Читать онлайн Чучельник бесплатно

Странный случай

Мне нравился трактир фрау Шнайдер. Здесь было приличное домашнее пиво нескольких сортов, и к нему подавали вкуснейшие баварские колбаски. На этот раз я заказал темное, исключительно потому, что все светлые сорта уже попробовал, и к тому же захотелось разок нарушить привычный порядок вещей (обычно я не пью темное пиво).

Проживая в Германии второй месяц, я заметил, что вся жизнь моя как бы сама собой подчинилась общегерманскому порядку – словно я являюсь маленьким винтиком сложного и очень четко отлаженного механизма. Размышляя об этом, я сдул плотную кремовую пену и, сделав большой глоток, остался доволен. Превосходно!

Хозяйка, немолодая уже немка, стояла за стойкой и цедила пиво из брюхатого бочонка в большие глиняные кружки. Она зорко следила за выражением моего лица, когда я впервые дегустировал ее напиток. Увиденное полностью ее удовлетворило – она улыбнулась мне своей особой улыбкой и занялась начинкой для колбасок.

Сегодня я хотел лечь пораньше и поэтому, ограничившись выпитым и расплатившись как монетой, так и комплиментами в адрес Анхен, прислуживающей мне обычно за столом, засобирался. Но тут один из посетителей привлек мое внимание. Я сразу понял, что он, как и я, охотник. И почему я раньше не заметил его?

Поманив пальцем Анхен, я шепнул ей на ушко:

– Ты не знаешь, кто это? – И кивнул в сторону интересующего меня человека.

Анхен кокетливо улыбнулась.

– Знаю, конечно. Это Фридрих.

Молодой человек посмотрел на меня не очень-то дружелюбно.

– Он тоже охотник, и…

Дальше я не расслышал: речь девушки вдруг слилась с общими голосами в невнятный гул, все куда-то поплыло, и я понял, что падаю. Последним, что я увидел, было встревоженное лицо Анхен.

Очнувшись, я не сразу сообразил, где нахожусь. Тикали часы. Вскоре глаза привыкли к темноте, и я понял, что нахожусь в незнакомой комнате: лежу на кровати, которая значительно мягче той, к которой я привык. Вспомнив, что произошло со мной в заведении фрау Шнайдер, я предположил, что, должно быть, все еще нахожусь в трактире. Наборный паркет прорезала линия света: кто-то приоткрыл дверь комнаты.

– Герр Алекс, вам лучше? – я узнал голос хозяйки трактира.

– Да, спасибо, – я старался говорить негромко, потому что, судя по тишине вокруг, было уже довольно поздно. – Который час?

– Уже половина второго. Прошу вас, отдыхайте. Утром сможете вернуться домой, – прошептала она, и дверь закрылась так тихо, что я вообще понял, что она закрылась, только потому, что померк свет лампы, которую фрау Шнайдер держала в руках.

Прислушавшись к себе, я не обнаружил ничего такого, что могло бы насторожить. С детства я отличался отменным здоровьем, и поэтому вчерашнее происшествие было для меня полной неожиданностью. Я поморщился, вспомнив, что Завадовский, мой приятель, с которым мы собирались нанести визит барону С, наверняка подумал, что я изменил нашим планам по какой-нибудь незначительной, пошлой причине.

Цель нашей поездки была в том, чтобы убедить барона разрешить нам поохотиться в его угодьях. Вышло так, что мы с Ильей прознали: барону все труднее нанимать крестьян для обработки своих земель из-за расплодившегося там зверья. После того, как один из наемников стал жертвой огромного вепря, последние из тех, кого прельщала возможность подзаработать на виноградниках С*, оставили работу и разошлись по домам. Мы не сомневались, что барон с радостью даст нам разрешение на охоту, и должны были выехать в С* завтра.

…Решительно пора уходить. Но как сделать это, не потревожив заботливую хозяйку? На ощупь я пробрался к окну и откинул занавеску. В комнату тотчас проник тусклый свет предутренней луны, подслеповато мерцающей из-за плотно укутавшего ее тумана. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы я мог разглядеть очертания нехитрого убранства: кровать, прикроватный столик, скамья, на которой аккуратно были сложены мои вещи.

В который раз, радуясь немецкому порядку, я стал одеваться. Надев гетры, зашарил под скамейкой в поисках ботинок, но не нашел их! Должно быть, этот самый хваленый «Deutsche Ordnung» на этот раз сыграл со мной злую шутку: ботинки, скорее всего, унес слуга, с тем чтобы, почистив их, выставить у двери комнаты, как это обычно делается в гостевых домах.

А может, уже почистили? Я осторожно, стараясь ничего не задеть, подкрался к двери и толкнул ее. Потом толкнул сильнее. Безрезультатно! Попробовал в другую сторону – дверь цокнула железным язычком замка. Заперт?!

Раздосадованный, не раздеваясь, я повалился на кровать, раздумывая о причине, заставившей хозяйку закрыть дверь. Сон не шел ко мне. Я лежал и смотрел в потолок с черными перекрестьями толстых балок, воображая предстоящий разговор с фрау Шнайдер.

Вдруг послышались шаги и какой-то дробный звук, сопровождаемый монотонным, хотя и прерывающимся хрипом. Определить, откуда шел этот шум, было невозможно. Потом все стихло, но ненадолго – я вздрогнул от леденящего кровь визга. Визжала, несомненно, женщина.

Мгновенно я сорвался с места и принялся колотить кулаками в тяжелую дверь. Крик стих, но дверь так и не открылась. Не знаю, сколько времени прошло, должно быть, часа полтора – два крик не возобновился. Я ворочался до рассвета, но с первыми лучами солнца веки мои сами собой отяжелели, и я провалился в сон.

…Почувствовав на висках ледяное прикосновение, я открыл глаза. Анхен растирала мне виски льдом и приветливо улыбалась.

– Вы вчера так напугали нас, герр Алекс, – проворковала она, и ее румяные щеки стали почти багровыми.

Я молчал, наблюдая за ней. Девушка спрятала глаза под опахалами длинных ресниц, но было видно, что она недавно плакала: веки и щеки припухли, на нежной шее были красные пятна.

– Анхен, что с тобой?

Она бросила остатки льда в миску, достала полотняную салфетку, смочила ее в другой миске, стоявшей у прикроватного столика и, отжав, хотела положить мне на лоб.

– Ничего, спасибо. Все хорошо, – девушка, как видно, не была расположена откровенничать.

– Ты плакала? Я ночью слышал шум… – осторожно спросил я, не теряя надежды выяснить хоть что-то о ночном происшествии.

– Да. Мне приснился кошмар… – Анхен избегала моего взгляда.

Правды от нее было не добиться, и я решил изменить тактику. Отвел ее руки, почти до хруста сжав запястья. Вероятно, я причинил ей боль, но она ни словом не обмолвилась об этом, лишь изменилась в лице: румянец оставил его, она стала бледна. Никогда не видев ее такой, я залюбовался. На мой взгляд, это был как раз тот случай, когда здоровый румянец наносит непоправимый урон красоте, превращая царицу Ундину в пастушку. Опомнившись, я отпустил ее руки.

– Прости… Анхен, ты всегда была добра ко мне, – я заметил, что кровь потихоньку стала приливать к ее щекам. – Ради всего святого, скажи, что здесь происходит?

Девушка потерла запястья и, наклонившись к самому моему лицу, сказала:

– Вам вчера стало плохо, и вас перенесли сюда. Послали за доктором, но он не приехал: сказал, что навестит вас сегодня в гостинице, если прикажете…

Это было не то, что я хотел услышать. Не в силах сдержать раздражение, я гаркнул:

– Какого черта я опять раздет?! – и кивнул на свои вещи, снова аккуратной стопкой сложенные на скамейке: – Почему дверь оказалась закрыта?

Черты Анхен исказились, подбородок задрожал,… Она закрыла лицо передником и выскочила вон. Послышался дробный звук ее шагов по лестнице, напомнивший ночной шум.

Откинув одеяло, я спешно принялся одеваться. Мои ботинки, как я и ожидал, были вычищены и выставлены за дверь. Нагнувшись за ними, я вдруг увидел юбку из зеленой тафты. Распрямив спину, я оказался лицом к лицу с фрау Шнайдер – она была достаточно рослой. Обширный бюст трактирщицы уперся мне в грудь, и я вынужден был сделать шаг назад, в комнату.

– Что вы себе позволяете, герр Алекс? Зачем кричать на бедную Анхен? Она всего лишь хотела позаботиться о вас!

– Сожалею… – я с трудом пытался подобрать слова. – Сегодня я должен был отправиться с приятелем по важному делу. Но дверь была заперта…

Лицо хозяйки немного смягчилось:

– Ах да! Наверное, я по привычке закрыла вашу дверь.… Понимаете, я всегда запираю все двери в доме. Эта привычка досталась мне от покойного мужа… Что ж! Если вы достаточно хорошо себя чувствуете, отправляйтесь домой, герр Алекс. И прошу вас, найдите ласковое слово для Анхен. Вы так обидели ее…

Я кивнул, надел ботинки и пошел вниз по лестнице. Пристальный взгляд трактирщицы буравил мне спину.… Эх, будь что будет!

– Фрау Шнайдер… а что за…

Я так и не задал интересующий меня вопрос: никого на лестнице уже не было. Пожав плечами, я поспешил к Завадовскому, который, как оказалось, уехал в С* без меня.

Неудавшаяся охота

Мой друг вернулся через четыре дня крайне возбужденный. Отчаянно жестикулируя и пуча глаза, он описывал мне роскошные угодья замка С*.

– Люди правы – угодья барона кишат зверьем! Вокруг замка – болото! Рай для вальдшнепов! А лес – не поверишь: глухарь, заяц, лисица, кабан.… Расплодились проклятые, топчут виноградники, я сам видел подрывы!

И Илья разом опрокинул в себя стакан рейнского вина.

– Признаюсь, сначала барон не был в восторге от моего предложения, однако увидев собственными глазами траншеи, вырытые секачами, сдался. Мы приглашены!

– А следы другого зверья? Или, быть может, галерея барона С* сплошь увешана охотничьими трофеями? – спросил я.

Илья, скрестив руки на груди, покачал головой.

– Представь себе, в замке я не увидел ни одного! Ни одной звериной головы, ни одного чучела птицы или животного! Напротив, стены галереи господского дома украшены лишь факелами и нишами, внутри которых стоят какие-то не то амфоры, не то вазы. Я спросил барона, отчего он не украсит свое жилище чучелом медведя или хотя бы просто шкурами. Представь себе, барон как-то странно на меня посмотрел и сказал, что ни разу не охотился.… Каково? К тому же, заметил он, в округе после смерти Генриха Шнайдера нет достойного чучельника.

– Генриха Шнайдера? Уж не супруг ли он Эльзы Шнайдер, хозяйки трактира?

– Все может быть… – пожал плечами Завадовский. – Ну, так что, едем?

Спустя три дня, загрузив повозку разнообразной охотничьей амуницией, мы отбыли в сторону замка С*, где предупрежденный вестовым, нас уже ждал барон.

Целый день тряски в повозке утомил нас, к тому же мы замерзли и проголодались. Наконец, в сумерках мы увидели огни цитадели. Ещё через пару часов мы въехали в ворота замка.

Хозяин сам спустился встретить нас и, распорядившись насчет лошадей, пригласил к ужину.

Барон произвел на меня неизгладимое впечатление. Его при всем желании нельзя было назвать красивым, к тому же он был далеко не молод. Однако порода была видна во всем: в гордой посадке головы, в прямой осанке, в красивой, даже немного женственной пластике рук. Средний палец левой руки был отмечен старинным перстнем-печаткой с фамильным гербом. Этот же герб венчал ворота замка. Вообразите себе форму щита, разбитого на четыре части: в верхнем левом углу – четыре креста, в правом верхнем – три звезды; нижние секции изображают ворота, а в центре – хищное животное с оскаленной пастью и когтистыми лапами. Сначала я принял его за льва – но хвост и отсутствие гривы натолкнули меня на мысль, что это волк. Хотя животное было изображено весьма приблизительно, я не мог не заметить его сходство с бароном С*. Это одновременно и удивило, и позабавило меня. Хозяин, как видно, заметил мой интерес и усмехнулся в пышные усы, плавно переходившие в бакенбарды.

– Кресты символизируют четырех рыцарей – основоположников нашего рода, все они были участниками крестовых походов. Мой предок, Вольфганг, был четвертым, младшим сыном Альфреда Бесстрашного, родоначальника С*, имя которого я имею честь носить, – барон поклонился. – Зовите меня Альфредом, господа! Звезды – это походы, в которых все четверо братьев положили головы. Ну а волк – олицетворение силы и могущества нашего рода. Увы, все в прошлом. Я – последний из С*, все остальные – либо однофамильцы, либо самозванцы. Ничего не поделаешь – жена подарила мне лишь дочь, но и та умерла пяти лет от роду.… Однако что же это я?! Вы голодны! Прошу к столу!

В небольшой зале жарко пылал камин, отбрасывая красно-оранжевые блики на серую кладку каменного пола. Над круглым добротным столом висел старомодный светильник, свечной, что характеризовало хозяина замка как личность, придерживающуюся старинных традиций. На столе стояли два больших канделябра в виде Наяд, держащих свечи на подносах над серебряными головами.

При виде разнообразных блюд, причудливым узором украсивших стол, сомнения насчет состоятельности барона улетучились сами собой. Тут был и запеченный с яблоками гусь, и драгоценное вино в матовых бутылках, а также разнообразные закуски и десерты. Приготовление данных яств под силу лишь умелому повару, содержать которого вовсе недешево.

…Слуга откупорил вино, и спустя минуту оно заискрилось, заиграло в хрустальных бокалах. Рубиновая влага на вкус оказалась терпкой и благородной, я узнал сорт винограда – «Черный жемчуг». Вино было очень выдержанным, но я так и не смог определить год.

Настроение заметно улучшилось: тепло, вкусная еда, чудесное вино – сделали нас благодушными и разговорчивыми, и я, не боясь показаться смешным, спросил барона относительно выдержки вина.

– О! Вы, дорогой Алексей, не имели возможности оценить мои виноградники, хотя я вынужден признать, что с недавних пор они находятся в упадке. Нового вина производится ничтожно мало. Правда, есть старые запасы, и их, я полагаю, на мой век хватит. Лоза, давшая жизнь этому вину, погибла еще задолго до моего рождения. А вино.… Это вино пережило и моих родителей, и прародителей… Оно было изготовлено еще при Вольфганге С*, который построил этот замок и возделал девственные окрестности под первый виноградник.

– Этому вину должно быть не менее двухсот лет! – воскликнул Илья.

– Точнее, двести восемьдесят восемь лет, мой друг, – не без гордости сказал хозяин замка.

– Но… тогда оно должно было бы превратиться в уксус, – вставил я.

– Ни в коем случае! Это не самое старое вино из тех, что мне довелось пробовать! – улыбнулся барон. – Я пил вино, возраст которого датировали тысяча триста тринадцатым годом, и уверяю вас, это был божественный нектар!

Мы с Завадовским переглянулись, и я понял, что мой друг сильно сомневается в словах С.

Вдруг мы услышали покашливание и посмотрев на барона, увидели, что он еле сдерживается.

– Ви… видели бы вы сейчас ваши лица, господа!  Не… не обижайтесь, я… не хотел вас обидеть! – вытирая выступившие слёзы, продолжал сотрясаться от смеха Альфред.

Мы с Ильёй и не думали обижаться, хотя признаться, нам было не до смеха.

– Рады, что история с трёхсотлетним вином всего лишь шутка,– холодно сказал я вслух, а про себя добавил: "а то мы подумали, не тронулись ли вы умом, дорогой Альфред."

Как только я это подумал, барон смеяться прекратил.

– Однако поздно, господа! – барон потянулся в своем кресле с подлокотниками в виде львиных лап. – Вам, вероятно, необходим отдых с дороги. Завтра с рассветом Камал разбудит вас, и я буду счастлив сопровождать вас на охоте. Вы помните о своем обещании, милый господин Завадовский?

Илья улыбнулся и кивнул:

– Не сомневайтесь, дорогой Альфред! Уверен, что через неделю ваши подвалы будут заполнены мясом. Но прежде чем лечь спать, если можно, мы бы хотели осмотреть псарню и выбрать пару-тройку смышленых псов для охоты на зверя.

На лице барона отразилось недоумение.

– Псов? Но помилуйте, я не держу собак. В замке никогда не было псарни!

Я был удивлен, как и мой приятель. Барон, казалось, тоже. В вопросах охоты он оказался полным профаном.

– Но, милый Альфред, охота без собак… это все равно, что свадьба без невесты! Неужели во всей округе не найдется хотя бы дворняги, приученной идти по кровяному следу?

Барон пожал плечами. Пришел Камал, слуга барона, чтобы показать нам наши комнаты. Нам ничего не оставалось, как, поблагодарив хозяина за ужин, отправиться спать. Мне очень хотелось обсудить с Завадовским новые обстоятельства и детали предстоящей охоты, но это было не совсем удобно: наши комнаты были в противоположных концах дома.

Индус поставил на стол свечу и, поклонившись, исчез. Пятнышко света выхватывало из темноты очертания добротной широкой кровати. Сев на нее, я вдруг ощутил такую усталость, что решил все разговоры оставить до завтра. Кое-как раздевшись, я рухнул на кровать и уснул.

Не знаю, сколько времени длился мой сон, как вдруг стало трудно дышать. С ужасом я ощутил на себе нечто холодное, как лед, а во рту моем шевелился, подобно змее, чужой язык.

Я вскочил, скинув с себя легкое тело, и оно с глухим стуком отскочило на пол, тотчас тихо заскулив.

Отыскав спички, я дрожащими руками зажег одну. На полу, съежившись, сидела молодая девушка.

Обжигаясь, я подпалил огарок свечи, которую успел задуть перед сном, и все еще не придя в себя от ужаса, воскликнул:

– Кто вы, черт возьми? Что вы тут делаете?!

– Умоляю вас, добрый господин, тише! – она приложила палец к губам. – Я… я дочь барона, Амалия.

– Но он уверял меня, что у него нет детей. Единственную дочь он давно похоронил, – повинуясь просьбе странной гостьи, сказал я почти шепотом.

– Да! Он всем так говорит. Отец страшный человек, поверьте. Спасите меня!

– Но как вы оказались здесь?

Я подал ей руку, помог подняться. Ее ладонь была холодной и влажной. Зубы девушки стучали, глаза сверкали на бледном, но красивом лице. Волосы были мокры.

– Между моей темницей и этой комнатой есть тайный ход. Однако уже много лет в замке не было гостей. Вы – первый.

– Вы… вы напугали меня, – смягчившись, сказал я. – У нас на родине не принято молодым девицам вести себя подобным образом. Почему вы не разбудили меня, а сразу забрались ко мне в постель?

– Я так замерзла,… и надеялась согреться, мой добрый господин.

Мой язык прошелся по зубам – во рту до сих пор стояла стылая горечь.

– Ваш поцелуй нельзя назвать приятным, сударыня. Никогда не пытайтесь это повторить, хорошо?

Я раздумывал, как бы поступил мой любимый герой – сэр Ланцелот в подобной ситуации. С одной стороны, несмотря на красоту, эта девушка не вызывала у меня никаких нежных чувств, с другой, она взывала о помощи, и у меня не было причин ей не доверять – так как я, по сути, ничего не знал о бароне, кроме того что он прекрасно разбирается в винах и не любит собак.

Тут я вдруг вспомнил, что стою перед дамой в панталонах и рубашке, и, попросив ее отвернуться, стал спешно одеваться. Под одеждой лежало ружье, и, проведя рукой по его стальному стволу, я почувствовал себя намного лучше.

Одно неловкое движение – и ружье с громким стуком упало на пол. Девушка стала белее своей длинной рубахи, невесть как держащейся на тонких ключицах. За дверью послышались быстрые шаги. В этот момент девушка задула свечу и, как мне показалось, юркнула под кровать. Дверь распахнулась. То, что я увидел, заставило меня содрогнуться.

Четыре желтых глаза светились в темноте. Я отступил, пытаясь нащупать ногой упавшее ружье.

Один миг – и я уже взводил курок. Бах! Комната осветилась выстрелом, послышался страшный вой, дверь захлопнулась с такой силой, что сверху посыпалась штукатурка…

Я прислушался – тихо.

– Амалия, выходите! Сейчас я разбужу товарища, и мы покинем замок! – прошептал я.

Ответа не последовало. Я зажег крошечный останок свечного огарка, но комната была пуста. Пахло фосфорной спичкой и еще чем-то звериным. Мой нос охотника не раз ощущал этот запах – запах подранка.

Откинув одеяло, я посветил внизу, но ничего, кроме пыли и паутины, не увидел. Пришлось отодвинуть массивную кровать. Под ней я разглядел крышку люка с литым кольцом, но судя по толстому слою пыли – им не пользовались много лет. Меня заинтриговала эта тайна, но внутренний голос шептал, что силы не равны и лучше отступить.

«Надо найти Илью и бежать отсюда!» – с этой мыслью я повернулся к двери и увидел, что она распахнута настежь…

В этот же момент на мою голову обрушился страшный удар, и я упал лицом прямо на литое кольцо потайного хода.

Илья

…Спустя год, я жил у родителей в городишке К* Орловской губернии. Моя добрая маменька в который раз говорила мне о женитьбе, о том, как она хотела бы на старости лет нянчить внуков, что, коли я не образумлюсь, нашему роду Опалинских-Стрешневых суждено будет прерваться.…Наступила Масленица. И в один из морозных дней я вспомнил все. Словно очнулся от спокойного вязко-сладкого сна, опутавшего разум.

– Маменька, а Илья Завадовский? Ну, помнишь, мой приятель университетский. Где он?

Матушка как-то странно на меня посмотрела и замахала руками.

– Ох, Алешенька, ну его совсем! Какой он тебе товарищ – горький пьяница! Один нос остался! Как тебе память-то отшибло, мы с отцом огорчились очень. Но что касаемо Ильи, так тебе, голубчик, лучше вовсе о нем не вспоминать!

Я настаивал, и маменька сдалась:

– Вот привез тебя Илья из заграницы. Мы, старики, думали – совсем ты разумом тронулся: никого не узнавал, вместо глаза – дырка. Ты-то пошел, слава Богу, на поправку, а вот Илья, наоборот, покатился… Все пропил. Но мы его все равно жалели, принимали. А потом… он Леонида Прокофьича часы украл, так мы ему от дома отказали. Илья и на человека-то теперь не похож: ходит грязный, всклокоченный, сам с собой разговаривает…

Не дослушав до конца, я вскочил, и схватив со стола шапку, выбежал по двор. Мороз был крепкий – птахи замерзали на лету. Городишко у нас маленький, потому со всех ног я бросился к самому почитаемому среди нищих пьяниц заведению, где можно было на копейку напиться, а на пятак почувствовать себя королем – к кабаку «Стоялый двор Зеленина».

В сенях вповалку спали вонючие, вконец потерявшие человеческий облик существа. Зажав нос, я стал ворочать их, пытаясь найти Илью. Мне повезло – третье тело принадлежало ему. Бессвязно бормоча какую-то галиматью, Илья таращил на меня безумные глаза. По длинной бородище скакали блохи. Я, стараясь не дышать, отступил, и крикнул полового. Дав половому гривенник, я назвал адрес, и распорядившись, чтобы Илью Модестовича Завадовского доставили по назначению, пулей выскочил во двор.

Постоял я минут пять, не шевелясь, на морозе, чтобы приобретенные мною за время нахождения в заведении блохи отскочили, и бегом домой. Надо дать распоряжения Вальке и Клавке, чтобы вымыли беднягу щелоком, расчесали, одним словом, привели в порядок, а затем отправили ко мне.

В чистой рубахе, с остриженными волосами и выскобленным до синевы подбородком, Илья снова стал похож на человека разумного, хотя мало похожего на того, которого я знал.

Первым делом, пряча глаза и заикаясь, Завадовский попросил рюмку водки и покушать. Клавка принесла пироги с вязигой, кашу с индюшатиной, крепкие бочковые огурчики, водку и квас. Я наблюдал, как мой бывший приятель с жадностью накинулся на угощение, и ждал.

Насытившись, Илья поднял на меня горевшие чахоточным огнем глаза.

– Ну что, память вернулась? – вместо благодарности в его голосе звучал сарказм.

– Ты, Илья, зол за что-то на меня? – я был уязвлен. – Я вытащил тебя из помойной ямы, думал, мы друзья, а ты вроде как, и не рад?!

– Чему радоваться, друг Алексей? – Илья зашелся кашлем. – Ты подальше от меня держись, а то заразишься. Мне, дружище, пару неделек осталось, не боле.

Я налил ему еще водки, затем себе и попросил рассказать о том, что произошло в замке С*.

– А и рассказывать нечего, Алешка! – опрокинув в себя водку и занюхивая огурцом, сказал Илья. – Как развел нас нехристь этот, слуга, по комнатам, так я и свалился. Среди ночи просыпаюсь от грохота. Вроде как выстрел мне послышался. Тьма кругом – хоть глаз коли. Пока оделся, выскочил, добежал до комнаты твоей – ты в луже крови лежишь, думал тебе каюк. Перевернул, у тебя вся морда в крови – упал ты неудачно: аккурат глазом на кольцо, невесть зачем торчавшее из пола. Но дышишь, слабенько так. Тут свеча погасла. Я тебя на закорки – и понес. Звал на помощь: вышел барон в ночной сорочке и колпаке – вид нелепый. При других обстоятельствах, я бы, может, посмеялся… Слуга его, нехристь, куда-то запропастился. Я кричу, что, мол, ежели ты умрешь, я лично этого так не оставлю – завтра же здесь будет полиция. Барон сильно струхнул, засуетился. Заверил меня, что, мол, глаза ты лишился, но жить будешь… Потом он тебя снадобьем каким-то натирал. А с утра организовал нам теплую бричку и сопровождение. Я тебя в гостиницу привез, тебя доктор их смотрел, немец. Все цокал языком, удивлялся. На третий день ты очнулся, но не узнал меня. А я… я с ложечки тебя кормил, Алешка. Все простить себе не мог, что подбил тебя на это приключение. Эх, знать бы наперед… Я же с той поры с охотой завязал и ружья в руки не брал. Привез тебя, как овощ какой, к родителям – тут тебе и уход. Ну а далее, ты, наверное, знаешь… – Он вздохнул и тоскливо посмотрел на графинчик с остатками водки.

Я налил ему еще. Илья поднес к губам рюмку и, выпив, занюхал рукавом, после чего его опять одолел жуткий кашель. Когда он убрал руку, которой закрывался, на рукаве я увидел следы крови – верный признак того, что Илья не врал о скором конце.

На следующий день я пригласил лучшего в К* врача. Илья, узнав об этом, только махнул рукой.

– Не надо врача, Алешка. Зови попа.

Батюшка Нафанаил – плотный, круглый человечек с маленькими, точно у ребенка, ручками и ножками, с жидкой бороденкой – около часа исповедовал Илью. После он вышел к столу, за которым мы – я, матушка моя, Агафья Ниловна, и батюшка, Леонид Прокофьевич – пили чай, и с благодарностью принял приглашение отведать масленичных блинков с икрой и сметаной.

Он пил чай из блюдца, вытягивая губы трубочкой. За стенкой слышался кашель Ильи.

– Что, батюшка, думаете – совсем плох Илья? – спросил я отца Нафанаила.

– Не совсем, чтобы… Просит похлопотать за него: хочет вступить на монашеский путь.

– Вот те на! – я присвистнул от удивления, но осекся, встретив суровый взгляд набожной маменьки.

К вечеру отец Нафанаил вместе с Ильей сели в повозку и поехали в монастырскую обитель Куратово, увозя с собой щедрое подношение от моих родителей и корзину теплых еще пирожков для настоятеля.

Наступила весна. На Пасху я получил письмо из монастыря: по просьбе послушника Илии настоятель сообщал о его кончине. Так и не успел Илья в монахи постричься…

Возвращение

Вторая половина лета выдалась в Старом Свете дождливой. Соскочив с брички, я наступил в огромную лужу. Дверь в трактир фрау Шнайдер оказалась закрытой, и мне пришлось стучать. Наконец, шторка у крыльца дрогнула, и через секунду дверь мне открыла Анхен. Девушка, несомненно, была рада меня видеть, но что-то в ней изменилось. Она стала… другой.

– О! Герр Алекс! Прошу, прошу! – Анхен пропустила меня внутрь.

Обстановка ничуть не изменилась, хотя посетителей не было и гриль для колбасок стоял остывший. Я скользнул глазами по фигуре Анхен и увидел, что она, пожалуй, стала женственней: ушла девичья угловатость, грудь заметно увеличилась. Перехватив мой взгляд, девушка стыдливо опустила глаза. Я услышал откуда-то сверху требовательный плач ребенка и все понял.

– Добрый день, Анхен! Или мне называть вас теперь фрау Анхен?

Глаза девушки наполнились слезами. Я понял, что сказал нечто такое, что расстроило бедняжку, – вероятнее всего, она так и осталась незамужней.

– Ну, полно, полно плакать! А где фрау Шнайдер?

– Она прилегла до обеда. Ее мучает мигрень, дела идут неважно…

Девушка вытерла глаза тыльной стороной ладони.

– Вы голодны, герр Алекс? Ах, что это я… Конечно, вы голодны. Иначе, зачем бы пожаловали к нам! Садитесь пока. Сейчас подам Вам яичницу и колбасу. Пиво, правда, теперь одного сорта.

Очень скоро нехитрая еда была на столе. Она была достаточно сносной, а вот пиво никуда не годилось. Из вежливости я все же выхлебал с полкружки этого мутного пойла.

Анхен стояла чуть поодаль и мяла в руках кисть от теплой шали, что была накинута на ее плечи.

– Какие еще новости, Анхен? Мне кажется, что ты хочешь что-то сказать мне? – я изо всех сил старался выглядеть беззаботным.

– Ах, герр Алекс! С тех пор как с вами произошло это несчастье…

Она хотела коснуться моей повязки, которой я прикрывал пустую глазницу, но отдернула руку.

– …С тех самых пор… В общем, я… – Она вдруг посмотрела на меня и разом выпалила: – Отец моего ребенка – барон С*!

Меня пронзило странное и очень неприятное чувство, но я старался сохранять хладнокровие.

– Вот как? Поздравляю! Сядь, Анхен, расскажи мне обо всем, пожалуйста.

Анхен, озираясь по сторонам, осторожно села. Мне показалось, что она подавлена. Длинные светлые волосы выбились из-под чепца и рассыпались по плечам.

– Сдаётся мне, ты несчастлива? – спросил я.

Девушка опустила голову.

– Я боюсь… – чуть слышно сказала она, – Барон…

– Mein gott! Кого я вижу! – раздался знакомый голос. – Анхен, почему ты не сказала мне?

Топая по лестнице, точно носорог, к нам спускалась погрузневшая фрау Шнайдер. Анхен закусила губу и встала.

– Здравствуйте, фрау Шнайдер! – я поклонился. – Вот, вернулся в ваши края. Мечтаю все же осуществить замысел поохотиться в угодьях барона С*… Можете составить мне протекцию?

Трактирщица изменилась в лице. Ее полная, точно из теста, правая рука легла на левую грудь, губы стали серыми. Она села на ближайший стул.

– Дитя мое! – обратилась она к Анхен. – Оставь нас.

Девушка покорно пошла наверх и скрылась в одной из комнат.

– Герр Алекс! – быстро, но внятно залопотала немка. – Не знаю, кто вас надоумил, но это очень, очень плохая идея. Очень плохая! Вы даже не представляете, во что хотите ввязаться! Один раз Бог спас вас: вы потеряли глаз, но вы живы! Второй раз может быть по-другому.

– Но объясните мне, наконец, фрау Шнайдер, почему? Отчего вы так уверены? В чем тут дело?

Я сказал это слишком громко, и трактирщица приложила палец к губам, видимо, не желая, чтобы Анхен слышала.

– Все, к чему этот человек имеет отношение, рано или поздно погибает… Вы помните, каким был мой трактир, когда вы были здесь в последний раз? И посмотрите, как пусто стало… Люди обходят нас стороной, после того как исчез молодой Шульц. А к этой истории барон имеет прямое касательство.

– Я весь внимание! Расскажите, прошу!

– Господин Шульц был охотником, как и вы… – начала трактирщица.

Я вспомнил человека, заинтересовавшего меня в тот вечер, когда я позорно упал.

– Фридрих! – воскликнул я.

– Вы знали его? Да, это был Фридрих. Дурные слухи ползут быстро. После того, что с вами случилось, в замок С*, и без того пользующийся дурной славой, заросли все дороги. Даже охотники не совали туда носа. Никто не хотел работать на барона Альфреда, а, как вам известно, его слуга, индус, исчез.

– Это я застрелил его! – вырвалось у меня.

На лице фрау Шнайдер появилось странное выражение, и я пожалел о порыве откровенности.

– Мне показалось, что я застрелил его. Он хотел меня ограбить… – попытался я оправдаться. – Но, прошу вас, продолжайте.

– Итак, барон остался совсем один. Дошло до того, что он собрался в длительное путешествие, с тем, чтобы нанять слуг из числа нехристей. За несколько дней до этого он остановился у меня и снял комнату. Ему приглянулась Анхен, и он стал оказывать ей всяческие знаки внимания, даже звал хозяйкой в свой дом. Да только кому нужно такое хозяйство?! – она горько усмехнулась.

– А потом… сами знаете, как это бывает. Двое мужчин поссорились из-за женщины, и вот результат – один из них убит. Произошло это так: они решили выяснить отношения в лесу. Барон вернулся один.

– А Фридрих? Нашли его? – от напряжения я даже привстал со стула.

Фрау Шнайдер покачала головой:

– Нет… Бедного Фридриха так и не нашли. Хотя потом один пришлый человек рассказывал, как наткнулся в лесу на труп человека, горло которого было обезображено, точно на него напал огромный волк!

– Что Анхен?

– Прошу вас, герр Алекс, имейте сострадание! Не мучайте бедняжку вопросами! Как только малыш подрастет, мы покинем эти места. И вы уезжайте!

– Фрау Шнайдер, вы убедили меня, я уеду. Однако мне нужно завершить кое-какие дела в Т*. Можно мне у вас остановиться на недельку?

– Прошу вас, герр Алекс! Узнав, что Фридрих исчез после стычки с бароном, люди стали обходить мой трактир стороной. А когда все узнали, что Анхен беременна, а главное – от кого, нас обеих обвинили в пособничестве ему. Уже год, как остыл наш очаг, полгода, как я не варю пива. Пообещайте, что не будете ввязываться в дела барона С, и живите бесплатно! А там, может быть, люди поймут, что мы не виноваты в том, что погиб бедный Фридрих…

Несмотря на то, что фрау Шнайдер пообещала мне бесплатное жилье, я все же сунул ей увесистый мешочек, благо был не стеснен в средствах. Мне было жаль эту женщину. Как я уже говорил, мне очень нравился ее трактир, и я бы не хотел, чтобы его очаг погас навсегда.

К моему удовольствию, ее мигрень как рукой сняло, и на следующее утро я увидел трактирщицу нарядной, в смешной тирольской шапочке и с огромной корзиной: она собиралась на рынок.

– Могу ли я рассчитывать на вкуснейшие баварские колбаски? – улыбаясь, спросил я ее.

– Конечно, мой друг! Обещаю вам! – ответила вдова, садясь в двуколку рядом с Анхен, державшей на руках ребенка. – Но! – Она натянула поводья, и повозка тронулась.

Брут

Я пошел побродить по окрестностям и к обеду вышел на деревушку, где мы с Ильей останавливались в гостевом доме. Хозяин, герр Штрауп, не узнал меня, или сделал вид, что не помнит. Лучшее лекарство от забывчивости – деньги. Всего две марки – и мы снова старые знакомые. Я расспросил его об охоте и о возможности приобрести охотничьего пса. Штрауп согласился помочь. Он привел меня к дому за высоким забором которого слышался многоголосый лай, точно там обитала свора. Мы долго стучали, прежде чем вышел невысокий худой человек. Как оказалось, он был глух, и определил наше появление только по волнению собак. Мне пришлось кричать в трубку, один конец которой он вставил в ухо. Узнав, что я охотник, и мне нужна собака, старик сказал, что его псы лучшие – самые сильные, выносливые и подходят для охоты на любого зверя, от зайца и лисицы до лося и кабана.

– Таких отважных и быстрых собак нет во всем Старом свете! – гордо сказал он, подняв палец вверх, потом подвел меня к вольеру с частоколом из прутьев и вывел какого-то широкогрудого зверя с широкой пастью и маленькими злобными глазками.

Кобель недоверчиво косился на меня, его глаза были налиты кровью.

– Это Брут – верный друг моего пропавшего без вести сына, – сказал старик, и его глаза увлажнились. – Может быть, получится отыскать не только добычу, но и его след! Возьмите Брута! Это отличная собака – бесстрашная и сильная. С ним и на волка не страшно, а вот зайца или глухаря порвет в клочья…

– Вашего сына звали Фридрих? – спросил я.

– Отличная собака. Останетесь довольны, – произнес старик, вручая мне поводок.

Бедняга без своей трубки ничего не разобрал. Но, прощаясь, он сказал:

– Если решитесь оставить Брута себе, заботьтесь о нем… А не захотите – так верните. Половину денег отдам назад. Если удастся узнать что-то о моем пропавшем сыне, я сам награжу вас… Его звали Фридрих Шульц…

Я кивнул. Из-под ног старика полезли маленькие широкогрудые щенки – точные уменьшенные копии зверя, которого я держал на поводке. Старик собрал щенков в охапку и закрыл калитку.

Дорога назад заняла всего полчаса: Брут тянул меня – он наверняка знал дорогу. Дамы еще не вернулись, и я открыл дверь своим ключом. Шерсть собаки встала дыбом, и я счел за благо отвести его и закрыть в своей комнате, чтобы не напугать женщин.

Утром следующего дня я намеревался отправиться в заброшенный замок С* – отсутствие хозяина было мне на руку. Я рассчитывал добраться туда верхом: так было бы намного быстрее, нежели в нанятой повозке, к тому же я хотел избежать ненужных разговоров. Но как быть с собакой? Побежит ли Брут рядом? Или придется взять его как поклажу? Я посмотрел на пса, во взгляде которого не было ненависти, однако расположения – тоже. Достав из кармана кость, специально припрятанную со вчерашнего ужина, я бросил ему. Пес молниеносно расправился с ней.

…Мне показалось, что взгляд его потеплел, хотя я все равно не решился бы его погладить.

Привели лошадь, которую я арендовал у герра Штраупа на несколько дней. Закрыв Брута в комнате, я повел кобылу в стойло, которое служило фрау Шнайдер сараем, поскольку лошадей она после смерти мужа не держала.

Дверь была заперта на висячий замок, и я привязал лошадь к дереву неподалеку. Тучи рассеялись – выглянуло солнце. От земли шел пар. Мне не хотелось оставлять кобылу под открытым небом, и я решил открыть замок. Повозившись с ним, я достиг результата – щелкнув, он растворил свои металлические челюсти. Но моему плану поставить туда лошадь не суждено было сбыться. У порога она встала на дыбы, и я, как ни старался, так и не смог заставить ее зайти внутрь. Животное отворачивало морду и жалобно ржало. Тогда пришлось ослабить поводья и зайти внутрь самому.

Прямо перед своим лицом я увидел страшную голову с клыками: на меня смотрел секач. Все пространство сарая сверху донизу было завалено чучелами. Совы, глухари, медведь, волки, собаки и даже обыкновенная кошка таращили на меня стеклянные глаза…

Я поспешно закрыл за собой дверь и защелкнул замок. Привязав лошадь к другому дереву так, что ее было видно из окна, я сел дожидаться фрау Шнайдер и Анхен.

Дамы вернулись к вечеру, и привезли из города всякой снеди. Позади их двуколки ехала наемная повозка с парой вороватых крестьян. Они сновали туда-сюда, заполняя подвал вином, сыром, мясом и еще кучей разнообразной провизии. Фрау Шнайдер, расплатившись, отпустила их, однако я заметил, что рубаха одного из молодчиков подозрительно оттопыривается. Догнав его, я извлек у него из-за пазухи сырную голову. Воришка осыпал меня проклятиями, но в глазах женщин я стал героем.

– Герр Алекс! Я не успею сделать сегодня фирменные колбаски, но завтра обязательно! – тепло сказала фрау Шнайдер. – А зачем тут эта лошадь?

– Я одолжил ее на несколько дней у герра Штраупа, фрау Шнайдер. Хочу завтра отправиться в Т* на пару-тройку дней.

– Как так? – всплеснула руками Анхен. – А колбаски?

– Приеду, и попируем! – подмигнул я.

– Но, герр Алекс, Вы помните о своем обещании не делать глупостей? – озабоченно спросила фрау Шнайдер.

– Помню! – не моргнув глазом, соврал я. – Но куда бы мне пристроить эту фрау на ночлег? – Я кивнул в сторону кобылы, и дамы засмеялись.

– Идите за мной, – продолжая смеяться, сказала фрау Шнайдер. – У меня два сарая, дорогой мой. В одном чучела, которые у меня никак не поднимется рука сжечь, а другой вполне подходит для лошади. Я держу там кур.

Действительно, в кустах акации и бузины был спрятан небольшой аккуратный сарайчик, откуда доносилось кудахтанье. Туда лошадь герра Штраупа пошла охотно.

Наконец, мы сели за стол. Я разлил по стаканам ароматное вино. Женщины нарезали сыр, хлеб и копченое мясо. Вечер выдался влажным, но теплым.

Вскоре вино разморило нас, и я попросил хозяйку:

– Расскажите о своем супруге, фрау Шнайдер. Говорят, он был лучшим в этих краях чучельником.

Трактирщица вытерла платочком сухие глаза:

– Генрих был превосходным мастером своего дела – это правда. Но человеком был… откровенно говоря… Я была беременна, на сносях, а чучела были повсюду. Я ненавидела их. На них скапливалась пыль, и я начинала чихать. Чихала по нескольку часов. Я просила Генриха убрать их, но он только смеялся. Поставил у изголовья нашей кровати огромную голову вепря. Представьте: я ложилась и видела налитые кровью глаза зверя, огромные клыки… Подолгу не могла уснуть, стала нервной и злой. И однажды я не выдержала и подговорила служанку. Вдвоем мы сняли ужасную голову со стены и, оттащив подальше в лес, подожгли. Муж был в ярости. Оказалось, что в этой самой голове он, втайне от меня, хранил деньги, полученные им за какое-то грязное дело… Он бил меня и никак не мог остановиться. Его лицо исказилось до неузнаваемости – это был не человек. После этого я родила мертвого ребенка, и… когда это случилось…

Плечи фрау Шнайдер затряслись, по щекам потекли слезы, она взяла стакан и осушила до дна.

– …Я заключила сделку с дьяволом, – глухим голосом произнесла вдова и сжала свой стакан с такой силой, что раздавила его, сильно поранив руку.

Анхен, увидев кровь, вскрикнула и стала суетиться вокруг старухи, тело которой вдруг стало содрогаться от каркающего злобного смеха. Седые волосы растрепались, она стала похожа на Медузу Горгону, изображение которой я видел в Эрмитаже. Больше ни о чем расспрашивать я не решился, и поднялся к себе, захватив немного копченого мяса для собаки.

Войдя в комнату, я зажег свечу и осмотрелся. Брут лежал на полу у кровати, положив морду между лап, и, как мне показалось, был настроен весьма дружески. Я дал ему мяса, и он проглотил его, не жуя.

– Брут, дружище, завтра мы отправляемся на охоту! – сказал я, но погладить его все еще не решался.

Окинув глазами комнату, я нашел, что искал – плетеный короб, куда могла бы поместиться собака.

– Ну, – подмигнул я псу, – давай спать, что ли! – И задув свечу, лег.

Когда я проснулся, было еще темно, но небо на востоке уже начинало светлеть. Стараясь не шуметь, я взял ружье, надел на пояс патронташ и пристегнул к ошейнику пса поводок. Брут не выразил ни малейшего недовольства этим обстоятельством. Прихватив короб, я вышел на улицу. Пробравшись в курятник, вывел кобылу и, открыв короб, приказал собаке сесть в него. Брут попятился назад и тихо зарычал. Положение было глупейшее. Отбросив короб в курятник, я отцепил поводок и вскочил в седло.

– Черт с тобой, проклятая псина! – бросил я через плечо и, вставив ноги в стремена, легонько стукнул лошадь в бока.

Кобыла резво помчалась по утренней росе к городу Т*, через который лежал мой путь.

Каково же было мое удивление, когда я, спешившись у колодца, чтобы попить самому и напоить лошадь, услышал прерывистое собачье дыхание! Пес бежал за мной не менее трех часов! На него было жалко смотреть: язык вывалился и свисал чуть ли не до земли, на боках и груди – налипли семена трав и колючки.

– Молодчина, Брут! – в первый раз за все время нашего знакомства я потрепал его за ухом.

Отдохнув немного, мы отправились дальше. Я на кобыле герра Штраупа и Брут. Однако через две-три версты собака стала отставать. Я перекинул пса через седло, словно тушу, и мы продолжили путь. Лошадь тоже прилично выдохлась, и остаток пути мы уже не мчались во весь опор, а шествовали чинным шагом. Я желал попасть в замок до темноты, ибо помнил, что в С* нет даже масляных ламп.

Мы как раз проезжали виноградники, когда я заметил странную фигуру, закутанную в плащ. Человек шел в направлении замка. Обгонять идущего мне не хотелось, но выбора не было. Поравнявшись с ним, я остановился. Путник заметил меня и, скинув капюшон, поприветствовал кивком головы. Это был монах. Я понял это, увидев тонзуру с пятак на его голове.

Я спешился. Странник произвел на меня самое благоприятное впечатление. У него был высокий, умный лоб и очень ласковые, лучистые глаза, от которых к вискам разбегалось множество морщинок, – было видно, что их обладатель часто улыбается. Монаха в нем выдавало и солидное брюшко, подпоясанное кушаком, за который он прицепил котомку для подаяний. Я вытащил несколько марок и протянул ему.

– Спасибо, брат мой, да сохранит тебя Господь! – монах склонил голову, снова продемонстрировав маленькую лысинку. – А можно полюбопытствовать, что это за замок? – Он махнул широким рукавом в сторону замка.

Не люблю описывать пейзажи и прочие красоты природы, но не могу удержаться: замок С* в лучах заходящего солнца был торжественно прекрасен. В такие моменты я жалею, что не родился поэтом, ибо в самом величии этой красоты, в этих розово-сиреневых отблесках на расплавленном золоте неба и есть та сущность, дающая нам, простым смертным, осознание присутствия Бога. Передать весь восторг от этого осознания сухим языком прозы, увы, невозможно…

Наконец, удалось отлепить взгляд от очертаний замка, и я кивнул монаху:

– Это замок С*. Но, простите мое любопытство, зачем он вам?

Монах с готовностью полез в котомку и достал книгу наподобие амбарной. Проведя пальцем по одной из строк, он сказал:

– Я обошел всю Германию. Этот замок последний в моем списке. Орден поручил мне сбор пожертвований, и пока мне везде жертвовали, кроме… – он опять посмотрел в свои записи, – кроме Эйхофа. Надеюсь, здешний хозяин окажется щедрее. Как вы думаете?

– Не знаю, – ответив, я отпустил Брута на дорогу и пошел рядом с монахом, держа лошадь под уздцы.

Монаха звали Йоганом, и судя по легкому акценту, он был поляк. В конце концов, мы перешли на русский язык, которым брат Йоган владел не хуже, чем немецким. Мы спорили о разном: об индульгенциях, инквизиции и прочих нелицеприятных вещах. Сумерки уже не страшили меня. Я был откровенно рад, что Господь послал мне попутчика, и хотя было уже достаточно темно, золотые лучи заката, которые я впустил в свою душу, озаряли пространство вокруг и разгоняли тьму, так и норовившую сгуститься над нами.

Замок С*

За беседой я и не заметил, как мы пришли. Выкидные ворота замка были подняты, а люки, через которые я планировал пробраться, задраены.

– В замке есть кто-нибудь? – спросил Йоган, и мне стало стыдно от того, что я не сказал ему правду с самого начала.

Но одно я знал наверняка: я не был уверен в том, что в замке никого нет.

Замок был окружен рвом, который когда-то заполняла вода. Сейчас же это был просто овраг, поросший осокой, где самозабвенно квакали самцы жаб, призывая подруг. Видимо, этот «рай для вальдшнепов» имел в виду бедный Илья.

Мы перебрались через ров и встали чуть справа от замковой стены. Я достал заготовленный заранее крюк и веревку.

– Ждите здесь, я открою ворота изнутри!

Сунув в руки опешившего монаха поводья, я стал пытаться перекинуть крюк через высокую стену замка.

С третьей попытки мне удалось зацепиться. Я поплевал на руки и уже собрался карабкаться на стену, как увидел выражение лица отца Йогана, заставившее меня остановиться.

– Вы хотите вторгнуться в чужие владения? Надо признаться, Алексей, не ожидал от вас… Я был уверен, что встретил образованного, честного юношу, прекрасного собеседника… Сейчас же объяснитесь! Иначе я сочту вас мародером и грабителем!

Вздохнув, я отпустил веревку и подошел к монаху.

– Вы имеете право так считать. Но моим родителям не должно быть стыдно за меня, ибо, Бог свидетель, я не мародер и не грабитель! Я был в этом замке год назад и чуть не лишился жизни. Готов спорить, что хозяин этого замка – слуга самого дьявола! Вы можете не ходить со мной внутрь, потому что это небезопасно. Простите, что не сказал об этом раньше, брат Йоган.

Я поклонился и, опять поплевав на ладони, схватился за веревку.

Стараясь не смотреть вниз, я украдкой бросал взгляды на монаха, который наблюдал за мной. Увидел даже, как он осеняет меня крестным знамением. Добравшись до самого верха стены, я помахал ему. Он махнул в ответ. Я вздохнул с облегчением: не испугался, не ушел – молодец брат Йоган!

Полдела сделано. Теперь мне предстоит разобраться с механизмом, отпирающим ворота… Я с тоской посмотрел вниз, где сгустилась плотная мгла, и, вздохнув, стал спускаться по витым ступенькам.

Я долго возился с воротами. Почти час ушел на то, чтобы отодрать доски, прибитые так, чтобы надежно блокировать ход огромных шестеренок. Проклиная цепной механизм, я дергал его то вправо, то влево, одну за другой устраняя причины, по которым ворота оставались закрытыми.

Внезапно я похолодел от ужаса… Влажное дыхание обожгло мне затылок… Потом чья-то когтистая рука оперлась на мою спину… Я не трус, но впервые осознал выражение «волосы зашевелились на голове». Читая про себя «Отче наш», я сжал свой нательный крест и, резко обернувшись, вытянул его перед собой, крича:

– С нами Бог! С на… Ах ты сволочь! Брут! Ты же меня до смерти напугал, понимаешь, песья ты голова!

Я схватил собаку, поцеловал прямо в нос, и Брут в ответ стал лизать мне щеки, лоб.

– Уйди, хватит! – я оттолкнул пса. – Лучше покажи, как ты вошел?

И Брут показал. В одном месте под стеной была яма. Чуть подкопав ее, я оказался снаружи. Здесь лаз был закрыт зарослями лопуха и оттого совершенно незаметен. Я встал, отряхнулся и пошел к монаху, который смиренно молился неподалеку.

Лошадь пришлось отпустить. Йоган согласился пойти со мной внутрь, взяв с меня слово, что мои интересы не противоречат Божьим заповедям. Оказавшись за замковой стеной, он первым делом пожелал осмотреть часовню и только затем согласился сопровождать меня в прогулке по господскому дому.

Мы обошли все постройки, совали носы во все сараи и амбары, но часовни не было.

– Поразительно! Где же на протяжении веков молились представители этого знатного рода? Так не бывает! Часовня, должно быть, находится в доме… – сам с собой рассуждал Йоган. – И где, хотелось бы знать, они хоронят своих мертвецов?

Честно признаться, в отличие от отца Йогана, мне это было неинтересно. Еще в детстве матушка учила меня не бояться покойников – мол, они уже не могут причинить вреда, в отличие от злых людей, которые живы. Я вспомнил об этом теперь, когда все мое существо испытывало странную смесь разнообразных чувств: с одной стороны, мне хотелось развернуться, сесть на лошадь и скакать во весь опор до самого отчего дома; с другой стороны, тайна С* влекла меня непреодолимо. Я понимал, что выбор невелик – либо я раскрою ее, либо сойду с ума. Как человек практический, хоть и всосавший с молоком кормилицы все ее сказки вместе с лешими, русалками и домовыми, я надеялся, что все окажется просто спектаклем, который поставил злой гений, чтобы достичь своих вполне объяснимых с обывательской точки зрения целей. Я желал, чтобы все сверхъестественное, с чем мне пришлось соприкоснуться, разъяснилось сегодня. И это желание подгоняло меня вперед.

Как я и предполагал, парадная дверь господского дома была заперта. Но я готов был дать руку на отсечение, что в одном из окон дрогнула портьера. Еще находясь наверху стены, я случайно скользнул взглядом в сторону дома и заметил отблеск в витражном окошке мансарды, но не придал этому значения, решив, что это просто оптический обман.

Соорудив отмычку из захваченных мной в одном из сараев подручных средств, я пытался открыть дверь. Йоган же отвернулся, показывая всем своим видом, насколько он не одобряет моих действий.

– Ну же, святой отец! Добро должно быть с кулаками! – пытался я его подбодрить.

– Ага… и с отмычками, – пробурчал себе под нос монах и опять зашептал извинения Господу, подняв глаза к небу, где, по его мнению, и должна была находиться небесная канцелярия.

Внутри что-то щелкнуло, и дверь отворилась сама собой… Я не был уверен, что это я открыл ее. Брут бросился в дом первым, но почти сразу же выскочил, поджав хвост. Мы с Йоганом переглянулись и зашли внутрь – сначала я, затем он.

В доме был спертый воздух. Это означало, что от захваченного мною светильника мало проку. Из заплечного мешка я достал пару факелов, зажег. Один дал монаху, другой взял себе.

Мы стояли в холле. Справа – та самая небольшая гостиная с камином, где мы ужинали с бароном; слева когда-то был зимний сад, сейчас же там топорщились ссохшиеся останки растений, откидывающие в свете факелов зловещие тени. Прямо располагалась широкая лестница, ведущая на второй этаж. Под лестницей мы обнаружили небольшую дверь. Она была не заперта, и, толкнув ее, мы увидели длинный узкий коридор с низким потолком. Это, скорее всего, была галерея, о которой рассказывал мне Илья, но где мне не довелось побывать самому. Коридор образовывал собой подкову, правая и левая окружность которой расходилась вперед и в стороны. В центре была толстая стена с нишами. Нам с Йоганом логично было бы разделиться, но атмосфера, царившая внутри, была чужда всякой логике и заставляла нас держаться вместе.

Мы договорились изучить сначала правый рукав галереи, затем левый, заканчивающийся винтовой лестницей, ведущей наверх, подняться по ней, осмотреть второй этаж, а затем спуститься по правой лестнице. Было очевидно, что и сама галерея, и лестницы, ведущие круто вверх, были тайной изнанкой дома – его сердцевиной. А то, что мне довелось видеть снаружи – залы, комнаты и парадная лестница, – служило ширмой.

Итак, мы пошли направо.

У первой же ниши монах остановился и воскликнул:

– Невозможно!

Освещая факелом стену под нишей, он принялся изучать надпись, начертанную на ней.

– Что там? – спросил я.

– In corde semper…

– А по-русски нельзя? – не выдержал я.

– В сердце навсегда…

Йоган достал глиняный сосуд и осмотрел его. Ни рисунков, ни надписей не было. Он хотел поставить сосуд на место, но я выхватил его и разбил, уронив на пол.

В свете факелов мы увидели сердце величиною с женский или, скорее, детский кулак. Оно сокращалось! Резко запахло составом, вылившимся из сосуда. Сердце, дернувшись в последний раз, осталось лежать на каменном полу недвижимо.

Йоган перекрестился:

– Злодейство! Я думаю, что мы нашли главное. Теперь дело за малым: я напишу об этом самому Папе и…

– Не смешите меня, милый Йоган! Я уверен, что это цветочки. Мы должны продолжить поиски! Когда я был здесь год назад, меня посетила одна особа, взывавшая о помощи. Может быть, она еще жива! Я решительно зашагал к концу галереи, где виднелась узкая витая лестница.

– Каковы же ягодки… – задумчиво протянул монах и поспешил за мной.

Западня

Мы поднялись на пятнадцать ступеней вверх и оказались на маленьком пятачке, со всех сторон окруженном черными портьерами, среди которых виднелась узкая стальная дверь. Ни замка, ни ручки… Я провел по двери рукой – гладкая, холодная сталь. Не зацепиться. Внезапно разочарование охватило меня… Наверняка здесь скрыт какой-то хитрый механизм, возиться с которым можно полжизни… Я откинул одну из портьер – известняковая кладка. То же было и за другими портьерами. За этими стенами находились комнаты для гостей – видимая часть этого дома. Я уже поставил ногу на ступень, чтобы спуститься вниз, как вдруг обомлел: стоящий рядом со мной Йоган исчез! Я глазам своим не поверил… Пока я ощупывал известняк в поисках тайного механизма, монах как провалился!

– Йоган! – громко позвал я. – Брат мой, где же вы?

Я напряг слух. Мне показалось, что я слышу его голос, но очень далеко.

– Йоган! Йоган! – еще громче крикнул я.

– Толкайте две-е-рь… – послышалось как из преисподней, – …крети-и-н…

Я пнул ногой прямо по отполированной поверхности, и дверь стукнула монаха по лбу.

– Это вам за кретина, – улыбнулся я и хотел зайти, но монах, потирая ушибленный лоб, вытянул руку вперед:

– Стойте на месте! Это ловушка! Зайти – просто, выйти отсюда – невозможно!

Сильная пружина уже бесшумно давила мне в спину. Я поспешил выйти и придержать ее. Моему взору открылась страшная картина: у стены, на деревянной подставке стояла женщина в черной полумаске, из-под которой блестели глаза. У ее ног сидели два полуистлевших мужских трупа. Я едва не уронил факел.

– Боже, упокой души несчастных детей твоих! – сказал монах, крестя троицу.

Женщина была как живая – на ней было белое когда-то, а теперь посеревшее от пыли платье, отделанное изящными кружевами. Кожа на лицах мужчин ссохлась, обнажив зубы, из-за чего казалось, что они беззвучно смеются над нами.

Монах подошел к женщине и, сняв с нее маску, отпрянул: свет факела отражали два крупных изумруда, вставленные в запавшие глазницы. Это было чучело!

– Господи, спаси и помилуй!

Монах поспешил выйти из комнаты, задев меня.

Я посветил на дверь: изнутри она была такой же гладкой, как и снаружи. Несчастные тщетно пытались открыть ее… Я отправился вслед за братом Йоганом.

Мы спустились вниз и вернулись назад, к центру галереи, откуда и начали свое путешествие. Нам предстояло изучить левый рукав замка, но воздух в ловушке был такой зловонный, что мы почли за благо прежде выйти наружу – вдохнуть свежесть ночной прохлады. К тому же мне было интересно, как там верный Брут.

Брут сидел снаружи и, едва завидев нас, бросился навстречу с радостным лаем. Весь его вид говорил: «Наконец-то домой! Побежали из этого ужасного места!» Но каково же было его разочарование, когда мы с Йоганом опять пошли в дом.

– Идем с нами, Брут! – позвал я. Но пес, жалобно взвизгнув, спрятал морду между лап и остался лежать, глядя на меня глазами, в которых была вся скорбь мира.

Вдохнув свежего воздуха, мы почувствовали себя лучше.

– Сейчас бы глоток доброго вина из монастырского подвала! – вздохнул монах, и я согласился с ним.

– Вино из подвала вряд ли, но вполне приличное пиво и вкуснейшие колбаски мне обещали! Я приглашаю Вас. Вы ведь разделите со мной трапезу, брат Йоган?

Монах поднял глаза к небу, развернул ладони кверху – и пробормотал:

– Если Господу будет угодно оставить нас в живых, охотно! На все Его воля…

Мы вернулись в галерею.

– Интересно, какие мерзости скрывает эта стена? – монах провел ладонью по стене с нишами – она образовывала правильный полукруг.

– Есть лишь один способ проверить это, – сказал я.

Монах то и дело охал, читая надписи под нишами, но вазы я больше не бил, и так все было подписано: легкие, печень…

Вдруг монах остановился у очередной ниши и прочел:

«Сии глаза были лживы, но они сохранили свет невинности».

В сосуде, несомненно, находились те самые глаза, место которых заполнили драгоценные камни… Я вздрогнул, вспомнив лицо покойницы.

Мы уже почти дошли до лестницы, когда с улицы раздался жуткий вой пса. Я побежал назад.

– Брут! Брут! Ко мне!

Я выскочил на широкое крыльцо и нашел пса, лежащего у колонны. Он дрожал мелкой дрожью, изо рта клочьями свисала пена. Я успокаивал его, гладил жесткую шерсть, но он никак не реагировал, продолжая трястись. Вышел Йоган, запыхавшийся от быстрой ходьбы.

– Полагаю, что за нишами находится еще одна комната, – сказал он. – Я простучал стену – там определенно что-то есть!

Оставив несчастного Брута, мы обошли дом. С противоположной стороны не оказалось двери, но на уровне второго этажа было окно. По всему выходило, что это окно естественным образом освещало сердцевину дома, обнесенного каменной стеной, уставленной страшными вазами. Заглянуть в окно можно было только спустившись сверху дома, ибо ближайшие деревья росли на почтительном расстоянии. Дверь же, скорее всего, находилась на самой стене.

Вернувшись, мы еще раз тщательно осмотрели стену, обшарили ниши, но поиски не увенчались успехом. Раздосадованные, мы решили оставить поиски до утра.

…Я внес дрожащую собаку в дом и положил на ковер рядом с камином. Нашлись дрова, и мы без особого труда развели огонь.

Пес все порывался ползти… ползти из проклятого дома, где в каждом углу, в каждой трещине, в каждой складке портьер таилось зло, которое он ощущал во много раз острее, чем мы, люди.

Монах сидел в широком кресле у камина и то и дело подкармливал огонь поленьями. Я сел на ковер рядом с собакой и, гладя ее, задремал.

Когда я открыл глаза, ни пса, ни монаха в зале не было. Камин давно потух, и пахло отсыревшим углем и плесенью.

– Йоган! Брут! – крикнул я что есть мочи.

Ответа не последовало. Я встал, чувствуя во всем теле ужасную ломоту, и, еле передвигая ноги, вышел наружу. На крыльце, прислонившись к колонне, где я нашел пса, сидел монах. Лицо у него было серое, глаза закрыты, в ногах лежал Брут и скулил. Забыв про собственную немощь, я в два прыжка оказался у колонны и взял Йогана за руку. Веки его дрогнули, и он приоткрыл глаза.

– Зло… – прохрипел он. – Здесь повсюду зло… Бегите, брат мой, ибо один вы не в состоянии справиться…

В заплечном мешке у меня была бутылка, на дне которой осталось немного воды. Я приставил горлышко к бледным губам монаха, он с благодарностью сделал глоток.

– В руки Божьи возвращаю дух мой… – начал было монах, но я не стал слушать, взвалил его, точно мешок с овсом, на плечо и понес к лазу.

Брут пролез первый, за ним я, а после я вытянул за руки и Йогана. Я молился, как умел, чтобы Господь не забирал его жизнь. И Бог услышал. Понемногу лицо монаха стало розоветь, и он уснул на траве, подогнув под себя ноги – совсем как ребенок. Я услышал лай собаки – Брут нашел останки нашей лошади – ее разодрали волки.

– Интересно, что скажет на это герр Штрауп? – сказал я вслух. – Однако если сейчас же не тронуться в путь, мы сами можем стать добычей волков. – Я посмотрел на герб С*, висевший над воротами.

…Но я не смог уйти! Приласкав собаку и дав ей наказ охранять сон монаха, я вернулся назад. Бегом я пробежал левую галерею и поднялся по винтовой лестнице наверх.

Пятачок, стальная дверь, портьеры… все было зеркальной копией правого крыла. Я решил толкнуть дверь, но не заходить внутрь. С ноги дверь не открылась, тогда я надавил всем телом и, ввалившись внутрь, оказался в ловушке: дверь сзади бесшумно отпружинила и встала на место.

Ругая себя за неосторожность, я огляделся по сторонам. Трупов здесь не было. По крайней мере, на виду. Посреди комнатки стоял ящик, похожий на гроб. Он был накрыт черной тканью. Как зачарованный, я подошел и одним рывком сорвал ее: ящик на три четверти был заполнен зеленоватой, густой и прозрачной жижей и укупорен толстым стеклом. Сквозь все эти преграды на меня смотрела девушка, в которой я узнал свою ночную гостью, что столь бесцеремонно влезла ко мне под одеяло.

Девушка резко стукнула ладонями по стеклу, но оно было достаточно прочным и выдержало удар. Лицо пленницы исказила гримаса, и она стала барабанить по стеклу, вспенивая вокруг себя белые маслянистые пузыри.

Я отпрянул, вновь накрыв черной материей страшный ящик. Но он продолжал сотрясаться – ведьма внутри отчаянно хотела выбраться наружу.

Стараясь не поддаваться охватившей меня панике, я стал осматривать небольшое помещение пядь за пядью, надеясь найти ход, по которому Амалия проникла ко мне той памятной ночью. Пол вокруг покрывал слой грязи, какие-то опилки, волосы, обрезки ногтей… Подойдя к двери, я еще раз осмотрел ее. Дверь была идеально ровной, и с моей стороны открыть ее было невозможно.

Подойдя к противоположной стене я стал ощупывать ее. Безуспешно! Скоро потухнет факел, и…

Я задумался. Намерения Амалии явно не из лучших – улыбнись она мне, я бы сам помог ей выбраться. Разве не это было моей первоначальной целью? А что если отпустить ее и заставить вывести меня отсюда, а заодно узнать о том, что здесь, в конце концов, происходит?

Рассуждая таким образом, я принял решение. Достав из заплечного мешка кинжал, я спрятал его за голенище и шагнул к ящику.

– Я бы не стал этого делать, – послышался за спиной голос, показавшийся мне знакомым.

Я обернулся, и последний всполох пламени осветил грустную насмешку на лице барона С*. Факел погас.

…От неожиданности я потерял дар речи. Барон невесть каким образом открыл дверь (впоследствии я частенько ломал голову, как ему это удавалось, и, наконец, догадался, что это была приставная магнитная ручка), и мы оказались на пятачке. За одной из портьер оказалась стена-перевертыш, декорированная известняком, как и все прочие, и, пройдя сквозь нее, мы оказались в весьма уютном помещении с мебелью в стиле ампир.

Завещание барона

Комната была освещена стеклянными колбами, внутри которых находилась субстанция, вроде той, в которую была помещена Амалия. Барон С показал мне на кресло, сам сел за стол, вытащил из ящика мешочек и длинную трубку черного дерева и, глядя мне в глаза, стал забивать трубку табаком из мешочка. Я узнал его терпкий запах.

– Полагаю, юноша, у вас ко мне масса вопросов? Я готов! Спрашивайте…

Я следил за быстрыми движениями его длинных благородных пальцев и не знал, с чего начать.

Сейчас я понимаю, насколько глупо прозвучал тогда мой первый вопрос:

– Альфред, вы человек?

Барон ухмыльнулся в усы и начал раскуривать трубку. Раскурив, он посмотрел на меня сквозь сизый дым, и от этого взгляда мне стало не по себе.

– Я ученый, потерпевший неудачу. Счастливейший из смертных, взлетевший так высоко, что падение мое оказалось гибельным не только для меня, но и для тех, кого я когда-то любил…

– Я вас не понимаю, барон.

– Вы живы, этого достаточно. Глаз вы потеряли в результате неудачного падения. А ведь я мог уничтожить вас, тем более, что вы убили моего верного Камала. Хотя на вашем месте я, вероятно, сделал бы то же самое. Всему виной страх… Во всем виноват я сам – не уследил за Амалией.

– Кто она?

Прежде чем ответить, барон встал, подошел к книжному шкафу и достал толстенную книгу в золотом переплете – не листая её, он извлек оттуда две фотографические карточки и протянул их мне. Одна фотография была семейной, снимок был сделан в мастерской Мёбиуса, в Вене. С карточки на меня смотрели сам барон, и красивая светловолосая женщина с прелестным ребенком на руках.

– Моя жена, Вилма. На руках у нее наша дочь, Амалия.

– Где ваша жена сейчас? – спросил я.

– Вы уже имели счастье познакомиться с ней. Она прекрасна, не правда ли? И оба ее любовника охраняют ее вечный покой.

Я посмотрел на барона – он не производил впечатления сумасшедшего.

– Вы убили ее?

– Нет, она умерла сама по трагической случайности. Я написал три записки: две ее почерком, одну своим. И назначил всем троим встречу в одном месте. Незадолго до этого я установил новые двери… Понимаете, я ученый, и мои изыскания поглощают меня целиком. Когда я вспомнил о Вилме, она уже спала. Впрочем, как и ее кавалеры.

Барон тихо засмеялся, и я опять усомнился в крепости его рассудка.

– А что заставило вас столь дико поступить со своей дочерью? Амалия больна?

– Мой друг, все намного хуже. Она мертва! Уже двенадцать лет я поддерживаю жизнь в ее теле – питаю его, обрезаю волосы и ногти…

Барон опять затрясся от беззвучного смеха. Наконец, лицо его вытянулось, глаза погасли.

– Я проиграл! – воскликнул он. – Возомнил себя Богом!

Он протянул мне карточку, на которой была изображена та же малышка, что и на первой фотографии, но в белом гробу и с венчиком из белых роз на голове.

– Я хотел вернуть дочь! – крикнул он, и глаза его были страшны в тот момент. – Разве это не нормальное желание убитого горем отца?

Барон достал из-под стола бутылку вина, словно фокусник, в два счета откупорил ее. Как по волшебству на столе появились два бокала. Разливая вино, он снова казался спокойным: движения его были точны, руки не дрожали.

– Я все решил для себя. Вас мне послала сама судьба, и я не упущу возможности использовать вас в качестве своего душеприказчика. Надеюсь, вы не откажете мне в любезности?

В глазах барона угадывалась мольба, хотя тон не терпел возражений.

– Допив с вами это драгоценное вино, я пущу себе пулю в лоб. Достойное завершение недостойной жизни, – глубоко вздохнул он.

– А как же Амалия?

Барон резким движением оторвал безупречный воротничок у своей рубашки, и я увидел сине-желтые кровоподтеки на его шее.

– Амалия давно мертва. Выращенное мною существо погибнет вместе со мной.

Барон достал из-под стола объемный ящик.

– Здесь вы найдете ценные бумаги на все мое имущество. Передайте вашему другу, иезуиту, пусть попытается вымолить для меня прощение у Папы.

Барон опять усмехнулся.

– Эх, жаль виноградники! – он еще раз отхлебнул из бокала. – За жизнь! – И выпил до дна.

Пораженный, я также хлебнул из своего бокала.

– А почему вы решили, что я не человек? – буравя меня взглядом, вдруг спросил барон.

– В ту ночь, когда ваша дочь… когда Амалия проникла ко мне, а потом появились вы… я не знал, что это вы и Камал… Я был уверен, что это слуги дьявола: так горели во тьме глаза…

Губы барона тронула усмешка.

– Пойдемте!

Рукой он незаметно привел в движение какой-то механизм, и средняя секция стеллажей, уставленных книгами, исчезла. Мы прошли узким ходом и оказались в темноте. Глаза барона светились желтым огнем. Потом погасли. Потом загорелись опять…

Щелкнуло, и по комнате медленно начал разливаться свет. Я увидел, что барон держит в руках очки, то снимая, то надевая их.

– Попробуйте! – сказал он и снова выключил свет.

Я надел очки и увидел комнату в мельчайших деталях, словно по ней разливался желтоватый свет. И это в непроглядной тьме! Комната оказалась самой настоящей лабораторией.

Барон показал тростью на небольшую колбу с непрозрачным содержимым:

– Вот он, рецепт абсолютного зрения!

Барон с быстротой молнии стукнул тростью, и колба разлетелась вдребезги.

– Не буду лукавить, я был рожден с печатью дьявола, и судьба моя была предрешена. Предки сплошь были безбожниками, и их грехи, вкупе с моими собственными, не оставляли мне шанса быть счастливым. Но я познал любовь! Я любил, хотя все это оказалось всего лишь злой насмешкой…

– А вазы с органами внизу – ваша галерея?

– Ах, это… – барон поднял на меня тяжелый, усталый взгляд. – Мне было приятно сознавать, что сердце Вилмы стучит, ее органы не мертвы – они спят. А ее глаза навсегда сохранят счастливый блеск, который я видел в них в момент рождения нашей малютки…

– Я разбил колбу…

– Это уже не имеет никакого значения, друг мой. Я ухожу и забираю все с собой. Я простил Вилму, а душа нашей дочери давно покинула ее тело. У меня есть к вам просьба: помогите мне похоронить их там, где дОлжно. В моей просьбе нет ничего недостойного – напротив, вы сделаете доброе дело.

Мне нечего было возразить, и я согласился. Мы спустились вниз и снова оказались в галерее. Подойдя к одной из ниш, барон толкнул потайную дверь. Это был склеп С*, столь волновавший моего спутника Йогана. Каменные гробницы стояли у стен, образовывая жуткий полукруг, – их было не менее двадцати. Свет из окошка скудно освещал каменные изваяния крылатых существ, мало напоминавших ангелов. Все было в паутине и пыли. В центре склепа, ощерившись, стояли три пустых гробницы. На плитах, прислоненных к ним, я прочел имена Вилмы, Амалии и Альфреда. Вдвоем с бароном мы отодвинули крышки и отправились за его женой и дочерью.

Баронесса, тело которой было по всем правилам чучельного дела набито соломой, была легка, и барон сам донес ее. Он опустошил все ниши и все амфоры сложил туда же, в гроб.

– Деньги за эту работу не принесли Генриху Шнайдеру счастья! – глухо сказал он. – Хотя, признаться, это лучшая его работа! Совершеннее этой работы – только моя собственная!

Я понял, что он имеет в виду Амалию.

Мы задвинули гробницу Вилмы тяжелой плитой и пошли за дочерью барона, или, вернее, за ее живыми останками.

Барон зашел за стальную дверь один – я остался ждать снаружи. Наконец, он вышел, неся завернутое в простыню тело. Сквозь ткань проступали пятна крови, но лицо барона было непроницаемо.

Мы разместили Амалию внутри гробницы, и барон в последний раз захотел увидеть ее лицо. Он убрал простыню и закрыл прекрасные зеленые глаза, изумленно смотревшие на нас. Бережно укрыв тело, он достал карточку с фотографией мертвой малышки и положил сверху, после чего мы задвинули и эту плиту.

Третья гробница щерилась, ожидая своего вечного постояльца, но барон не спешил.

– Уходите, друг мой! Я же должен уничтожить свои записи и лабораторию. Возьмите бумаги и уходите! Передавайте привет и наилучшие мои пожелания Анхен. Она достойна счастья!

– Анхен родила от вас ребенка!

– Что за чушь… – сморщил нос барон. – И вы туда же? Анхен напоминала мне дочь, я бы никогда не позволил себе… Нельзя верить всему, что вам говорят.

– Она сама мне сказала.

– Интересно, что именно?

– Примерно так: «Отец моего ребенка – барон С*».

Барон сжал кулак так, что суставы побелели, потом резко расслабил пальцы.

– Отец ее ребенка, несомненно, Фридрих Шульц. Впрочем, мне до него нет никакого дела.

– Вы убили его?

– И пальцем не тронул. Хотя он пытался досадить мне. Сказал, что знает, что я совратил Анхен, и согласен молчать, только если я дам ему денег. Но я-то знаю, что не трогал девушку. Одного не пойму: как она согласилась участвовать в этом мерзком спектакле… Однако заболтались мы с вами… Идите, не то я поддамся соблазну уложить вместо себя вас. – И он кивнул на плиту со своим именем.

Мы в последний раз поднялись в кабинет, чтобы я мог забрать бумаги барона. Звонко стукнулись бокалы, пустая бутылка откатилась в угол комнаты. Сундук с деньгами и ценными бумагами, главной из которых было завещание, заверенное нотариусом, весил, должно быть, не меньше пуда. На прощание барон подарил мне непочатую бутылку вина.

Коротко простившись с ним, я, не оглядываясь, ушел.

…Брут встретил меня настороженно, точно я успел пропитаться враждебными флюидами. Пес не бросился ко мне, а напротив, едва я подошел к нему, шарахнулся и прижался к ногам монаха.