Читать онлайн Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея бесплатно

Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея

Введение.

И я громко буду устами моими славить Господа и среди множества прославлять Его, ибо Он стоит одесную бедного, чтобы спасти его от судящих душу его (Пс. 108: 30-31).

Слава Богу, по благословению митрополита Кемеровского и Прокопьевского АРИСТАРХА, вышла в свет новая книга в городе Кемерово в 2022 году. Ее полное название: «Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея».

Чтобы дневники отца Серафима стали широкодоступными, мы постарались создать их цифровую версию. Вот почему массовый формат электронного издания воплотился в более упрощенный вариант, чем современная бумажная книга. В связи с этим пришлось внести корректировку в расположение некоторых глав, что отнюдь не изменило содержание повествования. При этом авторский текст дневников сохранил традиционный вид, а добавленные к нему тексты отформатированы курсивом.

«Книга посвящена, – пишет соавтор нашего общего труда Григорий Трофимович Шалакин, – удивительной судьбе коренного сибиряка архимандрита Серафима (в схиме Иринея, в миру Александра Егоровича Брыксина (1931 – 2019), родившегося в хлеборобном Алтайском крае и получившего трудовую закалку на угольной шахте Кузбасса. Пройдя через суровые испытания и невзгоды эпохи советского безбожия, он пронёс святую православную веру по необъятным просторам огромной страны и волею судьбы сосредоточился на возрождении церковной жизни в Западной Сибири. Об этом повествуют дневники старейшего клирика, которые наполнены глубоким смыслом послушания Воле Божией. Приоткрывая завесу над таинством бытия, записки архимандрита вобрали много событий и имён, в связи с чем общее повествование обрамили материалы и биографии людей, сопутствующие отцу Серафиму (Иринею) на пути служения Господу».

Здесь нужно особо отметить, что во многих документах его фамилия ошибочно писалась Брыскин после того, как ему был выдан военный билет. Теперь неточность устранена. Ведь родился Александр Брыксин и был погребен вместе со своими братьями, тоже Брыксинами. Тут возникает интересная параллель, что сирота и «человек с неточностью» в фамилии помог исправить ошибки многих людей и стать «отцом», и очень родным для многих жителей сибирского края и не только. Само слово «фамилия» с латинского языка familia переводится как «семейство», можно сказать, что это всё-таки не второе имя собственное, как на это смотрят нотариусы и работники ЗАГСов, и историки, а имя той семьи, которую мы с вами вольно или не вольно представляем в своей жизни.

Желание издать дневники возникло при жизни батюшки, тогда еще архимандрита Серафима (Брыксина) в 1990-х годах. Сам батюшка, даже изнемогая, все последние годы своей жизни находился в постоянных трудах или в болезнях. У него уже не было времени писать. Он любил строить храмы и спасать души человеческие. Ему нужно было еще много успеть в жизни. Поэтому, для издания дневников нужно было привлечь помощников в этом добром деле. Известный журналист – Валентина Андреевна Майстренко, успела посмотреть рукописи дневников. Но материал не был полностью приведен в порядок. Работа приостановилась. Оригинал дневников был утерян, но сохранились ксерокопии без первых страниц, которые успела сохранить, набрать и размножить в Благовещенском монастыре г. Красноярска монахиня Василиса (Наумова).

Здесь же в Благовещенском монастыре, где первое время настоятельствовал наш старец и духовник, отцу Серафиму помогала монахиня Феодосия (Волуйкова). Она смогла сохранить в своей памяти многие воспоминания и рассказы. Благодаря ей, мы смогли уточнить ряд спорных моментов. Также дневники перед изданием просматривали его близкие. Среди них – батюшкин потомок и внук старшей сестры о. Серафима – монахини Анны, – иерей Антоний Гарманов, настоятель храма Святой мученицы Татианы в городе Красноярске, а также другие родные.

Продолжил вести хронологию о трудах архимандрита Серафима (Брыксина) иеромонах Савва (Змиевский) – насельник Свято-Успенского мужского монастыря г. Красноярска. Его летопись еще одной возрожденной святыни и стала долгожданным продолжением батюшкиных дневников. Мы постарались включить в книгу важные и разнообразные материалы, чтобы у читателя сложилась более полная картина бурной и трудолюбивой жизни известного монаха и священника во многих уголках современной Сибири.

Руководителем проекта издания книги выступил Сергей Николаевич Апарин.

Дневники соседствуют с иллюстрациями и художественным оформлением дизайнера издательского отдела Кемеровской епархии Сергея Александровича Скобликова (спасибо семье Брыксиных за предоставленные фотографии), а также историческими сведениями о множестве населенных пунктов, собранными и подготовленными Григорием Трофимовичем Шалакиным. Мною же были разработаны и дополнены историческими примерами и биографиями многие главы. Например, о православии в Якутии, где служил брат батюшки Серафима отец Варсонофий Брыксин. Сегодня это очень ценный материал.

Сердечно благодарим Красноярское епархиальное управление за предоставленную информацию из личного дела архимандрита Серафима (в схиме Иринея Брыксина).

Повествование оказалось бы неполным без ряда дополнений. Они получены из разных источников. Так появились содержательные отрывки о первом духовнике отца Серафима (Брыксина) в монашестве. Сегодня это известный, но уже почивший старец, в схиме схиархимандрит Серафим, но с фамилией «Томин». Его первое монашеское имя было Мисаил. Также большую роль в жизни и мировоззрении нашего живого героя сыграл митрополит Нестор (Анисимов). Благодаря этим двум подвижникам монашеский путь героя книги – отца Серафима – стал особенным, удивительным и поучительным. И он, вдохновляясь трудами своих подвижников, смог пройти там, где многие унывали и спотыкались и добраться до таких потаенных мест, к которым другие не дерзали даже приближаться.

Благодаря этому жизнь героя книги переплелась с десятками и сотнями судеб наших соотечественников и братьев по вере. И совершенно справедливо то, что некоторые из них уже канонизированы Церковью.

Протоиерей Владимир Крицак, настоятель прихода Жен-Мироносиц г. Кемерово.

14.10.2022 года

Посланный Богом

Бог послал меня перед вами, чтобы оставить вас на земле и сохранить вашу жизнь великим избавлением. (Быт. 45,7)

Эта книга – рассказ о Человеке с большой буквы, всю свою жизнь посвятившем служению Иисусу Христу. Человеку, сначала собиравшему милостыню, а затем, многим людям, обнищавшим духовно, наш Спаситель, через отца Серафима, как через построившего большие житницы и спасшего многих от голода Иосифа Египетского, воздал должное за то, что этот Человек оставил после себя духовные житницы-храмы и напитал Духовным Хлебом-Причастием многих наших сограждан.

Свидетельства о жизни и монашестве архимандрита Серафима, оказавшегося способным во время активного многолетнего безбожия и после него многое сделать для возрождения православной веры в Сибирском регионе, сохранены благодаря тем людям, у которых он был духовным отцом, и благодаря его дневникам. Житейские истории архимандрита Серафима наполнены глубоким смыслом послушания Воле Божией и по-своему приоткрывают завесу над таинством нашего бытия! Поэтому они притягательны, поучительны и полезны.

Духовная Одиссея отца Серафима была не набором абстрактных подвигов, а плодом его целомудренной души. Сегодня это качество мало ценится в жизни, особенно среди современной молодёжи. Поэтому его долгий и терпеливый путь мужества и надежды притягателен для разных поколений. Когда вникаешь в его интересный труд и читаешь его дневниковые записи, получаешь великую пользу и для своей души.

Какие же они неутомимые и неукротимые, истинные и безгранично преданные вере современные подвижники православия!

В книге отражены лишь немногие следы сияния одного из них на небесном небосклоне! Но это сияние очень значимо для людей верующих и стремящихся к постижению узкого пути, приводящего в Царство Небесное!

Глава I. Благодать, призывающая от колыбели до купели

Подобный Образу

Ибо кого Он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братьями. (Рим. 8, 29)

Слово Божие, воплотившееся и ставшее Иисусом Христом, «просвещает всякого человека, приходящего в мир» (Ин. 1, 9). Создание видимого мира – это тайна и загадка для всего человечества, над которой трудились и размышляют тысячи философов и учёных. Сегодня в этот загадочный мир, несущий в себе отпечаток Славы Божией, вслед за нами каждую секунду приходят несколько малышей. Откуда и как возникают люди? Для чего они приходят в этот сегодня уже давно грешный мир? Ведь с собой мы сюда ничего не приносим, кроме себя самих.

Видно, главная ценность для Создателя, отправившего нас на эту летящую в бескрайних просторах космоса Землю, находится в самом человеке. Подобно зерну, вмещающему в себе идею жизни, человек в себя вмещает главную идею Жизни – Образ Божий.

Где же находится этот Образ Божий? Многие святые поразному отвечали на этот сложнейший богословский вопрос, но все они были в целом правы. Весь человек, с душой и телом, и является теперь отображением Христа: Адам стал подобен Нерожденному Отцу, «исшедшая Ева обозначает исшедшую Ипостась Святого Духа»1, а рожденный сын стал образом Слова Божьего и прообразом воплощённого Христа. Но Каин своё призвание, сказанное через свою мать: «приобрела я человека от Господа» (Быт. 4,1), не захотел и не смог осуществить. Лишь Христос – Бог, ставший человеком, исправил Своё творение через Своё же Воплощение! «А верующим во имя Его дал власть быть чадами Божиими» (Ин. 1,12).

Многие люди сегодня не знают о своём призвании и наследстве. Теперь, если задуматься, на это рассуждение уже в каждом народе есть свои причины. Поэтому многие люди живут посвоему. Как нравится. В итоге, когда человек наиграется даром свободы и посмотрит на свои бесплодные жизненные годы, Бог попускает ему ненадолго впасть в уныние, чтобы просветить его сердце призывом к новой жизни.

До того момента как Александр Егорович станет рабом Божьим, его, казалось, обычная жизнь сделает резкие повороты в его судьбе. Но радость жизни, подаренная ему через родителей, пусть и не верующих, приоткрыла ему дар любви.

Именно мать учит младенца в себе ценить Образ Божий. Ту жертвенную любовь, которую ребёнок испытывает и ощущает на себе через прикосновения материнских рук и нежный её голос, который он привыкает слышать ещё внутриутробно, очень трудно заменить. Малыши, лишённые матери в детстве, с трудом развивают в себе многие полезные качества своей души.

Именно с матерью ребёнок начинает молиться своими детскими «уа!». И если мать не откликается, то брошенные дети перестают плакать и молить о помощи. Они теряют веру, что мать их слышит. Поэтому, конечно, молитва – это дар Божий, но он формируется с помощью доброй матери.

У Александра Брыксина, будущего Питирима, Серафима и в последние годы – Иринея будет особый дар молитвы, помогающий ему в его трудном служении. Глафире (др. греч. Γλαφυρή, от γλαφυρία – «воспитанность, тонкость, изящество») Васильевне (матери Александра Брыксина) удалось воспитать тонкого душой сына, образ Божий в котором, как в изящной иконе, прописан нежными чертами.

Но чтобы благодать Божия, через родную бабушку, пришла в жизнь Александра и большую часть земной жизни он смог прожить с монашеским именем Серафима – огненный, пламенеющий, нужно было омыть свой Образ Божий в святом крещении. Она – благодать Божия – пришла в жизнь молодого Александра незаметно. Но, так как на этом пути среди братьев и сестёр Александр Брыксин был одним из первых, поэтому, крестившись, он получил некое первородство среди своих близких. Хотя в семье был ещё старший брат.

Отец погиб на фронте в 1942 году. Пришлось учиться уже многие жизненные решения принимать самому. Именно понимание и осознание ответственности за близких перед Богом воспитало и сформировало остальные добродетели и важные качества в душе молодого человека.

Рос в предгорьях Алтая

Александр Егорович Брыксин родился 13 августа 1931 года в Алтайском крае на железнодорожной станции Локоть. Это особая точка на карте бывшего Советского Союза. Посёлок транспортников разместился на 536м километре Турксиба, в селе Весёлоярск Рубцовского района. Здесь пограничный участок между Россией и Казахстаном. До города Рубцовска 25 километров. От Локтя – ответвление до станции Кулунда, гремевшей на всю страну во время освоения целинных и залежных земель. Старшее поколение помнит, как в 1960-х из разных уголков Советского Союза комсомольцы-добровольцы ехали сюда под песню:

– Вьется дорога длинная,

Здравствуй, земля целинная.

Рис.3 Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея

Александр Брыксин. Осинники. 1955 г.

Теперь в качестве подъездного пути функционирует лишь один участок Кулунда – Малиновое озеро. Линия длиной более 120 километров была проложена в 1942—1943 годах для разработки месторождений природной соды. Вместе с железной дорогой построили Михайловский содовый комбинат. Сооружение обоих объектов осуществлялось силами заключенных Алтайлага, а также спецпереселенцами и вольнонаемными местными жителями. Основным назначением каустической соды в военное время была чистка паровозных котлов. Вблизи станции – село Локоть на реке Алей с рудником и заводом по выплавке меди с 1780х годов. Среди этого – рельсовых путей, громыхающих поездов, среди железнодорожников, металлургов и земледельцев в окружении алтайских гор, заводских пейзажей и бескрайних алтайско-казахстанских степей прошли первые годы жизни Александра Брыксина.

Здесь нужно оговориться, что во многих документах его фамилия ошибочно писалась Брыскин после того, как ему был выдан военный билет с ошибкой. Теперь ошибка исправлена.

– Не знаю, можно ли вспомнить подробно детство своё, которое осталось далеко-далеко позади, – размышлял отец Серафим, приступая в начале 1960х годов к своим воспоминаниям.

Тогда он был ещё простым священником Покровской церкви в Красноярске и не мог предположить, что ему придётся несколько десятилетий потрудиться над своими дневниковыми записями. Эта задумка – зафиксировать свой жизненный путь на бумаге – побуждала автора к сопутствующим размышлениям. И он делится ими с нами.

Испрашивал помощи Божией

2

Между прочим, если внимательно сосредоточить свои мысли о прошлом, то кое-что из особенного можно восстановить в памяти. Вот мне и пришла в голову мысль. Не знаю, можно ли ее назвать блестящей. Но мне-то что до того, назовут или нет её блестящей.

А я, поскольку заинтересовался запечатлеть своё прошлое, а особенно детство, назову свой труд о воспоминании блестящим только с условием, если его напишу. Правду сказать, это будет стоить труда.

Но сам я себя называю верующим и глубоко убеждённым в Бытии Божием. Поэтому, испрашивая благодати и помощи Божией для начатого труда, верую – Он поможет в моих начинаниях. Он вёл меня загадочной тропинкой от моей колыбели, вёл и ведёт до сегодняшнего дня.

И только к своему назначению, когда я ясно почувствовал Его руку, мне невольно захотелось вспомнить, какой Он чудной и извилистой тропинкой привёл меня к своему назначению. Гнев и милость Его периодически посещали меня и весь мой родительский дом, да и было за что гневаться.

Родители, и особенно отец – неверующие. Отец и матери не разрешал верить. А она, поддавшись страху перед ним, заглушила в себе веру. И нас, то есть свою детвору, не привела в лоно Православной Церкви. Вот я и рос нехристем в суете житейской волокиты.

Алтайский край

Помню, большое наводнение (1937 года) 3 в нашем селе, и мы с братом, как два воробушка, сидим на завалинке, «ловим» рыбку на самодельные крючки. Вот, закидываем, но рыбка не идёт на такой крючок. Да и была ли она там? Но мы не отчаивались, потому что вместо рыбы всякий раз вытаскивали то клок прошлогодней травы, то засохшую ветку, то плывущую ветку. И это безмерно забавляло нас, повествует, годы спустя, отец Серафим, не опуская мельчайших подробностей.

Вечерами же мы любовались чудесными пейзажами нашей деревни. Вот гряды Алтайских гор, соединившись с заревом небесного домостроительства, ярко отражаются в воде, которая господствовала по всей горемычной деревушке. Тихий всплеск воды, и самодельный плотик пришвартовался к самому порогу хаты.

Это отец привёз на своём транспорте маму, которая была на горе, справляясь по хозяйству. Ухаживала за домашними животными, которые вынуждены были при таковых стихийных бедствиях обитать по горам.

Чем это кончилось, не знаю.

Надо, правда, прибавить к тому рассказанный случай, как однажды старший брат, увлекшись плаванием на плотике, изъявил желание и сестрёнку покатать. И вот в порыве своего удовольствия он довольно‑таки далеко угнал свой плотик. И не заметил, как его начало притягивать быстрое течение реки, которое могло бы и навсегда притянуть. Но, видно, Промыслом Божиим этому не суждено быть. Заметили соседи и поспешили ликвидировать сию беду.

Простояла вода около месяца, причинила кое‑кому неприятности и ушла.4 Постепенно она вошла в свое русло и, как была не была, по-прежнему понесла свои воды в просторы морской пучины. Вместе с ней и моя жизнь потекла вперёд к миру, который также шумел бесчисленными суетами жизни.

Кузбасс

В 1938 году родители переметнулись на городское местожительство и работу. Кое-как, с горем пополам, отец устроился, нашёл квартиру и стал доставлять нас, то есть мать нашу с нами к новому месту, – вспоминает о. Серафим о своём детстве и пути в Кузбасс.

Зима. Холод. И вот – две повозки двигаются по снежной дорожке. Первую повозку тащит лошадка, вторую – бычок. Каков вид этого бычка, не знаю, ну, а то, что нас четверо, нет – даже пятеро живых малышей, прятались под одним тулупом в этой повозке – помню.

Трудная дорога. Много поту потерял бедненький бычок. И это видно, потому что всякий раз при подъёме нас заставляли двоих высаживаться и частыми детскими шагами тащиться за санями. Где‑то ночлег состоится. И опять тронулись в путь.

Нелёгкое это путешествие, но для нас, детворы, оно не было в тягость. Было, наоборот, довольно интересно, когда проезжали глухую сибирскую тайгу. Где‑то птица пролетит, рассекая холодный воздух взмахом своих крыльев. Дятел нарушит тишину ударом своего клюва. А тут и заяц, не стесняясь, вприпрыжку перемахнёт нашу дорогу, да ещё и остановится, подняв горделиво свою мордочку: вот, мол, посмотрите, что не такой уж я трусишка, как это вам рассказывал обо мне ваш дедушка. А вот – след волка. Правда, хоть он и смелый, но почему‑то не желал иметь с нами тесного знакомства и предпочитал выгодно укрыться.

Нелёгкий путь нашего путешествия по таёжным просторам, но, вероятно, и жизнь тяжела здесь этим обитателям. Может, я и ошибаюсь, но вот этот случай меня заставил пожалеть бедных птиц и зверей. Именно вот этот:

– Стой, окаянный! Куда прёшься?

Но уже поздно оскорблять бычка – сани на боку. Бедный мужичок силится их поднять. Но безуспешно. Что делать? Не находит сил и возможностей успокоить свои нервы. Хватает вывалившуюся из корзины кошку и сколько есть мощи бросает её далеко-далеко в сторону. Перепуганная до потери сознания бедная кошечка выбирается из сугроба и плачевным голоском пищит:

– Добрый хозяин, зачем так жестоко обидел меня, ведь не я в том виновата, что воз у тебя перевернулся. Но если уж зло хотел сорвать, так сорви, но не оставляй меня на произвол судьбы, ведь сколь я тебе служила добром и, наконец, за всё моё доброе.

Ну, ладно, можно много было бы обид излить на недоброго хозяина, но, оказывается, он не такой уж и злой. Вот он чуть не по пояс увязает в рыхлом снегу, пробирается шаг за шагом к бедному животному, которое со слезами на глазах тоже пробивает путь для встречи, дающей ей ещё пожить.

Но не это главное. Главное впереди. Вот, кажется, цель нашей поездки достигнута. Ой, нет. Ещё не совсем. Остановились на станции Кузедеево.

Отсюда поездом ехать. Хоть и не больше одного часа езды, но ведь поездом – какое удовольствие! Да, для меня можно назвать удовольствием. Да и не иначе для других членов нашей семьи. Ведь впервые на поезде.

Далеко увидел я поезд – ух, как он мчится! А сигнал мне напомнил нашу коровушку Чернуху, которая, возвращаясь вечером с поля, разве чуть‑чуть тише кричала.

Вот и посадка. Как уютно в вагоне. Да и окна большие, всё видно. Вот мелькают телеграфные столбы, посёлки, маленькие деревушки. И вдруг – громадный мост. А под ним – река. Вагон движется тихо. Да, а ведь как страшно.

Из истории Кемеровской области

В прошлом промышленный регион Кузбасс входил в состав Западно-Сибирского края и Новосибирской области, а в 1943 году из этой территории выделили самостоятельную Кемеровскую область, куда и устремилась семья Брыксиных. Тропы из алтайских мест в угольно-металлургический Кузбасс уже нельзя было назвать нехожеными.

Крестьян из сибирской округи, и не только оттуда, организованно направляли на строительство Кузнецкого металлургического комбината с конца 1920-х годов. Ими также пополняли ряды пролетариата на растущих, как грибы, угольных шахтах. Так Брыксины оказались на станции Кузедеево, расположенной на половине пути между выросшим за счет Кузнецкстроя Сталинском (нынешним Новокузнецком) и Таштаголом с его железными рудниками.

Кузедеево – село тоже интересное. С рекой Кондомой и с реликтовой липовой рощей. Оно считается своеобразными воротами в Горную Шорию, ныне известную во всем мире Шерегешскими горнолыжными трассами.

Мундыбаш

Вот и станция Мундыбаш – на сей раз наша конечная остановка, – возвращается к своим детским путешествиям 1938 года о. Серафим.

Вышли. Вокзал хороший, с большим светлым залом. Мы уселись на диваны и ждём чего‑то. Мать нас покинула, и её нет. Нет и нет. Где же она?

– Мама! – закричал один из младших.

Немного погодя, она бежит, не знаю, на крик ли сей, но только она не одна, а с папкой. Я встал на диван с ногами и как‑то растерялся: ведь это папка, ну что же он ничего не говорит, а только смеётся?

А потом и говорит. И как‑то сразу успел всех поцеловать. И быстрым движением схватил на руки двух из младших – моих сестрёнку и брата. И пошёл с ними. Ну, а все остальные, в том числе и я, по команде мамы спрыгнули на пол и побежали, как цыплята, за своей мамой.

Дома тепло, уютно. В общем, лучше всего – дома. Все новое, – отмечает повествователь. – И жизнь пошла по‑другому. Да разве не ново для меня, когда нас с братом меньшим вскоре отдали в детский садик. Удивительно: мы, два почти диких ребятенка, очень скоро усвоили жизнь в новой для нас обстановке. Уходили рано утром в садик с папкой и возвращались домой с ним. А ему‑то ведь попутно. Почти рядом с нашим садиком находится поссовет. А папа в нём занимает должность секретаря.

Сперва вечером он заходил за нами, а потом мы стали за ним заходить. Придём – а он ещё работает, да с кем‑то разговаривает, а с кем – ведь никого нет? Эх, мы – воробьи деревенские! Да ведь это, как мы узнали позже, телефон, проволока, протянутая от дома назначенного до другого дома. А там – точно такой аппарат. В этой коробке сидит не человек, как нас обманывали.

Шли дни, месяцы и даже годы. Переехали в Мундыбаше на другую улицу. Там – опять новое и интересное для нас. Летом на тележке, которую везла лошадь, ездили за дровами и за сеном. Дни бывали жаркие, тогда купались и загорали.

Мама боялась брать чужое, она запрещала нам даже заглядывать в чужие огороды. Огородик свой летом привлекал заманчиво. Огурцы только подрастут, а мы их сорвём да съедим. Но нас за это пробирали. Так мы стали срывать огурцы украдкой.

Папка-то какой мудрый! Он не ругал почти никогда. Но зато он нам устроил такое, что мы стали его считать хуже мамки. Он-то, что придумал! Взял да колючей проволокой загородил грядки с огурцами. Где‑то уж ему и проволока эта окаянная попалась под руки, а то бы он не стал так делать. Ну, ладно, это пустяковая мелочь.

На месте шорского улуса

Мундыбаш в переводе с шорского языка означает «тут голова». Это – поселок городского типа в Таштагольском районе нынешней Кемеровской области.

Он возник на месте шорского улуса при строительстве железной дороги для доставки руды из Горной Шории на Кузнецкий металлургический комбинат.

Здесь отец Александра – Егор Лаврентьевич Брыксин – работал в поселковом совете.

Война

Сидим как‑то дома, а тётка Косованиха бежит, да с новостью, – делится с нами наиболее яркими событиями о. Серафим.

А почему она плачет? Не знаю. А-а-а, вон оно что: война. – Какая? – С немцами же.

Тут и мама наша заплакала. А к чему я буду плакать, ведь уже не маленький? А мне было около десяти лет. Ну, что ж, война так война, и я тогда пойду с папкой. Но получилось наоборот: меня отдали в школу.

В 1941 году иду в первый класс школы. Потом во второй я пошёл.

Тут‑то и пришла очередь папу забирать в армию. Думали, что не возьмут, потому что у папки пальца одного не было на правой руке, а остальные плохо гнулись в суставах. Но нет – взяли. А как же, ведь всех взяли. Ведь он будет стрелять или помогать где‑нибудь? Да он и помогал, как мы узнали из писем. Он, оказывается, и там какую‑то должность занимал. Писарем служил.

А мы остались без отца. Не знаю, хорошо ли кому без папки, но мне было не совсем, потому что мамка всегда стала плакать, скучать. А мне из‑за этого не хотелось играть. А во‑вторых, я стал взрослым мальчиком, учеником второго класса «б».

Я учился хорошо. Помню, мне дали премию.

Но в третий класс меня не отдали учиться, потому что надеть мне уже было нечего, есть нечего. Вот я и сидел дома. Ух, даже вспоминать не хочется. Одно горе сменялось другим. Бедная моя мамочка, она не знала никакого утешения.

В одном месте у деда оборвался туесок с мёдом, – рассказывает о. Серафим о запомнившемся.

И мёд большим блином растёкся по полу, вся детвора (и даже взрослые) собирали ладошками и ели.

И моя мама просит: идите ещё поешьте – один раз в жизни наелись сполна.

Матушка Надежда (в миру Нина Брыксина) дополняет воспоминания о. Серафима:

– Иногда пили солёную воду, чтоб есть не хотелось, – делится она пережитым.

– Батюшка хлеб по карточкам делил на всех и ещё крошки добавлял каждому. Спичек не было, отправляли к соседям за горящими углями.

Один идёт со школы с первой смены – другой уже сидит у окна, ждёт, чуть не плачет. Быстро валенки забирает – и бегом в школу.

Тут о. Серафим продолжает свой рассказ.

– Убили папку на войне. Вот он, первый удар на голову: папка уехал на фронт и погиб (скорее всего, в 1942 году), но весть долго шла.

Второй удар: моего старшего брата арестовали и дали год тюремного заключения. А за что? Эх, да стыдно говорить. Взял на работе, в паровозном депо, кусочек свинца для грузила на удочку. А тут его – цап. И годик, будь миленький, отбывай. Осудили и увезли. Бедная мамочка. Она не переставала плакать.

Каково нам, а? Эх, хочется самому плакать, но разве заплачешь, когда ум ещё детский?

Только мама за нас плачет.

Горе, нищета, голод, тоска. Всё это давит тебя. И так давит, что нет никакой возможности от всего освободиться. А мы‑то – детвора. Шесть человек, один одного меньше. Вот и выкручивайся из такого положения, когда судьба тебя так придавила к стенке, что только держись. Удар за ударом бьёт тебя по голове, наверное, не лучше, чем «катюша» на передовой.

Брат, освободившись из тюрьмы, добровольцем ушёл на фронт. И, раненый, пишет из военного госпиталя. Пишет нам, что едва ли жив будет в этой кошмарной войне. И дома есть кое‑что прибавить.

Там – война, которую навязал немец. А здесь – голод. Умерла моя сестрёнка младшая Галина – некрещёная. Вот он, голод, и ко второй сестрёнке подкрался.

Пришла наша бабуся, плачет и говорит:

– Что вы смотрите, ведь она – уже живой труп. Шейте ей платье на смерть.

А из чего шить? Мать сшила. Уже и прощаться приходили из своих, но Бог миловал. Бога мы никогда в то время не вспоминали, мы Его не знали, да и знать, признаться к нашему стыду, не хотели. А Он, Милосердный, смотрит на нас, подавая Свою могучую руку. Он пришёл, нет, не Он, а, наверное, ангел. И отогнал смерть. Он, наверное, смилостивился над моей бедной мамочкой и сказал:

– Хватит её наказывать, она и без того наказана.

А то ведь может не выдержать человеческое сердце. А ведь Господь всегда по мерам сил даёт. Ну, а у мамы столь было много сил, поэтому, наверное, она всё это вынесла. Нет, ещё не перенесла, а переживала. Да мы ведь все должны переживать. Всем дан свой крест. Даже я имел счастье нести, хоть и маленький, но всё‑таки крестик. Шёл 1943 год.

Великая радость

Был на исходе 1944 год.

Я закончил четвёртый класс. Но как? С горем пополам, – признаётся о. Серафим.

Помню, в эту зиму произошел важный случай в моей жизни. Прибежал домой братишка и говорит:

– Там, на снегу, поросёнок лежит, маленький и чистенький. Его выбросили, потому что пропал.

Я, недолго думая, взял мешок и помчался бегом. Мне удалось положить поросёнка в мешок. Вот я уже взвалил его на спину. И мысль работает четко: через час будем есть жареное мясо молодой свинки.

Но, увы, предчувствие не осуществляется. Кто‑то быстрым движением у меня вырывает мешок с заветной ношей. И меня вместе с мешком, как преступника, тащит в другую сторону. Что ж, приходится повиноваться, да и мог ли я оказать сопротивление?

И вот я – на пороге чужого дома. Женщина с удивлением глядит на эту сцену и не поймет, в чем дело. Но её выводит из заблуждения мой конвоир. Он говорит:

– Вот, скажи на милость, этот хлопец хотел дохлого поросенка утащить домой для пищи. Мыслимо ли? Дай ты ему картошки, пусть сварит её дома.

И что же? Незнакомые люди нагребли её мне целых полведра. Принёс картошку домой. О, сколь великая радость была! Наварили, наелись, и слава Богу за прожитый день, а завтра, что Бог даст.

Сколько же было таких дней, пожалуй, и не сосчитаешь. Да и надобности особенной нет подводить точные итоги минувших лет.

Разве вот только случай весьма интересный. Помнится, как сейчас. Стояла в нашем поселке Мундыбаш военная артиллерийская школа, прибывшая из Ленинграда. Как‑то случайно мой брат Витя пошёл к артиллеристам на обед. Еда была настолько вкусной, что Витя и завтра, и послезавтра посетил эти обеды. Этого было мало. Он совершил визит домой к начальнику артиллерийского подразделения. Встреча была довольно‑таки любезная, гостеприимная. Настолько любезен был к нам этот начальник. Как мы узнали, дядя Ваня с женой тетей Люсей и дочерью Галиной. И мы нагрянули к нему с братьями втроем.

Как‑то раз начальник, по‑нашему дядя Ваня, усадил нас обедать на крылечке своего дома и любовался нами. Подходит его заместитель и с удивлением восклицает:

– О, что это тут у Вас, товарищ подполковник? Новые кадры воспитываете?

– Да, это мои будущие солдаты, – ответил подполковник.

И, действительно, он не ошибся в своих пророческих словах, мы все трое служили в рядах Советской Армии.

Тыл не подводил

Все сибиряки крепили оборону страны. Собирали денежные средства на строительство танковых колонн и авиаэскадрилий. Подписывались на военные займы. Готовили на фронт посылки с тёплыми вещами, продуктами, табаком и кисетами. А сами жили впроголодь.

Безбилетники

Мундыбаш – не только посёлок, но и железнодорожная станция, – напоминает рассказчик.

А сколько раз мы с братом Витей ездили на поездах без билетов. Сколько же было всевозможных приключений.

Вот нас толчками выгоняют ночью из поезда на каком‑то глухом полустанке. Слёз – целое море, но нам никто не сочувствует. Нет, лгу, сочувствуют. Какой‑то дядька уже на ходу снова подсаживает нас на ступеньки вагона. И мы мчимся дальше. Зуб на зуб не попадает. Дверь в вагон закрыта, надо крепко держаться за поручни. А дремота одолевает. Она готова каждую минуту бросить нас под колеса. Однако дверь отворяется. Нас хватают, как котят, за шкирку и – в вагон. Что будет, то и будь. Но мы рады, что отогрелись. Нас пронесло.

В другой раз меня, как штатного «зайца», заперли в камеру. Боже мой! Я – преступник. Ведь ночь и день почти просидел в тёмной сырой комнате. Какая несознательность у взрослых! Мама пришла выкупать меня. Открыли двери камеры. И вот на пороге появился преступник: голоногий мальчишка 13—14 лет. Мать встречает. Какая радость! Я – на свободе.

Через многие годы

Пришёл после войны ко мне на исповедь один мужчина в годах. Сомневающийся такой, – рассказывает о. Серафим.

– Я – фронтовик, – сказал он. – Почему‑то я верю, что вы можете у меня исповедь принять и не скажете никому. В войну я расстрелял двух своих солдат.

И далее он поведал:

– В окопах, на передовой, лежим. Зима. Молодые деревенские солдатики рядом – холодные, голодные. Один говорит:

– Слушай, Вань, ну чо нас заставляют воевать? Хлеба не дают, а воевать заставляют!

Назавтра этих солдатиков контрразведка приводит:

– Вы так говорили?

– Говорили.

Абсолютно деревенские! Ну и всё – к расстрелу.

Я говорю:

– Не могу расстреливать, не могу.

И плачу.

– Приказываю тебе расстрелять, – командир говорит, – откажешься – самого в расход пустим.

И я их расстрелял. Ни за что.

Я отпустил ему тот грех.

Осинники

Город на Кондоме

Осинники – город в Кемеровской области на реке Кондоме при впадении в неё реки Кандалеп.

Основан на месте шорского Осиновского улуса в 1926 году, хотя первые штольни были заложены ещё в XIX веке.

Сначала рабочий поселок назывался Осиновка. Городской статус Осинники получили в декабре 1938 года.

Рис.0 Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея

Река Кондома с видом на Осинники

1945 год. Война закончилась, – продолжает вести нас автор записок по цепочке событий.

Ура! – казалось бы, надо радоваться, но не до этого, не до эмоций.

Из Горной Шории, из Мундыбаша, где перерабатывают железную руду, наша семья переезжает чуть севернее – в шахтёрский город Осинники.

Там нам должно быть лучше. Наша бабуся здесь, тётка, Лёнька.

Да и пойдешь с сумочкой, тут лучше подают. Пока несколько домиков обежишь – и сыт. Я‑то ведь тоже ходил и просил всегда так: «Подайте милостыньку Христа ради».

А что за смысл в просьбе, я не понимал в то время. Кто даст, а кто и откажет.

Как‑то постучал в дом. Открыла двери учительница, дала что‑то покушать и сказала, что нехорошо попрошайничать.

Однажды Витя с голоду чуть не уснул в сугробе навсегда, еле его растормошили.

На родительский день одна бабушка дала яйцо. Мама разделила его на всех.

Когда не могли уехать домой обратно, ночевали в канаве. Однажды так было тепло, травка зелёная, и это было на Пасху.

Шёл 1946 год. Я учился в пятом классе.

Учёба не идет. Нищета, голод, а голод – не тётка тебе.

Нас было семь человек детей, отец, пока был жив, не разрешал нам креститься.

У меня было такое непреодолимое желание креститься, что я часто спрашивал свою бабулю:

– Баба, ну когда уже ты меня покрестишь?

– Подожди Шура, хорошего крестного надо тебе найти.

Бабушка была глубоко верующая и нас окрестила, как война закончилась.

Крёстным стал пономарь церкви Валентин, впоследствии священник и друг по жизни.

В моём упрямстве бабушка видела характер дедушки и поэтому часто говорила:

– Упрямый, как дед Лавро.

Бабушку звали Марией, а деда по отцу – Лавром.

Таинство крещения

Таинство крещения – это икона Смерти, Погребения и Воскресения Иисуса Христа – Сына Божьего. Через крещение Бог обновляет человека от греха и его последствий. Вода – это вещество, не имеющее формы. Образ Иного бытия. Запредельного для человека. Из неё творился мир. Через неё Господь нам даёт земную жизнь и отнимает её, как это было во время Всемирного потопа.

Троекратное окунание – это образ трёхдневного Погребения нашего Спасителя. Выход из купели, это образ Воскресения. Участвующий в таинстве Крещения должен пережить со Христом смерть и воскресение. Мы видим, как чувство смерти через горе расставания с матерью прошло сквозь душу новокрещённого юноши. А чувство патриотизма обновилось осознанием Небесного гражданства.

Страшно даже подумать, что бы случилось с оставшимися детьми, если бы понимание важности их жизни через веру не пришло бы в их неокрепшие умы. Как это действие благодати Божией не назови. Провидением или Случаем. Но оно было переломным.

Война, потеря отца и матери, всё это стало той суровой школой во взрослую жизнь. Какие тут можно найти слова? Многие люди уже здесь ломаются. С Богом по-другому. Да! Жизнь будет трудной. Но интересной, нужной и со смыслом!

По данным одной из автобиографий из личного дела, крещение Александр Брыксин принял на 18 году, то есть в 17 лет. Имя Александр в переводе с греческого означает «мужественный защитник». Можно сделать предположение, что это был 1948 год. Конец августа или сентябрь. Кто-то уже в семье был крещён, но бабушка искала Александру крёстного религиозно образованного. Крёстный Валентин первым стал учить Александра читать на церковно-славянском языке, а затем порекомендовал его отцу Мисаилу (Томину) и тем самым совершил главный поворот в его судьбе.

Собирал уголь для дома

Пошёл 1947 год. Продолжаю учиться. И – ещё хуже.

В 1948 году не учусь и не работаю.

Так: для себя копаем лопатами огород, садим картошку.

Рис.4 Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея

Осинники. Семья архимандрита Серафима Брыксина, в миру Александра, скорее всего, 1949 г. Верхний ряд: первый слева – Виктор Брыксин; средний ряд: бабушка с мамой – первые слева; нижний ряд слева: сам Александр Брыксин, сестра Валентина, брат Леонид, Юрий и сестра Нина

А в 1949 году устраиваюсь учеником художника в клуб. Работа – писать рекламы, афиши да лозунги. Любимое моё занятие – рисование. Вот где я наслаждался этим. Но, к моему огорчению, недолго. Потому что должности таковой не было, следовательно, и держать человека государству не было смысла.

Одним словом, меня рассчитали, по-нынешнему – уволили.

Вот и 1950-й год. Мне уже 19 лет. Боже мой, 19!

А я, как уличный мальчишка, ничего не соображаю. Да и соображать не хочу. Лето. Свободное время отдаю игре в футбол.

Мама ругается, но ведь хочется поиграть. Надо уж на какую-то другую работу устраиваться, но мне как будто дела нет до того.

Правда, каждый день почти хожу по городу и собираю уголь для дома. А его там много попадается среди города, иногда возможно насобирать. В другой раз – и машину. А бывает, что и ведра не наберёшь, но я всё равно не приходил без угля. Там ведь, неподалеку от нас, есть другая куча уже чистого угля, поступающего из самой шахты.

Вот его и берёшь. А как? Да украдкой. Подкрадёшься, бывало, а тебя за пару ведер угля – цап! И сколько таких случаев было в моей жизни? Удачно-то не всегда получалось. То мешок отберут, то – ведро, а то и по шейке надают. Вот какие дела.

Домой придёшь, а там и мать добавит. А у нас мама не из гордых. Она и мне поддаст по зашеине. Правда, хоть и не больно, но уже стыдно было. Но ведь это – мать, а не сторож около кучи угля, от неё-то легче перенести подзатыльники.

Ода матери

Весна 1950‑го года у нас была ещё скучнее, потому что брат старший – Анатолий – женился и отделился. А мать как‑то зимой упала, зашибла голову. И вот систематические боли головы заставили её лечь в больницу. Итак, она – в больнице, – уточняет о. Серафим.

А мы копаем землю в огороде, садим картошку. Всё делаем сами.

А кто же эти «сами»? Да вот кто: главный я – Саша, мне 19 лет. Сестра Валя – 21 год, брат Виктор – 17 лет, сестра Нина – 15 лет, брат Леня – 12 лет и Юрик, самый младший братишка, 9 лет.

Главным называю себя, потому что как‑то всё время случалось так, что мне доверяли во всем управлении домом. И это лишь благодаря тому, что я был очень внимателен к жизни, хозяйственен по дому и, к тому же, требователен как к себе, так и к младшим своим братьям.

Как‑то в один прекрасный солнечный день мы втроём возвращаемся с поля: я, Валя и Витя. По дороге разговариваем. Как там наша мама? И она даже не знает о том, что мы уже семнадцать ведер картошки посадили без неё. Вот, она обрадуется, если мы ей скажем завтра о нашей удачной посадке.

Настал следующий день – канун дня св. Николая-летнего. 18 мая. Бабушка наша и сестра Нина пошли в больницу проведывать маму. Да и как её не проведать? Я вот только несколько дней назад сам к ней ходил. Видел её. Она вышла в больничном платье. У неё бледное, болезненное лицо, и такая ласковая-ласковая. Вздыхает и говорит:

– Мне здесь так уже надоело, что не могу больше. Буду проситься, чтобы выписали. Так надоело. Да и голова, чувствуется, уже с меньшей болью. Нет, на днях обязательно буду дома. Ведь душа разрывается. Такое время, такие дни золотые (так она часто выражалась). И вдруг даром пропадают дни. Нет, обязательно выпишусь. Скучаю по дому.

Ведь в доме – хозяйство. Хоть и небольшое, но всё‑таки брошено на произвол. А там ребятки ходят в школу. Надо одеть, накормить, постирать.

Да мало ли чего другого для матери требуется по поводу воспитания детей своих. Одно слово «мать» что значит?

Мать. Это такое дорогое, это такое неоценимое слово. Мать. Чего она не сделает для своего ребёнка? Ночами не спит, родная. Если ребёнок болен, не отдыхает. Склонив голову над его колыбелью, напевает ему сладкие и ласковые песенки. И он в ответ вторит ей своим непонятным детским лепетом. Есть ли на свете что‑либо дороже слова «мать»?

Я со слезами на глазах могу говорить только о тебе, дорогая мамочка. Сколько ты с нами пережила невзгод, холода, голода. Не один раз ты отчаивалась в жизни, не один раз судьба тебя ставила на край гибели. И ты все перенесла. Тебе невидимо Господь помогал, хоть ты и плохо знала своего Творца. Ты вся была отдана для нас, для нашего воспитания. Ты, не знавшая радостей жизни, наша дорогая мамочка, все ещё хочешь жить. И жить для нас, для своих деток. Да и может ли кто описать любовь материнского сердца к своим детям?

Вот перед глазами у неё я, которого она любила и стремилась выучить грамоте.

Да, а разве они – Валя, Нина, Толя – не дороги её материнскому сердцу?

Вот и Витя – вылитый отец, как не раз она говорила.

А эти два малых – Лёня и Юрик – беспредельные её любимцы, которых она стремится теперь увидеть, обласкать, утешить, наварить им горячего супа, выстирать рубашки, натопить тепло в комнате, уложить спать и любоваться детьми.

Утром не успеют ещё ударить в окно лучи солнечного света, милая наша мама уже на ногах. Мама дорогая! Как скучно без тебя. Приди скорее в свой дом, обогрей нас теплым и радостным присутствием своим. Расскажи нам о папке, которого мало мы помним. Спой для нас свою любимую песенку, которую ты часто напевала со слезами:

Вы не вейтесь,

Чайки, над морем,

Вам негде,

Бедняжечки, сесть.5

А вот стихотворение, которое ты нам и читала, и напевала:

Вечер был, мерцали звёзды,

А на дворе мороз трещал.

Шёл по улице малютка,

Посинел и весь дрожал.

Шла старушка той дорожкой,

Увидала сироту,

Приютила, обогрела

И поесть дала ему.

Положила спать в постельку.

– Как тепло! – промолвил он.

Закрыл глазки, улыбнулся

И заснул спокойным сном.

Бог и птичку в поле кормит,

И кропит росой цветок.

Бесприютную сиротку

Также не оставит Бог.6

Помню я эти дорогие слова моей мамы. И дороги они тем, что пропеты они были пророчески для нашей будущности.

Между прочим, мы все ждём маму домой. Ждём с нетерпением, – волнуется рассказчик.

Мы от неё не отвыкли, нет, и расставаться не хотим. Не хотим даже и думать о том, что она сляжет во гроб.

О, это ужасная мысль! Это – кошмар! Это трагедия – расстаться с самым близким и любимым для тебя человеком. Нет, нет, мы хотим жить ещё вместе! Мы ещё так мало прожили на свете. Наш жизненный путь ещё так жалок. Мы ещё птенцы, живущие в тёплом гнездышке, которых надо кормить из клюва, как скворчиков.

И, представьте себе, вдруг умирает их мать, вдруг её убивают. Птенцы, бесспорно, пропадают, погибают.

…Утро. Восходит солнце, птицы щебечут, порхают и летают. Воздух наполнен запахом дыма, несущегося от горевшей породы на терриконике осинниковской шахты. Город просыпается. Пора и нам, но не хочется, обычно в эту пору у нас самый сладкий сон. Немножко, правда, понежились по‑детски и встали. Кто за что принялся.

А сестренка Нина сегодня идёт к маме в больницу в притулившийся в распадках между холмов, под которыми угольные залежи, посёлок под названием «Бис». Мама-то, кажется, выписаться сегодня обещалась. Ах, братцы, милые сестрицы, ума не хватает говорить дальше.

Бежит вот она, Нинка‑то сестра, и дурным голосом кричит:

– Мамка умерла!

И больше уже ничего не может сказать, да и надо ли больше этого говорить? Всем всё понятно и ясно.

Полный переполох и сплошной вопль. Старший брат бежит в больничный городок. Кто‑то за Валей, старшей сестрой, на работу побежал сообщить горькую весть. А мы – дома. Боже мой! Господи! Эта чаша непосильной скорби свалила нас всех с ног.

День рыдаем, второй, третий. Народу – масса. Сколько родных съехалось.

И вот перед нами – гроб. Лежит она, милая, дорогая, любимая и неизменная нашему сердцу. Закрыла свои ласковые и всегда поразительные добрые глаза, сложила свои ручки и лежит, словно спит. А здесь над её прахом причитания:

– Милая мамочка! На кого же ты нас оставила, на кого бросила? Закрыла ты свои глазки, затворила уста и не хочешь сказать слова своим детям, которые окружили тебя, которые ждут от тебя словечка! Ты уходишь от нас навсегда. Так не оставляй же нас здесь сирых и одиноких, возьми нас с собой, ибо нет теперь жизни, нет счастья без тебя. Открой глаза, поднимись и скажи нам слово наставления, как нам жить.

И много-много ещё причитаний и рыданий слышалось над гробом любимой матери. Не один раз Валя падала в обморок, кровь из носа ударяла и лилась ручьем при последнем целовании праха.

Застучал молоток по гробовой крышке, последняя горсть земли брошена на могилу. И вот вместо нашей мамочки выросли холмик земли да крест. Будут теперь носиться над могилой чёрные тучи, бури, ночью прокатится гром. Да гроза прошумит над холодной могилой. Да зимние вьюги будут петь свои заунывные песни.

Пройдут года, зарастет любимая могила бурьяном, никто туда не придет, не склонит колена, не обнимет крест, не проронит слезинку. И букеты цветов не будут украшать этот маленький холмик земли.

Никто не пропоёт «Вечную память» и «Со святыми упокой». Разве только пенье соловья нарушит тишину, царившую над могилой.

И эта участь, этот удел – для каждого из нас, живущих здесь, на бренной земле. Жизнь – это море, волнующееся ветрами бурь и непогод. А смерть любимого для твоего сердца человека – это венок, сплетенный из терния и возложенный на твою голову, который со страданием ты несёшь почти на протяжении всей жизни.

Да и редко можно встретить человека без скорбей. Вот и к нам пришла смерть, окружила мраком, дунула в наши детские и безвинные души своим холодом и хотела столкнуть в бездну погибели.

Но нет, промысел Божий судил иначе. Мы все, по Его милости, приняли Святое Крещение.

И, как поётся в одном из духовных стихов, – написанных, вероятнее всего, по мотивам схиигумена Саввы (Остапенко):

Как надо мною совершили

Обряд крещения святой,

Тогда на грудь мне положили

Мой милый крестик золотой.

Он с той поры мне стал защитой.

Он с той поры всегда со мной.

И на груди моей сокрытый

Всегда блистает крестик мой.

Как спутник жизни непременный

Не расставайся ты со мной.

Ты будешь мне помощник верный.

Хранитель и защитник мой.

Всегда мой крестик надеваю,

Чтоб сохранить от бед себя.

И с тёплой верою желаю

Ему молиться за меня.

Грудь от страдания теснится,

И льются слёзы из очей,

Душа к Всевышнему стремится.

И я целую крестик мой.

Конечно, слёзы льются из глаз моих. Но мы теперь в себе находим силы переносить эти страдания в груди. И только потому, что живём надеждою на милосердие Божие. И всю свою молодую жизнь вручаем Ему.

Ему вручу своё желанье,

Всю жизнь и молодость мою,

Чтоб сохранил от нареканья

Он душу чистую мою.

Когда же дни мои прервутся,

Придёт час смерти роковой,

Тогда навек глаза сомкнутся,

И тут пусть блещет крестик мой.

Вот из таких‑то самых чистых и лучших чувств человеческого сердца сплетается венец непоколебимой веры во всемогущество и милосердие Божие, – подытоживает о. Серафим.

О святой родине

Чувство скорби заставляет искать помощи, облегчения, утешительного слова, – отмечает автор записок.

Но безуспешно – люди не видят этой протягивающейся за помощью сиротской руки. Никто не помог, не подал отеческого голоса. Только Христос Своею неизреченною любовью коснулся безвинных детских сердец, влил источник Божественной благодати в души, полюбившие Его, укрепил надеждою, что мы являемся его детьми.

В этой же жизни, хоть и лишились мы утешения, но уверены в том, что там, в небе, есть другая жизнь – радостная и счастливая, и бесконечная, которую получим за горько пролитые слезы, за терпение и за любовь к Богу. Там – наша родина, там – и приют.

Иисусе, бурных отишие (слова из акафиста Иисусу Сладчайшему), печальные души спаси наши, имиже веси судьбами.

Боже, Боже мой! Кто может осознать смысл и назначение жизни на земле?

Не тоскуй ты, душа дорогая.

Не печалься, но радостна будь.

Жизнь, поверь мне, настанет иная.

Ведь нас любит Господь, не забудь.

Уповай ты на Господа Бога.

И почаще молись ты в тиши.

И утихнет на сердце тревога,

И получишь покой для души.

Не забудь, что Христос —

Твой Спаситель.

Тебя ради страдал на кресте.

Он надежда твоя и Хранитель.

Он с тобою всегда и везде.

Не смущайся в тяжёлые годы.

Пусть на время не ропщут уста.

В жизни часто бывают невзгоды.

Ты надейся на милость Творца.

В мире волны бушуют, как в море.

Ветер страшно и грозно шумит.

Но взгляни на Христа:

Он с любовью на тебя,

Твой Спаситель, глядит.

Нам страдать

Здесь осталось немного.

Мы готовы к последней борьбе.

Скоро кончится путь наш суровый.

И возьмёт нас Спаситель к Себе.

Пристань тихая нас ожидает.

Бури страшной и грозной там нет.

Ярче солнца Христос нам сияет.

Жизни вечной сияет там свет.

Не тоскуй ты, душа дорогая.

Не печалься, но радостна будь.

В небе родина наша святая.

Там наш вечный, желанный приют.

Эта бессмысленная жизнь на земле – страдать от рождения и до гробовой доски. Надо тогда покончить жизнь самоубийством. Но разве это выход из положения? Нет! Единственный выход – это познать загробную жизнь, где нет печали, воздыхания, но – жизнь бесконечная. Вот в этой-то надежде и потонуть должны наши жизненные страдания. А там другая жизнь воссияет. Там только жизнь, дом. И святая родина – там.

Глава II. Избрание и служение

Богу всё возможно

Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы, чего ни попросите от Отца во имя Мое, Он дал вам. (Ин. 15.16)

Богу всё возможно. Он может встретиться с гонителем Савлом и Своим даром соделать его апостолом Павлом. Сораспятому разбойнику на кресте помочь украсть рай покаянием. Петру – трижды отрекшемуся вернуть апостольство первоверховное. Друга Лазаря из гроба к Жизни позвать. Аврааму Он смог вернуть потерянную его прадедом родину – землю обещанную и дать Сарре – его любимой бездетной жене – сына.

Всё это и многое другое Он сделал для нас с вами, чтобы мы, будучи Им позваны, имели твёрдую уверенность и надежду на помощь Божию и успех в Его деле. Поэтому неудивительно, что и в этом труднейшем положении сиротства, безденежья и грусти Он сможет помочь многим семьям в нашей (тогда советской) послевоенной стране.

Время для человечества было очень трудное. В сытой Европе в это время многие теряли веру в Бога. Эти люди не смогли объяснить для себя возможность сосуществования с Творцом всех тех зверств и преступлений, сделанных ими для войны. Вот именно тогда, в самой большой стране мира, официально атеистической, произошло обратное, люди начали возвращаться к вере. На оккупированных территориях наши отцы и матери смогли и успели открыть десять тысяч храмов.

Это тоже можно назвать чудом. Оно дало очень сильный толчок для возрождения веры. В 1945 году после главного православного праздника Пасхи (тогда она выпала на 6 мая) началась капитуляция вермахта. У людей появилось желание возродить нашу страну и дальше жить в ней. Тогда кроме авторитета партии, появились ещё и ветераны Великой Отечественной войны. Многие перестали стесняться и начали посещать храмы.

После индустриализации, а затем во время эвакуации стала происходить внутренняя миграция, которая постоянно корректировала религиозную географию. Власть пыталась контролировать ситуацию, но религиозная жизнь не собиралась уходить из общества и сердец людей. И тут случилось, можно сказать, главное. Подросло уже новое поколение советских детей, а теперь уже обычных граждан, из которых нельзя было сделать врагов народа. И это поколение должно было выбрать новый путь для своей Родины.

Одним из таких юношей и стал наш главный герой, приоткрывший нам свой путь через эти дневниковые записки. Чудо его выбора – мысль об уходе из мира в монашество – сложно объяснить одним желанием человека. Тут необходима помощь Самого Бога, что называется «призвание». Конечно, оно каждому даётся по сердцу его.

Служба в армии

Шёл 1950 год.

Дни потекли быстрее обычного. Лёню с Юриком отдали в детский дом. Я пошёл работать в горкомхоз учеником техника-инвентаризатора, — отмечает в своих записках о. Серафим.

Дома, конечно, непорядок. Не можем всё ещё опомниться после смерти мамы. Ну, ничего.

День за днём дожили, по милости Божией, до 1951 года.

Этот год для меня тоже памятный, потому что 20 апреля меня проводили в Советскую Армию.

Служил четыре года и семь месяцев в авиации. Род войск был – авиация, но я художником-оформителем был. Я и сейчас рисую, особенно люблю реставрировать старые иконы.

В армейской службе моей, конечно, много интересного. Ведь я служил на Курильских островах.

Армейские были

В армии будущий батюшка был очень весёлым человеком, вспоминают однополчане. Когда на учениях в полевых условиях меняли очередного повара, который невкусно готовил, он откликнулся на вопрос: «Кто из вас умеет варить?» и поднял руку. Все засмеялись, подумали: опять шутит. Но его обеды всем понравились, и он остался поваром до конца учений. Лучок поджарит, всё аккуратно смешает. И все с удовольствием едят.

Когда был кросс на лыжах, Александр отсиживался под мостом (силы не хватало), а потом одним из первых приходил к финишу.

Всячески заставляли вступить в комсомол. Весь батальон – комсомольцы, а он один портит статистику.

Когда командир однажды спросил:

– Ну кто же мог научить вере?

– Бабушка, – ответил.

– Ясно, всё отстаньте от него, если бабушка научила – бесполезно переучивать.

И после этих слов батюшка всегда смеялся.

Курильские острова и Благовещенск

Это цепь из 50 с лишним островов между полуостровом Камчатка и островом Хоккайдо.

Вблизи проходит государственная граница России с Японией.

Острова имеют важное военно-стратегическое и экономическое значение.

Потом Александр Брыксин проходил армейскую службу в городе Благовещенске на границе с Китаем.

Это административный центр Амурской области. Расположен на левом берегу Амура и на правом берегу Зеи.

В середине XIX века архиепископ Камчатский, Курильский и Алеутский Иннокентий (Вениаминов) заложил 9 (22) мая 1858 года в Усть-Зейской станице храм в честь Благовещения Пресвятой Богородицы.

Отсюда возникло современное название города – Благовещенск.

Работа на шахте

Но вот и день демобилизации настал, – восстанавливает о. Серафим запомнившееся события.

Приехал домой в ноябре 1955 года. Встретили радостно и торжественно. Как уже по традиции ведётся, веселье через край да зелье льётся. Отдохнул месяц, другой, третий.

Не найдя подходящей работы, к весне устроился на производство. Опять – новая жизнь. Стал горняком шахты «Капитальная-1».

Получил должность ремонтника подземных железнодорожных путей. И это несмотря на то, что на руках имел свидетельство об окончании курсов машиниста подземных агрегатов и электрослесаря шахтового оборудования. А работать по специальностям не пришлось.

Да и желания, собственно, не было, потому что меня всё время одолевала одна мысль. Мысль об уходе из этого мира. Мира опасной паутины, которая опутывает каждого человека своими наслаждениями и приманками.

И так чуть не по шейку засосало в пучину житейских грехов. Да разве их опишешь?7

Весёлые общества, вечера, кино, музыка, лесть, обман, лицемерие, коварство, винопитие, зло, вражда, гнев, драки, поножовщина, лукавство. Да где уж там до христианской любви, где уж там смиренномудрие и целомудрие? Нет, я решил бежать от этой сладкой жизни, — не скрывает свои шахтёрские намерения о. Серафим.

Осинники наполнялись приезжими

Тем временем в Осинниках продолжалось строительство шахт. Туда прибыли люди самого различного происхождения со всех уголков страны. Тут прижилась эвакуированная интеллигенция – врачи, учителя, инженеры. Вместе с ними трудились прибывшие не по своей воле: спецпереселенцы, репрессированные, бывшие военнопленные.

Они осваивали горное дело, ставили рекорды, создавали городскую инфраструктуру.

Прощай, шахта!

В Осинниках начинаю ходить в Божий храм, – сообщает о важнейшем для себя поступке автор документальных заметок.

Ильинская церковь

В 1866 году на территории нынешних Осинников была возведена деревянная, на каменном фундаменте, Ильинская церковь на средства купца первой гильдии Назара Куртигешева. Приход по тем временам тоже был немалый – более двух тысяч человек. В 1919 году храм разграбили и сожгли. Ильинская приходская община начала возрождаться в 1947 году. В 1950 году здесь побывал митрополит Варфоломей (Городцов).

Интерьер храма Святого пророка Божия Илии своеобразен и уникален. Большинство икон написаны на холстах, прикреплённых к стенам, многие из которых создали монахи Троице-Сергиевского посада.

Трехъярусный кедровый иконостас покрыт сусальным золотом, что сейчас редкость. Основными святынями являются икона Божией Матери «Почаевская», написанная в XVII веке, и старинная икона Николая Чудотворца и платоплащаница, хранящаяся в алтаре. Иконы алтаря, а также почитаемые храмовые иконы пророка Божия Илии, написаны художниками мастерской Московской Патриархии.

Рис.2 Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея

Церковь пророка Илии г. Осинники

Знакомлюсь со священником о. Димитрием. И он поможет мне устроиться в Саратовскую семинарию.

Слава Богу! Рад до потери сознания. Иду рассчитываться с работы. Но начальник шахты ни в какую не даёт расчета.

Начинаю грубить и выражаюсь:

– Я хочу учиться, повышать свои знания, и вы не подливайте керосина под меня.

Это его взбудоражило. И он в порыве гнева заорал:

– Вон отсюда! Немедленно дать ему расчёт и выгнать за 24 часа из казённой квартиры.

Слава Богу опять. Это – Божии чудеса. Рассчитываюсь, прощаюсь с родными и прощай суета сует и всяческая суета.

Священник Димитрий Вандзюк

Родился в1926 году в селе Краснолука Тернопольской области. Поступил на пастырские курсы в Почаеве. В 1944 году был призван в ряды Красной армии в 369 й запасной стрелковый полк, затем в 343 й стрелковый полк. Был ранен в боях за Ригу.

1946 год. Окончил пастырские курсы и женился на Марии. Был рукоположен во священники.

В 1948 году супругу по обвинении в бандеровщине арестовали и сослали на восемь лет в Сибирь.

В 1955 году окончил Ленинградскую семинарию, в 1959 г. – ту же академию. В 1955 году перевёлся служить в посёлок Колывань Новосибирской области.

С 1956 года служил в городе Осинники, где встретил будущего батюшку Серафима. С 1959 года настоятель Вознесенского храма города Белово. Затем настоятель Всехсвятской церкви города Николаева до выхода за штат в 1991 году. Умер в 1994 году.8

Рис.1 Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея

Город Осинники, 1957—1959 гг. Священник Александр Митрофанович Атапин (слева), священник Димитрий Алексеевич Вандзюк (в центре), диакон Павел Гаврилович Патрин

Изменил маршрут

Заканчивался 1956 год, когда Александр Егорович Брыксин отправился в Новосибирск – в город, который был основан в 1893 году и является самым многонаселенным в азиатской части России, располагаясь на обоих берегах реки Оби. Но почему бывший шахтёр отправился в Новосибирск, а не в Саратов, куда намеревался уехать?

Ответ на этот вопрос находим в его дневниках.

Отец Павел

Митрофорный протоиерей Павел Патрин (1939—2021 годы жизни) – один из самых заслуженных священников Новосибирской митрополии.

Почти вся семья Патриных бежала из советской России в Северную Манчжурию, здесь они жили вместе с другими вынужденными русскими переселенцами.

Гавриилу Патрину, отцу батюшки Павла, было тогда только два года. К этому времени он уже потерял родителей. Его отца, прибайкальского казака, в 1919 году зарубили красноармейцы – прямо на глазах его супруги, которая не выдержала такого горя и умерла через несколько дней.

Воспитывали Гавриила бабушка и дядя.

В 1938 году Гавриил женился на Марии, дочери местного кузнеца-умельца, и через год у них родился первенец, которого нарекли Павлом, в честь преподобного Павла Фивейского.

Люди они были православные, родители Павла пели в хоре, а сам мальчик с семи лет прислуживал в храме.

И вот – пути Господни неисповедимы! – в 1946 году в их доме останавливается митрополит Нестор (Анисимов), в то время окормлявший Маньчжурию. Архиерей дарит маленькому тогда ещё Павлику крестик, который тот носил, не снимая.

Спустя годы, в период так называемой хрущёвской оттепели, Патрины вернутся на родину, и тот же самый владыка (!), но уже митрополит Новосибирский и Барнаульский, в 1957 году рукоположит 19-летнего Павла в диаконы вместе с отцом Серафимом по рекомендациям отца Дмитрия Вандзюка из Осинниковского храма.

А ещё спустя время, в 1960 году, диакона Павла Патрина возводят в сан иерея. Чин хиротонии в иерея совершит епископ Донат (Щёголев), возглавивший Новосибирскую кафедру после митрополита Нестора, которого назначают управляющим Кировоградской епархией.

Священниками стали и глава семейства Патриных – иерей Гавриил Патрин, и его внуки, дети протоиерея Павла Патрина, отец Георгий, занимающий должность секретаря Новосибирского епархиального управления, и отец Александр – настоятель храма в честь иконы Казанской Божией Матери.9

Отец Павел Патрин общался и с отцом Серафимом (Брыксиным), и с игуменом Мисаилом (Томиным) и владыкой Нестором (Анисимовым). Его воспоминания очень хорошо дополняют дневники отца Серафима.

Вместо Саратова в Новосибирск

1957-й год встречал в Новосибирске.

Как-то случайно мой крестный Валентин по дороге в Саратовскую семинарию, ибо он туда уже поступил, заехал в Новосибирск и познакомился с иеромонахом Мисаилом, который приглашал его к себе в послушники и обещал подготовить его к священству, но тот отказался. И, в свою очередь, дал рекомендацию своему крестнику, то есть мне.

Получив письмо, я откладываю семинарию и, почти не задерживаясь, выезжаю в ночь под новый 1957 год.

Уезжаю, несмотря на то, что пообещал прийти на вечер к своим неразлучным друзьям.

Пришёл в Кафедральный собор. Служба заканчивалась, прихожане стали подходить к кресту. Сердце у меня трепетало от радости и страха.

Увидел перед собой величественную картину: маститый старец, украшенный естественной сединою, которую оттеняет переливающаяся в солнечных лучах священная одежда. А по бокам его – два прислужника в красных стихарях, как ангелы.

Про себя думаю:

– Вот бы мне с ними быть!

Нет, куда уж мне грешному, я даже боюсь подходить к кресту, какая-то робость берёт. Но ничего, начинаю овладевать собою и подхожу. Чувствую, что на меня начинают обращать внимание, да и как не обращать, сразу же видно, что нездешний.

Вот уже все почти разошлись, я спрашиваю одного прислужника про о. Мисаила. Он быстро его нашёл. И тот подходит ко мне.

Говорю ему:

– Я к Вам, отец Мисаил, из города Осинники. Саша.

Он вроде как-то растерялся или чересчур обрадовался. Не знаю, но только смотрю. А он отвернулся от меня, поднял руки и стал молиться:

– Матерь Божия, благодарю Тебя! Кто же это ко мне приехал?

А потом сразу подзывает меня на клирос, знакомит с кем-то, заводит в алтарь, заставляет сделать три земных поклона. Подводит к какому-то батюшке с рапортом:

– Это мой новый послушник.

Потом сразу же повёл к митрополиту Нестору, в его покои.

Душонка трепещет. Вот – уже там. Заходим. Владыка выходит, да такой добрый. Я кланяюсь до земли, целую руку благословляющую и рассказываю немного о себе.

– Хорошо, – говорит Владыка, – завтра можешь заступать на должность пономаря.

Опять – страх, но вместе с тем – и радость. Боже мой! Ты не отринул мя и призвал к покаянию!

Игумен Мисаил (Томин) в схиме —архимандрит Серафим

10

(21 ноября 1923 года – 20 января 2013 года)

Игумен Мисаил в схиме – схиархимандрит Серафим (чтобы не путать читателя, в этой главе будем избегать схимнического имени), в миру Михаил Константинович Томин, родился в бедной крестьянской семье в селе Бараково Шарлыкского района 8 ноября 1923 года по старому стилю, под праздник святого Архистратига Божия Михаила. Был первым сыном своих родителей – Константина Леонтьевича и Александры Григорьевны Томиных. Крестили его в тот же день, так как боялись, что не выживет.11

Михаил с детства тянулся к священству и монашеству, о чём рассказал в воспоминаниях.

– Я большой подсвечник пономарский не мог ещё поднять. Кадило длинное было, держал его выше головы. Однажды я на малом входе на вечерне впереди батюшки Царскими дверями зашёл в алтарь, стою у престола с подсвечником.

А батюшка зашёл, поцеловал престол и говорит:

– Мать Алевтина, мать Алевтина! Мишунька священником будет!

Шести лет я пел дискантом в храме. Стоя на табуретке, читал Апостола, часы. Батюшка меня очень любил. Зимой, в буран, носил в церковь в тулупе. А как я начал ходить в церковь, то уже не пропустил ни одного дня. Ставили меня на табуретку посреди церкви. Пел и читал. Перед амвоном пели: альтом – Ольга, девушка лет 15 ти, а вторым голосом – моя двоюродная тётя Поля, которая меня нянчила. Чудное было пение.

После службы батюшка подымет меня, целует, целует меня, расплачется и говорит:

– Мать Алевтина! Если бы не безбожная власть, я бы его на Афон отправил.

Ярким впечатлением о детстве у о. Мисаила была праведная жизнь священников села Бараково – Григория Малахова и Иоанна Сурайкина и искренняя вера односельчан.

Не раз он посещал старицу Зосиму (Эннатскую) (в миру Евдокия Яковлевна Суханова, 1820—1935 годы жизни), село Сенцовка, Шарлыкский район, Оренбургская область). В то время в Оренбуржье было много обновленческих приходов, но в Бараково обновление не приняли.

Владыка Андрей (Ухтомский) (1873—1937), епископ Уфимский, один из ревностных борцов с обновлением, обходил свои приходы, которые не признавали обновленцев.

Он пешком пришёл в Бараково примерно в 1932 году. В простой рясочке, с палочкой в руках, в скуфеечке, в лаптях.

Всё село сбежалось:

– Владыка, Владыка Андрей!

Встречают, берут благословение. Под трезвон колоколов торжественно встречали, священник вынес блюдо с крестом. Владыка Андрей зашёл Царскими дверями, а я сбоку привстал. Он снял скуфейку и мне надел. У меня голова была небольшая, скуфейка скрыла меня с головой. А батюшка Григорий говорит:

– Владыка, сними с Миши скуфеечку.

А он, смеясь: – Нет, нет, пусть носит. Он будет монахом.

При одном из арестов данная Владыкой скуфеечка потерялась, о чём я горько сожалел.

Отца Григория Малахова перевели в другой приход – в село Максимовка Матвеевского района, там его арестовали и расстреляли. Матушка его замерзла на улице, ибо из жителей никто не принял её, боясь репрессий. В Бараково прибыл отец Иоанн Сурайкин. Духовной жизни был батюшка. С матушкой жил на квартире, дом священнический к тому времени отобрали, сельсовет сделали.

Тоже ревностный был батюшка, обладающий даром слёзной молитвы. Только начнет читать акафист, слёзы так и польются градом, проплачется и лишь потом продолжает читать.

Что за жизнь была! Царствие Божие! И как всё оборвалось.

7 апреля 1934 года Михаил был арестован. На праздник Благовещенья в церковь съехались верующие из 20 сёл, так как почти все церкви в округе были уже закрыты, так что храм не вмещал людей. В четыре часа утра стали звонить колокола, и до 13 часов дня длилась служба.

Когда Миша шёл в храм в стихаре, то увидел, как батюшку о. Иоанна вывели из алтаря два сотрудника НКВД. Арестовали также старосту, двух монахинь, забрали и десятилетнего Мишу. Всех арестованных закрыли на замок в сарае, где они просидели три дня. Шапка мальчика осталась в алтаре, а под стихарем была надета шубёнка.

Батюшка одел на Мишу свою скуфью, а сам без скуфьи мёрз. Через три дня батюшку расстреляли, остальных осудили на три года тюрьмы. Михаила освободили по малолетству. Когда ночью он, пройдя по морозу семь километров, вбежал в дом, отец, взяв плеть, так выпорол мальчика, что стихарь на нём был изрублен, как топором. Три месяца Миша провалялся на печке без движения.

Отец выгнал Михаила из дома. Отрок построил себе келью во дворе и стал мастерить вёдра, табуретки, шкафы, столы, клал печи, крыл жестью крышу, работал кузнецом, краснодеревщиком, портным. Увидит какую-либо вещь – лучше сделает. С мальчиками он не дружил, на улицу не ходил, на речках не был. Никогда не был ни в кино, ни в театре. С детских лет никогда не нарушил ни среды, ни пятницы.

Никогда в жизни в день три раза не кушал, всегда два раза. Никогда не кушал ни сметану, ни масло коровье. Рыбу – редко, когда сухую вкушал, жирное есть не мог.

С 1938 года по 1941 год Михаил занимался в родном селе Бараково разными ремесленными работами и здесь прошёл первую школу жизни. Проучившись четыре класса в старой бараковской школе (до революции она была церковно-приходской), Михаил в 5—7 классах учился в Илькульгане. В 7 классе он учился всего 42 дня из-за гонений.

Первым духовным наставником Михаила был старец Андрей Егорович Варламов (1870—1956 годы). Афонский послушник, ещё до революции посланный в Россию для сбора пожертвований, он так здесь и остался, когда началась германская война и невозможно было вернуться на Афон.

Старец Андрей 28 лет скрывался от богоборческой власти в родном селе Илькульган Шарлыкского района Оренбургской области. Жил в подполье, и даже родные его не знали, что он находится рядом.

– Я к старцу, – вспоминал игумен Мисаил, – по ночам бегал, днём было небезопасно, могли проследить. Но Господь хранил батюшку. Бывало, окружат милиционеры дом, где он в подполье скрывался, я со страху чуть не плачу, а старец спокойно мне говорит:

– Не бойся, Мишунька, они меня не найдут, а тебя увезут, так ты им семь печек сложи, они и отпустят.

Так всё и выходило. От старца их Господь отведёт, а меня арестуют. В тюрьме побьют немножко, я им печки сложу, и они меня отпускают. Печки я с девяти лет начал самостоятельно класть. Русские печки, голландки (трех-, пяти-, семи-, девятиоборотные), контрамарки в железном футляре – всё умел. Сейчас это ремесло уже совсем забыто. А жаль, ведь какой дом без печи, без семейного очага.

В августе 1941 года был призван в ряды Красной Армии и отправлен в строительный батальон на станцию Колтубановка Чкаловской области. Там довелось пережить первую лютую военную зиму.

В строительной части были одни старики и несовершеннолетние.

– Я, как наиболее способный, был назначен прорабом. Жили в выстроенных своими силами землянках. Морозы доходили до 40 градусов, а я ходил в летней скуфейке.

От ветров правый глаз покраснел. Местный фельдшер помазал глаз какой-то жидкостью, и глаз окончательно перестал видеть.

23 декабря 1942 года меня отправили в эвакогоспиталь № 359 в Оренбург, где я находился на излечении до 9 марта 1943 года.

Там врачи решили, что глаз не спасти, прооперировали, и я остался с одним глазом. Меня признали негодным к службе в РККА с исключением с учёта. После той операции мне дали вторую группу инвалидности и комиссовали, – вспоминает о. Мисаил.

Отец Мисаил очень почитал и всегда много рассказывал ещё об одном своем духовном наставнике, схиепископе Петре (Ладыгине, 1866—1957 годы):

– Моя первая встреча со схиепископом Петром произошла, когда мне было 14 лет. Осенью 1937 года к нам в дом пришла незнакомая женщина. Она назвалась монахиней Дарьей и сказала, что меня приглашает к себе схиепископ Пётр из Уфы. Я не мог отказаться. До Уфы мы дошли пешком. Рядом с рекой Белой в районе под названием Нижегородка мы вошли в дом, где в подполье скрывался Владыка.

Я обомлел, когда предо мною предстал огромного роста старец в облачении схимника. Погруженный в его отеческие объятия, я плакал и слышал, как он говорил:

– Монахом будешь, Мишунька, монахом будешь.

Так впервые увидел схиепископа Петра (Ладыгина), который стал духовным наставником на протяжении последующих 14 лет.

Во время войны схиепископ Петр (Ладыгин), скрываясь от гонителей, продолжал окормлять своих духовных чад. В Оренбурге (тогда Чкалове) его духовных чад было человек пятнадцать, да ещё в Стерлитамаке, Уфе, Ишимбае около десяти человек.

Решили они вместе с Владыкой податься в Среднюю Азию. Владыку Петра нарядили «узбеком», чалму для него сделали и сели в поезд «Максим Горький», следовавший до Ташкента.

В 1943 году в джалал-абадском доме Ивана Ермолаевича Еременко собралась целая группа духовных детей Владыки Петра. Всего же, вместе с Владыкой, собралось 22 человека. Готовились уходить в Тянь-Шанские горы.

Семь лет жила община в этой благословенной пустыни. Это было трудное, но райское время! Жили и молились по строжайшему Афонскому уставу. Духовником общины был владыка Пётр. Поучал он всегда очень просто и сдержанно:

– Читай, ничего не выдумывай, ум в сердце не своди. В своё время само всё придет. Упаси, Господи, от дьявольского поспешения.

Был строг, никогда никого не хвалил. Иной раз подойдет во время молитвы, чётками по лицу ударит и уйдет. Иногда во время богослужения читают кафизму, а я думаю:

– О. Германа пошлю за водой, о. Гавриила пошлю за дровами, – тут выйдет старец из алтаря, подойдет ко мне и чётками ударит сверху по голове.

После этого идёт в алтарь. После службы он – гигантского роста, но весь иссохший от поста и бдений, – благословит меня своими длинными пальцами и скажет:

– Эх, Мисаил, Мисаил! Что ж ты, пустынник пустой! Тебе не стыдно? Читаешь псалмы Давида, кои Ангелов призывают и бесов отгоняют, а в уме разнарядку ведёшь, словно колхозный бригадир. Уподобляешься ему. Стоишь на службе рассеянный.

И слёзы сверкнут на глазах старца.

Вся братия были как Ангелы. Скажи им: «Иди в огонь!» – пойдут в огонь. Скажи им: «Иди в воду!» – пойдут в воду.

Один я был грешным, – вспоминал игумен Мисаил. – Бывало, читаю кафизму быстро, спешу, а старец выйдет из алтаря и скажет:

– Избави, Господи, от дьявольского поспешения!

Глубоко вздохнет и спросит:

– Скажи мне, Мисаил, что такое подвижник?

– Святой.

– Но почему подвижник, а не святой?

– Не знаю, владыка.

– Он, подвижник, потихоньку двигается в Царство Небесное, а не спешит.

В этих Тянь-Шанских горах Мисаил был пострижен в рясофор 11 июня 1944 года с именем Михаил, потом 17 декабря 1946 года – пострижен в мантию с именем Мисаил и в тот же день рукоположен во иеродиакона, а позже, 5 ноября 1947 года по старому стилю, – во иеромонахи.

Все монахи были рабы Божии. О. Мисаил оказался среди них самым старшим и потому отвечал за хозяйство. Утром все по одному подходили к старцу и говорили о своих сонных видениях. Вечером открывали ему дневные помыслы. Бывало, ещё не успеет кто либо и рта раскрыть, а он уже называет тот помысел, который мучит.

За семь лет ни один человек не нарушил монастырское уединение в Тянь-Шанских горах. И за всё это время здесь ни разу не встретили ни единого постороннего человека. О. Мисаил предлагал Владыке уйти дальше в горы.

Владыка отвечал:

– Нет. Надо мне окончить жизнь, а вам нужно пройти школу на костях.

Монахи каждый день готовились к тому, что их арестуют. И вот однажды, в день празднования в честь иконы Божией Матери «Скоропослушница», была отслужена литургия, все причастились и увидели в небе «кукурузник». Нас выследили с самолета.

Стал этот «кукурузник» вывозить братию по два человека в Джалал-Абад, в тюрьму, и никто, ожидая своей очереди, не сбежал и не спрятался. По всей стране в газетах писали, что далеко в горах нашли целую банду монахов. Старца увезли первым, и его я больше не видел. Впоследствии стало известно, что владыку Петра посадили под домашний арест в городе Глазове Кировской области. Остальных, арестовав, обвинили в том, что они убежали от советской власти и убедили молодёжь не служить в армии. Было это в 1951 году.

Вывезенных с гор Тянь-Шаня монахов отправили в город Бийск. Здесь неподалеку от города была разрушенная деревенька с сохранившейся церковью. Они построили себе землянки и стали служить в церкви по монастырскому уставу. Вскоре была амнистия.

Братии многим достались паспорта, о. Мисаилу – «волчий билет», разрешавший жить в каком-либо населенном пункте не более трёх недель. Стал он переезжать из города в город по всей Средней Азии. Вскоре, устав от бесконечных переездов, он ушёл в бега. Был объявлен во всесоюзный розыск. О. Мисаил узнал об этом позже, иначе бы не отправился тайно в родной Оренбург. Находясь на квартире у сестры, о. Мисаил обнаружил, что дом оцеплен. Едва сумел скрыться, выйдя из дома, надев поверх рясы женское пальто, а на голову накинув платок.

Где только не пришлось скрываться о. Мисаилу от ищущих его солдат. На чердаке в сене, которое прокалывали штыками, в коптильне, в колодце, в овраге. Один раз под койкой, на которой сидел энкаведешник, который допрашивал хозяев.

– Вот проклятый одноглазый поп! – жаловался он. – На него всесоюзный розыск объявлен, а мы не можем его схватить.

В 1955 году о. Мисаил благополучно вернулся в Среднюю Азию. Там его всё-таки арестовали. Епископ Ташкентский Ермоген (Голубев, 1896—1978 годы жизни), взяв его на поруки, отправил в Пржевальск. С 1955 по 1956 год о. Мисаил был псаломщиком Троицкой церкви города Пржевальска Иссык-Кульской области.

О своей дальнейшей судьбе отец рассказывал так:

– В начале 1956 года владыка Ермоген (Голубев) с сопроводительным письмом отправил меня в Москву к Патриарху Алексию I (Симанскому, 1877—1970 годы жизни). Девять дней прожил я у Святейшего в Чистом переулке, а потом, по его благословению, уехал в Одессу. С марта 1956 года пребывал в числе братии Свято-Успенского монастыря города Одессы на различных послушаниях, в том числе – помощником уставщика и келейником митрополита Нестора (Анисимова, 1885—1962 годы жизни) и архиепископа Даниила (Юзвьюка, 1880—1965 годы жизни).

Шёл 1956 год. В этот год многие репрессированные архипастыри возвращались из мест заключения. Время было тревожное, но светлая память о сотнях, тысячах наших братьев во Христе, пострадавших за веру, отнимала у нас страх и вселяла упование на что-то светлое впереди.

Только приехал о. Мисаил в Одессу, звонит из Москвы Даниил Андреевич Остапов, с детских лет бывший келейником у Патриарха Алексия I, и даёт задание: встретить прибывающего из тюрьмы владыку Даниила (Юзвьюка).

Владыка Даниил во время войны управлял белорусскими приходами, находящимися на территориях, оккупированных фашистами. И после освобождения Белоруссии советскими войсками формальной причиной его ареста было то, что он, шантажируемый фашистами расстрелом всех православных священнослужителей Белоруссии, был вынужден официально поздравить с днём рождения Адольфа Гитлера.

В заключении владыка Даниил провел шесть страшных лет. В тюрьме он окончательно подорвал здоровье и ослеп. Нельзя было удержать слёз при виде этого глубокого старца – слепого, с изможденным лицом. Но когда он сказал всего несколько слов, мы поняли, что перед нами богатырь духа. На следующий день – снова звонок из Москвы.

На этот раз предстояло встретить митрополита Нестора (Анисимова). Владыка Нестор провел в заключении восемь лет. В тюрьме он тяжело заболел водянкой, и всё его тело было опухшим. Мы встречали его с носилками. Владыка видел всех нас в первый раз, но всё спрашивал и спрашивал сквозь слезы:

– Деточки, родненькие, вы откуда?

– Я, владыка, только из Средней Азии вернулся, – отвечал я.

– А чей будешь?

– Схиепископа Петра духовный сын.

– Петра Ладыгина?! – воскликнул митрополит.

– Да!

Тут же достал он из тюремной кирзовой сумки крест и, благословляя меня, сказал:

– Отныне и до моей кончины будешь моим духовником.

Долго плакали мы со смешанным чувством горя и радости, вспоминая уже почившего к тому времени высокочтимого владыку Петра. Так я, молодой монах, имея от роду 33 года, стал духовником легендарного российского архипастыря митрополита Нестора (Анисимова).

У святых ворот Одесского Успенского монастыря нас встречала вся братия во главе с архимандритом Назарием – 90-летним старцем, ещё до революции награждённым тремя наперсными крестами. Рядом с отцом Назарием стояли четыре заслуженных архипастыря. Все только что прибывшие из мест заключения.

Это были: уже упомянутый мною архиепископ Даниил (Юзвьюк), митрополит Серафим (Лукьянов, 1879—1959 годы жизни), епископ Феодор Аргентинский (Текучев, 1908—1985 годы жизни), духовный сын владыки Вениамина (Федченкова, 1880—1961 годы жизни), и архиепископ Иоанникий Красноярский (Сперанский, 1885—1969 годы жизни).

Когда мы подошли к святым монастырским воротам, владыка Нестор попросил опустить его на колени. Мы исполнили его просьбу, и он долго плакал, припав к монастырской земле. А затем старые архиереи – все уже седовласые старцы, не видевшиеся друг с другом по 10 и более лет и претерпевшие за эти годы суровые испытания, долго и трогательно обнимались.

За что послал мне Господь такую радость – назначили меня келейником всех пяти архиереев. А в мае в Одессу на патриаршую дачу приехал Святейший Патриарх Алексий I. И опять я, недостойный, был награждён большим утешением. Благословили меня каждое утро ходить к Патриарху, вычитывать молитвенное правило. У Святейшего были больные ноги, и когда я вычитывал правило, он всегда сидел на кровати в простой зелёной рясе, опершись на палочку.

Святейший часто приглашал старцев-архиереев к обеду. Пища всегда была очень простая. Завтрак, как правило, состоял из квашеной капусты с мёдом и ржаного хлеба. Обеды были немногим богаче. А какие беседы велись за этим столом! Я тихо сидел, благоговея от мудрых, исполненных смирения и любви речей этих старцев. При мне бывал здесь архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий (1877—1961 годы жизни), канонизирован в августе 2000 года Русской Православной Церковью в сонме новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания; память 29 мая (11 июня). Бывал и профессор Владимир Петрович Филатов с супругой Варварой Васильевной, а также профессор Владимир Евгеньевич Шевелев и многие другие истинные рабы Божии.

Но недолгой была наша радость. Вскоре, под Ильин день, всем проживающим в Одесском монастыре архиереям было предложено советскими властями разъехаться по разным дальним обителям.

Владыка Нестор, перед тем как уехать в Балтский Феодосиевский монастырь (монастырь вскоре был закрыт, сейчас возрождается), спросил Патриарха:

– Ваше Святейшество, благословите отца Мисаила (моё монашеское имя) быть моим духовником.

Святейший благословил. Это благословение и позволило мне быть вместе с митрополитом Нестором до последних дней его жизни.

С 30 июля 1956 года архиепископ Борис (Вик, 1906—1965 годы жизни) перевел отца Мисаила в Балтский Феодосиевский монастырь Одесской области. Здесь он был помощником уставщика и келейником епископа Гавриила.

Но вскоре, в 1956 году, владыка Нестор был назначен управляющим Новосибирской и Барнаульской епархией.

В те годы во всей Новосибирской епархии, охватывающей почти всю Восточную Сибирь, оставалось лишь 50 действующих приходов. Владыка, несмотря на слабость своего здоровья, часто выезжал в самые дальние, затерянные в Сибирской тайге приходы. Сибирь очень напоминала ему Камчатку, где он ещё молодым иеромонахом совершал миссионерские подвиги. А когда владыка вспоминал про Камчатку, у него всегда наворачивались на глаза слёзы.

О. Мисаил с 1 сентября 1956 года – по вызову митрополита Нестора – духовник и священнослужитель Вознесенского собора города Новосибирска. С 14 марта 1957 года настоятель Покровской церкви села Чебаки Ширинского района, Красноярского края.

Здесь по представлению митрополита Новосибирского и Барнаульского Нестора (Анисимова) от 25 апреля 1958 года ко дню Святой Пасхи за труды на пользу Святой Церкви, за основание иноческой общины при Свято-Покровском храме села Чебаки о. Мисаил был удостоен высокой награды и за Божественной литургией в неделю Входа Господня во Иерусалим возведён митрополитом Нестором в сан игумена. В 1958 году переведен на настоятельское место в Дмитриевскую церковь города Алейска Алтайского края.

О. Мисаил с 22 сентября 1958 года – в Оренбурге.

С 22 апреля по 15 июня 1959 года – настоятель Казанской Крестовой церкви и сверхштатный священник Никольского кафедрального собора города Оренбурга.

15 июля 1959 года митрополитом Нестором (Анисимовым) назначен настоятелем Крестовой церкви с поручением обслуживать приходы – Никольский с. Калиновки и Михайловский с. Донино-Кашинка Кировоградской епархии.

С 20 января 1961 года – настоятель Крестовой церкви города Кировограда.

В 1962 году митрополитом Нестором (Анисимовым) награждён палицей, на праздник Покрова Божией Матери возведён в сан архимандрита.

После смерти митрополита Нестора (Анисимова) в 1962 году два года о. Мисаил был за штатом в Кировограде.

С 1964 года о. Мисаил переехал в Оренбург, жил на улице Куйбышева, 18 а, был за штатом и пенсионером Московской Патриархии.

24 марта 1970 года Его Святейшество, Патриарх Алексий II (Ридигер, 1929—2008 годы) наградил о. Мисаила юбилейным крестом с украшениями.

О. Мисаил в это время жил в Оренбурге, по улице Красноармейская, 12. Он, по благословению владыки Леонтия (Бондаря, 1913—1999 годы), тайно постригал в монахи и в монахини, особенно матушек, бывших послушниц Успенского женского монастыря.

Мечта о том, чтобы попасть на Афон, не оставляла о. Мисаила.

Когда он гостил на даче у Патриарха Алексия I (Симанского) в Переделкине, Патриарх подал ему надежду:

– Ты знаешь, сейчас ожидается разрешение греческих властей на проезд монахов из России на Афон. Молиться надо, чтобы Господь дал, чтобы афонский русский монастырь к России вернулся.

Поясним, что к тому времени в Русском Свято-Пантелеимоновом монастыре на Афоне оставалось только восемь столетних старичков.

С 4 января по 13 мая 1971 года о. Мисаил – настоятель Георгиевской церкви села Ярышева Гаврило-Посадского района в Ивановской епархии.

В 1971 году о. Мисаил получил приглашение от грузинского Католикоса-Патриарха Ефрема (Сидамонидзе, 1896—1972 годы жизни) переехать на жительство в Грузию.

О. Мисаил продал дом на ул. Красноармейской в Оренбурге, уже присмотрел дом в грузинском городе Лагодехи, дал задаток. Проездом из Грузии в Оренбург зашёл в патриарший собор в Москве, начиналась всенощная. Службу вел Местоблюститель патриаршего престола митрополит Пимен (Извеков, 1910—1990 годы жизни).

При встрече он сделал о. Мисаилу неожиданное предложение:

– Мисаилушка! Куда ты пропал, куда делся! Мы ищем тебя отправить на Афон, а найти не можем.

– Ваше Святейшество, а я уже в Грузию собрался, дом продал!

– В какую Грузию, никакой Грузии, поедешь на Афон!

– Я с радостью, мне старец Пётр предрек, что я буду на Афоне! Матушка Зосимия предсказывала, что я на Афоне буду.

– Завтра в Патриархию приезжай за оформлением документов.

О. Мисаил оформил и потом целых пять лет ждал визы. Приехал в Оренбург, купил дом на Сызранской, 37а.

С 1971 по 1975 год – опять за штатом в любимом Оренбурге.

Назначили на Афон от Московской Патриархии 29 человек, но комиссию окончательно прошли только девять.

Кроме о. Мисаила, был иеромонах Илья (сегодня это известный схиархимандрит Илий (Ноздрин)) и иеродиакон, остальные послушники.

О. Мисаила назначили благочинным, ризничным, уставщиком и духовником Русского Свято-Пантелеимонова монастыря. Также он выполнял послушания встречать и размещать всех паломников.

С Афона в 1979 году он приезжал в Оренбург на лечение, жил около трёх месяцев. О. Мисаила мучила глаукома, операцию сделал профессор Леонид Феодосьевич Линник, заведующий кафедрой глазных болезней областной больницы.

В 1980 году исполнилось 36 лет его монашества. Его вызвали в Священный Кинот Афона (орган управления всеми афонскими монастырями) и в очень торжественной обстановке поздравили с этой датой. Сказали, что о. Мисаил выдержал много испытаний в безбожной России и потому достоин принятия схимы (с именем Серафим).

Рис.5 Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея

Схиархимандрит Серафим (Томин) 1923 —2013 гг.

На Афоне о. Серафим (Томин) тяжело заболел, ему сделали в Афинах неудачную операцию по удалению желчного пузыря. Пришлось вернуться в Россию для лечения.

На пристани, когда корабль его увозил с Афона в Россию и он со слезами прощался с братией и монастырем, к нему подошел греческий старец и сказал:

– Отец Серафим! Не плачь. Твоя болезнь – не к смерти. Божья Матерь умолила Сына Своего, чтобы Господь послал тебе через эту болезнь дивный афонский монастырь в России.

Это пророчество, данное о. Серафиму на Афоне, сбылось, когда в 1996 году возник Свято-Андреевский мужской монастырь в селе Андреевка Саракташского района, действующий и ныне по афонскому уставу.

Вернувшись в Оренбург, о. Серафим (Томин) пролежал девять месяцев в областной больнице, его лечили рентгенотерапией.

Патриарх Пимен (Извеков) благословил о. Серафима (Томина) восстанавливать Свято-Данилов монастырь в Москве в качестве благочинного и духовника. О. Серафим не сдавал греческий паспорт, надеясь ещё когда-нибудь попасть на Афон, из-за этого его не прописывали в Москве.

Патриарх Пимен его уговаривал:

– Что вы делаете? Зачем оставляете паспорт?

– Ваше Святейшество, благословите, я поеду на Афон, – обращался к нему о. Серафим.

– Нет, не поедете, я не благословляю, будете с о. Евлогием (Смирновым) восстанавливать Данилов монастырь.

Данилов монастырь представлял в то время печальное зрелище, здесь находилась детская колония, большинство зданий было в аварийном состоянии.

Три с половиной года о. Серафим (Томин) участвовал в его восстановлении – в 1982—1985 годах, братии было всего человек десять.

По благословению Патриарха Пимена схиархимандрит Серафим участвовал ещё два года в качестве благочинного, духовника в восстановлении Киево-Печерской лавры. В Киеве после чернобыльской катастрофы о. Серафим получил облучение ещё большее, чем при рентгенотерапии. Лечился в Москве, Оренбурге.

В 1990 х годах о. Серафим активно участвовал в восстановлении полутора десятков храмов и приходской жизни в городах – Оренбурге, Орске, Кувандыке; в поселках – Саракташе, Пономаревке, Матвеевке, Кармалке.

За многолетнее подвижническое служение Церкви «во внимание к усердному несению Вами возложенного на Вас послушания» в 2000 году о. Серафим был награжден Его Святейшеством Патриархом Московским и всея Руси Алексием II (Ридигером) Патриаршим Крестом – высшей наградой Русской Православной Церкви.

Последнее послушание старца – Оренбургский Афон.

В 1996 году Оренбургскую епархию посетил Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. Патриарх освящал храм в селе Чёрный Отрог. Вместе с митрополитом Леонтием (Бондарем) Патриарху сослужил и о. Серафим. Святейший был знаком с батюшкой много лет и, узнав, что в Оренбургской епархии нет монастырей, но есть небольшая иноческая община, благословил основать монастырь.

Братия тогда жила в доме о. Серафима на Сызранской улице в Оренбурге. В одной из комнат была домовая церковь во имя великомученика и целителя Пантелеимона – покровителя русского монастыря на Афоне. В годы гонений дом о. Серафима служил прибежищем для многих молодых людей, желающих жития монашеского. Многих батюшка постригал по благословению правящего архиерея.

После встречи со Святейшим схиархимандрит Серафим начал подыскивать удобное место для будущего монастыря. По его мысли, это должен был быть какой-нибудь храм в сельской местности, вдали от городов. Таковой вскоре и нашелся в Саракташском районе, в селе Андреевка. Это место как будто было предназначено Богом для основания монастыря.

В 1901 году губернский секретарь Михаил Чистозвонов построил дивный храм, отличавшийся особым изяществом, как написали в «Епархиальных ведомостях» того времени. Кроме храма, была построена церковно-приходская школа и дом для семьи священника. Все постройки чудом не были разрушены в безбожные годы. В храме было колхозное зернохранилище, бывали и пожары, но в целом, после ремонта крыши и внутренней отделки, церковь была готова к богослужению.

В 1995—1996 годах ремонт здесь производился под руководством протоиерея Николая Стремского, настоятеля Свято-Троицкой обители милосердия Саракташа, так что к моменту прибытия первых насельников будущего монастыря ремонт подходил к концу, но не было налажено отопление. Поэтому первое время богослужения совершались в домовой церкви св. апостола Андрея Первозванного, которая заняла часть дома священника, построенного ещё Михаилом Чистозвоновым. Там же жили и первые насельники.

Только в 2000 году был построен новый братский корпус на 15 келий. Отец Серафим по состоянию здоровья не мог жить в монастыре, но регулярно приезжал и оставался на два-три дня. Учил братию монастырскому укладу жизни, правильному церковному пению и чтению, наружному поведению и келейному правилу. Старец во всем был первым – и на клиросе, и в различных трудах. Любил мастерить что-нибудь своими руками для нужд монастыря. Так, например, вместе с братией построил он крыльцо перед входом в братский корпус, сложил русскую печь, в которой и сейчас пекут хлеб. Знал он много различных ремёсел и рукоделий. Хотя здоровье не позволяло ему трудиться, как в молодости, – сказывались немощи телесные, – но дух его был бодр.

В 1998 году Андреевской иноческой общине был присвоен статус монастыря. Патриарх Московский и всея Руси Алексий II (Ридигер) благословил обитель иконой св. ап. Андрея Первозванного. Икона эта с частицей мощей святого апостола сейчас находится в соборном храме монастыря. В то время правящим архиереем был митрополит Леонтий (Бондарь). Владыка очень утешался тем, что в его епархии наконец-то есть монастырь. Послужить в обители он уже не успел, но несколько раз приезжал в Андреевку и благословлял монастырскую братию.

Лет за пять до кончины он окончательно ослеп. Это было следствие глаукомы. В это время даже чаще, чем раньше, старец приезжал в монастырь хоть на пару часов пообщаться с братией, послушать акафист в храме, через совместную молитву передать духовный опыт. Батюшка чувствовал, что скоро оставит свой монастырь.

1 Анастасий Синаит, преп., Избранные творения, изд. Паломник, М. 2003 г., с. 39.
2 С этой главы обычным шрифтом напечатаны дневники архимандрита Серафима (Брыксина). В 1990-х годах уже было желание их издать. Журналист Валентина Андреевна Майстренко их успела посмотреть. Сегодня оригинал утерян, но сохранились ксерокопии без первых страниц, которые успела набрать и отксерокопировать в Благовещенском монастыре г. Красноярска монахиня Василиса (Наумова).
3 Здесь и далее выделенным курсивом в дневниках о. Серафима указаны комментарии редакции.
4 Видимо, этот случай побудил родителей переселиться в Кузбасс.
5 Песня «Не вейтеся, чайки, над морем» повествует о событиях Богдатского сражения: 1919 год. Восемь казачьих полков и 2000 японских солдат под командованием атамана Семёнова ведут бои с красными партизанскими отрядами.
6 Журнал «Звёздочка» 1843. № 9, под заглавием «Молитва» – Альманах для детей. СПб., 1845. В ряде сб. под загл.: «Бог не оставляет сирот».
7 «Когда работал на шахте, с парнями спустили живую козу в вагонетке вниз. Перепугали девчонок до смерти», – вспоминал о своих юношеских проделках о. Серафим.
8 Газета «Золотые купола». Кемерово, 29.12.2020 г, с. 4.
9 http://nskmi.ru/esmi/articles/5943/
10 https://www.andrmonastir.com/osnovatel
11 https://drevo-info.ru/articles/26255.htm
Продолжить чтение