Читать онлайн Белая нить бесплатно

Белая нить

Часть 1. Пролог

Издали Морионовые скалы походили на распахнутые крылья. Чёрные, дышащие испарениями горячих подземных источников, они почти отвесно обрывались перед лесом Барклей и обозначали границу. Деревья теснились у их подножия, особо смелые вскарабкались и пустили корни на каменных уступах.

Многим скалы казались негостеприимным местом, остальные и вовсе называли их проклятыми. Ходили слухи, что в древности здесь жили существа, могуществом почти равные богам: Тофосу и Умбре.

Жили и сгинули, а обитель осталась.

Почему? Отчего? Никто толком не ведал. Но Морионовые скалы окутывала дурная аура. И на эти чужие территории, пусть и покинутые, мало кто решался ступить. Только хины – паразиты – наведывались раз-два в год, словно отдавать исчезнувшим Древним дань уважения.

Здесь всегда было тихо. Скалы стояли задолго до того, как в сердце леса появились первые дриады. Видели их зарождение. Наблюдали, как Барклей растёт и крепнет, подбираясь ближе.

Вот и сегодня чёрные камни безмолвно наблюдали за дриадой. Высокой. С пышной грудью, какой впору хвалиться. И золотыми глазами, которые глядели поверх вуали, укрывшей каштановые локоны и нижнюю часть лица. Как у всякой дриады, уши её напоминали вытянутые треугольники с длинными витыми кончиками. От локтей до запястий руки укутывали лиственные рукава.

Дриада стояла на лужайке. Взирала на лес и будто не замечала, как ночную тишину рушат щелчки грозовых разрядов. Они сверкали в пещере у подножия скал, откуда тянуло кровью и горелой плотью.

Там вершилась месть. Там подопечные дриады умертвляли девчонку, из глотки коей уже не вырывалось ни звука.

Спирея – так звали первую жертву, дочь Хатиоры.

– Гера! – Зов дриады, не встретив преград, упорхнул во тьму пещеры. – Вы позабавиться решили?

– Да ладно тебе, – прозвучал шипящий голос. – Всё равно ждёшь. Никто ещё не пришёл.

– Не заигрывайтесь! – Она ждала, постукивая каблуком сапога по земле.

Втянув носом воздух, дриада снова обратила взор к лесу. Оглядела кроны деревьев, по которым рассыпались лунные блики.

Когда-то она жила в Барклей вместе с собратьями. Но ныне немногие дриады знали, что она жива, и её там никто не ждал. Никто не отвесил бы ей поклона. Не проводил бы взглядом, полным благоговения. Столкнись она теперь с кем-то из соплеменников, одни – кто помоложе – уже не признали бы её, а другие поспешили бы удалиться, вереща, что в лесу завелось привидение.

Ночью к чёрным скалам приближались либо одурманенные, либо заплутавшие, и шанс встречи с кем-то стремился к нулю. Потому подстёгнутая опрометчивым побуждением, дриада и призвала сторонников сюда.

Они бесшумно выскользнули из-за деревьев. Все мужчины в зелёных накидках с капюшонами – лиц не разглядеть. Дух захватывало, как красиво раздулся плащ одного из них, когда он ступил на лужайку, ринулся к дриаде и запечатлел на смуглой щеке поцелуй. Она не воспротивилась ласке. Напротив, будто ждала её. Улыбнулась и сунула руку в карман шаровар.

– Цветешь и пахнешь, дорогая, – промурлыкал он и уселся на замшелый валун, держа идеальную осанку.

– Льстишь и не стыдишься. – Она выудила на свет несколько алых, казалось, пропитанных кровью листов. И громче добавила: – Хватит, Гера!

– Да-да, отдаю, – донеслось из пещеры шипение.

– Правитель Антуриум ускакал, – произнес один из молчавших до сих пор мужчин. – Ежели интересного вам.

– Когда? – Вопрос дриады прозвучал ровно и чётко, но по лицу пробежала тень тревоги.

– Поутру.

– Куда?

– Не ведает никто, – вступил в разговор тот, кто наградил её поцелуем. – Тихо он упорхнул.

– Кому правление доверил? – поинтересовалась она. – Сыну?

– Архихранителю, – хором ответили мужчины.

– Аспарагусу?! Значит, они и правда близки. Как все изменилось…

Дриада улыбнулась с неожиданной для себя грустью. Обожатель не сводил с неё глаз, будто силясь заглянуть в душу, прочитать мысли. Пальцы его левой ладони сжались в кулак.

Во мраке пещеры вновь сверкнул грозовой разряд. Запах жжёного мяса обострился, бросая ожидавших снаружи в дрожь и пот. В то же мгновение из-под каменных сводов вывалилось и упало ничком девичье тело. Обгорелое, почти черное. К окровавленному лицу и к шее липли волосы.

Наконец-то!

Дриада окинула труп равнодушным взглядом, словно не изувеченное тело рядом лежало, а сухое бревно. Подошла ближе. Опустилась на колени. Двумя пальцами отогнула край обгоревшего кармана и спрятала в него один из алых листов.

– Всё, забирайте!

Осознание, что первая кровь пролилась, снова искривило её губы в улыбке. Она передала сторонникам оставшиеся листы. Пока они прятали их в складках накидок, поглядела во тьму пещеры.

– Будь осторожна, Гера! Вия, Нэрита, Содэ, вас это тоже касается! Приглядывайте друг за другом. Прощаемся.

– До встречи! – долетел до слуха хор перекликающихся возгласов. – Скоро увидимся! Угу!

На миг дриада заколебалась. Сомнения вдруг пустили корни, созрели. Предчувствие неминуемых потерь сдавило сердце. Хотя казалось, от него ничего не осталось – нечему биться в тревогах, омертвело всё давно.

– Привязалась? – спросил её обожатель и сщёлкнул с плеча соринку. – Жалость пробудилась? Не этого ли ты жаждала? Не для того ли растила и воспитывала их? Ради тебя они горы с землей сравняют. Одна приговорённая уже пала. Других они тоже прикончат. Я помогу, не беспокойся.

– Знаю, – сдавленно отозвалась она и покинула лужайку, невзирая на тяжесть в груди и ногах.

Пригнувшись, нырнула под переплетение ветвей и зашагала вдоль скалистых стен в сгущающуюся ночь. Вопрошавший, живописно взмахнув плащом, побрёл за ней тенью. Убедился лишь, что девчонки притихли, а оставшиеся у пещеры собратья взялись оттащить труп в лес.

Дорога вела к расколу в камнях – коридору, где дриада привязала вихреца1. Вела через перелески, разбитые лужайками. Под сапогами пружинили скрученные прутья, скрипела трава, хрустели листья. Пары, струящиеся из расщелин, удушали, подгоняли не хуже хлыстов.

Дриада не оборачивалась, чтобы не видеть воспитанниц – боялась передумать. Потому ускорялась, едва ли не бежала, обрывая невидимые нити, которые тянули назад.

Это другие считали её девочек чудовищами. Вырожденками, теряющими рассудок в мгновение ока.

Но для неё они – единственная семья. Иной нет. Иную отняли.

Не смей рыдать, – внушала себе дриада, пока на глазах вспухала солёная морось, а пальцы сминали тревогу в кулаках.

Ветвь, царапнувшая плечо, отрезвила. Дриада вздрогнула и оцепенела. Вздохнула полной грудью и возвела глаза к небосводу, упиваясь ветром на распалённой коже. Всё те же морионовые камни громоздились слева дымящейся стеной. Все те же древесные стволы, опутанные лианами, темнели справа. Она дёрнула щекой, ощутив на затылке жар чужого дыхания.

И вдруг в уши задуло чей-то возглас:

– Меня кто-нибудь слышит?!

Дриада устремила взгляд к нагромождению валунов, прикипевших к скалам. Разглядеть их в полумраке и дыму было трудно. Они словно подернулись темно-серой трепещущей взвесью.

– Что это? – Она посмотрела на спутника. – Ты слышал? Кажется, говорил кто-то.

– Истинно, говорил, – он вышел из-за её плеча и осмотрел камни.

Потер подбородок, о чем-то размышляя. Его глаза сверкнули в тени капюшона.

– Эй, вы тут? – Зов явно раздавался из пещеры, которую перекрыли булыжники.

– Судя по голосу, девица, – заключил обожатель дриады тоном, каким баловни судьбы сетуют на ранние пробуждения. – Навряд ли из наших. В Барклей мало дурных гулять по ночам у скал. Но любопытно иное. Хм-м… Её убить хотели? Ежели заточена она, кто её заточил? На кой?

И правда. Немногим известно – обвалов и осыпей в Морионовых скалах не бывает.

– Обожди-ка… – Набрав в грудь воздуха, дриада крикнула: – Вас завалило? Слышите меня?

– О-о-окх-кх… – на радостях пленница поперхнулась, но довольно быстро обрела дар речи: – Я… Нет… Не завалило, но тут много камней. Могло завалить. Думаю, мне повезло.

– Кто вы? – спросила дриада.

– Эсфирь.

– Это ваше имя. А сущность?

– Что такое сущность?

Двое переглянулись. Дриада приподняла бровь – головой Эсфирь ударилась, может?

– Не ложь, не блажь, – бросил подельник. – Выражается бездумно, выдает первое, что на уме зародилось.

– Так мы с ней не поговорим, – выдала дриада. – Я едва её слышу. Эсфирь – в переводе с древнего…

– Звезда.

– Может быть, она плеяда?

– Плеяда у Барклей? – Спутник дриады переломил палочку, которой до сих пор поигрывал. – Сомнительно.

– Вырожденка? Тогда понятно, почему её убить хотели.

– Желаешь вызволить? Вызволяй, беседуй. Прикончу, ежели что. Только не томи, порезвее, молю. Опасно мне надолго отлучаться. Мне ещё девчонок должно в Барклей вести, не запамятовала?

– Отойдите к дальней стене, Эсфирь! – Восклик дриады прозвенел и растаял в ночи.

Она попятилась, оборачиваясь и отступая на хлипкий свет, на участок почвы, где луна посеребрила траву. Застыла. Снова обернулась, оценивая деревья, выстроившиеся полукольцом. В них-то она и выстрелила чарами быстро и прицельно, стараясь не думать о верности замысленного.

Лозы и ветви дрогнули. Напоенные жизнью, змеями протянулись к булыжникам. Скрутили их, опутывая сетями – к счастью, прорех в завалах хватало.

– За дело! – Голос дриады огрубел, как и взор, мнилось, застланный морозной коркой.

Ведомые её волей, лозы и ветви натянулись и затрещали от напряжения. Рывок первый, второй – и валуны выскочили, впечатались в траву друг за другом. Земля загудела, заходила ходуном, проседая под тяжестью камней. Чудилось, конца им нет, но брешь разрасталась шире и шире – еще чуть-чуть, и Эсфирь сумеет выйти на луг.

Но еще до того, как она вынырнула из прохода, подельник схватил дриаду за запястье и утянул в заросли, шепнув:

– Плюнь на неё! Сюда идут!

Белая нить

За мгновение до…

Над землей раскинулась ночь, и лес погрузился в рассеянный теплый мрак. Выполз погулять месяц. Привлёк к себе толпы звезд-поклонниц. Одарил их вниманием, подсвечивая синюшные небеса-просторы.

Но что до земных существ – о них он запамятовал. Еще бы! Сдались они ему, когда рядом столько красавиц мерцает! Без света проживут. И вообще. На кой лесным детям в ночи колобродить? Их время иное – покуда солнце властвует. У него-то, поди, света с избытком, всем раздарит. А ночь для дриад – соратница скверная.

Что за дрянные думы?

Олеандр перескочил на очередной сук и тряхнул головой, прогоняя дурные мысли. С ним такое бывало – он часто размышлял о глупостях, когда положение размышлениям не потворствовало. Он и в целом часто размышлял. Но ныне, теряясь в раздумьях, рисковал головой – он толком не видел ветвей под ногами и полагался лишь на животное чутье. В ночи зрение подводило, а Олеандр гнался за хином, чтобы убедиться – паразит отбежит к Морионовым скалам и никому не навредит.

Но зверь, как назло, кружил и шнырял по кустам, к слову, с удивительной прытью для столь неповоротливой туши. Громадной, превосходившей Олеандра на голову, а то и две. Чёрной и чадящей. Только во тьме провалов на вытянутом рогатом черепе сверкали красные глаза-бусины.

Задние лапы хины оканчивались копытами. Передние выглядели обычно – только крючковатыми когтями выделялись. В основном эти звери передвигались на задних лапах. Но порой бегали и на четвереньках.

В один миг хин шмыгнул в колючки, в другой – Олеандр приземлился на сук. Хруст возвестил о скором падении. К счастью, Олеандр схватился за лиану прежде, чем ветвь обломилась и он упал.

Зелен лист, он потерял хина! Зато уберёг от сотрясения мозг – самое ценное, чем одарила его природа.

– Так вы не ушли! – прозвенел в тишине голос, едва не отославший его дух к прародителям.

Твою ж!..

Болтаясь на лиане, Олеандр поёжился и обратил взор на зов – так хищник глядит на добычу, прежде чем вонзить в неё когти. Потрясение схлынуло столь же быстро, сколь и пробудилось, словно кто-то макнул его в ледяную воду.

Крикунья мелькала за деревьями на расстоянии десяти-пятнадцати шагов. Ходила туда-сюда, меряла шагами лужайку у Морионовых скал. И белизна её кожи отчетливо выделялась среди густевших вокруг дыма и тьмы.

Что за девчонка? Таких Олеандр не встречал ни в жизни, ни в книгах о населяющих мир существах. Белые, покрытые перьями, крылья и плавно изогнутые рога в смоляной шевелюре из вздыбленных кудряшек.

Она выглядела так, будто вылезла из погреба, где её поколачивали, морили голодом и недосыпом. Её кофтенка, оголяющая живот, держалась больше на честном слове, нежели на зашейных подвязках. Левая штанина была оторвана до колена. Пояс разболтался, дозволяя порткам сползти ниже положенного.

– Эй! Где вы? – кричала она в тот миг, как разум подкинул Олеандру иной вопрос: «Где треклятый хин?»

Он перебросил ноги через обломок ветви и соскользнул по лиане вниз. Спрыгнул на траву и прошёл к лужайке.

– Кто ты? – вопросил он и вынырнул из-за деревьев.

Крикунья вздрогнула и обернулась. Моргнула. Окинула его напряженным взором исподлобья.

Олеандр встретил её взгляд. И в голове поселился престранный вопрос: «Не встречались ли они прежде?» Нет. Он определённо не знал эту девушку. Но от неё веяло знакомым, почти родным теплом. Он будто давнюю подругу оглядывал, с который они побывали во всех мыслимых и немыслимых передрягах. Оглядывал, и на уме вертелись дурацкие мысли о переселении душ, о Судьбе, решившей свести в новой жизни двух потерявших друг друга соратников.

В один миг даже показалось, что Олеандр увидел белую нить, которая протянулась к нему от крикуньи.

Что за ерунда? Он встряхнулся, прогоняя наваждение.

– Я Эсфирь. – Её ответ повторило скальное эхо. – Вы уже спрашивали.

Спрашивал? Похоже, она его с кем-то спутала. Хотя он слабо представлял, где она ухитрилась встретить другого такого полудурка, надумавшего прогуляться ночью у Морионовых скал.

– Ничего я у тебя не спрашивал, – пробурчал Олеандр. – Я впервые тебя вижу.

В глазах Эсфирь – черных, великоватых для тощего лица – промелькнула тень недоумения.

Олеандр хотел спросить, что её изумило, но отвлёкся, заинтересованный беспорядком. Прокрутился вокруг себя, щурясь и осматривая лужайку.

Деревья и кустарники обступали её полукругом и примыкали к чёрным скалам. У их подножия темнел проход в пещеру, возле и внутри которой громоздились расколотые камни. Некоторые едва ли не до верхушек деревьев достигали. Часть осколков опутывали потрепанные лозы. Огрызки лиан валялись на земле, тянулись к стволам, цеплялись за них, овивали.

Вот что за грохот недавно донесся до слуха! Некто, похоже, камни передвигал. Ночью. У Морионовых скал.

Бессмыслица!

– Что здесь произошло? – спросил Олеандр, но голос его потонул девичьем.

– Это ваш друг?..

И он дернул щекой. Предчаяние беды разлилось по венам холодом. Олеандр глянул через плечо – хин медленно подкрадывался сзади. Позорище! Как можно его не заметить?!

– …Кажется, – слова Эсфирь сливались со звоном, гуляющим в ушах, – ваш друг хочет нам что-то сказать.

– Да не друг он мне!

Хин мешкал. Не спешил нападать. Олеандр пожелал сунуть руку в карман, чтобы выудить семена дурмана. Но едва пошевелился, шар чернильной мглы ударил в предплечье. Впитался в кожу, отнимая чары.

– Ой! – пискнула Эсфирь.

Проклятие! Дыхание оборвалось. Сознание рывком провалилось во мрак и прояснилось, как бывает при засыпании. Простое движение обернулось пыткой, как если бы Олеандр толкал в гору бревно.

Не сразу, но пальцы нырнули в карман. Семена скользнули в ладонь, и он швырнул их в хина. Поочередные хлопки растревожили ночь, схлестнулись с рыком зверя. Он отскочил, но поздно – облака розоватой пыльцы окружили хина, просочились в разрезы костяного черепа.

Зверь шагнул к Эсфирь. Но ветра одурения качнули его в сторонку. Уронили на останки булыжника.

Чары больше не утекали из тела. Олеандр рванул к Эсфирь. Коснулся её плеча и потащил в лес. Она недолго поддавалась.

– Вы что натворили?! – выскользнула из хватки, стоило хину осесть наземь.

Отпрянула и метнулась к зверю столь резко, что Олеандр опешил.

Вот ведь дуреха! Он кинулся Эсфирь наперерез. Голова кружилась дико, шатало. И всё же он ухитрился её обогнать и встал перед упавшим хином неподвижно, словно вырезанный из дерева.

– Совсем дурная? – слетело с языка первое, что пришло на ум. – Ты на кой к нему в пасть лезешь?

Эсфирь не удостоила Олеандра и взглядом. Немыслимо! Тревога в её глазах – за хина!

Олеандр моргнул. Оглянулся, и кровь загромыхала в ушах, вторя гулким ударам сердца. Непозволительно быстро зверь отошёл от отравления. Постукивая копытом о копыто, он врезался когтями в землю, разогнул спину. Воззрился на них сверху-вниз и выдохнул дымное облако.

– Улетай! – выдали губы Олеандра, пока рассудок перебирал всевозможные пути отхода.

Он пятился, отталкивая Эсфирь.

– Но… – заикнулась она.

– Без «но»!

Клыкастый череп заклацал, выдувая смог. Вспыхнули и затанцевали на когтях хина чёрные витки колдовства.

– Сюда! – Олеандр утянул Эсфирь за булыжник, и в тот же миг над ними просвистел сгусток тьмы.

Раздумья отнимали время, которое и без того не любило, когда его растягивают. Поэтому Олеандр воззвал к чарам, и тепло расползлось по жилам, ощерило листву на предплечьях. Он выбежал к зверю. В повороте ускользнул от сгустка мрака. Напружинился, готовый обороняться.

Хин вдруг понесся на него, дымясь, как выпавшая из костра головешка.

Завитки чар стекли с пальцев Олеандра и впитались в траву, оживили сорняки. Он хотел опутать копыта зверя. Но раньше, чем до этого дошло, отвлёкся на выпрыгнувшую из-за булыжника Эсфирь. Растерялся, не ведая, то ли ему девчонку защищать, то ли с хином бодаться.

Растерялся и поплатился за промедление – когтистая лапа мелькнула перед взором, полоснула по шее. Боль разрядом прошила тело. Кровь хлынула за шиворот, алыми пятнами вспухла на рукаве туники.

– Прекращай! – прозвенел девичий голос в мире, расплывшемся кляксами. – Хватит драться!

Сейчас! Олеандр воззвал к сорнякам. Вняв немому приказу, они удлинились и опутали копыта зверя. Хин глухо зарычал. Дернулся вперёд. Но путы держали крепко. И он рухнул мордой на траву и потерял возможность шевелиться, повязанный от рогов до копыт молниеносно выросшими растениями. Сейчас он напоминал сплетенный из стеблей и листьев холмик, сквозь узкие просветы из которого сочился дым.

– Всё, – Олеандр выпустил воздух из легких и посмотрел на Эсфирь. – Ты жива там?

– Вы… вы… – Неуместная бравада, похоже, аукнулась ей одеревенением. – Вы что наделали?!

– Совсем ополоумела?! – рявкнул Олеандр в угоду гневу. – Он мог тебя убить!

Крылатое Недоразумение – иначе и не скажешь – с тоской поглядело на зверя и спросило:

– Он плохой?

– Мир не делится на плохих и хороших. – Олеандр тронул порезы на шее. На ладони отпечатались кровавые пятна. – Хины – паразиты. Попросту говоря, травят и поглощают чужое колдовство.

Эсфирь не нашлась с ответом. Её глаза сновали туда-сюда, точно стремясь обогнать мысли.

– Я запуталась, – выдала она хрипло, с ноткой беспокойства. И запустила пальцы в кудри. – Не вы меня спасли. Вы юноша. А меня спас не юноша. Цвет очей у вас с ней тоже разнится.

– С кем с ней?

– С женщиной. У неё золотые, у вас зелёные. Но… Кажется, с ней еще кто-то был, не вы ведь?

– Не я, – Олеандр понятия не имел, о чём Эсфирь толкует, но никаких женщин он никуда не сопровождал. – В самом деле! Ты что, не помнишь, с кем встречалась? Ты с головой вообще дружишь?

– Так я её потеряла!

– Голову? Заметно.

– Женщину!

Беседа заходила в тупик. Да и вряд ли получила бы развитие, ведь куда сильнее Олеандра занимала жгучая боль в шее. И от скал веяло жаром. Их дымные испарения вытравливали жизнь.

– Так, – выдавил он, угрюмо глядя на Эсфирь. – Сущность мне назови. Откуда ты прилетела?

– Я…

Она открыла рот и закрыла. Поежилась и растерла предплечья, о чем-то крепко задумавшись.

– Кто ты? – Олеандр сорвался с места, зашагал к ней, и она попятилась, отходя к деревьям.

– Я…

– Ты кочевница?

– Не ведаю. Не помню…

– Как можно не помнить, кто ты такая? – Кровь закипела в жилах, Олеандр дернул щекой.

– Я правда не помню, – Эсфирь поскользнулась на траве, но не упала. – Честно-честно!

– За дурака меня держишь?!

Чем больше вопросов он задавал, тем пуще она мрачнела. Он наступал, она отступала. Взгляд её метался. Колени дрожали и подгибались. Она всё чаще спотыкалась о свои же крылья. Сжималась в комок, будто пытаясь сберечь остатки стойкости и здравомыслия.

Эсфирь наткнулась на препятствие. Ударилась спиной о дерево и вжала голову в плечи.

– Ты точно издеваешься! – Крик Олеандра отскочил от скал и разбился на отголоски.

– Я просто не знаю, что ответить! – как на духу выпалила она, и белесые искры запрыгали по её коже.

Они спутывались. Обращались движущимися петлями и сливались, заключая её в непроглядный кокон. Олеандр отпрыгнул. Но тревоги сразу же улетучились. Чары девчонки ни во что не воплощались, не ранили.

Чудилось, она сдуру высвободила их – от испуга, без мысленной подпитки и каких-либо приказов. Высвободила и стекла на почву. К счастью, Олеандр подхватил её прежде, чем рога-волны стукнулись о валун.

Ну что за напасть? Проследил, называется, за хином!

Чужой среди своих

Дриады всегда ладили с лесной живностью. Часто звери откликались на их зов и спешили на выручку. Многих Олеандр мог бы дозваться. Но ныне его интересовали бродячие скакуны.

Он не хотел тащить потерявшую сознание девчонку на горбу. Поэтому трижды свистнул, надеясь, что призыв на подмогу достигнет нужных ушей. Повезло. Один элафия прогуливался неподалёку. Не сразу, но он подобрался к лужайке. Сперва из-за деревьев показались рога, похожие на лиственные ветви. Затем на хлипкий свет вынырнул их хозяин, величественный, с кучерявой шерстью.

Недолго думая, Олеандр взвалил Эсфирь ему на спину. Устроился позади неё, и они углубились в чащу.

Страшась пересудов, Олеандр не рискнул напрямик скакать в поселение. Чтобы схорониться от вопросов, решил удлинить путь и проскакать по слепым пятнам, обогнуть участки, охраняемые собратьями-дриадами.

Кто-то однажды сказал, что обратная дорога проходит быстрее. Вздор! Зелен лист, умник тот никогда не мчался во мраке через лес, истощенный и раненый, с беспамятной девицей под боком.

Считая ускользавшие за спину стволы, Олеандр и сам не понял, как большая часть пути осталась позади.

В рассветном небе ещё не висело солнце. Лучи ещё не излизывали кроны деревьев, не рассыпались по листве бликами. То тут, то там на стволах уже встречались трилистники, нарисованные белой краской – знаки, подсказывающие чужакам, что совсем рядом проживают дриады.

Впереди показалась сплетённая из ветвей ограда. Она окольцовывала поселение, громоздилась до древесных верхушек. Ветра и ливни кое-где погнули её, но подпорки-бревна надежно уберегали от обрушения.

Удача повернулась к Олеандру лицом. Чудом он избежал любопытных глаз и спешился у неприметной калитки. Стащил Эсфирь со спины элафия и чуть не взвыл, когда она мешком упала в его объятия.

Не то чтобы она весила прилично, просто запёкшиеся порезы на шее словно солью посыпали.

– Господин Олеандр! – прозвучало сверху, и он сжался, будто вор, застигнутый врасплох.

Из большого гнезда на дереве высунулось лицо. Растрепанные волосы выглядывали из-под лиственного венка.

– Ш-ш-ш, – Олеандр приложил палец к губам, признав в мальчонке Юкку, одного из юных воинов – хранителей леса.

– Что произошло? – пыхтя и отдуваясь, Юкка выполз из гнезда и оторопело уставился на Эсфирь. – О!.. Ого! Кто это? Гарпия?

– Пожалуйста, никому о ней не говори! – прошипел Олеандр и смахнул прилипшую к щеке прядь волос.

– Л-ладно, – Юкка растерянно моргнул, глядя на него сверху-вниз. – А вы… Вы ранены?

– Пара царапин. Не страшно.

– Архихранитель как чувствовал, что с вами дурное приключилось. Ушли вечером и будто в пропасть провалились. Он стражей за вами отправил и сам на поиски ускакал.

– Аспарагус. – Имя ненавистного гада осело на языке Олеандра ядом. – Не рановато ли он запаниковал? Когда это его заботила сохранность моей шкурки? Зеф постарался?

– С ним я не беседовал, – Юкка пожал плечами. – Я получил приказ от господина Аспарагуса. А как вы?.. Где так поранились? Благо до поселения добрели. Ой! Надо бы знак подать! Вы ведь вернулись!

Его рука взметнулась вверх. Вспышка зеленого света сорвалась с пальца и, прошуршав листвой, озарила небо.

Хранители леса часто переговаривались так между собой. Призывали на подмогу, например.

– К Морионовым скалам, похоже, хины подступают. – Олеандр крутил Эсфирь то так, то эдак, думая, как бы её поднять и не помять крылья. – Я встретил одного. Оповести Аспарагуса и поселенцев, хорошо?

– Конечно. Так это хин вас подрал?

– Юкка!

– Прошу прощения. – Юкка всё еще таращился на Эсфирь с немым любопытством. – Всё передам. И, клянусь честью, от меня о девушке никто не узнает. А вы… Может, лекаря навестите?

– Обойдусь.

Олеандр мог бы похвастаться познаниями во врачевании. Да что там, он швы с закрытыми глазами накладывал. В пять лет, услыхав вопрос «Что таится у существ на сердцах?» пустился в рассуждения о вскрытиях. Честно! Ежели Тофос и предрасполагал существ к какому-либо ремеслу, Олеандра он явно предрасположил к целительству. Отец даже предлагал ему трудиться на благо клана. Но нет. Помочь по нужде? Милости просим. Изо дня в день подтирать сопливые носы? Увольте.

Олеандр подхватил Эсфирь и миновал калитку со спокойной душой. Поплелся вдоль ограды, прячась за занавесом из лиан. От сердца отлегло. Он вернулся до того, как поселение ожило и взорвалось разговорами.

Кто наведывался сюда, часто шутил, что нужно дриад благодарить – они солнце ото сна расталкивают. А у того и выбора нет – поди понежься в объятиях покоя, когда лесные дети вовсю гремят и грохочут.

Хижины жались друг к другу и боками, и крышами, и потолками – тесно-тесно, даже неприлично. На каждых улочке и перекрёстке, у лестничных уступов ютились по десять, а то и по двадцать обителей. Одни перекрывали древесные стволы, прикипев к ним и утекая к шапкам-кронам. Другие восседали на ветвях под навесами листвы и гроздьями плодов. Третьи парились на свету, и овившие их лианы первыми приветствовали солнце, шевеля бахромой.

Три яруса дриады отвели для жизни. Спускались и поднимались по лианам и лестницам. Мосты, вечно захламленные и заставленные бочками, тянулись от дома к дому, от ветви к ветви.

Пахло пряно-сладкими благовониями. Облака пыльцы кружили в нашептанных ветрами танцах.

Тут Олеандр родился. Пустил корни и расцвел, как выразились бы дриады. И отсюда, не уродись он сыном Антуриума, владыки клана, с радостью сбежал бы. Неважно куда, лишь бы тишина густела непробиваемая.

Серьезно! Иногда ему казалось – природа что-то напутала и породила его в Барклей по ошибке. Он не терпел шумихи. Ненавидел пустословие и сплетни, которые множились здесь резвее, чем пыль. Он отстранялся от дриад тем пуще, чем старше становился. Рос очень одиноким.

И хорошо, что рос в период правления отца, а не деда – Эониума, чаще нарекаемого Стальным Шипом.

Дриады до сих пор поминали Эониума с содроганием. Он вошёл в историю клана, залитый кровью, потонувший в отрубленных головах. Ярый блюститель строжайших порядков и устоев. Жестокий до умопомрачения, но честный перед собой и преданный клану. Он намертво впечатался в память своих подданных.

Дарованное ему прозвище как нельзя лучше отражало его сущность. Хранителей леса – воинов, служивших ему верой и правдой – нарекали либо просто Стальными, либо Стальными Шипами. А период его затяжной тирании назвали Эпохой Стальных Шипов.

Страшное тогда царило время. Суровое и беспощадное. Слишком открыто оденешься – изобьют на глазах у собратьев. Ненароком к чужой супруге прикоснёшься – руку отрубят или что пониже. Своеволие проявишь, без спросу мнение выскажешь – лишишься языка.

Дриады лишний раз моргнуть боялись. Ведь кара за прегрешения нередко сопрягалась и с погибелью. Об одном молились провинившиеся – чтобы посыльный не вручил им алый, словно пропитанный кровью, лист аурелиуса. Такие послания называли судными листами. Или приглашениями на казнь.

Нетрудно догадаться, какая участь ожидала дриад, получивших аурелиус.

К счастью, властвование Стального Шипа кануло в небытие. Перехватив бразды правления, отец Олеандра принялся выкорчевывать нелепые законы. И был прав. На свалке им самое место.

Олеандр до того глубоко увяз в размышлениях, что не сразу понял, как уткнулся носом в нужную дверь. Хин вытряс из него только силы и чуток чар. Ключ остался в кармане. И скоро провернулся в замке.

Хижина встретила тишью и застоявшимся теплом. Ложе Олеандр в свое время сюда притащил добротное. Лежал на нём не матрас, а перина, которая обволакивала, обтекала спящего. Пылинки взвились и затанцевали в воздухе, когда Олеандр повалил Эсфирь на кровать, а сам забрался в кресло напротив.

На миг в уши будто затычки вставили. Он не слышал ничего, кроме стука растревоженного сердца. Теперь время не подгоняло. Теперь он оглядывал её заострённые коготки, плетеные из серебряных нитей браслеты, украшенные белым пером и лоскутом кожи. Оглядывал, и разум наводняли вопросы.

Что за девчонка? Мастерица нести околесицу!

Дышала Эсфирь ровно. Серьезные увечья плоть не оскверняли. Но сколько бы Олеандр ни тряс её, сколько бы ни подносил к лицу тряпицы, смоченные едко-пахнущими травами, она и пером не вела.

Возможно ли, что где-то он недоглядел? Возможно ли, что хин задел Эсфирь и выхлебал чары? Не все, ясное дело, остаток она растратила на вспышку, ту самую, после которой сознание потеряла.

В таком случае обморок – закономерный исход, не досадное совпадение.

Известная истина: лишенные колдовства существа засыпают до тех пор, пока оно не восполнится.

Наверняка так оно и есть, – решил Олеандр. И едва уселся поудобнее, как провалился в сон.

***

Проснулся с острым желанием умереть. Сон в позе зародыша не пошёл на пользу. Спину ломило, а вдобавок скрючило – казалось, ходить ему теперь всю жизнь, склоненным к земле. В восемнадцать-то лет от роду. Прелестно, что тут скажешь. Посох, что ли, пора мастерить?

Как назло, под рукой не очутилось и кувшина с водой. Хотя ничего такого здесь и быть не могло, потому что Эсфирь он притащил в необжитую хижину, куда ему только предстояло переселиться.

Согласно традиции клана, каждый двадцатилетний дриад покидал отчий дом. К заветному дню он сооружал и обустраивал логово, символизирующее его расцвет, вступление во взрослую жизнь. Дом, где он будет хозяином и положит начало семейному быту, куда приведет супругу.

Олеандр задумался о возведении хижины раньше сверстников, еще будучи подростком. Ровесники зазря трепали языками, в то время как он усердно трудился. Много воды с тех пор утекло. Тогда он стирал руки в кровь, словно с кожей сдирались из памяти гнетущие воспоминания. Потел от рассвета до заката, делал что угодно – лишь бы не думать, не вспоминать о смерти матери. Ему и тринадцать не стукнуло, когда она свела счеты с жизнью.

Тогда он потерял разом двоих: мать погибла, а его названный брат, океанид, покинул Барклей. Глэндауэр – так его звали – очутился в их семье по настоянию своего деда, былого владыки Танглей.2 И сказать, что Олеандр нашел в его лице опору и понимание, значит не сказать ничего.

Их мысли, как сказали бы танглеевцы, качались на одной волне.

Тогда все было по-другому. А ныне…

Ныне звучание его имени сжимало Олеандру горло. Из того притворства, по дурости спутанного с родством душ, он вынес одно: дружба – не клятва на века. С ней никогда не знаешь, что разольется по телу в следующий миг: тепло от подбадривающего похлопывания или кровь от кинжала, всаженного меж лопаток.

Пути Судьбы неисповедимы, – голос брата отразился в сознании на удивление отчетливо.

– Боги… – Олеандр зашипел – шею в который раз обожгло.

Он ведь рану не промыл!

Пришлось исправлять оплошность. Пусть вода не нашлась, но склянки с травяными настоями обнаружились. Одна из них перекочевала на подоконник, потеснила пустующие горшки для цветов. К оконцу со скрипом подъехало и кресло, там же пристроилось небольшое зеркало на ножках.

Долго Олеандр промывал два косых пореза. Сперва, шипя и морщась, отрывал от них ворот вместе с запекшимися корками. Потом кровь стирал и оценивал – нужны ли швы? Следом напитывал обеззараживающим раствором. И вот набухшие алым тряпицы улетели за плечо.

Руки перематывали шею в тот миг, когда взор прилип к Эсфирь. Её крыло, доселе спокойно расстеленное по полу, дернулось. Олеандр дёрнул щекой, снова ощутив странный трепет сердца.

Сознаться, ему не терпелось обрушить на Эсфирь град вопросов. Скорее всего, она кочевала, а крылатые путешественники в Барклей – гости редкие. За прожитые годы он встретил пару стемф, которых высвободил из плотоядного бутона, прежде чем тот ими отужинал.

– Странная ты все-таки, – проворчал Олеандр, натягивая тунику. – Как можно сущность свою не помнить, ну?! И на кой ты хину в пасть лезла? Не знаю, как принято у вас в клане, но у нас в битвы рвутся хранители! Стража! И то не всегда. Лучше миг побыть трусом, чем навсегда стать мертвецом.

Эсфирь, зелен лист, молчала, продолжая тихо сопеть, уткнувшись носом в подушку.

Занятная все же штука – истощение. Как ни шуми, хоть бревна над ухом опустошенного пили, он и бровью не поведет. Недаром толкуют, что потеря чар на поле брани равносильна смерти.

Олеандр нащупал сапоги, обулся и выполз из кресла. Ему полегчало. С души будто камень упал. Даже странно, учитывая, что с тем же успехом он мог бы выместить недовольство на кустарнике.

Ладно. Поднимется на чердак. Глядишь, раздобудет пару-тройку пледов и доспит на полу.

Он шагнул к лестнице. И замер, остановленный внезапным стуком в дверь.

Проклятие!

– Господин Олеандр! – прикатился в хижину взволнованный голос. – Прошу прощения, но мне нужно с вами поговорить.

– Мне тоже много чего нужно, Драцена, – узнав хранительницу, отозвался Олеандр. – Я спать хочу.

– Так раз вы все равно пробудились, – не сдавалась Драцена, – может, выйдете ненадолго?

– Кто-то покалечился? – поинтересовался Олеандр, сгибая и разгибая занемевшую спину.

– Не совсем.

– Пожар?

– Нет, там…

– Аспарагус издох?

Навряд ли, конечно, архихранитель их всех еще похоронит. Но помечтать-то можно?

– Господин Олеандр!

– Потом побеседуем.

– В лесу тело нашли! – выкрикнула Драцена и тише добавила: – Дочь Хатиора, Спирея, мертва!

Услышанное отозвалось в груди жжением – будто раскаленные угли у ребер проросли, как семена. Не слишком хорошо, но Олеандр знал Спирею. Его дед и её отец распрощались с жизнями в одной битве.

Сердце, уколотое тревогой, дрогнуло. Разум озарила надежда: «Может, это ошибка?»

Олеандр отодвинул задвижку. Толкнул дверь и воззрился на Драцену. Молча – лицо выражало мысли не хуже слов.

Она устало выдохнула. Кивнула, подтверждая сказанное.

– Что произошло? – Его голос сорвался, звеня тревогами. – Как она… Где? Почему?..

– Лучше взгляните. – Драцена оправила плащ, сомкнутый под горлом брошью-трилистником.

И застыла. Уловила донесшийся из недр дома лепет:

– Капстэ ти фотья, – молвила Эсфирь тихо и мелодично, но почему-то её слова отдавали проклятием.

Наверное, потому что переводились с древнего языка как «Гори огонь». Ну или что-то близко к этому.

Выругавшись, Олеандр отступил от двери, чтобы углядеть Эсфирь. Она до сих пор мирно дремала, смешно хлопая губами. Чисто пташка, ожидающая, когда матушка бросит червя.

– Э-э-эм, – Драцена уже стояла рядом. Почесывала обритый череп. – Эта девочка…

– Прошу, никому о ней не говори, – взмолился Олеандр, вытолкав хранительницу на крыльцо и запирая дверь. – Я у Морионовых скал её встретил. Гнался за хином и… Долго рассказывать! Она чар лишилась, похоже. Теперь пару-тройку дней проспит.

– Будьте спокойны, не скажу. Но… Кто она?

– Не знаю.

– Серьезно? – вопросила Драцена. – Ужель и правда не ведаете? Полагала, вы ведаете обо всем на свете…

Лесть то была или нет, а зверь в груди Олеандра благодарно замурлыкал. Хотя вскоре поперхнулся и затих, ведь скрытность обернулась крахом.

– …Идёмте?

– Да.

Отличало Драцену одно прекрасное качество – ненавязчивость. Было видно, интерес бьёт в ней ключом, но быстро угасает под давлением чужой просьбы. Щелкнула серебряная заколка, и перед носом Олеандра расстелилась накидка воина, подцепленная кончиком пальца.

– Наденьте, – посоветовала Драцена. – Шея у вас перемотана. Да и рубаха в крови измаралась.

Точно! Олеандр мысленно отвесил себе пинка и набросил плащ.

Беглый взгляд на сумеречное небо. Выдох… и он сбежал за Драценой со ступенек, пересёк округлый дворик. Не сговариваясь, они нырнули под занавес из лиан. Над их макушками сомкнулись своды глухого тоннеля, пошитого из скрученных прутьев, подбитого мхом.

Собратьев такие коридоры не прельщали. Сгнившие. Неустойчивые. А Олеандр сберегался в их тиши от издёвок Аспарагуса и ревности суженой. От уничижительных пересудов и вопросов «На кой наследник патлы отрастил до лопаток? На кой пять серёг-колец нацепил? Не под стать ведь сыну правителя побрякушками бряцать! Не под стать косицы заплетать!»

Не мог Олеандр похвастаться, что изучил тоннели назубок, но половину поселения точно обежал бы, сокрытый от цепких глаз – соплеменники иногда и не ведали, что он рядом притаился.

Под сапогами пружинил настил. Завитки ушей то и дело распрямлялись, тронутые свисающими лозами. Олеандр скрутил волосы в узел и снова уставился Драцене в затылок.

Со спины она мало чем отличалась от юноши. Да и спереди тоже, потому как пышной грудью не славилась. Женщину в ней выдавали кисти рук, изломы запястий, когда она жестикулировала в такт словам.

Скорее уж Олеандр больше походил на девушку. Из-за малого веса, мягких черт лица и длинных волос его нередко нарекали девицей. Пока он не подавал голос. Шелковый баритон достался ему в наследство от отца.

Разумеется, дриады и по лицу не спутали бы наследника с девчонкой. Но чужаки, взирая на него, порой каменели, думая и прикидывая, кого же им посчастливилось встретить: юношу или девушку?

– Не ведаешь, кто к переполоху листья приложил? – пробубнил Олеандр, подслеповато щурясь.

– М-м-м, – протянула Драцена. Каждый её шаг сопровождался ударом ножен по бедру. – К вашим поискам в лесу?

– Угу.

– Зефирантес…

Ну конечно!

– … вроде бы он искал вас вечером. К ночи обеспокоился, поэтому и обратился к архихранителю.

Обратился? А то как же! Наверняка вломился в дом и в красках обрисовал картину гибели наследника. Видит Тофос, Аспарагус столкнулся с проблемой, выраженной вопросом «Как выставить из обители бугая весом с гору?» и пришел к выводу, что проще внять мольбам.

Запах гнили усиливался, подогреваемый нараставшими топотом и гомоном. Лучи света все чаще выстреливали из прорех в потолке. Пятно света впереди разрасталось.

Чем ближе Олеандр подбирался к выходу, тем пуще тряслись поджилки. Взирать на мертвое тело Спиреи? Он вовсе этого не желал. Потому и оцепенел, когда мох перетек в протоптанную дорогу.

Тучи дриад стянулись к краю поселения. Цепи желающих вызнать, что произошло со Спиреей, кривились и путались. Уползали к постройкам-лекарням. Воздух гудел. Нагрелся от летающих шепотков – того и гляди загорится. Кто-то обвинял Спирею в распутстве. Мол, любила она в догонялки с младыми мужами играть. Прыгала по ветвям, вот и свернула шею – Тофос наказал. Другие возражали, мол, шея-то у нее цела, а ума капля, раз по ночам у Морионовых скал гуляла.

И сквозь весь этот шум и гам, сцепив зубы и пихаясь локтями, проталкивался Олеандр. Дважды болото ора едва не засосало его. Трижды он наступил кому-то на ноги, но до извинений не снизошел. Перед кем извиняться-то? Лица дриад размывались, словно облака в предрассветной дымке.

Кто-то толкнул Олеандра, разжёг внутри него искру гнева. Но! Властвующим дриадам не дозволено идти на поводу у злобы. Не дозволено воплощать в явь думы, перво-наперво пришедшие на ум – так и до бесчинства можно докатиться.

Отец толковал: правление – тяжкая ноша. Изо дня в день он выслушивал просьбы и жалобы соплеменников. И далеко не каждый из них заботился об учтивости. Он не раз каялся, что порой ему кажется, будто жизнь упростится, ежели пара-тройка из них лишатся голов.

На самом деле – не упростится. Усложнится. Ибо ярость мимолетна, а чужая кровь въестся в руки намертво.

В один миг Олеандра таки отравила мысль: «Может, Стальной Шип и прав был, держа дриад в ежовых рукавицах?» В следующий – толпа выплюнула его к крыльцу лекарни, швырнула к двум стражникам.

Лязгнули вырванные из ножен мечи. Скрестились перед ступенями крыльца, лоснясь сталью.

– Это наследник, – прокричала Драцена, и лезвия, вспоров воздух, вернулись в ножны.

– Думайте, кому путь преграждаете, – Олеандр приподнял капюшон и дернул щекой.

– Господин Олеандр, – два суховатых поклона отразили не то извинения, не то приветствия.

– Я подожду вас, – вымолвила Драцена.

Поскрипывая, дверь лекарни затворялась, пожирая расстелившуюся на ступенях полоску света. Но Олеандр успел нырнуть внутрь прежде, чем раздался хлопок.

– Аспарагус! Наследник! – крикнули они хором с архихранителем и отскочили друг от друга, словно боясь испачкаться.

Твою ж деревяшку! Олеандр вжался в стену, чувствуя, как колени дрогнули и подогнулись. Не только его, почти всех взгляд Аспарагуса словно вбивал в пол, укорачивая рост, а заодно языки.

Тени от златоцветов плясали на лице архихранителя. Точнее, на половине лица – вторая хоронилась под древесной маской. Укрывала кожу от линии волос до кончика носа. Его умиротворенный взгляд, пальцы, оглаживающие подбородок, толковали скорее о тяге попить чайку, нежели о желании изучить тело жертвы. Нагрудник из варёной кожи облегал торс, подчеркивал мышцы. Коричневые волосы были зализаны к затылку. На плечах зелёной накидки красовались стальные шипы.

Аспарагус тронул ножны за поясом и оправил плащ. Усмехнулся в густые с рыжиной усы.

– Благого вечера, сын Антуриума, – бархатным тоном молвил он и сверкнул единственно-видимым золотым глазом.

– И тебе, – процедил Олеандр, выдавливая слова из пересохшей глотки. – Чего забыл-то тут? Соскучился по запаху крови? Нынче головы не летят, как во времена Стального Шипа и…

– Довольно! – Аспарагус говорил тихо, но тон его остужал почище приставленного к глотке лезвия.

На долю мгновения Олеандр осекся. Внутренний советчик подсказал, что он перегибает палку.

А отвращение вперемешку со злобой снова потянули за язык:

– Рот мне затыкаешь? Не сочти за дерзость, но кто даровал тебе на то право? Не кажется ли тебе, что ты ненароком запамятовал, с кем ведешь беседу? Видать, старость уже не за горами, м?

– Уста вашего деда изрекли немало мудрых слов, – спустя вечность с положенной любезностью ответствовал Аспарагус. – Но кое-какие мне запомнились крепче прочих: «Для глупца нет ничего лучше молчания. Но ежели бы глупец знал, что для него лучше, не был бы он глупцом».

– Ах, ты!..

– Окажите любезность, не бродите по ночам невесть где!

Слова прозвучали, и Аспарагус рванул к выходу. Олеандр зажмурился от нахлынувшего ветра. К счастью, успел отскочить. В ином случае архихранитель вынес бы его в толпу, а потом дриады вытоптали бы из него дух. Дверь бахнула. С притолоки посыпались древесные крошки.

Гад! Кровь так и грохотала в висках. В кромешной тишине Олеандр подсчитывал удары сердца. Но скоро сбился. Стучало оно столь же часто, сколь по земле барабанит град. Напрасно он затеял перепалку. Но – чтоб ему мантикоре в пасть угодить! – Аспарагус бесил до его до зубного скрежета. За всю жизнь сил не скопил бы, чтобы рот на замке держать.

Да и как еще Олеандру относиться к гаду, который сперва его деду подол лобзал, а следом пригрелся у листвы отца? И ладно только это. Так нет! Аспарагус заручился расположением и доверием. В поселении насмешка витала: ежели нужно кому отыскать владыку, ищите Аспарагуса. Где первый ходит, там и второй бродит. Везде они на пару плащи трепали, как смолой приклеенные.

– Лицемер! – Олеандр смежил веки и выдохнул напряжение.

Перевёл взор на койку в углу, и стыд обжёг щеки. Там под прицелом пучков трав, подвешенных к потолку, лежало тело, укрытое покрывалом.

Шаг первый, второй. Руку уколола шерсть пледа. Сдернутый, он скатился на пол, собираясь складками.

И Олеандра прошил озноб. Он не смел пошевелиться, затопленный волной тихого ужаса. Зажмурился, уповая на чудо. Без толку. Не сворачивала дочь Хатиора шею. Она обгорела. Зверски. Кожу Спиреи пятнали не то что ожоги – чернь, кое-где запрятанная под клочки обугленных шаровар и туники. Узоры запекшейся крови испещряли плечи. Вместо глаз зияли провалы.

Такое не спишешь на несчастный случай. Такое убийством смердит – беспощадным, остервенелым. Но за какие грехи умертвили Спирею? Кому подвластно изжечь существо до неузнаваемости? Пожалуй, либо фениксу, либо граяду. Огню и молниям. Оба клана имели дурную славу. Оба отнекивались, что поддерживают кочующих собратьев – изуверов-мародёров.

С натяжкой, с очень большой натяжкой можно было говорить о заказной казни.

И все же…

– Сомнительно, – превозмогая дрожь, Олеандр набросил на труп плед и покинул лекарню.

Узы по ошибке

К отцовскому дому Олеандр шел наугад. Он и сам сомневался в заказном убийстве, но прежде чем удалиться на дежурство, Драцена еще сильнее пошатнула этот вывод.

Пошатнула двумя словами:

– Может, вырожденец?

Может…

Два Творца корпели над миром, населяя его существами. Первый – Тофос. Его подданные, к примеру, дриады. Второй – Умбра. Он слепил и наделил чарами, к примеру, фениксов. Бродили по земле гибриды – двукровные, зачатые в безвредном союзе. Им даровали жизни создания, пустившие корни от одного Творца.

Бродили по земле и вырожденцы, зачатые в союзе вредном. Одарённые. Несущие чары двух Богов.

Как рассказывал Олеандру отец, вырожденцы часто погибали, толком света белого не узрев, реже – во чреве матери. А ежели они выживали, удел их подстерегал скверный – принять смерть от рук тех, кто их породил.

Зелен лист, не всегда. В ином случае выродков не существовало бы. Да и проблем с ними тоже.

Они отражали две чистые силы, их хитросплетения. Жаль, цену за мощь платили высокую. Чем старше становился вырожденец, тем свирепее в нём разгоралась борьба сущностей.

Силы Тофоса давили силы Умбры, силы Умбры давили силы Тофоса. Клинки их противостояний иссекали сознания выродков. Испещряли их разумы в пыль удар за ударом и подталкивали к падению на дно безумия. Растерзанные и изломанные, к двадцати, может, к двадцати пяти годам они превращались едва ли не в хищников, уже не способных отличить друга от врага.

В идеальные орудия убийства, которым, как показал печальный опыт, никто не ровня.

Свихнувшемуся вырожденцу не нужны подоплёки, чтобы отнять чужую жизнь.

А лимнады, соседи дриад, недавно прислали письмо в Барклей – сообщили, что лицезрели ламию-граяду. Граяду!

Перед внутренним оком Олеандра с кристальной ясностью развернулась картина, как Спирея выгибается, пронзённая грозовой стрелой. Как её охватывает пламя, изжигая крики и мольбы. И он прильнул к стволу; разум отказывался принимать воображенное за правду.

– Боги!

Поход в лекарни вымел из тела крупицы сил, которые питали тело. Чтобы сдвинуться с места, казалось, потребовалась вечность. Но потом Олеандр ускорил шаг, раскачивая подвесной мост.

К родной хижине он ступал уже твёрдо.

Их с отцом обитель занимала два яруса: второй и третий. Она овивала дерево, пронзенная стволом и увенчанная толстым и распластанным, словно разомлевшим от жары, рыжим бутоном. Он красовался на ветвях. Но раскрываясь поутру, затмевал их, ощериваясь тычинками.

В иные вечера Олеандр любовался цветком, не раз отрисовывал его, устроившись в тени крон. А ныне лишь бегло оценил. Невидимые ветра дули в спину, заталкивая его в укрытие.

Он не вошёл – ввалился в хижину. И упал на рулоны с шелками, сваленные в углу. Череда покалываний пробежала по телу, разгоняя кровь. Он был дома, в стенах трапезной, окутанных тишиной.

Как ускакал его отец невесть куда, так и вымерла их обитель. Не тянуло с веранды курительными благовониями, не слышались шелест книжных страниц и редкие покашливания.

Но что хуже – бразды правления пали в клешни Аспарагуса.

Олеандр кожей ощутил чужой взгляд. Острый и колючий, изучивший его от макушки до пят столь же цепко и пристально, сколь лекарь оглядывает захворавшего с неведомым недугом.

– Явился, – растревожил безмолвие до боли знакомый голос. Фрезия? – Могу я спросить, где тебя носило?

Он приподнялся на локтях. Открыл сперва правое веко, потом левое. И надежды на неполадки со слухом рассыпались пеплом. У ствола, устроившись на подушке с золотыми кисточками, восседала его суженая.

– Дозволь и мне тогда спросить, – выдавил Олеандр, размышляя, не отдаться ли на растерзание хинам, пока невеста, чего доброго, не довела его до греха. – Кто впустил тебя в дом владыки?

– Вы дверь не заперли, – с запинкой отозвалась Фрезия. – И я решила… Я просто хотела…

– Застать меня врасплох? – догадался Олеандр.

Мрачная тень залегла под глазами Фрезии. Как ни странно, они засверкали ярче, будто к ним поднесли подожжённую ветвь. У Олеандра вспотели ладони, а губы, напротив, пересохли.

Дурной знак!

– Прошу, больше не заходи без спросу в дом владыки, – выдохнул он. – Во-первых, это неправильно. Во-вторых, ты можешь попасться стражникам. Оно тебе надо? Доложат твоему отцу, и он тебя… Хорошо, если просто в хижине на месяцок-другой запрёт.

– Я не настолько глупа, Олеандр, – Фрез фыркнула и надула губы. – Я не попадусь.

– Может быть. И тем не менее…

Он поднялся с шелков и подковылял к чану с водицей.

Трапезную окутывал полумрак. Из вороха златоцветов, прилипших к потолку и стволу, тьму разгоняли лишь два. Золотые отблески рассыпались по воде, уползали в её глубины, подсвечивая плавающие лепестки – будто лодки по озерцу плавали в полночном свету. Едва ли Олеандр сумел бы сказать, сколь долго простоял, опираясь на чан и пялясь на свое усталое отражение. Просто в какой-то миг в уши вторгся скрип половиц, голова снова заработала.

– Где ты был? – И колесики разума завертелись, переваривая слышимое. – Зачем шею перемотал?

Расти у Фрезии вместо волос ядовитые змеи, спина Олеандра уже послужила бы им мишенью.

– Не за тем, о чём ты подумала.

Он зачерпнул водицы. И холодные струйки, коснувшись лица, расползлись по коже, смывая усталость. Он выдохнул и обернулся. Моргнул раз, второй. И наконец рассмотрел суженую.

Она стояла у низкого, оцепленного подушками, столика и глядела на Олеандра тяжело, исподлобья. Её рыжие волосы горели огнём. Заплетённые в два колоска, толстые косицы пристроились на оголённых плечах. Расширившиеся зрачки поглотили сирень глаз, украшающих маленькое личико-сердце.

Невольно Олеандр сравнил Фрезию и Эсфирь. Сравнил чувства, которые вызывали у него две такие разные девушки. Красотой первая с лихвой затмевала вторую, похожую на воплощение ночного кошмара.

Но Фрез не будоражила воображение. Олеандр знал её от и до, мог фразы за неё заканчивать и предсказывать поведение. Эсфирь же он совсем не знал, но она порождала море вопросов. Окутанная туманом загадочности, так и просила её разгадать – будто вызов бросала.

– Молчишь? – голос Фрезии сочился отравой. Щеки раскраснелись, будто ветром обожжённые. – Ты возвратился под утро, и я…

– Рассудила, что я с кем-то греху предавался? – докончил Олеандр. – Мне ведь больше заняться нечем.

Мгновение они хранили молчание, разделенные пропастью значительного непонимания.

– Не хочешь по-хорошему, значит? – Фрез наморщила нос, словно под боком свалили гниль.

– Я не забавлялся с дриадами.

– Лилия и Сумах тоже вернулись по утро…

– И?..

– …и ежели ты не сознаешься, – выкрикнула Фрезия едко, не слишком заботясь о тяжести брошенных слов, – все узнают, кем была твоя мать. Распутной девкой! Блудницей! Шлюхой, которая…

Она перешла черту. Покусилась на святое, и Олеандр не выдержал. Вытолкал её за дверь и задвинул щеколду.

Вторженец

Возможно, есть в мире существа, несовместимые друг с другом от рождения. Казалось бы, Олеандр и Фрезия во многом схожи. Излишне порывистые, но уязвимые. Излишне напористые, а на деле неуверенные в себе и своих силах. Казалось бы, они чуть ли не слиться должны в единое целое.

Да вот беда – глядят в разные стороны.

Отец же всегда твердил Олеандру, что схожесть нравов вторична. Сравнивал жизнь и быт с Фрез с ураганом. Внушал, что брак с ней – непоправимая ошибка, жертва разумом в угоду чувствам.

Но!.. Что тут скажешь, Олеандру тогда и шестнадцати не стукнуло. Правильно говорят, красота женщины – стальной капкан. Ступишь – и он сомкнется, издерёшься в кровь, пока высвободишься.

Фрез выросла. Похорошела и распустила лепестки, превратившись в прелестный цветок. Мужчины жаждали обладать ею, женщины – походить на неё.

Некогда её очарование и Олеандра не обошло стороной. Окутало. Застлало взор. И привело к Каладиуму, её отцу, с просьбой о скреплении помолвки. Тогда Олеандр и помыслить страшился, что кто-то опередит его, и желанная дриада окажется в чужом саду.

Почему он не послушал отца? Почему не внял предостережениям? Как Олеандру находиться с ней рядом, ежели он боится каждого её слова? В прошлом он доверился ей, поделился болью, рассказал о матери.

А ныне Фрез просто взяла и снизошла до подлого приёма. Использовала полученные сведения против будущего супруга.

Чудилось, век Олеандр стоял, не шевелясь.

Потом была пробежка на веранду к многоэтажной полке с бутылками. Потом он топил в вине горе. Только бы забыться! Только бы не думать об ошибке, которую он совершил, скрепив помолвку.

Миг, когда лоб встретился со столом, он прозевал. Тьма без сновидений поглотила сознание и развеялась лишь поутру.

Прокравшаяся сквозь приоткрытые ставни пыльца оседала искрящимися крупинками. Луч солнца обжёг лицо. И Олеандр зажмурился, прогоняя сонливость. Отлип от стола.

Трапезная расплывалась перед глазами кляксами – все равно что картина, нарисованная детенышем.

Пару раз Олеандр проваливался в небытие. Думал, опять увязнет во сне. Но когда до хижины долетели обрывки беседы за окном, глаза распахнулись самовольно. Завитки ушей развернулись, обостряя слух.

– Слушай, малец, – шипел кто-то отдаленно знакомый. Рубин? – Отвял бы ты уже, ну! Такой ты напористый, жуть берёт!

– В который раз спрашиваю, – прокричал Юкка. – Кто вы? Вломились в поселение и…

– Стало быть, у вас тут перед всеми врата распахивают? – отозвался все тот же шепелявый голос. – Головой подумай! Хранители меня пропустили. Остальное тебя не касается, усёк?

– Я отвечаю за безопасность!

– Не смеши! Тебе в куличики играть полагается. О клинок, небось, спотыкаешься.

Точно Рубин!

Дело пахло жареным. Поэтому Олеандр, спотыкаясь, ринулся к ближайшему окну и вцепился в подоконник.

– Все в порядке, Юкка! – прокричал он в приоткрытые створки, силясь придать голосу твердость. Вышло из рук вон плохо – язык одеревенел и едва шевелился. – Я впущу его!

– Ой! – пискнул Юкка. – Благого утра, наследник. Тогда… Тогда ладно. Прошу прощения.

– Смекнул, наконец? – с издевкой прошипел Рубин. – Он меня впустит, так что исчезни!

– Следи за языком, Рубин, – прорычал Олеандр. – Ты с хранителем разговариваешь!

– Открывай, сын Антуриума! – воскликнул тот. – Некрасиво старых друзей на пороге держать!

– Мы с вами еще потолкуем. – Тон Юкка понизил, но угроза распознавалась явственно.

– Топай-топай, – Рубин отмахивался от него, как от жужжащего над ухом насекомого.

Стоило задвижке отъехать, Рубин скользнул в хижину вместе с пыльцой и ветром. Расстегнул брошь на вороте. И провонявший пылью плащ упал за его спиной, кончик раздвоенного языка выглянул изо рта.

Олеандр поперхнулся зевком. Ежели ему не изменяла память, что вряд ли, не виделись они с Рубином года полтора, а казалось, лет шесть-семь. Ничего уже не осталось от того нескладного юноши, который вечно горбатился и шаркал. За время кочевания он возмужал и окреп. На костях его наросли мышцы, а свободные рубахи и шаровары сменились на варварское одеяние: безрукавку, перчатки без пальцев и драные на коленках портки, пошитые из лоскутов чёрной кожи.

Не дракайн возвышался над порогом – феникс. Только темно-рдяных крыльев Рубину и не доставало.

Крыльев?.. Воспоминания об Эсфирь мелькнули в сознании Олеандра. Нужно её проведать! Он оставил в памяти пометку и взмахнул ладонью. Приятель ответил тем же, раскрывая пальцы веером и переводя взор на стол.

– Винцо хлещешь? – Губы Рубина искривила улыбка. – Не похоже на тебя. Допёк кто?

– Фрезия, – Олеандр тяжело вздохнул и взобрался на подоконник, подминая под себя ноги.

– М-м-м, – протянул приятель. – Ведаешь, на любой свадьбе есть ребятня, которая сидит в тени и набирается. Чую, на твоей свадьбе одним из таких смельчаков буду я. О!.. Еще отец твой!

– Очень остроумно, – Олеандр прицокнул языком и уставился в окно, ничего толком не видя.

Мир будто в хороводе кружился. Очертания улочек и деревьев дрожали и смазывались.

– Ку-ку! – Щелчок пальцев вызволил его из пьяно-сонной ямы. – Присесть-то дозволишь?

– А?.. Да-да, садись.

Рубин, чаще нарекаемый среди дриад Змеем, в предвкушении растер ладони. Сумка соскочила с его руки. Он водрузил её на стол и принялся в ней рыться, красуясь рыжиной чешуи на предплечьях.

– Зачем ты вообще на ней женишься? – поинтересовался Рубин. – Не твоё же, ну! Хоть одну причину озвучь.

– Она не невинна.

– Вы?..

– Ага, – Олеандр сглотнул, чувствуя, как разум снова окутывает дрёма. – Всего разок. Но этого было достаточно, чтобы выжечь на ней клеймо неприкосновенности. Кто, ежели не я? Юноши, воспитанные Сталью, даже не посмотрят в её сторону. Да и прочие тоже! Тут не столько её испорченность погоду сделает, сколько понимание, что от неё отказался наследник клана. Почему? Из-за чего? Что с ней не так? Только представь! Сразу ведь вопросы у дриад возникнут. Не говоря уже о том, что я не горю желанием ссориться с её отцом.

Хотя в голове Олеандра вертелось тихое подозрение, что до ссор и разбирательств дело не дойдёт. Вряд ли Каладиум его прикончит. Но изувечит точно – исподтишка, чужими руками.

– Я потолковать с тобой хотел кое о ком. – Рубин увел разговор в спокойное русло и сгладил напряжение. – Но позже. А ныне…

Он отступил в сторонку и церемониально отвел руку – таким жестом гостей обычно в дом зазывают.

– Принимай дары, – возвестил он, осклабившись, и среди белых зубов сверкнули удлинённые клыки.

– Какие еще дары? – Взгляд Олеандра упал на стол, и он чуть слюной не подавился от потрясения.

Пузатые склянки призывно поблескивали, выстроившись в ряд. За прозрачными стенками искрились мутноватые соки – выжимки из итанга, цветов, которые дракайны берегли как зеницу ока.

Что одним погибель сулит, то у иных благом слывет. Не существовало в мире растительной отравы, способной умертвить дриада. Напротив – такого рода яды отрывали захворавших от коек. Вот самый чудотворный из них – итанга – и очутился в Барклей. И наблюдая, как пляшут у дна сосудов отличительные косточки-звезды, Олеандр не посмел усомниться в его подлинности.

– Как ты?.. – бессвязно молвил он, уставившись на флакончики. – Откуда?.. Когда?..

– Недавно, – вяло ответил Рубин. – Наведался к дракайнам, чтоб им языками подавиться!

– Ты украл итанга?!

– Грубовато. Позаимствовал?

Твою ж!.. Олеандру почудилось, словно его сперва на небеса подняли, а потом с силой швырнули наземь.

– Я не возьму их, – буркнул он, покуда сердце рвалось из груди. – Не хочу потакать воровству.

Рубин смолчал. Только кисло ухмыльнулся.

Понятное дело. Чего ему горевать и терзаться чувством вины? В кои-то веки он извернулся и подгадил соплеменникам по матери.

Чары двух Творцов его кровь не оскверняли. Отнюдь. Дорогу жизни перед ним расстелили феникс и дракайна, подданные Умбры. Дрянная там вышла история. Как наверняка было – никто не поведает. Но существа горазды домысливать. Неуёмные языки разнесли слух, что предки Рубина предались греху по глупости. Разделили ложе и разбежались. Женщина понесла и избавилась от нежеланного дитя. Не прикончила. Подкинула на Ифлога3, уповая то ли на скорую гибель сына, то ли на совесть его горе-отца.

К счастью, Рубину повезло. Он увидел свет под счастливой звездой, потому что случилось третье: на него наткнулись ореады. Не кто-то из стражи, а Цитрин и Яшма – владыки клана. Они и пригрели бедолагу-гибрида под своими крыльями. И воспитали наравне с кровными детьми – Сапфиром и Чароит.

– О! – памятуя о друге-ореаде, Олеандр вспомнил об ином. – Сапфир обещался навестить меня.

– Когда? – Рубин посмурнел, хотя души в названном брате не чаял. – Скоро, стало быть?

– Со дня на день. А что? Боишься встречи с ним? Ты сколько уже кочуешь? Давно на Ааронг4 заползал?

– Давненько.

Скрещенные за спиной мечи-парники соскользнули с плеч Рубина. Ремни юркнули точно в ладони, и он уложил оружие на подушку – нежно и заботливо, будто подношение кому делал.

Вроде остался он прежним. И все же что-то в нем изменилось. Лёгкое, почти неуловимое, оно ускользало, только Олеандра думал, что подобрался к разгадке. В одном сомневаться не приходилось: Рубин поднаторел и набрался опыта. Твёрдость шага. Взгляд, оценивающий и настороженный. Привычка отводить руки к затылку – туда, где обычно торчали рукояти мечей. Всё выдавало в нем воина. Казалось, нет таких невзгод, которые вырвут у него из-под ног почву. Он как клинок на наковальне – от ударов кузнечного молота только крепнет. Таких бойцов на поле брани лишь смерть подсекает.

Пока Рубин разминал плечи, жажда приволокла Олеандра к столу. Чтобы залить засуху во рту, пришлось осушить полбутылки с нектаром. И вдруг дыхание оборвалось. На грудь будто бочку с камнями поставили. Он попытался вздохнуть, но вздох застрял на полпути к легким.

– Эй, Цветочек! – возопил голос в мире, тонущем во мраке. – Ты чего это? Что с тобой?

– Дышать не могу, – прохрипел Олеандр и смолк – иглы боли вонзились в шею, прожигая насквозь.

Жар раскатился по телу со скоростью вихря. Чьи-то руки легли на плечи, встряхнули Олеандра, силясь привести в чувства. Да какой там! Он горел. Утопал во пламени. Кисти рук занемели – не пошевелить и кончиком пальца. Сердце трепыхалось в груди. Билось за жизнь, неровно и глухо, на последнем издыхании, через стук спотыкаясь о когти смерти.

С запозданием разум озарила мысль, что траванулся Олеандр чем-то цепким, схватывающим мгновенно. С еще большим запозданием ум прикинул, влиянию каких ядов соответствуют ощущения.

Но сколь бы резво Олеандр ни размышлял, победу в гонке с отравой одержать не удавалось. Выводы ускользали, не успев сложиться. Мысли путались, утекали к потугам урвать глоток воздуха.

Удар боли швырнул его на пол. И он обмяк на ковре, погружаясь в бессодержательную темноту.

– Хранители, чтоб вас!.. Аспарагус! – услыхал он голос Рубина прежде, чем его засосала вязкая чернота.

Приглашения на казнь

Веки не желали размыкаться. Малейшие шевеления упрочивали темноту, опускали Олеандра на невидимую гладь, уносившую далеко-далеко. Там густело безмолвие. Не звенели над ухом споры и ругань. Не прилипала ко рту тряпица, пропитанная кисловатой влагой. Там всё было проще. Он не хотел выбираться оттуда. Но кто-то упорно дёргал плоть за незримые нити. Расшатывал лодку его покоя и утягивал к свету, горевшему всё ярче и ярче, ближе и ближе.

Снова и снова тело качало вниз-вверх. Снова и снова он то беспамятствовал, то ощущал на губах едкую водицу.

Не сумел бы он сказать, сколь долго колыхался туда-сюда. Но только над ухом прошелестело злополучное «Наследник, слышите меня?» – и свет вдруг обступил, окутал его коконом.

– Наследник? – растекся рядом бархатный голос, который он предпочел бы стереть из памяти.

Олеандр прикусил щёку с внутренней стороны. В ушах вновь разлился зов архихранителя:

– Сын Антуриума?

Надо думать, поговорку «Даже смерть не разлучит» сложили о них с Аспарагусом. Везде он Олеандра преследует, Боги! Даже в царстве мёртвых достал!

– М-м-м…

Время утекало, а Олеандр всё лежал бревном. Не получалось даже палец приподнять, чего уж и говорить о чем-то потяжелее. Например, о руках, которые будто примёрзли к ложу. Взор ошибался. Метался от потолка к ряду книжных полок. Сперва нечёткие и дрожащие, корешки фолиантов обретали ясность тем пуще, чем чаще скатывались по щекам слезы.

Животные яды, – прочитал он название одного из них. И разум ожил, настигнутый двумя осознаниями:

– Я не умер, меня отравили, – просипел Олеандр и отвел голову к плечу. – Твою ж!.. Почему ты? Нет, у меня мало друзей, конечно. Но они ведь есть! Почему я на тебя-то вечно натыкаюсь?

Облокотившись на колени, Аспарагус восседал в кресле у ложа. Черты лица его размывались в полумраке. Лишь бровь и усы выделялись тёмными кустами, будто хищник притаился в засаде.

– Хвала Тофосу, вы живы, – произнес он и выдохнул столь протяжно, словно до сих пор не дышал.

– Честно? – Олеандр отодрал руку от ложа и стер со щеки влагу. – Мне казалось, я погиб. Глупо, но…

– Вы и погибли, – высказался архихранитель. – Благо ненадолго. На мгновение-другое.

Зелень чар сорвалась с его пальцев и облепила балдахин, напитывая прицепленные к нему златоцветы. Растревоженные, они вспыхнули друг за другом и залили комнату теплым светом.

Олеандр моргнул раз, другой. Рассудок, чудилось, коркой порос, сквозь которую пробивались мысли. И единственное, на что хватало сил – оценивать обстановку, обретшую ясность.

Опрятностью Олеандр никогда не отличался. Вечно раскидывал принадлежности для рисования. Комкал шаровары и рубахи, которые скатывались безобразными кучами. Но ныне покои дышали чистотой. Частый их спутник – запах краски – выветрился. Из-за ширмы у стены выглядывали треноги для рисования. Строгим рядом выстроились на подоконнике баночки, ощерившиеся кистями.

Один шкаф, облепленный ракушками, высился в углу – за дверцами хранился посох рек и озёр, ещё в незапамятные времена подаренный дриадам наядами. Ряд книжных полок примыкал ко второму шкафу, пониже, со множеством квадратных отсеков. Внутри каждого, томясь в пухлых сосудах, хранились целебные настойки и отвары. Олеандр расставлял их впопыхах, не слишком заботясь о какой-либо упорядоченности. Но точно знал, где и что стоит.

Наградил его Тофос ценным благом – совершенной памятью. Желая запомнить что-то, он мог отпечатать видимую картину в уме и такой себе слепок в уголке сознания откладывал.

– Сколько я пре… – Словосочетание «предавался сну» отразило бы смысл пережитого неверно. Олеандр исправился: – Беспамятствовал?

– Отравились вы поутру, – по-деловому сухо ответил Аспарагус. – Уже стемнело.

Точно. Свет, заливший покои, путал. Низкое и грузное, за окном висело синюшное небо.

– Так, – скорость мышления донимала – Олеандр привык соображать быстрее, – когда… – Руку дёрнуло болью, и он прикусил язык. Зажмурился, терпя ворох покалываний, разбежавшихся по телу. – Что за напасть?

– Тени пережитого, – казалось бы, повествуя о погоде, произнес Аспарагус, – вас разум подводит?

Одному Тофосу известно, скольких усилий Олеандру стоило безмолвие. Его так и подмывало швырнуть в дедова приспешника чем-нибудь грузным – цветочным горшком, например.

– Сын Цитрина распознал в бутылке яд ламии, – между тем произнес архихранитель, видимо, почуяв дыхание смерти. – Право, вам надлежит поблагодарить его. Выжимка из итанга сослужила вам добрую службу. В противном случае, боюсь, мы с вами не беседовали бы.

– Ради такого и умереть не жалко, – проворчал Олеандр и добавил: – Ламия. И как её отрава очутилась в бутылке?

– Немудрёное деяние, – чуть помедлив, откликнулся Аспарагус. – Зелен лист, некто подмешал её туда.

– Не беси меня, Аспарагус!

– О чём вы жаждете выведать? – резко спросил тот, поглаживая усы большим пальцем. – Деяние немудрёное – истинно. Отец ваш ускакал, обитель его два дня хозяина не видывала. Стража начеку, но… В самом деле, наследник, отраву могли еще на розливе подмешать.

– Не два дня, – поправил Олеандр, осмысливая услышанное. – День. Одну ночь я провел у себя и…

– Повторюсь, – прилетело сбоку, – яд могли подмешать на розливе, поди разбери нынче, когда доставили бутыль. Недавно? Иль ожидала она вас на полке, положим, пять рассветов?

Действительно. Да и кто из дриад сознается теперь, что жаждал отравить наследника клана?

Аспарагус прицокнул языком. Ладонь его скрылась, вызволяя из-за складок камзола два темно-алых листа:

– Прошу.

– Аурелиусы! – Сердце Олеандра подскочило, забилось у горла. Он вспыхнул и сел, следя за приглашениями на казнь, которые перекочевали к пледу. – Рехнулся? Убери немедленно!

– Один я отыскал в кармане у Спиреи, – прозвучало следом. – Другой – в бутылке с нектаром.

– Что?!

Потрясение жгучим комом засело в груди. Мгновение Олеандр глядел на аурелиусы столь цепко и пристально, будто они мечом палача обернулись, который завис над шеей. Судные листы, чудилось, выжигали на простынях дыры, сочась и переливаясь оттенками алого, как пятна крови на месте злодеяния.

Выходит, гибель Спиреи – не воля невезения? Выходит, жертвой вырожденца она пала неслучайно? Кто-то и правда её заказал? А еще наследника клана дриад попытался отравить? Серьезно?

У Олеандра голова пошла кругом. Дрожащей рукой он подхватил аурелиусы. Всегда он размышлял, каково это – держать их и сознавать, что скоро лепестки жизни опадут. Как вызналось, не шибко страшно. Хотя, наверное, не стоило сравнивать, ведь участь Спиреи его миновала. А покуситель вдобавок всё извратил: сперва вредил, потом листы подсовывал.

В Эпоху Стальных Шипов провинившиеся сначала об аурелиусы обжигались, а затем уж голов лишались.

– Пф-ф, – Олеандр собрался с духом и осторожно развернул послания.

Почерк у покусителя был недурственный – равняться можно. Не столь изящный, сколь у океанид, но тоже ладный.

«Мудрецы толкуют, ежели жить по убеждения «око за око», мир ослепнет. Вздор! По моему разумению, слова эти, воплощаясь, рождают справедливость, коя разливается рекой.

А. – правитель клана дриад».

Вот и всё, что он удосужился написать. Чёрные слова отчетливо выделялись на алой бумаге. Правда, на одной слегка расплылись, словно рыдая – томление в бутылке не пошло им на пользу.

Проклятие! Олеандр откинул аурелиусы, и они, покачнувшись, соскользнули с ложа и ниспали на ковер.

Око за око. Справедливость. Письма пованивали местью, намекая, что он и Спирея за что-то поплатились. Но в чем они провинились, Боги? Перед кем? А главное, ужель кара их настигла за схожее деяние?

Неспроста ведь судные листы – близнецы!

– Это намёк на отца? – Взор так и падал на треклятые подписи, и Олеандр смежил веки. – На кой это ничтожество владыкой-то подписалось? Это ведь дриад, верно? Возможно, Стальной. Во-первых: аурелиусы. Во-вторых: он неплохо меня знает, потому как…

– Нектар – ведаю, – докончил Аспарагус. – Нектар из ягод тиалия. Отец ваш его не вкушает. И все же я посоветовал бы вам не торопиться с выводами. Прошу, дозвольте мне выяснить…

– Ну уж нет! – Олеандр в сердцах долбанул кулаком по ложу. – Я из-под земли этого гада достану!

– Скорее уж, себя закопаете, – бросил архихранитель. – Будьте любезны, не вмешивайтесь.

– Не указывай мне!

– Самодовольный юнец! – рявкнул Аспарагус, вскочив и напоминая змею перед броском даже больше, чем Рубин. – Полагаете, я с вами шутки шучу?! Ваш отец поручил мне заботу о вас, а вы!..

– Почему ты смолчал о судном листе?! – не остался в долгу Олеандр. – Сокрыть чёрное дело решил?!

– Боги!

На миг архихранитель скрылся за стволом древа, пронзавшим пол и потолок комнаты, а возвратился в сопровождении. Двухъярусный столик на колесиках, подогнанный его пинком, прикатился и уперся в ложе. Тут покоились и жевательные корешки, и три вида салатов, приправленных маслом, и засахаренные ломтики плодов – красивые такие, залитые сиропом, чуть ли не мозаикой выложенные на блюдце.

Призывное урчание пронеслось по покоям. Олеандр ойкнул и обнял живот, силясь подавить постыдные звуки. Да какой там! Есть он хотел до одури. Но не смел касаться пищи, с подозрением косясь на неё.

– Не заблуждайтесь на мой счёт, – голос Аспарагуса сквозил холодом. – Смерть ваша меня не возрадует…

Олеандр буркнул что-то невразумительное. Кряхтя, спустил ноги с ложа и принялся за трапезу. А пока набивал рот, следил за расстелившимся по ковру подолом плаща, который полз к окну за хозяином.

– …Не совершайте опрометчивых поступков, – чеканил архихранитель, – носите при себе выжимку из итанга. Не бродите в одиночестве. И еще… Слухи и паника. Не должно нам плодить их. Посему я и сокрыл аурелиус, покуда его не отыскали другие.

– М-м-м, – протянул Олеандр, смакуя дольку сангрии – ломтик плода таял на языке.

Аспарагус устроился на подоконнике, уложив ступню на колено. Стальные шипы на плечах его накидки бликовали. Ладонь оглаживала черенок меча, припрятанного в ножнах за поясом – хоть кисть хватай и пиши портрет: одинокий герой взобрался на вершину скалы в ожидании побоища.

И плевать, что все, за исключением десятка собратьев, считают его воплощением зла. Плевать, что лицо у него безжалостнее, чем у злодея, который вознамерился утопить мир в крови.

– Гм-м, – Олеандр отложил вилку и вздрогнул под прицелом золотого ока. – Ну что?! Я и без тебя понимаю, что нужно каждый шаг прощупывать. И все же… Мне не дохлого жука в салат подсунули! Меня убить пытались! Этот… кем бы он ни был, похоже, у выродка отраву раздобыл. Спирею изожгли. Меня отравили. А лимнады упоминали о ламии-граяде. Яд и грозы! Совпадение?

– Торопитесь, – отрезал Аспарагус.

– Ты охрану усилил? По Барклей убийца-вырожденка носится, а мы ерундой страдаем!

– Горазды вы возводить напраслины. – Аспарагус отвёл руку от меча. Но чувство, что он вот-вот кого-нибудь разрубит, не улетучилось. – Двукровное отродье ищут, третий день кряду ищут.

– Нектароделов допросили?

– Прошу, дозвольте мне оглядеться. Не нагнетайте, не сейте панику!

Аспарагус что, всё замять пытается? Что-то странное мелькнуло в его тоне. Что-то тёмное, пустившее по позвоночнику мороз. На краю сознания замигал огонёк тревоги, и Олеандр склонил голову в кивке.

– Благодарю. Отдыхайте.

Архихранитель скупо поклонился и, обогнув ствол, скрылся. Вскоре тишину нарушил скрип лестничных ступенек.

– Хм-м… – Олеандр зажевал губу.

Казалось, пора облегчённо выдохнуть. Но нет. Беседа сделалась столь же утомительной, столь и потуги возвратить телу подвижность. Опасения пробили доспех напускной кротости и воззвали к разуму. Раздумья поглотили Олеандра, обращаясь зазвеневшими в голове выводами.

Складывалось впечатление, Аспарагус то ли сам к вредительству причастен, то ли укрывает кого, то ли подозревает, а посему и взывает к ничегонеделанию, ссылаясь на ненужность шумихи. С другой стороны, зерно истины в его словах крылось. Откровенные проверки чреваты переполохом. Велик риск, покуситель заляжет на дно и затаится. И тогда они точно никого не повяжут. Разве что вырожденку, его пособницу, настигнут и допросят. Но и её отлов – задача незаурядная, сопряженная с угрозой. Едва ли она сдастся на милость правосудия, а сражаются двукровные за пятерых, а то и за десятых.

Детворе с юных лет внушают, что бегство при встрече с ними – единственно-верное решение. Усредненная цена тому, чтобы вступить в неравный бой с вырожденцами – жизнь.

Так, может, хранителей леса лучше отозвать? Может, зря Аспарагус обязал их искать вырожденку?

Мысли-мысли-мысли. Они не давали покоя. Олеандр не понимал, что делать, как поступить, а вдобавок в упор не видел связи между собой и Спиреей. Кому она мешала? Он – ладно. Его отец стальные устои выкорчевывает, а ежели покуситель из ярых стальных, то понятно, почему он подгаживает тем, кто стирает следы канувшего в небытие владыки.

Но Спирея!.. Ее отец Эониуму служил. Девчонка сиротой осталась, вела себя тихо, в склоки не лезла.

С натяжкой звено общности между ней и Олеандром проследилось бы в поддержке теперешней власти. Смутьян мог отомстить им за пособничество владыке, который свернул с намеченного Эониумом пути. Да вот беда: Спирея не изъявляя преданность властвующему правителю.

В мести Аспарагусу больше смысла нашлось бы!

Кроме того, слова око за око подразумевают обмен равноценный. Ну хоть приблизительно! Нет? Означает ли это, что Олеандр и Спирея повинны в чьих-то… смертях?

Бред!

Олеандр постучал кулаком по виску, выбивая глупые домыслы. Вопросов на уме вертелось слишком много, а ответы и предположения утопали в море противоречий и нестыковок.

А ведь клятый мерзавец еще и правителем подписался. На кой? Самомнения не занимать? Пошутил? Едва ли же на власть претендует. Едва ли настолько невежественен, чтобы не знать – лес нуждается в дриадах, по венам которых течёт кровь первозданных собратьев.

Всего двое таких цвели ныне: Олеандр и его отец. И единственное, чего добьётся покуситель, умертвив правящих – обречёт Барклей на угасание и лишит защиты Вечного Древа, прародителя леса.

И тут всплывает иной вопрос: кто из дриад настолько дик, что готов подточить опоры родных земель? Не страшится ли, что крыша дома по итогу обрушится и на него?

Глухой шлепок – будто мокрой тряпкой кто по полу ударил – прервал поток мыслей. Олеандр вздрогнул. И обратил взор на звук. За стволом мелькнула увесистая листок-лапа.

В покои наведался Душка, его приятель, мало-мальски разумный цветок, похожий на алую ягоду-переростка. Живя на ветвях дерева, он нередко спускался, чтобы порисовать. Ну или ведро с водой стащить.

Облака рыжеватой пыльцы окружили Душку, когда он прикатился к ложу, подобно снежному кому. И распушил листву. Уселся, стукнув угольком по полу.

– Нет, – Олеандр вздохнул. – Сейчас не могу. Завтра порисуем. Я не… Прекращай! Что ты?.. Хм-м…

Левой лапой-листком приятель растрясал столик, а правой, с угольком, уже расчерчивал на полу узоры. Черные линии неспешно складывались в треугольник, по бокам которого рядом с вершиной пристраивались еще два поменьше. Так дитя нарисовало бы накидку с шипами.

Душка намалевал плащ стального хранителя. Ничего страшного. Но!.. Уголек снова пополз по полу, ведомый лапой.

И скоро неподалёку появился еще один рисунок.

– Что это? Бут… – Сердце Олеандра ухнулось в пятки. Воздух в покоях, мнилось, раскалился, застыв жаркой взвесью. – Бутылка?! Ты кого-то видел? Значит, я прав? Это кто-то из воинов Эониума?

Жаль, Душка не отозвался. Мало он понимал. Да и речи чужие разбирал с превеликим трудом.

Сумасшествие заразно

Трудная у Олеандра выдалась ночь. Четырежды он просыпался в поту, выбитый в явь блеском занесенного над шеей меча. А пробудившись в пятый раз, устроился на подоконнике с чашкой травяного отвара. Устремил взор к улочке в тени лиственных крон.

Статуя Тофоса, сгорбленного старца в плаще, стояла там и глядела ввысь, вскинув руки к небосводу. Пробегавшие мимо дриады то и дело замирали возле неё. Вот две девушки припали к тропе и ударились лбами о босые ступни Творца. Вот ребёнок упал на колени и прильнул щекой к подолу его накидки.

В другое утро Олеандр нарек бы собратьев глупцами – нужно ли Тофосу, чтобы его древесное воплощение головами подтачивали? А ныне суета успокаивала. Он наблюдал за поселенцами. Взирал на их мельтешение сквозь просветы ветвей, и туман в голове развеивался. Сердце замедляло бег.

Отравление. Беседа с Аспарагусом. Аурелиусы. Покуситель, братающийся с вырожденцем. Пережитое выжгло на душе дыру, которую Олеандр никак не мог заполнить.

Ответы – вот что забило бы её наглухо. Ответы. А заодно – посмотреть в глаза клятому подлецу, который мало того что умертвлял, так вдобавок судные листы жертвам подсовывал.

Знатно ему обломилось. Не предвосхищал, небось, что Олеандра спасут, напоят выжимкой из итанга.

Так, может, прав Аспарагус? Может, не темнит вовсе и пока что всем лучше помалкивать? Затаиться. Присмотреться к поведению Стальных воинов. Глядишь, мерзавец сам себя выдаст.

Олеандр вздохнул. Надумал сползти с подоконника, как вдруг перехватил за окном шевеление. Взору предстала картина, достойная пересказов. Из-под размашистых ветвей выскочил и пронёсся по мосту молодой элафия с рыжим бутоном на рогах.

– Да постой же ты, Боги! – прогорланил бегущий за ним дриад, чью голову укрывала шапка рыжих завитков.

Зефирантес! Олеандр спрыгнул на пол. Стащил через голову отцовскую рубаху, в которой тонул – аж рукава плыли по ветру! Надел тунику и, на ходу скручивая волосы в узел, помчался вниз по лестнице. Ну как помчался… Вернее сказать, поковылял, придерживаясь за перила.

Олеандр распахнул дверь и угодил в объятия. Повезло – успел до того, как приятель снес бы дверь вместе с домом. Ребра затрещали, скованные огромными ручищами. Рослый, щеголяющий развитой не по возрасту мускулатурой друг обнял его крепко-крепко, до треска костей. Потом отпрянул. Встряхнулся и снова обнял.

– Да жив я! Жив! – прохрипел Олеандр и покосился на выглянувшего из-за веранды скакуна. – Ты зачем элафия напугал?

– Да оседлать его всё пытаюсь, а он не даётся, – проворчал Зеф. И взвыл, как угодивший в капкан зверь: – У-у-у! Я ж как вырвался, так к тебе помчался сразу. Думал, не свидимся уж. Мастер Аспарагус сказал, очнулся ты, а я на посту! Ты это… Как ты? Нельзя ж лакать, что попало, ну! Нектар этот… Подлый Змей яду подлил!

– Чего? – Олеандр уперся ладонями в грудь приятеля и оттолкнул его, вырвался из хватки.

– Сынок Цитрина, – Зеф отступил на шаг. Солнечные блики прыгали в его кудрях, подсвечивали крупинки пота. – На кой он в Барклей-то приполз? Не кочуется? Решил тебе подгадить?

Ну и чушь! Да кто в здравом уме заподозрил бы Рубина в отравлении?!

– Чепуху мелешь, – проговорил Олеандр. – Я ему жизнью обязан. Где он, кстати? Не знаешь?

Зефирантес крякнул.

– Поди угляди за змеёй, – пропыхтел он. – Либо уполз, либо невесть где шастает, детвору распугивает.

Что ж, на сочувствие Рубин ожидаемо не растратился. Он вечно кривился, когда существа проявляли слабость, не вел и речи о поддержке. Стоило отдать ему должное, не требовал он участия и от других, предпочитая залечивать и осмысливать пинки судьбы в одиночестве.

– А Фрез? – Олеандр возвратился в дом. И посмотрел на склянки с итанга, до сих пор стоявшие на столике у ствола. – Ей рассказали о яде?

– Чего не знаю, того не знаю, – донёсся из-за спины густой бас. – Отцу её сообщили вроде.

– Понятно! Идём.

– Куды?

– Прогуляться хочу.

Сорвав с крючка накидку, Олеандр перекинул её через плечо. Потом подхватил сосуд с целебной выжимкой. Выскользнул во двор и запер дверь. Покосился на друга и обжёгся о его взгляд. Зеф глядел на него как дитя на сражавшихся на плацу воинов: не то со страхом, не то с восторгом и благоговением.

– В бутылке и правда аурелиус нашли? – шепнул он и сжался, словно в кустах притаились враги.

Хотел бы Олеандр, чтобы ему почудилось, но…

– Правда.

***

Стоило отдать Аспарагусу должное: взывая к сохранению тайны, он укоротил языки – хотелось верить, не в прямом смысле слов – всем, кто знал или вызнал о произошедшем. Никаких шепотков об отравлении, о судных листах, разве что о смерти Спиреи поселенцы шептались по углам.

Жаль, на затяжное затишье рассчитывать не приходилось. Дриад ягодами не корми, дай языками потрещать. Проговорится один хранитель… Нет, просто намекнет – и вести о случившемся пронесутся по лесу. У каждого куста Олеандра повстречают беседы об отравлении и аурелиусах, притом уже изрядно извращённые.

И все же сейчас он ступал по тропам, не страшась, что на него налетит толпа голодных до подробностей собратьев. Ступал твердо и старался не выдавать упадка сил. А лицо подставлял солнечному свету, который оживлял, напитывал кровь и плоть теплом и распушал листву на предплечьях.

Зеф следовал за ним тенью, как прирученная мантикора на веревке. Переговариваясь, они миновали заставленную бочками тропу и замерли на перекрёстке. Лохматый дриад в потрёпанной рубахе и шароварах преградил путь, подскочив к Олеандру.

– Господин, – парнишка бегло поклонился и протянул несколько листков, – прошу, посмотрите. Ваша помощь нужна.

– Почему моя-то? – Олеандр мысленно застонал. Но листы перехватил и быстро перебрал, скользя глазами по строчкам. – Обязанности правителя Аспарагус исполняет, не запамятовал?

– Так он же Стальной!

И правда. Он Стальной. И оставался бы Стальным. На кой он к отцу Олеандра притёрся, будучи поборником идей Эониума?

Это ли не лицемерие?

– Так, – Олеандр вручил листы парнишке. – Вижу, брак в доставленных клинках обнаружили. Впервые такое случилось, но… Напишите ореадам, сообщите о проблеме. Скорее всего, владыка Цитрин посыльного в Барклей направит, который привезет новое оружие и заберет порченное. Дальше… Доставка в Вальтос благовоний и рулонов с шелками. Тут тебе нужно попозже ко мне подойти – я кольцо-печать в доме оставил, не могу разрешение на выезд подписать. А по поводу пострадавшей от грозы рощи, боюсь, тебе все же придется переговорить с Аспарагусом. Он архихранитель. Ему решать, кого он готов отправить для починки деревьев.

– Благодарю. – Ударив кулаком в грудь, парнишка снова поклонился и скрылся за хижинами.

Олеандр и Зеф между тем спустились на первый ярус по лестнице, приросшей к стволу. Спрыгнули на одну крышу кладовой. Затем побрели по иным, растянувшимся дорогой.

– Спирею захоронили? – Олеандр перескочил едва приметный стык.

– Ага, по-тихому, – пробасил из-за спины Зеф. – Зря ты мастера Аспарагуса подозреваешь. Ведаю – вы не ладите. Но… на кой ему убивать-то тебя? Вдобавок это ж он Спирею нашел.

– Аспарагус?

– Угу. Тебя искать отправились все. И наткнулся архихранитель на тело. Но убийство не там случилось, говорит. Вроде как никаких следов в той чаще нет. Чисто. Так что умертвили её в другом месте и…

Подкинули туда, где она не осталась бы незамеченной, – додумал Олеандр, подступая к краю крыши.

– …Может, Змей таки? – послышалось из-за плеча.

И Олеандр застонал:

– Прекращай!

– Тогда кто-то наших, – с видом знатока заключил Зефирантес. – Из Стальных, видать. Судные листы…

– Вот это уже ближе к истине, – Олеандр щёлкнул на него пальцами. – Сознаться, сперва я решил, что гибель Спиреи – воля невезения. Подумал, ей просто не повезло наткнуться на выродка.

– Но аурелиусы!..

– Верно, – Олеандр кивнул. – Что это за выродок такой? Откуда бы ему знать о судных листах? Зачем намекать на некую расплату? Зачем подписываться правителем Барклей? Вдобавок, проникнув в поселение, двукровное отродье вряд ли не привлекло бы внимания. Отнюдь, думаю, он… ну или она причастна к случившемуся. Отрава ламии едва не отняла у меня жизнь, чары граяды умертвили Спирею. Но!.. За спиной выродка стоит дриад. Кто-то из былых подпевал Эониума.

– Мрак какой, ну! – Зефирантес скривил губы в отвращении. – Кто ж с выродком рискнет дружбу водить?

– Хороший вопрос, – Олеандр устало потёр лоб. – Но ныне меня занимает иное – я связи не вижу. Ну, между собой и Спиреей. Судные листы – близнецы, веришь? Эти слова… Око за око… Выходит, смерть за смерть? Но кого я убил, Боги? Кого убила Спирея? За что нам мстили?

– А мастер Аспарагус что говорит?

– Ничего путного, – Олеандр отмахнулся. – Просил панику не сеять, хочет сам во всём разобраться.

Солнце слепящим пламенем играло на лиственных кронах. Перегуд голосов заливал уши – хоть затычки втыкай.

Олеандр схватился за лиану и соскользнул к крыльцу кладовой. Зеф тяжело плюхнулся следом. Они миновали калитку и побрели вверх по откосной улочке к площади, тонувшей в полумраке.

Вечное Древо раскидывало там грузные ветви, затмевая солнечный лик и удлиняя тени. Оно отражало саму сущность леса – его олицетворение и душу. Казалось, стволы рядом умалились, напоминая детенышей, окруживших прославленного старца. Тысячи корней исшивали землю. Спутываясь, возлежали тяжелеными косами.

В листьях Вечного Древа и зародились первозданные дриады: Примулина и Акантостахис, предки Олеандра. Иные лесные дети, узрев свет позже, признали превосходство Примы и Аканта и преклонили колени.

Легенды гласили, не было равных Приме и Аканту. Только они могли воззвать к сокрытым силам отца своего Древа. Только на их зов откликался посох, Древом подаренный. Не говоря уже, что они располагали большими выдержкой и стойкостью, большим количеством чар.

Первые цветы украсили ветви Древа, когда тайники сердец Примы и Аканта раскрылись друг для друга. А последние захилели и сгинули после смерти Камелии, матери Олеандра.

Трудно сказать, взаправду ли цветение воплощало взаимные чувства, но дриады не теряли веры, что скоро, совсем скоро наследник и Фрезия породнятся. И отец первозданных снова оденется в цветочные одежды, похвалится проклюнувшимися бутонами.

Много секретов скрывало Древо. С его помощью владыка проводил ритуал передачи власти и провозглашал наследника. Или напротив – отсекал неугодную кровь от рода, как Стальной Шип отсёк старшую дочь Азалию, когда она нарушила межклановый запрет и спуталась с океанидом. И за прегрешение поплатилась – лишилась доли чар и права называться потомком первозданных.

Олеандр нырнул под один корень, аркой изогнувшийся над землей, потом обогнул другой, тревожа вспыхнувшие на нём златоцветы, и замер. Знакомое пыхтение его уже не сопровождало.

– Зефи? – Он огляделся, подтверждая домыслы: приятель отстал, застыл у кустарника.

– Ты ничего не слышал? – Зеф рассеянно перебирая кудри. – Вроде шуршал кто-то.

– В кустах? – Олеандр развернулся на пятке, подступил ближе и навострил уши.

Не сразу, но он перехватил шорох. Кажется, в листве и правда кто-то притаился.

– Птица, наверное, – предположил Олеандр, в тот миг как в глубинах зелени нарисовались глаза. И он отпрянул, едва не шлепнулся, угодив каблуком сапога в ямку. – Твою ж деревяшку!..

Зрачки неизвестного расшились, перекрывая радужку. Отражая блики златоцветов, вместо синевы очей засверкала непроглядная темень – почти что небосвод звездной ночью.

– Кто это? – Одной рукой Зефирантес придержал ножны, второй потянул за рукоять.

И клинок выскочил на волю. Он описал им над головой полукруг – и острие уткнулось зверю промеж глаз, близко-близко. Утробное рычание, явно не предвещавшее ничего хорошего, прокатилось по площади.

– Убери железку, – произнес Олеандр.

Поздно. В листве что-то сверкнуло. Клацнуло. Зверь выпрыгнул из куста. К счастью, инстинкты не подвели: Олеандр и Зеф отпрянули друг от друга. И шерстяная туша пролетела между ними и врезалась когтями в корень. Фыркнула и обнажила ряд острых зубов-лезвий.

Кто это? В памяти зашелестели, перемешиваясь и сливаясь, пожелтевшие страницы перечня живности. Одна, вторая, третья… Всё не то! Олеандр снова глянул на зверя, отмечая короткий синий мех, хвост-метелку, тупую морду с огромными глазами-блюдцами, мелкие изогнутые рожки.

– Силин? – изумился Олеандр, едва память обратилась к иной книге, где упоминалось древнее зверье.

Шерстяной комок зашипел. От кончика его хвоста растянулись во все стороны серебристые нити чар, скручивающиеся в шар.

– Спрячь клинок, Зефирантес, – стараясь не повышать голоса, проговорил Олеандр.

– Зачем?

– Ты пугаешь его…

Меч опустился, вспоров воздух. Слишком резко. Шар колдовства на хвосте силина разросся, кроша искры. Глаза-блюдца неотрывно смотрели на лезвие, будто пытаясь испепелить.

Тревога штыком кольнула Олеандра меж лопаток. Он дернулся к приятелю. Оплошал. Свечение колдовства ослепило. Пронеслось перед взором, сбивая шаг. И ударило Зефа в грудь. Он покачнулся. Попятился, болтаясь, как пьяница. Меч выпал из его ладони и закатился под корень.

– Треклятый комок шерсти! – Олеандр ухватил Зефа за плащ, не дозволяя рухнуть в кусты.

Тщетно. Мало кто сумел бы удержать столь тяжкий груз. Ткань с треском вырвалась из пальцев. Одурело моргая, Зеф плюхнулся наземь. Взгляд его заволокла дымчатая вуаль, повествующая об ошеломлении.

Фырчанье силина походило на смех – мерзкий такой, издевательский. Пасть его снова растянулась в оскале. Он распушил хвост и пополз по корню, резво перебирая кожистыми лапами. Забрался повыше и спрыгнул на выстроившиеся в ряд бочки. Одна из них грохнулась, покатилась на Олеандра. Он перескочил через неё. Ринулся вдогонку за зверем, но цепкие пальцы потянули назад. Зеф схватил его за грудки, заставляя склониться, уткнулся почти носом в нос.

– Если я погибну, – замогильным тоном возвестил Зеф, – найди мне супругу. И скажи ей, что я любил её.

– Это ошеломление, – бросил Олеандр и, оторвав от туники пальцы, метнулся за силином. – Пройдёт!

С грохотом повалились новые бочки. Шлепнулись на бока цветочные горшки и корзинки, расставленные вдоль склона-улочки. Один из дриадов выбежал на дорогу, чтобы преградить силину путь. И зверь, недолго думая, запрыгнул ему на плечо, оттолкнулся и, шлепнув бедолагу хвостом по лицу, испарился за его спиной. Мужчину тоже окаймило серебристое свечение. Ноги его подкосились, и он рухнул наземь. Затрясся, бестолково вертя головой.

В окнах ближайших хижин разгорелись златоцветы. Распахнулись ставни. Захлопали двери. Дриады выглядывали, выскакивали во дворы, заинтересованные суматохой. Кто-то перекидывался удивленными возгласами. Другие сразу рванули к оградам жилищ, наблюдая за зрелищем.

– Наследник! – ударили по слуху Олеандра два голоса. – Вам нужна помощь?

По подвесному мосту впереди семенил Юкка. Чуть дальше в просветах листвы виднелась лысая голова Драцены.

– Силин! – громыхнул Олеандр и ушел влево, пропуская катившуюся по дороге бочку.

Её внутренности вытряхнулись. По дороге растеклась лужа сиропа, приправленная кореньями и лепестками. Напрасно Олеандр понадеялся, что земля быстро вберёт в себя сироп. Нога проскользила. Тело повело вбок. И он врезался в прохожего, который в свой черед толкнул второго прохожего. Все трое проломили прутья забора и упали в кусты стонущим клубком.

На миг перед глазами сгустилась чернота, а чуть позже Олеандр обнаружил себя уткнувшимся в потный затылок. Фу! Спешно извинился. Отряхиваясь, вытянулся в рост и устремился в погоню.

– Ловите силина! – выкрикнул он и свернул на узкую тропу, которая утекала к пятачку.

Там поселенцы затеяли танцы. Там среди десятков ног и мелькал синий хвост-метёлка.

Великий Тофос, пощади! Олеандр ворвался в толпу. Резанули по ушам дудки, поддерживаемые звяканьем бубнов и хлопками. Мелодия звенела в воздухе громом суматошных нот, заводила толпу. Кто-то подхватил его руки, прокружил раз, второй, третий.

Одно смеющееся лицо сменялось другим. Бряцание монет на юбках девиц раздражало. Бесили шелковые платки, извивающиеся вокруг волнами. Покрывало ниспало на лоб, Олеандр тут же сорвал его. Швырнул в музыканта, который, пританцовывая, подкрадывался к нему со свирелью у губ.

Швырнул – и припал к земле. Прополз на четвереньках и узрел, как силин удирает вверх по дороге.

Тычок ноги пришелся в бок. Олеандр стиснул зубы, запирая рвавшиеся на свободу ругательства.

Одному Тофосу ведомо, каким чудом он вырвался из галдящей толпы. Казалось, не пару мгновений он там пробыл, а пару лет. Казалось, его пережевали и выплюнули. Но он все равно ринулся в погоню.

С Юккой они сошлись на перекрестке и едва не стукнулись лбами. Драцена подоспела позже. И шесть вспышек света соскочили с пальцев трех пар рук, озарили листву и воздух зеленью чар.

Десятки лиан, опутавших деревья и кустарники, ожили и изогнулись хлыстами.

– Вместе! – крикнул Олеандр.

И лианы со скоростью ветра устремились к зверю. Одна за одной они свивались в кольца. Скручивались, пытаясь опутать и зажать изворотливую тушу. Но силин словно всю жизнь с удавками боролся. Он кружил, прыгал из стороны в сторону, уворачиваясь и выскальзывая из петель.

Снова загрохотали переворачиваемые бочки. Тучи лепестков и пылищи взвились в воздух.

Олеандр чувствовал, что вот-вот вспыхнет и пустит из ушей пар, как перегретый над огнем котел.

– Дурман!

Хранители вняли зову. Лианы взмыли к стволам, в тот миг как листья на предплечьях Олеандра ощерились. Кожу ладоней перекрыло сотканное из коры полотно. Он растопырил пальцы, дозволил чарам покинуть плоть. Зелёные нити стекли с рук, окольцевали сучья по бокам тропы.

Мысленный приказ – и сучья отогнулись и застыли дугами, дрожа от натянутого напряжения.

– Бросок!

Горстка семян полетела навстречу силину. Раздался треск, потом – поочередные хлопки. Розоватая пыльца развеялась над тропой, мерцая и переливаясь на солнце. Олеандр задержал дыхание. Сглотнул. И ослабил хватку. Сучья рывком распрямились, поднимая ветра, которые сдули пыльцу в сторону рогатой макушки силина. Зверь тряхнул мордой. Чихнул. И всё.

И всё, твою ж деревяшку! Лапы потащили его дальше. К лекарням, где недавно лежала Спирея.

– Да что с этим зверьём не так?! – выпалил Олеандр в угоду гневу. – Что хин, что силин, Боги!..

– За ним? – спросил Юкка.

– Обожди, – Драцена коснулась его плеча. – Господин Олеандр, похоже, он несётся в…

– В сторону моей хижины, – докончил за неё Олеандр и добавил: – Юкка! Беги за ним, гони его в тоннель. Мы с Драценой пойдём к другому входу, попытаемся его перехватить.

– Понял.

Юкка взмахнул подолом плаща и рванул за силином. Драцена и Олеандр сошли с тропы, затерялись среди деревьев. Он спрыгнул с земляного уступа. Подал ей ладонь, помогая слезть.

Вскоре среди листвы замаячила крыша дома. Сознание полоснуло воспоминанием, словно он позабыл о чем-то важном. Отложенная в памяти пометка дала о себе знать. Эсфирь! У Олеандра аж дыханье перехватило. Он выбежал во двор. Отметил, что из дома Крылатое Недоразумение не выходило. До сих пор спит? И огляделся. Слева высилась хижина. Справа – тоннель.

– Плети сеть, – Олеандр поглядел на подоспевшую Драцену через плечо. – Мастерим ловушку.

Лианы сползли с древесных стволов, подхваченные чарами. Скрутились в нехитрую сетку: дернешь за концы, и она сомкнется капканом. Сеть плавно опустилась и укрыла дворик.

Завитки ушей раскрутились. Олеандр весь обратился в слух, прячась за стенкой тоннеля.

– Внимательно, – бросил он, и Драцена закивала, затаила дыханье, вслушиваясь в шорох.

Ветви затрещали совсем близко. Еще раз. Еще. Еще. Силин вылетел на свет.

– Давай! – выкрикнул Олеандр.

Безмолвный приказ – и лианы оторвались от почвы, затачивая зверя в невод, как пойманную рыбу.

– Ну вы и дурни! – прозвучал из темноты шипящий голос. – Шерстяную метлу поймать не можете?

Олеандр заглянул в тоннель. И отпрянул. Струя отравы прыснула оттуда, стрелой вонзилась в спину силина.

– Боги! – Воздух с хрипом вырвался из легких Драцены, когда зверь пискнул и с глухим шлепком упал.

Чары сгинули. Сетка оседала, погребая силина под завитками лиан. Над его тушкой вилось облако ядовитого тумана. Кончик хвоста еще трепыхался. Глаза-блюдца скрылись за веками.

Истошный женский визг разнёсся по округе.

Рубин ступил во двор и приложил ладони к ушам, сокрытым под остроконечным капюшоном.

– Как жестоко! – Драцена кинулась к зверю, разгребла лианы и тронула усатую морду. – Жив.

– Жив… – выдохнул Олеандр, внушая себе не идти на поводу ярости, направить мысли в иное русло.

Не получилось:

– Ты рехнулся? – гаркнул он на Рубина.

Драцена тоже хотела высказаться, но осеклась. Надрывный женский вопль снова прокатился по двору.

– Ой, да заткните вы ее уже кто-нибудь! – прокричал Рубин.

Только теперь Олеандр осознал, что у крыльца собрался рой собратьев. Один из мужчин прижал сирену к груди. И она уткнулась лицом в его тунику, дрожа и тихонько всхлипывая.

– Тебе в хор записаться бы, милая, – Рубин тряхнул пальцами так, словно смахивал грязь.

Он подплелся к силину пьяным шагом. Пихнул его мыском сапога и поймал неодобрительный взор Драцены.

– Какие мы нежные, – с издевкой проговорил Рубин. Рукава его накидки закатались, обнажая ядовито-рыжую чешую на предплечьях. – Девушка-хранитель? Серьезно? Нелепость!

– Не тебе о том судить, – Олеандр вытер со лба льющийся градом пот.

Рубин хмыкнул. Присел на корточки и уперся локтем в колено. Осклабился, разевая клыкастую пасть, и с издевательским «чирк» лизнул нос Драцены узким раздвоенным языком.

Вот ведь дурень! Олеандр раздраженно провел рукой по щеке.

Драцена даже не дрогнула. Она стянула с плеч накидку, закутала в неё силина и отошла к крыльцу.

– Куда же ты, дорогая? – загоготал Рубин. – Видишь ли, красота – порок, а я – великий грешник!

– Хорош придуриваться! – В Олеандре снова заклокотала ярость. – Довольно!..

Он так и застыл с открытым ртом. Перед внутренним оком промелькнуло лицо архихранителя. Захотелось срочно прополоскать горло и сплюнуть прилипшее к языку словечко, которое так любил Аспарагус, в ведро.

– Наследник! – прозвучал совсем рядом бархатный голос, горьким ядом просачиваясь в душу.

Твою ж!.. Нет, ну как такое возможно?! Только помяни Стальное отродье в маске – и оно тут как тут.

– О-о-о, – протянул Рубин, разгибая колени и вытягиваясь в рост, – стальная братва подоспела!

И правда. Следом за Аспарагусом ступал его былой сослуживец – Каладиум, отец Фрезии. У двора они поравнялись. Переглянулись и вышли к разворошенной сетке рука об руку, меч к мечу.

Жаль, никаких признаков грома и молнии на небе не наблюдалось.

Пока Аспарагус разгонял зевак, Каладиум оглядывал дом с видом существа, привыкшего глядеть на всё и вся свысока. Его рука упиралась в бедро, чуть комкая золотой плащ. Одна полоска щетины делила подбородок надвое, вторая тонкими усами оттеняла по-детски надутые губы.

– Дивно, дивно… – елейный тоном пропел Стальной Палач, Меч Правосудия, Золотой Кинжал, Потрошитель…

Прозвищам, которыми наградили Каладиума, конца не имелось.

Если Аспарагус служил Стальному Шипу глазами и ушами, Каладиум – безотказным орудием расправы. При виде первого дриады спешили раскланяться и спрятаться в хижинах, при встрече со вторым – вытягивались по струнке и замирали, будто заледеневшие прутья.

Ныне все пошло схожим путем. С единственным отличием: поселенцы явно запутались. Одни удалились, только и сверкая каблуками сапог. Другие застыли, страшась моргнуть.

И последних Аспарагусу пришлось едва ли не силком выпихивать со двора.

Олеандр не относил себя ни к беглецам, ни к закоченевшим. Хотя на вторых все же походил больше. Он вмиг ощутил себя червяком, по воле злого рока оказавшимся подле когтистых лап грифона. Вот и угораздило же его породниться с Палачом в шкуре тонкокостного мужчины, которому танцы с мечами отплясывать бы, но уж точно не отсекать головы.

– Мой будущий зять, – Каладиум посмотрел на него в упор, и взгляд этот словно вытягивал из тела силы. – Счастлив видеть вас в добром здравии. Хвала Тофосу, беда миновала. Вы живы.

Тонкая рука с окольцованными пальцами протянулась к Олеандру. Ничего не поделаешь, на приветствие пришлось ответить. К счастью, потом никто не помешал отвести кисть за спину и обтереть. Зелен лист, он бы лучше окунул ее в чан с горячей водицей и отмыл с мочалкой.

Но, как говорится, пустому столу и иссохший листок послужил украшением.

– Ой! – Рубин рыгнул и выпустил изо рта тучку дыма. – Извиняйте, господа.

От него смердело гарью, табачными листьями и выпивкой. Не вином. Чем-то едким, вроде глушницы. Из любопытства Олеандр как-то раз ее вкусил и едва отдышался, чудилось, сгорая заживо. На вкус она оказалась паршивой. Все равно что кипяток, приправленный перцем.

– Пьянь ядовитая, – прошипела Драцена, но в наступившей тишине ее услышал каждый.

– Грубовато, – буркнул Рубин под тяжелый вздох Аспарагуса. – Хамка ты, знаешь…

На ладони Каладиума вспыхнул зеленый огонек чар, который тут же спрыгнул наземь и впитался в листок:

– Болтает сын Цитрина много, истинно? – вымолвил и закатал рукава, недобро ухмыляясь. Он повысил голос: – Рубин, будьте любезны, умолкните!

В тот же миг лист вспорхнул и накрепко приклеился ко рту Рубина. Тот ошалело моргнул и принялся сдирать кляп.

– Каладиум! – вскрикнул Аспарагус.

– Аспарагус. – Поклонился ему тот.

– Рубин! – Олеандр поспешил на помощь приятелю.

– Зефирантес!..

Чего? А он тут откуда взялся? Олеандр повернул голову к дому. Аспарагус и Каладиум тоже. Зеф топтался под крышей веранды и почесывал щетину. Выглядел он лучше – следы ошеломления исчезли.

– Эм-м-м, – проронил он. – Извините, думал, вы перекличку затеяли. Ошибся, видать.

– Мило.  – У Аспарагуса задергался единственный видящий глаз.

Бред какой-то! Олеандр сглотнул и медленно втянул носом воздух. Еще разок, еще и еще.

– Так, – начал он, взывая к рассудку и собирая мысли в кучу. – Мы ловили силина, и я…

Слова повисли на кончике языка, по двору ураганом разлетелся шипящий вопль:

– Я убью тебя! – Рубин откинул сорванный кляп и придавил каблуком сапога, растирая в кашицу.

Остроконечный капюшон сполз с его макушки, выявляя лицо с вздувшимися заалевшими венами. Его клыки оголились. Правая ладонь сжалась в кулак и вспыхнула пламенем.

Тишина сомкнулась над двором. На лицах Зефа и Драцены застыл откровенный ужас. Аспарагус дёрнул щекой.

Даже Каладиум пошатнулся – видимо, врожденный страх огня пошатнул годами оттачиваемое умение скрывать чувства, перенятое у океанид.

– Вы ко мне обращаетесь? – оживился он и ткнул себя пальцем в грудь.

– Никто. Не смеет. Затыкать. Мне. Рот! – брызжа слюной, проорал Рубин. – Никто! Смекаешь?!

Он тяжело дышал, сжимая и разжимая огненный кулак. Из раздутых ноздрей вырывался дым, белки глаз покраснели, почти слились с алой радужкой.

Олеандр сделал осторожный шаг к Рубину. Для верности поднял руки к ушам, давая понять, что нападать не собирается.

– Э-эй, дружище! – Голос предательски срывался на писк. – Ты чего распалился-то? Ты ведь сознаешь, что можешь натворить? Ты ведь не хочешь никому вредить, я прав?..

Еще шаг.

– …Ты нарушаешь закон, Рубин, слышишь? Не мне тебе рассказывать, что разжигать пламя в лесу запрещено…

Шаг.

– …Посмотри на меня!

– Не приближайтесь. – Рука с серебряным перстнем сжала плечо Олеандра и потянула назад.

Перед взором возник зеленый плащ со стальными шипами на плечах. Аспарагус заслонил Олеандра спиной и очертил в воздухе жест, приказывающий хранителям не обнажать оружие. Запоздало. Мечи с лязгом покинули ножны. И Рубин бросился в атаку. Его плащ вздымался над головой, словно капюшон дикой кобры. Пламя на кулаке разгорелось яростнее, опаляя воздух.

Златоцветы на стволах беспокойно замигали и сомкнули лепестки в бутоны, защищаясь от жара.

Глаза Олеандра защипало от близости огня. Картинка поплыла, как если бы подёрнулась маслянистой взвесью. Он смотрел то на друга, то на будущего тестя, раздираемый желанием положить зарождавшемуся безумию конец, раздавить в зачатке как почку, пока она не распушила листья.

– Рубин, переста…

Слова приглушила потная ладонь, прикрывшая рот.

– Даже не думайте, – отрезал Аспарагус. – Вы не приблизитесь к Змею. Он не владеет собой.

– Мф-ф, – пропыхтел Олеандр, силясь оторвать руку от своего лица.

Рубин размахнулся для удара и получил ступней по животу. Отскочил. Споткнулся, но устоял.

– Сын Цитрина, – Каладиум уже шёл по кругу, голос его звучал так, будто он оглашал приговор, – я взываю к вашему благоразумию. Отец ваш приходится давним другом Антуриуму, владыке клана дриад. Одумайтесь. Не марайте доброе имя отца столь омерзительным поведением.

– Цитрин вырастил меня, – Рубин рывком сдернул плащ и откинул, – а отец мой – феникс!

В свете огня просияли шипы, усеявшие его безрукавку, из-под которой выглядывала кольчуга.

Каладиум пятился к крыльцу дома, расстегивая брошь-цветок под воротом золотой накидки. Он двигался плавным, легким шагом, отведя свободную руку в сторону и едва ли мизинец не оттопырив.

– Ну и убожество! – Рубин издевательски расхохотался. – И это знаменитый Стальной Палач? Тот самый Потрошитель? – Его повеселевший взгляд снова уперся в Каладиума. – Извиняй, дорогуша, но тебе бы с девками на сеновале кувыркаться. Толку побольше будет. Да и удовольствие получишь.

– Дуэль! – выкрикнул Каладиум. – Свидетелей достаточно, полагаю?

Хотя никто и не отозвался, Олеандр едва не припал к земле, чтобы побиться об нее лбом.

Рубин с разбегу прыгнул на Каладиума, взмахивая огненной рукой и целясь в скулу. Промазал. Палач выгнулся назад и молниеносно закружился, ускользая от пожирающего пламени.

– Падла! – Рубин отскочил, опустил руку за шиворот, и в пальцах сверкнуло что-то острое.

Каладиум склонил голову к плечу. Остроконечная звезда просвистела у его шеи и вонзилась в дверь хижины.

Еще и дом изуродуют! Олеандр скрипнул зубами, тщась вырваться из стальной хватки.

– Ва отвусти вже веня! – Он с силой наступил Аспарагусу на ногу, за что получил ребром ладони чуть выше локтя.

Боль ледяной волной захлестнула разум, затапливая ростки всяких мыслей и намерений. Олеандр взвыл и рухнул на колени. Перед глазами запрыгали угольные мошки-точки.

– Прошу прощения, – промурлыкал Каладиум, – могу я узнать, кто был вашим мастером?..

Рубин снова замахнулся кулаком. Не ударил. Раньше ушел в сторону, спасаясь от брошенной в глаза пыльцы.

– …Право, на ореадов не похоже. – Уголки губ Палача подрагивали, стягивая с лица улыбку. – Столь агрессивная манера фениксам присуща. Но… Для бойца с Ифлога вы несколько туповаты…

Глаза Рубина поглотила краснота. Вены на висках извивались, как если бы под кожей его прокладывали путь насекомые. С уст слетел клекот. Он подскочил, заводя кулак за ухо.

Каладиум вскинул руку, охваченную зеленью чар. И лепестки полетели с его пальцев, ураганом закружились перед Рубином.

– Одумайтесь, не сын Цитрина. – Каладиум присел в выпаде, из-за рукава в ладонь юркнул кинжал.

– Катись в пекло!

Рубин зашипел, изжигая лепестки взмахами кулака. Нанес короткий удар, но рассек воздух. В тот же миг по бедру его, разрезая штаны и плоть, прошлось лезвие. Он сдавленно выругался. Попятился на полусогнутых, зажимая порез. Его пламя погасло столь же скоро, сколь и вспыхнуло. Между пальцев пробивалась кровь, стекая на почву, излизывая портки и сапоги.

Рубин припал на колено, закашлялся дымом. Каладиум подступил к нему плавным раскачивающимся шагом и стащил с плеч накидку. В другой его руке поблескивал позолоченный кинжал.

– Ап! – Острие уткнулось Рубину в горло, прочертило царапину чуть левее и надавило на пухлую вену.

– Каладиум, нет! – завопил Олеандр, чувствуя, что сердце того и жди проломит ребра.

– Истинно, мой дорогой зять, – протянул тот, прикусив щеку. – Я кое о чём запамятовал.

Клинок скрылся в рукаве. Но выдохнул Олеандр напрасно – Каладиум сменил кинжал на меч. Тот самый, стальной, с шипом на рукояти, которым в эпоху правления Эониума калечил соплеменников.

– Теперь все в порядке. – Он накинул плащ на голову Рубина и затянул вокруг шеи, скручивая концы в жгут. – Главное – вовремя осознать и исправить оплошность, верно?

Рубин припал к тропе, оказываясь на четвереньках. Под его коленями растеклась лужа крови.

За какое-то утро он нарушил сразу несколько устоев клана: разжег на территории поселения пламя. Оскорбил входящего в правительственный совет дриада, а следом напал на него с огнем. Дуэль была оправдана – тут и к провидцу не ходи.

Сердце Олеандра бешено стучало в груди. Он приказывал себе думать, но мысли разбегались.

– Смертная казнь отменена! – отыскал лазейку Олеандр. – Мой отец… Владыка клана отменил её!

– Ежели мне не изменяет память, – по лицу Каладиума скользнула тень непонимания, – указа о запрете дуэлей с иными не существует. Стало быть, мы вершим правосудие, исходя из стальных законов. В битве выживает один.

– Есть другой указ, – пискнула Драцена. – Сраженному даруется право загладить вину, принеся извинения.

Каладиум изучил её столь пристально, что она пошла красными пятнами от ушей до ключиц. Если бы взглядом можно было убить, Драцена уже бы лишилась жизни, послужив ему тушкой для разделки.

– Это так, – на трясущихся ногах Зеф спускался по лестнице с крыльца, – есть там… Как это? Поправка? Уточнение?

– Всё верно, – подтвердил Аспарагус.

Каладиум помрачнел.

– Не думаю, – после зловещего затишья вымолвил он, – что сын Цитрина сумеет принести мне извинения. Да и едва ли я соблаговолю их принять. Уж слишком тяжелы его прегрешения.

Золотой плащ соскользнул на землю, и Рубин повалился на бок сродни выпотрошенному мешку.

– Особого приглашения ждете? – прошелестел над ухом Олеандра голос Аспарагуса.

Олеандр дернул щекой. Знал он, что нужно делать. Знал, но язык никак не желал складывать буквы в слова.

Кланяться Стальному Палачу! До чего он докатился?

– Беги за лекарем! – наспех бросил он Зефу, а сам приблизился к Каладиуму, ударил кулаком в грудь и склонил голову. – Молю, прости Рубина и пощади. Он не ведал, что творит.

– Что ж, – произнес Каладиум, поглаживая полоску усов. – Признаюсь, я несколько удивлен, но… – Меч со стальным шипом опустился в ножны. – Извинения приняты.

Рожденный в древесной броне

Все разбежались. Каладиум и Аспарагус испарились мгновенно. Драцена унесла силина, чтобы привести его в чувства и выпустить в лес. А чуть позже Олеандр направил к ней Зефа.

Направил и вернулся вниманием к Рубину. Взялся за дело.

Аспарагус мог и не разгонять зевак. Они удрали бы сами, узрев перемазанного в крови наследника.

Да что там! Олеандр даже не измазался в крови, скорее искупался, позабыв об осторожности. Неприятно, конечно. Но что поделать? Кровь его не страшила. Он всего-то подсобил полудурку недофениксу. Один лоскут разодранного плаща затянул ближе к паху Рубина, другой приложил к порезу на его бедре.

Каладиум точно ведал, куда бить. При таком ранении любой отошел бы в мир иной через пару мгновений – любой, кроме феникса, чей народ Умбра наделил даром самоисцеления.

– Ну вот и всё. – Олеандр еще разок окинул взглядом наложенную повязку и остался доволен.

Большего он сделать для Рубина не мог, поэтому просто уселся рядом в ожидании лекарей.

Вечер украдкой затмевал день, мазок за мазком иссушая палитру лесных красок. Во хлипком свету двор превратился в жуткое место, напоминавшее не то рисунок из книги о побоищах, не то картину безумного художника. Почву вокруг исписали багряные кляксы и брызги – словно огромную кисть, смоченную в алой краске, кто-то встряхнул. В двери переливалась метательная звезда. Под кустом валялись обугленные ошмётки чёрного плаща, в них хозяйничал ветер.

Олеандр отвёл взор от островка травы, обмазанного кровью, и крепче прижал ткань к порезу.

– Ничего, очухаешься, – бормотал он, посматривая на Рубина. – На Стального Палача замахнулся… Додумался тоже! Серьезно! Да лучше бы ты на стаю хинов в одиночку набросился!

Сетка вен на лице Рубина бледнела. Дыхание учащалось, а рана под повязкой дымилась и шипела.

Все причины его странного поведения теперь виделись как на ладони. Неспроста он прятался в тоннеле. Неспроста вышел оттуда в плаще с капюшоном. Он явно наглотался какой-то дряни, чтобы придушить в себе дракайна, а за накидкой скрыл признаки перевоплощения в феникса.

Две сущности гибрида не могли на равных правах делить плоть и разум хозяина, одна извечно поглощала другую. В цепи сотворения дракайны пребывали выше фениксов – ступили на землю раньше. Пламя никогда не изожгло бы яд, ежели бы Рубин не изловчился. Ежели бы не обездвижил змею, чтобы растрясти от спячки огневика.

К слову, высунул нос феникс очень вовремя. Ровно к тому мгновению, как грянул бой.

Повезло так повезло. Для таких везунчиков дриады прозвище припасли – Рожденные в Древесной Броне.

– Я… я убью, – неожиданно прохрипел Рубин, едва шевеля губами. – Убью… тебя… убью…

– Да-да, ты уже попытался, – Олеандр коснулся его носа. Между пальцев заструился воздух горячих выдохов. – Может, хватит?

– … сын Дуги́, – донеслось следом.

И Олеандр дернулся, как от удара. Сын Дуги́? А он-то тут причем?

– Гле… – заикнулся Рубин.

– Нет!

– Глен…

– Не произноси это имя!

– Глендауэр.

– Хин тебя раздери! – Олеандр отполз от Рубина. Совсем как от заразного. – Он-то тебе на кой сдался?! Это о нем ты хотел со мной поговорить? Вы ведь даже не знакомы! Или я чего-то не знаю?

– Не знакомы, – сквозь стиснутые зубы прошипел Рубин. – Хочу узнать о нём больше.

– Зачем, Боги?!

– Нужно, – пропыхтел Рубин и тише добавил: – Прости. За драку. Я виноват и раскаиваюсь. Могли пострадать не…невинные…

Чушь хинова! Рубин врал как дышал. Сожалеет он? Да ну! Его заботила сохранность лишь собственной жизни, на остальных он плевал с верхушки дерева.

– Ты лжешь, – скрежетнул Олеандр.

– Я не…

– Не умеешь врать. Это я понял. Мне любопытно иное: почему ты желаешь Глен… сыну Дуги́ смерти?

Повисшая тишина раздражала. Похоже, Рубин очнулся в лёгком бреду и сболтнул лишнего. От сочного пинка его спас шелест шагов.

Олеандр оглянулся. И устало вздохнул.

– Аспарагус, – буркнул он и отвернулся. – Зачем вернулся? Ускакал за Каладиумом? Вот и возвращайся к нему. Посидите там, возродите в памяти былые деньки на службе у Стального Шипа, а меня оставьте в покое. Благодарите Тофоса, вам не придется смотреть в глаза Цитрину, рассказывая, что его названный сын мёртв. И… да, правитель обо всем узнает, не сомневайся. Дерзнул поднять руку на наследника? Что ж, поплатишься. Если бы не ты, я бы в два счета пресек дуэль!

– Интересно, – растекся по двору бархатный голос. – Ваш отец…

– Владыка Антуриум.

– …извечно возвещает, что его дражайший сын наделен прытким умом и даром предвосхищать последствия каких бы то ни было поступков. Своих или чужих – не столь важно. – Олеандра обдало ветром благовоний, терпких, с примесью чайных нот. Похожие раскуривал отец. – Так ответьте мне, наследник, – Аспарагус явился взору и скрестил руки на груди. Зелень его камзола не оскверняла и полоска крови. – Сколь часто вы обращаетесь к гласу рассудка, прежде чем свершить какое-либо деяние? Не считаете ли вы, что предотвращение минувшей дуэли – далеко не самая блестящая из ваших идей?

Достойных ответов на уме Олеандра вертелось полчище. Но каждый из них продлил бы беседу, превратив её в игру «Кто кого изящнее унизит». Не говоря уже, что препирательства отжимали силы, которые и так сгинули.

– Чего ты хочешь, Аспарагус? – спросил Олеандр, стараясь не думать о том, что проявил слабость. – Желаешь поупражняться в острословии? Так я тебя огорчу, соперника ты избрал неважного. Я очень устал. Правда.

– Вижу. – Аспарагус почти не скрывал насмешки. – Посему и намерен оказать вам помощь.

К предплечью Олеандра потянулась горячая рука, а затем листьев коснулись два пальца, даруя ощущение свежести и восполнения утраченных чар. Он резко обернулся и, боясь пошевелиться, дважды тряхнул головой, всеми силами пытаясь осмыслить увиденное. Зеленые паутины чар опутывала предплечье виток за витком, впитываясь в листву и испаряясь.

Разум переваривал узримое медленно. А когда переварил, в голове будто пожар разгорелся.

Безумие! Вздор! Нелепость! Устои клана дриад возбраняли раздел чар между теми, кто не приходился друг другу родственниками! В Эпоху Стальных Шипов за такой проступок отрубали руки, приравнивая его по тяжести к супружеской измене!

Конечно, ныне варварский закон канул в небытие, но!

В сознание Олеандра вонзилась следующая мысль: «Аспарагус попирает стальные традиции»! А затем еще одна: «Чего застыл? Немедленно отпихни его!»

– Еще немного, – вымолвил архихранитель с твердостью, какую обычно проявлял отец Олеандра.

– С у-ума сошел?!

Олеандр до того лихо выдернул руку, что не удержал равновесие и повалился на спину. От резкого восполнения чар заныли зубы. Горло засаднило, как если бы он залпом осушил кувшин с кипятком.

– Напоминаю, – прилетело сверху, – что не так давно вас едва не отравили. Молю, не растрачивайте колдовство. Право, наследник, уж точно не на пустую беготню за силином.

– Не понимаю тебя, – просипел Олеандр, глотая ртом, казалось, пропитанный пламенем воздух. – Что ты творишь вообще?! Сначала молчать просишь, потом драчунов не дозволяешь разнять, а теперь вдруг чарами со мной делишься. Какую игру ты ведешь? Чего хочешь?

– Лекари подоспели.

Рядом послышалось сдавленное хрипение. Олеандр покосился на стонавшего Рубина и шумно выдохнул, заталкивая поглубже наводнявшие голову проклятия и ругательства. Все равно брань улетела бы в пустоту – архихранителя уже и след простыл.

Во дворе топтались целители. Они явились на зов втроём. Двое виделись Олеандру ровесниками – явно поступили на службу недавно. А вот третий, Мирт, трудился на благо клана еще в эпоху Стальных Шипов. В ниспадавшей на тропу белой мантии, опираясь на кривую деревянную трость, он выделялся среди помощников и казался старым, очень старым. Его седые лохмы торчали из-под сетки для волос.

– Благого вечера, наследник. – А голос наводил на мысли о ножах, соскребающих древесную стружку.

Олеандр коротко кивнул. Поднялся и отступил к хижине. Замыслы по возвращению в дом отца рассыпались прахом. Отдать Рубина на растерзание Мирту он не посмел – не горел желанием узреть потом заколоченный гвоздями гроб, в котором заточили тело приятеля.

К прискорбию, Мирт порой ошибался. А во времена Эониума и вовсе совершил роковую оплошность: во всеуслышание заявил, что дочь Стального Шипа, Азалия, никогда не познает счастья материнства.

Невозможность родить дитя в клане дриад приравнивалась к невозможности выйти замуж. Желающих породниться с дочерью Эониума резко поубавилось. И Азалия рискнула всем. Нашла утешение в запретных объятиях океанида. Итог: отречение от рода и подавление чар, клеймение и изгнание.

Казалось бы, история закончилась. Но нет. Позже Эониум узнал, что заблудшая дочь породила двойняшек-вырожденцев.

Жизнь Мирта повисла на волоске. Стальной Шип приговорил его к казни через обезглавливание.

Не убил. Попросту не успел, потому как погиб раньше, чем Каладиум отсек седовласую голову от тела. И бразды правления пали в руки Антуриума, ярого противника насилия и смертной казни.

Поразительное стечение обстоятельств. Поразительное везение – ежели поразмыслить, Мирт тоже родился в древесной броне.

– Я рядом, – сказал Олеандр скорее себе, нежели Рубину и лекарям.

Сказал и ступил на веранду. Из дома не доносилось ни звука.

Эсфирь до сих пор спит, что ли? Зайти к ней? Нет? Пожалуй, не стоит привлекать внимание.

Олеандр прошёл к запыленному столу и улегся на него, чтобы дать гудящим костям немного отдыха. Колесики разума закрутились, оценивая угрозу. Ему не пришлось собирать себя по частям после урагана пересудов – к слову, дело это муторное и безотрадное. С вопросами соплеменники на него не накинулись. Значит, об Эсфирь до сих пор знали двое: Юкка и Драцена.

Фух! Иначе не доказал бы Олеандр никому, что хотел помочь девчушке. Годами отмывался бы от обвинений распутстве. А что сказала бы Фрез? Боги! Да он даже думать о том страшился!

Выдохнув, Олеандр смежил веки.

***

Бревенчатый настил, укрывавший пол, содрогнулся от топота. Олеандр силился открыть глаза, но не мог. Веки налились тяжестью. Разум обуяло неукротимое желание забыться во сне и окунуться в прошлое. И уснуть почти удалось. Он ощутил прикосновение материнских рук.

Но густой бас выдернул его из забвения:

– Вымотался совсем, ага?

Следом на грани сознания задребезжали и обрывки чужих разговоров. Олеандр снова ощутил жесткость стола. Дуновения ветра, гулявшего в волосах. Нагретое дерево под подушечками пальцев.

– Живой? – И незначительную тряску, стоило Зефу приблизиться.

– Живой, – Олеандр размял затекшую шею. – Силин?..

– Очухался. Драцена с Юккой накапали ему на нос какой-то дряни и выпустили в лес.

Что ж, одна проблема разрешилась. Хорошо.

Олеандр разлепил веки и узрел навес веранды. Ускользавшие лучи солнца просачивались сквозь изломы прутьев, разрезались на нити и расписывали пол узорами-клетками.

Устроившись на стуле, Зеф запихнул в рот чуть ли не целую ветку с ягодами и зубами стянул их с грозди с таким звуком, будто у гитары полопались струны.

– Ладно! – Олеандр похлопал себя по щекам и стек со стола. – Не время разлеживаться!

По телу медом разливалась усталость. Снова захотелось спать. Ненадолго. Запах лекарственных трав забил ноздри и рассеял пелену забытья.

Солнце почти уползло за кроны, а целители до сих пор суетились вокруг Рубина. Мирт что-то отчаянно втолковывал помощникам, среди вороха нескладных звуков отчетливо различались и повторялись слова: «Он не жилец».

И Олеандр тут же ринулся во двор.

– Мирт! – окликнул он лекаря, спускаясь по ступеням крыльца. Морщинистое лицо старика повернулось к нему. – Что происходит?

– Сын Цитрина не выживет, наследник, – сипло произнес Мирт. – Вы славно потрудились, но…

– Почему не выживет? – парировал Олеандр. – Его рана начала затягиваться, кровь восполнялась.

Мирт невозмутимо пожал плечами:

– Чутье.

Чушь хинова! Большей глупости Олеандр в жизни не слышал. Целительство не являло собой ремесло, которое дозволяло дриадам полагаться на шестое чувство. Знания и опыт – вот на что лекарям должно было делать упор, занимаясь искусством врачевания.

– Простите, могу я с вами поговорить? – Один из помощников между тем отвел Олеандра в сторонку и зашептал на ухо: – Ежели дозволите, наш наставник не совсем точно выразился. Когда мы подоспели, сын Цитрина действительно выглядел на удивление сносно, но… – Парень положил свою коричневую, как древесная кора, ладонь Олеандру на плечо. – Простите, наследник, но едва ли он выживет.

– Хоть ты поясни.

– Поглядите сами.

Сознаться, Олеандр проникся к молодому лекарю уважением, хотя и знать не знал, кто он. Раздражение поутихло, уступая место заинтересованности и беспокойству.

Лучше один раз увидеть, нежели сто раз услышать. Все верно!

Олеандр присел на корточки и прикоснулся к окровавленным пальцам Рубина. Холодные! Понижение температуры говорило не столько о кровопотере, сколько о том, что феникс задремал и уступил право контроля над плотью дракайну. Дыхание Рубина участилось. Кожа приобрела синюшный оттенок, по лбу и вискам ручьями скатывался пот.

Похоже, дракайн выполз из норы ровно в тот миг, когда феникс принялся излечивать хозяина.

Твою ж!.. Вот чем опасны игры с сущностями!

– Агрх! – Олеандр до скрежета стиснул зубы, что не способствовало ясности мышления.

Трясущейся рукой стащил с ворота туники брошь-трилистник. Отогнул медную иглу-застежку и вонзил Рубину в подушечку указательного пальца. На коже выступило пятно крови. В остальном тело никак не откликнулось на раздражитель.

– Треклятый полудурок! – Олеандр размахнулся и в сердцах швырнул брошь в кусты.

По жилам растекалось пламя праведного гнева. Руки так и тянулись к ядовитому недоумку в стремлении придушить.

Нет, ну а что? Рубин быстро отойдет к праотцам, а заодно в кои-то веки свершит благое дело и окажет другу честь – Олеандр самолично прикончит его за невиданные тупость и высокомерие.

– Может, еще выкарабкается, – сдавленно пролепетал Мирт, растирая заспанные глаза. – Но… вряд ли, конечно. Разве что у вас в хижине припрятан божественный целитель.

– Мне нужна каменная пыль! – нашёлся Олеандр. – Дракайны ненавидят камень, не переваривают и…

Он осекся. Зеф и целители глядели на него так, словно узрели за спиной стаю хинов во главе с призраками умерших предков. Мирт попытался что-то спросить, но из горла вырвался один хрип.

– …Просто принесите пыль, – добавил Олеандр. – Я попытаюсь отравить дракайна и вытащить феникса.

– Понял. – Зефирантес кивнул и опрометью ринулся исполнять просьбу. – Скоро вернусь!

Оставалось надеяться, что с такой заурядной задачей, как поиск каменной пыли, он справится влет.

***

Зеф не оплошал. Олеандр едва успел оттереть с ладоней кровь, когда перед ним плюхнулся мешок, доверху набитый рыхлой смесью горных пород с явным преобладанием мориона.

– Ты что, к скалам бегал?! – изумился он, раздумывая, не прикидывается ли друг дурнем, а в сущности может вполне сносно соображать, ежели малость поднапряжется.

– Из лачуги прихватил, – Зефирантес взмахнул рукой, едва не пришибив щуплого лекаря. – Рассудил, что обычный песок не сгодится. Дракайны подле пустыни живут. У них это… как его?

– Невосприимчивость к некоторым видам камня, – подсказал Олеандр. – Откуда знаешь?

– Книжки читал.

Серьезно?! Зефирантес и книги, книги и Зефирантес. Диво дивное, – заметил бы Каладиум.

Рубина было решено занести в дом и переложить на что-то помягче древесного настила и почище запекшейся лужи крови. Мирт поворчал, что все потуги спасти сына Цитрина бессмысленны и надо бы заняться омовением тела, но противиться воле наследника не рискнул. Его помощники подняли носилки и слаженным шагом принялись отступать к хижине.

Олеандр плелся слева от ноши, прижимая к носу Рубина клочок плаща, обсыпанный морионовой пылью.

– А что с девицей той? – вдруг спросил Зефирантес, поравнявшись с ними.

– О ком ты?

Они миновали лестницу на крыльцо.

– Мне Драцена рассказала, – заговорчески шепнул Зеф.

Он отвел предплечья в стороны и усердно замахал ладонями, то ли подражая какой-то птице, то ли попросту тронувшись умом. Его потуги смотрелись жутковато, учитывая, что шаровары и подол плаща насквозь пропитала кровь. Он сжал кулаки. Отогнул указательные пальцы и стоймя приложил к ушам, очевидно, изображая рога. И вприпрыжку заскакал по веранде, грозясь проломить пол.

Олеандр отступил от бесноватой туши, но уперся бедром в носилки со вторым полоумным приятелем и выругался.

Боги! С кем он общается?! Один краше другого!

А Зеф… Он на Эсфирь намекает, что ли?

Краем глаза Олеандр заметил на висках лекарей капли пота. Крепкими телами целители не отличались, а кольчуга и шипы на одеянии Рубина добавляли ему веса.

– Что-то не так? – Мирт почесал седую макушку.

– Дальше мы сами справимся, – возвестил Олеандр. – Вы свободны, благодарю за помощь.

Лекари в недоумении переглянулись. Мирт смерил его оценивающим взором и прищурился.

– У вас в доме кто-то есть? – Его голос сочился подозрениями. – Кажется, я что-то слышал…

– Так это птица моя! – встрял Зефирантес. – Попросил вот наследника за ней приглядеть и…

– Какая птица? – Мирт ошалело моргнул.

– Белокрылая. С рогами.

Боги! Олеандр закатил глаза, тогда как за стенами хижины и впрямь что-то громыхнуло. Лекари снова переглянулись.

– Очень буйная птица, – добавил Зеф.

Или ее хладное тело с переломанными ногами и свернутой шеей.

Мнилось, воздух подле дома заледенел и застыл в ожидании. От Мирта так и несло притворным отступлением. Губы его больше не размыкались, но на лбу почти что горели слова: «Надо бы поведать о птичке Аспарагусу». В звенящей тишине лекари сошли с крыльца и затерялись среди деревьев.

– Спасибо. – Внутри Олеандра всё колотилось и тряслось от перенапряжения.

– Да чего уж там, – проговорил Зефирантес, и они подхватили носилки с Рубином.

Во власти искаженного восприятия

Изувеченное девичье тело, к счастью, в доме не валялось. По комнате, так и сяк подступаясь к опрокинутому креслу, скакала вполне себе живая и невредимая белокрылая птица с рогами. 

Стоило Олеандру и Зефу занести Рубина в хижину, Эсфирь вскинула голову. Тряхнула шевелюрой, рассеивая запах серы и копоти.

И застыла. Все такая же неказистая и тщедушная. Окаймленная призрачным сиянием, которое словно подсвечивало её, обволакивало солнечным контуром. Буря чёрных кудрей спутывалась с рогами-волнами, доходила ей до поясницы. Пепельный узор вен отчетливо выделялся белизной кожи, изрисовывал её кривыми линиями и завитками.

Не девушка – ночное видение! Кошмар наяву!

Эсфирь сдвинула брови. Ее взгляд уперся в Рубина, который потугами двух пар рук уже возлежал на кровати. Олеандр только поправил ткань с пылью, прикрывавшую нос приятеля.

– Он жив? – спросила Эсфирь, а потом сама же ответила: – Да, жив, но близок к смерти.

Как она это поняла? Олеандр оглянулся и замер, пронятый не то её сиянием, не то переливами голоса. Да. Эсфирь при первой встрече вызвала у него интерес. Но ныне она источала дурманящее очарование. Вынуждала едва ли не преклонить колено, клясться в вечном служении и сердцем, и клинком.

Что за несуразное чувство? Откуда взялось? Назвать Эсфирь красавицей у Олеандра язык до сих пор не поворачивался. Куда сильнее она походила на призрак – на воплощение ночного страха.

И Зефа пробрало. Он переминался у двери, будто страшась нырнуть в хижину, и глядел на Эсфирь как на потерянное и вновь обретённое сокровище. Пятна смущения облепили его лицо до завитков ушей.

– Это ваш дом? – спросила Эсфирь, созерцая цветочные узоры на полу. – Вы принесли меня к себе?

– Что? – Олеандр моргнул, чувствуя, как сердце заходится в пляске. – А!.. Да, принес. Вроде бы.

– Большое вам спасибо. – Она тепло улыбнулась, поклонилась и продолжила: – Я хорошо помню вашу драку с тем худым господином-тенью в костяном наморднике. Еще помню, как упала, как вы обняли меня и взяли на руки, а вот потом – пустота.

– Не благодари. – Он не произносил, скорее, шептал. – Я мог тебе помочь. И помог.

– Спасибо.

Щеки Олеандра обжег румянец. Очертания Эсфирь помутнели и расплылись от навернувшихся слез.

– Вы долго, – проговорила она с ноткой обиды. – Я тут давно сижу. Побоялась выходить…

И слава Тофосу, что побоялась!

– В прошлый раз мы толком не поговорили. – Олеандр моргнул. – Я, похоже, напугал тебя. Разозлился… Прости… Как ты очутилась у Морионовых скал? Ты кочевница?

– Не знаю. – Чернокудрая голова склонилась набок. – Извините, но я все ещё не могу ответить на ваши вопросы. Я мало что помню. Помню, как проснулась в пещере, заваленной камнями. Но одна женщина помогла мне выбраться. Она как вы, думаю – тоже ветками махала. Потом убежала, я только золотые глаза рассмотрела. Ах, да! С ней еще мужчина был.

Речи Эсфирь расставили всё по местам. Вот почему у скал тогда разломанные булыжники валялись. Зелен лист, дриады опутали их лианами и оттащили от прохода в пещеру, чтобы помочь пленнице.

Но что за парочка прогуливалась ночью у чёрных скал? Почему они скрылись? Узрели хина и испугались?

И помалкивают ведь. Днём Олеандр полпоселения облазил, а шепотки о крылатой девице слуха не тронули. Очень странно. И подозрительно, ведь в лесу той же ночью мёртвое тело Спиреи нашли.

Нашли в роще. Где-то близ Морионовых скал. Совпадение?

– Погоди-ка! – опомнился Олеандр. – Мало что помнишь? Что это значит?

– То и значит, – Эсфирь пожала плечами. – Я помню, как очнулась в пещере. Помню всё, что случилось после. А вот до…

– Помнишь, кто ты?

– Эсфирь. А как вас зовут?

Да не о том Олеандр спрашивал, Боги! Он скрипнул зубами. И, к своему изумлению, представился:

– Олеандр.

– Дарованное вам имя ласкает слух, – пропела Эсфирь, и он покраснел пуще прежнего.

Да кто она такая, в самом деле? Одним присутствием довела двух взрослых дриад до смятения. И ладно бы только Олеандра, но Зефирантес!.. Он вообще, чудилось, закоченел, напоминая холст, на который разлили ведро с алой краской. Какими чарами нужно обладать, чтобы пробить броню этого гиганта? В кругу девиц он изредка тушевался, но столь потерянным и взволнованным не выглядел никогда. Никогда! Ни разу!

– А я Зе… Зе-фи-ран… – запинаясь на каждом слоге, забормотал приятель. – Зе-зефирантес.

– О-о-о! – Эсфирь хлопнула в ладоши и подскочила к нему. – Я так рада, рада нашему знакомству! А там… Не подскажете, что снаружи произошло? Кричали все. Страшно. Олеандр вон весь в крови измарался. И юноша, которого вы принесли…

– Да это… дуэль там… да, дуэль случилась.

Свет! Её свет во всем повинен! Точно!

Олеандр уже хотел спросить, что за сияние её обволакивает, как вдруг в груди пророс росток гнева. Мозолистые пальцы друга потянулись к лицу Эсфирь. Потянулись к тому участку кожи над губой, где темнела милейшая родинка, похожая на звезду.

Да как он смеет?!

Кто-то незнакомый овладел сознанием Олеандра. Заколотилось сердце до того отчаянно, что к глотке подкатил комок дурноты.

– Не трогай её! – Олеандр и сам не понял, как очутился возле парочки и саданул Зефа по ладони.

Шлепок, сочный и влажный, отразился от стен хижины. Загулял в ушах, затрагивая струны благоразумия.

– Ой! – пискнула Эсфирь.

– Обезумел совсем?! – взревел Зефирантес. – Думаешь, раз уродился сыном правителя, так тебе теперь все дозволено?!

– Да! – ляпнул Олеандр. – То есть нет. То есть да!

Ему бы встревожиться из-за затруднений с ответом и извиниться. Крупицы здравого смысла наперебой твердили, что он угодил в ловушку искаженного восприятия, велели опомниться. Но капкан неведомых чар не дозволил отступить:

– Будь так добр, покинь мой дом.

Олеандр оттолкнул Эсфирь плечом и заслонил собой, взирая на гиганта, в чьих глазах сверкнул недобрый огонек.

– Поглядите-ка, защитник нашелся, – Зефирантес сжал кулак. И мышцы на его руке налились, забугрились. – Изнеженное дитя. Никогда ты меня не ценил! Не ведаешь, не понимаешь, сколь это трудно – сражаться за место среди воинов и тащить на плечах мать и сестру!

– Не ведаю, – согласился Олеандр.

Взор проскользил по потолку. Застыл на переплетении лоз, овивших балки, и метнулся вбок. Над ложем на полке, изогнувшейся улыбкой, покоилась в ножнах древняя сабля Дэлмара, оставленная братом.

– Не ведаю, – повторил Олеандр, отступая, – но у каждого свой путь. Я многое отдал бы, чтобы оживить мать. А брат…

– Глендауэр! – вскрикнул Зеф – Ну конечно! Вечно ты дымишься, стоит кому его припомнить. А сам вещички его хранишь! Что? Думал, не вижу я ничего? Ты не влюблен в братца-то?

– Идиот!

– Треклятый всезнайка!

– Вы ведь не собираетесь драться?! – возопила Эсфирь.

Её восклик словно спустил лавину. Олеандр вскинул руки, метнул в потолок вспышку чар, напитывая и укрепляя лозы. Зеф тронул ножны, и меч с лязгом выскользнул из них. Один за другим лозы ринулись к полу. С грохотом вонзились в него, решеткой разделяя комнату на две половины.

Зефирантес отскочил к двери, явно не ожидая подобного. Олеандр рванул к ложу, запнулся, но все-таки стащил саблю и сразу же обнажил. Лезвие сверкнуло в свете златоцветов.

Эсфирь сдавленно охнула, когда Зеф рассек лозы надвое. Нижняя часть ограды повалилась, верхняя все еще висела. Он нырнул под неё. Крепче перехватил меч и понесся вперед с такой скоростью, с какой катится валун со склона горы. Возвёл лезвие над головой, намереваясь ударить с размаху и рассечь соперника надвое.

Оплошал. Звон скрестившихся клинков огласил дом. Олеандр налег на свой, чтобы нагнуть меч, выбить во вращении. Да какой там! Колени подгибались. Ноги разъезжались – поди перебори воина, который вдвое, а то и втрое превосходит тебя по весу.

Меч со скрежетом проехался по сабле. Олеандр отступил на шаг. Еще раз. Еще и еще.

Без толку! Рядом блеснула полоска стали. И грудь пронзила боль. Пинок в живот откинул его к креслу. Да столь лихо, что он рухнул. Прокатился по полу и поцеловал затылком подлокотник кресла. В ушах загудело. Взор перекрыло угольное полотно. Тупой стук в висках удар за ударом выбивал из головы мысли. Чары утекали из тела вместе с кровью, стекающей по ребрам.

Он чувствовал близость Эсфирь. Слышал, как она бежит к нему. Как велит Зефу убрать оружие. А тот в ответ лопочет что-то о защите её достоинства. О защите её чести.

Какой еще чести, спрашивается? Ее чести ничего угрожало. Олеандр хотел… А чего он, собственно, хотел? Чего хотел Зефирантес? Что они натворили? Сцепились, как два озверелых самца!

Ради чего? Почему? Их словно лишили воли и умения трезво осмысливать происходящее.

***

Олеандр понял, что терял сознание, когда в уши вторгся знакомый бас:

– Не шибко я в том разбираюсь, – бормотал Зеф. – Но рана вроде как несерьезная. Ты посторожи его немного, хорошо? Я мигом. Сбегаю за травами и водицей!

Послышался шорох шагов, потом хлопок двери. Порыв ветра разогнал туман в голове, и Олеандр разлепил веки.

Зефирантес что, ушел? Блеск! Хорош друг! Просто взял и бросил Олеандра в компании обездвиженного недофеникса и девицы, чье свечение так и увлекало на греховный путь.

– Зря он убежал, конечно, – просочился в сердце сладкий голос. – Сложно с вами…

О, нет-нет-нет! Боги милостивые, спасите! Только не она, пожалуйста! Только не снова!

Олеандр с опаской отвёл голову к плечу и увидел лицо Эсфирь. Увидел броскую родинку-звезду над губой, острые скулы, покатый лоб. Заглянул в мрачную бездну глаз и едва не пал ниц в мольбе о вечном служении.

Все что угодно! Он готов был исполнить любую ее прихоть, лишь бы она его не покинула. Лишь бы не лишила чести млеть от трели голоса. От заката до рассвета прижимать к груди. Одаривать букетами наслаждения и упиваться музыкой стонов, слетающих с губ.

Это был провал. Сладкий и пьянящий, но все же провал – полное и бесповоротное поражение.

Видит Тофос, Олеандр возжелал Эсфирь больше, чем есть, пить, дышать – словом, жить.

Воображение нарисовало с десяток картин слияния во грехе. И соблазн воплотить нечестивые мысли в явь плотоядным цветком пророс в душе. Она подползла слишком близко. До того близко, что он слышал биение её сердца, уголок белого крыла ниспал ему на колено.

– Я попробую помочь, хорошо? – проворковала она и заправила за ухо непослушную кудряшку.

Дыханье Олеандра отяжелело, охрипло. Вожделение тугим комком стянулось чуть ниже живота, разливая по венам жар.

– Чувствую, что могу. Понимаешь?

– Понимаю.

На лице Эсфирь возникло странное выражение, читаемое как «А вот я не очень понимаю, но все равно пойду напролом». Олеандр так удивился, что едва не спросил, одаривали ли её лаской прежде. Её робкие касания и краска стыда подтверждали домыслы вернее слов. И он солгал бы, поведав, что сердце не ёкнуло, возрадовавшись неожиданному подарку судьбы.

Он, Олеандр, сын владыки клана дриад, Антуриума, наследник и потомок первых детей леса, Примулины и Акантостахиса, явится для Эсфирь первым, последним и лучшим выбором.

– Можно я тебя обниму? – Ее вопрос прозвучал внезапно, как гром в разгар засушливого сезона.

Не веря своему счастью, Олеандр просто смотрел в черные глаза, балансируя на кромке век, словно на краю кристально-чистого водоема. Боясь спугнуть Эсфирь неосторожным жестом, он не шевелился, жадно наблюдая за пушистыми ресницами, ложившимися на веки.

– И поцелую, – прошептала она, и сердце его пустилось вскачь, в голову ударила кровь.

Она уселась ему на бедра, обхватила коленями – тонкая и звонкая, с горящим лицом и рассыпанными по плечам кудряшками. Опираясь на подлокотник кресла, наклонилась к его лицу и запечатлела на лбу поцелуй. Казалось бы, кроткое касание, а Олеандра повело. Он согнул ноги в коленях, заставляя Эсфирь приблизиться. Мазнул пальцами по оголенной спине, обнял.

Эсфирь вцепилась в ворот его туники, прижалась к груди. Она не сопротивлялась, потому он вовлек её в настоящий поцелуй, поглощая прерывистый выдох. Добрался до зашейных подвязок кофтёнки, за которой проглядывались очертания груди. Снова впился затуманенным взором в глаза и углядел два залитых белым ока без зрачков. В уголках её век подрагивала смоляная влага. Собираясь в капли, она неспешно стекала, испещряла щеки Эсфирь грязными разводами.

Олеандр открыл рот, но тут же захлопнул, не ведая, что сказать. Почему она плачет?

– Ты такой поломанный в душе. – Она повела плечами. – Эту боль я не могу стереть. Но боль в теле…

О чем она говорила? Что имела в виду? Олеандр не мог ни пошевелиться, ни отвести от неё взгляд. Он замер, как зачарованный, уже не нуждаясь в пояснениях. Одна горячая ладонь опустилась ему на грудь, другая прижалась к затылку. Мгновение – и тела их охватил кокон белесого пламени. Мерцающие огненные языки перетекали на листья Олеандра, растворялись в них.

– Потерпи. – Голос Эсфирь огрубел, отдавая сталью. – Прости, но без боли нет исцеления.

– Что?..

Ежели ответ и прозвучал, Олеандр его не услышал. Кокон потемнел, сделавшись практически черным. А потом грудь и затылок прошила острая боль от недавних ранений и ударов. Он вскрикнул. Спина выгнулась бы, но цепкие пальцы прижали его к креслу, не дозволяя вырваться.

– Перестань!

– Терпи!

Она накрыла его ладонь своей, но он порывисто выдернул руку. Внутри что-то сломалось. Заставило прозреть и осознать, что он покачивается в губительной колыбели, убаюкивается в такт свершаемым ошибкам. Каким-то чудом удалось вскинуть ладони. Он нашел с десяток причин не свершать замысленного – просто достучаться до Эсфирь, высказаться тверже.

Но поздно. Олеандр с силой оттолкнул её, вскочил и влепил себе пощечину. Помогло. Кокон потух – мир перед глазами перестал расплываться цветными пятнами.

Боги! Ну разве может существо пасть еще ниже? В столь мрачную пропасть, где удел разделить ложе с девушкой – желаннее всех сокровищ мира. Где переступить запретную черту легче, чем сорвать бутон. Где единственно-весомым препятствием слывет боль, а выходом – грубость.

Эсфирь так и восседала на полу. Тихо всхлипывала и растирала костяшками пальцев ушибленный висок. Ничего уже не осталось от того призрачного сияния, которое её окутывало. Свет испарился. Ее кожа утратила лоск. Глаза обозначились черной радужкой и потускнели.

– Ты злой! – вскрикнула она, вперив в Олеандра гневный взгляд.

Он моргнул.

– Кто злой? Я?!

– Ты!

– Почему это?

– А потому!

– Почему?

– Потому!

– Вот ведь заладила! – Он пнул огрызок лозы. – Сама ко мне полезла, а теперь жалуешься!

– Я хотела помочь! – возразила Эсфирь. – И у меня получилось! Может, хоть посмотришь?

Понимание подкралось медленно, но ударило с размаху. Он тронул затылок – и ничего не ощутил. Отогнул ворот туники и узрел чистую кожу. Молоточный стук в висках больше не норовил разломить череп. Порез на груди исчез, будто стертая с начищенного сапога грязь.

– Ранку на шее я тоже залечила, – добавила Эсфирь, разглаживая погнутые перья на крыле.

– Невероятно! – Олеандра коснулся повязки, за которой скрывались следы от когтей хина.

Ткань ухнулась на пол. И он провел ладонью по шее – пальцы беспрепятственно проскользили к ключицам.

Потрясающе! Но как?

– Ты целитель! – вскрикнул он и умолк. Отец учил его не выносить в мир очевидные очевидности. – Невероятно!

Мирт как в воду глядел. Сам о том не ведая, Олеандр укрыл в хижине божественного лекаря. Подумать только! Узнай он об умениях Эсфирь раньше, она затянула бы порез Рубина и…

В голове будто колокола прозвонили.

– Рубин!

Олеандр метнулся к ложу. И ужас разлился по венам пламенными волнами. Страх сковал плоть, не давая продохнуть – клочок плаща с морионовой пылью сполз с носа Рубина к уху. Его пальцы ощущались холоднее льда и испускали слабый дым, как от жженых листьев.

– Нет-нет-нет! – запричитал Олеандр, схватившись за шевелюру и чуть не выдрав клок. – Так не пойдет, Рубин, слышишь? Ты не посмеешь! Ты не можешь умереть, просто не можешь!

С клыков приятеля стекала слюна. Чешуя на предплечьях стремительно бледнела, теряя рыжину.

– Нет, Рубин, нет! – Олеандр тряс его за плечи. – Дыши! Ты обязан дышать, понимаешь? Ради Яшмы и Цитрина! Ради Сапфира! Ради меня, чтоб тебя хины отымели, падла ты ядовитая!

Рубин дернулся, чудилось, приходя в себя. Но следом хрипло выдохнул и оцепенел. Его грудь больше не вздымалась от размеренного дыхания. Сердце еще раз толкнуло кровь и застыло.

– Позволь, я помогу, – прозвенел рядом тонкий голосок.

Птичка со скверной аурой

Эсфирь сидела на коленях возле ложа. Глаза её снова залились белым, а мерцающий кокон пожирал тело Рубина, разрастался всё пуще, вуаль за вуалью стекая с чернокудрой головы. Величественность мгновения омрачала лишь недопесня о воине-рыбке, которую она намурлыкивала под нос:

Рыбка, рыбка побеждай,

Врага насмерть забивай,

Меч из рук не выпускай,

Землю кровью омывай…

Дёргаясь в трех шагах от ложа, Олеандр постукивал каблуком сапога по полу и изводился думами о своей ненужности. Он вёл счёт. Восполнял в памяти позабытые легенды, даже раскуроченное кресло попытался починить. Всё без толку! Снова и снова взгляд цеплялся за парочку. Снова и снова разум одолевали страх за жизнь Рубина и ревность к Эсфирь.

Невозможно!

А дурная песнь все текла и текла, сиропом разливаясь в ушах. Совесть и воспитание не дозволили Олеандру запустить в Эсфирь чем-нибудь тяжелым. Поэтому он просто заткнул уши. Правда, тут же опустил руки.

В самом деле! Слабак он, что ли?

– Рубин змейка, а не рыбка, – все-таки поправил он Эсфирь и выругался. – Змея он, не рыба!

– Клыкастая змейка, – подхватила Эсфирь. – А почему Рубин? Это… Как правильно?.. Порода?

– Порода? – Олеандр усмехнулся. – Нет. Это имя существа. Имя ошибки природы, которая травит себя в попытках перевоплотиться в долбанного огневика с Ифлога! В феникса!

– Рубиновая змейка.

Боги! Олеандр хлопнул себя по лбу. И невольно искривил губы в улыбке. Простодушие и непосредственность всегда его привлекали. Было в них что-то чистое и доброе – этакий очаг света и теплоты, еще не измолотый в пыль грузом пережитых трудностей и потерь.

– Уже почти! – Белесый кокон вспыхнул ярче, рассыпая искры, отбрасывая на стену бродячую тень.

Эсфирь прильнула ухом к груди Рубина. И Олеандр отвернулся, задвигая в дальний ящик непрошенные мысли, что она вот так запросто прижимается к другому. Серьезно, разве должно его это заботить? Нисколько! Она – не его собственность: не суженая, не супруга, даже не подруга.

Вдобавок куда сильнее она напоминала непутевое дитя, нежели коварную соблазнительницу.

Нежданный порыв ветра, завывавшего снаружи, настежь распахнул дверь и оконные ставни. Вломился в дом, сметая с пола подсохшие лозы, и набросился на очаг лечебного пламени.

– Я закрою! – Укрыв лицо предплечьем, Олеандр тяжелым шагом добрался до порога и ахнул.

На улице бушевал ураган. Вихревые потоки перекатывали по двору лианы и кружили опавшую листву. Дождь рвал тишину, нещадно молотил по земле. Мутный свет златоцветов едва пробивался сквозь тьму, подсвечивая взметнувшуюся пыль.

Олеандр захлопнул отвисшую челюсть пальцем и взялся за дело. Чтобы задвинуть щеколду, пришлось призвать чары и решетками приклеить раскиданные лозы по обе стороны от ставней и двери. Сетки вышли крепкие. Но держались они на колдовстве, которое утекало и требовало восполнения.

– Буря стихнет, когда ты закончишь? – Олеандр заполз на подоконник, чтобы прибить ставни еще и телом.

– Всё! – донеслось в ответ.

Всё? Мысли об урагане выдуло из головы. Кокон потух, и Олеандр воззрился на окровавленное ложе. В тот же миг Рубин выгнулся, широко распахнул рот, заглатывая щедрый глоток воздуха.

– Он жив? – едва слышно проговорил Олеандр, глядя, как к лицу приятеля приливает кровь.

– Угу, – Эсфирь пошатнулась и уперлась ладонью в стену, приложив два пальца ко лбу. – Жив.

– Жив! – эхом повторил Олеандр и громче добавил: – Жив! Ты спасла его! Невероятно! Потрясающе!

На радостях он подхватил Эсфирь на руки и закружился по комнате. Её смех переливался в ушах. И он смеялся вместе с ней.

Без лишних слов и препираний, без тени сомнения и паники она просто взяла и излечила двух незнакомцев. Он не простил бы себя, погибни Рубин сегодня. Эсфирь не просто исправила чужую оплошность, – она поймала Олеандра в полете ко дну пропасти, утыканной шипами невозможности повернуть время вспять.

Но нет! Нет, нет и еще раз нет! Выкуси, мать-природа! Он не потерял друга! Свеча жизни Рубина не погасла. Она будет гореть еще очень и очень долго, прежде чем потухнет. Зелен лист, если завтра он снова не сцепится с Каладиумом. Ну или с дерева не упадет. Или…

Неважно! Олеандр кружился и кружился, запинаясь о раскиданные лозы и хохоча, словно безумный лекарь, которому удалось сварить зелье бессмертия. Крылья Эсфирь трепетали, казалось, вознося их к небесам.

Всё испортил стук.

Ветер сорвал с двери сетку лоз заодно с затвором. Шквал мокрого воздуха ворвался в хижину и остудил кровь и веселье.

Олеандр замер, кожей ощущая чье-то присутствие – так хищный цветок улавливает трепыхание жертвы, бредущей по лепесткам. Напрасно, очень даже напрасно он окрестил виновницей вторжения непогоду. Судя по терпкому запаху благовоний, на пороге стоял дриад в древесной маске, которого в последние дни отличало одно поразительное умение – он упорно вырастал там, где находился Олеандр.

Слыхал Олеандр о мелких вивернах. Они покусывали хозяина, впрыскивали медленный яд, а потом всюду за ним бродили, ожидая, когда тот издохнет и послужит ужином.

– Милая птичка, наследник, – молвил Аспарагус тихо, но так, что мороз пробирал до внутренностей. – Правда, не слишком походит на заурядное пернатое творение и источает весьма скверную ауру.

В хижине повисло напряженное молчание. Волосы прилипли к щекам архихранителя, кожу и маску омывала стекающая влага. А лицо Аспарагуса делалось тем мрачнее, чем дольше он глядел на Эсфирь.

Олеандр вдруг сообразил, что до сих пор стискивает ее в объятиях. Отпустил и собрал руки за спиной. Отпрянул, ожидая продолжения стального натиска, но что-то пошло наперекосяк.

Аспарагус повернулся к двери и произнес в темноту ночи:

– Прошу вас…

В проеме показался Зеф. Он поглядел на Олеандра, чиркнул ребром ладони по шее, как если бы говорил «Нам конец», и вкатил в дом бочку. Громыхнув, она пересекла комнату и ударилась о стену. Следом, изогнувшись в полете, в кресло плюхнулись колосья ливра – пучок целебных растений.

– На пост. Живо!

Аспарагус не церемонился. Подол его плаща взвился, когда он подцепил ногой дверь и захлопнул её перед носом Зефа. Звук получился такой, что Олеандр соотнес его со словами «Удар злого рока».

– Благой ночи. Я Эсфирь, – раздался веселый голосок.

Олеандр усмехнулся. Он начинал подозревать, что звучание собственного имени доставляет ей немалое удовольствие. Пускай в доме будут десятеро, она подойдет ко всем и представится каждому.

– Вас ничего не смущает, наследник? – спросил Аспарагус, явно намекая на непогоду.

Раздуваясь, за окном пролетела чья-то накидка. Вдогонку ей промчались сапог и кружевные подштанники.

И почему Олеандру захотелось рассмеяться? Еще бы его не волновал внезапно разошедшийся ураган! Он видел такое впервые в жизни и, мягко говоря, малость опешил. Но ежели ради спасения приятеля ему нужно пожертвовать одним солнечным днем, значит, так тому и быть.

– Чего ты хочешь, Аспарагус? – выдохнул он. – Рубин оказался при смерти отчасти из-за твоего бездействия. А она, – он указал на зевающую девушку, – помогла его излечить!

– Не совсем, – возразила Эсфирь, встрепенувшись. – Скорее, оживить. Хотя… Знаете, тут как посмотреть. Его душа не отделилась от тела. Потому-то я и смогла ему помочь…

Чего? Олеандр ждал, когда она добавит что-то вроде «Я пошутила», но с её уст слетело неуместное:

– …Что-то кушать захотелось. – Она гулко причмокнула, точно смакуя невидимую пищу.

Не припоминал он, кому из знакомых существ в последний раз удавалось поставить его в тупик. Наверное, заслуга та до сих пор принадлежала Глену – однажды он сочинил за ночь поэму.

Аспарагус уже в десятый раз оглядел Эсфирь с пят до рогов и с рогов до пят.

– Она…

– Я нашел её у Морионовых скал, – пояснил Олеандр – сгустившееся напряжение подталкивало к откровенности. – Она…

– Она вырожденка.

– Что?!

Архихранитель всегда утверждал, что хорошего воина красит невозмутимость. Он обучался у океанид, привык утаивать истинные чувства. Но ныне броня его дала трещину. Кулак сжался. Венка на виске забилась часто-часто, а пальцы как бы невзначай огладили ножны, торчавшие из-за пояса.

– Вышел! – бросил он.

– А не много ли ты себе позволяешь?! – рявкнул Олеандр. – Вообще-то это мой дом!

Эсфирь пятилась, со страхом взирая то на одного, то на другого. И тут ставни второго окна распахнулись, с грохотом ударились о стены. Разбрызгивая влагу, в хижину влетела мохнатая туша. Аспарагус отскочил к двери и едва ли не в прыжке выхватил меч. Но вдруг лезвие выскользнуло, звякнуло о пол, а сам архихранитель заскакал по комнате, стряхивая с ноги впившегося в нее зубами силина.

В тот же миг зверь разжег на кончике хвоста чары. Спрыгнул и швырнул в архихранителя световой шар. Чары ударили Аспарагуса в живот, впитались в плоть, ошеломляя. Серебристое сияние охватило его, и он попятился. Врезался в опрокинутое кресло и, не удержав равновесие, перевалился через него.

– Больно, наверное, – злорадно выдал Олеандр и рванул в сторону.

Второй пучок ошеломления просвистел над плечом. Третий врезался в ставню, за которой он укрылся. И слух потревожил стук каблуков. Когда он решился выглянуть, силина уже и след прослыл. Как и Эсфирь. Воспользовавшись суматохой, она, похоже, выскочила в ночь. О её недавнем присутствии напоминало лишь белоснежное перо, перекатываемое ветром по комнате.

И куда её понесло, спрашивается?

***

Видит Тофос, Олеандр никогда не плодил слухи. Но ныне язык так и чесался донести до собратьев весть, что великого архихранителя, глаза и уши Стального Шипа, уложил на лопатки мелкий зверь. Олеандр многое бы отдал, чтобы подольше понаблюдать за Аспарагусом, который выполз из-за кресла на четвереньках, силясь нащупать выскользнувший из рук меч.

Жаль, время подгоняло. Потому Олеандр только отпихнул клинок подальше – тихонько так, мыском сапога. Затем оглядел Рубина. Удостоверился, что с ним всё в порядке. Сунул в карман перо. Подхватил с пола ножны с саблей и выбежал во двор. Туника и шаровары мгновенно прилипли к телу – на улице до сих пор бушевал ливень. Ледяной и надрывный, он раздирал тишину поселения.

Олеандр пересёк двор и нырнул под крону ближайшего дерева. Раздвинул ветви, поникшие от влаги. И взору предстала дыра в ограде – достаточно широкая, чтобы через неё, пригнувшись, вынырнула в лес тощая девица.

Нетрудно догадаться, кто прогрыз отверстие. Клятый силин! Возможно ли, что они с Эсфирь знакомы?

– Наследник! – донёсся до слуха возглас, и Олеандр выругался. – Куда это вы собрались, интересно?

Как говорится, недолго листва шелестела. Олеандр скрипнул зубами и ринулся в дыру. Но цепкие пальцы ухватили его за ворот и потянули назад. Он подался вперед, и ткань туники врезалась в горло, затрещала.

– Вы с ума сошли? – прорычал Аспарагус и рывком затащил его под ветви. – Вы слышали?..

– Она не выродок! – Олеандр резко обернулся. Мокрые волосы шлепнули его по лицу. – С чего ты вообще это взял? Ты можешь назвать её сущности? Нет. Тогда ты не можешь и утверждать, что она двукровная. Боги! Да она толком ничего не помнит. Чар лишается и призывает их по глупости!

– И кто же она? – В золотом глазу Аспарагуса еще плавал дым ошеломления, но вопрос его прозвучал твердо.

– Не ведаю! – сознался Олеандр, отдирая от боков тунику. – Но точно не выродок!

– Идиот! – гаркнул Аспарагус и добавил: – Потешались с распутницей? По нраву пришлось? Право, слишком долго я живу на свете, чтобы не уловить ауру очарования. Штаны подтяните, наследничек!

Сперва Олеандра бросило в жар, следом в холод. Он отвел глаза, ощущая на себе колючий взгляд, от которого в жилах стыла кровь. Какой там побег Эсфирь?! Он старался хотя бы дышать, вдоволь наглотаться промозглого воздуха, пока волна осуждений и гнев Фрез не смыли его на дно океана.

– Смею доложить, – процедил Аспарагус, – я намерен усилить охрану поселения и найти девчонку. Дерзнете вмешаться? Что ж, прослывете распутником и прелюбодеем. Я понятно выразился?

Процедил и зашагал прямиком к тоннелю, попутно швырнув в ограду вспышку колдовства.

Красиво он тебя уделал, – шепнул внутренний советчик. И Олеандр чуть не завыл от унижения. Дыра стремительно зарастала, скручиваясь древесной плетенкой и перекрывая проход. Зеленое свечение распространялось по стене, впитываясь в каждый узел, в каждый завиток.

Воображение уже распоясалось, рисуя картины гибели Эсфирь. Одна виделась страшнее другой: вспоротый мечом живот, десятки стрел, пронзившие плоть, перерезанная глотка…

Олеандр невольно схватился за ветвь, и макушку оросила влага. Ледяные капли осыпались на голову, сползли под тунику, и он будто ото сна очнулся. Тоска сдавила сердце.

Нет! Он обязан отыскать Эсфирь первым и спасти. Вот только ныне его из поселения никто не выпустит.

Что делать?.. Что делать?..

Побег

Выродок!

Эсфирь пришлось не по нраву это слово. А еще не внушил доверия взгляд дриада, нарекаемого Аспарагусом. Страшным он уродился мужчиной. Очень страшным. Да и маску жуткую надел! Может, с побегом она и поторопилась. Но чего уж теперь сожалеть, верно? Она испугалась. Испугалась до того сильно, что перья до сих пор стояли дыбом. Когда ужас захватил голову в плен, ноги сами потащили её во двор. И она доверилась зверьку, шмыгнула за ним в дыру.

Сознаться, Эсфирь не ведала, куда держит путь. Просто бежала за зверьком, порой болтая с ним и задавая вопросы. Жаль, отклика не находила. Как выяснилось, в мурлыкании и сопении сложно распознать слова. Иной раз чудилось, будто парочку она различила, но потом обнаруживалось, что зверь чихнул.

Одно радовало – дождь в лесу почти не ощущался. О нём смело можно было бы позабыть, ежели бы слух не тревожила скорбная дробь, отбиваемая холодными каплями по кронам. Листва-крыша надежно укрывала от ливня. Кое-где в редких просветах виделись его косые строчки, разрезавшие воздух, подсвеченные лунным сиянием – призрачным и манящим.

Не раз Эсфирь и зверёк прятались – то в огромные листья-одеяла заворачивались, то в ямы прыгали. Повезло. Никому не попались. Казалось, зверь точно знал, какие пути безопасны, а какие нет. И чем дальше они пробирались, тем реже слух улавливал подозрительные шорохи, тем реже глаза обращались к зеленоватым вспышкам чар вдали.

И все же кое-что не давало Эсфирь покоя. Мысль, что лес разумен, не желала улетучиваться, подогретая страхом. Ну правда! Прутья некоторых кустарников покачивались и извивались, хотя ветра у земли не гуляли. А когда она вынырнула на умытую ливнем просеку, бутоны на деревьях распустились и, почудилось, уставились на неё во все лепестки.

– Думаешь, они следят за нами? – озвучила Эсфирь свою самую страшную догадку.

Зверёк с добродушными видом задергал рожками. Запрыгнул на поросший мхом валун. Уселся на него, крутя усатой мордой и словно кого-то высматривая.

Глаза у него, конечно, такие… Всем глазам глаза! Большие и голубые, как небесная гладь. Но кого он ищет? Зачем?

Вокруг не ютилось и души, не считая странных, даже очень странных цветов-надзирателей.

И… Эсфирь показалось? Или вон тот стебелёк и правда приветственно помахал ей листком?

Страх какой, а!

– Ох! – Она упала у валуна и похлопала себя по щекам, пытаясь собраться с силами.

Ноги гудели. Отказывались идти на поводу у здравого смысла, который велел выбираться из леса. И поскорее. Неважно куда, лишь бы куда подальше. Подальше от Аспарагуса.

Эсфирь вздохнула. Губы еще горели от поцелуев. Там, в хижине, она натворила дел. Забыла погасить чары очарования, а потом и вовсе подалась навстречу сладкому чувству, ласковым перышком завертевшемуся в груди. Подалась – и чуть не прозевала смерть. Еще немного, и Рубин откинул бы рога. Их у него, разумеется, нет, но что еще должно откидывать существам, помимо рогов? Разве рога подходят для откидывания не лучше всего?

Что за дурацкие мысли? Эсфирь мотнула головой, разбрызгивая осевшую на кудряшках влагу. И едва не подпрыгнула от испуга – гром сотряс землю, на долю мгновения небо разрезала молния.

Ужель непогода и правда – дело рук Эсфирь?

Пребывание в доме Олеандра не прошло для неё даром. Картинки из прошлого не сложились, она не вспомнила свою жизнь. Но изучила себя. Прислушиваясь к ощущениям, поняла, что тоже наделена чарами – очарованием и исцелением.

Еще она чувствовала души.

Стоило малость сосредоточиться, и зрение менялось. Обострялось, дозволяя заглянуть во чрево тела, узреть огонь горящего духа. Ни много ни мало, а уже кое-что. Правда, исцеление давалось хуже. Оно растрачивалось мгновенно, хоть и восполнялось от чужого тепла и ласки, поглощая их, как узник поглощает воду. Да и в целом колдовство – любое! – будто что-то держало, запирало в теле. А ежели Эсфирь пыталась его высвободить, браслеты обжигали, как бы намекая на ошибку.

В тот же миг сознание наводняли тревоги. На волю рвался совершенно неуместный смех. И Эсфирь уступала. Уступала беспокойству, чуя, что иначе потеряет связь с действительностью, а значит, потеряет связь с разумом. Каждый рывок к запертым чарам подводил к чему-то запретному.

Хотела бы она разузнать к чему. Но… Может, попозже?

– Знаешь, – Эсфирь и покосилась на зверька, – этот юноша, Олеандр, он… Как бы это сказать… Я будто знакома с ним. Вернее, была знакома. Когда-то… Такие странные чувства он у меня вызывает… В один миг я даже белую нить увидела, которая протянулась от меня к нему.

1 Вихрец – перепончатокрылый зверь, выдыхающий ледяные ветра и морозную пыль.
2 Танглей – северо-водный клан. Его населяют три народа: океаниды, нереиды, наяды.
3 Ифлога – территория клана фениксов.
4 Ааронг – территория клана ореадов.
Продолжить чтение