Читать онлайн Блад: глубина неба бесплатно

Дорогой читатель!

Перед тобой – предыстория книги «Всё, что необходимо для смерти». Но я очень советую читать «Глубину неба» после того, как прочитана «Всё, что необходимо для смерти», иначе спойлеров и непонятных моментов будет не избежать.

С любовью, автор.

Пролог

81-й год эпохи тридия

Даже моего цинизма недостаточно, чтобы уснуть в ночь перед казнью. Поэтому я не сплю. Сижу на полу, закрыв глаза, прислонившись спиной к шершавой мокрой стене тюремной камеры. Среди влажной духоты тошнотворно пахнет плесенью и старым тряпьём. Откуда-то сверху, со скоростью одной капли в секунду, мне на плечо капает вода. У меня врождённое безошибочное чувство времени. До утра, до расстрела – шесть с половиной часов…

В коридоре раздаются шаги. К моей камере идут двое, останавливаются у прутьев дверной решётки. Я их не вижу (мои глаза по-прежнему закрыты), но позвякивание ключей выдаёт в одном из них охранника.

– Не желаешь ли исповедаться, сын мой? – бархатный, обволакивающий голос разносится под низкими потолками.

Едрён кардан, только святого отца мне тут не хватало!

– Какой я тебе сын? – хотел бросить пренебрежительно, но получилось лишь устало.

– И то верно! – добродушно хмыкает, и эта добродушность раздражает меня ещё больше.

Но и интригует. Приоткрываю глаза: в слабом жёлтом свете, льющемся из коридора, стоит невысокий полноватый старик в сутане. Он угадывает мой интерес и делает знак охраннику, чтобы тот впустил его в камеру.

– Я не собираюсь исповедоваться, – говорю, но старика это не останавливает: он уже по эту сторону решётки, машет рукой, чтобы охранник оставил нас наедине.

– Не хочешь – как хочешь, – невозмутимо сообщает священник и усаживается рядом со мной прямо на пол, неуклюже путаясь в подоле сутаны. – Я просто посижу тут, можно?

– Зачем? – не скрываю своего раздражения.

– Ну, мало ли. Вдруг тебе захочется поговорить…

– С Богом?

– С человеком. Я умею слушать, уж поверь.

Его мягкий голос баюкает и успокаивает, словно укрывает пуховым одеялом, как мама в детстве, и это чертовски злит.

– Мне нечего рассказывать.

Какое-то время священник молчит. Вода продолжает капать мне на плечо, на промокшую рубашку.

– Я бы мог передать, что и кому попросишь, – словно размышляя вслух, а вовсе не обращаясь ко мне, произносит дед.

– И что же?

– Ну, не знаю… Прощения попросить.

– Мне не за что.

Старик оборачивается. Я не смотрю на него, но боковым зрением всё равно вижу его неподдельное восхищение, от которого мне становится не по себе.

– Надо же! – изумляется он, и в его тоне нет ни капли сарказма. – А вот я, старый дуролом, много чего за свою жизнь наделал. И много кого обидел, – старик грустно вздыхает.

Опять молчим. Долго. Вода продолжает долбить меня по плечу.

– Я тоже не святой. Но того, в чём меня обвиняют, не делал. Не настолько я мразь, – зачем-то оправдываюсь.

Священник кивает, и я чувствую, что он верит мне.

– Значит, прощенья просить совсем не за что?

– Не вижу смысла извиняться, когда я прав, – отвечаю как можно холодней, чтобы дед, наконец, понял: разговор закончен.

– А хорошо тебе? – не отстаёт он.

– Что – хорошо?

– Ну когда прав – хорошо же должно быть? Раз прав, значит, и на душе легко.

Поворачиваюсь к старику, смотрю с нескрываемой враждебностью. А он улыбается: грустно и понимающе, словно знает про меня больше меня самого. Улыбается и кивает каким-то своим мыслям. Или моим. Как будто он – это я в старости, навестивший себя тридцатилетнего.

– Вот так обычно и бывает, Винтерсблад! Где прав, там самая мерзость и кроется, – священник задевает за больное, словно дёргает нутро за заусенцы, и это выводит из себя.

– Да что ты знаешь?!

– Да ничего не знаю, где мне! – вновь без тени иронии спокойно соглашается старик. – Но в те моменты, когда я прав был, ох и жестоко с другими поступал! Что ты усмехаешься, подполковник? Думаешь, раз я священник, а не солдат, так и жестоким не могу быть?

– Думаю, что ты, Божий человек, даже не представляешь, что такое настоящая жестокость!

«Естественные науки»

62-й год эпохи тридия

Стоял тёплый сухой август. Солнце садилось уже заметно раньше, чем в июле, но всё ещё недостаточно рано, и рабочая смена успевала закончиться до заката.

По грязной каменистой дороге плёлся долговязый тощий мальчишка тринадцати лет. Он был нелепо одет, словно все его заношенные вещи были с чужого плеча. Брюки на помочах не доставали до забрызганных грязью щиколоток, рубашка сидела на субтильном теле мешком, надуваясь на ветру, словно выцветший парус. Из-под расстёгнутого ворота и завёрнутых выше локтя рукавов выглядывали синяки и кровоподтёки: некоторые уже отцветали, а некоторые были совсем свежими. Пшеничные, выгоревшие на солнце волосы падали ему на глаза. Когда-то пряди были неровно острижены, но теперь отросли почти до плеч.

Мальчишка шёл, тяжело ступая, прижав острые локти к бокам. Его тело склонилось вперёд, будто он волок на себе какую-то тяжесть, или же его силой тащили на невидимой верёвке, обвязанной вокруг худой шеи.

Дорога под ногами становилась всё ухабистей, и вот впереди проступили первые крыши деревянных домишек Грэдо – бедняцкого квартала, отдельного мира на окраине Сотлистона.

Мальчишка остановился, расправил плечи, но в этом жесте не было ни силы, ни бодрости. Оглянувшись назад, он долго смотрел на залитый закатным солнцем город. В эти минуты Сотлистон не был серым, приземистым и дымным, как в обычные дни. Сейчас он казался золотым и медным. В любом случае – лучше, чем Грэдо.

Мальчик вздохнул и поплёлся дальше: отец не любил, когда Шентэл опаздывал к ужину.

Дома пахло тушёной капустой, табачным дымом и алкогольным перегаром. Шентэл ещё на пороге понял, что отец уже заканчивает свою трапезу и будет очень недоволен его опозданием. Самый скверный момент: вернуться домой после начала ужина, но до того, как отец, Шилдс, прикончит свою порцию и отправится спать.

Мальчик тихо прошёл в кухню. Во главе стола сидел жилистый загорелый мужчина лет сорока: чёрные брови насуплены, вокруг жующего рта, словно круги по воде, расходятся привычные недовольные морщины.

– Явился? – едко осведомился Шилдс.

– Да, сэр, – тихо ответил Шентэл, глядя в пол. – Позвольте войти, сэр?

Придя домой, он как-то сразу ссутулился и сжался, а внутри всё скрутилось, будто от рвотного спазма: оказывать почтение человеку, которого ты ненавидишь, было омерзительно. Но из угла кухни на мальчишку умоляюще смотрели серые скорбные глаза матери. Ради неё придётся затолкать свою клокочущую в горле ненависть поглубже, до самого желудка. А заодно смириться с прикосновением липких лапок страха, что муравьиным полчищем побежали по внутренней стороне рук от запястий до подмышек.

Мужчина небрежно кивнул на пустое место за столом. Мать Шентэла, хрупкая, когда-то очень красивая светловолосая женщина, бесшумно поднялась со своего стула, чтобы положить сыну его порцию.

Краем ложки Шентэл подцепил немного капусты, отправил её в рот и долго, очень медленно жевал, запивая водой. Ощущение холодных лапок на сгибах локтей не покидало его. Так было всегда, когда он ради матери сдерживал свою ненависть и не противостоял отцу. В такие моменты его страх перед Шилдсом расцветал во всей своей мощи.

– Где тебе платят ту жалкую мелочь, что ты приносишь домой, Шентэл? – осведомился отец, хлебной коркой собирая остатки подливки со дна своей миски.

Мальчик вздрогнул и замер, словно выскочивший на яркий свет лесной зверёк. Вопрос был явно с подвохом (отец точно знал ответ), но в чём этот подвох, Шентэл пока не понимал и лишь надеялся, что самая большая его тайна не раскрыта.

– В конюшнях Нормана, сэр, – тихо произнёс он.

– Хм-м-м… – отец поставил локти на стол и изобразил глубокую задумчивость. – А поговаривают, – начал он вкрадчиво, – что дерьмо за Нормановой скотиной чистит не мой малец. Тоже, как ни странно, Шентэл зовут. Но не Шилдс…

Мальчишка понял, в чём дело, отмер и едва сдержал вздох облегчения: до самого сокровенного отец пока не добрался. Осторожно подняв серые глаза, он встретился взглядом с отцовскими, желтовато-мутными. Он знал, как скоро приводит отца в бешенство такой вот взгляд. Знал, но всё равно посмотрел: зло, твёрдо, упрямо. Это было единственное средство от порабощающего страха: если хочешь с ним справиться, придётся шагнуть в самую его сердцевину. Липкие муравьишки побежали с внутренней стороны рук по его животу, груди, шее, и Шентэл едва удерживался, чтобы не вскочить с места и не отряхнуться. Но продолжал смотреть в наливающиеся яростью глаза отца. Они, в свою очередь, смотрели на мальчика с таким напряжением, что глазные яблоки покрылись сетью красных прожилок, словно стекло – трещинами.

– Чей ты, мразь поганая, сын?! – наконец взорвался Шилдс, резко схватил мальчишку за шиворот и выволок его на разделяющий их стол.

Зазвенел полетевший на пол стакан с водой, Шентэл угодил в тарелку, и теперь муравьи на животе копошились в скользкой капустной жиже, которая неприятно просачивалась сквозь ткань рубахи.

– Отвечай, паскудыш! – мужчина дёрнул мальчишку за шиворот вверх так, что тот взлетел над столом, – а потом с силой приложил его лицом о столешницу, прижал за шею, чтобы тот не смог вывернуться и перестал, наконец, барахтаться.

Парень почувствовал, как хрупнула тарелка, разломившись на несколько частей под его весом – так сильно отец давил сверху. Шилдс склонился над сыном, обдав его волной кислого перегара. Сквозь разноцветные вспышки перед глазами Шентэл увидел, как по ту сторону стола беззвучно заплакала мама, прижимая к губам край передника. «Только не перечь ему, Шентэл, только не перечь!» – читалось в её затравленном взгляде.

Но согласиться с отцом в такой момент означало бы полную капитуляцию не только перед ним, но и перед своим страхом. И тогда этот страх пожрёт его полностью, как плесень пожирает подмоченный хлеб. Нет уж, лучше сдохнуть Винтерсбладом, чем пресмыкаться Шилдсом!

– Я… Сын. Своей. Матери, – задыхаясь, едва слышно выдавил мальчик.

Он успел заметить лишь ужас, отразившийся на лице мамы, прежде чем отец с яростью отшвырнул его на пол.

– Не надо, прошу тебя! – слабо вступилась мать, но мужчина, не оборачиваясь, отмахнулся от жены, как от назойливой мошки:

– Заткнись, дрянь! Этот засранец живёт в моём доме, жрёт мою еду и брезгует моей фамилией! Это твоя породистая кровь в нём завоняла, аристократка чёртова! – он навис над скрючившимся на полу мальчишкой. – А ну-ка скажи, говнюк малолетний, как тебя зовут?

Парень лежал, поджав к животу тощие коленки. Нет уж, как бы сильно отец его ни избил, он не станет марать себя его фамилией! Он предпочтёт девичью фамилию матери, даже если её родня их знать не хочет из-за этого упыря.

Чтобы хоть чуть-чуть унять бившую его крупную дрожь, мальчишка изо всех сил сжал кулаки и упрямо посмотрел на Шилдса.

– Меня. Зовут. Винтерсблад! – сквозь сжатые зубы выдохнул он.

***

– Эй, парень! Эй!

Шентэл встрепенулся и не сразу понял, где находится. Видимо, задремал. Он сидел на полуразвалившихся ступеньках, ведущих в заросшую беседку в дальнем конце сотлистонского парка. Уже совсем стемнело, лишь на горизонте ещё светлела розовая полоска заката. Вдалеке, сквозь листву, пробивались оранжевые светлячки фонарей, подсвечивающих тротуары. Избитое тело привычно ныло, правую половину лица стягивала маска подсыхающей крови.

Шентэл не помнил, как вырвался от отца и как добрался сюда. Помнил лишь, как пытался закрыться от летящих в лицо кулаков, помнил грязную неразборчивую отцовскую брань и тихие причитания мамы. В общем, всё как всегда.

Мальчишка моргнул, прогоняя остатки дремоты. Перед ним стояла пара длинных ног, обутых в старые ботинки. Он поднял голову, пытаясь в сумерках различить черты обладателя обуви, но тот сам присел подле него на корточки.

– Эка тебя разукрасили! – удивился молодой человек, доставая из кармана платок.

Юноша был едва ли старше двадцати, с ухоженными руками, не знавшими тяжёлой работы, и тёмными, чуть вьющимися волосами.

– Позволишь помочь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, принялся вытирать кровь с лица Шентэла. – Нос не сломан, это хорошо, – ободряюще улыбнулся молодой человек, аккуратно ощупав переносье парня, – но вот этот разрыв под глазом мне не нравится. Хорошо бы его зашить, иначе останется шрам. Я учусь в медакадемии. Могу тебе помочь. Только для этого ты должен пойти со мной, хорошо?

Мальчишка долго и безучастно смотрел на студента, и тот начал подозревать, что паренёк глухой либо просто не понимает его.

– Ты со всеми так разговариваешь? – наконец произнёс Шентэл. – Как с бездомными щенками?

Студент оторопел: не ожидал от избитого ребёнка столь холодного, едкого замечания, а потом добродушно рассмеялся:

– Не-е, парень! Только с теми, кто выглядит, как бездомный щенок! Меня, кстати, Арни зовут, – студент протянул руку, – и я правда могу тебя залатать.

Мальчишка пристально взглянул на нового знакомого, и у того мелькнула мысль, что у детей не может быть, не должно быть такого взгляда: внимательного, недоверчивого, с холодным циничным прищуром.

– Винтерсблад, – наконец представился он, пожимая протянутую руку.

***

Общежитие медицинской академии располагалось в старом массивном здании недалеко от центра Сотлистона.

– Ого! – присвистнул Шентэл, запрокинув голову разглядывая каменный фасад, украшенный рустовой кладкой по углам, карнизами и барельефами в виде звериных морд с разинутыми пастями.

– Что, слишком монструозно? – усмехнулся студент. – Его хотели снести и отстроить новое, поскромнее, как большинство домов Сотлистона. Без этих вот вычурностей.

Но мальчишка лишь слегка покачал головой:

– Оно очень… независимо. По сравнению с остальными. Оно – само по себе и не подчиняется общим правилам. Неудивительно, что его хотели уничтожить.

– Тебе нравится? – расхохотался студент. – Может, ты хотел бы здесь жить? Крутые лестницы с истёртыми ступенями, продуваемые всеми ветрами чердаки, гигантские отсыревшие подвалы со множеством закоулков, всё такое… Говорят, особо нежные натуры тут встречали привидений! Боишься привидений? У-у-у!!! – юноша вскинул над головой руки и пошевелил растопыренными пальцами, пытаясь развеселить слишком серьёзного мальчика.

Шентэл усмехнулся шутке уголком рта как-то снисходительно и по-взрослому, словно из вежливости. Эта усмешка заставила Арни почувствовать себя глупо, и он поспешил перевести разговор на другую тему.

– Моя комната в третьем этаже, милости прошу! – он распахнул перед гостем тяжёлую дверь парадного входа.

Внутри было темно, пахло тёплым сырым подвалом, влажной штукатуркой и старыми бумагами.

– Не споткнись, держись за перила, – шепнул сзади Арни, – на ночь в коридорах гасят свет.

Глаза мальчишки быстро привыкли к полумраку, и он увидел высокие потолки, длинные коридоры и ведущую наверх лестницу с коваными перилами. Его ладонь приятно скользила по тёплому, отшлифованному множеством рук дереву поручня, пока он поднимался с новым знакомцем на третий этаж. Этот мир был совсем другим! Он иначе выглядел, иначе пах и звучал, он отличался даже на ощупь от того затхлого, тесного мирка, в котором жил Шентэл. Здесь был воздух. И даже из подвала несло не плесневелой вонью, а паром от горячей воды.

Арни открыл дверь в свою комнату, прошёл в неё первый.

– Да горжерет литотомический! – тихонько ругнулся он, запнувшись обо что-то в темноте.

Потом зашуршал в дальнем углу, уронил нечто, по звуку напоминающее книги, наконец нашёл переключатель, и над их головами засветилась тусклая лампа.

– Вот теперь проходи, располагайся! – пригласил студент. – Мои соседи уехали на все выходные, хоромы в нашем распоряжении!

Шентэл вошёл, окинул взглядом небольшую захламлённую комнату с тремя кроватями и широким столом. Весь он, от края до края, был завален какими-то вещами, переполненными пепельницами, грязными тарелками с засохшими остатками еды, а под столом стояли ряды пустых винных бутылок. На тянувшихся вдоль стен полках теснились книги, на одной из кроватей неаккуратным ворохом были свалены тетради, папки, карандаши и мятая одежда.

– Да, снаружи всё выглядело краше, – хмыкнул юноша, освобождая один из стульев от хлама, – садись! – широким жестом он сдвинул с угла стола посуду, расстелил чистую салфетку и открыл ящичек с хирургическими инструментами.

Внутри ящичка были идеальный порядок и чистота.

– Придётся чуть-чуть потерпеть, будет больно, – предупредил Арни, дезинфицируя иглу. – Делай вдох, когда я буду прокалывать, ладно? Так легче. Готов?

Мальчишка закрыл глаза и глубоко вдохнул. Одновременно с его вдохом игла прошла сквозь кожу с одного конца раны и вышла с другого, протягивая за собой нить. Вж-ж-жих, как свист кнута, рассекающего прохладный воздух.

***

Вж-ж-жих! – взметнулся кожаный кнут. Ащ! – хлестнул он блестящий от пота бок вороной кобылы. Полночь вскинулась на дыбы и зло, обиженно заржала. Конюх, державший в одной руке кнут, в другой – повод, не выдержал рывка, рухнул носом в пыль и пару шагов протащился на пузе за шарахнувшейся в сторону лошадью.

– Ах ты, тварь паскудная! – выругался он, поднимаясь на ноги. – Моя б воля – пристрелил бы тебя давно! Погоди, господин Норман тоже плюнет на твою скорость и примет меры! Толку-то от скаковой, если никто на ней усидеть не может! Ну и что, что самая быстрая! А злющая-то, сука! Да ни один жокей на тебя не полезет ни за какие деньги, это надо совсем с ума свихнуться! Ведьма ты, а никакая не Полночь. Только жрёшь да срёшь, чёрт бы тебя побрал! – продолжая бурчать себе под нос, конюх повёл кобылу в стойло, взмахивая кнутом перед её носом: хитрая тварь то и дело норовила схватить мужчину зубами. – Эй ты, парень! – крикнул конюх долговязому мальчишке, идущему мимо с ведром навоза. – Поставь ведро и отведи-ка её на место, пока я не отходил эту паскуду плёткой!

Шентэл взял повод. Стоило только конюху отойти, он ласково похлопал лошадь по шее, и ту словно переключили: перестав беспокойно пританцовывать, она мирно ткнулась носом в плечо мальчишке и послушно пошла за ним следом.

– Ты смотри-ка, как спелись! – кивнул на парочку второй конюх. – Оба злющие, а меж собой поладили!

Шентэл завёл Полночь в стойло, погладил лошадь по белой звёздочке на лбу.

– Ты бы всё-таки потише была, девочка, – прошептал он, прижавшись лбом к шёлковой, влажной от пота шкуре, – с тобой уже не первый год сладу нет, а если и в этом сезоне Норман не сможет выставить тебя на скачках, плохо дело. Завтра приедет очередной наездник. Веди себя хорошо, ладно?

Полночь несогласно замотала головой, но, почувствовав огорчение отступившего на шаг мальчишки, шутливо ухватила его зубами за рукав и потянула к себе: «ладно, мол, не серчай!»

– Дурочка! – тихонько усмехнулся он, обнимая кобылу за шею. – Как же я буду, если тебя продадут? А продадут обязательно, если и этот чёртов жокей не согласится скакать на тебе!

Лошадь тихонько всхрапнула.

– Я знаю, знаю… Но меня-то ты катаешь. Представь, что этот жокей – тоже я. Только ему придётся воспользоваться седлом и сбруей.

То ли Шентэлу удалось уговорить норовистую кобылу, то ли новый жокей оказался ей по нраву, но с ним она вела себя довольно смирно, и Норман наконец-то смог записать Полночь на скачки. Начались тренировки, всё шло по плану, и хозяин уже потирал руки в предвкушении больших выигрышей, которые принесёт ему быстроногая лошадь.

Вечером накануне первого заезда Шентэл заглянул после работы к Полночи. Кобыла заметно нервничала, раскачиваясь в стойле, словно большой часовой маятник.

– Ну, ну, что ты, девочка, что ты! – мальчишка успокаивающе погладил лошадь по носу. – Не волнуйся, завтра всё будет хорошо, вот увидишь!

– А ну, парень, иди-ка отсюда, не нервируй мне лошадь! – раздалось за его спиной.

Попритихшая на миг Полночь резко высвободила морду из ладоней Шентэла и вновь заметалась в узком стойле от стены к стене. В дверях стоял жокей, взвинченный и нетрезвый.

– Нет, сэр, – спокойно возразил Шентэл, – поверьте, я угомоню её. Но вам лучше уйти, Полночь не любит запах спиртного. Сэр.

– Ты кто такой, малец, чтобы мне указывать? – кожу вокруг глаз жокея прорезали тонкие острые морщинки, а его колючий взгляд прошил мальчишку насквозь.

Но если наездник планировал напугать Шентэла игрой в гляделки, он сильно ошибался: его узким, быстрым глазкам было не под силу вызвать в мальчишке и тень того страха, который нагонял на него тяжёлый, немигающий взгляд отца. Зато подвыпивший жокей заметно раздражал Полночь.

– Простите, сэр, сейчас вам лучше уйти, – как можно твёрже и спокойнее повторил Шентэл.

– Я те сейчас уйду! – вспыхнул мужчина, решительно хватая не уступавшего ему в росте мальчишку за шиворот.

И в этот момент нервно отплясывающая Полночь исхитрилась развернуться и лягнуть жокея в колено. Что-то хрустнуло, нога мужчины подломилась и согнулась под странным углом. Конюшню огласил душераздирающий вопль, но его быстро перекрыло раскатистое ржание, в котором Шентэлу послышалось явное злорадство.

– Чёртова тварь! Чёртова тварь! Да что б тебя пристрелили! – выл жокей, пока сбежавшийся народ выносил его из конюшен.

– Вот дерьмо! – только и сказал переполненный безысходностью Норман, провожая взглядом экипаж, увозивший в госпиталь единственного наездника, который согласился участвовать в скачках на Полночи. – Если сниму эту фурию с забега, потеряю взнос. А скакать на ней теперь некому. Эй, Мэрфи, не желаешь выручить? – обратился он к старшему тренеру.

– Увольте, сэр! – усмехнулся мужчина. – Я жить хочу, у меня трое детей!

– Я могу! – неожиданно для себя подал голос Шентэл, и все конюхи обернулись на тощего тринадцатилетнего мальчишку.

Воцарилась тишина, лишь в конюшнях тихонько всхрапывали кони.

– А что, – первым подал голос старший конюх, – парень знает подход к этой нечисти, в седле хорошо сидит. Пусть попробует! Кубок не возьмёт, но и взнос не сгорит. Вы-то ничего не теряете, господин Норман.

Щеголевато одетый Норман раздумывал, покачиваясь с пятки на носок и пощипывая себя за мочку уха.

– А если убьёшься? – спросил он, взглянув на Шентэла.

– Я живучий, – парировал тот.

– Что думаете? – обратился он к тренеру и остальным конюхам.

– Да пусть попробует! Всё равно с этой кобылой сладу нет, третий год нервы нам тянет.

– Ну ладно, – наконец кивнул Норман, – но про поломанного жокея не болтать, а мальчик будет выступать под его именем.

От Винтерсблада ничего особо и не ждали. Его задачей было не угробить лошадь и не убиться самому, но он, к своему же удивлению, пришёл первым. Не потому, что был хорошим наездником, а потому, что самая быстрая лошадь забега оказалась его лучшим другом.

Он получил с выигрыша кругленькую сумму, а Норман вдохновился лёгкой победой и предложил Шентэлу отработать жокеем под чужим именем до конца сезона. И мальчишка согласился: деньги, которые обещали ему за каждый заезд, он мог утаить от отца и потратить на обучение. А он должен учиться, если хочет жизни лучшей, чем сейчас, если хочет наконец-то выбраться из этого дерьма, а не терпеть пьяные побои Шилдса до самой смерти отца.

***

– А ты молодец! – удивился Арни, закончив шить. – И бровью не повёл!

– А ты не даёшь частных уроков? – с места в карьер спросил мальчишка.

– Ну-у-у… – замялся студент, – я, знаешь ли, не очень лажу с детьми…

– А мне бы согласился преподавать? Я быстро схватываю! Когда в школу ходил, опережал остальных учеников. И я заплачу, у меня есть деньги! – с готовностью выпалил Шентэл.

– А что тебе нужно? Школьный курс? Не проще ли учиться в школе?

– Я должен работать, – парень заметно сник, – но я тоже хочу поступить в медицинскую академию, как ты! Подготовишь меня, чтобы я смог пройти вступительные испытания? – мальчишка смотрел на Арни с надеждой, и благодаря ей в его глазах впервые промелькнуло что-то детское.

– Ладно, – усмехнулся студент, – приходи как-нибудь вечерком, я обычно здесь. Подумаем, что можно сделать!

Шентэл вернулся в общежитие, не прошло и недели. Из комнаты Арни доносилась музыка и смех, и мальчишка долго раздумывал, прежде чем постучать, но потом всё-таки решился. Дверь отворилась, выпустив в коридор клубы табачного дыма и звуки музыки, льющейся из фонографа. Вслед за ними из полумрака выступила фигура Арни.

– О, Винтерсблад! – слегка хмельно улыбнулся он, болтая в бокале резко пахнущий напиток. – Проходи, я познакомлю тебя со своими друзьями!

Внутри было очень душно. В полумраке комнатки можно было разглядеть четверых молодых мужчин и двух фривольно одетых девушек. Все они курили, пили вино и громко смеялись, что-то обсуждая. Говорили все одновременно, и Шентэлу их язык, перемешанный с музыкой из фонографа, сначала показался каким-то птичьим: так быстра и неразборчива была их речь. Но они прекрасно друг друга понимали и умудрялись вести несколько диалогов одновременно, отвечая одному собеседнику в тот момент, когда вполуха слушали другого.

– Господа! – громко воскликнул Арни, и все лица повернулись к нему. – Господа, познакомьтесь: это Винтерсблад, мой новый друг.

Компания радушно загомонила, кто-то похлопал Шентэла по плечу, а одна из девушек расцеловала его в обе щеки, обдав приторно-сладкой волной духов и оставив на коже отпечатки помады.

– Я по поводу занятий, Арни! – мальчишка попытался перекричать музыку и гомон вмиг забывшей о нём компании. – Я, наверное, не вовремя?

– Нет, что ты, – замахал свободной рукой студент, – ты очень вовремя! Повеселись!

– Но… но как же занятия, Арни?

– Да-да, кончено! Мы всё решим, не переживай!

В руке мальчишки откуда ни возьмись появился до краёв наполненный пузатый бокал, а он сам оказался на дальней кровати, что стояла у стены, зажатый среди гор сваленных на неё книг и конспектов.

– Так ты согласен учить меня? – крикнул Шентэл, хватая за рукав Арни, который уже отворачивался от него, чтобы вернуться к своей компании. – Скажи, «да» или «нет», и если согласен, я приду в другой раз, когда ты не будешь так занят.

– Да что ж ты заладил, горжерет ты литотомический! – Арни рассмеялся хмельно и добродушно, а потом вытащил из кучи книг на кровати толстый том «Естественных наук» и сунул его мальчишке. – Вот, возьми, почитай для начала. А потом что-нибудь придумаем! Ты же после работы? Вот и расслабься! Если хочешь стать студентом, нужно уметь не только вкалывать, но и веселиться!

Арни вернулся к своей компании. Шентэл сидел на кровати, сквозь завесу сигаретного дыма глядя на веселье будущих врачей, на их беззаботные, радостные лица, на тонкие фигуры сидящих у них на коленях развязных девушек.

Он во что бы то ни стало поступит в медицинскую академию! Профессиональным жокеем ему всё равно не стать (он вырастет слишком высоким и тяжёлым для этой работы), поэтому будет врачом. Врач всегда найдёт себе дело.

Мальчишка пригубил напиток из своего бокала, и горло неприятно обожгло, но жжение быстро сменилось ощущением, будто он плавает в тёплой ванне. Шентэл сделал ещё глоток, чуть побольше, и поперхнулся. Прокашлявшись, глянул: не заметил ли кто его конфуз, но студенты были заняты своими разговорами.

Мало-помалу бокал Винтерсблада пустел. Из ненавистного отцовского дома он сможет уйти сразу, как поступит в академию. Он будет жить в этом прекрасном общежитии с высокими потолками и крутыми лестницами, и отец уже ничего не сможет ему сделать…

Так хорошо и спокойно, как в этот вечер, Шентэлу не было уже много лет. С тех пор, как он, пятилетний, засыпал в своей маленькой кроватке под мамину колыбельную, у Шилдса была неплохая работа, и тот ещё не пил и не смел поднимать на них руку.

Но в этот вечер он видел Арни в последний раз.

***

Спустя несколько дней Винтерсблад возвращался домой из конюшен поздно и надеялся, что отец уже спит. Но тот встретил мальчика на пороге, что было необычно. Из-за его плеча выглядывало встревоженное лицо мамы, заранее сложившей ладони в умоляющем жесте: «только не перечь!»

– Что. Это. Такое? – негромко спросил отец, но по его голосу чувствовалось, что внутри у него всё давно уже кипит и клокочет: ещё чуть-чуть, и предохранительные клапаны сорвёт, а наружу вырвется сокрушительный гнев.

Шентэл непонимающе уставился на родителя, заподозрив, что тот всё-таки раскрыл его секрет со скачками и тайным заработком. Но нет, – отец извлёк из-за спины толстенный том «Естественных наук» и ткнул им в лицо мальчика, повторив свой вопрос.

– Книга, – как можно спокойнее ответил Шентэл.

– Зачем тебе эта книга? Ты её украл?

– Мне дал её мой друг, он учится в медицинской академии.

– Зачем. Тебе. Читать. Эту. Книгу? – с большими паузами выдавил из себя отец.

Он дышал тяжело, с присвистом, обдавая сына алкогольными парами, едва сдерживая свою злость, но мальчишке казалось, что тот специально генерирует её в себе побольше да погуще, чтобы наброситься на него со всей яростью, на которую способен. Шентэл почувствовал, как его тело против его воли будто уменьшается в размерах, съёживается под отцовским натиском и готово уже испариться, исчезнуть, бежать, поджав хвост, забиться в самую узкую, самую тёмную нору и просидеть там ближайшие годы.

Нет, так дело не пойдёт! И Шентэл будет отстаивать свою правду, должен отстаивать, если не хочет провести остаток дней под отцовским сапогом! Мальчишка до хруста в пальцах сжал кулаки и выпрямил спину, посмотрел Шилдсу прямо в его пьяные, полубезумные глаза.

– Я буду поступать в медакадемию!

Он не успел понять, что случилось, почему его с силой мотнуло в сторону и приложило к косяку, а в глазах вспыхнули фиолетовые искры. Это отец наотмашь врезал ему по лицу книгой.

– Ты будешь делать, что я тебе скажу, щенок! Пойдёшь на нормальную работу с нормальными деньгами! Я не позволю тебе страдать всякой хренью на мои кровные! А эту дрянь вернёшь, где взял! – он ткнул учебник под нос сыну с такой силой, что разбил увесистым корешком мальчишке губу.

– Не верну.

Мама из-за отцовской спины отчаянно замахала руками.

– Не вернё-о-о-ошь?! Тогда я её спалю! – и Шилдс решительно направился на кухню.

И тут что-то случилось с Винтерсбладом.

– Не смей! – крикнул он и кинулся на отца, чтобы отобрать книгу.

Шентэл был значительно слабее взрослого мужчины, но ни заведомое поражение, ни страх перед отцом, сдерживавшие его столько лет, в этот раз его удержать не смогли.

А дальше всё произошло словно во сне: отцу не составило труда парой ударов повалить мальчишку на пол, но тот всё-таки сумел вырвать из рук родителя книгу и теперь продолжал сопротивляться, лёжа на полу с прижатым к себе томом «Естественных наук». Отец впал в неистовство, стал бить Шентэла ногами, но мыски его сапог каждый раз натыкались на твёрдый книжный переплёт. Мать отчаянно кричала и хватала мужа за плечи, пытаясь остановить, оттащить. Он развернулся и ударил её по лицу, отвлёкшись от сына, и тому хватило этого времени, чтобы пнуть Шилдса под колени.

– Не трогай её, упырь проклятый, горжерет ты литотомический! – сорвавшимся голосом закричал Шентэл.

Мужчина рухнул посреди кухни, ударившись об угол стола, из его рассечённого лба брызнула кровь. Винтерсблад вскочил на него верхом, придавив отцовские плечи своими коленями, и ударил его по лицу томиком «Естественных наук». Потом ещё раз и ещё, пока голова отца не мотнулась безвольно по полу, а пальцы, вцепившиеся в штанины сына, не разжались. Только тут мальчик услышал, что ему всё это время кричала захлёбывающаяся рыданиями мать:

– Не надо, Шентэл, перестань, ты его убьёшь!!!

Мальчишка замер. В его руках была скользкая, воняющая кровью книга, под ним лежало тело отца с размозжённой головой. Замер в ужасе, но не от того, что наделал, а от того, что испытал. Острое чувство облегчения прорезало его грудь, словно глоток чистого морозного воздуха после затхлого подвала.

На скуле матери наливался сочный синяк от отцовского кулака, а она упала перед его телом на колени, плача и причитая, целуя окровавленный лоб мужа, гладя его короткие, жёсткие волосы. Она жалела, искренне жалела своего мучителя!

Шентэл с трудом сглотнул вязкий ком, застрявший в горле. Он был потрясён и этой картиной, которая сейчас разворачивалась на его глазах, и тем мимолётным счастьем от мысли, что он действительно убил его. Губы мальчика презрительно скривились.

– Он не заслуживает ни твоей любви, ни твоей жалости, – прошептал Винтерсблад. – Нам было бы лучше… без него. Тебе и мне.

– Нет, Шен, он мой муж! Ради него я ушла из семьи, и я люблю его! – со слезами выкрикнула мать. – И не смей причинять ему вред, он твой отец!

Шентэл перевёл взгляд на шею мужчины: над его воротником заметно пульсировала жилка.

– Он жив, – бесцветным голосом уронил мальчик.

Поднялся на ноги, до боли в пальцах вцепившись в «Естественные науки», словно они были единственным предметом, за который можно было удержаться в стремительно вращающемся мире. Спустя несколько секунд за ним хлопнула входная дверь.

***

Он не был дома три дня. Под предлогом приближающихся скачек задерживался на конюшнях допоздна, а потом тайком оставался там на ночь. Эти скачки они с Полночью проиграли, и Шентэл не получил денег. На четвёртый день на конюшнях появился отец. О чём-то переговорил со старшим конюхом, потом зашёл в кабинет Нормана. Винтерсблад тайком наблюдал за ним, и сердце тоскливо и глухо стучало под самым горлом. Он не сомневался, что отец захочет поквитаться с ним за прошлую драку. И вряд ли в этот раз Шентэлу повезёт так же, как в предыдущий.

Через некоторое время отец вышел вместе с Норманом и они направились к стойлам. Бежать Шентэлу было некуда, он лишь покрепче перехватил вилы, готовый в этот раз защищаться до последнего. Шилдс был хмур, трезв и на удивление спокоен.

– Твоя мать очень больна, – с порога начал он, – и хочет тебя видеть.

Повисла напряжённая пауза. Мальчишка по-прежнему сжимал в руке вилы, Шилдс молча ждал. Было не похоже, что он лгал.

– Я даю тебе три выходных, Шентэл, – нарушил тишину Норман, – уладь свои дела и возвращайся.

– Позвольте мне остаться, сэр! – осипшим голосом попросил парень Нормана, не сводя глаз с хмурого отца.

– Мальчик, – Норман несколько растерялся, – сейчас ты нужен дома больше, чем здесь. Твой отец просит отпустить тебя на пару дней, и я не вижу причин отказывать ему. Иди домой.

– Вы просто ничего не знаете! – голос Винтерсблада взлетел до фальцета. – Это он виноват! Это он забил её! И меня убьёт!

– Что ты несёшь?! – повысил голос отец. – У твоей матери больные лёгкие! Закрой рот и иди домой!

– Я никуда с тобой не пойду!

– Пойдёшь, – твёрдо, но без привычной ярости сказал мужчина, – ты должен! – сегодня он на удивление хорошо владел собой, и это пугало Шентэла ещё больше, напрочь лишая самообладания.

– Я никуда с тобой не пойду! – крикнул мальчишка, отступая на шаг, обеими руками перехватывая вилы.

Отец кисло усмехнулся, засунул руки в карманы. Сейчас перед Шентэлом был словно другой человек.

– Вот ведь зверёныш растёт! – с горечью обратился он к Норману. – Мать его забаловала, так он теперь позволяет себе и с ней, и со мной, как с последним отребьем разговаривать. Вон, вилами в меня тычет! А на днях лоб мне разбил, видите? – он указал на рассечённый лоб.

Шентэл застыл, глядя на отца расширившимися глазами. Стиснул зубы так сильно, что свело челюсти. По щекам мальчишки пошли красные пятна, руки, по прежнему сжимающие вилы, мелко задрожали.

– Видите, – продолжал Шилдс, – аж побагровел весь, того и гляди – порвёт голыми руками!

– Не верьте ему, сэр! – едва слышно, почти не разжимая побелевших губ, прошипел Винтерсблад. – Это он забил её! – он умоляюще посмотрел на Нормана. – Он и меня убьёт. Я разбил ему лоб, когда защищал свою мать! Спросите у конюхов, как часто они видели на мне синяки!

– Потому что ты горазд подраться с кем ни попадя! – ввернул отец. – А я ни тебя, ни жену пальцем не тронул!

– Прошу вас, сэр! Позвольте мне остаться! – голос Шентэла совсем потерял краски.

Лицо Нормана сложилось в сложную гримасу, будто в рот ему попало что-то отвратительное, но этикет не позволял ему это выплюнуть.

– Мальчик, – начал он, явно подбирая слова, – во-первых, опусти вилы! А во-вторых, не знаю, что между вами происходит на самом деле, но то, что я здесь вижу… м-м-м… Шёл бы ты домой и слушал, что тебе говорит твой отец. Скандалы мне тут не нужны.

***

Я помню, что небо в тот день было серое и низкое, будто застеленное старой драной простынёй. В воздухе стояла дождевая пыль, и кожа от неё становилась противно-липкой, как будто тебя прошиб холодный пот. А может, и правда прошиб. Я плёлся за повозкой, в которой лежала мама. В деревянном, грубо сколоченном ящике. Время от времени нагонял её, шагал вровень, касаясь ладонью занозистых досок гроба. На что-то получше у меня не хватило денег.

Отец не дал на похороны ни монеты. Он тащился где-то позади, и я старался не оборачиваться, не оглядываться на него, но голова поворачивалась сама. И я видел, как он останавливался каждые два шага; расставив ноги шире плеч, чтобы не потерять равновесие, присасывался к бутылочному горлышку. Его голова запрокидывалась до самых лопаток, он опасно кренился, а я ждал, когда он наконец упадёт и будет не в состоянии подняться. Тогда, возможно, его переедет следующая телега, которая покатит по разбитой дороге, ведущей к кладбищу. Но отец так и не упал – пойло в его бутылке закончилось раньше, и он свернул в ближайший кабак, сигналя нашей куцей процессии рукой, чтоб не ждали.

До кладбища он так и не дошёл. Ввалился домой уже ночью, рухнул на кровать прямо в сапогах. Сил его хватило лишь на то, чтобы закурить сигарету. Он уснул после второй же затяжки, и сигарета повисла в уголке его рта, почти воткнувшись тлеющим кончиком в подушку.

Я долго стоял над ним, с его вонючим куревом в руке. Помню, пожалел о том, что не дал сигарете упасть на постель. А потом аккуратно положил окурок на пуховое одеяло.

Мне показалось, что оно не загорается вечность. Но появился маленький язычок пламени, а следом вспыхнула вся постель. А вместе с ней и отец. Он был так пьян, что даже не проснулся.

Не помню, было ли мне страшно, но помню, что я впервые за много лет не чувствовал к нему ненависти.

Уходя из горящего дома, я взял с собой только том «Естественных наук».

Нарисованные звёзды

– Ой, ну ты гляди: спит себе как младенец! – насмешливо раздалось откуда-то сверху, и Шентэл вскочил на ноги раньше, чем успел проснуться.

Недовольно буркнула Полночь, которую он случайно толкнул локтем.

– И часто ты здесь ночуешь?

Мальчишка ошарашенно моргал, стоя посреди стойла Полночи, а от ворот на него смотрели двое конюхов. То, что вчерашние похороны, до беспамятства напившийся отец и ночной пожар были на самом деле, а не привиделись ему во сне, Шентэл сообразил не сразу.

– Ладно, – махнул рукой один из конюхов, так и не дождавшись ответа, – давай, просыпайся, там тебя господин Норман ищет.

Мальчишка вышел из конюшни и поплёлся к отдельной постройке, служившей хозяину кабинетом. Судя по тому, как высоко стояло солнце, он сильно проспал: должен был начать работу ещё часа два назад. Удивительно, как он вообще умудрился уснуть? Тайком пробравшись на конюшни, он добрую часть ночи провёл не сомкнув глаз в стойле Полночи. Пытался согреться, укрывшись попонами, но холод словно шёл изнутри тела, и, что бы он ни делал, шею, плечи и голени покрывала гусиная кожа. Под утро его начало сильно знобить, и Шентэл подумал, что заболевает, но сейчас, на ласковом сентябрьском солнышке, от начинающейся лихорадки не осталось и следа. Лишь в голове глухо стучал тяжёлый молот, отлетая от её стенок, словно голова изнутри была резиновой, да очень хотелось пить.

В кабинете Норман нервно барабанил ухоженными ногтями по письменному столу, перед которым стояли двое безучастных жандармов. Он уже запутался, что же нервировало его больше: присутствие представителей власти или те новости, которые они ему принесли. Ночью в Грэдо дотла сгорел дом. На пепелище нашли тело взрослого человека, но соседи сказали, что там жил ещё мальчик. Мальчик работал на конюшнях и в этот день схоронил мать. Вернулся ли он домой после кладбища, никто не видел. А раз не видел, значит, парень мог быть жив.

На конюшнях Шентэла тоже никто сегодня не встречал, хотя его смена давно уже началась; но жандармы попросили проверить тщательнее: конюшни-то большие! И вот затянувшемуся Норманову ожиданию пришёл конец: дверь кабинета отворилась, и через порог перешагнул длинный тощий парень.

– Ну вот, – с облегчением усмехнулся Норман, – живой! – но тут же спохватился, напялив на лицо выражение, приличествующее ситуации. – Мальчик, тут такое дело… С тобой хотят поговорить эти господа, они тебе всё объяснят.

– Ты Шентэл Шилдс? – дежурным тоном спросил один из жандармов.

Мальчишка нехотя кивнул:

– Винтерсблад. Предпочитаю фамилию матери, – мрачно ответил он.

– Где ты был этой ночью? – не обращая внимание на его замечание, продолжил жандарм.

– Я был здесь, – Шентэл неуверенно оглянулся на Нормана, – простите, сэр, я тайком пролез в стойло к Полночи и нечаянно там уснул.

– Что ты тут забыл посреди ночи? – удивился Норман.

– Сэр, – вмешался жандарм, – вопросы должен задавать я.

– Да, да, конечно! – Норман легонько коснулся кончиками пальцев губ. – Не смею мешать, господа!

– Зачем ты пришёл на конюшни, парень? – спросил жандарм.

– Я вернулся с похорон матери, – словно через силу произнёс Шентэл. – Отец напился. Я не хотел оставаться с ним и сбежал.

– Почему сюда?

– Потому что Полночь – мой единственный друг.

Жандарм вопросительно глянул на Нормана.

– Это кобыла, – вступил в разговор хозяин, – он за ней ухаживает.

– И что было дальше?

– Я проспал работу. Меня только что разбудили конюхи, отправили к вам, сэр, – мальчишка вновь обернулся на Нормана, – я уволен? Зачем здесь жандармы, сэр?

Хозяин не ответил.

– Мальчик, – подключился к разговору второй жандарм, – этой ночью твой дом сгорел. Видимо, твой отец уснул с зажжённой сигаретой. Мне жаль, парень, но он погиб. У тебя есть другие родственники?

На окаменевшем лице Шентэла не отразилось ни единой эмоции. Он лишь медленно, словно в полусне, помотал головой.

– Что ж, тогда мы должны забрать тебя в приют, – подытожил жандарм.

– Но у меня есть работа! – отмер мальчишка.

– Если господин Норман готов взять за тебя ответственность и предоставить крышу над головой, он должен будет подписать бумаги, и тогда…

– Господин Норман, сэр, – перебил жандарма воспрянувший Винтерсблад, – позвольте мне остаться!

Норман резко встал со своего места, опершись ладонями о стол. Он не смотрел ни на мальчишку, ни на жандармов.

– Простите, господа, можете оставить нас на пару минут? – наконец произнёс он, вымучив вежливую улыбку. – Я не собираюсь брать на себя лишнюю ответственность, парень, – шёпотом зашипел он, как только закрылась дверь за жандармами, – мало мне своих проблем, твоих ещё не хватает!

– Но сэр, мне больше некуда идти! И я хорошо работаю! – взмолился мальчишка.

– Что значит некуда? А приют?

– Но сэр! Вы когда-нибудь видели этих приютских?!

– Можно подумать, ты сейчас выглядишь лучше! Всё, мальчик, не дави на жалость! Вопрос решён!

Просительно изломленные брови Шентэла нахмурились, и серые глаза посмотрели на Нормана с недетской злостью.

– А что, если жандармы узнают, кто на самом деле выступал на скачках под именем жокея Полночи?

– Ах ты, шельмец, угрожаешь мне?! – оторопел Норман.

Мальчишка мрачно взирал на него из-под отросших светлых прядей.

– А что, если жандармы узнают о той некрасивой сцене между тобой и твоим отцом, Шилдс, свидетелем которой я был на прошлой неделе, а? Вдруг они засомневаются: отец ли виноват в пожаре, м?

– Не называйте меня Шилдсом! – сквозь зубы прошипел Винтерсблад.

– Чтоб я тебя не видел больше, понял? Мерзавец! Угрожает мне! Мне!!! После всего, что я для него сделал! Пошёл вон!

Шентэл шёл через все конюшни как в воду опущенный. По обе стороны от него отбрасывали широкоплечие тени двое жандармов, словно вели преступника на плаху.

– Простите, сэр, – мальчишка вдруг остановился и обратился к одному из своих стражей, – позвольте мне попрощаться с Полночью? Я быстро!

Жандарм неуверенно покосился на товарища.

– Мы ведь с ней больше не увидимся… – упавшим голосом заключил паренёк.

– Пусть сходит, – уступил второй жандарм.

– Давай бегом, – нога здесь – нога там! – позволил второй.

Шентэл припустил к стойлам. Влетев к Полночи, он подхватил валявшийся на полу томик «Естественных наук», быстро отвязал кобылу и, зажав книгу под мышкой, вскочил на лошадь.

– Давай, девочка, этот забег мы обязаны выиграть! – шепнул он ей и пришпорил Полночь пятками.

Она сорвалась с места в галоп, разметав стоявшие у ворот вёдра. Ветер засвистел в ушах Винтерсблада, чьи-то голоса заорали ему вслед, кто-то из конюхов бросился наперерез, но в последнюю секунду не решился сунуться под копыта.

Мальчишка вцепился в густую чёрную гриву, чтобы не слететь с гладкой спины Полночи. Увидев улепётывающего всадника, жандармы раскорячились на дороге, словно могли поймать несущуюся на них кобылу в широко распахнутые объятия. К своему счастью, мужчины вовремя оценили свои силы и в последний момент пригнулись, закрыв головы руками. Чёрная лошадь пролетела над ними, как маленький боевой дирижабль, едва не зацепив служителей закона копытами, а потом перемахнула через ограду и понеслась по дороге прочь от конюшен, прочь из Сотлистона.

Конечно, гнаться за стремительной Полночью было бесполезно, лошадь с мальчишкой на спине беспрепятственно покинула город. Ничего, Норман ещё спасибо скажет: кобыла застрахована на внушительную сумму, а толку от неё как от скаковой всё равно было мало, больше затрат.

Шентэл направил Полночь в сторону моря. Во всяком случае, он надеялся, что море было именно там, куда они направлялись. Стоило им покинуть пригород Сотлистона, начались нескончаемые поля, и мальчишка быстро запутался, в какую сторону нужно двигаться. День перевалил за середину, солнце пекло совсем не по-сентябрьски, безумно хотелось пить.

К вечеру у Шентэла начала кружиться голова, он словно погружался в какую-то полудрёму, а когда пытался стряхнуть с себя накатывающий тяжёлый и душный сон, картинка перед глазами дрожала, словно он смотрел сквозь жар от костра. Мальчишка не ел больше суток, но голода он уже не чувствовал, – лишь душащую, раскалённую жажду.

Похоже, он всё-таки ненадолго задремал, а когда вновь открыл глаза, увидел тёмное вечернее небо, усыпанное звёздами.

– О, очухался! – над ним склонилось странное существо, которое Шентэл сперва принял за куклу с головой младенца и карикатурным лицом взрослого мужчины.

Голос у человечка тоже был словно кукольный: пронзительный, высокий, как будто механический. Мальчишка попытался встать, но в глазах резко потемнело, а голова вновь пошла кругом, и ему удалось лишь сесть. Он покачивался на открытой повозке, прицепленной к крытой кибитке. Впереди вереницей ехали ещё несколько таких же, кибиток с полукруглым верхом из прочной материи. Рядом плелась привязанная к борту Полночь, вокруг по-прежнему колыхались травы необозримого поля. Подле Шентэла стояло кукольное существо: ростом с пятилетнего ребёнка, но ребёнком оно явно не было. В руках лысый человечек держал томик «Естественных наук», казавшийся в сравнении с его фигуркой гигантским.

– Что таращишься? Смотри, пешком потащишься! – грубо бросил мужичок, но в голосе его не было злости. – Ты сейчас среди друзей, возьми флягу и попей!

Шентэл нащупал рядом с собой флягу, на которую указал карлик, и с жадностью выпил почти всю.

– Где я? – спросил, утирая рукавом губы.

– Я ж сказал: среди друзей! А ты сам, красавчик, чей?

Карлик говорил очень странно: мало того, что в рифму, так ещё и любую его фразу сопровождала яркая мимика с резкими телодвижениями. Вот и сейчас брови поползли на высокий лоб, а уголок рта уехал к уху, изображая кривую улыбку. Мужичок раскинул руки и поставил одну ногу на пятку, отклячив зад, словно собрался танцевать какой-то старинный танец.

– Да ладно тебе, дядька Ник, отстань от него! – из сгущающихся сумерек к повозке выехала девчонка лет шестнадцати на статном жеребце. – Твои рифмы всех раздражают! – она рассмеялась, и чёрные кудряшки вокруг её лица запрыгали, словно пружинки.

– Меня Кэсси зовут. Кассандра. Я наездница, выполняю всякие трюки на лошадях в цирке. Там, – девчонка махнула рукой вперёд, – остальная наша труппа. А ты кто?

– Можешь соврать! – тут же вклинился карлик, расплывшись в подбадривающей улыбке, от которой всё его маленькое лицо покрылось морщинами и стало похоже на грецкий орех. – Нам наплевать, кто ты есть, просто нужно как-то к тебе обращаться.

– Блад, – ответил мальчишка. – Так вы – бродячий цирк? Ничего себе!

Кэсси снисходительно хмыкнула:

– Что, никогда не встречал циркачей?

– Так близко – не доводилось, – признался Шентэл.

– То-то на меня уставился, как на диво, – ввернул Ник.

Телега внезапно остановилась, и карлик покачнулся, чуть не вывалившись за борт.

– Эй, у руля! – пронзительно крикнул он куда-то вперёд. – Давайте-ка нежнее! Я чуть не брякнулся кверху пятками!

– Да тебе-то уж невысоко и падать, Книксен! – шутливо ответили ему совсем рядом: небольшой караван из повозок замыкался в кольцо.

Первой кибиткой правил худой мужчина средних лет. Его козлиная бородка была заплетена в косицу, как и длинные чёрные волосы, в одном ухе позвякивала гроздь разномастных серёжек, а кошачий разрез глаз был точно такой, как у Кэсси. «Отец», – сразу понял Шентэл.

– Это Мардуарру, мой отец, – подтвердила его догадку Кассандра.

– Э-э-э… – замешкался мальчишка. «Морду-что?!» – так и чесался язык переспросить.

– Можешь называть просто Мар, – подмигнул мужчина.

– Блад.

– Куда путь держал, Блад? Пока не рухнул посреди поля.

– К морю, сэр.

Трое его собеседников переглянулись, а потом рассмеялись. Громче всех расхохатывал Ник, и его смех напоминал вопли чаек.

– Не, вы слышали это: «сэр»?! – утирая слёзы, выдавил карлик.

– Ладно вам, – вмешалась Кэсси, – вы совсем дурные, Блад уже подумал, что у нас не цирк, а тайный клуб душевнобольных! Просто к нам никогда так не обращаются, – пояснила она мальчишке, – больше называют по профессии или по имени, но не «сэр». Много чести. – Кассандра завела своего жеребца в круг, образованный повозками, и спешилась. – Поможешь мне распрячь других лошадей, Блад? Мы тоже едем в сторону моря, могли бы подвезти тебя.

– Но только если будешь мил да любезен, да в деле полезен! – тут же ввернул карлик.

– По пути у нас много мелких городков, в которых ждут наших ночных представлений. Что скажешь: ты с нами?

Шентэл всё равно не знал дороги к морю, у него не было ни денег, ни еды, ни воды, а конный путь даже напрямик займёт не один день. Конечно, он согласился! Ведь грубоватые, весёлые и немного странные циркачи уже успели ему понравиться.

В труппе была и мать Кассандры: статная, тоже смоляноволосая, как и Кэсси с Маром. В ночном полумраке, освещённом лишь керосиновыми фонарями, развешанными на повозках, её горбоносый профиль, накрашенные чёрным глаза и унизанные золотом изящные запястья производили неизгладимое впечатление.

– Иштар, моя мама, – представила её Кэсси.

– Негодная девица, – низким грудным голосом пророкотала женщина, легонько шлёпнув дочь по плечу (звон множества тонких браслетов сопровождал каждое её движение), – могла бы и приврать, что я твоя сестра. Младшая! – она лукаво подмигнула Шентэлу и кокетливо захихикала, словно рассыпала стеклянные бусины по мраморному полу.

Разумеется, мальчишка смолчал о том, что сперва принял Иштар за бабушку Кэсси.

Молодой человек лет двадцати пяти, крепкий, симпатичный и самый «нормальный» из всех не был роднёй остальным. Руал, силач и метатель ножей, присоединился к труппе несколько месяцев назад и отлично вписался в их цирковую программу.

– Он прекрасный артист, – между делом шепнул Шентэлу Ник, – хоть и утомительно скучный человек. Приходится прощать ему эту простоту. Ну да ничего, позабавится да исправится! Циркачи – народ могучий, кого хочешь переучим!

– А что делают остальные? Какие у них номера? – полюбопытствовал мальчишка.

Книксен загадочно закатил глаза и сделал над головой непонятный жест рукой:

– Имей терпение, малыш, всё завтра ночью сам узришь!

К вечеру следующего дня они остановились вблизи маленького городка Гринвей. Мужчины принялись ставить шатёр, а Шентэла отдали в помощь Книксену для более мелких дел.

– Как жители узнают, что вечером будет представление? – спросил мальчишка у карлика, когда они таскали от повозок к будущему шатру ящики с реквизитом. – Мы даже в город не вошли!

– О, узнают, поверь! К десяти вечера все места будут заняты! Это сила магии, тебе не понять, малыш!

– Просто мы нанимаем человека, которому с нами по пути, но едет он тремя днями раньше нас, и поручаем ему расклеить афиши, – рассмеялась Кэсси, проходившая мимо с лошадьми в поводу.

– Фе-фе-фе, – прошепелявил Ник ей в след, скорчив рожицу, – ты становишься такой же скучной, как этот простак Руал! Не слушай чепухи, малыш, – это уже опять Шентэлу, – магия – вот истинная причина всего!

– И какой он тебе малыш? – Кассандра шла обратно, уже без лошадей. – Ты своей лысой макушкой и до груди-то ему не достаёшь, дядька Ник!

– Детка, я малый человечек, но умный и сердечный! Пусть я ростом не могучий, но талантов во мне – куча!

– А умения ловко о них соврать и того больше! – парировала девчонка.

– Что есть, то есть! Перед вами – эталон, одарён со всех сторон! – шутливо отрекомендовался карлик, согнувшись в лёгком поклоне.

***

С наступлением сумерек к цирковому полосатому шатру потянулись люди. Они приходили по одиночке и целыми семьями, покупали билеты и проходили за верёвочное ограждение.

Перед шатром стояла маленькая палатка. По обе стороны от её узкого входа горели факелы, а внутри, в полумраке мигающих свечей, курился терпкий дым от ароматных трав. Посреди, на ложе из шкур, восседала Иштар, перед ней на низеньком столике мягко мерцал хрустальный шар, отражая язычки свечного пламени, и лежали большие карты со странными рисунками. Мадам Иштар, потомственная предсказательница, ведущая свой род аж от волшебника Мерлина (как гласила афиша при входе), готова была прочесть будущее каждого (но за отдельную плату).

К мадам Иштар выстроилась целая очередь, в основном из молоденьких девушек и женщин, вдоль которой расхаживал Книксен, выкрикивая какие-то нелепые стишки. На его левом предплечье, словно на вешалке, висела куча маленьких мешочков на длинных шнурах. Шентэл подошёл поближе и прислушался.

– Этот особенно сильный, мисс, и цветом отлично подойдёт к вашим чарующим очам, – объяснял карлик девушке в очереди, снимая с руки один из мешочков. – Тут дурман-трава, привлекающая суженого, скорлупа василиска – от злого взгляда, и щепотка земли из виноградников Слоар-Кольвер, она принесёт богатство, красивых, здоровеньких деток и лёгкое их рождение! Все амулеты заговорены мадам Иштар. Очень сильные, работать будут не меньше ста лет, так что ещё и по наследству передадите! Какой выбираете, мисс?

И вот уже денежки впечатлительных барышень перекочёвывают из их кошелёчков в цепкие пальцы Ника, прячутся в несметном количестве карманов на его расшитом золотом жилете.

Само представление Шентэл смотрел из-за кулис. За его спиной была навалена гора костюмов и какого-то инвентаря, но мальчишку больше интересовало действо на арене.

Шатёр изнутри был угольно-чёрным, с серебряными звёздами, которые по-настоящему светились. Зрители, рассаживающиеся по своим местам, задирали головы и восхищённо ахали.

Первым к публике вышел мастер Мардуарру, с ног до головы в чёрном, похожий на новенький ботинок. Он поприветствовал зрителей и исчез в облаке плотного дыма, появившись за их спинами. Зал разразился аплодисментами. Начались всевозможные фокусы: карточные и с мелкими предметами, которые Мар выполнял сольно или вызывая себе в помощь кого-то из зрителей.

В это время за спиной Шентэла готовился к выходу Руал. Он напялил на себя странный костюм из каких-то подушечек, но, когда надел сверху рубашку и брюки, мальчишка понял: подушечки имитируют мощные мускулы силача.

На арену два коня вывезли низкую платформу с гирями разных размеров. Публика ахала и рукоплескала, глядя, как симпатичный силач жонглирует гирями. Последнюю, весом в четыреста фунтов (если верить намалёванным на ней цифрам), он подкинуть не смог – слишком уж она была тяжела даже для такого гиганта. Было видно, с какой натугой он её поднимает и как дрожат от напряжения его руки. Руал раскрутился вокруг своей оси вместе с гирей, а потом, продолжая вращаться, начал попеременно отпускать руки, удерживая тяжеленный снаряд только одной. И тут произошло непредвиденное: перехватываясь, Руал не справился с гирей, и она, раскрученная, полетела в зрительные ряды. Люди завизжали, пригнулись, прикрывая головы руками, но гиря просвистела над ними и вылетела прямиком через вход, бухнув где-то снаружи. Зал облегчённо расхохотался и взорвался аплодисментами.

После опасного номера зрителям представили бородатую женщину в пышном платье (на самом деле это была Иштар в гриме). Она пела на разные голоса: от низкого баса до рвущего барабанные перепонки фальцета. В финале номера певица вдребезги разбила хрустальный бокал одним лишь голосом, взяв нестерпимо высокую ноту.

Потом был полуголый шпагоглотатель (всё тот же Мар, но уже в другом гриме и под другим именем), после него Кэсси выполняла сложные трюки на лошадях, а в завершение Руал, уже без подушечных мускулов (как будто не тот силач, а совсем другой человек), с поразительной точностью метал ножи. Последней его целью, разумеется, было яблоко на голове красивой помощницы, роль которой играла Кассандра.

Паузы между номерами заполнял Книксен, развлекая зрителей шутками и потешным кривлянием.

Атмосфера лёгкости и веселья, чёрный шатёр с волшебными сияющими звёздами, задор и яркие наряды циркачей, смех и восхищение публики увлекли и покорили Шентэла. Он отправился спать, переполненный восторгом, а когда проснулся, утро было в разгаре. Шатёр уже собрали, а в повозки грузили сундуки с костюмами и инвентарём.

– Давай, малец, поднимайся, помоги нам! – приветствовал его Мар.

Когда цирковые повозки тронулись в путь, Шентэл оглянулся на покинутую поляну: о ночном волшебстве свидетельствовала лишь примятая трава.

– Что, понравилось вчерашнее представление? – спросил Мар, когда Шентэл верхом на Полночи поравнялся с первой кибиткой.

– Ещё бы! – ответил за мальчишку карлик, восседавший на козлах рядом с Мардуарру. – Ты ж видел его глаза! Я думал – выпадут и укатятся!

Черноволосый мужчина усмехнулся.

– Вот ты говоришь, что тебе нужно к морю. Но мы-то видим, что ты просто куда-то бежишь. У тебя нет вещей, а твоя лошадь – краденая. Не ссы, нам дела нет, кто ты и что натворил, и мы не станем сдавать тебя жандармам. Наоборот, я как директор этого цирка предлагаю тебе присоединиться к нашей труппе.

– Но я ничего не умею! – ошалел от такого предложения Блад.

– Научим. Сколько тебе? Лет четырнадцать?

– Исполнится на будущей неделе.

– Самый подходящий возраст, чтобы начать карьеру артиста, – Мар стрельнул в мальчишку проницательным взглядом. – Пока учишься, будешь помогать по мелочи. А потом сделаем тебе номер. Ну как, согласен?

– Оставайся, мальчик, с нами, мы накормим чудесами! – проверещал Ник так резко, что напугал Полночь.

***

Так Шентэл примкнул к труппе бродячего цирка. Артисты неспешно двигались от городка к городку, днём останавливались в пустынных местах для репетиций, а когда доезжали до поселений, давали ночные представления.

В основном Блад ухаживал за лошадьми, но в этой небольшой цирковой семье все делали всё, поэтому и новому её члену пришлось научиться чинить повозки и костюмы и собирать амулеты. Последняя наука оказалась проще простого: цветные мешочки шились из остатков костюмной материи и набивались тем, что попадалось под руку: травами, корешками, камушками, пёрышками и прочей дребеденью. Разумеется, Иштар и не думала их заговаривать. Вряд ли она вообще это умела. А вот Шентэлу пришлось приноравливаться врать о составе и волшебных свойствах амулетов так же заливисто и складно, как это делал дядька Книксен, продавая их перед представлениями.

Мальчишка понемногу учился тому да этому и у других артистов. Лучше всего ему давались фокусы под руководством Мардуарру. К тому же черноволосый шпагоглотатель оказался ещё и виртуозным карточным шулером, и с удовольствием обучал способного паренька незаметно жульничать ради выигрыша.

– Если умеешь обдурить в картах, с голоду не помрёшь! – любил повторять Мар, поблёскивая хитрой белозубой улыбкой на смуглом лице.

А вот другая карточная наука – раскладка таро Иштар – Шентэлу не давалась. Он не мог ни запомнить, что и в каких случаях обозначает та или иная карта, ни придумать это на ходу. Гадания ему категорически не нравились, и женщина быстро махнула на парня рукой, звякнув многочисленными браслетами:

– Не мальчишечье это дело! Тут тонко всё, нужна женская интуиция!

Зато метко бросать ножи и стрелять из рогатки под руководством Руала Блад научился быстро. Оказалось, что бокал в руках бородатой певицы взрывался не от её пронзительного голоса, а от меткого выстрела маленьким камушком из-за кулисы! Да и фальцет принадлежал не Иштар: под её пышной юбкой прятался Ник, который пел все высокие партии.

На освоение верховых трюков с Кассандрой времени требовалось куда больше, но парень упорствовал в своих стараниях, хоть это упорство и стоило ему немалого количества шишек.

Так пролетела осень, наступил декабрь. Травы в полях иссохли и склонились к земле, поседели от инея и мелкой снежной крупки. Здесь, вблизи моря, редко бывали настоящие холода и сугробы, но пронзительный влажный ветер обжигал лицо и руки не хуже мороза. Кибитки утеплили шкурами, а на ночь в них затапливали маленькие печки, выпуская дым по короткой трубе в отверстие под тканым потолком.

В центре круга, образованного повозками во время стоянок, зажигали большой костёр. Возле него грелись, готовили на нём ароматную луковую похлёбку, жарили чёрствый хлеб, нанизанный на прутики, а иногда даже мясо, которое покупал Мар в городах после представлений. Ночи были удивительно прозрачные, звёздные, чёрные. Они пахли высоким влажным небом, тёплыми конскими шкурами под шерстяными попонами, потрескивающим в костре деревом и свободой. Хоть Шентэл и продолжал перед сном почитывать «Естественные науки», он уже не был так уверен в своём желании поступить в медакадемию. Этот удивительный цирковой мир, эти люди: грубые, искренние и весёлые, – очаровали его и почти стали для него настоящей семьёй. Наконец-то в его жизни появилось что-то настоящее! Наконец-то он сам мог быть настоящим.

Блад неплохо освоил карточные фокусы и начал ассистировать Мардуарру на представлениях. Для выступлений мальчишке придумали имя Анхир и не позволили от него отказаться. Мало того, вне арены его тоже всё чаще называли именно так, и это Бладу не нравилось.

Помимо фокусов, он продолжал тренироваться вместе с Кэсси. Кое-что получалось уже неплохо, но что-то до сих пор не давалось, а новый совместный номер для двух наездников Мар хотел поставить в программу уже весной.

Вот и сейчас ребята отрабатывали новый трюк на лошадях, и Блад вновь не справился: свалился наземь, едва успев откатиться из-под копыт. Кассандра спрыгнула со своего коня:

– Живой?

– Слушай, а может, сделаем смешной номер: ты красивая и ловкая, а я буду падать, как мешок с навозом? – усмехнулся Блад, перекатившись на спину и растянувшись на промёрзшей земле, которая приятно холодила разгорячённое тело через плотную ткань тёплой рубашки.

– Ничего, справишься! – хмыкнула девушка. – С твоим-то упрямством тебя не сломать, Блад!

Она опустилась рядом с Шентэлом и тоже легла на землю, положив голову ему на живот. Над их лицами быстро плыли зимние облака. Не такие серые, как в Сотлистоне, не такие низкие. Здесь сквозь них можно было увидеть голубое холодное небо.

– Спасибо, – чуть погодя отозвался мальчишка.

– За что бы это?

– Ты единственная зовёшь меня Блад, а не Анхир.

– Тебе не нравится Анхир?

– Мне нравится Блад.

– Теперь никуда не денешься, здесь такие правила. Руал тоже сначала куксился. Потом привык. А сейчас попробуй-ка, назови его Эверетт – даже не откликнется!

– Но ведь твоё имя – настоящее, не выдуманное?

– Выдуманное, но настоящее. Мар и Иштар – мои родители, у них была возможность с самого начала назвать меня так, как им хочется.

– А как их самих зовут? По-настоящему?

Кэсси приподнялась на локте и посмотрела в лицо собеседнику:

– Я не знаю.

– Серьёзно? – удивился Блад и тоже привстал, да так резко, что они с девушкой едва не стукнулись лбами.

Чёрные кошачьи глаза Кассандры оказались совсем близко от лица мальчишки. От волны тонкого аромата её кудрей, которые пахли сливой и снегом, под кожей Шентэла засуетились мелкие мурашки. Девушка лукаво прикусила пухлую малиновую губку, а потом задумчиво улыбнулась:

– Представляешь, я и правда не знаю, как зовут моих родителей, с которыми живу с самого рождения! Я бы подумала, что они вообще украли меня у моей настоящей мамочки, если бы не была так похожа на них лицом! – Кэсси рассмеялась и поднялась на ноги. – Давай, вставай, ещё раз попробуем! – она протянула руку, и прикосновение её тонких пальцев к ладони Шентэла приятно обожгло его.

***

Морозным утром, после ночного представления, Мардуарру отправил Блада помогать Руалу в ещё не убранном шатре с реквизитом. Мальчишку впервые допустили к цирковому шатру при свете дня: обычно этими делами занимался сам Мар с Руалом и Ником, но остальным вход под купол в светлое время суток был заказан.

– Примета плохая, – многозначительно изогнув тонкую бровь, говорила Иштар.

Мальчишка с замиранием сердца ступил под манящий чёрный полог шатра с серебряными звёздами. Все эти месяцы он сгорал от любопытства, мечтая увидеть его в солнечных лучах, а не в свете мигающих факелов и керосиновых фонарей. Снаружи-то шатёр был яркий, полосатый, сшитый из брезента, совершенно обычный, но вот внутри! Внутри скрывалась магия ночного звёздного неба, которую так хотелось рассмотреть поближе! Хотелось разглядеть и реквизит: пощупать тяжеленные гири, подержать в руках острые клинки шпагоглотателя.

Шентэл задрал голову и замер, разочарованно уронив руки. Изнутри шатёр был по-прежнему чёрный, но весь грязный, линялый и штопаный-перештопаный. Ткань была вовсе не дорогим шёлком или бархатом, так похожим в темноте на ночное небо, а всё тем же обычным дешёвым брезентом с криво намалёванными зеленоватой краской звёздами, кое-где уже заметно осыпавшимися.

– Да, при свете дня это не так интригует, – невесело усмехнулся Руал, возившийся с гирями, – поэтому зрителей сюда стоит запускать только после заката! Помоги-ка мне убрать эти штуки по ящикам!

Шентэл подошёл ближе и с опаской потянул на себя одну из средних гирь. Он был уверен, что не сможет оторвать её от земли. Но снаряд оказался не тяжелее глиняного кувшина, и мальчишка перевёл потрясённый взгляд на силача.

– Тоже ненастоящие? – разочарованно спросил Шентэл.

– Настоящие, не ври! Только полые внутри! – раздался за спиной визгливый голос Ника.

– И самая большая?

– Всё-то надо объяснять! Ты попробуй сам поднять!

Большая гиря тоже была нетяжёлой. Но последней каплей до полного разочарования оказались клинки шпагоглотателя: они были складные!

– Так, получается, здесь всё обман? – сник Шентэл.

– Ну, я на самом деле метко кидаю ножи, Кэсси – отличная наездница, а у Мардуарру очень ловкие пальцы, – пожал плечами Руал. – Но даже над этим, как ты говоришь, «обманом» нам приходится очень много работать!

– Запомни, малец, – вмешался карлик, состроив глубокомысленную мину, – казаться – не всегда проще, чем быть. Но всегда безопаснее! Хочешь выжить в этом мире – притворись кем-нибудь другим. Но не вздумай, притворившись силачом, тягать настоящие гири – пуп надорвёшь!

– Зачем? – не понял Шентэл.

– Что – «зачем»?

– Зачем притворяться?

– Ну ты совсем убогонький умом, да? – просюсюкал Ник. – Если ты – не ты, то никто никогда не сможет найти ни твои настоящие страхи, ни слабые места, а значит – не сможет причинить тебе вред. Меняй маски, парень! Одну сорвут – наденешь другую. А своя рожа будет целой – замечательное дело! – и карлик пронзительно рассмеялся.

Весь день удручённый Блад плёлся на Полночи в хвосте циркового поезда. Не засиделся он с остальными и у центрального костра на ночёвке. Вышел за кибиточный круг, жадно вдохнул в себя холодную ночную свежесть, словно внутри стоянки воздух был иной, душный. Мальчишка неспеша пошёл прочь от кибиток, добрёл до маленького круглого озерца, скованного льдом. По берегу тихонько шуршал сухой камыш, посеребрённый инеем, сверкающим в лунном свете.

– Ты чего тут? – раздалось за его спиной.

Шентэл вздрогнул от неожиданности, обернулся. Рядом стояла Кэсси, кутаясь в меховую накидку.

– Весь день ты какой-то убитый. Что случилось?

Блад неопределённо пожал плечом и отвернулся, не желая отвечать, устремил взгляд на замёрзшую воду.

– Смотри, если топиться вздумал – лёд толстый, голыми руками не сломаешь! Эта лужа вообще могла промёрзнуть до дна, так что дело – дрянь, – Кэсси помолчала, ожидая хоть какой-то реакции от собеседника, но тот по-прежнему стоял к ней спиной, будто девчонки тут и не было.

– Ну ладно, пойду я тогда, – наконец сдалась она, – а ты зови, если помощь понадобится. У отца где-то есть большой топор…

– Ты настоящий друг, – невесело отозвался Блад, опускаясь на берег озерца.

– А то как же! – оживилась Кэсси, усаживаясь рядом. – Ну, – она толкнола его плечом, – рассказывай, что смурной такой?

Запах сливы и снега окутал Шентэла, и его сердце забилось не столь уныло.

– Сегодня утром я видел шатёр. И реквизит, – неохотно начал мальчишка.

– Ага, и говорил с Ником?

Шентэл кивнул.

– Я дурак, наверное, что сначала поверил? У вас даже имена придуманные! Все вы – придуманные. И я совсем не знаю, кто вы такие на самом деле.

Кэсси сочувственно вздохнула. Они долго молчали, глядя на освещённую лунным светом поверхность застывшего озера.

– Я не принимаю их правил, – наконец сказала она.

– Почему?

– Потому что я считаю, что если всё время притворяться, то твоя собственная жизнь пройдёт мимо, ты даже не заметишь. А я жить хочу. Чувствовать. Любить, в конце концов! Я хочу быть тем, кто я есть, нравится им это или нет! – девчонка замолчала, а потом понизила голос до шёпота. – Руал – он тоже не такой, как они. Он настоящий! Пока настоящий… Они хотят сделать его подобным себе. Шентэл… ты же умеешь хранить секреты?

Мальчишка кивнул.

– Я люблю его. Руала.

– Что?! – что-то тонкое, холодное, словно кожаный кнут, больно хлестнуло Блада поперёк груди. – Да он же старый!

Кэсси глянула на него с изумлением и лёгкой обидой, и Шентэл тут же пожалел, что не сдержался и отреагировал столь резко.

– Ну, я имею в виду, что он гораздо старше тебя, – взяв себя в руки, попытался поправиться он.

Тон мальчишки был уже гораздо спокойнее, но внимательный собеседник заметил бы в нём отголоски горького разочарования. Кассандра не была внимательной, её слишком увлекали собственные чувства и желание хоть с кем-то поделиться давно хранимой тайной.

– На десять лет, но что это значит, если чувства настоящие! – возмутилась она.

– А он?

– Уверена, он отвечает мне взаимностью!

– То есть он ничего не знает?

– Наверняка догадывается!

– То есть не знает?

– Ну-у-у… – замялась Кэсси.

– Тогда как ты можешь быть уверена во взаимности? Откуда знаешь, что не сама всё это придумала?

– Я чувствую это! Наверняка и он чувствует моё к нему отношение. Ты же видел, как он на меня смотрит, когда никто не видит?

– Кэсси, – терпение Блада лопнуло, – как я мог видеть то, что происходит между вами, когда никто не видит?! Может быть, ничего и не происходит, тебе просто кажется? – выпалил он.

Восторженно-романтический запал Кассандры мигом иссяк, сменившись на гнев.

– Знаешь что, Блад? – она вскочила на ноги и резко отряхнула с одежды налипшие к ней мелкие соломинки. – Ты… ты просто ничего не понимаешь! А мы с Эвереттом сбежим вместе, устроим своё шоу где-нибудь в Детхаре. Заживём своей жизнью, а не той, которую выдумывают нам Мар и Иштар! А ты оставайся тут с ними, Анхир, и до старости показывай свои карточные фокусы!

Через несколько дней на ночной стоянке разразился скандал. Сначала заплаканная Кассандра с невнятными проклятиями пулей вылетела из кибитки Руала, направившись в темноту леса за стоянкой. Следом и сам Руал, довольно раздражённый и словно виноватый, пошёл к месту ночлега Мардуарру и Иштар. Шентэл и Ник в это время играли в карты у центрального костра и всё видели.

– Погоди, малец, не трусь, я к тебе сейчас вернусь, – заговорщически прошептал мальчишке Ник, поднимаясь на ноги.

– Ты что, подслушивать собрался? – возмутился Блад.

– Я ж тебя не удивлю, что секретики люблю, – усмехнулся карлик и на цыпочках направился к кибитке Мара.

Шентэл не стал ждать его возвращения, он отправился на поиски Кэсси. Нашёл её быстро: всхлипы девушки далеко разносились в ночной тишине. Мальчишка сел с ней рядом на сухую траву и прижал наездницу к себе, обхватив за плечи. От её волос всё так же маняще пахло сливой и снегом, а дыхание касалось его шеи, и от этого по телу Блада, словно лёгкая рябь по воде, прокатилась волна приятной дрожи. Рубашка на его плече начала промокать от её слёз, но эти слёзы давали ему надежду.

– Он сказал, что я ещё слишком молода, – через какое-то время пробормотала она, по прежнему уткнувшись в плечо Шентэла, – и совсем не интересую его! Он сказал, что мы можем только дружить, не более! И он не собирается рисковать своим местом в труппе, поэтому должен – представляешь – должен!!! – рассказать всё моим родителям! Они убьют меня, Блад! Они меня убьют!

– Я не позволю им обидеть тебя, – прошептал он в её мягкие кудри, – никому не позволю.

Из леса они вернулись только под утро. Подле догорающего костра возвышался, уперев руки в бока, Мардуарру. Кэсси испуганно остановилась и инстинктивно отступила за спину Шентэла.

– Иди к себе, – тихо сказал ей мальчишка, и девушка, бросая недоверчивые взгляды на отца, быстро пошла к своей кибитке.

Шентэл приблизился к Мару.

– Ты, я думаю, в курсе дела. Возможно, даже больше, чем мы с Иштар, – сказал фокусник.

Мальчишка кивнул.

– Что ж… – мужчина был напряжён и раздражён.

Судя по уставшему, словно постаревшему лицу и следам бессонной ночи под глазами, он не столько сердился на дочь, сколько переживал за неё. Хотя и сердился, конечно, тоже.

– Как она?

– Так себе.

– Первая любовь, первая любовь, – пробормотал Мар, потирая шею под чёрной косицей. – Руала мне упрекнуть не в чем. А ей, думаешь, стоит дать взбучку? Это ж надо – вешаться на взрослого мужчину!

– Думаю, она всё поняла.

Мардуарру тяжело вздохнул:

– Вот только всех этих соплей мне в труппе не хватало! Знаешь что, Анхир, вы же вроде как дружите? Пригляди за ней. А если что не так будет – сразу мне говори!

– Ты хочешь, чтобы я шпионил за твоей дочерью?

– Ну нет, конечно, ты уж выражения-то выбирай! Просто вдруг ей всё-таки взбредёт в голову сбежать из труппы из-за этой своей… любви, – последнее слово Мар выплюнул с явным пренебрежением.

– А вы с Иштар не хотите поговорить с ней? – мальчишка говорил тихо, чтобы случайно не услышала Кэсси, но его губы побелели от злости. – Не дать ей взбучку, а поговорить по душам, помочь ей пережить это? Хоть раз побыть для неё родителями, а не Мардуарру и Иштар? Чтобы вашей дочери и в голову не пришло сбежать от вас, родных людей, какими бы ни были обстоятельства, м?! А она даже не знает ваших настоящих имён!

– Эй, парень, не заносись, – строго оборвал его фокусник, – мал ещё меня жизни-то учить! Иди, собирайся, через полчаса трогаемся!

Больше суток Кэсси не показывалась из своей кибитки, не выходила к общему костру на стоянке, не притрагивалась к еде, которую Ник оставлял ей возле повозки. Следующим вечером, после ужина, обнаружили, что девушка исчезла. Все бросились искать в разных направлениях. Иштар, Ник и Руал остались в поле, а Шентэл и Мар устремились в небольшой лесок, мимо которого они проезжали вечером. До мальчишки доносились встревоженные крики, звавшие Кэсси по имени, но внутреннее чутьё подсказывало Бладу, что это, скорее, спугнёт Кассандру, чем заставит отозваться. Шентэл шёл в лесной темноте, чутко прислушиваясь. Сам он двигался так тихо, что девушка, будь она поблизости, вряд ли могла его услышать.

Вдруг где-то рядом хрустнула ветка, а следом на землю что-то упало. Мальчишка припустил на звук и очень скоро увидел извивающуюся на тонком снежном покрывале фигуру. Кассандра хрипела и, запрокинув голову, хватала ртом воздух, её тонкие скрюченные пальцы вцепились в стягивающие шею вожжи, которые были перекинуты через сломавшуюся ветку. Шентэл изо всех сил попытался ослабить затянувшуюся петлю, а когда не вышло, впился в узел не только пальцами, но и зубами. Получилось: поверхностные, судорожные вздохи Кэсси прервал долгожданный глубокий вдох. Девушка зашлась кашлем, переросшим в рыдания.

На шум прибежал бродивший рядом Мар. Он на руках отнёс дочь в свою кибитку, и девушка не покидала её почти две недели: на смену сильному потрясению пришли лихорадка и бред.

Блад ехал на Полночи подле повозки, в которой везли Кассандру, а когда цирк останавливался на ночлег, бродил рядом.

– Ты, парень, конечно, молодец, – как-то заметил Ник, проходя мимо, – но вряд ли поможешь ей тем, что не будешь спать ночами. Отдохни, здесь есть кому дежурить.

Но мальчишка упорно проводил ночи рядом с кибиткой, из которой периодически доносилось невнятное бормотание мучимой жаром Кассандры.

На рассвете одиннадцатого дня к нему вышел Мар. Мужчина был измождён, но глаза его смотрели с облегчением: беда миновала.

– Иди, проведай подругу! Она обрадуется.

Кассандра лежала на шкурах, укрытая двумя одеялами, бледная, полупрозрачная, словно крыло засушенного мотылька.

Блад неуверенно подошёл ближе, сел на край её постели. Сначала ему показалось, что девушка спит. Но, приглядевшись, он заметил её взгляд из-под полусомкнутых ресниц.

– Дядька Ник был прав, – с трудом разомкнув сухие губы, произнесла она.

Всегда звонкий, насмешливый голос Кассандры сейчас походил на хруст тонкой старой бумаги, сминаемой в кулаке.

– Нужно иметь в запасе побольше масок и никому никогда не показывать себя настоящего.

– Кэсси!..

– Не жалей меня, Блад, я сама во всём виновата.

– Кэсси, не надо… – горло мальчишки перехватило, будто теперь вокруг его шеи затягивали кожаные вожжи, и он не смог договорить фразу.

– Посмотри, что они со мной сделали. Не будь таким дураком, как я! Будь Анхиром.

Глаза жгло, словно от злого зимнего ветра с моря.

– Всё будет хорошо, Кэсси, – Блад сжал её тонкую ладонь, – я обещаю тебе, всё будет хорошо!

Девушка медленно, едва заметно кивнула, и мальчишке показалось, что он поймал тень улыбки в уголках её губ.

– Позволь мне отдохнуть. Я устала.

С этого дня Кассандра быстро пошла на поправку и на излёте января уже вернулась к тренировкам. Пока её не было, Шентэл продолжал заниматься, и к возвращению главной наездницы достиг определённых успехов, что очень порадовало Кэсси.

Девушка изменилась: она уже не была такой беспечно-весёлой, как раньше. Она словно повзрослела, стала тише и загадочней, и это завораживало Блада ещё сильней, чем её прежний горячий нрав.

С Руалом, до сих пор не научившимся смотреть ей в глаза, Кассандра держалась холодно, но доброжелательно, словно с незнакомцем, и от внимания Шентэла не ускользнуло, что девушка старается как можно меньше встречаться с силачом, а за общим костром садится от него как можно дальше. Блад и Кэсси сблизились ещё больше, и почти всё время проводили вместе, тренируясь, выполняя поручения Мара или просто болтая о том о сём.

Во время дневных остановок все артисты разбредались для репетиций кто куда, чтобы не мешать друг другу. Вот и сейчас Блад на Полночи ехал следом за Кассандрой, которая подыскивала подходящее место для тренировки.

– Не слишком ли далеко от стоянки? – удивился мальчишка: обычно они тренировались раза в три ближе к лагерю, чем уехали сегодня.

– А мы не на тренировку, – Кэсси оглянулась на него через плечо, лукаво подмигнув, – устроим выходной.

– С чего бы?

– Ну-у-у… Сегодня день моего семнадцатилетия.

– О, – растерялся Шентэл, – поздравляю! Я не знал.

– Никто не знает, – хмыкнула она, – Мардуарру и Иштар вечно забывают. Только дядька Ник иногда поздравляет. Где-то раз в три года.

– Мне жаль.

– А мне – нет. Не о чем жалеть. Тут уже совсем рядом – маленькая река. Давай устроим праздничный пикник! Я взяла с собой еды.

Несмотря на то, что в воздухе уже отчётливо пахло весной, речка оказалась под толстым слоем льда.

– Ну и ладно, – легонько толкнул плечом в плечо разочарованную девушку Блад, – мы не купаться и собирались!

Они уселись на берегу и, весело болтая, умяли всю снедь, захваченную с собой Кассандрой.

– Ты жила когда-нибудь в городе? – спросил Шентэл, глядя с высокого берега на замёрзшее речное русло.

– Нет, ни разу. Сколько себя помню – мы путешествуем.

– В Сотлистоне на главной площади зимой заливают каток, и богачи скользят по льду, надевая на ноги специальные коньки.

– И зачем они это делают? – удивилась Кэсси.

– Они так развлекаются. Это как танцы. Весело.

– Правда?

– Наверное, – Шентэл смущённо пожал плечами.

– А ты сам-то пробовал? А-а-а! Сам и не пробовал! – рассмеялась девушка, а потом поднялась с пожухлой травы, – давай!

– Что? – не понял Блад.

– Попробуем!

– Но у нас нет коньков.

– А и шут с ними! Поднимайся!

Они спустились на лёд, и Кэсси сразу же поскользнулась и едва не упала, но Шентэл удержал её.

– Как там говоришь, – как будто танцуют? – девушка теснее придвинулась к Бладу и положила руки ему на плечи. – Держи меня, а то если я упаду и разобью голову, будешь виноват ты!

Шентэл обхватил её за талию, и они неуклюже принялись скользить по льду. Но в обычных ботинках скользить не очень-то получалось: ребята запинались, толкались и едва не падали. Кэсси весело смеялась при каждом их неудачном па, а Блад не мог думать ни о чём другом, кроме неё: девушка была так близко, он чувствовал тепло её кожи под своими ладонями и лёгкий пар её дыхания на своей щеке. Внутри мальчишки всё стучало и вибрировало, словно сотни молоточков в охрипшей музыкальной шкатулке.

Наконец Кэсси утомилась и перестала смеяться. Вечерело, и чистое февральское небо казалось совсем весенним.

– Спасибо тебе, Анхир, это лучший праздник за все годы! – тихо сказала она.

Мальчишка улыбнулся, не зная, что ответить. Они стояли посреди маленькой замёрзшей речки, глядя друг другу в глаза, и Кассандра не убирала рук с его плеч, а он всё крепче прижимал её к себе. Казалось, даже их сердца стучали сейчас в унисон, а губы разделяла лишь пара дюймов. Блад чуть склонился и потянулся к Кэсси, но девушка оттолкнула его так неожиданно и резко, что парень чуть не упал, поскользнувшись на льду.

– Ты с ума сошёл? – рассмеялась она. – Я не стану целоваться с ребёнком!

– Что? – опешил Шентэл.

– Тебе всего четырнадцать, а мне уже семнадцать!

– Сегодня исполнилось!

– И что? Между нами ничего нет и быть не может, ты ещё дитя, хоть и ростом выше меня! Мы можем дружить, как дружили, и только! Пойдём, нам пора возвращаться, – Кассандра развернулась и зашагала к берегу.

– Тебе совсем плевать на мои чувства?

– Какие чувства, не смеши меня! – не останавливаясь, хмыкнула девушка. – Чувства – это вздор! Тем более – в твоём возрасте.

– Кэсси, постой!

– Ах, да, забыла сказать: я выбрала себе новое имя. Теперь зови меня Анумеш.

– К чёрту! – выдохнул Блад, нагнав девушку на вершине крутого подъёма.

Он схватил её за запястье и резко развернул к себе. Они оба слегка запыхались и теперь смотрели друг на друга, тяжело дыша: Шентэл со злой горечью, а Кэсси – удивлённо.

– За что ты так со мной, Кассандра? – его подростковый, ломающийся голос прозвучал сипло, но непривычно низко, совсем по-взрослому, и Кэсси слегка вздрогнула, на мгновение замялась, прежде чем ответить.

– Я же сказала: зови меня Анумеш! – холодно и твёрдо повторила она и, выдернув руку из пальцев Блада, пошла к лошадям. Она сделала свой выбор.

На следующую ночёвку цирк остановился вблизи Детхара. Ночь стояла тихая, полнолунная, Но Бладу не спалось. Он вышел из своей кибитки подышать, потом вернулся, сложил в заплечный мешок томик «Естественных наук» и скудные пожитки, которыми успел обзавестись за месяцы жизни в цирке. В карман сунул несколько монет: он ещё не стал полноценным артистом труппы, поэтому работал в основном за еду и гостеприимство Мардуарру, но небольшую сумму всё-таки скопил. Вновь вышел на улицу.

Вороная Полночь стояла с остальными лошадьми, привязанная ко вколоченному в землю колышку. Блад подошёл к лошади, погладил её по шее.

– Здесь тебе будет лучше, девочка. Ты ладишь с Кэсси и даже научилась кой-каким трюкам. Ты хорошая лошадь! – последнюю фразу он прошептал ей в самое ухо очень тихо, боясь, что голос дрогнет, выдаст его. – Прощай, девочка! – мальчишка в последний раз потрепал Полночь по холке и быстрым шагом направился в сторону Детхара.

Вороная кобыла пошла за ним, но почти сразу остановилась, почувствовав натянувшуюся привязь. Потянула верёвку, пытаясь освободиться, потом ещё раз – сильнее. Не вышло. Повернув голову в сторону удаляющегося мальчишки, она тонко и жалобно заржала. Блад замедлил шаг, остановился. Призывное горестное ржание за спиной повторилось. Мальчишка глубоко вздохнул, шмыгнул носом, сунул руки в карманы и, не оглядываясь, пошёл прочь.

Ученик доктора

Детхар раскинул свои шумные улицы на побережье Десшерианского моря и разительно отличался от серого приземистого Сотлистона: широкие улицы, большие, мощёные брусчаткой площади с фонтанами, дома из жёлтого и красного камня с покатыми черепичными крышами. Здания были здесь все сплошь похожи на общежитие сотлистонской медицинской академии: массивные, с нарядными фасадами.

Может быть, из-за мягкого климата, может, из-за близости моря, но и люди тут отличались от столичных: улицы полнились яркими нарядами, весёлой болтовнёй и взрывами смеха. Вечером на площадях гуляли отдыхающие, музыканты пели и играли прямо возле фонтанов, и прохожие в благодарность бросали к их ногам монеты. Из узких боковых улочек в свет фонарей, словно пёстрые бабочки, то и дело выпархивали девушки, одетые и причёсанные с лёгкой манящей небрежностью. В Детхаре одиноких вечерних «жертв» куртизанки заманивали в свои объятия прямо на улице. В Сотлистоне за такое поведение и девушки, и их клиенты давно бы оказались в тюрьме, попадись они жандармам. Видимо, здешний губернатор не имел ничего против таких развлечений, и куртизанки охотно кокетничали с патрульными, невинно хлопая кукольными ресницами.

Весь первый день Блад бродил по городу, глазея по сторонам, а когда проголодался, найти обед оказалось не так просто: цены во всех лавках Детхара были значительно выше столичных. Тех денег, что у него были с собой, хватит не дольше, чем на неделю, и то если сильно экономить. Придётся как можно быстрее найти способ зарабатывать.

К ночи похолодало. В поисках ночлега мальчишка добрёл до воздушных пристаней: высоких металлических конструкций, собранных из толстых прутьев. Наверх каждой вело несметное количество ступеней, которые заканчивались просторной площадкой с деревянным настилом и козырьком, защищавшим от дождей. К пристаням подходили небольшие пассажирские дирижабли, работники вокзала притягивали их за анкерные верёвки и надёжно закрепляли, чтобы пассажиры смогли высадиться или, наоборот, занять свои места. Внизу, под пристанями, стояло большое одноэтажное здание: билетные кассы и зал ожидания. В последний пускали только по билетам на дирижабль, но Блад был бы не Блад, если бы не ухитрился проскочить мимо охранника. Эту ночь ему посчастливилось провести в тепле.

На следующее утро начались поиски работы. Устроиться в Детхаре оказалось сложно: везде, даже на самые мелкие и грязные должности, у мальчишки просили документы. Их у него не было, а нанимать странного, явно приезжего подростка без бумаг никто не спешил.

– Вдруг ты беглый преступник, – предположил один из нанимателей, – а мне потом отвечать! Слышно же, говор у тебя резкий, не местный. Не, пацан, так дело не пойдёт. Принеси мне хоть какой документ, тогда и поговорим.

На третий день безрезультатных поисков работы Шентэл решился последовать примеру уличных артистов. Для начала выбрал не самую запруженную народом площадь, достал из заплечного мешка колоду карт и принялся показывать фокусы, которым научил его Мардуарру.

Через несколько минут вокруг мальчишки собралась кучка народа, не скупящегося на смех и аплодисменты после каждого фокуса и на звонкие монетки, что летели к ногам фокусника. Он проработал часа четыре за вечер, устал, но денег выручил, как за неделю в конюшнях Нормана. Довольный таким неожиданным успехом, Блад вновь отправился ночевать на вокзал.

За представлениями на площадях и набережных Детхара прошла неделя. Ночи Шентэл по-прежнему проводил в зале ожидания. Он заметил, что в определённые часы народу там было в разы меньше из-за редких ночных рейсов дирижаблей, и охранник на посту начинал клевать носом. Тогда-то Блад и проскальзывал внутрь, чтобы вздремнуть на лавке в самом тёмном углу зала, подложив под голову заплечный мешок. Всё шло пока вполне неплохо, но мальчишка не оставлял мечты о поступлении в медакадемию, а для этого ему нужны были документы, учитель и деньги. Много денег, потому что учёба в академии была удовольствием не из дешёвых. Следовало найти хорошую работу, чтобы скопить хотя бы на первый год обучения.

Погрузившись в размышления о том, как и где можно было бы выправить документы, Блад возвращался после очередного позднего представления на набережной. Главные улицы Детхара не пустели даже ночью, а на боковых узких улочках, которыми шёл мальчишка, в этот час не было ни души.

Однако в очередном переулке за его спиной вдруг послышались шаги. Шентэл не стал оглядываться, понадеявшись, что это просто такой же ночной прохожий. Но, судя по шагам, число идущих за ним прибывало, словно из каждой подворотни к идущим сзади добавлялась ещё одна пара ног. Сомнений не осталось: Блада преследовали, и неспроста.

Шентэл остановился и развернулся. На расстоянии нескольких шагов от него замерла кучка разнокалиберных мальчишек, человек семь или восемь, лет от двенадцати до семнадцати на вид.

– Что вам надо? – спросил Шентэл.

– Долю, – вперёд выступил самый старший из них: крепкий пацан в коротком расстёгнутом полушубке с чужого плеча, мех на котором вытерся, наверное, ещё при предыдущем хозяине.

– Какую долю?

– Три четверти от того, что ты заработал!

– Чего-о-о? – изумился Блад. – С какой это радости?

– Это наш город, – с угрозой произнёс парень, – ты работаешь на наших улицах. Знаешь, что делают те, кто работает на чужой территории? Платят аренду! А знаешь, что делают с теми, кто платить не хочет?

– Бьют мор-р-рду! – картаво пискнул из-за спин остальных самый младший, постукивая себя кулаком в ладонь, будто самый опытный здесь мордоизбиватель.

– Так что давай, отсыпь деньжат, и разбежимся добром. На следующей неделе сам принесёшь.

– Да пошёл ты, горжерет литотомический! – плюнул Шентэл и пустился наутёк: в драке против семерых ему не потянуть.

– Чё ты сказал?! – на миг опешил главарь в заношенном полушубке, пытаясь разобрать незнакомое выражение. – Стой, гниль паскудная! – крикнул он в спину Бладу, и вся ватага ринулась следом за убегающим.

Шентэл петлял подворотнями. В темноте узких улочек на окраине города он быстро заблудился и теперь бежал наугад, надеясь, что на пути ему подвернётся подходящее укрытие. Но мальчишки позади не отставали, бранясь и улюлюкая ему в спину. Завернув в очередной проулок, Блад упёрся в высокий кирпичный забор, плотно примыкающий к стенам домов. Бежать было некуда.

Шентэл разбежался и подпрыгнул, ухватился за край забора, заскрёб ботинками по старому крошащемуся кирпичу, пытаясь взобраться выше. Не успел. Настигшая беглеца стая мальчишек вцепилась в него, словно собачья свора, стащила вниз, повалив наземь, облепила со всех сторон. На Блада посыпались удары сапог и кулаков с железными кастетами, он извивался на земле, пытаясь от них увернуться, но мальчишек было слишком много. Чьи-то цепкие, как у мартышки, пальцы уже резали лямки его заплечного мешка и потрошили карманы, кто-то тащил с его лягающихся ног ботинки – единственный хороший предмет одежды.

Мальчишки продолжали плясать вокруг своей жертвы дикий, полный яростных визгов танец, пока над их головами не засветилось чьё-то окно.

– А ну, пошли прочь, мракобесы! – раздался сверху зычный мужской голос, следом щёлкнул затвор ружья.

Этого звука оказалось достаточно, чтобы банда дружно бросилась из подворотни, оставив на земле избитого до полубеспамятства Блада в одном ботинке и куртке с оторванным рукавом.

Через пару минут открылась дверь чёрного входа и в подворотню вышел, поплотнее запахивая тёплый халат, статный седой мужчина. Он присел на корточки над пострадавшим, неодобрительно цокнул языком.

На границе льющегося из окна на землю жёлтого света он заметил рваный мешок, рассыпанную колоду карт и толстую книгу. Мужчина подошёл ближе, поднял увесистый том «Естественных наук». На первой странице книги стояла чернильная печать библиотеки медицинской академии Сотлистона. Седой вернулся к избитому мальчишке и с любопытством посмотрел на него.

– И кто ты, интересно, такой, молодой человек? – задумчиво пробормотал мужчина.

***

Шентэл очнулся в маленькой чистой комнатке, полулёжа в кресле с высокой старинной спинкой. Босые ноги покалывал жёсткий ворс плешивого ковра, ноздри щекотал резкий запах чего-то больничного, напомнившего Бладу об Арни и его чемоданчике с врачебными причиндалами. Но, несмотря на запах, комната больше походила на библиотеку: все стены от пола до потолка занимали книги. Они покоились в шкафах тёмного дерева, стопками лежали на массивном письменном столе, табурете, стоявшем подле него, подоконнике и даже на полу. Столько книг сразу Винтерсблад не видел никогда! Он хотел подойти и рассмотреть их поближе, но тут за его спиной скрипнула дверь, впуская в комнату подтянутого седовласого мужчину.

– Полегчало? – кивнул он мальчишке.

Незнакомец был строг лицом, но голубые глаза смотрели спокойно и по-доброму.

– Я дал тебе кое-что, чтобы унять боль, и обработал ссадины. Возможно, будет тошнота и головокружение, так что не делай резких движений. Тебе повезло: пара мелких шрамов и сотрясение. До свадьбы заживёт.

– Вы доктор?

Мужчина кивнул, усаживаясь напротив Блада на табурет, стопку книг с которого пришлось снять на пол.

– У меня своя практика. Этажом ниже – приёмный кабинет. Ты там уже был, но, думаю, не помнишь, – усмехнулся доктор.

Его голос был густым, как сироп от кашля, а речь – тягучей и неспешной, и это успокаивало. Весь его вид, от благородной седины до добротных домашних туфель, выглядывающих из-под длинного тёплого халата, производил впечатление основательности и порядка, вызывал доверие.

– За что они тебя? Украл что-то? – в его тоне не было осуждения, – лишь доброе сочувствие, но Шентэла всё равно задело такое предположение.

– Не позволил им украсть у меня, – буркнул он.

Мужчина тихо и сдержанно рассмеялся, не разжимая губ, почесал длинным худым пальцем кончик носа.

– И всё-таки у них получилось, – мягко заметил он, – я прав?

Шентэл насупился ещё больше: конечно, эти ублюдки забрали все его деньги! И вещи.

– Но вот это, – доктор взял из стопки на полу верхнюю книгу и показал её Бладу, – удалось спасти. Откуда она у тебя?

Мальчишка узнал свои «Естественные науки», и его лицо чуточку просветлело.

– Подарок, – слукавил он.

Всё-таки Арни не дарил ему книгу, а дал в пользование. Но вернуть её назад было уже невозможно.

– И ты её читаешь?

– Прочёл. Дважды.

– М-м, – с одобрительным удивлением протянул мужчина.

Он закинул ногу на ногу, открыл томик и пролистал несколько страниц.

– И тебе понравилось?

– Отдайте, пожалуйста, сэр! – Блад протянул руку за книгой.

Доктор закрыл томик, но выполнять просьбу не спешил.

– Я отдам. Просто хочу полюбопытствовать: ты хоть что-то понял из того, что прочитал?

Мальчишка угрюмо глянул на собеседника из-под спадающих на глаза светлых прядей и скрестил на груди руки: отвечать он не собирался. Доктор тоже молчал, настойчиво и доброжелательно глядя на Шентэла. Затянувшаяся пауза и немигающий взгляд голубых докторских глаз начинали нервировать.

– Чего вы от меня хотите, сэр? – не выдержал мальчишка. – Я благодарен вам за помощь. Верните мне, пожалуйста, мою книгу и позвольте уйти. Где мои ботинки?

– Один из них – у тех, что тебя поколотили. Там же и рукав твоей куртки, – невозмутимо ответил доктор, – второй ботинок стоит под креслом, – казалось, замешательство, отразившееся на лице парня, доставило мужчине удовольствие. – Уверен, что хочешь уйти прямо сейчас?

Блад не ответил. Седой явно что-то от него хотел, и Шентэл предпочёл бы не знать, что именно, а просто сбежать обратно на улицу, но не в одном же башмаке!

– Давай так, – доктор отложил книгу обратно в стопку, – я буду угадывать, а ты меня поправишь, если ошибусь. В Детхаре ты совсем недавно. Судя по говору, ты откуда-то с северо-запада, верно? Ты не похож на беглого преступника, скорее ты – сирота. Пытаешься перезимовать поближе к морю, где потеплее. Или попал сюда случайно. Ты читаешь книгу, рекомендованную для студентов медицинской академии, и читаешь не от скуки. Думаю, ты хочешь стать врачом, не так ли?

– Допустим.

– Что ж, тогда, будь я тобой, я бы не по улицам шатался, а постарался бы получить место в городском приюте, чтобы закончить школу, найти хорошую работу, что позволит накопить на обучение, а уж потом поступил бы в медакадемию.

Блад усмехнулся.

– Простите, сэр, но вы, видимо, не встречали никого из приютских. А если бы поговорили хоть с одним из них, то знали бы, что обучение там ограничивается письмом и чтением, а большую часть дня воспитанники работают на благо приюта. После семнадцати лет их выставят вон без гроша в кармане, и ни о какой хорошей работе, ни о какой дальнейшей учёбе и речи быть не может! Дерьмо бы пристроиться убирать или улицы мести – уже хорошо!

Доктор невозмутимо кивнул:

– Но и одной-единственной книги, пусть даже прочитанной дважды, тоже недостаточно. Тебе нужен учитель. И заработок, чтобы скопить на обучение.

– Я знаю, сэр, – тяжко вздохнул Шентэл.

– А мне нужен помощник.

***

Уговор был прост: Шентэл должен был до семнадцати лет помогать доктору Уайтхезену, выполнять все его поручения, всю грязную работу и по дому, и в кабинете, а тот подготовит его к поступлению в академию и будет платить за его обучение. Если из Блада выйдет хороший врач, то не имеющий наследников Уайтхезен оставит ему свою практику с условием, что молодой доктор будет содержать его в старости. Так Шентэл стал помощником доктора Уайтхезена, который безжалостно нагружал мальчишку делами и всевозможными поручениями, учёбой и заданиями для самостоятельной работы. Ученик оказался толковым, и вскоре доктор позволил ему присутствовать на некоторых приёмах, научил делать перевязки, промывать и штопать мелкие раны, лечить несварение и инфлюэнцию. Он выправил мальчишке документы, по которым Шентэл Винтерсблад четырнадцати лет от роду был двоюродным племянником доктора Уайтхезена по отцовской линии.

– Никогда не лги по-крупному, – сказал доктор, когда в один из вечеров они обсуждали версии своего родства, – однажды ты запутаешься: невозможно упомнить все детали. Если нужно соврать, просто измени какие-то мелочи. Что-то добавь, о чём-то умолчи. В таких случаях лучше недоговаривать, чтобы твои собеседники сами сделали нужные тебе выводы, понимаешь? Тогда тебя и во лжи-то будет не уличить.

Уайтхезен и сам поднаторел в обмане: его частная врачебная практика в кабинете на первом этаже была не главным его доходом. Три-четыре раза в неделю он принимал в другом, тайном, полуподвальном кабинете, в котором не было окон, а вход маскировался под дверь в кладовку. Пациентки приходили чёрным ходом, миновав длинный коридор и лестницу. Это были исключительно женщины, большей частью очень молодые и не отличающиеся благочестивым видом. Шентэлу вход в тайный кабинет был заказан, и даже основную уборку в нём доктор делал сам, мальчишка лишь мыл пол, который частенько бывал скользким от крови. Блад догадывался, что Уайтхезен делает что-то незаконное, но в дела доктора не лез.

– Не задавай лишних вопросов, мальчик, особенно когда ответы на них могут испортить тебе жизнь, – говорил Уайтхезен.

И Шентэл не задавал.

Шли месяцы. Зима сменилась жарким летом, пропитанным морским воздухом и пронзительными воплями чаек. У Винтерсблада по-прежнему не было ни единой свободной минутки. Он быстро учился и быстро взрослел, превращаясь в привлекательного юношу. Его обаятельная улыбка и внимательный взгляд серых глаз подкупали пациентов даже больше, чем располагающее спокойствие седого доктора, и всё чаще какая-нибудь очередная пожилая мадам, выслушав рекомендации Уайтхезена, оборачивалась к Бладу:

– А вы что думаете, молодой человек?

– Вы станете успешным хирургом, юноша, – усмехался себе под нос Уайтхезен, глядя через плечо ученика, как тот быстрыми, аккуратными стежками штопает рассечённую бровь пациента, – если будете столь же прилежны!

Осенью Винтерсбладу исполнилось пятнадцать, и доктор решил, что пора посвятить его в дела более серьёзные, чем общая практика.

– Скажи мне, Шентэл, ты догадываешься, что происходит в том кабинете? – доверительно спросил доктор Уайтхезен, однажды вечером пригласив Блада на разговор в свою библиотеку.

– Да, сэр.

– И что же? – он сидел за массивным письменным столом в окружении книжных стопок, а Винтерсблад, как и в вечер их знакомства, – в кресле с высокой старинной спинкой.

– Вы лечите женщин от скверных болезней и… – Блад замялся, подбирая слова.

– И помогаю избавиться им от некоторых неприятностей.

– Да, сэр.

– Как ты считаешь, хорошо ли это?

– Думаю, это опасно.

– Верно. И для меня, потому что это незаконно, и для них, потому что это может навредить их здоровью. После таких процедур бывает горячка. Некоторые от неё умирают. Об этом я предупреждаю каждую пациентку, но они готовы на риск. Это их выбор, и с моей стороны всё честно: я делаю эту работу лучше остальных в Детхаре. Во время моих процедур не умерла ни одна женщина. Если и умирали – то уже после, через несколько дней, не от процедуры, а от горячки, но это уже не моя забота. Моя забота – то, что происходит в кабинете. Я хочу, чтобы ты продолжил и эту мою практику после академии, раз уж ты решил стать хирургом.

Шентэл напряжённо молчал.

– Понимаю, – вновь заговорил доктор Уайтхезен, – ты пока не готов к этому, и я даже не буду просить тебя присутствовать на таких процедурах. Но я старею, и через несколько лет мне придётся оставить это дело. Я должен передать его тому, кому доверяю. Если ты откажешься, тогда, мой мальчик, мне незачем будет платить столько денег за твою учёбу.

– Но, сэр, у нас уговор! – возмутился Блад. – И в нём не было ни слова про такие… процедуры!

– Было условие, что я оставлю тебе свою практику.

– Общую!

– И эту тоже.

– Но сэр!

– Я не настаиваю, Шентэл, не надо кричать. Подумай. И соглашайся, если хочешь поступить в академию.

– А если откажусь? – понизил голос Винтерсблад.

Уайтхезен равнодушно пожал плечами:

– Тогда – приют. А я продолжу искать себе достойного преемника.

Выбор был очевиден: до академии ещё несколько лет, несколько лет и в самой академии. Кто знает, что успеет случиться с незаконной практикой Уайтхезена за это время? Кто знает, что может случиться с самим Уайтхезеном? И Блад согласился.

Минул ещё год.

В зимний вечер одного из «подвальных» приёмов Шентэл сидел в своей комнатушке, зубрил очередной заданный урок, как вдруг дверь распахнулась, и в комнату без стука вошёл Уайтхезен. Блад никогда раньше не видел его в таком состоянии: обычно спокойное лицо доктора нервно подёргивалось, пальцы заметно дрожали, на побелевшем лбу выступила испарина. Мужчина покинул кабинет, забыв снять заляпанный кровью резиновый фартук и нарукавники, чего с ним никогда не случалось. Он присел на краешек кровати, медленно и глубоко втянул носом воздух, словно набираясь духу перед очень неприятной задачей. Шентэл вопросительно смотрел на доктора, но тот отвёл взгляд, уставился в пол, словно хотел разглядеть на протёртом ковре что-то важное.

– Она умерла, – каким-то не своим, слишком гнусавым голосом выдавил Уайтхезен.

– Кто? – не понял Шентэл.

– Прямо во время процедуры, – не обратив внимания на вопрос, продолжил доктор. – Я не знаю, что делать. Нас посадят в тюрьму, Шентэл! А потом повесят! – закончил фразу уже срывающимся шёпотом.

Он сложил дрожащие ладони и зажал их меж колен, испачкав кровью светло-серые брюки. В маленькой спальне, вмиг пропахшей резким, тревожащим медицинским запахом, воцарилась тишина. Её нарушала лишь правая нога доктора, которая мелко отстукивала дробь на деревянном полу.

«Горжерет литотомический! – мелькнуло в голове юноши, когда он наконец осознал случившееся. – Хренов доктор со своей сраной подвальной практикой!»

– Может быть, можно устроить всё так, будто пациентка умерла во время какой-то другой операции? Перенести её наверх, замаскировать… – начал он вслух, но договорить не успел.

– Что там замаскировать?! – шёпотом закричал Уайтхезен, выпростав ладони и растопырив трясущиеся пальцы. – Я доктор общей практики, а не хирург! – он вскочил, прошёлся туда-сюда по комнате, резко остановился перед сидящим на стуле мальчишкой. – Мы должны что-то придумать, мальчик! Избавиться от тела. Другого выхода нет, – пробормотал он, блуждая вытаращенными глазами по стенам комнаты. – Шентэл, – безумный взгляд доктора остановился на лице Блада, – ты должен мне помочь, – седой мужчина начал медленно оседать на пол.

Блад уже был готов подхватить его, сделать искусственное дыхание, попробовать вновь запустить остановившееся сердце или что ещё требуется в таких случаях. Но врач лишь опустился на колени, намертво вцепился длинными пальцами в Винтерсблада. Если бы под его ледяными руками оказались не запястья, а шея, парень бы уже посинел от удушья.

– Помоги мне, Шентэл! – пролепетал посеревший старик, совсем не похожий на статного, вальяжного, уравновешенного доктора Уайтхезена. – Помоги мне, ты же обещал! Иначе мы оба пропадём!

Блад смотрел на наставника с высоты своего стула, стараясь не встречаться с ним взглядом, но не в силах отвести глаза от трясущихся щёк, бледного, взмокшего лба, изрезанного глубокими морщинами. Юноша с усилием разомкнул плотно сжатые челюсти:

– Какого горжерета вы вообще за это брались, доктор общей практики?

Вместе они спустились в подвальный кабинет, и Бладу пришлось поддерживать вмиг одряхлевшего доктора под локоть. Уайтхезен остановился на пороге, не в силах войти внутрь. Шентэл потянул его за локоть, но доктор замотал головой, упёрся свободной рукой в косяк, вцепился в деревяшку так, что побелели пальцы, словно мальчишка стал бы втаскивать его в кабинет силой.

– Нет-нет, не могу, – беспомощно запричитал старик, – не могу, не могу! Шентэл, там на полу… я достал простынь… заверни её, ладно? Заверни, хорошо? Сделаешь?

Блад сжал побледневшие губы и мрачно вздохнул, буравя взглядом седой висок доктора, старательно отводящего глаза. Скрюченные пальцы старика по-прежнему впивались в косяк и не думали ослаблять хватку. Всё придётся делать самому, иначе труп так и останется лежать в докторском подвале. Всё придётся делать самому. Он переступил порог кабинета.

Девушка лежала на спине, запрокинув голову, и была совсем юной, не старше Винтерсблада. Рядом с ней на высоком табурете стоял железный таз с густым кровавым месивом, в котором плавало что-то склизкое. Бескровные губы мёртвой были полуоткрыты; светлые, неподвижные глаза удивлённо распахнуты; к белому лбу прилипли вьющиеся прядки медных волос. На маленьком тонком носу девушки брызгами крови рассыпались рыжие веснушки. Она не была похожа на шлюху. Просто кем-то обманутая девочка, которая верила, что Уайтхезен поможет ей. А он её убил.

«К чёрту эту практику! Он не заставит меня делать эти свои „процедуры“, пусть хоть трижды оплатит обучение!» – подумал Шентэл.

Блад долго не решался прикоснуться к бездыханному телу. Его не пугали ни смерть, ни кровь – их он уже видел. Его пугала тонкость и хрупкость девушки, – почти прозрачность, её беззащитность и доверчивость. Когда он поднял мёртвую на руки, она оказалась невесомой и ещё тёплой, как только что подбитая камушком из рогатки сорока.

– Мы её похороним? – спросил юноша, завернув девушку в простыню.

– Что? – встрепенулся шумно сопевший за порогом доктор. – Похороним? Как?! Мальчик, на улице декабрь, мы не сможем выкопать яму! У меня и лопаты-то нет! И где нам её копать, не в городе же?! А если на кладбище, то нас может заметить смотритель, – нервно затараторил старик, – и тогда он сообщит жандармам, нас посадят в тюрьму, а потом повесят! Нас обоих повесят, не иначе! Не-е-ет, я не готов ради этого жертвовать собой! А ты, Шентэл? – Уайтхезен оторвался от косяка и заметался по узкому коридору.

Яростно потирая заднюю сторону шеи, он продолжил, обращаясь к мыскам своих ботинок:

– Здесь недалеко есть сточная канава. Там неспокойный район, всякое случается. И жандармы туда не любят наведываться. Так что найдут её нескоро. А там, глядишь, уже и не узнать будет, кто она была да что с ней случилось.

Пытаясь сохранить остатки самообладания, Шентэл сжал кулаки и закусил нижнюю губу так сильно, что рот мигом наполнился отвратительным стальным привкусом. Блад сделал глубокий вдох, представляя, как выходит в коридор, хватает суетящегося там доктора за шиворот и тащит в кабинет. Тот сопротивляется, цепляется за всё, что попадает под руку, и на пол летят перевёрнутые шкафчики со стеклянными дверцами, этажерки, во все стороны со звоном брызгает битое стекло и металлические инструменты. Но Блад не обращает на это внимания, подтаскивает доктора к тазу с кровавыми отходами и макает туда его рожу с трясущимися щеками и вытаращенными глазами. Так тыкают в его же дерьмо нагадившего на кровать кота. Руки доктора когтят воздух, пытаясь достать до Винтерсблада, но тот снова и снова окунает его голову в таз, а потом держит, пока седой не перестаёт дёргаться.

– Что? – бледное, покрытое испариной лицо доктора беспокойно выглянуло из коридорного полумрака. – Что ты так на меня смотришь, Шентэл?

– Я. Не стану. Этого. Делать, – процедил Блад.

– Хорошо! – быстро согласился Уайтхезен. – Хорошо, мальчик, как знаешь! Только унеси её отсюда! Потому что здесь мы её держать не сможем, пойдёт запах, соседи или пациенты вызовут полицейских, они найдут её, и нас повесят!

Винтерсблад подошёл к доктору почти вплотную, глядя на него так, будто врач кишел червями.

– Сами сделайте это, сэр.

– Что?

– Это ваша вина. Это ваша практика. Сами разбирайтесь.

– Я не могу! – перешёл на фальцет Уайтхезен. – Даже не проси меня! – и он неожиданно резво побежал наверх.

Блад бросился следом, но не успел: доктор захлопнул дверь своей комнаты перед самым его носом.

– Я не собираюсь разгребать ваше дерьмо! – заорал юноша, до крови разбив кулак о дверные доски.

– И не надо! – уже смелее раздалось из комнаты. – Иди, живи на улице, пока тебя не поймают и не заберут в приют, забудь о медакадемии! Вот только девушке ты этим не поможешь, она уже мертва. А мы с тобой ещё живы!

Поздней ночью Блад отволок тело к небольшому оврагу, вонявшему тухлой водой, и сбросил вниз. До утра он отмывал от крови подвал. Стоя на коленях с засученными выше локтя рукавами, опускал тряпку в железное ведро с ледяной водой, со всей силы, до треска ткани отжимал её, а потом с тихой, загнанной глубоко внутрь яростью тёр пол. Движения Шентэла были медленны и напряжённы, словно он боялся невзначай расплескать эту муторную, душную злость. И при каждом движении кто-то невидимый ковырял ржавым гвоздём у него чуть пониже ключиц, загоняя грязное остриё всё глубже и глубже, до самого позвоночника.

Зато Уайтхезен был в норме. Случившееся не заставило его отказаться от преступного заработка, – доктор просто стал выпивать стаканчик виски перед тем, как спуститься в подвал, и пару стаканов после, перед сном. Вот и сейчас Блад застал его за тем, как седой цедил себе предпроцедурную порцию.

– Мне не нравится, как ты стал на меня смотреть, мальчик, – не оборачиваясь на Шентэла, бросил Уайтхезен, – не дорос ещё, чтоб судить. Как бы и сам потом на моём месте не оказался!

– Я бы на вашем месте не пил перед операцией, сэр, – тон Винтерсблада был так холоден, что его можно было добавить в докторский виски вместо льда.

– Я сам разберусь, что и когда мне делать, щенок!

– Если опять кого-то убьёте, о помощи больше не просите.

Доктор снисходительно усмехнулся, поболтал в стакане напиток цвета тёмного янтаря.

– Ты правда думаешь, что помогал в тот вечер мне? Не обольщайся, мальчик, я ничем тебе не обязан! Ты спасал свою шкуру, потому что на кону стояло твоё будущее. А мог бы похоронить девчонку. Мог бы пойти в полицейский участок и донести на меня. Мог бы вообще оставить её там, внизу, и не вмешиваться. Но ты этого не сделал. Ты выбрал то, что выбрал. Стал соучастником, но не ради меня, а ради собственной безопасности. Вот и всё.

Если бы не звон льда о стенки стакана, то седой услышал бы, как скрипнули стиснутые зубы мальчишки. Доктор окинул взглядом напряжённую фигуру Шентэла, заметил, как под тонкой тканью рубашки взбугрились напряжённые мышцы, а на шее вздулись жилы.

– Я ненавижу вас, сэр, – едва слышно, с усилием, вымолвил Блад.

– Мне плевать, – Уайтхезен отсалютовал ему стаканом, – потому что я уверен: эти сильные чувства не помешают тебе выполнять наш уговор. Ты и дальше будешь помогать мне. Той ночью ты сделал окончательный выбор.

Винтерсблад не мигая смотрел на доктора из-под сдвинутых бровей, и его серые глаза казались чёрными.

– Хочешь, и тебе налью выпить? Помогает расслабиться, знаешь ли, – равнодушно предложил седой.

***

В конце января Уайтхезена тайно вызвали на процедуру к дочери какого-то богатея, но домой доктор в этот день не вернулся. Не вернулся и на следующий. А вечером пришли полицейские.

– Ты кто такой? Документы есть? – рявкнул один из них на открывшего двери Шентэла.

– Я племянник доктора Уайтхезена, я здесь живу, – юноша показал выправленные доктором бумаги.

– Сирота? Ещё родственники есть?

– Нет, сэр, только дядя.

– В тюрьме твой дядя, малец, – грубо бросил полицейский, – эй, сержант, отвезите мальчика в приют!

Тёмно-синие стены

Массивное трёхэтажное здание приюта притаилось за чёрным готическим забором, в тени громадных старых дубов. С дороги его нельзя было заметить, не приглядываясь. Оно походило на диковинного опасного зверя в зоосаде, который подобрался и нахохлился в глубине своей клетки, то ли поджидая добычу, то ли пытаясь согреться. Если долго стоять у толстых прутьев изгороди, вглядываясь во влажную мшистую тень под переплетением узловатых, словно старческие пальцы, веток, то почувствуешь, как приют тоже смотрит на тебя своими голодными окнами, тускло светящимися жёлтым.

Бладу не довелось ощутить этот взгляд на себе: он сразу попал в самые недра приюта, пропахшие хозяйственным порошком и керосиновыми светильниками. Причудливые трещины на тёмно-синих стенах напоминали рисунки кровеносной системы из медицинского атласа, головокружительно высокие потолки терялись за слоем пыльной паутины, а истёртые деревянные ступени крутых лестниц на каждое прикосновение отзывались вздохом, пропитанным мышиным душком.

Блад хотел сбежать ещё по пути в приют, но вспомнил, как непросто пришлось ему без документов в прошлый раз, и решил погодить: наверняка их можно будет выкрасть из кабинета приютского директора (или где они там хранятся), а потом уже дать дёру, перемахнув через чёрные прутья забора. Он крепко пожалел о своём решении, когда двое молодых коренастых мужчин, похожие на санитаров, силой удерживали его на скрипучем стуле, а дородная женщина в старомодном чепце и белом переднике сбривала волосы Шентэла. Вид у неё был скучающий.

– Отрастил лохмы, – монотонно бурчала она, – с такими лохмами только гнид разводить. А у нас тут порядок должен быть: никаких насекомых. Ну-ка, наклони башку-то!

Блад и не подумал послушаться, но женщине дважды повторять не пришлось: железная клешня санитара пригнула голову юноши, едва не сломав ему шею. Пришлось подчиниться и беспомощно провожать глазами опадающие на облупленный пол пшеничные пряди.

Одежду тоже забрали. Выдали тёмно-серый костюм (похожий то ли на больничную пижаму, то ли на тюремную робу) и бельё, потребовали переодеться.

– Отвернитесь, – зло бросил Шентэл обрившей его женщине и тут же схлопотал увесистую оплеуху по голому затылку от санитара:

– Шевелись давай!

Рукава и штанины оказались коротки, но женщина всё равно одобрительно кивнула:

– Сойдёт. Через неделю-две получишь свой размер. Пока так походишь, не помрёшь. И не вздумай угваздать верхнюю одежду, смены нет. Вот постель, – она пихнула в руки юноше стопку запсивленных тряпок, – застелешь сам, – перевела безразличные глаза на санитаров, – отведите, в шестой свободная койка.

Шестая оказалась небольшой и вонючей, словно в ней жили не одиннадцать мальчишек, а стадо поросят. Напротив дверей серело зимним небом окно без занавесок, голое, как и маячившие в нём ветви деревьев. По двум стенам стояли шесть двухъярусных кроватей. На полу, словно после стихийного бедствия, валялись какие-то вещи вперемешку с мусором, а подошвы Бладовых ботинок на первом же шагу прилипли к чему-то уже подсохшему. В просвете между двумя крайними койками и мусором играли в карты восемь подростков, усевшись в кружок прямо на полу. С верхнего яруса за ними наблюдали ещё двое. Внизу невысокий щуплый парень в шерстяных носках, количеством дырок напоминавших летние сандалии, перекатывал спичечный огрызок из одного уголка губ в другой. По его безучастному, утомлённому виду и презрительному изгибу тонких губ Блад сразу понял, кто здесь вожак.

– Ребята, вот вам сосед, до полного комплекта! – усмехнулся один из санитаров, ткнув затормозившего на пороге Шентэла промеж лопаток. – Покажите ему свободное место.

Судя по выражениям повернувшихся на новичка лиц, эти ребята предпочли бы показать ему потроха Гнилого Генри, а не пустую постель. За спиной Блада хлопнула затворившаяся дверь.

Вожак поднялся со своей кровати, сплюнул на пол изжёванную спичку, пружинистой походкой вышел в центр комнаты. На его голове сквозь тёмный ёжик просвечивали фиолетовые вены, над верхней губой проступала полоска жиденьких усиков, больше похожих на размазанную под носом сажу.

– Вот постель, – ткнул он пальцем в нижнюю среднюю койку у противоположной стены, – вон бельё, – указал на своё помятое ложе. – Перестели.

Блад направился к свободной кровати, молча принялся её застилать.

– Ты не понял, что ли? Глухой? Или больной? – с вызовом каркнул ломающимся голосом мальчишка. – Тебе сказано: перестели!

Сидящие в кружок картёжники притихли, предвкушая зрелище.

– Пацан нарывается! – пронёсся над их головами едва слышный шепоток.

Винтерсблад спокойно заправлял свою койку, не обращая внимания на попытки вожака испепелить его взглядом.

– Булка! – бросил главный, продолжая буравить новенького своими шустрыми тёмными глазками.

Наверху завозился, выпрастывая ноги из-под одеяла, а потом тяжело ссыпался на пол по хлипкой лесенке один из зрителей карточной игры: не по-приютски румяный и пухлый, с блестящей бритой головой, покоящейся на пышных плечах без каких-либо признаков шеи. Булка подошёл к Шентэлу, энергичным взмахом руки выдрал из его пальцев одеяло. Оно взлетело чуть не до потолка и, зацепившись за столбик верхней койки, обвисло, напоминая престарелое уставшее привидение. Булка не проводил одеяло взглядом, Булка не мигая смотрел на новичка, но тот дерзко отвечал на вызов и глаз не опускал.

Следующей в полёт к потолку и обратно отправилась подушка. А вот уже постеленную простыню сорвать не удалось: Блад вцепился в неё обеими руками и был готов к могучему рывку пухлого мальчишки. Тот дёрнул раз, второй, а потом с удивительной для толстяка ловкостью петлёй закинул простыню на шею противнику и со всей дури рванул в сторону. Блад не удержался на ногах и с размаху врезался лбом в кроватную опору. На замотанную вокруг шеи простынь из разбитого носа потекла кровь. Картёжники повскакивали с мест, на лицах засветилось азартное предвкушение драки. Шентэл сморгнул фиолетовые пятна, поплывшие перед глазами, и с отчаянной злостью впечатал кулак в мясистую челюсть Булки. В этой драке у Блада шансов не было, но уступать без единого ответа он не собирался, – не на того напали!

На шум потасовки быстро прибежали дежурные, растащили мальчишек по разным углам комнаты. Булку, Шентэла и одного из картёжников, которому от новенького досталось больше остальных, отвели к директору.

Несмотря на поздний час, господин директор был на месте. Первыми в его кабинет проводили зачинщиков, и Винтерсблад долго сидел в тёмном коридоре на неудобной деревянной скамье, ожидая своей очереди. Торчащие из коротких штанин голые щиколотки лизал зимний сквозняк, и от него пупырышки гусиной кожи с неприятной щекоткой взбирались до самых колен. Разбитый нос горел и пульсировал. Казалось, он раздулся шире лица и был виден даже со спины, но не проверишь: зеркала поблизости не было. А даже если и было, всё равно сквозь малиновую муть ничего не разглядеть! Правый глаз Блада заплыл так сильно, что уже не открывался, а левый смотрел, словно сквозь цветную воду: из него непрерывной тонкой струйкой что-то текло. «Вот дерьмо, – подумал Шентэл, утираясь рукавом, – ещё решат, что это слёзы!»

Директорская дверь отворилась, и из кабинета, виновато повесив головы, вышли Булка с товарищем. Стоило им оказаться вне поля зрения директора, как оба мальчишки тут же расправили плечи и гордо выпятили грудь, смерив презрительным взглядом сидящего на лавке Блада.

– Зайдите! – раздалось из кабинета.

Шентэл вошёл внутрь. Логово директора выглядело так же мрачно, как и весь приют, но казалось более обжитым и удобным. На первый взгляд здесь хотя бы не было сквозняков, а на окне висели плотные портьеры. Директор – высокий, сутулый, худой мужчина, похожий на богомола, – сидел за письменным столом, освещённый мягким светом газового рожка, вертел в пальцах ручку. За его спиной стояли массивные приземистые шкафы с картотечными ящиками, на которых в алфавитном порядке были проставлены буквы. На углу стола, на потускневшем от времени круглом подносе, загадочно мерцал тёмным янтарём полупустой графин, а примостившийся рядом стакан ещё хранил следы сбегавших со стенок на дно капель – остатков недавно выпитого виски.

– Имя? – сухо спросил директор.

– Шентэл Винтерсблад.

Мужчина кивнул, подошёл к одному из шкафов и, покопавшись в картотеке, шлёпнул на стол тонкую коричневую папку.

– Новенький? – спросил он, листая документы. – Только что поступил, а уже проблемы! – устало вздохнув, директор обмакнул ручку в чернила и принялся что-то писать на чистом листе, который прикрепил к документам юноши. – У врача был? – равнодушно спросил мужчина, не глядя на Блада.

– Нет, сэр.

– Надо? – в его голосе прозвучала надежда на то, что – нет, не надо.

– Нет, сэр, – оправдал её Шентэл.

– Хорошо. Я вынесу тебе строгое предупреждение, Винтерсблад, занесу его в твоё дело. Но это только на первый раз. Ещё одна выходка – и будешь строго наказан. Понял?

– Вы не хотите узнать мою версию случившегося, сэр? – угрюмо спросил Блад.

Директор вновь вздохнул, и вздох его был ещё горше предыдущего.

– Я столько сил кладу, чтобы держать эту свору в узде, Винтерсблад! И только они у меня притихают, появляется какой-то новенький недоумок и пытается самоутвердиться. Мне совсем не интересно, что ты расскажешь! Как неинтересно и то, что могли бы рассказать они. Поверь, за годы работы здесь я не услышал ни слова правды! Меня не волнуют ни ваши свары, ни ваши выдумки. Я просто хочу сдать нормальный ежемесячный отчёт и получить хорошее годовое финансирование, и если вы своими выходками будете мне мешать, вынудите меня принимать меры. Это понятно?

– Да, сэр.

– Вот и хорошо. Иди спать, – директор поднялся со своего места, убрал документы Блада на место и запер шкаф на ключ. – Иди, я сказал, что стоишь! – поторопил он мальчишку.

Отворяя дверь, Шентэл ещё раз оглянулся и наконец увидел то, ради чего медлил: связку ключей директор убрал в верхний ящик стола.

***

– Подъём! – ещё затемно заорал один из вчерашних санитаров (они оказались помощниками воспитателя). – Живее, лентяи, пять минут на умывание!

Полутёмная спальня наполнилась вознёй и вздохами. Мальчишки спрыгивали с верхних коек; стукаясь локтями, спешно напяливали на себя приютскую форму, что-то роняли и бурчали себе под нос бранные слова. Из-под откинутых одеял от несвежих простыней несло тёплым ночным потом, откуда-то крепко воняло свежей мочой. На Блада не обращали внимания, словно его тут и не было.

Он поднялся с постели, взял со стула одежду и отшатнулся, выронив оказавшуюся влажной форму на пол: мерзкий запах исходил от его вещей. Кто-то обоссал их, пока Шентэл спал.

– Чего ты там возишься, давай быстрей! – гаркнул на него от двери помощник воспитателя.

– Мне нужна другая одежда, сэр, – твёрдо сказал Блад, изо всех сил сохраняя спокойствие.

По комнате, от одного мальчишки к другому, пробежали смешки, замаскированные под сдавленное чихание.

– Может, тебе ещё и отдельные апартаменты нужны, нет? – отозвался мужчина. – Сказали же вчера: другой формы нет, ходи в этой. Одевайся!

– Я не могу, сэр.

– Одевайся! – раздражённо заорал помощник воспитателя. – И иди умываться!

Поджав побелевшие от злости губы, Блад принялся натягивать на себя вонючие тряпки. Соседи по комнате то и дело бросали на него злорадные взгляды и презрительно хмыкали.

– Что, захотел уже назад к мамочке, ссыкун? – шепнул ему Булка, толкнув мясистым плечом Винтерсблада в дверях умывальной комнаты.

Вода для умывания была ледяной, но для опухшего лица и разбитых пальцев юноши она была облегчением, пусть и всего на несколько секунд. Умывшись, вся толпа, подгоняемая помощником воспитателя, потекла в коридор, вливаясь в поток других мальчишек, стремящийся в столовую.

Там, за длинным столом раздачи, громадный, словно валун, детина помятым половником разливал по жестяным мискам еду. Скорее всего, это была каша: жидкая, комковатая, серая – в цвет постельного белья. Детина был лыс, как и воспитанники приюта, но не был одним из них. Ему, если приглядеться, можно было дать лет тридцать, хотя при беглом взгляде лицо его было, как у шестилетнего. Нахмуренные белёсые брови и периодически выглядывающий изо рта кончик языка свидетельствовали о старании и крайнем сосредоточении на своём деле, но по глазам детины понять этого было невозможно: они смотрели в разные стороны. На губах его дрожала идиотская, никому не адресованная улыбка.

Мальчишки выстроились в очередь, и, получив свою порцию серой жижи с куском хлеба, усаживались за длинные столы: малыши – за детские, с подпиленными ножками, старшие – за взрослые. За процессом следили один из воспитателей и помощник. Подошла очередь Блада.

– Чем воняет? – принюхался воспитатель. – Как будто мочой?

– Новенький ночью обсикался, – захихикал Булка из-за Бладовой спины, – по дому, небось, скучает!

Позади рассмеялись. Детина на раздаче плюхнул в миску порцию для Шентэла и поддержал общее веселье странным булькающим хрюканьем. В уголках его рта запузырилась слюна, собралась в каплю на нижней губе, упала в и без того неаппетитную кашу. Воспитатель смерил Винтерсблада брезгливым взглядом:

– За стол в таком виде нельзя. Возьми хлеб, позавтракаешь в комнате. Понял? Иди!

– Сэр, это не я! – запротестовал юноша. – Ночью кто-то…

– Мне плевать, – отрезал воспитатель, – воняет-то от тебя.

После завтрака начались занятия. Булка долго пыжился, складывая по слогам совсем детский текст о барсуке. Следующей была очередь Блада, но учитель остановил его после первого же абзаца, подошёл ближе, положил на его парту чистый лист:

– Ну-ка, перепиши, что прочитал!

Винтерсблад обмакнул ручку в чернильницу и принялся бегло переписывать текст.

– Грамотный? – раздался над его головой учительский голос.

– Да, сэр.

– Тогда иди работай! Крейн, – обратился учитель к Булке, – проводите Винтерсблада к господину Стоуну, пусть даст ему задание. И немедленно возвращайтесь, Крейн, у вас до обеда уроки!

Булка с превосходством поднялся со своего места, хитро зыркнув на Блада. «Иди, поработай, раз такой идиот!» – читалось в его взгляде. «Действительно идиот, – мысленно подосадовал Блад, – мог бы до обеда, как и эти, корчить из себя недоумка!»

Остаток дня Шентэл провёл за мытьём приютских коридоров: тёмных, бесконечных и холодных. Когда вечером он вернулся в спальню, соседи по-прежнему игнорировали его, разве что кто-нибудь из мальчишек морщил нос и удивлённо спрашивал у остальных: «Откуда воняет?»

После отбоя Блад старался не заснуть, чтобы позже, когда уснут все остальные, пробраться в директорский кабинет за своими документами. Задерживаться в приюте юноша не собирался. Но он слишком устал за день и сам не заметил, как отключился.

Казалось, он лишь моргнул, как вдруг где-то над ухом заорал побудку помощник воспитателя. Блад резко вскочил с постели, ещё не до конца проснувшись, сунул ноги в ботинки и не сдержал крика: ступни ошпарила пронзительная боль. Мальчишка рухнул на кровать, спешно высвобождая из обуви окровавленные ноги. Из упавших на пол ботинок просыпались битые стёкла. В комнате воцарилась тишина, лишь тихо шипел Винтерсблад, вытаскивая вонзившиеся в стопы осколки.

– Кто это сделал?! – строго спросил помощник воспитателя.

Разумеется, ему никто не ответил.

– Кто. Это. Сделал, ублюдки?! – с угрозой повторил свой вопрос мужчина.

– Да сам он, поди! – с невинным видом проблеял Булка. – Вчера кто-то спёр склянки со спиртом в медицинском кабинете. Вот он, поди, и был. Спрятал в ботинки, а со сна и забыл!

Судя по недовольному лицу, в эту историю помощник воспитателя не поверил. Но и связываться с разбирательствами ему не хотелось.

– Ладно, пусть директор решает, кто из вас что спёр и где спрятал, – не меняя угрожающего тона, заключил он, – вы все – умываться! А ты, – он ткнул пальцем в сторону Винтерсблада, – иди в медкабинет. Ну, чего сидишь?

Блад, бросил на мужчину враждебный взгляд и принялся вытряхивать из ботинок остатки стёкол.

– Не понесу же я тебя на руках! – с напускной грубостью прикрикнул помощник воспитателя. – А ну-ка, стой! – поймал он за шиворот Булку, замыкающего процессию в умывальную. – Сходи за метлой и убери осколки!

– Но сэр! – попробовал возмутиться Булка.

– Рот захлопни, Крейн, и делай, что сказано!

***

Шентэл ковылял по бесконечным коридорам в поисках медицинского кабинета. Сегодня он опять остался без завтрака, на нём по-прежнему была вонючая роба, а всё ещё заплывший глаз и припухший нос ныли монотонной болью, но это его уже не особо заботило. Обоссанные вещи, синяки и пустой желудок не так страшны, как искалеченные ноги: теперь он вряд ли сможет далеко убежать, даже если достанет свои документы. Придётся ждать несколько дней, пока раны заживут и он сможет ходить, не цепляясь за стену.

Блад в очередной раз свернул не туда, но за этим поворотом в коридоре кто-то был: можно хотя бы спросить дорогу. На полу, поджав коленки к груди, сидела девчонка.

Длинное шерстяное платье, бесформенное, как и вся приютская одежда, рассыпанные по плечам мягкие каштановые локоны, вздрагивающие в бесшумных рыданиях тонкие руки…

Девушка заметила Винтерсблада, спешно вытерла слёзы и строго глянула на Шентэла:

– Что ты делаешь в девчачьем крыле?

– Ищу медкабинет.

– Новенький что ли? Кабинет в другой стороне, – девушка встала, откинула волосы за спину, демонстрируя гордую осанку. – Как тебя зовут?

– Винтерсблад.

– А имя?

– Мне оно не нравится.

– А мне не нравится называть людей по фамилии, – парировала девчонка и лукаво улыбнулась.

Эта улыбка была из тех, на которые невозможно не ответить. Даже если ты стоишь в полутьме холодного, ободранного приютского коридора в вонючей обгаженной форме, с фиолетовым лицом и изрезанными стеклом ногами. И Блад улыбнулся в ответ:

– Шентэл.

– Анна Рид, – девушка протянула ему руку.

Её ладонь показалась мальчишке тонкой и холодной, словно первый ночной ледок на осенних лужах.

– Пойдём, Шентэл, я покажу тебе дорогу.

Они двинулись в обратном направлении.

– Ты в курсе, что воняешь? – усмехнулась Рид, но в её усмешке не было ни капли издёвки, скорее – сочувствие, которое она прятала, так как не хотела задеть самолюбие Блада.

– Правда? – наигранно вздёрнул брови юноша (глаз тут же отозвался болью). – А я думал – это от тебя!

Анна тихонько захихикала.

– Но это не самая большая из твоих проблем, верно?

– Глупости, – махнул рукой Винтерсблад, едва переставляя ноги, – эти горжереты насыпали мне в ботинки стёкла.

– Эти – кто? – вновь рассмеялась Анна.

И не подумаешь, что минуту назад она рыдала, сидя на холодном полу.

– Горжерет. Медицинский инструмент. Не буду рассказывать, для каких целей, – ни адское жжение в ступнях, ни волевое усилие не могли согнать с лица Шентэла глупую улыбку.

– Не надо, я всё равно не пойму! Хочешь, обопрись на меня, быстрее дойдём! Не подумай, что я спешу от тебя избавиться, вовсе нет!

– А как же вонь?

– Ты забыл, где находишься? Или думаешь, что у твоих соседей гениальная фантазия? Все тут когда-то были новенькими! И обсиканным не ходил разве что господин директор.

– Генитальная у них фантазия, – буркнул Винтерсблад, и Анна вновь рассмеялась, подхватывая его под локоть.

Когда они добрались до нужного кабинета, сухонькая медицинская сестра с аккуратными седыми буклями, забранными под белую наколку, обработала и перебинтовала порезы.

– Ничего серьёзного, – сказала она, – но я попробую оставить тебя здесь до вечера, если господин директор не хватится.

– Да, мэм, спасибо! – Блад сидел на застеленной клеёнкой узкой каталке в процедурной комнате, смежной с медкабинетом, и не сводил глаз с раковины у дальней стены, на уголке которой белым айсбергом лежал кусок мыла.

– А вы, мисс Рид, не задерживались бы! Вас наверняка уже потеряли.

Как только Анна ушла, а медсестра вернулась в свой кабинет, Блад скинул смердящую форму, сунул под струю воды и принялся яростно надраивать её мылом. Теперь хотя бы от него не будет нести чужими нечистотами!

Господин директор наведался в медкабинет часом позже.

– Прохлаждаетесь, Винтерсблад? – равнодушно спросил он. – Сестра говорит, отправлять вас в больничный корпус нужды нет. А значит, вы можете вернуться к своим обязанностям. На этой неделе вы моете коридоры.

– Господин директор, – вмешалась медсестра, – его ступни порезаны, пусть и не слишком глубоко. Ему будет больно стоять.

– Как хорошо, что можно снять тряпку со швабры и мыть полы руками, опустившись на колени, не правда ли, миссис Уорд? – директор посмотрел на женщину с высоты своего роста, и та заметно сникла под его жёстким, словно наждак, взглядом. – Одевайтесь, Винтерсблад, и приступайте к делу! Почему вы вообще в одном белье, – пострадали же, как я понимаю, только ваши ноги?

– Сэр, – подал голос Блад, – моя одежда насквозь мокрая.

– Да? И как это случилось?

– Я её выстирал.

– Тогда это ваши проблемы. Одевайтесь и идите мыть полы!

Пришлось подчиниться. В и без того влажном, холодном воздухе продуваемых сквозняками коридоров форма на Бладе не высохла до вечера. Он продрог до костей, вновь и вновь прополаскивая грязную половую тряпку в ледяной воде, намывая бесконечные приютские коридоры.

Этой ночью после отбоя Шентэл уже не уснул. Плевать на забинтованные ноги, он должен сбежать из чёртова приюта как можно быстрее! За полночь, когда все угомонились, Блад выбрался из-под куцего одеяла и, не надевая башмаков, вышел из спальни. Путь до директорского кабинета он запомнил хорошо. Оставалось надеяться, что он сможет открыть замок шпилькой, которую вытащил из седых буклей медсестры, пока она бинтовала ему ноги. Спасибо Мардуарру, что научил ловкости пальцев!

Странно, но дверь кабинета оказалась не заперта. Шентэл проскользнул внутрь, выдвинул ящик стола, отыскал среди груды всевозможных мелочей ключи от картотеки и замер, прислушиваясь. Из коридора доносились быстро приближающиеся голоса. Винтерсблад едва успел нырнуть под стол, как дверь отворилась, и в кабинет, широко шагая на длинных и тонких, как ходули, ногах, ворвался директор. Он был раздражён: это чувствовалось и в его нетерпеливом тоне, и в резких движениях. Следом за ним семенила молоденькая воспитательница.

– Я уже сказал вам по поводу мисс Рид и больше повторять не намерен! – бросил директор.

Услышав фамилию Анны, Блад навострил уши.

– Господин Уэлч – уважаемый человек, и у меня нет причин отказывать ему в удочерении Анны. Документы уже почти готовы.

– Возможно, дело в том, что он щедрый благотворитель приюта? – дерзко выпалила воспитательница.

– Не без этого, мисс Эллисон, – беззастенчиво ответил мужчина.

Он подошёл к столу и принялся что-то искать в лежащих на нём бумагах.

– А что вы предлагаете? У меня ванные комнаты в крыле мальчиков нуждаются в срочном ремонте, на кухне течёт крыша, а на крыльце вчера провалились две ступени, – благо, никто из персонала не свернул себе шею и не переломал ног! Может, вы будете так любезны и оплатите ремонт? Нет? Тогда нам придётся и дальше пользоваться щедростью господина Уэлча! Напомните, какой резон ему благотворительствовать нашему приюту, если мы откажем ему в удочерении девочки?

– Но, сэр, – не сдавалась воспитательница, – Майру, предыдущую его подопечную, нашли в сточной канаве практически выпотрошенную! И она была в интересном положении, сэр! Можем ли мы теперь доверять…

– Майра спуталась с каким-то проходимцем и побоялась признаться опекуну, предпочла пойти к мяснику, чтобы избавиться от проблемы! Вина господина Уэлча здесь лишь в том, что он давал своей подопечной слишком много воли!

– Не думаете ли вы, господин директор, что господин Уэлч и был причиной этой, как вы говорите, «проблемы»?

– Что вы несёте, мисс Эллисон?!

– А зачем, по-вашему, пятидесятилетнему одинокому мужчине удочерять почти взрослую девушку? А потом ещё одну, сразу после гибели первой?!

– Закройте рот! – процедил директор.

Его раздражение переросло в ярость.

– Ещё одно слово – и вы уволены, мисс Эллисон! – он наконец нашёл нужные бумаги, над головой Блада заскрипело перо: директор что-то подписывал. – Вы здесь недавно, и это в какой-то степени вас извиняет, – уже спокойнее продолжил мужчина, – вы, как и все мы, расстроены гибелью Майры, но вы, по всей видимости, не знаете, что господин Уэлч удочерил её много лет назад, когда девочке было восемь. Так что ваши предположения не только оскорбительны, но и лишены всяких оснований! Возьмите, – он протянул воспитательнице подписанные бумаги. – Ступайте, мисс Эллисон. И держите себя в руках, если и дальше хотите здесь работать.

Воспитательница молча взяла бумаги и быстрыми мелкими шагами покинула кабинет. Бладу показалось, что за шуршанием её длинной юбки он разобрал всхлип. Директор вздохнул с усталостью и облегчением, словно выдержал кулачный поединок, а не спор с подчинённой, прошёлся по кабинету. А потом резко обогнул стол, наклонился и цепко схватил притаившегося Шентэла за ухо, вытаскивая его на свет.

– Ах ты, сучёныш! Второй день в приюте, а уже процапился тырить мой виски, паршивец! – мужчина с силой толкнул Блада на пол. – Пшёл вон, гнида! Чтоб я тебя больше не видел возле моего кабинета! Завтра будешь наказан!

Винтерсблад вернулся в спальню, забрался в постель, закутался в одеяло. Под кожей холодными пальцами пересчитывал позвонки и рёбра озноб. Вот почему плакала Анна! Даже этот гнилой приют лучше, чем старый сладострастник, который будет делать с ней всё, что пожелает, и некому будет её защитить!

Перед его внутренним взором стояла рыжая Майра с широко раскрытыми остекленевшими глазами и перепачканными кровью юбками. Лёгкая, хрупкая. Она бесшумно скатилась по крутому склону оврага, и тухлая вода на его дне отозвалась едва слышным плеском, принимая покойницу, когда Шентэл сбросил её вниз. Блада затягивало в беспокойный глубокий сон, до краёв полный страшных видений.

***

Мальчишки напали на спящего новенького всей толпой незадолго до подъёма. Навалились, выкручивая руки, удерживая брыкающиеся ноги; толкаясь, потащили с кровати. Не удержали отчаянно сопротивлявшегося пленника, уронили, крепко приложив затылком, испуганно замерли вокруг неподвижного тела.

– Ты чё, ты его убил, что ли? – прошептал Булка, переводя расширившиеся от ужаса глаза на вожака.

– Чё сразу я-то, все держали!

– Но ты башку не удержал!

– Иди в жопу, Булка, не видел, что ли, как он извивался? Это тебе не табуретка – взял и понёс! – щуплый вожак со смешными реденькими усиками опустился на корточки, пощупал рукой под Бладовым затылком. – Сухо всё, – он продемонстрировал чистую ладонь остальным, – крови нет, голова цела. Раздевайте – и потащили, пока не очухался!

Очнулся Винтерсблад в незнакомой умывальной, которая была заметно опрятнее той, что он видел в предыдущие дни. Шентэл был распят посреди комнаты: его руки были крепко привязаны за запястья веревками, концы которых тянулись к трубам, идущим вдоль стен по обеим сторонам от мальчишки. В довесок к этому, он был абсолютно голым. Башка гудела, глаза словно свинцом налились.

– Чёрт! – прошипел Винтерсблад, изо всех сил дёргая накрепко привязанные верёвки. – Да чтоб вам своим же дерьмом подавиться, выблевки собачьи!

Из коридора послышались дружные шаги группы людей, и направлялись они, конечно, в умывальную.

– Чёрт, чёрт, чёрт! Паскуды проклятые! – Блад отчаянно забился на прочной привязи, словно попавшая в паутину муха.

Он готов был выдрать трубы с корнем, отгрызть себе руки, залить здесь всё водой и кровью, но те, кто привязал его, дело своё знали: верёвки крепкие, натянуты туго, до узлов не дотянуться. Ни выкрутиться, ни прикрыться!

На пороге появилась стайка девушек с мисс Эллисон во главе. Та вскрикнула и остановилась, будто налетела на невидимую стену. Вытаращила глаза на голого Блада, распятого посреди умывальной, покраснела, как молодой редис. Руки её хаотично заметались перед лицом, словно никак не могли определиться, за что же хвататься: закрыть глаза себе, девочкам, что набились в проход позади неё и ехидно хихикали, найти что-то, чем прикрыть срамное зрелище или отвязать верёвки с мальчишкиных запястий.

Паника молоденькой воспитательницы, едва не закончившаяся для неё обмороком, ещё больше веселила напиравших сзади любопытных девочек, бесстыдно меривших Блада насмешливыми взглядами. Вперёд, раздвигая хихикающую толпу локтями, выбралась Анна, обошла мисс Эллисон и встала перед Шентэлом: губы поджаты, в карих глазах кипит негодование. Гневно обернулась на подруг:

– Нашли забаву!

А потом одним движением стянула с себя через голову приютское платье, в которое могли поместиться три таких Анны. Оставшись в одном белье, девушка обернула платье вокруг Винтерсбладовых бёдер и склонилась над тугими узлами на его запястьях.

Девичий смех как будто выключили: воспитанницы смотрели на Рид с уважением и страхом.

– Мисс Эллисон, помогите, пожалуйста! – строго попросила Анна, развязывая верёвки.

Воспитательница отмерла, заторопилась выпроводить остальных девочек из умывальной.

– Вы же понимаете, мисс Рид, – зашептала мисс Эллисон, отвязывая вторую руку Блада, – даже если я не сообщу об этом инциденте, господин директор о нём всё равно узнает, и вас накажут за непристойное поведение! Чем вы думали, снимая с себя платье?!

– Послезавтра меня отдадут Уэлчу, – так же шёпотом ответила Анна, – предлагаете мне бояться какого-то наказания?

***

За ночное вторжение в директорский кабинет Блад был наказан: его отправили в душную, заваленную тряпьём кладовку позади прачечной – штопать прохудившееся постельное бельё. Там же оказалась и Анна.

Они работали уже второй час. Тишину маленькой комнатушки нарушало лишь их дыхание да щелканье периодически обрывающейся нитки. На стенах цвета мокрого песка танцевали размытые тени; от пары ламп, стоявших на перевёрнутых кверху дном бельевых корзинах, едко пахло керосином. От неудобного сидения на полу затекали ноги и уставала спина.

Анну привели после Шентэла, с тех пор девушка не проронила ни слова, хотя по мягкому выражению её лица не было похоже, что она сердилась на Блада за наказание или пренебрегала его обществом. Она сосредоточенно штопала, погрузившись в свои думы, и Шентэл украдкой поглядывал на неё, не решаясь нарушить молчание.

То ли от стыда за утренний позор, то ли из-за духоты в каморке, лицо юноши горело так, будто он опустил его в кастрюлю с кипящим бульоном. Даже перед глазами то и дело вставало дрожащее марево, какое бывает над открытым огнём, и приходилось тереть отяжелевшие веки, чтобы его прогнать. В голове пульсировала густая раскалённая каша: видимо, закипала. Бладу казалось, что он чувствует, как внутри черепа надуваются и лопаются тягучие пузыри, выпуская пар.

– А ты хорошо шьёшь, – наконец подала голос Анна.

Шентэл криво улыбнулся: он неплохо шил порезы на пациентах доктора Уайтхезена, но сейчас пальцы отчего-то не слушались его, а нитка всё время путалась.

– Я знаю про Майру и этого Уэлча, – невпопад ответил он, – слышал разговор директора и вашей воспитательницы.

Анна кивнула, вновь опустила взгляд на своё шитьё, но через пару минут решительно отложила его в сторону.

– Поцелуй меня, Шентэл!

– Что? – опешил юноша, решив, что ослышался.

– Мне шестнадцать, меня никто никогда не целовал. Я не хочу, чтобы дрянной Уэлч был первым! – в полумраке кладовки её тёмные глаза блестели с отчаянной решимостью. – А вдруг этот дед доживёт до ста? И когда я от него избавлюсь, мне будет уже семьдесят! Поздновато, чтобы в полной мере насладиться свободой.

– Может, он не виноват в том, что произошло с Майрой? – неуверенно возразил Блад.

– Ты в это веришь? И я нет, – Анна придвинулась совсем близко к Шентэлу, откинув с дороги ворох непочиненных простыней, заглянула ему в глаза. – Ну так что?

Её губы были мягкими и нежными, а поцелуй походил на спелую, нагретую на солнце ягоду черешни. В голове Блада пульсировала уже не разваренная овсянка, а вулканическая лава. Она затапливала его, разливаясь по телу до кончиков пальцев, сбивала дыхание, кружила в обжигающем водовороте. Руки девушки потянули наверх его рубашку, ладони будоражащей прохладой скользнули по обнажённой коже, упёрлись в грудь Винтерсблада, опрокидывая его на спину. В ушах его шумело, с губ сорвался хриплый вздох.

– Вот чёрт! – донеслось откуда-то издалека, и прохладная ладонь Анны коснулась взмокшего лба юноши. – Да ты просто кипяток! – голос тревожный и чуть раздосадованный. – У тебя жар! Шентэл, что с тобой? Ты меня слышишь? Шентэл!

***

Горячечный бред и воспаление спали только на третий день. Блад пришёл в себя в небольшой белой комнате с восемью одноярусными кроватями, две из которых были заняты.

– Добро пожаловать в клуб дохляков, дружище! – помахал ему рукой с соседней койки субтильный белобрысый мальчишка лет двенадцати с пронзительно-голубыми глазами. – Меня звать Холли Блю, ага, как бабочку. Это, – он кивнул на сидящего рядом пацанёнка лет девяти, – Дженнингс, но можешь звать его Дженни, он не обидится!

У Холли Блю был перебинтован лоб, а на скуле и подбородке чернели знатные синяки. Маленький Дженнингс был бледен и соплив, он дышал с сиплым присвистом и то и дело покашливал в кулак. В руках парни держали по карточному вееру, между ними на одеяле валялись сброшенные масти.

– Это госпиталь? – спросил Блад, и не узнал свой охрипший голос.

– Ага, мечтай! – хмыкнул Блю. – Сейчас принесут обед на серебряном подносе! Это больничный корпус в приюте, дурья башка! Сразу видно – новенький! Я-то здесь уже неделю. Играешь? – мальчишка кивнул на карты, растянув в улыбке тонкие губы.

Передние зубы у него отсутствовали.

– Давай, Дженни, перетасуй-ка заново, на троих!

За болтовнёй и игрой в карты прошло два больничных дня. Холли оказался старше, чем выглядел: ему было четырнадцать. В приют он попал случайно и задерживаться здесь, как и Блад, не собирался.

– Мне надо в Сотлистон, у меня там работа, – хвастался он. – Мой хозяин держит гостиницу, ага. Дал меня в помощь одному из постояльцев, в дорогу до Детхара. А этот ушлёпок, вместо того чтобы заплатить мне да посадить на дирижабль до дома, спустил меня с лестницы. А тут жандармы! Да я б утёк, но зашибся сильно: ребро сломал, голову рассадил…

– Зубы тоже на лестнице потерял? – поинтересовался Блад.

– Зубы? Да не-е-е, тут другое, – махнул рукой Холли, – но вот там-то они меня и взяли, ага. Жандармы-то. Документики мои отобрали, пока я тут совсем болезный валялся, теперь вот на Дженни надёжа – он тот ещё шнырь, обещал мне добыть бумаги из директорской конторы. Так-то я уже раз шесть из приютов сбегал, помотался, конечно, пока хозяин меня к себе не взял. Теперь и горя не знаю, ага! Если б не этот ушлёпок, что меня с лестницы… Ну ничто, Дженни мне тут подмогнёт, правда, Дженни?

Не по годам основательный, пухлощёкий Дженнингс серьёзно кивнул:

– А он меня за это с собой возьмёт, попросит за меня у своего хозяина. Тоже буду работать в гостинице. Уж всяко лучше, чем тут. Тут-то я уж пятый год.

– Да, этот понравится, он смышлёный, ага, – Блю хлопнул по плечу маленького Дженнингса, – будет постояльцам помогать! Не полы ж ему мыть с такими ресницами! Ты глянь, какой херувимчик, просто ангел небесный, неболтливый да вежливый!

– Как думаешь, Холли, а для меня у твоего хозяина работёнка найдётся? – спросил Блад. – Я и полы могу мыть.

– А отчего бы и не нашлась, ага! – подмигнул Блю. – Неужто с нами хочешь? Так мы завтра ночью уйдём, а ты ещё дохаешь! Потянешь дорогу-то? До Сотлистона неблизко, на улице февраль!

– Потяну, – согласился Шентэл, – уж лучше на улицу, чем обратно в спальню к этим паскудам!

– Ха-а-а! – развеселился Холли. – Слышали-слышали, как тебя в девчачьей умывальне голожопого… – осёкся, наткнувшись на пронзивший его недобрый взгляд Блада, – ну всё, забудь! Вот доберёмся до Сотлистона, там заживём, ага!

Если бы я только знал, в какое дерьмо втянет меня тощий, вертлявый, как щенячий хвост, Холли Блю!

Мальчики Коронеля

Молчу я долго. Священник тоже молчит, посматривает на меня время от времени. Делаю вид, что не замечаю его приглашающих к разговору взглядов. Надеюсь, что он опять уснёт, оставит меня в покое. Но старик взбодрился.

– Можешь рассказать мне всё что угодно, – голос мягкий, как свежие бинты, – чего я только за свою жизнь не слышал! Судить не буду…

Я никому и никогда не рассказывал этого. Старался забыть подробности того, чему был свидетелем за те полгода. С чего бы я взялся всё выложить сейчас незнакомому деду?

– А тебе на душе полегчает.

Вновь посещает неприятное чувство, что он читает мои мысли.

– Через пять часов меня расстреляют. Какая разница?

– Ну хоть без лишнего груза. В последние-то минуты.

Не убедил. Да и что там рассказывать? До Сотлистона мы добрались за несколько дней, без особых приключений, безбилетниками, на товарных поездах. Когда Холли Блю привёл нас в гостиницу, я ничего не заподозрил. Маленькая, чистая, в тихом квартале. Гостиница и гостиница. Из прислуги – старая немая бабка на кухне. Остальные – мальчишки. Хозяину около сорока, он щеголеват и резок; коротко остриженные чёрные кудри и полированные ногти. Эктор Коронель. Дженни он встретил тепло, а меня смерил недовольным взглядом, позвал Холли к себе в кабинет. «И куда ты его приволок, ему же на вид лет двадцать!» – кричит, и я представляю, как яростно он жестикулирует. «Шестнадцать, – доносится из-за двери голос Блю, – и он красавчик». «При чём здесь это?» – мысленно удивляюсь и прислушиваюсь внимательней, но двое за дверью понижают голоса, и я уже не могу разобрать слов.

Коронель выходит из кабинета, за ним следом с довольной беззубой улыбкой трусит Блю.

– Ну что, – черноволосый упирает ухоженные руки в бока, – Холли говорит, что ты хочешь учиться на хирурга?

– Да, сэр, – отвечаю.

– Я могу платить тебе очень щедро! Накопишь на учёбу. Но придётся делать всё, что велят. Работы много. Готов?

– Я не боюсь работы, сэр.

– Ну и отличненько! Жить будешь здесь. Блю покажет тебе комнату. Но ты должен отдать мне свои документы. Теперь я за тебя отвечаю, мало ли что.

***

– Что там было, – прерывает паузу священник, – в гостинице?

– В первую неделю завалили работой, в основном – уборкой, – отвечаю неохотно, но иначе ж не отстанет!

Дел было так много, что некогда выскочить в уборную. Остальных мальчиков я почти не видел, разве что случайно сталкивался в коридорах. Дженнингса не видел вообще, его забрали «на учёбу».

– А потом?

– Как-то вечером Коронель вызвал к себе. Сказал, что пора переходить к настоящей работе. К той, за которую здесь платят деньгами, а не едой и крышей над головой, как за уборку. Спросил, на что я готов ради медакадемии. А я брякнул, что на всё. Коронель одобрительно кивнул и отправил меня в номер: нужно было помочь постояльцу. Делать я должен был всё, что тот скажет, – замолкаю.

Чувствую, как к горлу подступает тошнота. Даже спустя столько лет.

– И ты… сделал? – голос священника дрогнул.

Вскидываю голову. Да что он про меня думает?! Собираюсь сказать ему что-то резкое, подбираю слово, чтобы задеть старика посильнее, но вижу его глаза: они полны сочувствия и слёз. Он боится моргнуть – всё потечёт по щекам, и это должно бы оскорбить меня. Жалость. Но не оскорбляет, – даже удивительно. Между нами натягивается тонкая раскалённая проволока: я чувствую, что это не сопливая унижающая жалость. Это глубокое сострадание понимающего человека. Так бывает, если сам пережил подобное. Старик обо всём догадался. И моё замешательство также не укрывается от его взгляда.

– Думаешь, я не понял? – шёпотом спрашивает он. – Маленькая гостиница в тихом месте, маленькие мальчики с хорошенькими лицами, но без передних зубов…

Через силу сглатываю вязкий ком. Во рту горчит. Страшно хочется курить. Положена ли мне сигарета перед казнью?

– Я видел, как вскрывают трупы в морге медакадемии, – продолжаю, – на войне я видел разорванные тела своих товарищей. И штопал тех, кто был ещё жив, по локоть в их крови, кишках и блевотине. Но ничего омерзительнее похотливого взгляда того постояльца в жизни не встречал. Вот тогда-то я всё понял…

– Что… Что он с тобой сделал?

Смотрю на деда исподлобья, чувствую, как начинает знобить. Чёртова вода продолжает капать мне на плечо, но я не могу отодвинуться: уже врос в пол. Готов променять половину оставшейся жизни на пару глубоких затяжек.

– Не он, – голос предательски осип до беспомощного шёпота, – я.

Глаза старика удивлённо расширяются, того гляди выпадут из орбит.

– Он не отступал и не позволял мне сбежать. Он не оставил мне выбора… Я защищался и не рассчитал, что канделябр окажется слишком тяжёлым для его хрупкого черепа.

***

Вспоминая тот вечер, я не могу отделаться от мысли, что всё было подстроено, и мне специально подсунули проблемного клиента. Во всяком случае, его смерть Коронеля не удивила.

– Значит так, парень, – сказал он, вытирая пальцы белым платком, – от этой работы, как я понимаю, ты отказываешься, а полотёры мне здесь не нужны. Поэтому вот моё предложение: ты останешься здесь, будешь помогать по хозяйству, как на прошлой неделе. Мы тут всё приберём, я найду тебе учителя, и осенью поступишь в свою медакадемию. Я даже согласен оплачивать твою учёбу. А в благодарность наймёшься санитаром в сотлистонскую психушку. Там пациентам дают отличные пилюли, которые в малых дозах очень любят некоторые наши постояльцы. Ты будешь приносить эти таблетки мне.

– А если откажусь?

– Что ж… – Коронель сделал вид, что задумался, – пожалуй, это твоя единственная возможность выйти из этой комнаты живым. Подумай ещё раз.

***

– Ты сбежал оттуда?

Невольно вздрагиваю: успел забыть, что рядом сидит, почти не дыша, старик в сутане.

– Нет. Я остался.

– Почему?

Священник потрясён. Уж не подумал ли, что я согласился стать одним из тех мальчиков?

– Потому что! Коронель предложил мне сделку: репетитора и оплату учёбы в медакадемии за то, что я стану для него воровать лекарства из больницы, в которую должен был устроиться на работу. Я согласился. Решил, что до осени – рукой подать, а там я буду жить в общежитии и не увижу того, что здесь происходит, этих мальчиков… Всё забуду. А стащить успокоительные пилюли – невысокая плата за обучение и сокрытие убийства.

– Забыл?

Ответ он знает. Но в голосе старика я не слышу осуждения: слово своё держит. Его желание разделить мою боль, взять на себя хотя бы её часть почти зримо. Но толку-то!

Я умолкаю. Всё. Больше мне ему сказать нечего. Закрываю глаза, и перед ними встают молчаливые, покорные Коронелевские мальчики. Рыдающий Дженни, которого рвёт в туалете. И его затравленный, полный ненависти и отвращения взгляд, когда я, пытаясь утешить, кладу ладонь ему на спину.

– Не прикасайся ко мне, сукин ты сын! – свистит он. – Сунь свои щупальца себе… – его прерывает очередной приступ рвоты.

Холли Блю – правая рука Коронеля. Он очень старается. Холли делает всё и даже больше. Холли мечтает найти богатого покровителя и навсегда уехать с ним из гостиницы. Холли смотрит на остальных свысока, посмеивается над ними и строит свою «карьеру». Холли уверен, что уж у него-то всё получится!

Я найду Холли спустя несколько лет, избитого до смерти, среди мусорных ящиков неблагополучного квартала обособившейся Траолии. Выброшенного господином, чьи желания он исполнял с неистовым рвением, стремясь к сладкой, беззаботной жизни под его покровительством. Он умрёт у меня на руках, и я не успею ему помочь.

Не успею помочь и Дженнингсу: он наглотается тех самых пилюль, которые я буду приносить Коронелю.

Имена остальных я не помню. В газетах писали, что эта гостиница сгорела дотла в первые годы войны. В пожаре никто не выжил.

Incognimortum

Винтерсблад наклонился, чтобы достать из-под койки судно. На его шею, прямо над белым воротником санитарской формы, шлёпнулась тёплая, не очень густая масса и медленно поползла за шиворот.

– Ой-ой! – с издёвкой в голосе «расстроился» сидевший на кровати псих – маленький мужичок с редкой седой щетиной.

– Ч-ч-чёрт! – прошипел Блад, едва не бросив полное судно.

Он поставил его обратно на пол и, стараясь как можно меньше шевелиться, чтобы мерзкая масса не растекалась дальше, выудил из кармана салфетку: за несколько недель работы в психбольнице он приучился всегда иметь их с собой. Вытер шею: к счастью, это оказалась лишь пережёванная хлебная кашица, а не то, что он подумал. Щетинистый мужичок мелко захихикал, глядя на Шентэла с высоты своей кровати. Блад бросил на него грозный взгляд, выпрямляясь с судном в руках. С этими психами не поймёшь, насколько они на самом деле не в себе. Мужичок надулся, сложил губы трубочкой и сделал «пф-ф-ф-ф», распылив в негодующее лицо Блада слюни и остатки крошек.

У двери захохотали двое наблюдавших за ним медбратьев: Такер и Бэйли.

– Давай-давай, санитар, тщательнее санитарь! – шутливо прикрикнул первый. – Болтают, что в медакадемии ты лучший на потоке, но что-то по тебе и не скажешь!

Блад медленно выдохнул, побеждая охватившее его желание надеть полное нечистот судно кому-нибудь из них на голову, и потянулся за следующей салфеткой.

– Там ещё в четвёртой Тощий Тони опять обгадился! Надо его вымыть и сменить бельё, – добавил Бэйли, – а мы пока покурим.

– Катитесь, чтоб вам задохнуться! – под нос себе пробормотал Шентэл.

– Он пожелал вам задохнуться! – тут же заголосил в спины удаляющимся медбратьям щетинистый псих, тыча пальцем в санитара.

– Чёрт с ним! – отозвался Такер. – Вот сестра Джосси вернётся, там уже не до выкрутасов ему будет, – мигом к ногтю прижмёт!

Сестра Джойселлин была в отделении старшей. Блад ещё не был с ней знаком, так как она взяла отпуск, чтобы проведать кого-то из престарелых родственников, живущих на другом конце страны. Поговаривали, что захворал её дядюшка, но будто бы Джойселлин больше беспокоилась о завещании, чем о здоровье старика. Тем не менее, персонал её уважал и чуть побаивался, а пациенты (те, которые были в состоянии хоть что-то соображать) любили: и дня не проходило, чтобы кто-то из них вдруг не разрыдался: «Где сестра Джосси? Не буду лекарства без сестры Джосси!»

Шентэлу старшая сестра представлялась почтенной мадам, строгой с подчинёнными и ласковой с больными. Должно быть, она высокая и пышнотелая, с аккуратно уложенной под сестринской наколкой седеющей причёской. Он знал, что Джойселлин уже несколько лет как вдова и что детей у неё нет. Что она продала дом, оставшийся ей от мужа, и перебралась в крохотную квартирку поближе к клинике, но эта квартирка большую часть времени пустует, так как сестра почти живёт в своём кабинете. Именно в этом кабинете, в шкафчике со стеклянными дверцами, хранились пилюли для пациентов. В том числе и те, которые Блад воровал для Коронеля.

В больницу Шентэл приходил по вечерам, часто брал и ночные смены. Утром он учился, да и в психушке персонала хватало, а после обеда в отделении оставались два медбрата и он, Винтерсблад. Пока те бездельничали и каждые полчаса ходили курить, спихивая на новенького санитара в довесок к его обязанностям ещё и свои, Блад, пользуясь моментом, пробирался в кабинет старшей сестры, открывая замок шпилькой, и понемногу таскал оттуда нужные препараты.

Очень быстро Шентэл понял, что медбратья дают психам на ночь этих таблеток больше, чем нужно – и всем поголовно, а не только тем, кому они прописаны: пусть, дескать, спокойно спят и не мешают отдыхать работникам. Позже в журнале дежурства писали, что такой-то вновь впал в буйство, и пришлось дать максимальную дозу лекарств, чтобы угомонить сумасшедшего. И тут очень кстати оказалось, что обходить палаты с подносом, плотно уставленным маленькими стаканчиками с пилюлями, Такеру и Бэйли тоже лень. Зачем напрягаться, если можно всучить этот поднос послушному новичку-санитару?

Пока всё шло неплохо, если не считать того, что между работой и учёбой Бладу удавалось спать не больше трёх часов в сутки. Самое главное – что он наконец съехал из ненавистной гостиницы Коронеля и теперь жил в комнате медицинского общежития.

В один из дней их группу повели в морг на вскрытие.

– Вам может стать дурно, – предупредил профессор, выстроив юношей вокруг стола с желобками для стока крови по краям, на котором лежало покрытое тканью тело, – кому-то всегда становится. Но это вовсе не значит, что из вас не выйдет хорошего доктора. Трудитесь, и ко всему привыкнете, всё переборете. Готовы?

Когда с тела сдёрнули простыню, Блад вздрогнул: на столе лежал один из старших Коронелевских мальчиков. Поперёк его груди тянулась кривая надпись «incognimortum».

– Что значит это слово, сэр? – спросил один из студентов.