Читать онлайн Звезда «КЭЦ» бесплатно
1. Встреча с чернобородым
Кто бы мог подумать, что незначительный случай решит мою судьбу.
В то время я был холост и жил в доме научных работников. В один из весенних ленинградских вечеров я сидел у открытого окна и любовался на деревца сквера, покрытые светло-зеленым молодым пушком. Верхние этажи домов пылали палевыми лучами заката, нижние погружались в синие сумерки. Вдали виднелись зеркало Невы и шпиль Адмиралтейства. Было удивительно хорошо, не хватало только музыки. Мой ламповый радиоприемник испортился. Нежная мелодия, заглушенная стенами, чуть доносилась из соседней квартиры. Я завидовал соседям и в конце концов пришел к мысли, что Антонина Ивановна, моя соседка, без труда могла бы помочь мне наладить радиоприемник. Я не был знаком с этой девушкой, но знал, что она работает ассистентом физико-технического института. При встрече на лестнице мы всегда приветливо раскланивались. Это показалось мне вполне достаточным для того, чтобы обратиться к ней за помощью.
Через минуту я звонил у дверей соседей.
Дверь мне открыла Антонина Ивановна. Это была симпатичная девушка лет двадцати пяти. Ее большие серые глаза, веселые и бодрые, глядели чуть-чуть насмешливо и самоуверенно, а вздернутый нос придавал лицу задорное выражение. На ней было черное суконное платье, очень простое и хорошо облегавшее ее фигуру.
Я почему-то неожиданно смутился и очень торопливо и сбивчиво стал объяснять причину своего прихода.
– В наше время стыдно не знать радиотехники, – шутливо перебила она меня.
– Я биолог, – пробовал оправдаться я.
– Но у нас даже школьники знают радиотехнику.
Этот укор она смягчила улыбкой, показав свои ровные зубы, и неловкость растаяла.
– Пойдемте в столовую, я допью чай и пойду лечить ваш приемник.
Я охотно последовал за ней.
В просторной столовой за круглым столом сидела мать Антонины Ивановны, полная, седая, розоволицая старушка. Она с суховатой любезностью поздоровалась со мной и пригласила выпить чашку чаю.
Я отказался. Антонина Ивановна допила чай, и мы направились ко мне.
С необычайной быстротой она разобрала мой приемник. Я любовался ее ловкими руками с длинными, подвижными пальцами. Говорили мы немного. Она очень скоро поправила аппарат и ушла к себе.
Несколько дней я думал только о ней, хотел зайти снова, но без повода не решался. И вот стыдно признаться, но я нарочно испортил свой приемник… И пошел к ней.
Осмотрев повреждение, она насмешливо взглянула на меня и сказала:
– Я не буду чинить ваш приемник.
Я покраснел как вареный рак.
Но на другой день снова пошел – доложить, что приемник мой работает великолепно. И скоро для меня стало жизненной необходимостью видеть Тоню, как я мысленно называл ее.
Она дружески относилась ко мне, по ее мнению, я, видите ли, был только кабинетный ученый, узкий специалист, радиотехники не знал, характер у меня нерешительный, привычки стариковские – сиднем сидеть в своей лаборатории или в кабинете. При каждой встрече она говорила мне много неприятного и советовала переделать характер.
Мое самолюбие было оскорблено. Я даже решил не ходить к ней, но, конечно, не выдержал. Больше того, незаметно для себя я начал переделывать свой характер: стал чаще гулять, пытался заняться спортом, купил лыжи, велосипед и даже пособия по радиотехнике.
Однажды, совершая добровольно-принудительную прогулку по Ленинграду, я на углу проспекта Двадцать Пятого Октября и улицы Третьего Июля заметил молодого человека с иссиня-черной бородой.
Он пристально посмотрел на меня и решительно двинулся в мою сторону.
– Простите, вы не Артемьев?
– Да, – ответил я.
– Вы знакомы с Ниной… Антониной Герасимовой? Я видел вас однажды с ней. Я хотел передать ей кое-что о Евгении Палее.
В это время к незнакомцу подъехал автомобиль. Шофер крикнул:
– Скорей, скорей! Опаздываем!
Чернобородый вскочил в машину и, уже отъезжая, крикнул мне:
– Передайте – Памир, Кэц…
Автомобиль быстро скрылся за углом.
Я вернулся домой в смущении. Кто этот человек? Он знает мою фамилию? Где он видел меня с Тоней или Ниной, как он называл ее? Я перебирал в памяти все встречи, всех знакомых… Этот характерный орлиный нос и острая черная борода должны были запомниться. Но нет, я никогда не видал его раньше… А этот Палей, о котором он говорил? Кто это?
Я пошел к Тоне и рассказал о странной встрече. И вдруг эта уравновешенная девушка страшно разволновалась. Она даже вскрикнула, услыхав имя Палей. Она заставила меня повторить всю сцену встречи, а потом гневно набросилась на меня за то, что я не догадался сесть с этим человеком в автомобиль и не расспросил у него обо всем подробно.
– Увы, у вас характер тюленя! – заключила она.
– Да, – зло ответил я. – Я совсем не похож на героев американских приключенческих фильмов и горжусь этим. Прыгать в машину незнакомого человека… Слуга покорный.
Она задумалась и, не слушая меня, повторяла, как в бреду:
– Памир… Кэц… Памир… Кэц.
Потом кинулась к книжным полкам, достала карту Памира и начала искать Кэц.
Но, конечно, никакого Кэца на карте не было.
– Кэц… Кэц… Если не город, так что же это: маленький кишлак, аул, учреждение?.. Надо узнать, что такое Кэц! – воскликнула она. – Во что бы то ни стало сегодня же или не позже завтрашнего утра…
Я не узнавал Тоню. Сколько неукротимой энергии было скрыто в этой девушке, которая умела так спокойно, методически работать! И все это превращение произвело одно магическое слово – Палей. Я не осмелился спросить у нее, кто он, и постарался поскорее уйти к себе.
Не стану скрывать, я не спал эту ночь, мне было очень тоскливо, а на другой день не пошел к Тоне.
Но поздно вечером она сама явилась ко мне, приветливая и спокойная, как всегда. Сев на стул, она сказала:
– Я узнала, что такое Кэц: это новый город на Памире, еще не нанесенный на карту. Я еду туда завтра, и вы должны ехать со мной. Я этого чернобородого не знаю, вы поможете отыскать его. Ведь это ваша вина, Леонид Васильевич, что вы не узнали фамилию человека, который имеет сведения о Палее.
Я в изумлении вытаращил глаза. Этого еще недоставало. Бросить свою лабораторию, научную работу и ехать на Памир, чтобы искать какого-то Палея!
– Антонина Ивановна, – начал я сухо, – вы, конечно, знаете, что не одно учреждение ждет окончания моих научных опытов. Сейчас я, например, заканчиваю работу по задержке дозревания фруктов. Опыты эти давно велись в Америке и ведутся у нас. Но практические результаты пока невелики. Вы, вероятно, слыхали, что консервные фабрики на юге, перерабатывающие местные фрукты: абрикосы, мандарины, персики, апельсины, айву, – работают с чрезмерной нагрузкой месяц-полтора, а десять-одиннадцать месяцев в году простаивают. И это потому, что фрукты созревают почти одновременно и переработать их сразу невозможно. Поэтому каждый год гибнет чуть ли не девять десятых урожая…
Увеличить число фабрик, которые десять месяцев в году находятся на простое, тоже невыгодно. Вот мне и поручили текущим летом отправиться в Армению, чтобы на месте поставить чрезвычайно важные опыты искусственной задержки созревания фруктов. Понимаете? Фрукты снимаются немного недозревшими и затем дозревают постепенно, партия за партией, по мере того как заводы справляются со своей работой. Таким образом, заводы будут работать круглый год, а…
Я посмотрел на Тоню и запнулся. Она не перебивала меня, она умела слушать, но лицо ее все больше мрачнело. На лбу, меж бровей, легла складка, длинные ресницы были опущены. Когда она подняла на меня глаза, я увидел в них презрение.
– Какой ученый-общественник! – сказала она ледяным тоном. – Я тоже еду на Памир по делу, а не как искательница приключений. Мне во что бы то ни стало надо разыскать Палея. Путешествие не продлится долго. И вы еще успеете попасть в Армению к сбору урожая…
Гром и молния! Не мог же я сказать ей, в какое нелепое положение она меня ставит! Ехать с любимой девушкой на поиски неведомого Палея, быть может, моего соперника! Правда, она сказала, что она не искательница приключений и едет по делу. Какое же дело связывает ее с Палеем? Спросить не позволяло самолюбие. Нет, довольно с меня. Любовь мешает работе. Да, да! Раньше я засиживался в лаборатории до позднего вечера, а теперь ухожу, как только пробьет четыре. Я уже хотел еще раз отказаться, но Тоня предупредила меня.
– Вижу, мне придется ехать одной, – сказала она, поднимаясь. – Это осложняет дело, но, может быть, мне удастся найти чернобородого и без вашей помощи. Прощайте, Артемьев. Желаю вам успешного дозревания.
– Послушайте, Антонина Ивановна!.. Тоня!..
Но она уже вышла из комнаты.
Идти за ней? Вернуть? Сказать, что я согласен?.. Нет, нет! Надо выдержать характер. Теперь или никогда.
И я выдерживал характер весь вечер, всю бессонную ночь, все хмурое утро следующего дня. В лаборатории я не мог смотреть на сливы – предмет моих опытов.
Тоня, конечно, поедет одна. Она не остановится ни перед какими трудностями. Что произойдет на Памире, когда она найдет чернобородого и через него Палея? Если бы я сам присутствовал при встрече, мне многое стало бы ясным. Я не поеду с Тоней – это значит разрыв. Недаром, уходя, она сказала «прощайте». Но все же я должен выдержать характер. Теперь или никогда.
Конечно, я не поеду. Но нельзя же быть невежливым – простая любезность требует помочь Тоне собраться в дорогу.
И вот, еще не пробило четырех часов, я уже прыгал через пять ступенек, сбегая с четвертого этажа. Не хуже старого американского киногероя, я вскочил на ходу в троллейбус и помчался домой. Кажется, я даже без стука ворвался в комнату Тони и крикнул:
– Я еду с вами, Антонина Ивановна!
Не знаю, для кого большей неожиданностью было это восклицание – для нее или для меня самого. Кажется, для меня.
Так я был вовлечен в цепь самых невероятных приключений.
2. Демон неукротимости
Я смутно помню наше путешествие от Ленинграда до таинственного Кэца. Я был слишком взволнован своей неожиданной поездкой, смущен собственным поведением, подавлен Тониной энергией.
Тоня не хотела терять ни одного лишнего дня и составила маршрут путешествия, использовав все быстрые современные средства сообщения.
От Ленинграда до Москвы мы летели на аэроплане. Над Валдайской возвышенностью нас здорово потрепало, а так как я не выношу ни морской, ни воздушной качки, мне стало плохо. Тоня заботливо ухаживала за мной. В пути она стала ко мне относиться тепло и ровно – словом, переменилась к лучшему. Я все больше изумлялся: сколько сил, женской ласки, заботливости у этой девушки! Перед путешествием она работала больше меня, но на ней это совершенно не отразилось. Она была весела и часто напевала какие-то песенки.
В Москве мы пересели на полуреактивный стратоплан Циолковского, совершающий прямые рейсы Москва – Ташкент.
Эта машина летела с бешеной скоростью. Три металлические сигары соединены боками, снабжены хвостовым оперением и покрыты одним крылом – таков внешний вид стратоплана. Тоня немедленно ознакомилась с его устройством и объяснила мне, что пассажиры и пилоты помещаются в левом боковом корпусе, в правом – горючее, а в среднем – воздушный винт, сжиматель воздуха, двигатель и холодильник; что самолет движется силой воздушного винта и отдачею продуктов горения. Она говорила еще о каких-то интересных подробностях, но я слушал рассеянно, новизна впечатлений подавляла меня. Помню, мы зашли в герметически закрывающуюся кабину и уселись на очень мягкие кресла. Самолет побежал по рельсам, набрал скорость – сто метров в секунду – и поднялся на воздух. Мы летели на огромной высоте, – быть может, за пределами тропосферы – со скоростью тысячи километров в час. И говорят – эта скорость не предельная.
Не успел я как следует усесться, а мы уже оставили позади пределы РСФСР. За облачным покровом земли не было видно. Когда облака начали редеть, я увидел глубоко под нами сероватую поверхность. Она казалась углубленной в центре и приподнятой к горизонту, словно опрокинутый серый купол.
– Киргизские степи, – сказала Тоня.
– Уже? Вот это скорость!
Такой полет мог удовлетворить даже нетерпение Тони.
Впереди блеснуло Аральское море. И в кабине говорили уже не о Москве, которую только что покинули, а о Ташкенте, Андижане, Коканде.
Ташкента я не успел рассмотреть. Мы молниеносно снизились на аэродроме и уже через минуту мчались на автомобиле к вокзалу сверхскорого реактивного поезда – того же Циолковского. Этот первый реактивный поезд Ташкент – Андижан по скорости не уступал стратоплану.
Я увидел длинный, обтекаемой формы вагон без колес. Дно вагона лежало на бетонном полотне, возвышающемся над почвой. С обеих сторон вагона имелись закраины, заходящие за бока полотна. Они придавали устойчивость на закруглениях пути.
Я узнал, что в этом поезде воздух накачивается под днище вагона и по особым щелям прогоняется назад. Таким образом, вагон летит на тончайшем слое воздуха. Трение сведено до минимума. Движение достигается отбрасыванием назад воздушной струи, и вагон развивает такую скорость, что с разгона без мостов перепрыгивает небольшие реки.
Я опасливо поежился, сел в вагон, и мы двинулись в путь.
Скорость «езды-полета» была действительно грандиозна. За окнами ландшафт сливался в желтовато-серые полосы. Только голубое небо казалось обычным, но белые облака бежали назад с необыкновенной резвостью. Признаюсь, несмотря на все удобства этого нового способа передвижения, я не мог дождаться конца нашего короткого путешествия. Но вот под нами сверкнула река, и мы мигом перескочили ее без моста. Я вскрикнул и невольно поднялся. Видя такую отсталость и провинциальность, все пассажиры громко рассмеялись. А Тоня восторженно захлопала в ладоши.
– Вот это мне нравится! Это настоящая езда! – говорила она.
Я тоскливо заглядывал в окно: когда же кончится это мутное мелькание?
В Андижане я запросил пощады. Надо же немного передохнуть после всех этих сверхскоростных передряг. Но Тоня и слушать не хотела. Ее обуял демон неукротимости.
– Вы испортите мне весь график. У меня согласовано все до одной минуты.
И мы вновь как одержимые помчались на аэродром.
Путь от Андижана до Оша мы пролетели на обыкновенном аэроплане. Его совсем немалую скорость – четыреста пятьдесят километров в час – Тоня считала черепашьей. На беду, мотор закапризничал, и мы сделали вынужденную посадку. Пока бортмеханик возился с мотором, я вышел из кабины и растянулся на песке. Но песок был невыносимо горячий. Солнце палило немилосердно, и мне пришлось убраться в душную кабину.
Обливаясь потом, я проклинал в душе наше путешествие и мечтал о ленинградском мелком дождике.
Тоня нервничала, боясь опоздать в Оше к отлету дирижабля. На мое несчастье, мы не опоздали и прилетели на аэродром за полчаса до отлета дирижабля. Этот металлический гигант из гофрированной стали должен был нас доставить в город Кэц. Мы добежали до причальной мачты, быстро поднялись на лифте и вошли в гондолу.
Путешествие на дирижабле оставило самое приятное воспоминание. Каюты гондолы охлаждались и хорошо вентилировались. Скорость – всего двести двадцать километров в час. Ни качки, ни тряски и полное отсутствие пыли. Мы хорошо пообедали в уютной кают-компании. За столом слышались новые слова: Алай, Кара-Куль, Хорог.
Памир с высоты произвел на меня довольно мрачное впечатление. Недаром эту «крышу мира» называют «подножием смерти». Ледяные реки, горы, ущелья, морены, снежные стены, увенчанные черными каменными зубцами, – траурный наряд гор. И лишь глубоко внизу – зеленые пастбища.
Какой-то пассажир-альпинист, указывая на покрытые зеленоватым льдом горы, объяснял Тоне:
– Вот это гладкий ледник, это игольчатый, вон там бугристый, дальше волнообразный, ступенчатый…
Внезапно сверкнула гладь озера…
– Кара-Куль. Высота три тысячи девятьсот девяносто метров над уровнем моря, – сказал альпинист.
– Посмотрите, посмотрите! – окликает меня Тоня.
Смотрю. Озеро как озеро. Блестит. А Тоня восхищается.
– Какая красота!
– Да, блестящее озеро, – говорю я, чтоб не обидеть Тоню.
3. Я становлюсь сыщиком
Но вот мы идем на посадку. Я вижу с дирижабля общий вид города. Он расположен в очень длинной, узкой высокогорной долине меж снеговых вершин. Долина имеет почти прямое направление с запада на восток. Возле самого города она расширяется. У южного края ее находится большое горное озеро. Альпинист говорит, что оно очень глубокое.
Сотни две домов сверкают плоскими металлическими крышами. Большинство крыш белые, как алюминий, но есть и темные. На северном склоне горы стоит большое здание с куполом – вероятно, обсерватория. За жилыми домами фабричные корпуса.
Наш аэродром расположен в западной стороне города, в восточной лежит какой-то удивительный железнодорожный путь – с очень широкой колеей. Он идет до самого края долины и там, по-видимому, обрывается.
Наконец-то земля.
Мы едем в гостиницу. Я отказываюсь осматривать город: устал с дороги, и Тоня милостиво отпускает меня на отдых. Сняв ботинки, я ложусь отдохнуть на широкий диван. Какое блаженство! В голове еще шумят моторы всяческих быстроходов, глаза слипаются. Ну, уж теперь-то я отдохну на славу!
Как будто кто-то в дверь стучит. Или это еще гремят в голове моторы… Стучат в самом деле. Как некстати.
– Войдите! – сердито кричу я и вскакиваю с дивана.
Появляется Тоня. Она, кажется, задалась целью извести меня.
– Ну, как отдохнули? Идемте, – говорит она.
– Куда идемте? Почему идемте? – громко спрашиваю я.
– Как куда? Зачем же мы приехали сюда?
Ну да. Искать человека с черной бородой. Понятно… Но уже вечер, и лучше заняться поисками с утра. Впрочем, протестовать бесполезно. Я молча натягиваю на плечи легкое ленинградское пальто, но Тоня заботливо предупреждает меня:
– Наденьте шубу. Не забывайте, что мы на высоте нескольких тысяч метров, а солнце уже зашло.
Надеваю шубу, и мы выходим на улицу.
Я вдыхаю морозный воздух и чувствую, что мне дышать трудно. Тоня замечает, как я «зеваю», и говорит:
– Вы не привыкли к разреженному горному воздуху. Ничего, это скоро пройдет.
– Странно, что я в гостинице не чувствовал этого, – удивляюсь я.
– А в гостинице воздух искусственно сгущен компрессором, – говорит Тоня, – не все переносят горный воздух. Некоторые совсем не выходят на улицу, и с ними консультируются на дому.
– Как жаль, что эта льгота не распространяется на специалистов по разыскиванию черных бород! – невесело сострил я.
Мы шли по улицам чистенького, хорошо освещенного города. Здесь была самая гладкая и самая прочная в мире мостовая – из природного выровненного и отшлифованного гранита. Мостовая-монолит.
Нам часто встречались чернобородые: видимо, среди населения было много южан.
Тоня ежеминутно дергала меня за рукав и спрашивала:
– Это не он?
Я сумрачно качал головой. Незаметно мы дошли до берега озера.
Вдруг раздался вой сирены. Эхо отдалось в горах, и разбуженные горы откликнулись унылыми завываниями. Получился леденящий душу концерт.
Берега озера осветились яркими фонарями, и озеро вспыхнуло, как зеркало в алмазной оправе. Вслед за фонарями зажглись десятки мощных прожекторов, устремив свои голубые лучи в синеву безоблачного вечернего неба. Сирена умолкла. Затихло и эхо в горах. Но город встрепенулся.
По озеру вдоль берега забегали быстроходные катера и глиссеры. Толпы народа стекались к озеру.
– Куда же вы смотрите? – услышал я голос Тони.
Этот голос напомнил мне о моей печальной обязанности. Я решительно повернулся спиной к озеру, к огням и начал выискивать в толпе бородатых людей.
Однажды мне показалось, что я увидел чернобородого незнакомца. Только я хотел сказать об этом Тоне, как вдруг она воскликнула:
– Смотрите, смотрите! – и показала на небо.
Мы увидели золотую звездочку, приближавшуюся к земле. Толпа стихла. В наступившей тишине послышался отдаленный гром. Гром с безоблачного неба! Горы подхватили этот рокот и ответили глухой канонадой. Гром нарастал с каждой секундой, и звездочка все увеличивалась. Позади нее ясно обозначилась темная дымка, и скоро звездочка превратилась в сигарообразное тело с плавниками. Это мог быть только межпланетный корабль. В толпе слышались восклицания:
– Кэц-семь!
– Нет, Кэц-пять!
Ракета вдруг описала небольшой круг и перевернулась кормой вниз. Пламя вырвалось из дюз, и она все медленнее стала снижаться к озеру. Длина ее намного превышала длину самого большого паровоза. И весила она, наверное, не меньше.
И вот эта тяжелая громадина, не долетая до поверхности воды нескольких десятков метров, как бы повисла в воздухе: сила взрывающихся газов поддерживала ее в висячем положении. Отбросы газов рябили и волновали поверхность воды. Клубы дыма расстилались по озеру.
Затем стальная сигара стала едва заметно опускаться и скоро кормой коснулась воды. Вода забурлила, заклокотала, зашипела. Пар окутал ракету. Взрывы прекратились. Среди пара и дыма показался верхний острый конец ракеты и опустился вниз. Тяжелый всплеск воды. Большая волна, качая на своем гребне катера и глиссеры, пошла по озеру. Ракеты не было видно. Но вот она блеснула в лучах прожектора и закачалась на поверхности воды.
Толпа дружными криками приветствовала благополучный спуск. Флотилия катеров набросилась на плавающую ракету, как косатки на кита. Маленький черный катер взял ее на буксир и отвел в гавань. Два мощных трактора вытащили ее по специальному мосту на берег. Наконец открылся люк, и из ракеты вышли межпланетные путешественники.
Первый из них, как только вышел, начал громко чихать. Из толпы послышался смех и восклицания: «Будьте здоровы!»
– Каждый раз такая история, – сказал прилетевший с неба. – Как только попаду на землю – насморк, кашель.
Я с любопытством и уважением смотрел на человека, который побывал в бесконечных просторах неба. Есть же такие смельчаки! Я ни за что не решился бы полететь на ракете.
Прибывших встречали радостно, без конца расспрашивали, пожимали руки. Но вот они сели в автомобиль и уехали. Толпа быстро поредела. Огни погасли. Я вдруг почувствовал, как окоченели мои ноги. Меня знобило и поташнивало.
– Вы совсем посинели, – сжалилась наконец Тоня. – Идемте домой.
В вестибюле гостиницы меня встретил толстенький лысый человек. Покачав головой, он сказал:
– А вы плохо переносите, молодой человек, горы.
– Замерз, – ответил я.
В уютной столовой мы разговорились с толстеньким человеком, который оказался врачом. Прихлебывая горячий чай, я расспрашивал его, почему их город и прилетевшая ракета называются Кэц.
– И Звезда также, – отвечал доктор. – Звезда Кэц. Слыхали? В ней-то, собственно, все дело. Она создала этот город. А почему Кэц? Неужто не догадываетесь? Чьей системы был стратоплан, на котором вы сюда летели?
– Кажется, Циолковского, – ответил я.
– Кажется… – неодобрительно сказал доктор. – Не кажется, а так оно и есть. Ракета, которую вы видели, тоже по его плану сделана, и Звезда тоже. Вот почему и Кэц: Константин Эдуардович Циолковский. Понятно?
– Понятно, – ответил я. – А что это за Звезда Кэц?
– Искусственный спутник Земли. Надземная станция-лаборатория и ракетодром для ракет дальнего межпланетного сообщения.
4. Неудавшаяся погоня
Уже давно я не спал так крепко, как в эту ночь. И проспал бы до двенадцати дня, если бы Тоня не разбудила меня в шесть утра.
– Скорее на улицу, – сказала она. – Сейчас рабочие и служащие пойдут на работу.
И снова я с утра пораньше взялся за свою роль сыщика.
– А не лучше ли нам через справочное бюро узнать, проживает ли здесь Палей?
– Наивный вопрос, – ответила Тоня. – Я еще из Ленинграда справлялась об этом…
Мы шли по монолитной мостовой. Солнце уже поднималось над горами, но меня знобило, и дышать по-прежнему было трудно. Ледники нестерпимо блестели.
Показался небольшой садик – плод работы местных садоводов над акклиматизацией растений. До постройки города Кэц здесь, на высоте нескольких тысяч метров, не произрастало никакой зелени, никаких растений, никаких злаков.
Ходьба утомила меня. Я предложил посидеть. Тоня согласилась.
Мимо нас двигался людской поток. Люди громко разговаривали, смеялись – словом, чувствовали себя вполне нормально.
– Это он! – крикнул я.
Тоня вскочила, схватила меня за руку, и мы со всех ног пустились догонять машину. Машина мчалась по прямому как стрела проспекту, который вел на ракетодром.
Бежать было трудно. Я задыхался. Меня мучила тошнота. Кружилась голова, ноги и руки дрожали. На этот раз и Тоня почувствовала себя плохо, но упорно продолжала бежать.
Так мы бежали минут десять. Автомобиль с чернобородым еще виднелся впереди. Вдруг Тоня перебежала дорогу и, расставив руки, загородила путь встречному автомобилю. Машина круто остановилась. Тоня быстро вскочила в кабину и втащила меня.
Шофер посмотрел на нас с недоумением.
– Летите стрелой вон за той машиной! – приказала Тоня таким властным тоном, что шофер, ни слова не говоря, повернул назад и дал полный газ.
Дорога была прекрасная. Мы быстро оставили за собой последние дома. И перед нами как на ладони предстал ракетодром. На широком «железнодорожном» пути лежала ракета, похожая на гигантского сома. Возле ракеты копошились люди. Вдруг завыла сирена. Люди поспешно отбежали в сторону. Ракета двинулась по рельсам, набирая скорость, и, наконец, заскользила с невероятной быстротой. Пока она еще не пускала в ход взрывателей и двигалась при помощи электрического тока, как трамвай. Путь поднимался в гору градусов на тридцать. Когда до конца пути осталось не более километра, из хвоста ракеты вырвался огромный сноп пламени. Клубы дыма окутали ее. Вслед за тем долетел звук оглушительного взрыва. Еще через несколько секунд нас обдало сильной волной воздуха – мы пошатнулись. Ракета, оставляя за собой цепочку дымовых клубов, взвилась к небу, быстро укоротилась до черной точки и исчезла.
Мы подъехали к ракетодрому. Но, увы, чернобородого среди оставшихся не было…
5. Кандидат в небожители
Тоня бросилась в толпу и начала расспрашивать всех: не видели ли они человека с черной бородой?
Люди переглядывались, вспоминали, и, наконец, человек в белом шлеме и белом кожаном костюме сказал:
– Это, наверное, Евгеньев.
– Конечно, Евгеньев. Другого чернобородого у нас сегодня не было, – подтвердил другой.
– Где же он? – с волнением спросила Тоня.
– Там. Пересекает стратосферу. На пути к Звезде Кэц.
Тоня побледнела. Я подхватил ее под руку и отвел в такси.
– Мы едем в гостиницу, – сказал я.
Тоня молчала всю дорогу. Покорно опираясь на мою руку, она поднялась по лестнице. Я отвел ее в номер и усадил в кресло. Откинув голову на спинку, она сидела с закрытыми глазами. Бедная Тоня! Как остро она переживала свою неудачу. Но, по крайней мере, теперь все кончено. Не будем же мы сидеть в городе Кэц до возвращения чернобородого из межпланетного путешествия.
Постепенно лицо Тони начало оживать. Еще не открывая глаза, она вдруг улыбнулась.
– Чернобородый улетел на Звезду Кэц. Ну что ж, мы полетим за ним!
От этих слов я едва не свалился с кресла.
– Лететь на ракете! В черные бездны неба!..
Я сказал это таким трагическим тоном и с таким испугом, что Тоня рассмеялась.
– Я думала, вы более храбры и решительны, – сказала она уже серьезно и даже несколько печально. – Впрочем, если не хотите сопровождать меня, можете отправляться в Ленинград или Армению – куда вам вздумается. Теперь я знаю фамилию чернобородого и могу обойтись без вас. А сейчас идите в свой номер и ложитесь в кровать. Вы очень плохо выглядите. Горные высоты и звездные миры не для вас.
Да, я действительно чувствовал себя скверно и охотно исполнил бы приказание Тони, но мое самолюбие было задето. В тот момент я больше всего на свете хотел остаться на Земле и больше всего боялся потерять Тоню. Что окажется сильнее? Пока я колебался, за меня решил мой язык.
– Антонина Ивановна! Тоня! – сказал я. – Я особенно счастлив, что вы приглашаете меня сопровождать вас теперь, когда я вам больше не нужен для розысков чернобородого. Я лечу!
Она чуть заметно усмехнулась и протянула мне руку.
– Спасибо, Леонид Васильевич. Теперь я вам должна рассказать все. Ведь я видела, как вас мучил Палей, которого я ищу с таким упорством. Признайтесь, вам не раз приходила в голову и такая мысль, что Палей сбежал от меня, а я, упрямая влюбленная девушка, гоняюсь за ним по миру в надежде вернуть любовь.
Я невольно покраснел.
– Но вы были настолько тактичны, что не задавали мне никаких вопросов. Ну, так знайте: Палей – мой друг и товарищ по университету. Это очень талантливый молодой ученый, изобретатель. Натура увлекающаяся, непостоянная.
Мы с ним, еще на последнем курсе университета, начали одну научную работу, которая обещала произвести переворот в электромеханике. Работу мы поделили пополам и шли к одной цели, как рабочие, прорывающие тоннель с двух сторон, чтобы встретиться в одной точке. Мы были уже у цели. Все записи вел Палей в своей записной книжке. Неожиданно его командировали в Свердловск. Он уехал так поспешно, что не оставил мне книжку. Он всегда был рассеянным. Я писала ему в Свердловск, но не получила ответа. С тех пор он как в воду канул.
В Свердловске я узнала, что он переведен во Владивосток, но там следы теряются. Я пробовала самостоятельно продолжать работу. Увы, мне не хватало целого ряда формул и расчетов, сделанных Палеем. Когда-нибудь я подробно расскажу вам об этой работе. Она стала моею навязчивой мыслью, моим кошмаром. Она мешала мне заниматься другими работами. Бросить на полпути такую многообещающую проблему – я и сейчас не понимаю этого легкомыслия Палея. Теперь вы поймете, почему весть о нем так взволновала меня. Вот и все… Вы в самом деле отвратительно выглядите. Идите и ложитесь.
– А вы?
– Я тоже отдохну немного.
Но Тоня не стала отдыхать. Она отправилась в отдел кадров главного управления Кэц и там узнала, что на Звезду Кэц можно попасть, только законтрактовавшись на работу. Физики и биологи были нужны. И Тоня, недолго думая, законтрактовала себя и меня на год.
Она радостно вбежала ко мне в комнату и оживленно начала рассказывать о своих приключениях. Затем вынула из лилового кожаного портфеля бланки, самопишущее перо и протянула мне.
– Вот ваше заявление. Подпишитесь.
– Да, но… годовой срок…
– Не беспокойтесь. Я выяснила, что управление не слишком строго придерживается этого контракта. Необычайность обстановки, условий существования, климата принята во внимание. И кто будет переносить плохо…
– Климат? Какой же там климат?
– Я имею в виду жилые помещения Кэц. Там можно устроить любой климат, с какой угодно температурой и влажностью воздуха.
– Значит, там такая же разреженная атмосфера, как здесь, на высоте Памира?
– Да, примерно такая, – неуверенно ответила Тоня и прибавила скороговоркой: – Или немножечко меньше. В этом, пожалуй, главное препятствие для вас. Кандидаты на Звезду проходят строгий физический отбор. Те, кто легко подвергается горной болезни, бракуются.
Я, правда, очень обрадовался, узнав, что у меня еще есть путь к почетному отступлению. Однако Тоня тотчас утешила меня:
– Но мы как-нибудь это устроим! Я слышала, там есть комната с обычным давлением атмосферы. Давление уменьшается постепенно, и приезжие быстро привыкают. Я поговорю о вас с доктором.
Мне стало не по себе, и я с отчаянием ухватился за последний довод:
– Как же с работой на Земле?
У Тони был готовый ответ:
– Нет ничего проще! Кэц – очень авторитетное учреждение, и довольно сообщить по месту работы, что вы законтрактовались, вас сейчас же отпустят. Только бы ваше здоровье позволило. Как вы себя чувствуете? – И она взяла мою руку, чтобы проверить пульс.
– Ну, когда такой доктор прикасается к руке, то невольно ответишь: «Прекрасно!»
– Тем лучше. Подписывайте скорее бумаги, и я пойду к доктору.
Так, не успев оглянуться, я был завербован в небожители…
– Слабость? Посинение кожи? Головокружение? Тошнота? – допрашивал меня доктор. – Рвоты не было?
– Нет, только сильно тошнило, когда мы бежали за автомобилем.
Доктор с минуту подумал и глубокомысленно сказал:
– У вас легкая степень болезни.
– Значит, можно лететь, доктор?
– Да. Думаю, можно. В ракете, правда, только десятая часть нормального атмосферного давления, но зато вы будете дышать чистым кислородом, не разбавленным на четыре пятых азотом, как в атмосфере. Этого вполне достаточно для дыхания. А на Звезде Кэц имеются внутренние камеры с нормальным давлением. Значит, вам придется только немного потерпеть во время перелета. Звезда находится на высоте всего в тысячу километров.
– Сколько же дней продлится перелет? – спросил я.
Доктор насмешливо скосил глаза в мою сторону.
– Я вижу, вы мало понимаете в межпланетных путешествиях. Так вот, дорогой мой, ракета летит до Звезды восемь-десять минут. Но так как приходится перевозить непривычных людей, то полет немного затягивается. Чтобы воспользоваться центробежной силой, снаряд летит под углом в двадцать пять градусов к горизонту по направлению вращения Земли. В первые десять секунд скорость возрастает до пятисот метров в секунду и лишь во время полета через атмосферу несколько замедляется, а затем, когда атмосфера начнет редеть, вновь повышается.
– Почему скорость замедляется при полете через атмосферу. Торможение?
– Торможение преодолимо, но при чрезмерной быстроте полета через атмосферу от трения сильно накаляется оболочка ракеты, и тяжесть со скоростью увеличивается. А почувствовать свое тело тяжелее в десять раз не очень-то приятно.
– А мы не сгорим от трения оболочки об атмосферу? – опасливо спросил я.
– Нет. Может быть, немного вспотеете – не больше. Ведь оболочка ракеты состоит из трех слоев. Внутренний – прочный, металлический, с окнами из кварца, прикрытыми слоем обыкновенного стекла, и с дверями, термически закрывающимися. Второй – тугоплавкий, из материала, почти не проводящего тепла. Третий – наружный – хотя и относительно тонкий, но из чрезвычайно тугоплавкого металла. Если верхний слой накалится добела, то средний задержит тепло, и оно не попадет внутрь ракеты, да и холодильники отличные. Холодильный газ непрерывно циркулирует между оболочками, проникая через рыхлую среднюю малотеплопроводную прокладку.
– Вы, доктор, настоящий инженер, – с восхищением сказал я.
– Ничего не поделаешь. Ракету легче приспособить к человеческому организму, чем организм к необычным условиям. Поэтому техникам приходится работать в контакте со мною. Посмотрели бы вы первые опыты. Сколько неудач, жертв!
– И человеческие были?
– Да, и человеческие.
У меня по спине забегали мурашки. Но отступать было поздно.
Когда я вернулся в гостиницу, Тоня радостно сообщила мне:
– Я уже знаю – все прекрасно устроилось. Мы вылетаем завтра, ровно в полдень. С собою ничего не берите. Утром, перед полетом, мы примем ванну и пройдем дезинфекционную камеру. Вы получите стерилизованное белье и костюм. Доктор сказал, что вы совершенно здоровый человек.
Я слушал Тоню как во сне. Страх поверг меня в оцепенение. Думаю, не стоит говорить о том, как я провел последнюю ночь на Земле и что передумал…
6. «Чистилище»
Настало утро. Последнее утро на Земле. Я тоскливо посмотрел в окно – светило яркое солнце. Есть не хотелось, но я заставил себя позавтракать и отправился «очищаться» от земных микробов. Эта процедура заняла больше часа. Врач-бактериолог говорил мне о каких-то головокружительных цифрах – миллиардах микробов, гнездившихся на моей земной одежде. Оказывается, я носил на себе тиф, паратиф, дизентерию, грипп, коклюш и чуть ли не холеру. На моих руках были обнаружены синегнойные палочки и туберкулез. На ботинках – сибирская язва. В карманах проживали анаэробы столбняка. В складках пальто – возвратная лихорадка, ящур. На шляпе – бешенство, оспа, рожа… От этих новостей я впал в лихорадку. Сколько невидимых врагов ожидало случая, чтобы наброситься на меня и свалить с ног! Что ни говори, а Земля имеет свои опасности. Это немного примирило меня со звездным путешествием.
Мне пришлось перенести промывание желудка, кишок и подвергнуться новым для меня процедурам облучения неизвестными аппаратами. Эти аппараты должны были убить вредные микробы, гнездившиеся внутри моего организма. Я был порядком измучен.
– Доктор, – сказал я. – Эти предосторожности не достигают цели. Как только я выйду из вашей камеры, микробы вновь набросятся на меня.
– Это верно, но вы, по крайней мере, избавились от тех микробов, которые привезли из большого города. В кубическом метре воздуха в центре Ленинграда находятся тысячи бактерий, в парках только сотни, а уже на высоте Исаакия лишь десятки. У нас на Памире – единицы. Холод и палящее солнце, отсутствие пыли, сухость – прекрасные дезинфекторы. На Кэце вы снова попадете в чистилище. Здесь мы очищаем только начерно. А там вас подвергнут основательной чистке. Неприятно? Ничего не поделаешь. Зато вы будете совершенно спокойны за то, что не заболеете никакими инфекционными болезнями. По крайней мере, там риск сведен до минимума. А здесь вы рискуете ежеминутно.
– Это очень утешительно, – сказал я, облачаясь в дезинфицированное платье, – если только я не сгорю, не задохнусь, не…
– Сгореть и задохнуться можно и на Земле, – перебил меня доктор.
Когда я вышел на улицу, наш автомобиль уже стоял у тротуара. Скоро и Тоня вышла из женского отделения дезинфекционной камеры. Она улыбнулась мне и села рядом. Автомобиль тронулся в путь.
– Хорошо промылись?
– Да, баня была прекрасная. Смыл триста квадриллионов двести триллионов сто биллионов микробов.
Я посмотрел на Тоню. Она посвежела, загорела, на щеках появился румянец. Она была совершенно спокойна, словно мы собрались в парк культуры. Нет, хорошо, что я согласился лететь с нею…
Полдень. Солнце стоит почти над головой. Небо синее, прозрачное, как горный хрусталь. Блестит на горах снег, синеют застывшие ледяные реки ледников, внизу весело шумят горные ручьи и водопады, еще ниже зеленеют поля, и на них, словно снежные комья, видны стада пасущихся овец. Несмотря на жгучее солнце, ветер приносит ледяное дыхание гор. Как красива наша Земля! А через несколько минут я оставлю ее и полечу в черную бездну неба. Право, об этом лучше читать в романах…
– Вот наша ракета! – радостно крикнула Тоня. – Она похожа на рыбий пузырь. Смотрите, толстенький доктор уже ждет нас.
Мы сошли с автомобиля, и я по привычке протянул руку доктору, но он быстро спрятал руки за спину.
– Не забывайте, что вы уже дезинфицированы. Не прикасайтесь больше ни к чему земному.
Увы, я отрешен от Земли. Хорошо, что Тоня тоже «неземная». Я взял ее под руку, и мы направились к ракете.
– Вот наше детище, – сказал доктор, указывая на ракету. – Видите – у нее нет колес. Вместо рельсов она скользит по стальным желобам. В корпусе ракеты есть небольшие углубления для шаров, и она скользит на этих шарах. Ток для разгона дает земная электростанция. Проводом служит металлический лоток-желоб… А у вас уже нормальный цвет лица. Привыкаете? Отлично, отлично. Передайте мой привет небожителям. Попросите врача Анну Игнатьевну Меллер прислать с ракетой «Кэц-пять» месячный отчет. Это очень симпатичная женщина. Доктор, имеющая самую малую в мире практику. Но дела у нее все же хватает…
Волчье завывание сирены заглушило слова доктора. Люк ракеты открылся. На землю спустился трап.
– Ну, вам пора! Всего хорошего! – сказал доктор, вновь предупредительно пряча руки за спину. – Пишите.
Трап имел всего десять ступеней, но пока я поднимался, у меня сильно забилось сердце. Вслед за мною вошла Тоня, за нею механик. Пилот уже давно сидел на месте. Мы с трудом разместились в узкой камере, освещенной электрической лампой. Камера была похожа на кабину маленького лифта.
Дверь крепко захлопнулась. «Как крышка гроба», – подумал я.
Связь с Землей была прервана.
7. Короткое путешествие
Ставни в окнах нашей каюты были закрыты, я не видел, что делается снаружи, и напряженно ждал первого толчка. Стрелки часов сошлись на двенадцати, но мы оставались совершенно неподвижными. Странно. По-видимому, что-то задержало наш отлет.
– Мы, кажется, двигаемся! – сказала Тоня.
– Я ничего не чувствую.
– Это, вероятно, потому, что ракета медленно и плавно идет на своих шарах-колесах.
Вдруг меня легко откинуло на спинку кресла.
– Конечно, движемся! – воскликнула Тоня. – Чувствуете? Спина все больше придавливается к спинке кресла.
– Да, чувствую.
Но вот раздался грохот взрыва, он перешел в вой. Ракета задрожала мелкой дрожью. Теперь уже не было никаких сомнений: мы летели. С каждой секундой становилось все теплее. Центр тяжести начал перемещаться на спину. Наконец стало казаться, будто я не сижу в кресле, а лежу на спине в кровати, приподняв над собой согнутые в коленях ноги. Очевидно, ракета принимала вертикальное направление.
– Мы похожи на жуков, перевернутых на спину, – говорила Тоня.
– Да еще придавленных сверху хорошим кирпичом, – добавил я. – Довольно сильно давит на грудь.
– Да. И руки стали свинцовыми – не поднять.
Когда взрывы прекращались, становилось легче. Несмотря на изоляционные прослойки и холодильники, было очень жарко: мы пролетали через атмосферу – ракета нагревалась от трения.
Опять передышка. Взрывов нет. Я вздохнул свободнее. Вдруг короткий взрыв, и я почувствовал, что валюсь на правый бок. Конечно, крушение. Сейчас мы грохнемся о Памир. Я судорожно хватаюсь за плечо Тони.
– Наверное, столкновение с болидом… – бормочу я.
Лицо Тони бледно, в глазах испуг, но она говорит спокойно:
– Держитесь, как я, за спину кресла.
Но вот положение ракеты выравнивается. Взрывы прекращаются. В ракете становится прохладнее. По телу распространяется ощущение легкости. Я поднимаю руки, болтаю ногами. Как приятно, легко! Пытаюсь встать на ноги и, незаметно отделившись от кресла, повисаю в воздухе, затем медленно опускаюсь в кресло. Тоня размахивает руками, как птица крыльями, и поет. Мы смеемся! Изумительно приятное ощущение.
Внезапно ставня иллюминатора открывается. Перед нами небо. Оно сплошь усеяно немигающими звездами и чуть-чуть окрашено в карминный цвет. Млечный Путь весь испещрен разноцветными звездами, он вовсе не молочного цвета, как мы видим его с Земли.
Тоня указывает мне на крупную звезду возле альфы Большой Медведицы – новая звезда в знакомом созвездии.
– Кэц… Звезда Кэц, – говорит Тоня.
Среди бесконечного количества немигающих звезд она одна трепещет лучами, то красными, то зелеными, то оранжевыми. То вдруг разгорается ярче, то угасает, то вспыхивает снова… Звезда растет на глазах и медленно приближается к правой стороне окна. Значит, ракета направляется к ней по кривой линии. Звезда выбрасывает длинные голубые лучи и заходит за край окна. Теперь на темном фоне неба видны только звезды да беловатые туманности. Они кажутся совсем близкими, эти далекие звездные миры…
Ставня закрывается. Снова работают взрывные аппараты. Ракета маневрирует. Интересно бы посмотреть, как она причалит к небесному ракетодрому…
Небольшой толчок, остановка. Неужто конец путешествию? Мы ощущаем странную невесомость.
Дверь в капитанскую рубку открывается. Капитан, лежа на полу, спускается вниз, придерживаясь за небольшие скобы. За капитаном, также ползком, следует молодой человек, которого мы до этого не видели.
– Простите за неприятные секунды, причиненные вам во время путешествия. Виноват мой молодой практикант: это он слишком резко повернул руль направления, и вы, вероятно, слетели со своих кресел.
Капитан прикасается указательным пальцем к молодому человеку, и тот легко, как пушинка, отлетает в сторону.
– Ну-с, все кончилось хорошо. Надевайте теплые костюмы и кислородные маски. Филипченко, – это был молодой пилот, – помогите им.
Из рубки выполз бортмеханик в межпланетном костюме. Он походил на водолаза, только скафандр меньше водолазного да на плечах был накинут плащ, сделанный из блестящей, как алюминий, материи.
– Эти плащи, – объяснил капитан, – если будет холодно, сдвиньте в сторону. Пусть солнечные лучи вас обогревают. А если станет очень жарко, то прикройтесь плащом. Он отражает солнечные лучи.
С помощью бортмеханика и капитана мы быстро нарядились в межпланетные костюмы и с волнением ждали выхода из ракеты.
8. Небесный младенец
Нас перевели в воздушную камеру и стали постепенно выкачивать воздух. Скоро образовалась «межпланетная пустота», и дверь открылась.
Я переступил порог. Трапа не было – ракета лежала на боку. В первое мгновение я был ослеплен и ошеломлен. Подо мною ярко блестела поверхность огромного шара диаметром в несколько километров.
Не успел я сделать шаг, как возле меня появился «звездный житель» в межпланетном костюме. Он с необычайной ловкостью и быстротой надел мне на руку аркан на шелковом шнуре. Недурное начало. Я рассердился, дернул руку, гневно топнул ногой… и в тот же момент взвился вверх на десяток метров. «Звездный житель» поспешно притянул меня за шелковый шнурок к поверхности блестящего шара. Я понял: если бы меня не привязали, то при первом неосторожном движении я улетел бы в мировое пространство и поймать меня было бы нелегко. Но как же я не потянул за собой человека, который держал мена на аркане? Я посмотрел на «землю» и увидел, что на блестящей поверхности имеются многочисленные скобы, за которые цепляется ногами мой провожатый.
Рядом я увидел Тоню, у нее тоже был спутник, который держал ее на аркане. Я хотел приблизиться к ней, но путь преградил мой провожатый.
Через стекло скафандра я видел его улыбающееся молодое лицо. Он прислонил свой скафандр к моему, чтобы я мог слышать, и сказал:
– Держитесь крепко за мою руку!
Я повиновался. Мой спутник выдернул ноги из скобы и ловко подпрыгнул. За его спиной блеснуло пламя, я почувствовал толчок, и мы понеслись вперед над шарообразной «лунной» поверхностью. У моего провожатого была портативная ракета-ранец для недалеких полетов в межпланетных пространствах. Ловко стреляя то задними, то боковыми, то верхними, то нижними «револьверами» ранца, он увлекал меня все дальше и дальше по дуге над поверхностью шара. Несмотря на ловкость моего спутника, мы кувыркались, как клоуны на цирковом манеже – то вверх, то вниз головой, – но это почти не сопровождалось приливами крови.
Скоро наша ракета скрылась за горизонтом. Мы перелетали пустое пространство, отделявшее ракетодром от Звезды Кэц. Впрочем, если говорить о моих ощущениях, то мне казалось, что мы стоим на месте, а на нас летит блестящая труба, все увеличивающаяся в размерах. Вот она повернулась на поперечной оси, и показался ее конец, замкнутый блестящей полусферой. С этой стороны труба казалась небольшим шаром по сравнению с «луной-ракетодромом». И этот шар, как бомба, направлялся прямо на нас. Ощущение было не совсем приятное: вот-вот блестящая бомба разобьет нас вдребезги. Но вдруг бомба с необычайной быстротой описала в небе полукруг и оказалась за нашей спиной. Это мой водитель повернул нас спиной к Звезде, чтобы затормозить полет. Несколько коротких взрывов, несколько толчков невидимой широкой ладони в спину, и мой спутник ухватился за металлическую скобу на поверхности полушария.
Нас, вероятно, ждали. Как только мы «причалили», в стене полушария открылась дверь. Спутник втолкнул меня внутрь, влез сам, и дверь захлопнулась.
Вновь воздушная камера, освещенная электрической лампой. На стене манометр, барометр, термометр. Мой провожатый подошел к аппаратам и занялся наблюдением. Когда давление и температура оказались достаточными, он начал раздеваться и жестом предложил мне последовать его примеру…
– Ну что, накувыркались? – спросил он, смеясь. – Это я нарочно так летел.
– Хотели позабавиться?
– Нет. Я боялся, что вы можете натерпеться от жары и холода, не умея обращаться с плащом регулировки температуры. Поэтому я вертел вас, как кусок баранины на вертеле, чтобы вы равномерно «поджаривались» на солнце, – сказал он, окончательно освобождаясь от межпланетного костюма. – Ну, позвольте представиться; Крамер, лаборант-биолог Звезды Кэц. А вы? Работать к нам?
– Да, тоже биолог. Артемьев, Леонид Васильевич.
– Замечательно! Будем работать вместе.
Я начал раздеваться. И вдруг почувствовал, что физический закон – «сила действия равна силе противодействия» – обнаруживается здесь в чистом виде, не затемненный земным притяжением. Здесь все вещи и сам человек превращаются в «реактивные приборы». Я отбросил костюм, говоря по-земному, «вниз», а сам, оттолкнувшись от него, подпрыгнул вверх. Получилось: не то я сбросил костюм, не то он меня подбросил.
– Теперь мне и вам надо почиститься – пройти дезинфекционную камеру, – сказал Крамер.
– А вам зачем? – удивленно спросил я.
– Но ведь я прикасался к вам.
«Вот как! Словно я прибыл из зачумленной местности», – подумал я.
И вот я опять в чистилище. Снова камера с гудящими аппаратами, которые пронизывают тело невидимыми лучами. Снова чистая, стерилизованная одежда, снова медицинский – последний – осмотр в маленькой белой амбулатории «звездного врача».
В этой небесной амбулатории не было ни стульев, ни столов. Только одни ящики с медицинскими инструментами, прикрепленные к стенам легкими закрепками.
Нас встретила маленькая живая женщина-врач – Анна Игнатьевна Меллер. В легком платье серебристого цвета, несмотря на свои сорок лет, она походила на подростка. Я передал ей привет и просьбу «земного врача» города Кэц.
После дезинфекции она сообщила мне, что в моей земной одежде нашлось еще немало микробов.
– Я непременно напишу в здравотдел города Кэц, что у них плохо следят за ногтями. Под вашими ногтями была целая колония бактерий. Надо обрезать и чистить ногти перед отправкой на Звезду. Ну а вообще вы здоровы и теперь относительно чисты. Сейчас вас отнесут в вашу комнату, а потом накормят.
– Отнесут? Накормят? – удивленно спросил я. – Ведь я же не лежачий больной и не ребенок. Надеюсь, я сам пойду и поем.
– Не хвалитесь! Для неба вы еще новорожденный.
И она хлопнула меня по спине. Я стремглав отлетел в другой конец камеры, оттолкнулся от стены, отлетел на середину и «повис», беспомощно болтая ногами.
– Ну как, убедились? – смеясь, сказал Меллер. – А ведь у нас тут все же тяжесть существует. Ползунок вы еще. Ну-ка, пройдитесь!
Какое там! Только через минуту мои ноги коснулись пола. Я попробовал шагнуть и снова взвился в воздух. Ударившись головой о «потолок» и почти не почувствовав удара, я беспомощно заболтал руками.
Дверь отворилась, и вошел мой знакомый Крамер, биолог. Увидав меня, он расхохотался.
– Вот, возьмите на буксир этого младенца и проводите его в комнату шесть, – обратилась к Крамеру Анна Игнатьевна. – Он плохо переносит разреженный воздух. Дайте ему половинный воздушный паек.
– Нельзя ли для начала нормальное давление? – попросил я.
– Хватит половины. Надо привыкать.
– Давайте вашу руку, – сказал Крамер.
Цепляясь ногами за ременные скобы на полу, он довольно быстро и легко подошел ко мне, взял меня рукой за пояс и вышел в широкий коридор. Повертев меня, словно легкий резиновый мяч, он бросил меня вдоль коридора. Я вскрикнул и полетел. Толчок был так рассчитан, что, пролетев метров десять по косой линии, я приблизился к стене.
– Хватайтесь за ремешок! – крикнул Крамер.
Эти ремешки, вроде ручек портпледа, были всюду: на стенах, на полу, на потолке. Я ухватился за ручку изо всей силы, ожидая, что меня рванет при остановке, но в тот же миг с удивлением почувствовал, что в руке не ощущается напряжения. Крамер был уже возле меня. Он открыл дверь и, подхватив меня под мышку, вошел в комнату цилиндрической формы. Ни кровати, ни стола, ни стульев здесь не было. Только ремешки на стенках да одно широкое окно, завешенное прозрачной зеленоватой материей. И поэтому свет в комнате был зеленоватый.
– Ну, садитесь и будьте как дома, – пошутил Крамер. – Сейчас я прибавлю кислорода.
– Скажите, Крамер, почему у вас ракетодром отдельно от Звезды?
– Это у нас недавнее изобретение. Раньше ракеты причаливали прямо к Звезде Кэц. Но не все пилоты одинаково ловки. Совершенно без толчка трудно причалить. И вот однажды капитан звездолета «Кэц-семь» сильно ударил Звезду Кэц. Пострадала Большая оранжерея: в ней разбились стекла, и часть растений погибла. Работы по ремонту идут до сегодняшнего дня. После этого несчастного случая наши инженеры решили устроить ракетодром отдельно от Звезды. Вначале это был огромный плоский диск. Но практика показала, что для причала удобнее полусфера. Когда ремонт оранжереи закончится, мы заставим Звезду Кэц вращаться вместе с оранжереей на поперечной оси. Получится центробежная сила, появится тяжесть.
– А что это за разноцветные лучи, которые мы видели во время полета? – спросил я.
– Это световые сигналы. Такую крохотную звездочку нелегко найти в просторах неба. Вот мы и устроили «бенгальское освещение». Как вы себя чувствуете? Легче дышится? Больше не дам, иначе вы опьянеете от чистого кислорода. Вам не жарко?
– Немного холодновато, – ответил я.
Крамер одним прыжком очутился возле окна и отдернул занавеску. Ослепительные лучи солнца наполнили комнату. Температура начала быстро повышаться. Крамер прыгнул к противоположной стене и открыл ставню.
– А вот полюбуйтесь на эту красавицу.
Я повернулся к окну и замер от восхищения. Земля занимала половину небосклона. Я смотрел на нее с высоты тысячи километров. Она казалась не выпуклым шаром, как я ожидал, а вогнутой. Края ее, очень неровные, с выступающими зубцами горных вершин, были словно подернуты дымкой тумана. Неясные, «размытые» очертания. Дальше от края Земли шли продолговатые серые пятна-облака, затемненные толстым слоем атмосферы. Ближе к центру – тоже пятна, но светлые. Я узнал Ледовитый океан, очертания берегов Сибири и Северной Европы. Ослепительно-ярким пятном выделялся Северный полюс. Маленькой искоркой отражалось Солнце в Баренцевом море.
Пока я рассматривал Землю, она приняла вид огромной Луны в ущербе. Я не мог оторвать глаз от гигантского полумесяца, ярко освещенного светом Солнца.
– Наша Звезда Кэц, – объяснил мне Крамер, – летит на восток и совершает полный оборот вокруг Земли в сто минут. Солнечный день у нас продолжается всего шестьдесят семь минут, а ночь – тридцать три. Через сорок-пятьдесят минут мы вступаем в тень Земли…
Темная часть Земли, слабо освещенная отраженным светом Луны, была едва видна. Граница темной и светлой полосы резко выделялась огромными, почти черными зубцами – тенями гор. Но вот я увидел и Луну, настоящую Луну. Она казалась совсем близкой, но очень маленькой по сравнению с тем, какой кажется с Земли.
Наконец Солнце совершенно скрылось за Землею. Теперь я видел Землю в виде темного диска, окруженного довольно ярким кольцом света зари. Это лучи невидимого Солнца освещали земную атмосферу. Розовый отсвет проникал в нашу комнату.
– Как видите, у нас здесь темноты не бывает, – сказал Крамер. – Заря Земли вполне заменяет нам лунный свет, когда Луна заходит за Землю.
– Мне кажется, в ракете похолодало, – заметил я.
– Да. Ночная прохлада, – ответил Крамер. – Но это понижение температуры совсем незначительно. Средний слой оболочки нашей станции надежно защищает ее от теплового лучеиспускания, к тому же Земля излучает большое количество тепла, ночь на Звезде Кэц очень коротка, поэтому мы не рискуем замерзнуть. Для нас, биологов, это очень хорошо. Но наши физики недовольны: они с трудом получают для опытов температуру, близкую к абсолютному нулю. Земля, как огромная печь, дышит теплом даже на расстоянии тысячи километров. Растения нашей оранжереи без вреда переносят короткую ночную прохладу. Мы даже не пускаем в ход электрических печей. У нас здесь чудесный горный климат. Скоро на ваших бледных ленинградских щеках заиграет румянец. Я здесь пополнел, у меня появился аппетит.
– Признаться, и я есть хочу, – сказал я.
– Так полетим в столовую, – предложил Крамер, протягивая мне бронзовую от загара руку.
Он вывел меня в коридор, и мы, подпрыгивая и хватаясь за ремешки, направились в столовую.
Это была большая комната цилиндрической формы, позолоченная первыми лучами «утра». Большое решетчатое окно с толстыми стеклами окружала рамка ярко-зеленых вьющихся растений. Такой яркой зелени мне на Земле не приходилось видеть.
– А вот и он!
Я оглядываюсь на знакомый голос и вижу Меллер. Она прилепилась к стене, как ласточка, а возле нее Тоня в легком сиреневом платье. Волосы Тони после дезинфекционных процедур взлохмачены. Я радостно улыбаюсь ей.
– Пожалуйте, пожалуйте сюда, – зовет Меллер. – Ну, чем вас потчевать?
Передо мной на полке герметически закрытые банки, баллоны, кубы, шары.
– Мы вас будем кормить из соски жидкой пищей, манной кашей. С твердыми кусками вы не справитесь: вылетят из рук – не поймаете. У нас все больше вегетарианская пища. Зато собственные плантации. Здесь яблочный мусс, – она указала на закрытую банку, – здесь клубника с рисом, абрикосы, персики, маседуан из бананов, репа Кэц – такой вы на Земле не ели… Хотите репы?
И Меллер ловко сняла с полки цилиндр с трубочкой на боку. В задней стенке цилиндра имелась трубка пошире. Эту трубку Меллер вставила в небольшой насос и начала качать. На наконечнике боковой трубки показалась желтоватая пена. Меллер протянула цилиндр Тоне.
– Берите и сосите. Если сосать будет трудно, подкачайте воздуху. Наконечники стерилизованы. Чего гримасничаете? Наша посуда не так красива, как греческие чаши, но зато хороша для здешних условий.
Тоня нерешительно взяла трубку в рот.
– Ну как? – спросила Меллер.
– Очень вкусно.
Крамер подал мне другую «соску». Полужидкая желтая кашица из «кэцовской репы» была действительно очень вкусна. Маседуан из бананов тоже хорош. Я не успевал подкачивать насос. Затем следовало желе из абрикосов и клубничный мусс.
Я ел с удовольствием. Но Тоня была задумчива и почти ничего не ела.
В коридоре я нагнал ее, схватил за руку и спросил:
– Чем вы озабочены, Тоня?
– Я сейчас была у директора Звезды Кэц, справлялась о Евгеньеве. Его уже нет на Звезде. Он отправился в длительное межпланетное путешествие.
– Значит, и мы последуем за ним? – с тревогой спросил я.
– Увы! – ответила она. – Нам надо работать. Но директор сказал, что, может быть, вы совершите межпланетное путешествие.
– Куда? – с испугом спросил я.
– Еще не знаю. На Луну, на Марс – может быть, и дальше.
– Нельзя ли с Евгеньевым поговорить по радио?
– Можно. Радиосвязь Кэца не установлена только с Землей: мешает слой Хевисайда. Он отбрасывает радиолучи. Мне как раз придется работать на нем, чтобы короткими лучами пробить этот слой и установить радиосвязь с Землей. Пока связь поддерживается световым телеграфом. Прожектор в миллион свечей дает вспышки, которые прекрасно принимаются на Земле, если только небо не покрыто облаками. Впрочем, на Памире, в городе Кэц, небо почти всегда безоблачно. С летящими же в межпланетном пространстве ракетами Звезда Кэц говорит по радио… Сейчас я пойду на радиостанцию и постараюсь наладить связь с ракетой, исследующей мировое пространство между Звездой Кэц и Луной… А вас директор просил зайти к нему. – Посмотрев на часы-браслет, Тоня добавила: – Хотя к директору сегодня уже поздно. Полетим вместе на радиостанцию. Комната номер девять.
Огромный коридор, ярко освещенный электрическими лампами, уходил вдаль, как тоннель подземной дороги. Голоса здесь звучали тише обычного, потому что воздух был разрежен, и я не сразу услышал, что меня окликают.
Это был Крамер. Он летел к нам, махая небольшими крыльями. Сбоку и над спиной его торчали какие-то предметы, похожие на сложенные веера.
– Вот вам крылья, – сказал он, – чтобы вы совсем были похожи на небожителей. В раскрытом виде эти штуки немного напоминают крылья летучей мыши. Прикрепляются к кистям рук. Могут складываться и откидываться назад, и тогда вы можете свободно брать все.
Крамер ловко прикрепил нам крылья размером с большой лист лопуха, показал, как обращаться с механизмом, и улетел назад. Я и Тоня принялись за полеты. Мы не раз сталкивались головами, ударялись о стены, делали неожиданные повороты. Но неловкие движения не причиняли нам боли.
– В самом деле, мы похожи на летучих мышей, – со смехом сказала Тоня. – Ну, кто первый долетит до радиостанции?
Мы сорвались с места.
– А почему так пустынно в коридоре? – спросил я.
– Все на работе, – сказала Тоня. – Здесь, говорят, по вечерам публика летает роем. Как майские жуки в погожий день!
Мы подлетели к комнате номер девять. Тоня нажала кнопку, и дверь бесшумно открылась. Первое, что меня удивило, – это радист. Он с наушниками на ушах примостился на «потолке» и записывал радиотелефонограмму.
– Готово, – сказал он, пряча в сумку у пояса записную книжку: эта сумка заменяла ему ящик письменного стола. – Вы хотите поговорить с Евгеньевым? Попытаемся.
– А это трудно? – спросила Тоня.
– Нет, нетрудно, но у меня сегодня не работает длинноволновый передатчик, а на короткой волне найти ракету, спирально поднимающуюся над Землей, несколько сложнее. Я сейчас вычислю местонахождение ракеты и попробую…
Но в этот момент он неожиданно задел ногою за стену и отлетел в сторону. Его удержали шнуры радионаушников, и через мгновение радист принял прежнее положение. Вынув записную книжку, он посмотрел на хронометр и углубился в расчеты. А потом принялся за настройку.
– Алло… Алло! Говорит Звезда Кэц! Да. Да. Позовите к аппарату Евгеньева. Нет? Скажите ему, чтобы он, когда вернется, вызвал Звезду Кэц. С ним должна говорить новая сотрудница Звезды Кэц. Фамилия…
– Антонина Герасимова, – поспешила сказать Тоня.
– Товарищ Герасимова. Слышишь? Так. Много? Хороший улов? Поздравляю.
Он выключил аппарат и сказал:
– Евгеньева нет в ракете. Он вылетел в межпланетное пространство на промысел и вернется часа через три. Занят ловлей мелких астероидов. Прекрасный строительный материал. Железо, алюминий, граниты. Я вызову вас, когда Евгеньев будет у радиотелефона.
9. В библиотеке
За вечерним чаем ко мне подлетел Крамер.
– Вы свободны сегодня вечером? – спросил он меня и пояснил: – Не удивляйтесь, пожалуйста, на Звезде стоминутные сутки, но по привычке мы рабочий день исчисляем по земному времени. Закрывая ставни, делаем «ночь» и спим шесть-семь «звездных» суток. Теперь по московскому времени восемь часов вечера. Не хотите ли познакомиться с нашей библиотекой?
– Охотно, – ответил я.
Как и все помещения на Звезде Кэц, библиотека представляла собой цилиндр. Окон не было. Боковые стены были сплошь заняты ящиками. По продольной оси цилиндра – от двери до противоположной стены – натянуты четыре тонких троса. Придерживаясь за них, посетители передвигались в этом своеобразном коридоре. Пространство между «коридором» и боковыми стенками заполнял ряд сетчатых коек. В помещении был чистый, озонированный воздух с запахом хвои. Газонаполненные трубки, пролегающие между ящиками, светились приятным матовым светом. Тишина. На некоторых койках лежат люди с надетыми на голову черными коробками, изредка подкручивая выступающие из коробок круглые рукоятки.
Странная библиотека! Можно подумать, что здесь не читают, а проходят какой-то курс лечения.
Перебирая руками трос, я двигаюсь за Крамером к противоположному концу библиотеки. Там на фоне сложенных стеной черных ящиков порхает девушка в ярко-красном шелковом платье.
– Наш библиотекарь, Эльза Нильсон. Познакомьтесь, – говорит Крамер и шутя бросает меня к девушке. Она, смеясь, подхватывает меня на лету, и мы знакомимся.
– Что будете читать? – спрашивает она. – У нас миллион экземпляров книг почти на всех языках мира.
Миллион экземпляров! Где же они могут разместиться здесь? Но потом я догадываюсь:
– Фильмотека?
– Да, книги на пленке, – говорит Нильсон. – Читают их с помощью проекционного фонаря.
– Легко и компактно, – добавляет Крамер. – Целый том, страница за страницей отпечатанный на пленке, занимает места не больше, чем катушка ниток.
– А газеты? – спрашиваю я.
– Их заменяют радио и телевизор, – отвечает Нильсон.
– Книги на пленках – это уже не новость, – говорит Крамер. – У нас есть вещи поинтереснее. Какую же программу вечера мы составим для товарища Артемьева? Давайте так: сначала мировая хроника. Покажем, что на Звезде Кэц мы не отстали от мировых событий. Затем дайте «Солнечный столб»…
– Это новый роман? – спросил я.
– Да, в некотором роде, – ответил, улыбаясь, Крамер. – Ну, и хотя бы «Атмосферную электростанцию».
Кивнув головой, Нильсон вынула из ящика круглые плоские металлические коробки.
Крамер предложил мне лечь на койку. Затем, вложив эти коробки в ящик с рукоятками, надел его мне на голову.
– Лежите, слушайте, смотрите, – сказал он.
– Лежу, но ничего не вижу и не слышу. Абсолютная тишина и мрак.
– Поверните ручку справа, – сказал Крамер.
Я повернул. Что-то щелкнуло, тихо зажужжало. Сильный свет ослепил меня. На мгновение я закрыл глаза и в то же время услышал голос:
«Тропические джунгли Африки расчищаются под культурное земледелие».
Я открыл глаза и увидел сверкающую в ослепительных лучах африканского солнца сине-зеленую поверхность океана, а на ней – растянутый в боевую линию огромный флот: дредноуты, сверхдредноуты, линкоры, крейсеры и истребители всех видов и систем. Здесь были и старые военные корабли, изрыгающие из широкогорлых труб клубы черного дыма, и более новые теплоходы с двигателями внутреннего сгорания, и позднейшие – с электрическими двигателями.
Это зрелище было так неожиданно, что я невольно вздрогнул. Неужто опять война? Но какая же может быть война, когда с капитализмом покончено во всем мире? Не угощают ли меня старым фильмом из времен последней войны, которая привела к революции?
«Военный флот – орудие истребления – мы превратили в мирный грузовой транспорт», – продолжал все тот же голос.
Ах, вот в чем дело! Ослепленный ярким светом, я сразу не заметил, что боевые башни с чудовищными морскими пушками сняты. Вместо них на кораблях установлены грузовые краны. Сотни хлопотливых катеров, буксиров, барж снуют между «боевой» цепью судов и новенькой гаванью. В гавани кипит разгрузочная работа.
Я снова повернул ручку. И… это тоже похоже на войну.
Огромный лагерь, белые палатки и фанерные домики, окрашенные в белый цвет. У домов и палаток люди в белых костюмах – европейцы и чернокожие. За лагерем дымовая завеса, поднимающаяся почти до зенита. Дым валит клубами, как при огромном пожаре…
Новый «кадр» – сплошная стена непроходимого тропического леса пылает в огне. На пепелище стоят огромные фургоны – коробки из металлической сетки на стальных каркасах. В них копошатся люди, выкорчевывая небольшими машинами пни.
«Тропики – самые богатые солнцем места на Земле. Но они были недоступны для культурного земледелия. Непроходимые леса, болота, хищные звери, ядовитые гады, насекомые, губительные лихорадки наводняли тропики. Смотрите, чем они становятся теперь!..»
Равнина. Тракторы возделывают землю. Чернокожие трактористы сверкают белыми зубами в веселой улыбке. На горизонте многоэтажные дома, густая зелень садов. «Тропики прокормят миллионы людей… Идея Циолковского претворяется в жизнь…»
«Как, и здесь Циолковский? – удивляюсь я. – Сколько же идей успел он заготовить впрок будущему человечеству!»
И, словно в ответ на эту мысль, я увидел другие картины великой переделки Земли по идеям Циолковского.
Превращение в оазисы пустынь путем использования энергии солнца; приспособление под жилье и оранжерейное «озеленение» доселе неприступных гор; солнечные двигатели, машины, работающие силой приливов, отливов и морских волн; новые виды растений, которые используют больший процент солнечной энергии…
Но это уже по моей части. Об этих достижениях мне известно.
Мировая кинохроника окончилась. После минутного перерыва я вновь услышал голос. И все, что он рассказывал, как наяву проходило перед моими глазами.
* * *
«Я участвовал в испытательном пробеге аэросаней нового типа, – говорил голос. – Условия были поставлены довольно тяжелые: проехать сотни километров тундры далеко за Полярным кругом.
Я был начальником пробега и возглавлял колонну. Мы продвигались прямо на север.
Было темно. Северное сияние не полыхало на небе.
Только фары освещали путь. Стояли пятидесятиградусные морозы. Кругом безлюдная снежная равнина.
Мы ехали два дня, поглядывая на компас.
И вдруг мне показалось, что небо на горизонте порозовело.
– Начинается северное сияние. Будет веселее ехать, – сказал товарищ, который вел наши сани.
Через полчаса северный небосклон разгорелся еще ярче.
– Странное северное сияние, – сказал я спутнику. – Совершенно отсутствуют переливы света. И краски не те. Обыкновенно северное сияние вначале бывает зеленоватого цвета, потом расцвечивается розовым разных оттенков. А этот свет как заря, и притом совершенно неподвижный. Он только постепенно усиливается и медленно переходит от розового к белому, по мере того как мы продвигаемся вперед.
– Быть может, это зодиакальный свет? – сказал мой товарищ.
– Невозможно ни по месту, ни по времени. И не похоже: глядите – световая полоса проходит почти от зенита до горизонта, постепенно расширяясь, как конус.
Мы так увлеклись созерцанием загадочного небесного явления, что не заметили глубокой лощины с довольно крутым склоном и едва не сломали санных лыж.
Через несколько минут, выбравшись из лощины, мы заметили значительное потепление. Термометр показывал тридцать восемь ниже нуля, а всего час назад было пятьдесят.
– Может быть, этот свет излучает тепло? – сказал я.
– Если так, то это совершенно необъяснимо, – возразил спутник. – Световой столб, отапливающий тундру!
Он рассмеялся.
Столб лежал на пути нашего маршрута, и нам ничего больше не оставалось, как ехать к этому световому конусу и узнать, если удастся, в чем дело.
Мы ехали, а вокруг становилось все теплее и светлее. Вскоре мой товарищ погасил фары; в них больше не было надобности. Затем мы заметили усиливающуюся тягу воздуха в направлении светового конуса, а в его вершине разглядели ослепительно сверкающий узкий серп, словно серп Венеры, наблюдаемый в бинокль.
Увы, по мере нашего продвижения загадка не только не разгадывалась, но становилась еще более запутанной.
– Этот свет поразительно напоминает солнечный, – сказал мой товарищ в недоумении.
Скоро стало светло как днем. Но справа, слева и позади нас были сумерки, переходившие на горизонте в полную тьму. Ветер, стлавшийся по земле, все усиливался, поднимая снежную пыль. Мы продолжали путь в снежном самуме.
Между тем температура стремительно повышалась.
– Минус тридцать… Двадцать пять… Семнадцать. Девять… – сообщал мой спутник. – Ноль… Два градуса выше ноля… И это после пятидесяти холода! Теперь мне становится понятным ветер. Видимо, этот «солнечный столб» нагревает воздух и почву, – получается большая разница температур. Холодный воздух притекает снизу к теплой зоне, а вверху, наверное, есть обратные течения теплого воздуха.