Читать онлайн Странные вещи бесплатно

Глава 1. Беда не приходит одна

– Снова таскаешь в мешке мышей? – спросил Константин, обернувшись в седле на дочь. – Ничего противнее и выдумать нельзя.

– Мышей я не держу с тех пор, как повзрослела, – ответила Клевер, затягивая свой заплечный мешок и надвигая на глаза шляпу. Знай ее отец, что у нее там на самом деле, он предпочел бы иметь дело с целым мышиным выводком.

– Я же слышу, как ты там возишься с чем-то. Вот исполнится тебе четырнадцать, я подарю тебе собственную медицинскую сумку, но при условии, что ты не будешь в нее класть ни хлеб с маслом, ни грызунов.

Клевер прикусила язык. Отец не только учил ее, какая дозировка превращает яд в лекарство, как не морщиться при виде гнойной раны и разорванных органов, как содержать инструменты в чистоте и порядке. Еще он хотел, чтобы сама Клевер была опрятной: полезной и безотказной, как фарфоровая ложка. К тому же она слишком устала, чтобы пререкаться. Они провели в Зубчатой прерии целых два дня, принимая роды у женщины с тазовым предлежанием плода, и Клевер до того вымоталась, что казалась себе глупой, как гусыня.

Она чувствовала, что выглядит неряшливо, хотя и заплела темные кудряшки в две тугие косы. Быть дочерью врача – тяжелый труд, и Клевер совсем не нравилось, когда неуравновешенные пациенты дергали ее за волосы. Сколько себя помнила, она вместе с отцом ухаживала за больными в предгорьях Центурионских гор. Помогала ему готовить порошки и держала пациентов во время операций. Она даже сама зашивала неопасные раны, макая шелковую нить в бренди и накладывая тугие чистые стежки, скреплявшие плоть.

Клевер ерзала в седле, чувствуя, что вот-вот расплачется – или выругается. Или и то и другое. Она разглядывала отца. Константин Элкин всегда был для нее образцом благопристойности. Высокие скулы, красивая черная заостренная бородка. В последние годы Клевер замечала, что на его висках пробивается седина. Одежда была поношенной, но даже сейчас, после двадцати шести часов, проведенных в грязной хижине у постели роженицы (он спас жизни и ей, и младенцу), жилет на нем был застегнут на все пуговицы. Отец всегда оставался джентльменом. Он даже жевал сосновые иглы, чтобы пациенты не чувствовали запаха копченой форели – еды, поддерживавшей его силы.

Они ехали к дому по красноватым глинистым склонам. Лес становился все гуще, с верхних веток их пронзительно обругала белка. Клевер подумала, что в мире нет ничего глупее рассерженной белки, толстой правительницы собственного дерева. Девочка тихонько рассмеялась, но белка в ответ взвизгнула еще громче, взмахнув хвостом, как боевым знаменем. Сморщив нос, Клевер оскалила зубы и фыркнула в ответ:

– Пф, пф!

В животе у Клевер заурчало. Вовремя съесть булочки с изюмом, испеченные вдовой Хеншоу, она не успела, а теперь они стали твердыми, как чернильные орешки. Отломив кусочек, она положила его у подножия сосны, потому что даже сварливым белкам время от времени хочется полакомиться.

Отец взглянул на нее с подозрением. Что будет, если он обнаружит, что она прячет в мешке? Ничто не могло огорчить его сильнее, чем диковина.

Клевер заметила связку серых шкурок, свисающих из седельной сумки отца, и внезапно почувствовала, что ужасно проголодалась и устала.

– Хочешь сказать, что за два дня возни и за здорового, вопреки всему, ребенка эти поселенцы заплатили нам луговыми кроликами? – спросила она.

– Ты предпочла бы, чтобы тебе платили улитками? Они же бедные, kroshka, – ответил Константин. – Совсем нищие.

Обычно Клевер нравилось, когда отец называл ее kroshka (что означало мелкую частичку хлеба), но кролики ее рассердили.

– А мы разве не бедные? Вечно с нами расплачиваются репой или кувшином кислого сидра. Эти кролики даже жира не нагуляли. Взгляни на свои штаны. Я столько раз их латала, что сзади они похожи на лоскутное одеяло.

Константин со вздохом покачал головой.

– А у меня так обтрепались завязки на капоре, что пришлось перейти на мужские шляпы, – продолжала Клевер.

Отец взглянул на нее, удивленно приподняв бровь.

– А я-то думал, что тебе просто нравится одеваться как мальчик, – заметил он, пряча в усах ласковую улыбку.

– Штаны я ношу, чтобы нормально сидеть в седле, я ведь полжизни провожу на лошади. А мужские перчатки – потому что их можно пачкать и мочить в воде, а они не портятся. – Клевер понимала, что сейчас сама похожа на рассерженную белку, но было так приятно пошуметь после томительных часов у постели роженицы, в сырой и тесной лачуге. – Я не собираюсь мозолить зад только потому, что мир создан для мужчин!

– Как угодно, – ответил отец.

Это было очень похоже на отца – он умел представить все так, будто Клевер сама выбрала такую жизнь.

– У хирурга, получившего образование в Праге, могли бы быть вполне платежеспособные пациенты, живи мы чуточку ближе к Нью-Манчестеру, – возразила она. – Или к Брэкенвиду. К любому городу. Мы могли бы каждый день пить свежее молоко и носить новую одежду. И еще в Нью-Манчестере мы бы могли покупать скипидар, и не приходилось бы самим вываривать сосновую смолу. Эта гадость вообще не отстирывается! А ты еще спрашиваешь, почему я платьев не ношу.

Отец хранил молчание, позволяя ей выплеснуть эмоции, но не желая пререкаться. К тому же, если бы Клевер рассчитывала на ответ, ей не следовало бы упоминать Нью-Манчестер. Ничто так не заставляло отца уйти в себя, как разговоры о прошлом. Он похоронил собственную историю, как мертвеца.

Клевер была совсем малышкой, когда они уехали из Нью-Манчестера, и, конечно, ничего не помнила о тех временах. «В городах одни невзгоды», – говаривал Константин. Из-за сильного русского акцента это звучало, как одни нивзходы. На самом деле у невзгод было имя: Минивер Элкин. Клевер знала о своей покойной матери только три вещи: она была собирательницей диковин, входила в общество ученых, изучавших удивительные артефакты, и погибла в результате трагического несчастного случая, о котором отец никогда не распространялся.

Разбитое сердце Константина и было причиной того, что Клевер не довелось ни погулять по улицам Нью-Манчестера, ни посидеть у маминой могилы. Все в один голос говорили, что Константин – доктор с широкой душой. Но только Клевер знала, насколько он замкнут и сдержан. Отцовский высокий, умный лоб был настоящим сейфом, надежно скрывавшим его тайны.

С недавних пор и у Клевер появился собственный секрет, кое-что восхитительное. Не сводя глаз с отцовского затылка, она сунула руку в мешок.

Ух, прямо лед! Она отдернула палец – его обожгло холодом. Приоткрыв мешок пошире, Клевер заглянула внутрь.

На вид это был самый обыкновенный ледяной крюк: железный, загнутый, словно орлиный коготь, с простой ручкой из серого, растрескавшегося дерева. Но Клевер он казался прекрасным, особенно вмятины у основания – от кузнечного молота. Если крюк как следует отчистить, ему даже могло бы найтись место рядом с хирургическими инструментами отца.

На прошлой неделе, собирая грибы, Клевер заметила ледяной крюк среди опавшей листвы. Такими крючьями подцепляли ледяные глыбы, чтобы отвезти в город, где с их помощью неделями сохраняли свежей еду. На озере Саламандра, где жила Клевер, строили только коптильни, а ледников никогда не было. И такого инструмента не было ни у кого из знакомых. Но мало этого – крюк оказался непростым.

Стоило ей коснуться металла, как она сразу поняла – вещь необычная, диковинная. Железо оставалось холодным, хотя полуденное солнце нагрело лежавшие вокруг камни. Клевер не успела по-настоящему изучить находку или порадоваться своей удаче, потому что ее окликнул отец – пора было трогаться в путь к прерии. Случилось это три дня назад, но крюк до сих пор обжигал холодом.

Сомнений не осталось. Ледяной Крюк был диковиной – одним из тех легендарных предметов, которые ее мать собирала, а отец наотрез отказывался обсуждать.

Но он не знал, что Клевер досконально изучила выпуски четвертый, седьмой и двадцать первый Журнала Аномальных Объектов, которые вдова Хеншоу, их домовладелица, прятала в чулане под ковриками и пучками лаванды. Пока старушка дремала у плиты, Клевер листала ломкие страницы и заучивала на память все, что на них было написано.

Ночами она часто лежала без сна, завороженная прочитанным. В Испании имелась Рыболовная Сеть, которая вытаскивала из воды форель полностью приготовленной, с приправами и маслом. Пуговица из южного прибрежного городка Юнипера высвистывала бодрую мелодию всякий раз, как начинался дождь. Рассказ о ней Клевер знала наизусть:

Со дня основания города, все его мэры с гордостью носят эту Пуговицу на своих мундирах. В марте в Юн-и-пере проходят музыкальные празднества, на которых композиторы исполняют вариации на тему Пуговичной мелодии. Если хотите принять участие, вооружитесь зонтом и аппетитом, чтобы отведать местный деликатес, пирог с рыбой и моллюсками…

Но, сколько бы Клевер ни читала, сколько бы ни запоминала, ей все казалось мало. Журналы из чулана устарели, их подшивки были неполны. Девочке отчаянно хотелось узнать, какие еще чудеса таятся в этом мире. Не помогало даже странное объявление, напечатанное на первой странице каждого номера:

Уведомляем читателей, что в данном периодическом издании содержатся преднамеренные ошибки и неприкрытый вымысел. В целях безопасности мы не указываем истинное местоположение диковин. Из-за случаев незаконного промысла артефакты более не могут быть выставлены на всеобщее обозрение. Сообщайте местному шерифу о преступниках и браконьерах.

Объявление явно было предназначено для того, чтобы отпугнуть воров, но немного пугало и Клевер, набрасывая на ее мечту смутную тень неопределенности. Каждая публикация в журнале была столь же интригующей, сколь и невероятной.

Зеркало, ведущее в другой мир; говорящий Петух, дослужившийся в армии до звания полковника; Зонт, способный отводить молнии… Клевер терялась в догадках, какие из описанных диковин существовали на самом деле, а какие были выдуманы для отвода глаз членами Общества изучения аномалий.

До того, как найти Ледяной Крюк, Клевер опасалась, что диковины – это всего-навсего выдумка, сказка, какие сочиняют взрослые, вроде колодца желаний, падающих звезд или Деда Мороза.

Однако теперь девочка знала наверняка. Ведь она прикоснулась к правде.

Позволив своей лошади немного отстать, Клевер вытащила из мешка Ледяной Крюк. Подняв его к свету, девочка всмотрелась в белый иней на металле рядом с рукояткой. Влага в воздухе превращалась в кристаллики льда. Казалось, этот инструмент был выкован из самой зимы. Клевер прикоснулась к Крюку кончиком языка. Язык тут же прилип к металлу. Взвизгнув, Клевер отдернулась.

Удивительно, настоящее чудо! Хотя Клевер пока не придумала, что ей делать с Ледяным Крюком, у нее дух захватывало даже от того, что она держит его в руках. Кстати, руки дрожали, так же, как когда она в самый первый раз удаляла бородавку отцовским скальпелем.

Случайно ли такая неоспоримо диковинная вещь могла оказаться здесь, на берегу сонного озера Саламандра? Клевер понимала, что это ее ключ к большому миру. Почему бы и ей не стать собирательницей, как мама, а может, даже искателем приключений, как прославленный Аарон Агат, который разъезжал по свету в поисках бесценных артефактов и писал о них в журнале? Как истинная дочь своего отца, Клевер могла бы находить диковинам медицинское применение. Теперь, зная, что диковины реальны, как башмаки на ее ногах, она чувствовала, что возможно все: можно вылечить чуму, скарлатину, любую болезнь, какая только цепляется к человеку. Ее отец, конечно, только усмехнулся бы на это.

А пока, зная, что он в любой момент может обернуться, Клевер спрятала Ледяной Крюк под булочки с изюмом, завязала мешок и пообещала себе не смотреть на него, пока не останется одна.

До дома оставалось совсем немного. Они свернули на узкую тропу у выходящих на озеро скал. Остановив лошадей, отец и дочь Элкины залюбовались лодками на воде. В утреннем свете озеро сверкало, как изумруд. Клевер, как всегда, всматривалась в очертания берегов, пытаясь рассмотреть саламандру. Но, на ее взгляд, озеро было больше похоже на руку упавшей в обморок дамы.

Видна была и деревня – ряд приземистых домишек вдоль берега. Их крыши были сплошь усыпаны сосновыми иголками и оттого напоминали пушистые енотовые шапки. Поселение было основано много лет назад простыми людьми, спасавшимися в Луизиане от войны. Англичане, итальянцы, чернокожие и один ворчливый русский доктор ели одну и ту же копченую форель, пили одну и ту же речную воду.

Отец Клевер сидел совершенно неподвижно, лошади лениво помахивали хвостами, отгоняя мух. Наконец, он заговорил.

– У тебя в мешке что-то есть.

Он не сердился. Пока. Но все к тому шло. Клевер, затаив дыхание, наблюдала, как на его скулах ходят желваки. Деваться было некуда: он знал.

Она вынула Ледяной Крюк и протянула отцу. Но он до него даже не дотронулся. Казалось, он его побаивается.

– Это, надо полагать, нечто диковинное?

– Он всегда холодный, – прошептала Клевер. – Холодный, как лед. Несмотря ни на что.

– Мне неинтересны его свойства! – доктор сдвинул брови. – Тебе известно, как я отношусь к таким вещам.

Он поерзал в седле, словно ему неуютно было находиться рядом с Ледяным Крюком, а потом так и впился глазами в Клевер.

– Перестань ими интересоваться. Они вредны. Они опасны.

– Лошади тоже были опасны, пока их не приручили. – Клевер уже не раз повторяла про себя эти доводы. Ее голос дрогнул, но девочка продолжила:

– Любой инструмент из твоего саквояжа может стать опасным в плохих руках. А этот Ледяной Крюк… он просто холодный…

– Тогда почему ты прячешь его, как великую драгоценность? Беда не приходит одна. Тебе может казаться, что ты нашла нечто уникальное, но потом обязательно найдется еще что-нибудь не менее удивительное, что тебе захочется сохранить. И ты не успеешь оглянуться, как окажешься одержима ими. Будешь готова отдать последнюю рубашку ради пуговки, которая свистит под дождем, или еще какой-нибудь нелепицы. Такой человек думает, что владеет диковинами, а на самом деле диковины овладевают им.

Константин отряхнул жилет и, казалось, собрался продолжить путь. Но, помедлив, добавил:

– Странно, правда? Оставаться холодным вопреки тому, чего требует природа.

– Он мог бы делать лед, – вздохнула Клевер. – Льдом можно унять боль. Ты мог бы пользоваться им, чтобы помогать…

– Видишь? Он уже проник в твои мысли, – заметил отец. – И уже кажется тебе незаменимым.

Клевер встревожилась, заметив, что в глазах у отца стоят слезы.

– Всегда находится причина и оправдание для того, чтобы держать их при себе, – продолжил Константин. – Но я видел, на что они способны, Клевер. Они отняли у нас твою маму. – Он помолчал. – Из-за них она погибла.

Чтобы не упасть, Клевер пришлось схватиться за луку седла. Вот сейчас, сейчас он все ей расскажет.

– У нее было… много?.. – Она осеклась, увидев боль на отцовском лице.

– Множество! Перо, которое писало на разных языках. Зеркало, которое заглатывало людей целиком. Уголек, который тлел, горел и не думал гаснуть! Она считала, что эти вещи могут… приносить пользу. – Он покачал головой. – А они ее сожрали.

О некоторых диковинах Клевер знала из журналов и, не успев подумать о последствиях, выпалила:

– Зеркало не заглатывает людей. Отважные исследователи входили…

– Чтобы никогда не вернуться!

Раньше он никогда не признавался, что столько о них знает. Уголек! Перо! Клевер бредила их чудесными свойствами. Неужели Минивер действительно прикасалась к ним, своими глазами видела их в действии? Заглядывала в Зеркало, которое было дверью в иной мир? Но на один вопрос Клевер особенно хотела получить ответ.

– Как? – у нее дрогнул голос. Никогда еще она не была так близка к тому, чтобы узнать. – Как диковины убили маму?

На лицо Константина упала тень от шляпы, и Клевер догадалась, что он вот-вот снова уйдет в себя.

– Скажи хотя бы, где она похоронена? – настаивала она. – Разве я не имею права знать, где покоится моя мама?

Клевер думала, что отец резко одернет ее, но, когда он нарушил молчание, она услышала усталый шепот.

– Хватит с нас и этого, простого мира. Кувшина, чтобы держать в нем воду. Иглы, чтобы продергивать нить. Они вполне хороши. Не становись собирательницей диковин, Клевер Элкин.

Клевер соскребла пальцем изморозь с Ледяного Крюка. Еще год назад девочка расплакалась бы от разочарования и обиды, но сейчас ее взгляд был устремлен на диковину. Она вспомнила, что надо глубоко подышать, чтобы сдержать слезы.

– Обещай мне, – попросил Константин.

Клевер до крови прикусила щеку.

– Обещаю. – ответила она.

– Что ты обещаешь?

Теперь слезы все-таки полились.

– Обещаю не собирать диковины.

Клевер сделала последнюю попытку.

– Кроме этой, одной. Она уникальная – чудесная!.. – Ей не хватало слов.

– Как ты собираешься от нее избавиться?

Отец не оставил ей возможности возразить, не оставил выбора. Только она, наконец, нашла что-то свое – дверцу в мамин мир, к разгадкам. И вот отец захлопывает ее. Запирает. Ему нужно все контролировать, даже ее мечты.

Клевер открыла рот, но гнев душил ее.

Она схватила Ледяной Крюк – диковина ужалила ладонь холодом. Занеся его над головой, как оружие, она размахнулась и что было сил бросила вперед. Блеснув в воздухе, Крюк упал в озеро.

– Теперь ты доволен? – буркнула она сквозь зубы. – Он пропал навсегда! И другого мне никогда не найти.

– Очень на это надеюсь, – мягко сказал Константин.

Наклонившись, он потрепал дочь по руке, но она отпрянула и подавила всхлип. Константин терпеливо ждал, когда она возьмет себя в руки. Он был терпелив, как каменная статуя, – и так же бессердечен.

На солнце набежала тучка, и озеро стало темно-оливковым.

– Ты, конечно, проголодалась, – улыбнулся Константин и пришпорил лошадь, направляя ее в сторону их дома.

Клевер помедлила, глядя на круги на воде – там, где утонуло ее сокровище. Вместе с ним исчезли все ее надежды. Она вытерла глаза и стала догонять отца.

– Мы заслужили плотный ужин, – сказал он. – На одних булочках с изюмом ты не продержишься. Завтра съездим, проверим, как поживает наш новорожденный.

Лошади бежали резво, спеша к овсу и стойлам.

– Что мы дадим роженице, чтобы поддержать ее после потери крови? – спросил он.

– Настойку вербены, – пробормотала Клевер и пониже надвинула шляпу, чтобы скрыть слезы.

– Из тебя еще может выйти хороший врач, – улыбнулся отец.

* * *

Лесной воздух охладил пылающие щеки Клевер. Еще не слыша мельничного колеса, она почувствовала неповторимые запахи дома: сосновых стружек, копченой рыбы и дрожжевых пышек вдовы Хеншоу.

На мост они поднялись уже ближе к полудню. Мельничное колесо весело крутилось в высоких водах реки, впадавшей в озеро, – это неустанное плюх-шлеп баюкало Клевер вместо колыбельной, сколько она себя помнила. Из трубы их домика поднималась тонкая струйка дыма. Это значило, что вдова Хеншоу топила печь, чтобы в их комнатах было тепло. Как ни любила Клевер поездки, она рада была увидеть дом. Совсем скоро она стащит с ног башмаки и будет долго отсыпаться, свернувшись под теплым одеялом.

Под мостом торопливо бормотала река. Клевер старалась гнать от себя мысли о Ледяном Крюке, увязшем в иле на дне озера. Константин вдруг резко дернул поводья, и его лошадь замерла.

По другую сторону моста поджидала, перегородив дорогу, группа незнакомых всадников.

Под соснами было темно, но Клевер рассмотрела, что эти люди были одеты как охотники-трапперы[1] – в куртки из бобровых шкур и сапоги с кожаной бахромой.

– У меня сыпь, и все тело ужасно чешется! – крикнул один из них. У него единственного из всех не было бороды. – Найдется у вас снадобье, добрый доктор?

Увидев у него на шляпе кроличьи уши, Клевер решила, что ей почудилось. Но когда он принялся чесать шею, Клевер ясно увидела, что уши и впрямь пришиты к шляпе.

Другой траппер, здоровенный, как медведь, рассмеялся.

– А у меня моча пахнет устрицами!

– Заткнись, Гриб, – цыкнул на него человек с кроличьими ушами. – Твоя моча доктору без интереса.

– Слезай с лошади, – шепотом велел Константин.

– Зачем?..

– Слезай!

Клевер подчинилась, соскочила на мост и потрепала по холке свою пугливую лошадку.

Константин нагнулся и отстегнул свой притороченный к седлу медицинский саквояж. Свой мешок Клевер закинула на плечо, сердце у нее колотилось.

– Так дадите вы мне растирку, или мазь, или что-то в этом роде? – Человек с ушами кролика вынул изо рта трубку и мундштуком поскреб шею. – Хотя, сдается мне, эту болячку только могила исправит. А, доктор Элкин?

– Папа, кто эти люди?

– Я сохранил лишь одну диковину, – прошептал Константин, щекоча усами ее щеку. – Одну-единственную.

– О чем ты говоришь? – Клевер вздрогнула. Она никогда не видела отца таким.

– Это… neobkhodimo, – сказал он.

Это было одно из немногих русских слов, которые знала Клевер. Оно значило «необходимо». Отец употреблял его для вещей самых важных, исключительно важных. Сердце было neobkhodimo. Глаз, рука и даже почка – нет.

Он протянул ей саквояж и прижал к себе так, что Клевер обхватила его обеими руками.

– В нем надежда. Ты должна хранить его и беречь. А тебя защитит Общество.

Клевер открыла рот, но отец продолжал говорить. Его голос звучал настойчиво и оттого жестко.

– Отправляйся в Нью-Манчестер к Аарону Агату. Ищи канарейку среди голубей.

Человек по кличке Гриб перебил его.

– А вот грубить нам не надо! Подойди, док, окажи нам уважение.

– А кто это там? Дочка Минивер? Чтоб мне сдохнуть, я ведь думал, вы все отправились на тот свет, – перебил его человек с ушами кролика.

– Сделай глубокий вдох, – шепнул Константин.

– Папочка, прости меня, – выпалила Клевер. – Я больше и пальцем не прикоснусь к диковин…

Константин не дал ей договорить, крепко схватив за плечи.

– Не дай им поймать тебя, – сказал он. – Спрячься. Потом найди Общество и никогда не возвращайся сюда, не ищи меня.

Поцеловав Клевер в лоб, он резко наклонился и схватил ее за лодыжки.

Не успела девочка оглянуться, как отец поднял ее и перебросил через перила. Падая, она перевернулась в воздухе и услышала крики, мужские голоса. Ее понесло течением, больно ударило плечом о камень.

Вынырнув, она судорожно глотнула воздуха и попыталась удержаться на плаву. Быстрая река несла ее к озеру. В воронке ее развернуло лицом к бандитам – те пытались схватить отца. Он сопротивлялся. Грянул выстрел.

Девочка вынырнула из бурлящей воды и увидела, как отец падает замертво.

Захлебнувшись криком, Клевер на мгновение потеряла сознание. Ей казалось, что она смотрит на себя сверху – на куклу, которую уносит безжалостная река.

Лопасть водяного колеса с такой силой ударила ее по руке, что Клевер мгновенно пришла в себя. Подняв глаза, она вовремя увидела, что сверху камнем падает следующая лопасть. Девочка успела нырнуть и чудом избежала нового удара. А когда всплыла с другой стороны, моста уже не было видно.

На берегу, всего в нескольких ярдах, внезапно появился человек с кроличьими ушами. В руке он сжимал тлеющую спичку. Невозможно было так быстро обогнуть мельницу – ее не успела бы облететь даже проворная колибри. Но этот тип непонятно как моментально перенесся с места на место.

Рыкнув, он бросился в воду и попытался схватить Клевер. От ужаса у девочки потемнело в глазах, к счастью, течение подхватило ее, буквально вырвав у разбойника из рук.

Он вбежал в реку, держа над головой пистолет и спичечный коробок. Зайдя по пояс, крикнул своим спутникам:

– Скорее, ребята, я плавать не умею! А ее уносит!

Река протащила ее по каменистому мелководью, и в конце концов Клевер оказалась в широком озере. Течение тащило ее прочь от берега, головорезы давно скрылись из глаз. Сумки тянули ко дну, но Клевер из последних сил старалась держать голову над водой. Все лодки собрались у противоположного берега озера, видимо, рыбаки преследовали косяк рыбы – но были слишком далеко, чтобы услышать ее крики.

Глава 2. Твои собственные битвы

Северный берег оказался таким слякотным, что Клевер ползла по нему на четвереньках, чтобы не потерять башмаки, а мешок и саквояж волокла за собой. Отсюда, с этой стороны озера их деревня казалась горсткой каштанов, разбросанных по берегу. Когда Клевер, наконец, рискнула подняться на ноги, она чуть не упала, наступив на что-то скользкое.

Берег озера был сплошь засыпан выброшенными из воды рыбами.

Здесь их были горы – уже дохлых и умирающих, разевающих рты в немом изумлении. На полуденном солнце поблескивали тушки полосатых окуней и синежаберных солнечников. Рыб было так много, что Клевер, чтобы подняться по склону, приходилось распихивать их ногами. Тысячи немигающих рыбьих глаз смотрели в небо. Щуки и судаки, снова окуни, даже сом, обитатель глубоких вод с ее ногу толщиной. Все они лежали хвостами к воде, словно всех разом посетила безумная идея сбежать из дома.

Клевер чувствовала нарастающую панику, обжигающую, словно горячий пар. Нельзя было привлечь к себе внимание монстров, оставшихся по ту сторону озера. Закусив зубами косичку, чтобы заглушить рвущиеся рыдания, она бросилась к лесу.

Сейчас, сию минуту, за тем кривым дубом появится папа, – всхлипывая, думала Клевер. – Он подкрутит усы и все мне объяснит.

Клевер бежала, давя чернику и листья папоротника. Болело плечо, которым она ударилась о камень. Она надеялась, что это только ушиб, а не перелом. Сумки набрали воды и стали вдвое тяжелее, с каждым шагом они все сильнее тянули к земле.

…В нем надежда.

Как могло случиться, что отец хранил диковину? Видимо, все это время она просто лежала в его докторском саквояже. Потому-то он и сунул саквояж ей в руки. Но сейчас Клевер было не до того. Она убегала.

Отец окажется вон за тем деревом, – уговаривала себя девочка.

Но Константина не было ни за одним из деревьев, мимо которых она проходила. Он не сидел на поваленной березе, не пил воду из выстланного мхом источника.

Клевер пошла по оленьей тропе – еле заметным стежкам голой пыльной земли, прошившим лесную подстилку, – в надежде, что та выведет на знакомую дорогу. Ил, высыхая, хлопьями опадал с башмаков.

Клевер подумала, что надо бы почистить обувь, чтобы придать башмакам приличный вид, – мысль была крайне нелепой. Неплохо разбиравшаяся в медицине, девочка поняла: у нее начинается бред. От сильного потрясения человек может и не так поглупеть. Лучше всего было бы завернуть пациента в теплое одеяло, уложить поближе к огню и дать глоток бренди. Такого пациента ни в коем случае нельзя оставлять одного.

Внезапный звук заставил ее остановиться – по дороге скакала лошадь.

Помощь рядом! Продравшись сквозь колючие плети ежевики, Клевер уже собиралась подать голос, как вдруг увидела, что в ее сторону несется во весь опор один из тех самых бандитов.

Взмолившись, чтобы ее не заметили, Клевер упала в кусты. Всадник пронесся мимо, а она все не могла шевельнуться. Задыхаясь от ужаса, она услышала, что топот копыт внезапно стих. Убийца остановился. И решил вернуться!

Ветви морщиники слишком уж плотно переплелись, не пробиться. В кровь расцарапав руки о шипы, Клевер вжалась в густые заросли, насколько смогла.

Верзила по кличке Гриб – это был он – остановил лошадь в каких-то трех футах от Клевер и вглядывался в кусты, пытаясь уловить движение листьев. Бандит запыхался и дышал так же тяжело, как и лошадь под ним. Клевер была так близко, что видела, как раздуваются их ноздри. Сквозь дрожащие листья ей были видны даже черепа грызунов, которые Гриб вплел в свою сальную бороду.

Выждав, убийца посвистел, словно подзывая непослушную собаку.

– Девочка? – окликнул он. – Ты здесь?

Клевер затаила дыхание. Тридцать секунд, минута. Легкие горели, но она продолжала стоять неподвижно. Наверное, истекала уже вторая минута. Сердце отчаянно билось о ребра, требуя воздуха.

Лошадь нетерпеливо переступила, но бандит не позволил ей тронуться с места. Он прислушивался, всматривался.

– Кто не спрятался, я не виноват! – крикнул он.

Перед глазами Клевер плыли алые круги. Еще несколько секунд, и она потеряет сознание. Если это случится, Гриб услышит шум падения в кустах, и все будет кончено.

Закрыв глаза, Клевер заглянула в себя, пытаясь найти силы на игру в молчанку. Вместо тишины она услышала скрежет жернова.

* * *

Когда Клевер было девять лет, их с отцом вызвали к мельнику, стрелявшемуся на дуэли и проигравшему. Пуля миновала печень, но задела почку.

– Определяем источник кровотечения, – объяснял Константин, не отрываясь от работы. Операция длилась почти десять часов. Клевер буквально тонула в крови и криках, но куда больше ее поразил стук и скрип жернова за стеной. Там трудилась жена мельника, перемалывая ячмень в муку, – потому что не могла себе позволить перестать работать. Мельница безжалостно скрежетала (будто кость терлась о кость), нашептывая Клевер что-то о жизни, смерти и голоде, – а ей вовсе не хотелось этого слышать.

И вот, после всех усилий Клевер (она привязывала руки мельника к столбикам кровати, вливала бренди ему в рот, пока он не отключился, готовила компрессы, держала лампу и скальпель, кипятила лоскуты для перевязки) и Константина (который с безупречной сосредоточенностью нашел и твердой рукой извлек пулю, не задев артерии, час за часом всматриваясь в мрачную раневую полость под шум мельницы, сотрясавшей стены), после всего этого мельник взял да и умер. Он ждал, пока пуля, наконец, не вылетела, словно вишневая косточка, на подставленную Клевер тарелку. Ждал, пока Константин накладывал последний шов, пока ставили компресс и плотно перевязывали рану. И после этого нетерпеливо вздохнул и умер.

Клевер это страшно возмутило. Не меньше возмущала ее мельничиха, которая работала всю ночь. Ее возмущал и каменный жернов, и даже припорошенные мукой мешки. Она понимала, что неправа, но ничего не могла с собой поделать. Поспешно упаковывала инструменты и другие их вещи, пока Константин шушукался с новоиспеченной вдовой, отказываясь брать плату, как делал всегда, когда дела были плохи.

По пути домой Клевер казалось, что она все еще слышит звук жернова – он отдавался в ребрах, и она леденела. Три дня девочка провела в постели в лихорадке, и в бреду ей слышался скрежет зубов.

Определяем источник кровотечения.

Придя в себя, Клевер обнаружила, что отец снова отправился куда-то, чтобы позаботиться об очередном далеком страдальце, поручив их соседке и хозяйке, вдове Хеншоу, вытирать ей пот со лба.

Вдова, обожавшая поэзию и суп из крапивы, была такой старой, что ее лицо стало похоже на миску с черносливом. Родилась она в рабстве, но еще девочкой аболиционисты с севера выкупили ее и сделали свободной. Большую часть жизни она прожила в Нью-Манчестере и была повитухой, пока ее сыновья не погибли на Луизианской войне. Горе привело миссис Хеншоу и ее мужа в тихую деревушку у озера, где они находили утешение в неярком свете и пении лягушек.

Мистер Хеншоу рубил лес и построил добрую половину домов в их деревне. Когда он упал с крыши, вся недвижимость отошла его вдове. Обычно местный народ платил ей за жилье копченой рыбой, сушеными грибами да дровами на растопку.

– Что болит? – спросила вдова Хеншоу. На шее у нее висел оловянный медальон, от которого на коже было темно-синее пятно.

– Жена того мельника, – поделилась Клевер. – Он умирал, а она даже за руку его не подержала, все работала, работала. Я спросила папу, а он сказал: не отвлекайся и смотри на тело перед собой.

Вдова Хеншоу смочила тряпицу в отваре мелиссы и приложила к пылающим щекам Клевер.

– Твой отец может вылечить сломанную кость, хрипы в легких. Это те битвы, которые он может выиграть, – сказала вдова Хеншоу. – Но у него нет лекарств от бедности, войны или разбитого сердца.

Когда Клевер это услышала, ей стало стыдно за то, что она осуждала мельничиху. Она почувствовала себя ничтожно маленькой в тени отца, который всегда старался изо всех сил, даже в безнадежных ситуациях. И тогда Клевер услышала свой голос: она сказала вслух то, о чем боялась даже подумать:

– Что, если у меня недостаточно сил?

Вдова ответила не сразу. Она никогда не торопилась: выдерживала время.

– Тебе предстоит побеждать в своих собственных битвах, – наконец сказала вдова Хеншоу. – И проигрывать тоже. – Она поднесла к губам Клевер ложку с утиным бульоном. – А теперь поешь.

* * *

Клевер больше не могла сдерживать дыхание – воздух рвался наружу. Она судорожно вдохнула и открыла глаза. Воспоминание об участливости вдовы Хеншоу, сидевшей у ее изголовья, позволило ей выиграть несколько секунд. Их хватило. Бандит скрылся.

Кое-как отдышавшись, Клевер выпуталась из колючих кустов.

– На тебя идет охота, Клевер Элкин, – шепнула она самой себе. – Не оставляй следов. Не выходи на дороги. Больше никаких глупых ошибок.

И она углубилась в лес, петляя так, что ее не выследила бы даже лисица. Когда начался крутой подъем, Клевер поняла, что добралась до границы уютной долины, которую называла своим домом. Перед ней простирались безбрежные дали Центурионовых гор, тянувшихся на север через весь штат Фаррингтон. Горный хребет (его иногда называли укромными горами из-за постоянной завесы тумана, стекавшего в его долины) служил естественным барьером между французскими равнинами и американскими городами на Восточном побережье. Большая часть Центурионов до сих пор не была нанесена на карту, непокоренные горы были знамениты оползнями, медведями и прочими опасностями. Никогда еще Клевер не заходила так далеко в лес одна.

Птичка, вспорхнувшая в листве, заставила Клевер снова начать действовать. Привязав свой мешок к отцовскому саквояжу, Клевер перебросила их через плечо, как вьюк, и углубилась в чащу, где в глубоких тенях стрекотали сверчки.

Девочка сообразила, что хорошему следопыту не составит труда выследить ее по хлопьям засохшего ила, которые сыпались с ее обуви. Поэтому она как следует очистила башмаки о гнилое бревно, да еще и протерла пучком папоротника, так что они позеленели.

Она не следила, куда бежит, и теперь не могла сориентироваться.

– Если вы заблудились в лесу, – припомнила Клевер, – самое разумное – оставаться на месте. И развести костер.

Клевер все делала наоборот. Она шагала вдоль ручьев и зигзагами поднималась по лесным оврагам, где – она была уверена – до нее не ступала ничья нога.

У Клевер все получилось – она заплутала окончательно.

Поздним вечером она набрела на пораженный молнией дуб, в полом стволе которого образовалось что-то вроде лежанки, устланной ковром из листьев и лишайников. Только здесь, наконец, она сняла с плеча поклажу.

Сев. она оказалась укрытой со всех сторон щитом из серебристо-серого дерева. У нее болело все: ноги, плечи; на пятках были волдыри; сумки натерли шею – но все это не имело значения. Некуда было спрятаться от ужасающей реальности.

Папа умер.

Клевер рыдала, захлебываясь слезами, пока не почувствовала себя выжатой досуха тряпкой. К этому времени на лес опустились сумерки.

– Прости. Прости… – повторяла она и жевала хвостик косы, пока тот окончательно не промок.

Клевер пыталась понять, что значили последние слова отца. Почему он хранил диковину? Зачем отправил ее к Аарону Агату, если терпеть не мог собирателей? В молодости Агат был исследователем и нанес на карту реку Мелапому. проплыв по ней в каноэ из медвежьей шкуры. Он издавал журнал, которым втайне зачитывалась Клевер. Она подолгу рассматривала портрет мистера Агата в бобровой шляпе и мечтала в один прекрасный день пожать ему руку. Знай она, чем обернется исполнение ее желания, своими руками сожгла бы все журналы.

– Прости меня…

Однако ответы, судя по всему, таились в отцовском саквояже. Клевер щелкнула медной застежкой и открыла его. Запахи были знакомыми и утешающими: норковое масло, которым Константин смазывал кожу, чтобы оставалась эластичной, камфара и скипидар, соли ртути. Из-за слез перед глазами все плыло, как будто Клевер все еще оставалась под водой. Она сжала первое, на что наткнулись пальцы: пачку горчичников – марлю, пропитанную горчицей и настоями. Обычно их накладывали больному на грудь, чтобы вывести инфекцию из легких.

Клевер охнула. Марля оказалась намного тяжелее, чем должна была быть. Руку тотчас начало покалывать, а потом жечь…

Только тогда, поняв свою ошибку, она швырнула горчичники обратно в сумку, чувствуя себя дурочкой. Горчичники были не диковинными, а просто мокрыми. Ее кожу раздражала горчица, пропитавшаяся водой. Теперь они ни на что не годны, испорчены.

Клевер решила повторить попытку и вынула посеребренный пинцет. Не он ли диковина, о которой говорил отец? Он извлекал занозы, пули, осколки костей из тел сотен пациентов. Дрожащими руками Клевер прихватила пинцетом ноготь большого пальца и резко дернула. Больно. Она потянула себя за край рубашки, а потом за волосы. Ничего не произошло. Она положила пинцет обратно в саквояж.

Клевер озадаченно покачала головой. Константин мог стерилизовать инструменты уксусом, если под рукой не было горячей воды, мог безропотно прожить не один день, довольствуясь сухим овсом и ягодами толокнянки. Для него мало что было по-настоящему необходимым. Словом neobkhodimo» он называл лишь то, без чего действительно невозможно было обойтись: чистые руки, терпение…

– Что же это? – слезы снова потекли ручьем. Клевер пыталась вспомнить, не давал ли отец хоть какого-то намека, хоть какой-то подсказки, хоть…

По лесу эхом разнесся крик.

Голос был совершенно точно не человеческим. Но это не было ни тоскливым воем лисицы, ни заунывным совиным криком. Вопль повторился, отчаянный и полный боли. Поговаривали, что по этим лесам бродит ведьма, неясный призрак, будто смотришь сквозь разбитое стекло. Вдова Хеншоу называла ведьму Штопальщицей и уверяла, что та разговаривает на два голоса, носит ожерелье из украденных у спящих детишек зубов и пахнет мертвыми зверушками, которых носит в своей корзине.

– Ведьма не взаправдашняя, – сказала себе Клевер. – Это просто сказка, чтобы пугать детей…

А вот диковины были настоящими, взаправдашними. И таким же настоящим был этот крик.

Услышав его во второй раз, Клевер подхватила свою поклажу и пошла к скалистому выступу. Выйдя к полукругу из валунов – ни дать ни взять театр, непонятно кем и для кого возведенный в этом пустынном месте, – Клевер стала единственной свидетельницей сражения.

Одичавшая собака поймала петуха и безжалостно трясла его, держа в зубах. Пес был охотничьей породы, но явно давно жил без хозяина, и под пегой шерстью резко проступали ребра. Петушиные перья были на удивление яркими и блестящими, они сверкали даже во время драки. Птица была явно породистой – из тех, которые получают призы и красуются в фермерских альманахах.

Силы были неравными, и несчастный петух, безнадежно проигрывая схватку, испускал предсмертные вопли, которые и заставили Клевер подойти. Неистово атаковав, собака сломала петуху крыло. Птица снова пронзительно заголосила, но продолжала храбро сопротивляться.

Клевер стала искать палку подлиннее, чтобы разнять драчунов, но тут вдруг взвыла уже собака. Оказывается, петух, повернувшись к псу здоровым крылом, глубоко вонзил ему в нос длинную шпору. Когтями другой лапы он вцепился собаке в глаза.

Собака тут же разжала зубы и выпустила птицу, но петух не ослаблял хватки, хотя противник пытался отступить.

Наконец, они расцепились, и пес с визгом бросился в чащу. Раненый петух расхаживал по кругу, волоча за собой искалеченное крыло.

Смотреть на эту птицу, перепуганную и истекающую кровью, было все равно что увидеть в зеркале собственное отражение. Все еще плача, Клевер поставила на землю сумки и ладонями вытерла щеки. Хриплым от слез голосом (сочувствие все же немного смягчило его) она позвала:

– Иди сюда, бедняжка.

Подскочив, петух повернулся, чтобы дать ей отпор, воинственно распушив перышки на шее и груди. Он хотел было захлопать крыльями, но сломанное крыло так и волочилось по земле. Петух зашатался и рухнул безжизненной кучкой черных и бирюзовых перьев.

Клевер присела на бревно, зажала петуха между коленями так, чтобы он не мог сопротивляться здоровым крылом, а его страшные шпоры оказались от нее подальше. Птичья голова безвольно опустилась ей на бедро, но петух еще дышал.

Самым правильным было бы поскорее избавить его от страданий и зажарить на костре. Клевер и вспомнить не могла, когда видела мясо. Она вынула из мешка нож, но не смогла собраться с духом, чтобы перерезать петушиную шею. Кругом и так было слишком много крови. Да и крыло, похоже, было сломано только в одном месте. Если петуху помочь, у него были все шансы выжить.

Глупо, конечно, было лечить птицу. Но Клевер чувствовала себя такой потерянной и беспомощной, что рада была взяться хоть за что-то, что было ей под силу. Все ветки, какие она видела вокруг, были или кривыми, или слишком запачканными древесным соком и смолой. Такие не годились.

Пошарив в саквояже, Клевер нащупала шпатель для придавливания языка. Она собственноручно выстругала его из дерева. Шпатель не мог быть диковиной, которую она искала, но для фиксации крыла вполне подходил.

– Будет больно, – предупредила Клевер и потянула крыло, соединяя кости.

Петух, очнувшись, отчаянно закудахтал. Впрочем, он не сопротивлялся и позволил наложить лубок. Из-за оперения наложить тугую повязку было трудно, но Клевер быстро поняла, что можно отодвинуть маховые перья, и дело пошло на лад. По тому, как петух сжимал когтистые лапы, она понимала, что ему очень больно, и все же пернатый пациент держался храбро и, наклонив набок голову, рассматривал ее кирпичного цвета глазами.

– Квалифицированная работа, – сказал Петух, – по крайней мере, для полевых условий.

Глава 3. Хлебный пудинг

Клевер чуть не уронила птицу на землю.

– Ой, мамочки, – выдохнула она потрясенно. Только благодаря годам учения и тренировок ей удалось справиться с шоком. – Ты разговариваешь?

– Я ранен. Но меня утешает то, что я нахожусь на попечении медика. Ты ведь медик?

– Я… да.

– Это хорошо. Будь добра, делай свою работу.

Клевер недоуменно моргала, глядя на Петуха. Так или иначе, лубок нужно было наложить. Возможно, она и сошла с ума от горя, но все же помнила, что во время медицинской процедуры не следует паниковать. Она словно слышала строгий голос отца: «Смотри на тело перед собой».

На то, чтобы закрепить лубок и наложить повязку, потребовалось немало времени – попутно Клевер знакомилась с анатомией птиц. Сделав последний виток бинта, она стала завязывать узелок.

– Хороший врач бесценен. Благодарю за службу, – сказал Петух. Разговаривал он быстро. Клевер наблюдала этот эффект у других раненых пациентов. – Ты состоишь на службе у государства? Мы остро нуждаемся в обученных полевых медсестрах, и я лично позабочусь о твоем повышении…

– Ты в шоке, – тихо сказала Клевер. Перья петушиного хвоста, длинные и лихо закрученные, как деревянные стружки на токарном станке, сейчас запутались в бинтах. – Не двигайся и дай мне закончить.

– В шоке? Чтобы шокировать медаленосца, офицера Федеральной армии, нужно кое-что пострашнее хулиганской провокации! Возмущен – вот правильное слово. «В затруднительном положении» – возможно, но никак не «в шоке»! Не хочу тебя пугать, дитя, но ты разговариваешь не с кем иным, как с полковником…

– Ганнибалом Фурлонгом, – перебила Клевер. – Ну конечно же!

В «Журнале аномальных объектов» Ганнибал Фурлонг числился в качестве редкостной «живой диковины», но представить себе говорящего петуха, командующего армией, – о, это было слишком даже для Клевер. Она всегда подозревала, что эта публикация – фальшивка или, по крайней мере, преувеличение. «Полковник петушок» – да это же просто сказка, которую бывалые ветераны передавали из уст в уста. Он был легендарным героем Луизианской войны, прославился тем, что четверо суток оборонял Форт Кимбалл, осажденный французами. Затем, во время печально известного «Отступления Фурлонга», он приказал своим людям сесть на коней задом наперед, чтобы было удобнее отстреливаться от преследователей.

– Раз ты знаешь, кто я, дерзость неуместна, – строго заметил Ганнибал. – Следи за языком.

– Надо просто успокоиться, – сказала Клевер больше себе, чем Ганнибалу. Это было все равно что встретить Песочного человечка или Деда Мороза. Но этот петух не был сказочным персонажем, он сжимал свои горчичного цвета лапы, пока Клевер туже затягивала повязку. У девочки голова шла кругом, и она пыталась ровно и глубоко дышать.

– Я почти закончила.

– Как можно советовать своему командиру «успокоиться»? Распускать язык – вредно для боевого духа…

– Полковник!

– Что такое?

– Прошу простить меня за нарушение субординации. – и Клевер отдала честь, надеясь успокоить Петуха.

– Наконец-то проблески здравого смысла, – сказал Ганнибал. – Я принимаю извинения.

– А теперь не перестанете ли вы хлопать крылом, чтобы я могла закончить с повязкой?

Ганнибал затих, поглядывая на ее работу. Клевер осторожно сложила крыло, прижала его к телу, в последний раз поправила шину и поставила птицу на ноги.

Поклевав и потянув бинт клювом, Ганнибал несколько раз повел плечами и только тогда заговорил.

– Молодец! Несмотря на то что ты отдала мне честь не той рукой, ты хороший медик. А теперь, прежде всего, скажи, не заметила ли ты чего-нибудь подозрительного в этом лесу?

– Подозрительного?

– Тайные укрытия луизианцев? Признаки того, что здесь проходили французы? Шпионов?

– Но война ведь окончена, – вспомнила Клевер уроки отца. – Был заключен договор. Наполеон Бонапарт сохранил свою территорию, а мы свою.

– И что мы от этого выиграли? – Ганнибал помахал одним рулевым пером, как учитель указкой. – Что нам дал этот хлипкий договор на бумаге?

– Мир! – ответила Клевер. – У нас одиннадцать штатов и мир с французами и с индейцами. Это выгодная сделка. И этого вполне достаточно.

– Ты слишком молода, чтобы понимать, что мы потеряли, – возразил Ганнибал. – Какой великой нацией мы почти стали. – он проникновенно кукарекнул. – Но мне следовало бы быть умнее и не спорить об истории с ребенком. Я там был. А тебя не было. – Ганнибал встряхнулся и с подозрением осмотрел лес.

– Как тебя зовут, медик?

– Клевер Элкин.

– Элкин. Вот как? – пристальный взгляд Ганнибала нервировал. Внезапно он вскочил и закричал, заставив Клевер вздрогнуть.

– Клевер Элкин, удача свела нас вместе. Победа будет за нами! Мы немного отдохнем здесь и вместе тронемся в путь, – объявил Ганнибал.

Кажется, петух был искренне рад их встрече – или, может быть, Клевер сходила с ума? Не в силах сдержать поднимающиеся внутри щекочущие смешинки, она рассмеялась.

– Вспомнился анекдот? – спросил Ганнибал. – Что ж, я никогда не возражал против хорошей шутки.

– Я только что повстречала едва ли не единственную живую диковину, знаменитого Ганнибала Фурлонга! – сказала Клевер. – Это не насмешка. Простите… У меня шок.

Хихиканье превратилось в слезы. Клевер вытерла глаза шершавым от песка рукавом. Ей казалось, что она все еще барахтается в воде, и река, быстрая и недобрая, несет ее неизвестно куда.

Вспомнились и груды рыбы на берегу озера, и Клевер ахнула от внезапного понимания: рыбу выгнала из озера морозная сила Ледяного Крюка.

– Что я наделала? – От чувства вины она и сама заледенела. – Я так хотела увидеть Нью-Манчестер, отнести туда диковину, я хотела быть похожей на нее. А он предупреждал меня, – бормотала Клевер. – Сколько раз он предупреждал меня, что они приносят неприятности!

– О чем ты говоришь? – спросил Ганнибал.

– Случилась большая беда. Я убила озеро. И убила отца…

– Да о чем ты толкуешь?

– Я должна все исправить. Каким-то образом…

Клевер запустила руку в саквояж, желая поскорее отыскать отцовскую диковину. Ганнибал молча наблюдал, как она вытаскивает из кожаного чехла останавливающий кровотечение жгут с позеленевшим от старости медным винтом. Сдерживая дыхание, чтобы сосредоточиться на задаче, Клевер попыталась отбросить все свои переживания. Она наложила себе жгут выше локтя и закрутила, пока не перестал прослушиваться пульс. Затем расстегнула пряжку и встряхнула рукой, восстанавливая кровообращение. Жгут работал так же, как и всегда. Он помогал останавливать кровотечение во время ампутаций… но в этом не было ничего диковинного.

В сумке были также стеклянные пузырьки с мелкими, размером с горошинки перца, пилюлями: хинин, мандрагора, мак, женьшень, наперстянка. Клевер по очереди откупорила флаконы и раздавила ногтем по одной пилюле, принюхиваясь. Запахи были резкими и знакомыми. Ничего примечательного.

Ганнибал занялся мокрицами в мшистых камнях, но, склевывая их, он то и дело бросал встревоженные взгляды на Клевер. А девочка тем временем осмотрела небольшую оловянную воронку, подула в трубки катетеров. Что ж, с каждым промахом она все ближе подбиралась к тайне отца.

Вот три хирургические иглы, с ними Клевер была давно знакома. Она накладывала ими швы с одиннадцати лет. Будь в иглах хоть что-то странное, она бы заметила.

Ледяной Крюк был переполнен силой, и она это сразу почувствовала. Диковина, которую прятал ее отец, силой не разбрасывалась и до поры до времени скрывала ее.

А еще Клевер поняла, что боится найти эту диковину. Для Константина, видимо, было невероятно важно сохранить ее. Внезапно ей показалось, что слово «необходимо» звучит угрожающе.

Ганнибал пошевелил раненым крылом.

– Повязка держится, – сказал он. – Медицинская помощь мне больше не требуется, так что не нужно пороть горячку из-за…

– Это не из-за вас, – уверила его Клевер. Сквозь деревья пробился одинокий луч слабого света. – Боже, – она поставила саквояж. – Нам придется заночевать здесь.

– Мы все скучаем по домашнему уюту, – сочувственно ответил Ганнибал. – Но не тревожься, я уже подыскал хорошее место для бивуака. Так что, если ты закончила… чем ты там занималась, следуй за мной.

Легко можно было себе представить, как он командовал войсками с таким-то голосом, к тому же у Клевер не было другого плана. Она не хотела оставаться в одиночестве, а потому подобрала свои сумки и пошла следом за птицей к неглубокой выемке в скале.

Отсюда можно было увидеть, как последние тлеющие угли заката гаснут за зубчатыми горными вершинами. Долину под ними заволокло густым туманом. Всю свою жизнь Клевер ходила сквозь такой туман, но только сейчас поднялась достаточно высоко, чтобы полюбоваться его красотой издали – серебристой завесой, приглушающей ярко-синие тени.

– Костер мы, разумеется, развести не можем, – сказал Ганнибал.

– А то кто-нибудь нас заметит, – кивнула Клевер, думая о бандитах.

– Сейчас ты рассуждаешь, как заправский солдат. Эти камни хорошо прогрелись на солнце. Если держаться к ним поближе, мы не замерзнем.

– Это хорошо, – сказала Клевер, устраиваясь в нише. – Я все равно побаиваюсь костров.

– Вот как?

– Побаиваюсь – не то слово. По мне, лучше стая волков, чем огонь, вырвавшийся на волю.

– Что ты говоришь? – удивился Ганнибал. – Нашла чего бояться, когда вокруг рыщут подонки и бродяги. Впрочем, неважно, у нас здесь отличное укрытие, и я буду дежурить первым.

– Ну, я же не виновата, что боюсь огня, – Клевер повернулась к Ганнибалу спиной и открыла свой мешок.

Ганнибал шумно прочистил горло.

– Я и сам не слишком жалую змей, – признался он.

– Их никто не жалует, – согласилась Клевер. Выяснилось, что булочки с изюмом вдовы Хеншоу превратились в полужидкую кашицу. Девочка зачерпнула месиво жестяной кружкой и рассматривала его в полумраке. – У меня есть… назовем это хлебным пудингом. Не хотите ли? – предложила она.

Петух запрыгнул ей на колени и заглянул в жестяную кружку.

– Полагаю, голод важнее формальностей.

Они ели по очереди. Клевер подцепляла кашицу пальцем, а Ганнибал окунал голову в кружку, перемазав щеки. Не успели они поужинать, мгновенно наступила темнота, будто на землю набросили одеяло.

Ганнибал обосновался на ворохе палой листвы и заговорил.

– Клевер Элкин, куда, собственно, ты направляешься?

– Насколько я поняла, мне нужно разыскать в Нью-Манчестере Аарона Агата.

– Отлично, – бодро заявил Ганнибал, очищая клюв о камень, словно нож о точило. – Я и сам направляюсь в Нью-Манчестер с отчетом сенатору Оберну. Со мной ты будешь в безопасности.

Ганнибал говорил так уверенно, что Клевер хотелось ему верить. Но она напомнила себе о старых рыбаках с озера Саламандра и о военных байках, которые они, бывало, травили за починкой сетей. Каждый раз эти истории немного менялись, и в них было изрядно подвигов, образцов доблести и прочих выдумок. Хотя Ганнибал и был легендарным героем Луизианской войны, Клевер не могла относиться к его бахвальству всерьез. Впрочем, он уже сунул голову под здоровое крыло и крепко уснул.

– Мне казалось, вы собирались дежурить первым, – вздохнула Клевер. Она тоже легла, прижимая к груди отцовский саквояж и чувствуя, как от ее дыхания предметы в нем смещаются.

Темнота пропитывала мир, как тушь шелк. Внизу в долине тявкали койоты. Время от времени в воздухе мелькали летучие мыши. Клевер вскакивала при каждом шорохе, всматриваясь в глубокую тьму. Немигающая луна бодрствовала вместе с ней, ее подслеповатый свет отбрасывал неопределенные тени.

Как Клевер ни старалась не спать, глаза сомкнулись сами собой, и тут же перед ними возникло лицо отца. Он смотрел на нее сверху вниз, и его призрачные черты искажала тревога.

– Ты когда-нибудь простишь меня? – взмолилась Клевер. Теперь она видела отверстие от пули в его груди, расположенное точно в центре, – бескровное, маленькое, как червоточина, но Клевер казалось, что оно может поглотить ее всю. – Ты ведь предупреждал, что от диковин одни неприятности. А я была слишком упрямой и непослушной, я не слушала тебя. Я чувствую, все это случилось из-за меня.

– Беда не приходит одна, – сказал он, прикрывая рану рукой, словно хотел скрыть пятно на жилете.

– Беды еще не закончились? Пожалуйста, скажи мне, как все исправить!

– Милая девочка, я научил тебя находить источник кровотечения и лечить его. Я научил тебя действовать собранно, пока не будет достигнута цель. Врач должен сохранять спокойствие и не терять головы даже в кровавой сумятице.

– Я найду способ отомстить за тебя.

– Месть – забава для трусов, – сказал он, присев рядом с дочерью. Его тело было полупрозрачным, как лунный свет, но голос был теплым и сильным. – Я воспитывал не волчонка, – продолжал он. – Я растил врача.

– Но как я…

– Я же сказал тебе. Сохрани диковину. Доставь ее в Общество.

– Хорошо. Папа, я стараюсь. Но где же диковина? Я не могу понять.

– Это то, что neobkhodimo, – ответил Константин. – В ней – надежда.

Глава 4. Сильное лекарство

На рассвете Ганнибал так раскукарекался, словно обнаружил неприятеля. Клевер уже не спала. Она раскладывала на плоском камне инструменты отца.

– Банки для кровопускания, мелисса… – бормотала она. – Настойка белладонны…

Когда-нибудь всему этому предстояло стать делом ее жизни и помогать ей лечить людей. Но сейчас… сейчас перед ней были буквы неизвестного ей языка.

– Чего я не замечаю? – спросила она. – Ганнибал, вы не видите здесь диковины?

Ганнибал обвел набор инструментов пристальным взглядом.

– Это можно использовать в военных действиях? – и он клюнул бутылку горького орехового сиропа.

– Лучше это не трогать. – Клевер оттолкнула петуха. – Он сказал, что в этом есть надежда, – размышляла она. – А на что тут можно надеяться, кроме здоровья? Значит, речь о каком-то лекарстве.

Но Клевер не могла припомнить, чтобы ее отец использовал в лечении больных что-то особенное. Пациенты нередко благодарили его за «чудо», но он никогда не скрывал своих методов, и Клевер с раннего детства знала, что главное в медицине – усердный труд и упорная учеба.

– И еще, это что-то необходимое.

Клевер поднесла к глазам настойку грецкого ореха, рассматривая чернильно-черную жидкость на просвет. Потом потрясла пустой саквояж, и оттуда выпала монетка – единственное напоминание о том, что иногда отцу платили и настоящими деньгами.

– Здесь нет ничего из описанного в журналах. Но у вдовы Хеншоу всего три номера, да и те вышли еще до моего рождения. С тех пор могли быть сделаны новые открытия, могло найтись множество предметов, о которых я знать не знаю.

Необходимое… Это сердце. Мозг. Питьевая вода…

Ее мысли путались. Она так долго повторяла это слово, «необходимо», что оно превратилось в бессмысленное сочетание звуков, которые таяли, как дым.

– Если ты закончила инвентаризацию, следуй за мной, – приказал Ганнибал, бодро спускаясь по склону горы. – Путь до Нью-Манчестера неблизок.

Пока Клевер заново укладывала саквояж, ей подумалось, что и не нужно самой искать диковину. В конце-то концов, Аарон Агат – признанный эксперт, его лекции и статьи широко известны. Уж он-то распознает диковину с первого взгляда. И, возможно, объяснит Клевер, почему Константин ее скрывал. Объяснит, почему все так случилось. Девочка побежала догонять Петуха, а внутри у нее, словно крошечная колибри на тоненькой веточке, встрепенулась надежда.

* * *

Снизу от побеленных домов Роуз Рока доносился аромат теплого хлеба. Клевер и Ганнибал смотрели на городок сверху, с широкой проселочной дороги. Отсюда стога в полях казались катышками шерсти – Клевер сбривала такие с поношенного шерстяного пальто Константина, чтобы он не выглядел неопрятным.

Ганнибал нетерпеливо захлопал здоровым крылом.

– По этой дороге мы доберемся до Тракта Регента, который выведет нас прямо к Нью-Манчестеру.

Обернувшись, Клевер посмотрела назад, на подернутые дымкой горы. От беготни по крутым склонам ныли ноги. Ее дом остался там, по другую сторону. Оставалось надеяться, что вдова Хеншоу похоронит отца в другом костюме – в том, что поприличнее.

– Здесь я и планировал примкнуть к моим боевым товарищам, но не вижу никаких следов отряда, – сказал Ганнибал. – Хватит ли у тебя денег на дилижанс?

– Нет, – развела руками Клевер. – У меня только десять центов.

– Придется продать эти инструменты, – заявил Ганнибал.

– Скорее вы окажетесь в суповой кастрюле, чем я продам инструменты, – решительно ответила Клевер.

– Не забывайся, ты разговариваешь с заслуженным полковником!

– Скорее вы окажетесь в суповой кастрюле, сэр.

Ганнибал смерил ее мрачным взглядом, но спорить не стал.

– В таком случае нам придется реквизировать верховое животное.

– Мы не станем воровать лошадь. – Клевер начала спускаться по дороге.

– Воровства у меня и в мыслях не было! – сказал Ганнибал, маршируя рядом с ней. – Мы вернем животное в хорошем состоянии и выплатим щедрое вознаграждение, как только доберемся до Нью-Манчестера. Не можем же мы тратить время, скитаясь по дорогам, подобно паре никчемных батраков.

– Если вы заберете у этих людей лошадь, нас в смоле вымажут, – возразила Клевер. – Нет уж, придется нам поискать какой-то другой выход.

По крутому песчаному склону они кое-как спустились к тракту. Рядом с развалинами мельницы паслась дряхлая коза. Когда-то отец обратил ее внимание на руины, и с тех пор Клевер начала всюду замечать этих безмолвных свидетелей войны. К сохранившейся части кирпичной стены кто-то недавно приклеил плакат.

ОБЕРНА В ПРЕЗИДЕНТЫ!

На нем был изображен сенатор с героически вздернутым подбородком. Внизу алыми буквами было написано:

РАДИ БУДУЩЕГО БЕЗ СТРАХА – ГОЛОСУЙТЕ ЗА ОБЕРНА!

– Сенатор – весьма дальновидный человек, который видит как все опасности, так и потенциал нашей эпохи, – задумчиво пробормотал Ганнибал. – Гордость Фаррингтона. Настоящий джентльмен, не желающий довольствоваться пепелищем проигранной войны.

Клевер решила не признаваться, что ее отец называл Оберна «кровожадным воинственным слизняком, который продавал оружие обеим сторонам». На мощеной дороге, ведущей к городской площади, девочке внезапно стало не по себе. Было немного страшно снова оказаться среди людей. Ей довелось видеть много ужасного: цингу и истощение, колотые раны и тиф, но к бандитам на мосту она оказалась не готова. Они словно всплыли из самых темных вод. и так глубока была пришедшая с ними беда, что могла поглотить все.

Проходя мимо конюшни, Клевер сощурилась на другой плакат, приклеенный к стене. Поплывшая надпись гласила:

$$ НАГРАДА ЗА БЕГЛЫХ РАБОВ! $$

Штат Фаррингтон вместе с пятью другими северными штатами уже давно объявил рабство вне закона, но по федеральному закону помощь беглому рабу по-прежнему считалась преступлением. Клевер отвернулась, к горлу подкатила тошнота. Нужно было как можно скорее добраться до Нью-Манчестера, оказаться в безопасном месте, о котором говорил отец.

К счастью, никто не обращал внимания на усталую девочку, плетущуюся по дороге со своим петухом. Куда больше прохожих привлекала суматоха на центральной площади, где кто-то бил в гонг, собирая публику на представление.

Небольшая толпа собралась вокруг обшитого досками фургона, похожего из-за облупившейся желтой краски на треснувшее яйцо. Бродячая артистка, девочка чуть постарше Клевер, снова ударила в гонг и громко пропела:

– Подходите посмотреть на чудо, увидите кое-что необыкновенное!

Одежда на ее коренастой фигурке была украшена лентами. Медные колокольчики, нашитые на подол разноцветной стеганой юбки, звенели, когда девочка расхаживала по сцене.

– Чудеса, чудеса почти задаром!

Из толпы кто-то крикнул:

– Валяй дальше, а мы поглядим!

Девочка подняла руку и отодвинула щеколду. Двери фургона распахнулись, и над дощатой сценой развернулся полосатый навес. Внутри на полках теснились бутылки с жидкостью подозрительного лилового оттенка. В углу стоял зловещего вида сосуд, покрытый клеенкой. Девушка ударила в бубен и крикнула:

– Вы собрались, чтобы стать свидетелями – и спрашиваете, я слышу, чего именно?

С этими словами она развернула плакат и гордо повесила его рядом с бутылками. Выцветшая надпись гласила:

МИСТИЧЕСКИЕ ТАЙНЫ

И РЕДКИЕ ТРАВЫ!

ЧУДО В КАЖДОЙ БУТЫЛКЕ!

ЭЛИКСИР БЛИКЕРМАНА

ОТ ВСЕХ БОЛЕЗНЕЙ!

Клевер ни разу не видела медицинских представлений, но была почти уверена, что вот это – очень плохое. Девочка запела следующую песню, но тут у одной из запряженных в повозку лошадей случился приступ диареи, и песня была прервана фонтаном брызг, на которые было бы трудно не обратить внимания.

По толпе прокатился недовольный ропот, и кое-кто собрался уходить. Топнув каблучком, девица закричала:

– Давайте-давайте! Возвращайтесь домой к своим прострелам, чахотке и запорам. Ступайте по домам, где вас ждут бессонные ночи, зубная боль и кошмарные фурункулы.

Ее крики заставили людей задуматься, а девушка обратилась к одному из зрителей:

– Эй, ты! Отгадай-ка мой возраст! Сколько мне лет? – и она склонила голову набок, словно позируя художнику.

– Ну так, видно же, тебе от силы лет шестнадцать, – отозвался тот.

Упершись руками в широкие бедра, девица весело выкрикнула:

– Дамы и господа, меня зовут Несса Эпплуайт Бранаган, и мне сорок два года!

В толпе раздались смешки, и кто-то выкрикнул:

– Чепуха! Если тебе сорок два, то я – миска маринованных яиц!

– Молодость мне сохранило средство Бликермана! – стояла на своем Несса. – Этот эликсир избавит от любой сыпи и с головной болью справится, как нечего делать! – схватив с полки бутылку, она встряхнула ее. – Самое надежное лекарство, которое только можно найти!

– Не очень-то похоже на лекарство, – с сомнением протянул плешивый зритель, указывая на жидкость цвета грозовой тучи. – Больше смахивает на отраву, какой я крыс морю!

– Сэр, я бы не советовала вам давать крысам хоть каплю эликсира Бликермана, – бойко ответила Несса, – …если вам, конечно, не нужна самая здоровая и самая толстая крыса в городе. Крыса с блестящими глазами и блестящей шерстью, которая будет заниматься гимнастикой на вашей кухне, сэр!

– Если он так хорошо помогает, что ж ты не дашь его своей лошади? – выкрикнул кто-то.

Толпа быстро теряла интерес к представлению. Раздосадованная Несса промчалась через сцену и, присев, склонила к Клевер веснушчатое лицо с зелеными, как яблоки сорта Брэмли, глазами. Клевер машинально отметила, что шея девочки обветрена, лицо обгорело на солнце, а на костяшках пальцев алеют ссадины – видно, жизнь ее была нелегка.

– Помоги мне, сестрица, сделай одолжение, – прошептала Несса.

– Я не умею, – покачала головой Клевер.

– Не умеешь бубен трясти? – Несса приподняла бровь.

– Трясти бубном сможет и осел, если привязать как следует, – ответила Клевер.

– Так давай! – Несса сунула бубен Клевер в руки и начала притопывать, отбивая ритм. Она запела:

Стихи были полной чепухой, зато голос у Нессы оказался глубоким и таким звучным, словно под ее двойным подбородком скрывался маленький орган. Клевер заслушалась. На озере Саламандра никто не умел так петь.

Заметив, что Клевер замерла, Несса бросила на нее сердитый взгляд. Клевер снова встряхнула бубен, и тут в голову ей пришла идея.

– Вот кто нас сможет подвезти, – шепнула она Ганнибалу.

– Шарлатанка с фальшивыми снадобьями? – фыркнул петух.

– Шарлатанка с фургоном, – поправила его Клевер. – Она вполне может довезти нас до Нью-Манчестера.

Несса все еще распевала:

Немолодая женщина выкрикнула из публики:

– А он хоть помогает, эликсир-то твой?

– Мэм, вы забегаете вперед, – ответила Несса.

– Так я ж хочу тебя поторопить! Ни у кого времени нет смотреть, как ты тут выплясываешь среди бела дня!

Несса, скрестив на груди руки, мрачно уставилась на толпу.

– Хотите увидеть, как мой эликсир творит чудеса?

– Да! – закричали все в один голос.

Без дальнейших церемоний Несса сорвала ткань с большого стеклянного сосуда. Внутри, свернувшись кольцами, лежала огромная змея. Потревоженная внезапным светом, она подняла голову и серебристо-серым языком коснулась стекла.

Все ахнули.

– Ну, так вот, раз уж вы так спешите, – заговорила Несса. – Думаете, это чудовище? Так и есть. Полюбуйтесь только узором из дубовых листьев на его чешуе… – Она постучала по стеклу, и змея взметнулась вверх, яростно вибрируя всем телом —…и на погремушку на хвосте. Тарахтит, как трещотка. Говорят, когда ангелы слышат этот звук, они открывают райские врата, потому что очередной бедняга вот-вот оставит этот бренный мир. Перед вами пресноводная гремучая гадюка, самая ядовитая змея на земле! Бог слепил этого гада, собрав остатки со дна котла, в котором варил дьявола.

Зеваки отшатнулись от сцены, но внимательно следили, как Несса лениво рисует пальцем на стекле восьмерку. Треугольная змеиная голова следовала за рукой.

– После укуса пресноводной гремучей гадюки не выживает никто, – заявила Несса. – На самом деле после ее укуса люди не успевают сделать и трех шагов. Но не волнуйтесь. Через стекло она укусить не может.

При виде опасной твари Ганнибал вздрогнул.

– Клевер, давай уйдем отсюда!

– Погодите, – прошептала она, прижимая к груди бубен.

Под взволнованный ропот толпы Несса сняла с сосуда крышку. Змея метнулась вверх, треск ее погремушки, усиленный стеклом, звучал пронзительно, как летняя цикада.

– Единственный способ нарваться на неприятности, – продолжала Несса, помахивая рукой над змеиной головой, – это сделать какую-нибудь глупость.

Она сунула руку в сосуд, и по толпе пронесся вопль.

Змея бросилась стремительно и тут же напала еще раз. Несса получила два укуса и только после этого выдернула руку и накрыла сосуд крышкой. Она тут же упала на колени, неловко прижимая укушенную руку к животу. Выглядела она совершенно больной. Из последних сил она попыталась откупорить бутылку эликсира.

– Господи, – простонала она. – Я слишком ослабела… не могу вытащить пробку. Кто-нибудь, пожалуйста…

Женщина, та самая, что поддразнивала ее, бросилась вперед и вытащила пробку из бутылки, но слишком поздно. Несса упала на сцену. Несколько мгновений она металась и корчилась и, наконец, замерла. Среди зрителей поднялся переполох, несколько человек бросились на помощь. Им удалось влить немного эликсира в ее приоткрытый рот. Часть жидкости пролилась Нессе на блузку, окрасив воротник в темно-лиловый цвет. Толпа напирала, все были захвачены зрелищем.

– Пошлите за доктором! – крикнул кто-то.

– Ну, она сама этого хотела, – ворчали другие.

– Да она померла, девчонка-то!

– Пела она, как ангел, но, видать, вместо мозгов у бедной дурочки была каша.

Клевер, прижав к груди отцовский саквояж, попыталась протиснуться вперед, чтобы помочь. Но вдруг Несса вздрогнула, и одна ее нога взлетела вверх, напугав всех вокруг. Девочка села так резко, словно в нее ударила молния. Толпа дружно ахнула, и Клевер вместе со всеми.

А Несса встала и закружилась так, что ее юбка превратилась в яркую юлу. Щелкнув каблуками, она взвизгнула и пропела:

– Я жива! Слава, эликсиру Бликермана – Я ЖИВА!

Глядя на представление Нессы, Клевер невольно заулыбалась. Эта девушка была прирожденной актрисой.

Зрители бросились к сцене, все наперебой совали Нессе монеты, а Клевер отошла в сторонку. Одному из присутствующих так не терпелось получить эликсир, что он схватил бутыль с полки, не успев за нее заплатить. Несса отреагировала мгновенно, отняла бутылку, да еще и пригрозила разбить ее о его голову.

– Не волнуйтесь, мистер, здесь на всех хватит! – успокоила она.

Кое-кто пил эликсир из горлышка прямо здесь, на площади, и их передергивало от отвращения.

– У сильного лекарства и вкус сильный! – подмигнула Несса.

Клевер и Ганнибал наблюдали за столпотворением, устроившись в тени шелковицы. Наконец толпа начала расходиться. Несса скатала навес, отработанными движениями сложила доски сцены. Ненадолго скрывшись за фургоном, она вышла переодетая, сменив яркие краски и бубенчики на потрепанное полотняное дорожное платье.

– У нас еще есть шанс реквизировать лошадь, – зашептал Ганнибал, когда Клевер встала, чтобы вернуть бубен.

– Никаких бесплатных образцов, даже не проси, – бросила Несса с гримасой, не свойственной леди, и поправила панталоны под юбкой.

– О нет, ничего этого мне не нужно, – отмахнулась Клевер. Она не могла заставить себя назвать таинственную жидкость целебным эликсиром.

– Змея не продается, – добавила Несса.

– И змея мне не нужна. Мне нужно на север. Вы не могли бы подвезти меня? Денег у меня нет, но я готова помогать и уж точно не буду обузой.

– Ты говоришь по-итальянски?

– Нет, – удивилась Клевер. – Я знаю только медицинскую латынь. Немного.

Забравшись на козлы, Несса пренебрежительно сморщила нос.

– Это не то.

Клевер с извиняющимся видом обернулась к Ганнибалу.

– Ну так что? Ты едешь или нет? – крикнула Несса. И добавила хриплым шепотом: – Лучше поскорее смотаться, пока не потребовали вернуть деньги.

Глава 5. Сперва жуем…

– Здесь какой-то подвох, – заявил Ганнибал, когда Клевер взяла его на руки. – После укуса пресноводной гадюки никто не выживает.

– Конечно, подвох, – шепнула Клевер, подсаживая петуха в фургон. – Но другой возможности мы могли бы дожидаться не один день.

И вот уже все трое тряслись по ухабистой дороге из Роуз Рока. Несса поставила на облучок пыльные босые ноги и с наслаждением пошевелила пухлыми пальцами.

– Хочешь, забирайся, – предложила она. – Ветерка на всех хватит.

– Нет, спасибо.

– Меня зовут Несса Эпплуайт Бранаган, – объявила девочка. – Моя любимая еда – джем из ревеня, намазанный на солонину. Но я не откажусь от супа из лука-порея и от пирога с морщиникой, если перепадет. Когда мне было восемь лет, ведьма украла у меня зуб. Смотри, видишь? – оттянув щеку, она показала Клевер влажный просвет между коренными зубами. – И я единственная на все Объединенные Штаты, кто продает истинный Всецелебный Эликсир Бликермана. Ну?

– Что ну?

– А ты представиться не хочешь?

– Я Клевер Элкин. А это – полковник Ганнибал Фурлонг.

– Приветствую, – Ганнибал отсалютовал здоровым крылом.

Взвизгнув, Несса вытаращила на петуха круглые глаза. Вожжи в ее руках задрожали так, что Клевер пришлось на время перехватить управление.

Ганнибал с подозрением разглядывал щелястые стенки фургона.

– Послушай, – заговорил он. – Мы благодарны за услугу, но ты уверена, что змея не вырвется на свободу? Они способны протиснуться в любую щель.

Потрясенная присутствием легендарного говорящего Петуха, Несса лишь помотала головой.

– Что, собственно, входит в состав этого твоего эликсира? – продолжал Ганнибал.

Несса шумно сглотнула.

– Ну, видите ли, сэр, эликсир Бликермана составлен по особому рецепту из индейских трав и волшебных кореньев…

– Ага! Ты шарлатанка, – рассмеялся Ганнибал. – Самая настоящая мошенница. Жульничаешь и пробавляешься обманом.

– Придержи-ка язык! – Несса возмущенно заморгала, словно атакованная тучей мошкары. – Они платят за эликсир и получают эликсир. У меня честный бизнес.

– Основной ингредиент, вероятно, конская моча, – Ганнибал подмигнул Клевер.

Несса вздрогнула и оглянулась, хотя они были уже далеко от города.

– Вовсе нет!

– А что тогда? – не удержалась Клевер.

– Секрет есть секрет, – ответила Несса с несчастным видом. – Дядя всегда говорил, что нет ничего важнее секретного ингредиента.

– Дымящаяся куча вранья! – усмехнулся Ганнибал, уселся поудобнее и сунул голову под крыло. Вскоре послышался громкий храп.

Должно быть, старая птица совсем выбилась из сил, подумала Клевер. В конце концов, Ганнибал участвовал в войне еще до того, как она, Клевер, появилась на свет.

Нессу обвинение петуха явно огорчило. Придерживая вожжи одной рукой, девушка нервно водила щеткой по своим густым волосам, пока они не засияли, как янтарь. Мочки ее ушей, покрытые легким, почти невидимым пушком, напомнили Клевер поросят.

– Ты очень красиво поешь, – сказала Клевер, решив ее поддержать.

– Это точно, – кивнула Несса, довольная, что ее похвалили. – Знаешь, чего я на самом деле хочу? – Несса наклонилась к уху Клевер. – Петь в опере. Но чтобы стоять на этой славной сцене, нужно знать итальянский. А мне судьбой был послан старый добрый английский, так что… – она развела руками, – беру, что дают. Мы с дядей раньше торговали арахисом на ступенях оперного театра в Нью-Манчестере. О, какая музыка лилась между его мраморных колонн! Дядя переводил для меня все эти печальные истории, чтобы я понимала, что и как. А они пели так, словно их сердца вот-вот разорвутся!

Клевер с интересом наблюдала, как Несса предается воспоминаниям. Она морочила людям голову, продавала поддельное лекарство, обнажала ноги на публике, но сейчас искренние чувства отражались на круглом лице, поднявшись из глубины – как голодная форель. Эта девушка просто не могла не нравиться.

– Глянь-ка! – привстав, Несса ткнула пальцем в поваленное дерево, облепленное несметным полчищем божьих коровок. На первый взгляд казалось, что оно покрыто глазурью из расплавленных рубинов. – Как замечательно, что мы здесь, а то никто бы этого не увидел – и это было бы непростительно!

Несса удовлетворенно кивнула, словно радуясь хорошо выполненному делу. В полной тишине, не считая сонного бормотания Ганнибала, девочки смотрели, вытянув шеи, пока поразительное дерево не скрылось, оставшись сзади.

Некоторое время они ехали молча, чувствуя, что стали ближе друг другу. Может, дело было в красоте этих драгоценных жучков, в ветерке с запахом трав или просто в том, что они ехали в Нью-Манчестер. Но едва Клевер ненадолго забыла о своих тревогах, впереди показался крытый мост через реку Номинам. Въезд на мост охраняли двое солдат, которые, завидев фургон, отложили игральные карты.

На одном из них не было мундира. Второй стащил сапог и скоблил ножом мозоли.

Несса что-то ласково шепнула лошадям, и фургон замедлил ход.

– Здесь теперь на каждой дороге проверки, – сказала она Клевер. – Всех обыскивают, ищут… – Несса повернулась к солдатам. – А что вы ищете, кстати?

– Французский след! – пытаясь натянуть сапог, солдат запрыгал на одной ноге и захромал к ним. Солдат без мундира уже возился с защелками фургона.

– Кто дал вам право обыскивать путешественников? – спросила Клевер.

– Закон Оберна, малявка, – ответил солдат без мундира, всматриваясь в бутылку мутного эликсира.

– Я о таком никогда не слышала.

– Для закона это значения не имеет. У вас есть при себе необычные, опасные или крамольные предметы?

– Это он про диковины, – пояснила Несса.

– Вы конфискуете диковины? – Клевер удивленно уставилась на солдат.

– Мы отслеживаем движение опасных грузов и подозрительных лиц в дни угрозы национальной безопасности, вот что мы делаем.

– Если вы закон не нарушаете, то и беспокоиться вам не о чем. Просто давайте сюда свои вещички.

– А если я откажусь? – спросила Клевер.

Солдат с натертой ногой снял с плеча ружье.

– Все знают, что французы здесь шпионят, насаждают свои идеи и поджигают наши приграничные поселения. Если вы не их пособница, с чего бы тогда отказываться? Не в моих привычках наставлять ружье на девиц, но, если вы не вывернете сейчас же карманы, мисс, я могу забыть о своих манерах.

– Ну, в этом фургоне вы ничего не найдете, только тот же самый эликсир, с которым я давеча выезжала из города, – сказала Несса. – Да еще пресноводную гремучую гадюку.

Солдат вздрогнул и поспешно захлопнул дверцы.

Стук разбудил Ганнибала, и он вскочил на ноги с криком:

– Прекратить огонь!

Глаза у солдат стали круглыми, а тот, что хромал, от удивления выронил ружье.

– Мы не знали, что это вы, сэр! – Солдаты вытянулись в струнку, поправляя форму. Дрожащими руками они отдали честь.

– Форма в полном беспорядке, позор! Где твой мундир?

– Утонул в реке, сэр, когда я его стирал!

– Бедняга, – Ганнибал покачал головой. – Кто ваш командир? Если я еще раз увижу, что вы позорите свою форму, оба закончите свои дни на малярийных болотах.

– Виноваты, сэр!

– А теперь пропустите нас, мы торопимся. Вперед, шарлатанка!

Когда фургон тронулся, Несса усмехнулась.

– Полезно иметь при себе героя войны, верно?

Они уже добрались до середины моста, когда один из солдат крикнул им в спины:

– А правда, что нас ждет война, сэр?

– Нас ждет победа, солдат! – рявкнул Ганнибал.

Клевер обернулась и смотрела, пока охранники не скрылись из виду.

– Они, конечно, могут называть это охраной, но больше похоже на грабеж на большой дороге, – вздохнула она.

– Грядущую войну нельзя будет выиграть с помощью винтовок и гранат, – сказал Ганнибал. – Слышала о пуленепробиваемом Наперстке? Во время битвы при Серенаде, когда индейцы еще были в союзе с Луизианой, мои офицеры своими глазами видели воина Сеханна с этим Наперстком на пальце. Он шагал под сплошным ружейным огнем, как под моросящим дождиком, пули бились о его бритую голову, не оставляя даже синяков.

– Если у него была обрита голова, это был, вероятно, Окиква, а не Сеханна, – заметила Клевер, вспоминая сделанные ее отцом описания входивших в Конфедерацию племен.

– Он все равно сражался под флагом Сеханны, – вздохнул Ганнибал. – Важно другое: мы потеряли целый взвод, пытаясь добыть эту диковину. Где она теперь? Уж не завладел ли ею Бонапарт? Вот вопросы, от ответов на которые зависит будущее. Мы не можем допустить, чтобы такие артефакты оказались в руках дилетантов. Как нам противостоять Бонапарту, если мы как нация не в состоянии собрать воедино собственные силы? Заставы… – Ганнибал сунул голову под крыло и надолго замолк. – Не допустите утечки национального достояния… не дайте ускользнуть сквозь… пальцы…

Усталая старая птица начала похрапывать.

– Что, если он прав? – прошептала Клевер. – Что, если грядет война?

Несса подняла палец и на удивление похоже изобразила Ганнибала:

– Осторожнее, дети! Кто, по-вашему, вторгся в наши курятники, чтобы украсть нашу дробленую кукурузу? – Тут Несса прижала подбородок к груди и понизила голос: – О, да это же Наполеон Бонапарт!

Клевер попыталась не рассмеяться, но уж очень смешно Несса выпятила губы, изображая клюв Ганнибала. Клоунада была такой заразительной, что Клевер сама не заметила, как тоже стала передразнивать полковника.

– А кто каждое утро таскал яйца из наших гнезд? – спросила она, и скрипучим голосом Ганнибала сама же ответила: – О, да это же был Наполеон Бонапарт!

Девочки дружно расхохотались, но Клевер поспешила зажать ладонью рот. Ей стало так стыдно, что даже слезы выступили. Как можно? Она до того забылась, что начала смеяться!

Несса наклонилась, чтобы сорвать веточку растущего у дороги фенхеля, и долго ее жевала, пока не позеленели зубы.

– Мне-то ты можешь сказать, – шепнула она, нагнувшись к Клевер, – это были гнусы?

– О чем ты?

– Ты на чайник похожа, вот-вот закипишь. А башмаки все в зеленых пятнах, как будто пришлось бежать по траве, – Несса со знанием дела выгнула бровь. – Сразу видно, что тебя кто-то напугал.

Клевер нащупала отцовский саквояж, убедилась, что он в безопасности. Напугал? Вся ее жизнь разлетелась вдребезги, и Клевер знала, что для нее ничего еще не закончилось. Она чувствовала, что осколки ее жизни до сих пор парят в воздухе, ищут, куда приземлиться. Она покачала головой.

– Это были не гнусы.

– Хм, – Несса была явно разочарована. Но тут же вытаращила глаза и снова зашептала: – А тогда… неужто ведьма?

– Какая еще ведьма?

– А у нас тут только одна ведьма и есть, – фыркнула Несса. – Я о Штопальщице. Той, что штопает шкурки и сшивает тушки, а потом оживляет и превращает в гнусов. Ведьма, которая приходит по ночам, чтобы выдергивать зубы у детей, пока они спят.

– Сказки о привидениях мне не интересны, – сказала Клевер.

– Я своими глазами видела! – и Несса, оттянув щеку, снова дала Клевер полюбоваться дыркой между зубов. – Я спала у ручья, потому что ночь была жаркая и душная. Проснулась от запаха, вроде паленых волос. Открыла глаза, а надо мной склонилась ведьма – глаза блестят, как битые стекляшки, а лицо все сшито из кусочков, как мешок старьевщика. Я хотела закричать, разбудить дядю в фургоне… – Несса замолчала, а Клевер затаила дыхание. – Но Штопальщица уже открыла мне рот. Я решила, что она хочет разорвать меня пополам. А она наклонилась низко-низко, так что меня всю обдало этой вонью, и посмотрела на меня так… ну, вот как ты смотришь в эту свою сумку. Я уже простилась с жизнью – думала, она сейчас высосет из меня душу или отгрызет мне язык. И тогда она сказала то, чего мне никогда не понять.

Клевер задохнулась от волнения.

– Что она сказала?

– Ква-ква.

– Как лягушка?

Несса повела плечом.

– Сама не пойму, не могу взять в толк, что это было. Ну не искала же она лягушку у меня во рту. А потом она сердито так зашипела, ухватила меня за зуб и… – Несса щелкнула пальцами, так что Клевер вздрогнула, – выдернула его. И была такова.

– Этот зуб… он шатался?

– Пока она его не вырвала, сидел крепко.

– И что ты сделала?

– То же, что сделал бы на моем месте любой ребенок, – пожала плечами Несса. – Описалась. Можно так сильно испугаться, что не сможешь закричать, но невозможно перепугаться до такой степени, чтобы не напрудить в штаны.

Клевер содрогнулась. Рассказу Нессы она безоговорочно поверила и жалела, что ей пришлось его услышать.

– Мне нужно только одно – найти Аарона Агата, – сказала она, глядя на дорогу впереди. – В Нью-Манчестере.

Она представляла себе, как поймает знаменитого путешественника после лекции, поднимется прямо на сцену и шепотом, на ухо, расскажет ему о своих бедах. Мистер Агат, конечно, окинет ее мудрым взглядом и все поймет по ее измученному лицу и грязной одежде. Он велит своей ассистентке перенести все встречи и пригласит Клевер в свою библиотеку. Усадив ее в уютное кресло и предложив чаю с миндальным печеньем, ученый подергает себя за рыжеватую бородку, глубоко вздохнет и по-отечески все ей объяснит.

– Эй, ты его не найдешь. – Несса покачала головой, стебелек фенхеля у нее в зубах дрогнул. – Знаменитый профессор взял да и пропал.

– Пропал?

– Говорят, он по-прежнему живет где-то в Нью-Манчестере, но никто не знает, где именно.

– Канарейка среди голубей, – вспомнила Клевер слова отца.

Несса задумалась.

– Похоже на загадку. И что это значит?

– Не знаю, но я выясню, – просто сказав это вслух, Клевер сразу почувствовала себя увереннее.

Как же хорошо было ехать, поставив рядом тяжелую поклажу. Эта дорога приведет ее в Нью-Манчестер, от Клевер требуется только одно – оставаться в фургоне. Несса оказалась любопытной и шумной, но правила повозкой уверенно, ободряюще цокая языком или посвистывая. Отец назвал бы Нессу мошенницей, но она, по крайней мере, хорошо знала дорогу, и Клевер довольно быстро ехала на север.

Ей редко доводилось встречать ровесников. На озере Саламандра жили беженцы времен войны, по большей части старики. Дети, которых она видела во время врачебных визитов, были или слишком больны, или чересчур напуганы, чтобы с ней болтать. Клевер и в голову не приходило, что ей нужны друзья, но сейчас, сидя рядом с Нессой, она обнаружила, что хочет с ней подружиться.

– Это не слишком опасно? – спросила Клевер. – Ездить по дорогам в одиночку?

Несса пожала плечами.

– Если кто-то начинает слишком надоедать, я говорю, что работаю на шайку неприятных типов. Обычно меня тут же оставляют в покое.

– Ты сотрудничаешь с преступниками? – спросила Клевер.

– Я не сотрудничаю, – усмехнулась Несса. – Я честно отрабатываю долги. Они получают часть моей прибыли, только и всего. Вроде налога. Как ни крути, от грабителей меня это бережет, так что пожаловаться не могу. По крайней мере, на это.

– Если тебе не нравится это дело, зачем ты им занимаешься? – поинтересовалась Клевер.

– Я же сказала, у меня есть долги. Продавать лекарство – единственное, что я умею.

– Ты показываешь трюки, но это еще не делает тебя аптекарем, – заметила Клевер.

– Ты что, не видела, как я оправилась от самого смертоносного яда, известного людям?

– Я видела, как ты носилась по сцене, как бешеная ондатра. Вот что я видела.

– Это было ужасное воздействие сильнодействующего яда! – возразила Несса.

– Ой, перестань! – Клевер скрестила руки. – Мне приходилось видеть людей, укушенных гремучими змеями и скорпионами. Никто из них не скакал так, как ты.

– Да что ты знаешь о медицине? – презрительно хмыкнула Несса.

– Я дочь хирурга, получившего образование в Праге.

– Ого, – Несса явно на миг растерялась. – Он хоть не видел моего представления, а?

– Нет, – Клевер попыталась справиться с дрогнувшим голосом. – Не видел.

– Что ж, – Несса выпрямилась, – он не увидел чуда и много потерял. Любому врачу эликсир Бликермана на пользу, если только… – Несса осеклась, вглядевшись в лицо Клевер. – Он умер, да? В смысле, я не пристаю, это вообще-то не мое дело, наверное.

– Это не твое дело, – сказала Клевер, смаргивая слезы.

– Сама вижу, – Несса пригладила волосы и мрачно уставилась на дорогу. На протяжении нескольких миль они молчали, только фыркали лошади и жужжали мухи, привлеченные запахом эликсира.

Но вот Несса подалась вперед и прищурилась.

– Теперь уже рукой подать! – объявила она.

– До города?

– До пирога, – подмигнула Несса. – Прямо вон за теми деревьями. И помяни мое слово, там ты заулыбаешься.

– Я не стану возражать против хорошо испеченного пирога, – сонно пробормотал Ганнибал.

– Так приготовьтесь к единственному в своем роде и лучшему во всех Объединенных Штатах Америки сладкому пирогу с морщиникой. Одобрено Бранаган! – громко объявила Несса своим сценическим голосом.

– Нам обязательно останавливаться? – уточнила Клевер.

– Тракт Регента местами вымощен булыжником, – сказала Несса, – а местами – просто грязная проселочная дорога. Но это единственная дорога, которая пересекает все одиннадцать штатов, и я всю ее исколесила, торгуя эликсиром. И чего я только не едала в пути – от пустой похлебки в придорожных харчевнях до заливных яств богатой знати. А уж если в меню есть пирог, я считаю своим священным долгом с ним познакомиться. Потому что, видите ли, только такой знаток, как я, может верно судить о том, хорош ли пирог. И я, Несса Эпплуайт Бранаган, заявляю, что пирог с морщиникой, к которому мы приближаемся, практически идеален. Я отказываюсь проезжать мимо.

– Я тороплюсь, – упавшим голосом сказала Клевер. – Мне нужно в город.

– Так пожалуйста, никто тебе не мешает, отправляйся на своих двоих. – Несса натянула вожжи, останавливая лошадей. – Когда я тебя нагоню, сможешь опять запрыгнуть и доехать. Или не пожалей пары минут, чтобы насладиться лучшим пирогом в твоей жизни. Еще и спасибо мне скажешь.

Они остановились у ворот ранчо.

На отлогом лугу, заросшем щавелем и седмичником, стоял фермерский дом, в котором, судя по множеству примет, кипела жизнь. Между корытом для стирки и бельевой веревкой щипали траву меланхоличные овцы. На коньке крыши сидел парень, держа во рту гвозди. Он менял посеревшую кровельную дранку на новенькую черепицу цвета карамели, ритмично постукивая молотком. Вокруг амбара с кукурузой носились, по-птичьи взмахивая руками, трое ребятишек.

– Я не вижу вывески, – удивилась Клевер.

– Мы же не вывеску есть собираемся, – Несса натянула ботинки и, что-то напевая, спрыгнула с козел.

Увидев у ворот незнакомцев, дети захихикали и загалдели:

– Покупатели приехали!

Клевер и раньше бывала в таких усадьбах, но было приятно, что никому здесь не требовался врач. Обычно при появлении Клевер дети в страхе разбегались, но здесь ей не нужно было никого держать, чтобы сделать укол или заставить проглотить горькую пилюлю. Набегавшиеся дети принялись по очереди проползать под нестрижеными овцами, которые стоически терпели их шалости, меланхолично пережевывая жвачку.

Фермер вышел на порог, вытер руки тряпкой и окликнул их.

– Яйца, пироги, шерсть или сыр?

– Только пироги, пожалуйста, заранее благодарю! – крикнула в ответ Несса. – Три ваших самых лучших!

Вскоре фермер выскочил из дома и побежал к ним через двор, неся свертки из газетной бумаги. Клевер заметила, что левую руку он бережет, прижимая к боку. Приблизившись, он подал пироги через забор – красивые, каждый размером с воробьиное гнездо, с кружевом из потемневшего ягодного сока по краям. Несса развернула свой, сложив руки ковшиком, чтобы не уронить ни крошки.

– Глазам не верю, уж не полковник ли это Ганнибал Фурлонг? – воскликнул вдруг фермер.

Несса так набила рот, что не могла ответить, но Ганнибал уже и сам спрыгнул с повозки и отсалютовал.

– К вашим услугам.

– Я был стрелком в восьмом полку, сэр. Сражался в ущелье Чалмера.

– Свет не видывал более храброго полка, – одобрительно сказал Ганнибал. – Тот натиск сломал оборону Бонапарта на южном фронте. Но мы дорого заплатили. В тот день мы потеряли слишком многих.

– Двое моих братьев пали рядом со мной, – сказал фермер. – По одному с каждой стороны. – Он дотронулся до своей руки. – Меня тоже задело, но я выжил, уж не знаю, как так вышло.

Обернувшись, он посмотрел через плечо на парня на крыше.

– Это правда, что снова надвигается беда?

– Уф! – пропыхтела Несса, по подбородку у нее тек сироп. Она уже успела прикончить половину своего пирога. – Батюшки, до чего же вкусно, лучше прежнего.

– Мы прилагаем все усилия, чтобы следующее сражение стало окончательным и решающим, – сказал Ганнибал.

Перевернув пирог, Несса поцеловала его слоеную корочку.

– Кто тут самый сладкий? Конечно, ты!

Дети, окружив отца, не сводили глаз с говорящего Петуха. Несса запихнула в рот последний кусочек, корча уморительные рожицы ребятне. Малыши завизжали от восторга, пытаясь спрятаться за отцом.

– Вы живете в раю, – подмигнула она им. – Хоть пироги не могут вылечить все болезни, но стараются изо всех сил.

Паренек на крыше перестал стучать молотком и стал наигрывать на губной гармошке задорную мелодию. Даже овца подняла голову, пытаясь понять, откуда доносятся птичьи трели. Клевер было страшно подумать, что станет с этой мирной усадьбой, если разразится война.

– Ну-ка, брысь, – шуганул отец ребят, и они понеслись к амбару, где тут же начали тузить друг друга ботвой от репы.

Фермер подергал себя за бороду, подбирая нужные слова.

– А что вы собираетесь делать, – он прочистил горло и перешел на шепот, – с синим дьяволом?

– На этот раз все будет по-другому, солдат, – пообещал Ганнибал.

Больше фермер вопросов не задавал, а когда Несса попыталась расплатиться, покачал головой.

– Я не приму денег от друзей Ганнибала Фурлонга.

Полковник вытянул шею и горделиво махнул крылом, но Клевер не поняла, что было во взгляде фермера – восхищение или страх.

– Прошу прощения, мне надо дров наколоть, – с этими словами фермер повернулся и стал загонять детишек в дом.

Вернувшись в фургон, Несса спросила:

– А что такое синий дьявол?

Ганнибал заговорил, когда ранчо осталось далеко позади.

– Это то, что наши ребята называли погибелью, бесчисленная армия Бонапарта. Нам до сих пор не удалось выяснить, какая диковина их породила.

Клевер вспомнила рассказ отца о раненых на войне. Константин отказался воевать, но его призвали как полевого хирурга, и он вместе с двумя другими врачами в санитарной палатке боролся за жизнь солдат. Он лишь однажды рассказал об этом, когда Клевер уж очень пристала с расспросами, и, вспоминая его слова, она до сих пор поеживалась: почерневшая костная пила, которую стерилизовали, прокаливая в пламени свечи; вощеная вата, которой он затыкал уши, чтобы не слышать криков.

Однажды, когда вооруженные силы ОША отвоевали долину Грендель, на операционном столе Константина оказались и французские солдаты.

– Мы обработали раны двадцати, а может, тридцати пехотинцев из числа погибели. Военнопленных, – рассказывал Константин. – И я убедился, что о них говорили правду: все они были одним и тем же человеком.

– Как близнецы? – спросила Клевер.

– Не бывает таких похожих близнецов, – ответил Константин. – У каждого из accablant родинки, шрамы, линии на ладонях были одинаковыми. Это был один и тот же человек… воспроизведенный многократно. Но все они чувствовали и страдали. Каждый из них.

– Как же вы победили бесчисленную армию? – спросила Несса.

– А правда, как? – переспросил Ганнибал. – У тебя все лицо в пироге, деточка.

* * *

Подъезжая к лесу близ Пастушьего ручья, путешественники встретили лесоруба на расшатанной телеге, нагруженной поленьями.

– Вам лучше объехать этот лес, девочки! – крикнул он издали. – Там прячется гнус!

– Что за гнус? – уточнила Несса.

– Окаянное племя! – дровосек подгонял своего мула, и тот изо всех сил тянул телегу в сторону Роуз Рока. – Кто же еще?

– Но который из них? – крикнула Несса ему в спину. – Стервятник? Барсук?

Дровосек не ответил, спеша поскорее добраться до города.

– С каждым годом их все больше становится… – Несса принялась рыться в ящике под сиденьем, где хранились ее вещи. – Адские твари, сварганенные из каких-то обрывков. Они шпионят за живыми и обо всем, что узнают, доносят старой ведьме в горах.

– Истинное бедствие, – согласился Ганнибал. – Убивают скот, воруют диковины.

Несса достала из-под сиденья длинный охотничий нож. Храбрясь, она указала подбородком в сторону подлеска.

– Дядя говорил, что это на самый крайний случай… – Она помолчала. – Но сегодня, кажется, можно покромсать гнусов?

– А не лучше ли нам, правда, объехать этот лес? – спросила Клевер.

– Хочешь растянуть поездку еще на неделю?

Клевер не хотела.

– Тогда нам по этой дороге, – сказала Несса сквозь зубы. – Да не трясись ты, людей они обычно не трогают.

Фургон поравнялся с высокой ольхой, и сердце Клевер забилось чаще. На озере Саламандра никто никогда не видел гнусов. Их деревня пряталась в долине, как желудь под осенними листьями. До них даже сборщики налогов никогда не добирались, не появлялись там и гнусы – должно быть, не находили. Но ведь те бандиты их разыскали. Уж не приведут ли негодяи за собой и гнусов? Клевер подумала с горечью, что всю жизнь жила беспечно, под надежным и безопасным покровом отцовского молчания. Теперь все изменилось.

Деревья росли так плотно друг к другу, что девочке на мгновение показалось, что дорога привела их в подземный туннель. Их окутал полумрак, и Несса беспокойно забормотала:

– Мой дядя и волосы стричь умел, и зубы рвал отлично. Но на самом-то деле люди к нему тянулись ради его песен. Иной готов был расстаться со здоровым зубом, лишь бы его голос послушать.

По стволам вились и спиралями тянулись вверх бледные лианы. Тут и там среди папоротников светились крохотные цветочки серебристо-лунного цвета – таких Клевер никогда прежде не видела. Они мерцали в темноте, напоминая еле заметные блики, которые возникают перед глазами, когда долго смотришь на свечу. Где-то поблизости пронзительно крикнула сова, нарушив ровное, баюкающее пение лягушек и сверчков.

– Когда мне исполнилось девять, – продолжала Несса, – дядя продал много эликсира и купил мне билет на балкон. Это было последнее представление «Орфея» в Лакер-холле, и я сидела там с полным пакетом жареного арахиса на коленях. Но я не съела ни орешка – шевельнуться боялась, чтобы не нарушить того, что творилось на сцене. Я даже почти не моргала, так и замерла, а щеки были все мокрые от слез. Кто не плачет на «Орфее», у того нет сердца. Это факт. Такая трагедия, такая красота! Пели по-итальянски, но все было и так понятно, история-то простая: любовь сильнее смерти. А арии! О! – и Несса запела. Она выводила такие рулады, что даже лягушки смолкли, а по шее Клевер побежали мурашки.

– Тихо! – скомандовал Ганнибал. – Здесь может оказаться засада. – Он расхаживал по крыше фургона, по-военному четко цокая когтями. – Возможно, все-таки стоит поискать другой маршрут. Это место пахнет старой кровью.

– Теперь уж поздно искать, – возразила Несса. – Дорога слишком узкая, лошадей не развернешь…

Ее прервал на полуслове странный звук – будто что-то пошевелилось в ветвях наверху. Путешественники замерли, вытянув шеи и прислушиваясь, в надежде, что это лесная птица пробирается через чащу.

Дорога становилась все у´же, и дважды поводья брала Клевер, а Несса спрыгивала вниз, помогая фургону преодолеть поворот. Наконец, впереди забрезжил долгожданный дневной свет, и лошади прибавили шагу, словно почуяли близость дома.

Они уже почти выбрались из леса, когда заметили гнуса – тот устроился на залитой солнцем ветке на манер горгульи.

Застыв от ужаса, Клевер зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть.

Существо двигалось, как белка, и некоторые его части действительно были беличьими. Но даже издали было ясно, что существо это неестественное. Кто-то смастерил его своими руками, сшив части заскорузлой тушки с кусками старой конской сбруи. Это чучело (так назвала его Несса) было собрано из чего попало и как попало: сквозь дыры в шкурке торчали ребра, брюхо было набито веревочными узлами и щепками. Перескочив с ветки на ветку, оно повернуло безглазый череп в их сторону.

От омерзения у Клевер стало покалывать кожу под волосами.

Вдруг гнус прыгнул и приземлился на ветку прямо над фургоном.

– Чтоб тебя! – выругалась Несса.

– Не останавливайся, гони! – крикнула ей Клевер. Сердце у нее выскакивало из груди, но она по-прежнему была полна решимости добраться до Нью-Манчестера.

Несса щелкнула поводьями, перепуганные лошади жалобно заржали и затрясли головами. Проезжая под гнусом, Клевер рассмотрела его во всех подробностях. Шея существа была грубо зашита через край ярко-голубой ниткой.

Белка повернула голову на звук и вперилась в Клевер своими пугающими глазницами. Лапами из ржавой проволоки она ловко цеплялась за ветку.

– Спокойно, – нараспев произнес Ганнибал. – Спокойно!

И тут, когда они почти уже проехали и были почти вне опасности, существо соскочило вниз и приземлилось на край фургона.

Здесь его немедленно оседлал Ганнибал и вонзил шпоры с криком:

– Прочь, дьявол!

Но сломанное крыло подвело, и, не удержав равновесия, Петух, закудахтав, слетел вниз. Оказавшись на земле, он вскочил и бросился вперед. Гнус не обратил на него внимания, полностью сосредоточившись на Клевер. Проволочные лапки царапали крышу фургона, а части составного тельца терлись друг о друга, громко и неприятно шурша. Звук был похож на хриплый шепот. Существо задвигалось быстрее, и шепот стал громче, уже можно было различить слова.

– Сперва жуем… Потом глотаем…

– Кыш, это мой фургон! – крикнула Несса.

Она замахнулась и ударила существо ножом, пригвоздив шкурку к доскам. Крови не было. Существо яростно извивалось и, наконец, вырвалось. Нож, звякнув, выпал, а белка зубами и когтями вцепилась Нессе в предплечье. От боли девушка взревела, как бык. Фургон вильнул, едва не врезавшись в дерево. Нессе, пытавшейся стряхнуть с себя белку, чудом удалось удержать поводья.

Подавив ужас, Клевер схватила существо обеими руками и оторвала его от руки Нессы. Сжимая тушку, она слышала скрежет – это зловеще скрипели под спутанным мехом жуткие неживые органы. С силой ударив гнуса об облучок, Клевер швырнула его подальше в чащу. Ужасное создание исчезло во тьме.

Несса бросила вдогонку свой нож и крикнула:

– Прочь с моей повозки!

Пошарив рукой в поисках боеприпасов, она швырнула туда же сначала один сапог, потом второй.

– Вот тебе!

Но гнус давно исчез в зарослях. Тогда Несса, едва не оборвав поводья, пустила лошадей в галоп. Фургон вылетел из леса так стремительно, что путешественники сами чуть не свалились в канаву. Колеса ходили ходуном.

Ганнибал вприпрыжку догонял их. Поравнявшись с фургоном, он подпрыгнул, и Клевер поймала птицу.

Ярость Нессы перешла в безумное ликование.

– А здорово мы ей показали, а? – просипела она.

– Ты превзошла саму себя, – кивнул Ганнибал, – сражалась, не щадя сапог. Это была славная битва. Хотел бы я сказать, что мы вышли победителями, но, судя по ране на твоей руке, это была скорее ничья.

Клевер присмотрелась к ране. Она была грязной, явно инфицированной, воспаление казалось неизбежным. Открыв отцовский саквояж, она поискала баночку с очищающим порошком, но пробка утонула в озере. Лекарство превратилось в бесполезную скользкую кашицу.

Она оглянулась на темный лес.

– Останови фургон…

– Зачем?

– Останови, я сказала!

Спрыгнув, Клевер побежала назад, к растущим там дубам. Было страшно от мысли, что в тени может поджидать гнус, но девочка заставила себя подойти к деревьям. До нее донесся шепот, такой тихий, что Клевер решила, что ей послышалось.

– Сперва жуем…

Но тут она заметила то, что было ей нужно: свисающую с сухой ветки серую волокнистую бородку. Оторвав побольше лишайника, она бросилась назад к повозке.

Они тронулись, и Клевер давила и измельчала хрупкий лишайник в кулаке.

– Это луизианский мох, – объяснила она, добавив к порошку пару капель воды из фляжки Нессы. Получившейся массой девочка смазала рану Нессы и забинтовала остатками марли из саквояжа. – Чтобы не загноилось.

– Все так плохо? – Несса вздрогнула, когда Клевер туго затянула повязку.

– Заживет так быстро, что ты и оглянуться не успеешь, – сказала Клевер, вспомнив, как уверенно отец успокаивал своих пациентов. – Да, так ты начала рассказывать нам про ту пьесу. «Орфей».

– Не пьесу. Оперу! – Несса рада была отвлечься. – Орфей потерял свою любимую, потому что дьявол послал змею укусить ее. Она умерла – по-настоящему! – и оказалась в аду. Но Орфей так ее любил, что пошел за ней в ад и пел там такие прекрасные песни, что даже у чертей дрогнуло сердце.

– Судя по всему это чудесная история, – заметила Клевер.

Несса невесело улыбнулась.

– Лучший подарок на день рождения, который я получила в жизни.

Ганнибал наблюдал за перевязкой.

– Ничего не бойся, юная шарлатанка. Медсестра Элкин свое дело знает.

После пережитого ужаса приятно было заняться чем-то полезным. Уверенно завязывая узлы, помогающие надежно удерживать компресс на месте, Клевер чувствовала глубокую благодарность отцу и восхищение его преданностью делу. Сейчас, когда рядом в чаще прятались неведомые твари, простая повязка на руку казалась бесценным умением. Но ни лубок на крыле, ни перевязанная рука не могли вернуть отца. Не все можно было исправить, что-то разбивалось навсегда.

– Как Штопальщица делает этих тварей? – спросила Клевер.

– Она же ведьма, – фыркнула Несса. – Творит все, что ей в голову взбредет.

Глава 6. Жребий, который выпал

Под тяжело, как спелая груша, клонящимся к западу солнцем путешественники с грохотом подъехали к придорожному колодцу у заброшенной фермы. Несса поила лошадей, а Клевер бродила по лугу в поисках уединенного места, чтобы сходить в туалет. Ей никак не удавалось выбросить из головы жуткую картину: гнус, терзающий руку Нессы. Но до того, как вмешалась Несса, тварь определенно направлялась к ней, Клевер. Почему?

Она дрожала от пережитого страха, а живот громко урчал от голода. Пирог был восхитительно вкусным, но маленьким, а кроме него после размокших булочек с изюмом во рту у Клевер не было ни крошки. Организм требовал чего-то более существенного. На обратном пути к повозке она сорвала несколько съедобных грибов. Клевер пыталась счистить налипшую траву и грязь с крапчатых шляпок, когда окрик Нессы заставил ее вздрогнуть.

– Надеюсь, ты не собираешься их есть?

Сама Несса была занята тем, что расставляла в траве силки.

– Это же солевик, съедобный гриб, – неуверенно возразила Клевер. – На вкус, может, и не очень, но какая-никакая, а еда.

– А это – синяя ольха, – Несса указала на дерево за спиной Клевер. – Там, откуда ты родом, разве нет таких?

Клевер отметила нежные листочки, шелестящие на легком ветерке. Вокруг ствола вилось с полдюжины краснохохлых мухоловок – птички искали пауков. На фоне пепельно-серой коры их яркие головки сверкали, как драгоценные камни. И правда, Клевер никогда не видела такого дерева в окрестностях озера Саламандра.

– Если съесть солевик, который вырос под синей ольхой, будет так выворачивать наизнанку, что судороги начнутся, – сообщила Несса.

– Ой. – Клевер выбросила грибы и вытерла руки о рубашку.

– Но с другой стороны, тут может расти медвежий лук. – И Несса, глядя себе под ноги, отправилась его искать.

Клевер приходилось видеть людей, поевших не тех грибов. Даже ее отец почти никогда не мог им помочь. Мир был полон скрытых ядов и тайных угроз.

Вытащив отцовский саквояж из фургона, Клевер снова заглянула внутрь.

Она приступила к обследованию с новой надеждой. На солнце блеснул флакон гвоздичного масла. Самая дорогая вещь в отцовской сумке. Клевер капнула одну драгоценную капельку себе на язык, и он мгновенно онемел, а запах стал почти невыносимым. Именно так и должно было действовать гвоздичное масло.

Внезапно подумав, что саквояж и сам по себе может оказаться диковиной, Клевер вытряхнула инструменты на траву.

Она сунула внутрь голову, ожидая увидеть фосфоресцирующий свет, или призрак отца, или…

Ничего, кроме затхлой тьмы. Рывком сбросив с головы кожаный саквояж, она с досадой крикнула ему:

– Покажешь ты, наконец, или нет!

Когда она подняла голову, оказалось, что за ней настороженно наблюдает Ганнибал – он клевал личинок, сидя на гнилом пне.

Клевер так сжала кулаки, словно хотела разорвать саквояж или ударить им о землю. Но внутри, под мягкой кожей она нащупала что-то твердое. Оно сопротивлялось ее пальцам, выпирало, как коленный сустав. Пробежав пальцами по внутреннему шву, Клевер обнаружила потайной карман. И тут что-то упало прямо ей в открытую ладонь, как будто давно этого хотело.

Клевер поднесла к глазам карманные часы. Раньше она никогда их не видела. Серебряные, с открытым циферблатом и цепочкой. Чем дольше Клевер смотрела на них, тем больше росла ее уверенность. Вот она, необходимая диковина, надежда, которую доверил ей отец!

На обратной стороне была надпись, почти стертая временем, она гласила: Celeritate functa. Познания Клевер в медицинской латыни подсказали ей, что это могло означать «Действуй быстро» или, может быть, «Не опаздывай».

За треснувшим хрустальным стеклом были видны красивые римские цифры. Название производителя выцвело, а серебро потускнело и потемнело, как иссиня-черная грозовая туча. Но даже несмотря на это при взгляде на часы дух захватывало.

В руке у Клевер серебро нагрелось, и часы теперь казались частью ее тела, органом неизвестного назначения. И, как и в случае с Ледяным Крюком, Клевер почувствовала, что стала ближе к своей маме всего лишь благодаря тому, что прикоснулась к артефакту.

У нее даже были догадки насчет того, что могут делать Часы. Если Винный Бокал мог вместить целый океан вина, а под безмолвной сталью Ледяного Крюка скрывалось ледяное сердце зимы, то Часы… могли же они перешептываться с самим временем?

Ни в одном журнале упоминаний о них не было. Но Клевер видела лишь часть выпусков, а такой мощный артефакт следовало держать в секрете, даже от экспертов: «…В целях безопасности мы не указываем истинное местоположение диковин».

Клевер разглядывала Часы в меркнущем свете дня.

Головок наверху было две, рядышком. Видно, одна заводила часы, давала им жизнь. Вторая переводила стрелки, устанавливала время. Клевер не хватало духу дотронуться до них. Что может выйти хорошего из заигрывания с временем? Но что, если она сможет вернуться назад, в прошлое, и остановить тех бандитов на мосту? Клевер могла бы спасти отца. Не этого ли он от нее хотел? В таком случае она исправила бы все свои ошибки, не стала бы выбрасывать Ледяной Крюк в озеро, а отвезла и оставила на том месте, где нашла, надежно спрятав.

Конечно, в Часах могла быть надежда, о которой говорил папа. Если есть возможность управлять временем, можно надеяться на все что угодно. Они остановились на восьми часах двадцати двух минутах – выражение молчаливого укора застыло на бледном циферблате.

Если Часы и в самом деле могли менять ход истории, отец мог бы этим воспользоваться там, на мосту. Следующая мысль ее потрясла: а что, если он и воспользовался? Что, если Константин, зная о поджидающих его убийцах, повторял этот ужасный момент, пока не нашел способа спасти Клевер? Девочка представила, как он, истекая кровью, из последних сил вращает головку Карманных Часов. Сколько же раз он пережил этот ужас, прежде чем сумел спасти ее?

Клевер наконец узнала, что именно должна хранить и беречь.

– Скоро я узнаю, как ими пользоваться, – торжественно произнесла она, – и снова приведу все в порядок.

Вернулась Несса с толстым пучком медвежьего лука в одной руке и охапкой шахтерского салата в другой. Карманы были туго набиты каштанами. Из фургона она достала хлеб, сыр и небольшую сковородку. Они устроили привал в полуразрушенном сарае. Как только появились первые звезды, с чердака, кувыркаясь и сталкиваясь, вылетела стайка летучих мышей и растворилась в небе.

Пока Несса разводила костер, Клевер осмотрела крыло Ганнибала, поправила лубок и на всякий случай дала ему поклевать кашицы из луизианского мха. Собранный Нессой салат они съели сырым, а каштаны и дикий лук поджарили на сковороде. Каштаны были немного недозрелыми, но поджаренные не так горчили. Они по очереди раскалывали их посеребренными хирургическими щипцами. Клевер, очистив каштан, съедала его сразу, а Несса неторопливо вдавливала каждый в кусочек сыра и заворачивала в обжаренный лист медвежьего лука.

– Ну, видишь? – Несса вскинула руки с таким видом, будто выиграла спор. – Как любил говорить дядя: «И самую скромную трапезу можно сделать пиром».

Ганнибал расклевал свою порцию сыра на мелкие крошки и тряхнул гребнем.

– Твой дядюшка рассуждал, как истинный философ.

Несса гордо кивнула.

– Своенравный Бранаган был настоящим гением. Любой подбородок мог выбрить гладко-гладко, как фарфоровый кувшин. У него было по истории на каждую звезду и по песне для каждого перекрестка!

Продолжая жевать, она стала напевать чудесную арию. Мелодия и голос были так прекрасны, что Клевер и Ганнибал заслушались, забыв о еде.

Клевер оказалась вдали от дома, в компании очень своеобразных спутников. От голода и потрясений последних дней ее мысли путались. Но она наконец нашла Карманные Часы, а в этой поющей девушке было что-то такое, что заставило ее улыбнуться.

– Мы благодарны тебе, Несса, – сказала Клевер. – За то, что взяла нас с собой и накормила. И за музыку тоже.

Несса пошевелила перевязанной рукой.

– Моего дядю гнус прикончил, – сказала она неожиданно.

– Ох, Несса! – выдохнула Клевер.

– Мерзкий такой маленький воробей, сделанный из помятой жестяной миски. Бросился прямо на лошадей и напугал их. Фургон свалился в овраг. А дядя сломал шею. Как спал, так и не проснулся. С тех пор я торгую эликсиром Бликермана самостоятельно.

На миг Клевер увидела в глазах девушки море скорби, отражение того моря, в котором тонуло и ее собственное сердце. Клевер уже была готова обнять Нессу, как вдруг в траве что-то щелкнуло. Все вскочили на ноги. Впрочем, оказалось, что это всего-навсего мышь, попавшая в ловушку Нессы.

Несса пошла к фургону кормить Пресноводную гадюку. Клевер отправилась за ней.

– Эта змея опасна, – проворчал оставшийся у костра Ганнибал.

Поручив Клевер держать фонарь, Несса открыла створки фургона. Змея, почти с руку Клевер толщиной, раздраженно ощупывала пепельно-серым языком стены стеклянной тюрьмы.

Осторожно сняв крышку, Несса бросила в сосуд раненую мышь. Через несколько секунд от нее осталось лишь воспоминание в виде выпуклости на извилистом змеином теле.

– Она похожа на настоящую пресноводную гремучую гадюку, – заметила Клевер.

– Конечно, она и есть настоящая! Могла стадо бизонов свалить с утра пораньше. Змея – настоящее чудовище, но это лучшая часть моего представления. Дядя, тот умел разговоры разговаривать, пел и шутил, да так, что публика от восторга млела. А теперь змея – единственное, что заставляет их раскошелиться.

– А в чем хитрость? – заинтересовалась Клевер. – Как ты выживаешь после укуса? Дело ведь не в эликсире!

Несса заколебалась, но, решившись, слегка повернула сосуд. Потревоженная змея сердито дернулась.

– Отсюда смотри, – сказала Несса. – Что видишь?

– Змея… сбилась на одну сторону… – заметила Клевер.

– Там посередине есть стеклянная перегородка. Если я суну руку в пустую часть, змея бросается на стекло. А кажется, что она меня укусила. Теперь ты все знаешь, – Несса захлопнула створку, заперев змею в фургоне. Она не спешила отнимать руки от защелки, словно не позволяя злу вырваться.

– И зачем я только тебе показала, не надо было.

– То, что случилось с твоим дядей, просто ужасно. – Клевер пожалела, что у нее нет лекарства от горя.

– Когда кому-нибудь рассказываешь о таком, легче становится.

– Тайны трудно держать в себе, – согласилась Клевер, – особенно для чистосердечного человека.

В свете фонаря глаза Нессы блеснули.

– А я чистосердечная, да?

– Мне кажется, да, – кивнула Клевер.

Несса на мгновение задумалась.

– Болотное вино! – выпалила она и виновато улыбнулась. – Надо же, я это сказала. Всецелебный Эликсир Бликермана – это болотное вино и немного патоки, чтобы было не так противно!

– Но ты же это пила, я видела! – ахнула Клевер.

– Не так уж он и плох, – хихикая, призналась Несса. – Большие куски я отцеживаю. Хитрость в том, чтобы не дышать носом.

Несса, развеселившись, фыркнула, и Клевер тоже рассмеялась. Вскоре девочки хохотали в голос и не могли остановиться. В душе Клевер царила неразбериха. Спотыкаясь, они брели на свет костра. Несса почти рыдала от смеха и, наконец, закашлялась. Клевер это показалось очень забавным.

Она тоже смеялась и плакала одновременно и была в растрепанных чувствах. Но рядом не было никого, ради кого ей следовало бы сдерживаться. Вид потрясенного Ганнибала только сильнее раззадорил ее. Она даже не пыталась сдержать смех – это было все равно что стараться снова закупорить открытую бутылку с имбирным элем вдовы Хеншоу. Поэтому Клевер позволила смеху вырваться наружу – широко открыв рот и подняв к небу лицо, она хохотала, спугнув с веток устроившихся на отдых голубей. Потревоженные птицы кружили вокруг девочек, словно ставший видимым смех.

– А ты видела Винное болото? – отдышавшись и вытирая щеки, спросила Клевер. – Своими глазами видела?

– И нюхала! – подтвердила Несса. – О Небо! Ну и вонь же там! Море вина, которое на солнце превращается в уксус. И никто рядом не живет, кроме мух и забулдыг.

Клевер вспомнила рассказы отца о катастрофе, из-за которой образовалось болото.

– Винный Бокал, который всегда полон, – говорил он ей. – Казалось бы, прекрасная диковина, правда? Но кто-то оставил его перевернутым, и вино льется и льется из него до сих пор. Как река, днем и ночью льется вино, не зная удержу, безостановочно! Лужица стала озером. Теперь залита вся долина, и болото год от года все ширится…

– Значит, это правдивая история, – сказала Клевер.

– Целое море пакости! – воскликнул Ганнибал. – Следовало бы назвать его Уксусным болотом. Многие пытались отыскать этот Бокал. Но болото каким-то образом отводит человека от него, пока тот не заблудится окончательно и не умрет от жажды. Даже гуси, пролетая над ним, падают, убитые испарениями.

– Как же ты можешь торговать этим, выдавая за лекарство? – спросила Клевер.

Несса долго молчала.

– Я сильно задолжала одним нехорошим людям. Если не выплачу долг, то… – Она не уточнила, какими будут последствия. – Раньше мы с дядей работали, и у нас что ни день были сплошные песни и сказки. А теперь я должна ремонтировать фургон, лечить больных лошадей – все денег стоит. Такая уж мне выпала доля. Извиняться мне не за что, я пытаюсь выжить.

От переполняющих ее эмоций Несса раскраснелась, веснушек на ее лице, казалось, стало еще больше.

– Велик ли твой долг, деточка? – мягко спросил Ганнибал.

– А я и не знаю, – фыркнула Несса. – Они как-то отремонтировали мне фургон после аварии и сказали, что сами мне сообщат, когда я покрою долг.

– Да ведь тебя грабят, – возмутился Ганнибал.

– Я знаю. – Несса поворошила огонь палкой, в воздух взлетели светлячки искр.

– Зачем же продолжаешь им платить? – спросила Клевер.

– Я ведь сказала, это плохие люди.

– Даже очень плохие, я бы сказала. – Клевер покачала головой, стараясь выглядеть отзывчивой.

– Хуже и подлее не бывает. – С этими словами Несса отвела лошадей к дубу с низкими ветками, чтобы накормить и привязать на ночь. Потом развернула свой матрас и села, нахмурившись и подтянув колени к груди.

Клевер достала из мешка и накинула на плечи желтую шаль, которую много лет назад связала вдова Хеншоу. Шаль до сих пор не высохла, но Клевер подумала, что влажная шерсть все же лучше, чем ничего.

– Когда-нибудь ты все это бросишь и будешь петь в опере, – сказала она. – Ты же можешь выучить итальянский.

– Твой голос – сокровище, которое никто у тебя не украдет, – сказал Ганнибал, обернувшись на ходу. – Спокойной ночи, храбрые солдаты!

Устроившись на ветке дуба, к которому привязали на ночь лошадей, он вскоре уснул. Легла и Клевер, стараясь не обращать внимания на холод, проникающий через влажную шаль. Несса почти вплотную придвинулась спиной к тлеющим углям костра, но Клевер не доверяла огню и не хотела оказаться к нему так близко.

* * *

На рассвете они снова пустились в путь. Траву украсили росинки, а от лошадей исходил успокаивающий запах живого тепла. Несса проснулась с муравьем в ухе и была в отвратительном настроении, а Ганнибал беспокойно расхаживал кругами по крыше фургона. Поэтому они ехали молча, что вполне устраивало Клевер, которая любила встречать утро в тишине.

Покопавшись в саквояже, Клевер вытащила вещь, которая точно диковиной не была: пробирку с ее мизинец, не больше, с семенами одуванчика. Она вспомнила о ней среди ночи, но побоялась, что в темноте уронит ее и потеряет. Теперь она повертела пробирку в утреннем свете, за тонким стеклом зашевелились волшебно-хрупкие семена, и Клевер захлестнули воспоминания о последнем отцовском пациенте.

* * *

– Чистое полотенце! – крикнул Константин. – Младенец скоро появится.

Полотенца уже несколько часов назад перестали быть чистыми, но оставались горячими, что было почти так же хорошо. Вынув тряпицу из кипятка, Клевер отжала ее и протянула Константину, который стоял у набитого кукурузной шелухой матраса, ближе к ногам миссис Уошу.

Ребенок заблудился и потерял путь, ведущий в мир. Трехдневные роды так измучили миссис Уошу, что она приоткрывала глаза только для того, чтобы застонать или закричать, словно пыталась очнуться от кошмара. Время от времени к ее надрывным стонам присоединялось фырканье лошадей с улицы, но это были единственные звуки, не считая глухого стука дождя по крыше землянки.

Из туч, похожих на бизонов, лило не переставая. Даже сквозь утрамбованный пол землянки начала просачиваться вода. Клевер не доверяла таким жилищам, плотно уложенные квадраты дерна годились разве что для барсучьей норы. Входной двери не было, ее заменяла занавеска из заскорузлой коровьей шкуры, зато миссис Уошу украсила стены венками из трав и ароматными пучками мелиссы.

– А вдруг стены рухнут и похоронят нас заживо? – прошептала Клевер, но мужчины не обратили на нее внимания; они наблюдали, как миссис Уошу проваливается в сон между схватками.

Зубчатая Прерия была спорной территорией и, примыкая к нейтральной зоне, отделяла Луизиану от одиннадцати объединенных штатов. Здесь не было закона, как не было ни клочка тени. Хорошо здесь было разве что саранче и пумам. Вокруг не видно было ни единого дерева, поэтому редкие домишки строились из земли, а очаг топили коровьими лепешками. И все же свободная и подходящая для пахоты почва соблазняла таких бедолаг, как Уошу, попытать счастья хоть здесь, на окраине Объединенных Штатов. Издалека их дом казался и неподатливым, и беззащитным, словно клещ на лошадином крупе.

Миссис Уошу всхлипнула. Младенец никак не поворачивался нужной стороной, и это становилось опасным. Мистер Уошу был жилистым, с неряшливой бороденкой, похожей на мятое кухонное полотенце. Уйти ему было некуда, и он переминался с ноги на ногу, не отрывая любящего взгляда от роженицы.

– Почему же повитуха не пришла? – спросила Клевер. Мистер Уошу лишь скорбно покачал головой.

– Из-за того, что ваша жена луизианка, – сказал Константин.

– Как вы узнали?

– Невелик секрет – у вас во дворе гора раковин от вареных улиток, – пояснил Константин. – Вы как готовите escargot[2] – с дикой горчицей?

Ошеломленный мистер Уошу кивнул.

– Ils ont meilleur goût de cette façon[3], — Константин ободряюще похлопал мистера Уошу по руке. – Так вкуснее. Двадцать лет, как окончилась война, а люди все еще отравлены ненавистью. Что ж, может, этот ребенок научит нас жить вместе, а? Больше света!

Клевер подкрутила фитиль, чтобы огонек загорелся ярче, и поднесла лампу прямо к плечу отца.

Она немного завидовала тому, что миссис Уошу удается поспать. Отец приподнял веко женщины и пробормотал:

– Хорошо, хорошо.

Харашо, харашо.

Сама Клевер почти не замечала его акцента. Она знала, что пациенты относятся к «иностранцу» с почтением. Часто сами они оказывались бессильными и радовались, когда на помощь являлась медицина Старого Света. Иной раз больным становилось легче от одного вида солидного саквояжа со стальными инструментами и стеклянными флаконами.

Мистер Уошу сжимал в руках свою фетровую шляпу, превратив ее в жалкий комок, – воплощенное отчаяние. Клевер видела, как одни мужчины в таких ситуациях падали в обморок, а другие внезапно срывались, с нечеловеческой силой круша все на своем пути. Пока еще просвета не было ни для матери, ни для ребенка, но больше всего Клевер беспокоил именно муж. Уж лучше бы он упал в обморок, тогда они вытащили бы его на улицу, освободившись от его нервозности.

– На ребенке порча, а все потому, что мы спали при лунном свете, – внезапно высказался мистер Уошу. Он совсем скрючился под низким потолком, закусив губу. – Это я виноват. Должен был сообразить – полная луна и все такое.

Клевер ждала, что отец возразит ему. Обычно Константин был так же беспощаден к суевериям, как к слепням и оводам. Но, к ее удивлению, Константин глубокомысленно кивнул.

– В таком случае нам помогут семена одуванчика.

Ничего не понимая, Клевер выпрямилась.

– Чего-о-о?

– О-ду-ван-чи-ка, – отчеканил Константин. – Только не говори, что у нас их нет.

Не успела озадаченная Клевер возразить, что такого лекарства у них отродясь не было, Константин схватил пустую пробирку и сунул ее в руки мистеру Уошу.

– Наберите семян одуванчика и наполните доверху. Скорее.

И мистер Уошу вмиг выскочил в чавкающую, раскисшую прерию. Константин снова прослушал миссис Уошу, прикладывая к животу французский стетоскоп, похожий на игрушечный горн. Этой миниатюрной медной трубой он водил над пупком, пока не услышал сердцебиение младенца.

Дождавшись, пока он закончит, Клевер зашептала:

– Семена одуванчика? Ты отправил его за бессмыслицей, чтобы он не путался у тебя под ногами?

– Нет, – с упреком возразил Константин. – Семена не для нас. Они для него. Страх – это медленная смерть, и от него непременно нужно избавлять. Когда человеку страшно, его необходимо чем-то занять.

Шесть схваток спустя вернулся мистер Уошу с полной пробиркой, и Клевер увидела, что способ подействовал.

Пока мистер Уошу стоял без дела, он весь издергался, как крыса в ловушке, а теперь раскраснелся и был горд собой, а свою скомканную шляпу поместил на голову, где ей и надлежало быть. Дождь должен был прибить к земле все цветы, но все же он каким-то образом нашел столько семян, что смог наполнить пробирку.

– Все, что смог найти, – выдохнул он.

– Достаточно, – торжественно кивнул Константин и сунул пробирку под подушку миссис Уошу. – Отлично, отлично.