Читать онлайн Странные страны. Записки русского путешественника бесплатно
Благодарим автора и театр «Школа современной пьесы» за предоставленные фотографии
Художник – Алексей Трегубов
Подбор фотографий – Анастасия Чаусова
© И. Л. Райхельгауз, 2020
© ООО «Издательство АСТ», 2020
* * *
Посвящаю папе – танкисту, гонщику, шоферу
Мой папа
Предисловие автора
Папа был водителем в широком смысле этого слова. Водил машину, мотоцикл, трактор, танк… И мне привил любовь к транспорту – тоже разнообразному.
Папины родители – мои дедушка и бабушка – рассказывали, что он полюбил машины совсем еще мальчиком. Автотранспорта в деревне было немного. «Победа» председателя колхоза, которая со временем перешла к деду, занявшем эту должность. Папу завораживали трактора. Он сбегал с уроков, и все знали: Леню надо искать в поле у трактористов. Трактористы научили двигать нужными рычагами, и он уже старшеклассником выходил на тракторе пахать и сеять. Довольно рано освоил и мотоцикл. Бесконечно его разбирал, собирал, менял масло, шпаклевал и перекрашивал…
Началась война. Папа в 18 лет ушел на фронт. И, естественно, служба рядового Райхельгауза оказалась связанной с танком и мотоциклом. Механик-водитель. Иногда управлял мотоциклом с коляской, где находился пулеметчик. Легко пересаживался на «полуторку» или «зис». На фронте папа был настоящим героем, о чем свидетельствует огромное количество наград, орденов и медалей, среди которых – Боевого Красного Знамени, два Ордена Славы, представление на третий: третий не получил. Быстро шло наступление, что-то где-то затерялось. Я рассказал о папе Константину Михайловичу Симонову – он проверил в архивах и подтвердил, что это – чистая правда. И тогда он подарил моему папе одну из своих знаменитых трубок и кисет табака, а маме – сборник стихотворений «Жди меня». Еще у папы было много наград за конкретные подвиги. Они меня особенно интересовали. Друзья помогли получить из Центрального военного архива копии представлений командиров к разным наградам, в которых подробно описывается, как именно папа воевал, что сделал. Они у меня дома в рамочках на стене. Еще храню вырезку из газеты «Красная звезда», где написано «Только за дни наступления на Берлин на свой личный счет старший сержант Леонид Райхельгауз записал семьдесят одного уничтоженного гитлеровца».
Эти истории для меня очень важны, хотя вытащить их из папы было непросто. Одну из высших наград он получил за следующее: на территории Польши никак не могли взять какую-то деревню и двинуться дальше. И папа, который не зря «с Одессы» – да и кличка его фронтовая «Ленька Бандит», придумал и предложил командованию хитрую операцию. Они взяли пять мотоциклов с колясками, в которые вместо пулеметчиков поставили пустые бочки из-под горючего, многократно продырявленные автоматными очередями. Сняли где-то фары и повесили на эти бочки. Когда стемнело, и притомившиеся немцы отправились отдыхать, эти пять мотоциклов – папа рулил первым – рванули по главной улице. Бочки издавали немыслимый свист. Фары безумно сверкали. Короче, это были не мотоциклы, а какие-то всадники апокалипсиса. Немцы в панике выскакивали без оружия. А за этой безумной кавалькадой уже следовали пулеметчики, поливавшие нацистов очередями. И деревню взяли.
Папа рос в еврейском колхозе, где в школе преподавали идиш, практически, идентичный немецкому. Поэтому, когда брали пленного «языка», командование вызывало Леню переводить. Он был белокурым, светлоглазым и смахивал на немца. Во время допросов пленные нередко принимали его за своего и обвиняли в предательстве.
Николай Васильевич Вдовиченко, фронтовой друг, рассказал, как однажды они попали в жуткое окружение на Украине. Долго пытались прорваться. Когда прорвались, оказалось, что полушубки настолько завшивели, что их нужно сжечь. Перед сожжением, ребята повесили полушубки на деревья и расстреляли их. Им было в этот момент не больше 19–20 лет. По сегодняшним меркам – подростки.
После войны папа сел за руль огромной фуры.
Когда я уже был студентом и учился в Москве, папа из Одессы на этой фуре возил в столицу арбузы. Он подъезжал к общежитию ГИТИСа на Трифоновской улице. Мы все – Боря Морозов, Толя Васильев, Рифкат Исрафилов, Андрюша Андреев (сегодняшние народные артисты и профессора) – становились цепочкой и перегружали довольно немаленькое количество арбузов из грузовика в общагу. Наша комната была завалена арбузами, и весь пятый режиссерский этаж пировал.
Приезжая в Москву, папа, естественно, привозил не только арбузы, но и сало, чесночок, и вообще все одесское. И самогон. Оставался в общежитии ночевать. Больше всех выпивать с папой любил Толя Васильев, которому удавалось раскрутить Леньку Бандита на всякие страшные рассказы. Толю интересовали самые сокровенные и затаенные воспоминания. Именно ему папа открыл историю, которая меня потрясла. В Белоруссии вошли на танках в какую-то деревню. И увидели, что чуть ли не на каждом дереве висели люди – женщины, дети, старики. Танки пошли дальше и догнали колонну военнопленных немцев. Папа разогнался и проехал прямо по людям. По уставу за такое отдавали под трибунал. Прикрыл его командующий полком, генерал Вайнберг. Сказал только: «Я тебя понимаю. Но больше так не делай, сынок».
Я все допытывался:
– Когда остановились, что было?
– На гусеницах висели окровавленные части человеческих тел…
– Как вы смотрели на это?
– А как они смотрели на повешенных детей?
Так сложилось, что папа смог Вайнберга отблагодарить. В одном из боев генерала тяжело ранило. Тогда он отдал страшный приказ – пристрелить его. Бойцы сначала опешили. Но он настаивал: пристрелите, я не должен попасть в плен к немцам. А вам надо прорываться дальше. И когда солдаты уже были готовы стрелять, их остановил папа. И потащил Вайнберга на себе – крепкий был парень. Уже позже Вайнберг получил Звезду Героя Советского Союза. После войны регулярно к нам приезжал. Они с папой выпивали. Вспоминали, как спасли жизнь друг другу.
Папе доводилось на фронте возить и начальство – на хороших легковых автомобилях. Каких-то «виллисах», к примеру. Когда смотрели кино про войну, он комментировал, обсуждал достоинства и недостатки снимавшихся там машин и часто критиковал режиссеров за неточность: вот такого в те времена еще не было!
Когда наши войска вошли в Берлин, командование устроило мотогонки представителей дружественных армий. Папа выступал в самой сложной категории БМВ 750 кубиков. И пришел первым. Перед трибуной, на которой стоял маршал Жуков, папа отпустил руль, встал на педали и отдал честь главнокомандующему. В награду он получил трофейный мотоцикл, на который прикрепили табличку «Старшему сержанту Леониду Райхельгаузу за победу в соревнованиях». А еще ему разрешили на 10 дней уехать в отпуск. 2,5 тысячи км от Берлина до Одессы он преодолел на этом мотоцикле. Приехав в свой еврейский колхоз имени Андрея Иванова, увидел разруху, голод, нищету. Смотался в город, продал этот мотоцикл и купил деду корову и арбу сена. И еще успел сходить в сельский клуб на танцы и сделать 18-летней маме, скромно стоявшей у стеночки в сшитой из драного мешка юбке, предложение. Получив согласие, отправился обратно в Берлин на перекладных (мотоцикл, как помните, был продан).
И не был бы он Ленькой Бандитом, если бы не исхитрился украсть точно такой же мотоцикл, который принадлежал коменданту Берлина с американской стороны. Они с дружками-однополчанами поменяли номер, прикрутили именную табличку, предусмотрительно снятые с проданной машины. На фото в начале этой книги он запечатлен именно возле того самого украденного мотоцикла. Папе предлагали остаться в Берлине и руководить мотошколой. Выделили квартиру; он даже успел купить гражданский костюм. Был убежден, что они с мамой будут там жить. Но она категорически отказалась: сказала, что не поедет к немцам, убившим ее родителей.
Поэтому папа, демобилизовавшись, вернулся в свой колхоз. Потом они с мамой переехали в Одессу, где получили крохотную проходную комнату в коммуналке – ту самую, где родился я. Чтобы содержать семью, папа завербовался дальнобойщиком на Север. Магадан, Колыма, Дикси… Там ему попадались беглые уголовники. Ездил по этим жутким «трассам» – по совершеннейшему бездорожью, по замерзшим рекам – с оружием.
Заработал денег, вернулся, купил старую «эмку» – кабриолет. Наша комната была завалена запчастями. Папа бесконечно эту «эмку» разбирал, чинил. На ней мы торжественно выезжали на пляж или ехали к дедушке в деревню. И это было невиданное путешествие.
Дальше папа много лет работал шофером. Он водил огромные грузовики, полные рыбы. Какое-то время возил на легковушке директора Одесской швейной фабрики. А выйдя на пенсию, неожиданно снова занялся машинами. Но другими – электронно-вычислительным, стал наладчиком ЭВМ – без образования, без каких-то специальных знаний. Невероятно разбирался в технике.
Когда я был ребенком, для меня самым потрясающим зрелищем – гораздо более увлекательным, чем театр или кино – были мотогонки по вертикальной стене на Привозе. Три мотоциклиста выходили на маленькую арену, заводили свои мотоциклы и начинали кружить, все больше и больше разгоняясь, с бешеным ревом летели по стене, приводя меня и всех остальных зрителей в безумный восторг. На афише значилось: братья Косые. Помню даже их имена: Рудольф, Арнольд и Михаил. Я экономил деньги – откладывал на билет. Дома все время о них взахлеб рассказывал. Выслушав очередной мой восторженный монолог, папа сказал: «Ладно, зайдем к ним». Мы пришли «за кулисы» – это был грязный крошечный вагончик. Потом Рудольф Косой отвел нас в павильон. Папа сел на мотоцикл и сделал несколько кругов по той самой вертикальной стене! И вот тогда я окончательно понял, что круче моего папы нет никого.
Когда театр впервые собрался на гастроли в Германию – было это лет 15 назад, папа попросил: «Найди мою подпись на Рейхстаге». Я несколько раз обошел Рейхстаг, но ничего не нашел. Спустя еще несколько лет, когда папы уже не стало, мы с сестрой вновь оказались в Берлине. И познакомились с директором института, изучающего «русские граффити» – так немцы называют автографы советских солдат. Ей я рассказал о своем отце. Нас завели внутрь – в помещение, где заседает Бундестаг. Оказалось, что внутренние стены также заполнены надписями. И вот там мы увидели подпись папы. Но папа об этом уже не узнал.
Чем дольше живу без папы, тем чаще он мне снится. Советует, как водить машину, как куда-то лучше добраться, как что-то правильно отремонтировать, словом – какие-то совершенно мужские дела.
Когда Анатолий Борисович Чубайс придумал эти поездки по бездорожью, решающим для меня стало то, что они связаны с мотоциклами, квадроциклами, гидроциклами – с транспортом. Папа был бы счастлив. Есть, правда, принципиальная разница между нашими экстремальными путешествиями, которые тщательно подготовлены, снабжены всеми видами страховки – от механиков и врача, до вертолетов, готовых в момент прийти на помощь в экстренной ситуации, – и папиными, где не было ни страховки, ни помощников, ни спутниковой связи. Его риски были настоящими, да и мотивация совершенно иная: выжить самому и спасти других.
Поэтому свои путешествия, и рассказы о них я посвящаю своему отцу, папе Леониду Мироновичу Райхельгаузу, Леньке Бандиту, трактористу, танкисту, мотоциклисту, дальнобойщику, автомеханику, армейскому чемпиону… водителю.
О простых вопросах
Предисловие Анатолия Чубайса
Зачем вы это делаете?
Именно этот вопрос часто задают друзья, услышав о наших походах. Я много раз на него отвечал, но до сих пор так и не уверен, что нашел правильный ответ.
Да, конечно, в походах совершенно уникальная атмосфера – по-настоящему товарищеская.
Да, у нас, видимо, сохранилось какое-то подростковое стремление – испытать, преодолеть, достичь: «Мы сделали это!».
Да, это полное переключение в «другую жизнь», совсем ничего общего не имеющую с нашей, обычной.
Да, нам интересно – увидеть, узнать, почувствовать, понять.
Но есть еще одно. Это – очень просто. Настолько просто, что напрочь забыто большинством жителей современного города, не зависимо от возраста, пола и уровня дохода. Это ответ на простые вопросы.
Что такое «холодно»? Что такое «тепло» или «невыносимо жарко»? Вот именно невыносимо. Что такое «умираю, как пить хочу», и чего стоит при этом глоток воды, которым поделился с тобой товарищ? Что такое «дух захватывает» от красоты природы? Что такое «промерз до костей»? Что такое «вымок до нитки»? Что такое «смертельная усталость»?
Список таких вопросов можно продолжить. Ответы на них не требуют никакого героизма, но мне кажется, что их иногда надо просто очищать и восстанавливать в своей душе и в своей голове, чтобы не потерять ориентиры в нашем сложном мире.
Мы едем, едем, едем…
…Из пункта А в пункт Б – помните, в школьном учебнике? С какой скоростью? На какое расстояние? За какое время? И так всю жизнь: скорость, время, расстояние. Правда потом вопросов становится больше: куда? с кем? зачем? во имя чего?
В тех же школьных учебниках были такие схемы-рисунки: в большой открытый рот человека въезжали грузовики с продуктами и цистерны с водой и молоком. Наглядная иллюстрация, сколько человек за всю жизнь съест хлеба и выпьет воды. Представьте себе такую же школьную схему, разъясняющую, сколько человек в мире сейчас едет в автомобилях и поездах, на велосипедах, самолетах, пароходах, метро, трамваях, на лошадях, верблюдах и ослах… А кто-то еще едет в детской коляске. А кто-то – в гробу на кладбище, и это почему-то называется «последний путь».
Самое первое мое путешествие – с мамой в роддом. Недавно я поинтересовался, как это было. Оказалось, просто. Мама мыла пол в нашей коммунальной квартире на улице Чижикова, в Одессе. Домыла и пошла меня рожать. Шла больше часа пешком (я-то при этом ехал!). Пришла и родила. Из роддома я уже ехал на трамвае, с мамой и папой. Кажется, что это я уже помню! Меня завернули в ватное одеялко, потому что другого не было. Июнь. Жарко. Душно.
…метро в Нью-Йорке. Вагон, битком набитый липкими от жары неграми и китайцами. Следующая остановка – Бруклин Бридж. Счастье. Еще совсем недавно и думать не приходилось, что можно свободно ехать. Ехать в нью-йоркском метро…
…и опять в детство. Я лежу в телеге между корзинами с яблоками, на сене. Раннее утро. Черноморская степь. Поют птицы. Кричат суслики. Мы с дедом везем яблоки на базар в Раздельную. По тем счастливым временам пыльная избитая дорога от дедушкиной деревни до райцентра казалась намного длиннее, чем нынешние тысячекилометровые перелеты на «Боинге» из Москвы в Сан-Франциско…
…с артистами нашего театра мы трое суток едем из Сан-Франциско в Бостон, через Лас-Вегас, Денвер, Чикаго, Филадельфию, через всю Америку, едем в стеклянном вагоне, где кресла вращаются параллельно и перпендикулярно движению, и где за окном круглосуточно – захватывающий своим разнообразием и реальностью цветной широкоформатный документальный фильм-путешествие. Я вижу проплывающую перед глазами летнюю знойную Америку и мысленно уношусь в далекую зиму пятьдесят какого-то года теперь совсем уже прошлого века.
…из деревни на воскресенье приехал папин брат – дядя Гриша. Он младше папы на три года, но тоже герой войны, разведчик, много раз прострелянный и награжденный. Родителей почему-то нет, я дома один, и дядя Гриша, чтобы занять время, начинает что-то мастерить из подобранного на соседней свалке деревянного ящика, в которых привозили в магазин овощные консервы. Он обстругивает дощечки кухонным ножом, потом как-то скрепляет их между собой, обивает жестяными лентами, снятыми с того же ящика, и вдруг эти деревяшки и железки превращаются в самые настоящие санки, которые я видел у одного мальчика из нашего двора и так мечтал на них покататься. Дядя Гриша одевает меня во все зимнее, так что я становлюсь похожим на шар, обмотанный маминым платком, привязывает к санкам длинную бельевую веревку и мы отправляемся в бесконечный счастливый путь по занесенным редким для Одессы снегом брусчатым мостовым и трамвайным линиям. Маршрут наш почти кругосветный – мимо Привоза, вокзала, Куликового поля, дальше 1-й и 2-й станции фонтанской дороги, и наконец, на Пионерскую улицу, где живет моя тетя с мужем и дочками, моими двоюродными сестрами…
…а раз зима, то это Старый Новый год в Переделкино у Окуджавы. Снега в том году навалило! Булат Шалвович ждал нас на даче, а я на своих раздолбанных «Жигулях» ждал у Белого дома тогдашнего премьера Егора Гайдара и вице-премьера Анатолия Чубайса. Десять часов, одиннадцать, пятнадцать минут двенадцатого, почти половина… Наконец они выбегают – молодые, азартные, и, как я понимаю, чуть ли не впервые пользующиеся служебной мигалкой, чтобы успеть домчаться в Переделкино до двенадцати. И светофоры все зеленые, и дорога свободна, и я что есть мочи жму на свою жигулевскую железку…И без двух минут двенадцать мы разливаем шампанское и рассаживаемся за новогодним столом у Булата Шалвовича…
…а вот мы с дочкой Машей в полупустой электричке Рочестер-Нью-Йорк, и проводник, напоминающий конферансье из голливудского фильма «Кабаре», лучезарно улыбаясь, объявляет: «Next stop Buffalo». А за окном вылизанная Америка с показательными игрушечными фермами и фермерами, и лошадки, как большие игрушки…
…лошади в горах Алатау, где Чингиз Айтматов праздновал свой день рождения и я оказался среди приглашенных. Мы скачем по самому краю обрыва, и я, кусая губы от боли, из последних сил сжимаю ногами бока своей бесседлой лошадки, а она, наверно, понимает это как поощрение и несется, несется… Когда спрашивали, кто в седле, кто без, я легко и беззаботно согласился на «без седла».
…когда деду было уже за восемьдесят, он все равно работал в своем колхозе: то за почтой ездил в райцентр, то развозил по летним пастбищам огромные звонкие бидоны для молока. Телега всегда стояла во дворе, возле дома, а за лошадью нужно было идти на конюшню, за полкилометра. Эти полкилометра можно было проскакать верхом, что я и делал в те редкие разы, когда дед был в хорошем настроении и разрешал. И вот тогда седлом становилась какая-то тряпка или старый ватник, прикрывающие спину костлявой лошадки. Трудно было заставить лошадку двигаться, но еще труднее было ее остановить. Хитрая эта лошаденка, разогнавшись и совсем не подчиняясь «лихому наезднику», норовила проскочить открытые дедовы ворота, где ее впрягли бы в приготовленную телегу, и доскакать до кукурузного поля на другом конце деревни, чтобы полакомиться сладкими восковыми початками…
…мы едем, едем, и я никак не могу остановить грузовик. Было так. Мне 15 лет. Уже год работаю сварщиком и слесарем на автобазе, больше не хочу и поступаю на режиссерске вiддiлэння Одеського культурно-освiтнёго училища. 1 сентября нас вместо занятий посылают на картошку, и вот там, пока колхозный шофер то ли уснул в посадке, то ли отлучился еще по какой-то надобности, я, увидев ключ в замке зажигания, приглашаю покататься своих «сорежиссеров», завожу этот ГАЗ-51, поддаю газу, рывками перехожу с первой передачи на третью и несусь по краю поля, по ямам, по кучам земли и ботвы. Почти сразу же просыпается и посылает мне вслед матерные проклятья шофер. Восторженно кричат, визжат и хохочут подпрыгивающие в кузове студенты. А я вдруг чувствую, что не могу остановиться. Помню, где газ и как переключать передачи. А где тормоз? Вроде жму именно на тормоз. Оказывается, на газ… Мои ребята почуяли неладное, затихли, судорожно вцепились в борта. Я рулю, как могу, врезаюсь в кусты и тонкие деревца посадки, в кузове кто-то падает и кричит уже не радостно… Меня отправили в город и отчислили из состава студентов. Кажется, это было первое мое отчисление.
…мы едем, едем, то есть летим над Колымой. Колыма оказалась рекой, мощной и бесконечной. Летим низко, чтобы увидеть оленя. Мы не просто летим. Мы охотимся с вертолета. У нас открыта дверь, может быть, в вертолете это называется люк, и к этому люку нужно подойти вплотную, упереться руками в специальные ограничители, чтобы не упасть, и стрелять по обезумевшему, несущемуся по тундре оленю…
…летит вертолет, летит самолет… во Фрунзе, тогдашнюю столицу Киргизии. Год 1989. Все меняется, рушится, создается. Рядом в самолете Марина Дружинина, давняя знакомая по ГИТИСу, давний начальник из нашего культурного главка. На высоте десять тысяч метров Марина спрашивает: «Не пора ли вам возглавить ли какой-нибудь солидный московский театр?» А я в ответ: «Давайте откроем новый. Вы – директор, я – главный режиссер. Пригласим самых лучших артистов… Любу Полищук… Альберта Филозова, Алексея Васильевича Петренко…» Самолет заходит на посадку, все более четкими становятся очертания городских кварталов, улиц, скверов и будущего театра «Школа современной пьесы»…
…одна из самых счастливых поездок. Девятнадцатый трамвай в Одессе. Кто не знает, не знает ничего. Вдоль моря тянется Фонтан. Название такое: Малый, Средний, Большой Фонтан. И станции: Первая, Вторая, Седьмая и так до Шестнадцатой. А потом нормальные трамвайные пути заканчиваются и от Шестнадцатой станции на Дачу Ковалевского идет одноколейка, маленький, уютный и счастливый трамвай моего детства. В трамвае этом все всех знают. Даже если видят в первый раз. А чего здесь не знать? Если вы едете с 16-й на Дачу Ковалевского, значит, вы едете на море. А если в руках у вас авоськи с огурчиками, помидорчиками, синенькими и торчащими хвостами или головами свежайшей скумбрии, значит, вы едете на море с Привоза. Значит, нам есть о чем поговорить… А когда девятнадцатый доезжает до конечной, вагоновожатый, он же кондуктор и контролер, торжественно проходит из одной кабинки трамвайчика в точно такую же с противоположной стороны, собирая по дороге с родных пассажиров трехкопеечную дань – плату за проезд.
…я еду, нет, меня везут на «Скорой помощи» из театра Станиславского в больницу где-то в Сокольниках, с сердечным приступом, как потом расскажут врачи, с микроинфарктом. Случилась эта «поездка» после того, как я пришел на работу и на доске объявлений и приказов прочитал: «Режиссера Райхельгауза И.Л. освободить от занимаемой должности в связи с отсутствием московской прописки». С тех пор эта запись украшает мою трудовую книжку. С тех пор, если нужно проехать по Тверской мимо драматического театра Станиславского, я отворачиваюсь и смотрю на другую сторону…
…на другую сторону Черного моря, чтобы увидеть Турцию, я пытаюсь переплыть на резиновой лодке, которую с мы с папой сделали из огромной камеры от заднего колеса трактора. На дно я уложил дощечки для прочности и обломанное весло, подобранное на берегу у рыбацких куреней. Еще взял с собой еду, воду и непромокаемый старый плащ на случай ветра и шторма, хотя в плавание я отправлялся в плавках, поскольку погода была теплой, а море тихим. Путешествие начиналось прямо у нашей «дачи» в Черноморке – крохотной комнатки из ракушечника и такой же крохотной фанерной верандочки. Прежде чем выйти в открытое море, нужно проплыть мимо кораблей, стоящих на рейде в порту Иличевск… Вот я миновал на своем судне какой-то сухогруз, прошел по жирным нефтяным пятнам мимо танкера, с какого-то иностранного корабля мне приветливо машут заграничные моряки… А вот и пограничный катер, и оттуда уже совсем неприветливо кричат славные советские пограничники, и как-то сразу я оказываюсь задержанным, и у меня требуют паспорт. А какой у меня паспорт, если, во-первых, я в плавках, а во-вторых, мне 12 лет?
…я плыву на красивейшей трехпалубной яхте нашего сербского друга Миадрага Филипповича по Адриатическому морю, из Дубровника на остров Млет, внутри которого огромное озеро, внутри которого остров, внутри которого другое озеро, а потом из этого рая – в другой: город-остров Корчула. Потом Хвар, Брач, Бухта Боли… А чуть наискосок – Италия, да и Франция недалеко… И на каждом острове какой-нибудь античный городок с узенькими улицами и башнями, или какая-нибудь крепость сохранилась со времен Османской империи… И в каждом городке ресторанчики, и в любом из них омары, лобстеры, кальмары, тунец, креветки, школки-мидии, морские ежи. Или так: черный ризотто с осьминогом и морепродуктами Адриатики, заправленное чернилами черной каракатицы.
…во Франции, в Марселе, я проводил мастер-класс в летней актерской школе, и каждое утро, в 9.45 за мной присылали машину. В один из дней я, как обычно, ждал у входа, но время вышло, а машины не было. Решил было вернуться в номер, но портье сказал, что звонили из театра и просили передать, что сейчас приедут. Вернувшись на улицу, я вначале услышал, а потом увидел мощнейший мотоцикл, лихо, с разворотом, затормозивший у дверей гостиницы. Управляла этим чудом техники моя студентка, не самая сильная актриса, которой я все время делал замечания на занятиях: мало эмоций, мало чувств, нет нерва, скучно… Она протянула шлем, помогла его застегнуть и молча указала на место позади себя. Я сел, и мы полетели. Полетели в самом прямом значении этого слова, выделывая фигуры высшего пилотажа на скоростном шоссе, обгоняя и цепляя моим большим телом ситроены, пежо, фольксвагены и прочие форды. Мне казалось, что в очередную щель между рядами ползущего в утренней пробке транспорта может протиснуться разве что подросток-велосипедист, но наш BMW чудом проскальзывал и, не тормозя перестраиваясь из ряда в ряд, мчался со сверхзвуковой скоростью. Я мысленно простился с родственниками и друзьями, закрыл глаза и сжался, выдохнув весь накопившийся в организме воздух. Так оставалась надежда никого собой не зацепить. Когда минуты через три, которые, как пишут в романах, показались вечностью, мы остановились у театра, моя байкерша сняла шлем и спросила: «Вам не скучно было ехать со мной? Хватило эмоций?»
…мы едем, едем, едем… По Садовому кольцу на троллейбусе «Б». Незадолго до моего первого приезда в Москву в Одесском русском театре вышла премьера: «104 страницы про любовь». Спектакль меня потряс, поразил, вдохновил, я смотрел его много раз и некоторые реплики повторял, как стихи: «Ночью «букашка» по кольцу таксистов собирает…» Я не понимал, что это значит, пока мой старший и очень образованный товарищ Руслан Ковалевский не объяснил, что «букашка» – это троллейбус, а кольцо – Садовое. И вот я выхожу на площадь Киевского вокзала, с чемоданом, в котором кроме аттестата и книжек по режиссуре – заботливо завернутые мамой в вафельное полотенце огурчики, помидорчики, редиска, брынзочка и свеженькая, с Привоза, домашняя колбаска… Мой чемодан пахнет Одессой, и я в самом начале дороги в Москву. Иду пешком через мост, за которым маячит сталинская высотка – МИД, и вдруг вижу троллейбус «Б», ту самую «букашку». Беру билет на себя и «одно место багажа» и до вечера нарезаю круги по Садовому, по Москве, с трепетом и восторгом вслушиваясь в новые для себя названия: Смоленская-Сенная, Зубовский бульвар, Павелецкая, Таганская, Земляной вал, Лермонтовская… Конечно же, напеваю про себя Окуджаву: «…Я в синий троллейбус сажусь на ходу…» Я еду, еду, еду… Еду поступать в ГИТИС.
…я еду на черной «Чайке» по Кутузовскому проспекту. Это было недавно, когда у меня случился юбилей. В театре в тот день играли премьеру – пьесу Людмилы Улицкой «Русское варенье», написанную вослед Чехову и его драматическим героям. Так как я поставил целых три «Чайки» – непосредственно Антона Павловича, «Чайку» нашего современника Бориса Акунина и «Чайку»-оперетту, то мимо еще одного произведения с подзаголовком AFTERCHEKHOV пройти никак не мог. Спектакль заканчивается, на сцену выходят все наши народные и заслуженные артисты, к ним присоединяются начальники по культуре, поздравляют и вручают цветы и подарки. В переполненном зале много гостей, среди них Анатолий Чубайс, Михаил Абызов, Борис Вайнзихер. С ними меня связывают совместные приключения, о которых пойдет речь в этой книге. В самый разгар поздравлений среди зрителей появляется автоинспектор с жезлом в руке и восклицает: «Кто здесь поставил “Чайку”?» Кто-то из артистов показывает на меня пальцем и произносит: «Это он». В этот момент распахиваются двери балкона в зрительном зале, и я вижу на площади сияющую «Чайку», стоящую почти поперек движения, окруженную фотографами и просто любопытствующими прохожими. Начинаю понимать, что это и есть главный подарок.
«Чайка» оказалась с биографией. В 60-е годы она принадлежала тогдашнему Председателю Совета Министров РСФСР Михаилу Сергеевичу Соломенцеву. Кузов бронированный, а внутри – невероятные по тому времени прибамбасы, соответствующие статусу бывшего владельца: ламповый приемник, стеклоподъемники, автоматическая коробка передач. Не было боковых зеркал, и на мой вопрос «почему?», мне ответили: «Зачем? Эта машина всегда двигалась по ровной пустой дороге и ее никто не обгонял».
Июньской ночью я ехал на черной «Чайке» из театра домой, на дачу. Ехал медленно, и водители справа и слева с интересом и поощрением разглядывали эту карету прошлого. «Чайка» торжественно плыла по Новому Арбату, Кутузовскому проспекту и Можайскому шоссе. Мое благостное состояние вдруг прервала картина очередной московской аварии: кровь на асфальте, скорая, милиция, зеваки… Я подумал о непредсказуемости жизни, о том, что движение из пункта А в пункт Б проходит не только по прямым проспектам и регулируемым перекресткам, но и по опасному бездорожью, где лед, снег, песок, болота, камни и водные преграды, где жизнь видна не только через тонированные автомобильные стекла и иллюминаторы личных самолетов, а в непосредственной и пугающей близости, вплотную и без прикрас, и эту прекрасную, непредсказуемую и удивительную жизнь я выбираю. За ней ухожу с друзьями в ежегодные экспедиции, о которых попробую рассказать. Я выбираю бездорожье.
Северное сияние в Кызылкумах
От Анатолия Борисовича Чубайса я часто слышал о спортивных экспедициях по бездорожью в разные экзотические уголки планеты и даже смотрел видеофильмы о путешествиях в Центральную Африку или на Полярный Урал, когда бывал у него в гостях. Если смотреть хорошо смонтированный фильм, возникает полное ощущение «клуба кинопутешествий» – сразу представляешь себе интереснейшую туристскую поездку, где взору все время открываются новые прекрасные виды, а ты сам лихо преодолеваешь препятствия на настоящем внедорожнике и чувствуешь себя немножко первооткрывателем… Очень красиво и очень заманчиво! Находясь под воздействием кино в таком эмоционально-возбужденном состоянии, я несколько раз говорил Анатолию Борисовичу, как хотелось бы поучаствовать в такой экспедиции. И вот как-то в марте, буквально через пару дней после покушения на главу РАО ЕЭС, мне позвонили из приемной Чубайса и сообщили, что Анатолий Борисович хочет со мной поговорить. Я, естественно, думал, что речь пойдет о прошедших неприятных событиях, тем более, что на эти события отозвался и дал небольшой комментарий «Независимой газете». Вместо этого Чубайс сказал мне, что приглашает в экспедицию в Узбекистан.
Я очень обрадовался, хотя об Узбекистане мало что помнил – точно знал только, что там есть Аральское море. Но воображение уже рисовало дивные картины, как я кручу баранку спортивного джипа, овеваемый теплым ветерком пустыни, и один великолепный кадр сменяет другой.
Подготовка к экспедиции началась с того, что мне вручили список необходимого личного снаряжения. Надо сказать, что список этот уже начал вызвать некоторую тревогу, потому что помимо знакомых и естественных вещей – майка, рубашка, брюки, фонарь, – вдруг появились такие пункты, как «легкое термобелье для квадроциклов» или «мультиинструмент». Упоминалось еще много незнакомых мне вещей, но особенно меня озадачило, что после пункта «термобелье для рафтинга» в скобках было написано: «выдавалось в прошлом году». В конце этого странного списка было рекомендовано «по всем вопросам обращаться к Александру Давыдову». Я немедленно к нему обратился. Саша Давыдов оказался легким контактным человеком и спортсменом, гонщиком, который блестяще владеет искусством преодолевать самые сложные внедорожные маршруты и противостояние незнакомых людей, будь то таможенники, пограничники или продавец на бухарском рынке, торгующий керамикой ручной работы. Он и был спортивным и административным руководителем грядущей экспедиции.
Все «творческое руководство» осуществлял Михаил Анатольевич Абызов – человек разнообразнейших дарований: человек-оркестр, человек-электростанция, человек-понятие. И понятие это наиболее точно сформулировал наш главный начальник Чубайс. Он поэтично и образно изложил мне подробности биографии Михаила Абызова в области большого бизнеса, большого спорта, большого искусства кино- и фотосъемки, не говоря уже о достижениях Михаила Анатольевича в деле создания семьи – его жена Катя, одиннадцатилетний сын Данила и только что родившийся Никита требуют отдельного и подробного повествования. Букет талантов и возможностей Абызова Чубайс определил одним словом: «абызовщина».
Художественная идея Абызова заключалась в прохождении самых разных участков маршрута на самых разных средствах транспорта и НЕ транспорта. В Узбекистане обещали сплав по горной реке на плотах, прохождение пещеры, куда можно было спуститься только на веревках, форсирование дюн в пустыне на джипах и пробивание дороги в горах на квадроциклах.
Возникает извечный вопрос «Кому это нужно» или «Зачем искать себе приключений на одно место?»
Мы все чем-то занимаемся, кто бизнесом, кто культурой, но за нашей суетливой, хотя и полезной деятельностью, теряется изначальный смысл существования на этой земле. «Земле» в данном случае в самом буквальном значении: «земля» как почва, «земля» как грунт, как то самое твердое, отделенное от жидкого и газообразного, на котором ты стоишь. Поэтому, мне кажется, очень правильно не только вспоминать о том, что ты оттуда возник и туда уйдешь, лежа на крымском или турецком берегу… не просто ощущать, что ты живешь в конкретном городе или идешь по конкретному полю, а оказаться в таких местах, где ты можешь сказать: я стою на планете Земля, я стою на земном шаре. Забегая вперед, скажу, что во время экспедиции мне это удалось.
Полное ощущение тебя и этой планеты – никого и ничего больше…
И тогда не возникает вопросов, почему именно в это место ты должен был попасть, и почему именно этой дорогой, точнее этим бездорожьем…
Мы прилетели в Ташкент ночью, и наш конвой сразу двинулся за город. Конвой, как я узнал, совсем не обязательно должен конвоировать и охранять. Это слово значит движение людей или одинаковых транспортных средств друг за другом через равные расстояния.
Я был в экипаже с Анатолием Борисовичем, за рулем в тот день сидел он, а я водрузился в штурманское кресло. Быстро пролетели освещенные проспекты, улицы и пригороды Ташкента, и совсем скоро наши джипы остались единственным источником и носителем света. Дорога пошла по очень сложной горной местности, и, глядя перед собой, я не понимал, как машина может это пройти. То есть я понимал, что она НЕ может это пройти. Впереди виднелись каменные глыбы, скалы, склон, по которому любой внедорожник должен просто скатиться вниз… Но джипы почему-то шли и шли по почти вертикальному склону, и меня просто вдавливало в кресло. Я окончательно убедился, что если начало пути такое непростое, то впереди нас ждет отнюдь не прогулка… Это чувство усугублялось еще и тем, что после перелета я был очень расслаблен – мы летели спецрейсом «со всеми удобствами» – прекрасный салон, прекрасная компания, замечательная еда, кино на большом плоском экране, в общем, все радости жизни на борту. У меня было чувство, что я уже в раю и лечу в некий дополнительный рай. И тут такой контраст.
Прямо в аэропорту замечаешь напряженное недоброжелательное отношение к людям из России. Это проявляется, в основном, у тех, кто наделен хоть какой-то властью – паспортный контроль, таможня. Бесконечно разглядывают, проверяют, тормозят…
А когда наш конвой из семи серебристых спортивных джипов, увешанных «люстрами» и всевозможными прибамбасами, раскрашенных надписями «ТРАНСУЗБЕКИСТАН 2005» колонной двинулся по трассе, буквально через триста метров возникли узбекские гаишники. Впоследствии оказалось, что автоинспекторов в Узбекистане чрезвычайно много: такое ощущение, что население разделилось строго пополам – на автоинспекцию и остальных. Очень долго у Саши Давыдова, который как спортивный руководитель экспедиции шел во главе колонны, проверяли письма, документы, карту маршрута… Наконец, разрешили ехать. Через километр нас снова остановили, и снова Саша предъявил им целый ворох бумаг и разрешений, с которыми автоинспекторы знакомились подробно и придирчиво. Такие остановки ждали нас буквально на каждом посту милиции, но постепенно мы стали замечать, что времени на объяснения с представителями власти Саша Давыдов тратит все меньше и меньше. На очередном посту Саша просто приоткрыл окно, сказал что-то автоинспектору, тот отдал честь, и мы поехали. Чубайс даже связался с ним по рации, чтобы узнать, что все это значило. Саша ответил:
– Мы нашли универсальную формулу общения с автоинспекцией.
– Какую?
– Как только они подходят, мы говорим: «Международная экспедиция, с министром согласовано».
И все.
Правда, через три или четыре дня пути один из местных гаишников все-таки поинтересовался:
– С каким министром?
Саша отреагировал очень быстро:
– С вашим министром.
Самый любопытный из узбекских автоинспекторов оказался этим ответом вполне удовлетворен.
Той ночью мы шли по горам, пересекали под очень острым углом наклона русла горных рек, заваленные каменными глыбами, и, наконец, остановились в первом лагере. Там уже работала группа подготовки: в непроглядной темноте фонариками светились палатки, и было очень красиво. Где-то совсем рядом шумела горная речка. Все, кроме ночного дозорного, быстро разошлись по палаткам и уснули.
Утром я встал очень рано, ощущая при этом, что отлично выспался. Единственное, что меня несколько беспокоило ночью – это громкий храп, который раздавался из соседней палатки. Я даже решился сделать замечание Чубайсу, но не успел, потому что он вышел мне навстречу и сразу же сказал:
– Слушайте, вы так храпели всю ночь!
– Странно, – удивился я, – я только что хотел сказать вам то же самое…
– Да? Значит, это было горное эхо вашего храпа…
Вид, который предстал передо мной, был в буквальном смысле немыслимый. Ровное зеленое плато, очень тепло, а вокруг горы со снежными вершинами, метрах в десяти от лагеря горная река, мощная и небыстрая, уже потерявшая свою стремительность. А с другой стороны – отвесные скалы, на которых наши спелеологи и альпинисты готовили тренировку по прохождению пещеры.
Тренировка началась. В юности я занимался немного альпинизмом в Крыму, куда мы ездили из Одессы, хотя это, скорее, была пародия на альпинизм… Практически я впервые осваивал эту очень сложную технику. Нас тренировали специально приглашенные инструкторы. Один из них носил очень подходящую для альпиниста фамилию Провалов.
Надо сказать, что в спортивной подготовке всех превосходил Данила Абызов, сын Миши и Кати. Данила поразил меня тем, что в свои одиннадцать лет он лихо водит джип, гоняет на мотоцикле и квадроцикле, и скалы ему нипочем. То есть стало совершенно очевидным, что во второй половине жизни поздновато уже начинать прыгать по горам и пытаться опуститься в пещеру. И тем не менее я научился и спускаться, и подниматься. Чтобы научиться делать это хорошо, нужно было бы, наверно, тренироваться все десять дней, отпущенные на экспедицию. Поэтому, освоив самые необходимые навыки, я решил следующий день посвятить освоению квадроцикла.