Читать онлайн Шаг назад бесплатно
Шаг назад
I
Пятница – классный день. А сегодняшняя – вдвойне. Во-первых, Дмитрий Сергеевич сдал отчет по испытаниям уровнемера, а во-вторых, вечером – футбол. Купив бутылку пива, инженер спешил домой. Шел легкий снежок.
У подъезда курил Леша, сосед по этажу хрущевки. Леше перестройка дала шанс. Он работал в торговле, то ли экспедитором, то ли водителем, а, может, и тем, и этим. Про то Дмитрий Сергеевич не ведал. Во всяком случае, Леша умел, где надо, ухватить, и вовремя смыться. Он имел полную добродушия жену Тоню и видавшую виды иномарку.
– Привет, Сергеич! – Леша выбросил окурок. – С работы?
– Здравствуй, Алексей. Откуда же еще?
– Футбол будешь смотреть?
– А как же! Наши им сегодня ввалят.
– Сергеич, если твой телепумпер сдохнет, приходи к нам. Я на той неделе «Филипка» себе привез. Европа. Голландия. Двадцать пять дюймов. Ты не стесняйся. Тоня любит гостей. Мы с тобой по-соседски…
– Спасибо, Леша. Надеюсь, мой «ящик» выдержит.
Подниматься по лестнице с каждым годом тяжелее. Он давно жил в этом доме, лет двадцать. Бесчисленное количество раз поднимался на пятый этаж. И с сумками, и с тележкой, с которой теперь ходит за продуктами. Давным-давно таскал своего Вовку вместе с коляской, а сейчас лестничные марши давались с трудом. Пятьдесят один год. Он даже подумывал поменяться на первый этаж, но внизу шум и пыль, и молодежь летом бренчит на гитарах до трех ночи. А в пять уже собираются на похмелку «братья по разуму», и ведут в ожидании гонца свои неспешные беседы, прерываемые взрывами хохота.
«По-соседски» означало бутылочку, а то и больше.
В ожидании футбола Дмитрий Сергеевич поджарил картошки, почистил воблу (он очень любил воблу), открыл бутылку пива, и подложил подушку в свое промятое, но такое удобное кресло. Купить бы новое, да где взять денег? Всю жизнь он работал стадвадцатирублевым инженером, хотя одно время получал даже миллион двести тысяч обесцененных бумажек. Сейчас, правда, стало лучше, он смог немного откладывать. Надо бы купить и новый телевизор, и накопленного уже хватает, но Дмитрия Сергеевича одолевала ностальгия.
Он собирался съездить в свой родной город, маленький и пыльный, откуда уехал семнадцатилетним мальчишкой поступать в институт. Город, стоящий на высоком берегу Волги, где живы еще деды, умевшие построить настоящий речной чёлн, проконопаченный паклей, и просмоленный, легкий под веслами, и просто летящий под пятисильным мотором «Стрела». Где по Волге ходят маленькие пароходики до прибрежных деревень, автобусы ездят медленно, переваливаясь с боку на бок по плохим дорогам, а люди разговаривают тем мягким волжским говором, который безуспешно пытаются изобразить московские артисты в фильмах про Горького. Где есть бор из прямых, как стрела, сосен, место встреч влюбленных, и прогулок молодых мам с колясками. И заветная старая сосна, около которой десятиклассник Димка Максимов впервые неумело поцеловал девушку. Где в маленьком ресторанчике подают замечательный фритюрный пирог с большой чашкой горячего бульона.
Дмитрий Сергеевич не был там пять лет, с похорон матери. А отец умер… боже мой, уже шестнадцать лет. Останавливаться придется в гостинице. В единственной в городке гостинице, под названием «Чайка», стоящей волжском бульваре. Он хотел побродить по улочкам, посмотреть на Волгу с высокого берега, сходить на кладбище, поклониться родительским могилам. Скорее всего, последний раз…
Он хотел устроить себе праздник души, снять одноместный номер с видом на Волгу, несколько дней бродить по забытым местам, прокатиться на пароходике, и иметь достаточно денег, чтобы о них не думать, а обратно ехать в вагоне «СВ»…
Дмитрий Сергеевич помнил еще настоящие черные паровозы, которые легко вели пассажирский состав до Александрова; там прицепляли электровоз, и уже он тащил поезд дальше, в Москву. Как будто те черные трудяги недостойны появляться в надменной столице. И они, вздохнув паром, попив александровской водички, возвращались назад, прихватив с собой товарные составы.
Он помнил машинистов, одетых в черные суконные куртки с блестящими пуговицами, широкие черные брюки, черные начищенные сапоги и фуражки с кокардами. Машинисты молча курили около своего огнедышащего монстра, а паровоз тоже курил, и, как живой, иногда сердито шипел, выпуская в обе стороны красивые струи белого пара. Маленькому Димке машинисты казались богатырями, укротившими Змея Горыныча, и он говорил маме, что, когда вырастет, будет «масынистом».
Жизнь – игрушечный паровозик. Он резво бежит по рельсам, исправно тащит вагончики, но в нем нет ни ревущего пламени, ни давления горячего пара.
А еще Дмитрий Сергеевич хотел сходить на рынок, где продают великое множество воблы, прозрачной на просвет, имеющей неповторимый волжский вкус; он накупит целый чемодан воблы, чтобы потом есть ее по одной за вечер, как величайший деликатес. А кто говорит, что сушеной рыбы полно везде, просто в ней ничего не понимает.
Мысли Дмитрия Сергеевича прервал тихий писк. Он поднял голову. Экран телевизора был безнадежно темным. Появился слабый запах озона.
– Черт бы тебя побрал! – радиоинженер Максимов знал, что манипуляции ручками и постукивание по корпусу не помогут. Но покрутил ручки и постучал по корпусу. Авось!
Крякнув от досады, он привычно полез, было, в шкафчик за паяльником. Остановился. До матча осталось пять минут.
«Ну, господин инженер, что будем делать?» – подумал Дмитрий Сергеевич. Не хотелось навязываться в гости к соседу. Слушать матч по радио? Футбол по радио не лучше секса по телефону. Он усмехнулся. «Ну и ничего страшного, Леша сам накаркал».
Через три часа пьяненький инженер вернулся к себе. Наши проиграли, один-два, но соседский «Филипс» покорил его качеством картинки. Удобный пульт, различные опции…
Он включил паяльник.
– Ну, зараза, – процедил он, повернув телевизор, – я тебя или сейчас сделаю, или завтра выброшу. То строчка, то кадрушка, то БП, то МЦ[1]! Ты меня уже задолбал, понятно?
С каждым «то» Дмитрий Сергеевич выворачивал по одному винту, крепящему заднюю крышку.
Сняв ее, он понюхал паяльник,[2] расстелил схему. Линии двоились, он пытался смотреть одним глазом.
– Ну, и что на этот раз?
Дмитрий Сергеевич долго терзал несчастный телевизор, как будто старый аппарат был виноват в том, что наши проиграли, и что у «Филипса» есть пульт, а у него нет, и что качество картинки, и количество каналов несравнимо…
Он паял и перепаивал, менял детали, включал, выключал…
В конце концов, при попытке инженера отпаять загнутую ножку детали, паяльник в пьяных его руках сорвался, и ударил жалом по цоколю кинескопа. Послышалось жуткое шипение, «последний вздох», когда кинескоп, через трещину, (надо полагать, со злорадным удовольствием) всосал в свое вакуумное нутро атмосферный воздух. Теперь он годился только на помойку.
– Ох ты, ё моё…
Посидев несколько секунд молча, он встал.
– Ну и хрен с ним, что теперь, застрелиться? Все равно он уже негативил[3]…
Дмитрий Сергеевич пошел на кухню, достал бутылку коньяка, которую держал на особый случай. Разогрел остывшую картошку, налил полстакана, взял воблу.
– Ну, за упокой того… как его… 3УСЦТ.[4]..
Утром болела голова. Во рту ощущался привкус кошачьего туалета. Кое-как приведя себя в порядок, Дмитрий Сергеевич сел за стол на кухне. Есть не хотелось.
Придется купить новый телевизор. Сегодня же. Нельзя жить без телевизора. А поездка… что ж, перенесу на следующий год. Нет, нет, убеждал он себя, нельзя без телевизора. Живет он один, жена после развода уехала в свой Донецк, уже другую страну. Это было так давно! А Вовка, после училища, попал служить в далекий Корсаков, что на Сахалине. Там женился и осел окончательно. Ему нравится. Не просить же у сына деньги на телевизор! А что делать по вечерам одинокому человеку? Приняв решение, он повеселел. Даже головная боль утихла.
В дверь позвонили. Леша.
– Здорово, Сергеич. Ты как сам-то?
– Здорово, Леша. Да как тебе сказать, хреново.
– Пойдем, может, «по-мальцеву», а? Хочешь, сюда принесу.
При упоминании о водке желудок болезненно сжался.
– Нет, нет, спасибо, Леш, я не похмеляюсь. Да и дела у меня сегодня.
Сосед уже, видать, принял, и был разговорчив:
– А у меня система: в пятницу – от души, в субботу – чуть-чуть, в воскресенье – ни-ни, в понедельник – как огурчик.
– Ты молодец, Леш, правда.
– На том стоим. Ну, ладно. Наше дело – предложить…
За окном – метель.
Продавец любезен и приветлив. Коробку погрузили в такси, водитель помог донести до квартиры. И счастливый инженер остался наедине с японским чудом.
Телевизор оказался безупречен. Он сразу выявил узкополосность[5] убогой наружной антенны, но НТВ показывал просто изумительно. Удобный пульт. Инструкция на русском.
Дмитрий Сергеевич хотел убрать коробку на балкон, когда заметил в углублении пенопласта маленький предмет. Вещица была упакована в целлофан. Он подошел к окну, светлее.
Штучка, формой и размером с наручные часы, коричневая, монолитная, будто из мореного дерева, имела вместо циферблата белый круг с углублением. Кольцом вокруг него шла мелкая надпись. Дмитрий Сергеевич пошел на кухню, надел очки, поднес предмет к окну. Надпись состояла из иероглифов. В инструкции про штучку – ни слова. Наверное, сувенир покупателю, подумал он и приложил к углублению большой палец. Как раз подходит.
Неожиданно громко зазвонил телефон. Дмитрий Сергеевич вздрогнул и уронил вещицу. Та упала в стоящую на подоконнике сахарницу. Звонил Гена Кузнецов, коллега-инженер.
– Ну, слава Богу, – сказал Гена. – Битый час не могу до тебя дозвониться. Дим, здорово. Что у тебя стряслось?
– Здравствуй, Ген. Ничего. Телевизор вот купил.
– Не мог до завтра подождать? Хоть бы позвонил!
– Да что случилось-то, скажи толком!
– Ничего особенного: ты не вышел на работу – раз, шеф требует отчет по твоему прибору – два, где ты есть, никто не знает – три. Мало? Заказчик теребит шефа, заказчику нужен прибор. А отделу нужна премия. Де-ню-жки. Теперь понятно?
– Генка, иди ты со своими розыгрышами… Отчет я вчера шефу положил на стол, аккурат в четыре пополудни, если хочешь знать… И с каких это пор мы работаем по субботам?
– My friend, сегодня пятница, и если ты немедленно не явишься на работу, боюсь, ты получишь квадратный кактус в одно известное место.
– Да иди ты…
– С проворотом, Дима, с проворотом.
И Гена повесил трубку. Телефон тут же зазвонил снова. Секретарша шефа. Леночка. Леночка-конфеточка. Это уже не шутки.
– Дмитрий Сергеевич, здравствуйте. Дмитрий Сергеевич, Борис Иванович велел вам передать, что отчет по уровнемеру ему нужен обязательно сегодня. Он хочет знать, что у вас случилось, и… вы придете? Что ему передать?
Дмитрий Сергеевич испугался.
– Передайте, что я немедленно бегу. И отчет сегодня будет.
Он ничего не понимал. С ума, что ли, все посходили? Он взглянул на циферблат наручных часов. Там горели буквы: Fr
Он пришел на работу к обеду. В ящике рабочего стола копии отчета не было. Зато там лежали выброшенные вчера в корзину черновики. Инженер не стал разбираться, а сел и написал отчет еще раз, благо, он почти все помнил. Он принес отчет шефу ровно в шестнадцать часов. Борис Иванович посмотрел бумаги. Поднял голову:
– Хорошо, Дмитрий Сергеевич. Послушайте, вы не заболели? Что-то вид у вас…
– Нет-нет, Борис Иванович, все нормально. Просто я… у меня…
– Идите, Дмитрий Сергеевич.
Шел легкий снежок. У подъезда стоял Леша и курил.
– Привет, Сергеич! С работы?
– Ну да.
– Футбол будешь смотреть?
– Не знаю, а что?
– Сергеич, если твой телепумпер сдохнет, приходи ко мне. Я на той неделе «Филипка» себе привез. Европа. Голландия. Двадцать пять дюймов. Ты не стесняйся. Тоня любит гостей. Мы с тобой по-соседски…
– Спасибо, Алексей. Я купил новый телевизор. Японский.
– Да ну? А взглянуть можно?
– Приходи. Слушай, чем ты меня напоил вчера? Я что-то плохо…
– Бог с тобой, Сергеич! Я только сегодня приехал. В Москву ездил. За товаром.
– Как?.. А футбол я смотреть не буду. Наши проиграют. Один-два.
Леша ничего не сказал, только выбросил окурок и проводил инженера задумчивым взглядом.
Дмитрий Сергеевич вошел в тесную прихожую, снял куртку, вязаную шапочку, сел на узкую самодельную лавку. Он расшнуровывал ботинки и думал:
«Вот сейчас я войду в комнату. Если там стоит новый телевизор, то, значит, я прав, и сегодня суббота, девятнадцатое ноября две тыщи пятого года. Потому что телевизор я покупал, как я считаю, в субботу; чек и гарантийный талон имеют эту дату. Если телевизор здесь, а, как они говорят, сегодня пятница, то, выходит, я купил его ЗАВТРА! Короче, если телик на месте, то я в порядке. А они все посходили с ума. Если же аппарата нет, то я определенно чокнулся. И сегодня пятница, восемнадцатое».
Дмитрий Сергеевич вошел в комнату. Старый телевизор стоял на своем обычном месте. И никаких следов нового. Ни коробки, ни пенопласта, ни документов, ничего. Полез в «сейф», жестяную банку из-под чая.
Все деньги на месте. До рубля.
Дмитрий Сергеевич ухватился за соломинку: он же разбил кинескоп! Работать разбитый кинескоп может, но только на Луне. В вакууме. Он нажал кнопку. Телевизор ЗАРАБОТАЛ.
«Ладно, пусть так. Еще не вечер. Тогда посмотрим, когда он сломается. И еще. Первый гол будет забит… дай бог память… на двадцать восьмой минуте. Забьют нашим».
Телевизор сломался, как в тот раз, за пять минут до начала. Дмитрий Сергеевич быстро открыл его. Неисправность оказалась пустяковой.
Футбол прошел, почти как вчера. Не считая мелочей.
«Ладно, пока сдаюсь. Завтра разберусь. Утро вечера мудренее». И стал готовить ужин. Он сегодня еще толком не ел.
Утром Дмитрий Сергеевич завтракал на кухне. Я побывал в прошлом, размышлял он. Это невозможно. Но, допустим, возможно. Как доказать, там, в прошлом, что я был в их «завтра»? Очень просто: рассказать, что видел. А потом проверить. Например, счет футбола. Я его предсказал. Но когда для всех наступит суббота, я уже ничего не докажу: счет будут знать все. То есть относительно меня, я был в прошлом. А для них я пришелец из будущего.
Новый телевизор был куплен в субботу. Значит, я сейчас должен пойти его покупать. Но я не пойду. У меня и старый работает. И деньги жалко. Если я могу второй раз поступать, как хочу, то будущее вовсе не определено фатально; пройдя в прошлое, его можно изменить. И никаких парадоксов!
Теперь еще: момент перехода. Все началось во время Генкиного звонка. Правильно, я вернулся в пятничное утро, когда отчет еще не был написан, и… что за ерунда…
Дмитрий Сергеевич полез ложкой в сахарницу, она стукнулась о лежащий там маленький предмет. Инженер замер. Он вспомнил. Большой палец на белом круге. Телефонный звонок.
Эта штука не просто штука. Эта вещь из той, первой субботы. Единственный материальный предмет оттуда. Момент перехода! Предмет не исчез, не ушел туда, в свое время, вместе с новым телевизором. Дмитрий Сергеевич осторожно, ложкой достал вещицу из сахарницы и положил на блюдце.
«Будем считать, что это мина, а я – сапер. Руками не трогать. Для начала рассмотреть».
Дмитрий Сергеевич взял лупу, надел очки и склонился над блюдечком. Предмет был коричневый только с первого взгляда. В центре одной стороны – белый круг, слегка сферически вогнутый. От круга во все стороны, как солнечные лучи, расходились тончайшие белые нити. Они огибали бока предмета, и на обратной стороне (Дмитрий Сергеевич перевернул вещицу ложкой) сходились в центре, образуя звезду-точку. По краю шла надпись, состоящая из иероглифов.
«Вот вам и инструкция по эксплуатации, – подумал он – и пока ее не прочитаю, ничего делать не буду». Принес бумагу и карандаш. Глядя в лупу, тщательно перерисовал надпись. Потом накрыл блюдце розеткой из-под варенья и убрал в шкафчик.
Только в среду удалось съездить в центральное здание своего КБ. Он работал в филиале, перевестись в который попросился сам, когда Вовка был еще маленьким. Ближе к дому. Но филиал есть филиал, здесь больших чинов не дождешься, основная раздача слонов идет в центре, и Дмитрий Сергеевич за долгие годы сумел дослужиться только до старшего инженера. Он всегда был робким. Когда родился Вовка, Алла убедила его перевестись сюда, что он и сделал. А потом пилила до самого развода, что он сидит в «этой дыре», и перспектив не видно. Денег тоже.
В «центре» работала группа технических переводчиков. Дмитрий Сергеевич показал рисунок японисту, Саше. Тот покрутил его и сказал:
– Я вообще-то лучше с техническими текстами. А откуда это?
– Саш, это надпись на сувенире. Безделушка. Мне подарили.
– Тут написано примерно так: «Солнце всегда идет вперед. Но ты не Солнце. Попробуй сделать шаг назад».
– И как это понимать?
– О, абсолютно как угодно. Японцы очень любят аллегории.
– Например?
– Ну, отступись, не упорствуй, сделай заново какую-то работу… Или переоцени свою жизнь. Много можно придумать.
– Ну, ладно, Саш, спасибо.
– Не за что. Заходите, если что.
Самое хорошее время на работе – между сдачей отчета и получением нового задания. Можно слоняться по отделу, болтать в курилке, помочь коллеге, не неся ответственности. Дмитрий Сергеевич отнес в кладовку приборы, сдал книги в техбиблиотеку, пообщался там с девушками. Очистил стол от бумаг. В понедельник на него ляжет одинокий листок с перечнем параметров будущего прибора. Техническое задание. И закипит работа.
В субботу, двадцать шестого ноября две тысячи пятого года инженер Максимов решил провести эксперимент. (Раз инструкция прочитана…) Надо все выяснить, и выбросить этого «тамагочи». Или распилить его. Интересно, что внутри?
Он положил на кухонный стол свои наручные часы, взял в руки вещицу, и прижал палец к белому кругу. Тот вроде бы чуть прогнулся, как кнопка мембранной клавиатуры. И буквы на часах стали меняться:
SA, FR, TH, WE, TU, MO, SU…
Он отнял палец, когда циферблат показал: SA. Посмотрев число, он убедился: девятнадцатое ноября. Вот так. Очень просто.
И прожил эту неделю еще раз. Она прошла похоже на ту, первую, но в точности ее не повторяла. Дмитрий Сергеевич не ходил к японисту Саше, и ничего не случилось. Он жил свободно, но в среднем все было так же, как и тогда. Заранее отломил острую щепку, снизу рабочего стола, которую в тот четверг больно засадил под ноготь.
В субботу, двадцать шестого ноября, он сел в промятое кресло, закинул руки за голову, и погрузился в размышления.
Физику Максимов любил всегда. Еще в институте он читал ФЛФ,[6] просто так, для себя, ведь они не входят в учебную программу. Он достаточно разбирался и в эйнштейновской теории, чтобы знать о невозможности путешествий во времени. Он не стал думать, как и почему. Что это и откуда. Он думал, что со всем этим делать. Ему выпал невероятный шанс.
А что его жизнь?
Школа, год на заводе, потом институт. По распределению попал в КБ приборостроения, повезло! Женился на Алле, и – о, чудо! – получил, как молодой специалист, однокомнатную «хрущевку», в новом районе. Все начиналось просто классно. Родился Вовка. Перевод в филиал. И… больше никаких подвижек. Алла ждала десять лет. Потом они развелись. Она забрала Вовку и уехала к себе в Донецк. А он? Какое-то время жил один, потом решился, и по объявлению познакомился с женщиной. Они встречались, больше месяца, и все шло хорошо, пока не дошло до интима. То ли от своей извечной робости, то ли от долгого воздержания, Дмитрий Сергеевич позорно оконфузился. Он сгорал со стыда, стоя в одних трусах, она молча оделась и ушла. На том его попытки прекратились. Когда он получил должность старшего инженера, он уже не помнил. Не все ли равно!
Жизнь – игрушечный паровозик. Нет ни огня, ни давления пара.
Он поерзал в кресле. Теперь можно вернуться. И все изменить. Избежать ошибок. Обеспечить карьеру. Попасть в те годы с сегодняшним багажом знаний! Куда там Нострадамусу! Француз делал какие-то туманные намеки, могущие быть истолкованы как угодно. Он, инженер Максимов, будет предсказывать точно. С датами и цифрами. Он знает про перестройку, а они там нет. Он сможет вещать. Удивлять. Поражать. Взрыв Чернобыля… спитакская катастрофа… да мало ли что. Он будет молод. И у него все получится с женщинами. Проклятая робость, неотвязный «хвост» провинциала в областном центре. Но теперь-то шалишь…
Девушки? Толстая Ленка, с которой он танцевал в сельском клубе, когда они были на картошке, в начале третьего курса. Он выпил тогда с ребятами самогонки, и проводил Ленку в темноте до дома, где разместили девчонок. И поцеловал. В темноте. Потом долго искал, где же дом ребят. Еле нашел. Собаки брехали жутко.
Да нет, она не была некрасивой. На лицо даже миловидной. Но ее фигура перешла ту грань, когда девушку можно назвать полненькой, или «сытенькой». Она была толстая, и все тут. Ленка влюбилась в него по уши. А он, после колхоза, избегал ее многочисленных попыток возобновить отношения, потому что ребята посмеивались, и, в конце концов, грубо прогнал, когда она пришла к ним в комнату общежития, на пятый этаж, и принесла пирожков собственной выпечки. Конечно на всех, но ясно, кто имелся в виду. Ленка закусила губу от незаслуженной обиды, бросила пирожки на стол, и убежала, топая, как слон. В комнате повисла тишина. Потом кто-то сказал:
– Макс, ну зачем ты так… она ведь от души.
Димке стало стыдно. Жутко стыдно. Он все понимал. Он хотел побежать на третий этаж, извиниться, как-то загладить… погладить… ведь Ленка там рыдала на своей кровати… но тогда она примет это за потепление, все начнется сначала. И он не пошел.
А еще была загадочная Светка. Она перевелась к ним из другого вуза, говорили о какой-то неприятной истории. О ее романе с женатым преподавателем. Светка была ослепительно красива, в нее разом влюбилось полкурса, и Димка тоже. Она играла с ним, как кошка с мышкой, иногда разрешая провожать, иногда не замечая неделями. Однажды после таких проводов Димка еле убежал от шпаны, прицепившейся к нему под аркой дома. Светкин район вообще считался нехорошим.
За ней часто приезжал брат на новеньких «Жигулях». В середине пятого курса она исчезла. Куда – никто не знал.
Эх, блаженные студенческие годы… лучшие годы жизни. The Beatles, Led Zeppelin, Deep Purple, да и наши были: «чернобровую дивчину, мою светлую кручину…», или вот: «Словно сумерек наплыла тень, то ли ночь, то ли день…»
А «Машина»! Это какое-то чудо. Они не пели про любовь! Все тексты наполнены каким-то тайным смыслом, пленки с некачественными записями отрывали с руками. Катушка с «Машиной» кочевала по общежитию, заставляя строить самодельные усилители и даже магнитофоны.
Тихие вечеринки, танцы, прогулки по ночам, любовь, после летней сессии походы с ночевкой. Эх, золотое время.
Дмитрий Сергеевич перебрался на диван. А его жена? Она хорошая, но уж очень меркантильна. У себя в Донецке, вышла за местного бизнесмена средней руки, чуть удачливее, чем сосед Леша. Что теперь? Сам виноват.
У Дмитрия Сергеевича не было сомнений, куда вернуться. Только туда, в начало третьего курса. И только после колхоза. Уж очень не хотелось копаться в холодной земле. Но вот когда? Подождать? Или провести еще эксперимент? На месяц. Или не надо?
Жизнь – паровозик на батарейках. Ни огня, ни пара.
– Какого черта!
Вскочил с дивана.
Достал японскую игрушку.
«Сделай шаг назад!»
II
Койка поскрипывала. Из форточки дуло. Макс нехотя встал, закрыл.
– Макс, сколько время? – Витька приподнялся на локте.
Димка посмотрел на свою «Победу», подарок отца:
– Полседьмого. Вить, сегодня какое число?
– Третье октября.
– А год?
– Ты что, не проснулся? Семьдесят четвертый. У нас сегодня что?
– Сейчас посмотрим. А, одни лекции. Три пары.
Проснулись Сашка и Юра.
– В школу идем? Макс? Первый раз в… третий курс!
– Конечно. Негоже начинать семестр с прогулов.
– А староста еще не приехал, никто не отметит.
– Тебя, Юрок, отметят. На экзамене.
– Сань, до экзаменов еще полгода!
На стене красовался плакат:
«ВСЕ НОСКИ СЧИТАЮТСЯ ОДИНАКОВЫМИ!»
Я вернулся, ликовал Димка. Вернулся! Он дождался, пока ребята уйдут умываться, и спрятал японскую вещицу в жестянку с зубным порошком, а ее положил в свой чемодан под кроватью. В общежитии ты мог вдруг не найти своих брюк: «понимаешь, старик, я свои где-то порвал, а идти надо…», но чемодан под кроватью неприкосновенен.
Отсидев три пары, Димка вернулся домой и пересчитал наличность. Странно держать в руках деньги с ленинским профилем. Летнюю сессию он сдал «на стипуху», но надо подработать, пока учеба не жмет.
И взялся за дело. На товарной станции он постепенно примелькался, ему, как непьющему, давали лучшую работу. Разгружать вагоны тяжко, но и деньги хорошие. За день Димка зарабатывал половину стипендии. Правда, приходилось пропускать занятия, но… он же все это знал. Он же тогда все экзамены сдал. И сейчас сдаст. С его-то багажом знаний, накопленным за пятьдесят один год жизни! Работал и по ночам, а днем отсыпался, пропуская даже лабы,[7] что было очень опасно. Отработать четырехчасовую лабу с другой группой, а потом еще и сдать ее – у студентов считается подвигом.
Зато появились деньги. Димка ходил на танцы, не пропускал концертов заезжих «звезд».
«Поющие сердца», «Голубые гитары», и даже «Песняры». «Веселые ребята», с молодой Пугачевой. Практически живой звук. «Фанеру» еще не освоили.
А девочки? Он начал с самого простого. С Ленки. Он молча принимал ее ухаживания. И вкусные пирожки. Ленка стеснялась, краснела, но ее неудержимо тянуло к нему. И, выбрав момент, он начал атаку. Пригласил Ленку в театр, на любовную пьесу. Там он держал ее руку, а когда погасили свет, поцеловал в губы.
Бес, тот самый, который бьет в ребро, когда седина осваивает голову, вселился в него. В общежитии девчонки говорили, что «Макс закадрил Пончика». Нет, говорили ребята, это Пончик закадрила Макса. Димка не обращал внимания. Не допущу, думал он, тогдашних ошибок.
Вопреки ожиданию, Ленка сопротивлялась долго. Целый месяц. Но он добился. Он договорился с ребятами, они ушли, и Дима с Леной провели чудесную ночь любви. Молодое тело Дмитрия Сергеевича более чем хорошо справилось с задачей. Он ликовал! Ему было немного стыдно, что соблазнил эту наивную девочку, но это же был он, её Макс!
А потом Ленка показала себя. Она почему-то решила, что теперь Дима Максимов всецело принадлежит ей. Она ухаживала за ним, стирала рубашки, кормила, постоянно торчала у него в комнате, чем вызывала неудовольствие ребят, сидела с ним на лекциях, и очень много болтала. Она варила супы, надо сказать, очень вкусные, и, когда все шли в столовую, стоять в очереди, тащила его на третий этаж, и там, в чистенькой девичьей комнате, кормила. Она подарила ему еще несколько чудных ночей. Она всегда все успевала. И по учебе, и за собой следить, и за Димкой. Сначала ему нравилось. Он даже давал ей деньги на продукты, хотя осознавал, что это начинает напоминать семейную жизнь. К тому времени на курсе появилась Света. Он еще там решил, что не возобновит попыток сближения с ней, но втайне ждал этого, разнесенного на десятилетия, свидания. Светка была, как и тогда, бесподобна. И прочно засела в голове.
Хуже всего оказалось то, что Дмитрий Сергеевич, почти ничего из институтских наук не помнил. Он, привыкший к компьютеру, совсем забыл, как считать на линейке, и Ленка терпеливо ему объясняла. Калькулятор, который там в любом киоске стоил меньше пачки приличных сигарет, здесь студентам показывали, как чудо японской техники, и стоил он три зарплаты инженера. А выполнял лишь четыре действия.
Многочисленные прогулы усугубляли картину. А еще его убивало то, что надо было учить очевидную ему чушь научного коммунизма, просиживать на семинарах, теряя время. И еще электронные приборы, теорию радиоламп, которые там стремительно теряли свой последний оплот в лице кинескопов. Вызов в деканат оказался неизбежен.
– Товарищ Максимов, – замдекана был сдержан, – ваше положение начинает нас тревожить. А вас?
И, не дав ответить, продолжал:
– У вас «хвосты» практически по всем предметам. Кроме английского. Четыре пропущенных лабораторных! Когда вы будете их отрабатывать? А еще два курсовых. Вы хоть начали их делать?
Дмитрий Сергеевич молчал. Что он мог сказать?
Что он прибыл сюда из две тысячи пятого года?
Что ему пятьдесят один год?
Психиатрический стационар. Запросто.
И он залопотал:
– Николай Иванович, я постараюсь… я исправлю…
Замдекана внимательно посмотрел на него:
– Дима, ты же хорошо учился два года. Тебя как подменили. Что случилось? Может, тебе помочь чем-нибудь?
– Нет, нет, спасибо.
– Еще вот что… Вам, товарищ Максимов, надо быть осторожней с разными… высказываниями и прогнозами. По поводу будущего нашей страны. Советской власти. Катастроф. Первых лиц государства. Вы понимаете, о чем я? Наш институт, как вам известно, очень важен для обороны страны, нас курируют различные организации, в том числе и те, которые… отвечают за безопасность. Мне поручено вас официально предупредить. Вам понятно?
– Да, да, конечно.
– Идите, Максимов.
Димка был обескуражен. Он рассказывал о будущем только в своей комнате. Неужели кто-то из соседей стучит в Контору Глубокого Бурения? Надо быть осторожней. Следить за речью. У него проскакивают слова «компьютер», «мобильник», «принтер», «маркетинг». Все это, вкупе с его успехами в английском (он серьезно занимался языком там, после института), наводило определенных людей на определенные мысли.
Горячей воды нет. Стиральной машины нет. На кухнях – горы мусора, пока еще не освоенные тараканами. Очереди в столовке. Скудная пища. Душ, темный и грязный, в подвале. «Мужские» и «женские» дни в этом самом душе, если есть вода… Общие грязные туалеты. А главное – невозможность побыть одному.
Жизнь в студенческом общежитии, оттуда казавшаяся такой сладкой, на самом деле сродни мучению. Дмитрий Сергеевич стал раздражительным. Он устал. Не думал, что попадет в ловушку.
Он вдруг ясно понял, что у него нет больше квартиры. Нет любимого промятого кресла, знающего каждую его косточку. Ничего нет. Его дом еще, наверное, не построен. А выход в будущее оказался один – надо буквально пахать день и ночь, исправлять положение с учебой.
Ему казалось, что, вернувшись в прошлое, он, легко, в свое удовольствие, проживет эти годы еще раз, делая по ходу времени незначительные и безболезненные корректировки своего поведения, долженствующие привести его к триумфу там, когда придет будущее. Но его коварный «тамагочи», подобно храповому колесу, вращался только в одну сторону.
Он мог бы сбежать. Опять назад, в начало третьего курса. Но никакие силы уже не заставят его ходить на научный коммунизм, грызть теорию радиоламп, делать расчеты на линейке. Это опротивело окончательно.
Он понял, что есть и нижний предел движения в прошлое: нельзя уйти раньше зачисления в институт, иначе он просто туда НЕ ПОСТУПИТ! Ему ни за что не сдать школьную программу по тригонометрии. Да и по алгебре. Да и по физике. А первые два курса? Лобачевский, Лоренц, Фурье, Эйлер, Остроградский… Он вылетит в первую же сессию, и думать нечего.
А сессия стремительно приближалась. Ленка, которая все больше раздражала, однажды после вкусного обеда обняла его и прошептала в ухо:
– Димочка, ты меня любишь?
– Что за вопрос, Ленчик. Конечно!
– Димочка, у нас будет маленький! Ты скоро станешь папой!
– Это правда? Ты не шутишь?
Она удивилась.
– Как можно этим шутить? Я ходила в консультацию. Беременность две недели. Что ты побледнел? Сядь вот на кровать.
– Лена, как же… Надо что-то делать!
– Ты у меня умница. Конечно, надо. Сегодня уж поздно, а завтра с утра и займемся.
– Чем займемся?
– Как чем? Пойдем с тобой заявление подавать. Ой, Димка, я такая счастливая! Девчонки обзавидуются. Давай никому пока не скажем. Ладно?
Дмитрий Сергеевич вошел в состояние ступора. Ленка щебетала что-то, до него плохо доходило:
– …вот здесь маленькие пуговки. И кружевной воротничок. А юбка чуть пониже колена. Мне так будет лучше, как думаешь? Все-таки ноги полные. А туфли мне обещали достать…
Это катастрофа. Ведь он должен жениться на Алле, он её всегда любил, даже когда она ушла. До знакомства с Аллой еще год, они встретятся только на четвертом курсе! Он не хотел другой жены, он хотел, чтобы родился Вовка, и все это он затеял, чтобы Алла не ушла, чтобы были деньги, и карьерный рост, как она хотела, и не было этой нищеты, теперь он не пойдет проситься в филиал, и…
– …рожать в августе. Третий-то курс я закончу. Беременным двоек не ставят. Преподаватели-мужики, – она засмеялась, – ужас как боятся беременных. Рот откроешь – уже четверка. А не откроешь, так тройка. Про женщин и говорить нечего: они-то все понимают. Потом возьму академ. Закончу как-нибудь. Главное – наш малыш.
Стать мужем этой толстой гусыни? Да никогда!
– После летней сессии поедем к нам. В деревню. У нас такая красота! Ты не представляешь! А речка! А рыбалка! А лес, грибов пропасть! А воздух, Дима, какой воздух! Дом у нас большой, мы с тобой займем комнату, ту, что окна в огород… молока настоящего попьешь! От нашей Машки. Здесь не молоко – вода крашеная. Как я скучаю по дому, ты бы знал… мама с папой знаешь, как обрадуются!
Она прижалась к нему. Он сидел неподвижно. Да уж, папа с мамой точно обрадуются! Пристроили-таки свою ненаглядную коровушку! А мои? Если привести тебя на родину, весь город со смеху скорчится. Ну, Макс, молодец! Уехал за тыщу километров, чтобы найти это сокровище!
В деревню? Копать тещин огород? ВСЮ ЖИЗНЬ копать тещин огород? А как же? Зять всегда копает тещин огород. Косить сено для коровы Машки. Зять, он на то и зять, чтобы косить сено для коровы. И для козы. И овцы. И для барана. Сам баран. Ты баран. И тебя завтра поведут на заклание. А через два месяца, ты, глупо улыбаясь, стерпишь радость чужих тебе людей – тестя и тещи, и спокойно дашь себя зарезать.
По вечерам, махнув губастый стакан самогона, ты будешь сидеть с тестем под яблоней, отмахиваться от слепней, и слушать его разглагольствования по поводу «нынешней молодежи», или вот: «был бы жив Ленин, все бы стало по-другому…» Тьфу!
Да никогда! Не за этим он сюда вернулся! Никогда!
– А свадьбу мы скромно… нечего деньги швырять. Нам с тобой надо будет много чего… мама с папой, конечно помогут. Ты кого пригласишь? Так. Декабрь, январь… как раз после сессии. Ребята разъедутся по домам. Вот и хорошо. Меньше народу – больше кислороду.