Читать онлайн Копейщик бесплатно

Копейщик

Деточка, тебе пора просыпаться.

Мама.

Глава 1. Сон во сне.

Васька спал и опять видел тот же сон, когда услыхал из его глубин, как хлопнула в избе входная дверь. Просыпаться ему не хотелось, и Васька решил выглянуть из сна только одним глазом так, как наверно можно было бы выглянуть со дна глубокого колодца.

Спал он на печи вместе с младшей сестрой, откуда хорошо виден красный угол и висящая на нитке обережная копейка. Он приоткрыл один глаз и направил его в щелку между неплотно сдвинутыми печными занавесками. Каменная монета светила отчетливым зеленоватым светом. «До рассвета далеко еще», – понял Васька, и подумал, что это скорее всего отец вышел из дома проверить, все ли в порядке со скотиной и сейчас снова ляжет, а тогда значит, и подыматься пока рано.

Васька прислушался к своим ощущениям и почувствовал приятное тепло от печи под левым боком и то, что правый бок у него озяб. Он перевел свое разведывательное око на спящую рядом сестренку. В беспокойном сне та опять стянула на себя старый овечий полушубок, которым они укрывались вместе. Васька осторожно, чтоб не разбудить малявку, потянул на себя край полушубка. Оказавшись укрытым, и убедившись, что сестренка не проснулась, он вздохнул и снова запечатал окно в явный мир.

Образы сна тут же начали наплывать, и он опять обнаружил себя в ночном заснеженном березовом лесу, хорошо известном ему по этому повторяющемуся сну. Лес был такой унылый, что даже костер, перед которым он сидел, только усиливал ощущение окружающего мрака. В одной руке у Васьки была кружка, сделанная непонятно из какой древесины. А может и не из древесины вовсе, потому что отражала свет костра так, как никакая деревяшка не отражает. В кружке была какая-то дрянная вода, потому что когда он отхлебывал, от горечи перехватывало дыхание.

В другой руке он между пальцами держал странную бумазейку, свернутую в трубочку. Кончик бумазейки тлел, а Васька время от времени подносил бумазейку ко рту, и тянул в себя ее горький дым.

Основная неприятность этого назойливого сна была в том, что ничего другого в нем не происходило. Васька сидел у костра, отхлебывал из кружки и тянул дым из бумазейки. Костер постепенно прогорал и переставал давать свет. Но Ваську это почему-то не беспокоило. Он только прихлебывал и тянул дым, веки тяжелели, в ушах нарастал шум, держать голову прямо становилось все труднее и труднее. Вид костра начинал плыть перед глазами. Наконец, удерживать внимание на происходящем во сне становилось невмоготу, и тогда Васька засыпал прямо внутри этого странного сна. Просыпался он уже всегда в яви. Ваське очень-очень хотелось проснуться не на яву, а именно в том же самом сне и досмотреть его, потому что он откуда-то с уверенностью знал, что этот сон обязательно должен иметь продолжение. Но пока, это ему никак не удавалось…

– Васька, Вась – отец склонился к его уху и тряс осторожно за плечо, стараясь не разбудить младшую дочь, – Ну, ты что так разоспался сынок. Ну, хватит. Просыпайся уже.

Откликнувшись на отцовский голос, Васька распахнул глаза, стараясь вытряхнуться из морока, потому что образы тоскливого леса еще держали его в плену. Он приподнялся на локте и привычно глянул в щель между занавесками. Обережной копейки на прежнем месте не было, и, не имея возможности увидеть, светит она или потухла с приходом утра, Васька встал в ступор, не в состоянии определить, кончилась уже ночь или нет. Он перевел ошалелый взгляд на отца:

– Сейчас, отец, встаю. А что ночь-то кончилась разве?

– Кончилась, сынок. Поднимайся, – в голосе отца слышалась преувеличенная заботливость, как будто перед Васькой он извинялся за то, что рано разбудил. Это было странно и на отца не похоже. Осознав это, остатки сна Васька тут же потерял.

– А что же копейки в углу нету? – спросил он с тревогой.

– С собой возьмем, нам на дальний покос надо, – всегда немногословный, отец и в этот раз сказал не более необходимого, а затем развернулся и вышел из избы.

Вол Банька, впряженный ни свет, ни заря, возмущенно фыркал, но послушно тянул со двора телегу. Васька, прижимался к теплому отцовскому боку и сонно размышлял о том, зачем отец собрался на дальний покос, если сперва обычно собирал сено на ближнем. Только сейчас он заметил, что на улице еще темень и даже сереть не начало.

– Отец, а зачем мы так рано выехали?

– Подождешь меня на задках, за волом присмотришь. Мне надо на общинный сход.

Банька пряданул ухом и фыркнул на этот раз громче прежнего. Будто бы вол мог постичь смысл сказанного и выразил свое отношение, доступным бессловесной скотине способом. А если бы умел говорить, то сказал бы что-то вроде: «это не известно еще, кто за кем присматривать будет».

Васька начал было придумывать, что бы он мог ответить на это нахальной скотине, но тут до него докатило, что отец помянул общинный сход, о котором он много слышал, но ни разу не присутствовал по причине малолетства. Глаза его вспыхнули от любопытства, а мысли посыпались и заплясали. На сход допускаются только взрослые мужики, которым уже исполнилось пятнадцать лет. А Ваське пятнадцать будет только к следующей весне. То есть, вообще-то, Васька родился осенью, но в деревне годы отмеряли по приходу весны. Если сумел до весны дожить, молодец, считай, год себе прибавил.

Васька тут же решил для себя твердо, что упускать возможность глянуть на сход хоть одним глазком, он не упустит. «Что за Банькой-то присматривать? И так никуда не денется. Быстро сбегаю, гляну только и обратно, – думал Васька, – Банька, поди, и не заметит моего отсутствия. Он и присутствия-то моего не замечает», – Васька неожиданно почувствовал раздражение на то, что вол не принимает его не то что за хозяина, но даже равным себе. «Ведь скотина скотиной, а важный что полянский купец», – Васька насупил брови и бросил в спину волу грозный взгляд. «Мол, гляди у меня, морока нифрильная», – вол, однако, к его взгляду остался непроницаем.

Пока Васька обдумывал свою затею, Банька успел дотащить телегу до окраины их невеликой деревеньки, и будто бы сам зная, что от него требуется, остановился у последнего плетня. Отец тут же спешился и накинул на плетень вожжи.

– Василий, покемарь тут пока. Я скоро обернусь, – и сразу пошел обратным путем к хороводной поляне, на ходу перестраиваясь в оборотка.

После того как отец скрылся в темноте, Васька высидеть смог только самую малость. Он выпрыгнул из телеги, подошел к воловьей морде и примирительно потрепал Баньку за ухом.

– Банька, – сказал он ласково, и повторил отца, – Ты тут покемарь пока, а я быстро. Одна нога здесь другая там.

Банька скосил на Ваську красноватый белок глаза, а затем отвернулся и принялся деловито лизать плетень, дав Ваське повод заключить, что против его отлучки вол не возражает.

Первым делом, Ваське надо было тоже перейти в оборотка. Хотя делать это так же легко как отец он еще не умел, но иначе нечего и думать о том, чтобы остаться незамеченным. Он встал как можно более расслабленно, руки свободно повисли вдоль тела как плети. Чуть-чуть подвигал коленками, растрясая живот, при этом, удерживая внимание на середине тела. Наконец он почувствовал, как в нижней части живота начало растекаться тепло и невидимый пузырь выкатился из живота чуть вперед и вниз. Он стал прямо ощущать свое пузо именно пузырем, наполненным теплом и движением. Он теперь чувствовал, как все его движения рождаются в этом пузыре и оттуда передаются во все другие части тела. Васька был готов к обороту, и ему оставалось только сказать заговорку. Он прошептал: «душа моя в темнице тужит, а серый волк ей верно служит».

      Юный волк вышел из глубины Васькиного естества и перенял на себя управление вниманием. В ушах будто лопнула невидимая пленка, и мир наполнился неисчислимым количеством звуков, каждый из которых Васька теперь отчетливо различал. Видение стало резким, без полусвета и полутеней. Предрассветная темень ему больше не мешала. В нос ударили запахи такого многообразия и силы, что у Васьки на короткое время перехватило дыхание.

Он постоял немного, осваиваясь. Оборотня нужно обязательно обуздать, потому что в этом состоянии наслаждения каждым своим движением была и худая сторона: человеческие устремления в нем кажутся чрезмерно переусложненными и ненужными. Хочется просто радоваться самой жизнью, не тратя сил на обдумывание того, что ждет тебя впереди и без оглядки на последствия.

Оправившись от перехода, Васька двинул по отцовому следу волчьим ходом. Хотя волчий ход требовал от него полного сосредоточения, со стороны казалось, что он просто прогуливается немного развязной походкой задиристого парня, готового в любое мгновение то ли пуститься в пляс, то ли ввязаться в драку.

Когда Васька прокрался к хороводной поляне, небо уже начинало светлеть. Он благоразумно решил близко к сходу не подбираться, и спрятался с подветренной стороны поляны за кустами разросшегося пахучего бурьяна, чтоб даже волчье чутье тех, кто находится сейчас на поляне, не могло его обнаружить.

Деревенские мужики, собравшиеся на поляне, уже образовали обрядовый круг. Впрочем, людьми они сейчас были только для поверхностного взгляда. Сам же Васька видел перед собой стаю сверхразумных волков, людские тела для которых были только блеклыми одежками.

В середину круга выступил самый старший и сильный, – вожак, дядька Прохор. Какое-то время тот молча похаживал в пространстве живого круга, толи собираясь с мыслями, толи давая возможность собраться с мыслями остальным. В этих его похаживаниях, движениях, казалось бы, простых, читалась особая сила и внутренняя собранность, совершенно заворожившая Ваську. Он настолько погрузился в наблюдение за движениями вожака, что когда тот заговорил, вздрогнул от неожиданности.

– Мы собрались здесь сегодня в оборотень-день, последний день года как того требует старый обычай нашего племени, – голос оборотка звучал приглушенно, будто со дна колодца.

– Урский бог подарил нам хороший год. Урожай собран, скот отелился. И, слава богу, все живы.

Дядька Прохор обвел взглядом стоявших в круге. После того как он нарушил молчание и заговорил, державшее всех напряжение ослабло, волки ожили, задвигались.

– Пришло время дать оценку вашему вожаку. Мудро ли он вел общину и не допустил ли для кого напрасного вреда или убытка.

Говоря, дядька Прохор старался не смотреть ни на кого в упор, чтобы ненароком не оказать давления, и тем не упредить желающего сказать что-либо против него. Немного выждав, предоставляя возможность высказаться, вожак убедился, что пока говорить никто не собирается, и продолжил:

– А также, сегодня вы изберете нового вожака, наиболее достойного, мудрого и знающего, того, кто поведет вас всех по кругу нового года. Свое вождение он начнет, возглавив отряд на Белрогу к чухам на нифрильный мен.

Для соблюдения буквы древнего обряда дядька Прохор сказал все, что положено. И теперь ему оставалось только передать слово стае. Поэтому дальше он стал говорить уже мягко и буднично:

– Среди нас есть и достойные, и знающие. Давай что ли ты, Ефим. После меня ты самым старшим будешь.

Дядька Прохор сделал приглашающий жест и в середину круга вышел сильный матерый волк, в котором Васька узнал отца.

– Благодарю, дядька Прохор, за честь говорить первым, – В таком же глухом обороченном голосе Ефима отчетливо слышалось уважение к вожаку. Да и само именование Прохора дядькой являло собой знак признания старшинства. Хотя самому Ефиму было уже далеко за тридцать, и для многих на деревне он давно сам имел звание дядьки, Прохор все ж таки был на семь лет старше его самого. А до такого возраста здесь мало кто доживает.

– По мне, так другого вожака кроме дядьки Прохора и не надо, – Ефим теперь обращался ко всем. – Все он делает толково, а чухи его почти как своего принимают. С ними никто лучше Прохора не договорится. Предлагаю выбрать в вожаки снова дядьку Прохора.

Одобрительный гул прокатил по кругу стоящих, но обряд должен быть исполнен до конца.

– Может вот, Герась другое что предложит, посчитай теперь после нас с дядькой самый старый – он.

Ефим вернулся на свое место, а в круг вышел вызванный им Герась, но тот сказал и того меньше:

– Я тоже за дядьку Прохора. Чего там.

Следом, один за другим, по старшинству выходили все остальные старики, то есть те, кому уже исполнилось тридцать лет, и все подтверждали, что хотят переизбрать вожаком Прохора. Когда каждый из них высказался, и стало понятно, что за неимением других предложений голосования не потребуется, Дядька Прохор вышел из круга и прошел в другую часть поляны к костровищу, где у него все было заготовлено для костра. В его пальцах блеснула зеленым светом копеечка, дядька шепнул наговорное слово, и копейка стала набирать свечение, а накопив его сколько нужно, выстрелила искрой на тонкий лоскуток березовой коры. Береста тут же вспыхнула. Большой костер занялся быстро и сильно, высветив дядьку Прохора во весь рост, и Васька вдруг обнаружил, что тот перешел с оборотка на лицо, снова став человеком. Теперь он был уже не вожаком стаи, а человеком и атманом, а значит, дать присягу и подчиниться ему должны уже не волки, а люди.

Васькин отец первым вышел из круга, подошел к костру и кувыркнулся прямо через пламя. Когда же он поднялся на ноги, Васька увидел, что отец теперь тоже уже не волк, а человек. Он спокойно подошел к дядьке Прохору и встал от него по левую руку. Следующим прыгнул через костер Герась. Обернувшись с волка на лицо, он встал рядом с Васькиным отцом. А затем и все остальные волки покидали круг, прыгали через костер, оборачиваясь людьми, и плечом к плечу вставали в один ряд за своим атманом, тем самым, присягая ему на службу.

Наконец в темном кругу остался только один волк, не пожелавший присоединяться к остальным. Васька узнал в нем Макарку, совсем молодого парня, старше самого Васьки на полгода от силы. Но тот родился весной, и потому пришел на мужское посвящение.

Макарка впервые участвовал в сходе, было видно, что он робеет, но в глазах его читалась решимость. Дядька Прохор, поняв, что Макарка не собирается прыгать через костер, подошел к нему сам.

– Волк может отказаться давать присягу, – сказал он веско, – И товарищи не имеют права ни упрекать его, ни чинить препятствий. Но в течение трех дней волк, отказавшийся присягать, должен покинуть общину.

Дядька Прохор внимательно смотрел на юного волка, пытаясь понять, хорошо ли тот уясняет себе последствия своего решения.

– Волк, отказавшийся давать присягу, может так же рассказать своим товарищам о причинах, побудивших его. Если это зло или нанесенная обида, он может потребовать общинного суда над обидчиком, – говоря, Прохор покачивал головой, как это делают, когда хотят втолковать неразумному.

– Нет, дядька Прохор, – Макарка говорил, запинаясь, – Никто меня не обижал. Дело в девушке. Я ей предложение делал…

Прохор явно недоумевал, и стоял, терпеливо ожидая дальнейших пояснений.

– От нашей деревни должны пойти ополченцы в полянское войско. Ну, так я и пойду, – последние слова Макарка сказал так тихо, что Васька их разобрал с трудом.

Поняв, что на самом деле задумал паренек, дядька Прохор сокрушенно покачал головой:

– Экой ты паря, Макарка. Ты ж и не пожил еще. Неужто из-за девки на войну под копья и стрелы? Многие ли наши, кого полянцы в ополчение увели, домой возвратились? На одной руке пальцев хватит, чтобы посчитать. А уходило немало. Одумайся!

– Нет, дядька. Я твердо решил. Все равно полянцы заберут сколько надо. Не одного так другого. Пусть уж тогда меня.

Ваське стало так жаль Макарку, что он чуть было не заскулил. Да и сам Макарка, держался, видать, из последних сил.

– Спасибо вам всем, – Макаркин голос разнесся по поляне так звонко, что невольно щемило сердце, – Не держите зла. Прощайте.

Макарка, забывшись, кинулся было к людям, стоящим в строю, но Прохор, упредив его, удержал. Обнял парня, похлопал по спине, успокаивая. Макарке теперь нельзя к свету. И нельзя по ту сторону костра. Только один Прохор пока еще оставался на границе миров, только он еще мог быть посредником между миром людей и одиноким волчонком, выбравшим себе злую судьбу в порыве незрелого чувства. Да и то, ненадолго.

– Ступай Макарка. И помни, у тебя есть три дня, чтобы передумать.

Макарка отступил от дядьки, мотнул сокрушенно головой и кинулся с поляны со всех ног. Едва не наступив на Ваську, промчался мимо, всего может в паре шагов, да был так расстроен, что Васьки конечно же не заметил.

С тяжелым вздохом дядька Прохор вернулся к ожидавшему его сходу.

– Эх, рано я похвалился удачным годом. Если не голод и холод, так война кого-нибудь да заберет. Весь строй стоял в полной тишине. Радость обновления оказалась придавленной горечью потери.

Но как бы ни было тяжело, а жизнь останавливаться не должна, да и не может. И вот, откуда-то из строя донесся голос, который стали подхватывать и другие:

      А наш атман знает, кого-н выбирает

      Крикнет рота стройсь, да и забыли про меня…

Тому, кто решит остаться в волчьей шкуре, жить будет трудно. Но жить человеком нисколько не легче. Мужики пели военную песню, но выпевал при этом каждый свою судьбу, потому что знал, что и без всякой войны следующего года может и не пережить. Васька понял, что сход закончился и рванул обратно к телеге.

Вернувшись к оставленной упряжке, он улегся в телегу и завернулся в старую овчину, чтоб отец не почуял, что он отлучался. Васька слышал, как подошел отец, а потом ощутил, как телега тронулась и поехала. Какое-то время он лежал под овчиной и притворялся спящим, а потом и в самом деле уснул.

Глава 2. На дальнем покосе.

Ефим стоял на хороводной поляне в общем строю. Песня была допета, но люди не спешили расходиться, желая продлить это чувство обновления мира и единения с племенем. Внезапно он ощутил укол тревоги. Той самой тревоги за Ваську, которая и заставила его разбудить сына задолго до рассвета и взять с собой, чтобы без промедления увезти как можно дальше из деревни.

Одного сына Ефим уже потерял. Старшего. Его забрали в армию полянцы. Ефим не знал ни как он погиб, ни где, в каких землях. Просто однажды ночью он проснулся от нехорошего предчувствия. Еще не думая и не представляя, что произошло, он поднялся с постели и подошел к обережной копейке. Неизвестно сколько времени он так простоял, вглядываясь в светящийся кружок, подвешенный на нитке, оплетавшей копейку особым плетением в девять ячеек. А потом увидел, как нифриловая копейка начала гаснуть. Она теряла свет до тех пор, пока не погасла полностью. А дальше Ефим стал считать, и когда досчитал до минуты, а копейка так обратно и не засветилась, он понял, что его сына в живых больше нет, и копейка дала ему об этом знак.

Он стоял тогда, неподвижно уставившись в угол избы, оглушенный одной единственной и совершенно неуместной мыслью. Почему копейка потухла, а угол все равно освещен привычным тускловатым светом, пока до него не дошло, что этот свет испускают его горящие волчьи глаза. Он просто не заметил, как перешел в оборотня. Это понимание отрезвило его, но Ефим тогда же решил, что второго сына уже не отдаст никому.

Уйдя в воспоминания, Ефим не заметил, как добежал до окраины деревни, где оставил воловью повозку. Увидев, что вол мирно стоит на прежнем месте, а Васька спит в телеге, завернувшись в старую овчину, он немного успокоился. Осознал, что опять невольно перевернулся на волка, и сам себя покорил: «что ж это я, так совсем можно в зверя превратиться», – он тут же на ходу начал оборачиваться на лицо, но в последнее мгновение уловил еще не оставившим его волчьим чутьем, как от Васьки пахнуло запахом сырой травы. Ефим тут же все понял: сын его ослушался, и бегал смотреть на сход, а для этого, разумеется, оборачивался волком. Плохой знак, подумал Ефим. Один сегодня уже ушел со схода оборотнем, не пожелав оставаться человеком общины, и теперь его ждет полянская армия и война. Чтобы не поддаваться тревожным мыслям, Ефим, не медля, снял с плетня вожжи, не сказав Ваське ни слова, сел в телегу и тронул вола в дорогу.

Васька проснулся, когда они уже прибыли на дальний покос. Стоял погожий осенний день. Он выбрался из-под овчины и осмотрелся. Отец уже выпряг вола, отвел на небольшую полянку рядом с покосом, и теперь обходил ее по кругу, неся перед собой в вытянутой руке нифриловую копейку. Обойдя всю поляну кругом, отец вернулся точно в то место откуда начал свой круговой обход. Копейка плеснула светом, давая знак, что круг замкнут. Васька знал, что теперь за пределы очерченного круга Банька уже сам не выйдет. А если в круг зайдет кто посторонний, отец через обережную копейку это почувствует.

Васька достал из телеги вилы. Свои, из обычного дерева, и отцовские, у которых штыри были сделаны из прокопченной курени. Курень – это особое дерево, его древесина при длительной обработке сильным жаром, в разы усыхает и чернеет как уголь, но становится таким крепким, что с такими вилами можно и на медведя идти, не обломаются.

Отец установил на телеге стоймя два шеста, чтобы навивать на них стог, а Васька привычными движениями стал подхватывать вилами разложенное на поле подсохшее сено и сметывать его на телегу. Когда возле телеги все сено было убрано, они вдвоем прокатили телегу по полю чуть дальше, и стали собирать сено со следующего участка.

Васька ушел в работу с головой. Крестьянскому сыну к труду не привыкать, знай, маши себе вилами. До вечера далеко. А если работу по свету не успеешь докончить, надеяться не на кого, за тебя никто не выполнит, будешь и под луной работать.

Поэтому, когда отец дал знак остановиться, что пришло время передохнуть, Васька не знал, сколько времени прошло, и не считал. Она думал, что они поедят на скорую руку, попьют из ручья и снова за работу, но отец протянул ему на нитке копеечку. Без слов Васька понял, отец хочет, чтобы он развел костер. Он быстро набрал лежащего тут же под деревьями сухого хвороста и уложил его на черном пятне старого костровища. Держа копейку за ниточку в вытянутой руке, проговорил своеобычную приказку:

– Копеечка, копеечка, дай мне искорку, покормлю тебя хлебушком.

Приказка сработала. Копейка начала набирать свет в самой середке, а когда свету накопилось до предела, из зеленого превратившись в красный, алая искра как капля с листа сорвалась с монеты и упала на белый лоскуток березовой коры. Пока огонь разгорался, Васька сбегал к ручью, набрал в куреневый котелок воды и поставил к огню. Отец к тому времени достал и расстелил прямо на траве узелок с припасом, но приниматься за еду не торопился:

– Разговор к тебе есть Василий, – сказал отец и надолго замолк почему-то. Васька терпеливо ждал, но отец продолжал сидеть молча, к чему-то прислушиваясь. Наконец Ефим поднялся и сделал несколько шагов в сторону дороги, по которой они до этого приехали на покос. Васька проследил за взглядом отца и только теперь почуял, что кто-то идет прямо к ним. Глянул на отца вопросительно, нет ли опасности, и не надо ли оборачиваться для схватки, но отец стоял спокойно, будто ожидая кого-то званного.

      Сначала, идущего к ним, не было видно из-за леса. Только пару раз мелькнуло что-то между древесных стволов. А затем деревья расступились, и Васька увидел дядьку Прохора. Оказавшись на виду, он издали махнул им рукой.

Они сидели у костра и попивали из деревянных плошек душистый чай. Васька рад был редкой возможности посидеть вот так в обществе старших и уважаемых людей, но обещанный отцом разговор не давал ему покоя. Да и Прохор оказался здесь явно не спроста, хотя и говорил пока о вещах самых обыденных. А потому, когда он ни с того ни с сего вдруг обратился к Ваське, тот сразу понял, что «тот самый» разговор начался.

– Такие вот дела, Василий. Если дождь нам не помешает, скоро поведем обоз на нифрильный мен. Сам знаешь, что это? – дядька Прохор, сейчас ничем не напоминал виденного им ночью на поляне свирепого вожака волчьей стаи. Перед Васькой сидел обычный крестьянин с очень даже свойским и малость лукавым взглядом, который к тому же всякий раз, прежде чем отхлебнуть из плошки, дул на кипяток.

– Ну, каждый год община собирает обоз: продовольствие, там, утварь, орудия разные из курени нажигают. А потом меняют это все у чухов на нифриловые деньги.

Прохор согласно кивнул, и зачем-то быстро обменялся с Ефимом взглядами. Васька решил, что атмана его слишком очевидный ответ не удовлетворил, и от него ждут чего поумнее:

– Крестьянину-то ведь много нифрила не надо. Есть копеечка – и хорошо. Она в хозяйстве – подспорье, – Васька силился подражать разговору старших, – А так, нифрил только морок плодит.

Прохор снова утвердительно кивнул. А Васька, ободренный тем, что его слушают, добавил.

– А нифрил, значит, мы у чухов вымениваем, чтобы отдать князю нифриловый налог, потому что наш князь степному Азум-хану должен каждый год дань нифрилом платить.

– Ну, а чухов-то ты видал? – прервал его Прохор.

Васька вспомнил, как однажды ночью на выпасе впервые увидел чухов. Это воспоминание заставило его поежиться. Он сидел тогда у костра с другими парнями и слушал всякие байки дядьки Герася, деревенского пастуха, когда из леса вышли два странных существа маленького роста, с лицами, заросшими шерстью. Привыкшие жить во мраке, они не любили яркого света и близко к костру не подходили. Герась уважил странных существ и подошел к ним сам. Они коротко пошептались о чем-то с пастухом и растворились во мраке леса. Ваську тогда поразило не то даже, что чухи говорят по урски, а то, что ходят на двух ногах прямо как люди.

– Они странные какие-то, эти чухи, – сказал Васька, – Непонятные.

– Они просто другие, – пояснил дядька Прохор, – У них уклад свой и свой обычай. Но они существа мирные, бояться их не нужно.

И ни с того ни с сего вдруг сказал:

– В общем, такие дела, Василий, думаем мы тебя с собой взять на нифрильный мен.

От этих слов у Васьки глаза округлились от удивления:

– Да, как же меня на мен-то? Я ж еще посвящения не прошел. Это ж не по обычаю!

Ефим до этих пор молчавший, услыхав Васькин ответ, выпалил со свойственной ему прямотой.

– А вот поляне не посмотрят, что ты посвящения не прошел. У них в войске недобор! Их приказные вон в Невине в замке сидят и уже к Прохору приходили. Будут в армию теперь мальчишек забирать, – насупился и опять замолк, будто воды в рот набрал.

Васька перевел взгляд на дядьку, ожидая получить подтверждение.

– Да, Василий. Ефим все верно говорит. Поляне подписали с нижеградским княжичем бумагу, чтобы забирать тех, кому пятнадцать лет только к следующей весне исполнится. Говорят, мол, на войну их не отправят. Пошлют в учебный лагерь обучать военной науке до совершеннолетия, – дядькины глаза вдруг пожелтели и в его облике проступили волчьи черты, – Только нам-то невеликая радость, что наших парней под вражьи копья не сразу пошлют, а к весне только. За три года службы тебе все равно вернуться будет, что теляте из леса.

– Вобщем так, Василий, – Ефим внезапно снова вступил в разговор, – Сам знаешь, старшего твоего брата Ивана я уже потерял на этой войне. Кабы он еще за нашу землю или за нашего князя жизнь отдал … Я бы это еще смог принять как-то. А за полянцев свою грудь подставлять тебе не позволю. Вот такой мой отцовый тебе сказ.

Ефим рубанул воздух ребром ладони, будто пресекая все возможные Васькины возражения. Однако Васька был парнем хоть и нетрусливым, но и не дураком. Полянская армия ему была не желанней проруби:

– Как же мне поступить-то теперь? Научите, а, дядька Прохор!

– Ну, первым делом, обратно в деревню ты не суйся. Там сейчас полянские приказные стоят. А вот, знаешь ты, где делянка наша куреневая вверх по Хонаре?

– Знаю. В прошлом году там курень с отцом валили.

– Ну, вот, там переждешь пока, – дядька Прохор выдохнул с явным облегчением, – А мы-то уж боялись, что ты кобениться станешь как Макарка. Тот вон сегодня сам в полянскую армию попросился. Ему, видите ли, девка отказала!

– Да, ну, что я? Дурной совсем? Про Макарку судить не берусь, коли у него причина есть сердечная. А я-то чего в полянской армии не видал?

– Ну-ну, «причина сердечная», – передразнил Прохор, – У тебя случаем еще зазнобы не появилось? Нет? Ну и славно.

Дядька Прохор потрепал Ваську по загривку и тут же стал подниматься, – Спасибо вам хозяева за хлеб – соль. Мне пора.

– И тебе, Прохор, спасибо, – Ефим поднялся следом за гостем. Старики коротко поручкались, и, не теряя более времени, Прохор скорым шагом пошел обратной дорогой.

Как только дядька Прохор ушел, Ефим сразу начал собирать разложенную на платке еду:

– Вот, Вась, здесь хлеба тебе в дорогу, да репы. На пару дней хватит. Иди прямо сейчас. Искушать судьбу не будем.

– А сено, как же? – Васька, видя такие скорые сборы, слегка растерялся

– Да, бог с ним, с сеном. Как-нибудь управлюсь. А ты вот что запомни, на делянку придешь, помнишь там теплушка есть?

– Помню

– Вот в ней затаишься, и ухо в остро держи. Говорят, поляне лисов-ловцов позвали, те шныряют по всем окрестностям. А полянцы ловцам за каждую душу нифрилом платят. Так что, смотри, сынок, не попадись!

Ефим протянул Ваське узелок с едой, а потом за нитку достал из-за пазухи копейку.

– И вот это возьми, пригодится. Ну, давай прощаться.

Ефим обнял Ваську скупо, отстранил от себя и сказал с деланной бодростью:

– А ну-ка, покаж, как ты научился волком ходить.

Васька согласно кивнул и начал сосредотачиваться на переход. Тело еще помнило, как оборачивалось этой ночью, и нужное состояние вернуло легко и быстро.

– Душа моя в темнице тужит, а серый волк ей верно служит, – Васька привычно прошептал заговорку, и вот перед Ефимом уже стоял оборотень.

– Ну, что ж, паря. Я и не заметил, как ты вырос. А, теперь, давай, волчонок, беги, на тебя охота!

Глава 3. Бегство.

К делянке Васька шел болотами. Местность он знал хорошо, и выбирал путь так, чтобы чужаку выследить его было предельно сложно. К тому же, видно со страху, он проникся волчьей своей ипостасью как никогда раньше, и на одной заболоченной поляне набродил так, что кого угодно, наверное, сбил бы с толку: откуда след пришел на эту поляну, и в какую сторону оттуда убрался.

Самое же удивительное для Васьки было то, что предельная сосредоточенность на волчьем ходе уже не отбирала у него столько сил как раньше, а даже наоборот. Васька бежал довольно быстро, но при этом был так погружен в это звериное состояние, что не замечал никакой усталости, а только лишь животную радость жизни и движения.

На берег Хонары он вышел, когда солнце стояло еще довольно высоко. Он сменил заговор на копейке с обережной на дорожную, она теперь собирала часть рассеиваемой им силы и возвращала обратно приятным теплом в солнечное сплетение, поэтому он не только не устал, а напротив, чувствовал прилив сил. Васька решил не отдыхать, и к сумеркам уже подходил к куреневой роще, где деревенские мужики артелью валили и заготавливали деловую древесину.

Сейчас на делянке никого быть не должно. Для рубки курени еще рано, работы здесь начнутся не раньше ноября, когда ляжет снег. И все же на подходе он благоразумно сбавил шаг, начал порыскивать, обходя делянку кругом, чтобы почуять, есть ли кто-нибудь здесь.

Убедившись, что делянка давно пустует, он направился к теплушке, в которой мужики во время работ прячутся от холода. В этой невысокой постройке из бревен крытой корой и присыпанной землей, было тепло и влажно. Васька втянул в себя знакомый сырой запах, и на душе у него отлегло. Два дня он здесь отсидится.

Он вынул из-за пазухи копейку и освободил ее из хлебной мякоти. Залеплять нифрил хлебом нужно для того, чтобы он восстанавливал свои свойства. Он подвесил копейку в юго-восточный угол, и снова перезаговорил ее на оберег: «Вот тебе новый дом, береги его и тех, кто живет в нем», – получив приказ оберегать Васькино новое жилище, копейка разлила едва видимый в сумерках зеленый свет.

Васька разом ощутил усталость всех сегодняшних тревог и долгого похода, и едва прилегши на полог, сразу уснул. Во сне ему привиделось душистое сено и покос, но длился этот приятный сон недолго. Обережная копейка внезапно появилась в его сонном видении и замаячила зелеными всполохами тревоги. Он тут же открыл глаза и уже в яви кинул взгляд в угол, где висела монетка. В продолжение тревожного сна копейка и наяву излучала те же прерывистые вспышки зеленого света. К теплушке кто-то приближался.

Васька подкрался к двери и обратился в слух. Сначала он почуял того, кто приближался не слухом, не нюхом, а своим звериным чутьем оборотня, и лишь потом услышал, как кто-то наступает на сухие ветки. Этот некто шел прямиком, не разбирая дороги. Так может идти только совершенно уверенный в себе человек или зверь. Урские волки так не ходят даже по своей деревне! Волк всегда ступает осторожно. А вот так, пожалуй, может переть только полянский Вепрь. Васька живо представил себе свирепого оборотня, полянского приказного, с княжечевой грамотой и приказом забрать Ваську в полянское войско. А затем и услышал сбитое дыхание. Только почему-то это было дыхание совсем молодого человека, скорее даже парня.

Васька всмотрелся в дверную щель и, наконец, увидел незваного гостя. К его удивлению, это был вовсе не полянский вепрь и не рыжий ловец-лис, а такой же как и он паренек-волк, только в городской одежде. Тот спотыкался, цеплял ногами за коренья, и сам же себя вслух ругал за неуклюжесть. Оно и правда, таких нелепых представителей волчьего рода Васька еще не видел. Он тихо отошел в угол теплушки и попытался слиться с его темнотой.

Дверь распахнулась, и в посеребренный лунным светом дверной проем ввалился худой, костлявый паренек Васькиного возраста. Даже не верилось, что человек с таким тщедушным сложением, способен производить в лесу так много шума. Судя по кожаным накладкам на локтях и коленках, скорее всего подмастерье. Он, как и Васька был волком, но явно еще очень плохо осознавал свою оборотную сторону. Даже войдя в теплушку, он не почуял Васькиного присутствия.

– ФФФууу. Скажите пожалуйста, я дошел! – паренек беспечно захлопнул дверь, шагнул внутрь и плюхнулся на полог, не только не увидев Ваську, но даже не обратив внимания на отчетливо видимый в ночной темноте свет обережной копейки. Васька, пораженный такой беспечностью, распахнутыми глазами смотрел, как тот стаскивает с себя сапог.

– Ай, да Акимка. Ай, да сукин сын, – заявил паренек самодовольно, – Старый Фроим, вы, таки можете мной гордиться! – стянутый сапог с грохотом упал на деревянный пол, и паренек начал стаскивать второй. Васька понял, что беспечный горожанин не представляет угрозы, и ему вдруг нестерпимо захотелось его поддеть:

– А кто такой старый Фроим? – строго спросил он, выходя из угла.

– Ай, – паренек от неожиданности подпрыгнул на пологе, ударился макушкой о верхние нары и снова айкнул, теперь уже от боли. Застигнутый врасплох он смотрел на Ваську диким круглым взглядом. Одной рукой он мимодумно продолжал тянуть с ноги сапог, который, правда, никак не поддавался, а другой – тер место ушиба. Выглядел незваный гость так глупо и несуразно, что вся Васькина настороженность слетела как шелуха. Он сам не заметил, как из готового к схватке волка, обернулся на человеческое лицо, поэтому новый вопрос прозвучал уже весело:

– Ну, чего молчишь-то?

– У-ух. Ты чего ж так пугаешь? – паренек разглядел, наконец, и самого Ваську, и то как он из волка превращается в обычного человека, понял, что ему ничего не угрожает и обрел дар речи, – Так и заикой можно остаться.

– Ага. А ты чего прешь как бык на ворота? Разве волки так ходят? Я-то, небось, тоже струхнул. Никак по мою душу приказны… – Васька понял, что сболтнул лишнего и прикусил язык.

– Да, ладно, чего там, – паренек расплылся в понимающей улыбке, – Я тоже сюда не за дровами пришел. От самого Невина драпаю от войскового приказа. Акимка меня зовут.

– Васька – просто сказал Васька. Парни пожали руки, продолжая с любопытством друг друга разглядывать. На душе у обоих отлегло, все-таки вдвоем от войны прятаться веселее.

Васька чуть ли не с умилением глядел, как его новообретенный подельник по отлыниванию от военной службы набивает брюхо хлебом и репой из отцовского узелка, и все же недавно разбудившее его чувство тревоги никак не могло улечься, продолжая шевелиться в закоулках сознания.

– Я слышал, под Невином ловцы шарят. За тобой часом никто не шел? – спросил он.

Акимка перестал жевать, припоминая, как он бежал из родного городка.

– Да уж, не спрашивай. Я думал все, хана Акимке. Обошлось. Хотя, правда, шли за мной ловцы… – Акимка увидел, как у Васьки округляются глаза и поспешил добавить, – Так обошлось же. Видно отстали где-то…

Васька покачал головой с недоверием.

– Ты, Акимка, не обижайся, но по лесу ты шел как лось во время гона. Ты за собой след оставил шириной в нижеградскую столбовую дорогу. Уверен, что ловцы отстали?

Акимка окончательно отложил не дожеванный кусок репы и стал вдумчиво припоминать свой путь, но ответить он так ничего и не успел. Обережная копейка сама дала ответ, снова замаячив вспышками света.

Васька прижал палец к губам, давая Акимке знак молчать, и подошел к двери. Едва он прислушался, как тут же стало совершенно понятно, что худшие его опасения сбылись. Он услышал, как в лесу за делянкой всхрапнула лошадь, и тут же почуял еще одно чужое присутствие с противоположной от делянки стороны. А потом еще одного, со стороны реки. Несколько конников со знанием дела перекрывали все пути отступления и сжимали кольцо окружения. Васька понял, что их обложили, бежать уже бесполезно.

Акимка осторожно подошел к Ваське, и, не решаясь спросить вслух, тронул Ваську вопросительно за плечо.

– Эх, Акимка, Акимка, – прошептал Васька, – Дурачина ты городская. Сам попался, и меня за собой потянул. Обложили нас по всем правилам волчьей охоты.

Акимка хоть и был городским олухом, но при этом все-таки оставался Волком. Он тоже, наконец, почуял приближение Лисов, исконных волчих врагов, для которых охота на Волков была родовой мастерой чуть ни с древних времен. На лице Акимки отразилось неподдельное страдание. Однако он, к своей чести, хоть и был до полусмерти напуган, в страшную минуту повел себя достойно:

– Вась, слушай, – зашептал он с жаром, – Они ведь за мной шли, пусть уж меня и забирают. Про тебя-то они не догадываются. Ты спрячься здесь, а я их отвлеку. Может для тебя еще обойдется все.

Едва успел Акимка это проговорить, как снаружи раздался насмешливый, приглушенный как у любого оборотка голос:

– Эй, кто в теремочке живет? – в ответ на эту незатейливую шутку с другой стороны теплушки послышался такой же глухой смех, – Вылазь крот, ты попался!

– Ну, все, Вася, – голос Акимки был наполнен страхом и вместе с тем решимостью, отчего звучал почти торжественно, – Прячься, я выхожу.

А затем Акимка решительно распахнул дверь и вышел на улицу.

Васька понимал, что прятаться в малюсенькой теплушке бесполезно, если лис зайдет сюда, то обнаружит его непременно. Он припал к дверной щели и в лунном свете отчетливо разглядел конного Лиса, владельца насмешливого голоса.

Человек и его оборотень со стороны видятся одновременно как два наложенные друг на друга изображения. При этом, если сосредотачивать внимание на человеке, то человек виден ярко, а зверь – блекло и призрачно, а если перевести внимание на оборотня, то призрачным и блеклым становится сам человек.

Васька сейчас, конечно же, разглядывал именно оборотня. Это был довольно старый Лис. Некогда рыжий мех побурел и перебивался серыми седыми клочьями. Желтые клыки угрожающе скалились, а злые черные глазки беспокойно и непрерывно бегали с предмета на предмет, ни на чем подолгу не останавливаясь. Затаив дыхание Васька смотрел, что будет дальше.

Выйдя на улицу, Акимка начал разыгрывать настоящее представление. Сделав вид, будто только что проснулся, он зевнул во весь рот и почесался:

– Здрасьте, дяденька, – протянул он сонным голосом, – Вы никак за куренем приехали? Так рано еще. Рубщики сюда только на следующей неделе придут. А меня вот наперед послали, чтобы я тут все подготовил. Дров натаскать, воды наносить, двор подмести. Вы опосля приезжайте, когда артельщики здесь будут.

Злые глазки Лиса вперились в Акимку:

– Ты что, щенок, зубы мне вздумал заговаривать? – старик засмеялся ледяным смехом, – Эй, Мегул, давай-ка сюда. Волчонок решил, что он хитрей старого Лиса.

На зов старика к двери теплушки подъехал еще один конный Лис, намного моложе первого, и, судя по схожести черт, мог сойти за его сына. Как и старый, молодой Лис был по-охотничьи одет в короткую меховую куртку и шапку с волчьим хвостом, недвусмысленно указывающую на род его занятий.

– Ты слышал, что он говорит? Предлагает нам «опосля» приехать. А, Мегул, может мы «опосля» приедем? – теперь уже оба Лиса смеялись во весь голос.

– Так с меня-то какой спрос? – Акимка продолжал ломать дурака, – Мне-ж еще даже пятнадцати нету. Я за мужиков решать не могу.

– Я вижу, что тебе пятнадцати нету, – вступил в разговор молодой, – Зато к весне будет. А значит, ты годен к воинскому призыву. Я правильно говорю, отец?

– Все верно, Мегул. И волчонок тоже об этом знает, только прикидывается, – старый Лис сверлил Акимку колючим взглядом, – То-то, он бежал от самого Невина так, что пятки сверкали. Ну, да ничего, от нас еще ни один Волк не уходил. Ну-ка, Мегул, опутай его.

Мегул спешился, завел Акимке руки за спину, ловко накинул на запястья ремешок и затянул.

– Готово, отец. Давай Фидола кликать, да поехали, а то до утра из этого леса не выберемся.

– Эй, Фидол! – закричал он в сторону реки, – Ты где там застрял? Мы волчонка взяли уже.

– Эк, ты быстрый, – осадил Мегула старый Лис, – Надо коням отдых дать. Они у нас с утра без продыху по лесам мимо троп скачут. Вон и теплушка есть. Здесь переночуем, а поутру тронемся.

У Васьки от этих слов внутри все обмерло. Как только Лисы сюда зайдут, его тут же почуют. Но тут Мегул заспорил с отцом, подав ему сумасшедшую надежду на спасение:

– Да ты что, отец. Я в эту волчью нору не полезу. Мы тут за ночь псиной так провоняем, что потом неделю не отмоемся, – оба лиса засмеялись над удачной шуткой, – У тебя же есть на запас пятнашка нифрильная. Наговорим ее, и лошадки сутки еще бежать будут без устали, хоть до самого Загорска.

– Все-т ты знаешь. Ишь, предусмотрительный какой. Пятнадчик этот потому и на запас, что на крайний случай, – старик наставительно поднял палец, – А ты хочешь его за ночь опустошить. А мало ли что случись? А нам и надеяться будет не на что!

– Да что тут случись, отец? Зверь сейчас жирует перед зимой. А волков бояться, в лес не ходить, – последние слова показались Мегулу совсем уж смешными, и он залился глухим гавкающим смехом оборотня.

– Ну, может и твоя правда, сын, – старый Лис не стал спорить, было видно, что он прикидывает что-то в уме, – Вепревы приказники в этих местах недолго простоят. Успевать надо, пока нам по две с половиной копейки за волчонка платят. Ну, где там Фидол?

На освещенную луной поляну перед теплушкой выехал еще один всадник. Острые скулы и нос выдавали в нем родственника двух первых. Он подвел коня к связанному Акимке и стал пристально вглядываться в него.

– Так вы только одного волчонка взяли? – спросил он, наконец.

– Отец, ты видел, да? – Мегула от возмущения перекосило, – Нашему Фидолу недостаточно, что мы поймали волчонка, пока он прогуливался возле реки. Фидол полагает, что мы должны были отловить целый выводок.

Он скривился в усмешке:

– Извини, дорогой брат, что не угодили. Волчонок, пока сидел в своей норе, не успел расплодиться, – очередная шутка собственного сочинения показалась Мегулу настолько смешной, что в какой-то миг Ваське показалось, тот свалится с лошади.

– Я смотрю на тебя, брат Мегул, и прям завидую, – в отличие от брата, лицо Фидола настолько ничего не выражало, что казалось каменным, – Какая у тебя самодостаточная личность! Сам шутки придумываешь, сам над ними смеешься. Тебе и общества не надо.

Мегул тут же перестал смеяться, его настроение в очередной раз переменилось с той внезапностью, с которой задутая свеча, меняет свет на темень. Он зло зыркнул на брата:

– Твоего кислого общества, Фидол, и впрямь могло бы быть поменьше.

– Ну, хватит вам, – вмешался старый Лис, видя, что сыновья опять готовы сцепиться на пустом месте, – Что ты там говорил про другого волчонка Фидол? Если тебе есть что сказать, говори. И хватит цапаться друг с другом. Вы уже не щенки давно.

– Есть еще один волчий след, – сообщил Фидол своим бесцветным голосом.

– Тебе не померещилось, дорогой брат? – снова вскинулся Мегул.

– Нет. Другой след оставлен раньше, несколько часов назад. И в отличие от этого, – Лис кивнул в сторону Акимки, а на его губах скользнула змеиная усмешка, – Неплохо запутан.

– Ну, и где же этот второй волчонок, Фидол? – спросил старик, – Ты распутал след?

– Я же сказал, след запутан хорошо, и успел остыть. Так что, где засел второй волчонок, мы спросим вот у него, – не спуская с Акимки холодного взгляда, Фидол достал из-за пояса витую плеть и покачал ее в своей руке.

Предчувствуя скорую забаву, Мегул, тут же забыл о разногласиях с братом, соскочил с коня, зашел Акимке за спину и сдернул с него куртку. Поскольку руки у того были связаны за спиной, куртка не упала, а повисла, оставшись одетой рукавами на запястьях.

– Сейчас мы немного повеселимся, а ты нам все расскажешь, волчонок, – угрюмое настроение Мегула мгновенно сменилось на веселое.

– Да, один я здесь… – опять начал было отвираться Акимка, но убедительности в его словах больше не ощущалось, – Это я к реке бегал. Я ж говорю, воды мне надо было наносить, дров насоби…

Плеть со свистом опустилась ему на плечи и договорить он не смог. Кровь отлила от его лица. На ногах он устоял, но стал бледен как полотно. Нанеся первый удар с коня, Фидол не стал торопиться, он нарочито медленно спешился и подошел к Акимке, держа готовую к удару плеть на отлете.

– Ну-ну. Волчонок решил показать себя храбрецом. Это радует нас, правда Мегул? А моя плеть так истомилась по волчьей шкуре, – Фидол подошел к Акиму вплотную и смотрел в упор, – …Теперь она разгуляется. Если конечно, ты не захочешь сказать нам, в какую нору залез второй волк?

Акимка понимал прекрасно, что отвираться бесполезно, только себе же хуже сделаешь. Но страх быть пойманным пропал, потому что его и так уже поймали. А вместе со страхом ушли и сдержанность, и даже досада на собственное ротозейство, что попался сам, и подставил Ваську. В Акимке начало подниматься совершенно новое чувство, чистое и спокойное. Холодная волчья злость, не направленная на кого-либо, а та природная злость зверя, которая заставляет биться за жизнь даже тогда, когда выжить уже невозможно. Акимке вдруг стало на душе легко и спокойно. Он больше не боялся и не пытался отвести взгляда от бегающих лисьих глазок, смотрел прямо, как подобает свободному волку.

– Ты не будешь забивать меня своей плетью, потому что жаден и хочешь получить деньги, – сказал Акимка незнакомым ему самому отрешенным голосом, – И ты надеешься взять меня на испуг, так как сам ты труслив, и на моем месте уже бы наложил в штаны.

– Зря ты это сказал, – с некоторым удивлением процедил Фидол и отошел на пару шагов раскручивая плеть. Следующий удар был таким хлестким, что у Акимки подкосились колени. Только чистая как морозное небо злость позволила ему удержаться на ногах.

Васька не отрываясь смотрел в дверную щель. Он видел, как после третьего удара Акимка рухнул на колени и понял, что тот твердо решил его не выдавать. Он наслышан был как несдержаны бывают лисы в гневе. И если не забьют до смерти, то здорово покалечат. При этом он так же прекрасно понимал, что его самого они потом все равно найдут. Продлевать эту пытку не имело смысла. Васька набрал в легкие побольше воздуха, и когда лисова плеть уже начала раскручиваться для нового удара, Васька зажмурился и закричал:

– Не бейте его. Я здесь. Я выхожу.

– Остановись, Фидол, – тут же вмешался старик, хотя голос его был строг, в нем чувствовалась гордость за отпрыска, – Сам знаешь, что бывает, когда ты даешь волю чувствам. Ты был прав. Здесь еще один волчонок.

Васька понимал, что времени у него нет. Он подскочил к обережной копейке, и уже протянул было руку, чтобы снять ее с сучка. Но в последний миг передумал и отвел руку.

– Копеечка, копеечка, – зашептал он скороговоркой, – Передай моим родителям, что забрали меня Лисы, и отдадут за нифрил в полянское войско.

Он знал, что его слов копейка передать не сможет, но зато она сможет передать заложенный в нее заряд чувств. Затем Васька вышел из теплушки и покорно подставил Мегулу руки для оплетки. Все напряжение прожитого придавило его разом, и им овладело вялое безразличие. Отстраненно смотрел он как старый Лис высвободил из-за ворота висящую на груди деревянную облатку, взял в руки, и та с щелчком распахнулась как раковинка. Внутри облатки оказалась большая пятнадцатикопеечная монета, разлившая в ночной тьме вокруг себя довольно яркий зеленый свет. Таких крупных монет Васька вживую раньше не видал. Старый что-то тихо пошептал, и свет от монеты перестал рассеиваться во все стороны, начав собираться в одно плоское световое пятно. Некоторое время световое пятно колебалось, будто по нему проходили волны как от брошенного в воду камня, а затем застыло, сложившись в светящуюся карту местности, где разными оттенками зеленого стали видны горы, реки, озера, неровные пятна поселений, ниточки дорог и даже мигающая яркая точка их собственного местоположения. Старый лис всматривался в карту ведя по ней пальцем, видимо рассчитывая наилучший путь до Невина.

Акимка к тому времени боль перетерпел и поднялся на ноги. Он холодно наблюдал за старым Лисом, и когда тот захлопнул свою облатку, скрыв световую карту, ни с того ни с сего произнес не громко, но четко:

– И навигатор-то у вас каменный, и орбитальные спутники-то у вас поди-ка деревянные.

Глава 4. Акимка.

Раньше Аким и представить себе не мог, как это дико неудобно бежать по ночному лесу со связанными за спиной руками. Но лисы торопились и гнали ребят на пределе их сил. Он часто падал, и тогда следовали крики, ругань и щелчки плети. Он поднимался и бежал дальше. Толи от усталости, толи от невозможности что-то рассмотреть прямо перед собой, перед его внутренним взором стали плыть необычайно яркие образы из его прошлой жизни. В какой-то миг он даже полностью ощутил себя в мастерской деда, где проводил вместе с ним большую часть своего времени.

«Карамба, и гигабайт чертей. О, еще одно новое старое слово вылезло: «гигабайт». Интересно, что оно значит? Мера счета чертей? Навряд ли. Надо бы спросить у деда. А может ответ и сам придет постепенно. Так часто бывает. Вылазит какое-нибудь совершенно непонятное и немыслимое слово. Ну, например, «телефон» какой-нибудь.

Ходишь потом целыми днями и думаешь, что такое этот телефон? Деда достаешь, хотя и знаешь, что от него не допытаешься. Он одно только вечно и повторяет: «Все есть в твоей памяти, вспоминай сам», – ну, и ходишь, вспоминаешь. Бывает, по несколько дней мучаешься. А потом вдруг бац, и вспомнил!»

Аким в очередной раз зацепился ногой за корягу и с размаху шлепнулся на землю. Не имея возможности подставить руки, упал он болезненно. Он отплевывал, попавшую в рот землю, вынужденно возвращая себя в действительность.

– Это вообще волк или кто? – кричал несдержанный Мегул, – Или он расшибет себе башку, пока добежит до Невина, или я сам его прикончу. А, отец, нам что-то дадут за мертвого волчонка?

– Мегул, ты совсем дурак? – вмешался Фидол, – За мертвого волчонка тебе дадут встречу с палачом. Ты забыл, что находишься в землях клятого волчьего князя?

– Вы бы руки ему развязали, а? – просительно предложил Васька, он воспользовался остановкой, чтобы перевести дух и тяжело оперся о дерево. Однако видеть, как мучается Акимка, ему было еще тяжелее. На удивление, старый лис согласился.

– Да, Мегул, леший тебя закрути. Развяжи ему руки. Куда он денется от нас. А то мы и впрямь хлопот с ним не оберемся.

Теперь бежать стало немного легче, но все равно было очень тяжко. Он очень-очень сильно вымотался. Превозмогая усталость, Акимка разлепил спекшийся рот и попытался было требовать, чтоб лисы и Ваську развязали, но получил в ответ только плетью по спине. Ему хотелось упасть и не вставать больше, и пусть проклятые лисы забивают его до смерти. Но Аким понимал, что тогда они убьют и Ваську тоже, им ведь нельзя будет оставлять в живых свидетеля. Аким сжал зубы и дал себе слово, что будет бежать столько, сколько понадобится. Образы прошлого опять поплыли перед глазами.

… Да-а, с телефоном тогда вообще случай забавный получился. Ему это слово уже несколько дней покоя не давало. И вот он как-то проснулся утром с предчувствием, что еще немного, и вспомнит, что такое этот «телефон». Они с дедом в тот день сидели в его мастерской. С утра он сунул Акимке лопнувшую втулку от колеса, и дал задание изготовить такую же. Аким снял размеры со втулки и рассчитал размеры заготовки. При обжиге курень сама по себе усыхает в два с половиной раза, и самое главное здесь рассчитать так, чтобы размер внутреннего диаметра готового изделия совпал с размером исходного.

Он так увлекся работой, что совсем перестал думать про телефон. Когда заготовка была готова, развел огонь в духовке и начал обжигать. Время от времени доставал заготовку, смазывал куреневой смолой и снова отправлял в духовку. Для обжига заготовки, ее нужно несколько раз обмазывать смолой, тогда изделие будет не хрупким.       Дед в это время по своему обыкновению мастерил очередную хитроумную штуковину, бесполезную в хозяйстве. Дед, он вообще большой выдумщик и мечтатель. Делает вещи, назначение которых ему одному понятно. Хотя, возможно и ему непонятно. Потому что бывает так, промучается он с какой-нибудь загогулиной несколько дней, потом посмотрит на нее, будто впервые видит, повертит в руках, хмыкнет и в огонь швырнет, и при этом слова не скажет. Аким решил попытаться выпытать у деда, что он там опять мастерит, покуда очередное изделие не полетело в огонь:

– Деда, что опять мастеришь?

– Да, вот. Хочу снова пружину попробовать изготовить, – отвечает дед.

– Так ты уже сколько раз пробовал. Невозможно из древесины сделать пружину.

– Ну, металлов в этом мире все равно не существует. Но, я смекаю, тут главное меру обжига соблюсти и количества смолы.

– А зачем тебе пружина? – спрашивает Аким.

– А вот видишь здесь у меня малюсенький молоточек, он будет от пружины приводиться и стучать вот по этой каленой дощечке. И звук будет такой: динь-динь-динь-динь, – говорит дед и стучит молоточком по дощечке, – Только с большей частотой.

– Да-а. Для хозяйства ценнейшее изделие, под названием динь-динь-динь-приспособа.

– Без тебя, малец, разберусь, что для хозяйства надобнее. Да ты втулку свою проверь, не слышишь, гарью понесло.

– Ах, – вскрикивает Акимка и бросается к духовке. К счастью, пережечься заготовка не успела. Он ловко ухватил ее щипцами, достал и начал привычными движениями наносить смолу. В общем, пока он дожигал заготовку, да полировал от окалины, выкинуть успел из головы дедову забаву. Как вдруг слышит звук такой, как будто знакомый или напоминающий что-то, издается из того угла где дед сидит, мелодичный такой на высокой частоте: дззззззззззззззынь-дззззззззззззззынь. Акимка совершенно мимодумно, держа в щипцах раскаленную втулку, поднес ее к уху и сказал: «Алло». И сообразить-то толком не успел, что опять ляпнул, а дед уже тут как тут, из своего угла говорит таким сахарным голосом и с откровенной издевкой:

– Это я, дедушка Фроим, звоню своему непутевому внучку, который, кажись, вспомнил, что такое телефон, – хохотали они тогда с дедом до икоты.

Акимка с удивлением для себя отметил, что уже довольно большой отрезок пути пробежал, ни разу не споткнувшись. Он стал думать о возможных причинах такого явления, пока, наконец, не осознал, что не спотыкается он по тому, что видит тропу! Аким глянул на небо, но оно было совершенно черным и не подавало никаких признаков рассвета. Темень по-прежнему стояла непроглядная. Он повернул голову к бежавшему рядом Ваське, и с еще большим удивлением убедился, что и его видит очень хорошо.

Васька почувствовал Акимкин взгляд и поглядел на него в ответ. В отличие от самого Акима, он сразу понял, что с ним происходит, усмехнулся и не столько проговорил, сколько весело пролаял на бегу:

– Что Акимка, сам не заметил, как обернулся на волка?

Смысл сказанного доходил до Акима медленно, будто невидимая пелена мешала ему связно думать. Да, он вообще теперь думал по-другому! В этом новом, неизвестном доселе состоянии слышать и четко различать тысячи запахов и звуков было настолько естественным и само собой разумеющимся, что не вызывало даже тени удивления! А он слышал и обонял окружающий лес настолько полно и точно, что мог безошибочно определить мышей, птиц и прочее зверье, притаившееся или удирающее от стука копыт лисовых лошадей!

Осознав это, Аким испытал, пожалуй, одно из самых сильных потрясений в своей жизни. И толи с перепуга толи от переизбытка чувств, он тут же выскочил из этого нового состояния в обычное человеческое. Возврат к привычному состоянию оказался поразительно неприятным. И не только потому, что Аким тут же утратил звериную остроту своих чувств, а даже в большей степени, потому что он утратил и ту животную легкость и раскрепощенность движения, дававшую ощущение полета. Дыхание потеряло глубину, а ноги снова начали цепляться за коряги. Навалилась усталость и вернулась тягучая боль в мышцах. И опять поплыли образы воспоминаний…

Все эти слова из «прошлой жизни», как их называет дед, начали приходить к Акимке довольно рано. Родители, правда, относились к этим вещам как к забаве, не более. Акима брякнет что-нибудь этакое, мать рассмеется, отец в усы хмыкнет. Но когда они умерли и Акимка переехал жить к деду, все изменилось.

А началось все чуть не в первый день после переезда в дедовский дом, которого он до этого раньше видел пару раз всего, да и то мельком. Они тогда сели с дедом обедать, а ложка так лежала, что дотянуться до нее маленький Акимка не мог. Попросить деда подать ему ложку Акимка стеснялся и сидел, ожидая, пока тот сам догадается. Но дед почему-то не видел его затруднения, как ни в чем не бывало наяривал кашу, да еще причмокивал от удовольствия. Потом уже гораздо позже Акимка понял, что дед всего лишь хотел, чтобы он преодолел свою стеснительность. Но в тот раз он как дурень сидел и не мог из себя слова выдавить. И не придумал ничего умнее, как зачерпнуть кашу прямо рукой. Как на грех кашу до рта он не донес, и вся она так из щепотки на стол и вывалилась.

Акимка испугался, конечно, что сейчас ему от деда влетит. Но дед совершенно не разозлился, и как будто наоборот даже обрадовался. Акимка потом узнал, что все его промахи и ошибки у деда исключительно веселье вызывают, а в тот раз он впервые увидел его беззлобную, но ехидную усмешку, которая с тех самых пор сопровождала все их общение:

– Акимка, ты что, нелюдь что ли, кашу руками кушать? – говорит дед с таким довольным видом, будто ложку меда только что в рот отправил. Акимке же прямо сказать, не до веселья было, отец бы за такое подзатыльник отвесил и из-за стола выгнал. И видать с перепугу у него случился очередной случай воспоминания:

– Нет, дедушка, я не нелюдь. Я инженер-технолог!

С тех самых пор у них с дедом повелось что-то вроде игры, в которой он вспоминал прошлую жизнь, а дед ему в этом помогал. Еще дед говорил, что Акимка такой не один, и, есть другие люди, что помнят прошлую жизнь на «Старшей Сестре». Дед вот тоже помнит…

Глава 5. Зачисление на службу.

Всю ночь лисы гнали их по темному лесу, и сбавили шаг только поздним утром, на подходе к Невину. Парни сбили себе ноги в кровь и почти падали от усталости и боли. Но в городе к прежним страданиям добавилось еще и чувство стыда. Оба шли, не отрывая взгляда от земли, думая, что люди видят в них каких-нибудь беглых дезертиров и смотрят осуждающе, и даже не подозревали, что на деле все совсем не так. В людских взглядах выражалось либо сочувствие, либо, что чаще, вообще ничего не выражалось. Здесь всякого повидали, подумаешь, двух парней Лисы ведут.

Зато на самих Лисов глядели с явной неприязнью, а порой и открытой враждебностью и вызовом. Мол, дай только повод. Но Лисы, не дураки, повода не давали. Старый Лис, увидав, что люди недобро косятся на Фидолову шапку с волчьим хвостом, зашипел злобно на сына:

– Шапку сыми, дурачина. Вишь, люди смотрят, – и, не дожидаясь, пока тот сообразит, сам сорвал шапку и запихал Фидолу же за пазуху. А когда на одной из узких улочек дорогу им перегородила старуха с ведрами, Лисы остановились и терпеливо ждали, пока та не уберется с пути.

– Доброго здоровья, вам, матушка, – не выдержав, проскрипел старый Лис с не скрываемой досадой.

– Ишь, ты, – бабка с ведрами остановилась и к вящему раздражению Лиса зацепилась за сказанное, – Нашел матушку. И как у тебя только язык поворачивается… – дожидаться, чем кончится старухина отповедь не стали. Увидев, что путь освободился на ширину конской груди, старик ткнул коня пятками в бока и оставил бабку за спиной.

Только въехав в ворота подкняжичей крепости, они обрели былую самоуверенность. Обменявшись по-свойски кивками с воротной стражей, целенаправленно пересекли двор и подвели парней к писарю, сидящему за столом под навесом с кипой бумаг.

– А, это ты, Дроло, – вместо приветствия буркнул писарь, завидев старого Лиса, – Сегодня за двоих три копейки. В казне денег мало.

– Как, три копейки? – возмутился Дроло, – Вчера пять давали.

– Так надо было вчера приходить, – писарь ухмыльнулся.

– Три – это мало. Так не пойдет, – старый Лис пытался себя распалить, хотя и сам сознавал, что настаивает только из природной вредности, торговаться здесь бесполезно.

– Не хочешь брать три… – не бери, – писарь состроил картинный вид, что он де человек занятой и тратить время дальше на пустой разговор не собирается, – Либо вчера за пять, либо сегодня за три. Я тебе историю про раков на базаре рассказывать не собираюсь, – и поднял ладонь, прерывая дальнейшие возражения, – Бывайте, други.

Деваться Лисам, конечно же, было некуда, они забрали деньги, поворчали и незамедлительно испарились. Похоже, и в крепости, их хотя и терпели ввиду необходимости их услуг, но как дорогих гостей привечать явно не собирались. Писарь открыл ротную книгу учета и внес парней в списки. Пока он чиркал гусиным пером, Аким, стоявший до этого в задумчивости, вдруг ожил:

– А-а. Я вспомнил историю про раков, – писарь прекратил чиркать и поднял глаза на Акима, а тот, ободренный уделенным ему вниманием, добавил, – Это история со Старшей Сестры. «Вчера были раки большие, но по пять, а сегодня по три, но маленькие!»

– Помнишь прошлую жизнь? – писарь оживился, и смотрел теперь на Акима с любопытством

– Да… так. Иногда приходят такие … м-м… образы, что ли.

– Это не просто образы, – наставительно пояснил писарь, – Если б тебе одному они приходили, тогда можно было бы их принять за блажь, а когда очень и очень многим приходят подобные воспоминания, то это уже закономерность!

Писарь достал маленькую книжечку, и уже в нее повторно вписал Акимины сведения.

– А другу твоему, – писарь кивнул на Васю, – Такие образы не приходят?

– Нет, мне ничего такого не приходит, – торопливо и даже испуганно ответил Васька.

– Ну, да. Ну, да. Если бы сразу двум, то это уже бы был перебор.

– А что, много таких людей? – Акимка не удержался от вопроса, он знал только, что такие есть, но было любопытно узнать, много ли их, – Ну, которые прошлую жизнь помнят?

– Примерно один из двадцати, – ответил писарь, – А среди юнцов, вроде вас, так и вовсе каждый восьмой. Мастерство свое на Старшей Сестре помнишь?

– Кажись, инженером был.

– Так кажись или инженером? – писарь осерчал. Ему не нравилась неопределенность в ответах, особенно в ответах про прошлую жизнь.

– Точно. Инженером, – поспешил исправиться Акимка. И дал пояснение, – На металлургическом комбинате работал.

– Надо же, – писарь обрадовался так, будто получил очередное подтверждение какой-то своей важной догадке, – И этот имел профессию, совершенно непригодную для этого мира.

– А что, другие тоже име…

– Отставить вопросы, – посуровел писарь, – Ишь, расчирикался. Значит так. Сейчас идите вон туда, – писарь указал кончиком пера в сторону конюшни:

– Там сидит мога. Зовут Грач. Скажете от меня. Все, проваливайте, – писарь снова уткнулся в свои книги, давая понять, что разговор окончен.

Оставшись без присмотра, пацаны отошли от писарева навеса и заозирались. Людей вокруг было довольно много, но никто вроде не обращал на них внимания. Все были чем-то заняты и куда-то спешили, кто – заходя в здания, кто – выходя из зданий. По Акиминову горящему взгляду, Вася прочитал собственную мысль, но решительно осадил товарища:

– Даже не думай отсюда сбежать.

– Так не смотрит же никто, – Аким понизил голос до шепота заговорщика, – Вон через забор и в поле.

– Акима, я не понимаю, как ты выжил до сих пор «в этом мире», – Васька припомнил слова писаря, – Я загривком чую, что за нами следят. Ты сам-то что, совсем не замечаешь, когда за тобой следят?

Аким пожал плечами:

– Как это можно чуять? Если кто-то смотрит на тебя, так это видно, а если нет…

– Ладно уж, пошли. Боюсь, тебе этого не объяснить.

Они пошли к конюшне, и стояли там с минуту крутя головами, пытаясь высмотреть могу, о котором сказал писарь. Однако увидали его, только когда тот сам обратил на себя внимание, помахав им рукой. Поразительно было то, что мога сидел на открытом месте, и вообще был виден прекрасно. Тем не менее, ребята не раз и не два скользили взглядами прямо по этому месту, но ничего не видели.

– Вот это да, – прошептал Аким, – И как я его сразу не заметил? Сразу видно, настоящий мога!

– А я тебе говорил, – наставительно ответил Вася, – Это он за нами следил. Представь, что было б, если как ты сказал «через забор и в поле». Хорошее было бы начало для службы.

Парни приблизились, и неуверенно остановились за несколько шагов, во все глаза разглядывая, сидящего на пеньке, худощавого человека. Тот тоже смотрел на них пристальным взглядом, по птичьи склонив голову набок. Одновременно с этим, он непрерывно перебирал в руках сразу несколько нифриловых пятнадчиков.

– Подходите ближе, я не кусаюсь, – наконец, сказал человек с птичьим взглядом и засмеялся, – Меня зовут Грач-ловкач. В роте Вепря имею честь служить могой нападения.

– А меня Акимой звать. А это, Вася, – Аким указал кивком на приятеля.

– Ну? – спросил мога Грач, – Почему на волю-то не рванули? Ведь думали, что за вами не смотрят?

– Думали, – Вася решил не юлить и ответил, как есть, – Тока чуяли, что не так здесь все просто.

– Ну, что ж. Чутье есть – уже не плохо, – при этих словах Грач-ловкач кивнул головой, но не прямо, а как-то на бок, чем снова напомнил птицу, – А вот внимание отводить вы не умеете.

Грач шевельнул бровью, как бы приглашая задавать вопросы. Но парни не понимали, к чему тот клонит. Любому ребенку известно, что отводить внимание умеют только сильные моги или опытные вожаки. Откуда бы им малолетним владеть такой наукой?

– Ладно, парни, – Грач вздохнул, поняв, что вопросов не дождется, – Разговор о внимании пока рановат для вас. Но вбейте себе крепко, чтобы на войне выжить, надо уметь если не отводить внимание, то хотя бы без нужды его не привлекать.

– А мы разве привлекали? – спросил простодушный Аким, чем вызвал у Грача усмешку.

– Да, вы там стояли как два торшака посреди чиста поля, – мога улыбнулся, – Война – есть война. Либо ты – хищник, либо – жертва.

После этих слов Грач мгновенно перешел на оборотка, и парни на самом деле увидели крупного черного грача с очень умным пронзительным взглядом.

– А ну-ка. Покажите, как вы умеете оборачиваться, – голос обороченного Грача теперь был глухим и немного каркающим.

Аким лишь развел руками. Он вообще только этой ночью впервые перешел в оборотня, да и то случайно. Обернуться по собственному желанию он не мог. Вася же зашептал свою приказку, но из-за волнения провозился довольно долго. А когда юный волк наконец вышел на свет, то отнюдь не увидел в черной птице жертву, как это по наивности поначалу предполагал Вася. Все случилось с точностью до наоборот, волк сам испугался, и проявившись всего на несколько мгновений, спрятался обратно. Грач же, похоже, состоявшимся представлением остался доволен.

– Да, не горюй, малой. Это я только хотел показать, что тебе есть чему учиться, – сказав это, Грач перестал улыбаться, сменил настрой и заговорил по-деловому, а его жуткая черная птица исчезла так же внезапно, как и появилась, – Так что вам, считай, здорово повезло. Три месяца учебы в военном лагере, срок немалый.

И как бы невзначай добавил:

– А кому-то, может и не в лагере…

– А кому не в лагере? – тут же зацепился Аким, – А если не в лагере, то где?

– Тпрр, охладони, малец. Сейчас мы это выясним, – Грач поднял на ниточке один из своих оплетенных пятнадчиков и пошептал на него. Монета тут же разлила зеленоватое сияние.

– Если нифрил поставит тебе красный отпечаток, то дорога тебе в лагерь, – пояснил Грач, – А если зеленый, то пойдешь аж в саму моговую академию. Ну, кто первый?

Аким, очарованный словами Грача, разумеется, тут же сунулся вперед:

– А что делать надо?

Грач-ловкач снова усмехнулся.

– Ишь, ты. Я смотрю, паря, у тебя любознательность бежит далеко впереди твоего чувства самосохранения, – он покачал головой из стороны в сторону, будто не в силах этому поверить, – Запястье левое оголи.

Акимка закатал рукав и протянул руку. Мога поднес светящийся пятнадчик к Акимовому запястью. Свет монеты сначала собрался в небольшое яркое пятно, а затем превратился в светящийся зеленый рисунок скалящейся головы вепря. Достигнув полной четкости изображения, рисунок переместился на руку, наложившись на кожу тыльной стороны кулака. Аким смотрел, как черты рисунка переливают свет, казалось будто нифриловое свечение пытается проникнуть под кожу его руки, а затем вдруг разом все закончилось и рисунок навсегда отпечатался на руке, обретя синий цвет.

– Ух-ты. Почему-то синий получился, – Аким оторвал восторженный взгляд от рисунка и посмотрел на могу.

– Еще не получился, – урезал его Грач, – Случай редкий, но бывает. Синий цвет – временный, пограничный. Если твое тело примет в себя нифрил, знак станет зеленым. А если отторгнет, станет красным, как ожог. Посиди, пока дружку твоему знак поставим.

В подтверждение слов моги, Васин знак сразу же покраснел до цвета алой крови. Вася поглядел на получившийся рисунок и только пожал безразлично плечами, он другого и не ожидал. Такой же красный рисунок на запястье был и у его отца и у дядьки Прохора. Только вместо вепря у тех был изображен волк. Потому что они служили в войске Вереса.

Васька знал, что изображение головы зверя, является только первым образом и обозначает принадлежность к определенной роте. Дальше бойцу вверх по руке ставят и другие знаки. Они отражают все важные события, в которых участвует боец: сражения, осады, обороны, выполнения боевых задач и еще тяжелые ранения. У отца с дядькой Прохором череда знаков заполняла всю левую руку до плеча. Эту череду они называли «послужной дорожкой» или «послужным списком».

Аким задумчиво смотрел на свой синий знак. Каким-то образом он понимал, что его особый случай предоставляет ему выбор. Если он сейчас перестанет сопротивляться силе нифрила и примет ее в себя, то отправится в знаменитую Академию, где его выучат на могу. Этот выбор был очень притягателен и открывал перед ним большие возможности. Но в то же время Акима понимал, что в этом случае он потеряет своего нового друга. И именно этот довод его подтолкнул, сам не зная как, он усилил свое сопротивление проникающему в него нифрилу. Рисунок тут же поменял цвет и заалел.

– Молодец, Акимка, – Вася даже не пытался скрыть своей радости, – Вместе пойдем в Лагерь!

– Да, я тоже рад, – сказал Акима, но сам тут же и погрустнел, – Жаль, только, что могой мне теперь не стать.

– Много ли знаешь, малец? – вдруг вмешался Грач весело, – Красные моги тоже встречаются, – он подтянул рукав рубахи, показывая на запястье точно такого же красного Вепря.

– Только у них дорожка малость другая.

– А, какая у них дорожка? – верный привычке вечно лезть с вопросами, тут же переспросил Акимка.

– Кр-рас-сная! – неожиданно по-вороньи гаркнул Грач. Парни недоуменно переглянулись, а когда снова повернули головы к моге, в надежде получить пояснения, тот уже куда-то исчез, причем сразу вместе с пеньком.

Глава 6. Ольха.

Парни помаленьку осваивались со своей новой долей. Впрочем, делать их ничего не заставляли, они просто ждали отправки в полянский военный лагерь. Единственным разнообразием становилось появление в замке других новобранцев. Чаще всего их приводили Лисы. Были и те, кто приходили сами. Они встретили здесь и Макарку, который тоже уже получил красного вепря на запястье.

Хотя немногословный и порывистый Макарка, предпочитавший дело разговору, представлял вечно болтающему Акиму полную противоположность, они, тем не менее, сдружились, и почти все время проводили теперь втроем.

Довелось Ваське увидеть и самого ротного атмана Вепря, который произвел на него даже большее впечатление, чем мога атаки Грач-ловкач. И Вепрю не потребовалось для этого вызывать своего оборотня, он и без того разливал вокруг себя такую мощь, что при его появлении во дворе замка все примолкали, включая собак и птиц.

Накатывала порой и тоска по дому. Да такая, что хоть волком вой. В такую минуту Васька оставлял друзей и шел в конюшню, проведать лошадей. Находясь рядом с ними, он успокаивался. Вот и сейчас он зашел в стойло к юному коньку, позволявшему Ваське себя гладить. Конек косил на Ваську умным все понимающим взглядом. «Я терплю, и ты терпи» – говорил его взгляд. Васька соглашался, другого-то все равно ничего не оставалось.

Увидев, что в поилке закончилась вода, он подхватил пару ведер, решив натаскать в нее воды. Благо колодец был тут же в двух шагах. За этой заботой он не заметил, как в замок въехали двое запыленных всадников в дорогих одеждах, шитых цветными нитями.

Один из них уже спешивался, когда Васька выходил из конюшни. Это был угрюмый молодец на несколько лет старше его. Видимо, приняв Ваську за помощника конюха, он молча кинул ему поводья своего коня, и, не сказав ни слова, направился к зданию управы.

Второй всадник, которого Вася из-за короткой стрижки и походной одежды поначалу принял за мальчишку, оказался девушкой, правда, совсем еще юной. Она не торопилась спешиваться и глядела на Ваську с любопытством.

– Ты ведь не конюх? – сказала она полуутвердительно.

– Нет. Просто дожидаюсь здесь, когда нас отправят в лагерь.

– Ясень, он такой. Может и не посмотреть на человека, больно важным себя считает.

Васька подумал, что Ясень – это довольно странное имя. Во всяком случае, ему не доводилось с таким встречаться, но спрашивать об этом девушку он постеснялся.

– Ну, любой может ошибиться, – сказал он вместо этого, – Я тоже поначалу принял тебя за мальчишку.

Девушка весело рассмеялась и провела рукой по коротким волосам.

– А-а. Так отмываться легче, – сказала она запросто, – Может, ты будешь так любезен, и заодно позаботишься и о моей Птахе?

Девушка похлопала свою лошадь по загривку.

Вася согласно кивнул и подошел к лошади. Одной рукой ухватил ее под уздцы, а другую руку протянул девушке, чтоб помочь ей спустится. Девушка посмотрела на протянутую ей руку, засмеялась и замотала головой, показывая, что это ни к чему. Но тут вдруг передумала, заставила себя посерьезнеть, церемонно оперлась на Васину руку, а затем легко спрыгнула с лошади.

– Благодарю, – она наигранно попыталась изобразить знатную даму, однако на много ее не хватило. Она весело рассмеялась и побежала догонять своего спутника.

По роду службы писарь исполняет важную, но неказистую работу, всегда оставаясь в тени своего начальника. А кто же еще, кроме другого такого же писаря способен оценить ее важность для общего дела? В приемном покое управы сидели два писаря. Один, в качестве гостя, – ротный писарь Вепря, второй, как принимающая сторона, – местный писарь замка. Перед ними на деревянном столе стоял граненый черный куреневый самовар. В отсутствие начальства, писаря, как положено, собирались неспешно попить чайку, потолковать о тяготах службы, неразумности приказов вышестоящих и своей собственной недооцененности. А посему, появление здесь молодца с коронованным волком на запястье оказалось для них как снег на голову.

– Меня зовут Ясень. Служба княжеских порученцев, – веско сообщил вошедший, подтянул кверху рукав, выставляя напоказ свой образ.

– А это Ольха, – молодец полуоборотом головы указал себе за спину на только что вошедшую юную девушку, – Могу я видеть подкняжича?

– Экхм, – местный писарь прокашлялся, неохотно отрывая взор от закипающего самовара, – Подкняжича сейчас в замке нет. Может я смогу Вам чем-то помочь? Писарь сего замка, Гаврила Михайлович, к вашим услугам.

Второй писарь, справедливо рассудил, что дело его не касается, а потому и вовсе не пошевелился.

– Сюда должен был прибыть человек с княжеской охранной грамотой, – сообщил Ясень, – Я хочу его видеть.

– А-а, пока никого не было. Может ваш человек, запаздывает? – длинный нос местного писаря безошибочно почуял запах государственной тайны, – Могу устроить вас в замке. У нас не столица, конечно. Но поселим с уютом…

Ясень решительно мотнул головой:

– Ждать мы не можем. Когда он здесь появится, скажете, что мы пошли его встречать, но разминулись. Он знает, что делать.

– А, позвольте узнать, кто «он»? Как я его узнаю?

– Узнаете, – Ясень усмехнулся, – Я же сказал, у него охранная грамота от князя.

Не тратя больше времени, Ясень вышел из управы, оставив писарям очень мало сведений и очень большой простор для догадок и предположений. Ольха выбежала следом. Оказавшись на улице, она спросила:

– Ты ведь не веришь, что Подорожник здесь объявится?

– Не верю, – согласился Ясень, – Он никогда не опаздывает. По нему можно часы сверять.

– Что же мы будем делать?

– То, что я и сказал. Пойдем ему навстречу.

Когда они зашли в конюшню забрать своих лошадей, Ольха, не отдавая себе в этом отчета, крутила головой по сторонам. Однако паренька новобранца там уже не было.

Они выехали из замка немедля, и Ясень сразу направил коня к полянской границе. За городом оба обернулись на волков. До поздних сумерек они скакали по полянскому тракту, пытаясь учуять дух Подорожника.

Давно пора было искать ночлег, но Ясень продолжал гнать коня. Ольха уже собиралась сказать, что скоро стемнеет совсем, и им придется ночевать прямо на обочине, как вдруг Ясень резко осадил коня.

– Есть запах. Ты слышишь?

Последний час девушка больше боролась со сном и усталостью, чем искала след. Она остановила свою разгоряченную Птаху и с трудом попыталась разобраться в многообразии запахов, наполнявших ее ноздри. Однако сил оставалось только на то, чтобы не вывалиться из седла.

– Скажу более, липкий лисий запашок! – ожидая подтверждения своих слов, Ясень требовательно посмотрел на спутницу. Сам он не выказывал и тени усталости, день погони матерому – не трудность. Ольха же лишь вяло подумала, что Лисов по этим дорогам сейчас шастает немало, но чутью Ясеня она привыкла доверять. Она послушно согласилась с его предложением протропить лисий след вспять. Они свернули с дороги и углубились в лес.

Чутье Ясеня не подвело. Довольно скоро они вышли на место свежей стоянки. Здесь явственно читались запахи костра, лошадей, и ни с чем несравнимый особый запах лисьего народа. Спешившись, Ольха немного ожила, бесконечная скачка наконец-то закончилась. Ясень тем временем деловито обходил поляну.

– Здесь были несколько конных лисов. Стояли лагерем с ночевкой. Сегодня разделились на два отряда. Одни ушли на север, другие – на запад.

– Похоже, так, – согласилась Ольха, – Что будем делать?

В ответ Ясень неодобрительно на нее посмотрел. Как старший товарищ он считал своим долгом помочь ей научиться принимать самостоятельные решения.

– Ну, а сама-то как думаешь? – спросил он с нажимом.

– Ой, действительно. Размякла я, что-то, – Ольха заставила себя собраться. Она давно уже ждала случая, когда ей доверят собственное дело. Мечтала избавиться от назойливой опеки старших порученцев, а тут скинулась в маленькую девочку, – Думаю, надо побродить по округе. Лисы не зря здесь лагерем стояли.

– Уже лучше. Ты устраивайся на ночлег, а я поброжу еще немного, – Ясень спешился и ни слова больше не сказав, скрылся в темнеющей чаще.

– Умеешь, ты, спихивать на других заботу о своем коне, – негромко сказала Ольха в темноту.

– Поговори у меня! – донесся из леса его ответ.

«Вот ведь, волчара ушастый», – подумала Ольха с усмешкой. Оставшись одна, она позаботилась о лошадях, и решила еще раз обойти место стоянки, здесь было что-то еще, что-то едва уловимое, но не дававшее ей покоя.

Когда Ясень вернулся, стояла глубокая ночь. Ольха дремала у костерка, однако успела почуять его приближение, поднялась и развернулась навстречу.

– Молодец, – похвалил ее Ясень, – Не подпустила незамеченным.

– Нашел что-то?

– Да, нашел, – Ясень нахмурился и опустил голову, – Он мертв. Камня при нем нет.

– Это, Лисы? – только и спросила Ольха

– Очевидно, да! Никого другого там не было. Да, и почерк лисий. Подлое убийство, – Ясень замолчал, не желая вдаваться в подробности. Ольха не настаивала.

– Значит, камень пропал, – проговорила она.

– Пропал. И хорошо еще, что мы не остались ждать в замке. Так у нас хотя бы есть зацепка и след.

– Слушай, Ясень, – Ольха забавно оттянула уголок рта. Она так делала, когда сомневалась, стоит ли что-то говорить, – По-моему, здесь кроме Лисов был кто-то еще.

– Вот как?

– Ты ведь знаешь, я могу это почувствовать… Когда кто-то накладывает приказы на нифрил, он оставляет особенный след. След своей силы.

– Так. И что?

– Здесь кто-то наговаривал нифрил несколько дней назад. До того как сюда пришли Лисы.

–М-да, – протянул Ясень, – Это может быть и случайным совпадением. А может, и нет. Предположим, кто-то мог прийти раньше и поставить для Лисов маяк. А это значит, что он знал, где пойдет Подорожник, подготовил место засады и призвал Лисов. Мы должны это проверить.

– Слушай, Ясень. А ведь действительно. Обычно Лисы, после того как сделают свою лисью пакость, прямиком чешут на север. Отсиживаются там в своих любимых лесах. А тут часть из них пошла на запад. А ведь это риск. Зачем они отправились в сторону линии фронта?

– Молодец, девочка. Соображаешь, – похвалил Ясень, – Я думаю, дело так было. Заказчик навел Лисов, а сам, чтоб не оставить своего следа на месте убийства, ушел в какое-то заранее оговоренное место.

– То есть он сидит в какой-нибудь таверне и ждет, когда Лисы принесут ему камень?

– Наверно так. Если уже не принесли.

Некоторое время они сидели молча, обдумывая сложившуюся картину. Наконец Ясень заговорил.

– Ну, что ж. Мы должны попытаться выследить этого предполагаемого заказчика. По запаху мы его определить не сможем. Но зато у нас есть твое замечательное чутье на нифрил.

– Значит, идем на запад?

– Ты идешь на запад, – поправил ее Ясень, – У нас нет никакой уверенности, что мы его выследим. Возможно, он уже расплатился с Лисами и удирает, сверкая пятками. И нет никакой уверенности, что он и в дальнейшем будет пользоваться нифрилом.

– А ты куда пойдешь? – в голосе Ольхи мелькнула растерянность.

Ясень, вполне осознавал ее чувства. Он тоже когда-то был юнцом, получившим первое собственное задание.

– Значит так. Твоя задача – разведка. Близко к противнику не приближаться. На глаза не попадаться. В общение не вступать. Себя ты выдать не должна ни в коем случае. Обо всем докладывать по связи. Понятно?

Ольха шумно выдохнула и сказала:

– Понятно.

– Вот и хорошо. А я попробую нагнать лисов, которые двинули на север. Скорее всего, они будут дожидаться тех, что отправились передавать камень заказчику. Так что, далеко уйти не должны. Все. Теперь спать. С рассветом выдвигаемся.

– Да, но ведь их там человек пять, а то и семь.

– Да, хоть двадцать, – отмахнулся Ясень и похлопал висящий на поясе черный клинок, который он называл «решателем задач».

Когда они уже улеглись у догорающего костра и завернулись в одеяла, Ольха вдруг снова заговорила:

– Ясень.

– Ну, чего еще?

– Почему Верес позволяет забирать наших парней на войну?

– Ох. Сама ведь, знаешь. Он связан подчиняющим договором.

– Так ведь сто лет уже прошло! Сколько можно помогать этому жадному Азум-хану?

– Тут не в одном хане дело. Лучше противостоять кошачьему альянсу у среднего моря, чем позволить ему прийти в наши земли. Вот тогда точно беды не оберешься.

– Почему тогда Верес ничего не делает?

– Что значит, ничего не делает? Он держит нейтралитет.

– Это еще что за зверь?

– Нейтралитет – это не зверь. Это означает, что Верес не ввязывается в войну напрямую, а только оказывает вынужденную помощь в рамках договора. И поверь, в текущих условиях – это лучшее для нас положение вещей. И хорошо еще, Верес добился от хана, чтобы наши парни сначала проходили подготовку в военном лагере.

– А в этом военном лагере их обучают военному делу?

– Ну, за три месяца матерых воинов из них не сделают. Но, по крайней мере, покажут с какой стороны браться за копье и дадут понюхать боевых заклинаний. Ну, теперь все. Спать. Завтра трудный день. И кстати, девочка, – Ясеь добавил в голос жесткости, – Имей в виду, если там с тобой что-нибудь случится, Верес с меня шкуру спустит!

Глава 7. Верес.

Верес стоял у окна в полном одиночестве в гостевых покоях своего замка. На улице разгулялся солнечный полдень, а в огромном зале царил полумрак, все окна были завешены тяжелыми занавесями. Лишь на одном окне плотная ткань была собственноручно раздвинута рукой урского князя. Он неподвижным взглядом глядел во двор, где одноглазый старик обучал шумную ватагу ребятишек клинковому бою. В руках детвора вместо мечей, разумеется, держала деревянные палки, но в остальном все было по-настоящему: приказы сурового наставника, кровь из ссадин и боль ушибов.

Верес поймал себя на мысли, что отслеживает правильность действий старика. Верно ли тот определяет, кого осадить грозным окриком, а кого подбодрить, кому из малышни нужно помочь советом, а кому предоставить исправлять ошибки самостоятельно. Верес усмехнулся и отвернулся от окна. Он и так знал, что старик все делает правильно.

Волчий князь выглядел человеком в полном расцвете сил, и только полностью седая голова как-то указывала на его действительный возраст. Верес обладал великолепной памятью и отчетливо помнил все девятьсот с лишним лет своего правления в текущем воплощении. Впрочем, все остальные, уходящие в древность воплощения своего правления, он помнил не хуже.

– Ну, что ж, пора, – сам себе негромко сказал князь. Он прошел в глубину зала, где стоял внушительный, но безвычурный трон. Уселся и открыл шкатулку тонкой работы. В ней в особо выдолбленном ложе лежал крупный нифрильный камень. Он не был плоским как монета, как это бывает обычно, а имел выпуклую форму. Будь камень еще чуть больше, его бы можно было отнести к тем редчайшим камням, что называют «голубиным яйцом».

– Карта, – негромко сказал Верес, и свечение нифрила тут же соткало в воздухе светящееся светло-зеленое полотно, на котором более насыщенными оттенками того же зеленого цвета проявились горы, реки и озера, а также точки городов и связывающие их ниточки дорог.

– Установить связь в западном направлении, – приказал Верес. Одна из точек с подписью Новоград, где и находился сейчас сам князь, выделилась, засветившись ярче, и от нее пошли по полотну зеленые волны как от брошенного в воду камня. Через несколько мгновений камень обнаружил другую точку, которую так же выделил усилением свечения и соединил ее прямой чертой с точкой исходной. Это означало, что прибор нашел наиболее удаленного западного связного, до которого смог дотянуться.

– Вызываю Тихую заставу, – уже громче произнес Верес.

– Желаю здравствовать, князь, – в горнице послышался немного искаженный помехами и будто плавающий голос связного, – Жду ваших приказаний.

– Я жду срочные сведения из Невина. Передай дальше на запад.

Связной отключился. Теперь понадобится некоторое время, пока связисты по цепи передадут его запрос. Нужно ждать.

Одна из особенностей нифрила, представляющая собой, пожалуй, наибольшее препятствие в его использовании, заключается в его нагреве при работе. Чем крупнее камень, тем быстрее и сильнее он нагревается. И хотя сам по себе нифрил является прочнейшим материалом, перегрев для него губителен.

Верес приказал камню перейти в спящий режим, оставаясь лишь частично пробужденным на прием. Это позволяло снизить нагрев. Князь бережно положил шкатулку в чашу с кубиками льда. Зал погрузился в дремотное молчание.

Через некоторое время в горнице послышался голос того же связного.

– Тихая застава вызывает князя.

– Слушаю

– Невинский писарь сообщает, что вчера в замке были двое княжеских посланников и спрашивали о человеке с охранной грамотой. Писарь ответил им, что в замок пока никого не прибывало. Посланники отправились его встречать. Доклад завершен. Связной Никита Решетни…

Князь отключил устройство, начавшее давать знак перегрева, просто захлопнув шкатулку. Скверные новости, если не сказать, плохие…

Верес сделал медленный глубокий вдох, поудобней устраиваясь в своем кресле. Он прикрыл глаза и привычно призвал оборотня. Через пару мгновений перед его мысленным взором предстал волк с очень крупной головой и полностью белым от седины мехом. «Отнеси меня в зал снов», мысленно приказал Верес. Седой волк тут же подхватил сновидческое тело князя и помчался огромными прыжками куда-то вперед и вверх к светящейся полной луне, единственному видимому образу в темном беспредметном пространстве сознания.

Волк мчался к луне с огромной скоростью, и ночное светило быстро приближалось, заметно увеличиваясь в размерах. Однако, по мере приближения оно меняло свои очертания, превращаясь в нечто иное. Наконец, преобразование закончилось, и то, что издали казалось луной, вблизи обернулось в каменное, залитое лунным светом куполообразное строение. Высокая крепостная стена придавала ему схожесть с замком. Зверь, разочарованный обманом, коротко взвыл, его стремление добраться до настоящей луны Вересу было не понятно, однако спросить об этом волка он не имел возможности. Волк не понимал человеческой речи.

Оказавшись перед распахнутыми воротами, князь отпустил оборотня и прошел за крепостную стену. Он оказался на обширной поляне, посеребренной лунным светом. Князь задрал голову. Настоящая луна висела высоко на небосклоне, освещая зал снов. Впрочем, настоящая ли? Если вдруг удастся погнать оборотня и к этой луне, не окажется ли и она каким-нибудь залом, где собираются уже не князья, а боги?

Князь в который раз подумал, что этот желтый кругляш обладает особой притягательной силой не только для его оборотня. Верес нехотя опустил взгляд и осмтрелся. Посреди поляны стояло внушительных размеров строение: белый купол, вознесенный к небу на сорока восьми белокаменных колоннах. На земле под куполом стоял огромный круглый стол, вокруг стола расставлено сорок восемь кресел для знаменных правителей этого мира. Если не считать замковой стены, огораживающей поляну по кругу, никаких других рукотворных предметов здесь больше не было.

Круглый переговорный стол пока был пуст, время заседания еще не наступило. Зато поляна вокруг стола не пустовала. Верес прибыл едва ли не последним. Знаменные правители Ниферии использовали каждое мгновение этого времени для политических встреч и переговоров. Верес внутренне усмехнулся. Расклад здесь виден как на ладони.

Два узла силы: с одной стороны, военный союз нифрилового хана, с другой, – кошачий альянс, возглавляемый тигриным королем Тайгаром. Невмешивающиеся, или как их принято называть, – особняки, перетекают между двумя этими узлами, как между полюсами, успевая извлекать пользу и там, и там. Верес придерживался политики невмешательства и не состоял в союзах, однако его невмешательство считалось весьма условным. В рамках подчиняющего договора, он вынужден был исполнять обязательства перед Азум-ханом.

Впрочем, в силу исторических и географических условий, а также и нравственных предпочтений, Верес почти никогда не имел дел с «Котами». Он направился к группе правителей, объединившихся вокруг нифрилового хана.

– Мое почтение славным князьям, – сообщил Верес, подходя.

Правители расступились, пропуская Вереса в круг.

– А, вот на ловца и зверь! – весело воскликнул правитель воинственного племени степных Мангустов Азум-хан и протянул Вересу руку для пожатия.

– И тебе здравствовать, Азум, – сдержанно ответил волчий князь.

– Как раз о тебе говорили, – довольно сообщил хан и потер ладони, – Ну, что скажешь, князь? Известно тебе, что на северном фронте наше положение сейчас не простое?

Азум-хан хлопнул по плечу стоящего рядом с ним царя Вепрей:

– Вакула стойко сражается, но не пора ли тебе оказать ему помощь по-соседски?

Сколько ты будешь держать свои свирепые стаи на цепи, как собак? Волк не может жить без свежего мяса!

Верес отрицательно покачал головой:

– Твой военный союз справится и без моей скромной помощи. Ты знаешь, мое население и так почти не прирастает. Нам сейчас не до войн.

– Я не узнаю тебя, Верес, – Азум-хан покачал головой в деланном непонимании, – Может ты просто засиделся и одряхлел в этой оболочке? Может пора прервать это воплощение? Через год возродишься в новом теле, еще через пятнадцать войдешь в силу и вынешь из скалы свое знаменное копье. И может быть тогда юная и горячая кровь молодого тела вернет тебе память о том, что тебя когда-то звали вожаком всех северных и восточных племен? А, Верес? Ты предъявишь право первородного на отнятые земли, а потом пойдешь и завоюешь новые! Сколько ты будешь морозить свое племя в этих забытых богами лесах?

Азум-хан оглядел собравшихся правителей, будто выискивая того, кто сможет растолковать, наконец, непонятливому князю столь очевидную вещь:

– Потому и не прирастает твой род, что ты загнал его на край мира, – подытожил он, – Пора что-то менять!

– А я и так все помню, Азум, – Верес усмехнулся, – Было время, когда я подобно быку впрягался за всех подряд, пока эти самые восточные племена не ударили мне в спину. Нет – нет. Я даже благодарен вам за это. Вы, тем самым, сняли с меня всякие нравственные обязательства, заменив их, правда, на обязательства вполне овеществленные. Что ж. Зато вы так же сняли и пелену морока с моих глаз. Мне больше нет дела до ваших склок. Я всецело занят только своим собственным народом. И меня это вполне устраивает.

Слова волчьего князя привели некоторых правителей в недоумение. Сам Азум-хан лично предлагает ему участие в военном союзе, признавая, что нуждается в его помощи, а тот отказывается, тогда как мог бы выторговать у хана самые выгодные условия. Впрочем, за Вересом давно закрепилась слава человека, который все воспринимает в черно-белом цвете, не признает полутонов и всегда говорит ровно то, что думает. Его и ценили за это и посмеивались над его прямотой. Оно и правда, трудно представить себе более неподходящего человека для дипломатических игр.

– Ну, и ладно, – Азум-хан неожиданно смягчился, – Знаю, Верес, что убеждать тебя бесполезно. Хоть ты и волк, а упрямей бараньего короля. Но за это я тебя и ценю. Если ты что-то сказал, то никогда уже от этого не отступишься. Твое слово всегда ценилось на вес нифрила.

Ох, не зря хитрый хан плел и про войну, и про нерушимое слово князя. Он явно давал понять, что неисполнение договора по поставке оружия даст ему право потребовать от Вереса еще больше людей в свое войско. Хан явно пронюхал, что Верес не успевает. Отправка оружейного обоза затягивалась. Князю отчаянно не хватало мастеров по обжигу, чтобы выполнить условия воинственного хана. Однако выказывать свои трудности Верес не собирался. Хан обязательно зацепится за любую возможность, чтобы вынуть из него душу. Вольно Азуму сравнивать волка с бараном, вот только сам он хоть и мангуст, а хватку имеет как у крокодила.

– Будет в срок, – коротко сказал князь, сворачивая разговор.

– Что ж, пусть будет так! – заключил Азум и одарил князя долгим проникновенным взглядом, каким хищник провожает ускользнувшую на этот раз жертву, зная, что терпение его бесконечно, а жертва все равно обречена.

После этого Азум-хан перешел на обсуждение поставок войскам продовольствия. Для Вереса это означало, что вопросов к нему больше нет. Присутствующие знали, что Верес сам закупает продовольственные товары у соседей и утратили к нему интерес.

За этими разговорами луна в своем медленном, но неуклонном движении перешла в наивысшую точку небосклона. Теперь ее свет стал попадать в отверстие в вершине купола, высвечивая круглый переговорный стол. Время собрания знаменных вождей наступило.

Они рассаживались в неизменном порядке, установленном тысячелетия назад. Восточный военный союз Азума и западный кошачий альянс Тайгара и здесь оказались напротив друг друга. Верес занял место правее Вакулы, царя вепрей, который замыкал правый край ханского союза. С Вереса же начинался северный ряд нейтральных правителей. А напротив Вереса на противоположном от него краю стола располагался еще один ряд нейтралов – южный.

Справа от князя села Карина, королева горностаев. Среди всех соседей волчьей Урсы, управляемой Вересом, земли Карины имели с ней самую протяженную общую границу. Поскольку к Вересову княжеству помимо исконных земель относилась так же длинная гряда северных гор, вотчина чухов, Урса обхватывала сравнительно небольшое королевство Карины не только с востока, но и с севера.

– Рад видеть тебя, королева, – Верес поспешил поздороваться первым.

– Здравствуй, Верес. И я рада тебе, как мало кому-либо еще, – Карина полуобернулась к князю с королевской грацией и достоинством, но в ее голосе чувствовалась теплота, – Видела, как ты появился, но никак не могла подойти к тебе раньше.

Карина наклонилась к Вересу и перешла на шепот:

– Треклятый Бык опять донимал меня своими нелепыми требованиями.

– Я поговорю с ним.

– Ни в коем случае! Я тебя знаю. Не хватало тебе еще сцепиться с Фарадором, – Карина накрыла руку Вереса своей ладошкой, – Кое-кто спит и видит, как бы втянуть тебя в войну.

– Ну, Фарадор нейтрален, как и я. Даже при наихудшем исходе это будет не более чем частная драчка повздоривших соседей.

– Боюсь, ты ошибаешься, Верес! У меня нет ничего определенного, но, по-моему, против тебя затевают большую игру, – Карина просительно посмотрела на князя, – Не попадись, я тебя умоляю. Если тебя свалят, то тогда мне уже точно не устоять.

На этом их разговор был прерван. Со своего места поднялся утиный король, исполняющий в этом году переходящую должность председателя.

– Приветствую знаменных правителей Ниферии, которые собрались здесь за круглым столом зала снов. Равные среди равных, хранители особых качеств своих первопредков, мы призваны привнести в мир людской многообразие, а также сообща противостоять приходу врага.

Он произнес слова, требуемые древним обрядом, и теперь мог переходить к делу.

– И так. В прошлый раз мы обсуждали рождение во всех народах Ниферии людей, помнящих предыдущее воплощение. Соотнесение их воспоминаний, дало нам основание заключить, что все они прежде были воплощены в мире под рабочим названием «Мир Старшей Сестры». Сами они называют его Землею. Как и было решено на последнем собрании, я обратился к пророческим скрижалям, давшим подтверждение того, что наши опасения были не беспочвенны.

Утиный король взял в руки листок пергамента и стал зачитывать:

– «Извечный враг сорока восьми, самозвано занимает место среди знаменных правителей, выжидая время для коварного удара. Во множестве воплотятся здесь сыны и дочери Старшей Сестры и принесут память о прежней жизни, дабы помочь в борьбе с лукавым». Конец цитаты, – утиный король отложил пергамент, – Желающих прошу высказываться.

Упомянутый воловий царь Фарадор поднял руку, прося слова.

– Слово предоставляется Фарадору, царю волов, – возвестил утиный король.

– Мы ищем этого самозванца уже три тысячи лет, – поднявшийся с места Фарадор возвысил голос, – Мы называем его то нулевым, то сорок девятым, но нас сорок восемь! С самого начала времен нас – сорок восемь! И опять пошла речь о самозванце. Как? Скажите мне, как мы его будем вычислять? А может, нет его среди нас? Пророчества, они, сами знаете, не всегда сбываются!

– Слово предоставляется Тайгару, королю тигров.

– Здесь часто и много говорится о том, что война – зло, но в данном случае должен сказать, что народы, уже ввязанные в войну, никак не смогут нанести коварный удар. Такая возможность существует только у нейтралов.

В зале послышались возмущенные голоса, и утиному королю пришлось воспользоваться председательским молоточком, чтобы призвать к тишине.

– Ясно сказано в скрижалях, – с нажимом продолжал Тайгар, – «Нанесет коварный удар». Я отмечаю вполне очевидную вещь и прошу занести в протокол, что возможность нанесения коварного удара может иметь только тот, кто находится в состоянии невмешательства!

– Ну, а что же вы предлагаете, уважаемый Тайгар? – утиный король развел руки, – Всем нейтралам теперь нужно вступить в войну?

– Я предлагаю направить во все королевства, не участвующие в войне, посланников, наделенных достаточными полномочиями. Чтобы все эти страны предоставляли нам полные сведения о количестве и месте расположения их войск.

По рядам нейтралов снова пронесся возмущенный ропот.

– Слово предоставляется Накалаю, барону лисьего народа.

– Возражаю. Предложение Тайгара противоречит древнему соглашению о праве народов на самоопределение.

– Возражение принято. Слово предоставляется Карине, королеве горностаев.

– Вынуждена на этот раз согласиться с Фарадором. Три тысячи лет поисков самозванца не дали нам ничего. Давайте сосредоточимся на другой части пророчества. Раз уж выходцы из мира Старшей Сестры так важны для нас, мы должны понять, что такого ценного в их прошлом опыте, и что поможет нам одолеть лукавого.

– Благодарю вас, королева, – сказал председатель, – На прошлом собрании, Вы согласились взять на себя труд начать такое расследование. Вам уже есть чем поделиться с высоким собранием?

– Пока, к сожалению, мало что удалось выяснить, – Карина повела плечом, – Мы составили опросный лист, по которому было опрошено свыше двух тысяч выходцев со Старшей Сестры. Как это ни странно, но их прошлые профессии совершенно не пригодны для нашего мира. Воинов среди них почти нет. В работе с нифрилом они явно уступают тем, кто прожил на Ниферии множество жизней. При этом они трудились в таких отраслях, названия которых будут звучат для вас незнакомо и даже дико, приведу просто как пример: машиностроение, химическая промышленность, энергетика и прочее. Одним словом, все те отрасли, которых на Ниферии нет и быть не может, в силу особенностей нашего мира.

– Ну, что ж, – сказал утиный король, – отрицающий итог, тоже – итог. Но мне бы хотелось услышать ваше мнение, королева. Вы тоже считаете, что пророчество не верно?

– Ни в коем случае. Я всегда считала и продолжаю считать, что более достоверного источника, чем скрижали пророчеств не существует. Просто пока мы искали не там, но эти поиски чрезвычайно важны для нас. Я сама приложу все усилия, чтобы найти ответ, и всем присутствующим хочу напомнить, что это знание может сыграть решающую роль в борьбе с самозванцем.

Карина обвела взглядом правителей, ожидая, что кто-то из них захочет высказаться, но видела только бесстрастные маски. Делиться собственными предположениями на сей счет, если они и имелись, за просто так никто не собирался. Один только утиный король, неся на своих плечах бремя председательства, решил поддержать Карину в столь важном для общего дела вопросе.

– Хочу сердечно поблагодарить королеву Карину за то, что она взялась за решение этой чрезвычайно важной для нас задачи, – сказал он, – Вы можете, королева, всецело рассчитывать на мою помощь. Я еще раз попробую обратиться к скрижалям, а также готов оказать вам любое содействие, какое вы запросите.

– Хочет ли кто-то еще высказаться? – спросил утиный король, обращаясь к правителям, и, выдержав некоторое время, добавил, – В таком случае, предлагаю считать собрание оконченным. Встретимся под этим великим сводом зала снов в следующее полнолуние.

Председательский молоточек глухо ударил о столешницу.

Глава 8. По следу.

Пока что Ольхе везло. Сначала она шла по запаху ушедших на запад лисов. Он довел до придорожной таверны, а уже там, благодаря своему редчайшему дару, она и почуяла дух силы того, кто накладывал заклятье на лесной стоянке. Похититель камня засветил здесь крупную монету, скорее всего дорожный приказ на коня, чтобы тот мог бежать без усталости, и тем самым оставил свой след, отпечаток своей собственной силы.

Лисий запах здесь терялся. Лисы вообще знают много тайных троп и могли свернуть с дороги на любую из них, но это было уже не важно. У Ольхи была иная цель, и она взяла ее след. Теперь лишь оставалось надеяться, что похититель и впредь будет использовать заклятия на нифриле, ведь только по ним она и сможет его не потерять. Она тоже решила добавить своей Птахе скорости и выносливости. Достала пятнадчик со своим собственным дорожным приказом и засветила. Жалеть нифрил сейчас было бы не по уму, упустить добычу она не имела права.

Ольха скакала весь день, меняя «уставшие» пятнадчики. Она чуяла, что помалу нагоняет своего противника, хотя тот выехал намного раньше и успел оторваться довольно далеко. Правда, она совершенно не представляла, что будет делать, если догонит его в дороге. Поэтому, когда начали сгущаться сумерки, она попросила ночлег в первом подвернувшемся постоялом дворе.

С рассветом, она снова двинулась в дорогу. Ольха боялась, что похититель может посчитать, будто опасность миновала и захочет пощадить нифрил. В этом случае, Ольха его потеряет. Но, к своему облегчению, возле очередной придорожной таверны, она вновь почуяла тот же дух, здесь был пробужден нифрил той же рукой, что и раньше. Ольха невольно проводила взглядом неказистое строение, где наверно еще не остыла постель после человека, который подстроил убийство Подорожника и захватил камень государственной важности.

      Удача оставила ее на развилке дорог. Прямо продолжал идти полянский тракт, вправо на северо-запад уходила менее широкая дорога. Дух силы похитителя здесь терялся. Ольха решила спешиться и обдумать свое положение. Благо, вполне приличный постоялый двор, расположенный на этом перепутье, гостеприимно распространял запахи пекущихся блинов.

Она зашла в просторное помещение, уселась за свободный стол и огляделась. Народу было довольно много. Ее удивило, что вместо обычно встречающихся в придорожных заведениях торговцев, гонцов, приказчиков и подкняжьих слуг в блинной преобладала молодежь самого пестрого вида, причем явно не при деле. Вместо сосредоточенного поедания пищи здесь царили неторопливость в еде, болтовня и смех. За одним из столиков играли на гитаре и пели.

Хозяин двора поставил перед ней стопку блинов, плошечку сметаны и кувшинчик сладкой медовой воды. Лицо у него было красным, круглым, улыбчивым и лоснилось от печного жара. Одним словом, полностью соответствовало поданному кушанью.

Ольха сразу поняла, что думать на голодный живот совершенно не в состоянии. Она съела всю стопку до последнего блина и, отдуваясь, откинулась на спинку скамьи. Ей пришла мысль, что у такого хорошего хозяина наверняка найдется в наем уютная комната с мягкой постелью. Однако эту предательскую мысль пришлось отогнать. Дело не терпит.

Ольха поднялась из-за стола и подошла к огромной печи, где хозяин пек блины.

– С тебя полкопейки, прелестная барышня, – сказал он.

– А меня многие за мальчишку принимают, – сказала Ольха, подавая хозяину копеечную монету. Другого повода завязать разговор она не придумала.

– Ну, я-то, не спутаю. У меня самого три дочки, – хозяин протянул Ольхе полкопейки сдачи.

Ольха отрицающим движением ладони показала, что сдачи не нужно.

– Я пытаюсь догнать одного … своего знакомого, – сказала она, – Думаю, он здесь проскакал пару часов назад. Вы никого не видели?

Хозяин беспомощно развел руками:

– Мне некогда по сторонам глазеть, сегодня же воскресенье. Вон посетителей сколько, – он обвел взглядом обеденный зал, – Если этот твой знакомый не зашел отведать моих блинов, то я и вовсе не мог его видеть. Но, одно я могу сказать с уверенностью, девочка, ехать дальше на запад по полянскому тракту тебе совершенно точно не стоит.

– Э – это почему же?

– А потому, дочка, что Коты прорвали оборону с юга от Мневска и взяли его в окружение.

Вот так новость. Ольха вышла из блинной совершенно растерянной. Если похититель работает на кошачий альянс, то продолжать погоню просто не имеет смысла. Через пару часов он доберется до их военных подразделений, и достать его будет уже невозможно.

«Неужели все потеряно? – рассуждала она, – нет. Не все. Существует и другая вероятность, что похититель не имеет к Котам никакого отношения. Просто потому, что тогда ему было бы удобнее устроить засаду до того, как Подорожник пересек линию фронта. А значит, он тоже не сунется дальше по тракту и постарается переждать до тех пор, пока бои не прекратятся, чтобы безопасно пробраться в срединные земли».

Она вернулась в блинную и снова подошла к хозяину:

– Скажите, а куда ведет эта дорога к северу от тракта?

Хозяин расплылся в улыбке:

– Так это же дорога в академию могии! – он обвел рукой обеденный зал, – А все эти дармоеды, тамошние студенты.

– Не бузи, Иваныч, – тут же из-за столика отозвался костлявый паренек с оттопыренными ушами, – Мы не дармоеды, а гордость и надежда ханского войска!

– А, скажите еще, – она снова обратилась к хозяину, – Где здесь ближайшая застава?

– А все по той же дороге на академию. Через пару верст будет своротка налево к озеру. Там и волчья застава.

Ольха поблагодарила хозяина и вышла на улицу. Все сводилось к тому, что надо ехать по северной дороге в сторону академии. Она должна быть где-то рядом, раз студенты выбираются в эту таверну в выходной день, и может потому похититель и решил поберечь нифрил, что до места назначения почти добрался. Только сначала надо будет посетить заставу.

Хозяин таверны не обманул. Через какое-то время Ольха почуяла запах озерной воды, а затем увидела и тропу, ведущую к озеру. Очень скоро тропа привела ее к заставе.

Ольха спешилась и осмотрелась. Маленькая, добротная избушка на берегу. Короткий причал из тонких бревен, о который мерно плещется малая озерная волна. На берегу сохнет перевернутая вверх дном лодка, на шестах развешены сети. Надо же, какое тихое и благодатное место. Ольха невольно представила себе старого одинокого рыбака с добрыми глазами, который сидит вечерами у костерка, варит уху и смотрит на воду.

Она подошла к двери избушки и постучала. Не разобрав, что за слово глухо прозвучало из-за запертой двери, она решила принять его за приглашение и потянула тяжелую дверь из толстых досок. Войдя внутрь избы, Ольха поначалу оторопела от несоответствия между тем, что она себе напредставляла и кого увидела. На скамье за столом сидел по пояс раздетый матерый воин совершенно разбойничьего вида. Всю его рожу пересекал страшный красный шрам. Красная же послужная дорожка тянулась по всей левой руке и уходила куда-то за спину. Глубоко посаженные глаза светили желтым недобрым огнем. Он полировал брусочком черный наконечник копья, который и без того хищно блестел матовым отливом.

– Чего тебе? – жуткий дядька вперил в Ольху тяжелый волчий взгляд.

Превозмогая желание сбежать, Ольха потянула за левый рукав, оголяя запястье, где зеленым нифрильным цветом была изображена голова волка и корона над ней.

– Служба княжеских порученцев, – сказала она еле слышно.

Коронованная волчья голова и упоминание князя подействовали на матерого как заклинание. Желтизна в его глазах тут же растаяла. Из лютого волка он почти превратился в того самого рыбака, какого она себе и представила поначалу. Разве только не такой старый, и шрам через все лицо немного портил картину.

– Извини, если напугал, – враз подобревший матерый сделал приглашающий жест, – А то ходят тут всякие студенты, а потом лодки пропадают.

– Меня зовут Ольха, – сказала она.

– Алексей Алексеич, – представился он, – Для тебя дядя Леша.

– Мне бы с князем связаться, – попросила Ольха.

– Это можно, конечно, – дядя Леша пожевал губами, – Только сегодня уже был порядковый выход на связь. Основная монета не «отдохнула» еще.

– А запасная? – проявила осведомленность Ольха.

– А запасная, – заставник сделал ударение на второй слог, – У нас сбоит последнее время. Иногда пробуждается, а иногда не хочет и все тут.

– Так давайте я посмотрю.

– А ты разбираешься? – спросил он.

– Как раз в этом и разбираюсь, – подтвердила Ольха.

Дядя Леша взял с полочки монету, высвободил ее из хлебной мякоти и передал Ольхе. Она взяла пятнадчик, чуть погрела в руке, входя видением в ее ячеечный состав. Как она и предполагала, первая пара, называемая «глазом» была расположена на самом краю решетки и почти стерлась из-за того, что монета по мере использования выгорела по кромке. К счастью, первую пару можно переписать на любые другие свободные ячейки. А они пока еще были.

– Дядя Леша, – сказала она, – Скажите слово, каким монету засвечиваете.

– Вызывает мирная застава, – подсказал заставник.

Ольха сдержала улыбку. Она была наслышана о неписаном правиле заставников. В качестве своих позывных они используют слова на вроде тихая, мирная, благостная и тому подобное. Как будто у них тут дом отдыха, а не воинское подразделение.

– Готово, – Ольха подала дядьке монету.

– Мирная застава вызывает замок Невина, – сказал он, и монета начала набирать свечение.

– Ты, гляди-ка, работает, – заставник посмотрел на Ольху с уважением.

– Замок Невина слушает, – раздался немного искаженный помехами, но знакомый голос, и Ольха тут же вспомнила замкового писаря.

– Михалыч, – сказал дядя Леша, – сообщение для князя от Ольхи. Передавай дальше.

После этого заставник пригасил монету, и они стали ждать, когда вызов через все заставы дойдет до Вереса. Прошло минут пятнадцать, прежде чем голос замкового писаря Гаврилы Михалыча сообщил, что князь готов принять сообщение.

– Подорожник убит. Камень пропал. Ясень…

– Э-э. Погоди там. Не части, – прервал ее возмущенный голос писаря, – Я же записываю.

Доклад занял довольно много времени, князь не удовлетворился кратким сообщением, и Ольхе пришлось пересказывать подробности. А при таком способе передачи через несколько застав, это оказалось делом не быстрым.

Однако в итоге Ольха осталась довольной. Во-первых, она доложилась князю. Во-вторых, Верес одобрил ее решение направиться в академию. Он даже пообещал связаться с ректором, чтобы Ольху временно зачислили слушателем. Это даст ей законные основания пребывать в стенах заведения и заодно немного поучиться в той самой знаменитой Академии могов!

Единственное, что слегка омрачило Ольху, это отсутствие новостей от Ясеня. Впрочем, тот отправился в погоню за лисами в довольно дикие места, где заставу встретить не так-то просто.

* * *

На небольшой полянке в сердце глухой чащобы у догорающего костерка сидели пятеро Лисов.

– Ну, и долго нам еще ждать, а? – раздраженно спросил один из них.

Старый Блас, к которому был обращен вопрос, поморщился и промолчал. Он уже давно исчерпал все доводы.

– Все. Хватит. Бесполезно тут высиживать. Мы не курочки, цыпленка не высидим.

– Тихо! Кто-то идет.

– Ну, наконец-то!

Ясень приближался к поляне неспешным размеренным шагом. Он видел, как напряженное ожидание на лицах лисов сначала сменилось радостью, потом, когда он подошел ближе, удивлением, а затем, когда они его хорошо разглядели, злобой.

– Ну, надо же. Вы только посмотрите, кто к нам идет.

– Эй, серый, ты никак заблудился?

Трое лисов поднялись на ноги, вытаскивая из-за поясов тяжелые плети. Они радостно заухмылялись. Возможность безнаказанно выместить накопленную злобу выпадает нечасто. А на эти леса власть волчьего князя, да и вообще ничья власть, не распространялась. Только Старый Блас и еще один, совсем еще юный лис, остались сидеть у костра.

Они ничего не успели сообразить и ничего не успели сделать. Слишком быстро Ясень сделал два последних шага, а его черный клинок и вовсе размазался в блеклую дугу, одним ударом перерубив сразу два горла. Оставшийся на ногах лис, правда, успел поднять руку в неосознанном и бесполезном закрывающем движении, но ему это нисколько не помогло. «Решатель задач» вошел ему в живот прямым колющим ударом.

Молодой лис, сидевший у костра, увидев, как падают его товарищи, вскочил и кинулся было в лес, но кинжал, брошенный рукой Ясеня, оказался быстрее, вонзившись ему между лопаток. Как ни в чем не бывало, Ясень столь же неторопливо, как и до этого, подошел к костровищу, уселся и подбросил в догорающие угли несколько веток.

– Самый старый. Самый разумный, – сказал он, глядя на Бласа, единственного, кто за все это время не двинулся с места, – Вот с тобой, старик, мы и поговорим.

* * *

К вечеру Ольха добралась до академии. Живописный старый замок на холме из когда-то черных, а ныне посеревших от времени куреневых бревен, высокая стена с зубцами, развевающиеся над остроконечными крышами знамена. Академия издалека выглядела именно так, как она себе и представляла.

Перед воротами путь ей преградил огромный клыкастый злобный нелюдь. На попытки с ним заговорить, нелюдь молчал. Ольха сделала было шаг к воротам, но нелюдь шагнул ей навстречу. Ее выручила компания молодых людей, подошедших следом. Не обращая внимания на нелюдя, они прошли мимо него, как мимо пустого места. Нелюдь же остановился в шаге от них и пропустил, ничего не предприняв, при этом, правда, он продолжал злобно скалиться.

Ольха перестроилась на тонкое видение, и с досады хлопнула себя по лбу. Надо ж было попасться на такой дешевый трюк. Нелюдь оказался обычным бестелесным мороком. То-то и Птаха его нисколько не испугалась. Можно было и сразу догадаться. Она уже собиралась двинуться в ворота, как ее окрикнули:

– Эй, волчица, ты сюда на учебу?

Ольха повернулась и увидела того лопоухого костлявого паренька, что выступил в блинной, назвав студентов «надеждой хана». Она только теперь заметила, что паренек из заячьего народа.

– Ну, думаю присмотреться сначала, – ответила она неопределенно, – Может и поучусь.

– Ишь, ты, «присмотреться», – весело сказал парень, – Другие во сне видят, как бы сюда попасть, а ты еще присматриваться собралась.

– Меня Хухля зовут, – сообщил он.

Ольха подумала, что имя ему самое подходящее.

– А меня Ольха. Слушай, Хухля, а как мне попасть к ректору?

– А пошли, я тебя провожу.

Уже не обращая внимания на морочного нелюдя, они прошли в ворота под гордой вывеской «Академия могии Азум-хана». Чуть ниже кто-то коряво нацарапал слово «Хохмардс», которое Ольхе ни о чем не говорило, но спрашивать своего провожатого она не стала.

Хухля помог ей устроить Птаху в конюшню, а затем привел ее в главное учебное здание, поразившее Ольху широкими длинными коридорами, обилием дверей и созданий морока, наподобие того нелюдя, что встретился ей перед воротами. Здесь были оживающие картины, поющие подсвечники и всякая прочая чертовщина, на какую только может быть способен изощренный ум местных студентов. Правда, она очень скоро освоилась и перестала обращать на мороки внимание, как его не обращал и сам Хухля. Идя за ним следом, она с любопытством читала на дверных табличках названия кафедр, а заодно и нацарапанные студентами подписи.

Так под табличкой с мудреной надписью «кафедра оценки степеней могической опасности» тем же корявым почерком, что и на входе, было приписано «факультет когти-рван». Под табличкой «кафедра достижения отрешенных состояний» приписали «ф-т вуснедуй», а «кафедра нейтрализации» получила и вовсе уж непонятную приписку: «камси камса пока рамса».

– Да-а уж, – протянула Ольха изумленно, – я смотрю, ребята здесь подобрались с богатым воображением.

– Других тут и не держат, – усмехнулся Хухля, – Кстати, мы пришли. Вот кабинет ректора.

Глава 9. Учебный лагерь.

Вожака третьей сотни Куча судьба провела по многим тропам войны прежде чем поставить под знамя ротного атмана из народа вепря, при том что сам Куч был выходцем из степных мангустов. Куч не роптал на изгибы судьбы и перевестись в другую роту никогда не стремился. Может потому, что ценил Вепря как толкового полководца и сильного могу, а может, потому что противиться судьбе считал делом недостойным. Так или иначе, но именно под началом Вепря Куч дослужился до сотника, хотя и наименее почетной третьей сотни роты.

Двое других сотников, разумеется, оба были вепрями и всегда были друг с другом против Куча заодно. Особенной занозой был вожак второй сотни Белый, здоровенный детина, который только и искал возможности как-нибудь досадить маленькому мангусту.

Согласно неписаному правилу, а особенно, если роту собирают из одних новобранцев, третья сотня по обычаю считается самой худшей. Если в первую сотню попадают отборные молодцы, то в третью спихивают кого попало, чтобы не жалко было потом кинуть на поле боя в самое пекло как штыковое мясо. Вот и сегодня Кучу подсунули под начало никуда не годных новобранцев. Ни одного хищника, все из самых мирных и беззлобных племен. Они, конечно, пообтешутся со временем и научатся воевать не хуже других, но только если переживут первые сражения. Да что там, переживут хотя бы первый бой, потому что именно первый бой пережить труднее всего.

Куч не собирался мириться с печальной участью: послужить одноразовым живым считом остальной роты. Он намеревался сбить добрую сотню отличных дееспособных бойцов, способных выдержать самое тяжелое сражение. Он понимал, что три месяца учебного лагеря для такой задачи срок слишком малый, но твердо решил сделать все возможное, чтобы подготовить свою сотню к первому бою.

Сегодня же Куч был зол на себя и на своих сотоварищей сотников, которые безо всякого стыда пользовались своим преимущественным положением и забирали себе лучших, или тех, кого считали таковыми. Помимо прочего в сотне Куча насчитывался еще и самый большой недобор. Он с нетерпением ждал возвращения ротного, рассчитывая, что атман приведет из Невина нужное количество новобранцев, чтобы, наконец, добрать себе полную сотню.

И потому неудивительно, когда обоз из Невина еще только вступал в границы учебного лагеря, Куч примчался раньше других сотников с намерением выбрать себе лучших. Он смотрел, как молодняк стягивается на поляну и расстраивался, выискивая взглядом и не видя волков, позарез ему нужных хищников. Ведь именно хищники проявляют ту звериную злость, способную поднять боевой дух в первом сражении.

Друзья входили в лагерь замыкающими и не успели осмотреться по сторонам, как перед ними внезапно появился невысокий жилистый воин с раскосыми глазами.

– Значит так. Меня зовут Куч, – сказал он резко, – Я сотник третьей роты. Вы, трое, переходите в мое распоряжение.

Парни во все глаза уставились на поджарого воина. Мангуста им довелось увидеть впервые. Он был так резок и порывист в движениях, что даже Макарка рядом с ним выглядел увальнем.

– Если вы поняли, что вам сказано, то вы должны отвечать «так точно сотник Куч», – продолжал чеканить он, – А если вы хотите что-то спросить, то должны сказать «разрешите обратиться сотник Куч». Вам все понятно?

– Так точно сотник Куч, – ответили парни с непривычки немного вразнобой.

В это же мгновение к ним подошел еще один огромного роста воин из вепрей. Он возвышался над мангустом как гора над одиноким путником, свои огромные кулачища он вперил в бока.

– Э, Куч, так не пойдет, – пробасил он, – Волков будем поровну делить.

– Делить бабу в трактире будете, – нимало не смущаясь, ответил Куч с угрозой в голосе.

Сотник Белый видел пляшущий огонь в щелках мангустовых глаз, но знал прекрасно, что на виду у ротного атмана, тот себе неуставных разборок не позволит.

– По хищникам есть договоренность, если ты забыл, Куч, – сказал он, сохраняя полную невозмутимость, – Или пойдем к Вепрю?

Куч понимал, что крыть ему нечем, ротный наверняка пойдет Белому на встречу и раскидает волчат по разным сотням. Но и отдавать их так запросто не собирался, внутренне готовый идти к ротному и из-за своей вспыльчивости в очередной раз нарваться на выговор, но тут Акимка, непонятно как набравшись то ли смелости, то ли наглости, вмешался в разговор старших по званию.

– Разрешите обратиться, сотник Куч, – сказал он осекающимся от страха голосом.

На несколько мгновений в воздухе разлилась звенящая тишина. Наконец Куч повернулся к Акиму и произнес сухо:

– Разрешаю.

– Нам нельзя разделяться по разным сотням, потому что мы все из одной деревни.

Куч приподнял в недоумении бровь, похоже, такой довод стал для него неожиданностью. А Акима, покуда его не прервали, затараторил:

– Согласно уставу бойцы, находящиеся в родстве или проживавшие в соседстве, имеют право на совместное прохождение службы!

Вася обмер и перестал дышать. Он ждал, что случится одно из двух. Либо Акиму прибьют за наглость прямо здесь. Либо сотники сообразят, что Аким им соврал, так как у него на лбу написано, что он городской. Какая страшная участь ждет Акима в этом случае, он боялся даже представить.

Однако Куч ничего Акиму на это не ответил, а только одарил долгим внимательным взглядом. После чего снова повернулся к Белому.

– Так что, Белый? Пойдем к Вепрю, или для начала устав подучишь?

Белый поморщился и, махнув рукой, отошел. Он явно был не из любителей зубрить устав. Его легко можно было представить с дубиной, молотом или топором в руках. Но представить книжку в этих огромных лапах было бы немыслимо. Однако, когда Белый отошел, Куч взял Акима за плечо и приблизил свои глаза так, что их лбы почти соприкоснулись.

– Согласно Уставу… говоришь? – сказал он вкрадчиво, – Ладно, на первый раз прощаю. Но если еще раз попытаешься мне соврать, смотри, белый свет в копеечку сойдется.

– Так точно, сотник Куч, – просипел Аким. Почему он все еще не упал без чувств, и даже способен говорить, оставалось вне пределов его понимания.

Когда парни были отпущены с поляны устраиваться в казарму третьей сотни, Васька первым нарушил гнетущее молчание:

– Слушай, Акима, – сказал он, – А, когда ты успел устава начитаться?

– Да, ты что, Вася? – ответил Аким пересохшим горлом, – Я устава и в глаза не видел. Само как-то вырвалось, непроизвольно.

– Да-а, послал нам бог товарища, – сокрушенно сказал Макарка, – У него, видите ли, положения из устава сами собой непроизвольно вырываются. Ты, Аким, того, в следующий раз поосторожней с уставом.

– Все равно, Акима, ты молодец, – Ваське захотелось подбодрить друга, – Если б не ты, раскидали бы нас по разным сотням.

– Это точно, – подтвердил Макарка. И чтобы сменить предмет разговора показал рукой на замковые шпили в отдалении, – А, кстати, правда, что вон тот замок – и есть моговая академия?

– Она самая, – подтвердил Акимка. Оседлав любимого конька, он тут же забыл о пережитом потрясении и, напустив на себя важный вид, стал рассказывать, – Академия окружена сразу несколькими учебными боевыми лагерями. По хановской разнарядке на каждую тысячу рядовых копейщиков академия должна выпускать хотя бы по одному обученному моге.

– Но на деле, – добавил он, – Это соотношение составляет где-то один к трем тысячам. Однако на передовой это соотношение выравнивается в пользу могов, потому что гибнут они реже.

– И когда ты, Акима, только успел все разузнать? – полюбопытствовал Макарка, – Вроде ведь от нас не отходил всю дорогу.

– У писаря, – запросто ответил Аким, – Я его еще хотел расспросить, почему моги гибнут реже остальных бойцов, а он посмеялся только.

– Все-таки ты наивный человек, Акима, – Вася покачал головой, – Разве ж моги в бой ходят? Сидят где-нибудь на пригорочке в тихом месте и жгут нифрил, пока копейщики головы кладут.

– А если войско разобьют? – возразил Аким, – Без войска-то мога что сделать может? Пришлепнут его и все дела.

– Нее, – протянул на это Макарка, – Мога слишком важная птица, чтоб его вот так запросто пришлепнуть.

– Да? И чего с ним делают?

– Ну, выкуп попросят или обменяют на своего могу, тоже пленного.

– Если их обменивают, тогда конечно, – согласился Аким с доводами товарищей.

– А что, Акима, не жалеешь что сам пролетел мимо академии? – спросил Вася.

– Вот еще, – Аким беспечно отмахнулся, и, припомнив слова Грача, добавил – Красные моги тоже бывают.

То, что они увидели, зайдя в казарму третьей роты можно было сравнить разве со стаей воробьев в июльской луже: много шума, суеты и никакого порядка. Здесь кого только не было. Больше всего, конечно, было ребят из народа вепря. Они позанимали лучшие места возле большой печи, стоящей посреди казармы. Были представители воловьего племени, заячьего и ежиного народа, те же грачи, и даже один из горного племени орла. Он сидел с независимым и отстраненным видом, будто все происходящее здесь его не касается. Таких же как они серых лесных волков, как ни странно не было, хотя были несколько близких сородичей из народа желтого песчаного волка.

Парни довольно долго мыкались по казарме, пытаясь найти места поближе друг к другу, но свободные были только по одному и все не рядом. Они пробовали договориться с уже заселившимися обитателями поменяться местами или хотя бы подвинуться, но те цеплялись за свои обжитые нары так, будто от этого зависела их жизнь.

Они прошли насквозь всю длинную казарму, и уже готовы были принять, что им придется размещаться в разных ее концах, когда Акимка увидел в торцевой стенке какой-то проем, завешенный тряпьем.

– А куда ведет этот проход? – спросил он одного из парней.

– Хочешь, сам смотри, – безразлично ответил тот.

Они осторожно, чтобы не пообрывать тряпки, протиснулись в проем и оказались в небольшой комнате, которая, похоже, использовалась новобранцами под склад, здесь были свалены обломки старых нар. Помещение было ветхим. По всей видимости, казарму когда-то к нему и пристроили, а после забросили. Печь была, но кирпичи пообвалились. Дверь на улицу косо приставлена и подперта оглоблей. По щелям гуляли сквозняки. Вася покачал отрицательно головой, летом тут бы еще можно устроиться, но когда зима на носу… Он собрался уже выбираться обратно, но Аким его остановил.

– Вась, погоди. Там в казарме все равно нар на девяносто человек. Я подсчитал.

– И что?

– А то, что здесь так и так кого-то поселят. Давай уж мы займем.

– А что, поддержал его Макар. Погоды пока теплые стоят, а до холодов подлатаем.

Вася раздумчиво осматривал помещение, и мысль занять его нравилось ему все больше.

– Ну, хорошо. Акима, глянь печку. Если печку починить можно, то тогда и остальное отладим.

Акимка произвел беглый осмотр печи и сообщил, что дымоход забит, а обвалившиеся кирпичи можно приладить. И тогда закипела работа. Они отодвинули входную дверь, чтобы иметь доступ наружу. Акима сбегал на двор и притащил посудинку с водой. Насобирал куски ссохшейся глины, размочил их в воде и на таком растворе вставил отпавшие кирпичи.

Вася с Макаркой нашли длинный шест, и на один конец его навязали веток наподобие веника, залезли на крышу, засунули шест в трубу и прочистили дымоход.

Потом они вернули входную дверь на место. Решили, что иметь свой отдельный выход из казармы не обязательно, заколотили ее наглухо и затыкали щели. Уйдя в работу, Васька ненадолго забыл и про войну, и про все свои переживания.

– О, а вот и бобры подтянулись, – Акимкин возглас вернул его в действительность.

Повернувшись, Вася и впрямь увидел, что в «их» каморку зашли двое пареньков из бобрового народа. Он припомнил, что они шли вместе с их обозом, и, судя по всему, тоже «перешли в распоряжение» сотника Куча. Оба были невысокого роста, плотно сбитые ребята, с круглыми как шары головами, с большими и короткими руками и ногами. Обратились они почему-то к Васе.

– Нам сказали, что здесь последняя десятка живет, – сказал один.

– Принимай нас к себе в десятку, – сказал второй.

– Э-э. Кто сказал? – переспросил Васька, – В смысле, а почему я-то принимать вас должен?

– А кто? – недоуменно переспросил первый.

Вася посмотрел на Акиму, но тот только усмехнулся и промолчал. Макарка так и вовсе пожал плечами и отвернулся.

– Ну, ладно, – сказал Васька, – Потом разберемся. Как вас зовут-то?

– Бака, – сказал первый.

– Дука, – сказал второй.

– Значит так, Бака и Дука. Нам надо починить нары. Возьметесь?

– Так точно, – ответили Бобры по-военному, и подоставали из-за поясов небольшие топорики. Они оказались ребятами способными к работе, и к вечерней поверке у них уже было пять готовых нар.

Сотник Куч все-таки нарвался на выговор от Вепря за пререкания с начальством и неуважительное обращение с боевыми товарищами равными по званию. Однако в душе он ликовал. Восемьдесят семь… девяносто… девяносто два… девяносто пять. Он мысленно прибавлял новоприбывших. Еще пять человек и будет полная сотня.

Не откладывая, он устроил поверку, чтобы сверить свои подсчеты. Куч шел по рядам своей сотни со списком. Один за другим, начиная с головы сотни, парни делали шаг вперед и называли свои имена. Куч добавлял в список новоприбывших, переставлял некоторых местами, образовывая полные десятки, и давал каждому порядковые номера.

Он составил девять полных отделений по десять человек и даже назначил несколько десятников. Наконец очередь дошла до последней десятки, в которой пока не хватало ровно половины, то есть пяти человек. Он совершенно забыл, что получил сегодня трех волчат, но теперь переставлять их в другие десятки у него уже не было ни желания, ни сил. К тому же, последняя десятка замыкала не только сотню, но и всю роту, а значит, в бою от нее могло зависеть многое.

Куч некоторое время вдумчиво осматривал то, что должно было стать костяком замыкающей десятки роты. По причине уполовиненности численного состава замыкающее отделение построилось не в две шеренги, а только в одну. Один паренек, коренастый, деревенский, явно выделялся. Остальные встали за ним так, будто уже считали его своим десятником.

Тот дерзкий волчонок, что соврал сегодня про положение устава, таращился на Куча выпученными глазами, что по всему видимо должно было изображать преданность, честность и открытость пред ликом начальства. Сотник вспомнил, как урезал сегодня Белого при дележе волчат, и у него поднялось настроение. Тем не менее, вранье – есть вранье, в воспитательных целях Куч должен был сделать внушение.

– А известно ли вам, – сказал он, возвышая голос, и глядя в глаза Акимке, – Что в случае обходного удара конница первым делом размажет замыкающую десятку роты как поганку по тропинке? А в случае отступления, именно замыкающая десятка чаще всего прикрывает отход основного войска. И что так, что этак, рассчитывать на помощь ротных целителей, в сущности, бесполезно, и означает верную гибель для всего отделения!

На поляне повисла напряженная тишина. Куч мог поклясться, что остальные девять отделений его сотни сейчас мысленно воздают благодарность своим богам, что не они оказались замыкающими. И он, в общем-то, не врал. В любой другой сотне именно так дело бы и обстояло. В замыкающую десятку обычно ставились бойцы с тяжелыми провинностями. Но только не в сотне Куча. Сам он, как раз наоборот, предпочел бы видеть в последней десятке хотя бы пяток мангустов, лучших, по его убеждению, бойцов. Однако делиться своими соображениями с новобранцами он само собой не собирался.

– Так что? – Куч продолжал жечь Акиму взглядом, – Вы готовы отдать свои никчемные жизни за своих товарищей? Или, пока не поздно, согласиться с сотником Белым и раскидать вас по разным сотням?

Куч по очереди всматривался в наполненные ужасом глаза всех пятерых в последней десятке, но парни стоически молчали. Он выдержал еще несколько секунд гробовой тишины для усиления воздействия, хотя уже и так понял, что эти не отступятся, и просить за себя не станут.

– Девяносто первый, – Безо всякого перехода Куч снова вернулся к поверке. А Васька, не ожидавший этого, не сразу сообразил, что от него требуется, хотя Куч и смотрел теперь прямо на него.

– Василий Волков, – наконец сказал Васька, после того как Макарка ткнул его локтем в бок.

– Назначаю десятником замыкающего отделения.

– Так точно сотник, Куч.

– Девяносто второй…

Все-таки, несмотря на выговор Вепря, у Куча сегодня был удачный день. И пока он не кончился, вожак третьей сотни собирался выжать из этого дня все, что можно. Уже изрядно стемнело, но упорный мангуст решил еще раз сходить на сборный двор, на случай если там удаться еще кого-то прибрать.

Проходя мимо стрелковой казармы, он услышал раздраженный голос полусотенного, и сам не зная почему, свернул к поляне, на которой стрелки отрабатывают стрельбу по мишеням.

Вообще-то стрелки, а особенно стрелки-цапли, по праву считались гораздо более ценными бойцами, чем обычные копейщики, и порой приравнивались по боеспособности к коннице. Не только потому, что цапли брали в руки лук чуть не с пеленок, но, что еще более важно, они имели со своими соплеменниками особую духовную связь и безо всяких слов умели каким-то образом распределять между собой цели. В бою это играло неоценимую роль, так как залп цапельной полусотни разом выбивал пятьдесят целей.

Куч с любопытством посмотрел на выстроившихся в ряд парней с длинными луками, все как один худощавые, высокие, жилистые. Их наставник, усатый стрелок, громко распекал трех поразительно похожих друг на друга бойцов.

– Что вы за цапли такие? – разорялся полусотник, – Почему опять, а? Ну, почему опять? Вы же мне весь отряд сбиваете. Вы что не можете распределиться что ли?

– Привет, Цапля, – прервал его Куч, подходя ближе, – Смотрю, стрельбы идут полным ходом.

– Да, какие это стрельбы? – пожаловался стрелок в раздражении, – Это ж просто мука какая-то. Навязали мне этих болотников.

– А что случилось? – спросил Куч. Чутье кричало ему, что сюда он заглянул не зря.

– Ты, понимаешь, – стрелок, наконец, нашел собеседника, которому мог излить свое горе, – Эти трое, не распределяют цели.

– Да ты что? – Куч, насколько умел, изобразил изумление.

– Делают все наоборот. Они все трое пускают стрелу в одну и ту же мишень!

– И что?

– Из-за них остальные сбоят. Стреляют в белый свет как в копеечку. Стая голубей, и та прицельней на лету серит. Вот что мне с ними делать, а?

Куч так боялся спугнуть дурную удачу, что прежде чем открыть рот, медленно досчитал до пяти.

– Слушай, Цапля, а они в учетную книгу у тебя еще не вписаны? – спросил он как можно более безразличным голосом.

– К чему это ты клонишь, Куч?

– Отдай их мне, и дело с концом.

– Да, ты что, Куч, с ума сошел? Отдать цаплю в копейщики?!

– А что ты с ними делать будешь? – Куч привел усачу его же собственный довод, – А, впрочем, делай, как знаешь. Можешь вернуть их на сборный двор. Я, кстати, как раз туда иду.

– Ну, уж нет, – возмутился усатый стрелок, – Там на меня и так косо смотрят.

Куч отвернулся от полусотенного, будто собираясь уходить, но с места не сдвинулся. Своему чутью он привык доверять. Он снова начал считать, но дошел только до трех, когда услышал в спину:

– А-а, черт с тобой Куч, забирай. Но имей в виду, ты мне теперь должен.

Получив трех стрелков, оказавшихся братьями близнецами со странной особенностью, не позволяющей им служить в стрелковом подразделении, Куч отправил их в казармы, а сам все-таки решил дойти до сборного места.

– А, это ты, Куч, – увидев его, полковой писарь поморщился.

Несмотря на кислый вид писаря, Куч попытался начать разговор весело:

– Будь здрав, Артемич. Сегодня тебя сильно донимать не стану. Мне пару мангустов, и я сразу ухожу.

– Мангустов! – писарь усмехнулся, – А птичьего молока тебе не надо?

– Ну, ладно, ладно, уже и пошутить нельзя. Ну, что там у тебя в закромах? Показывай, давай.

– Вон, все мои закрома, – писарь Артемич кивнул на лавку у стены, где томились в ожидании двое ребят, – В самый раз для тебя, два знатных грызуна!

– Да уж, товарчик лежалый, – Куч почесал затылок. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, почему этих двоих до сих пор никто не прибрал.

Один был темноликий маленького роста, очень щуплый, с острыми чертами и бегающими глазками. Мышонок мышонком. К тому же он постоянно делал какие-то мелкие суетливые движения, будто не мог успокоить себя ни на мгновение. Кроме прочего, он, как выяснилось, еще и совершенно не выговаривал шипящие звуки.

Второй, из лосиного племени, был наоборот роста высокого, но совершенно не складный. Голова большая, шея тонкая. Крупные ладони, но в плечах для такого роста уж больно узок. Да, и вообще, двигался он как-то нескладно, будто тело его неожиданно выросло, а управлять им он еще не научился.

Однако, к удивлению писаря, Куч забрал обоих. Сотник решил, не откладывая, сегодня же добрать до полной сотни, рассудив, что, в конце концов, кто-то и в первом бою погибнуть должен. А так, он сможет завтра начать учения сотни в полном составе.

После ужина, на котором, кстати сказать, в очередной раз дали кашу, ребята вернулись в казарменный пристрой, который уже считали чуть ли не домом. Акима вытащил из кармана пригоршню каких-то пахучих листьев, и сказал, что приготовит на них чай. Остальные навалились на работу, помогая Бобрам надстроить верхний ярус нар, благо материала в виде старых обломков в их каморе хватало.

Когда они управились, еще не совсем стемнело, и они сели пить Акимин отвар. Правда, кружек ни у кого не оказалось, и они по очереди отхлебывали из Макаркиной походной миски. Несколько раз к ним заглядывали обитатели большой казарменной палаты, посмотреть, как они тут устроились, одобрительно хмыкали и присвистывали. Один из них даже припомнил, как парни до этого просили его поменяться местами и сказал, что теперь меняться он согласен. Ребята подняли его на смех, теперь «свою камору», они бы ни за что не отдали.

Они сидели перед очагом, передавали друг другу миску с горячим чаем и слушали Акимину трепотню, когда в их комнату по очереди зашли три высоких худых парня с длинными луками в руках, похожих друг на друга как две, а в данном случае как три капли воды. Они выстроились у входа плечом к плечу. Все молча уставились на вошедших, а Аким от удивления ошпарил коленку кипятком.

– А что, уже клонировать научились? – он сам не заметил, как выдал очередное воспоминание из прошлой жизни.

– Меня зовут Иелетеле, – сообщил с достоинством первый вошедший.

– Аотаон, – представился второй

– Уамас, – так же чинно сказал третий.

– И какими судьбами цапли залетели в обычную копейскую роту? – снова спросил Аким, потирая обожженное колено.

– У нас врожденная особенность, – сообщил Иелетеле.

– Это я уже понял, – ответил Аким, – Дотумкал, что в глазах у меня не троится.

– Вы не поняли, – чинно пояснил Аотаон, – Мы не можем одновременно брать разные цели.

И цапли рассказали ребятам, как они «вылетели» из стрелковой полусотни.

– Большая часть нашего народа живет на озерных островах, – говорил Аотаон, – И охотится на перелетную птицу. Поэтому они умеют распределять цели так, чтобы в одну птицу была пущена только одна стрела.

– Это для того, чтобы выбить одним стрелковым залпом сразу всю стаю, – пояснил Уамас.

– Ну, это я понял, – сказал Аким, – То есть вы умеете распределять цели, не договариваясь заранее.

– А мы как раз не умеем, – сказал Иелетеле, – Мы живем за Синим кряжем, это на севере, где гора Киньдора, туда птица почти не залетает. Ну и мы охотимся на крупного зверя.

– Вот как, – сказал Васька, – Значит у вас нет того дара, что у всех остальных цапель?

– Дар у нас есть, только он у нас по-другому проявляется. Мы все трое всегда бьем в одну и ту же цель!

– Ну, а по очереди вы можете стрелять? – решил уточнить Макарка.

– По очереди можем, но стрелковая полусотня должна давать одновременный залп.

– К счастью, у нас тут других стрелков кроме вас нету, и здесь вы ничего не должны. Да, Вася?

– Я тоже так думаю, – согласился Васька, – Завтра посмотрим, как вы стреляете.

Однако до отхода ко сну им пришлось принимать к себе еще двоих новобранцев. Один, высокий, из племени лося, второй, маленький, из мышиного народа. Длинного парня звали Варашар, а маленького – Киркуатек. Парни решили, что труднопроизносимых имен для них на сегодня достаточно, и Акимк окрестил новоприбывших Вершком и Коротком соответственно.

В эту ночь Васька впервые за несколько дней ложился спать не на голой земле, а на сухих нарах. Уже засыпая, он подумал о том, как удивительно все получается. Еще сегодня утром он шел с обозом простым новобранцем, а к вечеру стал девяносто первым порядковым номером, десятником замыкающего отделения третьей сотни Куча в роте Вепря!

Глава 10. академия могии.

Ольха сидела за партой одна в пустом пока еще классе кафедры нейтрализации. Все ей здесь было в диковинку и все нравилось. Да хоть бы вот эти парты, – особые столы для письма, к удобству тех немногих, кто мог позволить себе иметь писчую бумагу. Большинству студентов приходилось полагаться на собственную память. Чтобы хорошенько осмотреться, она пришла в кабинет раньше всех. Ее сразу поразил царящий в кабинете густой дух заклятий. По всему видно, нифрила здесь не жалеют. На некоторых партах были видны следы подпалин, и оставалось только гадать, какие заклятия накладывались в этих стенах. Похоже, «наука нейтрализации» изучалась здесь не только в теории, но и на живых примерах. Возле каждой парты стоял ящик с песком, будто это был не учебный класс, а склад горючих материалов. Ольха невольно хмыкнула, она предвкушала, что будет весело.

Дверь класса отворилась, и в помещение ввалился Хухля, первый и пока единственный знакомец Ольхи в Академии, если, конечно, не считать пятиминутного разговора с ректором. Хухля бесцеремонно уселся рядом с Ольхой за одну парту, хотя все остальные были свободны.

– Так ты будешь учиться в нашей группе? – спросил он, – Вот здорово! Хочу посмотреть, на что ты способна.

– А с чего ты решил, что я на что-то способна? – спросила она с подозрением.

– Ха, да про тебя только и разговоров…

Хухля понял, что сболтнул лишнего, смутился и замолк. Ольха уставилась ему в глаза и приподняла бровь, давая понять, что ждет объяснений.

– Ну, все уже знают, что тебе дал протекцию сам князь Верес, – Хухля пожал плечами, – Да, и я не слепой, видел у тебя на запястье волка в короне.

Такого осложнения Ольха совершенно не ожидала. Все ее задачи содержали необходимое условие оставаться незаметной, или, по меньшей мере, не привлекать внимания.

– А что еще говорят? – спросила она.

– Некоторые думают, что ты высокородная княжна, но большинство считает, что ты, скорее всего состоишь у князя на службе, а туда попадают только люди с особыми способностями.

– И ты тоже так считаешь? – спросила она довольно резко, будто бы такое предположение ее обидело, – Вот что, Хухля. Я на самом деле нареченная княжна. А на службу князь несовершеннолетних не берет, что бы там твои приятели ни говорили.

Ольха уставилась прямо перед собой и замолчала. Сейчас она умудрилась не соврать, по крайней мере напрямую, но опасалась, что продолжение этого разговора вынудит ее отвираться. А ее учили, что любая ложь однажды непременно выйдет боком, а потому, если не может сказать правду, помолчи. Вообще, князь действительно не принимал в порученцы до пятнадцати лет, Ольха оказалась редким исключением. Но знать об этом Хухле или еще кому-то в академии было совершенно ни к чему.

Хухля тоже замолк. Разговор не задался, а о чем еще можно заговорить с загадочной княжной он не знал. Его выручила открывшаяся дверь. В класс начали заходить другие студенты, подошло время начала занятия.

Преподаватель нейтрализации Франсуа Семенович, надо отдать ему должное, умел увлекательно подать такой, казалось бы, сухой учебный материал. Он явно гордился тем, что был выходцем со Старшей Сестры и постоянно сыпал неизвестными поговорками и словечками на незнакомом языке. После небольшого введения в теорию предмета, позволившего освежить в памяти студентов прошлогодний курс, Франсуа перешел к вопросам:

– Какие два главных условия мы должны соблюсти, чтобы полностью остановить вражеское заклинание? – спросил он и подбодрил, – Ну, смелее молодые люди.

– Время и меру силы, – подсказал кто-то из класса.

– Совершенно верно. Нужное время и нужная сила позволяют достичь состояния рамсы, то есть равновесия всех сил. Я рад, что за лето вы забыли не все из моих лекций. А как временная задержка ответного действия соотносится с мерой силы?

– Чем позже мы производим ответное заклятие, тем меньшая его сила требуется.

– Вот именно! Всякое воплощенное заклятие сразу же начинает терять силу до тех пор, пока полностью не рассеется. А почему нам так важно, чтобы встречные силы были равны? – снова обратился он к классу.

– Если они не уравновесятся, то перейдут в завихрение с непредсказуемыми последствиями.

– Все верно. И горе нам, если этот вихрь окажется над нашими головами! Силы должны быть равны, «камси камса», как говорят французы, или если по-нашему, – «пятьдесят на пятьдесят». А чтобы достичь нужной точности, необходимо выбрать наилучшее время для активации встречного воздействия. Коси коса пока роса! – радостно брякнул Франсуа.

До Ольхи начал доходит смысл непонятной надписи на двери кафедры. По всей видимости, это выражение емко вбирало в себя самую суть теории нейтрализации заклятий.

– Ну, что ж, – сказал Франсуа Семенович, довольно потирая руки, – А теперь перейдем к практике и посмотрим, как вы умеете останавливать заклятия. Проведем небольшой опыт. Готовы?

Ученики на местах задвигались, зашептались, кто-то полез доставать и пробуждать заряженные пятнадчики. Ольха до этого даже не слышала, что заклятия можно останавливать. Ей оставалось только сидеть и наблюдать.

Преподаватель поднял одного из студентов и приказал приготовиться. Едва заметным посылом он с изящной легкостью сотворил приказ и направил на ученика, который либо не смог, либо не успел ничего сделать в ответ. Во всяком случает его останавливающее усилие не сработало, а у него самого появились ослиные уши. Класс грохнул от смеха. Учитель применил наложенный морок, юмор был оценен.

Следующий испытуемый точно так же проворонил заклятие учителя, и прямо перед ним появился его двойник. Ученик и его двойник глазели друг на друга как в зеркальное отражение, раскрыв рот с дурацким видом. Класс ликовал.

Чтобы продолжить опыт учителю пришлось зашикать и замахать руками, утихомиривая учеников. Новый испытуемый все-таки успел разрядить ответное заклятие, но, по всей видимости, уравновесить силы ему не удалось. В воздухе полыхнуло зеленое нифриловое пламя, и парта незадачливого ученика загорелась. К вящей всеобщей радости пожар тушили всем классом. Хухля же при этом хохотал так самозабвенно, что на свою голову привлек внимание учителя.

– Я вижу, месье Хухля, вас весьма забавляют неудачи ваших товарищей, – вкрадчиво произнес Франсуа. Класс перестал ржать и затих, предвкушая новое развлечение. Хухля же, все никак не мог остановиться. Понимая, что ему нужно подняться с места, он делал отчаянные попытки встать, но судороги смеха валили его обратно на парту.

– Да, вы не вставайте, Хухля, не вставайте, – Франсуа Семенович подпустил в голос заботливое сочувствие, – Уверен, вы справитесь и так. Готовьтесь!

Хухля так и не успел ничего сделать. Он вдруг обмяк, уронил голову на парту и … засопел в сладком сне. Заклятье усыпления сработало безотказно.

Ольха, к тому времени, уже разобралась в том, как устроено останавливающее усилие. В нем не было совершенно ничего сложного. Нападающее заклятие останавливалось чистой встречной силой. Это было и предельно просто, и в то же время, очень трудно выполнимо. Она вынула из ослабевшей хухлиной руки его пятнадчик и зажала в ладони, вчитываясь в его содержимое.

В основе устройства лежал один из вспомогательных образов, называемый «глаз». Этот образ направленный вовне замечал нападающее заклятие и пробуждал следующий образ, создающий встречный выплеск силы. Она слегка подправила «глаз» на хухлиной монете и, немного подумав, добавила дополнительный вспомогательный образ, который можно было бы назвать «ограничителем». Его задача состояла в том, чтобы отсечь излишек и пропустить сквозь себя только требуемый объем силы.

От преподавателя ее приготовления не ускользнули. Он разбудил Хухлю, язвительно полюбопытствовал как ему спалось, а затем обратился к Ольхе:

– Я вижу, у нас в классе появилась новенькая. Однако боюсь, мадмуазель, вам следовало бы начать изучение нейтрализации с первого курса. Или может быть, вы полагаете, что окажетесь лучше тех, кто уже отучился у меня целый год?

– Я готова попробовать, – спокойно сказала Ольха и поднялась с места. Как бы ни было важно скрывать свои способности, подтверждать право на посещение любых занятий похоже все-таки придется. Ректор, конечно, добро дал, но и преподавателей, которые будут ревностно отстаивать, что их предмет надо изучать сначала, следует брать в расчет.

– Ну, что ж, смелость города берет, – с сомнением сказал учитель и незаметно начал готовить новое заклятие.

Ольха прекрасно читала его действия, и даже видела, какое именно заклятье он готовит. Хитрый Франсуа собирался выставить ее очередным посмешищем, нарядив в кукольное платье с кружевами и огромный бант на голову, какие повязывают маленьким девочкам. Сама Ольха пришла на занятия в походной одежде, другой у нее просто не было.

Она видела, как волна нифрила выстрелила из учительского пятнадчика. Ее исправленный «глаз» сработал четко и мгновенно передал приказ на рабочий образ. Волна исходящей силы, как и рассчитывала Ольха, была частично погашена ограничителем, и вырвалась навстречу нападающему заклятию в точно отмеренном объеме. В воздухе послышался легкий треск, и присутствующих обдала легкая волна холода, вечного спутника нифриловых заклятий. Больше ничего не произошло.

– Си-и-ила нифри-и-ила, – протянул Франсуа, – Вам удалось меня поразить, милая барышня.

Он похлопал в ладоши. Класс с удовольствием поддержал. Хухля светился от гордости за Ольху так, будто это он ее всему обучил. После этого Франсуа стал серьезен, и уже без всяких шуток отчитал лекцию во вполне академическом ключе. Он сообщил, что в жизни, а тем более в бою, останавливать заклятия таким способом никто даже не попытается. Это слишком рискованно, и класс вполне смог сегодня в этом убедится. Вместо этого, моги применяют ответные нейтрализующие заклятия.

Так, например, последствия заклятия, насылающего страх, можно снять заклятием ярости, ратного духа и подобными. Или обратный пример, такие усиливающие заклятия, как ускорение, можно свести на «нет» заклятием, искажающим восприятие. Что толку от повышенной скорости, если ты не способен точно оценивать расстояния. Итогом лекции стало заявление, что только тот мога, который имеет в своем арсенале самые разнообразные заклятия на все случаи жизни, может называться докой, то есть действительным мастером.

В перерыве между занятиями Ольха прохаживалась по оживленным коридорам академии. Она так старательно вслушивалась в царящую здесь насыщенную смесь тысяч заклятий, что у нее заболела голова. Становилось ясно, найти похитителя, если он вообще здесь присутствует, таким способом нечего и пытаться. Чтобы вычислить его, нужно находиться рядом с ним прямо в тот миг, когда он будет накладывать приказ на нифрил.

Ольха вышла во дворик и присела передохнуть на одну из скамеек. Все шло к тому, что в академии она может застрять надолго, а ее изначальный план держаться в тени, оставаясь незаметной, развалился в первый же день пребывания. Обдумав свое положение, она решила последовать примеру, поданному Ясенем, когда они однажды выслеживали шпиона на базарной площади. Порученец вырядился тогда в лоскутную куртку скомороха и шапку с бубенцами.

– Не имеет смысла прятаться посреди базара, – сказал он, – Чтобы остаться невидимым в толпе, нужно находиться у всех на виду.

Для Ольхи это означало, что ей придется намеренно удерживать себя на острие всеобщего внимания, пока окружающие к этому не привыкнут настолько, что это станет для них чем-то само собой разумеющимся. Так за пестрой скоморошьей личиной, люди перестают видеть самого человека, и видят только то, что этот человек хочет им показать. К великому сожалению Хухли она не пошла на следующее занятие с его группой, предпочтя сходить на лекцию начального курса по общей теории нифрила. Ее читала, как оказалось, пожилая женщина с удивительным именем Таиссия.

– Вы все знаете, что это такое, – сказала Таиссия, показывая зажатый между пальцами зеленый кружок.

– Монета, – сказал кто-то с места.

– Копейка, – уточнил другой.

– А это? – спросила она, показывая в другой руке еще один кружок чуть больше первого.

– Две копейки.

– Двушка.

– Все верно. У меня здесь копейка и двушка. А знаете ли вы, чем они отличаются?

– Размером. Двушка больше.

– Двушка тяжелее.

– Да, – согласилась Таиссия, – Двушка чуть-чуть больше и немножко тяжелее. Но не в двое больше и не вдвое тяжелее. Почему же ее ценность вдвое выше, чем у копейки?

Не дожидаясь ответов с места, Таиссия взяла кусочек мела и начертила на доске девятиячеистую решетку с гранями три на три, будто собираясь сыграть в крестики-нолики. А потом заштриховала серединную ячейку.

Рис.3 Копейщик

– Ну, – обратилась она к классу, – Какое прикладное значение имеет для нас нифлил помимо того, что мы покупаем на него еду?

– На нифрил накладывают приказы, – ответили из класса.

– Верно. Мы можем наложить на нифрил приказ, и этот приказ будет храниться на камне до тех пор, пока мы его не сотрем или не перезапишем другой приказ. А это возможно потому, что нифрил создает особое поле в виде ячеистой решетки. Здесь на доске нарисована решетка копеечной монеты. Кто-нибудь знает, почему я заштриховала одну ячейку?

– Потому что ячейки работают только парами.

Таиссия снова повернулась к доске и стерла перегородки между некоторыми ячейками. А затем пронумеровала получившиеся пары.

Рис.1 Копейщик

– Итак. Чтоб принять на себя любой даже простейший приказ, требуется пара ячеек. У копейки таких пар четыре.

– А как же еще одна ячейка, которая без пары? – спросил кто-то.

– Она бесполезна. Поэтому я ее и закрасила.

Она начала рисовать на доске другую решетку, немного больше первой, с гранями четыре на четыре.

Рис.0 Копейщик

– А вот такую решетку образовывает двухкопеечная монета, – сказала она, когда рисунок был готов.

– Шестнадцать ячеек. Восемь пар! – послышалось с мест.

– Совершенно верно. Восемь пар. И если четыре пары составляют копейку, то восемь пар…

– Две копейки!

Без дальнейших пояснений Таиссия нарисовала следующую решетку размером пять на пять.

Рис.2 Копейщик

– Двадцать пять ячеек, и одна лишняя.

– Двадцать четыре ячейки, двенадцать пар, три копейки!

– Хорошо, – сказала Таиссия, – порядок вы уловили. Тогда может быть кто-то скажет мне, какая монета будет следующая?

– Шесть на шесть – тридцать шесть. И делим на восемь.

– Получается четыре с половиной копейки, – кто-то засмеялся

– Такой монеты не бывает! – класс загомонил.

– Правильно, – согласилась Таиссия, успокаивая класс, – Такой монеты не бывает, потому что больший камень начинает образовывать трехмерную решетку. Взгляните еще раз на трехкопеечную решетку. Если вместо квадрата мы возьмем куб с тем же количеством граней, что мы получим?

– Трехкопеечная решетка, помноженная на пять. Пятнадчик!

– Правильно пятнадчик. А у полтинника и у рубля решетки еще сложнее. Их трехмерная решетка получает дополнительный, так называемый «гала-эффект». И так всегда бывает с нифрилом. Когда нам кажется, что мы нашли закономерность, которую сможем распространить на камень любого размера или объема, действительность рушит наши построения. Нифрил был и остается самым загадочным веществом, и от этого стремление разгадать его тайны только возрастает.

Хотя Ольха уже знала большую часть из того, что рассказывала Таиссия, лекция ее захватила. Особенно ее поразили объяснения, почему для хранения в нифриле одного образа, требуются как минимум две ячейки. Таиссия сказала, что нифрил является естественным проводником в некий потусторонний мир. Именно из этого «параллельного» мира черпается особая сила для заклятий и там же хранятся образы. Таким образом, ячеистая пара подобна двум окнам, распахнутым в разные миры, – одна из нашего мира в другой, вторая из того мира в наш. И эти «пары» позволяют перемещать образы и силу из мира в мир.

Когда закончился учебный день, она собиралась еще посидеть в библиотеке, но сил на это не осталось. Она поднялась на замковую стену, с которой были видны окружавшие академию военные лагеря, в которых велась подготовка копейщиков, стрелков и конницы. До темноты она смотрела издалека как в одном из лагерей новобранцы учатся боевому построению. Ей невольно вспомнился паренек, встреченный недавно в Невине на конюшне, и показалось даже, что она его узнает, стоящим во главе замыкающей десятки пехотной роты.

Глава 11. Подготовка обоза.

Верес шел быстрым шагом по двору своего замка, обходя подводы с оружием и обработанным нифрилом. Отборные конные сотни мангустов уже выстроились в ожидании, готовые погнать конвой в земли Азума. Следом за Вересом шел его личный писарь с амбарной книгой, громко и торопливо зачитывая содержимое подвод. Дальше следовал ханский посол, который должен был принять обоз под свою ответственность.

– Этого недостаточно, князь, – в очередной раз заявил посол, – Вы, знаете, Азум-хан будет очень недоволен.

– В таком случае, придется подождать с отправкой, – Верес остановился и повернулся лицом к послу.

– Мы не можем больше ждать! – сердитый голос посла взвился, – Я буду вынужден сообщить хану о несоблюдении подчиняющего договора!

Верес знал, чего добивается представитель Азума. Жадюга хочет запустить свои лапы в личную оружейную волчьего князя. Скрепя сердце, Верес уже преподнес ему совершенный клинок, сработанный тяжким трудом мастера в снежном высокогорье. И уже почти пожалел об этом. Подарок только еще больше разжег алчность посла, и теперь тот хотел получить еще.

– Ну, раз уж вы столь любезно вспомнили о договоре, то напомню, что договор дает мне время до конца осени.

Под желтой кожей на лице посла загуляли желваки:

– Мы и так пошли на уступки, чтобы ускорить отправку обоза.

– На взаимные уступки, – поправил князь, – Но если вы желаете вернуться к исходной букве договора, то у меня есть еще три недели.

Посол не нашел, что на это возразить, и они снова двинулись вдоль подвод, писарь зачитывал, посол сверял по своему списку и ставил галочки. Верес и сам прекрасно знал, что содержимого подвод недостаточно. Но он досуха выжал все свои запасы, а, следовательно, на будущий год не соберет и половины от нужного. И это было еще не самым худшим, что заботило сейчас князя.

Во-первых, его беспокоил разговор с Кариной на последнем собрании в зале снов. Если королева горностаев решилась озвучить свои опасения о затеянной против князя игре, значит она имела больше одного источника сведений. Карина никогда не бросает слова на ветер.

Во-вторых, там же в сновидческих чертогах состоялся еще один разговор уже после собрания, но о котором не знала ни одна живая душа. Когда председательский молоточек трижды ударил о столешницу, возвещая об окончании собрания Сорока Восьми, и правители стали исчезать из зала снов, возвращаясь в свои плотные тела, Верес остался в призрачном теле сновидца и переместился в иное закрытое пространство сна, выглядевшее как богатый шатер торговца, где его дожидался принц Бонифан, правитель черепах.

Земли черепах, населяющих острова далекого юга, и земли волчьего племени на севере отстояли друг от друга столь далеко, что, пожалуй, даже самый знающий и прозорливый человек не смог бы вот так сходу предположить, какие общие дела могут найтись у их правителей. И, тем не менее, и Верес и Бонифан делали на свой скрытый союз чуть ли не главную ставку, держа его в строжайшей тайне даже от собственных самых доверенных людей.

– У меня плохие новости, принц, – сказал Верес прямиком, входя в шатер, – Мой посланец с камнем убит.

Глаза на полном лице Бонифана округлились.

– А камень? Камень не пропал?

– Камень забрали.

– Но как такое возможно?! – голос черепашьего принца задрожал.

– Вот и мне очень хочется знать, принц. Как такое возможно? – холодно вернул принцу его же вопрос Верес.

– Да, вы что… Вы что, князь, допускаете, что я проговорился? Да, вы хотя бы знаете, что будет, если это всплывет? Конец! Крах всей моей репутации. Я торговец, Верес, а не воин. Все держится на моем слове!

– Успокойтесь, Бонифан. Я ведь не утверждал, что подозреваю вас. – Верес смягчился, но взгляд его желтых зрачков оставался острым как бритва, – Это могло быть случайным совпадением.

– Успокоиться? Вы предлагаете мне успокоиться, князь?

      Верес впервые видел, чтобы чье-то сновидческое тело тряслось от страха.

– Я послал по следу лучших людей. Они уже выяснили, что это сделали Лисы.

– Я хочу знать мельчайшие подробности расследования, – Бонифан пытался взять себя в руки.

– Разумеется, принц. Я буду вас первым ставить в известность.

– Так, вы говорите, это сделали Лисы?

– Да, я в этом уверен.

– Может, следует надавить на барона?

– Это будет преждевременно. К тому же даст ненужную нам огласку.

– Да, князь, вы правы. Надеюсь, ваши люди найдут камень, – принц черепах шумно выдохнул.

– Даже не сомневайтесь, – князь не стал дожидаться дальнейших расспросов и оставил принца.

Верес внимательно посмотрел на посла мангустов, заканчивающего сверять опись ценностей в обозе. Могут ли все эти неприятности оказаться взаимосвязаны, думал он? Кто стоит за ними? А может в это вовлечен и сам Азум?

Его отвлек шум в дальнем конце замкового двора. Князь посмотрел туда, где одноглазый Клим обучал детей клинковому бою. Причиной шума, как ни странно, оказалась не детвора, а один из вересовых наукарей. Он что-то неистово доказывал старому воину и при этом размахивал черным клинком.

Наукарями Верес называл ученых и изобретательных людей, которых собирал везде, где мог. Предоставлял им жилье и стол в своем замке и возможность заниматься научными изысканиями. К сожалению, большая часть их изобретений оказывалась не применимой или бесполезной. Но пыл этих увлеченных людей не угасал, а Вереса это устраивало, он умел ждать терпеливо.

Он окликнул спорящих. Клим повернулся на оклик, понял, что его зовет сам князь, и направился к нему с решительной угрюмостью. Наукарь бежал следом, не переставая что-то быстро говорить. Когда они подошли ближе Верес начал различать его слова.

– Почему опять бесполезно? Как так бесполезно?.. – изобретатель так взволнованно размахивал оружием, что князь забеспокоился, как бы тот не повредил сам себя.

– Ну, что у вас там? – Верес добавил в голос строгости.

Подойдя к князю, Клим поморщился так, будто у него заболели все зубы разом.

– Опять он лезет со своими советами, – Клим раздраженно покосился на наукаря.

– Да не с советами! А с изобретением! Вот, извольте, князь, – наукарь протянул Вересу самый обычный на вид черный куреневый клинок. Князь принял меч и с любопытством осмотрел. Сработан добротно, но качество довольно среднее. Да и рукоять чуть тяжеловата и толще обычного.

– И в чем суть вашего изобретения? – полюбопытствовал он.

– В рукояти вложен нифрил, – сообщил наукарь так, будто открывал тайну. Клим громко фыркнул и покачал головой.

– Да, вы подождите фыркать! Я сейчас все объясню, – изобретатель опять начал горячиться и заговорил быстро, будто боялся, что его перебьют, – Этот нифрил настроен на особый приказ. На приказ образа действия!

Ученый обвел окружающих взглядом полным торжества. Непонимающие лица присутствующих дали ему понять, что объяснения все-таки потребуются.

– Образ действия, – повторил он, – Мы записываем на устройство в рукояти образ удара меча. И после этого, любой человек берет в руку меч и без всякой подготовки воспроизводит любой даже самый мастерский удар!

– Один удар? – уточнил Верес. До него начала доходить суть изобретения, и сметливый княжеский разум сразу озаботился пределами его прикладного использования.

– Пять! – радостно сообщил наукарь, и победно посмотрел на Клима.

– Да хоть двадцать, – возмутился Клим, – Я не буду подсовывать ученикам этот костыль! Они должны сами обретать мастерство, а не получить пять готовых ударов даже от самого великого мастера за просто так!

– Ну, вообще-то Клим прав, – сказал Верес раздумчиво, – Искусство боя всеохватно, его нельзя вместить в одно только умение правильно нанести удар.

Верес помолчал. Краем глаза он отметил, что ханский посол следит за разговором более чем внимательно, хотя и не подает виду.

– Однако, – продолжал он, – Ваше изобретение может оказаться весьма полезным.

Князь кивнул головой послу, приглашая его присоединиться к беседе.

– Согласитесь, посол, что такие мечи очень пригодятся Азум-хану!

– С чего бы это, – презрительно ответил посол мангустов, – Вы сами только что очень точно объяснили, почему воину такой меч не нужен.

– А я и не говорю про воинов.

Не откладывая, князь затеял проверку возможностей меча. Посол, несмотря на спешку, возражать не стал. Видимо ему и самому было любопытно узнать, чем эта проверка закончится. Сперва, Верес заставил наукаря сделать несколько движений с мечом, чтобы убедиться в его полном неумении обращаться с ним. Затем ученый разбудил устройство и снял с него замыкающее заклятие. Верес, немного подумав, выбрал пять движений, два нападающих и три защитных. По знаку ученого он воспроизвел все пять по очереди. Когда движения были записаны устройством, меч в руки снова взял наукарь. Он встал в довольно неуклюжую стойку, непонятно чего ожидая.

– Ну, чего же вы ждете? – посол невольно выдал нетерпение.

– Ах, да. Извините, – смутился наукарь, – Устройство срабатывает не по желанию, а в ответ на внешнее воздействие.

– Понятно, – вздохнул Верес, – Клим, обеспечьте «внешнее воздействие». Только не калечить! Сей ученый муж нам еще пригодиться.

Одноглазый воин пожал плечами. Он поднял свой игровой меч для занятий с учениками, сделал легкий подшаг и, не особо вкладываясь, нанес удар. Наукарь отбил удар мастера, с точностью воспроизведя движение Вереса, вложенное в устройство. А затем нанес и ответный удар, да такой, что Климу удалось отбить его в последнее мгновение.

– Достаточно. Очень хорошо, – остановил князь. Он остался доволен коротким представлением. На твердокожем лице посла сохранялась каменная маска, но алчный блеск глаз его выдавал. Опыт с мечом явно произвел на него впечатление.

– Так что скажете, посол, – обратился к нему Верес, – Воину такой меч может и ни к чему, а новобранцу, впервые взявшему в руки оружие, он будет немалым подспорьем.

– Ну, хорошо. Сколько у вас таких мечей? – посол перешел к делу.

– Пока только пять десятков, – ответил ученый, – Дайте мне несколько минут, и я перезапишу приказы на остальные мечи.

– Отлично, – похвалил его Верес, – Посол с удовольствием возьмет каждый из них, как за семь обычных.

– Это грабеж, – тут же возмутился мангуст, – Каждый как за три обычных, и даже это будет проявлением слабости с моей стороны.

– Как за пять. И не забывайте, что мечи будут воспроизводить удары от самого волчьего князя! – Верес усмехнулся.

– По рукам, – буркнул посол, старательно изображая человека, которого только что обокрали. Однако Верес мог поклясться, что хитрый мангуст уже успел прикинуть, кому он загонит мечи по безбожной цене.

– Вопрос по недостаче решен? – спросил князь, протягивая руку послу.

– Решен, – сказал посол и пожал руку князя.

Глава 12. Боевое заклятие.

Всю первую неделю, если не принимать во внимание многократную отработку построений, они рыли рвы и наваливали укрепления. В общей черте оборонительного сооружения, каждая десятка возводила под себя свой собственный отрезок. При этом замыкающему отделению приходилось делать дополнительную работу, загибая укрепление с левого края, чтобы хоть как-то прикрыть открытый левый бок. Если бы успешность действий бойца зависела только от этого, то лучшими в сотне, несомненно, были бы Бобры.

Аким недоумевал. Он считал, что придавать так много внимания защитным укреплениям имеет смысл только при появлении стрелкового оружия. Впрочем, он плохо представлял себе боевые возможности нифрила, а на курсы по тактике боя, будучи десятником, ходил Васька. Кстати сказать, бойцы замыкающей десятки приняли его своим вожаком как само собой разумеющееся, и слушались Васю безо всякого внутреннего сопротивления.

К этому времени им всем раздали «нательные копейки». Васька сделал девитиячейные оплетки из прочной нити, чтобы бойцы могли носить монеты на шее. Правда, к Васиному сожалению, записать на них дорожные приказы, помогающие сохранять силу в работе, Грач запретил. Он сказал, что нательная копейка содержит четыре нестираемых образа, два «глаза» и два «дома» к ним соответственно. Один глаз всегда нацелен только на Грача, другой только на Вепря. Он так же объяснил, что хотя копейка и является самой малой монетой, но зато вражеские моги не смогут ее «взломать», то есть наложить приказ на эти копейки ни у кого кроме самого Грача и ротного Атмана не получится.

Васька получил от Грача на руку новый нифрильный образ. Он ожидаемо оказался такого же красного цвета, что и голова вепря на запястье. Так называемый «наперсток десятника» по вдоль наружной стороны указательного пальца левой руки в виде взятого в круг числа десять с крылышками по бокам. Причем левое крыло доходило до ногтя, а правое – до костяшки.

Аким в тот раз составлял Ваське общество, пока тот ожидал своей очереди, и присутствовал при наложении образа. Разумеется, он полюбопытствовал, зачем там крылышки, ведь мол, десятники в ранг святых не зачисляются. Грач усмехнулся, и сказал, что крылья по табелю не обязательны, и он добавляет их лично от себя, как свой отличительный знак мастера.

Они только что закончили разбирать завал из камней, веток и земли, который до этого сами же и сооружали из подвернувшегося под руку материала. Куч, наконец, объявил отдых, и ребята расселись прямо на земле. Акима стянул сапог и стал вытряхивать из него набившуюся внутрь грязь.

– Вась, – сказал он, – Расскажи, что Вепрь говорил на последнем занятии?

– Вот тебе, Акима, все знать надо, – Васька уселся на травку, вытягивая уставшие ноги.

– А то ж. На том и стоим, – не стал спорить Аким.

– Да, про нифрильную могию, в основном, – сказал Васька, вызывая в памяти последний рассказ ротного, который лично вел занятия десятников по тактике боя, – Говорил, что в бою применяются как нападающие, то есть причиняющие вред, так и защитные, то есть усиливающие и помогающие заклятия. В нашей роте могой нападающих проклятий является Грач-ловкач, а могой обороны, значит, является сам атман Вепрь.

– Слушай, Вась, – вступил в разговор Макарка, – А, что без могов пехота вообще ни на что не способна?

– Вовсе нет, – ответил Васька, – По мне, так как раз наоборот, это моги без пехоты ни черта не навоюют. К тому же, знаешь, что Вепрь еще сказал? Он сказал, что с опытом бойцы научаются сопротивляться воздействию нифрила.

– Ух, ты, – сказал Макарка, – Это ж тогда мне никакой мога не страшен будет! От, не зря у нас говорят, что нифрил, он только морок плодит.

– Ну, это не так. Ты, Макарка, не торопись могов со счетов скидывать. От них тоже много чего зависит, – сказал Васька наставительно, – Да, кстати, Куч велел выбрать в каждой десятке одного человека на должность оружейника. Сказал, что занятия вести будет сотник Белый.

Акимка замер с перевернутым сапогом в руке и уставился на Ваську.

– Да, тебя, конечно, кого же еще, – сказал ему Вася, – К тому же и с куренью тебе работать доводилось.

– Братцы, я вас не подведу, – радостно пообещал Аким, – Буду делать вам лучшее в роте оружие.

В это мгновение прозвучал зов построения и парни повскакивали с мест. Акима, как всегда, провозился, натягивая сапог, и встал в строй с опозданием. Куч одарил его недобрым многообещающим взглядом. Сотник стоял перед строем, держа в руках два деревянных шеста, длиной несколько больше человеческого роста.

– Номер первый, ко мне, – негромко приказал он.

Из строя выбежал десятник первого отделения, рослый парень из вепрей. Куч отдал ему один из двух деревянных шестов, велел отойти на несколько шагов, а потом нападать будто у него копье.

Паренек отошел от сотника, ухватил шест покрепче, направил его конец на Куча, и ринулся в нападение. Едва заметным движением Куч сместился с острия атаки десятника, одновременно с этим, накладывая свой шест поверх летящего на встречу и почти незаметно поддавил. Паренек не просто потерял равновесие, а перекувырнулся через собственный шест, приземлившись на лопатки за спиной Куча.

– Встать в строй, – не глядя на парня, приказал ему Куч, и добавил, – Следующий.

На следующего Кучу едва ли понадобилось больше усилий, чем на первого. Хотя, второй номер, взяв шест, решил было осторожничать, приближаясь к сотнику постепенно маленькими шажками. Однако, сблизившись на досягаемое расстояние, получил учебным копьем под дых и на этом схватка закончилась.

На то, чтобы поочередно выбить всю сотню, Кучу понадобились считанные минуты. Один из бойцов, правда, попытался схитрить, и забежал за спину сотнику по безопасной дуге. Куч не стал разворачиваться к нему лицом, а вместо этого опустил свой шест и остановил поединок.

– По-твоему, это была военная хитрость? – не оборачиваясь, сказал он стоящему за спиной бойцу.

– Так точно, сотник Куч, – ответил тот.

– А ты, хитрец, забыл, в каком роде войск ты состоишь?

– Никак нет. В копейщиках.

– Вот именно. В копейщиках! А копейщики, чтоб ты знал, всегда воюют строем. Они идут в бой плечом к плечу со своими товарищами. По этой причине они не могут двигаться ни по дуге, ни зигзагом, ни наискось. Копейщик может идти только вперед, даже если он видит, что идет на самого черта. В этом его отвага и доблесть. Три наряда вне очереди. Следующий…

Когда дело дошло до замыкающей десятки, то поначалу все складывалось не блестяще, конечно, но и не хуже, чем у других. Васька, хотя копья раньше в руках не держал, но к вилам привык с малолетства. Поэтому Кучу пришлось пару раз отбить его выпады, прежде чем самому нанести свой удар «на поражение». А Макарка, который на деревне среди сверстников считался лучшим поединщиком, даже заслужил похвалу, хотя одолеть сотника ему, конечно, нечего было и думать.

Но потом учебное копье в руки взял Акима, и все пошло наперекосяк. Этот растяпа до сотника даже не добежал. Он умудрился запнуться за какую-то кочку и растянулся на земле, не успев начать боя. За что получил наряд вне очереди. Бобры с цаплями, правда, обошлись без особого позора, но потом дошла очередь до Вершка, и тот взял шест не так как берут копье, а как берут дубину.

– Э, ты что, собрался из меня пыль выколачивать? – полюбопытствовал у него Куч.

Однако Вершок шутки в его словах не усмотрел. Изобразив на своем добродушном лице подобие зверской рожи, он поднял шест над головой и кинулся в бой. Сотник легко ушел от его удара и пинком под зад отправил в кусты. Когда Вершок выдрался из зарослей, Куч под общий хохот показал ему, как правильно брать копье, причем Вершок понял еще и не с одного раза.

Наконец учебное копье в руки взял Короток, стоявший самым последним. Тот вроде и копье взял правильно, и когда подсел, сколько мог, и пригнулся пониже к земле, видимо, намереваясь нападать из положения полуприсядь, даже получил от Куча одобрение.

– Все верно, если сам маленький, стань еще меньше, – сказал он, – Подкрадись и подбей ноги противнику. Пока он встанет, не ты сам, так твои товарищи его добьют.

Но, к сожалению, успеха из этого преимущества мышонок развить не сумел. Засуетился, заметался и в итоге сам же налетел лбом на копье сотника, получив довольно тяжелое увечье. Куч заморозил ему голову нифрилом и приказал отправить к целителям.

После упражнений с копьем, сотня получила время на отдых, и Коротка повели в белую палатку врачевателей всем отделением.

– Ну как же ты так, Короточек? – недоумевал Макарка, – Обморока ты нифрильная, как ты лобешником-то прямо на копье налетел?

Вследствие заморозки головы, Короток отвечать не мог. На его остром лице застыло удивленное выражение, говорившее само за себя. Он, явно, и сам не знал, как такое получилось.

– Слушайте, братцы, – сказал Акима, озабоченно заглядывая Коротку в глаза, – Он ведь у нас и так не все звуки выговаривал, а вдруг он теперь совсем дар речи потеряет?

– Нет, нет, что ты Акима, – успокоил его Васька, – Если место поражения заморозить нифрилом сразу после ранения, то излечение будет полное. Вепрь говорил, что даже конечности заново отрастают.

– Да, ну, – не поверил Макарка, – Скажи еще, отрубленная голова отрастет.

– Голова, конечно, не отрастет, а вот рука или нога может, – поучительно сообщил Васька, – Вепрь, сам знаешь, он врать не будет! Потому, он и говорит, что рота, одержавшая верх в сражении, за счет своевременного исцеления раненых несет потери в разы меньше.

– Вот те на, – удивился Макарка.

– Вот то-то, – усмехнулся Васька, – А ты говоришь, моги не нужны. Еще как нужны!

– Погоди-ка, – встрял Аким, – А которые проиграли в сражении? Им что, помощь не оказывают?

– Оказывают, конечно, – сказал Вася, – Там даже какое-то межнародное соглашение действует, ну, чтоб побежденным тоже помогали. Но своих-то все равно спасают в первую очередь. А при тяжелых ранениях, сам понимаешь, каждая секунда дорога.

На другой день после завтрака, как это уже стало обычным, их повели на большую поляну на построения. На страх опоздать, парни все-таки решили забежать к целителям, чтобы проведать Коротка. Тот сидел в одиночестве на узкой лазаретной койке, уставившись неподвижным взглядом в темный угол. Вчерашнее удивление на его лице сменилось обычным хмурым выражением, что говорило о том, что замораживающее действие нифрила закончилось.

– Привет, мышонок.

– Ну, ты как?

– Оттаяла твоя башка? – парни заговорили все разом.

– А я се? Я ни се, – Короток привычно скривился и насупился, однако было видно, что внимание товарищей ему приятно.

В эту минуту в палатку зашел целитель, краснолицый дядька в белой шапочке, и сообщил, что Коротка можно забирать. Не теряя времени, парни выволокли исцеленного из палатки и рванули на построение. Они успели занять свое место вовремя. Рота выстроилась по сотням в две шеренги. Сотники на этот раз не встали перед строем, а заняли свои места во главе своих сотен. Посреди поляны, лицом к роте стоял лично сам Вепрь, по правую руку от него, мога нападения Грач-ловкач.

– Здравствуйте бойцы, – Вепрь говорил, не повышая голоса, но благодаря заклятию Грача на усиление звука, его слова разнеслись раскатом по всей поляне.

– Здра жла атман Вепрь! – проорало триста глоток.

– Сегодня вы попробуете на себе действие боевого заклятия, – сообщил Вепрь и приказал, – Засветить нательные копейки.

Васька засветил свой «нательник» и проследил, чтобы это сделали все бойцы его десятки. Он стоял, преисполнившись жути и любопытства одновременно, – «а вот как оно это будет? Сдюжу ли я боевое заклятье?», – думал он.

Вепрь тем временем достал из кармана полтинник, подержал его на ладони, что-то пошептал и убрал монету обратно в карман. Васька ждал, что атман пустит заклятье, но ничего не происходило. Пока он ждал, на него вдруг накатила волна самых теплых чувств к Вепрю. «Все-таки, какой он хороший человек, наш ротный атман. Он ведь нам как отец родной», – у Васьки даже слеза навернулась от счастья, что ему так повезло служить в роте самого лучшего из ротных атманов, – «эх, вот прямо сейчас отдал бы за него жизнь, всю до последней капли крови», – Васька даже пожалел, что сейчас нет такой возможности. А то он бы немедля доказал Вепрю свою полную преданность. Сам ротный атман молча стоял перед своим войском с обычным непроницаемым выражением на лице. Наконец он повернулся к стоящему рядом Грачу.

– Ну, что, я думаю, на первый раз достаточно будет, – сказал он.

– Даже более чем достаточно, уважаемый Вепрь, – ответил Грач.

Не сказав больше ни слова, они развернулись и пошли.

– Третья сотня. Вольно. Разойтись. Все за мной на малую поляну, – Васька слышал Куча будто из-под воды. В каком-то странном оцепенении он смотрел, как сотник толкает и тянет за руки бойцов их сотни. С большим трудом, он сообразил, что от него требуется, и сказал своим, что им нужно идти на малую поляну. Никто кроме Макарки с места не сдвинулся. Вдвоем им пришлось гнать свое отделение как стадо упирающихся баранов.

На малой поляне их ждал костер, на котором парился котел. Бойцы сотни подходили и усаживались вокруг костра. Кто-то раздавал им кружки с горячим чаем. Целитель переходил от бойца к бойцу, заглядывая в зрачки. На некоторых он указывал санитарам, те клали парней на носилки и куда-то уносили.

Только что испытанное чувство безграничного счастья испарилось, будто его и не было. На Ваську навалилась такая злая тоска, что жить не хотелось. Его мутило, а по позвоночнику прокатывал озноб. Васька посмотрел на Акиму, того била крупная дрожь. Он почувствовал, что его кто-то теребит за рукав и повернул голову.

– Вот это се сяс? Это се сяс такое творится, а? – всхлипывая, спрашивал Короток, вытирая рукавом крупные слезы.

Васька только пожал плечами. Ему и самому хотелось бы это знать. Он поискал глазами Куча. Сотник тоже сидел в общем кругу с кружкой чая. Ему показалось, что мангуст прячет улыбку.

– Сотня. Внимание, – Куч поднялся, и его голос зазвучал почти торжественно, – Сегодня, вот только что, вы прошли посвящение. Вы испытали на себе воздействие боевого заклятия.

– А когда же закончится действие заклятия? – спросил чей-то полный тоски голос.

– Вы, похоже, так пока и не поняли ничего, – сказал Куч с грустной усмешкой, – Действие заклятия закончилось еще там, на большой поляне.

Куч обвел взглядом недоумевающих бойцов.

– А, почему сейчас так плохо? – снова спросил тот же жалобный голос.

– То, что вы сейчас чувствуете, скоро пройдет. Это называется откат после заклятья. Или отходняк, говоря по-нашему, – сотник заулыбался, – Ну, скажите мне. Там на поляне, когда Вепрь полтинник засветил, что вы чувствовали? Здорово было, да?

– Так это, что и было БОЕВОЕ заклятие?

– Еще какое боевое! Можете не сомневаться, – Куч рассмеялся, – Ну, вы что, позабывали все что ли? Атман Вепрь, он какой мога?

– Мога обороны, – сказал кто-то.

– Вот именно. Мога обороны! А мога обороны творит поддерживающие и усиливающие заклятия. Заклятие, которое он использовал, называется «ратный дух». Но вы должны запомнить главное. Усиливающее воздействие нифрила ограничено. Даже для опытного бойца в среднем оно составляет около двух минут, а потом всегда наступает откат. И чем сильнее воздействие, тем сильнее отходняк. Так что вам копейщикам оно только к лучшему, на копейку – и откат копеечный!

Куч снова улыбнулся:

– И на счет отката не переживайте. Привыкните со временем. По сравнению с нападающими проклятиями, оно – сущая мелочь.

Глава 13. Академия в академии.

Солнце заливало комнату ярким светом, обещая погожее утро, а Ольха только повыше натянула одеяло на голову. В конце концов сегодня воскресение. «Могу я выспаться хотя бы сегодня», – подумала она.

До утренних сумерек она бродила по темным коридорам академии, вслушиваясь в ставшую привычной мешанину тысяч заклятий. Не самих заклятий, конечно, а тех невидимых глазу следов, что они оставляют в пространстве. Эти медленно тающие следы произнесенных заклятий Ольха называла тенями.

Она медленно ходила по опустевшему зданию и перебирала тени заклятий, в надежде, что ей попадется тот же почерк, что был наложен в лесу и на дороге, но все тщетно. В конце концов она слишком устала и настолько перестала соображать, что начала шарахаться от местных коридорных мороков.

А теперь, чувствуя себя разбитой и не выспавшейся, она убедила себя, что имеет право на передышку по случаю выходного дня. Занятий не будет. А значит и ей можно, наконец, как следует выспаться. Но погрузиться в сонное забытье ей не дали. Сначала она услышала шелест крыльев, а затем как по подоконнику заскребли птичьи коготки. Ольха вздохнула и высунула голову из-под одеяла. Как и ожидалось, с подоконника на нее смотрела синица.

– Вставай волчица, завтрак проспишь, – сказала синица голосом Хухли.

Ольха пошарила рукой по полу, пытаясь нащупать что-нибудь достаточно тяжелое, чтобы запустить в нахальное пернатое, но, передав послание, морок растворился сам. Идти на завтрак в общую столовую не хотелось совершенно. Ольха уже знала, что по случаю выходного дня завтрак затянется и «студиозусы» предадутся одному из любимых своих развлечений, будут оттачивать мастерство в наведении морока, разыгрывая друг друга не слишком утонченными шутками. Жуки в компоте и уползающие столовые приборы, еще только самые безобидные из них. И именно поэтому идти в столовую нужно обязательно. Там собираются все курсы, а значит, именно там самая большая вероятность вычислить похитителя.

Ольха мцчительно зевнула и откинула одеяло. Наскоро умылась и, не особо задумываясь, выбрала одно из нескольких платьев. Заставник дядя Леша очень кстати привез их ей из Невина. Походный наряд давно просился в стирку.

Зайдя в просторное помещение столовой, она невольно поморщилась от царящего здесь оглушающего шума и гомона. Она в нерешительности стояла у входа, высматривая в людском муравейнике свободное место. Заботливый Хухля заметил ее первым и пришел на помощь. Он поднялся из-за столика и замахал руками. Оказалось, что он занял для нее место и даже уже принес поднос с едой. Выучив к этому времени ее предпочтения, он взял для Ольхи тарелку рисовой каши, вареное яйцо, два куска черного хлеба, намазанных маслом, и сливовый компот.

Усевшись за стол, Ольха с сомнением осмотрела принесенную Хухлей еду и на всякий случай переключилась на тонкое видение. Еда и посуда были настоящими. Вздохнув, она принялась за завтрак.

– Ты чего, смурная какая-то? – спросил Хухля.

– Не выспалась, – вдаваться в подробности ей не хотелось. Она сделала вид будто полностью увлечена очисткой яйца от скорлупы. Хухля решил почему-то, что должен ее опекать, так же как ее вечно опекали в замке Вереса. Еще один самозваный старший брат на ее голову.

От дальнейших Хухлиных расспросов ее выручила непонятно откуда взявшаяся черная кошка. Она запрыгнула на их столик и просительно замяукала. Ольха на видимость не попалась. Она подула на кошку, и та растворилась в воздухе, правда, через пару секунд та же кошка сотворилась снова, но уже под соседним столиком.

– Сила нифрила, – сказал Хухля, провожая кошку взглядом, – Эта кошка здесь третий день шастает.

– У кого-то туго с воображением? – спросила Ольха. Она уже успела поднабраться местных обычаев и знала, что повторяться здесь считается дурным тоном.

– Это вряд ли… – с сомнением протянул Хухля.

– Ну, может какой первокурсник еще порядков здешних не знает? – не отступилась Ольха. Черная кошка показалась ей любопытной.

Хухля посмотрел на Ольху с видом целителя, озабоченного здоровьем приведенного к нему больного:

– Похоже, волчица, ты точно не выспалась. Самовоспроизводящийся морок! Это ж какой первокурсник осилит?

– Ну, а кто же тогда ее сотворил?

– А действительно, – на лице Хухли отразилось недоумение, – Я как-то не думал…

От внезапного предчувствия у Ольхи на висках выступила испарина. Чутье било в набат, эта кошка может быть важной зацепкой. Чтобы морок, после того как его растворили, воссоздал себя заново, нужен довольно сложный образ заклятия и крупная монета. Она решила, не выдавая своей заинтересованности, расспросить Хухлю поподробней.

– Кто-то, похоже, не пожалел на эту кошку пятнадчика, – начала она делано безразличным голосом.

Продолжить чтение