Читать онлайн Небо и Твердь. Новая кровь. Часть 1 бесплатно

Небеса всегда влекли к себе тех, кто не умел летать, разве не так? От злого степного гиеноволка и до ядовитого змея – все обитатели Тверди, задрав однажды голову, ловили себя на безумном желании разогнаться, помчаться к какому-нибудь крутому склону и со всех сил ринуться вниз, чтобы, не долетая до земли, воспарить подобно птице, взмыть вверх, танцевать среди облаков с холодными древними ветрами, ловить клубки новорождённых молний, пить студёную влагу созревающих в утробах туч дождей. Эта священная мечта давно уже похоронена под сердцами тварей земных, на самой заре мира, и потому мало кто из ныне живущих даёт себе в ней отчёт. Волки и олени, змеи и люди – мы давно уже решили для себя, что Небеса недосягаемы для нас так же, как и вечная жизнь, что рождённому ползать в грязи не дано узреть чертоги облачных дворцов, что есть черта, за которую не заступить никому. Убеждая себя в этом из поколения в поколение, мы и вовсе разучились мечтать, а мечтой зовём обыкновенное стремление выжить. Однако каждому из нас, самому далёкому от Неба зверю – каждому нужен свой Бог, чтобы не потерять и это стремление…

Вот из-за таких психологических особенностей нашего брата на Тверди и появился культ эвелламе.

Эвелламе стали для людских княжеств Тверди и ангелами-хранителями, и идолами, – Богами, просто говоря. Как неуклюжий пингвин завидует парящему орлу, так любой земной житель – мальчишка и воин, земледелец и князь, невинная дева и почтенная старица – завидует искренне, с восхищением и отчаянной страстью, тем, под чьими ногами перья облаков стелются покрывалами, чьи песни слышатся в лёгком рассветном ветерке, как будто долетая сквозь миры и время. Животным – и человеку в особенности – нужнее всего на свете среди множества звёзд, ярких и тусклых, звезда путеводная, та, что горит при его рождении, освещает всю жизнь его и будет гореть после смерти. Зная о том, что путеводная звезда всегда где-то там, на Небесах, житель Тверди идёт по своей дороге спокойно и с верой в себя – не для него разве сжигает жизнь свою эта звезда? Пусть трудности встречаются в пути, пусть препятствие сменяет препятствие – покуда Небесные ока сияют, надежда не покинет горячее сердце. Земные люди возводят алтари и приносят жертвы эвелламе, веря, что покровительство Небесных повелителей поможет им преодолеть все трудности, что высшие братья защитят народ Тверди от всех бед. И пусть неурожаи длятся годами, пусть склоки среди местных владык всё не утихают, это лишь потому, что Небесные покровители всё это время были заняты, да?.. Сейчас-сейчас, пройдёт несколько лет, и спустятся с облачных зыбей воины в сверкающих доспехах, и всевышние судьи воздадут по заслугам всем злодеям земным, и получит вечную жизнь и пуд медяков благонравный и духом смиренный…

На всякую путеводную звезду найдётся свой чёрный провал в ночной мгле. В противоположность эвелламе, владыкам Светлых Небес, существуют уррайо, повелители Тёмных Небес. По сравнению со своими сиятельными собратьями, столь любимыми у земного народа, уррайо являют из себя отбросов-неудачников. Предания гласят, что в стародавние времена у Света и Тьмы были не только равные зоны влияния, но и равные силы. Но вот прошло время… да как-то так вышло, что злобные порождения чёрной половины Небес особых восторгов не вызывали ни у Тверди, ни у своих собратьев со светлой половины, так что объединёнными усилиями земных колдунов-войдошей и эвелламейских военачальников несчастные уррайо несколько раз здорово отхватили за свои злодейские замашки, и потому к настоящему времени уже давно сидят смирно, робко скалясь в прорехи меж ночных облаков, и не высовываются. Если прежде, в те времена, когда добро и зло как-то уравновешивали друг друга, тёмное время суток знаменовалось разгулом нечисти, нисхождением на Твердь разнообразных жутких порождений, – словом, дьявольским весельем, – то нынче, спустя столетия, всё здорово изменилось. Теперь единственное, что грозит загулявшемуся после заката пьянчуге, рухнувшему спать в канаве, – от силы пара-тройка слабеньких бесов. В былые времена от ночного гуляки бы и косточек не осталось. Да, полностью уничтожить уррайо оказалось не под силу и всему светлонебесному воинству. По Тверди до сих пор бродят кошмары, порождённые некогда стараниями уррайо да позабытые собственными родителями и теперь растерявшие былую мощь. По-прежнему они мучают не одну сотню несчастных под звёздным покровом ночи, и проклятые стародавним присутствием Тёмной силы города, дома и курганы источают тлетворную энергию, отравляя жизнь всем вокруг. Однако же это совиный писк по сравнению с тем, что творилось в Нижнем мире полтысячи лет назад.

Сейчас куда более, чем атаки львов-людоедов на чёрных крыльях и приходящая к полуночи безголовая бабка с кладбища, простых обитателей Тверди волнуют всё-таки отсутствующий урожай и междоусобицы озверевших от безделья и жажды крови благородных князей.

Глава 1. Тёмные Небеса. Сын Тёмного повелителя готов ко встрече с отцом

В давние времена одним из главных козырей в дырявых рукавах уррайо была способность насылать на жителей нижних земель то, что впоследствии стали называть незамысловато – «ночные кошмары». Будучи существами крайне зловредными, любителями отведать чужого страха, хозяева тёмной половины Небес, не в силах дотянуться до твердынцев, находившихся под надёжной защитой эвелламе, просто посылали вниз тайными путями примитивных бесов, злых духов. Эти самые духи, повелевающие ненавистью, отчаянием и страхом, самыми ужасными из чувств, которые способно испытывать живое существо – до сих пор встречаются на Тверди… Впрочем, в нынешние времена навряд ли сыщется и полсотни уррайо, способных не то что создать сколько-нибудь могущественного беса, а хотя бы разобраться в инструкциях по этому ремеслу, записанных в древних книгах.

Анэйэ это прекрасно знал с детства. Вернее, с раннего детства. Ему было всего-то десять, он, как и все мальчишки его лет, был любознателен и сильно увлекался историей своих великих предков и сильнейших из их порождений. Но у него были также причины интересоваться этим всем намного и намного глубже, чем это принято у его сверстников, причины весьма весомые. Первая из них – Анэйэ намеревался создать свой кошмар, сам призвать беса, чтобы его лапами терроризировать соседей с Тверди, и в своём намерении был весьма твёрд. Вторая – не знай он имён всех основных героев старинных легенд из рода уррако, ему бы влетело от наставника. Третья – он был, как никак, сыном самого настоящего владыки Тёмных Небес, для него было просто неприлично не вникать в историю предков! Так что, будучи учеником послушным и сыном примерным, Анэйэ смирно сидел над толстой книгой второй час подряд, прилежно заучивая всё необходимое. И вялый свет помирающей звезды озарял ему путь в дорогу знаний – сочась сквозь тонкие прутья старой пыльной клети.

Анэйэ любил читать и слыл среди наставников способным мальчиком. Но его кое-что сильно расстраивало, когда он зубрил теорию памяти Небес, чтобы на следующий вечер пересказывать её снова и снова под строгим присмотром айэ, старших учеников… Он родился и вырос в Тёмной столице, Уррэйва, Мрак был его Родиной – ненавистной всему миру, угрюмой и унылой, но Родиной, и он любил свою Родину. Быть может, любовью сына к матери-потаскухе, которая возвращается поздно ночью вся в синяках, избивает свой выводок, затем, извиняясь, плачет часами и засыпает под утро с бутылкой в обнимку. Но чувство это было в нём сильно – а как же иначе? Самоотверженная преданность отечеству – ценность всеобщая, даже демоны-уррайо с Тёмных Небес её признают. Так вот же, как преданному юному сыну своей непутёвой, всеми презираемой и всеми униженной матери, Анэйэ было страшно обидно. Каждый урок памяти становился для него испытанием. Старичок-учитель рассказывал нудно и монотонно, но наследник уррайо слушал внимательно и вдумчиво. А затем, мучаясь дневной бессонницей, задавал себе один вопрос: «Почему у нас всё так плохо?»

Действительно – где же равновесие? Если Светлые Небеса живут и процветают, шпили их облачных дворцов пронзают голубую высь, а слава бежит далеко впереди них самих, то почему их извечные противники с тёмной половины Неба представляют из себя лишь назойливую муху, которую давно прихлопнули, но она до сих пор не утеряла раздражающую волю к жизни и дёргает изломанными крылышками? Где справедливость в этом мире? Священнослужители Тверди слагают красивые учения, в которых целые трактаты посвящаются тому, как важно противостояние зла и добра, Тьмы и Света, как естественно для мира, что день сменяет ночь, а Нижний мир видит над собой то сияние лика Лунного, то чёрный диск столицы уррако. Но о каком противостоянии может идти речь, если в последние века битва между двумя небесными царствами скорее напоминает иллюстрацию к известной детской сказке: получивший крылья обманом жадный волк рвётся взмыть ввысь и вскочить на облако, но небесный царь – крылатый лев – раз за разом спихивает зарвавшуюся дворнягу вниз, не глядя, лишь лениво взмахивая гигантским белоснежным хвостом. В конце сказки лев произносит морализаторскую речь – напутствие для юных слушателей и читателей: «Как устремится тварь земная оседлать гребень вольного океана Небес – ждёт её один позор да униженье, потому как каждому своё».

И точка! Тёмным владыкам – жизнь изгнанников, боящихся пикнуть лишний раз, чтобы Светлые Небеса не послали свои войска на соседские облака с целью усмирить вновь взявшихся за старые злодейства неудачников. Ну а эвелламе достаются почёт и достаток в двойном объёме – за себя и за брата.

Анэйэ был мал, но порассуждать любил. Конечно, в его детском мозгу мир виделся много проще, чем он есть на самом деле. Но некоторые вещи и детям понятны.

Тяжела жизнь уррайо. Когда ты рождён нести зло, – ни мир, ни судьба не встанут на твою сторону. Всё в твоих лапах, ни в чьих больше.

Что до создания бесов и насылания ночных кошмаров… Анэйэ как раз читал книгу-справочник, в которой Тёмный летописец прошлого подробно описывал всех порождённых уррайо злых духов в первой половине века после создания Небес. Книга была тяжёлая, написанная сухим языком, но он справлялся. Что угодно прочитаешь, если у тебя наставники строгие. Что угодно выучишь, зная, что это тебе пригодится – обязательно пригодится…

– Ну что, как идёт дело, брат мой, мой повелитель?

Анэйэ слегка раздражённо выдохнул, улыбнулся и повернул голову назад. Распахнув двери, на пороге его учебной комнаты стоял мальчик двенадцати лет. Нежданный гость, хотя был старше, всем своим видом выражал покорность верного слуги. Или пытался. С рукой, прислонённой к левой части груди – так обозначают своё подчинённое положение и выказывают почтение на Небесах – он весь слегка согнулся, и широкие полы его чёрной бархатной мантии спереди коснулись каменного порога. Но глаза мальчишки смотрели прямо, и в них сверкало нетерпение.

– Риндо Эррамуэ, – учтиво приветствовал его Анэйэ. – Что-то произошло?

– Ничего особенного, – откликнулся гость. – Твой недостойный брат лишь хотел спросить, много ли тебе осталось.

– Немного, – проговорил Анэйэ. – Ты уже освободился?

– Первые уроки закончены, айэ позволили мне гулять свободно.

– Тогда слегка подожди меня, мой недостойный брат. Мне только несколько страничек. Жди у крыльца!

Эррамуэ, не разворачиваясь спиной к своему юному повелителю, отступил назад и закрыл за собой дверь. Анэйэ опять склонился над книгой, но сосредоточиться так и не вышло. В тщетных попытках заставить себя с прежним усердием поглощать знания предков мальчик несколько раз сменил позу, поковырял роскошное перо чёрного лебедя, которым выписывал на своём пергаменте особо полезные изречения из прошлого, бездумно поводил взглядом по каллиграфически ровным строкам… Собраться ему не удалось. Не особо волнуясь о том, что бездельничать – вредно для сына Тёмного Повелителя, Анэйэ подумал: «Ну что же, основные моменты-то я запомнил», аккуратно закрыл книгу, положил перо в чернильницу, пергамент – слева от книги, а затем с чистым сердцем направился к выходу из комнаты.

Коридоры в царских палатах были гнетуще мрачны. Чёрный кирпич потолка терялся где-то высоко над головой, – за завесой непроглядной тьмы. Из витражных окон под ноги ложился слабыми бледными тенями и крапинками призрачный свет, не несущий в себе жизни и тепла. Свет этот не был отголоском солнечных лучей. В стольный город Тёмного Неба никогда не приходил день. Даже когда перья ночных облаков, над которыми изредка возвышались кое-где старинные замки и усадьбы уррайо, переползали через линию горизонта, скрываясь от взглядов твердынцев, а эвелламе выводили на золотых уздечках Солнце из-за восточных границ, во всём видимом мире наступало утро, затем – день, но не в Уррэйва, Тёмной столице, и не в Хралуне, Тёмном замке. В то время как для Тверди от края до края всё небо становилось просторами Светлого круга, территории уррако парили над Ничем – поверхностью нижнего основания мира. Ничто представляет из себя Ничто абсолютное и, конечно, никакого света не излучает.

Ни Хралуна, ни Уррэйва, ни Дождеоблако с Грозоблаком, ни сын Тёмного повелителя солнечных лучей не знали.

Анэйэ шёл по коридору спокойно, как ребёнок, абсолютно уверенный в том, что ему ни за что и ни от кого не влетит. Наставники и айэ любили его и прощали ему многое. Пожалуй, даже слишком любили и слишком многое прощали. Отчего – из-за грозной фигуры отца, всегда незримо возвышавшейся рядом с наследником Тёмного трона, или из-за детского обаяния Анэйэ? – кто знает. Оставаясь пока лишь мальчишкой, он просто пользовался своим особенным положением в чужих глазах, когда ему это было выгодно. Он мог позволить себе не выучить урок, заданный одним из более мягких наставников, мог умело изобразить старательность перед строгим айэ. Словом, всегда умел выходить сухим из воды.

Вот и сейчас, пускай ночь и не близилась к своему концу, он с чистой совестью покидал учебную комнату, отправляясь навстречу ожидавшему у крыльца товарищу. Эррамуэ, Эррамуэ Лэйо, был единственным молодым уррайо, которому дозволялось обучаться у одних с Анэйэ наставников. Эррамуэ был сыном старого друга Тёмного повелителя, а также риндо наследника Тьмы, и потому обладал особыми привилегиями. С раннего детства он имел возможность ходить во владыческие палаты – во всяком случае, на первый этаж – как к себе домой. Анэйэ и Эррамуэ были не только господином и слугой, но и близкими товарищами, и время после занятий они часто проводили вместе.

Снаружи было холодно, как и всегда. Снег, едва белый, мягко кружась, опускался на резной мрамор перил, и Анэйэ бездумно смахнул его ладонью, спускаясь по крыльцу. Ладонь тут же заледенела. Быстро спрятав руку за складками айише – длиннополого одеяния с просторными рукавами, украшенного вдоль всех вырезов мягко светлеющими во тьме рунами, – Анэйэ остановился на последней ступеньке и прищурил глаза, оглядываясь.

Мимо пропорхала, трепеща крылышками, маленькая птичка-синица. Её пёрышки, обрамлённые по краешкам россыпью светящихся крапинок, мелькнув перед лицом, разогнали непроглядную тьму и позволили сориентироваться в пространстве. На Тёмных Небесах – в Уррэйва особенно – большую часть времени царил непроницаемый мрак. Столица была самой далёкой точкой от сердца Тверди ночью, – когда Луна проходила под ней, снег здесь был чёрен как вороново перо, поскольку ничто не благословляло его. Единственным, что могло осветить улицы города, были звёзды-синицы. В самом сердце Уррэйва, совсем недалеко от Хралуны, палат властителей, они рождались каждую ночь из лунных лучей, проникавших сквозь провал в облаках, на которых стояла столица. Порхая туда-сюда, сидя на крючковатых ветвях луннодрев и распевая свои песенки, юные звёзды разгоняли Небесную Тьму. Если какая-то из них залетала за пределы Уррэйва, она погибала без своей матери-Луны, холодный свет распространялся с кончиков её пёрышек на все крылья, всё туловище – и синица, замирая, навеки оставалась висеть в Небесах, обречённая вдали от родины, но рядом с сотнями мёртвых сестёр освещать чужую землю. Свет дня оттеснял звёздный свет, и каждое утро тела синиц переставали быть видны с Тверди, но, когда Тьма брала своё после заката, мир за пределами Уррэйва вновь покрывался слабыми серебристыми отсветами – тенями сияния мёртвых детей Луны. Пусть твердынцы верят в то, что звёзды – души их мертвецов, но, увы, это вовсе не так.

Каждый из рода уррайо с рождения обладает лучшим зрением, чем любой эвелламе или житель Тверди. Ночью, даже когда рядом нет звёзд-синиц, житель Уррэйва может видеть чёткие очертания предметов вокруг себя, свободно передвигаться, не врезаясь в дома и растения, даже писать и читать. Но у Анэйэ с детства были проблемы с ночным зрением. Его детство в принципе было полно чудных случайностей, и на какое-нибудь из произошедших с ним злоключений можно было спихнуть вину за то, что наследник повелителя Тьмы ориентировался в Тьме не лучше, чем испуганный шакал в лисьей норе. Может, его отвратительное зрение было следствием того, что старшая сестрица уронила его головой вниз, когда ему было пять. Может, всё из-за одного происшествия, когда в младенчестве Анэйэ едва не сверзился с Небес. Пережитый стресс тоже мог сказаться на здоровье. Словом, как бы то ни было, в темноте он был слеп, так что мелькнувшей мимо звёздочке юный уррайо возрадовался, как старой подруге.

– Я вижу тебя, ты здесь, – позвал Анэйэ. – Выходи, мой недостойный брат.

Мальчишеская тень покорно отделилась от сугроба чуть поодаль. Проваливаясь в снег по колено, Эррамуэ приковылял к крыльцу и опёрся о мраморную колонну рукой.

– Думал, я тебя не найду? – склонил голову набок Анэйэ.

– Конечно, – подтвердил Эррамуэ. – Ты бы и не нашёл, если бы не синица. Брат мой, мне ли не знать, как туго у тебя с глазами?

Поёживаясь от холода, Анэйэ спрыгнул со ступеньки вниз, тоже провалившись в снег.

– Может, и так. Но слух-то у меня есть. Синицы не дышат, как и сугробы. А ты дышал, и громко. Твоё дыхание сбивалось, потому что ты хотел от меня спрятаться и напряжённо думал о том, как бы я тебя не обнаружил. И оно доносилось вон оттуда, – он махнул рукой в ту сторону, откуда пришёл к нему друг. – Кроме того, ты явно решил спрятаться только тогда, когда услышал, что я выхожу. Ты резко запрыгнул за сугроб, и твои следы на снегу свежие. Я слышал, как поскрипывают снежинки там, где ты пробежал буквально перед моим появлением. Синица просто осветила контуры твоего тела, но я уже знал, где именно ты находишься.

– Правда? – спросил Эррамуэ с восхищением в голосе. – То есть, ты и не видя ни дива вычислил меня без проблем?

– Именно так, – важно кивнул Анэйэ.

Они помолчали несколько секунд. Анэйэ брёл первым, огибая по кривой северное крыло своих палат.

Эррамуэ рассмеялся и сзади ударил друга под колени. Повалившись вниз, будущий правитель уррайо тут же набрал в рот снега, однако перед этим умудрился схватить старшего товарища за подол плаща-айише и утянуть за собой в сугроб. Эррамуэ быстро его обездвижил, вжав спиной в мягкую поверхность облака и завернув обе руки за голову.

– Чего дерёшься? – хохотал Анэйэ, отплёвываясь. – Не поверил мне, да?

– Конечно, поверил! – Эррамуэ, держа оба запястья противника одной рукой, второй принялся его щекотать через тонкую одежду. – Мой брат слышит скрип снежинок на морозе и дыхание животного за десять хвостов от себя. Как в это не поверить?

– Ты ещё всего обо мне не знаешь… Я ещё… слышу шум твоей крови, – изображая голосом возмущение, вопил наследник. – И вижу сияние твоих глаз, недостойный брат! Ха-ха… Хватит, ну тебя…

– Будет хватит, когда выдашь мне все свои умения.

– Я читаю твои мысли и знаю все твои страхи!

Они боролись так яростно и смеялись так громко, что явившийся на звуки этого балагана наставник не был чем-то неожиданным.

– Юный повелитель и его риндо! – прохрипел Нериани, верховный книжник, согбенный старичок лет семидесяти с палкой в руках. Его одеяния были абсурдно длинными – тянулись за его шагами на пару хвостов, а в разветвляющейся верхушке толстого посоха среди деревянных изгибов, как среди корней, тихонько щебетала, заливаясь звоном маленьких ледяных колокольчиков, заключённая синица-звёздочка. Нериани обучал обоих мальчиков памяти Небес, знал наизусть все книги Тьмы и даже некоторые тексты Света и Тверди, а ещё был страшно брюзглив и дотошен, – пока Анэйэ не начинал изображать из себя паиньку.

Мальчики прекратили возню. Эррамуэ сел на колени, отдыхиваясь, а сам юный повелитель, оперевшись о плечо друга, нетвёрдо поднялся на ноги.

– Приносим извинения за шум, наставник Нериани, – глядя себе под ноги, выдохнул Анэйэ, а потом вновь рассмеялся, не сдержавшись.

– Наставник, мой повелитель обманул меня! – обиженно заявил Эррамуэ, но его глаза сверкнули весельем – на свету, исходящем от пёрышек синички Нериани, Анэйэ это ясно разглядел. – Сказал, что слышит звуки следов на снегу. Накажите его за наглую ложь!

– Не тебе обвинять его Темнейшество во лжи, – сурово оборвал мальчика Нериани. – Не злоупотребляй своим положением, место своё помни! И разве можно так громко кричать? Разве это поведение достойно высших уррайо?

– Наставник, не указывайте моему брату, что достойно, а что нет, – проговорил Эррамуэ. – Не злоупотребляйте своим положением.

Анэйэ мысленно закатил глаза и сжал пальцами плечо друга. Он заговорил прежде, чем кто-то успел вставить что-то ещё:

– Приношу извинения за себя и за моего риндо, наставник Нериани, – учтиво проговорил он, справившись с дыханием. – Мы и впрямь что-то разошлись. Мы больше не будем. Я как раз завершил свои первые вечерние занятия и иду на перерыв. Как только мой айэ готов будет выслушать меня, я отвечу все уроки и не подведу вас.

Резкая перемена темы и вежливый тон наследника охладили пыл старичка-книжника. Обернувшись назад, глянув на дыру, из которой вылез – маленькую открытую дверь в палатах, ведущую в его библиотеку, Нериани забеспокоился о том, что ветер загонит холод в здание, выморозит комнаты и помешает ему спать днём, и заторопился возвращаться.

– Запомню это обещание и хорошенько расспрошу завтра Вашего айэ! – последнее слово наставник выплюнул почти с презрением, развернулся и, застревая толстым посохом в снегу, направился к двери. – И чтобы больше никакого шума! Совсем скоро вернётся Ваш Тёмный отец, и Вам уже надо думать о том, как бы предстать перед ним в лучшем виде!

Проводив взглядом Нериани и дождавшись скрипа запираемой двери, Анэйэ перевёл взгляд на Эррамуэ. Пара синичек приземлилась на кровлю над входом в библиотеку, и мягкий свет их пёрышек позволил наследнику разглядеть усмешку на лице друга.

– Ну ладно, – сказал наследник, отступая назад. – Он прав, отец действительно должен скоро вернуться. Не надо больше заниматься всякой чушью, недостойной нашего положения.

Эррамуэ поднялся на ноги, лениво отряхнул бархатную мантию и свысока посмотрел на товарища. Анэйэ не отвёл взгляда.

– Мой брат боится встречи со своим отцом? – спросил риндо. По голосу его нельзя было чётко определить, какой ответ не вызвал бы насмешку на его лице. Прождав пару мгновений, Анэйэ отвернулся и, подняв руку, пошёл дальше вдоль кирпичной стены.

– Не дело моего недостойного брата задавать такие вопросы, – произнёс он, жмурясь от удовольствия. Эррамуэ покорно брёл следом за наследником. – Но я всё же отвечу. Скорое прибытие отца вызывает во мне некоторое волнение. Мы не виделись четыре года. Вряд ли он посчитает меня неподходящим и вряд ли останется недовольным моими успехами, я волнуюсь не о том.

– Об этом тоже следовало бы волноваться, – с уверенностью знатока вставил Эррамуэ. – Отцы больше всего обращают внимание именно на успехи и на то, подходишь ты им со своими достижениями или нет.

– Твой опыт роли не играет. Я, несомненно, не разочарую отца, представ перед ним со своими умениями. Я много чего узнал с нашей последней встречи и многому научился. Наши наставники в основном все дураки, и ты это знаешь, – Эррамуэ хохотнул, Анэйэ тоже посмеялся. – Да, нечего на них злиться, стоит благодарить Луну хотя бы за то, что на Тёмных Небесах вообще есть наставники. Но лучше моего айэ не найти во всех трёх царствах. Большую часть того, чему отец научил моего айэ, я узнал за эти четыре года. Я доверяю айэ, поэтому уверен: всё пройдёт хорошо.

– Тогда чего же волноваться, ежели думаешь, что всё обойдётся?

– Не знаю, – проговорил Анэйэ и задумчиво тронул чёрную ветку голого куста, который тянулся своими когтями к нижним окнам чернокаменных палат. – Потому что давно не виделись. Потому что всё-таки он мой отец.

– И что это значит? – зевнул Эррамуэ.

– Это значит, что он лучший человек в мире, – сказал Анэйэ и обернулся, улыбнувшись следовавшему за ним мальчику. – Ладно, прекращай задавать глупые вопросы. Моя очередь. Угадай, куда мы идём?

– Куда тебе заблагорассудится, мой Тёмный брат.

Юный наследник фыркнул.

– Это понятно, а куда именно?

– Не стану отвечать, к чему мне играться в загадки?

– Ладно, – сдался Анэйэ. – Мы идём к твоему уродцу. Сегодня у меня хорошее настроение, и он услышит всё то, о чём я прочитал в книгах.

Он остановился, потому что его риндо задержался сзади.

– Благодарю моего царственного брата, – проговорил Эррамуэ спокойным и искренним голосом. – Хвала Тьме за щедрость моего повелителя. Пусть тысячи звёзд родятся в тот день, когда ты взойдёшь на престол.

Приятное чувство, с каким, вероятно, упивающийся собственным благородством владыка швыряет горсть монет в толпу нищих, захлестнуло Анэйэ с головой. Он слегка кивнул товарищу и сделал короткий знак рукой, призывая следовать дальше.

– В тот день, когда я взойду на престол, ты будешь стоять у подножия тронной лестницы и первый принесёшь мне присягу. А теперь меньше болтай и тщательнее придумывай оправдания, с которыми ты предстанешь перед своим отцом, если он обнаружит нас. Я знаю, что твоему отцу ты неинтересен двадцать девять дней из тридцати, однако нам нужно быть готовыми ко всему.

…

Авантюра с уродцем прошла успешно. Их не заметили – во дворце Дождя было много народу, Айери Лэйо вовсю готовился к прибытию своего повелителя и старался превратить этот процесс в мучение для всех своих подданных, уже не первый день организовывая какое-то беспорядочное движение вокруг и внутри своей резиденции. Эррамуэ окончательно усыпил бдительность отца, показавшись ему на глаза и приняв отведённую на тот день порцию равнодушных попрёков. Дальше дело продвигалось гладко. Анэйэ ждал у задних ворот, предназначенных для прислуги и расположенных ближе всего к роще Белосмерти, пока друг не откопал где-то своего младшего братца и не привёл к месту встречи.

Эррамуэ был сыном Айери Лэйо от его законной жены Юлани Рийленэ, дамы благородного происхождения с влиятельными родственниками, не последнее место занимавшими на счету у Тёмного повелителя. Уродец Эламоно был сыном Айери Лэйо от женщины, чьего имени не знал никто, включая самого Айери. Было бы не так всё плохо, будь эта женщина всего лишь низшей уррайо, которую имел возможность себе заполучить любой из знатных господ, того не стесняясь, – тогда бы их внебрачный сын мог рассчитывать на какое-то место у отцовского двора, даже унаследовать все полномочия в случае отсутствия других наследников мужского пола.

Но мать Эламоно была эвелламе.

Она попала в руки уррайо как трофей после схватки со Светлыми Небесами. Около десяти лет назад произошла эта кровавая битва, когда уррайо надоело терпеть своё положение, и они под предводительством Тёмного Повелителя разработали хитрый план, вынудив эвелламе сражаться на своей территории. Для Тьмы всё закончилось плохо… но одному из воинов уррайо удалось украсть у врагов молодую девушку, и она приглянулась Айери Лэйо. Девушка жила в плену год. Родив сына, она умерла через три месяца от истощения – на Тёмных Небесах не райские просторы, иные благородные господа здесь едят реже, чем последние слуги на соседних облаках. Да-да, даже когда ты демон во плоти, пища тебе необходима, чтобы жить, и, вопреки некоторым заблуждениям, недостаточно высосать чью-то жизнь и испить воды из лужи тени, чтобы насытиться. И животных, и растений на Тёмных облаках обитает куда меньше, чем на Светлых. Неблагоприятный климат и положение рабыни стали причиной преждевременной смерти юной девушки.

Жизнь, которую пленная эвелламе успела произвести на тьму, была ущербной во многих смыслах. Мальчик пошёл в мать внешностью – его локоны были чисто-белыми, как благословение снежное. У почти поголовно черноволосых уррайо считается странным, если не позорным иметь волосы цветом светлее беззвёздной и безлунной ночи. Анэйэ сам немного стеснялся того, что был тёмно-русым, что уж там говорить про этого альбиноса. Айери Лэйо только посмеялся над своим отродьем, в выживании которого не был заинтересован нисколько, – места на Тёмных Небесах не так и много, чтобы ещё кормить уродца-полукровку. Мальчику оставили жизнь исключительно для того, чтобы он развлекал истинного наследника дворца, ведь отец этим заниматься не намеревался, а Юлани Рийленэ также скоропостижно скончалась от светлой хвори спустя несколько месяцев после рождения сына. Эррамуэ и Эламоно жили в одном дворце, но отношение к ним кардинально различалось, и мальчики очень скоро это заметили. Когда им исполнилось по десять лет, Эррамуэ стал риндо Анэйэ и всё больше времени проводил вне дома, обучаясь вместе с наследником Тёмных Небес, а Эламоно вовсе выселили во двор к слугам из низших уррайо. Но только братья по-прежнему были привязаны друг к другу, несмотря на разное положение в обществе, и Эррамуэ очень хотел, чтобы Эламоно так же, как и он, постигал науку и совершенствовал свои таланты по древним книгам и урокам айэ. Пусть статус внебрачного сына от светлой женщины не позволял маленькому полукровке наравне с другими господскими сыновьями обучаться искусствам уррайо, но старший брат на протяжении нескольких лет находил способы передавать полученные знания младшему, не подвергаясь брани со стороны отца, а Анэйэ часто помогал ему в этом, так же делясь вновь приобретёнными навыками и сведениями из прочитанных книг, и даже порой умудрялся находить в этом для себя удовольствие.

До самого Эламоно Анэйэ дела особого не было, уродец был молчалив и забит, как хромой шакал среди львов, почти никогда ничего не говорил. Но Эррамуэ питал к нему совершенно странную с точки зрения наследника привязанность. Ради друга можно было несколько раз в месяц и потратить час-другой на никому не сдавшегося полукровку.

Они позанимались в заброшенной беседке на задворках дворца, куда никто давно уже не ходил за неимением повода и общей неприязнью уррайо к праздному времяпрепровождению вроде бессмысленного сидения на лавочке среди снегов и гирлянд из усыпавших карнизы синичек. Холодная тишь рощи Белосмерти не таила опасности, деревья скрывали мальчиков от чужих глаз. Анэйэ пересказал уродцу прочитанное сегодня в книге, тот сидел и вдумчиво слушал, а потом, сбивчиво поблагодарив, убежал вприпрыжку к дворцу, как будто опасаясь за свою жизнь.

– Отец считает, что мой кровный брат не заслуживает знать всего этого только потому, что родился от Светлой женщины, – отстранённо проговорил Эррамуэ. – Я надеюсь, когда-нибудь у Эламоно будет возможность показать себя и свои возможности так, чтобы ни у кого больше не возникало сомнений: он настоящий уррайо, как ты и я.

– Он никогда не будет настоящим, потому что его кровь не чиста, – заметил Анэйэ, опёршись щекой на ладонь и вырисовывая пальцем на снежке, припорошившим стол беседки, слово «Кошмар».

– Быть может, – согласился Эррамуэ. – Но в душе он такой же, как мы.

– В душе он ещё страннее, чем снаружи, – с уверенностью проговорил наследник. – Ни один уррако не стал бы вести себя так, как он. Так крадётся по стенкам, как будто вор. Сидит за столом, как будто его кто-то пнёт через миг.

– Ни с одним уррайо себя не вели так, как с ним, – голос Эррамуэ был холоден. – Не говори о том, о чём не знаешь и чего не видел, мой царственный брат.

– А ты не отдавай мне приказы, мой недостойный брат, – ответил Анэйэ строго, но ни капли не обиделся. Он стёр «Кошмар» рукавом, выпрямился, бросил взгляд туда, где сидел Эррамуэ, и улыбнулся. – Что ж, время у нас ещё есть. Чем нам заняться, как считаешь?

– Быть может, вы займётесь изобретением оправданий? Почему вы среди ночи здесь, далеко за пределами дворца?

Мальчики синхронно вздрогнули. Человек, который задал вопрос, подкрался слишком близко и незаметно.

– Мы отдыхали, – напряжённо ответил Эррамуэ. На этот раз его голос звучал с неподдельной тревогой, без плохо сдерживаемого нахальства, как было в случае разговора с наставником Нериани.

– Отдыхали, м? Разве вы так сильно устали? Господин Эррамуэ, Вы отвечаете за себя или за вас обоих? – обладатель голоса подошёл ближе, хотя его по-прежнему не было видно – синицы разлетелись кто куда, оставив занесённую снежком беседку в полной темноте. – Вам, помнится, было оставлено задание. Вы уже освоили движение танцующей пантеры?

Слово «нет» не успело сорваться с языка Эррамуэ, – Анэйэ опередил его, произнеся тихо:

– Мой айэ, вины моего недостойного брата здесь нет. Я отвлёк его от разучивания движений, позвал с собой на прогулку. Прошу, если ты чувствуешь недовольство, накажи меня.

Несмотря на то, что наследник не мог разглядеть во мраке ни дива, кроме очертаний белых стволов деревьев и кустов вокруг, он смог ощутить на своей шкуре, как от глаз невидимого собеседника в его сторону холодной змейкой скользнуло строгое осуждение.

– Не пристало наследнику повелителя принимать на себя вину слуги. Господин Эррамуэ сам ответит за себя. Итак, движение не выучено?

– Нет, – признался Эррамуэ.

– Хорошо, – голос айэ слегка понизился. – Что же.

Анэйэ сидел прямо, отчаянно хмурясь в попытке углядеть хотя бы силуэт говорившего. Сердце его слегка колотилось, как часто бывало при появлении этого человека. Мальчик отчётливо чувствовал, как снег тает на его горячих пальцах.

Через несколько мгновений проблема абсолютной непроницаемости темноты вокруг решилась сама собой.

Раздался резкий «щёлк», прошла секунда, послышался звон тонкого синичьего голосочка, а трепыхание блестящих крылышек очертило холодным светом контуры беседки, сугробов и деревьев. Синичка, смешно тряся хвостиком, покорно застыла на снегу, освещая пространство вокруг. Анэйэ, наконец-то получив возможность видеть происходящее, слегка расслабился. Он посмотрел в лицо айэ, который достал откуда-то эту маленькую звёздочку, и увидел лишь глаза – нижняя часть лица была замотана гладкими лоскутами ткани.

Айэ, старший из учеников в замке повелителя, движением быстрым и аккуратным, как укус, которым кошка ломает хребет мыши, извлёк из привязанных к левому бедру ножен длинный изогнутый меч-волнорез и, обхватив его обеими ладонями и подняв рукоять к голове, принял подвешенную стойку.

– К бою, господин Эррамуэ! – приказал он.

Анэйэ поглядел на друга – тот поднял брови и медленно встал из-за лавки.

– Я не выучил движение, айэ Алийерэ, – повторил он.

– Я это понял, – бесстрастно сказал айэ. – К бою.

Пожав плечами, Эррамуэ нерасторопно выбрался из беседки. Он протянул правую руку вниз и потрогал рукоять меча, будто раздумывая, брать ему или нет. Затем, не успело минуть и доли секунды, мальчик выхватил своё оружие – короткий булат, – а следующий его выпад одной серебристой волной покрыл расстояние от беседки до лица айэ. Противник его увернулся в последний момент – это произошло так резко, что Анэйэ не успел задержать дыхание. Эррамуэ слегка потерял равновесие и был вынужден податься назад. Волнорез айэ пригвоздил бы его руку к ближайшему дереву, не задержи старший ученик остриё клинка буквально за несколько усов от плеча мальчика.

Меч Эррамуэ, опоздав, звякнул сталью о сталь айэ, а в следующий миг булат полетел вон из рук своего обладателя.

– Освойте Вы пантеру, не оказались бы обезоружены, – произнёс айэ спокойно. Все его движения, очерченные светом одинокой звезды, были безупречно изящны и смертоносно резки, как будто сам он был клинком из чёрной стали. – Понятно, господин Эррамуэ?

– Понятно, – прошептал мальчик, часто дыша.

– Отлично, – быстро склонившись к земле, старший ученик поднял меч младшего и бросил ему точно в руки. – Поражение – всегда позор, и Вы сами довели себя до этого позора. Осознаёте, господин Эррамуэ?

– Осознаю…

– Что же. Надеюсь, это осознание поможет Вам не допустить в следующий раз подобной ошибки, – меч айэ с тихим шорохом исчез в ножнах. Чёрный силуэт выпрямился, на единственном светлом пятне в его облике, верхней части бледного лица, тёмные глаза блеснули в свете звёзды двумя морозными свечами. – Господин Эррамуэ, отправляйтесь во дворец своего отца. Через час я буду в Вашей комнате для тренировок. Если к тому времени Вы не разучите как следует движение, на Вашей совести появится ещё одно позорное поражение…

«На совести Эррамуэ в любом случае будет это поражение, – подумал Анэйэ, вспоминая с восхищением, как легко был только что повержен его друг, – ведь с айэ Алийерэ не сравниться по мастерству никому на этих Небесах».

Пожав плечами, Эррамуэ тем не менее вежливо склонил голову и в очень скором времени исчез. Когда он проходил мимо Анэйэ, наследник почувствовал, что, несмотря на весьма непринуждённую походку, друг был сконфужен. Оставшись наедине со старшим учеником, Анэйэ слегка расслабился: он был уверен, что его не будут наказывать со всей суровостью.

– Ну а ты? – спросил айэ, подходя к беседке. Когда Эррамуэ ушёл, для него не было нужды выдерживать отстранённый образ и говорить с педантичностью угрюмого учителя. – Разве ты сделал всё то, что тебе задали?

– Почти, – признался Анэйэ. – Нериани говорил мне читать «Книгу Бесов первой эпохи» до Вечерних Теней, но я сделал вид, что понял его слова как: «Читай книгу, пока не закончатся Вечерние Тени». Но глава, до которой он мне задал, довольно близко к началу. Так что я успею быстро заучить всё нужное. Когда Нериани скажет тебе спросить с меня, я отвечу всё правильно.

– Ты слишком самоуверен, как всегда, – сказал айэ. Он сел на скамью в беседке напротив Анэйэ и принялся развязывать ленту из чёрной ткани, скрывавшую его лицо. – Отец скоро вернётся. Будь серьёзнее, айле Анэйэ.

Наследник усмехнулся, внимательно следя за всеми действиями собеседника. Когда айэ аккуратно снял повязку и, тяжело вдыхая свежий воздух, положил её на стол, синичьи перья мягко осветили красивое лицо молодой девушки с правильными чертами лица, резкой линией рта и острым подбородком. Её взгляд издалека казался суровым, вблизи – задумчивым и даже опечаленным.

– Из глаз твоих смотрит ночь, айэ Алийерэ, – сказал Анэйэ, применив выражение из стихотворения о любви, которое он читал по приказу сказителя не так давно. – Так жаль, что ты вынуждена носить эту ленту на своём лице.

Услышав цитату из знакомого стихотворения, айэ Алийерэ приподняла бровь и слегка улыбнулась.

– Ты не хуже меня знаешь, что иначе нельзя, – она не только двигалась в бою подобно разящему клинку, исполняющему танец смерти, но и сидела тоже, как сидел бы облачённый в живую плоть меч – идеально ровно, с руками, скрещёнными у груди. Действительно, иначе было никак нельзя. Вид девушки в коротком айише старшего ученика – зрелище совершенно неприличное. Чтобы избегать неудобных вопросов и удивлённых взглядов, айэ Алийерэ приходилось всегда скрывать лицо за чёрной тканью и плотно обматывать грудь, которая с некоторых пор стала её выдавать. Когда она принимала эти меры предосторожности, то становилась неотличима от юноши, возможно, слишком узкоплечего и несколько мелковатого. Но и для девушки приёмная дочь правителя Тёмных Небес Нерайэ Уррэйва тоже была высокой, так что обычно никто не подозревал её, встречая впервые, разве что некоторые спрашивали, почему её лицо вечно сокрыто под лентой. На этот вопрос было проще ответить, чем на вопрос: «Почему повелитель позволил своей воспитаннице ходить в мужском одеянии и изучать мужские искусства?»

Никто не знал о тайне айэ Алийерэ, кроме Анэйэ, отца и старого хранителя Памяти. Нериани, признавая все её достоинства, за спиной пренебрежительно отзывались о ней, как о женщине, занятой не своим делом. Эррамуэ же ни о чём не подозревал, и приходилось вести себя с айэ, как с мужчиной, пока риндо был рядом.

Айэ Алийерэ заменила ему и отца, и мать в то время, как настоящий его отец был далеко, а настоящая мать – ещё дальше, в Нигде. Наследник Тьмы был благодарен приёмной сестре, как никому на этих Небесах.

– Иначе нельзя, – со вздохом проговорил он, опираясь щекой на ладонь. – Но, когда я займу престол, станет можно.

Айэ поглядела на него, думая о чём-то своём.

– Не рано ли говорить о престоле? – спросила она, помолчав. – Отец наш жив и здравствует, не стоит тебе даже в мечтах воображать те времена, когда его не будет с нами. Луна подарит нашему отцу и повелителю ещё долгие-долгие годы властвования. Луна проведёт его к… нашей цели.

– Да, конечно, – послушно отозвался Анэйэ. – Я ничего не имел в виду. Луна хранит отца, а он хранит её. И да сбудется наша славная цель в самом скором времени.

– Тьма с нами.

При мысли о «цели» наследник ощутил лёгкое смущение, как всегда.

Не из-за того, что он не верил в неё. Ему с детства о ней твердили так часто, что в возрасте двух лет, не в силах произнести букву «р», он зато мог громко и чётко сказать: «Настанет по(р)а, когда у(рр)айо будут п(р)авить всем ми(р)ом!» Отец и сестра были одержимы этим тезисом, и оба они часто говорили: «Расти большим и сильным, юный повелитель Тьмы, не волнуйся ни о чём, а мы поставим мир перед тобой на колени». Для Анэйэ мысль о том, что, хотя сейчас Тёмное Небо переживает не лучшие времена, впереди его ждёт мировое господство, была привычной. Она не подвергалась ни малейшему сомнению в детской его голове. Повелитель Тьмы, покоритель Света, Камня, Огня и Воды, Анэйэ Уррэйва… Звучало красиво. Конечно, сперва будет править отец, но потом, рано или поздно, настанет его очередь. Он был готов долго ждать.

Анэйэ ждал и готовился всю свою жизнь. И для него уже наступил тот возраст, когда ребёнок, не отвергая старых истин, впитанных с молоком, уже начинает задавать им вопросы. Только Анэйэ своих вопросов не задавал вслух, потому что таким уж человеком родился.

Отец ушёл четыре года назад. Алийерэ говорила: «Он ушёл, чтобы возвести постамент для памятника наших завоеваний». «А почему нам приходится возводить постаменты и завоёвывать, в то время как эвелламе Создатель не обделил ни властью, ни уважением?» – думал Анэйэ, ничего не говоря.

На Тёмных Небесах низшие уррайо каждый год на исходе лета собирали мех кудровенов и приносили его в жертву матери-Луне, чтобы следующий год был темнее и удачнее. Но всё, что давала им матерь, – новые и новые звёзды… «Почему?» – думал Анэйэ, с улыбкой рассматривая полуразваленные поместья на проплывающих мимо облаках, под стенами которых шныряли вечно голодные люди в изорванной одежде и с худыми, как палки, руками. Он знал, что величие его родины давно истлело. И страна его несчастна – несчастны и бедняки, и знать.

«Когда отец станет правителем всего мира, ты будешь его верховным полководцем, а твои доспехи, твой меч и ошейник твоего льва будут самыми роскошными на Небесах и в Поднебесье», – с такими словами Алийерэ покидала его ранним утром, провожая ко сну. «Десять лет ты говоришь мне это, – думал Анэйэ, – но у меня нет ни ошейника, ни льва».

Он не сомневался в айэ Алийерэ, в отце и в Цели, просто удивлялся, почему судьба обошлась с ними так несправедливо.

Вот бы поговорить с Создателем и задать ему все эти вопросы!

– Он должен вернуться сегодня утром или завтра вечером, – сказала айэ Алийерэ, глядя в глаза Анэйэ. – Скорее второе. Как встретишь его?

– С почтением, – ответил Анэйэ. – Расскажу ему обо всём, что узнал от тебя. Попрошу его возвести тебя в ранг наставника всех предметов вместо Нериани, Эмено и остальных мерзавцев.

Айэ Алийерэ улыбнулась, но произнесла строго:

– Побольше почтения к достопочтенным господам, обучающим тебя, айле Анэйэ. Что же. Надеюсь, ты не ударишь в грязь лицом. Впрочем… – когда она заговорила спустя небольшую паузу, на душе Анэйэ стало тяжко, – … что ты ему скажешь о том случае с дверью?

– Я ничего ему не скажу, – тихо сказал наследник. Сердце его слегка сдавило от прилива вязкого страха, он сжал руками комок снега так, что тот растаял за несколько мгновений.

– Обманешь отца?

– Не обману. Просто не скажу.

Айэ Алийерэ не стала его осуждать, только произнесла негромко:

– Как хочешь. Я не стану сама ему говорить. Веришь мне? Если не хочешь, чтобы он знал, то и я ничего не скажу.

– Верю, – искренне проговорил Анэйэ. – Не говори ему. Пожалуйста. И никому.

Случай с дверью был… воистину самым кошмарным за всю его жизнь. И он предпочитал о нём не вспоминать.

– А что до твоих успехов в изучении истории? – подняла айэ Алийерэ менее щекотливую тему. Холодный свет резко очерчивал её тонкие черты лица, превращая глаза в чёрные провалы. – И твои глупые вопросы, которыми ты успел замучить всех наставников?

Анэйэ широко улыбнулся.

– Не я их мучаю, а они меня. Они не дают ответов на мои вопросы, хотя в том и суть наставника – отвечать, когда спрашивают. А моя задача – искать ответы. Вот ты, айэ Алийерэ, ты-то всегда отвечаешь на все мои вопросы.

– Да? – чёрные губы старшей ученицы слабо изогнулись в подобии улыбки. – По-моему, мне достаточно часто приходится напоминать тебе, что ты слишком увлекаешься в своих поисках истины, которой, быть может, и вовсе не существует.

– И всё же ты меня одёргиваешь, желая мне добра, а наставники – потому что они не соображают ничего и по природе своей гнусные создания, – Анэйэ вспомнил про Эррамуэ и ещё шире улыбнулся. – Спрашивай построже с Эррамуэ, когда придёт время. Он меня сегодня разозлил.

– Разозлил? – подняла брови айэ Алийерэ. – Чем же он посмел тебя разозлить?

– Я для него делал сегодня кое-что. Меня это утомило.

Вообще-то это был жест доброй воли Анэйэ, – ведь он сам предложил другу помощь для Эламоно. Однако потом Эррамуэ слишком резко отвечал своему господину. «Не говори о том, о чём не знаешь и чего не видел, мой царственный брат», – сказал он, и это не были речи риндо. Анэйэ успел пожалеть о том, что сначала попытался заступиться за друга перед айэ. Наверное, Эррамуэ снова забыл, что, пусть он и старше Анэйэ, однако не его отец – Властелин Небес. Пусть отдувается за надменность перед Алийерэ. Подумав о своём сокрытом возмездии, Анэйэ почувствовал себя хорошо.

– А об отце не волнуйся, милая айэ, – спокойно и важно сказал мальчик. – Я готов произвести на него впечатление.

Его клонило в сон – от внутреннего волнения, скрываемого так тщательно, как не каждая девица скрывает от подруг имя избранника. Он лёг спать рано, ещё когда ночь царила в Небесах, и во сне сражался с Создателем и побеждал.

Глава 2. Речная Твердь. В терем, затерянный среди сосен, ходит кошмар

Жизнь невероятно тяжела, когда никто из взрослых не желает тебя понимать.

Отец, всегда в добром расположении духа, всегда улыбающийся, всегда готовый помочь с тренировкой и в разборках с младшей сестрой, стоило признаться ему, сказать правду – начал смеяться, тряся объёмным животом под суконной домашней рубахой, и с отвратительною насмешкой, не по-отцовски, приговаривать: «Когда это мой мальчик успел заделаться в сказители? В княжеском замке ты бы обязательно пригодился со своим мастерством сплетать небылицы! Разве небопочитатели не к нам заходят утречком на каждое полнолуние, ограждая дом как раз от таких гостей?»

О матери и говорить нечего. Стейя Ринетта, отстранённая, прохладная и надменная, как звёздный купол, никогда особо и не интересовалась делами сына. Ей он даже не пробовал рассказать. Отцу пытался довериться – но отец сам первый спрашивал: «Почему у моего мальчика такие гигантские чёрные омуты под глазами? Всю ночь чертей ловил сачками?» А потом смеялся, не верил. Если уж отец не мог ему поверить, то мать не стала бы даже выслушивать до конца.

Младшая сестрица Ольтена была неугомонной пятилеткой. То время, что она не проводила в глупых играх с дочерями богатых вельмож округи, Ольтена отдавала лишь одному занятию: порче братовой жизни. Он был бы не прочь поболтать с ней по душам, вот только она на это вряд ли была способна. Если Ольтена сидела больше пяти минут, не разорвав ни одной книги и не испоганив ни одного платья (платьев у неё было много и все, несомненно, высшего качества), ей становилось очень плохо, и она торопилась удовлетворить свои естественные потребности.

Иными словами, он был одинок в своём горе, и не было ни одной души на свете, способной принять его и утешить – или хотя бы желающей.

Обо всём этом думал, ковыряя серебряной вилкой недоеденную оленинку, Сарер от роду стайе Алвемандских, сын и наследник владык Соснового Края, будущий правитель одного из трёх великих Речных стайений, а также просто угрюмый десятилетка в богатом кафтане.

Обыкновенно вся семья ела вместе и в неформальной обстановке. Но сегодня на вечер у отца был запланирован пир со зваными гостями – дворянами и богатыми купцами Края. Так что Неист Алвемандский с утра был очень занят – подготовкой, вероятно, – домой заявляясь только по делу. Стейя Ринетта с дочерью Ольтеной обедали у себя в женском теремке, а Сареру пришлось есть в одиночестве. Ну да он был и рад. Присутствия рядом с собой тех, с кем непременно пришлось бы взаимодействовать так или иначе, он бы сейчас не вынес.

– Шестайе желает чего-то ещё? – учтиво спросил, просунув голову в дверной проём, Мирлас, слуга и наставник Сарера. Всем взрослым мальчикам из благородных семей полагается иметь такого шута, который делает вид, будто очень нужен и полезен, а по факту не делает вообще ничего.

– Нет, не желает. Будьте так добры, прекратите называть меня «шестайе», – сказал Сарер, бросив на Мирласа косой взгляд. Если бы здесь была мать, она бы, качнув обручами на длинной тонкой руке, произнесла раздражённо: «Ты опять огрызаешься».

«Да, огрызаюсь, – со злобой подумал Сарер. – И ничего этот идиот мне не сделает».

Физиономия наставника с отвратительно узким взглядом маленьких глазок расплылась в улыбке.

– Извиняюсь, если чем-то не угодил шестайе. Просто Вы изволили говорить столь капризным тоном, когда среди бела дня не более часа назад приказали одеть вас в парадный костюм. Ваш покорный слуга не смог Вам угодить, даже не заслужил благодарных слов в свою сторону. Теперь же я из опаски расстроить шестайе решил уточнить, не надобно ли Вам чего ещё…

– Я же сказал: хватит меня так называть! – перебил Мирласа Сарер, сжав вилку в ладони, и отвернул голову от двери. Но он даже спиной почувствовал, как дурацкая улыбка наставника стала ещё шире.

– Как Вам будет угодно. Вы желаете, чтобы я обращался к Вам, как к князю Рек и Морей? Или к царю Камней и Гор?

– Уходи и дай поесть, – Сарер с силой вонзил вилку в бурое мясо. Наслаждаясь тем, что успешно вывел из себя юного своего господина, Мирлас помолчал несколько мгновений, а потом сказал напоследок:

– Как Вам будет угодно, ваше Небесное сиятельство.

И исполнил приказ, судя по удаляющемуся старческому шарканью и скрипу затворившейся двери.

Сарер с трудом оторвал взгляд от тарелки и посмотрел на окно. Злоба, вскипевшая в нём, медленно остывала. Слишком медленно.

За окном неторопливо спускалось к земле плавными умиротворёнными движеньями благословение Небесное – снежок.

Отвлекая себя от обиды на Мирласа и весь мир, Сарер около пяти минут наблюдал за тем, как белоснежные точки липнут к стеклу и тают. В углу комнаты трещали поленья. Очаг дымил вовсю несмотря на то, что был день. Деревянные стены поскрипывали вокруг, с опаской глядя на заключённый в каменную ловушку костёр, как будто боялись того, что огонь может перекинуться на них. Дух просмоленной сосны наполнял всё в комнате, даже пищу. Запах смоляка почитался за чудесное благовоние в Крае Сосновом, так что им дышали все очаги знатных господ на много вёрст кругом.

День этот был отвратителен. Но, о Небеса, лишь бы он длился как можно дольше.

Крепко держась за ворот своего богато расшитого кафтанчика, как утопающий держится за соломинку, Сарер встал из-за стола и оставил оленину недоеденной. Мысль о том, что скоро минует полдень, заставила его почувствовать прилив тошноты. Страх, какой чувствует загнанное в угол животное, не первую уже минуту осознающее, что счастливого исхода не будет, – такой страх качнул в нём распростёртыми чёрными крылами. Сарер никогда не умел как следует бороться с этим отвратительным чувством беспомощности. Он потеребил себя за воротник, глядя на стол. Вид недоеденного блюда привёл его в уныние, страх превратил уныние в серую тоску. Ещё раз посмотрев на окно, Сарер обнаружил, что белые мотыльки-снежинки слегка ускорили свой танец.

На улице не было тихо – кричали дворовые ребятишки, лаяли псы, женский голос тянул верхние ноты распевной народной мелодии. Но из окна ничего этого не было видно, только снежинки кружились на фоне чёрных сосен, и потому казалось, что всё это веселье, песни и игры, и лай собак, и жизнь – всё это где-то очень далеко. Здесь, в пропахшем деревом, смолой и дымом Алвемандском теремке, кроме Сарера, будто и не было никого.

Никого…

Нет, пошла высоко в Небеса эта оленина, оставаться больше тут нельзя. Он отлично знал, что произойдёт, если долго находиться в одной и той же комнате. Да, был день, снежный пасмурный день в глухой сосновой чаще – но день, это самое главное. Днём ничего с ним не случится… И всё же, всё же рисковать не стоит. Надо срочно куда-то пойти – желательно, чтобы с кем-то пересечься. Говорить с людьми ой как не хочется, но достаточно просто увидеть хоть кого-то, даже этого бездельника Мирласа.

Развернувшись, Сарер быстрыми шагами подошёл к тёмной деревянной двери, украшенной резными рисунками каких-то птиц и растений. Когда он отворил дверь и уже почти вышел в коридор, в спину ему беззвучно ухнуло чьё-то ледяное дыхание – вдоль хребта пробежали мурашки, затылок онемел на мгновение. Он резко захлопнул за собой дверь с такой силой, что она скрипнула высоким голосом, жалуясь на плохое обращение. Внезапный холодок этот, исчезнувший так же резко, как и появился, дал знать Сареру, что он действительно долго засиделся за той олениной. Если бы сейчас была ночь… вместо холодка бы пришло кое-что другое.

Сарер шёл к женской половине терема. Он шагал, высоко задрав голову и широко переставляя ноги, как маленький солдатик на выступлении. Наверное, очень много шумел. За недлинным коридором начиналась зала – самое большое помещение на втором этаже, хотя из-за деревянных бревенчатых стен и декора в виде длинноногих столиков с лубяными фигурками животных комната эта будто уменьшалась вдвое и выглядела не как часть резиденции знатного стайе, а как внутренность теремка из волшебной сказки. В эту же залу снизу вела витая лестница, перила которой были украшены оскаленными рысьими головами. Пролетая мимо лестницы, Сарер мельком посмотрел вниз и встретился взглядом с поднимающимся Мирласом, в руках у которого была стопка книг.

– Шестайе намеревается потревожить свою маменьку? – протянул наставник с таким лицом, как будто застиг мальчика за свершением какого-то преступления.

Сарер не ответил ему. Книги в руках означали то, что сейчас у старого прохвоста настроение надоедать с наукой и чтением. Не желая портить день очередным лишним разговором ещё больше, Сарер бесстрастно продолжил свой путь к женской половине. Обитель стайе Алвемандских была достаточно скромной по размерам относительно дворца Тширекских стайе из Дубравы или, о Небеса, Святуманского замка Йотенсу, и народу здесь водилось в разы меньше, как и всяческих непреложных правил. Ходить на женскую половину не возбранялось, тем более, если хотелось навестить сестру.

Удача оставила Сарера. Шёл-то он к сестре, но из трапезной навстречу ему шагнула изящная высокая тень, звякнув при появлении серебряными обручами на белых тонких запястьях.

– Сарер? – слегка удивлённо спросила мать. – Что ты тут делаешь? Разве ты не должен был уже давно заниматься с наставником в библиотеке?

– Матушка, я как раз закончил завтракать и собирался…

– Не ври мне, Сарер. Невозможно так долго завтракать. На дворе уже день. Почему ты всё ещё не с наставником над книгами?

– Я хотел зайти к…

– Твоей сестре? Ольтена занята, я дала ей работу. Она уже давно делает дело, а ты почему всё ещё прохлаждаешься, Сарер? Думаешь, книги сами себя прочтут? – когда стейя Ринетта отчитывала сына, её глаза оставались бесстрастными и холодными. С такими глазами она могла бы делать выговор крестьянскому мальчишке. – Если ты считаешь, что твои уловки помогут тебе избежать занятий, ты жестоко ошибаешься.

– Да, матушка, – процедил Сарер сквозь зубы. – Я не стану избегать занятий и уклоняться от выполнения своих обязанностей. Просто хочу зайти к Ольтене. Ненадолго. На пару минут.

– Хорошо же, – произнесла стейя Ринетта. – Зайди к ней. Просто помни, что если ты будешь отвлекать её, если я загляну к ней через час и обнаружу, что задание, которое я ей поручила, не выполнено, то наказан будешь ты.

«Потому что я старше, – хмуро подумал про себя Сарер. – Справедливее некуда».

– Да, матушка, – повторил он, не опуская взгляда, стараясь только, чтобы по выражению его глаз мать поняла, как глубоко он не согласен с ней. Может, стейя Ринетта и углядела в сыновьем взоре тихий бунт, но только виду не подала. Обручи её брякнули друг о друга, когда она движением, исполненным одновременно изящества и непреклонности, развернулась и двинулась в сторону главной залы с лестницей – поплыла шёлковой синей тенью. Так как зима выдалась морозная, рукава и полы её тонкого платья были утеплены меховыми подкладками, но в той лишь мере, чтобы не забирать у походки и осанки благородной стейи женственной лёгкости… Иными словами, в женском зимнем платье было по-тёмному холодно, и оттого, вероятно, большую часть времени, что Ринетта Алвемандская проводила в обществе (не в опочивальне мужа), она была раздражена и всем недовольна.

– Госпожа, – послышался подобострастный голос Мирласа, а его фигура появилась в другом конце коридора. Догадавшись, что сейчас на его поведение будут жаловаться, Сарер быстро скользнул в комнату сестры, благо она находилась прямо у трапезной.

Здесь, как всегда, пахло ольхой, сандалом и шафраном.

– Брат! – воскликнула Ольтена, произнося звук «р» как нечто среднее между журчанием ручейка среди камней и рыком рысёнка. Когда Сарер отворил дверь в её комнату, девочка сидела на маленьком стулике перед не по размеру гигантским мольбертом и с увлечением разглядывала свои извазюканные в жёлтом и красном пальцы. Увидев же, что за гость к ней пожаловал, она тут же вскочила с места и посеменила к нему навстречу. Пышные крылья светло-розового платья пестрили жёлтыми шафрановыми пятнами. Через несколько мгновений Ольтена наступила на подол собственного одеяния и непременно рухнула бы носом об пол, окончательно потеряв вид юной стейи, но Сарер вовремя успел подхватить её за ручки. Девочка рассмеялась, самозабвенно размазывая по рукавам братца жёлтых маслянистых червяков.

– Что ты тут за конец Света устроила? – серьёзно спросил Сарер, отбиваясь от попыток сестрёнки покрасить его щёки в шафран. Он покачал головой, глядя на пёстрые пятна на однотонном плетёном ковре, на приодевшиеся в рыже-алые цвета Льеффи ножки мольберта. – Святое Небо. Что тебе сказала делать мама?

Ольтена захихикала, игриво склонив головку и гордо указав пальцем на кривые сандаловые закорючки, украшавшие белую ленточку, повязанную вокруг её пояса.

– Ну тебе и влетит, – пробормотал Сарер. – Ольтена, ты как будто специально это делаешь – неприятности ищешь.

– Я беру дурной пример! – закивала сестра с важным видом и опять схватила его за рукав. – С тебя!

Вывернувшись, Сарер сел на колени и попытался оттереть краски с ковра – ничего не вышло.

– Ты юная стейя, тебе нельзя брать с меня пример. Разве так ведут себя юные стейи, Ольтена? Посмотри, что ты тут натворила. Ты же никогда не видела, чтобы мама так разбрасывала свои краски? – Сарер почувствовал, что головная боль, которую он сейчас испытал, несколько породнила его с недовольным взрослым, уставшим от своих чад смертельно. – Что ты должна была сделать? Какое у тебя задание от мамы?

– Пе-и-зазь, – поведала Ольтена. – Пеизазь! Хи-хи-хи!

– Небеса, даже я знаю, что пейзаж – это не то же самое, что оранжевое пятно, – закатил глаза Сарер. – Что ж, как бы ни ругались родители, это не моё дело, что ты вечно что-то делаешь не так.

Отчитав сестру, он ощутил некоторое облегчение, после чего на душе стало ясней.

– Так, – начал он, повернувшись. – У меня к тебе есть серьёзное дело, за этим я и пришёл. Слышишь? Серьёзное дело.

Ольтена подняла на него свои огромные голубые глаза – очень умные, внимательные. Жаль, что глаза вовсе не зеркало личности, как бы об этом ни вещали менестрели.

– Слышу, – подтвердила она, улыбаясь.

– Сегодня вечером у нас будет полным-полно гостей. Знаешь об этом? Много чужих людей.

– Мама говорила!

– Отлично. И мы тоже там будем, тоже будем сидеть среди чужих людей и есть еду в большом зале. Здорово?

– Да-да-да!

– Но нас, как младших, незадолго до часа Лёгкого Сна погонят в постели. И тебя, и меня. Но мне не хочется уходить с такого весёлого пира, чтобы спать в своей скучной комнате. Поэтому мы с тобой отойдём в сторонку, к скамье, и я лягу на эту скамью и буду спать прямо там. А ты помоги мне, подыграй. Ложись рядышком. А если взрослые будут подходить и спрашивать у тебя – что, мол, вы делаете с братом – ты отвечай: «У Сарера болит голова, он просил не беспокоить». Понимаешь?

Тяжкий мыслительный процесс отразился на ясноглазом личике пятилетней девочки.

– Спать всегда скучно. Зачем вообще спать, даже на пире? – начала она с самого существенного вопроса. – Мы можем придумать что-то другое, допустим, убежать на конюшню.

– Так нас будут искать. А если ляжем спать прямо в зале, то, авось, и доставать не станут. Подумают: «Ай, всё равно дети спят, как и должны, ну и какая разница, где?» И дальше пойдут пировать. А мы будем лежать и одним глазком смотреть.

– Не хочу лежать и глазком смотреть. Так скучно, – возмутилась Ольтена. – Сам хочешь, вот сам и лежи, а я буду ходить.

– Ты, главное, повторяй всем, что у брата голова болит и его не беспокойте, слышишь?

– Да. Скажу всем: «У брата голова болит, не беспокойте».

– Умница! – Сарер похлопал сестру по макушке, сбив набок одну из шпилек в её куцей причёске, однако решил, что волноваться по этому поводу нечего – образ её безнадёжно был испорчен злополучным шафраном. – Спасибо. Надеюсь на тебя.

Ольтена ещё покивала, потом предложила брату посмотреть, как она умеет делать змеек из сандаловых палочек. Но тогда дверь внезапно открылась, за порог ступила Ринетта Алвемандская, сзади неё усмехнулся наставник Мирлас, и ростки веселья были нещадно придушены.

Впрочем, угрюмая тревога слегка отступила от души мальчика. Если всё пройдёт, как надо, возможно, на одну ночь он будет спасён.

…

Стукнул час Прощания, когда от количества народу, набившегося в небольшой теремок на лесной опушке, у Сарера разболелась голова.

Вплоть до этого времени Мирлас с упоением прирождённого палача измывался над разумом мальчика, заставляя его рассказывать наизусть старинные алвемандские былины трёхсотлетней давности. Язык сказителя – Маронарто из Края Соснового – был заковырист и труден для понимания не то что десятилетнему ребёнку, да и, кажется, самому наставнику. Старик Мирлас с таким торжественным пафосом читал Былину о Падении, в которой повествовалось об облачном льве, опалившем свои крылья о солнце и свалившемся на Твердь, что Сарер, сам едва угадывавший сюжет между хитросплетений сложных предложений и бесконечных авторских отступлений, начинал сомневаться, а понимает ли его наставник вообще хоть слово. Вряд ли, решил он в конце концов, когда Мирлас завершил показательное чтение былины, произнеся последние строки: «По крыльям его обожжённым / один лишь огонь песни горькие пел» с таким довольным взглядом, будто ещё мгновение – и невидимые зрители рукоплесканиями и восхищёнными воплями вознесут к Небесам его талант к растягиванию гласных и бестолковой детской восторженности. «Глупец, – думал Сарер с чувством собственного превосходства. – Понятно, что эту былину надо было читать по-другому совсем, без гадостной возвышенности, ведь и лев потому упал на Твердь, что был преисполнен чувства собственного величия!» Увы, переносить мораль произведения на реальный мир никто и не собирался, и Мирлас заставлял юного своего воспитанника читать по памяти эту скучную длиннющую былину до тех пор, пока у мальчика не вышло хотя бы на одну десятую часть приблизиться к идеалу пафоса и внушительности речи, какой в себе видел противный старик.

После Падения Сарер учил Сказание о Царствовании, в котором всё было совсем скучно, кроме одной весёлой сцены, где медведь заломал старого деда. Сарер чувствовал, как его разум потихоньку тухнет, заучивая нескончаемые строки, не объединённые ни рифмой, ни даже ритмом. Чтение с пафосом всё не удавалось ему, и Мирлас был недоволен, но мальчик старался больше думать о грядущем пире и медведях, чем о наставнике и его придирках. В конце концов ему удалось довести старика до белого каления своей неспособностью запомнить две последние строфы, Мирлас с чувством выполненного долга накарябал пером на ученическом пергаменте жалобу для родителей Сарера и ушёл отдыхать от непомерно тяжких обязанностей в соседнюю комнату – маленькую свою каморку с печуркой и куцей стопкой древних книг на полу высотой по колено. Не прощаясь с наставником, Сарер вышел из библиотеки, держа руки за спиной так, чтобы шафрановые жёлтые пятна были в тени и казались всего лишь узорами на кафтане. И ему тут же захотелось вернуться обратно к книгам – вокруг было слишком, слишком много народу…

Вся Твердь земная разделена на три части, названные по именам трёх стихий – Огня, Камня и Воды. Великое Речное княжество, самое крупное на Тверди, состоит из трёх областей, каждой из которых правит знатный род. Несмотря на то, что земель больше у Реки, Льеффи и Кирине – Огненным и Каменным князьям – подчиняется большее количество мелких вассалов. У Речных правителей Йотенсу младших князей, называемых стайе, только двое – Тширекский на востоке и Алвемандский на западе. Хотя земля Алвемандов – Край Сосновый – меньше Тширеки, а родовое их гнездо – весьма скромных размеров теремок, затерянный в глухом бору, предки Сарера и ныне, и двести, и триста лет назад считались крупнейшими богачами всех срединных земель, да и всей Тверди земной. Сейчас дело малость изменилось, но виной тому была лишь череда досадных случайностей, попортившая отношения между Алвемандскими стайе и Йотенсу – Верховными князьями Реки. Прадед Сарера, Инсе Алвемандский, пользуясь тяжёлым временем, наступившим тогда для Тверди, предпринял попытку захватить Речной престол. Он считал, что его богатство даёт ему право претендовать на звание Хранителя сердца стихии. Инсе дорого поплатился за свою ошибку, а князья Алвемандские с тех пор не были в почёте у своих собратьев: за ними закрепился образ надменных аристократов, решающих все проблемы с помощью денежного положения своего рода. Неист Алвемандский, отец Сарера, даже потерял место в Речном соборе, потому что нынешний Речной князь заподозрил его в сбывании денег на оружие в южные города, к вечно ищущим повода для войны Огненным стайе. Навряд ли отец, которого Сарер знал как человека порядочного и неспособного на низость, занимался чем-то подобным, однако с некоторых пор Алвемандские князья превратились в козлов отпущения, на которых неизбежно рушились шишки во всех затруднительных ситуациях, и с этим трудно было что-то сделать.

Несмотря на не лучшее положение в чужих глазах, стайе Края Соснового по-прежнему сохраняли за собой звание богатейшего рода Тверди, ну разве что после Кирине. По одному весьма правдоподобному преданию богатству своему они были обязаны своему необычному происхождению. Мол, основателем рода Алвемандов был настоящий эвелламе!

Впрочем, сейчас мысли Сарера были очень далеко от преданий и былин, потому что вид переполненного людьми родного теремка будто выбил у него Твердь из-под ног. Стайе Алвемандский Неист был большим почитателем традиций, и сегодня, в первый день Бесовской луны, пригласил на отмечание сомнительного этого праздника всех тех, с кем был знаком хоть краем глаза. Митрес Йотенсу, Верховный князь Реки, вежливо отказался от приглашения, сославшись на недомогание и приписав под текстом отказа: «Вы же простите старика, дражайший мой друг, ибо годы берут своё неумолимо». Отец со смехом зачитывал это письмо пару дней назад на совместном ужине. Стайе Тширекский же был здесь, множество мелких удельных землевладетелей – тоже, вельможи из Святумана и Алвеманда, посадники из отдалённых городов на границах с Каменным царством, со многими – жёны и старшие дети. Несколько богато разодетых мужчин с длинными бородами стояли совсем близко к двери в учебную комнату. Сареру показалось, что, занимаясь с Мирласом, он уже слышал их голоса.

– Я спрашиваю у стайе Неиста: «Зачем Вы, всемилостивейший, забрались в эдакую даль, в эту чащу, ха-ха, нравится жить в компании волков и рысей? Моя дочка верещала не своим голосом всю дорогу, боялась, родная, что из чащи какой медведь на нас вылезет, кони неспокойные были, снега скрипят под каретой, жуть да и только!» А он мне отвечает, брат Энрит: «Всё, брат, потому, что во стольном граде жития мне не дают». Согнали, мол, его сюда, он и высунуть носа боится, чтобы Митрес Йотенсу не откусил. Слыхал такое? Как тебе в это верится? – говорил толстый мужик с простоватым выражением лица – видно, совсем недавно выбившийся в люди и ещё не научившийся говорить то, что нужно.

– Ты бы в корни внимательнее смотрел, брат Хэтес, – отвечал ему степенно святоша-небопочитатель, обмахиваясь веером из длинных павлиньих перьев. – И не совал бы нос в дела княжеские. Снизу, как говорят у нас, и облака выглядят белым пухом. Всё не так просто, как нам с тобой кажется. Уж я-то знаю, брат, не первый год благословляю своры именем Небес… Разобраться во всех перипетиях заговоров, иллюзорных ссор и миров, которые они там плетут меж собой, ни тебе, ни мне не дано, и даже оглядываться туда не нужно. С какой мыслью прибыл сюда? – алвемандского купца получить? – вот тем и занимайся, а к ним не лезь, и вопросов лишних не задавай.

Собеседник святоши, «брат Хэтес», похожий на горбатого медведя, помотал огромной своей башкой, украшенной курчавой каштановой бородой. Сарер, держа руки за спиной, в этот момент постарался пройти мимо них незамеченным, но не вышло.

– Вы же юный шестайе Алвемандский? – лишь с тенью подобострастия спросил небопочитатель, к которому собеседник обращался «брат Энрит». Сарер оглянулся и склонил голову в ответ на поклон взрослого мужчины.

– Так и есть, – проговорил он. – Я Сарер, сын стайе Неиста. С кем имею честь говорить, милостивые господа?

– Какие изящные манеры! – проревел брат Хэтес с восхищением. – Право же, даже дети здесь столь учтивы!

Брат Энрит улыбнулся. Видимо, он принадлежал к гильдии верховных жрецов, потому что через плечо его была перекинута широкая белая лента с голубыми краями – символ главы одной из церквей Неба и Тверди.

– Можете обращаться ко мне «брат Энрит», мой господин. Мой друг – Хэтес Эсо, один из зажиточных купцов Огнестепья. Приношу свои извинения, юный господин, Вы не подскажете нам, когда Ваш отец может быть свободен?

– Я не виделся с ним сегодня, у меня только что закончились занятия, – ответил Сарер. – Но Вы можете его поискать у главного входа, наверное, он встречает там гостей и с радостью разрешит любую Вашу проблему. Странно, что Вы не встретились с ним, когда прибыли в нашу резиденцию.

Ещё несколько знатных господ с жёнами прошли мимо них, Сарер поздоровался с каждым. Дождавшись удобного момента, брат Энрит вновь задал вопрос:

– Приношу извинения, мой юный господин, но как Вы думаете, отец Ваш поддерживает мнение о том, что купечество в Крае Сосновом приходит в упадок из-за того, что Митрес Йотенсу не позволяет беспошлинно торговать с югом?

– Не знаю, – слегка растерявшись, честно отвечал Сарер. И чего они это спрашивают именно у него? Как будто отец станет делиться взрослыми делами с маленьким сыном.

Хэтес Эсо, видимо, был одного мнения с мальчиком.

– Благодарю покорно, брат Энрит, но зачем ты пристаёшь с этим к ребёнку? – возмущённо спросил он, хватая небопочитателя за рукав с таким рвением, что бело-голубая повязка жреца слегка слезла к плечу. – Давай-ка поищем ещё кого, как будто тут недостаточно советчиков!

Брат Энрит посмотрел на товарища взглядом, в котором читалось: «Я знаю, что делаю, дурачина», но Сарер успел воспользоваться заминкой, ещё раз склонившись и проговорив громко:

– Приношу свои извинения, благородные господа, но думаю, мне пора идти.

– Конечно-конечно! – замахал на него рукой Хэтес Эсо, а брат Энрит, скрипнув зубами, лишь кивнул головой.

Сарер уже почти развернулся, когда в голову его пришла странная мысль. За одно мгновение он успел откинуть её прочь, как совершенно дурацкую, и тут же схватиться за неё опять в отчаянном рывке.

– Господин жрец, – торопливо заговорил он, глядя в глаза брату Энриту, – с Вами, должно быть, разговаривают Небеса?

…

В главной зале на первом этаже было ещё шумнее. Полсотни человек – цифра, возможно, не очень большая, но для некрупного теремка вовсе разрушительная. Старик из ближайшей деревеньки сидел в тёмном уголке у лестницы с гуслями в руках и брынькал мелодию весёлую, но совершенно не подходящую для благородного инструмента. Служанки, все как на подбор большегрудые и стройные, порхали от одного края длинного стола к другому с винными чашами и серебрёными подносами в руках. Гости пили, ели, говорили и смеялись, и громче всех смеялся Неист Алвемандский, чью тучность не могли прикрыть длинные полы расшитого бирюзовыми и золотыми птицами и цветами платья. Бирюзовый, золотой и коричневый – цвета Края Соснового, украшали и винные ставы, и мягкие высокие спинки стульев, и стол, который, казалось, от обилия яств всех сортов был готов подогнуть колени изогнутых деревянных ножек.

– Моему брату очень плохо! – говорила Ольтена Алвемандская, схватив за широкий рукав жену какого-то мелкого дворянина. Та вымученно улыбалась, стараясь не пролить вино из кубка. – У него болит голова!

– Ах, мне так жаль, мне так жаль… – бормотала бедная женщина.

– Как у нашего двора старый пёс колол дрова! – завывал старичок из своего угла. Гусли заливались плачем под его неаккуратными пальцами, мелодия вздымалась выше и выше, как готовящаяся выскользнуть за берег речная волна, смех заглушал музыку, и оттого инструмент звучал всё надрывнее с каждой минутой.

Стейя Ринетта Алвемандская выглядела ещё раздражённее, чем обыкновенно. Какой-то купчишка с юга, которого она в глаза не видывала, лопоча собачью чушь, задел локтем сосуд со Схиффским белым и забрызгал её чудесное платье, в котором и без того было прохладно. Даже смотреть в её сторону было страшно.

– У меня крестьяне к тебе все перебежали, что ты такое делаешь с ними? – хохотал кто-то без тени вражды в голосе. – Кормишь что ли со своего стола?

Трещал костёр. Слышался детский плач – один из гостей притащил на пир новорождённого своего наследника.

Оказалось, заснуть в такой обстановке было как минимум невероятно трудно.

Пользуясь тем, что каждый из людей в этом помещении был занят исключительно собой – своими дурацкими песнями, своей одеждой, своими бестолковыми россказнями и впечатлением, которое производил на других высокородных балбесов, Сарер занял деревянную длинную скамью без спинки, покрытую толстым расписным ковром, стоящую в самом дальнем углу, неподалёку от старичка-музыканта. Свечи здесь горели тусклее, чем у стола, но было так же шумно, ещё и песенка про пса-дровосека, успевшая глубоко въесться в мозги мальчика, крайне негативно действовала на и без того отвратное настроение. В маленькое окошко справа от скамейки заглядывала зимняя ночь, и от равнодушных её глаз, без интереса наблюдавших за весельем в лесном теремке, веяло пронизывающим холодом. Стараясь настроиться на сон, Сарер какое-то время стоял у окна и смотрел в эти невидимые злые глаза, но тогда к нему подошёл молодой господин, художник из Святумана, знакомый матери, и пришлось с ним вести разговор долгие двадцать минут. Чтобы не казаться скучающим без собеседника, мальчик сел на скамью и сделал вид, что очень увлечён песенками старика. Почувствовав себя достаточно уставшим и готовым отойти ко сну хоть сейчас, он скромно прилёг на уголке скамейки, положив под голову сложенные ладонями друг к другу руки, и закрыл глаза.

«Спи, спи. Ты хочешь спать. Очень хочешь спать. Очень хочешь. Прямо сейчас заснуть…»

– Надо было подойти к нему и сказать: «Чего развалился, как медведь в берлоге?»!

Вздрогнув, Сарер поднял голову и посмотрел в сторону, откуда донёсся этот возмущённый возглас. Речь шла, конечно, не о нём, и он это быстро понял. Многие гости уже достаточно напились, чтобы злиться без причины и поучать всех вокруг, как нужно жить, и один из гостей отца что-то яростно доказывал другому, показывая на него пальцем, мерцающим в свете свечей цветными перстнями. Раздражённо выдохнув, Сарер опять лёг и опять попытался заснуть.

– Старый пёс, старый пёс, старый пёс…

«Святые Небеса, когда же ты уже замолкнешь?»

Время шло. Глаза мальчика были закрыты, но он всё равно видел перед собой пир и без конца тараторящих людей. Это было невыносимо, и бессилие сковывало ему глотку обидой. Он представлял, что сидит наверху, на одной из перекладин у потолка, как кошачий дух, и смотрит на этих людей свысока, но не равнодушно, как смотрела зима в окно, а с тихой потаённой злобой. Странно, но эта фантазия помогла ему успокоиться. Людской гомон постепенно смешивался, превращаясь в однотонный гул. Он лежал десять минут, двадцать, и наконец сознание его начало потихоньку покидать тело, отлетая куда-то – может, к той потолочной перекладине, может, наружу, в лесную глушь.

– У тебя голова болит, малыш? – ласковый женский голос, прозвучавший совсем близко, безжалостно вернул Сарера на скамейку в самый тёмный угол главной залы родного терема.

Он яростно открыл глаза и сел резким движением. Рядом стояла незнакомая женщина, сестрица Ольтена держала её за рукав – не первую уже минуту.

– Да, голова! – пропищала девочка. – И поэтому он спит!

– Может, сообщить твоим родителям? – участливо спросила незнакомка, устало улыбаясь.

– Нет! – сказал Сарер. – Пожалуйста, не сообщайте!

Видимо, женщина увидела по выражению его лица и услышала по тону голоса, что ему совершенно не хочется сейчас кому-то что-то говорить. Возможно, она даже поверила, что у него действительно болит голова. Она тихо извинилась и отошла, – Ольтена потянула её в сторону деда, который, к счастью, завывал уже не про пса, а про рыжую корову и её телёнка.

Зверинец, проклятый зверинец.

«У меня же почти получилось, – едва не плача от обиды подумал Сарер. – Я почти заснул».

Бессмысленно было злиться на женщину и бестолковую сестру. Он лёг снова. Дед прекратил свои песнопения, что-то беззубым ртом шепелявя в ответ на щебетание Ольтены.

На этот раз посторонний шум обернулся бессмысленным гулом очень быстро. Сарер заснул по-настоящему, он успел поспать минут пятнадцать; сон этот не был крепок, но, встречая его, мальчик был счастлив.

Удача сегодня уже в который раз повернулась к нему хвостом.

Он очнулся, когда его тело оторвалось от земли. Тут же придя в себя, Сарер обнаружил, что отец несёт его на руках в сторону лестницы, одновременно со смехом что-то отвечая своим товарищам по винной чаше, остававшимся в зале. Заметив, что сын открыл глаза, Неист Алвемандский проговорил тихо:

– Спи-спи, мой мальчик. Отнесу тебя в кроватку.

– Нет, папа, – проговорил Сарер, схватившись за отцовский воротник. – Не надо.

– На тебя едва господин Эалкейский не сел, дружок. Спать на скамейках не дело, ты же не крестьянский сын. Если очень хотел спать, мог бы и сообщить маме, она бы тебя отвела.

Всё было напрасно, все усилия оказались потраченными впустую. С каждым шагом вверх по лестнице Сарер чувствовал себя покойником, в крышку гроба которого забивали новый и новый гвоздь.

Впрочем, на что же он надеялся?

Неист Алвемандский почти донёс сына до его комнаты. «Если бы сейчас всё получилось, – думал Сарер, – завтра бы мне ничего не помогло. И послезавтра. И послепослезавтра. И никогда. О чём же я переживал и о чём продолжаю переживать?»

– Разденешься сам или мне позвать Мирласа? – спросил отец, ставя его на ноги у порога.

– Разденусь сам, – тихо проговорил Сарер. – Спасибо, папа.

Неист похлопал его по плечу и улыбнулся, потом, не дожидаясь, когда сын войдёт в комнату, развернулся и направился обратно к лестнице.

– Папа, я тебя люблю! – крикнул ему вслед мальчик.

– Я тебя тоже, счастливых снов, – отвечал отец уже издалека. Ещё через мгновение раздался его утихающий смех, – не успел стайе скрыться за углом, как у него уже появились поводы для веселья.

Поглядев какое-то время на тяжёлую деревянную дверь, ручка которой оберегом в виде головы таёжной рыси скалилась наружу, Сарер решил не тянуть время и открыл её.

Комната встретила его тишиной и прохладой. Небольшая длинная кровать, маленький столик, у стены справа от двери – огромный шкаф из чёрного дуба только с двумя дверцами, слева от двери – изразцовая печурка, от которой слабо тянуло теплом. Не раздеваясь, прямо как был – в нарядном костюме, Сарер залез под толстое одеяло и лёг на спину. Совсем близко завыл пёс, и мальчик невольно вздрогнул, бросив взгляд на окно. Пёс выл на улице, потом залаял, потом затих. Шум пира доносился издалека как сквозь мягкую гигантскую подстилку, которая разделяла эту комнату и весь остальной мир.

– Я пришёл, – прошептал мальчик. – Ты тоже тут, тварь?

Ничто ему не ответило.

Он засунул руку под подушку и сжал пальцами корешок сокрытой там от посторонних глаз книги.

– Небо, будь к нам милосердно, – проговорил Сарер и накрылся одеялом с головой. Он знал, что эта фраза не спасёт его, потому что она никогда не спасала.

Подушка медленно нагревалась. Мальчик не видел в темноте под одеялом, но он знал, что на его подушке изображён сосновый лес – частокол стволов и косые солнечные лучи. Несмотря на всё, картина эта всегда грела ему душу. Странно, ведь, наверное, он должен был ненавидеть её. Одной рукой вцепившись в книжку, другой – медленно поглаживая старую жестковатую подушку, он засыпал с обречённостью в сердце, как засыпает человек, знающий, что завтра утром его ждёт казнь.

Только она ждала не утром.

Прошло около получаса. Холодок змеился у ножек кровати, откуда-то проникнув. Сквозь усталость, дрёму и равнодушное принятие собственной судьбы мальчик почувствовал сначала ногами, затем – поясницей, спиной, шеей и, наконец, головой эту прохладу. Ни одеяло, ни подушка, ни священная книга Неба и Тверди не остановила её, не могла задержать ни на миг прибытие змея. А кафтан – задержал. Сарер провалился в сон, наполовину осознавая это, и с облегчением обнаруживал, что голоса не звучат в его голове, никто не зовёт его чужим именем, в благословенной тьме зеркального мира не горят из мрака чьи-то зелёные узкие глаза. Отвернувшись от своих чувств, от себя самого и от чужого холода, он, как выгибающийся перед игрой кот, извернулся клубочком в дальнем уголке собственного сознания и все силы направил на то, чтобы забыться, забыть всё на Свете и – заснуть. Чтобы следующий день настал поскорее.

…

Он открыл глаза и сел на кровати. Это был не следующий день, это была ночь – всё та же ночь. Он знал, что находится во сне, что по-настоящему он сейчас спит, но ни вернуться обратно в неосознанность, ни просто лечь и не двигаться, дожидаясь прибытия рассвета, было невозможно. Он мог только сидеть или встать.

Зато теперь Сарер своими глазами видел холодок, что пробирался в его комнату из окна – бледно-зелёная матовая дымка текла плавно, медленно. Она окутывала его кровать плотным туманом, но глянуть вниз и посмотреть на неё мальчик не мог – только догадывался, что она там есть. Вся остальная комната утопала во тьме. Гигантским усилием Сарер дёрнул руку наверх и схватил сам себя за воротник. Кафтан на месте, он по-прежнему в своей одежде.

Похоже, сейчас это помогает. Время шло, но никто всё не появлялся.

Сарер сидел на кровати, глядя в глубину комнаты, долго-долго. Будь этот мир реальным, то прошло бы два часа. Иногда, уставая, чувствуя, как ослабевает страх, он оглядывался назад, на криво лежащую у изголовья подушку. Бледно-зелёная дымка источала мягкий ядовитый свет, и рисунок на подушке – сосновый лес – можно было разглядеть без проблем. Сарер глядел на него минут пять, вдыхая грудью родное тепло. Он даже почти почувствовал аромат тайги.

Что-то шелестнуло в дальнем углу, у шкафа, и Сарер резко повернул голову в ту сторону.

Шершаво касаясь стены боками, узкое длинное тело появилось между дверью и шкафом и медленно поползло к кровати.

Два огромных ярко-зелёных глаза навыкате смотрели в лицо мальчику без выражения, без ненависти и без злобы. Раздвоенный язык появлялся и исчезал у кончика пасти. Чешуйки на слабом дымчатом свету мерцали тысячью салатовых отблесков. Тело гигантского змея медленно струилось из щели у шкафа, оно, подобно миражу, менялось постоянно – то становилось широким и толстым, и тогда казалось, будто чешуйчатая кожа трещит по швам, то уменьшалось до размеров ужика. Гигантские кольца накладывались друг на друга и перекатывались сами через себя, а голова змея оставалась на одном месте – глаза, почти достигнув кровати, блестели совсем близко, совсем близко.

Сареру захотелось разрыдаться, как маленькому ребёнку. Он знал, что сейчас уже может двигаться, но не имел сил и пошевелиться – от простого отчаяния.

Он же так старался весь день. Он не снимал парадной одежды, потому что знал, что она пугает змея. Он не оставался надолго один в комнате, чтобы не позволить змею заранее забраться в его голову. Он почти заснул на пиру, в кругу людей, где змей бы не тронул его. Почему они встретились снова? Почему каждой ночью повторяется одно и то же – как бы он ни молился, как бы ни просил…

Почему Небеса так равнодушны?

Зелёные глаза не приближались и не отдалялись. Змеиное тело прекратило увеличиваться и теперь беспорядочно клубилось во мраке у шкафа. Тело было ужасающе большим, мысль о том, какую часть комнаты оно занимает, приносила с собой болезненный страх. Сарер старался не смотреть туда, но оторвать взгляда от пронзительной зелени глаз кошмарного своего сна он не мог.

– Как же ты мне надоел! – проскулил мальчик, его голос прозвучал тонко и глухо. – Уходи…

Глаза медленно расширились вниз и вверх, исходящий от них свет опрокинул на одеяло длинные зелёные тени. Тоскливый ужас уколол Сарера куда-то под сердце, он вскрикнул и подскочил, врезавшись спиной в высокую спинку кровати. Змей положил голову, которая тоже вдруг стала высокой, как у барана, на дальний угол одеяла, ножки кровати жалобно скрипнули. Сарер кубарем скатился на пол и, пригибаясь вниз, как бешеный пёс, в два прыжка оказался у окна и распахнул ставни. Зимняя ночь была безмятежна.

Не думая ни секунды, Сарер выскочил из окна, навстречу темноте, морозной ночи и сосновому лесу. Пухлый сугроб смягчил падение, он не ощутил боли, приземлившись в снег клубочком, только холод резанул его по ногам и рукам, как острой сталью. Дрожа и спотыкаясь, он покарабкался в сторону тайги, проваливаясь по колено, совершенно не чувствуя на себе тепла одежды. Слёзы замерзали у уголков его глаз. Он уже прекратил чувствовать ток крови в своих пальцах, когда решил остановиться и посмотреть назад. Мальчик увидел за несколькими десятками аршинов свой родной терем; из окна под крышей, где располагалась его комната, медленно вытекала в снег, – туда, куда он приземлился минуту назад, – длинная тёмная лента, поблескивая зелёными малахитами глаз.

Сарер развернулся и бросился бежать дальше.

Он падал, вставал, опять падал, замерзая, прижимался к деревьям, ломал тонкие кусты, оставлял на них клочки своего чудесного нового кафтана и штанов, не особо за это переживая. Всё его существо желало лишь одного – сбежать, спрятаться, укрыться от погони; как северный олень, отбившийся от стада, старый и голодный, хромая, мчится по тундре от неспешно рысящих за ним по пятам волков, зная, что как бы он ни нёсся сейчас, выжимая из себя последние силы, хищники нагонят его – рано или поздно, но это было неизбежно, – так же и для Сарера конец был неизбежен, и он это знал прекрасно. Но по-прежнему бежал, оглядывался вокруг – годится ли это дерево, чтобы залезть на него? Можно ли спрятаться в этой ложбине? Наконец взгляд его наткнулся на чёрный провал среди белизны невысокого пригорка – нору какого-то большого животного. Недолго думая, Сарер кинулся в её сторону и нырнул во мрак, нащупал руками холодную стену из земли и снега и свернулся около неё клубочком, с хрипом налаживая дыхание и одновременно ощущая, как кровь его оборачивается льдом, всё медленнее и медленнее двигаясь в жилах. Было холодно, как в сердце облака.

Он ненавидел этот страх, это унижение побега. Иногда ему хотелось развернуться и встретиться лицом к лицу с ужасом, преследовавшим его с шести лет, дать отпор, даже если и придётся погибнуть в итоге. Но зелёный взгляд лишал его воли. Он превращал его из Сарера Алвемандского, будущего стайе, в простого ребёнка, дрожащего в испуге перед обыкновенным кошмаром… Нет, не вполне обыкновенным. Сарер бы сам смеялся, услышь он от другого мальчика признание в страхе перед сном, но только его сон каждую ночь повторялся, и что бы он ни делал и как бы ни пытался скрыться, итог был один.

Ощутив прилив тошноты, он крепко зажмурил глаза. Он же знал, что Змей найдёт его даже в этой берлоге, даже на верхушке самой высокой в лесу сосны. Он же всё знал…

Руки Сарера тряслись, когда он обхватил себя, чтобы успокоиться хоть немного. Нет, здесь нельзя оставаться. Когда у входа покажется плоская зеленоглазая башка, путей к отступлению не будет. Надо выбраться и бежать снова – через мороз и усталость. Надо найти укрытие подальше, надо оторваться на большее расстояние.

Что-то зашевелилось рядом, и Сарер закричал, как девчонка. Он совсем не подумал, что это логово может кому-то принадлежать. В его снах редко бывал кто-то, не считая его и змея. Стрелой вылетев из берлоги, мальчик замотал головой, как выбравшаяся из норки полёвка, оглядывающая Небо в поисках теней остроглазых чеглоков. Змея не было видно. Отскочив ещё на пару аршинов, Сарер посмотрел на зияющую пасть норы, стараясь разглядеть, лезет ли кто из неё. Но ничего не происходило, если там и был кто-то внутри, то он успокоился, выгнав прочь незваного гостя, и догонять его, чтобы наказать за вторжение, явно не собирался.

Сарер уж было собрался броситься наутёк, пока кошмар не пришёл за ним, но не успел сделать и пары шагов, как его озарила идея. Вернувшись к поляне с норой, мальчик сел на корточки у дерева, руками вцепившись в холодную кору. Он замерзал быстрее и быстрее, уже не чувствовал собственных ног. Сердце тоже замедлило свой бешеный стук; Сареру подумалось, что в настоящем мире он бы умер уже – ни выносливостью, ни терпимостью к холоду он не обладал. Здесь он не мог умереть, но неизвестно, насколько это было хорошо.

Змей явился за ним через пять минут. Вдалеке замерцали зелёные огоньки. Он приближался небыстро, но неостановимо, подобно злому року. Длиннющее тело растянулось во мраке за его головой. Когда Змей вполз на полянку, и его пасть в жутком подобии ухмылки оскалилась в лицо Сареру, мальчик понял, что сейчас сбежать ему уже не удастся. Чёрные кольца складывались высоченной пирамидой на краю поляны, шёпот мельтешащего языка вливался в сознание ядом: «Мирлас-Мирлас-Мирлас…» Прижавшись макушкой к стволу сосны, Сарер закрыл глаза. Он много раз слышал, как змей повторял это имя, настигая его. Сперва мальчик думал, что это как-то было связано с его противным наставником, но вскоре догадался, что тот идиот здесь ни при чём. Змей обращался к Сареру, называя его чужим именем.

«Я не Мирлас, я Сарер Алвемандский… Я Сарер Алвемандский. Стайе Алвеманда…»

Пару шагов… он мог сделать пару шагов?

Не открывая глаз, чтобы не видеть ужасающего своей громоздкостью узора перекатывающихся чёрных колец, без конца меняющихся в размерах, мальчик рванулся в сторону берлоги и упал прямо у входа, взбив руками фонтан снега, который весь полетел вглубь норы.

Что бы там ни таилось, оно не может оказаться страшнее Змея!

Раздался раздражённый рык. Сарер, поднявшись на четвереньки, откатился в сторону и пополз к голым кустам, кучкой собравшимся неподалёку от пригорка. Оглянувшись, он закричал, увидев нависающую над ним змеиную голову; в зелёных однотонных глазах чёрные зрачки стремительно сжимались и расширялись, низкий двоящийся и троящийся шёпот шелестел на кончике дёргающегося языка: «Мирлас». Язык почти касался лица мальчика. Он быстро выдохся и замолчал, подняв руки к лицу, но успел бросить короткий взгляд на нору – что-то копошилось там, чёрные бугры шерсти или перьев вздымались над сугробами. Если житель логова, разгневавшись, выберется наружу, он, быть может, отвлечёт Змея! Сарер был готов пойти на что угодно, чтобы избежать в эту ночь медленного, мучительного умирания без смерти. У него уже удалось отсрочить приход кошмара, одевшись перед сном в лучший из своих нарядов, быть может, сегодня утро наступит прежде, чем он успеет попасться? Прежде, чем чёрные упругие кольца сожмут его тело, ломая рёбра и сдавливая в кашу внутренние органы, прежде, чем он захлебнётся собственным криком, переходящим в хрип и свист?

Язык коротко хлестнул Сарера по рукам, как холодным кнутом. Змей подался прочь резким движением. Мальчик, хватаясь руками за ветки кустов и стволы тонких ёлок, кое-как поднялся на ноги. Зелёные глаза по-прежнему глядели на него не мигая, но туловище Змея двигалось назад, его что-то тянуло; Сарер не смог разглядеть во тьме, что это было за животное, выбравшееся из берлоги и случайно спасавшее ему жизнь, но разбираться с этим вопросом он не собирался. Вдыхая и выдыхая громко, почти вслух, он развернулся и – опять побежал, утопая в снегу и врезаясь в стволы деревьев. Он привык убегать и бояться так, как другие дети привыкли перед сном тихо молиться Небесам и засыпать мирно, зная, что впереди их ждёт новый день, новые приключения, новые радости. Сарер засыпал, зная, что впереди его ждут страх и боль.

Каждую ночь, уже четыре года.

«Небеса даруют вам своё благословение, и через десять лет вы забудете о своём страхе», – произнёс сегодня брат Энрит, когда Сарер попросил небопочитателя посмотреть, что говорят Небеса о его судьбе.

Глава 3. Сын Тёмного повелителя встречает своего отца

Звёзды белёсой россыпью покрывали стройные башни замка, короткие шпили у четырёх башенок – северной, восточной, южной и западной, покатые склоны крыш, у краёв которых отшлифованная до идеальной гладкости ромбообразная черепица нависала над поверхностью облака, бросая на снег тени чернее Тьмы. Лишённый пустой роскоши, какого бы то ни было декора, исключая острые, как короткие клинки, каменные зубья, гребешками возвышавшиеся вдоль хребтов-переходов между сторожевыми башнями и жилыми помещениями, Тёмный замок Хралуна был, тем не менее, очаровывающе красив, как крыло стервятника над мёртвым полем, – чёрная, могильная красота, простое изящество воплощённого зла. Серебристые переливы, трепещущие на крыльях синичек, бросали тут и там тонкие полосы ледяного света, которые, как струйки прозрачной водицы, стекали вдоль остроугольных наклонов к черепичным шестиугольникам, окаймлявшим кирпичный шатёр кровли главной части замка.

Анэйэ долго стоял, задрав голову, рассматривая ленивые танцы звёзд, порхавших с башенки на башенку, от свода к своду. Его разум был пуст и свободен от всех тревог и переживаний. Во всяком случае, так он себя убеждал. Он стоял во главе длинной цепочки жителей Уррэйва, свободных воителей-жрецов, присягнувших одному только Тёмному Повелителю и называвших себя Прасыновьями Луны, личных дружинников Нерайэ Уррэйва, их риндо, их жён и детей, меллей со всех ближних облаков и прочих желающих продемонстрировать своему Владыке, с каким нетерпением они ждали его возвращения, каким воодушевлением они переполнены, встречая его. Большая часть из них была вполне искренна в своих чувствах, их лица, утопавшие в кромешной мгле и очерченные звёздным светом, выражали неподдельное торжествование, мало общего имевшее с гримасами льстецов и лживых шавок, только и ждущих повода лизнуть ногу хозяину. Народ ждал своего вождя, который ушёл, обещая вернуться с надеждой, и сдержал своё обещание.

Анэйэ был одет в простое чёрное платье с широкими рукавами и узким подолом. Приколотый серебряными булавками у высокого воротника, айише его был расшит незатейливыми узорами, характерными для одеяний большинства присутствовавших уррайо, – полумесяцы, звёзды и кошачьи глаза с суженными зрачками. В Уррэйва никогда не водилось лишних средств на существование, что уж там говорить о парадных нарядах. Проводившиеся на Светлых Небесах обряды, праздники, обращения меллей к народу были полны роскошной красы, богатства и величия, – из этого перечня уррайо могли претендовать только на последнее, и то с трудом. Колонна из полсотни человек, мрачные чёрные одеяния, слегка колышущиеся на ветру плащи. Призрачный звёздный свет на кирпичных зубьях старого замка. Да уж, всё это скорее напоминало траурную погребальную процессию или встречу душ самоубийц у кургана, чем собор верных поданных, готовых вновь принять своего Повелителя. Анэйэ недавно читал книжонку с Тверди – один из самых ценных трофеев, доставшихся Тёмной столице после последнего «разрушительного» набега, с ночи которого минуло уже четыре сотни лет. В ней как раз описывалось народное предание о танце мертвецов вокруг могильных свечей и о том, как перед своей жуткой пляской покойники точно так же недвижно стоят в тени когтистых деревьев и ждут Князя Усопшего – вождя своего и ведущего на балу. Видать, много лет назад какой-то твердынец умудрился живым сбежать с Тёмных Небес и по возвращению своему рассказал товарищам с земли о том, как принято наверху встречать своего Повелителя.

Айэ Алийерэ стояла слева и сзади от Анэйэ Уррэйва, как младший из них не по возрасту, но по положению родственник государя. Справа от наследника стоял его риндо Эррамуэ. Ссадина на лбу, доставшаяся ему после вчерашней тренировки с айэ, всё ещё кровила на морозе, поэтому мальчик поминутно поднимал руку ко лбу и вытирал проступавшие тёмно-алые капли. Анэйэ чувствовал смесь жалости, стыда и довольства, замечая это краем глаза.

Ночь, как всегда, была холодна и черна. Анэйэ молча благодарил звёздных синичек за то, что они не покидали его и мелькали порой от одного края процессии к другому, как будто специально для Тёмного наследника освещая лица присутствовавших. Но их свет не грел, и пальцы Анэйэ мелко дрожали. Он прятал эту дрожь в длинных рукавах шёлковой лёгкой котты. Он привык справляться с холодом и скрывать от посторонних глаз свою слабость.

Но сегодня будет светлее, чем день назад, чем половину месяца назад. Этой ночью жители Тверди не увидят Луны, поднимая головы со дна мира, как унылые свиньи в хлеву. Этой ночью зачинался новый месяц. Плотные тёмные клубья стольного облака сокрыли Луну от земли – Уррэйва проходила прямо под ней, как случалось двенадцать раз в году. Сейчас прямо над головами собравшихся уррако плыл гладкий лик их матери.

Анэйэ не мог дождаться, когда она обнимет Уррэйва своими бледными лучами и подарит ему возможность видеть. Но этого нужно было ждать. Совсем недолго, но ждать…

– Славься, Тёмный Повелитель! – раздался клич с севера. На севере с Уррэйва соседствовала облачная база, где в дозоре стояли уррайо, подчинявшиеся Айери Лэйо. Северное облако, Дождеоблако, было большим, старым, его сердце давным-давно окаменело. Когда облако живёт так давно, что в его груди появляется сердце, оно перестаёт кружить и метаться, и замирает, словно Небесное светило. Дождеоблако давным-давно замерло навеки, прицепившись своим краем к столице, и сейчас принадлежало ближайшему другу и соратнику Тёмного Повелителя, отцу Эррамуэ. – Слава!

– Слава! – отозвались дозорные с башен Тёмного замка. – Слава Повелителю Тьмы! Слава сыну Луны, слава отцу нашему!

Анэйэ поднял вверх правую руку, когда отзвучали голоса глашатаев, и медленно повернулся на четверть круга, оказавшись лицом к западу. Его движение повторили сначала айэ Алийерэ и риндо Эррамуэ, за ними – остальные уррайо. Мужчины и женщины, дети и старики, в эти мгновения все они были объединены перед прибытием своего отца, своего властелина, они были тенями, приветствующими ночь, звёздами, встречающими Луну. Время прошло быстро.

В вышине раздались громкие хлопки – сильные, резкие движения живой плоти рвали ледяной воздух. Это вожаки отряда Прасыновей взмыли с четырёх угловых башен Тёмного замка на могучих крыльях облачных львов и прочертили мрак над Уррэйва пронзительно-чёрными полосами. Рёв зарокотал в глубинах бесцветной бездны над головами Анэйэ, Эррамуэ и других уррайо. Четыре пары гигантских крыльев били в воздухе, разбрасываясь тычинками света и клочьями тьмы. Уррайо, сидя на спинах огромных Небесных кошек, отвели их западнее и заставили кружиться вокруг своих осей, кидаться, как на добычу, на пушистые перья нерождённого снега, и мало-помалу их хаотичный танец развеял налёт туч над столицей.

И, сначала на самом западном краешке чёрного облака, затем всё ближе и ближе, матерь-Луна лучик за лучиком пронизывала сугробы, искря снег сотнями и тысячами льдинок, распираемых мёртвым светом. Светило ночи медленно обнажалось над Тёмной столицей. Прежде сокрытое плотным слоем мягких слоистых облаков, которые ранним вечером нагнали специально для проведения церемонии, оно обрушило на Уррэйва свой холод, свой ледяной огонь.

Нестройный хор голосов меллей и воинов прозвучал низко, мелодично:

– Эйа Лунному Ветру! Эйа Лунной Воде! Эйа Лунному Грому!

Когда четверо уррайо и их львы, вдоволь нарезвившись в ночном Небе, вновь вернулись к замку, когда испуганные синицы, попрятавшиеся по расщелинам в чёрном кирпиче и меж бледных ветвей деревьев, осторожно выбрались из своих укрытий и с восторгом принялись плясать в материнском благословении, когда ритуал приветствия новой Луны подошёл к концу, появился наконец он – Повелитель.

Анэйэ помнил своего отца. Он помнил его нестарым ещё мужчиной, статным, высоким, с резкими и крупными чертами лица, орлиным носом и чёрными, как кирпич Хралуны, волосами. У него была короткая мягкая борода, и его яркие синие глаза всегда смеялись. Он каждый вечер говорил вприпрыжку выбегавшему из своей комнаты наследнику: «Ночь темна, поют синички, Солнышко давно померло, кто это у нас тут?» «Я!» – отвечал Анэйэ, и Нерайэ Уррэйва важно кивал головой: «Правильно, тут нас встречает маленький Повелитель Тьмы», – и в шутку кланялся до самого пола.

Это было давно, четыре года назад. Анэйэ думал, встретит ли он в глазах отца знакомую по раннему детству насмешку, смогут ли они найти общий язык. Нерайэ Уррэйва покидал свой народ, отправляясь на далёких облаках за пределами высот искать тайну Неба и Тверди. Отец высоко ценил знание, историю, прошлое. Он твёрдо верил в то, что, если уррайо смогут заглянуть на четыреста лет назад и поймут, отчего эвелламе изначально были сильнее и могущественнее своих соседей, как же вышло, что, порождая три народа, Создатель так обделил один из них – и ресурсами, и облаками, и численностью населения, и, в конце концов, процветанием в будущем, – если углубиться в корни истории, докопаться до самого начала существования мира, то станет ясно, чем обусловлена власть эвелламе и их превосходство над братьями по Небу, и появится возможность лишить их этого превосходства. Чтобы задать свои вопросы, чтобы найти ключ к завоеванию всего мира, Нерайэ Уррэйва поднялся выше всех облаков, выше самых границ полёта облачных львов – и весть о том, что он нашёл свои ответы, пришла в Тёмную столицу четверть месяца назад вместе с звёздочкой и её песней. Теперь же и он возвращался самолично, торжествуя, неся шанс на победу в когтях своего льва. И это были прекрасные мгновения!

Львиный рык громовым эхом отскакивал от стен замка и резко таял в колючем воздухе. На какой-то короткий миг огромные крылья, каждое – в три-четыре размаха от плеча до маховых перьев, непроглядным полотном заслонили собой лик Матери, а потом поток ветра долетел до поверхности облака, сотней маленький острых снежинок брызнув в лицо Анэйэ. Наследник не обратил на это внимание, только крикнул, поднимая правую руку вертикально вверх:

– Эйа!

– Эйа! – вторили ему голоса уррайо.

– Эйа! – крикнул отец.

«Ф-фух!» – перья хлопнули о перья, поднимая очередной порыв ветра, который взорвал фонтанами снег под лапами гигантского животного. Когда лев-великан приземлился на облако, Анэйэ показалось, что всё под его ногами вздрогнуло и затряслось отголосками встречи могучих лап с мягким свежим снегом. Приветственный рёв зверя опять оглушил наследника, но он справился с желанием заткнуть себе уши обеими руками. Эррамуэ слева от него воскликнул:

– Ух ты! – как маленький ребёнок удивился размерам льва, за что тут же получил толчок под рёбра рукояткой пики от своего отца, стоявшего сзади.

Анэйэ сделал два шага вперёд. Властелин, лев отца, великолепное могучее животное, остался таким же, каким помнил его наследник: голова размером больше туловища Анэйэ, мерцающие бледно-звёздным светом когти и клыки, пушистая волнистая грива, которая так и искрила разлетающейся лунной пылью, когда зверь покачивал головой и отряхивался после приземления. Узкие, синие до рези в глазах щёлки, лишённые зрачков, на его морде горели ещё ярче, чем четыре года назад. Лев ворчал, на лёгких лапах подбегая к замку. Над его приопущенным загривком возвышался силуэт человека с глазами такими же яркими, как у зверя под ним.

– Отец, – Анэйэ низко поклонился и замер. Его примеру последовали люди сзади него. Все низшие уррайо из тех, кто не входил в почётную процессию, но прибыл взглянуть на своего повелителя, тоже склонили головы.

В этом молчаливом жесте не было лицемерия и подобострастия. Уррайо лишены подобных качеств, свойственных твердынцам.

Наследник хорошо знал то, что обязан был делать в момент долгожданной встречи. Он услышал шаги отца – «хрусть-хрусть-хрусть» по снегу, быстрые, но тяжёлые.

Он не поднимал головы, пока не почувствовал, как огромная рука легла на его левое плечо.

– Посмотри на меня, – низко проговорил отец. Его голос напомнил о чёрном дыме, клубящемся зимними ночами из труб домов твердынских крестьян – бархатный и густой. Анэйэ покорно выпрямился и поднял голову.

Синие глаза отца сверкнули, он улыбнулся. А затем – отступил на шаг.

– Посмотри на меня! – его крик, подобно львиному рыку, объял всё облачное поле перед замком, через уши проник в самое нутро каждого из присутствовавших, и, перепуганные его громоподобным рёвом, синички бесчисленными стаями взмыли вверх. – Посмотри на меня, народ Тьмы!

И уррайо подняли головы, а лучи их взоров соединились в одной точке – у пылающих синим безумных костров глаз Тёмного Повелителя.

– Я здесь! – воскликнул отец. – Дети мои, я вернулся! Со мной – наша победа! Со мной – Лунное ликование! Со мной – господство над тремя мирами!

– Эйа-ха! – Тёмная столица взорвалась многосотенным воем, и встревоженные львы вплели рокот своих песен в этот дружный триумф чистого восторга. – Эйа Тёмному Повелителю!

Если их было слышно с Тверди, то Анэйэ стало жалко земных жителей. Это новолуние запомнится им надолго. Возможно, сейчас они, в недоумении или страхе задирая головы, перепуганные далёким гулом величайшего празднества Тьмы, даже не понимают, что последует за этим бесовским торжеством. Они не подозревают, кому покорятся и как скоро это произойдёт.

Не дав отгреметь приветственному воплю в свою честь, Нерайэ Уррэйва, широко разведя руки, положил одну ладонь на голову Властелину, второй – махнул стоящему за Эррамуэ Айери Лэйо.

– Ты обещал, что будут барабаны, мой брат? – спросил он громко. Анэйэ отметил, что борода отца стала гораздо длиннее и гуще с пор последней их встречи – улыбка-оскал его едва сверкнула под пышными чёрными усами. – Так что же, пусть все наши миры содрогнутся!

Айери Лэйо, ухмыльнувшись тенью своего повелителя, обернулся к замку:

– Пляска бесов, братья!

Его крик передали несколько уррайо, и не прошло и минуты, как из чёрной пасти главной арки донёсся отдалённый ритмичный бой. Музыканты, с барабанами, гуслями и свирелями из призрачного дерева, трещотками и домрами, шагая стройными рядами, змеились из замка, наполняя ночь жутковатыми переливами, визгами и низким рыком тёмной музыки, от которой сердце вздрагивало и сквозь плоть пробегал кусачий холодок.

– С церемониями покончено. Позвольте себе немного веселья, дети мои! – Нерайэ Уррэйва в одно движение оказался вновь на загривке своего льва, и зверь устало взревел, мечтая о награде за свои труды в виде свежей козерожьей печёнки. – В эту ночь не отказывайте себе ни в чём! Брат Айери?

– Всё готово, мой повелитель, – отвечал отец Эррамуэ. – Выносите яства и мёртвые сердца!

Была середина часа Бесов.

Пир народа Тьмы грянул в ночном Небе, как внезапный ураган среди солнечного летнего дня. Синицы в панике мельтешили тут и там, не в силах противиться зову Луны, взмывали вверх и, не достигнув материнского брюха, падали к облаку, сложив крылышки. Львы ревели, сражались друг с другом за свежие кости. Изящные танцовщицы с чёрными лентами в длинных пальцах, как резвящиеся пантеры, мелькали со стремительной, но текучей грацией между узких лёгких столиков, которые слуги-уррайо вытащили из замка на подлунную снежную поляну. Музыка гремела и визжала, хрипела и трескалась в воздухе спотыкающимися секундами. Сумасшедшие певцы, сведённые с ума Краем, каждый из которых знал только одну песню, рвали глотки под столами. Пастухи Небесных стад и солдаты, странники, жрецы и мелли ели за одними и теми же столами одни и те же блюда, пили из одних сосудов и смеялись одним шуткам. Ничто так не роднит народ, как общая беда, общие невзгоды, общая надежда.

Анэйэ знал, что Айери Лэйо не один год готовился для того, чтобы достойно провести этот пир. Отец Эррамуэ проводил часы, обсуждая с советниками песни, которые должны исполнить музыканты, порядок блюд, которые будут поданы в этот день, количество столов и стульев, которые необходимо подготовить для празднества. Не он один – всё Тёмное Небо так ждало этой ночи. Сейчас все они были счастливы. Нерайэ Уррэйва не говорил ни слова о том, что он нашёл в своих странствиях. Не говорил о планах, о грядущих войнах, о том, что весь народ обязан сплотиться перед тем, как нанести один-единственный решающий удар по Свету и забрать себе бразды правления и благополучия. Они и так всё знали. У них была одна цель, одна мечта. Одна на всё Небо.

Мечта о том, чтобы зло восторжествовало, конечно же.

Анэйэ улыбался, когда думал про это. «Мы зло во плоти, – думал он. – Величайшее зло в мире. Пройдёт время, и я стану острием нашего клинка беспросветного чёрного зла».

Он не любил шума и плясок, не любил эту диковатую музыку, потому что от неё у него начинала болеть голова, побаивался безумных певцов. Но ему нравилось принадлежать к своему народу в эти мгновения. Отец говорил не с ним, а с Айери Лэйо, Мейорэ Иллийно и другими тёмными военачальниками, но Анэйэ мог слышать все их слова, поскольку занимал на узком столике место слева от отца. Он слушал и наблюдал, и улыбался.

Айэ Алийерэ подошла поприветствовать отца. Лента скрывала её лицо, и тёмные глаза на белой коже блестели живым мраком.

– Отец мой, – проговорила она низко, склоняясь. – Ваш приёмный сын рад нашей встрече. Да будет Ваше правление долгим.

– Алиле, – усмехнулся отец. – К чему такая официальность, скажи на милость? Ты подрос. Выпрямись. Взгляни на меня!

Айэ Алийерэ выпрямилась и прикрыла глаза, не в силах выдержать прищуренного отцовского взгляда.

– Ха! И впрямь подрос. Но голос совсем не изменился. И манеры. А ну! – никто не ожидал, что его клинок вылетит из ножен. Уррайо ахнули, кто – подпрыгивая на месте, кто – летя со стула. Отцовский меч Триедин, ночь, заключённая в сталь, направился прямо к горлу его приёмной дочери. Анэйэ широко распахнул глаза. Он увидел, как, едва заметно вздрогнув, айэ Алийерэ опустила правую руку молниеносным движением, а через мгновение её волнорез уже блокировал лезвие Триедина, которое замерло в нескольких крысиных хвостах от замотанного в чёрный шёлк горла девушки. Тонкая, но сильная рука, сжимавшая рукоять волнореза, дрожала от напряжения, но Нерайэ Уррэйва и не думал убирать меча. Он медленно встал, весь свой вес отдавая оружию, не отводя глаз от лица приёмной дочери. Наконец, не выдержав напряжения, айэ Алийерэ сдалась, выпуская меч из рук и отдавая свою жизнь в руки отцу. Не встречая больше сопротивления, Триедин ринулся вперёд – и, не пролив и капли крови девушки, чёрным крылом метнулся назад, к своему хозяину. Нерайэ Уррэйва поклонился дочери, со звоном пряча клинок в ножны. Та повторила его движение.

– Молодец, Алиле, – вскинув голову, кивнул отец. – Достойный сын своего народа!

– Рад служить, – с некоторой отрывистостью ответила айэ Алийерэ, опустилась на колени, подобрала свой волнорез, развернулась и исчезла в ночи.

Анэйэ был восхищён её стойкостью и тем, как отец воскликнул, снова садясь на стул:

– Таким должен быть каждый уррайо. Всегда готовым к бою! Всегда готовым умереть, – он расхохотался, только сейчас обращая внимание на тех людей, кто повалился со своих стульев, испугавшись внезапности произошедшей между отцом и дочерью короткой схватки. Теперь они неловко поднимались и улыбались вслед удаляющейся девушке, кто с восторгом, кто с благоговением. – Куда вам всем до моего Алиле? Берите же с него пример! Брат Айери, – обратился он к своему товарищу. Тот сидел, облокотившись ладонями на широко раздвинутые колени, и ухмылялся, щурясь. – Твой сын был айле моего Алиле?

– Как Вы и хотели, мой Тёмный повелитель, Эррамуэ учился вместе с наследником Анэйэ, – подтвердил Айери Лэйо. – Алийерэ был наставником для них обоих. Насколько я могу судить, мой Тёмный повелитель, неплохим наставником. И я, и Эррамуэ отблагодарим по праву Вашу семью за то, что вы сделали для нас. Даю обет перед Луноматерью, – он приложил левую руку к сердцу.

Нерайэ Уррэйва кивнул.

– А ты что скажешь, Анэйэ? – вдруг повернулся он к сыну. Тот внимательно принял отцовский взгляд, видя в нём знакомую насмешку и гадая, что же она означает. – Хорошим айэ был для вас наш Алиле?

Красноречиво обернувшись на Эррамуэ, который обгладывал козерожью кость, не обращая внимания на царапину на своей голове, Анэйэ улыбнулся отцу.

– Самым лучшим, о котором мы могли мечтать. Трудно будет забыть его уроки.

Нерайэ Уррэйва помолчал, откинув голову и разглядывая своего наследника. В эти мгновения взаимосвязь между отцом и сыном, построенная на уважении и любви со стороны мальчика и на бесконечных надеждах со стороны взрослого мужчины, необъяснимо крепкая, стала ещё крепче, хотя, возможно, ни один из них того не осознал.

– Я горжусь вами, – проговорил Тёмный повелитель. – Когда мир встанет передо мною, тобой и Алиле на колени, моя гордость сокрушит Свет.

Анэйэ кивнул, медленно моргая в радостном расслаблении.

– Да, отец. Всё будет так, мы захватим весь мир.

Нерайэ Уррэйва рассмеялся.

…

Этот пир не прошёл незаметно ни для одного жителя Тёмных Небес. Воодушевление захватило всех уррайо, от обитателей кучевых облаков до столичных из Уррэйва. Вечером просыпаясь, Анэйэ слышал непрекращающийся гул львиного рёва и перезвон колокольчиков на ошейниках. Люди нескончаемым потоком прилетали в замок и улетали из него. Нерайэ Уррэйва собирал воинов и заново принимал клятвы от каждого из великих родов. Не для немедленной атаки. Им предстояло сделать ещё очень многое…

Несколько ночей Анэйэ и Эррамуэ не учились. Айэ Алийерэ ходила куда-то с отцом, и все наставники замка были заняты, составляя для повелителя огромную и подробную карту Тёмных Небес. В последние столетия большинство свитков с картами и литературными изысканиями в библиотеках Уррэйва пришли в полную негодность и были использованы в качестве растопки для костров, чтобы согревать дряхлых стариков и младенцев, которым не под силу было переносить вечные морозы Неба. Даже Нериани не мог выдерживать извечный холод Тьмы, и он, главный книжник столицы, собственноручно бросил год назад в огонь величайшие труды своего любимого Араэлли Философа. Так что теперь требовалось много работы, чтобы возместить утерянное, и по крупицам сохранившихся записей и рисунков составить хотя бы примерную карту.

Нерайэ Уррэйва не говорил, зачем ему нужна эта карта. Никто и не задавал ему вопросов. Уррайо, всегда беспрекословно верные своему Тёмному Повелителю, вновь принося ему клятвы верности, интересовались только одним: «Что мы можем сделать для вас, господин? Куда вы прикажете отправляться, господин?» Тот же ни слова не говорил о том, где был все эти четыре годы, что узнал и в чём заключается его новый план по свержению Света. И Тёмный народ довольствовался его молчанием.

Анэйэ всегда верил, что больше его отца об этом мире не осведомлён никто. Нерайэ Уррэйва был страшно умён – это признавали все, кто так или иначе пересекался с ним. На втором месте умнейшим человеком на Небесах была, вне сомнений, айэ Алийерэ. И скоро Анэйэ вновь получил этому подтверждение.

– Отец, – обратилась она к Тёмному повелителю в ту ночь. В ту ночь Анэйэ, Алийерэ и Нерайэ Уррэйва все вместе завтракали в своём замке. С высоких потолков свисал сотнями гигантских летучих мышей кромешный мрак. Анэйэ кое-как видел свою тарелку на слабом синичьем свету, едва-едва проникавшему сквозь витражные окна из призрачного стекла. На завтрак были обожжённые на грозовых сердцах орлиные печёнки. Не очень вкусно, зато полезно для тела и духа.

– Да, Алиле? – с готовностью отозвался Нерайэ Уррэйва. Он всегда прислушивался к приёмной дочери и разделял мнение Анэйэ о том, что айэ Алийерэ была бесподобно умна и прекрасна, и за это наследник ещё больше уважал своего отца, чем мог бы.

– С каких пор силы Грома, Дождя и Ветра принадлежат не нам, а узурпаторам эвелламе? – голос приёмной сестры звучал буднично.

Гром, Дождь и Ветер – главные Небесные стихии, в противоположность земным Огню, Воде и Камню.

– С каких пор? Алиле, ты не читала священных книг? – с насмешкой спросил Нерайэ Уррэйва. Он явно полагал, что дочь прекрасно знает ответ, но всё же процитировал нараспев: – О Свет ядовитый, о Солнце жестокое! Как обжигающе холодна будет месть Лунных детёнышей, как глубоко войдут в плоть клыки чёрные под челюсть белоснежного льва… Или снежно-белого? Хм. Забыл. Зато отлично помню год, которым датируется эта замечательная баллада. Двадцать третий год, – нараспев прочитал повелитель. – От кары Небесной… Двадцать третий, верно? В двадцать третьем году великий менестрель Умоно Песнь Дождя сложил эти строки, когда светлые эвелламе отобрали у нас наше будущее. Двадцать третий год, девочка.

– В двадцать третьем году от кары Небесной, ослушавшись заветов, данных нам Создателем, узурпаторы эвелламе забрали сердца трёх Небесных стихий и лишили нас всякой возможности противостоять светлым силам, – проговорила Алийерэ. – И вскоре после этого уррайо забыли, как создавать кошмары, забыли своё главное мастерство. Но отец, ты же лучше меня знаешь, что мы не можем бросить вызов Свету, не имея за собой ни сил Ветра, Дождя и Грома, ни умения создавать кошмары. Ты же думаешь над тем, чтобы снова попытаться вернуть сердца стихий, отобрав их у узурпаторов? Но зачем тебе нужны для этого карты Тёмных Небес?

Анэйэ мечтал бы увидеть выражение лица отца, но было слишком темно.

– О Алиле, – вздохнул повелитель, стуча о тарелку вилкой с двумя кривыми зубьями. – Как ты умён… умна. Поверь, когда настанет время, ты первая узнаешь об этом. Пока что не стоит тебе знать, где я был и что видел. Не задавай мне этих вопросов. Знаю, моя достойнейшая дочь хоть сейчас готова вступить в бой со всеми Светлыми силами, однако ты должна верить своему отцу и повелителю. Мои слова понятны, девочка?

– Понятны, отец, – ровно ответила Алийерэ. – Но на самом деле я завела этот разговор не для того, чтобы выпытывать у тебя твои планы. Я лишь хочу узнать. Что бы ты сделал, если бы узнал о том, что один из детей твоих, из верных твоих сыновей и дочерей перестал быть… верным. Что один из них знает что-то об утерянных сердцах стихий и молчит. Что один из них, будучи отлично осведомлённым обо многом, что происходит в нашем замке, делится своими сведениями с узурпаторами эвелламе?