Читать онлайн Любовные истории из жизни одной женщины бесплатно

Ирония моей судьбы

Окружающий мир просто напичкан возможностями: протяни дальше руку, вдохни сильнее, посмотри внимательнее, почувствуй острее, прислушайся с интересом – и ты всегда сможешь найти свой путь, схватив удачу за хвост, или, промахнувшись, довольствоваться результатом своей ошибки.

Да, личный выбор очень часто меняет условия игры под названием Жизнь.

Судьба же отвечает на это ироничной улыбкой…

Повинуясь внутренней интуиции или мимолетному настроению, долгому размышлению или спонтанному желанию, я то и дело сворачивала с предназначенного мне пути, беспорядочно смешивая карты в колоде своей жизни, не оставляя судьбе ее исконного права "первой скрипки".

И она снисходительно улыбалась мне: "Давай, давай, сама, сама, я подожду…"

Уже с высоты прожитых лет на поверхности памяти начертили свои круги дни, навсегда изменившие уникальный узор реальных событий, сплетенный лично для меня хозяйкой-судьбой.

Например, все могло бы быть иначе, если бы не один, казалось бы, самый обычный школьный день.

Комсорг школы, отличница, претендентка на золотую медаль (ее фальшивый блеск уже радостно слепил мне глаза), любимица учителей – у меня были все шансы сделать уверенный шаг из среднего образования к высшему.

Однако сентябрь десятого школьного года принес свое испытания на прочность в виде сбора урожая помидоров на колхозном поле.

Когда наш класс уже сидел стайкой "нахохлившихся" учеников на низком школьном заборе в ожидании автобуса, выяснилось, что "класснуха" заболела, и мы отправимся на поле без ее чуткого руководства, к тому же директор школы решила, что моего присутствия комсорга будет вполне достаточно.

Как только наши ноги в кедах и старых мокасинах ступили на бескрайнее колхозное поле, усеянное несобранными томатами и заставленное по периметру пустыми деревянными ящиками, за моей спиной раздался робкий шепот, очень быстро перешедший в ропот неповиновения.

Наиболее смелые и нежелающие подчиняться моим указаниям одноклассники разбрелись по полю, демонстрируя превосходство своих личных интересов над общественными: в мой адрес летели колкие замечания и насмешки, что мне не хватит смелости присоединиться к вольному настроению. Мое здравомыслие после недолгих колебаний уступило желанию большинства.

Коллективный путь домой через поля и лесополосы был похож на неспешное шествие растянувшейся колонны демонстрантов после митинга: с шутками, песнями, анекдотами и неуклюжими заигрываниями подростков.

Меня же терзало беспокойство за принятое решение, и с каждым часом росла уверенность, что утро следующего не будет добрым.

Тихонько, как нашкодившие котята, мы заходили в класс и садились за парты.

Классная руководительница с лицом Понтия Пилата, прокуратора Иудеи, молча наблюдала за нами, а перед ней на столе лежала увесистая стопка из наших школьных личных дел.

Далее последовала развернутая речь о долге и обязанностях школьника, помноженных на чувство ответственности за свои поступки и отдельный тезис о том, куда идти комсоргу, не справившемуся с порученным делом.

Идти мне предстояло в городской комитет комсомола, а там сидели дяди и тети, получавшие зарплату за служение идее, и они отработали бы ее прилюдно в назидание грядущим потомкам.

"Классная" играла с огнем, раздав нам на руки личные дела с напутствием подумать и решить, как жить дальше: в школьном коллективе с перспективой получить вожделенный аттестат или с позором влачить свое жалкое существование в вечерней школе.

Спрятав личное дело в портфель и покинув школу в конце учебного дня, я оставила за ее порогом надежду на золотую медаль, положительную характеристику и путевку в жизнь от городского комитета комсомола.

Я снова отодвинула Судьбу от ее главной роли, но она не оставила это не замеченным.

Меня с удовольствием принял директор новой школы: так я стала ученицей чужого мне десятого класса.

Цепочка из звеньев личной инициативы, таким образом, спутала дорожную карту, предоставив возможность самостоятельно разбираться с новой реальностью, где уже не было места запланированным перспективам и ожидаемым результатам.

Новый класс был совсем другим ментально: юноши носили костюмы и галстуки, девушки украшали свою форму красивыми белыми воротничками, общение было таким же витиевато-вежливым, как рюши на фартуках учениц.

Мне нравилось наблюдать за ними, и я быстро отвлеклась от грустных мыслей.

Революционная осень моей школьной жизни потихоньку прошла, надвигался хоровод новогодних дискотек.

У моей новой подружки оказались два пригласительных билета на новогодний вечер в дом культуры, один из которых она и предложила мне.

Она предложила мне не только билет на дискотеку, с ее легкой руки я вытащила из колоды Судьбы свои последующие тринадцать лет жизни, самые неоднозначные тринадцать лет: вместе с уже существующими беспринципно-голодными восьмидесятыми и наступающими лихими девяностыми за "борт моего корабля" уцепился такой же беспринципный и лихой, рожденный в ноябре Скорпион.

В тот вечер я была в восторге от своего нарядного образа: легкое, в меру облегающее, черное крепдешиновое платье с глубоким вырезом-мысом и красивой драпировкой на плечах, придавало мне уверенности и вселяло надежду на встречу принца моей мечты.

И я его встретила.

В самый разгар дискотеки в зал ввалилась шумная компания, по моим меркам, совсем взрослых юношей, среди которых особо выделялся нагловатый, высокий стройный парень с густой шевелюрой давно не стриженых каштановых волос. Эффекта его внешнему виду добавляли темно-синие, слегка потертые на коленях, с высокой посадкой джинсы, модный ремень на квадратной металлической пряжке и кирпичного цвета рубашка под темно-серым пуловером.

У него были широкие плечи, узкие бедра и длинные ноги. Да, на этих самых ногах красовались явно не отечественного производства легкие замшевые ботинки, как впрочем, и все остальные его вещи – из другого, не нашего мира.

Я украдкой наблюдала за ним со стороны, умостившись на неудобном старом стуле в глубине зала.

Зазвучала медленная песня, девчонки неохотно пошли к своим местам, я опустила глаза, испытывая неловкость предстоящего выбора партнерш для танца.

"Можно вас пригласить?" – хрипловатый голос прозвучал откуда-то сверху.

Я оторвала взгляд от своих лакированных босоножек: передо мной стоял тот самый парень. Он был гораздо выше меня – моя макушка едва касалась его плеча. Прямая спина, высоко поднятый подбородок, он красиво двигался в паре, и мы легко кружили по паркету.

– Тебя проводить? – услышала я, когда прозвучал последний грустный аккорд.

– Домой?

– Сначала к стулу, – еле заметно улыбнулся он.

И только тут я внимательно посмотрела на его лицо.

Усы! Вот, что первое бросается в глаза: молодой парень, а над полными губами рыже-каштановые усы, придающие ему, нет, не шарм, а почти гусарскую лихость. Такие же густые низкие брови, и под ними – в пушистых ресницах – серо-голубые глаза. В целом запоминающиеся крупные черты лица – он не был красавцем, но от него исходила особая живая энергия и да, его точно можно было назвать харизматичным.

Я уже переобувала босоножки в сапоги, когда тот самый парень подошел ко мне: "Ты где живешь?". Я жила недалеко.

Мы шли вдвоем по пустынной холодной аллее, он вежливо предложил свою руку, я неловко взяла его под локоть. После ознакомительных вопросов "Где учишься?", "Чем занимаешься?" общих тем не было, но была яркая луна и горящие точки – звезды в черноте неба – и я легко завела разговор на столь отдаленную в пространстве и от моих реальных знаний тему про космос – в нашей беседе все смешалось, как "в доме Облонских".

Виктор, так звали моего нового знакомого, был старше меня на три года, учился на втором курсе лечебного факультета областного медицинского института, жил с родителями в частном доме в двух километрах от нашего небольшого городка. Собственно, это был пригород – с деревенскими домами и такими же огородами.

Каждый день в пять утра он шел пешком на станцию на первую электричку, чтобы успеть на занятия в институте, поэтому количество свободных дней для встреч было ограничено.

Всю зиму Виктор приходил в субботу вечером и мы гуляли по пустынному холодному парку, изрядно мерзли, много говорили и много молчали…

Наступившее Восьмое марта было необыкновенно холодным. Лед намерз на тротуарах, по нему шустрой змейкой волновалась поземка, поднимаемая порывами колючего, злобного ветра.

В цветочном павильоне на рынке толкались, спорили, торговались и одновременно шутили про женский праздник и его связь с разгулявшейся непогодой мужчины, раззадоренные желанием поздравить своих женщин. Мороз был такой, что цветы несли, укутав пакетами, пленкой, газетами, оптовые покупатели предупредительно пеленали гвоздичные снопы в легкие покрывала и спешно несли в теплый салон машины. Я получила свой первый букет из трех гвоздик, изрядно уставших от подготовки к праздничной продаже.

Мне запомнилось это восьмое марта.

Я первый раз была у Виктора в гостях: простой двор, простой дом, простая обстановка с большим количеством пестрых ковров на стенах. Его комната была маленькой, но уютной: кровать, шкаф, письменный стол и кресло… да, еще на ковре висела гитара, которая сразу же привлекла мое внимание.

– Ты умеешь играть на гитаре?

– Научили в музыкальной школе.

– Хочу послушать…

Он снял гитару, привычно взял ее в руки, накинул ремень на плечо и не спеша стал настраивать струны.

Я не помню, что он пел, но помню, как он пел: хрипловато небрежно, немного с грустью, изредка поглядывая на меня. У него были по-мужски красивые кисти рук, длинные пальцы, и я с восхищением наблюдала за ним.

Думаю, именно этот вечер и стал серьезной заявкой на развитие симпатии к Виктору и началом долгого запутанного жизненного пути, клубок которого мне пришлось распутывать уже самостоятельно.

Весь вечер прошел в беседах под приглушенное звучание медленного рока и неопределенность моих желаний.

Домой я вернулась в раздумьях.

В жизни каждой девушки наступает момент, когда мужчина становится ее проводником в мир взрослой женщины. Таинство посвящения приносит с собой новые чувственные эмоции, гармонично добавляющие нежные, яркие, сочные оттенки красок в палитру уже сложившихся отношений.

Моя же цветовая гамма пока состояла из спокойных голубых, синих и туманно-белых тонов, беспокойных оттенков красного и всевозможных тревожных серых.

Я хотела понять, чего мне не хватает? Я прислушивалась к себе, присматривалась к нему, и ответ напрашивался сам собой: он мне нравился, но внутри меня не было щемящей грусти расставания и бесконечной радости встречи, безмятежного счастья поцелуев и нежности объятий. Не было той тени влюбленности, парящей над реальностью и приносящей особое, уникальное чувство почти женского счастья.

Он жил студенчеством, я же металась между остатками безответственного детства и необходимостью сделать шаг в самостоятельную жизнь, где все, что ты делаешь, уже имеет непосредственное отношение к тебе самой.

Ошибаться не хотелось уже тогда.

Весна прошла в подготовке к выпускному вечеру и экзаменам. Скажу сразу, фасон платья и босоножки к нему волновал меня больше, чем мои знания по физике, геометрии и химии, которые уже совсем не тянули на высший балл.

К тому же, я никак не могла определиться, в какой институт хочу поступать. Здравый смысл подсказывал – русский язык и литература (как ни крути – я гуманитарий), но Виктор уговаривал меня подать документы в его медицинский институт. Мне, которая боялась сдать анализ крови из пальца, и при необходимости сдать кровь из вены впадала в состояние паники и детской трусости. А факт того, что во время обучения на врача необходимо будет пройти курс патологической анатомии, я заблокировала в своем сознании в надежде привыкнуть к этой реальности в будущем.

Родители не вмешивались в мои решения, часто меняющиеся, они настаивали лишь на том, что высшее образование – это необходимость, через которую нужно пройти, чтобы иметь более независимое положение от существующих социальных условий.

Может, рискнуть и пойти в медицину?

Здравый смысл привычно спрятался под грубую подошву ложных амбиций.

Итак, для поступления в медицинский институт надо было сдать вступительные экзамены по физике, биологии, написать сочинение и прибавить к полученным баллам средний балл школьного аттестата.

По праву приобретенной взрослости я сама планировала свою подготовку к вступительным экзаменам, поэтому позволила себе роскошь и совместила ее с пляжным отдыхом. Родители пошли мне навстречу и оплатили услуги преподавателя по биологии. За сочинение я не волновалась.

А вот физику пришлось зубрить – это был первый экзамен, на который пришлось потратить большую часть своего внимания и памяти. Я выучила наизусть все билеты, кроме одного, посвященного теме математического маятника. Она никак не укладывалась ни в мое понимание, ни в заучивание, ни в решение примерных задач. Применив теорию вероятности, я предположила, что из тридцати билетов вряд ли вытащу "колебания маятника" – и спокойно закрыла учебник.

Надо было подумать, в чем ехать на первый экзамен. Все моменты, касающиеся составления необходимого образа, могли поглотить меня полностью до тех пор, пока не будет найден последний штрих в виде нужного цвета помады, пояса или декора.

Я рассуждала примерно так: физика – предмет сугубо мужской, значит, в любом случае в экзаменационной комиссии будет мужчина, и есть маленький, но шанс – отвлечь его пристальное внимание от моего ответа созданным образом.

Поэтому я решила, что нежно-фиалковое, в меру блестящее шелковое платье с пышной юбкой, как нельзя лучше подойдет к данному случаю.

Когда родители увидели меня рано утром в день экзамена в этом наряде, выражение их лиц не предвещало ничего хорошего.

Папа, в прошлом физик-математик, схватился за голову руками и театрально повествовал о несоответствии моего внешнего вида учебным аудиториям ВУЗа.

Мама молча смотрела на меня, как на ценник вареной колбасы, который за ночь вдруг подскочил вдвое. К этому дуэту быстро присоединилась бабуля, желавшая попить чайку в тишине. Она сразу просекла причину утреннего возбуждения и с радостью приняла сторону недобро молчащей дочери и возбужденно говорящего зятя. Бабка вспомнила свое голодное детство, одну пару ботинок на всю семью, свое первое платье от старшей сестры и что пороть меня надо было в детстве, "когда поперек лавки лежала".

Времени на раздумье уже не было, я достала из шкафа черное в мелкий горошек платье, босоножки от несостоявшегося образа худо-бедно к нему подходили, кудри пришлось активно расчесывать до исчезновения, макияж из сиреневых теней и черной туши пришлось оставить.

Оставила я и приготовленный на полке экзаменационный лист с паспортом. Схватив сумочку, рванула на вокзал, по резвости обгоняя всех спешащих на первую электричку горожан.

На территорию медицинского института для сдачи экзамена пускали по паспорту и экзаменационному билету.

Мое лицо не выражало никаких эмоций, когда факт отсутствия документов в моей сумочке дошел до глубины встревоженного утренними событиями сознания. Была она пуста по одной причине: я до последнего момента не могла решить, какая из них подойдет под мой, внезапно изменившийся, образ. Поэтому документы так и остались лежать на столе.

Не спеша, саркастично улыбаясь, подкралась мысль: выбор сумочки наложил вето на мое, и без того сомнительное, желание влиться в ряды студентов-медиков.

Я стояла среди толпы возбужденных абитуриентов, их родителей и чувствовала свою несчастную несчастность.

Растерянно прислонившись к широкому платану, думала о том, как буду объяснять родителям свою оплошность, стоящую им несбывшихся надежд, а мне – целого года жизни без определенного занятия.

Минуты раздумий под платаном принесли прохладу и рискованную мысль: нанять такси, которое поедет ко мне домой за документами.

Туда-обратно всего восемьдесят километров – и минус четверть месячной маминой зарплаты. Да, спонтанные решения я умела принимать быстро. Нашелся и таксист, внявший моим мольбам, и желающий заработать приличную сумму.

Спустя какое-то время мама обнаружила мою оплошность, папа тоже принял быстрое решение: отпросившись с работы, сел в такси и повез мой "пропуск" в студенческое будущее.

Дома осталась молчаливая мама.

Даже не берусь представить выражение ее лица, когда в двери постучался приехавший таксист… за пару часов моя семья лишилась почти половины месячного дохода одного из кормильцев.

Уже первые абитуриенты, сдавшие экзамен, выходили за ворота института, когда я услышала папин голос. Он не стал упрекать меня, пожелал "ни пуха, ни пера" и разочарованно побрел на вокзал.

Одна из последних я зашла в аудиторию и первым делом посмотрела, есть ли в комиссии мужчины. Один мужчина в ней был.

Экзаменационных билетов на столе оставалось совсем немного. Я, слегка поколебавшись, выбрала тот, что лежал неприметно, сбоку от середины жалкой кучки полосок белой бумаги.

Я отказывалась верить своим глазам! Но они не врали: мой билет нес в себе вопросы, касающиеся математического маятника.

И это был мой собственный выбор!

Теория вероятности сыграла со мной злую шутку, намекнув, что в списках счастливых абитуриентов моей фамилии точно нет.

Во время подготовки ответа я пыталась восстановить в памяти страницы печатного текста из учебника по физике, но, кроме графического рисунка с траекторией движения злосчастного маятника, пустые ячейки памяти ничего более существенного выдать не смогли. Приняв поражение как свершившийся факт, оставшееся время я смиренно ожидала своего восхождения на эшафот имени мадемуазель Физика. Хорошо, что на мне было подходящее ситуации черное платье, думаю, его скорбь среди яркого лета добавила жалости ко мне членам приемной комиссии.

Мой ответ на билет преподавателю физики был похож на диалог немого со слепым. Устав от моих потуг внятно раскрыть тему и предъявить решение задачи, он молча взял мой экзаменационный лист, поставил "удовлетворительно" и напутственно произнес, что дает мне шанс…

Надо отдать должное моим родителям – они приняли сторону наблюдателей и решили не травмировать мою ранимую психику дополнительными нравоучениями до получения окончательного результата по всем экзаменам.

По сочинению я получила "хорошо", но проходной балл в мединститут всегда был высоким, поэтому мой поход в аудиторию, где заседала экзаменационная комиссия по биологии, был формальным.

Остатки лета я провела в компании Виктора и его веселых друзей-студентов.

Как и все в этой жизни, лето подошло к своему логическому завершению, жаркий сентябрь, конечно, мог бы продлить мое беззаботное время провождение, если бы не существующие тогда законы о тунеядстве: лично для меня это были предложения физического труда, не более: я заняла вакансию посудомойщицы в военном санатории. В большом цеху стояли металлические стеллажи с огромным количеством столовой посуды, а в центре, похожая на вагон, сама посудомоечная машина – я со своим маленьким ростом не доставала до ее рабочей поверхности, поэтому мне подставили обычный ящик, на котором я и проводила по несколько часов после санаторского завтрака, обеда и ужина, монотонно работая руками.

Вся смысловая нагрузка физического труда была понята мной за пару смен, предупредительные слова родителей набатом звучали в голове, бабкина мудрость о том, что "пороть меня надо было, пока поперек лавки лежала", теперь не казалась мне придирчивыми замечаниями предков: я не использовала их житейский опыт в свою пользу, а жаль.

Но я была бы не я, если бы не привнесла немного творчества в свою рабочую деятельность: кисть и краски сделали из меня художника-оформителя кухонного блока. Я усердно подписывала огромные кастрюли, тары для продуктов и стеллажи – учеба в художественной школе и знание чертежных шрифтов вознесли меня до уровня почитания.

К новому году я уже обслуживала отдыхающих военного санатория. Впрочем, официантка обеденного зала и официантка кафе, ресторана – это, как говорят в Одессе – две большие разницы.

Голубое форменное приталенное платье, красивый белый передник с рюшами и высокая кружевная пилотка – моим арсеналом был не блокнот с ручкой и красивый поднос, а большая трехъярусная тележка, которой я смешно толкалась в очереди за тарелками с едой. Мы нарезали хлеб, раскладывали по масленкам сливочное масло и мелкие кубики рафинада в керамические сахарницы на столах. Все, что оставалось на столах не тронутым, собиралось в пакетики, кастрюльки, мешочки и баночки и уносилось домой в семью, что было ощутимым дополнением к зарплате официантки в восемьдесят пять рублей.

Я уже убрала грязную посуду со столов после обеда и продолжала рабочую суету официантки, как вдруг на свое посадочное место прошел подвыпивший офицер: мужчину надо было накормить, и я вынесла ему то, что осталось на кухне. Он придирчиво стал разглядывать зеленый борщ и принюхиваться к рубленому бифштексу.

– Лучше голодным быть, чем, что попало есть, – высокопарно начал он.

– И лучше быть одному, чем с кем попало, – ухмыльнулась я, – Омар Хайям, с ним не поспоришь. Увы, рациональное зерно мудрости от Хайяма так и не дало практических всходов, оставшись лишь удачным завершением диалога.

Зима принесла мне неожиданное предложение выйти замуж.

Каждая девушка хоть раз мечтала о том, каким оно будет, ее предложение о замужестве: полет на воздушном шаре или дорогой ресторан с колечком в десерте – любящий мужчина постарается уделить этому вопросу фантазию и деньги.

В моем случае предложение прозвучало во время очередной прогулки по голому и скучному парку.

"Выходи за меня замуж", – неуверенно и глухо произнес Виктор.

Я растерялась и не знала, что ответить – в мои ближайшие планы замужество не входило. Но он был настойчив и через несколько дней уже пришел к родителям свататься.

Помню маленькую теплую кухню, папу и маму, растерянно слушающих будущего зятя, по-взрослому рассуждающего на тему семейной жизни.

Папа строго посматривал на меня, намекая, что не стоит злоупотреблять общественным мнением, мама подчинилась папиному взгляду на жизнь, и я, совершенно точно сознавая, что снова попадаю в плен решения одного дня, сказала "да". Судьба с нескрываемым сожалением смотрела мне в спину: она знала, что рано или поздно я с радостью отдамся в ее добрые руки, вот тогда она и подарит мне настоящую любовь и женское счастье…

Француженка.

Высокий каблук – ее атрибут,

Красивое платье – ее модный лук.

Не этот набор к ней мужчину влечет,

А женская нежность и страсти полет.

Наивная, милая, добрая, властная,

Сильная, мудрая, разная-разная.

Дарит мужчине смысл бытия -

Кто эта женщина? Эта женщина – я!

Прошел не один десяток лет, закончили свое существование два замужества, выросли дети и подрастали внуки – наступило время противоречия между возрастом и его ощущением.

Этот жизненный багаж не тяготил меня, нет, он отчетливо намекал: "Обернись назад, посмотри внимательно, вспомни свой путь от юной девушки до умудренной пережитыми испытаниями женщины, найди себя настоящую, посеяли в своем сердце надежду: твой мужчина существует, просто найди его"…

Желание быть особенно красивой появилось у меня вместе с первым осознанием своей принадлежности к прекрасному полу и с годами только усиливалось. Удовлетворение этого желания было моей святой обязанностью всегда: от самых ярких бантов в детском саду до создания индивидуального образа – утонченной "француженки семидесятых" в настоящем.

Я привычно получаю дежурные комплименты от мужчин всех возрастов, но мне важно посмотреть на себя в зеркало утром, в обед и вечером – и остаться довольной собой. Это что касается внешности.

К моему внутреннему миру вопросов гораздо больше: какая же она, "француженка семидесятых" века двадцатого, живущая в "двадцатых" века двадцать первого? Для этого надо просто оглянуться назад…

К зиме 1985 в моду вошли полосатые гетры… Я не могла позволить себе отставать от западной моды: связав две разноцветные полоски из распущенных старых шарфов, очень спешила влиться в ряды стройных полосатых ног старшеклассниц. Но гетры в босоножки? Сразу – нет. Гетры в сапоги? Еще сентябрь. Гетры в кеды с урока физкультуры? Это был бы авангард, но я к нему была не готова.

В магазине "Детский мир" мне понравились черные замшевые туфли-мокасины за восемь рублей: они были грубы, тяжелы и только 38 размера – для моей ноги это было более, чем великовато, но я не колебалась.

Мой "модный приговор" набирал обороты.

"Я тебя слепила из того, что было", – следуя этой логике, гардероб пополнился дизайнерской блузой и пиджаком, перешитым из учебной формы брата. "Вишенкой на торте" стал длинный узкий галстук – я была счастливой ученицей выпускного класса.

Картина поиска нужной вещи к определенному событию была бы неполной без эпизода новогодней дискотеки восьмидесятых: в мамином наборе вещей из категории "стало мало, но пусть еще повисит в шкафу" было черное в горошек платье из популярного крепдешина – на него я и положила свой творческий взгляд. С платьем пришлось изрядно повозиться…

Я действительно была в восторге от нового образа: легкое, в меру облегающее платье с глубоким вырезом и красивой драпировкой на плечах, черные с золотом босоножки, крупные завитые локоны и макияж – "Ленинградская" тушь чернила углем длинные ресницы, перламутрово-розовая помада придавала блеск по-детски пухлым губам.

Я знала, что мой принц уже дожидается возле елки в фойе дворца культуры – фантазия перешла в область мечтаний и надежд на скорую сакральную встречу – и она таки состоялась.

Следующие тринадцать лет прошли "под знаком скорпиона". Много позже мне попалась фраза из книги гороскопов, которая с таким чрезмерным опозданием предупреждала: если ваш будущий муж – скорпион, быстрее собирайте чемодан и бегите.

Я не так быстро собрала пару огромных полосатых сумок с вещами – к ним добавилось еще двое детей: двенадцатилетний сын и девятилетняя дочь.

"Эра скорпиона" пришлась на дефицитные "восьмидесятые" и неоднозначные "девяностые". Но оглядываясь назад сейчас, я вижу не только пустые прилавки местного универмага и разложенные веточки лаврового листа вместо колбас, сыров, пачек маргарина и брусков сливочного масла на белых эмалированных лотках, я слышу не только экзотический запах индийского мыла "махарани" и мерзкий – коричневого хозяйственного, я помню не только ночные очереди за молоком из бидона и бесконечное хождение по магазинам в надежде купить еду, отсутствие каких-либо денег вообще и возможности их заработать в начале девяностых – я отдаю должное всем, кто смог достойно выжить в тех условиях, вырастить детей, получить образование, начать бизнес, сохранить любовь, уважение и дружбу, не потерять желание радоваться самому дорогому подарку – своей собственной жизни.

Чувство прекрасного не пропало во мне дефицитом восьмидесятых и не погибло в погоне за бытом девяностых – оно трансформировалось, изворачивалось, ассимилировалось и цеплялось за все, за что можно было уцепиться.

К лету 1991 – году окончания существования СССР на карте мира и начала новой реальности для пятнадцати республик в целом и для каждого взрослого индивида всего постсоветского пространства в частности.

Было очевидно, что зарплата бюджетницы не покрывает даже части расходов на семью из четырех человек, "мисс очевидность" настаивала: нужно срочно менять концепцию дальнейшего существования. Примерные контуры уже были начертаны более смелыми и предприимчивыми гражданами, надо было лишь набраться личной активности, чтобы гармонично влиться в зародившийся массовый исход в лоно "челночного бизнеса". Я не была оригинальной в вопросе, что вывезти из СССР: детские трусы и майки из грубого хлопка, такие же грубые махровые полотенца, детские мягкие игрушки, простыни и наволочки, домашние тапки и еще целый ворох мелочи – ящик водки дожидался своей очереди для упаковки.

Огромный рюкзак за спиной, две большие картонные коробки, перевязанные бечевками и одна сумка на колесиках с тщательно упакованными двадцатью бутылками водки – багаж весил чуть меньше меня. Организованный автобусный выезд на границу с Польшей из города-героя Бреста был назначен на 19 августа.

Ранним солнечным утром воодушевленная группа из тридцати начинающих и бывалых "челноков" загрузила свои разнокалиберные сумки в багажные отсеки автобуса, а салон автобуса наполнился ароматами из сумок с продуктами.

Соседкой в автобусе была преклонного возраста сухопарая, интеллигентная на первый взгляд, женщина: я настроилась на ее долгое соседство, и общение с ней приобрело вынужденный вежливый окрас – я уважала старость.

Дорога к границе шла между бесконечных картофельных полей, в автобусе стоял монотонный разговорный гул, изредка прерывающийся раскатистым смехом подвыпивших ездоков.

Перед границей вилял длиннющий "хвост" автобусов из разных географических уголков необъятной страны, везущих граждан к новой возможности сменить свой имидж и приобрести, если не уверенность в завтрашнем дне, то хотя бы новые наряды для семьи и немного экзотических фруктов для детей. Кстати, бананы и киви первый раз я увидела именно в Польше.

Водитель со знанием дела доложил, что стоять на границе будем минимум сутки, поэтому не будет ничего предосудительного устроить привал напротив ближайшей лесополосы. Сказано – сделано.

У каждого из тридцати едущих было примерно по десять-пятнадцать бутылок водки, а до границы было часов тридцать, поэтому пикник напоминал свадебное застолье на выезде. Я, как человек не пьющий, ограничилась минеральной водой.

За день автобус продвинулся совсем немного вперед, водители потихоньку шептались между собой, но веселые пассажиры не замечали факта нарушения обещанного графика движения к границе.

Напоминаю, был день 19 августа 1991 года.

Ночь прошла в автобусе неспокойно: храпели и всхлипывали, шептались и жаловались, ругались и мирились, продолжали выпивать и закусывать на ощупь.

Утро принесло недобрую весть – в стране произошел переворот – границу с Польшей закрыли.

Что сказать: я верила в свою удачу, но перед обстоятельствами силовой попытки смены "стоявшей у руля" десятки лет власти была бессильна. Мои попутчики были более оптимистичны, да и не пропадать же водке.

Завтрак на траве плавно перешел в обед и вяло – в ужин. Спешить все равно было некуда. К вечеру нервное напряжение достигло своего максимума, поэтому, когда мне в очередной раз предложили выпить водки с водой "для мягкости", я согласилась. Окружающая действительность постепенно становилась не такой безысходной, мне уже начинали нравиться новые знакомые, и вторая ночь без всякого стеснения прошла в удобной позе лежа на мягкой примятой траве, а не скрюченной в калач в кресле душного автобуса.

Утро третьего дня было помятым и для меня, и для всех остальных заложников обстоятельств. К обеду донеслась благая весть: поляки открыли границу.

В этот день общего застолья не было. Теперь – каждый сам за себя: запас продуктов не был рассчитан на дополнительные дни простоя, пришло время вынужденной экономии, оставшаяся водка снова перешла в категорию товара.

Я не особо беспокоилась – под креслом, в пакете был еще был целый батон и палка копченой колбасы. Я дождалась, когда голод ощутимо заявил о себе, а соседка пошла прогуляться в лесополосу, и протянула руку под кресло. Уже первое тактильное прикосновение подало в мозг информацию, о том, что объем и вес пакета значительно уменьшился.

Я не издала ни звука, затаилась и ждала появления соседки, чтобы задать только один вопрос, но ее краткий ответ откровенно поразил меня: "Я очень хотела есть…".

Я грызла колбасу без хлеба, по моим щекам текли слезы жалости к себе, а в мыслях крепла уверенность: не каждый человек друг, товарищ и брат.

Третья ночь в автобусе была тихой и напряженной, мы все ближе и ближе подъезжали к воротам в другую жизнь.

Если ваша память стерла какие-то жизненные моменты, значит, к ним не стоит больше возвращаться. Так и я уже не помню, как прошел мой первый путь через таможню и паспортный контроль. Я вижу себя на стихийном рынке в приграничном польском городке и до сих пор чувствую стыдливое унижение перед польскими "пани": они показались мне неспешными, горделивыми, знающими себе и нашему товару цену, и одетыми совсем по-другому, как сейчас принято говорить – по-европейски: стильно, неброско и скучно.

Я очень старалась: улыбалась, зазывала, кокетничала с мужчинами-поляками и украдкой предлагала им купить у меня водку. На стадионе в Варшаве, оборудованном под огромный рынок, я уже чувствовала себя совсем иначе. Здесь выбирала и платила я, и это мне нравилось гораздо больше: покупать и складывать шуршащие пакеты в сумку на колесиках – я была счастлива, и позволила себе поджаренную колбаску с мягкой булкой и сладкой польской горчицей. Я до сих пор помню ее необыкновенный вкус.

Через пару лет у меня уже была торговая палатка на местном рынке, каждое утро начиналось одинаково приятно: на маленьком детском стульчике, с коричневой ментоловой сигаретой "More" и пластиковым стаканчиком растворимого кофе из рук "мелкого" предпринимателя тети Кати по прозвищу "чай, кофе, капучино".

Собрав более-менее приличную валютную сумму, я рискнула и изменила вектор своего челночного бизнеса в сторону Стамбула.

Так получилось, что я первая прошла паспортный и таможенный контроль в порту, уверенным шагом направилась к трапу "немолодого" лайнера и уже занесла свою стройную ножку над первой ступенькой, как сверху закричал высокий молодой парень и быстро стал спускаться мне навстречу.

– Вы с кем? – громко спросил он сверху.

– Я сама, – последовал мой неуверенный ответ.

– Взрослые где? – продолжал он.

– Я сама взрослая, в чем дело? – потихоньку начинала злиться.

– Простите, но женщине нельзя первой заходить на корабль в начале рейса, – смутился он, внимательно разглядывая меня с ног до головы.

Через пару минут я уже легко поднималась по узким ступенькам трапа, а парень нес мою большую сумку с вещами.

Прошло без малого тридцать лет с того дня, но он навсегда остался в шкатулке моей памяти, как и многие другие моменты, связанные с другой, "темной стороной луны" челночных рейсов. Избалованные деньгами, разрешившие себе быть смелыми и свободными от семейных уз, взрослые дяди и тети на время турецкого круиза лишали себя всех моральных запретов оставленной за бортом суши.

К сожалению, я не стала приятным исключением…

От нашего берега до Стамбула морем было полтора суток.

Вечер первого дня начался в баре. Любимый коктейль с мартини стоил два доллара, конечно, я могла себе его позволить. В эту ночь я позволила себе гораздо больше.

В нашей шумной компании пили много и весело, танцевали и навязчиво требовали у музыкантов любимый шлягер "электричка". Был и "медляк" от группы "Руки вверх". Меня не приглашали танцевать, я выглядела лет на восемнадцать, а мужской контингент пассажиров был гораздо старше. Поэтому я с философским выражением лица наблюдала за танцующими парами.