Читать онлайн Криминалистика: теоретический курс бесплатно

1.1. Сущность и компонентный состав криминалистической теории

Криминалистика, прежде чем сформироваться в самостоятельную науку, прошла долгий путь накопления и систематизации эмпирических данных. И на всем этом пути, решая прикладные задачи правосудия, основоположники новой науки стремились к теоретическим обобщениям и объяснению тех явлений, с которыми приходилось иметь дело органам, призванным бороться с преступностью.

Интерес к разработке теоретических аспектов ведения следствия по уголовным делам возник по сути дела сразу, как только на рубеже ХIХ-ХХ веков сформировалась сама научная дисциплина, которую один из ее основоположников – профессор Пражского университета, а в прошлом австрийский судебный следователь Ганс Гросс назвал «Криминалистикой».[1] Обнаружив впоследствии недостатки содержания своего «Руководства для судебных следователей как системы криминалистики», выразившиеся в смешении «чисто теоретических» и «практических» учений, Ганс Гросс при очередном его переиздании пришел к выводу о необходимости кардинального перераспределения собранного материала. В предисловии к четвертому изданию «Руководства» автор предложилпринципиально новую «систему криминалистики» в виде двух частей, первая из которых была им названа «Теоретическое учение о проявлениях преступлений», вторая – «Практическое руководство для производства следствия».[2]

В процессе развития новой науки ее теоретические проблемы все чаще становились объектом внимания ученых. Их активная разработка стала отражением общей закономерности развития научного знания, а формирование теоретических основ свидетельствовало о переходе науки на более высокий уровень исследования.[3]

Задача исследования криминалистической теории на методологическом уровне имеет множество аспектов и путей разрешения. Это иуяснение сущности криминалистической теориикак законченногоучения, как основы систематизации накопленного эмпирического материала и базы для разработки криминалистических средств, приемов и методов, это и осознание условий возникновения криминалистической теории как определенного этапа качественных изменений в науке и множество иных направлений исследования проблем криминалистической науки, проводимых на методологическом уровне.

Между тем, до середины ХХ столетия большинство теоретических исследований в криминалистике носили частный характер и велись преимущественно в направлении разработки отдельных криминалистических учений на основе систематизации накопленного эмпирического материала. Исследований криминалистической теории на методологическом уровне, ее генезиса, сущности, структуры, функций по сути дела не проводилось. А без этого трудно было ответить и на вопрос, чем криминалистическая научная теория отличается от иных форм рационального мышления – понятий, суждений, гипотез, от простого описания изучаемых явлений или систематизированного изложения обобщенных эмпирических данных. Такие описания нередко выдавались за новые криминалистические теории, число которых с каждым днем неуклонно росло и продолжает расти. Многие из этих учений и теорий, так и остались увлечениями исключительно их создателей, искренне верящих в познавательную ценность своих «творений», которой те на самом деле не обладали.

Справедливо было замечено Фрэнсисом Бэконом более четырех веков назад, что «… во многих случаях у людей вошло в привычку на основании самых незначительных аксиом и наблюдений сразу же воздвигать чуть ли не законченное и величественное учение, поддерживая его кое-какими соображениями, пришедшими им в голову, украшая всевозможными примерами и связывая воедино определенными способами».[4]

Анализируя состояние теоретических разработок в криминалистике Р. С.Белкин имел все основания дать подобным исследованиям оценку как «открытиям», представляющим «собой своеобразные криминалистические фантомы, игру ума амбициозного автора, пытающегося таким путем оставить свой след в науке».[5]

Чтобы ответить на вопрос о том, какие из завершенных криминалистических исследований имеют право называться научной теорией, а какие в лучшем случаезаслуживают оценки как более или менее удачные описания научной проблемы, нужно понять методологическую сущность научной теории, которую иногда называют «передним краем методологического анализа».[6]

О сущности научной теории как системы знания написано достаточно много[7]. Не вдаваясь в подробности этой дискуссии, приведу лишь одно из многочисленных суждений, отличающихся, на мой взгляд, лаконичностью и наибольшей убедительностью. Его автор Г. И.Рузавин – известный ученый-философ, посвятивший анализу научной теории специальную монографию. В ней он определил научную теорию как систему абстрактных понятий и утверждений, представляющих собой идеализированное отображение действительности. В этом идеализированном отображении понятия и утверждения «описывают не свойства и отношения реальных явлений или систем, а особенности поведения идеализированной схемы, или концептуальной модели, которая была построена в результате исследования той или иной реальной системы».[8]

Исходя из предложенной конструкции научной теории, в ней можно выделить ряд компонентов, присущих, разумеется, и любой сформировавшейся криминалистической теории. В их числе, прежде всего, идеализированная модель реального явления, описываемого теорией в виде взаимодействующих абстрактных объектов. Понятно, что не все эти компоненты, особенно на этапе формирования того или иного учения, представлены в нём в равной мере или явно выражены. Но их наличие с несомненностью отличает теорию от простого описания изучаемых криминалистикой явлений и объектов, даже если такое описание и систематизировано.

Любая криминалистическая теория, представляя собой идеализированную модель какого-либо фрагмента познаваемой криминалистической наукой действительности, концентрирует в себе накопленное научное знание и, как и любая научная теория, отображает закономерности функционирования реальных объектов. Эти закономерные связи и отношения между познаваемыми реальными объектами, в теории описываются посредством законов, принципов, исходных понятий и терминов, обозначающих свойства взаимодействующих объектов и явлений, именуемых в теории абстрактными объектами.

Таким образом, криминалистическая теория, как и любая научная теория, имеет в своей основе описание идеализированной модели познаваемой действительности. Это ее первый компонент. В качестве идеализированной модели теории может выступать отображение либо самой криминалистической науки (основа науковедческих теорий), либо преступного события (криминалистические теории преступления), либо деятельности по установлению истины в процессе раскрытия и расследования преступлений (криминалистические теории познания события преступления).

Так, в науковедческих теориях, криминалистическая наука представлена идеализированной моделью, в описании которой раскрываются связи и отношения специфических абстрактных объектов, обозначаемых такими понятиями и категориями, как предмет, объект науки, ее система, методы, задачи, язык криминалистики, и т. д. Соответственно формируется учение о предмете и методах криминалистики, криминалистическая систематика в части описания системы науки и принципов ее построения, и некоторые другие теории и учения.

В свою очередь в криминалистических теориях преступления модель преступного события описывается в виде взаимодействий и закономерных связей абстрактных объектов, обозначаемых специальными терминами «преступник», «жертва преступления», «способ совершения преступления», «следы преступления» и т. д. Так, в учении о способах совершения преступлений дается описание типичных действий преступника, используемых им орудий, особенностей взаимодействия тех и других с материальной обстановкой места преступления, а также закономерно возникающих следов такого взаимодействия. К этой группе относятся учение о личности обвиняемого, криминалистическая характеристика преступлений (криминальная техника) и другие.

Криминалистические теории третьей группы представляют собой идеализированную модель деятельности по установлению истины. В них описываются связи и отношения таких абстрактных объектов, как «следователь», «следственные действия», «криминалистические средства, приемы и методы», и т. д.

В частности, теория криминалистической идентификации моделирует процесс установления тождества путем описания объектов идентификации, их идентификационных признаков, особенностей процесса отождествления на разных его этапах и т. д.

В любой криминалистической теории связи и отношения познаваемых объектов идеализированы, «очищены» от всего многообразия отношений и воздействий, которые они испытывают в реальности. Потому их и называют абстрактными объектами теории. Такая идеализация в теоретическом исследовании не только возможна, но и необходима, чтобы вскрыть важнейшие их связи, позволяющие в научном исследовании «отвлечься от весьма сложной и запутанной картины изучаемых реальных систем и вместо них анализировать отношения между абстрактными объектами теории».[9]

В теории, например, криминалистической идентификации, все многообразие взаимодействий преступника, орудий преступления и т. д. с окружающей обстановкой в момент совершения и сокрытия следов преступления описывается с помощью абстрактных объектов, именуемых идентифицируемым (тождество которого необходимо установить) и идентифицирующим (с помощью которого устанавливается тождество). Выделяя в теории идентифицируемый объект как отображаемый и идентифицирующий как отображающий, тем самым абстрагируются от их реальных взаимосвязей, в которых каждый испытывает действие другого, и поэтому может выступать одновременно и в качестве отображаемого и в качестве отображающего объекта. Ибо, «невозможно никакими логическими операциями выработать представление о таком непосредственном взаимодействии, при котором один из объектов действовал на другой объект и, в то же самое время, не испытывал бы на себе действие этого второго объекта».[10]

Отвлекаясь от множества реально существующих отношений между двумя этими объектами, в теоретических исследованиях удается сконцентрировать внимание на главном – на отображении свойств идентифицируемого объекта в особенностях идентифицирующего.

Подобная идеализация реальных взаимодействий, частью которыхв теории можно пренебречь, позволяет выделить одностороннюю зависимость идентифицирующего объекта от идентифицируемого, и тем самым обосновать принципиальную возможность установления их связи посредством отождествления второго по отображению его признаков в первом.

Вторым компонентом криминалистической теории выступают исходные понятия, принципы и законы, которыми выражаются связии отношения между абстрактными объектами идеализированной модели действительности.

И сама наука криминалистика, и событие преступления, и процедура установления истины по уголовным делам в представленной теорией идеализированной модели описываются с помощью криминалистических понятий, терминов и категорий, которыми обозначаются как сами абстрактные объекты, так и их свойства и признаки.

Так, в криминалистических теориях преступления «преступник» характеризуется возрастными данными («взрослый», «несовершеннолетний»); криминальными навыками и связями («профессиональный преступник», «член преступного сообщества»); психическим состоянием («вменяемый», «невменяемый», «находившийся в состоянии аффекта») и т. д. С использованием специальных терминов дается описание и «жертвам преступления», и «способам совершения преступления», и «следам преступления», и иным абстрактным объектам теории.

Аналогично и в криминалистических теориях познания преступления для описания абстрактных объектов и их связей также используются специальные термины: «следователь», «следственные действия», «криминалистические средства, приемы и методы», «специалист», «эксперт» и т. д.

Криминалистические категории, понятийный аппарат как компоненты теории имеют особый смысл, поскольку именно благодаря развитому понятийному аппарату науки раскрываются не только свойства отражаемых криминалистической теорией абстрактных объектов, но и их связи, выраженные в криминалистических законах. Иными словами, если понятия, категории, термины раскрывают свойства объектов познания, то законы – их взаимосвязи.

В каждой отдельной криминалистической теории (учении) раскрываются закономерные связи, разумеется, не всех «абстрактных» объектов идеализированной модели, а лишь некоторых из них, что, собственно, и дает основание говорить о разнообразии теорий в существующей системе теоретического знания криминалистики. И поэтому только система криминалистических теорий способна отобразить предмет криминалистики в целом – и тем более адекватно, чем более эта система развита.

Криминалистические законы как отражения познаваемых криминалистикой закономерностей взаимодействия реальных объектов в процессе реализации преступного замысла и в ходе установления истины по уголовному делу, не следует путать с законами развития самой криминалистической науки. Если в первых раскрываются связи объектов, на которые призвана воздействовать криминалистическая наука, то в закономерностях ее функционирования, криминалистика сама выступает в качестве объекта такого воздействия. Соответственно законы развития криминалистической науки становятся обязательными компонентами науковедческих теорий. Отсюда следует различать криминалистические законы и законы развития криминалистики.[11] И те и другие являются обязательным компонентом теории криминалистики, как целостной системы ее теоретического знания.

Говоря о компонентах криминалистической теории, нельзя не остановиться на криминалистических принципах. Этот вопрос интересен как с точки зрения разработкипринципов криминалистической науки, ориентированной на поиск тех основных начал, исходных положений, которыми следует руководствоваться в научных криминалистических исследованиях, так и принципов познавательной деятельности, имеющей цель установления обстоятельств криминального события. Думается, что идея разграничения криминалистических принципов на принципы науки и принципы практической деятельности, реализующей криминалистические разработки, может оказаться плодотворной, поскольку позволит сконцентрировать усилия на том направлении теоретических исследований, которое имеет непосредственный практический выход.[12] Тем более, что каких-либо специфических принципов криминалистической науки – и в этом нельзя не согласиться с Р. С.Белкиным, – отличных от принципов развития иных отраслей знания, нет и быть не может,[13] ибо научная деятельность едина по своей гносеологической сущности, и исследование ее принципов вряд ли имеет смысл проводить в масштабах каждой науки в отдельности.

1.2. Криминалистические закономерности и законы

Из множества закономерных связей, обусловленных разнообразием взаимодействий, имеющих место в механизме реализации преступного замысла и в процедуре выяснения обстоятельств события преступления, для целей криминалистического познания наиболее существенны те, которые наблюдаются в процессах возникновения и обнаружения источников информации. Эти закономерности можно представить двумя группами: 1) закономерности возникновения источников информации о преступлении, в которой отражается криминальное событие; 2) закономерности получения, исследования, оценки и использования этой информации в процессе раскрытия и расследования преступлений.

Потребность в изучении этих закономерностей осознавалась не только современными учеными, занимающимися изучением проблем борьбы с преступностью, но и теми, кто стоял у истоков криминалистической науки. Г.Гросс, в частности, писал: «Исследовать «доказательства» и сделать из них вывод, в сущности, значит «о предшествовавшем умозаключить по последствиям и, наоборот, – о последствиях умозаключить по предшествовавшему».[14] Эту мысль основоположника криминалистики следует понимать так. Если мы на месте преступления обнаруживаем те или иные материальные следы, то, зная, в какой зависимости находятся «последствия» и их «причина» (то есть, зная закономерности возникновения «последствий»), мы можем высказать обоснованные суждения о том, кем, или каким орудием обнаруженный след был оставлен, как, при каких обстоятельствах эти следы возникли. Познание обстоятельств события идет, таким образом, от «следствия» к «причине».

В работе по раскрытию преступлений полезно бывает и изучение обратных связей, то есть от «предшествовавшего» к «последствиям». Обладая знанием о «причине», к примеру, о типичных способах действий преступников, можно высказать обоснованные суждения о последствиях («следах»), которые эти «причины» должны вызывать. А значит, и определить направления поиска доказательств.

Познание закономерностей объективной действительности, содержанием которых являются объективно существующие постоянные и повторяющиеся связи реальных объектов, ведет к открытию новых законов. Слово «закон» и «закономерность» – понятия не тождественные, хотя и непосредственно связанные друг с другом. «Слово закон …обозначает… то или иное языковое утверждение, а закономерность – объективно существующие постоянные связи свойств реального мира».[15] То есть закон – это суждение, описывающее закономерность. В теоретических построениях, следовательно, имеют дело с формулировкой именно законов.

Изучаемые криминалистикой закономерности реальной действительности, о которых идет речь, в их кратком описании можно свести, таким образом, к формулировкам двух базовых криминалистических законов, представив их следующими «языковыми утверждениями»:

1. Невозможно совершить преступление, не оставив при этом следов. В этом криминалистическом законе отражены закономерности возникновения информации о событии преступления.

2. Не существует принципиально не раскрываемых преступлений. В предлагаемой формулировке второго фундаментального криминалистического закона содержится лаконичное описание закономерностей познания события преступления.

Для уяснения сути закономерных связей абстрактных объектов, описываемых первым криминалистическим законом, необходимо, прежде всего, представить механизм совершения преступления как частный случай проявления всеобщей связи и взаимообусловленности явлений природы, о которой знали еще в глубокой древности. Так, Демокрит утверждал, что «ни одна вещь не возникает беспричинно, но все возникает на каком-нибудь основании и в силу необходимости».[16] Обусловленность причиненного вреда действиями (бездействием) преступника и есть один из примеров такой их взаимосвязи.

Совершение преступления в самом общем виде есть не что иное, как особый вид воздействия преступника на объект преступного посягательства. Воздействие (взаимодействие) и есть тот фактор, который определяет причинно-следственную связь между поведением правонарушителя и наступившими вредными последствиями.

Говоря о воздействии преступника на объект посягательства, мы фактически абстрагируемся от неизбежного в данном случае объективного, не зависящего от воли исполнителя преступного замысла взаимодействия с иными предметами материальной обстановки. Иными словами, в рассуждениях о непосредственном воздействии преступника на объект преступного посягательства всегда присутствует идеализация реальных отношений. Реальное же их взаимодействие всегда конкретно и поэтому имеет множество сторон и аспектов, опосредующих явлений, смежных и промежуточных звеньев. «В конкретном взаимодействии, – отмечает Б. С.Украинцев, – участвует большое количество объектов; у каждого из взаимодействующих объектов могут изменяться одновременно разные параметры; в рамках конкретного взаимодействия возникают системы объектов, взаимодействующие друг с другом как целостные образования; конкретное взаимодействие имеет сложную пространственную и временную структуру; при конкретном взаимодействии складывается иерархия взаимодействий и взаимодействующих объектов».[17]

Как объект преступного посягательства не может существовать вне связи с материальной средой, в которой он находится, так и непосредственное воздействие на него невозможно изолировать от воздействия на окружающую среду. В механизме совершения преступления также можно обнаружить значительное количество опосредованных связей. Так, и проникновение на место преступления и удаление с него после выполнения задуманного, связано с необходимостью преодоления определённых препятствий. Чтобы попасть в помещение, откуда преступник планирует похитить имущество, он вынужден воздействовать на запирающие устройства, двери, окна, иные преграды, оставляя при этом следы рук, орудий взлома и т. д. Перемещаясь на местности или в помещении, преступник оставляет следы ног. Даже само пребывание в определённом месте вносит температурные изменения в окружающую среду и в предметы, к которым преступник прикасался. Не все эти изменения, вносимые преступником в материальную обстановку, могут быть в дальнейшем использованы в качестве источников информации о расследуемом событии. Но все они реально существуют и сохраняются более или менее продолжительное время.

В результате взаимодействия материальных объектов (применительно кмеханизму совершения преступления – преступника, с материальной обстановкой, в которой реализуется его преступный замысел) в каждом из них происходят определённые изменения, сущность которых состоит в воспроизведении некоторых особенностей «партнёра» по взаимодействию. Иными словами «воздействие одного тела на другое предполагает, что первое влияет на второе так, что запечатлевается в нём, оставляет свой «след» на более или менее длительный срок».[18] В таких «следах» воспроизводятся не только признаки внешнего строения взаимодействующих тел, но и иные их свойства, например, в объемных следах ног человека отражаетсяего масса, в следах колес транспортного средства – скорость движения автомашины, определяемая по протяженности тормозного пути, направление движения и другие характеристики.

Воспроизведение свойств одного тела в другом, как результат их взаимодействия, составляет суть отражения – свойства, которым обладает все материальные объекты. Способность одних материальных объектов воспроизводить в своих особенностяхособенности других, взаимодействующих с ними объектов, проявляется в ходе причинно-следственных отношений и является определённым результатом всякого взаимодействия. А поскольку взаимодействие есть универсальное состояние движущейся материи, то всеобщим свойством материальных тел, процессов, явлений должна быть признана способность объектов, «задействованных» в преступлении (преступник, орудия и обстановка преступления, потерпевший, свидетели и т. д.) не только отражать, но и быть отражаемыми.

То, что не существует принципиально не отражаемых явлений, означает их объективную познаваемость, а закономерности отражения этих явлений в материальной среде – принципиальную возможность обнаружения источников информации о познаваемых явлениях, в данном случае о преступном событии.

После своего возникновения отображение становится объективной реальностью. И, хотя событие преступления уже находится в прошлом, по отображению можно судить о его характере. Причем, не только о механизме взаимодействия «участников преступного события», но и о свойствах и признаках объектов, воспроизведенных в отображении (преступника, орудий преступления, обуви, следы которой обнаружены на месте преступления и т. д.). Зная об этих свойствах и признаках можно не только организовать целенаправленный поиск их носителей, но и высказать обоснованные суждения о возможных способах сокрытия искомых объектов, подобрать технические средства для их обнаружения и т. д. Впоследствии по отобразившимся в материальной обстановке свойствам и признакам взаимодействовавших объектов можно идентифицировать обнаруженные предметы и лиц, участвовавших в расследуемом событии, подтвердив тем самым их связь с преступлением.

Второй криминалистический закон, говорящий о принципиальной раскрываемости любого преступления, содержит краткое описание закономерностей познания события преступления. В формулировке данного закона внимание обращено, прежде всего, на невозможность совершить преступление, которое в ПРИНЦИПЕ нельзя было бы раскрыть.[19] Нельзя «в принципе» значит – ни сейчас, ни в перспективе. Здесь слово «принцип» – ключевое слово. Принципиально не раскрываемых преступлений в природе не существует также, как и принципиально неразрешимых проблем. «… доказательства неразрешимости проблемы, – утверждает В. Н.Карпович, – на самом деле не является последним шагом на пути ее исследования».[20] И если проблема может оказаться неразрешимой по причине ограниченных возможностей науки сегодня, то преступление часто остается нераскрытым ввиду отсутствия необходимых для этого познавательных средств.

Характерной особенностью раскрытия и расследования преступлений является ретроспективный, опосредованный характер познавательной деятельности следователя. Дело в том, что к моменту производства по делу событие преступления, как правило, находится в прошлом и непосредственное его восприятие субъектом познания невозможно. В противном случае он из субъекта познания должен превратиться в свидетеля. Поэтому приходится весь процесс доказывания обстоятельств преступления строить на информации, возникающей как отражение прошлого события. Источники этой информации и должны быть обнаружены, выявлены в процессе расследования. Несмотря на сложность ретроспективного познания, обнаружение источников сведений о преступлении вполне реально, поскольку также носит закономерный характер и, прежде всего, потому, что материальная среда, обязательно подвергаясь в результате совершения преступления изменениям, сохраняет в пределах определённого времени эти изменения, создавая тем самым объективные предпосылки их выявления, обнаружения, распознавания, «расшифровки». Известный болгарский учёный – философ, академик Т.Павлов писал, что даже после прекращения процесса отражения, результат этого процесса – собственно отражение, не уничтожается сразу и абсолютно, а продолжает существовать в отражающем объекте как «след».[21]

Реальность существования «следов» преступления становится, таким образом, основой для организации целенаправленной работы по их обнаружению. Однако, чтобы возможность обнаружения источников информации о преступлении превратилась в действительность, нужно обладать необходимыми знаниями и прежде всего знаниями закономерностей их возникновения. Но и одних этих знаний оказывается недостаточно, чтобы можно было говорить об обнаружении источников информации о преступлении, как о процессе закономерном.

В природе, как известно, не существует абсолютно идентичных процессов, явлений, вещей. Не исключение и событие преступления. Всякий преступный акт зависит от конкретных условий, в которых происходит его реализация, и поэтому он имеет свои специфические особенности, обусловленные как объективными, так и субъективными факторами – особенностями ситуации. Здесь важно иметь в виду, что отступление, отклонение от обычных для данной ситуации условий возникновения информации о преступлении, всегда относительно. Во всяком, на первый взгляд, различном проявлении ситуации, можно найти сходные, типичные для неё черты. Эти типично проявляющиеся черты прошлого события и создают, как писал Р. С.Белкин, «необходимые объективные предпосылки к их распознаванию в той среде, где они находятся».[22]

Поэтому практической деятельности по обнаружению источников информации о преступлении обязательно должна предшествовать определённая мыслительная работа. Анализируя особенности конкретной ситуации, и сопоставляя эти особенности с известными типичными ситуациями, следователь путём логических операций высказывает обоснованные суждения о том, какие материальные изменения обстановки, в которой совершено преступление, наиболее вероятны, наиболее характерны для данной ситуации. Это и есть то важное в работе следователя, о чем писал Ганс Гросс: умение «по предшествовавшему судить о последствиях».

Определение типичных для данной ситуации материальных изменений как творческий мыслительный процесс имеет в своей основе обобщенный практический опыт раскрытия и расследования преступлений, который систематизируется в теоретическом знании. Поэтому каждому из познающих событие преступления субъектов, и в особенности следователю, важно изучать и использовать положительный опыт работы наиболее квалифицированных и профессионально более подготовленных коллег. Опыт не только подсказывает, какие и в какой ситуации могут реально существовать источники информации о расследуемом событии, но и как следует действовать, чтобы их обнаружить.

Таким образом, осознание реальности существования источников информации о преступлении, подкрепленное предшествующим опытом использования эффективных способов её получения, предопределяют повторяемость процессов обнаружения этих носителей информации. Действуя аналогичным образом в сходных ситуациях, можно рассчитывать и на вполне закономерный исход – положительный результат поисковой деятельности. Закономерность обнаружения информации о преступлении, а значит и доказательств, проявляется, таким образом, в закономерно достигаемой цели поисковой деятельности, однако, при условии, если реализация возникающей в этом потребности основывается на готовности при осуществлении поисковых мероприятий действовать в конкретной следственной ситуации определённым образом. Таким образом, «возможность обнаружения доказательств, – как указывал Р. С.Белкин, – становится действительностью, закономерным явлением, ибо приобретает необходимый, повторяющийся, устойчивый и всеобщий характер».[23]

Практика, однако, свидетельствует о том, что далеко не всегда объективные предпосылки обнаружения доказательственной информации оказываются реализованными. По этой причине суждение о раскрываемости любых преступлений нередко подвергается беспощадной критике, правда, без учета оговорки о существовании такой возможности в принципе. Одни авторы ограничиваются деликатным заключением о декларативности подобных рассуждений,[24] другие в своих оценках опускаются до заурядного хамства. Например, профессор А. С.Александров, усмотрев в данном положении одно из проявлений «смертных грехов современной криминалистики», назвал суждение о том, что не существует не раскрываемых преступлений «дурацким оптимистическим пафосом».[25] Оставим, однако, «дурацкую» оценку на совести автора. Проблема не в нём.

Значительная часть преступлений сегодня действительно остается нераскрытой, в том числе по объективным, не зависящим от воли следователя или иного субъекта процессуального познания причинам. Невозможность раскрыть и расследовать преступление Р. С.Белкин связывал, например, с нетипичностью процесса отражения как следствия «воздействия на него различных случайностей (объективный фактор), а также умышленное вмешательство в этот процесс (субъективный фактор) …».[26]

Но это, в целом верное суждение вовсе не означает «ПРИНЦИПИАЛЬНОЙ» невозможности установить обстоятельства нераскрытого преступления в будущем, имея в виду вполне объяснимое с позиций сегодняшнего дня несовершенство наших знаний. Как писал Ф.Энгельс, «… мы можем познавать только при данных нашей эпохой условиях и настолько, насколько эти условия позволяют».[27]

Успех в деле раскрытия совершаемых преступлений, несомненно, зависит от того, каким арсеналом познавательных средств мы располагаем в настоящий момент. А вот потенциальные (принципиальные) возможности решить эту задачу будут определяться тем, какими эти средства окажутся завтра, что для целей раскрытия преступлений нам наука предложит в будущем. В частности, создаст новые технические средства, позволяющие обнаружить те источники информации о совершенном преступлении, которые науке пока еще не известны. Понятно, что во многом именно ограниченными возможностями науки обусловлен круг доступных для выявления и исследования источников информации о преступлении. Таковыми, разумеется, могут стать только те «следы», которые науке известны, которые мы сегодня умеем отыскивать, распознавать и использовать в целях раскрытия преступлений. Их утрата, конечно же, может стать причиной того, что данное преступление останется нераскрытым. Но не по причине принципиальной невозможности их раскрыть, а потому, что утраченными (по объективным или субъективным причинам) окажутся именно те следы преступления, которыми исчерпывается круг доступных для восприятия и исследования источников информации, позволяющих решить эту задачу сегодня, то есть с учетом современных возможностей науки и техники.

Сколько преступлений, оставшихся нераскрытыми в донаучную эпоху формирования криминалистических знаний, удалось бы раскрыть сегодня, если бы «следователи» прошлого, к примеру, знали о возможностях дактилоскопии. Не говоря уже о микроследах или источниках генетической информации. Значит ли это, что такие преступления были в ту пору принципиально не раскрываемы. Отнюдь. Их нельзя было раскрыть с тем инструментарием, которым практика располагала в те далекие времена. Но не «в принципе». То, что не удавалось в прошлом, вполне может стать доступным для познания в будущем. Вот один из поучительных примеров.

Легенда об отображении образа преступника на сетчатке глаза жертвы, о чем, по свидетельству И. Ф.Крылова, впервые сообщалось в 1879 году как о достоверно установленном факте,[28] позже была опровергнута, в том числе экспериментально.[29] Все эксперименты в новой области, названной «оптографией», разумеется, проводились с использованием технических средств, которые для своего времени по понятным причинам оценивались как вполне совершенные. Реакция оказалась ожидаемой. Одни ученые, узнав об отрицательных результатах, прекратили дальнейшие исследования, дав повод для категорического отрицания принципиальной возможности решить данную проблему в будущем, другие продолжили научные поиски.

Увы, но многие отечественные ученые традиционно предпочли первое. Так, известный специалист в области уголовного процесса и криминалистики, профессор А. М.Ларин, пытаясь уличить в научной безответственности одного из коллег, который в своей книге воспроизвел некоторые газетные сообщения о возможности «увидеть образ убийцы, запечатленный в глазах трупа», заявил: «В действительности же глаз, как и другое тело с гладкой поверхностью, отражает те или иные предметы, доколе они перед ним находятся. Какого-либо закрепителя, позволяющего зафиксировать в зрачке последнее зрительное восприятие, в природе не существует».[30] (выделено мной – А. Э.).

Что дало автору основание для столь категорических оценок, сказать трудно. Отрицать существование в природе чего бы то ни было, претендуя при этом на истинность своего знания, не может никто. Ни одному человеку не дано знать достоверно о вещах и явлениях, не существующих в природе. Чтобы говорить о том, чего в природе нет, нужно исчерпывающе знать, что в природе есть. Как только наука достигнет такого объема знания, она тотчас прекратит свое существование из-за своей бесперспективности.

И если доктор юридических наук, не будучи ни офтальмологом, ни даже признанным специалистом в области исследовательской фотографии, высказывает столь безапелляционные суждения, то о развитии научного знания и прогрессе науки, по крайней мере, в обсуждаемой сфере, можно забыть.

На самом же деле безответственно не гипотезы озвучивать, ибо с них – с гипотез, как известно, начинается путь к открытию новых законов, безответственно сравнивать человеческий глаз – этот сложнейший «инструмент», функционирующий во многом благодаря деятельности мозга, и предназначенный для зрительного восприятия внешнего мира – с «телом», имеющим «гладкую отражающую поверхность». Еще более безответственно для ученого категорически отрицать целесообразность любых научных исследований, направленных на поиск ответов на вопросы, которые только сегодня воспринимаются как фантастические.

Тем временем, по истечении почти полутора сотен лет с того момента, когда было распространено первое сообщение об отображении образа преступника в глазу трупа, «Комсомольская Правда» в одной из публикаций 2006 года предложила читателям ознакомиться с результатами современных исследований американских офтальмологов. Они оказались интересны тем, что содержали ответ на вопрос, который А. М.Ларин с легкостью отверг как в принципе не решаемый. Популярная газета писала: «Сотрудниками медико-биологической лаборатории USSecretService (секретная лаборатория США) разработан метод считывания с сетчатки глаза трупа того, что человек видел перед смертью… – Конечно, это не означает, что, подняв веки, можно увидеть чей-то портрет, – говорит профессор офтальмологии Мюнхенского университета Рудольф Штерн. – В сетчатке глаза имеются амакриновые клетки, функция которых до сих пор не была ясна. В отличие от других клеток сетчатки, работающих как приемник, эти являются излучателями…» Амакриновые клетки сетчатки глаза, как выяснилось, излучают постоянные электромагнитные волны, представляющие собой «направленные потоки импульсов». Эти потоки, продолжает профессор, «четко соответствуют потоку мыслей человека. Сетчатка уникальна тем, что эта ткань мозга выдвинута на периферию, поэтому она прекрасно осведомлена обо всех наших мыслях… Амакриновые клетки живут несколько дольше, чем остальные клетки мозга, поэтому после смерти человека можно снять с них информацию. Современная аппаратура позволяет «переводить» электромагнитные волны, которые излучают эти клетки, в картинки – в данном случае в портреты убийц».[31]

Амакриновые клетки сетчатки глаза, возможно, и есть тот самый «закрепитель», существование которого в природе незадолго до открытия уникальных свойств этих клеток американскими офтальмологами категорически отверг известный отечественный ученый – криминалист.

Можно только сожалеть об упущенном времени, и о том, что для некоторых ученых человеческий глаз так и остался «телом с гладкой поверхностью», способным отражать непосредственно воспринимаемое, причем лишь до тех пор, пока ведется наблюдение. Видимо отечественный опыт становления и развития многих отраслей знания, объявленных в свое время «лженауками», нас так ничему и не научил. А ведь еще более четырех веков назад Френсис Бэкон предупреждал: «… редкое и необычное, представляющееся большинству невероятным, не должно вообще отбрасываться, ибо не следует отнимать у потомков возможности узнать об этом».[32]

1.3. Принципы криминалистического познания

Важнейшим компонентом криминалистической теории наряду с законами, понятиями, криминалистическими категориями и терминами являются криминалистические принципы. Также, как и криминалистические законы, их не следует отождествлять с принципами криминалистической науки, то есть с теми основными началами, исходными положениями, которыми руководствуются ученые в своих научных исследованиях. В отличие от принципов криминалистической науки принципы криминалистического познания раскрывают основные начала практического обеспечения криминалистическими средствами, приемами и методами познавательной деятельности, направленной на установление истины по уголовному делу. Поэтому под криминалистическими принципами должны пониматься лишь те основные начала, исходные положения, руководствуясь которыми можно обеспечить или создать наилучшие условия для максимально эффективного применения разрабатываемых криминалистикой познавательных средств, приемов и методов в практической деятельности. Среди таких исходных положений могут быть названы следующие:

1. Принцип приоритета предписаний закона над криминалистическими научными рекомендациями. В формулировке данного принципа акцент делается не просто на необходимости соблюдения требований закона при использовании криминалистических рекомендаций следователем, оперативным работником, экспертом или судом, а еще и на том, что в ситуациях, когда предписаниям закона в качестве альтернативной линии поведения может быть предложена научная рекомендация, предпочтение должно быть отдано именно закону. И это, несмотря на всю привлекательность и заведомую эффективность в определенной ситуации именно научной рекомендации по сравнению с линией поведения, предписанной законом. Такие коллизии должны разрешаться в пользу нормативных предписаний даже тогда, когда закон не отражает требований сегодняшнего дня и явно тормозит внедрение новейших достижений науки и техники в уголовное судопроизводство. Однако бывало, что в практике предпочтение отдавалось научной целесообразности, что, естественно, не способствовало укреплению законности. К примеру, до принятия в 2001 году нового УПК РФ, довольно часто возникала ситуация, когда требовалось привлечь к проведению экспертизы лицо, которое уже принимало участие в производстве следственных действий по данному делу в качестве специалиста. Однако, следователь вопреки известному законодательному запрету иногда шел на его нарушение, допуская совмещение в одном лице этих процессуальных участников расследования. Можно, конечно, понять сложность положения следователя, для которого следование букве закона создавало дополнительные и не всегда преодолимые организационные трудности, а иногда могло повлечь и утрату дополнительных источников доказательственной информации. Тем не менее, и в таких ситуациях целесообразность не могла стать оправданием нарушений закона.

2. Принцип взаимосвязи криминалистической науки и практики. Этот принцип охватывает довольно широкий спектр возможного их взаимодействия, означая, что не только практика (следственная, экспертная, оперативно-розыскная и т. д.) должна извлекать пользу из результатов научных исследований, но и наука из практического опыта. Процесс взаимного обогащения криминалистической науки и практики имеет, разумеется, вполне определенную конечную цель, а именно, повышение эффективности работы правоохранительных органов. Практический работник должен быть заинтересован не только в «потреблении» данных криминалистической науки, но и в передаче ученым информации о положительном опыте и негативных тенденциях развития практики борьбы с преступностью. То же касается и ученых, ведущих научные исследования в области криминалистики.

3. Принцип ориентации на передовой опыт криминалистического обеспечения правоохранительной деятельности. Принцип ориентации на передовой опыт работы лучших следователей, оперативных работников, экспертов раскрывает один из основных путей повышения практическими работниками своего профессионального мастерства, поскольку положительный пример в любой сфере деятельности всегда оказывал и оказывает благотворное влияние на эффективность выполняемой работы.

4. Принцип творческого подхода к решению практических задач. С точки зрения криминалистической науки любое преступление неповторимо в своих деталях, а, следовательно, уникально. Лишенным стереотипов должно быть и расследование, что возможно только при творческом подходе к решению задач правосудия в этой стадии уголовного процесса. Творческий подход к решению практических задач познания события преступления как криминалистический принцип ориентирует на принятие нестандартных, обусловленных особенностями складывающейся следственной ситуации, решений, реализация которых способна обеспечить успех в установлении истины по уголовному делу.

5. Принцип сочетания высокой оперативности и обоснованности принимаемых криминалистических решений. Для оценки работы правоохранительных органов, в том числе работы по криминалистическому обеспечению расследования, термин «высокая оперативность» более точен, нежели упоминаемый иногда принцип быстроты предварительного расследования. Высокая оперативность предполагает не просто быстрый темп работы, а быстрое реагирование на изменение следственной ситуации, недопустимость промедления с принятием ответственных решений, которое может привести к утрате доказательств. И если «быстрота» в большей мере ассоциируется с торопливостью, с необходимостью уложиться в процессуальные сроки (что, разумеется, тоже важно), то в принципиальном требовании «высокой оперативности», отражающей криминалистическую его сущность, заложен более глубокий смысл. Однако даже высокая оперативность в работе правоохранительных органов еще не гарантирует достижения целей расследования с максимальной эффективностью. Высокая оперативность обязательно должна сочетаться с продуманностью, обоснованностью принимаемых решений, в основе которых лежит использование криминалистических средств, приемов и методов. Обоснованность решений – это тот необходимый «противовес», который не позволяет быстрой оперативной работе превращаться в поспешное, торопливое исполнение следователем (оперативным работником, экспертом) своих процессуальных обязанностей.

1.4. Условия формирования криминалистической теории

Начало формирования теоретических основ любой науки обычно связывают с переходом в научном познании от эмпирического обобщения к изучению закономерностей объективной действительности. В криминалистике ими стали закономерности, имеющие место в механизме преступления и деятельности, направленной на установление истины по уголовному делу. Познанные закономерности составили, таким образом, основу для разработки первых частных криминалистических теорий (1940–1950-е годы), а их систематизация послужила началом формирования общетеоретических основ криминалистики (с начала 60-х годов). В таком развитии теории криминалистики отразилась общая тенденция развития научного знания, суть которой выразил Г. И.Рузавин: «сначала возникают частные, менее глубокие теории, которые впоследствии сменяются теориями более общими, раскрывающими существенные черты изучаемых процессов».[33]

Со временем общетеоретические проблемы криминалистики привлекли внимание многих ученых, став предметом постоянного обсуждения. И хотя до окончательного их разрешения еще далеко, уже то, что сделано сегодня, позволяет говорить о новом перспективном направлении в криминалистических научных исследованиях, определившем начало нового этапа в историческом развитии криминалистической науки – этапа формирования общей теории криминалистики, объективными предпосылками которого явились накопленные знания и практический опыт.[34]

Их обобщение и систематизация, предвосхищая содержание предстоящих научных исследований, тем не менее, еще не определяли саму потребность в создании теории. Нужен был стимул. Таковым стимулом всегда оказывались некие затруднения с решением вопросов, возникающих в процессе обобщения опыта и систематизации знаний. Для преодоления этих затруднений, называемых проблемами, требовалось проведение исследований на эмпирическом или теоретическом уровне. Иначе говоря, главной побудительной силой, стимулирующей познавательную деятельность, в том числе на теоретическом уровне, оказывались научные проблемы. «Научное познание по самой своей сущности, – отмечал Г. И. Рузавин, – связано с возникновением и разрешением новых проблем. Отказ от разрешения проблем означал бы отказ от научного поиска и привел бы к застою в науке».[35]

Именно проблемная ситуация, внешним выражением которой чаще всего становилась невозможность объяснить вновь обнаруженные факты действительности с позиций накопленных знаний или уже сформировавшихся теорий, определяла потребность в создании новой или пересмотре старой научной теории. Выдающийся ученый, академик П. Л.Капица справедливо заметил, «наиболее мощные толчки в развитии теории мы наблюдаем тогда, когда удается найти неожиданные экспериментальные факты, которые противоречат установившимся взглядам. Если такие противоречия удается довести до большей степени остроты, то теория должна измениться и, следовательно, развиться».[36] С обнаружения криминалистических проблем начиналось формирование и любой криминалистической научной теории.

В криминалистике новые проблемы удавалось обнаружить в ходе научного исследования, в процессе применения научных данных для практических целей либо в результате обобщения практики борьбы с преступностью. Вынуждая искать новые решения, криминалистические проблемы становились, таким образом, важнейшим стимулирующим фактором прогрессивного развития научного знания.

Ситуацию в криминалистической науке можно оценить как проблемную, если для объяснения новых эмпирических или научных фактов тех знаний, которые были накоплены криминалистической наукой, оказывается недостаточно. Проблемы возникают и тогда, когда эти знания (теории) входят в противоречие с новыми фактами, либо новое знание, новая криминалистическая теория, объясняя по-новому известные ранее факты, опровергает прежние представления о них.

Для этапа формирования первых теоретических концепций криминалистики, первых ее частных теорий характерными были ситуации первой разновидности, когда простого обобщения эмпирического опыта, которое преобладало в системе криминалистического знания на этапе эмпирического развития науки, оказывалось явно недостаточно, и требовались исследования на теоретическом уровне. Таков, к примеру, был путь становления теории криминалистической идентификации: от эмпирии А.Бертильона с его антропометрической системой опознания преступников до общих принципов отождествления материальных объектов по их отображениям, разработанных С. М. Потаповым.

На проблему удавалось «выйти» и тогда, когда новые условия порождают критическое отношение к ранее предложенным криминалистикой решениям, имеющим, как оказывалось, альтернативные варианты. «Необходимо критически относиться к предлагаемым решениям ранее поставленных проблем, – отмечает В. Н.Карпович, – даже если на первый взгляд эти решения кажутся безупречными. В любом случае можно найти некоторые недостатки, или, по крайней мере, обобщить найденное решение или конкретизировать его применительно к какому-либо частному случаю».[37]

Критическое отношение к ранее предложенным решениям тех или иных криминалистических проблем как путь обострения проблемных ситуаций и стимул проведения новых теоретических исследований в криминалистике, может быть проиллюстрировано на примере научных дискуссий о предмете криминалистики. Казалось бы, вполне сформировавшееся представление о криминалистике как о науке, призванной создавать средства борьбы с преступностью, в конце ХХ начале ХХI веков некоторыми учеными подверглось принципиальному переосмыслению. Особенно с принятием в 2001 году нового УПК РФ. Фактом, породившим проблему, стала переориентация уголовного судопроизводства во всех его стадиях на принцип состязательности, что позволило высказать мнение о необходимости вести дальнейшую разработку криминалистических средств, приемов и методов сообразно профессиональной ориентации участников уголовного процесса – принадлежности к стороне защиты или стороне обвинения.[38]

Вместе с тем критическое отношение к ранее решенным в криминалистике проблемам не только стимулирует пересмотр прежних решений, но нередко порождает и новые проблемы в науке. Так дискуссия по вопросам определения места организационных основ расследования преступлений, сформировавшихся в рамках криминалистической тактики, а позднее получивших развитие в общетеоретической части криминалистики, вполне может породить проблему совершенствования всей системы криминалистики. В частности, за счет создания ее нового структурного раздела «Криминалистической стратегии» с перераспределением уже сформировавшихся теорий и учений, в том числе учения об организации борьбы с преступностью, которой в новом разделе предлагается занять центральное место.[39]

Возвращаться к некогда, казалось бы, однозначно решенным проблемам в прогрессивно развивающейся науке бывает полезно, особенно если учесть, что криминалистика в своем развитии испытывает усиленное воздействие не только новейших достижений научно-технического прогресса, но и масштабных преобразований, проводимых в стране на основе политических, экономических и правовых реформ. Критическое отношение к некогда решенным проблемам порождает дискуссии в науке, способствуя тем самым возникновению и решению новых проблемных ситуаций. Именно через научные дискуссии в свое время формировалось представление о природе криминалистики. Так, устоявшееся в период становления криминалистики мнение о ее технически прикладном характере, сменилось взглядами о двойственной природе криминалистики: юридической и естественно-технической. Затем общепризнанным становится представление о самостоятельности криминалистики как науке юридической природы. Сегодня, когда процессы интеграции научного знания все сильнее затрагивают и криминалистику, возникают идеи пересмотра и этого, казалось бы, окончательно сформировавшегося представления о ее природе.[40]

То же можно сказать и о сущности криминалистической характеристики преступлений и ее месте в структуре частной методики расследования, о правовой природе проверки показаний на месте, как самостоятельном следственном действиии многих других проблемах криминалистики, в свое время поставленных в рамках проведенных дискуссий и в них же получивших разрешение. Часть из них перестали существовать как проблемы криминалистики, часть продолжают обсуждаться, а некоторые, будучи по признанию большинства ученых решенными, получают новые импульсы для проблемного обсуждения.

Помимо научных дискуссий, ситуация может быть признана проблемной и в результате применения получивших признание научных решений ранее поставленных проблем для объяснения новых фактов, новых явлений. Данное направление поиска новых научных проблем становится преобладающим в науке с развитой теорией, поскольку любое новое явление действительности, познаваемой наукой, становится возможным оценивать под углом зрения теорий, а не эмпирических обобщений, что, несомненно, отличается большей достоверностью, ибо теоретическое знание охватывает не только известные законы, но и еще не открытые. «Достоверность теории – указывает Г. И. Рузавин, – несомненно, выше, чем, например, эмпирическое обобщение».[41] Возможность оценивать и объяснять новые факты с позиций развитой теории открывает несравненно большие перспективы в научном познании.

Такой видится и перспектива решения проблем современной криминалистикой, ибо уже сегодня с этой целью могут эффективно применяться положения вполне сформировавшихся частных криминалистических теорий и среди них, прежде всего положения теории криминалистической идентификации. Наглядным примером использования известных теоретических концепций для объяснения новых фактов, могут служить теоретические исследования, которыми обосновывается возможность индивидуального отождествления конкретных объемов жидких, сыпучих или газообразных веществ с позиций теории криминалистической идентификации. Некоторые из положений этой теории оказались вполне корректными для признания такой возможности, другие породили споры вокруг криминалистической сущности исследований, проводимых в рамках экспертизы материалов, веществ и изделий,[42] и, соответственно, новую проблему.

Известно, что научную основу криминалистической идентификации составляют два фундаментальных положения, раскрывающих свойства материальных объектов, на которых базируется сама идея о возможности их индивидуального отождествления. Это индивидуальность материальных объектов и их способность отображаться при взаимодействии с другими материальными объектами. В принципиальном плане и то и другое свойственно и материалам, и веществам. Между тем, некоторые ученые, особо не вдаваясь в философскую сущность вопроса, способность материальных тел отображать и отображаться распространили и на отделенные от целого части и частицы материалов и веществ, объявляя их объектами, отображающими целое, компактную массу, от которой они оказались отделены. Такое «механическое» привнесение в теорию идентификации положений, составляющих научную основу традиционной криминалистической идентификации, породило новую проблему – проблему установления посредством идентификации связи отделенных частей жидких (сыпучих, газообразных) веществ с некоей их компактной массой. То, что ни у кого не вызывало сомнений в оценке результатов традиционной криминалистической идентификации, оказалось весьма сомнительным при оценке результатов идентификации материалов и веществ.[43]

Говоря о путях выявления новых криминалистических проблем, следует вспомнить и об источникахформирования криминалистических знаний, круг которых и сегодня постоянно пополняется благодаря применению известных решений научных проблем, найденных в других отраслях знания (но еще не апробированных криминалистикой), для объяснения новых явлений или фактов, возникающихв практике борьбы с преступностью. Применение достижений одних наук для разрешения проблемных ситуаций других нередко ведет к возникновению новых, внутренних, собственных проблем в науке, заимствующей такие достижения. Данный путь научных исследований, порождающих новые проблемы, весьма специфичен для криминалистики, которая и возникла и развивается наиболее интенсивно именно как наука, активно и творчески приспосабливающая данные иных наук для собственных нужд и целей.

Являясь отражением общей тенденции к интеграции научного знания, такое развитие криминалистики порождает и новые криминалистические проблемы. Например, заимствование криминалистикой технических средств, созданных в общей технике для целей, не связанных с уголовным судопроизводством, неизменно создает новые, теперь уже криминалистические, проблемы. В частности, связанные с необходимостью разработки специальной методики применения нового для криминалистики технического средства, заимствуемого из общей техники.

В истории науки результатом взаимопроникновения различных областей знания нередко становилось рождение нового направления научных исследований. «Хорошо известно, – писал П. Л.Капица, – что принципиально новое в науке чаще всего рождается, когда две различные области встречаются друг с другом, они как бы оплодотворяют друг друга, и тогда рождается что-то новое».[44] Наглядный пример тому сама криминалистика, возникшая еще в ХIХ веке как результат интеграции уголовного права, уголовного процесса с достижениями естественных и технических наук.

Интеграция знаний в равной мере проявилась и в объединении проблем различных наук, разрабатывающих меры борьбы с преступностью, которые, будучи интерпретированы криминалистикой применительно к своим специфическим целям и задачам, порождали новые криминалистические проблемы, требующие исследований на теоретическом уровне. По данному пути идет, к примеру, разработка теоретических основ криминалистической профилактики,[45] криминалистического прогнозирования,[46] криминалистических аспектов теории доказательств[47] и некоторых других проблем, к которым проявлялся общий интерес в науках, разрабатывающих меры борьбы с преступностью.

Выход на проблемную ситуацию более общего порядка возможен и в результате объединения известных проблем, возникающих в отдельных отраслях криминалистики. Обобщение нескольких криминалистических проблем, которое вело бы к возникновению новой криминалистической проблемы, возможно, однако лишь при условии, если объединяемые проблемы криминалистики имеют общие «точки соприкосновения», позволяющие искать общие пути их решения. Этот путь постановки и разрешения проблем в современной криминалистике весьма наглядно прослеживается в попытках сформировать ее частные теории и учения, имеющие общекриминалистический смысл, то есть те учения и теории, положения и принципы которых применимы как руководящие начала к любому из разделов криминалистической науки. Этот путь становится одним из основных источников проблемных ситуаций, нуждающихся в разрешении на общетеоретическом уровне. В свое время исследования именно в этом направлении привели к осознанию общей для всей криминалистики проблемы – создания теоретических основ индивидуального отождествления материальных объектов по их отображениям. То же происходило и в результате обобщения проблем логического обеспечения познавательных процессов в рамках оперативного розыска, производства судебных экспертиз, ведения следствия и пр. Так формировалось общекриминалистическое учение о версии. По сути дела, любая теория, раскрывающая общие для всей криминалистической науки, для всех ее разделов законы и принципы, строилась именно на базе обобщения частных криминалистических проблем.

Плодотворным с точки зрения поиска новых криминалистических проблем может оказаться и перенесение уже известных проблем из одного раздела, из одной отрасли криминалистики в другие отрасли и разделы науки, где эта проблема оказывается интерпретированной в соответствии со специфическими задачами нового структурного раздела криминалистики. Распространение проблем в рамках нескольких отраслей одного раздела криминалистики, в частности, криминалистической техники, имело место в истории становления и развития судебной баллистики, некоторых идентификационных исследований в технико-криминалистической экспертизе документов, в фотопортретной экспертизе, для которых методы и методики основаны на ранее найденных решенияхтрассологических идентификационных проблем.

Примером межотраслевого «заимствования» может служить и решение проблем организации расследования, которые в равной мере оказались интересными для решения и в криминалистической технике, и в следственной тактике, и в частной методике расследования. Также и проблемы использования ЭВМ, зародившись в криминалистической технике, сегодня успешно осваиваются частной методикой, разрабатывающей алгоритмы расследования отдельных видов преступлений. Технической все более становится проблема поиска скрытых криминалистических объектов, в то время как возможности тактики в ее решении практически уже исчерпаны и т. д.

Проблема, требующая внимания и изыскания способов ее разрешения криминалистической наукой, может быть обнаружена, как отмечалось, и в результате обобщения практического опыта применения криминалистических средств, приемов и методов. В ходе такого обобщения нередко обнаруживаются факты, не имеющие объяснения или не вписывающиеся в известные эмпирические или теоретические законы и принципы криминалистики. Здесь полезным для обобщения может стать не только опыт, приобретенный в сфере борьбы с преступностью, но и опыт экспериментальных исследований, проводимых в криминалистике, опыт применения познавательных средств и методов в тех отраслях знания, из которых они заимствованы криминалистикой. Наконец, полезным на пути поиска новых проблем криминалистики может оказаться и опыт использования криминалистических средств, приемов и методов в правоприменительной деятельности, выходящей за рамки уголовного судопроизводства, например, в таможенной практике, в гражданском или административном процессе и др.[48]

Определяя основные пути поиска новых криминалистических проблем, как предпосылок и стимулирующих факторов проведения криминалистических научных исследований на теоретическом уровне, важно иметь в виду, во-первых, что в данном случае речь идет об осознанных путях такого рода научных поисков, что не исключает неконтролируемого возникновения новых неожидаемых проблемных ситуаций. И, во-вторых, то, что, говоря о различных путях поиска научных проблем в криминалистике, не следует идеализировать тот или иной из них, изолируя друг от друга, тем более представляя их как альтернативные варианты в научном исследовании. Эти пути могут сочетаться, чередоваться, объединяться или быть относительно самостоятельными. Очевидно, что нет, и не может быть теории, в том числе криминалистической, истоком которой была бы научная проблема, целенаправленно найденная и выделенная в исследовании, проведенном в одном, заранее заданном направлении. Теории создаются благодаря комплексному, разностороннему подходу к поиску новых и разрешению возникающих научных проблем и только когда для возникновения теории имеются объективные предпосылки. Нет и быть не может каких-то заранее установленных схем или методик построения криминалистической теории, ибо этот процесс всегда отличается творческим началом. Анализировать его, предлагая свои «рецепты», можно только оценивая в том или ином аспекте, в том или ином отношении уже созданное, оставляя простор для творческих подходов к созданию нового теоретического знания. «Процесс построения научной теории, – указывает Г. И.Рузавин, – нельзя регламентировать какими-то жесткими правилами и схемами, но его можно контролировать посредством, как логики, так и опыта».[49]

Постановка проблемы – это только начало, порождающее потребность в формировании научной теории, но начало исключительно важное и ответственное. Будучи своеобразной интерпретацией новых выявленных фактов, вызывающих затруднения с их объяснением, новая научная проблема ставит перед исследователем задачу вскрыть возникающие противоречия и дать им объяснения. Эти объяснения проблемных ситуаций на начальной стадии формирования криминалистической теории всегда предлагаются в виде научных гипотез. Их выдвижение и является первым шагом на пути создания теории.[50]

В дальнейшем гипотезы находят подтверждение и становятся законами, система которых, описывая закономерности взаимодействия реальных объектов, составляет базис научной теории. Путь от проблемы до закона – это путь становления научной идеи, научной теории. Так формировалась в свое время теория дактилоскопии,[51] для которой некогда выдвинутые гипотезы об индивидуальности, восстанавливаемости и неизменяемости папиллярных узоров, получив подтверждение, стали основными ее законами.[52]

На сегодняшний день в дактилоскопии выдвинуто множество научных гипотез, которые объясняют взаимосвязь строения кожи на ладонной поверхности рук (дерматоглифические признаки) со многими характеристиками личности человека: с его расовой принадлежностью, перенесенными заболеваниями, с наследственностью, с интеллектуальными способностями и некоторыми другими.[53] По мере подтверждения этих гипотез, дальнейшее развитие, несомненно, получит и теория дактилоскопии, пополняясь новыми законами.

Интересные результаты можно ожидать и от проверки гипотезы, долгое время считавшейся фантастической, и лишь сравнительно недавно, спустя почти полторы сотни лет, получившей новое подтверждение, о котором сообщила «Комсомольская Правда».[54] Речь идет об отображении образа преступника на сетчатке глаза жертвы. И если сообщение газеты окажется достоверным, то для судебной фотографии, несомненно, откроются перспективы, сопоставимые с открытием в конце ХIХ века метода фотографического усиления контраста, которым наука обязана выдающемуся русскому ученому Е. Ф.Буринскому.

Фантастическими сегодня выглядят и результаты экспериментов по фотографированию мысленных образов, проведенные доктором психиатрии Джулом Эйсенбадом. Метод получил название психокинетической фотографии.[55]

Можно только предполагать, какие перспективы откроются для криминалистики в случае подтверждения и этой гипотезы. Главное, чтобы своими безапелляционными, часто дилетантскими оценками не мешать научным исследованиям, памятуя, что «неспособность к сомнению и слепая поспешность, заставляющая принимать решение, не обдумав, как подобает до конца свое суждение» есть одно из тех заблуждений в науке, которые почти пять веков назад Френсис Бэкон назвал ее опасным «извращением».[56]

1.5. Криминалистическая теория и правоохранительная практика: проблемы связи

До недавнего времени, рассуждая о значении теории и практики для научного познания, принято было обращаться к трудам классиков марксизма-ленинизма. Решая извечный вопрос о том, какие науки важнее и каким из них следует отдать предпочтение – теоретическим или практическим – советские ученые, как правило, были единодушны. Знаменитое ленинское «Практика выше теоретического познания»[57] стало аксиомой для всех, кто, так или иначе, занимался проблемами науки.

Между тем, в споре о приоритетах теории над практикой и наоборот, нелишне будет вспомнить высказывания древних философов, которые оказались вполне осведомлены о том, какому способу познания и на каком основании следует отдавать предпочтение. Мнение Аристотеля, надо полагать достаточно авторитетно, чтобы, по крайней мере, задуматься над этой проблемой. Древнегреческий философ, за два тысячелетия до В. И.Ленина убежденно говорил, что «…теоретические дисциплины выше практических, а самое высшее место занимает познание принципов»[58]. И что «… теоретические науки заслуживают наибольшего предпочтения по сравнению со всеми остальными…».[59]

Однако, руководствуясь соображениями о приоритете правоохранительной практики, и признавая, тем самым, второстепенную роль теории криминалистики, отдельные представители, в основном смежных наук, принялись с усердием, достойным лучшего применения, обвинять не только ученых, но и саму криминалистическую науку во всех «смертных грехах»,[60] ставших причиной ее нынешнего, как им показалось, кризисного состояния.[61]

Особо не вникая в суть решаемых современной криминалистикой проблем, они стали рассуждать о вырождении криминалистики как отрасли знания, призванной создавать средства борьбы с преступностью. «Утратив прикладной, утилитарный характер, – заявил, в частности, профессор А. С.Александров, – криминалистика перестала быть созидательной силой; забыв свое первоначальное предназначение, она изменила своей сути…»[62].

Руководствуясь собственными умозаключениями о современном состоянии криминалистики, производящей, по мнению А. С.Александрова, «никому не нужные знания»,[63] и не догадываясь, судя по всему, о существовании объективных закономерностей развития любой науки, профессор взялся поучать «грешных» криминалистов: «Криминалистам надо понять то, что теория не их удел…», и недвусмысленно призвал ученых «вернуться к черновой, полевой работе – техническому обслуживанию уголовного процесса».[64] (выделено авт.).

Не доросли, мол, вы до уровня уголовно-процессуальной науки, чтобы заниматься теорией, ваш удел – обслуживать нас процессуалистов, не более того. Учить известного ученого основам науковедения – значит зря тратить время. И прежде всего, ввиду непоколебимости его веры. Тем не менее, позволительно было бы привести некоторые из авторитетных суждений, с которыми профессор А. С.Александров явно не знаком, но берется рассуждать о том, чем криминалистам нужно заниматься, чтобы их наука развивалась, а от чего им следует воздержаться.

История формирования научного знания свидетельствует о том, что любая наука «увлечение теорией», иначе говоря, стремление к теоретическим обобщениям, всегда воспринимала не как «грех», тем более «смертный», а как вполне закономерный переход от эмпирического к более высокому – теоретическому уровню исследования. «Появление теорий, – писал известный в нашей стране и за рубежом исследователь феномена научной теории, профессор Г. И.Рузавин, – свидетельствует о переходе науки на достаточно высокий уровень исследования».[65] Отличаясь большей по сравнению с результатами эмпирических исследований достоверностью,[66] теоретическое знание, – «отражая сущность явлений, рисует более глубокую картину действительности, чем знание эмпирическое».[67]

Стремление науки к теоретическим обобщениям и в итоге к созданию собственной теории, становится, таким образом, показателем её зрелости, а не вырождения, как полагает А. С.Александров. Призывая криминалистов отказаться от разработки теории, «разоблачитель» грехов криминалистики, судя по всему, не готов принимать криминалистику ни как отрасль знания, ни как науку, ни даже как просто научную дисциплину. В восприятии А. С.Александрова удел криминалистики лишь «техническое обслуживание» уголовного процесса, то есть, как он сам выразился, исключительно «черновая работа».

А то, что криминалистика во многом благодаря теории из совокупности разрозненных эмпирических данных о средствах противодействия преступности превратилась в полноценную отрасль научного знания, понять дано не всякому. Это ведь только выдающийся русский ученый-химик А. М.Бутлеров мог позволить себе возразить еще не родившемуся профессору А. С.Александрову, сказав, что «только при посредстве теории знание, слагаясь в связное целое, становится научным знанием; стройное соединение фактического знания составляет науку».[68]

Между тем в понимании сути и значения теории для развития любой науки у выдающегося русского ученого нашлись вполне убежденные последователи. «Основная цель построения теории, – писал, к примеру, Г. И.Рузавин, – состоит в том, чтобы свести в единую систему все знания, накопленные в определенной области исследования».[69]

Вряд ли нужно напоминать профессору, считающему себя вполне осведомленным в проблемах современной криминалистики, что именно систематизацией накопленных эмпирических фактов и знаний, иначе говоря, теоретическим их обобщением, прославился основоположник криминалистической науки Ганс Гросс. Ученый и практик, он прекрасно понимал значение теории для криминалистического познания, назвав первую часть очередного, запланированного им издания Руководства для судебных следователей, «Теоретическим учением о проявлениях преступлений».[70]

О значении систематизации эмпирических данных для создания теории расследования преступлений говорили и российские современники основоположника криминалистики. «Действительная научная теория, – писал, например, известный русский юрист В. П.Даневский в 1895 году, имея в виду теорию предварительного следствия, – покоится на данных опыта, она – концентрация этих данных, проверенных и систематизированных».[71]

Всем, кто когда-либо серьезно занимался прикладной наукой, хорошо известно, что изучение и систематизация данных опыта, практики необходимы не только для выявления возникающих в практической деятельности проблем, с которых, как известно, начинается формирование научной теории. Но и как способ познания закономерностей изучаемой наукой действительности, составляющих то, что называют базисом научной теории, её обязательным компонентом.

Обобщение следственной, судебной и экспертной практики позволяет сконцентрировать внимание на наиболее существенных свойствах и отношениях явлений в изучаемой сфере деятельности, обнаружить их внутренние связи. Если связи наблюдаемых явлений не обнаруживаются, то нет необходимости и в их научном исследовании. Ибо случайные явления для науки безразличны. Еще Аристотель заметил, что случайно данное «не может быть предметом никакого <научного> рассмотрения… никакой науке нет дела до него – ни теоретической, ни направленной на действие, ни направленной на творчество».[72] И «что не существует науки о случайном бытии…, ибо всякая наука имеет своим предметом или то, что есть всегда, или то, что бывает в большинстве случаев».[73]

Без уяснения причинно-следственных и иных связей, иначе – закономерностей изучаемых наукой явлений не могут возникнуть сколько-нибудь продуктивные идеи, в том числе по усовершенствованию имеющихся или созданию новых познавательных средств, предназначенных для «преобразования действительности» (то есть для практики). Ибо бессмысленно создавать средства и методы для разового их применения. Но они окажутся именно одноразовыми, если необходимость создания новых средств будет продиктована однократно наблюдаемым опытом. Важно понимать, что внимания и реагирования со стороны науки требуют не случайные, а систематически возникающие проблемы, в противном случае найденные их решения окажутся лишенными перспективы, а, следовательно, и всякого практического смысла.

И если обнаружение проблем правоохранительной практики стимулирует активность ученых по созданию новых познавательных средств, предназначенных для их решения, то выявление связей и отношений познаваемых явлений порождает потребность в теоретических исследованиях. Поэтому обобщение правоохранительной практики, систематизация накопленного опыта, заметно приближаясь к уровню теоретического исследования, становятся важным фактором, стимулирующим формирование самой научной теории, первым шагом к её созданию.

Однако даже в стремлении криминалистики познавать закономерности, прежде всего путем изучения практического опыта расследования преступлений, одиозные критики её современного состояния находят место для своей неуместной иронии. Так, назвав «гордыню» первым «смертным грехом» криминалистки, профессор А. С.Александров написал: «Самодовольством веет от рассуждений коллег о «закономерностях», которые якобы открывает (открыла?) криминалистика. Наиболее ярко концепт «закономерности» отразился на определении «предмета» – обязательного элемента автореферата диссертации. Пожалуй, других заметных последствий криминалистического учения о «закономерностях» назвать затруднительно».[74]

Ошибается, однако, профессор, ибо далеко не во всяком криминалистическом автореферате представлен «концепт закономерностей» в определении предмета. Например, по данным Мухина Г. Н. и Исютина-Федоткова Д. В. число диссертаций, написанных по тематике общих положений криминалистики, а анализ предмета данной науки к таковым и относится, составляет менее 5 % от общего числа защищенных научных работ (117 против 2504-х).[75] Но даже, если кто-либо из авторов, посвятивших свои диссертации сугубо прикладным проблемам криминалистики – технике, тактике или криминалистической методике, и затрагивал «предметную тему», то вряд ли кому-нибудь придет в голову назвать эту часть диссертационных исследований «обязательным их элементом». А вот то, что действительно присутствует и может быть легко обнаружено в подавляющем большинстве авторефератов криминалистических диссертаций, профессор Александров А. С., увы, предпочел не заметить. Незамеченными остались материалы правоохранительной практики, без обобщения которой не может состояться ни одно диссертационное исследование по криминалистической тематике. При этом всякий, кто брался за изучение практики, вполне отдавал себе отчет в том, что любое её обобщение есть средство выявления не только проблем, но и закономерностей познаваемой наукой действительности. Полученные результаты и становились тем своеобразным «отчётом» соискателей ученых степеней об обнаруженных ими закономерностях, знание которых давало авторам диссертационных исследований основания формулировать теоретические выводы и вносить обоснованные предложения по решению проблем современного следствия, а значит и по совершенствованию практики. Нужно быть очень далеким от исследований, которые ведут криминалисты, и не видеть их результатов, чтобы с категоричностью, походящей на навязчивую идею, утверждать о продуцировании криминалистикой «никому не нужных знаний».

Впрочем, в том, что профессор-процессуалист затрудняется назвать «последствия» криминалистического изучения закономерностей и преступления и процедуры его познания, нет ничего удивительного. Чтобы такие закономерности обнаружить в результатах криминалистических исследований, нужно, по крайней мере, понимать, о чем идет речь. Повторю еще раз: результаты изучения и любого обобщения практики раскрывают именно закономерности той деятельности, о которой получены статистические данные, поскольку в них находит отражение то, что, как говорил Аристотель, «есть всегда или то, что бывает в большинстве случаев».

И если, к примеру, учеными получены данные о том, что из общего числа опрошенных следователей только 10 % в текущем году овладели знаниями и навыками применения новейших разработок криминалистики, а десять лет назад тот же показатель составлял 20 %, то это не просто статистика. Это показатель, раскрывающий закономерность снижения уровня профессионализма следственного аппарата, поскольку в нём отражается не только общий уровень криминалистической осведомленности следователей, но ещё и их способность вести расследование уголовных дел на уровне современных достижений криминалистики. Без теоретического осознания такого рода закономерностей немыслимо повышение эффективности следственной, экспертной, судебной и т. д. деятельности, чьи недостатки обнаруживаются по результатам изучения практики. Понятно, что «последствиями» учения о таких закономерностях в обслуживаемой криминалистикой сфере деятельности, может и должна стать научная разработка криминалистических рекомендаций, ориентированных на устранение недостатков и исправление систематически допускаемых практическими работниками ошибок.

Как верно заметил О. М.Глотов более 40 лет назад, формирование криминалистической теории «вытекает из практических потребностей»[76], поскольку именно теория призвана указывать «пути совершенствования практики».[77]

Именно так понимали суть взаимосвязи научной теории и практики многие, в прошлом весьма авторитетные ученые, считавшие, что практика во все времена нуждалась в теории не меньше, чем теория в эмпирических обобщениях. И если верно то, что теоретик в своих рассуждениях не может не опираться на данные опыта, то также справедливо и утверждение о том, что любой практик, хочет он того или нет, вынужден по результатам своей практической деятельности приходить к общетеоретическим выводам.[78]

О функциональной взаимосвязи теории и практики много говорилось и в отечественной философской литературе. «В принципе, – писал, к примеру, В. В.Степин, – теоретические знания создаются именно для того, чтобы объяснять и предсказывать результаты опыта, и поэтому они должны сопоставляться с эмпирическим материалом».[79]

Весьма доходчиво объяснил значение теории, но уже для юридической практики основоположник современного науковедения Фрэнсис Бэкон, написав в конце 16-го века: «В равной мере мы считаем, что неверно поступают те, кто для ведения судебных дел и тяжб приглашает стряпчих, имеющих известные практические навыки, но неопытных в теории юриспруденции. Ведь их легко заставить умолкнуть, как только речь зайдет о чем-то новом, что выходит за пределы их привычной практики».[80]

Возможно, именно из-за непонимания сути познаваемых криминалистической наукой закономерностей поборники её исключительно практической целесообразности и одновременно беспощадные критики теоретических увлечений криминалистов, ничего не смогли сказать про то, как ученые должны разрабатывать тактико-технические средства для нужд следствия и суда, не прибегая к теоретическим обобщениям накопленного опыта. То есть без выявления закономерных связей познаваемых явлений и без осознания актуальных проблем практики по результатам изучения этих закономерностей.

Обвиняя криминалистов и вообще криминалистическую науку, в том, что, увлекаясь теорией, она перестала заботиться о нуждах практики, отдельные представители, в основном смежных отраслей знания забывают, что практика, не восприимчивая к теории, способна воспитывать работников правоохранительной сферы исключительно на ставших им известными примерах. А значит, ограничивающих их кругозор только известным опытом. И этот опыт, оставаясь поучительным лишь на уровне позитивных примеров, всякий раз, когда практические работники столкнутся с ситуациями, выходящими за известные им рамки, будет ставить практику в тупик. Что вполне естественно, ибо каждый из них в поисках ответа на возникающие вопросы будет руководствоваться исключительно личным или ставшим ему известным опытом коллег, которого окажется недостаточно.

Можно, конечно, понять разочарование Александрова А. С. по поводу обеспеченности уголовного процесса научными рекомендациями криминалистики. Однако, «бросая камень» в науку, нужно, по крайней мере, быть безгрешным самому. Легко рассуждать о чужих «грехах», ни разу в своей научной карьере, не испытав «радости» от внедрения собственных научных разработок в практику. Во всяком случае, о таких авторских успехах мне ничего не известно. Поэтому, я готов поделиться своим личным опытом создания поисковых технических средств, который я приобрел в 70-е -80-е годы прошлого века. Попытки внедрить эти новые научно-технические разработки в отечественную практику показали абсолютную бесперспективность любых усилий, прилагаемых на этом поприще.[81]

Справедливости ради стоит, однако, сказать, что ошибки, спекуляции, издержки «производства», наносящие вред науке, и откровенная глупость разработчиков пустопорожних теорий встречаются в любой сфере научной деятельности. Криминалистика, разумеется, не исключение. Она, особенно в последние годы действительно продуцирует множество идей, провозглашаемых их авторами как некие новые частные теории, которые, впрочем, оказываются весьма далекими от научности и не всегда убедительными с точки зрения их практической целесообразности. Однако, еще больший вред авторитету науки наносят невежественные поучения ученых, претендующих на компетентность, но в критикуемой ими отрасли знания таковой не обладающих, и, тем не менее, пытающихся ниспровергать криминалистические теории и учения только потому, что сами в них не очень-то разбираются.[82] Но при этом советуют криминалистам заниматься проблемами, суть которых вряд ли смогут толком объяснить сами.

Чего стоит, например, лишь один упрек, высказанный профессором А. С.Александровым в адрес криминалистической науки, в частности, о том, что «современная криминалистика не только не изучала, но даже не поставила на повестку изучения и преподавания» лингво-психической силы судебных доказательств.[83] (выделено авт.).

Откуда автор извлек для своих рекомендаций этот непознанный криминалистикой «лингво-психический» аспект судебных доказательств, сказать трудно. Известно лишь то, что в науке существуют только такие понятия как лингвопсихология и психолингвистика (психологическая лингвистика)[84], но не «лингвистическая психиатрия» или «лингвистическая психика», и не «психическая лингвистика». Можно предположить, что специалист в области уголовно-процессуального права, профессор А. С.Александров просто не видит разницы между психологией и психиатрией. Избавиться от такого рода заблуждений можно, надо полагать, только путём изучения предметов данных отраслей научного знания.

А пока этого не случилось, придется признавать бессилие криминалистов, которым действительно трудно разобраться, что имел в виду автор, рассуждая о лингво-психической силе судебных доказательств, но еще труднее понять, как можно изучать, да еще и преподавать эту неведомую «силу», не вторгаясь в теорию судебных доказательств. Тем более, что для познания «психических» атрибутов судебных доказательств, если таковые действительно существуют в природе, уместнее было бы обратиться не к криминалистике, а к судебной психиатрии.

Не так, видимо, страшно, когда ученые обвиняют своих коллег в «грехах», которые они находят в повальном увлечении теоретическими исследованиями и в отсутствии рвения к получению прикладных результатов. Подобные обвинения можно отнести к издержкам авторского понимания задач смежной отрасли знания, кстати, вполне допустимым в научной дискуссии. Куда опаснее, когда те же критики принимаются обвинять криминалистику не только в забвении своего исторического призвания, которое, как нам разъяснил профессор А. С.Александров, заключается в том, чтобы «быть служанкой уголовного процесса». Но и в том, что именно на криминалистике лежит ответственность за очевидные просчёты, недостатки, а порой и откровенные злоупотребления, допускаемые представителями правоохранительных и судебных органов.

Так, один из наиболее последовательных сторонников идей профессора А. С.Александрова, краснодарский автор В. Ю.Сокол, диагностировавший «кризисное состояние» современной криминалистики, к примеру, заявил следующее: «… вывод о том, что сотрудники правоохранительных органов плохо выявляют и раскрывают преступления – это упрек и в адрес криминалистики, которая исторически возникла как «наука о раскрытии преступлений»… Следовательно, не вызывает сомнений тот факт, что криминалистика (и криминалисты) несет существенную долю ответственности за нераскрытые в стране преступления, а также за в общем то примиренческую и пассивную позицию в этом вопросе».[85] (выделено авт.).

Идею возложить вину за нераскрытые преступления на криминалистику, вряд ли, однако, разделят сами практические работники, которые в большинстве своём черпают свои знания не из практических пособий и литературы по криминалистике, а из собственного опыта и опыта, заимствованного у коллег по работе. Об этом говорят статистические данные опроса следователей.[86] Притом, что на низкий уровень своей профессиональной подготовки как на причину неудовлетворительного состояния борьбы с преступностью, в среднем указали лишь 18,9 % следователей.[87] Но даже эти обвинения стали лишь скромной прелюдией к озвученному разоблачителем «кризисной криминалистики» пониманию причинно-следственной связи между достижениями науки и злоупотреблениями практики.

Указав, во многом справедливо, на оторванность науки от практики, В. Ю.Сокол, по сути дела, взял на себя смелость оправдать использование практическими работниками незаконных методов ведения следствия тем, что к этому их вынуждает отсутствие научных криминалистических разработок и рекомендаций.

Имеет смысл привести полностью этот «удивительный» фрагмент его рассуждений, якобы подтверждающих факт пребывания криминалистической науки в кризисном состоянии, которая, по убеждению автора, своим бездействием вынуждает практику использовать изощренные пытки в отношении подследственных:

«Без современных, научно обоснованных криминалистических рекомендаций (и научного обеспечения их внедрения), – пишет В. Ю.Сокол, – практика самостоятельно решает возникающие проблемы, нередко поощряя развитие и широкое применение различного рода сомнительных, а порой уродливых и преступных способов раскрытия и расследования преступлений, примеров которых великое множество в современной России («слоник», «фантомас», «ласточка», «крутилка» и т. п.).[88]

Понимать это заявление Сокола В. Ю. следует так: коль скоро криминалистика не удосужилась разработать для практики научно-обоснованные рекомендации, то следователям и оперативным работникам для раскрытия и расследования преступлений не оставалось ничего иного, кроме как жестоко пытать подследственных, добиваясь от них признания вины, для чего использовать «слоники», «фантомасы», «ласточки», «крутилки» и прочие экзотические средства. Добавлю к этому перечню еще и электрошокеры, бутылки из-под шампанского и иные вынужденные «заменители» криминалистических научных рекомендаций. Блестящая, прямо скажем, «логика», с которой, по крайней мере, для читателей книги В. Ю.Сокола, «кризис отечественной криминалистики», конечно же, станет очевиднее.

Объявляя о «грехах» и «кризисе» криминалистической науки, обвиняя её в излишнем увлечении теорией на фоне отрыва от практики, в отказе от разработок новых средств и методов, отвечающих практическим потребностям, критики современной криминалистики, как правило, умалчивают о том, как разработанные ею научные рекомендации осваиваются практическими работниками. Насколько заинтересованно они применяют те криминалистические способы познания неизвестных событий, которые уже давно существуют в арсенале криминалистики, и их потенциал как средств работы с доказательствами ещё далеко не исчерпан. Тем более, что многие из давно созданных криминалистикой познавательных приемов и средств и сегодня способны сделать работу следователей, оперативных работников и судей более качественной и эффективной. И в том, что этого не происходит, вина, прежде всего самих практических работников, не желающих осваивать научные рекомендации, а предпочитающих пользоваться иными, часто недозволенными способами повышения раскрываемости преступлений. Многочисленные примеры из следственной, судебной и экспертной практики наглядно иллюстрируют то, что работа по освоению не только новейших, но даже хорошо известных с давних времен криминалистических разработок, оставляет желать лучшего. А главное, после ознакомления с российской правоохранительной практикой возникает ощущение, что никакие, дажесамые современные разработки криминалистики, будь они предложены сотрудникам полиции, следователям или судьям, вряд ли изменят их откровенно пренебрежительное, если не сказать безразличное отношение к науке и к любым её рекомендациям. Для таких сотрудников более простыми, надежными и вполне безопасными с точки зрения ответственности за допускаемое беззаконие, средствами достижения цели так и останутся, хотя и противоправные, но достаточно эффективные способы воздействия на подследственных. И именно потому, что их применение, за которое редко следует наказание, кратчайшим путем ведет к «раскрытию» любого, даже самой высокой степени сложности преступления.

Своей первобытностью современная практика[89] доказывает, что невежество ученых, критикующих теоретические увлечения криминалистов и мечтающих наконец-то увидеть результаты их практических разработок, по своим негативным последствиям несопоставимо с невежеством оперативных работников, следователей и судей, для которых освоение теоретических знаний воспринимается не более чем пустая трата времени. Возможно, по этой причине вопрос о том, чего не хватает правоохранительной практике, и какова сегодня её восприимчивость к рекомендациям криминалистической теории, остается открытым.

2.1. Систематизация криминалистических знаний на рубеже ХIХ-ХХ веков как первый этап формирования теоретических основ криминалистики

Отдельные успехи в создании научных методов борьбы с преступностью, достигнутые в ее истории, еще не давали оснований говорить о рождении новой науки. Как система научных методов раскрытия и расследования преступлений криминалистика возникла лишь в конце ХIХ века, и в первую очередь, благодаря усилиям профессора Грацкого университета – Ганса Гросса, долгие годы проработавшего судебным следователем. Заслуга Гросса состояла в том, что он систематизировал накопленные знания, изложив основные положения новой наукив своем фундаментальном «Руководстве для судебных следователей», изданном в русском переводе тремя выпусками в Смоленске, а позднее четвертым изданием под новым названием: «Руководство для судебных следователей как система криминалистики» (СПб: 1908 г.), где автором для обозначения новой науки был впервые предложен термин «криминалистика». Именно с систематизацией накопленных знаний связывал Ганс Гросс возникновение новой науки и переход от донаучного к научному этапу развития криминалистики. «Тот, кто осматривал следы от человеческих ног, – писал основоположник криминалистики, – кто запечатлел в памяти слово из воровского жаргона, кто начертил план места происшествия – каждый из них применил те или иные из положений криминалистики. Но эти отдельные действия не имели научного обоснования, а когда все эти приемы и действия подвергнуты были разработке и приведены в систему, то мы получили право потребовать признания за криминалистикой значения науки…».[90]

Формированию научной криминалистики в России в известной мере способствовалиотказ от такого варварского способа получения показаний от допрашиваемых как пытка, а несколько позже и от таких методов «опознания» (идентификации) преступников, как калечение и клеймение, которые на протяжении веков оставались едва ли не единственными способами, позволявшими отличить преступников от законопослушных граждан.[91] Пришлось искать этим средневековым «познавательным» средствам замену в научных рекомендациях.

На смену членовредительству, как способу опознания преступников, пришли фотосъемка, антропометрия и дактилоскопическая уголовная регистрация.

Например, с изобретением в 1835 году фотографии, названной по имени своего создателя – «дагеротипией», появилась возможность использовать её в криминалистических целях. Фотосъемку начинают применять для регистрации преступников, а позднее и для фиксации обстановки мест совершения преступлений.

Трудности с получением показаний, возникшие в связи с запретом пытки, в известной мере удалось компенсировать более широким привлечением в уголовное судопроизводство вещественных доказательств. Так, уже в начале ХIХ века различные материальные следы стали использовать не только при розыске преступников, но и в качестве доказательств по уголовным делам. Для этого были разработаны и внедрены в практику технические способы их моделирования, в частности, средства изготовления слепков со следов, обнаруживаемых на местах происшествий. Польза от технического моделирования состояла в том, что эти средства позволяли более длительное время сохранять обнаруженные следы в копиях и в дальнейшем использовать их в доказывании обстоятельств уголовных дел.

С этой целью в 1850 году французом Гюгуленом был, например, предложен способ закрепления объёмных следов, оставленных на песке, земле и прочих поверхностях, с помощью стеарина, который предварительно расплавляли (стеарин применялся для изготовления свечей). Сама процедура закрепления следов с помощью стеарина оказалась довольно сложной и трудоемкой, поэтому широкого распространения не получила. С изобретением гипса был найден более простой способ изготовления слепков с объемных следов. Первое сообщение об этом способе появилось в 1867 году.[92] Таким образом, создавалась база для формирования трасологии как самостоятельной отрасли криминалистической техники.

Большой вклад в создание научных основ криминалистического исследования некоторых видов вещественных доказательств внесли и отечественные ученые, такие как Д. И.Менделеев (занимался, в частности, изысканием средств предупреждения подлогов денежных знаков), А. М.Бутлеров (изучал возможности самовозгорания нефти, что было особенно важно при расследовании пожаров), и некоторые другие.[93]

Несмотря на свою очевидную значимость, эти исследования оказывались лишь эпизодами в научной и практической деятельности известных ученых, по роду своих занятий далеких от практики борьбы с преступностью. Они, очевидно, и не задумывались над перспективами формирования на основе своих эпизодических прикладных «увлечений» самостоятельной науки, главным предназначением которой стало бы обеспечение раскрытия и расследования преступлений научными рекомендациями.

Первым, кто стал целенаправленно проводить такую работу, оказался чиновник Французской полиции Альфонс Бертильон. В 1879 году он предложил новый метод опознания (регистрации) преступников, получивший название антропометрического, известного еще как «бертильонаж» по имени его создателя.

Антропометрическая система А.Бертильона состояла в измерении отдельных частей тела человека, результаты которых заносились в регистрационную карту. Сюда же заносились данные о личности преступника. В антропометрической регистрационной карте рекомендовалось помещать и его фотографию. Для отождествления личности Альфонс Бертильон полагал достаточным проведение 11 измерений.

Обосновывая свою систему регистрации, он исходил, во-первых, из того, что к 20 годам костяк человека можно считать полностью сформировавшимся и в дальнейшем существенно не изменяющимся, во-вторых – что размеры костяка строго индивидуальны, и, наконец, в-третьих – из простоты и возможности добиться высокой точности измерений. В 1882 году Парижская Префектура в порядке опыта ввела систему регистрации, предложенную А.Бертильоном. В России антропометрия была введена в 1890 г. в Санкт-Петербурге.

До этого на разных этапах исторического развития применялись малоэффективные способы распознавания преступников. От варварских, в частности, членовредительства и клеймения, использовавшихся в основном в средние века, до письменной регистрации анкетных данных преступников. Своеобразный способ выявления среди задержанных ранее привлекавшихся к уголовной ответственности лиц, использовался в ХIХ веке в тюрьмах Англии. Он состоял в опознании таких лиц чиновниками полиции и поэтому получил название «полицейских парадов». С изобретением фотографии стали создаваться альбомы фотоснимков ранее судимых лиц, которые в картотеке раскладывались по фамилиям зарегистрированных. В постоянно пополняемом массиве крайне трудно было осуществлять поиск нужной карточки. К тому же для ее отыскания требовалось точно знать фамилию преступника, что делало эту работу, порой, бесперспективной.

Таким образом, антропометрический метод стал первым в истории криминалистики научно обоснованным методом идентификации преступников. С именем Бертильона и с этим его методом ученые обычно связывают начало формирования научной криминалистики.

Между тем, достаточно скоро обнаружились и недостатки предложенной А.Бертильоном антропометрической системы уголовной регистрации: невозможность применения по вполне понятным причинам к лицам, не достигшим совершеннолетия; несовершенство измерительных приборов, которое приводило к расхождению показателей при измерении одних и тех же лиц; сомнения в научности вывода о том, что рост человека полностью прекращается к 20 годам (некоторые ученые на основе опытных наблюдений утверждали, что в отдельных случаях он продолжается до 30–35 лет), при увеличении числа регистрируемых лиц возникали трудности поиска нужной регистрационной карты и т. д. Но, несмотря на недостатки и несовершенство антропометрии, она сыграла заметную роль в истории криминалистики, будучи впервые представлена как система уголовной регистрации. Ганс Гросс по достоинству оценил это открытие, сказав, что «величайшее значение системы Бертильона в ее международности, в ее одинаковой приложимости в любом культурном государстве земного шара».[94]

Надо сказать, что интересы А.Бертильона не ограничивались лишь антропометрией. Им, кроме того, была создана система описания признаков внешности человека – «словесный портрет», лежащий в основе современной судебной габитологии, разработаны правила опознавательной («сигналитической») фотосъемки, которые, занимая свое место в такой отрасли криминалистической техники как «судебная (криминалистическая) фотография, и сегодня применяются на практике.

В конце XIX начале ХХ века на смену антропометрии пришел дактилоскопический метод, основанный на неповторимости узора папиллярных линий, покрывающих ладонную поверхность и фаланги пальцев рук человека. Первое научное описание папиллярных линий было дано итальянским биологом Марчелло Мальпиги в 1686 году. Однако практического применения в сфере борьбы с преступностью результаты его исследований не получили, да и цели такой автор, очевидно, перед собой не ставил. Дальнейшее развитие дактилоскопии, сначала как метода уголовной регистрации, а затем и метода идентификации преступников по оставленным ими следам рук на местах преступлений, связано с именами В.Гершеля и Г.Фолдса. Вильям Гершель в семидесятых годах ХIХ века ввел в одной из тюрем Бенгалии (Индия) дактилоскопирование заключенных, обосновав идею о неизменности пальцевых узоров в течение всей жизни человека. Заслуга Генри Фольдса в развитии дактилоскопии состояла в том, что он первым в 1880 году сообщил о возможности установления преступников по отпечаткам пальцев путем их сличения.[95]

Однако ни В.Гершель, ни Г.Фолдс не решили проблему классификации папиллярных узоров, без которой практическое использование дактилоскопии для целей уголовной регистрации оказалось весьма затруднительным.

Первым папиллярные узоры ногтевых фаланг пальцев рук человека разделил на типы Френсис Гальтон, опубликовавший результаты своих исследований в 1892 году в книге «FingerPrints». Он различал шесть групп рисунков папиллярных линий (три основных и в каждой подгруппа). Система регистрации преступников по отпечаткам пальцев, предложенная Ф.Гальтоном, была одобрена Правительством Англии в 1894 году, а с 1895 года началось ее практическое освоение.

В дальнейшем систему дактилоскопической регистрации усовершенствовал главный инспектор полиции в Калькутте Эдвард Генри. Благодаря его усилиям, начиная с 1897 года, антропометрия в Индии уже не применялась. В своей системе Э.Генри выделил четыре типа узоров: дуговые линии, петлевые, спиральные и сложные линии, которым придавались определенные обозначения, образующие 1024 комбинации. Таким образом, была решена задача классификации папиллярных узоров, что позволяло осуществлять быстрый поиск нужной регистрационной карты. Эта система, получив название системы «Гальтона-Генри», большинством стран мира была положена в основу дактилоскопического учета преступников и сохраняется практически неизменной до настоящего времени. Наряду с другими видами криминалистических учетов дактилоскопический учет сегодня занимает основное место в системе уголовной (криминалистической) регистрации, представляющей собой одну из отраслей современной криминалистической техники.

По поводу сформировавшихся к концу ХIХ века двух способов уголовной регистрации – антропометрической и дактилоскопической – Г.Гросс писал: «В недавнее время способ выяснения тождества личности по папиллярным линиям признавался лишь дополнением к системе Бертильона, в настоящее же время, при развитии этого способа, благодаря трудам советника полиции Виндта в Вене и старшего советника Кеттига в Дрездене, он явился серьезным конкурентом системы Бертильона и весьма возможно, что способ этот вполне заменит последнюю систему».[96]

Дактилоскопия на практике доказала свои преимущества перед антропометрической системой уголовной регистрации, и сейчас остается во всех странах мира основным способом учета лиц, совершивших преступления. Однако, в качестве вещественных доказательств по уголовным делам пальцевые отпечатки начали широко использовать лишь в начале ХХ века.

В России дактилоскопическую регистрацию преступников стали внедрять с 1906 года. Основанием для этого явилось распоряжение Главного тюремного управления Министерства юстиции. Первое время дактилоскопия существовала наряду с антропометрической системой, дополняя друг друга. В качестве доказательств по уголовным делам дактилоскопические отпечатки, изъятые с мест происшествия, стали фигурировать в судебных процессах с 1912 года. Начало этому было положено Лебедевым В. И., который провел первую дактилоскопическую экспертизу в Санкт-Петербургском окружном суде.

Говоря о формировании самостоятельных отраслей в системе криминалистики как науки нельзя не упомянуть о тех открытиях ХIХ века, благодаря которым наметились целые направления криминалистических исследований. И здесь, прежде всего, следует вспомнить о судебно-исследовательской фотографии, создателем которой по праву считают русского ученого Евгения Федоровича Буринского, основавшего в 1889 году первую в мире судебно-фотографическую лабораторию при Санкт-Петербургском окружном суде. Е. Ф.Буринскому криминалистика обязана и открытием фотографического метода усиления контраста, который и сегодня используется для выявления маловидимых и невидимых записей при производстве технико-криминалистических экспертиз документов. Эффективность своего метода Е. Ф.Буринский блестяще продемонстрировал на примере исследования древних рукописей, обнаруженных при проведении земляных работ в Московском Кремле в 1843 году. Долгие годы видные ученые России и зарубежных стран безрезультатно трудились над расшифровкой этих рукописей. Их мнение оказалось единодушным – текст прочитать невозможно из-за того, что краситель, которым он был исполнен, бесследно выцвел. В 1894 году Е. Ф.Буринский взял на себя смелость решить эту задачу. В результате проведения многочисленных опытов Е. Ф.Буринскому удалось изготовить фотоснимки, на которых невидимый ранее текст стал доступен для чтения. Суть нового метода заключалась в многократной пересъемке одного и того же документа с последующим изготовлением нескольких его негативных копий. Эти негативы накладывались друг на друга, и с них печатался фотоснимок, на котором фактически оказывалось «суммированным» позитивное изображение исследуемого документа с увеличенной соответственно количеству негативов контрастностью. Эта работа была по достоинству оценена Российской Академией наук, присудившей ученому свою высшую награду – премию М. В.Ломоносова.[97]

Немало заслуг в деле создания методов научной криминалистики, положенных в основу формирующихся отраслей криминалистической техники, принадлежит и выдающемуся русскому хирургу Н. И.Пирогову, который одним из первых ученых поставил судебно-баллистическое исследование на научную основу. Судебные органы не раз поручали ему проведение экспертиз огнестрельного оружия как специалисту в области «полевой хирургии», имеющему богатый опыт в лечении огнестрельных повреждений, который он приобрел еще во времена «Крымской» («Восточной») войны 1853–1856 годов. Каждое свое исследование Н. И.Пирогов иллюстрировал многочисленными опытами, чтобы не осталось сомнений в достоверности, строгой научности формулируемых им выводов. Это в наше время криминалистам хорошо известна методика определения дистанции, с которой производился близкий выстрел. Во второй половине ХIХ века такими сведениями наука не располагала, хотя потребности в них практика ощущала весьма остро, особенно когда необходимо было выяснить, имело ли место убийство с применением огнестрельного оружия, самоубийство или несчастный случай. И. Ф.Крылов приводит по этому поводу интересный пример из практики Н. И.Пирогова. Обстоятельства дела таковы.

15 октября 1873 года крестьянка С.Нагибина, желая напугать воров, которые, как ей показалось, пытались проникнуть в дом, выстрелила из ружья холостым патроном в окно. Время было позднее, но мужа дома не оказалось. Нагибина взяла другое ружье, подошла к окну и пыталась его зарядить. В этот момент раздался выстрел, и Нагибина упала мертвой.

В убийстве обвинили мужа Нагибиной. Суду важно было выяснить, помимо иных вопросов, еще и с какого расстояния производился выстрел. Если с расстояния вытянутой руки, то не исключался несчастный случай, если с большего расстояния, то факт убийства можно было считать доказанным. Решение данного вопроса суд поручил Н. И.Пирогову. Он провел множество опытов с ружьями разной длины ствола, производя экспериментальные отстрелы. При этом учитывалась возможность принятия потерпевшей различного положения в момент рокового выстрела. На основе проведенного исследования Н. И.Пирогов сформулировал категорический вывод о том, что Нагибина была убита выстрелом через окно.[98]

Несмотря на отдельные успехи в формировании криминалистических отраслей знания, в целом их развитие шло преимущественно в одном направлении – естественно-техническом. Об односторонности развития новой науки говорило и содержание книги Ганса Гросса, в которой криминалистика конца ХIХ начала ХХ века была представлена главным образом средствами и методами криминалистической техники, только начинавшими обособляться в её самостоятельные отрасли. Значительно меньше внимания в эти годы уделялось вопросам тактики и методики расследования отдельных видов преступлений, которые сформировались в самостоятельные разделы криминалистики лишь к тридцатым годам ХХ столетия. Тем не менее, отдельные отрывочные сведения из этих областей криминалистического знания можно найти в древних источниках права и трудах, главным образом, ученых – процессуалистов ХIХ века.[99]

Например, даже для применения пытки в России существовали тактические правила, регламентированные первым в России уголовно-процессуальным законом, называвшимся «Кратким изображением процессов и судебных тяжб», который был принят в качестве Приложения к Воинскому Уставу 1716 года. Этими правилами устанавливалась наиболее целесообразная очередность применения пытки к нескольким обвиняемым, обеспечивающая эффективность их допроса. В значительной части эти правила были впоследствии заимствованы тактикой очной ставки.[100]

Тактические правила, в частности, по организации допросов свидетелей содержались и в других законодательных актах прошлого: в Учреждении о губерниях (1775 года), Уставе Благочиния (1782 г.) и других источниках.[101] Многие из них дают вполне определенное представление об истоках формирования, как криминалистической тактики, так и частной методики расследования отдельных видов преступлений. Однако в виде системы научных приемов и методов расследования преступлений тактика и частная методика сформировалась значительно позже.

Именно в работах известных ученых-процессуалистов прошлого можно найти первые научно обоснованные рекомендации по проведению отдельных следственных действий и расследованию отдельных видов преступлений. Так в работе Н.Орлова под названием «Опыт краткого руководства для произведения следствия», изданной в 1833 году, имеется ряд тактических рекомендаций по проведению допросов свидетелей, очных ставок. Общие тактические правилаобыска(и не только обыска) были сформулированы еще в первой половине ХIХ века, о чем свидетельствовали сочинения Я.Баршева, прежде всего, его работа под названием «Основания уголовного судопроизводства с применением к российскому уголовному судопроизводству» (СПб, 1841 г.). В числе таких правил автор считал основным, в частности, необходимость производить «домашний обыск … неожиданно, со всею внимательностью и наблюдением за действиями лиц, живущих в обыскиваемом доме».[102] Им же были предложены для руководства и некоторые методические рекомендации по расследованию отдельных видов преступлений: убийств, краж, подлогов и др.[103]

В специальной криминалистической литературе, изданной в конце ХIХ, начале ХХ века, хотя и бессистемно, но также содержались рекомендации тактического и методического характера. Так, у Г.Гросса есть отдельные главы, посвященные допросу (глава вторая), производству осмотра и обыска (глава третья), подготовительным действиям при выезде на место преступления (глава четвертая). У Р. А.Рейсса – помимо вопросов проведения отдельных следственных действий (осмотра трупа, одежды убитого; обыска), в Отделе VI его книги («Расследование пожаров и поджогов») дается подробное описание категорий пожара, их причин, мотивов, которые могут побудить преступника к совершению поджога, способов поджога и другое.[104] То есть, все то, что сегодня мы называем криминалистической характеристикой данного вида преступлений.

Дальнейшее развитие тактики и частной методики расследования отдельных видов преступлений как самостоятельных разделов криминалистики происходило в отечественной науке уже после Октябрьской революции 1917 года, и связано было, прежде всего, с именами таких ученых как А. Н.Якимов, В. И.Громов и некоторых других.

2.2. Понятие общей теории криминалистики и ее место в науке

Вопрос о создании общей теории криминалистики был впервые поставлен А. И.Винбергом еще в 1947 году.[105] В то время предложение ученого еще не могло быть реализовано, но как перспективная для реализации идея, несомненно, сыграло свою позитивную роль, положив начало активной разработке общетеоретических проблем криминалистики.

Первые исследования в этом направлении, которые начались в середине 50-х годов, по вполне понятным причинам были ориентированы, прежде всего, на разработку философских, общеметодологических основ криминалистической науки и ее теории. А. А.Пионтковский писал, что, прежде чем рассматривать методологические проблемы криминалистической науки, важно осмыслить основные философские категории.[106]

Среди общетеоретических вопросов, подлежащих исследованию в криминалистике, А. А.Пионтковский на первое место поставил понимание истины в уголовном процессе, затем роль чувственного познания в работе следователя (прежде всего, следственных версий), проблему планирования следствия и, наконец, основные вопросы оценки доказательств на предварительном следствии.[107]

Таким образом, в представлениях А. А.Пионтковского общетеоретические проблемы криминалистики оказались фактически сконцентрированными вокруг проблем уголовного процесса (понимание истины и оценка доказательств) и следственной тактики (следственные версии и планирование расследования). Заслуга автора состояла, однако, в том, что он, верно, указал на необходимость разработки философских основ криминалистики как необходимое условие создания ее теории. В полной мере реализовать эту идею А. А. Пионтковскому не удалось. Не случайно, видимо, общую теорию советской криминалистики, судя по более поздним его высказываниям, автор представлял скорее в виде общих положений следственной тактики, нежели методологии криминалистической науки в целом.[108]

Дальнейшему исследованию философских проблем криминалистики посвятили свои работы Р. С. Белкин, А. И. Винберг, В. Я. Колдин, И. М. Лузгин, М. Я. Сегай, А. А. Эйсман, Н. А. Якубович и другие известные ученые. Из таких работ наиболее заметными и значительными стали монографические исследования Р. С. Белкина и А. И. Винберга.[109] В своих трудах они исходили из того, что «без исследования философских проблем конкретной области научного знания невозможно и создание ее методологии, невозможно обнаружить закономерности, обусловливающие самостоятельное существование предмета конкретной науки».[110] Философские категории лежат в основе и любой криминалистической теории, ибо «именно философские знания, идеи и представления служат главным источником выработки тех общих понятий, принципов и гипотез, которые составляют основание построения научных теорий».[111]

Авторами впервые было сформулировано и понятие общей теории криминалистики как системы «ее основных принципов и положений, определяющих содержание и структуру, перспективы развития и практическую значимость криминалистики, ее роль и место в такой специфической области человеческой деятельности, как борьба с преступностью».[112] В дальнейшем это понятие было конкретизировано Р. С.Белкиным, и в последней редакции автора выглядело так: «Общая теория криминалистики – это система ее мировоззренческих принципов, теоретических концепций, категорий и понятий, методов и связей, определений и терминов, это научное отражение всего предмета криминалистики».[113] (выд. мною – А. Э.)

Понимая сущность Общей теории криминалистики, как отражения всего ее предмета, Р. С.Белкин определил и место «Общей теории» в системе науки, где она названа первым из четырех элементов (частей) этой системы.[114] В таком виде система криминалистики представлена в большинстве учебников и в научных исследованиях, посвященных систематизации криминалистического знания. Возникает вопрос, можно ли в принципе сформировать самостоятельный раздел криминалистики, который содержал бы в себе учения и теории, отражающие весь предмет криминалистики, не поглощая теоретические основы других ее разделов. Если в такую Общую теорию, «сосуществующую» в системе криминалистики с другими ее разделами не включать теоретические положения криминалистической техники, тактики и частной методики, то можно ли будет говорить о ней как об отражении предмета криминалистики в целом? Или все же Общая теория криминалистики должна стать объединяющей все ее теоретическое знание, независимо от степени его общности. Это тот вопрос, ответ на который может определить перспективы дальнейшего развития всей теории криминалистики.

Для ответа на него следует вновь обратиться к определению общей теории криминалистики, данному Р. С.Белкиным. Из этого определения можно сделать ряд важных выводов:

Общая теория криминалистики существует только одна, двух «общих теорий криминалистики» быть не может. В противном случае такие «Общие теории криминалистики», отображая каждая в отдельности «весь предмет криминалистики», неизбежно будут дублировать друг друга, либо, отличаясь содержанием, не смогут претендовать на статус «Общих теорий», поскольку каждая из них, имея предметные отличия, будет иметь «пробелы» в объеме отображаемой ею реальности.

Теория криминалистики может быть признана «Общей» лишь при условии, если она отражает весь предмет криминалистики, а не какую-либо его часть. Поэтому «Общую теорию криминалистики» невозможно свести к какой бы то ни было одной разработанной в науке теории. Чтобы отображать «весь предмет криминалистики» нужна система теорий.

Наряду с частными криминалистическими теориями в Общую теорию криминалистики, по мнению Р. С.Белкина, должны войти и учение о языке криминалистики, о ее понятийном аппарате, описание криминалистических категорий, систематика науки и др.[115]

Возникает резонный вопрос, достаточно ли перечисленных автором в структуре Общей теории криминалистики учений, теорий, концепций и т. д., чтобы считать их совокупность в полной мере отражающей «весь предмет криминалистики»? Пусть не сейчас, а только в перспективе, когда система частных теорий вполне сформируется. Если да, то мы вынуждены будем все сведения, носящие теоретический характер и помещенные в разделах криминалистической техники, тактики и частной методики, либо переместить в «Общую теорию», либо «продублировать» в частных криминалистических теориях общетеоретического раздела криминалистики, признавая эти теоретические знания лишь своеобразным «экстрактом» из содержания частных криминалистических теорий, подобно тому, как Р. С.Белкин относился к «Общим положениям» криминалистической техники, тактики и частной методики расследования отдельных видов преступлений.[116]

Есть, однако, и другой путь – признать, что «Общая теория криминалистики» – это не отдельный самостоятельный раздел науки, а весь комплекс теоретического знания, накопленного криминалистикой, система которого адекватна системе самой криминалистической науки. Как ни одна отдельно взятая криминалистическая теория не способна выполнять функции общей теории криминалистики, так и никакая часть криминалистики не способна отобразить предмет науки в целом. Ею должна стать система теоретического знания, воспроизводящая всю систему криминалистики. Ибо невозможно представить себе теоретический раздел криминалистики в качестве самостоятельного ее раздела, не отказавшись от понимания «Общей теории» как «отражения всего предмета криминалистики». Поэтому общая теория криминалистики должна включать теории всех уровней: в т. ч. теоретические основы каждого из разделов. Только при таком построении общая теория криминалистики сможет отобразить свой предмет с максимальной полнотой, представляя собой идеализированную модель всех изучаемых наукой явлений, относящихся к предметам и техники, и тактики, и частной методики расследования.

Иными словами, понятия «науки криминалистики» и «общей теории криминалистики» – следует воспринимать не просто как сопоставимые, но и в определенном смысле – как тождественные понятия, ибо «всякая развитая научная дисциплина по сути дела представляет собой некоторую систему теорий, находящихся в различных отношениях друг с другом».[117]

«Общая теория криминалистики» подобно традиционной системе курса криминалистики в ее четырехчленном делении, должна, таким образом, содержать: Введение в общую теорию, включающее общие криминалистические теории (теории, относящихся к нескольким разделам криминалистики), и три раздела, посвященные теоретическим основам криминалистической техники, тактики и частной методики. Каждый из этих трех разделов должен состоять из частных криминалистических теорий, относящихся только к данному разделу Общей теории криминалистики.

Это не значит, что система науки (учебного курса) криминалистики лишится своего общетеоретического раздела. Просто именовать его придется иначе, например, в тех вариантах, которые уже предложены в учебниках по криминалистике, изданных за последние годы: «Введение в криминалистику и ее теоретические основы»[118], «Теория и методология криминалистики»[119], «Теоретические и методологические основы криминалистики»[120] и т. д.

2.3. Виды криминалистических теорий и их интертеоретические связи в системе общей теории криминалистики

Теоретическая база криминалистики сегодня представлена теориями и учениями разных уровней и разной степени общности. Одни из них достигли высокой степени зрелости, другие находятся в стадии формирования. Различно и их методологическое значение. Некоторые теории и учения носят общий для криминалистики характер, распространяя свои положения на все или на большинство ее разделов. Это, например, теория криминалистической идентификации и диагностики, криминалистическая теория принятия решений, криминалистические учения о способах совершения преступлений, о личности преступника, о версии и некоторые другие. Возникнув как частные учения в криминалистической технике, тактике или частной методике, они по мере своего развития и, охватывая все более широкий круг познаваемых криминалистикой явлений, превращались в теории и учения, имеющие общее криминалистическое значение. Другие теории и учения, разрабатываемые в рамках отдельных разделов и отраслей науки, отличаясь меньшей степенью общности, сегодня сохраняют свой статус криминалистических теорий частного характера, существующих в рамках какого-то одного раздела или отрасли криминалистики. К примеру, учение о следах, теоретические основы судебного почерковедения, учение о следственной версии, теория принятия тактических решений и др.

Для обозначения сформировавшихся и формирующихся в системе криминалистики теорий и учений,[121] используют разные термины в разных их сочетаниях. Например, Р. С. Белкин, обращая внимание на подчиненный характер любой отдельно взятой криминалистической теории по отношению к Общей теории науки, называет все теории «частными криминалистическими теориями»; А. А. Эйсман, наряду с термином «общая теория криминалистики» использует и такое понятие, как «теории, общие для всех ее отраслей». Иначе обозначает криминалистические теории и учения Н. А. Селиванов, различая по степени общности «общие криминалистические теории и частные криминалистические теории». Насколько это разнообразие используемых терминов способно ввести в заблуждение относительно видовых различий криминалистических теорий и учений, и соответственно, породить сомнения в их принадлежности к тому или иному разделу криминалистики, становится понятным на примере отношения авторов к теории криминалистической идентификации.

Так, Р. С. Белкин утверждал, что данная теория не может быть признана общей теорией криминалистики, поскольку охватывает не весь предмет криминалистики, а только его часть. По этой и ряду других причин теория криминалистической идентификации должна рассматриваться, по мнению автора, как частная криминалистическая теория.[122]

Возражая Р. С.Белкину, и в то же время, избегая употребления термина «общая теория криминалистики», Н. А.Селиванов, называет теорию криминалистической идентификации достаточно зрелой общей криминалистической теорией. При этом автор относит ее к общетеоретической части криминалистики, в то время как частные теории, по его мнению, должны развиваться в рамках структурных подразделений криминалистической науки: криминалистической техники, тактики и частной методики.[123] В свою очередь, А. А.Эйсман отмечая универсальный характер теории криминалистической идентификации, включает эту теорию в состав общей теории криминалистики.[124]

Таким образом, Р. С.Белкин соотносит понятие «Общая теория криминалистики» с понятием «частных криминалистических теорий» как целого и частей.[125] Частными теориями автор при этом именует любые теории и учения, которые могут относиться к одному, двум или трем разделам криминалистики.[126] По мнению Р. С.Белкина, любая частная теория в системе общей теории криминалистики может быть в свою очередь представлена системой частных теорий более низкого уровня. В качестве примера он сравнивает теорию криминалистической идентификации с теорией графической или трассологической идентификации. Их связи действительно соответствуют связям «общего» и «частного». Между тем, вряд ли из этого следует делать вывод, будто бы с частными теориями более высокого уровня, частные теории меньшей степени общности «находятся в отношении целого и части».[127]

Дело в том, что общее и частное могут соотноситься между собой не только как часть и целое, но и как род и вид теорий. Именно в таком соотношении находятся идентификационные криминалистические теории рассматриваемых Р. С.Белкиным уровней. В них теория трассологической идентификации, не являясь «частью» общекриминалистической теории идентификации, представлена как ее подвид, наряду с баллистической, фотопортретной, почерковедческой и т. д. идентификацией. Тем не менее, их связь очевидна, но не как связь части и целого, а как связь рода и вида теорий.

Применяя для обозначения теории криминалистической идентификации разный понятийный аппарат, все авторы на самом деле пытаются сопоставить несопоставимое. Так, если Р. С. Белкин сравнивает теорию идентификации с общей теорией криминалистики, то Н. А. Селиванов, возражая ему, – с общей криминалистической теорией. В результате создается иллюзия разнообразия взглядов на методологическую сущность данной криминалистической теории и на ее место в системе теоретического знания. Ясно, однако, что смысл используемых понятий различен в той же мере, в какой различны понятия «общей теории права» и «общеправовой теории». Общая теория права, как известно, является самостоятельной отраслью знания, включающей множество теорий и учений, каждая из которых в отдельности, разумеется, не образует «общей теории права». И все же вполне может именоваться «общеправовой теорией», сформировавшейся в рамках правовой науки наряду с другими теориями и учениями общего характера (например, теорией правоотношений, учением о нормах права, теорией правового регулирования и т. д.).

В этом смысле теория криминалистической идентификации является общей криминалистической теорией, имеющей родовые признаки, по отношению к теории графической, трасологической или иной идентификации, которые в сравнении с теорией более высокого уровня должны рассматриваться как вид частных криминалистических теорий. И только Общая теория криминалистики, представленная системой частных криминалистических теорий, соотносится с ними как целое и часть. Очевидно, что в представлениях Р. С. Белкина понятия «общая теория криминалистики» и «частная криминалистическая теория» отражают их связь как целого и части, в то время как у Н. А. Селиванова понятия «общая криминалистическая теория» и «частная криминалистическая теория» раскрывают их взаимосвязи как рода и вида. Оба вида связей криминалистических теорий не отрицают друг друга, а сосуществуют в рамках криминалистической науки, и уже только по этой причине они не могут друг другу противоречить. Здесь нет предмета для спора. Любые дискуссии, в которых понятия Общей теории криминалистики и Общей криминалистической теории представлены как равнозначные категории, неизбежно окажутся бесплодными.

Разумеется, при условии, если говоря об общей теории криминалистики подразумевать под ней только систему теорий, а говоря об общекриминалистической теории, – только то, что среди криминалистических теорий, помимо данной, существуют теории меньшей степени общности.

Между тем, употребление таких понятий как общая или частная криминалистическая теория, действительно имеет смысл, но лишь тогда, когда требуется обозначить подчиненную связь теорий между собой. Термин «общая криминалистическая теория» должен «употребляться», когда важно в сравнительной характеристике с другой теорией подчеркнуть ее более общий характер, отличие от другой теории степенью общности, уровнем абстрагирования. Находящаяся на более низком уровне теория будет в этом случае по отношению к первой частной теорией (хотя и не частью).

Иными словами, понятия общей и частной криминалистической теории раскрывают их интертеоретические связи как рода, вида, разновидности. Такие связи можно назвать связями по вертикали. В этом смысле теорию криминалистической идентификации можно рассматривать как общую криминалистическую теорию по отношению к частной теории трассологической идентификации. Последняя же будет в свою очередь общей в сравнении с теорией дактилоскопической идентификации и т. д. Здесь нет включения, например, теории трассологической идентификации в общекриминалистическую теорию идентификации в качестве ее части. Более общая теория включает только положения, составляющие некий базис частной теории. Например, в трассологической теории для характеристики взаимодействия выделяют следообразующие и следовоспринимающие объекты, которые в общекриминалистической теории идентификации представлены разнообразием идентифицируемых и идентифицирующих объектов.

Интертеоретические связи криминалистических теорий существуют в их взаимоотношениях не только по вертикали (общие, менее общие, частные теории, о чем уже шла речь), но и по горизонтали. Такие связи криминалистических теорий основаны на общности отражаемых ими объектов познания.

Для каждого отражаемого теорией объекта формируется своя система «горизонтально» связанных теорий. Так, «Теоретические основы криминалистической науки» (ее науковедческий уровень) представленыучением о предмете и задачах криминалистики, учением о методах и языке науки, теорией криминалистического прогнозирования (в части прогноза развития науки), и другими. Этот уровень теоретического знания включает теоретические концепции, отражающие представления о самой криминалистической науке в виде системы отдельных учений, объединенных горизонтальными связями.

В криминалистических теориях преступления окажутся, в свою очередь, сосредоточены те теории и учения, в которых раскрываются значимые для криминалистической науки аспекты события преступления, его элементов, механизма. В результате формируется система «горизонтально» связанных теорий, каждая из которых изучает свои особенные признаки и свойства познаваемого объекта. Среди таких теорий можно назвать теорию криминалистической классификации преступлений, учение о способах совершения преступлений, учение о личности преступника, криминалистическую виктимологию и др. Все эти теории и учения, благодаря горизонтальным связям, отражают с максимальной полнотой познаваемый ими объект – событие преступления.

На основе третьего познаваемого криминалистикой объекта формируются «криминалистические теории познания события преступления», отражающие разные аспекты (стороны, признаки) деятельности по борьбе с преступностью. Среди них: учение о криминалистических средствах, приемах и методах установления истины по уголовным делам; криминалистическая теория принятия решений, теория идентификации и диагностики; криминалистическое учение о версиях; теоретические основы организации расследования; учение о розыске и др.

В предлагаемой структуре теоретического знания каждой теорией раскрываются специфические закономерности функционирования каждого познаваемого наукой объекта. Первой группой теорий раскрываются закономерности функционирования самой науки криминалистики; второй – закономерности совершения преступления и возникновения информации о нем; третьей – закономерности установления истины в процессе раскрытия, расследования преступлений и их предупреждения криминалистическими средствами.

Разумеется, каждая из этих теорий имеет и соответствующие вертикальные связи по признакам их рода, вида, разновидности. Например, учение о предмете науки криминалистики вертикально связано с учением о предмете криминалистической техники, тактики и частной методики. Учение о методах науки в целом – с учениями о познавательных методах и средствах каждого из ее разделов.

То же можно сказать и о криминалистических теориях, представляющих собой идеализированную модель преступления и процесса его познания. Общекриминалистическое учение о способах совершения преступлений, например, связано вертикальными связями с учениями о способах совершения убийств, хищений, иных видов преступлений. И если первое представлено в общетеоретической части криминалистики, то остальные – в разделе криминалистической методики. Аналогично, благодаря вертикальным связям, формируются и теории познания события преступления.

При таком объединении криминалистических теорий дальнейшее формирование системы «Общей теории криминалистики» можно будет подчинить единой логике, основанной на выявлении горизонтальных и вертикальных связей между всеми теориями и учениями общего и частнокриминалистического уровня.

Разумеется, каждая теория каждого структурного элемента Общей теории криминалистики, включаемая в тот или иной ее раздел, отражает не весь познаваемый теорией объект, а только какую-то его часть или часть его признаков и свойств. Например, учение о языке криминалистики – не всю науку, а только её понятийный аппарат; учение о личности преступника – не всё событие преступления, а только такой его элемент, как субъект преступления. То есть в каждой отдельно взятой криминалистической теории отражается только тот или иной элемент объекта, познаваемого системой теорий, объединенных в относительно самостоятельные разделы. И только система всех теорий, объединенных горизонтальными и вертикальными связями, способна дать адекватное представление о познаваемых наукой объектах с максимальной полнотой. Это и будет Общая теория криминалистики, в которой общекриминалистические теории, систематизированные на основе их горизонтальных связей, должны быть дополнены криминалистическими теориями частного характера, которые связаны с более общими теориями вертикальными связями. То есть теми частными теориями, которые разрабатываются в соответствующих разделах криминалистики: криминалистической технике, тактике и частной методики. И чем более полно криминалистика будет представлена системой взаимосвязанных теорий, тем более адекватно ее Общая теория будет отражать предмет науки в целом.

3.1. Предмет и определение предмета. Этапы развития учения о предмете криминалистики

Предмет и определение предмета. Среди науковедческих проблем криминалистики одной из наиболее обсуждаемых на всех уровнях научных исследований по-прежнему остается проблема ее предмета. Едва ли найдется еще какая-либо иная отрасль знания, кроме криминалистики, где с таким азартом, а порой, и ожесточением велись бы дискуссии на эту тему. Повышенное внимание к ней не случайно, ибо возникновение в постоянно развивающейся науке новых, перспективных для исследования идей всегда вносило коррективы в представления о том наиболее существенном в многообразии изучаемых наукой явлений, что обнаруживается только на определенном этапе ее исторического развития.

Между тем, взгляд на историю формирования учения о предмете криминалистики, дает основание утверждать, что все дискуссии на эту тему велись не столько, собственно, о предмете, сколько о формулировках определения предмета криминалистики. Это и понятно, ибо предмет науки – категория в некотором роде консервативная, стабильная в своей неизменности.

«Наука, – писал Р. С.Белкин, – живой, динамически развивающийся организм. Как всякое социальное явление, продукт своей эпохи, наука испытывает и революционные потрясения, и переживает длительный процесс эволюционного развития. Но и в период революций, и в процессе эволюции знания в науке, сохраняется нечто неизменное, своеобразный костяк, позволяющий ей сохранить свою индивидуальность, неповторимость, отличие от других областей знаний. В одних случаях это система, объекты и предмет науки, в других – ее основные категории и понятия, в-третьих – ее основные функции. Это устойчивое, неизменяемое, существенное в содержании науки приобретает значение традиционного для данной области знания, становится объектом передачи от предшественников к последователям традиций в буквальном смысле слова…».[128] (выделено мною – АЭ)

Между тем, далеко не все согласны с оценкой предмета криминалистики как относительно стабильной научной категории. Связывая учение о предмете науки с развитием знания о нем, некоторые авторы полагают, будто бы с изменением содержания и объема знаний об изучаемых криминалистикой явлениях, к чему, надо полагать, должна стремиться любая прогрессивно развивающаяся наука, меняется, расширяясь, и сам ее предмет. Так, Е. П.Ищенко и М. В.Жижина полагают, что «Предмет любой науки, как и сама наука, – явление достаточно динамичное. В зависимости от реалий, формирующихся в ходе развития общественных отношений, перечень вопросов, входящих в предмет той или иной науки, меняется: одни из них представляются актуальными в одно время, после чего их место занимают иные вопросы, иные проблемы, в качестве новых аспектов дополняющие предмет той или иной науки».[129] (выделено мною – АЭ).

Думаю, однако, что в своих выводах авторы допускают принципиальную ошибку. На самом деле никакой «перечень вопросов» в предмет науки не входит, и входить не может. Это разноплановые категории. Предмет – это изучаемая наукой реальность, фрагменты реальности, стороны, свойства и признаки объективно существующих явлений. Эту реальность, составляющую предмет любой науки, нельзя дополнить возникающими по мере ее познания новыми вопросами. Полученные в процессе развития науки ответы на возникающие и решаемые ею вопросы дополняют не предмет, а наши знания о предмете, расширяется не круг познаваемых конкретной наукой явлений и объектов, а представления о характеризующих их новых признаках и свойствах.

«… Чем выше уровень развития данной науки, – утверждают философы, – тем глубже и полнее наши знания о предмете ее исследования».[130] Предмет же остается относительно неизменным, определяя специфику науки. Криминалистика не исключение. Ее предметом, независимо от уровня развития самой науки как были, так и остаются криминалистически значимые особенности преступления и его практического исследования. Тем более предмет криминалистики, будучи объективной характеристикой познаваемых ею явлений, не зависит от того, как формировалось и менялось представление ученых об этом предмете, которое они выражали в его определениях.

Так, основоположник криминалистики Ганс Гросс, которому криминалистика обязана своим названием, в конце 19-го века определил ее как «учение о реальностях уголовного права»[131], под которыми он понимал, прежде всего, материальные следы. Через сто лет российский ученый, профессор Образцов В. А. дал криминалистике не менее лаконичное определение, назвав ее наукой «о практическом следоведении в уголовном процессе».[132] Трудно найти в этих двух определениях сколько-нибудь существенные различия.

Еще меньше отличий можно обнаружить в обозначении того круга явлений, которые изучает криминалистика. Начиная с Ганса Гросса, практически все ученые относили к ее предмету и преступное деяние, и деятельность по раскрытию и расследованию преступлений. То, «каким именно способом совершаются преступления», «как исследовать эти способы и раскрывать их» по мнению основоположника криминалистики и составляют ее предмет.[133] Через семь десятков лет профессор Р. С.Белкин, предложив принципиально новое определение предмета криминалистики, также указал на них, как на явления действительности, изучаемые криминалистикой: закономерности механизма преступления и деятельности по собиранию, исследованию, оценке и использованию доказательств.[134]

Определение предмета науки, предложенное Р. С.Белкиным, тем не менее, отличается от определения Ганса Гросса, но не новым представлением о предмете криминалистики – он как был, так и остался в рамках познаваемой данной наукой реальности. А тем «существенным» в этом предмете, что к концу ХХ века становилось наиболее важным для изучения – закономерностями познаваемых наукой явлений. Вряд ли в позициях двух выдающихся ученых можно обнаружить сколько-нибудь заметные противоречия в их отношении к предмету криминалистики. Что касается закономерностей механизма преступления и его познания, на которые в своем определении обратил внимание Р. С.Белкин, то о них, как о познаваемых криминалистикой явлениях, было известно и раньше. Для Ганса Гросса познание этих закономерностей выражалось в возможности «о предшествовавшем умозаключить по последствиям и, наоборот, – о последствиях умозаключить по предшествовавшему».[135]

Выступая составными частями предмета криминалистической науки, и преступление, и процесс его раскрытия и расследования изучаются не только криминалистикой. Оба этих явления относятся к объектам познания и в уголовном праве, и в криминологии, и в уголовном процессе, и в судебной психологии, и в других науках криминалистического цикла.

Криминологов преступление, например, интересует с точки зрения его признаков, раскрывающих «механизм» формирования преступного поведения, важных для выработки мер предупреждения преступности. Уголовное право изучает признаки состава преступления, знание которых необходимо для правильной квалификации совершенных деяний и тем самым для обоснованного применения к виновному справедливых мер наказания. То же можно сказать и о процедурах познания события преступления, осуществляемого субъектами процессуальной деятельности. Эти процедуры становятся объектом познания уголовно-процессуальной науки.

Разница в интересе к этим явлениям криминалистики, по сравнению с иными отраслями знания, состоит в том, что и преступление, и его исследование познаются ею в специфическом ракурсе, раскрывающем лишь отдельные, криминалистически значимые стороны этих явлений. Они-то и составляют ее предмет. «Одна и та же материальная система, – отмечают философы, – может служить объектом исследования различных наук, а в предмете выражается специфика данной науки, которая изучает лишь отдельные стороны или свойства объекта».[136]

В преступлении, например, криминалистику интересует только то, что, специфически отображаясь в виде комплекса оставленных следов (в широком смысле слова), позволяет устанавливать обстоятельства прошлого события. А в процедуре его раскрытия и расследования для криминалистики важно найти оптимальный способ установления истины. И именно в этом своем особом качестве и преступление, и процесс выяснения его обстоятельств, будучи общими для нескольких наук объектами изучения, становятся предметом криминалистического познания.

Эти стороны или свойства познаваемых объектов и стремятся отразить в определениях предмета криминалистики их авторы. Таких определений за всю историю развития криминалистики предлагалось немало. Между тем, разнообразие предложенных в разное время разными авторами определений предмета криминалистики не является свидетельством меняющихся взглядов ученых на сам этот предмет. Частые споры о том, какие явления должны быть включены в определение предмета науки, а какие нет, равно как и упреки в том, что кто-то из коллег, формулируя свое определение, что-то в нем упустил, вовсе не означают, будто бы ученые спорят о предмете. В таких дискуссиях чаще всего выражаются не столько взгляды на сам предмет, сколько предпочтения ученых, каждый из которых по-своему представляет себе наиболее существенное в предмете криминалистики, требующее с их точки зрения наибольшего внимания и именно в данный исторический период времени.

Вряд ли содержание предмета криминалистики изменится, если одни ученые будут настаивать и добьются, чтобы в определении нашли отражение, к примеру, закономерности изучаемых наукой процессов, а случайные явления были бы из него исключены. Или убедят коллег, что средства, приемы и методы собирания источников информации о преступлении должны быть охвачены формулировкой определения предмета криминалистики, а технико-криминалистические средства предупреждения преступлений – того не заслуживают. Важно понимать, что предмет науки и определение предмета суть категории связанные, но не тождественные. Предмет науки, в котором выражена специфика изучаемой наукой реальности, всегда только один, определений же предмета, раскрывающих наиболее существенные, по мнению очередного автора определения его стороны, может быть множество. И поэтому никакое определение не в состоянии дать исчерпывающий ответ на вопрос о том, какие стороны, аспекты, признаки изучаемых конкретной отраслью знания явлений должны в нем отражаться, ибо, как было сказано много веков назад, «предмет науки бесконечно многообразен».[137] При этом под многообразием понимается бесконечная множественность не явлений действительности, которые должны быть включены в предмет конкретной науки, а разнообразие их свойств и признаков. Следовательно, любые определения предмета криминалистики, если и способны дать описание изучаемых ею явлений, то не предмета в целом, а того существенного в предмете, которое в конкретный исторический период времени представляется наиболее значимым для исследования и, прежде всего, с точки зрения стоящих перед наукой актуальных задач.[138] Принципиальных же различий, даже в субъективных представлениях ученых о самом предмете криминалистики история ее развития знает не так уж много.

Думается, что состав явлений, включаемых в предмет криминалистики, и должен оставаться стабильным, по крайней мере, до тех пор, пока однозначно сохраняется ее главное целевое предназначение как науки, призванной обеспечивать практику борьбы с преступностью своими специфическими средствами и методами, помогающими устанавливать истину по уголовным делам. С развитием криминалистики на самом деле изменяется не предмет науки, а наши знания об этом предмете, постояннорасширяясь и углубляясь. Что, собственно, и находит свое выражение в разнообразии авторских формулировок предлагаемых определений предмета криминалистики.

И, тем не менее, в поисках лучших, более точных и адекватных определений их авторы нередко находили действительно новые аспекты, стороны, признаки явлений, познаваемых наукой. По этим изменениям можно проследить, как развивалась наука, что в познаваемом ею предмете более всего нуждалось в изучении на определенном историческом этапе, будучи наиболее важным и существенным именно для данного этапа развития криминалистики.

Этапы развития учения о предмете криминалистики. Обобщая исторический опыт, можно, таким образом, выделить три этапа разработки учения о предмете криминалистики. Первый, известный как этап её становления, связан был с необходимостью обосновать зарождение новой научной дисциплины, отличной от традиционно правовых наук – уголовного процесса и уголовного права. Это естественным образом отразилось и на определении ее предмета. Так, Ганс Гросс, образно определив ее как науку о «реальностях уголовного права», так писал о предмете криминалистики и соотношении этого предмета с предметами уголовного материального и процессуального права: «… материальное уголовное право имеет своим предметом изучение преступного деяния и наказания, формальное уголовное право (процесс) заключает в себе правила применения материального уголовного права. Но, каким именно способом совершаются преступления? Как исследовать эти способы и раскрывать их, какие были мотивы к совершению такового, какие имелись в виду цели – обо всем этом нам не говорит ни уголовное право, ни процесс. Это составляет предмет криминалистики и особенной части ее – криминальной психологии».[139] (Выд. мной – А. Э.)

Очевидно, что взгляды современных криминалистов на суть изучаемых этой научной дисциплиной явлений объективной действительности мало чем отличаются от взглядов основоположника криминалистики. «Каким способом совершаются преступления» и «как их исследовать и раскрывать» – в определении предмета криминалистики звучит и сегодня вполне современно.

Взгляды Ганса Гросса на предмет и сущность познаваемых криминалистикой явлений сохранялись в отечественной науке достаточно длительное время. Однако по мере своего развития и приобретения самостоятельности простого указания на изучаемые явления уже становится недостаточно, чтобы удовлетвориться определением предмета криминалистики, предложенным в предшествующий период. Понимание того, что в этом определении должна адекватно отражаться степень зрелости науки, приходит с обобщением и систематизацией накопленных эмпирических данных. Такая систематизация к середине 30-х годов ХХ века привела к четкому разграничению в отечественной криминалистике трех ее основных разделов: техники, тактики и методики расследования отдельных видов преступлений.

Таким образом, второй этап формирования учения о предмете оказался связан с развитием криминалистической (следственной) тактики и частной методики расследования преступлений как самостоятельных разделов криминалистической науки, наряду с первым ее разделом – криминалистической техникой. Для многих становилось очевидным, что познавательные возможности криминалистической науки значительно шире традиционных для начала века представлений о ней как о технической прикладной научной дисциплине.[140] Уже с выходом в свет первых учебников по криминалистике (1935; 1938 гг.) эта тенденция находит свое выражение и в формулируемых определениях ее предмета, и в изложении авторами своих взглядов на наиболее существенное в предмете криминалистики.

Так, в учебнике 1938 года прямо говорилось, что «криминалистика есть наука о технике, тактике и методике расследования преступлений».[141] Именно в этом направлении в дальнейшем велись поиски оптимального определения предмета криминалистики, и к началу пятидесятых годов оно в целом сформировалось. За основу было принято определение, предложенное в 1950 г. А. И.Винбергом. Он писал, что криминалистика – это наука «о технических и тактических приемах и средствах обнаружения, собирания, фиксации и исследования судебных доказательств, применяемых для раскрытия преступлений, направленных против советского строя и установленного Советским государством правопорядка, выявления виновных и изыскания способов предупреждения преступлений».[142] Для данного исторического периода, когда теоретические основы криминалистики еще только начинали формироваться,[143] предложенное А. И.Винбергом и поддержанное большинством ученых определение ее предмета вполне отражало и достигнутый наукой уровень развития и представления о том наиболее существенном в ее предмете, что требовало повышенного внимания ученых и интенсивной разработки. А именно, в числе разрабатываемых автором были названы не только технические, но и тактические средства собирания доказательств в целях раскрытия преступлений, а также способы их предупреждения криминалистическими средствами.

Дальнейшее развитие криминалистики также требовало постоянного осмысления сущности познаваемых наукой явлений с выделением в определениях науки наиболее перспективных для исследования криминалистических проблем. Таким наиболее существенным для криминалистики, какидля любой науки, достигшейопределенногоуровня зрелости, к середине 60-х годов ХХ века становится познание законов, действующих в сфере изучаемых ею явлений, и отражающих объективно существующиезакономерности. Разумеется, изменение представлений о наиболее существенном в предмете криминалистики не могло не отразиться на формулировке его определений.

О закономерностях познаваемых явлений как о наиболее существенном в предмете, изучаемом криминалистикой, первым поставил вопрос Р. С.Белкин. Такой, действительно новый и более современный взгляд на сущность познаваемых криминалистической наукой явлений не стал, однако, новым видением предмета науки, а явился отражением его более глубокого изучения.

После некоторых доработок, в 1968 году Р. С.Белкин формулирует принципиально новое определение предмета криминалистики: «Криминалистика – наука о закономерностях возникновения, собирания, исследования, оценки и использования доказательств и основанных на познании этих закономерностей средствах и методах судебного исследования и предотвращения преступлений».[144]

Вся дальнейшая разработка учения о предмете криминалистики неизменно оказывалась связанной с анализом данного определения. По результатам проведенных дискуссий и анализа определений предмета криминалистики, предложенных другими авторами, Р. С.Белкин формулирует свое определение в окончательном виде:

«Криминалистика – наука о закономерностях механизма преступления, возникновения информации о преступлении и его участниках, собирания, исследования, оценки и использования доказательств и основанных на познании этих закономерностей специальных средствах и методах судебного исследования и предотвращения преступлений».[145]

Упоминание в новом определении, наряду с закономерностями, результатов научных криминалистических разработок в виде специальных средств и методов стало, по сути дела, повторением того существенного в предмете науки, которое отмечалось и прежде, указывая на ее прикладную сущность. Ради таких средств наука в свое время и создавалась. Поэтому естественно, что ни одно из предложенных ранее определений предмета криминалистики не обошло вниманием эти познаваемые наукой объекты.

Указание в новом определении предмета криминалистики на закономерности, как на наиболее важное и существенное во всем спектре познаваемых наукой явлений, вовсе не означало, как это многим казалось, изменения взглядов на сам предмет науки. Новые определения, концентрируя внимание лишь на наиболее существенном в познаваемом ею предмете, и только с учетом потребностей сегодняшнего дня, ничего не изменили в отношении к главному – к спектру изучаемых криминалистикой явлений, отдельные аспекты, признаки, стороны которых составляют ее предмет. Эти явления объективной действительности как были, так и остаются теми, которые обозначил еще Ганс Гросс, и которые и сегодня остаются неизменными: «какими способами совершаются преступления» и как эти «способы исследовать и раскрывать».

Что касается «более криминалистических» признаков познаваемых наукой объектов и явлений, относящихся к ее предмету, то их поиск, отражая суть многих современных дискуссий о предмете криминалистики, фактически превратился в поиск новых, «более криминалистических» по мнению очередного автора формулировок определения этого предмета, а не новых явлений, заслуживающих быть к нему отнесенными.

Таких предложений в современных науковедческих исследованиях немало. В частности, для уточнения и придания большего «криминалистического» смысла определению предмета науки в последние годы предлагалось заменить в нем традиционно используемое понятие «раскрытия и расследования преступлений» на «механизм расследования». Челышева О. В., например, со ссылкой на Р. С.Белкина полагает, что таким образом легче будет отграничить криминалистику от процессуальной науки.[146]

На мой взгляд, ничуть не хуже, а в чем-то возможно даже лучше и точнее обозначить процедуру расследования термином «технология», оставив «механизм» только для обозначения криминалистических аспектов преступного деяния. Ну хотя бы потому, что термин «механизм» употребляется в качестве «определяющего порядок какого-либо вида деятельности» только в переносном смысле, а в прямом обозначает лишь внутреннее устройство машин, аппаратов и т. п.[147] Даже на слух «технология» воспринимается как более удачный термин для характеристики криминалистических аспектов предварительного расследования, поскольку вотличие от «механизма» уже в самом названии здесь заложена полезная предназначенность образующих технологию методов и процессов. Да и различать «разнополюсные» по своей природе процессы в деятельности человека – преступное деяние и его расследование, используя разнообразие заимствуемых технических терминов, было бы нелишне.[148]

Можно говорить, и это будет иметь некоторые основания, также о необходимости включения в определение предмета криминалистики не только закономерностей возникновения, но и закономерностей исчезновения доказательств, поскольку и те и другие изучаются криминалистикой.[149]

Аналогичные аргументы, которыми ученые пытаются обосновать необходимость дополнения формулировок определения предмета криминалистики, может дать нам и убежденность в том, что криминалистика изучает не только «закономерности» в процедуре познания события преступления, но и явления «случайные» по своей природе.[150]

Обнаружив таким образом «недостатки» прежних формулировок, можно развивать дискуссию и настаивать на изменении или дополнении определения предмета науки новыми «сущностями». Но правда будет и в том, что процесс «улучшения» определений не может, и не должен превращаться в бесконечные, часто бесплодные пререкания, ибо увлечение спорами «о словах» дискредитирует науку. Не случайно, 400 лет тому назад эту склонность некоторых ученых уделять «внимание главным образом словам, а не самому делу…», Фрэнсис Бэкон назвал первой формой искажений в науке.[151]

Ясно, что при всем своем желании и даже усилиями творческого коллектива найти универсальное определение предмета криминалистики, которое раз и навсегда устроило бы всех, вряд ли удастся. Хотя бы потому, что никакая формулировка не в состоянии дать исчерпывающего ответа на вопрос о всем многообразии признаков и свойств явлений, составляющих предмет криминалистической науки. Такие попытки «втиснуть» в определение предмета криминалистики буквально все, что может характеризовать специфические стороны объектов криминалистического познания, не только бесперспективны, но и, по меньшей мере, нецелесообразны.[152] Их бесконечное многообразие[153] есть свидетельство не многовариантности подходов к пониманию предмета криминалистики, а пример разнообразия мнений, выражающих предпочтения ученых и их представления о сущности явлений в предмете науки. Не говоря уже о том, что сущность отражаемых в определении предмета науки явлений со временем может меняться в зависимости от новых, возникающих потребностей в научных разработках и исследованиях. И в этом смысле все предложенные учеными определения предмета науки имеют право на существование как отражающие не эмпирически воспринимаемые, а закономерно протекающие процессы, то есть то существенное в предмете, что с развитием науки может меняться во взглядах на современную криминалистику при сохранении представлений о ее предмете в целом.

Вот о существенном для формулировок определения предмета криминалистики и спорят уже много лет ученые, понимая каждый по-своему ту составляющую «сущности», которая в этих формулировках должна отражаться. И если Г.Гросс считал «существенным» в предмете криминалистики конца ХIХ века способы совершения и способы исследования преступлений, то А. И.Винберг – технические средства, тактические приемы и методики раскрытия, расследования и предупреждения преступлений. В наши дни, начиная с Р. С.Белкина, наиболее существенными в изучаемых криминалистикой явлениях становятся закономерности совершения и исследования преступлений, что вовсе не означает, будто этими «закономерностями» исчерпывается вся предметная область изучаемых криминалистикой явлений.

3.2. Тенденции развития учения о предмете криминалистики

С момента своего зарождения и на протяжении всей истории развития криминалистики ученые постоянно возвращались к вопросу о том, что должна изучать данная наука. В конце ХХ – начале ХХI века в этих дискуссиях отчетливо наметилась тенденция расширения ее предметной области за счет включения в «сферу интересов криминалистики» не только деятельности правоохранительных органов по исследованию обстоятельств совершенных преступлений, но и любой иной правоприменительной и не только правоприменительной деятельности. При этом диапазон мнений о предмете криминалистики оказался настолько широк, что, пожалуй, наиболее адекватной реакцией на их разнообразие стало лаконичное замечание А. М.Ларина: «криминалистика – это то, чем занимаются криминалисты». Он же и пояснил, чем все же криминалисты занимаются, иронично заметив: «легче ответить, чем они не занимаются».[154]

Сегодня предложения дополнить предмет криминалистики находят свое воплощение в идеях создания универсальной криминалистики,[155] междисциплинарной теории или даже криминалистики, выходящей на «надотраслевой уровень».[156] Создается впечатление, что криминалистике ХХI века становится откровенно тесно в традиционных рамках изучаемых явлений, ограниченных преступлением и деятельностью по выяснению его обстоятельств. «… криминалистика, – пишет Е. П.Ищенко, – давно переросла уголовно-правовые и уголовно-процессуальные рамки…».[157] (выд. мною – АЭ).

Аналогично оценивает современные тенденции развития учения о предмете криминалистической науки и А. М.Кустов: «Ряд положений криминалистикипо своей теоретической и практической значимости вышел далеко за рамки собственного предмета познания…».[158] А значит, считает автор, «криминалистическая наука стоит на пороге существенного…расширения границ предмета науки и количества объектов научного познания».[159] Реализацию предлагаемых им преобразований предмета криминалистики А. М.Кустов назвал даже «историческим» призванием ученых: «Перед учеными – криминалистами, – пишет автор, – встает исторический вопрос расширения предмета науки».[160] (выд. мною – АЭ).

Главные аргументы «перехода на более высокий уровень» и «выхода за рамки собственного предмета» были и остаются до банальности простыми. Раз криминалистические разработки с успехом используются в некриминалистических отраслях знания, и никто, кроме криминалистов, не способен создать для них инструментарий подобный криминалистическому, то все эти сферы деятельности непременно должны «пополнить» предмет науки, войдя в число новых объектов криминалистического познания.[161] «…Важнейшим критерием отнесения новой, ранее не исследованной или недостаточно исследованной области к предмету той или иной науки, – считают В. В.Степанов и Р. Б.Хаметов, – является возможность наиболее эффективного и полного решения проблемы конкретной наукой при условии использования разработанных ранее в рамках определенной науки категорий, приемов, методов, средств и рекомендаций».[162]

Но чтобы признать криминалистику наукой, способной наиболее эффективно и полно решать проблемы, например, гражданского, административного и т. д. процесса, необходимо быть уверенным, что никакая иная наука, кроме криминалистики, не располагает такой возможностью.

Полагая, что расширение предмета криминалистики есть решение проблем криминалистического обеспечения цивилистической, административно-правовой, банковской и т. д. сфер деятельности, авторы идеи, судя по всему, не задумывались над тем, что криминалистических знаний для этого может оказаться явно недостаточно. Вряд ли можно рассчитывать на максимальный успех разработки криминалистических рекомендаций для новых потребителей, не имея глубоких знаний в административном, гражданском праве и процессе, не понимая тонкостей и особенностей правового регулирования той сферы деятельности, куда предполагается эти новшества внедрять. Трудно себе представить, во что могла бы превратиться криминалистика, если бы ее создатели, прекрасно ориентируясь в естественно-технических отраслях знания, не обладали знаниями уголовно-процессуального и уголовного права.

Освоение «чуждых» криминалистике знаний разработчиками средств, предназначенных для использования в том же гражданском процессе, может оказаться куда более сложной задачей, чем кажется на первый взгляд ученым-криминалистам, настаивающим на расширении предмета своей науки, но при этом несведущих в вопросах цивилистики. Простым заимствованием криминалистических средств и методов для использования в новой сфере деятельности здесь не отделаться.

А значит криминалистическая разработка познавательных средств в новой для криминалистики области, хотим мы того или нет, обязательно потребует учета особенностей правового регулирования тех сфер правоприменительной деятельности, куда их предлагается внедрять. Не зная этих особенностей, любая разработка криминалистики окажется беспредметной. Поэтому тактико-технические средства, создаваемые для того же арбитражного процесса, должны ориентироваться на предусмотренные законом арбитражно-процессуальные процедуры и правила в той же мере, в какой криминалистические средства и методы борьбы с преступностью подчиняются уголовно-процессуальным правилам и процедурам.

Кроме того, если претензии криминалистики на расширение своего предмета признать обоснованными, то к познаваемым ею явлениям придется добавить все жизненные ситуации и проблемы, для разрешения которых применимы криминалистические средства и рекомендации. Например, логично будет дополнить предмет криминалистики «реальностями» семейных отношений, имея в виду, что эти отношения как сфера урегулированных отечественным правом отношений между супругами также своего рода есть «юридическая деятельность», которая может нуждаться в тактико-техническом обеспечении. Научные криминалистические рекомендации здесь могут оказаться востребованными для решения, между прочим, весьма деликатных вопросов. Например, для изобличения супругов во лжи. Будучи заимствованы «семейной» криминалистикой, тактические приемы, разработанные в «базовой» науке, несомненно, помогут обманутой стороне обосновать свои претензии в бракоразводном процессе.

Хорошо известно, что криминалистические знания широко используются не только правоохранителями, но и преступниками для «более эффективного» совершения и сокрытия преступлений. Почему бы, руководствуясь той же логикой, не потребовать расширения предмета криминалистики и в этом направлении, создав «криминальную» криминалистику. Только вряд ли такие «нововведения» порадуют самих инициаторов формирования «универсальной» криминалистики, несмотря на то, что они в полной мере согласуются с логикой их собственных рассуждений, которая сводится к тому, что предмет криминалистики должен охватывать все те сферы общественной практики, где могут найти применение ее рекомендации.

Между тем, не существует такой науки, которая создавала бы свой научный «продукт» для монопольного потребления одними, не позволяя другим пользоваться своими плодами. С появлением новых их потребителей предмет науки не меняется – меняется, расширяясь, сфера применения ее результатов. Наука, как система знаний, по большому счету остается нейтральной и даже безразличнойк субъектам применения ее достижений, она не способна ни воспрепятствовать, нистимулировать их использование кем бы то ни было, несмотря на то, что система этих знаний в отдельных своих рекомендациях была и остается ориентированной на потребление конкретными субъектами. «В криминалистике, – указывал Р. С.Белкин, – могут быть адресные рекомендации, рассчитанные на этих пользователей, но они не образуют какой-то специфической части или отрасли криминалистической науки».[163]

Предмет познания науки, надо полагать, не изменится от того, что ее достижения будут осваиваться все новыми и новыми заинтересованными потребителями. Если же представления о предмете науки связывать с перспективами возможного распространения ее результатов среди потребителей, то четко определить этот предмет, окажется просто невозможно.

Известно, например, что физико-химические методы являются наиболее эффективными при решении задачи восстановления залитого текста или установления давности изготовления документов. То же можно сказать и об исследовании материалов и веществ, некоторых баллистических и иных объектов криминалистической экспертизы. Но от такого расширения круга потребителей естественнонаучных методов предметная область физики, химии, технических наук, из которых эти методы были криминалистикой заимствованы, не расширилась, а сами естественные и технические науки никогда не претендовали на пополнение своего предмета путем вторжения в криминалистическую сферу.

Причина заблуждений инициаторов расширения предмета криминалистики, вероятно в том, что они не видят разницы между предметом науки и ее объектами. То есть всеми теми явлениями, которые криминалистика вынуждена изучать, чтобы лучше познать свой собственный предмет.

Исследуя новые явления, далекие от криминальной сферы и правоохранительной практики, криминалистика на самом деле не выходит за рамки своего предмета, а сами эти явления не пополняют собственный предмет криминалистики. Они расширяют только круг объектов научного исследования, проводимого чаще всего с целью создания собственных познавательных средств. Трудно себе представить, например, разработку новых технико-криминалистических средств и методов без изучения современных научно-технических достижений. Изучая эти достижения, криминалистика, тем не менее, не может и не должна ставить перед собой задачу преумножать эти достижения или делать в научно-технической или естественнонаучной сфере какие-то значимые открытия. С ее научным инструментарием это было бы и невозможно. Но, если кто-либо, все же, попытается включить собственно научно-техническую сферу в предмет криминалистики, доверив ее совершенствование криминалистам, и только на том основании, что эта сфера привлекла их внимание, то тогда на поприще научно-технических нововведений начнется самая настоящая разруха, о которой говорил известный литературный персонаж.

Спектр изучаемых любой прикладной наукой явлений и объектов, несомненно, шире того круга явлений, которые составляют ее предмет. Однако, в отличие от всего их многообразия предмет познается с целью преобразования и совершенствования познанного. Иными словами, изучение объектов науки – лишь средство познания ею своего предмета.

На рубеже ХХ-ХХI веков наряду с идеей распространения сферы криминалистического познания за пределы уголовного судопроизводства стали систематически поступать и предложения о необходимости приведения содержания и предмета науки в соответствие с новшествами уголовно-процессуального законодательства, в особенности, после закрепления в УПК принципа состязательности. Суть идеи состояла в том, чтобы переориентировать развитие криминалистически на решение задач, стоящих перед двумя «конкурирующими» участниками уголовного процесса – стороной обвинения и стороной защиты.[164] «Закрепленный нормативно принцип состязательности, – писали, например, Л. А.Зашляпин и Е. И.Слышкина. – должен обязательно применяться и в теории криминалистики».[165] Ей было найдено и новое название – «криминалистика процессуальной состязательности».[166]

Аргументы сторонникам «состязательной криминалистики» добавил новый УПК, функционально противопоставив следователя стороне защиты. (п.47 ст. 5 УПК). Логика проста: коль скоро криминалистика, начиная с Ганса Гросса, и создавалась и развивалась как система рекомендаций, предназначенных для следователей, говоря современным языком, для стороны обвинения, то она, по мнению авторов идеи, не могла быть ничем иным как «криминалистикой обвинения». Отсутствие исследований и разработок, предназначенных специально для стороны защиты, одни расценивали как ограниченность криминалистики[167], другие более категорично – как ее «монополизм».[168]

Чтобы устранить этот «пробел», было предложено изменить структуру криминалистической науки, сформировав ее систему из двух равноправных частей: «криминалистики обвинения» и «криминалистики защиты». Правда, авторы идеи забыли объяснить, как должна будет функционировать наука, призванная разрабатывать рекомендации, предназначенные для использования сторонами, преследующими часто прямо противоположные цели, и при этом оставаться в равной степени научными.

То, что деятельность защитника как субъекта «судебного исследования преступления» представляет интерес для криминалистики и должна быть отнесена в известной части к изучаемым ею явлениям, в целом сомнений не вызывает. Любая наука, как было отмечено выше, изучает множество явлений действительности, чтобы создать средства, призванные усовершенствовать, порой, только одну ее сферу. Интерес криминалистики к преступлению, преступнику, тем профессионалам – защитникам, которые оказывают обвиняемому и подсудимому юридические услуги, обусловлен стремлением создать научные средства, способствующие, в конечном счете, познанию истины в уголовном судопроизводстве. Однако в проявлении со стороны криминалистики интереса к деятельности адвоката на предварительном следствии и в суде нет ничего нового и принципиального, чтобы служить основанием для изменения взглядов на её предмет. Поскольку и само преступление, и деятельность, направленная на познание события преступления, традиционно относились и относятся к тем явлениям объективной действительности, отдельные стороны и аспекты которых составляли и составляют предмет криминалистической науки. Деятельность всех участников уголовного процесса, которые так или иначе участвуют в процедуре расследования, оказывая влияние на его результаты, разумеется, также должна изучаться наукой криминалистикой. Однако степень ее внимания к этой работе адвоката как субъекта судебного исследования была и, очевидно, должна оставаться в прямой зависимости от тойроли, которую играет защитник, способный влиять на ход предварительного расследования. Новый уголовно-процессуальный закон, принятый в 2001 году, расширив полномочия защитника на предварительном следствии, действительно поставил перед криминалистической наукой новые задачи. Для их решения криминалистика не может не учитывать того влияния, которое способен оказать защитник, допущенный к участию в производстве следственных действий, на ход всего расследования и, в конечном счете, на установление истины.

Расширение полномочий адвоката на предварительном следствии не только ставит известный барьер на пути следователей, творящих произвол, но и создает дополнительные трудности в работе добросовестных сотрудников следственного аппарата. Трудности как раз в том и заключаются, что установление истины не входит в круг задач, решаемых профессиональными защитниками в уголовном судопроизводстве, которые не вправе отказаться от принятой на себя защиты в силу закона.

Что касается разработки средств противодействия произволу следователя, то и здесь нет оснований для расширения предмета криминалистики, поскольку для выявления признаков заведомой неправосудности принимаемых по уголовному делу решений, их незаконности или необоснованности совершенно не обязательно создавать особую криминалистику. Для защиты от произвола, впрочем, как и для защиты от необоснованного или незаконного обвинения, не нужна никакая «криминалистика защиты», поскольку та, которую именуют «традиционной», для того и создавалась, чтобы содействовать своими специфическими средствами борьбе с нарушениями закона.

Поэтому там, где защитник видит свою цель в получении достоверного знания об обстоятельствах преступления, там нет места для специальной «криминалистикизащиты». Ибо научные разработки традиционной криминалистики в этом смысле универсальны и рассчитаны на наиболее эффективное «собирание, исследование, оценку и использование доказательств», независимо от того, кто эти средства и приемы использует в своей работе. Следователь для установления обстоятельств преступления или адвокат для защиты от необоснованного и незаконного обвинения.

Что касается предложений развивать криминалистику как науку, призванную обеспечивать своими рекомендациями защиту от обоснованного обвинения, то такие предложения вообще неуместны. Криминалистика, которая исторически сформировалась как наука, содействующая своими разработками достижению истины в борьбе с преступностью, вряд ли способна создать научно обоснованные рекомендации, в равной мере обеспечивающие успешное противостояние сторон обвинения и защиты, не изменив своему предназначению.

Поэтому, если адвокатом руководит забота избавить подзащитного от ответственности или минимизировать ему наказание за содеянное, то эффективность деятельности такого защитника должна обеспечиваться не криминалистикой, а возможно, даже и не наукой.

В том объеме рекомендаций, который подразумевается под «тактико-техническим обеспечением защиты от обоснованного обвинения», это направление научных исследований не требует никакого согласования с новшествами уголовно-процессуального закона, который считает «отвечающей назначению уголовного судопроизводства» (ч.2 ст.6 УПК РФ) лишь защиту невиновных, то есть лиц, подвергшихся уголовному преследованию необоснованно.

А значит, нет в уголовно-процессуальном законе таких новшеств, включая принцип состязательности, которые могли бы стать стимулирующим фактором развития криминалистики в направлении создания рекомендаций для более эффективной защиты от обвинения законного и обоснованного. Разрабатывая на основе приспособления данных иных наук, прежде всего криминалистики, средства для достижения целей, обозначенных в УПК, сторонники «криминалистики защиты» фактически развивают не «криминалистику защиты», а традиционную криминалистику.

В разработке же средств защиты от обоснованного обвинения придется отказаться от претензий на их криминалистическую сущность и назвать новое направление интеллектуальной деятельности иначе. В настоящее время такие исследования являются не чем иным как попытками решить новую практическую проблему, а никак неисследованиями проблем уже сформировавшейся науки – криминалистики. Ее служебная функция, обусловленная исторической предназначенностью, должна сохраняться как функция науки, призванной обеспечить борьбу с преступностью на основе использования научных рекомендаций, позволяющих получить полные, всесторонние и объективные знания о событии преступления.

Этот важнейший ориентир в деятельности правоохранительных органов, отчасти лишенный с принятием нового УПК РФ процессуально-правового статуса, может и должен восприниматься как единственный критерий, которым объясняется потребность в существовании и развитии криминалистики. И уже только по этой причине в криминалистической науке нет и не может быть места «криминалистике защиты», в виде ее структурного подраздела, ориентированного не на познание истины, а на отстаивание субъективных интересов подзащитного.

Сферы деятельности, выходящие за пределы исторически сформировавшегося предмета криминалистики, и в их числе, адвокатская деятельность, деятельность участников гражданского, арбитражного и административного судопроизводства, и вообще правоприменительной практики на сегодняшний день действительно нуждаются, причем, не меньше, чем уголовно-процессуальная деятельность, в тактико-техническом и методическом обеспечении. Верно и то, что ни одна из базовых правовых наук самостоятельно такими прикладными разработками и исследованиями не занимается.

Представляется, что в решении проблемы тактико-технического обеспечения любой, нуждающейся в этом, сферы деятельности более перспективной, нежели искусственное поглощение одной наукой другой за счет расширения своего предмета, могла бы стать интеграция современного научного знания, отрасли которого находят общие точки соприкосновения с криминалистикой. Тем самым будут формироваться новые прикладные отрасли науки со своим собственным предметом.

Тенденции ограничения предмета криминалистики. Наряду с идеями расширения предмета криминалистики, в последнее время наметилась и прямо противоположная тенденция, которая коснулась разных явлений, изучаемых криминалистической наукой. Одни авторы предложили ограничить круг закономерностей, включаемых в ее предмет, другие настаивали на необходимости исключить из предмета криминалистики преступную деятельность, третьи посчитали целесообразным сохранить в предмете криминалистики только сферу технического обеспечения процесса раскрытия и расследования преступлений.

Так, И. А.Возгрин к предмету криминалистики отнес не все, а только «познанные наукой закономерности развития ее объекта»,[169] то есть уже изученные, ставшие известными свойства и признаки познаваемой криминалистикой реальности. Как известно, предмет любой науки – это та сфера объективной действительности, в познании которых имеется общественная потребность. Следовательно, интерес науки к своему предмету сохраняется лишь до тех пор, пока какие-либо стороны, свойства и взаимосвязи изучаемых ею объектов и явлений, остаются неясными или неизвестными. Эти явления наука и стремится познать, чтобы полезно использовать знания о них для совершенствования той деятельности, ради которой она создавалась. Но если предмет науки, предмет ее познания сузить, как это предлагает И. А.Возгрин, исключительно до уже познанного, то науке просто нечем будет заниматься, кроме распространения ранее полученного знания. А это уже задача не столько науки, сколько просвещения. Поэтому познанными закономерностями может быть ограничен только предмет учебного курса, а не предмет науки. Предмет науки, разумеется, значительно шире.

Не убеждает и мнение о необходимости исключить из числа познаваемых криминалистикой явлений преступную деятельность, которая, якобы, всегда была и сегодня остается предметом и объектом изучения уголовного права, криминологии, некоторых других, в том числе неюридических наук, но только не криминалистики. Ранее подобных взглядов придерживался, например, профессор А. Н.Васильев, полагая, будто бы криминалистика лишь руководствуется положениями о преступлении, разработанными в науке уголовного права.[170] А, следовательно, с точки зрения А. Н.Васильева преступление не входит в содержание (предмет) криминалистики.[171]

За последние несколько десятилетий, пожалуй, лишь один автор – С. А.Величкин – сохранил приверженность идее известного ученого. Категорически возражая против включения преступной деятельности в предмет криминалистики, он вывел преступление и из числа «объектов» ее познания.[172] Заблуждение автора состоит, однако, не только в том, что он не увидел разницы между предметом науки и ее объектами, совпадающими лишь отчасти, но и в том, что преступление может изучаться разными науками, в разных отношениях и с разной целью. У каждой из них свой интерес к преступной деятельности, обусловленный спецификой собственного предмета познания. И если, к примеру, уголовным правом изучаются признаки деяний (элементы состава), позволяющие эти деяния квалифицировать как преступные, то криминалистика стремится познать в преступлении те его свойства и качества, знание которых помогает следователю организовать поиск и обнаружение следов, обеспечивающих его раскрытие и расследование. Без изучения и выделения криминалистически значимых признаков преступлений невозможна была бы и разработка научно обоснованных методик расследования отдельных их видов. И то, что безразлично для уголовно-правовой квалификации тех же убийств, например, факт расчленения трупа, может оказаться существенным для выбора направлений расследования.

Читая статью С. А.Величкина, создается впечатление, что в поисках ответа на вопрос о сущности предмета криминалистики автор задержался где-то на рубеже XIX–XX столетия, не заметив тех изменений в развитии научного знания, которые происходили за истекшие годы. Самым наглядным тому подтверждением стал, например, призыв автора к дифференциации наук, изучающих явления, связанные с преступлением, как особо актуальному пути их развития «в объектно-предметной области исследования», и именно в настоящее время.[173] Судя по всему, С. А.Величкин не заметил, что с начала ХХ столетия, то есть более 100 лет назад, в развитии мировой науки стала преобладать тенденция к интеграции, то есть взаимопроникновению научного знания. И что именно по этому пути идет современная наука. Провозглашенная Величкиным С. А. в двадцать первом веке «актуальность дифференциации» наук, опоздав на сто с лишним лет, способна, в случае реализации идеи автора, привести лишь к одному – лишить криминалистику каких бы то ни было перспектив ее дальнейшего развития.

В последние годы было высказано еще одно, весьма противоречивое суждение о необходимости пересмотра взглядов на предмет криминалистики. Его автор – в прошлом следователь, кандидат юридических наук, а ныне известный писатель Е. В.Топильская, обозначив «точки соприкосновения» двух отраслей знания – криминалистики и криминологии, и указав на трудности разграничения многих совместно изучаемых ими явлений, призвала «перестать делить площадку» и «провести некую реорганизацию предмета изучения».[174]

Суть идеи Е. В.Топильской сводится к необходимости перераспределения познаваемых смежными отраслями знания явлений с последующим их объединением под флагом комплексной науки, ориентированной «не только на раскрытие и расследование преступлений, и не только на предупреждение и коррекцию преступного поведения, а на решение проблемы в комплексе».[175]

В структуре такой комплексной науки автор предложила оставить криминалистике только то, что в действительности является ее предметом, а именно, «технические средства, приемы и методы раскрытия и расследования преступлений», передав в ведение криминологии вопросы «тактики и методики расследования преступлений в целом и производства отдельных следственных действий».[176] Разумеется, сохранив в предмете криминологии все, что относится к преступлению. Возможно, опасаясь обвинений в поглощении криминологией значительной части современной криминалистики, Е. В.Топильская замечает: «пусть это будет не поглощение, а слияние в одну комплексную науку», которая, несмотря на ее дополнение тактикой и методикой, должна, все же, сохранить свое прежнее название – криминология.[177]

Как можно понять из последующих рассуждений автора, в такой комплексной науке останется достаточно места и для криминалистики с ее собственным предметом, ограниченным техническим обеспечением процесса раскрытия и расследования преступлений. Технического обеспечения, – пишет Е. В.Топильская, – «для предмета самостоятельной науки вполне достаточно».[178]

Идея не нова, еще в 40-е годы прошлого века аналогичные предложения высказывал – член-корреспондент АН СССР, профессор М. С.Строгович,[179] с той лишь разницей, что тактику и методику расследования он относил к предмету уголовно-процессуальной науки. Эта идея поддержки не получила. В современной ее интерпретации замена процессуальной науки на криминологию вряд ли способна что-нибудь принципиально изменить. Даже, если вести речь не об изъятии части предмета криминалистики «в пользу» криминологии, а об объединении криминалистики с криминологией в одну комплексную науку, реорганизации предмета не получится. Ибо никакая наука не может быть составлена из двух, трех или более самостоятельных наук. Либо научное знание интегрируется путем слияния и взаимопроникновения и становится новой наукой с собственным индивидуализирующим ее предметом, либо сумма наук, как бы она ни называлась, так и останется искусственным образованием.

Поэтому вряд ли предложенное Е. В.Топильской объединение криминалистики с криминологией можно охарактеризовать как интеграцию научного знания. Интеграция наук должна привести и всегда приводила к появлению нового знания, в том числе к образованию новых наук, а не к простому суммированию старых, да еще и сохраняющих свою самостоятельность и свой предмет, как полагает автор.

И, тем не менее, интеграция криминалистики с другими и не только юридическими науками представляется актуальной и весьма перспективной особенно сегодня, поскольку позволяет криминалистике развиваться за счет привлечения научного инструментария иных отраслей знания, расширяющих возможности познания криминалистикой собственного предмета.

3.3. Учение о предмете криминалистики как теоретическая база для постановки ее актуальных задач

Вопрос о том, что изучает или, что должна изучать криминалистика, возникал всякий раз, когда ученые стремились доказать, что криминалистика имеет право на самостоятельное существование. Для этого достаточно было убедить всех сомневающихся, что предмет криминалистики обособлен и отличен от предмета познания смежных наук. В период формирования новой науки такие дискуссии воспринимались как вполне естественные. Однако, вряд ли сегодня среди ученых найдется кто-нибудь, кто был бы готов подвергнуть сомнению самостоятельность криминалистики. И, тем не менее, с упорством, заслуживающимлучшего применения, мы продолжаем спорить о том, что относится к ее предмету, а что нет, часто не обращая внимания на различия между предметом и определением предмета, между предметом познания в науке и предметом научных исследований, между предметом криминалистики и ее содержанием. В своем стремлении дать наиболее адекватное представление об особенностях, отдельных сторонах, признаках, аспектах, наконец, о самих познаваемых криминалистикой объектах авторы не замечают, что разговаривают со своими оппонентами на разных языках, подменяя вопрос о предмете криминалистики разнообразием предлагаемых определений, терминов, понятий и категорий. Нет необходимости их перечислять.

Важно, однако, не терминологическое разнообразие, граничащее с терминологическими излишествами, а то, что нет таких терминов, которыми можно было бы охватить все признаки и свойства изучаемых криминалистикой явлений во всем их многообразии. Вряд ли возможно прийти к пониманию сущности предмета криминалистики, даже если нам удастся убедить всех без исключения ученых в том, что для определения науки «закономерности» предпочтительнее экзотических «парадоксов», название технология лучше методики, а упоминание информации и информационных процессов точнее раскрывает предмет криминалистики, нежели «доказательства» и доказывание. Попытки дать самое лучшее, максимально полное, или, что еще хуже – исчерпывающее определение предмета криминалистики также бесплодны, как и стремление «объять необъятное».

Для осознания реальности, именуемой предметом криминалистики, вероятно, не это главное. Важно понимать, что наука сохраняет свое предназначение лишь до тех пор, пока остаются непознанными те аспекты (стороны, признаки, свойства и проч.) реальности (предмета познания), ради изучения которых наука в свое время и создавалась. И уже только по этой простой причине невозможно дать их терминологически точный и исчерпывающий перечень. Тем не менее, во всем многообразии свойств и признаков изучаемых криминалистикой явлений можно и нужно искать то самое существенное, что сегодня представляет наибольший интерес для научного исследования, ориентированного на потребности практики.

Поэтому, предлагая свои формулировки определения предмета науки, в них можно раскрыть с достаточной полнотой не многообразие предмета криминалистики, а только самое существенное в предмете, причем существенное именно сегодня. Сама же предметная область познания криминалистики и ее границы были определены еще в конце ХIХ столетия и с тех пор не менялись. Менялись, становясь более глубокими и разносторонними, наши знания о предмете криминалистики, и о том существенном в предмете, что нуждается в изучении и познании в данный, конкретный исторический период времени. Чтобы тема предмета криминалистики имела новые перспективы для разработки на науковедческом уровне ее нельзя ограничивать пространными рассуждениями и спорами о том, что следует включать, а что нет в определение предмета науки. Только в более глубоком познании самого предмета, а не в его расширении, и тем более не в бесконечных спорах о формулировках можно увидеть перспективу для научной разработки данного криминалистического учения сегодня. Но это возможно лишь при условии, если результаты науковедческих исследований будут ориентированы на постановку и решение наиболее важных задач науки, призванной содействовать эффективной борьбе с преступностью. Ибо «…вопрос об определении предмета той или иной области знания приобретает не только теоретические, но и важное практическое значение, так как от четкого понимания предмета науки во многом зависит постановка основных задач ее развития».[180] Задач, вытекающих из современных представлений о тех сторонах действительности, изучение которых отличается актуальностью именно в данный исторический момент и только по этой причине становится полезным для современной практики. Для криминалистики эти задачи лежат в сфере создания наиболее эффективных средств познания истины в уголовном судопроизводстве. Поэтому изучение предмета науки должно быть обусловлено потребностями «обслуживаемой» криминалистикой сферой деятельности. Иными словами, усилия ученых будут продуктивны, если их направить на поиски практического смысла в разработке учения о предмете криминалистической науки.

Даже поверхностное ознакомление с историей развития учения о предмете криминалистики подтверждает мысль о том, что на каждом этапе своего исторического развития его новые определения, раскрывающие сущность познаваемых криминалистикой явлений, становились ответом на очередные запросы практики. В каждом новом определении предмета криминалистики находили отражение не весь спектр познаваемых криминалистикой явлений, а только наиболее существенные их аспекты, определяющие направления актуальных научных исследований в данный, конкретный исторический момент. Проще говоря, осознание предмета науки способствовало решению практических задач, стоящих перед ней в тот или иной исторический период. Так, в определении предмета криминалистики, предложенном С. Н.Трегубовым в 1915 году, акцент делался на необходимости изучения «наиболее целесообразных способов и приемов применения методов естественных наук и технических знаний к исследованию преступлений и установлению личности преступника».[181] Таким образом, «приспособление» воспринималось как наиболее существенное в ее предмете. В направлении творческого приспособления данных этих наук в основном и развивалась криминалистика в начальный период своей истории.

Дальнейшие изменения объема знаний о существенных аспектах познаваемых криминалистикой явлений привели к изменению и самого определения ее предмета. В нем стали отражать не только текущие задачи науки, но и новые тенденции в научных исследованиях. И если в начале века они связывались с представлениями о криминалистике как о технической прикладной научной дисциплине, то уже к середине ХХ века определились новые приоритетные направления научных исследований. Стало возможным предложить для практического использования более разнообразный арсенал криминалистических средств, приемов и методов. Создаваемые криминалистикой новые приемы и методы уже не «вписывались» в сформировавшееся ранее представление о них как о средствах, имеющих исключительно естественно-техническую природу. Многие гуманитарные и общественные науки становятся источником для их разработки. В результате начинают формироваться три самостоятельных раздела криминалистики: техника, тактика и методика расследования отдельных видов преступлений. Эта тенденция нашла свое выражение и в формулируемых определениях ее предмета, и в изложенных авторами взглядах на сущность криминалистической науки. К началу пятидесятых годов в целом сформировалось определение криминалистики, ставшее традиционным.[182] Новой сущностью в этом определении стало указание не только на необходимость разработки криминалистикой технических средств, тактических приемов и методов собирания и исследования доказательств, но и на предупреждение преступлений как на сферу «интересов» криминалистической науки, призванной изыскивать соответствующие средства и способы.

Вплоть до 60-х годов ХХ столетия концентрация внимания на познавательных средствах определяла выбор основных направлений криминалистических научных исследований. Ни механизм, ни способы совершения преступления, ни преступные навыки, ни обычаи и средства общения преступников, ни язык криминального мира, ни личность преступника не изучались криминалистикой с должным вниманием. Все эти тенденции, проявившиеся в научных исследованиях, отразились и на формулировках определения предмета криминалистики того времени.

Между тем, прогрессивное развитие криминалистической науки требовало и далее постоянного осмысления возникающих и решаемых ею задач. Соответственно прогрессу знаний должны были меняться и представления о том существенном в предмете криминалистики, которому в научных исследованиях следовало отдавать приоритет. К середине 60-х годов ХХ века на первый план выходит задача более глубокого познания действующих в сфере изучаемых ею явлений закономерностей. Нельзя сказать, чтобы эти закономерности криминалистов не интересовали ранее. Все прекрасно понимали бессмысленность попыток познать явления, не имея представления об их взаимосвязях. К такому изучению призвана любая наука, ибо «объективные явления и закономерные связи между ними разной степени глубины – как утверждают философы, – подлинный предмет научного познания».[183]

Без уяснения таковых они останутся лишь случайными, то есть безразличными для науки явлениями. Еще Аристотель отметил, что «… не существует науки о случайном бытии…, всякая наука имеет своим предметом или то, что есть всегда, или то, что бывает в большинстве случаев. В самом деле, как иначе человек будет учиться или учить другого? То, чем он занимается, должно быть определено как постоянное или как преобладающее… А то, что лежит вне этих рамок, … то, что бывает случайно, выходит из этих рамок…, науки о нём нет».[184]

О закономерностях изучаемой действительности, как о существенном в предмете криминалистики, первым поставил вопрос Р. С.Белкин. В новом своем определении, при сохранении традиционных взглядов на предмет познания, автор отразил новую сущность, новые аспекты, стороны изучаемых криминалистикой явлений – их закономерности. Причем, не только закономерности деятельности, направленной на познание события преступления, но и закономерности самого преступления.[185] Осознание того, что без выявления закономерных связей между познаваемыми явлениями невозможно в полной мере вникнуть в их сущность, становится необходимой предпосылкой для постановки перед криминалистикой новых задач. Эти актуальные для второй половины ХХ века задачи науки нашли выражение в новом определении предмета криминалистики, предложенном Р. С.Белкиным, и включившем в себя дальнейшую разработку специальных средств и методов, основанных на результатах познания закономерностей, имеющих место в механизме преступления и в познавательной деятельности участников уголовного процесса, направленной на установление истины по делу. Эти стороны предмета криминалистического познания – преступление и средства его исследования, сохраняя свою актуальность для изучения, начиная с 90-х годов прошлого века стали приобретать новые, ранее не известные науке в таких масштабах, как сегодня, черты, препятствующие эффективному внедрению и использованию криминалистических разработок в практике. Во всяком случае, те черты, о которых многие говорят как о реальной угрозе безопасности страны. Самыми заметными и существенными, но в то же время и наименее исследованными криминалистикой, стали явления коррупции в правоохранительной и судебной системе, прежде всего, в сфере борьбы с преступностью. Здесь, видимо, недостаточно создавать даже самые эффективные методики расследования должностных преступлений, совершаемых сотрудниками полиции всех уровней, следователями, прокурорами или судьями. Многие из этих должностных лиц оказались в силу своего служебного положения просто неуязвимы и поэтому недосягаемы для уголовного преследования. Безнаказанность порождает произвол. Причины разные, в том числе установленный законодательством иммунитет для значительной части должностных лиц, наделенных властными полномочиями и призванных вершить правосудие от имени государства. Нужны, очевидно, новые подходы к решению проблемы, в том числе, с позиций криминалистики.

Поэтому в учении о предмете криминалистики должно быть место для исследования и этой проблемы. В той его части, на основе познания которой можно по-новому строить профилактическую работу и разрабатывать криминалистические способы воспрепятствования коррупции и злоупотреблениям в правоохранительной сфере, равно как и помогающие их разоблачению.

Одним из направлений таких исследований могло бы стать изучение не только самой деятельности правоохранительных, в том числе судебных органов, но и механизмов (закономерностей) возникновения информации об этой деятельности. Как любое преступление отображается в самых разнообразных «следах» (в широком смысле слова), так и процедура его познания закономерно отображается в материалах уголовных дел и в сознании участников уголовного процесса. В тех же протоколах следственных и судебных действий, в материалах видео-, звукозаписи, фиксирующих ход и результаты процессуальных действий, в памяти участников судопроизводства и т. д. В результате возникает информация о тех мерах, которые предпринимались субъектами судебного исследования для достижения своих профессиональных целей (или криминальных намерений их коррумпированных представителей). Выработка заведомо неправосудных решений происходит, вероятно, по законам, отличным от принятия ошибочных. Причины, последствия и признаки «заказных» решений, надо полагать, иные, нежели признаки просто некомпетентных и непрофессиональных. И они могут быть диагностированы, распознаны, в том числе в рамках «криминалистического исследования материалов уголовных дел».[186] Принятие заведомо неправосудного решения в отличие от ошибочного, не бывает случайным. Его механизм, впрочем, как и возникающие при этом «следы», также подчинен определенным закономерностям. И их нужно изучать. Теоретическое обоснование тому можно найти в той части учения о предмете криминалистики, которая посвящена специфическим сторонам деятельности следственных, судебных и иных органов, и ее закономерному отражению в материалах уголовных дел.

Уже только по этой причине механизмы отражения познавательной деятельности субъектов уголовного процесса должны быть отнесены к существенным сторонам предмета криминалистической науки. Изучение указанной группы явлений и их закономерных связей имеет и непосредственный практический смысл. Ибо только по материалам уголовного дела можно судить, каким арсеналом располагал субъект судебного исследования, какие действия были им предприняты для выяснения обстоятельств события преступления, насколько правильно и квалифицированно этот арсенал был использован следователем, дознавателем и другими участниками уголовного процесса, чтобы преступление можно было назвать раскрытым, а истину установленной. Именно ошибками в выборе познавательных средств, неправильным или неквалифицированным их применением (а порой и злым умыслом), чаще всего обусловлены претензии к собранным в ходе раскрытия и расследования преступлений доказательствам.

Сегодня, повторюсь, эта тема приобретает особую актуальность, ибо именно в материалах уголовных дел концентрируется не только положительный опыт, но и злоупотребления при раскрытии, расследовании преступлений и рассмотрении дел в судах. Этот аспект предмета криминалистики и есть новая, малоисследованная сторона его сущности. Но, чтобы наши представления о задачах криминалистической науки были адекватны потребностям практики, полезно не только целенаправленно изучать эту существенную часть предмета криминалистики, но и направлять усилия на разработку средств и методов для практического их использования в исследовании материалов уголовных дел.[187]

3.4. Интеграция юридических знаний как путь прикладного развития криминалистики

В истории науки взаимодействие различных областей знания нередко приводило к возникновению новых, весьма перспективных направлений научных исследований. Этот процесс, как путь выявления новых проблем и новых их решений академик П. Л.Капица образно охарактеризовал как взаимное «оплодотворение» двух встречающихся друг с другом отраслей знания, в результате которого возникает нечто принципиально новое.[188]

С начала ХХ века интегративные процессы, обусловленные общностью познаваемых явлений, приобретают характер наиболее заметных тенденций в развитии науки. Именно благодаря интеграции в ХХ веке удавалось найти новые решения научных проблем, а нередко на ее основе возникали и новые отрасли знания, получившие название «стыковых». Примеры с биофизикой, биохимией, математической физикой, физической химией и др. наглядно иллюстрируют возможности объединения усилий ученых разных специальностей для решения насущных проблем, стоящих перед наукой. Отмечены они и в истории развития правовой науки. Так, проблемы уголовного права и уголовного процесса, интегрированные с проблемами естественных и технических наук, породили в свое время новую область научного знания – криминалистику.

Взаимопроникновение разных отраслей юридических знаний нашло отражение и в российском законодательстве середины ХIХ века. В частности, нормативная база для исследования сомнительных документов была детально проработана в гражданском судопроизводстве. При этом правила исследования документов, выработанные в гражданско-процессуальном законе, напрямую использовались в уголовном судопроизводстве. Так, Устав 1864 года рекомендовал следователям и уголовному суду в случае обнаружения документов с признаками фальсификации, руководствоваться правилами, закрепленными в Уставе гражданского судопроизводства. «По подозрению в подлоге акта, не признанного еще подложным со стороны суда гражданского, – говорилось в ст.698 Устава, – суд уголовный производит исследование по правилам, постановленным в Уставе судопроизводства гражданского (ст. ст.547–554)».[189]

Увы, но современные законодатели оказались невосприимчивы к позитивному опыту своих предшественников. Например, взаимосвязь современного уголовно-процессуального права с другими отраслями юридической науки, с тем же гражданским правом и процессом обнаруживается с трудом.

Между тем следует заметить, что в юридических отраслях знания и сегодня сохраняется немало «стыковых» проблем. Значительная их часть требует для своего разрешения объединения юридических знаний, прежде всего, наук уголовного права, криминологии, уголовного процесса и криминалистики. И такие исследования ведутся. Нельзя, однако, не заметить, что правовые науки по уровню своей интеграции заметно отстают от общих тенденций развития современного научного знания. Причина в том, что значительная их часть, как правило, обособлена, изолирована от разработок в смежных отраслях знаний. В лучшем случае более или менее полноценное взаимодействие юридических наук можно обнаружить в исследованиях криминалистов и процессуалистов, чья интеграция всегда воспринималась как необходимое условие их прогрессивного развития. Так, П. С.Элькинд, в частности, отмечала, что «… дальнейшее развитие уголовно-процессуальной науки и законодательства… возможно только при условии взаимопроникновения науки уголовного процесса и криминалистики».[190]

Между тем, интеграция родственных отраслей знания, в частности, наук криминалистического цикла, не исчерпывает всех возможностей объединения усилий разных наук, и не только юридических, для решения специфических задач, не входящих в круг их непосредственных интересов. Новый взгляд, взгляд «со стороны» вполне мог бы стать источником новых и вместе с тем оригинальных решений. То, что не замечают ученые одной специальности, увлеченные собственными представлениями о путях решения той или иной научной проблемы, для других специалистов может иметь неожиданно простое решение, если проблему воспринимать под новым углом зрения и с новым научным инструментарием. Только отсутствием должного взаимодействия можно объяснить, например, тот факт, что разработка криминалистических характеристик экономических преступлений, в частности, исследование способов их совершения, до сих пор остается заботой исключительно криминалистов, чьи исследования в этой части базируются главным образом на результатах научных разработок в области науки уголовного права. Притом, что в «изобретении» способов совершения экономических преступлений немалая «заслуга» самих экономистов. То же можно сказать и о разработках криминалистических характеристик многих других видов и групп преступлений.

Несомненно, полезной для совместной разработки могут стать и проблемы гражданско-правовой или иной юридической оценки обстоятельств и фактов, имеющих уголовно-процессуальное значение.[191] Такие факты и обстоятельства, выявляемые в процессе предварительного следствия и в суде, невозможно в полной мере, а главное, вполне квалифицированно оценить с тем уровнем профессиональной подготовки, которым обладают субъекты уголовно-процессуального доказывания. В частности, с позиций гражданского, коммерческого, банковского, налогового, таможенного, финансового и т. д. права. Здесь, несомненно, требуются более глубокие, узкоспециализированные познания в отраслевых юридических науках.

Можно долго рассуждать о необходимости интеграции научных знаний, прежде всего наук криминалистического цикла, и, тем не менее, вопрос останется решенным не до конца, если не учитывать прикладного, практического значения результатов интегративных разработок в решении реальных проблем правосудия. Приведу только один пример, которым легко проиллюстрировать значение комплексного подхода к решению, казалось бы, простого (с точки зрения отдельных наук) вопроса.

По уголовному делу о хищении бюджетных денежных средств, квалифицированном как мошенничество, обвинительный приговор был вынесен директору предприятия по переработке сельскохозяйственной продукции. Судья огласила только вводную и резолютивную его части, сославшись на ч. 7 ст.241 УПК, где говорится, что «в случае рассмотрения уголовного дела в закрытом судебном заседании или в случае рассмотрения уголовного дела о преступлениях в сфере экономической деятельности, … на основании определения или постановления суда могут оглашаться только вводная и резолютивная части приговора». Свое решение судья мотивировала тем, что ею рассматривалось дело о преступлении, которое входит в раздел «Преступления в сфере экономики». Нетрудно себе представить, как могли бы отреагировать на это явно незаконное решение специалисты разных отраслей наук криминалистического цикла.

Специалист в области уголовно-процессуального права, оценивая решение судьи, вероятно, обратил бы внимание на то, что норма УПК, устанавливающая право суда оглашать приговор частично, говоритне обо всех преступлениях, описываемых в данном разделе УК, а только о преступлениях в сфере экономической деятельности. И, вероятно, откроет уголовный кодекс, чтобы в этом убедиться. Ошибка судьи для процессуалиста станет очевидной.

Специалист в области уголовного права, в свою очередь, конечно же, заметит, что мошенничество, которое вменялось подсудимому, относится к преступлениям против собственности, а не к преступлениям в сфере экономической деятельности. Оба умозаключения – и процессуальное и материально-правовое дадут основания для оценки, принятого судьей решения о частичном оглашении приговора как ошибочного, и будут по-своему правы.

Между тем, вывод об ошибке, которым в силу своей узкой специализации вынуждены будут ограничиться представители уголовного материального и процессуального права, окажется неполным, а скорее всего не до конца обоснованным, если не обратиться к криминалистической оценке ситуации. Криминалист, вероятно, будет исходить из логической невозможности представить себе, чтобы судья не знала о существовании УК РФ, не знакомилась хотя бы с его оглавлением, и допустила ошибку, перепутав преступления против собственности (глава 21 УК РФ), к которым относится мошенничество, с преступлениями в сфере экономической деятельности (глава 22 УК РФ), для которых уголовно-процессуальный закон установил изъятия из общего правила об оглашении приговора (ч.7 ст. 241 УПК РФ). Поэтому криминалист будет искать объяснения «феномену» принятия судьей заведомо «ошибочного» решения и, несомненно, найдет таковые, в частности, в уликах поведения, хорошо известных в криминалистике как признаки сокрытия истины. Были такие признаки обнаружены и в данном деле, свидетельствуя не об ошибке, а об уловке судьи.

А проявились они в принципиальной невозможности подготовить полный текст приговора за то время и в тех условиях, в которых судья выносила свое решение. Во-первых, как выяснилось после вручения копий приговора заинтересованным сторонам, которое состоялось через две недели, значительная часть приговора, а это более 20-ти первых страниц печатного текста – текстуально полностью, слово в слово совпадала с текстом выступления государственного обвинителя в прениях. Участникам заседания было известно, что свое выступление государственный обвинитель завершил лишь за несколько минут до удаления судьи в совещательную комнату для вынесения приговора. А значит, у судьи не было физической возможности воспользоваться текстом этого выступления для включения его в свой приговор. Если, конечно, данный текст не был передан судье заблаговременно, до начала прений, что уже само по себе наказуемо как форма давления на суд.

Во-вторых, за то время, которое судья провела в совещательной комнате, о чем можно судить по протоколу судебного заседания, даже эти двадцать страниц приговора, в точности копирующие выступление государственного обвинителя, физически невозможно было даже переписать, не говоря уже о самостоятельной подготовке текста. Создание судьей в момент оглашения резолютивной части приговора лишь видимости существования его полного текста и явилось той «уликой поведения», которую криминалист имеет основание оценить как обман. Вот эту-то ложь с оглашением не существовавшего на момент его вынесения приговора и пришлось скрывать судье путем вольной интерпретации уголовно-процессуального и уголовного закона.

От интеграции достижений криминалистики с достижениями отраслевых юридических наук вполне можно ожидать полноценного развития и «криминалистики защиты», и «криминалистики обвинения», и «криминалистической цивилистики», и, возможно, других направлений научных исследований, объединенных в систему с условным названием «прикладная криминалистика». Не вторгаясь в предметную область криминалистической науки, каждая из этих новых научных дисциплин, сформировавшихся в результате интеграции с ней других наук, способна будет разрабатывать тактико-технические средства для собственной, специфической сферы правоприменительной деятельности – гражданско-правовой, административно-правовой и т. д.[192]

Термин «прикладная криминалистика» не означает ее вспомогательного характера по отношению к базовой криминалистике, тем более не указывает на их связь как части и целого. Название «прикладная» говорит лишь о том, что разработки науки ориентированы на решение практических, прикладных задач в конкретной сфере деятельности. В этом смысле и традиционная криминалистика, и отдельно криминалистика защиты или обвинения, и криминалистическая цивилистика – все они относятся к прикладным отраслям знания. И если традиционная криминалистика обеспечивает практическими рекомендациями уголовный процесс, то прикладная криминалистика должна будет заниматься обеспечением правоприменительной деятельности, выходящей за эти рамки.

3.5. Предмет прикладной криминалистики

Криминалистическая наука, будучи изначально ориентирована на разработку средств и методов, предназначенных для практического использования, имела, таким образом, все основания уже с начала своего зарождения называться «прикладной» научной дисциплиной. Между тем, на каждом этапе своего исторического развития в термин «прикладная наука» вкладывался различный смысл, что было обусловлено и местом криминалистики в системе наук и уровнем ее развития. В период формирования этот термин призван был подчеркнуть несамостоятельность, зависимость криминалистики от естественно-технических отраслей знания, данные из которых ею приспосабливались для нужд уголовного судопроизводства.

Так, еще в начале ХХ века один из пионеров отечественной криминалистики – С. Н.Трегубов, употребляя для ее обозначения термин «уголовная техника», считал, что новая наука является «прикладной, преследующей практические цели научной дисциплиной, не претендующей на самостоятельное научное значение. Будучи «тесно связанной с уголовно-процессуальным правом», уголовная техника имеет «своим предметом изучение наиболее целесообразных способов и приемов применения методов естественных и технических наук к исследованию преступлений и установлению личности преступника».[193] О криминалистике того периода как о технически прикладной дисциплине, превратившейся в самостоятельную науку лишь к концу 30-х годов, писал и известный украинский ученый В. И.Гончаренко.[194]

Характеристикой «прикладная наука» подчеркивалась, таким образом, принадлежность криминалистики к естественно-техническим дисциплинам, данные которых ею использовались для собственных целей, и от которых она «отмежевалась».[195] Здесь термин «прикладная», очевидно, использовался, чтобы дать представление о зарождающейся криминалистике как части общей системытехнических дисциплин, в совокупности составляющих целое – «естественно-технические» отрасли знания.

Понимание прикладной сути криминалистики, означающей ее «зависимость» не только от естественно-технических, но и от других, в частности, наук уголовно-правового цикла, быловесьма характерно для периода ее становления. Так, Ганс Гросс отводил ей место «лишь в скромном ряду вспомогательных наук».[196] Тем не менее, основоположник криминалистики, в отличие от некоторых своих последователей, не отказывал новой науке в самостоятельности. Он писал: «… будучи поставлена, как вспомогательная наука для уголовного права (Г.Гросс имел здесь в виду и материальное и формальное уголовное право, то есть – процесс – А. Э.), криминалистика, однако, оставляет за собой право на самостоятельность…».[197]

Зависимость криминалистики от уголовного процесса, как признак ее прикладной сущности, и позднее подчеркивалась многими учеными. А. Н.Васильев, к примеру, утверждал, что «…криминалистика иначе как прикладной по отношению к фундаментальной науке уголовного процесса быть не может»[198]. Здесь термин «прикладная» используется автором в буквальном смысле слова: криминалистика представлена как бы «приложением» к уголовному процессу. Указание на прикладной характер криминалистики призвано было подчеркнуть ее «вторичность», то есть зависимость от уголовно-процессуальной науки, которая «является для криминалистики ее руководящим методом»[199]. Очевидно, смысл приведенного рассуждения А. Н.Васильева не изменится, если слово «прикладная» заменить словом «подчиненная», что равнозначно «несамостоятельная», обязанная руководствоваться положениями фундаментальной науки уголовного процесса. Такой вывод следует из последующего комментария автора к выше сказанному. «Из понимания криминалистики как юридической науки – прикладной по отношению к фундаментальной науке уголовно-процессуального права – вытекает важный вывод принципиального значения об обязательности для нее принципов советского уголовного процесса, относящихся к расследованию преступлений».[200]

То, что криминалистика не может в своих разработках пренебрегать принципами уголовного процесса еще не дает оснований говорить об их соотношении как наук – прикладной и фундаментальной. Аналогичную связь можно обнаружить, например, между физикой и математикой – первая, как известно, не может обойтись без математического аппарата. Однако от этого физика не становится «прикладной» наукой по отношению к «фундаментальной» математике. Также и в отношениях криминалистики с уголовным процессом обнаруживается не столь односторонняя связь. Уголовно-процессуальное право не менее «зависимо» от криминалистики. По выражению П. С.Элькинд, наука уголовного процесса «опирается на достижения криминалистики».[201]

Очевидно, что в принципе не существует таких наук, которые существовали бы изолированно, не использовали, или не руководствовались бы научными положениями из других отраслей знания. Думается, что терминологические конструкции – «фундаментальная» и «прикладная» применительно к наукам уголовно-процессуального права и криминалистике вообще неуместны.[202] Речь может идти только о фундаментальных и прикладных исследованиях как отдельных, относительно самостоятельных направлениях «внутри» самих этих наук, либо как о результатах фундаментальных исследований, используемых в прикладных целях каждой из взаимодействующих наук.

Со временем отношение к сути криминалистики как «прикладной» науке существенно изменилось. Название «прикладная» уже стало восприниматься не как свидетельство ее вспомогательного характера по отношению к какой-то другой науке или комплексу наук, и тем более не как часть некоего целого, а как признак науки, разработки которой ориентированы на решение практических, прикладных задач. Это отличало прикладные науки от «фундаментальных», называемых иногда «теоретическими науками», которые ставили перед собой исключительно познавательные цели. В теоретических («чистых», фундаментальных) науках исследования восходят от конкретного к абстрактному, в то время как в прикладных науках – наоборот: от теоретических выводов к практическому их применению. Иными словами, цель фундаментальных наук состоит в том, чтобы познавать явления, в то время как цель прикладных – разрабатывать, создавать орудия, средства для практического применения на базе ранее познанного. Фундаментальные исследования идут, таким образом, не от сегодняшних потребностей практики, а ориентированы на будущее их использование, поскольку сфера практического применения результатов фундаментальных научных исследований заранее не может быть определена, о ней можно лишь предполагать. Академик П. Л.Капица в 1937 году так писал о соотношении «чистой» и «прикладной науки»: «… Я пользуюсь термином «чистая наука», так как не знаю, чем заменить это слово. Иногда говорят – теоретическая наука, но теоретической является всякая наука… Между прикладной и чистой наукой имеется только одно различие: в прикладной науке научные проблемы идут из жизни, в то время как чистые науки сами ведут к прикладным результатам, потому что никакое научное знание не может остаться не приложенным к жизни, – оно так или иначе найдет свое применение и даст практические результаты, хотя и трудно предвидеть, когда и как это произойдет»[203].

Новое, более современное понимание термина «прикладная наука», то, о котором писал академик П. Л.Капица, и позволило Р. С.Белкину говорить о недопустимости отождествления понятий «прикладная» и «вспомогательная» наука применительно к криминалистике. «В отнесении науки к числу прикладных, – писал Р. С.Белкин, – нет ничего унизительного, и ее роль при этом не умаляется. Криминалистика действительно при делении наук на фундаментальные и прикладные относится к разряду последних, что вовсе не означает, что она не является самостоятельной или играет только вспомогательную роль».[204]

Тем не менее, в рассуждениях Р. С.Белкина о прикладном характере криминалистики есть одна условность, которую трудно не заметить. О ней сам автор говорит как об условности, которая в делении наук на фундаментальные и прикладные становится все более различимой по мере развития процессов интеграции и дифференциации знания.[205] Но даже с подобной оговоркой Р. С.Белкин видит в делении наук на фундаментальные и прикладные, прежде всего, способ разграничить первые и вторые в силу некоей подчиненности прикладных наук наукам фундаментальным. Полагая при этом, что прикладные науки существуют не иначе как реализуя «в практике достижения фундаментальных наук», служащих «как бы мостом между теорией и практикой»[206]. То есть, опять же, понятиями «фундаментальные» науки и науки «прикладные» обозначаются связи некоторых обособленных отраслей знания, первая из которых является базой для второй. Такая связь действительно может прослеживаться в их взаимоотношениях. Но и здесь легко обнаруживается некая условность, и прежде всего в употреблении этих терминов для обозначения конкретных «НАУК», как обособленных и целостных систем знаний. В реальности же фундаментальных наук в «чистом» виде не существует, а есть фундаментальные научные проблемы и фундаментальные научные исследования. Также как нет чисто прикладных наук, а есть прикладные проблемы и прикладные научные исследования. К такому выводу в итоге приходит и сам автор. «В современных условиях применительно к достаточно развитым наукам, – пишет Р. С.Белкин, – точнее говорить о фундаментальных и прикладных исследованиях – практических приложениях результатов фундаментальных исследований (и то и другое в рамках каждой науки)».[207] Любая прикладная по своей предназначенности, то есть служащая, прежде всего, удовлетворению потребностей практики, наука, достигшая определенной степени зрелости, вынуждена обращаться к фундаментальным для нее же теоретическим разработкам. В криминалистике, таковыми, к примеру, стали исследования в области ее Общей теории.

Именно поэтому деление на фундаментальную («базисную», «чистую», «познавательную») и прикладную науку, как заметил П. Л.Капица, «во многом следует считать искусственным, и трудно указать точку, где кончается базисная и начинается прикладная наука. Это деление связано с тем, какие непосредственные цели преследует ученый – познавательные или прикладные»[208]. Именно целью проводимого конкретным ученым исследования определяется относимость научных разработок к фундаментальным или прикладным. Отсюда вывод, из которого следует, что критерий деления научных исследований на прикладные и фундаментальные (то есть «чистые», «познавательные»), относится к числу субъективных категорий.

И еще один вывод из сказанного: прикладные и фундаментальные решения научных проблем – это не есть какие-то изолированные друг от друга направления научных исследований, даже когда речь идет об одной науке, а есть два аспекта любого исследования, лишь условно именуемого «прикладным» или «фундаментальным». Употребляя эти условные выражения, как пишет В. Н.Карпович, «следует иметь в виду, что четких границ между прикладными и «чистыми» (или фундаментальными) проблемами не существует: одна и та же проблема, исследуемая с практической или чисто познавательной целью, может иметь решение, обладающее как практической, так и познавательной ценностью. Эти взаимопроникновения и взаимосвязь двух аспектов науки (выд. мною – А. Э.) наиболее удачно выражены в афоризме: «нет ничего более практичного, чем хорошая теория».[209]

Как можно видеть, один и тот же результат научного исследования в зависимости от того, кем и для каких целей он востребован, может иметь как чисто познавательную (базисную для других исследований), так и непосредственно практическую ценность.

Таким образом, внутринаучные теоретические разработки криминалистики (направленные на познание, например, закономерностей механизма преступного события), которые создают основу для ее прикладных исследований (имеющих, к примеру, цель создать на основе познанных закономерностей новые технико-криминалистические средства и методы обнаружения следов преступления), вполне допустимо рассматривать как разновидность фундаментальных криминалистических исследований. То же иллюстрируют и разработки в области теории криминалистической идентификации по отношению к судебной экспертизе. Фундаментальные положения данной теории реализуются в прикладных разработках конкретных экспертных методик, непосредственно востребованных и реализуемых практикой.

Иными словами, характеристика криминалистической науки как прикладной вовсе не означает ее противопоставление наукам фундаментальным. Внутри самой криминалистики также ведутся фундаментальные (теоретические) исследования, которые становятся базовыми для собственных прикладных разработок. Попытки отграничить одни от других бесплодны, впрочем, как и попытки найти четкие критерии для разграничения наук, которые можно было бы по этим критериям однозначно относить либо к фундаментальным, либо к прикладным. Различия, вероятно, существуют только в направлениях проводимых исследований и только в целевом их разнообразии.

Это означает, что любая отрасль научного знания, достигнув определенной степени зрелости, способна стать теоретической базой для формирования целого комплекса прикладных исследований и разработок. Причем в этих разработках могут решаться задачи, выходящие за рамки тех, которые обусловлены предметом данной базовой науки. Такие новые направления научных исследований, выходящие за рамки ее исторически сформировавшегося предмета, могут привести к появлению и новых научных дисциплин, и даже новых наук. Все они способны образовать некий комплекс, объединенный не одним предметом познания, а одним источником заимствуемых базовых сведений. Этот комплекс также принято именовать прикладным. Так, к примеру, еще в ХVIII веке начинала формироваться «Прикладная химия», ставшая отражением тесной связи неорганической химии с ремеслами, позже определившими уровень промышленного развития многих стран.[210]

Сегодня «Прикладная химия» объединяет разные направления прикладных исследований, каждое со своим, обособленным предметом познания: Аналитическая химия, Химия высокомолекулярных соединений, Квантовая химия, Физическая химия, Химические основы биологических процессов и многое другое. Прикладной химией именуют и «химию войны», исследования которой привели к созданию химического оружия, ракетного топлива и т. д.[211] То же можно сказать и о математике, и о физике, традиционно считающихся фундаментальными науками, на базе достижений которых, между тем, сформировались «прикладная» физика и «прикладная» математика.

Однако, не только «фундаментальные» науки способны порождать свои прикладные комплексы наук и новые прикладные направления научных исследований. Прикладными есть основания именовать любые направления научных разработок, которые базируются на заимствовании достижений из других отраслей знания, причем не только теоретических, но и ориентированных на решение практических задач. Результаты прикладных исследований в криминалистике также вполне могут стать базовыми, то есть условно «фундаментальными», для будущих прикладных разработок, при условии, однако, что ранее найденные решения криминалистических проблем будут интересны в новой области не столько своей практической, сколько познавательной ценностью. В таких разработках результаты ранее завершенных прикладных криминалистических исследований творчески приспосабливаются к решению задач иной сферы деятельности и таким образом становятся для новой области знаний «базовыми», то есть фундаментальными. Так происходит, когда научные рекомендации, нашедшие своего «потребителя» в лице следователя, эксперта и т. д., творчески приспосабливаются для решения задач, не связанных с уголовно-процессуальной деятельностью. Например, методика фотопортретной экспертизы может стать базовой (фундаментальной) для прикладных исследований в искусствоведении. Вспомним историю с «Вульфертовским» портретом, который исследовал профессор С. М.Потапов для выяснения вопроса о том, кого на данном портрете изобразил художник. В исследовании произведения изобразительного искусства выдающийся ученый – криминалист творчески «приспособил» известную в криминалистике методику отождествления лиц, изображенных на фотоснимках.[212]

Для многих юридических и не только юридических сфер деятельности такие заимствования из криминалистики, могут стать основой для собственных прикладных исследований. Впрочем, и в самой криминалистике многие исследования можно называть аналогично – прикладными. Так, созданные технические способы выявления потожировых отпечатков пальцев, например, с помощью нингидрина – это, безусловно, криминалистика, но в то же время и «прикладная химия». Разработка тактических приемов установления психологического контакта либо приемов, основанных на возбуждении ассоциативных связей, помогающих допрашиваемому лицу припомнить забытые факты – есть, конечно же, криминалистика, но одновременно и «прикладная психология».

Сферам деятельности, находящимся за пределами исторически сформировавшихся научных интересов криминалистики и ее предмета, можно и нужно искать пути научного – тактического, технического или методического обеспечения. В том числе, для совершенствования адвокатской деятельности, деятельности участников гражданского, арбитражного и административного судопроизводства, деятельности в других областях правоприменительной практики. Сегодня, однако, ни одна из соответствующих базовых правовых наук самостоятельно этими прикладными вопросами не занимается, несмотря на очевидную в этом практическую потребность. Современная криминалистика вполне могла бы стать источником для таких исследований.

Вполне возможно, что по терминологической аналогии с «прикладной математикой», «прикладной химией» или «прикладной физикой», эту функцию способно будет выполнить новое зарождающееся направление научных исследований, которое вполне уместно было бы именовать – «ПРИКЛАДНОЙ КРИМИНАЛИСТИКОЙ». Здесь термин «прикладная» употребляется в третьем своем значении, характеризующим криминалистику как науку, способную своими достижениями удовлетворить практические потребности иных областей знания.

Таким образом, под «прикладной криминалистикой» следует понимать те области научного знания, в которых находят применение известные достижения криминалистики дляразработки «некриминалистических» проблем иных наук или иных сфер общественной, в том числе правоприменительной, практики. То есть всех тех проблем, которые, находясь за рамками предмета криминалистической науки, нуждаются в привлечении криминалистических средств. Разумеется, при сохранении за базовой криминалистикой ее главной функции, а именно, предназначенности для разработки средств познания истины в уголовном процессе.

Ну а поскольку «Прикладная криминалистика» сегодня лишь зарождается как самостоятельная отрасль знания, постольку и стать таковой она сможет, лишь следуя общим закономерностям развития любой науки. Поэтому первым шагом формирования «Прикладной криминалистики», также как в свое время и традиционной криминалистики, должно стать обобщение, анализ и систематизация эмпирического материала, содержащего примеры полезного заимствования и творческого приспособления средств традиционной криминалистики для решения задач тех сфер деятельности, которые в этом нуждаются.[213]

3.6. Проблемы развития системы криминалистики

Начиная с Ганса Гросса, система криминалистических знаний претерпевала в своем развитии существенные изменения: появлялись новые разделы, отрасли, институты, перераспределялись сформировавшиеся. На каждом историческом этапе система криминалистики, подтверждая свою зависимость от состояния и тенденций развития науки в целом, отражала и ее новые достижения. Будучи одним из познавательных средств установления связи явлений, изучаемых наукой, систематизация призвана была способствовать «не только упорядочению и организации существующего знания, но и получению нового знания, и тем самым его расширению и развитию».[214] Те, кто стоял у истоков криминалистики, ясно понимали, что без систематизации накопленныхэмпирических и научных данных криминалистика не смогла бы стать и самостоятельной наукой. Один из ее основоположников – Ганс Гросс – писал, что «право потребовать признания за криминалистикой значения науки не только вспомогательной», мы получили лишь тогда, когда приемы и действия по осмотру «человеческих ног», вычерчиванию планов мест происшествия и т. д., после их научного обоснования, были подвергнуты разработке «и приведены в систему».[215] (выд. мною – А. Э.).

В процессе своего исторического развития предложенная Гансом Гроссом система криминалистики неоднократно подвергалась пересмотру и изменениям, корректирующим прежние представления о связях и отношениях научных знаний, включаемых в эту систему. Нет поэтому ничего удивительного в том, что система Ганса Гросса, предложенная еще в конце ХIХ века, в современном восприятии выглядит несовершенной и на первый взгляд дажепротиворечивой. Труд свой, названный «Руководством для судебных следователей», Г.Гросс разделил на Общую и Особенную части. В Общей части речь шла о судебном следователе «вообще», о его квалификации, задачах и пр., а также о производстве некоторых следственных действий: «О допросах» и «О производстве осмотров». Завершала Общую часть глава, посвященная «Подготовительным действиям при выезде на место преступления», хотя по логике вещей рекомендации, касающиеся подготовки к выезду на место преступления, должны были предшествовать описанию правил «производства осмотров».

Между тем, в таком построении «системы» нет противоречия, поскольку рекомендации по осмотру места преступления у Г.Гросса представлены лишь общими предписаниями, которыми должен был руководствоваться следователь, чтобы обеспечить результативность своей работы. В то время как описание подготовительных действий, имея сугубо прикладное значение, содержало лишь сведения о подготовке к осмотру технических средств, названных Г.Гроссом «подручными».

То же можно сказать и об Особенной части системы криминалистики Ганса Гросса. Начиная с темы о «сведущих лицах», автор переходит к описанию различных приемов, которыми пользуются преступники, желая затруднить и тем самым воспрепятствовать работе судебного следователя. И лишь после освещения вопросов, которые в нашем представлении ассоциируются с современными проблемами противодействия расследованию, относимыми к проблемам тактики и частной методики, автор «Руководства для судебных следователей» обращается к тем вопросам, которые нам известны как технико-криминалистические. В частности, к описанию оружия, правил вычерчивания планов и схем, характеристике различных следов и пр. Завершает Особенную часть «Руководства» раздел, именуемый «О некоторых преступлениях в особенности». В нем помещены главы, в которых описываются способы совершения различных видов преступлений – телесных повреждений, краж, мошенничества, поджогов и др. То есть все то, что сегодня мы называем «криминалистической характеристикой преступлений».

Как видим, первое систематизированное издание криминалистических рекомендаций для судебных следователей в предложенной основоположником криминалистики последовательности, хотя и было еще далеко от наших представлений о системе криминалистики, но все же имело достаточно оснований, чтобы уже в своем первом исполнении называться «СИСТЕМОЙ».

Более современной выглядит система криминалистики, предложенная Гансом Гроссом в предисловии к IV изданию его «Руководства для судебных следователей», где автор раскрыл планы его будущего переиздания. В них Ганс Гросс предложил сформировать систему криминалистики из двух частей:

1-я часть. «Теоретическое учение о проявлениях преступлений»

2-я часть. «Практическое руководство для производства следствий».[216]

При жизни Гансу Гроссу эти планы реализовать не удалось.

В нашей стране система криминалистики развивалась иначе. Предложенное еще в середине 30-х годов трехчленное деление на криминалистическую технику, следственную тактику и частную методику сменилось двухчленным, в котором были выделены, подобно отраслевым юридическим наукам, Общая и Особенная части. В отличие от аналогичной двухуровневой системы Г.Гросса, Общая часть отечественной криминалистики 30-х годов включала в себя криминалистическую технику и тактику, Особенная – методику расследования отдельных видов преступлений. Сторонники деления криминалистики на общую и особенную части исходили из того, что при таком построении системы курса более четко прослеживается связькриминалистики с правовыми дисциплинами, а сама криминалистическая наука имеет больше оснований входить «составной частью в систему юридических наук, обслуживающих советское правосудие».[217] Лишь в результате проведенной в 1955 году ВНИИ криминалистики Прокуратуры СССР дискуссии было принято решение вернуться к трехчленной системе.

Тогда же проф. А. И.Винберг предложил выделить вопросы о предмете, методе, системе криминалистики, истории ее развития в самостоятельный раздел под названием Введение в науку, включив сюда и «Криминалистическую идентификацию».[218]

В дальнейшем проблемы систематизации криминалистических знаний в основном сводились к обсуждению предложений о создании нового раздела науки – Методологии или Общей теории криминалистики. В нем, помимо науковедческих вопросов, предполагалось включить теории и учения, в достаточной степени уже разработанные и имеющие общее для всех остальных ее разделов значение. Среди них, прежде всего, теорию криминалистической идентификации, которая, несмотря на инициативу А. И.Винберга, до конца 70-х годов ХХ века сохраняла свое место в разделе Криминалистическая техника.

Таким образом, к началу 80-х годов ХХ столетия сформировалась четырехчленная система криминалистики – общетеоретическая (методологическая) часть, криминалистическая техника, тактика и частная методика. В таком виде система криминалистики долгое время не подвергалась принципиальной корректировке, если не считать некоторых изменений терминологического характера. В частности, произошла замена названий отдельных разделов и отраслей. «Следственную» (тактику), «судебную» (баллистику), «уголовную» (регистрацию) стали именовать «криминалистической» (тактикой, баллистикой, регистрацией). Терминологически разнообразно обозначали и первый раздел криминалистики: наряду с названием «Общая теория» употреблялось – «Методология», «Методологические и теоретические основы» криминалистики и т. д.

Помимо терминологических нововведений, каждый из четырех сформировавшихся разделов криминалистики пополнялся новыми отраслями, что было вполне естественно для развивающейся науки. В меньшей степени таким изменениям подверглась криминалистическая тактика, поскольку круг следственных действий, формирующих этот раздел криминалистики, мог пополняться или изменяться только по воле законодателя, а новшества в этой части были явлением достаточно редким.

В конце ХХ века время от времени возникали, не получая, однако, всеобщего одобрения идеи перемещения различных отраслей криминалистики из одних ее разделов в другие. Неоднозначной, в частности, оказалась «судьба» учения о криминалистической версии, которое одни авторы включали в криминалистическую тактику,[219] другие в общую теорию (теоретические и методологические основы) криминалистики,[220] третьи одновременно в оба эти раздела по принципу «общего» и «частного» учений.[221] Вносились предложения сформировать и самостоятельный раздел криминалистики (организационный), куда предлагалось включить учение о версии.[222]

Однако и после признания большинством ученых четырехчленного деления криминалистики как наиболее рационального к вопросу о реформировании ее системы ученые продолжали возвращаться, внося свои предложения, которые касались, тем не менее, лишь внешней, порой, исключительно терминологической атрибутики.

К началу 80-х годов ХХ века система криминалистики, состоящая из четырех разделов и начинающаяся с общетеоретической части, получила, таким образом, общее признание. По этой системе составлялись программы, издавались учебники, и велось преподавание криминалистики в ВУЗах страны.

Предложения сформировать пятый ее раздел были редкими и не получали поддержки. Так, еще в 1961 году Н. В.Терзиев посчитал целесообразным выделить в системе криминалистики самостоятельный раздел под названием «Следственные версии и планирование расследования».[223] Мало кто обратил в те годы внимание на это предложение. Та же судьба постигла и идею А. А.Эйсмана, который в конце 70-х годов предложил обособить в первой частикриминалистики «науковедческий» раздел – «Введение в криминалистику» наряду с ее «Общей теорией».[224] О предложениях А. А.Эйсмана и Н. В.Терзиева вспомнили спустя несколько десятилетий, правда, с новой аргументацией и, как правило, без ссылок на их первоисточник.

Между тем, развитие системы криминалистики не может быть признано научно-обоснованным и иметь перспективы до тех пор, пока не будет внесена ясность в вопрос о том, как эта система в принципе должна формироваться на современном этапе. Для этого следует определить: 1) цели систематизации научных знаний (о системе чего должна идти речь – о системе учебного курса или о системе науки); 2) критерии разграничения соответствующих структурных элементов этой системы, то есть основания систематизации, и 3) характер связей между ними.

В большинстве своем, исследуя проблемы систематизации криминалистического знания по разделам и отраслям, авторы предлагаемых новшеств не делали особых различий между системой учебного курса, системой учебников по криминалистике и системой науки, ограничиваясь в лучшем случае лишь указанием на существование таковых. В действительности эти различия были и остаются достаточно существенными и весьма принципиальными, чтобы ими пренебрегать.

Так, В. Е.Корноухов, отмечая необходимость «четко разграничивать систему науки и систему учебников по криминалистике», утверждал, что «система науки одна, а систем учебников может быть много». В обоснование автор ссылался на то, что в специализированных учебных заведениях криминалистика изучается по учебникам, составленным по иной, отличной от традиционной, системе. Причину разнообразия отражаемых в этих учебных изданиях систем криминалистики автор видел в необходимости ориентироваться на подготовку специалистов определенного профиля.[225]

Сама по себе мысль о разнообразии учебных курсов криминалистики уже была ранее высказана Р. С.Белкиным, но это разнообразие связывалось автором не с систематизированным изложением криминалистики, а с освещением ее проблем, которые правомерно было рассматривать лишь как узловые или наиболее важные для данной аудитории проблемы науки.[226] Кроме того, – отмечал Р. С.Белкин, – «курс может быть избирательным, когда его содержание представляет собой часть систематизированного курса, соответствующего функциональному назначению учебного заведения, профилю подготовки обучающихся …» (выд. мной – А. Э.).[227] Как можно заметить Р. С.Белкин, в отличие от В. Е.Корноухова, говорит, по сути дела, не о множественности систем криминалистики, представленных в учебных изданиях, а о разнообразии курсов, читаемых по данной научной дисциплине. В них тот или иной объем криминалистических знаний предлагается для освоения с учетом специализации учебных заведений, уровня образования, профиля обучения, и отражается не в разных «курсах» криминалистики, а в виде отдельных проблем или частей содержания единого курса.

Нельзя не заметить и то, что в приводимых В. Е.Корноуховым примерах разнообразия систем криминалистики, анализируется не содержание учебных курсов криминалистики, а материал учебников по данной научной дисциплине. Между тем, «система учебного курса криминалистики» и «система учебника по криминалистике» – надо думать, не одно и то же. Любой учебник всегда содержит те или иные предпочтения авторского коллектива и объективно не может отражать всю систему криминалистики, освоение которой в требуемом для данного уровня образования объеме только и дает основание говорить о том, что обучающийся получил необходимую подготовку по данной научной дисциплине. В этом смысле любой учебник по криминалистике также представляет собой лишь сведения об определенной части учебного курса, который восполняется лекциями, практическими занятиями, дополнительной литературой и т. д.

Наиболее полно система учебного курса криминалистики если и может быть представлена, то только согласованной учебной программой, содержащей перечень обязательных для изучения разделов криминалистики, изложенных в определенной последовательности и в соответствии с государственным образовательным стандартом. С этой программой совпадают лишь основные разделы учебников по криминалистике, более или менее полно отражая своим содержанием систему всего учебного курса. Поэтому системы построения учебников, подготовленных для лиц, изучающих криминалистику избирательно, в соответствии с их узкопрофессиональной ориентацией, это, скорее, «извлечения» из системы криминалистики, а не криминалистика в системе учебного курса.

В отличие от учебного курса, система криминалистической науки представлена, несомненно, большим своим разнообразием. Построенная по тому же предметному признаку, система науки может совпадать с системой учебного курса только в одном из множества вариантов ее систематизации. Но и это совпадение можно будет наблюдать только в общей базовой совокупности основных структурных элементов системы, представленной теоретическими основами, криминалистической техникой, тактикой и частной методикой расследования.

При общности систем учебного курса и криминалистической науки, построенных по предметному признаку, существенными окажутся их различия по выполняемым функциям. И если систематизация учебного курса, имея цель добиться лучшего освоения знаний, которые дает наука, нуждается в унификации, то есть в единообразии построения системы этих знаний, то систематизация криминалистической науки, призванная выполнять исследовательскую функцию, не может и не должна ограничиваться жесткими рамками.

Поэтому выбор оснований или критериев систематизации знаний в науке часто зависит от задач, поставленных перед разработчиками конкретных внутринаучных проблем. А эти задачи достаточно разноплановы, чтобы можно было без ущерба для науки все те знания, которые составляют ее содержание, объединить в одну единственную систему. Представление системы научного знания в виде неподвижной, жесткой схемы, в отличие от учебного курса, где единообразие есть залог успешного их освоения, только вредит науке. Убедиться в этом нетрудно на примере разнообразия тематики многих криминалистических научных исследований, которые невозможно жестко «привязать» к какой-либо структурной части криминалистики в ее традиционной четырехчленной системе. В особенности это касается научных проблем, разрабатываемых на межотраслевом или междисциплинарном уровне. Так, ни к одному из четырех разделов в соответствии с четырехчленным делением криминалистики, мы не сможем безоговорочно отнести такие, например, темы научных исследований как: «Идентификация личности», «Криминалистическая диагностика лжи», «Осмотр места происшествия по делам, связанным с применением огнестрельного оружия», или «Поиск вещественных доказательств». Отчасти в них находят отражение проблемы техники, отчасти тактики, отчасти частной методики расследования, но при этом любая из названных тем научных исследований может рассматриваться как проблемная одновременно для всех разделов криминалистики. Очевидно, что эти темы, являясь межотраслевыми и даже междисциплинарными, уже только по этой причине не «вписываются» безоговорочно ни в один из известных разделов криминалистики. И таких разрабатываемых в криминалистической науке проблем, которые невозможно однозначно оценить как проблемы только «технические», «тактические» или «методические», множество.

Все возрастающее влияние «стыковых» проблем на развитие криминалистики требует изменения подходов и к систематизации знаний, составляющих содержание науки. Однако, ни одна из предлагаемых в литературе систем криминалистики в своем одном и единственном варианте не учитывает этих процессов как тенденций, раскрывающих закономерности развития научного знания. Между тем, с этими объективными процессами развития криминалистики нельзя не считаться, предлагая критерии и оценивая возможности для формирования ее многоуровневой системы. Разнообразие уже решенных и вновь возникающих научных проблем и порождает, прежде всего, множественность оснований для систематизации криминалистических знаний, составляющих содержание науки. В этом смысле нельзя не согласиться с И. А.Возгриным, обратившим внимание на то, что «систематизация содержания любой частной науки может производиться по нескольким основаниям, в зависимости от того, какой аспект выбран для построения ее системы».[228]

Только подвижная, динамичная, «многоаспектная» система науки, построенная по различным основаниям, учитывающим разнообразие тематик и направлений научных исследований, дает возможность уяснить, к какой области в структуре науки следует отнести конкретную научную проблему, разрабатываемую на межотраслевом уровне, и в какой связи она состоит с другими проблемами, решаемыми данной наукой.

Здесь не о чем дискутировать, ибо любой способ систематизации научного знания, в рамках которой находит место своим исследованиям конкретный ученый, имеет право на существование, разумеется, если система научно обоснована. Рассуждая о преимуществах той или иной предлагаемой системы науки криминалистики, ученые фактически отстаивают не «лучший», а «один из» многих ее вариантов, имеющих в равной мере право на существование наряду с другими вариантами, лишь в совокупности и во всем своем многообразии образующих СИСТЕМУ науки.

Иное дело с системой учебного курса. Здесь систематизация материала имеет, как уже было сказано, иные цели, а именно – обучить, довести эти, приведенные в систему, «плоды» научных изысканий до «обучающегося», для которого важно на доступном для восприятия уровне изучить, чтобы, в конечном счете, освоить базовую совокупность криминалистических знаний в единой системе. И поэтому система учебного курса криминалистики должна быть построена так, чтобы результаты научных разработок можно было наилучшим образом донести до тех, кто желает их освоить. В этом смысле, конечно же, прав А. Г.Филиппов, говоря о том, что «в целом … структура учебного курса, безусловно, должна быть единообразной, определяемой учебной программой. Здесь недопустима «самодеятельность» отдельных кафедр и вузов; абсолютно неприемлемы попытки учить студентов «своей» криминалистике, принципиально отличающейся от общепринятой…».[229] Иными словами единообразие, а точнее, однообразие системы, которое опасно для динамичного развития науки, не только допустимо, но и обязательно для решения проблем систематизации ее учебного курса, где на сегодня воспринята в известной мере условная, но при этом достаточно жесткая четырехчленная система, основанием которой является предметный признак. Условность здесь проявляется в том, что отдельные теории и учения, отнесенные к конкретному разделу или отрасли криминалистики, могут включать в свой состав положения, относящиеся к разным сферам познаваемой криминалистикой действительности. Например, криминалистическое учение о следах представлено, с одной стороны, описанием закономерностей возникновения следов, в некотором смысле дублирующим общетеоретические положения первого раздела курса криминалистики, в котором раскрываются закономерности возникновения информации о преступлении. С другой стороны, в учении о следах значительное внимание уделено описанию способов их обнаружения, закрепления, изъятия и исследования, составляющих, наряду с другими, собственно, содержание криминалистической техники как второго раздела курса криминалистики. В такой системе, допускающей некоторую условность деления учебной дисциплины по разделам, заложена понятная для восприятия логика построения материала – единство теоретических положений и практических рекомендаций.

Критерием систематизации первого, общетеоретического раздела криминалистики выступает, таким образом, концептуальная, идеализированная модель тех явлений действительности, определенная часть (фрагмент) которой отражается в каждой криминалистической теории (учении). Соответственно первый раздел криминалистики состоит из «науковедческих теорий и учений», «теорий преступления» и «теорий познания события преступления».

Второй раздел криминалистики – «Криминалистическая техника» традиционно систематизирован по признаку особенностей отдельных видов источников доказательственной информации, для работы с которыми криминалистикой создаются специальные технические средства, приемы и методы. Соответственно выделяются отрасли криминалистической техники: трасология, баллистика, исследование документов, фоноскопия и др.

В основание систематизации третьего раздела криминалистики – криминалистической тактики – положен вид следственных действий, для производства которых криминалистика разрабатывает свои тактические примы и правила. Соответственно в системе данного раздела различают такие его отрасли, как тактика следственного осмотра, обыска, допроса и т. д.

Четвертый раздел криминалистики систематизирован по видам преступлений, для расследования которых криминалистика предлагает свои методики – организационно-тактические и технические правила и процедуры, представляющие собой некий алгоритм поведения следователя в работе по уголовным делам.

То, что традиционная система учебного курса, логично сочетая теоретические положения и практические рекомендации, способствовала качественному усвоению материала, составляющего основное содержание науки криминалистики, подтвердила практика и педагогический опыт поколений ученых. Именно по этой причине нужны очень веские основания чтобы ставить вопрос о предпочтительности иной, отличной от сформировавшейся и доказавшей свою состоятельность системы учебного курса криминалистики. И уже лишь по этой причине ломать сложившиеся традиции в ее построении без убедительной аргументации всегда опасно.

С сожалением, однако, приходится констатировать, что в последние годы при подготовке учебников по криминалистике, адресованных студентам, наблюдаются иные тенденции. Предлагаемые в них системы учебного курса во многом отражают предпочтения авторского коллектива, и оказываются малопригодными для того, чтобы на их основе начинать осваивать криминалистические знания во всем их многообразии, обусловленном закономерным историческим развитием науки.

4.1. Криминалистика: уроки истории

История криминалистики, как и любой науки, представляет интерес, прежде всего, как система фактов, позволяющая проследить закономерности становления криминалистического научного знания и наметить пути дальнейшего его развития. «…знать свою историю – писал В. О.Ключевский, – значит понимать, почему так было и к чему неизбежно приведет бывшее…».[230]

Осведомленность о достижениях науки прошлых лет служит еще и профилактической мерой против соблазна поднимать те проблемы, о которых было хорошо известно нашим предшественникам, или искать решения, которые ими давно были найдены.

Одним из наиболее авторитетных носителей «новых» идей, воспринятых в советское время наукой и растиражированных как «гениальные», был, несомненно, В. И.Ульянов (Ленин). «Ленинская теория отражения», «ленинский принцип неотвратимости наказания» – это те немногие из идей вождя мирового пролетариата, которые особенно часто повторяли юристы, признавая их за методологическую основу своих научных исследований.

В ХХ веке мысль об отражении как всеобщем свойстве материи, автором которой принято было считать В. И.Ленина, выросла в фундаментальное философское учение, получившее название «ленинской теории отражения». Его не обошли вниманием ни в одной отрасли знания, включая криминалистику. Сегодня о принципе отражения и перспективах его исследования, говорить в позитивном ключе не принято, несмотря на то, что феномен «отражения» в течение многих лет весьма плодотворно изучался, причем не только философией, общественными, но и естественными науками.[231] Возможно, из опасений быть обвиненными в приверженности к марксистско-ленинскому учению, которое многими учеными из нынешнего поколения оценивается как порочное.

Между тем, мысль о всеобщем свойстве материи – отражении, названном В. И.Лениным «родственным ощущению», и высказанная им в форме догадки, еще в конце 16 века была озвучена выдающимся английским философом и юристом Фрэнсисом Бэконом. Правда, он считал это универсальное свойство «родственным» не ощущению, а «восприятию», что вряд ли существенно для понимания сути явления. Тем более, что в современном русском языке эти термины часто употребляются как синонимы.[232] Ф.Бэкон, обращаясь к представителям философской науки, писал: «Философы, прежде чем приступить к своим сочинениям о чувстве и чувствующем субъекте, должны были установить ясное и четкое различие между восприятием и чувством в качестве основополагающего принципа такого исследования. Ибо мы видим, что почти всем телам в природе присуща ярко выраженная способность восприятия и даже своего рода выбора, дающего им возможность принимать то, что им приятно, и отвергать то, что им чуждо и враждебно… Ведь ни одно тело, приближенное к другому, не может ни изменить его, ни измениться само под его влиянием, если этому действию не предшествует взаимное восприятие… Словом, всюду существует восприятие…».[233] Кстати, автор применительно к способности органов чувств употреблял и термин «отражение»: «Органы чувств действуют по принципу отражения»,[234] – писал Ф.Бэкон.

Поэтому, если руководствоваться исторической справедливостью, то теорию отражения правильнее было бы назвать не «ленинской», а «бэконовской», тем более что для современной науки важна не столько сама идея об универсальности данного свойства материи, свойстве восприятия (отражения), сколько вывод Фрэнсиса Бэкона о необходимости его более глубокого изучения. Оценивая философов своего времени, он писал: «… они … вообще совершенно не понимают различия между простым восприятием и чувством, также как не знают того, в какой мере возможно восприятие без участия чувства… Поэтому это учение, как исключительно полезное и имеющее отношение к очень многим вещам, должно получить более глубокое развитие. Ибо неосведомленность в этой области у некоторых древних философов была так велика, что они всем без исключения телам приписывали душу и не понимали, каким образом происходит произвольное движение без участия чувства и как может существовать чувство без души».[235] (выд. мною – АЭ).

О стремлении к «более глубокому развитию» учения о многообразии форм отражения свидетельствуют открытия ученых, сделанные за истекшие годы. Среди них, прежде всего те, которые оказали существенное влияние на развитие криминалистики. Насколько эти открытия важны для науки и практики, можно судить по результатам исследования, например, уникальных свойств папиллярных узоров и их способности отображаться в материальной обстановке при взаимодействии с ней преступника. Благодаря познанию других форм отображения внешнего строения предметов, началось формирование научной трасологии и многих других отраслей криминалистики. С середины ХХ века перспективной для совершенствования средств криминалистического исследования вещественных доказательств становится, например, выявленная зависимость микроэлементного состава волос человека от состояния его здоровья, от принимаемых лекарств, от разнообразия пищи и т. д. Этот микроэлементный состав, отклоняясь от своего обычного уровня, как выяснилось, сохраняется в волосах в течение довольно длительного времени, не теряя своих свойств. Что выгодно отличало исследование волос от анализа традиционных носителей микроэлементов, которые накапливаются в организме человека, в частности в сыворотке крови или моче.[236] И эта связь также обусловлена отражением, в частности, отображением рациона питания в изменении микроэлементного состава волос человека. Кстати, открытие причин такого их разнообразия позволило через полторы сотни лет после смерти императора Наполеона, установить причину его гибели.[237]

Одним из примеров эффективного использования данного метода сегодня, которым, увы, не могут похвастать отечественные эксперты, стал случай с шестилетним мальчиком, погибшим под колесами автомашины. По результатам работы российского эксперта ребенок был заподозрен в употреблении перед смертью большого количества алкоголя.[238] И только независимаяэкспертиза волос погибшего мальчика, проведенная в Германии по инициативе отца ребенка, подтвердила полное отсутствие в его организме, каких бы то ни было признаков приема спиртосодержащих напитков.[239]

Немалые возможности для криминалистической науки открылись и с обнаружением новых форм отображения свойств и признаков человека, в частности, отображения индивидуализирующих его генетических характеристик в биологических следах. Интересные перспективы для развития криминалистики могут иметь и сравнительно недавно обнаруженные учеными США свойства амакриновых клеток сетчатки глаза, отображающих картину увиденного человеком в последние минуты своей жизни.[240]

Усилиями многих поколений юристов еще один принцип, помимо принципа «отражения», превратился в «ленинский»[241], вероятно, также из-за незнания истории вопроса. Это принцип неотвратимости наказания, сформулированный В. И.Лениным в 1901 году в статье «Бей, но не до смерти», где он писал: «Предупредительное значение наказания обусловливается вовсе не его жестокостью, а его неотвратимостью. Важно не то, чтобы за преступление было назначено тяжкое наказание, а то, чтобы ни один случай преступления не проходил нераскрытым».[242]

Мысль, вне всякого сомнения, плодотворная, особенно для юриспруденции. В советской, прежде всего общественной, науке редкая диссертация, монография, научная статья, посвященные проблемам борьбы с преступностью, обходились без цитирования «ленинского» принципа неотвратимости наказания. Однако, если знать историю, то трудно избавиться от ощущения, что В. И.Ленин, формулируя данный принцип, мало что добавил к сказанному за 40 лет до него профессором В. Д.Спасовичем (1861 г.): «Ничто так не способствует к сохранению правосостояния, как неизбежность наказания, хотя бы самого умеренного. Она прямее или вернее ведет к цели, она лучше защищает общественный порядок, нежели жестокие казни».[243]

В.Д.Спасович, однако, тоже вряд ли стал бы претендовать на звание первооткрывателя принципа неотвратимости наказания. Уже хотя бы потому, что соответствующую формулировку можно найти, например, у В. А. Линовского, который еще в 1849 году писал: «Состояние государства требует, чтобы, по возможности, ни одно действие противозаконное не осталось без наказания».[244] Причем, интересно, что автор, рассуждая о неотвратимости наказания, имел в виду состояние русского государства времен царствования Ивана Грозного, учредившего институт губных старост, призванных «отыскивать преступления и преступников известного рода» и ставших прообразом современных следователей, с которым историки связывают начало следственного судопроизводства в России.[245]

Выходит, что, провозглашая принцип неотвратимости наказания, В. И.Ленин просто оказался прилежным учеником, хорошо усвоившим давно известные истины.

Современная криминалистика также оказались не без греха. Заимствуя предложенные в прошлом идеи и решения, в лучшем случае своеобразно их приспосабливая, мы порой сами того не сознавая, оказываемся в роли откровенных плагиаторов, воспроизводящих «хорошо забытое старое».

Есть все основания назвать «хорошо забытым старым», к примеру, разработки некоторых положений теории криминалистической идентификации, начало формирования которой обычно связывают с именем профессора С. М.Потапова[246], опубликовавшего первую теоретическую статью на эту тему в 1940 году.[247]

Среди множества научных положений, выработанных данной теорией, самостоятельное место занимают правила получения сравнительных образцов, призванных заменить в идентификационном исследовании объекты, тождество которых требуется установить. Без образцов невозможно идентифицировать, например, человека по почерку, огнестрельное оружие по следам, возникающим на стреляных пулях при выстреле. Трудно себе представить и дактилоскопическую идентификацию человека без использования образцов отпечатков пальцев проверяемого лица и т. д. Согласно выработанным теорией правилам, сравнительные образцы способны выполнять в идентификационном исследовании свою функцию «заменителей» проверяемых идентифицируемых объектов лишь при условии, если отвечают комплексу требований. В противном случае достоверность результатов отождествления материальных объектов по их отображениям может быть поставлена под сомнение. Среди таких требований, предъявляемых к сравнительным образцам, современная теория криминалистической идентификации называет требования сопоставимости, несомненности их происхождения и количественной достаточности.[248]

Между тем, несмотря на всю их «современность», важнейшие из этих трех требований мы находим в Уставе гражданского судопроизводства (УГС), введенного в действие в1864 году, то есть более 150 лет назад, где сказано, каким сравнительным образцам почерка следует отдавать предпочтение при подготовке к «идентификационному» исследованию сомнительных подписей. «Суд избирает, – говорится в ст.552 УГС, – предпочтительно акты крепостные, нотариальные, или подписанные тем лицом, почерк коего сличается, наблюдая притом, чтобы сличаемые акты относились по возможности к одному времени». (выд. мною – АЭ).

Таким образом, согласно нормативному акту 1864 года суду для «сличения почерка» надлежало выбрать только те документы, которые были бы подписаны именно лицом, «почерк коего сличается», то есть отвечать требованию несомненности происхождения. В воспроизводимой формулировке ст.552 УГС можно обнаружить и еще одно требование – «чтобы сличаемые акты относились по возможности к одному времени». А это не что иное, как требование сопоставимости образцов с исследуемой подписью по времени их возникновения. Иными словами, те требования, которые предъявляются к сравнительным образцам современной теорией криминалистической идентификации, были известны как минимум еще в середине ХIХ века.

Однако, составители Судебных Уставов 1864 года также не стали «первооткрывателями» упомянутых двух важнейших криминалистических требований, предъявляемых современной теорией криминалистической идентификации к сравнительным образцам подписей, поскольку, как выясняется, ко времени принятия Уставов они были известны российскому праву уже более 160 лет. Так, в Уложении 1699 года говорилось, что в случае «сомнения о подлинности подписи акта она должна быть удостоверена допросом, ежели возможно, того, кто значится подписавшим его, и через сличение почерка с другими, им же написанными бумагами (требование несомненности происхождения – А. Э.)… при этом надлежит основываться преимущественно на актах, современных спорному» (требование сопоставимости по времени выполнения – А. Э.).[249]

И требование, чтобы «сличаемые акты» были «современными спорному», то есть относились к одному времени, и требование использовать «для сличения» другие, им же написанные бумаги (то есть проверяемым лицом), формулируются сегодня как итог современных научных разработок, несмотря на их более чем 300-летнюю известность в истории борьбы с подлогами документов.

И таких, судя по всему, не всегда осознанных исторических «заимствований» в криминалистике немало. Например, признаки машинописного текста, отображающие индивидуальный навык его исполнителя, еще 100 лет назад были подробно описаны Р. А.Рейссом. Он же отметил их особую важность для установления личности человека, напечатавшего текст на пишущей машинке.[250] Однако, вплоть до сегодняшнего дня эти признаки, составляя предмет современной «дактилографии», преподносятся читателю как вполне новый вид криминалистического исследования документов[251]. То есть без ссылок на его давнюю историю.

Ненамного больше новизны можно обнаружить и в идее приводить экспертов, привлекаемых в уголовное судопроизводство, к присяге. С этой идеей в свое время выступил Р. С.Белкин, предложив для штатных сотрудников государственных судебно – эспертных учреждений вместо предупреждения об уголовной ответственности закрепить в законе текст присяги эксперта.[252] Идея нашла поддержку,[253] хотя так и не была реализована, несмотря на ее, как выясняется, 300-летнюю историю.

О необходимости приведения экспертов к присяге, оказывается, было написано еще в Воинском Уставе Петра Великого 1716 года.[254] А через полторы сотни лет это правило заимствовали авторы Устава уголовного судопроизводства 1864 года (ст. 694 УУС), принятого в период царствования Александра II. Забвению присяга эксперта была предана в советское время. В процессуальных кодексах советского и постсоветского периода «очистительная присяга» эксперта была заменена на предупреждение об уголовной ответственности, то есть на заурядную угрозу наказания за дачу заведомо ложного заключения.

Интересна и история становления криминалистического исследования документов. Практически во всех современных учебниках можно найти описания средств и методов исследования документов, о которых было известно и сто, и двести и более лет назад. Криминалисты прошлого, к примеру, вполне были осведомлены и о признаках и свойствах исследуемых рукописных текстов, которые важно учитывать, решая идентификационные задачи. В частности, о таком качестве почерка как его вариационность, препятствующем установлению тождества лица, исполнившего текст, которое было описано задолго до создания научных основ современного судебного почерковедения и судебно-почерковедческой экспертизы.[255]

Весьма поучительна также история с формированием в отечественной криминалистической экспертизе судебного автороведения. Так, на необходимость при исследовании документов обращать внимание не только на графические признаки письма (почерковедческие), но и на содержание, манеру, стиль изложения, то есть на признаки письменной речи, впервые обратил внимание почерковедов А. И.Винберг в 1940 году.[256] Однако, первое монографическое исследование и первая диссертация на тему идентификации личности по признакам письменной речи была защищена только спустя 30 лет – в 1970 году.[257] Исследование же признаков письменной речи в учреждениях судебной экспертизы вплоть до начала 70-х годов прошлого века продолжало оставаться лишь дополнением к почерковедческой экспертизе.[258]

Между тем, проблема установления авторства текстов возникла в России не сегодня, и даже не в ХХ и не в ХIХ веке, а более трех столетий назад. Известно, например, что первая экспертиза, основанная на тщательном анализе признаков письменной речи спорных документов, была проведена в России еще в начале ХVIII века. О ней И. Ф.Крылов рассказал в своей докторской диссертации, защищенной в 1966 году в Ленинграде. В ней автор приводит пример исследования рукописи «Соборного деяния на еретика Мартина» известным представителем старообрядчества А.Денисовым.[259] По своему содержанию это было текстологическое исследование с элементами грамматического и стилистического анализа подложного документа. И хотя, как отметил И. Ф.Крылов, его трудно было еще назвать экспертизой, оно, тем не менее, положило начало исследованиям текстов. А уже в 19 веке многие известные ученые-филологи стали привлекаться судами для проведения литературно-текстологических экспертиз с целью выяснения личностных характеристик их автора.[260]

Можно привести немало примеров и того, как некоторые, выработанные задолго до возникновения криминалистики правила производства «процессуальных» действий, оказывались вполне пригодными для современной научной интерпретации.

Весьма оригинально, к примеру, современная криминалистическая тактика «заимствовала» правила применения пытки, установленные «Кратким изображением процессов и судебных тяжб» (Приложение к Воинским Уставам 1716 года). Эти правила через триста с лишним лет, будучи «творчески» приспособленными для проведения современной очной ставки, по всем признакам стали ее тактическими приемами. Такое, скорее всего неосознанное заимствование, оказалось возможным в силу некоей тактической общности этих двух «процессуальных» действий, проводимых в условиях расследования соучастия в преступлении. Общее в них оказалось выражено в том, что и при применении пытки к группе лиц, причастных к преступлению, и при проведении очной ставки между его соучастниками, приходится решать один и тот же тактический вопрос, а именно, в какой очередности их следует допрашивать, чтобы с большей вероятностью добиться правдивых показаний. Решая задачу выработки оптимальной последовательности допроса, современная криминалистика рекомендует начинать очную ставку с того участника, чьи показания представляются более достоверными.[261]

От этого общего правила считается возможным отступить в случаях, когда имеются веские основания полагать, что один из участников дает ложные показания, а второй решительно настроен его изобличить. В таких случаях криминалистическая тактика рекомендует начинать допрос с того участника, лживость показаний которого не вызывает сомнений и может быть разоблачена.[262] То есть с того, кто находится под большим подозрением.

Выбирая очередность допроса на очной ставке, современной криминалистической наукой рекомендуется также учитывать повышенную внушаемость ее участников, подверженность одного из них отрицательному влиянию со стороны психологически более устойчивого соучастникапреступления, а также возможную зависимость одного участника очной ставки от другого.[263] По данному критерию, считается, например, тактически более целесообразным начинать допрос с несовершеннолетнего, и только после этого допрашивать взрослого участника очной ставки и т. д.[264] Следуя той же логике, нетрудно сделать выбор очередности допроса, если следователю предстоит проводить очную ставку между неоднократно судимым и лицом, впервые привлекаемым к уголовной ответственности, между мужчиной и женщиной, между опытным человеком и человеком, неискушенным в делах, ставших предметом расследования.

Те же рекомендации можно найтии в «Кратком изображении процессов и судебных тяжб», с той лишь разницей, что изложенные в нем правила устанавливают очередность допроса нескольких обвиняемых под пыткой: «Если, – говорилось в этом законодательном акте времен Петра Великого, – приводили несколько обвиненных по одному преступлению, то судья должен был начинать с того, от которого он надеется скорее узнать истину. Если жесего с достоверностью предположить нельзя будет судье, то он должен начинать с того, кто находится в самом большом подозрении, если же все обвиненные находились в одинаковом подозрении и если между ними находились отец с сыном или муж с женою, тогда велено было пытать сына прежде, чем отца, жену прежде, чем мужа».[265]

Интересно, и в этом отношении цитируемый исторический акт выгодно отличался от современных правил, то, что помимо сходства самих критериев выбора очередности допроса лиц, причастных к преступлению, правила трехсотлетней давности не только перечисляли критерии выбора, но и распределяли их по степени важности. Например, при невозможности сделать выбор по признаку большей достоверности сообщаемых сведений, в них предлагалось руководствоваться вторым критерием. А именно, кто из допрашиваемых находится «в большем подозрении», то есть, против кого собраны более убедительные уличающие доказательства. И только при отсутствии оснований для выбора очередности допроса по первым двум критериям, правила рекомендовали руководствоваться третьим критерием: прежде других следовало допрашивать (пытать) тех, кто психологически менее устойчив или более подвержен влиянию со стороны второго участника допроса: жену прежде мужа; сына прежде отца и т. д.

В современной криминалистической тактике аналогичного распределения критериев увы, не выработано. Любой порядок допроса, отличный от общего правила, согласно которому первым на очной ставке допрашивается тот участник, от которого по версии следователя следует ожидать правдивых показаний, считается исключением.[266] Это значит, что в науке остается резерв для исследований, основанных на историческом опыте, в частности, для дифференциации критериев выбора очередности допроса на очной ставке по степени их значимости.

Примеров подобного заимствования тактических правил, выработанных задолго до возникновения криминалистики как науки, немало. Правда, многие из них современные авторы описывают, даже не подозревая, что рекомендуют для использования «хорошо забытое старое». Среди тактических приемов, предлагаемых сегодня криминалистикой, особый интерес представляют приемы изобличения лживых показаний и приемы, применение которых помогает добиться правды от лица, не желающего быть искренним.

Современной криминалистике хорошо известен, к примеру, тактический прием изобличения лжи, получивший название «допущение легенды».[267] Воспринимаемый нами как итог вполне современных научных разработок, этот тактический прием описывается примерно так: «Столкнувшись с ложными показаниями, следователь должен сделать вид, будто верит всему, о чем говорит допрашиваемый, скрывающий свою или чужую причастность к преступлению… А поскольку событие, дающее емуалиби, – вымышленное, детали к его ложной схеме заранее продуманы не были, то дающему ложные показания ничего иного не остается, как на «ходу» сочинять, придумывать эти детали…», которые при проверке не только не получат подтверждения, но и со всей очевидностью будут опровергнуты.[268]

Между тем, намного лаконичнее, а по сути, также, этот прием еще в середине XIX века описал Артур Шопенгауэр: «Если вам досадно, что кто-нибудь лжет, притворитесь, что вы верите: он станет смелее, заврется сильнее и изобличит себя».[269]

Он же дал описание еще одному тактическому приему, предназначенному для использования теперь уже не как средства изобличения лжи, а как средства получения достоверной информации от собеседника, который стремится скрыть правду. Продолжая описание приема, «заново открытого» через две сотни лет под названием «допущение легенды», Шопенгауэр рекомендует способ, как заставить собеседника рассказать правду: «Если же, напротив, – пишет философ, – заметите, что он желал бы скрыть всю правду, часть которой у него, однако, проскальзывает, – притворитесь неверящим. Тогда он, подстрекаемый противоречием, выдвинет в арьергарде всю правду целиком».[270]

В современной криминалистике тактический прием, аналогичный описанному Шопенгауэром, называют «организацией проговорки»,[271] созданием ситуации (условий) для проговорки,[272] иногда «инерцией».[273] Из всего спектра известных тактических приемов, применяемых для получения правдивых показаний, эти тактические приемы сегодня оказались наименее разработанными. Между тем, умение создать ситуацию для «проговорки», то есть неосознанной передачи допрашиваемым лицом достоверных сведений, о которых он хотел бы умолчать, по признанию многих ученых считается проявлением «мастерства следователя».[274] К сожалению, данному тактическому приему специалисты в области криминалистической тактики уделяют незаслуженно мало внимания. Но даже в тех работах, где он упоминается среди тактических приемов, нет подробного описания всего разнообразия способов действия, которые приводили бы допрашиваемое лицо к «проговорке».[275] Авторы, как правило, ограничиваются рекомендацией ставить неожиданные вопросы.[276] В таком исполнении данный прием, по замыслу его разработчиков, не оставляет допрашиваемому лицу времени для фантазий (для выдумывания «легенды»). Поставленный перед необходимостью быстро отвечать на вопрос, он вынужден давать правдивые показания, поскольку их изложение не требует долгих размышлений.

В случае же, описанном А.Шопенгауэром, проговорку[277] провоцирует не неожиданность поставленного вопроса, а отказ опрашивающего лица верить в правдивость полученных от собеседника сведений. Своим неверием он заставляет его искать дополнительные аргументы, которые при дефиците времени на подготовку вымышленных объяснений всегда легче найти в известных ему достоверных фактах. Увлекаемый желанием убедить «неверующего» следователя (по выражению А.Шопенгауэра – «подстрекаемый противоречием») опрашиваемый не замечает, что частично изложенная в его показаниях правда получает развитие в его же правдивых дополнениях, вплоть до выдвижения в арьергарде всей правды целиком.

Насколько эффективным мог бы стать данный прием для современной практики ведения допроса тех же обвиняемых, подозреваемых или свидетелей, сказать трудно, поскольку известный как минимум полторы сотни лет тактический прием создания условий для проговорки так и не стал предметом самостоятельного исследования современных криминалистов. Во всяком случае, в известных мне работах по криминалистической тактике я не обнаружил ни подробного описания самого приема, ни примеров его применения на практике. Хотя тактический прием, предложенный выдающимся философом, несомненно, интересен и вполне мог бы стать предметом научных исследований с его последующей экспериментальной проверкой в условиях расследования конкретных преступлений.

Между тем, в современной криминалистике можно встретить немало примеров заимствования идей, рожденных в прошлом, о которых их современные интерпретаторы, судя по всему, либо не знают, либо умалчивают, рассчитывая на признание своего новаторства.

Заново открывая давно открытые истины, некоторые разработчики современных познавательных средств и методов, надо полагать, искренне верят в новизну своих «открытий». По этой причине отдельные, на первый взгляд вполне современные идеи, если и приходят в голову исследователям, то часто не как заимствованные из прошлого опыта, а как итоги собственных научных изысканий, которые они считают «новыми» и оригинальными, а фактически повторяя своих предшественников. Я пишу об этом, руководствуясь, в том числе и собственным опытом.

Обсуждая как-то с известным экспертом – почерковедом – к.ю.н. Л. А.Сысоевой вопрос о влиянии прописей на формирование почерка, я высказал мысль о том, что любые изменения правил правописания, внедряемые в школьные программы, дают основания для предположений о возрастной группе пишущего лица. Поскольку у лиц старшего поколения, учившихся по старым прописям, написание отдельных букв будет отличаться от их воспроизведения теми, кто обучался письму по новым прописям. Эта мысль возникла не случайно. Еще в середине 80-х годов, читая лекции по криминалистике в Аденском университете, мне пришлось знакомиться с особенностями арабской письменности. Узнав о том, что в арабском языке используется более десятка различных по своей графике видов каллиграфического письма («руги», «насхи», «фариси», «дивани» и др.), я подумал о возможности дифференциации конкретных групп пишущих по признаку разнообразия наиболее привычных для них видов почерка, которым их учили.[278] О такой возможности я написал в 1984 году в опубликованном мною учебнике по криминалистике.[279]

Своей идеей о возрастной дифференциации пишущих по признаку следования тем или иным правилам правописания, принятым в русском языке в разные исторические периоды развития русской письменности, которым человек в свое время обучался, я поделился с коллегой Л. А.Сысоевой. Моей собеседнице идея показалась новой и не лишенной смысла. Во всяком случае, она не вспомнила ни одной научной работы, тем более практического исследования, в которых для установления примерного возраста пишущего были бы использованы признаки почерка, отличающиеся особыми привычками, сформировавшимися у человека в период его обучения письму по принятым тогда прописям.

И, тем не менее, я удержался от соблазна объявить о своем «открытии», поскольку не считал и не считаю себя вполне сведущим в вопросах научного почерковедения. И только спустя годы, в который раз внимательно перечитав «Руководство для судебных следователей» Ганса Гросса, я еще раз убедился, насколько прав был царь иудейский Соломон, сказав, что «все новое – есть лишь забвенное». Оказалось, мою «новую идею» Ганс Гросс озвучил за сто с лишним лет до меня, написав в 4-м издании своего Руководства: «употребление древних букв указывает на старческий возраст, новых – на юный возраст».[280]

В истории науки можно найти решения и многих других проблем современной криминалистики. Например, проблемы «состязательной экспертизы», о которой ученые заговорили только после провозглашения демократических реформ, в том числе концепции судебной реформы 1991 года, указавшей на необходимость расширения состязательных начал в уголовном процессе.[281] К идее состязательности судебной экспертизы в российском уголовном судопроизводстве вернул нас Р. С.Белкин, указав в 1997 году на необходимость расширения круга субъектов ее назначения. Участникам процесса, в частности, обвиняемому, подсудимому и их защитникам, писал Р. С.Белкин, – следует «предоставить право самостоятельно решать вопрос о необходимости проведения судебной экспертизы и дать возможность реализовать это право независимо от усмотрения следователя или суда… Причем защитнику должно быть предоставлено право назначать и дополнительную и повторную экспертизы и в тех случаях, когда экспертиза назначена, который отказывает в ходатайстве обвиняемого или его защитника в проведении дополнительной или повторной экспертизы по результатам оценки этой первоначальной экспертизы».[282]

Между тем, проблема введения состязательной экспертизы еще в позапрошлом веке занимала ученых дореволюционной России, которые не только высказывались за предоставление предварительному следствию и защите равных прав в решении вопросов назначения судебных экспертиз, но и объясняли, почему это важно сделать, имея в виду цель правосудия – установление истины по уголовному делу. Так, известный отечественный ученый В. П.Даневский еще в 1895 г. писал, что для решения сложных вопросов «следователи и суды часто обращаются к экспертам, а защита, не допускаемая к предварительному следствию, не может противопоставить этим «оракулам» своих экспертов, которые распутали бы спорный вопрос путем состязания. Если эксперт обвинения прав, то он разрушит всякие сомнения защиты и дело пойдет на суд с прочно поставленным обвинением; если же он ошибся, то эксперт защиты может исправить ошибку и тем избавит правосудие от несправедливого подследственного ареста и от придания суду обвиняемого за преступление более тяжкое, чем он совершил».[283]

Увы, но идея «состязательной экспертизы» в российском законодательстве до сих пор так и не реализована, несмотря на ее очевидную актуальность. И даже дополнение, введенное п. 3 ч. 1 ст. 53 УПК РФ, согласно которому защитнику было предоставлено право обращаться к специалистам за разъяснением возникающих специальных вопросов, не стало решением проблемы. Согласно разъяснениям Пленума Верховного Суда РФ, заключение специалиста не может рассматриваться как альтернатива экспертному заключению (п. 20 Постановления ПВС РФ № 28 от 21.12.2010 года «О судебной экспертизе по уголовным делам»).

Однако, несмотря на «издержки» формирования новых криминалистических идей и освоения нового криминалистического знания, которые нередко оказывались «хорошо забытым старым», история всегда оставляла криминалистам и вполне надежный резерв для научного поиска, в том числе поиска новых актуальных научных проблем и путей их решения.

4.2. История как источник новых криминалистических идей

Оценивая значение исторического опыта для современного развития науки, важно понимать, что знание истории позволяет не только избежать соблазна делать в криминалистике «открытия», о которых в прошлом было хорошо известно, но и искать ответы на вопросы, возникающие перед наукой сегодня, ибо без знания и понимания истории криминалистики нельзя нирешать ее актуальные задачи, ни строить планы развития науки на будущее. «… всякое объяснение, – писал Фрэнсис Бэкон еще в 16 веке, – которое не основывается на примерах и исторической памяти, неизбежно оказывается во власти случайности и произвола».[284]

Интересные идеи, основанные на историческом опыте, не раз высказывал, например, профессор И. Ф.Крылов. В частности, о необходимости более широкого использования экспертизы за рамками уголовного судопроизводства, прежде всего в гражданском процессе.[285] Кто-то сегодня видит в «обслуживании» криминалистикой гражданского судопроизводства основание для расширения ее предмета. Я же убежден, что эти, несомненно, нужные и полезные научные разработки, являясь следствием интеграции научного знания, ведут не к расширению предмета криминалистики, а к формированию самостоятельных отраслей знания в рамках «прикладной криминалистики».[286]

О повышенном внимании к проблеме использования специальных криминалистических знаний в решении гражданских споров свидетельствовал и первый опыт правовой регламентации экспертных исследований в России, о котором также поведал нам И. Ф.Крылов. Так, первый законодательный акт – Указ 1699 года («О порядке исследований подписей на крепостных актах в случае возникшего о подлинности оных спора или сомнения») содержал, выражаясь современным языком – криминалистические правила разоблачения подлогов подписей под крепостными актами. И хотя Указ 1699 года имел весьма ограниченное применение, он, тем не менее, получил свое дальнейшее развитие в отечественном законодательстве.

В этом смысле нелишне вспомнить реформу российского правосудия, которая проводилась в 60-х годах ХIХ столетия, завершившись введением в действие Уставов уголовного и гражданского судопроизводства 1864 года. Некоторые из регламентированных этими законодательными актами процедур касались общих и для уголовного, и для гражданского судопроизводства проблем. В частности, проблемы проверки достоверности разного рода письменных документов, привлекаемых в судопроизводство в качестве доказательств. Решение этой проблемы, кстати, уже тогда было ориентировано законодателем на обращение к специальным знаниям. Знаниям, за которыми название «криминалистических» закрепилось лишь спустя полвека. Среди таких проблем, в решении которых Уставы 1864 года предлагали руководствоваться специальными правилами, особое место отводилось проблеме распознавания подлогов документов. Причем, судя по всему, эта проблема более волновала разработчиков Устава гражданского судопроизводства, нежели уголовного. Не случайно, надо полагать, первые нормативные правила работы с подложными документами были сформулированы именно в Уставе гражданского судопроизводства 1864 года. Этими правилами должны были руководствоваться и участники разбирательств уголовных дел. Ст. 698 Устава уголовного судопроизводства 1864 года, в частности, предписывала: «По подозрению в подлоге акта, не признанного еще подложным со стороны суда гражданского, суд уголовный производит исследование по правилам, постановленным в Уставе судопроизводства гражданского (ст.547–554)».[287]

Правила проверки подлинности спорных документов содержали предписания, как общего, так и специального характера. Общие правила были сформулированы в ст. 547 Устава: «Исследование подлинности заподозренного акта производится: 1)освидетельствованием акта и поверкою содержания его с другими документами; 2) допросом свидетелей, которые на актах значатся, или на которых сделана ссылка тою или другой стороною, в подтверждение или в опровержение подлинности акта; 3) сличением почерка и подписи на заподозренном акте с почерком и подписью того же лица на других несомнительных актах».[288]

Интересно, что «сличение почерка и подписи», представляющее собой один из наиболее распространенных и сегодня видов криминалистической экспертизы документов, и которое уже в ХIХ веке предлагалось поручать сведущим лицам,[289] Устав рекомендовал как один из нескольких, а не единственный, способ распознавания подлогов.

Мало кто из современных судебных деятелей гражданско-правового профиля «исследование подлинности заподозренного акта» начинает с его полноценного «освидетельствования» (осмотра) и сопоставления с другими документами. Во всяком случае, в материалах гражданских и арбитражных дел, с которыми мне приходилось знакомиться, я не встретил ни одного случая, когда бы суд отразил в протоколе судебного заседания результаты, проведенного непосредственно им, а не сторонами спора, исследования документов, представленных в деле. Те правила работы с сомнительными документами, которых законодатель рекомендовал придерживаться судьям, рассматривавшим гражданские дела в ХIХ веке, судебные деятели нашего времени, очевидно, считают излишними.

Нет ничего, поэтому удивительного в том, что эти нормативные правила со временем исчезли из арсенала цивилистов. Современный ГПК РФ все прежние законодательные правила распознавания подлогов документов, известные еще с 19 века, уместил в три строчки, рекомендовав для этой цели лишь назначение экспертизы (ст.186 ГПК РФ).

Никакие иные возможности для выявления признаков фальсификации документов судами, рассматривающими гражданские дела, практически не используются, и, возможно, именно потому, что о них мало кому из цивилистов известно. Возвращение в современное гражданское судопроизводство правил работы с документами, выработанных задолго до их легализации новой наукой – криминалистикой, могло бы стать примером не только восстановления исторической памяти, но и условием повышения эффективности работы гражданских судов, с пренебрежением относящихся к рекомендациям науки.

Наряду с использованием современной криминалистикой прошлого опыта, можно привести примеры и того, как вполне актуальные для науки рекомендации по исследованию документов, насчитывающие вековую историю, сегодня оказались благополучно забытыми.

В частности, один из основоположников криминалистики Ганс Гросс еще в конце ХIХ столетия описал признаки, позволяющие разоблачить подлог на основании полученных сведений о давности изготовления документов.

Для иллюстрации возможностей установления подлога по признакам давности документа Ганс Гросс приводит поучительный пример подделки исторической рукописи, для выявления которой потребовалось провести химическое исследование красителя, которым написан исследуемый текст. Как выяснилось, один из компонентов использованного для этого красителя был изобретен только в начале 18 века, в то время как исследуемый документ фальсификатор датировал приблизительно 1300 годом.[290]

Для установления возраста документа Г.Гросс рекомендовал и простейшие правила, в частности, предлагая обращать внимание на внутренние противоречия, имеющиеся в тексте документа, которые свидетельствовали бы о невозможности его изготовлении в то время, которое в документе указано. В описанном им случае вывод о подлоге следовал из того факта, что в исследуемом тексте говорилось об императоре Франце, как о покойном, в то время как на указанную в документе дату его оформления император еще был жив.[291]

Далеко не во всех современных учебниках криминалистики студенты могут найти эти простые, сохраняющие свою криминалистическую значимость и потому весьма полезные сегодня рекомендации по распознаванию подлогов документов. Как сказано у Екклесиаста: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».[292] Криминалистика, как и многие другие отрасли научного знания страдающая издержками исторической памяти, увы, не стала исключением.

Рассуждая о заимствовании современной криминалистикой исторического опыта, нельзя не сказать об одной из самых серьезных на сегодняшний день проблем – проблеме борьбы с коррупцией в правоохранительной сфере и сфере отправления правосудия. Эта проблема стала едва ли не самой обсуждаемой, причем, не только в средствах массовой информации и в профессиональных юридических кругах, но и, разумеется, среди тех, кто, так или иначе, оказался «жертвой» российской правоохранительной системы и отечественного правосудия. Хотя сам термин «правосудие», происходящий от словосочетания «правый», то есть «правильный» суд, не очень-то подходит для обозначения тех процессов и явлений, которые подвергаются критической оценке.

Между тем, в истории отечественного нормотворчества можно обнаружить даже для своего времени весьма оригинальные законодательные решения проблемы борьбы с той же фабрикацией уголовных дел представителями правоохранительной власти. В частности, одно из таких решений было предложено в «Учреждении о губерниях» от 7 ноября 1775 г. – законодательном акте, принятом в период царствования Екатерины Великой и установившем порядок, а главное юридические основания для уголовного преследования. В нем говорилось, что «прокуроры и стряпчие должны предъявлять доношения иуголовные иски только тогда, когда имеют на то ясные доказательства или сильные улики».[293] При отсутствии таковых надлежало руководствоваться правилом, сформулированным в «Кратком изображении процессов и судебных тяжб», изданном в качестве приложения к Воинским Уставам Петра Первого (1716 год): «… понеже лучше есть десять винных освободить, нежели одного невинного к смерти приговорить».[294] Позже этот принцип был распространен на все виды совершаемых преступлений, получив закрепление в Своде Законов Российской Империи.[295]

Российское законодательство XVIII века предусматривало и ответственность за нарушение этих положений. Как было сказано в ст.406 п.10 екатерининского «Учреждения о губерниях», «за умышленный неправильный уголовныйиск, – стряпчие и губернские прокуроры подвергаются платежу всех убытков, лишению их мест и сверх сего тому наказанию, под которое старались подвести обвиняемого».[296] Замечательный пример законодательного решения проблемы борьбы с коррупцией в сфере правосудия.

Учитывая современную российскую реальность, было бы неплохо заимствовать и некоторые другие законоположения, известные нашей истории, имея в виду, что значительная их часть принималась не только как средство противодействия коррупции в рядах тех, кто был призван бороться с преступностью, но и в качестве меры по совершенствованию их деятельности. Интересно, к примеру, как еще в 14–16 веках решался вопрос о стимулировании «Общества» к активным действиям по раскрытию убийств и отысканию преступников. О мерах такого рода говорилось, в частности, в Двинской уставной грамоте Великого князя Василия Дмитриевича 1398 года, уставной Белозерской грамоте 1488 года, уставной грамотеДмитровского князя Юрия Иоанновича Каменского 1509 года. Из этих самых грамот, – писал в 1849 году В. А.Линовский, – «видно, что по душегубству, т. е. убийству, общества обязаны были отыскивать убийцу, а в случае неотыскания его платили виру».[297]

Штрафовать правоохранителей, не исполняющих или плохо исполняющих свои обязанности, и сегодня было бы более чем уместно. А в случаях причинения гражданам ущерба от принятия неправосудных решений, компенсированного государством, не лишним было бы взыскивать с виновных следователей и судей соответствующие суммы в порядке регресса. Такое «возмездие», допускаемое российским гражданским законодательством, вполне согласуется с понятием и законности, и справедливости. Тем более, что зарплату оперативные сотрудники, следователи и судьи получают из бюджета, который формируется за счет налогов, уплаченных гражданами страны, однако ответственности перед нами за результаты своего труда они при этом не несут никакой. Увы, но, несмотря на законные основания для такого взыскания, практика, насколько я могу судить по известным мне источникам, подобных примеров не знает.

Одна из причин неуязвимости служителей «закона», выносящих заведомо неправосудные решения, видится, помимо прочего, в том, что в этой сфере деятельности всегда ревностно охранялась тайна их принятия. Ознакомиться, например, с материалами уголовных дел мог лишь узкий круг участников судопроизводства, а раскрыть их содержание для публичного обсуждения или независимой профессиональной оценки было делом практически невозможным. И потому за ширмой «тайны следствия» легко было спрятать даже самые вопиющие нарушения закона, в основе которых лежат и некомпетентность, и коррумпированность правоохранительной и судебной системы. Причина в том, что в силу закона анализировать уголовные дела с юридическими последствиями вправе были только уполномоченные на то лица (руководители следственных подразделений, прокуроры, суд, отчасти адвокаты и их подзащитные). Между тем, в материалах сомнительных уголовных дел фиксировались и заведомо ложные показания, и фальсифицированные вещественные доказательства, и другие источники доказательственной информации, безосновательно оцененные следствием и судом как вполне достоверные.

Информация, содержащаяся в этих материалах и нередко позволяющая найти ответ на вопрос о фактических основаниях вынесения неправосудных решений, оказывалась недоступной для общественного контроля и научной оценки, а провозглашаемая сегодня идея «прозрачности» правосудия в сфере уголовного судопроизводства все еще остается лишь благим пожеланием.

Между тем, чтобы оценить незаконность и несправедливость итоговых решений следствия и суда, бывает достаточно даже на дилетантском уровне обнаружить в материалах уголовных дел факты очевидных злоупотреблений, допущенных при их принятии. Поэтому анализ материалов уголовного дела важен не только как основание для юридической оценки на последующих этапах судопроизводства – в кассации или в надзорном производстве принятых по ним решений, где корпоративная солидарность зачастую играет не последнюю роль, но и как средство общественного контроля над отправлением правосудия.

Гласное обсуждение итогов работы правоохранительных органов и суда может, на мой взгляд, стать и эффективным способом противодействия коррупции, а, возможно, и восстановления утраченного профессионализма сотрудников правоохранительной и судебной системы.

Между тем, вопрос о «прозрачности правосудия», поднятый в современной юридической литературе сравнительно недавно,[298] обсуждался как минимум еще 150 лет назад. Достаточно привести высказывание выдающегося юриста, профессора Владимира Даниловича Спасовича, который в 1861 году писал о значении общественного мнения для оценки судебных решений: «приговор судебный … есть закон безусловно обязательный для всех по данному делу, всякий закон должен быть разумен, а он разумен только тогда, когда есть возможность ежеминутно его оценить и взвесить критически те основания, на которых он построен; когда я, другой, третий, десятый, когда весь народ, когда общественное мнение, вникая в существо дела и восстанавливая в своем сознании ту цепь умозаключений, посредством коей судья установит достоверность вины или невинности подсудимого, может сказать: мы бы точно так судили, если бы были на месте судьи».[299] (выделено мною – АЭ).

Проблема прозрачности правосудия, о которой с надеждой говорят и ученые, и практические работники, тем не менее, многими воспринимается исключительно как доступность судебных актов для «общего пользования», какдопуск населения к обозрению принятых решений. В этих целях еще в 2008 году был принят Федеральный закон № 262 «Об обеспечении доступа к информации о деятельности судов в РФ», который предусматривал размещение текстов судебных решений после их принятия в Интернете, а приговоров – после их вступления в законную силу. О том, как реализуется сегодня идея обеспечения прозрачности правосудия, можно судить не только по принятым на этот счет законодательным решениям, но и по их оценкам, высказанным заинтересованными должностными лицами.

Как на это нововведение отреагировали, в частности, судьи, говорят результаты их опроса. Согласно этим данным лишь 5,7 % опрошенных судей посчитали профессионально важными для себя качествами прислушиваться к мнению общественности.[300]

И подобная реакция вполне объяснима, поскольку для судейского сообщества контроль на уровне ознакомления «общественности» с судебными решениями никакой опасности с точки зрения подрыва их авторитета не представляет. Как лица несведущие, представители общественности способны, вероятно, обнаружить в таких решениях только очевидные ошибки. Поэтому можно быть уверенными, что приведенные цифры вполне адекватно отражают ожидания от «внедренной» на законодательном уровне «прозрачности» работы отечественных судов, ибо профессиональным судьям нет никакого смысла реагировать на непрофессиональные оценки их труда. Надо полагать, подобная форма общественного контроля по степени эффективности нисколько не лучше борьбы за здоровье граждан путем ознакомления любого желающего с историей их болезни.

Совершенно ясно, что обеспечение просто доступа к судебным решениям еще не гарантирует действенность общественного контроля. Какой смысл в ознакомлении с судебными (и не только) решениями, если «общие пользователи» не имеют достаточных знаний, чтобы давать этим решениям профессиональную оценку. Только обеспечив возможность профессионального реагирования на принятые решения и открытого обсуждения его результатов, можно говорить о прозрачности как об условии повышения эффективности и качества правосудия. Без доступа к результатам профессиональной оценки таких решений ни улучшения их качества, ни тем более результативности борьбы с коррупцией в рядах судейского сообщества ждать не приходится. Это значит, что прозрачность предполагает допустимость и возможность легализации профессиональной оценки «вывешенных» на сайтах судов решений независимыми специалистами, причем разных юридических специальностей с точки зрения их обоснованности, достоверности выводов, научности суждений и т. д.

Идея обращения к общественному мнению для критической оценки судебных приговоров, высказанная В. Д.Спасовичем еще в середине 19 столетия, в случае реализации могла бы стать эффективным средством контроля, способным повысить качество отечественного правосудия сегодня. При условии, разумеется, ее дополнения возможностью привлечения для достижения этой цели профессиональных юристов и экспертов.

Легализация экспертно-правовых оценок материалов уголовных дел сведущими лицами могла бы стать одним из эффективных способов и распознавания, и профилактики негативных явлений в сфере уголовного судопроизводства.[301] Перспектива стать объектом профессиональной оценки на уровне гласных экспертно-правовых заключений способна, как можно предположить, остановить многих из тех следователей, прокуроров или судей, кто сегодня готов за деньги, в угоду власти или по иным мотивам принимать решения, противоречащие и закону, и справедливости, и совести.

5. 1. Криминалистическое учение о личности обвиняемого

Свойства личности обвиняемого как объект криминалистического исследования.

Знание характерных для личности обвиняемого свойств и качеств необходимо в криминалистике по нескольким причинам: во-первых, в научно-познавательных целях; во-вторых, для достижения целей прикладного характера. Обозначенные направления тесно пересекаются, поскольку теоретические знания выражаются через их практическое применение.

Теоретические знания свойств личности обвиняемого, основанные на изучении научной литературы и эмпирического материала, используются для определения типичной личности как одного из элементов криминалистической характеристики преступления, способствующей выдвижению версий на первоначальном этапе расследования. Знание указанных свойств необходимо и в процессе расследования преступления как основа для выбора наиболее эффективных тактических приемов в отношении конкретной личности. Информация об уровне социальной запущенности, нравственно-психологических устоях будет способствовать применению целесообразных методов воздействия с целью недопущения рецидива в дальнейшем и т. д.

Следовательно, криминалистическое изучение некоторых свойств личности обвиняемого необходимо для решения поисково-познавательных задач на первоначальном этапе расследования преступлений, тактических и воспитательных задач, стоящих перед следователем на последующих этапах.

В структуру личности обвиняемого мы предлагаем включать социально-демографические признаки, нравственно-психологические и биологические свойства. При этом социально-демографические признаки должны состоять из установочных, персонографических признаков и сведений о социальной роли и месте обвиняемого в социуме. Нравственно-психологические свойства включают в себя исследование черт характера, типа темперамента, эмоционально-волевой сферы, культурного уровня и др. К биологическим свойствам личности обвиняемого прежде всего следует отнести сведения антропометрического и медицинского характера.

Рассмотрим этот комплекс более подробно как криминалистически значимый. Основной задачей криминалистики является научное обеспечение эффективного расследования и раскрытия преступлений. Используя криминалистическую характеристику личности преступника, как базовую, лицо, производящее расследование, строит версии о том, что, например, способ совершения преступления, следовая картина и некоторые другие особенности присущи именно для определенной категории преступников. Возраст обвиняемого, имеет значение при выборе тактики следственных действий с его участием. Применение тех или иных тактических приемов также зависит от социального положения и рода занятий обвиняемого и т. д.

Будучи элементом в структуре личности обвиняемого, социально-демографические свойства также представлены комплексом признаков.

На наш взгляд, социально-демографическая характеристика личности обвиняемого должна включать для криминалистического исследования следующие элементы: 1) фамилия, имя, отчество; 2) точный возраст; 3) социальное положение и род занятий; 4) образование; 5) семейное положение (состав семьи, данные о родителях, если речь идет о несовершеннолетнем, и других близких членах семьи и др.); 6) местожительство; 7) материально-бытовые условия; 8) прежнее привлечение к уголовной ответственности. Рассмотрим каждый из названных элементов.

1. Установление фамилии, имени и отчества необходимо для индивидуализации обвиняемого, отождествления установленного и розыска скрывающегося преступника.

2. Определение точного возраста предполагает решение уголовно-правовых, процессуальных и криминалистических задач. Установление точного возраста особенно актуально для несовершеннолетнего обвиняемого. По данным МВД России, немногим более половины преступлений совершают лица в возрасте 16–29 лет, но наиболее криминогенной группой населения, являются лица в возрасте 30–49 лет. Наименьшую долю среди преступников составляют лица старше 60 лет.

3. Образовательный уровеньу преступников в среднем, как правило, ниже уровня образования населения. При дифференцированном подходе наблюдается более сложная зависимость. Преступления, характеризующиеся применением грубой силы, жестокостью и примитивностью, как правило, совершаются людьми с низким уровнем образования. Должностные преступления, хищения, присвоение чужой собственности, злоупотребления служебным положением, деяния коррупционного характера совершаются лицами с относительно высоким уровнем образования. Ряд преступлений вообще не имеют устойчивых связей с уровнем образования.

4. Характеристика семейного положения. Почти половина преступников к моменту совершения преступления не состояли в браке. С ростом числа судимостей увеличивается количество лиц, не состоящих в зарегистрированном браке.

5. К социально-демографической характеристике относится также место жительстваобвиняемого, под которым понимают адрес, где он постоянно живет. Как отмечает В. Е.Корноухов, данный факт имеет значение при избрании меры пресечения, при вызове на допрос, организации обыска, особенно группового.[302]

6. Информация о криминальном прошлом обвиняемого. Больше всего рецидивистов среди воров, грабителей, разбойников, членов преступных организаций. Некоторые преступники, особенно члены организованных преступных групп и преступных организаций, длительное время, годами безнаказанно совершают преступления. Среди них могут быть и такие, которые никогда не привлекались к уголовной ответственности.

Есть и иные сведения социально-демографического характера, которые, равно как и перечисленные, лицо, производящее расследование, должно собрать в первую очередь и в максимально короткие сроки.

Нравственно-психологические свойства личности обвиняемого.

При расследовании преступления одними из главных для разрешения проблемы являются вопросы: почему совершено преступление, и кто мог его совершить? Верно, указывает Б. Я. Петелин, что лишь понимание цели (мотива) позволяет строить версии о конкретных лицах, причастных к правонарушению. По его мнению, способ совершения преступления приобретает криминалистическое (поисковое) значение лишь в свете его объяснения соответствующим мотивом (и целью). Поэтому следует различать как информацию о характерных признаках самого способа совершения преступления (в виде его следов), так и смысловую информацию, содержащуюся в нем, которая позволяет распознавать психологический механизм расследуемого преступления в целом, а также мотив и цель отдельных действий и определять направления поиска преступника по способу и мотивам его совершения.[303] С одной стороны, для выдвижения версий следователю необходимо проанализировать не только материальные следы, но также установить психологическую картину события, чему, безусловно, будут способствовать знания особенностей нравственно-психологических свойств предполагаемого преступника. С другой стороны, применение тактических приемов при производстве следственных действий также немыслимо без учета указанных свойств обвиняемого. По этой причине, анализ нравственно-психологических свойств обвиняемого является важным и необходимым условием выяснения обстоятельств преступления. Как отмечает Ф. В. Глазырин, изучение психологических особенностей личности преступников необходимо не только для разработки тактики следствия. Прослеживание психологических качеств и свойств правонарушителей позволяет определить подлинные мотивы и цели совершенного преступления, характер, содержание, силу антиобщественных взглядов, антиобщественной направленности личности, что необходимо для квалификации преступления, установления правильной меры наказания. Поэтому очень важно, чтобы многие выявленные следователем психологические качества личности обвиняемых нашли свое отражение в материалах уголовного дела.[304]

Еще в конце прошлого века один из основателей криминалистики Ганс Гросс писал: «Если в протоколе допроса обвиняемого лишь в самом конце записываются сведения, относящиеся к его прежней жизни, то будущее предварительного следствия сомнительно, потому что судебный следователь не положил труда на изучение личности обвиняемого, прежде чем приступил к существу дела, – а раз он этого не сделал, то многое существеннейшее будет упущено. Если же в начале протокола будут занесены старательно собранные сведения о «прошлом» обвиняемого то, значит, и следствие произведено, по меньшей мере, основательно и тщательно».[305]

Изучение психического склада человека, по мнению доктора психологических наук, профессора Е. П.Ильина, включает выяснение следующих вопросов:

– какие потребности (склонности, привычки) типичны для данного человека (какие чаще всего удовлетворяет или пытается удовлетворить, удовлетворение каких приносит ему наибольшую радость, а в случае неудовлетворения – наибольшие огорчения, чего не любит, пытается избежать);

– какими способами, с помощью каких средств он предпочитает удовлетворять ту или иную потребность;

– какие ситуации и состояния обычно запускают то или иное его поведение;

– какие свойства личности, установки, диспозиции оказывают наибольшее влияние на мотивацию того или иного типа поведения;

– способен ли человек на самомотивацию, или нужно вмешательство со стороны;

– что сильнее влияет на мотивацию – имеющиеся потребности или чувство долгa, ответственности;

– какова направленность личности.[306]

Не менее важно в изучении личности обвиняемого получить представление о его нравственном облике, имеющем непосредственную связь с психикой. Нравственность представляет собой один из основных способов нормативной регуляции действий человека в обществе, регулирующая функция человеческого поведения. По Фрейду, ее сущность сводится к ограничению влечений.[307] Поскольку человек живет в обществе и только здесь может наиболее полно реализовать свой жизненный потенциал, постольку существует объективная необходимость формирования общественной, а не эгоистической направленности каждой личности.[308]

Таким образом, психологические свойства личности, проявляющиеся в его поведении, поступках и иным образом регулируются свойственной этой личности нравственностью. Вследствие этого нравственно-психологические качества обвиняемого следует рассматривать в тесной взаимосвязи и взаимообусловленности.

Нравственно-психологическое изучение личности обвиняемого включает в себя исследование черт характера, типа темперамента, эмоционально-волевой сферы, культурного уровня и т. д.

Приступая к расследованию преступления, следователь должен иметь определенную базу типовых данных о рассматриваемых особенностях преступника. При появлении конкретного обвиняемого следователю необходимо, используя метод дедукции, установить нравственно-психологические свойства этого человека, в первую очередь, для решения задач расследования: «чем шире осведомленность следователя, чем более досконально известен ему обвиняемый, тем более гибки, точны и результативны приемы и методы работы с ним».[309]

Мы рассмотрим такие качества, знание которых могут сыграть определенную положительную роль в установлении психологического контакта с преступником и в уяснении мотивов и механизма совершения преступления, а именно: направленность личности, мировоззрение, потребности и интересы, некоторые черты характера, волевые и эмоциональные качества, темперамент.

1. Направленность личности. По мнению психологов, ведущим компонентом структуры личности, является направленность – «система устойчивых мотивов (доминирующих потребностей, интересов, склонностей, убеждений, идеалов, мировоззрения и т. д.), определяющая поведение личности в изменяющихся внешних условиях».[310] Направленность в свою очередь – это то ядро, которое определяет тип личности преступника.

После длительного общения с правонарушителями Ломброзо пришел к заключению о существовании различных типов правонарушителей. По его мнению, правонарушители, которые не родились преступниками, попадают в одну из шести категорий. Обычные или профессиональные преступники систематически нарушают закон, и преступления для них – промысел или профессия. В формировании этого типа правонарушителей значительную роль играет пагубное влияние тюрем, включающее ежедневный контакт с основной массой заключенных. Второй тип – это юридический преступник, который нарушает закон не по «природной порочности», а от недостатка благоразумия, осторожности или предусмотрительности: импульсивный тип. Преступники по страсти нарушают закон из-за «пылкой любви, чести, амбиций или патриотизма». Они могут совершить убийство, защищая честь, своих любимых или родину. Криминалоиды – «слабый характер», они легко поддаются и хорошему, и дурному влиянию. Их врожденные свойства похожи на те, какие проявляются у прирожденных преступников, но для преступных действий определяющим фактором являются окружающие условия. Прирожденным преступником, наоборот, движет сильная биологическая предрасположенность к преступлению. Ломброзо выделял нравственно нездоровый тип, схожий с психопатическим, а также тип преступника – истерика, который напоминает тревожного нервного индивида.[311]

Типология, рассматриваемая Ломброзо, включает практически все возможные типажи личности, способной совершить преступление. Однако прирожденных преступников, по нашему мнению, быть не может, поскольку на развитие личности влияют не только и не столько наследственные, сколько социальные факторы.

Весьма обширную типологию личности преступника представил профессор М. И. Еникеев. По степени общественной опасности он выделяет три типа преступников: антисоциальный (злостный), асоциальный (менее злостный), тип личности преступника, характеризующийся дефектами психической саморегуляции (случайный).

По содержанию ценностно-ориентационной направленности личности умышленных преступников он выделяет: 1) преступников с антисоциальной корыстной направленностью; 2) преступников с антисоциальной корыстно-насильственной направленностью; 3) преступников с антигуманной, агрессивной направленностью.

В зависимости от дефектов саморегуляции М. И. Еникеев подразделяет преступников на: 1) лиц, допускающих преступную халатность, бездействие; 2) лиц, совершающих преступления в результате чрезвычайной самонадеянности; 3) лиц, совершающих преступления в результате сильного душевного волнения и в ответ на неправомерные действия других лиц; 4) лиц, совершающих преступления в силу ситуативной дезадаптации.[312] Им называются и иные типы преступников, классифицирующиеся по иным основаниям.

Указанные основания и классификация типов личности преступников являются, на наш взгляд, исчерпывающими, охватывающими достаточно широкий контингент преступников.

Мы предлагаем дополненную классификацию преступников, приняв за основу классификацию, предложенную А. И. Долговой[313]: а) положительно-ситуативный тип. Эти лица положительно характеризовались, правоохранительные органы не имели о них никакой информации; б) ситуативный тип, в котором безнравственные элементы сознания и поведения если и имелись, то выражались незначительно в виде отрицательных характеристик с места жительства или работы; в) ситуативно-криминогенный тип, то есть лица, уже имеющие развитые отрицательные потребности, привычки и «опыт» мелких правонарушений, состоящие на профилактическом учете; г) последовательно-криминогенный тип. Лица данного типа нормы морали и права нарушали систематически, бродяжничали, не учились и не работали. Были ранее судимы.

2. Мировоззрение. Описывая мировоззрение правонарушителей, психологи обычно говорят о том, что по отношению к требованиям морали, общепризнанным правилам поведения они настроены весьма скептически, не желают с ними считаться. У многих нравственные идеалы извращены, собственные принципы и правила поведения либо односторонни, либо очень бедны и несовершенны.[314]

3. Мировоззрение человека тесно связано с его интересами. «Интерес – форма проявления познавательной потребности, обеспечивающая направленность личности на осознание целей деятельности и тем самым способствующая ориентировке, ознакомлению с новыми фактами, более полному и глубокому отражению действительности».[315] Раскрывая интересы обвиняемого, необходимо отметить, что «суть интереса заключается в удовлетворении потребности».[316] Потребности – социально-психологическая категория, означающая наличие у индивида осмысленных нужд различного характера и свойств, удовлетворение которых жизненно важно для его существования или развития.[317] Иными словами, «потребность – это объективная нужда человека в определенных условиях, обеспечивающих его жизнь и развитие».[318]

4. «Характер – это совокупность устойчивых индивидуальных особенностей личности, складывающаяся и проявляющаяся в деятельности и общении, обусловливая типичные для индивида способы поведения».[319]

Характер, как и темперамент, обнаруживает зависимость от физиологических особенностей человека, и, прежде всего, от типа нервной системы. В свою очередь, знание типов темперамента может сыграть положительную роль в установлении психологического контакта с допрашиваемым и в уяснении этиологии его поведения.

В отношении холерика нужно учитывать его быстрые эмоциональные переходы в противоположные состояния, способность к бурным реакциям. При допросе обвиняемого холерического темперамента следователь должен внимательно следить за его состоянием, чтобы вовремя пресечь возможные эксцессы, грубость, резкость; учитывать недостаточную сдержанность допрашиваемого.

Способность сангвиника легко входить в контакт с окружающими, его общительность дают возможность следователю без особых усилий установить психологический контакт и начать допрос с постановки вопросов по существу дела. Способность лиц данного типа быстро схватывать новое, переключать внимание дают возможность следователю использовать эти качества в тактике допроса – задавать внезапные, неожиданные вопросы, ставить попеременно вопросы, относящиеся к различным эпизодам преступления.

В отличие от сангвиника, установление психологического контакта с флегматиком требует гораздо большего времени. Чтобы «раскачать» флегматика, следователю целесообразно начать допрос с беседы на отвлеченные темы и затем переходить к выяснению интересующих его обстоятельств.

Своеобразные свойства личности обвиняемого меланхолика также необходимо учитывать при проведении допроса. Стеснительность, значительная эмоциональная впечатлительность меланхолика требуют особого подхода при разработке тактики допроса и установления с ним психологического контакта.[320]

Как видно, для установления с обвиняемым психологического контакта и успешного проведения следственных действий с его участием необходимо знание личностных качеств. Выяснение нравственно-психологических особенностей обвиняемого предполагает использование множества источников информации процессуального и не процессуального характера.

Отмечая важность выявления психологических особенностей обвиняемого, следует заметить, что следователи не всегда в состоянии собрать сведения об индивидуальных психологических качествах данного участника уголовного судопроизводства и на должном тактико-психологическом уровне произвести расследование. Но даже обладая такими сведениями, следователи испытывают трудности в использовании психологических особенностей в процессе расследования уголовного дела, что объясняется, в частности, слабой информационной обеспеченностью практических работников. Данные анкетирования, проведенного В. Ю. Шепитько, свидетельствуют о том, что 67 % опрошенных следователей не имеют в своем распоряжении необходимой литературы по психологии, а 72 % опрошенных не смогли даже указать какую-либо литературу по данной проблеме.[321] Поэтому считаем, что необходимо уделять более пристальное внимание преподаванию в юридических вузах курса «Юридическая психология», а также вводить спецкурсы, например, по психологической диагностике личности подозреваемого и обвиняемого. Кроме того, существует объективная необходимость в повышении квалификации практических работников по рассматриваемым вопросам путем проведения семинаров и т. д.

Биологические свойства личности обвиняемого.

Вопрос о биологических свойствах личности можно рассматривать по нескольким направлениям. Во-первых, с точки зрения связи биологического и социального в личности человека. Несмотря на давний интерес к этой проблеме, она до настоящего времени не перестает быть актуальной. Во-вторых – с точки зрения непосредственно самих биологических особенностей человека, унаследованных от родителей, и приобретенных им в силу объективных причин.

Обсуждение вопроса о соотношении социального и биологического в личности продолжается по сей день. Сторонники биологизаторских концепций решительно отвергают роль среды в развитии, считая, что человек фатально зависит от своих природных данных. Прямо противоположные научные концепции строятся на полном отрицании врожденных особенностей и признании определяющего значения только среды для формирования личности.[322] Сложность проблемы, по мнению В. Н. Кудрявцева, состоит в том, что соотношение социального и биологического в поведении человека не является постоянным и одинаковым. Оно различно в разных звеньях причинной цепочки, ведущей к акту сознательного поведения; неодинаково в онтогенезе, т. е. в процессе развития конкретного организма и жизни индивидуума; это соотношение претерпевает изменения в филогенезе – развитии человеческого рода в целом.[323]

Новорожденный, войдя в мир, несет в себе определенные задатки, способности, наклонности, психологические особенности, отличающие его от всех других младенцев. В этом проявляется биогенетический фактор наследственности, вобравший в себя весь предыдущий исторический путь развития нации, рода, непосредственных предков конкретного индивидуума. Психологические особенности заложены в генах точно так же, как и особенности внешности, физического строения организма. Но в отличие от последних, наследственные психологические установки более динамичны под воздействием окружающей человека среды, воспитания, они подвержены существенным изменениям в ту или иную сторону.

Следовательно, на формирование отдельной личности оказывает влияние как биологическое, наследственное, так и социальное начало. Наследственностью может быть обусловлена определенная предрасположенность человека к противоправной деятельности, но в том, что именно этот ребенок обязательно станет преступником, фатальной неизбежности нет. Общество способно с помощью целенаправленного воздействия на формирующуюся личность подростка способствовать развитию у нее положительных наклонностей и не дать развиться негативным задаткам. При научной организации воспитательного процесса предрасположенность к правонарушениям может так и не проявиться. И наоборот, более слабые от природы положительные особенности могут развиться настолько, что станут доминировать в индивидуально-психологической характеристике личности.

В становлении конкретного человека как преступника виновен не только и не столько он сам, сколько общество, в котором человек родился и та реальная совокупность человеческих взаимоотношений (в том числе и воспитание), благодаря которой он сформировался в качестве правонарушителя.

Как отмечает Ю. В. Чуфаровский, нервно-психические расстройства трудных подростков в первую очередь являются следствием, обусловленным социальным характером, различными психотравмирующими ситуациями, которые переживает несовершеннолетний в семье и школе, и только потом наследственной алкогольной отягощенностью, приводящей к патологическому отставанию в интеллектуальном и психофизиологическом развитии детей.[324]

Это, конечно, не снимает с преступников ответственности за противоправное поведение, потому что человек обладает сознанием и способен к самовоспитанию, самоконтролю и соотношению своих потребностей и поступков с нормами закона и общественной морали.

Биологические свойства личности имеют важное значение и в процессе расследования преступлений. Под биологическими данными П. П.Цветков понимает все составные части организма человека. Исследование биологических данных обвиняемого, по его мнению, включает в себя собирание, сравнительное изучение и оценку различных выделений человека, волос, запаха и т. д. и сопоставление их с аналогичными образцами, взятыми у обвиняемого для этих целей. Необходимость и обязательность исследования биологических данных обвиняемого зависит от конкретных обстоятельств уголовного дела.[325]

На необходимость исследования биологических свойств обвиняемого указывал также Ф. В.Глазырин. Он отмечал, что криминалистическое изучение личности преступника требует учета и оценки определенных биологических (соматических) свойств и качеств, таких как пол, возраст лица, его физические особенности, некоторые биологические свойства. Например, при раскрытии преступления порой необходимо бывает учитывать рост человека, признаки его внешности, группу крови и т. п. Следует отдельно обосновать необходимость отнесения к этой подструктуре таких особенностей личности преступника, как его пол и возраст.[326]

А.П.Гуськова, рассматривая структуру личности обвиняемого, отмечала важность изучения медико-биологических свойств личности, которые предопределяют необходимость исследования физических, физиологических, биологических и других естественных особенностей организма индивида. Составные части структуры личности обвиняемого, по ее свидетельству, динамичны, а это означает, что одно и то же свойство личности может рассматриваться под углом зрения различных элементов структуры и тем самым иметь значение для решения всевозможных практических задач. К примеру, возраст обвиняемого – это биологическое свойство личности. Однако это свойство является и уголовно-правовым признаком, поскольку позволяет решить вопрос о субъекте преступления и другие вопросы.[327]

Если мы говорим о несовершеннолетнем возрасте, то рассматриваем его не как количество прожитых лет и состояние организма на тот или иной период жизни, а как категорию, с учетом которой необходимо соблюдать определенные правила уголовно-правового и процессуального характера. Кроме того, при выборе методов психологического воздействия и применении тактических приемов в процессе общения с подростком следует учитывать незавершенность формирования такой личности. Иными словами, для нас важны рассматриваемые характеристики в первую очередь как социальные, и во вторую – как физиологические проявления.

В процессе расследования уголовного дела следователь так или иначе сталкивается с проявлениями биологических свойств и качеств лица, совершившего преступление. Во-первых, в ходе осмотра места происшествия и других следственных действий он обнаруживает, фиксирует и изымает различные выделения человека, запаховые следы, волосы и т. д. Такие биологические данные называют следами биологического происхождения и используют их в процессе производства экспертиз для решения задач уголовного судопроизводства.[328]

Ко второй группе биологических проявлений можно отнести свойства психики, детерминированные наследственными и социальными факторами, иными словами – биосоциальными факторами. Они определяют предрасположенность индивида к отдельным поведенческим проявлениям.

Следы биологического происхождения играют важную роль в процессе расследования преступлений, их использование в процессе производства экспертиз достаточно четко регламентировано уголовно-процессуальным законодательством и проблем не вызывает. Единственной проблемой на сегодняшний день является недостаточная квалификация специалистов, принимающих участие в следственных действиях, поскольку в 50 % случаев в процессе осмотра места происшествия не было обнаружено никаких следов, и только в 35 % случаев были обнаружены следы пальцев рук и следы обуви. Лишь в 5 % случаев были обнаружены следы биологического происхождения.

Не менее важную роль играют биологические свойства личности, связанные с отклонениями нервно-психического характера. Как правило, недооценка биологического фактора приводит к бесполезности воспитательных мероприятий в отношении психически неполноценных, совершивших преступления, поскольку традиционными методами воспитательного воздействия пытаются исправить того, кто прежде всего нуждается в медицинском вмешательстве и чье поведение в значительной степени детерминировано аномалией психики.[329] Поведение человека обусловлено не его генотипом, однако опосредуясь через психику, генетические особенности приобретают существенное значение в модификации поведения индивида. Генетически закрепленные соотношения нервных структур, их функциональные особенности обусловливают предрасположенность индивида к отдельным поведенческим проявлениям.[330]

Однако, несмотря на тот факт, что количество лиц, страдающих отклонениями в психике, за последний период возросло, сотрудники правоохранительных органов, осуществляющие предварительное расследование, принимают во внимание и считают необходимым назначать психиатрическую экспертизу только при наличии точных медицинских данных, свидетельствующих о наличии психических расстройств у подследственного. Следователь не обращает внимания на данные, свидетельствующие о наличии у обвиняемого определенных странностей в поведении (неконтролируемых вспышек ярости, затрудненного контакта с окружающими и т. п.), и психические расстройства у лиц, совершивших преступления, распознаются, отмечаются и описываются уже в местах лишения свободы или вообще не выявляются.

Психопатии – это такие аномалии характера, которые, по словам П. Б. Ганнушкина, «определяют весь психический облик индивидуума, накладывая на весь его душевный склад властный отпечаток», «в течение жизни не подвергаются сколько-нибудь резким изменениям» и «мешают… приспосабливаться к окружающей среде».[331] Эти три критерия были обозначены как тотальность и относительная стабильность патологических черт характера и их выраженность до степени, нарушающей социальную адаптацию.

При производстве следственных действий неадекватное поведение правонарушителя может проявляться в виде возбужденности, вспыльчивости, агрессивности, отрешенности и т. д. Установление с ним психологического контакта сложно не потому, что он занимает конфликтную позицию, а из-за имеющихся отклонений в психике. Поэтому неадекватные биологические проявления обвиняемого должны быть выявлены уже в процессе первого его допроса следователем. Логичным завершением диагностирования различных психических отклонений является назначение судебно-психиатрической экспертизы.

Биологические проявления выражаются не только в психических отклонениях. Состояние физического здоровья преступников также необходимо выяснять при расследовании преступления. Это важно при избрании меры пресечения и назначении наказания.

Таким образом, необходимость установления данных о личности обусловлена, с одной стороны, аспектом процесса доказывания (доказательственная составляющая), с другой стороны, задачей оптимизации выбора тактических приемов и принятия верных тактических решений (инструментальная составляющая). Однако с сожалением необходимо отметить, что у 41 % опрошенных следователей не хватает времени для изучения социально-демографических, нравственно-психологических и иных свойств личности обвиняемого, что негативно сказывается на решении задачи обеспечения всестороннего, полного и объективного расследования уголовного дела.

Источники получения и методы исследования информации о свойствах личности обвиняемого.

Познание события преступления от момента возбуждения уголовного дела и до вынесения приговора включает в себя сбор информации об этом событии, ее проверку и оценку. Исследуя информацию о личности обвиняемого, необходимо отметить, что она представляет собой сведения об этой личности, воспринимаемые лицом, производящим расследование, непосредственно или с помощью специальных устройств, применяемых в соответствии с законом и нравственными принципами.

Информацию, используемую в криминалистических целях, иногда называют «криминалистической информацией». Обоснованность такого обозначения сведений о личности обвиняемого вызывает серьезные сомнения. Как отмечал Р. С.Белкин: «…термин «криминалистическая информация» бессодержателен и беспредметен. Он не несет никакой смысловой нагрузки, поскольку невозможно определить, какая информация является криминалистической, а не процессуальной или оперативной, каковы исключительно ее источники. В природе не существует такой информации, а есть лишь криминалистически значимая информация, которая означает любую информацию, используемую для решения криминалистических задач, вне зависимости от ее рода и источника. А с точки зрения средств, задач и целей доказывания, информация может быть только доказательственной и ориентирующей».[332] Таким образом, информация о личности обвиняемого становится криминалистически значимой только будучи использованной для решения криминалистических задач. В процессе познания события преступления такая информация может быть получена из разных источников.

В.А.Жбанков называет следующие источники информации о социальных, психологических и биологических свойствах личности преступника: материальные и идеальные следы, возникшие в результате подготовки, совершения и сокрытия преступления; материальные и идеальные следы, возникшие в процессе его жизнедеятельности вне связи с правонарушением; специальные хранилища информации, содержащиеся в правоохранительных органах.[333] Перечисленные источники включают достаточно обширный спектр информации о личности преступника, однако за рамками названных источников остались, например, криминалистический портрет типичной личности преступника, сведения о возрастной педагогике и психологии, которыми должен обладать следователь для эффективного производства следственных действий с участием несовершеннолетнего.

Г.И.Поврезнюк считает, что источниками сведений о личностной информации, к которой он относит антропологические, соматические, функциональные, психофизиологические, профессиональные и сопутствующие сведения об устанавливаемом лице, воспринимаемые человеком или специальным устройством, могут быть: показания различных лиц; криминалистические учеты и картотеки; результаты следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий; истории болезней; характеристики; личные дела кадровых аппаратов; переписка; фотоснимки и видеофонозаписи; дневники; письма.[334]

Данная классификация требует, на наш взгляд, уточнения, поскольку, показания различных лиц и есть результат проведения следственных действий, а переписка мало чем отличается от писем. Кроме того, в указанных источниках не учтены, например, сведения о типичной личности преступника, внешние проявления участника уголовного судопроизводства и т. д.

Всю информацию об обвиняемом, которую следователю необходимо получить, можно классифицировать на входящую в предмет доказывания и, следовательно, необходимую с точки зрения закона и информацию, необходимую для выдвижения версий, производства следственных действий, применения мер воспитательно-профилактического характера в процессе расследования и для других целей. Таким образом, как мы уже отмечали, всю информацию о личности обвиняемого можно подразделить на информацию доказательственного характера и ориентирующую информацию.

Доказательственная информация поступает к следователю из источников, перечисленных в ч. 2 ст. 74 УПК РФ: показания подозреваемого, обвиняемого; показания потерпевшего, свидетеля; заключение и показания эксперта; заключение и показания специалиста; вещественные доказательства; протоколы следственных и судебных действий; иные документы.

На первоначальном этапе расследования преступлений в работе следователей достаточно четко прослеживаются два направления в собирании доказательственной информации: при производстве осмотра места происшествия, обысков и выемок и при проведении первоначальных допросов. Результаты осмотров, обысков и выемок как средств получения личностной информации будут представлены материальными следами преступления, а допросов – показаниями как разновидностью вербальной информации.

В зависимости от характера отображения личностной информации может быть произведена группировка следственных действий, учитывающая существующее в теории деление доказательств на личные и вещественные. К первой группе, по мнению А. Б. Соловьева, должны быть отнесены следственные действия, в ходе которых имеет место дача показаний: допрос, очная ставка, предъявление для опознания, следственный эксперимент и проверка показаний на месте, а ко второй – осмотр места происшествия, обыск и выемка, направленные на обнаружение следов преступления, вещественных доказательств и иных документов, осмотр изъятых предметов, а также назначение различных судебных экспертиз с целью их исследования.[335]

Другие авторы выделяют три группы способов собирания и проверки доказательств, исходя из специфики существования и передачи различных форм и видов информации:

допросы, обыски, выемки, истребование (принятие от граждан и должностных лиц документов) как способы получения устных и письменных сообщений лиц, в сознании которых запечатлены определенные сведения;

осмотры, обыски, выемки, эксперименты, истребование (принятие) вещественных объектов как способы получения доказательственной информации, содержащейся в непосредственно наблюдаемых признаках объектов;

экспертиза как способ получения доказательственной информации, требующей для ее обнаружения, получения или передачи специальных познаний.[336]

Доказательственная информация на первоначальном этапе расследования, особенно при непосредственном обнаружении преступления и необходимости исследования сложившейся к этому моменту ситуации, позволяет уяснить обстановку, способ и механизм совершения преступления, собрать данные для выявления преступника. Источниками информации о его личности на этом этапе расследования являются: место происшествия, показания потерпевшего, очевидцев, лиц, обнаруживших преступление, результаты обыска и выемки.

На последующем этапе расследования, когда правонарушитель, чаще всего, установлен, источниками информации о его личности становятся документы, материалы обысков, показания родителей, учителей, если преступление совершено несовершеннолетним, представителей общественных объединений; администрации с места учебы, работы обвиняемых, показания других свидетелей, а также самих правонарушителей.

Имеют свои особенности источники личностной информации, получаемой следователем и на заключительном этапе расследования. Она появляется в результате проведенных следственных действий, выполненных по ходатайствам обвиняемых, их адвокатов, законных представителей, других участников уголовного процесса, после ознакомления с материалами уголовного дела.[337]

Ориентирующая информация поступает к следователю по различным каналам: от представителей общественности, особенно в связи с обращением органов расследования к населению, в результате оперативно-розыскной деятельности органов дознания, других служб полиции. Недостатком, снижающим ценность ориентирующей информации, может быть отсутствие данных об ее источнике (анонимное письмо, телефонный звонок и т. д.). В подобных случаях ориентирующая информация может использоваться для выдвижения версий, допроса в качестве свидетелей лиц, которые могут располагать сведениями, необходимыми для подготовки к допросу обвиняемого, и т. д.

По мнению Р. А.Усманова, в качестве источников получения ориентирующей информации можно рассматривать:

оперативно-розыскные мероприятия, в ходе которых происходит изучение следов преступлений;

криминалистические учеты, функционирующие в правоохранительных органах;

предварительное изучение следов субъектом расследования.[338]

Полагаем, что данный перечень несколько сужает объем ориентирующей информации. Так, например, источником ориентирующей информации о личности обвиняемого может быть наблюдение, как оперативно-розыскное мероприятие, тем не менее, в процессе его производства не обязательно происходит изучение следов преступления, как об этом говорит Р. А.Усманов.

К источникам ориентирующей информации, по мнению Д. И.Беднякова, следует отнести:

сведения, полученные с нарушением требований закона;

данные, полученные в ходе проведения оперативно-розыскных мероприятий;

информацию, полученную с помощью действий, не предусмотренных законом;

сведения, полученные частными сыскными агентствами;

информацию о преступлении, полученную гражданами, организациями, учреждениями, предприятиями;

данные, полученные правоохранительными и правоприменительными органами в ходе реализации их административных и административно-процессуальных полномочий.[339]

Указанные источники, на наш взгляд, напротив, расширительно трактуют формы получения ориентирующей информации. Вызывает некоторое сомнение включение в перечень информации, полученной с помощью действий, не предусмотренных законом, или с нарушением требований закона. Кроме того, информация о преступлении, полученная гражданами, организациями и т. д., легализуется либо через опрос, либо через допрос и, следовательно, ее можно отнести либо к информации, полученной в ходе проведения оперативно-розыскных действий, либо к доказательственной информации, полученной путем проведения следственных действий.

Таким образом, проанализировав указанные классификации, полагаем, что одними из источников ориентирующей информации могут выступать оперативно-розыскные действия и криминалистические учеты, функционирующие в правоохранительных органах.

Несомненно, оперативно-розыскная информация – важный источник сведений по многим вопросам, связанным с раскрытием совершенного преступления, выявлением всех соучастников, других эпизодов преступной деятельности, ближайшего окружения правонарушителя и т. д. Совершенно очевидно, что она нужна, полезна и ее надо умело использовать в процессе расследования. Такая информация особенно важна на первоначальном и последующем этапах расследования, когда многие обстоятельства дела еще не выяснены. Вместе с тем всегда следует помнить, что оперативно-розыскная информация – это не только ориентирующая (в узком смысле слова) информация; она способствует выявлению новых источников доказательств (очевидцев, других свидетелей и т. д.), а также иных данных, могущих определить дальнейшую перспективу расследования, поставить следователя перед необходимостью производства таких следственных действий, которые позволят более быстро раскрыть преступление.

Относительно криминалистических учетов, функционирующих в правоохранительных органах, можно отметить, что в настоящее время их насчитывается более трех десятков. Информацию о личности обвиняемого следователь может получить, в первую очередь, из оперативно-справочных учетов. Информация об особенностях поведения также содержится в учетах по способу совершения преступлений. Тем не менее, их использование как источников информации о личности обвиняемого оставляет желать лучшего.

Источники информации о личности преступника некоторыми учеными подразделяются на два вида: «первым являются традиционные материально и идеально зафиксированные следы, входящие в следовую картину преступления. Указанная информация является ориентирующей и дает представление об общих свойствах личности предполагаемого преступника. Она используется в первую очередь для скорейшего розыска и задержания подозреваемого. Вторым источником информации выступают научные знания, содержащиеся в типовой характеристике данной категории преступлений в форме конкретных моделей личностей преступников. При этом следовая картина преступления, выступающая в качестве первого источника, как правило, предопределяет использование следователем соответствующих положений, полученных из второго источника. Использование знаний, составляющих типовые модели, сужает поиск и позволяет ориентировать следователя на конкретные способы эффективного изобличения подозреваемого».[340]

Предложенная классификация источников о личности имеет, на наш взгляд, некоторые упущения. Так, например, из поля зрения выпадают источники доказательственной информации, которая поступает к следователю уже на первоначальном этапе расследования в ходе осмотра места происшествия. Затем информация о личности подозреваемого, обвиняемого пополняется в процессе всего расследования преступления, о чем нами указано выше, из различных источников и можетбыть как ориентирующей, так и доказательственной. Информация же о личности преступника, имеющаяся в типовой криминалистической характеристике, оказывается востребованной именно на первоначальном этапе расследования преступления и используется главным образом для розыска скрывшегося преступника. О том, что типовая криминалистическая характеристика преступления является источником информации о личности преступника, отметили 38 % опрошенных следователей, 17 % затруднились ответить на этот вопрос.

О роли и значении типовой криминалистической характеристики преступлений и возможности ее использования в процессе расследования в последние годы развернулась острая дискуссия. С прямо противоположными точками зрения выступали Р. С.Белкин, Е. П.Ищенко, Л. Л.Каневский, А. М.Ларин, Н. А.Селиванов, В. И.Шиканов, Н. П.Яблоков и др.[341]

По мнению Л. Л.Каневского, типовая криминалистическая характеристика преступлений – это научная абстракция, отражающая систему взаимосвязанных и корреляционно зависимых элементов той или иной категории (группы) преступлений и способствующая определению основных направлений в расследовании общественно опасного деяния.

Криминалистическая характеристика способна выполнять организационные основы для расследования, если: а) типовая криминалистическая характеристика – совокупность не отдельных, а взаимосвязанных элементов, образующих систему; б) связь между этими элементами носит закономерный характер; в) типовая криминалистическая характеристика является для следователя своеобразным трафаретом, который как бы накладывается на имеющиеся в его распоряжении на данном этапе расследования исходные данные. С помощью такого трафарета можно проанализировать состояние расследования, особенно на первоначальном его этапе, и прогнозировать возможности дальнейшего раскрытия преступления.

Типовая криминалистическая характеристика преступления не будет иметь значения как источник сведений о личности обвиняемого, если преступление с самого начала раскрыто (преступник задержан с поличным, преступление совершено в условиях очевидности и т. д.).

Если преступление полностью не раскрыто (не выявлены преступник, его соучастники и т. д.), то использование сведений из типовой криминалистической характеристики продолжается до обнаружения тех криминалистически значимых обстоятельств, которые дают возможность выявить другие обстоятельства, корреляционно связанные с установленными, необходимые для выдвижения наиболее вероятных версий и раскрытия преступления.[342]

Следующим источником ориентирующей информации о личности обвиняемого можно назвать следственную интуицию, которая, как эрудиция и мастерство, основывается на знаниях и профессиональном опыте следователя. Рассмотрению следственной интуиции посвящено много работ российских и зарубежных философов, психологов и криминалистов. В истории философии понятие интуиции включало разное содержание. Платон утверждал, что созерцание идей есть вид непосредственного знания, которое приходит как внезапное озарение, предполагающее длительную подготовку ума. Декарт полагал, что интуиция – это не вера в шаткое свидетельство чувств и не обманчивое суждение беспорядочного воображения, а понятие ясного и внимательного ума, настолько простое и отчетливое, что оно не оставляет никакого сомнения в том, что мы мыслим, или, что одно и то же, прочное понятие ясного и внимательного ума, порождаемое лишь естественным светом разума и благодаря своей простоте более достоверное, чем сама дедукция.[343] Проблема интуиции рассматривается и общей психологией.[344]

Противники использования интуиции в уголовном судопроизводстве считают, что интуитивные догадки, не основанные на логике и фактических данных, не могут служить основанием для каких-то выводов. По их мнению, интуиция – это неосознанное предположение, поэтому оно не должно приниматься во внимание при расследовании. Интуиция ведет к заблуждению, к подмене логических аргументов фантазированием.[345] Существует и иная точка зрения, в соответствии с которой интуиция занимает существенное место в мыслительной деятельности следователя (Р.С.Белкин, А. Р.Ратинов, Д. П.Котов, Г. Г.Шиханцов и др.).

Практически интуиция применяется в быстроменяющейся ситуации (например, при осмотре места происшествия, обыске, допросе), особенно на первоначальном этапе расследования при отсутствии достаточной информации об обстоятельствах преступления и о личности преступника. При анализе следственной ситуации, основываясь на предшествующем опыте, следователи, работники органов дознания могут интуитивно определить круг лиц, которые могли совершить преступление, характеризующие их признаки, другие важные обстоятельства.

Некоторые авторы, рассматривая интуицию как бессознательное проявление, сравнивают ее с еще одним бессознательным проявлением – сновидением и предлагают использовать сновидение в борьбе с преступностью как на этапе выявления и расследования преступлений, так и в ходе судебных разбирательств и экспертных исследований. Р. С.Сатуев полагает, что «человек во сне проводит треть, если не больше, своей жизни и ровно на столько же бессознательное в сновидениях посредством символов, посылает индивиду информацию, в которых предлагается ему совет или какое-нибудь руководство, способное оптимизировать решение той или иной задачи, либо кардинальным образом внести изменение в судьбу его жизни».[346]

Соглашаясь, что интуиция в какой-то степени бессознательное проявление, полагаем, что она имеет под собой определенную базу, заключающуюся в жизненном и профессиональном опыте, теоретических знаниях, имеющихся по делу фактических данных. Сновидения же – непознанное явление, не разгаданное и не расшифрованное. Поэтому вряд ли возможно апеллировать к ним и использовать сновидения в качестве информации при расследовании уголовного дела и уж тем более в процессе судебных разбирательств и экспертных исследований.

К ориентирующим источникам информации о личности можно также отнести внешние проявления преступника, которые следователь наблюдает при общении с ним. 49 % опрошенных следователей считают, что, наблюдая за внешними проявлениями обвиняемого, всегда можно получить криминалистически значимую информацию, 30 % полагают, что такую информацию можно получить иногда, т. е. большинство практических работников внешние проявления обвиняемого считают криминалистически значимой информацией о его личности.

Таким образом, криминалистически значимая информация о личности обвиняемого может быть доказательственной и ориентирующей. Перечень источников указанной информации можно представить следующим образом:

1. Доказательственная информация поступает из процессуальных источников, перечисленных в ч. 2 ст. 74 УПК РФ.

2. Ориентирующая информация состоит из:

информации, содержащейся в криминалистических учетах, функционирующих в правоохранительных органах;

криминалистического портрета типичного преступника, сформированного на репрезентативной эмпирической базе в криминалистической характеристике той или иной группы преступлений;

специальных знаний следователя, полученных из научных источников по психологии;

следственной интуиции, как источника информации, основанного на профессиональном и жизненном опыте следователя;

внешних проявлений преступника в процессе производства следственных действий с его участием.

Следственные действия как процессуальные средства получения информации о личности обвиняемого.

Информация о личности обвиняемого может быть получена из ориентирующих и доказательственных источников. К средствам доказывания относятся, в частности, следственные действия. Среди юристов нет единого мнения относительно понятия следственного действия, соотношения понятий «следственное действие» и «процессуальное действие», системы следственных действий и других вопросов. Не дает определения следственного действия и уголовно-процессуальный закон, в котором законодатель разъяснил лишь понятие неотложного следственного действия в п. 19 ст. 5 УПК РФ.

По мнению А. М.Ларина, в понятие следственных действий надо включать всю деятельность следователя, в том числе вынесение постановления о возбуждении уголовного дела, составление обвинительного заключения и т. д.[347] Аналогичной позиции придерживался и И. Ф.Герасимов, который полагал, что следственные действия – это предусмотренные законом процессуальные действия следователя (или лица, производящего дознание), направленные на выполнение задач уголовного судопроизводства или способствующие этому.[348] А. П.Кругликов под следственными действиями также понимает все процессуальные действия следователя, дознавателя, органа дознания, прокурора, начальника следственного отдела, выполняемые ими в пределах установленной законом компетенции в стадиях возбуждения уголовного дела и предварительного расследования.[349]

Иначе раскрывал сущность следственныхдействий С. А.Шейфер, понимая под следственным действием способ собирания (формирования) доказательств, который представляет собой регламентированный уголовно-процессуальным законом и осуществляемый следователем комплекс познавательных и удостоверительных операций, соответствующих особенностям определенных следов и приспособленных к эффективному отысканию, восприятию и закреплению содержащейся в них доказательственной информации, т. е. к получению соответствующего вида доказательств.[350]

В.И.Комиссаров, проанализировав различные мнения юристов, делает вывод, что следственное действие (как собирательное уголовно-процессуальное понятие) – это система уголовно-процессуальных правил и условий, осуществляемых управомоченным на то лицом в ходе расследования преступлений в целях обнаружения, изъятия, исследования и фиксации доказательств.[351]

Учеными также предлагаются и различные классификации следственных действий. С. А.Шейфер, например, по методам отображения фактических данных все следственные действия делил на три большие группы. К первой из них он относил допрос и очную ставку. При их проведении следователь применяет метод расспроса, т. е. ставит перед допрашиваемыми задачу на воспроизведение и передачу информации, что выражается в постановке им вопросов. В эту группу С. А.Шейфер включал и проведение экспертизы, поскольку в постановлении о ее назначении также содержатся вопросы, которые надлежит разрешить эксперту. В результате проведения этих действий следователь получает доказательственную информацию, выраженную в вербальной (словесной) форме. Это показания подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего, свидетеля, заключения и показания эксперта.

Ко второй подгруппе он относил осмотр, освидетельствование, обыск, выемку, следственный эксперимент, получение образцов и задержание подозреваемого. На основе наблюдения следователь воспринимает физические и динамические признаки материальных объектов: их размер, протяженность, форму и т. д. Доказательственный результат – протокол соответствующего следственного действия.

Третья группа, по его мнению, охватывает следственные действия, основанные на сочетании методов расспроса и наблюдения. Эти действия предназначены к отображению объектов, одновременно заключающих информацию, выраженную в слове (вербальную) и в физических признаках. Это – предъявление для опознания и проверка показаний на месте.[352]

Следующим основанием классификации следственных действий, по мнению С. А.Шейфера, является непосредственный либо опосредованный процесс получения доказательственной информации. Данной классификацией автор подчеркивает особое место экспертизы в системе следственных действий.

Важным основанием классификации следственных действий С. А.Шейфер считал сложность отображаемых объектов. С одной стороны, это следственные действия, направленные на отображение изолированных информационных объектов (допрос, осмотр, освидетельствование, обыск и т. д.), с другой – следственные действия, направленные на отображение объектов, создаваемых следователем путем объединения и одновременного восприятия изолированных источников информации (очная ставка, следственный эксперимент, проверка показаний на месте, предъявление для опознания и др.).

Последним основанием классификации служит цель следственного действия, а именно: их приспособленность для проверки доказательств. К «проверочным» следственным действиям по мнению С. А.Шейфера относятся: 1) очная ставка, 2) следственный эксперимент, 3) предъявление для опознания, 4) проверка показаний на месте, 5) назначение экспертизы, 6) получение образцов для сравнительного исследования.[353]

Безусловно, во всех следственных действиях имеется элемент проверки ранее собранных фактических сведений или подготовка к проверочным мероприятиям, но это, на наш взгляд, не подменяет их сущности. Например, предъявление для опознания носит скорее идентификационный характер, а не проверочный, в то время как очная ставка имеет своей целью устранение противоречий в ранее данных показаниях. К проверочным следственным действиям можно отнести следственный эксперимент и проверку показаний на месте.

Логичную точку зрения высказывал О. Я.Баев, по мнению которого, к следственным действиям, тактика которых составляет соответствующую часть содержания криминалистической тактики в целом, следует отнести: следственный осмотр (в том числе его разновидность – освидетельствование); обыск (в том числе его разновидность – выемку); допрос (в том числе и очную ставку); следственный эксперимент (в том числе и проводимый путем воспроизводства и проверки показаний на месте); предъявление для опознания; назначение экспертизы.[354]

По мнению А. Б.Соловьева, исходя из различий в механизме формирования следов преступления и особенностей их отражения в сознании людей и материальной обстановке, можно констатировать, что в деятельности следователя прослеживается два относительно самостоятельных и взаимосвязанных направления сбора доказательств: с одной стороны, это получение показаний и проверка их путем проведения следственных действий, связанных с дачей показаний; с другой – обнаружение материальных следов, вещественных доказательств и документов, что обычно вызывает необходимость их осмотра и исследования с помощью различных судебных экспертиз. К первому направлению относятся следственные действия, в ходе которых имеет место дача и проверка показаний: допрос, предъявление для опознания, очная ставка, следственный эксперимент и проверка показаний на месте. Ко второй группе могут быть отнесены следственные действия, которые направлены на собирание доказательств путем обнаружения и изъятия следов преступления и других вещественных доказательств, образно называемых «немыми свидетелями». Это, прежде всего, осмотр места происшествия, освидетельствование, обыск, выемка, осмотр изъятых предметов и документов, а также проводящиеся по результатам этих следственных действий различные судебные экспертизы.[355] Таким образом, все следственные действия были классифицированы на личные (следственные действия, в ходе которых имеет место дача показаний) и вещественные (следственные действия, в ходе которых информация получается от вещей – носителей материальных отображений).

Аналогичное деление дает В. А.Образцов, предложив выделять вербальные и невербальные следственные действия.[356] По мнению М. В.Салтевского и В. Г.Лукашевича, в рассматриваемую систему должен входить еще один элемент – смешанные следственные действия, направленные на получение информации из системных источников «люди – вещи», при этом основанием такого деления являются методы отображения фактических данных.[357]

А.Ю.Головин в зависимости от характера доказательственной информации, которую необходимо получить или проверить, выделяет следующие группы следственных действий:

следственные действия, направленные на получение и проверку показаний об обстоятельствах расследуемого события;

следственные действия, направленные на установление и исследование материальных следов преступления, установление и проверку различного рода состояний;

следственные действия, направленные на получение и проверку доказательственной информации комплексного характера, отражаемой как в показаниях различных лиц, так и в исследованиях различных материальных следов, в установлении и проверке различного рода состояний.[358]

Ф.В.Глазырин все процессуальные действия классифицировал в зависимости от реализации данных о личности в тактике следствия. В этой связи он различает следственные действия, в результате которых получают информацию о личности обвиняемого, но она не может быть использована при проведении данных следственных действий. Например, осмотр места происшествия дает важную информацию о преступнике, но используется она лишь в дальнейшем, при розыске преступника, после его установления – при производстве иных следственных действий. Кроме того, имеются процессуальные действия, которые одновременно являются средствами получения информации о личности обвиняемого и при производстве которых используются полученные данные о ней с целью повышения эффективности тактики следствия. Такими следственными действиями будут допросы обвиняемого, очная ставка с его участием, обыск.[359]

Считаем, что предложенную Ф. В.Глазыриным классификацию необходимо уточнить. При осмотре места происшествия следователь действительно получает информацию об обвиняемом, но знание типичной личности преступника, совершающего то или иное преступление, его психологических и биологических особенностей, в частности, характерный для лица способ совершения преступления, несомненно, будут способствовать наиболее эффективному проведению осмотра места происшествия.

Проанализировав различные точки зрения относительно классификации следственных действий, взяв их за основу, систему следственных действий как процессуальных средств получения информации о личности обвиняемых можно представить следующим образом:

следственные действия, направленные на получение вербальной информации о личности обвиняемого из показаний участников уголовного судопроизводства: самого обвиняемого, законных представителей несовершеннолетнего, педагогов, лиц из ближайшего окружения, потерпевшего, свидетелей – очевидцев преступления и т. д.;

следственные действия, направленные на получение невербальной информации о личности обвиняемого из оставленных им на месте происшествия следов в широком и узком смысле слова, из иных материальных источников, характеризующих физиологические, психологические и биологические свойства личности: осмотр места происшествия, освидетельствование, обыск, выемка, экспертизы, производимые для установления лица по следам, обнаруженным в ходе осмотра места происшествия;

3) назначение и производство судебно-психологической, судебно-психиатрической, судебно-медицинской экспертиз в отдельности или комплексно, являющихся источниками информации о психическом состоянии обвиняемого и др.

В начале расследования уголовного дела возникает две основные следственные ситуации: 1) когда лицо, совершившее преступление неизвестно и 2) когда есть все основания полагать, что именно конкретное лицо совершило преступление. В любой из этих ситуаций основной задачей следователя является сбор максимального количества вещественных доказательств – следов преступления. Если преступник известен, они необходимы для подтверждения его виновности, если же преступник неизвестен, то следовая картина, во-первых, дает основания для выдвижения версий, во-вторых, для получения доказательств, которые в дальнейшем можно будет использовать в целях изобличения виновного.

Первую информацию о личности получают в ходе осмотра места происшествия. В. И.Комиссаров отмечает, что при совершении преступления вопреки воле преступника создается информационная система, включающая различные материальные и идеальные источники. Причем в последнее время рейтинг идеальных следов резко снизился, уступив первенство материальным следам. Основное преимущество материальных следов – немых свидетелей – состоит в их беспристрастности, невозможности изменения со стороны заинтересованных лиц путем подкупа, шантажа и других незаконных действий, используемых для воздействия на свидетелей, потерпевших. В этих условиях особую роль в доказывании играют следственные действия, связанные с обнаружением материальных следов преступления. В иерархии этой группы следственных действий, безусловно, превалирующая роль принадлежит осмотру места происшествия.[360]

В соответствии с ч. 1 ст. 176 УПК РФ осмотр места происшествия, местности, жилища, иного помещения, предметов и документов производится в целях обнаружения следов преступления, выяснения других обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. Умение работать со следами всегда было признаком высокого профессионализма следователя.

Как писал В. Л.Васильев: «Событие преступления (как всякое событие) оставляет во внешнем мире систему следов. Эти следы обладают специфическими особенностями и в целом образуют систему, существующую в пространстве и времени. Успешные осмотры предопределяются выделением следователем системы следов. Одной из главных причин неудачных осмотров является неумение выделить эту систему следов из окружающей действительности».[361]

Источниками доказательственной информации при следственном осмотре могут быть: а) обнаруженные материальные следы преступления; б) иные объекты, обнаруженные при осмотре; в) обстановка места происшествия, помещения, участка местности или иного объекта; г) другие обстоятельства, выявленные при осмотре и имеющие значение для дела. Однако не менее важное значение, особенно на первоначальном этапе расследования преступлений, имеет ориентирующая информация, полученная во время проведения следственного осмотра.

Информация, полученная при производстве следственного осмотра, является основанием для выдвижения версий о характере расследуемого события, о способе, мотивах, психических и физических свойствах предполагаемого преступника, его эмоциональном состоянии и т. д. Имея представление о способе совершения преступления, можно высказать обоснованные суждения о личности преступника, поскольку в нем отражаются «личностные физические и психохарактерологические свойства и качества (физическая сила, навыки, умения, привычки, опыт, характер и др.), с одной стороны, и социально обусловленные факторы (потребности, интересы, материальная обстановка, социальное окружение, среда и др.), с другой стороны, которые объективно детерминируют принятие решения о преступлениии способе действий по достижению цели».[362]

Эрих Анушат правильно отмечал, что большая часть улик – именно все те, которые получаются благодаря осмотру – материально осязаемы, и глаз криминалиста обнаружит их, если он только в достаточной степени откроет его. Самые незначительные данные, на которые многие не обратят никакого внимания, при правильной их оценке могут оказаться весьма важными уликами.[363]

Мы солидарны с мнением авторов, которые считают, что на осмотр места происшествия должен выезжать тот следователь, который будет расследовать данное уголовное дело. Ганс Гросс, разрабатывая научные рекомендации по расследованию преступлений, советовал следователю: «Убеждайся в правдивости сообщения лично, производи личные осмотры, измерения, проверяй и соображай на месте».[364] Получение информации непосредственно следователем имеет принципиальное значение. «Следователь, – пишет И. М.Лузгин, – может изучить ситуацию по ее информационным моделям, а проще – по системе фактических данных – сведений о ней. Но это уже опосредованное изучение ситуации по ее отображениям. Чтобы получить такие отображения, необходимо непосредственное познание ситуации».[365]

Разумеется, что такая рекомендация не противоречит п. 19 ст. 5 УПК РФ, где дается понятие неотложному следственному действию, к которому относится и осмотр места происшествия, как действию, осуществляемому органом дознания после возбуждения уголовного дела, по которому производство предварительного следствия обязательно, в целях обнаружения и фиксации следов преступления, а также доказательств, требующих незамедлительного закрепления, изъятия и исследования. Вышесказанное необходимо понимать в том смысле, что на орган дознания ложится такая обязанность, если следователь сделать это не имеет возможности.

Данный вопрос весьма актуален в связи с тем, что в подавляющем большинстве случаев осмотр места происшествия проводит следователь, который в дальнейшем не расследует это уголовное дело. Полагаем, что, не исследуя непосредственно место происшествия, обстановку, локализацию, характер следов и иные объекты, следователю сложнее моделировать событие преступления, выяснять роль в нем каждого участника и соответственно работать с ним.

Некоторые физические и психологические особенности преступника отображаются в следах, способах его действия, выборе орудий преступления, в характеристике предметов, принадлежащих преступнику и т. д.

Исследовав обстановку совершения преступления, сопоставив ее с характеристикой типичной личности преступника, используя методы аналогии, дедукции и моделирования, следователь может составить вероятностный криминалистический портрет не установленного преступника.

Профессиональное проведение осмотра места происшествия невозможно без знания следователем криминалистической характеристики данной категории преступлений. Сопоставив данные, полученные при производстве указанного следственного действия, с известными элементами криминалистической характеристики преступления, такими как: обстановка места происшествия, объект преступного посягательства, способ совершения преступления, следователь получает необходимую информацию о субъекте преступного посягательства.

Исследования, проведенные Л. Л.Каневским, Г. И.Гатауллиной, Е. А.Егорышевой, С. А.Вецкой[366] и другими учеными, анализировавшими криминалистическую характеристику преступлений, совершенных, например, несовершеннолетними, позволяют сделать вывод, что выбор подростками объектов преступных посягательств часто определяется их личными интересами, потребностями, желаниями. Анализ практики свидетельствует о том, что они чаще всего посягают: а) на продукты питания (сладости, спиртные напитки, деликатесы и др.); б) на предметы, особо значимые для несовершеннолетнего (в связи с интересом к спорту, музыке и т. д.); в) на предметы молодежной моды и т. д.

По мнению Л. Л.Каневского, такие элементы типовой криминалистической характеристики преступлений несовершеннолетних, как место и время позволяют ориентировочно предположить о возможности совершения этих преступлений подростками. При этом нужно исходить из следующих закономерностей: а) подростки совершают преступления в сравнительно ограниченном круге мест; б) они чаще, чем взрослые совершают кражи из общежитий, школ, колледжей, садовых домиков; в) убийства совершаются ими прежде всего в местах, где они проводят свободное время.[367]

Далее профессор Л. Л.Каневский отмечает, что более определенно отражает личностные качества несовершеннолетнего правонарушителя такой элемент типовой криминалистической характеристики преступления, как способ его совершения, так как он детерминирован, главным образом, субъективными свойствами подростка, отсутствием жизненного и профессионального опыта, направленностью личности. Определенную роль при выборе способа совершения деяния играют и внешние факторы: свойства предмета преступного посягательства, обстановка, в которой совершается преступление. О физической силе подростка можно судить по способам проникновения в помещение и взлома, усилиям, затраченным на перенесение тяжестей, по характеру причиненных телесных повреждений.[368]

В выдвижении версий о лице, совершившем преступление, большую роль играют специалисты, участвующие в осмотре места происшествия. Анализируя обстановку и обнаруженные следы, с их помощью можно получить следующие сведения:

по следам рук – о числе участвующих в преступлении лиц, их поле, возрасте, росте, особенностях рук и ладоней (отсутствие пальцев, наличие шрамов, степень загрязнения поверхности кожи и т. д.); не оставлены ли обнаруженные следы потерпевшим либо иными присутствовавшими на месте происшествия лицами;

по следам ног (обуви) – о числе участвующих в преступлении лиц, их поле, возрасте, росте, массе, особенностях походки либо наличии физических недостатков (хромота и т. п.); типе обуви; оставлены ли обнаруженные следы потерпевшим либо иными лицами;

по биологическим объектам – о признаках и свойствах лица, оставившего данные следы (цвет волос, группа крови и др.);

по документам и рукописным материалам – об особенностях личности писавшего, его эмоциональном состоянии в момент написания; о содержании первоначальных текстов измененных документов, способах их изменения и т. д.

В процессе осмотра места происшествия специалист, опираясь на свои знания, объясняет следователю происхождение следов, восстанавливая картину происшедшего, и тем самым помогает формировать следственную версию. Одновременно, зная об уже выдвинутой следственной версии, он должен учитывать возможность обнаружения негативных обстоятельств, наличие которых ведет к изменению выдвинутой следователем версии.[369]

Несмотря на столь большое значение следов, которые можно обнаружить в ходе осмотра места происшествия, качество его производства остается довольно низким. По исследованиям, проведенным Ф. Г. Аминевым, в протоколах осмотра места происшествия дается поверхностное описание следов преступления, отсутствуют фототаблицы и схемы, отсутствуют справки предварительного исследования следов на месте происшествия, крайне редко изымаются биологические следы, следы кожного покрова человека, микрочастицы. Соответственно на экспертное исследование поступают объекты, содержащие следовую информацию небольшого количества информационных полей.[370]

Причиной тому – плохая профессиональная подготовка следователей и специалистов-криминалистов. Регулярное повышение их квалификации с учетом достижений современной технологии и развития тактики производства следственных действий позволит изменить ситуацию к лучшему.

После задержания подозреваемого в совершении преступления проводится обыск или выемка для обнаружения похищенного имущества, орудий преступления, а также для получения информации об условиях жизни, его интересах и потребностях. Обстановка квартиры, личные вещи подозреваемого, предметы его увлечения как источники информации о его личности могут представлять интерес для следователя.

Информация о личности обвиняемого поступает к следователю и по результатам проверки вербальных следственных действий, к которым относится, в первую очередь, допрос. В следственной ситуации, когда лицо, совершившее преступление, неизвестно, из показаний свидетелей, потерпевших можно получить информацию о внешности преступника, его повадках, особенностях голоса, речи, походки и т. д. Эта информация дает основание предположить, что преступление совершено человеком, которому присущи те или иные функциональные и анатомические особенности.

В том случае, когда преступник известен, информацию о его личности следователь получает непосредственно при его допросах в качестве подозреваемого и обвиняемого, а также из показаний родственников, соседей и других лиц, обладающих необходимой информацией.

Оперативно-розыскные мероприятия как средства получения информации о личности обвиняемого.

Информацию о личности обвиняемого можно получить из оперативно-розыскных источников. Р. С.Белкин указывал, что оперативная информация имеет своими источниками людей и вещественные образования – предметы и документы. И те, и другие могут быть разделены на две группы: те, которые в перспективе могут стать источниками доказательственной информации при выполнении необходимых для этого процессуальных процедур, и те, которые такими источниками не станут и останутся лишь источниками оперативной информации.[371]

Как известно, в соответствии со ст. 1 ФЗ «Об ОРД», оперативно-розыскная деятельность представляет собой вид деятельности, осуществляемой гласно и негласно оперативными подразделениями государственных органов, уполномоченных законом в пределахих полномочий, посредством проведения оперативно-розыскных мероприятийв целях защиты жизни, здоровья, прав и свобод человека и гражданина, собственности, обеспечения безопасности общества и государства отпреступных посягательств, то есть оперативно-розыскная деятельностьосуществляется путем проведения оперативно-розыскных мероприятий, переченькоторыхстрогоопределен в ст. 6 ФЗ «Об ОРД».

Понятие оперативно-розыскного мероприятия среди ученых определяется неоднозначно. А. Е.Чечетин под ОРМ понимает закрепленные в ФЗ «Об ОРД» и проводимые уполномоченными на то субъектами в соответствии с требованиями нормативно-правовых актов действия, основанные на применении преимущественно негласных средств и методов в сочетании с гласными средствами и методами, направленные на непосредственное выявление и использование фактических данных, необходимых для решения задач ОРД.[372] А. Ю.Шумилов определяет ОРМ как предусмотренный ФЗ «Об ОРД» поведенческий акт субъекта, непосредственно осуществляющего ОРД (оперативник, агент и др.), сутью которого является получение необходимойдля достижения целей и решения задач ОРД информации.[373] Более краткое определение оперативно-розыскных мероприятий дает О. А.Вагин, полагая, что это закрепленные в ФЗ «Об ОРД» действия или совокупность действий, в рамках которых применяются гласные и негласные силы, средства и методы, направленные на решение задач ОРД.[374] В. М.Мешков и В. Л.Попов понимают под оперативно-розыскным мероприятием составной структурный элемент ОРД, состоящий из системы взаимосвязанных действий, направленных на решение конкретных тактических задач.[375] Такое же определение предлагает и Я. В.Давыдова.[376]

Таким образом, принимая во внимание предлагаемые определения, под оперативно-розыскными мероприятиями, как источниками получения информации о личности обвиняемых, мы понимаем форму осуществленияоперативно-розыскной деятельности, состоящую из системывзаимосвязанных действий, осуществляемых уполномоченными на то субъектами, впорядке, предусмотренномфедеральным законодательством, в целяхустановления необходимых данных, направленных на решение задачраскрытия, расследования и профилактики преступлений.

Статья 6 ФЗ «Об ОРД» дает исчерпывающий перечень оперативно-розыскных мероприятий, которые классифицируются по различным основаниям, в зависимости от их признаков и целей. Приведем несколько видов классификаций, принятых в теории оперативно-розыскной деятельности.

В зависимости от времени (продолжительности) проведения ОРМ: разовые (опрос, наведение справок, сбор образцов для сравнительного исследования и др.) и длящиеся (прослушивание телефонных переговоров, контроль почтовых отправлений и т. д.).

В зависимости от формы проведения оперативно-розыскные мероприятия могут быть гласными и негласными, то есть без сокрытия истинных целей или с их сокрытием.

В зависимостиот необходимости санкционирования:

а) ОРМ, не требующие санкционирования (опрос, наведение справок, сбор образцов для сравнительного исследования, проверочная закупка и др.);

б) ОРМ, требующие ведомственного санкционирования (проверочная закупка и контролируемая поставка предметов, запрещенных в свободном обороте; оперативное внедрение; оперативный эксперимент и др.);

в) ОРМ, требующие судебного санкционирования (контроль почтовых отправлений, телеграфных и иных сообщений; прослушивание телефонных переговоров; снятие информации с технических каналов связи и др.).[377]

Существуют и иные виды классификаций, например, в зависимости от степени проникновения в криминальную среду (глубокие и поверхностные); по сочетанию ОРМ между собой (относительно автономные и комплексные)[378]; в зависимости от целей проведения ОРМ (получение источников доказательств; реализация материалов оперативной разработки; оперативное обеспечение предварительного следствия)[379] и т. д.

Классификации оперативно-розыскных мероприятий, проводимых в отношении несовершеннолетних, и это следует отметить, не имеют существенных отличий от их классификации в отношении взрослых правонарушителей. Вместе с тем особенности личности несовершеннолетнего преступника требуют особого подхода при проведении оперативной работы в отношении него. Исходя из этого, считаем необходимым дополнить существующие классификации проводимых оперативно-розыскных мероприятий следующей: 1) универсальные, при проведении которых не учитываются возраст и особенности личности и 2) специфические, при производстве которых необходимо учитывать психологические и иные особенности личности несовершеннолетнего, его характера, уровня развития, условийпроживания, воспитания и т. д.

К универсальным можно отнести темероприятия, которые проводятсявне контакта с несовершеннолетним, и в связи с этим не требуют учета особенностей его личности. Это наведение справок, сбор образцов для сравнительного исследования, исследование предметов и документов, наблюдение, обследование помещений, контроль почтовых отправлений и иных сообщений, прослушивание телефонных переговоров и снятие информации с технических каналов связи.

К специфическим мы относим оперативно-розыскные мероприятия, припроведении которых несовершеннолетние находятся непосредственно в контакте с оперативными сотрудниками, когда сами несовершеннолетние знают (гласные мероприятия) или не знают об этом (негласные мероприятия). Это такие мероприятия, как: опрос, проверочная закупка, отождествление личности, оперативное внедрение, контролируемая поставка, оперативный эксперимент.

Самым распространенным оперативно-розыскным мероприятием является опрос, который заключается в сборе (добывании) информации в процессе непосредственного общения оперативника или по его поручению другого лица с человеком, который осведомлен или может быть осведомлен о лицах, фактах и обстоятельствах, имеющих значение для решения задач ОРД. Опрос может быть проведен как для выяснения обстоятельств совершения преступления, так и для получения сведений о личности преступника. Опрос может быть открытым (гласным) или скрытым (негласным). В последнем случае опрашиваемое лицо не будет знать о самом оперативном мероприятии и о целях его производства. При этом процедура опроса не требует судебных и ведомственных санкций, его результаты оформляются справкой оперативника, либо, при согласии самого опрашиваемого, объяснением. Опрос может быть проведен без ограничения возраста любых граждан, которые по своим физическим и интеллектуальным возможностям способны дать необходимую информацию как о самом преступлении, так и о лице его совершившем.

Таким образом, для получения информации о личности подозреваемого, обвиняемого проводятся оперативные опросы его близких родственников; знакомых, к которым относятся соседи, педагоги, товарищи и т. д.; очевидцев преступления и самого преступника.

В зависимости от целей проведения опрос можно подразделить следующим образом: 1) для выяснения обстоятельств совершенного преступления; 2) выявления возможных соучастников; 3) выявления других эпизодов преступной деятельности; 4) выяснения условий жизни; 5) выяснения личностных особенностей правонарушителя.

Что касается опроса, то нам представляется весьма спорной позиция Ю. В.Чуфаровского, который полагает, что, опросив лицо, оперативный сотрудник может в дальнейшем проверить полученные объяснения на месте исследуемого события. «Эта проверка может проводиться с участием опрашиваемого и специалистов, с использованием макета или предмета, о применении которого рассказал опрашиваемый, а также статиста или манекена».[380] И далее профессор указывает: «В случае дачи опрашиваемым ранее лицом на месте новых пояснений следует выяснить, почему ранее при опросе он этого не говорил. При наличии противоречий между прежними объяснениями и результатами их проверки на месте нужно также выяснить причину. При этом надо спокойно, без назидательности показать нелогичность даваемых объяснений. Неразумно вступать в конфликт по мелким, несущественным деталям, с которыми можно разобраться позже, при дополнительном опросе».[381]

Во-первых, такое оперативно-розыскное мероприятие как проверка объяснений на месте не предусмотрено в Законе «Об ОРД»; во-вторых, как представляется, опрос, проверка опроса на месте исследуемого события, дополнительный опрос для выяснения противоречий между первым опросом и проверкой объяснений на месте будут слишком загромождать оперативно-розыскную деятельность излишними действиями, которые в любом случае придется повторять в качестве следственных для процессуального закрепления полученных показаний.

Наведение справок также является весьма распространенным мероприятием, направленным на получение информации о личности подозреваемого, обвиняемого. Запрашиваемые справки содержат сведения о судимостях лица, состоянии его здоровья, в том числе психического, нахождении в тех или иных учреждениях, включая школы, детские дома, интернаты, лечебные учреждения и другие данные биографии. Справки могут быть затребованы как официально (гласно), так и с определенным легендированием (скрытно) в зависимости от конкретной следственной или оперативной ситуации. При этом официально истребованные справки могут быть включены в число доказательств по уголовному делу как иные документы в соответствии с п. 6 ч. 2 ст. 74 УПК РФ.

Данные о личности правонарушителя могут быть получены посредством проведения и такого оперативно-розыскного мероприятия, как наблюдение. Наблюдение предполагает преднамеренное, систематическое и целенаправленное восприятие в естественных условиях зрительным путемконкретных лиц без вмешательства в ход их деятельности, а также обеспечивающее регистрацию, оценку и изучение специфики поведения наблюдаемых и определение его смысла, мотива и т. д.[382] Иными словами, наблюдение – это оперативно-розыскное мероприятие, направленное на получение информации об объекте путем визуального, слухового, электронного и иных способов контроля, осуществляемого в помещениях, транспорте и на открытой местности. Объектом могут быть любые лица, представляющие оперативный интерес.[383] На сегодняшний день при наблюдении широко применяются такие технические средства, как фотографирование, аудио и видеозапись. В основном наблюдение используется при выявлении преступлений и их раскрытии, когда возможности негласного фиксирования действий интересующих лиц могут выявить само совершение преступления, связи виновных лиц, пути получения или сбыта предметов преступления и иные данные.

Так же, как и следственное наблюдение, оперативное наблюдение за правонарушителем предусматривает, в первую очередь, получение информации о его поведении, психологических особенностях, психических отклонениях. Оперативное наблюдение, кроме того, предусматривает и получение информации о совершаемых или готовящихся к совершению действиях наблюдаемого лица. Если следователь наблюдает за преступником в основном в процессе производства следственных действий, то оперативный сотрудник может наблюдать за объектом в любом месте его пребывания или передвижения, получая тем самым большую по объему и более разнообразную по качеству информацию. Данную информацию можно использовать как для решения оперативно-розыскных задач, так и в тактических целях при подготовке и проведении следственных действий.

Информацию о личности подозрваемого, обвиняемого можно получить и путем прослушивания телефонных переговоров (далее – ПТП), которое заключается в совокупности действий по конспиративному слуховому контролю переговоров, ведущихся по линиям телефонной связи, или односторонних сообщений, и, как правило, в их фиксации с помощью звукозаписывающих технических средств с целью обнаружения сведений о преступной деятельности лица – объекта оперативной заинтересованности, выявления его связей иполучения иной информации, способствующей решению конкретных задач ОРД.[384]

Данные наблюдения и прослушивания телефонных переговоров могут раскрыть механизм действий лица во время совершаемого преступления, выяснить его роль в составе группы, определить черты его характера (крайнюю жестокость или добродушие, изворотливость или простоту) и выявить другую соответствующую информацию. Результаты наблюдения или ПТП могут быть отражены в материалах уголовного дела и будучи легализованными, использоваться при предъявлении обвинения и, в конечном итоге, при определении наказания по приговору суда.

Отождествление личности дает информацию о предполагаемом лице, совершившем преступление. Одновременно субъект, который отождествляет лицо, может описать его поведение, наблюдаемое в момент совершения преступления, внешние характеристики и иные данные о личности. Как правило, в органах внутренних дел содержатся достаточно большие базы видео и фотоматериалов о правонарушителях, действующих в том или ином районе или микрорайоне, которые могут быть использованы в данном оперативном мероприятии.

Оперативное внедрение – это легендированное в целях решения задач ОРД проникновение сотрудников оперативных подразделений в криминальную среду для сбора информации, необходимой для борьбы с преступностью.

Оперативный эксперимент предполагает создание негласно контролируемых условий и объектов для преступных посягательств в целях выявления и задержания лиц, подготавливающих, совершающих или совершивших тяжкое или особо тяжкое преступление.[385]

Оперативный эксперимент широко применяется при раскрытии вымогательств. В этом случае потерпевшийзаявляет о вымогательстве денег или иных материальных средств. При исполнении преступления правоохранительные органы задерживают с поличным всех вымогателей, фиксируя ход и результаты эксперимента в соответствующих документах, после чего данные оперативного эксперимента становятся основанием длявозбуждения и расследования уголовного дела.

Из перечисленных семи оперативно-розыскных мероприятий, только два – опрос и наведение справок – могут целенаправленно использоваться для установления сведений о личности, обстоятельств его развития, биографии, его физических и психических черт. Вместе с тем совокупность всех ОРМ, проводимых в отношении преступников, дает информацию об их личности и иных необходимых данных по расследуемым уголовным делам. Как отмечает Е. Н.Яковец, важно совершенствовать роль аналитической работы в оперативно-розыскной деятельности с тем, чтобы ее результаты оптимально использовались при расследовании уголовных дел, были логичными, истинными, реализуемыми и эффективными.[386]

Судебная экспертиза как средство получения информации о личности обвиняемого.

Одним из средств получения информации о личности преступника является заключение экспертизы. Судебная экспертиза – это сложное процессуальное действие, заключающееся в производстве, в соответствии с установленным законом порядком, исследований объектов экспертом с целью установления фактических данных и обстоятельств, имеющих значение для правильного разрешения уголовного дела. Классификация экспертиз производится по трем основаниям: предмету, объекту и методике экспертного исследования.[387]

В процессе расследования уголовного дела производятся разнообразные виды судебных экспертиз, которые дают ответ на поставленные следователем вопросы специального характера, в том числе те, которые имеют отношение непосредственно к личности преступника. Эти вопросы принято делить на идентификационные и диагностические. Соответствующим образом различаются и экспертизы. При помощи идентификационных устанавливается тождество конкретного материального объекта либо группы предметов, явлений. Объединяющим же диагностические задачи является то, «что во всех случаях в основу их решения положено изучение свойств и состояний объекта с учетом происходивших в нем изменений, определяемых условиями и факторами криминальной ситуации».[388] Сведения о личности можно получить путем проведения как идентификационных, так и диагностических экспертиз. Объектом исследования в них выступает как непосредственно сам правонарушитель, так и оставленные им следы, а также иные отображения его свойств, качеств, развития и т. д.

Объектами исследования при решении задач идентификационного характера выступают следы рук, ног и обуви, следы зубов, и прочие следы преступника. Производство данных экспертиз достаточно распространено, методики являются апробированными и не вызывают сомнений. Чаще всего на месте преступления обнаруживаются следы рук. Однако, по утверждению Т. Ф.Моисеевой, лишь незначительная часть следов пальцев рук, обнаруживаемых на месте происшествия, пригодна для дактилоскопических идентификационных исследований, поскольку в основном это смазанные или неполные следы.[389] Выход из создавшегося положения возможен в двух вариантах. Во-первых, необходимо повышение квалификации специалистов, работающих со следами на местах производства следственных действий, во-вторых, широкое использование возможностей новых видов экспертиз, например, исследование потожирового вещества в следах рук, которые несут в себе информацию о свойствах человека.

Таким образом, изъятые в процессе осмотра места происшествия следы, на первом этапе их исследования помогают выдвигать версии, а на последующем – с момента появления подозреваемого – устанавливать тождество.

К экспертизам, решаемым задачи диагностического характера, относятся, в частности, судебно-медицинская, судебно-психологическая и судебно-психиатрическая.

В соответствии со ст. 196 УПК РФ обязательно назначение и производство судебной экспертизы, если необходимо установить возраст подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего, когда это имеет значение для уголовного дела, а документы, подтверждающие его возраст, отсутствуют или вызывают сомнение. В таком случае на практике назначается судебно-медицинская экспертиза установления возраста. В процессе производства данной экспертизы устанавливается хронологический возраст и то, приблизительно, например, у детей с точностью до одного-двух лет, в юношеском возрасте – до двух-трех лет, у взрослых – до пяти лет.[390]

Возраст в судебной медицине определяется по совокупности возрастных признаков (рост человека, окружность груди, размеры головы, количество зубов и т. д.) при помощи различных методик.

В последнее время для решения данного вопроса эффективно используется рентгенологический метод исследования костной ткани человека. Возрастная морфология костной системы позволяет получать объективные данные и с наибольшей точностью определять конкретный возраст. Объектом изучения рентгенографии является кисть человека. Учеными разработана новая методика определения возраста на основании индивидуальной оценки состояния возрастных изменений костей кисти. Такой антропологический метод основан на балльной оценке возрастных изменений костей кисти, таких как остеофиты (разрастание головок фаланг, разрастания в местах прикрепления сухожилий), остеопороз (частичная резорбция костных балок и коркового слоя, очаги локальной атрофии костного вещества), склероз (очаги уплотнения внутренних структур кости, склеротические ядра) и суставные нетравматические деформации (общее сужение суставной щели и ульнарная подточенность головки средней фаланги), определяемых по рентгенограмме с учетом степени их развития.[391]

Когда возраст определяется судебно-медицинской экспертизой, днем рождения обследуемого считается последний день того года, который назван экспертами, а при исчислении возраста минимальным и максимальным числом лет суду следует исходить из предполагаемого экспертами минимального возраста такого лица (п. 7 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 14 февраля 2000 г. «О судебной практике по делам о преступлениях несовершеннолетних»[392]).

Указанное положение также подвергается некоторыми учеными критике. По мнению А. Р.Михайленко: «Законодатель при определении возраста не учитывает расхождение в возрасте лица при сравнении места его рождения с местом совершения преступления. Уже в пределах Российской Федерации, лицо, которое родилось, к примеру, 1 января на Чукотке будет старше примерно на 10 часов того, которое родилось также 1 января, но в Калининграде. Получается, что новые сутки для этих лиц фактически могут наступить в разное время».[393]

И далее профессор А. Р.Михайленко делает, по нашему мнению, абсолютно справедливый вывод о том, что биологический возраст человека может существенно отличаться от возраста хронологического. «Нас, юристов должен интересовать не только собственно механический, хронологический подход к оценке возраста, а и биологическое, и психологическое состояние лица, потому что хронологическое время для исследования глубины проблемы мало что даст. Оно лишь указывает, например, что за свои 17 лет несовершеннолетний на Земле естественным путем 17 раз облетел вокруг Солнца. Но суть возраста человека, лица определяют не эти облеты, а биологические и психологические процессы, которые имеют свой возраст и не всегда могут совпадать с астрономическим отсчетом времени, так как являются строго индивидуальными, многоаспектными в зависимости от сфер жизнедеятельности человека, и берут свое начало с момента рождения человека. Конкретный уровень интеллектуального развития личности, психологического его возраста могут установить специалисты, например, психологи, если это имеет значение для привлечения лица к уголовной ответственности».[394]

Принимая решение о назначении судебно-медицинской экспертизы по установлению возраста несовершеннолетнего обвиняемого, необходимо иметь в виду следующее:

по имеющимся методикам судебно-медицинская экспертиза может определить только хронологический возраст обследуемого лица, т. е. его соответствие тому или иному количеству прожитых лет;

указанный хронологический возраст определяется условно, что влечет за собой привлечение к уголовной ответственности лиц, лишь приблизительно достигших 14- или 16-летнего возраста с ошибкой в один-два года;

поскольку вопрос о назначении судебно-медицинской экспертизы по установлению возраста встает в отношении лиц, не имеющих документы, чаще всего, из неблагополучных семей, социально и педагогически запущенных, определение их хронологического возраста не решает правовую проблему соответствия таких подростков критериям, по которым лицо может считаться субъектом преступления.

Среди правонарушителей значительна доля лиц с психическими аномалиями. На практике следователь, анализируя обстановку места происшествия, наблюдая за преступником в процессе вербальных следственных действий, изучая условия его жизни и мотивы совершения преступления, может выявить отклонения в его развитии. Проконсультировавшись со специалистом, следователь должен назначить судебно-психологическую или судебно-психиатрическую экспертизы.

Обосновывая использование судебно-психологической экспертизы в отношении обвиняемых (подсудимых), Е. Н.Холопова отмечает, что судебно-психологическая экспертиза индивидуально-психологических особенностей обвиняемых (подсудимых) возможна по всем категориям уголовных дел с целью: установления предпосылок обстоятельств, влияющих на степень и характер ответственности (т. е. смягчающих и отягчающих обстоятельств: ст. ст. 61, 63 УК РФ); определения причин и условий, способствовавших совершению преступления (ч. 2 ст. 73 УПК РФ); назначения и индивидуализации наказания (ч. 3 ст. 60 УК РФ).[395] Соглашаясь с указанным мнением, считаем, однако, такое предложение преждевременным. Отечественное уголовное судопроизводство, к сожалению, не в состоянии проводить указанные экспертизы по каждому уголовному делу из-за недостаточного финансирования и отсутствия квалифицированных экспертов, способных к столь многоплановой и масштабной работе. Тем не менее, полагаем, что в отношении обвиняемых несовершеннолетнего или молодого возраста, по определенным показателям отстающих в развитии, проявляющих странности в поведении, такая экспертиза обязательна. И данное положение должно быть отражено в законодательстве. К сожалению, на практике назначению судебно-психологических экспертиз уделяется незначительное внимание.

Проблема разграничения психического заболевания от иных проявлений психических отклонений, является сложной, требующей тщательного исследования.

На сегодняшний день судебная психолого-психиатрическая экспертиза, призванная решать сложные вопросы, встречается с немалыми трудностями в ее проведении: 1) налицо научное несовершенство ряда методов исследования и теоретических основ существующих научных школ и подходов; 2) неудовлетворительная подготовка профессиональных кадров; 3) производство амбулаторных вместо стационарных психолого-психиатрических экспертиз (практически три четверти психолого-психиатрических экспертиз в Республике Башкортостан проводится амбулаторно) и т. д.

Что касается производства судебно-психиатрических экспертиз, то такая экспертиза, в первую очередь, призвана решать вопросы о способности психически больных людей, совершивших общественно опасные деяния, сознавать значение своих действий и руководить ими. Как отмечается в ч. 1 ст. 10 Закона РФ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании», диагноз психического расстройства обязан ставиться только в соответствии с общепринятыми международными стандартами. Для этого должны быть использованы достижения мировой психиатрической науки и применена Международная классификация болезней, адаптированная на момент диагностики к отечественной психиатрии.

Основанием для их назначения в уголовном судопроизводстве является:

необычное или ничем не мотивированное, психологически нелепое или особо жестокое преступление или ничем не оправданное глумление над трупом;

неадекватное и нелогичное поведение, высказывания, действия, поступки и т. д. обвиняемых, подозреваемых в судебно-следственной ситуации;

пребывание вышеуказанных лиц в психиатрических стационарах или на учете в психоневрологических учреждениях, прохождение ими судебно-психиатрической экспертизы в прошлом;

перенесенные данными лицами травмы головного мозга (черепа) или его заболевания (менингиты, энцефалиты, сифилис или их последствия);

задержка в психическом развитии у этих лиц, их отставание в период обучения в школе или неадекватное снижение трудоспособности;

учеба во вспомогательной школе (психоневрологические учреждения со специальным обучением) и др.[396]

Умственная отсталость в качестве общих диагностических указаний содержит предписание определения интеллектуального уровня на основе всей доступной информации, включая клинические данные, адаптивное поведение, которое должно конкретизироваться при помощи шкал социальной зрелости и адаптации, стандартизированных с учетом местных условий, и продуктивность по психометрическим тестам.

К сожалению, как отмечает С. Н.Боков, в судебно-психиатрической экспертной диагностике умственной отсталости абсолютно преобладают лишь клинические критерии; определение степени социальной адаптированности в соответствии с рекомендациями ВОЗ и психометрическое изучение интеллекта фактически не проводятся.[397]

Иначе говоря, проведение одной только судебно-психиатрической экспертизы дает возможность следствию ответить лишь на вопрос: является ли обвиняемый вменяемым или нет. Однако этой информацией нельзя ограничивать изучение психических особенностей личности. Так, например, четырнадцатилетний М-ов изнасиловал свою прабабушку, а потом задушил ее. По делу была проведена судебно-психиатрическая экспертиза, которая дала заключение, что М-ов вменяемый.[398] Считаем, что в данном случае необходимо было проведение комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизы, в ходе которой эксперты могли бы досконально изучить личность подростка, выявить возможные отклонения в психике. Тем не менее, этого сделано не было, и в приговоре характеристика личности была отражена в трех строках. Не было учтено, что мать М-ова бросила его маленьким, отец регулярно пил и избивал сына, прабабушка, у которой он последнее время находился, также пила и постоянно наказывала несовершеннолетнего. Полагаем, что в данном случае личность несовершеннолетнего осталась не изученной, причины и мотивы преступления не исследованными.

В заключении необходимо отметить, что психика человека, его интеллектуальное развитие и многие другие вопросы индивидуального характера – достаточно сложный и не познанный до конца объект. Тем не менее, при всей сложности психологических и психиатрических исследований, недостаточной разработанности методик таких исследований, экспертам необходимо их проводить и давать заключение, от которого зависит судьба человека. В силу этого, особое значение приобретают профессиональные и нравственные качества эксперта. И как справедливо отмечает Н. П.Майлис, эксперту должны быть присущи, в первую очередь, принципиальность, объективность, беспристрастность, самостоятельность и самокритичность.[399]

5.2. Предпосылки и источники формирования учения о личности малолетнего участника уголовного судопроизводства и ее место в системе общей теории криминалистики

Выше мы уже указывали, что частная криминалистическая теория представляет собой высшую степень рационального познания, особый вид организации научного знания, позволяющий создать целостное концептуальное представление о закономерностях и связях в определенной предметной области действительности. Следовательно, учение о личности малолетних участников уголовного судопроизводства должно отражать существующие связи и закономерности между личностью малолетнего и вырабатываемыми средствами, тактикой и методикой расследования преступлений.

Личность участника уголовного судопроизводства всегда вызывала научный интерес уже с момента возникновения науки криминалистики в двух направлениях в расследовании: 1) работа с допрашиваемыми и 2) работа со следами, оставленными после совершения преступления.

Так, основоположник криминалистики Ганс Гросс писал, что важным условием «точной» деятельностисудебного следователя является основательное знание человека как главного материала предварительного следствия. А вопросы экспериментального изучения свидетельских показаний с учетом личности свидетеля являлись предметом обсуждения уже в 1910 году на Брюссельском международном конгрессе союза криминалистов, в ходе работы которого Ганс Гросс защищал необходимость сохранения возможности допроса детей.

Уже в период зарождения криминалистики основоположники данной науки прекрасно понимали, насколько важно изучать личность участников уголовного судопроизводства. Причём не только в аспекте практического использования данных о личности, например, в профилактических целях или в целях эффективного раскрытия и расследования преступлений, но и с позиций криминалистической науки, в частности, для усовершенствования и создания новых средств познания криминального события. Личность преступника, жертвы преступления, личность свидетелей и очевидцев, других участников уголовного процесса, так или иначе влияющих на его ход и результаты, вызывала, таким образом, интерес не только как сфера прикладного использования сведений об их личности, но и как объект научных исследований.

Соответственно, каждый из участников предварительного расследования и судебного рассмотрения уголовных дел должен был изучаться по двум направлениям:

1) как источник информации о событии преступления. Например, речь могла идти о тех, кого предстояло допрашивать по делу; или о лицах, ставших в результате совершения преступления носителями следов события, подлежащего расследованию (в широком смысле слова);

2) как источник информации о самом себе, о своём поведении и своих действиях, связанных с преступлением; например, таковыми становились лица, оставившие следы на месте преступления, и т. д.

Впрочем, надо сказать, что тема личности интересовала криминалистов ещё задолго до Ганса Гросса. Так, Людвиг фон Ягеманн, родоначальник западногерманской криминалистики, в своем «Руководстве по судебному расследованию», изданном в 1838–1841 гг., уже тогда предпринимал попытки типизации допрашиваемых лиц по их личностным характеристикам.[400]

Немало внимания вопросам личности участника уголовного судопроизводства уделяли и такие известные зарубежные криминалисты, как Р. А.Рейсс – автор книги «Научная техника расследования преступлений» (1912)[401], А.Вейнгарт – «Уголовная тактика: Руководство к расследованию преступлений» (1912)[402] и другие ученые.

В отечественной криминалистике, находившейся под заметным влиянием западногерманской криминалистики, также с повышенным вниманием стали относиться к проблеме личности участников уголовного судопроизводства и к её изучению, о чём можно судить уже по первым монографическим работам российских учёных-криминалистов. В этих работах, так или иначе, затрагивались вопросы личности участников расследования уголовных дел. Правда, их теоретические разработки в основном касались исследования личности преступника и свидетеля, сведения о которых рекомендовалось использовать следователю в работе с ними.

Между тем разработки отечественных ученых не ограничивались использованием данных о личности в судопроизводстве. О широте диапазона исследований личности, проводимых российскими криминалистами еще до революции, говорит, в частности работа известного ученого Е. Ф.Буринского, вышедшая в свет в 1903 году под названием «Судебная экспертиза документов, производство ее и пользование ею». В ней автор, по сути дела, заложил теоретические основы изучения личности по почерку.[403]

В 1916 году появляется монографический труд еще одного отечественного криминалиста Б. Л.Бразоля, в котором автор также уделил достаточно внимания вопросам личности участника уголовного судопроизводства.[404]

Одним из первых советских криминалистов, обратившихся к проблемам получения показаний от свидетелей и их оценки, стал И. Н.Якимов, рекомендовавший учитывать при общении с ними особенности их личности.[405] Он же писал о необходимости изучения преступника с точки зрения характерных особенностей его личности, формирующих преступные наклонности субъекта криминальной деятельностии т. д.[406]

Не менее значимыми для формирования криминалистического учения о личности участников уголовного судопроизводства стали научные разработки еще одного известного советского ученого-криминалиста – В. И.Громова, который обратил внимание на крайнюю важность учёта особенностей личности допрашиваемого на эффективность общения с ним во время допроса.[407] То же отмечали и авторы первого учебника по криминалистике для высших учебных заведений, подготовленного под редакцией А. Я.Вышинского в 1938 году.[408]

Между тем, анализ научных работ, изданных в дореволюционный и послереволюционный период отечественной истории вплоть до начала Второй мировой войны, показал, что за эти годы удалось создать лишь предпосылки для теоретического обобщения и обоснования необходимости разработки учения о личности как самостоятельной частной криминалистической теории. И только с середины ХХ века в отечественной криминалистике начинается целенаправленная разработка учения о личности участников уголовного судопроизводства. Такое стало возможным не только в связи с начавшей интеграцией криминалистических знаний, прежде всего с такими науками как уголовный процесс, криминология, судебная психология, но и в связи с интенсивным развитием теоретической базы криминалистики, с разработкой и созданием частных криминалистических теорий. Успехи науки на этом поприще и стали источником для формирования новых криминалистических учений – прежде всего, учений о личности обвиняемого и потерпевшего.

В 1973 году выходит в свет работа Цветкова П. П. «Исследование личности обвиняемого».[409] В том же году Ф. В.Глазырин успешно защищает докторскую диссертацию на тему «Криминалистическое изучение личности обвиняемого».[410] В 1972 году впервые поднимается вопрос о виктимологии как о новом направлении теории и практики борьбы с преступностью.[411] Позднее, в 1988 году издается монография Е. Е.Центрова «Криминалистическое учение о потерпевшем».[412] Не остаются без внимания и проблемы криминалистического изучения личности свидетеля.

Действительно, с момента формирования и становления науки криминалистики, как мы видим, осуществлялось обобщение и систематизация эмпирических фактов относительно личности участника уголовного судопроизводства. Вместе с тем подобные обобщения еще не могли образовывать частные криминалистические теории, поскольку, как справедливо отметил Р. С.Белкин, развитая теория не является следствием простого обобщения эмпирических фактов, между ними существует еще одно звено – отдельное теоретическое обобщение, отличающееся меньшей степенью общности.[413]

И вот, начиная с 40-х годов, знания о личности участника уголовного судопроизводства начинают достигать своей зрелости, что позволило ученым-криминалистам осуществлять переход от отдельных теоретических построений к частным криминалистическим теориям различного уровня общности.

В 1938 году выходит статья С. М.Потапова «Принципы криминалистической индентификации».[414] Данная криминалистическая теория, хотя напрямую и не посвящена личности участника уголовного судопроизводства, но тем не менее затрагивает многие проблемы, связанные с ней. В 1940 году издается монография А. И.Винберга «Криминалистическая экспертиза письма», в которой определены научные основы криминалистического исследования письма, что позволило в дальнейшем проводить идентификацию личности.[415] Так продолжается вплоть до 60-х годов 20 века.

Начиная с указанного периода, криминалисты, следуя общему направлениюперсонификации во всех гуманитарных науках и осознавая важность и исключительность личности участника уголовного судопроизводства как источника криминалистически значимой информации, начали работу над формированием соответствующих частных криминалистических теорий.

В этой связи, с учетом имеющегося теоретического и эмпирического материала, появились объективные предпосылки для формирования частного криминалистического учения о личности малолетнего как участника уголовного судопроизводства.

К таковым можно отнести следующие предпосылки:

С момента возникновения гуманитарных наук в XVIII веке, личность человека, сам субъект научного познания становится объектом научных исследований. Подобная субъектно-объектная трансформация с веками лишь укрепляла общую тенденцию персонификации в различных отраслях гуманитарного знания.

Наличие процессуальной феноменальности малолетнего участника уголовного судопроизводства, вследствие чего на первый план встает необходимость и важность обеспечения его прав и законных интересов.

Выработка единой методологии изучения личности малолетнего участника уголовного судопроизводства.

Как следствие, определение и выявление тактических особенностей как получения информации о личности малолетнего участника уголовного судопроизводства, так и использования полученной информации о ней в целях обеспечения его прав и законных интересов и повышения эффективности предварительного расследования и судебного следствия с его участием.

Таким образом, малолетний участник уголовного судопроизводства – это процессуальный феномен. Исключительность его психофизических и нравственно-эмоциональных характеристик, его психики, определяют объективную невозможность применения общих криминалистических методов, приемов и способов обеспечения процессуальной деятельности следователя, связанной с участием малолетнего. В этой связи существует объективная потребность в формировании частной криминалистической теории о личности малолетнего участника уголовного судопроизводства.

С развитием учения о личности участников уголовного судопроизводства перед наукой вполне закономерно встал вопрос о связи этого учения с другими частными теориями и учениями, а также о его месте в системе криминалистики.

Так, в 1968 году Г. А.Самойлов предлагает включить данные о личности преступника в криминалистическое учение о навыках.[416]

Несмотря на это, не все учёные соглашались с таким подходом. Р. С.Белкин, например, не разделял их оптимистического взгляда, посчитав преждевременным говорить о формировании новой частной криминалистической теории. Впрочем, он при этом не отрицал актуальности и перспективности изучения криминалистической наукойличности участника уголовного судопроизводства.[417] Свою точку зрения Р. С.Белкин пояснял ограниченностью структуры учения о личности участника уголовного судопроизводства. Р. С.Белкин считал, что в настоящее время такое учение может включать в себя лишь три элемента, которых недостаточно, чтобы сформировать частную криминалистическую теорию, предлагаемую в качестве самостоятельной. Эти элементы автор представил следующими свойствами личности и средствами их познания:

а) соматические и психофизиологические свойства личности, данные о которых используются в целях розыска и идентификации;

б) соматические и психофизиологические свойства личности, определяющие и проявляющиеся в способе совершения преступления;

в) методики изучения личности участников процесса следователем и судом, т. е. методов и правил изучения личности в практических целях уголовного судопроизводства.[418]

Не пытаясь анализировать изложенную позицию автора, отметим лишь, что на современном этапе развития науки криминалистики, обоснованность и целесообразность существования криминалистического учения о личности участника уголовного судопроизводства убедительно доказана имеющимися научными трудами, поскольку с учетом накопившегося теоретического материала, составляющего основу для формирования криминалистического учения о личности, вопрос относительно состоятельности ее как новой частной криминалистической теории претерпел изменения и в качественном и в количественном направлении.[419]

На сегодняшний день мы видим не просто обоснованность и потребностьв криминалистическом учении о личности участника уголовного судопроизводства, но уже сформировавшуюся систему частных криминалистических теорий в этой сфере. Так, в 2007 году профессором И. А.Макаренко успешно защищена докторская диссертация «Криминалистическое учение о личности несовершеннолетнего обвиняемого».[420] В свою очередь, разработанная И. А.Макаренко криминалистическая теория является элементом криминалистической теории о личности преступника, отличающейся большой степенью общности. Указанные теории также являются элементами по отношению к криминалистической теории о личности участника уголовного судопроизводства. И, наконец, все они входят в общую теорию криминалистики.

Таким образом, на современном этапе существует разноуровневая и многофункциональная система частных криминалистических теорий о личности участников уголовного судопроизводства, которые расширяют, дополняют и конкретизируют общетеоретический раздел науки криминалистики.

Для того, чтобы определить место частной криминалистической теории о малолетних участниках уголовного судопроизводства в системе криминалистических знаний, нам, неизбежно, придется затронуть такой актуальный и насущный вопрос, как проблема определения структуры системы науки криминалистики. Систематика науки криминалистики по мере развития представлений о ее предмете всегда находилась в орбите множества обсуждений и дискуссий отечественных криминалистов.

На современном этапе развития науки криминалистики ее теоретическая база представлена сложноструктурной, функциональной, иерархически выстроенной системой различных теорий и учений, в своей совокупности отражающих весь предмет криминалистики. Подобная система характеризуется сложными связями ее структурных элементов. Сложность указанных взаимосвязей обусловлена тем, что для рассматриваемой системы характерны не только строго вертикальные иерархические связи, но и не менее ценные горизонтальные взаимосвязи и взаимозависимости. Подобные разнонаправленные взаимосвязи криминалистических теорий и учений являются вполне востребованными с точки зрения гносеологии, поскольку придают им дополнительное содержание, обогащая друга друга. Таким образом, из возникших связей формируются интертеоретические отношения между элементами системы общей теории криминалистики, методологическую сущность которых можно определить через их редукцию или сведение одной теории к другой.

Относительно криминалистического учения о малолетних участниках уголовного судопроизводства названный вид интертеоретических отношений (редукция) определяется через ее выведение из общего по отношению к ней криминалистического учения о личности участника уголовного судопроизводства. В системе науки криминалистики учение о личности участника уголовного судопроизводства относится к такому разделу криминалистики как: Криминалистическое учение о преступлении (Криминальная техника).

В целом отнесение криминалистического учения о малолетних участниках уголовного судопроизводства к общетеоретическому разделу может быть сведено к ее обоснованию как теории высшего уровня общности, поскольку ее основные положения, понятия и категории, могут быть применены и применяются во всех разделах науки криминалистики.

Остается лишь добавить, что криминалистическое учение о личности малолетних участников уголовного судопроизводства, являясь частной криминалистической теорией высокой степени общности по отношению к теориям и учениям иных разделов криминалистики, сама является элементом частной криминалистической теории о личности участников уголовного судопроизводства. Подобные взаимосвязи могут характеризоваться не только такими отношения, как целое и часть, но и как род и вид, что может быть основано на общности познаваемых ими объектов.

5.3. Предмет и система криминалистических теорий познания события преступления

Предметом криминалистических теорий познания события преступления выступают отдельные компоненты деятельности органов расследования и суда, чья идеализированная модель представлена каждой из этих теорий системой абстрактных объектов, их связей и отношений. Среди абстрактных объектов таких теорий выделяются в основном «следователь», «следственные действия», «следы и следообразование», «криминалистические средства, приемы и методы», «версии, планирование расследования», «судебная экспертиза» и т. д. Их взаимодействие, описываемое теорией, представляет собой ту самую идеализированную модель процесса установления истины по уголовному делу, которая стремится адекватно отобразить закономерности функционирования реальных систем (объектов).

Так, теория криминалистической идентификации моделирует процесс установления тождества материальных объектов по их отображениям, учение о криминалистической диагностике – процедуру определения состояний исследуемых объектов или процессов; учение о версии – в идеализированном виде описывает модель одной из форм логического мышления в расследовании преступлений и т. д.

В любой криминалистической теории познания события преступления связи и отношения познаваемых объектов идеализированы, «очищены» от всего многообразия отношений и воздействий, которые они в реальности испытывают на себе и которое сами оказывают на другие объекты. Такая идеализация, помогая абстрагироваться от всего многообразия реальных отношений, которые, будучи весьма запутанными, существенно затрудняют процесс познания, позволяет описать только важнейшие их связи.

В теории, например, криминалистической идентификации, чья идеализированная модель абстрагирована от множества реально существующих связей и отношений между идентифицируемым и идентифицирующимобъектами, внимание сконцентрировано на отображении свойств только одного из них – идентифицируемого в идентифицирующем. Такая абстракция позволяет в процессе отождествленияограничиться анализом односторонней зависимости одного от другого, в данном случае идентифицирующего объекта от идентифицируемого, при наличии в реальности множества иных связей, которыми в идентификационном исследовании вполне можно пренебречь.

В криминалистических теориях познания события преступления абстрактные объекты описываются с использованием специальных понятий, терминов и категорий, которыми обозначаются как сами абстрактные объекты, так и их свойства и признаки. Все они, составляя понятийный аппарат криминалистических теорий познания события преступления, имеют особый смысл, поскольку именно благодаря развитому понятийному аппарату появляется возможность раскрыть не только свойства отражаемых теорией абстрактных объектов, но и их связи, выраженные в криминалистических законах. Иными словами, если понятия, категории, термины раскрывают свойства объектов познания, то законы – их взаимосвязи.

Все эти компоненты криминалистических теорий, присутствующие в составе каждой из них, определяют в своей совокупности специфику их предмета, а значит, и разнообразие криминалистических теорий данной разновидности, а именно, теорий раскрытия и расследования преступлений.

На сегодняшний день многие из них уже вполне сформировались. Одни представляют собой «Общекриминалистические теории и учения», в частности, криминалистическая теория принятия решений, теория криминалистической идентификации и диагностики, учение о версии, теория планирования и организации расследования и т. д. Другие представлены как частные теории локального значения, отражающие фрагменты деятельности, осуществляемой с использованием средств и методов, разрабатываемых разными разделами криминалистики. В их числе первыми должны быть названы теории и учения, относящиеся к криминалистической технике, например, общее учение о следах, теория судебного почерковедения и др. Во-вторых, учения и теории, моделирующие тактику производства следственных действий, в частности, учение о средствах криминалистической тактики, теория принятия тактических решений, теория планирования следственных действий и другие. В-третьих, теории, на которых базируется методическое обеспечение деятельности по установлению обстоятельств преступного события. В частности, учение о принципах методики расследования отдельных видов преступлений, о структуре частной криминалистической методики и т. д.

Распределяясь по соответствующим разделам криминалистической наукисообразно своим предметам, все эти теории (учения), отличаясь разной степенью общности, занимают, таким образом, каждая своё место в системе Общей теории криминалистики, представленной их совокупностью.

5.4. Криминалистическая теория принятия решений

Предмет криминалистической теории принятия решений.

Криминалистические познания формируются, как известно, из приобретаемых теоретических знаний и практического опыта работы органов, осуществляющих борьбу с преступностью. Однако, обладание этими знаниями создаёт лишь необходимую предпосылку успешного выполнения правоохранительными органами своих задач. Чтобы их реализовать с максимальной пользой, важно из всего многообразия криминалистических рекомендаций выбрать те, которые позволят наилучшим образом разрешить ситуацию, возникающую в расследовании и вызывающую затруднения с достижением поставленных целей.

Таким образом, ценность криминалистических знаний определяется, в конечном счете, не столько их научной состоятельностью, хотя это, несомненно, важнейший критерий их оценки, сколько умением максимально эффективно эти знания применить для решения конкретных задач правосудия. Особенно, если учесть, что криминалистика, предлагая целый комплекс средств, приемов и методов, многие из которых разработаны как альтернативные способы решения одних и тех же прикладных задач борьбы с преступностью, оставляет за субъектом их применения право отдать предпочтение тем, которые только он может признать наилучшими. Получить, к примеру, правдивые показания от допрашиваемого лица можно как посредством установления с ним психологического контакта, так и в результате применения таких тактических приемов допроса, как «допущение легенды»[421] или «организация проговорки».[422] Прочитать залитый текст удается и с помощью электронно-оптического преобразователя, и с помощью метода фотографического цветоделения и т. д.

Сделать правильный выбор, то есть принять оптимальное решение, это и есть путь реализации криминалистических знаний. В таких решениях выражается воля субъекта процессуального познания действовать строго определенным образом, а сам выбор диктуется стремлением достичь цели с наименьшими затратами сил, времени и средств. И поэтому именно через процедуру принятия решений научные рекомендации криминалистики трансформируются в практические действия, и от того, насколько эти решения окажутся обоснованы, зависит эффективность практических шагов по раскрытию и расследованию преступлений.

В известной мере условно, но всё же небезосновательно, познавательную деятельность следователя, дознавателя или оперативного работника, как и любую познавательную деятельность, направленную на достижение конкретных целей, можно представить в виде сменяющих друг друга процедур принятия и реализации решений. «Расследование преступлений, – справедливо заметил В. Е.Корноухов, – осуществляется через постановку целей, формулировку задач, через стратегию принятия решений».[423]

В принимаемых при расследовании решениях определяются оптимальные способы действия или линия поведения, направленные на установление обстоятельств имевшего место события. Обоснование выбора линии своего поведения субъекты познания обстоятельств расследуемого события находят в правовых нормах, научных рекомендациях, в собственном опыте и профессиональных знаниях, прежде всего знаниях в области криминалистики.

На этапе становления криминалистики, когда сфера использования научных рекомендаций по собиранию и исследованию доказательств охватывала лишь незначительный круг практических действий следователя, а возможности научного обеспечения расследования были весьма ограничены, при выборе той или иной линии поведения либо способа действия приходилось руководствоваться главным образом интуицией, накопленным практическим опытом либо здравым смыслом. В современных условиях эти критерии выбора средств достижения целей следственной деятельности, если и применимы, то лишь в случае принятия относительно простых решений, обусловленных типичной следственной ситуацией, когда преимущества одного решения над другими очевидны и подтверждены многолетней практикой.

Между тем, в реальных условиях нередко возникают трудно прогнозируемые, неожиданные ситуации, требующие от субъекта процессуальной деятельности принятия неординарных решений. В таких условиях волевые решения, принятые без анализа оснований и возможных последствий их реализации недопустимы. «Чем сложнее, дороже, масштабнее планируемое мероприятие, – пишет Е. С.Венцель, – тем менее допустимы в нем «волевые» решения и тем важнее становятся научные методы, позволяющие заранее отбросить недопустимые варианты и рекомендовать наиболее удачные; установить, достаточна ли имеющаяся у нас информация для правильного выбора решения. … Слишком опасно в таких случаях опираться на свою интуицию, на "опыт и здравый смысл". В нашу эпоху … техника и технология меняются настолько быстро, что «опыт» не успевает накапливаться».[424]

Необоснованные решения следователя, ошибки в выборе средств и методов, способов действия или линии поведения в условиях расследования могут привести к неблагоприятным последствиям: утрате доказательств, усилению противодействия следствию со стороны заинтересованных лиц, затягиванию сроков его проведения и т. д. Очевидно, что проблема принятия оптимальных решений в криминалистике нуждается в научной разработке и теоретическом обосновании.

Необходимость теоретического обоснования процедуры принятия оптимальных решений в стадии предварительного расследования объясняется, однако, не только многовариантностью подходов, которые теория стремится привести в систему, но еще и тем, что критерии, по которым то или иное решение следователя, дознавателя, иного субъекта процессуального познания признается оптимальным, постоянно меняются вместе со следственной ситуацией. В частности, возникают новые обстоятельства, ограничивающие или вовсе исключающие возможность действовать в соответствии с решениями, которые еще недавно казались оптимальными для достижения намеченных целей, а значит наилучшими.

Необходимость принятия решений как особая форма мыслительной деятельности, ведущая к убежденности действовать строго определенным образом, возникает не всегда, а только при определенных условиях. Принимать решения требуется, во-первых, если для достижения конкретной цели имеется не один, а несколько альтернативных способов действия, и, во-вторых, если при реализации этих альтернативных способов действия могут возникнуть некоторые ограничения процессуально-правового, организационного или иного характера.

И действительно, если для решения какой-либо задачи известен только один путь, один способ, то, естественно, что оно (это решение) предопределено и вполне очевидно, а значит нет нужды и принимать такое решение. В этом случае понятие выбора как задачи выработки решения, лишено смысла. «В процессе принятия решения в бесконфликтной или конфликтной ситуации, – отмечает А. Д.Урсул, – выбор происходит в том случае, если имеется некоторое множество решений. Понятие выбора и принятия решения лишены смысла, если нет возможности неоднозначного действия».[425]

Примером решений следователя, которые он не принимает, а лишь исполняет, следуя предписаниям закона, могут служить нормы уголовно-процессуального закона, выраженные в императивной форме. Например, решение о проведении допроса подозреваемого лица, который должен состоятьсяв срок не позднее 24 часов с момента его фактического задержания (ч.2 ст.46 УПК РФ), решение о назначении экспертизы для установления причин смерти потерпевшего или характера его телесных повреждений (ст. 196 УПК РФ) и т. д.

Эти решения приняты законодателем, а следователю предписано их только исполнять, когда возникают соответствующие условия, предусмотренные законом. «Проблема выбора оптимального варианта, – отмечает Х.Линдмяэ, говоря о такого рода решениях, – здесь вообще не ставится, ибо для возникающей проблемной ситуации уже заранее однозначно предписано вполне определенное решение».[426]

Безальтернативными могут быть не только способы действия, предписанные законодательством, но и выработанные криминалистикой. Это те случаи, когда научно доказана и практикой подтверждена необходимость действовать в конкретной ситуации строго определенным образом. Например, при выборе последовательности применения таких средств фиксации, как фотографирование и изготовление слепков с объемных следов, оставленных на сыпучих материалах, решение может быть только одним – сначала фотосъемка и лишь затем копирование следа с помощью соответствующих слепочных масс. При нарушении этого порядка фотосъемка может и не понадобиться, поскольку использование второго способа фиксации способно внести в фиксируемые следы необратимые изменения или вовсе привести к их утрате (например, изготовление гипсового слепка следа, обнаруженного на песке, ведет к его уничтожению).

Нет нужды принимать решение и тогда, когда любой из альтернативных способов действия ведет к достижению намеченной цели, и не существует никаких препятствий, ограничивающих возможности выбора. В этой ситуации любое решение приемлемо, поскольку отсутствуют критерии, позволяющие определить преимущества одного из возможных способов действия по сравнению с другими. Например, безразлично, какой моделью фотоаппарата следует воспользоваться, если все имеющиеся в распоряжении следователя камеры имеют одинаковые технические характеристики. Или кого из двух свидетелей преступления, обладающих одним и тем же объемом информации об обстоятельствах одного и того же преступного события и в равной мере готовых передать эти сведения следователю, лучше первым вызвать на допрос.

Ситуации, когда у следователя, оперативного работника, эксперта нет выбора в средствах достижения целей, достаточно редки, и поэтому проблема принятия решений всегда актуальна именно как проблема практического использования научных рекомендаций в раскрытии и расследовании преступлений.

Криминалистическая теория принятия решений как раз и призванаразрабатывать те базовые положения, принципы и категории, которые в систематизированном виде представляют собой идеализированную модель процедуры выработки оптимальных решений. И в этом своем качестве они как раз и создают научную основу для правильного и обоснованного выбора способа действия и линии поведения в реальной практической ситуации. Общетеоретический смысл положений криминалистической теории принятия решений состоит в том, чтобы они были применимы к процедуре выработки решений любой природы – тактических, технико-криминалистических или методических. Иными словами, криминалистическая теория принятия решений является базой для реализации в практике научных рекомендаций и криминалистической техники, и тактики, и частной методики расследования.

Разработка принципиальных подходов к выбору средств достижения конкретных целей в реальной ситуации, обеспечивающих максимально эффективное их применение в раскрытии и расследовании преступлений, и является основной задачей, решаемой криминалистической теорией принятия решений. При этом система базовых положений, принципов и правил, на которых основывается выбор оптимальных способов действия с учетом складывающейся ситуации, составит предмет данной теории. Главный смысл ее формирования в рамках криминалистики состоит в том, чтобы сделать управляемым и научно обоснованным выбор оптимальных путей достижения целей расследования с использованием разрабатываемых криминалистикой технических средств, тактических приемов и методических рекомендаций. Принятие решений, о которых идет речь, это по сути дела выбор способов действия или линии поведения, выбор средств достижения поставленных целей.

Решения в криминалистике: их виды и классификация.

В сфере уголовного судопроизводства и в практике применения криминалистических средств, приемов и методов известны два принципиально отличающихся друг от друга вида принимаемых решений. Это различие отметила П. А.Лупинская применительно к процессуально-правовым решениям. Оно, по мнению автора, состоит в том, что одни из решений содержат ответ на вопрос «что установлено», другие – «как действовать».[427]