Читать онлайн Тайна Оболенского Университета бесплатно

Действующие лица

Валерия Ланская (21 год) – студентка 5 курса факультета медиевистики.

Арсений Витальевич Романов /ненастоящее имя/ (29 лет) – новый научный руководитель Леры. Преподаватель средневековой философии. На самом деле является другим человеком.

Андрей Николаевич Ланской (43 года) – отец Леры. Преподаватель юриспруденции.

Наталья Алексеевна Ланская (в девичестве Березина) (37 лет) – мать Леры, воспитывала ее одна после развода. Погибла в аварии, когда Лере было 16 лет.

Павел Аркадьевич Радзинский (71 год) – научный руководитель Леры. Преподаватель средневековой философии.

Захар Артемович Нилов (30 лет) – преподаватель латыни, старший брат Юры.

Аристарх Борисович Рылев (54 года) – преподаватель всемирной истории.

Евгения Матвеевна Селезнева (39 лет) – преподаватель эстетики.

Елизавета Васильевна Ремизова (35 лет) – преподаватель риторики.

Ян Эдуардович Гуревич (31 год) – преподаватель физической культуры.

Филипп Александрович Дрейфус (83 года) – преподаватель истории. Умер за полтора года до описываемых событий.

Александра Дмитриевна Филиппенко (54 года) – преподаватель истории кино.

Сергей Петрович Вдовин (78 лет) – главный библиотекарь.

Галина Павловна Вдовина (70 лет) – супруга Сергея Петровича Вдовина. Умерла за два года до описываемых событий.

Геннадий Владимирович Мурашов (28 лет) – университетский повар.

Юлия Владимировна Мурашова (26 лет) – супруга университетского повара.

Михаил Романович Шеллар (36 лет) – университетский врач.

Иван Викторович Серов (51 год) – ректор Оболенского Университета.

Арина (Рина) Миланова (21 год) – однокурсница Леры и ее лучшая подруга.

Юрий Нилов (22 года) – однокурсник Леры. Влюблен в нее. Младший брат Захара.

Альберт Шульц (21 год) – однокурсник Леры. Потомственный немецкий барон. Его предки учились в Оболенском университете с момента его основания. После революции Шульцы уехали, и Альберт первый за несколько десятилетий представитель своей фамилии учащийся в Оболенке.

Петр Авилов (21 год) – однокурсник Леры, бывший парень Арины.

Елена Королева (22 года) – студентка выпускного курса факультета юриспруденции. Дипломница Андрея Николаевича Ланского.

Иван Костромицкий (22 года) – студент выпускного курса факультета истории. Влюблен в Арину Миланову.

Марина Позднякова (21 год) – однокурсница Леры, одна из самых популярных девушек Университета. Главная сплетница.

Анна Фролова (21 год) – студентка выпускного курса факультета юриспруденции. Бывшая подруга Лены Королевой, теперь ее соперница и враг.

Денис Лядов (22 года) – студент выпускного курса факультета истории. Друг Петра Авилова. Отчислен после осеннего бала.

Алексей Фомин (21 год) – студент выпускного курса факультета истории. Друг Петра Авилова. Отчислен после осеннего бала.

Виктор Семенович Шолохов (72 года) – российский ученый, разработал препарат-аналог стволовых клеток. Погиб во время взрыва в Марракеше 28.04.2011.

1. Вместо пролога. Профессор Радзинский выходит в тираж

Стук моих каблуков эхом разносился по пустым коридорам здания, отстроенного два с половиной века назад, еще при императрице Екатерине Великой. Каменные стены с остатками красочных росписей, резные массивные двери в аудитории, где некогда преподавали лучшие профессора не только России, но и всего мира, тяжелые ковры, сами по себе представляющие культурную ценность. Моя Alma-Mater, мой родной Университет. Университет наук и искусств имени Петра Семеновича Оболенского1. Покинув это место более пяти лет назад, я снова здесь.

Главный холл и большая мозаичная надпись «Кαλοκαγαθία» (Калокагатия), что в переводе с древнегреческого означает «прекрасный и хороший». В античной культуре этот термин нес в себе следующий смысл: гармоничное сочетание физических и нравственных достоинств, совершенство человеческой личности как идеал воспитания человека. Человек-носитель калокагатии в Древней Греции был идеальным гражданином полиса, который стремится к осуществлению коллективных целей гражданского общества. В нашем Университете принцип калокагатии всегда являлся центральным: выпускники Университета Оболенского должны быть максимально эрудированными, нравственными и физически развитыми.

Более двух веков в стенах моего Университета обучались лучшие умы страны – политики, военные, деятели культуры и искусства, ученые и философы. Университет Оболенского никогда не терпел посредственности. Каждый студент был обязан полностью и без остатка отдаваться занятиям, будь то познание наук или физическая подготовка, а наградой за труды являлись широкие возможности для выпускников.

Я прошла дальше по длинному коридору, вдоль галереи картин, некогда подаренных выпускниками Оболенки, прославившимися в живописи. Сейчас – это целое состояние, вот только их судьба – быть навсегда погребенными в стенах Университета.

Остановившись у огромных дубовых дверей в библиотеку, я не сразу решилась их открыть. И, видимо, чувствуя мои сомнения, они поддались не сразу, со скрипом приоткрыв мне лишь щель к ныне пустующему святая святых Университета Оболенского. Многотысячное собрание книг сейчас было перенесено в новое здание, которое выделили, пока исторические помещения находятся на реставрации. С легкой улыбкой я вспомнила, сколько времени я проводила здесь, готовясь к семинарам и коллоквиумам. Я всегда была прилежной студенткой, много занималась и ставила учебу на первое место, пока не появился один дурной преподаватель… А вот большой стол, за которым некогда восседал бессменный десятилетиями, главный библиотекарь Сергей Петрович.

Я снова вышла в коридор и, оставив попытки закрыть тяжелые двери, пошла дальше. Здание уже несколько лет обесточено, поэтому приходилось пробираться темными проходами, освещая путь большим фонарем. Хотя здесь я бы не заблудилась даже в кромешной тьме. Каждый закоулок навсегда врезался в память.

Как-то неожиданно я оказалась у философской кафедры, такой до боли родной… И ноги сами отвели в аудиторию, где нам читали лекции по философии Средневековья. Со старшей школы меня очаровывало это время своей загадочностью и мистицизмом. Темные века, которые дали человечеству колоссальный толчок для дальнейшего своего развития.

В аудитории все было как прежде. Огромные витражные окна, что не уберегали от зимних морозов, скамьи и парты, доска с разбросанными рядом кусочками мела, цветочные горшки, в которых некогда распускались комнатные растения, бережно переданные смотрителем оранжереи. Четыре года подряд я слушала здесь увлекательные лекции профессора Радзинского, который великодушно согласился стать моим научным руководителем и помогать в работе над дипломом. Я всегда до глубины души уважала этого удивительного человека. Работать с ним было легко и приятно, чего не скажешь о его преемнике… В последний год моего обучения в Оболенке в этой аудитории преподавал Арсений Романов, человек, кардинально изменивший мою жизнь. Тот самый дурной преподаватель.

Я подошла к столу и, проведя рукой по столешнице, чувствуя легкое покалывание, собрала слой пыли. Как давно тут никто не сидел. Мне захотелось задержаться здесь хотя бы на пару минут, вспомнить лекции, семинары и наши вечные пререкания с моим любимым преподавателем, но на это уже не осталось времени.

Я покинула здание учебного корпуса и не торопясь шла вдоль университетского городка. Со стороны можно было подумать, что я всего лишь гуляю, но для меня это было прощанием. Жилые корпуса, дома преподавателей, столовая, оранжерея, спортивный зал и бассейн – Оболенский Университет представлял собой небольшой городок со своей инфраструктурой. Он располагался между Москвой и Санкт-Петербургом в трехстах километрах от обеих столиц. За два с лишним века окрестности не были заселены, а ближайший населенный пункт к Оболенскому находится в тридцати километрах.

Справа от дороги стоял корпус, где на втором этаже располагалась моя комната. Студентам Оболенки отводилось отдельное здание, где у каждого из нас была своя спальня с отдельным санузлом. Питались мы строго по расписанию в столовой, которая находилась между учебным и жилыми корпусами.

Обслуживающий персонал, так же как и студенты, селился в отдельное трехэтажное здание, а вот преподавательский состав получал в свое распоряжение квартиры или даже небольшие дома.

Пройдя дальше по широкой ивовой аллее, некогда ухоженной силами садовников, а сейчас заросшей, я оказалась у большого фонтана, где как-то подшутил Юра. Он бросил туда бутылку средства для мытья посуды. Сколько было пены, и какой был скандал. Виновного бы исключили, если бы не ходатайство его старшего брата Захара, который преподавал у нас латынь.

За фонтаном начиналась главная аллея, которая вела к громадным кованым воротам. Над ними все еще красовалась надпись с названием Университета и годом его основания – тысяча семьсот семьдесят девятым. Да, это место видело так много. Университет сам по себе являлся архитектурной ценностью. Построенный в стиле неоготики, он на протяжении долгого времени достраивался и расширялся, вбирая в себя лучшее от своего времени.

Сегодня девятое мая. День Победы нашего народа в Великой Отечественной войне. Как обычно, в двадцать два часа во всех городах России начнутся фейерверки в честь праздника. В это же время раздастся и череда взрывов, которые сотрут с лица земли Университет наук и искусств имени Петра Оболенского. Шум салюта заглушит звук взрыва, поэтому, когда жители близлежащего городка увидят зарево над горизонтом, будет слишком поздно, чтобы что-то спасти. Пожарные, которые прибудут сюда, придут к выводу, что произошла утечка газа, послужившая причиной пожара. Никаких следов бомб найдено не будет. Сейчас у меня есть двадцать минут, чтобы уехать на нужное расстояние.

Я села в свою машину, завела двигатель и тронулась с места. В зеркало заднего вида я в последний раз взглянула на свой Университет. Прощай, Alma-Mater! Ком в горле, слезы на глазах и вихрь воспоминаний. Не думала, что после всего, что здесь случилось, мне будет так тяжело прощаться с этим местом. Дорога от Оболенского свернула, и мой Университет скрылся за густым лесом.

***

А началось все ранней осенью несколько лет назад, когда я, будучи студенткой выпускного курса факультета медиевистики2, шла на встречу со своим научным руководителем. Мы договорились с профессором Павлом Аркадьевичем Радзинским обсудить проблему новизны и уникальности моей научной работы.

– Лерочка, ты раньше обычного! – воскликнул профессор, эмоционально всплеснув руками, как всегда любил делать, когда я приходила. – Рад-рад! Приди ты вовремя, меня бы не застала.

– Вы куда-то уезжаете? – удивилась я, ведь еще утром мы договаривались о встрече, а сейчас мой научрук держал в руках сложенный дорожный набор.

– Да, Лерочка, возникли неотложные дела. Но ничего, я вернусь, и продолжим работу, а если что, то ты справишься и без меня, – добродушно сказал мужчина, в то время как его глаза взволнованно забегали по комнате.

– Что значит «без вас»? – проследив за его неуловимым взглядом, я заметила большой почти сложенный чемодан.

– Я хотел сказать, если вдруг я задержусь дольше, – ответил профессор и глубоко вздохнул.

– Тогда не буду мешать со сборами.

Было обидно, что меня вот так бросают: без предупреждения в самый разгар работы. Я уже направилась к выходу, но Радзинский удержал меня за руку.

– Лера, мне нужно поговорить с тобой, – начал он и слегка замялся, словно речь пойдет о чем-то крайне деликатном, – ты девушка очень умная, одна из лучших студенток, за тобой большое будущее. Помни о том, что в жизни нужно делать выбор сердцем и не идти против совести.

– Павел Аркадьевич, я не понимаю, о чем вы?! – нахмурилась я.

– Просто напутствия старика, – отмахнулся научрук, и подошел к своему чемодану, откуда достал конверт и протянул его мне, – Лера, возьми. Я хотел занести тебе это в твою комнату, но раз ты сама пришла…

– Что это? – удивилась я, получив конверт.

– Открой, когда будет нужно, – ответил профессор.

– Но как я пойму, когда нужно? – удивилась я.

– Поймешь… Если сочтешь, что тебе что-то не договаривают, – грустно улыбнулся Павел Аркадьевич, взял чемодан и, кивнув мне на прощание, вышел к подъехавшему пару минут назад такси.

Конверт я убрала в сумку и благополучно о нем забыла. После такой выходки научрука не было никакого настроения заниматься дипломом, поэтому я направилась к озеру, где в это время собирались мои однокурсники. Из года в год ничего не менялось. В свободное время мы любили собираться в беседке у воды, обсуждать всякие студенческие глупости, громко смеясь. Как правило, заводилой всегда был Юрка Нилов.

– Лер, ты к нам? – удивилась Арина Миланова, моя самая близкая университетская подруга. – Ты же вроде собиралась заниматься.

– Да, но Павел Аркадьевич куда-то уехал, – пожала плечами я и села рядом с девушкой.

Арина и я дружили с первого курса. Она приехала в Оболенку из Екатеринбурга, я же родилась и выросла в Москве. До шестнадцати лет меня растила мама, пока несчастный случай ее не отобрал. Отца я видела лишь по праздникам. Он оставил семью, когда мне было три, но после маминой смерти забрал меня к себе… В Оболенку. Здесь папа преподавал юриспруденцию и пожелал, чтобы я пошла по его стопам. Правда, я больше тяготела к истории средних веков, нежели к праву. В итоге отец не стал препятствовать моему выбору, и я пошла на медиевистику. Единственным его условием было послушание и прилежная учеба. Для меня это было несложно. Занятия давались легко, да и проводить свободное время за книгами всегда любила. Сейчас я была отцовской гордостью, одной из лучших студенток курса.

В Оболенке были запрещены шумные вечеринки, алкоголь и, уж конечно, наркотики. Студенты находили развлечения в шахматах, карточных играх, интеллектуальных сражениях и прочих занятиях до скрежета зубов прилежной молодежи. Каждый из нас был до приторности правильным, и появись в наших рядах кто-то иной, это стало бы началом конца.

Вдоволь наболтавшись с подругой, я решила оставить однокурсников, чтобы еще раз пробежаться по теме завтрашнего семинара, поэтому стала прощаться с ребятами. Арина попыталась меня удержать, но у нее, как обычно, ничего не вышло, и кинув на прощанье «гребаная заучка», оставила свои попытки.

Я уже подходила к корпусу, как сзади послышались торопливые шаги. Стоило обернуться, как я столкнулась лицом к лицу с улыбающимся Юркой.

– Лер, что делаешь завтра вечером? – неожиданно спросил парень.

– Ммм… не знаю пока, скорее всего, буду сидеть над дипломом.

– Может, сходим прогуляться? – нерешительно предложил он.

– Это свидание? – в лоб спросила я. Конечно, подобные предложения звучали нечасто, но все же я не привыкла пасовать и предпочитала сразу расставить точки над i. Но и Юрка не растерялся. Его губы растянулись в довольной улыбке, и он кивнул.

– Если скажу «да»?

– Я подумаю, – улыбнулась я в ответ и поспешила ретироваться, дабы избежать неловкости.

– До завтра, – крикнул мне вслед парень, уверенный, что я ему не откажу.

Юра был мне приятен, но романтических чувств к нему я не испытывала, хотя и хотелось пойти на свидание. Как и любая девушка, я нуждалась в том, чтобы за мной ухаживали, водили в кино, дарили цветы. Ничего этого у меня не было. Я не была уродиной, но был другой большой изъян – отец. Папу панически боялись все студенты.

Андрей Николаевич Ланской, доктор юриспруденции и по совместительству мой отец, критически относился к каждому парню, кто осмеливался приблизиться к его сокровищу, то есть ко мне. Именно поэтому в свои двадцать у меня практически не было опыта общения с противоположным полом. То, что Юрка решился меня пригласить, стало причиной глупой улыбки, которая не сходила с лица до самого вечера.

Утром следующего дня за мной зашла Арина. Это не был дружеский жест, она всегда так делала, если не была готова к семинару. Возможно, это была чистой воды эксплуатация моих знаний, но я не обижалась, ведь, когда было нужно, и Аринка меня выручала. Мы шли к учебному корпусу, и я просвещала девушку о Фридрихе Барбароссе и Ломбардской лиге, но вдруг она остановилась и ухватила меня за руку.

– Ты чего? – удивилась я.

– Смотри, – Арина указала пальцем на группу наших преподавателей, которые собрались в стороне от учебного здания и что-то бурно обсуждали. Это было довольно необычно, ведь все совещания педагогического состава, как правило, происходили за закрытыми дверями.

– Может быть, что-то случилось? – предположила я.

– Скорее всего.

– Тогда пойдем скорее в аудиторию. Там и узнаем, – я потянула подругу к учебному корпусу.

Вопреки ожиданиям, наш курс тоже не знал, что случилось, а в том, что что-то произошло, мы не сомневались. Занятие должно было начаться еще пять минут назад, а преподавателя все не было. Опоздания в Оболенке считались чем-то из ряда вон выходящим, и это относилось не только к студентам, но и к преподавательскому составу. Каково же было наше удивление, когда вместо Аристарха Борисовича Рылева, преподававшего у нас историю, в аудиторию вошел сам ректор.

Иван Викторович Серов возглавлял Оболенку уже десять лет, а до этого был деканом исторического факультета. Он был потомственным оболенцем, его родители работали в Оболенке, и сам он родился и вырос в стенах Университета.

– Господа студенты, прошу минуточку внимания, – заняв место на кафедре, обратился ректор, – вынужден сообщить печальную новость. Вчера в автомобильной аварии трагически погиб всеми нами любимый и почитаемой профессор Радзинский.

По аудитории прошелся шепот. Кто-то шумно вздохнул, кто-то выкрикнул «не верю», только я не проронила ни звука.

– Завтра мы почтим память Павла Аркадьевича в стенах Оболенского Университета, – со скорбью в голосе произнес ректор, – тем студентам, кто работал с профессором над дипломными работами, будут назначены новые научные руководители.

Иван Викторович покинул аудиторию, давая нам возможность прийти в себя и принять эту страшную новость. Через пару минут вернулся Аристарх Борисович и, как ни в чем не бывало, начал занятие. Но я никак не могла сосредоточиться на истории, все время прокручивая в голове нашу последнюю встречу с Павлом Аркадьевичем. Он был таким взвинченным, суетливым. И этот конверт. Что в нем? Я схватилась рукой за сумку, желая его найти, но меня отвлекла Арина соболезнованиями по поводу того, что мне теперь искать нового руководителя.

Известие о кончине профессора наложило отпечаток на всех. В Университете была натянутая, тревожная атмосфера. Часть занятий отменили. Естественно, ни у кого из нас не было настроения. Даже Нилов согласился перенести наше свидание на более благоприятное время.

Профессора Радзинского похоронили на кладбище Оболенки. Оно находилось в паре километров от жилых и учебных корпусов и существовало практически с самого основания Университета. Там нашли вечный покой те преподаватели и обслуга, для кого Оболенский Университет был домом.

По пути к жилым корпусам нас с Ариной неожиданно нагнала Марина Позднякова, первая красавица Оболенки. Мы не особо дружили, но поддерживали приятельские отношения, иногда собираясь вместе на девичьи посиделки. Отличительной чертой Маринки была любовь к сплетням.

– Девочки, вы слышали, как ужасно погиб Павел Аркадьевич? – сразу перешла к делу наша сплетница.

– Он разбился на машине вроде как, – усмехнулась Аринка, – это все знают.

– А вот и не совсем так, – гордо заявила Позднякова.

– И что же было? – не выдержала я, устав от этой клоунады. Умер человек, как-никак, а они тут спорят.

– Таксист не справился с управлением и съехал в кювет, задняя дверь, где сидел Радзинский, открылась, и он выпал из машины, – воодушевленно начала Марина, подкрепляя свой рассказ активной жестикуляцией, – он зацепился одной ногой за дерево и повис вниз головой. Так его и нашли. Поговаривают, что даже был жив, только когда пришла помощь, оказалось уже поздно.

– Какой ужас! – я поморщилась, живо представив эту страшную картину. Павел Аркадьевич не заслужил такой смерти.

Мы молча свернули к нашему корпусу. Стал накрапывать мелкий дождик, словно сама природа оплакивала старого профессора. Я поежилась от холода и все же спросила у Поздняковой, откуда она так осведомлена о кончине моего научрука.

– Сегодня я проходила мимо кабинета ректора и услышала разговор Серова с полицией.

– Услышала или подслушивала? – прищурилась Арина, недовольно глядя на Марину. – Может, все было не так страшно?

– Не хотите – не верьте, – обиженно надула губки Позднякова и, гордо развернувшись, постучала шпильками к кофейне.

Остаток пути до жилого корпуса мы шли молча, каждая погруженная в свои мысли. Меня не покидало ощущение того, что в трагедии с профессором Радзинским не все так просто. Его спонтанный отъезд и то волнение, с которым научрук прощался, не давали мне покоя. Я вновь вспомнила про таинственный конверт, поэтому, оказавшись у себя, сразу же его достала.

Не знаю, чего я там ожидала найти. Может, большое письмо с каким-то страшным признанием? Но там был лишь сложенный в четверо лист бумаги, развернув который я увидела копию книжной гравюры с изображением человека, висящего на дереве вниз головой. Тут же в памяти всплыли слова Марины о страшной смерти Павла Аркадьевича. Теперь я точно знала, что эта трагедия не просто несчастный случай.

2. Явление демона

После трагического случая с профессором Радзинским расписание занятий в Университете изменили. В течение двух недель историю средневековой мысли нам не читали. Моя работа над дипломом продолжалась, но из-за невозможности с кем-то обсудить мои размышления, я чувствовала, что стою на месте. У Павла Аркадьевича дипломную работу писали два студента – я и мой однокурсник Петр Авилов. Работа Пети затрагивала скорее исторические аспекты, чем философские, поэтому ему легко нашли руководителя. А вот я пока оставалась в свободном плавании.

Все это время мне не давала покоя мысль, что Павел Аркадьевич пытался мне что-то сказать. Он предвидел свою смерть и даже знал, как именно это случится. Значит ли это, что профессора убили? Несомненно. Но кто? Так хотелось поделиться с кем-нибудь своими открытиями, но я не могла. Для начала нужно было самой разобраться во всем. Радзинский был умным человеком, а, значит, не просто так решил передать эту гравюру именно мне. Это послание, и я должна его разгадать. Из раздумий в реальность меня вернул телефонный звонок. Отец. В последние недели мы стали реже общаться из-за его загруженности на работе, поэтому я обрадовалась звонку.

– Да, папа.

– Лерочка, детка, как ты? – как всегда, учтиво, не по-отцовски, а по-учительски поинтересовался он.

– Хорошо, папочка, а ты как? – я присела на кровать и посмотрела на наше совместное фото, как делала всегда, когда он звонил.

– Тоже неплохо, только соскучился по моей умнице-дочке, – я услышала, как он улыбнулся в трубку, – сегодня хочу, чтобы ты поужинала у меня. Приходи вечером. Пообщаемся.

Как правило, мой отец ужинал в общей столовой, несмотря на то, что в его доме была и кухня, и столовая. После расставания с мамой он так и не женился, а сам вести хозяйство не умел. Возможно, ему было бы удобнее жить одному в квартире, а не в особняке, который ему выделил университетский совет, но мой отец не захотел отказываться от дома и долгие годы жил один, пока я не перебралась к нему. После того, как я стала студенткой Оболенки, у меня был выбор – жить с папой или получить свою комнату. Я предпочла второе. Мне не хотелось выделяться среди других студентов, к тому же я стремилась как можно раньше получить независимость.

– С радостью, папочка! Я приду пораньше и приготовлю нам что-нибудь вкусное.

– Буду ждать тебя, милая, – ответил папа, – до вечера!

– До вечера! – сбросив вызов и положив телефон на тумбочку, я откинулась на кровати, продумывая, что можно приготовить.

Поскольку большинство жителей Оболенки, от студентов и преподавателей до обслуживающего персонала, питались в общей столовой, получить продукты домой было непросто. Раз в две недели составлялся список необходимых покупок, куда каждый преподаватель или служащий Университета мог внести то, что ему необходимо. Несколько человек, отвечающих за провизию, выезжали в подмосковный гипермаркет и покупали все необходимое. Закупками для студентов занимался куратор, которого выбирали на университетском совете, и студенческий список утверждался преподавательским составом. Нам было запрещено покупать сигареты, алкогольные напитки и вредную пищу. У преподавателей и обслуги таких ограничений не было. Я не помнила, что осталось у папы от прошлого привоза продуктов, поэтому так и не смогла придумать меню вечера, решив сориентироваться на месте.

К шести часам я уже подходила к папиному дому. Это был двухэтажный особняк с тремя спальнями на втором этаже и большой светлой гостиной внизу. Тут было уютно, всегда тепло, даже в самые суровые зимы, и по-домашнему хорошо. Такой контраст с небольшой московской квартиркой, где жили мы с мамой. Как бы мы могли быть счастливы в этом доме все вместе, жаль, что родители не уберегли нашу семью. Может быть, поэтому мне всегда так грустно у отца?

– Лерочка, ты уже пришла! – обрадовался папа, попивавший дымящийся кофе на крыльце.

– Я же обещала быть пораньше, – напомнила я и поцеловала отца в щеку.

– Проходи, милая, – он открыл дверь и впустил меня внутрь, – все, что осталось из продуктов – в холодильнике. Когда будешь решать, что готовить, помни, что у нас есть бутылочка Пино Гриджио.

И пусть вино было запрещено в Оболенке, отец иногда позволял мне такие мелкие нарушения, как бокал итальянского сухого. Конечно, если они происходили под его присмотром. А вот съестные запасы оказались довольно скудными, поэтому я остановила свой выбор на стейках из замороженной семги. Рыба и белое вино – неплохое сочетание.

– Детка, очень вкусно, – прикрыв глаза, сказал папа, пробуя рыбу.

– Я старалась, – улыбнулась я и опустила взгляд, чтобы нагло не демонстрировать, как горжусь собой за хороший ужин.

– Милая, я хотел поговорить с тобой по поводу твоей работы. Тебе пока не назначили руководителя, и это нехорошо, но я спешу тебя обрадовать, – папа улыбнулся и, чуть прищурившись, посмотрел на меня. Сразу стало ясно, что этот ужин он затеял неспроста.

– Чем?

– Завтра к нам приезжает выдающийся профессор-медиевист, – начал восхищенно папа, – он получил степень в Болонском университете. Обучался у самого Эко.

– Умберто Эко3? – удивилась я, недоверчиво поморщившись.

– Да, и он займет место профессора Радзинского.

Умберто Эко был человеком, которым я поистине восхищалась. Ученый, философ, культуролог, публицист, специалист по семиотике. Он внес колоссальный вклад в культуру ХХ века. Я мечтала познакомиться с ним, и то, что его бывший ученик будет преподавать у нас, стало для меня действительно шокирующей, в хорошем смысле, новостью.

– Он берет студентов-дипломников? – сразу оживилась я.

– Не знаю, милая, мы это не обсуждали с ректором. Но я замолвлю словечко, – подмигнул мне папа, – к тому же Евгения Матвеевна послезавтра дает приветственный ужин для нового профессора, и я возьму тебя с собой.

– Спасибо, папочка, – обрадовалась я, – если он возьмет меня с дипломом…

– Только ты должна как следует подготовиться, чтобы представить свою работу так, чтобы его заинтересовать, – строго сказал отец.

– Конечно! – воскликнула я, – тем более, что с Павлом Аркадьевичем мы начали составлять тезисы по тому, что я написала.

– Да, – грустно сказал папа и отпил немного вина, – бедный Павел.

– Знаешь, я ведь заходила к нему перед тем, как он уехал, – то ли вино расслабило, то ли в уютной домашней атмосфере хотелось довериться отцу, но я решила поделиться своими догадками, – он мне показался каким-то странным. Говорил так, будто знал, что не вернется.

– Глупости! – отрезал отец – И тебе вообще не стоит думать о таких вещах. Лера, главное – диплом!

– Но, папа, это никакие не глупости, – я обиженно надула губки и отодвинула от себя тарелку с недоеденной рыбой, – он сам начал говорить, что я справлюсь с работой и без него. Потом сказал, что за мной большое будущее, и я не должна забывать, что в любой ситуации надо действовать по совести, а потом…

– Лера, и слушать не хочу, – вдруг вспылил отец и раздраженно бросил на стол салфетку, никогда раньше я не видела его таким, – забудь все, что тебе сказал Радзинский.

– Папа, что с тобой? – тихо спросила я, и отец понял, что напугал меня. Он сделал глоток вина, перевел дыхание и вроде немного успокоился.

– Извини, милая, просто ты не все знаешь. В последнее время Павел был немного не в себе. Он стал рассуждать о странных вещах. Я бы даже сказал, что у него развилась паранойя. Я бы не хотел, чтобы ты забивала свою славную головку всякими глупостями.

– Хорошо, папочка, – согласилась я, но только лишь затем, чтобы не ссориться. Мое желание разобраться в смерти Радзинского отнюдь не пропало.

Мы замечательно, как самая обычная семья, провели остаток вечера. Усевшись на диван в гостиной, под негромкие звуки Паганини и ароматный бергамотовый чай обсуждали нового профессора. Папа с упоением рассказывал, какое образование получил наш новый преподаватель и у каких выдающихся личностей обучался, да и послужной список написанных им научных работ впечатлял. Мы оба понимали, что если за мой диплом возьмется такой человек, то развить его в диссертацию не составит труда.

Следующий день для меня был особенно волнительным, ведь предстояло знакомство с новым профессором. Судя по рассказам отца, этот преподаватель станет звездой нашего Университета. Почему-то я представляла мужчину лет сорока пяти, в очках, с проседью и большим животом. Мое воображение нарисовало ему твидовый пиджак, жилетку и трость. А еще зубы. Они обязательно будут желтыми и кривыми. Не терпелось скорее его и увидеть, поэтому я радовалась, что история средневековой мысли стояла первой парой.

Прокручивая в голове весь вчерашний разговор с отцом, я вдруг вспомнила и его слова о Радзинском. Известие о новом профессоре так впечатлило, что я совершенно забыла о том, что должно было тревожить не меньше. Неужели Павел Аркадьевич действительно страдал параноидальными мыслями? Возможно, он «заразил» ими и меня? Что если его смерть лишь совпадение с изображением на гравюре? И кого я пыталась обмануть… Не бывает таких совпадений, не бывает. Но отец, несомненно, прав в одном: сейчас не стоит забивать этим голову. Главное – диплом.

В аудиторию я пришла одной из первых и заняла свое обычное место. Аринки еще не было, поэтому я нагло растянулась на парте, положив голову на руки. С трудом проснувшись после выпитого вчера вина, я не могла найти в себе силы высидеть ровно двадцать минут до начала лекции. Вот только спать я не планировала, тем не менее, сама не заметила, как погрузилась в дрему. Я даже видела какой-то сон, когда кто-то беспардонно нарушил мой недолгий отдых, больно толкнув в плечо.

– Эй, ты охамел? – возмутилась я.

Передо мной стоял незнакомый молодой человек. Не будь его лицо таким сердитым, а взгляд злым, я бы могла назвать его симпатичным, но кислая мина напрочь стирала любые положительные эмоции на его счет.

– Вы что себе позволяете? – гордо вздернув голову, глядя на меня сверху вниз, словно он бог, вопросил парень.

– А что себе позволяешь ты?! Мне больно! – в тон ему ответила я, замечая, как его лицо чуть ли не побелело от злости.

– Мне казалось, что это один из лучших университетов, а я на своем первом занятии вижу спящую студентку, которая к тому же грубит! – процедил он и, развернувшись, пошел к преподавательской кафедре.

Не нужно было долго думать, чтобы понять, в какую передрягу я вляпалась. Арины так и не было, она бы, конечно, разбудила, в отличие от остальных сокурсников, с любопытством разглядывавших меня, как скорую жертву молодого преподавателя. Я сглотнула, чтобы подавить неизвестно откуда взявшийся ком в горле и подняла взгляд на профессора. Казалось, передо мной стоит исчадие ада и это притом, что как мужчина он был все же весьма привлекательным: спортивное телосложение, тонкие черты лица, светло-каштановые волосы и удивительно глубокие сапфировые глаза.

– Ваше имя? – обратился ко мне мужчина таким тоном, словно я самый омерзительный человек, каких он встречал в своей жизни.

– А ваше? – выпалила я, прежде чем подумала.

– Мое?! – гневно переспросил он. – Романов Арсений Витальевич, профессор. Ваш новый лектор.

– Ланская. Валерия Ланская, – представилась я, чувствуя, как от ужаса перед ним пересохло в горле.

– Знакомая фамилия. Вы случайно не дочь Андрея Николаевича Ланского? – уточнил Арсений Витальевич.

– Да, – подтвердила я.

– Тогда с вами все ясно, – холодно произнес он и взошел на кафедру.

– И что вам ясно? – не сдержалась я. Такое хамское отношение возмущало. Я бы извинилась перед профессором, что случайно уснула (причем до лекции, а не во время), но после подобной грубости не собиралась этого делать.

– Ясно, что здесь, как и во многих других университетах, дети профессоров пользуются особым блатом, – спокойно ответил новый преподаватель, не удосужив меня даже взглядом, рассматривая какие-то бумажки на своем столе.

– Я не пользуюсь тем, что мой отец здесь преподает, – возразила я, – какое вы вообще имеете право делать подобные умозаключения, даже не узнав меня как студента.

– Мне достаточно того, что вы спите на лекциях и хамите профессорам, – отрезал он, – а сейчас, с вашего позволения, Ланская, я начну лекцию. Советую и вам послушать. Иногда полезно узнавать что-то новое.

Вот так этот хам в мгновение ока растоптал все мои ожидания. Профессор, ученый, интеллектуал? Нет. Самый настоящий грубиян, напыщенный индюк. И это с ним я так мечтала познакомиться?

До конца лекции я демонстративно игнорировала все, что рассказывал Арсений (сама себе я дала установку, что не стану звать его по имени и отчеству, кроме как обращаясь к нему лично). Хотя мне не пришлось изображать незаинтересованность. Лекция молодого профессора показалось мне скучной и поверхностной: ни одного умозаключения, никакой глубины. Это больше напоминало урок философии в старшей школе.

После звонка я, не прощаясь, покинула аудиторию, хотя в дверях все же оглянулась. Моего профессора это нисколько не задело. Он лишь бросил мне вслед презрительный взгляд. Отлично. И этого человека мне могут назначить в руководители? Хотя он сам ни за что не возьмет надо мной шефство.

Все оставшиеся пары прошли благополучно, но Арина так и не появилась, что начало меня беспокоить. Подруга никогда не пропускала без предупреждения, в Оболенке к прогулам относились очень строго. А после загадочной смерти Павла Аркадьевича стали возникать неприятные тревожные мысли. И, чтобы их развеять, я пошла к ней.

У порога Арининой комнаты я услышала громкий кашель. Тяжело вздохнув, я постучала в дверь. В Оболенском Университете, если человек заболевал, то был обязан сразу обратиться к врачу и на время болезни его перевозили в лазарет, чтобы не заразить других. То, что Арина болела у себя, могло иметь крайне неприятные для нее последствия.

– Можно, Рин?

– Да, входи, – услышала я хриплый голос подруги.

– И как это понимать, дорогая? – рассердилась я, увидев перед собой совершенно заболевшую девушку.

– Не выдавай меня, – взмолилась она, – ненавижу лазарет, я сама поправлюсь, только отлежусь сегодня.

– Я не выдам, а вот твой кашель сдаст тебя с потрохами, так что давай-ка пойдем к врачу, – присаживаясь на стул у ее кровати, серьезно сказала я.

– Нет, пожалуйста! Дай мне денек! Обещаю, если до завтра не поправлюсь, то вместо занятий – в лазарет, – заканючила Аринка и взяла меня за руку, – а теперь лучше расскажи, что было в Универе.

Я вкратце рассказала о том, что произошло за день, не умолчав и про нового преподавателя. Подруга согласилась, что профессор Романов поступил как настоящий хам, выставляя меня перед студентами в нелицеприятном свете. Она даже предложила ему отомстить, например, напакостив в аудитории, но опускаться до подобного я не хотела.

Напоив Аринку лекарствами, а главное, сиропом от ее жуткого кашля, я собиралась уходить, как постучали в дверь. На пороге стоял университетский доктор, и его лицо не предвещало нам ничего хорошего.

– Так, значит, это правда? – спросил Михаил Романович, переводя взгляд с меня на Арину. – Чем вы объясните, Миланова? А вы, Ланская, как вижу, прикрываете больную?

– Михаил Романович, мы как раз хотели к вам обратиться, – начала оправдываться я.

– Вы еще и врете? – возмутился врач. – Нам поступила жалоба от вашего соседа, что вы весь день громко кашляете. К тому же, на занятиях вас не было. Арина, собирайте вещи и немедленно в лазарет. Вам выговор. А вам, Валерия, предупреждение.

Арина грустно вздохнула, виновато глядя на меня. К сожалению, у нас не было иного выхода, кроме как признать свое поражение. Подруга получила выговор, а это значит, что в главном холле Университета две недели будет висеть позорное объявление, что она нарушила правило Оболенского Университета. Да еще и преподаватели на лекциях будут видеть своим долгом осудить поведение девушки. Мне резко захотелось встретиться лицом к лицу с соседом, который заложил Аринку. Я точно знала, кто это – Петр Авилов!

Когда мы учились на втором курсе, Арина и Петя начали встречаться. Их роман продлился недолго, и они со скандалом расстались. С тех пор этот гад старался найти повод, чтобы хоть как-то навредить бывшей девушке. Но то, как он поступил на этот раз, перешло все границы, и я не собиралась этого так оставлять.

Выйдя из жилого корпуса, я решительно направилась в сторону спортзала. В это время начиналась тренировка по баскетболу, а значит, Петька будет там. Но я столкнулась с Авиловым даже раньше, чем планировала, когда он выходил из учебного корпуса.

– Эй, Авилов! – крикнула я. – Ты еще не захлебнулся своей злобой?

– Ланская, злишься потому, что я отослал эту туберкулезницу в лазарет? – ехидно спросил он, мерзко прищурившись.

– Не смей так называть Арину. Ты просто не можешь смириться, что она не бегает за тобой, как какая-нибудь из твоих дурочек! – вспылила я.

– Да больно мне это надо. Я бы с ней ни за что не сошелся бы. На ней негде пробу поставить, весь Университет ее испробовал, – процедил Петька, развернулся и направился к спортзалу.

Арина действительно была особой ветреной с толпой поклонников, многие из которых прошли через ее постель. Тем не менее, я не могла позволить какому-то придурку оскорблять мою подругу. Не знаю, что на меня нашло, но я взяла с земли горсть грязи и кинула в спину Авилову. Парень остановился, повернулся и уставился на меня с такой яростью, что я мигом пожалела о своем поступке. Он хотел было шагнуть ко мне, но остановился, а на его лице заиграла злобная ухмылка.

– Тебе не стыдно, Лера? – нравоучительно заговорил он, чем окончательно меня обескуражил. – Я не собираюсь делать за тебя задание. Когда же ты начнешь учиться, а не пользоваться тем, что тут преподает твой папочка?

– Авилов, ты совсем идиот?

– Могли бы извиниться, Валерия, – за спиной прозвучал грозный голос, – вы считаете, что все должны плясать под вашу дудку?

– Арсений Витальевич, вы все неправильно поняли, – бросила я до боли избитую фразу без всякой надежды на понимание.

– На мой взгляд, все очевидно, – холодно сказал он.

– Я пойду, иначе опоздаю на тренировку, – обреченно выдохнул Петя, – спасибо, что вступились за меня, Арсений Витальевич.

– Конечно, идите. А вы, Валерия, лучше бы занялись чем-нибудь полезным. Например, почитали бы книгу, это, знаете ли, развивает, – усмехнулся мерзавец, глядя в спину другому удаляющемуся мерзавцу.

– Кто бы давал мне такие советы! – вспылила я, не в силах терпеть подобное. – Вам самому не мешало бы больше читать, возможно, тогда научились бы мыслить, а не пересказывать учебники.

– Что? – прошипел он.

– Ваша лекция была пустой ахинеей, – прямо заявила я, – вы ни черта не смыслите в философии, а можете только пересказывать методичку для старших классов.

Арсений бросил на меня полный ненависти взгляд, а потом приблизился так, что между нашими лицами едва ли было два сантиметра.

– Держи свой длинный язык за зубами, девочка, – угрожающе произнес он, – с огнем играешь.

Романов ушел, оставляя меня в полном ступоре. Тогда я не приняла всерьез сказанное им в гневе, списав это на злость. Но это не были пустые слова, я даже не подозревала, как далеко меня заведет мой острый язычок.

3. Слабые попытки оправдания

Это был наиотвратительнейший день! Сначала этот мерзкий Арсений, потом Миланова со своим обманом, непреступный Михаил Романович с выговором, сволочь-Петька и снова чертов Арсений! Да как он смел говорить со мной подобным образом?! Напыщенный индюк!

Переполняемая гневом, я направилась к себе, но почти у порога комнаты вспомнила, что отец обещал договориться с ректором, чтобы новый талантливый преподаватель стал моим научным руководителем. Нет-нет-нет! Этого я допустить не могла и помчалась к папе, но его не оказалось дома. Дозвониться тоже не удалось, сотовый был не доступен. Мой отец был слегка рассеянным: на лекциях отключал телефон, а после забывал включить. Я побежала в Университет, но и на кафедре его не нашла, зато застала в его аудитории Евгению Матвеевну Селезневу, преподавательницу эстетики. Это была статная дама лет сорока, выглядящая всегда слишком консервативно, и если бы не привлекательное, чистое от морщин лицо, то можно было бы смело назвать ее зрелой. Стоило ее увидеть, и я вспомнила про званный ужин в честь этого мерзкого нового преподавателя, куда меня пригласил отец.

– Валерия, ты что-то забыла? – приспустив на нос очки в тонкой золотой оправе, женщина окинула меня взглядом.

– Евгения Матвеевна, добрый день, – учтиво поздоровалась я, – вы не видели отца?

– Ему пришлось уехать в город по университетским делам, – сообщила Селезнева и, все-таки сняв очки, закусила одну дужку, – но Андрей Николаевич успел предупредить, что завтра ты придешь ко мне на ужин.

– Да, конечно, – наигранно улыбнулась я.

– Тогда до завтра, Валерия! – Селезнева снова нацепила очки и стала дальше проверять какие-то тесты.

Я вернулась в корпус совершенно без настроения. И Аринки не было, чтобы выговориться. Я прилегла на кровать и, прикрыв глаза, задумалась о новом профессоре. Он очень странный и такой агрессивный по отношению ко мне. По сути я ничего ему не сделала, немного нагрубила, но ведь это не смертельно. Может быть, еще можно все уладить? То, что его лекция показалась мне поверхностной, могло оказаться заблуждением, основанным на предвзятом отношении. Надо посмотреть на Арсения с другой стороны. Он мог волноваться на первом занятии или приберегал свои размышления для другого раза. В любом случае, неумение вести лекции не говорит о его глупости. Обо мне он тоже сделал преждевременный вывод. Завтра надо все исправить! С такими мыслями я спокойно уснула.

На следующий день, полная решимости наладить отношения с новым профессором, я спешила на учебу. История средневековой мысли стояла лишь третьим занятием. Сначала предстояло высидеть латынь и высшую математику.

Как только математик нас отпустил, я сразу направилась на кафедру философии с четким желанием поговорить с Арсением. Мне повезло, и я застала его одного.

– Арсений Витальевич, можно с вами поговорить? – слегка взволнованно спросила я.

– Валерия… – профессор указал рукой на стул, и я послушно присела.

– Арсений Витальевич, вчера у нас произошел неприятный конфликт. Я вам нагрубила, за что хотела бы извиниться, – произнесла я.

– Вы умнеете на глазах, Валерия, – произнес мой собеседник, возвращаясь взглядом к книге, которую читал до моего прихода.

– Но и вы были не правы, – не выдержала я, разозлившись его безразличием.

– Что вы сказали? – переспросил он, оторвавшись от книги, а его сапфировые глаза вспыхнули недобрым блеском.

– Вы были не правы на мой счет. Конечно, я поступила некрасиво, когда заснула, но это произошло еще до лекции. У меня был насыщенный предыдущий вечер, – честно выпалила я, а профессор приподнял бровь после моего заявления про «насыщенный вечер». Он точно неправильно меня понял, но сейчас это было неважно, – я не прикрываюсь тем, что мой отец преподает. Вы можете в этом убедиться сами. Не хочу показаться нескромной, но медиевистика – это действительно то, в чем я недурно разбираюсь.

– Это все, что вы хотели сказать? – равнодушно уточнил Арсений.

– Да, – пропищала я, чувствуя, что моя попытка навести мосты потерпела глобальное фиаско.

– Хорошо, в таком случае, присаживайтесь на свое место, а на что вы способны, сегодня проверим, – вздохнул Арсений, как мне показалось, обрадованный тем, что мне нечего возразить.

После разговора с Романовым я только сильнее утвердилась в мысли, что первое мнение о нем оказалось верным. Его высокомерие раздражало настолько, что теперь стало делом чести доказать, что я действительно чего-то стою. Арсений сказал, что сегодня у меня будет такая возможность. Отлично!

Аудитория постепенно заполнилась студентами, и я с трепетом ожидала начала семинара в надежде блеснуть своими знаниями. Но наш преподаватель все так же читал книгу, только по звонку он обратил внимание на студентов.

– Добрый день, – сухо поздоровался он, – сегодня вы пишете эссе. Хочу увидеть, как вы умеете мыслить. Тема: «Логика Аристотеля в синтезе с христианским богословием как основа схоластики».

Профессор Романов для наглядности записал тему на доске, обвел взглядом аудиторию и сел за свой стол. Студенты принялись за написание работы, в то время как Арсений углубился в чтение, а я украдкой за ним наблюдала. В этом человеке что-то настораживало. Тема, которую он предложил, была слишком обширна и подразумевала собой сведение к простому определению схоластики. Неужели такому выдающемуся профессору действительно будет интересно читать подобную банальщину? Мне было бы скучно. Мне и писать-то было скучно…

– Валерия, – как гром прозвучал его строгий голос, – вам нужно особое приглашение, чтобы начать писать?

– Извините, просто обдумывала тему, – я схватилась за ручку и начала писать определения, не желая снова вступать в конфликт.

Арсений продолжал недовольно смотреть на меня, и только когда ручка забегала по бумаге, отвернулся к окну. До конца пары я старалась избегать с ним зрительного контакта, хотя несколько раз чувствовала на себе его взгляд. Как только очередной звонок известил нас о свободе на ближайшие двадцать минут, я одной из первых сдала работу и практически выбежала из аудитории.

Следующим нашим занятием была физическая подготовка. Она проходила в соседнем от учебного корпусе, где, кроме большого зала, поделенного на секции по видам спорта, располагался бассейн. В отличие от многих других вузов, в Оболенке не считали физкультуру чем-то проходящим. У нас отдавали должное спорту, и каждый студент в обязательном порядке должен был добросовестно сдавать нормативы. Занятия вел Ян Семенович Гуревич, кандидат в мастера спорта по легкой атлетике и неоднократный призер российских и международных соревнований. Кроме того, Ян был молодым, привлекательным мужчиной, и многие студентки сходили по нему с ума.

Когда я, переодевшись и захватив с собой бутылочку воды, вышла в зал, Яна Семеновича еще не было. Его отсутствием не преминул воспользоваться Юрка и напомнил мне о несостоявшемся свидании.

– Да, я помню, Юр, но сегодня мы с отцом идем на ужин к Селезневой, – без энтузиазма отозвалась я, сейчас мысли были заняты другим и совсем съехали с романтического лада.

– Серьезно? – удивился он. – Я тоже там буду. Меня тащит Захар.

– В таком случае, там и встретимся, – улыбнулась я.

– Ага, но от встречи наедине ты все равно не отвертишься, – подмигнул мне парень и поспешил ретироваться к своим приятелям, потому что в зал вошел Ян Семенович.

Как обычно, Гуревич вытряхнул из нас все силы, заставляя отжиматься, приседать, делать выпады и стоять в планке по две с лишним минуты. Когда занятие окончилось, я легла на коврик и невидящими глазами уставилась в потолок. По мере того, как ко мне возвращались силы, я стала рассматривать потолочную роспись, на которую раньше не обращала внимания. Справа от массивной люстры была изображена женщина, стоящая у реки на одном колене, выливая в нее воду из кувшина. Дальше за ней был густой лес, каждое дерево которого было детально прописано. Но тут меня привлекла одна деталь. На крайнем дубе четко просматривался повешенный точь-в-точь такой, как на гравюре, что передал Радзинский. Взглянув еще раз на всю картинку, я заметила, что она не выглядит целостно, хотя каждый элемент удачно вписан, но плохо вяжется по смыслу с остальными. В ней не было одного сюжета, а скорее просматривалась какая-то символичность. И снова я вспомнила профессора Радзинского и его загадочную смерть.

Наспех приняв душ и переодевшись, я пошла в библиотеку. В Оболенском университете это была святая святых. Несколько огромных залов, соединенных между собой галереями, многочисленные книги, наполняющие книжные шкафы, толстые подшивки газет и журналов, архивы и генеалогические древа. Уже более двадцати лет этим местом управлял Сергей Петрович, наш пожилой главный библиотекарь. В качестве помощников у него работало несколько методистов, но «вся власть» оставалась в его руках. У меня сложились теплые и доверительные отношения с главным книжным хранителем, не один вечер я проводила в его владениях над книгами.

– Лерочка, детка, здравствуй! – расплылся в добродушной улыбке библиотекарь, стоило мне показаться в читальном зале.

– Здравствуйте… Как вы? – поинтересовалась я.

– Хорошо, милая. Пришла заниматься дипломом?

– Не совсем, – чуть смутилась я, – у вас есть что-нибудь о символике в гравюрах?

– О гравюрах у нас много разного… Что именно тебя интересует? – прищурился пожилой старик.

– У нас по заданию доклад об искусстве гравюры, а я знаю, что в старые времена любили закладывать тайный смысл в книжные изображения. Я подумала, что в нашей библиотеке может быть что-нибудь об этом.

– Интересно, – покачал головой Сергей Петрович, – сейчас что-нибудь подыщем. Ты же знаешь, Лерочка, гравюра возникла в пятнадцатом веке – время глобальных перемен. Книгопечатание, великие географические открытия… А что до сюжетов, то они были самыми разными – от библейских до сатиры.

– А можно ли читать гравюры, например, как иконы, где есть устоявшаяся символика? – поинтересовалась я.

– В некотором роде. Гравюристы часто закладывали некий тайный смысл в свои изображения, посвященные могли его читать, а прочие воспринимали простой картинкой. Например, Альбрехт Дюрер. В гравюре «Рыцарь, Смерть и Дьявол» он изобразил собственные страхи, кроме этого детали изображения имеют свой смысл. Доспехи рыцаря – твердую христианскую веру, песочные часы в руках Смерти – короткую человеческую жизнь, – проговорил Сергей Петрович, протягивая мне увесистый фолиант.

– Искусство гравюры, – прочла я на обложке, – спасибо, Сергей Петрович.

– Не за что, Лерочка.

В книге, что дал мне старый библиотекарь, подробно описывалась история гравюры от возникновения до двадцатого века. Там же приводились примеры символики изображений, но их трактование зависело во многом от контекста и автора. Чтобы понять изображение на гравюре с повешенным и росписи потолка спортивного зала, нужно узнать, кто их создал и на чем основывался.

Вернув книгу и попрощавшись с Сергеем Петровичем, я хотела пойти к себе в жилой корпус, но по пути меня перехватил незнакомый паренек, кажется, с первого экономического курса. Он уточнил, я ли Валерия Ланская, и сообщил, что меня разыскивает ректор. С грустью подумав о том, как мои планы на горячий душ и любимый домашний халат отодвигаются, я поплелась в кабинет Серова.

Постучав и получив разрешение войти, я открыла тугую дубовую дверь и зашла в ректорский кабинет. Иван Викторович важно восседал за своим столом, а перед ним в небольшом кожаном кресле сидел мой заклятый педагог. При виде меня Арсений еле слышно хмыкнул и отвернулся к книжному шкафу, изображая заинтересованность библиотекой. Ректор пригласил меня сесть, и я устроилась в кресле рядом с Романовым.

– Арсений Витальевич, как уже говорил, Валерия Ланская – одна из лучших студенток нашего Университета. К сожалению, страшная трагедия с профессором Радзинским оставила нашу дорогую Леру без научного руководителя. Дипломная работа этой студентки практически окончена, но без опытного шефства никак. Я назначаю вас научным руководителем Ланской.

Мы, изумленно и совершенно не сговариваясь, переглянулись с Арсением. Ни одного из нас не устраивала перспектива корпеть вместе над дипломом. Но как убедить Серова, что нам не стоит сотрудничать?

– Арсений Витальевич будет для тебя, Лерочка, отличной возможностью написать серьезную работу. Помни, у каких профессоров учился он сам, – вкрадчиво донес ректор.

– Спасибо, – наигранно улыбнувшись, ответила я.

– Не за что, Валерия, можешь идти.

Кивнув на прощание ректору и проигнорировав нового научрука, я практически выбежала из душного кабинета. Я предполагала такой исход событий, но все же надеялась на удачное разрешение. Да и Арсений сам мог бы возразить против меня, очевидно, что ему работа над моим дипломом нужна как собаке пятая нога. Век бы не видеть его, но, к сожалению, сегодня еще придется встретиться с Романовым на приветственном ужине!

Весь оставшийся день я решила посвятить себя учебе. Подготовка к коллоквиуму по эстетике помогла на время избавиться от неприятного гнетущего чувства, что засело глубоко в душе, стоило представить, как остаток учебного года буду выслушивать хамство научрука. Но эти несколько часов пролетели незаметно, и на пороге комнаты уже стоял довольный папа, одетый в свой лучший костюм. Стало даже как-то неприятно, что он так готовился к ужину в честь Арсения.

– Поздравляю, дочь! Профессор Романов теперь твой руководитель, – отец раскрыл объятья, и пришлось ему ответить, хотя разделить с ним радость было выше моих сил.

– Да, – с досадой выдохнула я.

– Я еще вчера об этом договорился с ректором, – похвастался отец. Знал бы он, что отнюдь не доброе дело он совершил, – а теперь скорее одевайся! Не пойдешь же ты к Селезневой в халате?

С тяжелым сердцем под руку с папой я пришла в дом Евгении Матвеевны, где уже собрались гости. По ярко освещенной гостиной разносился слабо уловимый аромат приготовляемого ужина, помощники из обслуги разливали шампанское и повсюду слышался преподавательский смех. Я окинула взглядом зал и заметила Нилова, беседующего о чем-то со своим братом и Аристархом Борисовичем. Стоило парню меня увидеть, он тут же поспешил ко мне, чему я несказанно обрадовалась, надеясь, что Юрка скрасит этот скучный вечер.

Нилов поздоровался и протянул мне бокал с соком (студентам даже по праздникам было запрещено употреблять алкоголь), он уже намеревался пошутить про праздник, как нас прервал ректор, требующий уделить минуту внимания. Иван Викторович вышел на импровизированную сцену и громко представил нового преподавателя. Я попыталась найти взглядом Романова, но заметила его, только когда он подошел к ректору. Первый раз я увидела его улыбку и, к моему ужасу, она мне понравилась. Он вообще выглядел безупречно – кипенно-белая рубашка, черный смокинг и бабочка. Этот мужчина был действительно красавцем, хотя на лекции, с его равнодушным лицом и хамоватым поведением, таким не казался.

Романов поприветствовал коллектив и выразил признательность за такой теплый прием. Он внимательно осматривал собравшихся, пока не встретился взглядом со мной. Не удержавшись, я приветливо кивнула ему головой, на что он чуть прищурил глаза и плотно сжал губы, а потом вновь продолжил приветственную речь. Я снова его разозлила. Неужели одним только своим присутствием?

После пафосной речи Романова всех пригласили к столу. Удивительно, как повара нашей столовой, ежедневно пичкающие студентов одним и тем же пресным подобием пищи, сумели приготовить не меньше десятка изысканных ресторанных блюд. Правда, сам вычурный ужин напоминал хорошо поставленный спектакль, где каждый гость играл отведенную ему роль, рассказывая наизусть заученный текст. Скучные беседы не скрашивала даже запеченная индейка, на подрумяненное бедрышко которой я сразу положила глаз. Вот только аппетит портил новый преподаватель. Арсений сел напротив и постоянно кидал на меня недовольные взгляды. Я терялась в догадках, что же сделала этому человеку. Не мог же он быть настолько злопамятным, что мстил за нашу первую встречу. Почему именно я стала объектом его вечного недовольства? Это уже напоминало какую-то нездоровую, маниакальную неприязнь. В очередной раз, когда он исподлобья посмотрел на меня, терпению пришел конец. Извинившись и сославшись на головокружение, я вышла в сад, чтобы хоть немного подышать таким необходимым свежим воздухом.

На улице было чертовски хорошо, особенно в сравнении с душным залом. Прикрыв глаза, я облокотилась о вековое дерево и мысленно стала вести обратный отсчет до момента, когда мое отсутствие станет неприличным и придется вернуться. Неожиданно я почувствовала на плече тяжесть чьей-то руки. Вздрогнув от испуга, я распахнула глаза и увидела перед собой Арсения. Не знаю, что это было: чарующий ясный вечер, волшебный свет луны или дьявольские чары нового преподавателя. Слабый аромат его одеколона дурманил, и все здравые мысли покинули голову, обнажив первобытные инстинкты любой женщины вблизи привлекательного мужчины. Я чуть подалась вперед и перевела взгляд на его губы. Профессор склонил голову, и мое лицо опалило его горячее дыхание с примесью алкогольной горечи.

– Не знаю как, но ты приложишь все силы, чтобы меня сняли с должности твоего руководителя. Я не буду на тебя тратить свое время. Делай, что хочешь, но поверь, это в твоих интересах, – прошептал дьявол в обличье человека. Я хотела было что-то сказать, но Арсений пошел прочь, не дожидаясь моего ответа.

4. Книга в книге

Совершенно сбитая с толку словами профессора Романова, я стояла в саду перед домом. Во мне смешались обида, злость и страх, и возвращаться на прием хотелось еще меньше, чем раньше. Видеть сейчас Арсения для меня все равно что идти к дантисту, когда нет желания, заранее зная, что будет неприятно, но выбора не остается. И если раньше я еще пыталась как-то его оправдать, то теперь он перешел черту.

Что же, черт возьми, такого я сделала этому индюку? Его слова звучали как угроза, не хватало только ножа у горла или дула пистолета меж ребер. И как можно было помыслить, что он привлекательный? Видимо, двадцатилетнее отсутствие мужчины окончательно снесло мне крышу. Впервые за все эти годы я позволила естественным инстинктам победить разум, но только направила свое либидо отнюдь не туда, куда нужно. А куда нужно? Нужно ли? У меня диплом, учеба, а я думаю о любви… Хотя кто говорил о любви? В конце концов, я – молодая женщина, мое тело требует ласки, и это естественно. Отсюда и разного рода странные мысли, героем которых вдруг стал новый преподаватель.

Я глубоко вдохнула и задержала воздух мышцами живота. Известное йоговское упражнение должно было унять бешеное сердцебиение, а заодно настроить на неизбежную встречу с Романовым. Как-то не очень-то вышло, но себя я убедила, что теперь готова вернуться. Однако не успела я ступить к дому, как почти налетела на Юрку. И как же я была ему рада.

– Лер, ты куда запропастилась?

– Там так душно, я просто вышла подышать – соврала я.

– Андрей Николаевич уже волнуется. Пойдем обратно?

Юра опустил руку мне на талию, как бы невзначай подталкивая на дорожку к дому, но этого оказалось достаточным, чтобы мои эмоции вышли наружу. Я потянула на себя парня, крепко прижавшись к нему всем телом. Мне отчаянно требовалось испытать то же желание, что и к Арсению, доказать таким образом свою правоту, что мне просто-напросто нужен мужчина.

– Лер, точно все в порядке? – его голос дрогнул, он был неуверен, и, скорее всего, во мне. Видимо, считал, что я передумаю.

– Да, я же сказала, – прошептала я и подняла взгляд на его губы, желая почувствовать то же, что и к Арсению. Этого было мало. Словно движимая какой-то невидимой силой, отбросив все сомнения, неуверенность, стеснительность и страх, я страстно поцеловала Нилова.

Юрка ответил не сразу, поначалу опешил, не ожидая моей инициативы, но он быстро реабилитировался и практически вжал меня в то самое дерево, которое до этого было свидетелем сцены с Арсением.

Запустив руку в его густые волосы, я потянула Юркину голову назад, заставляя обнажить шею, чтобы спуститься на нее губами. А стоило немного прикусить его кожу, как парень издал легкий стон. Но все, что я делала, было не больше, чем игрой. Мне хотелось чувствовать себя опытной, уверенной в себе женщиной, пусть такой я и не была на самом деле. А вот Юрка все воспринял всерьез. Бедром я чувствовала его возбуждение, он уже беспардонно гладил мою ягодицу одной рукой, в то время, как вторая оглаживала вырез платья. Еще немного, и моя глупая шалость грозила перерасти в серьезную ошибку. Пора было это прекращать.

– Нам, правда, нужно возвращаться, – отстранившись от парня, пытаясь восстановить дыхание проговорила я.

– Хорошо, – улыбнувшись мартовским котом, ответил Юрка, – идем, – он взял меня за руку, переплетая наши пальцы, и повел к гостям.

Вернувшись в зал за руки, мы тут же привлекли к себе внимание. Папа нахмурился и громко отодвинул мой стул, и я обреченно на него опустилась, получив при этом короткий выговор на долгое отсутствие и неподобающий внешний вид. Растрепанные волосы и распухшие от поцелуев губы практически кричали, чем я только что занималась в саду. И да, это, конечно, было неуважением ко всем собравшимся, но волновал меня только Арсений. Почему-то перед ним было стыдно, хотя реальной причины на то не было. Зато Юрка светился от счастья, не обращая внимания на грозный взгляд моего отца.

К счастью, сразу после ужина виновник торжества ушел, сославшись на необходимость готовиться к лекциям. Но, судя по методике его преподавания, это была пустая отговорка. Только полный идиот не заметил бы, что молодой профессор на вечере чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя женская половина преподавательского состава была совершенно им очарована. Чего стоили только знаки внимания Селезневой, которая лично подавала гостям десерт.

К одиннадцати вечера и мой папа выказал желание уйти. Как полагается, он поблагодарил хозяйку за изумительный ужин, а коллег за интересные беседы. Евгения Матвеевна, в свою очередь, предложила задержаться еще на чашку чая, но отец отказался.

Мы шли вдоль преподавательских коттеджей, наслаждаясь прохладным свежим воздухом. Тишину ночи нарушало лишь прощальное пение птиц, которые совсем скоро отправятся на зимовку в теплые края. На черном небе холодным блеском мерцали звезды. Но даже это сказочное мгновение не смогло успокоить отца, и он завел разговор обо мне и Юре. Я знала, что папе он нравится, тем более, что его старший брат, когда был студентом Оболенки, учился у отца. Юрка всегда вызывал папину симпатию своей обязательностью, усердием и умением идти к цели, притом, что всегда оставался главным заводилой университета. Но как бы хорошо папа ни относился к парню, когда дело касалось единственной дочери, никакие аргументы не принимались. Внимательно выслушав мой рассказ, тяжело вздохнув, папа все же дал согласие на наше свидание с Ниловым, но при условии, что я буду благоразумной. И пусть мне двадцать, пусть другие уже имеют опыт общения (и не только) с парнями, я, по мнению папы, другой случай.

– Папа, я тебе обещаю, что буду благоразумной. Ты же меня знаешь. Тебе не о чем волноваться, – взяв его покрепче под руку, проговорила я.

– Да, Лерочка, знаю, но не могу не волноваться. Ты – моя гордость, единственная дочь, звезда университета!

– Как раз об этом… Пап, я бы не хотела работать над дипломом с Арсением Витальевичем…

– Что?! – отец остановился и внимательно посмотрел на меня, и когда не увидел и тени шутки, нахмурился.

– Дело в том, что у нас как-то не сложились отношения, да и подход к теме совершенно разный. К тому же, мы умудрились повздорить, – я перевела дыхание, чувствуя, как покалывают кончики пальцев от волнения под суровым отцовским взглядом.

– Валерия, я не понимаю тебя! Романов – блестящий медиевист и талантливый ученый. Даже если у вас разные взгляды на изучаемую проблематику, это только на пользу! Вспомни, что Сократ4 говорил, что истину можно найти в споре, если один из оппонентов считает себя умнее, то должен помочь другому найти правду. Для этого он рекомендовал принять позицию оппонента и вместе с ним доказать ее ошибочность, – первый шок прошел, и отец, успокоившись, снова повел меня к дому.

– Да? А Ювенал5 говорил: «Воздержись от спора – спор есть самое невыгодное условие для убеждения»!

– Вот именно, Ювенал твердил про убеждение. А вам не надо никого убеждать! – усмехнулся папа. – Вам надо достойно написать работу. Он будет твоим руководителем, и точка. Тем более, об этом я просил ректора как о личной услуге и не стану идти на попятную.

Так я потерпела фиаско. Теперь оставалось сообщить об этом Арсению, вот только совершенно не хотелось сталкиваться с ним вновь. Промучившись всю ночь от бессонницы, словно декабрист перед казнью, утром я поплелась на кафедру к Романову…

Все-таки человеческая психология – удивительная вещь. Мне было так страшно встречаться с Арсением, что чем ближе я подходила к заветной аудитории, тем тяжелее становилось идти. Единственное, что хоть как-то подбадривало, что до следующей недели его лекций больше не будет. Может быть, за эти несколько дней гнев Романова поутихнет. Набравшись смелости, я постучала в дверь.

– Войдите, – прогремел голос злосчастного преподавателя.

– Мне нужно поговорить с вами, – протиснувшись в полуоткрытую дверь, проговорила я.

– Слушаю вас, Ланская.

Арсений, как обычно, читал книгу, но в этот раз отложил ее и все свое внимание уделил мне. Под его пристальным взглядом я села за первую парту перед преподавательским столом.

– Арсений Витальевич, я говорила с отцом…

– И? Он разрешит нашу проблемку? – воодушевился мужчина, чем напомнил десятилетнего паренька, которому пообещали вкусную конфету.

– Вы останетесь моим руководителем, – вздохнула я.

– Что ж, ладно. Пишите ваш диплом. Мне принесете на проверку, когда будет готово.

Такой реакции я никак не ожидала. Арсению будто было безразлично, останусь я его дипломником или нет, и это притом, что еще вчера он почти что мне угрожал. Все-таки странный он тип…

– Я так полагаю, что ваш диплом практически написан. Осталось всего ничего, так что дерзайте, – недобро улыбнулся он и снова взялся за книгу.

– Но у меня есть вопросы!

– Вы же такая умная, Валерия, уверен, что сами найдете ответы. Я буду ждать на проверку готовые главы. А теперь свободны.

– Надеюсь, вы не перережете мне горло, когда я сдам вам работу? – не удержалась я.

– Нет, Валерия, вы не та, из-за кого я бы хотел оказаться в тюрьме, – раздраженно сказал он и отмахнулся от меня, как от назойливой мухи. Я хотела ему ответить, но Арсений не дал, вновь указав на дверь.

Без истории средневековой мысли и одного крайне неприятного профессора занятия прошли быстро. Я даже не заметила, как звонок возвестил об окончании крайней пары и временной свободе до понедельника. Правда, в отличие от моих сокурсников, для кого пятница была днем отдыха, я планировала заняться дипломом. И не последнюю роль в этом рвении сыграл Романов. Хотелось как можно скорее закончить главу, над которой работала, чтобы он не смог придраться к тому, что я плохо работаю.

Я уже почти дошла до жилого корпуса, как вспомнила про книгу, которую обещал дать мой прежний научрук, но так и не успел до той страшной трагедии. И пусть это было нехорошо, но я решила сама найти ее в личной библиотеке профессора Радзинского. Его дом все это время пустовал, но я знала, что Павел Аркадьевич хранил запасной ключ под цветочным горшком на веранде.

Удача, как никогда, мне сопутствовала: кроме того, что ключ оказался на месте, на улице никого не было, и я беспрепятственно вошла в дом покойного профессора. Сразу же в нос ударил неприятный затхлый запах, захотелось распахнуть окно, но это было бы слишком рискованно. Судя по всему, в дом Радзинского не приходили: мебель покрылась слоем пыли, и разбросанные впопыхах вещи так и остались лежать не на своих местах. Все было так, как в нашу последнюю встречу с Павлом Аркадьевичем. Чтобы не нагонять на себя грусть, я сразу прошла в библиотеку и достала с полки нужную книгу.

Вернувшись в гостиную, я не удержалась, отрыла фолиант, устроившись на диване, и машинально кинула свою сумку на журнальный столик, как делала, когда приходила к Радзинскому работать над дипломом. Только в этот раз сумка не долетела до столешницы. И только теперь я заметила, что столик стоит от дивана дальше обычного. Это открытие заставило по-новому взглянуть на комнату и заметить то, что укрылось от глаз сначала. Столик – дальше от дивана, подсвечники стояли под другим углом, рамки для фотографий были немного сдвинуты. Мы с Радзинским проводили у него дома уйму времени, поэтому я прекрасно запомнила обстановку, в отличие от того, кто пытался воссоздать ее по памяти. Но кто это был, и что ему было нужно в доме профессора? Может быть, искали ту самую гравюру, что Павел Аркадьевич передал мне? И если это так, то это мог быть только убийца. Так, стоп! Я уже говорю про убийство? Да, кому я вру… Я с самого начала это подозревала. Но что, если этот некто искал вовсе не рисунок? И если он так и не отыскал, что хотел? Тогда это что-то до сих пор где-то здесь. Нужно самой осмотреть дом Радзинского.

Начала я со спальни. Большая кровать, стол, тумбочка, диванчик, шкаф… Ничего такого, что могло бы привлечь внимание. Типичная комната одинокого пожилого мужчины. Ванную я осмотрела довольно быстро и тоже ничего не нашла. А вот в библиотеке пришлось повозиться. Я просматривала одну книгу за другой, пролистывая каждую страницу, заглядывая под каждый корешок. Ничего. Снова ничего. Пока…

Я достала книгу Линдола Бишопа «Алхимия как путь к истине»6, открыла ее, но вместо страниц с текстом увидела прорезь, где лежала другая небольшая, похожая форматом на карманную библию, книжка. У нее не было ни автора, ни названия, только гладкая обложка из темно-коричневой кожи. Но самым интересным было то, что вместо текста в ней были те самые гравюры, только каждая из них имела подпись. Пролистав до середины, я отыскала того самого повешенного. «Предатель». Эта картина носила название «Предатель». В голове сразу же возникла логическая цепочка и один главный вопрос: кого предал Радзинский, что поплатился за это жизнью? Книгу Бишопа я убрала на место, а вот таинственный сборник гравюр прихватила с собой.

Уже без прошлого энтузиазма я осмотрела гостиную и кухню и, не найдя там ничего интересного, решила пойти к себе. Конечно же, моя дипломная работа моментально ушла на второй план, уступив свое значимое место размышлениям о Павле Аркадьевиче. Выходило, что его смерть не несчастный случай, и даже не убийство. Профессора казнили, и он был в курсе своего приговора, поэтому и хотел бежать. Но Оболенка – закрытый Университет, куда не так-то просто попасть кому-то со стороны. Здесь Радзинский был бы в большей безопасности, если только его преследователь не кто-то из Оболенского Университета.

Другой вопрос, мучивший меня, – это изображение на потолке спортивного зала, ведь оно также могло нести сакральный смысл. Мне не терпелось скорее прийти в свою комнату и как следует просмотреть загадочную книжку. Вдруг в ней я найду и другие знакомые изображения, ведь никогда не обращала внимания на потолочные и стенные росписи Оболенки. А там может быть много интересного.

Еще с детства мне говорила мама, что на улице нужно быть внимательной. Обязательно смотреть по сторонам и под ноги, чтобы не споткнуться и ни на кого не налететь. И почему я так плохо слушала маму? Погруженная в свои мысли, я не замечала ничего вокруг и уже собиралась завернуть за угол, как вдруг с кем-то столкнулась. Я бы обязательно оступилась или даже упала, если бы он не успел меня подхватить. Можно было даже не поднимать голову, потому что и без того я знала, кто передо мной. Его терпкий одеколон, как прошлым вечером, дурманил, стоило только вдохнуть. Он, как ядовитый газ, проникал в легкие, пробирался до сердца, сводил судорогой горло. Все же я посмотрела на мужчину, заведомо зная, что окунусь в волну презрения и неприязни.

– Здравствуйте, Арсений Витальевич.

5. Игра

– Валерия, добрый день! – на удивление учтиво поздоровался Арсений, и даже его взгляд показался приветливым. – Хорошо, что встретил вас.

– У вас ко мне дело? – удивилась я.

– Да, – он почесал шею, что выдало его волнение, – я же все-таки ваш руководитель. Мне стоит ознакомиться с вашей работой, прежде чем вы принесете мне на вычитку новые главы.

– С радостью покажу вам свои наработки, – воодушевилась я, а в душе промелькнула надежда, что с Романовым может что-то получиться, если он заинтересуется дипломом.

– В таком случае, если вас не затруднит, то занесите черновики завтра в обед.

– Хорошо, в три вам будет удобно?

– Да, буду ждать, – ответил преподаватель, – мой дом напротив коттеджа вашего прошлого руководителя, тот, что с зеленой крышей.

– Да, я его знаю. Завтра буду у вас.

– В таком случае, Валерия, всего хорошего, – он чуть поклонился, как герой фильма про английских лордов, и пошел в свою сторону.

Пусть не по своей воле, но Арсений заинтересовался моей работой, и это не могло не радовать, но сейчас меня меньше всего волновал диплом. Поднявшись в свою комнату, я достала книжку Радзинского и стала внимательно ее изучать. Это был не новый экземпляр, пожелтевшие страницы и потрепанная обложка говорили, что ему не один десяток лет, но судя по прошивке, возраст ее не более века.

Пролистав книгу от корки до корки, я сумела найти и ту самую гравюру, рисунок с которой украшает спортивный зал – «невиновность». А до нее шли две других гравюры: уже известная мне «предатель» и другая – «суд». В последней я узнала роспись северной стены спортивного зала – огромные весы с гроздью винограда на одной чаше и яблоками на другой. Никогда раньше я не трактовала это изображение так, полагая, что это простое взвешивание продуктов. Если проследить последовательность изображений по книге, то можно увидеть логическую цепочку. Суд, который решит, предатель ли ты или невинен. Если это так, над Радзинским был суд, и приговор мне хорошо известен. Именно его исполнения боялся Павел Аркадьевич.

Я вспомнила, что говорил мне отец, будто у Павла Аркадьевича началось помутнение рассудка, и он нес какие-то странные вещи. Нужно было узнать, что именно говорил Радзинский, чего и кого боялся. И пусть папа просил в это не лезть, я не могла оставаться в стороне после всего, что узнала.

Я пришла к папиному дому и уже в наглую хотела потянуть за ручку, как дверь распахнулась, и на пороге появилась Лена Королева, его студентка. Мы учились на параллельных курсах, но никогда особо не общались. Папа часто хвалил Лену, а ей рассказывал про мои успехи. Так мы были знакомы заочно куда больше, чем реально.

– Значит, папа дома, – улыбнулась я, – привет, Лен.

– Ага, он у себя. Мы как раз закончили на сегодня с моим дипломом, – девушка театрально изобразила облегчение, и мы обе рассмеялись.

– Как продвигается работа?

– Замечательно, твой папа мне очень помогает. А ты как? Слышала, работаешь с новым профессором?

– Да, но мы еще не начинали толком заниматься. Завтра несу свои черновики.

– Ну, ничего, у вас впереди целый год, – улыбнулась Ленка и подмигнула мне, – кстати, он такой красавчик.

– Как-то не смотрела на него в этом плане, – соврала я, в то время как воображение вовсю рисовало его злосчастный образ.

– И правильно, зачем тебе этот старпер, когда рядом есть Нилов, – улыбнулась девушка, но, взглянув на часы, засуетилась, – извини, пора бежать.

– Пока.

Отца я нашла на кухне, он пил ароматный кофе и совершенно не слышал моих шагов. Пользуясь его задумчивостью, я подошла со спины и крепко к нему прижалась. Он засмеялся, поставил на стол кружку и развернулся ко мне.

– Лерочка, дочка, ты чего?

– Я не могу навестить своего папочку? – игриво спросила я, делая глоток из отцовской кружки. – Сахар! Папа, тебе же нельзя!

– Всего две ложки. Ты же знаешь, что я не могу пить кофе без сахара.

– Тебе бы и от кофе отказаться… – задумчиво проговорила я и, выпутавшись из папиных объятий, вылила всю кружку в раковину.

– Знаю, но что-то вдруг захотелось… Милая, так зачем ты пришла? – он серьезно посмотрел на меня.

– Я просто соскучилась.

– Тогда пойдем в гостиную.

Папа сделал нам чай, и некоторое время мы беседовали на самые разные темы, никак не связанные с причиной моего прихода. Но, когда речь вернулась к диплому, появился шанс коснуться запретного.

– Кстати, о Павле Аркадьевиче, – начала я, – ты говорил, что в последнее время его тревожили странные мысли.

– Возраст, милая, – развел руками отец, – он на старости лет выдумал не весть что и сам в это поверил

– Например? – не унималась я.

– Зачем тебе забивать свою прекрасную головку всякой чушью? – отец подлил мне в чашку кипятка. – Лучше расскажи, как твоя работа с новым преподавателем.

– Но почему глупостями? Я просто хочу знать, что его тревожило.

– Для чего, Лер? – неожиданно строго вопросил отец, со звоном поставив свою чашку на блюдце.

– Мне надо знать, – прошептала я.

– Повторяю, Лера, для чего?

– У меня есть подозрения, что его смерть не была случайной, – я виновато посмотрела на отца и испугалась его тяжелого взгляда, словно была не его дочерью, а студентом на пересдаче.

– Откуда такие подозрения? – процедил папа.

– Просто провела логическую цепочку. Павел Аркадьевич странно вел себя перед отъездом. Его напутствие мне, как будто он не вернется, а потом авария, – про гравюру я решила умолчать.

– Ты говорила уже кому-нибудь о своих подозрениях? – отец заметно заволновался, и это мне совсем не понравилось. Неужели он был осведомлен куда больше, чем я думала.

– Нет, никому. Только тебе.

– И не говори никому! – строго произнес он. – Все, что ты сказала, не должно выйти за стены этого дома.

– Ты что-то знаешь, ведь так?

– Я ничего не знаю, кроме того, что не стоит забивать голову бредом сумасшедшего, – грозно сказал отец. Еще немного, и он бы повысил голос. Но я не могла пасовать.

– В чем заключался его бред?!

– Лера!

– Папа!

Отец тяжело вздохнул и взял меня за руку. Впервые я смогла победить отца, ведь всегда безропотно его слушалась.

– Радзинский слишком увлекся средневековыми текстами: алхимия, метафизика и прочее. Он уверовал в то, что в Оболенском Университете правят темные силы. Я же говорю, бред сумасшедшего.

– Но на чем-то он должен был основываться…

– Да, на книгах, которые прочел. Тысячи книг за свою жизнь, – папа окончательно раздражился, но я не унималась.

– Он говорил что-то конкретное? Что это за силы?

– Лера, только не говори, что веришь в подобную чушь?

– Не верю, просто хочу во всем разобраться. Папа, я не успокоюсь, пока не узнаю, что случилось на самом деле.

– Дочка, что случилось на самом деле, ты знаешь, – отец меня обнял и поцеловал в макушку, – все прочее – только твоя фантазия. Пообещай, что ты оставишь затею с расследованием и никому не скажешь о своих подозрениях.

– Ладно, – немного помолчав, ответила я.

Отец немного успокоился, думая, что я сдалась, хотя это было не так. Бросить свое расследование, когда все факты говорили об убийстве? Нет, это было выше моих сил. Пробыв в отцовском доме еще около получаса, обсуждая все на свете, кроме нашей запретной темы, я поняла, как сильно нуждалась в семье.

Мы не были близки с папой, но я безумно его любила, и наши нечастые совместные вечера много для меня значили. До переезда в Оболенку моя жизнь была совершенно другой. Я была живой, жизнерадостной девочкой, которую не ругали за четверки, разрешали прогулять физкультуру и постоянно говорили, что я любимая дочурка. Мама была моим самым близким человеком, и когда она погибла, это был настоящий удар.

Отец хорошо обо мне заботился, всегда интересовался моими делами и успехами, но, в отличие от мамы, не смог стать настоящим другом. Папа мечтал видеть во мне свое продолжение, поэтому воспитывал в строгости и пиетету к учебе. Вот только такая жизнь постепенно превращала меня в робота. И только почувствовав вкус к жизни в объятьях отца, поцелуе с Ниловым и том странном чувстве, что возникало рядом с Арсением, я поняла, что не хочу больше оставаться безвольной куклой, подчиняющейся чужой воле.

Разговор с отцом меня расстроил, глупо было отрицать, что он что-то знает. Больше всего я боялась, что и ему грозит опасность. Промелькнула и другая безумная идея, что папа в чем-то замешан, но ее я быстро отогнала. Чтобы немного взбодриться, я пошла в душ, но даже вода не смыла груз переживаний. Спать не хотелось, заниматься дипломом тоже, и как раз вовремя раздался стук в дверь.

Мой однокурсник и по совместительству сосед сверху Альберт Шульц, кстати, потомственный немецкий барон, пришел позвать на небольшую импровизированную вечеринку. Шульцы обосновались в России еще при Екатерине Второй, в рамках ее политики по приглашению иностранцев7. Многие предки Альберта учились в Оболенке, но эта славная семейная традиция была нарушена революцией. Шульцы вернулись на историческую родину только после падения советской власти, а Ал стал студентом фамильной Alma-Mater.

Обычно я отказывалась от поздних посиделок, но в этот раз решила сходить. Альберт часто по пятницам приглашал к себе ребят, в этот раз у него собрались студенты практически со всех курсов. Стоило мне зайти в комнату, как Юрка Нилов, который играл в карты с Петькой, подлетел ко мне.

– Что ты делаешь? – рассмеялась я, когда парень взял меня на руки и закружил.

– Радуюсь, что ты пришла, – наконец, опуская меня на пол, ответил Юра, – чего это вдруг выбралась потусить, обычно сидишь вечерами затворницей над книгами?

– Захотелось развеяться. Во что играете? – поинтересовалась я.

– Бридж. Присоединишься?

– Я буду лишняя. У вас уже сформированные пары.

– Тогда будешь моей моральной поддержкой, – предложил он и, усевшись на место, похлопал по своей коленке.

– Хорошо, – ответила я и, проигнорировав его намек, поставила рядом свободный стул.

Игра в карты была популярной забавой в Оболенке. Не имея возможности веселиться шумно, мы находили развлечение в картах, нардах или шахматах. Кто-нибудь со стороны решил бы, что мы все здесь психи, ведь на дворе двадцать первый век, кругом клубы, бары, выпивка, Интернет, в конце концов. Но Университет нас выдрессировал так, что мы панически боялись нарушить его правила. Бридж был одной из любимых игр, правда играть на деньги запрещалось, но на кон ставились помощь в написании рефератов, составление докладов и прочие полезные вещи. Я устроилась рядом с Юрой и заглянула в его карты. Расклад был неважным, но уж очень хотелось, чтобы он сделал этого выскочку Авилова. Ему я еще не простила свою подставу перед Арсением.

– Ну, что, Лер, как его картишки? – усмехнулся Петька.

– Не беспокойся, ему достаточно, чтобы выиграть, – гордо вздернув носик, ответила я, словно вопрос Авилова задел лично меня.

– Что ж, ничего не имею против честной игры, – развел руками парень.

Игра продолжилась, но только я вновь ушла в свои мысли, не обращая внимания на ходы ребят, шутки Нилова и грубости Пети.

– Лер, где ты витаешь? – Юрка накрыл мою руку своей ладонью и чуть сжал. – Мы доиграли.

– Я задумалась…

– О чем?

– О символизме изображений, – честно ответила я и переплела наши с ним пальцы.

– Символизме изображений? – удивилась Лена, как-то незаметно оказавшаяся рядом с нами. – И что ты думаешь?

– Любопытно, что простой, на первый взгляд, рисунок может нести какой-то глубокий смысл. К примеру, те же карты. Мы видим рисунок щита с мечом и понимаем, что это туз, самая сильная карта. У нас в Оболенке почти все стены и потолки расписаны, что если это не просто изображение, а некое послание?

– Послание, зашифрованное два с лишним века назад… Интересно, – задумчиво произнес Юрка.

– Даже если так? Что если университетские росписи – тайный язык, который отнюдь не умер с первыми художниками, работавшими в Оболенке. Что если этим языком до сих пор пользуются?

– Ты заговорила как Радзинский, – усмехнулся Петя, передразнивая профессорскую манеру говорить.

– Что ты имеешь в виду? – опешила я.

– Да, как-то раз, когда я пришел к нему с дипломом, он усадил меня в гостиной и затянул такую же волынку, как ты сейчас, – отмахнулся парень.

– И что же именно говорил?

– Рассказывал про росписи на стенах Оболенки, что они срисованы с какой-то книги и каждый рисунок имеет свое значение и даже не одно. Точно из ума выжил старик. Да еще и тебя своим безумием заразил.

– То есть ты не можешь допустить мысли, что заслуженный профессор может оказаться прав? Он говорил тебе, откуда срисованы изображения? Что за книга?

– Радзинский совсем с катушек съехал. Ты – дура, если всерьез восприняла этот бред. Оболенку разрисовали чисто ради красоты, иначе бы мы об этом знали. Радуйся лучше, что тебе другого руководителя дали, а не с этим умалишенным осталась.

– Какой же ты все-таки козел, – процедила я, а Авилов только пожал плечами и расплылся в улыбке, словно был доволен, что я озвучила его истинную сущность.

Ребята менялись парами и готовились к новой партии, но мне все это наскучило, да и в сон уже начало клонить. Попрощавшись со всеми, я собралась уйти, но Нилов не отпустил одну и увязался за мной, чтобы проводить. По пути он держал меня за руку, словно я его девушка, вот только с выводами Юра поспешил. Нилов был мне приятен, нравился как человек, но все же никакого влечения я не испытывала. Может быть, просто нужно время? Мы остановились у моей комнаты, и я хотела уйти, но парень не дал, ловко ухватив меня за локоть и притянув к себе.

– Ты помнишь про завтрашний вечер? – прошептал он, склоняясь так близко, что я почувствовала его горячее дыхание.

– Конечно, пом…

Он не дал договорить, нежно целуя, что было чертовски приятно, но не настолько, чтобы потерять голову от Нилова. Я снова попрощалась с ним, на этот раз более скромно, и ускользнула к себе.

Не раздеваясь, я легла на кровать и хотела еще раз полистать книжку Радзинского, но сама не заметила, как уснула. Ночь была холодная, и под утро мороз пробрался в комнату, отчего проснулась в половине четвертого утра. Прикрыв окно и укутавшись в одеяло, я постаралась снова уснуть, но у меня ничего не вышло. К четырем окончательно надоело ворочаться, и, чтобы нагнать сон, я решила прогуляться по Университетскому городку.

Ветер шумел кронами деревьев, с которых уже вовсю облетала листва, накрапывал мелкий дождь, а я бездумно брела по пустой темной улице. Только оказавшись у дома своего бывшего научрука, я сообразила, как далеко зашла. Ветровка отяжелела от влаги, а кеды совершено вымокли, пора было возвращаться к себе, чтобы не разболеться. Не очень то хотелось оказаться запертой в лазарете. Я уже собиралась пойти обратно, как мое внимание привлек слабый свет окна из дома напротив. В такой час Арсений не спал, интересно почему? Бессонница или он уже встал?

Снедаемая любопытством, я прошмыгнула поближе к дому Романова и, взобравшись на бордюр, постаралась заглянуть в окно. Ничего не вышло. Плотно задернутые шторы не оставили ни единой щелочки, чтобы заглянуть внутрь. Тогда я решила обойти коттедж вокруг, вдруг бы наткнулась на что-нибудь интересное, но и тут не повезло… Зачем-то я снова вернулась к горящему окну и забралась на бордюр. И тут в комнате, а это окно, несомненно, было в комнате, раздалось странное жужжание. Оно напоминало звук работающей техники, только какой именно, я понять не могла.

Наверное, это было слишком отчаянно и глупо, но я просунула руку в открытое окно и попыталась чуть сдвинуть штору, только в этот момент не удержалась и упала. К счастью, пышные кусты смягчили падение, и я не сильно ушиблась. Вот только вышло слишком громко, и на шум, резко сдернув штору, выглянул Арсений. Я съежилась, стараясь спрятаться в листве, и он, кажется, меня не увидел. Еще какое-то время он высматривал в окно ночного возмутителя спокойствия, а потом скрылся в комнате, но радоваться пришлось недолго, потому что, не успела я подняться, как услышала звук дверного замка.

6. Партия сыграна. Кто победил?

Я молниеносно прошмыгнула за угол дома, и, кажется, Арсений меня не заметил. Вот только домой возвращаться он не спешил. Послышались приближающиеся шаги. Чувства словно обострились, даже у воздуха появился горьковатый привкус опасности, а время замедлилось. Отрезвил шлепок ботинка по сырой листве совсем рядом, и я со всех ног бросилась прочь.

Он видел, как я убегаю, но не стал преследовать. Капюшон бесформенной толстовки скрыл длинные волосы, джинсы и кеды не выдали девичью натуру. Арсений не мог узнать меня, лишь только догадаться. Пробежав до конца улицы, я обернулась. Профессор смотрел мне вслед, стоя на дорожке у дома. Его лица не было видно, и одному богу было известно, насколько сильна была его ярость. Чтобы унять дрожь от страха, я снова побежала и не останавливалась, пока не оказалась в своей комнате.

Скинув всю одежду, я пошла в душ, но успокоить бешеное сердцебиение не получилось. Я терялась в догадках, что делать, если Арсений узнал меня, как объяснить свою слежку. Заглядывать ночью в окно преподавателя – безумие! Строгий выговор, вызов к ректору на ковер, объяснительная и разочарование папы. Но ведь даже если чертов профессор меня узнал, он не может быть в этом уверен? Было темно, да и лица моего не видел. Можно все отрицать, как говорится: «не пойман – не вор». Состроив коварный план обмана, я вдруг поняла, как устала за пару ранних утренних часов. Снова забравшись под одеяло, я сладко уснула, да так, что пропустила завтрак.

Кроме общей столовой на территории Оболенского Университета стоял кафетерий, где помимо ароматного крепкого кофе готовили салаты, супы и сандвичи, но за отдельную плату. Пересчитав остатки своей стипендии, я прикинула, что вполне могу позволить себе салат, сандвич и какой-нибудь десерт. Стоило только подумать о еде, как голод гулко отозвался в животе. Правда, до завтрака нужно было сделать одно важное дело.

Я достала из ящика большой черный мусорный пакет и сложила туда вчерашнюю одежду. Ветровка была старая, ее было не жалко, а вот джинсы, толстовка и кеды… Но выбора не было. Мусорные контейнеры стояли сразу за жилым корпусом, и я быстро, не привлекая внимания, к ним прошмыгнула. Но как только я открыла крышку бака, чья-то тяжелая ладонь опустилась мне на плечо. Вздрогнув от испуга, я отскочила в сторону и приготовилась давать объяснения Романову, но передо мной стоял не он.

– Авилов, придурок! Ты напугал меня.

– Это я и планировал, – усмехнулся он и схватил за руку с мешком, – что это у тебя в пакете? Уж, не труп расчлененный?

– Ты больной! – отдернула руку я и быстро выбросила компромат в мусор.

– Да, ладно тебе, Лерочка, – Петя шагнул ко мне и практически вжал в стену, – расскажи, что там было в пакете.

– Для тебя там не было ничего! – упираясь ладонями в его грудь и отталкивая от себя парня, сказала я. – Просто старая одежда.

– Старая одежда? Неинтересно, – фыркнул он и, шлепнув меня по ягодице, пошел к корпусу.

Авилову удалось испортить мне настроение, да еще и голод превратил меня в разъяренную фурию, усмирить которую мог только вкусный завтрак. Кафетерий был практически пуст, но я все равно присела за барную стойку. Казалось, что если буду видеть, как готовят еду, ее подадут быстрее. Наконец, передо мной поставили тарелку с греческим салатом, но не успела я его попробовать, как в кафетерий зашел профессор Романов собственной персоной. Видимо, этот день решил доконать меня окончательно, посылая одного за другим людей, которых я не переносила. Уткнувшись в тарелку, я понадеялась остаться незамеченной. Голод моментально пропал, и теперь кусок в горло не лез. Мне уже принесли горячие сандвичи, а я так и не поела. Романова же не было слышно, кажется, он даже не делал заказ, и я решила обернуться, чтобы проверить, не ушел ли этот индюк.

Вопреки моим надеждам Арсений не просто не ушел, он внимательно рассматривал меня. Под его изучающим взглядом стало неприятно до покалывания кончиков пальцев ног, как это бывало на приеме у врача. Неужели пытался узнать во мне ночного гостя? Наши гляделки затянулись до неприличия, и я кивнула профессору, но он воспринял как знак и подошел к стойке.

– Добрый день, Валерия…

– И вам.

– Завтракаете? – он взглянул на мой салат и поморщился, чему я не удивилась, ведь у этого человека аллергия на все, что как-то связано со мной.

– Как видите. А вы вот нет? – я взглянула через плечо на его пустой столик.

– Я зашел, когда увидел вас, – спокойно ответил Арсений, словно это было чем-то обычным. Зайти в кафе ради меня и специально выжидать, чтобы я его заметила.

– Почему тогда не подошли? И что вам вообще от меня нужно?!

– Только напомнить, что к трем жду ваши наработки по диплому, – улыбнулся он, продолжая всматриваться в мое лицо, пытаясь поймать на нем каждую эмоцию.

– Я помню, Арсений Витальевич. Не переживайте, я не опоздаю, – ответила я, расплываясь в такой же лицемерной улыбке.

– Отлично, тогда не задерживаю вас, – кивнул он и уже хотел уйти, как задержался и снова бросил взгляд на мой салат, – лучше бы мясо ели, а не всякую траву.

Человеческий организм – вещь очень интересная. Стоит нам утолить голод, как настроение поднимается. Как только Романов ушел из кафетерия, ко мне вернулся аппетит. Я даже предположила, что Индюк может быть демоном, обладающим сверхсилой влиять на работу внутренних органов. Например, не позволять желудку принимать пищу. Вот он ушел, и я снова смогла поесть. Усмехнувшись своим мыслям, я снова погрустнела, вспомнив, что совсем скоро мне предстоит снова встретиться с Арсением. Да еще у него дома один на один!

Вернувшись к себе, я собрала в большую папку все то, чем занималась больше года с профессором Радзинским. Свою работу я начала как курсовую еще в прошлом году и успешно защитила, тогда Павел Аркадьевич предложил развить ее в диплом. Мы немного расширили тему, и теперь я писала о влиянии трактатов Пьера Абеляра на зарождение номиналистической диалектики средневековья. Такая работа не могла оставить Арсения равнодушным.

Без трех минут три я уже стояла на пороге дома с зеленой крышей и звонила в звонок. Время, пока Романов не открыл дверь, показалось мне вечностью, но когда я его увидела, не смогла сдержать легкого смешка. Судя по виду Арсения, я его разбудила: растрепанные волосы, заспанное лицо с вмятиной от подушки на щеке и надетая наизнанку футболка с каким-то ярким рисунком, который невозможно было разобрать с оборотной стороны ткани.

– Валерия, вы пришли сдавать работу или веселиться? Что вас рассмешило? – он сказал это довольно строго, но напугать меня не вышло.

– Простите… Ваша футболка…

Арсений опустил взгляд и только заметил свою оплошность. Еле слышно выругавшись, он стянул с себя футболку и, пока ее выворачивал, я имела возможность насладиться прекрасным мужским телом. Романов был отлично сложен, да и спортзалом явно не пренебрегал… Даже не у всех наших оболенских атлетов были такие ярко очерченные кубики. А спина… широкая, мужественная…

– Я могу одеваться, вы все рассмотрели? – усмехнулся профессор, нагло разоблачивший меня. Черт… Как стыдно.

– Простите, – я опустила взгляд, но все же отметила, что Арсений не разозлился. Неужели ему было приятно? Хотя… он же живой человек. И мужчина… Еще какой мужчина!

– Валерия, вы так и будете стоять на пороге? – вздохнул он, и тут я поняла, что Романов давно уже пропускал меня в свой дом.

Мы прошли в гостиную, и я с интересом стала рассматривать жилище научрука. Интерьер, выдержанный в классическом стиле, явно заслуга прошлого обитателя коттеджа, а вот разбросанный мусор, недоеденное талое мороженое в миске, упаковки от конфет и полупустая бутылка молока здесь точно от Романова. И как можно быть настолько неряшливым? По планировке дом был таким же, как у Радзинского, поэтому я сразу поняла, где кухня, кабинет и спальня. Если так, то этой ночью свет горел в кабинете.

– Присаживайтесь, Валерия, – Романов указал на диван, и я села на него с опаской, боясь оставить на юбке пятно, что было бы естественным в такой грязи, – я на минуту.

Взяв со стола молоко и грязную посуду, Романов отправился на кухню, а я, пользуясь его отсутствием, стала рассматривать гостиную. Это был светлый зал с коричнево-зеленой мебелью. Небольшой журнальный столик с наваленными на него книгами, в каждой из которых было по несколько десятков закладок, стоял посредине помещения. На каминной полке разместились различные фигурки, копирующие палеолитических Венер. Не знала, что профессору медиевистики так интересна древняя культура. Видимо, он человек разносторонний. Несколько книжных шкафов были забиты различными фолиантами, которые, скорее всего, представляли некоторую материальную ценность.

Отсюда была видна и столовая, переходящая в кухню. Судя по идеальному порядку там, Арсений не готовил и не питался дома. В центре столовой – большой стеклянный стол с разноцветной икебаной посередине. Вокруг него восемь стульев. Все говорило о том, что эта столовая ждет гостей на ужин, но не думаю, что когда-либо дождется.

– Валерия, вы очень пунктуальны. Я ценю это в людях, – серьезно сказал вернувшийся Арсений. Он устроился в кресле напротив меня и кивнул на мою папку.

– Вот мои наработки, – я с улыбкой протянула ее Романову.

– Вы не дурно потрудились.

– Благодарю.

– Вы знаете, Валерия, я сегодня не очень внимательный, за что хочу извиниться, – признался Арсений, тяжело вздохнув, и внимательно посмотрел на меня, пытаясь снова прочесть мои эмоции, – выдалась бессонная ночь.

– Возможно, стоит выпить крепкий кофе? – я прекрасно понимала, куда клонит Арсений, но не планировала пасовать перед ним.

– Возможно, – он откинулся на спинку кресла и стал медленно потирать подбородок, – дело в том, что со мной произошла странная вещь этой ночью.

– Расскажете?

– Представляете, я допоздна проверял студенческие работы, как услышал странный шум за окном. Когда я вышел на улицу, увидел убегающего человека. Кто-то подглядывал за мной, хотя не думаю, что из этого что-то вышло, я всегда плотно задергиваю шторы.

– Как странно, в Оболенке нет чужих, – нахмурилась я, напрягая весь свой артистизм, чтобы не попасться на крючок.

– И я об этом подумал. Значит, это был кто-то из своих.

– Для чего кому-то подглядывать за вами, да еще и ночью? – усмехнулась я, словно сомневалась в словах Романова.

– А у вас, Валерия, нет никаких догадок на этот счет? Вы у нас девушка проницательная. Постарайтесь влезть в голову этому извращенцу.

– Ну, почему сразу извращенцу? – обиженно вопросила я, но тут же сообразила, что могу проколоться. Я перевела дыхание и расплылась в коварной улыбке. – Возможно, вы занимались чем-то таким, что могло вызвать чужой интерес?

– На что вы намекаете? – взъелся Арсений. – Я не мог заниматься чем-то странным, но вот мой ночной гость мог себе что-нибудь придумать.

– У вас есть предположения, кто это был? – прямо спросила я. «Пан или пропал», как говорится. Романов нахмурился, он не решался ответить сразу, а, значит, все же не уверен.

– Давайте подумаем вместе… Это был человек невысокого роста и хрупкого телосложения. Судя по тому, как он легко и быстро бежал, при этом слегка виляя пятой точкой, – Арсений мельком взглянул на мою попку, отчего я почувствовала, как лицо запылало, – могу допустить, что это была молодая девушка.

– Интересные размышления, Арсений Витальевич, – я перевела дыхание, стараясь заглушить желание врезать Индюку, – проблема в том, что под такое описание подходят все наши студентки и даже кое-кто из преподавателей и обслуги.

– Верно, но этот человек должен быть связан со мной, раз решил сунуть свой длинный нос не в свое дело.

Упоминание про длинный нос меня задело. Мне всегда не нравился мой нос, я считала его чересчур тонким и длинным. И Арсений ударил по больному, ведь это точно не было метафорой.

– В таком случае, Арсений Витальевич, круг подозреваемых сужается, и первой в этом списке должна быть я.

– Вот как? Почему? Аргументируйте! – он опешил, не ожидая от меня такой решимости. Так-то!

– Все просто. Во-первых, я подхожу под описание человека, которого вы видели. Во-вторых, я связана с вами. В-третьих, о чем вы, кстати, не упомянули, я точно знаю, где вы живете.

– Тогда обязан спросить, Валерия, какой у вас размер ноги? – Арсений заметно расслабился, и его улыбка больше не напоминала оскал. Ему нравилась наша игра, я чувствовала это, а вот мне было некомфортно.

– Тридцать шестой с половиной. Соответствует оставленным следам? – вопросила я, разглядывая свой маникюр, словно наша дискуссия мне надоела.

– Идеально, – с трудом сдерживая смех, ответил он, – скажите, у вас есть серая толстовка с капюшоном, серая ветровка и синие джинсы?

– Серой толстовки нет, ветровки тоже, – спокойно произнесла я, ведь это было правдой, я избавилась от них, – а что касается синих джинсов, то да, и не одна пара.

– Валерия, – улыбка сошла с его лица, а зрачки так сузились, что я вмиг почувствовала себя преступником на допросе, – что вы делали вчера ночью?

– Смотря в какое время, Арсений Витальевич. До половины двенадцатого я была с однокурсниками и следила за партией в бридж, а после – спала в своей комнате, которую не покидала до утра.

– Кто-нибудь может это подтвердить? – он чуть прищурил глаза.

– Нет. Я сплю одна.

– И последний вопрос, – он снова посмотрел мне в глаза и чуть приподнял голову так, что я увидела его напряженный кадык, – вы когда-нибудь играли в театре? Вы хорошая актриса?

– Никогда не увлекалась театральными постановками. Я предпочитаю танцы.

– В таком случае, если все, что вы сказали, правда, это были не вы, – сказал Романов, но я видела по нему, что он мне не верит. Тем не менее, ему не удалось доказать мою вину.

– Я рада, что развеяла ваши сомнения, Арсений Витальевич. Я могу быть свободна, или обсудим диплом?

– В другой раз, Валерия. Сначала я прочту вашу писанину.

Назвать мой диплом писаниной? И это даже не взглянув? Чтобы не провоцировать конфликт с Индюком, я гордо поднялась с места и кивнула, намереваясь уйти, но Романов резко вскочил с кресла и перегородил выход.

– Простите, я не должен был так выражаться, – виновато проговорил он, что было весьма неожиданно, – я провожу вас, Валерия.

– Спасибо.

Тем не менее, я продолжала злиться на Индюка. Гордо вздернув носик, я направилась к двери, но не успела ступить и пары шагов, как обо что-то споткнулась и упала бы, не окажись Арсения рядом. Он успел вовремя подхватить меня, и в этот момент мне показалось, что мое тело пронзил удар молнии. Его горячие руки на моей талии, шумное дыхание и лицо, так близко от моего… В горле пересохло, и я, кажется, забыла, как дышать. Единственное, чего я хотела, чтобы он не отпускал меня.

7. Во тьме ночной

Порой достаточно одного мига, чтобы ваше сердце, выполнив кульбит, вернулось на место, но уже не билось размеренно, как прежде. Рядом с молодым профессором я почувствовала нечто подобное, в его глазах я была готова утонуть, тело само подалось вперед, но Арсений безжалостно разрушил магию момента.

– Валерия, вы такая неуклюжая, – с долей раздражения сказал он, отпуская меня и вытирая руки о футболку, словно мог испачкаться, держась за меня.

– Боитесь подцепить заразу? – не сдержалась я, чувствуя неприятную обиду.

– На вас у меня может быть только аллергия. С таким медицинским надзором, как в Оболенке, вам никакая зараза не грозит.

– Вы такой обходительный, Арсений Витальевич! – съязвила я.

– До свидания, Валерия, – отрезал он и захлопнул дверь у меня перед носом.

Снова Индюк меня разозлил. Он словно ядовитое растение, которое, завидев меня, выбрасывает отравленные щетинки, от которых тут же начинается аллергическая реакция. Но стоит все-таки отметить, что если бы не отвратительное поведение Арсения, в целом, встреча прошла успешно. Подловить меня на лжи ему не удалось, а это главное. К тому же, его неофициальный вид и бардак дома совершенно не вязались с образом сурового мужчины. Стоило мне вспомнить его футболку с мультяшным персонажем, как на лице растянулась улыбка, которая мигом спала, когда я вспомнила Арсения без одежды. Все-таки Романов привлекательный мужчина, и на этот раз даже его грубость не подавила симпатию. Мне нравился мой научрук, глупо было это отрицать.

Возвратившись в свою комнату, я тут же пошла в душ. Впереди меня ждало свидание с Юркой, от которого я бы с радостью отказалась, но было слишком поздно. Странно, еще вчера я была не прочь провести с ним вечер, но сегодняшняя встреча с Арсением все изменила. Хотя, может, и к лучшему, если я встречусь с Ниловым. Вдруг он поможет выкинуть из головы глупые мысли по поводу Романова?

Юрка пришел на пять минут раньше. Надушенный, гладко выбритый, в новых джинсах и рубашке. Без сомнения, он долго готовился к нашему свиданию.

– Привет, проходи, – я пригласила Юру в комнату, а сама поспешила к зеркалу, нанести последние штрихи к моему выходному образу.

– Прекрасно выглядишь! – окинув меня изучающим взглядом, сказал парень.

– Спасибо. Я почти готова.

Затянув на затылке тугой хвост, расправив волосы, уложив их на плечи, я еще раз покрутилась у зеркала. К сожалению, я никогда себе не нравилась. У меня была практически идеальная кожа, длинные ресницы и шикарные густые волосы, но сами черты лица казались неказистыми. Слишком длинный нос, тонкие губы, длинная шея. Может быть, в веке восемнадцатом, будь я дворянкой, слыла бы первой красавицей, а вот сейчас, во времена совершенно иных эстетических идеалов, напоминала гадкого утенка.

– Идем? – вернул меня из раздумий парень.

– Да, только возьму сумочку.

Я потянулась за клатчем, но Юрка меня опередил. Он подал мне сумочку и галантно подставил локоть, предлагая взять его под руку.

В Оболенке было не так много мест, подходящих для свидания. Недалеко от коттеджей преподавателей был центр досуга с кинотеатром, и я нисколько не сомневалась, что Юрка поведет меня туда. Чтобы показываться в Университете, все фильмы проходили тщательный отбор. Так, недалекие боевики или пошлые комедии не могли попасть на экран нашего кинотеатра. Все в Оболенском университете было призвано воспитывать хороший вкус у студентов.

– Лер, как смотришь на то, чтобы пойти в кино? – Юрка расплылся в своей фирменной обворожительной улыбке, словно сделал мне самое заманчивое предложение из миллиона возможных.

– Хорошо. На что пойдем?

– «Лекарство от здоровья».8 Ты ведь любишь Томаса Манна9?

– Это ни для кого не секрет, – улыбнулась я, – а при чем тут он?

Томас Манн был одним из моих любимых писателей. Иногда я чувствовала, что в своих романах он с точностью передает мое настроение. Мне нравились его описания, пронизанные красотой модерна, его герои, глубокие, с тонной личных переживаний и безусловным грузом грехов.

– Увидишь. В фильме будет много отсылок к Манну, к тому же из всего, что у нас идет, «Лекарство от здоровья» – самое интересное. Кстати, если будет страшно, то смело прижимайся ко мне, – подмигнул Нилов и взял меня за руку.

– Не обольщайся, – засмеялась я.

Мы пришли в кинотеатр за полчаса до фильма, потому что иначе не успели бы купить хорошие билеты, по выходным на вечерних сеансах всегда был аншлаг. Вместо традиционных попкорна и колы, запрещенных в стенах Оболенки, мы могли побаловать себя разве что сухофруктами и минералкой. Но я отказалась от столь изысканных угощений, и Нилов заметно погрустнел.

Кроме нас в фойе собрались и другие парочки. Кто-то мило ворковал, кто-то даже целовался, мы же с Юрой целомудренно держались за руки, но и без того я чувствовала себя неуютно. Многие с любопытством поглядывали на нас, и это явно льстило Нилову. Он демонстративно притянул меня к себе и обнял так, что чуть не выбил воздух из легких. Я не стала его отталкивать, но только потому, что не хотела привлекать лишнего внимания. Первое свидание грозило стать последним, в то время как слухи о нашем «романе» уже завтра поползут по Университету. Облегчение пришло, только когда стали впускать в зал, но я рано радовалась.

Юра позаботился, чтобы наши места были в последних рядах. Явно не о фильме думал мой друг. Как только погас свет, Нилов нежно поцеловал мою раскрытую ладошку и снова переплел наши пальцы. Я не сопротивлялась, стараясь сосредоточиться на ощущениях, чтобы не ошибиться в своих чувствах. Мне нравилось, как он, едва касаясь, водит кончиками пальцев по моей коленке, как легко целует в шею, прикусывая мочку уха, шепчет комплименты. Внутри меня разгоралось пламя, но бабочки так не запорхали. Я чувствовала желание, вот только оно подкреплялось не симпатией к парню, а простой женской потребностью. Я созрела, я была готова, я желала, вот только не хотела, чтобы это было с человеком, к которому у меня не было ничего, кроме физического влечения.

Юра поцеловал меня на финальных титрах, когда в кинотеатре стал медленно загораться свет. Разум полностью уступил место желанию, и я поддалась умелому парню. Он прекрасно целовался, но именно это дало мне понять, что у нас ничего не получится.

Вечер был погожим, поэтому после кино мы пошли прогуляться. Я подумала, что в такой обстановке лучше всего поговорить с Юрой и предложить остаться друзьями, вот только завести нужную тему оказалось непросто. Неожиданно Нилов остановил меня посреди пустой улицы и за руку повел к широкой иве. Он подтолкнул меня под дерево и прислонил спиной к стволу. Юрка решил поиграть в героя-любовника, вот только место выбрал самое неудачное: прямо напротив дома профессора Романова, который как раз вышел на крыльцо.

– Юр, подожди…

Но парень не слушал. Он запустил руку мне в волосы и потянул за них так, что я запрокинула голову, открывая шею для страстных поцелуев. Но на этот раз не было даже намека на желание… Все мысли вертелись вокруг чертова Индюка. Я надеялась, что он нас не заметит.

Упершись ладонями в грудь Нилова, я попыталась его оттолкнуть, но тщетно. Он не позволил мне отстраниться, как и не позволил увернуться от поцелуя. Юрка всеми силами пытался показать мне страсть, вот только получалось как-то не очень. В очередной раз, когда он стал целовать меня в шею, я не выдержала и засмеялась. Было неприятно: щекотно и влажно.

– Что такое? – не выдержал парень. – Тебе же нравилось там… в кино.

– Прости, – виновато произнесла я и опустила глаза, – я не могу.

– Лер, я думал, у нас взаимно…

– Ты классный, и мне хорошо с тобой, но как с другом.

– Я тебя не привлекаю как парень? – Юра чуть отстранился, но оперся о дерево так, что я оказалась в ловушке его рук.

– Это не так, я считаю тебя красавчиком, но не чувствую ничего подобного влюбленности. Я бы хотела быть с тобой друзьями: гулять, общаться, проводить вместе время… Но не больше.

– Я понял, Лер, – отчеканил Нилов и шагнул назад, выпуская меня из своего капкана.

– Мне бы не хотелось обижать тебя, – он отвернулся, а я легонько коснулась его плеча.

– Ладно, – отмахнулся Юрка, – хорошо, что ты сказала, пока все не зашло слишком далеко. Пойдем домой.

– Пойдем.

Вот так закончились мои не успевшие начаться отношения с Юрой Ниловым. Мы шли до корпуса в напряженном молчании. Но что самое странное, даже в такой момент я думала не о приятеле, державшем меня за руку, а о наглом индюке Романове. Когда мы проходили мимо его дома, Арсения на крыльце не было, и я понадеялась, что он не видел меня с Ниловым. Удивительно, но малознакомый, неприятный мне тип вызывал куда больше эмоций, чем красавчик Юра. Какая-то я неправильная.

– Вот и пришли, Лер, – сказал Нилов, подводя к двери моей комнаты.

– Спасибо большое, Юр… И еще раз, извини. Я не хотела обидеть.

– Забудь, – отмахнулся он и уже собирался уйти, но я ухватила его за руку.

– Подожди. Так не пойдет.

– Что? – нахмурился он, а я поцеловала его в щеку.

– То, что у нас не вышло, ничего не меняет. Просто я не та, кто тебе нужен.

Вздохнув, Юрка все же улыбнулся и крепко, по-дружески меня обнял. Лед, возникший между нами, постепенно стал таять.

– Ты замечательная девушка, Лер, – прошептал мне в волосы парень. – Спокойной ночи.

– И тебе хороших снов, – как только дверь комнаты захлопнулась, я почувствовала облегчение, что этот вечер закончился именно так.

Время было позднее, но я совершенно не чувствовала усталости. То ли из-за позднего подъема, то ли из-за всех пережитых эмоций, но во мне бурлила энергия, и я решила направить ее в нужное русло. Достав из тайника под кроватью книгу с трактованием гравюр, я стала по новой ее рассматривать. Мысли то и дело возвращались к несчастному профессору Радзинскому. Неожиданно я поняла, что упустила нечто важное: я обыскала дом профессора, но не додумалась осмотреть его аудиторию! Конечно, за столько времени улики могли пропасть, тем более, что сейчас там преподавал Арсений, но, кто знает, может быть, и мне удастся что-нибудь найти.

Учебный корпус Оболенки закрывался на ночь, но сторожей, как и камер наблюдения, в нем не было. Если действовать аккуратно, то никто не узнает о моей ночной вылазке.

Темные джинсы, черная водолазка, убранные в пучок волосы и удобные кроссовки сделали меня незаметной в темноте. Я пробралась в Оболенку через широкую форточку главного холла, которую никогда не закрывали на щеколду. Аккуратно ступая по коридору, я шла к аудитории Радзинского, светя себе фонариком. Несмотря на то, что Университет пустовал, я чувствовала страх, словно могу столкнуться с призраком. При лунном свете древние каменные стены и сводчатый потолок делали Оболенку похожей на зловещий средневековый замок, сошедший со страниц готического романа. Не хватало только рыцарских доспехов, украшающих холлы, и шума цепей в отдалении. Я покачала головой, стараясь отогнать от себя страшные мысли, и поспешила к кафедре философии.

Аудитория Радзинского… точнее уже Романова, оказалась незапертой, что, впрочем, было логично. У нас в Оболенке даже преподаватели не закрывали на замок кабинеты и аудитории, воспитывая тем самым доверие у студентов. Первым делом я решила осмотреть кафедру профессора, но ничего интересного, кроме стопки студенческих эссе, не нашла. Интересно, Арсению не надоедает читать всю эту писанину? Он на каждом занятии обязательно дает эссе, словно так может заставить студенческий мозг работать с удвоенной силой, выдавая гениальные мысли. Но пока, судя по работам, что я бегло просмотрела, Романов вынужден читать тривиальную банальщину.

Чуть дальше стояла тумбочка. Я внимательно проверила каждый ящик, но опять ничего стоящего не обнаружила. Вдоль стены шли три больших шкафа с книгами. Непосильная задача… Тяжело вздохнув и пробежавшись взглядом по корешкам, я стала пролистывать каждую книгу. Ночь пребывала в зените, завтра – выходной, так что в моем распоряжении было предостаточно времени.

Через полтора часа безрезультатного поиска неизвестно чего, я устало села на пол, облокотившись спиной о кафедру. Остался один непроверенный шкафчик рядом с дверью, но все, что в нем обнаружила – пиджак Арсения, в котором он вел лекции. Не удержавшись, я сняла его с вешалки и натянула на себя. Прикрыв глаза, я наслаждалась знакомым ароматом одеколона, обняв себя, представляла, что это он, мой наглый Индюк, держит меня в своих крепких руках. Что же сотворил со мной проклятый Романов? Почему от одной мысли о нем перехватывает дыхание? И почему меня так влекло именно к нему? Его грубость, наши споры, моя гордость… Видимо, я ненормальная. Другого объяснения своим нелогичным чувствам я не нашла.

Вдохнув в последний раз запах Арсения, я сняла его пиджак и убрала на место. К сожалению, кроме подтверждения моей симпатии к научруку, никаких других открытий сделать не удалось. Все, что мне оставалось сейчас – это вернуться в комнату и лечь спать.

Я вышла в коридор и уже направлялась обратным путем к открытой форточке, как услышала какой-то шум на другом конце коридора. Выключив фонарик, я юркнула в небольшой проем в стене и, затаив дыхание, стала ждать. Теперь я вполне четко могла различить торопливые шаги и какое-то шуршание, словно по полу волочили что-то легкое. Поравнявшись со мной, шаги стали удаляться, и когда, как мне показалось, незнакомец ушел, я выглянула из укрытия и увидела, как кто-то прошмыгнул в соседнюю галерею. Страх уступил место любопытству, и я как можно тише пошла за ночным посетителем Оболенки, но он уже скрылся за следующим поворотом. Адреналин ударил в голову, и я, забыв о предосторожности, бросилась за незнакомцем и, выбежав в соседний коридор, увидела удаляющуюся фигуру в длинном черном плаще с накинутым на голову капюшоном. Со спины невозможно было понять, мужчина это или женщина.

Незнакомец меня не услышал, и я тихо, чуть ступая, последовала за ним. Он привел меня к залу риторики и вдруг остановился. К счастью, я успела спрятаться за одну из колонн. Благодаря моей темной одежде человек в плаще меня не заметил, даже когда посмотрел в мою сторону. Издалека мне тяжело было разобрать его лицо, он казался мертвенно белым, словно действительно был призраком. Стало страшно, сердце гулко билось в груди, и я подумала, что сейчас этот человек воспарит к потолку, распахнет, будто крылья, свой плащ и нападет на меня летучей мышью. Но вместо этого человек в плаще шагнул к кабинету, и на его лицо упал лунный свет. Я смогла получше его разглядеть: то, что я приняла за мертвецкую бледность, оказалось ничем иным, как маской. Какой-то дурацкий маскарад! Тем временем незнакомец скрылся в зале риторики.

Простояв за колонной несколько минут в ожидании, когда таинственный человек выйдет из аудитории, но так и не дождавшись этого, я прошмыгнула к двери и прислушалась. Тишина, как будто никого внутри не было. Набравшись смелости, я приоткрыла дверь и заглянула внутрь: зал был пуст. Тогда я протиснулась в полуоткрытую дверь и осмотрелась, но не обнаружила никаких следов пребывания здесь ночного гостя. Не будь я образованным человеком, обязательно решила, что это был призрак. Стало совсем не по себе, и я, подумав, что сегодня видела достаточно, чуть ли не бегом помчалась прочь.

Добравшись до своей комнаты, я посмотрела на часы, показывающие полпятого утра. До рассвета оставалось еще несколько часов, а темнота пугала. Нет, я нисколечко не суеверная, но быть одной во мраке совершенно не хотелось. Я включила и верхний свет, и два светильника, закрыла на замок дверь и вдобавок подперла ее стулом, и забравшись прямо в одежде под одеяло, стала считать овец, чтобы скорее уснуть.

8. Бал. Падение шута

Воскресное утро, как и субботнее, я проспала. Снова пропустила завтрак, не пожелала отцу хорошего дня и потеряла уйму времени. Лениво потянувшись на кровати, я стала не спеша подниматься. Нужно было поторапливаться, если я не хотела остаться еще и без обеда. Правда, собиралась я, как на автомате, думая о том, что видела ночью. Даже в душе перед глазами был образ того человека в плаще. Чтобы прогнать пугающие воспоминания, я решила скорее пойти в столовую.

Окунувшись в гущу студенческой жизни, я смогла, наконец, расслабиться. Сегодня как никогда было шумно. Все обсуждали предстоящий осенний бал. Подсев за столик к девочкам, я быстро влилась в беседу о платьях, туфлях и прочей ерунде.

Балы в Оболенке были старой доброй традицией и устраивались три раза в год: осенью, зимой и весной. Для выпускных курсов Оболенские балы были не просто приятным времяпрепровождением, но и возможностью показать, чему научились в знаменитом Университете.

На осеннем балу мы демонстрировали свои атлетические способности. Девушки танцевали или готовили гимнастические номера, а молодые люди фехтовали, стреляли из лука, встречались на ринге восточных единоборств или противостояли друг другу в рукопашном бою. Зимний бал проходил в преддверье Новогодних праздников. На нем старшекурсники блистали эрудицией и интеллектом, решая при зрителях сложные логические задачи. В конце апреля на весеннем балу Оболенка становилась пристанищем художников, скульпторов, поэтов и музыкантов. Каждый выпускник должен был продемонстрировать свое творческое начало, реализуя себя в каком-либо искусстве. Таким образом, к конце учебного года мы должны были доказать, что придерживаемся главного принципа Оболенского Университета – калокагатии, совершенства тела и духа.

– Лер, ты уже начала готовить номер для бала? – поинтересовалась Ленка, ковыряя вилкой в своем салате.

– Если честно, пока не думала об этом, – пожала плечами я, чувствуя, как необходимость готовить танец повисла неприятным грузом в душе. Времени не так много, а со всеми передрягами, которые на меня свалились, было совсем не до танцулек. К счастью, у меня было несколько поставленных номеров, которые я показывала на студенческих конкурсах, а значит, можно без проблем составить из них один.

– А я готовлю медленный танец. Это будет настоящее драматическое выступление с элементами балета, – гордо заявила Аня Фролова с юридического, за что получила насмешливый взгляд Королевой.

Девушки не выносили друг друга. Когда они поступили в Оболенку, то попали в одну группу и сразу же сдружились, но постепенно их дружба сходила на «нет», а позже и вовсе Фролова и Королева превратились в соперниц за место лучшей студентки факультета. Апогей их конфликта произошел два года назад, когда Анька увела у бывшей подруги парня. Это случилось незадолго до защиты курсовой, таким низким способом Фролова нейтрализовала соперницу, и ее защита была признана лучшей. Скандалы и шумные разборки в Оболенском Университете не были приняты, поэтому свою неприязнь девушки не выплескивали на публике, ненавидя друг друга молча.

– Тебе лишь бы продемонстрировать свою растяжку, – фыркнула Лена, отвернувшись от бывшей подруги, словно та мерзкое насекомое.

– Мне есть, что показать, – в ответ ухмыльнулась Фролова, – ты завидуешь?

– Если бы я так же часто раздвигала ноги, как ты, то и у меня растяжка была бы не хуже, – совершенно спокойно проговорила Лена.

– Идиотка! – Анька вскочила и, ни с кем не прощаясь, ушла за другой столик.

Мы продолжили обед, как в столовую, живо беседуя, вошли мой папа и Арсений. Они выглядели так, словно говорили о чем-то интересном и несомненно приятном для обоих. Во мне, конечно же, разыгралось любопытство, ведь отец, несмотря на то, что хорошо отзывался об Арсении, практически с ним не общался, а тут… Извинившись перед Леной, я отправилась к преподавательскому столику, чтобы… поздороваться.

– Милая, что-то случилось? – сразу спросил отец, как только я подошла.

– Добрый день, Валерия, – кивнул Арсений и, откинувшись на стуле так, что папа не видел его лица, хищно улыбнулся. Мне стало не по себе от такого, но все же я сделала вид, что не заметила его оскала.

– Ничего не случилось, папочка. Я просто подошла поздороваться с тобой… и Арсением Витальевичем. Приятного аппетита, – игнорируя Индюка, ответила я.

– А мы как раз обсуждали тебя с твоим руководителем, – улыбнулся папа, – Арсений Витальевич так хвалил твои успехи.

– Вот как? – я искренне удивилась и перевела взгляд на довольного Романова. Я ни грамма не верила ему и не сомневалась, что Индюк задумал что-то неладное.

– Валерия, я немного ознакомился с вашей работой, – деловито заговорил научрук, – очень неплохо, хотя есть над чем поработать. Как только закончу, получите мое заключение.

– Спасибо, – процедила я, чувствуя, что его заключение еще выйдет мне боком.

– Милая, учебные дела обсудите не за едой. Возвращайся за свой стол, – папа поцеловал меня в щеку и повернулся к Арсению, заводя речь о расписании на неделю.

Кивнув отцу и проигнорировав ехидную улыбку Романова, я вернулась за свой столик. И только я села, как к нам с Леной подбежала Маринка Позднякова. Она, как обычно, была готова поделиться последними сплетнями и начала что-то эмоционально рассказывать, но я ее не слушала. Все мысли крутились вокруг злосчастного научрука. С одной стороны меня пугал его настрой, но с другой… С другой стороны я была готова послать все к черту ради его улыбки, но не такой, которой он награждал меня, а искренней… Как сейчас, беседуя с моим отцом.

– Лер, тебе так повезло работать с этим красавчиком, – захихикала Марина, проследив за моим взглядом, и я тут же отвернулась от Арсения.

– Не говори глупостей. Главное, чтобы он помог с дипломом, – вышло совершенно неправдоподобно, и, кажется, щеки начали гореть. А Маринка только внимательнее стала всматриваться в мое лицо. Ее сканирующий взгляд был способен увидеть малейшую ложь, и это сильно напрягало. Нужно было как-то переключить ее внимание, пока не стало слишком поздно, и моя глупая влюбленность в преподавателя не превратилась в достояние общественности.

– Хочешь сказать, он тебе совершенно не нравится? – не отставала сплетница.

– Нет, он не в моем вкусе, – спокойно ответила я, про себя молясь о чуде, заставившем ее отстать, и мои молитвы оказались услышаны.

– Марин, оставь Лерку в покое, у нее уже есть парень, – Лена заговорчески мне подмигнула, чем окончательно ввела в ступор.

– Да?! Кто? – тут же заинтересовалась Марина.

– Мне тоже интересно, кто, потому что сама я не знаю, – усмехнулась я.

– Разве не ты вчера целовалась с Юркой Ниловым в кино на задних рядах?

– Вот это новость, – Маринка придвинулась поближе, видимо, желая услышать подробности.

– Да, было. Хотели попробовать, но ничего из этого не вышло, и мы решили остаться друзьями, – ответила я, желая отрубить на корню ненужные слухи.

– Ты так останешься старой девой, – простонала Маринка, – а может, ты по девочкам?

– Эй! – я чуть не подавилась соком.

– Ладно-ладно, – девушка подняла руки, но тут же расплылась в улыбке, – зато, раз тебе не нравится Романов, я могу им вплотную заняться.

Как-то резко Маринка стала меня раздражать, и я бы с радостью выплеснула ей в лицо свой недопитый сок. И чего только мне стоило сдержаться.

– Отношения преподавателя и студентки караются увольнением, позволь тебе напомнить, – отчеканила я.

– Не так долго мне осталось быть студенткой, к тому же запретная связь дико возбуждает…

Весь обед я была вынуждена слушать план соблазнения Арсения и горько сознавать, что рядом с Маринкой у меня нет шансов. Даже если забыть о том, что одним своим присутствием вызываю у Романова аллергию, я во всем проигрывала Поздняковой. По ней сходила с ума добрая половина парней Оболенки и не только потому, что она имела миловидное личико и точеную фигурку, Марина была девушка с большой буквы, умела кокетничать, строить глазки и, когда было нужно, демонстрировать свою слабость. Конечно же, она своего добьется, а я, как порядочная подруга (хотя какая подруга?) буду вынуждена хранить их тайну. Единственное, что мне оставалось, и это было верным решением, – выкинуть из головы мысли о глупой влюбленности в Индюка. И лучше всего в этом поможет расследование, на котором и следовало бы сосредоточиться.

С понедельника я занялась изучением росписей Университета. Постепенно исследуя каждую аудиторию и стараясь не привлекать к себе ненужного внимания, я потратила целых две недели, чтобы отыскать всего четыре символа, расшифровка которых была в книге Радзинского.

Зал риторики украшала потолочная фреска с изображением девы с ребенком на руках. Ни у кого не было сомнений, что изображалась Богоматерь с младенцем, вот только никаких библейских символов рисунок не содержал. Возможно, светский художник, словно живописец Возрождения, изобразил Деву Марию, как земную женщину. Так мы и думали, вот только книга Радзинского не говорила ничего о Богоматери, а трактовала картину как «начало новой жизни в преддверии перемен».

В библиотеке была украшена вся северная стена, но лишь в нижнем правом углу мне удалось разглядеть символ из книги – чашу, в которой отражалось звездное небо, что символизировало «духовное богатство». Очень логично, как и измерительный предмет, напоминавший циркуль – символ «ясного мышления и самодисциплины» в аудитории математики. Последний рисунок гравюры я нашла на кафедре юриспруденции, в аудитории, где преподавал отец. «Восстановление порядка» – изображение воина, в одной руке держащего копье, а в другой свиток.

Следовало бы поговорить с папой, вдруг ему что-то известно о росписях, но я никак не могла решиться. Было страшно, что мой отец с этим связан, и хотя я старалась отбросить эти мысли, все чаще приходила к выводу, что он что-то знает. Как-то раз я все же завела снова разговор о Радзинском, но была грубо перебита, отец дал ясно понять, что ничего, кроме диплома и прочих учебных дел, обсуждать не намерен.

А с дипломом у меня как раз все было прекрасно. Я писала по несколько страниц в день и в Университете отдавала их Арсению, а он через день возвращал мои наработки со своими комментариями. На этом наше общение заканчивалось. Все возникающие вопросы он просил подавать ему в письменной форме. Единственное, что хоть немного радовало – моей работой он оставался доволен, во всяком случае, так следовало из его пометок. Что до лекций, то Романов не изменил свою манеру преподавания и из раза в раз грузил студентов эссе и прочими письменными работами, а изучение материала оставлял в качестве домашнего задания. Что удивляло не меньше, так это его проверка наших эссе. Каждый раз мы получали обратную связь от Романова в виде такого же эссе, где он на трех-четырех листах расписывал тему, оспаривал или соглашался с нашим мнением. Тогда я и открыла этого человека с иной стороны. В разговоре о философии он не мог связать и двух слов, а вот его заметки были, по меньшей мере, гениальными. Я заключила, что он просто-напросто боится своих студентов. Думаю, у него не было достаточного опыта, чтобы легко преподавать. Видимо, поэтому он предпочел общение в письменной форме.

По мере того, как росло уважение к Арсению, мое поведение менялось. Я уже не могла, как раньше, язвить на его занятиях, внимательно слушала все, что он говорит, и каждый день искала с ним встреч по самому разному поводу. Мои чувства к нему не только не прошли, но и окрепли. Вот только он каждый раз отмахивался от меня, как назойливой мухи. «Валерия, опять вы? Лучше бы сидели над дипломом». «Я не буду отвечать на ваш вопрос, он слишком прост, и вы сами можете найти ответ». «У меня есть дела поважнее вас». И прочее, прочее… Я была совершенно не интересна Арсению. Правда, таким непреступным он был не только со мной. Позднякова ни на шаг не продвинулась в своем плане соблазнения молодого профессора. Он игнорировал ее заигрывания, на вопросы отвечал сухо и немногословно, а на просьбы помочь с философией советовал обратиться к Интернету или ко мне.

– Позднякова, ваши вопросы не делают вам чести. Идите к Ланской, она растолкует что к чему, да ей будет приятно лишний раз выставить себя умницей, – в очередной раз отмахнулся Романов.

– Но, Арсений Витальевич, я бы хотела, чтобы Оригена объяснили именно вы. Так я лучше усвою материал, – проигнорировав грубый выпад преподавателя, Марина шла в наступление. Как бы невзначай она чуть наклонилась и поправила медальон, что «случайно» попал в ее бюстгальтер. Меня чуть не стошнило от всей этой картины, и я, наспех закинув вещи в сумку, пулей вылетела из аудитории.

Я искренне поражалась Маринке, Романов только и делает, что отшивает ее, а она все терпит, не переставая докучать ему своими заигрываниями. Но что было самым обидным, что при этом Арсений умудрялся обидеть и меня! А я, как дура, ревновала и в глубине души надеялась хотя бы на простое уважение с его стороны. Чтобы не думать об Индюке, я до самого вечера изнуряла себя тренировками номера для осеннего бала.

Когда Арина поправилась, мы вместе стали придумывать свои номера, помогая друг другу исправлять ошибки, которые было видно только со стороны. Ринка придумала потрясающий танец с лентами, и когда кружилась на сцене, от этой красоты перехватывало дыхание. А вот я в своем выступлении смешала движения ча-ча-ча и самбы, разбавив гимнастическими элементами. У меня была отличная растяжка, и не использовать это было бы грехом.

В субботу вся Оболенка стояла на ушах. Студенты отрабатывали номера, готовили вечерние костюмы и платья для торжественной части и экипировку для выступлений; преподаватели проверяли готовность зала, а персонал занимался праздничным ужином.

Как только солнце зашло за горизонт и опустились сумерки, включили праздничную иллюминацию. Весь Университет искрился огнями, даже фонтан подсвечивался разноцветными диодами. Около девяти вечера девушки в сопровождении кавалеров направились в большой колонный зал. Я поднималась по парадной лестнице на второй этаж под руку с Ниловым, наши отношения хоть и оставались натянутыми, но все же налаживались.

В ярко освещенном зале разносился аромат закусок, свежие фрукты, нарезанные самыми причудливыми формами, украшали столы с десертами, а обряженная в белоснежную одежду обслуга разносила подносы с прохладительными напитками. Мой отец о чем-то беседовал с ректором и другими преподавателями. Библиотекарь Сергей Петрович суетился в зале, встречая студентов и давая каждому какие-то наставления. А профессор Романов, с бокалом чего-то розового, напоминавшего грейпфрутовый сок, внимательно наблюдал за всем, что происходило в зале с небольшого постамента, где стояла звуковоспроизводящая аппаратура. В черном, как уголь, смокинге он смотрелся сногсшибательно, и неудивительно, что многие студентки и кое-кто из преподавательниц бросали на Арсения заинтересованные взгляды.

– Лер, ты такая красивая сегодня, – шепнул Юрка, заставляя отвести взгляд от Арсения и обратить внимание на него.

– Спасибо, Юр. Ты тоже красавчик, – смущенно ответила я.

Мне действительно хотелось на этом вечере выглядеть по-особенному. Папа выделил немаленькую сумму на наряд, и я купила вечернее платье в пол нежно-голубого цвета, а к нему серебристые лодочки на тонкой шпильке и аккуратный клатч им в тон. Волосы были завиты в крупные локоны и уложены на одну сторону. Мне нравилось, как я выгляжу, но больше всего я хотела, чтобы это оценил Романов, а вот он даже не смотрел в мою сторону.

Вскоре, как большие настенные часы пробили половину десятого, ректор объявил о начале торжества. Бал начинался с классического менуэта, а продолжился венским вальсом. Кругом царила атмосфера праздника. Пары студентов и преподавателей закружились по залу в прекрасном танце. К моему большому сожалению, Арсений не танцевал. Восхитительно-мужественный он наблюдал за всем со стороны, а я изо всех сил старалась попасться ему на глаза, но каждый раз, когда он меня замечал, равнодушно отводил взгляд в сторону.

Когда окончилось первое отделение танцев, на сцену вышел мой отец. Он рассказал о традиции балов в Оболенке и пожелал выпускникам успешно выступить. Папа стал рассказывать порядок выхода на сцену, как вдруг его прервал чей-то громкий смех на другом конце зала.

– А я тебе говорю, старик Радзинский с катушек съехал. Рассказывал про рисунки, заговоры и какие-то убийства.

Я повернулась назад и увидела едва державшегося на ногах Петю Авилова в компании двух однокурсников. Дружки Пети выглядели не лучше. И тут я вспомнила, как один из них, Денис Лядов, грозился достать к балу пару бутылок крепкого алкоголя. Судя по всему, ему это удалось.

– Господин Авилов! – прогремел голос ректора в микрофон. Серов потеснил на сцене отца и сурово смотрел на возмутителей порядка. – Вы что себе позволяете? Немедленно в мой кабинет.

Кажется, Петя не до конца понял, что произошло и какие его теперь ждут проблемы. Заплетающейся походкой, под осуждающие взгляды студентов, преподавателей и обслуги Авилов поплелся к выходу.

– Лядов и Фомин! – Иван Викторович обратился к приятелям Пети. – Вам советую идти в жилой корпус и проспаться. Поговорим утром.

Пока все возмущались такому вопиющему поведению, я прокручивала в голове слова Авилова. Теперь отпали последние сомнения, Павел Аркадьевич успел рассказать ему куда больше, чем мне. Нужно обязательно поговорить с Петей, и, если ректор собирается его отчислить, у меня не так много времени.

– Дамы и господа! Уважаемые студенты и преподаватели, – вновь заговорил Серов, – приношу свои извинения за неприятный инцидент. Мы примем самые строгие меры, и виновные понесут наказание, но праздник продолжается, и сейчас студенты выпускного курса продемонстрируют свои таланты!

Мое выступление стояло третьим, поэтому нужно было идти переодеваться и готовиться к танцу. Оставалось только надеяться, что Авилова не выдворят из Оболенки до завтрашнего дня, и я успею с ним поговорить.

Для выступления я приготовила короткое ярко-желтое платье с пышной легкой юбкой, красиво развевающуюся от резких движений бедрами. Вот только без чужой помощи застегнуть его не получалось. Пока Аринка помогала зашнуровывать корсет, я натягивала длинные перчатки.

– Думаешь, отчислят? – спросила подруга.

– Уверена. Серов так просто не спустит пьянство, да еще на балу, – вздохнула я.

– Так ему и надо. Надо было раньше думать, – победоносно улыбнулась Ринка, и мне совершенно не понравилось, что она радуется чужой неудаче, пусть даже своего неприятеля.

– Петька, конечно, сам виноват, но отчисление… Четыре с лишним года коту под хвост. Ты не думаешь, что слишком жестоко?

– Нет, – Арина подошла к зеркалу и стала убирать свои волосы в пучок, – если он не ценит то, что имеет, то пусть получает по заслугам.

– Ты ведь сейчас говоришь не про учебу, так? – я посмотрела на Рину через зеркало и заметила, как она закусила губу. – Дело твое, но если обиду отпустить, станет легче…

– Лер, твой выход! – в гримерку вошла Евгения Матвеевна и критически осмотрела меня с ног до головы. – Ты что босиком выступаешь?

– Ага… – улыбнулась я.

По моей задумке танцевать я буду без обуви, чтобы в середине сохранить равновесие, когда запрыгну на канат. И вот, первые аккорды песни, и я на сцене. Бегло пробежавшись взглядом по зрительному залу, я надеялась отыскать одного-единственного, кого хотела поразить своим танцем, хотя в глубине души боялась, что он даже не станет смотреть. Вопреки моим опасениям, Арсений стоял почти у сцены и внимательно наблюдал за каждым моим движением. От его взгляда я почувствовала, как ладошки стали влажными, и я неосознанно вытерла их о юбку, чем вызвала суровое покашливание отца. Вот черт!

Мелодия постепенно расходилась из медленной в ритмичную, и в нужный момент я начала свой танец. Теперь для меня не существовало ничего, кроме музыки, сцены и зрителя, чей взгляд я чувствовала каждой клеточкой тела. Движение бедрами раз, два, три, поворот. Нога вверх. Шпагат. Прыжок. Сальто. Снова прыжок, и я на канате. Вышло удачно, и я посмотрела на Арсения. Он наблюдал, как завороженный, и это придавало сил танцевать еще лучше. Снова сальто. Шпагат.

Я почти закончила свой номер, как по залу разнесся шепот, и люди вдруг засуетились. Со сцены я не могла ничего увидеть, но поняла, что произошло что-то нехорошее. И тут на весь зал раздался оглушительный женский крик, и все ринулись к балкону и окнам. Мой танец уже никого не интересовал, и я, движимая любопытством, хотела спрыгнуть со сцены, но угодила на руки Арсению.

– Вы босиком, – опуская меня на пол, но не выпуская из объятий, сказал профессор, – вам бы обуться, но любопытство покоя не даст, если не посмотрите, что там такое?

– Арсений Витальевич, что-то случилось.

– Без вас понял, – грубо пробормотал он, отпустил меня и побежал за остальными на балкон.

Когда я подбежала к окну и высунулась, то увидела на ступенях главного входа Петю Авилова. Он лежал в неестественной позе: одна нога сильно вывернута, а голова развернута к спине. По светлому мрамору медленно расползалось темное кровавое пятно. Наш университетский доктор подбежал к парню и склонился над ним, пытаясь нащупать пульс.

– Он мертв, – громко объявил Михаил Романович.

9. Бритва Оккама

Осенний бал Оболенского Университета окончился трагедией: нетрезвый студент вышел на балкон в кабинете ректора, но не устоял на ногах и выпал. Он умер сразу. Тело Петра Авилова перенесли в отдельную палату лазарета. Его родным сообщили в тот же вечер, и на следующий день убитые горем родители забрали тело сына. Еще через два дня на небольшом подмосковном кладбище прошли скромные похороны несчастного студента. Дениса Лядова и Алексея Фомина, приятелей Пети, с которыми он распивал алкоголь, отчислили из Оболенки сразу же, и на следующее утро после бала оба покинули Университет.

Хотя и студенты, и преподаватели старались не обсуждать трагедию, во всем Университете царила атмосфера подавленности. Над нами словно висело проклятие. Это была вторая смерть в Оболенке за такой короткий промежуток времени, и если многие грешили на злой рок, я понимала, что оба несчастных случая связаны между собой. Петя что-то узнал от профессора Радзинского и пусть не поверил ему, мог ненароком проболтаться, что и случилось на балу. У меня не было никаких доказательств, но я была уверена, что Авилова столкнули, а это значит, что и мне нужно быть осторожной. Кто бы за всем этим ни стоял, он опасен.

Если рассуждать логически, то столкнувший Петю человек был на балу и слышал его пьяный бред, значит, был в зале в момент речи отца. Идем дальше, Авилов был довольно крепким парнем, и столкнуть его с балкона было бы не просто. Девушке вряд ли бы это удалось. Значит, нападавший был мужчина, причем в расцвете сил. К сожалению, я не могла вспомнить, кто во время моего танца был в зале, а кто выходил. Все выступление я видела перед собой только Арсения, в руки которому угодила прямо со сцены. И в глубине души я радовалась тому, что новый загадочный преподаватель, который первым должен был попасть под подозрение, имел алиби. Кроме него я помнила ректора, он был рядом со сценой, и папу, что внимательно следил за моим танцем. Что до остальных, то их лица смешались в памяти, и никого конкретного выделить не получалось.

Во всяком случае, теперь было ясно одно – если этот некто догадается о том, сколько мне известно, я стану его следующей жертвой. От этой мысли по спине пробежал холодок. Я лежала в своей постели с кружкой чая, укутавшись в плед, но даже это не могло прогнать страх. Игра, которую я затеяла, была слишком опасной, но и идти на попятную уже не могла. Снова вспомнилась просьба папы не лезть во все это, и опять неприятная мысль, что он может быть в чем-то замешанным, неприятным червячком пробралась в душу. Но, нет, у отца тоже было алиби на момент убийства Пети, значит, я не должна его подозревать.

Как же мне хотелось с кем-нибудь поговорить, попросить совета, найти защиту, но никого не было. Несколько дней я не могла найти себе места и сходила с ума, не зная, как поступить. Убийца – кто-то из Оболенки, а значит, никому нельзя верить.

Мое состояние заметила Аринка, она пыталась докопаться до причины, но я только сильнее замыкалась в себе, сваливая все на проблемы с дипломом. Подруга не верила, но настаивать не стала. Она дала мне время, чтобы я побыла одна и успокоилась. Если бы Ринка знала, что меньше всего на свете я нуждалась в одиночестве…

Учебная неделя протекала как обычно, и ничего интересного не происходило. Студентов словно специально загружали учебой, чтобы вытеснить все прочие мысли. Семинары, коллоквиумы, споры, беседы… До ночи библиотека была забита студентами, и даже одного вечера не удавалось выкроить на партию в бридж или поход в кино. Только я никак не могла сосредоточиться на учебе и решила все же навестить отца.

Не предупредив заранее, я пришла к папе вечером в четверг. Он сидел в гостиной в своем любимом кресле у камина и проверял студенческие эссе. Треск поленьев, желтоватый свет лампы и аромат чая с чабрецом – уютно и по-домашнему спокойно. Впервые за последнее время я почувствовала себя в безопасности.

– Лерочка? – отец поднял на меня удивленный взгляд.

– Ты никогда не запираешься… – вздохнула я.

– Зачем? Тут все свои, – отец отложил на стол бумаги, поднялся с кресла и обнял меня. Прикрыв глаза, я прижалась к нему и глубоко вдохнула его родной запах.

– Папочка, запирайся. Мало ли… – я не могла смириться с мыслью, что человек, столкнувший с балкона Петю, может беспрепятственно войти к отцу. А что если?.. Нет, даже думать нельзя!

– Хорошо, буду запираться, – усмехнулся отец, выпуская меня из объятий, – что-то случилось? Ты чего пришла?

– Не хотела быть одна, – я улыбнулась, но по взволнованному папину лицу поняла, что не провела его, и он догадался, что меня что-то тревожит.

– Как ты? Сейчас мы все подавлены.

– Не верится, что Петя так глупо погиб.

– Это же надо было?! Напиться в Оболенском Университете?! – всплеснув руками, возмутился папа.

– Да, тем более напиться до такой степени. Насколько же надо быть пьяным, чтобы так сильно высунуться с балкона в кабинете Серова, ведь там такие высокие ограждения, – я внимательно посмотрела на отца, он догадался, к чему я клоню.

– Лер, ты сама видела его состояние, – все же папа сделал вид, что не понял намека.

– Да. Авилов был явно не в себе, да еще и кричал, что Павел Аркадьевич говорил про какие-то убийства.

– Это все бред старика Радзинского. Он надоумил и Петю, – серьезно сказал папа, – видишь, вся эта ерунда до добра не доводит. Так что, Лера, не забивай этим голову. Занимайся дипломом.

– Ты прав, папочка, диплом сейчас на первом месте. Я не забиваю голову случившимся, ведь иначе сделала бы вывод, что Авилова убили за то, что он мог проговориться о чем-то важном, связанным с профессором Радзинским.

– Валерия, перестань! Ты строишь какие-то фантастические догадки, когда все гораздо проще. И в том, что случилось с профессором, и в несчастном случаем с Петром нет никакой связи!

В первый раз я увидела, как отец по-настоящему разозлился. Он никогда не повышал голоса, предпочитая решать все через диалог. К сожалению, его реакция убеждала в моей правоте на папин счет.

– Ты так уверенно говоришь, что складывается ощущение, будто сам знаешь гораздо больше, чем говоришь!

– Я ничего не знаю, милая, – папа вновь стал ласковым, – я тебя очень люблю. Ты для меня все, и если с тобой что-нибудь случится, я не переживу. Пожалуйста, не лезь в это.

– Ладно, – все же сдалась я, понимая, что если мы продолжим спор, можем крупно поссориться. А того, что хотела, я добилась. Отец боялся за меня, значит, знал, что убийца Радзинского и Авилова рядом, и он опасен.

Этой ночью я осталась в папином доме, заснув в своей старой спальне. Рядом с родным человеком было спокойнее. Впервые за неделю я смогла выспаться.

Проснувшись утром раньше обычного, я наспех собралась и поспешила к себе, чтобы переодеться до занятий. Сегодня вместо эстетики у нас стояла история средневековой мысли, которую вел мой научный руководитель, а он как раз вчера отдал последнюю, написанную мной главу диплома. У меня были некоторые вопросы по его замечаниям, и мне не терпелось их задать.

Дождь, который шел всю ночь, к утру прекратился, и я спокойно дошла до жилого корпуса, а у порога своей комнаты увидела Аринку. Подруга ждала меня уже минут десять, чтобы сообщить новость. Вчера она ходила на свидание с Ванькой, нашим однокурсником, и теперь они встречаются. Будь я немного внимательнее, то давно бы заметила, что между ними что-то происходит. Но я с головой ушла в свое расследование, и только во время рассказа Ринки припоминала какие-то моменты их явного флирта.

– Я рада за вас, он отличный парень.

– Пока рано что-то говорить, но мне он нравится, – мечтательно сказала подруга, – кстати, ты вчера пропустила ужин, а на нем Серов объявил, что на будущей неделе выделит день, чтобы мы показали свои номера, которые готовили к балу.

– Странно, – пожала плечами я, – думала, после случившегося мы не будем устраивать ничего подобного в ближайшее время.

– Он сказал, что пока мы не докажем совершенство своего тела и духа, не сможем стать полноправными выпускниками Оболенки, – передразнивая ректорскую манеру, Аринка закатила глаза, – ладно, давай скорее собирайся, и пойдем.

В этот день занятия для меня тянулись вечность. Я не могла дождаться последней пары, чтобы увидеть Романова. Конечно, вопросы по диплому были не самой главной причиной тому. С каждым днем я все больше влюблялась в своего научрука. Даже его хмурый вид нравился до умопомрачения. Мое чувство не было взаимным, и недолгие беседы наедине о дипломе для меня были как свидание.

Он сидел за столом, увлеченно читая газету. Романов меня даже не заметил, поэтому я позволила себе нагло на него засмотреться. Ему безумно шел темно-синий свитер, подчеркивающий широкую грудь и обтягивающий накачанные руки. Как странно, я ни разу не видела Арсения в спортзале, но с такой фигурой он должен заниматься чуть ли не ежедневно. Говорят, парни глазеют на девушек, но ведь девушки им ничем не уступают. Теперь поняла это по своему опыту.

– Можно, Арсений Витальевич? – негромко спросила я.

– Валерия? – он оторвался от газеты и смерил меня равнодушным взглядом, – Проходи.

– У меня есть пара вопросов по вашим заметкам, – я села за парту перед его столом и достала черновик диплома.

– Хорошо, оставляйте все, я потом посмотрю, – спокойно проговорил Арсений и снова взял газету.

– Но мне хотелось бы обсудить это. Мы с вами как будто перепиской общаемся, – не выдержала я и взялась с другого конца за его газету.

– Так проще, – процедил он и вытянул у меня из рук свои «Спортивные ведомости».

– А мне кажется, дело в другом, – я кокетливо улыбнулась, но Индюк только сильнее нахмурился.

– В чем же?

– Вы боитесь общения со студентами. У вас нет преподавательского опыта, – выпалила я, – как ученый вы неподражаемы, но свои мысли можете излагать письменно.

– Вы меня раскусили, Валерия, – Арсений неожиданно рассмеялся, словно я рассказала анекдот или сама была клоуном, – в таком случае, не давите на меня. Я отвечу на ваши вопросы письменно.

– Хорошо, – я положила на стол диплом со своими пометками поверх его замечаний и села за свою парту.

– Кстати, Валерия, вы были прекрасны на осеннем балу.

В этот момент я чуть не выронила из рук сумку. Сам Арсений Романов сделал мне комплимент! Невообразимо, этот Индюк умеет быть галантным, или это очередная несмешная шутка? Я взглянула на него, но преподаватель уже снова читал газету. Тем не менее, внутри меня словно сверчки танцевали. Даже когда в аудиторию зашли однокурсники, а Арсений начал безумно скучную лекцию, у меня получалось с трудом прятать улыбку. Когда же полтора часа мучений закончились, и все шумно стали собираться, я решила снова подойти к Романову, чтобы дать парочку советов.

– Вы что-то хотели, Валерия? – вздохнул Романов, показывая, как я ему надоела, но почему-то мне казалось, что это не больше чем игра.

– Да, я хотела посоветовать вам больше спрашивать студентов на занятии, так мы все будем в напряжении…

– И не заснете от скуки, – докончил он за меня.

– Я не это имела в виду, – смутилась я.

– Хорошо, я все понимаю и ценю вашу заинтересованность в моем успехе, – ответил Индюк и встал из-за стола.

– И вам следует говорить с нами проще. Не стоит перегружать вашу речь обилием терминов, когда этого можно избежать, это как «бритва Оккама»10 , – не отступала я, следуя за Романовым к шкафчику, откуда он доставал пальто.

– Валерия, прекратите давать мне советы. Я разберусь во всем сам, – Арсений повернулся ко мне, и я отступила на шаг от его грозного вида, – а «бритва Оккама» не всегда работает. Видимо, когда он ее выдумывал, то забыл про различные возможные обстоятельства.

– Что вы сказали? – ошарашено спросила я.

– Что «бритва Оккама» может не работать, – недовольно пробормотал преподаватель и собирался уйти, как я схватила его за руку.

– «Бритва Оккама», которую он придумал? – переспросила я.

– Ну… да, – Романов растерялся, явно не понимая, куда я клоню.

– Но Оккам лишь сформулировал ее принцип, а не придумал.

Арсений замер, а его лицо исказила гримаса злости. Еще мгновение, и он бы точно на меня бросился и задушил бы. Мы оба понимали, что такую грубую ошибку мог совершить лишь тот, кто совершенно не разбирается в философии, но никак не профессор. Кто же тогда Арсений Романов?

– Извините, – промямлила я, – я лучше пойду.

Мне стало страшно. Я убедилась, что тех, кто знает слишком много, в Оболенке убивают, а становиться одной из жертв никак не хотелось. В этот день я пропустила и обед, и ужин. А что до субботней встречи с Арсением, то Аринка согласилась отнести наработки диплома за меня. Утром я снова не пошла в столовую и отправилась завтракать в кофейню, но там меня ждал крайне неприятный сюрприз. Арсений сидел в дальнем углу, поэтому я заметила его, только когда села за столик. Нужно было бежать, но слишком поздно… Он поднялся с места и направился ко мне.

– Доброе утро, Валерия, сегодня в три жду вас у себя для обсуждения диплома. Вас, а не просто ваши тексты. Не вздумайте увильнуть или опоздать, – так громко произнес научрук, что ребята за соседним столом обернулись на нас.

– Хорошо, – выдавила я из себя.

Романов ухмыльнулся, а потом наклонился ко мне так, что никто из присутствующих не услышал его следующих слов:

– Если не придешь, то горько пожалеешь. Поняла?

Я кивнула, и Арсений, пожелав приятного аппетита, удалился. Конечно, никакого аппетита у меня не осталось. До трех дня я не могла найти себе места, словно ожидая казни. У меня даже возникла мысль рассказать все папе, но вмешивать его не хотелось. Сначала нужно поговорить с Арсением. Ну не убьет же он меня, когда весь кафетерий слышал, что сегодня я должна быть у него… Ровно в три я стояла на пороге дома с зеленой крышей.

– Валерия, вы как всегда пунктуальны, – впуская меня в дом, сказал Романов, – сегодня наша беседа состоится в кабинете. Пройдемте.

Словно на эшафот, я поплелась за своим руководителем. Все наши встречи до этого происходили в гостиной, и никогда Арсений не приглашал меня в кабинет. В этот раз все будет очень серьезно.

Кабинет профессора (или кем был Романов на самом деле) по размеру был как у Павла Аркадьевича. Даже интерьер схожий: стол, кресло, два стула напротив, три шкафа, наполненные книгами, и небольшой диванчик. На столе стоял включенный ноутбук в режиме ожидания, а на тумбе сзади – факс. Факс! Вот чье жужжание я слышала той ночью, что была здесь. Интересно, кто писал Арсению в такое время?

– Присаживайтесь, Валерия, – Романов указал на стул, а сам сел за стол и, скрестив руки на груди, внимательно посмотрел на меня, но разговор не начал. Он будто испытывал меня на прочность, и под его тяжелым взглядом я была готова сдаться.

– Вы хотите говорить о моем дипломе? – нерешительно поинтересовалась я.

– Я хочу говорить о нашей совместной работе дальше, – ответил он, доставая из верхнего ящика зеленую папку, – посмотрите, Валерия.

На какой-то момент я замешкалась, но все же взяла папку. От волнения у меня вспотели ладони, и я вытерла их о джинсы прежде чем посмотреть, что внутри. Снова взглянув на Арсения, я заметила, каким довольным он выглядел, а это означало только то, что в руках я держу свое поражение. Глубоко вздохнув, я открыла папку, и то, что увидела, лишило дара речи.

– Надеюсь, вы понимаете, что для Оболенского Университета это очень серьезно? – откидываясь на спинку кресла и вертя перед собой позолоченный нож для бумаги, спросил Романов.

– Да. Я буду обо всем молчать.

– Нет, Валерия, так не пойдет! – он отложил нож, встал с кресла и, обойдя стол, сел на него рядом со мной. – Если вы не хотите, чтобы о содержимом папки узнали все, то с этого момента будете делать все, что я вам скажу. И ни шага без моего ведома и согласия.

10. Демон снимает маску. Решение Валерии

Сейчас, когда я вспоминаю ту злополучную встречу, у меня перехватывает дыхание, ведь с нее все и началось. Давно это было, а вроде, как вчера. Я сидела, рассматривая те чертовы фотографии, чувствуя неприятный ком в горле и жжение на глазах от подступающих слез. Ни одной девушке не хотелось бы видеть своего обожаемого отца в подобных пикантных ситуациях. Тогда я безумно разозлилась на псевдопрофессора, не догадываясь, что этим шантажом он меня спасает, ведь его руководство отдало приказ убрать из Оболенки чересчур любопытную студентку.

***

– Как это понимать, я должна буду делать все, что вы скажете? – переспросила я, поежившись от его пристального взгляда и отгоняя сотню непрошенных самых грязных мыслей.

– Давай на чистоту… И да, будем на «ты», так проще.

– Да, как вы смеете? Я не собираюсь переходить на «ты». Догадываюсь, о чем вы меня попросите! – трактуя его слова по-своему, вспылила я, вскочив со стула.

– Идиотка, сядь на место. Мне не нужен секс с тобой, если ты об этом. Да и вообще, в этом плане ты мне не интересна, – прикрикнул Романов, и я опустилась обратно на стул. От его слов стало так обидно, я почувствовала себя настолько уязвимой, что хотелось разрыдаться, но я из последних сил сдержалась.

– Что вам от меня нужно? – прошептала я, снова рассматривая отвратительные фотографии, в глубине души надеясь, что это монтаж.

– С этого дня будешь делать все, чтобы никто в Оболенке не усомнился, что я профессор. Планы лекций, вопросы к семинарам и коллоквиумам. А если услышишь где-нибудь в закромах, что кто-то подозревает неладное на мой счет, сразу донесешь. Тебе понятно?

– С какой стати? – фыркнула я, обижаясь на его тон.

– Откажешься – я обнародую папку, и твоего отца уволят за сексуальную связь со студенткой, – спокойно ответил Арсений, снова садясь за свой стол.

Закрыв лицо ладонями, я больше не сдерживала слезы. Мой отец, такой правильный, честный, уважаемый, спал со своей студенткой! Да еще и дипломницей. Как Королева пошла на такое? Связаться со своим научным руководителем… Он же вдвое старше. Если о связи папы с Леной станет известно ректору, его уволят, а Оболенка для него вся жизнь. Я не могла этого допустить, и оставалось только согласиться на условия Индюка. Но что если этим я только навлеку на нас с отцом беду?

– Кто вы такой? Зачем вам нужно выдавать себя за профессора? – вопросила я, глядя на то, как Арсений прячет папку с компроматом обратно в ящик.

– Хорошо, Лер, – он поднялся из-за стола, подошел к книжному шкафу и достал из-за него большой конверт, откуда вытащил какое-то удостоверение и протянул мне.

– Федеральная служба безопасности… Смирнов Дмитрий Сергеевич. Дмитрий?

– Будем знакомы.

– Вы из ФСБ? – я все еще не верила удостоверению, но Арс… Дмитрий только усмехнулся.

– Как видишь, Лера, сейчас перед тобой два пути. Первый – это сотрудничество. Ты будешь помогать мне в Университете, готовить лекции и объяснять все так, чтобы я доносил материал студентам. Тебе придется поддерживать мою репутацию и следить, чтобы меня не раскрыли. Второй путь – сдаться. Вы с отцом попадете под программу защиты свидетелей. Компромат на Андрея Николаевича выплывет, а у тебя найдут наркотики. Вас обоих выгонят из Оболенки, а спецслужбы обеспечат вам новые имена и другую жизнь.

– Но как я могу быть уверена, что вы из ФСБ? Я впервые вижу перед собой такое удостоверение и не могу быть уверена, что вы его не подделали. Я позвоню в ваше управление и выясню, правда ли вы там работаете, – я решила идти ва-банк, но псевдопрофессор не стушевался.

– Пожалуйста, – он махнул на телефон, – звони сколько влезет.

Номер ФСБ я нашла в Интернете, через добавочный я попала в нужный отдел, где почти сразу мне ответили. Приятная девушка на другом конце провода подтвердила номер удостоверения, фамилию, имя и личные данные Дмитрия.

– Ну, что? Убедилась? – Дмитрий забрал у меня телефонную трубку и положил на место.

– С каких это пор шантаж является методом работы в ФСБ? – ехидно спросила я, откинувшись на спинку кресла.

– Лер, давай будем называть это договором? – улыбнулся мой научрук.

– Хороший договор выходит…

– Я дам тебе время подумать, – серьезно сказал мужчина, – иди домой, а завтра в десять утра приходи. Скажешь, что решила. Если согласишься сотрудничать, начнем с подготовки к понедельничным лекциям.

Ничего не ответив, я встала из-за стола и направилась к выходу, радуясь, что Индюк меня отпустил. Во всяком случае у меня будет время обо всем подумать. Но как только я подошла к двери, Дмитрий нагнал меня и, схватив за руку, развернул к себе.

– Завтра в десять, – повторил он, в то время, как его лицо было так близко от моего, что я почувствовала его горячее дыхание.

Снова по телу прошел электрический ток, а голову затуманило отвратительное подобие влюбленности, но псевдопрофессор так сильно сжимал мою руку, что наваждение мигом пропало.

– Не вздумай кому-либо проболтаться. Поняла?

– Поняла-поняла, – ответила я, поморщившись.

– Умница, – ухмыльнулся Смирнов, разжимая стальную клешню, – уверен, ты примешь правильное решение.

У меня перехватило дыхание, а руки затряслись, но я собралась и гордо вышла из его дома. Голова разрывалась от огромного количества мыслей, но я никак не могла сосредоточиться на чем-то одном. Слишком много новостей, слишком много открытий. Я на автомате шла по улице, как заметила, что почти подошла к дому отца. А дальше… Дальше эмоции взяли верх над разумом.

Папа был в саду и сгребал в кучу опавшую листву. Он не сразу меня заметил, и я подошла к нему почти вплотную. Во мне смешались боль, обида, стыд, злость, и я ужаснулась дикому желанию влепить отцу пощечину.

– Папа, надо поговорить, – сжав руки в кулаки, отчеканила я.

– Лерочка? Напугала… Что-то случилось? – папа шагнул ко мне, но я обошла его и направилась в дом.

– Не на улице.

У отца в гостиной рядом с телевизором стояла тумбочка, в которой он хранил крепкий алкоголь. Я никогда не любила ничего подобного, но сейчас нуждалась в чем-то сорокаградусном. Папа настолько удивился, что ничего не сказал, когда я налила рюмку коньяка и мигом ее осушила.

– Ты давно спишь с Леной? – откашливаясь, спросила я.

– Кто тебе сказал? – отец изменился в лице, он медленно сел на диван и, шумно выдохнув, закрыл лицо руками.

– Так давно? – снова спросила я, но папа молчал, словно не слыша вопроса.

– Полгода, – неожиданно спокойно ответил отец, – но я люблю ее.

– Что? – я вскочила и отвернулась, не желая смотреть ему в лицо. – Ты себя слышишь? Да она же моя ровесница!

– Тебе ли, как философу, не знать, что возраст не главное.

– Тебя могут уволить из-за этого! Ты же знаешь, что в нашем Университете подобная связь запретна! – моя суровость уступала место слабости и обиде, а слезы уже катились по щекам.

– Никто не узнает, а через несколько месяцев Лена окончит Оболенку, – взволнованно сказал папа.

– Вот и встречайся с ней через несколько месяцев. Заодно проверишь ваши чувства.

– Лер, выслушай меня…

– Не собираюсь! – перебила я и повернулась. – Начни думать головой, а не тем, что у тебя в штанах!

– Ты не понимаешь, это не просто секс! – папа поднялся и шагнул ко мне, но я отпрянула, останавливая его жестом.

– Может быть, для тебя, а для нее? У нее к тебе тоже чувства или просто желание успешно написать и защитить диплом?

– Лена не такая! – рассердился отец, но все же взял себя в руки.

– А какая была бы твоя реакция, если бы я вдруг тебе сказала, что сплю с Арсением Романовым, к примеру?

– Это другое, – сквозь зубы процедил папа.

– Разве что разница в возрасте меньше, но так это как раз плюс. Он не годится мне в отцы, – парировала я.

– Тебе нужно доказательство наших чувств? – переспросил папа, глядя на меня с такой надеждой, что моя решимость поуменьшилась.

– Да, если докажешь, что это не просто кризис среднего возраста и амбиции твоей студентки, то я не буду против, – вздохнула я, сознавая, что если у моего отца и правда чувства и они взаимны, то не буду стоять на пути его счастья.

– Хорошо, Лерочка, я поговорю с Леной, – ласково проговорил папа, аккуратно обнимая меня, боясь, что оттолкну, но я не смогла, прижавшись к нему только сильнее, – мы расстанемся, пока она не окончит Оболенский Университет, но ты пообещай, что примешь ее потом.

– Если докажете, что у вас серьезно, – ответила я и выпуталась из папиных объятий, – а теперь извини, мне надо идти.

– Может, останешься?

– Нет. У меня болит голова, и я хочу побыть одна.

Разговор с отцом меня окончательно доконал. Я чувствовала, как нарастает мигрень, и единственным желанием было вернуться к себе, забраться под одеяло, свернувшись клубочком, как котенок, и уснуть, чтобы весь сегодняшний день оказался дурным сном.

Как странно устроен мир: мы всегда болезненно воспринимаем новости о новом романе родителя, даже если он давным-давно свободен. Я не исключение. Даже если папа влюблен в Королеву, а она в него, если мне придется принять их отношения, все равно в глубине души останется это мерзкое эгоистическое чувство, что папочка должен любить только маму. Всем нам хочется, чтобы родители были вместе, а те, кто занимают место одного из них, воспринимаются в штыки. Сейчас я не хотела встречаться с Леной, всеми фибрами души ненавидя эту девушку. Боясь столкнуться с ней у корпуса, я как можно скорее прошмыгнула к себе и заперлась в комнате.

Все та же узкая кровать, большое окно с розовыми занавесками, письменный стол, нагруженный книгами, учебниками и конспектами, кресло, накрытое вязанным пледом – моя комната ничуть не изменилась с утра, но теперь казалась мне чужой. Мой мир перевернулся за полдня, и я осталась одна. Во мне разрасталось мерзкое чувство, что я потеряла папу, что теперь он принадлежит другой. Он всегда хвалил Лену, радовался, когда она была рядом, с удовольствием работал над ее дипломом. Как же я была слепа, как же не видела, что это не увлеченность отца работой, это любовь к ней! На часах еще не было девяти, и я взяла снотворного, выпила двойную дозу и, забравшись под одеяло, уснула мертвецким сном, а в десять утра следующего дня уже переминалась с ноги на ногу под дверью Дмитрия Смирнова.

– Лер, заходи, – он стоял в спортивных штанах и мятой футболке, широко распахнув дверь, впуская меня в дом. Выглядел Дмитрий неважно, хотя лучше сказать, сонно: взъерошенные волосы, красные глаза и вмятины на щеке, какие бывают, если заснуть не на подушке.

– В кабинет? – уточнила я.

– Да, – кивнул он.

– Вы жутко выглядите, – прямо сказала я, усаживаясь на тот самый стул, на котором сидела вчера, – тяжелая ночка сотрудника ФСБ?

– А ты, Лерочка, смелая, я смотрю. Но права, я почти не спал из-за всех этих работ, – он кивнул на стопку эссе у себя на столе.

– Кто их за вас проверяет? Вы ведь отправляете их кому-то по факсу, а проверенные вам высылают обратно? – я решила озвучить свою догадку и, гордо вздернув носик, ждала ответ Смирнова, но он только странно заулыбался.

– Ты сообразительная. Я в тебе не ошибся, – наконец, заявил он довольно.

– Тогда я не поняла, что это был факс. Слышала странный звук, но заглянуть в окно не вышло.

– Я догадался, что это ты.

– Конечно, догадались, но я не хотела давать вам возможности меня уличить. Так зачем вы здесь, Дмитрий… Олегович, кажется?

– Сергеевич, Лера, Сергеевич. Но мое предложение перейти на «ты» все еще в силе.

– Что вы забыли в Оболенке, Дмитрий Сергеевич? – игнорируя его предложение и специально выделяя интонацией обращение, вопросила я.

– Я здесь на задании, но тебя это не должно волновать. Ты просто поможешь с философией.

– Нет, так не пойдет, если я помогаю, то хотя бы должна знать почему.

– Это секретная информация, и я не могу тебе рассказать, – отрезал Смирнов и, усевшись на край стола, посмотрел на меня сверху вниз, – Лера, ты не в тех обстоятельствах, чтобы ставить мне условия.

– Ах, да! Как я могла забыть, вы же меня шантажируете, – я наигранно всплеснула руками.

– Лера, я предложил рассматривать все это как договор, – мои слова его явно задели, и Дмитрий уже не казался таким уверенным.

– Ваше дело связано с гибелью профессора Радзинского?

– Ты хочешь мне рассказать что-то по этому поводу?

Тогда я еще не была до конца уверена в том, что стоит доверять Диме. Возможно, я обиделась, что он не рассказал о своем деле, хотя вовлек во всю эту канитель, а, может быть, сомневалась в нем… Не знаю, но я решила умолчать о том, что удалось выяснить. Во всяком случае пока.

– Мне нечего рассказывать.

– Я так не думаю, – пробормотал Смирнов, потирая подбородок, – мы еще поговорим о профессоре, а теперь четко скажи, ты будешь сотрудничать с ФСБ, то есть со мной?

Я глубоко вдохнула и, задержав дыхание, внимательно посмотрела на мужчину. Он не сводил с меня взгляда, ожидая ответа, словно я могла отказаться. На самом деле мы оба знали, что я скажу.

– Да.

– Ты приняла верное решение, Лера, – довольно заключил Дмитрий, протягивая руку, и я ее пожала.

***

Это воскресное утро стало одним из важнейших в моей жизни, ведь то, кем я стала к сегодняшнему дню, исключительно Димина заслуга. Жаль только слишком поздно открыли друг другу свои карты. Быть может, если бы своими секретами мы поделились раньше, смогли бы предотвратить те страшные события, что последовали.

11. Карты на стол

В доме моего липового научного руководителя была восхитительная библиотека. ФСБ прекрасно обеспечили своего сотрудника всем необходимым, поэтому у меня был широкий выбор самых разных книг для подготовки Смирнова к лекции. Я с интересом и некоторой завистью рассматривала корешки редких изданий, пока Дмитрий молча сидел в своем кресле. Моя задетая гордость, даже сейчас, когда приходилось подчиняться Индюку, не позволяла тушеваться. Я четко решила дать понять мужчине, что не боюсь его, и раз работаю на него, он обязан со мной считаться.

– А как мне теперь к вам обращаться? На профессора вы не тянете. Сержант Смирнов? Лейтенант?..

– Майор, но можешь звать по имени – Дмитрий, и давай все-таки на «ты». Мы – партнеры, к тому же поменялись ролями, и теперь ученик я, – Индюк криво улыбнулся, но по нему было видно, что он волнуется, и это немного успокаивало: не одной мне неуютно.

– Хорошо, Дмитрий, – я выделила интонацией его имя, – с чего начнем?

– С кофе? – предложил он.

– Да, тебе он точно не помешает, – Дмитрий снова выглядел не выспавшимся, и я специально дала ему это понять. Слишком сложно не поддеть Индюка, тем более что по статусу преподавателя я была выше. Не дожидаясь приглашения, я пошла в сторону кухни. – Где кофемашина?

– А ты, смотрю, не теряешься, – усмехнулся Дмитрий и поплелся за мной.

– С чего бы? Теперь мне придется проводить у тебя много времени, а раз так, то мне должно быть здесь комфортно.

– Кофемашина в том шкафчике, – Смирнов указал на пенал справа от холодильника, – мне покрепче.

Я сделала два кофе, омлет с паприкой и ветчиной и тосты. Конечно, не ради Индюка, а только потому, что сама не позавтракала, ведь заниматься на голодный желудок не лучшее решение. Пока я хлопотала у плиты, Дмитрий не отходил от меня ни на шаг. Он внимательно наблюдал за всем, что я делаю, но так и не решился заговорить. Конечно, я могла ошибаться, но подумала, что Смирнов стесняется. Еще бы, он точно не ожидал, что я почувствую себя хозяйкой в его доме.

Мы обновили столовую. Как я и предполагала, псевдопрофессор не готовил и питался исключительно в столовой и кафетерии. Он с таким аппетитом уплетал мой завтрак, что мне даже стало жаль оголодавшего ФСБшника, но вспомнив, что он напыщенный, шантажирующий меня Индюк, жалость пропала.

– Лер, зачем ты лезла ко мне в окно той ночью? – спросил он, уплетая хрустящий тост.

– Мне не спалось, и я пошла прогуляться. Я не планировала за тобой подглядывать, ты не думай. До твоего дома дошла нецеленаправленно, а когда увидела, что ты не спишь в такое время, не удержалась. А потом этот странный звук… Я не догадалась, что это был факс.

– И у дома моего, значит, ты оказалась случайно? – усмехнулся Индюк, насаживая на вилку кусок болгарского перца.

– Можешь не верить. Это, собственно, дело твое, – я равнодушно пожала плечами, стараясь не показывать, что меня задело его неверие, – мой диплом читаешь не ты?

– Я попытался прочитать пару страниц… Знаешь, когда я сюда приехал, то думал, что хуже ваших учебников ничего быть не может. Но когда взял в руки твой диплом, понял, что ошибся. Такой нудятины в жизни не читал.

– Ты просто ни черта не понимаешь! – я швырнула вилку, которая со звоном упала на пол. Сказать, что я разозлилась – все равно, что промолчать. Я была в ярости. Смирнов с такой легкостью оскорблял работу, над которой я сижу часами напролет, вкладываю всю душу, ищу материал, пишу, переписываю.

– Не кипятись, Ланская, я сделал тебе комплимент, – засмеялся Индюк, чем еще больше вывел из себя, – если мне скучно, значит, твой диплом стоящий. Я понял, что философия такая вещь, чем нуднее, тем лучше.

– Так что теперь с моей работой? – вопросила я, переведя дыхание и стараясь успокоиться.

– Ты сама прекрасно пишешь. Я буду отсылать твои наработки на проверку и возвращать с пометками от настоящего профессора, – ответил Смирнов, допивая свой кофе и отодвигая в мою сторону грязную посуду, с намеком, чтобы я помыла.

– А как тебе удалось устроиться в Оболенку? Откуда у тебя рекомендации самого Эко?

Я встала из-за стола и составила на поднос посуду и, когда пошла на кухню, Дима пошел за мной. В глубине души было приятно, что он рядом, но я вновь напомнила себе, что он чертов шантажист, поэтому слишком резко открыла посудомоечную машину.

– Лер, ты готовишь вкусно, но не надо крушить мой дом, – вздохнул Смирнов.

– Ты не ответил. Как ты устроился в Университет и откуда такие рекомендации?

– Мы давно хотели внедриться в Оболенку, а после смерти Радзинского освободилось место. Наши специалисты в короткие сроки создали в Интернете образ меня как гениального преподавателя. Что касается рекомендаций, то Умберто Эко сотрудничал с ФСБ, когда приезжал в Москву для открытых лекций.

– Значит, тебя хотели внедрить сюда до смерти профессора Радзинского, а, следовательно, твое дело – это не расследование той аварии, – я стала размышлять вслух.

– Лер, я и так много сказал. Хватит в этом копаться, – посерьезнел Дмитрий и указал мне на кабинет, приглашая туда, – скажи, кроме тебя, кто-нибудь догадывается, что я не профессор?

– Не думаю, – честно сказала я и отвела взгляд, – девушки вообще на тебя заглядываются. Студентки и даже некоторые преподаватели.

Не хотелось выдавать своих чувств, но неожиданная ревность взяла верх. Мне показалось, что я стала похожа на помидор, даже уши горели. Оставалось только сделать лицо кирпичом, чтобы создать видимость невозмутимости.

– Вот как? – похоже, он искренне удивился, но тут же расплылся в улыбке. – Ты тоже?

– Нет, я к их числу не отношусь. В этом плане ты мне не интересен, – я с радостью вернула Смирнову его же слова, и он обиженно нахмурился.

– Да, точно, ты же крутишь с братом Захара.

– Тебе есть до этого дело? – скрестив руки под грудью, я уселась на кресло перед ним и отвела взгляд в сторону, рассматривая штору, словно это не кусок сатина, а картина известного художника.

– Есть, потому что девушки, когда влюблены, перестают думать головой. Ты можешь сказать ему что-то лишнее, – чересчур спокойно проговорил Индюк и ехидно улыбнулся, – сократишь с ним общение.

– Что?! – я повернулась к нему и даже слегка навалилась на стол, чтобы ближе видеть его подлые глаза. – Достаточно того, что я собираюсь заниматься с тобой философией. Общаться буду, с кем захочу, когда захочу и как захочу.

– Смотри, аккуратнее, Ланская. Нарвешься, – прошипел он, но уже не напугал. Злость на Индюка отлично справлялась со страхом.

– Это тебе надо быть аккуратнее, без меня тебя раскроют. То, что пока все было так спокойно, не значит, что у кого-то еще не возникнет подозрений на твой счет.

– Давай, начинай мне объяснять. Первая лекция завтра, тема «Патристика»11 , – он высокомерно махнул на толстенную хрестоматию, словно указывая мое место простого преподавателя.

– Патристика? – переспросила я, намереваясь отыграться. – Отлично, что ты можешь мне рассказать на эту тему?

– Я?! Это ты должна мне рассказывать!

– Я сказала, что помогу тебе разобраться в философии и готовиться к лекциям. Но мне надо оценить твой уровень знаний, – парировала я, наблюдая, как ФСБшное высокомерие сходит на нет. Теперь передо мной сидел обычный неготовый к лекции студент.

– Хорошо… Патристика – раздел ранней средневековой философии, в основе которого – учение отцов церкви.

– Правильно, отсюда и название «патристика», – кивнула я, – дальше.

– Что дальше? Дальше ты вещай.

– Назови философов этого периода, и как в целом разделяется патристика?

– Не знаю! Не-зна-ю, – по слогам прошипел Индюк, – я вообще считаю, что все это чушь собачья. Эти философы только и умели, что чесать языком. Все их размышления давно устарели. Это даже не наука. Вот математика – это да, а тут…

– Дима, прекрати! – громко хлопнув по столу, крикнула я, только потом осознав, что впервые назвала его неполным именем. – Философия – мать всех наук. И математика вышла из философии. Вспомни Пифагора12!

– Пифагор создал теорию для геометрии, – с умным видом заявил ФСБшник.

– Браво, что-то ты знаешь, – вымученно вздохнула я, – это будет сложнее, чем я думала.

До обеда я пыталась объяснить Смирнову основы патристики. Сказать, что он делал успехи, я не могла. Индюк постоянно вздыхал и чертыхался. А когда мы дошли до обсуждения Тертуллиана, то вовсе разругались.

– Теперь ты понимаешь значение тезиса «Верую, ибо абсурдно»13? – спросила я после получасового рассказа о вкладе Тертуллиана14 в патристику.

– Да, тут все сплошной абсурд, – пробубнил Дмитрий, запустив руки в свои и без того растрепанные волосы.

– Объясни этот термин в отношении сына Божьего, – не отступала я.

– Ты сейчас про Христа? – неуверенно переспросил он.

– Ты знаешь другого сына Бога?!

– Мы все дети Бога, – деловито ответил Индюк, но тут же стушевался под моим грозным взглядом.

– Мы сейчас говорим о философии Тертуллиана! – напомнила я. – Так вот, он писал: «И Сын Божий умер: это бесспорно, ибо нелепо. И, погребенный, воскрес: это несомненно, ибо невозможно»15. Теперь тебе понятно?

– Да, но вот, что остается для меня загадкой, – серьезно заговорил Дмитрий, – Тертуллиан жил во втором веке. Тогда не было таких удобств, как сейчас. А он вместо того, чтобы стараться облегчить себе жизнь, сидел и размышлял о философии.

– Ага, – я нарочно проигнорировала его выпад, – и что он говорил о философии?

– А это уже интересно, – усмехнулся горе-студент, – ты говорила что-то про язву желудка, ее вызывает философия, по мнению Тертуллиана.

Я тяжело вздохнула и опустила голову на руки. Если сначала казалось, что Смирнов придуривается специально, чтобы меня позлить, то сейчас уже не сомневалась, что этот мужчина во всем, что касается философии, не умнее дерева! Стало понятно, почему он каждую лекцию считывал с бумажки. Но главная проблема была в том, что у Дмитрия не было и толики желания что-то понять! Псевдопрофессор наивно полагал, что я разложу все по полочкам, и он усвоит этот урок как дважды два, но только без его желания ничего не выйдет!

– Дима, – глубоко вздохнув и успокоившись, сказала я, – Тертуллиан не говорил, что философия может быть причиной язвы желудка. Он писал о том, что философия должна ограничиваться объяснительной функцией и не искать попытки что-либо исследовать. А все споры об аллегорическом трактовании Священного Писания считал бесплодным умствованием, «расстраивающим желудок».

– Согласен, но я пойду дальше. Вся философия расстраивает желудок, – он довольно улыбнулся, и это было так искренне, что моя сердитость в разы убавилась.

– Дурак, – не выдержала я и засмеялась.

– Кстати, о расстройстве желудка. Скоро обед, – Дима посмотрел на наручные часы, а потом на меня, – иди в корпус, Ланская, потом на обед, а вечером продолжим.

– Лера, зови меня по имени. Разрешаю. Так и быть.

В конце концов, мы теперь в одной лодке и, чтобы уплыть, должны работать в тандеме. Пусть уж лучше наши отношения походят на приятельские, чем мы будем вечно ссориться.

– Считаешь меня своим другом? – удивился Смирнов.

– Нет, – я с улыбкой покачала головой, – друзья не шантажируют друг друга. Но тебе позволю обращаться ко мне по имени. В виде исключения.

Я взяла свою сумку и пошла к выходу. Дима проводил меня до двери и даже поблагодарил за работу. Со стороны мы действительно казались приятелями, и не сказать, что на самом деле Смирнов меня шантажирует, а во мне соревнуются ненависть и влюбленность.

Попрощавшись с новым напарником, я не спеша направилась к корпусу, чтобы переодеться, по пути размышляя о том, что услышала от Дмитрия: ФСБ давно хотело внедрить в Оболенку своего агента. Значит, то, над чем работает майор Смирнов, случилось до гибели Павла Аркадьевича. Радзинский говорил о каких-то убийствах. Если это так, то Индюк приехал сюда, чтобы их расследовать. В курсе ли он, что профессора убили? Скорее всего, да, иначе бы не пытался выяснить, что мне известно о смерти прошлого научрука. А Петя? Его Смирнов включил в дело? Но куда больше беспокоило другое – моему отцу известно слишком много. Если Дима узнает об этом, наверняка захочет допросить папу, чем поставит его под угрозу. Я должна всеми силами этого не допустить.

За обедом в столовой я присоединилась к друзьям. Они увлеченно обсуждали Хэллоуин, не помня о том, что случилось на последнем нашем празднике. Традиция отмечать День Всех Святых в Оболенке появилась всего несколько лет назад. Долгие годы преподаватели не соглашались отмечать западный праздник, считая, что это подражание западной массовой культуре. Но, в конце концов, сдались под студенческим напором и позволили устраивать ежегодный осенний маскарад.

Больше всех наряжаться любила Арина. Она и огорошила меня, что завтра мы едем в Москву за костюмами. Мой отказ не принимался, да и я сама была не прочь выехать в город и отвлечься от всего, что навалилось в Оболенском.

Лена Королева на обед не пришла, благодаря чему у меня не пропал аппетит. Конечно, наша встреча была не за горами, но пусть это случится позже. Интересно, почему она не явилась? Да и вообще куда-то запропастилась. Избегает меня? Неужели ей стыдно? А вот моему отцу – нет. Он и виду не подал, что его что-то волнует, вел себя как обычно и мило беседовал с Дмитрием. Вот это меня тревожило. Я даже хотела подойти, но подумала, что так только выдам папу.

Майор Смирнов быстро расправился и с первым, и со вторым. Он попрощался с папой и пошел к выходу, намеренно проходя мимо моего стола. Шлейф его одеколона совершенно затуманил мне голову. Арина что-то рассказывала, а я могла думать лишь о том, что остаток дня проведу с милым ФСБшником. Пусть я злилась за его шантаж, но, в глубине души, радовалась возможности быть рядом, втайне лелея надежду найти взаимность.

Дима ждал меня, нервно прохаживаясь по крыльцу. Я немного опоздала. Специально, чтобы подразнить Индюка. У меня получилось.

– Вроде маленькая, а столько ешь! – недовольно кинул он, впуская меня в дом.

– Прости, что?

– Я уже давно тебя жду. Судя по времени, ты съела полстоловой.

Я молча прошла в гостиную, обиженно громко стуча каблуками, и уже хотела ответить какую-нибудь колкость, как увидела на столе яблочный пирог, две тарелки и кружки.

– Ты купил пирог? – удивилась я, не веря, что Индюк готовился к моему приходу. В нашем кафетерии пекли восхитительную шарлотку с яблоками и яблочным повидлом. От одного вида лакомства у меня потекли слюнки, но Смирнову совсем не обязательно было знать, что он купил мою любимую сладость.

– Да, чтобы хоть как-то подсластить твои нудные лекции, – с присущей ему галантностью ответил Индюк.

– Спасибо, – обиженно проговорила я, хотя на самом деле ликовала такому мелкому проявлению внимания, игнорируя его выпад. Защитная реакция ученика, плохо справляющегося с уроками.

Дима принес из кабинета свои записи и книги, разложил все на столе и, пока я вспоминала, на чем мы остановились, стал ставить чай. Откровенно говоря, ни о какой средневековой философии я уже не думала, наблюдая, как Смирнов орудует на кухне.

– Скажи, Дим, ты ведь меня боялся? – насаживая на вилочку кусок пирога, спросила я. – Боялся, что тебя раскрою, поэтому не хотел быть моим руководителем?

– Верно, Лер, – пачкая руки липким повидлом и отправляя в рот почти весь кусманище шарлотки, ответил Смирнов. Он ел руками, совершенно не стесняясь, и ухмылялся моим манерам.

– Приятно знать, что ты боялся меня, а не просто люто ненавидел.

– Сначала ты меня взбесила тем, что дрыхла на лекции. Вроде такой Университет, а тут ты, как после вечеринки. Не думал, что лучшая студентка может такое себе позволить, и решил, что ты прикрываешься папочкой. Но я ошибся, полагая, что ты тупица. Когда меня назначили твоим руководителем, тут я запаниковал – ты бы в два счета меня раскрыла.

– Почему тогда согласился?

– Не мог отказаться. Пытался, но Серов настоял. Чтобы не вызывать подозрений, пришлось стать твоим научруком. Я хотел тебя запугать, но и тут промахнулся. К тому же, мне влетело от начальства. Работая под прикрытием, мы обязаны избегать любых конфликтных ситуаций, а с тобой вечно цапались.

– Теперь понимаю твою перемену в поведении. Кому-нибудь еще в Оболенском известно, кто ты?

– Нет, только тебе, – Смирнов нахмурился, – мы не знаем, кто может быть причастен к этому делу, подозреваемых много, поэтому никто ничего не должен знать.

– Почему тогда рассказал мне, не думаешь, что я могу быть замешана в том, что ты расследуешь?

Дима неожиданно пересел ко мне на диван и заглянул в глаза. Наши лица были так близко, что я чувствовала тепло его кожи и сладковатый яблочный аромат от капельки повидла на его губе. С минуту мы смотрели друг другу в глаза и, когда мое сердце было готово вырваться из груди, Индюк хитро ухмыльнулся:

– Нет, на тебя не думаю. Характер не тот, – и снова чертов Индюк превратился в глыбу льда. Он пересел на свое кресло и кивнул на учебные материалы, но я проигнорировала этот жест.

– Что это значит, не тот характер?

– То и значит, Лер, – отмахнулся Смирнов, – лучше скажи, ты хорошо готовишь мясо?

– Мясо? – переспросила я, и Дима кивнул. – Ну… да. А что?

– Во вторник ты готовишь ужин, – он заявил это так спокойно, словно это что-то само собой разумеющееся, и это меня окончательно возмутило.

– С какой стати?!

– Твой отец сказал, что ты превосходно делаешь говядину в вине. Во вторник он пригласил к себе на ужин, обещал, что ты приготовишь. Помимо мяса тебе нужно обеспечить, чтобы Ланской меня не раскрыл. Будешь помогать…

Смирнов говорил еще что-то, но я не слушала. В груди гулко отбивало чечетку сердце, а перед глазами маячили страшные картинки допроса папы. Было ясно, как день, если бы Индюк не подозревал в чем-то отца, он бы ни за что не согласился бы на этот ужин.

12. У мадам Барелль

Конечно, невозможно подготовить человека, который совершенно не смыслит в философии, к тому, чтобы он прочел серьезную лекцию, как настоящий профессор. В конце первого дня занятий с Дмитрием Смирновым я была совершенно вымотана. Он же, сославшись на головную боль, обвинил меня, что теперь не сможет работать по своему делу. В результате я составила план лекций для начальных курсов, а для старших пришлось согласиться на очередное эссе. Правда, на этот раз тему выбирала я, а не учебник философии для ВУЗов. Дима хотел продолжить заниматься и завтра, но пришлось его разочаровать, сообщив, что у меня другие планы. Вот только Индюк нисколько не расстроился и приказал (именно приказал, нахал!) явиться по возвращении из Москвы.

Утро понедельника выдалось тревожным. Сидя на треклятой эстетике, я только и думала о том, как справляется с лекцией чертов Индюк. Именно поэтому, как только прозвенел звонок, помчалась на кафедру философии.

– Можно? – деликатно спросила я, предварительно постучав в дверь. Было такое волнительное чувство, будто я иду узнавать результаты своего экзамена.

– Да.

Дима, как и всегда, был хмур. Он ссутулился над столом, внимательно читая газету. Если бы так он изучал книги… Я знала, что Смирнов меня узнал, хоть и не поднял головы. Он намеренно меня игнорировал? Никак не мог унять свою гордыню, или это что-то другое?

– Как лекция, Арсений Витальевич? – поинтересовалась я, присаживаясь на стул перед ним.

– Что? – растерянно переспросил он, наконец поднимая на меня взгляд.

– Я спросила, как прошла лекция, – специально отделяя каждое слово, повторила я.

– Ах, это… Хорошо, спасибо. Сегодня, когда вернешься из города, зайдешь ко мне и напишешь такой же план на завтра.

Снова этот руководящий тон. Опять эта необоснованная самоуверенность. Как же меня злил Дима, когда так себя вел! Захотелось как-то отомстить, сделать какую-нибудь гадость, и я не нашла ничего лучше, как выхватить у него со стола газету и на глазах Индюка смять в большой ком.

– Сдурела, полоумная?!

– Прекрати говорить со мной в таком тоне. Я тебе не служка16. Мы в одной лодке, позволь напомнить. И не надо мне напоминать про твой жалкий шантаж, – я подняла руку вверх, опережая его очередную грубую фразу, понимая, что сейчас должна поставить нахала на место. – Я вернусь поздно. Мы не сможем позаниматься.

– Не страшно, я ложусь не рано, как ты могла заметить, – прошипел он, – буду ждать тебя, Ланская. Тебе еще диплом дописывать, не забывай.

– Ах, так?! – разозлилась я. – Хорошо, я приду, но к этому времени, будь добр, ознакомься с биографией и творчеством Августина Аврелия17. Потому что иначе заставлю всю ночь читать вслух его «Исповедь»18.

– Ведешь себя как престарелая учительница, – хмыкнул Смирнов и, перегнувшись через стол, выхватил у меня из рук помятую газету, положил ее на стол и стал аккуратно расправлять.

– Придурок, – тихо, но так, чтобы Дима услышал, кинула я и гордо вышла из аудитории под его ненавидящим взглядом.

Я шла к залу риторики и мысленно проклинала Смирнова, но неожиданно меня кто-то схватил за руку. Конечно! Мне не хватало только ее!

– Лен, что ты хочешь? – я постаралась всем своим видом продемонстрировать, как не рада встрече с любовницей папы. Пусть знает, что со мной не следует шутить.

– Ты же все знаешь, – виновато пробормотала она. – Лер, давай поговорим.

– Нам есть о чем говорить? – скрестив руки под грудью, вопросила я, внутренне возмущаясь ее нахальству.

– Да, есть. Я должна все объяснить, – это уже прозвучало решительно и отнюдь не виновато. Я не была к такому готова, будучи уверенной, что Королева стушуется рядом со мной.

– Нечего объяснять, Лен! Мне пора на занятие. Тебе, кстати, тоже.

– Лер, прошу тебя! Нам действительно надо поговорить!

– Хорошо.

Я сдалась, но лишь потому что этого разговора не миновать. Пусть уж сейчас. Это, как пластырь на болячке, проще – раз! Больно, саднит, но зато все кончилось.

– Понимаю, как тебе было неприятно все узнать, – начала она, но тут же замялась, подбирая лучшие слова.

– Нет, не понимаешь… Твоего отца не соблазняла девочка-ровесница.

– Но это не то, что ты думаешь. Это не просто связь.

– Тогда что?! – я повысила голос, но тут же замолчала, чтобы не привлекать ненужного внимания.

– Я люблю Андрея, – прошептала Лена, поднимая полные слез глаза. И на секунду я ей поверила.

– Он же в отцы тебе годится. Я видела, с кем ты встречалась раньше. Как ты хочешь, чтобы я поверила в нежные чувства к моему папе? Твоя любовь появилась, когда вы начали заниматься твоим дипломом? Поэтому он так тебя расхваливал?

– Это началось раньше. Я давно люблю его.

– И когда это началось? Папа сказал, что вы вместе только полгода, – возразила я.

– Да, полгода назад Андрей, наконец, смог признать, что у него есть ко мне чувства, но я полюбила за три года до этого, когда Ланской стал читать у нас юриспруденцию. Его рассудительность, тонкий ум, разносторонняя натура – все это не могло не восхищать. Я была с ним не потому, что он мой научный руководитель, он стал им потому, что я мечтала об этом.

– Лен, если ты действительно любишь его, как говоришь, зачем тогда подставляешь? Подумала, что будет с папой, если кто-то узнает о его связи со студенткой? – злиться больше не получалось, и я заговорила спокойно. Мне даже было жаль Королеву, но перебороть себя и принять их связь с отцом я не могла.

– Мы скрывались… Лер, поверь, я меньше всего на свете хочу, чтобы с Андрюшей что-нибудь случилось. Я не желаю ему зла, но когда любишь, и если это взаимно, все, кроме твоего мужчины, перестает существовать.

– Не верю, что ты говоришь это о моем отце, – пробормотала я скорее себе, чем ей, но Лена откликнулась:

– Ты воспринимаешь его как родителя и не видишь то, что вижу я – мужчину! Настоящего мужчину. А разница в возрасте… Да, она есть. Двадцать два года – это не мало, но и не так много. Знаешь, есть пары с куда большей разницей.

– Но здесь вы не можете продолжать встречаться. Это против правил Оболенки.

– Я знаю об условии, которое ты поставила, – ледяным тоном сказала девушка, – ты пообещала Андрею, что примешь меня, если мы докажем наши чувства? Думаешь, я не смогу подождать несколько месяцев, чтобы полноправно быть с тем, кого люблю?

– Нет, Лен, если любишь по-настоящему, то сможешь. Вот только… Твои чувства не угаснут, когда у тебя на руках будет красный диплом?

– Не угаснут, – усмехнулась Королева, – я ждала столько времени, что несколько месяцев быть просто рядом как студентка, но знать, что чувства взаимны – это ничто.

– Я сдержу свое слово, – серьезно сказала я, – если после того, как ты окончишь Оболенку, вы снова сойдетесь, я не буду против.

На этом я закончила разговор с Леной и ушла. На самом деле во мне что-то надломилось. Я ей поверила. Но почувствовав, что Королева говорит правду, не обрела спокойствия. Скорее наоборот, ведь в глубине души надеялась, что их связь с отцом не пройдет эту проверку. Теперь пришлось признать, что, скорее всего, через восемь месяцев папа снова сойдется с Леной. К счастью, от дурных мыслей спасла риторика и очередные споры темы нравственности и религии. Дебаты выдались настолько жаркими, что я не заметила, как прошла пара. Следующим занятием у нас стояла средневековая философия.

Суровый майор Смирнов… ах, да! Сейчас он Арсений Витальевич… Суровый Арсений Витальевич грозно возвышался над кафедрой. Не знай я, что все это напускное, действительно бы напугалась, как это сделали мои однокурсники.

– Слушай, чего это он? – шепнула Аринка, усаживаясь на нашу парту. – Держу пари, что-то удумал.

– Не думаю. Скорее, сожрал на обед в столовой кислые щи, – отмахнулась я.

– Ты так его ненавидишь… Да, не повезло тебе с научруком.

– Не повезло… Но что теперь об этом?..

Арсений прекрасно слышал наш шепот и, даже не разобрав, что именно я сказала подруге, догадался, что речь шла о нем. Горе-преподаватель метнул в меня свой фирменный испепеляющий взгляд, но должного эффекта не возымел. Я чуть не рассмеялась, громко прыснув в кулак.

– Ты – самоубийца? – выругалась Аринка, – специально его позлить решила?

– Не выдумывай. Я просто вспомнила смешной случай, не более.

– Да? И что же за случай? – гневно прошептала подруга, но нас грубо прервала шоколадка, со стуком опустившаяся на парту.

– Это тебе, Лер, – подмигнул нарисовавшийся рядом Нилов.

– Спасибо. В честь чего взятка?

– Вы едете в город, а я не могу. Купи мне что-нибудь к маскараду, – попросил парень, скорчив жалостливое лицо.

– Но я не очень разбираюсь в мужских нарядах.

– Глупости, я тебе полностью доверяю, малышка. У тебя бурная фантазия и отличный вкус.

– Ладно, зачту шоколадку и лесть в качестве платы, – вздохнула я, демонстративно закатив глаза.

– Спасибо, – Юрка поцеловал меня в щеку, и сделал это так быстро, что я не успела среагировать.

Он ушел за свою парту, а я невольно посмотрела на нашего псевдопрофессора. Его недовольное лицо моментально напомнило об условии держаться подальше от Нилова. Тогда, назло Смирнову, я повернулась к Юрке и, лучезарно улыбнувшись, подмигнула ему. Парень, конечно, принял этот жест за заигрывание. Я должна была почувствовать укор совести, но вместо этого ощутила вкус удовлетворения, что насолила преподавателю. Нехорошо, но что поделать, у всех есть маленькие слабости. Индюк только сильнее нахмурился, но прозвенел звонок, и ему пришлось отвлечься от моего мысленного убийства.

Писать эссе на придуманную самой тему оказалось весьма увлекательно. Я так разошлась, что не заметила, как пара подошла к концу, а у меня не было написано и половины того, что хотела. Звонок. Студенты с шумом стали подниматься и сдавать работы, а я, как ненормальная, пыталась скорее-скорее изложить мысли на бумаге.

– Я буду ждать у корпуса, – кинула Аринка, – не задерживайся.

– Угу…

Это была последняя пара как у меня, так и у Индюка, поэтому я рассчитывала на небольшую поблажку в виде дополнительных минут. Как же тяжело, когда хочется сказать так много, но ты вынуждена ограничиваться листом бумаги и ста двадцатью минутами пары.

– Ланская, время вышло, – прогремел надо мной псевдопрофессор.

– Но вы – не преподаватель, – пробубнила я, не отрываясь от эссе.

– Серьезно, закругляйся, мне нужно уходить, – скомандовал он.

– Хорошо, уже дописываю, – проворчала я, выводя последнее предложение заключения, – все. Готово.

Довольно сложив листы на кафедру Арсения (или теперь Дмитрия), я уже собралась уходить, как вдруг он резко схватил меня за руку. Мне показалось, что он специально сжал меня так сильно, чтобы сделать больно.

– А что это было до лекции? – прошипел он.

– Ты о чем?

Вот так, значит… Злится. Так и надо этому Индюку. Пусть знает, что мне не указ! Будет еще решать, с кем мне общаться, а с кем нет – как бы не так!

– Милуешься с Ниловым прямо в аудитории… – с отвращением выплюнул он и крепче сжал мою руку. – Я же приказал тебе прекратить.

– А, ты про это… Напоминаю, горе-преподаватель, что я тебе не наложница в гареме, а ты не султан. Я буду общаться, с кем захочу.

– Не нравится он мне, Лер, – уже спокойно сказал Дима, опуская мою руку. Он даже попытался поправить рукав платья, но я не дала.

– Нилов и не должен нравиться тебе, он должен нравиться мне.

Где-то глубоко в душе затеплилась надежда, что это не просто забота со стороны майора Смирнова, что на самом деле я нравлюсь Диме, и он ревнует. Но эта надежда была такой слабой, что я сама в нее не верила.

– Не забудь, сегодня буду ждать, – окликнул Дима, когда я была уже у двери, – во сколько бы ни вернулась.

– Ладно, – буркнула я и, громко хлопнув дверью, ушла.

Когда я подошла к жилому корпусу, у нашего подъезда уже стояло такси. Недовольный водитель буркнул что-то про доплату за простой, но пользуясь тем, что Арина еще не спустилась, я быстро забежала к себе и выложила из сумки тетради и учебники. До Москвы мы ехали на Сапсане от Твери, но до Твери добирались на машине. К сожалению, из-за расположения Оболенки транспортное сообщение с двумя российскими столицами было крайне неудобным и дорогим.

С подругой мы столкнулись на лестнице и вдвоем спустились к такси, чему я была очень рада, потому что не хотелось и дальше выслушивать недовольство водителя. В этом плане с Ринкой было проще – она не давала в обиду ни себя, ни меня, и даже солидный взрослый человек ей был не указ.

Нам повезло успеть на нужный Сапсан, и через полтора часа мы с Ринкой уже были на Ленинградском вокзале. Магазин, куда везла меня подруга, находился на окраине Москвы, так что пришлось ехать на метро и автобусе, а дальше идти пешком через небольшой реденький сквер. Столица – очень яркий, разносторонний город, но я и не догадывалась, что в ней есть такие районы, куда мы забрели: небольшие обшарпанные домики, украшенные различными этническими атрибутами, ларьки с разложенными всевозможными диковинными товарами, снующие всюду люди, похожие на героев фильмов ужасов. Где-то слышалось кудахтанье кур, с другой стороны – звук, напоминающий вой какого-то животного.

– Арина, где мы? – прошептала я, притянув подругу за локоть.

– В этом районе ошиваются разные гадалки, ведуньи и прочие темные личности, – тихо ответила подруга, – а еще тут можно купить много разных вещей, которые станут для нас отличным костюмом.

– Ты совсем свихнулась? – пропищала я. – Куда ты затащила меня? Я думала, ты везешь меня в магазин карнавальных костюмов. Да, еще возвращаться снова через этот сквер, а уже темно!

– Лер, спокойно! В одном магазине мы бы не нашли ничего оригинального, а тут вон какой выбор. Нам ничего не сделают. Такие, как мы, сюда тоже захаживают. Например, чтобы погадать или приворожить кого. Кстати, тебе не надо?

– Приворожить? – удивилась я, чувствуя, как порозовели щеки и отнюдь не от морозного воздуха.

– Нет, погадать, – улыбнулась Ринка.

– Спасибо, обойдусь. Не верю в эту чушь.

– Как хочешь, – подруга пожала плечами и, подхватив под руку, повела в глубь квартала. – Я вот зайду к гадалке. Ванька что-то не слишком активный.

– Может, стоит дать парню время, а не давить на него? Он ухаживает за тобой, торопить не хочет. А ты… к гадалке…

Около часа мы бродили сквозь торговые ряды, и мне удалось найти какой-то странный балахон для Нилова и длинное темно-синее платье в пол, расшитое серебряными нитями, для себя. А вот Ринка еще долго не могла отыскать подходящего наряда, пока не натолкнулась в одной из лавок на короткий этнокостюм, что-то в африканском стиле, а главное – неимоверно открытое. Все, как хотела подруга.

Время было позднее, а дорога дальняя. Я понадеялась, что Аринка выбросила из головы идею о гадании, но ошиблась. Как бы я ни сопротивлялась, она затащила меня в дом некой мадам Барелль.

Мадам Барелль была эффектной женщиной лет пятидесяти, но яркий макияж прибавлял ей еще с десяток лет. Широкая черная юбка, подпоясанная ярким платком с декоративными монетами в качестве бахромы, шелестела по полу во время ходьбы, но гадалку это совершенно не смущало. Темно-каштановые кудри были собраны в высокий хвост, а обилие различных украшений могло ослепить, если бы в ее доме было чуть больше света.

Гадалка поинтересовалась, кто из нас будет первой, и Арина тут же отозвалась. Мадам Барелль кивнула на комнату в дальнем конце коридора, и моя подруга обреченно поплелась туда. Как мне показалось, Ринка все же испугалась, но идти на попятную не желала. А я устроилась на небольшом табурете в прихожей и достала телефон, чтобы написать горе-профессору, что еще в Москве. Его ответ не заставил себя ждать. Все такой же грубый и нахальный… Но я все равно улыбнулась. Меня забавляло недовольство Индюка.

Индюк:

«Мне плевать, что ты нерасторопная, как черепаха. Топай своими коротенькими ножками на поезд, и в Оболенку»

Я:

«Желаю прекрасного вечера без моей компании»

Индюк:

«Задерживаясь в Москве, ты делаешь хуже только себе. Тебе еще писать план лекций. Не явишься сегодня, завалю твою подружку и хахаля на семинаре. Их не допустят к экзамену, и будут большие проблемы».

Я:

«Шантажист»

Я:

«Ненавижу».

Индюк:

«Любить меня не обязательно. Достаточно подготовить к занятиям. До встречи»

Вот теперь я уже не улыбалась. Дима поступил, как последняя сволочь, шантажируя Аринкой и Юркой. Конечно, он знал, что я не подставлю друзей. Но что такого серьезного бы произошло, уступи мне хоть раз? Иногда казалось, что он злит меня нарочно, словно без этого не может прожить. Мерзавец! Я вспоминала Смирнова последними словами и не заметила, как вышла Ринка. Она была не похожа на саму себя, словно витала где-то далеко. И непонятно, хорошо это, или нет.

– Теперь ты, – раздался голос гадалки.

Мадам Барелль стояла рядом с Ариной и сверлила меня своими мелкими карими глазками. Первой мыслью было отказаться, но я вдруг поднялась и пошла в дальнюю комнату. Никогда не верила в мистику, но меня словно вела невидимая сила, а разум оправдывал, что это не более, чем желание понять, что так потрясло Ринку.

Комната мадам Барелль была маленькой, узкой и темной, больше напоминающей чулан. Небольшой стол по центру и три стула вокруг него. В теплом воздухе витал слабый запах благовоний и парафина от нескольких десятков свечей, расставленных всюду. Ведьминский антураж поддерживался великолепно, вот только мой скептицизм одолеть не так просто.

– Садись, – гадалка указала на стул, а сама уселась за стол напротив меня, – на чем тебе погадать? Шар, кофейная гуща, воск, таро…

– Таро, – неуверенно ответила я.

– Хорошо.

Женщина откуда-то из складок юбки достала колоду карт. Этот трюк, видимо, был задуман, чтобы удивить меня, только я сразу догадалась, что под платком у Барелль – нашитый карман.

– Сними левой рукой, – она протянула колоду, и я сняла несколько карт, как она и просила.

Не сводя с меня глаз, гадалка подняла верхнюю карту. Но стоило ей взглянуть на нее, как Барелль тут же убрала ее в середину колоды. Она выглядела так, словно увидела нечто страшное, и это не могло не испугать даже скептически настроенную меня.

– Что случилось?

– На таро гадать не будем, – резко сказала женщина, – тебе нельзя.

– Почему?

– Ты должна держаться подальше от любых символичных изображений, таящих в себе силу, – пробормотала женщина.

– О чем вы? Я не понимаю…

– Мы посмотрим в шар. Сейчас, подожди.

Мадам Барелль взяла с тумбы большой хрустальный шар и попросила в него заглянуть. Я посмотрела на свое перевернутое отражение в хрустале, но больше ничего не увидела. У меня не было сомнений, что все это – умело поставленный спектакль, а гадалка – самая настоящая шарлатанка.

– Твоя дорога не простая, и попутчиком твоим будет смерть, – полушепотом заговорила Баррель, – вижу зло, оно рядом и хочет забрать тебя. Будь бдительна. Ты потеряешь и обретешь. Есть человек, который станет смыслом твоей жизни, но пока ты не осознала этого. Вижу развилку. Тебя ждет распутье, и лишь ты сама можешь принять решение, чью сторону занять – добра или зла. И именно твое решение станет судьбоносным. Ты принесешь победу тем, чью сторону выберешь. А теперь иди!

– Спасибо, сколько я должна? – вся эта чушь совершенно не впечатлила, и я уже потянулась за кошельком, но гадалка остановила жестом.

– Не надо. Единственную плату, какую попрошу: никогда не переступать порог моего дома.

А вот это мне уже показалось странным. Разве гадалки отказываются от заработанной награды? Хотя, может быть, это тоже часть ее спектакля? В любом случае, я не придала никакого значения словам мадам Барелль, а зря…

13. Вместе или против друг друга

Всю дорогу до Университета мы с Ариной почти не разговаривали. Сославшись на усталость, она задремала в поезде и не захотела рассказывать, что ей нагадала мадам Барелль. Я, в свою очередь, тоже не горела желанием общаться. Несмотря на весь мой скептицизм, гадалке удалось подпортить настроение дурным предсказанием, и пусть я в него не верила, было как-то не по себе.

Вернувшись в Оболенский городок, я распрощалась с Ринкой, договорившись встретиться утром, чтобы вместе пойти на завтрак. Подруга ушла, а я с завистью подумала, что ее ждет мягкая постелька, а вот меня мученье с Индюком. Наспех приняв душ, переодевшись и захватив кое-что из купленных в городе продуктов, я направилась к своему псевдопрофессору. Усталость не прошла и после душа, поэтому никакого желания надолго задерживаться у Смирнова не было, даже несмотря на мои романтические чувства.

Я подошла к уже знакомому дому с зеленой крышей и намеревалась постучать, как заметила, что дверь была приоткрыта. Тогда, недолго думая, я тихо прошмыгнула внутрь. В гостиной стоял полумрак, комната лишь слабо освещалась небольшим торшером. На втором этаже и вовсе было темно. Слабая полоска света виднелась под дверью кабинета майора Смирнова. Поставив пакет с продуктами, я пошла туда, намереваясь отругать псевдопрофессора за то, что он не запирается.

Дима спал, сидя в кресле, устроив голову на раскрытой книге, словно на подушке. Я подошла ближе и заметила, что это та самая «Исповедь» Августина, которую грозилась заставить читать его вслух. Видимо, философия действует на майора Смирнова как снотворное. Ему даже не помог кофе. Полупустая кружка с остывшим напитком слабо разносила терпкий кофейный аромат по кабинету. Дмитрий казался таким беззащитным, совсем молоденьким и еще более привлекательным. Невозможно было не улыбнуться. Вдоволь налюбовавшись редким моментом милого Индюка, я решила все же его разбудить и уже потянула руку, но Дима резко ее перехватил. Еще мгновение, и я оказалась прижатой к столешнице лицом вниз.

– Какого черта подкрадываешься? – выругался Смирнов и отпустил меня так же резко, как и схватил.

Я, чуть шатаясь, отошла от него и стала поглаживать запястье. На светлой коже тут же появился красный след, который завтра грозил стать синяком. А от милого спящего парня не осталось и следа.

– Я не подкрадывалась. Ты сам уснул и даже дверь не закрыл, – обиженно ответила я.

– Ладно, извини, – пробормотал он, потирая шею, видно чувствуя неловкость из-за своего нападения, – очень больно?

– Приятного мало, – насупилась я. – Синяк будет.

– Давай приложу лед. Подожди.

Дима вышел из кабинета, а я опустилась на диван, рассматривая красное запястье. На самом деле я не сильно злилась, ведь этот псих напал на меня не со зла. Но Смирнову я решила это не показывать и проучить легкой обидой. Индюк вернулся через пару минут с пакетиком льда в руке. Он опустился на колени и бережно взял мою больную руку. Это было так приятно, что я была готова протянуть ему вторую, здоровую, чтобы ее вывихнуть, если после этого Дима снова станет таким нежным. Лед коснулся моего запястья, и я чуть дернула рукой, но Смирнов крепко сжал ее и снова опустил ледяной пакет.

– Прости, я, правда, не хотел сделать тебе больно, – полушепотом произнес он, впервые разговаривая со мной без издевки, усмешки или высокомерия. Казалось, что именно в этот момент передо мной настоящий Дмитрий Смирнов – человек, а не сотрудник ФСБ.

– Знаю и не сержусь, – улыбнулась я, отказываясь от всех обид, желая только одного – быть с ним.

– Это ты принесла продукты? – он чуть отстранился, и захотелось вцепиться в него до боли в пальцах, только бы не отпускать.

– Да, в твоем холодильнике хоть шаром покати, а я не ужинала. Да и ты, думаю, не откажешься от домашней еды.

– Я тоже пропустил ужин. Заснул над твоим домашним заданием, – усмехнулся Дима.

– И как тебе Августин? Что-то понял? – как же мне не хотелось говорить об учебе, но я не решалась заговорить о другом.

– Да, что не стоит воровать яблоки19…

– Ага, все верно. Образец европейской автобиографии как раз об этом. Пойдем, я приготовлю поесть и заодно расскажу тебе о значении трудов Августина для средневековой философии, – я взяла Смирнова за руку и повела на кухню. Он совершенно не сопротивлялся и даже переплел наши пальцы, отчего последние здравые мысли покинули голову. Но в дверях кухни Дима отпустил мою руку…

– А ты не напишешь мне план, как вчера?

– Напишу, – вздохнула я, – пока ты не готов сам что-то рассказывать.

Я принялась за готовку, попутно просвещая своего нерадивого ученика о зарождении христианской философии благодаря Святому Августину. Дима даже что-то конспектировал, а иногда и переспрашивал.

Весь Университет давным-давно спал, и только в небольшом доме с зеленой крышей разносился аромат запеченной курицы и свежих овощей. Словно два преступника, мы разговаривали вполголоса, будто нас могут услышать.

– Зачем ты хочешь ужинать с моим папой? – как бы невзначай вопросила я.

– Тебя это волнует? – Смирнов изогнул одну бровь, снова надевая маску циничного ФСБшника.

– Конечно, ты ведешь расследование, и тут этот ужин… Ведь не просто так ты решил провести вечер с профессором Оболенки, который легко тебя раскусит? Надеюсь, ты ни в чем не подозреваешь отца?

– Это просто ужин, Лер, – слишком холодно и отстраненно сказал Дмитрий, подтверждая этим мои опасения, – профессор Ланской пригласил, а я не счел возможным отказать.

Я сделала вид, что поверила Диме, и даже поухаживала за ним, наложив добавки. Индюк ел с таким аппетитом, что невольно вспомнилась реклама, которую часто крутили по телевизору, когда я была маленькой – путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Не знаю, что насчет сердца, но желудок Смирнова я точно завоевала.

После ужина суровый ФСБшник помог мне загрузить посудомойку, а пока я протирала стол в столовой, уснул в кресле. Глупая была затея заниматься полночи. Вставать через несколько часов, а мы оба невыспавшиеся.

– Дим, – я села на ручку кресла и легонько коснулась его плеча. Мужчина встрепенулся и тут же посерьезнел, пытаясь показать, что он не заснул. Это только позабавило. – Когда ты последний раз нормально спал?

– У меня много дел, – отмахнулся он, – на сон нет времени.

– Поэтому отпечаток книги на твоей щеке так долго красовался? – усмехнулась я. – Сколько ты проспал до того, как я приехала из Москвы?

– Это все из-за этой чертовой книги, – разозлился Смирнов. – Специально мне подсунула, чтобы я уснул. Не хотела со мной заниматься. Это же ясно, как день!

– Конечно, дело в книге. И да, я специально заставила ее читать. И учебный план Оболенки составила я, чтобы тебя довести, – в один миг волшебство ночи и наша мифическая дружба канули в лету. Как он мог? Зачем? Специально же меня изводил!

– Философия усыпляет. Почему я преподаю не физику… – простонал он и спихнул меня локтем с кресла. – Сломаешь еще, а мне чинить.

– С физикой у тебя, видимо, тоже проблемы. Иначе бы понял, что я не сломаю твое кресло, Индюк! – вконец разозлилась я.

– В точных науках, Лерочка, я хорош. А вот это разглагольствование – не мое, – вздохнул Смирнов, протягивая мне руку и помогая подняться, – прости. Не знаю, что на меня нашло. Раздражаешь ты меня немного.

– В таком случае, ищи себе другого помощника.

Его чистосердечное неблагодарное признание безумно обидело. Я из кожи вон лезла ради Димы, а он… Захотелось разрыдаться, как школьнице. Я рванула к двери, но он успел меня перехватить и неожиданно практически вжал в себя, заключая в медвежьи объятья.

– Это комплимент такой. Ты не в том плане раздражаешь. Я неправильно выразился. А так ты мне нравишься. Лер, ты хорошая девчонка, готовишь вкусно, да и мне нравится с тобой время проводить, – Индюк говорил мне куда-то в волосы, сжимая еще крепче, чтобы я ни в коем случае не посмотрела ему в глаза.

– Тогда я точно ничего не понимаю, – сдалась я, обвивая руками его талию и с наслаждением вдыхая терпкий аромат мужского одеколона.

– И не надо. Не злись, в общем, – он замолчал, словно что-то обдумывая, а потом тяжело вздохнул. – Но в точных науках я действительно хорош.

– А вот у меня наоборот. Я – гуманитарий до мозга костей, – пробормотала я, – раз ты так хорош в точных науках, можешь объяснить принцип дополнительности Бора20?

– Серьезно? – удивился Дима и выпустил меня из объятий.

– Да, совершенно. Откровенно говоря, я даже плохо помню, в чем он заключается…

– Принцип дополнительности, Лер, – это один из важнейших принципов квантовой механики, – воодушевленно жестикулируя, начал Смирнов, – согласно этому принципу, для полного описания квантовомеханических явлений необходимо применять два взаимоисключающих или «дополнительных» набора классических понятий, совокупность которых дает исчерпывающую информацию об этих явлениях как о целостных. Например, дополнительными в квантовой механике являются пространственно-временная и энергетически-импульсная картины.

– Знаешь, ты сейчас рассказывал с таким воодушевлением, – улыбнулась я, – сразу видно, что это тебе интересно. Попробуй вести себя так на лекциях. Я понимаю, с философией тяжело, но найди в ней хоть что-то, что заинтересует тебя.

– Думаешь, это возможно?

– Конечно. Вот, например, мне никогда не давались точные науки. Но я всегда, у каждой теории пыталась переложить ее смысл на более понятные для меня вещи. Так и в философии.

– Черт, ты и правда умная девушка, – засмеялся Смирнов и потащил меня в гостиную.

Мы устроились на диванчике с книгами и тетрадками. Прикинув, что можно рассказать второкурсникам на лекции, я надиктовала Смирнову небольшой план и, пока он записывал, откинулась на подушку и прикрыла глаза…

Я проснулась от странного звука, который раздавался откуда-то поблизости. Спать хотелось безумно, но все же удалось продрать глаза. Я все также была в гостиной майора Смирнова, но только лежала на нем самом, а мужчина сладко спал, негромко похрапывая и прижимая меня своей лапищей. Небыстро сообразив, что уснула, пока мой подопечный писал план лекции, я задумалась над тем, как он оказался рядом, тем более, что мы были укрыты пледом. Нужно было его разбудить, да и самой вставать, чтобы успеть добежать к себе, пока Оболенский городок не проснулся, но я дала слабину и снова удобно устроилась на лжепрофессоре. Дима что-то пробормотал во сне и, все так же не выпуская меня из объятий, перевернулся на бок. Теперь я оказалась подмята им.

– Дим, проснись, – я попыталась его сдвинуть, но бесполезно. – Майор Смирнов…

Он чуть потянулся и что-то промычал, откатившись назад. Потом медленно повел рукой от моей талии вверх, пока я не ударила локтем ему под ребра. Индюк вскрикнул и тут же вскочил.

– Хорошо, что в этот раз обошлось без заламывания рук, – недовольно пробормотала я, – мы заснули.

– Не один я сплю над философией, – усмехнулся он и сел на диване. – Ты уснула, я тебя укрыл и, видимо, сам отрубился, – он зевнул и посмотрел на часы. – Еще рано. Хочешь, можешь сходить у меня в душ, а потом провожу тебя до корпуса.

– Нет, спасибо. Чтобы нас увидели вместе, а потом пустили слухи? – я не спеша поднялась с дивана и потянулась.

– Сейчас слишком рано, чтобы встретить кого-то…

Мне показалось, или он действительно хотел меня проводить? Я посмотрела на Смирнова, но его лицо осталось непроницаемым. Видимо, я выдала желаемое за действительность.

– Это не лучшая идея. Я дойду сама, тем более в Оболенке все свои.

– Даже среди своих могут быть те, кто причинит зло.

– И тем не менее, я дойду сама и душ приму у себя, – я прошла в прихожую и стала обуваться, и Смирнов последовал моему примеру, – ты не понял? Не нужно меня провожать!

– Вот упертая, – только усмехнулся он и натянул куртку, игнорируя правила приличия и не подавая мне пальто, – пошли.

Мы вышли из Диминого дома в полном молчании и за всю дорогу так и не заговорили. К жилому корпусу Смирнов повел меня через главную аллею и, когда дошли до фонтана, вдруг потянул под широкую вековую иву.

– Что ты… – не успела договорить я, как он закрыл мне рот ладонью.

– Тш… Кто-то есть в учебном корпусе, – прошептал он.

– Кто? – удивилась я.

– Не знаю, но точно видел кого-то в том проходе, – он махнул головой в сторону широкой галереи, которая вела к залу риторики.

– Можешь описать, что именно ты видел? – заволновалась я.

– Не могу точно описать, какое-то темное пятно, – говорил он, не сводя глаз с Университета, – стой здесь, и ни шагу. Я проверю.

Дима ловко вынул из-под куртки пистолет и прошмыгнул через газон к зданию Университета. Странно, что я даже не заметила, как он спрятал оружие, пока мы собирались. А тем временем Смирнов уже был под окнами галереи. Он присел на корточки и заглянул внутрь, после чего в полусогнутом положении попятился вдоль окон, пока не скрылся за углом.

На улице разыгрался сильный ветер, а полная луна по-пушкински проглядывала бледным пятном сквозь тучи. Я поежилась не то от холода, не то от страха и стала просить высшие силы, будь то ангелы, боги или судьба, поскорее вернуть мне Смирнова. Те минуты, что его не было, показались мне вечностью, поэтому, как только я услышала его шаги (а их бы я не спутала ни с какими другими), выскочила ему навстречу.

– Не понимаю, что за чертовщина. Я видел его…

– Кто это был?

– Ума не приложу. На нем был черный плащ с капюшоном и белая маска. Может, репетиция Хэллоуина?

– Он пошел в зал риторики, но так и не вышел? – догадалась я.

– Откуда знаешь? – нахмурился Смирнов и, подхватив под локоть, повел к моему корпусу.

– Я уже его видела. Так же рано утром в учебном корпусе в таком же костюме: черный плащ, маска. Он зашел в зал риторики и словно испарился.

– Давай-ка подробнее, – строго сказал Дима, беря меня за руку и переплетая наши пальцы с такой силой, что стало ясно, как он зол.

Пока мы шли, я рассказывала Смирнову о той моей ночной вылазке. Сейчас уже было бессмысленным что-либо утаивать, и я призналась, что хотела обыскать аудиторию Радзинского, не верю в несчастный случай и убеждена, что это убийство. Кроме этого, посвятила Диму в свои открытия символики гравюр и догадки относительно смерти Пети Авилова. Единственное, о чем умолчала, – предупреждения отца.

– Почему не сказала все сразу? – процедил Индюк с такой злостью, что захотелось провалиться сквозь землю. Он дернул меня за руку и поднял за подбородок лицо, до боли его сжимая. Спрятать глаза не получилось, и я поежилась от его яростного взгляда.

– Ты сам ничего не рассказал про свое дело…

– Я и не должен, – отрезал он, – а вот ты должна была все выложить. Нашла себе веселое приключение? Что? Вдруг наскучило зажиматься по углам с Ниловым и решила погеройствовать?

– Не смей так говорить со мной! – вспылила я.

– А как мне говорить с тобой? – прошипел Дима, вдруг вспомнив, что мы стали слишком громкими.

– Думаешь, я занимаюсь этим от скуки?..

– Слушай меня внимательно, – Смирнов сильно меня встряхнул, словно пытаясь сбить спесь, – если решишь сунуть нос в это дело, живо отправлю тебя отсюда. Все, что от тебя требуется – это помогать мне с занятиями. И только попробуй ослушаться. Поняла?

Я молча отвела взгляд, но Индюк снова меня тряхнул.

– Поняла?

– Да, – сдалась я, сознавая, что спорить бесполезно, но решив все равно сделать по-своему.

– Смотри, чтобы без глупостей.

Дима проводил меня до двери комнаты, спокойно пройдя мимо спящего вахтера. Мы не разговаривали и даже не прощались. Я молча ушла к себе, громко хлопнув дверью, посылая к черту все предосторожности.

14. Шокирующее открытие или теперь все будет сложнее

Все люди разные. Каждый из нас по-своему реагирует на обиды: одни легко забывают и идут дальше, вторые молча переживают, мечтая о скорейшем примирении, третьи прорабатывают коварные планы мести. Я же относилась к четвертому типу и требовала извинений за нанесенную обиду.

Дмитрий Смирнов не просто был груб, он оскорбил меня, а его запрет заниматься расследованием разозлил и пуще раззадорил. Я была уверена, что мне под силу докопаться до правды, только нужно узнать, что известно ФСБшнику.

Весь день я как на иголках ожидала встречу с Индюком, а его пара, как назло, стояла последней. В его аудиторию я заходила с высоко поднятой головой, намереваясь игнорировать Смирнова, но мужчина лишь бросил на меня беглый взгляд и отвернулся. Теперь он, а не я играл в обиженного. Что ж, пусть будет так! Все равно лжепрофессору никуда не деться от моей помощи. С этой мыслью я устроилась за партой и приготовилась слушать до невозможности скучную лекцию, но и тут Смирнов удивил.

Воспользовавшись моим советом, Дима преподносил тему занятия нам настолько простым и доступным языком, что слушать его было очень интересно. Он говорил так, как понимал сам, приводил примеры из реальной жизни и даже шутил. Мои однокурсники слушали преподавателя с интересом, да и я сама залюбовалась им. В какой-то момент Смирнов поймал мой взгляд, и я уже хотела одобряюще кивнуть, но он демонстративно отвернулся к окну.

По окончании лекции студенты с шумом стали собираться, я последовала их примеру, но меня окликнул научный руководитель:

– Ланская, задержитесь на минуту.

– Что вам нужно, Арсений Витальевич? – поинтересовалась я, нехотя подходя к нему.

– Ваш диплом, – ответил он. – Где новые наработки?

В этот момент захотелось ударить придурка, но я сдержалась и подождала, пока последний студент выйдет из аудитории. Оставшись со Смирновым один на один, я кинула сумку на парту, не обращая внимания на то, с каким грохотом она упала, и нависла над Диминой кафедрой.

– Диплом?! – гневно переспросила я. – Где мой диплом?

– Работа не должна простаивать, – спокойно ответил Индюк.

– Дай подумать, где мой диплом… Может быть, еще только в голове, если у меня нет времени его писать! – выпалила я.

– Многие успевают учиться и работать, – продолжил Дмитрий, игнорируя мой запал. – То, что ты мне помогаешь, не исключает того, что тебе надо учиться.

– Интересно, когда мне это делать, если я свое время трачу на твою подготовку к лекциям?

– У тебя появится больше времени, потому что больше не станешь забивать свою умную головку тем, до чего не доросла, – процедил Индюк.

– Ах, вот в чем дело. Ты снова за старое. Конечно, загрузи меня работой, чтобы я не могла ни о чем больше думать.

– На сегодня можешь быть свободна от подготовки лекций, – разозлился Смирнов, после чего ехидно усмехнулся. – Тебе еще готовить для меня ужин у отца.

– Какой же ты… – я с трудом сдержалась и не сорвалась на ругательства. – А ведь я изменила о тебе свое мнение. Даже прониклась симпатией, думала, что мы подружимся.

– Мы можем подружиться, если ты будешь писать хорошие планы моих занятий, а вот симпатия – это лишнее, – он равнодушно пожал плечами и кивнул на дверь.

Одним махом Смирнов перечеркнул то положительное, что между нами возникло, и втоптал в грязь мои светлые порывы. Сейчас этот человек был мне омерзителен. Я закинула на плечо сумку и, как ужаленная, выбежала из аудитории.

***

Ужин со Смирновым был для меня тяжелым испытанием. Я мечтала оттянуть вечер, но минуты, издеваясь надо мной, протекали молниеносным потоком, приближая неизбежное. Не успела я оглянуться, как в дверь позвонили, и папа попросил открыть.

Дима в образе Арсения Витальевича стоял на пороге с бутылкой вина, которую тут же протянул мне, как только я пригласила его войти. Мой научный руководитель сейчас действительно походил на молодого профессора: классические брюки, темно-синий свитер и твидовое пальто. Этот образ ему чертовски шел, и я, как влюбленная кошка, была готова простить ему все обиды, если сейчас он будет дружелюбным.

– Арсений, добрый вечер, – вышел в гостиную отец и радостно пожал руку гостю. – Давайте пропустим по маленькой, пока Лерочка заканчивает с ужином.

– С удовольствием, Андрей Николаевич, – очаровательно улыбнулся Арсений и сел с отцом на диван, бросив в мою сторону недовольный взгляд. Чем сейчас не угодила псевдопрофессору или в нем говорила старая обида – я не знала.

Я ушла на кухню, чтобы не мешать мужчинам и закончить последние штрихи ужина, который действительно вышел на славу. Но так хотелось пересолить или лучше переперчить одну порцию… Меня остановило только то, что Индюк может отыграться на отце или моих друзьях. Пришлось смириться с тем, что снова предстоит кормить ФСБшника.

Пока я сервировала стол, мужчины выпивали в гостиной и, когда они вошли в столовую, замерли на пороге. Папа мной гордился, он довольно кивнул, приглашая моего научрука к столу, а тот встал как вкопанный.

– Я же говорил, что Лерочка прекрасно готовит, – сказал папа, похлопывая по плечу Диму, чем вывел того из оцепенения. – Садись сюда.

Смирнову пришлось занять место напротив меня, когда отец сел во главе стола. Папа важно попросил меня поухаживать за гостем, но я знала, что он ведет себя так только потому, что хочет похвастать мной перед новым уважаемым профессором. Знал бы папа, что за гиена сидит перед ним. Чертовски привлекательная, но все-таки гиена.

Мы беседовали совершенно непринужденно, и даже мне удалось расслабиться и потерять бдительность. Никаких странных вопросов Смирнов не задавал, да и вообще вел себя так, словно действительно пришел лишь отужинать с приятелем. Отец с гордостью рассказывал о своих выпускниках, добившихся наибольших успехов в карьере, а Дима-Арсений внимательно слушал.

– Так, значит, Евгений Макеев был вашим студентом? – как бы невзначай спросил мой липовый научрук.

– Да, – ответил отец, – жаль, что так вышло.

– Кто это Евгений Макеев? – встряла в разговор я, чувствуя подвох со стороны ФСБшника.

– Выпускник Оболенки, дочка. Я преподавал у него, – отпивая вино, сказал папа. – Он был знакомым Арсения Витальевича. Они встречались в Италии, когда твой руководитель оканчивал аспирантуру.

– Был? – переспросила я и поймала на себе недовольный взгляд Смирнова, чем подтвердила свою догадку.

– Он погиб около года назад, – вздохнул отец. – Женя работал в Министерстве иностранных дел. Когда он отправлялся на очередное дипзадание, пилот его самолета не справился с управлением, и произошла авария.

Я посмотрела на Смирнова, но тот пристально изучал папу, словно пытался прочесть его мысли. И тут я заволновалась. Вот оно… Кто бы ни был этот Макеев, но неспроста Индюк спросил о нем. Только в чем он может подозревать отца. Не может же он обвинить его в авиакатастрофе! Или может? В любом случае, самое лучшее, что я могла бы сделать – это перевести тему разговора.

– Женя был замечательным человеком. Он же писал диплом вам, Андрей Николаевич? Вы, наверное, были с ним близки?

– У моего папы было столько студентов, – заговорила я за отца, – не думаю, что с этим Макеевым они хорошо общались. Я не помню его или разговоров о нем, а о выдающихся студентах папа всегда говорит. Еще вина, Арсений Витальевич?

– Женя был неплохим человеком, – начал отец, – но мы действительно мало общались…

– Как мясо? – перебила я и поймала гневный взгляд ФСБшника, прекрасно раскусившего мою затею.

– Восхитительно, дочка, – расплылся в улыбке папа, взял мою руку и поцеловал в раскрытую ладошку.

– Да, Валерия, вы прекрасно постарались. Все очень вкусно, – окатив волной холода, отчеканил Дима.

– Спасибо.

Смирнов как-то незаметно взял на себя роль галантного гостя, ухаживающего за нами с отцом. Он сам накладывал закуски и подливал каберне в бокалы. Хоть алкоголь в Оболенском был запрещен для студентов, у нас в семье можно было позволить себе бокал хорошего вина. Я заметила, что сам Индюк пьет совсем немного, кажется, был его первый или второй бокал, и мне он старался подливать меньше, мотивируя тем, что мой организм к алкоголю не привык, а вот отцу наливал старательно. Сволочь решил опоить папу, вот только я не планировала ему потакать. В очередной раз, когда Дима поднял бутылку над папиным бокалом, доливая в него остатки вина, я со всей силы ударила его под столом. Смирнов хотел что-то сказать, но я посмотрела на него с такой злостью, что он промолчал.

– Вино закончилось, – заметил папа, – Лерочка, принеси еще бутылочку.

– Хорошо, пап, – я послушно встала из-за стола. – Арсений Витальевич, не поможете мне его открыть?

– Конечно, Валерия, – поддержал мой фарс псевдопрофессор.

Я провела его на кухню, закрыла за нами дверь и накинулась на Смирнова:

– Какого черта ты творишь?!

– Это я у тебя спросить хочу, – прошипел он в ответ.

– Что за допросы? Мой отец не преступник, чтобы так с ним разговаривать! Кто этот Евгений Макеев?

– Тебе же сказали, это мой знакомый.

– Да, с которым ты познакомился в Италии на учебе, где никогда не был! – усмехнулась я.

Дима схватил меня за руки и притянул к себе так, что я практически врезалась в его стальную грудь. Дыхание перехватило, а живот словно скрутило в трубочку, и, черт возьми, это было приятно. Через тонкий лен платья я почувствовала, что не только мое сердце бешено бьется.

– Лер, не лезь, – прошептал он, но в его голосе не было злости или привычного раздражения. Это больше походило на просьбу. – Мне только нужна информация.

– Какая? – также шепотом поинтересовалась я, не сводя глаз с его губ, изогнутых в кривой ухмылке, но таких манящих.

– Опять за свое? Не касается это тебя, поняла? – он отпустил мои запястья, но свои горячие ладони переместил мне на талию и сильнее прижал к себе, словно обнимал.

– Ты в чем-то подозреваешь папу? – голос дрогнул, и Дима нахмурился. Неужели испугался, что заплачу?

– Лер, я ни в чем не обвиняю Андрея Николаевича, но не могу вычеркнуть человека из списка подозреваемых, если есть хоть какая-то связь с этим делом.

– Но мой папа… – начала я, но Дима остановил, приложив палец к губам.

– Твой папа – хороший человек, это видно сразу. Но он знает то, что может мне помочь. Пойми, все очень серьезно.

– Как я могу это понять, если ты ничего не рассказываешь?

– Ради твоего блага, Лер. Ради твоей безопасности.

Дима легко поцеловал меня в уголок губ и тут же отстранился, выпуская из своих рук. А я продолжала стоять, не шелохнувшись, боясь разрушить странную атмосферу, возникшую на кухне.

– Нам нужно возвращаться. Где вино? – непринужденно спросил он, словно ничего и не было.

На ватных ногах я дошла до шкафчика и взяла бутылку мерло. Нужно было вести себя так же спокойно, как Дима, только ничего не выходило. Руки дрожали, а щеки горели так, что на них можно было жарить яичницу.

– Не спаивай моего папу, пожалуйста, – я протянула мужчине бутылку и штопор, при этом боясь посмотреть в его глаза.

– Я не спаиваю Андрея Николаевича, просто хочу, чтобы он чувствовал себя свободнее. К тому же, ему не мешает расслабиться немного, – усмехнулся Смирнов, расправляясь с пробкой. – Все будет хорошо. Не переживай.

Остаток ужина прошел действительно замечательно. Дмитрий больше не наседал на отца с расспросами, хотя тот изрядно захмелел. Мы много шутили и говорили совсем на отвлеченные темы. Извечная папина серьезность испарилась, и я всей душой ощутила его любовь и гордость за меня. За долгие годы, что я жила в Оболенке, впервые мне было так хорошо, легко и свободно.

Дима ушел около одиннадцати. Он предложил проводить меня, но я отказалась, сославшись на то, что мне нужно помочь папе лечь, а потом навести порядок дома. На самом деле мне было страшно оставаться наедине со Смирновым. Слишком сильно меня тянуло к этому мужчине, а вино чересчур раскрепостило. Когда гость ушел, я помогла отцу подняться в комнату, и он тут же уснул. Я бы тоже не отказалась забраться в кроватку, вот только не привыкла оставлять беспорядок в доме.

С уборкой я покончила далеко за полночь и уже собиралась идти отдыхать, как сообразила, что у меня не будет такой прекрасной возможности изучить папин дом, как сейчас. Да, я сказала Смирнову, что мой отец не может быть ни в чем замешан, вот только сама в это не верила. Решив первым делом обыскать кабинет, я направилась туда и просмотрела каждый уголок, но ничего подозрительного не обнаружила. Гостиная, столовая и кухня также не принесли открытий. Мне нужно было этому радоваться, но тревожное чувство все равно не оставляло. Уставшая я опустилась на диван и стала думать, что могла упустить. И тут ответ сам меня нашел: как раз напротив дивана был камин, а разве есть лучшее место, где можно что-либо сокрыть?

Подойдя к камину, я стала по новой осматривать кладку на наличие возможных тайников, и мое внимание привлек один, более темный, чем остальные, кирпичик. Как обычно делали в детективных романах, я стала нажимать, тянуть и даже тереть несчастный кусок глины. Все было впустую, пока случайно не надавила на его край. Кирпич сработал как кнопка, и деревянные панели, которыми была отделана гостиная, разъехались в стороны, открывая темный проход. Заглянув в него, я увидела лестницу вниз, а на верхней ступени – большой фонарь. Не раздумывая, я стала спускаться вниз.

Я прошла где-то уровень этажа, пока не оказалась в небольшой комнатке с массивной железной дверью. Поежившись от холода, я решила не отступать и дернула ручку, но дверь оказалась запертой. Где-то глубоко в душе трусливая маленькая девочка обрадовалась, что не придется идти дальше. На сегодня будет достаточно осмотреть только эту комнатку. Ее размер был не более пары квадратных метров, на стене висело большое зеркало в массивной раме, а рядом с лестницей стоял дубовый шкаф. Следовало бы заглянуть в него, но было страшно, словно на меня повалят пауки и летучие мыши. Взяв себя в руки, я глубоко вдохнула и распахнула створку. Внутри на вешалке висело что-то черное, и первая мысль, которая у меня возникла, была не очень хорошей. Я расправила складки ткани и увидела внутри плаща белую маску. От испуга я выронила фонарик, но, к счастью, не разбила. Подняв его, я снова посмотрела на плащ и маску. Никаких сомнений не осталось: это была одежда того человека, что бродил ночью в Оболенке. Выходит, им был мой отец.

15. Усыпляющая философия Аквинского

Что чувствует человек, который вдруг понимает, что находится в длинном и сложном лабиринте? Мне кажется, я могу ответить на этот вопрос. В тот миг, когда нашла в тайнике своего отца костюм, что видела на человеке в учебном корпусе, я ощутила себя так же. Странное непонимание того, что происходит вокруг, сводило с ума. Было страшно подумать, в чем на самом деле замешан папа. Дима уверил, что этот ужин был лишь поводом выведать информацию, но так ли это на самом деле? Что, если Смирнов располагает какими-то сведениями относительно моего отца? Теперь и подавно я не могла оставаться в стороне от расследования, более того, решила любым способом выведать, что известно ФСБшнику.

Несмотря на дикую усталость и позднее время, я никак не могла уснуть, размышляя, каким образом разузнать все, что есть у Индюка по делу. Мне нужно было найти его слабое место, но ничего не приходило на ум. Единственной его слабостью была философия, изучая которую, лжепреподаватель вечно клевал носом. Мысль усыпить Диму философией пришла сама собой.

Папа периодически страдал бессонницей, поэтому в его аптечке имелся целый набор снотворного. Разложив перед собой на кровати с десяток цветных баночек, я изучила в Интернете их действие, вкус и способ приема. Мне повезло, и у отца нашелся препарат без вкуса и запаха, который бы точно не навредил Индюку. Оставалось только выбрать подходящий момент и действовать. Такой момент выпал на субботу, когда полдня было в нашем с Димой распоряжении. Как обычно, наша встреча была запланирована на три часа, и до самого вечера мы собирались прозаниматься.

– Ты сегодня раньше, – удивился Дима. Я пришла к нему без пятнадцати три, потому что так волновалась, что не могла усидеть дома.

– Была свободна и решила прогуляться к тебе, но, видимо, слишком быстро дошла, – заходя в дом, ответила я, проклиная свои дрожащие руки, которые легко могли выдать мое волнение.

– Будешь что-нибудь? Чай, кофе? Хотя чая, кажется, нет, – он растерянно почесал затылок и направился к кабинету, а я снова поймала себя на мысли, что он чертовски красив.

– Ты не составлял список продуктов, чтобы тебе купили в городе все необходимое? – удивилась я.

– Составлял, но про чай забыл, – признался Индюк, и это вышло как-то виновато, словно он нашкодивший школьник.

– Я принесу в следующий раз, – улыбнулась я и поймала на себе удивленный взгляд лжепрофессора. – Что?!

– Хм… ничего. Спасибо.

Удивительный мужчина Дмитрий Смирнов. Такой сильный, серьезный, часто хмурый и суровый, но в то же время настоящий ребенок, который совершенно не может о себе позаботиться, и таким неоднозначным он мне нравился еще больше.

Мы зашли в кабинет, и я разложила на столе книги и конспекты. В понедельник нас ждал семинар по философии Фомы Аквинского, и я дала Диме достаточно большое домашнее задание.

– Ты сделал то, о чем я тебя просила?

– Имеешь в виду домашнюю работу? – уточнил Смирнов и протянул мне небольшую тетрадку, исписанную от корки до корки. – Можешь проверить.

Было приятно отметить, как усердно готовился мой ученик. Где-то его почерк становился размашистым, видимо, он уставал и злился на «дурацкую философию», где-то писал разборчиво, старательно, скорее всего, после небольшого перерыва или отдыха. Но самое главное, что Дима действительно старался, и хотелось верить, что не только из-за своей работы, но и учительницы…

– Вот, видишь, – довольно сказал Смирнов, развалившись в кресле, – я не безнадежен.

– Я так и не считала, – ответила я, – наоборот, если ты стараешься, то можешь многое.

– Лер, в понедельник у меня первый семинар, и мне понадобится твоя помощь, – снова заволновался он и посмотрел на меня с такой надеждой, что сердце сжалось в груди. – Я должен буду понимать, кто говорит верные вещи, а кто ошибается.

– Давай поступим так, ты будешь смотреть на меня, а я тебе буду подавать знаки. Если все верно – улыбнусь, если что-то не так, но ответ верный – дотронусь рукой до шеи, если человек будет говорить неверно – опущу взгляд.

– Секретный язык? – усмехнулся Индюк.

– Можно и так сказать.

– Как мне указать на ошибку, если я сам не пойму, где она?

– А ты и не указывай, – пожала плечами я, – попроси других студентов сказать, где заблуждается тот, кто ошибся.

– Я перед своими экзаменами так не волновался, – вздохнул Смирнов.

– Не стоит, – улыбнулась я и накрыла его ладонь своей. Смелый шаг, но он не убрал руку. – Выкрутишься обязательно. А теперь, пора за работу.

– Фома Аквинский21… Я должен тебе рассказывать о нем?

– Нет, поступим по-другому. Я сделаю нам кофе и буду читать тебе «Сумму теологии». Самые важные моменты и комментировать их.

– Хорошо.

Я вышла на кухню и достала из кармана все необходимое для реализации моего коварного плана. Да, кофеин и снотворное – не самое лучшее сочетание, но у меня была идея на этот счет. Я принесла с собой кофе без кофеина. Он, правда, был растворимым, поэтому пришлось соврать Индюку, что кофеварка сломалась.

– Без кофе я как без рук, – грустно сказал Смирнов, отпивая глоток моего пойла.

– Не расстраивайся, я ее заберу и покажу Женьке Фролову. Он отлично разбирается в электронике.

Смирнов согласился, а я мысленно похвалила себя за сообразительность. Через пару дней верну кофемашину, а пока сама смогу ей попользоваться. А тем временем Дима выпил уже половину кружки усыпляющего кофе.

Я читала вслух с выражением, медленно и негромко, как сказку ребенку. Веки моего ученика становились тяжелыми, ему с трудом давалось не уснуть, но я делала вид, что не замечаю этого. В конце концов, Дима откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза.

– …следует сказать, что священная доктрина есть одна наука. Единство способности и навыка должно определяться объектом, но взятом не в его материальном аспекте, а в соответствии с формой постижения объекта22… – прочла я и взглянула на мирно спящего ФСБшника.

Отложив книгу, я подошла к Смирнову и села рядом. Его дыхание было спокойным и размеренным. Он спал и даже не проснулся, когда я негромко позвала его. Можно было приступать к обыску…

Первым делом я стала осматривать рабочий стол. Ничего не обнаружив в верхних ящиках тумбы, я потянула ручку нижнего, но он оказался заперт. К счастью, это был не кодовый замок, а значит, мне был нужен ключ. Пробежавшись глазами по каждой полке всех шкафов в кабинете, я осмотрела все стоящие шкатулки, вытрясла каждую книгу, но ключа так и не нашла.

Оставалось только одно самое верное место, где Индюк мог прятать ключ – на себе. Я в нерешительности закусила губу и посмотрела на спящего мужчину. Казалось, его не разбудит даже пушечный выстрел… Аккуратно подойдя к нему, я села на корточки, чуть касаясь, провела руками по карманам спортивных штанов и в левом нащупала связку ключей.

Перебравшись на диван и устроившись рядом с мужчиной, который свел меня с ума, я почти нависла над ним, запустив руку в его карман. У меня почти получилось вытащить ключи, но Дима вдруг повернулся и зажал бедром мое запястье. Его горячее дыхание опалило шею, и на какой-то момент я забыла обо всем на свете, чувствуя нарастающее возбуждение. Смирнов чуть приоткрыл губы, а мне до безумия захотелось их целовать, но вместо этого я несильно оттолкнула мужчину свободной рукой и вытащила ключи.

На связке висел небольшой ключик, и им мне удалось открыть тумбочку. Но дальше ждало разочарование – вместо стопки бумаг, которую я надеялась увидеть, там был небольшой сейф с кодовым замком.

Потерпев фиаско в кабинете, я решила воспользоваться случаем и обыскать спальню Индюка. Конечно, я понимала, что самое главное хранится в сейфе, но усмирить свое любопытство (скорее женское, чем деловое) не могла.

Спальня псевдопрофессора была небольшой, но уютной. Первое, что бросилось в глаза – красиво убранная двуспальная кровать с раскиданными у изголовья декоративными подушками. Рядом, на прикроватной тумбе, лежала стопка книг по средневековой философии, те самые, что я рекомендовала Диме. А подоконник украшали глиняные горшки с пожелтевшими цветами, которые не поливали уже много недель. Меня насторожило то, как была аккуратно застелена Димина кровать. Он не был похож на человека, тщательно следившего за порядком. Неужели ее застилал кто-то другой? Я глубоко вдохнула, чтобы успокоить сердце, болезненно бьющееся от неожиданной ревности. Было невыносимо думать, что мой любимый мужчина спит с кем-то из Оболенки.

Я уже наплевала на обыск и хотела уйти из спальни, как заметила в конце комнаты разобранную софу, со скомканным одеялом и подушкой. И тут на смену слезам, которые успели навернуться на глаза, пришел смех. Получается, Дима настолько нехозяйственный, что даже не пользуется кроватью! Что это – лень или непритязательность? Настроение резко поднялось, и я решила все же осмотреть комнату, но так ничего интересного не обнаружила. Димина спальня по большей части была покрыта слоем пыли, словно он ей совершенно не пользовался. Хотя в этом не было ничего удивительного, ведь Индюк действительно почти все время проводил за работой в кабинете.

Осматривать столовую и кухню я не стала, ведь не раз там хозяйничала, а Смирнов этими помещениями пренебрегал, как и спальней. А вот гостиную решила осмотреть. На полках, под столиком, в диване и под ним – ничего интересного не отыскала. Самая обычная преподавательская гостиная. Но тут мое внимание привлекло большое зеркало в углу: оно было точно таким, как у отца в комнатке за камином.

Зеркало туго крепилось к стене, и мне не хватило сил его отодвинуть. Тогда я стала ощупывать массивную деревянную раму и вдруг наткнулась на какой-то бугорок. С силой надавив на него, я почувствовала, как зеркало дернулось, а потом часть стены сдвинулась. Здесь был еще один тайный ход, такой, как в доме у отца.

Как и в папином тайнике, рядом со входом лежал фонарь. Щелкнув им, я осветила небольшое помещение, в конце которого начиналась узкая лестница вниз. Но прежде чем ступить на нее, я посмотрела на черный плащ и белую маску, висевшие на стене, правда, они были покрыты толстым слоем пыли. Костюмом явно не пользовались год, а то и больше. Значит, не один человек устраивает весь этот маскарад. А если еще у кого-то есть подобный плащ, может быть, ночью в учебном корпусе был не папа?

Спустившись вниз по лестнице, я снова наткнулась на запертую железную дверь, но даже не предприняла попытки ее открыть и вернулась в гостиную. Было очевидно, что плащ и маска не принадлежали Дмитрию Смирнову, более того, он не знал о существовании тайного хода, а это означало, что хозяином костюма был прежний жилец дома. А до Димы здесь жил Филипп Александрович Дрейфус, преподаватель истории, скончавшийся полтора года назад. С тех пор дом пустовал. Дрейфус был очень строгим, я бы даже сказала, деспотичным преподавателем. Он никому и никогда не давал спуска, поэтому слабо верилось, что такой серьезный человек мог устраивать подобные маскарады. Но кому, как не ему, мог принадлежать костюм?