Читать онлайн Счастье в ее глазах бесплатно

Старая легенда гласит, что в канун Нового года, когда вся Япония украшает свои дома на счастье и удачу, волшебный корабль сокровищ (такарабунэ) входит в порт и высаживает на японский берег южнее Киото семерых богов счастья – Ситифукудзин. Они готовы наделить счастьем любого встречного и помочь даже с самой обыденной и будничной просьбой. Встретить их не так-то просто, ведь желающих обрести счастье много. Сам корабль приплывает из лучшего мира, лежащего по ту сторону моря. Такарабунэ – корабль сокровищ – нагружен золотом и рисом, мудростью и долголетием, здоровьем, и удачей. На парусе корабля – китайский иероглиф «баку», который обозначает мифическое животное, отводящее ночные кошмары.

Появление богов фортуны в Японии, в древнем городе Киото относят к XIV веку, и они отнюдь не все они местные жители. Боги прибыли из разных стран: Китая, Индии и лишь один из них японский.

Японцы, как и все люди на нашей планете, пытались дать ответ на, казалось бы, такой простой, но такой неразрешимый вопрос: «что такое счастье». И вот, в семнадцатом веке, японский военный правитель Токугава Иэясу, уничтожив всех своих врагов, придя к вожделенной власти, получив все, о чем только может мечтать простой смертный, поручил своему духовному наставнику, монаху Тэнкаю, «поймать счастье за хвост», а именно, дать определение этому чувству. Тэнкай сформулировать семь видов счастья: это справедливость, материальное благополучие, благожелательное отношение, великодушие, известность, долгая жизнь, достоинство. Каждому из великолепной Семерки была отведена своя роль, за каждым закреплен свой вид счастья.

Бисямонтэн – бог богатства и сокровищ, страж Севера, наказывает Зло, лечит болезни, изгоняет демонов. Символизирует достоинство. В Японии считается, что Бисямонтэн приносит людям богатство и скорейшую удачу, являясь официально богом богатства. Бог-воин воюет на стороне добра, уничтожая зло в мире, даря счастье всем, кто попросит. Покровительствует солдатам, врачам и священникам. Считается, что, если держать фигурку Бисямонтэна при себе или на видном месте, обязательно настанут финансовые улучшения. Второе его имя – Тамонтен – так его зовут, как одного из четырех небесных стражей. Он сильный и милосердный. И на санскрите его имя означает – Бог, который все слышит. Бисямонтэн – покровитель воинов, а потому одет в воинские доспехи, а в руке держит копье. В другой руке у него маленькая пагода. Пагода – это башня сокровищ, из которой он дарит богатство всем хорошим людям. Но, при случае, может и отобрать богатство назад, так что нужно всегда оставаться хорошим!

Лысый монах, весельчак Хотэй-осё – бог изобилия и удовольствия, воплощение счастья и беззаботности. Имеет массу различных прозвищ – Будда изобилия, Смеющийся Будда, Нэцкэ. Символизирует великодушие. Его легко узнать по огромной утробе. Живот для народов Востока – пристанище души, и пришедший из Китая толстяк однозначно связывается ими с душевной широтой и щедростью. Все статуэтки Смеющегося Будды, так еще принято называть Хотэя, похожи между собой: лысый невысокий пузатенький мужичок, с огромным мешком. В мешке, конечно, деньги: серебряные и золотые монеты, драгоценные камни и украшения. Но есть и другая версия о содержимом волшебного мешка: в нем собраны все людские горечи и печали. Хотэй следит, чтобы мешок всегда был плотно завязан, оберегая людей от бедствий и проблем. Особенно популярен Хотэй среди барменов и рестораторов, бог изобилия вдохновляет людей на обильную еду и питье.

Дайкоку (Дайкоку-тэн) – покровитель крестьян, бог богатства. Символизирует достаток – полные мешки риса, считается хранителем кухни и дарителем пропитания. Имеет индийское происхождение, но там это гневное божество, страж веры, шестирукий и трехликий. А со стороны Дайкоку-тэн напоминает Деда Мороза, с волшебным деревянным молотком в руке, позволяющим не только разбивать зерна риса, но и творить чудеса.

Фукурокудзю – бог богатства, счастья и долголетия. Дарует мудрость, интуицию, помогает сделать ученую карьеру. Имя его состоит из трех иероглифов: «фуку» – счастье, «року» – вознаграждение за труды, «дзю» – долголетие. Символизирует известность. Страна происхождения Китай. Его можно узнать по необычайно высокому лбу и длинной белой бороде. В руке он держит посох, к которому крепится свиток с сутрами. Говорят, в этом свитке заключается вся мудрость мира. Живет он во дворце, который окружен волшебным садом, где растет трава бессмертия. Кроме того, он может обходиться без воды и без пищи. Иногда, вместо привычного посоха Фукурокудзю с веером в руках. При этом подразумевается созвучие в китайском языке слов «веер» и «добро». Данный веер используется богом как для изгнания злых сил, так и для воскрешения несправедливо погибших. Среди семерых своих сотоварищей он единственный, кто способен воскрешать из мертвых. Прожив долгие годы Фукурокудзю превратился в черепаху, символ бессмертия и мудрости Вселенной.

Дзюродзин («долголетний старец») – бог долголетия и бессмертия. Это имя с канджи буквально переводится как «Человек, живущий долго». Символизирует долгую жизнь. Он считается реинкарнацией Звездного бога долголетия, который следит за жизнью на Земле и знает сколько кому отмерено жить: у него имеется свиток, и там записаны сроки жизни всех существ, обитающих на нашей планете. Его называют покровителем ученых и научного успеха. Дзюродзина изображают с посохом из древесины персикового дерева – Жезлом Жуи. Это жезл исполнения желаний и счастливых предзнаменований, с китайского «жуи» переводится как «чего изволите». Одет Дзюродзин в плащ и шапочку ученого и учителя. Божок лыс, но обладает шикарной бородой – ее длина символизирует количество прожитых им лет. Дзюродзин и Фукурокудзю настолько похожи, что иногда их считают разными духами в теле одного старца.

Эбису – бог счастья и удачи. Символизирует справедливость, честность в делах. Единственный из семи богов, кто имеет японское происхождение. Он немного глуховат, но жизнерадостен и доброжелателен, поэтому его часто называют смеющимся богом. Со временем этот персонаж стал в Японии божеством торговли. Рыба в его руках стала восприниматься как награда за честность в торговых делах. Эбису был также покровителем различных ремесел, поэтому порой его изображали мастером определенной профессии, например, ловцом цикад. В сельских районах его почитают как бога рисовых полей. Морякам Эбису помогает в плавании, купцам в торговле, а домашним хозяйкам – на кухне.

И, наконец, Бэндзайтэн – единственная дама в пантеоне. Богиня счастья, любви, красоты и искусства. Муза искусств: риторики, музыки, поэзии, рисования, литературы. Символизирует благожелательное отношение. Богиня Бэндзайтэн поднялась на борт Корабля Сокровищ в далекой Индии и захватила с собой биву – восточную лютню, чтобы награждать людей искусства вдохновением, и Белую Змею – владычицу речных вод, воплощение мудрости. В Индии Бэндзайтэн некогда была богиней рек, и в Ведах её изображали восьмирукой и вооруженной Сарасвати[1].

Во славу Бисямонтэна

Бог Бисямонтэн позаимствован из Индии, где он был богом войны или другими словами, Бог-воин, защищавший и охраняющий небеса. Существует красивая легенда: больше шести миллионов лет назад на Землю, на вершину горы, сошел с Венеры грозный Царь Покорителей Зла. Сошел не просто так, а с великой миссией спасти человечество. Миллионы лет его великий дух обитал на вершине горы и управлял людскими жизнями. И вот, в 770 году, монах Гантей увидел на склоне той горы белую лошадь, и пошел за ней. Лошадь вывела монаха к священному месту, в котором на монаха снизошло просветление и стал он реинкарнацией Бисямонтэна, Стражем Северных Пределов Рая.

Поскольку Бисямонтэн является покровителем воинов, он часто ассоциируется с синтоистским божеством Хатиманом – богом войны. Цуругаока Хатимангу – древний храм, где воины испрашивали себе удачи в бою, главное святилище Бисямонтэна.

Щит Марханы не стал дожидаться окончания экзекуции. Чего там ждать-то, когда даже несвязное мычание прекратилось? Он ушел с балкона, откуда, согласно протоколу, обязан был наблюдать за казнью и решительно прошагал через внутренний коридор в выделенные ему апартаменты. Вот теперь можно и расслабиться, и ужин потребовать, и красного вина выпить с южных виноградников, и поговорить, наконец, с этой настырной главной ведьмой. Не зря же она целый месяц по пути его триумфального прохода по приграничью так старательно долбилась в переговорное зеркало при каждой возможности. Орала не своим голосом, судя по тому, что он видел, конечностями по стеклянной поверхности стучала, даже плакат в Вильневе «Остановись!!!» специально для него за зеркалом вывесила, настолько припекло спасти своих отродий. А не стал он поддаваться. И обратную связь ни разу не активировал, наслаждаясь ее беспомощностью. Давай, поори, понадрывайся, я тебя все равно не слышу. Потому что не хочу. И что ты мне, собственно, можешь, вернее, могла сказать? Посочувствуй им? Пожалей моих исчадий ада? Спаси их? Это вряд ли. Работа у меня такая – всех вас к ногтю. И на очищающий костер. Там вам самое место, там.

Ибо не пристало главе правопорядка вести переговоры с отступниками. А надлежит ему строго выполнять порученные Сердцем Марханы обязанности. В которые как раз и входит очищение герцогства от всяких мразей. И раз уж именно его выбрали среди пятерых заместителей прежнего Щита, он не отступит. Потому, что, добравшись до высшего эшелона власти, нельзя ошибиться. Уж больно высока цена за преданность правящему дому.

Как же вовремя мажонка этого удалось взять! Марвин даже представить себе не мог, что какой-то сопливый мальчишка, прихваченный на горячем, окажется настолько полезным. Паренек, дурашка, когда его взяли, даже не слишком испугался, полагая, что его дело сложным не выглядит, ну, сами посудите, что может грозить человеку, пусть и возжелавшему свою избранницу, но даже не дотронувшемуся до объекта вожделения? Но когда на допросе по поводу нарушения Указа о магическом воздействии на представителей гражданского население мальчишка сообразил, какое наказание ему грозит, а грозило ему за попытку магически воздействовать на дочь градоправителя с целью обретения… эээ… кратковременного телесного удовлетворения, достаточно интересное и неприятное наказание с разбросом от смертной казни до многолетнего (или уж как получится) пребывания в рудниках, где добывают не что-нибудь, а гутчинсонит…

А на рудниках долго не живут. Этот минерал является опасной, но поразительно востребованной смесью таллия, свинца и мышьяка. Так что парнишка очень быстро начал прикидывать возможность вывернуться, и сам предложил в качестве выкупа за свою свободу артефакт обнаружения ведьм.

Марвину сначала даже в голову не могло прийти, что он говорит правду. И потому, что о таких артефактах он отродясь не слышал, а еще потому, что не бывает на пустом месте такого везения. А вот, оказывается, бывает. Госпожа Удача, она поворачивается лицом только к тем, кто готов в нее поверить. Марвин рискнул и поверил. И не прогадал. К мальчишке отнеслись снисходительно: запечатали дар, но сохранили жизнь и свободу. И отпустили, как только он передал артефакт и назвал слово активации. Давши слово – нужно держать.

Марвин сначала прикидывал, кого из подчиненных можно превратить в носителя, а потом понял, что доверять он не сможет никому. И пошел на то, чтоб вживить его самому себе и практически сразу «почуял», как его потянуло на юг. И с помощью полученного артефакта всех оставшихся в Мархане преступниц он выловил. Огнем, как говориться, и мечом вычистил южное приграничье. Девять городов вдоль границы с Дарайей, и девять ведьм, которые больше никогда и никому не смогут навредить.

Дихэ. У него есть шанс обрести дихэ. Ради этого он готов не девять ведьм отправить на костер, а дважды по девять. Трижды. Четы…, короче, сколько понадобится, столько и. А на все это недовольство мистрис Рогнеды и на ее истерические крики через зеркало ему глубоко плевать. Шанс пробиться в среду тех, кому достанется своя дихэ, стоит намного дороже. А достаются они, как правило, исключительно представителям высшего звена власти.

Дихе. Счастье. Твоя вторая половина. Та, которую любят, та, которая любит, та, с которой невозможно поссорится, та, с которой все и всегда будет хорошо, та, которая продолжит твой род сыновьями. А один из сыновей обязательно унаследует должность отца… и можно будет думать не просто о продлении фамилии, а об основании династии Гролле как Щитов Марханы. Это традиции… и не нам их менять. Тем более, что ему уже сорок три года, возраст для создания семейного очага вполне подходящий. Мысли о том, что предыдущий Щит, которого он сменил на этой должности так и не дождался своей половинки, Марвин предпочел безжалостно прогнать. Ему должно, обязано повезти. Последнюю ведьму отправили на очистительный костер хороших лет тридцать назад, а теперь своим прорывом в деле их искоренения у него появился шанс мощно потрафить герцогу.

Так что самое время потребовать сытный ужин к камину, кувшин красного харанского, способного своим цветом и густотой посоперничать с кровью, а потом можно будет активировать зеркальную связь и с главной ведьмой пообщаться. Вот теперь им найдется, о чем поговорить. Он ей обязательно расскажет, как вначале чем-то возмущались, кем-то угрожали, и как в результате униженно просили пощады ее подчиненные, не желая попасть на костер. Как они потом кричали и корчились в огне, прежде чем превратиться в пепел. Как радовалась каждый раз толпа, требуя подкинуть дров в очистительное пламя. О да, он с удовольствием поведает ей подробности принесения в жертву Богу-Воину ее приспешниц.

Только насчет последней жертвы он кое о чем умолчит. Не дело заслуженному воину иметь слабости. И уж тем более не дело их обнажать. А эта немая ведьмочка на целый месяц стала его слабостью. Тянуло его к ней почему-то, вызывая отнюдь не те желание, которыми должен руководствоваться истинный Щит, дознаватель и палач в одном лице. Но сумел же он с собой в конце концов справиться? Сумел. И сегодня с ее смертью можно поставить точку на пребывании ведьм в герцогстве.

Интересно, как скоро у Сердца Марханы, светлейшего и могущественного государя можно будет попросить… или потребовать дихэ? Или как вообще к нему с таким вопросом обращаются? Неизвестно… Этот момент надо будет уточнить… а у кого? А вот как раз у Миффина Ваего, Опоры Марханы, тот пару лет назад обзавелся дихе и их сынишке Урлину уже годик.

И только неспешно завершив трапезу, Марвин налил себе кубок харанского вина и небрежно активировал зеркало связи с Дарайей, настроенное на личный канал мистрис Рогнеды. Вот теперь он готов посмотреть, как эта злобная мегера начнет махать конечностями, угрожать ему и призывать на его голову громы, молнии и прочие неприятности. Приятно будет полюбоваться на старую змею с вырванными зубами. Потому что сделать-то ему она ничего не сможет, максимум, на что ее хватит – в бессильной ярости потрясать кулаками и сулить разнообразные кары. А зеркало связи отразило пустую… точно пустую? Гостиную, в которой единственным источником света был догорающий камин.

Так, а где эта? Куда нечистый дух унес старую каргу? Надо же, столько времени пыталась с ним поговорить, а теперь куда-то подевалась. Что, со смертью подопечных пропала и причина для беседы? Жаль, Марвин уже настроился слегка посочувствовать, а, может, и тонко поиздеваться, глядя на беспомощную старуху. Неужели она так и промолчит, и упустит возможность плюнуть в него ядом, пусть и через зеркало? Не в ее это стиле… должна она высказаться. Но комната в зеркале по-прежнему казалась темной и пустой.

Зато пинком распахнулась дверь и Марвин даже не успел возмутиться бесцеремонностью врывающихся, потому что в комнату влетел сам Сердце Марханы и буквально прохрипел:

– Где она?

– Кто? Ваша Светлость…

Тут-то и выяснилось, что темная комната за зеркалом вполне себе обитаема и связь давно активирована, потому что именно оттуда донесся сухой смешок и ответ на вопрос герцога:

– Догорает.

Герцог сначала непонимающе уставился в темную поверхность, потом перевел налитые кровью глаза на Марвина и неожиданно коротко ударил его в челюсть, да так, что Щит Марханы потерял равновесие и рухнул на плохо вымытый пол, не будучи уверенным в сохранности своих зубов.

– Как это могло случиться?!

– Это ты меня спрашиваешь, светлейший государь Марханы?

Ядом в голосе старой карги можно было одновременно перетравить всех садово-огородных вредителей герцогства. А, может, и на соседние территории хватило бы. В глубине переговорного зеркала постепенно соткалась из тьмы высокая фигура в традиционной черной хламиде и медленно подошла к зеркалу. Никаких украшений, кроме положенного по статусу кольца диакониссы. На ее бледном угрюмом лице выделялись только светящиеся яростью глаза.

– А мне казалось, это моя реплика: как могло так случиться, что твой прихвостень в нарушение всех договоренностей сжег моих девочек?

Какие они девочки, возмущенно подумал Марвин. Ведьмы гнусные, твари зловредные и злокозненные, если на что и годные, так только на замену древесины. И мне еще из-за них не по делу прилетело вместо поощрения. И о каких, собственно, договоренностях идет речь?

– Он не знал… его успели назначить, но не успели предупредить…

О чем его должны были предупредить? Что вообще происходит?

– А, так вы и его втемную использовали. Но мне от этого не легче. И погибшим тоже. И, знаете, что, Ваша Светлость? Мне кажется, у нас с Вами больше нет поводов для разговоров.

И тут Сердце Марханы, высокомерный герцог Идано Теоран, вельможа, никто уже и не помнит в каком поколении, светлейший и могущественный государь сделал то, от чего у Марвина Гролле чуть не остановилось дыханье. Он упал перед зеркалом на колени и взмолился:

– Мистрис Рогнеда, моя страна умоляет о прощении!

– Ах, о прощении! А девять юных, сожженных этим мерзавцев девчонок – это так, наплевать и забыть?!

– Я все исправлю! Я его публично казню!

Меня-то за что, ошеломленно подумал Марвин. Я же изничтожал зло во славу Бога-Воина… я так старался обрести положение Щиту достоинство…

– И они, надо полагать, от этого оживут?

– Нет… но он виноват… и понесет заслуженное наказание, и…

– А мне почему-то кажется, что виноват в первую очередь не он. А ты, и вся твоя камарилья. А все почему? Все от нежелания делиться. Вы зачем из сестер Богини Воды сделали жупел для обывателей? Зачем позволили считать их исчадьями бездны? Я ведь предупреждала тебя, меняй людское отношение во избежание эксцессов, а ты? Ты мне это клятвенно пообещал и чем все кончилось? Костром. Девятью кострами! Нет, милый герцог, за свою жадность и глупость придется платить!

Тут уже и Марвин, потихонечку собравший тело с пола, навострил уши. На что она, собственно, намекает? При чем тут вина герцога? О какой жадности, глупости и не желании делиться идет речь? И почему несгибаемый герцог, успевший сменить коленопреклоненное положение на стоячее, как-то застенчиво отводит глаза и явно не желает вдаваться в подробности?

– Так что вместо обвинений лучше расскажи своему… шакалу, что именно он сделал, а я на это полюбуюсь.

И герцогу пришлось рассказать. Правда, для начала он потребовал в покои еще кувшин харанского, запретил кому бы-то ни было их беспокоить и начал объяснять. И Марвин, наконец, выяснил, что именно он натворил по незнанию, думая, что совершает благое дело.

Герцогство Мархана и соседняя Дарайская марка, оказывается, были связаны одной старинной легендой. Согласно ей, Бог-Воин, главное божество пантеона Марханы, когда-то женился на сестрах, Богинях Воды, Алиенэри и Илиенари, которым поклонялись в Дарайе. Но если Илиенари была довольна своим браком и родила Богу-Воину сыновей, от которых по преданию и пошли верховные вельможи Марханы, то Алиенэри оказалась своенравной и через пару лет проживания в браке сбежала от мужа обратно в Дарайю, прихватив новорожденную дочь. Так с тех пор и пошло, конфессия сестер Богинь Воды соседской марки продолжала поддерживать веру в божественных сестер, но при этом не мешала молодым девушкам заранее выбирать себе покровительниц. Те, кто выбирал Илиенари, считали правильным своевременное вступление в брак с последующим рождением детей, преимущественно сыновей. А вот те, кто отдавал предпочтение Алиенэри… ценили свободу и возможность заниматься выбранным ремеслом превыше стандартных жизненных благ. Они не были готовы обременять себя мужем и детьми, и если и собирались давать кому-то жизнь, то, как правило, исключительно девочкам.

Можно подумать, мне всего этого не рассказывал в детстве еще мой учитель истории, хмыкнул про себя Марвин. Зачем он напоминает сейчас эти никому не нужные замшелые истины?

А затем, что не так все просто оказалось с этой легендой. Или не совсем легендой? Как оказалось, маркграф Дарайи по договоренности с герцогом Марханы еще два века назад упросили тогдашнюю диакониссу сестер Богинь Воды упростить для марханских вельмож выбор достойной супруги. Потому что именно среди посвященных Илиенари оказывались как правило, их дихэ, а, значит, и возможность продлить род сыновьями. И собственную жизнь заодно. И вот уже более двух сотен лет специально обученные, духовно зрелые женщины в каждой церкви Богинь Воды направляли свое служение таким образом, чтобы максимально правильно подготовить к супружеской жизни тех молодых девушек, которые не просто выбирали патронат Илиенари, а могли оказаться сужеными верхушки дарайской и марханской знати. А те мужчины, кто удостаивались подобной чести, потом со спутниц сдували пылинки в прямом смысле этого слова. Потому что любая попытка не угодить своей дихэ… приводила к тому, что она исчезала. Причем, исчезала в прямом смысле слова, никакие мольбы, запреты, запоры и оковы не могли удержать сестер Воды в их стремлении к свободе. Такая субстанция как вода не имеет формы, и ее последовательницы, обидевшись на спутника, могли в определенный момент безнаказанно пропадать из любых помещений, возвращаясь в храмы сестер Богинь Воды в Дарайской марке. А на долю брошенного дихэ нерадивого мужа доставалось всеобщее презрение. Остальные марханские вельможи могли легко в назидание остальным подвергнуть его остракизму. И даже лишить достижений и привилегий рода.

Ну, а если выпадало так, что твоя дихэ поклонялась Алиенэри… что ж, следовало смириться с тем, что твоя любимая может не дождаться, когда ты сам накосячишь, а взбрыкнуть и исчезнуть в любой момент. Это не означает, что не ужившимся с последовательницами Алиенэри запрещалось впоследствии жениться. Отнюдь. Что и происходило, причем даже неоднократно. Только вот… сыновья, рожденные от простых марханок, как правило, не дотягивали по своим способностям до нужных требований к управленцам уровня государства. И на наследовании своей должности потомками можно было смело ставить крест. Так что за возможность обзавестись дарайской дихэ… в идеале, разумеется, посвященной Илиенари… высшие лица Марханы цеплялись отчаянно, потому что для них на кону стояло не только личное счастье и не просто долгая жизнь, а судьба всей фамилии.

Потому-то и скрывали правду много лет представители высшей знати Марханы, совершенно не желая объяснять кому бы то ни было механизм обретения дихэ и возможности продолжения своих родов. А уж, про то, что дихе способна еще и продлевать жизнь избранника… Ну нет! Так вот расскажешь всем в чем дело, а знать и чернь немедленно и одновременно возмутятся: почему это только им такие привилегии? С чего остальных обделили? Тут и до народных волнений недалеко… или до дворцового заговора аристократов мелкого пошиба с целью повернуть несправедливую ситуацию в свою пользу. А кому это надо?

Наоборот, для непосвященных состряпали целую историю, о том, что ведьм, в смысле сестер Воды, следует сторониться и бояться. Потому что зловредные они и на пакости простому люду гораздые. И все катаклизмы, вроде стихийных бедствий, неурожая и разных эпидемий – их рук дело! Потому самое им место в очистительном огне. Но если кого заподозрят в ведьмовстве – ни в коем случае самосуд не устраивать! Заподозренных следует задержать и передать представителям Службы Щита Марханы, они профессионалы, они разберутся. А, вдруг, навет? Или поклеп на невинную селянку-горожанку? За причинение вреда по итогам простого, ничем не подтвержденного доноса у самых яростных ревнителей справедливости был немаленький шанс отправится на те же самые рудники и рьяно помочь герцогству в меру имеющихся сил добывать ядовитый минерал.

То есть вот о чем меня, назначая на должность не успели… или не удосужились предупредить, сообразил Марвин. Именно я должен был обнаруженных ведьм… то есть как их там… сестер Богинь Воды взять под стражу и уже потом, не торопясь, разобраться, кто из них чья дихэ. А я повелся на стандартное мнение об их вредоносности и сжег их как полный идиот во славу Бога-Воина. Самому лютому врагу не додуматься до такой подлянки… Мне не жить.

А, кстати, чьими дихэ они должны были стать? А если среди них была моя? Не зря же меня так тянуло к Нире… Тебя и к Улине тянуло, так что сама по себе тяга к девушке еще не показатель вашей «парности». И как вообще определяется, кто из всех пойманных ведьм именно твоя дихэ? И кого, собственно, так бодро отправляли на костер мои предшественники?

– А кого ж тогда жгли столько лет как ведьм? – Рискнул подать голос Марвин, мотая еще тяжелой после герцогского удара головой.

– Мало ли в герцогстве преступниц самого разного пошиба? – хмыкнул герцог Идано. – Ведомство Щитов их ловило, уличало в незаконных деяниях и отправляло на костер как очередную ведьму. Легенду-то о наказании за вредоносные деяния надо было поддерживать…

– А эти девять ведьм? Ну да, да, сестер Богинь Воды, они что… предназначались нашим бонзам?

– Вот именно, – ехидно ответила главная ведьма. Ну, то есть диаконисса сестер Богинь Воды. – А теперь вы имеете, то, что имеете. То есть девять трупов и будущее прекращение существования десяти старших родов.

– Я его убью, – спокойно сообщил герцог, даже не оборачиваясь к Марвину. – А потом… Мистрис Рогнеда, я хоть смогу узнать, кого из нас этот… ревностный служака лишил будущего?

– Не торопись с резкими решениями, Ваша Светлость. Что-что, а убить его ты всегда успеешь. Но сначала… Ему тоже будет крайне полезно услышать, каких дел он наворотил…

– Итак, – поторопил герцог эту старую метелку.

– В Гариссии погибла Клео Ланст, родом с южного побережья. Должна была стать женой Васалиу Фригрина.

Ах, ты ж!.. Значит, я перешел дорогу Копью Марханы. А Фригрин отвечает ни много ни мало за контрразведку герцогства!

– В Лакрии сожгли Оргу Виссен, из семьи потомственных магов льда. Предназначалась в спутницы жизни Хамору Нено.

Это ж Мудрость Марханы! То есть, я от великого старания лишил дихэ еще и главного судью страны!

– Его визит в Вильнев обернулся смертью для Силены Эшри, наследницы виноградников баронства Харан. Недолго теперь вам наслаждаться их красным вином… такого барон Эшри никому не простит. А ее судьба изначально предназначала Омилю Тарфи.

Еще и Меч Марханы, выполняющий обязанности министра обороны, будет охотиться за моей шкурой… потом живьем ее снимет… а потом прибьет как трофей над камином… если меня сам герцог раньше не прирежет…

– Бианка Натт, владеющая магией тумана, пополнила этот скорбный список в Усоньи. Теперь ей не составить счастье Сигела Ларю.

Ларю, Столп Марханы, отвечающий за развитие промышленности! За что Бог-Воин решил меня так наказать?!

– Лейла Лее, – тут даже у этой ведьмы дрогнул голос. – Девочка из чужой страны. Могла стать единственной для Устама Шерви. Но после очистительного костра в Флийи уже не станет.

А это я умудрился подгадить Негоции Марханы, в чьем ведении находится торговля герцогства, как внутренняя, так и внешняя. Вот я молодец…

– Анаис Дюран, из рода юраганских сирен, нашла свою смерть в Цальвине. Была бы идеальной парой Аурелио Раконти.

Давайте, добивайте, оказывается, еще и Оплоту Марханы, нынешнему министру финансов, я тоже попортил жизнь.

– Мирана Яльнари, из семьи заклинателей дождя. После аутодафе в Гроттене не станет спутницей Келемару Бауронги.

Чрево Марханы, отвечающий за сельское хозяйство, меня не просто убьет. Он меня кому-нибудь живьем скормит, начиная с ног. Кому-нибудь особенно противному, имеющему привычку трапезничать медленно и постепенно. И заставит смотреть на процесс переваривания.

– Фараг Алутра, степнячка из прайда Бизона. Могла бы стать верной и любящей женой Тарклинию Ирнасу. Но попалась нашему Щиту в Каланьи…

Знание Марханы, курирующий образование! Я даже думать боюсь, какими своими знаниями он может воспользоваться, чтоб наверняка заставить меня неоднократно пожалеть о содеянном…

Что ж ты замолчала, каракатица старая? А последняя? Нира? С ней что? Моя она или…

– Я так понимаю, сейчас Щит Марханы задается вопросом как можно определить какая из всех сестер… или ведьм, раз уж он так уперся в это название, именно твоя дихэ? Или откуда я могу это точно знать?

Да скажи уже, не тяни коня за причиндалы, я и так перестал понимать, на каком я свете!

– Вообще-то у нас есть своя многолетняя методика подбора пары. С высокой степени точности мы можем заранее определить кто из сестер Богинь Воды чьей парой окажется. Что касается возможностей партнера…

И опять сделала паузу. Вот почему нельзя дотянуться до собеседника через зеркало и удавить его? Ну, или хотя бы пнуть его, ладно, ее, чтоб перестала нагнетать и разродилась ответом?!

– …то все зависит от его происхождения. Давно замечено, что чем больше поколений дихэ насчитывается у мужчины в роду, тем быстрее он чувствует свою потенциальную половинку на определенном расстоянии.

Она посмотрела на Марвина в упор.

– Ты ведь так и не понял, почему герцог, загоняя коней до кровавой пены, гнался за тобой через полстраны, от столицы до Тирвены? А он не тебя преследовал. Он гнался за ней, потому что Нира была дихэ Сердца Марханы.

Не моя… а, значит, я ошибся, дошло до Марвина. И убил дихэ самого герцога. Только эта старая пиявка не дала ни ему, ни герцогу осознать сказанное. Она не остановилась и продолжала жалить словами.

– Я ведь тебя просила, чуть зеркало не разбила, пытаясь достучаться до разума, а в Вильневе аж плакаты рисовала, не зная, как еще тебя остановить! А ты даже поговорить не соизволил, так стремился подольститься к власти в своем понимании, что смел на пути всех, кто казался тебе опасным! А, кстати, Ваша Светлость в курсе, в каком случае посвященная Илиенари не способна покинуть пленившего ее?

Ну, и почему? Может, потому, что ее держали взаперти? А что это у герцога взгляд стал каким-то нехорошим, стеклянным?

– Это поклоняющаяся Алиенэри вольна уйти в любой момент, а посвященная Илиенари не может просто так покинуть своего тюремщика, если она беременна от него мальчиком!

То есть… это в смысле… если бы Сердце Марханы почувствовал Ниру раньше, чем я ее схватил, сейчас у него была бы беременная наследником жена. А я не просто влез во всю эту историю, я зачал ей сына и сам убил его вместе с ней. Нет, такого мне точно не смогут простить, понял Марвин. А герцог просто вытащил кинжал и направился к нему. Но эта старая выдра сумела его остановить:

– Ваша Светлость… я ему сейчас кое-что расскажу… а потом уже решай, как с ним поступить.

Что она может мне еще сказать такого, чтобы я начал чувствовать себя еще хуже? Оказывается, может.

– Ты дурак, Марвин Гролле, не умеющий видеть дальше собственного носа, – с явным удовольствием выговорила эта крокодилица. – И не потому, что способен только тупо исполнять чужие приказы и свои обязанности. А потому, что когда-то ты уже упустил свою дихэ. И не только ее. Я ведь не зря сказала про пресечение не девяти, а десяти старших родов…

На что она намекает?

– Улину Минтри помнишь?

На больную мозоль нажимает, мерзавка, перекосило Марвина. Еще бы я ее не помнил, много лет пытался забыть и не смог. Улина, рыжая акробатка из бродячего цирка, выступавшая с номером жонглирования горящими факелами. Уж и помню, каким ветром меня вообще занесло на их представление. Я тогда преподнес ей после выступления букет самых роскошных страстоцветов и пригласил поужинать в лучший ресторан столицы. А завтракали мы уже вместе. На время гастролей она просто переехала ко мне, и это были самые дивные две недели в моей жизни. Мне ведь тогда наплевать было даже на ее происхождение, и на то, кто пользовался ее благосклонностью до меня, я был влюблен по уши и готов на все. Даже предлагал ей выйти за меня замуж. Ну и сменить профессию, естественно, а то что это за работа для моей супруги – акробатка и жонглер! Да еще не в столичном заведении, а в каком-то передвижном клоповнике. А она, услышав о необходимости бросить цирк и остаться со мной, наотрез отказалась. И пропала. Я хоть и был не самой крупной фигурой в ведомстве Щитов, но все-таки и не последней мелкой сошкой. И искали ее тогда с моей подачи все наши отделения по стране. Но так и не нашли…

– Вот как раз она и была твоей дихэ, Щит Марханы… но поклонялась она не Илиенари, а Алиенэри, потому и исчезла, не потерпев ничьих попыток решать ее судьбу за нее. Девятнадцать лет назад с твоего горизонта пропала Улина Минтри, а месяц назад в Мархане появилась восемнадцатилетняя Нира Минтри. Ты догадываешься, к чему я тебе это говорю?

Не может этого быть, помертвел Марвин. Не может, и все тут. Врет она!

– Даже так… – протянул герцог, – родная дочь? Да, мистрис Рогнеда, действительно, быстрая смерть станет для него слишком милосердным выходом. А почему она ему этого сама не сказала?

– Она по молодости вместе с матерью оказалась в городище Мусальф во время самого страшного за все годы волчьего прорыва и от пережитого страха перестала разговаривать.

– Прорыв Аль-Финега!.. тогда?

– Тогда, тогда… говорить Нира потом так и не начала… я ее еле уговорила поехать в Мархану, мотивируя в частности возможностью посмотреть на отца… уговорила, на свою голову… вернее, на ее… но кто же знал…

– Как ты вообще сумел их выследить? – а герцог-то уже очухался и перешел к допросу.

Марвин вяло рассказал Сердцу Марханы про отобранный у молодого мага артефакт и понял, что загрузка его мозга такова, что он может просто не выдержать. Сил хватило только на то, чтоб отхлебнуть харанского прямо из кувшина и без сил осесть вдоль стены на пол.

А герцог, не теряя времени, уже ринулся в атаку на нынешнюю диакониссу сестер Богинь Воды, явно пытаясь с ней полюбовно договориться, дабы хоть как-то нивелировать причиненный Марвином вред:

– Мистрис Рогнеда, этот недалекий… Щит понесет любое из предложенных Вами наказаний, клянусь своей честью. Но раз уж так не… удачно получилось, не могли бы мы оговорить возможность продолжения двухвекового сотрудничества между нашими странами?

Ну, прирожденный дипломат, на ходу коней кует, вяло восхитился Марвин герцогом Идано, ощущая, как его самого неотвратимо затапливает иррациональное ощущение безнадежности и пустоты. Да уж, наворотил – это самое мягкое слово для определения его действий… Что ж, он готов понести любое положенное наказание, не вопрос, он даже сопротивляться не будет, но… неужели, назначая его Щитом, так сложно было предупредить обо всем вот этом? Ему бы и в голову не пришло устраивать все эти экзекуции, знай он правду! А теперь нашли в его лице главного виноватого и не отмыться ему никогда. Да он и сам себя сгрызет изнутри, когда сумеет осознать информацию о родстве с Нирой…

Интересно, сумеет герцог уломать старую мистрис? А герцог разливался перед ней самцом весе́нника, поющего для своей избранницы:

– Сотрудничестве между Марханой и Дарайей наверняка было взаимовыгодным, иначе зачем дарайский маркграф когда-то на это пошел? Возможно мы сумеем оговорить некий… обоюдоприемлемый вариант нахождения дихэ хотя бы для высшего руководства герцогства?

– Не в курсе ты, Ваша Светлость, откуда взялся тот договор… Не было там взаимной выгоды и быть не могло… Просто тогдашний маркграф Дарайи приходился тогдашнему герцогу Марханы племянником и потому не смог отказать старшему родственнику… брату матери… который тоже клялся… и тоже, что характерно, своей честью, что никогда сестрам Богинь Воды в Мархане урону не будет… немногого ваша честь, как оказалось, стоит… так что ошибся ты, нет у Дарайской марки корысти в том, чтоб вам дихэ поставлять, нет и не было…

– Но разве сами дихэ не захотят образовать семью со своим единственным? Пусть и марханцем?

– Да захотят такое все… но, герцог, это не так работает. Вот представь… ну, не знаю… красивую меховую шапку. Такой, как вы любите, малахай, кажется, с развевающимися ушами и свисающим волчьим или лисьим хвостом. А потом дай ее примерить двадцати своим соратникам. Догадываешься, что будет? Доброй половине из них она не подойдет по размеру изначально! Будет велика или мала. Оставим десяток из тех, кому она более-менее по голове и начнем подходить к процессу выбора более тщательно. Смотрится на них шапка или нет? Подходит в смысле привычке к носке соратником именно такого головного убора? Нужна ли им такая шапка вообще? И вот так, методом исключения, среди тех, кому она может подойти в принципе, подыскивается наиболее «подходящий» носитель. С отдельными посвященными Илиенари примерно то же самое. Только некоторые из них могут быть идеальными для многих мужчин. Но мы научились рассчитывать самого «подходящего» для них именно из марханской знати! Игнорируя соотечественников. И между прочим, часть тех, кто стал вашими дихэ, могли быть гораздо счастливее, останься они в Дарайе! Но мы отдали их вам в рамках договора, не позволив им даже узнать о такой возможности!

– Подождите, а как же все эти разговоры насчет идеальной пары? Вы нас обманывали?

– Да нет же! Пойми, это неоднозначно для двух сторон! Это они для вас идеальные! И жены, и целительницы! Только кто вам сказал, что вы для них такие же?! И сколько девчонок потом сбегало от не оправдавшего надежд марханца?

– Другими словами… это у них есть выбор?

– Вот именно.

– Оказаться идеальной парой для многих претендентов… это такой своеобразный дар?

– Скорее такое своеобразное проклятье. Его наследуют единицы… и именно из них отбирались ваши дихэ.

– Значит, где-то по-прежнему существуют те, кто тоже может стать нашими единственными?

– Где-то может и существуют. Только уже не станут.

– Но почему?!

– Потому что этими смертями вы нарушили договор. А черным пиаром насчет злонамеренности поступков ведьм сделали эти смерти возможными. А такие «косяки» не следует прощать никому.

– А если я обращусь напрямую к маркграфу?

– Не стесняйся. Только держи при этом в уме, что маркграф Сотфридж не из блинчатой муки сделан. И подобный плевок в лицо спускать правительству Мархане не намерен. Я уже имела с ним беседу на сей счет не далее, как после смерти Клео Ланст. И поставила его в известность о нежелании твоего Щита хоть как-то объяснить свои действия. А дальше ситуация только ухудшалась. И даже если он решит пойти вам навстречу… в чем я сильно сомневаюсь… лично я больше вам никого из своих девочек на растерзание не отдам.

Марвин перевел глаза на мистрис Рогнеду и неожиданно ощутил к ней жалость. Это для него схваченные девицы представлялись ведьмами, исчадьями бездны, тварями, пригодными только для уничтожения, а она ведь всех их знала. Это для него они все, ну почти все, не более, чем галочки в списке «на костер», а для нее? Многие посвященными Илиенари вырастали из сирот… или детей, подброшенных к храмам сестер Богинь Воды, и она с ними постоянно контактировала, растила, учила, любила, проверяла, отбирая лучшие варианты для марханцев… Это ей сейчас тяжелее всех, потому что они ей были близки. Ей ведь уже лет шестьдесят? Или больше? Потому и сидит она с трудом, опираясь на подлокотники кресла, потому и выглядит как совсем дряхлая старуха, даром что в начале беседы, нападая на них, звенела как струна. А ведь и впрямь никого она не отдаст герцогу, неожиданно понял он. Так и будет тяжело оплывать в кресле, молча и бесслёзно оплакивать питомиц, но больше ни одну из них в Мархану не пустит. Видимо герцог тоже это понял, потому что рискнул выложить как бы не последний козырь:

– А ведь Мархана может потребовать соблюдения условий давнего договора под угрозой вооруженного вторжения…

– Вооруженного вторжения, говоришь… и маркграф, по-твоему, будет сидеть смирно и даже сопротивления не окажет? Но дело-то даже не в нем. Ты бы хоть подумал, как марханцы будут выглядеть даже после простых угроз о нападении? И кто после этого из дараек рискнет подумать о жизни с теперь уже… не кривись! С врагом. А вместо того, чтоб угрожать, лучше бы выяснил, почему твои люди не удосужились… или специально не стали предупреждать свежеиспеченного Щита о последствиях… отчего все и получилось… так, как получилось.

– Я найду виновных! Но…

– И, кстати, чтоб у тебя не оставалось иллюзий… отныне граница между Марханой и Дарайей для наших женщин закрыта. Два часа назад с согласия маркграфа Сотфриджа установлен магический полог, непреодолимый для женщин нашей страны. Захотите заполучить дихэ – попытайтесь эмигрировать к нам и убедить кого-то из дараек в своей великой и неземной любви. Иначе никак. Все переговорные зеркала тоже будут дезактивированы, останется только официальное, дворцовое, для деловых переговоров. Прощай.

И отключилась.

Она-то отключилась, а для меня все только начинается, уныло подумал Марвин. И был прав. Герцог не стал его убивать, наоборот! Взял с него клятву, что Марвин не посмеет причинить действием или бездействием самому себе вреда и спокойно выставил его на растерзание всех тех, кто остался его стараниями без дихэ. Вот они на нем и оторвались. Один Аурелио Раконти, Оплот Марханы, высказался в том смысле, что «пачкать руки о всякую грязь ему зазорно». Зато остальным оказалось не зазорно пройтись ему и кулаками по зубам, и каблуками по ребрам. Причем, особенно неистовствовал Устам Шерви. Казалось бы, Негоция Марханы, натренировавшийся на долгих переговорах, должен быть сдержанным по своей природе, но именно он яростнее остальных порывался порвать Марвина на клочки. А потом эти вельможи задумались о дальнейшей судьбе бывшего Щита.

Васалиу Фригрин, Копье Марханы, с пеной у рта настаивал на смертной казни. Его поддержали Омиль Тарфи, Меч Марханы, и Келемар Бауронги, Чрево Марханы. Тарклиний Ирнас, Знание Марханы, без затей предложил отправку на гутчинсонитовые рудники. Устам Шерви, Негоция Марханы, требовал четвертования. Сигел Ларю, Столп Марханы, четко высказался в пользу тюремного заключения в Болотном каземате, где самые крепкие узники умудрялись протянуть не более года. Но наиболее правильным в результате признали мнение Хамора Нено. Мудрость Марханы не зря носил свой титул и Марвину оставалось только смиренно выслушать свою будущую судьбу.

А она оказалась незавидной. После публично зачитанного на главной площади столицы обвинения в государственной измене, Марвина прилюдно лишили всего: имени рода, имущества, всех званий, постов и регалий, выжгли на лбу соответствующий иероглиф 叛国罪[2] и потребовали для него наказания забвением. Он перестал для всех существовать как личность. Отныне ни один гражданин Марханы из увидевших этот знак, не имел права на контакты с ним: нельзя было ни разговаривать с отверженным, ни делиться водой и пищей, ни предоставлять ночлег, ни лечить, ни еще как-то помогать. Исключения возможны, только если власти дозволят. Получилось такое своеобразное превращение его в невидимку.

И сослали его на южную границу с Дарайей, в одно из крохотных поселений, которого даже на карте не было. Его бы и тюрьму швырнули, не особо заботясь о будущем, но все решила невозможность извлечь вживленный ему артефакт обнаружения вед… сестер Богинь Воды. То, что сам Марвин при процедуре извлечения умрет, аристократов волновало мало, но то, что вне тела-носителя артефакт прекратит работу… вот это им уже не понравилось. А вдруг дарайцы со временем передумают и полог снимут, а почуять визит потенциальных дихэ будет некому? Нет уж, пусть живет в месте, максимально близком к их возможному появлению и сообщит… если вдруг.

Отныне его местом жительства стал крошечный поселок, где нашлась стоящая на отшибе ничейная покосившаяся хижина, куда два раза в неделю помощник трактирщика приносил корзинку со скудным запасом продуктов. А два раза в году из единственной лавочки доставлялся мешок с очередной сменой одежды и обуви. А все остальное, вроде приготовления еды, заготовки дров, а также починки охромевшей мебели или прохудившейся крыши – изволь сам. Умеешь, не умеешь – никого не волнует, учись, если не хочешь сдохнуть. А сдохнуть по собственному выбору не позволяла данная герцогу клятва… хотя Марвин уже прикидывал варианты. То ли вены перерезать, то ли попробовать утопиться… а тело, послушное данному обещанию, отказывалось наносить самому себе осознанный вред. Даже к краю обрыва, чтоб упасть и наверняка сломать шею и то подойти не удавалось.

И покатилось унылое существование в месте, где дни были похожи друг на друга как горошины из одного стручка. Ничего не менялось, кроме прихода дня и ночи, ну, и смены времен года. И если весной у него были развлечения вроде сгребания и сожжения прошлогодней листвы, если летом наступал период сбора и переработки ягод и грибов, если осенью можно было выйти на охоту, то зимой наступало время черной непроглядной тоски, от которой хотелось выть.

Марвин чувствовал, как день ото дня он неуклонно дичает, прекращает быть кем-то, принадлежащим к человеческой породе, постепенно превращаясь в зверя. Ему уже не хотелось умываться и опрятно выглядеть, потому что для кого? Он не рвался убираться в хижине, потому что увидеть порядок было некому. Он только постановил себе каждый день не менее часа читать вслух стихи или петь песни, поскольку сильно подозревал, что такими темпами он в этой дыре просто разучится говорить и начнет общаться жестами и мычанием. Да и с кем ему здесь разговаривать? С белками? С птицами? С тараканами? Потому что жители поселка от него попросту шарахались, видимо сильно их пугал выжженный на лбу знак изменника…

А через двадцать лет такой полу животной, полу растительной жизни его выловил в лесу подальше от любопытных глаз молодой Урлин Ваего, сын Миффина Ваего, Опоры Марханы, ни много, ни мало – премьер-министра и сделал ему крайне интересное предложение, не побоявшись нарушить запрет герцога на общение с преступником. Казалось бы, что может потребоваться блестящему молодому человеку, в перспективе наследующему отцовскую должность, от завшивевшего полутрупа с запретом на общение? Тем не менее, причина нашлась.

Наследование в перспективе должности премьер-министра – это, конечно, хорошо. Но вот невозможность обретения дихэ и передачи впоследствии власти по наследству, благодаря прошлым усилиям Марвина… – это не радует. Однако юноша оказался хоть и молодым, но на редкость амбициозным и сообразительным. Он сумел взглянуть на ситуацию с магическим пологом между странами с неожиданной точки зрения и постарался убедить в этом самого Марвина.

Ведьм… сестры Богинь Воды к нам в Мархану не пускают потенциальных дихэ? Так это не повод ложиться и помирать. Это повод самим прогуляться в Дарайю инкогнито. И поискать дихе для себя с использованием вживленного артефакта Марвина в соседней стране, где есть конфессия этих сестер. Марвин же как-то чувствует на более близком расстоянии именно этих эталонных девушек? Которые будут наиболее подходящими спутницами жизни практически для любого из них? Вот он и будет их компасом. А уж выбрать самую нужную для себя – не самая большая проблема, не дураки же они, небось опыт какой-никакой имеется…

А потом? А потом, найдя нужных невест, начнем их очаровывать. Неужели Марвин за столько лет растерял навыки общения с прекрасным полом? А если и так, неплохо бы поднапрячься и вспомнить, благо есть стимул. Поди плохо заполучить идеальную жену? Которая не просто род продлит, а еще и здоровьем мужа займется. Заодно и его сломанные кости можно будет в Дарайе подлечить… а он, Урлин, берет на себя материальное обеспечение их похода за своими парами. А знак изменника, чтоб не пугать окружающих, можно и замаскировать, мало ли способов: косметика, повязка-бинт, головной убор.

Марвин подумал… а мальчишка-то верно рассуждает…, действительно…, кто сказал, что дихэ невозможно обрести вторично, если никто никогда не пробовал этого делать? Обычно дихэ, посвященные Илиенари, оставались с избранником до смерти… до его смерти! …вот потому-то никому даже в голову не могло прийти попробовать поискать второй шанс… И кстати… Понятно, почему к обретению идеальной пары рвется Урлин, магический полог не пропускает женщин, но обаяй он дихэ и вывези впоследствии из Дарайи их сына…, да его избранница сама найдет способ как переломить ситуацию и прорваться к ребенку в Мархану. И почему бы не попробовать и ему самому? Вдруг ему тоже повезет? Пусть и с опозданием… И он наконец обретет то счастье, ради которого он был готов на многое. Да, пожалуй, и сейчас готов ради той давней мечты…

Да и что, собственно, ему терять? Расположение марханских вельмож? Так нет его и не было. Растительное существование в глуши? Вот тоже счастье. Нарушить запрет на проживание в этой дыре? Да легко! Вряд ли кому-то из высокопоставленных бонз будет так уж интересно и, кстати, сподручно вылавливать его по всей Дарайе. У них-то компаса-артефакта нет. А приз на кону стоит такой, что за него можно и побороться… нужно побороться.

И он согласился.

* * *

– Мадам! Чему я обязан столь приятной встрече?

– Не уверена, что ее можно назвать приятной, гранмастер, особенно с учетом последних событий!

– Каких именно?

– Я говорю о своеволии тех, по чьей вине погибла мучительной смертью одна из моих подопечных, Лейла Лее. Вы в курсе, что Ваш идиот сжег заживо девятерых девчонок и не особо поплатился за это?

– Мы не можем вмешиваться. Наказание за проступки традиционно оставляется на усмотрение местных властей… и ему мало не показалось.

– Ах, это теперь всего лишь проступок! Девять невиновных человек… и, однако сам он жив, здоров и даже счастлив. Я понимаю, что не имею права чего-то требовать для остальных, но как насчет нарушения прав тех, кто участвует в проекте «Патриа»?

– И… что Вы предлагаете?

– Ревизию. Лейле мы уже не поможем, но хоть поймем, как обстоят дела у других.

– Я хотел бы напомнить, что большинство людей связывают обретение счастья с соблюдением заветов некого бога. Вот он и действовал во славу божества, которому поклонялся и полагал свои поступки полностью оправданными. Кроме того, подобного больше не повториться, отныне возможность обзавестись женой из Дарайи для марханцев полностью исключена. Что Вы можете сказать об этом решении, мадам?

– Вам лучше не слышать этого, гранмастер! Иначе у Вас есть шикарный шанс ознакомиться с обсценной лексикой моих родных подворотен!

– Но если исключить ненормативную часть, то каков Ваш вердикт?

– Однозначно отрицательный. Эту псевдобрачную контору давно пора было прикрыть на корню! Одни старые коровы девчонкам мозги пудрят, подкладывая их под нужных персон, другие молодые, но ретивые, мало того, что облыжно их грязью поливают, так еще и жечь живьем повадились. Мотивируя, гады, якобы пользой для страны! Хотя основная цель действий этого урода – не герцогству помочь, а подгрести себе удобную пару. Счастья хочет на чужой крови. На чужих костях. И ведь еще и оправданья ищет, символом достоинства прикрыться пытается, поганец! Захребетник хренов. Лицемер конченный! Воистину, опасайтесь людей верующих, ибо у них есть боги, которые им все прощают… Знаете, если для обретения счастья и гармонии под знаменами божества нужно стать бессердечным живодером и хладнокровным карателем…, мне перестают нравиться как последователи такого бога, так и он сам… раз позволяет такой разгул бессмысленных и ненужных смертей невиновных… во славу себя.

– А если отбросить эмоциональную составляющую?

– Если это будет зависеть от меня – решение однозначное: поддержать нынешнюю диакониссу сестер Богинь Воды и оставить непроходимый полог для девчонок между Дарайей и Марханой.

– Будь по-Вашему…

Во славу Хотэя-осё

Преданий и легенд о Хотее много. Одна из них гласит, что раньше весельчак Хотей был очень красивым мужчиной и в него влюблялись все женщины, которые хоть раз его увидели. И чтобы не разбивать хрупкие женские сердца Хотей решил стать маленьким и толстым!

Другая легенда рассказывает, что в X м веке по деревням Китая расхаживал упитанный монах Ци Цы. Будучи странствующим монахом, иногда он спал на улице в снег и пургу, и его святость не давала ему замерзнуть. Однако, он частенько потакал своим человеческим слабостям и с удовольствием употреблял запрещенные священнослужителям мясо и рыбу. Когда прохожие спрашивали, что он таскает в своем мешке за плечами, то Ци Цы отвечал, что собрал в него все горести мира, и теперь всем остается только смеяться! Там, где появлялся этот таинственный странник, к людям приходили здоровье и удача. Его шутки могли рассмешить всех, богатых и нищих, даже тяжелобольных людей! Считалось, что из своего неоскудевающего мешка монах раздает бедным еду и блага.

Позже таинственное содержимое его мешка стало ассоциироваться с Та-Кхун – Великой Пустотой, прародительницей всего окружающего мира. Живот монаха воспринимался уже не просто как символ благосостояния и широты его души, но и как пучина, в которой исчезают все страдания и печали мира.

Статуэтки Хотея очень популярны для привлечения в дом удачи и большого заработка. Лучше выбрать золотистую или белую фигурку: божество капризно и имеет свои предпочтения. Веселый божок может помочь одиноким людям обрести семью: для этого нужно купить фигурку, на которой Хотей окружен детьми. Активировать талисман очень просто: нужно всего лишь потереть фигурку по пузику. В древности японцы верили, что, если потереть животик Хотея триста раз, думая о желаемом – желание обязательно исполнится.

Мефру Алори разбудила капель. Еще не полностью проснувшись, она вслушивалась в звуки, доносящиеся из сада, и понимала – ну, наконец-то, этот день пришел, зима начала отступать. Как она любила весну! Причем не позднюю, когда каждая почка на деревьях лопается яркой зеленью и при взгляде за окошко кажется, что листва буквально кипит. А раннюю, когда еще лежит снег, по вечерам возможны заморозки, но утреннее солнце с каждым днем все ярче и теплее, и сосульки сдаются на его милость и тают, превращаясь в капель, которая звенит и пытается ее разбудить и как будто зовет по имени, вставай, Дженнифер!

Джен! И первая капля падает с высоким, «хрустальным» звуком «ми». Ни! И следующая капля приносит более низкую ноту «до». Фер! И третья капля взлетает вверх нотой «соль». Целый водный оркестр поет для нее. Весна, Дженнифер! Просыпайся, Дженнифер! Вставай! Тебя ждет новый день! Джен Алори распахнула глаза. Пора! Ее ждут в кофейне.

А внизу, на кухне уже суетилась ее старая няня Мари-Луиз, горел огонь в плите, поднималось тесто под полотенцем, одуряюще пахло свежемолотым кофе, Джен принюхалась, ага, в помоле мараголд и робар, взятые в равных долях. И ее няня поздоровалась и тут же протянула ей порцию утреннего напитка в ее любимой чашке-тюльпане. Джен сделала первый, самый вкусный глоток и даже зажмурилась от удовольствия. Вот как должно начинаться правильное утро! Солнце, кофе, отличное настроение!

– Чем сегодня порадуем посетителей?

– Добавим в меню весенние варианты напитков, уберем зимние! Сотри с доски шоколэ, допиши латте с лавандой.

– А холодный ванильный латте с хлопьями?

– Рано. Еще слишком промозгло. Подождем дня Святого Патруса, вот там он будет к месту…

– А выпечка?

– Меняем пирожки с мясом на пирожки с сыром. А фирменные албрётхены сегодня делаем с не с изюмом, а с марципаном. Надо же отметить первый действительно весенний денек!

Мари-Луиз согласно кивнула и невинным голосом добавила:

– Говорят, Виолетт Лаберж тоже начала их печь и теперь пытается продавать в своей «Ла Перле»…

Джен только плечами пожала.

– Пожелаем ей удачи.

Со знаком минус. Пусть пытается. Куда ее «Ла Перле» до «Джен-Аль»! А изделиям самой Виолетт до албрётхенов Дженнифер! Пусть публика в очередной раз убедится, что кроме желания что-то испечь, нужно еще иметь руки, растущие из нужного места. А если этого нет, то любая выпечка, да практически любая еда будет скучной и безвкусной. Хотя у этих крученых булочек даже рецепт максимально простой: пшеничная  мука, сливочное  масло, сухие дрожжи, теплое молоко, лимонная цедра, соль, сахар. Замесить эластичное, но плотное тесто. Прикрыть и час не трогать, пусть поднимается. Охлажденное масло нарезать тонкими пластами и выложить на одну половину теста. Прикрыть второй половиной и снова раскатать. Рассыпать корицу с сахаром по всей поверхности пласта. Если захочется разнообразия, можно добавить туда же изюм, марципан или тыкву. Свернуть в рулет, нарезать на кусочки, поместить на намазанный маслом противень. Поставить булочки в духовку, разогретую до 180 градусов и выпекать 20–25 минут. Казалось бы, что тут можно испортить?!

Но некоторые люди, как та же мефри Лаберж, очень талантливые и умудряются даже из простейших булочек сделать подобие кусков каучуковой шины, не желая понимать, что к каждому делу нужен свой талант. И унаследовав отцовское кафе, ты не обязательно унаследуешь отцовские способности, скорее, наоборот, вводя в меню нечто непривычное, очень скоро растеряешь старую клиентуру. Зачем ты гонишься за модными новшествами, если обитающий вокруг контингент – простые работяги с автозавода? Им бы днем комплексный обед по фиксированной цене и кружку пива к нему! А вечером того же пива с сытным пирогом с мясом и почками – и будет тебе полный аншлаг! Хоть бы задумалась: на кой голодным напахавшимся парням с конвейера та сладкая булка на один укус? Нет, выделываться собралась, зазывает посетителей на кофе с выпечкой, втайне надеясь переманить посетителей Джен. Да и пускай. Но продолжая в таком же духе, если не прекратит подавать не просто непривычные, а явно несъедобные блюда, то прогорит. Нет, она не собирается никому давать советы, но Виолетт с ее двумя левыми руками ей всяко не конкурентка…

А теперь следует проверить зал, посмотреть, как там новенькая бариста Люси готовится к первому девятичасовому наплыву посетителей. Девочка работает у нее меньше года, старается, вникает в тонкости, но иногда случайно может что-то перепутать. И нужно освежить весенними изменениями меню и кофейную карту. Это у Виолетт все существование кафе зиждется на плотной жратве. А у нее принципиально другой подход и другая публика. Основа меню в кофейне – это карта кофе, напитки должны быть разнообразные, на любой вкус, но и тут важно не переборщить: желательно, чтобы в меню было не более восьми-девяти видов кофейных напитков. Обычно в меню подобных заведений присутствуют несколько стандартных вариаций: пресс-кофе, кофе-капуцин, латте, шоколэ, рафф, фильтр-кофе[3]. Ну, и те самые фирменные варианты напитков для каждой кофейни, у нее, например, это латте для разных времен года: латте с лавандой, а потом и с хлопьями – для весны, сливочно-ванильный со взбитыми сливками – для лета, латте с тыквенными специями оказался очень популярен в начале осени, а латте с коричной и мятной палочками посетители заказывали как правило зимними вечерами. По желанию клиента в пресс-кофе баристы также могут добавить травы – мяту, лаванду и шалфей. А в рафф и фильтр-кофе – сироп по выбору заказчика. В карте есть две позиции горячего шоколада. В самом конце списка напитков находится чай. Не хотела Джен ни с тем, ни с другим вообще связываться… а пришлось.

Ну, а еда… в ее кофейне, конечно, подают всякую съедобную мелочь: мини-пирожные, пончики, печенье, булочки, рогалики и даже торты, но… не для этого существуют кофейные заведения, чтоб кого-то тупо кормить! Сюда приходят в первую очередь не за едой, а именно за хорошим кофе. Поклонники. Любители. Ценители. Кофеманы.

И алкоголя она не подает и практически не держит, так, бутылка вишневого ликера пылится в шкафу для любителей добавить пару ложек в чашку кофе в холодное время года. Так что публика у нее пусть и не из самых богатых, как в «Лафарге», но вполне респектабельная и не скандальная. Девять утра – первый набег: клерки из близлежащих контор, студенты, молоденькие продавщицы, одним словом, те, кто выпивает свою «голую» чашку черного кофе на бегу и продолжает бежать дальше.

В десять-одиннадцать появляются более основательные посетители: бонны с детьми, величественные мефру с променада, юные мефри с прогулок, они чинно усаживаются за столики, эта публика предпочитает, во-первых, латте, и порции просятся больше, и количество молока в заказах возрастает в разы. А во-вторых, именно они просто обожают горячий шоколад. И горячие албрётхены с маленькими пирожными разлетаются меньше, чем за час.

К трем часам подтягивается наиболее солидная публика: серьезные мееры в костюмах и с портфелями, чтоб прочитать дневной выпуск газеты или обсудить с не менее серьезным компаньоном условия появления или слияния компаний, немолодые любители кофе, назначающие в кофейне встречу своим знакомым, которых они не собираются по некоторым причинам приглашать домой или забежавшие продегустировать новый завезенный сорт кофе. Эта категория посетителей отдает предпочтение пресс-кофе или фильтр-кофе, не размениваясь на молоко, травки и сиропы. В качестве «подкуса» предпочитают сухое печенье и рогалики.

Пятичасовой наплыв почти целиком состоит из утомленных шопингом туристок с грудой пакетов и владелиц тех же самых торговых точек. Чуть не единственное время дня, когда кроме кофе посетители заказывают чай. И кусок торта. Или пончики, чтоб поддержать организм после утомительного забега по магазинам или нудной торговли за каждую монетку с покупательницами.

А вечерние постоянные посетители начинают собираться после восьми. Это «долгоиграющие гости». Тут и влюбленные пары, нагулявшиеся по городу и зашедшие в тихое место погреться, и пожилые одинокие мужчины, планирующие сыграть с друзьями партию в белот. И немолодые, но женатые мужчины, приходящие отдохнуть в тихом и уютном месте от своих сварливых половин. Здесь заранее не угадаешь: эти посетители под настроение могут заказать почти все, что имеется в карте и меню. И почему-то именно вечером лучше всего «улетают» пирожки.

Так что за несколько лет у Дженнифер сложился и состав посетителей, и набор напитков и закусок, которые им могут потребоваться. И совершенно напрасно Виолетт Лаберж в «Ла Перле» обезьянничает с попытками подавать кофе с булочками, эту нишу ей не занять.

А ведь еще пять лет назад мало кто в городке верил, что у Джен что-то получится.

Ну, сами посудите! В Юлисельо были пафосные рестораны, предоставлявшие полный спектр обслуживания, рассчитанные, правда, не на самые бедные слои населения. Были театры варьете, где почтеннейшая публика могла вкусить дозу искусства под игристое вино с изысканными закусками. Были более демократичные трактирчики, где сытно кормили, и не скупились на домашнее вино. Были именно забегаловки, где можно было быстро перехватить дежурное блюдо, залить сверху пивом и бежать дальше. Были места, открывавшиеся под вечер, где единственным развлечением посетителей были азартные игры и крепкий алкоголь. Но все это были понятные населению заведения! А это что такое?! Зачем нам какая-то кофейня?!

Поэтому сама идея заведения, где толком не кормят, не поят алкоголем, не развлекают, а только наливают кофе, вы только послушайте, эвона чего! – кофе! проникала в сознание окружающих со скрипом. Первые посетители заходили с опаской, кажется, сами точно не понимая зачем. Они вначале подолгу мялись у крыльца, перед тем как войти, неуверенно просачивались в дверь, робко просили «этого вашего кофе», осторожно отхлебывали из чашки, кривились, добавляли по пять-шесть ложек сахара и только после этого умудрялись проглотить получившийся сироп. Затем расплачивались, выходили, недоуменно пожимали плечами, транслировали ожидавшим их зевакам что-то вроде «не понял, но горько, а с сахаром вроде и не такая гадость» и только потом, расправив плечи, отправлялись сплетничать по знакомым, гордо рассказывая, как они все-таки не дали себя отравить в этой непонятной кофейне…

Все изменилось с появлением в кофейне Жана-Батиста Дюфура. Джен тогда еще не знала кто он такой, но глядя, как он уверенно заказывает и с удовольствием пьет фильтр-кофе с кардамоном без сахара, поняла, что это и есть один из тех посетителей, на которых она делала ставку. И всеми силами постаралась втянуть его в разговор. Они весьма содержательно обсудили качества кофе из разных стран, согласились с тем, что зерна кофе аффских сортов всяко мельче бранильских, но зато ароматнее, поспорили из какого материала должны быть кофейники, гость считал, что только металлическими, а Джен настаивала, что при подаче на стол кофе следует переливать в фарфоровую посуду во избежание ожогов, и, наконец, сошлись на том, что некоторые пряности только улучшают вкус напитка. И только когда он ушел, пообещав постоянно заходить, она кинулась выяснять у судомойки Вероник, кто это был.

А это и был Жан-Батист Дюфур. Папаша Дюфур, попавший когда-то в торговый флот, был городской легендой. Сбежав из дому в тринадцать лет, он нанялся юнгой на корабль и проплавал потом чуть не полвека, дослужившись до баталера[4]. Именно в его домишке можно было углядеть заморские диковины, которых больше ни у кого не было. Именно у него жила неведомая птица амаса, которая умела говорить на нескольких языках, правда, в основном, предпочитала ругаться похлеще старого Батиста Вио… Где он только не был! И о чем только не рассказывал! В его рассказах неизменно присутствовали дальние страны, свирепые туземцы, необычные растения, экзотические блюда, невероятные напитки и прекрасные женщины. Жереми Лариве, владелец рыбной лавки, даже как-то не выдержал и спросил:

– А чегось, папаша Дюфур, они у тебя все прекрасные? Разве так бывает, чтобы все?

Папаша Дюфур смерил его насмешливым взглядом, не иначе как вспомнив, что хозяином лавки Жереми стал только потому, что не побрезговал жениться на дочери ее прежнего владельца, кривоногой и косой Флоранс Билодо, и ехидно ответил:

– Бывает. Если интересоваться только прекрасными. Как я.

Собутыльники Жереми, когда поняли, к чему клонит папаша Дюфур, долго не могли успокоиться от хохота. А сам Лариве возненавидел папашу Дюфура лютой ненавистью. Но остальные жители города уважали старого моряка за честность и принципиальность, за готовность дать отпор любому, кого не устраивали его слова, и… за умение разбираться в людях. И то, что он ежедневно в одиннадцать утра (хоть часы по нему проверяй!) посещал кофейню «Джен-Аль», могло говорить только о том, что хозяйка этого заведения, безусловно, принадлежит к достойным особам.

А когда на кружечку горячего шоколада к ней начал заходить местный пастор, отец Марсель, то стихли почти все шепотки недовольных. Появился пастор в «Джен-Аль» абсолютно случайно. В тот дождливый ноябрьский вечер Джен как раз задумала слегка расширить ассортимент напитков, сделав для пробы горячий шоколад с маршмеллоу[5], и любознательность святого отца, зашедшего переждать непогоду и спросившего над чем именно она колдует, обеспечили ей постоянного дегустатора и клиента, тем более что денег она с него никогда не брала. Постоянные визиты отца Марселя еще больше укрепили жителей города в мысли, что ничего неприличного или, не дай Всевышний, богопротивного в том, чтобы угоститься у Джен горячим напитком, нет…

А потом среди визитеров начали выделяться несколько мужчин, которым интересны были не столько напитки, сколько она сама. Нет, желающих слегка пофлиртовать с хорошенькой девушкой за прилавком хватает всегда, даже среди женатых посетителей, делается это так, для поддержания формы и самомнения, но именно эти трое оказались серьезно настроены. Джен так и не поняла, сговорились они, или это и впрямь вышло случайно, но ни разу в ее кофейне они не пересеклись. И осаду вели, не оглядываясь на соперников.

Два-три раза в неделю, в одиннадцать утра вместе с папашей Дюфуром появлялся Жан-Мишель Лемье и заказывал неизменный рафф с албрётхенами. Будучи помощником мэра, он всегда находил какой-нибудь официальный предлог для посещения кофейни. То напомнит о том, что подходит срок уплаты ежегодного налога, то принесет извещение о благотворительной ярмарке, то расскажет о сложностях размещения прибывшего бродячего цирка. Он даже пытался преподносить небольшие сувениры и говорить комплименты, но настолько неуклюже! И был таким чопорным, что Джен каждый раз подмывало дернуть его за уголок безупречно завязанного галстука и посмотреть, как он будет реагировать.

К трем часам по средам и субботам следовало ждать явления Викторьена Жоли. Джен уже знала, что первая скрипка городского оркестра закажет фильтр-кофе с ванильным сиропом и будет приглашать ее на их ближайшее выступление, к которому они разучили очередной опус, сочиненный лично Викторьеном. Джен как-то рискнула сходить и послушать, а потом дома долго трясла головой, пытаясь вытряхнуть из нее как будто застрявшие в черепе слишком высокие ноты, от которых почему-то ныли зубы, а весь остальной организм стремился впасть в тоску.

А во вторник и пятницу к девяти вечера приходил Юбер Дюмушель, продавец цветов в лавке своей матушки. Он неизменно протягивал маленький, с женскую ладонь величиной букетик карликовых роз и просил Джен поставить его около своего рабочего места. Каждый раз ей становилось жалко нежные цветы, вынужденные терпеть жар от пресс-машины, и после закрытия кофейни она уносила букетик к себе в спальню на второй этаж. Там цветы оживали… и вообще, куда приятнее засыпать под тонкий аромат живых цветов, чем под запах сушеных лепестков саше, положенного в спальное белье.

Поэтому, когда каждый из них попытался вести переговоры о более… ммм… близком общении, Джен не составило большого труда мягко отклонить просьбы и Лемье, и Жоли. А за Юбера она после полугодового ухаживания вышла замуж. А, собственно, почему бы и нет? Он был милым в общении, достаточно обеспеченным, умел ненавязчиво ухаживать, не пытался на нее давить или сравнить с мамашей Дюмушель… Короче говоря, вполне достаточные основания, чтоб попробовать получать удовольствие от совместной жизни!

Тем более, что проживать молодожены предполагали не у Дюмушелей, а в доме Джен, поскольку наличие под боком свекрови не вдохновляло ни ее, ни Юбера, которому общения с дорогой матушкой вполне хватало на работе. Отсутствие посторонних (не считать же старую и глуховатую Мари-Луиз, ночевавшую на первом этаже!) благотворно сказывалось на отношениях молодоженов. Только ночь с понедельника на вторник после разгрузки телег поставщиков свежих растений Юбер традиционно проводил у матушки, поскольку передвигаться после таких погрузочных работ было и впрямь сложновато… Зато к вечеру вторника он неизменно возвращался к жене с цветами. Это давало возможность самой Джен вечером каждого вторника устраивать мужу романтическую встречу как после долгой разлуки…

Тем не менее, не все в семейной жизни оказалось гладко. Для начала Юбера возмутил ее отказ брать фамилию мужа, чтоб не пришлось менять название кофейни и нанесенный везде фирменный вензель. Джен пришлось его долго уговаривать, упирая на нежелательность лишних трат:

– Юбер, ну как ты не понимаешь, если я сменю фамилию, мне придется менять и название кофейни, и все предметы, где есть ее сокращенное название! Потому что это сейчас везде либо надпись: «Джен-Аль», либо значок ДА. А став Дженнифер Дюмушель, мне придется отмечать все знаком ДД. Заказывать новую вывеску, новую посуду, салфетки, и что самое страшное – перерегистрировать документы в мэрии! Может, мы не будем начинать семейную жизнь с дополнительных бюрократических проволочек? Весьма, кстати, дорогостоящих…

И если соображения экономии оказались Юберу хоть как-то, но понятны, то менять свой круг общения он отказался наотрез. Не то, чтоб Джен была дурочкой, рассчитывавшей, что после свадьбы муж мгновенно изменится и начнет подстраиваться под ее мнение, разумеется, нет, но один из его друзей ее просто пугал. Жан-Бернар Кариньяк сначала смущал ее своей угрюмой тяжеловесностью, возникая по вечерам за столиком кофейни словно из ниоткуда, и всегда заказывая одно и то же – пресс-кофе с рогаликом, а потом самим фактом своего давящего наличия в их гостиной, где он начал регулярно появляться после свадьбы на правах лучшего друга Юбера. Терпеть под боком такую каменную глыбу, которая почти не двигается, но на редкость цепко наблюдает за окружающими маленькими, но зоркими глазками, оказалось на редкость неприятно. Хорошо, хоть по вторникам удалось избавиться от общества этого тяжеловеса, потому что какая может быть романтика после присутствия этого… каменного идола?

Со стороны тандем Жана-Бернара и Юбера смотрелся настолько несовместимым, что хотелось спросить – а вы точно друзья? Изящный, лощеный Юбер и ширококостный, кряжистый Жан-Бернар. Один великолепный рассказчик, способный из мельчайшего события сделать яркое повествование, второй угрюмый молчун, способный произнести фразу не более, чем из трех слов. Или вовсе обойтись жестом. Первый, расплескивавший вокруг себя атмосферу праздника, и второй, обладавший на редкость угнетающей и даже какой-то давящей аурой, отчего в его присутствии Джен неизменно приходили мысли не то о неизлечимых болезнях, не то и вовсе о похоронах. Как, ну вот как такие люди могли подружиться?!

Юбер на все ее слова только смеялся, говоря, что Жан-Бернар его лучший друг еще со времен обучения в городской гимназии Юлисельо, и столько лет, проведенных за одной партой – это гарантия дружбы получше любых проверок на прочность. А что выглядит медведеобразно…, так оно и к лучшему, ему только дополнительных красавчиков, увивающихся вокруг его жены, не хватало. Мало их в кофейню каждый день забегает глазки владелице построить? А этот только и способен, что сидеть в кресле и… прикидываться мебелью.

Джен, как ни старалась, так и не смогла внятно объяснить мужу, что ей, собственно, не по вкусу в визитах Кариньяка. А ей было на редкость некомфортно в его обществе. Она смутно чувствовала какую-то скрытую угрозу, пока, наконец, не сумела точно сформулировать собственные ощущения.

Ненависть. Глухая, темная, упорная ненависть – вот что пряталось за невозмутимой физиономией Жана-Бернара. Джен никак не могла понять, чем она заслужила подобное отношение. Ревность? Так не производил Кариньяк впечатления человека с…эээ… нетрадиционными наклонностями. Тогда почему? Не мог же он не понимать, что его друг однажды все равно соберется жениться, ну, и какая ему разница на ком? Чем лично она, Джен, его так не устраивает?

Гадать можно было долго, а пока пришлось принимать ситуацию такой, как она есть. И все четыре года жить, постоянно ощущая удушающую ненависть лучшего друга мужа. Дело дошло до того, что она как-то под предлогом исповеди даже рискнула пожаловаться отцу Марселю, который ожидаемо ее не понял и посоветовал больше внимания уделять заботе о душе. А о чем она, интересно, заботилась, пытаясь снизить давящее влияние Жана-Бернара на собственную психику? Как можно оставаться душевно чистым, если в любую минуту может заявиться в гости этот медведь и «обласкать» таким взором, после которого и душа в смятении, и чашки из рук валятся?

Святой отец, правда, стал заходить в кофейню чаще и разглядывая посетителей, уделять особое внимание Кариньяку. О результатах своих наблюдений Джен он, естественно, ничего не сообщил, но судя по его нахмуренному лицу, как минимум, задумался.

Джен даже начала подумывать о разводе, чтоб не видеть постоянно этот раздражающий фактор в виде Жана-Бернара, но дело было не только в нем, а еще и в поведении мужа. Потому что за последний год у нее появились вполне весомые основания сомневаться в удачности их брака. Собираясь заплатить ежегодный налог на доходы от частного предприятия общественного питания, она столкнулась с неприятной новостью. Нет, сама методика расчета размера налога доступна даже гимназисту, она осуществляется по простенькой формуле: налогооблагаемая база, умноженная на ставку налога. Что получилось, то и следует уплатить. Но получается, что в этом году сумма налога «съест» практически все имеющиеся у нее в банке деньги! И никакого ежегодного семейного выезда на взморье в Онар-сюр-Мер ожидать не приходится. Почему же так вышло?

Нужно садиться и разбираться. И Джен открыла прошлогодний гроссбух и начала сравнивать записи в нем с пометками в ежедневнике этого года. Цены у поставщиков практически не изменились, жалование помощникам осталось на прежнем уровне, никаких крупных приобретений она не делала… куда же утекают деньги? После часа скрупулезных поисков нашлось несоответствие. Вот оно что… Ну да, правильно, количество записей, что Юбер просил (и получил) у нее и у Люси наличные деньги из кассы, в этом году возросло на порядок. Это она отчитывалась по сумме чеков, не замечая, как медленно, но верно стараниями мужа уменьшается прибыль кофейни. Не зря умные люди считают, что, если подтекает кран, может опустеть любой водоем. Возникает вопрос, как это прекратить. Во-первых, запретить молодой баристе выдавать Юберу деньги под запись. А во-вторых, свести его траты за свой счет к минимуму.

А еще лучше подумать, как вообще могло сложиться положение, при котором она не первый год практически содержит взрослого человека. То, что делами в своей цветочной лавке мамаша Дюмушель заправляет железной рукой, позволяя единственному сыну работать продавцом и не рассчитывать на бо́льшее, знали все. Джен, собственно, даже не пыталась покушаться на его мизерное жалование, полагая оскорбительным требовать деньги при своих вполне достойных заработках. Но как насчет остального? Сейчас Юбер живет в ее доме на всем готовом, не обременяя свою матушку необходимостью прокорма сына, за исключением ужинов по понедельникам. По поводу обновления гардероба он тоже обращается к жене. Куда он тратит свое жалование, она ни разу за четыре года не спросила, однако романтические посиделки в маленьких кафе, куда он ее выводил в период ухаживания и в первые месяцы их брака тоже как-то незаметно прекратились. А это требование всегда держать в буфете коньяк на случай визитов лучшего друга? И не какой-нибудь, а «Leotard» десятилетней выдержки! В том количестве дорогущего пойла, которое за эти годы споено Кариньяку, его самого можно утопить! Но теперь Юбер перешел все границы, он не просто слегка запустил лапу в ее карман, а лишил ее заслуженных каникул, забыв поинтересоваться ее мнением. С этим пора что-то делать.

И, кстати, неплохо бы выяснить, куда именно он тратит деньги. Ее деньги. Потому что ситуация может оказаться куда плачевнее, чем ей сейчас кажется. Ставки на скачках, кутежи в изысканных ресторации – это еще ладно, пережить можно. Но вот посещение мужем борделей или опиекурилен… такое ей понравится гораздо меньше. Муж-наркоман или муж, который способен ее заразить чем-то венерическим, ее не устраивает! Самое обидное, что те, до кого дойдет подобная информация, скорее всего даже не подумают ей посочувствовать. Наоборот, презрительно фыркнут, мол, этого и следовало ожидать, конечно, мужчина начнет искать развлечений, если жена не сидит дома, пестуя деток, а мечется по кофейне, привечая кобелей. Ну нет, ей будет проще выгнать Юбера, а заодно перестать лицезреть и Жана-Бернара.

И в тот же вечер, благо это был вторник, вместо романтического ужина Джен потребовала у мужа объяснений по поводу потраченных денег, на которые предполагалось поездка на каникулы. Попытку предварительно подкрепиться для объяснений коньяком она пресекла коротким:

– Кончился. Я вылила последнюю бутылку. Заказывать новую не буду. И Кариньяка им поить я тоже больше не намерена. Я слушаю.

То, что Юбер не хочет отвечать, было очевидно. Он пытался встать в позу человека, оскорбленного на пустом месте и замолчать подробности трат. Только он не учел того, что Джен уже так себя накрутила, что уйти от ответа никому не позволит. И ему пришлось признаться, что в последний год он иногда захаживает в «Лафарг», сыграть партию в триктрак[6]. Значит, не лошади, не наркотики, и не проститутки, перевела дыхание Джен. Хотя, азартные игры… тоже не здорово. Надо выяснить подробности и подумать о выселении этого великовозрастного лоботряса к матушке.

– Другими словами, ты пристрастился просаживать деньги в кости вместе с богачами нашего города.

– Это не кости! Это благородная игра! Даже епископ кембрезийский Витольд не брезгует таким времяпрепровождением!

– Так у епископа, поди, достаточно собственных средств, чтоб не проигрывать чужие. А то, что мы не поедем в этом году отдыхать из-за твоих проигрышей, это, по-твоему в порядке вещей?

Юбер поклялся, что совершенно не хотел, чтоб так вышло, и что он уже настолько овладел стратегией действий, что теперь чаще выигрывает, а, значит, скоро сможет раздобыть нужную сумму на их поездку к морю, и не просто в Онар-сюр-Мер, а устроит жене второй медовый месяц на куда более фешенебельном курорте, например, в Шалиньи. Только… и тут его голос принял поистине медовое звучание, а руки, поглаживающие плечи Джен обрели повышенную нежность… он просит его понять… ему жизненно необходимо прямо сейчас немного денег, чтоб он мог расплатиться в «Лафарге» с долгами, и использовать их для дальнейших ставок.

– Сколько?

– Ну… три тысячи.

Чего он явно не рассчитывал услышать от жены, так это четкого «нет».

– Но как же… мне же надо… долг чести…

– Ты можешь попросить их у своей матушки. А у меня пропало всякое желание не просто тебя содержать, а еще платить бешеные деньги за твои развлечения. И за твою честь.

– Матушка не поймет…

– Я тем более не пойму. Все, Юбер, разговор окончен, ты переселяешься к маме, а я иду выяснять у отца Марселя, что думает церковь по поводу разводов.

Переселяться Юбер не хотел. Он испробовал все: и попытку перенести разговор в спальню, причем был крайне удивлен жестким отпором жены. И попытку заявить о том, что он не намерен уходить из собственного дома, на что Джен напомнила, что его дом – над лавкой Дюмушелей, а брачный контракт не позволяет ему претендовать на ее имущество. И угрозой устроить скандал, на что Джен пообещала сделать достоянием всего города его неприглядное поведение. А уж когда он пригрозил (видимо в качестве последнего аргумента) выпороть непокорную супругу, она просто послала старую Мари-Луиз за стражей. И легла спать только после того, как Юбер был выдворен из дому, а обе двери, и парадная, и задняя надежно заперты на массивные щеколды.

После этого у супругов началась позиционная война. Строго говоря, это были скорее атаки. Юбер каждую свободную минуту проводил в кофейне и норовил вести себя с Джен то как смущенный ухаживающий юноша, то как несправедливо обиженный возлюбленный. Мамаша Дюмушель примчалась на следующее же утро и пыталась устроить скандал, требуя, чтобы Джен и мужа обратно приняла, и долги его заплатила. А когда Джен отказалась от такой сомнительной чести, пообещала знатно испортить ей репутацию. Часть горожан заняла сторону Юбера и перестала посещать кофейню. Однако, нашлись и те, кто поддержал ее, как папаша Дюфур, который не постеснялся нелицеприятно высказаться о мужчинах в личиночной стадии развития, способных только жить за чужой счет.

Отец Марсель которому Джен все рассказала и попросила совета, долго вздыхал, но согласился отписать епископу обо всех обстоятельствах дела, призвав ее не слишком надеяться на благополучный исход.

– Но почему?

Оказывается, в их ситуации возможен либо развод, либо аннулирование брака[7]. Поскольку брак существовал, и аннулирование не представляется возможным, следует искать причины, по которым их следует развести. А их не так много, как кажется. Вот скажите мне, мефру Алори, у вас был близкородственный брак? Нет. Налицо брачная измена? Нет. У кого-то из вас слишком юный возраст? Нет. Налицо двоеженство? Нет. Дурная болезнь? Нет. Душевная болезнь? Тоже нет. Импотенция и несостоятельность супруга? Нет. Избивание мужем жены? Нет, он только грозился. Брак, заключенный против воли? Опять нет, я сама на это согласилась… Бесплодие, отсутствие наследников? А вот и да! А что, так можно?!

Отец Марсель только вздохнул, намекая на то, что данная причина почти никогда не считается весомой в глазах церкви, и предложил воспользоваться другой лазейкой. Оказывается, существовало и такое понятие как развод по соглашению сторон[8]. Но подумав, Джен поняла, что это не их случай, Юбер на это не пойдет.

– Что ж, остается уповать на решение канцелярии епископата…

Настроившись на долгое, и, возможно, бесплодное ожидание решения епископа, она никак не ожидала, что события примут неожиданный и жутковатый оборот. В тот вечер, уже закрыв обе двери, Джен неожиданно вспомнила, что кажется забыла убрать в холод сливочное масло и проклиная собственную забывчивость, направилась в кухню. Свеча безбожно чадила, давая минимум света, поэтому она, внимательно глядя под ноги, не сразу поняла, что в кухне она не одна. А когда поняла, было поздно. Кто-то огромный и невероятно сильный зажал ей рот и сдавил так, что не пискнуть, и негромко, но очень доходчиво объяснил, что некоторым вертихвосткам, способным только на то, чтобы опоить и приворожить хорошего человека, жить не следует. Следующим воспоминанием стала резкая боль в левом боку. И Джен мысленно попрощалась с собой.

Но тут ей повезло. Не только нападавший, но и еще двое в тот вечер решили ее навестить. Сначала с керосиновой лампой в руке на кухню с ворчанием по адресу полуночников зашла Мари-Луиз, которая от увиденной картины закричала так, что вздрогнул даже нападавший. Поняв, что обнаружен, он отбросил няню Джен с дороги и метнулся к выходу. Но няня оказалась не единственным препятствием на его пути. На выходе из кофейни неизвестный столкнулся с кем-то, кто от неожиданности вскрикнул голосом Юбера. Экс-муж, ворвавшийся было на кухню с возмущенным криком «Значит, вот как ты себя…», увидел кровавое пятно, медленно растекавшееся из-под тела Джен, и прикусил язык. Зато заговорила, вернее истошно заорала на него Мари-Луиз:

– Что встал! Доктора Мартеля зови!

Надо отдать Юберу должное, бегал он быстро. А у доктора был автомобиль с мощным мотором, поэтому уже через четверть часа Жермен Мартель, безжалостно выгнав из кухни Дюмушеля, и разрешив помогать Мари-Луиз, осторожно промакивал и бинтовал рану Джен, не забыв предварительно извлечь кинжал.

– Мефру Алори, я отвезу Вас в госпиталь. Вам необходима операция.

Только теперь он согласился впустить в кухню Юбера и то, исключительно как помощника для переноса Джен в машину. В госпиталь доктор повез ее, отказавшись от его услуг. А там выяснилось, что ей во второй раз необыкновенно повезло.

– Понимаете, Мефру Алори, – взахлеб объяснял ей взволнованный доктор Мартель, когда она, наконец, пришла в себя, – я даже не надеялся Вас вытащить! Но у Вас редчайшая аномалия, встречающаяся один раз на сотню тысяч человек – правосформированное срединнорасположенное сердце[9]!

А? Чего у нее? Видимо у Джен был настолько ошарашенный вид, что доктор сжалился и перейдя на понятный обывателю язык, объяснил, что нанесенный ей удар должен был поразить обычному человеку сердце. А из-за ее аномального расположения органов у нее пострадало только левое легкое. Это неприятно, но не смертельно. Шрам останется, ну, не без этого. Дальше снова пошли такие страшные термины как кровотечение и пневмоторакс, что Джен взмолилась:

– Доктор, пожалуйста, не пугайте меня, скажите лучше прямо, что у меня еще и куда сдвинуто?

– Больше ничего. Расположение органов брюшной полости нормальное.

– А почему Вы такой взбудораженный?

– Потому что я все-таки Вас спас! И потому, что я такую статью о Вашем случае в «Вестник медицины» напишу, все просто ахнут!

Доктора Жермена Мартеля Джен знала давно, потому и не слишком удивилась такому энтузиазму. Работа всегда стояла для Мартеля на первом месте, он иногда в госпитале дневал и ночевал. А по жизни доктор был вдовцом, вместе со старшей сестрой растивший сынишку. Он изредка заходил по воскресеньям с Жаном-Полем в кофейню на чашку шоколада. Джен нравился худенький, большеглазый мальчуган и она, подмигнув ему, всегда приносила для него чашку шоколада с добавкой редкого для города лакомства – мороженого.

– А какие у меня прогнозы?

– Через неделю выпишем. А сейчас – перевязки, покой, диета.

– А потом?

– Отдых, отсутствие нагрузок, дыхательная гимнастика, возможно, переезд в местность с более мягким и благоприятным климатом, в идеале лучше к морю. И, Джен, с Вами тут несколько человек рвутся поговорить…

– Прямо сейчас? И кто?

– Ваша нянюшка Мари-Луиз. Начальник городской стражи Жан-Клод Лафрамбуаз. Отец Марсель. Папаша Дюфур. И ваш… ммм… муж, Юбер. Вместе с Жаном-Бернаром Кариньяком.

– Боюсь, кроме няни, я пока никого видеть не в силах…

– Значит, пущу только ее.

Расплакавшейся при виде нее Мари-Луиз Джен велела повесить объявление о временном закрытии кофейни и строго-настрого запретила пускать туда всяких посторонних, в особенности Юбера и его мамашу. И, если посторонние будут рваться в дом – немедленно вызывать стражу.

Состоявшийся через неделю переезд домой больше всего напоминал карнавал с элементами массового побега из психбольницы. Мало того, что Джен приехала в сопровождении не только доктора Мартеля, сиделки, нянюшки и двух стражников, Годе и Лабранша, так еще и все соседи с ее улицы сочли своим святым долгом высыпать из дверей домов и начать ее горячо приветствовать. Видимо, в качестве жертвы нападения я им нравлюсь больше, нежели как женщина, посмевшая выгнать мужа-паразита, мрачно подумала Джен. Слетелись, стервятники. Интересно, на мои похороны они бы так же радостно прибежали?

Открывшая парадную дверь Люси тоже начала рыдать, внося еще большую сумятицу в ряды сопровождающих. Пока Джен, наконец, разместили на первом этаже в комнате Мари-Луиз, запретив ей даже думать о беготне на второй этаж и обратно, прошло достаточно много времени. Убедившись, что она удобно устроена в кресле со множеством подушек, Жермен Мартель еще раз предупредил ее о необходимости соблюдать покой и откланялся, обещая прийти завтра. А Джен попросила Мари-Луиз, во-первых, покормить двух стражников, приставленных к ней Лафрамбуазом, а, во-вторых, попросить их никого к ней не пускать. Пока она не даст на это согласия.

Потому что главный разговор еще не состоялся. И к вечеру один из стражников, Годе, постучавшись, спросил, можно ли к ней пустить Юбера и Жана-Бернара. Вошедшие под бдительным взглядом стражника друзья чувствовали себя на редкость неуютно. Тем не менее Юбер нашел в себе силы попросить его выйти. Страж дождался кивка Джен и только потом покинул комнату. Сама она молча стояла у окна, совершенно не собираясь облегчать своему… пока еще мужу разговор.

Юбер попытался сочувственно спросить, как ее состояние, на что Джен четко произнесла:

– Благодаря твоему дружку… отвратительно.

У Юбера забегали глаза. И если сначала он уверял Джен, что такого не может быть, потом клялся, что его в тот вечер чуть не сбил с ног кто-то неизвестный, которого он не разглядел, то еще через несколько минут он прекратил заниматься бесполезными уговорами и попросил у нее прощения для себя… и друга.

– Прощенья, говоришь… скажи, а что ж твой дружок-то помалкивает? Тебе прощение нужно, а, ему, значит, без надобности? И кинжал в моем боку следует считать мелким недоразумением?

– Я… хотел оградить… защитить… я не знал…

– Понимаешь? Он не знал – и поэтому любые его поступки следует просто списать со счета в связи с его незнанием! Что такого промеж друзей лишний удар кинжалом, если это во имя настоящей мужской дружбы?

– Ну зачем ты так…

– Затем! Он меня столько времени ненавидел на пустом месте и не считал нужным это скрывать! Все эти годы он постоянно приходил к нам в дом и душил меня своей ненавистью как шершавой подушкой. Он считал меня за слизняка, выползшего из грязи и по какому-то недоразумению прицепившегося к его лучшему другу! И все время смотрел так, как будто решал, что со мной делать. И мне постоянно казалось, он прикидывает, сразу меня раздавить или заставить помучиться. А когда он думал, что я его не вижу, а я его до судорог боялась и все время хоть краем глаза в любой отражающей поверхности старалась отследить, что он делает, он переставал притворяться равнодушным и становилось понятно, что меня от смерти отделяют несколько секунд!

– Дорогая, ну что ты преувелич…

– Это я преувеличиваю?! Ты на него сейчас-то посмотри! Ему неважно, что наш брак стал результатом твоего свободного выбора, что я тебя не опаивала и не принуждала, ненависть его никуда не делась! Вот так же он на меня исподтишка поглядывал, когда думал, что я не замечаю. И так же стискивал руки, видишь? Вот эти толстые пальцы-сосиски с короткими ногтями, из-под которых выпирает мясо, он так же их тянул в мою сторону. И так же сжимал кисти, видимо представляя, что держит меня за горло!

Дженнифер резко отвернулась к окну и прислонила лоб к холодному стеклу. Она видела в отражении как Юбер задумчиво рассматривал друга и неожиданно спросил:

– Жан-Бернар, а почему ты никогда не пытался меня спросить о причинах нашего брака… или как-то еще прояснить ситуацию?

Кариньяк молчал. Зато, зло усмехнувшись, ситуацию разъяснила жена:

– Ну ты сам-то подумай, что он тебе может сказать? Признать себя дураком ему самомнение не позволяет. Ну и что, что он принял свое мнение за истину в последней инстанции и ничего выяснять не стал – дело житейское! Отказываться от ненависти ко мне… а с какой стати? Как шастала тут какая-то недостойная тебя мефри, так и продолжает шастать. Подумаешь, ножом ударил. Не убил же…

– Дженнифер, да черт с ним, ты меня простишь?

– Ты хочешь прощения?! Ты его получишь. Если найдешь в себе силы сказать правду. Вызывай стражу и расскажи, что видел, как твой друг убегал, после того, как пытался убить твою жену ни за что. И да, я хочу, чтоб теперь ты, мой муж, оказался на моей стороне, и не помогал ему избежать наказания, а сделал все, чтоб он попал в тюрьму. Я четыре года жила в окружении ненависти, теперь его очередь так пожить. Вот так же, чтоб ненависть окружающих душила его ежеминутно и ежечасно, чтоб он так же как я годами возмущенно взывал к небу «за что?», не чувствуя за собой вины. Чтоб его душу так же постоянно шкурили наждачной бумагой, как он обдирал мою!

Сделай это – и я поверю тебе.

А он молчал. Переводил взгляд с жены на друга и обратно… и молчал. Забавно, неожиданно подумалось Джен, никогда не предполагала, что молчание может приобретать физическую форму, медленно, но неотвратимо расползаться под ногами как мутная, не отражающая света лужа, и постепенно захватывать ступни присутствующих, неумолимо поднимаясь к коленям, и стремиться выше, выше, пока не доберется хоть до чьей-нибудь глотки. И пока эта удушливая субстанция не добралась до ее горла, она сумела разлепить ставшие вдруг непослушными и сухими губы и выговорить:

– Понятно. Уходите. Оба.

И ведь ушли, гордые преданностью мужскому братству. А Джен впервые задумалась о том, что, оказывается, совершенно не знает собственного мужа. И это после четырех с половиной лет знакомства и четырех лет брака! Впрочем, так ли уж хорошо мы все знаем своих близких?

А утром она попросила Лабранша вызвать Жана-Клода Лафрамбуаза, начальника стражи и рассказала, что все вспомнила, и кто на нее покусился, и как муж не захотел свидетельствовать против друга, и что имеется еще один свидетель, сохранивший (вот она, вишенка на торт!) орудие покушения, принадлежащее несостоявшемуся убийце.