Читать онлайн Первая работа. Испания бесплатно

Глава 1

Марина

Аэропорт меня оглушил.

Люди кричали друг на друга, переговаривались по мобильным телефонам, спорили, возмущались, шумно радовались. Кто-то плакал, кто-то махал зонтиком, привлекая к себе внимание, а вокруг скамеек с визгом носились маленькие дети. Прямо передо мной, сигналя, проехал дяденька на машине-полотёре, а справа гудел аппарат, который с треском заворачивал чемоданы в синюю плёнку.

Я потёрла уши. Как шумно… Особенно после папиного автомобиля. Мы доехали до аэропорта в полной тишине.

«Странно, — подумала я, — папа всегда включает „Авторадио“, которое я терпеть не могу, или мамино любимое „Монте-Карло“. А сегодня забыл!»

Я обернулась на родителей. Мама шагала по натёртому до блеска полу с таким независимым видом, словно работала тут, в аэропорту. Но я видела, как судорожно она прижимала к груди сумочку, как побелели костяшки её пальцев и как шевелятся у неё губы. Мама повторяла: «Одна, совсем одна, так далеко! Одна, совсем одна!» Как греческий хор из античной трагедии.

Папа, внешне спокойный, катил мой чемодан. Но раз он забыл включить музыку, то волнуется больше маминого.

Папа боится высоты. Он летал когда-то в юности к родственникам в Севастополь. Самолёт попался крошечный, и его здорово трясло всю дорогу. С тех пор папа ездит только на поезде, а ещё лучше — на машине. Маме стоило больших трудов уговорить его на поездку в Испанию, когда я была маленькая. В самолёте он так волновался, что даже принял снотворное. Теперь он волнуется за меня. «Может, поездом?» — раз пять спрашивал вчера. «Ага, конечно, — язвила я в ответ, — а чего поездом? Давай сразу на велосипеде!»

Нехорошо, конечно, так шутить. Но надоедает, что по сто раз одно и то же повторяют. Когда у меня вырастут собственные дети, я не буду за них так волноваться. Я буду им доверять!

Мы подошли к стойке приёма багажа, встали в очередь за пожилой парой: она — с бумажной книгой в руках, он — с электронной, в коричневом кожаном чехле. Время от времени он поглядывал на очередь и что-то шептал, а она кивала, не отрываясь от чтения.

Я полезла в рюкзак, чтобы достать паспорт и распечатанный посадочный талон — Беатрис накануне по скайпу посоветовала зарегистрироваться на рейс заранее. Паспорта в рюкзаке не оказалось. «Паспорт тоже волнуется, не хочет лететь и прячется», — усмехнулась я про себя и сунула руку в другой карман.

Тут мне стало не до шуток. Паспорта не было и там. Я зажмурилась, пытаясь вспомнить: «Клала я его вообще в рюкзак или нет?» А если нет, то?..

По спине побежали ледяные мурашки, словно кто-то высыпал за воротник целый совок мелких льдинок из морозилки.

Стараясь не смотреть на родителей, я осторожно потянула молнию наружного кармана… Паспорта и там не было!

Вдруг стало трудно дышать. Такое бывает только в кино. Я вспомнила: утром паспорт и посадочный талон лежали на кухонном столе возле бутылки с йогуртом. Посадочный — белый. Паспорт — тёмно-красный. Я открыла его, заглянула внутрь. Расстроилась из-за неудачной фотографии. Потом мы начали препираться с мамой из-за йогурта. Я сказала: «В самолёт нельзя с жидкостями!» А она: «По дороге выпьешь!» Спорить времени не было, и я сунула холодную бутылку в рюкзак. Она до сих пор тут. А вот положила ли я паспорт?!

Дышать с каждой секундой становилось всё труднее. Будто взяли и выкачали воздух из всего аэропорта. Специальной воздуховыкачивающей машиной. Я снова полезла в рюкзак. Пальцы горели, словно я их обожгла.

— Маш! — сипло сказала мама, потом откашлялась и добавила: — Ты паспорт ищешь? Я вытащила. К себе переложила. Чтобы не потерялся.

Я набрала воздуха в грудь.

— МАМА!

— Что? — удивилась она.

— Мама, ты… Ты… Вот почему…

Слов не хватало.

«Я точно буду доверять своим детям!» — поклялась я мысленно.

— Может, всё-таки на поезде? — невесело улыбнулся папа.

— А где та девочка? — вдруг вспомнила мама. — Ты ведь не одна летишь! С тобой ещё девочка. Беатрис же говорила!

— Найду, как долечу, — пожала я плечами.

— Нет, надо найти её здесь!

— Как ты её найдёшь? Думаешь, тут разгуливает девочка с табличкой «Лечу в Барселону с Машей Молочниковой»?

— Нет, — упрямо повторила мама, — надо найти сейчас! Вдруг она уедет раньше тебя? А ты не найдёшь нужный автобус!

— Спасибо за веру в мои силы!

— Не ёрничай. Тебе же Беатрис говорила, что эта девочка уже была в Барселоне два раза. Надо её найти!

— Я не хочу, — пробормотала я.

На самом деле мне хотелось познакомиться с этой девочкой. Но с другой стороны, я так редко бываю одна. Я то с родителями, то в школе. Мне хотелось проверить, как это — отвечать самой за себя, всё самой контролировать.

С мамой из-за паспорта я ругаться не стала, потому что знала: в конце концов родители уедут, а я отправлюсь в салон самолёта, самостоятельная и взрослая. И родители не будут давить на меня своим мнением. А при них я как будто всё время смотрю на мир их глазами… Так ничего сам и не разглядишь.

Правда, у меня было подозрение, что стоит мне остаться одной, как я не стану разглядывать мир, а поскорее выберусь в «Фейсбук» или «ВКонтакте». Или музыку буду слушать.

Но мне хотелось сперва пройти над пропастью окружающего меня мира по узкой тропинке одиночества (вот завернула!). Короче, не нужна мне сейчас была эта девочка-путешественница!

— Вон там у стойки какая-то барышня, — указал папа и добавил: — Ругается на весь аэропорт!

— Её зовут Марина, — вспомнила мама. — Давайте спросим, это она?

— Попробуй, если сможешь её перекричать, — усмехнулся папа.

Девушка и правда очень громко возмущалась, махала руками и что-то сердито доказывала, указывая на свой чемодан, обтянутый тканью тигриной расцветки.

— Я хочу гарантий! — донеслись до нас её слова. — Гарантий, что мой чемодан долетит до Испании в целостности и сохранности! У меня в нём всё самое важное!

— Возьмите важное в ручную кладь, — пыталась её успокоить тётенька за стойкой регистрации.

— Все семь пар туфель взять? — с презрением переспросила девушка. — И платья?

Папа фыркнул.

— Это не наша подружка, — негромко сказал он, — это моделька. Она точно не учиться едет. Загорать летит. По ней видно, что в голове только туфли да платья.

Но мне стало не до смеха. Девушка и в самом деле была одета первоклассно: короткое ярко-розовое платье, джинсовая куртка, римские сандалии, обвивающие ноги золотистыми ремешками. Волосы уложены в высокую причёску. Выглядела она так, словно собралась сниматься в триллере про самолёт с Лиамом Нисоном в главной роли. А меня мама убедила надеть в полёт спортивные штаны! С зелёными полосками сбоку. «Практично и удобно! Лететь долго, поспишь». Я не стала спорить, я же никогда не летала. Думала, люди наряжаются в самолёт только в фильмах…

Девицу в конце концов успокоили. Она проводила долгим взглядом чемодан тигриной расцветки, схватила свои документы со стойки и развернулась к служащей спиной, не поблагодарив.

— Я спрошу! — рванулась мама.

— Не надо! — ахнула я, но не успела её удержать.

— Извините, — улыбнулась мама девице, когда та поравнялась с нами, — вы случайно не Марина?

— А что? — насторожённо спросила та, прижимая к груди небольшую сумочку из джинсовой ткани.

— Это Маша, — поспешно сказала мама, чуть вытолкнув меня вперёд, — Маша Молочникова. Вы тоже летите в Барселону учить испанский?

Девица бесцеремонно осмотрела меня с ног до головы, потом перевела взгляд на очередь и протянула:

— Так вас до-олго ждать!

— Точно, — поддержала я и незаметно ткнула маму локтем в бок, — нас долго ждать. Мама, отпусти человека.

— Нет, там ещё одну стойку приёма багажа открыли, — заметила мама. — Маша, вперёд! Мариночка, а какой у вас номер места в самолёте?

— Шестнадцатый ряд, — буркнула девица.

— А место? — ласково настаивала мама.

Марина закатила глаза и протянула маме посадочный.

— Спасибо большое, — лучезарно улыбнулась мама, а меня пожурила: — Ну что же ты, я же тебе сказала: идём к новой стойке!

Я не торопилась: к новой стойке устремилась и пожилая пара со своими книжками. Однако мама, схватив меня за руку, обогнала их, слегка оттеснила и протащила меня вперёд.

— Зачем весь этот цирк? Зачем ты меня позоришь?! — прошипела я ей на ухо.

— Затем! — яростно отвечала мама. — Чтобы моя дочь добралась до семьи этой Рибаль или Рабаль, как там её, в целости и сохранности! Чтобы ты не потерялась в своей Барселоне! Чтобы не заблудилась! Чтобы тебя не украли!

Я тяжело вздохнула. Положила документы на стойку и оглянулась на Марину. Она с недовольным видом посматривала на часы, висевшие над стойкой, а потом перевела взгляд на мою маму. Я тоже посмотрела на маму и только сейчас заметила, что она надела старые растянутые брюки и стоптанные кроссовки, в которых ездит на дачу под Зеленоград пропалывать бабушкины грядки. С какой насмешкой разглядывала мамин наряд эта противная Марина! Мне захотелось крикнуть ей, что мама умеет выбирать одежду. Это вообще её профессия! К ней люди за советом приходят, что с чем сочетается. А сейчас она так выглядит от волнения! Переживает за меня сильно, вот и надела первое, что попалось под руку.

Но я понимала, что оправдываться глупо. Скажешь такое — Марина только расхохочется.

— Мам… Мне она не нравится. Какая-то вредная.

— Конечно, ведь её родители не провожают, — отмахнулась мама. — Вот и важничает.

Я покачала головой. Ну конечно, какое ещё объяснение найдётся у мамы! Но я не сдавалась:

— Она смотрит на тебя.

— Кто?

— Да Марина эта. Ей смешно, что у тебя… что ты… твои кроссовки.

— Пусть смеётся! — весело ответила мама. — Пусть только тебя не бросает. Девушка, а можно нам место у окошка? То есть не нам, а девочке моей. Будьте так любезны… В первый раз ребёнок летит.

Я чуть не разревелась от обиды на маму. Но что было делать! Наконец мой чемодан поехал по багажной ленте, мама забрала мой новый посадочный талон — твёрдую картонку вместо распечатанного листика — и вложила мне в паспорт.

— Сохранишь потом на память, — сказала она дрогнувшим голосом.

Вот только ещё расплакаться ей не хватало перед этой Мариной. А она ждала нас, изображая ангельское терпение, хотя видно было, что её переполняет совсем не ангельское раздражение.

— Дальше вас всё равно не пустят, — сказала она моим родителям, — там паспортный контроль!

— Тогда давайте здесь простимся? — предложил папа.

Он потрепал меня по плечу:

— Ну, Машуль. Звони, как доберёшься. Ну, или эсэмэску пришли.

Папа — молодец. Сразу понял, что не нужно сейчас сантиментов. А мама… О нет… Она что-то принялась искать у себя по карманам, потом стала меня зачем-то ощупывать, схватила за шею, прижала к себе и спросила громким шёпотом:

— Тебе никуда не надо? В одно место, а?

— Мама!!!

— Ань, пойдём, — позвал папа, смущённо глянув на Марину.

— Подожди! — отмахнулась мама. — Я бутербродик же сделала! Перед полётом съешь! С докторской. Там два, поделишься с подру… с Мариной! Хорошая колбаса, спеццех делает, стоит дороже мяса.

Если бы можно было провалиться сквозь землю, то я бы это сделала с огромным удовольствием.

— Анют, ты им ещё кастрюлю борща предложи с собой взять, — попытался шутить папа. — Они современные девицы. Найдут, где перекусить.

— Нас покормят в самолёте, — добавила Марина таким же тоном, как Роза Васильевна, когда та что-то объясняла Дане.

Теперь она смотрела на маму не с презрением, а с жалостью. Вот, типа, деревня… Я едва-едва сдерживала слёзы. Только не из-за расставания с родителями, а от стыда и ярости! Честное слово, мне даже в Испанию ехать расхотелось. Серьёзно! Настроение — хуже некуда.

Надо же было маме испортить ВСЁ своим дурацким бутербродиком!!!

Глава 2

В зале ожидания

Марина пахла персиками.

У неё были такие духи — с густым синтетическим запахом персиков. Наверное, сочинитель духов колдовал над составом и думал: «Здорово, что я создал такой аромат! Пусть он напоминает людям о южных садах и тёплых ночах, о раннем сентябре и о сочных плодах».

Ну, не знаю, не знаю. У меня этот запах вызывал тревогу, как и сама Марина. Шагать или сидеть с ней рядом было неуютно. Она подавляла своим превосходством. Невольно я принялась сравнивать её с собой. Не в свою пользу.

У меня — спортивные штаны и кроссовки, честно прошедшие два года занятий физрой, с пожелтевшими носами и шнурками, которые сплелись в такие крепкие узлы, что развязать не получалось и приходилось вдевать ноги в кроссовки, как в галоши. У неё — мини-платье и блестящие римские сандалии. У меня — коротко обрезанные ногти, которые я забыла покрыть прозрачным лаком; у неё — маникюр со стразами. Но дело было даже не в ногтях и сандалиях, дело было в презрительно-брезгливом взгляде, которым Марина окидывала всех окружающих и меня заодно, в поджатых губах, в тягостном молчании.

Мама сказала, что Марина важничает сейчас, потому что родители не провожают её и она будто бы совсем взрослая. То есть вообще-то она милая? Ох, мама, ты ошиблась. Марина вела себя так, будто я — её болонка, которая должна молча семенить рядом, а она будет только указывать мне подбородком, куда идти. Самое ужасное было в том, что я сама всё ниже опускала голову, переходила на муравьиный шаг, чтобы не обгонять её, и вот-вот была готова спросить: «Хочешь, я понесу твою сумочку?»

Почему, почему она так действовала на меня? Я же выше её на целую голову! Почему у меня такое чувство, будто на меня набросили сетку и тащат неведомо куда?

— Сядем! — велела Марина и заняла последнее свободное место в ряду кресел. Достала телефон и принялась листать сообщения. Тот факт, что с ней рядом свободного места не оказалось, Марину не беспокоил.

Я огляделась. За Мариной расселась семья. «Французы», — сообразила я, услышав их мелодичную речь. Родители были заняты своими делами: папа сидел с планшетом, мама куталась в палантин. Трое их малышей всё время перебегали с места на место. Когда один из них подбегал к матери, она рассеянно целовала ребёнка в макушку и продолжала кутаться так, словно всё вокруг замело снегом. Меня поразило, что мать этого почтенного семейства даже не обращала внимания, кто именно из детей к ней подбегал. Гладила по голове, целовала и отпускала. Интересно, а если я подбегу — тоже не заметит? А если я займу кресло, которое периодически освобождал самый младший малыш, то родители тоже не обратят внимания?

Я попробовала. Положила рюкзак на место малыша, который как раз спрыгнул и помчался к маме за законным поцелуем. Встала рядом и скорее достала мобильный. Что-то вроде «ничего не знаю, я никаких детей тут не видела». Но тут мне на ногу грохнулось что-то тяжёлое. Я ойкнула, едва не выронив телефон. Оказывается, французские дети вовсе не нуждаются в защите своих родителей! Они и сами могут за себя постоять. Когда вернувшийся малыш обнаружил на кресле мой рюкзак, он его решительно скинул. И родители, конечно, не обратили никакого внимания! Никаких тебе «уступи тёте место, иди сюда, конфетку дам». Вот они, особенности национального характера! Уже навалились на меня, хотя я ещё и родную Москву покинуть не успела.

Я через силу улыбнулась малышу (он недоверчиво вскинул брови) и поглядела на ряд кресел напротив. Там, сложив руки на груди, натянув повязку для сна и прикрывшись коротким цветным пледом, напоминавшим половик у нас на даче, спал индиец. Он снял кроссовки и выставил на сиденье кресла ноги в ослепительно белых носках. Единственное свободное место в ряду было как раз рядом с этими носками. Я вздохнула. Кто знает, какие у этого дяденьки особенности характера. Сядешь рядом с таким, а он тебе ноги на голову положит.

Выходило, что я могу либо стоять рядом с Мариной, либо усесться на столик, который был прикреплён к её креслу. Я села. Рюкзак я сбросила и положила перед собой, но об него всё время спотыкались французские дети, которые решили расширить свой ареал обитания, так что я затолкала рюкзак под столик. Сама я возвышалась на этом столике, как огромный торт, который принесли в гости, да забыли в прихожей на тумбочке.

— Надо купить шоколадки! — сообщила Марина, оторвавшись от чтения переписки.

— Где?

— В дьюти-фри! Ты что, не знаешь, что это?

— Магазин? — неуверенно сказала я. — А там… там дорого?

— Какая разница? — удивилась Марина.

— Ну как? — растерялась я. — Зачем переплачивать… У меня есть с собой шоколадка. Хочешь, угощу?

— Какая?

— «Алёнка».

— Уже скучаешь по родине? — хохотнула Марина. — Надо было и бутер с докторской колбасой взять, чего ты отказалась!

У меня даже мурашки по спине побежали от смущения. Ох, мама, мама… На секунду страстно захотелось стать такой же уверенной в себе, как Марина. Разбираться в том, что круто, а что нет. Смотреть на людей сверху вниз.

Правда, за дорогой шоколадкой идти всё равно не хотелось. Жалко было денег.

— Идёшь со мной? — усмехнулась Марина.

— Внимание! — послышалось из динамиков. — Объявляется посадка на рейс…

Я с облегчением выдохнула, нагнулась и вытащила рюкзак из-под столика.

— Не успеваем… Пора искать выход на посадку.

— Нет, я хочу шоколадку-у! — капризно протянула Марина. — Мы же зарегистрировались. Без нас не улетят.

— А вдруг остальные уже в самолёте? — с сомнением сказала я, глянув на французов. — Вдруг там маленькие дети? Нехорошо заставлять людей ждать.

— Не развалятся, — отмахнулась Марина.

— Я всё-таки пойду поищу выход, — робко сказала я, чуть не добавив: «Можно?»

У неё мелькнуло во взгляде что-то насмешливое. Как будто она хотела обозвать меня скрягой или трусихой, но передумала.

— Ладно, иди, — разрешила она, легко поднимаясь с кресла.

Как только она ушла, я испытала облегчение. Словно меня выпустили из заточения разбойники или пираты.

Сразу захотелось рассмотреть всё вокруг, не отвлекаясь на мысли о Марине. Какой просторный, красивый этот зал ожидания, как много в нём солнца. И люди такие радостные, переговариваются в ожидании своего рейса, предвкушают отпуск…

Я достала паспорт и посадочный талон и двинулась к выходу, номер которого объявили из динамиков.

Когда я уже заняла место в конце длинной очереди, то заметила у окна девушку. Она сидела, сложив ноги по-турецки, прямо на полу. На девушке были точно такие же спортивные штаны, как у меня, только с фиолетовыми полосками, а на коленях — развёрнутая фольга, на которой лежал надкусанный бутерброд с колбасой.

Я опешила. Значит, в мамином предложении не было ничего особенно позорного?! И в штанах тоже? Всё дело было только в том, что мне «повезло» и моим товарищем по поездке стала не эта славная девушка, которая ест бутерброд и улыбается мальчику, катающему перед ней на своём чемоданчике плюшевого медведя, а недовольная всем на свете Марина?

Во рту стало горько, как в тот августовский день на даче, когда мы с Катей, моей тётей, раскололи папиным молотком две косточки от персика и съели по едкому ядрышку. Долго потом плевались, а Катя вычитала, что в этих зёрнах даже содержится какой-то яд…

«Может, Марина переключится на кого-то другого и забудет про меня там, в Барселоне? — с тоской подумала я. — Или мама права? И лучше хоть кто-то рядом, чем совсем никого?»

Глава 3

Какого цвета облака?

— Шестнадцатый ряд, место F! — объявила мне стюардесса и, поправив кокетливую пилотку, добавила заговорщицким тоном: — У окна, но не над крылом! Повезло, всё будет видно.

Я улыбнулась в ответ. Отлично! Буду всю дорогу смотреть в окно, читать или спать.

Нет, спать не буду! Я первый раз в жизни на самолёте лечу. Надо обязательно запомнить все подробности. Во «ВКонтакте» мне как-то попалась подборка фотографий, сделанных из-за стекла иллюминатора. Облака тянулись за окном гигантскими снежными полями с холмами и барханами, но больше всего меня изумило то, что некоторые облачные горы были жёлто-оранжевыми, а по каким-то и вовсе гуляла радуга! Вдруг я тоже увижу такую радугу?

Ещё было интересно, какая на вкус самолётная еда. Те, кто летают часто, говорят, что гадость. А те, кто редко, только и ждут встречи с этой едой. Потому что для них с тёмного-синего пластикового подноса, заполненного коробочками разной формы, начинается отдых. Это я тоже в интернете вычитала.

Осторожно пробираясь к своему ряду, я вспомнила о книге, которую взяла с собой. Надо было достать её, прежде чем я уберу рюкзак на полку для ручной клади. Или лучше затолкать его под сидение впереди стоящего кресла? Погружённая в раздумья, я сбросила с плеча лямку рюкзака и вдруг услышала:

— Пропустите! Да пропустите же!

Этот раздражённый голос легко было узнать. Я обернулась, намереваясь сказать Марине, что я нашла наши места, но она зачем-то ухватила меня за плечо, оттеснила назад и с трудом пролезла прямо передо мной. «Не узнала?» — опешила я и позвала:

— Марин…

Она не обернулась. Ухватившись за спинку кресла, завернула к нашему ряду и села на моё место! Место F! У окна. Я замерла.

— Девушка, садитесь, пожалуйста, — попросили пассажиры за моей спиной.

— Да, да, — промямлила я и, забыв вытащить книгу, села на место E.

Посередине. Ни то ни сё. Слева подпирают, справа подпирают. И, словно в подтверждение моим мыслям, с краю уселся полный дяденька в клетчатой рубашке, которая едва ли не расходилась на его гигантском животе. Он выдохнул и вытер лоб платком в точно такую же клеточку, как рубашка.

Дяденька тут же положил локоть на подлокотник. Марина давно сделала то же самое. Мне пришлось прижать локти к поясу, а рюкзак положить на колени.

Они сдавливали меня с боков, а я боялась даже взглянуть по сторонам. Это было нечестно, по-человечески нечестно! Одно дело, если бы мне досталось это среднее место случайно. Но мама специально попросила для меня место у окошка. Почему, почему я не могу заставить себя выговорить несколько простых слов: «Марина, это моё место!»

Вместо этого я сидела, уставившись на журнал о путешествиях, торчащий из кармана переднего кресла, и представляла себе внутренний мир человека в виде географической карты.

Выходило вот что. На моём плане были такие точки, как Маринин Локоть и Локоть Полного Соседа. А на картах Марины и дяденьки не было даже и тени, напоминающей о существовании Маши Молочниковой. С этим надо было что-то делать. Но возмущаться и отстаивать свою позицию я не умела. Оставалось терпеть.

Марина тем временем попыталась разложить столик. Она крутанула задвижку первый раз, второй. Столик заело. Марина пробормотала что-то по поводу неудачного места и, сжав пальцы в кулак, стукнула по столику изо всех сил. Я невольно заглянула в щель между креслами: как отреагирует пассажир впереди? Марина тем временем достала из сумочки толстую квадратную шоколадку, рванула на ней обёртку и принялась грызть. Похоже, в шоколадке было много орехов.

Я отвернулась. Раскрыла рюкзак и попыталась вспомнить, что я хотела из него достать. Хруст здорово мешал сосредоточиться. Даже полный сосед заинтересованно поглядывал на Марину. А самолёт всё никак не взлетал…

Я облизала губы. Конечно, мне страшно захотелось шоколадку. Но «Алёнка» была на самом дне рюкзака, придавленная сменой белья в целлофановом пакете и тапочками (мама убедила взять это всё с собой в самолёт: вдруг чемодан потеряется, и я смогу хотя бы футболку сменить), пеналом, планшетом, который дала мне Катя, чтоб я не тащила с собой ноутбук, наушниками и прочими необходимыми вещами. Сверху лежали только две книги. Первая — «Воздушные замки Каталонии», биография архитектора Гауди. Я купила её давным-давно, но времени прочитать всё никак не хватало. Вторая — толстая грамматика с обложкой цвета морской волны. Бабушкин подарок к моему отъезду.

Моя бабушка каждый год сама принимается учить новый язык. Говорит, что это держит в тонусе её память. И хотя к испанскому она относится с насмешкой (то ли дело китайский или японский!), всё равно снабжает меня кучей учебной литературы.

Это как раз бабушкина любимая часть изучения иностранного языка — закупка пособий. Она отслеживает новинки, читает литературные обзоры и даже завела себе электронную почту, чтобы ей приходили новости о скидках и акциях в книжном интернет-магазине. Вот и этот увесистый том грамматики стоил больше тысячи рублей, а бабушка как-то использовала несколько скидок сразу, да ещё и добавила бонусные баллы, которые ей начисляют за отзывы, и купила мне чудесный подарок. Я бы сама никогда не решилась потратить столько денег…

Правда, папа шутит, что все эти скидки и акции — ерунда, в магазине нарочно сначала взвинчивают цены, а потом снижают до нормального уровня и называют это «акция». Но бабушку не переубедишь. «Тут два автора из трёх — испанцы! — со значением произнесла она, вручая мне книгу. — Знаешь, как трудно найти такой же монументальный труд по китайскому, да ещё и чтобы носитель написал? Продаются сплошные „Китайский для чайников“ да „Китайский — легко“! А в них какой базис? Какая основа?»

Подумав, я выбрала для чтения в самолёте не биографию, а грамматику. Если Марина увидит, что у меня есть книга про испанского архитектора, то поднимет на смех. Скажет, что такие книги сразу выдают неопытного туриста. Как если бы иностранцы, которые едут в Россию, стали бы по дороге читать книги о матрёшках.

Так что я вытащила толстенный том. Погладила глянцевую обложку и снова подумала о бабушке. Наверное, мой интерес к иностранным языкам — от неё. Вот бы ещё унаследовать капельку её упрямства и умения стоять на своём…

— Только не говори, что ты будешь сейчас это читать! — вклинился в мои размышления капризный Маринин голосок.

— Почему нет? — пожала плечами я и наугад открыла грамматику.

«Особенности употребления количественных числительных». Что ж, повторю числительные. Вполне себе базис.

— Ты едешь в Барселону учиться? — со смехом спросила Марина.

— Да, на летних курсах в колледже, — с недоумением ответила я.

На секунду у меня мелькнула нелепая мысль-надежда: может, всё это ошибка? И она не та Марина, которая будет учиться со мной?

— А ты зачем едешь?

— Закупаться красивой одеждой, танцевать в клубах, загорать, плавать, тусоваться, — загибала пальцы Марина, — и крутить романы с парнями из колледжа. Зачем же ещё?!

— А денег не жалко? — тихо спросила я. — Тех, что за учёбу заплатили?

Марина смеётся.

— Жить надо на широкую ногу и с удовольствием, — поучительно сказала она, — а не думать про каждый рубль. Точнее, евро.

Я промолчала. Я не могла не думать про каждый рубль. Потому что каждый рубль, потраченный на оплату учёбы в Испании, я заработала сама. Но я стесняюсь признаться в этом. Мне кажется, Марина сочтёт, что это не круто.

— И к чему тащить с собой такой талмуд? — продолжала насмешничать Марина. — Это прошлый век. Нам дадут распечатки по грамматике.

— Тут авторы — испанцы…

— А в Барселоне, ты думаешь, китайцы курс по грамматике составляют? — захохотала Марина.

— Эта книга — бабушкин подарок! — вырвалось у меня.

— О, простите, — ухмыльнулась Марина, — теперь я поняла, кто твоя ролевая модель! Твоя бабушка!

Я отворачиваюсь. Ещё секунда — и я уткнусь в пухлую руку дяденьки-соседа и зарыдаю в голос. Как же она меня достала! Но Марина внезапно сменила тон:

— Ой, ну чего ты надулась, не сердись. У меня паршивый характер, я и сама знаю. Люблю подкалывать. Не дуйся!

Это полная неожиданность. Так же, как и то, что она погладила меня по руке. От её признания мне стало немного легче. Захотелось объяснить ей и то, что у меня удивительная бабушка (каждый год — новый иностранный язык!), и то, что я люблю её, но я опять промолчала. Опасалась новой волны подколов.

— Не хмурь лоб, морщины будут, мальчики не полюбят, — продолжала увещевать Марина, всё так же поглаживая меня по плечу. — Разве бабушка тебе об этом не говорила? Всё, всё! Умолкаю! Хочешь шоколадку?

Этой простой фразы мне хватило, чтобы мгновенно раскиснуть от радости, распуститься, как сливочному маслу в кастрюльке. Я прикрыла книгу, вложив в неё ладонь, как закладку, развернулась и увидела на столике несколько кусков шоколадки со странными дырками внутри.

— Ешь, не стесняйся, — кивнула мне Марина, — я просто сам шоколад не люблю. Только орехи выгрызаю. Так что ешь смело!

Моя улыбка увяла.

— Спасибо, — пробормотала я, — не люблю сладкое.

И снова уткнулась в книгу. «Числительные ciento, mil и millón имеют формы множественного числа cientos, miles и millones, когда употребляются в значении существительных». «Например, сотни ядовитых улыбок, — думаю я, — тысячи насмешек, миллион издевательств».

Тем временем Марина вытащила из оттопыренного кармана кресла журнал. Обложка оказалось помятой, да и сам журнал имел потрёпанный вид. Марина что-то недовольно пробормотала и, не спрашивая моего разрешения, сунула руку в карман кресла передо мной. Выудила ещё один журнал, придирчиво осмотрела. Потом вернула первый на место, а мой раскрыла и принялась быстро листать. Насколько мне позволяло судить боковое зрение, притормаживала Марина только на рекламе.

Вдруг она больно ткнула меня локтем. Я покосилась на неё. Марина улыбалась. У неё оказались острые чуть выпирающие клыки. Не как у вампира, конечно. Но улыбка выходила отчасти хищной.

— Смотри, какие крутые!

Речь шла о часах. Я пожала плечами.

— Я не разбираюсь в часах.

— А что в них разбираться? — удивилась Марина. — Это как произведение искусства. Как «Мона Лиза». Смотри себе, и всё.

— Угу, — кивнула я.

— Ты не смотришь, — упрекнула Марина.

— Да, мне просто…

Я задумалась, как бы лучше сформулировать мысль, чтобы избежать подколов, но при этом продемонстрировать, наконец, что я вообще-то думающий человек, и не надо судить обо мне только по кроссовкам с пожелтевшими носами.

— Неинтересно? — помогла Марина.

— Дело не в этом, — покачала я головой, — трудно объяснить.

— Конечно, куда нам, туповатым, ваше высочество понять, — усмехнулась Марина и отвернулась.

— Почему «туповатым»? — смутилась я, но Марина выставила ладонь, мол, не отвлекай, я занята.

Она изящно оттопырила мизинец, и выглядел её жест так, словно знатная дама отказывает в аудиенции дворнику с метлой.

Её перепады настроения ошеломляли. То возносит тебя на Эверест, то сбрасывает в Марианскую впадину.

Мимо нас прошла стюардесса, попросила Марину убрать откидной столик, меня — сунуть рюкзак под кресло, а полного соседа — пристегнуться. Я сразу выполнила просьбу. Сосед долго, ворча, возился с ремнями. Марина сделала вид, что просьба убрать столик относилась не к ней. Она всё листала и листала журнал. Я же следила за стюардессой, которая наклонялась то вправо, то влево, с улыбкой обращаясь к пассажирам. Мне стало жалко её (сколько же сил она тратит на каждого пассажира!), и я, протянув руку, сама захлопнула Маринин столик.

Стюардесса тем временем достала какой-то чемоданчик, открыла его, извлекла кислородную маску и принялась объяснять, как ей пользуются. Я всё ждала, когда же у неё свалится пилотка, но, как бы она ни наклонялась в разные стороны, пилотка крепко сидела на голове, из чего я сделала вывод, что она приколота к причёске булавками-невидимками.

Самолёт загудел, разгоняясь. За окном замелькали здания, фонари, деревья, кусты.

Сосредоточиться ни на объяснениях про экстренную посадку на воде, ни на количественных числительных не получалось. Я захлопнула книгу.

— Понимаешь, — обратилась я к Марине, — мне нравятся красивые дорогие вещи. Но когда речь идёт о часах за тысячу евро…

— За десять тысяч, — поправила меня Марина.

— Тем более. Понимаешь, часы нужны для того, чтобы узнавать время. А время — это то, что живёт у нас в голове. Когда ты смотришь на часы, то тебя интересует не то, сколько бриллиантов украшает стрелку, а время. То есть ты в эту секунду думаешь о том, что ты успеешь сделать, а что — не успеешь. Понимаешь? Разница с «Моной Лизой» огромная. Люди приходят смотреть на неё и вдохновляться. Радоваться. Погружаться в свои размышления и переживания. А на часы смотрят по другой причине.

Я вздохнула с облегчением. Наконец-то удалось сформулировать то, что носилось в голове, как стайка перистых облаков по майскому небу. Мне показалось, что Марина слушала с интересом. Может, она наконец поняла, что меня можно не только подкалывать?

— Если у тебя нет денег, чтобы даже смотреть на эти часы, так и скажи, — заявила Марина. — Чего мне мозг взрываешь?

Повисла пауза. Душная и мрачная, как дым над дачным костром. Так тебе и надо, Машенька… Объясняй, делись мыслями. А в тебя потом плеснут, как горячим кофе, обидными словами, и сиди себе. Обсыхай.

Самолёт взлетал. Стюардесса собрала кислородную маску и жилет в чемоданчик, уселась на кресло возле аварийного выхода и быстро пристегнулась. Свет в салоне погас, горели только таблички «Пристегните ремни» и «Не курить». Сосед нажал на какую-то кнопку над головой, и повеяло прохладой. И даже немножко сыростью.

Всё вместе — и темнота, и холод, и гул — слились воедино, в одну полосу, как деревья за окном взлетающего самолёта, и унесли меня в далёкое детство, в ту горную пещеру под Ялтой, где мы заблудились с родителями. И я вспомнила ледяной, как стекающая по стенке влага, страх, который тащил нас вперёд, будто нить Ариадны. Мама толкала меня легонько в спину, приговаривая: «Да вон уже выход виден, не бойся, мы же с папой», а у самой в голосе был ужас, тёмный и мягкий, как чёрно-розовые крылья летучих мышей, гнездившихся под потолком.

Горло перехватило от жутких воспоминаний, даже глотать стало больно. Тут же заложило уши так, словно их набили ватой, как в том же Крыму, когда, перекупавшись, я заболела отитом.

Я зажмурилась. Сразу вспомнился папа с его фобией. Заодно в голову полезли и мамины страхи. Как я буду там справляться одна? А если я не пойму эту сеньору, к которой мы едем? А если на курсах мне будет трудно? А если я заблужусь на улице? Как же я спрошу дорогу, если все вокруг говорят по-испански?!

— А всё же свинство, что в салон нельзя пилочку маникюрную взять, — громко сказала Марина, ни к кому не обращаясь.

«Она ужасна, — подумала я, — но всё-таки… Всё-таки я буду там не одна».

Свет вскоре зажгли. Стюардесса принялась развозить напитки: воду и разноцветные соки в пластиковых стаканчиках, — а потом с помощью напарника, которого я мысленно именовала «стюард», хотя не была уверена, что это правильное слово, раздала подносы с едой. Но ощущение холода и сырости горного туннеля застряло у меня в горле и не проходило, сколько я ни пыталась запивать его кислым апельсиновым соком и заедать невкусным кексом с синтетическим ароматом клубники.

Цвет облаков в тот раз мне увидеть так и не удалось. Марина захотела спать и зашторила иллюминатор до самого конца полёта.

Глава 4

Разговор с таксистом

Как только стихли последние хлопки по случаю удачного приземления и на экране телефона возникло приветствие: «Добро пожаловать в Испанию!», я написала родителям: «Долетела». Представляю, как выдохнул папа. Зато мама начала волноваться: не заблужусь ли я…

— Чего торопишься? — лениво поинтересовалась Марина. — Сейчас вай-фай в аэропорту бесплатный поймаем, и пиши сколько влезет.

Похоже, Марине хотелось контролировать не только те деньги, которые у меня имеются, но и те, что я трачу…

Я промолчала. От мамы тут же пришло: «С автобусом разобралась?» Очень хотелось ответить «Пока нет», но выслушивать очередной комментарий Марины про лишнюю трату денег? Нет уж, подожду вай-фая…

Вообще-то мы должны были жить в международном лагере. Однако в последний момент моя учительница Беатрис предложила проживание в семье, и родители меня уговорили. Мол, для языка полезнее.

На самом деле их успокаивало, что за нами будет присматривать испанская тётушка, а не старосты-ровесники, как в международном лагере.

Самолёт стал разворачиваться. Полный дяденька вскочил, несмотря на увещевания стюардессы, и принялся доставать с верхней полки бесконечные пакеты с надписью «Duty-free Moscow». Я же мрачно размышляла о том, что если бы мы всё-таки жили в лагере, то мне наверняка подобрали бы не русскоязычную соседку, а, скажем, англичанку или китаянку. А значит, мне и вовсе не пришлось бы сталкиваться с Мариной.

Интересно, почему в жизни всё складывается определённым образом? Это происходит стихийно? Может ли человек сделать из стечения обстоятельств какие-то важные выводы? Пока вывод был странный: я попала под влияние малоприятной себялюбивой особы, но при этом нуждалась в её знаниях и руководстве…

Очередь на паспортный контроль была гигантской.

Марина уткнулась в телефон. Пролистывала френд-ленту в «Фейсбуке». Я же пыталась сосредоточиться на грамматике. Делала последние глотки перед тем, как погрузиться в живой язык.

Я шелестела страницами, напряжённо размышляя: что мне повторить? Что самое полезное? Числительные? «Yo estaré en Barcelona dos semanas»[1]. Глаголы прошедшего времени? «Me perdí. ¿Donde esta la salida?»[2] Может, фразеологизмы? Например: «Arar en el agua». Дословно: «Пахать воду». То есть «носить воду решетом».

Как раз то, чем я сейчас занимаюсь. Я захлопнула книгу и огляделась.

Казалось, в Барселону слетелись все люди со всех уголков Земли. Тут были и французы, и итальянцы, и китайцы, и американцы, и все шумели, переговаривались, смеялись и спорили. Дети дремали в колясках, плакали, просились на ручки или, наоборот, побегать, а у взрослых были сосредоточенные лица. Особенно у русских, которые напряжённо вглядывались то в документы, то друг в друга, то в полицейского, который прохаживался вдоль зелёной линии на полу у кабинок паспортного контроля.

Почему все иностранцы кажутся беззаботными, а русские — мрачными и нервными? Может, не слишком-то хорошо так думать о соотечественниках. Наверняка среди, скажем, американцев полно раздражённых людей… Но взгляд невольно останавливался только на сердитых русских мамах, одёргивающих малышей, и их ворчливых мужьях, приговаривающих что-то вроде «Ну куда ты себе столько косметики набрала?».

— Точно меня не пустят, вот я вас уверяю! — громко утверждала какая-то бабуля в белой блузке с алыми цветами.

Справа от неё стоял молодой человек, скорее всего, сын, потому что у них были очень похожие крошечные носы, слева — невестка, которая при каждом всплеске переживаний закатывала глаза, а у ног вертелся годовалый внук с точно таким же, как у папы и бабушки, носом-пуговкой.

— Мама, всё будет в порядке, — гудел сын, — за что ты переживаешь?

— Вдруг я что-то забыла! — отвечала бабуля, и, казалось, цветы на её блузке слегка вспыхивали от яростного волнения. — Где паспорт?

— У меня, — спокойно отвечал сын.

— Хорошо, а деньги? Деньги я точно могла забыть!

— Мам, мы за всё карточкой платить будем, не переживай, пожалуйста.

— Как не переживать, я сегодня такой сон видела ужасный! — забормотала бабуля. — А сегодня, между прочим, ночь с четверга на пятницу.

Dominarse — вспомнился сам собой подходящий глагол. По-русски — идиома: «владеть собой», «взять себя в руки».

Но волнение оказалось заразным, как ветрянка или грипп. Я тоже принялась ощупывать наружный карман рюкзака: там ли паспорт? И листок с адресом сеньоры Рибаль? А где мои деньги? Где-то на дне, в кошельке и ещё отдельно, в конверте, вместе с придавленной «Алёнкой» и тапочками. Надо бы найти их… Иначе чем оплачивать автобусный билет?

Но не успела я сбросить с плеча рюкзак, как очередь неожиданно рванула вперёд, и мы с Мариной оказались у зелёной линии.

— Мама, идите! — недовольным голосом сказала бабуле невестка, и та послушно засеменила к пограничнику.

Марина так и не оторвалась от своего телефона. Я же волновалась за бабулю, как за саму себя.

— Хеллоу! — сказала та пограничнику. — Здравствуйте! Я из России! Россия!

Говорила она громко, скандируя русские слова по слогам.

«Вдруг меня тоже о чём-то спросят, а я не смогу ответить?» — запаниковала я. И на каком языке нужно будет отвечать?

Раз я знаю испанский и приехала учить его сюда, в Барселону, значит, мне нельзя будет перейти на английский? Позорно получится. С другой стороны, им же неизвестно, хорошо я говорю по-испански или плохо.

— Пойдёшь первая? — шёпотом спросила я у Марины.

— Погоди, — отмахнулась она, что-то набирая в телефоне, — как пишется «ребахас»? Через «хоту» или эту… как её… английскую «джи»?

— «Хэ», — поправила я, — в испанском это буква «хэ».

— Какая разница, все называют её «английская „джи“»!

— Если через «хэ», — упорствовала я, — то будет читаться «ребагас».

— Сказала бы сразу, что через «хоту», чего ты умничаешь? — с досадой произнесла Марина. — Хочу глянуть, пока есть время, какие скидки в El Corte Inglés[3].

По моим прикидкам, времени у нас больше не было. Бабуле в цветастой блузке пограничники уже вернули паспорт. Перед тем как выйти за специальные воротца с загоревшейся зелёной лампочкой, она крикнула невестке, которая держала на руках сына у окна соседней будки:

— Я говорила, что забуду что-то! Вот я испанские слова все забыла!

— Вы их и не учили никогда, — буркнула в ответ невестка, но сияющая бабуля, обмахиваясь паспортом, как веером, уже поспешила за оградку.

Пограничница жестом пригласила меня к себе, но вместо волнения я ощутила неожиданный прилив сил, чуть ли не радость. Раз Марина не знает, как пишется такое простое слово, то испанским владеет хуже меня!

Ха. И этот человек объяснял мне, что не стоит тратить время на учёбу в колледже? Ну-ну. Результат соответствующий. «Как пишется слово „скидки“? Через „д“ или через „т“?» Ха-ха-ха!

— ¡Hola![4] — устало сказала мне пограничница, быстро пролистала мой паспорт, поставила печати и кивнула в сторону воротец.

«Неужели это всё? — поразилась я. — Так просто?»

Нет, конечно, не всё, нужно ещё чемодан свой найти, а для этого — попасть в багажное отделение. Но что тут сложного, вон она, вывеска. Сразу на двух языках — испанском и каталанском. Я мгновенно нашла глазами привычное сочетание букв. Белым по синему выведено: Equipaje. Уж читать-то по-испански я умею. В отличие от некоторых, которые разбираются в часах за тысячи евро.

Сейчас сдёрну свой чемодан со спины изогнутой, как змея, багажной ленты и отправлюсь на поиски автобуса. А мама боялась, что я потеряюсь! Пропаду без Мариночки. Как бы не так! Мне понятно, куда идти и что делать. Всё расписано, как в детском садике. Вон туалеты (aseos). Вон выход (salida). ¡No hay una problema, mamita![5]

Радость освобождения подгоняла меня. Быстрее, быстрее! Пусть Марина догонит меня уже в автобусе.

Искать багажное отделение мне не пришлось: уже издалека я разглядела знакомую полную фигуру соседа и обрадовалась ему, как родному дядюшке. Даже простила локоть, всю дорогу мешавший мне. Если он стаскивает свои чемоданы (надо же, тоже в клеточку, как рубашка и платок! Может, он шахматист?!), значит, и мой чемодан должен выехать именно здесь. «Давай, — мысленно поторопила я свой тёмно-синий чемоданчик с обтрёпанными углами, доставшийся мне от мамы, — не подведи!»

И он не подвёл. Выехал на чёрной резиновой чешуе дорожки, и вид у него был потрёпанный, но победоносный. Видать, залежался у родителей в шкафу и теперь радовался долгожданному путешествию. За ним полз Маринин чемодан, обтянутый тигриной тканью.

«Снять его тоже? — мелькнуло в голове. — Или не стоит?» Но если сниму, нужно будет дождаться Марину, а я уже хотела бежать искать автобусную остановку. Снова попаду в эту липкую зависимость… С другой стороны, если её чемодан уедет, то она может опоздать…

Мой чемодан уже добрался до меня. Я быстро сфотографировала его, решив послать фото в группу во «ВКонтакте», которую организовала Беатрис для своих учеников. Обычно она скидывала нам домашние задания или видеозаписи испанских клипов. Потом я сдёрнула с ленты свой чемодан, немного помедлила и протянула руку к Марининому.

— Что ты тормозишь? — послышался за спиной Маринин голос. — Хватай быстрее, а то уедет!

Я вздрогнула. Вместо того чтобы схватить чемодан, нечаянно толкнула его вперёд, и он завалился за багажную ленту.

— Растяпа!

— Прости…

Марина отмахнулась. Она быстро огляделась и легко тронула за рукав сына той самой бабули в цветастой блузке, который стаскивал с ленты огромный пластиковый чемодан.

— Извините, — нежно улыбнулась ему Марина, — вы не поможете?

Невестка, которая по-прежнему держала на руках малыша, нажимая ему на крошечный нос со словами «би-би-ип», оценивающе оглядела Марину с ног до головы и нахмурилась. Однако её муж улыбнулся в ответ, кивнул и, опершись на бортик ленты, с трудом вытянул Марининого «тигра».

— Спасибо, — прощебетала Марина, — вы меня спасли!

Интересно, Марина заметила, что жена её «спасителя» хмурилась всё больше и больше? Или её это только забавляло? Не знаю. Мне было неловко.

— Пошли! — скомандовала мне тем временем Марина. — Такси вон там!

— Такси?! — опешила я. — Мы же на автобусе едем.

— Какой автобус? — поморщилась Марина. — Ты крейзи?

— Аэробус, — промямлила я. — Он идёт до площади Каталонии.

— Он из этого терминала уходит? — продолжила допрашивать Марина. — Ты уверена?

Нет, я уже ни в чём не уверена. Замерла перед Мариной, как кролик перед удавом. Жду своей участи.

— И к тому же, — продолжила она, — площадь Каталонии — это центр. А наша дуэнья живёт ближе к морю. Придётся пилить к ней на метро. А я устала. В общем, никаких автобусов. Такси, и только такси!

Она схватила свой чемодан и толкнула в сторону транспортёра, который доставлял пассажиров к стоянке такси. Я поплелась за ней. Мне показалось, что жена Марининого «спасителя» проводила меня жалостливым взглядом.

Таксист нам попался коренастый, кругленький, похожий на крепкого загорелого бобра. Он без конца приговаривал muy bien, muy bien[6]. Перехватив наши чемоданы, он ловко засунул их в багажник. Я решилась на тихое gracias[7], но он меня не услышал.

Марина уселась вперёд и захлопнула дверь.

Гадая, во сколько может обойтись поездка, я забралась в машину. Таксист тоже уселся, не расставаясь со своими muy bien, muy bien. Марина назвала ему адрес, и мы плавно двинулись вперёд.

— Ой, вайфайчик, — негромко сказала Марина, и я вспомнила, что не ответила маме.

— Си, ви-фи! — обрадованно подтвердил таксист.

«Отлично, он ещё и интернет в стоимость поездки включит», — мрачно подумала я.

Что же мне теперь отвечать маме? «Да, я отлично разобралась с автобусом, мы решили ехать на такси»?

Я вздохнула и решила сначала отправить фото чемодана в группу. Подписала: «Привет из Барселоны!» Жалко, Ромки нет в этой группе. Может, ему отдельно выслать фото?

Но я не решилась.

Зато заметила в группе по испанскому Маринину фотографию. Раньше я не обращала внимания на профайлы ребят из соседней школы, у которых Беатрис тоже ведёт курсы испанского, но сейчас узнала эту гордую улыбку даже на крошечном юзерпике. Зафрендить? Я ткнула в профайл. День рождения у неё был в конце мая. Семейное положение: «В активном поиске».

Я фыркнула и невольно глянула на Маринин затылок. Как-то неловко рассматривать страницу при самом человеке. Но любопытно…

Любимая музыка: «Диско». Любимые книги: «Какие книги, вы крейзи? Зачем они нужны?» Я снова с трудом подавила улыбку. Так, а какие у неё новости?

Я прокрутила страницу чуть ниже и замерла с открытым ртом. Последнее фото, которым поделилась Марина, было таким. Багажное отделение аэропорта Барселоны. Знакомая лента-змея. И — моя… мои… Мои штаны сзади крупным планом. Под картинкой — подпись: «Самолётные моды».

Я прикусила губу и нажала на крестик в уголке страницы. Какая же она злая! Зато глупая. Злые люди часто бывают глупыми. Так говорит мама. Им не хватает ума проявлять доброту.

Марина тем временем повернулась к таксисту и что-то негромко спросила. Он открыл рот, чтобы ответить, но она перебила его, выпалив:

— ¿No podría usted sugerir en qué tiendas ahora hay las rebajas? En la ropa, por supuesto. Me gustaría ir a una tienda en el centro, pero si hay una buena tienda en las afueras, yo quiero saber de él. ¿En la calle, donde usted nos trae, hay buenas tiendas? ¡Pero necesito de las rebajas![8]

Меня как будто треснули по голове чем-то тяжелым, вроде моего чемодана, который, судя по звукам, ездил вправо-влево по просторному багажнику. Я ничего не поняла из этой пространной речи, кроме злосчастных «ребахас».

Неужели Марина владеет испанским в совершенстве?!

Таксист что-то ответил, Марина расхохоталась. Я опять ничего не поняла. Ногти впились в ладони. Было больно. Но осознать тот факт, что я намного глупее Марины, было ещё больнее.

Я отвернулась к окну. Мимо проносились кустарники, горы, чьи подножья сдерживала крупная сетка, чтобы камни не сыпались на машины. Вдалеке заблестели офисные здания Барселоны. Скоро я увижу море.

Но мои мысли витали очень далеко. Если Марина не знает, как пишется слово «ребахас», как она научилась так великолепно говорить по-испански?!

Глава 5

Знакомство с сеньорой Рибаль

Таксист высадил нас у гигантского пятнистого платана. Я вышла из машины и вдохнула поглубже. Тёплый воздух Испании пах пирожными и солёным песком.

Сеньора Рибаль, или, как назвала её Марина, «наша дуэнья», жила в невысоком домике цвета охры. К двери вело крылечко, украшенное искусственными белыми магнолиями. Я задрала голову, рассматривая плоскую крышу домика. Наверное, остроконечные кровли придумали в северных странах, где часто идут дожди, а здесь они ни к чему…

— Ты заплатишь? — поинтересовалась за моей спиной Марина. — А то у меня кошелёк далеко.

Она помахала лёгкой сумочкой.

Мой кошелёк был ещё дальше, на дне рюкзака, но я, вспыхнув от очередной неловкой ситуации, раскрыла рюкзак и принялась яростно в нем копаться.

— А сколько?

— Тридцатку, — небрежно бросила Марина.

«Тридцать евро? — похолодела я. — За поездку? Я должна одна платить?»

— Я тебе отдам потом, — словно услышав мои мысли, сообщила Марина, а сама жестом указала таксисту, чтобы он поднял наши чемоданы на крыльцо.

Тридцати евро у меня не было, мама сунула мне сотню в кошелёк, и таксист долго собирал мне сдачу, копаясь в карманах рубашки. Отдал пятьдесят евро бумажкой, а остальное — монетами. Приговаривать muy bien он почему-то перестал. Зато что-то проворчал про большие деньги, которые водятся только у иностранцев.

Я беспомощно оглянулась на Марину, но она со скучающим видом стояла на крыльце и разглядывала медную табличку с именами жильцов.

— Gracias, — пробормотала я на всякий случай и заторопилась к Марине. Она тем временем нажала на чёрную кнопку возле фамилии Ribal. Рядом с кнопкой на стене ножиком было нацарапано сердечко, а в нём написано «danke»[9]. Оригинальный способ поблагодарить дуэнью за проживание.

— Всё, она открыла. Толкай дверь! — велела Марина.

Мы вошли в полутёмный прохладный холл.

— Вижу лифт! — воскликнула Марина и ринулась к еле заметной двери.

Мы с моим чемоданом в лифт уже не поместились. Я решила подождать, пока кабинка доставит Марину и вернётся, но та задорно крикнула:

— Догоняй! Не то опоздаешь на знакомство!

Пришлось идти пешком по винтовой лестнице и тащить за собой чемодан, который жалобно постукивал колёсами. Ступеньки с каждым шагом становились всё у́же. Я злилась.

Но когда я добралась до второго этажа и глянула вниз, злость отступила: я увидела, что лестница похожа на разрезанную пополам раковину-наутилуса. Такие лестницы любил проектировать Антонио Гауди. Я прочла об этом в одном из отзывов на книгу, которую так и не успела даже открыть.

Выходило, будто я, как гигантский моллюск, вылезла со своим чемоданом из самой сердцевины раковины.

Марина дожидалась у лифта, рассматривая что-то в телефоне. Увидев меня, кивнула на тёмно-зелёную деревянную дверь.

— Иди!

— Куда?

— Ты же спешила с ней познакомиться!

— Я не то чтобы…

Но дверь сама распахнулась, и за ней послышался низкий, почти мужской голос:

— ¡Hola! ¡Bienvenido!

Слово это мы учили ещё на самом первом уроке… И песню пели вместе с Беатрис. Помню, как меня тогда поразило: учительница тоже может петь с учениками, даже если она не преподаёт музыку. Какой там был мотив? «Привет, добро пожаловать! Привет! Привет! Добро…»

— Заходи, хватит бормотать! — подтолкнула меня Марина.

Я осторожно вкатила чемодан в полутёмную прихожую, где застыла, как каменное изваяние, наша квартирная хозяйка.

— ¡Hola! — повторила она и, протянув руку, дёрнула за свисающий шнур светильника.

Я вздрогнула.

Больше всего сеньора Рибаль была похожа на древнюю рыбу латимерию, чей муляж я видела в Зоологическом музее на Большой Никитской: такие же круглые глаза навыкате, чуть приоткрытый рот, нижняя губа выдаётся вперёд. Бледная кожа, тёмные с проседью волосы. В них воткнута гребёнка грязно-белого цвета. Даже поблёскивающее тёмно-синее платье, украшенное кое-где стразами, напоминало облик гигантской латимерии, и я всё никак не могла отделаться от картинки перед глазами: огромные рыбы ползут, приоткрыв рот и опираясь на плавники, на землю… И хочется бежать.

Однако бежать было некуда: у двери зависла Марина, а из-за спины сеньоры Рибаль выглядывал какой-то парень. Тоже полноватый, сгорбленный, в тёмной одежде. Он протянул руку и, указав на что-то сбоку от меня, сказал:

— ¡Cuídate!

Я не поняла, что это значит, но послушно перевела туда взгляд.

Под светильником оказалась резная тумбочка из тёмного дерева, а на ней — мамочки! — стояла тысяча вазочек! Ну не тысяча, но пара десятков точно. Каких ваз там только не было! Керамические — всех оттенков бежевого, из прозрачного стекла — с орнаментом из разных растений, из цветного стекла — с пупырышками и впаянными ракушками; высокие, узкие, крошечные, куда поместится только одна маргаритка, и широкие, для конфет…

— Bonito, — пробормотала я.

Красиво, мол. Не знаю, можно ли сказать так про вазы, но сеньора заулыбалась. При свете лампочки она перестала мне казаться то ли древней рыбой, то ли морской ведьмой. Просто пожилая дама, вот и всё! Такая полная, что даже говорит с одышкой.

Сеньора шагнула в сторону и оперлась на тумбочку под светильником. Вазочки тихо звякнули. Она что-то спросила у нас, и я обречённо шагнула в сторону, пропуская Марину. Она у нас переводчик. Марина ухмыльнулась, что-то ответила сеньоре, а потом перевела мне вполголоса:

— Она спрашивает, хотим ли мы есть. Если что, гаспачо в холодильнике на кухне, хлеб в шкафу, чай тоже есть. И она сказала, что разрешает нам делать всё, что хочется. И совершенно не собирается нас контролировать. Короче, мне эта бабка нравится. Хоть и собирает идиотские вазочки.

Я вспыхнула. Сеньора по-прежнему улыбалась, и стало неловко вдвойне.

— Передай ей, пожалуйста, благодарность за то, что она потратила время и приготовила нам гаспачо, — попросила я.

— Ты крейзи? — удивилась Марина. — Она его купила! Думаешь, ей охота готовить для каких-то русских кляч? Или ты думаешь, раз ты похвалила её посудный склад, она тебя заобожала и понеслась готовить тебе вкусняшки?

Разговор стал просто невыносимым. Ну как можно обсуждать людей в их присутствии? Тем более молодой человек за спиной сеньоры смотрел так внимательно, что, казалось, понимал всё без слов!

— Este es mi hijo, — спохватилась сеньора, шагнув в сторону, — se llama Jorge.

Марина не стала переводить, но я и так поняла, что этот парень — сын сеньоры, Хорхе. Кожа у сына была смуглее материнской, но глаза были ещё более круглыми, рыбьими, а цвет имели странный, светло-зелёный, и оттого казалось, что он глядит на нас с неприязнью, хоть при этом и улыбается…

Хорхе отстранил сеньору, шагнул вперёд, взял наши чемоданы и покатил их по коридору. Сеньора продолжала что-то рассказывать Марине, и та милостиво кивала в ответ. Опять включила благородную даму, принимающую дворника.

Первая комната оказалась моей. Хорхе толкнул туда чемодан, а потом обернулся на меня и сказал по слогам, указывая на следующую дверь:

— Este es mi cuarto.

Он говорил так медленно, словно я была ребёнком или плохо слышала.

Почему мне важно знать, что соседняя комната — его? Чтобы я не лезла, куда не следует?

В третью комнату он закатил Маринин чемодан, на что она неожиданно, не стесняясь сеньоры, послала ему воздушный поцелуй. Хорхе усмехнулся в ответ. Ухмылка у него была неприятная. Он становился похож на водяного из старого фильма-сказки. Вынырнул из воды с лицом, облепленным тиной, и глядит-ухмыляется.

— Всё, Манюша, перерыв! — зевнув, объявила Марина. — Туалет найдёшь, не маленькая.

Сеньора закивала, забормотала про aseos, но тема туалетов Марину не интересовала. Не дослушав, она направилась в свою комнату и закрыла дверь прямо перед носом Хорхе. Я неловко улыбнулась сеньоре и её сыну, пробормотала очередное gracias (что бы я делала без этого слова?!) и тоже заторопилась к себе. Хлопать дверью перед хозяевами я постеснялась, но, как только они ушли на кухню, мигом заперлась.

Глава 6

Mi cuarto

Наконец-то одна! Я перевела дух и огляделась.

Комнатка маленькая, но вся наполнена теплом и светом, который проникал даже сквозь резные деревянные ставни. Направо — невысокая кровать, покрытая ярким лоскутным одеялом. На спинке висит аккуратным прямоугольником тёмно-синее полотенце.

У стены — стол цвета спелого каштана, высотой с парту, с одним узким ящичком, из которого торчал чёрный ключ.

Больше всего места в комнате занимал комод у окна. Над гигантской тумбой с пятью ящиками нависало большое зеркало, в котором я отражалась от макушки до пояса. Поверхность зеркала была неровной, сизоватой, и отражение выходило мрачное, суровое, с тёмными кругами под глазами и презрительно сжатыми губами. Я попыталась улыбнуться, но вышло похоже на персонажа Джонни Деппа в триллере «Легенда о Сонной Лощине».

Ничего, зато это моя комната, mi cuarto. Моё пространство, мой остров. Буду на нём спасаться от всех.

«Принять бы душ», — подумала я, но вместо этого уселась на лоскутное одеяло. Погладила вышитые на нём выпуклые розовые хризантемы и зелёные ромашки с голубыми сердцевинками. Отбросила в сторону полотенце, стащила кроссовки, легла на бок и прикрыла глаза.

Сразу, как подводная лодка, в животе всплыл голод. Он ткнул меня куда-то в горло, но сон оказался сильнее. Я почувствовала, как огромный комод отплывает, покачиваясь на солнечных волнах, а меня затягивают к себе зелёно-голубые ромашки…

Просыпаюсь в полумраке, быстро, со всхлипом, словно кто-то вытолкнул меня из сна, а заодно крикнул вслед что-то неприятное. Резко сажусь на кровати, отчего в глазах темнеет, а виски начинает ломить. Впрочем, боль быстро уходит, уступая место чувству голода, такому сильному, что меня слегка мутит.

Сую руку в рюкзак, на самом дне нащупываю «Алёнку». Достаю, разворачиваю.

Может, сегодня мне уже не выходить из комнаты?

Нет, нужно. С естественными потребностями не поспоришь. Откладываю шоколадку, потягиваюсь. Приоткрываю дверь, стараясь не смотреть на своё отражение в зеркале над комодом. С кухни слышится Маринин смех, потом приглушенный бас Хорхе, и снова смех.

«Со мной она вообще ни разу не смеялась, — подумала я, — если только надо мной…»

Выхожу из комнаты. Скольжу по коридору бесшумно, почти ползком. Беспрестанно напоминаю себе о груде ваз в прихожей. Кто знает, может, хозяйка выставила часть коллекции на полу. Не хватало ещё разбить что-то в этом доме в первый же вечер.

Добираюсь до ванной. Дверь в кухню приоткрыта, оттуда доносится голос Марины. Мне кажется, она произносит «Мария», но я заставляю себя не прислушиваться. Захожу в ванную, пытаюсь нащупать выключатель. На стене справа его нет. С другой стороны — тоже.

Что ж такое! Может, выключатель на кухне? Пойти спросить у Хорхе? Ни за что в мире!

В ванной не темно: слабый зеленоватый свет струится из цветного окошка под самым потолком. Я вижу очертания раковины и двух больших халатов, свисающих над стиральной машиной. К счастью, замок на двери простой: обычная защёлка, как у нас дома. Я запираюсь и снова выдыхаю. Прямо шпион в тылу врага!

Как я ни верчу кран, вода течёт только холодная, но ледяное умывание идёт мне на пользу. Становится легче дышать. Правда, и голод усиливается.

Я стараюсь бесшумно открыть защёлку, но Марина всё равно слышит и зовёт:

— Манюша! Иди к нам!

Со вздохом толкаю дверь на кухню. Первое, что вижу, — это длинные и стройные Маринины ноги. Загораживая всё окно, она сидит на подоконнике. Марина сменила мини-платье на шорты, но шорты очень короткие и больше напоминают купальник.

В первую секунду мне кажется, что Марина курит, но нет — у неё в руке обычный детский леденец-улитка на палочке. Интересно, где она его взяла? Купил поклонник, то есть сын сеньоры Рибаль?

Хорхе притулился где-то сбоку, за холодильником, мне его не видно. Зато рядом со входом — небольшой столик. На нём расстелена разноцветная скатерть с нарисованными баклажанами и помидорами, но главное — посередине стоит кувшин с чем-то густым, тёмно-красного цвета, а рядом, в хлебнице — небрежно разломанные куски тёмно-серого багета. Вдоль стенки — вездесущие вазочки, но среди них я примечаю стакан.

— ¡El flor! — смеётся Марина.

Она указывает себе на щёку, потом тычет пальцем в меня и снова смеётся. Я трогаю щёку. Ну конечно, пока я спала, хризантема отпечаталась на моей щеке. В ванной я свет не включала и не видела отражения, а смотреться лишний раз в зеркало над комодом из Сонной Лощины не хотелось.

Значит, на моей щеке цветок. Очень смешно. Но гораздо смешнее то, что цветок по-испански — не мужского, а женского рода. Не el flor, a la flor!

Я не поправляю Марину. Для этого у нас в кухне носители языка имеются. Молча подхожу к столу, беру стакан и наливаю себе из кувшина густой томатный суп. Краем глаза вижу, что из-за холодильника выглядывает Хорхе. Он почему-то тоже не поправляет Марину. Зато долго глядит на меня.

— ¿Te llamas María?[10]

Моя рука дрогнула, гаспачо пролился на цветастую скатерть. Баклажан из фиолетового стал наполовину красным. Овощ-мутант. Как и этот дурацкий Хорхе.

— Si[11], — еле слышно отвечаю я, оглядываясь в поисках тряпки.

Хорхе молча протягивает мне рулон бумажных полотенец. Приходится шагнуть к нему, протянуть руку, пробормотать извечное «спасибо». Мне чудится, что он чуть придерживает рулон, прежде чем отдать мне. Но глядит он на меня не с тем восхищением, с каким таращится на Марину. Он рассматривает меня настороженно, словно я не гостья из России, а белый медведь в лаптях и с балалайкой.

Я быстро вытираю пятно, выбрасываю салфетку в корзину у плиты. Непонятно, можно ли в этом доме брать еду с собой в комнату… Так что я залпом выдуваю суп из стакана и направляюсь к раковине.

— Мыть не нужно, — предупреждает Марина, — у них посудомойка.

— Э-э-э… Работница?

— Машина!

— А где она? — растерянно говорю я.

— В раковине оставь! — отмахивается Марина, словно моих умственных способностей маловато, чтобы найти посудомоечную машину.

Я осторожно ставлю свой стакан в керамическую, в синих цветочках раковину и украдкой поглядываю на хлебницу. Мягкий хлеб, с твёрдой коркой, усыпанной семечками. Взять кусочек и съесть здесь, на кухне? Нет. При них не смогу проглотить ни крошки. Тогда, может, всё-таки в комнату? Но вдруг нельзя?

— Buenas noches, — наконец говорю я, обращаясь к ним обоим сразу.

Марина равнодушно машет мне вслед.

— Да, Манюш! — вспоминает она. — Завтра в десять у нас тест. В школе. Так что в половине десятого уже нужно позавтракать.

— Gracias, — зачем-то отвечаю ей по-испански, на что Марина заливисто смеётся.

В комнате я закрываю дверь с такой силой, словно хочу, чтобы она навеки прилепилась к проёму. От холодного супа, вкуса которого я не успела распробовать, есть хочется ещё сильнее. Но я лучше умру от голода, чем ещё раз появлюсь на кухне.

Солнце скрылось. В комнате всё равно жарко. Я подхожу к окну, осторожно тяну ставни за ручки. Они послушно складываются гармошками и разъезжаются в разные стороны.

Я выглядываю на улицу. Внизу изредка проезжают машины, с грохотом проносятся мотороллеры. В доме напротив нас — кафе, возле него — пара железных столиков, поблёскивающих на солнце. За одним сидит пожилая дама, она читает газету и пьёт кофе из крошечной чашки. У неё на плечах — салатовая шаль с длинными кистями. Шёлковая, наверное… За вторым столиком о чём-то яростно спорят двое мужчин восточной внешности, один постарше, другой помладше. И хотя перед ними лишь красные банки с колой, мне чудится запах запечённой курицы. К нему примешивается аромат жареного теста.

«Чуррос», — вспоминаю я. Один из последних текстов, что раздавала нам для перевода Беатрис, был посвящён этой традиционной испанской выпечке — сладким пончикам en lazo, то есть в форме подковки. Их обжаривают во фритюре, обильно посыпают сахарной пудрой и подают. Да не просто так, a junto con una taza de chocolate caliente o café con leche. С чашкой горячего шоколада или кофе с молоком. Стоило мне вообразить, как я обмакнула бы свежеиспечённый пончик в густой ароматный шоколад, в животе забурчало с новой силой. Пожилая дама оторвалась от газеты и посмотрела на наш дом. Я отпрянула от окна. Неужели заметила меня? Я же на втором этаже!

«Может, выйти на улицу? — мелькнуло в голове. — Если там продают churros, то куплю парочку да съем! Хотя… Вдруг мне назовут цену, а я не пойму?»

Мысль о том, что я плохо понимаю даже самые простые слова, которые произносят испанцы, огорчала меня. Ну как можно было не узнать «cuídate», то есть «осторожно»… Слова как будто повылетали у меня из головы. А я ещё и преподаю этот язык! Позор какой-то…

Я захлопнула ставни. Вернулась на кровать, схватила «Алёнку», откусила кусок и принялась яростно жевать, воображая, что это горячий шоколад, в который макают пончики. Куснула раз, другой. И остановилась. Кто знает, сколько вечеров мне придётся заменять ужин родной шоколадкой? Лучше её поберечь…

Я убрала «Алёнку» в ящик стола, заперла на ключ — не от соседей, а от самой себя, — и достала книгу о Гауди. Это была единственная книга с его биографией, которую удалось купить в Москве. Я решила прочесть её от корки до корки, разобраться с вехами его жизни, с архитектурными терминами, а потом, в награду, купить ещё одну, на испанском.

Книга оказалась увлекательной, как роман. Но меня не покидало ощущение, что я — заложник в моей комнате. Застряла в ней, как в капсуле. Даже мысль о том, что удалось утаить от Марины книгу, не развлекала меня. Марине-то всё равно. Сидит там на подоконнике со своим поклонником и хохочет. Ещё и ужинать вместе пойдут. Закажут себе жареную курицу.

Mi cuarto становилась всё больше и больше похожа на mi prisión, то есть на тюрьму. Угрюмый комод, усмехающийся всеми неплотно закрывающимися ящиками, был со мной полностью согласен.

Когда совсем стемнело, я сунула книгу под подушку и забралась под цветастое одеяло. Оно оказалось тяжёлым, как бабушкин плед из верблюжьей шерсти. И пахло так же — летом, песком и старой дачей.

«А Гауди иногда вообще не мог шевелиться, — вспомнилось мне перед сном. — Он же болел ревматизмом. Наверное, тоже ощущал себя как в капсуле».

Мысль о том, что моя жизнь хоть отчасти напоминает ту, что вёл великий зодчий, немного утешала.

Глава 7

Дурацкое качество

Под утро мне приснился сон, что я превратилась в белёсую скользкую косточку мандарина и застряла внутри — в липкой и сочной оранжевой мякоти. Кричи — не кричи, пинай — не пинай тонкие стенки между дольками — бесполезно. Никто не услышит, только ещё больше увязнешь. И кругом одуряюще пахнет мандаринами.

Спросонья я не поняла, как оказалась в этой комнате, разлинованной жёлтыми полосками света. Свет настойчиво пробивался сквозь резные ставни, и, оторвав голову от подушки, я увидела, что разлинован не только пол, но и мои ноги и кровать. Потом поглядела на мутное зеркало мрачного комода и вспомнила: «Я в Испании! Прилетела язык учить!»

С утра комод не пугал, как накануне. Я решилась разложить по его ящикам вещи из чемодана.

Легко вскочив, потянулась. Так, посмотрим… В верхнем ящике поместятся футболки и носки. В средний отправлю лёгкие брюки и пару платьев. А в самый нижний — босоножки.

Нет, босоножки лучше выставить у двери, в нижний ящик переложить футболки, а в верхний — косметичку и пакет с лекарствами, который мама туго набила всевозможными средствами «от головы», «от живота», «от температуры».

Приятно всё-таки самой распоряжаться нехитрым имуществом.

Вид у комода, набитого носками и футболками, был самый что ни на есть обиженный. Будто сказочное чудище накормили до отвала зефиром и сливочной помадкой, а пугать людей при этом запретили. Вот оно и расстраивается.

Я погладила комод по тёплому деревянному боку и вдруг снова почувствовала нежный мандариновый запах. Так он мне не приснился? Приоткрыв дверь, я прислушалась. Тишина.

Глянула на экран телефона — восемь утра. Все спят, похоже. Прекрасно. Я вернулась в комнату, надела шорты и футболку. Взяла рюкзак, в который положила документы, кошелёк и блокнот с ручкой. Отыскала в косметичке зубную щётку и пасту. Взвалила рюкзак на спину, зажала под мышкой хозяйское полотенце и направилась в ванную.

Выключатель я по-прежнему не нашла. Ну и ничего! Света сквозь мутное зелёное окошко пробивалось ещё больше, и я без труда разглядела ванну, занавеску и кран.

Горячая, очень горячая вода, будто нагретая солнцем, помогла мне смыть не только пену от шампуня на волосах, но и все вчерашние неприятные воспоминания. Фен я решила не искать: в такую жару волосы высохнут сами. Зубы я чистила очень быстро: и есть хотелось, и было страшно, что кто-то постучится, нарушит моё уединение.

К счастью, когда я выскользнула, как мышонок, из ванной комнаты, в коридоре по-прежнему было тихо. Я нырнула в кухню и осмотрелась.

Батюшки, сколько, оказывается, тут вазочек! Везде — на полках, в шкафах, на окне, где вчера восседала Марина. Я сразу и не заметила…

В вазах из разноцветного стекла солнечные лучи плавали, как золотые рыбки, а те, что скользили по керамическим ободкам, напоминали медно-зелёные спинки жуков-бронзовок. Казалось, всё на кухне — и старенькие деревянные стулья с протёртой клетчатой обивкой, и сверкающие ковшики, стройным рядом висевшие над газовой плитой, и холодильник, залепленный пёстрыми магнитами, и овощи, нарисованные на скатерти, — всё искрится и движется. Я как будто попала на волшебный корабль, и он только что снялся с якоря и поплыл в неведомые дали…

Но главное — на столе стояла ваза с большими густо-оранжевыми мандаринами. Как они пахли… Вовсе не Новым годом, а южной теплынью, от которой кружилась голова. Я взяла мандарин, быстро очистила, отправила дольку в рот. Сладкий!.. И ни одной косточки.

Вокруг вазы были расставлены глубокие тарелки. У стены — пачка молока и пакет с кукурузными хлопьями. Видимо, сеньора заранее позаботилась о нашем завтраке.

Но мне захотелось побольше всего разглядеть на кухне, пока я одна. Я сунула в рот ещё дольку мандарина и подошла к раковине.

Над ней была очень необычная плитка — мозаика. На каждом квадратике — свой рисунок. И он нигде не повторялся дважды! Вот кораллово-красная морская звезда раскинула щупальца на песчаном дне. На следующем квадрате два шоколадных кружка на белом фоне — как будто печенье плавает в миске с молоком. Рядом ещё два таких же кружка, но жёлтых, на тёмном фоне, словно забралась в дупло к сове, а она — раз! — и глаза открыла. Глаз тоже имеется — в древнеегипетском стиле. За ним — то ли лабиринт, то ли мандала — кирпично-красный узор на розовом фоне…

Я зачарованно рассматривала пёстрые квадраты. Потом погладила дорожки мандалы-лабиринта. Они словно тянули куда-то вглубь меня самой, в мой внутренний мир, приглашая по нему прогуляться.

Почему я не заметила их вчера? Ведь я ставила в раковину стакан от гаспачо! Всё моё внимание было приковано к Марине — она сидела вот тут, на подоконнике, — и к Хорхе, который прятался на табурете за холодильником.

Я на секунду вообразила Марину на своём месте. Допустим, она попала в новое помещение и хочет внимательно всё рассмотреть. Станет ли Марина обращать внимание на то, что на окне сижу я, а на табуретке — Хорхе? Нет, она пройдётся по кухне, удовлетворит своё любопытство, а потом и голод.

Почему же моё внимание, будто магниты, притягивают другие люди? Почему я, как парализованная, начинаю думать о том, что этим людям приятно, а что их раздражает? Что это за дурацкое у меня обнаружилось качество: постоянно подключаться ко всем, кто рядом со мной?

Я погладила очередной рисунок на плитке: шахматную доску, на каждой клеточке — абрикос на ветке. Из коридора послышался шум шагов. Кто-то захлопнул за собой дверь в ванную. Марина? Хорхе?

Я заметалась по кухне. Как же хочется продлить одиночество… Надо бы позавтракать, но не успеваю, не успеваю… Я достала из рюкзака ручку, накарябала на салфетке: «Жду на улице. Маша». Схватила ещё один мандарин и выскочила из кухни. Коридор был пуст, но в ванной кто-то плескался. Я на цыпочках прокралась к выходу. Осторожно обулась. Лучше бы сандалии, а не кроссовки, но не стану терять время.

Приоткрыла дверь, выскочила на площадку и едва не рассмеялась от облегчения. Зачем я играю сама с собой в Джеймса Бонда? Впрочем, иначе и нельзя с таким дурацким качеством — примагничиваться ко всем подряд.

Спускаться вниз я решила по лестнице. Оставлю лифт Марине. А сама снова пройду по пути моллюска, заползу в самую глубину раковины, в своё одиночество…

«На самом деле, — подумала я, толкая тяжёлую дверь подъезда, — я стремлюсь не к одиночеству. Я снова собираюсь примагнититься, просто не к человеку, а к городу».

На улице царила жара. Но не душная, а ненавязчивая. Она приобняла меня как старого доброго друга.

Я погладила шершавый ствол платана. Его кора была похожа на одеяло из лоскутков всех оттенков коричневого — от серовато-бежевого до жёлто-охряного. Присев на оградку рядом с деревом, я неторопливо очистила мандарин и огляделась.

Город, с его утренним шумом, звуками и запахами, заползал внутрь меня, как аромат бабушкиной шарлотки с яблоками, начинавший дразнить гостей уже в лифте.

Кафе, которое я вчера рассматривала, называлось «El Galliner», а под вывеской красовался петух в ярко-зелёных сапогах. Интересно, что такое «гальинер»? Не петух же… Но gallina — это «курица». Значит… Это курятник! Проверяю свою догадку по телефону, в который ещё в Москве скачала испанско-русский словарь. Всё сходится! Только по-испански «курятник» — gallinero. Значит, слово на каталанском!

Выходит, я ещё не добралась до своего колледжа, а город уже потихоньку учит меня языку.

Между тем из кафе вышли два официанта. Один снимал красные пластиковые стулья с железных столов и вытирал столы тряпкой, а другой сметал в кучу налетевшие за ночь листья платана. Они без конца перешучивались и поглядывали на меня. Я смутилась, выбросила в урну шкурки от мандарина и решила немного пройтись по улице.

За нашим домом оказалась детская площадка. Странная она была: ни горок, ни качелей, зато много песка и две деревянные башенки, между которыми натянута верёвка. На верёвке покачивалась «тарзанка» из автомобильной шины. А с другого бока к башенке был привязан какой-то совок, назначения которого я не поняла. Над площадкой нависала огромная акация: стручки тёмные, больше моей ладони. Интересно, если подпрыгнуть, удастся сорвать хоть один стручок? Что у него там внутри?

— Маша! — раздражённо позвала меня Марина и ещё для верности замахала руками. — Ты глухая?! Зову, зову! Нам в другую сторону!

Я бросила прощальный взгляд на акацию и поплелась к подъезду.

— Привет, давно ждёшь?

— Целых тридцать секунд! — сердито отчеканила она.

Выглядела Марина неважно. Под глазами круги, зевает без конца. Зато одета как с фотографии светской хроники: короткое красное платье с кокетливым белым воротничком, тупоносые чёрные туфли с серебряными пряжками, руки увешаны звенящими серебристыми браслетами. И облаком — густой запах персика и ванили.

«Если она так наряжается на занятия, что она наденет на дискотеку?» — подумала я. В обычной серой футболке и шортах из голубой джинсы я выглядела с ней рядом как родственница из далёкой деревни.

Надежда на то, что я не стану «примагничиваться» к Марине, а просто пройдусь до самой школы с ней рядом, глазея по сторонам, растаяла, как тёплая дымка вокруг платана, у которого я сидела. Всё кругом теперь заглушал крепкий персиковый аромат, который не смог бы перебить даже запах жареной курицы из кафе «El Galliner».

Мы двинулись вниз по улице, и один из официантов засвистел нам вслед. То есть не нам, а ей.

Марина снова сковывала моё сознание, не давала сосредоточиться ни на чём другом, кроме своей царственной персоны. Не сердится ли она? Не думает обо мне плохо?

Я как будто снова застряла в том мандарине из сна. Хотелось отвлечься от Марины, но не получалось.

Конечно, город всё равно не сдавался, увлекал, звал, манил. Ещё одно кафе, на этот раз с улиткой («El Caracol»), которая сжимает во рту меню с блюдами из улиток (бр-р-р), магазин канцелярских принадлежностей — papeleria, супермаркет.

На ступеньках supermercado дремал пожилой индиец. За его спиной сквозь стеклянную витрину виднелись ящики с нектаринами и железное ведёрко с багетами. Каждый багет завёрнут в бумагу и похож на эскимо.

Но вот слабый ветерок вздымает сухие листья и обёртки от мороженого и доносит сладкий запах духов моей спутницы. И против воли я снова «подключаюсь» к ней, осознаю себя не в своём, а в её пространстве, начинаю переживать, что загораживаю ей отражение в зеркальной витрине овощного магазина, verdurería, а ведь она только и делает, что любуется собой в каждом окошке, которое мы минуем.

Так мы доходим до колледжа.

— Вон! — указывает Марина на двухэтажное здание бурого цвета. — Вон твой храм науки! Сейчас припадёшь к его… как это называется? Ступеням? Короче, начнёшь грызть гранит.

— В смысле, уроки начнутся? — с замиранием сердца спрашиваю я.

Здание мне нравится. Вокруг него плотным кольцом растут кипарисы. За ними слышен детский смех.

— Ну да, уроки, — скучающе отвечает Марина, — то есть сначала тест будет. Уровень твой определят.

— Тест? — пугаюсь я. — Я не знала… Я… не подготовилась!

Про себя же думаю: зачем я читала вчера биографию Гауди?! Лучше бы пару правил из бабушкиной грамматики повторила!

— Детка, нельзя так напрягаться, — морщится Марина, — ты учишься тут за деньги! Кто тебе поставит плохую оценку за твои же деньги?

— Дело не в оценках, — возражаю я.

— А в чём ещё?

— В знаниях. Я хочу научиться хорошо говорить по-испански.

— Я отлично говорю, — пожимает плечами Марина, — а с грамматикой полный швах. Ну ничего, я у тебя скатаю. Смотри, не отсаживайся от меня никуда! Кстати, по грамматике тут будут домашку задавать. Будь добра, делай её тщательнее. Я буду у тебя по утрам списывать, а позориться не хочу.

Меня охватила тоска… Честно говоря, я надеялась, что хотя бы на уроке смогу сесть рядом со студентом или студенткой из другой страны и немного отдохнуть от Марины.

— Вон уже, встречают. Церберы, — буркнула она.

«Цербером» Марина назвала невысокую девушку с короткой стрижкой и в очках. Судя по жёлтой футболке с логотипом колледжа, она была старостой, то есть помогала студентам разобраться, куда идти и что делать. За её спиной я разглядела целую толпу ребят. Разбившись на группы, они что-то бурно обсуждали, смеялись или заглядывали к кому-нибудь в телефон. Кто-то сидел на полу у входа, кто-то ел. Одиночек тоже хватало, и вид у них был несколько испуганный.

— ¡Hola! — обратилась к нам девушка в очках, а потом вдруг перешла на английский: — Who are you? Where are you from?[12]

— Is it possible to speak English here?[13] — растерянно спросила я.

— Why not? — подмигнула она мне. — I’m not your teacher, I just help the students, and English is the language…[14]

Она задумалась, почесала карандашом кончик носа, поправила очки и закончила:

— Of the world-wide communication[15].

Последняя фраза прозвучала очень научно, и мы обе рассмеялись. Я — ещё и от облегчения, что всё понимаю и что говорю по-английски, пожалуй, даже с меньшим акцентом, чем эта славная девушка, — всё-таки не зря Ольга Сергеевна столько гоняла нас, добиваясь кристально чистого произношения дифтонгов и межзубных согласных.

— But don’t speak your native language, — предупредила меня староста, — otherwise you bring sweet. So what is your native language?[16]

— Russian, — улыбнулась я, — we are from Russia[17].

— A! — обрадовалась девушка, сверилась со списком и спросила: — Maria and?..[18]

— Marina! — помогла я ей.

— Marina… — протянула девушка, нахмурилась, что-то вспоминая, а потом обратилась к Марине: — I remember you…[19]

Но было поздно. Марина, заскучав во время нашего разговора, отошла в сторонку и нашла себе новую жертву — худенького темноволосого паренька в жёлтой футболке. Похоже, он вспомнил Марину, как и моя староста, потому что принялся болтать с ней. Она отвечала кокетливо, без конца позванивая браслетами.

— Marina! — позвала девушка-староста, но та даже не повернула голову.

Парень развёл перед Мариной руки, демонстрируя что-то большое, вроде рыбы, которую он поймал на рыбалке, Марина с хохотом сдвинула его руки, мол, не завирайся, поменьше была рыба, а он опять раздвинул и даже нахмурился. Снова смех и звон браслетов.

— Yes, I remember you! — закатив глаза, повторила староста, а потом гаркнула парню: — Manuel!

Тот вздрогнул, посмотрел на старосту.

— ¿Que pasa, Trini?[20]

— ¡Acompaña de esta chica en la aula siete![21] — велела она.

— And me?[22] — заволновалась я.

Про меня-то не забыли?

— You go to the other classroom, — улыбнулась Трини и, сверившись с листком, добавила: — Number five. First you’ll have a test and than a grammar lesson with Rosita[23].

И, неправильно истолковав моё изумление, поспешила объяснить:

— Sorry, but otherwise you’ll talk too much Russian to Marina. That’s not good. Not good for you. Too much sweets. So don’t be upset![24]

Upset?! Да я готова была задушить в объятиях славную Трини! И на всех пара́х помчаться в пятую аудиторию.

Вот уж никогда в жизни не думала, что буду так рада предстоящему тесту и уроку грамматики!

Глава 8

Огородница Росита

Миляга Трини привела меня в небольшую, но светлую и прохладную аудиторию. Окна были плотно закрыты, слышалось негромкое гудение кондиционера. Народ потихоньку собирался. На меня бросали любопытные взгляды, и я поспешно отвернулась, сделав вид, что внимательно рассматриваю обстановку.

Столы расставлены буквой П — так же, как у нас в школе. В смысле, в том классе, где преподаёт испанский Беатрис. Учительский стол при этом находится в центре, как бы в основании буквы П, и педагогу хорошо всех видно. Помню, наши учителя страшно возмутились, когда Беатрис попросила переставить столы. «Что она себе позволяет, она даже не штатный педагог! Мы учиться собрались или свадьбу играть?» Но заниматься, рассевшись именно так, и правда было удобно.

Я устроилась за одним из столов и задумалась о том, как всё-таки меняется отношение к обучению, если ты сам выбираешь то, что хочешь изучать, а не зубришь для галочки, для оценки. Это похоже на то, как будто тебя кормили насильно одной и той же едой и удивлялись отсутствию аппетита, а потом подвели к холодильнику, распахнули дверцу и предложили: «Выбирай что хочешь!» При мысли о полке с едой в холодильнике в животе забурчало. Два мандарина на завтрак — это маловато. Если бы тут была моя мама, то обязательно сказала бы: «А я предупреждала!»

Живот снова деликатно напомнил о себе, и я смущённо огляделась: не слышит ли кто? Рядом со мной раскладывали тетрадки две рыжие веснушчатые девушки. Они переговаривались на каком-то славянском языке, но я не поняла, на каком именно. За ними расселась целая толпа американцев. Мальчишки были очень тепло одеты — в клетчатых рубашках, джинсах и грубых жёлтых ботинках. А полноватая девушка, которая, кажется, приходилась одному из ребят сестрой, наоборот, была в очень короткой юбке и в топике с низким вырезом. «Везёт, совсем без комплексов», — позавидовала я.

А народ всё прибывал. Наконец вошла темноволосая барышня, которая так громко и весело со всеми поздоровалась, что сразу стало понятно: учительница.

Хотя по одежде — в жизни не догадаешься. На ней обтягивающие спортивные шорты до колена и огромная мужская футболка тёмно-фиолетового цвета. Пышные волосы подобраны ободком и заколками, но всё равно лезут в уши и глаза, а она только весело сдувает их со лба. На плече — огромный тёмно-зелёный рюкзак, который она бросила под учительский стол, да ещё и ногой пнула, чтобы не торчал. Ей бы лопату и пару садовых перчаток — вылитая дачница. Даже имя подходящее — Росита, то есть Розочка. Совсем как няня Даны. Та, к слову, тоже обожает шорты-велосипедки.

Росита рассадила всех по местам и устроила быстрый опрос, кто откуда приехал. Мои рыжие соседки оказались из Варшавы, а американцы принялись сыпать такими названиями штатов, что я даже и не запомнила, кто откуда. Говорить по-английски Росита запретила, тоже упомянув правило о конфетах. Наверное, потому что для американцев это родной язык, да и всем остальным было проще перейти на английский, чем на испанский.

Потом учительница раздала листочки с тестами. У меня от волнения дрожали руки, но когда я увидела задания, то успокоилась. Во-первых, всё было сформулировано так, как в тестах у Беатрис. Я порадовалась, что она научила нас грамматическим терминам. А во-вторых, задания легко распадались на две группы: то, с чем я точно легко справлюсь, и то, что мне явно не под силу, думай я хоть три года. Я без проблем управилась с грамматической частью. А вот читаю я, конечно, по-испански мало, да и где взять книги на этом языке в Москве? Беатрис нам только распечатывала разные тексты из журналов, плюс я иногда покупала адаптированные книги. Но это не то… И вторая часть теста, которая как раз проверяла начитанность («Подбери синоним, антоним», «Каких современных испанских авторов ты знаешь»), явно была мне недоступна. Я наобум написала несколько фраз. Этому меня мама давно научила. «Ни в каких тестах не оставляй пустыми строчки. Пиши хоть что-то! Вдруг угадаешь?» Надежды было мало, так что я пообещала себе обязательно разыскать книжный магазин и набрать с собой в Москву как можно больше творений (сколько влезет в чемодан) «современных испанских авторов».

Когда все закончили писать, Росита собрала листочки и попросила нас в коридоре подождать результатов теста, после чего нас либо оставят с ней изучать грамматику, либо проводят к тем учителям, которые преподают la comunicación, то есть умение общаться на языке. Говорила Росита медленно, всё повторяла по два раза. Как приятно всё понимать…

В коридоре ощущалась прохлада — видимо, работали кондиционеры. Народ устремился к ярко-оранжевым креслам, и коридор быстро наполнился гомоном, смехом и криками. Кто-то выскочил на улицу — отдохнуть в тени кипарисов, кто-то шуршал упаковкой печенья.

Мне тоже страшно хотелось есть. В дальнем углу холла я заметила Марину. Она стояла у стола для настольного тенниса и переговаривалась с высоким худощавым парнем в красной футболке с надписью Russia. Наверное, ещё один знакомый с прошлого года. Он играл в теннис с другим парнем, тоже в красной футболке, но, поскольку Марина здорово отвлекала его, он то и дело пропускал голы. Я хотела подойти и спросить, где можно поесть, но потом решила не беспокоить Марину во время её важного занятия.

Сама найду, не маленькая. И правда, в другом углу холла обнаружился автомат с едой. Всё понятно: сначала выбираешь себе еду, потом опускаешь монетку — и вуаля! Твой снэк падает в нижний ящик, откуда его можно достать. Главное — не открывать ящик раньше времени, иначе печенье или напиток попадут в щель между ним и автоматом и вынуть покупку оттуда будет невозможно. Я такое видела пару раз в Москве, когда нетерпеливые мальчишки без конца пихали руки в ящик и в результате оставались ни с чем.

Только что же выбрать? Я осмотрела витрину и заметила сэндвичи. Прекрасно! И сытно, и вкусно. Интересно только, с чем они. «Atún», «pollo», «carne» — было написано на разноцветных упаковках. Последнее, понятно, мясо. Это я брать не буду. Мама никогда не покупает выпечку с мясом в общественном месте. Говорит, что это «вечные пирожки с котятами». А вот что за atún такой? Телефон со словарём был у меня в руках, но интереснее же самой вспомнить! Я покопалась в памяти. А! Это же тунец! Фу, гадость какая! Терпеть рыбу не могу. Только креветки люблю, да и то, когда их варят, с ума сойти можно от жуткого запаха. Остаётся pollo. И я прекрасно помню, что это курица.

«Вот так знание языка спасло бедную студентку от голода», — мысленно ухмыляюсь я. Нажимаю на кнопку напротив бутерброда с курицей. Она начинает мигать зелёным огоньком. Я просовываю в щёлку одну за другой четыре монеты по евро. Недешёвый, между прочим, бутерброд! Монетки падают внутрь и…

Ничего не происходит. Я деликатно стучу по стеклянной дверце. Без толку. Лампочка тем временем перестаёт мигать. Если не знать, что я секунду назад кинула в автомат четыре евро, можно подумать, что я только что подошла к нему и выбираю бутерброд. Э, нет, так не пойдёт! Снова стучу, на этот раз по железному боку. Отдавай мою еду! Но автомат прикидывается глухим. Вот паразит! Я заношу ногу, чтобы пнуть его, но тут чувствую, что кто-то стучит по мне.

Оборачиваюсь. Вижу малыша чуть старше Даны, с печеньем в руках. То ли мальчик, то ли девочка — не разберёшь. Волосы такие длинные, что падают на глаза. Он смотрит на меня из-под своей чёлки, а потом показывает куда-то вверх, на дверцу автомата. Я поднимаю глаза и вижу клейкий листок для записи, на котором торопливо выведено «no trabaja». Trabajar. Глагол первого спряжения на — ar. «Работать».

Малыш кусает печенье и убегает к теннисному столу, откуда слышатся стук мяча и подбадривающие крики Марины на русском:

— Давай-давай! Сделай его! Что тормозишь!

Я молча смотрю на автомат. Четыре евро! Ещё столько же — и будет цена занятия с Даной.

— ¡A clases! ¡A clases! — громко зовёт кто-то.

Это старосты в жёлтых футболках. Заполонили весь холл, загоняют народ на занятия. Марина уходит, так и не взглянув в мою сторону.

Я поплелась в класс к Росите.

Народу в аудитории поубавилось. Ушли американцы. Я замерла в дверях, ожидая, что Росита и меня попросит куда-то удалиться, но она помахала моим листочком и сделала приглашающий жест — садись, мол.

Со мной остались только девочки-польки да ещё две азиатки, которых я раньше не видела и одна из которых заняла мое место. Я села поближе к окну, и Росита вручила мне мой листок. Я впилась взглядом в её аккуратные подписи, сделанные зелёной ручкой.

Надо же! Ошибок по грамматике почти нет. А мой уровень называется Intermedio Dos. Чуть ниже — рекомендации. Заниматься и сдать тест на Avanzado. Avanzado — это очень круто! Это продвинутый уровень. Неужели можно перейти на него спустя всего три недели? Я буду очень стараться! Интересно, что вторую часть теста Росита почти не правила. Может, ею займётся другой преподаватель, который преподаёт общение на языке?

Как бы то ни было, Росита снова поздоровалась, поинтересовалась, откуда приехали девочки-азиатки и как их зовут. Обе оказались из Америки, а их имена я не разобрала. Начался урок грамматики.

Какое замечательное это было занятие!

Росита чётко проговаривала каждое слово, а уж если речь заходила о термине, то она писала его фломастером на белой доске и подчёркивала несколько раз. В этой преподавательнице не было элегантности, присущей Беатрис, и какого-то загадочного кокетства, благодаря которому все наши мальчики не сводят с Беатрис взгляда, даже если она объясняет всего лишь особенности перевода на русский возвратных глаголов. Как я уже говорила, в своих шортах, обтягивающих крепкие ноги, в объёмной футболке и с волнистыми волосами, собранными под обруч, Росита скорее напоминала огородницу, чем лесную фею. Но мне нравилось, что она копается в наших головах, как в грядках.

Вот как она это делала. Из своего огромного туристического рюкзака Росита достала карточки из яркой цветной бумаги, на которых были написаны предлоги: bajo, a, contra, desde и несколько других. Эти карточки она прикрепила магнитами к доске — словно посадила в землю семена. Потом Росита взяла фломастер и принялась писать перед этими предлогами разные глаголы.

И тут началось самое интересное. Конечно, я знала, что существуют глаголы, которые употребляются только с определёнными предлогами. Падежей у испанцев нет, поэтому связь между словами осуществляется с помощью маленьких помощников — предлогов. Маленьких, но очень важных! Без них не разберёшься. Например, фразу «Я звоню Марине» нужно перевести как «Llamo a Marina». Без предлога-помощника «a» смысл у фразы поменяется, ведь llamar — это не только «звонить», но ещё и «зваться», и получится «Зовусь Мариной». Это всё нам давно объяснила Беатрис. А вот Росита занялась только непростыми случаями. Глагол «гладить», acariciar, употребляется безо всяких предлогов. «Me acarició la mano» — «он погладил меня по руке». Но если мы хотим сказать, что погладили не абы какую кошку на улице, а свою собственную, домашнюю, которую мы очень любим, — нужно поставить предлог «a». А без предлога об этой любви никто не узнает! Хотя грамматически всё будет верно. Вот такой вот предлог-помощник. Помогает выражать чувства.

Но самое забавное было в том, что Росита извлекла из рюкзака какую-то странную конструкцию — корзинку, всю обклеенную жёлто-оранжевыми языками «пламени» из ткани. И когда она объяснила, что предлог «a» не нужен, если мы гладим дикое животное в зоопарке — вряд ли мы проникаемся к нему теми же тёплыми чувствами, что и к домашней кошке, — то она сняла этот предлог с доски и кинула его в «огонь». Все, переглядываясь, засмеялись. Росита продолжила свои объяснения. Но смех то и дело возобновлялся, потому что, выкинув предлог в «костёр», Росита долго с деланым изумлением искала его повсюду — в своём рюкзаке, на столах, даже в наших пеналах. И это был хороший смех. Не такой злой, как в моей школе на уроке истории, когда учительница «разделывала под орех» какого-нибудь несчастного двоечника. Нет, этот смех говорил о понимании.

А в головах между тем будто проклёвывались росточки, цепляясь за образы костра, растерянной Роситы, как бы потерявшей свои разноцветные карточки. Так ростки фасоли или гороха цепляются тонкими усиками за всё, что встречается на пути, — за забор, за кусты, за верёвку, натянутую заботливыми хозяевами.

Мне вспомнилась Дана. А она ведь уже большая! С ней тоже можно устроить пятиминутки грамматики. Сделать такие же яркие карточки. Можно даже заламинировать их — спрошу у Кати: может, у них на работе есть этот аппарат? И тогда можно будет не зубрить грамматику, а играть в неё. Хоть швырять карточки в «огонь», хоть вылавливать из «моря».

Главное — не стесняться, как это делает Росита. Она вообще не стесняется. Вот фиолетовая растянутая футболка съехала с плеча, под ней показалась ярко-бирюзовая лямка бюстгальтера, а ей всё равно. И никто не замечает, не смеётся. Если учитель расслаблен и ничего не стесняется, его ученикам тоже никто не мешает расслабиться. Интересно, а как учителю перестать стесняться? Даже в последние наши встречи с Даной я всё равно ощущала напряжение и волнение. Может, дело в том, насколько ты в себе уверен, но…

Додумать эту важную мысль я не успела. Послышался громкий воркующий звук, словно в аудиторию залетела стая голубей. И, к своему ужасу, я осознала, что звук идёт из моего собственного живота!

Предлоги мигом вылетели у меня из головы. И хотя мне очень нравились и Росита, и её спокойный голос, и красивые карточки, остаток урока я провела в мечтах о хрустящем багете из супермаркета, на пороге которого дремал старенький индиец.

Глава 9

Тетрадка и акулы

Я думала, что в конце урока прозвучит хоть какое-то подобие звонка. Какая-нибудь мелодия или треньканье. Но стоило стрелке на часах, висевших над входной дверью, доползти до двенадцати, как все заёрзали на местах, а кто-то даже зевнул и захлопнул тетрадку. Наша историчка спросила бы язвительно: «Что, кто-то всю ночь учил параграф и не выспался?» И задержала бы на целую перемену, чтобы «неповадно было».

Но Росита прервала объяснения, глянула на крошечные часы на тонком ярко-зелёном ремешке, обтягивающем её полную загорелую руку, широко улыбнулась и воскликнула:

— ¡A, descanso! Vale, vale…[25]

Тут все потянулись, вздохнули и принялись убирать в рюкзаки тетради и ручки, но Росита выставила вперёд ладони — мол, секундочку — и произнесла:

— ¡Un momento! Me llamo…[26]

— ¡Rosita! — ответил ей нестройный хор.

— Soy la profesora de…[27]

— ¡Gramatica! — весело сказали ей.

— ¡Muy bien! — засмеялась Росита в ответ. — ¡Hasta luego! ¡Hasta mañana![28]

«Она обращается с нами как с малышами», — подумала я, наблюдая за учительницей. Но если в русской школе меня это страшно раздражало, то здесь, наоборот, я была счастлива. Пусть Росита использует картинки при объяснении грамматических конструкций, пусть говорит хоть по слогам, лишь бы не было больше страха, который впервые охватил меня в такси. Страха, что я ничего не понимаю, ужаса, что ничего не могу сказать в ответ. Меня передёрнуло.

Класс тем временем опустел. Тут я вспомнила, что у меня запланирован ещё один урок. «La comunicación». «Общение». Куда же разбежались ученики? За едой, что ли? У меня желудок сжался в комок, как сдувшийся воздушный шарик.

Росита тем временем собрала свои вещи, вытащила из сумки ключ и направилась к двери.

Я сделала вид, что изучаю свои записи. Сама потихоньку наблюдала за учительницей. Та обвела взглядом класс, увидела меня и снова улыбнулась.

— ¡Vamos a descansar![29] — позвала она меня, кивнув на дверь.

— Perdón… no… — замялась я. — Estoy esperando a la clase de… de… la co… comunicación[30].

— Vale, la profesora de la comunicación es Isa[31], — широко улыбнулась Росита. — Isabel. La aula diez.

«Исабель, аудитория номер десять», — лихорадочно повторяла я про себя, поднимаясь из-за стола и накидывая на плечо лямку рюкзака.

Я подавила в себе желание спросить у Роситы, где эта самая десятая аудитория. Сейчас начнёт объяснять, «налево-направо», «вверх по лестнице», я что-то не пойму или перепутаю и заблужусь ещё больше. Нет уж, сама найду. Делов-то. Наверняка на двери написано «10». Что я, не справлюсь?

— ¡No dejes tu cuaderno, por favor![32]

— ¿Qué? — не поняла я, но тут же одёрнула себя (испанцы так не переспрашивают, надо говорить не «что», а «как»!). — ¿Como?

— Tu cua-der-no, — по слогам произнесла Росита.

Я почувствовала, что краснею. В каком классе изучают слово «тетрадь»?! Кто-нибудь, скажем, покровитель Каталонии Святой Георгий, может мне объяснить, почему я сейчас не узнала это слово в речи учительницы?

А про Святого Георгия откуда вдруг всплыло?!

Что вообще происходит в голове человека, который пытается разговаривать вживую на иностранном языке? Я всю жизнь считала, что память — это такой шкаф, где по полочкам разложены знания. Подошёл в нужный момент к полочке, взял фрагмент знаний, используешь. Но сейчас моя память напоминала не шкаф, а тёмную комнату, посередине которой стоит аквариум с акулами, а уж знания — на дне этого аквариума. Захочешь — не достанешь. Только если само что-то по случайности всплывёт.

Я схватила тетрадку, прижала её к груди, будто защищаясь, и, пискнув что-то вроде «адьос», выскочила в холл.

Там было шумно. Мальчишки играли в пинг-понг на огромном столе, шумел кофейный автомат. Девчонки из младшей группы распевали песенки, сидя посередине холла прямо на полу, и чтобы пройти мимо них, нужно было перешагивать через вытянутые ноги. И все болтали, болтали, болтали. Общались. На испанском. Свободно. Не испытывая ни малейшего затруднения.

Я почувствовала, как одна из акул всплыла на поверхность аквариума, подмигнула мне зелёным светящимся глазом, как у щуки в старом пластилиновом мультике, и спросила развязным тоном:

— Ну чаво?

— Пшла отсюда, — прошипела я, всё так же прижимая к груди тетрадку и оглядываясь в поисках аудитории номер десять.

Но ни на одной двери в холле никаких номеров написано не было…

Глава 10

Кико, Любомир и другие

Я долго не сдавалась. Вышла на крыльцо, понаблюдала за дяденькой, поливавшим газон. Потом вернулась, неторопливо налила себе воды из кулера, отхлебнула, ещё раз огляделась. В дальнем углу мелькнуло знакомое красное платье, послышался Маринин заливистый смех. Я не стала приглядываться, с кем она там хохочет. Всё так же прижимая к груди тетрадку и стараясь не расплескать тёплую, но вкусную воду, я направилась в один из коридоров, уводивших из холла. Мне навстречу бежали малыши, перебрасываясь бойкими указаниями: «Догоняй! Прячься! Нет, не прячься! Просто догоняй!» Я проводила их тоскливым взглядом. Везёт, их много, а я, как всегда, одна…

Мне попалась всего одна дверь с табличкой. «Servicio». Прекрасно. Заскочить умыться, что ли? Нет, опасно. Я так и не поняла, сколько длится перемена. Пропущу всё на свете. Я залпом допила воду и, скомкав стаканчик, бросила его в урну возле туалета.

Коридор вильнул влево, ещё раз влево и вывел меня обратно в холл.

Только на этот раз там никого не было, кроме трёх девчонок-старост в жёлтых футболках. Они сидели за столиками и что-то вырезали из цветной бумаги, видимо, готовясь к какой-то игре. Я не посмела отвлечь их. Но одна, с волосами, заплетёнными в косы-дреды, подняла голову, увидела меня и протараторила что-то. Я уловила глагол ayudar — «помогать». Я неуверенно кивнула и пробормотала: «La aula diez». Номер аудитории ничего не сказал и старосте. Она наморщила лоб и вопросительно поглядела на коллегу. Я откашлялась и добавила: «Isabel».

— A, el teatro! — прояснилось её личико.

Она отложила в сторону ножницы, легко поднялась с места и, зачем-то приобняв меня, повела к тому же коридору, из которого я только что вышла. «Театр? — изумлённо подумала я. — Какой ещё театр?» В голове возникло целое облако вопросительных знаков, половина из которых поспешила перевернуться вверх ногами, в лучших традициях испанской пунктуации. Но девушка уверенно распахнула одну из безымянных дверей, втолкнула меня внутрь и захлопнула дверь, словно я была не студентка, а сбежавшая из клетки морская свинка.

В аудитории было так светло, что я на секунду зажмурилась. А когда открыла глаза, то обнаружила, что и тут столы расставлены буквой «П», а за ними сидят четверо мальчишек. Двое справа, двое слева. Все они с любопытством разглядывали меня.

Я растерянно кивнула им.

— I don’t think she is a teacher, — лениво протянул кудрявый светловолосый парень, с лёгким пренебрежением разглядывая меня, — she’s from Brazil[33].

— I’m from Brazil! — воскликнул его сосед, черноволосый загорелый красавец в белой футболке. — No, I think she’s Spanish. Maybe even the teacher[34].

— I’m not the teacher! — не выдержала я. — I’m the student![35]

— Oops! — с деланым испугом произнёс кудрявый, и оба расхохотались.

— We’re talking English because we know that our teacher Isabel doesn’t speak this language[36], — пояснил бразильянец.

Меня охватило негодование. То есть эти напыщенные паршивцы позволяют себе обсуждать учителя на неведомом ему языке?

— Speaking English, not talking, — холодно поправила я бразильянца.

Он заморгал, а его сосед ухмыльнулся и крякнул:

— She is too clever for you, Kiko! Are you from Britain?[37]

— No, I’m from Russia[38], — гордо сказала я и снова мысленно поблагодарила Ольгу Сергеевну за годы изучения английского языка.

— From Russia? — подал голос один из парней напротив.

Он был очень худой, лысый, светлокожий, в серо-бежевой жилетке со множеством карманов.

— Россия? — повторил он с акцентом. — Я знать русский. Я из Болгария. Меня зовут Любомир. Это мой брат Богдан.

Он указал на рыженького паренька рядом с собой. У Богдана была точно такая же жилетка, только зелёная.

— Привет, — улыбнулась я, — а я Мария. Ты случайно не в курсе, чем на этом уроке занимаются?

Но, видимо, знания Любомира не простирались так далеко, и он беспомощно заморгал в ответ на мой вопрос.

— Эй, так нечестно, — не выдержал бразильянец Кико и затараторил по-испански: — Это нехорошо — говорить на том языке, которые понимают не все студенты. Между прочим, за это полагается штраф! Шоколадные конфеты.

— Что ты говоришь! — медленно ответила я по-испански. — А вы вдвоём не обсуждали по-английски, откуда я приехала?

Сосед Кико снова засмеялся и сказал:

— Furia.

Только я собиралась рявкнуть в ответ что-нибудь язвительное (ах, как мне не хватало знания ругательств), как парень добавил:

— Como mi hermana.

То есть «как моя сестра». Тут уж мы все засмеялись, и я наконец выдохнула и села за столик, который служил перемычкой в букве «П». Болтливый Кико поспешил представить мне своего соседа: «Это Алекс, он из Италии, в него влюблены все девушки, и ты, конечно, тоже влюбишься, потеряешь голову, а он пообещает на тебе жениться, но так и не женится, а уедет в свою Италию, где его ждёт невеста Софи, на которой его заставляет жениться его мамочка, а он не хочет, потому что у Софи (вот тут, Мария, смотри!) сросшиеся брови на переносице, как у сибирского медведя. У медведей есть брови, а, Мария?» Говорил он много, но медленно и с такой кучей ошибок, что мне захотелось его расцеловать — оказывается, не я одна плохо выражаю свои мысли на испанском! И вообще он хоть одного медведя в жизни видел? Какие ещё брови?

Алекс слушал всю эту пургу с благосклонной улыбкой, а в конце заметил: «Это Кико тебе показывает, что он тут лучший жених. И смотри только на него».

Тут все расхохотались, включая болгар, которые страшно краснели оба, когда Кико расписывал, как я влюблюсь в Алекса. Любомир хотел что-то сказать, но ему явно не хватало слов, и я поспешила улыбнуться ему, потому что прекрасно знаю, что значит чувствовать себя немой рыбой. Немой рыбой в аквариуме с акулами.

Богдан вообще не поднимал глаз, только иногда испуганно посматривал на брата. Мне стало жалко паренька — его-то явно запихнули сюда с братом за компанию.

Вообще, это оказалось так здорово — сидеть в компании четверых мальчишек, смеяться с ними, кокетничать!

В аудитории было душно, как бывает в начале августа на даче, когда забегаешь взмокший, распаренный после долгой велосипедной гонки по сельским дорогам, на кухню, а там бабушка печёт пирог, и жар такой, что хоть ножом его режь. Тут к жару примешивалось ещё и напряжение, страх, который явно мучил каждого из нас. Страх произнести что-то с ошибкой, не понять шутку, когда все смеются. Но баланс сил был таков, что этот страх и толкал мальчишек подбирать слова, чтобы выразить очередную глупость, а меня — чтобы отстреляться шуткой в ответ.

Я никогда не ощущала такой свободы. Мне даже не нужно было ничего говорить. Я просто улыбнулась Любомиру. Очаровательно-навязчивому Кико этого хватило с лихвой. Он завопил, что я, конечно, предпочту закрутить роман с братом-славянином, да, с hermano, но разве можно крутить романы с братьями, нет, нельзя, почему бы не полюбить мальчика с другого континента, ну скажем, скажем, ну вот, например, из Бразилии. Чем плохи мальчики из Бразилии? Любомир от этих речей стал тёмно-красный, как переспелая черешня, но возразить не успел. Дверь распахнулась, и в класс вошла девушка.

Вспоминая о первом появлении Исабель, я думаю, что всё-таки она не вошла. Она влетела, легко-легко касаясь земли мягкими парусиновыми туфельками.

Глава 11

Исабель и её театр

Прямая спина, горделивая, как у танцовщицы фламенко, осанка. И ещё взгляд. Когда Исабель одаривала собеседника долгим внимательным взглядом, то казалось, будто она вот-вот достанет из кармашка кастаньеты и щёлкнет ими над его ухом.

Но это, пожалуй, всё. Ни в походке, ни в мимике, ни в жестах не было того театрального страстного напора, который обожают выказывать на сцене испанские байлаоры.

Исабель была лёгкой, как еле уловимый хвойный запах кипарисов, плотным частоколом окруживших школу, как влажное дыхание морских волн, как мотыльки, мелькавшие у фонарей набережной.

Да и одежда её была словно соткана из морских вод — тёмная, с кобальтовыми разводами блуза и пепельно-серые короткие брюки. На плече — светлая тканевая сумка с логотипом Барселонского университета: белые буквы U и B на бирюзовом фоне. Пышные волосы уложены в крепкий пучок на затылке, сдержаны невидимыми шпильками, как будто волны, которые бушевали, бушевали, а потом дали себя успокоить. На загорелом запястье поблёскивает серебряная цепочка, на ней качается кремовая раковинка. Исабель берётся за неё, крутит в пальцах, обводя нас долгим взглядом. На секунду дольше, чем на остальных, она смотрит на Кико. По его виску бежит капелька пота, он смущённо утирает её тыльной стороной ладони.

Исабель кладёт сумку на стол, отпускает раковинку и без единого слова лёгкими шагами направляется к окну.

Она протягивает руку, и, как по мановению волшебной палочки, по окну начинает ползти, разматываясь из незаметного серого рулона, полотняная штора. Солнечные лучи покорно исчезают, в аудитории становится прохладнее. Исабель возвращается к сумке, раскрывает её и выуживает матовый стаканчик. Она бережно ставит его на стол. Руки, похожие на смуглых голубей, снова ныряют в сумку. Ещё три стаканчика.

Исабель устраивает их на своей руке, как птенцов, и начинает разносить по аудитории. Один она ставит возле братьев, второй — возле меня, третий — перед Кико и Алексом. И — чудо! Едва стаканчик касается стола, в нём зажигается огонёк! Я раскрываю глаза от изумления. Это свечки?! Да, так и есть. В каждом матовом стаканчике — маленькая электрическая свеча. Мне очень хочется тряхнуть её, чтобы проверить: она выключится или нет? Но я не осмеливаюсь.

А вот Кико — пожалуйста. И хватает стаканчик, и трясёт его, то гася, то снова «зажигая» свечку, а потом ещё и достаёт её наружу, однако Исабель внимательно смотрит на него, и он, смущаясь, возвращает свечку на место.

Богдан замер, как зритель в цирке. У него такое выражение лица, будто он ждёт, что Исабель извлечёт из сумки живого кролика. Мне и раньше казалось, что он младше своего брата, но сейчас, с вытаращенными глазами, он похож на первоклассника.

Исабель тем временем села на край своего стола, ещё раз со значением оглядела нас и… заговорила.

Мне мигом вообразился кран. Серебристый изогнутый кран, из которого льётся ледяная, нет, прямо морская солёная вода! И как будто я сунула под этот кран голову.

Вода меня оглушила и ослепила…

Такой была речь Исабель, полная переливчатых «эле» и «энье», на которых она летела, притормаживая на мягких, как поросшие травой лесные кочки, шипящих. Иногда она тянула напряжённо «р-р-р», и это слово сразу рисовалось крепким, угловатым, словно скрученным из металлической проволоки, а иногда начинала таинственно шептать, как будто увлекая слушателей в парк-лабиринт, что возвышается на горе Кольсерола.

Её голос был низким, но не гудел, а звучал будто музыка, которая охлаждает в жару, как кувшин прохладного лимонада, как морские волны, которые смыкаются над твоей головой, когда ты ныряешь с пирса…

Только вот беда: фразы так быстро перетекали одна в другую, что я… ничего не поняла!

Каждое слово звучало очень чётко, ведь у испанцев, как и у англичан, напряжённое произношение, а у нас, русских, ослабленное. Но прежде чем я успевала осознать значение одного слова, оно сливалось с другим, а второе — с третьим, и так далее, так далее…

Исабель совсем не делала пауз, как Беатрис и Росита. И выходило так, что я понимала значение только последнего слова. Что-то было про «жизнь», «театр» и «задание для каждого». Больше я, к своему ужасу и огорчению, совсем ничего не поняла…

Наконец Исабель закончила, поднялась, подошла к белой доске, взяла фломастер и написала: «Viva la vida!» Это понятно. «Да здравствует жизнь!» Согласна. Только о чём шла речь до этого?!

Исабель подошла к двери, приоткрыла её и кого-то пригласила внутрь. Вошли двое — парень-азиат, невероятный красавец, похожий на актёра из «Бегущего в лабиринте», и девушка с очень светлыми волосами, заплетёнными в косу. Они поздоровались с нами. За нас ответил только Кико. Я вроде произнесла что-то, но оказалось, шёпотом. После ошеломительной речи учительницы даже слово hola произнести было страшно.

Парень с девушкой прошли в центр аудитории, встали друг напротив друга. Исабель, скрестив руки, прислонилась к двери.

Девушка оглядела столы, словно что-то искала. Потом шагнула ко мне и жестом попросила дать ей тетрадку. Ошарашенная, я кивнула. Девушка прошептала «gracias» и вернулась к парню.

— Что это за книга, дорогой? — спросила она по-испански, протягивая мою тетрадку.

— Просто книга, а что?

— Это не просто книга, — покачала головой девушка и перебросила косу через другое плечо, — это книга твоей возлюбленной.

— Ты моя возлюбленная, — тихо ответил парень.

— Нет, нет и нет! — закричала вдруг девушка. — Ты меня не любишь! Давно уже! Я чувствую это! Вот книга! Это её книга, я знаю, знаю!

Честно говоря, я совсем уже ничего не понимала. Почему эти двое ругаются на чужом уроке? Почему моя тетрадка стала книгой чужой возлюбленной? И главное, почему Исабель ни капельки не возмущена разбушевавшейся ссорой, а наоборот, стоит и улыбается, как будто то, что происходит, — это нормально?

Или это и правда нормально?!

А парень с девушкой уже мирились. Они просили друг у друга прощения, клялись в любви. И в конце концов девушка смахнула слёзы (настоящие! реальные!) и, повернувшись к нам, слегка поклонилась. А потом осторожно вернула мне тетрадку. Парень тоже поклонился.

Кико зааплодировал. Я словно очнулась ото сна. Это было представление? Спектакль? Для нас всех?

Исабель высунула кончик языка, словно поддразнивая нас, а потом произнесла, напирая на свистящий звук [θ]:

— Celo.

«Я знаю это слово, я его видела, слышала, читала где-то, но где?» — запаниковала я. И вдруг сообразила. Ну конечно, «ревность»! Они же только что показали сценку про ревность.

А Исабель снова затараторила.

«Почему бы ей не говорить чуть медленнее?» — чуть не заплакала я с досады. Она тем временем что-то объяснила про сценку, потом добавила слово «задание» и наконец отпустила парня с девушкой. Потом прошлась мимо наших столов и задула свечки. Вот уж фокусник так фокусник! Свечки, оказывается, не только умеют мерцать, как настоящие, но и задуваются.

Впрочем, я уже не понимала, чему удивляться. Всё было как-то… Как в стране чудес. Или чьём-то выдуманном мире. Даже казалось, что тут и время по-другому течёт, и воздух особый…

Исабель тем временем извлекла из сумки флешку, достала из учительского стола ноутбук, присоединила его к проектору, висевшему на подставке за нашими спинами, и размотала белый экран. Послышалась музыка, на экране возникло название фильма «El mar adentro».

«Море внутри!» — обожгло меня. Фильм с моим любимым Хавьером Бардемом! Я влюбилась в него ещё больше, когда узнала, что он женился на Пенелопе Крус. Но я никогда не смотрела фильмы с ними на испанском, хоть родители и поддразнивали меня за это. Я так любила этих актёров! И боялась упустить даже капельку смысла того, что они говорили. А Беатрис ставила нам только учебные фильмы — сериал «Экстра» и другие, похожие на него. Так что меня снова ждало что-то необычное.

Послышался голос за кадром. «Успокойтесь… Вы погружаетесь в тишину и покой». Начало фильма я помнила почти наизусть. На экране возник морской берег. А потом загрохотал гром. Бардема ещё не показывали, слышался только его голос — он кокетничал с докторшей. А она смеялась, ставила ему Вагнера и что-то отвечала, но что?!

За окном у Бардема громыхало, мелькнула молния, зашумел дождь. Всё как у меня внутри. Гром, молния. Радость и отчаяние. Мне безумно нравилось всё: фильм, полумрак, сценка, сама Исабель. Но как горестно было не понимать такую быструю и красивую испанскую речь!

Справа двинулся стул. Кико пересел ко мне.

— Ты поняла, что она хочет? — спросил он шёпотом по-английски.

Я пожала плечами, делая вид, что внимательно слушаю Хавьера Бардема, скованного параличом и замершего в своей кровати.

— Мы должны на следующем занятии разделиться на пары, — продолжал шептать Кико. — И устроить такой же… театр. Она даст каждому по заданию. А мы придумаем диалоги. Как в жизни!

Он указал на надпись на доске.

— Да?! — у меня перехватило дыхание.

— Она же объяснила, — удивился Кико. — Наверное, мне легче понять. Португальский похож на испанский. Немного.

Мои мысли заметались. Что хочет предложить Кико? Организовать с ним пару? А вдруг у нас тоже будет задание — влюблённые? Или… муж и жена? Или…

Я чуть не завопила от восторга. Хотелось вскочить, подбежать к экрану и расцеловать Хавьера Бардема в обе щёки. Что за чудо эта Исабель! Что за удивительный метод?! Что за везение — попасть в класс, где одни мальчики! С кем бы она ни поставила меня в пару, всё, всё получится замечательно!

Вдруг входная дверь скрипнула.

— Hola, — негромко сказала Исабель.

Я повернула голову, но густой, как повидло, запах персиков вмиг объявил, кто к нам пожаловал. Хотя это казалось невероятным, почти невозможным… Что она тут делает?

Марина уселась сначала рядом с Алексом. Потом, увидев меня, поднялась, взяла стул и показала знаком Кико, мол, подвинься.

— Здоро-ово, — лениво протянула она по-русски, когда уселась. — Меня сюда перевели. Тут, типа, лучше говорить учат. Мне какая разница, я сюда не учиться приехала. А это что за красавчик рядом с тобой?

Она ухмыльнулась и уставилась на оторопевшего Кико, который глаз не мог отвести от звенящих браслетов на Марининых руках.

— А, Манюш? Кого это ты тут закадрила?

— Habla español, por favor, — мрачно ответила я, — si hablas ruso, traes dulces[39].

— Ну окей, — расплылась в улыбке Марина, не обращая внимания ни на Хавьера Бардема, ни на Исабель, — сами познакомимся!

Я отвернулась к экрану. Мне показалось, что, несмотря на зашторенные окна, в аудитории снова стало невыносимо жарко.

Глава 12

Главный способ

Досмотреть фильм не удалось, Исабель нажала на паузу как раз в том месте, где у Хулии случился инсульт.

— No tenemos tiempo de terminar de ver esta película. ¿Fue interesante?[40]

— ¡Si! — завопили Алекс и Кико хором, не отрывая глаз от Марины.

— Muy bien, — кивнула Исабель.

Дальше она сообщила что-то про кино дома. Кажется, предлагала досмотреть этот фильм тем, кому он понравился. И добавила ещё что-то про пары, на которые разделит нас. Я покосилась на Кико. Конечно, он теперь потерял голову от кое-кого в красном платье, но если его официально назначат мне в пару, то ему придётся смотреть на меня, а не на неё. Хоть бы мне достался он, а Марине — надменный Алекс. Или тогда уж Любомир. С его братом я попасть в одну пару не хотела: судя по всему, он совсем не говорит по-испански, а значит, основная работа ляжет на мои плечи.

Исабель тем временем покинула класс. Марина поднялась, достала из сумочки пудреницу и принялась разглядывать своё отражение. Кико делал вид, что его что-то страшно заинтересовало в пенале, но в конце концов не выдержал и спросил по-испански:

— Ты живёшь в лагере?

Марина покачала головой и загадочно улыбнулась. Кико обрадовался и предложил показать ей лагерь, нет-нет, не свою комнату, конечно, но столовую, развлечения. Марина щёлкнула пудреницей, милостиво кивнула, и они прошествовали к выходу. Алекс увязался за ними.

«Вот уж спектакль так спектакль, — подумала я, прислушиваясь к Марининому хихиканью, — и ничего придумывать не надо. Бедняга Кико не знает, что она использует его, чтобы проникнуть в лагерь и там завести себе поклонников. Интересно, она где-то ведёт счёт тех, кто потерял от неё голову? Ставит зазубрины на дубине?»

— А мы тоже живём не в лагере, — сказал по-русски Любомир.

Я вздрогнула. Совсем забыла об их присутствии. Богдан уже крутился у двери, ощупывая карманы жилетки, а Любомир ждал меня. «Вот мы и разделились на группы, — с горечью подумала я. — Красивые и весёлые ушли, а несимпатичные ботаны остались».

Не слишком доброжелательный вывод по отношению к парню, который ждёт меня, но я ничего не могла с собой поделать. Было обидно. Я думала, тут нет такого разделения, как в русской школе: на некрасивых отличников и весёлых красавцев. Кико ведь заинтересовался мной сначала! Но пришла Марина и всё испортила… Теперь я должна тащиться по жаре с этими двумя занудами, один из которых вообще не проронил ни слова.

И чего я такая злая? От голода, наверное…

— Ну пошли, — вздохнула я.

— Как это — пошли? — встрепенулся Любомир. — Мы ещё не пошли.

— Пойдём, — исправилась я.

Мы снова оказались в холле, где было ещё более шумно, чем обычно. Старосты рассадили ребят на полу, раздали цветастые ленты, которые вырезали на переменке, но смысла игры я не уловила. Хотелось поскорее избавиться от братьев-болгар, попасть домой и что-нибудь съесть. На злополучный автомат в углу я старалась не смотреть.

— Подожди! — тронул меня за рукав Любомир. — Check out!

Оказывается, тем студентам, которые живут не в лагере, а в семье, нужно было обязательно «выписаться» у Трини, то есть предупредить о том, что мы покидаем лагерь. Если бы я просто убежала, то через пару часов Трини должна была бы заявить о моем исчезновении в полицию! Мне стало стыдно. Такая славная девушка, а из-за меня получила бы неприятности. Или так не говорят по-русски — «получить неприятности»? Честно говоря, голова уже гудела от жары, которая охватила нас, едва мы вышли из школы, от испанских и русских соответствий. Есть и спать. Спать и есть. Больше не хочу ничего.

— А ты давно учишь испанский? — спросил Любомир.

Он шагал рядом со мной, засунув руки в карманы. Его брат снял сандалии и бежал по газону, на котором ещё блестели капли воды.

— Несколько лет — неохотно ответила я. — А ты давно учишь русский?

— Я его не учить… не учил специально, — принялся объяснять Любомир, — моя бабушка — русская. И она говорила со мной по-русски, когда я езжал к ней в деревня. В деревню. Там был такой…

Он попытался показать руками что-то, напоминающее воздушный шарик.

— Мяч?

— Нет, нет. Из дерева. С водой. В земле.

— А! Колодец!

— Да, — обрадовался он, — спасибо. И я нёс из него воду каждый день.

— Носил, — машинально поправила я.

— Русский язык очень сложный, — покачал головой Любомир. — Почему «носил»?

— Ну… — задумалась я. — Потому что каждый день. Если действие однократное… Ну то есть один раз делается, то «нёс». А если много раз, то «носил».

— Очень трудно, — повторил Любомир.

— И правда, — признала я.

— А ведь ещё есть «уносил», «приносил»…

— «Заносил», «подносил», «выносил», «сносил», «относил» и «переносил»! — подхватила я.

Любомир схватился за голову и застонал. Мы оба рассмеялись.

— Знаешь, — задумчиво сказала я, — теперь я понимаю, почему моя бабушка называет испанский самым лёгким языком в мире. Никаких тебе «сносить» и «переносить». Traer![41] И нет проблем.

Он расхохотался. Забавный у него был смех. Такой бас. Га-га-га-га!

— А где твой брат? — огляделась я.

— Вот там, за магазином, — указал Любомир, — мы тут с тобой до свиданья. Там наша автобусная остановка.

— Пока! — с сожалением сказала я.

— Я всё равно люблю русский язык, — серьёзно добавил Любомир, — потому что я люблю бабушку. Это наш с ней язык…

Он показал на грудь.

— Сердце, — сказала я, — язык сердца.

Он кивнул, снова сунул руки в карманы и направился к остановке. А я смотрела ему вслед, и он больше не казался мне жалким и лопоухим. Я испытывала что-то вроде гордости за родной язык. Надо же, он такой сложный, а его всё равно любят.

Еда, еда! Теперь надо срочно найти себе еды!

Я последовала примеру Богдана: сбросила кроссовки и побежала по тёплой и влажной траве. Благо никого из знакомых рядом не было. Только вдалеке у забора гулял дяденька с крошечной собакой, но им обоим не было до меня никакого дела.

В Москве я ни за что не решилась бы на такой поступок.

Добежав до супермаркета, я остановилась. А если дома нет никакой еды? Я точно помнила, что сеньора должна была кормить нас завтраком. Но по поводу обедов и ужинов сомневалась.

«Зайду к пожилому индийцу, — решилась я, — наверное, он не тараторит по-испански, как Исабель».

В супермаркете было прохладно. Миновав ряды с рыбными консервами, овощами и игрушками для пляжа, я наконец добралась до багета. В ведре остался всего один! Вовремя я успела! Интересно, он дорогой? Не написано…

А что купить к нему? Я заметила холодильник, втиснутый между шкафами со сладостями. В нём полно газировки, соков и… да! На самой нижней полке выставлены упаковки гаспачо. Я подбежала к холодильнику, потянула за ручку. Заперто. Индиец возился где-то у кассы.

— Э-э… — начала я.

Как назло, забыла слово «открывать». Но он сам услышал моё бормотание и чем-то пикнул. Дверь зажужжала и открылась. Не веря своему счастью, я схватила литровую упаковку гаспачо и захлопнула дверь. Что ещё взять? Шоколадку? Чипсов? Так страшно опять остаться наедине с голодом! «Сыр надо было взять», — поздно догадываюсь я. Но холодильник снова заперт, и на второе «э-э» я не решусь.

Индиец по-прежнему возится у кассы: расставляет коробочки с жевательной резинкой. Я выкладываю суп и багет. Не удержавшись, хватаю с полки печенье. Индиец кивает, молча пробивает товар, а потом быстро спрашивает что-то по-испански. О да, он не тараторит, как Исабель. Он говорит ещё быстрее! В его фразе всё слито в одно слово, но какое?! Как его разгадать!

Я беспомощно пожимаю плечами. Хороша студентка, изучающая испанский. Суп себе купить не может.

— ¿Bolsa? — повторяет индиец и трясет пластиковым пакетом.

— А! — вздыхаю я и качаю головой: пакет мне не нужен.

В его взгляде нет никакого удивления. Он привык к немым туристам. Но я расстраиваюсь. Опять не справилась…

Зажав под мышкой ледяной гаспачо, я бреду к детской площадке, откусывая на ходу от багета и разглядывая чек. Надо же, хлеб стоил всего евро! Это тебе не бутерброды из поломанного автомата за четыре, мамочки, четыре евро!

Интересно, а сколько стоит хлеб в Москве? Никогда не интересовалась этим вопросом. Положишь в корзинку в «Пятёрочке» батон, буханку «Бородинского» и килограмм яблок и топаешь себе на кассу.

Несмотря на жару, на площадке возились двое детей: маленький мальчик и его старшая сестра. Их мама болтала по телефону, сидя на скамейке в тени огромной акации. Я уселась рядом, открыла наконец гаспачо и принялась пить из горлышка холодный кисло-сладкий суп, заедая багетом. Как было вкусно! Как будто вгрызаешься в мякоть огромного розового помидора. А хлеб — с хрустящей корочкой и тягучим мякишем — хотелось съесть до последней крошки.

«Ну как? — спросил на ухо город. — Тебе нравится?»

Я кивнула. Откинулась на спинку скамейки и прикрыла глаза. Как хорошо поесть в жару холодного супа, спасаясь в тени огромного дерева!

«Тогда смотри на другие мои чудеса», — пригласил город.

Я открыла глаза. Мальчик тем временем залез на башенку. Сестра стояла у её подножия и наполняла совок песком. Потом она осторожно потянула за цепочку и подняла совок к брату, а тот высыпал песок в специальное отверстие, и оба долго радовались шуршанию и сухим брызгам песочного дождя, вылетевшего из трубы рядом с девочкой.

«Дальше, смотри дальше!» — настойчиво звал город.

Я огляделась и увидела за акацией другие деревья: магнолии с твёрдыми блестящими листьями, куст розового олеандра, увенчанный нежными, как свадебные украшения, цветками, и ещё один огромный пятнистый платан.

«А ты научишь меня своему языку?» — мысленно спросила я у города.

«Конечно».

«А какой самый лучший способ? — спросила я. — Что нужно знать прежде всего? Грамматику Роситы? Или лучше сосредоточиться на диалогах Исабель? А может, надо вернуться в магазин и что-нибудь ещё спросить у того индийца?»

«Ты прямо как средневековый алхимик! — засмеялся город, и платан покачал колючими, как морские ежи, плодами. — Хочешь найти философский камень!»

«Да! — с жаром ответила я. — Хочу отыскать этот способ, научиться сама и помочь своей ученице! Ведь я учитель, и…»

— Вот ты где! — недовольно сказала Марининым голосом моя соседка.

То есть на самом деле это была Марина, замершая передо мной, скрестив руки на груди и сдвинув брови. «Furia» — вспомнила я слова Кико.

От неё исходила такая злость! Мама девочки и мальчика быстро закончила разговор по телефону, сунула мобильный в сумку и, позвав детей, поспешно ушла с площадки. Мне показалось, они убежали из-за Марины. В считаные секунды мы остались одни.

Вообще удивительно, как Марине всё время удается незаметно ко мне подкрадываться. Или это я так глубоко погружаюсь в свои мысли, что не слышу и не вижу ничего вокруг? Честное слово, хоть радар выставляй, который начнёт пищать «Идёт фурия, идёт фурия!» при её приближении.

— Ты почему сбежала?! — спросила Марина сурово, как на допросе.

— Ты ведь ушла с ребятами, — пролепетала я, глядя на неё снизу вверх, — я думала, ты надолго.

— Ты думала! — передразнила Марина. — Из-за тебя мне было скучно идти домой одной.

— А Кико и… Алекс?

— Эти охламоны побежали обедать, — презрительно сказала Марина, — макарошки по расписанию. Да меня они особо и не интересуют! Мне нужны нормальные парни. Серьёзные. Сегодня идём на поиск. В клуб. На всю ночь.

— А занятия? — робко спросила я.

— Прогуляем! — отмахнулась Марина.

Перед моими глазами вдруг замелькал год, который я потратила, чтобы заработать деньги на эту поездку. Я услышала капризный голосок Даны, отказывающейся учить местоимения, и насмешки Розы Васильевны. Я вновь почувствовала страх и мучения, которые сопровождали меня на первых уроках, и огромную физическую усталость, которая накатывала ближе к концу года…

— Нет, — твёрдо сказала я и поднялась со скамейки, — извини, но нет.

— Как это? — опешила Марина. — Ты что, крейзи?

— Я не хочу прогуливать, — тихо сказала я, глядя в сторону, на совок, болтавшийся на башенке.

— Ну смотри! — прошипела Марина и, развернувшись на каблуках, умчалась прочь.

Я сунула пустую коробочку из-под гаспачо в мусорный бак и поплелась домой. Какая неприятная вышла ссора. Из-за неё я перестала слышать голос города. Да и вообще не хотелось даже смотреть по сторонам. Может, надо было согласиться? Ну подумаешь, прогуляла бы денёк.

С другой стороны, я ведь сама учитель. И я знаю, что, если не заниматься регулярно, результата не будет. К тому же завтра Исабель даст нам какое-то задание. Нет уж, либо учёба, либо гулянка…

Но всё же неприятно вышло.

Дверь в квартиру мне открыла сеньора. Она говорила по мобильному, поэтому просто помахала мне рукой, а потом указала на гвоздик у двери, где висело несколько ключей с бирками. На одной из бирок было моё имя. Я поблагодарила кивком и сняла ключ. Странно, он показался мне таким тяжёлым… За тумбой с вазочками я разглядела стул и осторожно опустилась на него. И ноги мне показались тяжёлыми, а уж про рюкзак вообще молчу!

Сеньора всё говорила и говорила, повернувшись ко мне спиной. Я уловила слова «туристы» и «плохо», но всё равно не поняла, о чём она вещала. Когда сеньора закончила и развернулась, то даже ахнула от удивления и смущения, обнаружив меня на стуле. Видимо, она думала, что я прошмыгнула в свою комнату. Но самое изумительное было в том, что она принялась мне зачем-то объяснять, о чём она говорила! Мне-то какая разница? Я всё равно ни слова не понимаю! И объяснение мне не помогло. Сеньора толковала что-то про свободу, которую нужно давать туристам, и про вазочки. Но при чём тут вазочки?!

У меня разболелась голова, и я прервала её речь вопросом:

— Вай-фай?

— ¿Perdón? — недоумённо переспросила она.

— Вай-фай! — сказала я погромче.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга в недоумении. «Да я совсем тупая, — отчаялась я, — даже пароль от вай-фая узнать не могу!»

— А! — вдруг сообразила сеньора. — Ви-фи!

Ну конечно, «ви-фи». Зачем испанцам напрягаться и разбираться, что английское i читается не как «и»?

Сеньора заулыбалась и показала на одну из вазочек, металлическую. Из её горлышка торчал листок. Я взяла его, развернула. Ну да, вот он, пароль от вай-фая. Не дом, а какой-то форт Боярд. Особенно меня сразил пароль: слово Barcelona задом наперёд. Ну просто гении шифровки они с сыном, что и говорить!

Уставшая, я заползла в свою комнату. Погладила комод, даже поздоровалась с ним шёпотом. Вдруг вечером он снова покажется мне страшилищем? Лучше уж задобрить его заранее.

Без сил рухнула на кровать. Немного полежала, прислушиваясь к тишине. Потом включила «ви-фи» и описала маме через вотсап свой день. Мама отреагировала сразу. Наверное, сидела и ждала, бедолага, новостей от меня. Я рассказывала про занятия, но маму интересовало, не голодная ли я и (внимание!) не мёрзну ли.

«Страшно мёрзну», — ответила я и послала саркастический смайлик. Последние силы ушли на то, чтобы успокоить маму. Да, я ела, целый литр супа. И целый батон хлеба. Про то, что на ужин меня ждёт шоколадка, я, понятно, умолчала.

«Так что там со способом?» — устало спросила я у города, когда разговор с мамой был окончен.

Но город молчал. Точнее, он говорил со мной: автомобильными гудками, детским смехом под окнами, криками чаек. Звал за собой, манил, уговаривал… Однако я не могла даже оторвать голову от подушки.

Перед тем как отключиться, я всё же решила повторить предлоги, употребление которых нам сегодня объяснила Росита. Вдруг это и есть тот самый философский камень?!

Глава 13

Море — друг мужского рода

«Просыпайся!» — сердито сказал на ухо город.

Я вскочила. Город сердится? Этого ещё не хватало. Мало мне недовольной Марины.

«Чего бухтишь?» — спросила я, зевнув.

Солнце уже проникло сквозь резные ставни и расцветило жёлтыми полосами комод.

«Как не бухтеть, — обиженно сказал город, — ты уже третий день у меня! И не видела самого главного!»

«Погоди, — встрепенулась я, — но где оно?»

Город опять замолчал. Какой бука… А про него ещё пишут «самый энергичный и жизнерадостный на свете».

Впрочем, город прав. Почему я до сих пор не добралась до… моря?!

Как и накануне, я поднялась раньше всех. Но сегодня я была умнее. Первым делом принялась за молоко с хлопьями, которое снова ждало нас на столе, а потом вытащила из вазы с фруктами две груши и банан. Вот теперь не пропаду! На столе сегодня возвышалась жёлтая пластиковая баночка с какао. Похоже, им можно угоститься. Но как подогреть молоко? В микроволновке? Тогда звонкое «дзынь» разбудит моих коллег по квартире. А плита у сеньоры была странная, непохожая на ту, что у нас дома. Я решила не рисковать. Взяла стакан, налила холодного молока, сыпанула какао. Вкусно, даже без сахара!

Я подошла к окну, распахнула его, выглянула вниз. Окна выходили как раз на детскую площадку, на которой я вчера обедала. Возле башенки стояли два парня, один пытался залезть на шину, чтобы прокатиться, а другой хохотал, держась за стенку. «Наверно, гуляли всю ночь и развлекаются под утро», — подумала я. Завертела головой и задумалась: в какой стороне море?

Вдруг прямо перед моим носом с оконной рамы спустился паучок. Он был красновато-рыжим, с изящными вытянутыми лапками. Не скажу, что я люблю пауков, но этот был какой-то уморительно-смешной. Такой занятой! То поднимался вверх, то снова спускался до самой рамы.

— Привет, — тихо сказала ему я, — не знаешь случайно, где тут у вас море?

Паучок не ответил. Только замер, покачиваясь на паутинке. Я присмотрелась к нему. Не показывает же он лапой дорогу, в конце концов…

Вдруг вдалеке послышался птичий крик. Показалась чайка. Её догоняла другая. Я заметила, что у первой из клюва что-то торчит. Рыба? Чайка сделала круг над площадкой. Вторая подрезала её, но неудачно. Первая всё равно улетела назад.

— Значит, там, в той стороне, где моя школа, — пробормотала я. — Спасибо, Алехандро.

Не знаю, почему я решила так назвать паучка. Может, его звали по-другому. Но теперь он стал моим другом. Странные у меня тут друзья. Комод, паук и город. Но главное, что они есть.

И я побежала к себе в комнату за купальником и кремом от загара. Сегодня обязательно доберусь до моря!

На уроке грамматики — новая тема: род существительного. Сначала Росита объяснила, что в испанском, как и во многих других языках, слова разделяются по родам. А потом занялась более сложными случаями.

У меня, как и у полек, вопросов не возникало. А вот у девочек-американок были очень недоумённые лица. Понятное дело, в английском языке у существительных ведь нет категории рода. Наконец одна из американок подняла руку и спросила, почему же карандаш — мужского рода. Нет ли в этом какой-то дискриминации?

Росита развернулась, упёрла руки в боки и звонко рассмеялась. А потом пояснила, что так уж сложилось исторически и ничего с этим не поделаешь. Иногда можно объяснить, почему у существительного тот или иной род, но чаще всего это дань традиции.

А я задумалась, почему слово «море» в испанском — мужского рода. Это ведь очень древнее слово. Наверняка в прежние времена люди вкладывали в понятие рода особый смысл. Мне вспомнилась статья какого-то литературоведа о Пушкине[42], которую мы разбирали на уроке в девятом классе. В ней шла речь о стихотворении «К морю». Я даже строки вспомнила: «Но ты взыграл, неодолимый…» И дальше что-то про корабли, которые топит море. Учительница литературы спросила: «Как думаете, почему поэт говорит „неодолимый“ вместо „неодолимое“?» Ответ знал только Ромка, который, оказывается, и дяденьку этого читал (никак не могу вспомнить его фамилию), и помнил, что Пушкин считает море другом. Все, конечно, тогда засмеялись. Типа, других-то друзей нет, вот и приходится всякую чушь выдумывать. Но сейчас я снова задумалась о том, что море — друг…

На перемене народ толпился у автомата с едой, который починили за ночь. Но мне больше не хотелось рисковать, и, устроившись на краешке кресла у выхода, я грызла грушу, наблюдая за тем, как Любомир с братом играют в пинг-понг. Богдан отлично владел ракеткой! Лучше, чем говорил по-испански. Любомир часто пропускал голы и бегал по холлу за мячиком. Очередной мяч припрыгал ко мне. Я поймала его, протянула Любомиру. Тот страшно смутился, забрал у меня тёплый пластиковый шарик и после этого пропустил вообще все голы, к большому неудовольствию брата.

«А было бы неплохо, — подумала я, принимаясь за вторую грушу, — если бы меня поставили в пару не с красавчиками Кико и Алексом, а с Любомиром. Приятно было бы поработать с тем, кто стесняется тебя больше, чем ты его».

Но у Исабель оказались совсем другие планы. Алекса она объединила с Кико. Любомира — с братом. А мне… Мне досталась Марина!

— Pero, ella no está aquí[43], — промямлила я, с перепугу употребив местоимение, которое испанцы не используют и которое Беатрис отучила нас применять ещё в первый год учёбы.

Исабель подбадривающе улыбнулась — мол, не переживай, вернётся твоя Марина, — и продолжила занятие.

На этот раз она позвала двух девчонок-итальянок, которые занимались у неё в прошлом году, и они представили сценку в библиотеке.

Одна девушка как бы хотела найти книгу, а другая пыталась понять, о каком авторе идёт речь. В конце концов они «нашли» какую-то другую книгу и, усевшись прямо на пол, плечом к плечу, принялись её читать. Исабель в заключение добавила, что это реальный случай из жизни. А девчонки наперебой, хихикая и размахивая руками, рассказали, как они специально познакомились в баре со студентом из Барселонского университета, и он провёл их в библиотеку, где они долгие часы «караулили сценку». Алекс что-то шутливо сказал им на итальянском, но Иса, как её называли девочки, пригрозила ему пальцем.

«Неужели Исабель считает, что мы с Мариной — такие же дружные, как эти итальянки? — с тоской подумала я. — Тогда она совсем не разбирается в людях… Марина терпеть меня не может. А я — её. Как я буду караулить с ней сценку?! Провалю задание, и всё!»

— А Марина придёт? — спросил шёпотом по-испански Кико.

— Не знаю, — злобно буркнула я.

Он с удивлением покосился на меня и отодвинулся. Исабель быстро проговорила домашнее задание, но оно было понятно и без слов. Бродить по городу, искать подходящую сценку. «Может, записать мой утренний разговор с Алехандро? — подумала я. — А Марине предложить разучить партию паука!»

Удивительный всё-таки дар у человека — портить людям жизнь, даже в своё отсутствие.

На улицу я снова вышла с болгарами.

— Пока! — несмело сказал мне Любомир и повернул не вправо, как вчера, а влево.

Может, я ляпнула что-то обидное? Или он вчера хотел через меня познакомиться поближе с Мариной? Плевать! Всё равно весь мир против меня!

— Вы куда? — не удержалась я.

— Мы на море…

— На море?!

Где-то высоко в небе как кошка мяукала чайка. Пляж казался огромным, почти бесконечным. А море — синим-пресиним. Я знаю, как называется такой цвет. Ультрамарин. Как-то в детстве мама решила сшить мне трёхъярусную юбку. Она видела такую в каталоге, по которому заказывала одежду для магазина. Денег у нас, как всегда, было мало, и мама решила сшить юбку сама. Купила целых пять метров ткани!

— Зачем так много? — спросил папа.

— Это тканеёмкая юбка, — авторитетно заявила мама и раскатала по полу огромный рулон ткани. — Вот, — с гордостью сказала она, — лён. Цвета ультрамарин.

Это было море. Огромное тканевое море, разлившееся по нашей комнате. Я молча сползла на ткань. Она скользила под ладонями, переливалась, разве что не шумела. Несмотря на мамины протесты, я опустилась на колени и принялась заворачиваться в ткань, как в кокон, а потом закрыла глаза…

…Сейчас передо мной были развёрнуты километры «льна цвета ультрамарин».

Море шумело, набегало на берег и наполняло жизнь смыслом. А потом откатывало волны назад, будто смеясь: «Да что вы, нет никакого особого смысла, нужно просто жить, просто радоваться!» И едва ты, простачок, поверил ему, как оно внезапно, словно пантера, вновь напрыгивало на берег, шипя и дразнясь скрытыми тайнами. Хочешь разгадать их? Ныряй!

Богдан так и сделал. На бегу сбросил жилетку, шорты, футболку и помчался, сверкая пятками, по пирсу. Тум-тум-тум! Плюх! Любомир смущённо покосился на меня.

— Иди купайся! — засмеялась я. — Мне нужно переодеться.

На самом деле то, что мне было нужно, так это остаться одной. Едва Любомир ушёл, я опустилась на раскалённый песок, вдыхая солёный запах пенистых волн, не в силах оторвать от них взгляда.

Чайки налетали стаей на разноцветные, как конфетные бумажки, парусные доски. Кружили, кричали что-то, а потом разворачивались и удалялись