Читать онлайн Первая работа. Испания бесплатно

Глава 1

Марина

Аэропорт меня оглушил.

Люди кричали друг на друга, переговаривались по мобильным телефонам, спорили, возмущались, шумно радовались. Кто-то плакал, кто-то махал зонтиком, привлекая к себе внимание, а вокруг скамеек с визгом носились маленькие дети. Прямо передо мной, сигналя, проехал дяденька на машине-полотёре, а справа гудел аппарат, который с треском заворачивал чемоданы в синюю плёнку.

Я потёрла уши. Как шумно… Особенно после папиного автомобиля. Мы доехали до аэропорта в полной тишине.

«Странно, — подумала я, — папа всегда включает „Авторадио“, которое я терпеть не могу, или мамино любимое „Монте-Карло“. А сегодня забыл!»

Я обернулась на родителей. Мама шагала по натёртому до блеска полу с таким независимым видом, словно работала тут, в аэропорту. Но я видела, как судорожно она прижимала к груди сумочку, как побелели костяшки её пальцев и как шевелятся у неё губы. Мама повторяла: «Одна, совсем одна, так далеко! Одна, совсем одна!» Как греческий хор из античной трагедии.

Папа, внешне спокойный, катил мой чемодан. Но раз он забыл включить музыку, то волнуется больше маминого.

Папа боится высоты. Он летал когда-то в юности к родственникам в Севастополь. Самолёт попался крошечный, и его здорово трясло всю дорогу. С тех пор папа ездит только на поезде, а ещё лучше — на машине. Маме стоило больших трудов уговорить его на поездку в Испанию, когда я была маленькая. В самолёте он так волновался, что даже принял снотворное. Теперь он волнуется за меня. «Может, поездом?» — раз пять спрашивал вчера. «Ага, конечно, — язвила я в ответ, — а чего поездом? Давай сразу на велосипеде!»

Нехорошо, конечно, так шутить. Но надоедает, что по сто раз одно и то же повторяют. Когда у меня вырастут собственные дети, я не буду за них так волноваться. Я буду им доверять!

Мы подошли к стойке приёма багажа, встали в очередь за пожилой парой: она — с бумажной книгой в руках, он — с электронной, в коричневом кожаном чехле. Время от времени он поглядывал на очередь и что-то шептал, а она кивала, не отрываясь от чтения.

Я полезла в рюкзак, чтобы достать паспорт и распечатанный посадочный талон — Беатрис накануне по скайпу посоветовала зарегистрироваться на рейс заранее. Паспорта в рюкзаке не оказалось. «Паспорт тоже волнуется, не хочет лететь и прячется», — усмехнулась я про себя и сунула руку в другой карман.

Тут мне стало не до шуток. Паспорта не было и там. Я зажмурилась, пытаясь вспомнить: «Клала я его вообще в рюкзак или нет?» А если нет, то?..

По спине побежали ледяные мурашки, словно кто-то высыпал за воротник целый совок мелких льдинок из морозилки.

Стараясь не смотреть на родителей, я осторожно потянула молнию наружного кармана… Паспорта и там не было!

Вдруг стало трудно дышать. Такое бывает только в кино. Я вспомнила: утром паспорт и посадочный талон лежали на кухонном столе возле бутылки с йогуртом. Посадочный — белый. Паспорт — тёмно-красный. Я открыла его, заглянула внутрь. Расстроилась из-за неудачной фотографии. Потом мы начали препираться с мамой из-за йогурта. Я сказала: «В самолёт нельзя с жидкостями!» А она: «По дороге выпьешь!» Спорить времени не было, и я сунула холодную бутылку в рюкзак. Она до сих пор тут. А вот положила ли я паспорт?!

Дышать с каждой секундой становилось всё труднее. Будто взяли и выкачали воздух из всего аэропорта. Специальной воздуховыкачивающей машиной. Я снова полезла в рюкзак. Пальцы горели, словно я их обожгла.

— Маш! — сипло сказала мама, потом откашлялась и добавила: — Ты паспорт ищешь? Я вытащила. К себе переложила. Чтобы не потерялся.

Я набрала воздуха в грудь.

— МАМА!

— Что? — удивилась она.

— Мама, ты… Ты… Вот почему…

Слов не хватало.

«Я точно буду доверять своим детям!» — поклялась я мысленно.

— Может, всё-таки на поезде? — невесело улыбнулся папа.

— А где та девочка? — вдруг вспомнила мама. — Ты ведь не одна летишь! С тобой ещё девочка. Беатрис же говорила!

— Найду, как долечу, — пожала я плечами.

— Нет, надо найти её здесь!

— Как ты её найдёшь? Думаешь, тут разгуливает девочка с табличкой «Лечу в Барселону с Машей Молочниковой»?

— Нет, — упрямо повторила мама, — надо найти сейчас! Вдруг она уедет раньше тебя? А ты не найдёшь нужный автобус!

— Спасибо за веру в мои силы!

— Не ёрничай. Тебе же Беатрис говорила, что эта девочка уже была в Барселоне два раза. Надо её найти!

— Я не хочу, — пробормотала я.

На самом деле мне хотелось познакомиться с этой девочкой. Но с другой стороны, я так редко бываю одна. Я то с родителями, то в школе. Мне хотелось проверить, как это — отвечать самой за себя, всё самой контролировать.

С мамой из-за паспорта я ругаться не стала, потому что знала: в конце концов родители уедут, а я отправлюсь в салон самолёта, самостоятельная и взрослая. И родители не будут давить на меня своим мнением. А при них я как будто всё время смотрю на мир их глазами… Так ничего сам и не разглядишь.

Правда, у меня было подозрение, что стоит мне остаться одной, как я не стану разглядывать мир, а поскорее выберусь в «Фейсбук» или «ВКонтакте». Или музыку буду слушать.

Но мне хотелось сперва пройти над пропастью окружающего меня мира по узкой тропинке одиночества (вот завернула!). Короче, не нужна мне сейчас была эта девочка-путешественница!

— Вон там у стойки какая-то барышня, — указал папа и добавил: — Ругается на весь аэропорт!

— Её зовут Марина, — вспомнила мама. — Давайте спросим, это она?

— Попробуй, если сможешь её перекричать, — усмехнулся папа.

Девушка и правда очень громко возмущалась, махала руками и что-то сердито доказывала, указывая на свой чемодан, обтянутый тканью тигриной расцветки.

— Я хочу гарантий! — донеслись до нас её слова. — Гарантий, что мой чемодан долетит до Испании в целостности и сохранности! У меня в нём всё самое важное!

— Возьмите важное в ручную кладь, — пыталась её успокоить тётенька за стойкой регистрации.

— Все семь пар туфель взять? — с презрением переспросила девушка. — И платья?

Папа фыркнул.

— Это не наша подружка, — негромко сказал он, — это моделька. Она точно не учиться едет. Загорать летит. По ней видно, что в голове только туфли да платья.

Но мне стало не до смеха. Девушка и в самом деле была одета первоклассно: короткое ярко-розовое платье, джинсовая куртка, римские сандалии, обвивающие ноги золотистыми ремешками. Волосы уложены в высокую причёску. Выглядела она так, словно собралась сниматься в триллере про самолёт с Лиамом Нисоном в главной роли. А меня мама убедила надеть в полёт спортивные штаны! С зелёными полосками сбоку. «Практично и удобно! Лететь долго, поспишь». Я не стала спорить, я же никогда не летала. Думала, люди наряжаются в самолёт только в фильмах…

Девицу в конце концов успокоили. Она проводила долгим взглядом чемодан тигриной расцветки, схватила свои документы со стойки и развернулась к служащей спиной, не поблагодарив.

— Я спрошу! — рванулась мама.

— Не надо! — ахнула я, но не успела её удержать.

— Извините, — улыбнулась мама девице, когда та поравнялась с нами, — вы случайно не Марина?

— А что? — насторожённо спросила та, прижимая к груди небольшую сумочку из джинсовой ткани.

— Это Маша, — поспешно сказала мама, чуть вытолкнув меня вперёд, — Маша Молочникова. Вы тоже летите в Барселону учить испанский?

Девица бесцеремонно осмотрела меня с ног до головы, потом перевела взгляд на очередь и протянула:

— Так вас до-олго ждать!

— Точно, — поддержала я и незаметно ткнула маму локтем в бок, — нас долго ждать. Мама, отпусти человека.

— Нет, там ещё одну стойку приёма багажа открыли, — заметила мама. — Маша, вперёд! Мариночка, а какой у вас номер места в самолёте?

— Шестнадцатый ряд, — буркнула девица.

— А место? — ласково настаивала мама.

Марина закатила глаза и протянула маме посадочный.

— Спасибо большое, — лучезарно улыбнулась мама, а меня пожурила: — Ну что же ты, я же тебе сказала: идём к новой стойке!

Я не торопилась: к новой стойке устремилась и пожилая пара со своими книжками. Однако мама, схватив меня за руку, обогнала их, слегка оттеснила и протащила меня вперёд.

— Зачем весь этот цирк? Зачем ты меня позоришь?! — прошипела я ей на ухо.

— Затем! — яростно отвечала мама. — Чтобы моя дочь добралась до семьи этой Рибаль или Рабаль, как там её, в целости и сохранности! Чтобы ты не потерялась в своей Барселоне! Чтобы не заблудилась! Чтобы тебя не украли!

Я тяжело вздохнула. Положила документы на стойку и оглянулась на Марину. Она с недовольным видом посматривала на часы, висевшие над стойкой, а потом перевела взгляд на мою маму. Я тоже посмотрела на маму и только сейчас заметила, что она надела старые растянутые брюки и стоптанные кроссовки, в которых ездит на дачу под Зеленоград пропалывать бабушкины грядки. С какой насмешкой разглядывала мамин наряд эта противная Марина! Мне захотелось крикнуть ей, что мама умеет выбирать одежду. Это вообще её профессия! К ней люди за советом приходят, что с чем сочетается. А сейчас она так выглядит от волнения! Переживает за меня сильно, вот и надела первое, что попалось под руку.

Но я понимала, что оправдываться глупо. Скажешь такое — Марина только расхохочется.

— Мам… Мне она не нравится. Какая-то вредная.

— Конечно, ведь её родители не провожают, — отмахнулась мама. — Вот и важничает.

Я покачала головой. Ну конечно, какое ещё объяснение найдётся у мамы! Но я не сдавалась:

— Она смотрит на тебя.

— Кто?

— Да Марина эта. Ей смешно, что у тебя… что ты… твои кроссовки.

— Пусть смеётся! — весело ответила мама. — Пусть только тебя не бросает. Девушка, а можно нам место у окошка? То есть не нам, а девочке моей. Будьте так любезны… В первый раз ребёнок летит.

Я чуть не разревелась от обиды на маму. Но что было делать! Наконец мой чемодан поехал по багажной ленте, мама забрала мой новый посадочный талон — твёрдую картонку вместо распечатанного листика — и вложила мне в паспорт.

— Сохранишь потом на память, — сказала она дрогнувшим голосом.

Вот только ещё расплакаться ей не хватало перед этой Мариной. А она ждала нас, изображая ангельское терпение, хотя видно было, что её переполняет совсем не ангельское раздражение.

— Дальше вас всё равно не пустят, — сказала она моим родителям, — там паспортный контроль!

— Тогда давайте здесь простимся? — предложил папа.

Он потрепал меня по плечу:

— Ну, Машуль. Звони, как доберёшься. Ну, или эсэмэску пришли.

Папа — молодец. Сразу понял, что не нужно сейчас сантиментов. А мама… О нет… Она что-то принялась искать у себя по карманам, потом стала меня зачем-то ощупывать, схватила за шею, прижала к себе и спросила громким шёпотом:

— Тебе никуда не надо? В одно место, а?

— Мама!!!

— Ань, пойдём, — позвал папа, смущённо глянув на Марину.

— Подожди! — отмахнулась мама. — Я бутербродик же сделала! Перед полётом съешь! С докторской. Там два, поделишься с подру… с Мариной! Хорошая колбаса, спеццех делает, стоит дороже мяса.

Если бы можно было провалиться сквозь землю, то я бы это сделала с огромным удовольствием.

— Анют, ты им ещё кастрюлю борща предложи с собой взять, — попытался шутить папа. — Они современные девицы. Найдут, где перекусить.

— Нас покормят в самолёте, — добавила Марина таким же тоном, как Роза Васильевна, когда та что-то объясняла Дане.

Теперь она смотрела на маму не с презрением, а с жалостью. Вот, типа, деревня… Я едва-едва сдерживала слёзы. Только не из-за расставания с родителями, а от стыда и ярости! Честное слово, мне даже в Испанию ехать расхотелось. Серьёзно! Настроение — хуже некуда.

Надо же было маме испортить ВСЁ своим дурацким бутербродиком!!!

Глава 2

В зале ожидания

Марина пахла персиками.

У неё были такие духи — с густым синтетическим запахом персиков. Наверное, сочинитель духов колдовал над составом и думал: «Здорово, что я создал такой аромат! Пусть он напоминает людям о южных садах и тёплых ночах, о раннем сентябре и о сочных плодах».

Ну, не знаю, не знаю. У меня этот запах вызывал тревогу, как и сама Марина. Шагать или сидеть с ней рядом было неуютно. Она подавляла своим превосходством. Невольно я принялась сравнивать её с собой. Не в свою пользу.

У меня — спортивные штаны и кроссовки, честно прошедшие два года занятий физрой, с пожелтевшими носами и шнурками, которые сплелись в такие крепкие узлы, что развязать не получалось и приходилось вдевать ноги в кроссовки, как в галоши. У неё — мини-платье и блестящие римские сандалии. У меня — коротко обрезанные ногти, которые я забыла покрыть прозрачным лаком; у неё — маникюр со стразами. Но дело было даже не в ногтях и сандалиях, дело было в презрительно-брезгливом взгляде, которым Марина окидывала всех окружающих и меня заодно, в поджатых губах, в тягостном молчании.

Мама сказала, что Марина важничает сейчас, потому что родители не провожают её и она будто бы совсем взрослая. То есть вообще-то она милая? Ох, мама, ты ошиблась. Марина вела себя так, будто я — её болонка, которая должна молча семенить рядом, а она будет только указывать мне подбородком, куда идти. Самое ужасное было в том, что я сама всё ниже опускала голову, переходила на муравьиный шаг, чтобы не обгонять её, и вот-вот была готова спросить: «Хочешь, я понесу твою сумочку?»

Почему, почему она так действовала на меня? Я же выше её на целую голову! Почему у меня такое чувство, будто на меня набросили сетку и тащат неведомо куда?

— Сядем! — велела Марина и заняла последнее свободное место в ряду кресел. Достала телефон и принялась листать сообщения. Тот факт, что с ней рядом свободного места не оказалось, Марину не беспокоил.

Я огляделась. За Мариной расселась семья. «Французы», — сообразила я, услышав их мелодичную речь. Родители были заняты своими делами: папа сидел с планшетом, мама куталась в палантин. Трое их малышей всё время перебегали с места на место. Когда один из них подбегал к матери, она рассеянно целовала ребёнка в макушку и продолжала кутаться так, словно всё вокруг замело снегом. Меня поразило, что мать этого почтенного семейства даже не обращала внимания, кто именно из детей к ней подбегал. Гладила по голове, целовала и отпускала. Интересно, а если я подбегу — тоже не заметит? А если я займу кресло, которое периодически освобождал самый младший малыш, то родители тоже не обратят внимания?

Я попробовала. Положила рюкзак на место малыша, который как раз спрыгнул и помчался к маме за законным поцелуем. Встала рядом и скорее достала мобильный. Что-то вроде «ничего не знаю, я никаких детей тут не видела». Но тут мне на ногу грохнулось что-то тяжёлое. Я ойкнула, едва не выронив телефон. Оказывается, французские дети вовсе не нуждаются в защите своих родителей! Они и сами могут за себя постоять. Когда вернувшийся малыш обнаружил на кресле мой рюкзак, он его решительно скинул. И родители, конечно, не обратили никакого внимания! Никаких тебе «уступи тёте место, иди сюда, конфетку дам». Вот они, особенности национального характера! Уже навалились на меня, хотя я ещё и родную Москву покинуть не успела.

Я через силу улыбнулась малышу (он недоверчиво вскинул брови) и поглядела на ряд кресел напротив. Там, сложив руки на груди, натянув повязку для сна и прикрывшись коротким цветным пледом, напоминавшим половик у нас на даче, спал индиец. Он снял кроссовки и выставил на сиденье кресла ноги в ослепительно белых носках. Единственное свободное место в ряду было как раз рядом с этими носками. Я вздохнула. Кто знает, какие у этого дяденьки особенности характера. Сядешь рядом с таким, а он тебе ноги на голову положит.

Выходило, что я могу либо стоять рядом с Мариной, либо усесться на столик, который был прикреплён к её креслу. Я села. Рюкзак я сбросила и положила перед собой, но об него всё время спотыкались французские дети, которые решили расширить свой ареал обитания, так что я затолкала рюкзак под столик. Сама я возвышалась на этом столике, как огромный торт, который принесли в гости, да забыли в прихожей на тумбочке.

— Надо купить шоколадки! — сообщила Марина, оторвавшись от чтения переписки.

— Где?

— В дьюти-фри! Ты что, не знаешь, что это?

— Магазин? — неуверенно сказала я. — А там… там дорого?

— Какая разница? — удивилась Марина.

— Ну как? — растерялась я. — Зачем переплачивать… У меня есть с собой шоколадка. Хочешь, угощу?

— Какая?

— «Алёнка».

— Уже скучаешь по родине? — хохотнула Марина. — Надо было и бутер с докторской колбасой взять, чего ты отказалась!

У меня даже мурашки по спине побежали от смущения. Ох, мама, мама… На секунду страстно захотелось стать такой же уверенной в себе, как Марина. Разбираться в том, что круто, а что нет. Смотреть на людей сверху вниз.

Правда, за дорогой шоколадкой идти всё равно не хотелось. Жалко было денег.

— Идёшь со мной? — усмехнулась Марина.

— Внимание! — послышалось из динамиков. — Объявляется посадка на рейс…

Я с облегчением выдохнула, нагнулась и вытащила рюкзак из-под столика.

— Не успеваем… Пора искать выход на посадку.

— Нет, я хочу шоколадку-у! — капризно протянула Марина. — Мы же зарегистрировались. Без нас не улетят.

— А вдруг остальные уже в самолёте? — с сомнением сказала я, глянув на французов. — Вдруг там маленькие дети? Нехорошо заставлять людей ждать.

— Не развалятся, — отмахнулась Марина.

— Я всё-таки пойду поищу выход, — робко сказала я, чуть не добавив: «Можно?»

У неё мелькнуло во взгляде что-то насмешливое. Как будто она хотела обозвать меня скрягой или трусихой, но передумала.

— Ладно, иди, — разрешила она, легко поднимаясь с кресла.

Как только она ушла, я испытала облегчение. Словно меня выпустили из заточения разбойники или пираты.

Сразу захотелось рассмотреть всё вокруг, не отвлекаясь на мысли о Марине. Какой просторный, красивый этот зал ожидания, как много в нём солнца. И люди такие радостные, переговариваются в ожидании своего рейса, предвкушают отпуск…

Я достала паспорт и посадочный талон и двинулась к выходу, номер которого объявили из динамиков.

Когда я уже заняла место в конце длинной очереди, то заметила у окна девушку. Она сидела, сложив ноги по-турецки, прямо на полу. На девушке были точно такие же спортивные штаны, как у меня, только с фиолетовыми полосками, а на коленях — развёрнутая фольга, на которой лежал надкусанный бутерброд с колбасой.

Я опешила. Значит, в мамином предложении не было ничего особенно позорного?! И в штанах тоже? Всё дело было только в том, что мне «повезло» и моим товарищем по поездке стала не эта славная девушка, которая ест бутерброд и улыбается мальчику, катающему перед ней на своём чемоданчике плюшевого медведя, а недовольная всем на свете Марина?

Во рту стало горько, как в тот августовский день на даче, когда мы с Катей, моей тётей, раскололи папиным молотком две косточки от персика и съели по едкому ядрышку. Долго потом плевались, а Катя вычитала, что в этих зёрнах даже содержится какой-то яд…

«Может, Марина переключится на кого-то другого и забудет про меня там, в Барселоне? — с тоской подумала я. — Или мама права? И лучше хоть кто-то рядом, чем совсем никого?»

Глава 3

Какого цвета облака?

— Шестнадцатый ряд, место F! — объявила мне стюардесса и, поправив кокетливую пилотку, добавила заговорщицким тоном: — У окна, но не над крылом! Повезло, всё будет видно.

Я улыбнулась в ответ. Отлично! Буду всю дорогу смотреть в окно, читать или спать.

Нет, спать не буду! Я первый раз в жизни на самолёте лечу. Надо обязательно запомнить все подробности. Во «ВКонтакте» мне как-то попалась подборка фотографий, сделанных из-за стекла иллюминатора. Облака тянулись за окном гигантскими снежными полями с холмами и барханами, но больше всего меня изумило то, что некоторые облачные горы были жёлто-оранжевыми, а по каким-то и вовсе гуляла радуга! Вдруг я тоже увижу такую радугу?

Ещё было интересно, какая на вкус самолётная еда. Те, кто летают часто, говорят, что гадость. А те, кто редко, только и ждут встречи с этой едой. Потому что для них с тёмного-синего пластикового подноса, заполненного коробочками разной формы, начинается отдых. Это я тоже в интернете вычитала.

Осторожно пробираясь к своему ряду, я вспомнила о книге, которую взяла с собой. Надо было достать её, прежде чем я уберу рюкзак на полку для ручной клади. Или лучше затолкать его под сидение впереди стоящего кресла? Погружённая в раздумья, я сбросила с плеча лямку рюкзака и вдруг услышала:

— Пропустите! Да пропустите же!

Этот раздражённый голос легко было узнать. Я обернулась, намереваясь сказать Марине, что я нашла наши места, но она зачем-то ухватила меня за плечо, оттеснила назад и с трудом пролезла прямо передо мной. «Не узнала?» — опешила я и позвала:

— Марин…

Она не обернулась. Ухватившись за спинку кресла, завернула к нашему ряду и села на моё место! Место F! У окна. Я замерла.

— Девушка, садитесь, пожалуйста, — попросили пассажиры за моей спиной.

— Да, да, — промямлила я и, забыв вытащить книгу, села на место E.

Посередине. Ни то ни сё. Слева подпирают, справа подпирают. И, словно в подтверждение моим мыслям, с краю уселся полный дяденька в клетчатой рубашке, которая едва ли не расходилась на его гигантском животе. Он выдохнул и вытер лоб платком в точно такую же клеточку, как рубашка.

Дяденька тут же положил локоть на подлокотник. Марина давно сделала то же самое. Мне пришлось прижать локти к поясу, а рюкзак положить на колени.

Они сдавливали меня с боков, а я боялась даже взглянуть по сторонам. Это было нечестно, по-человечески нечестно! Одно дело, если бы мне досталось это среднее место случайно. Но мама специально попросила для меня место у окошка. Почему, почему я не могу заставить себя выговорить несколько простых слов: «Марина, это моё место!»

Вместо этого я сидела, уставившись на журнал о путешествиях, торчащий из кармана переднего кресла, и представляла себе внутренний мир человека в виде географической карты.

Выходило вот что. На моём плане были такие точки, как Маринин Локоть и Локоть Полного Соседа. А на картах Марины и дяденьки не было даже и тени, напоминающей о существовании Маши Молочниковой. С этим надо было что-то делать. Но возмущаться и отстаивать свою позицию я не умела. Оставалось терпеть.

Марина тем временем попыталась разложить столик. Она крутанула задвижку первый раз, второй. Столик заело. Марина пробормотала что-то по поводу неудачного места и, сжав пальцы в кулак, стукнула по столику изо всех сил. Я невольно заглянула в щель между креслами: как отреагирует пассажир впереди? Марина тем временем достала из сумочки толстую квадратную шоколадку, рванула на ней обёртку и принялась грызть. Похоже, в шоколадке было много орехов.

Я отвернулась. Раскрыла рюкзак и попыталась вспомнить, что я хотела из него достать. Хруст здорово мешал сосредоточиться. Даже полный сосед заинтересованно поглядывал на Марину. А самолёт всё никак не взлетал…

Я облизала губы. Конечно, мне страшно захотелось шоколадку. Но «Алёнка» была на самом дне рюкзака, придавленная сменой белья в целлофановом пакете и тапочками (мама убедила взять это всё с собой в самолёт: вдруг чемодан потеряется, и я смогу хотя бы футболку сменить), пеналом, планшетом, который дала мне Катя, чтоб я не тащила с собой ноутбук, наушниками и прочими необходимыми вещами. Сверху лежали только две книги. Первая — «Воздушные замки Каталонии», биография архитектора Гауди. Я купила её давным-давно, но времени прочитать всё никак не хватало. Вторая — толстая грамматика с обложкой цвета морской волны. Бабушкин подарок к моему отъезду.

Моя бабушка каждый год сама принимается учить новый язык. Говорит, что это держит в тонусе её память. И хотя к испанскому она относится с насмешкой (то ли дело китайский или японский!), всё равно снабжает меня кучей учебной литературы.

Это как раз бабушкина любимая часть изучения иностранного языка — закупка пособий. Она отслеживает новинки, читает литературные обзоры и даже завела себе электронную почту, чтобы ей приходили новости о скидках и акциях в книжном интернет-магазине. Вот и этот увесистый том грамматики стоил больше тысячи рублей, а бабушка как-то использовала несколько скидок сразу, да ещё и добавила бонусные баллы, которые ей начисляют за отзывы, и купила мне чудесный подарок. Я бы сама никогда не решилась потратить столько денег…

Правда, папа шутит, что все эти скидки и акции — ерунда, в магазине нарочно сначала взвинчивают цены, а потом снижают до нормального уровня и называют это «акция». Но бабушку не переубедишь. «Тут два автора из трёх — испанцы! — со значением произнесла она, вручая мне книгу. — Знаешь, как трудно найти такой же монументальный труд по китайскому, да ещё и чтобы носитель написал? Продаются сплошные „Китайский для чайников“ да „Китайский — легко“! А в них какой базис? Какая основа?»

Подумав, я выбрала для чтения в самолёте не биографию, а грамматику. Если Марина увидит, что у меня есть книга про испанского архитектора, то поднимет на смех. Скажет, что такие книги сразу выдают неопытного туриста. Как если бы иностранцы, которые едут в Россию, стали бы по дороге читать книги о матрёшках.

Так что я вытащила толстенный том. Погладила глянцевую обложку и снова подумала о бабушке. Наверное, мой интерес к иностранным языкам — от неё. Вот бы ещё унаследовать капельку её упрямства и умения стоять на своём…

— Только не говори, что ты будешь сейчас это читать! — вклинился в мои размышления капризный Маринин голосок.

— Почему нет? — пожала плечами я и наугад открыла грамматику.

«Особенности употребления количественных числительных». Что ж, повторю числительные. Вполне себе базис.

— Ты едешь в Барселону учиться? — со смехом спросила Марина.

— Да, на летних курсах в колледже, — с недоумением ответила я.

На секунду у меня мелькнула нелепая мысль-надежда: может, всё это ошибка? И она не та Марина, которая будет учиться со мной?

— А ты зачем едешь?

— Закупаться красивой одеждой, танцевать в клубах, загорать, плавать, тусоваться, — загибала пальцы Марина, — и крутить романы с парнями из колледжа. Зачем же ещё?!

— А денег не жалко? — тихо спросила я. — Тех, что за учёбу заплатили?

Марина смеётся.

— Жить надо на широкую ногу и с удовольствием, — поучительно сказала она, — а не думать про каждый рубль. Точнее, евро.

Я промолчала. Я не могла не думать про каждый рубль. Потому что каждый рубль, потраченный на оплату учёбы в Испании, я заработала сама. Но я стесняюсь признаться в этом. Мне кажется, Марина сочтёт, что это не круто.

— И к чему тащить с собой такой талмуд? — продолжала насмешничать Марина. — Это прошлый век. Нам дадут распечатки по грамматике.

— Тут авторы — испанцы…

— А в Барселоне, ты думаешь, китайцы курс по грамматике составляют? — захохотала Марина.

— Эта книга — бабушкин подарок! — вырвалось у меня.

— О, простите, — ухмыльнулась Марина, — теперь я поняла, кто твоя ролевая модель! Твоя бабушка!

Я отворачиваюсь. Ещё секунда — и я уткнусь в пухлую руку дяденьки-соседа и зарыдаю в голос. Как же она меня достала! Но Марина внезапно сменила тон:

— Ой, ну чего ты надулась, не сердись. У меня паршивый характер, я и сама знаю. Люблю подкалывать. Не дуйся!

Это полная неожиданность. Так же, как и то, что она погладила меня по руке. От её признания мне стало немного легче. Захотелось объяснить ей и то, что у меня удивительная бабушка (каждый год — новый иностранный язык!), и то, что я люблю её, но я опять промолчала. Опасалась новой волны подколов.

— Не хмурь лоб, морщины будут, мальчики не полюбят, — продолжала увещевать Марина, всё так же поглаживая меня по плечу. — Разве бабушка тебе об этом не говорила? Всё, всё! Умолкаю! Хочешь шоколадку?

Этой простой фразы мне хватило, чтобы мгновенно раскиснуть от радости, распуститься, как сливочному маслу в кастрюльке. Я прикрыла книгу, вложив в неё ладонь, как закладку, развернулась и увидела на столике несколько кусков шоколадки со странными дырками внутри.

— Ешь, не стесняйся, — кивнула мне Марина, — я просто сам шоколад не люблю. Только орехи выгрызаю. Так что ешь смело!

Моя улыбка увяла.

— Спасибо, — пробормотала я, — не люблю сладкое.

И снова уткнулась в книгу. «Числительные ciento, mil и millón имеют формы множественного числа cientos, miles и millones, когда употребляются в значении существительных». «Например, сотни ядовитых улыбок, — думаю я, — тысячи насмешек, миллион издевательств».

Тем временем Марина вытащила из оттопыренного кармана кресла журнал. Обложка оказалось помятой, да и сам журнал имел потрёпанный вид. Марина что-то недовольно пробормотала и, не спрашивая моего разрешения, сунула руку в карман кресла передо мной. Выудила ещё один журнал, придирчиво осмотрела. Потом вернула первый на место, а мой раскрыла и принялась быстро листать. Насколько мне позволяло судить боковое зрение, притормаживала Марина только на рекламе.

Вдруг она больно ткнула меня локтем. Я покосилась на неё. Марина улыбалась. У неё оказались острые чуть выпирающие клыки. Не как у вампира, конечно. Но улыбка выходила отчасти хищной.

— Смотри, какие крутые!

Речь шла о часах. Я пожала плечами.

— Я не разбираюсь в часах.

— А что в них разбираться? — удивилась Марина. — Это как произведение искусства. Как «Мона Лиза». Смотри себе, и всё.

— Угу, — кивнула я.

— Ты не смотришь, — упрекнула Марина.

— Да, мне просто…

Я задумалась, как бы лучше сформулировать мысль, чтобы избежать подколов, но при этом продемонстрировать, наконец, что я вообще-то думающий человек, и не надо судить обо мне только по кроссовкам с пожелтевшими носами.

— Неинтересно? — помогла Марина.

— Дело не в этом, — покачала я головой, — трудно объяснить.

— Конечно, куда нам, туповатым, ваше высочество понять, — усмехнулась Марина и отвернулась.

— Почему «туповатым»? — смутилась я, но Марина выставила ладонь, мол, не отвлекай, я занята.

Она изящно оттопырила мизинец, и выглядел её жест так, словно знатная дама отказывает в аудиенции дворнику с метлой.

Её перепады настроения ошеломляли. То возносит тебя на Эверест, то сбрасывает в Марианскую впадину.

Мимо нас прошла стюардесса, попросила Марину убрать откидной столик, меня — сунуть рюкзак под кресло, а полного соседа — пристегнуться. Я сразу выполнила просьбу. Сосед долго, ворча, возился с ремнями. Марина сделала вид, что просьба убрать столик относилась не к ней. Она всё листала и листала журнал. Я же следила за стюардессой, которая наклонялась то вправо, то влево, с улыбкой обращаясь к пассажирам. Мне стало жалко её (сколько же сил она тратит на каждого пассажира!), и я, протянув руку, сама захлопнула Маринин столик.

Стюардесса тем временем достала какой-то чемоданчик, открыла его, извлекла кислородную маску и принялась объяснять, как ей пользуются. Я всё ждала, когда же у неё свалится пилотка, но, как бы она ни наклонялась в разные стороны, пилотка крепко сидела на голове, из чего я сделала вывод, что она приколота к причёске булавками-невидимками.

Самолёт загудел, разгоняясь. За окном замелькали здания, фонари, деревья, кусты.

Сосредоточиться ни на объяснениях про экстренную посадку на воде, ни на количественных числительных не получалось. Я захлопнула книгу.

— Понимаешь, — обратилась я к Марине, — мне нравятся красивые дорогие вещи. Но когда речь идёт о часах за тысячу евро…

— За десять тысяч, — поправила меня Марина.

— Тем более. Понимаешь, часы нужны для того, чтобы узнавать время. А время — это то, что живёт у нас в голове. Когда ты смотришь на часы, то тебя интересует не то, сколько бриллиантов украшает стрелку, а время. То есть ты в эту секунду думаешь о том, что ты успеешь сделать, а что — не успеешь. Понимаешь? Разница с «Моной Лизой» огромная. Люди приходят смотреть на неё и вдохновляться. Радоваться. Погружаться в свои размышления и переживания. А на часы смотрят по другой причине.

Я вздохнула с облегчением. Наконец-то удалось сформулировать то, что носилось в голове, как стайка перистых облаков по майскому небу. Мне показалось, что Марина слушала с интересом. Может, она наконец поняла, что меня можно не только подкалывать?

— Если у тебя нет денег, чтобы даже смотреть на эти часы, так и скажи, — заявила Марина. — Чего мне мозг взрываешь?

Повисла пауза. Душная и мрачная, как дым над дачным костром. Так тебе и надо, Машенька… Объясняй, делись мыслями. А в тебя потом плеснут, как горячим кофе, обидными словами, и сиди себе. Обсыхай.

Самолёт взлетал. Стюардесса собрала кислородную маску и жилет в чемоданчик, уселась на кресло возле аварийного выхода и быстро пристегнулась. Свет в салоне погас, горели только таблички «Пристегните ремни» и «Не курить». Сосед нажал на какую-то кнопку над головой, и повеяло прохладой. И даже немножко сыростью.

Всё вместе — и темнота, и холод, и гул — слились воедино, в одну полосу, как деревья за окном взлетающего самолёта, и унесли меня в далёкое детство, в ту горную пещеру под Ялтой, где мы заблудились с родителями. И я вспомнила ледяной, как стекающая по стенке влага, страх, который тащил нас вперёд, будто нить Ариадны. Мама толкала меня легонько в спину, приговаривая: «Да вон уже выход виден, не бойся, мы же с папой», а у самой в голосе был ужас, тёмный и мягкий, как чёрно-розовые крылья летучих мышей, гнездившихся под потолком.

Горло перехватило от жутких воспоминаний, даже глотать стало больно. Тут же заложило уши так, словно их набили ватой, как в том же Крыму, когда, перекупавшись, я заболела отитом.

Я зажмурилась. Сразу вспомнился папа с его фобией. Заодно в голову полезли и мамины страхи. Как я буду там справляться одна? А если я не пойму эту сеньору, к которой мы едем? А если на курсах мне будет трудно? А если я заблужусь на улице? Как же я спрошу дорогу, если все вокруг говорят по-испански?!

— А всё же свинство, что в салон нельзя пилочку маникюрную взять, — громко сказала Марина, ни к кому не обращаясь.

«Она ужасна, — подумала я, — но всё-таки… Всё-таки я буду там не одна».

Свет вскоре зажгли. Стюардесса принялась развозить напитки: воду и разноцветные соки в пластиковых стаканчиках, — а потом с помощью напарника, которого я мысленно именовала «стюард», хотя не была уверена, что это правильное слово, раздала подносы с едой. Но ощущение холода и сырости горного туннеля застряло у меня в горле и не проходило, сколько я ни пыталась запивать его кислым апельсиновым соком и заедать невкусным кексом с синтетическим ароматом клубники.

Цвет облаков в тот раз мне увидеть так и не удалось. Марина захотела спать и зашторила иллюминатор до самого конца полёта.

Глава 4

Разговор с таксистом

Как только стихли последние хлопки по случаю удачного приземления и на экране телефона возникло приветствие: «Добро пожаловать в Испанию!», я написала родителям: «Долетела». Представляю, как выдохнул папа. Зато мама начала волноваться: не заблужусь ли я…

— Чего торопишься? — лениво поинтересовалась Марина. — Сейчас вай-фай в аэропорту бесплатный поймаем, и пиши сколько влезет.

Похоже, Марине хотелось контролировать не только те деньги, которые у меня имеются, но и те, что я трачу…

Я промолчала. От мамы тут же пришло: «С автобусом разобралась?» Очень хотелось ответить «Пока нет», но выслушивать очередной комментарий Марины про лишнюю трату денег? Нет уж, подожду вай-фая…

Вообще-то мы должны были жить в международном лагере. Однако в последний момент моя учительница Беатрис предложила проживание в семье, и родители меня уговорили. Мол, для языка полезнее.

На самом деле их успокаивало, что за нами будет присматривать испанская тётушка, а не старосты-ровесники, как в международном лагере.

Самолёт стал разворачиваться. Полный дяденька вскочил, несмотря на увещевания стюардессы, и принялся доставать с верхней полки бесконечные пакеты с надписью «Duty-free Moscow». Я же мрачно размышляла о том, что если бы мы всё-таки жили в лагере, то мне наверняка подобрали бы не русскоязычную соседку, а, скажем, англичанку или китаянку. А значит, мне и вовсе не пришлось бы сталкиваться с Мариной.

Интересно, почему в жизни всё складывается определённым образом? Это происходит стихийно? Может ли человек сделать из стечения обстоятельств какие-то важные выводы? Пока вывод был странный: я попала под влияние малоприятной себялюбивой особы, но при этом нуждалась в её знаниях и руководстве…

Очередь на паспортный контроль была гигантской.

Марина уткнулась в телефон. Пролистывала френд-ленту в «Фейсбуке». Я же пыталась сосредоточиться на грамматике. Делала последние глотки перед тем, как погрузиться в живой язык.

Я шелестела страницами, напряжённо размышляя: что мне повторить? Что самое полезное? Числительные? «Yo estaré en Barcelona dos semanas»[1]. Глаголы прошедшего времени? «Me perdí. ¿Donde esta la salida?»[2] Может, фразеологизмы? Например: «Arar en el agua». Дословно: «Пахать воду». То есть «носить воду решетом».

Как раз то, чем я сейчас занимаюсь. Я захлопнула книгу и огляделась.

Казалось, в Барселону слетелись все люди со всех уголков Земли. Тут были и французы, и итальянцы, и китайцы, и американцы, и все шумели, переговаривались, смеялись и спорили. Дети дремали в колясках, плакали, просились на ручки или, наоборот, побегать, а у взрослых были сосредоточенные лица. Особенно у русских, которые напряжённо вглядывались то в документы, то друг в друга, то в полицейского, который прохаживался вдоль зелёной линии на полу у кабинок паспортного контроля.

Почему все иностранцы кажутся беззаботными, а русские — мрачными и нервными? Может, не слишком-то хорошо так думать о соотечественниках. Наверняка среди, скажем, американцев полно раздражённых людей… Но взгляд невольно останавливался только на сердитых русских мамах, одёргивающих малышей, и их ворчливых мужьях, приговаривающих что-то вроде «Ну куда ты себе столько косметики набрала?».

— Точно меня не пустят, вот я вас уверяю! — громко утверждала какая-то бабуля в белой блузке с алыми цветами.

Справа от неё стоял молодой человек, скорее всего, сын, потому что у них были очень похожие крошечные носы, слева — невестка, которая при каждом всплеске переживаний закатывала глаза, а у ног вертелся годовалый внук с точно таким же, как у папы и бабушки, носом-пуговкой.

— Мама, всё будет в порядке, — гудел сын, — за что ты переживаешь?

— Вдруг я что-то забыла! — отвечала бабуля, и, казалось, цветы на её блузке слегка вспыхивали от яростного волнения. — Где паспорт?

— У меня, — спокойно отвечал сын.

— Хорошо, а деньги? Деньги я точно могла забыть!

— Мам, мы за всё карточкой платить будем, не переживай, пожалуйста.

— Как не переживать, я сегодня такой сон видела ужасный! — забормотала бабуля. — А сегодня, между прочим, ночь с четверга на пятницу.

Dominarse — вспомнился сам собой подходящий глагол. По-русски — идиома: «владеть собой», «взять себя в руки».

Но волнение оказалось заразным, как ветрянка или грипп. Я тоже принялась ощупывать наружный карман рюкзака: там ли паспорт? И листок с адресом сеньоры Рибаль? А где мои деньги? Где-то на дне, в кошельке и ещё отдельно, в конверте, вместе с придавленной «Алёнкой» и тапочками. Надо бы найти их… Иначе чем оплачивать автобусный билет?

Но не успела я сбросить с плеча рюкзак, как очередь неожиданно рванула вперёд, и мы с Мариной оказались у зелёной линии.

— Мама, идите! — недовольным голосом сказала бабуле невестка, и та послушно засеменила к пограничнику.

Марина так и не оторвалась от своего телефона. Я же волновалась за бабулю, как за саму себя.

— Хеллоу! — сказала та пограничнику. — Здравствуйте! Я из России! Россия!

Говорила она громко, скандируя русские слова по слогам.

«Вдруг меня тоже о чём-то спросят, а я не смогу ответить?» — запаниковала я. И на каком языке нужно будет отвечать?

Раз я знаю испанский и приехала учить его сюда, в Барселону, значит, мне нельзя будет перейти на английский? Позорно получится. С другой стороны, им же неизвестно, хорошо я говорю по-испански или плохо.

— Пойдёшь первая? — шёпотом спросила я у Марины.

— Погоди, — отмахнулась она, что-то набирая в телефоне, — как пишется «ребахас»? Через «хоту» или эту… как её… английскую «джи»?

— «Хэ», — поправила я, — в испанском это буква «хэ».

— Какая разница, все называют её «английская „джи“»!

— Если через «хэ», — упорствовала я, — то будет читаться «ребагас».

— Сказала бы сразу, что через «хоту», чего ты умничаешь? — с досадой произнесла Марина. — Хочу глянуть, пока есть время, какие скидки в El Corte Inglés[3].

По моим прикидкам, времени у нас больше не было. Бабуле в цветастой блузке пограничники уже вернули паспорт. Перед тем как выйти за специальные воротца с загоревшейся зелёной лампочкой, она крикнула невестке, которая держала на руках сына у окна соседней будки:

— Я говорила, что забуду что-то! Вот я испанские слова все забыла!

— Вы их и не учили никогда, — буркнула в ответ невестка, но сияющая бабуля, обмахиваясь паспортом, как веером, уже поспешила за оградку.

Пограничница жестом пригласила меня к себе, но вместо волнения я ощутила неожиданный прилив сил, чуть ли не радость. Раз Марина не знает, как пишется такое простое слово, то испанским владеет хуже меня!

Ха. И этот человек объяснял мне, что не стоит тратить время на учёбу в колледже? Ну-ну. Результат соответствующий. «Как пишется слово „скидки“? Через „д“ или через „т“?» Ха-ха-ха!

— ¡Hola![4] — устало сказала мне пограничница, быстро пролистала мой паспорт, поставила печати и кивнула в сторону воротец.

«Неужели это всё? — поразилась я. — Так просто?»

Нет, конечно, не всё, нужно ещё чемодан свой найти, а для этого — попасть в багажное отделение. Но что тут сложного, вон она, вывеска. Сразу на двух языках — испанском и каталанском. Я мгновенно нашла глазами привычное сочетание букв. Белым по синему выведено: Equipaje. Уж читать-то по-испански я умею. В отличие от некоторых, которые разбираются в часах за тысячи евро.

Сейчас сдёрну свой чемодан со спины изогнутой, как змея, багажной ленты и отправлюсь на поиски автобуса. А мама боялась, что я потеряюсь! Пропаду без Мариночки. Как бы не так! Мне понятно, куда идти и что делать. Всё расписано, как в детском садике. Вон туалеты (aseos). Вон выход (salida). ¡No hay una problema, mamita![5]

Радость освобождения подгоняла меня. Быстрее, быстрее! Пусть Марина догонит меня уже в автобусе.

Искать багажное отделение мне не пришлось: уже издалека я разглядела знакомую полную фигуру соседа и обрадовалась ему, как родному дядюшке. Даже простила локоть, всю дорогу мешавший мне. Если он стаскивает свои чемоданы (надо же, тоже в клеточку, как рубашка и платок! Может, он шахматист?!), значит, и мой чемодан должен выехать именно здесь. «Давай, — мысленно поторопила я свой тёмно-синий чемоданчик с обтрёпанными углами, доставшийся мне от мамы, — не подведи!»

И он не подвёл. Выехал на чёрной резиновой чешуе дорожки, и вид у него был потрёпанный, но победоносный. Видать, залежался у родителей в шкафу и теперь радовался долгожданному путешествию. За ним полз Маринин чемодан, обтянутый тигриной тканью.

«Снять его тоже? — мелькнуло в голове. — Или не стоит?» Но если сниму, нужно будет дождаться Марину, а я уже хотела бежать искать автобусную остановку. Снова попаду в эту липкую зависимость… С другой стороны, если её чемодан уедет, то она может опоздать…

Мой чемодан уже добрался до меня. Я быстро сфотографировала его, решив послать фото в группу во «ВКонтакте», которую организовала Беатрис для своих учеников. Обычно она скидывала нам домашние задания или видеозаписи испанских клипов. Потом я сдёрнула с ленты свой чемодан, немного помедлила и протянула руку к Марининому.

— Что ты тормозишь? — послышался за спиной Маринин голос. — Хватай быстрее, а то уедет!

Я вздрогнула. Вместо того чтобы схватить чемодан, нечаянно толкнула его вперёд, и он завалился за багажную ленту.

— Растяпа!

— Прости…

Марина отмахнулась. Она быстро огляделась и легко тронула за рукав сына той самой бабули в цветастой блузке, который стаскивал с ленты огромный пластиковый чемодан.

— Извините, — нежно улыбнулась ему Марина, — вы не поможете?

Невестка, которая по-прежнему держала на руках малыша, нажимая ему на крошечный нос со словами «би-би-ип», оценивающе оглядела Марину с ног до головы и нахмурилась. Однако её муж улыбнулся в ответ, кивнул и, опершись на бортик ленты, с трудом вытянул Марининого «тигра».

— Спасибо, — прощебетала Марина, — вы меня спасли!

Интересно, Марина заметила, что жена её «спасителя» хмурилась всё больше и больше? Или её это только забавляло? Не знаю. Мне было неловко.

— Пошли! — скомандовала мне тем временем Марина. — Такси вон там!

— Такси?! — опешила я. — Мы же на автобусе едем.

— Какой автобус? — поморщилась Марина. — Ты крейзи?

— Аэробус, — промямлила я. — Он идёт до площади Каталонии.

— Он из этого терминала уходит? — продолжила допрашивать Марина. — Ты уверена?

Нет, я уже ни в чём не уверена. Замерла перед Мариной, как кролик перед удавом. Жду своей участи.

— И к тому же, — продолжила она, — площадь Каталонии — это центр. А наша дуэнья живёт ближе к морю. Придётся пилить к ней на метро. А я устала. В общем, никаких автобусов. Такси, и только такси!

Она схватила свой чемодан и толкнула в сторону транспортёра, который доставлял пассажиров к стоянке такси. Я поплелась за ней. Мне показалось, что жена Марининого «спасителя» проводила меня жалостливым взглядом.

Таксист нам попался коренастый, кругленький, похожий на крепкого загорелого бобра. Он без конца приговаривал muy bien, muy bien[6]. Перехватив наши чемоданы, он ловко засунул их в багажник. Я решилась на тихое gracias[7], но он меня не услышал.

Марина уселась вперёд и захлопнула дверь.

Гадая, во сколько может обойтись поездка, я забралась в машину. Таксист тоже уселся, не расставаясь со своими muy bien, muy bien. Марина назвала ему адрес, и мы плавно двинулись вперёд.

— Ой, вайфайчик, — негромко сказала Марина, и я вспомнила, что не ответила маме.

— Си, ви-фи! — обрадованно подтвердил таксист.

«Отлично, он ещё и интернет в стоимость поездки включит», — мрачно подумала я.

Что же мне теперь отвечать маме? «Да, я отлично разобралась с автобусом, мы решили ехать на такси»?

Я вздохнула и решила сначала отправить фото чемодана в группу. Подписала: «Привет из Барселоны!» Жалко, Ромки нет в этой группе. Может, ему отдельно выслать фото?

Но я не решилась.

Зато заметила в группе по испанскому Маринину фотографию. Раньше я не обращала внимания на профайлы ребят из соседней школы, у которых Беатрис тоже ведёт курсы испанского, но сейчас узнала эту гордую улыбку даже на крошечном юзерпике. Зафрендить? Я ткнула в профайл. День рождения у неё был в конце мая. Семейное положение: «В активном поиске».

Я фыркнула и невольно глянула на Маринин затылок. Как-то неловко рассматривать страницу при самом человеке. Но любопытно…

Любимая музыка: «Диско». Любимые книги: «Какие книги, вы крейзи? Зачем они нужны?» Я снова с трудом подавила улыбку. Так, а какие у неё новости?

Я прокрутила страницу чуть ниже и замерла с открытым ртом. Последнее фото, которым поделилась Марина, было таким. Багажное отделение аэропорта Барселоны. Знакомая лента-змея. И — моя… мои… Мои штаны сзади крупным планом. Под картинкой — подпись: «Самолётные моды».

Я прикусила губу и нажала на крестик в уголке страницы. Какая же она злая! Зато глупая. Злые люди часто бывают глупыми. Так говорит мама. Им не хватает ума проявлять доброту.

Марина тем временем повернулась к таксисту и что-то негромко спросила. Он открыл рот, чтобы ответить, но она перебила его, выпалив:

— ¿No podría usted sugerir en qué tiendas ahora hay las rebajas? En la ropa, por supuesto. Me gustaría ir a una tienda en el centro, pero si hay una buena tienda en las afueras, yo quiero saber de él. ¿En la calle, donde usted nos trae, hay buenas tiendas? ¡Pero necesito de las rebajas![8]

Меня как будто треснули по голове чем-то тяжелым, вроде моего чемодана, который, судя по звукам, ездил вправо-влево по просторному багажнику. Я ничего не поняла из этой пространной речи, кроме злосчастных «ребахас».

Неужели Марина владеет испанским в совершенстве?!

Таксист что-то ответил, Марина расхохоталась. Я опять ничего не поняла. Ногти впились в ладони. Было больно. Но осознать тот факт, что я намного глупее Марины, было ещё больнее.

Я отвернулась к окну. Мимо проносились кустарники, горы, чьи подножья сдерживала крупная сетка, чтобы камни не сыпались на машины. Вдалеке заблестели офисные здания Барселоны. Скоро я увижу море.

Но мои мысли витали очень далеко. Если Марина не знает, как пишется слово «ребахас», как она научилась так великолепно говорить по-испански?!

Глава 5

Знакомство с сеньорой Рибаль

Таксист высадил нас у гигантского пятнистого платана. Я вышла из машины и вдохнула поглубже. Тёплый воздух Испании пах пирожными и солёным песком.

Сеньора Рибаль, или, как назвала её Марина, «наша дуэнья», жила в невысоком домике цвета охры. К двери вело крылечко, украшенное искусственными белыми магнолиями. Я задрала голову, рассматривая плоскую крышу домика. Наверное, остроконечные кровли придумали в северных странах, где часто идут дожди, а здесь они ни к чему…

— Ты заплатишь? — поинтересовалась за моей спиной Марина. — А то у меня кошелёк далеко.

Она помахала лёгкой сумочкой.

Мой кошелёк был ещё дальше, на дне рюкзака, но я, вспыхнув от очередной неловкой ситуации, раскрыла рюкзак и принялась яростно в нем копаться.

— А сколько?

— Тридцатку, — небрежно бросила Марина.

«Тридцать евро? — похолодела я. — За поездку? Я должна одна платить?»

— Я тебе отдам потом, — словно услышав мои мысли, сообщила Марина, а сама жестом указала таксисту, чтобы он поднял наши чемоданы на крыльцо.

Тридцати евро у меня не было, мама сунула мне сотню в кошелёк, и таксист долго собирал мне сдачу, копаясь в карманах рубашки. Отдал пятьдесят евро бумажкой, а остальное — монетами. Приговаривать muy bien он почему-то перестал. Зато что-то проворчал про большие деньги, которые водятся только у иностранцев.

Я беспомощно оглянулась на Марину, но она со скучающим видом стояла на крыльце и разглядывала медную табличку с именами жильцов.

— Gracias, — пробормотала я на всякий случай и заторопилась к Марине. Она тем временем нажала на чёрную кнопку возле фамилии Ribal. Рядом с кнопкой на стене ножиком было нацарапано сердечко, а в нём написано «danke»[9]. Оригинальный способ поблагодарить дуэнью за проживание.

— Всё, она открыла. Толкай дверь! — велела Марина.

Мы вошли в полутёмный прохладный холл.

— Вижу лифт! — воскликнула Марина и ринулась к еле заметной двери.

Мы с моим чемоданом в лифт уже не поместились. Я решила подождать, пока кабинка доставит Марину и вернётся, но та задорно крикнула:

— Догоняй! Не то опоздаешь на знакомство!

Пришлось идти пешком по винтовой лестнице и тащить за собой чемодан, который жалобно постукивал колёсами. Ступеньки с каждым шагом становились всё у́же. Я злилась.

Но когда я добралась до второго этажа и глянула вниз, злость отступила: я увидела, что лестница похожа на разрезанную пополам раковину-наутилуса. Такие лестницы любил проектировать Антонио Гауди. Я прочла об этом в одном из отзывов на книгу, которую так и не успела даже открыть.

Выходило, будто я, как гигантский моллюск, вылезла со своим чемоданом из самой сердцевины раковины.

Марина дожидалась у лифта, рассматривая что-то в телефоне. Увидев меня, кивнула на тёмно-зелёную деревянную дверь.

— Иди!

— Куда?

— Ты же спешила с ней познакомиться!

— Я не то чтобы…

Но дверь сама распахнулась, и за ней послышался низкий, почти мужской голос:

— ¡Hola! ¡Bienvenido!

Слово это мы учили ещё на самом первом уроке… И песню пели вместе с Беатрис. Помню, как меня тогда поразило: учительница тоже может петь с учениками, даже если она не преподаёт музыку. Какой там был мотив? «Привет, добро пожаловать! Привет! Привет! Добро…»

— Заходи, хватит бормотать! — подтолкнула меня Марина.

Я осторожно вкатила чемодан в полутёмную прихожую, где застыла, как каменное изваяние, наша квартирная хозяйка.

— ¡Hola! — повторила она и, протянув руку, дёрнула за свисающий шнур светильника.

Я вздрогнула.

Больше всего сеньора Рибаль была похожа на древнюю рыбу латимерию, чей муляж я видела в Зоологическом музее на Большой Никитской: такие же круглые глаза навыкате, чуть приоткрытый рот, нижняя губа выдаётся вперёд. Бледная кожа, тёмные с проседью волосы. В них воткнута гребёнка грязно-белого цвета. Даже поблёскивающее тёмно-синее платье, украшенное кое-где стразами, напоминало облик гигантской латимерии, и я всё никак не могла отделаться от картинки перед глазами: огромные рыбы ползут, приоткрыв рот и опираясь на плавники, на землю… И хочется бежать.

Однако бежать было некуда: у двери зависла Марина, а из-за спины сеньоры Рибаль выглядывал какой-то парень. Тоже полноватый, сгорбленный, в тёмной одежде. Он протянул руку и, указав на что-то сбоку от меня, сказал:

— ¡Cuídate!

Я не поняла, что это значит, но послушно перевела туда взгляд.

Под светильником оказалась резная тумбочка из тёмного дерева, а на ней — мамочки! — стояла тысяча вазочек! Ну не тысяча, но пара десятков точно. Каких ваз там только не было! Керамические — всех оттенков бежевого, из прозрачного стекла — с орнаментом из разных растений, из цветного стекла — с пупырышками и впаянными ракушками; высокие, узкие, крошечные, куда поместится только одна маргаритка, и широкие, для конфет…

— Bonito, — пробормотала я.

Красиво, мол. Не знаю, можно ли сказать так про вазы, но сеньора заулыбалась. При свете лампочки она перестала мне казаться то ли древней рыбой, то ли морской ведьмой. Просто пожилая дама, вот и всё! Такая полная, что даже говорит с одышкой.

Сеньора шагнула в сторону и оперлась на тумбочку под светильником. Вазочки тихо звякнули. Она что-то спросила у нас, и я обречённо шагнула в сторону, пропуская Марину. Она у нас переводчик. Марина ухмыльнулась, что-то ответила сеньоре, а потом перевела мне вполголоса:

— Она спрашивает, хотим ли мы есть. Если что, гаспачо в холодильнике на кухне, хлеб в шкафу, чай тоже есть. И она сказала, что разрешает нам делать всё, что хочется. И совершенно не собирается нас контролировать. Короче, мне эта бабка нравится. Хоть и собирает идиотские вазочки.

Я вспыхнула. Сеньора по-прежнему улыбалась, и стало неловко вдвойне.

— Передай ей, пожалуйста, благодарность за то, что она потратила время и приготовила нам гаспачо, — попросила я.

— Ты крейзи? — удивилась Марина. — Она его купила! Думаешь, ей охота готовить для каких-то русских кляч? Или ты думаешь, раз ты похвалила её посудный склад, она тебя заобожала и понеслась готовить тебе вкусняшки?

Разговор стал просто невыносимым. Ну как можно обсуждать людей в их присутствии? Тем более молодой человек за спиной сеньоры смотрел так внимательно, что, казалось, понимал всё без слов!

— Este es mi hijo, — спохватилась сеньора, шагнув в сторону, — se llama Jorge.

Марина не стала переводить, но я и так поняла, что этот парень — сын сеньоры, Хорхе. Кожа у сына была смуглее материнской, но глаза были ещё более круглыми, рыбьими, а цвет имели странный, светло-зелёный, и оттого казалось, что он глядит на нас с неприязнью, хоть при этом и улыбается…

Хорхе отстранил сеньору, шагнул вперёд, взял наши чемоданы и покатил их по коридору. Сеньора продолжала что-то рассказывать Марине, и та милостиво кивала в ответ. Опять включила благородную даму, принимающую дворника.

Первая комната оказалась моей. Хорхе толкнул туда чемодан, а потом обернулся на меня и сказал по слогам, указывая на следующую дверь:

— Este es mi cuarto.

Он говорил так медленно, словно я была ребёнком или плохо слышала.

Почему мне важно знать, что соседняя комната — его? Чтобы я не лезла, куда не следует?

В третью комнату он закатил Маринин чемодан, на что она неожиданно, не стесняясь сеньоры, послала ему воздушный поцелуй. Хорхе усмехнулся в ответ. Ухмылка у него была неприятная. Он становился похож на водяного из старого фильма-сказки. Вынырнул из воды с лицом, облепленным тиной, и глядит-ухмыляется.

— Всё, Манюша, перерыв! — зевнув, объявила Марина. — Туалет найдёшь, не маленькая.

Сеньора закивала, забормотала про aseos, но тема туалетов Марину не интересовала. Не дослушав, она направилась в свою комнату и закрыла дверь прямо перед носом Хорхе. Я неловко улыбнулась сеньоре и её сыну, пробормотала очередное gracias (что бы я делала без этого слова?!) и тоже заторопилась к себе. Хлопать дверью перед хозяевами я постеснялась, но, как только они ушли на кухню, мигом заперлась.

Глава 6

Mi cuarto

Наконец-то одна! Я перевела дух и огляделась.

Комнатка маленькая, но вся наполнена теплом и светом, который проникал даже сквозь резные деревянные ставни. Направо — невысокая кровать, покрытая ярким лоскутным одеялом. На спинке висит аккуратным прямоугольником тёмно-синее полотенце.

У стены — стол цвета спелого каштана, высотой с парту, с одним узким ящичком, из которого торчал чёрный ключ.

Больше всего места в комнате занимал комод у окна. Над гигантской тумбой с пятью ящиками нависало большое зеркало, в котором я отражалась от макушки до пояса. Поверхность зеркала была неровной, сизоватой, и отражение выходило мрачное, суровое, с тёмными кругами под глазами и презрительно сжатыми губами. Я попыталась улыбнуться, но вышло похоже на персонажа Джонни Деппа в триллере «Легенда о Сонной Лощине».

Ничего, зато это моя комната, mi cuarto. Моё пространство, мой остров. Буду на нём спасаться от всех.

«Принять бы душ», — подумала я, но вместо этого уселась на лоскутное одеяло. Погладила вышитые на нём выпуклые розовые хризантемы и зелёные ромашки с голубыми сердцевинками. Отбросила в сторону полотенце, стащила кроссовки, легла на бок и прикрыла глаза.

Сразу, как подводная лодка, в животе всплыл голод. Он ткнул меня куда-то в горло, но сон оказался сильнее. Я почувствовала, как огромный комод отплывает, покачиваясь на солнечных волнах, а меня затягивают к себе зелёно-голубые ромашки…

Просыпаюсь в полумраке, быстро, со всхлипом, словно кто-то вытолкнул меня из сна, а заодно крикнул вслед что-то неприятное. Резко сажусь на кровати, отчего в глазах темнеет, а виски начинает ломить. Впрочем, боль быстро уходит, уступая место чувству голода, такому сильному, что меня слегка мутит.

Сую руку в рюкзак, на самом дне нащупываю «Алёнку». Достаю, разворачиваю.

Может, сегодня мне уже не выходить из комнаты?

Нет, нужно. С естественными потребностями не поспоришь. Откладываю шоколадку, потягиваюсь. Приоткрываю дверь, стараясь не смотреть на своё отражение в зеркале над комодом. С кухни слышится Маринин смех, потом приглушенный бас Хорхе, и снова смех.

«Со мной она вообще ни разу не смеялась, — подумала я, — если только надо мной…»

Выхожу из комнаты. Скольжу по коридору бесшумно, почти ползком. Беспрестанно напоминаю себе о груде ваз в прихожей. Кто знает, может, хозяйка выставила часть коллекции на полу. Не хватало ещё разбить что-то в этом доме в первый же вечер.

Добираюсь до ванной. Дверь в кухню приоткрыта, оттуда доносится голос Марины. Мне кажется, она произносит «Мария», но я заставляю себя не прислушиваться. Захожу в ванную, пытаюсь нащупать выключатель. На стене справа его нет. С другой стороны — тоже.

Что ж такое! Может, выключатель на кухне? Пойти спросить у Хорхе? Ни за что в мире!

В ванной не темно: слабый зеленоватый свет струится из цветного окошка под самым потолком. Я вижу очертания раковины и двух больших халатов, свисающих над стиральной машиной. К счастью, замок на двери простой: обычная защёлка, как у нас дома. Я запираюсь и снова выдыхаю. Прямо шпион в тылу врага!

Как я ни верчу кран, вода течёт только холодная, но ледяное умывание идёт мне на пользу. Становится легче дышать. Правда, и голод усиливается.

Я стараюсь бесшумно открыть защёлку, но Марина всё равно слышит и зовёт:

— Манюша! Иди к нам!

Со вздохом толкаю дверь на кухню. Первое, что вижу, — это длинные и стройные Маринины ноги. Загораживая всё окно, она сидит на подоконнике. Марина сменила мини-платье на шорты, но шорты очень короткие и больше напоминают купальник.

В первую секунду мне кажется, что Марина курит, но нет — у неё в руке обычный детский леденец-улитка на палочке. Интересно, где она его взяла? Купил поклонник, то есть сын сеньоры Рибаль?

Хорхе притулился где-то сбоку, за холодильником, мне его не видно. Зато рядом со входом — небольшой столик. На нём расстелена разноцветная скатерть с нарисованными баклажанами и помидорами, но главное — посередине стоит кувшин с чем-то густым, тёмно-красного цвета, а рядом, в хлебнице — небрежно разломанные куски тёмно-серого багета. Вдоль стенки — вездесущие вазочки, но среди них я примечаю стакан.

— ¡El flor! — смеётся Марина.

Она указывает себе на щёку, потом тычет пальцем в меня и снова смеётся. Я трогаю щёку. Ну конечно, пока я спала, хризантема отпечаталась на моей щеке. В ванной я свет не включала и не видела отражения, а смотреться лишний раз в зеркало над комодом из Сонной Лощины не хотелось.

Значит, на моей щеке цветок. Очень смешно. Но гораздо смешнее то, что цветок по-испански — не мужского, а женского рода. Не el flor, a la flor!

Я не поправляю Марину. Для этого у нас в кухне носители языка имеются. Молча подхожу к столу, беру стакан и наливаю себе из кувшина густой томатный суп. Краем глаза вижу, что из-за холодильника выглядывает Хорхе. Он почему-то тоже не поправляет Марину. Зато долго глядит на меня.

— ¿Te llamas María?[10]

Моя рука дрогнула, гаспачо пролился на цветастую скатерть. Баклажан из фиолетового стал наполовину красным. Овощ-мутант. Как и этот дурацкий Хорхе.

— Si[11], — еле слышно отвечаю я, оглядываясь в поисках тряпки.

Хорхе молча протягивает мне рулон бумажных полотенец. Приходится шагнуть к нему, протянуть руку, пробормотать извечное «спасибо». Мне чудится, что он чуть придерживает рулон, прежде чем отдать мне. Но глядит он на меня не с тем восхищением, с каким таращится на Марину. Он рассматривает меня настороженно, словно я не гостья из России, а белый медведь в лаптях и с балалайкой.

Я быстро вытираю пятно, выбрасываю салфетку в корзину у плиты. Непонятно, можно ли в этом доме брать еду с собой в комнату… Так что я залпом выдуваю суп из стакана и направляюсь к раковине.

— Мыть не нужно, — предупреждает Марина, — у них посудомойка.

— Э-э-э… Работница?

— Машина!

— А где она? — растерянно говорю я.

— В раковине оставь! — отмахивается Марина, словно моих умственных способностей маловато, чтобы найти посудомоечную машину.

Я осторожно ставлю свой стакан в керамическую, в синих цветочках раковину и украдкой поглядываю на хлебницу. Мягкий хлеб, с твёрдой коркой, усыпанной семечками. Взять кусочек и съесть здесь, на кухне? Нет. При них не смогу проглотить ни крошки. Тогда, может, всё-таки в комнату? Но вдруг нельзя?

— Buenas noches, — наконец говорю я, обращаясь к ним обоим сразу.

Марина равнодушно машет мне вслед.

— Да, Манюш! — вспоминает она. — Завтра в десять у нас тест. В школе. Так что в половине десятого уже нужно позавтракать.

— Gracias, — зачем-то отвечаю ей по-испански, на что Марина заливисто смеётся.

В комнате я закрываю дверь с такой силой, словно хочу, чтобы она навеки прилепилась к проёму. От холодного супа, вкуса которого я не успела распробовать, есть хочется ещё сильнее. Но я лучше умру от голода, чем ещё раз появлюсь на кухне.

Солнце скрылось. В комнате всё равно жарко. Я подхожу к окну, осторожно тяну ставни за ручки. Они послушно складываются гармошками и разъезжаются в разные стороны.

Я выглядываю на улицу. Внизу изредка проезжают машины, с грохотом проносятся мотороллеры. В доме напротив нас — кафе, возле него — пара железных столиков, поблёскивающих на солнце. За одним сидит пожилая дама, она читает газету и пьёт кофе из крошечной чашки. У неё на плечах — салатовая шаль с длинными кистями. Шёлковая, наверное… За вторым столиком о чём-то яростно спорят двое мужчин восточной внешности, один постарше, другой помладше. И хотя перед ними лишь красные банки с колой, мне чудится запах запечённой курицы. К нему примешивается аромат жареного теста.

«Чуррос», — вспоминаю я. Один из последних текстов, что раздавала нам для перевода Беатрис, был посвящён этой традиционной испанской выпечке — сладким пончикам en lazo, то есть в форме подковки. Их обжаривают во фритюре, обильно посыпают сахарной пудрой и подают. Да не просто так, a junto con una taza de chocolate caliente o café con leche. С чашкой горячего шоколада или кофе с молоком. Стоило мне вообразить, как я обмакнула бы свежеиспечённый пончик в густой ароматный шоколад, в животе забурчало с новой силой. Пожилая дама оторвалась от газеты и посмотрела на наш дом. Я отпрянула от окна. Неужели заметила меня? Я же на втором этаже!

«Может, выйти на улицу? — мелькнуло в голове. — Если там продают churros, то куплю парочку да съем! Хотя… Вдруг мне назовут цену, а я не пойму?»

Мысль о том, что я плохо понимаю даже самые простые слова, которые произносят испанцы, огорчала меня. Ну как можно было не узнать «cuídate», то есть «осторожно»… Слова как будто повылетали у меня из головы. А я ещё и преподаю этот язык! Позор какой-то…

Я захлопнула ставни. Вернулась на кровать, схватила «Алёнку», откусила кусок и принялась яростно жевать, воображая, что это горячий шоколад, в который макают пончики. Куснула раз, другой. И остановилась. Кто знает, сколько вечеров мне придётся заменять ужин родной шоколадкой? Лучше её поберечь…

Я убрала «Алёнку» в ящик стола, заперла на ключ — не от соседей, а от самой себя, — и достала книгу о Гауди. Это была единственная книга с его биографией, которую удалось купить в Москве. Я решила прочесть её от корки до корки, разобраться с вехами его жизни, с архитектурными терминами, а потом, в награду, купить ещё одну, на испанском.

Книга оказалась увлекательной, как роман. Но меня не покидало ощущение, что я — заложник в моей комнате. Застряла в ней, как в капсуле. Даже мысль о том, что удалось утаить от Марины книгу, не развлекала меня. Марине-то всё равно. Сидит там на подоконнике со своим поклонником и хохочет. Ещё и ужинать вместе пойдут. Закажут себе жареную курицу.

Mi cuarto становилась всё больше и больше похожа на mi prisión, то есть на тюрьму. Угрюмый комод, усмехающийся всеми неплотно закрывающимися ящиками, был со мной полностью согласен.

Когда совсем стемнело, я сунула книгу под подушку и забралась под цветастое одеяло. Оно оказалось тяжёлым, как бабушкин плед из верблюжьей шерсти. И пахло так же — летом, песком и старой дачей.

«А Гауди иногда вообще не мог шевелиться, — вспомнилось мне перед сном. — Он же болел ревматизмом. Наверное, тоже ощущал себя как в капсуле».

Мысль о том, что моя жизнь хоть отчасти напоминает ту, что вёл великий зодчий, немного утешала.

Глава 7

Дурацкое качество

Под утро мне приснился сон, что я превратилась в белёсую скользкую косточку мандарина и застряла внутри — в липкой и сочной оранжевой мякоти. Кричи — не кричи, пинай — не пинай тонкие стенки между дольками — бесполезно. Никто не услышит, только ещё больше увязнешь. И кругом одуряюще пахнет мандаринами.

Спросонья я не поняла, как оказалась в этой комнате, разлинованной жёлтыми полосками света. Свет настойчиво пробивался сквозь резные ставни, и, оторвав голову от подушки, я увидела, что разлинован не только пол, но и мои ноги и кровать. Потом поглядела на мутное зеркало мрачного комода и вспомнила: «Я в Испании! Прилетела язык учить!»

С утра комод не пугал, как накануне. Я решилась разложить по его ящикам вещи из чемодана.

Легко вскочив, потянулась. Так, посмотрим… В верхнем ящике поместятся футболки и носки. В средний отправлю лёгкие брюки и пару платьев. А в самый нижний — босоножки.

Нет, босоножки лучше выставить у двери, в нижний ящик переложить футболки, а в верхний — косметичку и пакет с лекарствами, который мама туго набила всевозможными средствами «от головы», «от живота», «от температуры».

Приятно всё-таки самой распоряжаться нехитрым имуществом.

Вид у комода, набитого носками и футболками, был самый что ни на есть обиженный. Будто сказочное чудище накормили до отвала зефиром и сливочной помадкой, а пугать людей при этом запретили. Вот оно и расстраивается.

Я погладила комод по тёплому деревянному боку и вдруг снова почувствовала нежный мандариновый запах. Так он мне не приснился? Приоткрыв дверь, я прислушалась. Тишина.

Глянула на экран телефона — восемь утра. Все спят, похоже. Прекрасно. Я вернулась в комнату, надела шорты и футболку. Взяла рюкзак, в который положила документы, кошелёк и блокнот с ручкой. Отыскала в косметичке зубную щётку и пасту. Взвалила рюкзак на спину, зажала под мышкой хозяйское полотенце и направилась в ванную.

Выключатель я по-прежнему не нашла. Ну и ничего! Света сквозь мутное зелёное окошко пробивалось ещё больше, и я без труда разглядела ванну, занавеску и кран.

Горячая, очень горячая вода, будто нагретая солнцем, помогла мне смыть не только пену от шампуня на волосах, но и все вчерашние неприятные воспоминания. Фен я решила не искать: в такую жару волосы высохнут сами. Зубы я чистила очень быстро: и есть хотелось, и было страшно, что кто-то постучится, нарушит моё уединение.

К счастью, когда я выскользнула, как мышонок, из ванной комнаты, в коридоре по-прежнему было тихо. Я нырнула в кухню и осмотрелась.

Батюшки, сколько, оказывается, тут вазочек! Везде — на полках, в шкафах, на окне, где вчера восседала Марина. Я сразу и не заметила…

В вазах из разноцветного стекла солнечные лучи плавали, как золотые рыбки, а те, что скользили по керамическим ободкам, напоминали медно-зелёные спинки жуков-бронзовок. Казалось, всё на кухне — и старенькие деревянные стулья с протёртой клетчатой обивкой, и сверкающие ковшики, стройным рядом висевшие над газовой плитой, и холодильник, залепленный пёстрыми магнитами, и овощи, нарисованные на скатерти, — всё искрится и движется. Я как будто попала на волшебный корабль, и он только что снялся с якоря и поплыл в неведомые дали…

Но главное — на столе стояла ваза с большими густо-оранжевыми мандаринами. Как они пахли… Вовсе не Новым годом, а южной теплынью, от которой кружилась голова. Я взяла мандарин, быстро очистила, отправила дольку в рот. Сладкий!.. И ни одной косточки.

Вокруг вазы были расставлены глубокие тарелки. У стены — пачка молока и пакет с кукурузными хлопьями. Видимо, сеньора заранее позаботилась о нашем завтраке.

Но мне захотелось побольше всего разглядеть на кухне, пока я одна. Я сунула в рот ещё дольку мандарина и подошла к раковине.

Над ней была очень необычная плитка — мозаика. На каждом квадратике — свой рисунок. И он нигде не повторялся дважды! Вот кораллово-красная морская звезда раскинула щупальца на песчаном дне. На следующем квадрате два шоколадных кружка на белом фоне — как будто печенье плавает в миске с молоком. Рядом ещё два таких же кружка, но жёлтых, на тёмном фоне, словно забралась в дупло к сове, а она — раз! — и глаза открыла. Глаз тоже имеется — в древнеегипетском стиле. За ним — то ли лабиринт, то ли мандала — кирпично-красный узор на розовом фоне…

Я зачарованно рассматривала пёстрые квадраты. Потом погладила дорожки мандалы-лабиринта. Они словно тянули куда-то вглубь меня самой, в мой внутренний мир, приглашая по нему прогуляться.

Почему я не заметила их вчера? Ведь я ставила в раковину стакан от гаспачо! Всё моё внимание было приковано к Марине — она сидела вот тут, на подоконнике, — и к Хорхе, который прятался на табурете за холодильником.

Я на секунду вообразила Марину на своём месте. Допустим, она попала в новое помещение и хочет внимательно всё рассмотреть. Станет ли Марина обращать внимание на то, что на окне сижу я, а на табуретке — Хорхе? Нет, она пройдётся по кухне, удовлетворит своё любопытство, а потом и голод.

Почему же моё внимание, будто магниты, притягивают другие люди? Почему я, как парализованная, начинаю думать о том, что этим людям приятно, а что их раздражает? Что это за дурацкое у меня обнаружилось качество: постоянно подключаться ко всем, кто рядом со мной?

Я погладила очередной рисунок на плитке: шахматную доску, на каждой клеточке — абрикос на ветке. Из коридора послышался шум шагов. Кто-то захлопнул за собой дверь в ванную. Марина? Хорхе?

Я заметалась по кухне. Как же хочется продлить одиночество… Надо бы позавтракать, но не успеваю, не успеваю… Я достала из рюкзака ручку, накарябала на салфетке: «Жду на улице. Маша». Схватила ещё один мандарин и выскочила из кухни. Коридор был пуст, но в ванной кто-то плескался. Я на цыпочках прокралась к выходу. Осторожно обулась. Лучше бы сандалии, а не кроссовки, но не стану терять время.

Приоткрыла дверь, выскочила на площадку и едва не рассмеялась от облегчения. Зачем я играю сама с собой в Джеймса Бонда? Впрочем, иначе и нельзя с таким дурацким качеством — примагничиваться ко всем подряд.

Спускаться вниз я решила по лестнице. Оставлю лифт Марине. А сама снова пройду по пути моллюска, заползу в самую глубину раковины, в своё одиночество…

«На самом деле, — подумала я, толкая тяжёлую дверь подъезда, — я стремлюсь не к одиночеству. Я снова собираюсь примагнититься, просто не к человеку, а к городу».

На улице царила жара. Но не душная, а ненавязчивая. Она приобняла меня как старого доброго друга.

Я погладила шершавый ствол платана. Его кора была похожа на одеяло из лоскутков всех оттенков коричневого — от серовато-бежевого до жёлто-охряного. Присев на оградку рядом с деревом, я неторопливо очистила мандарин и огляделась.

Город, с его утренним шумом, звуками и запахами, заползал внутрь меня, как аромат бабушкиной шарлотки с яблоками, начинавший дразнить гостей уже в лифте.

Кафе, которое я вчера рассматривала, называлось «El Galliner», а под вывеской красовался петух в ярко-зелёных сапогах. Интересно, что такое «гальинер»? Не петух же… Но gallina — это «курица». Значит… Это курятник! Проверяю свою догадку по телефону, в который ещё в Москве скачала испанско-русский словарь. Всё сходится! Только по-испански «курятник» — gallinero. Значит, слово на каталанском!

Выходит, я ещё не добралась до своего колледжа, а город уже потихоньку учит меня языку.

Между тем из кафе вышли два официанта. Один снимал красные пластиковые стулья с железных столов и вытирал столы тряпкой, а другой сметал в кучу налетевшие за ночь листья платана. Они без конца перешучивались и поглядывали на меня. Я смутилась, выбросила в урну шкурки от мандарина и решила немного пройтись по улице.

За нашим домом оказалась детская площадка. Странная она была: ни горок, ни качелей, зато много песка и две деревянные башенки, между которыми натянута верёвка. На верёвке покачивалась «тарзанка» из автомобильной шины. А с другого бока к башенке был привязан какой-то совок, назначения которого я не поняла. Над площадкой нависала огромная акация: стручки тёмные, больше моей ладони. Интересно, если подпрыгнуть, удастся сорвать хоть один стручок? Что у него там внутри?

— Маша! — раздражённо позвала меня Марина и ещё для верности замахала руками. — Ты глухая?! Зову, зову! Нам в другую сторону!

Я бросила прощальный взгляд на акацию и поплелась к подъезду.

— Привет, давно ждёшь?

— Целых тридцать секунд! — сердито отчеканила она.

Выглядела Марина неважно. Под глазами круги, зевает без конца. Зато одета как с фотографии светской хроники: короткое красное платье с кокетливым белым воротничком, тупоносые чёрные туфли с серебряными пряжками, руки увешаны звенящими серебристыми браслетами. И облаком — густой запах персика и ванили.

«Если она так наряжается на занятия, что она наденет на дискотеку?» — подумала я. В обычной серой футболке и шортах из голубой джинсы я выглядела с ней рядом как родственница из далёкой деревни.

Надежда на то, что я не стану «примагничиваться» к Марине, а просто пройдусь до самой школы с ней рядом, глазея по сторонам, растаяла, как тёплая дымка вокруг платана, у которого я сидела. Всё кругом теперь заглушал крепкий персиковый аромат, который не смог бы перебить даже запах жареной курицы из кафе «El Galliner».

Мы двинулись вниз по улице, и один из официантов засвистел нам вслед. То есть не нам, а ей.

Марина снова сковывала моё сознание, не давала сосредоточиться ни на чём другом, кроме своей царственной персоны. Не сердится ли она? Не думает обо мне плохо?

Я как будто снова застряла в том мандарине из сна. Хотелось отвлечься от Марины, но не получалось.

Конечно, город всё равно не сдавался, увлекал, звал, манил. Ещё одно кафе, на этот раз с улиткой («El Caracol»), которая сжимает во рту меню с блюдами из улиток (бр-р-р), магазин канцелярских принадлежностей — papeleria, супермаркет.

На ступеньках supermercado дремал пожилой индиец. За его спиной сквозь стеклянную витрину виднелись ящики с нектаринами и железное ведёрко с багетами. Каждый багет завёрнут в бумагу и похож на эскимо.

Но вот слабый ветерок вздымает сухие листья и обёртки от мороженого и доносит сладкий запах духов моей спутницы. И против воли я снова «подключаюсь» к ней, осознаю себя не в своём, а в её пространстве, начинаю переживать, что загораживаю ей отражение в зеркальной витрине овощного магазина, verdurería, а ведь она только и делает, что любуется собой в каждом окошке, которое мы минуем.

Так мы доходим до колледжа.

— Вон! — указывает Марина на двухэтажное здание бурого цвета. — Вон твой храм науки! Сейчас припадёшь к его… как это называется? Ступеням? Короче, начнёшь грызть гранит.

— В смысле, уроки начнутся? — с замиранием сердца спрашиваю я.

Здание мне нравится. Вокруг него плотным кольцом растут кипарисы. За ними слышен детский смех.

— Ну да, уроки, — скучающе отвечает Марина, — то есть сначала тест будет. Уровень твой определят.

— Тест? — пугаюсь я. — Я не знала… Я… не подготовилась!

Про себя же думаю: зачем я читала вчера биографию Гауди?! Лучше бы пару правил из бабушкиной грамматики повторила!

— Детка, нельзя так напрягаться, — морщится Марина, — ты учишься тут за деньги! Кто тебе поставит плохую оценку за твои же деньги?

— Дело не в оценках, — возражаю я.

— А в чём ещё?

— В знаниях. Я хочу научиться хорошо говорить по-испански.

— Я отлично говорю, — пожимает плечами Марина, — а с грамматикой полный швах. Ну ничего, я у тебя скатаю. Смотри, не отсаживайся от меня никуда! Кстати, по грамматике тут будут домашку задавать. Будь добра, делай её тщательнее. Я буду у тебя по утрам списывать, а позориться не хочу.

Меня охватила тоска… Честно говоря, я надеялась, что хотя бы на уроке смогу сесть рядом со студентом или студенткой из другой страны и немного отдохнуть от Марины.

— Вон уже, встречают. Церберы, — буркнула она.

«Цербером» Марина назвала невысокую девушку с короткой стрижкой и в очках. Судя по жёлтой футболке с логотипом колледжа, она была старостой, то есть помогала студентам разобраться, куда идти и что делать. За её спиной я разглядела целую толпу ребят. Разбившись на группы, они что-то бурно обсуждали, смеялись или заглядывали к кому-нибудь в телефон. Кто-то сидел на полу у входа, кто-то ел. Одиночек тоже хватало, и вид у них был несколько испуганный.

— ¡Hola! — обратилась к нам девушка в очках, а потом вдруг перешла на английский: — Who are you? Where are you from?[12]

— Is it possible to speak English here?[13] — растерянно спросила я.

— Why not? — подмигнула она мне. — I’m not your teacher, I just help the students, and English is the language…[14]

Она задумалась, почесала карандашом кончик носа, поправила очки и закончила:

— Of the world-wide communication[15].

Последняя фраза прозвучала очень научно, и мы обе рассмеялись. Я — ещё и от облегчения, что всё понимаю и что говорю по-английски, пожалуй, даже с меньшим акцентом, чем эта славная девушка, — всё-таки не зря Ольга Сергеевна столько гоняла нас, добиваясь кристально чистого произношения дифтонгов и межзубных согласных.

— But don’t speak your native language, — предупредила меня староста, — otherwise you bring sweet. So what is your native language?[16]

— Russian, — улыбнулась я, — we are from Russia[17].

— A! — обрадовалась девушка, сверилась со списком и спросила: — Maria and?..[18]

— Marina! — помогла я ей.

— Marina… — протянула девушка, нахмурилась, что-то вспоминая, а потом обратилась к Марине: — I remember you…[19]

Но было поздно. Марина, заскучав во время нашего разговора, отошла в сторонку и нашла себе новую жертву — худенького темноволосого паренька в жёлтой футболке. Похоже, он вспомнил Марину, как и моя староста, потому что принялся болтать с ней. Она отвечала кокетливо, без конца позванивая браслетами.

— Marina! — позвала девушка-староста, но та даже не повернула голову.

Парень развёл перед Мариной руки, демонстрируя что-то большое, вроде рыбы, которую он поймал на рыбалке, Марина с хохотом сдвинула его руки, мол, не завирайся, поменьше была рыба, а он опять раздвинул и даже нахмурился. Снова смех и звон браслетов.

— Yes, I remember you! — закатив глаза, повторила староста, а потом гаркнула парню: — Manuel!

Тот вздрогнул, посмотрел на старосту.

— ¿Que pasa, Trini?[20]

— ¡Acompaña de esta chica en la aula siete![21] — велела она.

— And me?[22] — заволновалась я.

Про меня-то не забыли?

— You go to the other classroom, — улыбнулась Трини и, сверившись с листком, добавила: — Number five. First you’ll have a test and than a grammar lesson with Rosita[23].

И, неправильно истолковав моё изумление, поспешила объяснить:

— Sorry, but otherwise you’ll talk too much Russian to Marina. That’s not good. Not good for you. Too much sweets. So don’t be upset![24]

Upset?! Да я готова была задушить в объятиях славную Трини! И на всех пара́х помчаться в пятую аудиторию.

Вот уж никогда в жизни не думала, что буду так рада предстоящему тесту и уроку грамматики!

Глава 8

Огородница Росита

Миляга Трини привела меня в небольшую, но светлую и прохладную аудиторию. Окна были плотно закрыты, слышалось негромкое гудение кондиционера. Народ потихоньку собирался. На меня бросали любопытные взгляды, и я поспешно отвернулась, сделав вид, что внимательно рассматриваю обстановку.

Столы расставлены буквой П — так же, как у нас в школе. В смысле, в том классе, где преподаёт испанский Беатрис. Учительский стол при этом находится в центре, как бы в основании буквы П, и педагогу хорошо всех видно. Помню, наши учителя страшно возмутились, когда Беатрис попросила переставить столы. «Что она себе позволяет, она даже не штатный педагог! Мы учиться собрались или свадьбу играть?» Но заниматься, рассевшись именно так, и правда было удобно.

Я устроилась за одним из столов и задумалась о том, как всё-таки меняется отношение к обучению, если ты сам выбираешь то, что хочешь изучать, а не зубришь для галочки, для оценки. Это похоже на то, как будто тебя кормили насильно одной и той же едой и удивлялись отсутствию аппетита, а потом подвели к холодильнику, распахнули дверцу и предложили: «Выбирай что хочешь!» При мысли о полке с едой в холодильнике в животе забурчало. Два мандарина на завтрак — это маловато. Если бы тут была моя мама, то обязательно сказала бы: «А я предупреждала!»

Живот снова деликатно напомнил о себе, и я смущённо огляделась: не слышит ли кто? Рядом со мной раскладывали тетрадки две рыжие веснушчатые девушки. Они переговаривались на каком-то славянском языке, но я не поняла, на каком именно. За ними расселась целая толпа американцев. Мальчишки были очень тепло одеты — в клетчатых рубашках, джинсах и грубых жёлтых ботинках. А полноватая девушка, которая, кажется, приходилась одному из ребят сестрой, наоборот, была в очень короткой юбке и в топике с низким вырезом. «Везёт, совсем без комплексов», — позавидовала я.

А народ всё прибывал. Наконец вошла темноволосая барышня, которая так громко и весело со всеми поздоровалась, что сразу стало понятно: учительница.

Хотя по одежде — в жизни не догадаешься. На ней обтягивающие спортивные шорты до колена и огромная мужская футболка тёмно-фиолетового цвета. Пышные волосы подобраны ободком и заколками, но всё равно лезут в уши и глаза, а она только весело сдувает их со лба. На плече — огромный тёмно-зелёный рюкзак, который она бросила под учительский стол, да ещё и ногой пнула, чтобы не торчал. Ей бы лопату и пару садовых перчаток — вылитая дачница. Даже имя подходящее — Росита, то есть Розочка. Совсем как няня Даны. Та, к слову, тоже обожает шорты-велосипедки.

Росита рассадила всех по местам и устроила быстрый опрос, кто откуда приехал. Мои рыжие соседки оказались из Варшавы, а американцы принялись сыпать такими названиями штатов, что я даже и не запомнила, кто откуда. Говорить по-английски Росита запретила, тоже упомянув правило о конфетах. Наверное, потому что для американцев это родной язык, да и всем остальным было проще перейти на английский, чем на испанский.

Потом учительница раздала листочки с тестами. У меня от волнения дрожали руки, но когда я увидела задания, то успокоилась. Во-первых, всё было сформулировано так, как в тестах у Беатрис. Я порадовалась, что она научила нас грамматическим терминам. А во-вторых, задания легко распадались на две группы: то, с чем я точно легко справлюсь, и то, что мне явно не под силу, думай я хоть три года. Я без проблем управилась с грамматической частью. А вот читаю я, конечно, по-испански мало, да и где взять книги на этом языке в Москве? Беатрис нам только распечатывала разные тексты из журналов, плюс я иногда покупала адаптированные книги. Но это не то… И вторая часть теста, которая как раз проверяла начитанность («Подбери синоним, антоним», «Каких современных испанских авторов ты знаешь»), явно была мне недоступна. Я наобум написала несколько фраз. Этому меня мама давно научила. «Ни в каких тестах не оставляй пустыми строчки. Пиши хоть что-то! Вдруг угадаешь?» Надежды было мало, так что я пообещала себе обязательно разыскать книжный магазин и набрать с собой в Москву как можно больше творений (сколько влезет в чемодан) «современных испанских авторов».

Когда все закончили писать, Росита собрала листочки и попросила нас в коридоре подождать результатов теста, после чего нас либо оставят с ней изучать грамматику, либо проводят к тем учителям, которые преподают la comunicación, то есть умение общаться на языке. Говорила Росита медленно, всё повторяла по два раза. Как приятно всё понимать…

В коридоре ощущалась прохлада — видимо, работали кондиционеры. Народ устремился к ярко-оранжевым креслам, и коридор быстро наполнился гомоном, смехом и криками. Кто-то выскочил на улицу — отдохнуть в тени кипарисов, кто-то шуршал упаковкой печенья.

Мне тоже страшно хотелось есть. В дальнем углу холла я заметила Марину. Она стояла у стола для настольного тенниса и переговаривалась с высоким худощавым парнем в красной футболке с надписью Russia. Наверное, ещё один знакомый с прошлого года. Он играл в теннис с другим парнем, тоже в красной футболке, но, поскольку Марина здорово отвлекала его, он то и дело пропускал голы. Я хотела подойти и спросить, где можно поесть, но потом решила не беспокоить Марину во время её важного занятия.

Сама найду, не маленькая. И правда, в другом углу холла обнаружился автомат с едой. Всё понятно: сначала выбираешь себе еду, потом опускаешь монетку — и вуаля! Твой снэк падает в нижний ящик, откуда его можно достать. Главное — не открывать ящик раньше времени, иначе печенье или напиток попадут в щель между ним и автоматом и вынуть покупку оттуда будет невозможно. Я такое видела пару раз в Москве, когда нетерпеливые мальчишки без конца пихали руки в ящик и в результате оставались ни с чем.

Только что же выбрать? Я осмотрела витрину и заметила сэндвичи. Прекрасно! И сытно, и вкусно. Интересно только, с чем они. «Atún», «pollo», «carne» — было написано на разноцветных упаковках. Последнее, понятно, мясо. Это я брать не буду. Мама никогда не покупает выпечку с мясом в общественном месте. Говорит, что это «вечные пирожки с котятами». А вот что за atún такой? Телефон со словарём был у меня в руках, но интереснее же самой вспомнить! Я покопалась в памяти. А! Это же тунец! Фу, гадость какая! Терпеть рыбу не могу. Только креветки люблю, да и то, когда их варят, с ума сойти можно от жуткого запаха. Остаётся pollo. И я прекрасно помню, что это курица.

«Вот так знание языка спасло бедную студентку от голода», — мысленно ухмыляюсь я. Нажимаю на кнопку напротив бутерброда с курицей. Она начинает мигать зелёным огоньком. Я просовываю в щёлку одну за другой четыре монеты по евро. Недешёвый, между прочим, бутерброд! Монетки падают внутрь и…

Ничего не происходит. Я деликатно стучу по стеклянной дверце. Без толку. Лампочка тем временем перестаёт мигать. Если не знать, что я секунду назад кинула в автомат четыре евро, можно подумать, что я только что подошла к нему и выбираю бутерброд. Э, нет, так не пойдёт! Снова стучу, на этот раз по железному боку. Отдавай мою еду! Но автомат прикидывается глухим. Вот паразит! Я заношу ногу, чтобы пнуть его, но тут чувствую, что кто-то стучит по мне.

Оборачиваюсь. Вижу малыша чуть старше Даны, с печеньем в руках. То ли мальчик, то ли девочка — не разберёшь. Волосы такие длинные, что падают на глаза. Он смотрит на меня из-под своей чёлки, а потом показывает куда-то вверх, на дверцу автомата. Я поднимаю глаза и вижу клейкий листок для записи, на котором торопливо выведено «no trabaja». Trabajar. Глагол первого спряжения на — ar. «Работать».

Малыш кусает печенье и убегает к теннисному столу, откуда слышатся стук мяча и подбадривающие крики Марины на русском:

— Давай-давай! Сделай его! Что тормозишь!

Я молча смотрю на автомат. Четыре евро! Ещё столько же — и будет цена занятия с Даной.

— ¡A clases! ¡A clases! — громко зовёт кто-то.

Это старосты в жёлтых футболках. Заполонили весь холл, загоняют народ на занятия. Марина уходит, так и не взглянув в мою сторону.

Я поплелась в класс к Росите.

Народу в аудитории поубавилось. Ушли американцы. Я замерла в дверях, ожидая, что Росита и меня попросит куда-то удалиться, но она помахала моим листочком и сделала приглашающий жест — садись, мол.

Со мной остались только девочки-польки да ещё две азиатки, которых я раньше не видела и одна из которых заняла мое место. Я села поближе к окну, и Росита вручила мне мой листок. Я впилась взглядом в её аккуратные подписи, сделанные зелёной ручкой.

Надо же! Ошибок по грамматике почти нет. А мой уровень называется Intermedio Dos. Чуть ниже — рекомендации. Заниматься и сдать тест на Avanzado. Avanzado — это очень круто! Это продвинутый уровень. Неужели можно перейти на него спустя всего три недели? Я буду очень стараться! Интересно, что вторую часть теста Росита почти не правила. Может, ею займётся другой преподаватель, который преподаёт общение на языке?

Как бы то ни было, Росита снова поздоровалась, поинтересовалась, откуда приехали девочки-азиатки и как их зовут. Обе оказались из Америки, а их имена я не разобрала. Начался урок грамматики.

Какое замечательное это было занятие!

Росита чётко проговаривала каждое слово, а уж если речь заходила о термине, то она писала его фломастером на белой доске и подчёркивала несколько раз. В этой преподавательнице не было элегантности, присущей Беатрис, и какого-то загадочного кокетства, благодаря которому все наши мальчики не сводят с Беатрис взгляда, даже если она объясняет всего лишь особенности перевода на русский возвратных глаголов. Как я уже говорила, в своих шортах, обтягивающих крепкие ноги, в объёмной футболке и с волнистыми волосами, собранными под обруч, Росита скорее напоминала огородницу, чем лесную фею. Но мне нравилось, что она копается в наших головах, как в грядках.

Вот как она это делала. Из своего огромного туристического рюкзака Росита достала карточки из яркой цветной бумаги, на которых были написаны предлоги: bajo, a, contra, desde и несколько других. Эти карточки она прикрепила магнитами к доске — словно посадила в землю семена. Потом Росита взяла фломастер и принялась писать перед этими предлогами разные глаголы.

И тут началось самое интересное. Конечно, я знала, что существуют глаголы, которые употребляются только с определёнными предлогами. Падежей у испанцев нет, поэтому связь между словами осуществляется с помощью маленьких помощников — предлогов. Маленьких, но очень важных! Без них не разберёшься. Например, фразу «Я звоню Марине» нужно перевести как «Llamo a Marina». Без предлога-помощника «a» смысл у фразы поменяется, ведь llamar — это не только «звонить», но ещё и «зваться», и получится «Зовусь Мариной». Это всё нам давно объяснила Беатрис. А вот Росита занялась только непростыми случаями. Глагол «гладить», acariciar, употребляется безо всяких предлогов. «Me acarició la mano» — «он погладил меня по руке». Но если мы хотим сказать, что погладили не абы какую кошку на улице, а свою собственную, домашнюю, которую мы очень любим, — нужно поставить предлог «a». А без предлога об этой любви никто не узнает! Хотя грамматически всё будет верно. Вот такой вот предлог-помощник. Помогает выражать чувства.

Но самое забавное было в том, что Росита извлекла из рюкзака какую-то странную конструкцию — корзинку, всю обклеенную жёлто-оранжевыми языками «пламени» из ткани. И когда она объяснила, что предлог «a» не нужен, если мы гладим дикое животное в зоопарке — вряд ли мы проникаемся к нему теми же тёплыми чувствами, что и к домашней кошке, — то она сняла этот предлог с доски и кинула его в «огонь». Все, переглядываясь, засмеялись. Росита продолжила свои объяснения. Но смех то и дело возобновлялся, потому что, выкинув предлог в «костёр», Росита долго с деланым изумлением искала его повсюду — в своём рюкзаке, на столах, даже в наших пеналах. И это был хороший смех. Не такой злой, как в моей школе на уроке истории, когда учительница «разделывала под орех» какого-нибудь несчастного двоечника. Нет, этот смех говорил о понимании.

А в головах между тем будто проклёвывались росточки, цепляясь за образы костра, растерянной Роситы, как бы потерявшей свои разноцветные карточки. Так ростки фасоли или гороха цепляются тонкими усиками за всё, что встречается на пути, — за забор, за кусты, за верёвку, натянутую заботливыми хозяевами.

Мне вспомнилась Дана. А она ведь уже большая! С ней тоже можно устроить пятиминутки грамматики. Сделать такие же яркие карточки. Можно даже заламинировать их — спрошу у Кати: может, у них на работе есть этот аппарат? И тогда можно будет не зубрить грамматику, а играть в неё. Хоть швырять карточки в «огонь», хоть вылавливать из «моря».

Главное — не стесняться, как это делает Росита. Она вообще не стесняется. Вот фиолетовая растянутая футболка съехала с плеча, под ней показалась ярко-бирюзовая лямка бюстгальтера, а ей всё равно. И никто не замечает, не смеётся. Если учитель расслаблен и ничего не стесняется, его ученикам тоже никто не мешает расслабиться. Интересно, а как учителю перестать стесняться? Даже в последние наши встречи с Даной я всё равно ощущала напряжение и волнение. Может, дело в том, насколько ты в себе уверен, но…

Додумать эту важную мысль я не успела. Послышался громкий воркующий звук, словно в аудиторию залетела стая голубей. И, к своему ужасу, я осознала, что звук идёт из моего собственного живота!

Предлоги мигом вылетели у меня из головы. И хотя мне очень нравились и Росита, и её спокойный голос, и красивые карточки, остаток урока я провела в мечтах о хрустящем багете из супермаркета, на пороге которого дремал старенький индиец.

Глава 9

Тетрадка и акулы

Я думала, что в конце урока прозвучит хоть какое-то подобие звонка. Какая-нибудь мелодия или треньканье. Но стоило стрелке на часах, висевших над входной дверью, доползти до двенадцати, как все заёрзали на местах, а кто-то даже зевнул и захлопнул тетрадку. Наша историчка спросила бы язвительно: «Что, кто-то всю ночь учил параграф и не выспался?» И задержала бы на целую перемену, чтобы «неповадно было».

Но Росита прервала объяснения, глянула на крошечные часы на тонком ярко-зелёном ремешке, обтягивающем её полную загорелую руку, широко улыбнулась и воскликнула:

— ¡A, descanso! Vale, vale…[25]

Тут все потянулись, вздохнули и принялись убирать в рюкзаки тетради и ручки, но Росита выставила вперёд ладони — мол, секундочку — и произнесла:

— ¡Un momento! Me llamo…[26]

— ¡Rosita! — ответил ей нестройный хор.

— Soy la profesora de…[27]

— ¡Gramatica! — весело сказали ей.

— ¡Muy bien! — засмеялась Росита в ответ. — ¡Hasta luego! ¡Hasta mañana![28]

«Она обращается с нами как с малышами», — подумала я, наблюдая за учительницей. Но если в русской школе меня это страшно раздражало, то здесь, наоборот, я была счастлива. Пусть Росита использует картинки при объяснении грамматических конструкций, пусть говорит хоть по слогам, лишь бы не было больше страха, который впервые охватил меня в такси. Страха, что я ничего не понимаю, ужаса, что ничего не могу сказать в ответ. Меня передёрнуло.

Класс тем временем опустел. Тут я вспомнила, что у меня запланирован ещё один урок. «La comunicación». «Общение». Куда же разбежались ученики? За едой, что ли? У меня желудок сжался в комок, как сдувшийся воздушный шарик.

Росита тем временем собрала свои вещи, вытащила из сумки ключ и направилась к двери.

Я сделала вид, что изучаю свои записи. Сама потихоньку наблюдала за учительницей. Та обвела взглядом класс, увидела меня и снова улыбнулась.

— ¡Vamos a descansar![29] — позвала она меня, кивнув на дверь.

— Perdón… no… — замялась я. — Estoy esperando a la clase de… de… la co… comunicación[30].

— Vale, la profesora de la comunicación es Isa[31], — широко улыбнулась Росита. — Isabel. La aula diez.

«Исабель, аудитория номер десять», — лихорадочно повторяла я про себя, поднимаясь из-за стола и накидывая на плечо лямку рюкзака.

Я подавила в себе желание спросить у Роситы, где эта самая десятая аудитория. Сейчас начнёт объяснять, «налево-направо», «вверх по лестнице», я что-то не пойму или перепутаю и заблужусь ещё больше. Нет уж, сама найду. Делов-то. Наверняка на двери написано «10». Что я, не справлюсь?

— ¡No dejes tu cuaderno, por favor![32]

— ¿Qué? — не поняла я, но тут же одёрнула себя (испанцы так не переспрашивают, надо говорить не «что», а «как»!). — ¿Como?

— Tu cua-der-no, — по слогам произнесла Росита.

Я почувствовала, что краснею. В каком классе изучают слово «тетрадь»?! Кто-нибудь, скажем, покровитель Каталонии Святой Георгий, может мне объяснить, почему я сейчас не узнала это слово в речи учительницы?

А про Святого Георгия откуда вдруг всплыло?!

Что вообще происходит в голове человека, который пытается разговаривать вживую на иностранном языке? Я всю жизнь считала, что память — это такой шкаф, где по полочкам разложены знания. Подошёл в нужный момент к полочке, взял фрагмент знаний, используешь. Но сейчас моя память напоминала не шкаф, а тёмную комнату, посередине которой стоит аквариум с акулами, а уж знания — на дне этого аквариума. Захочешь — не достанешь. Только если само что-то по случайности всплывёт.

Я схватила тетрадку, прижала её к груди, будто защищаясь, и, пискнув что-то вроде «адьос», выскочила в холл.

Там было шумно. Мальчишки играли в пинг-понг на огромном столе, шумел кофейный автомат. Девчонки из младшей группы распевали песенки, сидя посередине холла прямо на полу, и чтобы пройти мимо них, нужно было перешагивать через вытянутые ноги. И все болтали, болтали, болтали. Общались. На испанском. Свободно. Не испытывая ни малейшего затруднения.

Я почувствовала, как одна из акул всплыла на поверхность аквариума, подмигнула мне зелёным светящимся глазом, как у щуки в старом пластилиновом мультике, и спросила развязным тоном:

— Ну чаво?

— Пшла отсюда, — прошипела я, всё так же прижимая к груди тетрадку и оглядываясь в поисках аудитории номер десять.

Но ни на одной двери в холле никаких номеров написано не было…

Глава 10

Кико, Любомир и другие

Я долго не сдавалась. Вышла на крыльцо, понаблюдала за дяденькой, поливавшим газон. Потом вернулась, неторопливо налила себе воды из кулера, отхлебнула, ещё раз огляделась. В дальнем углу мелькнуло знакомое красное платье, послышался Маринин заливистый смех. Я не стала приглядываться, с кем она там хохочет. Всё так же прижимая к груди тетрадку и стараясь не расплескать тёплую, но вкусную воду, я направилась в один из коридоров, уводивших из холла. Мне навстречу бежали малыши, перебрасываясь бойкими указаниями: «Догоняй! Прячься! Нет, не прячься! Просто догоняй!» Я проводила их тоскливым взглядом. Везёт, их много, а я, как всегда, одна…

Мне попалась всего одна дверь с табличкой. «Servicio». Прекрасно. Заскочить умыться, что ли? Нет, опасно. Я так и не поняла, сколько длится перемена. Пропущу всё на свете. Я залпом допила воду и, скомкав стаканчик, бросила его в урну возле туалета.

Коридор вильнул влево, ещё раз влево и вывел меня обратно в холл.

Только на этот раз там никого не было, кроме трёх девчонок-старост в жёлтых футболках. Они сидели за столиками и что-то вырезали из цветной бумаги, видимо, готовясь к какой-то игре. Я не посмела отвлечь их. Но одна, с волосами, заплетёнными в косы-дреды, подняла голову, увидела меня и протараторила что-то. Я уловила глагол ayudar — «помогать». Я неуверенно кивнула и пробормотала: «La aula diez». Номер аудитории ничего не сказал и старосте. Она наморщила лоб и вопросительно поглядела на коллегу. Я откашлялась и добавила: «Isabel».

— A, el teatro! — прояснилось её личико.

Она отложила в сторону ножницы, легко поднялась с места и, зачем-то приобняв меня, повела к тому же коридору, из которого я только что вышла. «Театр? — изумлённо подумала я. — Какой ещё театр?» В голове возникло целое облако вопросительных знаков, половина из которых поспешила перевернуться вверх ногами, в лучших традициях испанской пунктуации. Но девушка уверенно распахнула одну из безымянных дверей, втолкнула меня внутрь и захлопнула дверь, словно я была не студентка, а сбежавшая из клетки морская свинка.

В аудитории было так светло, что я на секунду зажмурилась. А когда открыла глаза, то обнаружила, что и тут столы расставлены буквой «П», а за ними сидят четверо мальчишек. Двое справа, двое слева. Все они с любопытством разглядывали меня.

Я растерянно кивнула им.

— I don’t think she is a teacher, — лениво протянул кудрявый светловолосый парень, с лёгким пренебрежением разглядывая меня, — she’s from Brazil[33].

— I’m from Brazil! — воскликнул его сосед, черноволосый загорелый красавец в белой футболке. — No, I think she’s Spanish. Maybe even the teacher[34].

— I’m not the teacher! — не выдержала я. — I’m the student![35]

— Oops! — с деланым испугом произнёс кудрявый, и оба расхохотались.

— We’re talking English because we know that our teacher Isabel doesn’t speak this language[36], — пояснил бразильянец.

Меня охватило негодование. То есть эти напыщенные паршивцы позволяют себе обсуждать учителя на неведомом ему языке?

— Speaking English, not talking, — холодно поправила я бразильянца.

Он заморгал, а его сосед ухмыльнулся и крякнул:

— She is too clever for you, Kiko! Are you from Britain?[37]

— No, I’m from Russia[38], — гордо сказала я и снова мысленно поблагодарила Ольгу Сергеевну за годы изучения английского языка.

— From Russia? — подал голос один из парней напротив.

Он был очень худой, лысый, светлокожий, в серо-бежевой жилетке со множеством карманов.

— Россия? — повторил он с акцентом. — Я знать русский. Я из Болгария. Меня зовут Любомир. Это мой брат Богдан.

Он указал на рыженького паренька рядом с собой. У Богдана была точно такая же жилетка, только зелёная.

— Привет, — улыбнулась я, — а я Мария. Ты случайно не в курсе, чем на этом уроке занимаются?

Но, видимо, знания Любомира не простирались так далеко, и он беспомощно заморгал в ответ на мой вопрос.

— Эй, так нечестно, — не выдержал бразильянец Кико и затараторил по-испански: — Это нехорошо — говорить на том языке, которые понимают не все студенты. Между прочим, за это полагается штраф! Шоколадные конфеты.

— Что ты говоришь! — медленно ответила я по-испански. — А вы вдвоём не обсуждали по-английски, откуда я приехала?

Сосед Кико снова засмеялся и сказал:

— Furia.

Только я собиралась рявкнуть в ответ что-нибудь язвительное (ах, как мне не хватало знания ругательств), как парень добавил:

— Como mi hermana.

То есть «как моя сестра». Тут уж мы все засмеялись, и я наконец выдохнула и села за столик, который служил перемычкой в букве «П». Болтливый Кико поспешил представить мне своего соседа: «Это Алекс, он из Италии, в него влюблены все девушки, и ты, конечно, тоже влюбишься, потеряешь голову, а он пообещает на тебе жениться, но так и не женится, а уедет в свою Италию, где его ждёт невеста Софи, на которой его заставляет жениться его мамочка, а он не хочет, потому что у Софи (вот тут, Мария, смотри!) сросшиеся брови на переносице, как у сибирского медведя. У медведей есть брови, а, Мария?» Говорил он много, но медленно и с такой кучей ошибок, что мне захотелось его расцеловать — оказывается, не я одна плохо выражаю свои мысли на испанском! И вообще он хоть одного медведя в жизни видел? Какие ещё брови?

Алекс слушал всю эту пургу с благосклонной улыбкой, а в конце заметил: «Это Кико тебе показывает, что он тут лучший жених. И смотри только на него».

Тут все расхохотались, включая болгар, которые страшно краснели оба, когда Кико расписывал, как я влюблюсь в Алекса. Любомир хотел что-то сказать, но ему явно не хватало слов, и я поспешила улыбнуться ему, потому что прекрасно знаю, что значит чувствовать себя немой рыбой. Немой рыбой в аквариуме с акулами.

Богдан вообще не поднимал глаз, только иногда испуганно посматривал на брата. Мне стало жалко паренька — его-то явно запихнули сюда с братом за компанию.

Вообще, это оказалось так здорово — сидеть в компании четверых мальчишек, смеяться с ними, кокетничать!

В аудитории было душно, как бывает в начале августа на даче, когда забегаешь взмокший, распаренный после долгой велосипедной гонки по сельским дорогам, на кухню, а там бабушка печёт пирог, и жар такой, что хоть ножом его режь. Тут к жару примешивалось ещё и напряжение, страх, который явно мучил каждого из нас. Страх произнести что-то с ошибкой, не понять шутку, когда все смеются. Но баланс сил был таков, что этот страх и толкал мальчишек подбирать слова, чтобы выразить очередную глупость, а меня — чтобы отстреляться шуткой в ответ.

Я никогда не ощущала такой свободы. Мне даже не нужно было ничего говорить. Я просто улыбнулась Любомиру. Очаровательно-навязчивому Кико этого хватило с лихвой. Он завопил, что я, конечно, предпочту закрутить роман с братом-славянином, да, с hermano, но разве можно крутить романы с братьями, нет, нельзя, почему бы не полюбить мальчика с другого континента, ну скажем, скажем, ну вот, например, из Бразилии. Чем плохи мальчики из Бразилии? Любомир от этих речей стал тёмно-красный, как переспелая черешня, но возразить не успел. Дверь распахнулась, и в класс вошла девушка.

Вспоминая о первом появлении Исабель, я думаю, что всё-таки она не вошла. Она влетела, легко-легко касаясь земли мягкими парусиновыми туфельками.

Глава 11

Исабель и её театр

Прямая спина, горделивая, как у танцовщицы фламенко, осанка. И ещё взгляд. Когда Исабель одаривала собеседника долгим внимательным взглядом, то казалось, будто она вот-вот достанет из кармашка кастаньеты и щёлкнет ими над его ухом.

Но это, пожалуй, всё. Ни в походке, ни в мимике, ни в жестах не было того театрального страстного напора, который обожают выказывать на сцене испанские байлаоры.

Исабель была лёгкой, как еле уловимый хвойный запах кипарисов, плотным частоколом окруживших школу, как влажное дыхание морских волн, как мотыльки, мелькавшие у фонарей набережной.

Да и одежда её была словно соткана из морских вод — тёмная, с кобальтовыми разводами блуза и пепельно-серые короткие брюки. На плече — светлая тканевая сумка с логотипом Барселонского университета: белые буквы U и B на бирюзовом фоне. Пышные волосы уложены в крепкий пучок на затылке, сдержаны невидимыми шпильками, как будто волны, которые бушевали, бушевали, а потом дали себя успокоить. На загорелом запястье поблёскивает серебряная цепочка, на ней качается кремовая раковинка. Исабель берётся за неё, крутит в пальцах, обводя нас долгим взглядом. На секунду дольше, чем на остальных, она смотрит на Кико. По его виску бежит капелька пота, он смущённо утирает её тыльной стороной ладони.

Исабель кладёт сумку на стол, отпускает раковинку и без единого слова лёгкими шагами направляется к окну.

Она протягивает руку, и, как по мановению волшебной палочки, по окну начинает ползти, разматываясь из незаметного серого рулона, полотняная штора. Солнечные лучи покорно исчезают, в аудитории становится прохладнее. Исабель возвращается к сумке, раскрывает её и выуживает матовый стаканчик. Она бережно ставит его на стол. Руки, похожие на смуглых голубей, снова ныряют в сумку. Ещё три стаканчика.

Исабель устраивает их на своей руке, как птенцов, и начинает разносить по аудитории. Один она ставит возле братьев, второй — возле меня, третий — перед Кико и Алексом. И — чудо! Едва стаканчик касается стола, в нём зажигается огонёк! Я раскрываю глаза от изумления. Это свечки?! Да, так и есть. В каждом матовом стаканчике — маленькая электрическая свеча. Мне очень хочется тряхнуть её, чтобы проверить: она выключится или нет? Но я не осмеливаюсь.

А вот Кико — пожалуйста. И хватает стаканчик, и трясёт его, то гася, то снова «зажигая» свечку, а потом ещё и достаёт её наружу, однако Исабель внимательно смотрит на него, и он, смущаясь, возвращает свечку на место.

Богдан замер, как зритель в цирке. У него такое выражение лица, будто он ждёт, что Исабель извлечёт из сумки живого кролика. Мне и раньше казалось, что он младше своего брата, но сейчас, с вытаращенными глазами, он похож на первоклассника.

Исабель тем временем села на край своего стола, ещё раз со значением оглядела нас и… заговорила.

Мне мигом вообразился кран. Серебристый изогнутый кран, из которого льётся ледяная, нет, прямо морская солёная вода! И как будто я сунула под этот кран голову.

Вода меня оглушила и ослепила…

Такой была речь Исабель, полная переливчатых «эле» и «энье», на которых она летела, притормаживая на мягких, как поросшие травой лесные кочки, шипящих. Иногда она тянула напряжённо «р-р-р», и это слово сразу рисовалось крепким, угловатым, словно скрученным из металлической проволоки, а иногда начинала таинственно шептать, как будто увлекая слушателей в парк-лабиринт, что возвышается на горе Кольсерола.

Её голос был низким, но не гудел, а звучал будто музыка, которая охлаждает в жару, как кувшин прохладного лимонада, как морские волны, которые смыкаются над твоей головой, когда ты ныряешь с пирса…

Только вот беда: фразы так быстро перетекали одна в другую, что я… ничего не поняла!

Каждое слово звучало очень чётко, ведь у испанцев, как и у англичан, напряжённое произношение, а у нас, русских, ослабленное. Но прежде чем я успевала осознать значение одного слова, оно сливалось с другим, а второе — с третьим, и так далее, так далее…

Исабель совсем не делала пауз, как Беатрис и Росита. И выходило так, что я понимала значение только последнего слова. Что-то было про «жизнь», «театр» и «задание для каждого». Больше я, к своему ужасу и огорчению, совсем ничего не поняла…

Наконец Исабель закончила, поднялась, подошла к белой доске, взяла фломастер и написала: «Viva la vida!» Это понятно. «Да здравствует жизнь!» Согласна. Только о чём шла речь до этого?!

Исабель подошла к двери, приоткрыла её и кого-то пригласила внутрь. Вошли двое — парень-азиат, невероятный красавец, похожий на актёра из «Бегущего в лабиринте», и девушка с очень светлыми волосами, заплетёнными в косу. Они поздоровались с нами. За нас ответил только Кико. Я вроде произнесла что-то, но оказалось, шёпотом. После ошеломительной речи учительницы даже слово hola произнести было страшно.

Парень с девушкой прошли в центр аудитории, встали друг напротив друга. Исабель, скрестив руки, прислонилась к двери.

Девушка оглядела столы, словно что-то искала. Потом шагнула ко мне и жестом попросила дать ей тетрадку. Ошарашенная, я кивнула. Девушка прошептала «gracias» и вернулась к парню.

— Что это за книга, дорогой? — спросила она по-испански, протягивая мою тетрадку.

— Просто книга, а что?

— Это не просто книга, — покачала головой девушка и перебросила косу через другое плечо, — это книга твоей возлюбленной.

— Ты моя возлюбленная, — тихо ответил парень.

— Нет, нет и нет! — закричала вдруг девушка. — Ты меня не любишь! Давно уже! Я чувствую это! Вот книга! Это её книга, я знаю, знаю!

Честно говоря, я совсем уже ничего не понимала. Почему эти двое ругаются на чужом уроке? Почему моя тетрадка стала книгой чужой возлюбленной? И главное, почему Исабель ни капельки не возмущена разбушевавшейся ссорой, а наоборот, стоит и улыбается, как будто то, что происходит, — это нормально?

Или это и правда нормально?!

А парень с девушкой уже мирились. Они просили друг у друга прощения, клялись в любви. И в конце концов девушка смахнула слёзы (настоящие! реальные!) и, повернувшись к нам, слегка поклонилась. А потом осторожно вернула мне тетрадку. Парень тоже поклонился.

Кико зааплодировал. Я словно очнулась ото сна. Это было представление? Спектакль? Для нас всех?

Исабель высунула кончик языка, словно поддразнивая нас, а потом произнесла, напирая на свистящий звук [θ]:

— Celo.

«Я знаю это слово, я его видела, слышала, читала где-то, но где?» — запаниковала я. И вдруг сообразила. Ну конечно, «ревность»! Они же только что показали сценку про ревность.

А Исабель снова затараторила.

«Почему бы ей не говорить чуть медленнее?» — чуть не заплакала я с досады. Она тем временем что-то объяснила про сценку, потом добавила слово «задание» и наконец отпустила парня с девушкой. Потом прошлась мимо наших столов и задула свечки. Вот уж фокусник так фокусник! Свечки, оказывается, не только умеют мерцать, как настоящие, но и задуваются.

Впрочем, я уже не понимала, чему удивляться. Всё было как-то… Как в стране чудес. Или чьём-то выдуманном мире. Даже казалось, что тут и время по-другому течёт, и воздух особый…

Исабель тем временем извлекла из сумки флешку, достала из учительского стола ноутбук, присоединила его к проектору, висевшему на подставке за нашими спинами, и размотала белый экран. Послышалась музыка, на экране возникло название фильма «El mar adentro».

«Море внутри!» — обожгло меня. Фильм с моим любимым Хавьером Бардемом! Я влюбилась в него ещё больше, когда узнала, что он женился на Пенелопе Крус. Но я никогда не смотрела фильмы с ними на испанском, хоть родители и поддразнивали меня за это. Я так любила этих актёров! И боялась упустить даже капельку смысла того, что они говорили. А Беатрис ставила нам только учебные фильмы — сериал «Экстра» и другие, похожие на него. Так что меня снова ждало что-то необычное.

Послышался голос за кадром. «Успокойтесь… Вы погружаетесь в тишину и покой». Начало фильма я помнила почти наизусть. На экране возник морской берег. А потом загрохотал гром. Бардема ещё не показывали, слышался только его голос — он кокетничал с докторшей. А она смеялась, ставила ему Вагнера и что-то отвечала, но что?!

За окном у Бардема громыхало, мелькнула молния, зашумел дождь. Всё как у меня внутри. Гром, молния. Радость и отчаяние. Мне безумно нравилось всё: фильм, полумрак, сценка, сама Исабель. Но как горестно было не понимать такую быструю и красивую испанскую речь!

Справа двинулся стул. Кико пересел ко мне.

— Ты поняла, что она хочет? — спросил он шёпотом по-английски.

Я пожала плечами, делая вид, что внимательно слушаю Хавьера Бардема, скованного параличом и замершего в своей кровати.

— Мы должны на следующем занятии разделиться на пары, — продолжал шептать Кико. — И устроить такой же… театр. Она даст каждому по заданию. А мы придумаем диалоги. Как в жизни!

Он указал на надпись на доске.

— Да?! — у меня перехватило дыхание.

— Она же объяснила, — удивился Кико. — Наверное, мне легче понять. Португальский похож на испанский. Немного.

Мои мысли заметались. Что хочет предложить Кико? Организовать с ним пару? А вдруг у нас тоже будет задание — влюблённые? Или… муж и жена? Или…

Я чуть не завопила от восторга. Хотелось вскочить, подбежать к экрану и расцеловать Хавьера Бардема в обе щёки. Что за чудо эта Исабель! Что за удивительный метод?! Что за везение — попасть в класс, где одни мальчики! С кем бы она ни поставила меня в пару, всё, всё получится замечательно!

Вдруг входная дверь скрипнула.

— Hola, — негромко сказала Исабель.

Я повернула голову, но густой, как повидло, запах персиков вмиг объявил, кто к нам пожаловал. Хотя это казалось невероятным, почти невозможным… Что она тут делает?

Марина уселась сначала рядом с Алексом. Потом, увидев меня, поднялась, взяла стул и показала знаком Кико, мол, подвинься.

— Здоро-ово, — лениво протянула она по-русски, когда уселась. — Меня сюда перевели. Тут, типа, лучше говорить учат. Мне какая разница, я сюда не учиться приехала. А это что за красавчик рядом с тобой?

Она ухмыльнулась и уставилась на оторопевшего Кико, который глаз не мог отвести от звенящих браслетов на Марининых руках.

— А, Манюш? Кого это ты тут закадрила?

— Habla español, por favor, — мрачно ответила я, — si hablas ruso, traes dulces[39].

— Ну окей, — расплылась в улыбке Марина, не обращая внимания ни на Хавьера Бардема, ни на Исабель, — сами познакомимся!

Я отвернулась к экрану. Мне показалось, что, несмотря на зашторенные окна, в аудитории снова стало невыносимо жарко.

Глава 12

Главный способ

Досмотреть фильм не удалось, Исабель нажала на паузу как раз в том месте, где у Хулии случился инсульт.

— No tenemos tiempo de terminar de ver esta película. ¿Fue interesante?[40]

— ¡Si! — завопили Алекс и Кико хором, не отрывая глаз от Марины.

— Muy bien, — кивнула Исабель.

Дальше она сообщила что-то про кино дома. Кажется, предлагала досмотреть этот фильм тем, кому он понравился. И добавила ещё что-то про пары, на которые разделит нас. Я покосилась на Кико. Конечно, он теперь потерял голову от кое-кого в красном платье, но если его официально назначат мне в пару, то ему придётся смотреть на меня, а не на неё. Хоть бы мне достался он, а Марине — надменный Алекс. Или тогда уж Любомир. С его братом я попасть в одну пару не хотела: судя по всему, он совсем не говорит по-испански, а значит, основная работа ляжет на мои плечи.

Исабель тем временем покинула класс. Марина поднялась, достала из сумочки пудреницу и принялась разглядывать своё отражение. Кико делал вид, что его что-то страшно заинтересовало в пенале, но в конце концов не выдержал и спросил по-испански:

— Ты живёшь в лагере?

Марина покачала головой и загадочно улыбнулась. Кико обрадовался и предложил показать ей лагерь, нет-нет, не свою комнату, конечно, но столовую, развлечения. Марина щёлкнула пудреницей, милостиво кивнула, и они прошествовали к выходу. Алекс увязался за ними.

«Вот уж спектакль так спектакль, — подумала я, прислушиваясь к Марининому хихиканью, — и ничего придумывать не надо. Бедняга Кико не знает, что она использует его, чтобы проникнуть в лагерь и там завести себе поклонников. Интересно, она где-то ведёт счёт тех, кто потерял от неё голову? Ставит зазубрины на дубине?»

— А мы тоже живём не в лагере, — сказал по-русски Любомир.

Я вздрогнула. Совсем забыла об их присутствии. Богдан уже крутился у двери, ощупывая карманы жилетки, а Любомир ждал меня. «Вот мы и разделились на группы, — с горечью подумала я. — Красивые и весёлые ушли, а несимпатичные ботаны остались».

Не слишком доброжелательный вывод по отношению к парню, который ждёт меня, но я ничего не могла с собой поделать. Было обидно. Я думала, тут нет такого разделения, как в русской школе: на некрасивых отличников и весёлых красавцев. Кико ведь заинтересовался мной сначала! Но пришла Марина и всё испортила… Теперь я должна тащиться по жаре с этими двумя занудами, один из которых вообще не проронил ни слова.

И чего я такая злая? От голода, наверное…

— Ну пошли, — вздохнула я.

— Как это — пошли? — встрепенулся Любомир. — Мы ещё не пошли.

— Пойдём, — исправилась я.

Мы снова оказались в холле, где было ещё более шумно, чем обычно. Старосты рассадили ребят на полу, раздали цветастые ленты, которые вырезали на переменке, но смысла игры я не уловила. Хотелось поскорее избавиться от братьев-болгар, попасть домой и что-нибудь съесть. На злополучный автомат в углу я старалась не смотреть.

— Подожди! — тронул меня за рукав Любомир. — Check out!

Оказывается, тем студентам, которые живут не в лагере, а в семье, нужно было обязательно «выписаться» у Трини, то есть предупредить о том, что мы покидаем лагерь. Если бы я просто убежала, то через пару часов Трини должна была бы заявить о моем исчезновении в полицию! Мне стало стыдно. Такая славная девушка, а из-за меня получила бы неприятности. Или так не говорят по-русски — «получить неприятности»? Честно говоря, голова уже гудела от жары, которая охватила нас, едва мы вышли из школы, от испанских и русских соответствий. Есть и спать. Спать и есть. Больше не хочу ничего.

— А ты давно учишь испанский? — спросил Любомир.

Он шагал рядом со мной, засунув руки в карманы. Его брат снял сандалии и бежал по газону, на котором ещё блестели капли воды.

— Несколько лет — неохотно ответила я. — А ты давно учишь русский?

— Я его не учить… не учил специально, — принялся объяснять Любомир, — моя бабушка — русская. И она говорила со мной по-русски, когда я езжал к ней в деревня. В деревню. Там был такой…

Он попытался показать руками что-то, напоминающее воздушный шарик.

— Мяч?

— Нет, нет. Из дерева. С водой. В земле.

— А! Колодец!

— Да, — обрадовался он, — спасибо. И я нёс из него воду каждый день.

— Носил, — машинально поправила я.

— Русский язык очень сложный, — покачал головой Любомир. — Почему «носил»?

— Ну… — задумалась я. — Потому что каждый день. Если действие однократное… Ну то есть один раз делается, то «нёс». А если много раз, то «носил».

— Очень трудно, — повторил Любомир.

— И правда, — признала я.

— А ведь ещё есть «уносил», «приносил»…

— «Заносил», «подносил», «выносил», «сносил», «относил» и «переносил»! — подхватила я.

Любомир схватился за голову и застонал. Мы оба рассмеялись.

— Знаешь, — задумчиво сказала я, — теперь я понимаю, почему моя бабушка называет испанский самым лёгким языком в мире. Никаких тебе «сносить» и «переносить». Traer![41] И нет проблем.

Он расхохотался. Забавный у него был смех. Такой бас. Га-га-га-га!

— А где твой брат? — огляделась я.

— Вот там, за магазином, — указал Любомир, — мы тут с тобой до свиданья. Там наша автобусная остановка.

— Пока! — с сожалением сказала я.

— Я всё равно люблю русский язык, — серьёзно добавил Любомир, — потому что я люблю бабушку. Это наш с ней язык…

Он показал на грудь.

— Сердце, — сказала я, — язык сердца.

Он кивнул, снова сунул руки в карманы и направился к остановке. А я смотрела ему вслед, и он больше не казался мне жалким и лопоухим. Я испытывала что-то вроде гордости за родной язык. Надо же, он такой сложный, а его всё равно любят.

Еда, еда! Теперь надо срочно найти себе еды!

Я последовала примеру Богдана: сбросила кроссовки и побежала по тёплой и влажной траве. Благо никого из знакомых рядом не было. Только вдалеке у забора гулял дяденька с крошечной собакой, но им обоим не было до меня никакого дела.

В Москве я ни за что не решилась бы на такой поступок.

Добежав до супермаркета, я остановилась. А если дома нет никакой еды? Я точно помнила, что сеньора должна была кормить нас завтраком. Но по поводу обедов и ужинов сомневалась.

«Зайду к пожилому индийцу, — решилась я, — наверное, он не тараторит по-испански, как Исабель».

В супермаркете было прохладно. Миновав ряды с рыбными консервами, овощами и игрушками для пляжа, я наконец добралась до багета. В ведре остался всего один! Вовремя я успела! Интересно, он дорогой? Не написано…

А что купить к нему? Я заметила холодильник, втиснутый между шкафами со сладостями. В нём полно газировки, соков и… да! На самой нижней полке выставлены упаковки гаспачо. Я подбежала к холодильнику, потянула за ручку. Заперто. Индиец возился где-то у кассы.

— Э-э… — начала я.

Как назло, забыла слово «открывать». Но он сам услышал моё бормотание и чем-то пикнул. Дверь зажужжала и открылась. Не веря своему счастью, я схватила литровую упаковку гаспачо и захлопнула дверь. Что ещё взять? Шоколадку? Чипсов? Так страшно опять остаться наедине с голодом! «Сыр надо было взять», — поздно догадываюсь я. Но холодильник снова заперт, и на второе «э-э» я не решусь.

Индиец по-прежнему возится у кассы: расставляет коробочки с жевательной резинкой. Я выкладываю суп и багет. Не удержавшись, хватаю с полки печенье. Индиец кивает, молча пробивает товар, а потом быстро спрашивает что-то по-испански. О да, он не тараторит, как Исабель. Он говорит ещё быстрее! В его фразе всё слито в одно слово, но какое?! Как его разгадать!

Я беспомощно пожимаю плечами. Хороша студентка, изучающая испанский. Суп себе купить не может.

— ¿Bolsa? — повторяет индиец и трясет пластиковым пакетом.

— А! — вздыхаю я и качаю головой: пакет мне не нужен.

В его взгляде нет никакого удивления. Он привык к немым туристам. Но я расстраиваюсь. Опять не справилась…

Зажав под мышкой ледяной гаспачо, я бреду к детской площадке, откусывая на ходу от багета и разглядывая чек. Надо же, хлеб стоил всего евро! Это тебе не бутерброды из поломанного автомата за четыре, мамочки, четыре евро!

Интересно, а сколько стоит хлеб в Москве? Никогда не интересовалась этим вопросом. Положишь в корзинку в «Пятёрочке» батон, буханку «Бородинского» и килограмм яблок и топаешь себе на кассу.

Несмотря на жару, на площадке возились двое детей: маленький мальчик и его старшая сестра. Их мама болтала по телефону, сидя на скамейке в тени огромной акации. Я уселась рядом, открыла наконец гаспачо и принялась пить из горлышка холодный кисло-сладкий суп, заедая багетом. Как было вкусно! Как будто вгрызаешься в мякоть огромного розового помидора. А хлеб — с хрустящей корочкой и тягучим мякишем — хотелось съесть до последней крошки.

«Ну как? — спросил на ухо город. — Тебе нравится?»

Я кивнула. Откинулась на спинку скамейки и прикрыла глаза. Как хорошо поесть в жару холодного супа, спасаясь в тени огромного дерева!

«Тогда смотри на другие мои чудеса», — пригласил город.

Я открыла глаза. Мальчик тем временем залез на башенку. Сестра стояла у её подножия и наполняла совок песком. Потом она осторожно потянула за цепочку и подняла совок к брату, а тот высыпал песок в специальное отверстие, и оба долго радовались шуршанию и сухим брызгам песочного дождя, вылетевшего из трубы рядом с девочкой.

«Дальше, смотри дальше!» — настойчиво звал город.

Я огляделась и увидела за акацией другие деревья: магнолии с твёрдыми блестящими листьями, куст розового олеандра, увенчанный нежными, как свадебные украшения, цветками, и ещё один огромный пятнистый платан.

«А ты научишь меня своему языку?» — мысленно спросила я у города.

«Конечно».

«А какой самый лучший способ? — спросила я. — Что нужно знать прежде всего? Грамматику Роситы? Или лучше сосредоточиться на диалогах Исабель? А может, надо вернуться в магазин и что-нибудь ещё спросить у того индийца?»

«Ты прямо как средневековый алхимик! — засмеялся город, и платан покачал колючими, как морские ежи, плодами. — Хочешь найти философский камень!»

«Да! — с жаром ответила я. — Хочу отыскать этот способ, научиться сама и помочь своей ученице! Ведь я учитель, и…»

— Вот ты где! — недовольно сказала Марининым голосом моя соседка.

То есть на самом деле это была Марина, замершая передо мной, скрестив руки на груди и сдвинув брови. «Furia» — вспомнила я слова Кико.

От неё исходила такая злость! Мама девочки и мальчика быстро закончила разговор по телефону, сунула мобильный в сумку и, позвав детей, поспешно ушла с площадки. Мне показалось, они убежали из-за Марины. В считаные секунды мы остались одни.

Вообще удивительно, как Марине всё время удается незаметно ко мне подкрадываться. Или это я так глубоко погружаюсь в свои мысли, что не слышу и не вижу ничего вокруг? Честное слово, хоть радар выставляй, который начнёт пищать «Идёт фурия, идёт фурия!» при её приближении.

— Ты почему сбежала?! — спросила Марина сурово, как на допросе.

— Ты ведь ушла с ребятами, — пролепетала я, глядя на неё снизу вверх, — я думала, ты надолго.

— Ты думала! — передразнила Марина. — Из-за тебя мне было скучно идти домой одной.

— А Кико и… Алекс?

— Эти охламоны побежали обедать, — презрительно сказала Марина, — макарошки по расписанию. Да меня они особо и не интересуют! Мне нужны нормальные парни. Серьёзные. Сегодня идём на поиск. В клуб. На всю ночь.

— А занятия? — робко спросила я.

— Прогуляем! — отмахнулась Марина.

Перед моими глазами вдруг замелькал год, который я потратила, чтобы заработать деньги на эту поездку. Я услышала капризный голосок Даны, отказывающейся учить местоимения, и насмешки Розы Васильевны. Я вновь почувствовала страх и мучения, которые сопровождали меня на первых уроках, и огромную физическую усталость, которая накатывала ближе к концу года…

— Нет, — твёрдо сказала я и поднялась со скамейки, — извини, но нет.

— Как это? — опешила Марина. — Ты что, крейзи?

— Я не хочу прогуливать, — тихо сказала я, глядя в сторону, на совок, болтавшийся на башенке.

— Ну смотри! — прошипела Марина и, развернувшись на каблуках, умчалась прочь.

Я сунула пустую коробочку из-под гаспачо в мусорный бак и поплелась домой. Какая неприятная вышла ссора. Из-за неё я перестала слышать голос города. Да и вообще не хотелось даже смотреть по сторонам. Может, надо было согласиться? Ну подумаешь, прогуляла бы денёк.

С другой стороны, я ведь сама учитель. И я знаю, что, если не заниматься регулярно, результата не будет. К тому же завтра Исабель даст нам какое-то задание. Нет уж, либо учёба, либо гулянка…

Но всё же неприятно вышло.

Дверь в квартиру мне открыла сеньора. Она говорила по мобильному, поэтому просто помахала мне рукой, а потом указала на гвоздик у двери, где висело несколько ключей с бирками. На одной из бирок было моё имя. Я поблагодарила кивком и сняла ключ. Странно, он показался мне таким тяжёлым… За тумбой с вазочками я разглядела стул и осторожно опустилась на него. И ноги мне показались тяжёлыми, а уж про рюкзак вообще молчу!

Сеньора всё говорила и говорила, повернувшись ко мне спиной. Я уловила слова «туристы» и «плохо», но всё равно не поняла, о чём она вещала. Когда сеньора закончила и развернулась, то даже ахнула от удивления и смущения, обнаружив меня на стуле. Видимо, она думала, что я прошмыгнула в свою комнату. Но самое изумительное было в том, что она принялась мне зачем-то объяснять, о чём она говорила! Мне-то какая разница? Я всё равно ни слова не понимаю! И объяснение мне не помогло. Сеньора толковала что-то про свободу, которую нужно давать туристам, и про вазочки. Но при чём тут вазочки?!

У меня разболелась голова, и я прервала её речь вопросом:

— Вай-фай?

— ¿Perdón? — недоумённо переспросила она.

— Вай-фай! — сказала я погромче.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга в недоумении. «Да я совсем тупая, — отчаялась я, — даже пароль от вай-фая узнать не могу!»

— А! — вдруг сообразила сеньора. — Ви-фи!

Ну конечно, «ви-фи». Зачем испанцам напрягаться и разбираться, что английское i читается не как «и»?

Сеньора заулыбалась и показала на одну из вазочек, металлическую. Из её горлышка торчал листок. Я взяла его, развернула. Ну да, вот он, пароль от вай-фая. Не дом, а какой-то форт Боярд. Особенно меня сразил пароль: слово Barcelona задом наперёд. Ну просто гении шифровки они с сыном, что и говорить!

Уставшая, я заползла в свою комнату. Погладила комод, даже поздоровалась с ним шёпотом. Вдруг вечером он снова покажется мне страшилищем? Лучше уж задобрить его заранее.

Без сил рухнула на кровать. Немного полежала, прислушиваясь к тишине. Потом включила «ви-фи» и описала маме через вотсап свой день. Мама отреагировала сразу. Наверное, сидела и ждала, бедолага, новостей от меня. Я рассказывала про занятия, но маму интересовало, не голодная ли я и (внимание!) не мёрзну ли.

«Страшно мёрзну», — ответила я и послала саркастический смайлик. Последние силы ушли на то, чтобы успокоить маму. Да, я ела, целый литр супа. И целый батон хлеба. Про то, что на ужин меня ждёт шоколадка, я, понятно, умолчала.

«Так что там со способом?» — устало спросила я у города, когда разговор с мамой был окончен.

Но город молчал. Точнее, он говорил со мной: автомобильными гудками, детским смехом под окнами, криками чаек. Звал за собой, манил, уговаривал… Однако я не могла даже оторвать голову от подушки.

Перед тем как отключиться, я всё же решила повторить предлоги, употребление которых нам сегодня объяснила Росита. Вдруг это и есть тот самый философский камень?!

Глава 13

Море — друг мужского рода

«Просыпайся!» — сердито сказал на ухо город.

Я вскочила. Город сердится? Этого ещё не хватало. Мало мне недовольной Марины.

«Чего бухтишь?» — спросила я, зевнув.

Солнце уже проникло сквозь резные ставни и расцветило жёлтыми полосами комод.

«Как не бухтеть, — обиженно сказал город, — ты уже третий день у меня! И не видела самого главного!»

«Погоди, — встрепенулась я, — но где оно?»

Город опять замолчал. Какой бука… А про него ещё пишут «самый энергичный и жизнерадостный на свете».

Впрочем, город прав. Почему я до сих пор не добралась до… моря?!

Как и накануне, я поднялась раньше всех. Но сегодня я была умнее. Первым делом принялась за молоко с хлопьями, которое снова ждало нас на столе, а потом вытащила из вазы с фруктами две груши и банан. Вот теперь не пропаду! На столе сегодня возвышалась жёлтая пластиковая баночка с какао. Похоже, им можно угоститься. Но как подогреть молоко? В микроволновке? Тогда звонкое «дзынь» разбудит моих коллег по квартире. А плита у сеньоры была странная, непохожая на ту, что у нас дома. Я решила не рисковать. Взяла стакан, налила холодного молока, сыпанула какао. Вкусно, даже без сахара!

Я подошла к окну, распахнула его, выглянула вниз. Окна выходили как раз на детскую площадку, на которой я вчера обедала. Возле башенки стояли два парня, один пытался залезть на шину, чтобы прокатиться, а другой хохотал, держась за стенку. «Наверно, гуляли всю ночь и развлекаются под утро», — подумала я. Завертела головой и задумалась: в какой стороне море?

Вдруг прямо перед моим носом с оконной рамы спустился паучок. Он был красновато-рыжим, с изящными вытянутыми лапками. Не скажу, что я люблю пауков, но этот был какой-то уморительно-смешной. Такой занятой! То поднимался вверх, то снова спускался до самой рамы.

— Привет, — тихо сказала ему я, — не знаешь случайно, где тут у вас море?

Паучок не ответил. Только замер, покачиваясь на паутинке. Я присмотрелась к нему. Не показывает же он лапой дорогу, в конце концов…

Вдруг вдалеке послышался птичий крик. Показалась чайка. Её догоняла другая. Я заметила, что у первой из клюва что-то торчит. Рыба? Чайка сделала круг над площадкой. Вторая подрезала её, но неудачно. Первая всё равно улетела назад.

— Значит, там, в той стороне, где моя школа, — пробормотала я. — Спасибо, Алехандро.

Не знаю, почему я решила так назвать паучка. Может, его звали по-другому. Но теперь он стал моим другом. Странные у меня тут друзья. Комод, паук и город. Но главное, что они есть.

И я побежала к себе в комнату за купальником и кремом от загара. Сегодня обязательно доберусь до моря!

На уроке грамматики — новая тема: род существительного. Сначала Росита объяснила, что в испанском, как и во многих других языках, слова разделяются по родам. А потом занялась более сложными случаями.

У меня, как и у полек, вопросов не возникало. А вот у девочек-американок были очень недоумённые лица. Понятное дело, в английском языке у существительных ведь нет категории рода. Наконец одна из американок подняла руку и спросила, почему же карандаш — мужского рода. Нет ли в этом какой-то дискриминации?

Росита развернулась, упёрла руки в боки и звонко рассмеялась. А потом пояснила, что так уж сложилось исторически и ничего с этим не поделаешь. Иногда можно объяснить, почему у существительного тот или иной род, но чаще всего это дань традиции.

А я задумалась, почему слово «море» в испанском — мужского рода. Это ведь очень древнее слово. Наверняка в прежние времена люди вкладывали в понятие рода особый смысл. Мне вспомнилась статья какого-то литературоведа о Пушкине[42], которую мы разбирали на уроке в девятом классе. В ней шла речь о стихотворении «К морю». Я даже строки вспомнила: «Но ты взыграл, неодолимый…» И дальше что-то про корабли, которые топит море. Учительница литературы спросила: «Как думаете, почему поэт говорит „неодолимый“ вместо „неодолимое“?» Ответ знал только Ромка, который, оказывается, и дяденьку этого читал (никак не могу вспомнить его фамилию), и помнил, что Пушкин считает море другом. Все, конечно, тогда засмеялись. Типа, других-то друзей нет, вот и приходится всякую чушь выдумывать. Но сейчас я снова задумалась о том, что море — друг…

На перемене народ толпился у автомата с едой, который починили за ночь. Но мне больше не хотелось рисковать, и, устроившись на краешке кресла у выхода, я грызла грушу, наблюдая за тем, как Любомир с братом играют в пинг-понг. Богдан отлично владел ракеткой! Лучше, чем говорил по-испански. Любомир часто пропускал голы и бегал по холлу за мячиком. Очередной мяч припрыгал ко мне. Я поймала его, протянула Любомиру. Тот страшно смутился, забрал у меня тёплый пластиковый шарик и после этого пропустил вообще все голы, к большому неудовольствию брата.

«А было бы неплохо, — подумала я, принимаясь за вторую грушу, — если бы меня поставили в пару не с красавчиками Кико и Алексом, а с Любомиром. Приятно было бы поработать с тем, кто стесняется тебя больше, чем ты его».

Но у Исабель оказались совсем другие планы. Алекса она объединила с Кико. Любомира — с братом. А мне… Мне досталась Марина!

— Pero, ella no está aquí[43], — промямлила я, с перепугу употребив местоимение, которое испанцы не используют и которое Беатрис отучила нас применять ещё в первый год учёбы.

Исабель подбадривающе улыбнулась — мол, не переживай, вернётся твоя Марина, — и продолжила занятие.

На этот раз она позвала двух девчонок-итальянок, которые занимались у неё в прошлом году, и они представили сценку в библиотеке.

Одна девушка как бы хотела найти книгу, а другая пыталась понять, о каком авторе идёт речь. В конце концов они «нашли» какую-то другую книгу и, усевшись прямо на пол, плечом к плечу, принялись её читать. Исабель в заключение добавила, что это реальный случай из жизни. А девчонки наперебой, хихикая и размахивая руками, рассказали, как они специально познакомились в баре со студентом из Барселонского университета, и он провёл их в библиотеку, где они долгие часы «караулили сценку». Алекс что-то шутливо сказал им на итальянском, но Иса, как её называли девочки, пригрозила ему пальцем.

«Неужели Исабель считает, что мы с Мариной — такие же дружные, как эти итальянки? — с тоской подумала я. — Тогда она совсем не разбирается в людях… Марина терпеть меня не может. А я — её. Как я буду караулить с ней сценку?! Провалю задание, и всё!»

— А Марина придёт? — спросил шёпотом по-испански Кико.

— Не знаю, — злобно буркнула я.

Он с удивлением покосился на меня и отодвинулся. Исабель быстро проговорила домашнее задание, но оно было понятно и без слов. Бродить по городу, искать подходящую сценку. «Может, записать мой утренний разговор с Алехандро? — подумала я. — А Марине предложить разучить партию паука!»

Удивительный всё-таки дар у человека — портить людям жизнь, даже в своё отсутствие.

На улицу я снова вышла с болгарами.

— Пока! — несмело сказал мне Любомир и повернул не вправо, как вчера, а влево.

Может, я ляпнула что-то обидное? Или он вчера хотел через меня познакомиться поближе с Мариной? Плевать! Всё равно весь мир против меня!

— Вы куда? — не удержалась я.

— Мы на море…

— На море?!

Где-то высоко в небе как кошка мяукала чайка. Пляж казался огромным, почти бесконечным. А море — синим-пресиним. Я знаю, как называется такой цвет. Ультрамарин. Как-то в детстве мама решила сшить мне трёхъярусную юбку. Она видела такую в каталоге, по которому заказывала одежду для магазина. Денег у нас, как всегда, было мало, и мама решила сшить юбку сама. Купила целых пять метров ткани!

— Зачем так много? — спросил папа.

— Это тканеёмкая юбка, — авторитетно заявила мама и раскатала по полу огромный рулон ткани. — Вот, — с гордостью сказала она, — лён. Цвета ультрамарин.

Это было море. Огромное тканевое море, разлившееся по нашей комнате. Я молча сползла на ткань. Она скользила под ладонями, переливалась, разве что не шумела. Несмотря на мамины протесты, я опустилась на колени и принялась заворачиваться в ткань, как в кокон, а потом закрыла глаза…

…Сейчас передо мной были развёрнуты километры «льна цвета ультрамарин».

Море шумело, набегало на берег и наполняло жизнь смыслом. А потом откатывало волны назад, будто смеясь: «Да что вы, нет никакого особого смысла, нужно просто жить, просто радоваться!» И едва ты, простачок, поверил ему, как оно внезапно, словно пантера, вновь напрыгивало на берег, шипя и дразнясь скрытыми тайнами. Хочешь разгадать их? Ныряй!

Богдан так и сделал. На бегу сбросил жилетку, шорты, футболку и помчался, сверкая пятками, по пирсу. Тум-тум-тум! Плюх! Любомир смущённо покосился на меня.

— Иди купайся! — засмеялась я. — Мне нужно переодеться.

На самом деле то, что мне было нужно, так это остаться одной. Едва Любомир ушёл, я опустилась на раскалённый песок, вдыхая солёный запах пенистых волн, не в силах оторвать от них взгляда.

Чайки налетали стаей на разноцветные, как конфетные бумажки, парусные доски. Кружили, кричали что-то, а потом разворачивались и удалялись в море, похожие издалека на разлетевшиеся семена одуванчика.

Солнце нависало над пляжем. Огромное пятно, кипящее жаром. Но оно никого не тревожило. Люди лежали кто на ковриках, кто просто на песке; кто под зонтами, кто прямо так, на солнце. Двое мальчишек поймали розово-белую медузу, запихнули в прозрачный пакет и фотографировали на мобильные телефоны. Загорелые парни, в татуировках с головы до пят, играли в волейбол. А рядом с ними, на песке, лежали папа и сын. У сына было какое-то заболевание, кажется, оно называется ДЦП. В общем, ноги и руки были слегка скрючены так, что он явно не мог сам ими управлять. Но он изо всех сил старался подкатиться, прижаться к папе, а тот, испытующе глядя на сына, наоборот, отталкивался и откатывался подальше. Как будто поддразнивал: «Дотянись! Дотянись до меня!» И тот тянулся изо всех сил и побеждал расстояние, а потом долго и тяжело дышал, а папа с любовью сдувал с его лба песчинки.

Свобода. Вот какое главное слово было на этом пляже. Кого тут только не нашлось! И дети, и пожилые, и спортсмены, и туристы с огромными рюкзаками, и девушки в ярких купальниках, и тётеньки совсем без купальников. Но никто не обращал ни на кого внимания, никто не косился на инвалидную коляску рядом с папой и сыном, не рассматривал татуировки волейболистов, не обсуждал, «почему она загорает топлес, совсем совесть потеряла». Каждый позволял соседу быть таким, каким ему хочется.

«Любишь свободу?» — мысленно спросила я город.

«Переодевайся уже, а?» — ворчливо ответил он, но слышно было, что он польщён.

У кромки воды песок стал таким раскалённым, что на него можно было поставить турку с кофе — закипит мгновенно. Я поскорее вошла в тёплую чистую воду. У самого берега она была как папины глаза — болотного оттенка. Мама называет такой цвет бутылочным. Потом вода стала жёлто-голубой. А совсем далеко — синей, как…

Я не успела додумать. Нырнула с головой. И погрузилась в зыбкую солёную тишину. Мысли остановили бег. Прохлада охватила меня и понесла всё дальше от берега… Хорошо… Как хорошо просто покачиваться на волнах и ни о чём не думать…

Я долго не могла наплаваться, насладиться радостью моря. А когда вылезла, дрожа от восторга, на берег, то уселась прямо на мокрый песок. Собрала его в горсти, уложила на колени, и он принялся стекать обратно тяжёлыми тёмными каплями…

— Твой рюкзак, Мария, — негромко сказал Любомир за моей спиной.

Он тоже успел выкупаться, но зачем-то надел поверх плавок шорты, и они намокли. Я с благодарностью улыбнулась ему. Какая беспечность — оставить вещи на городском пляже Барселоны. Любой гид предупреждает: тут полно карманников. Какая беспечность… И какое счастье — оставить не только рюкзак, но и все тяжёлые мысли о Марине. Вылезаешь, просолившийся радостью и облепленный песком, на берег и можешь забрать только рюкзак. А тягучие мучительные мысли пусть остаются на песке. Пусть их смоют вечерние волны! А я как-нибудь да справлюсь с диалогом для Исабель.

— Есть хочу! — весело сказала я Любомиру. — Пойдём искать чуррос?

— А что это? — спросил он, и я с удовольствием объяснила про жаренные в масле пончики в форме подковки, которые макают в шоколад или кофе. Он слушал внимательно, серьёзно, не перебивал. В конце концов я замотала головой и засмеялась:

— Всё! Не буду рассказывать, пока мы их не найдём! Давай поговорим про что-то другое. Где твой брат?

— Ныряет с пирса, — показал Любомир, загородившись ладонью от солнца, как козырьком.

Я замерла, заворожённая зрелищем. Богдан прыгал и прыгал с пирса, мгновенно вылезал и снова прыгал, как заводной морской львёнок. Сколько же энергии в этом молчуне!

Тем временем мы подошли к прибрежному кафе в стиле большого бунгало. Афроамериканец с дредами протирал стойку тряпкой.

— ¿Hola, hay churros? — смело спросила я.

Он покачал головой. Обескураженная, я повернулась к Любомиру.

— Странно. В путеводителе написано, что они продаются везде.

— Где написано? — не понял Любомир.

Я махнула рукой и снова развернулась к стойке. Афроамериканца сменила загорелая блондинка в топике, который напоминал наряды пещерных людей: тёмная замша, лямка через плечо. Её волосы тоже были заплетены в дреды, только короче.

— Может, купим мороженого? — предложил Любомир.

Я заметила, что он всё лучше и лучше говорит по-русски. Наверное, потому что общается со мной — носителем языка. Интересно, мой испанский тоже день за днём улучшается, раз я постоянно общаюсь с испанцами?

— Хорошая идея, — кивнула я. — Только как понять, какое у них есть?

— Давай спросим.

— Подожди, — я взяла его за локоть и покосилась на блондинку, — я не знаю, нужно ли оставлять чаевые, если покупаешь мороженое в баре, а не в магазине.

— Что? Ты хочешь чай?

— Нет! Чаевые! Когда дают немного денег официанту.

— А, tips.

— Говори по-русски! — толкнула я его.

Барменша не сводила с нас насмешливого взгляда.

— У неё такой вид, как будто она очень ждёт чаевых, — проговорила я.

— У меня нормальный вид, детка, я так всегда смотрю на русских туристов! — ответила мне блондинка по-русски совсем без акцента.

Я замерла с открытым ртом.

— Что, привыкла обсуждать других? Думаешь, тебя не понимают? — усмехнулась барменша. — Отвыкай!

Любомир непонимающе переводил взгляд с меня на неё.

— Простите, — вырвалось у меня, и я бросилась бежать, не замечая, как песок жжёт мои пятки.

— Мне не нужны твои дурацкие чаевые! — крикнула она мне вслед.

Как стыдно, боже мой, как стыдно!

Я домчалась до того места, с которого нырял Богдан. Забежала сбоку и приземлилась на покрытые зелёной тиной валуны, подпиравшие пирс. Камень оказался холодный и скользкий, и я съехала по нему, больно ударившись копчиком. Всё равно, мне было всё равно. Я уткнулась лицом в колени, закрыла голову руками. Но в ушах всё равно звенел издевательский смех…

«Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно», — вспомнила бы бабушка строчки из Лермонтова.

Но её рядом не было. Никого вообще рядом не было, кто мог бы меня утешить, защитить от позора. Только эти холодные валуны, облепленные тиной и грязью.

Послышался шумный вздох, рядом со мной кто-то тяжело опустился на землю. Тюлень? Я приоткрыла глаза. Да, почти угадала. Богдан. Обмякший от бесконечных прыжков, он разлёгся, как кот, уместившись на песке у подножия валунов, и прикрыл глаза. Его ещё тут не хватало! Сейчас и Любомир подойдёт! А видеть его после этой позорной истории было для меня всё равно что снова хватать утюг, о который только что обожглась.

Впрочем, вот и он, лёгок на помине. Подошёл, молча протянул мороженое. Мне — так называемый сэндвич, брусок пломбира, зажатый между двумя печеньями. Брату — фруктовый лёд.

— Спасибо, — выдавила я.

Любомир кивнул, молча опустился рядом со мной и, обгрызая шоколад на своём мороженом, достал телефон и стал в нём что-то набирать. Я принялась за свой сэндвич. Противная барменша, весь аппетит отбила.

— Как по-испански tips? — спросил Любомир, оторвавшись от телефона.

— Что? — опешила я. — Ты хочешь выложить где-то эту историю? В «Фейсбуке»?!

— Нет. Запишу её для Исабель. Завтра покажем её с Богданом.

— Ты что?! — завопила я, едва не выронив мороженое на песок. — С ума сошёл?! Хочешь опозорить меня на всю школу?

— Почему тебя? — не понял Любомир. — Мы с Богданом покажем всё сами. Я бармен, он — клиент.

— Это ужас, — поникла я.

— Почему ужас? Почему ты такая грустная? Такое со всеми бывает.

— С тобой было? — я вскинула на него глаза.

— Со всеми, — повторил Любомир, — просто один раз. У каждого — один. Потом начинаешь… как это…

Он пошевелил пальцами.

— Когда страшно?

— Опасаться?

— Да, опасаться!

Эта мысль меня развлекла. И правда. Я точно больше не стану никого обсуждать в надежде, что он не понимает моего языка. Такие случаи — как прививка. Правда, Марина обсуждает сеньору при ней же. Но у Марины, наверное, такого случая не было.

— Погоди, — тронула я Любомира за плечо, — нам же нужно подслушать историю на испанском. А не на русском.

— У нас нет времени, — вздохнул Любомир, — мы приехали на одну неделю. Я поэтому хочу перевести. Поможешь?

Я помогла. Не сама, пришлось прибегнуть к словарику. Но всё-таки худо-бедно мы перевели этот диалог.

— Можно посмотреть, что вышло? — спросила я.

Любомир протянул мне телефон. Он всё записывал в приложении «Блокнот». У меня было примерно такое же в телефоне, только «страницы» не жёлтого цвета, а зелёного. Я принялась перечитывать историю. На испанском, а не на русском, да ещё и как диалог между двумя парнями, она показалась далёкой и оттого не обидной, а даже чуточку смешной. Особенно забавно Любомир перевёл словосочетание «дурацкие чаевые». Он написал «propinas locas», то есть «сумасшедшие чаевые». Выходило, что бармен отказывается то ли от гигантского вознаграждения, то ли от чаевых «с приветом».

— Забавная каша-малаша, — проговорила я.

— Каша что? — удивился Любомир, и я долго, смеясь над неловкостью, с которой сама подбирала слова, объясняла значение этого выражения.

Вдруг телефон Любомира дрогнул у меня в руках, и появилась строчка сообщения из вотсапа. Текст был на болгарском, но сопровождался таким количеством сердечек, что о содержании нетрудно было догадаться.

Любомир покраснел и отобрал у меня телефон.

— Извини, — сказал он, — то есть… Э-э-э-э… Ну…

— Да-да, — кивнула я, тоже смутившись.

— Ну не то… Я… не то…

— Каша-малаша, — вдруг сказал Богдан.

Голос у него был низкий, как у взрослого мужчины, и совсем не вязался с его щуплым обликом. Я улыбнулась ему, он ответил тем же, и мы занялись мороженым, слушая шум моря.

Глава 14

Паук

Прошло несколько дней. Марина так и не появлялась на занятиях. Мы почти не встречались. Утром, когда я уходила в колледж, она спала. А вечером мы с братьями-болгарами сбегали на пляж. Купив себе по мороженому и банке с холодным чаем, мы лежали на песке, наблюдая за чайками, лениво перебрасывались словами то на русском, то на испанском. Богдан попытался научить меня болгарским ругательствам, но в результате мы оба чуть не лопнули от смеха, пока я старалась произносить слова, а он поправлял меня. Вечером, когда я возвращалась, Марина встречала меня в дверях, всякий раз — в новом наряде, благоухая вечными персиковыми духами. Она больше не звала меня с собой, а я не напоминала ей о диалоге, который мы должны представить Исабель, считая её отсутствие законным поводом для меня не мучиться и не спешить со сценкой.

Наступила пятница. Братья представили свой диалог, довольно смешно изобразив растерянного туриста и недовольного бармена. Смеялись все. Видно, Любомир был прав: такой случай пережил каждый из присутствующих, и потому все так живо реагировали. Все, кроме Исабель.

— ¿Esta es la traducción?[44] — быстро спросила она.

Любомир кивнул. Исабель недовольно покачала головой и сказала, что нужно было прихватить кусок жизни. Так и заявила: un pedazo de la vida. Кусок жизни на испанском языке, разумеется. Любомир растерянно пробормотал что-то по поводу их с братом отъезда, но Исабель, не смутившись, заявила, что они учатся в колледже не для неё, а для себя. Значит, у них ещё будет много времени сегодня вечером, например, в магазине или аэропорту, прихватить un pedazo de la vida. А чтобы мы наверняка поняли, чем перевод хуже живой речи, она нам кое-что продемонстрирует.

Снова был выдвинут экран для просмотра фильма, и на экране появилось название: «Mejor imposible».

— Это же «Лучше не бывает» с… — радостно начала я.

Да-да, я была права. Перед нами появился Джек Николсон во всей красе. «Лучше не бывает» — комедия, и мы смеялись, глядя, как писатель-мизантроп, которого играет Николсон, постоянно сталкивается с соседями, не желающими понимать и принимать его страхи и неврозы. Но всё-таки увлечься не получалось. Мне показалось, что виной всему был перевод. Да ещё и переводчика подобрали с высоким тонким голосом! А как странно звучали имена героев… Кое-где фразы перевели так, что смысл терялся. Я никак не могла попасть «внутрь» фильма, а смотреть на игру актёров — совсем не так заманчиво, как жить жизнью их героев. В эти минуты я поняла, что имела в виду Исабель, когда говорила о «куске жизни».

Поэтому после занятий я решила отправиться в супермаркет к «своему индийцу», чтобы подкараулить там сценку. Братья не смогли составить мне компанию: им пора было собирать вещи.

Мы долго и сердечно прощались, обменялись адресами электронной почты и обещаниями подружиться в «Фейсбуке». Любомир протянул мне руку, я пожала её. Рука, несмотря на жару, оказалась ледяная и даже скользкая, как валун на пляже.

Мне было грустно, что они уезжают. С кем я стану теперь есть мороженое у моря… Мне хотелось пожелать Любомиру удачи с той, кто присылает ему сообщения, полные сердечек, но я побоялась насмешек его брата. Вместо этого я крепко обняла Богдана.

— Я же говорил, что она больше любит меня, а не тебя! — заявил Богдан Любомиру по-русски, и тот шутливо пихнул его в бок.

— Ну ты редиска! — засмеялась я. — А твой русский стал гораздо лучше за эту неделю!

— Это язык нашего сердца, — серьёзно сказал Любомир.

Я вздохнула и, махнув на прощанье, направилась к выходу.

— Почему я редиска? — озадаченно прокричал Богдан мне вслед.

На секунду я обернулась и послала обоим воздушный поцелуй.

…В первую секунду мне показалось, что удача на моей стороне: в супермаркете было полно народу. Но все эти люди оказались немецкими туристами, которые, похоже, только что выгрузились из автобуса. Я разочарованно вздохнула. Что ж, поброжу немного между рядами…

Немцы, что-то громко и радостно обсуждая, разбрелись по всему магазину. Индиец следовал за ними, готовый помочь и что-то объяснить. Меня его объяснения не интересовали. Если я запишу его разговор с туристами, получится так же, как в кино с Джеком Николсоном.

Я сняла с полки консервную банку с какими-то белыми моллюсками и принялась разглядывать её. Какие они неприятные на вид… Как их вообще можно есть?

Я повернула голову и встретилась взглядом с индийцем. Кивнула ему, как старому знакомому, но он не ответил. Немцы наконец покинули супермаркет, вынеся довольно странный набор продуктов: хлеб для тостов, джем и несколько банок газировки. Ни гаспачо, ни морепродуктами, ни арбузами, разрезанными на половинки, никто из них не заинтересовался.

Я продолжила исследовать полку с консервами. Pulpo. Интересно, кто это такой? Судя по картинке, это кто-то с щупальцами. А, ну конечно! Это же осьминог. Скорей бы пришёл какой-нибудь испанец и заговорил с индийцем. Кстати, вот и он. Индиец. Опять стоит возле меня. Что ему надо? Хочет закусить щупальцами? Отдать ему банку, что ли… Но нет, я осторожно вернула несчастного осьминога на место. Снова кивнула индийцу и завернула за угол. Опять банки. На этот раз — с отварной чечевицей. Гадость какая! Терпеть не могу чечевицу, а мама постоянно добавляет её в тушёные кабачки, считая, что это страшно полезно. Она называет это «маскировать чечевицу кабачками». Ну-ну, конечно! Чечевица в маске кабачка — это совсем другое дело.

А тут что за шарики? Написано garbanzo[45]. Понятия не имею, что это такое. Похоже на чьи-то глаза. Отварные глаза осьминога?! Фу!

Я быстро возвращаю банку на место и спешу дальше. В конце ряда я прямо-таки налетаю на индийца, едва не утыкаясь в его клетчатую рубашку. И тут вдруг я понимаю, почему он таскается за мной! Он подозревает, что я вор! Хочу что-то украсть!

Какой ужас… От стыда мои щёки становятся, наверное, цвета гаспачо! Я трясу головой, стараясь прогнать страшные картинки: вот индиец вызывает полицию, а у меня с собой нет даже паспорта, сегодня я оставила его в комоде, и я не знаю номера телефона сеньоры Рибаль, и… Что я скажу испанским полицейским?! Они наверняка очень суровые, недаром в Испании низкий уровень преступности. Запрут меня на ночь в камере с какими-нибудь убийцами и бродягами! Вот уж я прихвачу un pedazo de la vida! Вот уж Исабель порадуется…

Ноги сами спешат к холодильнику. Я дёргаю за ручку… тьфу, опять забыла, что заперто. Но индиец — весь в моём распоряжении. Он неторопливо идёт к кассе, чем-то там пикает и неспешно возвращается к слежке за мной. Не глядя на него, я рывками выхватываю из холодильника всё подряд: гаспачо, сыр, какую-то ветчину, даже парочку огурцов — больших, как те, что продаются у нас на Новый год. Разорюсь сегодня. Но это лучше, чем провести ночь за решёткой. По пути к кассе хватаю пачку макарон, хлеб и, для пущей убедительности, первую попавшуюся железную банку, чтобы доказать, что я не зря полчаса изучала полку с консервами. Индиец спокойно пробивает мне все продукты и, только когда я вношу оплату, вдруг улыбается, да так широко, что видны не только его редкие зубы, но и розоватые дёсны.

Меня передёргивает, и я даю себе честное слово не караулить «куски жизни» в супермаркете. Надо решиться и пойти самой в какое-нибудь кафе. Или в книжный магазин. Впрочем, там меня могут начать подозревать в краже книг! Нет уж. Я лучше в метро спущусь, посижу на лавочке. Вот там точно красть нечего.

К счастью, на просторной кухне сеньоры Рибаль никого нет. Тихо, прохладно. Ветер колышет занавески. Я усаживаюсь за стол, ставлю рюкзак у ног и выдыхаю. Вот так приключение… Накупила зачем-то кучу еды. Консервная банка оказывается с щупальцами осьминога. Ну нет, хоть неделю держите меня за решёткой, это я есть не собираюсь. «Привезу маме как сувенир», — мелькает спасительная мысль.

Но вот что делать с макаронами, если я не умею обращаться с плитой? С другой стороны, сегодня вечер пятницы… Задание по грамматике на завтра готовить не нужно. Можно дождаться сеньоры и попросить её включить плиту. Тем более пора начинать ужинать по-человечески: от «Алёнки» остались три жалких кусочка. Поберегу их на совсем чёрный день.

Хлеб, который я не глядя схватила с полки, оказался чесночным. А гаспачо — blanco, то есть белым. На пачке нарисованы какие-то орехи и куча чеснока. И в составе написано: «ajo». Ненавижу чеснок.

Но ем. И суп, и хлеб. В Испании мне хочется есть. Даже чесночный суп с чесночным хлебом. Интересно получается: когда над душой не стоит мама с её вечным «доешь суп» и «в нашем доме продукты не выбрасывают», так и хочется всё доесть и не выбросить.

После обеда я чувствую себя огнедышащим драконом. Даже легонько дую на салфетку. Проверяю: не загорится ли она от моего дыхания?

Я делаю себе чашку холодного какао, облокачиваюсь на подоконник, разглядываю детей на площадке и думаю про урок общения.

Получается, что на своём уроке Исабель использовала тот же самый приём, что и я с Даной. Я ведь тоже играла со своей ученицей в мышей. Но Иса пошла дальше. Она не просто предлагает играть в куклы. Она предлагает ученикам стать этими куклами. Вжиться в роль. Вживить себе язык под кожу. Или прямо в сердце. Как сказал Любомир, «язык сердца». La lengua de corazon.

«Получается, — думаю я, — мы для Исы — мыши. Семейство Ратонсито, с которыми она играет?»

Я негромко смеюсь, едва не расплескав по подоконнику какао.

— ¿Quién es?[46] — слышится негромкий вкрадчивый голос из прихожей.

Хорхе! Я не слышала, как он открыл входную дверь.

Он заглядывает на кухню, а потом бесшумно вплывает: крупный, жутковатый, по-прежнему напоминающий Водяного из детской сказки. Я торопливо допиваю какао и спешу ополоснуть чашку под краном. Хорхе подходит к окну, что-то бормочет себе под нос. Я улавливаю слово araña, это значит «паук», резко оборачиваюсь и вижу, что Хорхе замахивается, чтобы прибить моего друга Алехандро, который спустился на паутинке поприветствовать меня.

— ¡No! — кричу я.

Чашка высказывает из рук, с грохотом падает в раковину, но не разбивается.

— ¡No, por favor!

Хорхе опускает руку, изумляется, и я торопливо говорю, что он, паучок, он живой, и у нас в России его считают «хозяином дома», и вообще жалко, жалко убивать, прошу, не надо, пожалуйста…

Хорхе смеётся.

— ¡Estas loca! — весело говорит он. — ¡Pero me gustan locos!

Я сдавленно улыбаюсь в ответ, хотя меня вовсе не веселят ни мысль о том, что меня назвали сумасшедшей, ни мысль о том, что Хорхе сумасшедшие нравятся. Я слежу за Алехандро, который торопливо поднимается к себе наверх. Уф, молодец. Смышлёный паучок. За Хорхе я не слежу, а зря. Он делает шаг ко мне, потом раскрывает руки и упирается ими в раковину. Он окружает меня со всех сторон: своими руками, животом. Насмешливо заглядывает мне в глаза. Моё сердце колотится, как сумасшедшее. Что делать?! Оттолкнуть его?! Бежать? Отшутиться? Какие тут шутки?

— Jorge, tengo que ir[47], — делаю я жалкую попытку освободиться.

Он морщится и чуть отстраняется. Да, всё-таки иногда полезно есть чеснок!

— Манюша! — слышится из коридора.

— Марина! — кричу я радостно.

Никогда ещё я не была так рада Марине!

Она заходит на кухню, и Хорхе отступает.

— Вечером иду танцевать, — зевая, сообщает она Хорхе по-испански.

— А я останусь дома, — отвечает он, сверля меня взглядом.

— С мамой? — кокетливо спрашивает Марина.

— Нет, у неё собрание в кафе по поводу туристов, — с гримасой отвращения говорит Хорхе.

Я еле дышу. Так про работу плиты мне сегодня будет объяснять не сеньора, а её противный сын?! Он, а не мой друг Алехандро, и есть настоящий паук! Марина рассеянно кивает Хорхе, потом поворачивается ко мне:

— Манюша… — тянет она. — У меня щётка для волос потерялась. Одолжи свою на вечерок!

— А куда ты идёшь танцевать?

— Куда-нибудь в клуб, — с удивлением отвечает она. — Куда ещё-то? Не в аптеку же!

Она щёлкает языком и оглушительно хохочет. Хорхе даже не улыбается.

— Возьми меня с собой! — выпаливаю я. — Пожалуйста!

— Только тебя надо будет приодеть, — оценивающе оглядев меня, заявляет Марина.

— Как скажешь! — киваю я с благодарностью.

Глава 15

Bailamos!

Говорят, взглянув на жилище человека, можно составить мнение о нём самом. Я была уверена, что Маринина комната похожа на витрину в магазине одежды от кутюр. Но вот чего я совершенно не ожидала, так это устрашающего беспорядка. Платья, туфли, футболки, юбки — всё вперемешку валялось на столе, на комоде и даже на полу.

Марина перешагивала через эти кучи, как через лужи. Кровать была не заправлена, на ней клубком, словно спящий медвежонок, свернулось покрывало. В углах комнаты грудой была свалена обувь. Неудивительно, что щётка потерялась. Как она умудряется находить тут вещи?!

Тем временем Марина подошла к одной из куч, покопалась в ней, вытащила белую майку, скомкала и швырнула мне.

— Вот! Надевай!

— Думаешь, с шортами хорошо будет смотреться? — задумчиво спросила я, покрутив майку в руках.

— Зачем? Это платье.

— Платье?! Нет уж, спасибо.

Я расправила майку, аккуратно сложила её и оставила на комоде, точно таком же, как в моей комнате. Мне показалось, что майка облегчённо вздохнула.

— Почему ты не пользуешься комодом?

— Он страшный! — отмахнулась Марина. — Да и времени у меня нет. Какая разница! Запихаю всё в чемодан, и дело с концом. Или выброшу. А дома новое куплю.

Я промолчала.

— Кстати! — воскликнула Марина и выкатила из-за комода свой чемодан.

Распахнула его, нетерпеливо отбросила в сторону какие-то полотенца и достала юбку. Длинную, до земли. Тёмно-синюю. У меня мигом из головы вылетела заготовленная фраза о том, что мне всё-таки удобнее в шортах. Это была юбка моей мечты — из плотной ткани, с мягкими складками…

— Вот. Мне маман этот ужас перед отъездом сунула. Взяла у моей сестры! — скривилась Марина.

— У тебя есть сестра? — спросила я, не отрывая взгляда от чудо-юбки.

— О да. Старшая. Пусть идёт в баню! — с неожиданной злостью сказала Марина.

Её хорошенькое личико вдруг стало таким некрасивым, что я вздрогнула. Она улыбнулась, словно через силу. И добавила:

— Всё, топай к себе. Надевай юбку, жди меня внизу у подъезда. И не забудь закинуть мне щётку.

— Я лучше тебя тут подожду, — сказала я.

Она смерила меня взглядом и пожала плечами.

— Окей. Поможешь мне уложить волосы. Может, каким премудростям обучишься. Поважнее, чем в колледже.

Я не горела желаниям обучаться Марининым премудростям. Но мне не хотелось спускаться вниз одной. Я боялась встречи не только с Хорхе. Город страшил не меньше.

Ведь он, город, никогда не звал меня на вечернюю прогулку. Вдруг он рассердится за то, что я вышла в «неурочное время»? Оно не моё — Маринино. А любит ли город Марину, я не знала…

Марина собиралась ровно два часа. Хороша бы я была, если бы послушалась её и ждала у подъезда. Да я бы состарилась там! Пожелтела бы, как платан осенью.

Наконец мы вышли. Странную пару мы являли собой. Она — на высоченных каблуках, с волосами, уложенными, как во времена моей бабушки, в раздувающемся жёлтом платьице, похожем на кукольное. Марина сказала, что этот стиль так и называется «беби-долл». И рядом я — в плоских сандалиях, голубой футболке и длинной юбке.

— Для танцев — самое то, — съязвила Марина.

А я всё беспокойно оглядывалась: как-то встретит нас улица?..

Вечерний город шумел, словно море. Только вместо волн — приливы смеха, шум автомобилей, звон бокалов. Каждое кафе, даже самое крошечное, было забито до отказа. Официанты то и дело бегали туда-сюда, разнося сковородки с дымящейся паэльей.

«Ну что? — спросил город, шелестя листьями платанов. — Ловко я паучка подкинул?»

«Так ты нарочно всё это устроил?» — сердито спросила я.

«Конечно, — усмехнулся в облака-усы город, — как тебя ещё потанцевать вытащить?»

«А нельзя было просто позвать? — разозлилась я. — Я чуть от ужаса не умерла с этим дурацким Хорхе».

«А ты бы пошла, если бы я позвал?» — подмигнул закатным лучом город.

Я задумалась, едва не отстав от Марины. Пожалуй, он прав. Я бы сейчас варила макароны. Или зубрила правила, которые дала нам Росита. Пойти на танцы просто так я бы не решилась.

«Так тебе нравится Марина? — прищурилась я. — Тебе по душе её любовь к танцам? А развязность? А…»

Тут кто-то из прохожих захохотал прямо над моим ухом, и я не расслышала ответа города.

— Не отставай! — велела Марина, ловко семеня на своих каблучищах по мостовой.

— Куда мы идём?

— В самый модный клуб Барселоны. На набережной!

— Ты там была?

— Нет, но сегодня я расспросила одного местного симпатягу на тему лучших тусовок, — усмехнулась Марина.

— Где ты научилась так болтать по-испански? — с завистью спросила я.

— Флиртуя с парнями, конечно!

— Может, мне тоже стоит попробовать, — вздохнула я, — может, это и есть философский камень…

— Чего ты там бормочешь? — расхохоталась Марина. — Выше нос, Манюша! И плечи распрями. А то от тебя прямо монашеская скорбь исходит. Так ни один парень с тобой не захочет познакомиться.

Мы вышли на набережную. Народу было не меньше, чем днём. Волейболисты, кажется, и не собирались уходить. Зато появились большие семьи. Наверное, дети дождались папу после работы и рванули на пляж. Отцы семейств сидели прямо на песке, сняв ботинки и закатав штанины брюк. Матери суетились возле огромных сумок-холодильников, извлекая из них то порезанные и заботливо затянутые в плёнку куски арбуза, то бутылки с минералкой. Дети носились друг за другом, хохотали, стреляли друг в друга из водяных пистолетов.

Появилось на пляже и новое развлечение, которого я не видела днём. Длинноволосый парень в выцветших джинсовых шортах натянул между двумя столбами то ли широкий крепкий ремень, то ли прочную ленту и ходил по ней, раскинув руки как канатоходец. Иногда он терял равновесие и спрыгивал на песок. Но всякий раз начинал свой путь сначала.

К нему подошли две девушки, попросили разрешения пройтись. Одна, чуть пониже, так смеялась от смущения, что не смогла сделать ни шагу. Всё падала и падала на этого парня, а он ловил её с невозмутимым видом. А вторая, нетерпеливо отталкивая руку парня, пытающегося ей помочь, прошла почти до половины! Потом не выдержала, рассмеялась и спрыгнула. Первая порылась в карманах брюк и кинула монетку в железную банку из-под томатного соуса, которую я сразу не заметила.

«Интересно, а обязательно платить?» — задумалась я, глядя на парня, который ловко взобрался на ремень.

Наверное, нет. Хочешь — плати, хочешь — нет. Свобода прежде всего. Как и везде в этом городе.

— Ты заснула?! — раздражённо прикрикнула Марина.

Клуб, в который она меня привела, назывался «La Laguna de los Piratas». То есть «Пиратская лагуна». Над входом висел череп в красной бандане и жутковато улыбался раззявленной челюстью.

Внутри всё тоже было устроено так, что напоминало корабль флибустьеров. То там, то тут торчали мачты с площадками для наблюдения. Полукруглые танцполы, перетекающие один в другой, напоминали круги, которые остаются на воде после того, как по ней хлопнул хвостом кит. Бармены за стойкой были одеты в тельняшки, а один из них, темнокожий, носил ещё и повязку, скрывавшую глаз. А под самым потолком раскачивалась огромная бутафорская пушка, из которой высовывался скелет в шляпе и махал тонкой кистью всем новоприбывшим.

И все танцевали под музыку, ревевшую из динамиков. Бам-бам-трам! Бам-бам-трам! Моя голова сама принялась кивать в такт, и я почувствовала, что начинаю притоптывать на месте. Такое ощущение, что мои руки и ноги зажили отдельной от меня жизнью. В Москве я была только на школьных дискотеках и потому сильно смутилась. Но потом, оглядевшись, поняла, что никто никого не разглядывает. И гости, и бармен, и скелет под потолком — все размахивали руками, подпрыгивали, крутились под музыку.

— Тебе какой коктейль? — прокричала Марина.

— Что-о?!

— Что ты будешь пить, какой тебе коктейль заказать?

— А! Не знаю! Что ты сама заказываешь?

— Самое дорогое! — засмеялась Марина.

— Погоди…

Тут до меня дошло.

— Они алкогольные?!

— Манюш, тебе вредно носить эту монашескую юбку! Она влияет на твои мысли!

— Я буду колу!

— Что-о?!

— Я буду колу со льдом и лимоном.

Марина покрутила пальцем у виска, а потом схватила меня за руку и подтащила к стойке.

— Ладно, — прокричала она мне на ухо, — я тебе закажу колу! Не забудь оплатить наши напитки! И раз ты не умеешь веселиться, сиди тут. Видишь вон того парня?!

Она указала на высоченного бородатого испанца, который стоял на месте, вскинув руки над головой и хлопая в ладоши.

— Симпатичный…

— Он подкатил сюда на классной тачке. Хочу его закадрить! Пойду на танцпол, а ты сиди и наблюдай! Скажешь потом, смотрит он на меня или нет! Поняла?

Я кивнула. Вообще-то мне хотелось танцевать. Тем более диджей, который стоял на возвышении, похожем благодаря штурвалу на капитанский мостик, запустил целую серию португальских хитов, а я их обожаю, хоть и не понимаю ни строчки. Густаво Лима и его «Че-чере-рече»! От этой мелодии сердце начинает стучать так сильно, словно ты сплавал за пару минут до буйков и обратно, а то и вовсе заплыл за буйки. Ох, как же трудно усидеть на месте! Но когда я рисковала ослушаться Марину? Буду сидеть тут («Че-чере-рече, че-чере-рече!»). Подпевать буду. На испанца поглядывать.

Но таращиться на испанца долго не вышло. Чего на него смотреть: ну красавец, ну хлопает, как детсадовец, в ладоши. Гораздо интереснее было глядеть на тех, кто танцевал вокруг него!

Я заметила зеленоволосую девушку с целой кипой воздушных шаров и парня с огромным рюкзаком. Интересно, удобно ему танцевать? Другая девушка была в платье ещё короче Марининого, а когда развернулась ко мне в профиль, то стало видно, что она ждёт ребёнка! Рядом с ней крутилась, как волчок, девушка с седыми волосами. В её ушах покачивались серёжки, больше напоминавшие повисших пиявок. Может, это и правда настоящие пиявки?! На танцполе плясал даже дедуля в гавайской рубашке, а борода у него была раздвоена и сверкала в свете софитов. Но я забыла о дедуле, когда мой взгляд упал на его спутницу. Коротко стриженная, с пучком дредов на затылке и огромными очками-стрекозами на лбу. А было ей, наверное, за шестьдесят. А то и за семьдесят!

Я попробовала всё это представить в Москве. И вдруг поняла, что тут никто не скажет: «Смотри, беременная в коротком платье! И как ей не стыдно?!» Или: «Вот бабка! Ей на пенсию давно пора, а она дреды себе сделала!» Тут не принято бросать осуждающие взгляды. И как хорошо… Ведь никто не заявит: «Глянь, вот балда! Нацепила длинную юбку и притащилась на дискотеку». Как хорошо чувствуешь себя там, где все принимают друг друга такими, какие они есть…

— Видала?! — гаркнула мне в ухо Марина, которая, как всегда, подкралась незаметно. — Беременная! А в платье короче моего! А седую видела?! Я никогда так в жизни не стану краситься!

— Ну и что! — неожиданно для самой себя возразила я. — Если им так нравится, то и пусть!

— Да ладно! — изумилась Марина. — Это ж фрики какие-то! Мне смешно!

— А мне — нет, — отрезала я. — Не собираюсь ни над кем смеяться.

— Нереальная зануда, хуже моей сестры! Ты лучше скажи, испанец-то смотрит?

— Куда он от тебя денется…

Но Марина, не дослушав, уже испарилась.

«Молодец», — шепнул город.

«Ты о чём?» — с подозрением спросила я.

«Сама знаешь. Тебе „пятёрка“».

«Лучше бы кавалера мне нашёл, чем оценки раздавать!»

«А, это можно!»

«Эй, я пошутила!»

Зазвучала новая мелодия. Я подпрыгнула на месте, едва не расплескав колу, которую бармен наконец поставил передо мной, придавив бокалом счёт. Мишель Тело! «Бара-бара-бара». М-м-м! Как же я люблю этого улыбчивого португальца! И он гораздо скромнее блестящего во всех смыслах Густаво Лимо. В клипах снимается то в серой рубашке, то в клетку, а двигается немного скованно, несмотря на то что вокруг него пляшут восторженные девицы! И вообще он немного похож на Ромку, точнее, Ромка на него, особенно если ему тоже уложить так волосы. «Бара-бара-бара»! Мишель Тело в качестве кавалера? Спасибо, город! Я иду танцевать!

Но не успела я слезть с крутящегося табурета, как меня кто-то ухватил за локоть.

— Excuse me![48] — с акцентом сказали мне.

Дяденька. Пожилой. В очках, лысый. Страшно худой.

— Вы такая красивая, — продолжил он по-английски, — я могу угостить вас колой?

Я ошарашенно поглядела на него и молча указала на свой бокал, мол, спасибо, кола у меня уже есть. Он что, хочет со мной познакомиться?! Что же делать? Как его отшить? Я беспомощно огляделась в поисках Марины. Но она уже танцевала в обнимку со своим испанцем.

— Вы очень красивая, — жалобно повторил дяденька на английском, который явно давался ему с большим трудом. — Вы не такая, как все, вы необычная. Пожалуйста, можно с вами поговорить? Просто поговорить!

Мне стало жалко его. Я кивнула и залезла обратно на табуретку. Потом поскорее оплатила счёт, пока этого за меня не сделал дяденька. Ещё не хватало быть у него в долгу!

Когда он сел на соседнюю табуретку, то оказался ещё ниже меня. Его лысая голова едва возвышалась над барной стойкой.

— Вы…

Он сделал паузу и пошевелил пальцами, пытаясь подобрать слово.

— Мы можем говорить по-испански, — сжалилась я.

— Правда? — обрадовался он. — Замечательно! Я буду говорить медленно, чтобы вы поняли. Вы ведь иностранка? Вы такая красивая. Испанки не бывают такими красивыми.

«Ха-ха-ха, — мысленно съязвила я, — его бы на урок к Беатрис или Исабель. Он чокнутый? Или у него такие „правила съёма“? Как в фильме „Метод Хитча“?» Но дяденька совсем не походил на Уилла Смита. Скорее, на несчастного лемура, томящегося в зоопарке.

— Я хиропрактик! — заявил неожиданно дяденька.

Ну и словечко. Я бы и не поняла, о чём речь, если бы по дороге не заметила пару стеклянных дверей с надписью «quiropráctico», за которыми виднелись кушетки со спящими людьми. Правда, я толком не помнила, что это за врачи такие… Но и не горела желанием узнать сейчас.

— Я зарабатываю много денег! — заверил он меня.

— Я за вас рада, — оглядываясь вокруг, пробормотала я.

Ну почему никто не хочет спасти меня от престарелого хиропрактика? Ну, город! Ну, удружил! Это что, кавалер, которого ты мне обещал найти?!

— Я лечу людей альтернативными методами! — любезно принялся объяснять хиропрактик. — Мой кабинет тут неподалёку. У самого моря. Люди лежат в моём кабинете, утыканные иголками, как ёжики.

Он так и сказал: erizos. Сразу вспомнилась картинка из детского словарика, где были нарисованы разные животные. Наверное, подумал, что, как только я узнаю, что он делает из людей ёжиков, брошусь к нему на шею. Как бы не так. Я отпила колы и снова беспомощно огляделась.

Рядом со мной сидел какой-то парень. Не обращая внимания на музыку, он сворачивал из салфетки непонятную фигурку.

Как назло, зазвучал второй хит Тело: «Носа, носа…» Старый хит, но у меня дрожь по спине пробежала. Кажется, даже барная табуретка подо мной принялась пританцовывать.

— ¡Bailamos! — заорали все.

— Зажигаем! — закричала Марина и запрыгала, а её кукольное платье закачалось, как колокольчик.

Хиропрактик улыбнулся и слез с табуретки, сделав приглашающий жест — мол, пойдём, красотка, спляшем.

И тут я увидела, что он не просто лысый — он плешивый. Его лысину окружали полуистёртые, как бабушкин половик, островки волос. Я увидела, что Марина наконец заметила меня с этим плешивцем и давится от смеха. Увидела своё отражение в зеркальной стене позади бармена: губы упрямо сжаты, брови нахмурены. Качаю головой. Да, плешивый хиропрактик. Но не буду я над ним смеяться! Не буду!

А потом я увидела его. Парня с салфеткой. Точнее, это была уже не салфетка. А птичка. Изящный белый голубь, сложенный из бумаги.

— La pajarita, — произнёс парень низким бархатным голосом и придвинул птичку ко мне.

И улыбнулся так искренне, что в его карих глазах засверкало солнце. Хотя откуда солнцу взяться тут, ночью, в пиратской лагуне?

Сердце ухнуло, жахнуло и стукнуло где-то в ушах.

— Я зарабатываю очень, очень много денег! — громко заявил хиропрактик.

— Это потрясающе, — кивнула я. — Я так за вас рада.

Глава 16

Дон Бенеттон

Парень с салфеткой. Толстенький, да. Точнее, коренастый. Глаза круглые и тёмные, блестят, как мокрые сливы. Смотрит исподлобья. Шеи почти нет, голова как-то сразу на плечи насажена.

Но разве это важно? Разве имеет значение внешность, когда у человека — карамельный голос?

Не в смысле сладкий или приторный. А вот когда насыплешь на сковородку сахар и поставишь на медленный огонь, а сахар из белого станет тёмным, расплавится и закипит, и вдыхаешь этот запах, и где-то в нёбе, в голове, в мозгах или где-то там — такое же ощущение, как сейчас, когда он сказал: «La pajarita»… Или вот петушок на палочке, мутный, как бутылочное стекло, с пузырьками воздуха в карамельном животе; сдёрнешь обёртку быстро, сунешь в рот, зажмуришься — и в голове опять: «La pajarita».

По-другому и не знаю, как объяснить. Шеи у этого парня и правда почти не было, но голос, тягучий и низкий, шёл именно оттуда, из середины горла, и слова выходили красивыми, как фигурные петушки, и уютными, как мягкая домашняя карамель.

— ¡Nosa! ¡Nosa! — скандировал зал, подпевая Мишелю Тело.

Я будто очнулась.

Не сразу осознала, что сжимаю в руках, да что там, почти смяла протянутую мне пахариту.

— Меня зовут Бенисьо, — представился парень с серьёзным видом, — а тебя?

— Мария…

— Ты отсюда?

— Что?!

Я не могла поверить, что он принял меня за испанку!

— Нет, я из России! Я… учусь говорить по-испански. А ты?

— Я приехал из Мадрида, с другом на выходные, — пояснил Бенисьо и указал на того самого высокого бородача, возле которого увивалась Марина.

— Выходные в пятницу?

Я изогнула бровь дугой, а сама ликовала: мне понятно, что он говорит! Как ни странно, его слова не казались испанскими: они как-то сразу вливались мне в уши и становились понятными уже внутри меня.

— Мы работаем в полиции, — пожал плечами Бенисьо.

— Э-э-э, мне пора, — сообщил хиропрактик и, боязливо глянув на моего собеседника, слез с табуретки и влился в толпу танцующих.

Я фыркнула и перевела взгляд на Бенисьо. Он выглядел очень серьёзным.

— Это был твой парень? — озабоченно спросил он. — Из России?

— Ты с ума сошёл? — засмеялась я. — У меня тут нет парня из России!

— Мой друг познакомился с девушкой из России, — сообщил Бенисьо и указал на Марину.

— Да уж, я её знаю.

— Вообще-то он хотел познакомиться с тобой. Ты ему больше понравилась.

Я даже не стала переспрашивать. Просто застыла с раскрытым ртом.

— Да, он так и сказал: «Эта девочка в синей юбке очень красивая». Но ты уже была с парнем. И он…

Тут Бенисьо произнёс какое-то слово, я поняла, что это значит «постесняться». Поняла, но не поверила! То есть если бы не мой плешивый хиропрактик, то высокий бородач подошёл бы ко мне и познакомился бы со мной на глазах у изумлённой Марины?! Хорошо, что этого не случилось. Я бы тогда от смущения проглотила язык вместе со своей колой. С Бенисьо проще. Его я совершенно не стеснялась, сама не знаю почему.

— Ну а ты? — спросила я.

— А я решил сделать тебе пахариту, — пожал плечами он.

— Красивая! — похвалила я. — Ты хорошо делаешь оригами.

— Это не оригами. Оригами — это в Японии. А в Испании это искусство называется «делать пахариты», — поучающе сказал Бенисьо.

— Ты точно полицейский? — поддразнила я его. — Или ты учитель?

— Ты ведь приехала в гости в Испанию, тебе надо всё показать, всему научить, — развёл он руками. — Хочешь, я научу тебя делать пахариты? Я люблю работать руками.

— А ногами?

— Что?!

— Ногами! Пошли танцевать!

Я схватила его за руку и почти силком вытащила на танцпол. Диджей как раз решил предаться воспоминаниям и врубил Рики Мартина, «Living la vida loca». А может, он запустил эту песню, потому что тут было полно туристов, и все её знали… Неважно! Я лично эту песню обожаю. И Мартина обожаю! Как раз сегодня где-то в киоске попался номер журнала «¡Hola!», где он на обложке со своими сыновьями-близняшками. Хорошенькие! Я начала подпевать во всё горло, краем глаза следя за Бенисьо, а он…

Он стал танцевать. Да так здорово, что Рики Мартин мгновенно вылетел у меня из головы вместе со своими хорошенькими близняшками. Честно говоря, я и не думала, что парень умеет так классно двигаться. Что говорил Уилл Смит в фильме «Правила съема: метод Хитча»? «Настоящие парни не танцуют!» Вот и я так считала. На школьных дискотеках под «быстрые мелодии» никто из парней никогда не выходит танцевать.

Нет, Бенисьо не демонстрировал какие-нибудь фигуры из джайва или, скажем, рок-н-ролла. Он просто слегка пританцовывал в такт музыке, но делал это так уверенно, что казалось, он слился с ней в единое целое и можно было бы узнать эту мелодию по его движениям, даже не слыша задорный голос Мартина.

Я замерла, но Бенисьо взял меня за руку, повёл вправо, влево, потом закрутил вокруг себя, и я почувствовала что-то вроде тока, который заставил меня двигаться и танцевать, не думая при этом, как я выгляжу и что обо мне подумают. Мои руки выписывали какие-то изумительные кренделя, плечи выдавали «цыганочку с выходом», но Бенисьо сохранял серьёзный, почти торжественный вид, и мы продолжали танцевать что-то немыслимо странное, но очень пластичное.

Потом начался медленный танец, и Бенисьо, не смутившись, приобнял меня за талию. Его невозмутимость поражала. У него был такой вид, будто мы уже встречаемся, нет, женаты три года! Его надо было срочно расшевелить.

Я ткнула его пальцем в грудь, в надпись, белевшую на чёрной футболке.

— «Бенетто́н», — сказала я, — в России тоже есть.

— Надо говорить «Бе́неттон», — поправил он меня.

— А в России говорят так!

— Но ты в Испании!

— Значит, буду звать тебя дон Бенетто́н, — поддразнила я его.

Он засмеялся. Но потом всё-таки снова поправил меня.

Как странно это было! Марина надо мной всё время подшучивала. Над моей серьёзностью. А тут наоборот. Я посмеиваюсь над ним, а он серьёзный, как… как…

— Как называется человек, который с трудом понимает юмор… с которым непросто? — спросила я кокетливо.

— Pesado, — ответил он.

— Погоди, pesar — это «взвешивать», — наморщила лоб я. — То есть это означает «тяжёлый»?

— Я кажусь тебе pesado? — спросил он с волнением.

— Нет, что ты, — посерьёзнела я. — Расскажи мне про Мадрид. Это красивый город?

— Да. Очень. Как ты, — сказал он, и у меня по спине побежали мурашки.

Никто никогда не говорил мне таких прекрасных вещей! Да ещё и таким славным голосом…

Подошла Марина в сопровождении бородача. Он обнимал её за талию, а она всё хихикала и закатывала глаза. Познакомить нас она не снизошла, но Бенисьо быстро произнёс:

— Рикардо. Мария.

Мы кивнули друг другу. А Бенисьо с напряжением смотрел то на Рикардо, то на меня, словно проверяя: не отобьёт ли меня его друг? Не перетянет ли внимание? А может, он по привычке следил за порядком. Говорят же, что есть люди, на которых профессия накладывает отпечаток.

— Что вы посмотрели в Барселоне? — спросил Рикардо у нас с Мариной.

— Все ночные клубы на первой линии у моря, — жеманно ответила она.

— А я учусь, — смущённо призналась я.

— Молодец, — похвалил Бенисьо, — но так нельзя. Нужно пройтись по музеям.

— Музеям? — с презрением переспросила Марина.

— Ты не любишь музеи? — нахмурился Рикардо.

Она тут же переменилась в лице.

— О нет, нет! Я обожаю музеи! Жить без них не могу!

Тут все засмеялись, даже Бенисьо.

Глава 17

Я говорю, ты говоришь, мы говорим

На следующий день Рикардо и Бенисьо повели нас к двум домам, которые спроектировал Антонио Гауди. К неудовольствию Марины, Рикардо приехал на метро, и она долго по-русски возмущалась, «как можно обладать такой тачкой и не кататься на ней». Впрочем, огорчение не мешало ей ослепительно улыбаться испанцу.

Дом Бальо, или Дом Костей, был украшен черепами и костями, которые поддерживали балкончики. И жутко, и красиво. Глазастые балконы напоминали то ли страшных глубоководных рыбин (вспомнился страх на первой встрече с сеньорой Рибаль), то ли напуганного этими самыми рыбами водолаза в маске. Особенно изумляло, что стены дома были покрыты россыпью лазурно-зелёных цветочков и ракушек. Как-то легкомысленно смотрелись они рядом с желтовато-белыми костями, будто высохшими на солнце.

— Есть теория, — сказал Бенисьо, — что вот это… — он указал на цветочки, — это чешуя дракона. А вот те кости с черепами — его жертвы.

— Похоже на сказки Гофмана, — заявила я. — И пугает, и… красиво.

Но Бенисьо то ли не знал, кто такой Гофман, то ли не понял и поэтому промолчал.

«Эй, город! — мысленно позвала я. — Скажи-ка, а Гауди это всё придумал, чтобы изумить народ? Типа как цирк шапито или, там… кунсткамера?»

«Сама ты кунсткамера, — обиделся город, — и мыслишь-то поверхностно!»

«В отличие от некоторых, хоть как-то мыслю», — обиделась и я, краем глаза наблюдая за Мариной.

Рикардо купил себе сэндвич, из которого высовывались тёмно-красные лепестки хамона, и сосредоточенно жевал, разглядывая толпу японских туристов, вооружённую палками для селфи.

Марина подошла к нему, выхватила бутерброд и, откусив кусок, вернула испанцу с победоносным видом. Типа я дракон, а ты — моя жертва. Но Рикардо, кажется, только покоробила такая фамильярность. Он вообще мало обращал внимания на Марину. Хотя на неё, одетую в обтягивающее платье-тельняшку, обращали внимание все. Японцы даже сфотографировали её, как достопримечательность у Дома Костей.

Будь я позлораднее, я бы подумала, что Рикардо страдает по мне. Но видно было, что ему нет дела ни до кого, ни до чего, разве только до сэндвича.

Второй дом был весь какой-то расплывчатый, с кучей пещер вместо балконов. Он назывался Каменоломня или, по-испански, La Pedreira. Бенисьо долго рассказывал нам, как скованный ревматизмом Гауди сидел всё время на берегу моря, с ракушками, и потому все его строения напоминают то песочные замки, то раковины, то рыбьи скелеты. То есть он вдохновлялся тем, что под руку попадалось на пляже.

Мы вошли внутрь Каменоломни. Я задрала голову и увидела, что вместо крыши над нами голубеет небо, похожее на озерцо с плавными очертаниями. Такие рисуют на уроках ИЗО первоклашки. Потом я заметила железные балкончики, похожие на клубки почерневшей и застывшей речной травы, и вообразила на одном из них даму позапрошлого века, которая приветственно помахала бы нам расшитым платком.

Экскурсовод, возглавлявшая группу туристов из Италии, вещала что-то про то, как Гауди любил природу, и про то, что в его творениях не найти ни одной ровной линии, но казалось, что слушать её необязательно. Само жилище, изогнутое, тёмное и таинственное, говорило с нами, нашёптывало: «Подойди, подойди… Посмотри… Разве я стул? Нет, нет… Я волшебное животное. Сядь на меня — унесу в свой мир! Подойди, подойди… Посмотри…» Ручки дверей в этом странном доме напоминали то крылья, то клювы, то хвосты птиц и животных.

Я представляла себе, как Гауди брал в руки кусок дерева или металла, прижимал к уху, вслушиваясь в жизнь внутри, и зажмуривался. А потом надевал очки, доставал инструменты и начинал работать.

— Гауди просил рабочего: «Сядь на стул», — рассказал Бенисьо, — тот садился. И дальше мастер делал спинку и подлокотники. Ты знаешь, что такое подлокотники?

Сначала мне нравилось, что он так много рассказывает. Хотя я понимала далеко не всё. Но восхищалась, что простой полицейский так разбирается в истории и архитектуре. Интересно, мои соотечественники, которые тоже следят за порядком, смогли бы с таким же воодушевлением рассказать о доме-музее Толстого, скажем?

Но потом стало грустно. Бенисьо практически не давал мне вставить ни слова.

«Наверное, это потому что я плохо говорю по-испански», — встревожилась я. Вон Марина только и делает, что болтает с Рикардо, а он знай себе кивает, глазея по сторонам.

Нервозность всё больше овладевала мной. Я попыталась дразниться, называя Бенисьо доном Бенеттоном, и хотя он фыркал в ответ, но продолжал упрямо рассказывать об архитекторе. Я приуныла.

После экскурсии Рикардо потащил нас в какое-то «нетуристическое место», где готовили «самую вкусную в Испании паэлью». Это оказалось совсем крошечное кафе. Там было всего три столика и огромная барная стойка, за которой сидели пожилые испанцы и пили кофе из стеклянных стаканчиков. Мы сдвинули два столика из трёх вместе, но всё равно за ними не поместились, и Марина взгромоздилась на колени к Рикардо. Однако тот аккуратно, как обезьянку, с которой фотографируются в цирке, пересадил её обратно на пластиковый стул и принялся обсуждать с пожилой официанткой тонкости приготовления паэльи.

— Только о еде и думает, — недовольно по-русски сказала Марина. — Может, у него глисты?

Она расхохоталась.

— Всё равно он классный, — прищурилась Марина. — Надо заставить его купить мне пару платьев.

Я молчала, пребывая в унынии. Испанский язык, который так легко дался мне вчера в клубе, ускользал… Как зелёное стёклышко, которое посчастливилось найти на берегу моря. Вот оно у тебя в мокрой ладони, а вот его — р-раз! — и слизнула волна.

Вскоре внесли паэлью — огромную шипящую сковороду, из которой торчали хвосты креветок и ещё каких-то непонятных морских существ. Рикардо тут же положил себе большую порцию. А Бенисьо взял мою тарелку, наполнил её жёлтым рисом, овощами и креветками, стараясь, чтобы я попробовала всё. Я осторожно зачерпнула ложкой рис, поднесла к губам.

— Осторожно, горячо!

Бенисьо опоздал. Я ойкнула, дёрнула рукой, рис просыпался мне на колени. Сегодня на мне снова была синяя юбка Марининой старшей сестры, но, к счастью, я надела длинную серую футболку, и досталось ей, а не юбке. Хотя всё равно обидно. Жирное пятно на видном месте… И футболка любимая. И во рту всё горело.

«Так мне и надо, — подумала грустно я, — теперь у меня есть веская причина для молчания — обожжённый язык».

На город спускался вечер, сиреневый, дымчатый, шумный, полный музыки и огня, пламеневшего в лампах у входов в рестораны. Люди смеялись, люди болтали. Все болтали! Подружки, друзья, влюблённые, официанты, спортсмены на велосипедах, даже маленькие дети, которые вроде ещё не должны уметь говорить. Но даже они что-то лепетали матерям, а те ворковали в ответ. Все говорили, кроме меня.

Рикардо, который наконец наелся, предложил отправиться в клуб. На этот раз — какой-то восточный, полутёмный, где пахло сандалом, а гости, развалившись в огромных креслах цвета лаванды, курили кальян. Музыка там была громкая, с арабскими мотивами. Как танцевать под такую — непонятно. Я поделилась этим с Мариной.

— Что тут непонятного? — изумилась она. — Танец живота!

Она была довольна: ей удалось заставить Рикардо купить ей самый дорогой коктейль — «Corazón espinado», что в переводе на русский означало «Раненое сердце». Мне же Бенисьо купил орчату — напиток из орешков со смешным названием «чуфа». Помню, как мы веселились на занятии испанским с Беатрис, когда она принесла нам статью про эти орешки. Я тогда ещё загадала обязательно попробовать когда-нибудь в Испании такой коктейль. И вот я сижу перед стаканом с кремовым пенистым напитком, и он меня совсем не радует…

— Расскажи мне о России, — вдруг попросил Бенисьо.

— Давай лучше я? — томным голосом предложила Марина. — У нас по улицам ходят белые медведи и играют на бала…

— Извини, Марина, — вежливо прервал её Бенисьо, — но меня интересует мнение Марии.

— Вот страшила мудрый! — брякнула Марина по-русски и побежала на танцпол, где её уже ждал Рикардо с двумя голубоватыми «Ранеными сердцами» в руках. Я поглядела ей вслед и вздохнула.

— Она бы лучше рассказала. Я ещё не говорю по-испански так хорошо, как она.

— Ты замечательно говоришь, — убеждённо сказал Бенисьо, складывая из салфетки тюльпан.

Так и сказал: admirablemente. «Восхитительно», «великолепно»…

И я наконец улыбнулась, забыв о том, как обожгла язык, как дала обет молчания. Отпила орчаты, холодной, пахнущей корицей и ещё чем-то душистым, и принялась рассказывать о России. О том, кто мои родители, какие вузы у нас есть, о Дане, конечно, о еде, даже о нашей даче немного рассказала. Говорила я с ошибками и паузами. Бенисьо иногда поправлял меня, помогал подобрать слова, но ни разу не позволил себе улыбнуться моим ошибкам или сказать какую-то колкость. Он по-прежнему был серьёзным до занудности, но сейчас меня это не раздражало, а успокаивало.

Ночью я долго не могла заснуть. Всё ворочалась и прижимала к губам тюльпан, который свернул из салфетки мой друг. Но думала я не о нём, а о том, что, похоже, нашла философский камень. Теперь главное — не выпускать его из рук…

Глава 18

Любимая ученица

В понедельник я проспала урок грамматики!

Сама не знаю, как так вышло. Я поставила будильник на шесть утра, чтобы повторить перед выходом тему причастий. Правило их образования было мне известно, но Росита показала, какие бывают исключения, и даже записала на доске поговорку, чтобы легче их было выучить. Я собиралась её зазубрить — люблю такие штуки. В пятом классе учительница русского сказала нам, что «винегрет» — это «веник наоборот», и я до сих пор это помню и ни разу не написала «винегрет» неправильно…

Тьфу! Какой винегрет! Бежать мне надо быстрее! К Росите не успею, но прогулять урок Исабель казалось немыслимым. Хотя больше всего мне сейчас хотелось завалиться обратно в кровать и спать, спать, спать… Голова была тяжёлой. Я огляделась и поняла, почему проспала: солнце сегодня не заглянуло ко мне сквозь решётчатые ставни. Я приоткрыла их и выглянула на улицу. Ого! По небу бродят тёмно-серые тучи, сильный ветер кружит листья и сухие плоды платана, вот-вот пойдёт дождь…

Вот уж не думала, что в Испании бывает пасмурно. Интересно, что там на море, шторм? Как хочется сбегать и посмотреть… Но Исабель!.. Нет, нет, нужно собираться. Надену, например, любимую серую футболку.

Тут я вспомнила о том, как вчера уронила на колени рис. У-у-у! Опять мне не везёт. Любимая футболка грязная, и вот эта футболка тоже, и эта…

Я перестала рыться в комоде, осознав, что у меня не осталось ни одной чистой футболки! Как же так? Ну да, понятно, дома за этим следит мама. Нет, я, конечно, доношу свои вещи до корзины с грязным бельём, да и машину могу включить, а потом вещи развесить, но мама сама любит стирать, группировать бельё, подбирать режим, и я обычно в это таинство не вмешиваюсь.

Что же надеть? Длинную кофту с рукавами? Или футболку с пятном? Я размышляю пару секунд и делаю выбор в пользу любимой вещи, надеясь, что пятно как-то можно прикрыть руками.

Бегу в ванную, но там занято. Судя по приоткрытой двери в комнату Хорхе, там именно он, сеньор Рибаль. Я заглядываю на кухню. Сегодня на завтрак заготовлены бутерброды: с сыром и ветчиной. Отлично, бутер можно схватить с собой. Бросаю взгляд на часы. Как долго полощется в ванной Хорхе!

Я переминаюсь с ноги на ногу и нечаянно заглядываю в его комнату. Там вроде бы совсем нет мебели! Этот факт так изумляет, что я невольно просовываю голову в дверной проём.

Так и есть. Мебели — ноль! На полу лежит матрас. Рядом с ним — гитара. На стуле — аккуратная стопка вещей. А на крючке — вешалка с униформой. Чёрная рубашка, чёрные брюки и белый фартук. Интересно, кем он работает? И ещё интересно: удобно жить без мебели и вещей? Кажется, это называется минимализм. Неужели у него даже зеркала нет?

Я заглядываю ещё дальше и вдруг… Цепенею от страха. Воздух вокруг будто стал колючим, и я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Стена, на которой я надеялась увидеть зеркало, абсолютно белая, без обоев. А на ней… На ней десятки, сотни раз толстым фломастером написаны имена. Точнее, всего одно имя. Моё.

Написано — и зачёркнуто. Снова написано — и снова зачёркнуто. Даже не зачёркнуто. Закрашено, замалёвано с такой ненавистью, что у меня выступают слёзы. Что, что я ему сделала?! За что он меня так ненавидит?

Маркеры валяются тут же, у стены. Синий, красный, зелёный. И рядом — новая пачка. Все чёрные. Ух, красота тут наступит, ничего не скажешь…

Шум воды в ванной стихает. Я быстро стираю слёзы со щеки, вылетаю в коридор и нос к носу сталкиваюсь с Хорхе, который выходит из ванной, набросив себе на шею полотенце.

Я резко отступаю. Меня страшит даже мысль, что он может ко мне прикоснуться.

Он же, наоборот, долго и внимательно всматривается в меня, потом кивает и проходит мимо…

Всю дорогу до школы я размышляла о том, за что так рассердился на меня сын сеньоры Рибаль. Никто и никогда не испытывал ко мне такой ненависти! И как трудно теперь вынести это… Но даже пожаловаться некому. Если напишу маме, она перепугается, решив, что этот парень — маньяк. А кто знает, может, так оно и есть…

От грустных мыслей отвлёк сигнал вотсапа. Мама? Нет, Бенисьо. Я слабо улыбаюсь. Хоть кому-то я нужна в этой Испании.

— Пойдём вечером купаться?

— А вы не уехали?

— Нет, я смог задержаться. Рикардо уехал один. Так мы идём на море?

— С радостью!

Я выдохнула. Хорошо, что вечером не нужно будет сидеть дома. Рядом с комнатой, исписанной моим именем. Только Марина расстроится из-за Рикардо. Интересно, Исабель когда-нибудь рассердится, что Марина всё время отсутствует?

В классе Исабель окна распахнуты, сильный ветер качает жалюзи. Кико приветствует меня с неизменным жаром, но я вижу, что он всё время ждёт, не появится ли за моей спиной Марина. Алекс, как обычно, отпускает язвительную шуточку — называет меня alumna preferida, то есть «любимая ученица» Исабель. Мне приятно, но я недоумеваю: почему я любимая?

— Потому что ты только одна — ученица! — хохочет Алекс, толкает Кико в бок, и тот ухмыляется в ответ.

— Глупыши, — отмахиваюсь я, но мне всё-таки лестно, что они надо мной подшучивают. В моём родном классе шутники обычно не удостаивают меня своих подколок, им интересны «звёздные» девушки класса. А тут — такое внимание, хоть главная звезда и спит себе в доме сеньоры Рибаль.

— И ещё ты так внимательно её слушаешь, — продолжает дразниться Кико, — прямо глаз с неё не сводишь.

— Я тоже преподаю, — с важным видом сообщаю я, — и учусь у неё разным методам.

— О-о-о, — в два голоса тянут Кико и Алекс и начинают наперебой предлагать мне: — Позанимайся со мной! Нет, со мной! Будь моей учительницей, научи меня знаешь чему…

Они не успевают закончить фразу: в класс заходит, нет, даже вплывает новый парень. Он огромный. По-моему, я никогда не видела таких крупных людей. Живот выпирает со всех сторон, полные руки сжимают папку. Он в тёмно-зелёной футболке и шортах до колена, и я ёжусь при взгляде на его гигантские ноги. Парень здоровается с нами по-английски, уточняет, правильно ли он нашёл класс Исабель. И, получив утвердительный ответ, проходит к тому столу, за которым сидели Любомир и Богдан, и садится сразу на два стула!

Я стараюсь не смотреть на Кико и Алекса, но кожей чувствую, как у них в головах, будто дикие пчёлы, рождаются шуточки про толстяка. Мне и самой интересно: где он покупает одежду по размеру? Может, шьёт на заказ?

Наконец в класс влетает Исабель. Вот уж кто у нас верх изящества. Сегодня она во всём белом: юбка-колокол, блуза с короткими рукавами. Ветер усиливается, раздувает её лёгкую одежду, и она на несколько секунд прикрывает глаза, подставляя лицо прохладе. В комнате темнеет, как всегда перед грозой, и Исабель напоминает парус лодки, попавшей в шторм.

Она лучезарно улыбается нам, спрашивает у толстяка, как его зовут. Вместо ответа тот выставляет табличку с именем «Кевин». Это порождает новый приступ возни в том месте, где сидят Алекс и Кико. Исабель тем временем пишет на доске свой вечный лозунг «Да здравствует жизнь!». Кевин не сводит с неё глаз.

«Это ещё что, — снисходительно думаю я, — это она ему ещё свои методы не демонстрировала». И я нарочно изображаю даже некоторое равнодушие к таинственным жестам Исабель. Мне-то известно, что она сейчас вынет из сумки свечи, встряхнёт их…

Но Исабель не встряхивает свечки. Она смотрит на них пару секунд, словно не может вспомнить, что это такое, а потом задаёт какой-то вопрос.

Я не понимаю её. Гляжу на Алекса. Он переглядывается с Кико и несмело говорит:

— Нет, только диалог.

«А, она спросила, готова ли сценка», — соображаю я.

Исабель переводит взгляд на меня. Я качаю головой. А что, имею право! Моей напарницы уже неделю нет на занятиях! Как нам готовить сценку? Да и материал откуда взять? Можно было бы, конечно, записать какой-то разговор между Бенисьо и Рикардо, но между собой они обменялись всего парой фраз. Мужчины не тратят много времени на болтовню. Я припоминаю, что Рикардо долго расспрашивал пожилую официантку о паэлье, но из того диалога я вообще мало что уловила.

Я смотрю на Исабель с вызовом и пожимаю плечами. Метод, конечно, прекрасный, но пока задание для меня трудновато. Пусть сама соображает.

А Исабель убирает свечи обратно в сумку. Потом присаживается на кончик стола и, скрестив руки на груди, кивает Алексу. Мол, читай!

Они с Кико сначала долго спорят, кому первому начать читать диалог. Потом начинают хором. Смеются. И, покосившись на Исабель, всё-таки распределяют роли. Кико читает за бармена, Алекс — за клиента. Бармен просит предъявить удостоверение, что клиенту уже исполнилось восемнадцать, а клиент спорит, доказывая, что уже взрослый, и в конце концов приводит как аргумент какие-то mostacho, которые куда-то падают. Исабель улыбается и спрашивает, откуда этот диалог, на что Кико и Алекс начинают хохотать как безумные. Алекс наконец выдавливает: «Из нашей жизни», а Кико достает из кармана шортов накладные чёрные усы и прикладывает их к верхней губе. Так вот что такое mostacho…

Исабель похвалила обоих и попросила в следующий раз подготовить сценку. А потом она посмотрела на меня в упор и спросила:

— ¿Por qué no estás lista, María?[49]

Я пытаюсь что-то промямлить про Марину, которой нет и без которой я не могу ничего сделать. Но от Исабель веет таким холодом! Она теперь похожа не на парус, а на айсберг посреди северного моря. Мне хочется поёжиться от ледяного взгляда, но я не осмеливаюсь.

Исабель разочарованно качает головой.

— Así no se puede, esto es malo[50], — говорит она медленно.

Мне так стыдно… Но при этом я жутко сержусь на неё! Вот тебе и alumna preferida! Отругала так, будто я у неё свечки украла. Вот посмотрим, насколько этот новый толстяк справится с заданием!

— А какой должен быть диалог? — вдруг спрашивает Кевин на очень даже приличном испанском. — Любой? То есть то, что просто говорят испанцы? Тогда можно я прочту свой диалог? Я не знал, чем вы тут занимаетесь. Я для себя записал. Я давно уже понял, что язык надо учить, подслушивая чужие разговоры.

Все засмеялись.

— Так вот, сегодня я услышал, как девушки в жёлтых футболках позвали парня… Тоже в жёлтой футболке. И сказали ему…

Кевин открыл тетрадь.

— Нужно вырезать из бумаги кружочки!

— Я уже вырезал!

— Нужно наклеить звёздочки.

— Я наклеил.

— Нужно повесить плакаты!

— Я у вас Золушка?! Может, мне нужно сажать розы, чтобы пойти на бал? Тогда где мои хрустальные туфельки? Где моя тыква? Где моя фея-крёстная? Раз я Золушка, то буду танцевать на балу с принцем. А кстати, где мой принц?

Про принца Кевин спросил дурашливым высоким голосом, но к этому моменту хохотали уже все. Кико даже слёзы вытирал.

— ¡Bravo! — только и сказала Исабель.

Я ошарашенно уставилась на Кевина. То есть можно было даже далеко не ходить?! Просто записать то, что обсуждают старосты в жёлтых футболках? Ну, теперь-то уже нельзя, идею использовал наш суперумный новичок, alumno preferido. Дурацкое ощущение.

А Исабель расслабилась, разговорилась. Прочла нам целую лекцию о том, как важно слушать, как важно запоминать, а главное — важно ходить по городу и везде, где только можно, знакомиться с людьми и общаться с ними.

А потом, в упор глядя на меня, сообщила, что, оказывается, в эти выходные для учеников школы провели экскурсию. В субботу — на море, а в воскресенье была прогулка с экскурсоводом по центральной улице города — Рамбле. И объявление, мол, висело на стеклянной двери внизу, кому надо — тот увидел.

Я огорчилась. Море-то ладно, я там была с Любомиром и Богданом. А вот Рамблу жалко.

— El próximo domingo nos vamos al parque Güell[51].

Я закивала так усердно, что у меня даже шея заболела. Мол, буду всенепременно, точно и однозначно. Но Исабель ответила только холодным кивком.

Эх, лучше б она мне «IN»[52] влепила! Только бы не смотрела так огорчённо и разочарованно.

Окончательно расстроившись, я еле слышно попрощалась с мальчишками и заспешила домой.

Не зря я хотела прогулять этот дурацкий урок.

Глава 19

La Rambla, улица-цыганка

— Да не кипеши ты! — отмахнулась Марина.

Она сидела у себя в комнате и, положив руку на комод, красила ногти.

— Тоже мне, нашла специалитет — Рамблу! Сами погуляем, без всяких экскурсий. Мне как раз нужно нарядов новых накупить.

— Бенисьо вечером звал нас на море, — осторожно сообщила я.

— Они же уехали! — воскликнула Марина, едва не опрокинув пузырёк с лаком.

— Бенисьо — нет, — тихо ответила я.

Марина помрачнела.

— Ладно, — отрывисто сказала она, — мне всё равно нужны новые наряды. Я такого накуплю, что Рикардо больше никогда никуда от меня не уедет.

Из коридора послышался низкий голос сеньоры Рибаль.

— А макароны так и будут «макароны»? — спросила я, вспомнив про одно неотложное дело.

— Иди уже, а? — с досадой отмахнулась Марина.

Кажется, она положила слишком много лака на один из ногтей. Но вслед мне сказала:

— Если будешь варить, на мою долю — тоже.

«Почему она такая? — размышляла я, бредя по коридору. — Может, потому что ей позволяют быть такой?» Но мысль о том, чтобы начать одёргивать Марину, казалась невероятной. Наговорит колкостей… Лучше и не связываться.

Тем более сейчас меня заботило другое: как спросить про плиту и макароны? Простые вроде бы слова, а не вспоминаются. Волнение так и переполняло меня. Вдруг ошибусь? Вдруг сеньора Рибаль меня не поймёт? Но желудок гнал вперёд, на кухню. Хочешь не умереть от голода — болтай по-испански. «Выходит, что голод — лучший учитель», — невесело усмехнулась я.

Всё оказалось не так страшно. Сеньора была в приподнятом настроении и мигом разъяснила и про плиту, и про макароны. Помогла их сварить и поделилась томатным соусом. Сыр, который я купила в тот день, когда чуть не загремела в полицию за воровство (тогда Бенисьо проявил бы ко мне интерес другого рода!), оказался нарезанным на пластики, и тереть его было невозможно. Но я выкрутилась. Накрыла горячие макароны этими пластиками, и они мгновенно расплавились. Мама была бы довольна. А может, и нет. «Суп надо есть на обед, а не макароны», — заявила бы она. Кстати, макароны по-испански называются pasta. И как я забыла это слово, оно же во всех учебниках встречается! Я предложила pasta сеньоре, но она отказалась. Сообщила, что у неё очередное собрание по поводу туристов, и опять принялась рассказывать про вазочки, хотя я по-прежнему не видела связи между ними и туристами. Сеньора увлеклась и даже заставила меня выбрать «самую красивую вазу на кухне». Я ткнула пальцем в одну, тёмно-коричневую, облепленную ракушками. Она была низенькая, в ней хорошо бы смотрелись одуванчики, которые не растут в Испании. И ещё она чем-то напоминала Бенисьо.

Хорхе, к счастью, был на работе и в угощении макаронами не нуждался. Я вспомнила про исчёрканную стену, но при виде огромной кастрюли, в которой дымилась pasta с сыром и томатным соусом, страхи улетучились.

Марина съела совсем чуть-чуть: берегла фигуру. Зато я под её неодобрительным взглядом вычистила даже дно кастрюли: к нему прилипло несколько макаронин. Умереть как вкусно!

Гулять мы отправились, когда уже смеркалось. Красивые тут были вечера: розовато-голубые, как старинные испанские шали, они пахли солёным морем и кофе. До Рамблы добирались пешком — вдоль моря. Я разулась и шла по набережной босиком. Марина, как всегда, возвышалась надо мной на каблучищах. Правда, платье она надела довольно простое, светло-голубое, с пляжным принтом, чуть ниже колена.

— Я хочу, чтобы твой друг увидел меня в скромном наряде, — объяснила она, — и потом передал Рикардо, что я ни с кем не кокетничала и ждала только его, моего дорогого.

— Ты влюбилась? — не удержалась я.

— Очень важно, чтобы он на мне женился! — ответила Марина. — Просто суперважно. Ты даже себе не представляешь как!

Город был где-то рядом, но молчал. Не сердито молчал, а по-дружески. Мне казалось, я чувствую на плече его тёплое дыхание. Море шумело, набрасывало волны на берег, и я невольно потрогала завязку купальника на шее. Скорей бы пришёл Бенисьо. А то вечно недовольная Марина ещё и купаться не захочет — из вредности.

По Рамбле гуляли целые толпы людей. Я даже остановилась сначала у памятника Христофору Колумбу, не решаясь влиться в эту массу туристов, но Марина нетерпеливо потянула меня дальше.

Люди были везде. Одни фотографировались на фоне памятника, другие толпились у фонтанчика с питьевой водой, украшенного гербом Каталонии, третьи рассматривали цветы в киосках, четвёртые торговались у ларьков с сувенирами. В глазах пестрило от выставленных и даже выложенных на земле открыток, колокольчиков, флагов, футболок, очков, рюмок, чашек, журналов, магнитов на холодильник, бейсболок, полотенец и кошельков. Всё это было с символикой города, конечно, с Каменоломней, с Домом Костей, с закатами и рассветами на море, с аляповатыми сердцами и розовыми надписями «I love Barcelona».

Наверное, надо было купить родителям какой-то сувенир, скажем, чашку с флагом или футболку, но было страшно даже подойти к продавцам. Наверняка схватят и начнут что-нибудь втюхивать. Бр-р-р-р!

И на всех этих чашках, футболках, колокольчиках и магнитах то и дело виднелась мозаичная ящерка, которую придумал Гауди и «поселил» в парке Гуэль, куда нас поведёт в воскресенье Исабель. Вот так вот… Ещё до парка не добралась, а уже знаю, как выглядит бедная ящерка во всевозможных ракурсах.

То тут, то там раздавались крики на разных языках:

— Be careful![53]

— Сколько это стоит? Пять евро? Ма-а-ам! Дай пять евро!

— What’s that building?[54]

— Gehen wir einen Kaffee trinken![55]

— Саша, надо маме купить сувенир! Твой маме, чьей же ещё! Моя-то не ждёт ничего особенно, а твоя обидится!

— Come ti chiami, tesoro?[56]

Я застыла, оглушенная звуками, запахами, криками, движениями толпы. Как тут вообще можно гулять?! Да ещё и экскурсию проводить…

— Идём в магазин! — закричала мне в ухо Марина.

Но я не могла тронуться с места. Мой взгляд был прикован к девушке, которая стояла на постаменте. На ней было старинное платье с оборками, шляпка с цветами, а в руках — корзинка. И всё это — платье, шляпка и даже цветы — было выкрашено бронзовой краской. Казалось, что она вся сделана из металла.

— Что это? — прошептала я.

— Где? Да ты что! — поразилась Марина. — Никогда живую скульптуру не видела? Их же тут полно!

И правда, весь бульвар был заставлен вот такими людьми, выкрашенными в металлический, тёмно-зелёный, медный… Кто-то изображал чудище из фильма ужасов, кто-то — пирата. Ещё были монахи, ангелы, велосипедисты и танцоры. Был даже Антонио Гауди, который сидел на стуле и держал в руках макет одного из своих творений.

— Нужно монетку кинуть, — растолковала Марина, — и они пошевелятся.

— Зачем? — удивилась я.

— Они так деньги зарабатывают, балда! Непыльная работка. Сиди себе да шевелись иногда.

Но меня пронзил ужас. То есть люди с утра наряжаются, пшикают на себя краской (вредной ведь наверняка!), а потом весь день стоят на жаре в ожидании монетки?! У них же всё тело затекает! А о чём они думают? Они ведь даже не разговаривают ни с кем. Как так можно, что это за кошмарная работа такая…

— Ну вот смотри, я тебе покажу, — Марина достала из кошелька пару центов и двинулась к девушке.

— Не надо, — уцепилась я за неё, — пожалуйста, не нужно!

— Тебе что, их жалко? — прищурилась Марина. — Брось! Они лопатой деньжищи гребут.

Я покачала головой. Это же издевательство над собой. Никаких деньжищ не захочешь. Кошмар. Вот теперь, если Дана будет как-то особенно доставать меня на уроке, буду вспоминать этих несчастных дядек и тёток, замерших на жаре.

— Всё! — не выдержала Марина. — Мы идём покупать мне красоту.

Пришлось идти за ней: Марина потребовала, чтобы я работала «живым зеркалом» и говорила, идёт ей наряд или нет. Мы зашли в какой-то магазин одежды, и я без сил опустилась на пуфик у примерочной.

«Дикое место, город», — пожаловалась я.

«Согласен, — вздохнул он. — Между прочим, старинный квартал. Одни особняки чего стоят. Но кто на них смотрит…»

«Я смотрю!»

«Вот сейчас будет тебе на что посмотреть», — ухмыльнулся он в ответ. И тут из примерочной выплыла Марина. В чём-то розовом, раздувающемся…

— Красиво, — вздохнула я.

Это слово мне пришлось повторить ещё с десяток раз. Если не больше. Странное дело — с каждым новым нарядом Марина становилась всё улыбчивее, всё счастливее. Она действительно радовалась тому, что покупает себе одежду. Я никогда не видела, чтобы она улыбалась так искренне. Всегда в её выражении лица, в интонациях была какая-то наигранность, что-то искусственное. А тут — как ребёнок в магазине игрушек!

— Да ты шопоголик, Марина!

Она засмеялась, закивала: «Да, да». И снова исчезла в примерочной. Наконец она отпустила меня, и я выскользнула на улицу. Стараясь не обращать внимания на шумных туристов, громко обсуждающих меню в кафе, принялась рассматривать старинный дом с высокими зелёными ставнями. Но тут мое внимание кое-что привлекло.

«Casa del Llibre» — прочла я на вывеске соседнего дома.

Стоп-стоп-стоп! По-испански casa — это «дом», а вот «книга» — libro, a не llibre. Но… Значит, вывеска — на каталанском, а внутри — всё-таки книги.

Я перебежала на другую сторону улицы, влетела внутрь магазина и замерла.

Как сразу стало тихо и прохладно… Справа и слева высились стойки с книгами… И запах, свежий бумажный запах книг, любимый с самого детства… Я медленно побрела между рядами, с жадностью вглядываясь в обложки и названия секций. «Лучшие бестселлеры на каталанском»? Нет, спасибо… Биографии, книги о жизни звёзд… «Шопинг-гид по Барселоне». Ни за что на свете! А вот отдел детской литературы — это да, это то, что мне нужно.

Какой же красивый был этот отдел! Книги для детей, нарядные, с твёрдыми красивыми обложками, на которых были изображены мыши, лошади, собаки, олени, куклы, муми-тролли и цветы, были разложены повсюду с такой любовью, что хотелось опуститься на маленький розовый или голубой стульчик, заботливо подставленный к стойке, и погрузиться в чтение.

Только вот беда — большинство книг были на каталанском. Набравшись смелости, я спросила у миловидной девушки, которая раскладывала книги, обучающие счёту, где же литература на испанском. Она отвела меня в укромный уголок, который тем не менее поражал обилием красивых детских книжек. Я хватала то одну, то другую и сразу набрала целый десяток — для Даны. А потом перевернула книги и обомлела. Одна самая простая книжечка, без всяких вставок и окошечек, которыми я собиралась порадовать Дану, стоила шесть евро! Четыреста рублей. А те, где текста побольше, и вовсе десять. Я вздохнула и принялась разбирать свою стопку. В конце концов я выбрала крошечную книгу про овечку Салтарину, которая salta y salta sin parar, то есть прыгает и прыгает без остановки, большую книгу про мышку Хульетту, шалунью, на которую ворчит вся семья, но стоит ей сбежать из дома, как все бросаются на поиски и страшно переживают, две книги с собачкой Снупи, обучающие счёту и цветам, а также красочную книжку про улитку, caracol. Дане будет что почитать, когда с помощью овечки, мышки и Снупи я обучу её разным словам. Мы, конечно, пробовали с ней читать местоимения, но вряд ли Дана что-то помнила из тех мучительных первых уроков…

На той же стойке мне попались книги для подростков: одна про поиск сокровищ, другая — про школу волшебников, но не «Гарри Поттер», а что-то на испанский манер. И хотя я считала себя взрослой, решила купить себе именно эти книги. Потому что я прочла несколько абзацев и почти всё поняла. И стоили они по три евро.

У самой кассы я вспомнила обещание, которое дала сама себе: найти и прочесть книги испанских современных авторов, чтобы не попадать впросак на тестах. Пришлось притормозить у стойки с бестселлерами и перебрать самые-самые популярные. Язык показался мне сложным, иной раз я не понимала вообще ни одного слова в предложении. Но надо же потихоньку покорять вершины… Да и когда теперь предоставится шанс купить книги на испанском!

Наконец я выбрала книгу автора Elia Barceló «El almacén de las palabras terribles». Что такое almacén — я не знала, а вот las palabras terribles сразу поняла — «ужасные слова». Открыв в телефоне электронный словарь, я выяснила, что almacén — это «хранилище», «склад». «Хранилище ужасных слов»? Любопытно!

Меня привлекла жутковатая обложка — человек идёт в темноте вдоль полок то ли с книжками, то ли с папками, а впереди мерцает лампа… И аннотация понравилась. Книга про девушку, которая, поссорившись с родителями, сбегает из дома и встречает старика, который отправляет её в это самое хранилище.

Трудно было оценить, насколько сложен язык, но, в конце концов, это ведь и есть книга современного испанского автора, за которой я пришла в магазин! А фамилия Barceló пусть напоминает мне о новом друге — городе…

На кассе было совсем немного народу, но все испанцы, а не туристы, и этот факт наполнил меня гордостью. Я не сувениры в уличной лавчонке набрала, а книги — источник знаний и радости, — как настоящий коренной житель! Вдобавок я смогла прочесть и перевести объявление, висевшее на кассе, где говорилось, что позади магазина есть сад, el jardin, куда приглашаются все желающие почитать книги и послушать презентацию нового романа какого-то знаменитого автора.

«Вот прелесть — проводить презентации в саду», — умилилась я, расплачиваясь за покупки.

В приподнятом настроении я вышла на шумную Рамблу и сразу столкнулась нос к носу с разъярённой Мариной.

— А предупредить?!

— Прости, прости…

Я и правда была виновата перед ней и бросилась исправлять ситуацию: предложила купить мороженого. Марина поутихла, заняла лавочку, расположив на ней свои пакеты с одеждой, а я, помахивая фирменным пакетиком «Casa del Llibre», двинулась к киоску, торгующему газировкой, мороженым, чипсами и фруктовым льдом, перемолотым в крошку, garnizado.

На витрине — изображение бельгийских вафель. Я вспоминаю про чуррос. Но продавец-азиат в ответ только качает головой. «Ничего, — утешаю я себя, — когда-нибудь я их найду. Сегодня одна моя мечта уже исполнилась».

Я беру нам с Мариной по стаканчику фруктового льда, и мы долго сидим на лавочке, разглядываем улицу, которая всё больше и больше наводняется людьми. То тут, то там устраиваются играть уличные оркестры, пускаются в пляс танцоры фламенко, которые тоже зарабатывают себе на хлеб, выступая перед туристами. С ними пляшет, поёт и выкрикивает что-то задорное вся Рамбла.

На этой лавочке нас и находит Бенисьо. Уже совсем стемнело, зажглись фонари, но буйная Рамбла не утихает. Бенисьо садится между мной и Мариной, она демонстративно отодвигается на самый край скамейки. Он протягивает ей кулёк с орехами, она качает головой.

Я же беру пару орешков, рассматриваю при свете фонаря. Похоже на ракушку. Осторожно пробую. Да это же солёный миндаль! Вкусно до невозможности!

— Марина, попробуй!

И она, соглашаясь съесть орешек, как обычно, разыгрывает милостивую госпожу. Зачем она это делает?.. Ведь только что, накупив кучу вещей, была такой славной!

— А кто из вас купил книги? — спрашивает Бенисьо.

— Отгадай, — фыркает в ответ Марина.

— Можно посмотреть? — спрашивает у меня Бенисьо.

Потом тщательно разглядывает мои покупки, одобрительно кивает, увидев роман Элии Барсело.

— А зачем тебе детские книги?

— Я учительница. Преподаю.

— Ты преподаёшь каталанский? — удивляется Бенисьо.

— Что-о?!

Вот тебе и раз! Книга про улитку оказалась на каталанском. Я листаю её, пытаясь разобрать хоть слово. Бесполезно. Только заглавия совпадают. Caracol и caracol. Я чуть не плачу. Возврату книги не подлежат… Об этом тоже было написано на кассе, чуть ниже объявления про сад. Семь евро выкинуты в мусорку!

Я перебираю остальные книги, и тут мне приходит в голову вторая огорчительная мысль. Зачем я набрала Дане столько книг! Она же не умеет толком читать! Пока ещё выучится… А книги будут пылиться.

— Что с тобой? — беспокоится Бенисьо и, когда я делюсь своими мыслями, машет рукой: — Не волнуйся! Пока твоя ученица не выучила буквы, ты сможешь читать ей вслух. Так все делают. Тебе ведь мама тоже читала вслух. А мой дед — каталонец. Живёт здесь, в Барселоне. Он читал мне книги на каталанском. И поэтому я немного понимаю этот язык. Так что в любом случае… Читай ей. Хорошее это дело.

Я почти подпрыгиваю от радости. Растаявший фруктовый лёд проливается из стаканчика на шорты, но мне всё равно. И правда, как же я не сообразила! Любому ребёнку, который учит, скажем, родной язык, читают вслух книги на этом языке. И я просто буду читать Дане, показывать картинки… Хочется обнять Бенисьо в благодарность, но я протягиваю ему книгу:

— Вот. Возьми, пожалуйста. Передай дедушке. Пусть вспомнит то время, когда ты был маленьким.

Бенисьо поднимает голову, замирает на несколько секунд. С моря дует ветер. Он раскачивает листья платана, по лицу Бенисьо плывут кружевные тени. Он хочет что-то сказать. Но вместо этого стряхивает с колен платанового ёжика и громко командует:

— Пошли купаться!

Марина поднимается с неохотой. Она всем видом изображает, что мы ей неинтересны. Она не спускается на песок, а устраивается на пирсе, свешивает ноги и кричит мне:

— Пусть передаст своему другу, что я ждала его, как Ассо-о-оль!

Я молчу. Я не знаю, как объяснить Бенисьо, кто такая Ассоль, да и не хочу ничего говорить.

Ночное море совсем другое. После шумной и дикой, как цыганка, Рамблы море кажется молчаливым великаном, пустыней, горой. Оно простирается повсюду и далеко-далеко на линии горизонта сливается с чёрным небом. Я сбрасываю одежду и вхожу в воду. Медленно, с опаской… Я не боюсь акул, я знаю, что им тут слишком холодно. И чудовища страшны только на Рамбле, когда они изгибаются в немыслимых позах, лишь бы заработать немного денег.

Море мягкое, почти невесомое, как ветер. Где-то рядом молча плещется Бенисьо. Кто-то вдалеке брызгается и смеётся, но мне не до шуток. Меня охватывает торжественная серьёзность. Я карабкаюсь по спящему великану. Я хочу осмотреть с его высоты окрестности… Но всё, что я могу увидеть, — это я сама, крошечная точка, песчинка в тёмном море, в большом мире.

У меня перехватывает дыхание. Я осталась наедине с собой в окружении мягкой дышащей мглы, я хочу заглянуть внутрь себя, чтобы понять: «Кто же я такая? Зачем живу?»

Тут ночную тишину прорезал стрекот мотора. Где-то неподалёку завели лодку. Всплеск, ещё один… Откуда-то сбоку вдруг взлетела волна и укрыла меня под собой. Я хотела крикнуть, но в рот хлынула горькая морская вода. От ужаса окаменели руки и ноги, я не могла шевельнуть ими, а за волной шла ещё одна, и ещё, и ещё…

Вдруг — резкая боль в плече. Бенисьо выхватил меня из волны, едва не вывернув руку, прижал к себе и тут же оттолкнул, поставил на ноги. Неужели дно?! Да, тут неглубоко, но всё-таки с каким ужасом бьётся сердце, как страшно, невыносимо страшно!..

Слёзы льются рекой, смешиваются с морской водой, и волны уносят их прочь.

— Как хорошо, — шепчу я, зажмурившись, — как хорошо, что ты рядом…

Глава 20

Вазочка с ракушкой

Плохо помню ту неделю. Вспоминаю — и в голове сумбур, какие-то обрывки. Помню огорчённое лицо Кевина. У него оказалась очень плохая память! Вроде пустяк. Но Исабель требовала, чтобы во время сценки, неважно, монолога или диалога, никто не подглядывал в записи. «Нужно сжиться со словами, — объяснила она, — сделать так, чтоб они стали вашими, родными». В общем, она тратила много времени на Кевина и на Алекса с Кико, а обо мне как будто забыла.

Я не знала, радоваться этому или огорчаться. Я подготовила монолог: записала по памяти всё, что Бенисьо рассказывал о Гауди. Но мне не нравился этот текст. В нём не было… Даже не знаю. Какого-то чувства, какого-то открытия, которым хотелось бы поделиться. Изюминки, что ли. Хотя я ненавижу это сладко-приторное слово, но точнее не скажешь.

Впрочем, два дня на той неделе всё-таки мне запомнились. Однажды на занятие, ко всеобщему восторгу, явилась Марина. Она пришла раньше меня и сидела, позёвывая, возле Кико, а тот не сводил с неё глаз. Исабель была единственной, кто не проявил восторга по поводу Марининого возвращения. Она только строго спросила, готов ли наш диалог. На что Марина важно сообщила, что помолвлена с испанцем и выходит за него замуж. Сейчас, мол, ведутся приготовления к свадьбе, и на днях Марина принесёт такое количество диалогов, что их хватит на всю школу. Ошарашенная Исабель только кивнула в ответ.

— Вот на какие жертвы пришлось идти ради вашего урока! — торжественно объявила по-испански Марина, и все захохотали.

Кроме Кико, конечно. Он мрачно уткнулся в свои записи, повторяя сценку в баре.

А я даже немного позавидовала Марине. Умеет она всех рассмешить! Мне такое никогда не удаётся…

После урока Марина подошла к Исабель и попросила сделать с ней селфи. Со мной случился новый приступ зависти. Я бы никогда на такое не осмелилась…

После обеда, состоящего из гаспачо и хлеба, я устроилась на кухне с книгой про волшебную школу. Несмотря на кажущуюся простоту языка, читать было трудно. Попадалось очень много незнакомых слов. Некоторые я проверяла по электронному словарю, некоторые пропускала, лишь бы понимать, о чём читаю. Я всё время отвлекалась, особенно на бурчание в животе. Стаканчика холодного супа моему организму было явно недостаточно.

Страшно хотелось бросить книгу, но, во-первых, это был один из тех самых «философских камней», которые помогают учить язык, а во-вторых, хватит с меня неразумной траты на книжку про улитку. Заплатила за эту — буду читать.

Хлопнула входная дверь. Я с облегчением закрыла книгу, прижала к груди и поднялась. Не будешь же при хозяйке читать на кухне!

Сеньора Рибаль была не одна. За её плечом маячил Хорхе. В руках у сеньоры был бумажный пакет с масляными пятнами.

— Поешь с нами, Мария! — пригласила она. — Я принесла жареную курицу.

Я хотела отказаться, но запах был такой соблазнительный, что я не сдержалась. Устроилась на краешке стола, спрятав на коленях книгу. Не хватало ещё дать Хорхе повод насмехаться надо мной, что я читаю детскую литературу!..

Он и не обращал на меня внимания. Сел напротив и, не глядя по сторонам, занялся куском курицы, который положила ему на тарелку мать. У него был такой вид, словно не в его комнате всё исписано моим именем!

Я тоже занялась едой. Мне досталась куриная ножка и немного запечённых овощей.

— Ешьте, ешьте, — приговаривала сеньора, вытирая лоб салфеткой, — тут ещё для Марины порция.

Я кивнула с набитым ртом — мол, спасибо — и поправила волосы тыльной стороной руки. Сеньора заметила этот жест и поспешила к подоконнику, где стоял рулон бумажных полотенец, накрытый прихваткой.

— Мария, вытри руки, так будет удобнее… Ай! Ай!

Сеньора взвизгнула, отскочила и выронила на пол рулон полотенец. Из него, как в фильме ужасов, медленно выползли три паука!

— Это всё она, Мария, — по-прежнему не глядя на меня, сообщил Хорхе и сплюнул на тарелку куриную кость, — она любит пауков. И собирает их специально.

— Что-о?! — разъярилась сеньора.

Я вытаращила глаза на Хорхе. Как он… Как он может?! Так нагло врать! За что он мне мстит?!

— Мария! Мария! — сеньора пыталась сдержаться. — Это недопустимо! Нельзя! Нельзя собирать пауков! Я не знаю, что принято у вас там, в России, но тут — нельзя! Господи, а я ещё говорю всем о терпимости к туристам! И ещё! В прошлое воскресенье ты очень поздно вернулась домой! Очень поздно! Так нельзя! Вдруг с тобой что-то случится?! Что я скажу твоим родителям? Где ты пропадаешь? В барах? На дискотеках? Ты знаешь, сколько там опасных людей! Когда я была в твоём возрасте, я сидела дома! Но пауков не собирала!

Сеньора ещё долго отчитывала меня. Я сидела над тарелкой, размазывала вилкой помидор и не могла заставить себя возразить ни слова. Почему меня обвиняют в том, чего я не делала? Я не собирала этих пауков. А ночное возвращение? Марина вообще иногда приходит под утро, но этого никто не замечает…

Остаток дня я проревела в своей комнате. Плакала тихо, чтобы не слышал Хорхе. Такого удовольствия я подлецу не доставлю. Весь вечер я провела во «ВКонтакте», читая новости тех, кто остался в Москве. Кто-то катался на роликах в парке Горького, кто-то ходил на фотовыставки на бульварах, кто-то работал помощником вожатого в городском лагере… Никогда так сильно мне не хотелось домой. И ещё ужасно хотелось позвонить маме, но я боялась её расстроить. Поэтому перечитала нашу вчерашнюю переписку, где она рассказывает, что они с папой решили в моё отсутствие переклеить обои в моей комнате, и советуется по поводу цвета и рисунка. Хоть кому-то я нужна, хоть кто-то меня любит.

Крики сеньоры звенели у меня в ушах даже с утра. Я жалела, что не веду дневник. Если бы записать весь этот ужас, стало бы легче… С этой мыслью я дожила до переменки между грамматикой и общением. Все, как обычно, высыпали в холл, чтобы поболтать и позавтракать. У меня был с собой бутерброд с ветчиной, но есть еду, которую приготовила нам сеньора, не хотелось. Я всё-таки записала её слова на клочке бумаги. Доберусь до пляжа — утоплю в море.

— ¡María! — позвала Исабель, и я очнулась от грустных размышлений. — ¿Estás lista?[57]

Я огляделась. Марины не было. «Она всё затеяла ради селфи! — вдруг дошло до меня. — Ей нужно было кому-то послать фото с педагогом! Как доказательство того, что она ходит в школу!»

Я так разозлилась на Марину в эту секунду, что, наверное, треснула бы её тетрадкой по голове. «Замуж выхожу, диалог принесу». Врушка несчастная! Да ещё и меня подводит!

Исабель повторила свой вопрос. Я медленно поднялась с места. Терять мне было нечего. Дрожащими руками я вытащила из кармана сложенный вчетверо листок и прочла монолог. Не Бенисьо, который рассказывал о Гауди. А те слова, что прокричала вчера сеньора Рибаль.

Как все смеялись… Не передать. Я не обрадовалась, понимая, что смеются они надо мной, а не над тем, как я ловко пошутила. Но мне отчего-то стало легче. Может, от того, что взгляд Исабель потеплел. Она с одобрением кивнула несколько раз, как бы возвращая мне утраченное доверие. Потом подумала и посоветовала поискать где-то диалог, чтобы на следующем уроке выступить в паре с Мариной.

— Si Marina no se casa[58], — с лукавой улыбкой добавила Исабель.

На прощанье она напомнила нам об экскурсии в парк Гуэль. Вечером я написала сообщение Бенисьо, и он пообещал подъехать к парку. Я не знала, радоваться этому или нет. Мне очень нравилось болтать с ним по телефону. Мы много смеялись: я поддразнивала его за то, что он всё время поправляет меня, называла профессором Бенеттоном, а он фыркал вместе со мной, но потом всё-таки принимался меня поучать. Я вслушивалась в его карамельный голос, в слова, крепкие, как морские камушки, в музыку его фраз…

Но ждала ли я его приезда? Не знаю. Наверное, всё-таки ждала. Марина со мной почти не разговаривала. Хорхе ненавидел. Сеньора ругала. Учителям, даже славной Росите, я всё время должна была доказывать, что чего-то стою… В чужой стране мне не хватало друга, которому я нравилась бы просто так.

В парк Гуэль Марина ехать отказалась.

— Чего я там не видела! Ну ящерица эта. Ну пещерки. Ну домики кукольные. Нет уж. Я лучше вечером в клуб пойду. Ведь сегодня приезжают наши принцы, трам-пам-пам! Выберу самое классное платье из тех, что мы купили на Рамбле.

А мне парк очень понравился. Оказалось, что это не парк под названием Гуэль, а парк Гуэля, друга Гауди, который пригласил его построить квартал, похожий на сад, и оплатил все расходы. Только почему-то барселонцы не захотели покупать квартиры в таком саду, и Гауди жил в нём сам.

Зря, между прочим, они отказались. Тут было так красиво, так спокойно! Даже туристы не мешали. Фигурные крыши домов с затейливыми крестами и другими украшениями, похожие на пряники, притягивали взгляд. Глядя на них, я переставала слышать голоса и смех туристов, зазывные окрики продавцов пищалок, шипелок и некрасивых марионеток. Я слышала только голос Исабель, которая рассказывала нам о том, с какой радостью и страстью архитектор создавал прогулочные аллеи, называемые «Птичьи гнёзда». Под этими гнёздами — необычное эхо, которое делает их идеальным местом для обмена секретами.

Алекс толкнул меня локтем в бок — мол, не хочешь поделиться со мной своим секретом? А зануда Кевин так и записал по-английски в блокнот: «Идеальное место для обмена секретами». Кому он будет показывать эти записи?

Я, как всегда, понимала речь Исабель лишь отчасти. Переводчика Кико с нами не было. Как и Марина, он отсыпался перед вечерним загулом. Алекс прошептал мне, что вчера Кико выпил несколько рюмок текилы подряд, а сегодня хочет побить свой рекорд.

— Жаль, я не успеваю посмотреть на это, — вздохнул Алекс, — уезжаю домой.

— Передай Кико, что я желаю ему удачи, — прошептала я.

Кевин покосился на нас с неодобрением. Похоже, план великого архитектора не удался, и аллея «Птичьи гнёзда» — не самое идеальное место для обмена секретами…

К ящерке, которая оказалась вовсе не ящеркой, а гигантской саламандрой, было не подойти: её всю облепили дети. Но я уже нашла то, что мне больше всего понравилось: скамейку Жужоля, ученика Гауди. Она была извилистая, как лесная тропинка, и пёстрая от самой разнообразной мозаики, какую только можно себе вообразить. Тут нашлись и змейки, и цветы, и листья, и квадратики, и кубики, и всевозможные лабиринты из линий и образов. Ещё в квартире сеньоры Рибаль зачарованная мозаикой, тут я совсем забылась. Я вела по изображениям рукой, и мне казалось, что я перехожу из одной сказки в другую, и герои каждой сказки приветствуют меня, собираясь передать послания от великих архитекторов и художников прошлого…

Вдруг в сумке зазвонил телефон. Кто это может быть? Все родственники в курсе, что я за границей. Бенисьо. Я сбросила звонок. Тогда он написал: «Выйди из парка».

Я глянула на часы. Исабель разрешила нам прогуляться часок самим, прежде чем вернуться в автобус. У меня ещё оставалось около сорока минут.

Я решила подождать конца экскурсии, болтая с Бенисьо о том о сём. Потом предупредим Исабель и пойдём гулять. Я расскажу ему о мозаике. А он наверняка засыплет меня фактами из жизни ученика Гауди со смешной фамилией Жужоль.

— Жених приехал? — усмехнулся Алекс.

— Друг!

— Врёшь?

— Конечно! — со смехом сказала я.

А Кевин изобразил полное недоумение.

Бенисьо ждал меня у кованых ворот. Он приехал в полицейской форме. Форма шла ему, добавляя серьёзности и привлекательности.

— Привет! — радостно выпалила я, а он вместо ответа протянул мне дракончика из бумаги.

Каким красивым, хоть и жутковатым, был этот дракон с распахнутой пастью и изогнутым хвостом! После Дома Костей я уже поняла: любят они тут в Испании красивое и жутковатое.

Бенисьо молча указал на ворота за моей спиной. Я обернулась и увидела точно такого же дракона! С пастью и хвостом! Только выкованного из железа. Я перевела взгляд на его бумажного брата. Надо же, просто копия!

— Бенисьо, какой ты… — с чувством начала я — и осеклась.

Хотела сказать «талантливый», но забыла слово. Вот балда! Повисла неловкая пауза. Бенисьо переминался с ноги на ногу. Что это с ним? Не поучает, не мудрствует, не хвалит и не ругает. Смотрит на меня так, будто я — этот кованый дракон, а он — непрошеный гость.

— Ты приехал один? — решилась спросить я.

— Да, — выдавил он. — Рикардо помирился со своей невестой.

— Невестой?!

— Да, они поссорились перед нашей поездкой.

— Ты говорил, ему понравилась я… Я думала, это значит, он… как это? Свободен!

— Ты ему понравилась, — с нажимом сказал Бенисьо, — но больше всего ему нравилось есть.

— Я заметила!

— Вовремя они помирились. Пока он не отъелся до вот таких размеров…

Бенисьо широко развёл руки в стороны. Мы оба улыбнулись. Хотя мне стало грустно. Жалко Марину.

— Хорошо, что он не ел чуррос. Иначе уже не влез бы в свою красивую машину, — продолжил Бенисьо, и его обычно уверенный голос дрогнул.

«Почему он так нервничает? — удивилась я. — Ему тоже Марину жалко?»

— Кстати о чуррос, — вспомнила я. — Нигде не могу их найти. Тут тоже спрашивала. В кафе, внутри. Нету.

— Конечно нету! — с жаром воскликнул Бенисьо. — Это ведь зимняя еда. Летом её никто не делает. Только дома, если захочется. Я готовлю очень вкусные чуррос. Даже деду нравится. И всем моим друзьям. И родителям. Я очень хорошо готовлю. Тебе точно не придётся готовить, если ты поедешь со мной в Мадрид!

И не успела я осознать его последнюю фразу, как он вдруг встал передо мной на одно колено, взял мои руки в свои и произнёс:

— Поедем?

Прохожие оглядывались. Кто-то даже наставил на нас камеру телефона. Ещё бы, полицейский стоит на колене перед какой-то девчонкой! Может, это розыгрыш?!

Вот и я так подумала. А потом посмотрела в серьёзные глаза Бенисьо и поняла: он не шутит. Ужас прокатился по мне волной. Как тогда, в ночном море. Только тогда я была рада, что Бенисьо был рядом со мной. А сейчас… Лучше бы ему оказаться подальше отсюда, в своём Мадриде!

Мне это снится, мне это снится…

Нет!

Не снится!

Кошмар.

— Бенисьо… — хрипло начинаю я.

Он протягивает мне ладонь. На ней кольцо! Красивое, невероятно… На нём — крошечная саламандра Гауди.

Я не осмеливаюсь даже прикоснуться к кольцу. Смотрю на ладонь Бенисьо и думаю. Он рукастый. Раз-раз — и сделает птичку. Если надо — дракона. А теперь, может, хочет сделать из меня жену? Жену в стиле оригами.

Все будут смотреть на меня с завистью. А что скажет Катя?

«Мужчина мечты, да ещё и испанец! Эй, племяшка, а нельзя ли там ещё такого сыскать? Для твоей феи-крёстной? Ладно, буду приезжать к тебе загорать! Я надеюсь, у твоего принца есть небольшой замок на море?»

Интересно, а мне вообще-то уже можно замуж по закону в Испании?

— Бенисьо…

Осторожно, мизинцем, я двигаю кольцо к краю ладони. Саламандра смотрит на меня. Кажется, в мифах они уничтожали взглядом. Я кладу рядом с кольцом бумажного дракона — теперь саламандре меня не видно.

— Прости. Ты мне как… друг… как… брат… Но не как жених… Я даже Алексу сказала, что ты мне друг, — зачем-то добавляю я и спешу повторить: — Прости.

Я закрыла лицо руками. Было слышно, как Бенисьо со вздохом поднялся с колен. Я боялась посмотреть на него. Он, наверное, меня сейчас ненавидит!

— И ты прости, — тихо сказал Бенисьо.

Но я так и не убрала рук от лица. А когда наконец решилась это сделать, рядом никого не было. Бенисьо и саламандра исчезли. Только летал по тротуару, подгоняемый ветром, бумажный дракон…

Домой я вернулась зарёванная. Долго искала в кармане ключи, да так и не нашла. Пришлось звонить.

Открыла Марина.

— Что случилось?

Я опустилась на стул возле вазочек.

— Что случилось?!

— Бенисьо предложил мне поехать с ним в Мадрид. Кольцо подарил.

— То есть, — прошептала Марина, — замуж, что ли?

— Ну… не знаю…

— Постой, а ты?!

— Отказалась.

Я не ждала от неё сочувствия. Но я надеялась, что она отпустит одну из своих едких шуточек, и мне станет легче… Вместо этого Марина закричала так, что несчастные вазочки зазвенели:

— Ты с ума сошла?! Ты что натворила! Из-за тебя Рикардо больше не приедет сюда! Он ведь ни разу сам сюда не приезжал, всё с твоим Бенисьо! А раз мы больше не встретимся, то и не поженимся! Из-за тебя!

Я молча смотрела на неё. У меня не было сил её разубеждать, что Рикардо не женится на ней вовсе не из-за меня. Я поднялась и пошла на кухню. Села у стола и обхватила руками голову. Почему мне так больно? Ведь это не мне отказали в замужестве… Выходит, причинять боль — тоже больно. Обжигающе и невыносимо.

Стемнело. Вскоре хлопнула входная дверь: Марина ушла. Пожалуй, и я могу отправиться в свою комнату, в свою келью. Просижу там до рассвета. Вряд ли я смогу заснуть…

Одновременно со мной из-за холодильника кто-то тоже поднялся. Я вздрогнула от неожиданности. Хорхе! Это его силуэт темнел на фоне догорающего в окне вечера.

Он сидел там? Караулил?!

Я попятилась к двери. А он быстро шагнул ко мне и молча схватил за руку. Я попыталась вырваться — не вышло. Хорхе держал крепко.

Крик застрял у меня в горле. Я замахала свободной рукой, как крылом. Свет, свет! Дотянуться до света! Но краем ладони удалось зацепить что-то холодное, острое… Оно покачнулось.

Вазочка!

Я схватила её, замахнулась.

Захотелось, как в кино, треснуть его по башке, так, чтоб рухнул как подкошенный. Но как страшно было в жизни ударить чем-то тяжёлым человека! Так что я изо всех сил толкнула его, как барана, этой вазочкой в лоб. Он дрогнул, попятился. Я опустила руку, в которой сжимала вазочку. Послышался звон. Я прислонилась к стене и нащупала выключатель.

Кухню залил свет.

Хорхе сидел на полу у окна, держался за лоб. В руке у меня была вазочка с ракушкой. То есть уже без ракушки. Оказалось, это она выскочила, покатилась по полу, да ещё и раскололась на две половинки.

Что-то скажет сеньора Рибаль…

Глава 21

Хорхе и его Мария

Смотреть на Хорхе было жутковато. Поэтому я всё глядела на вазочку. Думала, что если бы всё-таки треснула его, то могла бы и покалечить. И меня точно забрали бы в полицию. Приводят — а там Бенисьо. Поглядит, поглядит на меня и подумает: «Э! Да ты преступница! А я на тебе чуть не женился…» (Тот факт, что Бенисьо служит в полиции Мадрида, а не Барселоны, в тот момент мне как-то не вспоминался.)

Хорхе что-то промычал и сделал попытку встать.

— Сиди! — уверенно велела я ему по-испански. — Если встанешь, я позвоню другу. Он работает в полиции.

Сама же осторожно вернула вазочку на место и направилась к выходу, напряжённо вслушиваясь: не вскочит? Не набросится?

— Все вы, Марии, одинаковые! — сказал мне вслед Хорхе.

Я презрительно фыркнула и поспешила в свою комнату. Там захлопнула дверь, поискала, чем бы её забаррикадировать. Комод не подтащишь — тяжёлый. Может, стол? Я прислушалась. Хорхе не пытался вломиться. Тогда я отошла к столу, села на краешек стула и затихла, наблюдая за дверью. На всякий случай вытащила телефон, нашла номер родителей. Может, логичнее, если что, Марине звонить, но родители точно озаботятся тем, чтобы ко мне пришла помощь, а насчёт Марины я не была уверена.

Впрочем, помощь мне, как оказалось, не требовалась. В квартире царила тишина. Я так и сидела на стуле. Старалась не думать о том, что могло бы произойти, если бы я не вырвала руку. О Бенисьо тоже старалась не вспоминать. В общем, единственное, что прокручивалось в моей голове без конца, словно заедающий диск в старом DVD-аппарате, это последняя фраза Хорхе. «Все вы, Марии, одинаковые!»

Я к своему имени отношусь трепетно. И считаю, что все Марии, с которыми я знакомилась в жизни, классные девчонки. Но зацепило меня не то, что Хорхе пренебрежительно отозвался о моём имени.

Хм… А может, он ненавидит всех, кого так зовут? Но за что…

Тут была какая-то загадка. Точно как в кино. Я сначала попыталась о ней забыть. Даже открыла френд-ленту во «ВКонтакте». Но московские события никак не могли меня отвлечь. Дурацкая стена с зачёркнутыми именами не шла из головы. Только вот как узнать правду? Не спрашивать же у Хорхе напрямую.

Хотя… Почему бы и нет, я что, языка не знаю, что ли?!

Я поднялась, разминая затёкшие ноги. Осторожно приоткрыла дверь в коридор. По-прежнему тишина.

— Эй! — крикнула я в тишину. — Почему это мы одинаковые? Мы, Марии!

— Ненормальные все! — мгновенно отозвался Хорхе из кухни, словно только и ждал этого вопроса.

Я засмеялась. Вышло как-то натужно, но, надеюсь, достаточно обидно.

— А ты-то нормальный? — ехидно спросила я.

Послышались шаги. Я отступила, прикрыв дверь.

— Я просто хотел тебе показать, что ты мне нравишься, — тихо сказал Хорхе.

— Что?! — опешив, переспросила я. — Ты… что?!

— Это был знак внимания!

— Знак чего?!

Вот тут уж меня по-настоящему пробрал смех. Наверное, что-то нервное со мной случилось. Я как начала смеяться, так и не могла остановиться. У меня даже слёзы полились. Хорхе мрачно молчал, а потом вдруг тоже захохотал. У него оказался такой странный смех… Тоненький, как у девчонки! Как это вообще возможно при таком басе?

— Хорхе, — сквозь смех выговорила я, — ты… ты сумасшедший! Так нельзя показывать девушке, что она тебе нравится! Нельзя, слышишь?

— Почему? — искренне удивился он, вызвав у меня новый приступ веселья.

— Потому что… потому что ты ведёшь себя как маньяк! Есть такое слово в испанском?!

Он ошарашенно замолчал. Перестал смеяться.

— Что, правда?

— Конечно.

— О… Мне жаль, — выдавил он.

Я покачала головой. Страх ушёл — то ли со смехом, то ли при взгляде на несчастного круглоглазого Хорхе, который хмурился, пытаясь разобраться, когда именно он себя вёл как маньяк и почему нельзя оказывать девушкам такие знаки внимания. Забавный он.

Я снова фыркнула.

— Скажи-ка, — начала я, — а то, что ты пишешь моё имя на стене… А потом зачёркиваешь… Это тоже знак внимания?

— Ты видела?!

— Случайно, прости.

— Нет, нет!

Он заскочил к себе в комнату.

— Не надо…

Дальше я не расслышала. Пришлось идти за ним. Не в саму комнату, конечно. Я остановилась на пороге. Он замер перед исписанной стеной, разглядывая её с таким вниманием, с каким, наверное, великие художники обозревали свои полотна. И тут у меня напрочь исчезло желание смеяться. Я всё глядела, глядела на Хорхе и чувствовала, что «подключаюсь» к нему, буквально «примагничиваюсь» и взглядом, и чувствами.

Ну конечно, моё дурацкое качество и тут не оставляет меня в покое. На самом деле я всё время к кому-нибудь да подключаюсь. К Исабель, к Бенисьо. К городу. Но тот факт, что я против воли начинаю чувствовать настроение того, кто мне не нравится, несколько раздражал…

Однако я ничего не могла с собой поделать. Я чувствовала, что Хорхе искренне страдает, и не могла не спросить тихо:

— Что с тобой?

— Мне плохо, — прошептал он.

— Почему?

Хорхе вздохнул и отвернулся от стены. Отошёл к своему матрасу, уселся на него, упёрся локтями в колени, опустил голову.

— Это долгая история, — наконец выдавил он.

— Я могу послушать, — откликнулась я.

Он подвинулся на своём матрасе.

— Ну нет, — покачала я головой, — я тут, у двери сяду. На стуле. Вдруг ты мне ещё один знак внимания оказать решишь.

Сказала — и тут же пожалела. С такой болью он посмотрел на меня… Я её почувствовала, эту боль. Как будто сунула нос в раскалённую духовку и обожглась горячим паром.

— Так чьё это имя? — тихо спросила я, усаживаясь у двери.

И Хорхе рассказал. Говорил он, как всегда, медленно и членораздельно. Паузы между словами он делал даже длиннее, чем Росита.

Оказывается, у Хорхе была возлюбленная, студентка из России. Тоже Мария, как и я. Только старше лет на пять. Она приехала учить бизнес-испанский и была, как выразился Хорхе, obstinado. Я соотнесла это слово с английским obstacles, «препятствия». То есть obstinado — такой человек, который преодолевает препятствия. Но я не была уверена в значении этого слова. Хорхе уловил, что я растерялась, и пояснил: Мария была упорной, insistente.

Упорство она проявила во всём: заставила сеньору по утрам варить кашу, а не отделываться йогуртами (я рот раскрыла от удивления: «А что, так можно было?»), закончила за неделю один курс бизнес-испанского, потом — следующий, сдала оба экзамена и принялась за освоение самого высокого уровня. И заодно влюбила в себя Хорхе. Он признался, что буквально помешался на ней.

«Она такая сильная!» — мечтательно сказал он, глядя на свою стену. Fuerte. Мне вспомнилось, как Росита объясняла нам, что некоторые суффиксы в испанском придают существительным дополнительное значение. Например, суффикс -on. «Дом» по-испански — casa. А если добавить -on, получится cason — «домина, огромный дом». «Если мы возьмём слово „женщина“, — улыбаясь, продолжила Росита, — mujer, и добавим суффикс -on, получится mujeron, такая крепкая, мужеподобная тётенька». Своё воспоминание я благоразумно оставила при себе. Хорхе вряд ли понравилось бы, что его возлюбленную можно назвать mujeron.

— Она всегда добивалась того, что хочет, — тем временем продолжал он, — кроме одного. Она хотела, чтобы я на ней женился. Хотела остаться тут и найти себе работу со своим бизнес-испанским. А я…

Он умолк, кусая губы.

— Ну куда я её привёл бы, — он беспомощно огляделся, — я мало зарабатываю. И потом… У нас не принято жениться в моём возрасте.

— А сколько тебе лет? — поинтересовалась я.

— Тридцать.

— Сколько?!

— Когда я встречался с Марией, мне было двадцать восемь! — защищаясь, сообщил он.

Я только покачала головой. Тридцать лет! Да у моего папы уже была пятилетняя я! Вот они тут в Испании дают.

— Я ещё учиться пойду, — сообщил Хорхе. — А если семья, то какая учёба?

— Так вы расстались? — осторожно напомнила я.

— Хуже, — мрачно ответил он. — Ты знаешь, что может быть хуже расставания?

Я покачала головой. То есть полно, конечно, вещей хуже расставания. Когда болеет кто-то… Или вообще, не знаю. Умирает. Но он-то хочет чем-то меня удивить.

— Las promesas, — с пафосом сообщил он, — incumplidas.

— ¿Las promesas? — переспросила я, про себя сообразив: «Обещания».

— Incumplidas, — подчеркнул Хорхе.

«Так, — подумала я, — cumplir — „исполнять“… Отсюда, например, cumpleaños — „исполнение лет“, то есть попросту „день рождения“. Значит, Хорхе выбили из колеи неисполненные обещания… Да так сильно, что он всю стену в материнской квартире испортил. Мне бы за такое голову открутили!»

— Понимаешь, — с жаром принялся объяснять Хорхе, — она пообещала писать письма. Я решил, что это очень хорошо. Я такой человек… Долго подбираю слова. Мне проще писать, чем говорить. Вот сейчас мне было бы проще написать обо всём.

Я покосилась на исчёрканную стену.

— Я подумал, что письма помогут мне узнать её получше. А если она напишет «Давай расстанемся», то мне будет легче убедить её в письмах, что нам нужно встречаться лет пять.

— Сколько-сколько? — вытаращила глаза я.

— Пять лет, — повторил он озадаченно. — А сколько встречаются у вас в России?

— Ну не знаю, — промямлила я, — мне кажется, пары лет достаточно…

— Мои друзья встречались со своими жёнами лет по шесть, — пожал плечами Хорхе, — а некоторые и по восемь.

Я хотела высказать мнение о разнице менталитетов, но тут вспомнила про Бенисьо и промолчала. Да и кто знает, как сказать по-испански «менталитет»?

— Так о чём она тебе написала?

— В том-то и дело! Ни о чём! От неё не пришло ни одного письма.

— А сам писать не пробовал?

— Двадцать. Двадцать писем ей написал. Ни на одно не ответила.

— Ну она же упорная.

— Вот именно! Она сама сказала, что надо переписываться. И не написала. Это меня и убило. Я решил, что все Марии такие. Им всем нужно только одно — выйти замуж за иностранца. И решил, что попытаюсь встречаться со всеми Мариями, какие мне попадутся. И ни на одной не женюсь!

Тут мы оба посмотрели на стену.

— Это список всех, кого ты бросил?

— Нет. Это попытки вас всех забыть.

— Получилось?

— Не очень.

— Постой, так ты и меня бы бросил?

— Не знаю, — смутился он.

— Не ври, — отрезала я. — Значит, ты считаешь, что все Марии думают только о себе? И мечтают выйти замуж за иностранца? Так вот… Знай…

Я набрала воздуху в грудь.

— Знай, Хорхе! Всего пару часов назад, нет, три часа назад! Мой друг предложил поехать с ним в Мадрид. Даже кольцо подарил! То есть хотел подарить…

— Друг-испанец?!

— Да. И я… Я отказалась.

— Он некрасивый? — живо поинтересовался Хорхе.

Ох, тридцать лет человеку! А размышляет как Данка!

— Нет, — усмехнулась я, — очень симпатичный. А голос какой… Просто карамельное мороженое!

— Почему ты тогда отказалась? — недоумевал Хорхе.

— Потому что он мне как друг, — пояснила я, — как брат.

— Но ты ведь осталась бы тут, в Испании!

— Почему ты думаешь, что все Марии, да и вообще все русские девушки об этом мечтают? — спросила я.

Он замолчал. Мне показалось, что я прямо слышу, как у него мозги прокручивают новую информацию.

— Спасибо, — наконец сказал он, — спасибо, что рассказала мне об этом. Но всё-таки я не понимаю. Тебе Испания не нравится?

— Знаешь, — фыркнула я, — у меня есть ученица. Ей шесть лет. Ты на неё похож. Конечно, мне нравится Испания! Я даже мечтала бы тут жить, где-нибудь у парка Гуэля. Но одна. И для этого на мне никто не должен жениться. Я буду работать. Учительницей.

— У парка Гуэля неудобно, — покачал головой Хорхе, — туда в гору долго подниматься пешком.

— Да? — развеселилась я, поражаясь всё-таки, какой же он ребёнок. — А я и не заметила. Мы туда на автобусе приехали. Ну, тогда я хотела бы жить у моря.

— У моря? — переспросил Хорхе. — Когда ты накопишь столько денег, чтобы жить у моря, то позвони мне. Или напиши.

— Я тебе и так могу написать, — улыбнулась я, — просто. Как приеду. Хочешь?

— Ещё как хочу! — воскликнул он. — Очень хочу! Я ведь так и жду писем от Марии.

— Только я не та Мария, — напомнила я, — я просто Мария.

— «Simplemente María»[59], — повторил он и впервые за вечер рассмеялся.

Хотя и по-прежнему своим этим глупым тоненьким смехом.

За окном совсем стемнело. Я представила себе, как Марина отчаянно танцует в каком-нибудь клубе, а Бенисьо едет обратно в Мадрид, и мимо него проносятся пальмы и горы Барселоны…

— Мне пора на работу, — поднялся с матраса Хорхе.

— А кем ты работаешь? — спросила я.

— Барменом. Слышишь, как я медленно говорю? Это не только потому, что я долго подбираю слова. Я ещё плохо слышу, — признался он. — У нас так музыка громко играет, что у меня со слухом проблемы.

— Ты отлично говоришь, — успокоила я его. — Мне было бы сложно тебя понять, если бы ты говорил быстро.

На самом деле я огорчилась немного. Получается, я могу общаться только с теми, кто медленно говорит, или с учителями, да и то не со всеми. Я неплохо понимала Бенисьо, но всё-таки это не смахивало на настоящий разговор: говорил больше он, а не я. И, общаясь с ним, я о многом догадывалась больше по взглядам и жестам, чем по значению слов. «Выходит, начать встречаться с испанцем — это вовсе не идеальный способ выучить язык», — с грустной усмешкой подумала я. И, отгоняя чувство вины перед Бенисьо, спросила:

— Скажи, Хорхе… Почему твоя мама всё время говорит о туристах и вазочках? Её я вообще практически понять не могу.

— А, мама любит историческое наследие, — улыбнулся Хорхе. — Она тебе цитировала кусок Конституции Испании?

— Наверное, — пожала я плечами.

— Там говорилось об охране памятников культуры и искусства. Их нельзя вывозить за рубеж. Мама любит повторять, что эту Конституцию подписал сам король! Многие её друзья считают: раз в Конституции сказано «охранять», надо получше следить за туристами. Но у мамы свой план. Она решила на своём примере показать, что если людям предоставить полную свободу выбора (вон сколько вазочек, бери не хочу!), то они не станут использовать свободу во зло. То есть попросту не возьмут чужого. И тогда ни за кем не нужно будет следить.

— Памятники искусства — это вазочки, что ли? — сообразила я.

— Да. Вот у тебя есть свобода в нашей квартире. Делай что хочешь. Нужны тебе вазочки?

— Нет, — твёрдо сказала я, с содроганием вспомнив о вазочке с ракушкой.

— Вот видишь. Мама права.

— Ага, свобода, — проворчала я. — Меня-то она так отругала!

— Это она пауков испугалась, — объяснил Хорхе и подмигнул мне, — которых ты очень любишь. Ну, ну, не обижайся! Если хочешь знать, завтра ты поживёшь в Испании одна. Мы с мамой уезжаем до понедельника. Едем на поиски новых вазочек. Мама надеется, что я увлекусь искусством. Хотя я им никогда не интересовался. С тех пор как бросил школу. Кстати, зря она позволила мне это сделать.

Я молчала. Думала о свободе воспитания. Кажется, в России родители не предоставляют детям такую свободу, как в Испании. Тут считают: хочешь — бросай школу, хочешь — барменом работай до тридцати лет. А в России родители за детьми присматривают до конца школы, «запихивают» в вузы, даже иногда помогают учиться первокурсникам, пишут за них рефераты и доклады. А дети всё равно недовольны. Хоть так, хоть эдак.

«Получается, что дети всегда найдут, чем быть недовольными», — решила я. Н-да, теперь уже явно не удастся отвязаться от этой мысли, когда я буду возмущаться чем-то, что сделали не так мои родители…

— Спасибо тебе! — торжественно сказал Хорхе, прервав мои размышления.

Он протянул руку, словно хотел положить её мне на плечо, но потом передумал.

— Ты изменила моё мнение о девушках по имени Мария. Наверное, теперь я закрашу эту стену.

— Закрась, — зевнула я.

— Как я могу тебя отблагодарить? — спросил Хорхе. — Хочешь, сделаю очень вкусный коктейль?

— Нет, спасибо. Не нужно мне благодарности. Хотя… Знаешь, что? Покажи мне, в конце концов, где включается свет в вашей ванной!

Глава 22

Сон на пляже

Утром я проснулась, охваченная неведомой радостью, как будто пропитанная солнечной пылью. Не знаю, откуда я взяла выражение «солнечная пыль» — то ли из песни Макса Барских, которую крутили на «Нашем радио», то ли из книги Джеймса Барри «Питер Пэн». Скорее всего, из книги. Эта самая пыль щекотала, щипалась, смешила и как будто приглашала взлететь.

А из окна слышалась музыка утреннего города: гремели стульями официанты из «куриного кафе», дворник сметал листья платана, кричали чайки.

«Я привыкла, — подумала я, — привыкла к городу».

Вот, значит, как это происходит… Нужно было прожить тут две недели, искупаться в море, получить предложение выйти замуж, пережить ночное приключение на кухне, разломать вазочку хозяйки, побыть психиатром для хозяйского сына — вот тогда город раскроет свои объятия и станет родным. Или просто нужно было прожить тут две недели, хотя бы две?..

«Бедняги те, кто уезжает сегодня, — пришло мне в голову. — Ведь у меня есть в запасе следующая неделя, чтобы слушать, запоминать и впитывать… А те, кто пробыл тут всего одну неделю?! Бедный Любомир… Для них с Богданом город так и остался чужим… Хотя, может, они подружились в ускоренном режиме?»

Куда бы мне отправиться сегодня? А что, если… в торговый центр? В тот самый, знаменитый El Corte Inglés. Там наверняка будут любимые Мариной rebajas, то есть скидки. Куплю себе юбку. Или платье. Что-нибудь такое пёстрое, яркое, испанское. Буду носить в Москве. Кто-нибудь спросит на улице: «Девушка, а где вы купили такую красоту?» А я отвечу так буднично: «В Барселоне!» — «Вы там живёте?» — «Нет, что вы, я ездила учить язык».

Я перевернулась на спину и задрыгала ногами от радости. Правда, я и в Москве-то почти не покупала сама себе одежду. Для серьёзных покупок требовалась мама. Я же только пару раз заказывала через интернет футболки со смешными надписями. А здесь, в Испании, придётся общаться с продавщицами, отвечать на вопросы: «Какой у вас размер? Принести вам больше или меньше?»

Ну и ладно! Заодно узнаю, как всё это сказать на испанском!

— Теперь ты понимаешь, что счастье — это не когда трудностей нет, а когда ты их не боишься? — поучающе заявил город, возникнув на стене солнечным пятном.

— Брысь отсюда, не мешай мечтать! — фыркнула я, швырнув в него подушкой.

Он ушёл, но не обиделся, как не обижаются старшие братья на неразумных младших сестёр. Он ведь теперь стал моим братом, hermano. И никуда от меня не денется.

Как же было здорово валяться в кровати и фантазировать!

Зайти в ванную тоже оказалось здорово. Ведь теперь я знаю, где включается свет! Кнопка оказалась над дверью. Никогда бы не нашла её там. Хорхе похвастался, что он сам придумал такой необычный удобный дизайн.

— Что тут удобного? — удивилась я вчера. — Все гости спрашивают, наверное.

— В этом и удобство, — подмигнул он мне.

Впрочем, следы его духовного перерождения были налицо: дверь в комнату нараспашку, на полу — огромные пластиковые контейнеры с краской. Рядом лежал набор широких кистей.

На кухне меня ждал сюрприз. Во-первых, овсяная каша! Уже разлитая по тарелкам. Оставалось только подогреть её в микроволновке. Интересно, Хорхе сам эту кашу приготовил? Или сеньора решила побаловать нас чем-то более сытным, чем надоевшие хлопья… Я отмахнулась: какая разница! И набросилась на еду. Даже выскребла за собой тарелку. Вот бы мама удивилась, что я так полюбила овсянку.

Возле раковины — новый сюрприз. Записка от сеньоры.

У неё оказался ровный, немного детский почерк. В записке она сообщала, что вернутся они с Хорхе в понедельник (el lunes!). Просила запереть на ночь дверь и не гулять сегодня допоздна. И ещё: «Пожалуйста, Мария, никаких пауков». Я уже хотела надуться, но потом увидела приписку: «Я сварила для вас суп, он на плите». Суп?! О-о-о!

Только сейчас я заметила огромную красную кастрюлю. Приподняла крышку и даже глаза прикрыла от удовольствия. Пах суп, как мамины фирменные щи, которые она варит на даче на всю семью. Густой, наваристый, с томатами и зеленью… Там даже кусочки мяса плавали. В записке так и было сказано: la sopa de colas de toro. Toro — «бык». Не помню, что такое cola… С кока-колой, что ли, суп?!

Не успела я как следует посмеяться над догадкой, а потом проверить её в словаре, как в кухню влетела Марина. В розовой кофте с капюшоном, который она набросила на голову, и в штанах.

— Где они?

— Уехали до понедельника… Тебе не жарко?

— Нет, тут холодно, как на Северном полюсе! Ты что, не чувствуешь?!

— Нет…

Марина хмуро оглядела кухню. Увидела кашу, скорчила рожицу.

— Ну и дрянь!

— Что ты, очень вкусно…

— Съешь мою порцию!

Я помедлила пару секунд. Как-то неприятно, когда тебе предлагают «дрянь». С другой стороны, я-то знаю, что это вкусно!

— А ты точно не будешь?

— Нет! У меня голова болит. У нас есть пепси?

— Пепси?

— Да, и сникерс. Помогают от головной боли.

Она подскочила к холодильнику, распахнула его.

— Только дурацкие бутерброды… — простонала Марина.

«Бутерброды!» — обрадовалась я.

Она заходила по кухне, потирая виски́.

— Давай я тебе лучше таблетку от головной боли принесу? — предложила я. — У меня есть в аптечке.

— Ладно. Неси, — отрывисто сказала она. — Да. Вот ещё что. У меня кончились деньги.

— В смысле? — не поняла я.

— Совсем кончились. Ничего нету. Даже воды не на что купить.

— Как же так получилось? — пробормотала я.

— Не рассчитала, — пожала плечами Марина, — бывает. Одолжишь мне полтинничек?

— Пятьдесят евро?!

— А смысл мне одалживать десятку?

— У меня всего осталось две сотни…

— Вот и дай четвертинку, чего жмёшься? — усмехнулась Марина.

Я вздохнула. Странно она всё-таки просила взаймы. Хотя она гордая, по-другому не умеет.

— Я бы тебе точно дала! — добавила она.

Пришлось согласиться. Вручив Марине и пятьдесят евро, и таблетку, я задумалась. У меня осталось не так много денег, чтобы тратить их на одежду. Пожалуй, лучше прогуляюсь к морю. Возьму с собой книгу про волшебную школу. Сколько людей постят в «Фейсбуке» всякие рисуночки и фотографии, где красиво одетые незнакомцы читают книги на берегу моря! А сколько друзей лайкают эти фотки и пишут комментарии: «Да, да, это мечта всей жизни»! Ну вот и пойду исполню всеобщую мечту… Универмаг — ерунда! Их и в Москве полно. То ли дело море!

По дороге к морю я зашла в verdurería, магазин, где продаются фрукты и овощи.

Там было красиво, как на картинке в журнале: повсюду расставлены контейнеры с черешней, сливами, абрикосами и нектаринами. На полу — ящики с морковкой, завязанной в пучки, крупными тёмно-красными помидорами и огромными красными перцами. Кабачки и баклажаны уложены ровными рядами, над ними высится сельдерей, изящно перевязанный верёвочкой, и какие-то незнакомые мне салатные листья. А как сладко пахнут дыни! Им выделен отдельный угол. Я насчитываю, наверное, три, а то и пять видов! И тёмные, и светлые, и круглые, и продолговатые. Одна, похожая на мяч для регби, тёмно-зелёная, с белыми полосками, порезана на бледно-жёлтые кубики. В каждый воткнута зубочистка: пробуйте на здоровье!

Я решаюсь и отправляю кубик дыни в рот. Душистая… Если бы из мёда делали мороженое, вот такое оно и было бы по вкусу. Под дыней указан её сорт: Piel de Sapo. Стоп, стоп! Sapo — это «жаба». Сорт называется «Жабья кожа»?! Вот это да! Какая сладкая дыня и какое невкусное название…

Продавщица, молодая, ярко накрашенная испанка, болтает с пожилой дамой о погоде. Обе переживают, что вот-вот пойдёт дождь. Я набираю в пластиковую корзину несколько peras, светло-зелёных крепких груш с кривоватыми хвостиками, подхожу к кассе.

Пожилая дама улыбается мне, но продолжает вслух переживать за прохладное лето и, о ужас, прохладную зиму!

— Llegué de Moscú, — не выдерживаю я, — allí hace mucho frío en invierno. ¡Puede ser diez grados bajo cero![60]

— ¡Diez grados! — ахает пожилая дама.

Она тянется ко мне и треплет меня по щеке. Потом роется в сумке, достаёт персик, протягивает мне. Неловко взять персик, но я вижу, что она обидится, если я откажусь, и я благодарю вполголоса. Продавщица следит за этим довольно равнодушно. Её больше интересует парочка молодых русских, которые подходят к кассе вслед за мной. Она и он. Оба в тёмных очках одной марки, незагорелые. Наверное, недавно приехали. Когда вошли в магазин, сразу начали фотографироваться на фоне дынь и арбузов.

— ¿Una bolsa? — спрашивает меня продавщица.

— No, gracias, — уверенно отказываюсь я от пакета и укладываю груши в рюкзак.

— Извините, — шепчет русская девушка, смущённо поглядывая на продавщицу, — я так поняла, вы из Москвы приехали. А о чём она вас спросила?

— Пакет предлагала, — поясняю я и выхожу из магазина.

Только на улице до меня доходит, что ко мне обращались как к эксперту. Окрылённая, заглядываю в следующий магазинчик, канцелярский.

Вот где я согласилась бы сфотографироваться! Обожаю всевозможные тетрадки, блокноты, ручки, линейки, часами готова на них любоваться. Но дорого, очень дорого… Одна тетрадка стоит четыре евро. Это вам не груши по одному евро за килограмм.

Вздыхаю, глажу на прощанье твёрдые корешки блокнотов… Но всё-таки разоряюсь на разноцветные палочки в подарок Данке. Они похожи на палочки от эскимо, только их раскрасили в яркие, сочные цвета: тёмно-голубой, густо-фиолетовый, красный и оранжевый. Будем считать их с ней по-испански и выкладывать разные фигурки. Такие они приятные на ощупь!

Высокая и очень худая продавщица говорит мне что-то по-каталански. Но я, не тушуясь, признаюсь:

— Lo siento, pero no lo entiendo[61].

Она улыбается, переходит на испанский. Язык у неё всё равно странный, с каким-то французским акцентом, но я хотя бы понимаю, сколько стоят палочки. На них скидка! Всего два евро. Ура! Как полезно иногда искренне признаться, что ты чего-то не понимаешь…

На улицу я вылетаю. Меня несёт та самая солнечная пыль, несёт вперёд, не позволяя даже засмотреться на витрины, несёт к морю…

Море шумит, приветствует меня, затягивает так быстро, что я еле успеваю сбросить одежду.

Сегодня оно тёмное, прохладное (не зря испанки переживали из-за похолодания!), но при этом прозрачно-зелёное и очень нежное. Оно смывает с меня солнечную пыль. Я ложусь на волны и закрываю глаза.

Свобода…

Абсолютная свобода. Я одна в этом городе. Но я не одинока. Город рядом со мной, я слышу его солёное дыхание.

Плюх!

Волна накрывает меня с головой, и, слегка рассерженная, я встаю и оглядываюсь. Вдалеке стреляют друг в друга темнокожие мальчишки. В море больше никого, а вот на берегу много людей. Они едят бутерброды, режут арбузы, бренчат на гитаре, перекидывают друг другу тарелку-фрисби… Как хорошо, как спокойно…

Я долго сижу в воде, потом ещё лежу у берега, увёртываясь от возрастающих волн. Наконец встаю под ледяной душ, смывая морскую соль. Потом мою груши в питьевом фонтанчике на набережной. Оглядев пляж, выбираю себе местечко под пирсом неподалёку от камней, на которых мы сидели с Любомиром и Богданом, читаю книгу и грызу сочные груши.

Книга странная: в ней без конца спасают каких-то магических животных. Носорогов, которые умеют летать, и гигантских стрекоз. Я порываюсь проверять каждое слово в словаре, но хватать липкими пальцами телефон не слишком удобно.

«Читай подряд, ухватывай только суть!» — советует город, разлёгшись тут же, на песке.

Я решаю прислушаться. Откидываюсь на спину и читаю, не застревая на отдельных непонятных словах, возвышающихся над текстом, как скалы над морем. К моему удивлению, слова начинают соединяться в образы, а образы — мелькать перед глазами, складываясь в мультфильм. Не знаю, может, этот мультфильм был неправильным, — никто не проверял, верно ли я перевожу слова, — но точно был интересным.

Вскоре меня сморил сон. Я подложила книгу под голову и закрыла глаза. Некоторое время я слышала смех и бренчание гитары, а потом всё это куда-то отлетело…

Перед глазами замелькали картинки.

А потом я проснулась. Села на песке. Огляделась, прокручивая в голове остатки сна, и тут поняла: мой сон был на испанском языке! Он сложился из тех образов, о которых я читала в книге! И думала я о них во сне по-испански.

«Не может быть, — потрясённо пробормотала я, — не может быть».

Но это было правдой, чистой правдой!

Мне захотелось есть. Вспомнив о супе и бутербродах, я заторопилась домой. Ощущение чуда от сна на испанском я несла осторожно, как чашу с волшебной живой водой. И на книгу смотрела теперь другими глазами. Какие чудеса она способна творить с сознанием!

А какой вкусный сеньора сварила суп… Я съела целую тарелку, потом ещё одну. Когда я размышляла, не съесть ли третью, на кухне появилась Марина. На ней был новый наряд: платье в стиле фламенко, только очень короткое.

— Как тебе? — она завертелась передо мной. — Только что купила!

Я промолчала. Она купила его на мои деньги? А завтра скажет, что деньги у неё опять кончились?

— Оно дешёвое было! — поспешила добавить Марина, словно угадав мои мысли. — Пошли в ресторан!

— Ресторан? — переспросила я, снова подумав о тех деньгах, которых утром у Марины ещё не было. — Зачем? Сеньора сварила нам вкусный суп. Попробуй!

— Да ну! — усмехнулась она.

Глаза у Марины лихорадочно блестели, щёки раскраснелись, словно она только что закончила танцевать фламенко в своём новом наряде.

— Ты читала, из чего этот суп?

— Из говядины…

— Из бычьих хвостов! — захохотала она. — Cola — это хвост!

Я поморщилась. Меня замутило. Третью тарелку есть расхотелось. Марина — мастер всё испортить.

— Идёшь или нет? Ладно, как хочешь! Я погнала!

— Подожди, — попыталась остановить её я, — нам надо придумать сценку! Завтра Исабель спросит, готовы ли мы.

— Да ну её! — беззаботно отмахнулась Марина.

— Мы тут последнюю неделю, Марина. Другого шанса не будет!

— У меня тоже не будет другого шанса закадрить нормального испанца, — сообщила она. — И вспомни, из-за кого я лишилась возможности выйти замуж за Рикардо!

Она улетела, яркая тропическая бабочка в красном платье с чёрными крапинками… Хотя по сути Марина была не бабочкой, а самым что ни на есть дементором из «Гарри Поттера». Ловко высасывала всю радость.

Так и оставила меня на кухне с грязной тарелкой из-под супа из (бр-р-р!) бычьих хвостов. Мне даже расхотелось радоваться сну на испанском. А уж какой глупой и бестолковой казалась покупка разноцветных палочек…

Охваченная обидой и недовольством, я отправилась в свою комнату. Там вытащила из рюкзака тетрадку и быстро настрочила текст для сценки. Вообразила, что выговариваю Марине всё, что о ней думаю! И всё это записала. Некоторые слова пришлось уточнить в словаре. Например, «ты потеряла совесть» и «нельзя игнорировать других людей». Когда я закончила писать, мне стало легче. Как в тот раз, когда я записала всё, что высказала мне сеньора Рибаль. Удивительным образом писательство облегчало сознание. Может, так и пишут книги? Рассказывают о наболевшем?

Но даже если так, мне никогда не хватит смелости прочесть это вслух. Я не осмелюсь даже показать свой монолог Марине, зная, в какую ярость она придёт. А может, осыплет меня градом таких колючих насмешек, что потом никакой тетрадки не хватит всё записать…

Расстроенная, я некоторое время любовалась закатом. Потом вернулась на кухню — мыть тарелку из-под супа. Пробовала уговорить себя, что суп-то был вкусный, ну и что, что из хвостов. Но Маринина гримаска отвращения перекрывала всё. Я поставила кастрюлю супа в холодильник и отправилась спать.

Разбудил меня ночью телефонный звонок. За окном — тёмно-фиолетовое небо, густо усыпанное золотыми звёздами. Я потрясла головой, пытаясь стряхнуть остатки сна. Телефон настойчиво гудел. Марина! Звонит через вотсап. Хоть на этом спасибо, не тратит мои деньги. Что ей может быть нужно от меня в три часа ночи?!

— Маша…

Я мигом просыпаюсь. У Марины еле ворочается язык.

— Что с тобой? Ты где?

— Маша… Я… не… знаю. Я тут… Где-то. Мне плохо. Забери меня отсюда… Пожа…

Связь оборвалась. Но я перезвонила.

Глава 23

Бар «Фрукт»

Город охватила жара. Странно: днём совсем не чувствовалось такой духоты. А в три часа город затемпературил, захворал… Он с трудом дышал, и сквозь жаркое дыхание люди двигались ещё оживлённее, разговаривали ещё громче, автомобильные гудки звучали резче, а музыка из окон баров и ресторанов гремела сильнее, чем обычно.

«Ты как?» — спросила я, приложив прохладную ладонь к коре платана.

Город не ответил, развернулся на другой бок, погасил фонари на нашей улице.

«Помоги найти Марину, — попросила я, — пожалуйста».

Трудно помогать, когда болеешь сам. Но город был не из тех, кто бросает в беде…

Он повёл меня сначала широкими проспектами и платановыми аллеями, потом узкими улочками и мощёными мостовыми. Чем ближе к центру, тем больше становилось «вавилонцев». Это я так мысленно прозвала тех, кто бродит в ночи. Ну а чем не вавилонцы? Говорят на разных языках, перекрикивая друг друга. А главное, торчат тут посреди ночи, будто и вправду заняты делом, строят свою бестолковую башню. Лучше бы шли домой — спать, спать, спать…

Я ёжилась от озноба, который вдруг прихватил меня на жаре, и сторонилась весёлых окриков и приглашений. Старалась слиться с кирпично-коралловыми шершавыми стенами города. И здорово злилась на Марину.

Почему, почему я тащусь за ней в ночи? Кто меня гонит? Кто я ей? Сестра? Дочка? Разве я обязана её сторожить?

Во рту пересохло, страшно хотелось пить. Я сунула руку в карман шортов, нащупала какую-то мелочь. Евро, максимум — два. Но где, где купить воды? Супермаркеты закрыты. Не в баре же. Там дорого…

Наконец я добрела до клуба, который мне описала парой слов Марина, когда я ей перезвонила. Назывался он «La Fruta», то есть «Фрукт».

«Спасибо», — прошептала я тихо городу, и он откатился, тяжело переваливаясь, куда-то в сторону моря, дохнув на меня на прощанье смесью духов, сигарет и жареного мяса.

Вход в клуб был оформлен в виде разрезанного яблока. Я никак не могла отделаться от библейских ассоциаций, которые начали преследовать меня уже на улице: Ева, яблоко, искушение. А может, название намекало, что тут зажигают те ещё… фрукты. Не знаю.

На входе стоял охранник. Я сжалась, уверенная, что не пройду фейсконтроль, но он только скользнул по мне взглядом и отвернулся к двум темнокожим девчонкам, которые что-то весело рассказывали ему.

Я осторожно вошла и осмотрелась. Прямо у входа бил небольшой фонтанчик, подсвеченный лампой сиреневого цвета. Рядом стояли стаканы из разноцветного стекла. Моя рука так и потянулась к ним, но пить я всё же я не рискнула. Вдруг в этот фонтан чего-то подмешали, скажем так… Необычного.

Народу в клубе было мало. За стойкой — бармен в костюме банана. Как и на Рамбле, у меня сердце сжалось от жалости ко всем, кто вынужден зарабатывать на жизнь, унижая себя, нося дурацкий костюм. Бармен мне подмигнул, и я поспешно отвернулась. На танцполе вообще никого не было. Только кружились световые пятна от лампочек, будто искали кого-то.

А вокруг площадки для танцев стояли фиолетовые диваны странной формы, какие-то круглые, низкие. «Это ж тарелки, — сообразила я, вглядываясь в полумрак, царивший над этими диванами, — вроде как для фруктов…» На одном из них я заметила знакомое платье в стиле «фламенко». Марина полулежала, как древняя римлянка, на боку, подложив под голову подушку. Рядом с ней крутился какой-то довольно противный тип с волосами, смазанными гелем, в ярко-салатовой рубашке. Он то присаживался на корточки, заглядывая Марине в глаза, то тянул её за рукав платья.

«Да ей тут весело, — обозлилась я, — развлекается с женихами… А меня пригнала зачем?! Полюбоваться на веселье?!»

Я уже собиралась развернуться и уйти, как вдруг заметила, что парень хватает Марину за руки слишком грубо. Совсем как Хорхе вчера схватил меня. А она не выдёргивает руки вовсе не потому, что кокетничает. В её движениях была какая-то слабость, заторможенность, которая меня насторожила.

— You are so noisy, — донёсся до меня дремотный голос Марины, — go away!

Noisy? По-английски это «шумный». Наверное, Марина хотела сказать «назойливый», но перепутала. На неё не похоже.

Я приблизилась к ним. Даже в полумраке было видно, какая она бледная.

— Марин…

— М-м-м?

— Марин, пойдём.

— А… да? — рассеянно спросила она, приоткрыв глаза.

— Встать можешь? — спросила я, протягивая руку.

Парень в салатовой рубашке поднялся и встал между Мариной и мной.

— Не трогай мою девушку, — заявил он по-испански, — мы с ней пойдём в другое место.

— Отойди от неё! — коротко рявкнула я и даже слегка отодвинула его, как тяжёлую занавеску на окне.

— А ты ей кто? — задиристо поинтересовался он.

— Сестра!

— О…

Почему-то эти слова произвели на него впечатление, и он отошёл к бару, наблюдая за нами издали.

— Марин, пойдём…

Она тяжко вздохнула, совсем как город, оперлась на мою руку, поднялась и снова едва не упала.

— Идти сможешь? — сквозь зубы проговорила я.

Она была мне жутко противна в эту секунду. Когда придёт в себя, выскажу ей всё. Скажу, что вытаскивала её в первый и последний раз. Пусть не надеется, что я буду ей как верная собака…

Шум фонтанчика снова привлёк моё внимание. Ох, как же хочется пить! Я перевела взгляд на бармена. Он по-прежнему дружелюбно улыбался мне, протирая стаканы. Наверное, думал, что у меня денег — чемодан, как у Пеппи Длинныйчулок. А у меня всего два паршивых евро!

Придерживая Марину под локоть, я достала монеты. Полтора, а не два. Но пить хотелось невыносимо…

— Сколько стоит вода? — решилась я спросить.

— Обычная вода? — удивился бармен-банан, покосившись на фонтанчик за моей спиной.

— Да, в бутылке, — сказала я с нажимом.

— Три евро, — пожал он плечами. Или мне только показалось, что пожал. Трудно понять жесты человека, если он в костюме банана…

— Ладно, спасибо!

— Давайте я добавлю? — вклинился парень в салатовой рубашке, соскочив с крутящегося стула.

— Давай, — вдруг улыбнулась какой-то шальной улыбкой Марина.

— Нет, — прошипела я ему, — не нужно.

Сунула в карман деньги, развернулась.

— Эй, — окликнул меня «банан».

Я повернула голову. Он протягивал мне бутылку воды. Чуть запотевшую, холодную, наверное.

— Давай, сколько есть.

Я не стала спорить. Ему явно от нас ничего не надо. Просто добрый человек. Доброту надо принимать. Хоть иногда.

Когда мы вышли на улицу, Марина зашаталась.

— Не могу идти, — пожаловалась она.

— Хватай меня за шею, — велела я, — только подожди, глотну воды.

— Я тоже хочу пить, — жалобно сказала она.

Я открыла бутылку, протянула ей. Марина сделала несколько жадных глотков. Потом вернула бутылку, снова чуть не завалившись на меня. Я едва успела её поймать. Она прижалась к моей шее лбом. Он был у неё горячий, просто жуть. Раскалённый лоб, как будто его на сковородке поджарили.

Я перевела взгляд на бутылку и чуть не взвыла. Если она болеет, то я точно заражусь, выпив после неё. Что ж такое?! Мой рот был как будто полон песка. Горько-солёного, с морского берега. Но делать нечего, нужно добираться домой…

Идти Марина не могла. Стояла, сгорбившись, опираясь о стену одной рукой и бессильно свесив другую, как пластилиновую. Глаза то открывает, то закрывает. Я заметила, что она как-то странно дышит, со свистом.

— У тебя горло болит?

Марина приоткрыла глаза.

— Опирайся на меня, — вздохнула я.

— Я не дойду, вызови такси, — пробормотала она.

— У меня нет денег на такси, — устало сказала я.

— Ты сказала, у тебя осталось ещё…

— Марин, это ВСЁ, что у меня осталось! — сорвалась я. — Если то, что я отдала тебе, ты потратила на наряды, то остальные МОИ деньги нам пригодятся просто на жизнь! Ты думала о том, что еду тоже нужно покупать?!

— Я не хочу есть, — возразила она.

— Пока не хочешь! — продолжала возмущаться я. — А утром захочешь!

— Утром нас кормит сеньора…

Мне страшно захотелось её стукнуть. Или толкнуть. Или сбежать от неё домой. Она отвратительное, гадкое, глупое существо, которое не видит ничего дальше своих хотелок!

«Давай её дотащим?» — вздохнул над ухом город.

«Хоть ты оставь меня в покое! Тебе-то что?!»

«Мне её жалко».

«Что-о?! А вот меня, меня тебе не жалко?!»

Я так разозлилась, что прошипела Марине:

— Меня от тебя тошнит! Поняла?! Тошнит! Ты мне противна!

Но Марина неожиданно не стала возражать. Улыбнулась только криво. «Да, мол, я такая, что ещё скажешь?» И эта её ухмылка подействовала на меня словно холодный душ.

— Обопрись на меня, — буркнула я, — держи рукой за шею и иди потихоньку.

«Мне всех жалко», — печально сказал нам вслед город и зашелестел листвой акации.

Но я только отмахнулась. Я совсем не так представляла себе поездку в другой город на учёбу.

Глава 24

Доктор Микаэла из Грузии

Когда мы наконец добрели до дома, начало светать. Над головой бесшумно носились чайки, а потом одна из них истошно закричала.

«Вроде петуха, — равнодушно подумала я, — утро объявляет. Вставать пора. Нормальным людям».

Как назло, не работал лифт. Пришлось тащить Марину по лесенке-наутилусу. С каждым шагом она повисала на мне всё больше. На ощупь она была горячее раскалённого песка. Сонная, тяжёлая. Но хотя бы шли молча. Сил спорить не осталось ни у меня, ни у неё. Когда я толкнула плечом дверь в её комнату, то чуть не заплакала от счастья. Неужели мои мытарства заканчиваются?! Сейчас я положу Марину на кровать, а потом бегом в душ, завтракать остатками каши и — на учёбу?! Там-то можно забыть о ночном кошмаре, хотя бы на полдня. Исабель скажу: пусть даёт мне другого компаньона. Хоть бы того же Кевина. Ещё целая неделя — успеем выучить диалог и отрепетировать сценку.

Стыдно признаться, но я испытывала что-то вроде облегчения. Как будто тащила-тащила на себе огромный валун, вроде тех, что у пирса, по имени Марина, а теперь могу сбросить его и идти дальше с расправленными плечами…

Я на цыпочках вышла из комнаты и прикрыла дверь. Бегом на кухню! Пить!

Никогда вода из кувшина не казалась мне такой вкусной! Она даже сладкая, эта вода! Может, у них тут в Испании какую-то особую воду из скважин добывают? Я утёрла губы, прислушалась к себе и снова принялась пить холодную, прозрачную, неимоверно вкусную воду. Выдула, наверное, больше литра. Внутри у меня теперь был целый аквариум. Я хихикнула. Молодец я всё-таки. Не бросила эту мерзкую Марину, дотащила! Пусть теперь сеньора с ней разбирается!

Тут мой взгляд упал на записку на столе. Тьфу ты… Совсем забыла. Я посмотрела на кувшин. Там ещё оставалось воды примерно на стакан.

Я помедлила… Потом открыла шкаф, нашла чашку, из которой Марина пила чай. Ярко-розовую, с надписью «I love Barcelona». Только воды отнесу, и всё. Что ей ещё может понадобиться? Ну ладно, сделаю пару бутербродов. Если успею…

Я посмотрела на часы. Да, если успею до начала занятий.

Марина лежала спиной к двери. Я тихонько обошла кровать, заглянула ей в лицо. Белая, как салфетка. И дышит ужасно. Свистит, хрипит. У меня по спине побежали мурашки. А вдруг, пока я буду на занятиях, Марина… Нет, нет, это невозможно! От хрипов не умирают!

Я поднесла руку к её лбу. Прикасаться не стала, держала руку на расстоянии. Сантиментов пять. Но даже так чувствовался жар. В голове всплыло слово «судороги». Не помню, что это такое… Воображение нарисовало Марину, которая корчилась, словно Волан-де-Морт наслал на неё заклятие Круциатус.

Она вдруг задышала часто-часто, как будто ей не хватало воздуха.

— Эй, — испуганно позвала я её и потрясла за плечо, — эй!

Марина не проснулась. Только вдохнула глубоко и выдохнула с жутким хрипом.

Я бесшумно поставила чашку с водой на стол и вышла, прикрыв за собой дверь.

Одиночество навалилось на меня, как огромный мохнатый медведь… Надо же, а ещё утром я была ему рада. Выходило, что одиночество приятно, когда ты счастлив. Но если попал в беду…

Я добрела до своей комнаты, толкнула дверь. Уже рассвело, и беспорядок, оставленный мной при торопливых сборах, выглядел угнетающе. Кровать напоминала разорённое птичье гнездо. Я села на стул. Что делать? Звонить сеньоре? Хорхе? Может, Бенисьо?

Я открыла вотсап, пролистала список контактов.

— Мама, привет, это я… Ты спишь? Прости, разбудила. Нет, ничего не случилось. То есть случилось, но не со мной. Моя соседка по квартире заболела.

Я думала, мама спросонья придёт в ужас, станет советовать мне держаться от больной подальше, чтобы не заразиться, начнёт расспрашивать о том, не болит ли что у меня… Но она довольно спокойно объяснила мне, что каждой из нас сделали в Москве страховку, что этот листок хранится у меня в той же папке, где лежат мой паспорт и прочие документы, что я должна найти там телефон и позвонить по нему.

— Не знаю, на каком языке они с тобой будут говорить, — зевая, сказала мама, — скорее всего, на русском. Может, даже русский врач найдётся. Позвони. Потом мне напиши, как и что. Сама-то как?

— Нормально, — улыбнулась я, стараясь не хлюпать носом.

Хотя у меня по щекам текли слёзы — только от того, что я услышала такой далёкий и такой родной мамин голос, — и сразу стало так жалко себя… Но мамина интонация меня успокоила. Если мама не видит повода для паники, то чего я буду психовать? Вызову врача, раз положено, и всё.

— Спасибо, мам. Ты меня спасла.

— А ты тоже себя плохо чувствуешь?! — всполошилась мама.

— Нет, — засмеялась я и всё-таки потянула носом, — психологически спасла.

— А ты там ешь? Что?

— Кашу, — успокоила я её, — вкусную овсяную кашу. Я напишу.

Стоило мне понять, что есть где попросить помощи, как происшествие потеряло трагический оттенок. Хотя я и плоховато соображала из-за недосыпа, но быстро нашла нужный документ и позвонила. На этот раз по скайпу. Мне ответила любезная русская девушка и разъяснила, что мы и правда имеем право на вызов терапевта, только для этого ей нужны Маринины данные.

— А можно вызвать врача ко мне? — взмолилась я, вспомнив, какой кошмарный беспорядок царит в Марининой комнате, и не испытывая никакого желания искать там её документы.

— Вы тоже болеете? — деловито спросила девушка.

— Нет, — призналась я.

— Тогда я жду вас с данными вашей подруги! — жизнерадостно подбодрила меня девушка. Я представила себе её в красивом офисном наряде и с чашкой дымящегося кофе у компьютера.

Пришлось снова вернуться в Маринину комнату. Марина лежала на животе, подмяв под себя подушку.

— Марин…

— …

— Марин, где твои документы?

— Зачем тебе? — спросила она неожиданно резко, но по-прежнему не открывая глаз.

— Врача хочу вызвать! — буркнула я.

— Возьми в сумочке.

— Какой именно?

Но Марина уже снова развернулась к окну. Закашлялась и затихла.

Я оглядела комнату. Сумочки валялись везде. Серебристые, синие, чёрные, тряпочные, из кожзаменителя — если их все собрать в одну кучу, гора будет выше меня. С какой же сумочкой Марина была вчера? Не помню. Я бы и в обычном состоянии не обратила на это внимания, а уж вчера…

Я покосилась на Марину, спящую в платье в стиле фламенко, и задумалась: какая же к нему подойдёт сумочка? Тут я заметила, что из-под подушки торчит блестящий ремешок. Наклонилась, осторожно потянула за него… Ура! Красная сумочка в чёрный горох! В ней обнаружился паспорт.

— Отлично! — похвалила меня девушка по скайпу.

Судя по её очень бодрому голосу, она уже допила свою чашку кофе.

— А теперь мне нужен номер её страховки!

— Я вас прошу! — взмолилась я. — Пожа-а-алуйста! Не гоните меня его искать. Неужели этот номер по паспорту не найти?

— Можно, — легко согласилась девушка, — только долго.

— Я подожду, — тяжело вздохнула я.

В ожидании ответа прилегла на диван. Даже чуть задремала, но тут сквозь сон прорезался голос:

— Я всё нашла! И ваш адрес в том числе!

«А у неё славная работа, — сквозь дрёму подумала я, — помогать другим людям, попивая кофе».

— К вам отправлен доктор. Её зовут Микаэла. Ждите. Никуда не уходите! Вы меня слышите?!

Я разом проснулась.

— А это обязательно? Что именно я её должна дождаться? — растерялась я, глянув на часы. — У меня занятия.

— В доме есть кто-то ещё? Кроме больной?

— Н-нет…

— Тогда вам придётся пропустить занятия, — сочувственно сказала девушка. — Хорошего дня!

«Ещё и издевается!» — подумала я со злостью.

Да они все надо мной издеваются! Гадкие, гадкие люди! Испортили мне всю поездку! Лучше бы я никогда не слышала об этом колледже. Лучше бы я заболела в тот день, когда Беатрис рассказала о курсах испанского на море…

Я перебрала ещё с десяток «лучше бы», заливаясь слезами от жалости к себе, а потом в дверь позвонили. Кто это? Доктор Микаэла?! Так быстро?

Она оказалась низенькой, плотной, коротко стриженной, с портфельчиком под мышкой. Тёмно-фиолетовые шорты и фиолетовая кофточка делали её невысокую крепкую фигуру похожей на баклажан. Увидев меня, доктор Микаэла улыбнулась сердечно:

— ¡Hola!

Я ошарашенно ответила на приветствие, пропуская её в квартиру.

Потом, подумав, попросила её говорить со мной медленно, потому что для меня очень важно всё понимать, а испанский я учу совсем недавно. Сама не знаю, что случилось с моей гордостью, раз я сделала это признание. У доктора были такие сочувствующие глаза, блестящие, как крупные черешни, она так доброжелательно закивала, что хотелось обнять её и плакать у неё на груди. Час, а то и два.

Но вместо этого я проводила её вымыть руки, а потом к Марине. Доктор присела на кровать, потрогала Маринин лоб, потом раскрыла тёмно-красный портфельчик, извлекла из него термометр и стетоскоп. Потом подняла Маринину руку и попыталась зажать у неё под мышкой термометр.

— Что вы делаете? — закричала по-русски Марина, выдёргивая руку. — Отстаньте от меня!

— Смотрите, капризничает! — весело заметила по-испански Микаэла. — Ты что, любишь капризничать?

— Она считает, что да, — ворчливо ответила по-испански Марина, кивнув на меня.

Но дёргаться перестала, дала померить температуру, послушать себя и даже измерить давление. Я застыла в дверях, не в силах оторвать взгляда от рук доктора Микаэлы. Они порхали над Мариной, как две смуглые горлицы, из тех, что воркуют по утрам в ветвях платана под моим окном, и с каждым взмахом этих рук сдвинутые Маринины брови расходились, упрямо сжатый рот расслаблялся, она, кажется, даже улыбнулась доктору… Бывают же такие люди, которые приносят спокойствие!

После осмотра я отвела доктора на кухню. Мы уселись за стол, Микаэла достала из портфельчика блокнот и выжидающе посмотрела на меня.

— Расскажи мне всё с самого начала, — попросила она, приободрив меня солнечной улыбкой. И эта её улыбка в один миг раскрасила все мои серые мрачные мысли, заставила позабыть об обиде на Марину и на весь мир.

Я живо изложила всё, что произошло ночью, а дальше началось невообразимое. Доктор принялась быстро задавать мне вопросы, один за другим, а я отвечала на них, тоже быстро, и, к своему потрясению, задавала новые, на которые уже шустро отвечала мне она.

— Подождите-подождите! — взмолилась я, когда доктор стала зачитывать мне Маринин диагноз. — Давайте, может, всё-таки помедленнее?

— Зачем? — удивилась Микаэла. — У тебя прекрасный испанский!

Честно говоря, я еле удержалась, чтобы от радости не прижать её к груди.

— Правда?! Вы правда так думаете?

— Конечно! В общем, смотри. У твоей подруги бронхит. Высокая температура. Нужно будет купить антибиотик. И жаропонижающее.

— У меня есть своё! — вскочила я.

— Неси!

В течение получаса мы, перебивая друг друга, извиняясь и снова быстро-быстро разговаривая, разобрались и с Марининым лечением, и с рекомендациями, и с лекарствами из России, и с теми, что нужно было купить по рецепту. Всё это было так эмоционально и даже весело, что я только диву давалась: неужели это я всё болтаю и болтаю, как настоящая испанка! А потом доктор долго молча заполняла документы и в конце расписалась: «Amonishvili».

— Подождите! — ахнула я. — Вы из… из…

По-английски Грузия была «Джорджия», но ведь в испанском латиница читается совсем по-другому…

— Из Хеорхии?

— Ты знаешь эту страну? — обрадовалась доктор Микаэла.

— Да! У моей бабушки есть подруга, грузинка, она давно переехала в Россию.

— А мы с семьёй переехали в Испанию, — поделилась доктор, — и дочка ещё помнит грузинский, а сын — почти нет, но мы всё равно говорим дома на грузинском. А откуда бабушкина подруга?

— Из Батуми!

— А мы из Тбилиси!

И последовал новый виток радостных разговоров про то, как важно помнить о своих корнях, даже если ты переехал в другую страну. Сама не пойму, чего я-то так радовалась, я ведь сама никакого отношения к Грузии не имею. Но, с другой стороны, насчёт корней я абсолютно согласна. Даже сердце сжалось при мысли о моих дорогих «корнях», то есть бабушке, родителях и Кате, оставленных в России. Доктор Микаэла ещё долго рассказывала про своих родственников, да с такой нежностью и любовью, что я готова была бежать звонить маме с папой и признаваться им в самых тёплых чувствах… Как же сильно я соскучилась по ним! Эх, Хорхе, не смогу я жить в Испании одна на берегу моря… Не хватает мне моих родственников.

На прощанье доктор Микаэла обняла меня, и от этого объятия у меня как будто солнце в животе распустилось. Своё маленькое личное солнце. «Бывают же такие люди, — в который раз подумала я, — заряжают теплом и радостью просто так. Это ведь ты мне послал её, милый город! Спасибо тебе…»

Мне казалось, что меня накормили очень вкусной едой, какими-нибудь грузинскими лепёшками с сыром, и напоили прохладным «Тархуном», а потом отправили дальше в мир — нести повсюду радость и хорошее настроение.

Я и понесла. Марине. Больше-то никого в квартире не было.

Вошла к ней в комнату, улыбнулась лучезарно, стараясь подражать доктору Микаэле:

— У тебя бронхит! Но доктор выписала антибиотики. Они тебя вылечат.

Марина закатила глаза. Почему-то меня это не задело.

Весь тот день до самой ночи я только и делала, что лечила Марину. Она ворчала, сопротивлялась, пару раз даже отказывалась принимать жаропонижающее, но я терпеливо настаивала на своём, воображая себя доктором Микаэлой. Она бы точно не стала обижаться на больных. А вот выздоровеет Марина, тогда и поговорю с ней по душам. Вся эта история освободила меня от желания повиноваться Марине, и при этом злость куда-то делась, испарилась. Осталась только мечта прожить спокойно последнюю неделю учёбы.

Так что на следующий день, передав Марину заботам охающей сеньоры и не забыв при этом поблагодарить её за суп, который снова показался мне довольно вкусным, я отправилась в колледж.

Перед уходом спросила у Марины:

— Будешь делать со мной сценку?

— Нет, — поморщилась она.

— Ну и хорошо, — легко согласилась я, — тогда пока!

Мне не терпелось попросить у Исабель нового компаньона.

— Подожди, — остановила меня Марина, — а у тебя есть скайп в телефоне?

— Нет, только в планшете. Я пробовала в телефон закачать, начинает страшно тормозить.

— Пожалуйста, возьми с собой планшет, — попросила Марина, — подключишь меня к уроку, понаблюдаю за вами, хоть какое-то развлечение.

Я, конечно, отметила про себя это самое «пожалуйста», которое стало возникать в речи Марины после того, как спала температура, но всё же ворчливо возразила:

— Знаешь, я не слишком горю желанием таскать с собой…

Я умолкла. В голову пришла мысль: а что, если сегодня поставить планшет на стол, чтобы транслировать происходящее Марине, а завтра, когда все привыкнут к нему, записать на видео хотя бы часть урока Исабель? Это ведь было бы так полезно для моего преподавания: просмотреть урок уже в России, отметить, как именно Исабель удерживает на себе внимание, что говорит, какими жестами подкрепляет мысль…

— Ла-адно, — согласилась я наконец.

Марина кивнула, не расщедрившись на «спасибо». Наверное, чтобы оно появилось в её речи, нужно ещё полечиться настойкой плюща, которую выписала ей Микаэла.

Было раннее утро, на улице пахло кофе, над головой ворковали горлицы. Я медленно шла в колледж, наслаждаясь воспоминанием о том, как живо и быстро я болтала с чудо-доктором Микаэлой из Грузии. ¡De verdad![62] Как настоящая испанка!

Глава 25

Наша сценка

Росита приняла меня с распростёртыми объятиями. В прямом смысле слова. Она обнимала и трясла меня на пороге, словно не видела неделю. Может, уже и не ожидала увидеть меня на своих уроках?.. В любом случае, тёплый приём — это приятно.

— Ты талантливая ученица! — объявила вдруг Росита.

— Я?!

— Да, да! Ты смотришь на меня так внимательно, ловишь каждое слово, записываешь всё в тетрадку. Как будто сама собираешься преподавать испанский!

Ох, как же мне захотелось признаться, что она не ошиблась и я уже делаю это целый год! Но я не решилась. Мне было неловко. Кто знает, что у них тут с репетиторством, законно ли это? А то ещё спросит: «Есть у тебя лицензия?» Ну и перед остальными учениками неудобно. После такого заявления все будут внимательно отслеживать, что ты говоришь, и, если где ошибёшься, сразу подумают: «Ага, а говорит, учительница! За что ей платят? За то, чтоб учила говорить с ошибками?»

К Исабель я направилась в самом приподнятом настроении. Вошла и… попала в ледяной замок Эльзы из мультика «Холодное сердце», который мы как-то смотрели с племянником Гусей на его планшете. Нет, правда, в аудитории царил холод. Окна закрыты и зашторены, кондиционер гудит вовсю. Лампа с электрическим белым светом неприятно помаргивает. Я не ошиблась аудиторией?

Но нет, у двери сидит Кико, и он необычно серьёзен. Может, потому что уехал Алекс… А может, и ещё по какой-то причине. Интересно, он побил свой собственный рекорд с текилой?

Напротив Кико — два новых парня в белых майках. Переговариваются между собой на каком-то языке вроде немецкого. У одного парня — борода. Я вспомнила о Хорхе и покачала головой: всё-таки изумительно, до какого возраста иностранцы готовы учиться, а не устраивать личную жизнь, заводить семью. Но долго размышлять на эту тему не получилось. Вошла Исабель. Брови её были сдвинуты, и вообще вид она имела такой суровый, словно то ли только что кого-то отругала, то ли вот-вот собиралась ругать. Одета она была в сахарно-белое платье со множеством карманов, и от неё прямо-таки веяло ледяным дыханием Снежной Королевы. Хотелось не то что поёжиться, а спрятаться под стол.

— Сценка готова? — спросила меня Исабель.

— Нет, но…

Я покачала головой, пытаясь подобрать слова. Красивое лицо Исабель искривилось в усмешке. Она заявила:

— Ты ушла с экскурсии по парку Гуэля.

Говорила она сейчас медленно, как Росита, выговаривая каждое слово. Только, в отличие от Роситы, с каждым словом будто постукивала мне по голове чем-то лёгким, но неприятным, вроде домашнего тапочка, и я всё глубже и глубже втягивала голову в плечи.

«Я что, виновата, что меня замуж позвали?» — подумала я с досадой.

— Я тебя видела ночью в клубе «Фрукт»! — продолжала обвинять Исабель.

«А сама она что там делала? Тусовалась? И вообще, если она меня там видела, то должна была понять, что я спасала Марину!»

— На следующий день ты не пришла!

«По своей вине, что ли?»

— Теперь ты приходишь и заявляешь, что по-прежнему не готова! Почему?! Почему ты себе такое позволяешь? Я говорила о тебе с Роситой. Она тобой довольна. Считает тебя талантливой ученицей.

«Ну вот зачем она об этом доложила Исабель?» — едва не взвыла я.

Всё это напоминало случай с историчкой и англичанкой в моей московской школе. Там тоже одна другой сказала: «Это личность!» А другая фыркнула в ответ. Мне-то зачем об этом знать?! Я думала, испанская школа ни капельки не похожа на русскую, а тут — такие же противные склочницы!

— Я с ней согласна, — неожиданно сказала Исабель с таким видом, будто она соглашалась посадить меня в тюрьму, — но принцип понимания таланта у нас разный. Я считаю, что если человек имеет способности, то надо с него больше требовать. А не распускать. Ты расслабилась. Это плохо. Тебе никакой талант не поможет. Труд — вот что должно быть прежде всего!

— Марина заболела! — наконец воскликнула я. — Я хочу попросить у вас другого компаньона!

— И кого же, например? — прищурилась Исабель. — Алекс тут последний день.

— А Кевин?

— Кевин? — ещё больше возмутилась Исабель. — Кевин сдал вчера свою сценку! Вот тебе пример поведения! Все помнят, какие у Кевина проблемы с памятью?!

Она обвела аудиторию взглядом. Закивали даже новенькие парни. Они-то откуда знают про Кевина, подхалимы?!

— Так вот, Кевин справился. Он трудился все выходные. Он выучил свой монолог. Сдал его вчера. У него была цель — закончить мой класс пораньше, чтобы пойти на другой. Кевин изучает науку. Ты хоть знаешь, что у нас есть занятия наукой на испанском языке? Или у тебя только ночные клубы на уме? Ты подвела меня сегодня. Я хотела продемонстрировать твою сценку новым мальчикам из Голландии.

Она кивнула на бородача и его друга.

— И что теперь делать? Звать Кевина? Отрывать его от получения знаний, потому что другие ученики эти знания получать ленятся?!

— Нет, — глотая слёзы, прошептала я, — но я не смогу сделать сценку с Мариной.

— Она твой компаньон, — сухо сказала Исабель, — она твоё задание. Выполняй его. Всё. Кико! Раз уж ты тут в свой последний день, за что я тебе благодарна, не мог бы ты хотя бы прочитать ваш диалог с Алексом, чтобы ребята поняли…

Я перестала слушать Исабель. Трясущимися руками достала из рюкзака планшет. Настроила «ви-фи», набрала Марину по скайпу.

— Это что такое? — возмутилась Исабель, но Марина уже подошла, и я закричала:

— Объясни учительнице, почему ты не хочешь заниматься и портишь всё!

— Говори по-русски, — попросила Марина.

— Нет! — снова завопила я по-испански. — Я хочу, чтобы тебя понимали все. И меня тоже. Я хочу составить сценку. Ты не хочешь! Ты меня подводишь! Почему?!

Марина холодно молчала, скрестив руки на груди, совсем как Исабель. Я развернула к учительнице скайп с торжествующим видом. Вот, пусть полюбуется на моего «компаньона». Исабель серьёзно считает, что с Мариной можно выполнить задание?!

Марина молчала, а я продолжала кричать. Я озвучила наконец-то всё, что уже давно записала в тетрадку, представляя, будто выговариваю это ей. И «ты потеряла совесть», и «нельзя игнорировать других людей», и ещё много чего…

— Маша! — позвала Марина с экрана. — У меня есть причина. Но я не могу о ней говорить.

— Ну коне-ечно! — ядовито протянула я. — Коне-ечно! Ты можешь говорить с кем угодно о чём угодно. Можешь хихикать с сыном хозяйки! Можешь кокетничать со всеми парнями в клубе! Но со мной ты говорить отказываешься! Кто я тебе? Всего лишь человек, который вытащил тебя ночью из бара и вызвал доктора!

— Мне что, тебе по гроб жизни теперь быть благодарной?! — заорала Марина и даже швырнула в экран салфеткой. (Она употребила неизвестное мне испанское выражение, но я догадалась о его значении.)

— Нет, но нельзя же без конца подводить людей и нарушать правила!

— Я ненавижу правила!

— Ха-ха, ты думаешь, я не заметила?! Я слепая, по-твоему?!

— Ты глухая!

— Что-о?!

— Да, ты глухая! Я тебе говорила, что у меня есть сестра. А ты даже не обратила на это внимания! В юбку её вцепилась, и всё!

— Да при чём тут твоя сестра?!

— А при том! При том, при том! Вот представь, — Марина задохнулась от ярости, закашлялась, но выставила руку вперёд, мол, не перебивай, — представь, у тебя есть сестра-близнец. Вы с ней одинаковые. Но только внешне. Внутри вы разные. Она отличница. Послушная. Её все обожают: и учителя, и родители. Главное — родители. Всё время ставят её в пример. Танечка то, Танечка это. Пятёрки, дипломы, медаль за плаванье, медаль за гимнастику. Ах, какая умничка! Почему бы, Маринушка, тебе за сестрой не успевать? И начинается… А тебе почему диплом не дали, ты разве хуже проект сделала? А ты тоже хорошо плаваешь? А ты тоже гимнастикой занимаешься? Бесконечно, бесконечно, бесконечно сравнивают! До тошноты, до боли в челюсти! У меня от этих сравнений в детстве по-настоящему зубы болели. К стоматологу ходили! Не нашёл ничего. Но тогда я решила: не буду стараться за ней успеть. Наоборот. Буду всё делать не так. Вот тогда-то все обо мне узнают.

Марина перевела дух. Я ошарашенно спросила:

— Зачем? Зачем делать всё наоборот?

— Чтобы не быть как она, — коротко ответила Марина.

— То есть твоя сестра любит, чтобы всё было по правилам? — переспросила я.

— Ты что, её юбку не помнишь?

— Погоди, но… почему обязательно нужно нарушать правила сестры? Нельзя было придумать себе другое занятие? Не как у неё? Не плаванье, не учёбу, а что-то другое…

Марина ответила мне долгим взглядом.

— Это не пришло мне в голову, — призналась она, — да у меня и не было возможности думать! Все только и делали, что меня ругали. Родители, учителя. Все мной всегда недовольны. Ничего, я привыкла! Ты вот меня ненавидишь.

— Нет! — вскричала я.

— Точно ненавидишь. Я же чувствую.

У Марины хлынули слёзы. Моё сердце сжалось от сочувствия.

— Нет, Марина… Мне очень жалко… И тебя… И сестру… И твоих родителей…

Тут Марина громко всхлипнула, замахала руками и отключилась. По моим щекам тоже бежали слёзы, и я вытерла их тыльной стороной руки. Вдруг я опомнилась и огляделась. До меня только что дошло, что я на уроке Исабель! Как можно было так забыться?!

Я вздрогнула и посмотрела на учительницу. Исабель плакала! По-настоящему! Вот прямо стояла и утирала слёзы рукавом своего белоснежного платья. Бородатый голландец поднял руку.

— А нам тоже такое нужно будет сделать? — растерянно спросил он. — Со слезами?

— А у вас есть в группе красивые девушки? — мгновенно отреагировал Кико. — Тогда я могу помочь с составлением сценки. В обмен на знакомство!

Исабель погрозила ему пальцем. А потом быстрыми шагами подошла ко мне и порывисто обняла.

— Молодец, — прошептала она, — это была потрясающая сценка. Да здравствует жизнь!

«Вот всегда говорила бы медленно и понятно, — подумала я, умирая от смущения, жалости к Марине и какой-то непонятной радости, — цены бы не было этой Исабель!»

Глава 26

Rebajas, rebajas…

Марина со мной не разговаривала весь тот день. Даже на приветствие не ответила.

Но я не обиделась. Помогло моё «дурацкое» качество — примагничиваться к людям. Думаю, из всех, присутствовавших на уроке, только я поняла, что произошло нечто очень важное. Может, ещё Исабель. Остальные ученики не слишком удивились. Ну разве что слезам. А так… Ну не хочет девушка быть похожей на сестру-близнеца, у которой везде полный порядок. Хочет громить свою жизнь — и на здоровье!

Но я чувствовала, что это признание было для Марины отважным прыжком в неизвестность, да ещё и ударом по её гордости…

Так что я не трогала бедолагу. А своё умение примагничиваться к другим даже начинала немного любить. Как выяснилось, иногда оно не усложняет жизнь, а облегчает.

На следующий день после уроков я пересчитала деньги. Часть убрала в чемодан, а часть всё-таки решила потратить. Захотелось привезти из Барселоны какое-нибудь платье или брюки, которые будут напоминать мне об этой поездке.

Да, я возмущалась, что Марина только и делает, что покупает наряды. Да, я не хотела тратить последние деньги на одежду. Но накануне отъезда я вдруг ощутила серьёзность момента: когда ещё мне удастся приехать сюда?..

Только вот насчёт своего вкуса я сомневалась. Мне всегда кажется, что всё со всем сочетается, лишь бы было чистое и без дырок. Но как глупо будет, если я привезу домой что-то неудачное…

— Марина… — я постучала в дверь её комнаты. — Спишь?

Она не спала — смотрела кино на планшете. Но мне не ответила.

— Как ты?

Снова тишина.

— Температура есть?

— Нет, уже второй день, — неохотно ответила Марина.

— Я хочу тебе предложить вылазку по магазинам, — торжественно объявила я и тут же добавила: — Недалеко, чтобы ты не устала. Но мне нужна твоя помощь… Я совсем не разбираюсь в одежде.

Марина поставила фильм на паузу и недоумевающе посмотрела на меня.

— Ты шутишь?!

— Если бы… Я правда ничего не понимаю в том, что и с чем нужно надевать, — призналась я. — Но если ты ещё чувствуешь слабость…

Марина вскочила.

— Я готова! Только… подожди, соображу, что мне надеть самой!

Я наблюдала за её сборами.

— Rebajas, rebajas! — напевала она.

Надо же, как оживилась Марина, как засияла! Она напоминала Дану, которой сообщили, что вместо занятия испанским мы будем играть в мышек. У меня возникла одна любопытная мысль, но я решила поделиться ею попозже…

Марина отнеслась к подбору одежды для меня так ответственно, что через час я только и думала, как бы от неё сбежать. Даже мама не заставляла меня мерить столько одежды!

— Это не сочетается. Этот цвет тебя бледнит. Это плохая ткань. Ну как это, ты не видишь? Пощупай! Не чувствуешь?! Тогда просто поверь: плохо. Сядет, даже если руками постираешь. Под это обувь не подобрать. Нет, у испанской обуви тяжелая колодка, тебе не нужно. Хм, это если только с джинсами. Почему не надо? Зря ты отказываешься! Это цвет страсти. Поэтому и отказываешься?! Нет, Машка, так нельзя.

В конце концов мы выбрали три блузки. Точнее, две из них выбрала Марина. Одну — серую, почти стальную. Я бы никогда не обратила внимания на вещь такого цвета, но когда надела, даже удивилась своему преображению. Марина только языком щёлкнула. По поводу второй блузки — «цвета мечты», то есть густо-сиреневого, — я долго сопротивлялась. Но Марина настаивала, что мне необходимо иметь что-то для свидания.

— Я не хожу в Москве на свидания! — возразила я.

— Тогда на работу, — отреагировала Марина. — У тебя может появиться подходящее настроение! Разве нет?

Возразить мне было нечего. В каком только настроении я не приходила к Дане… Наверняка в какой-то из дней моё настроение можно будет выразить и «цветом мечты».

Третью блузку выбрала я сама. Она была нежно-голубая с розоватым отливом, как рассвет на море. Марина что-то проворчала про бледность кожи и несуразность фасона, но потом всё же согласилась, что цвет блузки «красив до умопомрачения». «Тем более что на эти модели — шикарные rebajas», — добавила она.

Но всё-таки главным чудом оказались не блузки, а Маринина откровенность. Копание на полках с одеждой расслабило её, как будто она приняла тёплую ванну или понежилась на мягком песке. У моей мамы такое происходит, когда она зарывается лицом в шубы, висящие в бабушкином шкафу, и вспоминает детство, а у самой бабушки — когда она попадает в книжный и начинает листать там все книги подряд. Папу добродушным и разговорчивым делает чашка свежесваренного кофе, а меня… Я, наверное, похожа на бабушку: тоже люблю перебирать книжки.

Марина же вытягивала одну за другой вешалки с футболками или юбками, гладила ткань, тёрла её между большим и указательным пальцем, прижималась к ней то одной щекой, то другой, прикрывала глаза… И рассказывала о сестре.

— Понимаешь, все только и твердят: «Вы так похожи внешне! Почему бы не стать похожими и внутренне? Почему бы тебе не взять с неё пример?» Она ведь уже работает, Танька-то. Прикинь? Устроилась в частную контору математику дошкольникам преподавать. Обалдеть! Можешь себе представить работающую школьницу?

— Гм, ну… — пробормотала я, почувствовав, что краснею.

— Вот и я не могу! И вообще я не хочу быть на неё похожей. У меня свой путь. Его легко протоптать. Просто не нужно делать всё, что делает сестра. У Таньки всё по порядку. Она обожает планировать! Сначала надо поступить в институт. Потом выйти замуж. Не позднее третьего курса! А потом, после пятого, родить детей. Двоих. Мальчика и девочку. Причём сначала мальчика. Потому что он будет защищать девочку. А я никогда никаких детей заводить не собираюсь. А замуж хочу выйти раньше института. И ещё я никогда не буду работать. У меня будет богатый муж-иностранец!

— По-моему, ты тоже планируешь, не хуже сестры, — не удержалась я.

Марина надулась и замолчала. Некоторое время мы разглядывали лысый манекен, сидящий в углу и наряженный в футболку с надписью «I’m a rock star». Марина огляделась, сняла с полки чёрную мужскую шляпу и надела манекену на голову. Я вздрогнула: вид у манекена стал какой-то человеческий, казалось, что вот-вот — и подмигнёт.

— А здорово у тебя получается одежду подбирать, — сказала я. — Ты никогда не думала вести блог? Писать про моду, про сочетаемость одежды.

— О да, — закатила глаза Марина, — меня только и ждут в модном мире. Ты хоть представляешь, сколько сейчас всяких блогов?! А в инста когда-нибудь заглядывала?

— И что? — пожала я плечами. — Мне кажется, главное — найти то особенное, чем именно ты могла бы поделиться.

— Например? — фыркнула Марина.

— Например, как подобрать одежду двум близнецам, — тихо ответила я, — так, чтобы они не были похожи друг на друга.

Марина вскинула голову, будто я дёрнула её за волосы. Секунду смотрела на меня, потом отвернулась к футболкам.

— И потом увлечение могло бы перерасти в профессию, — продолжала я, — что-то вроде консультанта по моде. Моя мама в этой сфере работает, так что я… кое-что об этом знаю.

Марина мне так и не ответила. Но по её лицу было видно: она размышляет не только о футболках.

— Да, Марин, — подумав, сказала я, — если хочешь, могу дать тебе ещё денег взаймы. На одежду. Немного. Но если тебе что-то тут очень приглянулось…

Марина снова вскинулась. Потом жадно осмотрелась. Открыла рот, закрыла. Потом взяла какой-то топик, украшенный блёстками. Положила на место. И наконец с трудом произнесла:

— Нет, спасибо. Не то чтобы я… Просто сама не хочу. Спасибо.

Я не стала её уговаривать. Тем более она вручила мне целый ворох вещей для примерки. Я отправилась на поиски probadora, то есть примерочной, а сама размышляла: «Всё-таки интересно, изменится ли что-то в Марининой жизни? Кто знает… Разве мы можем менять чью-то жизнь? Нет, пожалуй, только свою».

Я сняла с вешалки полупрозрачный топик и покачала головой. Может, с лёгкой руки Марины эта штука и изменила бы мою жизнь, но я на такое не соглашусь.

— Марина! Если я сказала, что ты умеешь подбирать одежду, это не значит, что мне надо подсовывать что-то для танцев живота! Я ими всё равно заниматься не собираюсь! Ты меня слышишь?!

Она засмеялась в ответ. И впервые смеялась не надо мной, а со мной.

Глава 27

Тибидабо

Через пару дней Исабель выдала нам сертификаты.

Мне и Марине. В каждом было по-испански написано, что мы успешно окончили курс «Общение» у преподавателя Исабель Рамирес.

А вот Росита заупрямилась и выдала сертификат только мне.

— Я ведь совсем не видела на уроках твою подругу, — жалобно сказала она мне, словно я обиделась на неё или требовала чего-то. — Как я могу её аттестовать? Тебя я перевожу на следующий уровень — Авансадо. Кстати, поздравляю!

Я спрятала свой сертификат в рюкзак, прежде чем постучаться к Марине в комнату.

Кашель у Марины почти прошёл, но она продолжала целыми днями лежать в кровати с телефоном. Стоило ей заслышать в коридоре шаги сеньоры, которая несла для «больной» огромную чашку бульона, как она сразу откладывала телефон, прикрывала глаза, словно птенец, и шумно вздыхала. Я прятала улыбку и прекращала убеждать Марину дойти до колледжа. Видимо, сейчас ей главное — получить как можно заботы от окружающих. Что ж, у каждого свои цели, свои приоритеты.

Сертификатом от Исабель Марина заинтересовалась. Выхватила его у меня из рук, внимательно прочла, бережно уложила в папку с документами.

— А этот, второй? — спросила она.

— Сертификат по грамматике? М-м-м…

— Тебе выдали?

— Ну да.

— А чего не хвастаешься?

— Да ладно, можно подумать, это что-то важное, — смутилась я.

— Ты считаешь, я не могу порадоваться за другого человека? — догадалась Марина и мгновенно надулась.

— Ладно, ладно, — засмеялась я и полезла в рюкзак.

— Нет уж, не надо! Ты обо мне слишком низкого мнения! — отказывалась Марина, пока я практически насильно не впихнула ей свой сертификат и она всё-таки поздравила меня с ним.

Странная это была «радость за другого человека». В ней больше было мыслей о том, «как меня воспримут», «почему меня воспринимают не так». Но, может, гордым людям вроде Марины так проще выражать свои чувства? Отчего-то вспомнилась няня моей ученицы, Роза Васильевна. Она бы примерно так же поздравляла… Только у Марины ещё есть шанс научиться понимать тех, кто ей не нравится, а вот у Даниной Розочки вряд ли получится. Ей уже далеко за пятьдесят.

На экскурсии Марина тоже не ездила. Но я и не уговаривала. За них нужно было платить, а после того случая в магазине, когда я предложила Марине занять у меня ещё денег, она почему-то совсем перестала тратить даже ту мелочь, которая у неё осталась. Наоборот, долго выясняла, сводя с ума продавца-индуса, какой хлеб дешевле и на сколько. Так что, когда Исабель пригласила нас в зоопарк, Марина только фыркнула:

— Буду я ещё деньги на мартышек переводить!

В целом она оказалась права. Мартышки и правда одинаковые во всех зоопарках. Однако любопытно было понаблюдать за испанскими парнями, которые в зоопарке вели себя как дети. Многие из них были ровесниками Хорхе, и я вдруг подумала, что и правда рановато им в этом возрасте заводить семью. Может, у Марины поэтому не получалось найти себе жениха? С другой стороны, не выходить же замуж за пожилого человека… Нет, скорее всего, дело было в том, что Марина уж очень прицельно искала свою половинку. Как торпеда, которая шла на таран. А так даже репетитора найти невозможно. То есть найти-то нетрудно, но вот станет ли он твоим любимым учителем… Вопрос!

С зоопарком вышла одна забавная история. Ещё в начале пути, выйдя из метро, я немного отстала от группы, разглядывая специальный «собачий парк» (рядом с ним была табличка Dog park на английском), где владельцы выгуливали своих питомцев, громко подавали им команды и общались между собой. Осмотревшись, я поняла, что не вижу ни Исабель, ни ребят, а где зоопарк — непонятно. Я не растерялась. Слово «зоопарк» — простое, из трёх букв всего. Интернациональное, можно сказать. Местные наверняка знают, где он. Поэтому я уверенно остановила пожилую испанку, которая только что купила в ларьке газету, и спросила, где тут «Зу».

— Зу? — переспросила она с озадаченным видом.

Я жизнерадостно кивнула. Наверное, её изумило, что такая взрослая девица идёт в зоопарк.

— Зу… — задумалась испанка.

Огляделась, почесала щёку.

— Может быть… Нет, не там.

Она извинилась и отошла к скамейке.

После того как третий человек, остановленный мною, пожал плечами, я начала волноваться. Может, я как-то неправильно назвала зоопарк? Да нет же, вот он в расписании экскурсии указан латинскими буквами. Zoo.

— Там животные, — взмолилась я, прицепившись к какому-то пареньку со скейтом, — обезьяны, слоны…

— А! Со-о! — обрадовался он и указал куда-то за «собачий парк».

Тут я рассмеялась. Ну конечно! Испанцы ведь читают последнюю букву алфавита не как «з», а как межзубную «с». И двойное «о» тоже стоило прочесть именно как двойное «о», а не делать из него «у», как в английском. Пишется и по-испански, и по-английски одинаково — Zoo, а читается по-разному!

…Последней экскурсией была поездка на Тибидабо. Исабель позвонила Марине по скайпу и настояла, чтобы та поехала. Марина поупрямилась немного — мол, денег нет, — но Исабель сказала, что школа может оплатить Маринин входной билет и что это особое место, un lugar especial, посещение которого никак нельзя пропустить.

Тибидабо — это такая огромная гора, которую отовсюду видно. На ней стоит замок, по ночам он красиво подсвечивается зелёными огнями. Я его видела той ночью, когда бродила по городу в поисках Марины.

Когда мы расселись в автобусе, Исабель взяла у водителя микрофон и рассказала нам историю этой горы, описанную, как выяснилось, ещё в Евангелии. Оказывается, «тибидабо» по-латински означает «тебе даю», и эти слова произнёс над ухом Христа лукавый искуситель. Иисусу предлагалась вся красота мира, которая открывалась с этой горы, но он всё равно не поддался искушению. А замок, который стоит на горе, оказался не замком, а храмом Святого Сердца. На его вершине — статуя Иисуса Христа. Иисус стоит с распахнутыми объятиями, словно принимает весь наш мир, с его красотами и недостатками. Так сказала Исабель.

— А ещё там парк аттракционов! — громко встрял Кико.

Исабель привычно пригрозила ему, но всё-таки рассмеялась и сказала, что да, мы едем не только смотреть на прекрасную Барселону с высоты горы Тибидабо, но и кататься на аттракционах. Её слова потонули в шуме радостных криков и аплодисментов.

Автобус подвёз нас к билетным кассам. Все выпрыгнули из него, разминаясь и переговариваясь. Марина выбралась последней. Исабель принялась опрашивать народ, кому на какие аттракционы купить билеты. Вариантов было два: за 12 евро — только на колесо обозрения, за 28 — на все аттракционы. Кико с друзьями попросил билеты на всё, что можно. Я задумалась, но тут Кико хлопнул меня по плечу и воскликнул:

— Мария! Экономить можно на чём угодно, только не на аттракционах! Это же последняя наша поездка!

Я засмеялась в ответ и согласилась на дорогой билет. И правда, оторвусь напоследок. Когда ещё представится такой шанс…

Исабель выдала нам всем билеты и ярко-оранжевые браслетики. Мы побрели в гору. С вершины уже слышались крики и визг тех, кто катался на аттракционах, и Кико даже подпрыгивал от нетерпения. Исабель чуть отстала от нас.

Как только мы добрались до парка, она позвала всех и строго предупредила, что в собор и на смотровую площадку мы поднимемся все вместе после того, как народ накатается, и чтобы никто не совал туда носа до тех пор, пока не соберётся группа.

Кико крикнул, что обещает себя хорошо вести, схватил меня за руку и потащил к колесу обозрения.

— Там так страшно! Ужасно! — в восторге сказал он, практически заталкивая меня в кабинку. Туда же забрались две девочки, которые вместе со мной посещали уроки Роситы по грамматике.

Кабинка принялась медленно подниматься. Я вспомнила, как мой папа боится высоты. Бедняга, ему бы тут не понравилось.

Но что это? Чем выше взлетала, качаясь, кабинка, тем холоднее становились мои ладони. По спине поползла неприятная дрожь. На самой вершине мне страшно захотелось зажмуриться, а не «любоваться видами Барселоны».

— Открой глаза! — потребовал Кико, но я только помотала головой.

И только когда кабинка пошла на снижение, я приоткрыла один глаз. Кико веселился, девчонки фотографировали. Кажется, никто не испугался. Что это со мной? Папины гены проснулись?!

Как бы то ни было, стоило мне оказаться на твёрдой земле, я наотрез отказалась идти с Кико качаться на гигантской ладье. Нет, мне нужно было перевести дух и осмотреться. Кико с сожалением отпустил мою руку, но тут те самые девочки улыбнулись ему и сами потащили его то ли на эту ладью, то ли в комнату страха.

Я выдохнула, стараясь не смотреть на колесо, чья кабинка стала моей личной комнатой страха. Надо выпить чаю, что ли…

Оглядевшись, я заметила киоск, у которого выстроилась очередь. В конце очереди стояла наша Исабель. Я подошла и с любопытством заглянула в киоск. Пухлая улыбчивая тётенька в кепке жарила в масле ребристую картошку фри. Потом брала щипцы и перекладывала её в бумажные стаканчики. А затем… Поливала горячим шоколадом!

Мамочки, неужели это вкусно?!

— Исабель, — не выдержала я, — зачем картошку поливают шоколадом?

— Картошку?! — изумилась она. — Мария, это чуррос!

— Чуррос?!

Те самые чудесные пончики, за которыми я охотилась целых три недели? Вот тут, на горе Тибидабо, и просто так?!

Нет, не просто так, конечно, за деньги. Но даже за один евро можно было купить целый стаканчик. И бесплатно посыпать пудрой. Я огляделась в поисках Марины. Мне захотелось её угостить.

Но Марины нигде не было. Вообще все ребята разбежались по аттракционам, мы с Исабель остались одни. Так что она пропустила меня в очереди за чуррос, сама взяла большую порцию и один на двоих стаканчик с горячим шоколадом и кивком показала мне на деревянную скамейку подальше от всех. Со скамейки открывался такой замечательный вид на Барселону! Я попыталась найти наш дом, но не смогла. Зато Саграда Фамилия, очередное творение Гауди, видна была как на ладони.

Некоторое время мы молча ели чуррос, макая их в горячий шоколад. Они немного напоминали те пончики, что мы с родителями покупали на ВДНХ, когда ездили на книжную ярмарку за очередными пособиями к школе, но были более хрупкими и хрустящими. Я покосилась на Исабель. Казалось, её совсем не напрягает моё присутствие.

— Это особое место, — тихо сказала она, ладонью прикрывая глаза от солнца.

Как красиво она произнесла это слово — lugar! «Хэ» звучало таинственно и глухо, как эхо…

— Для кого-то это место развлечения, — продолжила Исабель, — а для меня это место, чтобы…

— Отдохнуть? — подсказала я.

— Подумать. И поесть чуррос, конечно!

Я фыркнула. А потом спросила:

— Скажите… Зачем вы поставили меня в пару с Мариной? Специально?

— Да, конечно.

— Чтобы я мучилась? — с обидой спросила я.

— Нет! Я знаю, что ты сильная ученица. Ты справилась бы с любым компаньоном. Марина — большая кокетка. Она не смогла бы построить диалог ни с кем из мальчиков. Потому что она кокетничала бы с ними. И всё.

Я испытала огромное облегчение. Значит, дело не в том, что Исабель хотела поиздеваться надо мной. Всё-таки у учителей такие странные могут быть мотивы… И какое забавное слово flirtear, то есть «флиртовать», «кокетничать». Похоже на русское. Значит, у русского слова «флирт» — латинский корень?

— В тебе есть сила, — продолжала Исабель, — ты хочешь знать больше. Это важно. Многие не хотят. Сейчас многие дети вообще ничего не хотят. Был бы телефон, и ладно. Социальные сети, игрушки. Зачем узнавать что-то новое? Всё есть в телефоне или планшете…

Я не очень поняла, о чём она говорит.

— Вы имеете в виду, что всё можно… э-э-э… узнать из Гугла?

— Нет, не совсем. Дело не в информации. Конечно, сейчас всё можно узнать. Сколько весит Земля, как найти корень из любого числа. Но если человек узнал какую-то информацию, это вовсе не означает, что он чему-то научился. Понимаешь? Обучение — это процесс. Он включает в себя не только узнавание фактов. Он помогает выстраивать отношения с другими людьми. Учит проявлять гибкость и понимание. Это целое путешествие, Мария! Путешествие внутрь себя. Обучаясь, человек изучает свои возможности, свой характер. Учится преодолевать трудности.

Я слушала её, затаив дыхание. Старалась запомнить каждое слово.

— Знаешь, какая моя любимая часть обучения? — спросила вдруг Исабель. — La flacidez!

Я не поняла это слово. Тогда она показала в воздухе что-то вроде моста, который — бац! — и провис.

— Когда ты идёшь по висячему мосту, и противоположный берег в тумане, ты не видишь его… — говорила Исабель. — И тебе всё равно нужно двигаться вперёд, не терять надежды, даже когда что-то не получается… Если ты при этом не сдаёшься, то тебя ждёт оазис. Ты знаешь, что такое оазис?

— Конечно, — кивнула я.

— Оазис радости. И ты вырабатываешь свои критерии…

— Какие критерии? — прошептала я.

— Критерии оценки результата. Вот поставили тебе SU. «Удовлетворительно». А ты сама удовлетворена результатом? А бывает так, что ставят SB. «Отлично». Но доволен ли учитель знаниями ученика? А сам ученик? Да и важно ли оценивать успехи этими буквами…

Я ошарашенно молчала. Сколько всего… Хочется это спокойно обдумать. Но главное — запомнить! Обязательно запомнить каждую идею. Или хотя бы про мост… Но тут меня захватила мысль о том, что я понимаю речь Исабель! А она говорит ничуть не медленнее, чем обычно, и даже быстрее, потому что увлечена и спешит высказаться… Вот это чудо! Как такое вообще возможно?!

— Ещё чуррос? — предложила Исабель и грациозно поднялась со скамейки.

Я медленно встала следом. Мысли и чувства переполняли меня…

Пока мы стояли в очереди, нашу скамейку заняли дедушка и внук в одинаковых шортах и футболках цвета хаки. Дедушка хрустел пончиками, а внук обкусывал огромную голубоватую сладкую вату на палочке. Мне вспомнился Бенисьо и его чудный голос… Как жаль, что не удалось расстаться друзьями.

— Тот, кто любит учиться сам, может стать хорошим учителем, — вдруг сообщила Исабель.

— Правда? — изумилась я. — Это связано?

— Конечно, — хмыкнула она, откусывая от очередного пончика и сдувая с рук сахарную пудру.

И тут меня прорвало.

Я принялась рассказывать ей о Дане. О том, как мама предложила мне заработать денег на эту поездку. О первом неудачном занятии. О том, как мы подружились с ученицей и только после этого смогли заниматься. Я рассказала даже о семействе Ратон. При этом старалась говорить насмешливо, вроде как несерьёзно, но Исабель даже не улыбнулась. Только подбадривающе кивала. А я всё говорила и сама удивлялась: как много мне дали занятия с Даной… Вот уж правда, настоящее путешествие.

Наконец я перевела дух и вдруг поняла: никогда я не говорила по-испански так долго, так свободно! Внутри меня словно рухнула стена страхов и сомнений. Мысли летели так быстро, что я еле успевала оформлять их в слова. Но главное, я говорила без напряжения, так, словно в этом и не было теперь ничего особенного…

Что, в конце концов, мне помогло?!

Я хотела адресовать этот вопрос Исабель. Она так много знает об обучении, она видит то, чего не видит никто! Но я не успела. Нас обступили ребята, счастливые, смеющиеся, накатавшиеся на всех аттракционах, которые были на горе Тибидабо. Кико обнимал обеих своих подружек, а они без конца делали с ним селфи.

— Вот тебе мой имейл, — тихо сказала Исабель, сунув мне в руку бумажный стаканчик с остатками чуррос. Сбоку на стаканчике был нацарапан электронный адрес. — Напиши мне, если захочешь. Я рада буду стать твоим другом. Так же, как ты стала другом твоей ученицы.

— Мария! — закричал мне Кико. — Тут совсем не страшная мёртвая петля! У нас в Рио гораздо круче! А ты где покаталась?

— Нигде, — улыбнулась я.

— Ты заплатила за целый билет и ни на чём не покаталась?! — не поверил Кико. — Какая ты глупышка!

— Настоящий глупыш — это тот, кто покатался на всех аттракционах, и теперь у него выветрились мозги! — парировала Марина, встав рядом со мной.

Подружки Кико расхохотались, а я протянула Марине стаканчик с чуррос. Она взяла пончик, надкусила и сообщила:

— А я не потратила ни евро! Простояла под брызгалкой. Видела такие? Тут у каждого аттракциона установлены. Вроде ду́ша, только лёгкие совсем брызги. Бесплатно!

Я погладила её по руке. Надо же, Марину швыряло из крайности в крайность. То она просаживала все имеющиеся деньги, то себя во всём ограничивала. Найдёт ли она, бедняга, золотую середину?

— Только всё-таки Кико прав! — заявила Марина, забирая у меня стаканчик и высыпая в рот остатки чуррос. — Ты глупышка, что не покаталась! Жить надо…

— На широкую ногу и с удовольствием, — закончила я её же словами. — Вот теперь я спокойна! Узнаю прежнюю Марину. Верни-ка мне, пожалуйста, стаканчик. Он мне нужен как память.

Марина фыркнула и изрекла что-то про всякий мусор, который неопытные путешественники притаскивают с собой из-за границы, но меня больше не обижали её насмешки. Дело было не в том, что я видела её слабой. А в том, что внутри меня после разговора с Исабель поселилось что-то новое, необычное, крепкое, как старый платан под моими окнами в доме сеньоры Рибаль.

Мы поднялись к храму Святого Сердца, вершину которого венчала статуя Христа, распростёршего руки и словно обнимающего город. Какая огромная и красивая была Барселона… Сколько в ней всего… И старинные дома цвета охры и коралла, и загадочные творения Гауди, и современные здания из стекла и металла, и пляж, и море, но главное — люди… Сколько же разных людей жили, работали, учились, гуляли и творили в этом городе!

И тут меня как будто ударило током.

Я поняла. Я поняла, каким образом научилась свободно говорить по-испански: мне помогло всё! Всё, что со мной случилось с того момента, как я приехала.

И разговор Марины с таксистом.

И уроки грамматики.

И фильмы, которые нам ставила Исабель.

И её волшебный «театр».

И знакомство с Бенисьо.

И даже расставание с ним.

И ночные поиски Марины.

И разговор с чудо-доктором.

И, конечно, беседа с моей любимой учительницей на горе Тибидабо!

Нет никакого философского камня. То есть вся жизнь и есть этот камень…

— Неужели тебе правда не жалко двадцать восемь евро? — шёпотом спросил меня Кико, когда мы уселись на свои места в автобусе. — Столько радости упустила!

Я покачала головой. За несколько часов, проведённых на горе, я приобрела самое настоящее сокровище. И теперь собиралась хранить его в сердце всегда.

Эпилог

В день отъезда я встала пораньше — решила попрощаться с платаном. Выскочила на улицу и увидела: у платана уже припаркован минивэн с логотипом нашего колледжа. Исабель расстаралась, когда узнала, что у Марины совсем закончились деньги. Вообще-то мы могли доехать до аэропорта и на автобусе. Я выяснила, где находится на площади Каталонии автобусная остановка, и даже собиралась купить Марине билет. Но Исабель покачала головой и посоветовала потратить оставшиеся деньги на себя. На что я тоже покачала головой: на оставшиеся деньги у меня были другие планы.

— ¡Hola! — весело поздоровалась я с водителем, который укладывал что-то в багажник. — Mi amiga sigue durmiendo[63].

Он хохотнул, захлопнул дверцы и рассказал, что ему не привыкать: студенты всегда задерживаются перед вылетом, но его задача — доставить всех в аэропорт вовремя. Так что он, пожалуй, поищет cubo, а знаю ли я, что такое cubo, да нет же, это не куб, это ведро, да-да, обычное cubo de plástico, и нужно пойти найти воды, я наверняка знаю этот простой и эффективный способ будить людей…

Дальше мы хохотали вдвоём. Я так смеялась, что даже пришлось опереться о платан. Дерево слегка вибрировало под ладонью: похоже, мы насмешили и город.

Водитель подмигнул мне и сел в машину. Мы с городом остались одни.

«Adios, — мысленно попрощалась я, — muchas gracias por todo»[64].

Он сбросил мне листик платана и ласково провёл им по волосам.

«Vuelve, — шепнул город, — te voy a esperar»[65].

Я побежала будить Марину.

— Поспишь тут с вами, — проворчала она, — тебе по скайпу уже пять раз звонили!

Надо же, мама… Три недели с ней не говорили по скайпу! Я мигом перезвонила. Мама выглядела замечательно: улыбалась, сияла.

— Во сколько ты прилетаешь? — закричала она, и я поспешила уменьшить громкость.

— Вечером, часов в семь, мам…

— Какая ты худая! — она всплеснула руками. — Коля! Запиши в список рёбрышки, потушим с картошкой. Только не жирные, я тебя прошу. Будем откармливать мясом нашу девочку.

— Мама! — смеясь, сказала я. — Я тебе поросёнок, что ли? Или рождественский гусь?!

— Возьми с собой еды в аэропорт, — проигнорировала насмешку мама, — вдруг рейс задержат?

— МАМА! Я три недели сама заботилась о своём пропитании! — Честно говоря, я даже немного обиделась.

— Это ужасно, — серьёзно сказала мама.

— Это прекрасно! — крикнул издали папа и помахал мне. — Привет, дочь! Отлично выглядишь!

— Да, загорела, — согласилась мама. — Ты что, не пользовалась кремами от загара?! Это страшно вредно, страшно…

Я только покачала головой. Меня когда-нибудь перестанут воспринимать как младенца?!

— Лучше скажите, что вам привезти, какие сувениры, — попросила я. — Может, хамон? Или сыр?

— Себя, — хором ответили родители, а папа добавил: — Лучший будет сувенир.

М-да. Видимо, не перестанут.

— Кстати, про сувениры, — осторожно начала мама, — ты скажи… Ты не волнуйся, мы ругаться не будем ни в коем случае. Скажи честно: у тебя давно закончились деньги?

— Что-о?! — опешила я. — Ничего у меня не закончилось!

— Дело в том, что с нами связались из школы… Точнее, Беатрис твоя вчера звонила. Сказала, что, похоже, у девочек закончились деньги и в колледже спрашивают, встретим ли мы вас в аэропорту. Мы и без всякого колледжа собирались, но… Ты только скажи: давно ты без денег?

— Я с деньгами! — заорала я так, что, наверное, водитель на улице услышал. — У меня остались деньги! И я их хочу привезти домой! Вам вернуть! В семейный бюджет!

— Машук, — на экране возникло папино лицо, он не давал что-то сказать маме, которая только махала на меня руками. — Мы у тебя, конечно, ничего не возьмём. Но ты… ты молодец. Горжусь.

Тут водитель засигналил. Наверное, уже приготовил своё cubo. Я стала спешно прощаться с родителями.

— Купи себе лучше духи в дьюти-фри! — успела крикнуть мама, прежде чем я отключилась.

Сеньора то целовала меня на прощанье, то показывала новую вазочку, привезённую из поездки, то снова принималась целовать. Казалось, я насквозь пропахла её духами. С Хорхе мы обнялись очень сердечно. Он шёпотом напомнил, что я обещала ему писать.

В машине Марина положила голову мне на плечо. Неожиданно. То ли она не выспалась, то ли это был такой знак доверия… Не знаю. Я осторожно приобняла её одной рукой. Водитель врубил на всю громкость музыку и крикнул нам что-то подбадривающее. Рики Мартин завопил:

Плечи у Марины дрогнули, и она зарыдала. Что это было с ней… Какие тайны бродили у неё в голове… Я только погладила её по плечу и прошептала по-испански: «Пусть всё будет хорошо».

Дома, машины, люди — всё проносилось мимо в бешеном ритме песни, таком же безумном, как и та жизнь, о которой в ней пелось. Вон указатель на пляж, вон торговый центр, где мы покупали блузки, а вот метро, оттуда можно доехать до парка Гуэля, где Бенисьо стоял передо мной на коленях, а вон та-ам, далеко, возвышается над городом Тибидабо, чьи вкусные чуррос и важнейшие разговоры я буду помнить всю жизнь…

А потом у меня зазвонил телефон. Водитель сделал музыку тише. Я с недоумением уставилась на экран. Номер был мне незнаком. Код +39. Испания! Ну и разорюсь я на этом звонке… Это ж не бесплатный вотсап. С другой стороны, а если это Бенисьо? Решил попрощаться… Или сказать, что нашёл жену?

— Алё? — не выдержала я.

— Машенька Николаевна…

— Роза Васильевна?! Вы меня извините, но я в Испании сейчас, в Барселоне, я вам уже из Москвы перезвоню. Так что здравствуйте и всего доброго, до встре…

— Да знаю я, что вы в Испании, — перебила меня Роза Васильевна и всхлипнула. — Мама твоя сказала, я ей звонила. Мы ж тоже в Испании, под Барселоной… Машенька, несчастье какое с Даночкой, горе какое!

— Что случилось? — помертвела я.

— Упала! Упала рыбонька моя сегодня утром! В пустой бассейн упала. Баловалась! А я недоглядела! Упала! Головой ударилась! Машенька, я в больнице! Ирэна летит уже. А тут врач, Маш! Говорит чего-то, не пойму. По-английски ему пытаюсь, а он ни бельмеса! Машенька! Поговорите с ним толком, а?

— Конечно-конечно! Дайте ему, пожалуйста, трубку.

Голос у врача был молодой и очень энергичный. Он затараторил в трубку, что с Даной всё в порядке, она в сознании, лежит, они подозревают у неё una conmoción cerebral, и поэтому…

— Что такое una conmoción cerebral? — оторвав трубку от уха, спросила я у Марины.

— Не знаю, — растерялась она.

— Быстро посмотри в телефоне, у тебя же есть словарь!

Но водитель, услышав наш разговор, вмешался и объяснил, что это когда ударился головой, и вот болит, и может тошнить, и…

— Сотрясение мозга! — одновременно сказали мы с Мариной, и я стала слушать дальше.

Они там оставляли Дану в больнице, готовы были предоставить кровать её няне. Предлагали мне успокоить няню и сказать, что да, девочка бледная, от еды отказывается, но при conmoción cerebral это абсолютно нормальное явление.

Всё это я и передала Розе Васильевне. Только, вместо того чтобы успокоиться, она разъярилась:

— Указывать он мне будет, ишь! Волноваться или нет! Да у него ещё молоко на усах не обсохло! Машенька, дорогая моя, ты только скажи, всё с ней в порядке, а? Что сказал? Точно? Да? Ну да что он понимает, он моему внуку ровесник! Где ж тут главный врач? Я до него доберусь! Не ест моя крошечка ничего…

— Это нормально, Роза Васильевна, — твёрдо сказала я. — Так сказал доктор. Держитесь там, пожалуйста. Пусть всё будет хорошо! Я буду очень на это надеяться… Позвоните, пожалуйста, как только…

Но Роза Васильевна с криком: «Вон он, главный идёт! Нормальный! Бородатый», — прервала разговор.

Не знаю, чего ей удалось добиться от «нормального бородатого», но больше она не звонила.

Зато город припас напоследок сюрприз. Пока мы ждали вылета, я включила «ви-фи» (избавиться от испанского названия «вай-фая» никак не получалось) и обнаружила в почте письмо от Любомира. Как странно: я ещё не вернулась на родину, а уже переписываюсь с иностранцем. Любомир писал по-русски, но транслитом. Сначала мне было неудобно читать, а потом глаз привык, и я увлеклась подробным описанием его комнаты, коллекции брелоков из разных стран и трёх котов, живущих у него дома. Но самым удивительным было обнаружить в конце письма кучу сердечек и смайликов, посылающих воздушный поцелуй. Смутно припомнилось, как Богдан сказал тогда «каша-малаша», а сам Любомир покраснел. Может… может, он влюбился в меня?! А я и не заметила… Хм, надо будет ответить ему, когда вернусь. Котов у меня нет, но есть Гуся и Дана, а ещё меня тоже ждёт моя комната.

Когда наш рейс объявили по громкоговорителю, я подскочила на месте. Совсем забыла! Я же сувениры не купила!

— Займёшь пока очередь на посадку? — попросила я.

— А опоздать на рейс не боишься? — поддразнила Марина. — Или ты теперь бывалый путешественник? Почти Фёдор Конюхов!

Я приняла грозный вид, но не удержалась и фыркнула.

Весь обратный перелёт Марина продремала. Наверное, копила силы, чтобы разобраться с непростой ситуацией в своей семье. По крайней мере, мне хотелось в это верить.

Я же глядела в окно на облака. Они меняли цвет всю дорогу: от тёмно-серых до кирпично-красных. Красивые, как звери из волшебной страны…

Я думала обо всём сразу.

О том, как классно будет сесть к папе в машину и не беспокоиться, что это такси и за него нужно платить.

О том, как покажу маме сертификаты и, конечно, блузки. Интересно, какая ей больше понравится: та, которую выбрала я, или одна из двух, которые нашла для меня Марина?

О том, как я наемся мяса с картошкой в мамином исполнении. И дело даже не в том, что за это блюдо не нужно будет платить. Нет, оно просто жутко вкусное, и даже думать о нём вкусно…

Но больше всего я думала о Дане. О том, как она там, в испанской больнице. Как себя чувствует, не болит ли у неё голова… Хорошо, что Ирэна смогла к ней сразу вылететь. Мне тоже больше всего на свете хотелось бы, чтобы в такой момент мама была рядом.

А облака по-прежнему меняли цвет. Мы летели вперёд, в самую гущу этого пёстрого моря. Моё будущее казалось таким же ярким и разноцветным, как облака, и так хотелось поскорее в него попасть!