Читать онлайн Панмедиа. COVID-19, люди и политика бесплатно

© А. Ю. Недель, 2020

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2020

* * *

«Великий Пан умер», – так теперь слышалась во всем эллинском мире печальная, мучительная жалоба: умерла трагедия!

Фридрих Ницше

Легче одурачить людей, чем убедить их в том, что они одурачены.

Марк Твен

Жизнь вирусов имеет значение. Предисловие ко 2-му изданию

Первое издание этой книги готовилось в очень большой спешке, мы спешили за распространением Covid’а, который уже в конце декабря 2019 года превратился в мировую угрозу. И если не обогнать, то как минимум успеть отследить географию и топологию распространения этого вируса и понять, пусть пока приблизительно, его исток и динамику стало нашей главной целью. Нашей – издательства «Алетейя» (Игоря Савкина) и моей как автора «Панмедии».

А дело было так: в феврале 2020 года я написал несколько коротких эссе о ковиде, в которых попытался проанализировать его возможное социальное, культурное и политическое влияние на сегодняшний мир. В первую очередь меня заинтересовал тот панический ужас, который вызвала эта эпидемия, позже названная «пандемией», и его причины, которые, как оказалось, были не так очевидны. Мы, люди с памятью о XX веке, не говоря уже о делах давно минувших дней, средневековых эпидемиях чумы, Черной смерти и прочих болезнях, уносивших жизни миллионов людей, опустошавших Европу хуже любых затяжных войн и нашествий варваров, не должны были настолько испугаться вторжения Covid’а в нашу жизнь. Так, по крайней мере, мне казалось. Все же мы живем не в Средневековой Европе, где кроме народной медицины, знахарей и молитв, обращенных к Богу, не было действенных способов борьбы с эпидемиями, кроме карантина.

Сегодня они у нас есть, и хотя эти способы еще не совершенны, как и сама медицина, то уж как минимум современные медицинские знания, техника и развитие фармакологии дают нам основания думать, что мы защищены от вирусов значительно лучше, чем люди Средневековья или даже в начале XX века, в эпоху эпидемии испанки и прочих не менее страшных напастей.

И тем не менее, страх от знакомства с новой пандемией на планете был нисколько не меньше, чем у наших предшественников. Я задался простым вопросом: почему? Этот вопрос понравился Игорю Савкину, и он предложил мне написать книгу – в режиме реального времени. Covid-19 распространяется, я за ним пишу, издательство публикует. Я подумал над его предложением и согласился. Видимо, Игорь обладает даром внушения, а я – внушаемостью. Подобно командиру в зоне военных действий, он поставил передо мной конкретную задачу и определил сроки ее выполения: очень короткие сроки – три недели. А еще в школе, помню, наша учительница литературы объясняла на уроках, что хорошее произведение быстро не пишется – идея, сюжет и т. п. должны у автора дозреть. Но коронавирус время на дозревание главному редактору не давал, а он не дал его мне. Поэтому перед нами был простой выбор: либо книга пишется и издается в эти кратчайшие сроки, либо ее не будет вообще.

Судить о том, что у нас получилось, будет читатель. Мне лично хотелось разгадать загадку возникшего планетарного страха перед коронавирусом и разобраться, что есть такого в нас и нашей современной цивилизации, культуре, устройстве власти и т. д., что заставляет нас так тотально бояться не такой уж по историческим меркам страшной болезни. Гипотезу, которую я предложил, читатель найдет на этих страницах.

За те два месяца, прошедших после выхода первого издания книги, в мире произошли очень важные события. В Америке началось движение Black Lives Matter, которое, подобно новой пандемии, быстро захватило большую часть Европы и Англию. Мне пришлось уже много написать и выступать по этому поводу; вывод, который я сделал и который считаю правильным и сейчас, следующий: BLM – не просто очередной выпад против политического истеблишмента или каких-то действий правительства, вызывающий протест у определенной части населения, как это было в 2019 году с «Желтыми жилетами» во Франции. Это – революция, которая, даже если утихнет в ближайшее время, не закончится ничем, а продолжится, причем скорее всего примет вполне классические формы.

С приходом Дональда Трампа в Белый дом в Америке случилась не только смена власти – произошел слом идеологической парадигмы, борьба за власть приобрела совсем иной масштаб, в чем-то сопоставимый с горбачевской Перестройкой. Некоторые мои оппоненты, в том числе и в США, склонны видеть в BLM-движении протест или, как говорил Ленин, революционное восстание против пресечения свободной мысли, что в известной степени противоречит самой идее революции. Любая революция всегда идейно нацелена на нечто новое: свержение старого порядка ради установления новой формы правления и новых правил, в том числе дискурсивных. Революция не может иметь цель что-то запретить, запрет – цель контрреволюции и любых форм реакции (примеров в истории масса, в том числе и в истории США). То, что происходит сегодня в Америке – это кореволюция, когда революционный сдвиг инициирован самим правительством, а BLM-движение представляет собой неолиберальную реакцию против затеянной правительством значительной корректировки американской идеологии.

Самый большой революционер в США – это Дональд Трамп, что и является причиной ненависти к нему либеральных СМИ, подавляющего количества университетских профессоров, писателей, журналистов и медиаперсон, привыкших исповедовать так называемые либеральные ценности («так называемые», потому что само это понятие крайне размыто). И тот же Трамп, по сути, гораздо больший либерал, чем многие университетские преподаватели в Америке, воспитанные в духе протестантского благочестия и американской веры в исключительную правильность системы в целом. Более подробный анализ этого сюжета читатель найдет в главе «Стратегия революции в Америке».

И последнее: при всем интересе эксперимента – написать книгу за три недели – наша вынужденная спешка имела и негативный аспект. В тексте осталось много досадных опечаток, которые не успели устранить. Ради экономии времени часть текста я тогда наговорил на диктофон и попросил одного знакомого расшифровать, не проверив его результат. Он сделал это быстро, но неаккуратно. Во втором издании книги мы устранили все замеченные огрехи, которые больше не будут отвлекать читателя от смысла самого текста. Ну а в остальном – диалог с читателем только начинается.

А. Недель, И. СавкинМосква – Санкт-Петербург, август 2020 г.

Политическая вирусология

Между Эросом и Танатосом

Вирус – очень особенная сущность, его точная природа еще до конца не изучена. Особенность заключается прежде всего в том, что он расположен на границе живой и неживой материи. Такая позиция уже сама по себе загадочна, если не сказать – алхимична. В повседневной жизни мы привыкли различать живое и неживое: камень – вода, птица – воздушный змей, человек – робот и т. п. И даже если нечто органическое мертво на 99 %, как герой одноименного фильма, то оно все равно считается живым.

С вирусами все сложнее, они – на границе этих двух категорий и они сильно старше любого живого организма. Возраст класса коронавирусов порядка 2 млрд лет, а одному из самых старых органических сущностей, недавно обнаруженной зеленой водоросли по имени Proterocladus antiquus – около 1 млрд лет. Впрочем, у некоторых исследователей имеются сомнения относительно такой ее старины, поскольку вроде бы в ней нашли признаки дифференциаци клеток, что говорит о ее более молодом возрасте, возможно, порядка 800 млн лет.

Вирусы старше всего живого на нашей планете, включая эукариот – живых организмов, содержащих ядро, которые появились 2,1-1,6 млрд лет назад и которых, по-видимому, можно считать родителями всей органики на планете. У этих эукариот генетический аппарат клетки находится в ядре и защищен от угроз внешней среды ядерной оболочкой, их ДНК линейная и связана с белками-гистонами и хромосомными белками, отсутствующими у бактерий. Помимо этого, клетки эукариот имеют так называемые органеллы – митохондрии и пластиды – обладающие своим генетическим аппаратом и способностью к дифференциации, размножению. Известно, что структура органелл сильно похожа на бактериальную, что говорит об имевшем место симбиозе между эукариотами и бактериями – «межрасовые браки» эпохи протерозоя – и чего не случилось с прокариотами, последние обладают малым количеством органелл и у них нет двойной мембраны, как у эукариот.

На фоне этой вполне продвинутой органической жизни, вирусы кажутся бедными родственниками, точнее – не родственниками, а люм пенами, приходящими на огонек в рабочие бригады. Вирусы – бесклеточные существа, или агенты, они могут функционировать и размножаться только внутри чужих клеток, то есть в среде органиков, а некоторые – других вирусов. Что интересно не только с биологической, но и с метафизической точки зрения: природа запрограммировала в жизни наличие постоянной угрозы самой этой жизни. Или иначе: сама природа и есть состояние постоянного сражения между органической жизнью и ядом – слово virus на латыни «яд».

Еще давно Фридрих Ницше обратил внимание на борьбу Эроса и Танатоса, он был склонен описывать человеческую историю именно в этих терминах. Кому-то такая двуполярная структура покажется излишне упрощенной или вообще неверной, мол, ну сколько можно нам проповедовать манихейство с его бинарным кодом?

Сегодня, как мало, наверное, когда, мы снова убеждаемся в справедливости этой модели. Более того, мы в ней убеждаемся каждый раз, когда оказываемся перед лицом настоящей опасности – не тупых фантазий политкорректных чиновников, рассаженных по миру для изготовления фашизоидных протоколов и инструкций: как нам себя вести, кого и как любить, что и когда говорить, потому что в противном случае мы можем обидеть какое-нибудь очередное меньшинство или новую группу защитников своих прав, – а опасности выживания. Но как бы мы ни относились к подобной культурологической простоте, существующей по модели Эроса и Танатоса, в природе пока не придумано ничего более оптимального.

Так же в сущности функционируют и клетки нашего организма. Будучи сложнейшим и одним из самых красивых механизмов в известной нам Вселенной, включая ее самую, клетка, если грубо, представляет собой микро-ГЭС, гордость экономики СССР, – фабрику по производству энергии из внешних ресурсов. Каждый день в нас умирают множества клеток, чтобы на их месте родились новые, и так всю нашу жизнь. Эта работа не останавливается ни на мгновение, она продолжалась и в семнадцати мгновениях весны, как у известного советского разведчика, так и у его немецких врагов. Потому что, как биологические существа, вне нашей принадлежности к тому или иному политическому режиму, религии или расе, мы тоже являемся мобильной фабрикой, только большего масштаба.

Если кому-то не нравятся ницшеанские категории «Эроса» и «Танатоса», если кого-то смущает их метафоричность или поэтичность, замените их на живое vs. ядовитое, лечащее vs. убивающее, самостоятельное vs. зависимое… Все эти пары будут справедливы и в большей или меньшей степени сгодятся для описания взаимоотношений между организмом и вирусом. Следует задуматься: то, что в эпоху протерозоя, т. е. порядка 2,5 млрд лет, а возможно и раньше, в эпоху архея – мы знаем, что уже в палеоархее (3,5 млрд лет) существовали бактерии, клеточные субстанции[7], – начали возникать вирусы, означает, что природа не предусмотрела наличие инварианта, идеального носителя всех качеств. Уже на самых ранних этапах биоцивилизации она разделила мир на живое и ядовитое – вероятно, это самый оптимальный режим для самоусовершенствования, который нам тоже следует принять во внимание, но об этом позже.

Вирусы сконструированы очень хитрым способом: они способны заражать все три так называемые домена жизни. Напомню, что «трехдоменную» биологическую классификацию в 1977 году предложил американский микробиолог Карл Вёзе (1928–2012), прежде всего известный как создатель нового научного направления, молекулярной филогенетики и изобретатель рРНК часов: он показал, что скорость эволюции рРНК является в целом постоянной, а если так, это дает совершенно иные возможности для исследований эволюционной биологии. Три домена жизни, по Вёзе, – это бактерии, эукариоты и открытые им археи, одноклеточные организмы, лишенные ядра. Все трое являются родственниками – насколько близкими? – предмет научных споров, но их родство доказывается схожестью у бактерий и архей размера и формы клеток, хотя бывают исключения, ну это как всегда. При этом часть ген и метаболические пути архей, например, ферменты, служащие катализаторами транскрипции и трансляции, имеют много общего с эукариотами. Есть и отличия: липиды в мембранах клетки.

Археи являются автотрофами, или хемоавтотрофами (от др.-греч. αὐτός – сам и τροφή – пища), своего рода первыми алхимиками на Земле – они научились синтезировать органические вещества из неорганики и благодаря этому своему замечательному умению по праву занимают первую ступень в пищевой цепочке; мы, вероятно, последнюю. Археи потребляют гораздо больше энергии для жизни, чем эукариоты, и их самочувствие – в этом они с нами похожи – напрямую зависит от количества солнечного света. Интересно, что в 2016 году группа ученых-биологов, Лаура Хаг, Брет Бейкер, Картик Анантараман, Кристофер Браун и Александр Пробст, в журнале Nature Microbiology опубликовали обновленную версию филогенетического древа, где большую часть мирового биопространства, а по-простому Lebensraum’а, занимают бактерии. Да, это мы живем на их планете, а не они на нашей.

Словом, вирусы устроены так, что они могут заражать все три перечисленных домена. Они практически вездесущи. Для криминалиста, расследующего преступления вирусов, точнее – для судмедэксперта, который бы хотел разобраться в криминогенной истории этого преступника, важно обратить внимание на связь между вирусами и вирусными белками, которые предшествовали трехдоменному разделению жизни и которые уходят своими корнями к тому, что сегодня принято называть в науке «последний общий универсальный предок» (Last Universal Common Ancestor, LUCA), по-русски лучше ПОУП, звучит так же, как имя английского поэта XVIII века, переводчика «Илиады» Гомера на английский язык. Этот ПОУП жил 3,8–3,5 млрд лет, в палеоархейскую эпоху, и был, исходя из наших сегодняшних знаний, прародителем всего живого на планете.

Если вирусы относятся к ПОУПу как поэты Серебряного века к Пушкину, то мы вполне обоснованно можем утверждать, что возникновение яда в органическом мире совпадает по времени с моментом начала дифференциации самой жизни. Интересный, опять же в метафизическом аспекте, вопрос: почему так случилось? Не важно, верим ли мы в создателя, панспермию или Дарвина – почему возникновение различных форм живой органической материи достаточно быстро натолкнулось на необходимость сражаться с ядом, который стал угрожать и угрожает до сих пор ее существованию? Сама наука, как правило, не задается вопросом «почему», он ей кажется непрактичным, второстепенным; ее интересует «как», но поскольку мои здесь размышления не являются научными хотя бы уже потому, что я не биолог и не вирусолог, то вольность поразмышлять на тему «почему» вполне допустима.

Сегодня существуют три основные гипотезы генезиса вирусов: регрессивная, клеточного происхождения и гипотеза коэволюции. Первая, регрессивная гипотеза, говорит нам о том, что когда-то – в ту же палеоархейскую эпоху или еще раньше – вирусы были клетками, которые жили за счет других, более крупных клеток. Но, как известно, паразитический образ жизни до добра не доводит, недаром в СССР боролись с паразитами и тунеядцами, – и со временем у этих клеток-тунеядцев отпали те гены, которые оказались лишними, не задействованными в трудовых буднях. Ну как если вы не тренируете память, то повышаете риск пополнить ряды больных Альцгеймером, а если совершенно не занимаетесь спортом, то сильно понижаете физические возможности вашего тела. Иными словами, неработающие клетки потеряли способность к самовоспроизводству, для этого им нужен «хозяин», которого вирус сначала отравит, а потом заставит работать на себя. Если по Гегелю: раб превращается в господина своего господина.

В подтверждении этой гипотезы дегенерации приводят случаи с бактериями, а именно одноклеточными риккетсиями и хламидиями, которые способны размножаться только внутри другой клетки. Риккетсии, известные как возбудители пятнистой лихорадки Скалистых гор – инфекционное заболевание, которое переносит неприятный клещ Dermacentor andersoni, – взяли фамилию своего открывателя, американского биолога Ховарда Риккетса (1871–1910), погибшего от тифа в Мексике. В начале 1980-х годов технику культивирования риккетсий изобрел французский врач Дидье Рауль, работающий сегодня в Средиземноморском институте инфекционных болезней. В середине марта 2020-го Рауль выступил в прессе с заявлением, что нашел вакцину против коронавируса, а ученый он серьезный, и сказал он это явно не для хайпа, но заботливое французское правительство, всегда верное своим высоким принципам, вместо того, чтобы немедленно дать разрешение на испытание препарата, способного остановить развитие инфекции на ранней стадии, решило углубиться в дела бумажные, выяснить, насколько он соответствует современным нормам и протоколам.

Вторая гипотеза говорит о клеточном происхождении вирусов. В те же древние времена фрагменты ДНК и РНК могли по каким-то причинам отпочковаться от основной цепочки генома «господина», крупного клеточного организма, и зажить отдельной, но зависимой от последнего жизнью. Это могло произойти с трансмидами, молекулами ДНК, способными к межклеточной миграции, и транспозонами, блуждающими молекулами внутри одного генома. Транспозоны (transposons, mobile elements) обнаружила в 1950 году американский цитогенетик Барбара МакКлинток (1902–1992), и с тех пор они прочно вошли в корпус штудий по эволюционной генетике.

Место МакКлинток на научной карте США примерно то же, что у Николая Вавилова в СССР, но ей повезло значительно больше: несмотря на то, что ее работы по генной регуляции и «контролирующим элементам» хромосом были оценены далеко не сразу, а некоторыми коллегами воспринимались даже враждебно, ее все же никто не обвинял в продвижении заведомо ложной теории и у нее не было своего Александра Хвата, который бы пытал ее по ночам, выбивая признания[8].

Полюбив еще в молодости кукурузу не меньше, чем годы спустя Никита Хрущев, МакКлинток продолжала ею заниматься на протяжении всей своей научной карьеры, сделав ряд важнейших открытий, в том числе рекомбинации наследственной информации как следствие crossing-over’а, что изменило наши представления о геноме как статичной структуре, передающей эту информацию от одного поколения другому intactus. МакКлинток пришла к своим открытиям благодаря изучению поведенческих моделей геномов, или паттернов, из которых, как она верила, состоит вся природа без исключения. Как отмечал исследователь ее творчества Натаниэль Комфорт, «паттерн – это точка отсчета для понимания сути контролирующих элементов, открытых МакКлинток, и кроме того ее уникального взгляда на природу. Она была особенно чутка к нюансам таких паттернов, которые давали ей ключ к поведению хромосом…»[9]

Во многом открытие МакКлинток транспозонов произошло в результате тщательного изучения геномных девиаций, сломов в поведении и новых сращений тех или иных хромосом (в частности, в 1939 году с помощью рентгеновского аппарата она изучила поведение нормальной и анормальной, перестроенной 9-ой хромосомы), что в конечном счете ведет к увеличению хромосомного разнообразия. Этот же процесс, как выяснила МакКлинток, оказался ответственным за вариегантность, или пестролистность, у растений. Вирусы, однако, не дремлют и в этом мире прекрасного. Они поражают листья растений, симптомом чего, как правило, является образование узоров; например, мозаичный вирус, производящий на листе своеобразные мозайки, или цитрусовый вирус, принадлежащий семейству Bromoviridae, который заражает листья лимонных и грейпфрутовых деревьев. Поэтому, если вы разглядываете замысловатую мозайку на листе лимонного дерева, не спешите видеть в ней извечную красоту природы.

Третья гипотеза – коэволюция. Речь в ней идет о том, что вирусы произошли из комплексов белков и нуклеиновых кислот в ту же эпоху, что и первая клеточная жизнь. Не забудем также и о вироидах, которые не являются вирусами, поскольку не имеют внешнюю белковую оболочку, капсид, и состоят только из кольцевой РНК, но при этом играют огромную роль в патогенезе растений, используя клетку-хозяина для репликации. Вироиды были открыты в 1971 году швейцарским фитопатологом Теодором Динером, изучавшим патогенез картофеля, или проще говоря, существенную деформацию клубня, который был замечен агрономами на полвека раньше – пораженное растение утрачивало обычную форму и становилось веретеновидным. Динер предположил, что картошка заболевает не от какого-то неизвестного вируса, а от агента нового вида, чьи размеры значительно меньше вирусных, и это оказалось правдой. Вироид, поразивший столь важный для человечества продукт, оказался на восемь порядков меньше стандартных размеров вируса. Позже, в середине 1970-х, микробиолог Вольфрам Зенгер и его коллеги провели углубленное изучение этого картофельного вироида и пришли к выводу, что причиной деформации формы клубней является конкретный патоген – одноцепочная, ковалентно замкнутая молекула РНК, имеющая плотную палочковидную структуру (подробности ее морфогенеза я опускаю[10]). Иными словами, этот вироид прокрался в клетку картофельного клубня, запустил процесс РНК-сайленсинга в уже известной нам эукариотической клетке, когда вместо защиты последней от вирусов происходит блокировка определенных генов, невозможность их экспрессии, в результате чего клетка-хозяин заболевает.

Уже в конце 1980-х Динер предположил, что вироиды являются древнейшими реликтами, они могли появиться на Земле еще до самих вирусов и представлять доклеточный РНКовый тип жизни. Через тридцать лет Динер вернулся и дополнил свою теорию новыми наблюдениями (кстати, сегодня ученому 99 лет и он еще вполне в форме), которые многими из его коллег принимаются, хотя и не без оговорки об альтернативных источниках происхождения органики.

Подытожим – у нас есть три главных гипотезы о том, как возникли вирусы: регрессивная, предлагающая рассматривать вирусы как своего рода падших ангелов; клеточного происхождения, рассматривающая вирусы как этакий правый уклон – помним слова тов. Сталина, «правый уклон в коммунизме в условиях капитализма означает тенденцию ‹…› к отходу от революционной линии марксизма в сторону социал-демократии» – в нашем случае, революционная линия означает развитие жизни по клеточному сценарию; и гипотеза коэволюции, согласно которой вирусы пошли по самостоятельному пути развития, используя тот же материал, что и клетки. К тому же, благодаря открытию Динера, мы еще знаем о вироидах – носителей доклеточной реликтовой формы жизни.

Большинство вирусологов и биологов согласны с тем, что каждая из этих трех теорий объясняет какой-то важный аспект вирусного Dasein, как бы сказали старые немецкие авторы – Гегель или его нацистский комментатор, – но при всем том остается немало вопросов, и ни одну из этих теорий нельзя считать полной. Например, мы так и не знаем, почему микропаразитические организмы не являются вирусами? Каким образом вирусы, отпавшие от своих клеток, приобретают капсид? А если действительно имела место коэволюция, то почему вирусы не воспользовались древним естественным правом и не приобрели себе клетку, а предпочли вести зависимое существование? Очевидно, что с точки зрения оптимизации жизни и эволюционного процесса, если мы дарвинисты, постоянная жизнь при ком-то – не самый хороший вариант. А если мы, как Ньютон, верим в сверхразумного Демиурга, то тем более не понятно, зачем ему было создавать столь бессмысленных, всем досаждающих существ?

Снова возник запрещенный в строгой науке вопрос «зачем», но оставаясь в рамках метафизики, мы можем выдвигать гипотезы. Например, такую: вирусы оказались необходимыми для того, чтобы ввести все клеточные существа в режим постоянного выживания. Это нужно даже не столько ради какой-то высшей цели, которой у природы, если ей не приписывать божественного аспекта, может просто не быть, а для диверсификации самого процесса распространения жизни. Нет сомнений в том, что диверсифицированная система гораздо стабильнее и успешнее в плане адаптации к внешней среде. Вирусы в процессе своего развития выработали гиперадаптационные способности, благодаря которым они способны перестроить иммунитет – платформу, на которой строится вся коммуникация органических существ с внешней средой. Белок коронавируса, к примеру, снимает врожденную иммунную защиту своего хозяина, обезоруживая его таким образом перед средой.

Другая гипотеза состоит в том, что вирусы – это параллельный путь развития и хранения геномной информации, возможно, на тот случай, если ДНК-мир исчезнет, что отчасти коррелируется с «РНК-мировой гипотезой», впервые высказанной Карлом Вёзе, а затем развитой Лесли И. Орджелом и Уолтером Гилбертом. Поскольку РНК у вирусов берет на себя функции ДНК у живых организмов, то можно было бы предположить, опять же не выходя за рамки естественной метафизики, что вирусы играют роль backup’а. И чтобы backup был всегда в форме, они не прячутся в потаенных пещерах цивилизации, словно «великие учителя» в Шамбале, а находятся в постоянном взаимодействии с органической жизнью.

Первооткрывателем вирусов считается Антони ван Левенгук (1632–1723), голландский торговец, натуралист который их увидел в сконструированный им самим микроскоп. Микроскоп Левенгука был прорывным техническим изобретением, хотя имел ряд ограничений в силу несовершенства линз, которые тем не менее давали увеличение примерно в пятьсот раз. С его помощью Левенгук смог увидеть крошечных существ, без хвоста и очень юрких. Встреча с неизвестным дотоле миром оказалась столь внезапной, что научный истеблишмент поначалу не поверил сообщению натуралиста. В 1676 году к Левенгуку прибыла ученая делегация во главе с другим выдающимся натуралистом, англичанином Неемией Грю, автором «Анатомии растений» (1682), открывший у них органы размножения, которая подтвердила подлинность сообщения голландца.

Медицина XVII века считала, что источник всех болезней находится внутри организма, патогенный механизм мыслился исключительно как внутренний, влияние внешних факторов, а тем более невидимых глазу, не рассматривалось. Эту парадигму было не так легко сломать, и во многом это произошло благодаря очередной эпидемии чумы, пришедшей в последней трети XVIII века в Россию. Екатерина II не представляла размеры бедствия, вероятно, от нее их скрывали, и должные карантинные меры приняты не были. Чума быстро распространилась по городам, сея панику и смерть. Летом 1771 года в больницу при Николо-Угрешском монастыре, построенном в честь победы на Куликовом поле, прибыл молодой медик Даниил Самойлович (1744–1805). Он мгновенно занялся лечением зараженных, расчитывая только на свои силы. Кроме него врачей в монастырской больнице не было. Смертность росла с каждым днем, погибал почти весь медперсонал, и Самойлович начал изобретать меры защиты, которые оказались действенными. Он понял, что основное заражение происходит через дыхание и телесный контакт, поэтому все помощники могли подходить к больным только в самодельных масках в халатах, пропитанных уксусом и смазанных дегтем. Это тут же снизило количество и скорость заражений среди медперсонала. Вдобавок сам врач, который лично вскрывал бубоны на теле пациентов, носил окуренную одежду тех, кто уже умер от чумы.

Революционная идея Самойловича состояла в том, что он первый начал готовить прививки из содержимого бубонов. Ослабляя агента болезни, который по понятным причинам оставался для него невидимым, он превращал его из убийцы в спасителя. После победы в чумной войне Даниил Самойлович отправится в Европу продолжать обучение, опубликует серию работ, где изложит свои взгляды на происхождение Черной смерти, и внесет огромный вклад в развитие акушерства.

Коллега и современник Самойловича, английский врач Эдвард Дженнер (1749–1823) пошел по тому же пути, применил вакцину против натуральной оспы – одной из самых страшных болезней той эпохи. Идея была очень похожей: использовать материал болезни для борьбы с ней. На протяжении долгого времени Дженнер изучал литературу по народному врачеванию. Он заметил, что издревле, и в самых разных культурах, люди интуитивно стремились построить защиту от болезни таким способом, вводя оспенный гной в тело больного или приготавливая специальный раствор из оспенных корочек. Кто-то после этого умирал, кто-то переносил заболевание относительно спокойно и выздоравливал. Мысль понятна, люди стремились привить своим зараженным иммунитет – почти магическое действие, учитывая, что это делалось без какой-либо теории, на чистой интуиции.

Однажды и сам Дженнер решился на подобный эксперимент. Собрав материал коровьей оспы на руке одной доярки, заразившейся этой болезнью, не опасной для человека, Дженнер стал постепенно, малыми дозами его вводить здоровому восьмилетнему мальчику по имени Джим Фиппс. После нескольких недель таких сеансов Дженнер стал заражать Фиппса уже натуральной оспой, врач проделал этот трюк два десятка раз, но ребенок так и не заболел. Хотя Фиппс остается сегодня самым известным «первым» вакцинированным человеком в Европе, он таковым на самом деле не является. Несколькими годами ранее учитель из города Киля, Питер Плетт, таким же точно способом вакцинировал трех школьников, используя ту же коровью оспу. А в 1774 году, когда очередная эпидемия оспы стала накрывать Англию, фермер из Йетминстера, Бенджамин Джести, вакцинировал коровьей оспой себя и свою семью, используя иглу для пошива мешков. Несмотря на косые взгляды соседей, которые расценили поступок Джести как варварский, эксперимент оказался удачным и даже был оценен (в прямом смысле слова) правительством Уильяма Питта Старшего.

Наука пришла к открытию вирусов позже, в конце XIX века, когда микробиолог Дмитрий Ивановский (1864–1920), занимавшийся болезнями растений, в 1892 году открыл вирус табачной мозайки, поражающий все растения рода Nicotiana. Табачной мозайкой также занимался голландский ботаник Мартин Бейеринк (1851–1931), опиравшийся в этом на труды немецкого агронома Адольфа Майера, который находил причину табачной мозайки в бактериальном заражении растений, что оказалось неверным. Бейеринк опроверг это мнение, в своих исследованиях он показал, что растения заболевают от микроскопических агентов, которые, как он считал, имеют жидкообразную природу и способны редуплицироваться в организме хозяина. Вместе с Пастером или независимо от него, он назвал их «вирусами».

На самом излете XIX века два немецких микробиолога, Фридрих Лёффлер (1852–1915) и Пауль Фрош (1860–1928), сражались с крайне неприятным недугом под названием «ящур», атакующим грызунов, кур и крупных животных. Он принадлежит к семейству пикорнавирусов, имеющих как правило форму икосаэдра. Кстати, эти икосаэдры весьма опасны и для человека, они являются возбудителями полиомиелита, ринита и гепатита А, среди прочих. Тогда Лёффлер и Фрош этого еще не могли знать, но именно сражаясь с ящуром, эти ученые в 1898 году открыли субстанцию, которая, в отличие от бактерий, свободно проходила сквозь фарфоровые фильтры. Эта субстанция или агент была идентифицирована ими как единственный возбудитель болезни. Так возникла вирусология – наука о бесклеточной жизни.

COVID доступа: жизнь

Поведение COVID-19, как и остальных вирусов, очень интересно тем, что не будучи изначально в научном понимании живым, он становится таковым или мастерски мимикрирует живого в процессе взаимодействия с последним. Если средневековый философ и богослов Фома Аквинский, повторяя мысль Демокрита и Платона, считал, что мимезис заключается в подражании природе, «ars imitatur naturam», то Аристотель в «Поэтике» говорил о подражании как творческом акте, когда художник доводит само произведение природы до совершенства. Творчество коронавируса ближе к аристотелевскому определению мимезиса. Его мастерство состоит в удивительной способности выдать себя живому организму за того, кем он не является – обеспечивающим жизнь клетки элементом.

Разнообразие вирусов огромно, порядка шести миллионов, и они далеко не все похожи на нашего панмедийного врага. Одни – как он, другие имеют форму спирали, яйца или, как на рисунке ниже, могут напоминать букву фу из японской азбуки катакана[11]. Их размеры тоже варьируются: от 20 до 300 нм в диаметре. Интересно, что вирусы могут поражать не только людей и животных, но и бактерии – таких называют бактериофагами, их обнаружил в 1917 году французский микробиолог Феликс д’Эрелль (1873–1949), не писавший никаких диссертаций и едва ли вообще имевший высшее образование[12].

Известные формы вирусов. Рис. Анны Полищук

Как часто случается, открыл он их в результате других научных изысканий. После Первой мировой войны ученый с внешностью Дон Кихота занимался патогенными бактериями дизентерии, натолкнувшись на ранее неизвестного агента (инфекцию), который вызывал их смерть. Д’Эрелль начал специально заражать бактерии этим агентом и обнаружил, что он успешно увеличивает свою популяцию за счет их уничтожения. Затем д’Эреллю приходит в голову сногсшибательная мысль – как тут не согласиться с Аристотелем, что творец доводит природу до совершенства – лечить бактериальные болезни с помощью бактериофагов! Инертный ученый мир отнесся к этому скептически, однако в те времена еще не существовало антибиотиков, и предложить что-то более эффективное никто не мог. Д’Эрелль, поверив с свой метод – благо над ним не стояло государство, как сегодня над Раулем – начал его применение и получил положительные результаты, которые он изложит в книге «Бактериофаг» (1922). Самым поразительным остается описание процесса выделения, «самоидентификации», фагов-агентов из бактерий и их внеклеточного существования.

Но бактериальная драма на этом не заканчивается. Многие годы спустя биолог Сальвадор Лурия, сбежавший из муссолиниевской Италии в США, покажет, что бактерии научаются сопротивляться фагам и это умение они передают генетически. В Америке Лурия, вместе с Максом Дельбрюком и Альфредом Херши, организует неформальное научное сообщество под названием «Phage Group», куда войдет еще ряд крупных ученых, внесших огромный вклад в создание науки микробиологии. Но все это произойдет потом. А в 1934 году Сталин приглашает д’Эрелля в СССР для продолжения работы над бактериофаготерапией, чем он и займется в Тифлисе в компании со своим грузинским коллегой Гиоргием Элиавой[13], прекрасно знавшим труды француза в этой области. Бактериологи познакомились сразу после войны в Институте Пастера в Париже, куда Элиава начал ездить с научными целями, а д’Эрелль тогда в очередной раз прибыл из Мексики, где он добывал алкоголь из сока агавы. Поработав в Институте несколько лет, д’Эрелль покинет его из-за склок с администрацией. В 1921 году Элиава создает в Грузии бактериологический институт, где сам успешно занимается исследованиями фагов – до 1937-го, пока не будет расстрелян как враг народа.

В 1930-х Дельбрюк и Лурия разрабатывали количественную методологию по изучению лигических взаимодействий бактериофага и клетки, что помогло лучше понять механизм мутации. Херши со своими коллегами доказал, что генетическая информация бактериальных вирусов закодирована в их нуклеиновых кислотах, это в свою очередь дало возможность установить фундаментальную характеристику вирусов, а именно: они содержат либо РНК, либо ДНК. Далее ученые выяснили, что помимо лизиса, которые вызывают вирусы у зараженных бактерий, имеет место и так называемая вегетативная вирусная инфекция, когда фаги проникают в «хозяина» (в данном случае в бактерию) без лигических осложнений. Это явление стали рассматривать как пассивную инфекцию, и благодаря ему прояснился механизм встраивания вирусов в «хозяйскую» хромосому.

Фаги действуют как настоящие хищники: нападая на бактерию, они впрыскивают в нее свой генетический материал, запуская механизм редупликации. Но если от укуса тарантула, тоже впрыскивающего в свою жертву яд – в эпоху Ренессанса он считался причиной безумия, – пострадавшие вылечивались экстатическим танцем «тарантеллой», то у пораженной фагом бактерии такой возможности нет. В танце или без него бактерия начинает работать на производство фагов, чей геном мутирует, смешиваясь с геномом хозяина.

Захват клетки бактериофагом. Рис. Анны Полищук

Помимо РНК или ДНК, находящихся внутри агента, последний обладает еще и белковой оболочкой – капсидом (на рисунке ниже он изображен треугольником), который защищает вирус от угрозы и помогает при захвате клетки. Некоторые вирусы вдобавок покрыты липидной оболочкой, жировым слоем, который защищает их от угроз внешней среды.

Мутированный бактериофаг. Рис. Анны Полищук

Структура агента. Рис. Анны Полищук

Агенты могут содержать до двух цепочек ДНК или одну цепочку РНК, способную удваиваться или достраи вать на себе цепочку РНК, таким образом вирусы способны размножаться в различных органеллах зараженной клетки. Органеллы – это микроструктуры, расположенные в цитоплазме клетки и выполняющие различные функции по ее жизнеобеспечению. Сами органеллы делятся на мембранные и немембранные. К первым относятся, например, удивительный «аппарат Гольджи» (Golgi apparatus), как его принято называть в биологии, открытый итальянским гистологом Камилло Гольджи. Он напоминает поезд из мембранных цистерн, работающий на станции, его задача – сортировать проходящие через станцию белки. Если чуть более подробно, то аппарат, или станция Гольджи ответственна за три вида белковой массы: плазматическую мембрану, секреты – жидкости, выделяемые клетками, в которой содержатся биологически активные вещества, и энзимы – молекулы белка, которые служат для ускорения химических процессов в клеточных организмах.

Строение клетки

К немембранным органеллам относится рибосома, играющая фундаментальную роль в синтезе белковых молекул из аминокислот по программе, которая в свою очередь определена генетическим кодом – матричной РНК. Эта мРНК в свою очередь состоит из последовательности кодонов – единиц генетического кода, или триплетов, содержащих тройку нуклеотидов. В эукариотических клетках, о них шла речь выше, рибосомы могут располагаться как на мембранах ретикулума (эндоплазматической сетки), так и быть сателитами цитоплазмы, то есть находиться в незакрепленном на ней виде.

Репликация вирусов с позитивным геномом, к которым относится и коронавирус (на сегодняшний день выявлены два его штамма, типа L и S), происходит благодаря способности геномной РНК выступать в качестве мРНК после заражения. Авторы «Вирусологии» отмечают, что «это имеет двоякие последствия. Во-первых, ферменты, ответственные за репликацию генома, синтезируются после заражения, и нет необходимости в их внесении в зараженную клетку вместе с вирионом ‹…› Во-вторых, так как все позитивные геномы относятся к монолитным и все их гены сосредоточены в одной хромосоме, первичный продукт трансляции обеих РНК (как геномной, так и мРНК) обязательно представляет собой единый белок»[14]. У вируса с негативным геномом прибавляется работа: его геномная РНК служит панелью одновременно для редупликации и транскрипции, то есть заражение должно быть внесено в клетку заранее. Работы, конечно, у «негативистов» больше, но при этом у них есть и преимущество: при промощи splicing’а (который МакКлинток исследовала на кукурузе) – процесс создания зрелого РНК, когда вырезаются интроны и сшиваются экзоны[15] – обеспечивает формирование ряда мРНК с одного и того же участка генома. В этом случае вирус берет под тотальный контроль клеточный белок.

Это – если очень кратко и схематично. Сколько-нибудь подробное изложение сложнейшей механики клетки и ее заражения вирусами не входит в нашу задачу, сказанное необходимо лишь для того, чтобы читатель смог приблизительно визуализировать эти процессы. Для детального углубления в материал нам понадобится не один месяц занятий, у вируса же эти знания отчасти врожденные, отчасти приобретаемые.

Как в Средних веках в Европе, когда в профессиональной сфере началась специализация и стали возникать цеха, у вирусов тоже есть своя специализация – по хозяевам. Иначе говоря, он опасен для одних и безопасен для других. Например, натуральной оспой (variola vera) может заболеть только человек. Это не означает, однако, что другая клада штаммов – ветвь культуры данного вируса – не могла ранее заражать кого-то другого. Штамм – принятое в науке условное обозначение культуры, или как еще говорят, субкультуры, вирусов, существующей в определенное время и имеющей определенные генетические характеристики. Во многом это научная идеализация, как «частица» в физике.

Штамм вируса. Рис. Анны Полищук

Согласно недавним исследованиям, вирус оспы начал эволюционировать примерно 68 тыс. лет до н. э., то есть в эпоху среднего палеолита, и стал хорошо известен уже в Африке и Древнем Египте эпохи ХХ династии (1189–1077 гг. до н. э.). В середине III века до н. э. гунны принесли вирус в Китай, вызвав там эпидемию черной оспы, а двумя столетиями позже болезнь выкосила треть населения древней Японии[16]. В Индии она тоже не осталась незамеченной, получив воплощение в образе богини Патрагали – молодой дамы с очень вспыльчивым характером, восемью ликами и восемью парами рук. В порыве злости она, как гласит легенда, не пожалев собственного отца, Иксора, который до того испонил ее просьбу и дал ей в качестве трапезы собственный палец и свою кровь, швырнула в него жемчужное ожерелье, в результате чего лицо родителя покрылось оспенными пустулами.

В 568 году, в разгар «Слоновьей войны», эфиопские войска находившиеся в Мекке, вероятно принесли оспу с собой обратно, что дало толчок к ее распространению в Африке[17]. Считается, что в Европу оспу принесли войска Александра Македонского, воротившиеся из военных экспедиций. В IX веке оспа настигла норманнов, атаковавших Париж, и поскольку карантин соблюдать было некогда, болезнь быстро распространилась среди войска, едва не добравшись до Карла Лысого, короля Западно-Франкской империи. Перепугавшись, если верить рассказам, король повелел немедленно истребить всех зараженных, в том числе кого-то из близкого круга.

Атака вирусом мембраны. Рис. Анны Полищук

Вирусы различаются не только по своей внутренней структуре, но и способом захвата клеток хозяина. Некоторые из них, как, например, герпесвирусы – очень влиятельное семейство, которым болеют большинство Homo Sapiens на планете, атакуют мембрану, отбрасывают капсид и встраиваются в ядро.

Герпесы, чье название происходит от греческого глагола ἕρπειν -«ползти», вселившись в клетку, могут там находиться и не проявляться сколь угодно долго, но их новый хозяин отныне живет как бы в подаренном вирусом времени. При менее благоприятных условиях, смене климата, ослаблении иммуной системы и т. д., герпес может дать знать о себе и запустить процесс заболевания. Если хозяину везет, и он никогда не заболевает, вирус так и остается у него в латентном состоянии. Говоря языком философии, он существует в потенции, подобно аристотелевской бесконечности.

Сегодня, в период «опасной возможности» – именно так следует точно переводить китайский термин для «кризиса» 危机 (wēi jī), – под прицел попала как раз эта потенциальность. Возможная опасность стала не менее опасной, чем опасность актуальная. В социальном плане, это новая ситуация, которой не было со времен 1930-х, когда все находились под подозрением и все подозревали всех. Это было временем вирусозрения – видеть то, что не видно невооруженным глазом: врага, предателя, двурушника, замаскировавшегося под своего. Вот и сегодня не только внешнее поведение, но и внутренее состояние человека подозрительно, оно не является его собственностью. Температура, давление, сердцебиение и т. п., как и психологический настрой, – подконтрольная зона, которая может быть либо безопасной для общественного блага, либо от нее может исходить угроза. В последнем случае власти начинают относиться к такому человеку как к вирусу – его тем или иным способом отключают от социума, за ним устанавливается слежка.

Именно это и предложили авторы патента от 26 марта 2020 года, поданного компанией Microsoft. Вот цитата из него: «система криптовалюты, сообщающаяся с приспособлением пользователя, может проверять соответствие данных по активному состоянию его тела с условиями, установленными системой криптовалюты, и вознаграждать криптовалютой того пользователя, чьи данные состояния тела верифицированы»[18]. Выражение «сообщающаяся с приспособлением пользователя» (communicatively coupled to the device of the user) буквально означает следующее: вы больше никто, теперь мы, хозяева «системы», капитализируем даже температуру вашего тела, артериальное давление, сердцебиение и т. д. Если буддизм на протяжении столетий пытался решить проблему, как освободить человека от иллюзорного «я», то ребята из Microsoft решили это быстро и дешево: вместо «я» – device. Надо понимать, что такая капитализация тела отличается от прозрачности вашей медицинской карты, которую в случае необходимости может прочитать заинтересованное ведомство, как и от вашего счета в банке и штрихкодов, по которым видны ваши покупки. В случае с медкартой или покупками у человека есть выбор: не пойти к врачу, лечиться самому, обратиться к знахарке, или пойти к врачу, когда человек сочтет это необходимым. В случае с покупками он может купить или не покупать определенный товар, может расплатиться наличными или попросить соседа совершить покупку за него. Иначе говоря, здесь существут свобода выбора, а значит – время, которое еще принадлежит вам. В ситуации, которую предлагает патент, такого выбора нет. Если у вас неправильная температура, давление, пульс и т. п., это мгновенно передается в систему, что лишает вас не только частного пространства, но и вашего времени. По сути дела, система предполагает непосредственный контакт с телом, с его языком, минуя свободную волю – одно из основных отличий человека от животного или свободного гражданина от раба.

Отчасти это выглядит как воспроизведение старых идей «МК-Ультра», проекта ЦРУ 1950–1970-х годов по экспериментам над человеческим сознанием и манипуляции с ним. После закрытия проекта ЦРУ уничтожило львиную часть документов, но оставшиеся материалы позволяют судить о том, что эксперименты велись с применением всех тогда доступных средств: химических, биологических, наркотических, в частности ЛСД. В течение продолжительного времени, нескольких месяцев, подопытным людям давали химические препараты, их подвергали электрическим разрядам в значительно больших дозах, чем это было разрешено практикой тех лет, как, например, Линду Макдональд, одну из пациенток. Человека вводили в коматозное состояние, что сопровождалось прослушиванием магнитофонных записей и командами, которые должны были переделать личность испытуемых и полностью подавить их волю. Эти опыты инициировал шотландский психиатр Ивэн Кэмерон (1901–1967), на проведение которых он получал по тем временам богатые субсидии от государства, эксперименты проводились в Allan Memorial Hospital, в Монреале. По свидетельствам людей, прошедших через эти испытания, методы Кэмерона мало чем отличались от тех, которые использовались в нацистских концлагерях, Йозефом Менгеле и прочими. Все это происходило после Нюрнбергского процесса, где Кэмерон тоже присутствовал и, надо полагать, сильно впечатлился достижениями своих немецких коллег.

危机

Его официальное медицинское название, которое ему присвоила Всемирная Организация Здравоохранения (ВОЗ), COVID-19, и этиологически это заболевание респираторной системы человека связано с SARS-CoV-2[19]. Следует понимать, что коронавирус – это не один в поле воин, а целое семейство, которое делится на ряд подсемейств: летоверины, поражающие земноводных, и ортокоронаверины – враги млекопитающих и птиц. Далее, существуют альфа-, бета-, гамма- и дельта-коронавирусы, из которых для человека наиболее опасны первые два. Свое название COVID-19 получил в 1968-ом – год студенческой революции в Европе, – когда вирусологи, заметив форму его пепломеров, похожую на корону, дали ему такое имя. Морфология вириона, как считают специалисты, вполне стандартная. Это значит, что имеющиеся дезинфектанты могут оказаться также вполне действующими.

COVID-19 хорошо себя чувствует на разного рода поверхностях, предпочитая шершавые и пористые, как фанера или картон, гладким поверхностям. Поверхность всегда таит в себе больше опасности, чем внутреннее, потому что кажется безопасной. Раньше считалось, что поскольку коронавирус – это продукт мутантной компиляции, то есть он состоит из разных типов вирусов, то, следовательно, является искусственным. Сегодня эта точка зрения устарела. Ученые выяснили, что коронавирусы хорошо рекомбинируют как с другими типами вирусов, так и сами с собой. Не следует тоже думать, что COVID-19 – это такой код да Винчи, хранящий какие-то сверхтайны микробиологии. Благодаря тому, что первичный очаг заражения произошел в Ухани, где находится один из топовых в мире институтов микробиологии, уже к началу января специалистами была получена последовательность полноразмерного генома, что дает возможность достаточно быстро понять, какой класс препаратов будет эффективным.

Судя по самым последним данным, к человеку COVID-19 попал, то есть сменил хозяина (среду обитания) – от панголинов, степных ящеров, которые внесены в Красную книгу и при этом являются предметом самого, пожалуй, криминализированного бизнеса, связанного с убийством и продажей животных. Все дело в том, что в Юго-Восточной Азии панголины считаются панацеей от многих недугов – рака, астмы и проч. Знахари в этих странах используют также чешую панголинов, которую, среди прочего, они считают полезной для кормящих женщин. Ну и кроме того, во многих пищевых точках Азии вам предложат попробовать мясо панголинов, а это прямой способ заражения вирусом. Но самое эпидемиологически опасное место на планете – это не институтские лаборатории, а азиатские рынки, где торгуют всеми возможными видами дичи и рыбы, создавая таким образом настоящий оазис для вирусов и источник эпидемий.

При всем том, опасность и летальность COVID-19 в масс-медиа преувеличины. Его летальная статистика вполне сопоставима с другими респираторными заболеваниями, такими, как тяжелый-острый респираторный синдром или даже грипп (по данным вирусолога М. Щелканова). Что важно помнить: переносчиками коронавируса могут быть люди с хорошим здоровым иммунитетом, которые до момента возникновения у них симптомов не будут об этом знать. Чем более крепкий у человека иммунитет, тем дольше он пробудет «корона-Штирлицом», о котором никто не узнает.

И здесь возникает неожиданный аспект этого вируса, благодаря которому он превращается из COVID-19 в COVID-1937 – источник тотального подозрения. Как и во времена Большого террора в СССР, когда каждый был потенциальным врагом народа, даже если это ваши отец и мать, или всеобщей «борьбы с терроризмом», когда любой гражданин любой страны считался, да и сегодня еще считается, потенциальным террористом – мы все возможные носители коронавируса. Каждый подозревает каждого – все под подозрением. В целом, учитывая недавний исторический опыт, ситуация не кажется новой и необычной, но за исключением одного момента: носителями вируса, то есть источником зла, могут быть абсолютно все, включая саму верховную власть. Если товарищ Сталин при всем желании не мог быть врагом народа, и президент Буш-младший террористом, то нынешние руководители стран вполне могут сами оказаться распространителями болезни, не зря же канцлер Германии, по сообщениям СМИ, отбыла на карантин.

С одной стороны, можно подумать, что все еще хуже – нет того, кто выступает гарантом высшей справедливости: власть может быть больна, как и мы. Вопрос: «тогда кто же нас защитит?» Однако с другой стороны, когда под подозрение попадают все и каждый, то нам ничего не остается, как перестроить саму топологию отношений «власть – общество». В ситуации тотального карантина и ожидания эпидемических всплесков, непонятно когда и где могущих произойти, поскольку вирусная экспрессия, как говорят эпидемиологи, носит стохастический характер, единственное, что может работать во благо – это взаимное доверие.

Именно тот тип отношений, который немыслим в обычное «мирное время», по крайней мере в России, является спасительным в сложившихся условиях. Речь не идет о слепом доверии ко всему, что говорит или делает власть, но лишь о том, чтобы нам самим не попасть в бесконечный континуум подозрения – сосед по подъезду, продавщица в магазине, охранник в метро, сантехник, зашедший в квартиру проверить трубы, все они переносчики заразы.

Тотальное подозрение в первую очередь опасно тем, что из него нет простого выхода. Даже когда эпидемия закончится, она будет продолжаться психически, подозрение не исчезнет, потому что мы знаем, что не все прошли тесты и отлежали на больничной койке нужное количество дней. Кто знает, может Петров, Рабинович или Магомедов, стоящие со мной в очереди или сидящие со мной в одном вагоне электрички, еще несут в себе остатки вируса. Я подозреваю их, они – меня; и наш раздор вполне объясним, и мы не знаем, как из этого выйти. Журналист Le Figaro Себастьян Фалетти отметил в своей статье, что многие жители Уханя, даже после объявления о снятии карантина, не спешат выйти на улицу и праздновать победу[20] они ведут себя не так, как герои фильма Ивана Пырьева «В шесть часов вечера после войны» (1944), счастливо встретившись на условленном месте после долгой разлуки.

Сегодня для властей при помощи технологий организовать режим тотального подозрения не представляет большой сложности. Миллионы видеокамер могут следить почти за каждым вашим шагом, такие страны, как Китай или Сингапур без особых сложностей превращают пространство города в паноптикум Бентама, где каждый виден как на ладони. Более того, он виден не только снаружи, но и изнутри. В Китае власти показали свои возможности, отслеживая людей по смартфонам и запрашивая температуру их тела. Уже существуют мобильные приложения, которые могут предупреждать о близости зараженных людей. А завтра ничто не помешает властям обязать каждого человека иметь такое приложение на телефоне. С его помощью человек сам будет продуцировать то, что американская исследовательница Шошана Зубофф назвала «поведенческим избытком» (behavioural surplus). Приложение, считывающее температуру тела через палец, которым вы водите по экрану, станет вашим другом-надзирателем. И если температура ниже или выше нормы, вас внесут в очередную категорию риска с соответствующими социальными и гражданскими ограничениями.

Официальное объявление о конце эпидемии отличается, скажем, от подписания капитуляции во время войны. Последнюю подписывает побежденный враг, который принадлежит тому же виду, что и победитель, вирус – нет. Вирус ничего не подписывает, он либо уходит, либо остается, с ним, даже в отличие от дьявола, нельзя подписать соглашения. Чтобы от него освободиться, можно было бы задействовать магию – в архаических обществах так бы и поступили, – которая типологически схожа с вирусом: она распространяется и действует вне контроля разума. Однако современные общества отучились от чувства магического, что не означает отсутствия желания у современного человека найти защиту от угрозы в магических практиках. К слову, это одна из главных причин успеха эпопеи о Гарри Поттере Дж. Роулинг.

Этим вирус радикально отличается от войны, которую люди ведут друг с другом. Поэтому неправы те, кто, например, как управляющий партнер «А1» Андрей Елинсон, считает, что коронавирус сегодня – «не что иное, как Третья мировая война в том единственном виде, в котором она возможна сегодня»[21]. Война не может вестись против «неразум ного» врага, если мы только не употребляем это слово в метафорическом смысле, потому что война предполагает цель: нет цели, нет и войны. У коронавируса нет «цели» перезаразить человечество, наказать его за грехи или вовсе уничтожить, такие версии можно слышать из уст сильно верующих, но при этом не забывающих себя клиров, или совсем набожных прихожан.

Вирус выполняет свою эволюционную функцию, которая нам до конца не ясна, и до наших грехов или невинности ему нет никакого дела. Но справедливо то, что такая мировая угроза должна объединять разные народы и страны, что пока не очень-то происходит. Если сравнить со стихийными бедствиями, как землетрясение или цунами, то они объединяли людей гораздо больше, многие страны не задумываясь присылали своих спецов с собаками, медикаменты, провизию и проч., чтобы облегчить участь пострадавших. С вирусом, как мы видели, это не так. Каждый стремится закрыться от другого, самоизолироваться и бороться с опасностью в одиночку. И это объясняется не только тем, что вирус заразный, а землетрясение нет. Есть и другая причина: вирус невидим или невизуален, в отличие от природных катаклизмов, он не устраивает спектакля; его воздействие кажется глобальным, и во многом оно таковое и есть, но при этом вирус глубоко индивидуален, вернее – он индивидуализирует своего «хозяина». Человек с вирусом – это уже другое «я», социально редуцированное путем изоляции или подозрения на то, что тело является носителем инфекции.

У любого человека есть два «я»: одно «я» – молочное, оно возникает с рождением и исчезает в достаточно раннем возрасте, подобно молочным зубам. Второе «я» – социальное. Строго говоря, молочное «я» не столько даже исчезает, сколько полностью заслоняется социальным и доступ к нему человек может получить только либо путем особых ментальных практик, в том числе феноменологической редукции (хотя не полностью), либо в результате сильного стресса, способного сотрясти конструкцию социального «я». В случае с панмедией, как коронавирус, социальное «я» на время нейтрализуется, и человек испытывает неудобство и шок от необходимости встречи со своим молочным «я», что подавляющему большинству людей совершенно не нужно. Социум сконструирован таким образом, чтобы молочное «я» было всегда бессознательным или полусознательным источником стеснения и страха, слабости и презрения к самому себе.

Если безвирусное тело принадлежит «я» – социуму и осознается как часть всеобщего, не суть насколько оно этим социумом рассматривается полезным или бесполезным, то тело с вирусом – это, перефразируя название известной книги немецкого философа Макса Штирнера, единственный без его собственности. Единственный, теряющий свое тело, а вместе с ним и свою социальность, даже если он противостоит последней в здоровом состоянии. У социальности, подобно субатомным частицам, может быть как положительный, так и отрицательный заряд.

Нам только кажется, что вирус объединяет вокруг неизвестной опасности, от него исходящей, потому что мы принимаем его за обычного врага или, умудреные фантастическими фильмами о вторжении инопланетян, рассматриваем его как рациональную, но нам пока неведомую силу зла. Ошибка такого подхода состоит в том, что мы переносим качества исторического (или фантастического) врага, мобилизующего сопротивление, на бесклеточный организм. Делая это, мы превращаем во врага свое собственное «я», которое попадает в тупик подозрения и начинает подозревать самое себя, генерируя другой вирус – COVID-1937.

COVID-1937

Когда недавно Италия, оказавшаяся фактически безоружной перед распространением эпидемии (без защитных масок, аппаратов для искусственной вентиляции легких и проч.), запросила помощи у Евросоюза – ее, как говорила Фаина Раневская, послали на хуй.

«Масок нет, но вы держитесь!» – сказал Евросоюз Италии. Страну-сестру оставили складывать трупы, особенно в такой оказавшейся уязвимой итальянской области, как Ломбардия. К концу февраля 2020-го там зафиксировали около двадцати случаев заражения, далее вирус быстро пошел на север страны, после чего власти объявили о карантине. В считанные недели Италия заняла второе место, уступив Китаю, по количеству зараженных коронавирусом, а уже в марте этого года в колыбеле Европы было зарегистрировано более 40 тыс. случаев заражения. На призывы о помощи Паоло Гримольди, депутата Совета Европы от консервативной партии «Лига Севера за независимость Падании» (Lega Nord per l’Indipendenza della Padania), откликнулась Россия и Китай. 22 марта из Москвы в Италию вылетел первый грузовой самолет с необходимым оборудованием, таких самолетов планировалось послать четырнадцать. Китай со своей стороны отправил только в Италию 1 тыс. вентиляторов, 2 млн масок, 20 тыс. защитных костюмов и прочего добра для борьбы с эпидемией. Заместитель начальника Управления гражданской авиации Китая Люй Эрсюэ сообщил, что на период до 1 апреля 2020 года они оказали помощь сорока странам, включая США, поставивив 2653 тонны грузов для борьбы с эпидемией.

После вспышки коронавируса в самой Поднебесной начались сборы пожертвований, и в шестидесятимиллионную Ухань потекли деньги как от рядовых граждан, так и от интернет-корпораций. Alibaba создала фонд поддержки пострадавших, вложив в него 1 млрд юаней для покупки медицинского оборудования и столько на поддержание сельхозпроизводителей, а всего к концу января общими усилиям было собрано 13 мрлд юаней для фронтальной помощи пострадавшим. Нельзя не признать и другие интересные решения Китая в эпоху Вейчжи (кризиса): помощь малому и среднему безнесу, снижение операционных расходов онлайновых платформ, выдача беспрецедентных кредитов торговцам из провинци Хубэй и другие мероприятия, как система уведомления о локальных эпицентрах болезни.

При всем том нельзя исключать, что в период разгара эпидемии Китай делился с миром не всей известной ему информацией, что, впрочем, не снимает ответственности за неоправданные упреки в адрес Поднебесной со стороны западных СМИ. Так, например, австралийские средства массовой информации обвинили Китай в сокрытии контагиозности коронавируса от человека к человеку до 20 января 2020 года. Это неверно. То же самое делала ВОЗ, несмотря на официальные запросы из Гонконга по этому поводу. Недавно группа французских ученых опубликовала статью, в которой на основе тщательного анализа данных доказывается, что вирус попал во Францию значительно раньше, чем об этом официально заявляли[22]. Остается вопрос: идет ли речь об одном и том же штамме или о разных? Если COVID-19 имеет не одну, а несколько точек исхода, то в этом случае придется радикально пересматривать динамику его распространения. Что будет иметь прямые политические последствия.

По одной из версий распространению коронавируса в Ломбардии способствовали китайские туристы. Любопытно, что так называемая юстинианова чума, захватившая Европу в VI веке – в форме серии эпидемий, начавшихся в период правления византийского императора Юстиниана I (527–565), отсюда и ее название, того самого, по чьему указанию был построен Собор Святой Софии, – тоже пришла из Китая. В документах той эпохи сохранились сведения о страшной засухе, вызвавшей жуткий голод в центральных провинциях Китая, о нашествии саранчи в Хэнань – у которой сегодня весь мир «списал домашку» (об этом ниже), – что заставило грызунов, в первую очередь крыс и мышей, начать массовую миграцию на Запад в поисках лучшей жизни[23].

«Пляска смерти» (1493). М. Вольгемут. Гравюра

Не менее страшная эпидемия чумы пришла в Европу в XIV веке. Как считает МакНейлл, ее принесли монголы, сами подхватившие заразу на границе между Бирмой и китайской провинцией Юньнань. Один из вероятных путей ее европейской миграции – через генуэзский торговый порт Каффа на Черном море, произошло это по всей видимости в 1347 году. Когда хан Золотой Орды Джанибек, при котором золотоордынское владычество, после его победы над Чобанидами в Персии, достигло своего апогея, – Орда контролировала территории от Западной Сибири, современного Казахстана до Руси, – приказал зараженные чумой трупы катапультировать в осажденную им Каффу. Об этом поведал Габриеле де Мусси, нотариус из Пьяченцы, который вроде даже лично присутствовал при этом событии[24]. Такое вот биологическое оружие эпохи позднего Средневековья. Отплывавшие из Генуи корабли – флот стал важным экономическим фактором Республики благодаря крестовым походам, но уже к моменту захвата порта Джанибеком изрядно ослаб из-за долгой войны с Венецией – перенесли чуму на Сицилию. Оттуда болезнь быстро дошла до Египта, Сирии и Европы. Между 1348-1351 годами от чумы умерло 25 млн человек из 80 млн живших тогда европейцев. Вряд ли стоит сомневаться в апокалиптических настроениях, захвативших тогда всю Европу. Бог и церковь померкли, защита от страшной напасти от них не приходила, люди остались беспомощными.

Европеец оказался голым, с черневшим от болезни телом. Казалось, помощи можно было просить только у дьявола, и он ее оказывал, радикально меняя мировоззрение людей того времени. Становились популярными «чумные сочинения», например, книга Яна Черни «Сочинение о моровых болезнях…», где автор дает советы практического свойства. В живописи возникает жанр «Пляски смерти», на картинах часто изображаются скелеты, триумфально танцующие, как на картине Михаэля Вольгемута, шагающие по человеческим трупам или спокойно идущие по земле, облаченные в белые рубища, как у Бернта Нотке, отправляя в загробный мир грешника и праведника. Бояться ада больше было не нужно, он воцарился in terra – так, что сама христианская идея спасения выглядела дьявольской насмешкой.

Но нет худа без добра: Черная смерть оказалась жестоким, но действенным механизмом глобализации. Она подтолкнула средневековый статичный феодализм, выстроенный по вертикали, как готический собор, к распаду и новой – горизонтальной – сборке[25]. Кажется, что тогда сработал принцип «созидательного разрушения», сформулированный вначале Вернером Зомбартом в книге «Война и капитализм» (1913) и развитый австрийским экономистом Йозефом Шумпетером в «Капитализме, социализме и демократии» (1943). Шумпетер, вслед за Марксом, которого он нещадно критикует, исследуя капиталистическое производство, полагал, что только инновации, идущие от производителя и потребителей, и весь связанный с этим комплекс отношений, включая транспорт, налоги и рынки, могут менять старое на новое. Сегодня экономисты знают, что такие изменения могут происходить либо в силу внутренних, эндогенных, либо внешних, экзогенных факторов, или «большого скачка», как это назвал Джон Кейнс, имея в виду крупные вливания капитала в отдельную страну.

В период чумной эпидемии произошло крупнейшее вливание страха, под чьим воздействием мир, распределенный между феодальными владениями, достаточно быстро встал на путь самоэкспансии, удачно реорганизовав горизонтальное пространство своего жизненного мира. Стивен Эпштейн назвал чуму «экзогенным событием, которое заставило перейти экономику феодализма от низкого уровня тормозящей ее сбалансированности к более быстрому развитию путем резкой интенсификации тех механизмов, которые строились в ней на протяжении веков»[26]. Страх, ощущение полной незащищенности перед глобальной угрозой, превратился в психологический капитал, благодаря которому были пересмотрены феодальные юрисдикции, ограничивавшие свободную торговлю. Многие вещи из тех, что ее сдерживали – слишком высокие налоги, ослабление монополий на тот или иной вид экономической деятельности на подконтрольной тому или иному феодалу территории и т. п. – были отброшены, в том числе и социальные параметры страха, сдерживающие экономический рост. Напротив, введение общих мер и весов, среди прочего, ускорил самоэкспансию Европы. Набиравшая силу торговля вылечивала средневековое общество от чумного шока, время феодалов сменилось на эпоху купцов.

«Пляски смерти» (1463). Б. Нотке (фрагмент)

Пришедший примерно через полвека Ренессанс, с его языческими культами, телесностью и в целом радикальным поворотом к человеку, не столь важно к хорошим или плохим аспектам его природы, был необходимой терапией после этих событий. Ренессанс не столько переоткрывал Бога, как это может вычитываться из многочисленных сочинений ренессансных авторов, от Марсилио Фичино до Лоренца Валлы, а забывал его в том плане, что заново осмысливал его всемогущество. Последнее, если и есть, то находится в потенциальном измерении, которое открывается человеку исключительно под действием его собственного разума.

Но это произойдет позже. А пока люди умирали тысячами, не зная от чего. Средневековый город – биполярное пространство, современный человек, окажись он в нем, скорее всего впал бы в сильную депрессию. Пространство, где собор со стрельчатой аркой и нервюрным сводом, вершина средневековой архитектурной мысли – которую позже отвергнет Ренессанс за ее, как считалось, схожесть с палатками древних готов – соседствовал с грязным рынком, вонючими улицами и отсутствием понятия о гигиене. Если учитывать это последнее обстоятельство и то, что средневековые города были наводнены крысами и мышами, резкая миграция этих животных из Срединного государства нарушила экобаланс в городах и произошла вспышка пандемии. Кроме того, известно, что еще в первой четверти XIV века в Европе, в результате климатических пертурбаций, имело место общее недоедание, что сильно ослабило иммунитет и вызвало авитаминоз у людей того времени. Это в свою очередь спровоцировало такие болезни, как пеллагра (шершавая кожа), которая тогда так не называлась – она была впервые описана каталанским медиком Гаспаром Касалем (1681–1759), он же дал ей настоящее название: pelle – «кожа», agra – «шершавая» – в Испании пеллагру простые люди называли mal de la rosa.

Другой напастью была ксерофатальмия – сухость роговицы глаза из-за отсутствия должного слезовыделения, что также происходит, если организм не получает необходимого количества витаминов. В тот же период волны оспенной эпидемии захватили Ломбардию, Нидерланды, Францию и часть северной Европы, да и проказа не заставила себя долго ждать, заболевших ею было столько, что их приходилось собирать в специальных местах – lazaretti. По ходу отмечу, что вопрос о том, какая именно болезнь скрывается под псевдонимом «Черная смерть» активно дебатируется в современной литературе. Например, английский историк медицины Грэхем Твигг считает, что Черная смерть – это не то же самое, что бубонная чума, ссылаясь на динамику распространения последней и ее биологическую несовместимость с крысами и мышами[27].

В Россию чума пришла в 1352 году, первая жатва смерти произошла в Пскове, где по рассказам летописей приходилось хоронить несколько человек в одном гробу, но скоро и так гробов стало не хватать. На помощь Пскову прибыл новгородский архиепископ Василий Калика, который исполнил в городе надлежащий молебен по умершим, из-за чего заразился сам. С почестями похоронив архиепископа в Новгороде, новгородцы занесли в город и эпидемию. В 1386-ом «Черная смерть» практически уничтожила все население Смоленска, в который вернулась жизнь только спустя два года, когда чума закончилась. Москва пострадала в следующие чумные волны, когда эпидемия пришла в столицу в июне 1654 года. В считанные дни у людей стали проявляться симптомы болезни: сильные головные боли, жар, опухание тела, нарывы и язвы на коже, бред. Смерть наступала в течение считанных дней.

Епископ Антиохийской Православной церкви, патриарх Макарий III, араб по отцу и один из главных идеологов церковных реформ середины XVII века, писал о Москве, что некогда переполненный людьми город полностью обезлюдел, деревни опустели, монахи в монастырях вымерли. Домашняя скотина, оставшаяся без хозяев, бродила по улицам в поисках пищи, питалась падалью и умирала. Умерших хоронили не на обычных кладбищах, а в специально отведенных местах, огороженных постоянным огнем. Одним из таких мест, видимо, было кладбище Моисеевского монастыря, открытое случайно при строительстве подземного торгового центра «Охотный ряд» на Манежной площади – настоящий некрополь, где обнаружили огромное количество могил, видимо, «чумных» XV–XVI веков.

Согласно астрологической (зодиакальной) схеме Якова Брюса (1669–1735), инженера, математика, военного, ближайшего сподвижника Петра Первого, создателя его артиллерии, по которой строилась столица – и позже метро, по распоряжению Сталина, – Охотный ряд попадает в зону действия Стрельца, которым управляют Юпитер и Меркурий (по Аль-Бируни). Стрелец – знак воздуха и огня, это огонь, который скрывается под пеплом, символически он согревает сердца и дает надежду, огонь, освещающий во тьме. Еще задолго до карты Брюса, средневековые московские борцы с чумой интуитивно выбрали правильное место для таких захоронений.

Как и сегодня, тогда, почти семь столетий назад, каждая страна вылезала из этого кошмара поодиночке. Страх перед монструозной болезнью был вполне сопоставим со страхом Конца мира, захватившим Европу на полстолетия раньше, и, как и сегодня, он на какой-то момент эмоционально объединил самые разные слои общества – короля, в целительные способности которого верили обыкновенные люди, ученых мужей, клириков и крестьян.

В 1348 году король Филипп VI запросил у медицинского факультета Парижского университета объяснение причины чумы. Собрался Consilium, в который входили не только терапевты и «клиницисты», но и философы (впрочем, тогдашние медики были подкованы в философии лучше нынешних), хорошо усвоившие урок Альберта Великого – средневекового энциклопедиста и оккультиста XIII века, считавшего такого рода болезни результатом неблагоприятного расположения планет. Consilium ответил Филиппу, что чума возникла в результате сопряжения Сатурна, Юпитера и Марса, и произошло это событие в час дня 20 марта 1345 года. Надо сказать, что не только Альберт, но и Аристотель до него в «Метеорологике» полагал, что прохождение комет по небу ответственно за засухи и ливни, эту же мысль потом повторит врач Раймон де Вивьер из Авиньона и, надо полагать, далеко не он один.

В том же 1348 году итальянский врач Джентиле да Фолино выяснил, что болезнь лучше всего передается от зараженного к другим людям через вербальную коммуникацию[28], из чего следовала необходимость свести эту коммуникацию к минимуму. В период Черной смерти города закрывались, превращаясь в крепости, люди старались сторониться друг друга, и в целом каждый был предоставлен сам себе. Действительно, смерть, еще больше чем оргазм, ее противоположность, очень индивидуальное дело. Даже если человек умирает в бою или что называется «на миру», он все равно умирает один. В этом плане чума или любой другой вирус, способный вызвать пандемию, противоположен проповеди и католической церкви как таковой, суть которой в установлении массовой коммуникации и говорении – fatus vocis, если воспользоваться термином французского средневекового философа Иоанна Росцелина, основателя номинализма, пришедшего к конфликту с католической догмой о Триединстве – Бога Отца, Сына и Святого Духа, – коих Росцелин, следуя своей собственной философии, рассматривал как отдельные субстанции (тритеизм).

Пандемия спорит с евангелистом Иоанном о том, что в начале было Слово. Она словно затыкает рот Богу-Логосу, замещая вербальное общение-творение на молчаливую сосредоточенность. Между про чим, было бы интересно изучить то влияние, которое волны пандемий в Европе оказали на возникновение протестантизма, религии, в которой церковь и священник – собрание и разговор – оказываются лишними. Выступление Папы Римского 27 марта 2012 года на пустой площади Святого Петра с посланием Urbi et Orbi – защита Евангелия от критики со стороны Природы.

Лютер, который помимо созданной им ереси, был еще и отцом европейского интеллектуального антисемитизма, считал всех евреев порождением дьявола, по сути отказывая им в праве называться людьми, изобрел квази-церковь, которая бы защитила прихожан как от католицизма, «говорящей церкви», так и от евреев – носителей вируса Сатаны. Позже за Лютером последует его соотечественник, немецкий гебраист Иоганн Айзенменгер, автор пухлого трактата «Разоблаченный иудаизм» (Entdecktes Judentum, 1711) – водивший дружбу с раввином из Лейдена Давидом бен Арьей Лейбом (1650-1696), который в свою очередь написал несколько сочинений об иудейской этике, – где Айзенменгер описывает иудаизм, и соответственно евреев, в терминах вирусоподобия. По его мнению, учение талмудистов главным образом дает еврейскому народу инструкции для выживания и успешной деятельности на чужих территориях и в чужих религиях – разрешенных (religio licita), – которые они могут использовать себе во благо. Когда того требует ситуация, они устраивают на этих территориях эпидемии и хаос, чтобы их ослабить и потом управлять с большей легкостью. Еще евреи любят кушать христианских младенцев, это они делают регулярно на свои праздники – этакая вирусоподобная евхаристия. Не следует думать, что все это темные аспекты блестящего XVIII века. В России, например, близкие идеи пропагандирует полковник ГРУ Владимир Квачков, рассматривающий коронавирус как продукт деятельности сионистского правительства.

ПоWhoизм

Вернемся, однако, в Италию. Итальянцы в чем-то похожи на русских и этим же очень сильно отличаются от тех же китайцев: своим поWhoизмом. Русские часто, слишком часто надеятся на авось и в глубине души считают себя везунчиками; «ладно, пронесет» – российский культурный паттерн. Кто из нас в самых разных обстоятельствах не говорил эту фразу, убеждая в первую очередь самого себя, что все будет хорошо и меня/нас это не коснется?

У итальянцев есть слово magari и выражение agire d’impulso, означающие примерно то же самое; agire d’impulso – это не знать, что будет и надеяться на лучшее, попытка договориться с «этим» ради любви к искусству. Но, как еще показал Стивн Кинг в романе «Оно» (1986), «человек должен платить за то, что получает в этом мире ‹…› Платить за то, что имеет, обладать тем, за что платит…». «Это» или «оно» никогда не дремлет, и столкновение с ним становится неизбежным, если человек начинает слишком сильно расслабляться: будь то природа, культура, политика… 21 января министр культуры и туризма Китая объявил о китайско-итальянском годе, открыв ящик Пандоры.