показались пассажирки, успевшие обновить свои наряды. Опять начались танцы и пение.

Короче, путешествие проходило в приятнейшей обстановке. К тому же Паспарту благодарил случай, пославший ему в лице Фикса столь любезного попутчика.

В воскресенье 20 октября около полудня вдали показался индийский берег. Два часа спустя на борт «Монголии» поднялся лоцман. Череда холмов проступила на горизонте, волнистой чертой отделив землю от неба. Вскоре стала видна и яркая зелень пальмовых аллей, чьи кроны осеняют город. Пакетбот встал на рейде напротив Бомбея у островов Солсетт, Колаба, Элефанта и Батчер. В половине пятого он причалил.

г. Филеас Фогг в тот момент как раз заканчивал очередной роббер, тридцать третий задень, причем благодаря дерзкому маневру они с партнером взяли тринадцать взяток, увенчав это путешествие великолепно разыгранным «большим шлемом».

«Монголии» полагалось прибыть в Бомбей лишь 22 октября, она же успела к 20-му. Следовательно, начиная с отъезда из Лондона, у Филеаса Фогга накопилось двое суток форы, каковые он, раскрыв путевой дневник, аккуратно вписал в графу «прихода».

Глава X

где Паспарту благодарит судьбу, что дешево отделался, хоть и лишился обуви

Общеизвестно, что площадь Индии, этого гигантского перевернутого треугольника, основанием обращенного к северу, а вершиной к югу, составляет 1 400 000 квадратных миль. Обитало на этой территории неравномерно рассеянное по ней население численностью 180 миллионов человек. Реальный контроль британского правительства распространялся лишь на некоторую часть этой огромной страны. Осуществляли эту власть генерал-губернатор в Калькутте, губернаторы в Мадрасе, Бомбее, Бенгалии и вице-губернатор Агры.

Однако площадь собственно английской Индии, строго говоря, не превышала 700 тысяч квадратных миль с населением от 100 до 110 миллионов. Не будет преувеличением сказать, что значительная часть индийских земель еще не находилась под властью королевы Британии: по существу, некоторые области страны, управляемые свирепыми и беспощадными раджами, сохраняли полную независимость.

Начиная с 1756 года, когда на месте нынешнего Мадраса было основано первое английское поселение, идо принявшего огромный размах восстания сипаев знаменитая Ост-Индская компания была здесь всемогущей. Она мало-помалу прибирала к рукам провинции, одну за другой откупая их у раджей взамен на обещание ренты, которую выплачивала неаккуратно, а то и не выплачивала вовсе, она назначала генерал-губернатора и всех подопечных ему штатских и военных чинов, но теперь ее больше нет, и английские владения в Индии перешли напрямую под власть короны.

В связи с этим внешний вид огромного полуострова, его нравы и этнический состав, похоже, меняются что нидень. Прежде путники здесь пользовались древними средствами передвижения: брели на своих двоих, скакали на лошадях, ездили на двухколесных тележках, в разных колымагах и паланкинах и просто на спинах людей. Ныне же по Инду и Гангу на высокой скорости снуют пароходы, сеть железных дорог, ветвясь, оплетает всю Индию, и от Бомбея до Калькутты лишь три дня пути.