Читать онлайн Пещера бесплатно

1

– Папа, а мы здесь все умрём?

Взрослые переглянулись. Высказывать вслух такие мысли на восхождении не принято. Даже на их необычном восхождении. Даже если слова мальчика никого не удивили. Удивились взрослые лишь тому, что тонкий голос не выдавал никакой тревоги. Саша ничуть не возражал против такого оборота дел, вполне готовый разделить любую участь со своим отцом и его теряющим силы другом. Это было первое, что они услышали от мальчика с самого утра. После того как его напоили тёплым чаем, он лежал тихо и вместе со всеми прислушивался к шуму непогоды. Мой сын, подумал Дмитрий.

– Нет, мы обязательно спустимся вниз. Откуда у тебя такие мысли?

Мальчик смотрел на отца внимательными и понимающими глазами.

– Как ты себя чувствуешь? Хорошо?

Саша утвердительно кивнул головой.

– Голова не болит?

Саша отрицательно покачал головой.

Дмитрий сидел у входа палатки, слегка пригнувшись под сотрясаемой ветром крышей. Время от времени он подпирал крышу головой в каске, проверяя силу ветра. Изредка он бросал взгляды на лежащих перед ним сына и друга. Они с трудом различали черты его поросшего тёмными волосами лица на слепящем фоне стен и крыши палатки.

Взрослый беспокоил его больше всего. Из-под седой бороды Павла иногда появлялась ничуть не обманывающая Дмитрия улыбка. Сильно похудел. Еще не поднимался с утра, не выглянул наружу. Нехороший знак.

– Как голова?

– Вроде получше. Что делается снаружи?

– Всё так же. Придётся сидеть ещё один день.

Павел кивнул головой. Лежа на спине, он согнул ноги в спальном мешке, заслонив себя коленями от Дмитрия.

– Сделать ещё чаю?

Ответом было молчаливое одобрение.

Дмитрий приоткрыл кольцо входа и, стараясь не впустить внутрь ветер и холод, высунул голову наружу. Он осмотрелся по-деловому спокойно. Его среда. Осматривать особенно было нечего. Тяжело трудящиеся растяжки палатки, не справляющийся с защитой палатки от ветра небольшой скальный выступ. Всё остальное вокруг было закрыто пеленой быстро перемещающегося тумана и мелкого снега. Снежинки не беспокоили привычное лицо. Дмитрий только прищурил слегка глаза. В них появилось выражение, которое он не позволял себе внутри палатки.

Возможное спасение его сына было наверху, в светлой тёплой пещере. Возможное спасение его друга было в противоположном направлении. Там, где в воздухе больше кислорода и меньше движения. До пещеры, в которую Павел тоже стремился, ему, наверно, не дойти.

Несмотря на полное отсутствие видимости, Дмитрий хорошо ориентировался. Их палатка находилась приблизительно посередине между полюсами спасения. Но не только это усложняло их задачу. Наверх или вниз – им нужно будет продираться через большую непогоду, которая в такое время года приходит в эти места, как правило, серьёзно и надолго.

Хорошо знакомая ему погода. Его старый приятель. Со времён когда он только начинал постигать умение совершать невозможное в горах, преодолевать непреодолимое. Постигать, как, шаг за шагом, перемещать своё тело из одной негостеприимной точки пространства и времени в другую, казавшуюся недосягаемой за непроходимыми скалами и льдом, за стеной ветра и холода, за пределами разумного. Когда он учился принимать неразумное за разумное, бессмысленное за чрезвычайно важное и простое. Теперь ему нет в этом равных. Вниз или вверх, он готов ко всему. Ко всему, что есть в запасе у этой горы. Они с ней старые приятели. Он мог позволить себе так считать. Сколько раз я уже был здесь? Много.

Незащищённые глаза стали слезиться от холодного ветра. Дмитрий высунул наружу руки, набил котелок снегом и залез обратно внутрь, тщательно закрыв за собой вход. Под молчаливым наблюдением он разогрел газовую горелку и поставил на неё котелок. В палатке потянуло теплом.

– Завтра будет хорошая погода, – сказал он в своей обычной полусерьёзной, полушутливой манере, хорошо знакомой другу и сыну.

Несмотря на обстоятельства, в палатке поддерживалась подобающая среди знающих горы людей атмосфера.

*

Ледоруб: Готовясь к этому интервью, мы покопались в нашем архиве. Это ваша двадцать первая беседа с нашим журналом. Своего рода рекорд, которым мы очень гордимся.

Дмитрий: Безусловно. Это свидетельство долголетия и популярности вашего журнала. Не думал, что их было так много, но самое первое интервью я помню очень хорошо. Оно случилось тридцать лет назад.

Ледоруб: Совершенно верно. Сразу после памятного восхождения на Вершину Мира. Мы также подсчитали, что уже задавали вам следующий вопрос десять раз. И всё же: в чем секрет вашего спортивного долголетия?

Дмитрий: Отвечаю в одиннадцатый раз: у меня нет никакого секрета.

Ледоруб: Глядя на вас, невозможно поверить, что вам уже пятьдесят пять лет. Это почтенный возраст не только для восходителя. Вы один из старейшин мирового альпинизма.

Дмитрий: Да, мне и самому трудно в это поверить. Никогда не думал, что смогу ходить так долго. Хотя не люблю слово старейшина, есть немало восходителей старше меня.

Ледоруб: Согласны, оно вам совершенно не идёт. Ваше последнее восхождение по северной стене Безымянного пика получило первую премию года. От всей души поздравляем!

Дмитрий: Спасибо. Это, конечно, приятно, хотя призы меня уже давно не интересуют. Это было очень хорошее восхождение.

Ледоруб: Расскажите, пожалуйста, о нём. Нашим читателям очень интересно. В печати было совсем мало сообщений.

Дмитрий: Я уже давно не беру с собой никаких средств связи, а в этот раз не было даже никого в базовом лагере. По сути, и базового лагеря не было. Одна палатка с небольшим запасом продуктов и горючего. Некому было поддерживать связь.

Ледоруб: Да, теперь восходительская элита предпочитает одиночные экспедиции. В чём их привлекательность?

Дмитрий: Я хожу в горы больше тридцати лет. Многое изменилось в альпинизме за это время. Восхождения в группе становятся редкостью.

Ледоруб: Наш журнал участвует в дискуссии на эту тему. Многие любители и некоторые профессионалы сожалеют о тех временах и о том, что альпинисты перестали ходить вместе. Хотелось бы узнать ваше мнение.

Дмитрий: Ну не перестали совсем. Ходят и, я думаю, будут ещё долго ходить. Но лучшие из лучших всегда впереди, всегда ищут чего-то нового, неиспытанного. Это нормально.

Ледоруб: Вы, разумеется, один из первых. Но теперешнее поколение восходителей мало знает о прошлых временах. А вы не жалеете о них?

Дмитрий: Нет, это не в моих привычках – сожалеть. Я бы не смог продолжать ходить в горы с такой привычкой. Те времена имели свои хорошие стороны. У меня было гораздо больше испытанных друзей среди альпинистов. Теперь мы встречаемся только на кинофестивалях. Но я совершенно ни о чем не сожалею. Я с удовольствием отправляюсь в одиночные экспедиции.

Ледоруб: Чем они вас привлекают?

Дмитрий: Одиночество в горах может быть губительным, а может быть целительным. Целительное одиночество очищает мысли и душу. Это совершенно необыкновенные ощущения.

Ледоруб: Существует точка зрения, что современный альпинизм, особенно тот, который практикуется на самом высшем уровне, утратил свои соревновательские качества. Что он превращается в своего рода культ, образ жизни, религию, если хотите.

Дмитрий: А альпинисты превращаются в монахов?

Ледоруб: Что-то вроде этого.

Дмитрий: Альпинизм изначально отличался от других видов спорта. В нём всегда присутствовала некоторая духовность, близость к природе, кастовость. Но без соревновательного духа альпинизма не может быть. Мне кажется, что наш спорт переживает небольшой кризис. Отсутствие достойной цели, того, что ещё никто не делал, что кажется невозможным.

Ледоруб: Горы уменьшились в размере?

Дмитрий: Что-то в этом роде.

Павел оторвал глаза от чтения. Его звали. Наверно, уже не один раз. Он отложил журнал в сторону, положил обе руки на подлокотники кресла и осторожно поднялся. Спина оценила его старания. Он учился быть с ней в хороших отношениях и задабривал, как только мог. Уже много лет, с переменным успехом. Капризная особа. Ей по-прежнему не нравились его нерегулярные пробежки. Он перестал пытаться понять почему, но сдаваться отказывался. И так уже много уступил – давно не делает ненавистные ей наклоны и приседания, следит за осанкой, сидит как прямая палка, укоротил дистанцию, но совсем перестать бегать он не желал. Он покрутил бёдрами для разминки и, стараясь держаться прямо, пошёл на кухню.

– Сколько тебя можно звать?

– Извини, зачитался.

– Что читаешь?

– Интервью с Димой в “Ледорубе”.

– Ещё одно? Опять говорит о том, как оставаться молодым?

– Пока нет. Не дочитал ещё до конца. Отвлекают тут всякие.

– Можешь идти обратно читать. Подожди, хлеб греется.

– Ну вот, не готово, а зовёшь.

Павел сел за стол и посмотрел в окно. Их дуб продолжал держаться за жёлто-коричневые листья. Уже совсем готовые. До хорошего дождя с ветром. Наступающий день ничего такого, слава богу, не обещал. Чистое небо, будет опять сухо и тепло. Он пододвинул к себе тарелку. Пахло хорошо. Пришла привычная мысль о том, что ему всегда нравится, как Мария готовит. С самых первых блюд молодой жены. В этом им не нужно было подстраиваться. Готовит как умеет, и ему это всегда по нраву. Так же привычно он удержался от соблазна сверить точность своих воспоминаний с воспоминаниями жены, помня о неожиданных поворотах, которые всегда возможны во время их совместных экскурсий в глубины их супружества.

– Очень вкусно, спасибо, солнышко.

– Кушай на здоровье. О чём же он говорит? Вид у тебя очень задумчивый.

– О горах, философствует немного, как обычно. Опять залез на красивую стену. В одиночку. На фотографиях очень здорово смотрится. Ну и сам, конечно, как огурчик.

– Завидуешь?

К этой её привычке он ещё до конца не привык.

– Мы уже с тобой не раз говорили на эту тему. Не отказался бы сбросить лет тридцать. Кто бы отказался? И ты бы, наверно, не отказалась.

– От чего?

– Сбросить лет тридцать.

– Зачем? А мне и так двадцать пять.

– Извини, солнышко, забыл. Ты у меня ещё хоть куда. Спелая.

Павел посмотрел в глаза жены, не надеясь проникнуть внутрь их на какую-нибудь значительную глубину. Ему по-прежнему не было туда доступа. Он мог полагаться только на накопленные с годами трудно поддающиеся анализу эмпирические факты и учиться принимать некоторые вещи в мире как есть, без объяснения и анализа. Когда-то совсем чуждое ему, но интригующее умение.

Они снова стали тянуться друг к другу и ценить проведённое вместе время. Особенно таким вот ласковым неспешным воскресным утром. С того, наверно, времени, когда чувство одиночества, унылый предвестник, стало подталкивать их друг к другу. Ненастойчиво и твёрдо. Они не желали ещё ничего знать о том, что оно предвещает, надеясь, что это далеко впереди, но, конечно, знали достаточно об их супружестве, чтобы бессловно радоваться такому неожиданному подарку. Ни на минуту не забывая о его хрупкости и непостоянстве.

– Ты же говорил, что перестал скучать по горам.

– Говорил. Мало ли что я говорил, солнышко. Как удержаться от мыслей, когда посмотришь на фотографию горы и на его тридцатилетнее лицо на переднем плане?

– Он, конечно, молодец. Совсем не стареет. Помнишь, выглядел моложе своего старшего сына? Как его зовут, забыла?

– Андрей. Андрею уже должно быть больше тридцати. А папаше столько же, сколько мне. Но он не выглядит старше тридцати. Удивительно.

– Когда мы их видели всех в последний раз, на юбилее?

– Да, пять лет назад.

– А сколько их младшему?

– Около десяти должно быть, не помню точно.

– Тоже хочешь молодую жену? Налить чаю?

– Спасибо. Ты хорошо знаешь, что без молодой жены я проживу совершенно спокойно.

– Кто вас знает? Допьёшь остатки? Немного осталось.

– Давай.

Застучала перекладываемая в раковину грязная посуда. Павел снова обратил свой взгляд к окну. На небольшом участке открытого ясного неба виднелось несколько тонких белых полосок. Идёт издалека непогода? Давно пора. В горах уже несколько раз выпал снег. Он посетил мысленно своё ущелье. Оголённые деревья, кусты, твёрдая холодная земля, белый налёт на высоких вершинах. Большая гора, конечно, поседела и приосанилась больше всех.

– Ты где?

– Мало мы были в этом году в ущелье. Нужно постараться зимой почаще ездить.

– Постарайся.

– Хочешь прочитать интервью?

– Давай, может, прочту. Да ты мне уже всё рассказал. Что-нибудь новое?

– Да нет, ничего нового. Уже не так философствует, как прежде. Помнишь: о перерождении, обновлении души и организма? Помудрел. Только продолжает ходить. Теперь всегда один, даже без поддержки. Новая мода у них пошла. Представляешь, совершенно один в целом ущелье?

– Кому как нравится.

– Сын маленький, молодая жена, а его не оторвать от гор. Теперь, говорит, самый смак. Не для славы, не для острых ощущений, не из-за природы. А для того, чтобы просто быть там. Один из самых изысканных способов ухода от жизни.

– Пусть ходит, если нравится.

– Да. Ему нравится. И мне бы, наверно, понравилось.

Павел отклонился на спинку стула и затих, прислушиваясь к шуму кухни и улицы. На лице появилось выражение, которое никогда не нравилось Марии, беспокоило её. Она, разумеется, не высказывала своё беспокойство вслух.

– Но нам ничего не остается, как стараться преуспеть в нашей жизни ниже облаков. Это задача посложнее, правда, солнышко?

Солнышко посмотрело на своего мужа и ничего не ответило, чем его совершенно не удивило.

– Как нам с тобой быть счастливыми? Какие есть. Здесь, сейчас?

В глазах Марии опять проявилась хорошо знакомая ему непроницаемость. Было время, когда он был уверен, что за этой непроницаемостью почти ничего нет. Неразвитость мысли. Медленно, очень медленно зарождалось в нём чувство, что, напротив, там очень много есть всего, что там совершенно незнакомый, неизвестный ему мир. Осознав это, он постепенно стал учиться уважать этот мир, совсем его не понимая, не уверенный порой, что не выдумал его, но уверенный почему-то, что в нём всё гораздо понятней и проще, чем в его. И естественней. Появившись в первый раз, эта уверенность принесла ему неожиданную и окрыляющую надежду. Возможен другого рода порядок, другая логика, другая нелогичность. Возможен другой мир. Это, пожалуй, было одним из самых больших открытий его жизни. Появилась надежда на спасение. Потому что в его собственном мире с некоторых пор прочно поселилась безрадостность.

– Тоже продать дьяволу душу?

Он решил не развивать эту тему дальше, не уверенный, что знает как.

– Он скоро должен вернуться. Нужно позвонить Томе, узнать.

Павел поднялся, обнял и поцеловал жену.

– А где он сейчас?

– В экспедиции. На Северном полюсе, кажется.

*

Картинки этого участка предвершинного взлёта запечатлены только в памяти восходителей. В памяти нескольких сот побывавших здесь людей. Многих из них уже давно нет в живых. Участок не видно со стороны базового лагеря, прячущегося у основания северного ледника вершины. Не видно его ни с восточной, ни с западной, ни с южной сторон. Так утверждают знающие люди. Среди наблюдателей, тревожного племени, он известен под названием Черная Дыра. Большинство из них молчаливо мирится с тем, что, достигнув этого места, маленькие тёмные точки на белом фоне льда и снега, точки, которые, кажется, уже почти на вершине, должны хотя бы на короткое время исчезнуть из вида. С железной необходимостью. Самые беспокойные из наблюдателей спрашивают иногда у людей наверху, можно ли обойти этот участок слева или справа? Можно ли под него подрыться? И получают всегда один и тот же ответ.

За исключением этого вопроса внизу не любят говорить об участке. Отчасти потому, что говорить о нём всегда ещё рано. Он находится под самой вершиной, он уже почти вершина, а до вершины всегда идти и идти. Целую экспедицию. Но это не главная причина неупоминания. О главной причине люди внизу и вовсе не говорят.

На маршрутах этой горы немало скрытых от наблюдения мест. Ни за одним из них не закрепилось специального названия. Когда тёмные точки исчезают в других местах, люди внизу не чувствуют себя беспомощными. У них есть представление о том, чем там заняты эти точки, а главное, они знают, чего следует ожидать. Ожидать следует появления точек на противоположной стороне участка. В некоторых случаях на той же стороне, что тоже логично и понятно. Поведение точек, скрывающихся в Чёрной Дыре, люди внизу с некоторых пор не пытаются предсказать.

Никому здесь не до фотографирования. Среди восходителей участок не пользуется какой-то особой репутацией. Широкий ледовый склон средней крутизны с выходами скал. Трудности маршрута позади. Поставив на него свой ботинок, некоторые из восходителей вспоминают, что случается здесь иногда с их товарищами, которые в предчувствии близости вершины забывают об осторожности. Об осторожности на участке в той или иной мере забывают все, но не всем это сходит с рук. Нет уже сил для неё. Сердце вот-вот готово лопнуть, как перекачанный воздушный шарик. Глаза, кажется, видят вершину, утомлённый мозг уже давно на ней, но для работающего на надрыве тела до вершины ещё целая вечность.

На спуске и вовсе не возникнуть мысли задержаться и вынуть камеру, которая только была спрятана после фотографирования на вершине. Не до того. День уменьшается, вдали видны подозрительные тучи – вниз как можно скорей. Здесь нет навешанных верёвок, они начинаются на триста метров ниже, перед отвесами северной стены. Безопасное передвижение по такому рельефу не должно быть большой проблемой для опытной двойки. Все решают эту проблему приблизительно одинаково.

Они заранее договорились не связываться, поэтому верёвки у них не было. Им не обязательно было ждать друг друга, но Дмитрий не одобрял раздельного хождения. С Павлом они всегда ходят вместе. И если бы напарник не решил спрыгнуть со скального выступа, вместо того чтобы обойти его, они бы никогда не вспомнили бы впоследствии об этом участке. Но он почему-то решил прыгнуть. С высокого довольно выступа. Что-то в его фигуре, когда он готовился к прыжку, привлекло внимание Дмитрия. Какое-то незнакомое неуместное движение. Бесшабашное, рискованное. Такое, о возможности которого в это время старались не думать потерявшие их из вида люди внизу.

В объяснениях подобного поведения на больших высотах нет недостатка. “Горнячка”, общее переутомление, ослабление внимание и воли. Если подумать, то это удивительно, что люди в состоянии вести себя нормально в таких условиях. Но Дмитрий и его напарник были не случайные здесь люди, а одни из наиболее подготовленных, закалённых и умудрённых опытом. Может, Дмитрию нужно было обратить внимание на то, что напарник как-то не очень охотно поднялся на ноги, когда они собрались идти вниз. Их было четверо наверху. Вторая двойка быстро исчезла из виду, они пошли следом за ней. Может, Дмитрию следовало что-нибудь сказать по поводу незастёгнутого ремешка каски. Между ними не было хорошего контакта. Не получалось. Несмотря на разницу в возрасте и опыте, в свои двадцать пять лет Дмитрий не чувствовал в напарнике большого авторитета. Неплохой мужик, но Дмитрий всё время вспоминал о Павле, залечивающем дома сломанную руку. Это им, наверно, мешало.

Напарник прыгнул. Опрокинулся на спину и покатился. Удивительно быстро покатился для такого, казалось бы, некрутого ледового склона. Он энергично перевернулся на живот, пытаясь удержаться на зажатом в обеих руках ледорубе. Его движения в это время были быстрые и профессиональные, но они не произвели желательного эффекта на скорость его скольжения. Через несколько мгновений он покатился вниз бесконтрольно, ударяясь о склон разными частями тела. Ещё через несколько мгновений он исчез за перегибом.

Всё это время Дмитрий стоял не двигаясь. Он повернул голову направо – первая двойка, наверно, уже подошла к верёвкам. Они не будут ждать. Он забыл им сказать, что батарея его рации “села”. Он обнаружил это вчера вечером, в штурмовом лагере.

За перегибом, где исчез напарник, было круто, почти что пропасть. Тело уже, наверно, в какой-нибудь трещине на предвершинном склоне. Там спуск очень быстрый.

Всё равно нужно заглянуть. Дмитрий стал осторожно приближаться к крутизне.

В пропасть напарник не упал. Он лежал неподвижный на дне большой седловины, сто метров ниже Дмитрия. Без каски.

Ситуация усложнилась. После небольшого колебания Дмитрий продолжил движение. Спуск затрудняли частые скальные выступы. Под одним из них обнаружились следы крови.

Напарник не дышал. Кровь на ранах разбитой головы замерзла и перестала течь. Два больших красных пятна на льду. Дмитрий снял рюкзак с напарника и перевернул его осторожно на спину. В карманах куртки рации не оказалось, не нашёл он её и в рюкзаке. Он осмотрелся по сторонам. Мог оставить в штурмовом лагере. Любил разгружаться. Дмитрий присел передохнуть.

Вскоре он обратил внимание на груду камней метрах в десяти и подумал: ещё полчаса. Он поднялся, подтащил к ней тело и стал осторожно откладывать камни в сторону, пока не образовалась небольшая яма. Затем он с трудом поместил в яму остывшее тело, положил на него несколько камней и остановился. Бесполезное занятие.

Он привязал тело в нескольких местах к самому большому камню и посмотрел в последний раз на белое лицо с закрытыми глазами. Нужно спасать себя. С двумя ледорубами в руках, он стал подниматься по пути своего спуска.

Погода портилась согласно прогнозу. На гребне сильно дуло, снизу поднялась густая пелена облаков, в которой всё вокруг исчезло. Но Дмитрия интересовала только небольшая скалистая гряда, у основания которой сложен небольшой тур. Там начинаются верёвки. Не было никакой уверенности, что он приближается к этому месту с каждым шагом, но остановиться в нерешительности он себе не позволял.

Осознание того, что он заблудился, не сразу одержало верх. Он шёл в почти абсолютной пелене, не различая ничего в полуметре вокруг себя, и совсем не испугался, когда вдруг почувствовал, что падает. Так же неожиданно он с силой ударился правым плечом обо что-то острое и твердое.

Для людей внизу настало самое трудное время. Двое из четвёрки остановились на ночь в промежуточном лагере. От другой связки не было никаких известий после того, как они исчезли из вида в Чёрной Дыре и любое упоминание о дыре перестало быть возможным. Что делать? Посылать ребят завтра наверх? Но там непогода, которая будет продолжаться ещё по крайней мере три-четыре дня. А ребята уже слишком долго на высоте. Может, связка ночует в палатке штурмового лагеря? Но там есть запасная рация. Оттуда всегда хорошая связь. Все знали, что произойдет завтра. Завтра первая двойка спустится вниз в базовый лагерь. Неумолимая логика самосохранения. Но до утра можно тешить себя мыслью о том, что есть и другие варианты.

Другой вариант мог появиться, если бы по крайней мере один из первой двойки чувствовал, что не может спуститься вниз без того, чтобы не попытаться спасти своего товарища. Что он не сможет посмотреть в глаза его жене, друзьям, если не сделает этого, что у него просто нет выбора. Внизу были хорошо осведомлены о маловероятности такого оборота событий. Павел потеет дома в августовской жаре, никакое имя не вспоминалось в связи с напарником Дмитрия. Так будет легче всем. Не придётся отговаривать восходителя от самоубийственного поступка. Никто не хочет потерять ещё людей на этой несговорчивой горе. Они подождут внизу одну неделю, исчерпают малейшую возможность, соберутся и отправятся с хмурыми лицами домой.

*

Дмитрий открыл глаза. Через некоторое время он почувствовал, что ему неудобно, но продолжал лежать неподвижно, не считая работы век. Не было ощущения, что он владеет всем своим телом. Постепенно пришли боль и память. Он не имел представления о том, где находится, но не испытывал беспокойства.

Наконец он попробовал приподняться, успешно, несмотря на боль в левом плече. Он поднял туловище, прислонил его к чему-то острому. Холодный ветер сильно трепал капюшон куртки. Затратив ещё одно усилие, он сел, почти распрямив спину, и осмотрелся.

Над ним нависала чернеющая масса большой скалы. Видимость улучшилась. Скала то исчезала, то появлялась в пелене. Непогода продолжается – отметил мозг. Он находился на чём-то довольно плоском – наверно, на широкой полке. Он не мог вспомнить о существовании хотя бы одной такой на маршруте. Где я? Он решил приблизиться к скале и поискать место, чтобы укрыться от ветра.

К скале пришлось ползти, ветер валил с ног, не удержаться. Вскоре он обратил внимание на широкое открытое место среди камней и устремился к нему с усиленной энергией. Он чрезвычайно обрадовался его ширине и глубине и ровному дну, растянулся во весь рост, наслаждаясь полной защитой от ветра, и забылся.

Очнувшись опять, он сразу вернулся к реальности и почувствовал себя в безопасности и тепле. Тепло исходило из глубины горы. Он повернулся на живот, вгляделся в расщелину, удивился и пополз внутрь. Через некоторое время он оказался в широкой высокой пещере, тускло освещённой непонятно откуда берущимся светом. В пещере было совсем тепло, он откинул капюшон куртки, снял каску и очки. Он вспомнил о своём рюкзаке. Куда задевался рюкзак? На площадке? Идти обратно и выглядывать наружу не было сил. Он снял куртку, ощупал левое плечо, затем ощупал и осмотрел всё остальные части тела.

Навалилась усталость. Он постелил под себя куртку и заснул, положив голову на небольшой выступ. Ему снился сон равнин, наполнивший тело сладостными ощущениями тихой любви и страсти. Каждую часть восстанавливающегося тела: затвердевший пенис, умиротворённый мозг, застучавшее ускоренно сердце. Он хотел эти губы, эту грудь, чёрный треугольник. Его ласкали и грели светящие влюблённые глаза. Он овладел белым телом. В тёплой, освещённой тусклым светом пещере, на высокой горе, покрывшей себя непроницаемым слоем непогоды.

Проснувшись после первой ночи, он не удивился своему хорошему настроению. Он был уверен, что спасётся. Есть тепло, есть вода, есть здоровое, отдохнувшее тело. Что ещё нужно восходителю? Не огорчило его и то, что рюкзака на площадке не оказалось. Ничего совершенно необходимого в нём не было. Дмитрий не нуждался ни в чём, особенно после того, как обнаружил, что снег в пещере медленно, но тает. Он набирал его в скорлупу каски и наслаждался неисчерпаемым источником воды. Он лежал безмятежно на тёплом полу, осматривал потолок пещеры и удивлялся его до странности ровной поверхности. Он провёл в пещере три дня, дожидаясь улучшения погоды.

На четвёртое утро, выглянув из пещеры, он обнаружил вокруг себя ослепительное сияние. Тёмные очки с трудом справлялись с ярким светом. Дмитрий чувствовал, что прищуривает глаза. Он стоял у края полки и просматривал предстоящий путь. Солнце то открывалось, то скрывалось за редкими высокими облаками. На восточном гребне белели снежные флаги. В ста метрах траверса полка заканчивалась. Начинался ледовый склон, который упирался в скальную стенку. Наверху этой стенки должны быть их верёвки. Дмитрий был уверен, что знает своё расположение на горе. Он ещё раз посмотрел наверх, ещё раз задумался над тем, как попал на эту полку, и вернулся в пещеру, чтобы приготовиться к выходу.

Через четыре часа он открыл вход штурмовой палатки и нашёл в ней рацию напарника.

*

Из частной переписки

Да будет с тобой Время, Немногословный!

Какая приятная неожиданность – получить от тебя письмо. Не изменяешь себе, дружище? Планета 10000АВВ? Что это и где это? Впрочем, не утруждай себя ответом. Не хочу знать. Мысли о столь отдалённых местах всегда вводят меня в глубокую меланхолию. Зная тебя, я не сомневаюсь, что это очень, очень далеко. Бррр.

Не подозревал, что кто-то интересуется в наше время такими вещами. Чем примечательны эти примитивные цивилизации? Не будет ли время потрачено с большей пользой на то, чтобы понять нашу, которую мы вполне самонадеянно называем развитой? Представь, что и за нами кто-нибудь так же наблюдает, подсмеиваясь. Впрочем, я уверен, что ты относишься к своему заданию очень серьёзно.

Надеюсь, что ты не совсем ещё забыл меня и не обращаешь внимания на мой насмешливый тон. На самом деле я чрезвычайно рад твоему письму. Я уверен, что ты в этом не сомневаешься. Я также рад обнаружить тебя в прекрасном состоянии тела и духа. Последнее время я стал тревожиться, что совсем потерял твой след. Помнишь нашу последнюю встречу? Хорошее время.

Не могу похвалиться большими изменениями в своей жизни. Я по-прежнему прожигаю свои молодые столетия в одном из бесполезнейших отделов Ассамблеи. По-прежнему бюрократ. В отделе мне очень благодарны за согласие занять самую скучную должность и позволяют заниматься чем душа пожелает. Ну а моя душа всё так же продолжает желать абсолютно все соблазны нашей рафинированной планеты.

Почти не слышу ничего от наших, не знаю, остался ли кто-нибудь на Тисе. Несколько сумасшедших, как ты, за пределами сферы. Остальные, вероятно, в тёплых местах, заняты продвижением карьер. Наши выпуски всегда были нарасхват. Не перестаю этому удивляться.

Пиши. Буду с нетерпением ждать твоего ответа. Почему такие смешные ограничения на размер сообщения? В чём ещё ты должен себя ограничивать? Страшно подумать.

Пусть Время откроет тебе свои секреты.

OO.

Да будет с тобой Время, мой добрый друг!

Помнишь: “Одиночество – удел погружающегося во Время?” Могу поделиться с тобой своим обновлённым пониманием этих строк. Оно пришло ко мне как неизбежная плата за те роскошества, которыми награждает меня моя здешняя жизнь. За пределами сферы? Я так далеко, что эта фраза почти не имеет смысла. Чувство одиночества здесь поглощает несравненно быстрее и глубже, чем в наших краях вселенной. Берусь утверждать, что тебе неведом его настоящий вкус. Ну что ж, рано или поздно. Одна бесконечность, заключённая в другой.

Моя жизнь на станции не так скудна, как, возможно, тебе представляется, несмотря на множество параноидальных ограничений, которые должны соблюдаться нами без исключения. Размер сообщения – одно из них. Не мне оспаривать их разумность, у Комиссии огромный опыт. Невмешательство – её главная директива. Для нашей с тобой переписки ограничения не должны быть помехой. Неудобства возникают, когда приходится отсылать большое количество материалов домой. Но это проблемы моего робота.

Мы с тобой собратья по бюрократии, Комиссия принадлежит Ассамблее, о чём ты, я уверен, и сам хорошо осведомлён. Я был приятно поражён, увидев знакомое имя в последнем сообщении о новых назначениях. Поздравляю! Очень быстро и очень высоко, даже для самого талантливого из нашей группы! Я сразу же захотел написать тебе, но не решался, опасаясь, что ты теперь слишком занят.

Чрезвычайно рад такому началу нашей переписки. С нетерпением жду твоего ответа.

Немногословный.

Да будет с тобой Время, Немногословный!

Такие смешные мысли не должны приходить тебе в голову. Моя новая должность требует ещё меньше усилий, чем предыдущая. Ассамблея – самое беспомощное из всех начинаний в истории Тисы. Я не преувеличиваю. Лишь одна миллиардная наших сограждан знает о её существовании и только потому, что работает в ней!

Ну да это совсем не интересно. Ты мне лучше скажи, как давно ты не видел живой женщины? Есть ли они там? После нескольких неприятных эпизодов я теперь предпочитаю только платные услуги. По крайней мере можно справиться о возрасте партнёрши. Редкий пример чрезвычайно полезной директивы, вышедшей из нашей организации! В годы становления мы были избалованы нашими ровесницами. Замечательные были времена. Свежести и ожидания. А теперь мы наравне со всеми. Никогда не знаешь, с кем имеешь дело. Говорят, что некоторые не теряют интерес к мужчинам сотни тысяч лет. Страшно подумать.

Заканчиваю, предстоит очередное скучнейшее совещание. Пусть Время откроет тебе свои секреты.

OO.

Да будет с тобой Время, мой хороший друг!

Очень рад, что не увижу твоей реакции на эти мои строки. Что говорить о женщинах. Нам запрещён даже холодек. Я веду здесь аскетическую, почти примитивную жизнь. На станции есть только один робот. Ты бы посмеялся над ним, но на самом деле это чрезвычайно интеллектуальное и незаменимое создание. Но не знает ничего о том, как быть женщиной – небольшого размера сфера. Моё передвижение по планете тоже строго ограничено, практически запрещено, несмотря на то что аборигены ещё не знают о существование второго уровня материи. Большинство директив Комиссии кажутся абсолютно бессмысленными, но я научился их уважать. У них очень богатый опыт. Правда ли, что многие из руководства работают там ещё с начала Вечности? Возможно, ты знаешь, если, разумеется, можешь об этом говорить. Иногда мне приходят такие мысли в голову. Мне не разрешили даже небольшую станцию на окраине местной планетарной системы. Ближайшее место, где есть хоть какие-то блага цивилизации, – автоматический пост за пределами здешней галактики. Можешь себе представить, что это такое. Я, разумеется, не жалуюсь, нас хорошо проинформировали о том, что ожидать. Напротив, во многих отношениях у меня чрезвычайно стимулирующее окружение. Крошечный приют и самое необходимое для жизни. Большую часть времени я провожу в чтении и раздумьях. Наверно, это одна из главных причин, побудивших меня отправиться сюда. Жду с нетерпением ответа.

Немногословный.

Да будет с тобой Время, мой друг!

Нет холодека? О, боюсь даже спрашивать. Почему не читать всё это дома? Как насчёт аборигенок? По крайней мере нет опасности наткнуться на доисторический экземпляр. Надеюсь, что у тебя есть возможность регенерировать. Прости моё невежество. В своё оправдание замечу, что даже в Ассамблее единицы подозревают о существовании Комиссии и вряд ли кто-нибудь знает, чем она занимается. Но я совершенно уверен, что твоя деятельность наполнена самым высоким смыслом. Иначе бы ты ей не занимался. Просто не могу иногда удержаться от шутки. Плохая привычка.

Сообщаю последнюю новость, о которой говорят все. Произошло прекращение линии. Первое за много-много столетий. Поговаривают, что это теперь новое веяние. Забавно, не правда ли? Как будто не существовало всей истории Тисы. На многих планетах Вечность вообще никогда не практиковалась. Забывчивость нашего общества не перестаёт меня удивлять. Однако на Тисе, действительно, такое не случалось очень давно. Он, кажется, состоял в Ассамблее. Я пытаюсь разузнать. Это первый случай на моей памяти, а моя последняя разгрузка произошла давно. Кстати, рекомендую и тебе удлинить свой цикл, несмотря на теперешнюю моду. Чрезвычайно стимулирует трезвость мысли, что частично объясняет эту теперешнюю нашу моду. Слово трезвость в любом контексте по-прежнему одно из самых непопулярных на Тисе.

Так вот, он не оставил никакого объяснения, по крайней мере публично. Прекратил регенерацию и состарился естественным образом. Они удивительно быстро приходят в непригодность, наши тела. Интересно было бы увидеть, как выглядит тисянин такого возраста. По слухам, он принимал в это время только самых близких. Жаль, подобный опыт должен быть общественным достоянием. У нас уже очень много сказано о событии. Большей частью, подозреваю, с тайной целью принизить его значимость. Однако я верю, что это единственный достойный путь. Первое поколение Вечности, поколение зеро, как его любят теперь называть, подходит к своему естественному пределу, который не поддаётся даже регенерации. Этот факт, по моему неофициальному мнению, главная причина совершенной бесплодности руководства Ассамблеи. Официально мы не должны знать возраст своих коллег, но, разумеется, все всё знают. Такое исключительное сборище влиятельных особ. Ты абсолютно прав в своём подозрении. Некоторые просто выдают себя с головой – изъясняются, как инопланетяне. Им давно уже пора. Хочу надеяться, что, когда придёт моё время, у меня хватит мужества и мудрости для правильного решения. Нельзя до бесконечности обременять собой Вечность.

На такой серьёзной ноте закачиваю своё письмо. Пусть Время откроет тебе свои секреты.

OO.

Да будет с тобой Время, мой хороший друг!

Для справки: средняя аборигенка приблизительно в два раза крупней массой нормальной расцветшей тиси и, согласно моим ограниченным знаниям, чрезвычайно требовательна во всём, что касается отношений между полами. Аборигенки отпадают. С позиции своего, признаюсь, довольно незначительного опыта берусь утверждать, что роль женщин в нашей жизни чрезвычайно преувеличена. Немного видеоматериалов и находчивости вполне достаточно. Представляю, какое у тебя сейчас выражение лица. На самом деле я вполне обхожусь, большую часть времени. Иногда, правда, вдруг приснится, что возвращаюсь домой и набрасываюсь на одну за другой на всех проституток Тисы.

Неудобства с регенерацией – самая серьёзная проблема моего бытия. Я, разумеется, делаю это регулярно. Мысли о прекращении ещё не посещали меня. Полагаюсь на тебя – подсказать, когда придёт мой срок. У меня есть камера для регенерации. Она установлена в одном из самых труднодоступных и абсолютно ненаселённых мест планеты, с соблюдением всех мер предосторожности. Эти установки, как я, к своему удивлению, обнаружил, создают значительную вторичную радиацию из-за относительно маленьких размеров и должны быть тщательным образом изолированы. Моя станция находится там же, на совершенно не поддающемся описанию рельефе.

Ты, возможно, не так далёк от истины относительно чтения дома, но в Комиссии думают иначе, и я чрезвычайно этому рад. Я разделяю мнение, что непосредственное присутствие естественного интеллекта необходимо в нашей работе, хотя на сегодняшний день мой Сурик вполне обходится без меня. Ты догадался, надеюсь, что я говорю о моём роботе. Он готовит отчёты, работает над переводами, составляет словари. Иногда я выборочно читаю то, что он считает достойным моего внимания. У него свои правила, и я ему доверяю. В остальное время я предаюсь чтению и размышлениям. Давно забытое занятие на Тисе.

С нетерпением жду твоего ответа.

Немногословный.

*

– Нет, не на Северном полюсе. С этим ничего не получилось. Он на каком-то безымянном пике в районе Крыши Мира.

– А я думал, на Северном полюсе. Последний раз он об этом говорил. Когда вернётся?

– Через две-три недели, наверно. Я не знаю. Теперь с ним нет никакой связи. Пропадает, потом появляется.

– Как у вас дела, как сынок?

– Неважно. Саша постоянно болеет, не знаю, что делать.

– Что такое?

– У него всё время головные боли. То пройдёт, то опять вернётся.

– Головные боли? Он ещё слишком молодой для них.

– Не знаю, что делать.

– Он простывает, температурит?

– Температура иногда поднимается, но простывает он редко. Вдруг начинает жаловаться: мама, у меня голова болит.

– А что врачи говорят?

– Наш врач ничего не говорит.

– Может, нужно показать другому?

– Хочу отвезти его на обследование. Я очень беспокоюсь.

– Давно у него это?

– Уже несколько недель. Он и раньше жаловался, но не так. А теперь чуть не плачет.

– Ну!

– Да, очень сильно болит.

– Бедняжка. Ему одиннадцать?

– Двенадцать.

– Большой. Как быстро растут.

– Почти перерос меня.

Павел всегда получал удовольствие от бесед с женой Дмитрия. Молодость и привлекательность женщины, несомненно, тому способствовали. Не мешал также очень приятный низкий голос и то, что они общались на равной ноге, несмотря на относительно юный возраст Тамары. С первой женой Дмитрия у него не было таких тёплых отношений, даже во времена их общей молодости. Тамара Павлу нравилась. В её голосе сегодня звучала необычная тревожность.

– Ну ты не беспокойся. Всё обойдётся. Помощь нужна? Кто вас отвезёт на обследование?

– Старший брат позаботится.

– Молодец. Когда?

– На следующей неделе.

– Не волнуйся, всё будет хорошо. Держи меня в курсе. Если что-то нужно – не стесняйся, сразу звони.

– Спасибо.

Павел положил трубку, подумал немного и направился в ванную. Предстояло побриться. Он щелкнул выключателем. Мало света. Здесь ему нужно больше света. Не богатого солнечного, который оттеняет каждую впадинку, каждую неоднородность, каждую непрошеную примету. Здесь ему нужно много света от раскалённых спиралей лампочек. Неумелого света, который легче обмануть. Он старался улыбаться своим мыслям.

Крем для бритья лёг бугорком на длинные волоски помазка. Павел приложил его к правой щеке и стал размазывать. Затем перешёл на верхнюю губу, подбородок, левую щеку и на шею. Он отложил помазок в сторону, взял в руки лезвие и вгляделся пристально в зеркало своими прищуренными глазами. Оттуда на него смотрел малознакомый ему человек. Павел опять отложил более плотное знакомство на другое время. Где реальность, здесь или там? Не дожидаясь от себя ответа, он вернулся в свой мир и ещё раз заставил себя улыбнуться.

Он перевёл взгляд на висок левой щеки и провёл бритвой от начала виска до края скулы. После ещё нескольких движений вся щека очистилась от крема и волос. Он перешёл на правую щеку. Затем на шею и подбородок. Последним участком была, как всегда, верхняя губа.

Он помыл под струёй воды лезвие, затем помазок и положил их на свои места. И стал смывать остатки крема с лица тёплой водой из ладоней, нащупывая пальцами плохо выбритые участки. Затем, не поворачиваясь, дотянулся до полотенца и вытер им лицо. Наступило время для заключительного взгляда на человека в зеркале. Павел заставил своё лицо расслабиться в улыбке и поднял глаза.

Никогда нам не привыкнуть друг к другу, никогда не подружиться. Были времена, когда мы с тобой были очень похожи. Что случилось? Плохо стали видеть глаза? Не напрягай их так, всё равно не помогает. Не надувай щёки. Лучше улыбнись пошире. Вот, так значительно лучше. Он повесил полотенце, погасил свет, вышел из ванной и остановился у открытого настежь окна их спальни.

В свежем воздухе улицы чувствовалось тепло поднявшегося высоко солнца. Его лучи пробивались сквозь поредевшую листву дуба, оставляя весёлую рябь на белом подоконнике. Позади тихого двора монотонно жужжал воскресный город, не нарушая безмятежности и спокойствия белесого неба.

Оно здесь. Он ощущал его кожей, вдыхал вместе с воздухом. Оно здесь. Всегда рядом. Только снаружи. Иногда касается его чувств и мыслей, но не проникает глубоко, не возбуждает беспричинной тихой радости и счастья. Так, как – он помнил – оно делало когда-то давно, когда в его сердце ещё не поселилась безрадостность. Не вернуть – уколола безнадёжная мысль.

Он отказывался этому верить. Он устроен просто, не такая уж это сложная машина – человек. Можно починить. По крайней мере этого человека. Нужно только постараться понять его глубже, чуть-чуть глубже. Познать себя. Достойнейшее из занятий. Помогло ли оно кому-либо когда-либо? Не знаю и не хочу знать. Мне нужно починить только одного человека. Ни на кого больше не похожего. А до других мне нет никакого дела.

Одно стало ясным с некоторых пор – нужна помощь извне. Преимущество определённого возраста. Он неохотно обратился за помощью к окружающему миру. И первой встретил там самое близкое к нему в пространстве существо – свою жену. И, возможно, в первый раз в жизни разглядел её с настоящим интересом. Нет у него ближе человека на свете. Это была одновременно обнадёживающая и очень грустная мысль. Как малочисленны и тонки притягивающие их нити.

Павел отвёл глаза от горизонта. Пора одеваться. Сегодня второе занятие. Он не чувствовал в себе сильного желания, но пропускать причин тоже не было. Первое занятие не разочаровало и не заинтересовало. Он не был ни чужим ни своим в новой среде, которую его жена принимала, казалось, без тени сомнения и с открытым сердцем. Нерешительно, но храбро ступающий по жизни человек. В своей неуверенной манере она предложила ему попробовать, он с сомнением и с невысказанной надеждой согласился. Помогает ли это тебе, солнышко? Знаю. Не буду спрашивать. Не легко тебе передать словами то, что словами не передаётся. Но я человек слов. Мне нужны слова, нужны объяснения. Меня нужно учить чувствовать вещи без понимания, без ощущения понимания. Может, ты меня научишь, женщина неясной интуиции, существо инстинктов?

Существо инстинктов продолжало греметь на кухне посудой. Солнце по-летнему решительно наполняло комнату светом. Нужно надеть что-нибудь лёгкое, чтобы было удобно и тепло лежать на коврике.

Уходя, он поцеловал Марию в щёку: “Я пошёл”, закрыл за собой входную дверь, прищурил от яркого света глаза и вышел из двора на улицу. Тепло и шумно. Озабоченные воскресными делами горожане, открытые двери магазинов, мальчишки на велосипедах. Всё как прежде, никуда не торопится. Где же я заблудился?

На второе занятие пришли все семь человек. Они весело улыбались, включая инструктора, невысокого сухопарого мужичка близких Павлу лет. Его слегка раздражающая активность компенсировалась умными глазами и уверенной широкой улыбкой. Они расселись по кругу каждый на своём коврике, расстеленном на прохладном деревянном полу просторной комнаты.

К середине занятия Павел окончательно убедил себя, почему это не для него. Он лежал с закрытыми глазами на коврике, раскинув слегка в стороны ноги и руки, и не верил. Не верил, что у остальных собратьев и сестёр по группе такие же проблемы, как у него. У молодой девушки с привлекательной фигурой и не очень привлекательным лицом, которому не хватает лишь одного – жизнерадостности хозяйки. У не совсем молодой женщины с расплывшейся фигурой и выражением стеснительности. У лежащего рядом с Павлом крепкого вида мужика с подозрительно красным носом и острым взглядом. У молодого пузатенького парня с неловким телом. У двух подружек средних лет, не стесняющихся обтягивать свои большие зады плотным темным трико. С их проблемами Павел мог бы справиться без труда. Для этого ему не нужна помощь. У него другого рода проблемы. Не поможет ему этот инструктор, они с ним, наверно, товарищи по несчастью.

Командные интонации голоса инструктора постепенно перестали раздражать, он почувствовал расслабление в теле, и это было уже хорошо. Они дышали, представляли разные картинки и отправлялись в благодатные места. Лежать было легко и приятно. Пришёл отвлекающий запах. Юная соседка справа. Сильный запах. Такой может возмутить молодые привередливые мужские носы, но был благосклонно принят понюхавшим на своём веку. Запах зрелой упругой плоти. Подавленных эмоций, невысказанных желаний. Павел пытался сосредоточиться на словах говорящего. Послышался тихий храп. Наверно, мужик с красным носом.

Храпела одна из круглозадых подружек. Её выдала виноватая улыбка. Занятие закачивалось, они опять сели в кружок, чтобы выслушать заключительные указания. На лицах едва заметное просветление и умиротворение. И то хорошо, как будто породнились немного. Павел встретился глазами с молодой соседкой. Довольно смело. Да… Посмела бы ты на меня так посмотреть, когда мне было двадцать пять. Хорошие глаза, умные.

– Ну как? – на лице жены был усиленный интерес.

– Ничего, немного расслабился.

– Тебе нравится?

– Неплохо. Ничего особенного не произошло, но расслабился неплохо.

– Это только начало.

– Надеюсь.

– Ты голодный?

– Да нет вроде. Меня накормили.

После занятия он вдруг решил зайти к Дмитрию домой. Там, несмотря на возражения, Тамара посадила его за стол и накормила вкусным ужином. Она выглядела уставшей и немного истерично покрикивала на сына, который не вызвал у Павла никакой озабоченности. Он выглядел совершенно нормально и не обращал внимания на окрики. Павлу только не понравилось, что он дома в такой хороший день.

Тамаре всегда было легко с Павлом. Она не сомневалась в себе в компании этого мужчины много старше её. Такая уверенность посещала её всё реже в компании отказывающегося стареть мужа. Теперь, тринадцать лет спустя, она забыла, почему согласилась выйти замуж именного за этого человека, но была почти уверена, что живёт не такой жизнью, которой хотела бы жить. Она не спешила никого в этом винить. И в первую очередь себя. Заботы о сыне заполняли её дни, временами к ним добавлялись заботы о муже. Какой жизнью она хочет жить? В одном не было сомнений. Ей придётся решать этот вопрос самой. Это было одним из самых больших разочарований в её замужестве.

– Очень вкусно. Ты для сына так готовишь?

– Он стал много есть.

– Ему надо, растет.

– Да. Я тоже не прочь. Иногда гости приходят. Сегодня ждём Андрея.

– Пацан выглядит нормально.

– Посмотри, какой он худенький.

– Нормальный. Растёт, вот как вытянулся. От Димы ничего?

– Нет. Недели через две объявится.

– А он знает про пацана?

– Про головные боли? Я ему говорила.

Он просидел в гостях несколько часов. Они часто доверяли друг другу довольно откровенные слова и мысли. Павлу уже не нужно было догадываться о том, что Тамара не совсем радостна в замужестве, но и он не спешил винить в этом друга. Ждёт, когда муж сделает её жизнь счастливой. Неразумные ожидания. Совершенно неразумные. Молодая жена друга была для него безоговорочным табу и одновременно неясным соблазном. Ему нравилось чувствовать, как она так же инстинктивно вступает в соревнование с его женой. Неравное соревнование. Павел запивал варенье горячим чаем и обращал внимание на гладкую кожу неспокойных рук.

– Ну, спасибо за стол. Накормила, напоила.

– На здоровье. Заходи чаще.

– Обязательно позвони, когда будут результаты анализов. Я буду сам тоже звонить. Пока.

– До свиданья, – Павел махнул появившемуся в дверях своей комнаты мальчику.

– До свиданья.

Дома тоже сели пить чай.

– Как там Тамара?

– Цветёт. Озабочена мальчиком.

– А что?

– У него головные боли.

– Головные боли? Это нехорошо.

– Повезёт на обследование.

– А Димы нет дома?

– Нет ещё.

– А где он?

– Я же тебе говорил сегодня утром. Лазает где-то.

Она промолчала. Он догадался о её мыслях и молча согласился с её решением. Иногда его раздражала готовность, с которой она оставляла попытки проникнуть внутрь его немного глубже. Очень редко раздражала. В остальное время он ценил это качество. Без него им не прожить бы вместе сколько-нибудь продолжительное время. И сейчас оно было кстати. Расспросов не будет, даже если он позволит себе ещё несколько выплесков. Уверена в бесполезности своих усилий, сидит и тихо пьёт чай. Ну и хорошо.

Он досадовал на свой раздражительный тон. В досаде было не столько чувство вины, сколько недовольство собой. Он переменил позу на стуле в слабой надежде отвлечься. Боль не забывалась. Она занимала место в его голове, совершенно непропорциональное своей силе. Собственно, она не была ещё настоящей болью. Больше ожиданием, скрытой угрозой. Он размышлял над играми своевольного мозга. Ни на минуту он по-настоящему не верил, что с ним что-то не в порядке, но вот уже как будто ощущал пугающую близость своей слабости, чувствовал её разрушительную силу. Вот она уже почти здесь. Он не желал её ни в каких проявлениях. Ни в воображении, ни в действительности. Не желал превращаться в неистребимого оптимиста или спасаться самообманом. Сильно не желал ничего из этого, несмотря на то, что ничего от него не требовалось и ничто ему не угрожало. Очень реально, мелодраматично не желал, как в хорошей книге.

Он жевал кусок свежеиспечённого пирога, запивая его тёплым чаем, и улыбался своим мыслям, не подозревая, что его улыбка и шевелящиеся губы не остаются незамеченными. Жена редко вызывала его из этого состояния. Любопытство не было присуще ей, даже когда дело касалось мыслей мужа. Скорее наоборот, робкий соблазн всегда приглушался отсутствием уверенности в том, что она услышит откровенный ответ, или в том, что она желает его услышать.

Павел вернулся в мыслях на кухню и отметил характерное выражение на лице жены. Опять думал вслух. Ему нравилось смотреть на её лицо. Несмотря на изменения, оно по-прежнему сохраняло все черты, которые заставили его обратить на неё внимание давно, в первый раз. Почти все черты. Их множество. Всё тот же эффект. Как предложение, смысл которого не теряется, даже когда отдельные слова опущены или изменены. Смысл не терялся. Ему всегда будет нравиться это предложение.

Глупости. Всё дело в глазах, в их блеске, весёлой и теплой искринке. И округлости щёк. Он дотянулся до жены и поцеловал её в щёку, вызвав довольную улыбку на лице.

– Хочешь ещё кусочек?

– Хватит, поздно уже.

Где-то в уголке мозга живёт настоящий страх. Но он там всегда – наверно, с момента самой первой мысли. С этим товарищем чрезвычайно трудно справиться. Он дремлет – значит, пока всё в порядке. Беспокоиться незачем. Если бы не несвязные, бестолковые мысли в голове, которую давно уже не посещало ощущение настоящего спокойствия и счастья.

Как обрести его опять? Состояние спокойствия и счастья. Он ведь испытывал его? Давным-давно. Всё отдалённей кажутся те времена. Испытывал. Слава богу, ещё помню. Когда-то мир был населён интересными людьми и он был им интересен. Искренний, нескрываемый интерес в глазах. Наполняющий сердце радостью.

Он помнит это отчётливо. Но отчётливей всего беспричинность той радостности, канувшую в лету беспричинность. Не вернуть, не испытать. Он старался держаться в стороне от этой чрезвычайно неприятной мысли. Пугающей. Там, за ней, уже нет ничего. Пустота, бессмысленность.

Он опять переменил позу и попытался сосредоточиться на испускающей пар чашке горячего чая перед ним. Щербинка на ободке. В этом доме не расстаются со старой посудой. Расслабляющее ощущение момента настоящего времени. Как немного нужно, чтобы вывести его из того, что он теперь называет состоянием душевного равновесия. Шаткое, неясное. Душевная дремота?

Он ещё раз обратил внимание на лицо жены. Где она сейчас? Вопрос “о чем думаешь?” они задают друг другу редко.

– О чём думаешь?

– Ни о чём. А ты о чём?

– Спать пора.

– Да.

Действительно, наверно, ни о чём. Она у меня способная. Зато я за всех за нас думаю.

– Ещё хочешь чаю?

– Нет, всё, больше не хочу.

Павел налил себе остатки.

– Куда они повезут мальчика?

– Не знаю, не спросил. Думаю, что она просто паникует, пацан выглядит совершенно нормально. Молодой ещё для больших проблем. Почти моего роста.

– Быстро растут.

Они привыкли ложиться спать рано. Их дом утихал, когда на улице становилось совсем темно. С тех пор, как дочка уехала из него. Он накрылся одеялом, пододвинулся к жене, положил руку на её бедро и закрыл глаза. Много изменений произошло в её теле с тех пор, как он первый раз положил на него свою руку. Но оно по-прежнему желало оказывать на него такое же действие, как в первый раз, когда он положил на него свою руку. Несмотря на то, что и в его теле произошло много изменений. Желало так же ненастойчиво, как и в самый первый раз. А он желал больше всего не огорчать хозяйку тела и редко был уверен в том, что ему это удаётся. Ему нравилось просто прижаться к его наготе, испытывая ощущение тепла, безопасности и вечности бытия. У каждого мужского тела должно быть такое женское тело, ждущее ласк, непритязательное и соглашающееся. Его тело.

Он переместил руку на её живот. Тёплый и мягкий. Послуживший им живот. Хранит память о том времени, когда был растянутый и тяжёлый. Малоприметные, неисчезающие следы. Особая мягкость, особая неотзывчивость, мудрость мышц. Помнит, как носил нашу дочку. Как трудился. В одиночку, без меня. Не я носил нашу дочку. Вернуть бы то время. Вернуться бы туда таким, какой я сейчас. Усталый и разочарованный? Нет, тридцать лет назад ты был лучше во всех отношениях. Самоуверенный, здоровый, эгоистичный. Носил мою дочку. Маленькие пальчики на маленьких ножках. Куда всё это делось, где затерялось? Родитель навсегда повязан своим ребёнком. Работает исправно в одном направлении. Эволюционно полезном. Вспомни себя. Не помнит, не ценит? Помнит. Придет время. Бабы. Диме с сыновьями тоже нечем похвастаться. Плохие мы были отцы. Охотники. Когда мы на охоте, наши дети совсем одни. Некому их воспитывать. Дима ничему не научился. Опять рискует. Себя не переделать. А пацан растёт.

Мария повернулась во сне к нему спиной. Он придвинулся и снова нашёл рукой её живот. Что там было ещё? Сын? Почему мы это сделали? Почему не сохранилось почти никакой памяти? Как будто не было. Как я мог на это согласиться, подумать? Совершенно чужой человек на это согласился. Кто подумал первым? Время, когда мы не были семьёй. Мужем и женой. Два привыкшие находиться друг возле друга тела.

Он погладил живот подушечками пальцев. Гладкая кожа, усталая. Они недавно вспомнили об этом эпизоде из их жизни. Затерявшемся среди незначительных эпизодов. Один из вереницы. Малопонятный, малообъяснимый поступок малознакомых людей. Как мы могли быть этими людьми? Случайно вспомнили? Наверно, нет. Он ничего не смог понять по лицу Марии. Не решился спросить. Не решился опуститься на самое дно их истории. В мутноводную, глубокую яму. Что может выплыть оттуда? Ничего хорошего.

Кто был первым, она или я? Должно быть, она. Я почти совершенно забыл. Почему? Как, какими словами? Он пытался вспомнить этот разговор. Смутно. Запомнилось только непонятное выражение её лица. Громко непонятное. Заставившее его проглотить вопросы.

Спит. И мне пора. Он распрямил левую руку – его ладонь оказалась между её ног – и дотронулся носом до её плеча. Привычный, успокаивающий запах. Его тела.

*

Да будет с тобой Время, Немногословный!

Какие мы интеллектуалы! Давно забытое занятие? Возможно. Но согласись, что тебе там просто больше нечем себя развлечь. Разве что холодеком? Ах да, у тебя его тоже нет.

Не забывай – мы-то на Тисе. Ты бы посмотрел, какую я недавно повстречал куколку. Временно отдыхаю от проституток. Проверяю свою новую методику определения возраста. Она должна быть моложе нас. Беру смелость утверждать, что она ещё большей частью в том теле, которое ей досталось от мамы. На нём обнаружилась не самая привлекательная родинка. Ладно, согласен, это нечестно с моей стороны.

Впрочем, ты, вероятно, очень прав, мой друг. Чем больше я узнаю о Тисе, благодаря работе в Ассамблее, тем больше удивляюсь нашей цивилизации. Наше счастье, что у Тисы не было ещё серьёзных врагов во вселенной. Когда-нибудь это случится, как бы мы ни осторожничали. Есть несколько очень тревожных секторов, где сосредоточены почти все наши славные вооружённые силы. Уменьшающиеся, заметь, постоянно в числе. Средний возраст этих ребят очень близок к началу Вечности. Молодых почти нет. В Ассамблее очень озабочены отсутствием добровольцев. Поговаривают о частичном призыве. Это будет чрезвычайно популярная мера.

Много всякого беспокойства в Ассамблее. Мало тисян интересуются наукой и технологией, рожать совсем перестали – список длинный. Нельзя, разумеется, забывать, что, как я уже писал, это сборище старпёров, они ничего больше не умеют, только беспокоиться. Моя задача уйти оттуда вовремя, чтобы не превратиться в одного из них. Но это ещё не скоро.

Пусть Время откроет тебе свои секреты.

OО.

Да будет с тобой Время, мой хороший друг!

Малопривлекательная родинка? Понимаю, у тебя никогда не было сестры, твоя наивность простительна. Боюсь, что ты в большом заблуждении. Я бы не стал полагаться на такую примету. Ты, наверно, сейчас улыбаешься. Да, я слегка тебе завидую. Но только слегка.

Согласен – руководству Ассамблеи нужна свежая кровь. Моя надежда на тебя. Я вместе с тобой верю, что мы сделали и делаем очень много правильного. Удивительно много. Нам никогда не пересилить Время. В этом тисяне так же беспомощны, как и мои аборигены, но мы, возможно, одни из самых счастливых существ во всей вселенной. А есть ли на свете что-нибудь важнее? Мы свободны в самом сокровенном моменте бытия. Мы заработали привилегию уйти из жизни по желанию. Идеально – исчерпав себя. Исчерпав всё, что природе случилось вложить в нас, чего всегда чуть-чуть не хватает, чтобы заполнить Вечность. Но привилегия бесценная. Наша задача – не растерять её, продолжить. Не злоупотребить. Один из поколения зеро уже решил, что с него хватит. Совершенно согласен с тобой – чрезвычайно значительное событие. Последуют ли за ним другие? Мы преодолели один естественный барьер, захотим ли преодолеть следующий? Время покажет. Нам с тобой только нужно не забывать, что понять их мы сможем только тогда, когда достигнем их возраста. Брр…

С нетерпением жду твоего ответа.

Немногословный.

Да будет с тобой Время, Немногословный!

Боюсь, что это ты ошибаешься относительно родинки. Есть вероятность, что я смогу узнать наверняка. Я, кажется, серьёзно увлёкся. Её зовут Круглолицая, и я совершенно схожу от неё с ума. Никогда не думал, что не только смогу написать такие слова, но и чувствовать в соответствии с ними. Поздравь меня, если хочешь, или поведай что-нибудь, что выведет меня из этого состояния. Я неописуемо счастлив и испуган.

Удивляюсь, мой друг, что ты всё ещё веришь сказкам, которыми нас напичкали в детстве. Кто из нас наивен? Тебе пора домой, в наше прекрасное общество. Нашей Тисе крупно повезло. Что-то такое, беру смелость утверждать – случайно, сложилось в нашу пользу. Мы не знаем, что это, и не сразу поймём, если вдруг потеряем. Но оно есть, с этим я согласен, и работает в нашу пользу. Уже одно, что тисяне вдруг перестали убивать друг друга из-за пустяков. Мудрость цивилизации? Позволь мне в этом усомниться. Кто-то, что-то подмешал в своё время в нашу воду. Наше везенье парадоксально, на мой взгляд, в том, что мы не смогли изменить себя коренным образом, свою первобытную натуру. Не смогли и не пожелали. Наши потребности, при всей их ненасытности, всё же имеют границы. Мы кажемся себе порой бесконечными существами, но на самом деле небольшая армия роботов может поддерживать нас в неплохом состоянии духа. Так долго, как мы того желаем. И разве можно упрекнуть живое существо в желании растянуть своё существование в бесконечность? Мы счастливы большей частью, этого у нас не отнять, однако мудрость цивилизации здесь абсолютно ни при чём.

Иногда некоторых из нас вдруг одолевает сумасшествие. Дописываю письмо в прескверном настроении. Круглолицая вдруг исчезла, я не знаю, где она и что делает. И это совершенно невыносимо. Извини, пожалуйста. Знаю, мне пора очистить свою систему. Какой выбрать для этого способ?

Пусть Время откроет тебе свои секреты.

OО.

*

– Вы один? – медсестра подняла на него удивлённые накрашенные глаза.

– Один.

Молодая, ухоженная. Такая не пустит мужа одного. Никуда. И ничего от неё не скроешь. В теле. Никакой интриги. Банальный запах зрелой плоти. Без одежды выглядела бы значительно интересней. Если не прячет складки на талии.

– Вы замужем?

Он удивился не меньше её своему вопросу. Первый раз в жизни, наверно, позволил себе такой вопрос к незнакомой женщине.

– Да, я замужем. А вы женаты?

– Женат.

– Как же вас жена отпустила одного?

Сам напросился.

– Она не знает.

– Не знает? – настоящее удивление. – Хорошо. Пройдите, пожалуйста, со мной в эту комнату, – она показала рукой.

Через пятнадцать минут он сидел на стуле в одном больничном халате, ожидая прихода врача. Ещё через двадцать минут он был под наркозом, над его телом молча работали три фигуры в белых халатах, с повязками на лицах.

Когда он очнулся, его напоили соком, оставили одного одеться, проинструктировали, что повязку можно будет снять вечером, и отпустили домой. Предварительно сообщив, что результаты пробы будут через неделю. Он вышел на улицу в слепящее закатное солнце и зашагал домой, раздумывая о том, как спрятать повязку от жены, отгоняя другие, тревожные мысли, от которых в такой день бесполезно стараться избавиться совсем.

Он решил пройти пешком десять остановок до дома. Погода хорошая, и не нужно будет объяснять, почему рано с работы. Центральная улица уже оживилась в приближении часа пик, в ноздри проникал запах выхлопа. На лицах толпящихся на остановках людей нетерпение и обречённость. Проходя мимо очередной остановки, он попытался выхватить лицо, фигурку. Ну да. Накатило ощущение бессмысленности всего вокруг и внутри. Он поднял глаза к солнцу. К быстро уменьшающейся красной полоске на горизонте. Уйти с большой дороги? Шумно и грустно здесь. Он свернул на боковую улицу и обрадовался тишине.

А что, если…? Глупости, ничего у меня нет. Воображение, как всегда, не хотело с ним соглашаться, и он знал, что лучше не пытаться его остановить. Нужно просто не обращать на него внимания. Впереди показалось высокое дерево с окрашенной солнцем макушкой разноцветной листвы. Он глубоко вдохнул наполненный воздух осени.

*

Терять драгоценное время легкомысленно. Но не остановиться на несколько минут и не полюбоваться округой – преступление. Дмитрий стоял на макушке белого гребня с развешанными на нём повсюду огромными снежными карнизами. Это был первый день чистого неба на восхождении, пятый по счёту, включая два дня отсидки в снежной пещере. Он осмотрел округу глазами восторженного новичка. За вершинами и гребнями – другие вершины и гребни, за ними следующие. Показалось солнце. Пора идти. Снега выпало очень много. Слишком много. До перемычки двадцать минут. Он взял в руку ледоруб и зашагал вниз, оставляя зубьями кошек дырки в насте. Хорошо, что так надуло.

На перемычке он присел для короткого отдыха. Самый безопасный путь вниз пролегает по скальному гребню слева. Он, конечно, не пойдёт туда. Там, скорей всего, придётся застрять ещё на одну ночь. Он не был способен на такой подвиг. Есть другой путь. Он приспустится немного по этому контрфорсу, пересечёт кулуар в сужении и попадёт на снежные поля справа. А там кубарем вниз.

Ещё через три часа, стоя на камне у сужения, он посмотрел наверх. Много свежего снега. Слишком много. Но с этим ничего нельзя поделать, разве что продолжить спуск по длинному и утомительному гребню. Нет, он не способен на такой подвиг. Дмитрий спрыгнул на снег кулуара и провалился выше колен.

Когда он достиг снежных полей, солнце уже серьёзно поработало над макушкой гребня. Он ругал себя за поздний подъём. Тем более что кубарем вниз не получалось. Вместо этого приходилось пропахивать в снегу глубокую борозду. Он вспотел и остановился, чтобы снять лишнюю одежду. Он бросал взгляды на чёрную полосу боковой морены ледника. Там безопасность, конец восхождения.

Внезапный шум наверху не застал его врасплох, его уши были в постоянной готовности. Он резко поднял голову и увидел белое облачко на нависающих скалах. Он побежал изо всех сил, как только решил – в каком направлении, не обращая после этого внимания на то, что делалось наверху.

Прошло время. Внезапно снег под ногами зашуршал. Попал! Он стал лихорадочно выгребаться из потока, надеясь, что гребёт в нужном направлении. Вправо, вправо. Где право?

Снег остановился. Лавина прокатилась дальше. Дмитрий тяжело дышал, зарытый по пояс в снег. Затем он услышал многократно отражённое эхо.

Отдышавшись, он вытоптал вокруг себя небольшую площадку и сел удобней. Лихорадочная пробежка отняла много сил. Он опять посмотрел наверх, на скалы. Карниз? Или камни? Какая разница? Нужно убираться отсюда, пока ещё что-нибудь не свалилось.

Это была приличная лавина. Он специально отклонился от пути, чтобы встать на неё ногами. Твердая. Он осмотрелся вокруг. Солнце уже оживило готовящуюся к тёплому дню округу. Тишина.

Вот так он когда-нибудь умрёт, спрессованный внутри такой лавины. На плоском дне ледника, окружённый покрытыми льдом и снегом вершинами. Никто его здесь не найдёт, а в один день остатки его тела покажутся наружу и будут растасканы птицами и смыты талой водой. Хорошая будет смерть. Дмитрий направился к камням морены.

Подойдя к палатке, он осмотрел её со всех сторон, затем открыл молнию входа. Всё на месте. Он не испытывал ни сильной усталости, ни большого облегчения. Залез внутрь и лёг поверх расстеленного спального мешка. Хорошо. Тело погрузилось в мягкость, по которой соскучилось на горе. Он закрыл глаза. Нужно дать знать о себе. Он потянулся, достал из бокового кармана палатки рацию и проверил её. Работает. Связь в двенадцать часов.

Через двадцать минут он вышел наружу, вскипятил чай, расстелился на редкой зелёной травке поляны и с удовлетворением ощутил состояние полного расслабления и счастья. Он был хорошо осведомлён о том, как быстро оно проходит, и наслаждался им не спеша и умело.

За перегибом гудел полный ручей, уже готовый стать шумной горной рекой чуть-чуть ниже, метрах в пятистах, у слияния. Дмитрий подставлял лицо появляющемуся в просветах белых облаков солнцу, одинокий человек в безлюдном ущелье на границе миров. Он только что вышел из мира наверху. Там на покрытой льдом макушке вершины сложенный его руками тур обдувается холодным северо-западным ветром. Там сейчас некого обдувать. Там тяжело дышать и пальцы рук не перестают мёрзнуть под двумя слоями перчаток. Там сейчас некому дышать и ничего не мёрзнет. На снежном склоне у начала маршрута в тишине безветрия теряют форму под солнечными лучами его спусковые следы. Начала таять едва не сбившая его лавина. После пяти дней, проведённых наверху, каждая клетка тела тянулась к теплу безмятежного полуденного воздуха. Вот за этим он, наверно, пришёл сюда, в это ущелье. Здесь, на границе, настоящая, полная смысла жизнь.

Он не спешил вниз. Там его мама просыпается каждое утро с тихой молитвой о сыне. Нетвёрдо помнящая, где он сейчас, но твёрдо знающая, что он не с ней, а далеко-далеко. Там две души на его попечении. Неожиданно подросший сын и неожиданно повзрослевшая жена. Он скучал по ним, хорошо осведомлённый о непостоянстве и этого чувства. Надеясь на его непостоянство. Надеясь на то, что ему скоро захочется вернуться опять сюда. Он вынужден спускаться, природа не приспособила его для постоянной жизни здесь. Ему необходимо восстановиться. Набрать вес, накопить тепло, накопить желаний и амбиций. Чтобы было что растрачивать.

Он открыл глаза. Двенадцать тридцать. Проспал. Он быстро включил рацию. Тишина. Следующая связь в пять часов.

К вечеру следующего дня показался караван из трёх лошадей с сопровождающим. Экспедиция закончилась.

*

От окна кухни по полу стелился холодный воздух, неприятный для её голых щиколоток. Вот и наступила опять пора носить дома носки. Мария закрыла дверь кухни и подошла к окну. Красивый закат. Там холодно и красиво. Она прикрыла окно, оставив небольшую щель.

На сковороде задымил подгоревший лук. Мария убавила огонь, размешала лук, подошла опять к окну и приоткрыла его чуть шире. Она увидела, как Павел вошёл во двор, и задержала взгляд на его слегка сутулой фигуре, пока он не исчез в подъезде. Она повернулась лицом к плите. Подгорелый лук продолжал дымить.

Он рано сегодня. Она тоже рано. После работы сразу домой, никуда больше идти не хотелось. На базар нужно было зайти. Это она обнаружила, когда открыла холодильник. Чем его сегодня накормить? В голове появился план.

– Ты картошку будешь? – спросила она, открыв мужу дверь.

Он кивнул утвердительно головой и пошёл переодеваться. Мария вернулась на кухню к догорающему луку. Тьфу. На губах его задумчивый поцелуй. Он всегда становится грустным, когда Дима долго не возвращается с гор. Посерел, похудел немного. На свежем воздухе мало бывает. Она отставила сковородку от огня и продолжила нарезать картошку.

Павел ел без аппетита, знакомый отсутствующий взгляд.

– Вкусно, – прозвучало с большим опозданием.

Всё равно не скажет. Мария легко подавила в себе озабоченность. Павел посмотрел ей в глаза.

– Как ты сегодня?

– Хорошо. А ты как? Ты сегодня раньше с работы?

– Чуть раньше ушёл. Надоело.

– У тебя вид усталый.

– Спал ночью плохо. Нужно пораньше лечь сегодня.

Один из дней, когда её муж выглядит старше. Когда она не может не заметить это вопреки желанию. Малознакомое поблекшее лицо, которое, она надеялась, исчезнет завтра, когда он выспится и отдохнёт. Она не хотела начинать к нему привыкать. Ещё не время.

А что происходит на моём лице? Она надеялась, что больше никто на свете не вглядывается в него так же пристально, как она. Настойчивым, затуманенным взглядом. Она отгоняла назойливую мысль, что видит не то, что отражается в её зеркале. А лицо, которое навсегда запечатлелось у неё в голове. Это лицо ни в коем случае нельзя потерять, забыть.

Всё равно не скажет. В своих мыслях. Она догадывалась, что мужа тоже стало волновать его лицо. По-особому волновать. Думает о нём чаще, посмотрелся в зеркало в спальне. Посерел.

– Ты сегодня хорошо выглядишь.

Этим словам она всегда верила.

– Хочешь ещё немного? Остатки?

Теперь она не могла представить другого мужа для себя. Всегда могла, почти не затрудняясь, в любой момент. До самого недавнего времени. Когда она не пугалась отражения в своём зеркале. Удивительно, но забыла, не помнит совсем, каким он мог бы быть. Другой мужчина. Исчез, как будто его никогда не было. Довериться другому мужчине. Смешная мысль. Никому больше она не сможет никогда довериться.

– Чай будешь? Ещё осталось немного пирога.

В воскресенье она вдруг решила испечь яблочный пирог. Так, как он его любит. Почти всегда не так, как она. Она останавливала себя в ключевых моментах. Столько яблок, столько сахара. Как испечь. Это очень важно. С сухой, немного жёсткой коркой. Слишком жесткой и сухой для её рта. Она получила от этого удовольствие. Когда открыла духовку и увидела тёмно-коричневый цвет. Как раз. Он его плохо ест. Обычно пирог исчезает за два дня.

– Тебе нравится мой пирог?

– Очень вкусный.

Крошки обильно падали на стол. Слишком большой кусок отрезала. Она видела это по его лицу. Ничего не скажет. Нужно было два маленьких. Иногда она любила его подразнить. И сделать вид, что он любит большие куски. Смотри, как удобно!

Она училась не отгонять мысли о счастье. Они чувствовали себя всё свободней и привычней в её голове. И незначительней. Подходит к концу день привычных дел, нескольких поцелуев, значимых прикосновений. Неуместно задумываться о счастье в такой. Похожий на вчерашний и, бог даст, завтрашний. Грешно.

Она грешила раньше. Где моё счастье? Тогда между ними всегда присутствовала тень другого мужчины. Тогда она оглядывалась вокруг себя и не находила никого. Дурёха ты, дурёха. Счастья захотела.

– Дима уже приехал?

– Нет ещё. Наверно, скоро.

– Как его Тамара отпускает?

– Сама знаешь как. Куда она денется? Знала, за кого выходила.

– Откуда она знала? Вышла девчонкой.

– Ты тоже вышла девчонкой.

– И я не знала. Как у них?

– Сама знаешь. Не похоже, чтобы она была очень счастлива. Пацан их держит пока. Ожидает чего-то. Непонятно чего. Дима никогда не притворялся. В этом его обвинить нельзя.

– Захотел себе молодую жену?

– Наверно. Почему бы и нет?

Кто бы мог им быть? Никто другой? Весёлое усатое лицо с небольшим шрамом на щеке. Интригующим. Почему у нас не получилось? Из-за меня. Из-за меня? Почему я сделала такой выбор? Она не сомневалась в том, что выбор был её. Почему? Потому что выбирала не двадцатилетняя девчонка, а та, которая всегда живёт во мне. С которой я родилась. Мудрая и острожная. Правильный выбор она сделала. А вдруг?

Мария улыбалась внутри, не подозревая, что её выдают огоньки в глазах. Павлу приятно было их видеть. Он радовался их участившимся появлениям. Будут ещё ужины, яблочные пироги. Тёплое, мягкое тело. Прощающее и умудрённое. В их уютной кухне, в многоквартирном доме, в утихающем на ночь районе большого города.

Ночью к ним обоим пришло желание. Нечастой силы и свежести. Павел ласкал грудь жены. Не растерявшую совсем своё девичество грудь. В его глазах. Под ней стучало гулко ожидающе сердце. Самое близкое на свете сердце. Малознакомой умудрённой земной женщины.

*

Нет в мире аэропорта жарче, чем в родном городе. И более медлительного персонала. В душном салоне Дмитрий наблюдал через окошко вместе с остальными пассажирами, как люди снаружи неспешно и, казалось, безучастно приготавливаются к тому, чтобы выпустить их наружу. Он не сообщил домой, каким прилетает рейсом, и не был уверен, что его встречают.

Его встретили. Сначала он увидел издали голову высокого Андрея, рядом светловолосую голову жены, и вдруг перед ним оказался сын, который уже успел перебраться через ограждение.

– Папа!

Дмитрий подбросил мальчика вверх и сразу почувствовал, как напряжение в руках неприятно отдалось болью в спине. Тяжёлый стал для такого упражнения. Вырос. Он прижал сына к себе. Волосы мальчика испускали запахи кухни. Они подошли к Тамаре и Андрею. Дмитрий обнял их по очереди. Тело жены с готовностью притянулось к нему. Он обратил внимание на её усталые глаза и бледную кожу. Андрей снял с его плеча сумку.

– Давай рюкзак тоже.

– Зачем, мне не тяжело.

– Ну как съездил?

– Хорошо съездил, очень красивый район. Обязательно вернусь туда еще раз. Выбери время поехать со мной.

Андрей кивнул головой в знак согласия. Горы уже не разъединяли отца и старшего сына. Взрослый Андрей перестал стыдиться отсутствия интереса к ним, смотрел на отца умудрённым взглядом мужчины, гордился и даже завидовал его достижениям. Они сделали несколько восхождений вдвоём. На них не очень умелый Андрей не стеснялся чувствовать себя маленьким, нуждающимся в поддержке отца.

– Ты на машине?

– Да.

Внутри машины свободно гулял наполненный всевозможными запахами тёплый воздух города. Запах возвращения, запах обновления жизни. Тамара закрыла своё окно, поток изменил направление и стал трепать волосы Дмитрия.

– А это что такое?

– Новый бар открыли. Почти год строили, не помнишь? Пиво хорошее. Зайдём, когда у тебя будет время.

– Пиво хорошо.

– Можно сегодня вечером.

– Сегодня не будет времени.

Вечером Дмитрий зашёл к матери. Она ждала. На столе стояли тёплые его любимые пирожки с мясом. Он с удовольствием их попробовал, несмотря на забитый плотным домашним ужином желудок. Ей, как обычно, не понравилась его худоба и обгорелый нос.

– Когда ты уже перестанешь из дома уезжать? Сын без отца растёт, что из него получится?

– Андрей вроде ничего получился. А раньше я больше разъезжал.

– Андрей! За Андреем я смотрела. А теперь уже нет сил. Не заметишь, как Саша вырастет.

Это Дмитрий знал. Он остался довольным состоянием мамы. Выглядит хорошо. Прежней энергии нет и никогда уже не будет. Он постепенно свыкался с этой мыслью. Как будто выключилось что-то внутри в один день. Память давно начала барахлить. Её хватка на Дмитрия разом ослабла, почти сошла на нет. Впервые в его жизни. Но соединяющая их ниточка как будто стала ещё прочней и важней. Дмитрий как мог сопротивлялся мыслям о неизбежном. Редким, непривычным для него мыслям. Свобода, когда-то, наверно, желанная, не имела теперь никакого значения. Он не чувствовал себя свободным и без колебаний бы вернул свою прежнюю маму, если бы мог. Только рядом с ней он мог по-настоящему ощущать самые главные, основные правды жизни. Простые и нестареющие, вечные. Прозорливые или невежественные. В ней угасала сила, которой в нём никогда не было и, наверно, никогда не будет. Непреклонная правота и мудрость поколений. Выживших и оставивших после себя потомство. На нём эта цепочка прервётся. Он никудышное звено. Его сыновья один на один с миром. Андрей. Теперь Саша. Несправедливо, но поделать с этим уже ничего нельзя. Нет во мне такой силы, такой убеждённости.

– Ты хорошо выглядишь, мамуля, – он помнил о том, что нужно говорить громко.

Она кивнула головой и улыбнулась.

– Как твоя спина? Не болит?

– Слава богу.

Из её малоподвижных глаз вдруг глянуло что-то безрадостное и отчуждённое. Не в первый раз. Одиночество, обречённость старости? Что там у неё в голове? Он испытывал грусть и вину. И неясное облегчение. Освобождение. Каждый сам по себе. Он заёрзал на стуле. Пора.

– Мамуль, тебе уже надо спать. Пирожки очень вкусные. Мне пора домой, устал с дороги. Завтра придём с Сашей.

Она завернула ему с собой пирожки и напомнила, чтобы он был осторожным на дороге. Ночные фонари едва пробивались сквозь осеннюю прохладу улиц. Он вырулил на большую, ещё оживлённую. Суета. Когда опять в горы?

*

– Человечеству нужна новая религия. Без неё мы все пропадём. Напрасно ухмыляешься. Есть что-то в грамотном, интеллигентном промывании мозгов. Всё равно они у нас промыты, только вот не тем.

– А чем мы сейчас с тобой занимаемся?

– От этой гадости мозги только болят. Завтра мне будет крышка. Наливай, что там осталось.

– Вот, закусывай. За здоровье!

– За здоровье. Какая гадость, – Павел скривил рот. – Нужна умная, современная религия. Для таких, как я.

– Лучше водки ничего нет, Паша.

– Тебе не понять. Молодой ещё. А я вот не знаю, как дальше жить.

Дмитрий поглядывал на захмелевшего друга, прикрывая мысли дружеской улыбкой. Постарел. Он замечал это против желания, опасаясь пробуждения давнего своего попутчика – глубоко скрываемого чувства вины. Перед Павлом оно наваливалось с особой силой. Как ни перед женой, ни перед сыном, ни перед матерью.

– Мы с тобой одного возраста.

– На бумаге. Посмотри на себя, посмотри на меня. Ты ещё пацан.

– Ну что ты опять заладил?

– Ладно, не буду. Но ты мне скажи: ты чувствуешь в себе перемены с возрастом?

– Какие перемены?

– Не чувствуешь.

– Ну, почему? Много перемен.

– Например?

Дмитрий откинулся на спинку стула, Павел последовал его примеру. Наступила небольшая пауза.

– Я совсем по-другому хожу в горы.

– Это хорошие перемены, я не о том.

– Не перебивай. Дай договорить. Я теперь не знаю, что меня тянет туда. Когда-то было проще понять: приключение, честолюбие, природа, скука. Теперь это всё не так важно и интересно, но какая-то сила всё равно выталкивает из города, и сопротивляться ей трудней и трудней. Знаю, что нужно быть с сыном, с женой, с тобой. И хочу. Наверху часто об этом мысли, но спускаюсь вниз – и через неделю опять зудит.

– Там жить легче, потому и тянет.

– Совсем по-другому, чем в нашу молодость. Помнишь особое чувство, когда возвращаешься домой в тепло, к вкусной еде, к девочкам в коротких платьях? Как будто заново родился. Теперь всё наоборот, я чувствую настоящий подъём, когда возвращаюсь обратно в горы. Выгляну утром из палатки и понимаю, что опять живу.

– Мне бы твои проблемы. Я совсем не о том. Твоя религия замечательная, это я и сам знаю. Но чтобы её практиковать, нужно иметь много здоровья. Молодым нужно быть. А когда молод – на чёрта тебе помощь? Вот когда член становится похожим на вопросительный знак…

– Ну ладно, не прибедняйся. Серьёзно, что ли?

– Да не в этом дело. Вопрос в том, для чего подниматься утром. Ему и мне. Время беспричинной радости жизни ушло.

– Что с тобой сегодня? Пить точно надо меньше, хрен старый.

– Да не сегодня. Уже давно. Что-то исчезло. Ощущение того, что много радостного ещё впереди. Что ещё что-то со мной случится, встретятся новые люди, новые друзья, новые женщины, новые приключения. Нет этого больше, исчезло. Впереди пустота, усталость в глазах. Нужна новая вера. Или старая. Что-то нужно, Дима.

– Найди себе бабу на стороне.

– На чёрта мне баба?

– Лучше религии.

– Не знаю. На что надеяться? Где искать опоры? Кто подскажет, как дальше жить, радоваться, как стареть? Как стареть – очень важно. Я не знаю, как это делать.

– Всё, тебе сегодня хватит. Понесло. Ты за мной не гонись, я только что с горы.

– Да брось ты, я не пьяный.

– Чаю хочешь?

– Давай. Пофилософствовать человеку нельзя?

– Можно. Я как начинаю задумываться над жизнью, так сразу знаю, что пора в горы.

– Средство хорошее. Проверенное. Но некоторым оно уже недоступно, повторяю ещё раз. Мог бы и не сыпать соль.

– Почему недоступно? Сколько раз предлагал – давай сходим вдвоём. У меня есть очень хорошая гора на примете.

– Сытый голодного не разумеет. Куда мне на серьёзную гору? Спина. Только болтать остаётся. Читать книжки. Ты знаешь, на свете жило много умных людей. Но каждый начинает всегда сначала. Каждый убеждает только одного человека – себя, если повезёт. Мне нужно убедить себя. Не всем это по силам в одиночку. Приходится заимствовать чужие мысли. А они, может, и умные, но чужие, в этом их самая главная слабость. Ещё по одной?

– Нет, хватит, а то мне достанется от твоей супруги. То одна религия на всех, то каждому по философии. Бардак у тебя в голове, Паша.

– Бардака в голове у нас у всех хватает. А ты задумываешься над тем, как жить?

– Запарил ты меня. Давай о чем-нибудь другом.

– Ни хрена не задумываешься. Ты ещё не знаешь, что это такое. Молодой.

– Паша, сейчас у меня голова заболит. Прекрати. Давай лучше сходим вместе. Всё пройдёт.

– Куда мне? Помру на горе, будешь вниз тащить.

– Тащить не буду. Там оставлю.

– Тем более. Ты же знаешь, как я хотел бы, но поезд ушёл.

– Это ты себе внушаешь. Давай попробуем. Потренируйся немного. Потом сходим на отличную стену. Три дня. Горы всё вылечат.

– Здорово было бы. Эх. Горы вылечат? Тебя они, действительно, лечат.

– Давай сходим.

– Нога не тянет совсем. Еле-еле приседать могу. Не поднимусь.

– Ты помнишь, когда это у тебя началось? Как ходить перестал.

– Нет. Я перестал ходить потому, что у меня это началось.

Вечер не складывался. Дмитрий отгонял мысли, неприятно похожие на те, которые он испытывает в присутствии мамы. Павел отгонял ещё более неприятные, не похожие ни на что испытанное им прежде. Чувство одиночества всё чаще незаметно окрашивало их встречи. Они сопротивлялись ему как могли, каждый считая, что у него есть больше причин для него.

– Паш, ты стал слишком много думать. Не к добру.

– По принуждению. Одним горы, другим философия. Кто-то занимается этим потому, что интересно. А я потому, что требуется помощь, одному не справиться.

– Никакой помощи ты там не найдёшь, Паша.

– Тоже правильно.

Они встретились у Дмитрия через несколько дней после его приезда. Сели, как полагается, за стол и начали с обычного – рассказа Дмитрия. О длинных крутых обледенелых стенах. О красивых пиках и утомительных подходах. После стольких лет, проведённых вместе в горах, они говорили об этом на совершенно одном языке.

Несмотря на то, что их встречи стали принимать характер рутины. Каждый раз, когда Дмитрий возвращался с гор, он подробно рассказывал своему самому близкому другу обо всём, что там произошло. Так продолжалось уже много лет. С тех пор, как они перестали ходить вместе. С тех пор, как Павел перестал ходить совсем. Они не признавались друг другу в том, что один из них стал замечать уменьшение интереса у второго, а второй стал замечать уменьшение интереса в себе. Во многом они не хотели признаваться друг другу. Было сожаление о том, что они уже не могут пить спиртное на равных, не думая о последствиях, как в старые времена. Грустные мысли по поводу глубоких морщин, белых редеющих волос. Грустные мысли по поводу густого чёрного волоса и безошибочно молодого лица и тела. Но не это подтачивало их старую, много раз проверенную дружбу. Они могли бы справиться со всем этим, если бы не одно глубокое сомнение в душе одного из них и одно, ещё более глубокое, чувство вины в глубине второго. Было между ними то, о чём они никогда не говорили. То, что становилось явней с каждым годом. Между самыми хорошими друзьями возможны темы полного умолчания. Если только они не касаются их обоих.

*

Тамара прислушалась. В доме тихо. Саша спит. Она стала бояться его ранних подъёмов. Пусть лучше спит себе до обеда. Как любит. А не просыпается с головной болью. Она перестала его будить, как считала необходимым делать раньше. Пусть спит. Дима тоже заснул, она слышала его тихое дыхание. Раньше они бы долго разговаривали, лежа в обнимку. Когда-то ей было очень интересно каждое его слово. Она повернула голову влево и посмотрела на мужа. Он лежал на боку, прикрытый по пояс одеялом. Сильное тело, тёмное от загара лицо. Белые участки кожи на месте свежесбритой бороды.

Ещё немного – и они будут почти одного возраста. Иногда ей казалось, что она уже старше. Многие её ровесники выглядят старше его. Прошло лишь полчаса после того, как она опять это почувствовала. Когда он разбудил её сильными нетерпеливыми руками и губами. Напор и энергия его желания не слабели. И, как обычно, в них растворились почти все её сомнения. Хоть ненадолго. Она охотно чувствовала свою привлекательность и желанность. Привычное вознаграждение за пассивность. За молчаливое согласие и ненастойчивость желаний. Она привыкла довольствоваться этим.

Только когда он опять заснул, к ней пришли непрошеные мысли. Она всегда ждёт его возвращения с гор. Всегда с новыми надеждами. Любви и радости. И с каждым разом надежды слабеют. Чуть-чуть, незаметно слабеют. Заметно. В самых верхних, громких своих мыслях она иногда винила в этом Диму. В памяти всегда были наготове поступки и слова или отсутствие поступков и слов. Эти громкие мысли не успевали набрать в ней силу. Она не могла долго сердиться на своего мужа. Даже теперь. Когда почти не сомневалась, что поторопилась выйти за него замуж.

Он ровно дышал рядом, добирая сладкий утренний сон. Пора вставать. Дома много дел. Она давно согласилась с несправедливым разделением забот о сыне, доме и семье. Она давно согласилась с тем, что Дима не считает это разделение несправедливым. Это не самое для неё главное. Не причина грусти в груди. Таким мягким утром. Когда его нет дома – она всегда в ожидании, когда он возвращается – она неизбежно опять в ожидании.

Самая большая её потеря – привычка думать его мыслями, его головой. И сомневаться в своих. Но и в этом она не могла винить мужа. Когда-то она сама согласилась с такой небольшой, как ей казалось, платой за покровительство, защиту. От чего? Наверное, ошибка. Но она не знала, нужно ли её исправлять и как. Это не я. Она часто вспоминала себя двадцатилетней, до замужества. Это не я. А кто я? Пришло знакомое ощущение, что всё опять только в её руках. Пришла грусть. Во мне дело. Ни в Саше, ни в Диме. Во мне. Беспомощная, почему я такая беспомощная? Она снова обратила взгляд на мужа.