Читать онлайн Обыкновенные истории бесплатно

У Жака Лютьера

Стоит только свернуть с Монтань-де-рю и удержаться от желания забрести к цветочной площади, в одном из зданий которой буржуазный мыслитель Маркс писал некоторые главы «Капитала», как вы окажетесь на Экюе-де-рю, некогда главной ресторанной улице Брюсселя.

Задолго до того, как выходцы с Ближнего Востока превратили ее в выставочную залу шаверм и турецкого фастфуда, улица Экюе была настоящим полем боя в гастрономическом плане. Каждый ресторатор пытался удивить своих гостей чем-то изысканным, необычным, торжественным и в меру доступным. Меню в здешних ресторанах обновлялись чаще, чем нынче чарты в Spotify, отчего poussin central (с фр. «центральные птенцы») – так коренные брюссельцы называют самих себя, облюбовавших центр пивной столицы Европы, – только и успевали, что переходить от одного ресторана к другому.

«У Люсьена», «Весна», «Шоколадное наслаждение», «Гостья», «Любовники и любовницы», «Райское гнездо», «Революционный вестник» – и многие другие рестораны предлагали своим гостям блюда, упустив которые они уже никогда и нигде не попробовали бы их снов. Да что там, гости о них уже никогда и не услышали бы. Казалось, что местные шефы боялись лишь одного – остановиться в приготовлении новых блюд.

Никогда и нигде ни до того, ни после мировая гастрономия не сталкивалась с таким творческим бумом. Наверняка, никогда и нигде более горожане, которым посчастливилось жить близко к ресторанному центру своего города, так не стонали от набранных килограммов и деликатесов, не способных приесться.

Тогда-то и появился Жак Лютьер, ресторанный критик в причудливой клетчатой кепке. Пока гастрономические обозреватели всех местных бюллетеней возносили хвалу новинкам с улицы Экюе, составляли топы блюд и отмечали наиболее вычурные новинки, Жак Лютьер устраивал настоящую охоту на ведьм. Он вычислял нечистых на руку метрдотелей и зазнавшихся шефов. Стоило только показаться на горизонте его клетчатой кепке, как повара ближайших ресторанов приводили все «орудия» в боевую готовность.

Жак Лютьер с легкой руки подмечал недостатки блюд, но, в отличие от коллег по цеху, указывал на то, как улучшить вкус блюда и обслуживание в ресторане. Кто-то его слушал, отчего кухня, да и само заведение становились лучше, но были (и, к сожалению, они преобладали) и те, кто объявлял Жаку Лютьеру бойкот – выдворял его из заведений, стоило только заметить мужчину на пороге, или и вовсе снимал его бронь без предупреждения. Но это не останавливало критика. Брюссельцы, кто начал ценить обзоры Жака Лютьера порой выше кухни, которую он обличал, заказывали блюда и доставляли их знаменитому критику самолично. Шефы были в бешенстве.

Нужно ли говорить, что вскоре отметка Жака Лютьера в еженедельном бюллетене могла как стоить ресторану статуса и потока посетителей, так и обеспечить бесперебойный поток гостей.

Несколько лет назад мне довелось пожить в бельгийской столице. Тогда, просиживая вечера в многочисленных пивных, я и познакомился с Томасом, одним из poussin central. Через несколько дней общения, он предложил пуститься в загул, пробуя пиво в каждой пивной Экюе-де-рю и прилегающих к ней улиц.

Вместе с его друзьями мы первым делом навестили «Перевертыш», один из самых старых пивных ресторанов города. Там-то мне и рассказали про Жака Лютьера.

– Говорят, его рецензии за четыре года закрыли полсотни заведений!

– А я слышал, что больше двух сотен. По одному заведению на неделю. По понедельникам. Шефы так и обозначали начало недели «черным понедельником». Словно играя в русскую рулетку, они с замиранием сердца открывали бюллетень и читали название заведения, о котором шла речь в обзоре, – рассказал Томас.

– Не знаю, сколько точно он закрыл заведений, но были и те, кому его рецензии помогли. Они улучшали свои меню, подачу, обновляли интерьер и работали еще много лет припеваючи.

– Да вот только не все из них доживали до заветного положительного отклика господина Лютьера. Мой отец лично воочию наблюдал за тем, как шеф «Лукреции» облил себя бензином и поджог.

Истрия самосожжения Лукрецкого шеф-повара была широко известна в кругах «центральных птенцов». Шеф Марио Антонио, приехавший покорять Брюссель из столь маленького городка на юге страны, что его название никто и не мог даже вспомнить, почти год вел неравный бой с Жаком Лютьером. Трижды критик громил его ресторан и кухню, но все три раза Марио Антонио изворачивался от банкротства. Но стоило ему в четвертый раз увидеть название своего ресторана в заголовке статьи, как он порвал газету на мелкие кусочки, вышел на Экюе-де-рю, облил себя бензином с ног до головы и поджег.

Прочти он обзор Жака Лютьера, то узнал бы, что впервые за всю свою карьеру критика тот попробовал нечто настолько необычное, отчего его руки задрожали. Марио из «Лукреции» запомнили, как единственного повара, доведенного до суицида работой неприступного критика. Целый год после этого Жак Лютьер не давал ни одного положительного отзыва. «Центральные птенцы» полагали, что так он выражал свою скорбь и предупреждал других поваров, к чему может привести противоборство с ним.

Однако настали нулевые, и слава располагающихся на улице Экюе ресторанов, стала угасать. С обеих сторон гастрономическую жилу города поджимали активно открывающиеся заведения с национальной кухней ближневосточных народов.

Многие талантливые повара Брюсселя перебрались в другие города и страны, где публика была щедрее, места для ресторанов больше, а местные Жаки Лютьеры сговорчивее. Плохие повара, разорившись, не рисковали больше вступать в борьбу с грозным критиком.

Но последний бой был дан.

Когда от славы улицы Экюе осталось лишь ее название да воспоминания в памяти «центральных птенцов», на весь Брюссель прогремела новость – на месте «Лукреции» откроется скромный по своим размерам ресторанчик французской кухни, где дирижировать готовкой будет повар с мишленовской звездой.

Жак Лютьер, о котором не слышали к тому моменту уже как несколько лет и обзоры которого не выходили и того больше, словно очнувшись от зимней спячки, одним из первых посетил заведение. Шеф-повар «Марио» – заведение было названо в честь почившего повара – приготовил Жаку Лютьеру то, чего он меньше всего ожидал, – встречу с прошлым.

Тем самым расхваленным шефом оказался Питер Руссо, рослый мужчина, с легкостью сошедший за голливудского актера своей красотой и заправского политика норовом – он вырос на Экюе-де-рю.

В пятнадцать Питер трудился посудомойщиком в «Виктории» – ресторане, который был закрыт за неверные пропорции паштета в утке по-сивильски. В семнадцать его приняли младшим поваром в «Закусочной братьев Викто’р», закрытой из-за не сочетающихся, по мнению критика, уэльских гренок и томатного супа. В восемнадцать Питер не покладая рук работал на кухне Жали Экзю, аргентинского повара, который не выдержал вторую разгромную рецензию Жака Лютьера о гребешках. К двадцати, став су-шефом, Питер совершил свою самую большую ошибку в жизни, простить за которую никак не мог себя ни тогда, ни спустя десять лет, – принес своему шефу Марио Антоно четвертую по счету рецензию Жака Лютьера. Питер винил себя в смерти учителя, и именно Питеру предстояло отомстить за некогда былое влияние критики зажравшегося старикашки, как выражался молодой и перспективный повар.

Жак Лютьер вооружился самой обыкновенной шариковой ручкой и потрепанным блокнотом, а Питер – рецептами всех закрывшихся ресторанов. Словно духи прошлого, поддерживающие индейцев во времена боевых походов, они были на стороне молодого повара, желая ему удачи.

Жак Лютьер прибыл к началу вечерней смены, и к этому времени у ресторана не было куда и яблоку упасть. Казалось, что все до последнего жители центрального Брюсселя, которые помнили о былых деньках, собрались здесь. Кто-то просил Жака Лютьера расписаться на меню давно почивших ресторанов. Но критик, разменявший к тому времени седьмой десяток, был настроен лишь на одно – написать свою последнюю рецензию и отправиться на покой.

Когда Жак Лютьер занял отведенный для него столик, к нему вышел шеф и расположился напротив. Питер, сложив руки и взглянув в глубокие глаза старика, заявил без притворства, к которому обязывают неудобные разговоры:

– Вы здесь, чтобы похоронить еще одного повара. Я здесь, чтобы дать пощечину за все то, что вы писали до того, месье.

– Тогда надеюсь, что мои щеки будут набиты чем-то вкусным в этот момент, – Жак Лютьер оторопел от столь дерзкой прямоты, но принял правила игры молодого повара.

Первым повар подал буйабес. Чтобы распробовать его, Жаку Лютьеру потребовалось чуть больше четверти часа. В блокнот он черканул всего два слова, после чего закрыл его и приступил к следующему блюду. Тимбаль. Отведав его, критик пригубил вино и, прикрыв глаза, принялся размышлять о чем-то, что будоражило воображение столпившихся у входа «центральных птенцов».

Прошло больше времени, чем Жаку Лютьеру потребовалось на дегустацию второго блюда, прежде чем он приоткрыл глаза и оставил еще одну короткую запись в блокноте. Так же он поступил с третьим, и четвертым, и пятым блюдами – пробовал быстро и долго обдумывал испытанные чувства.

Когда настало время десерта, Жаку Лютьеру, чье любопытство и предвкушение чего-то грандиозного были доведены до предела, потребовалось отведать лишь один кусочек, чтобы выронить вилку и ошарашенно взглянуть на шефа.

О том, что произошло после, никто достоверно не знал. Известно лишь, что повар и критик удалились на кухню, после чего последний пропал из виду на несколько месяцев, а когда объявился, то стал питаться исключительно у молодого повара, забросив свои излюбленные заведения и навсегда избавив свою жену от необходимости готовить.

– На самом деле неважно, что произошло, когда Жак Лютьер и Питер Руссо удалились, важно то, что произошло во время подачи, – Томас, с его же слов, был фанатом легендарного критика и рассказывал эту историю каждому приезжему, кого встречал.

– И что же произошло? Что было с тем десертом?

– О нет. Дело не в десерте. Десерт был, кстати, самым слабым из всех пяти блюд. Просто когда Жак Лютьер попробовал тот кекс, все детали пазла встали на места. Публика поняла это из содержимого записки.

– Какой записки?

– Тот лист блокнота, на котором критик записывал краткий вердикт каждого попробованного в «Марио» блюда. Официант, подававший блюда, незаметно вынес его. На каждое блюдо старик записывал лишь два слова: «Блюдо доработано».

– Жители быстро сопоставили факты и выяснили, в чем дело.

– Так в чем же оно было? А то я все никак понять не могу.

– Питер Руссо накормил Жака Лютьера блюдами, за которые старик раньше закрывал рестораны. Все, где этот парнишка работал. Представляешь? – рассмеялся приютивший меня бельгиец.

– Да вот только он усовершенствовал их, доработал. На десерте старик Лютьер это и понял. Парнишка Руссо уложил его на лопатки в тот вечер.

– Ага. И после этого стал обедать только в его ресторане. К слову, столько бы кризисов, поднятия цен или бедствий тут не разворачивалось, «У Жака Лютьера» выдерживает все эти удары.

– Жак Лютьер открыл свой ресторан?

– О нет, просто Питер переименовал свой в честь критика.

– Так вот, Питер Руссо продолжает поражать своими новыми рецептами.

– Совершенными.

– Ну так, конечно, старик Лютьер там по три раза на день бывает. Уверен, что Руссо под столь пристальным взглядом любое блюдо доведет до совершенства.

Я рассмеялся. История казалась мне настолько чудной и слащавой, что я тотчас поделился с моими новыми знакомыми скептицизмом. Правда стоило мне высказаться, как Томас вывел меня на улицу и указал на ресторанчик через дорогу, зажатый между турецкой фастфудной и американской пиццерией.

У входа не было толпы восторженных поклонников знаменитого повара, но внутри все столики были заняты. За одним из них, возле самого окна, сидел пожилой старичок в потрепанной клетчатой кепке. Рядом с тарелкой лежала записная книжка и простая шариковая ручка. Официант, коим оказался шеф-повар, принес новое блюдо и убрал тарелку из-под предыдущего. Наклонившись, он о чем-то поинтересовался у гостя, указав на принесенное блюдо, в ответ на что получил гримасу недовольства.

Правда, стоило шефу отойти, как уголки губ старика поползли вверх, а в блокноте появилась новая запись.

Умный дом

Валентина на всех парах мчалась от остановки к парадной двери каменного дома. Пятьсот метров, которые она преодолевала обычно за несколько минут, казались ей непреодолимой дистанцией. Вот что делает опоздание.

Пунктуальность – то, чем Валентина всегда гордилась и за что работодатели ценили женщину. Даже если она застревала в лифте или садилась не на тот автобус (что было ей несвойственно), она всегда изворачивалась и прибывала на работу вовремя.

Высокий каменный дом, последние два этажа которого занимал пентхаус одного из многочисленных заместителей одного из нескончаемых чиновников министерства важных и непостижимых простым людям дел. Валентина трудилась в его стенах еще с момента, когда хозяин чертогов только-только занял свою первую выборную должность и по его статусу и мере нерасторопности его жены их дому потребовалась гувернантка. С того дня прошло чуть более двадцати лет, и каждый из минувших дней Валентина любила, как и каждый последующий, который ей еще предстояло прожить.

Беззвучно открыв дверь, Валентина прокралась на кухню, стараясь не разбудить семейство, которое вот-вот должно было проснуться. Однако на кухне ее уже поджидал господин N – глава дома, поднявшийся непривычно рано.

– Я сейчас приготовлю завтрак, – не успев перешагнуть порог кухни, Валентина принялась оправдываться. Пунктуальность – главное, что мужчина высокого чина ценил и требовал по отношению к себе.

– Избавьте. Я уже опаздываю. Непредвиденное совещание в счетной палате.