Читать онлайн Осенняя лихорадка бесплатно

Осенняя лихорадка

Фонари гасили в полночь. И городские декорации менялись в одно мгновение, превращаясь в заброшенный реквизит провинциального театра. Дома – пыльные коробки, вырезанные из старого картона. Небо – дырявый шатер, истыканный шпагами гвардейцев из массовки. Редкие прохожие беззвучно терялись в темноте. Длинные пустые коридоры улиц уводили далеко за сцену к самым затхлым безрадостным углам. Жизнь была сущей безделицей тому, кто в одиночку, наугад, брел здесь.

Всем, кто ворочался в постели за стенами окружавших домов, я не желал ни зла, ни добра, ни горя, ни радости. Моё существование было отравлено монстром, пожиравшим меня изнутри и снаружи. Жизнь стала адом, тяжеленным грузом, надломившим плечи атлантов.

С наступлением темноты я становился забавой для чудовища, имя которого я не знал. По сравнению с ним Одиночество, Страх и Ревность – рогатины против стенобитного орудия. Чтобы узнать, что это за сила, я был готов спрыгнуть в жерло вулкана, лечь под поезд, сдаться инквизиторам и самому снять с себя кожу. Мои самые скверные догадки предполагали в чудовище смертоносную силу времени, облаченного в карнавальный костюм жизни.

Я был сам не свой. Любое проявление жизни представлялось наваждением, любое участие – оборотной стороной лицемерия. Я был готов вывернуться наизнанку сам и вывернуть наизнанку любое впечатление. Я считал себя сопричастным к величайшему негодяйству, словно обокрал весь мир на золотой ключ истины, с подлой улыбкой маршируя в строю длинноносых уродов. Любовь к женщине сотворила со мной худшее – заразила тысячей вопросов и тысячей восклицательных знаков. Скажите! Сколько нужно пройти и проплыть?! Сколько сожрать земли?! Чтобы привыкнуть к тому, что любовь вонзает стрелы так глубоко, что кажется – предел, и тут же она находит еще одну болезненную точку и вгрызается, как клещ, не видевший крови вечность. Quien sabe?

Я знал ответ. Но не верил тому, что заключалось в словах. Я не верил даже тому, что видел. А видел я, как по вечерам надувалась луна. Похожая на беременную корову она давала понять – город ждет несколько безумных ночей, полных обещаний, которых никто не в силах исполнить.

Следуя главному правилу утопающего, я не прекращал движения ни на миг. Несмотря на усталость, я двигал ногами с раннего утра, чтобы к вечеру обрести второе дыхание. В сумерках жизнь и её тайны волновали особенно. День и ночь сходились, будто два океана у мыса Доброй Надежды. Без океанов и мыса Доброй Надежды я, вообще, не мог представить своего существования.

Стоило приблизиться сумеркам и напряжение ослабевало. Я видел, как с деревьев срывались листья, укладываясь в великолепный узор бесконечного ковра. Как осень заглядывала в лица прохожих, и глаза их загорались отблесками золотого огня. Но чудовище подстерегало меня и здесь. Мир превращался в труху, я словно шел по трупу, проваливаясь в прогнившее тело. Сомневаясь в крепости своего духа, я был уверен, что чудовище растопчет меня, напоследок вырвав, как с паршивой овцы, клок позднего раскаяния. Я полюбил женщину и предал время.

Куда идти и что искать в таком состоянии? А куда мог пойти Мельмот-скиталец? В отличие от сердца, искавшего не материальную любовь, я искал конкретного человека из плоти и крови. Я даже знал, где нужно искать – в каком кафе она сидит, с кем и о чём говорит, какое ест пирожное, какое пьет кофе и какую сигарету курит. Я хотел быть рядом, но чудовище влекло в противоположенную сторону. Туда же дул сильный ветер и ноги шли быстрее.

Сумерки растаяли, и на город опустился темный вечер. Я стоял на перекрестке под красным глазом светофора и пытался прикурить на ветру. Качаясь, точно на сломанных ходулях, ко мне приблизился пьяный мужчина. Не из тех, чьи дни в поисках выпивки похожи на огрызки. Вполне приличный гражданин, потерявший девственную трезвость где-то после обеда. Дорогой бежевый плащ, бок которого был грязен, свидетельствовал – с каким трудом передвигался его хозяин.

Человек попытался объясниться, трудно было разобрать о чем. Светофор сменил цвет, и я шагнул вперед. Серый плащ схватил меня за локоть и громко произнёс:

– Эй, ты, длинный… похожий на нашего школьного учителя географии. Пойдем, что ли, выпьем.

Сердце отозвалось на приглашение, но ноги сделали рывок. Я перебежал дорогу, пересек большую площадь у театра драмы, повернул в темный пустой двор и словно попал на кладбище. По краям, на высоких гробовых плитах, сидели тени и молча взирали. Кто вы? Я робко обратился к ним. В ответ лишь завывание ветра и тоскливое поскрипывание. Чудовище было близко. Так молодой аль-магрурин, идущий через пустыню, вдруг видит приближение ужасного смерча, слизывающего на своем пути караваны.

Я выскочил из подворотни на светлую большую улицу. На углу дома, магазина одежды, стояла телефонная будка. Я подошел и поднял трубку. Послушав мерное гудение, набрал произвольный номер, представляя, как где-то на другом конце города кому-то предстоит весь вечер мучиться и гадать, кто же звонил.

– Алле, кто это? – спросил старческий голос.

Не отвечая, я направил трубку в сторону нывшего ветра. Из темноты вылетел коричневый лист и прилип к трубке. Я отпустил её и пошел прочь.

Отгоняя наваждение, я разглядывал звезды, но ничего кроме дырок в шатре не увидел. Я попробовал петь– не получалось. Над головой появлялась огромная черная тень.

– Можно оттянуть встречу с ним, выпей, выпей, – шептали летящие листья, – не отдавай себя сразу на растерзание.

И было совсем не странно, что я пошел в аптеку, чтобы оттянуть расправу над собой. Именно фармацевты радовали отличными идеями. И какая-нибудь настойка пиона уклоняющегося, настойка овса, она же avenae sativae tincture, или настойка боярышника, известная как tinctura crataegi, при разумном употреблении приводили в порядок тело и нервы.

Когда я выпил, мой желудок заговорил со мной:

– Не переживай, старина. Ни к чему огорчаться. Это всего лишь опыт, ты учишься различать сети жриц чудовищной страсти от настоящей любви.

– Пошел ты, – сказал я, заглушая разговор порцией настойки.

В состоянии, когда болтает даже желудок, решительно невозможно опьянеть. Отойдя со света, я возвратился в долину мертвых, где для ясности картины не хватало только раскиданных трупов. Из глубины темного двора вдруг прокаркала ворона, будто противно произнесла: «гоните прочь, гоните прочь». Она, наверняка, знала – один ворон чужак, два ворона враг, а три – мертвяк. И тут меня понесло, негромко и страстно я обратился к стенам домов:

– Что вы понимаете в любви? Что вы вообще понимаете? Почему меня таскает по вашим улицам, словно опавший лист? Почему я должен терпеть ваше соседство, почему не могу прямо сейчас унестись прочь? Почему должен искать ночлег? Почему…

Поток моих «почему» прервала выбежавшая из подъезда собака. Она громко залаяла, и я побежал прочь. Точно зная, что мне нужно закусить маленькой плиткой шоколада с орехом и изюмом, я буквально влетел в лавку. Продавщица окинула меня неприветливым взглядом, по нему абсолютно точно можно было судить, что живи мы вместе, то явно не сошлись бы характерами. Крыли бы каждый день друг друга матом и кидались посудой. Поэтому уходя, вместо благодарности я направил в сторону продавщицы негодующий взгляд и чуть опалил ворот её синего халата.

Выбирая подворотню, где бы выпить и закусить, я услышал, как меня окликнули. Звали из беседки детского сада за забором. Было не видно ни зги. Я не знал, кто зовет, но ощутил, что он жаждет. Чего? Того же что и все. Вина, общения, любви и бессмертия. Что же, подумал я, с тем, кто жаждет, мне будет легко. Ведь моё нутро тоже полыхает огнем, только в тысячу раз сильнее.

Лицо человека было знакомо, но имени я не помнил. Он сидел с двумя бутылками вина и уже не мог пить один. Мой компаньон, радуясь, что я прогнал его одиночество, стал, как и я, жадными глотками поглощать смертоносную лаву, которая все равно вскоре должна исторгнуться обратно. Потом он дико захохотал и неожиданно громко запел. О чем он пел, было неважно, песня была неуправляема, как вибрация сирены. Он буквально утопил весь мир в истеричных звуках, словно одуревший гипокентавр. Наверняка чудовище гонялось и за ним.

Сбежав от собутыльника, по песьи завывшего на луну, я долго не ощущал ни времени, ни пространства, пока боль ни кольнуло сердце. Оглядевшись, я понял, что стою у кафе. За широкой витриной сидела она и увлеченно разговаривала с полысевшим брюнетом. Они переглядывались, словно были одни на этой Земле.

И тут я почувствовал, как когтистое жало вонзилось в спину и угодило прямо между сердцем и позвоночником. Чудовище подцепило меня и потащило вниз по улице. Натыкаясь на редких прохожих, на фонарные столбы и деревья, я испытывал ужасные муки. Где-то через квартал я соскользнул с ядовитого когтя и, затаившись в подворотне, достал настойку. Перевел дыхание и приложился к пузырьку. И тут заговорили почки. Понимаете, почки!

– Что толку расстраиваться, – сказали они, – произойти может что угодно. Голод сменяется сытостью, трезвость опьянением, а боль наслаждением. Можешь выбирать что угодно, а получишь только то, что заслуживаешь. Выбирая путь, ты выбираешь и трудности этого пути. Разве тебе нужны более убедительные доводы, чтобы развеять наваждение? Разве…

– Хватит, – сократил я речь почек и выпил.

Что толку болтать, тем более с почками, и забивать голову их идеями. А что же занимало её? Вряд ли сейчас за столиком кафе она размышляла о том, кто такой Страж Колесиков или представляла себя в роли светской дамы при дворе Альфонсо Неаполитанского, алхимика и покорителя Шамбалы. Раньше я думал о ней, о моей женщине, как о таинственной книге, которую невозможно понять, не перечитав несколько раз. Магнетизм её, изощренный ум и лоно удобней бристольской почтовой кареты – хотя и не самое лучшее ложе для утомленной головы мечтателя. Чего желать еще? Но мой путь лежал поверх этого мира, мне грозило повторить судьбу Элиас Кастреля, который обошел почти все населенные пределы круга земного бытия и стал не почитаем за то, что презирал свой век.